Аннотация: Роман о том, что юность всегда завершается внезапно... Ну, и немного детективчика ;) В полном объеме роман читаем здесь: https://m.dreame.com/user/concern
ШКОЛА
'Мы обменивались видениями, метафорами или снами; до и после мы оставались каждый сам по себе, вечер за вечером переглядываясь поверх чашечек с кофе'
Хулио Кортасар,
'62. Модель для сборки'
За пару часов до рассвета плыть над глубокой Москвой в фиолетовом теплом воздухе: осторожно огибать черные громады высоток, спускаться к самым крышам тихих арбатских домов и слышать шелест деревьев и шин такси, изнутри сонно светящихся, пролетающих на красный свет по пустынному мокрому асфальту; варьировать полет - вдруг взмывать вверх, стремительно скользя вдоль немых черных окон, избегая касания с туго натянутыми проводами от столба до столба - выше, выше, чтобы парить над городом и видеть пунктир фонарей внизу и меняющиеся цвета загипнотизированных светофоров, и кружить над спящими домами, и лететь дальше, кожей чувствуя нарастающий гул тревожного московского утра, ковшом воды опрокидывающегося навстречу дню - неизменно новому, неизменно страшному, волнующему и зыбкому, дню, который неизвестно чем кончится.
Помнишь ли, Ад, ту ночь, когда ты пришла ко мне с ливанским гашишем, завернутым в фольгу от шоколада? Тогда тоже как раз прошел дождь, окно было распахнуто в июнь, в ночь, и в мокром асфальте вспыхивали и гасли огни ускользающих в темноту машин.
Ты устроилась на корточках перед низким столиком, лезвием скоблила гашиш, улыбалась, слизывала с пальцев светлый порошок и рассказывала что-то о ком-то кого, должно быть, я знала.
И тогда - лишь только сладкий дымок отстранил нас от самих себя и изменил время, так что циферблаты часов потекли, как у Дали, блинами сползая с невидимых поверхностей, - тогда, глядя в окно на значительно приблизившиеся звезды, я вдруг ясно увидела и поняла, что этого больше никогда не будет, потому что именно сейчас наша жизнь подходит к той точке, от которой начинается мирное скольжение к смерти.
'Пройдет совсем немного времени, - прыгали зеленые светящиеся буквы на стенах и за окном вперемешку со звездами, - и мы все расстанемся, разъедемся, переженимся, начнем зарабатывать деньги, делать карьеру и детей, переписываться и спать по ночам. Мы еще не скоро умрем, мы не рассоримся и даже не разочаруемся друг в друге, просто будет в жизни такой поворот, за которым наши дороги разойдутся, и пропадет из виду эта летняя ночь после дождя, распахнутое окно, Адские пальцы в гашише, эти пестрые шаровары, сшитые из индийских платков и поднимающаяся корка кофе в джезве, тонко дымящейся на плитке в углу. И потом: полет над глубокой Москвой за пару часов до рассвета, фиолетовый теплый воздух; и потом: ночная крыша общежития Школы с рядами кирпичных отдушин, с выступом лифтового отсека, на который можно подняться по навесной лестнице и попасть в закуток, где летом загорают голенькими... Пропадут, как растают, затоптанные в гудрон крыши окурки, хлопающая и скрипящая на ветру дверь, уводящая с крыши на черную лестницу, насквозь прошивающую все шестнадцать этажей общежития - дома, где так много не спят...'
Помнишь ли, Ад, как быстро таял твой гашиш, как высыпали в окно переполненные пепельницы, и ветер уносил и развеивал чистейший пепел наших обкуренных диалогов? А мы, вздрогнув от посветлевшего неба, с первой вспышкой солнца (как вампиры!) отправлялись спать.
Тепло ли тебе в Индии? Почем в Кашмире стакан травы? Московское небо раскалывается надвое, выпуская из-за пазухи солнце, бесстрашно усыпляющее вампиров и приступы рефлексии по началу девяностых.
Рассвет уплыл, но прежде, чем все окончательно забыть, прежде чем...
* * *
Просто дорога с тротуарами по обе стороны: мимо северных павильонов ВДНХ, мимо киностудии имени Горького (запыленно-заколоченная дверь с древней табличкой 'Вход со двора'). Как раз на повороте - столб с жестянкой: 'Улица В. ПИКА'. Если у 'П' убрать всего одну палочку, получится 'Улица В.ГИКА'. И это правильно, потому что ВГИК (то есть Школа) - тут же, за поворотом: четырехэтажный, в густой темной зелени старых деревьев, с высокими мощными окнами и входными дверями из какого-то тяжелого дерева, с симметричными фонарями над дверями и с табличкой, что, значит, это и есть Школа.
Напротив, через дорогу, за почти кремлевской бетонной стеной - сумрачная цитадель института марксизма-ленинизма с зарешеченными окнами и густой защитной зеленью деревьев. Есть древняя школьная легенда, что однажды кто-то в одном из этих далеких тусклых окон оставил на столе кое-какие секретные документы, а некий сокол с операторского факультета умудрился их сфотографировать из окна четвертого этажа Школы и затем дерзко переправил снимки растяпам-марксистам, после чего в цитадели был страшный переполох, окна зарешетили и, уж надо думать, перестали бросать документы, где попало.
Далее по дороге, со стороны цитадели начинаются лабиринты корпусов гостиничного комплекса 'Турист', давно обжитые вгиковцами благодаря приличным недорогим буфетам; напротив, через дорогу, под самым боком Школы со стороны учебной студии - корпуса гостиницы 'Байкал', куда в хорошие дни студенты бегают на большой перемене покурить в баре на втором этаже под рюмку коньяка, недурной кофе и дорогие, но вкусные ресторанности.
Напротив 'Байкала', как раз на углу, где петляющая в дебрях новомосковских высотных дворов дорога выводит сорок восьмой маршрут троллейбуса к конечной остановке - здесь перекресток и горит светофор, и отсюда тот же 'сорок восьмой', начиная обратный путь, поворачивает к Школе и делает остановку как раз напротив, под стеной цитадели. Далее, слегка покружив и обогнув бетон монумента 'Рабочий и крестьянка', 'сорок восьмой' выруливает на длинный и прямой проспект Мира, по которому и пилит себе мимо образцовых домов сталинского ампира, пока не начнут появляться низенькие купеческие домики и Колхозная-Сухаревская площадь не завлечет в узкие и кривые улочки, в которых и бьется истинно солнечное сердце Москвы.
На задворках громады 'Детского мира' троллейбус делает конечную остановку и опять идет на новый круг.
* * *
Саша сделала два круга на 'сорок восьмом', прежде чем это до нее дошло. Троллейбус сонно урчал, через толстое стекло пригревало солнышко, водитель и не думал объявлять остановки, а провинциальная гордость не позволяла у кого-нибудь спросить: 'Извините, где лучше выйти, чтобы попасть во ВГИК?'
В третий раз очутившись на задах 'Детского мира', Саша почувствовала тоскливое головокружение, а узнавая по ходу маршрута дома и пейзажи, готова была расплакаться. Но тут ей и повезло.
От этих двух, с размаху плюхнувшихся на сидение впереди, Школой несло за версту. Оба были худощавы, темноволосы, загорелы, в тертых широких джинсах и ярких майках навыпуск.
-Значит, Чешир ей простил. Уж это ему свойственно, - сразу заговорил один, коротко стриженый бобриком (рассеянно обернувшись назад, он поразил Сашу внушительной челюстью киногероя).
Второй - с черной увесистой сумкой на длинных коленях - мягко поправил очки в металлической оправе и жизнерадостно оскалился великолепными зубами.
-Арсен, друг мой, - пропел он ласково и назидательно, - все люди делают только то, что им свойственно. Лейле свойственно сорвать съемки бывшего мужа, чтобы умчаться черте куда с вечно укуренным зайцем Кико. Чеширу свойственно простить ей это и найти другую актрису. Вот и все!
-А мне свойственно остаться в дураках, - срывающимся тенорком завершил Арсен и хмуро отвернулся к окну.
Очкарик хмыкнул и, сморщив нос, почесал в затылке.
-Ах, Арсений, - произнес он укоризненно, - неужели у тебя еще не прошло? Забудь ты ее, тем более, сейчас, в ее положении...
-Пятый месяц! - с ужасом прошептал Арсен, носом ткнувшись в стекло, за которым проплывали крепкие икры Мухинской пастушки.- Сказала, что летит с ним в Испанию - знакомиться с мамой.
Очкарик, до сих пор перед Сашей безымянный, громко - завершающе вздохнул, поднялся и направился к задним дверям. Нехотя отлепившись от окна, за ним последовал Арсен, а за ним - взволнованная услышанным Саша.
Троллейбус развернулся и с грохотом распахнул дверцы у огороженной зелени тихого трамвайного парка, у лужи, разлившейся после дождя на полдороги.
'И где же тут может быть ВГИК?' - подумала Саша, вслед за приятелями выпрыгивая в парной теплый воздух.
- Нет, она все-таки стерва! - вдруг воскликнул Арсен, неожиданно замирая на месте, так что Саша едва на него не налетела. - Я ей предложение сделал, чуть из Школы не вылетел, а она - с этим торчком, в Испанию...
'Вот это жизнь!'
Очкарик молча шел вперед. В смущении догоняя трезвомыслящего приятеля, Арсен нахмурился и буркнул, кивая на приближающуюся вывеску продовольственного магазина:
- Толик, давай зайдем кефиру купим, тошно мне после вчерашнего.
В ожидании приятелей-проводников Саша пристроилась за телефонной будкой слева от магазинных дверей, где можно было, не высовываясь, наблюдать за входящими-выходящими; достала из рюкзачка смятую пачку болгарских сигарет и закурила, беспечно поглядывая на снующих людей, на просвистывающие мимо по шоссе машины.
Вдруг налетела теплая воздушная волна, от которой дрогнуло сердце: запах, вмещающий лето, свободу надежд, чистые дожди - и Саша почувствовала, что то ли все это уже было, то ли еще только-только начинается.
* * *
По буфету Школы гуляло солнце. Рядом с прилавком гудел, нагреваясь, огромный электрический самовар; слова и интонации порхали над столами, как бабочки.
-Стакан персикового сока, пожалуйста.
-... совершенно великолепная история о женщине, которая...
-... приколись, два стакана травы и пять...
-Первый раз вижу в России педераста.
-... и куча дел на учебной студии...
-Чай. Без сахара.
-Счастливая, едешь в Индию. Обещай, что привезешь хоть что-нибудь...
-... по крайней мере...
За столиками сидели новоиспеченные и старые, не успевшие свалить на каникулы, студенты (всего ничего по сравнению с учебным годом, когда в буфете негде яблоку упасть): Ада, Микки, Антоша, Чешир, длинная Вера, Еврей, Збыш, Никос, Нина и Череп.
Еврей в молчании заглотил две порции скверного плова и умчался на учебную студию - к большому огорчению длинной Веры, мгновенно утратившей на пятьдесят процентов интереса к беседе с улыбающимся Чеширом.
Микки и Ада уплетали 'оливье', переговариваясь с Антошей, который тянул из стакана сладкий кефир и осторожно поглядывал на веселых новеньких - Збыша с Никосом, сидевших через столик в компании с горой бутербродов на тарелке.
Нина пила абрикосовый сок за столиком у самовара и поочередно привлекала внимание то Чешира, то Никоса со Збышем, то (тревожное) Антоши. В другом конце зала, прячась за колонну, пил несладкий чай Череп и с Нины глаз не сводил.
-Возьмем штук пять бутылочек, чтоб как вещи привезем, сразу обмыть новоселье. Запомни, Збыш, это старинный русский обычай - все новое нужно обмывать водкой, иначе толку не будет. Пробухаем всю ночь, снимем каких-нибудь девчонок. Парня этого, соседа, позовем - как его там? - Шамиля Курватдинова.
Белый, крепко сбитый Збыш (глубокие медвежьи глазки синего цвета, голова, благодаря стрижке, со спины похожая на аккуратную малярную кисть) - Збыш при произнесении имени Шамиля Курватдинова приоткрыл свой красногубый девичий рот и положил обратно надкусанный, четвертый по счету, бутерброд.
-Курватдинов? - и Збыш уставился на Никоса с широкой, радостно-недоверчивой улыбкой.
Длинный, худой, горбоносый, дочерна загорелый Никос ('Нос на палке',- между прочим подумала длинная Вера), энергично дожевывая бутерброд и потянувшись за следующим, ухмыльнулся.
-А что такого? Парень татарин. Кажется, мультипликатор - так та теха в деканате сказала.
Пока Никос жевал и договаривал, Збыш смотрел на него с самой ясной улыбкой, но вдруг неожиданно и громко хрюкнул на весь буфет (чем привлек всеобщее внимание), в ужасе залепил рот обеими руками и, низко согнувшись над столом, затрясся в поросячьем повизгивающем смехе.
-Браво! - крикнул Антоша и хлопнул в ладоши, демонстративно поощряя отвратительный хрюк.
Никос, не задумываясь над причиной Збышева смеха, с готовностью загоготал над его красными ушами, громким хрюком и аплодисментами Антоши.
'М-да, - подумала Нина, отпивая сок маленькими глотками, синими глазами поверх стакана наблюдая, как Збыш сморкается в огромный клетчатый носовой платок, - как пить дать - иностранцы. Только иностранцы могут так непринужденно хрюкать и сморкаться'.
Збыш действительно громко высморкался, утер слезы, проговорил шепотом 'Курватдинов' и снова затрясся всем телом, пряча красноухо-красногубое лицо руками.
-Кто хоть немного ориентируется по-польскему...
(Негромкий голос, ударение смещено на предпоследний слог - все поляки так делают).
Никос, сотрясаясь от приступов смеха, ткнулся лбом в край стола.
-Мы дураки, - с трудом выговорил он сквозь сип и шип. - Мы с тобой как два дурака...
-Какие славные ребятишки, - сказала длинная Вера, превосходно ощущая себя в новом светло-зеленом безрукавном платье, высоко оголявшем ее загорелые руки и ноги.- Посмотри, Чешир, какие они гладенькие и чистенькие - наверное, шведы.
Чешир посмотрел на сползающих под стол приятелей, усилил благосклонную, никогда не исчезающую с лица улыбку, и вернулся к ореховому пирожному в своей правой руке.
-Это не шведы, - промурчал он и осторожно, стараясь не обсыпать орешки, доел пирожное, заставив Веру еще пару минут в нетерпении морщить нос, ожидая продолжения.
- Это не шведы,- повторил он, тщательно отирая платочком уголки рта и улыбкой выражая немыслимое довольство жизнью ('Не человек, а одна улыбка - Чеширский кот какой-то',- подумал Череп у себя за колонной и попал в точку).- Эти зайцы - поляк с греком, я видел их в иностранном деканате. Художники, будут соседями Еврея.
- Великолепно, - хмыкнула Вера.
-Столько травки, да еще водка - вы с ума сошли, мы же улетим! - театрально заломил руки Антоша, розовея под провоцирующим взглядом Микки.
-Приколись, Кальян сделает плов с анашой, - радостно сообщила Ада, от 'оливье' переходя к большому зеленому яблоку.
Антоша вспыхнул. Микки взглянул на него ласковыми блестящими глазами - абсолютно черными и круглыми - и сказал тепло и сладко, мягко растягивая слова:
-Даже представить страшно, Антоша, чем может закончиться этот вечер. А завтра лететь в Индию. Труба, я понял, что нужно привезти тебе в подарок! Есть такие культовые глиняные статуэтки в форме э.., - Микки в притворном замешательстве прикрыл ладонью рот (глаза радостно блестели), - в виде женской этой самой, на букву 'п'... Ах! Но, может быть, тебе лучше мужского, на букву 'х'?
Антоша не знал, куда девать глаза. Во взгляде Микки было столько дьявольского простодушия! Ада улыбалась все шире, шире...
'Издеваются, гады, - подумал Антоша, начиная злиться.- Ну, ничего, я им устрою'.
Ослабевшие от смеха Збыш с Никосом подхватили свои кожаные рюкзачки и доплелись до буфетной стойки, заказав рыжей буфетчице два двойных кофе.
- Шамиль Курватдинов, - шепнул Збыш, остаточно хрюкая в кулак.
- Пошел ты, сил моих нет, - был ему ответ.
Никос смотрел, как полная ловкая рука буфетчицы в одно мгновенье засыпает в стаканы по две ложечке растворимого кофе и с грохотом выставляет их на стойку, присовокупив два пакетика разового сахара и мелочь сдачи.
-Покурим и двинем, - сказал Никос, направляясь со своим стаканом к гудящему кипятком самовару.- Только представлю себе все наши баулы...
Наблюдая, как, залив свой двойной кофе кипятком, Збыш и Никос с блуждающими на лицах улыбками выходят из буфета, Череп подумал, что с такими отвязными неплохо бы познакомиться.
'А эта, - продолжил он мысль, выдвигаясь из-за колонны так, чтобы снова видеть Нину, - эта, кажется, на них чихала. Серьезная, как писательница. А глаза - синие, - Череп умильно улыбнулся. - Королева Гвиневера'.
После исхода Никоса и Збыша в буфете стало значительно тише и спокойнее. Длинная Вера пересказала-таки Чеширу свой сценарий и теперь требовала немедленной ответной реакции, в то время как он, пропуская воздушные потоки ее речей мимо своих тонких, плотно к голове прижатых ушей, с интересом наблюдал, как бессовестные Ада и Микки доводят Антошу до белого каления.
'Хорошо бы в Ялту до сентября, - думала Нина, допивая сок и с сожалением глядя в прозрачное донышко стакана. - Хватит, натрудилась, оправдала все возложенные надежды, можно и оттянуться. Буду загорать, пока не почернею как негра. И остригусь наголо, чтоб без этих дурацких прибамбасов на голове - буду лысой, как колено, как вон тот придурок за колонной'.
-Да, я не баба, и все меня пинают за это! - вдруг громко и пронзительно воскликнул доведенный Антоша, оскорблено поднимаясь над хихикающими Адой и Микки. - Да, нет у меня этих сисек, этой противной, вонючей...
-О! - замахал руками Микки, в восторге пиная под столом Аду.
-Обломись, Антоша, никто не хотел тебя обидеть, - гыкнула она, в свою очередь пиная Микки.
Буфетчица выразительно хмыкнула. Под веселыми взглядами, но с гордо поднятой головой, Антоша покинул собрание.
-О, Господи, Чешир, отвлекись ты, наконец, от этих дурацких мизансцен,- сказала длинная Вера, за подбородок поворачивая к себе Чешировскую улыбку.- Ну вот, что ты скажешь, например, об этом эпизоде, где герой рассказывает совершенно великолепную историю о...
Арсен и лучезарный Толик с бутылками из-под кефира в руках, распахнув тяжелые школьные двери, вошли, двинувшись навстречу своим отражениям в большом круглом зеркале на стене. Под зеркалом на скамейке сидел спиной к спине к самому себе черный парень в аккуратно застегнутой майке-поло.
- Привет, Доминик, почему не в Африке? - не напрягаясь, сострил Толик, ставя под скамейку кефирные бутылки.
Доминик вежливо оскалился, старательно пожал руки обоим приятелям и предупредительно поднес к сигарете Арсена свою красивую зажигалку.
- Приколись, Доминик,- ткнув пальцем в переносицу очков, с удовольствием завел свою шарманку Толик, усаживаясь рядом на скамейку и закидывая ногу на ногу.- Послезавтра ехать в Ригу с Мосфильмом на съемки, а тут такой облом: взяли с проявки пленку...
Глубоко затягиваясь, выпуская дым тонкой струйкой, Арсен бессмысленно смотрел в зеркало, безразлично разглядывая рыжуху с короткой челкой, чуть не носом читающую что-то там на доске объявлений при входе. Рыжуха была в узких голубых джинсах и желтой майке почти до колен, а на плече болтался смешной самопальный рюкзачок из верхней части старых джинсов, до сих пор сохранивших выпуклости чьей-то задницы (Арсен поймал себя на том, что невольно прикидывает: не задницы ли самой рыжухи?).
'Как много девушек хороших. Но лишь одна...'
-... в конце концов, если пленочный брак - при чем тут я?
Доминик, скаля белые зубы, кивал жестикулирующему Толику. Из зеркального предбанника буфета вывалились хохочущие парни со стаканами кофе в руках, уселись на ступеньках лестницы. Голос Толика звучал чересчур энергично и жизнерадостно - невыносимо. В какой-то момент Арсен почувствовал, что его начинает тошнить.
- Послушай,- произнес он, яростно топча окурок своим прекрасным кожаным мокасином,- кажется, ты хотел найти Чешира и зайти на учебную студию.
- А Чешир здесь, в бюфет, - с готовностью сообщил Доминик, кивая, для наглядности протягивая руку в соответствующем направлении (приятели невольно повернули головы вслед за черной рукой и как раз увидели пылающего Антошу, негодующе выскочившего вон из буфета).
-Ну, бывай!
И Арсен с Толиком, сделав ручкой, мимо курящих на лестнице Збыша и Никоса, через зеркальную курилку прошли в буфет.
-... совершенно великолепную историю о...
Чешир улыбался, глядя, как от дверей буфета к нему направляются юные и прекрасные друзья: мужественно-сумрачный Арсен с прекрасно развитой челюстью и сверкающий очками Толик.
Арсен хмуро всем кивнул и нехотя опустился на свободный стул рядом с длинной Верой, предварительно отодвинувшись от нее подальше (Вера только хмыкнула).
Толик помахал Ад-Микки и уселся рядом с Чеширом.
-Ну что, - начал он, обнимая спинку чешировского стула, - экзамены сбросил и кайфуешь? - Чешир кивнул, улыбаясь. - А у меня такой облом, приколись: пятьдесят процентов пленочного брака в курсовой Гонзо, и это накануне работы с Мосфильмом!..
Чешир молча улыбался, слушая монолог Толика, глядя на головы Ады и Микки, заговорщически сдвинутые над столом.
-... Гонзо с четвертого режиссерского - я снимал его двухчастевку и вот...
'Лей-ла, Лей-ла, - Арсен полулежал на стуле, выставив в проход между столиком свои худые, непринужденно широко расставленные колени. - Лей-ла, Лей-ла'. Руки по локоть в карманах, челюсть - вперед.
'Ничего себе, - подумала Нина, с интересом поглядывая на это смуглое сумрачное лицо: по-кошачьи сощуренные глаза, агрессивная челюсть. - Очень даже ничего. Прямо Джек Эндрюс из Ирвина Шоу'.
'Лей-ла, Лей-ла'
'И чего она уставилась на этого, челюстного?'
'Интересно, Шамиль действительно пошел на учебную студию или...'
'Так и придется переснимать за зайца-Толика'
'Значит, это и есть Школа? Значит, поступила - новая жизнь?'
В одно мгновенье перед доской объявлений у самых входных дверей Школы Саша рухнула с безумнейших радуг надежды на черно-белое дно тоски. На стандартном листке хладнокровно и четко был отпечатан список зачисленных на отделение кинодраматургии - столбик благополучных, совершенно дурацких фамилий.
'Опоздала!' - было первое слово, гулко прозвучавшее в Сашиной голове. Где-то рядом (на лестнице у буфета) кто-то громко, с хрюком, загоготал. Донесся запах дорогих сигарет.
'Курить, курить!'- пронеслось аршинными красными буквами поверх беспорядочно-отчаянного: 'Так и знала - не нужно было ждать, ведь говорила - июль кончается, а тут - во всяком случае, если бы - ничего не поделаешь - Супер-Билли'.
Тут Саша вспомнила Аду и всем сердцем пожелала, чтобы она была еще здесь, чтобы никуда не уехала на каникулы (а она и была тут, в двух шагах - пересчитывала наличность, раскладывая деньги на своих и Миккиных джинсовых коленках).
'Ад, я опоздала на экзамены!'- Саша повернула голову, увидела себя в круглом зеркале на стене и от этого одинокого отражения вдруг почувствовала себя такой несчастной, жалкой, осмеянной всем этим громоздким зданием, колоннами, чьим-то гоготом на лестнице и вот этим самым зеркалом.
'Неужели назад, домой?'- ужасом добила следующая мысль, и тут же застучали отрицательные молоточки в сердце: 'Нет- нет - нет, нет - нет - нет!'
В рюкзачке, в томике стихов Эдгара По, было вложено несколько бумажных купюр, выданных родителями на месяц достойной абитуриентской жизни. 'Гори оно все синим пламенем - сегодня же деньги пропью, и тогда, может быть, уеду, - решительно взяла себя в руки Саша, языком слизывая слезы. - Только бы Адка была здесь. Господи, прости меня и за все сразу'.
-Поехали!
-Поехали! - с ударением на предпоследнем слоге.
Оба затушили окурки в стаканах из-под кофе, а стаканы оставили на ступеньке у стены (уборщица потом очень ругалась).
Легко и радостно пролетая к дверям мимо застывшей у доски объявлений Саши, неравнодушный к женскому полу Збыш обернулся, заметил большую красивую слезу на загорелой щеке и ощутил мгновенную вспышку сочувствия и сострадания к незнакомой плачущей девушке.
С неизменной Сашей в арьергарде покинули Школу Арсен и Толик, отправившиеся в общежитие пешком по узкой асфальтированной дорожке вдоль буйной зелени. В два часа по полудню начал крапать тихий дождик. Большие темные деревья у Школы зашевелились, распрямляя заблестевшие листики.
Нина, едва вышла, как села в подвернувшийся 'Москвичонок' с водителем-женщиной за рулем (второй режиссер с Мосфильма), мгновенно предложившей ей сняться в фильме про спецназ.
Ада и Микки, вжимая головы в плечи, весело перебежали через дорогу, как раз успев на подошедший 'сорок восьмой'. Длинная Вера, намеренно замешкавшись при выходе, на троллейбус не побежала. Чуть в стороне от остановки на обочине стоял ее Еврей и безмятежно голосовал такси. Довольно улыбаясь, Вера прикурила от Чешировской зажигалки, махнула лапкой и грациозно перебежала через дорогу, загорелой рукой держа над головой ярко-красную папку со сценарием о несчастной любви.
Подбежав ко вздрогнувшему Еврею, она, смеясь, поцеловала его в дождем закапанную щеку, расхохоталась на свою промокшую сигарету и, - болтая и вертясь, - изо всех сил принялась махать папкой проезжающим машинам. Уже через минуту затормозила бледно-голубая 'Волга', парочка в нее уселась - хлопнули дверцы, взревел мотор, и машина унеслась прочь.
Благодушно улыбаясь-покуривая под большим черным зонтом, Чешир проводил 'Волгу' дружелюбным взглядом и неторопливо направился в общежитие пешком.
Если от проспекта Мира сесть на одиннадцатый трамвай, как раз заворачивающий на Галушкина, то можно проехать всего одну остановку и выйти прямо против сверкающего стеклом подъезда общежития Школы, торчащего в компании своих близнецов - шестнадцатиэтажек: общежития военного училища инженеров-пожарных (это слева), политехнического института и института финансов (это справа и далее).
Общежитие Школы прекрасно, пусть и потрепано жизнью людей неуравновешенных. Возможно, длинные узкие коридоры всех шестнадцати этажей монотонны и тусклы, а двери по обе стороны обшарпаны или изрисованы, или держатся на честном слове, не раз выбитые по пьяной лавочке. Может быть, кое-где на общих кухнях (в начале коридора - сразу направо) побиты стекла, воняет мусоропровод и вообще достаточно окурков и прочего свинства там и тут. Зато здесь есть запах масляных красок и дерева, и кофе, и анаши, и есть буфет на девятом этаже и чудесная атмосфера вольницы.
Необыкновенная жизнь общежития проходит за дверями блоков, чьи номера начинаются с номера этажа и заканчиваются номером блока по счету с левой стороны, начиная от лифтов. (Цифры '1103' на белой двери, в которую нетерпеливо звонил Антоша, означали не больше, не меньше, а блок третий от лифта на одиннадцатом этаже).
В каждом блоке имеются туалет, ванная комната с квадратной сидячей ванной, довольно просторная прихожая, в большинстве случаев переделанная под личную кухню, и две изолированные комнаты, в каждой из которых живут по одному, двум или более человек - в зависимости от курса, семейного положения, изворотливости и темперамента.
В конце июля жизнь общежития если не замирает вовсе, то все-таки становится гораздо тише. В коридорах гуляют сквозняки, буфет большей частью времени пустует, и буфетчицы, скучно уставившись в голубое окно, под вентилятор мечтают об отпуске.
'It's summertime and the living is easy...'
В чьем-то окне наверху пела Махалия Джексон. Ева поставила свой кофе на плиточный пол балкона и уселась поудобнее: спиной к стене, эффектными ногами в спортивных брюках цвета морской волны - в прутья ограждения; щурясь, поглядывая вниз, на мельтешащую улицу Галушкина. Спустя полных шестнадцать секунд, вяло отсчитанных про себя, на балкон вышла замешкавшаяся Рита с руками, занятыми сигаретами, спичками, ключами, стаканом с кофе и мороженым.
-Парилка, - проворчала Ева, пока Рита устраивалась рядом, оправляя широченную алую юбку, гремя браслетами на полных руках. - Мне кажется, обязательно будет дождь.
Рита ложечкой вынула мороженое из бумажного стаканчика, разделила на две части, одну плюхнув в стакан Евы, другую - в свой. Отпивая теплый кофе из-под сладкой глыбы мороженого, Ева, с равнодушным близоруким прищуром глядя вниз, на ярко-желтое пятно майки замешкавшейся на ступеньках общежития Саши, сказала:
-Кайф. Просто идеальный момент для самоубийства. Мне кажется, я понимаю, почему Педро выпрыгнул из окна.
Красно-рыжая, стриженная под каре Рита - крупная, яркая - взглянула на подругу любопытно - грустно и, коротко звякнув браслетами, закурила.
-Почему, сука?
Нежный болгарский акцент Риты самые скверные русские ругательства превращал в слова дружбы и любви. Именно она придумала 'Клуб сук', куда по желанию могли войти все девушки, не страдающие от несчастной любви и мужской непостоянности - во всяком случае, стремящиеся не страдать. В клуб входил весь блок одиннадцать-двенадцать (Рита, Ева, ромашка-Дейзи и Селия), а также несколько сук с других этажей (Антоша с актерского тоже подбивал клинья).
Всем желающим узнать историю возникновения клуба и самого обращения 'сука', Ева с веселой иронией рассказывала, что все началось с кубинки Селии, тяжко осваивавшей русский язык. Услышанное где-то слово 'сука' покорило Селию простотой и краткостью звучания, так что она немедленно стала называть соседок по блоку этим словом. Едва обескураженные болгарки и Ева попытались протестовать, как Селия в отчаянии соврала, что по-испански 'сука' значит нечто типа 'моя дорогая', после чего слово таки прижилось. Когда позже от колумбийца Гонзо Ева узнала, что ничего подобного в испанском языке нет и перевод возможен только русский, это уже не имело значения - все привыкли. 'Сука' утратила свою ругательность и, в конце концов, зазвучала невинно и даже с оттенком ласковости.
-...Почему, сука?
Ева попивала свой кофе - глиссе, щурилась и улыбалась.
-Когда вот так сидишь на балконе или в окне: экзамены успешно сданы с похвалами мастера, в кармане - билет домой, на сердце - ни следа печали, ни одной проблемы на сто верст кругом...
(Внизу, под козырьком входа сидела на ступеньках девушка в желтой майке и задумчиво курила).
-...Он допил свой кофе, выкурил вкусную сигарету и прыгнул в предрассветную ночь - 'ночь нежна'! - пока все еще хорошо, и только двадцать лет, и тебя еще не выгнали из Школы, не разлюбили девушки, пока не пришлось терять, стареть, хоронить родителей...
-Я понимаю, что ты хочешь сказать,- быстро проговорила Рита, кивая.
-Когда он умер, у него не было для того ни одной причины и в этом-то, наверное, настоящий смысл. Ни одна дура с экономического не могла сказать, что он умер из-за какой-нибудь там Оли или Наташи, вообще из-за чего-то подобного. Есть что-то невозможно пошлое в самоубийстве по причине несчастной любви.
Ева перевела дух, ладонью откинула назад длинную каштановую челку. Тепло и ласково упали на руку первые дождевые капли, умудрившиеся, не растаяв на солнце, долететь до земли. Кто-то там, на небе, увеличил напор, и капли стали чаще и тяжелее.
Поспешно поднявшись, шагнули с балкона в гудящую вентилятором сонность буфета, заказав еще по двойному кофе, устроившись за столиком у балконных, настежь открытых дверей.
Смытая грибным дождем улица внизу походила на полотна импрессионистов.
-..Аnd the living is easy,- тонко подпела Ева толстушке Махалии, повторно зазвучавшей из окон наверху.
- А кофе он не допил, бедный Педро, - Рита затягивалась сигаретой, резкой струей выпускала дым, и браслеты на ее руках тревожно метались от локтя к запястью.