Храм все наполнялся и наполнялся, хотя казалось, что места уже не было.
- Ребята с искусствоведческого, - шептал Марк, - Костя, привет!
Марк трижды, значительно, поцеловался с высоким худым черноволосым юношей, последовательно прикладываясь щекой к щеке. Роману показалось, что Марку мешала борода.
-Алеша! - Марк подошел к мужчине лет сорока пяти, в сером пальто и с рюкзаком на спине, с ним была его спутница - девушка с белом платке, с круглым лицом, очень добрым и каким-то, как сразу отметил Роман, милым. Девушка была в темно-красной зимней меховой куртке, из-под которой видна была длинная серая юбка. Пока Марк разговаривал с Алешей, девушка стояла, опустив глаза в землю, и только иногда смотрела на одну икону - кажется, Николая Угодника, как уже знал Роман, определяя этого святого по черным крестам на оплечьях и белой бороде.
Когда Алеша и его тихая спутница отошли, Рачинский, показывая на них взглядом, сказал:
-Очень хорошие люди. Алеша работает сторожем в Абрамцеве, а Даша, его племянница, учится в хотьковском промышленном училище, делает замечательные работы. И, знаете, Рома, она написала статью про возрождение старинных промыслов, очень умная статья, - потом он немного помолчал, - замечательная девушка.
Какое смешное имя - Даша. Из Чехова? Откуда-то оттуда. Дарья?
Роман тогда посмотрел вслед удаляющимся двум фигурам.
- Святейший, святейший! - раздалось вокруг. И Роман, хотя и с трудом, поднимаясь на цыпочки, вытянув голову и явно мешая какому-то мужичку в непонятного цвета пальто, с волосами, перетянутыми ремешком, увидел Пимена - благообразного, словно не из этого мира, хотя здесь многие казались из другой галактики. Но Пимен был поистине не от мира сего - внушительная фигура, длинное красное облачение, седая борода, посох в руке, сверкавшая золотом и искорками, долетавшими даже сюда, - в середину длинного храма, митра - все это были слова из словаря Марка, и вот теперь они воплощались перед Романом в облике патриарха. Пимен шел торжественно по самой середине храма, окруженный несколькими тоже довольно внушительными фигурами. Роман вспомнил, как три года назад на каком-то отчетно-выборном комсомольском собрании рассматривал толстый журнал Московской патриархии, в котором были помещены фотографии этих самых внушительных лиц. Вон тот - в очках, с видом дореволюционного профессора, а этот был, кажется в белом головном уборе. В момент изучения этих фотографий историк выхватил журнал, отправился к трибуне, поднял журнал, потряс им и торжественно сообщил всем, чем был занят ученик девятого класса во время отчетно-выборного собрания. Все восприняли весть с большим интересом. Историк потом отдал Роману журнал и потерял к этому инциденту всякий интерес, зато после собрания у многих комсомольцев появился интерес к журналу, и они просили его у Романа посмотреть.
Когда толпа расступилась, Роману удалось увидеть и часть раскрытых Царских врат - их значение еще раньше объяснил Марк. Роман запомнил только, что они открываются по великим праздникам и на Пасху. Тут их подвинули, по проходу пошли юноши в длинных красных одеждах с большими подсвечниками, у кого-то в руке было блюдо, еще у одного полотенце. Сосед Романа потянулся рукой и дотронулся до одежды одного из юношей. Тот не обратил на это никакого внимания.
Раздалось громкое пение, откуда-то сбоку. Роман обернулся и увидел певцов. Они держали в руках ноты, одеты были каждый по-своему, тут были и женщины и мужчины. Потом раздался густой бас. Он снова повернулся в сторону Царских Врат и увидел, что бас принадлежал громадному священнику с широкой бородой. Тут же его скрыли передние ряды. Звучало пение, снова густой бас, по проходу вновь шли юноши, с какими-то другими предметами. Марк блаженно улыбался, иногда закрывал глаза и подпевал своим низким и совсем немузыкальным голосом. Вдруг запели все. Эту молитву Роман знал. "Отче наш". Но пели ее каким-то странным образом, так что казалось, что музыка намеренно мешает пониманию слов, ударения ставили не там, где ставил их Роман.
Снова звучал бас, шли юноши. У Романа затекли ноги, но все стояли и не двигались с места. Ему казалось, что прошло уже больше часа. Впереди что-то происходило, но он почти не видел что. Марк весь ушел в себя, напевал, крестился, закрывал глаза.
Роман уже очень сильно устал, ноги окаменели. Но вот народ вокруг стал переминаться с ноги на ногу, кто-то отошел, толпа стала чуть редеть, распадаться на кучки. Роман явно увидел полностью раскрытые Царские Врата, внутри их алый занавес, ослепительный золотой треугольник, а рядом с Вратами уже никого не было. Священники храма, которых он видел прежде, быстро расходились по притворам, окруженные группками женщин, мужчин, каких-то юношей.
- Я на исповедь, - сказал Марк. Сейчас отец Алексей будет проповедь читать. Мастерски читает. Потом будет исповедовать.
Роман пошел за Марком в правый притвор, где уже собралось человек двадцать. К ним вышел высокий моложавый священник - отец Алексей. Он говорил об испытаниях, о терпении, мужестве, о трагической истории русской церкви. Затем к нему выстроилась очередь. Подходил кто-нибудь, он тихо с ним говорил, накрывал голову длинным куском ткани, крестил, давал с ложечки хлеб и маленькую мензурку вина. Марк дождался своей очереди и задержался около отца Алексея чуть дольше других. Роман заметил, что Марк указал в его сторону и что-то сказал священнику. Тот кивнул.
На обратном пути Марк сказал, что к Рождеству, вероятно, можно будет креститься у отца Алексея. Пару раз в толпе Роман видел и сторожа из Абрамцева с племянницей.
В воскресенье, двадцатого, он вышел из дома еще затемно, несколько раз оглядывался, но впереди была только извилистая дорожка к остановке автобуса, а позади такая же дорожка с его собственными следами. На остановке было очень холодно, дул ледяной ветер, конечно, транспорта долго не было, он закоченел, но согревался мыслью о том, что ему предстояло: все это было похоже на какие-то фильмы про разведчиков. Говорить никому ничего не следовало. Все время вспоминались странные разговоры. Подошел автобус - пустой и холодный, окна промерзли, Роман нагрел ладонью отверстие в пять пальцев и принялся в тысячный раз смотреть на торцы проезжавших мимо пятиэтажек, двухэтажные кирпичные магазины, пустыри с детскими площадками между ними.
В метро, в вагоне было пусто - еще рано, тем более сегодня, воскресенье. Он сел и достал из сумки толстый том.
За чтением время шло быстро, даже очень быстро, - мелькали станции, которые обычно одна от другой тянутся бесконечно долго. Это если не читать. А теперь он бы так с удовольствием сидел и читал еще очень долго. Но успел добраться только до первых опытов Коровьева, когда за окном поплыли космические фигуры из металла на черном фоне.
Переходы в метро всегда напоминали Гальперину какое-то блуждание по тайным лабиринтам: белые готические своды с синими эмалевыми вставками одной станции сменялись разноцветными колоннами с какими-то ассирийскими узорами, затем шли коридоры с причудливыми ромбами терракотового цвета. Длинный изгибающийся тоннель перехода - почти пустой, широкий и казавшийся каким-то тайным подземным ходом древнего дворца.
На Бауманке Роман вышел на платформу и увидел тех, кто ему был нужен. Он направился к ним - они тоже увидели его. И почти сразу же подошел Марк. Все четверо молча кивнули друг другу и пошли, ни о чем не говоря, очень быстро к лестнице. "Бауманская" с ее чередующимися бежевыми удлиненными проходами к платформе, напоминавшими компактные книжные тома, вставленные в определенном порядке в шкаф, проходами с шоколадными рифлеными вставками, - была, казалось - вершиной этой древней архитектуры.
Улицу пересекли, как всегда, наискосок, и пошли по неровной дорожке - так лучше всего было пройти к Елоховке. Стало чуть-чуть рассветать, но фонари еще горели, машин почти не было. На них никто не обращал никакого внимания, да и обращать-то было особенно некому. Храм на рассвете производил особое впечатление - темная громада, уносящаяся далеко в небо своим куполом и колокольней.
На паперти сидела одна нищенка, Роман протянул ей несколько специально заготовленных монет, она взяла их с поклоном и что-то пробормотала. Он различил слова "тебе здоровья".
В храм вошли, как и в церковь, где был концерт, через колокольню, и это разом напомнило весь вчерашний вечер. В притворе было совершенно тихо, морозно, изо-рта шел густой пар, а фигура Христа на деревянном кресте уже не казалась такой загадочной. Зашли в сам храм. Он был тоже непривычно тихий, и каблуки зимних ботинок гулко стучали по каменному полу. Тут откуда-то сбоку к ним вышел отец Алексей. Это был довольно молодой, высокий, мужчина, черная ряса делала его еще выше. Он носил аккуратную небольшую русую бородку, на груди большой серебряный крест - эта деталь Роману очень нравилась.
- Рад, рад, - произнес он, - вижу, что готовы.
Он как-то незаметно протянул Марку руку. Тот ее быстро поцеловал, отец Алексей так же быстро благословил Марка. Двое спутников тоже подошли к руке. Затем отец Алексей очень скорым, почти военным, шагом направился через весь храм, не останавливаясь. Они все поспешили за ним, свернули налево, почти у самого алтаря и через узкую высокую деревянную двустворчатую дверь вышли на улицу и попали в церковный двор, засыпанный снегом. Двор был еще темный, но небо над ними начало уже явно светлеть. Пересекли двор и вошли в небольшое помещение, одноэтажное, чем-то похожее на дачные пристройки - очень тесное, с какими-то деревянными скамьями и столами. Вышли в помещение, в котором света было побольше - и Роман сразу увидел прямо посередине большую серебряную купель. Здесь было довольно холодно, и Роман немного поежился. Вокруг купели в подсвечниках горели, потрескивая, витые колонки свечек, их пламя отражалось на выпуклых поверхностях купели. От этого купель казалась живой и все помещение домашним, уютным и даже чем-то интимным. Показалось, что в нем стало теплей. Отец Алексей стал ходить по этой комнате и зажигать свечки перед лампадами и иконами. Рома не знал, что ему делать.
- Раздевайтесь, - сказал, не оборачиваясь, продолжая зажигать свечи, отец Алексей. Роман поежился и снял с себя свой бушлат, который заменял ему пальто. Ни в каком пальто, из имевшихся в продаже, он ходить не хотел. Затем стянул через голову свитер, опять помедлил, расстегнул рубашку, снял ее, затем ботинки, носки. Потом стал снимать брюки, повернувшись спиной ко всем, кто был в комнате. Волнуясь, он делал все механически, не совсем отдавая отчет в своих действиях. Кроме двух спутников Марка и отца Алексея, там находился худой юноша в черной рясе, поверх которой была надета золотая длинная безрукавка.
Рома остался в одних трусах, ему стало холодно, и он начал сжимать и разжимать пальцы ног. Его беспокоило одно обстоятельство - поведение мужского естества. Вдруг не вовремя проснется? Отец Алексей мельком глянул на Романа и сразу отвернулся.
Ему объяснили, что надо встать перед купелью, и отец Алексей стал речитативом произносить слова молитв, после чего начал ходить вокруг купели. Марк знаками показал, что Рома должен делать то же самое.
В это время из сеней, из которых они сюда вошли, раздались какие-то голоса. Отец Алексей извинился, вышел. Роман старался встать поближе к свечкам - все-таки какое-то тепло. Вскоре отец Алексей вошел и сказал, что его старый знакомый просит совершить обряд крещения над своей племянницей, они приехали издалека. Роман не успел ничего сказать, как в помещение вошли двое - мужчина лет сорока пяти и девушка в темно-красной куртке, отороченной мехом, она была в глухо завязанном белом платке. Роман увидел, что это была Даша!
Он с изумлением смотрел на нее. Она, казалось, ничего перед собой не видела и никого не узнавала. Она сняла куртку. Марк приветствовал вошедшего троекратным поцелуем. У Романа стало сильно колотиться сердце. Ее дядя, кажется, его зовут Алешей, или кто он там был, подошел к отцу Алексею и стал с ним тихо о чем-то разговаривать. Сняв куртку, Даша осталась в белой кофте и длинной серой юбке, затем она расстегнула кофту, под кофтой оказалась белая рубашка, вроде белой комбинации или ночнушки. Гальперин старался не смотреть на девушку, но это было выше его сил. Теперь она снимала длинную юбку.
Под юбкой на девушке были коричневые толстые колготки. Она подняла рубашку, и вся ее фигура в этих плотных колготках, при ярком свете ярко горевших с треском свеч, открылась. У Романа пересохло во рту, Даша снимала колготки, а потом быстро опустила рубашку и осталась только в этой белой ночнушке, доходившей ей до колен, но Роме и этого было достаточно. Ее голые руки, ее плечи были отлично видны, он видел красивое молодое тело, на нем играли оранжевые блики. Она продолжала его не замечать, и он был даже рад этому.
Отец Алексей снова начал движение вокруг купели, и девушка, придерживая белую рубашку, пошла за ним. Ощущая себя в каком-то уже нездешнем мире, Роман, как во сне, двинулся за ней. Перед ним красиво изгибалось стройное девичье тело в белой рубашке, то и дело обрисовывавшей то ягодицы, то бедра, то изгиб спины. Отец Алексей читал, свечи трещали, стало тепло. Марк присоединился к ним, затем вокруг купели стали уже ходить все, кто был в помещении, а Роман все продолжал видеть стройную женскую фигуру. И этому, казалось, не будет конца. И это обстоятельство и радовало и пугало его.
Наконец, отец Алексей остановился, взял со стола серебряный ковшик, зачерпнул из купели воды, подошел к Роме и вылил воду из ковшика прямо ему на голову. Струйки воды потекли на лицо, за спину, в трусы, по ногам. Он едва не дернулся. Отец Алексей снова зачерпнул воды и снова стал лить ее на Рому. Трусы намокли. Ему стало горячо, зябко, жарко и душно в одно время.
Отец Алексей подошел с ковшом к Даше и так же вылил ей на голову воду.
Роман не верил своим глазам. Вода заставила ее рубашку прилипнуть к телу, обрисовалась высокая грудь, и он явно увидел крупные чашки бюстгальтера. Роману показалось, что его лицо горит, он быстро скользнул взглядом по женской фигуре и успел увидеть очертания ее высоких трусов. И тут же отвел глаза и посмотрел снова. В эту секунду она посмотрела ему в лицо. Он быстро отвел глаза куда-то в угол помещения, но лицо горело так, что это должны были заметить все в помещении. Но когда он заставил себя на них поглядеть, то убедился, что у всех на лицах очень серьезное выражение.
-Они что, не замечают, что она почти раздета? - спрашивал он себя. Они снова стали ходить, и он снова видел перед собой две намокшие выпуклости, с резинкой трусов, обозначавшей широкий изгиб, к которому периодически прилипала рубашка.
Он едва ощущал, что его босые ноги мерзли, а свечи, когда он проходил к ним достаточно близко, резко обдавали горячим.
Отец Алексей подошел с маленьким серебряным лепестком крестика на простом шнурке. Как в тумане, Гальперин ощутил, как на его шею надели крестик, и прохладное серебро коснулось горячей груди. Отец Алексей перекрестил Романа, все вокруг тоже закрестились. Такой же крестик отец Алексей надел на шею девушки.
Затем Марк достал приготовленное полотенце и стал помогать ему вытираться. Гальперин видел, как Даша вытирает мокрую голову и быстро надевает на мокрую рубашку юбку. Она оделась как-то очень скоро и вышла в темные сени.
Видение кончилось, но он сам не помнил, как оделся, как вышел, как они доехали до какой-то станции, где и расстались с Марком.
Запомнил он только, как отец Алексей большим и указательным пальцами легко гасил свечи, а затем приоткрыл занавеску на низком окошке. Уже рассвело.
Он приехал домой с мокрой головой, в странном состоянии. Ему было стыдно, и в то же время он испытывал удовольствие, когда вспоминал подробности действия в низком помещении. От этого удовольствия ему становилось стыдно еще больше.
И тут вдруг Роман ощутил, что запястье его левой руки непривычно пусто. На ней не было часов. Он забыл их надеть из-за своих переживаний, когда одевался! Кажется, когда он раздевался, отец Алексей сказал, что часы тоже надо снять, или не говорил? Роман помнил, что очень смущался, когда раздевался, делал все машинально. Так оставил он там часы или нет? Роман никак не мог этого вспомнить, перед глазами все время появлялась фигура Даши в мокрой рубашке, ее высокая грудь. Кажется, он тогда расстегнул ремешок часов и положил их на какой-то большой ларь - не ларь, накрытый старым темным цветным ковром. Ларь был точно, а вот тогда ли он снимал часы? Он всегда их снимал, когда приходил домой, и теперь никак не мог припомнить - снимал ли он их в это утро там, в помещении, где с треском горели свечи, стояла серебряная купель и фигура девушки с высокой грудью. В таком состоянии он искал часы в квартире повсюду, во всех трех комнатах, залезал в такие места, где часов быть не могло, даже в стиральную машину. Как неприятно. Показалось даже, что это маленькая расплата за удовольствие видеть раздетую девушку.
Роман вытер голову, оделся и с тяжелым настроением поехал в храм. Книга уже не радовала, дорога тянулась долго.
Храм днем уже не казался таким огромным, а пройти во двор так, как они смогли утром, он не сумел. Пришлось идти на улицу, стучать в железные ворота.
Там никто не отвечал.
Роман ждал. Наконец, открылась маленькая железная дверца, и выглянул тот самый молодой человек, который был с ними. Видеть его было стыдно. На нем теперь было пальто, из-под которого выглядывала черная ряса.
Он не сразу признал Романа, а, узнав, кто перед ним, ни слова не говоря, повел в то самое помещение. Сердце вдруг опять забилось так, словно там сейчас все еще была девушка в ночнушке.
Свечи в помещении догорели до черных огарков, купель казалась совершенно мертвой, ее серебро матово поблескивало в свете, льющемся из окошка. Часов нигде не было. Они обыскали все - за ларем, под столиком, в коридоре, за какой-то темной занавеской, за которой стояла совсем маленькая купель - их не было. Роману стало как-то скверно на душе. Их никто не мог взять, это было исключено и даже не могло обсуждаться. Но их не было. Простые часы - ему их купила на тринадцатилетие бабушка, а до его дня рождения так и не дожила.
Он медленно возвращался домой. Голова еще не высохла, можно было и заболеть. В комнате Роман прошел к секретеру, чтобы поставить Булгакова на полку, и тут увидел часы. Они стояли на секретере именно так, как он их всегда ставил - пирамидкой, чтобы видеть время. У него закружилась голова. Часы он всегда надевал утром, это уже было механическое действие. И в это утро он их, кажется, так же снял с секретера, застегнул рижский ремешок. Как же он не увидел их, когда был дома? Это возможно? Его бросило в жар. Чудеса? Но он в них никогда по-настоящему не верил, по крайней мере, с той поры, когда отец под видом Деда Мороза внес в комнату коробку с каким-то подарком, а маленький Рома не спал и только притворялся. А отец думал, что он спит, и Ромка сквозь полуприкрытые веки увидел в сером свете январского утра осторожно пробиравшегося к елке отца. Как только отец вышел, Ромка бросился к коробке - там было десять оловянных солдатиков. Но теперь они не обрадовали, Ромку интересовало уже другое. Он лег спать, а утром отец радостно разбудил его, сообщив, что Дед Мороз что-то принес. Ромка сделал вид, что очень обрадовался, на глазах родителей открыл коробку и с изумлением достал солдатиков.
-Видишь, - сказала мама, - Дед Мороз знает, что ты любишь.