В тот зимний день в четвертом, самом старшем классе деревенской школы первым уроком опять было пение: еще не совсем рассвело, а керосин в лампе неделю как кончился.

Всем классом пели "Вставай, страна огромная". У Мальчика был хороший голос и слух, учительница всегда просила его запевать. Мальчик откидывал крышку парты, вставал и запевал стоя. Ребята вступали за ним, пели все громче, и Мальчик переставал слышать свой голос и голоса ребят и видел только огромную страну, укрытую снегом, и войну-как видел ее в кино в колхозном клубе. Кино привозили немое: на экране безмолвно бежали бойцы в белых маскировочных халатах с автоматами в руках, в снегу валялись скрюченные черные фашисты и у поваленного танка торчала вверх длинная пушка.

На втором уроке учительница задала контрольную по арифметике. Едва Мальчик успел вывести на листочке заглавие, как дверь класса отворилась и просунулась Мишкина голова в шапке с опущенными ушами. Он уставился на Мальчика страшно вытаращенными глазами, шмыгнул носом и крикнул:

- Там батька твой приехал! Пешком пришел!

Мальчик молча, без всякого спросу выскочил из-за парты, сдернул с вешалки пальтишко и шапку, а ребята в классе подняли головы от листочков и тоже молча вместе с учительницей глядели ему вслед.

В школьных полутемных, скрипучих от мороза сенях Мальчик схватил свои лыжи, выскочил на крыльцо и спрыгнул с него прямо в снег. Мишкины лыжи стояли у крыльца, и Мишка сбежал по ступенькам, с ходу вопнул валенки в промерзлые ремешки и остановился подождать. Он стоял обернувшись, нетерпеливо помаргивал и глядел, как Мальчик натягивает на валенки сыромятные крепления.

- Сидит серди-итый,-сказал Мишка и шмыгнул носом.-Как на меня глянул-я испужался. Он у тебя лейтенант?

- Лейтенант,- сердито буркнул Мальчик. Он начинал злиться, будто Мишка был виноват, что ремешок не давался и никак нельзя было дотянуть пряжку до дырочки.- И никакой не сердитый!

- Влетит тебе за табак,- спокойно сказал Мишка.

- И не влетит,- зло огрызнулся Мальчик, застегнув наконец крепление.

- Вот увидишь,-пообещал уверенно Мишка и снова шмыгнул.

Мальчик, не отвечая, торопливо захлопал лыжами по утоптанному снегу школьного двора и повернул на лыжню, по которой ездили напрямик из деревни в школу. Деревня темнела неподалеку в морозной пасмурной дымке, но Мальчику казалось, точно они не бегут, а топчутся на месте. Мишка шлепал своими самоделками, дышал и шмыгал сзади. У него всегда бывало мокро под носом, и зимой и летом, но теперь его шмыгание неизвестно отчего бесило Мальчика. Хотелось, чтобы Мишка отстал сейчас же, немедленно, но тот упрямо держался след в след, пока не запыхался окончательно.

- У него пистолет в кобуре! - прокричал он, отставая. -А пачка с табаком на столе! Влетит тебе! Вот увидишь!

Вместо ответа Мальчик приспустил рукавицы с рук, замахал ими изо всех сил, морозный ветерок ожег ему щеки, и деревня сразу приблизилась.

Мишка кричал еще что-то вслед, но Мальчик не слушал его больше. Он бежал широко и накатисто, помаргивая опушенными инеем ресницами, и думал, что Мишке просто завидно: отец даст потрогать настоящий пистолет...

Про пачку с табаком на столе Мишка вряд ли соврал, но никак не верилось, что за курение влетит немедленно. Не могла мама так вот сразу, как только отец пришел домой, нажаловаться. Не могла. Хотя виноват он был с табаком, очень виноват, что уж там говорить...

Недели две назад он залез тайком в сундук, достал с самого дна пачку отцовского табака с нарисованной дымящейся трубкой, распечатал, завернул горстку в бумажку и принес в школу. На большой переменке они с Мишкой и с ребятами решили курнуть в дровяном сарае, и тут как на грех пришла техничка и отвела всю компанию к учительнице. Мальчик сразу признался, что это табак отца и что он принес его из дому. Весь день ему было тоскливо от стыда перед мамой, вечером после школы он сразу убежал из дому будто бы погулять и долго не хотел возвращаться. Пришел уже затемно, когда Витька и Павлик спали, в печке догорали дрова, и от них было светло в кухне. Но в горнице за занавеской светилась коптилка, и он сразу понял, что дело неладно.

Мама встретила его как ни в чем не бывало.

- Учительница приходила,-сказала она.-Хвалила тебя. Если бы, говорит, уроки не пропускал, давно был бы круглым отличником. Пришлось ей рассказать, что приходится тебе вместо меня частенько за почтой ездить...

Пока он раздевался, мама внимательно на него глядела и вдруг взяла пальтишко из рук.

- Дай-ка я пришью тебе пуговицы, того и гляди отвалятся,- сказала она, хотя Мальчик всегда пришивал пуговицы сам.-Да и карманы поизодрались, наверное, а?

И мама достала из кармана бумажку с табаком, про которую он совсем позабыл, и поглядела на него вопросительно. Потом развернула и покачала укоризненно головой, а он стоял и не смел поднять глаз от стыда.

- Пойдем, - сказала мама, взяла его за плечо и повела в горницу. Она достала из сундука табак и положила на стол перед ним.

- Это отцовский табак,-заговорила она негромко, но очень внятно.-Если ты решил, что тебе пора курить, возьми всю пачку, но не таскай тайком. Только знай, за курение будешь отвечать перед отцом. Думай сам...

Думать тут было нечего, и он сказал, что курить не будет, пока не станет совсем взрослым. И в самом деле, с тех пор его не тянуло баловаться табаком, тем более мохом, который Мишка надергивал у себя дома из пазов между бревен и заворачивал в козьи ножки. И даже когда Мишка раздобыл настоящего самосада и звал к нему на поветь попробовать, он наотрез отказался...

Мальчик съехал с лыжни на деревенскую накатанную санями дорогу и сразу увидел у высокого крыльца своего дома почтовый возок на широко расставленных гнутых полозьях. В оглоблях стояла гнедая Ласточка, ей была брошена охапка сена, и она спокойно жевала, опустив голову. Значит, мама не успела выехать или встретила отца по дороге и вернулась вместе с ним.

Мальчик мигом отстегнул у крыльца лыжи, взбежал полегчавшими ногами по ступенькам, дернул в сенях тугую кухонную дверь, забухавшую зимой, и услышал в горнице голоса и мамин смех. Он сдернул шапку, отмахнул в сторону занавеску и остановился на пороге.

Отец сидел на лавке у незаколоченного окна. Он был без ремня, на новенькой гимнастерке с белым подворотничком блестел над карманом орден Красной Звезды, а в петлицах-по три красных кубика. На лавку были брошены новые фланелевые портянки с желтоватым следом отцовской ступни на столе громоздился раскрытый рюкзак, и тут же, под рукой у отца, лежала курительная трубка и распечатанная Мальчиком пачка табака. По другую сторону стола на кровати, спиной к заколоченному окну, сидела мама с Павкой на коленях. Она улыбалась Мальчику, и он понял, что речь только что шла о нем.

- А вот и наш герой!-сказал отец весело, но глаза его показались Мальчику очень строгими. Никогда прежде отец не глядел на него такими глазами, и Мальчик так оробел, что не мог стронуться с места и язык у него будто присох.

- А ну-ка! Покажись хорошенько!-сказал отец громко. -Да ты подойди поближе! Забыл, что не кусаюсь? Мама вот расхваливает тебя...

Мальчик несмело двинулся к отцу, тот притянул его к себе, жадно обнял и отодвинул, чтобы рассмотреть получше. Мальчик был теперь ростом чуть пониже отца, сидевшего на лавке.

- Подрос?-спросил отец, переглядываясь с мамой. - Подро-ос! Скоро совсем настоящий мужик будет. Сопли не текут?

- Не-е... Не текут,- сказал Мальчик, глядя в сторону. Эта пачка табака прямо под носом на столе сильно его стесняла, и хотелось от этого стеснения избавиться.

- А то заходил один ваш деревенский, так у него - вожжой, -засмеялся отец, все также внимательно рассматривая Мальчика.

- А-а!-закивал Мальчик, будто теперь только догадался, о ком речь.-Дак это Мишка Щербатый! У него всегда! Он за мной в школу сейчас прибегал.

- Это мы его с мамой попросили тебя позвать. Друг твой, что ли? Отчего же он не на уроках?

- Дак у него матка больная,-сказал Мальчик охотно. - Он три дня в школу не ходит. За скотиной надо присмотреть, печь истопить-мало ли чего по дому нужно. Какая тут школа...

- Вон как,-сказал отец понимающе и поглядел на маму. Мама с Павликом на коленях смотрела на Мальчика добрыми глазами, и ему стало немного спокойнее. А братьям было хоть бы что. У Павки щека с одной стороны была раздута, он посасывал что-то, поворачивал в руках плоскую железную штуковину и ничего не замечал вокруг.

Витька сидел на кровати рядом с мамой тоже с раздутой щекой. Он поднимал и опускал обеими руками отцовский разряженный пистолет, очень тяжелый для него, и тайком от мамы и отца косил глазом на Мальчика, делая вид, что собирается в него прицелиться. Стало ясно, что в руках у Павлика вынутая из пистолета обойма. В ней так заманчиво желтела круглая пуля верхнего патрона, что Мальчик не мог оторвать от нее глаз.

- Вот оно как,- кивнул отец.- И за скотиной присмотреть, и печь истопить. Ну а ты вот с такими делами справился бы?

- А я и справлялся! - бойко ответил Мальчик, стараясь не смотреть ни на желтую пулю в обойме у Павлика, ни на табак на столе. - Вон когда мамы три дня дома не было. Она по деревням ходила на заем подписывать и теплые вещи для фронта собирать. Справлялся, да еще и в школу ходил, не то, что Мишка. Это он контрольной испугался.

- Вон как! - сказал отец на этот раз удивленно и снова поглядел на маму. -Так вы еще и на займы подписываетесь?

- И я подписался! - радостно подхватил Мальчик.

- И ты тоже? - окончательно удивился отец.

- Где же ты деньги добываешь? - спросил отец, не переставая глядеть на маму, будто разговаривал с ней, а не с Мальчиком.

- Мама дает, где же еще,- сказал Мальчик. Ему стало вдруг совсем свободно, захотелось рассказать отцу сразу все, и он заторопился:
- Я летом в колхозе трудодней заработаю. В этом году маловато вышло, да и на трудодень с гулькин нос пришлось. Ну, да ничего, обошлись, я колоски собирал, то да се. А весной мы с Мишкой будем на полях перемерзлую картошку собирать, драники из нее можно печь. И на трудодень в этом году ожидаем побольше. Нам нового председателя для усиления прислали, а у него в прежнем колхозе, говорят, меньше двух килограммов ржи на трудодень не бывало.

И тут Мальчик замолчал. Отец все смотрел на маму, и Мальчику показалось, будто он перестал его слушать.

- Ты валенки-то обмел бы,-сказала мама тихо, когда Мальчик замолчал.
-Да и пальтишко сними...

- Ara,- согласно кивнул Мальчик, теперь только заметив, что стоит одетый и держит за ухо снятую с головы шапку. Он тут же вышел в сенки, хорошенько обмел голиком обтаявшие валенки и разделся на кухне. Отец с мамой разговаривали о чем-то вполголоса. Он терпеливо постоял, давая им поговорить, зачерпнул ковшиком воды из ведра и попил. Вода была такая холодная, что у него заломило зубы, и он подождал, зажмурившись, пока пройдет боль. Потом повесил ковшик, брякнув им о край ведра погромче, чтобы услышали отец с мамой, постоял еще немного и тогда только вернулся в горницу.

Отец неторопливо набивал трубку, слегка чему-то хмурясь. Мальчику опять стало чуточку боязно и вновь безудержно захотелось говорить.

-А еще мы шерстяные носки для фронта вяжем!- сказал он, останавливаясь посреди горницы.

- Носки вяжете? - отец вопросительно поднял брови, и палец его, уминавший табак в трубке, остановился.

- И Витька вяжет! - сказал Мальчик.- Пятку вот не умеем пока, дак мама провяжет нам, а потом мы опять сами.

- И как это вы все делать-то успеваете? -- спросил отец, поднимая на Мальчика строгие свои глаза и снова принимаясь уминать табак в трубке.

- Витька и днем вязать может,- пояснил Мальчик. - А я больше вечером, вместе с мамой. Когда с лучиной сидели, дак много не навяжешь. А с коптилкой благодать...

Отец молча чиркнул спичкой, подождал, пока она разгорится, и стал раскуривать трубку. Он с присвистом втягивал желтый спичечный огонек внутри трубки и выпускал изо рта слабенький пока синий дымок. При этом он молча поглядывал на Мальчика, и ему показалось, что вот сейчас отец отведет от лица раскуренную трубку и скажет: "Давай-ка расскажи теперь, как это тебе пришло в голову забраться в сундук, взять табак без спросу да еще и в школу принести? Ты хоть соображал, что делаешь?"

-Пап!-сказал Мальчик, не дожидаясь, пока отец окончательно раскурит трубку.- У тебя пустой консервной банки нету?
Отец вынул трубку изо рта.
- Нет. Зачем тебе пустая?
- Коптилки делать. Мишкиной матери сделал, теперь полдеревни просит. Нюшка соседская уговаривает, дядя Федя у нее при лампе портняжит, керосину, говорит, не напасешься. Не стоило бы ей кое за что прошлое, ну да ладно, если просит. Пяток яиц посулила, как тут откажешь. Делов-то! Только трубку согнуть хорошенько, чтобы фитилек тянул да чтобы керосином не мокрило. Жестянка кончилась, вот беда.

- Пустой нету,- сказал отец, серьезно глянув на Мальчика. -Тут я вам принес кое-что в банках. Освободятся - вот тебе и жесть.

И отец переглянулся с мамой, удерживая улыбку, до Мальчик сделал вид, будто ничего не заметил.

- Ура!-сказал он сдержанно и деловито.-Теперь не пропадем...

Ясно, что разговор о табаке не состоится, и Мальчику стало совсем радостно. Его внимание все больше притягивал пистолет. Витька ворочал его в руках и так и сяк, дотягивался пальцами до спуска, нажимал на него одним пальцем и двумя, но и двумя у него не хватало силы щелкнуть. Так и подмывало подойти, сказать "смотри, как надо" и отобрать пистолет. Или взять у Павки обойму, разглядеть ее хорошенько и вынуть верхний патрон с заманчивой желтой пулей... Но ни то, ни другое делать было нельзя, и он даже вздохнул, сдерживая себя. Рядом с Витькой на кровати лежал брошенный отцом белый полушубок, и Мальчик подошел к нему с таким видом, будто пистолет и обойма его вовсе не интересовали. Он со знанием дела подвернул полу и погладил короткую овчину.

- Новенький!-сказал он одобрительно. Полушубок был и в самом деле совсем новый, начисто отбеленный, с запахом свежей, неношеной овчины. Мальчик поправил полу, бережно погладил пушистый белый воротник полушубка, покосился на пистолет в руках у Витьки, вздохнул еще раз. Братья увлеченно сопели, руки их так и липли к металлу, и не было, казалось, силы, которая могла бы их оторвать. Мальчик отошел подальше от соблазна и присел на корточки возле отцовских валенок.

- Тоже новенькие! - сказал он, всем своим видом выражая самую высокую степень восхищения, и пощупал толщину высокой необрезанной и незагнутой голяшки.
-Ого! Вот это да!
- Что - вот это да? - заинтересовался отец, вынул трубку изо рта и наклонился к Мальчику, потянув за собой дым плечами.
- Из такой голяшки, если валенки подшивать, сразу готовая подошва выйдет. Не надо и вдвое складывать...
- Это зачем же подошва из голяшки?
- Из чего же делать, когда матерьяла нет? - сказал Мальчик рассудительно и твердо, как говорят люди, хорошо знающие, о чем речь.

- Если старый валенок имеется, можно его на подошвы изрезать. А если нет? Отрезаем тогда голяшку сверху, сколько можно, и пускаем ее тому же валенку на подошву.

Мальчик провел пальцем по голяшке, показывая, где резать, и глянул на отца снизу вверх, ожидая одобрения и понимания. Отец сидел молча, склонив голову, будто раздумывая, соглашаться или нет, и не замечал, что трубка у него перестала дымить. Заметив наконец, чиркнул спичкой, снова раскурил трубку, окутался дымом.

- Да-а,- протянул он, в задумчивости покачивая головой, как будто собирался порассуждать сам с собой. Вдруг выпрямившись, переглянулся с мамой, серьезно посмотрел Мальчику прямо в глаза, как взрослому.

- У меня-то, брат ты мой, все новенькое,-сказал он негромко.- Полушубок новенький, валенки, ремень. Даже пистолет новенький, не стрелял из него еще ни разу...

- Как же иначе! - охотно поддержал его Мальчик.- В старом-то не больно навоюешь!

- Это верно! - согласился отец.- А вот у тебя, я вижу, валенки очень даже старенькие, но подшиты хорошо. И вижу теперь, что подшиты голяшкой вдвое. И кто же это подшивал?

- Я и мамины сам подшивал! - заторопился Мальчик и замолчал, смутившись. Получалось, что он соврал, потому что в своих-то больше ковырялся шилом, чем подшивал. По правде сказать, их сладил Акиндин, когда учил его...

- И осоюзка хорошо сделана,-похвалил отец.-Неужели сам?

- Осоюзил Акиндин, конечно. У меня тогда и кожи-то не было, да и теперь негде взять. Это Акиндин из старых валенок навыбирал. Он из города нас в деревню перевозил-помнишь, мы писали?-с тех пор знакомы. -Мальчику опять захотелось рассказать отцу все сразу. -Акиндин не в нашей деревне живет, в соседней, а зимой по утрам приходит в школу печки топить. Он в колхозе работает, а сапожничает вечерами. Он и научил меня валенки подшивать. Иной раз хожу к нему, помогаю, обещал, как школу окончу, научить шить сапоги...

Мальчик хотел сказать главное, что давно вертелось на языке, но его остановил мамин взгляд. Показалось, что мама осуждает его за излишнюю болтливость, хотя она смотрела на него теперь так, будто очень его жалела.

- Дорогие мужчины, а не забываем ли мы, что Ласточка у крыльца стоит?

- Понял, мама!-Мальчик с готовностью поднялся с корточек, расправил плечи.- Никак не забыли!

- Папа ведь недолго у нас пробудет,-сказала мама, усаживая Павку рядом с Витькой и отгораживая его полушубком от края кровати, чтобы он не свалился на пол.- Он ведь нас проведать только пришел...

Она подошла к Мальчику и обняла его за плечи,

- Папе на разъезд к эшелону скоро,- сказала она очень тихо, будто была в чем-то виновата перед Мальчиком.-Туда-сюда быстренько оборачивайся. Я конюха Василия уговорю, и ты папу на разъезд отвезешь...

Мама постояла молча, будто собиралась сказать еще что-то важное, но не решалась, молчала.

- Ласточку только не гони. Лошадка она умная, сама знает, где ей шагом, а где и пробежаться можно. Дорога сегодня нелегкая, папа говорит, припорошило с вечера сильно...

Мальчик покивал молча и с полной готовностью. Ему не впервой было выезжать за почтой вместо мамы, и он сам хорошо знал и Ласточкины повадки, и все пятнадцать километров пути от деревни до поселка, где было почтовое отделение.

- Пойдем-ка! Я покормлю тебя перед дорогой хорошенько. Нам папа вон сколько всякой вкуснятины принес... -Мама ласково повлекла Мальчика на кухню, но он не дался.

- Нет, нет, мама!-сказал он, упираясь и повышая голос.
-Нельзя терять время! Я потом, ладно? Мама постояла в раздумье.

- Хорошо,- наконец согласилась она.- Пусть будет по-твоему. Тогда я дам тебе в дорогу хлеба. Вашего с Витей любимого. Идет?

- Идет!-обрадовался Мальчик.-Вот это можно! Ну, я тогда одеваться...

Отец поднялся с лавки и двинулся следом за ними на кухню. Мальчик обернулся по пути на увлеченных братьев и подумал, что к его возвращению ребята наиграются вдоволь и тогда отец даст ему подержать в руках пистолет. А может, они и стрельнут разок, когда поедут на разъезд к эшелону. Отец ведь сказал, что пистолет новенький и он не стрелял из него ни разу..

По деревенской улице Мальчик пустил Ласточку рысцой, и возок легко заскользил по накатанной дороге, повизгивая полозьями, погромыхивая на раскатах промерзлым кузовом. Мальчик стоял в возке по колено в сене, широко расставив ноги, левым плечом немного вперед. Вожжи он держал в правой руке и помахивал ими так, будто хотел хлестнуть Ласточку посильнее.

- Ну! - вскрикивал он угрожающе самым сердитым своим голосом. И, набрав побольше воздуху, задержав немного дыхание, протяжно кричал:-Ннн-о-о-о!

Таким вот манером всегда выезжал из деревни Володька Гусев, если путь был неблизкий. Володька был самым взрослым парнем в деревне. Мальчик с Мишкой многому у него научились. Но в начале зимы его призвали в армию. Теперь самыми старшими оказались они с Мишкой и старались, конечно, во всем подражать Володьке.

Ласточка бежала, нервно пошлепывая шлеёй, то и дело заносясь задом, будто опасалась вожжей, и тогда комья снега гулко били в фанерный передок возка и разлетались в тонкую снежную пыль. Пыль таяла на губах, холодила лицо, и Мальчик сердито щурился, вскрикивая еще громче и грознее, а Ласточка пофыркивала и дергала головой. Но все это делалось для посторонних глаз, на самом деле вожжи были отпущены и Ласточке дана полная свобода. Она понимала всю эту игру, время от времени поворачивала голову и косила на Мальчика веселым темным глазом.

За деревней до самой черной лесной окоемки открылось ровное снежное поле, и сразу посветлело. Запорошенная вчерашним снегом дорога едва угадывалась. Ласточка перешла на шаг. Впереди вилась только одинокая цепочка отцовских следов, вместе с дорогой она забирала чуть вбок и пропадала на спуске к замерзшему и заметенному снегом ручью. Следы отцовских валенок были глубоко провалены в носке, и Мальчик подумал, каково было отцу в нерасхоженных валенках прошагать по заснеженной дороге до самой деревни. И обратный путь будет не легче, если придется идти пешком.

Мальчик разволновался. У него даже руки зачесались хлестануть Ласточку и погнать ее что есть мочи, чтобы обернуться побыстрее.

Но Мальчик уже сдерживал себя. Лучше всего по такой дороге дать Ласточке полную волю, а от развилки под уклон она без понуканий сама побежит. А ему можно завернуться в тулуп и дремать до самой развилки, где проселок выходит на шоссейную дорогу. Направо был поселок, куда он ехал за почтой, налево - разъезд, где будет проходить отцовский эшелон. И пока он будет везти отца к эшелону, они еще о многом поговорят. Он расскажет отцу все, что не успел рассказать.

Мальчик подвязал вожжи к передку и улегся в большущий ямщицкий тулуп, который стал давать маме в поездки конюх Василий. Мальчик повозился в тулупе, заворачиваясь с головой, вдыхая кислый запах бывалой овчины, и затих, прислушиваясь к ходу возка. Ласточка шла ровным спокойным шагом, возок плавно скользил, утопая в мягком снегу то одним, то другим полозом.

Но после свидания с отцом в ожидании новой встречи у Мальчика неудержимо ликовала душа и сон не приходил. Отец стоял перед глазами, тепло его объятия и запах трубки все еще были с Мальчиком. Провожая Мальчика в путь, отец вышел вместе с ним к возку, обнял его и долго не отпускал. Отъезжая, Мальчик обернулся и увидел: отец машет ему вслед. И показалось, будто глаза отца влажно блестят...

Это уже вторая зима идет с тех пор, как отец ушел на фронт. До войны они жили в городе, у них была квартира на третьем этаже. Мальчик пробовал иногда представить себе их довоенную жизнь, но помнилась она так смутно, как давнишний полузабытый сон. И странно: казалось не позади уже она, та мирная жизнь, а где-то дальше, впереди, в том далеком и желанном будущем, которое придет - после Победы...

А вот первый день войны и все последующие события помнились ясно.

В тот выходной они все вместе сидели на кухне за завтраком. Когда начали передавать сообщение, отец поднялся и слушал стоя. Мама сильно побледнела, Витька замер, не выпуская изо рта зажатую в кулаке ложечку с манной кашей, и вытаращился на маму. Павлик - на что малышня-и тот испугался и хотел зареветь, но мама крепко прижала его к себе, и он успокоился.

Отец тут же собрался и ушел на работу, хотя был выходной. А Мальчик побежал в аптеку за сосками-пустышками для Павлика. Мама просила его об этом еще с вечера, но Мальчик отказывался, выпрашивая на мороженое.

Деньги на мороженое были зажаты в кулаке, и, как всегда в таких случаях, Мальчик очень спешил. И хотя уже шла война, мороженым еще торговали, и он первым делом, конечно, купил большую порцию своего любимого сливочного. Он смотрел, как мороженщица нервно укладывает хрусткую вафлю в круглую жестяную блестящую мерку, как намазывает желтое в крупинку мороженое ложкой, и ему показалось, что она тоже куда-то спешит, даже не улыбнулась ему, как всегда, не заговорила.

День был солнечный и теплый, и все в городе было как всегда, только люди озабоченно спешили куда-то, ничего вокруг не замечая. Он шел по солнечной стороне улицы к центру и, растягивая удовольствие, медленно слизывал мороженое. На углу заговорил большой черный репродуктор, и к нему со всех сторон бросились бежать люди. Он тоже помчался, пробрался между взрослыми и встал поближе, под самый рупор. Тот же строгий голос, что и дома, говорил то же самое, и от одного этого голоса мурашки пробегали по спине. Взрослые слушали, подняв головы, женщина рядом с Мальчиком украдкой утирала слезы. Мороженое у него подтаяло, вафли раскисли, и с них закапало, но у людей вокруг были такие лица, что он не посмел доедать среди них мороженое. Он осторожно выбрался из толпы и помчался в аптеку.

На другой день над городом появился вражеский самолет-разведчик. Объявили воздушную тревогу. Но самолет страшно и нудно позавывал в ясном небе и улетел восвояси. Стали ждать бомбежек. Во дворе на месте детской игровой площадки вырыли глубокую и узкую яму, которая смешно называлась "противовоздушная щель". Она шла зигзагами, изнутри была обита досками, чтобы земля не сыпалась вниз. В случае бомбежки все жильцы дома немедленно должны были спуститься в щель по двум деревянным лестницам и сидеть там до отбоя воздушной тревоги.

Мальчик хорошо помнил, как в первый раз сбежал по ступенькам вниз, в эту щель, чтобы ее испробовать. Она была глубокой и тесной, он сразу будто бы оглох в ней, и сердце у него тоскливо заныло. Он потянулся рукой вверх, провел ладонью по шершавым доскам. От них тянуло сырым холодом. Мальчик увидел над собой полоску неба-оно показалось ему далеким, чужим и холодным. И от этого чужого неба над головой стало вдруг так жутко, что Мальчик пулей вылетел наверх, на свободу.

И до сих пор было ему непонятно, как можно прятаться от бомбежки в такой щели, которая видна с неба, как на ладошке.

Вскоре после того, как во дворе вырыли щель, случилась первая ночная воздушная тревога. Отец был тогда еще дома, он растормошил всех, молча и быстро одел, не зажигая света, изредка чиркая спичку. Спросонья и в темноте они с Витькой ничего не соображали - тыкались то в кровать, то друг в друга, то оба вместе в отца. На лестнице за дверьми квартиры было темно, в темноте шаркали ноги. Это жильцы соседних квартир спускались вниз. Но в щель никто не побежал, стояли сгрудившись в подъезде и на лестнице и ждали, прислушиваясь. Но было тихо: ни зенитной стрельбы, ни взрывов.

Мальчик стоял на лестнице ступенькой ниже мамы. Она была с Павликом, но рукой нашла Мальчика в темноте и подвинула поближе к себе. Отец стоял еще ниже с Витькой на руках, от него так знакомо пахло табаком. Люди на лестнице и в подъезде стояли очень тихо, лишь изредка перешептывались. Мальчик пригрелся возле мамы и прикорнул. Но Павка завозился у нее на руках, начал выдираться из одеяльца и пыхтеть. Он всегда пыхтел, прежде чем зареветь. Упрямый его характер был уже хорошо известен. Одно только и могло его успокоить. Мальчик услышал, как мама торопливо расстегивает пуговки. Павка добился своего, почмокал и затих, а на лестнице и в подъезде задвигались и оживились. Какой-то мужчина громко сказал: "Конец войне, отбой тревоге на время кормления..."

Так и простояли они в ту ночь в тишине до самого отбоя.

А вражеские самолеты-разведчики все появлялись над городом в ясные дни, безнаказанно завывая в вышине. Вначале их побаивались, потом привыкли и на воздушные дневные тревоги перестали обращать внимание. Отца к тому времени перевели на казарменное положение, дома он бывал редко.

Однажды вместе с ребятами Мальчик топтался на теплых от солнца мостках возле дома и глазел в чистое небо, где чуть не с утра занудно завывал чужой самолет. И вдруг высоко-высоко, в самой глубине неба безмолвно пыхнули и застыли кучкой кудрявые жемчужные клубочки. Чуть впереди от этих клубочков неподвижно висел в вышине крохотный голубоватый прозрачный самолетик. Жемчужные клубочки уплывали от него назад.

- Вот он! Вот он! - завопили ребята дружно, показывая самолетик друг другу и всем, кто был во дворе.

И тут вдруг где-то в стороне за городом затрещало, бухнуло и эхом раскатилось над крышами. И снова в небе безмолвно пыхнули жемчужные клубочки, а немного погодя опять вначале затрещало в стороне, потом бухнуло и раскатилось над крышами. И опять. Клубочки поплыли все разом от самолетика назад, а он остался висеть в небе, как ни в чем не бывало, только завыл другим тоном, как бывает с потревоженными мухами.

- Вот он! - крикнул снова Мальчик, задрав голову. И тут что-то фурхнуло мимо него, ударилось громко в мостки, подпрыгнуло и упало в траву. Он схватил это что-то, оно оказалось черным, тяжелым и мгновенно ожгло ладонь. Он отшвырнул это в траву...

- Чур, мой!-закричал у Мальчика над ухом толстый вредный мальчишка с соседнего двора, привязавшийся к их компании. А он засунул руку под мышку, прижал обожженную ладонь к боку, теперь только сообразив, какой ценности он лишился. Слезы чуть не закапали от обиды, но законы двора были нерушимы. Не тот хозяин, кто нашел, а тот, кто первым крикнул "чур, мой!.." Хитрый счастливчик давал потом подержать осколок, упавший с неба. Он был шершавый, как терка, закопченный до черноты и только с одного бока гладкий и блестящий. Мальчик взвесил его на ладони, и он показался ему тяжелее железа.

Самолет-разведчик в тот день сбить так и не удалось, а в городе осколком от зенитного снаряда убило мужчину, и по радио передали, чтобы во время зенитной стрельбы прохожие прятались в подъезды или ходили по тротуарам Поближе к стенам домов.

Фашисты продолжали рваться к городу. Они разбомбили вокруг него все железнодорожные разъезды. Пути на разъездах быстро восстанавливали. А один немецкий самолет нашим летчикам удалось посадить, и его поставили в центре города за веревочной оградой. Вокруг него всегда стояли люди и молча глядели, негромко переговариваясь. Был он тупорылый, с двумя винтами и погнутыми лопастями. Из кабины, застекленной мелкими стекляшками, торчал тонкий ствол пулемета, на крыльях и на хвосте белели свастики.

А сводки с фронта становились все хуже. Наши отступали. Люди у репродукторов стояли молча, не поднимая глаз, и молча расходились, не обсуждая новостей. С плакатов сурово глядела женщина в красном с высоко поднятой рукой. "Родина-мать зовет!"-было написано сверху большими буквами. "Все для фронта, все для победы!" - говорили другие плакаты. "Все ли ты сделал для победы над врагом?"-спрашивали третьи. И Мальчик невольно думал, что бы такое и ему сделать для фронта.

Отец бывал дома все реже, а когда забегал, было заметно, как он сильно похудел. Отец просился на фронт, а его не брали, ведь он работал на железной дороге. Мама стала работать надомницей, шила на своей машинке вещи для фронта. Вначале это были противогазные сумки и рукавицы с отдельным указательным пальцем, чтобы можно было в них стрелять, потом она шила белье для бойцов. Стол в комнате был всегда занят, швейная машинка завалена кучей мятого белого полотна, и когда начались занятия в школе уроки приходилось делать на кухонном столе. Мальчик помогал маме во всем, но главной его заботой было стоять в очередях. Самые длинные очереди были за керосином - приходилось выстаивать по полдня.
Мама говорила, что у нее замирает сердце, стоит ей подумать, что отец скоро добьется своего и уйдет на фронт. Мальчик тоже не мог представить, как это-жить без отца. Но вскоре после начала занятий в школе отец все-таки своего добился и ушел на фронт.

Перед отправкой отца отпустили из казармы на побывку, и он провел дома весь день. Отец в последний раз пришел в своей гражданской одежде, в последний раз принес свой казарменный паек и бидончик супу из зеленых капустных листьев. Мама разлила суп по большим взрослым тарелкам, он был солоноватый, необыкновенно вкусный, и слопали они его с Витькой в один присест. Витька учился есть большой ложкой, засовывал ее в рот целиком и медленно выдирал потом оттуда, но все равно справился с супом очень быстро. Теперь маме не нужно было заботиться, чтобы они доедали все до конца и ели бы с хлебом, как это частенько бывало раньше, до войны...

Утром следующего дня мама строго наказала: после уроков сразу домой, проститься с отцом. Новая двухэтажная школа, просторная, с большими окнами, была совсем рядом с их домом, но теперь в ней расположился госпиталь, и учебный год начинали в старой, деревянной и одноэтажной. От дома она была далековато, и, чтобы выполнить мамин наказ и в то же время свои собственные важные дела, Мальчику пришлось весь путь бежать бегом.

Его собственные дела были связаны с игрой в жостку и в зубарики.

Жесткой назывался лоскуток овчины с длинной шерстью и кусочком свинца посередине для тяжести. Жостку нужно было подбивать внутренней стороной ступни вверх, не давая ей как можно дольше упасть на землю. Мальчик стал по жостке чемпионом, он мог подбивать ее сколько угодно, пока не надоест. Кроме того, он умел бить из-под руки, из-за спины, а с поворотом бил только он один.

Но в четвертом классе появился новенький, жил он в соседнем дворе. Это он обошел Мальчика с осколком, упавшим с неба. Мальчишка приехал откуда-то издалека и привез новую игру-в зубарики. Для этой игры требовалась большая ценность-складной ножик. Его раскрывали совсем или наполовину - по уговору - и втыкали в землю с разной высоты и из разных положений: с локтя, с плеча, с подбородка, с носа, даже с уха и с языка,-тоже по уговору. Тому, кто не сумел выйти из игры, ручкой ножика забивали в землю выструганный тонкий колышек-зубарик, и вытаскивать его нужно было зубами без помощи рук. Каждый ударял ножиком по зубарику только один раз, сильно или слабо, как ему хотелось. Вышедший из игры последним мог бить по зубарику столько раз, сколько было ребят в игре. Он мог пожалеть проигравшего и не забивать зубарик до конца, а мог и загнать-так глубоко, что его приходилось выкусывать потом из земли вместе с травой. Так и называлось-накормить землей.

Новенький очень хорошо играл в зубарики, можно сказать, классно. Всегда выходил из игры последним, никого не жалел и сумел всех во дворе досыта накормить землей, в том числе пару раз и Мальчика. И вообще новенький был толстый, злой и несправедливый. Давал малышам подзатыльники ни за что ни про что и так ковырял "масло" им на голове, что те ревели от боли. Ножик свой он никому не давал, вынимал из кармана только для игры, потому что другого во дворе не было. Ясно было: без своего ножика новенького в зубарики не превзойти. А он уже и в их дворе вел себя как хозяин и только в жостку играл плохо и зеленел от злости, когда Мальчик обыгрывал его вчистую. Нужно было во что бы то ни стало проучить новенького. Никогда ему не бивать жостку с поворотом-слишком у него тяжелый зад.

И когда новенький опять проиграл Мальчику в школе при всех и стал оправдываться, что, мол, у него нет хорошей жостки, Мальчик сказал ему, что слабо махнуться ножиком на жостку на три дня, тогда бы он через три дня заставил новенького поесть земли. Тот даже в драку полез от злости, но их разняли, и новенький сказал, что согласен махнуться, но только на три дня и при свидетелях с каждой стороны. А через три дня он будет бить жостку с поворотом и вдобавок накормит Мальчика землей так, как никогда еще никого не кормил.

Для обмена встречу назначили в недостроенном доме за пустырем, который раскинулся напротив дома Мальчика. До войны сруб успели выгнать до половины, кое-где настелили полы, но с первых дней войны плотники ушли, сруб опустел, и только ветер шевелил свисавшую из пазов паклю.

Домой в тот день Мальчик прибежал запыхавшийся и вспотевший. Отца еще не было, и мама отправила его на кухню делать уроки. За уроки он, конечно, приниматься не стал, а топтался у окна в нетерпении и глядел во двор. Ребят во дворе не было видно, наверное, они вместе с новеньким ждали его в срубе. Только девчонки прыгали через скакалку возле противовоздушной щели. Две, не торопясь, вертели длинную веревку, а третья, с белым бантом в волосах и в белых носочках, прыгала через нее, перебирая ногами и придерживая рукой подол платья. Будь это до войны, Мальчик давно бы потихоньку смылся из дому и был бы уже с ребятами в недостроенном срубе. Теперь, конечно, не смоешься...

Мальчик увидел в окно, как девчонки вдруг остановились, провожая кого-то глазами, и замер, прислушиваясь. Вскоре, как он и ожидал, послышались шаги отца, сначала на лестнице, потом в коридоре, были они непривычно торопливые и громкие, и он тут же бросился из кухни в комнату...

Отец забежал попрощаться в военной форме, гимнастерка у него под широким ремнем была собрана в мелкую гармошку, под околышем новой фуражки светлел стриженый затылок, и пахло от него непривычно-кожей и еще чем-то... Он ходил по комнате, громко стуча большими сапогами, и говорил, что спешит, что внизу его

ждет машина, он всего на минуту и не надо, чтобы кто-нибудь выходил его провожать. Сначала он поднял на руки Павку, потом Витьку, и Мальчик ждал, что и его отец подхватит, поднимет в воздух и скажет что-нибудь шутливое. А отец вдруг опустился перед ним на колено, крепко обнял, прижал к себе и сказал негромко, будто это касалось их двоих:

- Запомни, сынок! Теперь ты главный мужчина в доме. Помни это всегда...

Он поглядел на Мальчика внимательным долгим взглядом, по его бровям и губам вдруг пробежала веселая тень, и он вынул что-то из кармана своих военных брюк галифе.

- Возьми!-сказал он, улыбаясь, и раскрыл ладонь. На ладони лежал отцовский складной ножик с перламутровой ручкой и медными блестящими заклепочками.- Давно ты на него поглядываешь, знаю! Только учти: очень острый. Будешь строгать-всегда держи лезвием от себя, чтобы не порезаться. Бери!

Мама заплакала, когда они стали прощаться, крепко держала отца обеими руками, и руки ее на широкой отцовской спине казались маленькими, как у девочки. И отец гладил ее по голове, как маленькую, и успокаивал.

- Не надо...- сказал он дрогнувшим голосом. - Не надо обо мне тревожиться. Детей береги. Сохрани детей, это главное...

Отец разнял мамины руки и сразу пошел, стуча сапогами; вслед ему в кроватке зашелся плачем Павлик, мама бросилась его успокаивать, а Мальчик побежал на кухню к окну и слушал оттуда, как затихали на лестнице шаги. Он прижался лицом к стеклу, хотя знал, что не сможет увидеть, как отец пойдет по мосткам под окнами. Видел только, как девчонки опять перестали прыгать через скакалку и молча провожали отца глазами, пока он не скрылся за углом дома, где его ждала машина.

Мальчику помнилось, какой пустой и тоскливой показалась тогда вдруг квартира...

Он бережно вынул из кармана отцовский складной ножик, рассмотрел его хорошенько, раскрыл, потрогал пальцем блестящее острое лезвие. В комнате было тихо, значит, мама кормила Павлика, можно было бежать во двор, в сруб, и показать ножик ребятам. И чемпионская жостка оставалась при нем, и новенькому теперь никогда не бивать с поворотом, а через три дня они сыграют в зубарики отцовским ножиком, и поест тогда у него новенький земельки досыта...

Но почему-то не было в душе радости, и все его дворовые дела казались после ухода отца тусклыми и ненужными.

Мальчик пошевелился в тулупе и улыбнулся, вспоминая те давние времена и все свои глупые детские дела. Откуда ему было знать тогда, что это такое - быть главным мужчиной в доме?

Мальчик отвлекся от мыслей и прислушался к ходу возка. Они с Ласточкой давно миновали низину, где летом бежал ручей. Здесь они застряли, когда Акиндин перевозил их в деревню. Дорога шла теперь ровным полем, Ласточка ступала все тем же спорым шагом, возок так же мягко приседал в снег то одним, то другим полозом, и можно было долго еще не высовывать нос из тулупа...

Мальчик улегся поудобнее и нащупал в кармане хлеб, который мама дала ему в дорогу. Захотелось съесть его сейчас же, немедленно, он не сдержал себя. Мама все же заставила его поесть перед дорогой, дала даже кусочек сахару, которого он не видывал с мирного времени. Теперь полагалось потерпеть.

Впервые они с Витькой попробовали такого хлеба прошлой зимой.
День тот хорошо запомнился Мальчику. Еще и оттого, что он тогда последний раз в жизни наревелся, как маленький.

Мама отправилась с утра по важным делам, а Мальчик остался дома водиться с братьями - в школу не пошел. Мама накормила Павлика грудью, Мальчик с Витькой съели свои утренние кусочки хлеба. Мама хотела отрезать им еще по ломтику, но Мальчик от добавки отказался. За день до этого он, отстояв очередь, выкупил хлеб на день вперед и видел по буханке, что оставалась в ней только мамина доля. После ухода отца на фронт они жили по карточкам, а по ним стали давать лишь один хлеб. Мама дважды ходила по деревням менять вещи и привозила на саночках картошку. Но картошка быстро кончалась, приходилось снова садиться на один хлеб. И Мальчик стал замечать, что мама старается подкармливать их с Витькой из своей нормы...

Витька от Мальчика ни в чем не отставал, он тоже отказался от добавочного ломтика. И вообще он с начала войны перестал вредничать, хныкать, жаловаться и выпрашивать-мировой мальчишка. Тогда он полдня строил из кубиков на полу дома и башни, разваливал их, ездил вокруг стола верхом на опрокинутом стуле и громко фырчал, изображая танк. Потом поставил стул на ножки, взобрался на него, раскрыл большую довоенную книгу с картинками. Там были нарисованы зеленые танки и гарцевавшие на коричневых конях бойцы с красными звездами на буденовках. Листая страницы, Витька громко декламировал:

"Товарищ Ворошилов, народный комиссар..."

С тех пор как уехал отец, Витька старался скорее подрасти, чтобы пойти помогать отцу бить проклятых фашистов. А сам даже "р" не научился выговаривать, приходилось его постоянно подправлять. Витька и тут старался изо всех сил и на поправки не обижался. Оставив книжку, он забрался на кровать с ногами и взялся за букварь.
- Мы не л-лабы. Л-лабы не мы...

- Не р-рабы,- поправлял Мальчик брата.

- Не л-лабы, - послушно повторял Витька...

Несмотря на все старания, с буквой "р" у Витьки и в тот раз ничего не вышло. Сморенный, уснул он на кровати, уткнувшись носом в букварь...

Павка угомонился раньше. Он выучился самостоятельно вставать в кроватке, хватаясь за сетку, и подолгу с восторгом прыгал в ней, вцепившись руками в перекладину и не выпуская пустышку изо рта. Подушку он затоптал посреди своей постельки и теперь спал животом на ней, тихонько посыпывая. Во сне он то и дело принимался сосать пустышку, да так усердно, что она попискивала. Значит, успел проголодаться. Не миновать рева, если он проснется до маминого прихода...

Мальчик стоял коленками на стуле, у окна, и поверх серебристых морозных узоров глядел на заснеженный пустырь. На улице было так солнечно, выпавший накануне свежий снег слепил глаза. Синяя тень от их дома успела накрыть накатанную, с блестящими санными колеями дорогу под окнами и выползла через дорогу на пустырь, а мамы все не было...

Мальчик услышал за спиной возню и, оглянувшись, увидел, что Витька сползает с кровати, дотягиваясь ногой до полу. Они спали с Витькой вместе на взрослой кровати, и недавно Витька самостоятельно научился забираться на кровать и слезать с нее. Витька поболтал ногой, нашаривая, спустился с кровати и пошел к Мальчику в обход стола, очень собою довольный.

Чтобы Витька не успел завести разговор о маме и о еде, Мальчик поскорее втащил его на стул, тот зажмурился от яркого солнца на улице и прижался к Мальчику, разморенный и теплый после сна.

- Видно? - шепнул ему Мальчик, покрепче прижимая к себе. Витька покивал и придвинулся поближе к холодному стеклу. По дороге под окнами рыжая гривастая лошаденка тащила в санях длинный ящик из неструганых досок, с крышкой, запертой на висячий замок. На ящике сидел и подремывал возница в полушубке и шапке с опущенными ушами. Он ехал так, будто никуда не торопился...

- А что там заперто? - спросил любопытный Витька.

- Тихо, тихо,- зашептал ему на ухо Мальчик и стал спускать со стула. -Павлика разбудишь. Пошли-ка лучше на кухню. Там солнышко светит в окно и двор видно.

Витьке совсем не обязательно знать, что возит рыжая лошаденка в ящике. Сам Мальчик узнал об этом еще осенью, когда достроили сруб за соседним пустырем. Думали, там будет госпиталь. А в начале зимы привезли вдруг в санях людей гражданских, кто был одет в зимнее, кто в осеннее, а кто и совсем легко. Все они лежали тесно один к другому с покорно вытянутыми вдоль тела руками, не шевелились, глядели вверх, подняв острые носы. И все были на одно лицо. Из нового дома вышли женщины в накинутых на пальто белых халатах. Они брали людей за плечи и за ноги и укладывали на серые солдатские одеяла. На одеялах люди лежали тоже смирно, не шевелились. Женщины в белых халатах брали одеяла за углы и уносили. Одна только женщина, с непокрытой головой, растрепанная и седая, беспокоилась на своем одеяле и все чего-то хотела. Ее понесли, а она вдруг вытащила из-за пазухи пачку денег, они рассыпались по одеялу, падали в снег. Мальчик кинулся подбирать деньги, хотел отдать их женщине прямо в руки, но она поглядела на него страшными белыми глазами, оттолкнула его руки и зашептала едва слышно, будто по секрету: "Хлеба, хлеба, хлеба..."

Вскоре дом обнесли высоким забором. Туда стали заезжать санитарные машины, появилась вот эта повозка с длинным ящиком из неструганых досок. Вся округа теперь знала, что в доме лечат снятых с поездов, совсем ослабевших в пути эвакуированных ленинградцев.

В сторону нового дома лошаденка едва плелась, а возница, тепло одетый в полушубок, валенки и шапку-ушанку, всегда дремал и никуда не торопился. Ребята пользовались этим - пристраивались на запятки саней и на ящик и ехали так до самых ворот. Но со двора возница выезжал беспокойно, с испуганным лицом, сердито кричал на лошаденку и стегал ее вожжами. У лошаденки тоже был испуганный вид, она старалась побежать, но, видать, и лошади недоедали - вместо бега вздергивала головой. Ребята весело лезли на запятки, подталкивали сани, этим совсем выводили возницу из себя, он оборачивался и хлестал вожжами по ящику. Ребят он, конечно, достать не мог, те уворачивались, смеялись, веселились и долго не оставляли его в покое.

Однажды вся дворовая компания влезла со стороны пустыря на больничный забор. Лошаденка стояла в дальнем углу двора возле нового сарая с надетым на голову мешком и жевала сено. Крышка таинственного ящика была откинута, возница торопливо вытаскивал из сарая что-то белое и длинное. Самый заводной в их компании парнишка повис животом на заборе, запустил четыре пальца в рот, чтобы свистнуть посильнее, да так и замер с вытаращенными глазами. И все замерли, увидев, что укладывает в ящик возница. У Мальчика внутри все похолодело. Он не мог ни пошевелиться, ни слова сказать. Возница вздрогнул вдруг, поднял голову от ящика и увидел всю их компанию на заборе. Вначале он даже растерялся, но тут же опомнился, сдернул рукавицу с руки и молча, сцепив зубы, затряс в их сторону кулаком. Компания посыпалась с забора и кинулась по пустырю врассыпную, утопая в снегу. Мальчик помнил, как бежал тогда, будто от самой страшной погони, и было так жутко, как бывает во сне, когда нужно бежать, а ноги не несут... Во дворе они собрались все вместе и долго не могли отдышаться, хватали воздух открытыми пересохшими ртами, и никто не мог слова вымолвить, боялись даже поглядеть друг другу в глаза.

С тех пор возницу оставили в покое. Повозку провожали глазами издалека, когда она въезжала во двор больницы, и старались на нее не глядеть, когда она оттуда выезжала...

На кухню и в самом деле заглядывало солнце, там было очень светло и казалось теплее, чем в комнате. Витька явился на кухню с букварем. Вид у него был серьезный и деловой, он устроился поудобнее и поднял глаза, ожидая одобрения. И тут Мальчик увидел, какие печальные у Витьки глаза, как похудел он за последнее время и как оттопыриваются у него и просвечивают на солнце бледные уши...

- Давай-ка я покормлю тебя немножко,- сказал Мальчик неожиданно для самого себя. А Витька виновато поморгал и спросил:

- А как же без мамы?

- Мама велела накормить, если ее долго не будет, - храбро соврал Мальчик.- И чтобы ты помакал хлебом в масло...

- Честно? - спросил Витька, подозрительно прищуриваясь.

- Чего допытываешься? Сиди и жди, сейчас дам!- сердито приказал Мальчик и полез доставать масло с полки. Про масло у него вырвалось тоже как-то само собой. Бутылка с постным маслом стояла на самом верху кухонной полки. Мама выменяла масло в деревне, его уже оставалось совсем немного, и мама лишь изредка наливала его в блюдечко, подсаливала, и Мальчик с Витькой макали в него хлеб.

Мальчик налил масла из бутылки, совсем немного, и слизнул с горлышка каплю. Масло растеклось по блюдечку желтой прозрачной лужицей с белыми крохотными пузырьками внутри, и так запахло! Хлеба Мальчик отрезал тонкий ломтик и разделил его на части, чтобы Витьке было удобнее макать. От запаха хлеба у него слегка закружилась голова.

- Ешь!-приказал он Витьке, храбро придвигая к нему хлеб. Витька поглядел очень серьезными глазами, взял ломтик и спросил:

- А ты?

- Я буду ждать! - сказал Мальчик.- Маму подожду. Она скоро придет. А ты ешь давай! Чего ждешь?

Витька начал макать хлеб в масло, а Мальчик собрал крошки со стола, отправил их в рот и стал смотреть на Витьку. Витька старался не торопиться, но по тому, как он тянул шею к блюдечку, чтобы не капнуло мимо, и как глотал, ясно было, каких сил это ему стоило...

Не так уж толсто отрезал Мальчик хлеба, не так уж много налил масла - Витькина еда быстро подошла к концу.

- Дай-ка я тебе замажу хорошенько,-Мальчик взял у Витьки последний кусочек хлеба, собрал им с блюдечка остатки масла. И вдруг ему так захотелось положить этот последний кусочек себе в рот, даже рука остановилась на пути к Витькиному раскрытому рту. Но Мальчик пересилил себя, зажмурился и-изо всех сил-направил руку с хлебом Витьке.

- Заморил червячка?-спросил он брата, когда тот проглотил кусок. - Ну все, теперь ждать маму. В окошко глядеть будем или что-нибудь другое делать?

- Не-е,-протянул Витька, сползая со стула. -Я на кловать, букваль читать...

- Кр-ровать. Буквар-рь,-поправил Мальчик. Витька зашлепал сандалетами в комнату. Мальчик смотрел ему вслед, и сердце прыгало от радости, что догадался покормить Витьку, а сам выдержал, не тронул до маминого прихода ни кусочка хлеба, и даже на Витькин последний не соблазнился..

Слишком рано он тогда обрадовался-через минуту случилась страшная беда. Он поднимал бутылку с маслом на кухонную полку, она выскользнула у него из рук и разбилась.

Он сидел возле масляной лужи на полу, среди бутылочных осколков, и ревел без всякого стеснения во весь голос. Ревел от всего сразу: от такой непоправимой беды, оттого, что так долго нет мамы, и еще от голода и обиды. Витька ( прибежал на шум и в растерянности таращился на ревущего старшего брата. В комнате проснулся и тоже заплакал Павлик.

И тут в замочной скважине загремел ключ, хлопнула дверь и из коридора по полу прошла морозная струя воздуха...

Мама!

- Что случилось? - весело спросила мама с порога.- Что за рев? Тут не стадо ли коров?

От мамы веяло морозом, она улыбалась, снимая с головы теплый платок. Мама сразу все увидела, все поняла, а Мальчик заревел еще сильнее.

- Ничего страшного!-сказала мама и потрепала Мальчика по голове.-Сейчас мы все уладим!

Мама быстро вышла в комнату, и там сразу перестал реветь Павлик. Она тут же вернулась с чистой белой тряпочкой в руках. Вид у нее в черной юбке и белой блузке с короткими рукавами был праздничный. Она осторожно собирала масло с полу тряпочкой, отжимая ее в тарелку, а Мальчик глядел, как она это делает, и постепенно успокаивался.

- Вот и все! - сказала мама, когда Мальчик совсем замолк. -Теперь вытрем пол и забудем про это...

Мама опять весело потрепала Мальчика по голове, хотела подняться с пола, и тут из ее руки, из того места, где просвечивали голубые жилки, брызнуло вдруг, и забил тоненький красный фонтанчик, рассыпаясь и искрясь на солнце. Он опадал на пол темными пятнышками, мама ахнула, попробовала прижать фонтанчик пальцем, и это ей не сразу, но удалось.

Она села на пол с согнутой в локте и прижатой к боку рукой и виновато улыбалась Мальчику.

- Ничего, сынок,- сказала она весело, но лицо ее показалось Мальчику усталым и осунувшимся.- Сейчас это пройдет. Мне делали укол, такое после уколов бывает. Пойди в комнату, помоги Вите Павлика успокоить...

В комнате, весь взъерошенный после сна, с пустышкой во рту, стоял в кроватке Павка. Ему не нравилось, что мама не идет кормить его, а занимается какими-то посторонними делами. Он морщился, раскрывал рот, собираясь зареветь, но Витька был наготове, и как только соска вываливалась из Павкиного раскрытого рта, он мигом засовывал ее обратно.

В комнату быстро вошла мама, с рукой, по-прежнему согнутой в локте. Павлик сразу расплылся в счастливой улыбке и запрыгал у сетки от радости.

- Быстренько на кухню,-сказала мама таинственно и подхватила Павку из кроватки свободной рукой.-Там на столе гостинец для вас. Ешьте и ждите, пока мы тут управимся. А потом кашу варить будем...

Витька как угорелый помчался на кухню, и еще с порога комнаты Мальчик услышал его радостный крик. Витька прыгал на кухне у стола и во весь рот откусывал от настоящего, толстого ломтя белого с поджаристой корочкой хлеба...

Хлеб был толсто намазан маслом и посыпан белым сахарным песком, и Мальчик откусил от него полным ртом раз, другой и третий. Они откусывали с Витькой молча и жевали, жевали, поглядывая друг на друга счастливыми глазами, прикидывая, много ли остается...

Мама вернулась в кухню, когда они приканчивали самое вкусное-поджаристую корочку, которую, не сговариваясь, оставили напоследок.

- Молодцы какие,-сказала мама, поправляя блузку. - Сейчас разожжем керосинку, и я вас накормлю хорошенько. Я сегодня получила продукты, теперь нам полегче будет...

- По чему получила? - спросил любопытный Витька.- По калточкам?

- А что это такое? - не унимался прилипчивый Витька. Ему лишь бы спрашивать, дурню этакому. А Мальчик однажды бегал на донорский пункт узнавать, можно ли сдать кровь для фронта, но там ответили, что у школьников не берут. И он знал, что в городе есть донорский магазин, где никогда нет очередей и выдаются продукты, которые были в магазинах только до войны. И знал, что хлеб, который они с Витькой только что слопали, донору полагалось съесть на донорском пункте сразу после сдачи крови...

- Что такое донор?-уточнила Витькин вопрос мама и помолчала, наверное, хотела ответить Витьке как можно понятнее.-Донор отдает свою кровь для других людей...

- А зачем отдает?-приставал к маме Витька. Задавать вопросы он стал большой мастер, а вот терпеливо выслушивать ответы сил у него пока не хватало.

- Вот ранят, например, бойца на фронте,- продолжала объяснять мама, -он потеряет много крови, "мою вольют донорскую, и он останется жив.

- А папе вольют, когда его ранят? - брякнул Витька. Мальчик даже похолодел. И мама растерялась, побледнела, похоже было, что она не знает, как ей отвечать Витьке. Мальчик подвинулся на стуле и пнул Витьку под столом ногой.

- Конечно, вольют,- сказала мама, помедлив. Но на лицо ее легла тень задумчивости и печали. Витька уставился в угол и хмурился, как взрослый, о чем-то раздумывая.

- Скорее бы его ранили,-сказал он со вздохом. И тут уж Мальчик не выдержал и закричал:

- Ты что мелешь-то?!

- Израсходуют ведь мамину кровь,-сказал он рассудительно.

Мама погладила Витьку по голове (вместо того, чтобы отругать хорошенько), улыбнулась:

- Если так случится, что папу ранят, а мою кровь израсходуют для другого бойца, -объяснила она так спокойно, будто помогла решать арифметическую задачку, -тогда ему вольют кровь другого донора и он поправится.

- Это ведь все равно, чья кровь! Дуралей ты этакий! - закричал на Витьку Мальчик, придя в себя и поддерживая маму.

- Нет, не все равно!-тоже принялся кричать упрямый Витька. -От маминой крови он быстрее поправится! Правда ведь, мама? Ну скажи ему!

- Правда, Витенька, правда,-успокоила мама Витьку и снова погладила его по голове. Она вздохнула и стала сыпать пшено из кулечка в кастрюльку.

Потом поставила кастрюльку на керосинку, вывернула фитиль и стояла, глядя на желтевшее в слюдяном окошечке пламя.

- Вот поедим каши с маслом,-заговорила она неторопливо, - и будем думать, как нам быть дальше. Теперь у нас рабочая карточка, полегче станет. Ну, а с весны уедем в деревню. Дядя Гриша обещал нас устроить. И будем жить там до конца войны, до папкиного возвращения. Только бы с ним ничего не случилось...

Разговоры о деревне велись давно, еще до ухода отца на фронт. У него был друг дядя Гриша, его на фронт не взяли, он был инвалид, а послали в деревню председателем сельсовета.

Переезда в деревню они ждали долго, с нетерпением, но вначале мешала весенняя распутица, потом в колхозе стало трудно с лошадьми. Деревня была в двадцати пяти километрах от города, мама раза два сходила туда пешком и даже унесла кое-какие вещи. Дядя Гриша перешел работать в другой район, но жена его с двумя ребятишками оставалась в деревне. Маму уже назначили заведовать клубом.

И вот, наконец, за ними из деревни прислали Акиндина на двухколесной повозке...

Акиндин был бородатый, похожий на цыгана мужик. На нем была белая рубаха и черная безрукавка поверх нее, новые сапоги с высокими блестящими голенищами. В город он приехал с вечера, переночевал где-то у родни. Председатель велел ему вернуться к обеду, и поэтому он все поторапливал...

Утро выдалось теплое и солнечное. Погрузились быстро, и Акиндин разрешил Мальчику взобраться на седушку рядом с ним. Мама с Павликом и Витькой устроились на вещах. Акиндин тронул вожжи, и повозка покатила, поворачивая со двора на дорогу. Мальчик вместе с мамой и братьями махал соседям и ребятам, соседки трогали себя концами платков за носы, утирали под глазами, и мама тоже чуточку всплакнула. Акиндин причмокнул, натягивая вожжи, и повозка выехала на мягкую дорогу. Они ехали по своей привычной улице до самой старой школы, а потом повернули на центральную, вымощенную круглым булыжником. Повозка загрохотала, затряслась, в глазах у Мальчика двоилось, троилось, а временами все вообще сливалось. Он начал сползать на край седушки и ухватился за нее обеими руками. Акиндин склонился к нему, и Мальчик на миг увидел смеющиеся его глаза и белые зубы в черной бороде.

- Трясет-то не больно? - крикнул Акиндин. Мальчик хотел ответить, что трясет не очень сильно, терпимо, но вместо ответа у него получилось какое-то баранье бе-канье...

- Тпрр-у-у! - закричал вдруг Акиндин и натянул вожжи. Лошадь стала, в глазах у Мальчика прояснилось, и он увидел шмыгнувшую в ближайший палисадник черную кошку.

Акиндин так и сидел с натянутыми вожжами. Мама спросила, что случилось. Он повернул к ней побледневшее лицо, не отпуская вожжей, и Мальчик увидел, что борода у Акиндина вовсе не черная, а рыжеватая, сильно подернутая сединой, а глаза совсем голубые.

- Пути не будет, хозяюшка!-сказал он с полной безнадежностью в голосе. -Черная кошка дорогу перебежала. Никак нельзя ехать...

Мама рассмеялась: все это предрассудки, так или иначе ехать нужно. Ей завтра необходимо быть в клубе с утра.

Акиндин выслушал маму с каменным лицом и опущенным взором, как слушают из вежливости. Мама напомнила, что и сам Акиндин собирался быть в деревне к обеду...

- Ну, как знаете! - сказал Акиндин обиженно.- Только наперед вам говорю: не будет пути...

- Нн-о-о! - закричал он сразу сердито на лошадь, будто она только и была во всем виновата, поднял локти, дернул вожжи, и таратайка снова затряслась по булыжникам, но теперь не так быстро и весело.

Мощенная булыжником улица вывела на окраину. Акиндин правил молча, лошадь больше не погонял и все будто ждал чего-то. И-дождался: на самом выезде из города у повозки отвалилось колесо. Таратайка бухнулась набок, лошадь стала как вкопанная, а колесо покатилось дальше по краю дороги. Акиндин спрыгнул с седушки, резво побежал за колесом, а оно повернуло на булыжники, наклонилось, упало плашмя и успокоилось. Акиндин постоял над ним в задумчивости и вернулся к повозке бледнее прежнего. Мама на этот раз помалкивала. Она вылезла из завалившейся на бок таратайки, вынула оттуда Павлика, Витька выкарабкался сам и стоял, вцепившись в мамин подол.

- Говорил вам, хозяюшка,-укоризненно качнул головой Акиндин, не поднимая глаз.- Не будет нам пути...

- Что же делать,-сказала мама покорно.-Вы уж нас извините, пожалуйста. Но надо же как-то доехать...

Акиндин опустил в задумчивости голову, потом, оглядев маму с Павликом на руках, покосился на Мальчика, стоявшего в сторонке, и молча отправился за колесом. Мальчик шел следом, всем видом показывая, что готов помогать. Акиндин поднял колесо, покатил к повозке, Мальчик потянулся за ним.

- Ты вот что, парнишка,- сказал Акиндин, катя колесо и не оборачиваясь.-Я пойду спрашивать по дворам топор и жердину для оси, а ты беги-ко на ту сторону и спрашивай дегтя для смазки. Матери скажи, пусть ступает в ближний двор и ждет там с ребятишками у хозяев...

Мальчик помчался к повозке и объяснил там радостно, кто что должен делать. Акиндин прикатил колесо, прислонил к повозке и, ни на кого не глянув, направился в ближний двор. Мама с Павликом на руках и с Витькой пошла за ним следом, а Мальчик побежал по теплым круглым булыжникам через улицу.

Он обежал с полдесятка дворов или больше. На стук выходили только женщины. Дегтя нигде не было. Издалека он видел Акиндина, тесавшего на краю дороги ось из березовой жердины. Возвращаться с пустыми руками было никак нельзя, и Мальчик стал спрашивать двор, где был дома хозяин-мужчина. Такой двор ему сразу показали. Здесь колесная мазь нашлась. Хозяин расспросил, в чем дело, и отправился помогать Акиндину. Акиндин не похвалил Мальчика, но было видно, что он доволен его догадливостью. Вдвоем с помощником они быстро разгрузили повозку, перевернули ее и стали прилаживать ось. Мальчик на радостях крутился возле, совался помогать, и ему разрешили подержать что-нибудь или поднести...

Под вечер таратайка стояла на колесах, вещи были уложены, мама разместила на них Витьку и Павлика, укрыла одеялом и села сама. Мальчик полез было на седушку рядом с Акиндином, но тот остановил его.

Мама молча приняла Мальчика в телегу и ласково обняла за плечи. Он перестал дышать, чтобы не расплакаться. Витька с Павликом притихли под одеялом и глазели испуганно. Акиндин уселся на седушке поудобнее, долго разбирался с вожжами и вдруг обернулся к маме.

- Хозяюшка, ты... крещеная ли?-спросил он с запинкой.

Мама помолчала и очень тихо ответила:
- Крещеная...

Что такое "крещеная", Мальчик не знал, но ему показалось, будто мама зачем-то обманывает Акиндина.

- Ну, а детки,- кивнул Акиндин на повозку.- Они-то?

- Дети не крещеные,- сказала мама строго.- Какое Это имеет значение?

Акиндин опять подвигался на седушке, перебирая вожжи, помедлил, качнул головой.

- Это ведь где как, хозяюшка!-сказал он со значением. - Не знаю, как в городе, а в деревне имеет...

- К чему вы все это говорите? - спросила мама сердито и поправила на затихших Павлике и Витьке одеяло, как будто хотела оградить их от Акиндина.

- А к тому говорю, что путь весь впереди, - сказал Акиндин наставительно.- Не дай бог другого несчастья...

Кажется, мама хотела сказать Акиндину что-то сердитое, но сдержалась.

Акиндин поднял бороду в тускнеющее вечернее небо.

- С богом!-сказал он громко.

Лошадь дернула таратайку, колеса загрохотали по булыжникам. В повозке трясло меньше, чем на седушке, и Мальчик потихоньку спросил у мамы, о чем это говорил Акиндин.

- Не обращай внимания,-шепнула она в ответ.-Он в бога верит и во всякие приметы...

Почему Акиндин верит в бога, было не время спрашивать. Смолчал Мальчик еще и потому, что в приметы, а пуще всего в черную кошку, перебежавшую дорогу, верили все ребята во дворе и он, конечно. Против такой напасти у них была испытанная защита: трижды повернуться на левой пятке и трижды сплюнуть через левое плечо. Когда кошка перебежала им дорогу, он постеснялся рассказать об этом Акиндину. Уж потом когда сломалась ось, и особенно позже, ночью, когда они застряли под самой деревней в ручье, он очень жалел о своей стеснительности...

Ночью они долго ехали в полной темноте по мягкой качливой дороге. Мальчик лежал, укрывшись одеялом, в черном небе над головой покачивались звезды. Мама сидела возле в накинутом на плечи пальто, подремывала, покачиваясь вместе с повозкой. Слышалось только лошадиное неторопливое топанье по мягкой земле да поскрипывание колеса на новой, обсыхающей от дегтя оси.

Проснулся он оттого, что повозка стояла и было тихо. Витька и Павлик спокойно посапывали во сне, тесно прижавшись друг к другу. Мальчик почувствовал, что мамы в повозке нет, и высунулся из-под одеяла. Звезды теперь едва проклевывались. Таратайка стояла неловко, оглоблями вниз, где-то внизу слышалось неровное лошадиное дыхание. Поблизости в темноте тихо переговаривались Акиндин и мама. Мальчик выбрался из-под одеяла, заботливо укутал братьев. Спрыгнув с повозки, неожиданно угодил ногами в скользкое и холодное. Пришлось забраться обратно. Он сидел на краю повозки, подобрав под себя озябшие ноги. Глаза успели привыкнуть к темноте, он видел теперь полосу тумана над головой и понял: они застряли в какой-то низине. В сторонке виднелось светлое мамино платье из-под накинутого на плечи пальто, чуть подальше чавкал сапогами Акиндин.

- Вот беда,-говорил он будто сам с собой и разводил в темноте белыми рукавами рубахи.-Ежели и встанет, не проедем, всюду топко. Тут бы ходом надо, а как ходом-то с этаким возом? Не хотел ведь ехать! Светло бы, дак хоть переезд можно выбрать. Ну кой же дурень едет, ежели кошка дорогу перебежала?

- Распрягите ее, Акиндин,-уговаривала мама.-Распрягите, она сама встанет, вот увидите. Не расстраивайтесь только, выедем...

Но Акиндин или не слышал маму, или делал вид, что не слышит. Он все ходил вокруг повозки, щупал землю ногами, чавкал сапогами и причитал.

- Вот несчастье,-твердил он.-Ну какой дурак едет! Не миновать беды и в третий раз. Не миновать, это уж как бог свят...

Лошадь как будто услышала его слова, задышала чаще, двинула таратайку раз и другой, стараясь подняться, и под ней тягуче зачавкало. Она вдруг отчаянно забилась в оглоблях, всхрапывая, потряхивая повозку, гремя сбруей, и так же вдруг затихла, покорно опадая в темноте.

Мальчик вдруг остро поверил, что беды их не кончились. Среди ребячьих примет тоже была такая: третий раз не миновать...

Но третьей беды не случилось. Если не считать маленького случая с самим Мальчиком... Мама с Акиндином все-таки вызволили лошадь, провалившуюся одной ногой в трясину, и на рассвете приехали в деревню.

Дом дяди Гриши стоял в самом начале деревни, напротив клуба. Хозяева спали еще. Акиндин съехал с дороги на траву перед домом, и мама понесла спавшего Павлика в сени. Дом сонно глядел тремя тусклыми окошками. Мама постучала в сенях. Вскоре послышались сбивчивые женские голоса, загремело ведро. Мама вернулась веселая и унесла в дом крепко спавшего Витьку. Акиндин быстро выгрузил вещи на траву, встал в таратайку и покатил по пыльной деревенской дороге.

Мальчик провожал взглядом повозку, пока она не скрылась за поворотом в конце деревни, но Акиндин так и не оглянулся. Мальчику стало вдруг неуютно и грустно, вспомнился городской дом, привычная квартира, ребята во дворе. Он задумался тогда и не заметил, как перед ним оказался мальчишка с кнутом в руках. Был он одного с Мальчиком роста, в подсученных высоко длинных штанах, широкоротый, широконосый, весь в веснушках. Глядел он вызывающе, враждебно и подлизывал языком две блестевшие под носом, как у маленького, полоски. Мальчик обрадовался нечаянному приятелю, шагнул навстречу, а тот подскочил неожиданно и дал подножку. Мальчик упал, не успев подставить под себя руки, и так ударился копчиком, что от боли у него захватило дух.

- Ты чего?-спросил он, сидя на траве, когда боль немного отпустила.

- Ха-ха!-сказал широкоротый не улыбнувшись.-Чего! Не чего, а що! Говорить не научился...

Он постоял над Мальчиком победителем, презрительно ощерился, и стало видно, что у него не хватает двух передних зубов. Затем двинулся прочь, не спуская с Мальчика враждебных глаз, волоча за собой кнут и оставляя темный след на светлой росистой траве.

- Привезла своих выпоротков,- сказал он ворчливо.- Все на нашу шею...

Мальчик хотел вскочить и затеять драку или дать щербатому хитрую подножку, он умел. Но щербатый озадачил его своими словами, и Мальчик остался сидеть на траве. Он знал из книг, что в прежние времена детей били и даже пороли розгами. Но ни отец, ни мама никогда их с братом пальцем не трогали. Зачем же обзывать их выпоротками? И уж вовсе непонятно было, на чью это шею они приехали...

Со щербатым в тот день, ближе к вечеру, они встретились еще раз. Обследуя окрестности деревни, Мальчик спустился к речке, присел на траву на краю омута, у самой воды, и глядел в ее глубокую тьму, надеясь увидеть рыбу.

- Эй, ты!-окликнули его с высокого берега. Мальчик узнал щербатого, неохотно обернулся и снова молча уставился на воду, громко и равнодушно крикнул в ответ:

- Это ты, щербатый, что ли?

Щербатый неторопливо спускался по склону, шурша травой. Остановившись за спиной у Мальчика, он неуверенно шмыгнул носом. Впоследствии Мальчик узнал, что угадал Мишкино прозвище, именно Щербатым его и называли и в деревне, и в школе.

- А тебя Мальчик звать, что ли? - спросил Мишка примирительно.

Мальчик так и покатился со смеху по траве, хватаясь за живот. Отсмеявшись, он поднялся и подошел к Мишке вплотную, будто готов был драться немедленно.

- Откуда ты взял, что меня звать Мальчиком? - спросил он, прямо и строго глядя Мишке в глаза. Вид у Мишки на этот раз был не такой боевой, он будто стеснялся.

- Там матка твоя с ног сбилась, тебя разыскивает, - сказал Мишка и шмыгнул носом.-Бегает по деревне: где мой мальчик да где мой мальчик, не видели моего мальчика? Моя матка и говорит мне: "Поди поищи". Ну, я сразу сюда, где еще тебе быть,..,

Мишка пошевелил траву босой грязной ногой, поднял на Мальчика глаза. Они были круглые и добрые, а не прищуренные и злые, как в утреннюю встречу. Под носом по-прежнему блестели две непросыхающие полоски.

- Что это ты шмыгаешь все время? - спросил Мальчик, поморщившись.

Мишка опустил смущенные глаза и пожал плечом.

- Это потому, что у тебя хронический насморк!-уверенно сказал Мальчик.

- Що? - вытаращил Мишка удивленные глаза.

- Не що, а чего! Понял? Що-это по-вашему, по-деревенски, а правильно: чего или что. Чему тебя в школе учат? И не матка, а мама.

Мальчик разглядывал робевшего Мишку и все больше чувствовал свое превосходство над ним.

- Ну, а щербатым-то как сделался? - спросил он Мишку, как спрашивают провинившихся.

- Дак с лошади свалился - и об камень...

- Держаться надо было крепче,- наставительно сказал Мальчик, вспомнив, как он сползал с седушки, когда они ехали с Акиндином сюда, в деревню. Сам он никогда не сиживал на лошади, но все равно теперь чувствовал полное над Мишкой превосходство. И ему очень захотелось как-нибудь доказать это на деле.

- Ну,-покивал ему согласно Мишка, пошевеливая ногой траву.

Было самое время отомстить ему за утреннюю обиду. Вспомнилась уловка, к которой прибегали ребята в их городском дворе.

- Смотри, что это у тебя? - крикнул Мальчик, показывая пальцем на Мишкин лоб. Тот взметнул испуганные глаза, рот его открылся сам собой, и в тот же миг он кубарем полетел в траву от ловкой подножки...

Мишка лежал в траве, ничего не соображая, он тоже, наверное, ударился копчиком, потому что лицо его вдруг некрасиво сморщилось, глаза закрылись, и он заревел.

Мальчик не на шутку перепугался, а главное, ему стало жаль Мишку.

- Больно тебе? Болыно? - выспрашивал он, крутясь вокруг Мишки и теребя его за плечи.- Ты встань, встань! Походи!- уговаривал его Мальчик и пробовал поднять.- Встань, не так больно будет! Вот увидишь!

Его вдруг осенило. Он выдернул из кармана отцовский складной ножик, с которым никогда не расставался.

- Глянь, что у меня есть! - закричал он и сунул ножик на раскрытой ладони прямо под Мишкин нос. Мишка глянул сквозь слезы и сразу стих.

...Мальчик разрешил подержать ножик, потрогать его лезвия, показал даже, как играть им в зубарики. Они тут же и сыграли разок, Мишка проиграл, конечно. Зубарик, однако, забивать не стали, а то плохо пришлось бы Мишке без передних зубов...

После игры в зубарики и после того, как Мальчик простил Мишке проигрыш, они почувствовали себя друзьями.

- У нас папка на фронт ушел, вот мы сюда и приехали, - объяснял Мальчик Мишке причину своего переезда из города. -Мама у вас в клубе работать будет. Заведующей.

- А-а!-покивал Мишка.-А у меня батька пропал! - сказал он, глядя под ноги.- Не убили на фронте, а пропал. Без всякой вести... Мамка все ждет писем, а их нет и нет. Потом похоронку стала ждать. Тоже нету. А после пришло письмо: пропал ваш муж без вести. Теперь вот снова ждать надо. Разыщут, может быть...

Мишка вздохнул. Они почти не разговаривали больше, но вернулись в деревню вместе, и Мишка проводил Мальчика до самого дома.

С тех пор они стали закадычными друзьями.

А прозвище Мальчик так и прилипло к нему. В деревне о нем говорили: хозяюшкин Мальчик, позови Мальчика, хороший у тебя Мальчик. И Мальчик ничуть этому не удивлялся. Маму тоже не звали в деревне по имени, а просто хозяюшкой. Хотя у них в ту пору никакого хозяйства вовсе не было...

В деревне у них все сложилось не так, как мечталось в городе. И вся деревенская жизнь оказалась на самом деле иной, чем они думали.

У тети Гали жить они не остались, хотя она и не отпускала их, предлагала пожить вместе до ее отъезда. В ее доме было тесновато-у тети Гали были свои малые дети.

Поселились они в половине большого пустого дома, где давно никто не жил. Выбрали ту половину, где уцелели полы, не дымила печка и крыша протекала в одном только месте - в горнице, в углу. Туда во время дождя ставили таз. Зато с окнами была беда. У одного отсутствовала рама, его сразу пришлось наглухо забить досками. Два других оказались почти без стекол, их с грехом пополам застеклили осколками. Для кухонного окна и осколков не нашлось, и на летнее время его затянули пергаментной бумагой...

Огород по маминой просьбе им выделили, выписали мелкой семенной картошки, которую они на радостях сразу же высадили. Но грядки были как раз напротив конюшни и ничем не огорожены. Лошади, конечно, не понимали, что в грядках-картошка. Да и сам конюх Василий, одноглазый и злющий старик, не очень-то старался оберегать их картошку от лошадей. Он покрикивал на них только для виду, а при случае сам проводил по грядкам под уздцы, как бы в забывчивости. Так что лошади вытоптали всю их посадку, едва картошка успела взойти...

И с едой в деревне было не так все просто, как они думали. Колхоз выдавал колхозникам рожь, горох, картошку на трудодни. У них же с мамой трудодней не было. Мама работала завклубом и получала сто четыре рубля в месяц. А буханка хлеба в городе на толкучке стоила двести рублей. В деревне же на деньги вообще ничего нельзя было купить. Первое время по просьбе дяди Гриши председатель помогал, как мог, выписывал кое-что из колхоза за наличный расчет. Но была весна, самое трудное время для любого колхоза, а их колхоз к тому же был не из богатых. Поэтому вскоре пришлось перейти на "подножный корм", как сказала мама...

Вначале она варила супы из лебеды, подорожника, крапивы. Потом из молодого свекольного и зеленого капустного листа. Ну и, конечно, они с Витькой ели всякую зелень просто так, всыромятку. На лугу за домом рос щавель, его в деревне называли кислица, попадался там и дикий лук, который мама называла по-сибирски черемшой. Шли в дело и дудки, и пестики, и даже головки красного и белого клевера, которым обросла вся деревенская улица, а назывался белый клевер аппетитно - кашка. Головки клевера выщипывали, обкусывали сладкие их корешки, а то и просто сжевывали всю головку целиком - ели кашку. Потом в поскотине появились первые грибы и ягоды, и они с братом под руководством Мишки учились их различать и собирать. А уж когда дождались черемухи, с деревьев днями не слезали. Горстями набивали рот, не успевая второпях выплевывать косточки, и ходили с бесчувственными от оскомины, будто деревянными зелеными языками...

Ближе к осени на колхозных полях стали вызревать брюква, турнепс, репа, морковка, горох, но трогать колхозные посевы строжайше запрещалось, набеги на поля делались тайком. Так что они с Витькой в те времена не очень-то горевали. Все им было в новинку, все интересно. И хотя наедались всякой всячины будто бы досыта, есть хотелось постоянно, как и в городе. К концу лета у них с Витькой животы все-таки потолстели, и Витька все приставал с просьбой померяться, чей живот толще. Побаливали у них животы иной раз, но так, не всерьез. Но в конце лета Мальчик заболел очень сильно-заразился.

На деревенских окраинах колхоз сеял горох, чтобы ребятишки толклись там и не трогали колхозные поля. И вот на гороховых делянках появились молодые зеленые стручки с крохотными завязями горошин - плюшки, нежные и сладкие на вкус. С тех пор малышня паслась там с утра до вечера, пока взрослые не приходили с полей. Конечно же, за весь день малыши не раз спускали штаны и присаживались по своим делам где придется, как их ни ругали, ни гоняли за это ребята повзрослее. Не удивительно, что вскоре в соседней деревне заболели дизентерией пятеро ребятишек, двое умерли. А через три дня свалился и Мальчик, незадолго перед этим побывавший на гороховой делянке.

Болезнь сопровождалась нескончаемой тошнотой, рвотой и поносом. Мальчик терял сознание, и от того времени ему помнилось что-то тянучее, как густая река, оно тащило его куда-то, он не хотел уступать, выкарабкивался, будто плыл против сильного течения, а оно не отпускало и было везде - и в нем самом, и вокруг него. И уже как будто ничего не оставалось от него самого.

Он очнулся в больнице на большой взрослой кровати в длинной, до пят, больничной рубахе с завязочками у горла. Была такая слабость, что не хватало сил пошевелить рукой. Мама сидела рядом, на краю кровати. Мальчик заплакал тогда от страха и тоски без всякого стеснения и стал просить маму не оставлять его в больнице. Он и больничную сестру, находившуюся в палате, просил отпустить его домой. Сестра глядела на него добрыми глазами и отрицательно качала головой: домой сейчас никак нельзя - карантин, а вот лекарство нужно выпить, и тогда он поправится окончательно. И он через силу пил отвратительное лекарство из большой ложки.

Через два дня у него появился аппетит, и он стал ходить по палате. Еще настойчивее допытывался у сестры, когда же его отпустят из больницы. В ответ слышал неопределенное: это решит врач. И врач наконец пришел - веселый, в белой круглой шапочке. Глянул в горшок, потрепал Мальчика по голове.

- Да ты просто герой, молодой человек! - сказал он и обернулся к сестре.- Редкий случай! В самом деле, хоть сейчас выписывай. Назначьте ему общий стол...

- Не надо мне общего стола!-закричал Мальчик.- Я домой хочу!

- С первого дня домой просится,- сказала сестра врачу. - Он из деревни. Двадцать пять километров пешком идти надо...

Мальчик бросился ничком на кровать.

- Отпустит, отпустит,- уговаривала его сестра, склоняясь к самому уху. - Он добрый, я его упрошу. Вот придет мама - и тебя отпустят...

И Мальчик стал ждать маму. Забирался с утра на подоконник, смотрел вниз, на вымощенную булыжником улицу...

Но мама не приходила, и ему казалось, что все про него забыли и мама никогда не придет. Он прижимался лицом к стеклу и потихоньку плакал, слизывая кончиком языка соленые слезы, катившиеся по щекам. И такая поднималась в душе обида, и казалось, что никто уже никогда не сможет его утешить...

Мальчик не любил вспоминать те слезы, ему и сейчас сразу стало неуютно и душно в тулупе, он выпростался наружу и сел в возке. Ласточка услыхала это шевеление, повернула заиндевевшую морду, покосилась на него. Мальчик отклонился в сторону - поглядеть дорогу впереди. Она была такая же заснеженная, с одинокой цепочкой отцовских следов, которые здесь были не такие свежие, как на выезде из деревни, и отпечатались в снегу не так четко.

- Но, Ласточка, но!-сказал Мальчик одобрительно, вовсе не понукая Ласточку, а давая ей знать, что полностью на нее положился. И она тут же тряхнула заиндевевшей гривой и всхрапнула, стряхивая изморозь с побелевшей морды.

Мальчик глубоко вдохнул морозный воздух и огляделся, Утренняя дымка рассеялась, небо поднялось и посветлело. Слева к дороге подступал вплотную молодой редкий осинник, сквозь него сбоку далеко и впереди виднелась темная полоса елового леса. До развилки было еще не близко, а холод потихоньку начал пробираться под пальтишко.

Мальчик снова закутался в тулуп, улегся поудобнее. Пригревшись, нащупал хлеб в кармане. Последний раз такой хлеб он ел по пути из города в деревню, в тот счастливый день, когда он возвращался из больницы домой вместе с мамой...

Десять километров от города до поселка они прошли с мамой без передышки. На радостях Мальчик даже тянул маму за руку, поторапливая, а она предлагала остановиться и поесть. Он упрямился. От поселка мама попросила его идти помедленнее, они дважды отдыхали. Это было странно. Мама всегда торопилась к Павке. И все было хорошо почти до самой деревни, до того места, где поля начинают полого спускаться к ручью.

Они шли с мамой вдоль ржаного сжатого поля, день был солнечный н жаркий, солнце стояло еще высоко, но от суслонов на поле вытягивались уже черные тени. Пыльная дорожная колея была все еще горячей от палившего днем солнца, и Мальчик шел рядом с нею, ступая босыми ногами по курчавой придорожной траве. Теперь уже мама вела его за руку, как маленького, но ему ничуть было не стыдно, только хотелось прохлады. По небу плыли легкие облака, вслед за ними по золотистой под солнцем стерне тянулись прозрачные тени, закрывая на поле один суслон за другим. Вот впереди через дорогу стала переходить густая тень и приостановилась, будто его поджидая, и ему захотелось туда поскорее. Он заторопился, глянул вверх, на облака, и тут небо повернулось у него над головой и исчезло из глаз...

Очнулся он в тени под суслоном, мама стояла перед ним на коленях и встревоженно глядела из-под белого, повязанного по самые брови платка.

- Отдохнем, сынка? - сказала она, когда глаза Мальчика совсем открылись.-Давай-ка поспим в тенечке полчасика...

Она усадила его поудобнее между двух теплых сухих снопов. От слабости он чувствовал себя большой тряпичной куклой, и было очень приятно подчиняться маминым ласковым рукам. Он стал совсем как ватный, закрыл глаза и слушал шуршание соломы рядом с собой, это, он догадывался, мама устраивается отдыхать поблизости. Потом шуршание стихло, и он слушал, как в стороне лениво стрекочет кузнечик и у него не хватает сил застрекотать хорошенько. Перед тем как окончательно погрузиться в сон, Мальчик с усилием открыл глаза и посмотрел на маму. Голова у нее откинулась набок, под глазами лежали тени, а лицо было такое, будто ей виделся нехороший сон. Ему захотелось разбудить ее, но мешала слабость. Мама очень устала, подумал он, пусть лучше поспит. И тут же сам уснул, словно провалился...

Его разбудили ласковые мамины прикосновения. Она опять стояла перед ним на коленях и снятым с головы платком вытирала у него на лбу и на висках пот.

- Вот как хорошо мы поспали,- приговаривала она, улыбаясь. -А вспотел-то ты как, мальчик мой маленький...

- Не маленький!- возразил он и даже хотел отклониться от маминых рук, но не хватило сил.

- Большой, большой!-успокоила его мама. -И болезнь твоя насовсем с потом уходит. Примета есть такая.

- Мама!-сказал он.-Я есть хочу!

- Вот и хорошо!-обрадовалась она.- Совсем хорошо! Это значит - выздоровел!

Мама стала торопливо доставать из плетеной корзиночки еду, а Мальчику стало вдруг стыдно: давно уже ни он, ни Витька не просили так вот настойчиво - я есть хочу. Давно им понятно, что такими словами только маму расстроишь. Хочешь есть, так терпи и жди. Это несознательный Павка мог позволять себе такое. Ему было полтора года, он говорил, бегал вовсю, зубы у него уже давно прорезались, а мама все его жалела и не отнимала от груди. Он же, дуралей, вместо того, чтобы жалеть маму, шалил, когда она его кормила, кусался даже и командовал:

"А ну, пивирнись! Дай др-ругую!"

Витька так и не выучился выговаривать "р", зато Павка трещал, как свисток...

Мама разворачивала сверток, и, глядя на него, Мальчик хотел есть уже по-настоящему, как бывало до болезни.

- А ну-ка!-сказала мама и протянула ему ломоть черного хлеба, намазанный маслом и посыпанный сахарным песком.

Мальчик сразу понял: этот хлеб, и масло, и песок - донорские. Ему даже есть расхотелось.

- Мама!..-сказал он укоризненно, сдерживая ее руку.

- Бери!-строго приказала она.- Ешь и помалкивай!

На ногах не стоишь. Поправляться надо, сил набираться. Что я с тобой, больным да слабеньким, делать буду? Мне помощник нужен.

- Ну, а ты? - спросил он, подчиняясь и беря хлеб.

- Я поела, пока ты спал,-соврала мама.- Ты что же думаешь, смогла бы я, не евши, в город сходить и обратно вернуться?

Мама достала из кармана домашнюю бутылку с фарфоровой закрывашкой, протянула ему кружку.

- Тут крепкий сладкий чай!- все также строго сказала она. - Это специально для тебя. Подкрепляйся - и в путь. Ребята одни дома, заждались нас...

Мальчик молча ел хлеб, запивал чаем, ему казалось, что никогда прежде не приходилось ему пробовать такой вкусной еды. Он ел и думал, что мама вышла из дому затемно, утром была уже в городе и, конечно, пошла в донорский пункт. Чай она перелила в бутылку в донорском, специально взяла ее из дому, заранее все обдумав. А он, болван этакий, ест и пьет без всякой совести... Но остановиться никак не мог-жевал и жевал.

Они спустились вдоль ржаного поля к ручью, и Мальчик забежал вперед, чтобы посмотреть то место, где они весной застревали с повозкой. Ничего не оставалось от той поры, земля выровнялась, как стол, потрескалась и покрылась серой шелушистой корочкой. Мальчик решил проверить, не пружинит ли она под ногами, как весной, но земля была твердая, словно кость, и он только отбил себе голые пятки.

Он догнал маму на крутом взгорке, откуда открывалась вся деревня. Мама поднималась на взгорок очень медленно, он слышал, как тяжело она дышит. Она шла молча, глядя вперед, лицо ее было озабоченным. Мальчик плелся следом. Вначале они увидели вершины высоких тополей, потом просевшую драночную крышу клуба. И наконец открылась вся деревня. Мама остановилась.

- Ну, вот и пришли,-сказала мама и глубоко вздохнула. Ей все еще не хватало воздуху. Мальчик думал, что они двинутся дальше, но мама поглядела на него виновато.

- Давай посидим на травке,- сказала она.- Отдышусь немного. Устала я что-то...

Мальчик увидел темные тени под мамиными глазами, взял ее руку и осторожно повел в сторону от дороги.

Они отошли совсем немного, мама опустилась на траву среди розовых головок клевера, стянула с головы платок и освободила волосы. Прядка упала ей на щеку, ветерок шевельнул ее, но у мамы не было сил убрать ее. Она глядела мимо Мальчика и мимо деревни, будто вспоминала что-то.

- А помнишь, как ехали в больницу? - спросила она и заглянула ему в лицо. Но Мальчик ничего не помнил из того времени. Мама понимающе покачала головой. Она немного откинулась, опершись на руку, и снова стала глядеть мимо Мальчика.

- Вот на этом самом месте, - сказала она очень ровным голосом. - Только выехали из деревни, а ты и похолодел...

Мамино усталое лицо совсем потемнело, она прикрыла глаза. Мальчик видел, как трудно ей вспоминать, и замер.

- Ты бредил всю ночь,- сказала мама тем же ровным голосом, не открывая глаз,- и утром я побежала к председателю. Он говорит: сама знаешь, каково у нас с лошадьми, если дам, то разве к вечеру. И я сказала:

если он не даст лошадь немедленно и Мальчик умрет, я повешусь...

У мамы поднялось и опустилось горло. А Мальчик почувствовал, как по спине его побежали мурашки. Когда мама открыла глаза, слез в них не было, они блестели сухо и строго, между бровей прорезалась незнакомая прежде морщинка.

Мама вздохнула коротко.

- Три раза так было, пока до поселка доехали,- сказала мама. - В поселке в больницу тебя не взяли, случай, говорят, тяжелый, везите в город. А Володька мне:если в город, то председатель ему за это голову оторвет. Ему ведено из поселка сразу назад и поле допахать...

Мама смолкла, покачала головой, вспоминая, и невесело усмехнулась.

- А домой вернулась - сама с ног свалилась. Лежу, подняться не могу, ребята сами по себе. Хорошо, в ту пору тетя Галя еще дома была, приходила помочь. Лежу и думаю: как там старшенький мой, поправляется ли? Обещала ведь приходить проведать. Ждет, поди. Привезла, скажет, и бросила. Да нет же, думаю, догадается, ведь не маленький он у меня...

Мальчик опустил глаза и покраснел, так ему стало стыдно. Мама как будто ничего и не заметила, накинула платок на голову, надвинула на самые брови и крепко его повязала,

- Ну, пошли, сынок,-сказала она, а сама уронила руки на колени, как после тяжелой работы, и поглядела на него добрым взглядом. Он сразу вскочил, подал ей руку и помог встать...

- Как там родненькие мои? - сказала мама, выходя на дорогу и нетерпеливо глядя на деревню.- Голодные ведь целый день! Витька-то съест все, что я ему оставила. А Павлик тюрю не станет есть, балованный, маму ему подавай. Ой, нелегко теперь придется...

В деревню они входили быстрым шагом. Мама мыслями давно уже была дома и все говорила, будто сама с собой.

- Ну, ничего. Теперь болезни наши позади, ты дома, и мне полегче станет. А то ребята день-деньской одни, а тетя Галя уехала к дяде Грише и не скоро вернется. Просила Нюшку за ребятами поглядеть, да не станет она весь день возле них сидеть. Нюшка ведь, известное дело...

Нюшка была их самая близкая соседка, из дома через дорогу. Мальчик подумал, что она все равно не углядела бы за Витькой, да и за Павликом глаз да глаз нужен. Витька быстро выучился читать, писал даже письма отцу на фронт своими каракулями. Но скоро понял, что на фронте ему не бывать, и решил с тех пор ни в чем не отставать от Мальчика. Если Мальчику вечером разрешалось почитать при коптилке, а Витьку укладывали спать вместе с Павкой, он устраивал настоящий скандал. И куда бы ни отправились Мальчик с Мишкой, повсюду за ними хвостом увязывался Витька, и от него не было отбоя...

В последнее время, если очень нужно было удрать от Витьки, Мальчик пускал в ход отцовский складной ножик. Витьку прямо-таки трясло при виде блестящего лезвия и перламутровой ручки с медными заклепочками. И если ножик попадал ему в руки, он сидел дома сиднем и мог весь день напролет строгать, высунув от усердия язык. Мальчик учил Витьку держать ножик лезвием всегда от себя, но Витька забывался, приходилось ему напоминать и поворачивать лезвие, как надо, насильно, потому что Витькины пальцы держали ножик будто клещи. Ножик хранился в укромном месте, в запечке, подальше от Павкиных рук, в самом темном уголке. Витьке настрого было запрещено брать ножик без спросу.

Деревенская улица, по которой Мальчик шел с мамой, была пуста, в пробоях дверей торчали щепочки, за раскрытыми окнами сельсовета ни души. Люди были еще в поле, ребятишки постарше с ними, а остальная мелюзга не иначе как на речке. И только куры лениво склевывали травку под заборами или пурхались в пыли посреди дороги. Вспомнив про ножик, Мальчик забеспокоился: не взял бы его Витька во время болезни Мальчика самовольно. Попадет он чего доброго в руки Павке-тогда беды не миновать...

От таких мыслей впору было припустить домой. Но как же оставить маму? Они были уже на повороте к их дому, мама и сама чуть не бежала, и Мальчик, скрепя сердце, приотстал, пропуская ее вперед.

- Вот она, бесштанная команда моя!-сказала мама радостно. - Вот оно, солнышко мое!

Мальчик увидел на затененном высоком крыльце белоголового Павку, сидевшего верхом на пороге. Павка был в одной рубашонке, с соской во рту. Увидев маму, он засиял, как майская роза, и стал торопливо спускаться с крыльца обычным своим манером, задом наперед, на четвереньках. Мама остановилась подождать его, а повеселевшему при виде голопупого брата Мальчику вдруг захотелось пошутить.

- Моя мама! Моя!-закричал он, чтобы немного попугать Павку. И Павка всерьез испугался - заторопился изо всех сил, заспотыкался.

-Упадет ведь!-крикнула сердито мама Мальчику, протягивая руки Павке, и Мальчик понял, что пошутил не вовремя.

- Вот он, одуванчик мой!-воскликнула мама радостно, подхватывая тяжелого Павку на руки. Витьки, конечно, и близко не было. Мальчик подумал, не строгает ли он за домом на своем любимом месте, на лавочке под срубленной яблоней...

Мама стала подниматься с Павкой на руках на крыльцо, а он мешал ей идти, взбрыкивал и обмусоливал ее всю, не выпуская при этом соску изо рта.

- Мама! - крикнул Мальчик как можно громче.- Я Витьку за домом гляну!

- Глянь, глянь,-разрешила мама и остановилась на крыльце отдышаться. - Веди его домой. А я Павлика покормлю.

Дом, в котором жил Мальчик с мамой и братьями, был без палисадника и без ограды, открытый на все четыре стороны. За домом было солнечно. В густой траве вокруг высокого яблоневого пня под отраставшими от него сочными зелеными ветками и возле лавочки свежих стружек от Витькиного строгания Мальчик не обнаружил. Значит, Витька ножика не брал. А вдруг он удрал с ним на речку, на бережок возле омута, где они любили играть с Мишкой в зубарики. Давно уж Витька упрашивал научить и его этой игре, но над ним только подшучивали: мол, ему такая игра еще не по зубам...

Оставалось проверить, на месте ли отцовский ножик, и Мальчик потихоньку, чтобы не услышала мама, с замиранием сердца поднялся на крыльцо, вошел в дом и пошарил на кухне в запечке. Ножик оказался на месте, но лежал вроде бы не так, как прежде,- не удержался все-таки Витька, брал его, наверное, а может, и ребятам показывал, хвастался, но главное, все обошлось...

Искать Витьку нужно было на речке, но маме об этом лучше не заикаться. Бывать там в одиночку Витьке запрещено, хотя он и плавал неплохо, да и речка-то без течения и не такая уж широкая и глубокая...

- Мама! Я к Мишке во двор сбегаю, Витьку поищу! - крикнул Мальчик, подойдя к занавеске в горницу.

В горнице слышалась какая-то странная возня, но мама не отвечала. Тогда Мальчик откинул занавеску. Вначале он ничего не понял. Мама лежала на половиках возле кровати, а Павка сидел рядом и теребил ее за плечо обеими руками. Мальчику показалось, будто они затеяли какую-то игру.

- А ну, пивирнись!-закричал Павка, но мама не поворачивалась, не смеялась и не шевелилась. Мальчик похолодел, кинулся в горницу, схватил Павку, зашвырнул его на кровать, и тот задергал обиженно губой за такое с ним обращение.

- Мама!-сказал Мальчик негромко, склоняясь к ней и чувствуя, как у него от страха готовы отняться руки и ноги. Лицо у мамы было как тогда в поле, когда она уснула под суслоном рядом с ним и будто видела нехороший сон.

- Мама!-закричал он уже сквозь слезы, и тут оглушительно заревел испуганный Павка. Веки у мамы дрогнули. Она открыла глаза медленно, будто старалась понять, где находится. Потом стала подниматься, упираясь руками в пол, и села на половиках. Павлик примолк и только всхлипывал жалобно. Мама обвела яснеющим взглядом комнату и постаралась улыбнуться.

- Не дошла до кровати, выходит. Свалилась.- Голос у нее был такой слабый. - Вот тебе и раз. Ну, ничего, сейчас пройдет...

Мальчик кинулся к столу, схватил кружку и быстро вылил в нее остатки чаю из бутылки с фарфоровой закрывашкой.

- На, выпей! - сказал он, близко поднося кружку маме. -Выпей скорей, это тебя подбодрит. Меня ведь подбодрило...

Мама покивала благодарно, покорно выпила чай, посидела еще немного, опираясь на руку, и вернула кружку Мальчику. Все! - сказала она.- Подбодрило, сынок. Помоги-ка теперь встать. Некогда нам с тобой рассиживаться... Мальчик бросился помогать маме, усадил на кровать, и Павка тут же залез к ней на руки. Но не приставал больше, не тормошил, сидел притихший и смирный. Мама поцеловала его белобрысую макушку и огляделась.

- А где же Витя?-спросила она.

- Он у Мишки во дворе,- соврал Мальчик, чтобы ее не расстраивать. -Я сбегаю сейчас...

- Сбегай, сбегай, сынок,- заторопилась мама, думая о чем-то совсем другом. -Беда с ним, замучилась без тебя. Слушается, правда, ничего не скажешь. И делает все, что ни попроси. Но уж если удрал куда-днем с огнем не сыщешь. Заиграется - нет его и нет. И думай что угодно: или утонул, или в поскотине заблудился, или бык его забодал, да и в колодец недолго свалиться...

Все Витькины проказы были давно известны, и Мальчик почуял, что этим торопливым рассказом она хочет скрыть от него другие свои заботы, и он понял, какие.

-Мама!-сказал Мальчик, стараясь быть очень серьезным и даже строгим. - Я тебя в донорский больше не пущу!

Он сказал и сам испугался. И старался поэтому как можно тверже смотреть маме в глаза. Он ждал, что она посуровеет и скажет, чтобы он никогда не смел вмешиваться в серьезные взрослые дела. Но она только улыбнулась грустно и покивала ему, совсем с ним соглашаясь.

- Это в последний раз было, сынок,-сказала мама.-Нельзя больше. Нужно сделать перерыв...

Она вздохнула, крепче прижала Павку к себе и снова поцеловала его в макушку.

- И Павлика нельзя больше баловать,- сказала она тихо. - Придется ему отвыкать от сосок - мама задумалась. Мальчик знал, каково ей теперь. Кончится донорский паек, и придется садиться на один хлебный и на подножный корм. Кончится рабочая карточка, будет служащая, а по ней хлеба полагается в два раза меньше. И с фронта вести неважные: наши все отступают, опять не видно конца войне, и отец где-то там, неизвестно...

- Ну, ничего! - взбодрилась мама, как будто прочитала мысли Мальчика и отвечала на них. -Не пропадем! Только бы весточки от папы приходили. А мне председатель предлагает с осени почту возить. Трудодни пойдут, заживем. Теперь ты поправился, есть мужчина в доме...

Мама окинула Мальчика ласковым взором, а в глубине ее глаз пробежали живые искорки.

- Во-он какой ты у меня стал!-сказала мама, все яснее улыбаясь. - Совсем большой! И совсем самостоятельный!

- Мама! - сказал Мальчик, смущаясь неизвестно отчего. - Так я слетаю за Витькой. Я быстро...

- Беги, беги,-сказала мама серьезно. -Ты уж возьмись за него, пожалуйста. Только не ссорьтесь и драться не надо. Живите дружно, это главное. Ты сбегай за ним, и будем кашу варить. Побалую я вас кашей да еще и с маслом. Разыщи его - и сразу домой...

Мальчика будто ветром понесло по деревенской улице. На радостях ему хотелось шалить, и он поднял за собой целую тучу пыли. Она так и осталась висеть над дорогой, а он уже несся по тропинке к речке. Ножик так колотился в кармане штанов, что пришлось взять его в руку. Он сжимал ножик в кулаке и думал, не пора ли ему с ним расставаться. Не пора ли кончать с разными детскими играми и браться за серьезное дело. Надо было срочно свидеться с Мишкой и, не откладывая, попросить Володьку Гусева, которого вот-вот призовут в армию, научить их ходить за плугом.

На развилке Ласточка, заворачивая, подергала оглобли, возок громыхнул на раскате, и полозья легко заскользили, повизгивая по твердой накатанной дороге. Ласточка сама, без понуканий, пошла веселой трусцой, Мальчик завозился в тулупе, собираясь вставать, но передумал.

Он откинул только полу тулупа и выставил нос наружу, на морозный воздух, а глаза мог и вовсе не открывать-так знакомо было все вокруг. Они повернули, как и надо, направо, налево было на разъезд к отцовскому эшелону. По левую руку потянется теперь хмурый густой ельник, все ближе теснясь к дороге, по правую-пока что редкие кустики, и чистое снежное поле будет все дальше уходить от них.

- Но, Ласточка, но! - одобрительно сказал Мальчик.-Но, милая...

Выбираться из тулупа Мальчик не стал, не стал даже глаза раскрывать. Дорога тут была езженая, просторная, а случайную встречную автомашину он услышит издалека. Придется тогда взять вожжи-не очень-то привычна Ласточка к таким встречам.

Ласточка бежала легко, упруго, весь ход ее отдавался в промерзлом кузове возка, а Мальчик лежал в теплом тулупе и думал, что не всегда маме в поездках выпадала такая благодать, как тулуп. С начала зимы она ездила в казенном полушубке на рыбьем меху и так закоченела однажды в дороге, что в деревне не могла уже сама вылезти из возка и ее вытащили оттуда вместе с промерзлым почтовым мешком...

И первая деревенская зима началась для них тяжелее, чем они с мамой думали. Дядю Гришу опять перевели на новую работу, и тетя Галя с ребятишками осталась на всю зиму в своем теплом доме. Их же дом с наполовину заколоченными окнами продувался насквозь, и в первый же сильный мороз в кухне на скамейке замерзла в ведре вода. От холода спасала печка. Витька с Павкой неделями, бывало, не слезали с нее, только головы их торчали оттуда. Печка топилась чуть не весь день, выписанные в колхозе дрова быстро шли на убыль, и пришлось вскоре вдобавок таскать из поскотины сушняк. А по первому снегу выехали с мамой на колхозную делянку и нарубили не очень толстой, какой смогли, осины, березы и ольхи. Дома Мальчик пилил дрова сам, двуручной пилой, не подпуская маму к дровяным заботам. И очень пригодилась ему довоенная отцовская наука заготовки дров, от которой тогда ревмя ревел. И наука затачивать и разводить пилу пригодилась, и отцовский обломанный напильник пригодился.

Сырые поленья не хотели разгораться, поэтому сушились в той же печке, складывались на ночь "колодцем" и томились в жаркой печи ночь напролет, потрескивали и пахли на весь дом распаренной корой. Печка была теплой и день и ночь, и Витька с Павкой грелись на ней всласть, потому что зима для них начиналась не очень-то сытно. С едой было туговато и до холодов. Колхоз выдал на трудодень всего лишь по триста граммов ржи, немного гороху и картошки, да и трудодней у них с мамой было не так уж густо. Колхозное быстро таяло, подбирались и другие осенние запасы, и нужна была добавка. Пока поля не ушли под снег, в добавку шли колоски и горох, которые они с Мишкой собирали на убранных полях. Собирать колоски настрого запрещалось, но делать нечего, нужно было как-то сводить концы с концами, и председатель делал вид, что ничего не знает про ребячьи походы на поля. Колоски сушили на печке, вылущивали, пропускали через крупорушку, и мама варила из крупы кашу. Павку от груди она отняла, но сама еще долго мучилась, молоко приходилось отцеживать, а потом это молоко она давала пить Павлику и варила на нем кашу. Доставалось и Витьке, он ел ее с радостью, и только Мальчик отказывался наотрез...

Они с мамой обходились хлебом, тюрей и размазухой. Однажды мама ходила по деревням и принесла с мельницы мешочек муки, тонкой, как пудра, и сероватой на вид. Это были обметки с мельничных жерновов, хлеб из такой муки не получался, тесто не поднималось, и мама в трудные времена стала варить из муки жидкую кашицу-размазуху. Павке размазуху не давали, пока для него была еще крупа на кашу, а Мальчик с Витькой ели. Только слишком уж она скрипела на зубах от каменной тонкой пыли.

Надежды на сытную зиму не оправдались, зато постоянно приходили письма от отца, врага начинали громить наконец-то. Мальчик ежедневно бегал в сельпо за хлебом по карточкам, им всем давали по сто пятьдесят граммов как иждивенцам, а мама получала триста как служащая. Правда, к зиме в хлеб стали добавлять витаминную муку из хвои, и он был зеленый, горький и тяжелый. Но они не горевали-что поделаешь! Мама трепала по головам глазевших с теплой печки Витьку и Павлика и говорила:
- Как в деревне говорят? Держи голову в холоде, брюхо в голоде, а ноги в тепле!

- Держим ноги в тепле!-дружно кричали с печки Витька с Павкой и колотили там ногами.

Но в один прекрасный день, это только так говорится - прекрасный, у них пришли к концу все запасы, кроме размазушных. И перестали вдруг приходить вести от отца. Не знали они тогда еще, что он лежит в госпитале после тяжелой контузии - без движения, без слуха, без речи...

Мама истопила в тот день печь пораньше, загнала на нее ребят и приказала им спать. Мальчик принес хлеб из сельпо уже затемно, и был он сырой, тяжелый, будто камень, и невозможно горький. Даже Мальчик, отрезав ломтик, не смог его есть. Переборщили в пекарне с хвойной мукой, хлеб был сырой от нее, хоть выжимай...

Нужно было придумывать, как накормить Павку, накануне от зеленого хвойного хлеба его вырвало. С тех пор как мама отняла его от груди, он заметно похудел, не шалил, как прежде, и глаза у него стали серьезные, как у Витьки.

Они сидели на кухне у коптилки. Мальчик смотрел в мамино встревоженное осунувшееся лицо и думал, как помочь, но в голову ничего путного не приходило. Мама глянула на печку, где в темноте спрятались и затихли ребята.

- Павлику молока нужно,-тихонько вздохнула она.-Давай-ка пойдем. Коптилку не надо гасить. Вдруг ребята проснутся без нас. Не так страшно будет...

Разыскивать молоко вовсе не нужно было. Корова доилась только у одного на деревне-у одноглазого злющего конюха Василия, из-за которого весной лошади вытоптали их картошку. Но в деревне давно уже ничего не продавали на деньги. Это в городе на рынке литр молока стоил шестьдесят рублей. А до города...

В хорошо натопленной избе конюха так вкусно пахло едой, что у Мальчика закружилась голова. За занавеской в горнице светилась лампа, оттуда сразу выскользнула повязанная платком хозяйка, увидела у мамы стеклянную банку под молоко и в страхе замахала на нее обеими руками, не давая рта раскрыть. Но было поздно. Отмахнув занавеску, на пороге встал сам хозяин с лампой в руках. Он остановился, страшно вглядываясь в маму единственным глазом и отгораживая подкопченное ламповое стекло просвечивающей красной ладонью.

- Молока продайте, пожалуйста,- попросила мама, протягивая конюху новенькую красивую тридцатку.- Нам всего-то пол-литра...

Конюх не торопясь взял тридцатку и внимательно ее рассмотрел, Мальчику показалоь вначале, что он любуется ею. А он вдруг бросил ее, и она медленно, как лист с дерева, полетела на пол.

- На что она мне, бумажка твоя!-закричал конюх, и на шее у него завязались жилы.- Да я лучше курам вылью молоко это!

И он приплюнул вслед тридцатке, залетевшей под стол, и ушел с лампой, замахнув занавеску. Мальчик поднял тридцатку и стоял в недоумении.

- Зачем он так,- сказала мама хозяйке с укором. - Это ведь деньги честно заработанные, сами знаете.

- Сердит, ох и сердит,- зашептала хозяйка, отмахиваясь от мамы. -Али не знаете его?

- Сынишка младший заболел, молока бы ему,-сказала мама. -А кроме вас взять негде. Не откажите...

- Не продаст за деньги, и не думай, - не переставала шептать хозяйка, косясь на занавеску и суетясь.- Зол, ох и зол. Сам себе не рад, все злится. Давай-ко банку-то сюда...

Хозяйка скользнула в темный запечек, высунулась оттуда к свету и, хоронясь спиной от занавески, проворно налила из кувшина в банку молока вровень с краями.

- На-ко,- сказала она, поднимая торопливые глаза. - Да уходите скорее, покуда не увидел. Да обнеси мимо окошка-то, не глянул бы. Ступайте, ступайте...

Мальчик положил деньги на стол, но хозяйка замахала на них, как на что-то ужасное.

- Нет-нет! Увидит после, не дай бог! И не ходи впредь, хозяюшка, ступайте. Не продаст да ведь еще и выругает всяко...

Они прошмыгнули под окошком конюхова дома и пошли по деревенской улице в темноте.

- Отчего он так? - спросил Мальчик. Мама шла осторожно, стараясь не расплескать ни капли молока из полной банки, и не сразу ответила.

- Говорят, он раньше самый богатый в деревне был. Лошадей было много, скотины, работников... Дом, где мы живем, его был. Потом у него все отобрали в колхоз, а самого выслали. В советско-финскую сыновья его пошли на фронт, и он вернулся. Вот и злится. Видимся ведь каждый день, когда запрягаю. Слова не скажет и глаз не подымет... Вот такой человек.

А дома их ждала Нюшка, сидела у коптилки в распахнутом пальто и теплом платке, и перед нею стоял берестяной туесок с квашеной капустой.

- Жду не дождусь хозяюшку, жду не дождусь,-быстро заприговаривала она, вставая.-Гляжу-свет, вот и зашла. Не ведала, что дома-то никого нет. Щепочку по-што в пробой не ставишь? Унесут ведь што-нибудь..

- Что у нас уносить,- сказала мама, поставила молоко на стол и поглядела на Нюшку вопросительно. Нюшка зря, сама по себе, никогда не приходила.

- Вон што я хотела, хозяюшка,-затянула нараспев Нюшка, зорко взглядывая на маму и тут же уплывая глазами в сторону. Она двинула туесок ближе к маме, и у Мальчика от запаха квашеной капусты чуть не свело челюсти.

- Возьми, тебе капустки-то набрала,- сказала Нюшка, и в этих ее словах Мальчик сразу почуял неладное и насторожился. При муже-инвалиде Нюшка работала в колхозе не полный день, остальное время пропадала у себя в огороде, и у нее круглый год всего хватало. А она всюду жаловалась, что забегалась от такой доли при муже-калеке, и у нее как есть пусто по сусекам. Мама променяла Нюшке новенькие фетровые боты довоенный отцовский подарок, Нюшка дала пять килограммов картошки, ни картошинки не прибавила. Пошто мне, говорила, боты эти, это уж я так беру, по доброте. Не к овцам же мне в хлев ходить в них да форсить...

На этот раз менять было нечего, и мама ждала, чего же хочет Нюшка. А та опять двинула туесок с капустой, на этот раз поближе к себе.

- Хозяюшка,-запела она снова, обирая пальцами платок возле щеки, будто не решалась сказать, ради чего пришла.- Я вон што сказать хотела. Пошто тебе швейная машинка-то? Ты не портниха ведь. Для красоты разве? А случись, дак Федя сошьет тебе задаром. Вот я и думаю, продай ты мне ее. Наша больно стара, сломается, што тогда? Федя без ног, дак хоть шьет, и то слава богу. А без машинки вовсе как без рук останемся...

Нюшка опять двинула туесок к маме и глядела на нее своими галчачьими немигающими глазками. А мама не шелохнувшись смотрела на банку с молоком, но, кажется, не видела ее.

- Мешок картошки дам!-вскрикнула Нюшка и для верности пристукнула по столу кулаком, а мама смотрела так, как будто никого вокруг нее не было. На печке зашевелились, зашебаршили ребята и завиднелось Витькино лицо-любопытно поблескивали глазенки. Мама встревоженно оглянулась, а Витька так и стриг глазами то на Нюшку, то на молоко, то на туесок с капустой, соображая, в чем дело.

- Павлик спит? - спросила тихо мама, и Витька покивал ей. Мама вздохнула, осторожно села на стул и задумалась, глядя на желтый огонек коптилки. А Нюшка таращилась на маму, пальцы ее так и бегали по краю платка, так его и теребили. Мальчик видел, что еще немного - и мама отдаст Нюшке машинку. И тогда он подошел и обнял ее за плечи.

- Не надо, мам,- сказал он и поглядел в лицо Нюшке твердо и с вызовом. - Проживем и без картошки. Вот увидишь!

- Ха-арошая кар-ртошка!-опять пристукнула по столу Нюшка, не обращая внимания на Мальчика, и подвинула туесок с капустой маме под самый нос. - Р-рассыпча-тая кар-ртошечка!

- Забир-рай, забир-рай свою капусту! - вдруг громко сказал с печки Витька.-Прр-роживем и без твоей карр-ртошки!

Мальчик с мамой вздрогнули даже и как по команде повернули головы на Витькин голос.

-Забирр-рай, забирр-рай свою капусту!-закричал Витька еще храбрее, а Нюшка вдруг как будто испугалась чего, отскочила к дверям, прихватив туесок, и запахнулась в пальто.

- Ну, будет, будет,- проговорила она, примирительно помахивая на всех рукой и прижимая туесок к себе, как будто его у нее отнимали. - Не хотите, дак и не надо. Федя и на старой больно хорошо строчит. А надумаешь, дак скажи, мешок целый дам! И набавлю еще...

И Нюшка выскочила, махнув дверью и едва не загасив коптилку. Когда пламя установилось и стало светлее, Мальчик увидел, как цветет от счастья на печке Витька. Еще бы! У него вдруг "р" получилось!

- Прр-равильно!-сказала мама, сразу повеселев. - Прр-роживем и без картошки! Витенька наш "р" выговаривает, а мы без кар-ртошки не проживем? Еще как пр-роживем!

Мама расцеловала вначале Мальчика, потом стащила с печки Витьку, а там уже пробудившийся Павка вцепился в нее как собственник...

- Умники вы мои, разумники!-приговаривала мама, целуя Павку,-да что бы я без вас делала! От папки бы еще весточку нам... и живи да радуйся!

Нюшка не угомонилась, конечно, притащилась и назавтра с туеском выменивать машинку. Но на другой день Павка после молока побойчел, расхрабрился и запросил хлеба, от которого его раньше тошнило. Мама размочила тогда тот тяжелый, как камень, хлеб, обсыпала его остатками скрипучей мучной пыли и заварила зеленую тюрю. Она хорошенько ее посолила, и тюря получилась не такая уж горькая, как хлеб, и не такая скрипучая, как размазуха, и они все вместе съели ее за милую душу.

- Не-ет, Нюшенька!-сказала мама Нюшке на другой день. -Машинку мне ребята мои запрещают отдавать. Витя с Павликом любят ее покрутить, когда мне шить помогают. Не станет ведь мне твой Федя рубашонки для них строчить. Если менять хочешь, есть у меня занавесочки на окна, тебе в самый раз будут. Сама вышивала, ришелье вышивка называется. Вот на этой машинке и вышивала. Жалко и занавесочки уступать, но тебе, так уж и быть, отдам. Не за туесок с капустой, конечно...

Занавески были с окон городской их квартиры, мама доставала их иной раз из сундука, вздыхала и все примеривалась, нельзя ли из них выкроить рубашку Витьке или Павлику. Но очень уж сильно были они изрезаны узорами, продувалась бы такая рубашка насквозь...

Нюшка при виде такой красоты заахала, засуетилась, пообещала десяток яиц и помчалась тут же за ними, даже туесок свой на столе позабыла...

Дорога пошла под уклон, Ласточка разбежалась так резво, что забрякало кольцо на дуге и комья снега опять забухали из-под копыт в передок возка. Мальчику на лицо садилась снежная пыль, и он подвернул полу тулупа, загораживаясь. Он подумал, что еще много можно бы было рассказать отцу про их деревенскую жизнь, но как-то само собой все получалось про трудности да про трудности. Так получилось, будто он отцу жаловался. А ведь ничего такого, он же не маленький. Отец поймет.

Правда, после того дня пошли у них времена благополучнее прежних. Вся деревня увидела в окнах Нюшкиного старого почерневшего дома беленькие вышитые занавесочки. Дом сразу повеселел. И пошли к маме чуть не все деревенские бабы спрашивать, нет ли у нее еще таких же... Конечно, больше у мамы занавесок не было, но она обещала вышить, если принесут ей материал. Материал хозяйки находили и несли за работу кто пяток яиц, кто пару десятков картофелин. Давали кто что мог, и мама не неволила, знала, что в деревне не густо...

Приходили теперь и просто так, посидеть, посмотреть, как мама вышивает, побеседовать. Просили складно написать письмо мужу или сыну, спускали платок на плечи, кивали простоволосыми головами. Ничего, говорили, теперь-то начали бить фашиста, скоро и войне конец...

И мама теперь строчила днем в свободное время, и вечерами, и ночью при коптилке, двигала и двигала одной рукой пяльца, а другой крутила ручку машинки. Днем ребята ей помогали, но крутить надо было равномерно, а им быстро надоедало, и мама принималась за машинку сама. А деревенские все шли, доставали где-то материал на занавески и приносили. Надо мужиков домой ждать, говорили, сохрани их господь и помилуй. Придут с войны, дак хоть изба с белыми-то занавесочками веселее на них глянет... И по всей деревне, в окнах то одного, то другого дома появлялись вышитые мамой занавесочки, и деревня от них будто и в самом деле повеселела в ожидании конца войны.

Мальчик подумал, стоит ли рассказывать отцу обо всем этом, чего старое ворошить, как говорил Акиндин. Хватит у отца и своих фронтовых забот. А вот про встречу с Акиндином в деревне и что из этого вышло нужно было бы обязательно рассказать...

Акиндин зимой работал в школе истопником, и они встретились там однажды, когда Мальчик был дежурным и пришел еще до уроков, почти затемно. Акиндин сидел в классе у раскрытой печной дверцы на корточках в распахнутом полушубке. Он только что подложил сухих березовых поленьев в печку и ждал, когда они разгорятся. Береста потрескивала и курилась дымом. Тяга была хорошая, белое пламя загудело и закрутилось вокруг поленьев, освещая всего Акиндина. Мальчику хотелось попасть на глаза Акиндину, но в первый момент он заробел и стоял теперь чуть позади него и сбоку. Акиндин вздохнул, собираясь вставать, опустил бороду, но тут увидел валенки Мальчика и остался сидеть. Правый сильно проносился, на улице холодило пятку, и Мальчик насовал внутрь соломы. Теперь сама подошва начала отрываться и солома торчала наружу. Акиндин поднял бороду, взгляды их встретились, и Мальчик несмело улыбнулся.

- А! Это ты,- сказал Акиндин так, будто они только вчера виделись, снова опустил бороду и стал глядеть на валенки.- Ну, как живется в деревне-то? - спросил он.

- Хорошо,- сказал Мальчик.

- Вижу, вижу,- покивал Акиндин, все не поднимаясь с корточек и разглядывая валенки.-Валенки-то материны?

- Ara,- ответил Мальчик.

- А чего же такие драные? - спросил Акиндин, поворачивая к Мальчику белую щеку, но по-прежнему на него не глядя. Мальчик пожал плечами, не зная, как отвечать.

- А другие-то есть у матери? - спросил Акиндин.

- Другие есть,-с готовностью ответил Мальчик.

- Тогда хорошо! - кивнул одобрительно Акиндин.- Такие же или совсем уж драные?

Мальчик шмыгнул носом и стал глядеть в сторону, соображая, как продолжать разговор, говорить правду или промолчать. У мамы валенки были не дырявые, но не потому вовсе, что она взяла себе получше. Он поглядел на Акиндина, тот смотрел на него теперь чуточку насмешливо, но дружелюбно.

- У нее не дырявые,-сказал Мальчик.-Она почту возит и по деревням иной раз ходит...

- Знаю, знаю,- покивал Акиндин задумчиво и снова стал глядеть на валенки. -Возит и по деревням ходит. Значит, и у нее скоро будут драные...

Отвечать на это было нечего. Акиндин понимал жизнь, ему долго объяснять не надо.

- А что, она не знает, -спросил Акиндин погромче, поднимая на Мальчика прищуренные глаза, -что у тебя валенки продырявились?

- А я от нее прячу! - бойко выпалил Мальчик и сразу понял, что напрасно проговорился. Акиндину такой ответ явно не понравился, он даже покачал головой с укоризной.

- Не дело это, парень,- сказал он твердо.- А дальше как? В одних голяшках в школу пойдешь? Что делать-то думаешь?

- Не знаю,-чистосердечно признался Мальчик.

- Вот-те раз! - воскликнул Акиндин, встрепенувшись весь на корточках, засмеялся и тут же смолк.-Да какой мужик так рассуждает!-сказал он сердито. -Не зна-аю! А кто знать будет?

Он посидел еще, насмешливо глядя на Мальчика, будто ожидая от него ответа, и поднялся на ноги.

- Ну, вот что! - сказал он серьезно, положив Мальчику на плечо свою тяжелую руку.- Не дело в таких валенках-то ходить. Не дело. Парень ты не маленький, давай-ко после школы прямо ко мне. Деревня не за горами, речку через мост перейти. Мой дом тебе всякий покажет. Подшивал когда валенки-то?

- Не-е,- протянул смущенно Мальчик.

- Это ничего. Научим,-твердо сказал Акиндин и пожал плечо Мальчика большой своей рукой.-Деревня, парнишка, это тебе не город. В деревне все самому надо уметь. В деревне знаешь как? На бога надейся, а сам не плошай...

В школе весь день Мальчик помнил про Акиндиново приглашение, но под конец застеснялся и отправился вначале домой. Пришлось показать маме валенки, она ахнула, заставила свои надеть, а драные Мальчик понес под мышкой...

У Акиндина в избе пахло новыми сапогами, сам он сидел за загородкой на низеньком стульчике в запачканном на животе и груди холщовом переднике. Между колен у него торчал розовой подошвой вверх новый сапог, а из бороды веером выглядывали маленькие деревянные шпильки. Акиндин вынимал их одну за другой и ударом смешного, сплющенного на конце молотка вгонял в белый край подошвы. Он только зыркнул на Мальчика, когда тот вошел за загородку, и не остановился, пока не вогнал в сапог все шпильки до единой.

- Пришел, герой!-сказал Акиндин дружелюбно, откладывая молоток. Он вынул у Мальчика из-под мышки сначала один валенок, потом другой, разглядывал их по очереди, подбрасывая в руке.

- Осоюзить надо! Вот что, парень,-сказал он так, будто Мальчик был перед ним в чем-то виноват.-Это материны!-уверенно добавил он, указывая на мамины валенки на ногах у Мальчика.-А ну покажь...

Акиндин внимательно оглядел и мамины валенки, близко наклонившись к ним. Они не подшивались еще, но были сильно разношены, и подошва у них стала тонкая.

- Да!-покачал головой Акиндин и вздохнул. -На материных ногах эти поживут еще. На твоих-то враз разлетятся, ты их не надевай больше, а то ведь и эти союзить придется. На материных ногах поживут еще, но каши запросят скоро. Ну, тогда сам их и подошьешь...

Акиндин снова принялся разглядывать дырявые валенки, поднимая их по очереди с пола двумя пальцами и поворачивая во все стороны.

- Хорошо, хоть голяшки высокие, на подошву пойдут,- проворчал он опять, будто Мальчик и тут был в чем-то виноват.

- Мама просила сказать,- вспомнил Мальчик и споткнулся. Отчего-то ему стало стыдно говорить дальше. Акиндин вздернул бороду и ждал, глядя на Мальчика строго и не мигая. Отправляя Мальчика к Акиндину, мама наказала: "Ты спроси, сколько будет стоить. А что денег нет сейчас, помолчи, если сразу не спросит. Потом отдадим".

- Мама просила узнать, сколько будет стоить,-выдавил из себя Мальчик.

- Видел я все ваше богатство,-сказал Акиндин ворчливо и протянул оба валенка Мальчику.-Отнеси-ко за печку, обсушиться поставь. Да пальтишко скинь и шапку сыми, некрещеный. Есть у меня старые осоюзки, поставим тебе, послужат еще, а подошву из голяшки выберем. То худо, парнишка, что матерьала нет у меня и взять негде. Поди сюда, покажу, как дратву сучить. Будешь сучить, сперва поглядывай, как я подшиваю. А после и тебе шило дам...

Домой в тот вечер Мальчик вернулся поздно, весь счастливый, в осоюзенных и подшитых валенках. Он рассказывал маме, как научился сучить дратву и насучил Акиндину целый моток. Потом учился подшивать валенки, у него получалось, и Акиндин хвалил его. А мамины валенки он пойдет подшивать к Акиндину в первый же выходной...

В выходной Мальчик сидел у Акиндина, зажав между коленями мамин валенок, и накалывал себе потные пальцы шилом и иглой, протаскивая дратву изнутри валенка наружу. Вначале Акиндин дал ему докончить чьи-то большие валенки, в них шить было просторно. Мамины валенки были теснее, да и Акиндиновой сноровки и скорости у Мальчика, понятно, не было. Акиндин сидел на своем низком стульчике и быстро шил сапог сразу двумя тоненькими дратвами со щетинками на кончиках. Он брал их в рот то одну, то другую, то обе вместе, освобождая руки для шильца.

- Учись на валенках,- говорил Акиндин быстро, когда рот его освобождался от дратвы.-Вода-это тебе не снег. А сапоги - не валенки. Снег - он что? Он в валенок только через верх голяшки и может насыпаться. Да и то, когда ты сам дурак и по уши в снег заберешься. А вода в сапоге даже самую малую дырочку найдет. Сапоги тачать-это не валенки подшивать, это, брат, наука. Так можно стачать, век не износишь и нога всегда сухая. А можно так, что в неделю всмятку разобьешь. И если уж взялся сапоги шить, дак шей, чтоб не пришли к тебе потом да не отдубасили мокрым сапогом по горбу. Тут мастерство нужно. Парень ты, я вижу, с головой и старательный. Мать с ребятишками прокормишь и оденешь, сам сыт будешь, и нос, как говорится, в табаке, А потом и свою семью обеспечишь, сапоги всегда людям надобны.

Да и самому ведь приятно в хорошей обутке ходить. Ты не очень верь, когда говорят, что сапожник без сапог. Хотя и так бывает - всех обшил, а для себя не поспел, времени не хватило...

Мальчик слушал Акиндина и работал так, что у него ломило плечи. Ему самому мечталось научиться шить сапоги, и слова Акиндина наполняли радостью его сердце. Чего бы он не отдал, чтобы достигнуть Акиндинова мастерства, которое казалось сейчас таким недосягаемым и далеким.

Акиндин приостановился, мягко обтянул дратву обеими руками, вынул кончики ее изо рта и посидел молча, опустив руки на колени, будто собирался отдохнуть.

- Да вот,- сказал он коротко и покивал каким-то своим мыслям. И на глазах поскучнел и очень устал.-Хотел сына после себя настоящим мастером оставить. Да вот не привелось...-с такой печалью покивал он снова головой, что мальчик перестал шить. - И многое ведь умел парнишка. И дело успел полюбить. А тут война. Что поделаешь, воевать надо. В военных делах бог не помощник, сам управляйся. Ушел на фронт, мальчишка совсем, и погулять-то как следует не успел, не то что внуков оставить.

Мальчик неотрывно смотрел в Акиндиново печальное лицо и не смел приниматься за работу, пока Акиндин не возьмется снова за сапоги.

- Вот тогда-то, когда я вас в деревню вез,- сказал Акиндин, выпрямляясь на стульчике,- вот тогда-то, пока я ездил, похоронка и пришла на сына. Погиб смертью храбрых. А он единственный у меня, остальные все девки...

Акиндин коротко вздохнул, медленно взялся за сапог и посидел, глядя на него так, как будто впервые видел.

- Так-то оно, парнишка,-сказал он удрученно и покивал сапогу, будто с ним разговаривал.- Вот оно как дорогу-то мою черная кошка перебежала...

Мальчик глядел, как Акиндин принимается шить, а сам не смел и шевельнуться. Он будто впервые увидел усталое Акиндиново лицо и множество мелких и глубоких морщин, изрезавших его лоб и щеки.

В деревню похоронки приходили все чаще - то на один конец деревни, то на другой. Однажды в одном конверте их было три сразу, и одна - конюху Василию, на старшего его сына. С конюхом случился удар, и Мальчик с Мишкой по наказу председателя не учились в школе, а ходили на конюшне за лошадьми, пока Василий отлеживался...

Через три дня вечером к ним зашла жена конюха, осунувшаяся, повязанная черным платком по самый рот. Она просила маму написать письмо на фронт остальным ее сыновьям, оставалось у них еще трое. Мама долго писала у коптилки, читала, что у них получалось, жена конюха слушала, кивала и поглядывала темными глазами то на Витьку с Павликом, зыркавших с печки, то на Мальчика, пристроившегося у коптилки с книжкой. И все покачивала молча головой и утирала слезы кончиком платка. А уходя, сказала маме, чтобы Мальчик приходил каждый день и брал просто так пол-литра молока для Павки, пока корова доится...

Когда конюх Василий пришел на конюшню, его было не узнать. Он стал не такой быстрый, на худой шее натянулись жилы, а единственный глаз потух и уже не блестел злобой, как раньше. Он вышел, чтобы помочь маме запрячь Ласточку, и вынес ей в дорогу принесенный из дому большой ямщицкий тулуп. Вдобавок он дал маме в поездку свой ямщицкий кнут. Мама не стала отказываться, чтобы не обижать Василия, хотя никогда не стегала лошадей кнутом, будь они даже самые упрямые и норовистые. Тем более, что конюх Василий каждый раз стал давать одну и ту же лошадь, Ласточку, самую умную и смирную. А она боялась кнута как огня, и мама прятала его всегда подальше, в сено под передок...

Мальчику показалось душно, и он распахнулся. Подумал, что и кнут должен быть в возке, если он едет, завернувшись в ямщицкий тулуп конюха Василия, и ему захотелось сейчас же на него взглянуть и потрогать. Он проворно выбрался из тулупа, снял рукавицу и нашарил в сене под передком кнутовище, холодное и гладкое. Он потянул было кнут из сена, чтобы разглядеть его хорошенько, но вспомнил, как Ласточка его боится, и сунул обратно.

Он сел снова в тулуп и завернулся по плечи. Ласточка покосилась на него, потрясла головой и фыркнула, стряхивая иней с морды. Она разогрелась от бега, была по спине сплошь подернута изморозью, но пошла еще веселее, когда Мальчик сел в тулупе.

- Но, Ласточка, но, а то опоздаем,-сказал Мальчик одобрительно. Слева к дороге вплотную подступал лес - частый, высокий ельник, почти черный на белом снегу. Вскоре дорога круто свернет, и лес обступит тесно со всех сторон, хмурый и непроглядный. В тихую погоду ельник настораживал таинственной тишиной, а в ветреные дни густо шумел, качая вершинами и сбрасывая с веток снежные шапки... Мальчик всегда подъезжал к лесу в тревоге. Однажды он видел в снегу уходившие в чащу чьи-то большие, наверное волчьи, следы. Потом их замело снегом, но с тех пор казалось, будто из глубины леса всегда следят за ним горящие волчьи глаза. Ласточка и вовсе не любила эти места, боязливо пофыркивала и весь путь вблизи леса прядала ушами. На повороте Мальчик вставал в возке и правил, громко и весело покрикивая, и Ласточка пробегала полтора-два километра лесной дороги ходом, побрякивая и позванивая всем, чем только можно было на упряжи, будто ей тоже было весело и беспечно...

Так они и проезжали лес, каждый раз с замиранием сердца и с веселым шумом, будто им все нипочем, и Мальчик только старался не глядеть по сторонам. За лесом дорога выходила в чистое поле, на далеком взгорке показывались дома деревни. И там-то, по чистому снежному полю, они ехали и в самом деле весело, убегая побыстрее от страшного ельника к жилью, к людям. Но никто, кроме Мальчика, даже мама, не знал, что деревню ту после страшной еловой чащобы он проезжал всякий раз скрепя сердце...

Так было с самой первой поездки, когда на Мальчика в деревне напала ребятня. Мелкоту он разогнал кнутом, но были там ребята повзрослее, они верховодили, и связываться с ними было опасно. Они просили прокатить их, приставали дать им вожжи, поуправлять Ласточкой. Но Мальчик знал, что такого озорства допускать было никак нельзя, обратно вожжи не получишь, пока они не накатаются вдоволь. Да еще, чего доброго, вывалят тебя из возка, будто в шутку, и беги потом следом, упрашивай, чтобы перестали...

Мальчик снова распахнулся, перебрался в передок, отвязал и аккуратно разобрал вожжи. Он пощупал кнут в сене под передком, засунул его подальше, но так, чтобы в случае чего можно было сразу выхватить. Ему стало тоскливо, как всегда, когда он подъезжал к этим местам, и он закряхтел даже, устраиваясь поудобнее и отгоняя страх.

Ласточка почуяла вожжи в руках у Мальчика и пошла тем ходом, каким она всегда пробегала к повороту, побрякивая кольцами под дугой, позвякивая удилами и поскрипывая промерзшими гужами...

- Нн-о-о, Ласточка-а! - крикнул Мальчик, протяжно и во весь голос, чтобы подбодрить ее и успокоить, и почувствовал вдруг, что и сам не боится в этот раз ни леса, ни волков, ни деревни, что впереди, со всей ее озорной ребятней...

...Обратно к своей деревне они подъезжали еще в свете дня, но с другого ее конца. Дорога по краям была запорошена сеном, и тут и там стояли разворошенные и целые-еще стога, и сразу за ними, вразброс, будто в беспорядке, теснились дома. По дороге возили сено на скотные дворы, она была раскатана санями до блеска, по ней было не грех и пробежаться, и Мальчик поднял вожжи обеими руками повыше и встряхнул ими.

- Но!-требовательно сказал он, однако Ласточка и ухом не повела. Ей было непонятно, отчего это ее заставили возвращаться другим путем, который длиннее, и по дороге, которую она почти не знала. И отчего это весь обратный путь Мальчик не выпускал вожжей из рук и понукал ее то и дело...

Всю дорогу от поселка Мальчик простоял в возке, упираясь коленями в жесткий брезентовый почтовый мешок. По его расчетам они не запоздали, хотя задержались значительно, и тревога не покидала его, и Ласточке на этот раз досталось.

- А-а, будь ты проклято! - сказал Мальчик себе под нос, как говаривал Володька Гусев, когда у него что-нибудь не ладилось.

Дернул же его черт выхватить из-под передка кнут конюха Василия, когда он проезжал ту проклятую деревню после леса! Шло ведь гладко вначале! Ну, налетела ребятня, конечно, тьма-тьмущая бежала от школы, угораздило его подъехать как раз к переменке. С головы до пят в снегу, пальтишки распахнуты, уши у шапок не завязаны, носы красные, руки-как лапы у гусей. Ласточка бежала ходко, а многие были в больших взрослых валенках, и мало кто догнал возок, но все же облепили, навешались на возок по бокам, встали на запятки. Конечно, пробовали и в кузов забраться, и к передку карабкались, но Мальчик держал вожжи крепко и покрикивал на самых ретивых. Он стоял в возке, как и полагается порядочному вознице, спокойно и уверенно, и Ласточка на ребячье озорство и ухом не вела. На выезде из деревни надоедная мелкота рассыпалась, и остались висеть последние трое, самые большие и вредные, и один из них заводила, который был повзрослее Мальчика. Двое стояли на запятках по обе стороны кузова, помалкивали и переглядывались только да похихикивали при случае. Заедался тот, что повзрослее, он висел на кузове за спиной у Мальчика и все совался вперед, повыше, все приставал, допытывался, где спрятан кнут, пробовал хвататься за вожжи, но Мальчик сказал, что всегда ездит без кнута. А тот все так и лез дальше в возок, дышал Мальчику прямо в щеку и заглядывал уже ему сбоку в лицо. И был точь-в-точь похож на Мишку, только зубы все на месте и веснушки желтели на носу даже теперь, зимой.

- Запря-атал,-тянул зловредный заводила противным голосом. -Запрятал! Уселся на него и не кажешь! Не тронем, хлестнем лошадь и отдадим. Бои-исся! Вот обшарим сейчас возок и отберем, тогда узнаешь...

И он глядел злыми и немигающими глазами, как когда-то Мишка, и ухмылялся. И те двое на запятках переглядывались и похихикивали... Они выезжали из деревни, где дорога шла под уклон, и заводила вылез вдруг животом на кузов и снял рукавицу, будто собирался шарить в сене. Конечно, он хотел попугать только на прощание, но тут Мальчик не выдержал. Он дернулся со злостью из тулупа -"Эх!"-и выхватил кнут из-под сена в передке. Те двое разинули рты и отвалились в разные стороны от возка, один угодил в снег у дороги, упал и поднял вслед возку облепленное снегом лицо. А заводила только заслонился локтем, прищурился и без всякого страха спустился пониже за кузов. Мальчик рывком повернулся, в левой руке были вожжи. Первый раз он хлестнул неловко, промазал и щелкнул звонко по кузову, а заводила проследил за кнутом сощуренными ждущими глазами.

- Назад не езди!-крикнул он так, будто давал дружеский совет. - Кнут отберем и гужи обрежем!

В ответ Мальчик подцепил концом кнута его рукавицу, выбросил на дорогу, и заводила вразвалку пошел ее подбирать. И Мальчик глядел, обернувшись в радостном возбуждении, как те трое собираются на дороге, грозят ему вслед, а они с Ласточкой невредимо спускаются в низину с редкими кустиками, торчащими из снега. Там Ласточка перешла на торопливый легкий шаг, а он окончательно понял, что случилось. Назад этой дорогой ехать было нельзя, гужи, может и не обрезали бы, пожалели, почтовый все же возок, и кнут можно было измудриться сохранить, но ребятня могла задержать его неизвестно сколько. А отцу-то есть ли время ждать?

- А-а, будь ты проклято совсем!-крикнул Мальчик в сердцах на самого себя и поднял кнут, до тех пор лежавший без дела в передке. Этого Ласточке было довольно, она всхрапнула и пошла вскачь, вскидывая задом, будто отлягивалась, подбирая копытом под гулкий передок. Мальчик швырнул кнут себе под ноги, и Ласточка перешла на усталую тряскую рысь... Размечтался! - подумал Мальчик со злостью на себя. Будешь теперь сидеть с отцом рядом и рассказывать о своей жизни, как бы не так! Отец, может, отправился уже пешком, идет навстречу, глаза проглядел, не покажется ли впереди почтовый возок. Думает, не случилось ли чего дорогой! И это в новых-то неразношенных валенках да по заметенной дороге! А сын, видите ли, по собственной глупости, из-за несдержанности своей, из-за мальчишества, возвращается совсем по другой...

И одно хорошо, что подъезжает он с другого конца деревни и не мимо конюшни поедет, не увидит Василий, что Ласточка приустала и гнали ее в этот раз безжалостно...

Храбрец!-усмехнулся Мальчик, чуточку успокаиваясь. -Самый, видите ли, главный мужчина в доме... Коптилки, видите ли, он делал, а спички кончились, дак смастерил трут и высекал огонь кремнем. Больно интересно... На фронте отец не того нагляделся да натерпелся, орденами зря не награждают, и опять вот на фронт без всякого отдыха сразу после ранения. А сын не может по-путному за почтой съездить да вовремя вернуться и отца до эшелона подкинуть...

Мальчик подумал, что если отец его не дождался, он только оставит почту маме и тут же пустится вдогонку. И не будет у них с отцом пустых разговоров о разных деревенских делах да трудностях. Главное только успеть сказать надо. Вот окончит он школу и в пятый класс не пойдет, работать станет в колхозе, а вечерами сапоги будет тачать. Вначале с Акиндином, разумеется, пока мастерству не научится да сапожным инструментом не обзаведется. Мама фартук ему справит из холста, другой-то враз износится, загородку дома поставят. И всего у них тогда будет вдоволь... И фронту можно будет побольше чего дать, а не только одни шерстяные носки вязать. Вон в газетах пишут, дед один все денежки, какие у него были, на танк отдал, целый танк для армии купил...

Ласточка свое дело знала хорошо, торопилась сдать почту и наладилась бежать мимо дома прямо к сельсовету. Мальчику пришлось осаживать ее, и он изо всех сил натянул вожжи.

- Тпр-руу, родимая!-крикнул он во всю мочь, чтобы услышали дома. Он бросил вожжи в возок, взбежал на крыльцо, двинул назад наползавшую на глаза шапку и столкнулся в дверях с мамой. Она вышла из сенок ему навстречу в накинутом на плечи теплом платке, глядела и улыбалась виновато.

И у Мальчика екнуло сердце.

- Папка где?-выдохнул он, чуя неладное, и сердце у него заколотилось так, будто это он бежал вместо Ласточки в оглоблях. - Пешком пошел? - выдохнул он последним воздухом и тут же хватанул его полным ртом. - Дак я сейчас! Давай со мной, почту сымем, и я сразу догонять. Далеко ведь не ушел...

- Погоди, погоди,-сказала мама, все улыбаясь, а Мальчик знал уже, что случилось непоправимое, но никак не мог с этим примириться.

- Чего ждать! - крикнул он во весь голос.

- Погоди, погоди,- проговорила мама, теперь уже сердито. -Пойдем-ка в дом...

Она взяла его за плечи, он подчинился, и они прошли через кухню прямо в горницу. Краем глаза он заметил притихших на печке Витьку и Павлика...

- Сядь-ка!-сказала мама строго, усаживая его на лавку возле стола, на то самое место, где сидел отец. Тугой комок поднимался у Мальчика в горле, сдавило грудь, и потемнело в глазах. Он вырвался у мамы из рук.

- Чего ждать-то! - крикнул он, стараясь освободиться от боли в груди. -Опоздает ведь! Вон шагать сколько! Чего ждать-то! Уйдет эшелон!

- Не опоздает,-сказала мама, стараясь усадить его и настойчиво нажимая на плечи обеими руками.- Не опоздал он. И эшелон уже отправился...

- Как... отправился?-сказал Мальчик шепотом.

- Времени у папы было мало,-мама вдруг вся расслабилась, будто собиралась заплакать, и сама села вместо Мальчика на лавку. -Ты уехал, а он еще часика два побыл и пошел...

- Обманули!-выкрикнул Мальчик и кинулся из дому, чуя, что заревет сейчас, как никогда не ревел. Он ударился в кухонную дверь, вылетел на крыльцо, и слезы тут же брызнули у него из глаз и полились ручьем.

Он ревел, размазывая слезы по лицу ладонями во все стороны, чувствуя, как вместо горечи в горле и боли в груди поднимается в нем неутешная обида.

- Везде я-а да я-а!-выкрикивал он между всхлипами,-А тут-обманули!

Слезы все еще застилали глаза, но он уже видел маму, притихшую в сенцах.

- Зачем я тогда торопился,-сказал он тихо, переводя дыхание. - И Ласточку зачем гнал... надеялся...

Он всхлипнул в последний раз, и теперь в нем была пустота, заполненная обидой. Не на маму, конечно, не на отца, а просто неутешная обида, с которой ничего не поделаешь. Ласточка у крыльца дергала головой, переступала в нетерпении. Мама неслышно подошла и снова повела его в дом, он шел теперь смирно, с опущенными глазами и слышал, как шепчутся потихоньку на печке Витька с Павкой.

- Не обижайся, сынок,-сказала мама. -Мы ведь с папой... сколько не виделись... А тут всего два часика...

Мама говорила, не глядя на Мальчика и не к нему будто обращаясь, а для себя самой.

- Папа записку тебе оставил,-помолчав, сказала она.- Сразу бы тебе ее отдать...

Мальчик взял протянутый листок и развернул. "Сын! Я пишу это на случай, если мы не увидимся сегодня. Так оно и будет, наверное, очень мало у меня времени. Теперь я спокоен за вас. Вижу, есть в доме мужчина. Спасибо тебе, сын. Будь здоров и учись хорошенько. И будь старшим во всем. Папа".

Мальчик будто издалека глядел на крупные карандашные буквы. Мама провела рукой по его голове, ласково потрепала ему вихры и задержала теплую ладонь на шее. И Мальчику сразу стало легче.

- Папа очень рад за тебя,-сказала мама.-Он говорит, ты стал совсем взрослым...

- Никакой я не взрослый,- буркнул Мальчик, хмурясь, сердясь на себя за свои слезы. -Был бы взрослый, дак воевал...

- Ну да, ну да,-вздохнула мама и села рядом с ним на лавку, обняв за плечи.

- Папа еще говорил, что вот кончится война и нужно будет много строить. И страна после войны совсем другая станет. Так что и тебе, и Вите с Павликом ой как много учиться надо. Даже если тебе на будущий год придется ходить в пятый класс каждый день за шесть километров...

Мама помолчала, ожидая, что он скажет на эти слова. Но Мальчику нечего было говорить. Он всегда верил отцу. Значит, в школу на будущий год он пойдет... За шесть километров, так за шесть...

Мальчик услышал, как зашевелились на печке ребята. Они решили, что серьезный разговор окончен, Витька слезал с печки и спускал следом за собой Павку. Они затопали по половикам к нему, Витька пропустил Павку вперед, и тот, сияя, протянул Мальчику пустую обойму от отцовского пистолета.

- Во! - гордо сказал Павка.- Папа насовсем подарил!

Витька скромничал, но Мальчик по глазам видел, что и у него есть отцовский подарок. Витька молча разжал ладошку, и Мальчик увидел разряженные пистолетные патроны: гильзы и отдельно тяжелые желтые пульки. У него зачесались руки взять их, подержать и разглядеть хорошенько, но он постарался удержаться, и это у пего получилось.

- Ладно!-сказал Мальчик.-Потом разберемся.

- А тебе папа тоже оставил кое-что,-сказала мама, выходя на кухню. Она вынесла оттуда что-то серое. Мальчик глянул и сразу догадался. Мама держала в руках отрезанные куски от голяшек отцовских валенок.

- Дак влетит же ему за это!-закричал Мальчик, и ему стало очень весело.

- Папа говорит, обойдется,-рассмеялась и мама, отдавая куски голяшек Мальчику. Они были толстые, плотные и так широко отрезаны, что из них можно было кроить подошву целиком.

- Вот это хорошо,- сказал Мальчик, деловито их рассматривая. - Как раз для твоих валенок, когда проносишь...

- Ну, а сейчас что будем делать?-спросила мама, садясь рядом на лавку, будто разговор о валенках был между прочим.-Поешь сначала? Или почту сдашь и уж потом?

И Мальчик молча встал с лавки, застегивая пальтишко. Мама знала не хуже его самого, что нельзя держать у крыльца почту и разгоряченную, уставшую Ласточку...

Мальчик вышел на крыльцо. Ласточка переступила от нетерпения, подвигав возок, и всхрапнула даже. Мальчику вспомнился весь сегодняшний день, и он удивился: как много событий у него случилось сегодня. И все важные. И еще удивился: не видел он сейчас Ласточки, не видел дороги и домов, не видел ступенек крыльца, уходящих вниз. А видел только заснеженный проселок и цепочку отцовских следов. Уходящих следов...