Женька сидел на подоконнике и нетерпеливо посматривал на часы. До конца урока оставалось еще целых пятнадцать минут. В коридоре было пустынно и тихо. Из классов доносилось приглушенное "бу-бу-бу".
Он отвернулся и стал смотреть в окно, но и там не было ничего интересного. Редкие прохожие спешили по своим делам, по дороге сновали машины, и жутко мозолило глаза приземистое здание напротив со скучной вывеской "Парикмахерская" на облупленной желтой стене.
За спиной звякнуло ведро.
Женя обернулся. По фарватеру школьного коридора одинокой лодкой выплывала пожилая техничка тетя Клава. Швабра с наброшенной тряпкой лежала у нее на плече, словно покосившаяся мачта с потрепанным грязным парусом. Приблизившись к Тараторкину, техничка легла в дрейф, поставила ведро, намочила тряпку и принялась драить палубу с усердием нерадивого матроса, который подозревает, что за ним наблюдает боцман. За шваброй тянулся влажный блестящий след.
Мальчик встал, обогнул тетю Клаву и поспешно зашагал к лестнице, потому что ни одна уборщица не любит, когда топчутся по свежевымытому.
Он отправился на второй этаж, прошелся по пустынному школьному коридору, стараясь ступать тихо, но все равно ему казалось, что шаги гулким эхом отдаются во всех углах, и слышны во всех кабинетах. Женька вдруг представил, что двери классов открываются, и оттуда выглядывают недовольные преподаватели, чтобы посмотреть: кто это в учебное время прогуливает урок, топает, как слон, и мешает вести занятия?
Он спустился на первый этаж и остановился. Прямо перед ним на двери висела любопытная табличка - "ЗА".
Мальчик потер бровь.
"Интересно, - подумал он, - а в другом классе - "ПРОТИВ?"
Он посмотрел на соседнюю дверь. Но там было написано: "ЗБ".
- Понятно, - сказал Женька и пошел к выходу.
У выхода сидел пожилой охранник Федор Игнатьич, прозванный ребятами за добродушие дядей Федей. Дядя Федя занимался двумя важными делами сразу: охранял вход в школу и решал кроссворд. Увидев Тараторкина, он обрадовался:
- Здорово, отличник!
- Здрасьте, дядь Федь, - сказал Женька.
- Гуляешь?
- Гуляю.
- А почему не на уроке? Заболел?
- Не-а. Выгнали.
- Выгнали? А чего? В трубочку стрелялся?
- Да нет, - Женя поколебался - стоит ли говорить? - и решил, что стоит:
- Так... Врезал одному.
- Врезал?! - оживился охранник. - Прямо на уроке? Ну, ты даешь, отличник!
- Да я не отличник.
- Ну, значит, будешь, - уверенно сказал охранник, и мальчик поморщился, потому что эту фразу дядя Федя говорил всем детям, без исключения. Женька сам ее слышал, наверное, уже раз сто.
- Во как, - охранник покачал головой. - Вообще-то драться в школе не надо бы. Тем более, на уроке. Сам понимаешь...
Женька молчал.
- Ну, хоть за дело-то врезал? - полюбопытствовал дядя Федя. - Или так, из баловства?
- За дело, - твердо сказал Тараторкин.
- Все вы так говорите, - усомнился охранник. - А первым-то кто начал?
Мальчик оскорбился:
- Дядь Федь, ну посудите сами: если бы я первый начал, разве я мог бы сказать, что за дело?
- Это верно, - согласился охранник. - И все-таки - на уроке... Что, нельзя было до перемены подождать?
- Нельзя, - сказал Женька.
Охранник внимательно посмотрел на мальчишку, и на мгновение тому показалось, что между ними натянулась и зазвенела тонкая невидимая струна.
Натянулась - и сразу пропала.
- Нельзя так нельзя, - сказал дядя Федя. - Может, так и надо.
Он почесал карандашом голову.
- А вот у меня внук... Хороший парень растет, ничего не скажу, одно плохо: обижают его все, кому не лень. Особенно есть там один такой, Колька, ну натуральный разбойник. Вечно моему Сережке проходу не дает, где встретит - задирает. Тот домой прибежит, весь в слезах. Мы ему: что такое, что случилось? Опять Колька обидел? Я говорю: да врежь ты ему разок, как следует, чтоб запомнил! Представляешь, что он отвечает? А ему, говорит, больно будет. Ну что вырастет из такого балбеса?
- А сколько ему?
- Сережке-то? Да уже шесть скоро. В следующем году в школу пойдет.
- Тогда ничего. Научится, - успокоил охранника Тараторкин.
- Думаешь?
- Уверен. Жизнь заставит. А вообще он добрый у вас, это хорошо.
- Да, по нынешним временам неплохо, - согласился дядя Федя.
В этот момент он напомнил Женьке старого Томаса, только, в отличие от пирата, был гладко выбрит, трезв, и не имел продетого в мочку уха кольца.
- Ну, а тебе что теперь будет? Родителей в школу?
- Не знаю, - Женька пожал плечами, - наверное...
На втором этаже послышались чьи-то голоса. Зазвучали шаги на лестнице.
- Директор, - безошибочно определил охранник. - Сюда идет с кем-то. Знаешь, что, братец, дуй-ка ты на улицу. А то огребем с тобой неприятностей.
Тараторкина не нужно было уговаривать - неприятностей ему уже и без директора хватало с лихвой. Мгновенно он очутился у дверей.
- Погоди! - окликнул его дядя Федя. - Может, подскажешь? Трехмачтовое парусное судно из четырех букв.
- Барк! - ответил Женька, не задумываясь, и выскочил на улицу.
- Барк, - повторил охранник, аккуратно вписывая карандашом буквы в маленькие клеточки кроссворда. - Надо же! Подходит. А я думал - яхта...
На школьном крыльце Женька зажмурился от яркого солнца и прикрыл глаза ладонью. Осень в этом году выдалась жаркая и сухая, словно лето заявило свои права на сентябрь. Горожане еще купались вовсю, и на пляже по-прежнему было тесно от загорающих. Если бы школьная сумка была у мальчишки с собой, он в ту же минуту умчался бы к Дону на свое заветное место, окаймленное высокой речной осокой, и плескался там до первого голодного бурчания в животе.
Но сумка лежала в классе и держала его на прочной невидимой привязи. Аделаида Андреевна все рассчитала верно.
Тараторкин сунул руки в карманы и прошелся вдоль школы. Мимо лип с высохшим цветом, мимо рябин, усыпанных красными гроздьями, мимо редких прохожих. Делать было нечего, разве что смотреть по сторонам, но в любой стороне света ничего интересного не происходило: все те же люди, машины, дома и деревья.
Женька сорвал ягодку рябины, пожевал, и тут же, сморщившись, выплюнул - горькая! Повернулся, чтобы сойти с газона, и краем глаза увидел, как тускло блеснуло золотым в густой тени среди цветов.
Другой мальчишка, может, ничего бы и не заметил, а, заметив, не стал и утруждать себя - мало ли блестящего мусора вокруг! Бесчисленные обертки от чипсов, шоколадок и сухариков, брошенные детьми, постоянно валяются, где попало, сверкают на солнце бесполезными сокровищами, прибавляя работы сердитым дворникам. Найти прямо на земле что-нибудь стоящее сейчас все труднее и труднее.
Тараторкин не очень-то верил в чудеса и тоже первым делом подумал о чем-то простом и правдоподобном: конфетном фантике, например, или бутылочном осколке. Здравый смысл твердил "отвернись и забудь" и упрямо подталкивал мысли мальчика к случившемуся на уроке.
Но Женька с тех пор, как стал пиратом, научился поступать вопреки здравому смыслу. Поэтому он присел и раздвинул руками цветочные стебли.
И ахнул!
На земле, прямо на сухой потрескавшейся почве, лежала монета. Не современная, изготовленная из дешевого сплава, идеально круглая и как две капли воды похожая на своих бесчисленных сестер - нет, монета была большая, потертая, с неровными рублеными краями. Вот эти-то края и убедили Тараторкина, что он не спит, что перед ним не обман зрения, не видение, не призрак, - настоящая старинная монета, из тех, что когда-то наполняли кованые пиратские сундуки. Мальчик узнал ее, он столько раз видел подобные монеты на картинках, а вот теперь одна из них лежала перед ним, и до нее можно было дотронуться рукой и даже взять.
Женька осторожно поднял монету, рассмотрел. Это был старинный испанский дублон. На аверсе был отчеканен герб: крест, львы и замки. На обратной стороне горделиво красовался профиль испанского короля, давным-давно канувшего в историю. Монета была тяжелой, несомненно, золотой. Каким-то неведомым образом, удивительными, немыслимыми путями она проникла в современный русский город и затаилась в цветочной клумбе, словно ожидая, чтобы Женька нашел ее.
Он подул на блестящую поверхность, сдувая невидимые пылинки, и вдруг зачем-то подбросил монету. Дублон взлетел, ослепительно сверкнул на солнце, и на мгновение мальчик испугался, что монета исчезнет так же таинственно, как и появилась. Но она приземлилась точно в ладонь, будто подтверждая его право на обладание сокровищем. И тогда Тараторкин поспешно сунул дублон в карман.
Он встал, осмотрелся и с удивлением понял, что мир вокруг изменился. Нет, в небе все так же светило ласковое сентябрьское солнце, и деревья шелестели мягкой листвой, и дома, и прохожие, и машины - все находилось на месте, все было обычным, но сквозь эту привычную обыденность незримо проступала тайна, которую мальчик не видел, но присутствие которой он ощущал так же явно, как тяжесть монеты, оттягивающей карман. Так под верхним слоем краски на картине вдруг проступает иное, скрытое изображение, таящее в себе загадку, заставляющее волноваться сердца и умы реставраторов. Так порой удивительно переплетаются виды на сдвоенном кадре обычной фотопленки. Тайна входила в этот мир неторопливо и основательно, как грузный галеон, разворачивающийся у причала. Галеон скрывал в своих глубоких трюмах неведомые и бесценные сокровища, и Жене казалось, что он почти понимает, что происходит, еще миг - и тайна откроет перед ним все карты, все встанет на свои места...