В начале был голод. Он обрушился внезапно, как никогда ранее, расплющил меня, как славный молот Тора, и бросил то, что осталось, по ту сторону. Вот уж никто не сказал бы, что Хьерлейф Харальдсон празднует труса - а все ж довелось испить полную чашу ужаса. Страшно стало, ужас заглушил голод, ибо ещё никогда до того я не бывал там. То же, что сказывали бывалые, не слишком радовало. Во-первых, там с наступлением темноты выходят из скал призраки, духи и чудовища, которые не прочь полакомиться живой плотью. Во-вторых, там далеко не просто достать пищу; порой за кусочек надо сражаться с яростью десятерых берсеркеров. И, в-третьих, там живут странные то ли боги, то ли великаны, которые люто ненавидят нас и придумывают множество способов, как лишить нас жизни. Они не едят нас, но всё же убивают...
Потом был набег. Мы бежали долго, почти без передышки, бежали за ярлом Хьёрвардом, готовые грызть глотки по его приказу, бежали лесами и полями, и всё живое забивалось в глубочайшие щели... Когда удавалось обернуться, я видел опустошение и нищету там, где мы прошли. И голод стал отступать.
Затем было благословенное поле. Земля сама отдала нам своё богатство, без боя, и это мудро с её стороны. И когда я валялся на спине, барабаня себя по жирному брюху, насвистывая "Песнь о Вёлунде" и глядя на пылающее вином вечернее небо, - тогда я уже не боялся ни чудищ, ни призраков, ни злых чудаковатых боговеликанов, ибо ничто не смогло бы остановить нас, когда мы вместе, - ни по ту сторону, ни по эту. Пожалуй, если бы Хьёрвард приказал ворваться в палаты Валхаллы, то ни Тор, ни сам Высокий Один, не смогли бы нас остановить. И, убаюкиваемый колыбелью ветра, застрявшего в волосах ячменного поля, я утонул в мягком и ароматном океане сновидений.
И снова - голод пополам с ужасом. Вокруг - ни души, лишь колосья меланхолично тянутся в небо, а оттуда бесконечностью звёздных глаз смотрит ночь. Смотрит и смеётся, предвкушая охоту. И её смеху вторит другой, гулкий и грудной, идущий будто бы из толщи земли. Затем - хлопанье крыльев и мельтешащие сполохи лунного сияния на стальных перьях и когтях, а ещё - по зловещей пылающей луне в каждом громадном глазу чудища. Вскочив, я бросился бежать без разбору, следуя безмолвному голосу Судьбы. Колосья цеплялись за ноги, лезли в глаза и нос, а за спиной гремело ненасытное "Уху-уху-уху!", и этот кошмарный клич утробы сотрясал небо и землю, заползал под кожу, разливался по жилам холодным ядом, колотил сердце бешеным колотом... Порой я слышал победный "Уху!" прямо над головой, и тогда мне казалось, будто кровожадные железные крюки скребут мою спину; стараясь не провалиться в обморок, я высекал из ног всё, что можно... И я победил! Чудище отстало, и я остался наедине с голодом.
Странно, мой желудок вроде был забит до отказа, и, тем не менее, злобный карлик грыз меня изнутри. Скоро я понял, что этот карлик сидит не в животе, а в груди. Сердце кололо мелкими зубками отчаяния при каждом ударе. Проспал! Проспал Великий Поход! Что же скажут теперь обо мне родичи? Так мне и надо! Викингский поход - дело мужчин, а не того, кто лишь вчера заметил собственную бороду... Воистину, в одиночку я никто, зато в толпе - герой... Впрочем, мало проку будет, если сидеть камнем. Быть может, успею нагнать своих, если фюльгъи станут помогать мне. И слушая голоса Норн пополам с чавканьем злобного карлика-горбуна в груди, я отправился по дороге.
Довольно быстро я пришёл в город тех самых странных ётунов. Они живут не в норках, а в громадных деревянных или каменных холмах, стоящих рядами. Очевидно, ночью они спят (я же говорил - чудаки!), поскольку весь поселок содрогался от храпа. Однако дальний путь дал себя знать. Гудели ноги. А темнота была мягче шерстяного пледа. И я попался в эту коварную сеть паука, ткущего кружева сновидений.
По счастью, я не провалился в дрёму, как в прошлый раз; зато ноги стали заплетаться, и страшно захотелось забиться в маленькую уютную норку.
- Хэй! Глупый чужеземец! Скорей сюда, если дорожишь шкурой!
Оказалось, тут живут наши родичи. Они устроили норы в стенах и полах холмов, где жили боги. Едва заметные в своих серых плащах с капюшонами, длинноносые тени мелькают во мраке, добывая пропитание, отобранное великанами у земли.
- Не боязно вам тут, рядом с ними?
- Привыкли... Идём, покажу кое-что.
И мы пошли в кладовку богов.
- Тут были твои соплеменники, - говорил Старый Шульц, - и никто не скажет, что рад был их появлению.
- Куда они направились? - нетерпеливо спросил я. Конечно, более мне хотелось узнать о подвигах, свершенных родичами, и о том уроне, что нанесли они ётунам, но их дальнейший путь был важнее. Голос скальда на пиру зазвучит позже...
- То мне неведомо, - проворчал Шульц, - отчего вам дома не сидится? Родные стены дерьмом воняют?
- Помойный пес не поймет волка, - не слишком учтиво ответил я. Отчасти из-за стыда: ибо не очень хотелось признавать, особенно перед этим стариком, что наш народ славен драчливостью, и много вреда причиняем друг другу по глупости...
Крик разнёсся по стенам, заставив их дрожать от страха.
Думается, это был последний крик: ибо в нем было все.
- Опять... - горестно вздохнул Шульц, замедляя ход и вслушиваясь.
- Что? - не понял я, но старик сердито буркнул:
- Сам увидишь! - и добавил тихо, - Проклятые машины!
Я увидел - и сам едва не закричал.
- За что? За что они ненавидят нас? - бормотал Старый, глотая слёзы.
На длинном деревянном алтаре лежала молодая девушка, почти ещё ребёнок; громадная стальная перекладина прижала её к тверди. Глаза бедняжки остекленели навек, изо рта сочилась струйка крови, а в руках она держала головку сыра.
- Жалко им, что ли? - проворчал Шульц, - Проклятые жлобы, жрущие себе на погибель!
И вдруг повернулся ко мне, прошипев с неожиданной злобой:
- А может, это из-за ваших набегов они и нас ненавидят?!
Он оглушительно свистнул; из дырки в стене выскочили двое силачей и скрутили меня, а Старый Шульц начал читать заклинание:
- Правящая ночью гибели хозяйка,
Королева смерти в чёрном одеянье,
Демонов подруга и богов служанка,
Явись за славной жертвой по зову заклинанья!
А потом быстро заговорил, обращаясь ко мне:
- Боги держат особых чудовищ, которые чуют нас. Но между нами уговор: время от времени мы поставляем им жертву, чтобы они нас не трогали. А теперь сам подумай, зачем отдавать кого-то из наших, когда есть чужак?
- Крысы... а мне думалось - мы родичи... - прохрипел я.
Миг - и я лежу на полу, сбитый с ног, а предатели улепётывают в лаз и закрывают его мелкой решёткой. Запах твари разит нещадно. А вот и она сам, неслышно выплывает из мрака и разевает огненно-красную пасть.
- Ты не здешний, - мурлычет отродье троллей, - знаешь, я люблю поиграть с обедом.
- Во что поиграть? - промямлил я, желая потянуть время.
- Когда как. Сейчас хочу поиграть в загадки. Если ты выиграешь - можешь быть свободен.
- Что послужит залогом твоей чести?
- Моё слово. Начинай!
Я собрался с мыслями и кое-что придумал:
- Не отрава, но травит; не лёд, но холодное; не помои, но воняют.
- Тухлая рыба?
- Нет.
- Хм... - отродье присело на задние лапы и склонило голову набок.
- Страх?
Я кивнул. Ну вот и все...
- Моя очередь. Зимой и летом одним цветом! Что это?
- Ёлка?
- Нет.
Взгляд чудовища чародейством лишил меня мыслей, и я пискнул:
- Не знаю...
- Кровь! - торжествующе мявкнула тварь и прыгнула.
Моё тело метнулось в сторону, шмыгнуло в дюйме от выродка Хель и понеслось к щели между брёвнами. Миг - и я был на воле, но тут ведьма настигла меня и припёрла к стене. Чёрное небо, звёзды, свежий ветер... Что ж, никто не скажет, что Хьерлейф сын Харальда вел себя недостойно в последний час. Отец Один, я иду к тебе! Хоть ты и вправе низвергнуть меня в Туманы...
...кровь, рваный чёрный мех, безумный бег по ночным улицам, рядом - сородичи. Хирд ярла Сигмунда налетел на чудовище и порвал его в клочья. Теперь мы мчались прочь из города великанов, мчались к синим норвежским горам, к седым головам пиков и бородам туманов. Что может быть прекраснее?..
Мы пришли как раз вовремя. Тут собрались все херсиры нашего народа, все ярлы привели свои хирды - и Хедин, и Сигурт, и Хредрек, и Хродгар, и ещё многие. Я поблагодарил Сигмунда и побежал разыскивать род Хьёрварда.
Мой род.
- Хьёрлеф! - окликнули меня, и я вновь вошёл в строй. И осмотрелся.
Обрыв, полукруглым шлемом скал венчающий фьорд, был погребён под телами дружинников. Сотни глаз смотрели на воды, на небо, на пламя восходящего солнца, обнявшего древние вершины и окропившего море дорожкой винных бликов. Кроваво-медный путь, тропа асов, валькирий и эйнхери вела на Запад, в легендарно-благословенный Винланд.
А затем, подчиняясь внезапному порыву божественного ветра, мы обрушились вниз, слитно, единым серым потоком, исторгнув громогласное "Хей-йя!"; и лишь когда моё тело коснулось обжигающе холодной северной воды, я понял, зачем мы все проделали этот химерный путь; и карлик внутри меня захлебнулся сладко-солёной влагой радости.
Ибо нет в жизни ничего приятнее того мига, когда она кончается - так, как ты хочешь, чтобы она закончилась. Она ведь всё равно закончится - так не лучше ли освободиться, пока можешь, чем ждать старости, становясь ворчливым и малодушным, как Старый Шульц?..
Правда, прежде чем стать на винную тропу, я бросил взгляд на склоны гор. У обрыва стояли двое великанов. Они стояли у самого края, точно собираясь прыгнуть вслед за нами, и смотрели на солнечную дорожку, что тянулась до самого виднокрая. Один из них был одет в чёрный меховой плащ с откинутым капюшоном, а в руке держал посох. Его лицо показалось мне старым, тем более что и борода, и часть волос были седы как лунь на снегу. Второй, казался младше, в кожаных штанах и меховой накидке, с высоким шлемом на голове и мечом на поясе. Они стояли над морем и провожали нас...
... а потом - судорога и ледяная солёная бесконечность длиной в краткий миг.
* * *
- Никогда не мог понять, зачем они это делают? - спросил молодой ярл, задумчиво глядя на водопад грызунов, льющийся с отвесных скал в Норвежское море, - они что, плывут в Исландию?
- Быть может, и так, - отвечал старец, - их родичи из Упсалы, Смоланда, Хельсингии, Вестфольда и Сьеланда пересекают Эливагар в поисках пищи.
- А они и правда могут дойти до Рейкьявика, как думаешь, Мунир? Думается, не слишком обрадуются потомки Ингольфа Арнарсона, если лемминги появятся из моря в Долине Дымов!
- Нет, они все утонут, - спокойно отвечал Мунир, - они маленькие, но великие, эти лемминги... Так-то, Хёнир.
- Они безумны, - покачал головой Хёнир, - прости, наставник, но я не понимаю, зачем ты привёл меня сюда. Поверь, я часто видел, как они прыгают в море. А ещё я видел опустошённые поля позади них... Они безумнее и жесточей короля Атли!..
- Так и есть, - кивнул Мунир, - но их безумие - другое, нежели у кровожадного Атли. Им просто скучно. Скука сродни голоду. А когда её нечем утолить, наступает безумие. Они ищут новых чувств, гонятся за призраком несбыточной мечты...
- Это достойно презрения, - фыркнул ученик чародея.
- Напротив, - улыбнулся колдун, - разве а-викинги Эрика Рыжего и его сына Лейфа Счастливого достойны презрения? А подвиг Бьярни? А плаванья на запад отшельников и героев земель короля Конхобара?
- Да, но Эрик открыл Гренландию, а Лейф - Винланд, - возразил Хёнир, - а чего добьются они?
- Они, ученик мой, умрут счастливыми, в борьбе, а не как жирные лентяи, которые только и могут, что охать да жаловаться на жизнь, ожидая старости и смерти, но не смея умереть.
Хёнир стоял, по привычке держа руку на хьяльте меча, и глядел синими как жестокость глазами на пылающий золотом путь, падающий за небокрай. Он смотрел долго, не мигая и не отрываясь, словно змей, хотя глаза кололи свет и ветер; и порывы-взмахи незримых крыльев Хресвельга срывали и уносили непроизвольные слёзы.
- У каждого есть свой Винланд, - произнёс молодой конунг, - и воистину велик лишь тот, кто способен, откинув мелкое, близкое, наскучившее, уйти за далёким и неясным; и если сам путь, путь богов и героев, даёт счастье, - какая разница, найдёт ли он Винланд или сгинет в пути?..
Ничего не ответил Мунир, лишь тихонько засмеялся в седую бороду.
А солнце разметало седые космы туманов, открывая путь вина и крови, путь в далёкие призрачные края; и на краткий волшебный миг оба норвега увидели сияние золочёных врат благословенной, но всё ещё столь далёкой Валхаллы.
* * *
P.S. "Не ближних любить, но любить дальних призываю я вас", - скажет много позже один из великих учеников славного колдуна Мунира-Ворона. Он скажет это не своими устами и не от своего имени, но это будет сказано; и весьма причудливо истолковано.