Вероника сидела в шумном купе плацкартного вагона и вспоминала.
Всё прошло! Всё действительно прошло! Как сон.
Был ли он хорошим или плохим?
Нет, он не был ни хорошим, ни плохим этот сон.
Он был её жизнью, в которой было всё, и самое плохое, и самое хорошое.
Но теперь всё было позади. За окном, на перроне Киевского вокзала стоял Гладышев и влюблённо смотрел на неё, его едва было видно в декабрьской темноте.
Вероника встряхнула головой. Нет, надо прекратить этот сон. Надо отвязаться от его образов, в том числе и от Гладышева...
Хотя его в этом сне не было. Она выгнала его в начале сна и он появился в конце, словно какой-то всемогущий бог вытащив его из этого кошмара.
Бегетов. Яковлев. Гладышев. Охромов. Битлер...
Она перебирала в уме мужчин, которые были для неё чем-то значимы. Каждый оставил свой след в её жизни, и в жизни каждого из них она оставила свой след.
Хорошо ли это было или плохо? Она не знала ответа на этот вопрос. Но теперь поезд вёз её домой, и она хотела выбросить из памяти их всех, чтобы освободить место для совершенно новой жизни.
Какой она будет, эта её новая жизнь?
Вероника не знала, но теперь она не сомневалась, что всё будет хорошо.
"Наверное, так в жизни не только у меня: шаг вперёд - два шага назад, потом наоборот, два шага вперёд - шаг назад. Жизнь прошла, а ты вроде бы никуда и не переместился! - думала Вероника, глядя на Гладышева за окном вагона. - Но нет, у меня так больше быть не должно! Я должна поставить себе цель и следовать ей! И не важно, хорошая она будет или плохая! Надо идти к этой цели, поскольку метаться от одного к другому - пожалуй, худшее зло, какое только можно придумать! Я должна поставить себе цель и следовать к ней во что быто ни стало!"
Но выбрать теперь какую-то цель, после всех тех событий, что с ней произошли, было так трудно, что она теперь просто боялась это сделать неправильно! Ведь материализация желания - это хорошо только тогда, когда она происходит правильно и вовремя, уж она уже в этом убедилась.
Вся её жизнь была материализацией её внезапных и неосознанных, но мощных и страстных порывов.
Иногда ей казалось, что она не могла себе пожелать того, что с ней произошло. Но всё-таки где-то она не уследила за своими мыслями. Ведь их энергетика подобна энергии взрыва мощнейшего взрыва сверхновой. И управлять потоком мыслей так же опасно, как мчаться на сорости в триста километров в час по городским улицам: в случае ошибки шанса на её исправление практически нет, но это заметно только тогда, когда результат прошлого манёвра уже перед глазами: надо иметь опыт...
Гладышев помахал ей рукой. Вероника ответила ему.
Почему она так поступала с ним. Ведь именно он спас её от всех её проблем. Год назад это пытался делать Битлер. Однако действительно удалось только Гладышеву.
"Странно, - думала Вероника на этого невзрачного человека, - трудно поверить, что этот человек может кого-то спасти!"
Она вспомнила, как пришла тогда в сознание. Рядом был Гладышев.
-Дима! Ты откуда?! - удивлялась Вероника.
-Я за тобой! - произнёс Гладышев. -Ты свободна, я отдал твой долг этим уродинам!
-Но откуда у тебя деньги! Они просили так много! - не могла понять Вероника.
-Ты им больше ничего не должна! - отвечает Гладышев. -Успокойся! Я отвезу тебя домой!-
-Дима, неужели ты отдал за меня такие деньги?! Откуда ты их взял?! Это же целое состояние! - Вероника не могла поверить в его слова.
-Да, ерунда?! - махнул рукой Гладышев.
-Ерунда?! - удивилась Вероника. - Я не знаю никого у кого нашлись бы такие деньги!
-Вероника! Успокойся! Самое главное, что ты свободна! - ответил ей Гладышев.
-Свободна?! - она поднялась с постели. -И я тебе ничего не должна?
-Нет! - покачал он головой.
-Почему?! -удивилась Вероника.
-Наверное, потому, что я люблю тебя, Вероника! Ты свободна! Я отвезу тебя домой!..
Они спустились из гостиницы вниз. И никто не останавливал её при этом, никто не обращал на неё внимания, никто не сопровождал не окрикивал.
Некоторое время они шли молча, как-то бесцельно, неизвестно куда и зачем. Вероника шла впереди, Гладышев как и прежде следовал за ней.
"Другой бы сейчас схватил меня за руку! - думала про себя Вероника. -Остановил бы по крайней мере! Сказал: "Стой! Стерва! Ты куда чиполинишь!". Её злило, что Гладышев, сделав то, что не смог никто другой, вёл с ней себя так. Словно он этого и не сделал, словно он был здесь не при чём. Да нет, её злило даже не это! Её сводило с ума то, что он снова появился в её жизни, и теперь сделал то, за что она ему не могла сказать даже "Спасибо!", потому что сказать простое "Спасибо!" было так мало, как не отблагодарить вовсе. А большего он не просил. Она по не видела, что он не может от неё попросить большего. Да здесь надо было не просить, а требовать!
Так, молча, они прошли целый квартал, потом второй, третий. Вероника стремилась совершенно непонятно куда, огибая огромную территорию ВДНХ слева. Они прошли вдоль каких-то трамвайных путей, пересекли дорогу. Вероника петляла, словно уходила от погони, какими-то кривыми улочками. Вот впереди показалась какая-то небольшая протока. Не замерзающая длаже сейчас в декабре, по которой плавали какие-то утки. Она прошла по полукруглому мостику над ней, остановилась.
Впереди был парк. Дорога прямо, уходившая на холм, вела к церкви. Налево от мостика шла другая асфальтированная тропинка, проложенная по широкому брустверу, разделявшему протоку и квадратный пруд. Ложбина пруда была замёзшей. Дети лепили на ней снеговика. Мимо них по тонкому льду шла протоптанная, тёмная. Набухшая водой тропинка. Вероника пошла по ней, слушая как спускается за ней Гладышев.
Ей было неловко. Ей было так неловко! Она вдруг оказалась в ситуации, когда не могла воспротивиться чужой воле - спасти её, потому что сама желала освобождения, но и не могла принять это спасение, потому что спаситель был ей неприятен. И неприятен он был ей по большей части тем, что вёл себя не так, как с ней поступали другие мужчины, которые, даже не явно, например, как Битлер, но вё же делали её своей собственностью. Ведь даже спасение Битлера, чем дальше, тем больше выглядело, как сделка...
-Подожди!...Ты что, не будешь ставить мне никаких условий?! - Вероника не могла поверить, что это происходит на самом деле. -Ты не будешь говорить мне, что я должна отработать тебе эти деньги?! Хотя я не представляю, как их можно отработать?! Да где ты взял такую сумму?! Ты что действительно отдал им за меня такие деньги?!
Она словно намекала, словно просила его едва ли не открытым текстом: "Ну, поведи ты себя по-другому! Распни меня, я буду согласна!", но он только сказал:
-Да!
Это был как приговор. Это было хуже приговора! Вдруг всё, всё, что она перенесла и испытала, теперь девальвировалось! Её вселенское горе, которая она несла в своей душе, превратилось после этого в копеечную забаву! Как будто ничего и не было! Как будто это был просто сон, от которого он её разбудил! А ей где-то в глубине души отелось, чтобы тот, кто спасёт освободит её, чтобы он пошёл на жертву, так же, как это сделал Битлер!
Но Гладышев просто пришёл и освободил её. Он сделал это так просто, как будто бы она и не мучилась эти два года, как будто бы её душа не терзалась от нестерпимых страданий! Как будто бы ничего и не было! Был только сон!
Может быть это и правда был просто сон?!
Но нет, она сама теперь не хотела, чтобы это был сон! Ей почему-то хотелось помнить эти страдания и даже как-то садистски наслаждаться ими, вспоминая, как её превратили в жертву. Но то, что делал Гладышев, превращало эти воспоминания в "пшик", в мусор! Они вообще становились чем-то недостойным существования! И значит её жизнь на эти два года, которые теперь просто правалились в тартарары, была потрачена зря!
Выходило, что все её страдания и душевные муки, сопровождавшиеся отсрым, как перец чили, контрастом телесных удовольствий, были напрасны?
Но как ей можно было смириться с тем, что Гладышев отнял у неё эти два года жизни?! Чтобы их помнить, надо было страдать, мучаться дальше, перейти от одного гнёта к другому. А он просто снял его и всё! Как ничего и не было! Он всё равно что взял и из взрослой жизни вернул её в беззаботное детство, единственное, что при этом не сделав - не уменьшив возраста, не убрав из её памяти того, что она уже знала о взрослой жизни. И она была в этом детстве чужой. Детям ведь многое не положено знать! А она знала!
Да нет же! Она и не была ребёнком! Она теперь уже никогда не будет ребёнком! Она ощущала себя женщиной! Разве женщина может снова стать ребёнком?!
Познавшая мужа уже не может шагнуть за черту девственности! В ней раскрывает букет злачности, в неё попадает духовное семя нового знания о своём теле, которое уже нельзя игнорировать! С этого момента женщина ощущает, что она не есть нечто завершённое, даже если чувственность в ней ещё не проснулась, она есть лишь часть существа! И даже самая экзальтированная мастурбация, которой иногда она тешила себя в девичестве, не в силах больше выносить это накопившееся внутри неё напрасно пламя, не могло запустить того процесса роста злака, который запускало проникновение в её храм чужеродного и противоположного по духу образования - мужчины. И дело было не только в том, что внутрь неё в физическом смысле проникал половой член - это можно было сымитировать и механически, и она часто это пыталась сделать. Четыре нижних тела из семи тел человеческой конструкции: физическое, эфирное, астральное и ментальное проникали при этом друг в друга и сливались, превращаясь на время в единое целое, образуя между собой связи.
А она познала то, чего теперь, если можно было бы всё исправить, не хотела бы познавать никогда! Она познала многих мужчин!
Пока этого не знаешь, это звучит заманчиво, потом, когда это познаешь, это даже интересно, появляется каккая-то страсть к новому, неизведанному. Но когда острота ощущений вянет, и начинаешь всё больше испытывать то, что прежде игнорировала, ощущать, как слипаются, схватыаются друг за друга эти тела, образуя единое целое, один организм, как сказано в Библии - и станут одним целым, а потом эти связи рвутся, причиняя с каждым разом всё более ощутимую боль, страсти эмоци1, которые трудно унять и переживания, которые остаются ещё дольше - со временем это становится невыносимо! А к тебе примыкают уже новые тела, с которые твоих эфирное, астральное и ментальное тело вновь сразу начинают образовывать связи, пытаясь образовать единый кокон. И этот кокон вскоре снова рвётся! И снова становится больно, обидно, муторно. Им же этим телам невдомёк, почему так происходит. Они выполняют свою жизненную программу, каждый раз пытаясь сраститься с инородными телами мужчины.
Было ли ей интересно, как переживают то же самое другие?! Скорее всего, нет! она подозревала, что, возможно, конструкция этих тел различна у разных женщин, и у тех, кто склонен к полигамии, она какая-то другая, словно специально созданная для многочисленных стыковок! Было ли интересно, что потом, при и после расставания испытывают мужчины, с которыми ей приходилось слепляться на краткий миг?! Нет ещё более! Он просто смотрела теперь на свои расттрёпанные за эти два года, истасканные тела, и не могла понять, смогут ли они, вообще, прийти в норму, восстановиться.
И она хотела! Она хотела прожить эти два года по-другому! Как? Она ещё не придумала! Но даже, если бы придумала, то это было бы зря, потому что время вернуть было невозможно.
Но Гладышев теперь сделал другое. Теперь, после его вмешательства в её судьбу точка входа была равна точке выхода, а между ними лежала дуга страданий и жизни, которая не принадлежала ей.
И вот благодаря Гладышеву дуга эта замыкалась в какое-то странное кольцо. Позади была ровная дорога жизни, впереди теперь ничто не предвещало напастей, а под ногами, где-то в глубине, словно в аду, была эта дуга длинной в два года, свёрнутая в кольцо. И про кольцо это теперь можно было забыть, как и не было его вовсе.
Это было как искупление, но отличалось от него, потому что об искуплении просят и молят высшие силы. А Гладышев был земной, обыкновенный, да она знала его прежде несколько лет! И она не могла теперь признать его ни богом, ни посланником бога, исправившим её судьбу.
-Гладышев! Ты сумасшедший! - она, пошатываясь, пошла от него прочь, поднимаясь по тропинке на взгорок лесопарка.
-Ты куда, Вероника?! - Гладышев пошёл за ней вдогонку.
-Гладышев! Ты же сказал, что я свободна?! - Вероника не могла поверить, что так разговаривает со своим освободителем. -Да?!
-Да! - остановился он, не подходя к ней.
-А раз я свободна, значит я не связана никакими обязательствами, в том числе и перед тобой, понял? - Вероника говорила то, что не хотела говорить. В это время она думала про себя: "Куда тебя несёт!", но ничего не могла с собой поделать. В сердце её не было ни капли никкой благодарности, и она не могла понять, почему. Что-то внутри неё протестовало против того, что, в конце концов, её по настоящему спас Гладышев.
Даже спасение, устронное Битлером блекло на фоне того, что сделал для неё этот невзрачный на вид парень, к тому же странный, которого она знала, как облупленного, которым она даже сейчас, хотя он мог купить её с потрохами, помыкала как тряпкой, и ей было приятно это делать, несмотря на то, что он сделал ей то, что никто больше был не в состоянии был сделать. Но Битлеру Вероника была тогда благодарна. А Гладышеву - нет.
-Понял! - согласился Гладышев.
-Ну, вот и всё! - Вероника снова пошла прочь.
Гладышев так и остался стоять на месте, посреди тропинки, выложенной красным кирпичом. Она отошла так метров на двести, туда, где маячила круглая, как блин станция метро. Потом остановилась сама в раздумье.
Чувства, самые непонятные нахлынули на неё, и она не могла в них разобраться. Этот человек спас её, вытащил из ямы рабства, в которой, если бы не он, она осталась бы, возможно, на всю жизнь. Она понимала, что больше никто и никогда ничего более ценного для неё не делал в жизни. Он вернул ей свободу. Битлер не смог ей вернуть свободу. Он лишь помог ей бежать. И ему она была благодарна. А Гладышев вернул ей свободу, и она не могла найти в себе ни капли благодарности.
Может быть, потому что она любила Битлера, а Гладышева презирала? И теперь, несомненно, она была перед ним в долгу, но она не могла принять этого долга, поскольку он ничего не требовал, и из материального он превращался в долг невидимый, неосязаемый, но от того более тягостный, в моральный.
Но как отплатить ему? Опять же постелью? Сексом?.. Гладышев не требовал такого расчёта. Да он и не мог требовать, если он, как некий самозванный искупитель пришёл и освободил её, то всё, что он дать её - это свободу. Требуют толко завоеватели!
Битлер увёз её, потому что любил её. И Гладышев освободил её, потому что любил её. Но между любовью Битлера и любовью Гладышева была такая пропасть, от взора на которую у неё кружилась голова...
Вероника повернулась и пошла обратно. Гладышев по-прежнему стоял на месте, гляда, как она возвращается.
-Дима! Что мне сделать, чтобы отблагодарить тебя? - Вероника подошла и взяла его за руку. Он смотрел на неё и молчал. -Дима?! - снова спросила она, заглядывая ему в глаза. -Ты меня что, любишь?
-Да! - ответил он. -И я хочу, чтобы ты была со мной рядом!
Вероника вздохнула:
-Дима, ты спас меня! И я должна благодарить тебя! Я должна стелиться перед тобой ковром, я должна вылизывать тебе ноги, но я не могу! Почему, знаешь?!
Дима стоял и просто смотрел на неё. Где-то в глубине души Вероника ловила этот влюблённый взгляд и принимала его. Но она теперь была не той девочкой, которая могла завибрировать, как струна при виде этого взгляда, которой было бы приятно, что мальчик так влюблён в неё. Она теперь была видавшей виды женщиной, познавшей всю тонкую сущность плотских удовольствий своих и чужих, и это делало её взрослее, старше, а, может быть, даже старее, не телом - душою. А он был всё тем же юным мальчикрм. Таким же пылким дурашкой, который взял где-то десять миллионов долларов и заплатил за её жизнь, не оставив себе, навнерное, ничего...
-Но я тебя не люблю! - произнесла Вероника. -Я хотела бы тебя полюбить! Правда-правда! Я очень хотела бы тебя полюбить по настоящему! Но не могу! Я просто не могу найти в своей души и искорки любви, чтобы зажечь её пламя, понимаешь?!
-А кого ты любишь?! - спросил он у неё.
Вероника задумалась, видно ища в глубине себя ответ на этот вопрос.
-Не знаю, до недавнего времени, до всего этого я очень любила себя! И, вряд ли, Дима, я любила ещё кого-нибудь! В самом деле, я никогда никого больше не любила! Но теперь я такая грязная, вся истасканная! - Вероника заплакала.
Дима прижал её к себе, крепко обнял и так держал её долго-долго, пока Вероника тряслась навзрыд в его объятиях. Ей даже показалось, что так тепло и уютно, стоять среди зимнего сада в его объятиях, что она на минуточку забылась. И эта минуточка показалась ей вечностью, такой блаженной и счастливой, как когда-то в детстве.
Вдруг она перестала трястись и отпрянула:
-Дима! Но я тебя не люблю! - она пристально посмотрела в его глаза, так, словно хотела прочесть в них все его мысли.
Но потом вдруг развернулась и пошла прочь.
Если бы он сейчас не пошёл за ней!
Она так молила его, чтобы он сейчас не пошёл за ней. Ведь, собственно говоря, ей некуда было идти, в Москве, без денег. Теперь, когда она была свободна мысль, иногда посещавшая её прежде о том, что она пошла бы домой даже пешком, теперь её как-то не вхохновляла. И покапризничав ещё немног, она бы вернулась к нему, сказала: "Дима! Прости меня, дуру!" - и упала бы перед ним на колени не потому, что была благодарна, а потому что надо было жить дальше.
Но Гладышев снова потащился за ней.
"Дурак! - со злостью выругалась Вероника. -Видимо, ты некогда не научишься обращаться со мной, как с женщиной!"
Она остановилась, и когда он приблизился произнесла:
-Ладно, проводи меня до вокзала! Я тебе разрешаю! Купишь мне билет! Посадишь на поезд!
Он молча слушал её, готовый на всё. Но это всё, заканчивалось для него на Киевском вокзале. И Вероника видела, что он согласен будет ей это сделать! Что ему стоило, если он заплатил за неё "маме" десять миллионов долларов!
Она взяла его за руку и повела за собой в метро, потом по переходам, и через сорок пять минут они были на Киевском вокзале.
Здесь, как всегда была какая-то толчея. Очередь в кассы была не протолкнуться
-Иди, вон туда! - показала она ему на стоянку коммерчески такси. -Спроси Гарика! Он тебе поможет достать билет без проблем! Возьмёшь мне плацкартный вагон!
Гладышев смотрел на неё, словно что-то хотел и не мог спросить, и Вероника ответила, прочитав будто бы его мысли:
-Я поеду одна! Возьмёшь билет, встретмся здесь!
Он понуро, как-то нехотя, обречённо пошёл к таксистам, а Вероника осталась стоять на месте, пытаясь понять, почему она такая стерва.
Нет, жизнь её научила быть покладистой с мужчинами, но почему она для Гладышева осталась той, прежней? Быть может потому, что он остался всё тем же Гладышевым?
Через полчаса Дима нашёл её. Он был с билетом. С одним!
"Боже! Когда ты научишься понимать женщину!" - подумала про себя Вероника.
Если бы Гладышев пришёл сейчас с двумя билетами в СВ, она бы... она бы подарила ему чудесную ночь, и, быть может, стала навеки его.
Но он пришёл с билетом в плацкарт! С одним!
"Дурак!" - зло подумала Вероника.
Поезд тронулся. Гладышев остался где-то в темноте перрона, по ту сторону реальности.
Поезд набирал ход. За окном было темнота и холод, в которой плыли мимо московские кварталы, где жили, невидимо копошились, как муравьи, тысячи людей, которых её судьба не интересовала ровно также, как и их её.
Вдруг Вероника обратила взор внутрь себя.
Молитва! Если бы она сейчас хорошенько помолилась, то ей бы указали путь, по которому правильно было бы идти дальше! Но она так и не научилась молиться! Молитва сохраняла её жизнь, и она знала, что молитва - это не эфимерный набор слов, который всего лишь ключ к двери, это нечто живое, живущее, как ни странно, даже внутри неё, той, которую она теперь уже разлюбила и не могла полюбить снова. Она была с ней всегда, просто Вероника этого не понимала. Молитва была тем, что сохраняло её жизнь во всех передрягах, это была волшебная дверца в другой, сказочный мир, избавление от всего опостылившего ей, но она не могла найти к ней дорогу.
Вероника поняла, что должна каким-то образом найти в себе силы и полюбить себя снова такую, какой она теперь была, грязную и развращённую женщину. И тогда, возможно, её жизнь стала бы другой. Но как это было сделать? Полюбить себя такую было всё равно, что полюбить Гладышева! А это было не-воз-мож-но!
"Странно! - подумала она. -Снова какое-то де жавю! Как будто бы это уже не раз со мной было!"
Потом приказала себе тихо, но строго: "Не рви себе сердце, Вероника!"