Июньское утро в пригородной электричке. Вдоль путей, вровень с вагоном бежит солнце. Солнечный свет валится в окна, в пыльную коричневую тень. Мы уже проехали Икшу, Яхрому и Дмитров... Мы выпили все пиво... Нас трое - Мишка, Тима и я. У нас есть байдарка, палатка, спальные мешки, рыболовная сеть, гитара и древняя видеокамера. Мишка сидит у окна в спортивном костюме и тельняшке. В одной руке - банка пива, другой он прижимает к колену истрепанную топографическую карту. Рядом на лавке кемарит Тима в обрезанных выше колена джинсах и защитного цвета майке. Когда вагон качает, голова Тимы болтается из стороны в сторону. Глаз не видно - блестящие черные волосы падают на лицо... Неожиданно солнечный стробоскоп гаснет. Вдоль путей встают высокие разлапистые ели. Мы словно въехали в туннель.
На платформе Большая Волга сходим с поезда. Мишка катит самодельную тележку с разобранной байдаркой в мешке. Я и Тима - с рюкзаками, а у Тимы еще Мишкина гитара в руках. Вдоль дорожки стоят осинки с вялой листвой. Красноватая глина под ногами твердая, будто асфальт... Выходим к каналу. В стороне, по правую руку - белые башни шлюзов. Солнечный блеск на воде слепит глаза. Дальше, за узким рукавом канала, должна быть длинная дамба с автомобильной дорогой, но из-за высокого насыпного холма ее не видно. Зато, по левую руку я вижу Московское море. Воздух над водохранилищем дрожит от жары, и далекие берега плавятся... Мишка с тележкой спускается к воде. Уходит на самый край мыса, и, стоит там, опершись о ручку тележки, глядит на синий мерцающий горизонт. Мы идем следом. Тима снимает рюкзак, спускается по пологим бетонным плитам к воде и садится на корточки. Я тоже стаскиваю с себя рюкзак. Прислоняю к тележке. Футболка на спине влажная от пота. Стою рядом с Мишкой и гляжу на Московское море. С этого мыска видно так далеко, что в такой дали уже ничего не разглядеть. Глаза слезятся, и не понимаешь, на что смотришь. Подложив под голову руки, ложусь на траву. Закрываю глаза.
...мы идем втроем в двухместной байдарке. Мишка - на корме с веслом. В серединке сижу я, на носу - Тима. Слабый ветер мелко рябит воду. Рябь внезапно пропадает, и мы плывем по зеленовато-голубой поверхности огромного зеркала. Мишка кладет весло на колени и достает из висящего на шее ксивника, сложенную вчетверо карту. Байдарка скользит сама собой, разрезая носом зеленоватую амальгаму. Слева я вижу островок. Песчаный низкий берег. Березы, кусты. И кто-то стоит на пылающем песке. Какой-то парень в плавках смотрит из-под руки на нашу байдарку.
- Это Могилевский, - говорит Мишка. - Теперь будем забирать направо, к берегу.
Я осторожно, чтобы не сильно качнуть байдарку, оглядываюсь. В руках у Мишки карта, я вижу, какая она старая и истрепанная и уже рвется на сгибах. На этой двухкилометровки небрежным пунктиром химического карандаша отмечен наш маршрут. Он начинается с жирного креста на станции Большая Волга и ведет на берег Московского моря, к шлюзу номер 1 и дальше по бледно-голубому полю водохранилища, мимо фундамента затопленной церкви, мимо острова Могилеского. Потом направо, к берегу, и там, на берегу стоит второй жирный крест - место нашей ночевки.
Я стою в подвижной тени берез возле палатки и смотрю на Московское море. Отсюда вода кажется пыльной и бледной, точно изображение на старой кинопленке. Мишка и Тима уплыли на байдарке ставить сети. Время остановилось... Ухожу с нашей поляны. Подлесок становится гуще. Березы отступают назад. Теперь вокруг меня какие-то серые стволы - не то ольха, не то ива. Дерн под ногами мягко прогибается. Впереди, в густых тенях, среди изумрудной травы поблескивает черная и ярко-синяя вода... Иду по краю болота. По пояс в осоке. Раздвигаю ветви и выхожу на заболоченный берег. Здесь прохладно. Пахнет илом и ряской. С этого темного берега, как из-под крыши, как из глубины деревенского двора я гляжу поверх камышей на солнечный золотой заливчик, на летнее бледное небо и спокойную зелень кустов на том берегу. Посреди заливчика стоит байдарка. В байдарке сидят Мишка и Тима и сосредоточенно распутывают рыболовную сеть.
Сперва Мишка поет "Так легко" и "Тихий призрак". Все это сочинялось жуть, как давно. Я не могу вспомнить того себя, который писал эти стихи. Мишка сидит у костра, на туристическом коврике и извлекает из старенькой, условно настроенной, гитары несложные акустические гармоники. Я вижу в визир камеры, как за его спиной, на черно-белый песок набегают черно-белые волны от проплывшей мимо моторной лодки. На самом деле волны на воде фиолетовые и небо над водохранилищем тоже фиолетовое... Мишка поет про трагически оборвавшуюся любовь, про апрель, про крыши, про вино и суицид. У Мишки густой красивый голос. Когда брякает и затихает последний аккорд, я слышу тарахтение моторной лодки вдалеке, треск костра и комариный писк. Мишка передает гитару Тиме. Тот немного подстраивает гитару, откашливается и, выдержав паузу, поет грустную песенку про Новый год. Там есть строчка, которая мне и сейчас нравиться:
- Я знаю, эта странная жизнь пройдет, как дым, - поет Тима.
Он сидит у березы, худой, в старых обрезанных джинсах и майки цвета хаки. С копной черных, поблескивающих, в свете костра, волос. Заядлый рыбак и бабник. Неунывающий человек, идущий по утренним улицам города с румяным лицом и бутылкой пива в руке.
- Темно, - говорю я. - У меня камера уже резкость не ловит.
- Я еще дров накидаю, - Мишка встает и уходит с поляны.
Водохранилище пропало. Между березовых стволов - непроглядная темень. Красные отсветы костра на черной траве.
Я ждал Мишку на этом никчемном пустыре в окружении старых кирпичных домов, рябин и диких яблоневых деревьев. Был теплый вечер в самом начале лета. Быстро темнело. Мишка все не шел... Я сбегал за пивом на площадь... Сбегал еще раз... По белевшей в сумерках тропинки добрел до Мишкиного углового подъезда. На столбе возле подъезда горел фонарь. В темном окне, подперев костлявыми руками лицо, сидела старуха и безучастно глядела во двор... Я вернулся на пустырь и долго стоял там, прислонившись спиной к рябине, и вслушивался в долетавшие до меня тихие голоса. В кирпичных пятиэтажках одно за другим загорались окошки квартир. И вот тогда на тропинку из темноты вышел Мишка. Мишка не поздоровался и не протянул мне руки. Он неровно и громко дышал и весь был какой-то взъерошенный. В синеватом свете далекого фонаря я видел, как блестит от пота его лицо... Мишка отобрал у меня бутылку "Жигулевского", допил все пиво одним глотком, а потом зачем-то вернул мне пустую бутылку.
- Карта у тебя? - спросил я.
Мишка непонятно помотал головой и икнул.
- Ты их видел? Выгорело? Нет?
Мишка стоял на тропинке и с тоской смотрел куда-то за мое плечо. Я оглянулся - там, среди яблоневых ветвей светились окна Мишкиного дома. И тогда я понял, что ему очень не хочется идти домой. Я увидел, как он медленно поднимается по лестнице, отпирает дверь, входит в прихожую и ищет впотьмах выключатель на стене.
- Завтра, - горит Мишка.
У него сильно охрипший и словно чужой голос. В руке Мишка держал карту.
...утром сдох аккумулятор в камере. Вставляю второй - его тоже хватит ненадолго. Плевать... Снимаю ветер в траве, ветер в ветвях берез... Мишка варит в котелке гречневую кашу.
- Со сгущенкой и чесноком, - говорит Тима в камеру.
Он сидит в плавках на корточках, рядом с костром.
- Вкуснотища, - говорит Мишка и шурует ложкой в котелке. Из котелка валит вкусный гречневый пар.
Мы едим гречневую кашу. Пьем чай. Валяемся на траве. Сегодня совсем другой день - солнца нет, небо какое-то белесое и сильный ветер. Я беру у Мишки карту, кладу перед собой на землю, прижимаю уголки камешками. На берегу водохранилища - жирный крест. Мы сейчас здесь, это наша стоянка... Пунктир химического карандаша уходит вверх по бледно-голубой равнине Московского моря мимо затопленного фундамента стекольного завода. Мимо острова Змеиный и острова "Б". И еще выше - мимо пролива Корыто, мимо Базы отдыха "Электрон"... Там, на краю карты есть еще кусочек острова Клинцы, а после нет уже совсем ничего. Карта аккуратно оборвана по сгибу. И, как раз туда, на край карты приводит карандашный пунктир... Я лежу на животе и, прищурив левый глаз, гляжу на карту. Я вижу иссиня-черную неровную черту пунктира и какие-то волоски на краю бумажного поля. Здесь кончается мир. Дальше только размытый, вне фокуса, океан темно-зеленой травы...
...включаю камеру. Я снимаю, как Мишка потрошит рыбу и жарит ее на палочках. Снимаю, как Тима сворачивает палатку. Снимаю, как мы грузим наши шмотки в байдарку. Снимаю Мишкину спину в тельняшке, он сидит на носу. Снимаю волны, снимаю далекий синий горизонт московского моря...
...низкий протяжный гул невидимого самолета. Темно-синее вечернее небо. На пыльной воде золотые искры клонящегося солнца. Мы гребем по очереди, передавая друг дружке весло. Тима, у меня за спиной, тихонько тренькает на гитаре. Я сижу на дне байдарки в одних плавках и поливаю воду пригоршнями себе на голову. В байдарке тесно. У меня затекли ноги... Мишка кладет весло на коленки. Байдарка идет по тихой вечерней воде. С лопасти весла сбегает ручеек ртути. Мишка оборачивается, но глядит мимо меня, за мое плечо.
- Тима, - тихо говорит Мишка.
Тима перестает терзать гитару.
Мы втроем сидим в байдарке, посреди золотой тишины. Вскоре я понимаю, что тот протяжный и низкий звук, который я давно уже слышу, как фон, как минорную ноту в застывшем вечернем пейзаже, это - не самолет. Байдарку медленно разворачивает. Уходит назад далекий берег с оранжевой каймой над кронами темных деревьев. У меня за спиной смеется Тима. Это смех облегчения, смех усталого человека, который прошел до конца долгий путь. Теперь можно стащить с одеревеневших плеч рюкзак, сесть на порог и дать отдых ногам... Я вижу, как далеко впереди гладь Московского моря обрывается в пустоту, а над этой пустотой стоит бездонный купол летнего неба. У меня начинает кружиться голова... Я гляжу в сторону и вижу изрядный ломоть острова Клинцы словно отрезанный ножом. С низким заболоченным берегом и зеленью невысоких кустов он висит на самом краю неподвижной воды. И тогда я тоже смеюсь. В мои легкие словно закачан веселящий газ, его пузырьки, поднимаются по гортани и щекочут нос. Удержаться нет никаких сил. Насмеявшись вдоволь, я беру в руки камеру, прижимаюсь глазом к визиру, удерживаю палец на кнопке "REC", но не нажимаю кнопку, и снова кладу камеру на колени... Гул становится громче. Я уже могу различить полоску белой пены, там, на самом краю, где вода на долю секунды медлит, прежде чем упасть вниз, в отвесную невозможную бездну. Мишка смотрит на меня. Он спокоен и собран. Он не улыбается, но я вижу смешинки в его глазах. Сейчас он напоминает мне мага из книжек Кастанеды.
![[]](/img/h/hanin_a_e/zavtra070414doc/zavtra2.jpg)