Аннотация: Повесть о моей службе Советской Родине.
В 1972-74 годах я проходил службу в Омском полку ВВ. Лет тридцать после этого мне снились кошмарно-тоскливые сны, будто, меня снова призывают и снова я попадаю в казарму, напоминающую баню-чистилище...
Земляки
Перед медкомиссией пришлось сходить в парикмахерскую, обкарнать покороче (под бокс) свою хипповскую гриву. Деревянный вечнозеленый сарайчик вагонного вида кишел тараканами. Они встречали клиентов еще в фойе, выползая на линолеумный пол из темных углов. В рабочем зале их вместе с моими космами спустя полчаса замели в совок. Парикмахерши часто жаловались на мои твердые и густые волосы, их с трудом брали ножницы, а машинки нещадно рвали с корнями. "Ой!" - вскрикнула молоденькая сотрудница, увидев на моем виске безволосое место. Сбежались остальные, обсуждая, не лишай ли это. Но старенькая знакомая мне с детства парикмахерша успокоила их: "Да, это у него родимое пятно!"... Как оказалось в последствии, это было мое последнее посещение подобного заведения. В дальнейшей жизни я стригся сам. Сколько денег сэкономил!
Слободской военкомат в те годы ютился в одной комнатке при здании милиции. Был еще темный коридор, где строили призывников. После школы мы с Усатовым ходили сюда за приписными свидетельствами, которые были нужны для поступления в вузы. Мне не выдали, постригись - тогда и приходи! Уже когда я был в Москве, сходил и получил мой дядя, и мне послали его по почте.
Для работы призывной и медицинской комиссии арендовали здание клуба швейной фабрики. В фойе сидели девки и разбирали бумаги прибывающих. Одна из них, регистрируя меня, рассуждала о каком-то знакомом парне: "Охотник он, говорят, можно всяко понимать..." На сцене и в комнатках примыкающих к ней располагались врачи специалисты. Этот лабиринт из занавесок и дверей, чем-то смахивающий на сцену из Твин Пикса, призывники проходили в голом виде. Хирург предложил нагнуться и в поисках геморроя заглянул в мою задницу. "Какие жалобы?" - "Рука побаливает как чего потяжелее хватишь, в пятом классе ломал. Еще палец на ноге краснеет и зудит". Мои мелкие увертки не произвели впечатления на борца с уклонистами, от службы освобождали с явным плоскостопием, кривым позвоночником, а еще лучше, если одна нога короче другой более чем на 2 см. На руках у каждого из нас была папка с его делом, в нее вкладывали результаты обследований, поэтому совершенно свободно можно было ознакомиться со своей поднаготной. Обследовавший мое сердце врач исписал пол страницы, были там и какие-то шумы, и смещение и увеличение - в общем, недостаточность митрального клапана. Он явно сомневался в моей пригодности к службе: "Напишу чтоб тебе при первой возможности, как прибудешь в часть, сделали кардиограмму, и тогда решат окончательно". В Слободском нужного аппарата не было... Спустя два года я снова попал к нему насчет медицинской справки форма 286. Прослушав меня, спец радостно заметил: "Лучше стало!" Видимо, запомнил и меня и свои сомнения...
Офицер, заглянув на сцену, прикрикнул на стайку обнаженных: "Вы тут папками прикрываете причинное место, а мы потом ваши дела с военкомом изучаем!"
Комиссия во главе с военкомом Дунаевым сидела в пустом зрительном зале. По ковровой дорожке я протопал босыми ногами к их столу. Шеф бегло посмотрел на мою худосочную фигуру, медицинские и прочие документы, и, недолго думая, объявил: "Служить будете во Внутренних войсках! Тоже хорошее место!" Так я стал конвойником.
14 мая в 6 утра я пришел в военкомат. Там в коридоре нас построили и раздали наши рюкзаки с продуктами, которые мы принесли накануне чтобы за ночь их обшмонали. Подошел автобус, нас погрузили, в окне мелькнули лица провожающих (пришли, хоть не велел). Тоскливо заморосил дождик. Он шел две недели как я уехал. Вятская родина оплакивала расставание...
В Кирове на вокзале наша группа пересела в электричку до Котельнича, где располагался сборный областной призывной пункт. По виду это был натуральный концлагерь: большой двор обнесенный забором с колючкой; мрачный двухэтажный спальный корпус с голыми трехэтажными нарами забитыми отдыхающими перед дальней дорогой; столовка на отшибе (туда водили строем желающих пожрать, но таких было мало). Зазевавшихся днем выгоняли на плац, где наспех обучали солдатской шагистике. Время от времени выкликали фамилии по спискам готовых на отправку. Некоторые ждали своей участи по три дня и больше. К счастью, меня подняли из забытья уже под утро. В числе 33-х кировских парней я протопал по предутренней зябкой прохладе до вокзала и под присмотром наших покупателей (офицера и сержанта из части) посадили в вагон. Как только поезд тронулся и мы расселись в трех купе, сержант стал травить байки про наше светлое будущее. Про Омск - Особое Место Ссылки Каторжных; про побеги зеков и расстрелы в караулках полоумными солдатиками своих обидчиков; про порядки и хитрости службы. В общем, снабдил нас множеством полезных знаний и бесполезных советов.
Под стук колес я болтался на верхней полке для багажа, на душе тоскливо до крайности, а внизу в соседнем купе шла гулянка. Особенно разглагольствовал там косоглазый здоровяк, которого я уже вроде где-то видел раньше... На другой день я вылез из своего убежища, присел на боковое, смотрел в окно, где родимые хвойные леса уже сменились на степные просторы. Ко мне подсел тот самый вчерашний и глуховатым вятским говором начал задушевный разговор. "Ты, ведь, тоже из Слободского, я у автостанции живу рядом с девятой. Земляки должны держаться друг за друга. Давай выпьем, у меня деньги только кончились, у тебя должны быть!" - и, приобняв меня по-дружески, нащупал в моем кармане червонец и ловко вытащил его. От неожиданной наглости я ничего не смог возразить. На ближайшей станции земляк взял вина и стал поить соседей. Поднес и мне в кружке, я отказался.
Нельзя сказать, что я был уж совсем домашним мальчиком. Со школы неделями парился до вшей в колхозах, полгода жил в студенческом общежитии, правда, на выходные ездил домой. Так что немного познакомился с жизнью в коллективе, пару раз пил вино до похмелья. Но что я знал об армии помимо соцреалистических советских фильмов!? Да, почти ничего. Карикатуры на февральской обложке сатирического журнальчика "Крокодил" мало проясняла быт молодых воинов. Правда, дядя Гриша, прослуживший три года на границе, пару раз провел со мной подготовительные беседы, во время которых я стоял перед ним по стойке "смирно" на цыпочках. Еще по его совету в последнюю неделю делал получасовые пробежки. Вот и всё. Психологически к армии я был не готов, надеялся на освобождение по здоровью. Поэтому стресс от произошедшего давал знать еще долго.
В Омске нас сразу завели в баню, но мыться в холодном помещении не было особого желания. По чьему-то совету я взял с собой в помывочное отделение прозрачный пакетик с личными вещами, среди которых самым ценным были самозаводящиеся часы "Полет" в позолоченном корпусе. Рюкзака с нетронутыми продуктами из дома, а также гражданской одежды, я больше не увидел (старики любили рыться в этом добре). Вместо нее нам выдали солдатское белье, хэбэ и сапоги с портянками. Кое как обрядились во всё это, и нас повезли в часть, где ждал обед и собрание в клубе. В конце приветственной речи офицер спросил, кто имеет какие-либо гражданские специальности или таланты? Особо выделил художников: "Только надо уметь писать шрифтами, а не голых баб рисовать!" Я (помятуя рассказ бабушки о своем промолчавшем в такой же ситуации деде и оттого очутившемся на передовой) встал и нагло назвался художником. Да, учился три года в художественном отделении, но без особых успехов, оформительский же опыт был на уровне школьной стенгазеты. Офицер из политотдела, записал мою фамилию. Это обстоятельство сыграло роль в моей армейской судьбе...
В открытом всем ветрам грузовике нас везли через город. Сопровождавший сержант пошутил: "Смотрите последний раз на баб, долго теперь не увидите!" Через полчаса езды по унылым степям с редкими чахлыми кустиками, мы прибыли на учебку.
Учебка
Учебный батальон располагался в 12 км за городом возле речки Омка, притока Иртыша. На другом берегу виднелось большое село Андреевка. Двухэтажная казарма, клуб, домик комсостава, плац, сортир, стрельбище. 33 кировских богатыря прибыли первыми. Для начала нас стали учить подшивать изнутри воротнички кителей белой полоской ткани. На третий день прибыл врач, и двоих, включая меня, забрал с собой в город на дообследование. Я повеселел, стал прикидывать, что в случае признания негодным, успею поступить в институт... Поселили в санчасти ядра полка, жизнь здесь неспешная, почти санаторная. Дня через три местный медбрат отвел меня в военный госпиталь. Там сделали кардиограмму. Аппарат изрыгнул ленту, испачканную кривой синусоидой, врач склонился над нею, измеряя пики линейкой. "Не хватает двух миллиметров чтобы тебя комиссовать! Будешь служить, напишу освобождение от кроссов и тяжелой работы на три месяца" - был его приговор. При выписке из санчасти обнаружилась пропажа моего новенького кожаного ремня. Ответственный за сохранность коптер, ворча пошел и купил в военторге на свои деньги новый, но из искусственного материала. С ним я проходил всю службу, в отличие от натуральных, он не мялся и не вытягивался. До сих пор пальцы помнят его жесткие края, когда поправляешь складки по бокам куртки...
В учебке за время моего отсутствия народу прибавилось, чуть не каждый день привозили пополнение из России, Сибири и Средней Азии. Весь день расписан по минутам, некогда одуматься, где ты и зачем ты тут. В общем, оболванивание молодых умов и тел по полной программе. Этому способствовали недостаточное питание и частые построения. Только с утра, когда шли занятия в классе, доводилось отдохнуть и может быть подумать о чем-то постороннем. Я был удивлен тем, что солдат заставляют конспектировать лекции по политподготовке и знанию уставов.
С собой из дома я взял механическую заводную бритву, которую постоянно приходилось давать кому-то. В конце концов, следы ее затерялись. Лишь иногда сквозь утренний сон где-то в казарме слышалось знакомое жужжание... Щетина росла быстро. Пару раз пришлось наскоро бриться половинкой тупого лезвия без мыла, изрезал кожу, на построение вышел с подтеками крови. Помыкавшись так с месяц, обзавелся неприхотливым станком в белой пластиковой коробочке, долго потом хранившейся как память о службе...
Началась жара, вода из местной скважины воняла сероводородом. После нее во рту стояло ощущение словно кошки посрали. Даже чай из такой воды имел неприятный вкус. Офицеры приговаривали, мол, такая вода полезна, но сами пили привозную. Раз в неделю приезжал буфет, там я брал кефир или молоко с печеньем. Солдатской еды явно не хватало, перед столовой чуть ли не молился каждый раз о сытном обеде.
Привезли узбеков из глухих аулов, они почти не понимали по-русски. Одного из них звали Разенбай. Косоглазый земляк, любивший быть в центре внимания, прикололся. "Ты ведь, разъебай?" - спросил он улыбчивого детину. Тот радостно подтвердил, да! Собравшиеся гоготали. Косоглазый переспросил еще раз, и еще раз услышал ответ "да"... Отделением, в котором он числился, командовал щупленький сержант казах. Перваков (фамилия моего земляка) всячески выражал пренебрежение к нему, выполнял команды с усмешкой. По утрам не спешил подниматься со всеми. Ждал, когда сержант, стоя перед, ним раз десять прокричит "Пойдём! Пойдём!!" В общем, вел себя как человек знающий себе цену. С другими командирами Первачок вёл себя подчеркнуто услужливо, но всячески выделял себя, играя роль бравого служаки-весельчака. Надо заметить, что он был года на три старше большинства из нас, к таким "мужикам" относились с некоторым пиететом.
Начались учебные стрельбы. Сначала тренировали делать плавный спуск с незаряженным оружием. Комбат, как нам тогда казалось, совсем уже старый с трясущимися руками, лично обходил лежащих на земле в ряд новичков и, пыхтя, нагибаясь перед каждым, ставил на край ствола пустую гильзу, приговаривая: "Хорошень держи оружие!" Если удержится - значит спуск без рывка... Потом стреляли холостыми. Чистка автомата после такой стрельбы особенно утомительна, сержанты совали нос в каждый укромный уголок механизма, и найдя там грязь, радостно отсылали чистить заново. Наконец, нам впервые выдали по шесть боевых патронов, стреляли с короткой дистанции 100 метров по большой мишени с названием "Корова". При попадании она поворачивалась, делаясь как бы невидна. Нас строго учили отсекать по два выстрела за один спуск. У многих это долго не получалось. Дело в том, что прославленный Калашников калибра 7,62 слал в цель только первую пулю, уже вторая уходила немного мимо, а следующие вообще летели черт знает куда. Стрельба очередями имела смысл только в ближнем бою. Следующая мишень - "пулемет"- располагалась вдвое дальше. Небольшая близорукость давала знать, в пасмурную погоду далекая мишень расплывалась, лишь на секунду зрение прояснялось, и тогда можно было прицелиться и произвести выстрел. Несмотря на это, я всегда попадал. Узнав про мою проблему, хорошо относившийся ко мне командир отделения, заказал очки. Правда, толку от них оказалось мало. Мишень я стал видеть хорошо, но прицельная планка и мушка совершенно расплывались. В дальнейшем очками я не пользовался. Наиболее сложной считалась стрельба по движущейся мишени. Тележка с нею скользила по рельсам туда и обратно, только успевай прицелиться с упреждением на полет пули, и плавно нажать спуск. Попадал всегда, правда, в темное время не стрелял.
Не помню за что заработал первый наряд вне очереди. После отбоя нас вдвоем заставили таскать бачки с питьевой водой. Это не заняло много времени, но было неприятно, - остальные в это время нежились в кроватках. Уборка в туалете также не особо напрягала. Достаточно было залить все водой и посыпать хлорным порошком.
Уже в первые недели службы меня привлекли к художественному промыслу. Писал и рисовал для местного замполита, называвшего меня по имени, и раз даже угостившего печеньем... Приближалось время принятия присяги, территорию следовало приукрасить наглядной агитацией. Мне выдали белую краску с кисточкой и отвели писать правила воинской службы на стендах при въезде. Целый день (исключая короткий обед) я пробыл на жаре, красный цвет щитов от яркого солнца временами в моих глазах становился грязно зеленым... Работа продолжалась дня три, писал я неровно, краска подтекала...
По выходным в тесном и душном от двух учебных рот клубном зале крутили кино. Это были старые черно-белые "высокоидейные" ленты 30-50-х, каких теперь уже не увидишь нигде. Бесконечные партийные и комсомольские собрания временами оживлялись героическими подвигами коммунистов и комсомольцев на фронтах различных войн. Лента часто рвалась, поэтому сеанс затягивался на пару часов. Кроме приезда буфета, еще одним воскресным развлечением была игра в футбол.
Подошли к концу полтора месяца непрерывной муштры, показавшиеся бесконечно долгими. Постоянное недоедание и жажда от жары и гнилой воды стали привычны. Лысые головы русских почернели и уже мало отличались от азиатских. Узбеки и казахи научились понимать некоторые простые слова и команды. Присягу зубрили наизусть, хотя при произнесении держали текст перед собой. Теперь ты становился настоящим военнослужащим со всеми вытекающими последствиями в случае самовольного оставления расположения воинской части. В моей характеристике командир отделения написал стандартное: "приказы командиров и начальников выполняет беспрИкословно". Наши молодые сержанты сами только полгода назад начали службу, прошли краткосрочные курсы, и лишь накануне учебки получили лычки на погоны. Службы как таковой они еще не видали, но успели повысить свой социальный статус в новых условиях жизни, выбились в младшие командиры.
2-я рота
Меня определили в ядро полка. Небольшой военный городок втиснулся в самом центре Омска рядом с кинотеатром им. Маяковского. Старинное в виде буквы П трехэтажное здание с пристройками окружал высокий побеленный деревянный забор с колючкой поверху. Говорили, что когда-то здесь находилась ставка Колчака. На нижнем этаже помещались штаб с политотделом, связисты, музвзвод, столовая с буфетом и кухней, а также клуб. В отдельном пристрое гауптвахта, помещение для художников и склад. На втором этаже были хозрота, библиотека и санчасть. На третьем размещались две конвойные роты, в одной из которых оказался я. В здании было два входа и, соответственно, две лестницы. По одной из них можно было подняться до 2-ой роты, а по другой - до 1-ой. Между помещениями рот - проход к общему умывальнику и туалету. В самой роте помимо большого казарменного зала с кроватями были канцелярия, ружпарк и ленкомната для занятий, а также каптерка для хранения парадной формы и личных вещей (дембельских чемоданов) и бытовка с зеркалами и утюгом - негласный клуб стариков и сержантов, где они под видом ухода за одеждой предавались безделью и решали свои вопросы. От частых построений пол в казарме был выдолблен солдатскими сапогами в две глубоких колеи.
Первые недели новоприбывших в роту салаг держали в учебном взводе. Спали отдельно в особом помещении. Продолжали гонять и поминутно строить. Наконец, этот карантин кончился, и нас распределили по отделениям. На мою голову, по какой-то прихоти я попал в 1-е отделение 1-го взвода. Магия единиц предполагала быть первыми во всём... В отделении (8 человек) из молодых, кроме меня, было двое кировских - Перваков и Жуков, а, также, узбек Каримов. Командовал прыщавый сержант Михалёв, он служил последние месяцы. Кроме него был еще старик Палецкий, а также ефрейтор Саитов и еще один узбек. Начались армейские будни, старики через сутки ходили на службу с оружием, а молодые - на кухню и дневальными, то есть, в основном занимались уборкой. В свободные от службы дни все посещали общие занятия с утра и до после обеда. Потом готовились к службе или наряду (включая короткий сон), которые начинались с 6 часов вечера. В свободное от службы время группами по 20-30 человек ходили в кино, театр, в хорошую погоду на соседний стадион. Там можно было разбрестись куда угодно, посмотреть на соревнования и на прогуливающихся женщин, купить в киоске мороженое, пончик или журнал.
Казарма перед отбоем.
Отбой-подъем салаг перед сном раз двадцать - профилактика онанизма.
Чистка картошки на полковой кухне.
Основной задачей Омского полка Внутренних войск была охрана колоний, раскиданных по всему городу и его окрестностям. В шутку название "Омск" расшифровывали как "Особое Место Ссылки Каторжных". Подразделения нашего полка располагались вблизи колоний. Даже охрану женской колонии в недавнем прошлом доверяли солдатам-срочникам. Старики, облизываясь, рассказывали о тех сладких временах. Но при мне набрали здоровых девок прапорщиц. Однажды я очутился рядом с их зоной и, сидя в машине, видал как эти красавицы волокли упирающуюся и оравшую что-то блатную бабу...
Две конвойные роты держали при штабе для поисков бежавших заключенных, а также, думаю, на случай массовых беспорядков в городе. Поэтому их повседневные обязанности были не особо обременительными. Наша рота обеспечивала работу облсуда, перевозку в автозаках, охрану полковой гауптвахты и знамени, а также транспортировку зеков по реке Обь до Салехарда в трюме огромного теплохода "Казахстан". Первая рота занималась железнодорожными перевозками и охраной складов полка на окраине города. В общем, хозяйство немалое. С автоматом, пистолетом или кисточками мне довелось побывать во всех его уголках, исключая самую отдаленную 11 роту в сотне километров от Омска.
Нашей ротой в начале моей службы командовал капитан Уалиев, худощавый казах с акцентом. Учитывая постоянное ношение боевого оружия, дисциплина у конвойников была на должном уровне, но неуставные отношения наблюдались, хоть и не особо жесткие. Помню, как однажды заволокли в умывальник благодушного и похожего на еврея помазка Бакланова. При встрече он любил подшучивать надо мной: "Харян, милый, весь в говне!! Когда увидели твою фамилию в списке, думали, у тебя харя Во!!".. Придирки ко мне сержанта Михалева достойны отдельного описания. "Ты, Харин, своей смертью не помрешь, - говаривал он, - или в бане запаришься, или толстым хреном подавишься!"
Мелкие промашки по службе неизбежны, например, не так ровно заправил утром койку. Молодым доставались старые помятые матрасы, при этом требовалось чтобы завернутый одеялом он имел форму плоского кирпичика! Также у меня часто были проблемы со щетиной на лице. У салаг, вечно загруженных всякими поручениями и обязанностями, времени побриться, почистить сапоги и привести себя в порядок катастрофически не хватало. Важно также наладить психологический контакт со своим окружением. С этим у меня было особенно плохо. Мог не так посмотреть, не то ляпнуть, огрызнуться или неумело оправдаться. Были и более серьезные выходки с моей стороны. Будучи дежурным в столовой послал на х.. старика, попросившего добавку. Не по уставу обратился к сержанту в присутствии офицера. А тут еще начались мои "художества"...
Однажды еще в июле меня после завтрака на выходе из столовой перехватил некий прапор и увел с собой, пообещав сказать моим командирам. Это был начальник клуба Ушкань. Для начала знакомства он решил проверить мои способности, дал задание нарисовать эскиз оформления плаца. Часа два, предаваясь обществу кисточек, карандашей и красок, я наслаждался одиночеством, так дефицитным в солдатской жизни. Для полного кайфа даже закурил, чего со мной не часто случалось. Ворвался прапор, всё испортил: "Кто тут был, куревом пахнет!? Здесь курить не положено!" Но работу мою взял и унес шефу - начальнику политотдела. В роте меня встретили как врага народа. Ушкань не поторопился сказать, и около часа меня искали. Командир роты был против привлечения меня для работы в политотделе, нам, мол, самим художник нужен. При всём строе приказал: "Этого солдата надо наказать!" Так началась моя эпопея. Мытье трехэтажной лестницы было у нас самым большим наказанием. Трудно сосчитать, сколько раз я ее прошел сверху до низу со щеткой и шваброй. "Чтоб блестела как у кота яйца!" - приговаривал сержант. Грязь в углах требовали удалять мыльной щеточкой, для чего приходилось ползать согнувшись. Причем, на лестницу посылали в свободное от другой службы время, в лучшем случае, в качестве ежедневной утренней уборки перед завтраком. А могли и вместо кино по выходным или даже после отбоя.
Ушкань продолжал привлекать меня к художественному ремеслу, постепенно я набирался навыков, но эти отлучки вызывали новые недовольства моих командиров. Однажды в роту зашел врач и забрал меня в санчасть. Неделю я ничего не делал, сначала обрадовался даже, думал, снова сердце будут обследовать. Но всё оказалось банальнее. На второй неделе нежданных каникул военврач подсунул мне оформительскую работу. В роте пронюхали, чем я болен, и по возвращении меня ждала новая буря и новые наказания...
Видимо, политотдел проиграл войну за меня, да, и Ушкань разочаровался в моих личностных качествах. Так или иначе, он выписал из 2-го батальона Чернова, - усердного мужичка, имевшего опыт, чем-то похожего на лесковского Левшу. Спал он в нашей роте, но был на положении прикомандированного, то есть, на службу и наряды не привлекался, а потому ротным командирам до него дела не было. Меня же раза 2-3 в неделю посылали в караул, дневальным или на кухню, остальное время с утра я часто проводил в канцелярии роты, помогал писарю чертить и рисовать.
На боевом посту
Сутки в карауле протекали тихо-мирно, даже немного скучно и тесновато от недостатка воздуха и движения. Зато сержанты вели себя как заиньки: мимоходом вешали лапшу о текущем политическом моменте, почерпнутую из лежащих тут же на столике у окошка с решетом газетенок типа "Красной Звезды" или "На боевом посту"; с улыбочкой заводили с тобой разговоры о доме и планах на гражданке. В общем, почти семейная идиллия. Понятно откуда такой гнилой либерализм - опасались попасть под пулю "Человека с Ружьем". Ну, а всякие там кары и разборки по возвращении в роту.
В начале осени старого комбата отправили на пенсию, а на его место прибыл откуда-то молодой рослый майор Макаров. Своим бравым видом и простоватыми манерами он вызывал общие симпатии. Под руководством такого можно весело и смело идти на любое задание партии и правительства. Я столкнулся с ним впервые в дальнем углу двора, где охраняемый мною губарь мёл спортплощадку. Улучив момент, арестованный отложил метлу и начал ловко кувыркаться на перекладине. За этим занятием нас и застал комбат. "Это что он у вас, товарищ солдат, вытворяет?! Развлекается вместо того чтоб отрабатывать свое наказание!" Выговор комбата запал мне в душу, и когда в следующий раз арестованный вновь попытался отлынивать от работы, я строго его одернул. Тот не внял угрозе и пошел на меня. Мне ничего не оставалось, как направить на него автомат. "Да, он у тебя не заряженный!" Я передернул затвор. Губарь, а это был узбек, притих, и я отконвоировал его в камеру. Но там он нажаловался сержанту, тот бросился проверять мой автомат, но патрон, загнанный в ствол, я успел незаметно вынуть и добавить обратно в магазин. Так что кроме слов самого арестованного доказательств инцидента не было. Я же молчал как партизан.
Михалев явно перепугался, за стрельбу во дворе части с него могли снять погоны. По возвращении из караула он набросился на меня: "Такому как ты нельзя доверять оружие! Сгною на лестнице!!" Пару раз ткнул в живот, но не сильно, я только чуть покачнулся. Дело было в канцелярии, за меня заступился проходивший мимо коптер: "Не обижай земляка!" Конечно, ходили слухи, что патроны, выдаваемые караульным, наш старшина роты прапорщик Гуськов предварительно варил в воде больше часа. Но кто их знает, могли и выстрелить. В общем, после этого случая меня ставили исключительно "под флажок". Кстати, Гуськов, как истый завхоз, придумал "агрегат" для натирания полов до требуемого блеска в виде ящика от патронов с прибитым снизу сукном, передвигаемый с помощью длинной ручки...
Знамя пятьсот двадцать девятого конвойного полка Внутренних войск МВД СССР находилось в стеклянном футляре в конце коридора рядом с политотделом и штабом. Часовой должен стоять возле него два часа "смирно" на небольшом возвышении от пола. Всего за сутки четыре таких смены. В остальные отрезки времени - короткий сон, уборка караульного помещения и политзанятия. Стоять почти неподвижно очень неудобно, в ночное время неизбежно начинаешь засыпать. В суточный караул посылают отделением в почти полном составе. Трех часовых на охрану губарей, трех под флажок; плюс, начальник караула (командир отделения) и его помощник (младший сержант или ефрейтор). Всего восемь человек. Сама караулка находилась в тесной прихожей гауптвахты, с темным закутком для сна. Понятно, что в караул и наряды я часто ходил со своим земляком... В противоположном конце коридора были (ночью закрытые) двери для прохода в правое крыло здания с буфетом и столовой. Сержанты по ночам подсматривали в щелку дверей как ведут себя часовые на посту у знамени. Первачок, как его ласково звал Михалёв, попался: ночью он откровенно дремал, да еще сидя на ступеньке! После возвращения в роту ему устроили разнос и послали мыть лестницу. Ко мне на сей раз претензий не было. Чтобы не уснуть я держал в кармане сладкие горошки. Но и это не всегда помогало, стал засыпать стоя, правда, успевая очнуться при опасном наклоне туловища.
Прошла осенняя проверка боеготовности. Мы сдавали нормы солдатского ГТО, одевали на время противогазы и ОЗК за три минуты при норме пять, сдавали экзамены на знание уставов, технических средств и текущей политики, ездили на стрельбище. Там меня поджидало неожиданное испытание - Козёл! В школе мне этот спортивный снаряд никак не давался: то удавалось лишь оседлать, то летел через него плашмя на маты. Но теперь я с первого раза, как все, легко перепрыгнул препятствие. Еще в июле я наловчился лучше всех в роте стрелять из "макарова", уступая по очкам только некоторым офицерами. Дважды мне объявляли благодарность. Прошел даже слух сделать меня снайпером, но эта должность была ефрейторская, а привилегии мне еще были преждевременны. Наше отделение стало "Отличным", то есть все его воины, включая крайнего анархиста и горе-художника, успешно сдали нормативы. Фото опубликовали в дивизионной газете "На боевом посту", вырезку я отослал домой. Правда, значок "отличника службы" мне так и не выдали - наверняка он уехал с дембелем. За то, что гонял и натаскивал нас как собак, сержант Михалев получил повышение, стал замкомвзвода (на радостях купил нам всем по пакету молока с печеньем). За отличную службу и участие в общественной жизни мне дали грамоту, а к Новому году послали благодарственное письмо родителям.
Я был единственным во взводе беспартийным, чем наверняка портил показатели. Примостившись между койками, сержант завел со мной задушевный разговор о доме и планах на гражданское будущее. При этом что-то записывал для памяти в особую тетрадочку для работы с личным составом. На вопрос "пишет ли девушка?" - я уклончиво отвечал, что пока нет, но может быть... В общем, сговорил написать заявление. Через месяц на ближайшем комсомольском собрании меня должны были принять в ряды членов ВЛКСМ. Не комсомольцев в роте было человека три, в основном, из аулов, во время собраний нас посылали мыть полы...
В октябре в газетах опубликовали приказ министра обороны о призыве и демобилизации. Старики радостно вырезали заметку для своего дембельского альбома. Всех волновал вопрос о сроках отправки. Самый нетерпеливый на утреннем разводе спросил замполита: "Когда будет первая партия?" Тот, похаживая перед строем, согласно своей должности, произнес: "Партия у нас одна - Коммунистическая!" Но сведения разнеслись как-то сами собой. В начале ноября моего врага Михалева отправили на дембель, на прощанье он публично завещал своему преемнику (сержантику с более интеллектуальной внешностью) "сношать этого Харина по полной!" Придирки ко мне продолжались. Исчез из моей армейской жизни и земляк Перваков, его послали учиться на сержанта и больше я его не видал. На последок успел немного нагадить. В дежурстве по роте он что-то натворил, но открыто при всех свалил на меня. Я не стал оправдываться, мне бы, все-равно, не поверили. В осеннем пополнении в роту попал забранный явно из самого глухого аула узбек Утёнок. Прозвище он получил за непомерный размер ног. Старшине пришлось пошить для него лапти на резиновой подошве от шины грузовика. Понятно, что этот воин безвылазно проторчал всю свою службу, ковыляя со щеткой и шваброй по казарме.
Письмо от 15 сентября 1972 года:
Здравствуйте, мама и бабушка!
Хочется рассказать о своей службе. Уже недели две хожу на первый пост у знамени. Стоять не тяжело, правда, бывает плохо, когда ночью - хочется спать. Был недавно первый раз в облсуде на процессе. Судили по 102 статье - за убийство. Заседание суда после четырех часов работы перенесли на следующий день. Вообще говоря, само производство дела мне весьма не понравилось: много формализма и даже, на мой взгляд, ошибок и перегибов; попасть к таким судьям я бы не хотел. Карантин с части сняли, но пока готовимся к проверке с дивизии, и потому дел хватает. У нас уже наступила холодная погода. В водный караул в октябре наверно не поедем. У меня в целом всё идет нормально. Читаю журналы. Отслужил 17% своего срока. Осталось в 5 раз больше. Как там без меня живет Барсик? До свидания. Женя.
Письмо от 27 октября:
... У нас стоит на удивление хорошая погода. Днем +5 +10, заморозки ночью редки. Ветров, как весной и летом, нет. На несколько ближайших дней у меня есть работа в штабе части. В целом, всё идет как нужно, меня могут назначить писарем штаба, если не сейчас, то месяцев через 5. Но я еше сам посмотрю, как оно будет там... Недавно ходил на совещание Омского гарнизона агитаторов и ответственных за стенную печать в Дом офицеров (двое от роты). Там неплохой буфет. Снова начали ходить в драмтеатр и кино.
Через две недели будет уже полгода. Если оглянуться назад, эти месяцы прошли как один, даже не очень длинный день, который не останавливаясь бежит всё дальше во времени. Уже готовятся встречать новое пополнение, провожают "стариков" (первая отправка 3-го ноября)...
Прогулка по ночному Омсу
Молоденький белобрысый лейтенант Романенко, воспользовавшись тем, что его поставили дежурным по части, среди ночи поднял две наши конвойные роту в ружье по полной боевой, это значит со всеми солдатскими прибамбасами: автоматы, противогазы, саперные лопатки, подсумки с запасными магазинами, вещь-мешки. Отдельно, сменяя друг друга, парами тащили ящики с патронами. Курс на отдаленную 7-ю колонию, якобы, там побег... Сам же поджарый Романенко, натасканный в училище, трусил рядом налегке в удобных сапожках по ноге с пистолетиком в кабуре. Через пару км в моих сапогах 43-го размера стало тяжелеть, автомат тер плечо, лопата хлопала по левой ляжке, а долгополая шинель стесняла движение. По состоянию здоровья у меня было освобождение от кроссов, но по долгу боевой службы я и забыл про это. Стал отставать, сначала "доброхоты" старики пытались тычками и пинками "помочь", потом по приказу сержанта разгрузили меня от лишнего, бегу кое-как дальше. Выручил от возможного падения замертво какой-то шум и гвалт остановивший ход нашей колонны. Зачинщиком оказался фотограф Лёня Кваша из первой роты. Он тоже был на грани отрубона, свалился на попавшийся пенек и заявил, что освобожден от кроссов более 5 км, а именно в такое мероприятие превратилась "прогулка по ночному Омску". Подскочившего к нему с кулаками Романенко, он огрел автоматом. Квашу подняли и поволокли силой, а по возвращении взяли под арест на губу. Дело пахло дисбатом, но Лене через знакомого конвоира из нашей роты удалось передать весть нач. медчасти Терещенко, - самочинный фотограф уже завел полезные связи, в ту пору хорошие фотки умели делать очень немногие. Терещенко положил его в санчасть и помог составить встречную телегу на зарвавшегося лейтёху. Теперь уже ему самому грозили неприятности. Самовольный вывод за пределы части подразделения с оружием и боеприпасами осложненный конфликтом мог повлечь далеко идущие последствия, прежде всего, для командования полка. В общем, дело замяли, а фотографа после больнички от греха подальше отправили в известную либерализмом 4-ю роту, где он и пробалдел до конца службы.
Письмо от 25 ноября:
...Несколько дней работал в штабе батальона, оформлял секретную карту и доклад для Москвы. Потом дня 3 ничего не делал, а в понедельник заболел. С утра заложило горло, а с полудня начался жар. Сегодня (суббота) выписался. Отдохнул немного, правда, еще есть слабость, дали освобождение на 3 дня от службы. Сказали, что ангина, да, я думаю, просто миндалины воспалились. Завтра выход в город в кино и цирк. Журналы прочитал, жду новые. Ремешок к часам мне понравился, очень хорошо подошел. Не знаю, писал ли я, но заводная бритва давно сломалась, да, и бриться ей не удобно, слишком долго. Теперь бреюсь безопасной, лучше и не надо. На учебку уже привезли молодых, смешно на них смотреть. В роты придут после Нового года. В понедельник уйдет основная партия, а у нас это будет примерно в конце мая...
Дисбат
Моя служба понемногу налаживалась, раза два удостоился охраны обвиняемого в облсуде. В парадной форме с пистолетом под кителем я балдел от счастья. Процедура судебного разбирательства показалась мне наигранной и спланированной как фарс. Стоя возле барьерчика с убийцей, я улыбался до ушей, чем смазывал торжество правосудия. Побывал в карауле на хоздворе, где хранилась техника и припасы полка. Два часовых стояли на приличном расстоянии друг от друга под грибками. Днем читал "Всадника без головы". Присмотрел валявшуюся в роте книжку. Чтобы незаметно прятать под одеждой, пришлось разорвать ее на части, в караул брал одну такую тонкую тетрадочку на сотню страниц. Еще запомнилась книжечка 30-х годов "Полковник Лоренц" о военной тактике англичан воевавших на стороне арабов. Прочитанное, включая присылаемые из дома научно популярные журналы, потом передавал сибиряку Чеснокову, очкарику и книгочею... Всю ночь я бродил вокруг своего навеса и напевал песни слышанные по радио и на пластинках в ленкомнате: "Для меня нет тебя прекрасней... В полях под снегом и дождем... Южный ветер дул и льдины таяли..."
Но неожиданно в начале декабря по инициативе комбата меня направили в 5-ю роту в качестве художника. В полку она считалась самой строгой, сюда на исправление ссылали штрафников. Вскоре я лично убедился в справедливости такого мнения. Казарма роты располагалась на первом этаже небольшого здания где-то на окраине Омска... В узеньком полутемном коридоре выкрашенном синей краской перед отбоем стояли около трех десятков солдат. Я пристроился с конца. Перед нами с повадками матерого эсэсовца прохаживался ротный, долго читал отповедь нарушителям, стращал губой. Потом вышел сержант и сделал объявления на завтра, назначил уборщиков. Вперед шагнул какой-то черный: "Разрешите мне последний раз помыть туалет!" Оказалось, завтра он демобилизуется. Куда я попал! - мелькнула мысль. Поначалу я жил спокойно, занимался своим делом в маленькой комнатушке без окна. До меня этим делом занимался приводимый под конвоем художник с зоны, пару раз мы работали вместе. Для него солдатский обед был как поход в ресторан. Я отбирал у него хлеб. Оформление таблиц на листах ватмана, какие-то небольшие плакатики и надписи, стенгазета и другая мелочь. Из-за отсутствия материалов к настоящему делу так и не приступили... Однажды ко мне заглянул комбат: "Обросли вы, товарищ солдат!" - бросил он. По выходным смотрел кино, которое крутили на узкоформатном аппарате прямо в ленинской комнате (помещение для собраний и занятий с портретами вождей и начальников). Эпопею про войну "Освобождение" пришлось отсиживать полдня с перерывами на перемотку кинопленки.
Однако местные сержанты и старики (среди которых были знакомые мне губари) узнали, что я салага, и решили привлекать меня к общим работам. Я встал в фронду. В конфликт вмешался ротный и приказал посылать меня на кухню на чистку картошки по вечерам, но освободить от мытья полов. Стариков мое независимое поведение продолжало раздражать. Раз, когда я сидел на кухне, ко мне пристал один. Но полгода службы не прошли даром, я стал ловким, изворотливым, даже как будто выше ростом. Мигом изобразил боевую стойку и готовность пустить в ход ноги. Второй, это был коренастый кореец, наблюдавший со стороны, вызвал меня во двор для разговора. Не понимаю как, мне удалось его утихомирить.
Кончилось тем, что когда я очередной раз кому-то нагрубил и отлынил от работ, собака-ротный перед строем объявил мне трое суток ареста. В этот же день 6 января за мной приехал новый командир отделения Терентьев (верный продолжатель дела Михалева). На губу меня не посадили, это наказание для старослужащих и сержантов, мне еще рановато было оказывать такую честь. Верная подруга - трехэтажная лесница - с мылом и щеткой ждала меня. В залежавшейся посылке к Новому году нашел заплесневелую колбасу и погнившие мандарины... Пропала куда-то и моя фотография снятая еще до командировки... От сыпавшихся придирок сержанта спасала только работа на ротного замполита. "Где тут наш художник от слова худо!?" - приговаривал он, высматривая меня среди строя солдатиков на утреннем разводе. И я уходил с ним чтобы на полдня отключиться от казарменной муштры.
Письмо от 13 декабря:
На новом месте работу пока не начинал, нет материалов, так что почти ничего не делаю. Вчера попробовал рисовать натюрморт: поставил на окно цветок и банку с краской. Посылку могу получить и здесь, отпустят на почтампт, однако проеду по городу. Может удастся забрать и бандероль. А деньги не нужны, магазина здесь нет. Что касается ребят, то много знакомых: рядом в другой роте (их здесь две в одном здании) работает знакомый мне художник, как и я; многих из этой роты я охранял на гауптвахте, с одним лежал в санчасти. Пока не холодно, до -15, один день было под -30.
По вечерам смотрю телевизор, играю в шахматы. Смотрел обе серии "Банда Данатоса" и "Бег", еще "Господин Никто". На киноустановке крутили "Город под липами", "Николай Бауман", "Освобождение" и др. Когда сюда ехали с ефрейтором из штаба батальона, который меня сопровождал, посмотрели новый фильм "Ты и я". И всё это меньше, чем за две недели. В общем, жизнь моя здесь почти такая же, как последние недели дома... Наверно, пробуду дольше, чем ожидал, комбат сказал: "Пока не сделаешь!" А я еще почти ничего не сделал. Да, я уже привык... Если возможно, вышли в посылке зуб. пасту и мыло.
P.S. Только что получил бандероль. Теперь понятно, почему она оказалась такой тяжелой... Спасибо. Позвонили из роты, и меня отпустили на почту с писарем. Заходил к нам в роту, походил по городу. До свидания, привет всем домашним, Женя.
В бандероли помимо прочего оказались две литровые бутылки с вареньями. После обеда завел к себе в каморку худощавого белобрысого земляка, только что ставшего сержантом, и тот прямо стоя за пару минут, бледнея на глазах осилил черную смородину. Я не отставал от него со своей любимой малиной. Потом пошли пить из крана, в нутре горело, на ужин идти не хотелось...
Ночь Бременских музыкантов
Зима в Сибири морозная. Утренние пробежки вокруг квартала (в курточке из хэбэ, но с фланелевым бельем, в шапке, но без шарфика) прекратили как стало ниже 20 градусов. 24 января уже перед отбоем, когда мы одевались на вечернюю прогулку, как всегда, неожиданно завыла сирена тревоги. По полной боевой (без патронов) нас прямо с плаца погнали бегом по ночным улицам в ближнюю 3-ю роту, из колонии которой случился побег. Часовой на вышке не сразу сообразил, а потом стрелять побоялся - вокруг жилые дома. Бежали на рывок четверо, один застрял в ограждении, второго удалось вскоре задержать, а вот двое ушли. Надо пояснить, что в конце 1972 года многие зэки ждали амнистии по случаю 50-летия СССР. Но юбилей отшумел, выпустили немногих, от такого разочарования самые нетерпеливые побежали.
Нам дали задания: группами по трое прочесать близлежащий район Северных улиц (в основном одноэтажные домишки с огородами). Заходить можно было только в открытые двери и дворы, помещения проверяли сержанты с офицерами. Обходили лестницы и сени небольших коммунальных домов. Побродили часа три и вернулись в роту отдохнуть на полу ленкомнаты. Свет мешал дремать, кому-то вздумалось завести радиолу с песенками из популярного мультфильма... Оказалось, что одного беглеца удалось задержать. Ездили к себе позавтракать. С рассветом поиски продолжились, на сей раз нас послали на большую улицу. Мороз крепчал, заходили греться в подъезды и магазины. К вечеру нам выдали валенки и ватники под шинелки, но от 50-ти градусного мороза это не спасало. Поставили на два часа в оцепление через 200 метров (на соседнем углу маячил добродушный верзила-казах) с приказом проверять наличие шевелюры у прохожих. Один мужичок замешкался, наверно решил, что мне нужна его шапка. Пришлось замерзающей рукой щелкнуть пустым затвором. Испугался, обнажил голову - "Свободен!"
Несколько солдат поморозили пальцы, у меня побелел, а потом покраснел нос. Еще сильнее обморозил нос мой приятель по роте Корнилов. Пока я мерз в оцеплении, беглеца спугнули при осмотре одного частного дома. Полуодетый и босиком он бежал через окно, за ним гнались, но безуспешно, не помогла и собака. Терять ему было нечего, из 18 лет отсидел полгода, моего года рождения, кстати...
На утро нас отправили домой, операция провалилась, искать бежавшего в большом городе не имеет смысла, надо ждать, когда он как-либо заявит о себе... К моей радости, в канцелярии роты мне нашлась работа - стенгазета к 23 февраля. Сидеть в тепле и уюте за тройными рамами и водить кисточкой по ватману, было сущим блаженством в сравнении с поисками беглого зэка на сибирском морозе. Рядом в соседней роте работали художники. Один из них (это был Домбровский) оценил мой рисунок: "Клёвая у тебя техника получилась!" Другой ничего не сказал, но после его ухода я обнаружил пропажу ножика для резки трафаретов. Мне его дал замполит 5 роты. Я пошел за подозреваемым, он стоял в коридоре и рассматривал стенд. На мой прямой вопрос, без смущения парировал: "Это мой ножик!" Наверно он был прав, да, и покрепче меня. С этим парнем я еще встречусь дальше... Ножик необходим каждому оформителю для вырезания на бумаге трафаретов - текстов и рисунков. Простейший можно сделать из обломка полотна ножовки по металлу, но он тонок и неудобен. Лучше из токарного резца. Потом я раздобыл такой у зэков, обточенный в виде женской ножки.
А того беглеца поймали через неделю. По телевизору сообщили о побеге, и в милицию поступила жалоба от соседей на пьяный шум круглые сутки. С ментами прибыли и наши, совместные патрули продолжали дежурство на улицах и вокзале.
Хозбанда
На втором этаже (над штабом) квартировала хозяйственная рота: шофера, слесари и другие ремонтники. Видок эта публика имела соответствующий, передвигалась нестройной гурьбой, оружие в руках держала нечасто, в общем, банда, а не рота. С другой стороны, жизнь здесь была спокойнее, а порядки вольнее. В этот оазис я попал с заданием - оформить автокласс. Главный стенд (электрооборудование автомобиля) рисовал цветной нитрокраской. Очень скоро я стал уклоняться от общих построений (кроме бани и столовой), да, меня и не поминали. Вместо утренней пробежки незаметно забирался в свой класс и дремал еще полчаса у батареи в ящике для плакатов. Вместе с замполитом роты ездили за город посмотреть оформление и раздобыть материалы для работы. Здесь, у танкистов, я первый и последний раз увидел живой танк, стоявший на обочине. Он показался мне маленьким.
Однажды к нам за какие-то провинности сослали двух молодых солдатиков из ОМСДОНа - отдельной мотострелковой дивизии особого назначения имени Дзержинского. Об этой элитной части ВВ из Подмосковья ходили слухи. И точно, муштровали их там сурово. Эти счастливцы еще пару недель по прибытии вытягивались со швабрами в струнку при появлении любого захожего офицера, что выглядело особо смешно на фоне хозбандовской анархии.
Тогда, как раз, случился очередной побег, знакомый мне шофер получил отпуск за помощь в поимке преступника. Со старичком комполка они объезжали посты за городом, уже в темноте какой-то мужик проголосовал, взяли подвезти. Из разговора заподозрили в нем "своего". Шофер понимающе переглянулся с полковником и высадил беглого на ближайшем посту, где его тут же по команде взяли под прицелы со всех сторон.
По вечерам с хозротой я посещал театр музыкальной комедии, где шли постановки "Сорочинской ярмарки", "Трембиты" и подобных оперетт. В полутьме и под музыку в мягком кресле хорошо дремалось в третьем акте. На 8-е марта перед спектаклем в фойе разыграли импровизированный КВН между солдатами и молодыми зрительницами. В общем, за месяц я неплохо отдохнул. Автокласс сделал сносно. После этого меня окончательно причислили к художникам, негласно я перешел в распоряжение политотдела в лице завклубом прапорщика Ушкань. Когда ротный хотел весной послать меня на стрельбище: "Харина возьмите, он хорошо стреляет!" - я сказал, что не могу и показал забинтованный указательный палец. Трудовой порез стал индульгенцией от службы. На втором году мой новенький АКМС сиротливо пылился в ружпарке.
Письмо от 4 апреля 1973 года:
Здравствуй, мама!
Посылку получил, спасибо за всё. Только книг маловато. Мне не помешала бы хорошая книга по математике в качестве повторения за школу и курс физики новый 72г. У нас уже тепло: +5 +10, утром не подмораживает. Приехать ко мне можно летом, напишу как меня найти. Часто теперь бываю в театрах, почти каждую неделю. День рождения провел хорошо, в праздничном настроении, тогда и посылку получил. Купил себе авторучку хорошую, ей и пишу (до того писал стержнем). Еще в ЦУМе видел белый галстук (у нас их, наверно, не найти), потом куплю. В целом, всё нормально. Тфу-тфу!..
До свидания. Женя.
Письмо от 29 апреля:
Здравствуй, мама!
Коротко о последнем... Работу в автоклассе закончил, в целом, получилось удачно. Приезжал генерал, заходил и ко мне. Много не говорил, но, всё-таки... Понравилось. Сейчас работаю у себя в роте, готовлю Ленинскую комнату к смотру. В ближайшие дни, возможно, уеду опять по декабрьскому адресу месяца на два оформлять территорию городка. Как перееду - напишу, так что пока писать мне не стоит, всё-равно не получу. Чемодан мне не понравился, слишком большой, толстый и цвет не тот. Я его обменял на другой, который меня тоже не устраивает, но хоть пока вещи держать есть в чем. Посылку еще не получил, сейчас "дни усиления", на почту сходить трудно. Купил позавчера расческу, вот, когда она мне понадобилась, на двенадцатом месяце. Волосы, вроде, не очень выпадают, так что после армии еще кое-что останется.
Теперь немного о том, когда меня можно ждать через год. Первая партия - сразу после 9 мая, последняя - конец июня. Еще две в конце мая и в начале июня. На первую я не надеюсь, а последнюю еще не "заслужил", так что где-то не раньше 25 мая, но и не позже 10 июня.
Пока до свидания. Привет бабушке и Ленке с Наташкой.
Женя.
Снова учебка
В мае Ушкань привез меня на учебку чтобы накануне очередного призыва обновить тамошнюю наглядную агитацию. Надо сказать, тут он раскрыл мне главные "секреты" оформительской работы: изготовление и грунтовка стендов. Кое-что я уже знал, но весь процесс целиком не видал ранее. На деревянную рамку около метра натягивается холст из серой грубой ткани, затем его грунтуют густым раствором мела с казеиновым клеем, а далее покрывают слоем "молока" из цинковых белил. Получается чистая и ровная основа для написания заголовков, текстов и картинок. Одинаково ровные буквы печатались полусухой кисточкой с помощью набора трафаретов разных размеров и шрифтов (алфавитов), вырезанных на прозрачной отмытой рентгеновской пленке. Ушкань хранил десятки трафаретов, собранных у прошлых мастеров оформления. Но нам он их даже не показывал, в лучшем случае, удавалось тайно снять копию на бумагу, и по ней самому вырезать свой трафарет на подходящей пленке. К счастью, неплохие шрифты попадались на специальных плакатах, выпускаемых в помощь оформителям. К концу службы у меня скопилось с десяток таких приспособлений для работы.
Постепенно на учебку прибывали и другие специалисты: досиживающий последние полгода прилежный молчун Чернов и дембель Домбровский, только что отсидевший на губе, и потому не рассчитывающий на скорое возвращение на родину. По вечерам мы вели философические беседы в обществе инструктора политотдела сержанта Якимчика. Спорили, в основном, Якимчик с Домбровским. Последний как-то умудрился познакомиться с недавно появившейся рок-оперой "Иисус Христос супер звезда" и пытался втолковать нам смысл этого шедевра, а заодно идеологию хиппи. В открытые окна залетал теплый степной ветерок, разговор о новаторской музыке как бы предвосхищал светлое после дембельское будущее. Впрочем, нам с Якимчиком оставался еще целый год... И завтра по мою душу припрётся чёрт-прапор и командным баритоном начнет раздавать указания: "Это зачем тут лежит всякая дрянь!? Почему не сделали заголовок!? Чем вы вообще вчера занимались!?"
Письмо от 30 мая 1973 года:
Здравствуй, мама!
Работу на учебном пункте закончили. Немного пожил в части. В понедельник 4 июня поедем в роту, где я был в декабре. Как приеду - напишу. Давненько не получал журналы. Погода у нас не жаркая, но сухая. Сегодня идет первый мелкий дождь. Весеннюю проверку не сдавал, но вчера ездил на стрельбище, стрелял из пистолета, - отлично.
Работы хватает, но нельзя сказать, чтобы уж очень много. У нас целая компания: 4 художника, плотник-столяр, два киномеханика, и наш начальник - прапорщик зав клуба части, человек "не уравновешенный".
![[]](/img/h/harin_e_a/xorotkie/5dadd563f5679526aa011cc3.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/xorotkie/20220731_204343.jpg)
![Z []](/img/h/harin_e_a/xorotkie/20201216_203734.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/xorotkie/img_20161008_194859.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/xorotkie/output91.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/xorotkie/output92.jpg)
![ц []](/img/h/harin_e_a/xorotkie/output86.jpg)
![Z []](/img/h/harin_e_a/xorotkie/20201216_203948.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/xorotkie/output94.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/xorotkie/output89.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/xorotkie/tvstsy30eejuu6idsz.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/xorotkie/20210329_225201.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/xorotkie/20210329_224645.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/xorotkie/20210329_225113.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/xorotkie/20201215_165957.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/xorotkie/output95.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/xorotkie/20201215_173839.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/xorotkie/output88.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/xorotkie/output98.jpg)
![ц []](/img/h/harin_e_a/xorotkie/output84.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/xorotkie/img_20161209_132229.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/xorotkie/output90.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/xorotkie/20210211_144654.jpg)
![ц []](/img/h/harin_e_a/xorotkie/output87.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/xorotkie/output93.jpg)
![ц []](/img/h/harin_e_a/xorotkie/output85.jpg)