Аннотация: Воспоминания о первой Слободской дискотеке с иллюстрациями и приложением.
Посвящается всем, кого знаю, помню и люблю.
Автобиографическое повествование о первой слободской дискотеке,
о ее друзьях и противниках,
о хорошей музыке и плохой политике,
о любви, дружбе и советском сексе,
о Городе и судьбах его обитателей,
о смешном и не очень,
о Жизни и Смерти,
об Исчезающем Времени.
Года два назад на чужом чердаке, куда я мимоходом заглянул по своей работе кабельщика, среди поломанных вещей и обычного домашнего хлама мое внимание привлекло что-то знакомое. Это оказались детали корпуса радиолюбительской конструкции. На лицевой панели среди дыр от выдранных тумблеров блеснула небольшая металлическая пластинка с надписью " Звуки времени"...
- Лен, это ваша собака?!
- Да.
- До чего страшная! Как ее зовут?
- Марта.
- А имя красивое...
(Случайный разговор)
1. Ровесник рок-н-ролла
Автор этого местами не всегда веселого повествования появился на свет в год, когда черные тарелки в домах, словно назойливые насекомые призывно застрекотали: "Едутново-селы-ы поземлецелинно-ой..." Одновременно на другой стороне Земли загремел рок-н-ролл.
Переведя дыхание после Войны, колесо Жизни покатило дальше...
В тринадцать лет отец (изредка возникавший на горизонте моего в ту пору еще почти беспечного бытия) принес в подарок простенький радиоприемник "Альпинист" на мягкой ручке. "Вот тут вечером, - он ткнул пальцем в край шкалы, - можно поймать Китай". Действительно, в указанное время кроме трех советских станций из шумов эфира возник жизнеутверждающий азиатский голосок: "Говорит Пекин! Здравствуйте дорогие советские радиослушатели! Начинаем передачи из Пекина на русском языке". Далее шел гимн китайских коммунистов "Алеет Восток", цитаты из Великого Мао, перечисление очередных побед китайского народа на пути социализма, свежие новости о событиях вокруг острова Джин-бол-Дао, дежурная критика американских империалистов и советских ревизионистов и тому подобные занимающие пытливый ум подростка известия. Иногда где-то очень не близко звучала чужая музыка, видимо, джаз, и что-то еще, чему я тогда не знал названия.
В 1971 году подходила к концу моя "счастливая школьная пора". В нашем классе, к общей тихой зависти, небольшой магнитофон "Весна-3" был только у одного парня. В пластмассовое чудо вставлялась солидная кучка круглых батареек, а когда они через три часа садились, их разогревали на костре как картошки. Записи были такие: перепевы западных шлягеров, к примеру, "солнце на спицах" и "синий-синий иней", да, самодельные фонограммы из фильма "Песни моря" - "К долгожданной гитаре..." Ко всему этому изредка попадалось нечто много раз перезаписанное и от того почти непонятное, но вызывающе модное под общим названием БИТЛЫ.
Был короткий период в конце шестидесятых, когда по советскому радио включали песенки Биттлз, и я помню, каким шоком для моих ушей была их музыка. Слухи о битлах и битломании глухо доходили до нас, и некоторые, на сколько могли, отращивали волосы, с чем жестоко боролись учителя.
Как и все тогда, я был убежденным ленинцем, но даже беглое знакомство с трудами классиков марксизма-ленинизма пробудило во мне некоторое сомнение в отношении окружающей советской действительности. Многое в ней было далеко от идеалов коммунизма.
Некоторых преподавателей я раздражал. "Не понимаю, как можно учиться по одному предмету на пять, а по другому на... кол!" - учительница русского языка и литературы Надежда Петровна. "Уберите от меня этого Волосатого! Видеть его не могу!" - учительница истории Мира Ивановна. После этого в притихшей аудитории она, как видно, в утешение предрекла мне не простое, но славное будущее: "Вот из таких часто выходят герои..." Класс это замечание принял близко к сердцу. А Волосатый перебрался на камчатку.
В мае, в конце генеральной репетиции, когда всю школу тренировали на поле стадиона в слаженном выполнении простеньких физкультурных движений, директор Минин предупредил в рупор: "Если ты, Харин , не пострижешься, - на спортивный праздник лучше не приходи!"
Он не пришел.
Вдобавок к этому за мною числилось множество иных прегрешений. В частности: подкидывание на диспуте политклуба "Алый Парус" провокационных вопросов о семье при коммунизме; издевательства над соперником на школьном КаВээНе; вечные скептические ухмылки и тому подобное.
Накануне выпускных экзаменов наш любимый классный руководитель физик Филипьев демократично предложил классу поставить мне "НЕУД" за поведение, но одноклассники после минутной оторопи отстояли оппортуниста, и тот отделался туманным "удом". Все остальные получили приличное "прим". Впрочем, школа 9, где я пребывал последние два года, выгодно отличалась от иных учебных заведений города, - там не было Военного Дела. То есть, учащихся мужского пола не принуждали ходить на занятия в темных костюмах с галстуками и прическами "под полубокс". Не заставляли раньше времени вышагивать строем по двору и натягивать противогазы, разбирать на скорость учебные автоматы и с тоской перечислять ужасные поражающие факторы ядерного, химического и бактериологического оружия в немыслимых количествах накопленного по всему миру.
Почти единственный в классе я не вступил в комсомол, - они не настаивали, а я не просился. В те времена это вызывало немые вопросы в отделе кадров, а в 1-ом отделе (КГБ) таких наверняка заносили в особый списочек. В армии, где почти все поголовно числились в членах, кривоногий старший сержант с чекисткой фамилией Михалев (как у героя популярного в ту пору фильма "Сотрудник ЧК"), еще более страшный от угревато рябой физиономии, входе наигранно задушевной беседы вынудил меня написать заявление. Но всякий раз вереница провинностей отодвигала грехопадение в светлую даль неизбежного дембеля.
Правда, если быть до конца честным, тогда я еще не был столь твердым в своем упорстве советскому Мэйн стриму. Дело было так. Весной 74-го началось очередное общесоюзное мероприятие - строительство БАМа. Молодежи надо было указать жизненный ориентир, да и китайцы нависали над Дальним Востоком. Добровольцев рискнувших нырнуть во глубину сибирских руд в награду выпускали из армии на месяц - два раньше. Нестойкое большинство из числа желающих поскорее вырваться из суровых армейских пут после ознакомительного круиза по Сибири разлеталось по родным углам, - а БАМ пусть зеки строят. Потому такое высокое доверие из предосторожности оказывали исключительно комсомольцам. Знакомый инструктор политотдела сержант Якимчик обещал сделать мне все нужные документы, но замешкался и в последний момент меня в очередной раз (уже последний) ото-слали в творческую командировку в отдаленную роту. Так я и не сподобился стать членом и увидеть хваленые красоты Сибири.
Как-то накануне долгожданной свободы в веселенький майский денек на собрании ро-ты наш замполит учил салаг: "Не тяните с комсомолом, не смотрите на Харина , он всю службу кисточкой промазюкал, у вас так не пройдет!" Упомянутый отщепенец сидел спиной ко всем в дальнем углу Ленкомнаты и, действительно, выводил по трафарету буквы на очередном стенде наглядной агитации. Устроился я здесь, в омском конвойном полку внутренних войск художником при клубе части.
В радиоузле и по совместительству киноаппаратной на стенной полке покоился ламповый "Казахстан". Короткие волны у него оказались предусмотрительно опломбированы. Нач. клуба прапорщик Ушкань время от времени проверял сохранность пломб, но это не мешало нам, клубным бездельникам, в его отсутствии крутить ручку железного ящика в поисках вражеских голосов.
Свой старенький "Альпинист", присланный на втором году службы из дома, я перед дембелем продал за пять рублей. Ушкань слегка повредил его, когда пытался отнять, - мы катались по грязному полу парткабинета, где шел затянутый нами, нерадивыми работниками, на всю сибирскую зиму ремонт. После этого я познакомился с гауптвахтой.
Когда-то в выпускном классе школы я выбил больше всех в школе очков из малокалиберки. Но на городские соревнования меня не взяли, физрук прикинув мой неспортивный вид, пробурчал: "Случайно попал...". В первый год службы я изредка брал в руки свой новенький АКМ с откидным прикладом. Несмотря на некоторую близорукость, стрелял неплохо, а из пистолета с одной руки даже лучше всех в роте (исключаю только старших офицеров). Мои способности объясняли рисовальными навыками.
По возвращении со службы на сэкономленные 60 рублей - буфет ядра полка с бумажными тетраэдрами кефира не всегда был доступен - я купил небольшой приемник с КВ-диапазонами "Россия-303". И почти не расставался с ним пока он не уехал от меня в электричке в сторону Наро-Фоминска в забытой сумке вместе с театральным биноклем, паспортом без прописки, студенческим билетом и закуской для пикника на двоих.
Через полгода у меня появился внушительный "Океан-205", и в свободное время по вечерам под баритон Юрия Осмаловского я с новым качеством стал слушать концерты на волнах "Голоса Америки". Из этих передач я узнал многое об англо-американской музыке середины семидесятых. В эти благодатные годы на подъеме были корифеи рока: Led Zeppelin, Deep Purple, Santana, Elton John, Suzy Quattro, Lennon, McCartney, Queen. Пользовались спросом среди голодных советских радиослушателей заявки на исполнение в эфире гремя-щих боевиков Slade и "Ночи Трех Собак". Еще сияла звезда Super Star, крутили Shocking Blue, Creedence, Doors и Beatles. Тогда же появился новый, чисто американский стиль музыки "диско" для новомодного увлечения - танцев под записи в специальных залах-дискотеках. В Штатах оно приобрело размах, достаточно вспомнить "Студию 54" из одно-именного фильма. Появилось множество диско-групп. Фильм "Лихорадка в субботу вече-ром" с музыкой Bee Gees и молодым Траволтой в главной роли стал культовым. Но все это было далеко на Западе и пробивалось к нам лишь сквозь помехи на коротких волнах. Вскоре я обзавелся небольшой по тем временам (ламповой!) магнитофонной приставкой "Нота-303" и мог делать записи концертов с эфира.
Описываемые времена сейчас называют "периодом Брежневского застоя", однако, на мой взгляд, конец семидесятых - начало восьмидесятых были наилучшими годами в истории Советского государства. Действительно, за политический анекдот уже не хватали, а волосы, включая бороды, можно было отпускать как у хиппи любой длины. Допускалось ношение широченных снизу штанов, а также джинсов, если, конечно, достанешь. Правда, ходили слухи, что "капиталисты", дабы извести нашу молодежь, вшивают в них ампулы с отравой. Одновременно с этим, прекрасная половина молодежи укорачивала юбки до чисто символической длины. Тягомотина промывания мозгов, вроде всяких собраний, политзанятий, демонстраций дважды в год, еще продолжалась, но за уклонение от "общественных мероприятий" ничего не делали. Разве что, пожурят, если комсомолец, да, пригрозят не выпускать за границу. Комсомол как система манипулирования молодежью, безнадежно захирел, чему способствовала атмосфера всеобщего пофигизма, вызванная снижением страха перед властью и безверием во все более отдаленное "светлое будущее всего человечества". Разумеется, в от-крытую гнать антисоветчину посреди улицы могли только известные психи со справками.
В общем, наступила Золотая Осень Софьи Властьевны. Уморив несчетное количество людей, можно было позволить уцелевшим дать возможность слегка расслабиться, нагулять жирок перед грядущими испытаниями. Да, и сама Кремлевская Власть, состарившись, решила отдохнуть и задремала.
В такие, вот, вегетарианские времена развитого социализма после некоторых разочарований и жизненных крушений, в рваных самопальных джинсах - сосед по купе, недоверчиво оценивая дырки на коленях, радостно изрек "Сам протер!" - я вернулся в родной город. Помимо магнитофона-приставки весом 9 кг, я вёз из столицы не менее тяжелую новинку - приемник высшего класса "Ленинград - 002".
2. Дикая Жизнь
Конец декабря 1976 года. Окна магазинов на Советской разрисованы новогодними зайцами, елочками, хлопушками, дедами морозами, украшены гирляндами. Но из одного окна нагло смотрит бородач, лишь с точки зрения малограмотного совка смахивающий на Деда Мороза: McCartney с альбома "Let it be". Идеологическая диверсия, не иначе! Меломаны в Слободском водятся, понял я.
Поначалу я чувствовал себя здесь столичной штучкой, но постепенно обвыкся, утратил московский акцент и гонор. Способствовал этому в частности такой случай. Из столицы я привез два модных галстука лопатой - белый и цветастый. В провинции таких еще не видали. И вот однажды принарядился по случаю. Но был осажен местным слегка подвыпившим интуитивным фрейдистом: "Думаешь, если у тебя галстук длинный, то и ... длинный?" С той поры я избегаю столь много говорящую деталь мужского туалета.
Вскоре я обзавелся старыми знакомыми и новыми друзьями. Одноклассник Вова Князев одним из первых зашел ко мне послушать музыку недавнего "москвича", но был явно разочарован доносившимся из-под кровати (по примеру негров - моих бывших соседей по общажной комнате) "псевдо стереофоническим" дребезжаниям тридцати рублевого усилителя. Двухметровый Ливерпуль, прозванный так мною еще в школе за вялотекущую битломанию, зимой познакомил меня со своим другом, жившим у Интерната. Слушали "посмертный" диск битлов "Hey, Jude". Пожалуй, я тогда впервые держал в руках фирменные диски в таком количестве. Стоили они немало: попиленные, с песочком, около полтинника, а новые в упаковке - стольник. Для справки: зарплаты работяг редко превышали двести рублей.
Примерно в марте я побывал на одном из последних вечеров, где гремела музыка "Каравеллы" - самого популярного тогда в городе ансамбля. В такие вечера в клубе Горького было пусто, зато маленький зал Промокашки забит под завязку, - народа не меньше тысячи. Теснота такая, что можно только прыгать на месте. Исполняли в основном советское, но па-ру вещей сделали под Зеппелен, было клево. Одного из музыкантов "Каравеллы" звали Крош. Ливерпуль работал с ним на ремзаводе и однажды завел меня к нему на квартиру. Же-на хозяина, слободская красавица, работала на "Белке" - демонстрировала меховые изделия. Другой городской рокмен откликался на кличку Барбос, позже он подрабатывал в кабаке. Еще один, Борода, прихватив с собой автомат, самовольно избавился от священной воинской обязанности. Последовавшая за этим гуманная досрочная демобилизация закрепила за ним определенную репутацию. Впрочем, все они среди молодежи города пользовались авторитетом и уважением.
На тот момент записей у меня было немного и невысокого качества, к тому же моно. Кое-что привозил из Москвы на каникулах двоюродный брат Саша: рок оперу, "Венеру и Марс", "Все проходит" Харрисона. К лету мне удалось немного заработать и приобрести свой первый стерео усилитель с колонками "Электрон-101" и вертушку "Вега-106". Первым диском, водруженным на эту диковатую систему, стал неплохой "Wild Life" McCartney, что отчасти скрадывало недостатки аппаратуры.
В ближайшую субботу, взгромоздив колонки на подоконник, я врубил их на всю ка-тушку и округу. Раза два прибегал заполошный сосед, пенсионер дядя Миша, и махал кулаками, но вскоре привык и успокоился. Остальным соседям мои концерты нравились. Крутил "АББу", рок-оперу, битлов и сборники. На этой почве я вошел в компанию соседской молодежи. Это были Вовик Грехов, Максимов, Решетов и другие. Почти все уже после армии, но еще не женаты - золотая пора жизни! Работали на ремзаводе, "Белке" или шоферили. Жили с родителями, по выходным умеренно выпивали, ходили на танцы в горсад или ДК, любили музыку, кое-что читали. Некоторые слушали зарубежные радиостанции и почти все критически настроены в отношении советской власти. Вечерами по средам, когда я намеренно оставался дома, устраивая себе "День внутреннего самосозерцания", они заходили ко мне по-слушать музыку, перед тем намахнув где-то вина, отчего нередко дремали в теплом полу-мраке, наполняемом звуками.
Переулок Косолапова тогда еще не был изуродован строительством трех пятиэтажек. Теперь от него сохранилось лишь пять домов по четной стороне. Еще в нетронутом виде существовал чудесный, с десятками старых лип, проходной сквер между переулком и улицей Свободы - любимое место игр в нашем детстве. Но огромный когда-то Косаревский Лог, отделяющий Город от Светлицы, был уже на половину засыпан - через него пролегла улица Ленина. Даже теперь, когда от прежней идиллии этого местечка осталась едва треть, я люблю проходить мимо, стараясь не замечать досадных перемен.
На Косолаповском жил единственный из нас женатый - Игорь. Молодежь собиралась у него выпивать. Однажды подсевший к нашей компании знакомец детства Витя Жуков - в последствии допившийся до Ганинского санатория (именуемого в просторечии Раковка) и второй группы инвалидности - "для крепости" влил в мой стакан с вином пиво. С непривычки к местным изыскам, мне стало тоскливо, и бывшей однокласснице пришлось бежать до-мой за нашатырем: "Не умеешь - так не пей!"
Как-то субботним утром на пути в Город мы с Максимовым остановились на переулке, где уже собралась компания. Игорь изредка тюкал топором чурки дров, ставя их на здоровенный пень. Воспользовавшись перерывом в работе, на нем расположилась хозяйская кош-ка. Игорь, в шутку, занес над ней топор и спросил: "Рубить?" - "Руби! Руби!" - весело за-кричали в ответ. Он как-то очень медленно опустил свое орудие... Кошка, перебирая одними передними лапами, ползла КУДА-ТО. Девки орали на Игоря, а он стоял молча, слегка смущенный.
В другом соседнем переулке - Матросова - все еще жил мой одноклассник по пятой школе и друг детства Тебеньков. Вместо армии за склонность к мелкому хулиганству, ухо-дящую корнями в уже далекие года, Саня успел побывать в иной "школе жизни". Прославился он своей склонностью (явно сексуального характера) мочиться в карманы драповых пальто, пылившихся на вешалке большого магазина под названием "Первый Номер". Мог для забавы высыпать корзину снега на задремавшего друга. Семейка Рыжего Тебеня тоже не отставала. Сестра в дурном настроении резала пьяницу отца. После третьей попытки ее ли-шили этого удовольствия. Их мать отравилась уксусной кислотой - в те времена это был общедоступный способ покинуть поднадоевший мир. Мучения продолжаются две недели пока не откажут почки, забитые продуктами некроза обожженных внутренностей.
Мой новый приятель Грехов оказался потомком известной слободской купеческой фамилии. В легком подпитии он любит демонстрировать доставшиеся ему по наследству чашечки из полупрозрачного восточного фарфора, а также, старые фото с усачами в мундирах и с шашками на боку. Жил он с матерью и не столь родовитым отчимом на Мельничном переулке, имел свою небольшую комнатку, где его всегда можно было застать после первой смены лежащим на диване возле радиолы. Рядом, из гробика пепельницы, бывшей консервной банки, подавал последние признаки жизни безвестный окурок. Лицо отдыхающего неизменно прикрывал от мух журнал "Вокруг Света".
Вернувшись из армии (сержант при передвижной электростанции), Вовик не встал на учет в комсомоле, чем избавил себя от излишней финансовой и психологической загрузки. Летом он познакомился с симпатичной чуть полненькой брюнеткой Женей, которая жила в двухэтажном кирпичном доме на восточном склоне Косаревского Лога. Однажды после танцев в горсаду мы втроем оказались во дворе ее дома. Они стояли рядом - я был явно лишним, но мед-лил. Она, обращаясь ко мне, сказала: "А ты уходи!" "Жень, подожди, я сейчас" - промолвил Добряк, но я уже покидал их райские кущи.
Вовик обожал мелодию из "Шербургских Зонтиков".
Как и все парни, Грехов мечтал приобрести мотоцикл, желательно красавицу "Яву", даже получил права. Но для этого надо было год копить деньги, а затем ехать куда-то далеко, где вожделенный товар бывал в свободной продаже. Осуществление мечты отсрочилось на много лет.
Не все новые знакомые оказались приятными людьми. Кто-то познакомил меня с жившим поблизости Германом Кошкиным. Это был симпатичный парень, чем-то схожий с молодым Никитой Михалковым из "Я шагаю по Москве". Узнав, что я раздобыл "Обратную Сторону Луны", он привел меня к себе в старенький домик возле Спировки. В комнатах бегала крупная овчарка. Герман дал мне послушать через большие черные наушники ТДК-5, нахваливая их качество. Купить такие было тогда трудно, как и любую нужную вещь. Заметив мой интерес, тут же предложил обменять. Я согласился, диск взял недорого за 40 рэ, он имел небольшой, но заметный дефект (игла перескакивала одну канавку в начале Money). На другой день он сам зашел ко мне и, по-быстрому, всучив сверток с наушниками, удалился. Там оказались совсем другие - самодельные из выдававшихся на ремзаводе противошумных! Когда спустя пару дней я встретил жулика в город (он был заметно пьян), то в развязном тоне получил ответ, что, мол, диска у него уже нету, а эти наушники не хуже!
Однажды с одноклассниками, где-то в сарае, мы выпили спирта, вынесенного с завода в зеленом шарике, о чем прозрачно намекал соответствующий цвет жидкости. Пошли в ДК. Там в перерыве на сцене меня познакомили с Емелей. Тот играл в ансамбле, учился на юриста, был меломаном и жил рядом со мной. После я бывал у него дома - обменивались пластинками и записями. На стене в спальне мои эстетические чувства тревожила троица при-личных икон.
В наших магазинах товаров для молодежи практически не было. Вот и решили мы втроем с друзьями, как это делали тогда многие, съездить на выходной в Москву, развлечься и может, чего купить. Я, как недавний житель Столицы, шел за проводника. Поездка эта осталась в памяти. Мои спутники к тому времени нигде кроме армии не бывали, а потому все приключение вызывало у них дикий восторг. Для начала еще в Кирове купили три бутылки местной бормотухи - отвратительного тошнотворного пойла. В те времена все спирт заводы, разливали из привозного сусла дешевое вино в бутылки по 0,8 л, называемые в народе "огнетушителями".
Утром я проснулся под шорох веника и злобные выговоры проводницы: "Ездят тут всякие алкаши! Койку обоссали, кран в туалете свернули!" Одним глазом я поискал своих попутчиков: спальное место одного даже не расправлено, но башмаки на полу стояли, другой - это был, конечно, Вовик - храпел. Пропавшего товарища мы нашли в соседнем вагоне на верхней полке для багажа. Перед сном он пошел умыться, но с пьяных глаз не найдя привычного вентиля, свернул кран, что обнаружила дотошная проводница, от которой он и сбежал.
В Москве весь день бегали по улицам, магазинам и метро. Если что-то продавали, то с огромными очередями, а стоять часа два нам не хотелось. Поэтому ограничились покупкой трех махровых рубашек разных цветов (мне досталась синяя в горошек), плавок и вина на обратную дорогу. Времени до отхода поезда оставалось в обрез, мои спутники нервничали. Это подсек ловкий продавец в "Новоарбатском" гастрономе и, как заговорщик, подмигнув, сунул нам бутылки с похожими красными наклейками, но дешевле, что обнаружилось уже в поезде. Вино в столице имелось в ассортименте и не плохое.
Летом наша компания частенько проводила время на Александровской Даче. Так называется красивая местность в двух километрах от города выше по реке. Сначала мимо сосен Райниса нужно пройти по тропе вдоль обрыва берегового холма, на котором как древняя крепость возвышается огороженная территория ремзавода. Затем по июльской жаре пересечь бесконечный бывший Монастырский луг с цветущими травами, еще минут десять петлять по прохладе соснового леса, чтобы затем неожиданно очутиться на берегу реки с бескрайним песчаным пляжем. Сама дача купца и заводчика Александрова еще стояла тогда на краю леса: двухэтажное со следами штукатурки деревянное здание с колоннами по фасаду, а внутри с хаосом брошенных вещей и негодной утвари - до конца 60-х здесь обитало несколько семей. В августе 77-го забытое строение кто-то сжег ради забавы, и вскоре на этом месте не осталось и следа чьей-то прежней жизни.
В этот период я впервые прочел Евангелие, правда, в детском варианте до революционного издания с иллюстрациями. В числе других книг религиозного содержания оно храни-лось в чулане у моей бабушки. Я открыл для себя нечто новое, многие фразы поразили не-обычностью и глубиной. Красивая книжка, пугавшая меня в детстве тисненым на темно-синей обложке ликом Спасителя в терновом венце, была передана для ознакомления Грехову и пропала. Но где-то, надеюсь, продолжает выполнять свое назначение.
3. Великий Инквизитор Страны Вечнозеленых помидоров
Через соседей я познакомился с другими парнями, в том числе с Сергеем Изеговым. Как-то после вечера в горсаду возвращались домой. Под конец остались вдвоем, остановившись на углу Первомайской и Советской - Сергей жил тогда у родителей в деревне в не-скольких километрах от города. Долго говорили обо всем, пока бдительный мент в легковушке не притормозил узнать, что тут делают среди ночи молодые ребята, не собираются ли подраться.
По вечерам в хорошую погоду мы компанией ходили по Городу с приемниками, настроенными на рок концерт. Иногда собиралось до четырех аппаратов всех размеров, начиная карманными моделями, издающими "полет шмеля". Однажды нас вдвоем с Изеговым застал за этим занятием шеф местной гэбухи Веселков.
Шел он по другой стороне Вятской в светлом костюмчике с ведерком зеленых помидоров, вероятно собранных в собственном "коллективном" саду. В наших северных краях помидоры убирают зелеными, а затем "дозоривают" с месяц в картонных коробках из-под обуви до появления розоватого оттенка и специфического кисловатого вкуса. Мой девяти килограммовый "Ленинград-002" как раз орал "Голосом Америки" о преследовании диссидентов в Советском Союзе - концерт закончился, пошли новости. Подманив нас к себе, товарищ в штатском сунул раскрытую красную книжечку. Даже не успев разобрать в ней ни одного слова, мы сразу поняли кто он такой. Шеф повел нас к себе в Контору, разместившуюся на втором этаже в правом крыле четырехугольника РОВД. На его звонок дверь открыл дежурный - мужик лет сорока. "Надо побеседовать с молодыми людьми" - уведомил его "уполномоченный КГБ Веселков Г. Б." (так значилось на табличке). Проходя по коридору, я успел заглянуть в помещение, куда скрылся дежурный. Мне показалось, что там работала какая-то аппаратура. В последствии до меня доходила молва о прослушивании телефонов в городе.
У районного начальника госбезопасности оказался довольно просторный угловой кабинет. Посреди него стоял длинный стол для заседаний с придвинутыми к нему стульями, а вдоль стен были расставлены дополнительные стулья. Нам было предложено сесть на них, что давало возможность хозяину, усевшемуся во главе стола, обозревать нас сверху донизу. Чтобы лишить его данного преимущества я через пару минут после начала допроса попросил пересесть за стол. Таким образом, он уже не видел половину наших фигур и лиц, а значит, стало легче скрывать свои подлинные мысли и чувства. Почти все время "беседы" Сергей молчал, я попросил его об этом очень тихим шепотом, когда мы шли позади нашего не прошенного вожатого. Посреди разговора зазвенел телефон и женский голос спросил: "Ты скоро придешь?" - "Через полчаса" - был ответ. Видимо, жена заметила свет в окнах кабинета - Васильков, как я после узнал, жил рядом. Надо сказать, что вдоль берега шел квартал многоэтажек для партхозактива города, в просторечии - Дворянское Гнездо. В престижных квартирах с видом на заречные дали жуировали семьи партийных работников, директоров, инженеров, заслуженных учителей и прочей местной номенклатуры.
В начале допроса он записал на клочке бумаги, который потом куда-то сунул, мои анкетные данные, пообещав проверить. "Какой смысл мне врать!?" - успокоил я его. Поинтересовался, не иностранный ли приемник. "У меня, вот тут под стеклом, списки тех, кто собирается в ближайшие месяцы за границу. Если что узнаю об этих людях - вычеркну!" Я прикинулся простачком, и когда речь зашла о тематике зарубежного вещания, как бы невинно спросил: "Откуда берутся всякие политические заключенные?" На этот слегка замаскированный провокационный вопрос чекист ответствовал: "У нас еще довольно много уголовных преступлений, и среди них есть некоторое количество политических". Я ободрил его своим замечанием: "Логично". На вопрос шефа, что говорят радиоголоса о Брежневе, я с чистой совестью поведал: "Выдающийся политический деятель". Было видно, что сам он ничего не слушает. Еще я ему сообщил, что "Свободу" слышно плохо, смог разобрать одну передачу. "О чем говорили?" - навострил уши капитан госбезопасности. "Об алкоголизме в СССР" - дальнейших вопросов не возникло, предмет известный. В общем, больше часа играли в кошки - мышки. "Несколько лет назад в Кирове группа молодежи создала партию в противовес коммунистической" - по его словам, некоторые из нее были признаны психически больны-ми. Вероятно, чекист мечтал раскрыть и у себя подобную организацию. Позже я слышал рассказ Шуры Стерлягова, о том, как одного местного парня за прослушивание иностранных передач подержали в дурдоме. По возвращении оттуда он долго не мог притти в себя, при звуках иностранной музыки ему становилось не по себе.
Через пару месяцев Васильков устроил на моей работе политзанятие "о коварных методах западной пропаганды". В заключение своего шоу под гробовое молчание испуганного зала чекист ввернул: "Нам известно, что в вашем коллективе есть люди, слушающие иностранное радио". Меня на этом мероприятии, конечно, не было, - передали с вопросом: "Женя, ты не шпион?" Я работал художником в дорожном участке, на столе стоял приемник. "Такой маленький, а "Свободу" ловит, подозрительно...". Вид у меня был не советский: довольно длинные волосы, бородка, рваные штаны, туристские ботинки с толстой рифленой подошвой. Зимой ходил без шапки до -20 градусов. С той поры мне долго чудилось внимание к своей персоне со стороны "органов". Основания для подобного опасения имелись.
Осенью Родина через военкомат призвала Изегова в качестве дармового водилы спасать целинный урожай Казахских степей, распаханных когда-то с подачи Волюнтариста с башмаком на босу голову, который рассчитывал таким путем дать возможность народу по-есть хлебушка досыта и поскорее послать его строить Коммунизм. Домой Сергей вернулся месяца через три, уже под Новый год. Злой как черт. Задним числом приятно свалить это на проделки Веселкова.
Спустя год произошел немного комичный случай. Мы с Греховым шли по нашему Бродвею - так, несколько иронически, в молодежной среде именовали относительно оживленный участок улицы Советской между двумя кинотеатрами. Еще издали я узнал знакомую, чуть сутуловатую фигуру городского ангела-хранителя. Он тоже меня узнал и во все глаза сверлил своим крысиным чекистским взглядом - по этой особенности их породу всегда лег-ко вычислить. На мне в придачу к длинным волосам были подвернутые до икр дешевые чешские джинсы с собственноручно вышитым красными нитками на заднем кармане именем кумира - Stevie Wonder. Когда разминулись, я толкнул друга и на ухо сообщил: "Это шеф КГБ!" Вовик недоверчиво оглянулся. В тот же момент оглянулся и Веселков. Секунду в пол оборота мы разглядывали друг друга...
4. Герои нашего времени
Однажды на городском пляже к нашей компании подсел слегка поддатый паренек. Его привлекли вопли и хрипы из переносного магнитофона Янычара. Сначала он мне не понравился, да, и я ему тоже. Но постепенно мы стали друзьями. Он любил музыку и разбирался во многом лучше меня. Самое главное, Чиж, как за птичью фамилию Чижиков звали его друзья, был очень общительный, жил в центре города, в бывшем особняке купца Лыткова на Вятской, всех знал, и его все знали и любили. Работал Сергей в Доме Культуры электриком-осветителем (осеменителем, как я потом шутил). Для молодого человека в расцвете половых сил, это было наилучшее место в городе. Через Чижа я познакомился со многими городскими меломанами и вообще занятными людьми.
Обычно я заставал своего нового приятеля уткнувшимся лицом в подушку. Кое-как отворив мне дверь, он вновь бросался животом на любимый диван придавить полчасика. После чего, правда, далеко не всегда, неспешно отходя от сладкой полудремы, начинал подобно медиуму отвечать на мои осторожные вопросы. Очухавшись окончательно, Чиж, разглядывая узоры на потолке, лелеял вслух свои розовые (они же голубые и золотые) мечты. Например, сделаться служителем культа и быть поближе к церковному антиквариату, или выучиться на зубного техника и точить золотые коронки из левого металла, или завербоваться в загранку, чтобы привозить импортный товар и жить припеваючи. Пока же от нечего делать в протяжные зимние вечера пробовал бренчать на гитаре, в поисках нужных аккордов перебирая струны своими длинными пальцами. Забегая вперед, скажу, летом 78-го мы даже захотели вдруг (не иначе как от жары) организовать свой рок ансамбль. Обрадованный нашим энтузиазмом стуловский худрук уже назначил репетицию, но мы не пришли, - вовремя одумались, - никто толком не умел играть, особенно я, разве что на магнитофоне.
Чижиков, перебирая пальцами складки на животе, частенько жаловался на некоторый не свойственный возрасту избыток авторитета. Что совершенно не удивительно, - Чиж ел по ночам. С вечера мать всегда заготовляла ему солидные бутерброды и такую же солидную кружку морса. Надо заметить, что Чижиков слыл отчасти даже интеллектуалом - выписывал Литературную газету и журнал Иностранная Литература - известные либеральные по тем временам издания.
У Сергея была подруга Люся. Он звал ее Люсьен. Внешнее сходство дало мне основание предположить их родство, и лишь немного погодя узнал,что они вовсе не брат и сестра, а любовники.
Компания Чижа
...Они сидели передо мной на диване, смеялись и обнимались. Люська взяла с широкого подоконника какую-то книгу и прочла: "Второй господин имел довольно небрежного вида бородку..." Это про меня. Смех.
Люся жила в одном подъезде с Васильковым и была знакома с его сыном. Однажды меня привел к нему мой сосед Герман с очевидно не бескорыстным намерением сбыть само-дельный усилитель, изготовленный умелым сыном чекиста. Во время нашего разговора дверь в комнату слегка приоткрылась, и в темноте щели появился изучающий знакомый Зоркий Глаз: "Это отец" - успокоил нас сынок, и мы продолжили свои дела, после чего дверь тихонько закрылась. Чекист следил за своим отпрыском.
Люсьен уехала учиться в Йошкар-Олу. На каникулах они встречались, Сергей ездил к ней раза два. Но любовь остыла, появились новые увлечения.
Друг Чижа Андрюха Аристов занимался фарцовкой, то есть нелегальной перепродажей иностранных вещей. В те годы на мелких спекулянтов власти уже закрывали глаза. От следователей на допросах они откупались импортными шмотками и дисками - любители западной музыки попадались и среди стражей советских законов. Выискивали в основном валюту, связи с иностранцами и порнографию. За это могли посадить. К сожалению, ко времени моего знакомства с Чижом Андрюха был уже не тот, его связи в Москве оборвались, ему приходилось иногда надолго уезжать из города, чтобы замести следы своего существования. Но, все-таки, через него можно было раздобыть кое-что.
Среди моих знакомых появился страстный коллекционер Дима Сакерин. Сошлись мы на интересе к музыке, я стал продавать ему записи, сначала низкокачественные с эфира, потом - с дисков. Всю жизнь он что-нибудь собирал: марки, рок-записи, грампластинки, фото музыкантов и журнальных красоток, а под конец даже книги. Еще в школе накопил солидную коллекцию марок. Мы гадали, как ему это удалось? Наконец, по пьянке - к чему имел пагубное пристрастие - Дима раскололся и поведал Чижу тайну своих приобретений. В детстве он прочел книжку о почтовых марках и постиг в них толк. Забавно, что эту книгу он, видимо, взял у моего двоюродного брата Саши, с которым учился в одной школе, а тот, в свою очередь, у меня, пока я пребывал в армии - многие тогда увлекались филателией, в школах существовали специальные кружки юных филателистов. Когда другие собирали марки с самолетиками и животными, Дима искал старые с невидным рисунком. Во время войны в Слободском квартировали эвакуированные из Ленинграда. В основном это были семьи советских чиновников, военных, интеллигенции. С собой они привезли ценные вещи, среди которых были коллекции марок. Все это добро постепенно выменивалось на продукты и оседало в сундуках слободских торговок. Через двадцать лет забытые старые альбомы вытащили на свет юные филателисты и обменяли у Димы на красивые картинки.
Со своими многочисленными родственниками, включая замужнюю сестру, Дима жил на Энгельса против ателье "Силуэт". Семейка умеренно выпивала. У Димыча, как его уважительно звали друзья, имелся свой угол, за который шла перманентная война с упрямой престарелой бабулей, норовившей в ожидании смерти залечь на сундуке в углу. Стены сво-его жилища Дима любил обвешивать фотографиями и вырезками из журналов. Одно время это был иконостас из голых красавиц, а так как в комнатушке часто собирались шумные компании, встреча с бдительными товарищами была не за горами. Нагрянувшая милиция под предлогом борьбы с порнографией поснимала роскошных баб. Пришлось сменить тематику, появились Димины любимые певцы и музыканты: Высоцкий, "Сюзео Квадрио", "Джиз гарес", Битлы и "Бони М." (в дальнем уголку). Когда он взял в рассрочку у Изегова старый усилитель с колонками, оставив под залог два альбома марок, - я в последствии выкупил их за подзорную трубу и шестьдесят рублей в придачу, - жизнь его родных окончательно превратилась в ад. У двухлетнего племянника врачи обнаружили порок сердца "от громкой музыки": при первых звуках рок-н-ролла несчастный начинал, то ли плясать, то-ли дергаться в припадке. Я продавал Диме записи. Когда долг достиг сотни, он дал мне под залог дальнейшего кредита три дорогостоящие по каталогу марки Суэцкого канала, а в дальнейшем еще альбом марок Германии. "Суэц", как потом выяснилось, оказался фальшивым. Любимым изречением нашего героя было: "Деньги - бумага!"
В феврале Дима пригласил меня на свой день рождения: "Запиши что-нибудь типа Мак-Картни, в подарок". Сделал ему кассету, в самом начале "Биб-Боб" три раза кряду, как просил... Мы пришли с Чижиковым. За столом собралось полно народа - родственники вперемешку с друзьями. "Водку разливайте!" - объявила мать, но, сколько Чиж не озирался, водки не обнаружил. Поили исключительно "Грушевым" вином местного разлива - зеленого цвета, с запахом валерьянки.
Вокруг Димы частенько собиралась сомнительная публика. Однажды, была уже поздняя осень, я зашел к нему после работы. Вместо скорого решения наших дел хозяин, бывший уже слегка под мухой, увлек меня в популярную пивную на Советской. За изогнутую форму зала в народе ее прозвали "Аппендицитом". Я не сторонник подобного общения с массами, но черт силен! Там за наш столик подсели двое собутыльников уже далеко не первой свежести. Поплыли кружки с пивом, в некоторые для крепости подбавляли водку. Один из новых знакомцев, сняв треух, обнажил свой изуродованный череп: "На Даманском вдарили!". Вместо лба у несчастного зияла солидная выемка. Даже поверхностное знание анатомии не оставляло сомнений в умственных, а возможно и психических особенностях данного индивида. Вскоре я еще раз убедился в справедливости известного совета "никогда не пить с незнакомыми людьми".
Дима и другой мужик куда-то пропали, а мы с жертвой китайской агрессии побрели по улице к остановке: Титаник еле стоял на ногах. "Поехали ко мне в Трофимовку!" - изрек он и для большей убедительности вынул небольшой, но неприятный ножичек. Усадив бандита в автобус, и дождавшись, когда он задремал, я скользнул на ближайшей остановке к двери. "А товарища чего оставил?!" - заметив мой маневр, успела крикнуть кондукторша. Но я уже выскочил вон, и, не разбирая дороги, по азимуту направился домой.
Второй муж сестры Димыча, Пашка, был после срока. Как-то при гостях он вытащил из кармана черепаху и как фокусник, уверенный в своем искусстве, начал со всей силой топтать ее сапогом (другой обуви не признавал), демонстрируя тем самым прочность округлого корпуса. Спустя месяц, не увидев очередной раз эффектного аттракциона, я осторожно осведомился у Димы. "Сломалась" - был ответ. Однажды с хорошего бодуна Пашка вышел на Советскую с игрушечным револьвером своего пасынка и попросил закурить у подвернувшегося кстати мента. Тот не понял юмора и через полчаса в "бандитскую малину" ворвалась милиция с автоматами. Пашку слегка побили и подержали в кутузке. Несколько зим после этого его черная косматая башка без шапки в любой мороз еще мелькала в городе.
Промозглой осенью 77 года во время прогулки по Бродвею, Чиж познакомил меня с вертлявым парнишкой. Это был тогда еще школьник Саша Кисляков. В фойе "Авроры" Кисляк вытащил из пакета пачку потрепанных пластов, на одном из которых красовался экс битл с красной розой в зубах. Кисляк - ласково называемый Чижом "Сын", за что в ответ получал развалистое "О-тэц!", - перепродавал все более-менее дефицитное из того, что попадало в его руки. Видимо, сказывалась цыганская кровь, полученная от отца. Весной он уговорил мать взять в кредит сроком на год за 1086 рублей лучший на тот момент проигрыватель "Электроника-Д1-01". Чиж привел меня оценить звучание. Было ново, непривычно, но неплохо. После этого я подновил свой комплект, купив колонки VideoTon Minimax-2 венгерского производства. Их долго не брали в "Культтоварах" из-за цены и не внушительного вида, но всё оправдалось мягкостью звучания.
При покупке бытовой техники знакомые и друзья часто брали меня как специалиста по электронному железу для проверки работоспособности товара. Обычно это был магазин "Культтовары" в центре на Советской. Я придирчиво проверял новую игрушку во всех режимах и только после этого давал положительный вердикт. "Главное ОТК приняло!" - восклицали тогда продавщицы.
Однажды Кисляк поспешил, приобрел магнитофонную приставку "НОТА - 304" без моего участия. (Моя расхваленная Чижом старая триста третья его разочаровала.) Как назло она оказалась неисправна, - толком не писала. Кисляк притащил ее ко мне, и я определил небольшой заводской дефект сборки: один проводок не туда припаяли. Втроем с Чижом пошли в "Культтовары" разбираться, но встретили отпор твердолобых продавщиц. Пришлось накатать им в "Книгу жалоб" смачную телегу. Кое-кого лишили тогда премий. После этого случая мое появление в магазине долго сопровождалось шипением и даже припрятыванием под прилавок дефицитного мелкого товара вроде батареек.
Любителем не советской музыки считался Тимур - симпатичный татарин интеллигентного вида, с атлетической фигурой. Всегда хорошо одетый в импортное, он выделялся среди молодежи. В то время у меломанов был популярен Elton John с его "Captain Fantastic" и "Желтой кирпичной дорогой" - двойник лежал у Тимура, но он с ним ни за что не расставался. Однажды я был у него дома, менялись дисками. За Boney M. 77-го он дал мне двух битлов. Это был первый появившийся в городе образец музыки в стиле диско. Я взял его у Саши Фукалова, привозившего кое-что для себя из Кирова. Диск ему не понравился, а я сделал с него много записей всем желающим - раскрутил. В комнате у Тимура дверцы шкафов изнутри были оклеены девицами из журналов, а на книжной полке восседал веселенький барельефчик Ленина. "А это зачем?" - искренне удивился я, - "Ну, мало ли кто придет..." Тимур работал на "Белке" в сырейном цехе, самом грязном, со смрадным воздухом. Платили там 200 р.
В декабре, первым из моих новых друзей, женился Изегов, я включал музыку на его свадьбе в столовой у Педучилища. Сергей интересовался музыкой, позднее сам приобрел аппаратуру и диски. Сообща мы развивались в этом и во многих других направлениях. С женой Галей они тогда жили в полуподвальном этаже старого дома на Вятской. За продольное рас-положение комнат-отсеков я в шутку называл их жилище подводной лодкой. На печке Галина рука изобразила красками звездолет в форме гитары - обложку альбома группы Boston. Галю по распределению после техникума прислали к нам работать в горгазе. Сергей развозил баллоны. Как-то в районной газете "Ленинский Путь" я прочел заметку, в которой его изобличали в незаконном поборе денег (1 рубль) за внеочередную доставку газа.
5. В краю непуганых идиотов
В ноябре 1977 года отмечалось 60-летие Октябрьской революции. Дата довольно круг-лая, если учесть, что это всегда был главный праздник большевиков-коммунистов. Они как бы чувствовали ненадежность своей власти и спешили насладиться ею сполна. В такие дни вино продавалось без ограничений, народу разрешалось прибалдеть до упора за "святое дело", а потому танцы в ДК проходили в пьяном угаре. Дверь на сцену была открыта и все считающие себя хоть в какой-то степени знакомыми с музыкантами или работниками клуба могли свободно пройти в служебную часть здания, показав тем самым свою избранность перед остальными. Большинство просто искало место для распития бутылки, буфет был забит. Нырнул под сцену и я. Народу там тоже много, почти все пьяные, двое дрались, их пытались разнять. С удивлением я узнал Чижа: сильно пьяный, в разорванной рубашке и в крови. Его противник повыше и явно поздоровее. Бандитская морда, решил я: "Кто это?" - "Да, Зега, друг Чижа, вместе работают!"- просветил меня приятель Вовик. Прозвище Зега прилипло еще в детстве, когда на вопрос: "Как тебя зовут?" - парень немо отвечал "Се-е-га".
Новый 1978 год мы встречали вдвоем с Чижиковым в его прибежище под сценой. В последний день года людей на танцах мало, новогодний бал отшумел накануне, пришли только те, кому уж совсем некуда податься. Чиж достал бутылку шампанского: "Крошка дала", - так он звал свою мать. Я принес "Обратную сторону Луны" и Чиж поставил кассету на полу разобранный магнитофон. Чарующие звуки в сочетании с алкоголем производили почти наркотическое действие. После полуночи Сергей сбегал наверх "выпить пару рюмок с коллективом".
Оба Сергея родились 1 мая, и с 78 года мне доводилось этот день праздновать вдвойне. Тем более что тогда он считался вторым государственным праздником: коммунисты оседлали этот древний полу языческий вальпургиевый "день весны и труда". За неделю до него по всей Советской развешивали "матюгальники", по которым гнали первую программу Всесоюзного радио, напичканную уныло-оптимистическим официозом, а в праздники вдобавок сдобренную гимнами о Советской Родине, Партии, Ленине и тому подобном замшелом пропагандистском скарбе. Все эти завывания - "Ленин всегда с тобой!", "Партия наш рулевой!" и бодренькие марши "Мы к Коммунизму на пути!", "Любовь, Комсомол и Весна!", "Это время гудит БАМ!" - наперебой врывались во все уши со всех сторон.
На площади Революции перед свеже-побеленным привидением Вечно Живого с рукой протянутой в направлении все более неясного будущего, загодя строилась полированная трибуна. На нее перед началом демонстрации трудящихся взбиралось местное руководство во главе с первым секретарем Горкома Партии. С раннего утра центр города оцепляла милиция. Движение транспорта по Советской от Грина до Энгельса прекращалось, а примыкающие улицы перекрывались автобусами и грузовиками. Строго соблюдался график прохождения колонн демонстрантов. Люди шли как на работу. Колонны формировались у проходных предприятий и около школ. Здесь явившихся сверяли по спискам, раздавали флаги, транспаранты с утвержденными ЦК КПСС и опубликованными заранее в центральных газетах призывами, портреты вождей на палках, бумажные самодельные цветы, или, на худой конец, ветки с привязанными к ним надувными шарами. Главное, больше красного - любимого цвета коммунистов. Все это сонмище народа толпилось на Советской от "Хлебного" до санэпидемстанции и под присмотром милиции, солдат и сотрудников в штатском ожидало торжественной минуты начала демонстрации.
После короткого напутствия с трибуны, в высь летели сигнальные ракеты, оркестр из вечно полу пьяных духовиков ревел марш, и Красный Ход начинался! Автомашины, украшенные живой скульптурой наверху и обвешенные со всех сторон щитами с лозунгами похожие на бутафорские броневики. Огромные плакаты на велосипедных колесах, знамена всех видов от наградных и почетных до спортивных обществ и союзных республик. Впереди колонны "Белки" сразу после панно с эмблемой фабрики выложенного из кусочков меха, вышагивали рядом со своим директором Квакиным счастливые передовики мехового производства.
Через рупоры выкликали приветствия коллективам, проходившим мимо трибуны, сопровождая их комментариями об успехах данного предприятия или учебного заведения.
"Слава работникам советской торговли! Ура!" - "Ура!".
"Слава советской молодежи! Ура!" - "Ур-Ра-А!" - орали в ответ все более пьяными голосами.
Выход не демонстрацию открывал редкую возможность продемонстрировать личное благосостояние советского человека. Для этого вытаскивались на всеобщее обозрение все наряды, добытые непосильным трудом в очередях и дальних поездках. Лучше всех, по понятным причинам, одевались, конечно, торгаши. В описываемое время принарядились и меховщики. За перевыполнение нормы выработки им стали выдавать к праздникам по очередным спискам шапки, воротники, а некоторым даже шубы. Их сомкнутые до тесноты ряды в меховой броне и облаках почти банного пара на осенней демонстрации выделялись издалека.
Между тем на Энгельса колонны рассыпались кто куда. Флаги и транспаранты едва ус-певали подбирать на хранение активисты партии и комсомола. Справедливости ради замечу, весь этот карнавал нравился советским людям. И теперь они с ностальгией вспоминают свое навсегда канувшее в Лету беззаботно-инфантильное прошлое.
1 мая 1978 года перед началом демонстрации я с трудом пробрался через заграждения из автобусов на углу Вятской и Советской во двор дома, где жил мой друг. Крошка хлопотала у накрытого стола, собирались родственники. Из открытого окна доносились бравурные марши и радостные вопли - демонстрация в самом разгаре. Чиж раскраснелся, будучи уже явно навеселе, бегал с места на место, выкрикивая свои замечания по процедуре праздника. Гости сидели за столом, шла чинная семейная беседа, я помалкивал, изображая скромного молодого человека, которым, впрочем, и был. Мать Сергея уважала меня как чуть ли не единственного непьющего среди его друзей. Родственники, тети и дяди, вместе с поздравлениями давали Сергею наставления, имея в виду его несколько легкомысленное на их взгляд поведение. Крошка протяжно жаловалась на то, что он связался с Ольгой Зверевой, мать которой, ее когда-то, якобы, обокрала: "Люся, вот, хорошая девушка была, жалко, уехала учиться".
Одни гости уходили, другие приходили. Ворвался как всегда жизнерадостный двоюродный брат Славик - Медяк. Когда он впервые зашел ко мне домой в очках и на высоких каблуках, с рыжими волосами до плеч, мои родные мать с бабушкой испугались: "Какую страшную девку Женя привел!" Медный был похож на ударника из "Шокин Блю". Незадолго до этого Славик познакомился со своей будущей женой Галей. Произошло это на моих глазах. Наша небольшая придурковатая компания (кроме Медяка был еще Дима) непринужденно расслаблялась в фойе ДК в начале вечера, когда народа еще мало и места предостаточно. "А че, вижу, парень симпатичный, танцует хорошо" - вспоминала она потом. Жили они душа в душу и были во всём подобны друг другу. Оба простые до наивности. Как-то на очередном дне рождения Чижа, Галя подсела ко мне и за разговором задрала юбку, обнаружив голубые панталоны чуть не до колена: "Смотри, первый раз надела!" Все присутствующие это видели и впоследствии долго потешались, вспоминая.
Другой двоюродный брат Чижа - известный городской дурачок Саша Рыков. Этот несчастный человечек уродился на этот свет неверным путём. Отчего развитие его шло как-то уж очень медленно, а вскоре и вовсе приостановилось на некоем промежуточном уровне между слегка натасканной беспородной собакой и поступающим в приготовительный класс церковно-приходской школы позапрошлого века. Из всех необходимых в жизни наук он как-то сам собою разумел один лишь счёт денег, да и то более интуитивно, чем умственно. А потому достаточно уверенно мог прикинуть ценность белых и ржавых кружочков лишь в пределах стоимости одной булки хлеба. Впрочем, больше 20 копеек родители ему никогда не доверяли. Из бумажных денег он разбирал лишь "Один Рубль", а потому признавал только эту валюту.
Вася Счастливцев и сосед Чижа Серега Вальтер.
Саша не мог долго оставаться на одном месте. От излишней нервной энергии он постоянно куда-то спешил. К Чижу забегал по несколько раз в день, слава Богу, не надолго. Любимой фразой у него была: "Ну, я пошел". Говорил он с некоторым дефектом, отчего своего кузена величал Сеоза Сизиков. Однажды Чиж получил телеграмму на такую фамилию. Часто сбегая из дома, путешествовал по всему Союзу почти бесплатно, подкрепляясь в дороге булкой хлеба, которую предварительно выедал изнутри, оставляя аппетитную оболочку на десерт. Убогого не обижали, был он тогда безобиден. Изредка мать устраивала его на пару недель (больше не хватало терпения) поработать в Вахрушах на конвейере промышленным ро-ботом. Сашу ставили в самый конец конвейера, - фасовать обувь по коробкам. Получив аванс одними рублями, он срывался в очередное турне.
Еще один братец допился до белой горячки, да, так и не отошел полностью после лечения. Жил он в Зяблицах у сожительницы, куда однажды заманил меня подремонтировать телевизор, возражать не рекомендовалось. Жаловался на плохой сон: "Если съем вот этих си-них шесть и этих зеленых шесть, а сверху бутылку водки, то сплю как убитый".
Старший двоюродный брат Сергея жил в Кирове, у нас любил появляться в лётной форме. Чиж, как вы уже заметили, дававший всем клички, звал его Фаза. Как-то глядя на очередную трансляцию съезда коммунистов, нетерпеливо заметил: "Маленькую бы Атомную бомбочку на них всех!" В общем-то, он был нормальный, не пил, иногда жаловался на сердце, от чего и умер, успев выйти на пенсию. Впрочем, тогда он выглядел как огурчик.
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/zvuki_v2.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/20201117_002739.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/wesna3sb.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/scale_1200.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/20201117_002644.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/unnamed3.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/20201118_185608.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/20201116_212410.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/img_20170927_230425.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/20201125_003016.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/20201113_205740.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/20201113_204345.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/20201113_205613.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/output221.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/output238.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/output-7.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/output11.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/output214.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/output204.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/20211023_004755.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/20211026_132621.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/20220612_220654.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/output237.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/output246.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/output223.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/output202.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/output224.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/20201124_192005.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/shocking_blue2.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/sa-9710_enl2.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/462792.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/20201118_192455.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/large_a815ecc3abf75397.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/20201124_191638.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/20201125_163544.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/10170249_original.jpg)
![X []](/img/h/harin_e_a/zv/20201224_181642.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/output206.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/20201124_193010.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/output-21.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/output-20.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/20201112_190241.jpg)
![[]](/img/h/harin_e_a/zv/image-58.jpg)