Он родился крошечным, влажным и трепещущим. Сразу принялся запихивать в белёсые челюсти еду, нервно и ожесточённо её перемалывать. Нужно наесться, мир не даёт поблажек слабым. Особенно если эти слабые -- насекомые. Он много дней провёл в непрерывных поисках пищи, пожирая листья, случайные травинки и побеги. Настало время четвёртого перерождения. Три раза старая кожа опадала с его мягкого тела, уступая место новой, ничуть не более прочной. Теперь уязвимость сменило совершенство -- жёсткий панцирь. Уже несколько дней Он лежал неподвижно, скрытый тёмной оболочкой, под которой происходило чудо. Но вот равномерная пульсация проделала в коконе пару тоненьких, как волос, трещин. Крылатая семья сегодня встречает своего нового короля.
Он так изменился. Стройный и уверенный, шевелит над головкой крыльями-коронами. На пушистом теле -- белые точки-отметины; за спиной -- королевская рыже-чёрная мантия. Молодой Монарх.
Его маленькое племя всю недолгую жизнь провело в экзотическом парке британского городка, расположенного на берегу Атлантического океана.
Предки семейства раньше жили на Канарских островах, но птицы постепенно уничтожили практически всю их колонию. Мать Монарха -- одну из немногих выживших -- по ошибке, вместе с волной страха, выплеснуло холодными ветрами в Англию, где она и вывела своё потомство. Теперь же случайные обитатели парка чувствовали приближение новой опасности, гораздо более жестокой, чем птицы... не щадящей никого. Имя ей -- Зима. Страх плавно всплыл в сознании Монарха из глубин наследственной памяти, тонкими струйками пробил сон, а потом нахлынул, наполнив всё существо и переливаясь через границы. Его семья в опасности. Нужно что-то делать... но как? Мотылёк встрепенулся, озарённый древним воспоминанием. Его далёкие-далёкие, давно умершие предки, обитавшие в других странах и знавшие спасение от постигнувшей племя Монарха напасти -- они подсказывают, манят куда-то на юг. Пора в путь. Взмах широких пылающих крыльев, ещё один, ещё, и невидимая нить, протянутая чувственным восприятием и инстинктом, уже ведёт по воздуху к заветной цели. В крошечной головке помещаются только три короткие мысли, сменяющие одна другую в такт взмахам: "Семья -- найти -- спасти -- семья -- найти -- спасти...".
3 месяца спустя. Напульский залив (окрестности Канн)
Потоки воздуха несут хрупкого огненного короля, вертят Его, как лепесток цветка. Лишь тонкая голубая полоска отделяет Монарха от заветного острова; внутренние голоса настойчиво зовут, уговаривают поторопиться. Он уже виден, этот райский уголок, спасение всей его семьи. Порыв ветра. Крылья надулись беспомощными парусами, увлекая то ли вверх, то ли вниз. Море с довольным сопением приняло Монарха в солёную пасть, принялось перебирать волнами, вертеть его, любоваться угасающим в воде огнём.
Франция, аэропорт "Ницца Лазурный Берег"
-- Ouvrez votre valise, s'il vous plaît. Le détecteur de métaux émet des signaux, je ne peux pas vous laisser sortir.[1]
-- Извините, пожалуйста... Секунду, секундочку... Я только достану телефон... Понимаете, же не парль па...
Низенький, пухлый, неуклюжий. Белобрысый, растрёпанный и заспанный. Как и положено, пропахший самолётной пылью. Как и положено, ничего не понимающий и растерянный. Как и положено, обронивший по пути к выходу из аэропорта мятую пачку чипсов и пару рекламных брошюр. Он нервно искал в телефоне французский словарик, нетерпеливо подёргивал кадыком.
-- Ага, вот. Открыть... Не пропустят... Не понял... А, чемодан показать!
Обрадованный сделанным открытием, Он послушно водрузил на столик таможенника устрашающих размеров чемоданище и щёлкнул кодовым замком. Глаза человека в полицейской форме округлились, рот удивлённо приоткрылся, а усики забавно ощетинились. Весь чемодан был заполнен стеклянными кубиками, натёртыми и отполированными до боли в глазах. А внутри -- пёстрые драгоценности, сияющие всеми цветами раду... Нет! Это -- бабочки! Застыли в своих прозрачных гробах; без стеснения растопырили до неприличия яркие крылья и стройные лапки; красуются, слепят, игриво бликуют на стёклах любопытных очков. Таблички, прикреплённые к кубикам, наперебой сообщают родословные пленниц, их ценность и статус: "Павлиноглазка атлас, самая большая бабочка в мире. Поймана в Сиаме, 2004 г."; "Аполлон, занесён в Красную книгу. Пойман на Кавказе, 2011 г."; "Цейлонская атрофанеура, вымирающий вид. Поймана на о. Шри-Ланка, 2000 г."... Целый клад! Брови полицейского с уважением приподнялись, а дверь за его спиной приглашающе распахнулась перед достопочтенным коллекционером. Тот бережно закрыл своё сокровище, протёр маленькой пушистой тряпочкой замочек и засеменил к выходу. Он остался доволен произведённым фурором.
Лепидоптеролог.[2] Как же Белобрысому нравилось это название. Гордое, научное, внушающее благоговение. Ле-пи-до-пте-ро-лог. Повелитель бабочек. Учёный. Кол-лек-ци-о-нер! От одного звучания этих слов раздувает от гордости. Они придают весомость, значимость, самоуверенность. А замурованные в стекло мотыльки, пойманные им собственноручно, являются подтверждением непревзойдённой лепидоптероложистости. За ними стоят удивительные путешествия, изнурительная охота. Внутри Белобрысого ворочается, колется и жжётся ненасытная коллекционерская страсть добычи. Он -- настоящий хищник в своём пёстром чешуекрылом мирке. Король, диктатор, судья, палач. Но на этот раз повелитель бабочек прилетел не на поиски новых крылатых пленниц, а в Канны, на всемирный энтомологический [3] симпозиум.
Через три дня, Напульский залив (между островом Cвятого Гонората и островом Святой Маргариты)
Носощекочущий туман... На прогулочном катере довольно холодно. Брызги неприятно обжигают, солнце совсем скрылось за облачным медведем (или это собака, точно никто так и не определил). Белобрысый с сыто-довольной улыбкой наблюдает за мамонтоподобным бородачом, увлечённо рассказывающим о навозных жуках. Симпозиум уже закончился. Фурор, опять фурор. Как-никак, редчайшая коллекция -- беспроигрышный номер. Теперь на молодого русского учёного поглядывают с уважением даже энтомологи-ветераны. Хм, ещё бы. Кто из них обладает такой бешеной, полубезумной фанатичностью? Вот именно! Белобрысый честным трудом заслужил звание ле-пи-до-пте-ро-ло-га мирового масштаба. Даже на облизанном всеми ветрами катере, переправляющем самых храбрых участников симпозиума из замка Железной Маски в монастырь на острове Святого Гонората, ему было уютно и приятно. Ведь он весь теперь ми-ро-во-го масштаба! Что полубогу до ветра и брызг? Что ему до очередной занудной экскурсии в рамках культурной программы симпозиума? Как хорошо начался день! Как хорошо...
Волна подкралась и неожиданно встряхнула подплывающее к островку судно. Белобрысый ойкнул, величаво (как и полагается персонам его статуса) повалился пузом на поручень. Что это? Рядом с катером мелькнула искра. Искра в море. Море горит! Повелитель бабочек ещё сильнее перегнулся через борт, принялся отыскивать в тумане привидевшееся чудо природы. Море учтиво приподняло одну из модно уложенных волн и показало покоившегося на гребне полуживого Монарха. Что? Монарх? Американская перелётная бабочка? Здесь, в Европе? Глаза коллекционера загорелись ярче, чем рыжие крылья крошечного короля. Губы сами собой сложились в хищную полуулыбку. Он доберётся до этого чуда. Уж точно его не упустит! Через секунду море с чавкающим звуком приняло в пасть свою очередную жертву. Коллеги с удивлением смотрели на удаляющийся к прибрежным скалам белобрысый затылок.
Пламенные язычки то исчезали, то опять появлялись из-под кудрявых морских загривков. Костюм намок и мешал плыть, а вода бесцеремонно заливалась в ноздри, глаза, уши, остужала конечности. Ага, попался! Пятерня бережно выхватила из солёного круговорота еле живого Монарха. Учёный мирового масштаба, колотясь и методично синея, медленно поплыл к еле различимому в сгущающемся тумане берегу. Его рука наподобие факела возвышалась над волнами, защищая продрогшего мотылька. Уж как он упакует этого маленького путешественника! Гребок. Какой великолепный оранжевый кубик из него получится! Гребок. Нужно не забыть указать в надписи, что пойман вдали от зарегистрированного ареала [4]. Гребок. Ох, поскорей бы открыть заветный чемоданчик. Поскорей бы поместить туда эти изумительно клетчатые, великолепно выносливые крылья. Гребок. Так они плыли вдвоём... Десять минут, пятнадцать, двадцать... Где же берег? Белобрысый удивлённо взглянул на еле заметные, всё ещё далёкие точки береговых скал. Может, его относит течением? Гребок. Гребок. Гребок. Гребок. Нет, так нельзя, ему необходимо отдохнуть, а то ещё не дай Бог окунёт и так измученное крылатое чудо в воду (о своей участи и всё усиливающемся ознобе Белобрысый как-то не подумал). Бревнышко прямо по курсу. Оно-то нам и нужно, родимое. Плотик для его рыжего величества. Первым желанием было поскорее подмять под себя спасительную "соломинку" и отдышаться, но учёный пересилил этот звериный эгоизм и посадил в моховую щель крылатое сокровище. Кажется, собственная жизнь ему была не так важна, как жизнь бабочки. Двумя руками грести оказалось значительно проще. Толкая импровизированный плот головой, Белобрысый продолжил путь. Кра, кре. Вверху -- враг. Кричит, крутится, учуял добычу. Спикировал на бревнышко, тяпнул клювом чуть левее притаившегося Монарха. Слегка оторопевший от такой наглости учёный с размаху запустил в крикливую чайку оказавшимся в кармане размокшим бумажным комком. Кря, кре. Да как она смеет! Это же... только его! Никто, кроме него, не может даже близко!.. Кра! Тяп в макушку. Ну и пускай, а мотылька не тронь! Шмяк по крылу... Последнее обиженное "кря". Улетела. "Спасти -- человек -- благодарю", -- устало отозвалось мыслями с бревнышка. Гребок, гребок. Уже почти час Белобрысый провёл в воде. Теперь Он особенно остро осознал, насколько прекрасен наземный образ жизни, насколько естественно прямохождение. Тело от холода одеревенело, и почему-то прошёл озноб. Берег пропал... Растворился в тумане, как в кислоте. "Если что, так хоть помрём вместе. Не один погибну, с товарищем, и на том спасибо", -- с каким-то безразличием подумал Белобрысый. Эмоции постепенно вымораживались. Клонило в сон, веки налились свинцом. И вдруг... Взмах. Через сеточку слипшихся от влаги ресниц ученый увидел, как Монарх неуверенно взлетел, оставив раскачивающееся на волнах пустое бревнышко. Наверное, крылья просохли. Скорее. Гребок. Скорее за ним! Гребок, гребок. Бабочки чувствуют землю. Почему у людей нет инстинктов? Какая несправедливость! Путеводная нить -- летящий огонёк. Охотника спасает добыча. Парадоксально... За ним! Но рыжий лоцман всё больше и больше тонул, растворялся в тумане. "Куда? Эй, подожди! Не улетай, как друга прошу!" -- просипел Белобрысый. Голос, как и последние остатки мужества, покинул его. Гребок, гребок. Крылатый навигатор совсем исчез. Тело расслабилось и обмякло... Ничего не видно...
В этот момент великий энтомолог ударился ногой о прибрежный камень. Кажется, берег. Кажется, всё позади. Морской ёж пронзил Белобрысому пятку, но он этого даже не почувствовал. На карачках, неуклюже маневрируя между камнями, учёный выполз на сушу и... какое счастье! Прямо носом уткнулся в своего спасителя. По всей видимости, бабочку снова захлестнула и выбросила на берег волна. Первым делом -- ладони чашкой, в них -- Монарха. Снять и отжать одежду -- потом, Белобрысый потерпит. В руках -- хрупкий драгоценный камень. Расширение ареала... великолепное открытие. Влажная пятнистая мантия, фасеточные глазки-бусины. Крылья с нарисованной огненной паутиной. Чертовски прекрасно. Слишком прекрасно.
Какая странная мысль... Слишком прекрасно для чего? Для пошло обнажающей красоту стеклянной тюрьмы? Для жадно обшаривающих каждый миллиметр мёртвых крыльев человеческих глаз? Но ведь он проделывал это с каждой пойманной им бабочкой. Почему именно Монарх вызвал в Белобрысом чувство смущения и какого-то нелепого стыда при одной мысли о вспарывающей пятнистое брюшко иголочке? Кощунство. Какое невероятное кощунство над всей природой замуровано в его бесценные кубики. Откуда такие мысли? Только что в море произошла не обычная для Белобрысого охота -- это было спасение. Взаимоспасение, сродни симбиозу. Как можно убить спасителя? Как можно убить спасённого, доверяющего? "Кыш. Кыш, пока не передумал!" Монарх послушно переполз на подставленную заботливой рукой веточку досушивать крылья...
Подоспевшие товарищи-учёные завернули колотящегося голубовато-сизого Белобрысого в плед и увлекли за собой в тёплый отель.
Через два дня
Сначала было тепло. Чай, кислые печенья. Хохот мамонтоподобного жучьего почитателя. Успокоение, пушистая совесть. Ласкается котом, облизывает душу. Больше Белобрысый ничего не помнил. Друзья рассказали, что он проспал больше сорока часов, измученный долгим плаваньем и стрессом. Борьба с простудой отнимает силы. Сильно ноет пятка. Однако изнутри ослабляет ещё и чувство какой-то незавершённости. А, точно! Расширение ареала, великолепное открытие. Но доказательств нет, упущены. Вернее, отпущены. Ле-пи-до-пте-ро-лог. Это звание ускользает, уже не даётся в руки. Непременно нужно добыть доказательства... Телефон в руки, шерстяной плед на плечи и вперёд. Без доказательств не возвращаться!
Глаза обшаривают каждый сантиметр островной флоры... Ага, вот он, красавец! Сидит на пуховой коробочке цветка, как две капли воды похожей на хвост ласточки. Знакомый какой-то хвост... А, так это же ваточник!
Вот зачем мотылёк так стремился к крошечному острову. Искал растение с ласточкиными хвостами. Белобрысый знал, что если гусеница напьется сока ядовитого ваточника, то бабочка этого вида на всю жизнь станет неуязвимой для птиц. Полусонный Монарх благодарно поглядывал на знакомую полноватую фигуру короля энтомологов, подставляя утренним лучам уже окрепшие после путешествия огненные крылья: "Нашёл -- семью -- спасти. Человек -- друг -- спасибо".
Щёлк. Отлично, только немного мутно. Белобрысый подкрался поближе и снова щёлкнул, направив на бабочку чёрный кружочек камеры. Вот, уже лучше. Теперь немного сбоку, так будет видна панорама древнего монастыря. И ещё один ближний кадр, чтобы сделать узор на крыльях почётче. Дружище, поверни-ка усики немного правее. Вот так, спасибо. Довольный восстановленной лепидоптероложистостью и окрепшей верой в светлое будущее, Белобрысый отправился обратно в отель. В его руках покоился новый крылатый пленник, запертый в тёмных телефонных стенах.
Два с половиной года спустя. Август. Всё тот же остров святого Гонората
Заросли оранжевых цветов неподвижной стеной возвышались на морском побережье. Ветер слегка дотронулся до верхушки одного из пышных кустов, и стена ожила. Она встрепенулась, распустилась и полетела. Цветы превратились из оранжевых в розовые, а в небо взвилась огненная стая лепестков. Крылатый вихрь описал круг почёта над островом и вернулся на кусты ваточника. Новая колония Монархов. Расширение ареала. С невысокого пригорка за этим зрелищем наблюдал абсолютно счастливый человек. Низенький, пухлый и белобрысый. В руках он держал целое сокровище: чемодан, в который был упрятан отполированный до боли в глазах новенький фотоаппарат с громаднейшим объективом.
2019-2021
Биологическая справка. Данаида монарх -- знаменитая североамериканская перелётная бабочка из семейства нимфалид. Одной из достопримечательностей Калифорнии считаются так называемые "бабочковые деревья", усеянные тысячами зимующих монархов.
В Европе монархи встречаются на Канарских островах и Мадейре. Монарх постепенно становится более распространённым из-за своей способности совершать дальние перелёты (даже через Атлантический океан!) и всё более широкого использования ваточника в качестве декоративных растений. Дело в том, что монархи ядовиты для птиц из-за пищи (ваточника), которую едят (если находят) их гусеницы. Колонии бабочек этого вида, которые зимой находятся в анабиозе [5], выживают потому, что голодные птицы предпочитают менее ядовитых насекомых.
1. Откройте ваш чемодан, пожалуйста. Металлодетектор подаёт сигналы, я не могу вас пропустить (фр.).
2. Лепидоптеролог -- учёный-энтомолог, который изучает насекомых из отряда чешуекрылых (бабочек, мотыльков, молей).
3. Энтомология -- раздел зоологии, изучающий насекомых.
4. Ареал -- область распространения и развития типа сообщества животных и растений.
5. Анабиоз -- состояние животного или растения, при котором в резко неблагоприятных условиях внешней среды (высокая или низкая температура, крайняя сухость и т. п.) жизненные процессы временно замедляются настолько, что все видимые проявления жизни почти полностью отсутствуют.
