Хаустов Филипп Андреевич : другие произведения.

Повесть о премудром царе Клименте Первом и о его башне с передвижной комнатой

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Специфическое произведение. Писалось со словарём Даля. Критика приветствуется любая.

Детей, например, никогда не надо бить ножом или вообще чем-нибудь железным, а женщин наоборот: никогда не следует бить ногой. Животные, те, говорят, выносливы. Но я производил в этом направлении опыты и знаю, что это не всегда так.

Даниил Хармс. Воспоминания одного мудрого старика.

Часть первая. Деревня

Присказка

  
   Имя мне - Климент Первый, невежественен тот, кто в какое-либо время не будет знать его. Я - первый Климент в молодом роду Хириных (если не первый вообще, то первейший царственный), властителей, названных по имени моему, станут исчислять после моего царствования.
   Повествование это я замыслил, ещё не будучи царём, ещё не сотворив дел, в нём описанных, чтобы всякому было приятно в назидание себе прочесть его.
   Поселение, первоначально стоявшее на моей земле, было оцеплено паутиной гор, хитро изрытых пещерами. Пещеры эти были просто глубокими дырками и так были заметны из любой хаты, что горы из-за них обозвали Дырчатыми. Наши мазанки под горами в лунном свете казались не больше и не внушительнее младенческих люлек, а в солнечном - вовсе обнажали все чёрные пятнышки в своих брёвнах и вздутые глиняные изразцы.
   Между горами в наше поселение вползала тонкая река, каждую неделю закидывающая в рыбацкие сети, заброшенные с обеих сторон берега, крупных рыб и гадов морских. Все кроме меня мнили себя счастливцами, хотя наше поселение содержало в себе всего-то немногим менее полутысячи человек; все они выходили за арочные пещеры Дырчатых гор лишь в лес за дровами и попросту не видали чужого счастья, чтоб судить о собственном.
   Да у меня, Климента, страшное суждение о счастье сложилось нетвёрдо.
   Надо сказать, что таковой общине для сообщения почти не требовалось монет строго определённого веса: селяне и ремесленники всякое новолуние шли на главную площадь, где обменивали некоторую часть плодов своего труда на нужные предметы.
   До сей поры мне неведомы ни закавыки моей собственной истории, ни то, как посреди глухого леса, за белыми горами могло вырасти селение с простым, но ладным укладом. Люди здесь обустраивались кое-как, по своему низкому вкусу, но сквозь Дырчатые горы можно было выйти к хлебному полю. При поле стояла даже деревянная мельница с расписными лопастями, рисунки на которых были посвящены Белобогу. А больше ничего занятного в селении не водилось.
   Не ясно и то, откуда в лесу завелись люди. Между деревьями час от часу падали молнии, поваленные деревья косо налезали одно на другое. Вся тайга была поделена крупными зверьми на заповедные деревянные переходы, которые они прорубали в буреломе. Звери помельче и дровосеки ютились меж этими переходами.
   В те времена меня почитали, лишь как какого-нибудь кабацкого чародея - возмутительно приниженно. Хоть селяне были готовы брать любые занятные вещицы из моих рук, будучи уверенными в их полезности. Этим я умело пользовался, мастеря разного рода обереги и украшения, почти околпачивая ими народ; случись какому-то человеку выцарапать из рыхлой земли крупинку алмаза, да отнести её мне, будто чтобы я вставил её этому человеку в ожерелье, как я брал эту крупинку и шёл с нею к себе в мастерскую. Там я откладывал крупинку в сторону, а вместо неё брал бросовый камешек и выдерживал его в особом зелье, которое вскоре делало его прозрачным и чистым, неотличимым от алмаза. Я нанизывал такой камешек на заказанное мне ожерелье и отдавал, после чего селянин щедро платил мне пивом (его гнали из дикого хмеля, растущего за горами), хлебом и глиняной посудою. Такие ненастоящие обереги вправду приносили какую-то пользу: любуясь тонкой работой селянин бойчее занимался своим делом.
   А приносимые мне ценности я использовал для постройки совершенно чудовищной трубы, направленной из стены моей мастерской в небо: собираемые мною травы я вплетал в её цилиндр, а из стёклышек и металлов выдувал огромную линзу, ночами втягивающую в себя звёзды. Труба была надобна мне, чтобы разглядеть сквозь её линзу небожителей над нами. (Пока что я видал только их мантии.) Небожителей расспросить об истинном счастье, неведомом простым людям; пускай хоть знаками тел своих растолкуют мне.
   Может позже я и углядел бы нечто в свою трубу, да случилось вот что.

Глава первая

  
   Однажды под вечер я вооружился тяжёлым двухпудовым посохом, вооружился кинжалом, да пошёл через дырчатые горы в лес. За мной увязался ещё один дровосек, просивший препроводить его за дровами, его козлиная борода почти падала за капюшон моего плаща. Я рассчитывал на его прямодушие, а сам собирался зайти на одно заветное место, где наряду с сором росли колдовские травы. Попутчики мне были не ко двору.
   С зимы сводчатые арки гор покрывала лёгкая голубая изморось (стояла ранняя весна). Горы глубоко уходили в землю, а внутри были пусты и состояли из этих тонких изящных арок да туннелей. Иногда из подземных морей в горы выплёскивалось очень много воды; если такое случалось зимой, я вместе с дровосеками выходил к лесу по льду (или ездил на санях, когда лёд становился довольно прочным), а летом мы отчёрпывали воду от лежащих под нами арок и пробирались по ним, как по мостам (некоторые переправлялись на лодках).
   По таким мостикам мы прошли некоторое время, потом волосы встали кольями у меня на голове, ибо глянув в воду, прозрачную как воздух, я увидал такое, чего не понял и не смог себе изъяснить: под водой, уцепившись хвостами за уступы в стенах, гроздьями висели громадные змии. Недвижное море под нами всё ещё покрывала тонкая ледяная корка, но змии могли в любую минуту, пробить её, выйти наверх и заступить нам дорогу. Почему-то они не двигались, словно потешаясь над нами - мне ничего не оставалось делать, кроме как медленно идти вперед и вести за собой дровосека, который тоже огорошено уставился в воду, словно желал уронить вниз свои глаза.
   Пройдя ещё некоторое время, я не утерпел задать дровосеку глупый вопрос:
   - Что там? - указывая перстом в воду.
   На это он призадумался, будто страшась огорчить меня своим ответом, и робко прошептал:
   - Под водою на скалах сидят громадные (каждый величиною почти в телёнка) сычи на деревянных ногах, коли тебе самому не видно.
   И всем, кого я потом водил внутрь гор на стоячее море (оно уже больше не уходило под землю с некоторых пор), спящие там змии виделись то сычами на деревянных ногах, то двуглавыми вепрями, а то и вовсе живыми языками пламени...
   Но тогда я не обратил никакого внимания на глупые слова своего несостоявшегося подданного (его имя не стану сохранять для потомков, ибо он ничем не заслужил моего внимания и впредь), а к закату он собрал вязанку дров и упросил меня вывести его домой.
   Меня всегда тянуло в тёмные места, отчего я сам не заметил, как завёл дровосека в самую чащу, на намеченную мною поляну. А он очень страшился неизведанности, но, постепенно, слепо следуя за мною, совершенно остекленел от страха, и, когда понял, куда я его веду, осознал, что сам не выберется назад. Тут я в своих целях пустился на хитрость: время от времени стал останавливаться и спокойно расспрашивать дровосека о самых неинтересных, мелочных вещах: о жене, о детях, о работе. Скудоумный дровосек никак не ожидал от меня такой простоты, почуял неладное. Он отвечал с возрастающим трепетом, несуществующие страхи стягивались в его разуме, словно шерстяные нити в поломанной прялке. Я стал ему страшен.
   Мы вышли на прогалину. Со всех четырёх сторон от нас криво цвёл бурелом, неяркий свет продирался через него стрелами и ложился на клочки земли. Растения здесь походили на высокий рябой мох.
   Я отошёл к поваленному дереву и блаженно раскинул руки впитывая в себя силу земли, а дровосек бессильно опустился на землю. Среди низкой травы я заметил необыкновенный цветок, напоминающий красный горшок, только что обожжённый в печи. Его маковка была сложена из кровяных треугольных сот.
   Памятуя, что с незнакомыми растениями следует обращаться осторожно, я отошёл в сторону и крикнул вконец оглупевшему дровосеку:
   - Что это за цветок? - Он неопределённо мотнул головой.
   Тогда я, видя, что он был совершенно напуган, заворожен мною, приказал:
   - Пойди разведай. - Дровосек уронил голову в цветок.
   Но вдруг из сот в его ноздри поднялся дух, вдохнув который, он закатил глаза внутрь головы, судорожно поймал несколько кубов воздуха руками. Дыхание его спёрло. Я спокойно наблюдал, как по скудоумцу разливается яд. Потом он дёрнулся и упал замертво.
   Не найдя на трупе пульса, я отпихнул его в сторону, а сам осторожно подвинулся к цветку, втянув в себя исходящий оттуда газ. (Мне ничего не сделалось, ибо я был много сильнее телом и соблюдал осторожность)
   Наверное, я лишился сознания на несколько мгновений - задумываться об этом не желаю. В груди моей поднялся, засвистал ветер. То, что мне привиделось вслед за этим было не вовсе похоже на всё хлипкое, грязное, что я часто видел в своём селении. Это была моя мечта, хотя ещё непроявленная, зыбкая. Слышался мне скрип деревянных поездов, разноголосые непонятные говоры. Ещё я рассмотрел прямо перед собой лилейно-серые плоскости из крупных булыжников. Потом я понял, что мне привиделась часть внешних стен какой-то каменной крепости. А в ту пору народ мой знал только деревянные лачуги.
   Над горами стали проступать очертания твердыни...
  
   Тут я совершенно некстати почувствовал, что задыхаюсь, и мне пришлось выпустить из себя цветочный дух.
   Убедившись, что больше не имею видений, я с досадой убедился ещё, что труп слабоумного дровосека распластан за поваленным стволом. Надо было оправдать его смерть.
   Прежде я зажал себе нос, чтобы не вдохнуть случайно газа, и сунул несколько цветов в свою суму. Их соты, должно быть, очень удобны, чтобы варить в них зелья.
   Я поколебался несколько мгновений, потом, утробно вздохнув, взвалил мертвеца на плечи и понёс в сторону сгущения бурелома. Едва не сронив его на верхние куски ветвей и горы сухих листьев, продрался вглубь непролазного места; там среди тёмных деревьев опять наметилась плешь вроде проруби. Вкруг неё кучами лежала листва и щепа. Я бросил мертвеца на кучу листьев ржавого цвета. Потом ухватил с земли два кремня, высек ими искру; едва заметная огненная змейка заскакала по кучам трухи. Всё вокруг начало легонько куриться. Я набрал полную грудь воздуха и кинулся прочь, в селение. Я не разу не оглянулся, пока не выбрался из подлеска, но несколько раз тропы передо мной освещались ярым огнём, и было слышно, как лопаются от жара молодые берёзки
   По счастью селяне были слишком огорчены, чтоб расспрашивать. Некоторые, спеша меня оправдать, клялись, что перед пожаром примечали над лесом пунцовую молнию вроде спиральки.
   Меня надолго оставили в покое. В тот день я ещё несколько часов глядел на пламенеющую часть леса из своей мазанки. Много ли, мало прошло времени, лес потушился сам.
  

Глава вторая

   Известно, что почти всякий человек видит весь мир через завесу своих помыслов и вожделений - даже я. На неогранённых узорчатых камнях мне виделись выцветшие лубки из вымерших забвенных земель. Когда вздумывалось мне ночью взойти на крышу и поворожить по звёздам, среди них я особо выделял те узоры, что вещали мне богатство, силу и славу.
   Глупое происшествие из-за которого за меня зря сгинул дровосек, лишь распалило мою жажду. Я осознал, что хватит терпеть о себе толки промеж неравных мне людей. Довольно тешить себя бесплодными скитаниями по лесным чащам и приготовлением зелий. Ничто из того, чем я до сей поры развлекался не приносило мне настоящей пользы. А если я не найду себе довольно великого дела, то со скуки изведу всё селение. Скучно.
   Настало время для великих деяний.

***

  
   Однажды я понял, как исполнить свою давнюю мечту: приманить к себе иноземцев со всех концов света, чтоб поглядеть, где люди счастливее всех. Нельзя отшельникам вроде моих соседей считать себя счастливцами, когда они не видали чужого счастья.
   Не знаю, на что сдалась мне эта мечта. Может быть, по молодости и из-за спеси я боялся, пустившись в скитания, бесславно затеряться на свете. Безопаснее мне казалось собрать весь свет подле себя.
   А до глупого случая с красным цветком я был занят колдовством.
   В тот раз никаких видений от него не было, потому мне оставалось только обдумывать прошлые да всматриваться в тёмные углы.
   "Большое городище поневоле завидишь издали, - думал я тогда, - Если уж сюда забредёт купеческий поезд, то непременно заплутает в лесу. Ежели люди в нём едущие не достанутся волкам на растерзанье, то остановятся в первом, самом захудалом поселении, какое найдут на вырубке.
   Но что заставило бы купцов трубить поселению славу, по приезде в стольные города? Если им дать лишь ночлег да простую еду, ночи напролёт господа купцы будут попусту вертеться на жёстких мешках с сухой листвой (служащих у нас вместо перин), услышат в ночи все волчьи песни и скрипы леших. Сиё им неугодно.
   Выбравшись из леса назад в стольные города, они впредь будут искать объездные пути и огибать его стороной.
   Во-первых, никто из нашего поселения (даже я) видом не видывал описаний земли - не сможет назвать протяжённость леса за Дырчатыми горами.
   Во-вторых, чем можно прельстить иноземцев? Не ведаю наверняка. Но уж если кто может меня в этом просветить, то только чудовища с небес, вертящие разными народами мира - их божества. Ведь обычные люди - твари столь неразумные, что не станут верить в то, с чем не согласны, даже если то чистая истина. Вот и приходится всякому богу прельщать их, чтоб обучить своему делу.
   Хорошенько узнаю нужного бога - добуду и его поклонников". Вот тогда мне во второй раз ясно пришла мысль о стремительном туннеле в небо: не разузнаю о счастье у людей - ведь они часто не способны честно, без искажений рассказать о себе - спрошу у богов. Как бы только добраться до них.
   Тут я подскочил с пола и побежал к своей трубе.
   Своды неба легко колыхались, заплывая друг за друга. Перед рассветом они отливали лазурью. За цилиндром я стоял так долго, что вполне мог уснуть в это время. А наяву ли, в грёзах, мне представилось такое видение, какое ни рассказать, ни в повести описать. Посему пишу нарочно попроще.
   Вдруг сверху упала широкая голубая молния, прорвав своим острым концом воздух.
   У меня аж перехватило дыхание: один из розовых рассветных сводов отъехал в сторону, обнажив за собой чёрную пустоту, перед которой плавала серебряная звезда о семи концах.
   Вдруг под моим черепом тяжело забилась боль, от которой в глаза хлынула муть; из отворившейся вверху черноты выходил кто-то ещё. Он запрещал мне видеть себя.
   Я в мольбе схватился за трубу и приник к ней обоими глазами.
   В это время из черноты выскочила белая спираль. Она резко обвилась вокруг семиконечной звезды и сбросила её куда-то вниз, на деревья. Потом во сне я часто слышал чистый звон, от которого, казалось, по всей Земле сразу сделалось так тихо, что мне стало слышно, как в углах хаты дерутся пауки, а под полом ходят мыши...
   Мертвенно-белая спираль в небе развернулась в полный рост. Она напомнила мне покалеченное созвездие Большой медведицы.
   Спираль на миг свесилась вниз - посмотреть, всё ли в порядке - а потом вдруг вперилась в меня. К линзе вплотную подлетело нечто, вроде бледной прыщавой луны.
   Руки мои соскользнули с цилиндра, я ударился затылком об пол и потерял сознание...
   После того я провалился во тьму и долго лежал рядом с обломками семиконечной звезды. Потом ещё немного поспал, а на следующее утро проснулся подозрительно бодрым. Сначала я долго не мог вспомнить, что было вчера утром, но затем вышел на задний двор да так и сел на забор; труба моя, как прежде, пялилась на небо из стены, но осколки линзы высыпались на землю и, подмигивая, сверкали на солнце. В один миг я припомнил всё. Теперь я был в завязке с тайной силой: опасно теперь было не исполнить того, ради чего я столько времени призывал её, читал звёзды и маялся понапрасну. Выстрою башню.
   Вдруг по забору за моей спиной постучали палкой:
   - Здорово, Климент!
   Я огорошено повернулся. Стучала молодая вдова убитого мною дровосека. Сверху мне было видно только её круглое глупо ухмыляющееся лицо с двумя рыжими патлами да куча тряпья, вихляющаяся внизу.
   - Чего надобно? - довольно желчно осведомился я
   Несколько секунд она продолжала ухмыляться, потом отвечала:
   - Смотрю у тебя труба разбилась, а самого тебя с утра третьего дня не видно. И не постучишь: окна-двери на засовах, а в щёлках темно - хоть глаз выколи. Как без света сидишь?
   - А тебе, баба, какое дело, чем я у себя в хате занимаюсь? - осердился я.
   - Никакого особого дела нет. Зашла узнать, не случилось ли чего.
   - Ладно же. А как труба разбилась, ты не видала?
   - Как же, видела... Как наверху полыхнуло, - она многозначительно ткнула пальцем в облако, - никто уж не спал. Спустилась с небес молния - да к тебе в трубу. Чудно, что сама труба удержалась!
   - Хорошо. Пошла вон.
   Дровосекова вдовушка спешно отскочила от забора и крикнула соседям, что со мною всё в порядке.
   Потом я вышел к соседям сам и сказал всем, что мне нездоровится. Прежде чем снова взяться за чародейство, я вправду месяц отлёживался.
  

Глава третья

  
   Нехорошо было, что все соседи видели, как разбилась подзорная труба. Те, которые попрозорливее, могли бы начать меня спрашивать, зачем она.
   А потому я пошёл на хитрость, которую никто уже не сможет повторить со времён моего правления; под стеной мазанки у меня был довольно неказистый подкоп, ведущий в лес. Им я пользовался, когда хотел внезапно исчезнуть. В стене его маскировала большая заслонка, которую я залеплял мхом, а у заслонки ещё были стопкой свалены тяжёлые сундуки, которые никто не стал бы двигать, даже если б попал ко мне - а к себе в хату я никого не пускал.
   Но в тот раз я исчезал с особыми предосторожностями, чтоб среди соседей не пошли неугодные толки. (Я старался не распускать о себе неугодных слухов среди своих знакомых, хотя они не могли бы сделать ничего против меня, даже зная о моих тайных занятиях) Наперво соседям сказал, что пойду заблужусь в лесу. Снаружи затворил все двери, заколотил окна. В лес я действительно пошёл, но лишь за белой глиной для лепки идолов да за травами на зелья. Собрав, что нужно, я вернулся на опушку леса и принялся руками перебирать кольца на коре ближних деревьев. Нащупав нужную засечку на крайнем клёне я отошёл в сторону и замер. Кругом никого. Трава под ногами гулко пружинила. Я сильно топнул ногой и прорвал травянистый настил под собою: случайный прохожий несомненно бросился бы наутёк, увидав, как кто-то провалился сквозь землю. Упав на мшистое покрывало, я быстро закрыл над собою настил и ощупью двинулся по узкому ходу вперёд. Через некоторое время он пошёл вверх, потом под ноги подвернулись три ступени. Я толкнул плечом заслон и провалился в пустую хату.
   За работу в тот день не брался; нужно было немного восстановить силы.
   Я залез на стол и стал смотреть на улицу сквозь заколоченное окно. Вечером разразилась гроза: сверху гром бранился на нас, а молнии поджигали участки леса вкруг на много вёрст.
   Несколько раз я даже видел в молниях и канавах воды своё отражение: на бровях у меня висели тонкие корешки с землёй, из носа капала слизь с кровью, глаза были словно два ледяных шарика.
   Всю ночь и следующий день я провёл в глубоких раздумьях, а на следующую ночь начал колдовать. (Потешно иногда было слышать с улицы:
   - Где же Климент?
   - Будто пошёл в лесу заблудиться.)
   Сначала я принялся мутить разного рода зелья, предварительно заткнув щели в стенах мокрыми тряпками, чтоб на улицу не проникал колдовской дым.
   Очень осторожно я достал из кладовой все пузыри с благовонными зельями и раскупорил их. Сначала в разноцветных жидкостях задвигались огоньки и ринулись гроздьями вверх. Некоторые пузыри плевались огнём, по дну иных ходили индийские слоны и другие заморские звери.
   Но вот по стенам поплыли разноцветные округлые облака.
   Когда благовония растеклись по хате, я быстро закрыл все пузыри и расставил их по местам.
   Пахло имбирём, хвоей и дикими травами.
   Пора было браться за работу. Я расстегнул торбу, на стол из неё вытекла горка белой глины.
   Чтобы собраться с мыслями, я прошёл вглубь хаты и поглядел на разбитую подзорную трубу. На пол из неё стекал лунный свет.
   Хорошенько припомнив своё страшное видение с семиконечной звездой, я вернулся к столу.
   Мои ладони сами собой судорожно сжались, на стол из-под них начали вылезать жидкие белые червяки. Я быстро собрал всю глину в кучу и слепил из неё белую спираль. Спираль быстро сунул в печь и обжёг, так что она затвердела. Потом достал из кладовой все свечи ярого воску, засветил их (предварительно убедившись что все мои соседи спят) и сел ждать гостей.
   Голова легонько кружилась от зелья.
  
   Я сидел без всякого движения очень долго. Первые часов шесть даже было страшно, не разгневаются ли на меня боги, которых я пытаюсь призвать. Следующие шесть часов я изнывал от нетерпения, молил их поскорее явиться. Потом стало скучно, я задумался о какой-то чепухе.
   Я думал о землях, лежащих за лесом. Вверху дышало чистое небо, мысль моя непринуждённо скользила сквозь пространство. Несколько раз я видел маленькие ручьи, из которых в нашу реку вливалась мелкая рыба.
   Я уже плохо управлял ходом своей мысли - оставалось только смотреть вокруг. Всё это было тем более нелепо, что я твердо знал: какой-то Климент Прокопьевич Хирин сейчас сидит на полу своей хаты в колдовской дрёме.
   - А кто такой Климент? - почти подумал я.
   Но наконец я увидел то, что действительно хотел, но чего боялся: передо мной развернулась гладкая поляна из густой янтарной травы. Посреди неё вспучилась небольшая гора, а на её вершине сидела белая спираль.
   Я начал было подыматься на гору, но спираль резко дотянулась до меня и забросила на вершину. Тут я увидал, что там клубиться туман, а солнце освещает только самую равнину.
   - Человек, ты видно хочешь поговорить о том, зачем я разбил твою трубку. - молвило странное иноземное божество.
   - Труба - пустяки, - осторожно отвечал я, - Сейчас мне нужно только знать, на что твои люди падки.
   Бог надвинул на меня свою огромную белую голову, и я увидал, что у него тысячи мелких лиц.
   - Они ещё глупее тебя, - проскворчал он, - Все твои прежние измышления о них правильны, насколько могут быть правильны измышления человека. Думай, чего хочешь? Ты мне надоел, но я тебя просвещу, ибо боги слишком велики, чтобы убивать людей напрямую. Люди сами себя убивают своей непросвящённостью. Винить какого-то бога в своих злосчастьях - всё равно, что взыскивать за обваренную руку с того, кто говорил: "Сунешь руку в чан с кипятком - обваришься". Истинно говорю тебе: так велики и страшны будут твои деяния, что под конец ты сам забудешь, зачем их вершил. Думай, чего хочешь.
   - Так дай подумать. - я долго молчал, но вскоре заговорил рубленными предложениями - Я живу в стороне от больших городов. Наше поселение содержит всего-то немногим меньше полутысячи человек: они все счастливы. Но думается мне, что я не имею право быть совершенно счастливым, пока не узнаю, нет ли в иных землях кого посчастливее.
   Вразуми меня.
   - Ты хочешь власти. - совершенно уверенно заскрипела белая спираль, качаясь из стороны в сторону. - Людей, которые тебе надобны, вправду манят колоссальные строения. Построй из своего поселения город - не город, крепость - не крепость, а такую высокую твердыню, чтоб видеть с нее все свои владения. Что увидишь с той твердыни - всё твоё будет. Смотри же.
  
   После таковых слов я опять глубоко задумался, а между тем видел пред собой всё новые многоярусные города, расщепляющие под собой землю. Некоторые из них были до того громоздки, что на стенах их устанавливали специальные весы. Над чашами весов неусыпно стояли дружины, каждая числом в сорок тысяч молодцев. Когда недалеко от одной из стен собиралось слишком много народу, и город под собственной тяжестью начинал припадать на одну из своих башен-подпорок, чаши весов дёргались. Тогда дружина спускалась со стен и силою сгоняла народ ближе к центральной площади, силясь уравновесить город.
   А далеко вверху на золотых сваях висели царские палаты.
   Видал я самый Вавилонский столп, и тысячи других башен и просто камениц, которые обвалились лишь из-за невнимательности ваятелей. Например, множество книгохранилищ провалилось сквозь землю, потому лишь, что при их стройке не учли веса книг.
   Эти видения должны были перепугать меня, сбить с цели. Но я не отступился от своего небоскрёба...
  
   - Ты не передумал дознаваться о счастье? - спросил луноликий бог.
   - Нет. - несколько оглушёно отвечал я.
   - У тебя есть две возможности сделать это. Можешь сам пойти по миру, посмотреть, чем люди живут, а можешь выстроить вместо своего селения башню, чтоб люди сами в неё понаехали, как я уже сказал. Но только если вторым способом всё сделаешь, соседей своих притеснишь сильно и не при всяком раскладе справишься.
   Разум мой замутился.
   - Что мне терять в селе. - махнул я рукой - И так уж ведуном заделался. А за соседей я гроша ломанного не дам. Построю башню, окажу себя.
   - Тогда убирайся домой да делай то, что я тебе присоветовал. Своих поклонников подошлю к тебе, когда начнёшь строить город. Пешком можешь приходить на эту гору ещё несколько раз. Зелий больше не вари.
   В хате я оказался через миг.
  

***

   Выходило, что в большом мире, где даже соседи порою понятия не имеют друг о друге, счастье одних строится на злосчастье других. Это неплохо.
   Раньше у нас был счастлив последний глупец, пусть он даже этого не заслуживал. Теперь счастье целиком закрепится за людьми, действительно достойными оного.
   Ведь были же все счастливы, не зная о страданиях других, тех что бедствуют в иных землях.
  

Глава четвёртая

  
   Хорошенько выспавшись непробудным густым сном, я опять открыл дыру у себя в полу и выбрался в лес. Там я совершил омовение в прозрачном чистом ручье и вышел к деревне по тропе через горы. (Под окнами моей хаты уже стал похаживать слух, что Климент мол пропал).
   Все облегчённо вздохнули увидев меня (что довольно странно) и угостили пивом. Я для отвода глаз расспросил их о делах, и сказал, что мне надо ещё кое-что сделать за Дырчатыми горами.
   Назавтра я опять ушёл, разметив на чистом берёзовом свитке карту леса. Я взял с собой также маленький острый кинжал да два пузырька чернил: в одном - рябиново-красные, в другом - черничного цвета. Кружа по лесу, я делал зарубки на деревьях вокруг: забредая в чащу леса закрашивал зарубки больше тёмной краскою, а выходя к опушке, где между деревьями был свет - красной. Всегда мои зарубки были направлены плоским краем в сторону сгущающейся чащи, а заострённым хвостиком - к солнцу. Нужно было прийти на гору.
   Хуже всего было то, что тогда шла большая гроза, а я всё время находился под деревьями. Сам лес не притягивает к себе молний, но наблюдая грозу раньше, я видел, как нечаянно сгорали целые его участки. Приходилось глядеть вверх, улавливая над кронами деревьев малейший огонёк, вовремя отбегая в сторону. Пару раз молнии падали совсем рядом со мной, между стволами. Хотя сажа была не слишком заметна на моих чёрных бровях. На сожжённых деревьях мне то и дело виделись странные знаки.
   Большая гроза шла два дня. На закате третьего небо прояснилось. Тогда я осторожно влез в крону векового дуба и разведал дорогу по свежему звёздному небу. Ночью все предметы виделись очень чётко, их контуры жирно очерчивались. Вдали уже виделся янтарно-зелёный пухлый холм с шапкой тумана на вершине. Потом я нашел себе ветвь потолще и растянулся на ней, спрятавшись под свой толстый овчинный плащ. Защищённый от холода и ветра, от хищных птиц да зверей, я переспал ночь, а наутро спустился с дерева и вышел из лесу в чистое поле.
   По полю я отшагал ещё вёрст двадцать, хотя чуть не заплутал: здесь было сложно определить дорогу по небесным знакам.
   Надо сказать, что звёздное небо весьма напоминает отражение карты мира, такого, каким он выглядел до появления рода человеческого. В глухом лесу, где человек ничего не трогал, найти дорогу по небу не составляет труда. Но на обжитых землях проложенные людьми пути порой сильно отличаются от указанных звёздами.
   Долго ли, коротко, я забрёл в густую янтарную траву, и увидел поодаль несколько ладных теремов со стрельчатыми резными крышами. Прокравшись незаметно мимо их светлых оконцев (местные не должны были гадать, откуда я пришёл), я рассудил, что где-то рядом с крыльцами должна проходить дорога.
   На задних дворах куры переругивались со свиньями.
   Я обогнул терема и опять двинулся вперёд.
   Сначала трава почему-то потянулась ещё выше, потом в ней стали заметны глубокие колеи. Наконец я вышел на широкую протоптанную дорогу, где трава была примята так сильно, что самая земля стала зеленоватой.
   Я не спеша побрёл вдоль дороги. К вечеру некстати попалось извилистое перепутье, но зато на горизонте ясно стала видна гора. Как опытный следопыт, я знал, что прямая дорога не всегда ведёт к цели. Она может быть слишком ухабистой и опасной, а то просто на середине пути упереться в скалу. Чаще всего самым близким бывает обходный путь.
   Я решил встать на перепутье и испрашивать дорогу у проезжающих в телегах людей (колеи в земле были скруглённой формы, так что могли быть оставлены небольшими тележными колёсами).
   Первый воз вскоре показался на дороге. Ещё немного погодя стал слышен расстроенный скрежет деревянных колёс об оси и терпкое дыхание впряжённой в хомут клячи.
   Я стал делать возчику знаки руками, указывая на гору.
   Он подвёл возок ко мне и остановил клячу.
   - Куда путь держишь, чего надобно? - озабоченно спросил он, перевешиваясь через поручень.
   - Не подвезёшь ли меня вот к той горе, добрый человек? - отвечал я.
   - А не-ет. На горе той дела духовные творятся. Простому человеку ни к чему перед святынями корчиться - только божествам смех. Обыкновенным возам на бугор тот путь заказан. По третьей слева дороге пойдёшь до столба - а там тебя подберут. Путь неблизкий.
   Возчик очень удивился, услышав о моей цели, но уезжая всё же крикнул:
   - Удачи, богомолец.
   Выбрав нужную тропу да пройдя по ней ещё немного, я заметил её значительное расширение. Из узкой полосы ровной земли она опять превратилась в широкую дорогу, много шире той по которой я шёл раньше.
   Дивясь этому, я свернул на обочину и увидал на ней странный предмет.
   Это был совершенно прозрачный толстый столб с какими-то глиняными полосками внутри. Их было около тысячи. Приглядевшись, я различил, что это были вставленные в специальные пазы таблички на разных языках мира. Отыскалась одна на моём языке.
   "Если ты, путник не смеешь паломничать, или же забрёл на сию дорогу случайно - уходи, дабы не навлекать на себя гнев богов разных народов, чьи письмена содержит сей столб.
   Если же посмеешь остаться под этим столбом, то вскоре приедет сюда колесница и заберёт тебя в паломничество на той травянистой горе, что возвышается на западе" - вот что было начертано на этой табличке. Я положил её к себе в карман и сел у столба ожидать колесницы.
   Тут всё пошло как в случае со столбом: тогда я знал, что мне надо дойти до столба, но даже представить не мог, что это за столб. Знал бы, что за колесница едет сюда - ожидал бы её на коленях.
   Сначала я просто сидел у столба на карачках, не замечая, как под плащ забиваются облачка пыли, летящие с дороги впереди. Когда звёзды на небе засветили в полную силу, в уши прокрался звон, какой бывает часто, если выйти из шумной кузницы на пустую улицу. Но незаметно звон стал мелодичен, к нему примешался раскатистый протяжный скрип. На небозём выплыла громадная серокаменная тень. Она молниеносно приближалась, кто-то прикрикнул:
   - Есть на нашем пути человек, прижмись к столбу, посторонись!
   Я отскочил. На расстоянии мизинца от носка моего бахила прокатилось огромное деревянное колесо, украшенное ветвистыми медными значками. На миг оно затмило своей тенью звёзды.
   Из-за колеса ко мне свесилась скуластая взлохмаченная голова в собольей шапке:
   - Ты, человече, знаешь, почто мы тут остановились, али просто заплутал?
   - Мне сказали, что эта колесница вон до той горы на богомолье ездит. Хотел я туда на возу подъехать, ан возчик объяснил, заказана ему туда дорога. - отвечал я совершенно спокойно.
   Голова в шапке спряталась за колесом. Сверху полетел тысячеголосый шёпот. Пахло чистым, сухим навозом и благовониями.
   Я насилу оторвал взгляд от колеса, но обойдя колесницу обнаружил спереди ещё два таких же непомерных величиною. Перед задними колёсами стояли впряжённые в массивные золочёные ярма двенадцать волов с червлёными звёздами в рогах. Тут с колёс спустились люди, подошли к волам, распрягли их и повели к передним колёсам. Спереди оказалось ещё двенадцать таких же ярм. Как я понял чуть позже, несообразную западную колесницу никогда не разворачивали спереда назад, а только переставляли волов на ту сторону, куда ехать.
   Тут я заметил, что колёса не напрямую вкручены в оси, а болтаются на узелке полых мягких трубочек, к которым крепятся большими просмолёнными втулками.
   Между тем волов переставили вперёд, лишние ярма привинтили к бортам колесницы, и сверху мне крикнули:
   - Полезай к нам, если смеешь.
   За борт спустилась приставная лестница.
   Влезши в колесницу, я осмотрел её внутреннее убранство. Сиденья там оказались расположены в два яруса: лавки были низко прикручены к полу, а в просветах между ними торчали костяные поручни, за которые держались, те, кто не успел занять лавку. Под потолком первого яруса было размашисто начертано неизвестно, на каком языке, который почему-то понимали все: "Да уступайте седалища старцам немощным, бабам с младенцами и юродивым".
   У борта была лестница на второй ярус. Я сразу поднялся туда. Это был простой огороженный настил, где не оказалось ни седалищ, ни крыши, но народу было много меньше, чем внизу.
   На циновках вкруг сидели пятеро богато одетых людей и блаженно курили какие-то длинные светлые тростинки, вроде лучин, дающие много пахучего дыма.
   Я растянулся на голых досках и стал глядеть на тёмно-бирюзовое в ночи небо.
   Через какое-то время волы внизу заревели протяжнее. Под левым передним колесом проплыла тень возчика. Взобравшись на козлы, он смачно прищёлкнул кнутами, натянул вожжи - колесница натужно тронулась.
   Но мы ехали чем дольше, тем быстрее, хотя дорога всё время тянулась плоско по ровной земле. Потом на обочине попалось несколько больших деревьев с толстыми ветвями. На повороте колесницу накренило, она на миг чиркнула боком по кряжистым стволам, но тут же выровнялась и прокатила дальше. Обернувшись, я увидал на месте деревьев лишь несколько присыпанных золою пней. Странно, но собственным телом я почти не ощутил крена; необхватные колёсищи словно утюжили под собой дорогу, растекаясь по ней. Волов в ярмах не было видно сверху, так что я не мог сказать, тянут ли они нас вперед вообще. Гора висела на горизонте.
   Мы ехали целую ночь да ещё полдня. Посреди ночи некоторые проезжие заснули, некоторые, видно, проснулись, затянули песни. На бортах колесницы зажигались красные огни. Когда солнце встало ровно в зенит один из моих попутчиков повернулся на циновке, проснулся и в упор поглядел на меня.
   - Долго ль уже едем? - спросил он.
   - Дня полтора. - коротко отвечал я.
   Только я это сказал - колесница остановилась. Снова гулко заревели волы. Кто-то стал расталкивать спящих путников. Нам роздали глиняные пряжки с указанием языка, на котором каждый приехавший говорил. На выходе богатые гости спороли со своих кафтанов по золотой бляшке которую каждый опустил в деревянный ларец на подножке. Я смущённо кинул туда расписной лубок.
   Сойдя на землю, я сперва ничего не увидел: солнце кольнуло глаза.
  

Глава пятая

   Свет на равнине не встречал преград на пути к земле: вокруг не было ни строений, ни какой-либо тени. Самая равнина тонула в однородной изумрудной траве.
   Сделалось жарко, все распахнули кафтаны. Я снял плащ.
   Потом все выстроились в кособокую шеренгу и вдруг разом пооткрывали рты: в воздухе зажужжало - это пятьсот человек затянули каждый свою песнь. Солнце не слепило только гору: под ней залегла объёмистая тень, от которой шёл приятный холод. На вершине всё время висела кучка тумана, словно смётанная.
   Люди в топе, охваченные единым порывом веры, держались вместе, хотя были среди них мужи вельможные и нищие, одетые разумно и совершенно нелепо (даже бабы), а молились они всяк своим богам.
   Какой-то человек саженного росту, с острым широким лицом, глядящим исподлобья, с грудью, завёрнутой в толстую серую овчину - я - совершенно не бросался здесь в глаза.
   Наконец толпа подошла к горе. Фигуры жирно очертились в тени, только глаза и золотые пряжки на кафтанах вельмож ярко блестели. Я держался немного позади всех, потом поотстал, чтоб осмотреть гору получше. Обойдя её кругом, заметил низко над землёй небольшую треугольную лунку, а в лунке - толстую гранитную заслонку.
   Со всего размаху я пырнул заслонку ногой, подвинул её плечом. По земле раскатился скрежет камня, и в лунке образовался тёмный просвет. Но тут один паломник из толпы обернулся на скрежет, и, заметив за предгорным уступом меня, завопил голосом, разом сорвавшимся, сначала что-то неразборчивое, но, быстро перейдя на мой язык:
   - Ты что творишь, человече! Ведь сюда никто не ходит.
   - Разве же это запрещено? - совершенно спокойно осведомился я.
   Тяжело вздохнув, этот паломник подковылял ко мне. На шее у него бряцало сложное ожерелье из чего-то вроде десятка крошечных подсвечников.
   Тяжело дыша он сказал:
   - Не запрещено, но побойся же хоть одного из богов, что живут внутри сией горы!
   - А не затем ли сделана любая дверь, чтоб в неё хоть кто-то да входил время от времени? - спросил я с выражением совершеннейшего простодушия, зная что это не так.
   Помявшись, паломник ответствовал сбивчиво:
   - Знаешь ли, я один из тех, кто твёрдо уверен, что Бог наш един. А с тех пор, как великий король Себастьян Шестой, дай Господь царствия небесного этому язычнику, стал замечать пропажу...
   - После расскажешь. - оборвал я, задвигая за собой заслонку.
  

***

  
   Полоса солнечного света за моей спиной затянулась. Сначала я очутился в полной темноте и стал щупать вокруг себя руками.
   Под пальцами у меня дышали плотные земляные стены, сливающиеся в узкий ход. Держась за них, я ощупью побрёл было вперёд, но вдруг под моим указательным пальцем что-то жидко хрустнуло. Я отдёрнул руку.
   В лунно-зелёном огоньке на стене хода я различил дохлого светлячка с раздавленной спинкой.
   Не успел я пораздумать о его появлении внутри горы, как услышал за стеной мягкий тихий стук, вслед за которым к ней притиснулось облако этого лунно-зелёного света, но более яркого; сквозь земляную насыпь стенки, через её поры стали пролетать новые светлячки. Сразу бледно-зелёное рассеянное сияние поплыло по ходу кривыми бликами.
   Светлячки сидели на стенах, у меня на плечах, слепили мне глаза. Сгоняя их с головы, я пошёл вперёд по ходу, а вскоре дошёл до распутья и тут остановился в нерешительности. Богов пока не было видно.
   Но, своротив наугад в один из ходов, через некоторое время я различил в стене какой-то твёрдый рисунок. Разрыв грунт над ним, я увидал ещё одну гранитную заслонку: на ней серебром сверкнула спираль. Я постучал по заслонке наконечником своего посоха. Заслонка отворилась, из неё стало вытекать что-то хрустально-прозрачное, но в то же время напоминающее кучку прокисшей сметаны. Из-под лужи на полу выдвинулось закрученное хвостом лезвие, на её поверхности разорвалось несколько пузырей - через мгновение предо мной уже свернулось шилом знакомое божество.
   - Что тебе ещё надо? - стукнула кровь у меня в висках.
   Тут я почти забыл, почто запетлял сюда, но, помявшись несколько мгновений, пробормотал чуть сдавленно:
   - О могучий бог запада, если мой вопрос достоин тебя...
   - Не достоин, но отвечу.
   - Где взять строительные кирпичи для твердыни?
   - Разбери на части все хаты в своём селении - на фундамент еле хватит; вырубай лес; сделай своих соседей невольниками и заставляй их таскать к фундаменту большие валуны с предгорья, пущай те валуны колют на кирпичи. Дальше помощь будет. Что-нибудь ещё?
   - Да. Надобно ещё кое-что насчёт украшения города уточнить. Чтоб всем по вкусу пришлось.
   - Чёрт восточных куличиков - по ходу налево. - ржаво проревело божество и скрылось за гранитной дверью. Светлячки стали затухать.
   За левым поворотом я услыхал странные глухие взрывы, и из-за следующей гранитной дверцы (на ней червленою сталью было выдавлено изображение кузнечного горна) ко мне выкатился исполинский огненный шар. Глаза мои чуть не плавились при кратком взгляде на него.
   - Поклонники мои, - прорвалось через треск, - жадны до невольников, до сияния и до пламени жертвенных костров.
  

***

  
   Часов через шесть, выбравшись из капища, я твёрдо в деталях представлял себе будущий город. Таковы уж люди, что хочется им много мудрости, но для познания её они прежде познают глупость, дабы отличать мудрость от глупости. Следовательно башня моя должна быть довольно глупо-мудрёной, чтоб снискать всеобщий успех. Но не должна обрушиться, а должна наоборот крепко вгрызться в землю и не терять на ней опоры.
   Сказывают, что будто бы были в старые времена (около полутысячи лет назад) болваны, которые подобно мне хотели собрать весь в свете народ на одном месте да прорубить общими силами туннель на небо. Собрались они на равнине, собрали кирпичу, стали тот кирпич в землю вворачивать. Через сколько-то времени выстроили они кое-как спиральный столп с маковками в самом небе. Ходили люди вокруг столпа, думали, как же на него теперь забраться. Поднялось столпотворение.
   Похватали они железные крюки и стали на столп лезть - чуть-чуть друг друга не передавили. На беду тут небо трещину дало да стало грозу на землю пускать. Одна молния в столп попала и раскрошила его в пыль и в щепу.
   Повалились люди с неба на землю: которые выжили, тем пришлось заново речи учиться. Перестали они друг друга понимать, не стали больше столпов строить. Разделились, разбрелись по свету и зажили отдельно.
  

***

   Перебирая всё это в голове, я не заметил, как выбрался из глуби горы на большую свободную площадку: свернул на неё из какого-то тёмного прохода, приметив вдали яркий круг солнечного света. Я оказался словно внутри огромной перевёрнутой чаши: потолок скруглялся по форме купола горы, а в верхней его точке словно лужица талой воды зияла голубая дыра с кусочком неба. Она была переплетена вьющимся пористым туманом, вверху плавало солнце, подобно брюху какой-нибудь большой рыбы.
   У стены отыскалась приставная лестница, и по ней я вылез наверх через дыру в потолке.
   Подо мою развернулась вершина горы. Туман обладал странным свойством: сквозь него я ясно видел что деялось окрест, но сам не был виден никому на равнине.
   Тут мне сделалось дурно: в горле мокро зацарапалась тошнота. Я сел на карачки и стал смотреть на солнце, чтоб прийти в себя. Много ли мало времени прошло, вскоре блеющие звуки песнопений уже навязчивее долетали до меня. Обративши глаза к толпе, я увидал: толпа разделилась на две части, пропуская к подгорью небольшое шествие из золочёных кузовков. Ещё чуть погодя я различил, что в кузовках сидели низкорослые люди в белых одеждах, увенчанные розовыми венками Они блаженно ухмылялись и блеяли песни вместе со всеми. Из толпы им рукоплескали. Но когда кузовки внесли в тень горы, идущие по четырём сторонам от них бугаи нагнулись к кузовкам и пальцами вдавили венки шипами в головы седоков. На землю брызнули струйки крови. Кузовки повернули донцами вверх и сбросили мертвецов на землю; сверху мне были видны забрызганные кровью белые балахоны. Но тут же холодные тени под бугром сдвинулись и накрыли собой мёртвые тела, словно ничего не было.
   Рукоплесканья посыпались громовым потоком.
   Выйдя из оцепененья, я почти скатился со склона и предстал перед ликующей толпой. К счастью никто не приметил моего смятения, зато толпа мигом замолкла. богопоклонники испуганно вытаращили глаза и попятились задом вприсядку, кланяясь через каждый шаг. Через минуту из толпы вытолкали уже знакомого мне единобожца. Запинаясь бряцая подсвечниками на шее, он промолвил:
   - О потрясающий пророк, мы все видели как ты вышел из туманности на вершине капища! Я был свидетель, как ты осмелился войти туда через боковую дверь, но коль скоро ты взошёл к самой вершине да живым спустился вниз во время жертвоприношения, то являешься почти равным божествам, что там обитают. - он почтительно ткнул перстом в янтарную громаду.
   Толпа была готова мне поклоняться, но сейчас мне было накладно лишнее внимание. Поэтому лёгким движением руки я сгрёб её в горсть и молвил:
   - То, что говорит этот человек, верно лишь отчасти. Я просил чудовищ внутри горы просветить меня в личном деле. Но мне, как любой человеческой твари, не могут быть открыты все истины, о существовании которых я не знаю. Вам разумнее всего не придавать сему происшествию значения. Хоть я много невежественнее ваших божеств, но всё-таки сведущ в колдовстве и сыщу способ жестоко покарать вас всех, если ослушаетесь меня. У этой земли есть правитель?
   - Семеро равноправных, - был ответ.
   - Не говорите им ничего обо мне, не поклоняйтесь мне и не зовите меня потрясающим пророком.
   Потом я успокоил и заворожил толпу (заворожить обыкновенно бывает проще или одинокого человека, или толпу), так что незаметно вклинился в неё.
   Ввечеру я внимательно обсмотрел равнину, но не нашёл на ней выступающих над землёй строений, кроме нескольких полураскрошившихся грубых каменных истуканов. Выбоины на них были обвиты виноградными лозами.
   В одной землянке я нанял самый захудалый воз и расплатился лубками. На возу доехал до распутья, а когда на небо выкатилась последняя звезда, уже был в своём поселении.
  

Глава шестая

   И вдруг нежданно негаданно в Дырчатых горах (сказывают, что ещё в Первейшее время, когда Земля была охвачена океаном, в котором плавали первопричины мира, горы выросли из океанской соли) пробудился один из змиев.
   Я ввалился к себе в хату таким измождённым, что её обстановка почти выскальзывала из моих глаз. Повалился на мешок с травой в углу и заснул непробудным сном. Проснулся оттого, что поутру заколоченное окно, обращённое к горам, оказалось распахнуто настежь. Сгоняя с себя сон, я различил в нём ярое солнечное пятно, а над пятном - расплывчатые рожи нескольких моих соседей. Мужички тихо дули в свистульки и клали головы на подоконник, так что их бороды мели пол. Приметив моё пробуждение, они сложили руки по швам и хором гаркнули:
   - Добрый день!
   - Скажите мне, супостаты, который теперь час? - глухо спросил я, подымаясь с мешка.
   - Видать, полдень, коли уж солнце такое выкатилось. - предположил третий слева мужик, махая рукавом рубахи в пятно света.
   - Какое ещё солнце в чаще леса, безобразники? Кто мне запоры с окна сбил?
   Мужики очень смутились, но всё-таки мямлили:
   - Вон оно, солнце - за окнами. Только зачем сразу безобразники. Запоров никто не трогал; ведь месяц этой ночью тоже ядрёный уродился. Этак посмотришь: будто козочка рогатая с облака морду кажет. На миг лес серебром пронзало, снегом чистым. Только вдруг как поскакала эта козочка с облака на облако и к твоей хате на крышу. Словно дёрна пощипать хотела. Рогом ставню поддела, запоры высадила копытами - да назад в поднебесье. - мечтательно завивал третий справа мужик, сладко закатив глаза.
   - Ага, это всё вы во сне видели?
   - Да. - растерялись мужики.
   Я вдруг понял, что они не лгут.
   - Ясно. Пошли вон.
   Вытолкав соседей из окна, я подобрал за подоконником переломанные запоры и приколотил их к ставням. От прямого солнечного сияния многие зелья успели попортиться, закипеть, взорваться. Я вымел осколки разбитых стеклянных пузырей, вытер пролившиеся на пол лужи яда, а целые склянки задвинул в тёмные углы и вынес остужаться в погреб.
   В смешанных чувствах я вышел на улицу. В небе - кроны деревьев над ним как будто раздвинулись - плотные матовые облака сошлись перед странным золотым кругом, плывущим где-то между Дырчатыми горами и центром тайги. Круглый диск в небе невыносимо блистал, а в бликах на нём то и дело проглядывал где змеиный хвост, где пласт золотой чешуи, где костистая трёхпалая рука. Змий чуть наклонил рогатую голову с шестиконечной звездою во лбу и зыркнул одним оком вниз, но проплыл мимо и через некоторое время скрылся в цепи белых гор.
   Змеящиеся ветви деревьев под ярым солнцем напоминали вздувшиеся вены на старческом теле.
   Из головы у меня вдруг брызнула струя пота. Перед глазами закачались грязно-бурые пятна, когда я приложил руку к вспотевшему лбу, то на миг показалось, что там были капли крови. Захотелось спрятаться в холодную глубокую тень. Если бы я не мучился сейчас острой тревогой, то вправду бы заперся в погребе до следующего понедельника. Но сейчас надо было кое-что срочно предпринять для осуществления своих целей. Поэтому я быстро зашагал вдоль околицы. В северной оконечности поселения часть бревенчатого забора была опалена: к ней был привален ряд кривых железных коробков - кузня. Из её открытых вытяжек валили горячие красные искры. Я погромыхал посохом по одной из них. В двери показался кузнец дикой наружности, которая только ему была простительна в силу ремесла (никто в селении не знал наверняка, сколько ему лет): в ковальне он ходил совершенно нагим, только в жёстких кожаных сапогах, борода и все волосы на его теле давно выгорели. Он был весь широкий приземистый, без единой зазубрины на теле, словно отёкший. Пот лился с него ровным потоком и собирался под ногами в большую лужу.
   - Чего желаешь? - лениво осведомился кузнец (его имя не стану сохранять для потомков, ибо он впредь ничем не заслужил моего внимания).
   - Скажи-ка мне, добрый человек, не было ли у тебя сегодня солнечного удара?
   - Нет. Да что мне солнце, вон в ковальне и без того всё пламенем пышет... - он указал толстым пальцем на вытяжку - Хотя вправду сегодня распогодилось. - на воздухе ему было прохладно, дул свежий ветер.
   - Вот меня с утра какое-то беспокойство снедает. Вчера с последней звездой вернулся из лесу, а сегодня солнце глаза так и режет. Видишь - у горных пиков диск золотой плавает?
   Кузнец долго щурился, впериваясь в горизонт.
   - Что-то вижу. Что ты собираешься делать? - пробормотал он не различив вдали ничего.
   - Пойду в горы, разведаю. Выкуй мне щит.
   Металла у нас в ту пору делали мало из-за недоступности глубинной руды. Лишь иногда после дождя или небольшого низинного камнепада у подножий Дырчатых гор образовывались старицы с рудой. Поэтому во время дождя ковач старался уйти в предгорье.
   - Щит... - тягуче промычал он - Когда надо? Раньше следующего четверга сковать не смогу.
   - Готового нет?
   - Да откуда ж взяться? Люди мы до всякой премудрости неохотные, с хорошим оружьем не на кого ходить. Ты, Климент, не в счёт, ты вообще какой-то чертовски премудрый. Коли хочешь, на задворках погляди - может найдёшь чего.
   Мимо жарких коробочек я прошёл на огороженный толстыми кольями внутренний дворик кузницы. К городьбе были прислонены железные трубы и рукояти - ни то копья без наконечников, ни то черпаки. Прямо в жухлой траве стояли медные подсвечники. Здесь мне показалось менее знойно чем на улице. У другого угла городьбы кучей валялись металлические блины, тазики, котлы и чаши. Я склонился над этой кучей погнул о торчащий из земли камень несколько блинов побольше, но тут заметил в самом низу кучи тёмный таз с капельками булата на дне. От удара об него булыжник раскрошился.
   - Почём таз? - окликнул я кузнеца.
   - Чем расплачиваешься?
   Я побил себя по карманам, и из моих одежд посыпались лубки, расписные глиняные черепки, свистульки...
  

***

   В противоположной оконечности жили трое весьма толковых, хотя грязных подонков. Они назывались ростовщиками, но не имели возможности как следует заниматься своим ремеслом, ибо в прежние времена для моей земли не было купечества. Тогда они промышляли тем, что всякий день после базарного шли на главную площадь и подбирали под прилавками осколки, черепки, объедки и выпавшую из торб утварь. Потом, если у кого случался неурожай, то он шёл к ростовщикам и под залог брал вещи, какие надо. В усах у них вечно застревали --> куриные кости[Author:K] . Рожи их были черны от грязи. Мой наспех сочинённый замысел состоял в том, чтоб заманить их в горы к змию и, растравив его такой негодной жертвой, сойтись с ним.
   Я подошёл к одной разваливающейся трухлявой избе и постучался. Никто не ответил. В другой тоже ни человека. В третьей на голом пыльном полу сидели все три подонка и тихо бранились, но тем же порядком не отвечали на мой стук. Тогда я, нисколько не обидевшись, постучался так, что кленовая дверца избы наполовину свернулась с петель.
   - Дверь будешь сам залатывать. - проворчал ростовщик, седевший посередине.
   - Да ведь теперь, товарищи, не до того. Безобразие какое-то чудесное творится.
   - Ну прямо тебе, товарищи. Товар что ль будет? - спросил третий ростовщик (имён всё равно не раскрываю, хотя они худо-бедно моё внимание привлекли), самый беззлобный и глупый.
   - По моим намерениям будет. Не случался ли сегодня у кого-нибудь из вас солнечный удар?
   - Случался. - коротко пробрюзжал второй - По глазам молотит - мочи нет.
   - В нём вся беда. - продолжал я - Но если мои намерения осуществятся, мы сможем развернуть вокруг этих чудес довольно выгодную оказию. Вы мне поможете? - вопрос я задал достаточно ненавязчиво, чтобы показаться учтивым, но близко к утверждению.
   - Какая нам с того будет выгода? - прямо спросил первый ростовщик, самый злой и толковый, заправский булыч.
   - Дело в том, что у нас в поселении нет достаточно большого оборота вещей. Не въехать, не выехать: люди одни да те же, изделия (эдак их товарами не назовёшь) одни да те же. Из-за того вы на сегодняшний день занимаетесь ростовщичеством довольно паршивенько, поскольку у нас не бывают вельможные мужи и не чеканим мы своих рублей. Я не так мудр и силён, каким могу стать, у меня нет ни книг ни влиятельных приятелей. Последние месяцы я провёл в неотрывных занятиях колдовством, призывая иноземных божеств разного рода, дабы спросить у них: чем можно привлечь ваших поклонников? Они повелели мне строить башню под самое небо. Когда я спросил, где раздобыть строительный кирпич, они ответствовали: "Разбери на части все хаты в своём селении - на фундамент еле хватит; вырубай лес; сделай своих соседей рабами и заставляй их таскать к фундаменту большие валуны с предгорья, пущай те валуны колют на кирпичи". Да ещё сказали, что по началу возведения башни придёт неоткуда помощь.
   - Так что, придётся избы по брёвнышкам разбирать? - спросил третий булыч.
   - Да. Первые месяцев шесть надо будет натужиться. Освобожу вас от работ, когда выстроим хотя бы одну палату. А что соседей надо рабами делать - так то ненакладно. Сами они ведь не согласятся. Им и так хорошо. Вам идут мои условия?
   - Да-с. - протянул второй - Речи твои послушаешь, так всё даже не идёт, а в рыдване с тройкой гнедых катит. Пожалуй поверю, а то, того и жди, заворожишь.
   - Поддерживаю. - кашлянул первый.
   - Подавлен большинством голосов. - со вздохом согласился третий - Что нам надобно делать?
   - Спрячьтесь где-нибудь в кустах неподалёку от моей хаты и ждите. Дальше скажу, что делать.
  

***

   Убедившись, что подонки тихо лежат в орешнике и не мешают работать, я вынес из погреба хаты пустые ненужные стеклянные сосуды, аккуратно разбил их на ровные квадраты и вынес на задний двор, где пялилась в небо подзорная труба с выбитой линзой. Тут я порылся в хате в самых дальних глубоких сундуках, которые прятал под полом. Ведомыми лишь мне хитростями к вечеру изготовил из кусочков стекла новую линзу для подзорной трубы.
   Попросив прощения у богов Западных равнин, я влез в трубу и бичевой примотал к ней линзу. После чего вернулся в хату и сел смотреть: только трубу наставил не на звёзды, а на горы. Работать я закончил уже ввечеру, когда на небе стали проступать рубцовые алые полосы. Над горным пиком я чуть увидал два красных всполоха - словно огненные крылья объяли пик. Потом над ним развернулись сумерки, в них тут же вкатились остроконечные звёзды, окутавшие всё вокруг мягким сиянием. Змий залёг здесь.
  

***

   Выйдя из дому, я вызвал из кустов своих приближённых (то бишь ростовщиков). Их можно было использовать, как пушечное мясо. Примотав к левому запястью таз вместо щита, взявши в правую руку посох вместо копья, я завирал:
   - Надобно пойти в горы разведать, где железо есть. Стало быть, кузнеца, древоруба и плотника вяжем первыми.
   Стемнело. Когда все честные люди легли спать, верхушка горного кряжа замерцала подобно окнам церкви во время службы. Мерцанье сквозь щёлки сочилось в мою мазанку, взбалтывало яды в бутылях. Я заткнул щёлки мокрым тряпьём, привинтил к наконечнику посоха железный крюк, подозвал ростовщиков и без околичностей пошёл к горам. Идти сквозь пещёры было опасно: вряд ли остальные змии теперь спали. Мы стали красться в обход пещер, прижимаясь к внешним колоннам. Посох я держал наготове, чтоб в любое мгновение обрушить крюк в бликующую на стенах голубую воду. В самой её глубине что-то гортанно бурлило - а может это рычала кровь у меня в ушах.
   Наконец я отыскал у подножия подходящий пик аршина полтора вышиною. Подпрыгнув, уцепился за него крюком, влез туда и втащил ростовщиков. Тут мы упали в узкую ложбину и пошли по ней вдоль. Я почувствовал себя спокойнее: с двух сторон мы оказались оцеплены высокими острыми скалами; змий мог напасть только сверху. Через десяток саженей тропа в ложбине отвесно поворотилась на склон кряжа. Она сделалась почти подобна стене.
   Поэтому прежде я сам взобрался туда, потом втащил на крюке ростовщиков. Мы стояли в низине почти мелового цвета. Справа от меня т янулись тонкие кусты рябины. Перед нами в ещё нескольких саженях торчала охваченная золотым мерцаньем скала. Я несколько смутился, но, сделав шаг к рябиновым кустам, приказал:
   - Пойдите взгляните, не злато ли вон за той скалой блестит.
   Сам залёг под склоном у кустов и стал ждать. Ростовщики не видали, куда я спрятался, а просто пожали плечами и один за другим зашли за скалу. Сначала ничего не произошло, потом тоже. Вдруг с той стороны мне послышался вроде бы звон бубенцов. Через него проглядывали звуки совершенно нечеловеческие, но напоминающие осмысленные речи. Казалось (всего-то казалось), будто я только лишь отдельных слов разобрать не умею, а общий смысл разговора отчётливо представляю. В разговор этот входили будто все живые звуки на свете: брехня собаки на заднем дворе какой-то мазанки, скрежет лешего за вырубкой, просто тишина - всё сладилось в такой особый порядок, что пером не опишешь. Ростовщики лишь неумело оправдывались на фоне общей музыки.
   Я насилу пришёл в себя: в истоме зажмурил глаза, но на веках моих отразилась одна чернота.
   Тогда музыка порвалась. Из-за скалы выползла костистая трёхпалая рука и вышвырнула ростовщиков со склона. Я успел различить, что кожа на них кое где прорвана до костей, а у одного вытекает глаз. Сияние у скалы потухло.
   Потом из-за неё высунулся самый змий. Хотя брюхо его было выточено из горячего золота, сам он оказался в сотни раз чернее окружающей ночи, резко выделялся в ней. Ещё я никак не мог прикинуть себе его размеры: он вроде был с меня ростом, но казался то выше тысячелетнего дерева, то выше кряжа Дырчатых гор.
   Громовым, яровчатым зыком он вызвал меня из-под кустов. Опираясь на посох, я поднялся в полный рост. Тогда он скинулся образом человека, подпоясался собственным хвостом и крепко - пока у меня не переломились ногти - пожал мне руку, светло улыбаясь. Потом резко помрачнел и молвил:
   - Чего ты желаешь?
   - Мудрости, силы, власти.
   - Ступай за тем куда хочешь, а твердыни лучше не строй.
   Последнее высказывание меня осердило. Я решил ничего не отвечать, но коварный змий сам прочёл мои мысли и сказал:
   - Не послушаешь ты ни меня, ни своих соседей. Скорее было бы тебя удавить на этом самом месте, но разумнее дать тебе самому понять, чем дело кончится. С учётом всех издержек на очищение белого света от этого твоего деяния уйдёт не так мало времени, как кажется...
   - Погоди, искуситель, неужели же башня моя будет стоять века?
   - Она рассыплется через полтора века и много горечи тебе принесёт. - как отрезал змий.
   Тут я вспылил и со всей силы грохнул ему посохом куда-то между рогов. Чёрный человеческий образ так же невозмутимо стоял предо мною, только во лбу у него что-то звякнуло. Мне сделалось нехорошо. Накрывшись одной рукой, к которой был примотан железный таз, я отполз в кусты и там почему-то заснул.
   Когда я очнулся, змий уже летел к востоку на огненных крыльях, оставляющих в небе алые рубцы: стало рассветать.
   Я вспомнил, что он сотворил с подонками-ростовщиками, я пошёл было подбирать в горах их трупы, чтоб перепрятать их получше. На том месте, где ночью стоял змий, лежала груда самоцветных каменьев: их я сложил себе в торбу.
   Велико же было моё удивление, когда я увидал ростовщиков в изорванных одеждах, но совершенно невредимых, легко подымающихся по склону тропы. У одного прежде оба глаза были кривы и желты, а теперь правый сделался небесно-голубым. Когда этот ростовщик рассматривал что-нибудь правым глазом, то начинал без удержу хвалить всё. Но потом оборачивал всё на левый глаз и опять принимался браниться.
   - Ну ты нас и околпачил! - сердито протянул он - потом зыркнул на меня небесной голубизною и сказал почти весело: - Вообрази себе, какие чудеса творятся. Вчера часа эдак в три ночи, когда с тобой собирались железа поискать, зашли мы вот за эту скалу. Стоим: ни золота ни железа, вообще никакой руды не видать. Только вдруг вокруг всё воссияло. Стоим мы в шаре света ярого, сами ни шагу шагнуть, ничего поделать не можем. Тут вижу я: на самой скале сокол синепёрый сидит, а они - он указал на своих товарищей - куда-то в сторону откатились и орут: "Ой заяц! Ух ты, заяц!" Или: "Ничего себе вепрь" Я про себя думаю: "Какие же это заяц с вепрем, когда вот предо мной сокол сидит, и я его отчётливо себе представляю?" Вокруг уж так светло, что ни черта не видать. Тогда заговорил со мной сокол будто бы человеческим голосом. Сучёк в лесу скрипнет - то он спрашивает: "Что ты можешь сказать в своё оправдание?" Я ничего не стал отвечать. Тогда сокол со скалы вспорхнул и в глаз мне как засветит клювом. Очнулись мы сейчас за низиной, до сих пор ничего понять не можем. - ростовщик повернулся левым кривым глазом и заключил: - Истинное мракобесие!
   Я досадливо помолчал ещё немного, потом сказал:
   - Пойдёшь со мной свидетельствовать перед деревенщинами, что видел на горах змия лютого. Остальные остаются здесь до вечера. Дальше условимся. Будьте готовы забросать посёлок камнями.
   - Постой же. - одёрнул голубоглазый ростовщик - Не видал я никакого змия.
   - Не спорь. Змия видал я. Понимаете ли, товарищи, - продолжал я спокойнее - чтоб заставить этих деревенщин возвести нерушимую башню, надо убедить их, что нам угрожает опасность. Хотя я теперь и сам не уверен, что опасности нет, но лютый змий в моём деле сейчас придётся ко двору. Остальное разъясню позже. Возражений не терплю.
   Тогда мы с голубоглазым подонком сошли с гор.
   Крича во всё горло мы вернулись в селение. Когда нас стали обступать и спрашивать, что стряслось, я созвал вече на базарной площади. Оно собралось через полчаса. Там я изложил всю подоплёку нашего теперешнего положения:
   - Около полугода тому назад я водил вас всех через Дырчатые горы. Там далеко внизу на воде я видал великое множество спящих змиев. Но никто мне не поверил: все предпочли видеть под толщей воды живые языки пламени да синепёрых соколов. До сегодняшнего дня я, запершись у себя в хате, искал, как чародейством извести змиев. Теперь, когда все видели в горах солнце, я видел, что один из них проснулся. - тут я показал найденные мною самоцветные камни, свои обломанные ногти и голубой глаз ростовщика. - Пока что мне удалось его озадачить, но не сегодня-завтра этот подгорный чёрт прилетит обратно и обрушит на нас свою ярость. Надо ухитряться.
   - Мудрена твоя речь, - осторожно протянул кто-то из толпы - да только нам в такой напасти и ухитряться нечего. Гуляя в горах, видал я под водою языки пламени склонённые - это верно. Но даже если то вправду были змии лютые, а теперь один пробудился да хочет нас извести, что мы можем против него поделать? Сам же ты сказал: "прилетит не сегодня-завтра".
   - Известно, что делать. - отвечал я - Ежели змий сегодня ночью не в полной силе прилетит, авось управлюсь с ним лет на семнадцать вперёд. Только в те семнадцать лет надобно будет хаты наши на брёвна разобрать, под горами кирпичу наколоть и выстроить на земле нашей башню не башню, а такой нерушимый небоскрёб, чтоб было с него видно весь лес и всё небо. Тогда может и изведём змия лютого.
   На самом деле по звёздам я ясно читал, что змий отчего-то не собирается нападать ни сегодня, ни завтра. Таковую ложь я распустил, чтоб моим будущим подданным неповадно было меня ослушаться. Впереди текло ещё семнадцать лет с лишком. Пока что мне никто не поверил.
   Тогда я вернулся в горы и условился с ростовщиками, как и что делать. В старице под кряжем мы набрали небольших острых камней. Свили пращи.
  

***

   Моя мазанка стояла на восточной окраине селения у самой околицы, так что если за колдовством я затепливал свечи ярого воску, свет из щёлей в стенах отскакивал на горы. Тогда они всеми своими громадами золотились во тьме. Той ночью я раскрыл восточное окно и выставил в него ряд зажжённых свечей. Вверху под звёздами шевельнулись три рыхлых треугольных тени. Затем по соломенной крыше хаты плотно грохнуло. На пол передо мною упали камешки, похожие на наконечники копий. Один разбил стеклянную банку на столе. Нарочно не оправив как следует рубахи, я выскочил на улицу. Мелкие камни с гор сыпались во все стороны, но пока не в кого не попали. Пока - как только я выскочил за дверь, камень заехал мне по уху, так что оно свернулось на сторону, и кровь в нём забурлила. В свете семи свечей на моём окне гора ослепительно блистала, но того не видал ни единый честный человек: все они безмятежно спали. Камни с шорохом отскакивали от крыши моей хаты и выбивали окна соседней избы. Но и там все спали. Тогда я заорал на всё селение и постучал в соседскую дверь. В избе завозились. Тогда я постучал очень громко. Через пять минут дверь приотворила какая-то заспанная толстозадая баба.
   - Добрая ночь, чародей. Ты чего шумишь, спать не даёшь? - прозевнула она, не разлепляя глаз.
   - Сама посмотри, дурёха. - проворчал я, нервно указывая перстом на ближнюю гору. - Предупреждал же я, сегодня ночью змий вернётся. Подымай народ! Где твой муж?
   Толстозадая баба блаженненько помотала головой, но тут булыжник потяжелее влетел ей прямо в ноздрю. От неожиданности она распахнула глаза и увидала отражающийся от гор свечной огонёк. Она сдавленно взвизгнула и спряталась за дверь. Послышалась деревенская ругань. Неподалёку стали мутно затепливаться окна.
   Полчаса спустя с заднего двора избы вышел заспанный мужичок. Он обвернул свою рубаху кусками листового железа, вяло помахивал перед собою топором на длинной ручке. Толстая жена пряталась за его спиной. Я сделал знак рукой, и они начали медленно подкрадываться к светящейся горе, кое-как уворачиваясь от летящих с её вершины булыжников. Пока мои соседи оробело выписывали кренделя под кряжом, начал собираться народ. Все мужики волочили перед собою топоры, черпаки или вилы на длинных шестах. На каком-то дворе ещё одна заспанная баба прятала младенцев в глубокие горшки.
   Камни попадали в людей уже чаще. Вот столпились все у кряжа, а дальше с места двинуться боятся, думают за горою змий пожар разводит. Только самые смелые вилами валуны ворочали.
   Приметив достаточную тревогу топы, я приказал ей отступить назад. Подошёл к самому предгорью, почти расплывшись в сиянии, несколько раз широко взмахнул руками и локтем сбил свечи с подоконника своей мазанки. Гора резко вспыхнула, но в следующее мгновение накрылась совершенной мглою. Свечи упали в глубокий влажный мох у моих ног и стали тлеть бледно-рыжими язычками.
   По толпе поскакали глухие вопли ужаса. Меня едва не вжало в стену хаты сразу несколькими спинами. Мельнику разбили челюсть. Я ещё пуще взболтал толпу несколькими взмахами локтей; удары кулаков о мягкое плохое железо растроились...
  

***

   На рассвете никто не мог и пальцем шевельнуть. Я отделался малой кровью: у меня оказался подбит глаз, рассечена надвое бровь. Плечи затекли и плохо крутились. Когда я стал разбирать приключившийся под окном мордобой, в там оказалось даже несколько трупов. Я собрал выживших, по два человека за раз, и отнёс их отлёживаться в погреб. Немногие поднялись сами.
   Когда люди очнулись, то увидели себя в моей мазанке и страшно смутились. Они затравленно заводили глазами по её пыльным шершавым стенам, потом спросили, что случилось вчера.
   - Вот видите. - укоризненно приговаривал я, прикладывая засушенный корень к рассеченной брови - Не послушались вы меня, вот и разобрал нас змий лютый по косточкам. Через семнадцать лет опять вернётся - вот тогда вправду несдобровать нам всем. Надо держать ухо востро. Может кто-то и теперь не согласен с моим прошлым замыслом?
   - Это ты про небоскрёб до поднебесья?
   - Вестимо.
   - Думал я, - пристыжено промолвил парень, который в прошлый раз посмел мне дерзить, - ежели какая сила нечистая на нас нападёт, в первый же миг все от неё смерть примем. А на деле как вышло: вижу сначала гора вся как в огне Перуновом, потом - мгла, а во мгле меня словно бы не змий когтем бичует, а родные брат с сестрицею за чуб вертят. Горше всего как раз то кажется, что от змеиных клыков в первый раз мгновенно точно не умираешь, да и в следующий раз - навряд ли. Придётся тебя послушаться.
   - Верное решение. Надеюсь все себе то же на ум берут.
   Народ опустил головы.
   - Хорошо. Тогда заправлять строительством я сам буду. Только попрошу вас всех ещё об одном: ежели какие иноземные гости из лесу выедут, чествуйте меня, как своего заступника от всякой нечистой силы, иноземным гостям представляйте меня своим царём. За семнадцать лет как-нибудь управимся. Сейчас бегите, созывайте кирпичников под горы, становитесь с ковачом в старицы, разбирайте свои избы по брёвнам. Надо насыпь под твердыню возводить.
   Жалко было простой черни со своими домами расставаться, но общими силами, супротив воли отдельных моих подданных, избы все до единой разбили на брёвна в две недели. Земля оголилась, только тени тысячелетних деревьев да пласты мха темнели на ней. Первые месяцы спали на голой земле, потом вырыли себе землянки по образцу тех, что я видал в Западных равнинах. Кирпич и руда кубами потекли к стройке.
  

Часть вторая. Небоскрёб

Глава седьмая

   Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Построили палаты две-три. Я прикинул, что громоздить на них даже ещё один ярус попросту опасно. Основной фундамент, в который, они встанут словно втулки в бочку, должен быть во много раз шире этого. Сразу стало понятно, что на жалкой вырубке небоскрёб не поместится. Много леса пожрёт он. Стал я тогда снаряжать дровосеков, а сам каждый день подымался на пики Дырчатых гор, курил зелье, да глядел, не покажется ли в тайге рыдван иностранный. Всё у меня из головы посул божества Западного бугра не шёл: "Своих поклонников подошлю к тебе, когда начнёшь строить башню". Что же в таком случае, грозный боже чёрт знает чего, прикажешь считать началом строительства?
   Одно неплохо: каждый день я над стройкой такое снадобье развеивал, что подданные мои, что там вкалывали, вскоре позабыли, как царём меня выбрали. Только и стало от них слыхать: "Помилуй, суровый царь Климент Прокопьевич". Скучно, но сподручно.
   Потом я ввёл работу по две смены, хотя самому мне теперь стало трудно по ночам читать звёзды: в тусклом мерцании масляных ламп они уходили далеко за поднебесье, бликовали и принимались водить такие хороводы, что налезали одна на другую.
   Пока что я решил укрепить свою царскую власть. С правовыми писаниями можно ещё было с грехом пополам управиться: сам я неплохо умел доходить до всякого закона своим умом да тот закон в письменном слове закрепить, бумагу в ту пору резали из тонкого слоя берёзовой коры; чернила разноцветные - из трав и ягод, перьев можно с любого дикого гуся нащипать. Писарями при мне стали несколько полуграмотных людишек, но из-за их недостачи пришлось брать на таковую работу даже баб и девок, какие буквы разбирали. А даже если бы законы мои не понравились каким заезжим гостям, так в чужой монастырь со своим уставом не лезут.
   Во вторую очередь надо было озаботиться наследием престола: стороннему человеку я не мог её доверить, ибо его власть не станет продолжением моей, а сам он не похож на меня. Схожих со мною людей очень мало на свете, а сам я не знаком ни с одним. Сторонний человек, если бы мои занятия разделить вздумал - и мне бы покою не дал, и себя бы напрасно загубил.
   Значит наследнички мои должны произойти от плоти моей. Понадобились чада. А их без хорошей женщины их не произведёшь. От своих детей может хоть какая-то помощь будет, пока я не получу её из-за тайги.
   Теперь-то, будучи почти при смерти, я понимаю, что хороших женщин и хороших людей вообще не бывает на свете: известно, что в Первейшее время люди получились от смешения добра и зла. Например зверь дикий не имеет разума, ибо может в любом случае поступить лишь единственно верно. Человека же каждая сторона его духа тянет на себя, отчего люди нередко внутренне разрываются пополам.
   Я никого не любил уже к первому году моего царствования. Женщин особо недолюбливал, хотя ещё в глубоком отрочестве некоторые девки нет-нет да клеились ко мне по незнанию моего увлечения чародейством. Это быстро прошло.
   Любая дева из числа моих подданных даже теперь явилась бы ко мне по первому приказу. Но тут главная закавыка была в том, что девы все ужасно прямодушны: не могут вообразить себе супружества без любви, чад - без супружества. Мне же избранница понадобилась лишь как сосуд для выделывания царских детей: не любить её, ни удовлетворять её любовь я не собирался. Меня беспокоило ещё одно: какой женщине по силам выносить детей от колдуна --> саженного росту, весом более пяти пудов[Author:K] . Поэтому при смотре дев я не мог наверняка судить о них по красе тел. Выбор мой пал на скудоумную вдову дровосека, который бредово убился за мои цели год назад: из себя она была ничуть не менее мерзка и низкоросла, чем любая другая бабёнка, но зато ещё при живом муже таскала на себе из лесу целые молодые деревца в вязанке. Объявив свою волю поглядеть баб, я вовсе даже не глядел на них, когда все плодовитые женщины собрались строем на главной площади царства, а сразу ткнул перстом в эту дурёху (имя её, кроме уже известной вам причины, не привожу здесь потому ещё, что запамятовал), посадил её куда-то себе на голову и унёс к себе. Потом честно и наглядно разъяснил, что от неё надобно. Но дурацкая ухмылка не слезла с её лица. Тогда я уточнил вдобавок, что любить её не собираюсь, а наряду с государственными делами промышляю чёрным колдовством. Она верно поняла мои мысли и сказала, что также меня терпеть не может, хоть я знал, что чернь подобного склада не способна на честную твёрдую ненависть. Пришлось приворожить дурную бабу. Тогда нам было по семнадцать лет.
   Через семь лет я полностью добился своего, хотя нам взаимно это казалось омерзительнее всего на свете. Чтоб не показаться неучтивым не стану описывать, как выжал из своей горе-наложницы --> четырнадцать детей[Author:K] (по нашим временам вполне хорошее число), которые выскакивали из неё попарно: девка под руку с парнем. (ещё несколько, кажется, померли, не успев родиться; точно не помню) Ни одна приличная женщина такого бы не выдержала. Впрочем, и эта померла вскоре после рождения последнего чада.
   Больше о ней нечего сказать.
  

***

  
   Дети мои с младенчества были лихи и дружны меж собою, как стая волков. Всё время они были предоставлены сами себе: без стороннего участия в каждом из них развились почти все качества, должные быть в законченном человеке, а если нет - виновата в том моя дурная наложница. Хорошо было ещё одно: больше половины из них хоть внешне пошли в меня: небывалого росту, чернобровы, белолицы, с холодными голубыми глазами. Правда некоторые всё ж вышли приземисты, грязны кожей, рыжеволосы, но таких было немного.
   Единственное, что я сам внушал своим чадам, это - вседозволенность.
   - Дети мои, - заводил я речь, если им около полуночи выдумывалось объявиться в палатах. - Помните: вы должны вести себя так, словно всё здесь принадлежит вам, а не мне. Можете делать, что вздумается, но за последствия этого будете держать ответ сами перед собой. Помочь государю некому, если он сам не подложил себе нужную помощь заранее.
   Тут какой-нибудь рыжий придурок вскидывался и вопрошал:
   - Что ж ты, отче, нам своё царство полностью не отдашь, коль скоро таковые речи завёл?
   - Вон оно, моё царство. - продолжал я, выкидывая вперёд руку, как бы желая смять ею непроходимый лес, отделяющий мой будущий небоскрёб от Западных равнин. - А ты ведь смотри: сам говоришь: "твоё, отче, царство". Вот если кто-то посмеет утверждать: "моё царство", - так, чтоб я возразить никак не сумел - тогда будет его. Если сумеете своих палачей убедить, что вы их палачи - да так, чтоб топоры у них из рук повыпадали, а головы на плахи легли - головы им тотчас же сможете срубить.
   - А теперь нам что делать?
   - Теперь дослушайте, что я расскажу, да убирайтесь подобру-поздорову. Хотя всё здесь моё, но кое-что из этого мне не нужно. Делайте со всем этим, что угодно; если же кто из вас в недобрый час притронется к моим личным волостям, я уж найду ему довольно жестокое наказание. Если кто станет заступаться за преступника несмело, или же горячо да неразумно, получит то же наказание. Убирайтесь вон, дети мои.
   Когда я в первый раз повёл с ними такой разговор, старшему сыну моему и единоутробной его сестре едва минуло шесть лет. Достигнув отрочества они мало-помалу перестали являться ко мне. Только и делали, что в компании своих младших братьев-сестёр и толпы придворных дроворубов тщетно портили непроходимый лес.
   Прошло ещё десять лет, старшей дочери моей Евгении (её, как ни странно помню, хотя, вернее всего, с какими-нибудь ещё путаю: про то дальше сказ будет) и единоутробному её брату минуло шестнадцать. До следующего наезда лютого змия осталось вовсе немного времени. Небоскрёб вырос чуть ниже горных пиков. Я внутренне начал ругать божеств Западного бугра, которые мне помощь обещали. Помощи доселе не было даже от детей: приглядываясь к ним я яснее замечал, что глаза их холодны, но без того льда, что у меня. Головы их были свободны от моих сумрачных тяжких дум: о близком нашествии змия никто слыхом не слыхивал, а кто слыхивал одним ухом - другим ухом запамятовал.
   Но лучше поздно, чем никогда, хотя дорога ложка к обеду.
   Однажды (когда дети стали отрывать меня от стройки и колдовства, лишь чтоб поклянчить кусок леса себе в волость или бумаги с чернилами) я сидел в своей нижней палате и производил числовые расчёты на берёзовом свитке. В дверь застукали одновременно рукой и ногой.
   - Не стучи, человече. - протянул я желчно - Если считаешь своё дело ко мне довольно важным, входи - выслушаю. Придёшь с какой ахинеей - я сам тебя за дверь вытолкаю.
   Почти не распахнув двери, в палату втиснулся мой пятый сын. Он широко крутил руками, многозначительно пучил глаза - как всякий раз, когда хотел выказать важность своего прихода.
   - Что надо?
   - Отче, мы с братцами-сестрицами в лесу иностранных гостей каких-то изловили.
   У меня даже уши затряслись:
   - Кого-кого изловили? Типун тебе на язык. Иностранных гостей я сам ещё одиннадцать лет назад пытался изловить посредством всяческой нечисти. Затем и башню строю.
   - Если это не чужеземцы, то наверное юродивые: одеты чудно, говорить не умеют, на кулаках не бьются. Но для юродивых разубраны больно богато: бляхи злата-серебра на балахоны червлёного шёлку нанизаны, под грудками змеевики тонкой работы бренчат.
   - Куда вам иноземцев ловить. Да вы ж их не видали никогда. Иноземцев можете друг с дружкой или с вепрями дикими спутать. - осадил я сынка.
   - Воля твоя, да только кончик уха даю на отсечение, чтоб ты, отче, поглядел.
   - Больше отсекай. Коли врёшь, сдеру у тебя со спины три полосы кожи. Показывай дорогу.
   Мы вышли в лес. Тут сын принялся показывать дорогу. Так показывал дорогу неизвестно куда часа полтора. Потом я приметил, что он выписывает кренделя всё по одной доле леса. Тогда я остановил его, сам лёг ушами к земле и вслушался в неё. На западе кто-то мелко колотил ногами об землю и тоненько кукарекал. Перед ним слышались плотные удары.
   - Вон там вы чужеземцев поймали? - спросил я, указав перстом на запад.
   - Должно быть, именно там. - облегчёно вздохнул сын.
   Я больно ударил его по спине и повёл к месту драки. Чем ближе мы подходили, тем резче раздавалось сбитое кудахтанье где-то за буреломом.
   Наконец, перебравшись через несколько поваленных деревьев, я раздвинул перед собою кусты смородины. Разум мой занялся: за кустами днищем кверху валялся громадный крытый кузов, отделанный крапинками драгоценной руды. Вылезши из-за кустов, я увидал на кузове широкие пазы: в них на пружинах качались оси с большими деревянными колёсами без спиц.
   У распахнутой дверцы на земле широко раздвинув ноги сидело несколько низкорослых людей в богатых шёлковых балахонах. Они глупо озирались, ударяясь головами о стволы деревьев. Несколько моих отроков постарше уже скучивали им руки за спинами, младенцы сковыривали с опрокинувшейся колымаги самоцветы. Рядом с разломанным в щепу хомутом поджимали копыта каурые коньки.
   Я внимательно всё осмотрел и спросил детей сердито:
   - Вы зачем иностранцев связали, канальи?
   - Чтоб они чего доброго не укатили, покуда ты, отче, их не поглядишь. - отвечали они - Ехала вот здесь меж деревьев колымага жёлтой меди - вся в пружинках скрученных, - да так, что не угонишься. Тут смекнули мы, что там внутри должны богатые иностранные гости быть, да и самим уж любопытно. Повыскакивали мы тогда из кустов и стали палками махать, вознице кричать, чтоб приостановился. Да только он, дурень ничего не понял - видно немец какой - , со страху аж с козел свалился, укатился за кусты. Колесница, конечно на бок свернулась, лошади из-под хомута выбились. Тут мы иностранцев этих из колесницы выволокли, стали расспрашивать, откуда они, что да как за лесом. Ан тоже немцы какие-то попались! Пришлось их повязать.
   - Да наверное же они вам шишек понаставили, пока вы их вязали? - спросил я, но, внимательно оглядев детей, заключил: - Нет. Ни синяка на вас.
   - Куда там. - презрительно молвила какая-то моя дочь - Меня с сестрицами и кончиком мизинца никто не тронул... Хотя вот этот, - она ткнула перстом в своего братца, - плечо мне разбил. А немцы - ничего, только кланяются.
   - По-нашему обычаю и верно чудно выходит. Сейчас иначе попробуем, - молвил я и принялся выкидывать перед иностранцами коленца. Но, видя моё странное поведение, те только беспокойнее закукарекали промеж себя. Тогда я отломил от дерева острый сучок и начертал им на земле изображение шпиля. Ниже подписал: "Небоскрёб", как бы спрашивая, не видали ли эти иностранцы моей стройки, которая уже на версту поднялась над лесом. Они развели руками.
   Тогда я порылся в своей старой торбе, и через несколько мгновений в руку мою скользнула глиняная табличка с названием моего языка. Её я сохранил ещё со своего похода на Западный бугор. Табличку я поднёс к глазам крайнего чужеземца. В первые мгновения он сидел на земле безо всякого выражения на лице, потом в голове у него словно что-то зарделось. Ещё некоторое время он напряжённо думал, потом учтиво молвил чудным тягучим говором:
   - Здравствуй, грозный человек. Здравствуйте молодцы-девицы. Развяжите нас пожалуйста.
   - Что же ты сразу с нами так не говорил, гость? - проворчал я. - Ведь уже без малого полчаса на нашем языке вас всех пытаемся расспросить, рыдван ваш на бок свернули, вас самих избили, чуть не в бараньи рога согнули, а вы всё по-своему шепчетесь, будто ни в чём не бывало.
   - Знай же, человече: каждый из нас на своей земле по таблицам с придорожного столба великое множество языков изучил. Я один сотню разных говоров знаю, а всемером мы с братьями семьюстами разными речами объясняться умеем. Всех языков сходу и не упомнишь. - Тут его братья начали включаться, и перебивая друг-друга приветствовать меня.
   - Ясно. А зачем вы моим детям сдачи не дали, когда они вас связывать принялись?
   - Мы в лес не на кулаках с твоими детьми биться ехали, а по торговым делам в дружественное княжество. В нашем королевстве никто понятия не имеет, что в лесу дремучем люди живут. Зверя таёжного возницы наши вперёд колесницы пропускают али на рожон сажают. А с людьми лесными схватываться - это... - тут залесный гость смущённо замолчал.
   - Что? - нетерпеливо переспросил я.
   - Ну ты сам посуди, - горячо продолжил другой гость, - как нам с твоими детьми на кулаках биться, если треть из них младенцы до шести лет, а ещё треть - отроковицы да девы красные.
   - Про младенцев понятно. Но что следует из второй части вашего утверждения, странные гости?
   - Видишь ли, мы поступили согласно обычаям чести нашего королевства. По ним не следует бить человека, если не известно, хочет ли он тебе навредить. Тут мы тем более не могли выйти из оказии кулачным боем, поскольку люди, которые нас сдерживали, говорили на незнакомом языке. Дев же нельзя бить вообще, чтоб не навредить их детородным сосудам; старцев - по немощности их.
   Его братцы с ним всецело согласились. Их убеждения меня несколько осердили. Я приказал своим детям ещё крепче скрутить хлюпиков-гостей и доставить их в палаты.
   Там я объявил во славу гостей почестный пир. Селяне и ремесленники, жившие окрест башни, прослышав про него, начали по ночам напиваться хмеля ещё за неделю до того, как гости пришли в себя и смогли на пир явиться.
   Когда они спустились с четвёртого яруса на второй и попросили есть, я приказал собрать на стол, созвал детей и придворных.
   Наевшись, напившись, гости раскрепостились и разговорились. Назвались молодыми королями Западных равнин. Меня сразу насторожило, что волость они меж собой не делили и не знали, кто из них верховный над остальными.
   Они рассказали, что в лесу в день нашего знакомства потеряли не одного возницу, а целый обоз с книгами и волшебными приборами; его выловили в самой чаще несколько дней спустя. Небоскрёб они не видали из-за деревьев, он будто бы сливался с непроглядной далью: так никто не видит великого, не умея охватить его взглядом.
   Сначала гости вовсе показались мне подслеповатыми: в лесу они ничего не видели в полуверсте от себя, спотыкались на малейших кочках. Оно понятно: на гладких равнинах они жили под ярым солнечным светом, отчего глаза их были постоянно сощурены.
   Вели они себя очень странно и порою чересчур учтиво. Колоссальная сила и простота моих дочерей подавляла, но одновременно притягивала их: а дочки и рады.
   Было бы дело в сказке, какие народ обыкновенно слагает, я бы каждому королю из своей дочери отрядил бы по жене (да, ещё чего доброго, седьмую часть царства в придачу). Но, памятуя о постыдных обстоятельствах нашего знакомства, я на первом же пиру постыдил вежливых хлюпиков и отказал им в необъявленном сватовстве.
   - Если бы пошла на ваше королевство рать таких девок, вы бы за одно доброе слово да за прелести девичьи сами в одночасье сдались. - сказал я.
   Короли перечить мне не посмели, но оказались очень раздосадованы. Самый младший семнадцати лет так опечалился, что тут же через стол запустил кубком в челюсть моей старшой дочери Евгении (наверное ей, потому что на ней женился - это я ясно помню). Все тут же повернулись к нему, а сам он так смутился, что упал с лавки и попробовал спрятаться под стол. Но я решил испытать наглеца и молвил, задумчиво поматывая головой:
   - Вот так вы должны были сделать в день нашего знакомства, короли. Если бы вы поступили подобным образом, видя нападение красных девок, к моему приходу они бы лежали связанные у ваших ног, и каждый из вас мог бы взять себе любую. Мне было бы нечего возразить.
   - Что это ты такую речь повёл, государь? - встрял братец преступника - Брат мой Патрик вестимо преступил приличие. Если по нашим законам рассуждать, так надо наперво выяснить, зачем он так неразумно поступил, потом узнать, что дочь твоя об этом думает, потом уж его наказать.
   - Дайте, я сейчас в него также кубком запущу, потом сами рассуждайте. - сказала Евгения, смахивая кровь с подбородка в пустой кубок.
   - Вы все неправы. - коротко отрезал я - Замолчите, сейчас я по-своему рассужу. Этот наглец сделал то, что должен был сделать сразу, как претерпел насилие от нас, дети. Приказываю простить ему его проступок и обвенчать с дочерью моей старшой, которую он обидел. Всем вон.
   Король Патрик, страшно округляя глаза поднялся из-под стола. Остальные корольки и придворные шумно задвигали лавками и разбрелись по дверям. Мы с Патриком остались вдвоём...
   В своём роду он был вторым с таким именем; по отечеству назывался как-то Людвиг, а название рода его состояло из непроизносимых гортанных шёпотов. Одевался он всегда в мешковатый червлёный балахон, под грудью у него позвякивали змеевые луны. Волосы на затылке он заплетал в тонкую, короткую косичку. Борода его состояла из двух небольших рябовато-рыжих хвостиков, свисающих с углов подбородка. Бородёнку он иногда украшал колечками чёрного дерева и драгоценных металлов. Почти всегда просветлённо ухмылялся.
   Его братья, видно, затаили на меня обиду, и по прибытии обоза с книгами уехали прочь. Через несколько дней я царским словом обвенчал Патрика со своею дочерью и упросил остаться в башне ещё ненадолго, чтоб обсудить несколько сделок. Вечером, когда к башне пристали обозы, он досадно поругался с братьями и взял себе кое-какие вещи. Показал мне карту - рукотворное рисованное описание окрестных земель. Земли отсчитывали от Западных равнин - тщеславно, но не в упрёк государям и землемерам их. К северу от равнин тянулись некошеные луга с широкими дорогами, а потом всё упиралось в белую горную гряду и непроходимый лес перед нею. Тут я взял перо и серым песком вчертил в янтарные мазки леса свою твердыню. Патрик не возражал. Дальше на карте по всем четырём сторонам света чередовались всё луга да горы, да города со стройными стенами, богатыми куполами и церквами. На юге земля начинала отливать охрою, а на востоке вдобавок к этому из неё вздувались целые взлобки и бугры, усыпанные розовыми лепестками. Ещё на востоке и на севере чуть в стороне от леса углы карты подпирали заснеженные ступенчатые горы.
   Внизу сквозь харатью просвечивали священные королевские печати.
   Я кратко рассказал Патрику о своём небоскрёбе. Войдя на стройку, он почему-то долго не верил, что твердыня ещё не докончена. Всё задирал голову вверх и ахал. Потом по толстым сваям мы осторожно поднялись на площадку с деревянными остовами. Там под светом масляных ламп на ветру трепыхались белые полотна, прикрывающие будущую каменную стену.
   - Доколе же ты будешь продолжать стройку, государь? - изумлённо вопросил Патрик.
   - Покуда ход на небо не проложу. - почти без утайки отвечал я. - Сказывают, в поднебесье такая стужа в Первейшее время стояла, что облака там смёрзлись - по сей день не оттаяли. Под звёздами-де гуляй - не хочу. Вот как поднебесье из вершинной палаты увижу, по нему пройдусь - в тот же час завершу стройку. Да и богов повидать охота.
   - Слыхал я предания о подобных твердынях. Веков пять тому назад строили столп в Вавилонском государстве, что лежит к югу отсюда между двумя реками. - Патрик указал место на карте - Давно он развалился.
   - Это я тоже слышал. В Вавилонской башне мне уже сейчас видны многие недочёты. Построили столп до неба, а забраться на него как? В таком небоскрёбе подъёмник нужен. Можем потолковать об этом подробнее, если ты, король, согласишься снабжать меня нужными инструментами, невольниками и работниками.
   Я пожаловался Патрику на недостачу слуг, ловких рабов и невольников, выпросил несколько книг на своём языке. В дальнейшем большинство слуг моих - тех, что посноровистее - были отписными слугами Патрика и его братьев. Насилу Евгения и Патрик примирили нас с остальными шестью равнинными королями.
   Рассказал я молодому королю ещё о том, как в шестнадцать лет ходил на бугор, испрашивал помощи у тамошних чудовищных божеств. Таким образом я окончательно уверил богатого юнца в сообразности нашей дружбы. Стал он дарить мне рукописные переводы книг: всё больше греческих да шумерских.
  

Глава девятая

   Тут стоит растолковать кое-что из истории Патрикова рода, Западных равнин и Западного бугра.
   Бугор с шапкой тумана на вершине вздулся там в незапамятны времена и сделался святынею. Мой Патрик Второй усердно чтил её наряду со своими подданными и братьями, но, изучив как следует летописи западного народца, я раскрыл подоплёку бугра. В его подлинной святости усомнился ещё Патриков прадед Себастьян Шестой Долгобородый. Он смолоду посвящал свободное время всяческой мудрости, науке и колдовству. В зрелые годы он стал изучать самую землю и обнаружил на равнинах под слоями живых и мёртвых трав рудные ручьи. Тогда сметливый король упразднил все священные обряды, мешающие развитию его научных изысканий. Разбил рудники. Стал обучать подданных кузнечному и рудокопскому ремёслам, несмотря на их природную ленивость и почти младенческое желание только жить себе и всему свету в удовольствие. Себастьян Шестой тщетно пытался побороть в себе эти качества через учёность и алчность. Усердно снаряжал он кузнецов золотых дел мастеров, огранщиков. Выучился-таки равнинный народ драгоценным делам. Стали выделывать вещи дорогие: ложки, уборы столовые, сундуки, запонки и прочее, что выглядит подороже.
   Только куда это добро девать? Продавать жалко: ведь равнинцы себе если что покупали, то всё больше книги, а сами даже каменных или деревянных домов не строили: лень им было в лес на Дырчатые горы за кирпичом и за дровами ездить. Пробовали только ваять божков каменных да забросили. Жили - горя не знали: забавлялись на равнинах с рожками и волынками, питались диким виноградом и наливными яблочками. Спали в землянках, а к зиме дичь мелкую стреляли, шкурами лисьими землянки утепляли.
   Увидел Себастьян Шестой - делать нечего, не переделать одному весь народ. Очистил он внутренность бугра от алтарей, икон и идолов, стал туда излишек драгоценной утвари складывать. Вот стали расти внутри горы золотые горы. Только вдруг начали перед бугром в земле дыры появляться, а по ночам серебряные ложки пропадать.
   Созвал Себастьян вече и спросил у людей:
   - Кто на королевское серебро зарится?
   Ничего не ответили.
   Старый Себастьян (в то время ему перевалило --> за полсотни лет[Author:K] ) был весёлый король; он отрубил головы своим дворовым приживальщикам и вывесил их на главной площади королевства в назидание поучающимся. Снова никто в краже не признался. Тогда король собрал около себя ведунов-кудесников и взял себе на ум такую мысль:
   "Если то не люди на моё серебро зарятся, так, знать боги, которым я хвалу столько лет не воздавал, дань берут".
   Решил проверить.
   Прорубили по государеву указу заднюю дверь в бугре, пустили внутрь человека, сказали ему:
   - Найдёшь что ценное - в стену стучи, страх на тебя нападёт - благим матом кричи. Мы уж услышим. - Втолкнули его в дверь, опечатали её замками хитрыми.
   Месяц стояли под бугром дозорные - не слыхать человека, след его простыл. Люди пожалостливее даже после бугор простукивали, но внутрь ходить боялись даже когда замки на дверце поломались. Рассказывали потом, что в первые две недели, как эта беда случилась, по ночам туман на верхушке болотными огнями отливал.
   Себастьян дурные вести выслушал, всё приметил, но - не будь дурак - подумал про себя:
   "Вестимо, беда случилась, а жить надо. Неохота народу нашему с такой плодовитой земли бежать. Ведь раньше тоже жили - не тужили. Это худо уж как-нибудь избудем: только надобно впредь держать ухо востро. Тогда нам вреда не будет.
   Ведь не у всякого короля нечистая сила почти что за пазухой обитает. Ею можно в одночасье всех своих недругов присмирить и славу себе добыть. А коли не захочет кто со мною мириться - пускай только в бугре сокровищ поискать вздумает!"
   Разослал он по свету своих гонцов, повелел им всюду так трубить:
   "Завелись на бугре в равнинах короля Себастьяна Долгобородого такие божества, каковые сроду ненавидели род человеческий. Замышляют против всего мира недоброе. Кто хочет пощады себе да друзьям своим, тот пускай едет на запад, молится около бугра о здравии и радости, как по обычаям его народа полагается. Кто приедет и свершит такой обряд - пусть больше ничего до времени не боится, остаётся в Западных равнинах дорогим гостем, потчуется яблочками наливными, мёдом, вином и диким виноградом".
   Пробовали некоторые воеводы сровнять проклятый бугор с землёй. Равнинцы и тут успели: как углядели они в подзорные трубы войско вражье, так спрятались в землянки, сверху травянистыми настилами, в земле малые бойницы провертели. Вот въехала вражья конница на равнины, глядит: кругом никого, только божки каменные стоят.
   Только тут равнинцы к бойницам в земле луки тугие подставили, зарядили по врагам стрелами отравленными. Которые воины в кольчугах были - только с лошадей попадали, но их тоже в землянки утянули, кого в плен взяли, кого ухайдакали. Как пошла в бой пехота (хотя половина из неё - увидав, как стрелы из земли летят - со страху сдалась, разбежалась), равнинцы одели на руки железные когти, вышли из земли, подкатили к бугру огнемёты. Раз из огнемётов пальнули - во вражьем войске кто стоял, тот сел, кто сидел, тот слёг тут же.
   После той битвы никто уж не посмел Себастьяну перечить. Съехались к нему иностранные гости обеспокоенные: кто пешком шёл, кто в рыдване или в телеге катил, кто на коне, на воле, а то и вовсе на слоне ехал. Да только пешие дорогою выдыхались, а звери и рыдваны тяжёлые в траве увязали. Добивались встречи с Себастьяном разные путники, стучали в дверцы его землянки, галдели кругом на разных языках Тогда собрал король своих учёных кузнецов и повелел им сработать такую великую колесницу, чтоб она в траве не вязла, но пятьсот человек вместить могла. Прорубили в Западные равнины дорогу, собрали со всего королевства толмачей, поставили на дороге столб хрустальный с таблицами на тысяче языков. Стали к Западному бугру паломничества ездить, потекли в королевскую казну подношения.
   А теперь предприимчивость Себастьяна Шестого выродилась в младенческую щедрость Патрика Второго, который, не спрашивая у братьев, тратил сокровища прадеда на чудесную затею неведомого царя, тёмного чародея - на изладку моей твердыни. Рыдванами и гонцами Западные равнины славятся по сей день.
  

Глава десятая

   Патрик, хоть не блистал ничем, кроме начитанности, щедрости и учтивости, порою мог оказаться мне полезен. Когда я дивился, что никогда раньше не замечал в лесу следов колесницы, он говорил: "Вопиющих в пустыне тоже много. Только каждый из них так вопит, что чужие вопли заглушает своими. Не слышат вопиющие друг-друга - не могут друг-другу на помощь прийти". Выразился он чересчур затейливо, но оказался прав. Я же не видал в лесу, где следы на земле быстро затягивало вязкой жидкой землицей, признаков рыдвана, лишь потому, что не искал их и был занят другим. Когда же семь равнинных королей заплутали в тайге, найденные случайно мои зарубки на деревьях показались им изображениями стрел, направленных им в головы.
   Скоро мы довели до ума стройплощадки: я придумал разобрать Дырчатые горы с наружной стороны (внутри они все были совершенно полые) и устроить внутри подъёмники, приводимые в движение особыми длинными рычагами, cнаряжённые весами - чтоб было видно, какой на них груз лежит. Патрик предоставил необходимые снасти. Тогда мы наказали невольникам в низовых каменоломнях колоть кирпичи сразу большими блоками и класть их на подъёмники. Вверху на стенах работали каменщики, плотники и кровельщики. На подъёмниках им доставляли снаряды, извёстку, даже еду.
   Башня поднялась выше гор, так что её стены частью опёрлись о них, а дальше ввысь тянулись земляные насыпи, кирпичные столпы и радужные купола. Патрик приказал гонцам разблаговестить о моей твердыне среди паломников в равнинах. Некоторые почасту туда ездили, но дичились подолгу нанимать жилье в низких землянках. Такие постояльцы обустраивались в жилых залах моей твердыни.
   Вроде хорошо всё было, но только гляжу: невесело гостям. Посоветовался я со своими учёными, с семерыми королями и так сделал: девок красных и сочинителей да сказителей от стройки освободил гостям на потеху. Из других стран тоже сказочникам дорогу открыл. Пошли по лесам возле небоскрёба шуты да балаганщики. Устраивали игры, сказки сказывали. Стали тешиться богатые гости, оставили меня в покое. Так я снова смог неторопливо сосредоточиться на стройке. Всякую седмицу я выходил из верхних комнат башни, играл с постояльцами в чудные игры на досках. У некоторых побогаче в ларцах были целые кукольные войска, искусно выточенных из дерева или кости, вооружённых, подобно настоящим солдатам. Я развлекался со знатными гостями всякими чудными священными забавами вроде военной настольной игры "Властелин скончался" и зачастую выигрывал. Но когда я расспрашивал их, чем они счастливы, то даже самые разумные не могли ответить ничего внятного, не умели оценить своего достатка.
   Зато перехожие калики и юродивые, просящие милостыню под стенами твердыни, счастливились всякий раз, как я со скуки целился в них серебряными самородками: они проворно раскалывали самородки о стены и начинали играть крупицами, пока не теряли их в дорожной пыли. Некоторые поразумнее сразу просили обменять серебро на чёрствые лепёшки.
  

***

  
   А Патрик в хлопотах по строительству почти всё время гулял внутри Дырчатых гор. Я за него малость беспокоился, но предостерегать от змиев не стал, желая испытать. Он не выказывал никакого беспокойства довольно долго, так что я уже почти разочаровался в нём. Но однажды приглуповатый (начитанный и просвещённый - не значит умный) король глядел в потолок одной зеркальной пещеры и заметил на нём отражения рассыпчатых синевато-тёмных теней, приглушённых водой. Они медленно клубились и сворачивались в причудливые кольца. Патрик в любопытстве свесил голову с арочного моста.
   Я в это время сидел в своей опочивальне и неподвижно думал; жутко было бы видеть меня в таком состоянии, потому что тело моё тогда почти каменело, а в глазах появлялся ледяной блеск.
   В дверь лихорадочно застукали.
   - Входи. - одним ртом сказал я, узнав мелкий стук Патрика.
   Его узкие глаза совершенно округлились, язык свесился почти до подбородка. Несколько мгновений он глухо свистел, потом чуть не уронил взмахом руки подсвечник, опомнился, сузил глаза и заговорил:
   - Государь, в твоих горах нечисть завелась!
   - Что за нечисть? - наивно спросил я, ещё не веря, что мы видим одно. - Пойдём, поглядим.
   Тут он ввернул какое-то заморское словцо и загалдел ещё тревожнее:
   - Да ты что! Вроде бы горыновы сыны пока спят, но от них всякого притворства ждать можно. Самая их суть - притворство, и то мне...
   - Не смей страшиться! - перебил я - В прежние времена, когда здесь никакой башни в помине не стояло, а людишки иных земель ведать - не ведали, через горы за дровами в лес ездили, как ни в чём не бывало. Притворимся дураками - чудища с дураками не станут биться, если раньше их не заглотят. Сейчас они спят мёртвым сном - я на себе проверял. Бери свой шит и кинжал поострее - пошли в горы.
   Почти всё, что я в запале сказал королю было наивной ложью, но он тогда молча поплёлся за мной. При том мне дорога в Дырчатые горы была более заказана, чем ему.
   - Ты видишь то же, что я? - я придерживал его над водою и спокойно указывал на тёмные кольца.
   - Не знаю, что ты видишь, - обиженно выдыхал он, вертя рукоять меча на кулаке, но правда в том, что в горах твоих спокойно дремлют прелютые твари. - он опять ввернул заморское слово - Не помню точно, как они зовутся на твоём языке.
   - Опиши их.
   - Да что тут описывать: чёрный змий где-то между землёй и небом лежит, худые речи говорит. Брюхо - как из злата плавленого, сам он словно дыма столб, и так чёрен, что ночь в сравнении с ним белой кажется.
   - Истинно так. Я их ещё семнадцать лет назад приметил, когда тот первый проснулся.
   У королька перехватило дыхание:
   - Да-сс! Неисповедимы пути твои, государь. Зачем же ты меня не предостерёг?
   - Испытать тебя желал. Кому я этих чудовищ не показывал, все какую-то околесицу городят. Кто говорит: "вижу языки пламени", кто - "двуглавые вепри под толщею воды". Дивно, что ты зришь змиев в настоящем обличье.
   - Точно! Конечно же они - Патрик всё вертел мечом над водой - до сих пор никого не тронули?
   - Нет.
   Лицо Патрика жалобно вытянулось. Он свистяще застонал и чуть не свалился с мостка в воду. Пришлось мне ударить его. Потом мы оба крепко задумались и стояли на мосту неведомо сколько времени. На какой-то миг я одними пальцами рук почувствовал далеко внизу тихий мерный рёв, от которого мелко шуршали стены горы.
   Где-то в лесу бойко ухала волынка, вода на стенах пещеры отсвечивала лазурью. Вокруг был полный покой, а у нас зуб на зуб не попадал от ужаса.
   - Уйдём отсюда, - взмолился через некоторое время Патрик - Ведь эти твари всё слышат!
  

***

   Позже, мы отдали такой приказ: все наружные отверстия в горах замазать, а на склонах высечь надписи на тысяче языках: "Здесь спят драконы", да буквы выточить такого размера, чтоб с облака ходячего каждую надпись ясно видно было. Спрятавшись в уединённой части башни, мы подробнее обсудили, что делать. Патрик ещё какое-то время не мог говорить, но я быстро сварил ему умиротворяющего снадобья.
   - Как я понял, лютые змии не нападают на тех глупцов, которые предпочитают их не видеть. - начал я.
   - Думаю, верно. - согласился Патрик. Он отхлебнул из кубка вина, задумался, но вскоре помрачнел и вопросил:
   - Ты говоришь, один из змиев пробудился аж семнадцать лет тому назад? Верно, ты сам его своим колдовством прогневил?
   - Вероятней всего, так. - на миг я подумал, не захочет ли молодой король порицать меня за чародейство. Но он молвил миролюбиво, как всегда:
   - Не мне тебя, царь, за колдовство судить да твои умыслы разбирать. Горынов сын всяко страшнее любого волхва. Видал ли ты того, когда он пробудился?
   - Ещё как видал. К великой досаде своей, пытался изгнать его из горы, не имея надобных знаний и умений.
   Глаза Патрика опять начали ошалело круглиться.
   - Как только ты до сей поры цел-невредим?
   Я поведал королю о своей нелепой ссоре со змием, умолчав лишь о собственных злодеяниях.
   - Дас-сс! - заключил он - В самом деле свойственен такой поступок сему чудовищу: оставить врага своего в недоумении, потом скрыться на незапамятные времена, а после вернуться и коварством допечь его.
   После того совещанья Патрик куда-то исчез, но вскоре вернулся и поднёс мне тонкую, скупо обрисованную харатью с побуревшими от ветхости листами. Озаглавлена она была как-то "Drakon", а писана несколькими заморскими мудрецами. Собраны там были самые противоречивые сведения со всего света, кои вовсе не к чему приводить в этой повести, но сводилось всё к одному: чаще всего вообще непонятно, какое существо разуметь под названием дракона. Далее писалось, что ныне есть только в землях глухих, --> полношных и полношно-закатных [Author:K] целые кочующие дружины лихих людей, которые обзывают драконов лютыми змиями и тщетно с ними борются. Отмечается такая подковырка в этом чудище: обыкновенно, если дракон является большой толпе народу, то все начинают спорить о его обличье, которое видели. Так дело иногда доходит до потасовки, а то до смертоубийства. Вскоре, после первых стычек с изворотливыми существами, которых все описывали по-разному, люди посообразительнее стали именовать драконами вообще всякого неописуемого зверя или тайную силу. Знаковым изображением дракона считается древний огневой ящер.
   Но - меня это привело в яростное смятение - наконец заморские мудрецы в своей рукописи заключали, что с драконами бороться бессмысленно, какой бы великий вред они не приносили людям.
   - Сгодилась ли тебе моя книга? - спросил Патрик несколько недель спустя, видя моё раздумье.
   - И сгодилась и нет. Я понял, с каким существом имею дело - это хорошо. Но я не получил ответа на свой вопрос: как над ним верх взять?
   - У меня тоже таковая думка была. Да только у меня она сама пришла - сама ушла: к бугру драконам хода ведь нет, боятся они равнинных чертей. С тобой помудреней выйдет. А что ты, государь Климент Прокопьевич, по звёздам или ещё как-нибудь себе наворожил? Когда дракона в гости поджидать?
   Я понял, что не знаю, сколько времени осталось у меня в запасе и крайне обеспокоился. Ночью к изумлению своих невольников остановил стройку и приказал затушить масляные лампы. Надвинулась плотная здоровая тьма; в неё сразу вкатилась россыпь звёзд. Звёзды светили чисто, как раньше, но то и дело собирались в безумный хоровод, словно кто-то широкими взмахами взбалтывал небеса. То дракон смахивал их себе под крылья. Через слуховое окно одной из придаточных башенок я выбрался на стрельчатый купол и до рассвета читал звёзды и облака. На утренней заре оправдались мои опасения; на горизонте между кровавых полос рассвета я увидал непроглядную тучу. Она быстро летела к небоскрёбу, словно выпячивала мне навстречу свои серые извилины. Осталось полтора суток.
   Спустившись в подкровелье, я призвал к себе придворных звездочётов и показал им странную тучу. Звездочёты ничего не поняли но в угоду мне прискорбно покачали головами и удалились, взболтав воздух перстами.
   - Ищи убежище у меня. - сказал любезно Патрик. - Пожалуй, найдётся свободная комната как раз под склоном бугра. Там уж дракон к тебе больше чем на пять вёрст подойти не посмеет. Сообщение между землями нашими есть, и труба подзорная у тебя будет. Я сейчас поеду в книгохранилище - авось найду в рукописях совет от нашей напасти - а к полудню велю тебе к задним воротам башни коляску лёгкую подать да катить, что есть духу к бугру. Идёт?
   - Идёт. - со вздохом отвечал я - Что-нибудь придумаем, а стройка на стенах пусть пока своим чередом продвигается.
   Тогда я сел на лавку и опять стал думать: но мысли не цеплялись к челу, под подкровельем шумно курили купцы. Раза два я отгонял их на нижние ярусы твердыни, но даже в совершенной тишине ни о чём не мог думать. Замолаживало.
   Не знаю, сколько я бесплодно размышлял, но когда доложили о прибытии коляски, туча растеклась по небу и стала ронять громы - стемнело. Разразилась большая гроза.
   Не знаю, как коляска доехала до башни, но выглядела она ломко, а левое переднее колесо у неё уже погнулось. Она вправду была очень легковесна: красивые лилейные лошади легко несли её на себе, хотя чуть замарались в раскисшей таёжной грязи. Я едва втиснулся в низкий кузов, рассчитанный на нерослого человека.
   До равнин домчали быстро, хотя лёгкий кузовок сильно сворачивало ветром на сторону. Кое-где тянуло гарью от земли. Меня бережно ссадили с коляски и повели будто бы к бугру; поднялся туман, из-за которого наверняка ничего было не видать за версту. Подойдя ближе, я различил в самом затенённом склоне бугра небольшую пристройку, обнесённую тыном из толстых кольев. За оградой блеяли овцы. Меня ввели в ворота, за спиной моей стали защёлкиваться затворы.
   - Почему не пристало в этих комнатах жить честным людям? - спросил я челядинца, проходя по коридору.
   - Людям здесь не следует жить по той же самой причине, по которой драконам и иной тайной силе сюда прикрыта дорога. Угодно ли тебе знать, кудесник, - он постучал пальцем по правой земляной стене, на которой были выдавлены какие-то печати и значки - вот эта часть стены, которая в бугор врастает, священна. Тут только бесы живут да колдуны вроде тебя по нужде бывают. - слуга ещё раз поскрёб по стене грязным ногтем; мне показалось, что из её нутра донёсся устрашающий писк.
   Священная стена, вдающаяся в бугор, кривым изгибом срасталась с потолком и низко нависала над головой. В конце хода в выбоине была крепкая, но довольно трухлая снаружи дверка. За ней мне отвели покой, обставленный просто, но разумно. На грубом столе лежали малахитовые чётки, стояла уж для меня чара зелена вина. На полке пылились пустые стеклянные бутыли. Перед дверью и за узкими слюдяными окнами уже выстраивались меня стеречь от дракона поседелые волхвы. Одно окно выходило на скотный двор, где чёрными пятнами плавали бараны, белыми - овцы.
   В углу была свалена постель. Я остался доволен комнатой: единственный её существенный недостаток состоял в том, что как следует поместиться там я мог только сидя на стуле или лёжа.
   Я позвал себе прислужника и спросил всё нужное на ночь: главным образом свечи.
   В дальнем углу покоя отыскалась лёгкая медная подзорная труба, усыпанная рычажками, а над ней в земле было прорублено потайное смотровое окно. Я осторожно приподнял его и выставил трубу из земли, направив на поднебесье. Сел, стал ждать.
   Совсем стемнело, хотя по моим расчётам было всего лишь немного за полдень. Нигде не виднелось ни звезды, ни даже фонаря. Туча висела между башней и бугром, в ней уже можно было различить хвост, хребтину и когтистую руку.
   Вскоре дракон увидал меня и стал спускаться на бугор. Сейчас он казался ещё огромнее, чем в день нашей первой встречи.
   Несколько мгновений спустя старые волхвы позадирали головы и стали судорожно трясти змеевыми лунами под своими широкими серыми балахонами. Но было уже поздно: дракон слетел куда-то на вершину бугра и заревел. Я видел как мрак с неба спустился на землю: тут вокруг всё померкло, но вверху воссияли крупные чистые звёзды. Волхвы раскатились в стороны. С потолка надо мной комьями посыпалась земля. Дракон сошёл с бугра и стал похаживать вокруг него. Мимо окон проносились его мерцающие очи. Я решил ничего не страшиться, ничему не дивиться, а потому просто сел к столу и начал зажигать свечи. Слышался скрежет драконьей брони о холмы. Сперва я писал как всегда бесстрастно, уйдя в себя, но чем ближе дракон подбирался к моей келье, тем плотнее окольцовывалась тьма вокруг меня. Приходилось шарить под столом и затеплять всё новые ярые свечи; а их оставалось всего сорок связок.
   Долго ли, коротко, перевалило за полночь. Я всё чертил на хартиях, но постепенно стал примечать, что самые мысли мои разлаживаются странным сторонним голосом. Голос как-то вылился из моих ушей; через некоторое время мне стало казаться, что он заполнил всю комнату, я услышал отовсюду негромкий зык:
   - Как поживаешь?
   - Ни плохо, ни хорошо. - холодно отвечал я, пытаясь не дивиться. То говорил дракон. Я огляделся: вокруг словно была одна пустота, лишь подо мной горел слабый треугольный нимб из великого множества свечей.
   - Известны ли тебе возможные границы твоей стройки? Не вынесет Земля таковой безмерной твердыни.
   Я было позадумался над худыми словами, но быстро ответствовал:
   - Земля твердыни не вынесет - значит, твердыня землю вынесет. - изречение это почти не имело смысла, но змия озадачило на несколько нужных мгновений. Пустота подходила вплотную к моей спине. Свечи медленно потухали.
   Ощупью я запустил руку в торбу за плечами руку, и, порезав в нескольких местах пальцы, взвесил на ладони кусок соляной породы из Дырчатых гор. Судорожным движением я поднёс его к догорающим свечам, другой рукой разом запалил оставшиеся четыре связки...
   Что было потом, я помню смутно, но точно знаю, что в первые мгновенья все цвета и очертания предметов словно переметнулись: всё вдруг сделалось таким белым, что глазам стало больно. Дракон огорошено отскочил от бугра, так что с потолка на меня посыпались камни, а из стены снова раздался зловещий писк. Захлёбываясь в потоках белого сияния, силясь зажмурить глаза, я упал на постель.
   Затем всё сделалось опять безмятежно. Мои глаза обволокла холодная елейная чернота.
   За ночь я ещё несколько раз просыпался, проверял, всё ли в порядке, но даже во сне сильно дёргал ушами и носом. Дракон ещё немного послонялся за тыном, сам похожий на большой холм, потом посадил себе на спину несколько овец и улетел. Мне уже было всё едино.
  

***

   Поутру ко мне в комнату заглянули все семеро королей. Увидев меня измотанным, но невредимо переспавшим ночь, они по-братски одинаково стали округлять глаза. Патрик озадачено справился о моём здоровье.
   - Прилетал вчера ночью дракон, унёс семь агнцев со скотного двора. -ответствовал я - Слыхали вы, братцы короли, как он по холмам да по равнинам во тьме похаживал, бронёй громыхал?
   - Да ты что, вестимо нет! - отмахнулся четвёртый король - Вчера наоборот, сверчка было не слыхать, а светила на небо выкатились полнокровные. А уж луна какая... Хотя, погоди, луны будто бы было целых две полных. Как раз над твоей комнатой танцевали. А так я больше ничего не слыхал не видал, только гром в дальних полях катался.
   - Я тоже никакой жути не видал. - оправдался Патрик.
   Тогда я показал глупцам свой стол, весь залитый воском, показал обломок с Дырчатых гор и сказал:
   - Кабы не свечи ярые да не камешек этот, навряд ли я бы ещё тут сидел. Давайте мне теперь всякую ночь, покуда дракона не изведём, двести связок каждая по двадцать свечей да ещё лучин шестьдесят штук.
   Проходя по коридору, я увидал своих привратников безмятежно спящими.
   Потом я вышел из бугра, сел на землю и позавтракал диким виноградом. Я заметил, что небо полностью очистилось, только над моей башней как-то дивно пасмурнело: небо тёмной шапкой сидело на ней, а в смраде выделялись лишь серебрённые шпили, да ещё горели красным огнём окна. В полдень пришёл со стройки гонец с докладом: богатые гости сегодня почивали беспокойно, слыша за стенами башни раскаты грома, но остальное складывалось по-прежнему надлежаще: сколько-то невольников сорвалось со строительных лесов, как случалось всякий будний день. Но меня всё равно нечто тревожило.
   Так я сидел у виноградников до сумерек. Увидев солнце, заходящее за горизонт, я внутренне яростно взвыл при мысли, что ещё хоть ночь мне придётся прятаться в убогой землянке. Это было довольно сподручно, но ниже моей спеси. С северо-востока тянуло холодом, от холмиков на землю ложились длинные тени. Вдруг напротив меня в сумраке блеснул бляхами балахон какого-то равнинца. Сейчас я желал остаться один, и начал подыматься с земли, желая уйти, но тут различил, что рядом со мной стоит точно Патрик.
   - Есть крайняя задумка против нашей беды. - взволновано молвил он - Если сработает - пировать будем, а если уж не выйдет, то... - он замялся.
   - Сказывай, что за задумка. - оборвал я.
   - Видишь - вон её уж несут.
   Тут вдали я увидал ещё несколько теней в балахонах с бляхами. На плечах у них стояли носилки, а уже на носилках - что-то круглое, прикрытое бурой мешковиной. Носилки подволокли к нам и поставили на землю. Патрик развернул мешковину.
   В первые мгновения я не то чтобы оторопел, но подумал, не издеваются ли надо мною. Предо мной стояло огроменное железное колесо на три головы выше меня. Сверху из него выступали острые скобы.
   - Это что? - натянуто вопросил я.
   - А это и есть наша государственная задумка против дракона. От Запада тебе, государь, пособление. - ухмылялся Патрик - Сработает - слава богам бугра. Не сработает - пускай дракон нынешней ночью меня первого задерёт.
   - Говори без глупостей, как оно сработает? - я начинал внутренне трепетать.
   Тут Патрик пригнул моё ухо к своим устам и кое-что нашептал. Колесо, не снимая с носилок, осторожно, чтоб случайно не раскрутить, подволокли к насыпи у самых стен твердыни. Совсем близко ворчал гром.
   Я поднялся на деревянную вышку, приударил в колокол и закричал, маша перстами прямо в тучу:
   - Гей, змий, спустись ко мне. Дело есть.
   Туча, грузно подвигав извилинами, вся поползла вниз. Верхние окна башни сразу очистились, запылали ярче.
   А из тучи уж обозначились две когтистые руки с крылами, голова... Из серых извилин показалось что-то вроде небольшой проруби, потом ко мне на вышку из неё вскочил тёмный человеческий образ.
   - Чего тебе ещё? - устало спросил он.
   - Да вот-де, приготовили против тебя, горынов сын, избавление. - Тут я замялся, не зная как заставить дракона встать на колесо.
   - Ты и твой послушник, - послушником он зачем-то обозвал Патрика - хотите, чтоб я встал вот на это большое колесо. - Змий ещё хуже сбил меня с панталыку. - Обожди, поговорим сперва.
   - О чём нам говорить? - осердился я.
   - Давай этот случай разберём хоть с человечьего разумения. Сначала, как ты колдовством занялся, башню на ровном месте возвести придумал - меня рассердил. Потом, как на горы бить меня пошёл без меча, без щита, без заклятья - меня озадачил. Наконец, как ты в землянке прошлой ночью заперся да двести связок свечей зря извёл - тут уж меня вовсе развеселил. Теперь напугай меня - тогда улечу отсюда долой куда-нибудь на Восток.
   Я так и обомлел. Всё разрешалось чересчур просто. С грехом пополам совладав с собою, я стукнул дракона посохом и просипел сквозь зубы:
   - Вот становись на колесо - напугаешься. А не напугаешься - вздерни короля Патрика на рога, чтоб неповадно ему было ко мне с дребеденью какой приходить.
   Тут дракон прирыкнул так, что не один лист в лесу не шелохнулся, не один камень в башенной кладке не сдвинулся, а меня изнутри чуть не скрутило. Потом он подошёл к краю вышки, изогнулся и прыгнул на железное колесо. Треск разрываемого металла завторил моим мрачным нервным мыслям. Я сбежал по узкой лестнице к насыпи и стал смотреть уже снизу. От патрикова колеса сбоку начали отлетать длинные пласты железа. Из-за обнажившихся булатных рёбер посыпались болванки. Патрик стоял тут же, рядом и приговаривал с бестолковой ухмылкой:
   - Погоди, сейчас кое-что случится...
   Кое-что случилось: лопасти колеса под драконьим брюхом вдруг тронулись, завертелись. В колесе что-то дробно громыхнуло, как град, затем из рёбер высунулись молнии, как золотые верёвки - внахлёст легли на хребет дракону. Тот задумчиво взвыл и, оттолкнувшись хвостом от стены башни, взмыл вверх. На загривке его раздувался целый костёр, но сам он от этого, вроде, не повредился ни капельки: только крайние пласты чешуи на нём оказались чуть тронуты золою.
   - Умнее ничего не выдумали? - молвил змий, сбивая огонь с загривка. Выглядел он глубоко разочарованным, - Чья это затея? - он указал когтем на помятое огневое колесо.
   - Короля Патрика Второго и братцев его. - отвечал я.
   Тут стало явственно видать, что броня дракона в нисколько мгновений стала крошиться. Сам он вдруг показался мне страшно худым, потом прикусил себя за хвост, закружился вихрем и взмыл за облака. В голове у меня отрывисто отдались его слова, которых никто более не слыхал:
   - Ты ничего не понял. С тобой говорить без толку. Лишь твоё каменное упрямство, - теперь дракон казал на вершину твердыни, - пугает меня. Тебе же хуже.
   Всё стихло.
   Патрик до рези в глазах пялился на вечернюю зорю.
   - Ой! Мы, кажется, победили. - икнул он через некоторое время. - Как тебе только удалось дракона окрутить, чтоб он на колесо так накинулся?
   - Кое в чём он сам меня окрутил. Но пока всё складывается по моим велениям - сиё значения не имеет. - тут я малость призадумался, потом задал омрачавший мои думы вопрос:
   - Да неужели же ты, королёк, и твои братья сами верили, что это чудное колесо сработает? Я и теперь не верю, что сработало.
   - Моё ли дело верить али не верить? Колесо это - не гневайся - может для другого нам с братьями было нужно, а я с больной головы придумал им дракона подразнить. Но ведь исчез же горынов сын.
   Со злости я чуть не стукнул короля по спине, но удержался:
   - Что сделано, то сделано. Расскажи лучше, на что тебе ещё могло сгодиться такое колёсище?
   Тут Патрик сложил рот в длинную щель и стал рассказывать. Я старался слушать только важное для себя.
   - Колёс таких у нас на равнинах отлили уже двадцать штук. А надобны мне они на одну такую диковину, какой не везде приличное название есть. Как бы это лучше сказать... На передвижную комнату она походит. По стенам у такой комнаты всё рычаги и разные пуговицы: если правильно поставить в башню такую комнату да знать, на какие рычаги жать, так комната эта где надо, там и окажется с тобою внутри. Вместо лестниц на каланчах волшебных их делают. Живой силой передвижную комнату толкать несподручно, а в колёсах этих как раз огонь подходящий для этого, особый. На твоём языке, вроде бы, Перуновым называется. Вот к передвижной комнате лучше как раз огневые колёса приспособить, как двигатели. Это был лишь опытный образчик. - Патрик кивнул на железные обломки.
   Стемнело. Но воздух оставался чист, окна в башне не пылали красным огнём, а лучисто переливались цветными стёклами. Серебрились шпили на куполах.
   После того дракона я больше не видел, но в народе по разные стороны леса пошли сказки о облачных конях, о тучах воробьёв да о ходячих громах.
  

Глава одиннадцатая

   Своим перемудрённым разговором глупые семь королей попали в самую точку. Новая проблема была такая: к тому времени, как дракон ни с того, ни с сего перестал мне докучать, башня так разрослась, что в ней стало слишком много лестниц. Каждый день я находил толпы заплутавших между разными ярусами. Многие постояльцы мои по нездоровью не могли быстро по лестницам подниматься. Поговаривали тогда уже невольники мои, что будто самая твердыня стала слишком высока и жирна. А всего-то нужна была передвижная комната. Патрик после последнего наезда на дракона боялся меня лишний раз тревожить всякими глупостями, но однажды я призвал его к себе и сказал милостиво:
   - Сделай передвижную комнату, только чтоб не слишком тряско она по ярусам летала. Мне всё едино, но уж постояльцы так требуют. Мне только надо чтоб она от верхнего яруса до нижнего подземелья не долее восьми минут ехала.
   - Хитро это будет, государь - такую прыть заложить в неё. - многозначительно протянул Патрик, сильно дёрнув у себя на бороде сначала один хвостик, потом другой. - Да не хитрее, чем вообще комнату сготовить. Сделается всё как надо. Сам увидишь. По волшебнику это дело.
   Мне уж и самому любопытно стало, какое дело. Я сам пожелал участвовать.
   Тогда мы опять стали укрываться то в подземельных казематах башни, то в потайных землянках на Западных равнинах. Тут конечно сбежались остальные шесть королей. Семь братьев, катающие по столу разные гвозди и болванки, напоминали подборных кукол, каких обыкновенно вкладывают одну в другую.
   На равнинах не было нужных условий для постройки комнаты, но стоило королям лишь елейно отписать каким то своим товарищам, чужедальним князьям, какой материал надобен, - сразу всё им прислали, кто за плату, кто за спасибо.
   Залы, где комнату строили, все были белым-белые - глазам больно. Света там неизвестно для чего жгли слишком много, потолки высокие, стены чуть не зеркальные. И искры голубые отовсюду летели постоянно. Так глаза резало, что стаканы на них надевать приходилось, чтоб не ослепнуть.
   В первый же день работы Патрик вскрыл образчик огневого барабана мне на показ. Там внутри сетью были выдолблены пазы, в которых особым образом катались круглые кремневые камешки. Когда такое колесо делало полный оборот, кремни внутри, сталкиваясь высекали искры, из щелей на его боках вырывались чудные язычки пламени: тонкие жёлтые с рыжим отливом. Один из более поздних опытов с божественными огнями был такой: в неглубокое корыто наливали странной водицы, пахнущей серой, потом уносили в тёмную комнату и опускали в водицу железные верёвки с непонятными шариками на концах. Шарики загорались, рассыпались сине-белыми искрами и на несколько мигов ясно освещали тёмную комнату. В конечном устройстве всё-таки в качестве топлива применяли кремни, потому что второй способ было мудренее изладить, шарики на концах металлических бечёвок быстро прогорали до корней.
   Была ещё задача, чем вращать колёса. Тут я придумал развернуть течение соседней реки и спустить её под землю через разные перегородки, чтоб крутило самое нижнее. Так в башне появился ров.
   Сготовить самую комнату после такого обходца было вовсе нехитро. Тут я сделал нужные пометки в чертежах, - чтоб никто не напортачил случайно - сам стал отдыхать, за работой следить. Комната двигалась примерно так: для неё между крепостной стеной и жилыми комнатами, рядом с водопроводом была вырыта шахта, а по стенам той шахты - всё зубчатые колёса, поршнями связанные. Стены передвижной комнаты были таким образом выделаны, что как раз на зубцы попадали да по ним катались. А внутри комнаты был большой костяной рычаг в витом пазу. Около паза - таблички чёрного дерева, а на них вырезано: "I", "II", "III"... - ярусы исчисляются. За рычагом тем тоже колесо поменьше и ремнём к шахте подведено. К какому числу рычаг подтянешь, так маленькое колесо под рычагом ремень прокрутит, большие колёсищи в шахте сколько-то оборотов совершат - комната на ярусе такого-то числа окажется. Обслуживали комнату особые волшебники: железо в ней смазывали, за подвижными частями смотрели, пуговицы да рычаги вертели. На случай осечки тоже страховка была: комната к потолку шахты была подвешена на длинной крепкой пружине, так что по колёсам свободно ездила, но если как-нибудь срывалась с колеса, то на пружине той опускалась вниз к восточным воротам башни.
   Правда вскоре мне надоело к стройке ходить, и я опять стал больше уединяться в книгохранилище. Странен был в ту пору вид из окон моей опочивальни: далече в лесу были разбросаны железные шпалы, шары и пирамиды. Между ними лазили с молотами в руках маленькие люди в мешковатых красных ризах. Бряцало железо, но тут же кто-нибудь глушил его волынкой, и все затягивали песню... Мне было скучно.
   Наконец комнату в лесу собрали и вставили в шахту. Назначили день последнего ходового испытания.
   Шахта резко выдавалась из основной стены, словно ещё один жуткий столп. Стены её, к добру, или нет, были словно живые - при взгляде на этот земляной выступ я с содроганием припомнил внутренность Западного бугра. По земляному столпу нестройно ползали черви и какие-то круглые жуки с узорчатыми жёлтыми или червлёными спинами. Внутри опять же слышался тихий скрежет. На уровне глаз Патрика торчала увесистая малахитовая пуговица. В столп были врублены тяжёлые дубовые ворота без единого замка, без единой скобы с наружной стороны.
   Пока я неторопливо оглядывал наружные ворота комнаты, конечно сбежались семеро королей, все дети мои, часть слуг. Приметив скопление народу у себя за спиной, я резко повернулся и прикрикнул:
   - Идите ближе, лиходеи. Желает ли кто нажать эту большую зелёную пуговицу? Не ручаюсь, что будет тогда. Страшитесь - идите вон, пока я сам в неё не ткнул.
   Половина холопов разбежалась тут же, но кто-то подошёл прямо ко мне и спросил, заикаясь, стуча ногтями по столпу:
   - Это, государь Климент Прокопьевич, что у тебя за воротца такие чудные? Ровно не отпираются и замочной скважины на них не видно. А пуговицы зачем с кафтанов на стены переводить? Тут среди дворовых людей про тебя сказы такие чудные ходят: будто в твоих подземельях дым синими облаками плавает. А мы, вот, слуги твои, по ярусам ходим, а на каждом - что за притча! - столп земляной проложен, на нём воротца запертые без единого замка и пуговица малахитовая на стене рядом. Зачем это?
   - Молчи, злодей. - устыдил я прислужника - Ходите вы по ярусам и ходите. Примите себе на ум, что самую твердыню не строите. Сейчас иди вон. Сами сейчас увидите, на что мне пуговицы в стенах, когда за барами вашими пойдёте подглядывать всем двором.
   В глазах у прислужника на миг высветился вопрос: "Зачем башню по сию пору строят?" Но вслух он сказал только:
   - Спасибо за совет, государь. На том и порешим. - холоп откланялся в пояс и проворно спрятался.
   Я нажал пуговицу. Тотчас со столпа посыпались клубки земли, сверху над воротами загорелась стрела, указывающая вниз. По топотку, прошедшему по стенам, я почувствовал внутри некое движение, работу механизмов. Потом что-то тяжело затормозило за стеной, За воротами послышалось нервное бряцанье расцепляющихся замков, потом их створы растолкнули в разные стороны. За воротами оказалась ещё толстая серебренная решётка - для надёжности. По углам комнаты виднелись хрустальные светильники, наполненные игристыми огнями, курящимися благовониями. Но я сразу не успел как следует рассмотреть её: к прутьям серебряной решётки привалился сгорбленный, седой, но не очень старый человек в жёлтой мантии. Он обалдело то постукивал по костяному набалдашнику рычага в стене, то кусал себя за усы. Видно было, что он нарочно поставлен в комнату, но сам ещё не разобрался, что делать.
   - Ты волшебник, смотритель передвижной комнаты?
   - Я, государь. - услужливо процедил он, приходя в себя и отворяя серебряную решётку.
   - Сколько может вместить в себя сия комната? - спросил я.
   - Тридцать человек. Ты за троих приходишься.
   Я пропустил в комнату сначала детей своих, потом королей, зашёл сам. Все расселись по обитым парчой лавкам, видно, не ведая как следует, что будет дальше.
   - На какой ярус прикажешь править?
   - На шестнадцатый. - наобум отвечал я.
   Тут глупый старичина подошёл к бронзовому ящику на стене под костяным рычагом, отвернул на этом ящике три больших клапана и влил в открывшееся дыры смазки из маленьких бутылей. На потолке в белых чашах завертелись золотые стрелки.
   Тут только я заметил в красном углу комнаты ещё одну подкованную калёным железом пуговицу; на табличке под ней значилось:"Пуск". Рука старика всё дрожала над этой пуговицей. Сколько-то времени я выждал, потом отпихнул смотрителя и сам нажал пуговицу.
   Старик затравленно зыркнул на меня, но спорить не осмелился. За комнатой в шахте забухали зубчатые колёса. Старик, увидав, что нечего больше делать, медленно перевёл костяной рычаг в паз "XVI" и покрутил на стене гвоздь с табличкой "Ход"...
   Сперва мне почудилось, будто я внезапно оглох - все звуки заглушил такой искусственный вой, что я даже его сперва не почувствовал. Движения комнаты тоже не ощущалось, словно она стояла на месте, а снаружи в шахте вверх летел ветер.
   Несколько мгновений спустя я еле различил вопли:
   - Отче, что это деется?!
   Один Патрик не испугался.
   - Нужно отсеять от стен шум двигателей. - крикнул я уму в ухо.
   - Что-что ты сказал?!.. - несколько огорчённо справился он - Ничего не слыхать. Нужно отсеять от стен шум двигателей.
   Машинный вой за стенами взвинтился до какого-то бабьего визга и пошёл на спад. Комнату всю тряхнуло.
   - Комната прибыла. - простонал смотритель, выкатываясь из-под лавки.
   Я сам раздвинул серебряную решётку, ворота и выпустил всех из комнаты. Большинство домочадцев не поняло колдовства, - что вышли мы на другом ярусе - но зато потом многим пришлось поплутать в башне.
   Мой старшой сын вдумчиво огляделся, потом вдруг беззлобно прошипел:
   - Что это за колдовство, отче? Зашли мы на первом ярусе в ворота без отпоров, сели в комнате на лавки. Повертел ты в комнате пуговицы какие-то, на рычаг нажал. Комната железным визгом повыла, а выходим из неё уж на другом ярусе. Что это было?
   Остальные домочадцы прогуливались кругом безо всякого беспокойства.
   - Ну молодец. - хмуро осадил я. - Видно, первый ярус с шестнадцатым различать - для вас всех дело шибко хитрое.
   После того комнату ещё доработали, обшили от шума листовым металлом. Но те гости моего небоскрёба, которые раньше возмущались нагромождением лестниц, теперь со страхом роптали о комнате. Выше седьмого яруса ни один постоялец не поднимался.
  

Глава двенадцатая, последняя

   Случаи, о которых здесь сказ будет, вконец разуверили меня во всём на свете, посему поведаю о них предельно кратко.
   Пришла зима. Лес окутало снеговым туманом, за высоким окнами твердыни встали как облачные горы. Низовья у подножий башни были так же бугристы и белым-белы, как облака на небосводе. Так что верхние ярусы были почти весь день залиты светом, отражающимся от снега, а выглядывая из окон, я поутру зачастую не мог сходу различить верх с низом. Поднебесье казалось совершенно затвердевшим, и тут я немного ошалел: выкинул несколько стольников из окна. Но облака были всё так же вязки и невесомы.
   Я меж тем всё более замыкался в своей непомерной силе, для которой точно была непригодна вся Земля. Народ меня боялся с каждым годом всё пуще, хотя пиры внизу не утихали ни на час.
   Дети мои зиму себя не оказывали, отсиделись в башне. Но только первые сугробы сошли - все куда-то исчезли. Мне уже в ту пору до них не было никакого дела, иначе я бы не допустил того. Справившись об исчезновении детей некоторое время спустя, я узнал, что они попросту подкупили честным словом целую ватагу плотников с плохими снастями и выехали из западных ворот башни на колесницах Патрика. Через несколько лет я увидал из окон множество деревянных крепостей в разных концах леса. Примерно каждые пять лет одна из крепостей тех сгорала в пожаре дотла, но всякий раз опять отстраивалась. Теперь уже из самых чащоб слышались волынки.
   Но мне уже не до чего вокруг не было дела. Жил я к тем годам - как грезил.
   Вот ещё ста лет как не бывало.
  

***

   А век этак прошёл, потому что я не следил за его течением: дни я отмечал только те, которые были чем-то особо примечательны.
   Расскажу ещё случай. Я давно заметил в себе вечную молодость и силу. Люди не ведали, как я многолетен, а кто ведал - остерегался меня чуть не пуще, чем беса лесного. Стал я это примечать, когда мне было около шестидесяти лет.
   Однажды, будучи по своей мерке в очень добром настроении духа, вздумал я побиться с детьми на кулаках. По обычаю нашему огородили площадку голую, растянули цепь в двадцать пять сажен. Дети даже не бились, а только ошалело крутились вокруг меня. Их кулаки легко скользили по моей покатой груди. Я сам бился в четверть силы, но наносил им довольно чувствительные ушибы, а какой-то дочери даже сломал ребро.
   - Эх, сволочи! - покрикивал я - К старику подступиться не можете.
   Тут повисла тишина.
   - Ты чего это. - глухо сказали мне - Какой ты старик?
   Меня аж передёрнуло: младшие мои дети уж достигли совершенных лет, у старших кончики висков отливали серебром, иные легко сутулились. На лицах их прорезались морщины. Я же в себе не видел ни единого телесного изъяна. Мне стало жутко и противно. Потом я долго обсматривал себя в зеркалах, но не нашёл в теле своём перемен с тех времён, когда было мне семнадцать лет: только плечи раздвинулись шире да в жёсткую короткую бороду вплелись седые нити.
  

***

   Примечать неладное в самой башне я стал за полвека до своей смерти. Она легко качалась из стороны в сторону, словно чудовищный божественный перст, решающий, на кого обрушиться. Часто, лёжа ночью на постели, я видел недобрые сны, будто стены башни куда-то вжимаются. Тогда я просыпался и судорожно хватался за стену, роняя незажжённые подсвечники.
   Несколько лет назад, как снег выпал, опять над твердыней туманы встали вроде морока. Последние годы я живу в невероятном напряжении, а в первый раз сорвался тогда.
   Твердыню было видно не более, чем за пятнадцать аршинов. Я в то время бродил по склонам гор неподалёку, стрелял козлов из лука. Долго ли коротко, к вечеру вышел я к странному ледяному рву и побрёл от нечего делать вдоль него. Через десять вёрст ров как-то негаданно закруглился и замкнулся в круг. На его гладкой зеркальной поверхности необыкновенно отражались алые закатные блики.
   Я в раздумье приостановился возле рва, но тут увидал в нескольких верстах далее ещё два таких же, странно пересекающихся. Изумившись, я вытащил из заплечной сумки писало, лист коры, потом медленно двинулся между рвами, зарисовывая их изгибы. Выходило точно: "Здесь спят драконы". Не зарисовав до конца, я раскинул руки и дико расхохотался: то были надписи, сделанные мною и Патриком во времена нашей борьбы со змиями.
   Прохохотавшись, я двинулся обратно к башне, разглядывая огромные знаки в сугробах. Опять прошёл сколько-то вёрст на запад, но понял, что ни-то забрёл не туда, ни-то...
   На западе насколько хватало глаз стелилась завеса молочного тумана, хотя восток, север и юг просматривались совершенно чисто, а вокруг ослепительно сверкало солнце. Я в недоумении принялся обсматривать каждый снежный вал, каждое дерево окрест, сличая их с тем, что оставалось у меня на памяти. Я не заблудился, а пришёл к небоскрёбу. Но самого небоскрёба не было на месте.
   Меня обуяла растерянность, не зная, что делать, я стал шарить вокруг себя руками. Вдруг мой железный посох, стукнувшись оземь, с глухим звоном упёрся в какой-то большой валун. Разинув глаза, я увидал, что его наконечник ушёл за млечную завесу.
   Наконец я унял свербёж в висках и ступил за туман. Сначала я ткнул туда только руку - захолодило - затем сунул голову. Взгляд мой упёрся в тын небоскрёба, понизу сложенный из бурых от времени булыжников. Чтоб успокоить учащённое биение у себя в груди, я приложил ладонь к прохладными камням.
   - Что пропадать стал, царь-батюшко? Гой еси. - отдали честь вратари с вышек.
   Я зашёл в обзорную будку и стал ругать их:
   - Что вы не видите, какой морок поднимается. Не к добру.
   Вратари долго пялились в пустоту, потом хором промямлили:
   - Нет, от чего же. Ничего не видим... То есть, помилуй, царь-батюшко, всё видим, всё слышим. Воробей не пролетит без опознания.
   - Воробьи тут не летают, - пробрюзжал я - их опознавать не надо. Вот змий пролетит?
   Молодые вратари аж прыснули:
   - Помилуй, типун тебе на язык! Змиев в округе не видать вот уж сто лет, с той поры как ты целый выводок их в нутре гор запечатал, а одного огневым колесом вспугнул, куда-то на восток прогнал.
   - Помню. Только гложет меня кое-что. Морок именно с востока идёт, оттуда, куда я того змия выгнал; вам за то, что сами не приметили - лишнее нарекание. Не попадайтесь мне под руку. - С такой речью я вышел. Нужно было проверить свои опасения.
   Наперво я пошёл к северо-восточной оконечности башни. Дойдя до места, где каменная кладка в гору упиралась, стукнул по ней посохом. На набалдашнике остались крупные каменные осколки. Кирпичи башни стонали.
   Потом быстро поднялся в главную смотровую будку в горе, откуда хорошо просматривался весь небоскрёб.
   Мои терзания подтвердились: небоскрёб одним боком привалился к горной цепи, накренился и чиркал своими шпилями по облакам, словно неловко кланяясь. В тот же час я прекратил стройку.
  

***

   Но было уже поздно. Теперь я понял, что хватил лиха с небоскрёбом. Неоправданно много было в него вложено.
   Всего непонятнее было то, что сам я, даже осознав большую ошибку, остался прежним. Пришло разочарование, я чуял свою скорую смерть, но не испытывал нужды каяться, виниться перед кем-то. Тут всё впервые шло не по моим велениям. А в тех деревянных крепостях - судя по тому, сколько времени прошло - жили уж мои внуки да правнуки. До них тоже не было дела. В те времена нельзя было пройти по чаще леса так, чтоб не наслушаться самых чудных сказок от прохожих.
   Помню ещё своих последних гостей. Их длинную золочёную ладью я приметил с речного берега за десяток вёрст. Что-то меня в них привлекло.
   Безмерная стройка сильно разворотила землю кругом: под тяжестью краеугольных камней почва около реки просела, вода частью ушла под мои водяные колёса, куда я её повернул, частью обогнула башню кругом. На вскрывшемся мелководье обнажились крутые булыжники.
   Тогда как раз ледоход двинулся по реке; а от чего-то мне любопытно стало, что за люди в золотых ладьях сплавляются. И то обстоятельство сказалось, что к тем временам на постоянном житье у меня числилось много меньше народу, чем во времена становления Патрика Второго, когда он был семнадцатилетним юнцом, а в небоскрёбе не было передвижной комнаты. Самая комната отпугивала от башни постояльцев, о небоскрёбе промеж странников ходили дурные байки.
   С берега, лёжа в длиннопалых спутанных кустах, я видал, что гости оказались, как на подбор: все особой хрупкой стати, высокого росту (такие же длинные, как их ладьи), с гладкой кожей бронзового, глаза широко распахнуты. Сразу иностранцами себя оказывают: гладко выбриты, ни у одного даже усов нет; латы на всех ровно невесомые и из таких колец скручены, какие в северных землях только женщины на пальцах носят - не для ратных дел броня, а более для украшения.
   Днём иностранцы эти ложились на дно ладей и так полулёжа гребли, размашисто налегая на вёсла с широкими острыми плавниками, раскалывающими в щепу лёд. Держались они одной шеренгой - ещё потому, что река оказалась для двух ладей слишком узкой, - а вечером выбирались на берег, разбивали шатры, и под бубен тянули иноземные блеющие песнопения. Питались они рыбой, которую ненароком глушили вёслами во время гребли. Было их около тридцати.
   Всё это возбудило во мне здоровое любопытство. Я стал опасаться, как бы эти гости не навернулись на булыжники в низовье реки. Тут можно было им помочь, а заодно вывести к башне и приветить в своих целях.
   Одной ночью я углядел их шатры в подзорную трубу, сам вышел на противоположный берег, запалил там высокий костёр и стал громко вопить, указывая на шатры. Некоторое время спустя пологи из мешковины начали расстёгиваться, из каждого показалось по тонкой гранёной голове. Спешно натянув кольчуги, иноземцы перебросились друг с другом несколькими присловьями, потом пересчитали ладьи, проверяя, не украли ли чего, и только тогда стали делать мне ответные знаки со своего берега. Я всё это время стоял на другом берегу в тени кустарников, указывая посохом в сторону низовья реки. Лицо моё не было видно.
   Наконец с другого берега погрозили кулаками. Я запалил от своего костра светоч, чтоб огонь был заметен из-за кустов, и побежал к низовью реки, к камням. По отдалённому треску сучьев я знал, что иностранцы тут же припустились за мной по своей стороне реки. Иные обнажили мечи и зычно ругались своей речью. Так мы бежали около трёх вёрст, на мелководье я приостановился и примирительно погрозил кулаком в их сторону. Они тем же порядком сгрудились и начали совещаться. Некоторое время спустя один самый дородный - его я одной рукой мог обхватить всего два раза - отделился от прочих и побрёл через воду ко мне. Выглядел он чуть старше своих соратников, латы на нём были шире и отделаны богаче. Внизу его лица обозначалось даже нечто вроде белёсой жиденькой бороды или маленькой луковицы. В опущенной руке он сжимал короткую рогатину с тонкой резьбой на древке.
   Я загасил светоч, иноземец уронил рогатину в воду. Мы обменялись дощечками с названиями наших языков.
   - Чего тебе надобно, человече? - коротко испросил он.
   - Потолковать с вами, странники, хочу. Углядел вдали ладьи ваши - мне странно показалось, что за чудаки по реке едут. - отвечал я простодушной полуправдою. - В краях здешних бород не носят только юнцы да извращенцы, либо как вы - заезжие. И сложены вы все как чудно.
   - Да ты, брат, тоже: мелкий в лесах северных народ; а тебя мы в первый раз увидали из-за кустов - аж всполошились. Думали нечистый какой нам грезится. Слыханное ли дело: среди ночи на окраине тайги так запросто встретить человека в сажень ростом! Сказывали нам в этих уже землях про какую-то отличку таких людей, каким ты выглядишь, да я уж позабыл.
   - А мне про вас ещё потому выпытать охота, что никто давно уж по реке этой не ездил: шибко узка она и обмельчала за последние годы. - тут я показал на булыжники, виднеющееся белыми пирамидками сквозь завесу водяного пара.
   - Да-сс! Спасибо за упреждение. - присвистнул иноземец.
   За разговором мы добрели до шатров. Там меня угостили ржаными лепёшками, напоили пивом и расспросили. Я отвечал учтиво, просто, но старался перевести вопрос на другого.
   - Не знаешь ли, человече, что это за чудовищная башня видна на горизонте? Уж не тот ли это небоскрёб с бродячей залой, о котором всюду бают такие престранные сказки? - чужестранцы держали меня за равного себе, не замечали бесовского холода в глубине моих глаз.
   Тут мне пришла дерзкая мысль.
   - Точно сказать не умею . - отвечал я. - Сам я ведь в окрестном лесу живу, никого не притесняю, ни во что без надобности не лезу. В небоскрёбе том всякое слышно: в одном месте гульба идёт, дым коромыслом, а тут же в соседней зале шашками али ещё какой священной игрою тешатся. Но верхние ярусы в башне этой так и пустуют: их, видно, властелин здешний только себе на восхваление выстроил - а на что они?
   - А властелина этого, царя Климента Первого знаешь?
   - Знаю да с ним не знаюсь. - продолжал завирать я. - Государь наш с недавних пор всё больше в подземельном книгохранилище запирается, никого не принимает. Ну пиры и без него идут. Раньше, сказывают, юродивым у стен серебро слитками раздавал, с тайной силою знался. А какие про него сказы баются?
   - Про тайную силу и у нас то же самое бают. Росту Климент толи вот с тебя, толи вовсе в сажень, а прозывают его то Многолетним, то вовсе уж Бессмертным. Сказок про него много сложено, только не каждую на веру принимать стоит: есть побывальщины - у стариков в большой праздник с глазу на глаз послушать можно, если ухитриться - а есть просто такие сказочки, которые младенцам на добрый сон поют: побасенки вроде тех, что про рябую курочку да про мышь-пискунью.
   - А сам ты кто таков, расскажи? - опять спросили у меня.
   - Нет, расскажите вы наперёд. Чьи подданные, откуда и куда едете? - учтиво, но жёстко возразил я.
   Гости передёрнули плечами, но всё же стали наперебой, хотя разумно, рассказывать:
   - Сейчас, пока по свету плывём, мы ни к какому государству не принадлежим. Только договор у нас сразу с несколькими императорами, что про всё увиденное и услышанное мы писание ведём и главы из писания тем императорам с гонцами высылаем; мало ли в странствии с кем встретишься, чего наслушаешься.
   - А на севере что повидать успели?
   - Этого точно не скажем. Ты житель здешний, тебе и разбирать лучше, что можно на реке увидеть. А мы только смотрим: много здесь в лесу башен срублено из дерева. Конечно попроще, чем эта страсть серокаменная, - иностранцы указали на тень небоскрёба вдали. - А привет нам в тех башнях изрядный был, когда мы в обход реки пробирались несколько вёрст. Очень честные люди там заседают: старые вместе с молодыми десятка два человек в одной семье. Чем богаты - непонятно, а всё у них есть, да гостям остаётся. Тоже от того каменного небоскрёба остерегали нас. Говорят, сидит там уж полтора века страшный волшебник.
   Сказанное меня осердило.
   - Хорошо. - молвил я, мигом помрачнев - Знайте, я - Климент Первый, а кто вас, гости, от меня остерегал - то внуки и правнуки мои. - Не обращая внимания на оцепенение иноземцев, я продолжал - Изъясните мне ещё кое-что: зачем вы по миру ездите? На калик вы не похожи, латы на вас разубраны дорого, все вы как следует обряжены. Всё это вы и в своих странах имели, али в странствии приобрели?
   - В своей стране имели по знатному происхождению. - растерянно отвечали мне.
   - Тогда на что вам вздумалось по миру пойти? Отвечайте же. - напирал я ещё пуще.
   - Прискучило нам дворцовое житьё. У князя нашего мы всегда на большой милости были: "Что угодно? - Сейчас есть!", всякого добра были полны наши дворы. А как иначе жить мы представления не имели. Не знали мы, как другие люди - особенно из черни - существуют. Только переписывали население в княжестве, смотрим мы: у иного рыбака все одежды из дыр одних скроены, детей двадцать, а он ледяному ветру с моря рад: дескать, им рыбу к сетям прибивает. Вот и решили по свету погулять, вызнать, чем человек счастливиться может. В богатых селениях нас хорошо угащивали, а если по бедной земле мы шли - порой сами с кольчуг своих по колечку скалывали, тамошним людям на счастье дарили. Вот в чём твоё счастье?
   - У меня нет счастья. - огорчённо сказал я. - Когда я задался тем же вопросом, который разрешаете вы сейчас, то выстроил эту башню, чтоб не самому в люди выйти, а чтоб люди ко мне входили и сами рассказывали, в чём их счастье. Да разве кто расскажет. Из этого ничего разумного не вышло. А до небоскрёба на этой земле было целое селение в пятьсот глупых счастливцев. - тут голос мой сорвался, и я пробормотал в исступлении - Истинно говорю: небоскрёб вскорости рухнет!
   Небоскрёб перекосился на другой бок - согласно кивнул; в вышине за облаками словно проревел дракон - это на его верхних ярусах стали рассыпаться целые мелкие башенки. В самом его костяке нечто переломилось.
   - Это мудренее Вавилонской башни, что пала пятьсот лет назад! - вскричали иностранцы...
  

***

   В жизни своей я совершил лишку, но за это не собираюсь отвечать по совести. Я волшебник, посему в душе моей есть бесы посильнее совести, которые надёжно спрячут душу мою от судного дня. Башня моя, рассыпаясь в пыль и камни, то шипит ящером, то гремит тучею на весь дремучий лес. Из неё сыплется каменное крошево, железо и дерево.
   Последние дни мои проходили в прощании с ней; войдя в передвижную комнату, я взмыл на последний достроенный ярус и стал обходить кругом все комнаты, углубляясь по спирали вниз. Я ничуть не жалел о содеянном - и сейчас не жалею - но в назидание другим мне хотелось бы ярым золотом начертать на земле возле Дырчатых гор: "Честные люди, бойтесь небоскрёбов!".
   Когда я кончил смотр и вышел прочь из северных ворот, вечерело. В воздухе роилась тёплая пыль. Казалось, ничего не могло уже со мной случиться замечательного.
   Но нет, остался в моей жизни ещё проблеск. Чудом было то, что один ещё человек зашёл в мой чертог: ведь на вечерней заре всё покрывалось страшной тенью небоскрёба; только белые горные пики мерцали над тайгой. Я же никак не выдавался из сумрака и не был виден. Закатные лучи иглами проскальзывали сверху великой тени.
   Сперва бронзовый шишак, промелькнувший за громоздкой аркой голубого камня, показался мне просто ещё одним солнечным лучом. Но через несколько мгновений через неё прошмыгнул человек в латах; это был один из тех, в золотых ладьях. Остановившись прямо напротив меня, но не видя, он стал тревожно шарить кругом глазами.
   - Меня ищешь? - Я подступил почти вплотную к иностранцу, и лишь тут он меня заметил.
   - Да, кудесник. Не серчай ради всех сил, которые только правят этим светом... - заболтал он.
   - Говори сразу, чего надо. - обрубил я.
   Он помолчал некоторое время, потом жалостно закатил глаза, повёл речь:
   - Государь! Мало нам было увидать твою странную каланчу; из головы она не идёт, ведь отъехали мы отсюда аж на тридцать вёрст, а она ещё небосвод покрывает и драконом на весь лес ревёт. Мочи нет! Поворотили назад. Ведь при прадедах наших глухое тут было место. Поведай нам пространней, зачем и как твердыню изваял.
   Тут полувека словно не стало: послышались близящиеся живые шумы: всякие музыки, голоса - даже женские и детские -, стук снастей. Люди, как в давнее время, тянулись сюда.
   - Ладно же, - решил я - Сами напросились. Расскажу хоть завтра перед рассветом. Ступай.
   Молодец в золотых латах ушёл оповестить своих.
   Смутные мысли взволновались у меня в голове и опять улеглись. Одежды из мокрой серой овчины отягощали тело. Люди приближались. На первом ярусе расчистили большую горницу с осыпавшимся потолком, установили полукругом громоздкие скамьи.
   Через некоторое время пришли слушатели моей тёмной нелепой истории; когда они стройно расположились вкруг скамей, то стали походить на игральные фигуры: в первом ряду, как пешки, сидели путники в золотых нарядах, из-за плеч их выглядывали женские и ребячьи головы, позади сборища копошились прислужники. То и дело низко над полом мелькал шутовской колпак.
   Все сидели заворожено, околдованные моим причудливым видом. Звериным шагом я ходил от стены к стене, а меж тем колдовал над сборищем, приготовлял в уме эту повесть. Сейчас она станет моим последним делом на этом свете, а после я скроюсь в глубине твердыни и никогда уже не выйду. Начинается дождь. Ревёт башня.
   Позади меня стоят учёные с перьями и полными чернильницами в руках, готовые записать каждое моё слово раньше, чем я успею его сказать.
   Я последний раз оглядываю народ перед собою, тяжело вздыхаю и начинаю:
   - Имя мне - Климент Первый, невежественен тот, кто в какое-либо время не будет знать его...
  

Писано в 29 380 году нашей эры (около 1126 года до вашей эры)

2008-2009

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   59
  
  
  
   Несмотря на почти полное отсутствие скотных дворов, живностью мы располагали чуть ли не в большем объёме, чем жители развитых государств: вся живность дикою водилась в лесу. На свиней и кур ходили с топориками.
   В наше время обычные люди бывают ниже меня ростом примерно на пол-аршина, а весят около трёх пудов. Вероятнее всего, что когда вы прочтёте мою повесть, люди настолько разленятся , что запрутся в своих каменных коморках и опять достигнут роста около сажени.
   По нашим приметам, если меньше четырёх чад в семье заводится - все они в волшебники метят. Ещё детей таких вот по каким отличкам распознают иногда (хотя не всегда верно): кожей такие дети бывают необыкновенно чисты, хотя волос часто имеют смоляно-чёрный, а глаза у них либо янтарно-зелёным мерцают, либо, как у меня, льдом голубым. Силы бывают недюжинной, росту - более сажени.
   О правдивости таких примет по себе знаю. Нет у меня ни сестёр, ни братьев, вообще никого.
   Закономерно, что правители малых государств, сосредотачивающие всю власть на себе и не держащие доверенных людей при дворе, живут обыкновенно дольше императоров. Например средняя продолжительность жизни в роду Патрика Второго ( население королевства около 700 душ) составляла в моё время 65 лет, а сам он вовсе прожил 77.
   Сильного господина в любое время может загубить его доверенный человек, а у малого князя всё на счету.
   Северных и северо-западных
  

 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"