Аннотация: Вольный пересказ скандинавского мифа о Бальдере
Ярким пятном ползло по синеве неба прозрачной дыхание рассвета пунцовое. Ветер-Дитя стремительной ланью быстроногой пронесся по холмам и долинам, слизал росу с травы изумрудных лезвий, легким касанием тронул слабые деревца-недоросли, дремучие деревья вековые с корнями крутыми приручил.
Шел скоро в поле бескрайнее не муж еще, но юноша, румяный да радостный. Кланялся он тверди небесной глубокой, ослепительной бирюзы сиянью, колышущейся пелене тепла. Приветствовал жаркую ярость светила, глаза застилавшую пятнами белыми да слезами солеными. Расправил плечи широкие, гриву златую отбрасывал, ревности солнца достойную, и смехом радостным сыпались яркие лучики его счастья сияющего. Бабочками легкими порхали белоснежные перья ресниц в синеве его ясного взгляда, когда натягивал он тетиву тугую и разил без промаха мишень деревянную, под него сделанную. Остры стрелы с пером из пестрого крыла совиного, но острее был взгляд цепкий Бальдера, бога светлого. Любовно лук гладил, многомудрыми рунами изрезанный, словно трепетную деву, и млел от упругого дерева под ладонями. Тетива конского волоса звонкую песнь выпевала, ветер озорной чествуя, а жало листовидное на конце крепкой стрелы точно в цель глядело. Вновь соломенное чучело Бальдер поразил и удаче порадовался, словно в первый раз. Вокруг аса младого ярые обрывки охряного света вихрились, и счастлив он, колдовство светлое сотворяющий.
Текучим, вязким маревом долина светлая накрылась вдруг. Небо зыбко дрогнуло, крыльями воздушными бродяга-ветер повел, тщась стряхнуть покрывало душное. Но замерз, заледенел и звонким ледяным крошевом осыпался безвольно. Не сдвинулся с места Бальдер, неведомого ненастья не страшился он, только кулаки стиснул крепко, до стонущей боли, до хруста костяшек. Померк, увял свет благостный перед натиском нечестивым, отпустил Бальдер чары восвояси.
Ломкими плетьми повисли неловко прежде крепкие копья травы, стылый яд по степи зеленой расползся, поперед фигуры высокой. Рост великий ее молодому дереву под стать, затмила головою светило дневное. Одна часть ее лика темнее ночи была беззвездной, жженого угля чернее, мрачнее зева гулкой пещеры. Алым мясом освежеванным другая часть лица влажно блестела, словно рана вечно свежая, коркою целительной не схватывающаяся. Белее погребального пепла длинные змеи волос ее, багровые омуты глаз безумных пуще холода смерти душу вынимали. Острейший терен колкого льда от босых узких ступней полз, твердых и белесых, как береста, и пятна тлена плавые* крутые бедра украшали, костлявые ноги опоясывали и терялись в складках платья, как мертвенный туман серого.
Бальдер без страха глядел, спокоен он, хоть и тих без меры. Отбросив в сторону лук, на заледеневшую дорожку безбоязненно ступает, что к великой фигуре ведет, согбенной, как под тяжестью ноши неподъемной. Молчание в воздухе разлилось, повисая каплями бледными молока пролитого. И словно сама земля-Ёрд под иссохшими ногами ётунши стонала, струною натянутой воздух тревожно звенел; миг - и лопнет тугая лёса и непоправимое свершится.
Златой кожи дух смерти коснулся, но юный ас не не дрогнул. Во все глаза он взирал на инеистую великаншу, и не было во взоре ни страха, ни омерзения. Тепло и покой радостный не вытерлись из очей младых, только свет вдруг в воздухе разлился.
С опаской сумрачная Хель, дитя злокозненного Локи, глядела на него. Заиндевевшими бровями повела, разные губы кривила в подобие улыбки страшной, и узкие, длинные зрачки ее расползлись, багровый огонь в глазах ночной теменью сменив. Но Бальдеру и горя мало - ни могильного холода не страшился он, ни льда стылого, грозную Хель обнимающего, ни пурпура кровавого в глазах ее ужасных. Руку вверх ладонью протянул он, и теплый огонек в ней тлел. И Хель осмелела, ледяной рукой желтое пламя к узкой ладони юного аса прижала, и грело нежно оно ее иссхошуюся плоть, тепла не ведающую. Вытягивает холод из куска льда острого, колючего, что сердце ей заменяет, плавиться и трепетать его заставляет в жизненной страсти подобии. Инеистая великанша слово молвила громкое, и стоном тяжким отдался глас громовой в кронах деревьев вековых:
- Высоки ограды мои, да крепки мои засовы. Решетки мои прочнее любви материнской, и чертоги мои, что Мокрая Морось зовутся, велики и пустынны, от живого свободны. В них Истощение льстит, в уши яд лжи стылый вольет, и не отпустит вовеки ни единого, что к ней попал. Там чумные объятия Напасть нежно стянет, Голод волю сопьет и разум одурманит. Трон мой - Одр Болезни, и Злая Кручина - накидка царская, Слабостью, как мехом, отороченная. На роду тебе написано ко мне в чертоги сойти молодым, со мною бремя вечности разделить, и участи сей тебе не избежать. Пока я бессильна, но и мое время придет. В объятия свои тебя я возьму, сладкой крови отведаю, радость вкушу и торжество смерти над жизнью, и родичей твоих горечь слез.
И сгинуло порождение Локи, сына Лаувеи, только с замерзших мочалин травы иней осыпался. Легла печаль на сердце Бальдера. Горько, желчно стало ему, ни лук, ни слово благое, матерью Фригг сказанное, не радовало, ни похвала Одином.
А Хель тем временем совета испрашивала хитромудрого у родителя своего, Локи-Хведрунга злоязыкого, коварного. Желалось ей к рукам прибрать своим костлявым аса младого, тепло его изведать, и той волшбы светлой вновь вкусить. Той самой, что заставляла ледяное сердце слезами горючими истекать. На поругание слугам своим мерзостным не давать, а самой безраздельно владеть.
Отцу ее только в радость дочери зазноба, озорство и обмана упоение предвкушал он. Велено было Хель в чертогах своих до поры, до времени скрыться, сам же Локи, вороном черноглавым обернувшись, летел, незамеченный, к Фригг в покои светлые. По пятам за ней крался, оглядываясь; то мухой обернется, то ужом, то застывшей головешкой. Асинья безутешная долго ходила, с просьбой к ветру ходила, к топкому болоту с мольбами, к зверю лесному да птице поднебесной, сына светлого молила пощадить, душою прекрасного, волосами да кожей белого. Все девять миров она обошла, с каждого клятву взяла. И внял ей каждый, послушался; ветер бури смертоносные унял, зверь отворачивался и прочь шел, каждый прутик, каждая ветка корявая гнулась, дабы Бальдера не коснуться ненароком. И светлоокий веселился, вновь луку резному радовался, тугой тетиве волоса конского да солнцу рыжему, лучами плещущему.
Но каверзу гадкую Локи задумал, Лаувеи дитя. Ходил он к омеле побегу зеленому - с побега того клятвы Фригг не взяла. Мал, мол, еще, да и тонок-то слишком, ну что с него взять-то, пусть дальше растет. Цеплял Локи клювом вороньим тот прутик и с собой уносил, потешно ему, зловредному, над асами шутки шутить.
Меж тем асы храбрые, браги упившись, стояли во поле да совет держали. И вызвался Бальдер, бессмертный, их повеселить. Метали в него и копья стальные, мечи тяжеленные и стрелы из лука пускали - и все нипочем.
Локи пришел, в обличье старухи, на асов смотрел и увидел того, что во всеобщей забаве участья не маял, стоял в стороне, на посох опершись.
- Что ж ты в стороне от общей забавы? Отчего же не бросишь в брата чем ради веселья?
- Слепым быть мой удел, - Хёд отвечал . - Я вроде и брошу, но враз промахнусь.
- Негоже все равно, - Локи хитрил под кожей старухи. - Вот тебе прутик - попробуй - метни.
Чувствовал Хёд дланью гибкость побега, листьев упругость. Радость взыграла в сердце его, и бросил он прутик. Стон страшный и громкий подкосил вдруг деревья, хворь мрачная на солнце наползла. Тер Локи руки злорадно - сползла с него чужая личина. Выше стал, стройнее, моложе. Обнажились плечи широкие, лишь мужа достойные, и волосы пылали огнем на ветру.
Опомнились асы, галдят и топочут, увидели Локи - и сразу же поняли все. Но сгинул тут Хведрунг, словно и не было, клубами сизого горького дыма утек. Лишь ветер гулкий ехидный хохот пронес над долиной, в тучи тяжелые осколки ненужной злобы вплетая. И дождем ядовитым она пролилась на убитых горем асов, над мертвецом стоящих.
В чертогах стылых своих Хель тем временем ждала, Бальдеру встречу готовила. К инеистым вратам хозяйкой радушной прошла, зыбкую тень поощряя:
- Бальдер сладкоречивый, вот ко мне и спустился! Не уйти от судьбы ни асу, ни смертному, злой рок не нагнать, смерть не отвратить. Младым в мои объятия пал ты, на речи ласковые теперь и я не поскуплюсь.