Я старуха. Я скоро умру. Я всю жизнь посвятила зоологии. Изучению приматов, я изучала обезьян и ставила опыты над ними. Я содержу частный питомник на ренту от покойного мужа, приятно иметь независимость от научных грантов и государственных субсидий. Так было не всегда. Когда на планете бушевала эпидемия полиомиелита, я работала в НИИ и проводила опыты на обезьянах, чтобы найти панацею от болезни, размягчающей кости детей настолько, что они ломаются под тяжестью тела.
В частном обезьяньем питомнике мои исследования приобрели особый поворот. На дворе 1983 год. Мне 81 год. Успехи кибернетики сделали возможной "оцифровку сознания".
Я всегда любила обезьян. Я создала им просторные вольеры больше похожие на оранжерею, чем на тюремный двор для прогулок. Вольеры расположены под открытым небом, но в них есть навесы от дождя в виде буддийских пагод. В вольерах растут пальмы, магнолии, лавр и остролист, а также мандарины, потому что обезьяны преимущественно древесные жители. Сейчас я вижу дымчатого гиббона качающегося на лиане, цепляемой когтями одной левой ноги. Уткнув большой палец в нос, он дразнит меня. Иногда я мечтаю переселиться в его тело, предварительно написав завещание с просьбой отправить гиббона на родину - в Китай - в джунгли.
А как я выгляжу? Удручающе. Руки мои изуродованы артритом, бедра целлюлитом, на голенях варикоз, на ступнях экзема. Я низкорослая и грузная, а всегда мечтала быть высокой и стройной. Моя шевелюра - седой одуванчик, на который дунули.
Я встречаю утро нового дня с пеньем птиц, реагирующих на восход солнца. Дорожка коки придает бодрости духа. В шлепанцах на босу ногу, в халате на голое тело синем линялом в белую и голубую крапинку я шагаю в вольеры со склада, увешанная связками бананов и авоськами с ананасами.
Какого рода эксперименты я веду? Я переселяю души от одной особи к другой.
Например, я пересадила сознание самки носача в самку павиана и наблюдала за ее поведением в группе павианов. Бедняжка, она отвергала одного кавалера за другим, пока не осталась старой девой. Где-то в глубине ее души был запечатлен образ носатого красавца, и она не смогла поступиться принципами.
Я охотно совершаю обмен разумов между двумя телами по принципу "принц и нищий". Эксперимент проводился на павианах. В мощное тело вожака стада, привыкшего господствовать и повелевать, я переселила душу рахитичного и раболепного самца и, наоборот, в тщедушное тельце я вселила командирский дух. Толстый и тонкий. Видеть лицо шефа, ставшего подчиненным - бесценно.
Ах, да, сейчас я вспомнила о самом первом опыте. Мой любимец - горилла Моисей с душой патриарха и одухотворенным взглядом пророка тихо увядал, умирал от старости. Мне не хотелось расставаться с ним. Глядя на то, как на лужайке играет молодой дауненок, я закипала от чувства несправедливости. Зачем живет такой, в то время как великий угасает? Я переместила старую мудрую душу Моисея в здоровое тело беспутного юнца. Эксперимент кончился трагически. Я не знаю, может быть в запись нулей и единичек, которой кодируется личность при "оцифровке сознания" вкралась ошибка или сам мозг юного дауна имел неисправимую патологию, но получившийся монстр жестоко избил самку и убил детеныша, так что его пришлось усыпить.
Я переселила душу пожилого, пардон, матерого самца павиана, который при жизни имел целый гарем баб, в тело молодой и симпатичной павианихи. Ясное дело, она, повторяя повадки, выработанные многолетним житейским опытом, стала кадрить самок. Павиан-лесбиан пробовал покрывать самок, а нечем. Затем я запустила ей в клетку группу сексуально озабоченных павианов, и, она вынуждена была принимать их ухаживания. Брови, взметнувшиеся на лоб, ярко живописали то, что творилось у нее на душе. В ней наблюдался "когнитивный диссонанс". Несколько дней голубушка ломалась и выкабенивалась, а затем отдалась сначала одному, затем группе похотливых павианов и пошла по рукам. Я наблюдала комедийную развязку, скаля гнилые зубы сквозь прутья решетки.
По мере того, как мои научные опыты все успешней, мои дела со здоровьем все плачевней.
Я иду в старость как в джунгли и чем дальше в лес, тем гуще болезни оплетают меня на манер лиан.
Жажду жизни, как и жажду знания невозможно утолить, они только распаляются как от морской воды.
Мой лечащий врач отмерил мне на сроки дожития месяц, посвященный труду по отшлифовке, обкатке, доводке технологии переселения душ, осталась последняя неделя. Я задумала побег, тем методом, что репетировала на обезьянах.
Я возложила надежду на последний эксперимент.
Я оклеила тумбы города объявлениями, где зазываю самоубийц делать эвтаназию - убаюкивание с погремушками и в качающейся люльке у меня, у смерти Матушки, имеющей на то лицензию и медицинский диплом.
По объявлению явилась молодая самоубийца и, не проронив ни слова о житейских затруднениях, подмахнула все необходимые юридические бумаги на добровольный уход из жизни.
Как выглядела моя прелесть? Я рассчитывала на любое тело, лишь бы не в последней стадии изношенности половика как мое. На абы какое. Не обязательно женское. Времени было в обрез устраивать кастинг. Я представляла себе клиента как мужчину средних лет, сантехника в синем комбинезоне с чемоданом инструментов.
А явилось молодое диво, розовокожее чудо, словно сошедшее с полотен старых голландских мастеров. Длинноногая с прозрачной кожей с русыми волосами и глазами в празелень с миловидным овалом лица.
На ней было белое шелковое платье с березовыми листьями и сережками приталенное или, иначе говоря, в обтяжку, а фигура у ней что надо, платье оставляло открытыми коленки и локотки, ведь места сгибов человеческого тела наиболее интригуют. Белые глянцевые сандалии на шпильках открывают розовые пяточки и розовые пальчики, аккуратно подстриженные и ненакрашенные, три бретельки опоясывают ступню и ремешок с застежкой фиксируют подъем стопы.
- Милочка, так что же время терять? Сейчас и пройдем через подземный переход в мир иной. Нет-нет, раздеваться и разуваться не нужно, ложитесь на стол как есть.
Я захлопнула плексигласовый колпак над ней, хм, чем-то моя услуга похожа на солярий, и под колпак закачала сладкий душок марихуаны с хлороформом напополам.
Моя подопечная уснула, а я открыла колпак, осторожно надела ей на лоб железный венец с магнитами на висках, а сама легла на соседний стол, надев на себя аналогичный венец, оба венца были соединены между собой проводом и еще один ответвлялся к компьютеру со специальной программой.
Сознание молодой самоубийцы было отформатировано как жесткий диск. А мое сознание двумя командами "вырезать", "вставить" было переписано в извилины её мозга.
После паузы беспамятства я разлепила веки.
Я лежала на столе, под подбородком было белое платье с листьями и сережками березы. Я моментально соскочила со стола, оказавшись на шпильках, как козочка на копытцах. Я устремилась на выход, понимая, что мне больше нечего делать в этом склепе, я вышла вон, на улицу под одобрительные шлепки зеленых братьев и сестер, под птичий гам и шорох шин авто, похожих на жуков с лакированными спинками. Я была счастлива. Это еще мало сказано. Я испытала восторг как девчонка, сбившая в тире жестянку, получив в награду плюшевого мишку, и перелом ключицы отдачей приклада. Если говорить суконным школярским языком, то я испытала восторг, сопутствующий молодости, красоте и здоровью. Я словно сбросила водолазный костюм, в котором играла роль в пьесе из жизни подводников "На дне". Мою эйфорию в пору описывать языком химических формул:
Формула адреналина!
Формула эндорфина!!
Я испытывала сладострастие к своим бедрам, тонкая и влажная кожа их, как у винограда дамские пальчики манила гладить их как манок гипноглифа - о чем я? - о своем о девичьем - охотник на планете Осязание оставляет в лесу манок и зверь лапками гладит его до изнеможения. Мои ноги, мои новые ноги были настолько длинные, что я могла заглядывать в стеклянную избушку на курьих ножках, где сидит дорожно-патрульный сотрудник без помощи лесенки. Я бродила по улочкам старушки Европы, как будто по марсианским каналам, как будто, бля, я одна такая - живая, словно жизнь - это такая редкость, как будто я единственный экземпляр бабочки без меня вымершего вида. Я шла и непроизвольно кружилась вокруг своей оси, будто малявка в детском саду раскручивает от нечего делать юлу, так я раскручивала свою особу, тело-то новое, как новая игрушка. Как женщина радуется новому красивому платью и спешит покрасоваться в обновке, так я разнашивала молодое тело, а поверх тела и платье белое шелковое с зелеными листьями березы и коричневыми сережками, платье, которое я не покупала и, следовательно, не выбирала, но оно пришлось мне по вкусу.
Я шла мимо витрины ювелирного магазина и остановилась, жадно пялясь на бриллиантовое колье на черном бархате. Красивой девушке бриллианты дарят поклонники. А подарит мне это колье вон тот пожилой господин с серой щеточкой усов, что строит мне глазки, шутливо загадала я.
Как жаль, что я не предусмотрела написать завещание самой себе на имя молодой самоубийцы, операция готовилась в цейтноте, удачный исход был маловероятен, а завтра молочник, найдя скисшим молоко у порога старой дамы, узнает и растрезвонит о ее смерти. Придет коронер, констатируя: старуха сдохла, и имущество отойдет муниципалитету.
Когда первое упоение вновь обретенной весной пошло немножечко на спад, во мне проснулся инстинкт ученого, пытливый дух исследователя, я поняла, что последний эксперимент продолжается, длится. Я стала прислушиваться к голосу тела, к памяти тела, которую не сотрешь никакими магнитами, например, память женщины, которая всю жизнь что-то вышивала, шила, вязала на коклюшках или крутила педали велосипеда, держась за рога руля или ведя его без рук, память канатной плясуньи или вольтижерки, летающей в созвездии Трапеции под брезентовым небом, память наездницы, сжимающей икрами упругие бока лошади, скачущей рысью, кожная, как кожное зрение, память крестьянки, которая развалилась на стогу свежескошенного с клевером и кашкой сена в момент, когда зарядил моросящий дождик.
Какими кривыми дорожками поведут меня мои ножки?
Я стала внимательно прислушиваться к импульсам поджилок ног моих, ведущих меня излюбленным и проверенным для них маршрутом.
Я глядела по сторонам во все глаза, в бытность свою старой мебелью я не валандалась по этим улицам, что я вижу?
Грузовик везет диван с полосатым бело-синим матрасом. Стюардессы в синих пилотках, операторы сотовой связи в ядовито-красном. Дом, где дети учатся балету. И напротив школа для мальчиков-зайчиков, то бишь, для хора, жаль, что в наше время не кастрируют их, хотелось бы заслушаться ангельского пения.
Что-то я стала смещаться от центра к окраинам. Внезапно я вышла на площадь, где расквартировался цирк шапито, и эти как их там? - читаю только суперобложки, а не книги, смотрю не кино, а трейлеры - да, трейлеры, где живут циркачи, факир был пьян и фокус не удался.
Арлекин с маскулинной трапецией туловища, обтянутого шелковой тканью с аквамариновыми и розовыми ромбами, тренируясь, метал булавы в воздух подобно фонтану, бьющему из железного рожка, укрепленного в кургане из неокрашенных камней, окаймленных чашей взрябленной падающими каплями. Около фонтана возле куста пожухлой сирени стоял старик и крутил шарманку, у ног его лежала перевернутая шляпа. Я подошла к старику, чтобы послушать незатейливый мотив шарманки: Ах, мой милый Августин. Я прониклась жалостью к его бедственному положению, но мне нечем было дать ему милостыню, на моем приталенном белом шелковом платье с березовыми листьями и сережками не было даже кармашков, разве что ленточка из того же материала, я сняла ее с пояса и пролила в шляпу - подкладка ее была засалена - с монетами. Видя, что я подарила ему самое дорогое, добрый шарманщик достал из кармана красное яблоко и, почесав его о черный рукав заношенного пиджачка, сам сделал мне подарок. Я взяла яблоко в левую ладонь, но надкусить брезговала, да так и пошла с ним, чувствуя, как потеет ладошка в контакте с глянцевой шкуркой.
В какой-то момент в мое окольное зрение попала пижама зебры. Молодой человек в модном полосатом черно-белом пиджаке, в белой фуражке с черным околышком и козырьком, над губой тонкие усики, лихо закрученные кверху, в сливочных штиблетах с черными наконечниками а ля Коко Шанель для визуального сокращения длины ступни нарезал круги вокруг да около меня. Судя по взглядам, которые он на меня бросал, мы были знакомы. Я игнорировала их. Он преследовал меня, как юноши преследуют девушек. Я старалась держать его на дистанции.
Я по-прежнему шла, повинуясь смутному инстинкту, как телепат в цирке держит испытуемую за пульс и идет ведомый ею до нужного ряда и места. Я чувствовала подобное раздвоение личности: я и телепат и сомнамбула.
Молодой человек по-прежнему барражировал вокруг меня как дельфин вокруг шаланды с кефалью.
Тем временем, траектория моего движения по городу сильно напоминала пращу, я стремилась от центра к окраинам.
Вдруг я свернула на аллею вязов, вымощенную брусчаткой. Я ускорила шаг, на шпильках шагать вприпрыжку было немного неловко, шпильки цокали при ходьбе, при быстрой ходьбе они цокали вдвойне, я немного накренилась корпусом вперед, в сторону движения. Ветер ерошил листву в кронах, волнуя душу. Прохладный ветер продувал меня насквозь вместе с шелковым платьем.
Казалось, я иду чертовски медленно, каждый метр проходя по несколько раз. В душе росло тревожное предчувствие того, что должно случиться.
Аллея кончилась, стало заметно светлей. Булыжная дорога продолжалась улочкой из одноэтажных коттеджей. Улочка шла вниз под уклон, я вообще в курсе, что земля круглая, но покатость ее заметила впервые. Реальность приобретала сюрреалистический изгиб, извив, зигзаг. Улочка казалась живой рыбой, брусчатка была чешуей леща и оказывала психоделическое воздействие на мой мозг посредством зрения. Один из домишек взглянул на меня глазами родного человека лазоревыми ставнями окон с белыми занавесками с красными вышитыми гусями. Сад окаймлял частокол зеленого забора. Я, открывая калитку, инстинктивно угадала, насколько туга ее пружина. Прошла по песчаной дорожке между грядок с тигровыми лилиями, поднимаясь на крыльцо, сосчитала пять деревянных ступенек, под ковриком нашла ожидаемый ключ, отомкнула дверь и сквозь прохладные сени вошла в комнату, где как прялка стоит тишина.
На подушке плашмя стоит подушка пирамидально как треух Наполеона и покрыты они кружевной занавеской - накидушечкой, епа-мать. Утро вечера мудренее - рассудила я и стянула с кровати зеленое в белый узорчик покрывало и улеглась в свою девичью постель, свернувшись калачиком.