История нашего знакомства началась солнечным мартовским днем девяносто четвертого года. Я тащила по лужам складную коляску с годовалой Лизой, укутанной в одеяло. Маленькие колеса проваливались в выбоины тротуара и буксовали в снежной каше. Я взмокла. Это было не гуляние, а мучение. До подъезда нашей пятиэтажки оставалось метров тридцать, как вдруг я услышала:
- Максим, паразит! А ну слезь сейчас же!!!
Я повернулась. На невысоком, по-весеннему голом дереве, метрах в трех от земли, сжался испуганный мальчишка. Под деревом, задрав голову, стояла толстая женщина с такой же, как у меня, коляской, в которой сидел малыш. На ней были бесформенные треники и застиранная синтетическая куртка. Мальчишка посмотрел на обледенелый сугроб внизу и поболтал в воздухе ногой, пытаясь нащупать ветку. Дерево заходило ходуном.
- Максим! Стой! Сейчас сломается!
Я подошла. Я вообще тогда была добрая.
- Может, сбегать пожарных вызвать?
С моей стороны это был настоящий подвиг. Мобильников тогда еще не было, и набрать 01 я могла только с домашнего телефона, из своей квартиры на третьем этаже без лифта.
- Вот же поросенок! - повернулась ко мне мамаша озорника, - кошку увидел на дереве и полез снимать. Кошка слезла и убежала, а он теперь сидит, кукует.
С круглого, одутловатого лица смотрели молодые, с озорной искоркой, глаза.
Малыш, сидевший в коляске, захныкал.
- Ну, что ты будешь делать! - воскликнула женщина, разрываясь взглядом между хнычущим малышом и старшеньким на дереве, - хоть и правда пожарных вызывай!
- Дядь Толя! У него лестница есть! - сообразила я, - посмотрите, пожалуйста, за ребенком. Я сейчас!
Дядь Толя, электрик из первого подъезда, находился, как всегда, в сильном подпитии и в готовности прийти на помощь ближнему. Принес из глубины квартиры самодельную деревянную лестницу и предложил помочь ее донести. Но я отказалась, сама взвалила лестницу на плечо и поволокла.
Лестница была тяжелой. Ее ножки бумкали по ступенькам и скрежетали по асфальту.
Сугробы во дворе уже почти растаяли, мокрая земля была усеяна бумажками и удобрена собачьими экскрементами. Но вокруг дерева остался серый холм спрессованного снега, наваленный за зиму дворниками. Мы подняли лестницу повыше, почти вертикально к стволу, и несколько раз стукнули ею об лед, чтобы зафиксировать скользящие ножки. Мальчишка опустил ногу в зеленом резиновом сапоге. Но до перекладины все равно не доставал. Он испугался и скривился плакать.
- Подержите лестницу! - сказала я и полезла вверх по ступенькам. Я была худая до прозрачности, раза в два легче, чем мамаша этого разбойника.
Мальчишка судорожно вцепился в протянутую руку и с моей помощью перебрался на верхнюю ступеньку. Я начала спускаться, поддерживая мальчишку за куртку. В какой-то момент, уступая ему место, я подалась назад и попой толкнула стоявшую за мной женщину. От неожиданности она покачнулась и потянула за собой лестницу. Конструкция потеряла равновесие. Я повалилась назад, сбивая женщину с ног, на меня полетел мальчишка, на него - лестница. И вся наша куча мала скатилась по обледеневшему склону в грязь. Мы барахтались, пытаясь выбраться из-под лестницы и мешая друг другу, а двое малышей в колясках озвучивали эту картину дружным ревом. Так я познакомилась с Тоней.
Теплело, подсохла детская площадка во дворе, и мы с Лизой стали дольше гулять. Лиза училась ходить. Она неуверенно ковыляла на кривоватых ножках и в голубом комбинезоне напоминала космонавта. Сюда же, на площадку, приходила и Тоня, чтобы выпустить из коляски на проклюнувшуюся травку своего младшего, белобрысого Костика. Ее старший, Максимка, носился вокруг и топал ногами по ржавой железной горке. Мы сидели на вкопанных в землю старых покрышках, прогуливались с колясками до магазина и обратно, дышали синим весенним воздухом и обсуждали все, что нас тогда волновало. Девяносто четвертый год подкидывал много тем для разговоров.
- Ленок! Ты про МММ слышала? Как думаешь, правда такие проценты можно получить? - спрашивала Тоня.
- Не знаю. Я думаю, МММ обман. Мне кажется, Русский дом Селенга надежнее.
Наша финансовая наивность в те годы не знала границ. Обожженные нищетой начала девяностых, мы хватались за любую возможность добыть денег. И только бедность спасала нас от необдуманных инвестиций.
- Зато в МММ проценты больше. Вот, было бы у меня хотя бы тысяч пятьсот, - мечтала Тоня (это в тех, дореформенных, почти ничего не стоивших рублях), - купила бы акций, потом, месяца через три, продала. Было бы моему Витале на компьютер.
Виталей звали Тониного мужа, высокого, бледного, как будто полинявшего, в сильно поношенной куртке. Он был научным сотрудником в каком-то НИИ, и, по словам Тони, очень страдал от отсутствия дома персонального компьютера. На мой взгляд, сапоги для Тони были бы куда более необходимым приобретением.
Летело лето. Отцвели и разлетелись пухом одуванчики. Звенели трамваи. На углу поставили винно-водочную палатку, и местные алкаши потянулись туда за "русским йогуртом" (водкой в пластиковых стаканчиках). Соседка Валя склоняла нас с Тоней торговать Гербалайфом, но у нас не было начального капитала в сто долларов.
- Думаю, может мне все-таки с сентября в школу выйти, - вздыхала Тоня. До декрета она была учительницей младших классов, - Максимку в садик отдам, он взрослый, ему уже четыре будет. А Костика куда?
- А Виталя? Сама же говорила, что у них в институте работы нет.
- Что ты? Он диссертацию дописывает. Осенью уже защищаться хочет. И здоровье у него слабое. Ему больше двух килограмм поднимать нельзя.
- А свекровь попросить?
- Ей из Свиблово ездить тяжело.
- Могла бы к вам переехать.
- Не. У нее собака в Свиблово. Кстати, Ленок! Ты мне памперс один не одолжишь? Костику дали направление к врачу, на Фрунзенскую. Как я его повезу через полгорода на метро описанного? - Тоня смущалась и смотрела в сторону.
Мы были тогда бедны, как церковные мыши, и подаренную упаковку памперсов я берегла для самых торжественных выходов в свет. Но для Тони пару штук выделила.
Работу Тоне неожиданно нашла я. У меня был знакомый бизнесмен по имени Лёня, богатый по тем временам человек, хозяин нескольких торговых точек на вещевых рынках. Раньше Лёня был фарцовщиком, спекулянтом, перепродавал из-под полы дефицитные джинсы и кроссовки. В новых экономических условиях Лёня, в отличие от нас, чувствовал себя как рыба, перенесенная из высохшей лужи в океан. Талант бизнесмена вел его туда, где можно заработать, но гордая душа фарцовщика, раньше продававшего исключительно "фирмУ", не могла смириться с катастрофическим падением качества товара. Поэтому свой нынешний бизнес Лёня характеризовал кратко: "г...ном торгую". Мне он привозил клетчатые баулы вонявшего какой-то химией китайского тряпья "на доработку" (пришить недостающие пуговицы, подравнять, погладить) и за это платил небольшие, но все-таки деньги. Как то, забирая очередной баул, Лёня спросил, не хотела бы я поработать продавцом в палатке. Я отказалась. Лизу было не на кого оставить. Но вспомнила про Тоню. Они быстро нашли общий язык, и с сентября Тоня стала торговать одеждой в продуваемой ветрами палатке на Красногвардейском рынке. Мы почти перестали видеться. С детьми теперь гуляла Тонина свекровь, седая женщина с тяжелым, неприятным взглядом.
Зимой я случайно встретила Тоню во дворе. На ней был новый зеленый пуховик, она заметно похудела, и предпринимательская энергия била из нее фонтаном. Оказалось, что, поработав у Лёни, она решила открыть собственный бизнес, арендовала "место" на рынке и собирается за товаром в Турцию. Я порадовалась, что так удачно поспособствовала превращению подруги в бизнес-леди. А то сидела бы в своей школе за копеечную зарплату.
Как-то вечером Тоня позвонила:
- Лиза спит? Я забегу на пару минут?
- Смотри, что у меня есть! - хитро подмигнув, она достала из-под кофты тяжелую, бледную бутылку с надписью "мартини".
- Ого! Где взяла?
- В Стамбуле. В дьютике купила!
- Дорогая вещь! Долларов пятьдесят, наверное?
Мы были тогда наивны, как дети, в вопросах заморского алкоголя.
- Да ну! Не парься. Намного меньше. Смотри! - Тоня разглядывала этикетку, - тут "экстра дру" написано. Экстра понятно, высший класс. А что такое "дру", знаешь?
- Это "драй". Сухое, значит.
- Сухое? Кислятина, наверное. У тебя что-нибудь сладкое на закуску есть?
- У меня в холодильнике только соленые огурцы и вареная картошка. Пойдет на сладкое?
- Пойдет.
- Ну, как Стамбул?
- Обалдеть!
- Босфор видела?
- Да ну! Какой Босфор? Рынок видела. Там такое детское! Качество - с ума сойти! Строчка идеальная, швы обработаны. Любые расцветки. А дубленочки какие! Легкие, мягкие. К нам такое качество даже не возят. Наши набирают самого дешевого.
Постепенно у нас стало традицией отмечать Тонины вояжи в Стамбул рюмочкой сладкого мартини у меня на кухне. Много нам не надо было, пара рюмок, и уже становилось тепло и весело. Я устроилась на работу, и в доме появилась еда, а значит, и закуска. Голодные годы остались позади, наше материальное положение становилось все лучше и лучше. Мы учились красивой жизни, закусывая мартини грейпфрутом, оливками, голубым сыром. Немного выпив, раскрасневшаяся Тоня рассказывала о своих челночных приключениях. То ее обсчитали турецкие продавцы: и вместо двадцати детских комплектов в упаковке было только восемнадцать. То в обменке ей подсунули фальшивые доллары, и ее чуть не забрала турецкая полиция. То на российской границе таможенник заподозрил Тоню в провозе контрабанды и хотел арестовать.
- Пришлось ему дать, - вздыхала Тоня.
- Дать? - округляла я глаза.
- Денег дать! Тьфу на тебя, - махала рукой Тоня, и мы долго хохотали.
Как-то она пришла озадаченная, отодвинула выставленную мной початую бутылку мартини.
- Ленок! Мне с тобой посоветоваться надо.
- Давай.
- Понимаешь, Ленок, я у одного турка несколько раз товар брала. Порядочный дядька. Ни разу не обсчитал. Даже не попытался. В общем, турок этот, Оркун, предлагает мне у него в магазине работать.
- В каком магазине?
- В Стамбуле. Ему с русским языком человек нужен. Там у него наших знаешь, сколько отоваривается? Он уже нескольких русских девчонок выгнал. То с местными мужиками спутаются. То стащат чего-нибудь. А он вежливый такой. Меня "мадам Тони" называет. Говорит, квартиру тебе сниму. И по деньгам не обижу.
- А мужики твои?
- Свекровь обещала к нам переехать, а свою квартиру сдать хочет.
- А собака в Свиблово?
- Померла собака.
Тоня помолчала.
- Он мне уже предлагал. Я отказалась. У меня, говорю, Оркун, два бэби. А тут притащила пять дорогих комплектов постельного. Белый сатин с вышивкой. Думала, на свадьбы купят, хоть заработаю что-то. Так ни один не продала. Все даром забрали. Один хозяйке рынка понравился, один смотрящему отдала, один - пожарному надзору, и два менты себе взяли, сволочи. Я и подумала: сколько можно? Таскаешь-таскаешь. Здоровья уже нет. Спина сорванная. В прошлом месяце месячные не пришли. Я уже испугалась. Думала, залетела. А это, наверное, баулов перетаскала. Ты знаешь, какие симптомы у опущения матки? Может, это оно и есть? И что мне от всего этого? Ни сзади, ни спереди. Как думаешь, поработать мне у Оркуна несколько месяцев? Буду деньги своим посылать.
Ничего не сказала я Тоне. Но, видно, она уже и без меня все решила.
Странная фраза прилетела от соседок, бабушек, что целыми днями перемывают кости на скамейке у подъезда. "Слышали, Тонька с четвертого этажа бросила двоих детей и сбежала в Турцию, в бордель". Конечно, я не верила. Тоня и бордель казались так же несовместимы, как я и тяжелая атлетика. Но беспокоилась, не попала ли моя подруга в какую криминальную историю. Тем более вестей от нее не было уже давно. Как-то во дворе столкнулась с Виталей. Сначала не узнала, подумала: он ли вообще? Во-первых, в обеих руках он тащил громадные сетки с картошкой, явно превышающие позволенные его здоровьем два кило. А во-вторых, рядом семенила маленькая женщина с приторно-сладким выражением тонких губ и неаккуратно покрашенными желтыми волосами. Про что-то я хотела его спросить... Кажется, про диссертацию. Но не спросила.
Больше года от Тони не было никаких вестей. Прошел девяносто седьмой год. Наступил девяносто восьмой. Только в конце января она вдруг объявилась. Позвонила:
- Привет, Ленок!
- Тоня!!! Ты где?
- В Москве. Я в гостинице остановилась.
- Почему ко мне не приехала?
- Да я вообще не хочу в тот район ехать. Ты завтра вечером свободна?
- Да.
- Давай встретимся. Метро "Новокузнецкая". Там, как выйдешь, направо пиццерия. К семи сможешь?
- Договорились!
От прежней Тони осталась только улыбка. Стройная женщина с модной прической, в узеньком костюмчике, какой был на Жаклин Кеннеди в тот роковой день, улыбалась и шла мне навстречу.
- Тонечка! Тебя не узнать!
Я обняла ее за плечи и поразилась, какими они стали худыми и острыми.
- Я тебе подарок привезла! - Тоня достала из-под стола чемоданчик леопардовой расцветки. Взяв в руки, я поняла, что он картонный. В такие упаковывают пледы и дорогое постельное белье.
Тоня сияла и выглядела вполне довольной жизнью. Но я заметила на похудевшем лице две морщинки по уголкам рта, какие бывают либо от печали, либо от болезни.
- Как ты там? Босфор-то теперь увидела?
- А ты не знаешь? Я же переехала из Стамбула в Аланью. На курорт, можно сказать. Оркун там магазин текстиля открыл. Я теперь в нем типа заведующая. Двухэтажный магазин, на центральной улице. Квартиру мне снял. В Стамбуле я с двумя казашками жила, а тут сама себе хозяйка.
- О! Ты крутая! Замуж еще не звал? - улыбнулась я.
- Да ты что! Ты бы его видела! Маленький такой, сморщенный дедушка. Ему, наверное, под восемьдесят. Ко мне он просто хорошо относится. У него дочка несколько лет назад умерла. Он, наверное, про нее вспоминает...
- У тебя там кто-нибудь есть?
- Кто? А! В этом плане. Да никого нет. Я же работаю с утра до ночи. А что? Кто-то придумал, что у меня там мужик?
Я промолчала. Не стала передавать Тоне, что про нее придумали.
- Приезжай ко мне в Аланью летом. Лизу бери. Я вам на диване постелю. От меня пять минут до моря. Медленным шагом. Знаешь, какое там море? Теплое-теплое, синее-синее... Позвони мне на мобильный, я вас встречу.
Тоня гордилась своими достижениями: магазином, квартирой у моря, диваном, мобильником. Прямо на салфетке, надрывая ручкой мягкую бумагу, она накарябала свой телефон и адрес магазина в далекой турецкой Аланье.
Вдруг Тоня замерла на полуслове. У входной двери стояли двое ее мальчишек. Покрасневшие от холода запястья торчали из коротких рукавов вытертых курточек.
Тоня бросилась их обнимать.
- Мои хорошие! Идите сюда! Садитесь! Давайте курточки снимем. Что вам заказать? Пиццу будете? - суетилась она вокруг сыновей.
- Мам, не надо ничего. Мы не голодные, - сурово сказал Максим.
- Мы дома поели. Тетя Галя окорочка пожарила. Вкусные... - подхватил Костик. Потом вдруг дернулся, обиженно посмотрел на Максима и замолчал.
Тоня шелестела пакетом под столом. Вылезла с дубленкой.
Вскочив, она принялась натягивать на сына модную дубленку. Дубленка была безнадежно мала.
- Ой! Ты так вырос! Я чего-то маху дала с твоими размерами, - смущенная Тоня запихнула дубленку в пакет и пристроила Максиму на колени, - возьми, возьми. Костику будет. Хорошая дубленка. Там еще курточка кожаная. Если мала будет на Костика, пусть папа продаст. Или подарите кому-нибудь.
- Мам! Ну, мы пойдем. Папа сказал, недолго, а то ему холодно ждать, - Максим уже сползал со стула.
Тоня растерянно захлопала глазами.
- Может, все-таки покушаете? Даже не рассказали, как вы там живете...
- У нас все хорошо. Ты не волнуйся, - как-то заученно проговорил Костик, глядя на дверь.
Две щуплые фигурки в короткой не по росту одежде скрылись за массивной дверью.
- Я же все для них... Я себе лифчика не купила, Все, чтобы им деньги послать... А у них штанишки рваненькие... Как же так? - сказала Тоня, и губы ее задрожали.
Наверное, я что-то должна была сказать ей. Но не смогла. Я отвернулась и посмотрела в широкое окно. Там, среди темных сугробов, в желтом свете уличного фонаря, звеня и лязгая, бежал трамвай номер сорок семь с ярко освещенными окнами. Наш трамвай. Он спешил туда, где теплый ветер путается в застиранных пододеяльниках, развешенных на проволоке прямо во дворе. Где летает тополиный пух, и маленький Максимка бегает за пушинками, звонко шлепая сандалиями по асфальту. Где по-детски серьезный Костик важно едет в дребезжащей коляске, надувает щеки и гудит, изображая паровоз...
С самой весны я начала мечтать, как мы с Лизой поедем к Тоне в Турцию. Даже купила чемодан и два купальника. Но пронеслось наполненное заботами лето 1998 года. В августе грянул дефолт, и тут уж стало не до поездок. Моя фирма разорилась. Меня уволили, не заплатив за последний месяц. Зимовали долго и трудно. Почти голодали. Лиза все время кашляла, но я продолжала таскать ее в сад. Все-таки там кормили. Только в феврале нашлась новая работа. Зато сразу на шестьсот баксов в месяц, что было невероятным богатством. Тем летом путевки в Турцию стоили просто смешные деньги. Я подумала: чего Тоню стеснять, если за триста долларов для нас с Лизой и стол, и дом в той же самой Аланье, и авиабилеты? Не позвонила, решила ехать сюрпризом. Купила подарок.
На выходе из аэропорта нам наперерез бросился белозубый турок с криком: "Такси дурак!" (позже я узнала, что "дурак" по-турецки всего-навсего "стоянка"). Но нас ждал автобус, уже набитый другими туристами. Это была наша первая поездка за границу, и мы жадно смотрели по сторонам, впитывая приметы чужой обыденности. Вдоль дороги высились скелеты строящихся отелей. Припекало солнце. Мы ехали вдоль заманчиво синеющего моря, вдоль загорающих людей, и никак не могли дождаться, когда же приедем в свой отель и побежим купаться.
Телефон, коряво записанный Тониной рукой на салфетке, не отвечал. Автоответчик что-то долго говорил по-турецки красивым мужским голосом. Я сунула трубку русской девушке Юле, работавшей гидом в нашем отеле, и снова набрала номер.
- А! Это типа абонент не доступен, - перевела Юля.
На небольшом автобусе долмуше мы с Лизой поехали в центр Аланьи искать Тоню. Город пропах горячей землей и выделанной кожей. Раскаленная улица состояла сплошь из магазинов и магазинчиков, набитых разнообразным товаром: от спортивных костюмов до золотых украшений. Продавцы скучали в тени и пили чай из тонких, изогнутых стаканов. Побродив пару часов и познакомившись с десятком любезных, улыбчивых ахметов и мехметов, мы все-таки нашли тот самый адрес и тот самый двухэтажный магазин. Оба этажа были плотно забиты женскими платьями и блузками. Но "мадам Тони" в нем никто не знал. Все продавцы столпились вокруг нас, пришли даже из соседних магазинов. Они переговаривались на гортанном турецком языке, пожимали плечами и разводили руками. Позвали женщину, знающую русский. Но даже с ее помощью никаких следов Тони найти не удалось. Магазин открылся только этой весной. Да, раньше здесь был магазин постельного белья. Прошлые хозяева съехали. Признаюсь, я до последнего момента ждала, что из-за вешалок с одеждой вдруг раздастся радостное: "Привет, Ленок!"
Я потеряла Тоню. Звонила несколько раз из дому, но натыкалась на тот же мужской голос. Хотела спросить у Витали, но он с детьми и со своей желтоволоской куда-то съехал. А больше у меня никаких зацепок не было. Что мне осталось? Только верить, что где-то там, за морями, за горами, в белом доме с синими окнами, живет моя подруга, кушает апельсины прямо с ветки и смотрит на синее-синее море.
Много лет прошло, но я до сих пор иногда мысленно разговариваю с Тоней. Рассказываю, что замуж так и не вышла, хотя несколько лет встречалась с одним человеком. Что Лиза окончила школу и поступила в университет на экономиста. Что наши пятиэтажки уже лет восемь собираются сносить, да все никак не снесут. А Тонин подарок так и лежит у меня в шкафу. В картонном леопардовом чемоданчике. Чудесное покрывало, расшитое кружевом и виноградными листьями. Дорогая вещь. Нежная, тонкая работа. Только кровати у меня нет. Так, вся жизнь на раскладном диванчике.