Hiteru Ame : другие произведения.

Музыка при свечах: ч. I

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Один из первых моих романов - мелодраматическая история любви в антураже 19 века. Предполагалось продолжение в 20 веке, но сейчас я не считаю его удобочитаемым ). Может быть, когда-нибудь перепишу.
      "О нём ходят слухи самые неправдоподобные с тех пор, как он появился в Петербурге. В этом, однако, велика заслуга его самого, а точнее, его замкнутости и нелюбезности. Доподлинно известно лишь, что отец его умер недавно, оставив изрядное состояние, и теперь лорд Мэлисон путешествует по свету. С какой целью - никому не известно..."
      "Казалось, сегодня она на миг узнала, почувствовала, что такое настоящая жизнь, и вот - всё внезапно окончилось, будто сон, и больше нет ничего; и будущее кажется так темно и безрадостно... Что может ожидать её? Выгодное во всех отношениях - отец позаботится о том непременно - замужество, семейные хлопоты, дети... старость - может быть, под стать Анне Михайловне, одинокая... Как всё это обычно и... пошло! Лорд Джейкоб совершенно не вписывался в эту воображаемую картину, словно был человеком из другого мира, из иной, кажущейся более настоящей, жизни..."

МУЗЫКА ПРИ СВЕЧАХ

  
  

Пролог

  
   Какой тяжёлый, тёмный бред!
   Как эти выси мутно-лунны!
   Касаться скрипки столько лет
   И - не узнать при свете струны?
  
   Кому ж нас надо? Кто зажёг
   Два жёлтых лика, два унылых?
   И вдруг почувствовал смычок,
   Что кто-то взял и кто-то слил их.
  
   "О, как давно! Сквозь эту тьму
   Скажи одно: Ты та ли, та ли?"
   И струны ластились к нему,
   Звеня, - но, ластясь, трепетали...
   ...........................................................
  

Часть I

Струна

   Год 185...
   Then burst her heart in one long shriek,
   And to the earth she fell like stone
   Or statue from its base o'erthrown.
   Byron
  
*Тогда сердце её разорвалось в одном протяжном крике,
И на землю она упала, как камень
Или статуя, сброшенная со своего пьедестала. (Байрон)
  
   Глава I
  
   - Ma chère Алина, как ты выросла за год! Mon Dieu!* Ты стала настоящей красавицей! Ну, дай я тебя поцелую!
*Моя дорогая... Боже мой! (фр.)
   Анна Михайловна протянула руки для объятий - высокая, несколько пополневшая, но не потерявшая ещё в свои тридцать восемь прежней стати. Хрупкая фигурка девушки в дорожном платье почти потерялась возле неё.
   - Ну, полно, my dear! Ты задушишь мою дочь! - рассмеялся стоявший рядом мужчина сорока лет, такой же высокий, как его сестра, с проблесками седины в ещё густых чёрных волосах.
   Костюм его и речь изобличали пристрастие ко всему английскому, но любой, случайно встретивший этого господина в салоне или театре, решил бы непременно, что он - помещик и суровый хозяин никак не меньше тысячи душ.
   - Петр, mon ange*, здравствуй и ты! - обернулась Анна Михайловна, протягивая брату обе руки с мягкой и властной грацией светской львицы.
*Мой ангел (фр.)
   Покончив с приветствиями, они вошли в гостиную, убранную богато, но изящно, с тонким вкусом. Алин, уставшая с дороги, с удовольствием утонула в своём любимом кресле, рассеянно прислушиваясь к разговору, состоявшему на треть из новостей, на треть из воспоминаний и на треть из сумбурных ещё планов на предстоящий Рождественский сезон балов и приёмов. Сердце поминутно замирало в смутном трепете: в это Рождество ей не придётся довольствоваться одними только детскими вечерами, - она будет выезжать вместе с тётей и отцом!
   Разомлев в жарко натопленной гостиной, Александра задремала, и Анна Михайловна отправила её отдыхать. Но, оказавшись в уютной спальне, Алин ещё долго не могла заснуть. Мысли роем теснились в её возбужденном сознании. Смутные беспредметные опасения теснили грудь, заставляя поминутно вздыхать и беспокойно поворачиваться на постели.
   Истомившись, Александра села, обхватив колени тонкими руками; густые смоляные кудри рассыпались по плечам и спине. "Что-то должно случиться!.. - почему-то подумала она. - Может быть, я наконец встречу его?.. Он будет красив и умён, и мы непременно будем танцевать вальс!.." В этой мысли было немало иронии: Александра навряд ли могла отнести себя к романтически настроенным барышням, ожидающим первого бала как залога будущего счастья в любви и браке. Посмеявшись над собою, она опять легла, разметав неубранные волосы по подушкам. Глаза её пристально вглядывались в темноту, словно пытая о будущем. Конечно же, папа и тётя ожидают от неё той самой судьбоносной встречи, и непременно будут знакомить её со всеми "подходящими" молодыми людьми. Но этого ли ей хочется, Алин пока и сама не понимала. А если такой судьбы не избежать, то каким бы она хотела видеть человека, с которым надлежит разделить всю свою жизнь? Можно ли хотя бы помыслить себе такого?
   И она увидела... Но, Боже, как странен был этот образ! Как красив и с тем вместе - пугающ! И взгляд столь яростный, сумрачный и завораживающий, словно дикая бездна... Она почти не рассмотрела самого лица, но эти мрачные глаза поразили и вселили необъяснимый ужас... Неужто?!
   Алин слабо вскрикнула, вскинувшись, и видение исчезло... Она прижала ладонь к груди, где неистово билось сердце, и едва перевела дыхание, прошептав невольно:
   - Боже, что это было?! Я, верно, задремала, и мне приснился... кто-то...
   Александра откинулась на подушки, крепко зажмурившись. "Нет, это не он, не он! - пронеслось в голове бессознательным протестом. - Разве могу я полюбить кого-то с таким... нечеловеческим взглядом!? Нет, нет..."
  
   Следующие несколько дней Анна Михайловна целиком посвятила гардеробу племянницы, и Алин, наконец, почувствовала почти отвращение ко всем этим тканям, рюшам, кружевам и прочим премудростям дамского туалета. Правда, графиня Зарницкая не лишена была вкуса, и это немного утешало: необходимость поставить на своём всегда удручала Александру, хотя она и научена была отцом оставаться твёрдой в своих мнениях. Но более всего ей хотелось теперь, чтобы настал, наконец тот день, и можно было бы уже не мучиться фантазиями и домыслами, невольно подкормленными словоохотливой тётушкой, успевшей заочно познакомить Алин едва ли не со всем Петербургом.
   Только об одном человеке Анна Михайловна умышленно умолчала - более из какого-то суеверного страха, чем даже из опасения слишком заинтересовать впечатлительную племянницу. Он уж почти полгода жил в городе, и мрачная натура его будоражила свет самыми невероятными слухами, совершенно не предназначенными для ушей юной барышни.
   Наконец, в назначенный день, одевшись в первое своё настоящее бальное платье и недавно купленные меха, Алин устроилась в карете напротив тётушки, возле отца, и тайком сжала его пальцы. Пётр Михайлович улыбнулся, понимая волнение дочери и сам чувствуя себя немного не в своей тарелке, но только молча ответил на её пожатие, не умея найти верных слов, чтобы ободрить.
   Поднимаясь по лестнице ярко освещённого подъезда, Александра зажмурилась, вцепившись дрожащими пальцами в рукав его шубы...
   - Аликс, my dear*, ну что же ты? - отец, как всегда обращаясь к Александре на английский манер, взял её под руку.
*Моя дорогая (англ.)
   Она остановилась у дверей залы, за которыми перекатывались волны музыки, прерываемые всплесками смеха и голосов, и никак не могла заставить себя идти дальше. Непривычная одежда стесняла движения, жемчуга, отягощавшие стройную шею, казалось, готовы были задушить; новое ощущение собственной взрослости томило и жгло... Ей вдруг страшно стало узнать на себе оценивающие взгляды других гостей, привычных ко всему и жадно ищущих новых впечатлений, новых лиц, чтобы обсудить или осудить. Но ещё страшнее - увидеть тот, явившийся ей в ночь приезда из имения.
   - Аликс, идём же! - Пётр Михайлович мягко, но настойчиво повлёк её за собою.
   - Пётр Михайлович Волин с дочерью!.. - раздалось оглушительно откуда-то сбоку и как будто сверху.
   Они вошли в залу, и Александра, едва дыша и краснея почти до слёз, скорее почувствовала, чем увидела, как многие лица обратились к ней, оценивая безупречность белоснежного платья, красиво облегавшего хрупкую, едва оформившуюся фигуру. Алин знала, что кожа её слишком смугла для идеала, но не использовала белил, надеясь, что этот изъян внешности не затмит остальных достоинств. В самом деле, пропорциональное сложение, правильные и мягкие черты лица, античный профиль давали Александре право смотреться в зеркало, не испытывая неудовольствия. Но более всего поразительны были глаза -- столь глубокого синего цвета, что поначалу казались они чёрными; но вот - луч света пронизывал их глубину и вспыхивал, заставляя окружающих замирать в изумлении и недоумении...
   Александра, вся трепеща от волнения, остановилась возле отца, заговорившего с хозяевами дома и, кажется, представившего им ошеломлённую дочь.
   - Charmant!.. C'est impayable... Une figure piquante!* Однако слишком смугла... - доносились до обострившегося слуха Алин бесцеремонные замечания: казалось, что все в зале говорят только о ней.
*Очаровательно!.. Это презабавно... Пикантное лицо! (фр.)
   С замирающим сердцем она оглядела шумное и красочное собрание, столь разительно не похожее на скромные семейные вечера в родном имении. Взор её пробегал по лицам, испуганно вздрагивая при столкновении с чужим взором, но тот не встретился ей, и Александра с облегчением вздохнула. "Как это, право, наивно! - подумала она. - То был глупый нервический сон, нянюшкина сказка на ночь -- было чему поверить, право слово!.. И это я-то насмехалась над романтическими мечтаниями?!"
   Развеселившись от собственной непоследовательности, Алин успокоилась вовсе и разговорилась с Анной Михайловной. Посреди беседы графиня Зарницкая вдруг с таинственной улыбкой потянула племянницу за руку:
   - Ma chère Алина, пойдём скорее, я познакомлю тебя с одним графом. Un jeune homme charmant*, поверь мне!
*Очаровательный молодой человек (фр.)
   Анна Михайловна подвела Александру к высокому молодому человеку, одетому очень богато и по последней моде; костюм его не был ни криклив, ни безвкусен, но всё же несколько претенциозен. Внешность его, как и одежда, была безукоризненна и как-то даже слишком подходила под осмеянный Алин романический идеал: густые, вьющиеся крупными локонами пепельные волосы, яркие серые глаза с ясным взором, томно затенённые длинными, как у девушки, ресницами, лицо правильное, округлое, с мягкими и юношески нежными чертами, с искренней и чуть застенчивой улыбкой.
   Обернувшись на знакомый голос, молодой человек просиял и склонился над затянутой в перчатку рукою графини, произнеся высоким и мелодичным тенором:
   - Добрый вечер, Анна Михайловна! Вы сегодня обворожительны, как никогда!
   Он поднял голову, и взор его, лучистый и мечтательный, остановился, исполненный немого восхищения.
   - Ma chère, познакомься с графом Владимиром Николаевичем Сугориным, - пропела Анна Михайловна, довольная впечатлением, которое произвели друг на друга молодые люди. - Владимир, представляю тебе мою любимую племянницу Алину.
   - Bonjour, monsieur*, - пробормотала Александра, чувствуя, как против воли вспыхивают щёки, зная, что ей это к лицу, и оттого смущаясь ещё больше.
   - Bonjour, mademoiselle!*
*Здравствуйте, сударь. Здравствуйте, сударыня (фр.)
   Владимир осторожно, словно бы опасаясь повредить, принял дрожащую руку Алин, склоняясь над ней, но не осмеливаясь коснуться губами.
   - Вы, бесспорно, самая прекрасная барышня на этом вечере, и для меня большая честь быть представленным вам. Но почему, скажите, я не видал вас раньше?
   - Это мой первый бал, monsieur Сугорин, - робко ответила Алин, пряча глаза.
   - О, так вы совсем ещё девочка! - вырвалось у Владимира, и он густо покраснел, сообразив, что сказал ужасную бестактность.
   Это было особенно странно, потому что прежде молодой граф никогда не терялся в присутствии дамы, даже более того - слыл отчаянным повесой. Но сейчас все прежние страсти вдруг померкли перед этими невероятными глазами, прячущимися за дрожащими от волнения густыми ресницами. Не то чтобы среди его побед не было вот таких неопытных дебютанток, но они были по большей части беспросветно глупы и жеманны. Александра же держалась просто, без неуместных ужимок, и глаза её смотрели хоть и смущённо и из-под ресниц, но с тем вместе изучающе, словно она решала про себя, как держаться, можно ли быть более открытой с новым знакомцем, или следует скрывать любые эмоции, как с хозяйкой салона, имевшей своим идеалом истинно английскую ледяную сдержанность.
   - Простите ради Бога, я не хотел обидеть вас! - проговорил Владимир поспешно, пока все эти мысли проносились в его голове, и Александра невольно улыбнулась замешательству молодого графа.
   - Полно вам! Я не делаю обид из таких пустяков, оставимте это.
   - Вы слишком великодушны, mademoiselle Алин! - просиял он. - Впрочем... если бы вы и далее оставались такою же и оказали бы мне ещё две любезности...
   Александра не сдержала удивлённо-ироничного выражения, вскинув густые и гладкие брови; лицо её так ясно выказывало вопрос и ожидание, что Владимир, снова вдруг покраснев, чего давно уж с ним не случалось, произнёс:
   - Не позволите ли вы мне быть вашим... un cavalier... на этот вечер? И второе: я смею надеяться, что мы станем друзьями, и потому прошу вас обращаться ко мне по имени и разрешить мне обращаться также к вам.
   Владимир, почти даже не осознав своей мысли, решил, что дерзость сия, ежели она будет успешною, весьма поднимет его в глазах приятелей. Кроме того, когда он будет накоротке с прекрасной барышней, никто уж не захочет оспоривать его право на близкое знакомство, видя их явную близость.
   Александра же вся вспыхнула: ей вполне ясно было, что просьба графа несколько выходит за рамки и торопит события, но не было времени решить, как можно мягко отклонить её. Потому, глядя на свои руки, нервно сжимавшие веер, Алин пробормотала слова согласия. Молодой граф (он и в самом деле был очень молод - ему едва минуло двадцать один), чувствуя себя на седьмом небе от столь необыкновенной встречи, взялся обязательно познакомить свою даму со всеми самыми интересными гостями.
   В продолжение следующего часа Владимир не сводил глаз со спутницы - он был совершенно и бесповоротно очарован. Неясные грёзы уже кружили ему голову. Она же была мила и непосредственна, и с тем вместе умна, не по годам серьёзна и рассудительна, хотя и сквозила в её манерах, с мужчинами в особенности, неопытность и некоторая робость. Она безупречно говорила по-французски и английски, знала итальянский достаточно, чтобы понимать оперы, и несколько по-немецки. Она цитировала то Гёте, то Байрона. Она обо всём имела суждение и умела отстоять его в споре, ни с кем не ссорясь и замолкая вовремя, если видела, что противник не склонен согласиться или легко готов выйти из себя.
   Алин и в самом деле выросла не то чтобы странной, но многое в её характере оказывалось против ожидаемого. Воспитанная без матери, умершей, когда девочке было едва семь лет, Александра получила образование более обширное, чем принято давать дочерям, но ум её, став живым и вдумчивым, не потерял чувства красоты и поэтичности. Александра не была замкнутой, несмотря на малость общения со сверстниками, которых видела она, лишь приезжая к тётушке в Петербург или к бабушке в Москву. Умела Алин и соблюсти чувство меры и вкуса в одежде и украшениях, хотя по-настоящему её этому никто не учил.
   Наконец, она была прекрасна совершенно неземной, казалось Владимиру, волшебной красотою. Кожа её и вправду была смугла, но это удивительно шло к её аттическому лицу и чёрным густым волосам, к её поразительным глазам. Ни одна из прежних его пассий не вызывала у графа такого восхищения. С тем вместе Владимир почти против воли погрузился в непривычное и совсем было позабытое состояние, когда весь мир сияет в романтическом ореоле, состояние, свойственное одной только ранней юности, граничащей ещё с детством и потому не успевшей расстаться с верою в чудеса и в вечную и неизменную любовь с первой встречи...
   - О Боже!..
   Сдавленный, испуганный возглас Алин вернул Владимира из его блаженных грёз.
   - Простите, вы что-то сказали?
   - Кто это?! - едва промолвила Александра, показывая глазами на другой конец залы, и молодой граф заметил, что пальцы её побелели, стиснув веер так, что угрожали сломать его.
   Там, куда смотрела Алин, стоял меж двух высоких окон молодой человек лет двадцати трёх, небрежно скрестив руки на груди и вольно прислонившись к стене. В этой пёстрой, по-праздничному разряженной толпе странно выделялся его чёрный английский сюртук и тёмно-пурпуровый шейный платок, бросавший мрачный отблеск на смуглое, как у испанца, лицо с чертами резкими, но привлекающими странной гармонией, и с глазами чёрными, горящими затаённым огнем: глубоко посаженные, они смотрели пристально и пронизывающе из-под изогнутых нервных бровей.
   Иссиня-чёрные густые волосы со спадающей на высокий гордый лоб прядью, тонкий орлиный нос и резкий очерк высоких скул вызвали невольно в памяти излюбленный писателями и светскими подражателями романтический образ мятежного Демона. При всем том было ясно абсолютно, что незнакомец этот вовсе не стремится произвести подобного впечатления, но в самом деле таков, или, как все мы, по большей части таков, каким его видят окружающие.
   Молодой человек стоял совершенно один: толпа бурлила и кипела вокруг него, не задевая и не касаясь.
   Владимир Сугорин, проследив взгляд Алин, ответил с несколько саркастической улыбкой:
   - О, это личность, примечательная во всех отношениях! Его зовут лорд Джейкоб Адэр Мэлисон*.
*Malison - проклятие (устар. англ.)
   Александра невольно вздрогнула, услышав необычную фамилию; необъяснимое тягостное чувство сжало её сердце. Впрочем, Алин поспешила отогнать его, а Владимир тем временем продолжал говорить:
   - О нём ходят слухи самые неправдоподобные с тех пор, как он появился в Петербурге. В этом, однако, велика заслуга его самого, а точнее, его замкнутости и нелюбезности. Доподлинно известно лишь, что отец его умер недавно, оставив изрядное состояние, и теперь лорд Мэлисон путешествует по свету. С какой целью - никому не известно... Но что с вами? Вы так бледны!
   Александра не отвечала. Лорд Мэлисон, ощутив её взгляд, обернулся и смотрел теперь прямо на обомлевшую барышню, пристально и изучающе. Алин показалось, что мир вокруг сошел с ума: она узнала эти глаза! Это был тот, из её недавнего сна...
   Молодой лорд чуть улыбнулся - одни только уголки его прекрасно очерченных губ едва дрогнули. Александра опомнилась и, резко отвернувшись, обратилась к своему спутнику, что-то спросив невпопад и с трудом скрывая охвативший её ужас.
   Через несколько минут разговор, казалось, вернулся в прежнее русло, но Алин всё не могла отделаться от смутного ощущения, что взгляд лорда Мэлисона провожает её беспрестанно. Она всеми силами старалась слушать Владимира, но то и дело ловила себя на том, что глаза её против воли ищут в толпе странного англичанина, и мысли далеки от предмета беседы. "Ну, полно же! - говорила себе Александра. - Владимир так мил и любезен, так умеет говорить интересно и весело!" Всё напрасно!..
   Наконец, объявили первый вальс. Владимир с лёгким поклоном протянул Алин руку, приглашая, но она не успела вложить свои затрепетавшие пальцы в его ладонь, - чья-то горячая рука дерзко перехватила их, крепко сжав.
   - Прошу прощения, вы позволите? - произнёс неожиданно низкий голос по-французски, но с сильным английским акцентом.
   Александра успела только возмущенно обернуться, но слова застряли у ней в горле под пронзительно-агатовым взглядом лорда Мэлисона, и внезапно онемевшие губы не выпустили ни звука протеста. А в следующее мгновение она уже кружилась по зале, подхваченная сильными смуглыми руками. Слова Джейкоба едва доносились до её слуха.
   - Вы так пристально смотрели на меня, мисс Волина, - говорил он, - что я решил, будто вы хотите заговорить со мной и только ищете удобной минуты. Впрочем, если я ошибся - это всё равно: вы заинтересовали меня как лицо новое и, похоже, не испорченное ещё светом.
   Алин хотела найти достойный ответ, но в голове её всё перемешалось. Никогда в жизни и ни один человек ещё не смотрел на неё так... - она не нашла названия этому дерзкому взгляду! - и не говорил ничего подобного, не сжимал так крепко и с тем вместе - мягко, почти нежно в своих руках. Разве не о чём-то похожем полагается грезить юной деве, представляя свой первый вальс? И так же ли чувствовала бы она себя, будь рядом с ней нежный, если не сказать - изнеженный и предупредительный Владимир?.. Алин вся зарделась, осознавая вдруг, что ей нравится и эта скандальная дерзость лорда Мэлисона, и властная сила его жёстких, почти грубых - это чувствовалось сквозь тонкий шёлк платья - ладоней... Сердце билось почти в горле и так сильно, что Александре вдруг стало дурно: голова закружилась и в ушах поплыл отвратительный звон.
   - Я... пустите меня... - проговорила она, едва дыша.
   - Что с вами? Вы закружились? - донеслось до Алин словно откуда-то издалека.
   Лорд Мэлисон довёл её до стула, крепко поддерживая под локоть, и Александра с облегчением села, обмахиваясь веером.
   - Are you feel better? - спросил Джейкоб и, спохватившись, повторил по-французски: - Вам лучше?
   - Yes, thank you*, - проговорила Алин почти машинально, всё ещё не решаясь поднять глаз от страха и смущения.
*Да, благодарю вас (англ.)
   - Мой Бог, вы говорите по-английски?! - изумился лорд Мэлисон. - Сделайте мне одолжение, оставимте французский: я чувствую, что когда-нибудь сломаю себе язык об это произношение!
   "Как не похожа его просьба на просьбы Владимира!" - снова невольно подумала Алин, едва успев осознать свою мысль, и произнесла с неожиданно робкой покорностью:
   - Как вам будет угодно...
   Лорд Мэлисон в ответ вдруг рассмеялся - странно, почти беззвучно, но со столь неприкрытой горечью и язвительностью, что Александра вскинула голову. Её изумленный взор встретился с его - не то ненавидящим, не то отчаянным - и испуганно вздрогнул.
   - Чему вы так странно смеётесь? - решилась спросить Алин.
   - Своей наивности! - ответил Джейкоб. - Я было подумал, что вы должны отличаться ото всех здешних пустоголовых красоток. А вы - так же боитесь меня и уже готовы ненавидеть, не сказав со мною и двух слов.
   Он вдруг склонился к Александре - непозволительно близко, почти к самому лицу, с дерзкой настойчивостью заглядывая прямо в глаза. Рука его лежала на спинке стула, и Алин оказалась словно со всех сторон окружена этим чужим и почти разъяренным человеком. Слова его гневно впились ей прямо в лицо:
   - Неужели одних только сплетен вам достаточно, чтобы составить мнение о новом лице и разом убить в нём человека? С вашим умом это, по меньшей мере, странно!
   Почувствовав, что щёки снова запылали, Александра нашла в себе силы не отшатнуться и не отвести взгляда и вымолвила, с трудом скрывая внутреннюю дрожь:
   - Вы ошибаетесь, лорд Мэлисон. Я, быть может, и вправду несколько испугалась, но сплетни о вас до меня не дошли ещё, потому вы смело можете отнести мои чувства на счёт моей неопытности и... простите, - вашей дерзости. Мысль же о ненависти даже и не пришла мне в голову.
   Джейкоб снова улыбнулся одними только уголками губ; он выпрямился, прекратив подавлять собеседницу, но взгляд его остался мрачен и недружелюбен.
   - Впрочем, - продолжила Алин, взглядывая на дерзкого лорда снизу вверх и удивляясь собственной смелости, - откуда вам знать, что я достаточно умна, чтобы не лгать вам теперь?
   - Вы правы, - ответил, наконец, лорд. - Красивые женщины чаще всего глупы и лживы. Но вы - не красивы.
   Александра в изумлении вскинула брови, а лорд Джейкоб снова склонился к её лицу и произнёс странным полушёпотом, который барышня более искушённая назвала бы, пожалуй, страстным:
   - Вы - прекрасны. И знаете почему? Ваши глаза - не глаза куклы: они - живы!
   Алина неровно вздохнула, оторвав наконец изумленный взор от его лица. Задержавшись ещё пару секунд, лорд Мэлисон отстранился, подвинул ближе стоявший поодаль стул и установил возле с явным намерением продлить беседу.
   - Теперь - я благодарен вам за откровенность. И можете быть уверены - не многих я благодарю столь искренно. Я перестаю жалеть о том, что завёл с вами знакомство. Кстати, мне никто не представил вас, и я до сих пор не знаю вашего имени...
   - Александра... - проговорила она несколько натянуто оттого, что всё ещё старалась справиться с нервною дрожью.
   Лицо его просветлело, словно бы от доброго воспоминания. И в самом деле, когда бы Алин могла заглянуть в его мысли, то узнала бы, что когда-то давно, когда он был ещё ребёнком, единственный человек, защищавший его от злобных выходок тирана-отца, носил именно это имя. Она была всего лишь кухарка, старая, изнурённая работой, бедная и одинокая женщина, которая умерла через два года после их нерадостного знакомства. Но сама мысль о вероятности позабыть её показалась бы мальчику невозможной. Ещё Алин узнала бы, что лорд Мэлисон решил для себя: это должен быть добрый знак! Впрочем, всё сие оставалось в тайне.
   - Ну, что же: будем знакомиться. Вероятно, вам уже сказали, что я зол, груб и невежлив, что я полон сарказма и ненависти? - с усмешкой произнёс лорд Мэлисон.
   Алин покачала головой:
   - Нет. Моя тётя рассказывала мне о своих знакомых и о последних увлечениях света, но совсем не упоминала вас.
   Он понимающе кивнул:
   - Что ж, надобно знать вам, что всё так и есть. Я говорю это со всею честностью, отвечая на вашу искренность, и пусть в дальнейшем меж нами никогда не будет ни лицемерных недомолвок, ни глупых двусмысленностей, которыми так утомляют повсюду, называя сие "светским воспитанием".
   - Будь по-вашему, - улыбнулась начавшая приходить в себя Алин. - Но скажите мне тогда, отчего же вы злы?
   - "Я ненавижу людей, чтобы их не презирать, потому что иначе жизнь была бы слишком отвратительным фарсом"* - процитировал лорд Мэлисон со своей странной полуулыбкой.
   Александра склонила голову на бок и спросила с иронией:
   - И вы презираете женщин, чтобы не любить их? Потому что иначе жизнь была бы слишком нелепой мелодрамой?*
*М. Ю. Лермонтов. 'Герой нашего времени', 'Княжна Мери'
   - Отнюдь, - возразил Джейкоб, глядя ей прямо в глаза, словно бы испытывая. - Я не против любви, если эта игра доставляет кому-то удовольствие. Что до меня - я попросту не верю в неё.
   Было похоже, будто он нарочно эпатирует юную дебютантку, высказывая мысль, наверняка противную всякой молодой девушке, ищущей романтической любви. Алин внутренне улыбнулась и решила подыграть ему, разыграв лёгкое, словно бы вежливо сдержанное удивление:
   - В самом деле? Отчего же?
   Взгляд лорда Мэлисона вдруг снова помрачнел; Джейкоб молчал некоторое время, но решил все же ответить:
   - Быть может, оттого, что не видал её. Как можно верить в то, чего никогда не знал и не испытывал? Вот уже долгое время я пытаюсь понять, что же находят в этом остальные, и - тщетно...
   Ответ его прозвучал неожиданно искренне и горько, заставив Александру подумать, что быть может, он и не думал разыгрывать модный сплин...
   - Но ведь мы верим в Бога, хотя никто не видел Его! - возразила она живо.
   - А кто сказал вам, что я верю в Бога? - усмехнулся лорд Мэлисон. - Пожалуй, я скорее поверил бы в дьявола, ибо то, что называют его происками, занимает в нашей жизни куда более места, чем "дела Божии"! Да и многие ли в самом деле - верят?
   - Не знаю, право... - смешалась Алин. - Однако мне показалось, что вы не верите ни в того, ни в другого? Во что же вы верите? Я слышала, нигилисты вовсе отрицают всё, но ведь не может быть, чтобы человек совсем ни во что не верил! Верят же они хотя бы и в свой нигилизм!
   Джейкоб снова испытующе посмотрел ей в глаза, отчего Алин почувствовала себя неловко; потом что-то странное мелькнуло в его лице, похожее на тень опасения, недоумения и недоверия вместе, словно бы в душе его дрогнуло нечто, о чём он не подозревал или даже не желал знать.
   - Я верю в то, - ответил наконец лорд Мэлисон, - что есть власть - и рабство, сила - и слабость. Это, собственно, то же, что принято называть добром и злом, но - более точно, на мой взгляд.
   - Так, значит, добро вы считаете слабостью? - изумлённо проговорила Александра. - А зло - силой и властью? Или вы шутите надо мною?!
   - Вас шокировали мои суждения? Простите. Быть может, нам стоит сменить предмет разговора?
   - Нет-нет, право, мне очень интересно! - с поспешностью возразила Алин, испугавшись вдруг, что сейчас он вовсе оставит её. - Мне только непонятно, из чего...
   Джейкоб уловил тень испуга в синих глазах и, догадавшись о причине его, вдруг впервые улыбнулся по-настоящему, искренно и почти ласково, так что сердце Александры снова сжалось в невыразимой истоме, и она запнулась в растерянности. Но то был уже не страх, а совсем иное, похожее и вместе не похожее на восторг чувство - сродни тому, что испытывала она порою, увидев прорвавшийся нежданно сквозь сизую пелену облаков багряно-огненный луч заходящего солнца: только сильнее во сто крат и... Алин не нашла более объяснений, чувствуя только, что сердце колотится в груди, и почти не замечая, как нервный озноб снова заставляет сильнее стискивать веер.
   - Что ж, - продолжал тем временем лорд Мэлисон, - тогда судите сами, что есть добро и зло. Кто добр в вашем понимании? Тот, кто отдает, кто уступает, кто "подставляет другую щеку", не так ли?
   Он замолчал, ожидая ответа собеседницы, а Алин вынуждена была согласиться, чувствуя, однако, что её ответ определённо предугадан и возражение заготовлено заране.
   - Но разве это не слабость? Всякий желающий непременно воспользуется подобной уступчивостью и будет управлять вами по своему усмотрению, а вы, в своём стремлении к идеалу добра, будете терпеть беспрестанно всякое самодурство! Это ли не рабство! А кто же зол? Тот, кто сопротивляется, кто берёт всё, что нужно ему для достижения цели, тот, кто не терпит оскорблений и дает сдачи. Но загляните в историю, и вы увидите, что именно такие люди вершат её! Именно эти, не смирившиеся, не желающие терпеть - поднимают революции, пробуждают в людях чувство собственного достоинства и ведут за собой сотни, тысячи освободившихся людей! Это ли не власть? Это ли не сила?!
   "Но ведь это и не добро, - подумала Александра, - потому что "не смирившиеся" упиваются этой властью и становятся угнетателями сами, заместо тех, кого они же свергли..."
   Она задумалась на минуту, решая, как высказать свою мысль. Её невидящий взгляд скользнул по фигурам и лицам людей в зале, не заметив настойчивых знаков Анны Михайловны, ни яростного и почти отчаянного лица Владимира Сугорина, который не сводил глаз с Алин, разговаривая с Петром Михайловичем Волиным. Лорд Мэлисон улыбнулся насмешливо, встретив взор Владимира, и юный граф, вспыхнув, в гневе отвернулся, не сознаваясь даже себе, что побоялся бы устроить сцену, хотя никто и не осудил бы его теперь.
   - Выходит, - произнесла наконец Алин, - власть и сила Наполеона были, по-вашему, добром для тех ни в чем не повинных людей, которые погибли, для тех солдат, которых заставили замерзать в снегу?
   - А по-вашему, слабость тех же солдат, отправившихся воевать, подчинившихся приказам, была добром для них? - возразил Джейкоб, не скрывая иронии.
   Он вполне отдавал себе отчет, что втайне смеётся над усилиями женского ума гнаться за мужским, что это дурно, но он слишком давно привык к подобным играм, чтобы отказаться от них даже и ради самой умной из встречавшихся ему женщин. Более того, лорд Мэлисон наслаждался теперь именно теми, неожиданными для светской барышни, выводами, которые уже не раз заставили его дрогнуть внутренне, скрывая изумление.
   Алин же смешалась и, чуть побледнев, проговорила с совершенно уже не салонной и даже, пожалуй, не женскою искренностью:
   - Мне трудно спорить с вами: ваш ум быстрее моего и более приучен к подобным рассуждениям... Но оставимте Наполеона - это, быть может, не самый удачный пример. Мне и вовсе кажется, что странно сравнивать силу и слабость - с добром и злом. А ещё пришло на память иное. Я замечала не раз одно любопытное обстоятельство: если кого-либо обидели или оскорбили, а он вместо того, чтобы ответить тем же, отозвался улыбкой или шуткой - это всегда действует очень сильно...
   - ... и вызывает зачастую ещё большую злобу, вы не находите? - вставил немедленно лорд Мэлисон. - Только куда более опасную, потому что чувство вины и унижение, затаённые до времени, способны приносить плоды намного страшнее открытого противостояния.
   - Но ведь не все так злы! - воскликнула Александра почти умоляюще. - Улыбка в ответ на злое слово может вызвать и раскаяние, - я сама видала это не раз в разгаре спора с кем-нибудь не очень сдержанным!
   Он снова любовался её растерянностью, но Алин так искренне расстроилась от невольной жестокости его слов, что лорду Мэлисону стало жаль девушки.
   - Что ж, может статься, я сужу по себе, - усмехнулся Джейкоб, как бы отступаясь. - Вы помните? - я говорил вам, что я зол.
   - Вы этим имели в виду сказать, что обладаете силой и властью? - не сдержала иронии Александра.
   Он снова посмотрел на Алин с недоумением и даже как будто в замешательстве, но выражение это было слишком мимолетно, чтобы судить с уверенностью.
   - Нет, - ответил лорд, чувствуя, что проницательная и внимательная собеседница снова задевает самые потаённые его струны. - Пока, пожалуй, только лишь силой. Я ещё не вполне насладился свободой, чтобы обременить себя и властью. Кроме того, я не определился покуда, к чему приложить мою силу.
   - Отчего же вам не заняться политикой? Может статься, вы сделались бы вторым Бонапарте! - лукавые синие искры пробежали во взгляде Александры, и Джейкоб с удивлением осознал, что она понимает с тою же ясностию, что и он сам, насколько абсурдно это предположение.
   - Нет, - он покачал головой с печальной серьёзностью. - Меня никогда не влекла политика. Я, вероятно, не столь силён, чтобы выдержать бесстрастно вид крови. Я слишком ценю жизнь, ибо знаю, как нелегко порою она достается...
   Плохо скрытая горечь вдруг прорвалась в голосе молодого лорда, и лишь загремевшая мазурка спасла его лицо - Алин ничего не заметила и спросила снова, уже серьезно:
   - Тогда, быть может, науки? У вас ведь наверное есть способности!
   - Пожалуй. Но мне это скучно. Разве что заняться философией? Да мои взгляды и теории тут же подвергнут самому яростному гонению, а мне не хочется вновь стать изгоем. - Джейкоб осознал, что язык его снова произносит то, чего не следовало бы знать этой девочке, но почему-то не достало желания остановить себя. - Я хочу видеть людей вокруг, говорить с ними, даже если они не понимают меня. Не то чтобы я любил общество да и жизнь вообще... Но я так долго боролся за право обладать тем и другим, что буду жить теперь из одного только упрямства...
   Так они проговорили весь вечер: Алин - не замечая ничего вокруг, лорд Мэлисон - с насмешливою миной наблюдая, как нерешительно вьются вокруг кавалеры, жаждущие хоть одного танца с прекрасной дебютанткой, но не осмеливающиеся пригласить её, видя рядом мрачную фигуру скандального англичанина.
   Александра вглядывалась в его лицо, пытаясь проникнуть в пугающую глубину, на мгновение делавшую тёмный взгляд лорда бездонным, но бесстрастная и насмешливая маска снова с легкостью и даже как будто играючи отражала все попытки проникнуть за её щит. Джейкоб улыбался чуть снисходительно, вполне уже овладев собою и ясно читая неподдельный интерес в глазах собеседницы. Он, наконец, наслаждался общением без натянутой неестественности и лицемерия, которыми грешат светские салоны. Но с тем вместе он понимал совершенно ясно, что не может продолжать этого знакомства.
   Безо всякой жалости разбивал он до сих пор сердца самых неприступных красавиц, наслаждаясь своею властью над ними и не чувствуя совершенно ничего, но эта девочка слишком ему нравилась. Джейкоб понял вдруг, что она опасна для него - этой своею чистотою и открытостью, и бесстрашием: его ведь боялись и, пожалуй, не напрасно, потому что, мстя за ложь, он умел быть и жестоким... Но только не с ней!
   Наконец, спустя уже немало времени, лорд Мэлисон произнёс, сознательно позволив своему голосу выразить печаль и сожаление:
   - Простите, я, похоже, раздразнил ваше любопытство моею персоною. Мне, быть может, хотелось бы даже удовлетворить его, дорогая Александра, ибо вы что-то странное сделали со мною: за один вечер я рассказал вам о себе столько, сколько не говорил никому за всю мою жизнь!.. Вы, может статься, решите, что это лишь светская игра, - Алин покраснела, смутившись от того, что он так ясно прочел её настороженное недоверие, - но я честен с вами, как и обещал, помните? Однако, - Джейкоб неожиданно поднялся, подавая ей руку, - ваш отец уже несколько минут пытается привлечь наше внимание, и я не смею далее испытывать его терпение.
   Только теперь она заметила, что Петр Михайлович делает ей знаки и показывает на часы, а некоторые из гостей прощаются с хозяевами.
   Алин поднялась, чувствуя, как вдруг снова заколотилось сердце - от прикосновения ли необычайно сильной руки молодого лорда, хранящей следы долгого и тяжелого труда (она видела такие руки у крестьян в имении) и едва ли не демонстративно не затянутой в перчатку, или от внезапно сильного нежелания прекратить увлекшую её беседу...
   - Жаль, что наш разговор прерывается, - произнёс лорд Мэлисон. - Вдвойне жаль, что нам вряд ли приведётся когда-нибудь завершить его.
   - Отчего же?! - вырвалось у Алин с таким искренним огорчением, что она ещё больше смутилась.
   Он же, снова чувствуя, что почти готов уже поддаться необъяснимому очарованию такой юной и такой рассудительной маленькой женщины, поспешил заковать свои чувства в ледяные одежды и разыграть вполне достоверно бесстрастие и безучастность к дальнейшему знакомству.
   - Завтра я покидаю Россию, - ответил Джейкоб против её ожидания равнодушно, словно бы ничего не заметив. - Мне было приятно говорить с вами. Пожалуй, это знакомство - единственное принесло мне истинное удовольствие за последнее время. Благодарю вас, Александра.
   Он поцеловал ей руку и исчез прежде, чем Алин, ошеломлённая внезапною его холодностью, успела произнести что-либо в ответ.
   Она ещё стояла, растерянно глядя вслед лорду Мэлисону и пытаясь понять, весь ли их разговор был лишь светскою игрою или только это странное прощание, когда к ней подошли отец и тётя.
   - Ma chère, пойдем же наконец! - произнесла Анна Михайловна с раздражением, потянув Александру за руку.
   - Алин, я ужасно недовольна тобою! - выговаривала графиня по пути домой. - Только подумать, какие жуткие сплетни о тебе поползут!.. Ну, неужто не нашлось кавалера получше?! Чем не угодил тебе Володя?! Бедняжка маялся весь вечер, глядя, как ты воркуешь с этим... иностранцем! Знаешь ли ты, что говорят об этом лорде Мэлисоне? - Анна Михайловна выдержала патетическую паузу и произнесла тоном обвинителя в суде, зачитывающего приговор: - Все женщины, к которым он когда-либо проявлял внимание, накладывали на себя руки или умирали от какой-нибудь страшной болезни!
   Александра посмотрела на тётю, как на сумасшедшую, и вдруг расхохоталась - чересчур громко, напугав её:
   - Mon Dieu, ma tante!* Неужели вы верите в эти бредни! Лорд Мэлисон - образованнейший человек, одно удовольствие говорить с ним. Он, право, немного странен и как будто нелюдим, но это не повод делать из него чудовище!
*Боже мой, тетушка! (фр.)
   - Девочка моя дорогая, ты переволновалась, - Анна Михайловна покачала головой, встревоженно заглядывая в лихорадочно горящие глаза племянницы.
   - Послушай, милая, ведь ты совсем ничего не знаешь о мужчинах! - Графиня, понизив голос, покосилась на задремавшего в углу кареты Петра Михайловича и доверительно сжала пальцы племянницы. - Им ничего не стоит вскружить голову столь юному созданию, как ты. Мужчины умеют быть холодными и расчётливыми актерами, чтобы добиться своего, а такие, как этот лорд - тем более. Беги его, девочка моя, беги! Он принесёт тебе несчастье!
   - Право же, успокойтесь, тётя! - Александра отняла руку, ощутив внезапно сильнейшую усталость и безразличие ко всему на свете. - Лорд Мэлисон уезжает завтра. Я не увижу его боле.
   Она обессиленно откинулась на подушки, кутаясь в меха, и закрыла глаза, чтобы скрыть внезапно подступившие слёзы. Только теперь Алин со всею ясностью осознала смысл собственных слов и поразилась силе внезапно нахлынувшего отчаяния...
  
   Александра долго металась в постели в эту ночь, не в силах заснуть. Мгновения странного разговора всплывали перед её внутренним взором, перемешиваясь друг с другом и с её собственными лихорадочно скачущими мыслями, вызывая нестерпимое сожаление о том, что нельзя снова оказаться в сияющем огнями зале, слышать этот голос, видеть эту полуулыбку, нельзя ответить иначе, лучше, на его вопросы...
   Алин уткнулась лицом в подушки, заглушая пришедшие, наконец, рыдания, сама испугавшись этой нежданной, невыносимо мучительной тоски. Казалось, сегодня она на миг узнала, почувствовала, что такое настоящая жизнь, и вот - всё внезапно окончилось, будто сон, и больше нет ничего; и будущее кажется так темно и безрадостно... Что может ожидать её? Выгодное во всех отношениях - отец позаботится о том непременно - замужество, семейные хлопоты, дети... старость - может быть, под стать Анне Михайловне, одинокая... Как всё это обычно и... пошло! Лорд Джейкоб совершенно не вписывался в эту воображаемую картину, словно был человеком из другого мира, из иной, кажущейся более настоящей, жизни...
   Александра вспомнила слова тёти о покончивших с собой женщинах, на которых обращал внимание лорд Мэлисон. Странно, но теперь это не показалось ей такими уж бреднями. Грядущая жизнь виделась столь предсказуемой - до мелочей, пустых, бессмысленных, бледных и скучных, и пошлых...
   "Но нет, я не покончу с собой! И не стану доводить себя тоскою до болезни, - подумала Алин. - Это значило бы, что я уступила, сдалась, что я - слаба и не достойна его! Нет, я буду жить дальше. И - ждать... Не может быть, чтобы мы никогда не увиделись более, не может!"
   Александра отёрла слёзы и с неожиданным облегчением улыбнулась своему отражению в окне.
   - Да, я буду ждать, - повторила она.
   Луна, бледно озарявшая спальню, зашла. Ночь обволокла комнату синим вуалем. У стены глухо шептались с тишиною старинные напольные часы. Время живою и трепетною рекою вливалось в спальню и протекало через неё - молчаливый вершитель судеб, чьей волею встречаются и расстаются, дают клятвы и предают, чья сила изменяет мысли и чувства, и души, растворяя былое в безднах отжитого...
   Александра спала, безмятежно раскинув руки, улыбаясь, а Время текло сквозь неё, верша своё дело, заполняя весь мир беспредельным потоком молчаливо уплывающих прочь часов, минут, мгновений, увлекающих за собою предметы, жизни, надежды...
  
   Увы, все последующие балы были безнадёжно скучны для Алин. Она старалась не подавать вида, но светские ухаживания молодых людей - и даже Володи, хотя он и выигрывал несколько в её глазах - наводили на Александру невыразимую тоску. Куда бы она ни входила, взор её первым делом окидывал залу в поисках мрачной фигуры скандального лорда. И - не находил...
   Анна Михайловна была вне себя, видя, как её "взбалмошная" племянница манкирует такой прекрасной партией. Владимир, впрочем, сохранял спокойствие, продолжая вести себя так, словно не замечал скуки и равнодушия своей спутницы. Он вполне уверен был, что со временем её живость непременно воротится - ведь ни одна женщина ещё не устояла перед его обаянием и мягкой нежностью! "Ну, положим, лорд Мэлисон и в самом деле произвёл на Алин сильное впечатление, но, в конце концов, он уехал, и вся эта блажь скоро должна забыться и пройти," - так утешал себя молодой граф.
   Но проходили дни, и даже в его голову стали закрадываться мысли тревожные и странные: ведь и в самом деле он знал нескольких женщин, пострадавших от чар лорда Мэлисона. Одна из них была прежде, совсем не так давно, влюблена в Володю, и теперь, оставшись его другом, рассказывала часами о лорде Джейкобе в самом восторженном и экзальтированном тоне. Помня, что прежде она была барышней вполне рассудительной и почти даже холодной, молодой граф Сугорин стал подумывать, что вдруг и на Алин, куда более чуткую и неопытную, эта встреча подействовала также непоправимо?..

Глава II

   - Mon cher Владимир, здравствуйте! Какими судьбами? Впрочем, молчите: я всё знаю. Она в другой гостиной: слышите? - играет. Подите к ней.
   Анна Михайловна повелительно махнула рукой, и граф, покорно войдя в залу, остановился у порога. Александра сидела за фортепиано и играла двадцать четвёртую прелюдию Шопена - самозабвенно, целиком отдавшись во власть рокочущих и стремительных звуков. Они переливались и клубились грозовыми тучами. Стремительные пассажи молниями пронзали трагичную мелодию, вызывая образ сумрачных, терзаемых грозой полей, над которыми несётся вдаль одиноко-призывная, страстная и печальная песнь...
   ...Александра закончила играть, уронив руки на колени, и душная тишина воцарилась в комнате. Владимир приблизился к безучастно сидевшей Алин и произнёс тихо, чтобы не испугать её:
   - Сударыня, благодарю вас! Мне давно не доводилось слышать столь прекрасного исполнения этой прелюдии.
   Александра на секунду подняла к его лицу затуманенный взор и ничего не ответила. После некоторого неловкого молчания Владимир проговорил:
   - Я узнал, что вы уезжаете завтра и вот... зашел проститься...
   Алин снова промолчала, глядя задумчиво на клавиши. Её лицо ничего не выразило, как будто слова скользнули мимо, не задев ни сознания, ни даже слуха.
   - Отчего вы не отвечаете мне? - взмолился Владимир, почти в отчаянии от её равнодушия; слова необдуманного упрёка вырвались сами собой: - Чем так околдовал вас этот английский лорд, что вы...
   Граф осекся, столкнувшись со всколыхнувшейся вдруг синевой, и его гнев разом захлебнулся в её ледяной и почти презрительной волне.
   - Будьте так любезны, граф! - произнесла Александра звенящим голосом. - Вы, как мне помнится, не знакомы лично с лордом Мэлисоном и не имели чести говорить с ним. Так не извольте судить о нём по одним только глупым сплетням, какие всегда вьются вокруг личностей, примечательных своею исключительностью! Разве что вы желаете, чтобы я окончательно в вас разочаровалась...
   Алин поднялась, чтобы уйти и не выдать всей бури чувств, поднявшихся в ней, как и всегда в последние дни, чуть только разговор касался Джейкоба, но Владимир внезапно бросился к ней, хватая за руки.
   - О, сударыня, умоляю, простите меня! Александра, прошу вас, выслушайте, не убивайте меня! Неужели вы не видите, что делаете со мною?!
   Он вдруг оказался перед ней на коленях, и мимолетная мысль: "К чему такая мелодрама?!" - обожгла недоумением, прежде чем Александра пробормотала в смущении:
   - Граф, прошу вас, встаньте!
   Она попыталась отнять руки, но Владимир лишь крепче сжал их.
   - Александра, неужели вы не поняли ещё?! - проговорил он, и в глазах его, с мольбой обращённых к Алин, блеснули слёзы. - Неужели вы не поняли, почему я так необдуманно резок был, говоря о лорде...
   - Владимир, прошу вас... - оборвала она, понимая, что не в силах будет услышать это имя из его уст. - Поднимитесь же! Войдет кто-нибудь...
   - Полно! Пусть! В моём чувстве к вам нет ничего постыдного, - произнес Владимир торжественно и находясь, по-видимому, в сильном волнении. - Я люблю вас, Александра! И я прошу вас быть моей женой!..
   Она вдруг слабо вскрикнула, вся побледнев, отняла похолодевшие руки и выбежала прочь из комнаты, оставив юного графа недоумевать и смятенно гадать, был ли её испуг добрым знаком ему или, напротив, сулил отказ... "Впрочем, - подумал он, успокоиваясь, - я в любом случае напишу её отцу. Вряд ли Петр Михайлович захочет упускать хорошую партию для своей дочери. Тем паче, что с его стороны были знаки..." Владимир спокойно поднялся, отряхнул пыль с колен и вышел прочь из дому, нарочно ни с кем не попрощавшись...
   Александра же, вбежав в свою спальню, бросилась на постель, вся дрожа и задыхаясь от переполнявших её чувств.
   Да, ей нравился молодой граф Сугорин: он всегда так мил, так искренен и раним, так нежен, несмотря на её с трудом скрываемую холодность... Ей не хотелось бы причинять ему боль. Наконец, разве не о таком предложении полагалось ей грезить?! Почему не радует её перспектива стать графинею Сугориной?.. Почему она поклялась себе ждать возвращения лорда Мэлисона, странного англичанина, который, может статься - даже и вернее всего! - уже не вспоминает о ней вовсе?..
   Тихо открылась дверь спальни и вошёл отец. Лицо его было грустно и расстроено.
   - Аликс, я видел сейчас, как ушёл Владимир. Он ни с кем не простился...
   Алин, поспешившая подняться и отереть слёзы, опустила глаза и промолчала.
   - Что случилось? Вы поссорились?
   - Нет, папа, - почти прошептала она.
   Пётр Михайлович присел рядом с дочерью, беря её за руку, холодную и безвольную.
   - Но почему же...
   - Ах, не спрашивайте меня ни о чем! Не спрашивайте! - вскрикнула вдруг Алин, отнимая ладонь и, поспешно поднявшись, отошла к окну, глядя сквозь слёзы на заснеженную улицу.
   "Как плохо, что нет сейчас Маши! - подумал с невольным вздохом Пётр Михайлович, и лоб его прорезала морщина. - Анна уж слишком пряма и проста, чтобы это решить. А я... мужчина. Мне она не откроется, верно..." Но вдруг Алин всхлипнула и через всю комнату бросилась на грудь отцу.
   - Ах, папа, папа! Я схожу с ума! - шептала она сквозь рыдания, в отчаянном исступлении цепляясь дрожащими пальцами за его одежду. - Я не хочу Володи, не хочу - как все, не хочу!!! Почему он уехал, папа?! Он сказал, что я понравилась ему больше всех - и уехал...
   Отец тихо гладил растрепавшиеся волосы дочери и, внутренне холодея, молча слушал её сбивчивый рассказ о лорде Мэлисоне, о странной их беседе на первом балу и о необъяснимо холодном его прощании.
   - Ну, полно, полно, девочка моя, - тихо бормотал смущённый внезапною её откровенностью Пётр Михайлович. - Всё пройдет, не плачь, родная, не плачь...
   - Ах, папа, вы ничего не понимаете! - воскликнула Алин в отчаянии.
   - Прости, милая, я, верно, и в самом деле не вполне понимаю... Разве Володя так уж плох? И он, кажется... - Заметив раздражённый взгляд дочери он осекся. - Прости, прости! Не будем больше о нём. Я плохой сводник - это уж по части Анны...
   После некоторого молчания, становившегося всё более неловким, Пётр Михайлович поднялся, тщетно подыскивая сказать ещё что-то в утешение. Наконец, спросил только:
   - Всё ли готово у тебя в дорогу? - Алин кивнула, не поднимая лица. - Ну, и полно. Поедем через час, после чаю. Выходи в столовую, простимся с Анной.
   Он дошёл уже до двери, но вдруг остановился и как-то почти умоляюще попросил:
   - Аликс, только не спеши ничего решать пока. Вернёмся в имение, побудем дома, успокоимся. Там достанет времени всё обдумать. Я прошу тебя!..
   - Хорошо, папа.
   Она подняла просветлевший взгляд, вдруг слабо улыбнулась и, подойдя совсем близко, погладила рукав его сюртука.
   - Мама должна была очень любить вас, - прошептала она с неожиданною нежностью, - потому что лучше вас никого не бывает!
   - Ну, полно...
   Пётр Михайлович растроганно поцеловал дочь в лоб и поспешно вышел, чтобы скрыть навернувшиеся слёзы.
  
   Спустя две недели по возвращении в имение отец, сидя по обыкновению с послеобеденной трубкою в кресле-качалке, сообщил:
   - Аликс, my dear, я пригласил к нам графа Владимира Сугорина. Он приезжает завтра поутру.
   Алин вздрогнула, уронив на колени книгу, и подняла испуганные глаза. За окном с утра падал крупными хлопьями тихий снег, но западный ветер начал крепчать и осыпал теперь белые клочья с отяжелевших ветвей сада. "Вот и моя тишина заканчивается..." - тоскливо подумала Александра. Со вздохом обратившись к отцу она спросила робко:
   - Надолго ли?
   Пётр Михайлович взглянул на дочь пристальнее обыкновенного.
   - Видимо, пока не получит решительного ответа от тебя. Дело в том, что Володя, - он намеренно назвал его так, почти что по-родственному, - писал мне на днях и просил твоей руки. И я не вижу никаких положительно резонов отказывать ему. Что ты скажешь?
   Алин опять вздохнула, низко опустив голову, и долго молчала, бездумно разглядывая виньетку в книге. Глаза её блуждали по запутанным завиткам узора так же, как мысли, внезапно перемешавшиеся в голове.
   Во все полмесяца в имении Александра беспрестанно думала только об одном... вернее, о двух столь разных людях. Один был, кажется, предан ей и готов прожить с нею всю жизнь. Он был словно бы всегда рядом, даже если она отворачивалась прочь; но мысль его и взоры следовали за нею повсюду неотвязно. Другой же - бродил по свету в поисках неведомой самому ему цели и, верно, позабыл о ней вовсе... И скорее всего, никогда уже не вернётся. Но всё же образ его затмевал своею мрачною необъяснимостью и любовь, и преданность, и счастие, которые обещал ей брак с графом Сугориным.
   Александра понимала, сколь глупо любить лорда Джейкоба, которого она по-настоящему и не знала вовсе, глупо отвергать Володю, но... Она не могла совладать со слезами, подступавшими от мысли о надвигавшемся неотвратимо замужестве - неотвратимо потому, что вряд ли она решится всерьёз противиться воле отца, который, как видно теперь, очень желает их брака с Владимиром. Откажи она - и папа будет невыразимо несчастен, а этого она не может перенести, не может... Впрочем, если всё же она ошиблась, и есть возможность сказать "нет"...
   Решившись наконец, Александра тихо произнесла:
   - Простите, папа, но я не хочу...
   - Что такое? - вскинулся Пётр Михайлович. - Почему?! Разве тебе не нравится Владимир? По мне он очень мил, вежлив и образован. Притом не гордец и прост в разговоре. Разве не прекрасная партия?
   - Ах, папа! - воскликнула Алин, уязвленная тем, что отец, кажется, начисто забыл их разговор перед отъездом в имение. - Владимир и в самом деле мил и добр. Но мне вовсе не хочется замуж!
   - Вздор! - фыркнул отец, приходя неожиданно в раздражение. - Это почему ещё?
   - Мне не хочется оставлять вас одного, папа, - сказала Алин полуправду, а точнее, часть правды. - А это так и будет, если я выйду замуж.
   - Какой вздор! - повторил Волин. - С этакими-то мыслями ты уж в двадцать лет станешь отменным blue stocking!..* Или... - ему в голову пришла вдруг мысль совершенно пугающая, - или моя дочь настолько неразумна, что положила ждать до скончания дней возвращения английского лорда, которому она не надобна вовсе?! Но где же твоя гордость, my dear!
*'Синий чулок' (англ.)
   - Папа, пожалуйста!..
   Пётр Михайлович встретил полный слёз и совершенно несчастный взор, так напоминавший всегда Машу, и смутился своею резкостью. Но он знал, что долг велит ему теперь быть жестоким, чтобы спасти бедную девочку от несчастия и одиночества, и постарался сохранить лицо.
   - Хорошо, Аликс, мы оставим это на время. Но обещай мне, что основательно подумаешь, пока Владимир будет гостить у нас. Право, я не желал бы для тебя лучшей партии! Но если ты хочешь, если есть кто-то другой - я благословлю тебя с радостью. Лишь бы ты бросила эти бесплодные мечтания о заезжих лордах!..
   - Хорошо, папа, - прошептала Алин, опуская глаза в книгу и ничего не видя за слезами, покатившимися невольно по бледным щекам.
   Пётр Михайлович же, чувствуя себя сильно расстроенным и не в силах видеть этих тихих слёз, поднялся и, раздраженно отбросив на стол недокуренную трубку, вышел в сад. Дойдя до беседки, увитой сплошь плетьми дикого винограда, так что едва можно было войти внутрь, он опустился в сильном раздумии на скамью, даже не стряхнув с неё снег.
   По приезде в имение, сам себе сознаваясь, что затеял дело бесполезное и даже глупое, он, в тайне от дочери, принялся писать знакомым в Англию, чтобы навести справки о лорде Мэлисоне и его нынешнем местонахождении, но, как и предполагалось, не получил ничего утешительного. Отец молодого англичанина, недавно умерший и оставивший недурное наследство единственному сыну-бастарду, пользовался дурною славой жестокого самодура. Да и состояние его нажито было путями сомнительными: старший лорд Мэлисон несколько лет провел в Америке и, говорят, обогатился на приисках и не без обмана. Молодого же лорда-наследника носило теперь где-то по Азиям, и никто не мог сказать, когда он объявится снова. Ни малейшей надежды. Оставалось только молиться, чтобы юный граф Сугорин сумел-таки перебороть в бедной девочке её заблуждение...
   "Ах, если бы Маша!.." - в который раз подумал Волин и, тяжело, совсем по-стариковски, поднявшись, ушёл на псарню посмотреть новых щенков от Азалии...
   В эту ночь Алин долго проплакала, упав перед иконою Богородицы, но наутро вышла к завтраку спокойною и без всякого следа пережитого отчаяния. Владимир, приехавший к полудню, встречен был если не ласково, то вполне приветливо, и Пётр Михайлович, тоже всю ночь ворочавшийся на постели, вздохнул с облегчением.
   Деревенская тихая и простая жизнь да метели, на месяц отрезавшие все сообщения, против воли сблизили Алин с Володей, и они часами просиживали в гостиной за фортепьянами, разучивая какой-то новый романс на два голоса, или в библиотеке, читая что-нибудь вслух поочередно; после ужина присоединялся Пётр Михайлович, и они играли в вист или, запросто, в дурачка.
   В первую неделю Волин всё присматривался украдкою к дочери, но лицо её было покойно и открыто поднималось навстречу его испытующему взгляду; глаза смотрели с ясною нежностью, и отец, мало искушённый в наблюдении чувств чужих, не замечал в них смутной тени, мелькавшей по временам где-то в самой их синей глуби. Успокоившись, наконец, вовсе, Пётр Михайлович чаще стал оставлять молодых людей наедине под предлогом работы и в надежде сблизить их окончательно.
   И в самом деле, к концу месяца, когда погода унялась, и Владимир с неохотою собрался домой, Алин поймала себя на том, что как-то привыкла к молодому графу, и решение, которое она приняла только из любви к отцу, более уже не страшит, как прежде.
  
   За приготовлениями к свадьбе незаметно настало лето. И вот, уже июньская ночь льется в распахнутое окно тихим звёздным светом и соловьиной перекличкой.
   Александра не спала, сидя в кресле и вдыхая дурманящий аромат цветущих лип. Сегодня - последняя ночь... Но сомневаться уж поздно - это ничего не изменит. Завтра она станет графиней Сугориной. Да, она убедила себя в том, что глупо всю жизнь ждать невесть чего, глупо мучить Володю и огорчать папу - ни один из них не заслужил того. "У нас будут дети... Папа будет счастлив, и Володя, - думала Алин. - И я, верно, тоже... Отчего я решила, будто не создана для такой жизни?"
   Она не была уверена, любит ли Владимира, но он нравился ей. У них были общие интересы в музыке, поэзии, им нравились одни романы. Они могли часами рассуждать о гармонии природы - или сидеть молча, взявшись за руки, наблюдая медленный и яркий летний закат.
   Александра никогда не чувствовала рядом с Владимиром того всепоглощающего трепета, что порождал во всём существе её завораживающий голос или мрачный взор лорда Мэлисона, но ей было светло и покойно рядом с графом Сугориным; будущее не тревожило её, и прошлое не печалило, и сердце ровно билось в груди, не путая мыслей, не туманя рассудка... Тихой и покойной представлялась Александре грядущая супружеская жизнь, - как ясный солнечный день в начале сентября... Где-то в глубине её сердца трепетала ещё глухая тоска и бился загнанный в угол страх, что всё будет не так хорошо, но Алин гнала прочь тревожные мысли...
   Венчали их скромно, в местной церкви, - Александра настояла на том, отказавшись от громких торжеств в Петербурге, и Владимир легко согласился на эту уступку. Право, Алин странно подействовала на него, - граф стал замечать за собою не свойственное ему прежде успокоение и даже созерцательность. Ему не так хотелось уже кутить по вечерам с друзьями, не хотелось устраивать свадебного бала на весь свет, - он вполне был доволен деревенскими и несколькими приезжими, больше из родни, гостями. Всё, чем жил он прежде, вдруг пропало куда-то ещё в тот зимний метельный месяц, проведённый им в имении Волиных, и теперь, привезя молодую жену в ***ское, доставшееся ему от матери, Владимир намеревался и здесь завести жизнь тихую и простую.
   И в самом деле, следующие два года протекли тихо и незаметно, словно в приятной дремоте. Молодой граф был совершенно счастлив тем, что всё так славно устроилось. Жена его хорошела день ото дня. То, что было ещё юным, почти детским в её облике, обретало постепенно завершённость и изящное совершенство, превращая Александру в невыразимо обаятельную и прекрасную женщину. Владимир ловил себя на том, что готов часами любоваться её античным профилем, склонённым над вышиванием или новыми нотами, которые он специально разыскивал для неё в столице, куда часто, хотя и не надолго, наезжал по делам. Огорчало его только выражение необъяснимой печали, туманившее по временам изумительные глаза любимой...
   Эта зима выдалась на редкость красивой и снежной. Крупные белые хлопья то и дело принимались кружиться за окном, окутывая густым покрывалом деревья в саду. Ветви гнулись под его тяжестью и сбрасывали на плечи целые сугробы. Алин, осыпанная с головы до ног, смеялась, Владимир дурачился, подпрыгивая и толкая ветви, чтобы устроить снегопад. Её жгуче-черные кудри, выбившиеся из-под капота и осыпанные белоснежной пылью, сводили его с ума.
   Возвращаясь с прогулки, граф любовался раскрасневшимся лицом Александры, но в столовой, за ужином, заметил, что она снова опечалилась.
   Владимир подошел к жене после чаю и тихо обнял за плечи, глядя вместе с нею на снова закружившиеся хлопья, синеватые в вечерней тьме, слабо озарённой светом из комнаты.
   - Алин, дорогая моя! Ты снова грустишь... Скажи мне, наконец, что с тобою? Дурные вести из дома?
   Она подняла голову, взглянув в лицо мужа, повзрослевшее, но не утратившее нежной очаровательности черт. Владимир сжал её плечо, и графиня приникла щекой к тёплой руке, снова устремив тоскливый взор в тёмное окно.
   - Нет-нет, ничего не случилось, - ответила она тихо. - Дома всё хорошо. Папа опять выписал какие-то машины из Англии для работы в поле...
   Она смолкла, потому что муж вдруг опустился перед ней на пол, взяв за руки и пристально вглядываясь в лицо Александры, может быть, впервые после свадьбы осознав, что далеко не всё понимает в её душе... И эта усиливающаяся тоска, которой она уже не может скрыть... Неужели всё ещё помнит она проклятого англичанина?! Он сам испугался этой невесть откуда взявшейся мысли и поспешил отогнать её прочь.
   - Нет, ангел мой! - проговорил Володя мягко, но настойчиво. - Коли уж я приступил к тебе, ты не отговоришься пустяками. Я не могу смотреть, как ты тоскуешь! Скажи мне, что с тобой?
   Алин опустила ресницы, внезапно краснея, но не стала отнимать рук. Несколько раз вздохнув, прежде чем решиться отвечать, она прошептала наконец:
   - Верно, Бог прогневался на меня...
   - С чего ты взяла? - удивился граф Сугорин.
   Александра прикусила губу, борясь с мучительным смущением. Она не была ханжой, и жизнь супружеская не приносила ей огорчений, могущих внушить отвращение, но говорить об этом сейчас, при свете... Однако Володя и в самом деле не отступится теперь, пока всё не узнает.
   - Мы женаты уже два года, - прошептала наконец Алин ещё тише, так что мужу пришлось наклониться, чтобы расслышать, - а я... У меня до сих пор нет повода позвать кормилицу...
   Владимир слегка вздрогнул и поднялся. Да. Его это тоже беспокоило. Посмотрев на опущенную голову жены, он подумал секунду, и легко коснулся убранных волос.
   - Ну, полно, не бойся так говорить об этом. Знаешь... У меня в Петербурге есть знакомый врач, мы когда-то были весьма дружны. Что, если нам пригласить его?
   Александра закрыла лицо ладонями.
   - Мне страшно... - Владимир ласково обнял жену, чувствуя, что она в самом деле почти дрожит. - А что, если я никогда... никогда не смогу...
   Её голос сорвался, и Володя поспешил теснее прижать Алин к себе.
   - Ну, полно, мой ангел, оставим это! Я не могу видеть твоих слёз! Давай... Знаешь, скоро Рождество. Может быть, подумаем теперь, куда нам поехать? А потом, когда вернёмся, позовем Сергея. Кстати, едва не позабыл сказать тебе: Анна Михайловна написала мне гневное письмо с обвинениями, что я прячу тебя от неё! Может быть, в самом деле поедем на этот сезон в Петербург?
   Смутное чувство заставило сердце графини сжаться томительно, воспоминания, давно, казалось, изгнанные, закружились вдруг стремительным роем...
   Нет, бедный Володя напрасно принял гнев тётушки. Это она, Алин, сознательно отказывалась бывать у графини Зарницкой, особенно в Рождество, боясь разрушить едва построенный и хрупкий мир спокойствия. Но сегодня... Сегодня Александра не в силах была отказать себе в праве хотя не намного вернуться туда, где так недолго жила...
   Слабо улыбнувшись, она кивнула:
   - Хорошо. Я вправду соскучилась по тёте.
   - Решено! - возликовал Владимир. - Значит, едем в Петербург, туда, где я узнал тебя, моя любимая!
   Он наклонился и поцеловал жену долгим поцелуем, но неожиданно отпрянул, потребовав:
   - Только обещай, что на это раз вальс останется за мной!
   - Конечно, милый, - проговорила Алин, вся холодея вдруг от того, что и он, Владимир, тоже вспомнил теперь о лорде...
  
   Дорога до Петербурга неожиданно сильно утомила молодую графиню, и она на редкость холодно приняла приветствия тёти, поспешившей навестить их в городском особняке Сугориных, так что Анна Михайловна ушла почти обиженная. Но и ночью Александра всё не могла уснуть, томясь непреодолимым страхом перед завтрашним вечером. Наконец, усталость одолела её беспокойство, и графиня, забывшись в тяжёлой дрёме, проспала так, нервно и тревожно, до самого полудня.
   Весь оставшийся день Алин не могла найти себе дела: работа валилась из рук, пальцы бессильно соскальзывали с клавиш фортепьяно, слова в книге никак не складывались во сколько-нибудь осмысленные фразы... Порадовало её только, что Владимир, уехавший с утра к кому-то из друзей, не видит смятения и мучительных метаний жены. Уже совсем стемнело, когда он воротился, застав Александру сидящей с ногами в углу широкого кресла, в тёмной гостиной. На ней было домашнее платье, неубранные волосы струились по плечам тёмной волной.
   - Ангел мой, что случилось? - всполошился Володя. - Почему ты не зажигаешь свечей? Тебе нездоровится?
   Алин, не заметившая, как он вошел, вздрогнула и поспешно поднялась навстречу, заставляя себя улыбнуться.
   - Нет-нет, я здорова, просто задумалась. Уже пора? Не беспокойся, я быстро соберусь.
   И она убежала от его испытующих глаз в свою комнату...
   С того мгновения, как графиня Сугорина вошла в знакомую залу, по-прежнему полную гостей, почти всё тех же, за небольшими исключениями, время вдруг словно бы сорвалось с невидимой, туго затянутой за весь этот бесконечный день пружины и понеслось вскачь.
   Александра шла через кипящий людской поток навстречу Анне Михайловне, совершенно не задеваемая им, словно парила где-то в вышине, гордая и спокойная, и грациозно-недоступная. Никто теперь не решился бы вслух обсуждать изящество пепельно-голубого туалета, оттенявшего смуглоту кожи (её теперь находили очаровательной и даже пикантной) и подчеркивавшего удивительный цвет глаз, казавшихся огромными на несколько побледневшем лице.
   Алин завела бессмысленную светскую беседу с тётушкой, совсем не глядя вокруг. Потому что она боялась. Понимала, что немыслимо снова встретить тот взгляд, но всё равно боялась. Впрочем, Анна Михайловна, увидавшая кого-то из своих знакомых, которого явно ждала с нетерпением, не успела заметить странной нервозности племянницы. Поспешно проговорив что-то о важном и безотлагательном деле, она извинилась и оставила Алин одну.
   Поискав глазами мужа, графиня Сугорина увидела Владимира в кругу давних друзей и хотела пойти к нему, как вдруг за спиной раздался голос, заставивший её похолодеть уже в совершенном ужасе.
   - Добрый вечер, мисс Волина, - произнес он так, словно бы они расстались вчера.
   Александра побледнела и стремительно обернулась, с трудом осознавая, что её губы против воли выговаривают имя, два года бывшее запретным даже в мыслях... Показалось ей, или черты его лица стали ещё более мужественны и чеканно чётки? А голос - ещё более глубок? Или она просто позабыла...
   - Мне лестно, что вы ещё помните обо мне, - расслышала Алин словно сквозь сон, и вздрогнула от знакомой до боли в висках полуулыбки, скользнувшей по его губам, не затронув мрачного взора.
   - Полагаю, вас удивляет мое появление, - продолжал лорд Мэлисон, склоняясь к руке графини. - И полагаю также, вас ещё более удивит то обстоятельство, что именно вы - причина моего присутствия здесь.
   - Но...
   Александра попыталась отнять похолодевшие пальцы, чувствуя, как знакомая нервная дрожь охватывает её, но Джейкоб только сильнее стиснул затянутую в перчатку руку, и глаза его странно и почти страшно вспыхнули.
   - Да-да, это правда, - повторил он настойчиво. - Вы так поразили мое воображение тогда, три года назад, что всё это время я беспрестанно возвращался мыслями к нашей неоконченной беседе и, наконец - нашёл возможность продолжить её! Ведь вам до сих пор интересно, не так ли? Я вижу это в ваших глазах!
   Александра глубоко вздохнула, тщетно пытаясь усмирить бьющееся невыносимо сердце, и, наконец, заставила себя проговорить голосом внятным и почти спокойным:
   - Да, я помню, сколь непривычны и оттого увлекательны были ваши суждения... Но я должна вам сообщить нечто, чего вы ещё, по всей видимости, не знаете. Я уже давно не мисс Волина - я вышла замуж, и потому просила бы вас воздержаться от некоторых вольностей, которые позволительны были прежде.
   Она встретила взгляд лорда Мэлисона и прикусила губы. Как странно... Ему не всё равно? Он удивлен настолько, что не может скрыть этого, он рассержен?.. Графине стало страшно. Неужели он думает, что та единственная встреча даёт ему право чувствовать себя обманутым в своих ожиданиях?!
   - Я не прошу прощения за свои слова, потому что они были правдой, - произнёс, наконец, Джейкоб глухо и словно бы сдерживая ярость. - Ведь вы помните - меж нами был уговор против лжи. Или вам не претит уже лицемерие?
   Сарказм лорда Мэлисона прозвучал почти оскорбительно, и Александра ответила холодно, стараясь сохранить достоинство:
   - Я по-прежнему не терплю лицемерия, но я уважаю мораль.
   Лорд мрачно усмехнулся:
   - Мораль? И что же она такое, как не лицемерие? Ведь вы имели в виду именно то, о чём я подумал - светские "приличия", не так ли? Но разве весь свет не есть - одно лицемерие?
   Алин едва сдерживалась, чтобы не обернуться в панике к Владимиру и не броситься к нему за защитой, но это было бы худшее из всех признание в том, что проклятый англичанин не безразличен ей, и графиня, сжав бледные губы, отвечала:
   - Мне кажется, лорд Мэлисон, вы не вполне понимаете меня. Я замужняя женщина и не в праве совершать поступков, простительных юной и неопытной девочке, но отнюдь не потому, что я стала лицемерна, а оттого, что иначе я буду неверной супругой. Это же противоречит той морали, о которой я говорю: не светской, но высшей... Впрочем, вы, помнится, не верите в Бога...
   - С тех пор прошло три года, - ответил Джейкоб тихо, почти шёпотом, и с таким странным выражением, что графиня отшатнулась.
   - С тех пор я знаю вас, Аликс - ведь вы позволите мне называть вас так, - лорд Мэлисон произнёс это утвердительно, не предполагая отказа, и в глазах его стыло упрямство и своевольный вызов. - А вы зовите меня Джейкоб, и даже лучше - Джейк. Я не хочу условностей меж нами.
   - Но послушайте...
   - Играют вальс, - перебил лорд Мэлисон, словно не замечая негодования молодой графини, и крепче прежнего сжал её руку, лишая возможности освободиться, не привлекая к себе внимания. - Пойдёмте!
   Алин помнила о данном мужу обещании, но было слишком поздно: её протест непременно теперь стал бы скандалом, а это много хуже, чем Володина обида...
   Графиня подняла гневный взор к лицу Джейкоба и... не смогла произнести ни слова. В его глазах по-прежнему горело упрямство, но намного более того поразила её - нежность... Необъяснимая, не виденная ещё Александрой ни в одном обращённом к ней взгляде. Даже нежность Володи (если это вообще была нежность, потому что сейчас то выражение казалось Александре более похожим на простое удовлетворение от того, что у него самая красивая и образованная в свете супруга...) была не более чем бледным, невыразительным подобием её, - как зимний восход в сравнении с предгрозовым летним закатом...
   Лорд Мэлисон едва заметно улыбнулся, легко читая всю бурю чувств на лице Алин, и она вспыхнула, различив торжество в движении его губ.
   - Мой муж... Я обещала этот вальс ему...
   Александра почувствовала, как жалобно и почти по-детски беспомощно прозвучал её голос, но дыхание прерывалось, мысли мешались в голове от близости этой непреклонной и упрямой мужской силы, туманя рассудок и не позволяя ему совладать с собою. О!.. ведь этой ночью она грезила именно о том... А теперь - как страшно, Боже! И как похоже на долгое, но безудержное падение, которое слишком поздно уже остановить...
   - Ваш супруг? - переспросил Джейкоб со снисходительною насмешкой во взоре. - Это, вероятно, тот юноша романического вида, у которого я отнял вас на первом балу? И вы, замечу в скобках, не были против!.. Кто он?
   - Граф Владимир Николаевич Сугорин, - произнесла Алин, почти не сознавая своего голоса от того, что все чувства её поглощены были теперь мыслью внезапною и способною убить: "А ведь я могла бы дождаться!.. И тогда..."
   Голос лорда Мэлисона вывел Александру из оцепенения прозвучавшим в нём едва ли не презрительным снисхождением:
   - Граф? Выходит, он богат?
   Она вскинулась, мгновенно трезвея от незаслуженного оскорбления:
   - Если вы думаете, что я оттого только вышла за него замуж!..
   - Напротив, - Джейкоб улыбнулся иронически. - Я наверное знаю, что вы убедили себя, будто влюблены в него!
   - Но я в самом деле...
   - Моя дорогая Аликс, - снова перебил её лорд, - ведь мы уговорились быть честными! Что сталось с вами за эти два года?
   Вальс окончился, и графиня остановилась, задыхаясь от гнева, охватившего её с такою силою, что она едва могла сдержать себя. Этот человек - что он возомнил о себе? Кто дал ему право говорить ей подобные вещи, словно меж ними была прежде некая связь, которую она посмела нарушить! Кто дал ему право врываться в её жизнь и рушить её уверенность - в себе, в своих чувствах, в своём будущем!..
   - Я вышла замуж, лорд Мэлисон! - ответила Александра, из последних сил сохраняя внешнее спокойствие, но голос её звенел и глаза сверкали как-то совершенно по-новому. - А теперь простите, но я не могу более говорить с вами.
   - Отчего же? - Джейкоб не выпускал её пальцев из своей горячей руки, делая вид, будто в самом деле не понимает. - Разве я уже наскучил вам?
   - Отнюдь! - Алин не сдержала исполненной колкой иронии, холодной улыбки. - Вы относитесь к тому числу людей, чьи суждения и взгляды, и манера говорить никогда не покажутся скучными. - Графиня заметила удивление в его взоре, словно бы сказавшем: "Вы и такой можете быть?! Неожиданно, но мне нравится!" - Однако слишком долгая беседа с вами может меня скомпрометировать. Я должна вернуться к мужу. Лорд Мэлисон!..
   Она взглянула в лицо Джейкобу и выразительно перевела взгляд на его руку, всё ещё сжимавшую тонкие пальцы. Лорд несколько секунд смотрел в глаза Александре, словно испытывая; её ресницы чуть дрогнули, но не опустились, и Джейкоб разжал пальцы.
   - Благодарю вас, - улыбнулась Алин с едва ли не насмешливой учтивостью.
   Страх снова закрался в её сердце. Что делается с нею? Разве могла она раньше предположить в себе способность испытывать столь не свойственные ей чувства, совершать столь чуждые её спокойному и доброжелательному характеру поступки?!
   Графиня поспешно отвернулась, уходя прочь, и услышала вслед:
   - Я не прощаюсь, Аликс!..
   Владимир уже давно наблюдал за женой, не слыша её слов, но видя, как лицо её, обращённое к англичанину, то бледнеет, то вспыхивает, однако теперь, когда она подошла, намеренно отвернулся и поглядел на Алин, только почувствовав её пальцы на своём локте. Он тут же раскланялся с друзьями и отвел Александру в сторону.
   - Мне казалось, ты обещала оставить это вальс за мной, - произнес муж, сохраняя спокойное выражение лица и легкую полуулыбку, но таким оскорбленным тоном, что Алин стало больно.
   - Дорогой, я помню и прошу простить меня. Я оказалась в таком положении, что отказ был бы большой невежливостью.
   - Я видел, с кем ты танцевала! - обличительным тоном произнес граф.
   - С лордом Мэлисоном, - спокойно подтвердила Александра. - Что с того? Он узнал меня и подошел поприветствовать, а после пригласил на вальс...
   - Который ты обещала мне! - перебил Владимир таким тоном, что Алин показалось даже, будто он сейчас топнет капризно ногой.
   - Ну, полно, милый. Ты, право, как ребёнок. Послушай, вот играют ещё вальс - пойдём!
   Она потянула мужа за руку, но граф упрямо отнял ладонь.
   - Не пойду. Мне теперь не хочется.
   Александре стало смешно, но с тем вместе где-то в глубине её души зародилось вдруг смутное раздражение, немедленно, впрочем, подавленное. Алин заглянула в глаза мужу, улыбаясь:
   - Ну, что с тобой, Володя, с чего ты сердишься? Неужто ревнуешь?! - Владимир сверкнул на неё обиженным взглядом, и графиня тихо рассмеялась, тут же с ужасом поймав себя на мысли: "Хорошо, что все видят, как легко я сейчас смеюсь с Володей..."
   - Полно ребячиться! На нас уже обращают внимание. Пойдем, я хочу танцевать!
   Владимир, наконец, уступил, но тревожные мысли то и дело возвращались к нему в продолжение всего вечера, омрачая по временам безмятежную приятность правильных черт. Взор его снова и снова возвращался к лицу лорда Мэлисона, по обыкновению державшегося особняком, и замечал беспрестанно, что глаза англичанина неотрывно следят за Александрой. Она же, в свою очередь, была полна непривычного, не свойственного ей веселья, не то чтобы наигранного, но совсем к ней не шедшего: она смеялась чуть громче и танцевала чуть больше, чем ей пристало бы. Владимир даже подумал было, что ему всё это кажется, но увидал вдруг лицо Анны Михайловны, недоумевающе и встревоженно наблюдавшей за племянницей, и прежние опасения укрепились в нём.
   По пути домой, в карете, граф Сугорин был хмур и молчалив. Александра попыталась было растормошить его шутками, но скоро смолкла и остаток пути просидела возле, тесно прижавшись и положив голову на плечо мужа. Она видела себя виноватой за свои чувства, а более того - за свои мысли, и не могла придумать, как объясниться с Володей, чтобы он не глядел так мрачно и поверил, что Алин только растерялась от неожиданного появления и дерзости лорда Мэлисона.
   Дома, раздевшись, Владимир, ни слова не говоря, направился в свою комнату, и графиня, побледнев, стиснула только что снятые перчатки. Он уже коснулся дверной ручки, когда Александра решилась окликнуть мужа:
   - Володя... Ты даже не пожелаешь мне спокойной ночи? За что ты сердит на меня?
   Владимир остановился, не оборачиваясь, и произнес с заминкою:
   - Этот негодяй весь вечер не сводил с тебя глаз.
   - Да, я заметила, - ответила Алин, подходя и тихо беря мужа за руку. - Мне было страшно неловко. Но не могла же я подойти и приказать ему не смотреть! Я без того почти поссорилась с ним после вальса.
   - В самом деле? - Владимир посмотрел недоверчиво и настороженно. - Так ты потому так безумствовала?
   Графиня устало спрятала лицо у него на груди и невнятно проговорила:
   - Он был ужасно дерзок. Я боялась, что будет скандал. Он, видишь ли, приехал продолжить нашу беседу и мало не разъярился, узнав, что я замужем...
   - Но по какому праву! - возмутился Володя.
   - Ты же знаешь, он привык побеждать, привык, что любая женщина готова идти за ним на край света или - умереть... А я - не бросалась за ним в слезах, не умоляла. Хотя тогда... тогда мне было жутко и мучительно. Кто знает, что сталось бы со мною, если бы не ты?.. Будь я сейчас одна, мне было бы очень страшно...
   Граф, с невыразимым облегчением слушавший признания жены, нежно обнял Алин и, ласково шепча на ушко слова утешения, потянул за собою в спальню.
   Но, увы, - весь сезон оказался испорчен для молодых супругов. Лорд Мэлисон преследовал Александру. Он следовал за ней из дома в дом, с приема - в театр и оперу, и снова - на бал. Он непременно находил повод заговорить с Алин или присоединялся к тому кружку гостей, с которыми она принималась обсуждать что-либо, и непременно втягивал её в спор. Он не внимал настойчивым просьбам оставить её - ему всё равно было, что весь свет только и шептался о графине Сугориной и лорде Мэлисоне. Её жалели по большей части, зная о скандальной репутации англичанина, но нашлись и такие, что намекали Владимиру о возможной неверности жены.
   Каждый вечер теперь оканчивался домашней ссорой, и чем далее, тем более неприятными становились эти сцены. Володя уже не верил объяснениям и уверениям. Но ужаснее всего Александре было чувствовать, что муж в самом деле имеет право ревновать... Ей нечем было оправдать то явственное оживление, с которым она вступала в рискованные споры с лордом Мэлисоном, полные скрытого противоборства, словно они беспрестанно испытывали силы друг друга. Эти пикировки доставляли Алин удовольствие, какого прежде не знала она ни в одной беседе. Но в ещё большее смятение приводила её мысль, что она могла бы дождаться... Что Джейкоб прав, и она только убедила себя, будто любит Владимира...
   Каждый день графиня давала себе слово не поддаваться желанию говорить с лордом, но невозможно было устоять против желания жить. Александра находила в себе мысли, каких не подозревала прежде; она приходила в восторг от внезапных выпадов Джейкоба, остроумных или мрачных, и с наслаждением отражала их; временами она даже выходила победительницей из этих споров, но, даже уступив, ощущала себя на равных с отточенным ироническим разумом лорда Мэлисона - и это было так упоительно!
   По ночам же Алин металась, терзаемая странными видениями - то волнующими, представляющими Джейкоба нежным, дерзким и страстным, то пугающими, полными его ненависти и безумия... Графиня просыпалась, задыхаясь, тихо поднималась с постели и, укрывшись в своём кабинете, зажегши свечу пред образами, просиживала до утра в странном оцепенении, не в силах даже молиться...
   К концу сезона Александра, совершенно обессилев от беспрестанной борьбы, могла уже только ненавидеть лорда Мэлисона - за его самоуверенность и сознание власти над ней, то и дело читавшееся в тёмном взгляде; она ненавидела его за тайные, незаметные окружающим прикосновения, за то, что они обжигали её, заставляя обрываться сердце и слабеть; она ненавидела его околдовывающий, то насмешливый, то непозволительно нежный голос. Она ненавидела уже и себя за то, что не могла не помнить о его руках, о его глазах даже в те редкие минуты примирения, когда Владимир забывал обо всем и обращался к жене с нежностью... Она желала себе смерти...
  

Глава III

   - Как хорошо! - воскликнула Алин, входя в жарко натопленную гостиную. - Наконец-то мы дома!
   Она чувствовала себя так, словно бы пробудилась от долгого и тяжёлого сна; она изо всех сил убеждала себя в том, что рада вернуться в поместье, к тихой и размеренной жизни. Но уже после запоздалого ужина Алин ощутила вдруг со всею ясностью, что ей - скучно. Графиня затеяла было с мужем разговор о новой книге, - он во всём согласился с нею. Александра взялась нарочно спорить - Володя вспылил и попросил оставить этот вопрос...
   Наконец, сославшись на усталость, Александра уединилась в своей комнате. Она присела к окну, вслушиваясь в печальные стоны порывистого ветра, швырявшего пригоршни мокрого снега в окно, и долго вглядывалась в своё смутное отражение, по одну сторону которого бесновалась метель, а по другую - тихо мерцала единственная свеча... Губы Алин задрожали, она закрыла глаза и вдруг уронила голову на руки, содрогаясь от беззвучных и мучительных рыданий, не приносивших облегчения, но только опустошавших...
   Наутро Александра как ни в чём не бывало вышла к завтраку; она была мила и ласкова с мужем, и Владимир, наконец, вздохнул с облегчением. Но в душе её поселилось отчаяние, глухое, тщательно скрываемое ото всех: единственно только непривычная бледность выдавала странное состояние Александры - словно даже течение крови в ней едва боролось с мучительным оцепенением.
   Вспомнив о данном перед отъездом обещании, Владимир пригласил к жене своего знакомого врача из столицы. Осмотрев её, доктор заключил, что Алин абсолютно здорова, разве что немного расстроены нервы. Он предложил обследоваться и молодому графу -- Владимир оскорбился, вспылил и прогнал его прочь... Он, впрочем, написал извинительное письмо, но - всё осталось по-прежнему...
   Зима тянулась мучительно долго и состояла, казалось Алин, из одних только бесконечных сумерек и тёмных вечеров, когда они с мужем молчаливо сидели у стола: он за книгой, она - за шитьём. Почему-то Алин не решалась при муже читать те книги, что регулярно выписывал для неё отец - по философии и естествознанию, литературе и математике...
   Казалось, они совсем не разговаривали, и Алин не тяготило это. Напротив, ей тяжело было заставить себя отвечать мужу.
   За всё время она получила только три письма - два от отца, ласковых и сдержанно встревоженных, и одно - от Анны Михайловны. Тётушка, как обычно, не считала нужным сдерживаться в словах и напрямик писала, что Алин вела себя в этот приезд совершенно непозволительно и даже - страшно выговорить! - скандально. Александра в сердцах смяла письмо, не дочитав половины, и сожгла на свече, глядя сухими воспаленными глазами, как оно осыпается серыми хлопьями на стол. Отцу принялась было отвечать с тем, чтобы рассказать, как всё было на самом деле, но - выронила перо, изорвала бумагу в клочья, едва не разрыдавшись. Тут вошел Владимир, и Алин только молча выбросила обрывки в печь.
   Наконец, в поместье Сугориных пришла запоздалая весна - стремительная и слепящая привыкшие к полумраку глаза. Снег сошёл стремглав, едва не в неделю, обнажив чёрную землю, на которой зазеленели бледно островки первых тонких иголочек травы. Лес окутало призрачно-туманной зеленью. Воробьи, словно посходив с ума, устраивали под окном шумные свары, будя всех, едва всходило солнце.
   Александра же изнемогала от необъяснимого, невыносимого томления. Она просыпалась по ночам, не помня снов, но задыхаясь от невыплаканных слёз, кусая губы и зажимая рот ладонями, чтобы заглушить рвущийся из груди крик, не дать сорваться мучительному, ненавистному имени...
   - Ты что-то бледна сегодня, - заметил как-то за завтраком Владимир. - И глаза красны. Уж не больна ли ты?
   - Нет, милый, я хорошо себя чувствую.
   Алин заставила себя улыбнуться, и он, успокоенный, заговорил о другом:
   - А знаешь ли новость? Наш сосед Горский проигрался в пух и прах. Говорят, его поместье купил какой-то иностранец.
   - Вот как? - вежливо спросила графиня, почти не вникая в то, что говорит муж. - И кто же?
   - Право, не знаю, - равнодушно пожал плечами молодой граф. - Какой-то лорд, говорят. Я полагаю, он посетит нас по приезде... Но ты что-то совсем бледна. Может, тебе стоит прилечь?
   - Нет-нет, - Александра глубоко вздохнула, восстанавливая вдруг прервавшееся дыхание. - Я, пожалуй, пойду, погуляю.
   - Иди. Сегодня тепло.
   Владимир равнодушно вернулся к чтению свежей почты. Они уж давно перестали говорить о природе и почти не гуляли вместе: муж всё больше просиживал в своём кабинете, занимаясь бумагами, и раздражался, если его прерывали...
   Алин медленно шла по влажной тропинке через берёзовую рощу, всю пронизанную солнечными лучами, такими плотными и яркими, что их, казалось, можно коснуться руками. Но взор её равнодушно скользил мимо, затуманенный неясными грёзами. Смутные желания теснили грудь Александры, заставляя вздыхать поминутно.
   Она вышла к дороге, соединявшей их владения с соседними, и повернула к дому, когда позади послышался шум, и мимо пронеслась английская карета, едва не забрызгав графиню грязью. "Верно, это тот самый лорд", - подумала Алин и почему-то ускорила шаг.
   Когда она вошла в гостиную, новый сосед стоял спиною к двери, но не узнать его было невозможно. Владимир был бледен, но старался держаться с достоинством.
   - Какая неожиданность! - проговорила Александра, стараясь, чтобы голос её звучал естественно, но не смогла сдержать язвительности: - Так это вы разорили Горского?
   Лорд Мэлисон резко обернулся и, стремительно пройдя комнату, сжал пальцы Алин.
   - Здравствуйте, графиня, - произнёс он, склоняясь к её руке, и добавил негромко, чтобы не услышал Владимир: - Разве мог я не оправдать ваших ожиданий, Аликс?
   Она вспыхнула от столь неприкрытой дерзости, но голос мужа, вежливо пригласившего лорда Мэлисона отобедать с ними, не позволил ей достойно ответить.
   За столом мужчины заговорили о европейской политике, и Александра обедала в молчании, зная, что муж не любит, когда она вступает в подобные беседы. Кроме того, она не вполне пришла ещё в себя от потрясения, и мысли её теперь кружились в беспорядке, пытаясь угадать, что же теперь будет... Наконец, обед был закончен, и лорд Мэлисон, учтиво, хотя и с затаённой насмешкой, пригласив их заезжать как-нибудь с ответным визитом, удалился, не сказав больше ни слова графине и только галантно поклонившись.
   Эту ночь Алин почти не спала, мучимая полувидениями-полугрезами, в которых то дерзила Джейкобу, то умоляла оставить её в покое, то, теряя рассудок от счастья, бросалась в его объятия... Поднявшись раньше обычного, она решила пройтись перед завтраком: видеть мужа, говорить с ним в подобном расположении было совершенно невозможно.
   Снова придя в берёзовую рощу, Александра присела на камень у края небольшого пруда, теребя в руках жёлтый цветок мать-и-мачехи. Она уж долго просидела так, бездумно глядя на мелкую рябь воды, когда приглушенный стук копыт вывел её из оцепенения. Алин поднялась, оборачиваясь, и покачнулась в испуге, узнав лорда Мэлисона. Он мгновенно оказался рядом, стиснул холодную, как лёд, руку Алин и прижал её к губам. Александра, задыхаясь, отняла дрожащие пальцы и выговорила срывающимся голосом, не находя уже сил сдерживаться:
   - Зачем вы здесь?.. Ах, оставьте меня! За что вы меня мучите?!
   - Александра! Аликс!.. - произнес Джейкоб неожиданно хрипло, глядя ей прямо в глаза с непереносимою, мрачною страстью, и стиснул её плечи, не давая освободиться.
   - Уйдите... - прошептала Алин, закрывая лицо ладонями, не в силах больше сдержать слёз беспомощного отчаяния. - Пустите меня...
   Лорд Мэлисон лишь крепче прижал её к себе, покрывая поцелуями небрежно собранные в узел волосы. Александра вся задрожала в его руках от этой едва ощутимой, но пронзительной ласки, не находя сил освободиться; ей хотелось бежать прочь и - остаться, хотелось ударить, проклиная за собственное бессилие, и - крепче прижаться к широкой сильной груди...
   - Аликс, милая, не плачьте, - произнёс наконец Джейкоб едва слышно. - Ваши слёзы мучат меня.
   Графиня вскинула голову, чтобы воскликнуть: "Так уходите же! Перестаньте преследовать меня!" - но слова застряли у ней в горле. Его взгляд с такой мучительною для него самого нежностью обращен был к ней, что Алин застыла, потрясённая, перестав плакать и даже, кажется, дышать.
   - Как ты прекрасна! - прошептал Джейк, склоняясь к её лицу. - Зачем ты так прекрасна!
   Александра, внезапно осознав происходящее и будто увидев себя со стороны, вздрогнула и изо всех сил оттолкнула лорда Мэлисона, вскрикнув:
   - Что вы делаете?! Как вы...
   Она почти безотчетно замахнулась, чтобы дать пощечину, но Джейкоб с легкостью поймал тонкое запястье, до боли стиснув его сильными пальцами. Алин в страхе отшатнулась от вспыхнувшей в его глазах ярости.
   - Никогда, слышите! - произнес лорд глухо, - никогда больше не смейте поднимать на меня руку! Я достаточно стерпел пощёчин в жизни, и если вы ударите меня - я ударю вас в ответ!
   - Мне больно, пустите! - выдохнула Александра, безуспешно пытаясь освободить мгновенно занемевшую руку. - Вы чудовище!
   Джейкоб внезапно расхохотался, чуть ослабив железную хватку, но не разжав пальцев.
   - Чудовище, говорите вы? - Странная улыбка, больше похожая на гримасу боли, скривила его губы. - В ваших устах это звучит почти как комплимент. Но остерегайтесь повторить его снова! В другой раз я могу счесть это за оскорбление.
   - Зачем вы угрожаете мне?! - проговорила Алин, и Джейкоб только теперь заметил вдруг, что глаза её полны страха, отрезвившего его мгновенно.
   - Зачем...
   Он отпустил Александру; ярость в его взгляде внезапно сменилась привычною уже непроницаемостью, через которую угадывались, впрочем, некоторая растерянность, раздражение и даже почти стыд от собственной несдержанности.
   - Не знаю... Простите меня, Аликс, я груб... Простите! Прошу вас, не бойтесь, я больше не трону вас. Присядьте рядом.
   Джейкоб опустился на камень, протянув ей ладонь, и Александра, сама не понимая, почему, подчинилась его просящему взгляду. Лорд Мэлисон долго молчал в раздумье, наконец обернулся, чтобы что-то сказать, и заметил вдруг, как Александра украдкой растирает запястье с явственно проступившими следами его пальцев.
   - Бог мой, я совсем лишился рассудка, - пробормотал он, выдернув из кармана платок, бросился к воде и, намочив, обернул горящее запястье холодной тканью.
   Алин вздрагивала от его прикосновений, но не противилась, понимая, что трудно будет объяснить мужу, откуда на её руке синяки. Джейкоб снова уселся рядом и вдруг проговорил с напряженной решительностью:
   - Хотите, я расскажу вам историю мой жизни? Я знаю, что вас едва ли не с первой нашей встречи разбирало любопытство, но мне казалось ненужным говорить о себе. Теперь же я вижу, что иначе вам тяжело будет понять меня... Хотите вы теперь знать, отчего я так зол, отчего не верил в любовь и спорил с вами беспрестанно?
   Она встретила взгляд лорда Мэлисона, полный решимости почти отчаянной и с тем вместе едва ли не умоляющей, и не смогла отказаться.
   - Хорошо, я выслушаю вас, Джейк, - тихо ответила Алин, не заметив, что впервые обратилась к нему по имени, и лишь удивившись вспыхнувшей на лице лорда улыбке, быстро, впрочем, погасшей.
   Помолчав немного, он заговорил, не отрывая смутного взгляда от воды:
   - Я родился двадцать шесть лет назад в Америке, на одном из этих проклятых золотых приисков, куда съезжаются люди самые разные и отнюдь не всегда самые приятные. Вы, вероятно, обратили внимание на странную для англичанина смуглость моей кожи? Мать моя была креолкой. Ей было столько же, сколько вам в день нашего знакомства, когда мой отец - лорд Роджер Мэлисон, сорокалетний тогда мужчина - соблазнил её и бросил. Сначала она покорилась несчастью, но вскоре поняла, что беременна. Родив ребёнка, она принесла его в дом лорда Роджера и, оставив там, убежала. На следующее утро труп её нашли в реке...
   Лорд оставил меня в своём доме, признав собственным сыном, и через два года увёз в Англию. Поскольку отец так и не женился, я стал единственным наследником огромного состояния, нажитого на прииске, - но какою ценой предстояло мне оплачивать эту "честь"!.. Едва лишь я немного подрос - меня тотчас же превратили в раба. Это, быть может, звучит странно и дико для вас, но там, в уединённом поместье, затерянном среди болот и холмов Северной Англии, некому было заботиться о законах и правилах. Сначала я помогал на кухне, потом пас овец - и не дай Бог было одной из них хотя бы захромать! - а пятнадцати лет меня определили в кузню. Это был адский труд: вечная жара, постоянные окрики и тычки, беспрестанное унижение... Но он сделал меня сильным физически, что, впрочем, мало могло помочь мне. Отец вытирал о меня ноги и смеялся мне в лицо, зная, что я не посмею возразить, потому что иначе окажусь на улице без пенса, потеряв и без того призрачные права на наследство...
   Он ненавидел меня так, как только одно живое существо может ненавидеть другое, и я молчаливо платил ему тем же; он натравливал на меня деревенских парней, так что меня несколько раз едва не убили. Однажды лорд будто бы случайно спустил на меня своего дога - я убил его ударом кулака по голове. Отец схватился за ружье, но в ярости промахнулся, и я успел скрыться на время... И так продолжалось всегда, ad infinitum*... Никто не решался вступиться за меня или хотя бы тайком утешить - даже из женской прислуги: слишком все были запуганы нравом хозяина; была одна только старая кухарка Алексис, позволявшая себе молчаливое сочувствие десятилетнему мальчишке, но она прожила у нас лишь два года, и вскоре умерла...
*До бесконечности (лат.)
   Лорд Роджер скончался, когда мне уже было двадцать, и я стал тем, что вы теперь видите перед собою: я зол на весь мир, я не верю в человеческую честность и любовь; я ненавижу жизнь, но продолжаю жить затем только, чтобы не обратить в полнейшую бессмыслицу двадцать лет мучительной борьбы... Я научился даже вызывать любовь к себе женщин и упивался ею долгое время самодовольно, но в своем сердце не находил ничего, кроме отвращения, пока...
   Лорд Мэлисон поднял глаза от переливающейся водной глади и вздрогнул, осекшись.
   - Что с вами, Аликс? Зачем вы плачете?!
   Александра в смущении закрыла мокрое лицо ладонями, чувствуя, как сжимается сердце от мучительного сострадания. Джейкоб коснулся её руки, произнеся с неожиданной нежностью:
   - Успокойтесь, прошу вас, все это не стоит ваших слёз! Я отнюдь не желал разжалобить вас этой глупой историей, но хотел только, чтобы вы поняли...
   - О, да, я... поняла!.. - произнесла Алин едва слышно, и лорд в немой благодарности прижал к своим горячим губам руку графини.
   Александра, ещё более смутившись, отняла ладонь и, испугавшись вдруг больше прежнего, поднялась, проговорив:
   - Простите меня, но я должна идти. Муж будет беспокоиться, если я опоздаю к завтраку...
   Джейкоб помрачнел, глядя на Алин снизу вверх; лицо его окаменело, скрывая разочарование и раздражение, и лорд Мэлисон произнёс резко, почти грубо, отворотившись прочь:
   - Что ж, идите...
   Александра замерла на секунду в нерешительности, почувствовав, что незаслуженно обидела его, и порывисто шагнула к Джейкобу, но он, обернувшись в ярости, почти крикнул:
   - Ну, уходите же!
   Алин в испуге отпрянула и бросилась прочь, слыша раздавшийся вслед злой и почти безумный смех лорда...
   Владимир, заметив необычный блеск в глазах жены, встретил её подозрительным взглядом, но ничего не сказал, и завтрак прошёл в напряжённом молчании. Алин, пряча слегка отёкшее запястье в рукав, чувствовала себя виноватой, но так и не нашла в себе сил рассказать мужу о встрече с лордом Мэлисоном, хоть та и не была намеренной.
   Александра решила было не ходить больше в рощу, чтобы не встретиться снова с Джейкобом, но на следующее утро вновь проснулась с восходом, и ноги почти против воли понесли её к пруду. Так снова начались их встречи и споры. Алин чувствовала, что словно бы погружается в омут, но не в силах была противиться желанию снова дышать и чувствовать в полную силу, и знать, что ум её ценят и признают способным рассуждать не только о домашнем хозяйстве, но и о политике, о науке, о Боге. "Что с того, - уговаривала она себя, - что мы беседуем? Разве есть в этом что-то предосудительное?" Даже возвращаясь домой, Алин не тосковала больше, предвкушая завтрашнюю прогулку, и наконец, Владимир, видя её веселою и покойною, поверил, что былое увлечение его жены прошло безвозвратно. По утрам он по-прежнему спокойно просматривал почту или читал, поджидая к завтраку пристрастившуюся к ранним прогулкам супругу.
   Лорд Мэлисон был не из тех, с кем легко дружится: неровный характер, порождённый таким страшным воспитанием, давал о себе знать иногда совершенно без видимых причин. Порою Джейк бывал невыносимо груб и резок с Алин, пугая внезапными вспышками ярости и прогоняя прочь, но на следующее утро непременно просил извинения, и голос его и взгляд был нежен, и завораживал, и увлекал... В такие мгновения Алин ловила себя на смутном желании коснуться тихо пальцами его щеки, провести рукою по густым смоляным волосам... Она вспыхивала и смолкала на полуслове, а Джейкоб с улыбкой заглядывал ей в глаза и тихо смеялся, без труда угадывая тайное смятение Александры. Она смущалась ещё более и пыталась бежать, но Джейк неизменно удерживал её за руку, целуя тонкие пальцы с дерзкою лаской... Алин едва замечала, что этих маленьких дерзостей становится всё больше - они нравились ей и казались уже почти естественными...
   Был конец мая, когда Владимир уехал на несколько дней в столицу по делам, оставив жену дома. Алин, с головою погрузившаяся в опьянение чувств, почти не заметила его отсутствия, ощутив только большую свободу. Однако Джейкоб, услышав об отъезде молодого графа, внезапно пропал и не являлся два дня. Александра готова была прийти в отчаяние, бродя по дому, как неприкаянная, и не находя себе места. Она хотела уж послать кого-нибудь из слуг в соседнее поместье, узнать, не болен ли его хозяин, но вовремя опомнилась: если бы Владимир прознал о том...
   На третий день она нашла лорда Мэлисона на старом месте. Он встретил Алин молчанием, не поднявшись навстречу, и она, заметив разлитую по его лицу необычайную бледность, ещё более встревожилась.
   - Что с вами? - проговорила она. - Вы нездоровы? Отчего вы не приходили?
   Джейкоб вскинул голову, отбрасывая волосы со лба, и посмотрел на Александру странно, словно бы вопрошая. Она собралась сказать что-то, но лорд Мэлисон прервал её жестом и произнёс с непривычною серьёзностью:
   - Аликс, я должен сказать вам нечто, очень важное... для нас обоих.
   Он смолк, снова испытующе вглядываясь в её лицо, и Александра чуть улыбнулась, пытаясь скрыть внезапно охвативший её трепет.
   - Говорите же, я слушаю вас!
   - Помните вы, я говорил вам, что не верю в любовь... В то, что я способен на неё?.. Молчите! - Он стиснул руку Алин, принуждая сесть рядом. - Я знаю, что вы помните это... Ещё я говорил вам, что вернулся в Россию из-за вас; я говорил, что вы поразили моё воображение. - Лорд усмехнулся невесело, словно в досаде на себя самого. - Я верил в это ещё месяц назад, когда ехал сюда! Меня влекло к вам, но я уверен был, что это - лишь порождённая необычайною красотой вашей в сочетании с умом, живым и свободным, страсть, даже похоть...
   Алин, тихо ахнув, отпрянула, но Джейкоб лишь крепче стиснул тонкие пальцы в своей руке, продолжая говорить, отвернувшись, с болью и почти даже с ненавистью:
   - Аликс, знаете ли вы, что на самом деле сделали со мною? Не разум мой вы поразили, не телесные желания! Вы вторглись в мою душу, вы поработили её! Я снова стал рабом!..
   - Джейкоб, прошу вас... Мне больно!..
   Алин, вырвавшись, вскочила, глядя на лорда Мэлисона с недоумением и нарастающим страхом. Он закрыл глаза, пытаясь скрыть бушующую в них страсть, перемешанную с яростью и болью; он задыхался, тщетно сдерживая дрожь, сжимая голову. Александра молчала, умоляя лишь про себя: "Ах, нет, нет... Только не это! Только бы он не сказал большего, потому что тогда... Тогда - конец! Нет..." Вдруг он резко поднялся, словно бы решившись, и стиснул её плечи стальными пальцами.
   - Смотрите! Смотрите мне в глаза, Аликс! - проговорил Джейк хрипло, не обращая внимания на то, что она всё качает головой отрицательно. - Я хочу, чтобы вы видели, что я не лгу вам, что я не играю вашими чувствами. Аликс, я люблю вас. Молчите!! - Он вдохнул отрывисто, будто ему не хватало воздуха. - Я не хотел говорить вам... Я так долго спорил с вами, утверждая, что любви нет, что она - лишь выдумка поэтов, сентиментальный бред... Я был слишком горд, чтобы сознаться в поражении, но... Это невыносимо! Я люблю вас, Аликс! Теперь вы знаете.
   Несколько мучительно долгих секунд она смотрела на Джейкоба, потрясенная, почти не ощущая, что сама вся дрожит, потом вдруг вспыхнула, освобождаясь от его рук, и выговорила непослушными губами - совсем не то, что хотела:
   - Вы с ума сошли! Вы... Ведь я замужем!
   - Аликс...
   Лорд Мэлисон попытался вновь привлечь её к себе, но Алин отпрянула, пытаясь обмануть его и себя, выдавая страх перед собственными чувствами за гнев:
   - Не смейте!
   Едва понимая сама, что и зачем делает, Александра ударила его по лицу.
   Джейкоб побледнел от едва сдерживаемой ярости и медленно поднял на графиню глаза, полные такого дикого гнева, что Алин, только теперь вспомнив его предупреждение и испугавшись не на шутку, попятилась. В ту же секунду произошло нечто ещё более безумное: его руки стиснули ей плечи так, что стало трудно дышать, а губы впились в уста, почти причиняя боль...
   Александра рванулась, пытаясь не то оттолкнуть, не то ударить его в грудь, но Джейк одной рукою сжал ей запястья, будто связав, а другой обхватил за талию, ещё теснее прижимая к себе - он понял лучше неё самой, что значили и слова её, и необдуманная пощёчина...
   Алин замерла, потрясённая и подавленная. В следующее же мгновение она ощутила вдруг, что руки его больше не причиняют боли и губы касаются губ со страстью отчаянною, нежною и опьяняющею, лишая рассудка и воли... Словно в забытьи, она обвила руками шею Джейкоба, целуя его в ответ со всем пылом, какой таился в ней до сих пор, не находя возможности проявиться, и вырвался теперь, ослепляя и оглушая...
   Джейк со сдавленным стоном отстранился от неё и выдохнул едва различимо:
   - Аликс...
   Она без сил склонила голову ему на плечо, с трудом сознавая, что упадет, если эти сильные и непереносимо нежные руки отпустят её.
   - Аликс! - повторил он, чуть касаясь губами её шеи, заставляя едва ли не плакать от мучительного блаженства. - Ты ведь тоже любишь меня. Любишь с тех пор, как впервые увидела - я знаю это! Я нужен тебе так же, как ты нужна мне! Милая...
   Александра всхлипнула, ещё крепче охватив дрожащими руками его шею, зарывшись пальцами в густые чёрные, как смоль, волосы.
   - Жизнь моя... - шептал его голос. - Уедем! Уедем со мною, прошу тебя. Поедем в Англию! Ты будешь моей, ты будешь счастлива, Аликс! Уедем со мною!..
   Александра медленно приходила в себя; смысл сказанного с трудом проник в её затуманенный разум, и она, вздрогнув, вскинула голову, расцепляя руки.
   - Что? - пролепетали её непослушные губы.
   Но Джейкоб не успел ответить, - Александра с неожиданною силою оттолкнула его и бросилась прочь, не разбирая пути.
   Она бежала до самого дома и, ворвавшись в свою спальню, упала на кровать, бездыханная. Она не помнила, сколько пролежала так, почти без сознания. Наверное, долго, потому что, когда она очнулась и подняла отяжелевшую голову, солнце уже клонилось к закату, отбрасывая длинные сумрачные тени от деревьев.
   Александра с трудом поднялась и, пошатываясь, подошла к окну, за которым разливались золотисто-лиловые сумерки. Она со стоном сжала пальцами виски и прислонилась пылающим лбом к прохладному стеклу. В голове царила пустота, словно все мысли, сплавившись от боли в один тяжелый и жгучий клубок, застыли...
   Алин отошла от окна, непослушными руками, сама, с трудом распустила растрепавшиеся волосы, разделась и легла в постель. Тяжёлый сон окутал её душной пеленою...
   Александра проснулась от внезапно хлынувшего в окна солнечного света и услышала голос мужа:
   - Дорогая, как можно спать так долго! Теперь уж полдень!
   Алин с усилием подняла тяжёлые веки и села в постели, жмурясь от солнца.
   Владимир присел на край кровати, глядя на измученное лицо жены, и она, вдруг всхлипнув, бросилась ему на шею и разрыдалась, повторяя:
   - Как хорошо, что ты наконец приехал! Как хорошо, что ты дома!
   - Ну, полно, милая, разве можно так! - улыбнулся граф, не умея скрыть радости и облегчения от того, что жена так переживала его отъезд. - Твоя горничная сказала, будто ты вчера весь день не выходила из комнаты? Полно! Меня и не было каких-то четыре дня. Одевайся и спускайся к обеду, я подожду тебя.
   Владимир вышел. Александра поднялась и подошла к окну. Она вздрогнула, вспомнив вчерашний день, и губы её снова задрожали, а глаза наполнились слезами...
   Не то, чтобы она никогда не задумывалась, чем могут окончиться её встречи с лордом Мэлисоном, но ей так хотелось верить, что они останутся лишь встречами для бесед - и ничем больше! Ведь Джейкоб упорно уверял её, будто не способен к любви, а со своими чувствами она надеялась справиться. Впрочем, в иные моменты Александра ясно сознавала, что объяснения не избежать, но гнала от себя эту мысль, потому что объяснение означало - конец их дружбе. Так и вышло...
   Весь день Алин была сама не своя: она то смеялась каждому пустяку, то кидалась обнимать мужа, а то убегала и тихо плакала где-нибудь в уголку. К вечеру с ней сделался небольшой жар, но Алин ничего не сказала мужу и только раньше обычного ушла спать.
   Но сон бежал от неё... Уже за полночь Александра поднялась и зажгла свечу. Неслышно ступая босыми ногами по коврам, она пробралась в кабинет мужа, взяла письменный прибор и вернулась к себе в спальню. Сев за стол у окна, Алин обмакнула перо в чернила и решительно вывела на чистом листе аккуратными английскими буквами:
   "Lord Malison!"
   Александра задумалась, кусая губы и глядя рассеянным, поблескивающим лихорадочно взглядом за окно, в непроглядную тьму, наполненную шумом ветра и молодой листвы. Наконец, глубоко вздохнув, она снова принялась писать по-английски, тщательно подбирая слова:
   "Я вынуждена просить у Вас прощения за то, что произошло вчера. Я повела себя не подобающим моему положению образом, тем самым дав Вам повод думать, будто я разделяю Ваши чувства.
   "Вероятно, Вы сами поняли уже, сколь опрометчивым и неуместным было Ваше признание. Мне, бесспорно, доставляли удовольствие наши беседы; мы могли бы ещё долгое время продолжать их, оставаясь друзьями. Однако Ваш неожиданный поступок сделал невозможным для меня снова видеться с Вами. Я по-прежнему уважаю и ценю Ваш живой ум, и мне в самом деле жаль терять в Вас собеседника и друга, однако, моё положение замужней женщины вынуждает меня прекратить с Вами всякие отношения.
   "Я искренне верю в то, что Вы - истинный джентльмен, и потому немедленно покинете наши края или, по крайней мере, не станете искать встреч со мною.

Заранее благодарю Вас и прощаюсь.

С уважением,

графиня Александра Петровна Сугорина".

   Алин дрожащими пальцами положила письмо в чистый конверт и спрятала в шкатулку с драгоценностями, решив послать его утром с сыном горничной.
   Ответа не последовало. Графиня, не зная, что думать, заперлась дома, пока Владимир, наконец, не заметил, что с женой что-то происходит.
   - Алин, дорогая, мне не нравится твой бледный вид, - заметил он как-то за завтраком. - Ты совсем не выходишь. Отчего тебе не погулять?
   Она опустила глаза.
   - Мне не хочется.
   - Милая, но я настаиваю! Тебе непременно нужно побыть на воздухе.
   - Может быть, ты пойдешь со мною? - Алин умоляюще посмотрела на мужа, но он снова углубился в чтение газеты.
   - Извини, дорогая, у меня много дел на сегодня, - пробормотал граф рассеянно. - Но ты непременно иди!
   Александра вышла из дома, тщетно пытаясь заглушить обиду на мужа и - страх... Она медленно шла берегом пруда, совсем уже по-летнему расцвеченным пёстрыми травами, стараясь не думать ни об обидном равнодушии Владимира, ни о безумии лорда Мэлисона, и утешая себя тем, что уже достаточно поздно, чтобы встретиться с ним. Но внезапно, к её ужасу, впереди на тропинке послышался приглушенный стук копыт, и Алин с трепетом узнала фигуру Джейкоба, мелькнувшую меж стройных стволов берёз.
   Чувствуя, как обрывается сердце в похолодевшей груди, Александра развернулась и пошла прочь, словно бы не заметив лорда, но он уже увидел графиню. Нагнав её, Джейкоб спешился, но не окликнул и не попытался остановить, а молча пошел рядом. Алин, не находя в себе сил, ни решимости заговорить первой, продолжала идти, низко опустив голову, терзая пальцами сорванный с дерева листок и почти задыхаясь и ничего не видя от слёз, застивших глаза.
   Она готова уже была закричать, сделать что-нибудь безумное, лишь бы разбить, наконец, это невыносимое молчание, когда Джейкоб внезапно остановился, преградив ей дорогу. Александра осмелилась поднять глаза и вздрогнула, увидев его руку возле своего лица; горячие пальцы, чуть дрожа, осторожно коснулись влажной от слёз щеки... Алин задохнулась, пугаясь нестерпимой бури чувств, поднявшейся в ней, и попыталась отступить - или ей только так показалось, - но вместо того шагнула к нему навстречу, пряча лицо в складках шёлковой рубашки. Она больше не могла, не хотела противиться себе самой, чувствуя порывистые прикосновения его губ к глазам, ко лбу, щекам, губам; она без слов позволила ему увлечь себя в глубь рощи, к маленькому охотничьему домику, полускрытому зарослями сирени, разливающей вокруг дурманящий аромат. Её руки не желали отпускать его рук, завораживающих силою и нежностью; она смеялась и плакала; она упивалась его голосом; она тянулась к его губам; она не принадлежала более себе: вся без остатка она была теперь - его...
   ...Алин очнулась, когда косые лучи заходящего солнца огненными копьями пронизали рощу, окрасив стволы берёз в нежный золотисто-розовый цвет. Джейк спал, разметавшись на постели, ещё более смуглый в призрачно-лиловых сумерках. Аликс посмотрела на его спокойное лицо, коснулась пальцами чуть запавшей щеки, зажмурилась, сдерживая жгучие, словно кипящие слёзы. Мысль о возвращении домой была невыносима, но Александра заставила себя подняться, тихо выскользнув из-под обнимавшей её руки, оделась, путаясь неверными, дрожащими пальцами в складках платья, кое-как прибрала рассыпавшиеся волнами по плечам и спине волосы.
   Тихо прикрыв за собою дверь, Алин на секунду прислонилась к ней всем телом, не в силах сделать шага, но снова превозмогла истому - совсем иную, чем та, приведшая её сюда, - мучительную и тяжёлую, и вязкую, как трясина. Сирень дурманила и кружила голову, тихо шелестя сердечками-листьями, и Алин вдруг показалось, что это её сердце разделилось вдруг на сотни трепещущих, тонких осколков, чтобы остаться здесь и вечно вдыхать пьянящий аромат. Наконец, она тихо побрела к дому, поминутно оглядываясь, словно надеясь, что он проснётся-таки и никуда её не отпустит...
   Владимир встретил жену драматическим возгласом:
   - Александра! Боже милосердный, ты чуть с ума меня не свела! Где ты была?! Я уж послал людей искать тебя!
   Алин, остановившаяся на пороге, словно её вдруг что-то потрясло, молча, будто окаменев, смотрела на мужа сухими, лихорадочно блестевшими глазами. Он был почти противен ей сейчас, она ненавидела его: и это нежное едва ли не по-девичьи лицо, и этот слабый тонкий голос, и эти тщательно ухоженные белые руки, никогда не знавшие работы тяжелее письма...
   - Алин, что с тобой? - спросил Владимир встревоженно. - Почему ты так странно смотришь? Тебе нехорошо?
   Он хотел обнять жену, но Александра стремительно вырвалась, вскрикнув невольно:
   - Не трогай меня, оставь!
   - Что ты, милая? Что с тобой?
   Эта беспомощная растерянность мужа вызвала у неё ещё большее отвращение.
   - Оставь меня! Ах, оставьте меня все!! - воскликнула графиня и бросилась по лестнице в свою спальню.
   Аликс не спала эту ночь, то плача, то пытаясь молиться, то обдумывая планы побега, то снова понимая, что никогда, никогда не решится... К утру с ней сделался сильный жар, она стонала и металась в бреду, но, против ожидания, ни одно слово не сорвалось с её пересохших губ, и Владимир, не на шутку испуганный, так и не смог догадаться о причине столь внезапной болезни жены...
  

Глава IV

  
   Полтора месяца прошли в дурнотном чаду. Александра наотрез отказывалась выходить из дома далее сада, объясняясь тем, что заблудилась тогда, в тот безумный день, и напугалась до смерти. Владимир, поверив, не настаивал, и Алин проводила время в беседке с книгой, но почти не читала в последние дни: томительное беспокойство терзало её после того, как несколько дней назад пришла уверенность - она в тягости! Первою мыслью была безумная радость - наконец-то! Но вскоре здравый рассудок взял верх, и Алин с ужасом осознала - это его ребенок... Как скажет она об этом мужу? А если не скажет, то потом - лгать всю жизнь? Но у людей есть глаза... Что же делать, что?!
   Наконец, Александра решилась послать тайком записку лорду Мэлисону. Она безумно боялась новой встречи, она столь долго избегала его... Ей страшно было, как она посмотрит ему в глаза после того... Как сможет она устоять, если он снова станет звать её уехать? Но безысходность и страх гнали её в это утро.
   Джейкоб встретил Алин неожиданными объятиями, пробормотав с не свойственной ему порывистостью:
   - Аликс, любимая! Я сходил с ума! Мне говорили, ты больна?..
   Алин спрятала лицо у него на груди, не в силах отказать себе в наслаждении снова слышать этот голос, по которому тосковала она так мучительно долго...
   - Прости меня... - проговорила она. - Я не могла прийти после...
   Голос её прервался, губы задрожали, и Алин подняла умоляющие глаза. Джейкоб улыбался. Как не похож он был сейчас на прежнего лорда! Он будто стал младше от того, что разгладились хмурые складки на лбу, от того, что взгляд стал ясен и почти безмятежен, и полон любви... Как сказать ему теперь? Что сделает он, узнав?..
   Джейк ласково откинул растрепавшиеся волосы с её влажного лба, заглянул в глаза.
   - Что-то случилось?
   Вот! Сейчас... Александра вздохнула и проговорила, едва справляясь с собою:
   - Я должна сказать... я... У меня будет ребёнок.
   Она вся сжалась в его руках, ожидая... сама не зная, чего. Лорд Мэлисон замер на несколько мгновений, потрясённый, потом привлек Алин к себе с неожиданным тихим смехом.
   - Жизнь моя! Ты вся дрожишь... Но это же прекрасно! Это значит, что мы уедем!..
   Александра отпрянула в недоумении: она ждала не того... Она и сама плохо понимала, чего именно ожидала от Джейкоба. Но - уехать?..
   - Нет, я... Это невозможно! - проговорила Александра.
   - Не хочешь же ты сказать, что это ребёнок твоего графа? - помрачнел лорд Мэлисон. - Зачем бы тогда тебе было сообщать мне?..
   Алин внезапно ощутила, что её задел пренебрежительный тон, с каким Джейкоб говорит о её муже. Она отступила на шаг, освободившись от его рук.
   - Ты не можешь говорить в таком тоне, ты не имеешь права! - произнесла графиня дрожащим от негодования голосом. - Я не затем просила встречи, чтобы слушать, как ты унижаешь моего мужа. Каким бы он ни был, я - его жена перед Богом и... и я останусь ею. Я надеялась на твою помощь...
   - Разве не её я предлагаю?! Ведь ты не...- воскликнул Джейкоб, но Алин вспылила, не дослушав.
   - То, что предлагаешь мне ты - бесчестье! Да, я не люблю моего мужа, - она почему-то была уверена, что именно это не договорил лорд Мэлисон, всё больше бледнеющий от её слов, - но ты нисколько не уважаешь меня, если хочешь сделать своею... любовницей!
   - Разве ты уже ею не стала? - не сдержал он сарказма, всё яснее понимая, что теряет нечто, ставшее очень важным для него, и раздражаясь от того, что не находит сил справиться с внезапно нахлынувшим страхом.
   - Да как ты можешь!.. - задохнулась Александра, теряя остатки самообладания и не думая более о том, какие слова срываются с её губ. - Ты негодяй! Ты преследовал, ты соблазнил меня, а теперь - смеёшься и оскорбляешь?! Будь ты проклят! Я ненавижу тебя! Лучше мне всю жизнь лгать и терпеть косые взгляды, чем жить возле чудовища. Ты дьявол!..
   -That's enough!*
*Довольно! (англ.)
   Его голос бичом хлестнул воздух, заставив Алин вздрогнуть; дикая ярость исказила безмятежные недавно черты.
   - Достаточно с меня оскорблений. Ты предпочитаешь моей любви эгоизм этого жалкого существа, которое зовёшь своим мужем? Ты предпочитаешь это ничтожество, которое не способно даже дать тебе ребенка? Добро же! Ты говоришь, я - дьявол? Так вот тебе моя месть! Ты никогда не будешь счастлива с ним. Ты желаешь растоптать мои чувства, смешать их с пылью? Так не будет и в твоей жизни любви! Ты проклинаешь меня? Что ж - я уйду, я не появлюсь боле в твоей жизни. Но, клянусь - ты горько раскаешься; ты будешь страдать, потому что не сможешь забыть меня - я достаточно узнал тебя, чтобы быть уверенным в том! Ничто в жизни, кроме моего взгляда, не принесёт тебе облегчения, ты будешь звать днём и ночью, во сне и наяву, но я не пощажу тебя, как ты не щадишь меня! Я никогда не прощу тебе этих слов, так легко брошенных мне в лицо; я не прощу того, что ты разбила мою жизнь именно сейчас, когда в ней появился истинный смысл - не прощу!
   Александра, вздрагивая, отступала под его яростным, полным ненависти, скрывающей безумную боль, взглядом. Она закрыла лицо руками, но его слова всё летели в неё, будто камни, тяжело оседая в самой глубине души; его голос гремел над нею, оглушая и обжигая невыносимою мукой:
   - Знаешь ли ты, понимаешь ли, что значила для меня твоя любовь? Все силы души своей хотел я посвятить одной только тебе! Не политике, не науке, не чему-то иному - тебе! Твоей любви, твоему счастию. Всё, что осталось светлого и доброго во мне после двадцати лет унижений и ненависти, всё бросил я к твоим ногам! Понимаешь ли ты, что отвергла? Ты оттолкнула душу мою, ты растоптала её!..
   - Джейкоб, прошу тебя!.. - взмолилась Алин, не в силах сдержать рыданий. - Я не хотела... не хотела оскорбить тебя! Я...
   Александра попыталась взять его за руку, но лорд Мэлисон с горькой улыбкой отстранил её ладонь; ярость его сменилась внезапно ледяным спокойствием, пугающим ещё более.
   - Оставь! - произнес Джейкоб неживым от усилий скрыть отчаяние, стальным голосом. - Теперь уж поздно. Ведь ты отказываешься ехать со мною?..
   - Но я не могу! - взмолилась Алин. - Что скажут обо мне люди, что скажет отец?..
   Джейк усмехнулся:
   - Вот видишь! Вот истина твоей любви... Поздно! В тебе одной я нашёл было смысл своего существования, но ты теперь убила мою любовь... Какая насмешка! Ведь это ты убедила меня в том, что она - есть! Ты!..
   Лорд Мэлисон покачал головой, уже не скрывая боли.
   - Что же мне ещё сказать тебе?
   The rest thou dost already know,
   And all my sins, and half my woe,
   But talk no more of penitence...*
*Остальное тебе уже известно,
И грехи мои - целиком, и скорбь моя - наполовину,
Но не говори мне более о покаянии...
Байрон (англ.)
   Прощайте же, графиня! - он отступил на шаг, продолжая глядеть на Александру почти угрожающе. - Прощайте и - помните о Проклятии! Никогда - ни в этой жизни, ни в иной, если она существует, - вы не сможете любить никого, кроме меня! Но я - не вернусь.
   Резко развернувшись, Джейкоб взлетел на своего коня и умчался прочь, подняв клубы пыли. Алин вскрикнула, рванувшись за ним, но споткнулась о камень и упала в траву, отчаянно рыдая.
   Яркие лучи утреннего солнца, прорвавшись сквозь облака, осветили распростёртую на берегу пруда женскую фигуру; птицы порхали по ветвям, с удивлением поглядывая глазами-бусинами на это странное существо, издающее такие отчаянные стоны...
   Александра затихла. Измученная и опустошённая лежала она посреди ярких летних трав и ощущала один лишь только аромат отцветшей уже сирени... Наконец, графиня с трудом поднялась, ополоснула лицо водой и побрела к дому, ничего вокруг не замечая. Густой звенящий туман окутал её, мешая идти, сжимая горло и не давая дышать.
   Кое-как Алин добралась до дома, вошла в гостиную и рухнула, как подкошенная, на пол...
  
   ... как жарко, Боже!.. Как душно... Невыносимое зловоние, поднимающееся с болот, заставляло Аликс задыхаться, выжимало слёзы из глаз. Она шла по чуть заметной тропинке мимо чёрных топей, мимо сверкающих ртутным блеском зеркал стоячей чёрной воды. Обернувшись, Аликс видела чёрный, будто обугленный, лес; впереди - серо-чёрная, курящаяся извивающимися полосами тумана и ядовитых испарений пустыня. Сизые клубящиеся тучи низко нависли над гибельной бесплодною землёю.
   Сквозь мутную пелену медленно проступил багровый диск закатного солнца, и кровавые лучи затопили этот безрадостный мир. Она посмотрела на тонущий в сизо-палевой мгле, плывущий и колеблющийся в жарком мареве шар. Медленно, медленно плыл он к далёкому горизонту...
   И вдруг Аликс глухо вскрикнула и рванулась вперёд: там, на фоне пурпурного огня, увидала она чёрную фигуру и узнала - он! Лорд Мэлисон!
   Он смотрел прямо на Аликс. Она хотела крикнуть, позвать, но ни звука не вырвалось из её измученной груди. Задыхаясь и чувствуя, как слёзы невыносимо жгут лицо, Аликс бежала к нему. Лорд Мэлисон засмеялся. Его горько-надменный и жестокий смех оглушил её, заставил упасть на колени, сжимая руками готовую разорваться от боли и ужаса голову.
   Лорд Мэлисон отвернулся и пошёл прочь, растворяясь, будто мираж, в багрово-сизом мареве догорающего заката. Аликс хотела закричать, но грудь сдавило невыносимою болью, горло сжал спазм.
   Она с трудом поднялась и снова попыталась бежать, но ноги вязли в предательской трясине. Аликс упала в липкую грязь и почувствовала цепкие объятия смерти. Неведомая сила влекла её в глубь, в чёрное небытие...
   Кровавое солнце скрылось за горизонтом... Тьма раскинула над болотами своё беспросветное покрывало... Тьма вокруг. И под ногами, потерявшими опору - тоже тьма...
   Но вдруг ослепительно-яркий, режущий глаза свет вспыхнул повсюду, заставляя Аликс застонать. Оттуда, из этого света, послышался далёкий и призрачный голос:
   - Алин, родная моя, я с тобой! Я привёз тебе врача. Ты только держись, милая! Всё будет хорошо!
   Графиня с трудом осознала, что лежит на своей постели, разметавшись по подушкам. Мучительный свет невыносимо терзал глаза. Рядом звучали два мужских голоса, то затихая, то выплывая из багрового тумана и оглушая.
   - Что с ней, Сергей? Бога ради, это невыносимо!
   - Скажу тебе точно только одно - это не простудная лихорадка. Скорее нервная горячка.
   - Но с чего, Боже?! Ведь всё было хорошо - и вдруг... Правда, в последний месяц она была какая-то странная...
   - Это ещё не всё, Владимир. Твоя жена... была беременна.
   - Что?!
   - Мне, право, жаль говорить тебе это, но плод вряд ли выживет. Мне в самом деле жаль, ну тут я бессилен...
   Глухое молчание придавило Аликс, а в душе рвался отчаянный крик: "Нет!!!"
   - Сергей, скажи мне только: ведь она поправится? - вновь выплыл из тумана жалобный, умоляющий голос.
   - Не знаю, Владимир. Она очень плоха. Будем надеяться на молодость и силу её организма. Я останусь на некоторое время, чтобы быть рядом.
   - Я сейчас же велю приготовить тебе комнату. Только, ради Бога, спаси мою Алин! Ты же знаешь - я не смогу без неё!.. - послышался приглушённый всхлип.
   - Ну, полно, Владимир. На всё воля Божья. Обещаю тебе: сделаю всё, что смогу...
   Алин снова погрузилась в душную тьму, голоса потонули в ней, свет истончился и угас...
   ...больно. Боже, какая боль! Кажется, мир разрывается надвое, и её тело - тоже... Боже, как страшно! Джейкоб, где ты? Почему тебя нет со мною сейчас, когда ты так нужен мне?! Джейк!!
   Аликс хотела закричать, позвать его, но только слабый мучительный стон сорвался с запекшихся губ её.
   - Алин, милая, потерпи! Всё будет хорошо. Потерпи, родная!..
   Этот голос... Это не он! Это не Джейкоб... Кто здесь? Кто этот человек, держащий её за руку?! И ещё один... Как страшно, Боже! Как больно!
   Александра заметалась по подушкам, отнимая руку и повторяя со стоном:
   - Нет, нет!..
   - Сергей, ну сделай же что-нибудь! Она так мучается! - воскликнул, едва ли не плача, сидящий рядом с ней молодой мужчина.
   - Я не могу, Владимир. Я уже дал ей наркотик - больше нельзя: её сердце может не выдержать.
   - О, Господи... Да когда же кончится этот ужас! - простонал граф, закрывая лицо в отчаянии. - Это невыносимо...
   Внезапно такая острая боль пронзила тело Александры, что ей показалось, будто молния поразила её. Алин глухо вскрикнула, и - снова мир канул во мрак...
   ...кругом была тьма, пронизанная тысячами колючих огоньков. Пустота. Великое Безмолвие царило среди жгучих звёзд и холодных, мертвых планет... Но вот, среди этого молчания родился слабый звук - тень звука; бесплотная, почти неуловимая, она ширилась и росла. И вот, это уже не просто звук, это - зов, далёкий и слабый...
   Кто зовет её? Чей голос с такой болью повторяет:
   - А-ликс! А-ликс!
   "Я здесь!" - хотела ответить она, но у неё больше не было горла, чтобы произнесть хоть один звук. У неё не было глаз, чтобы увидеть, кто же зовёт её... Но она слышала, она ощущала этот зов всею душою своей!..
   И вдруг она узнала: ведь это же... это Джейк! Джейкоб!..
   ...И тут же зов, оборвавшись, превратился в мучительный стон и взорвался отчаянным, полным ненависти смехом.
   В тот же миг Алин снова ощутила тупую боль во всём теле. И она вспомнила... - и этот яростный взгляд, и этот дрожащий от плохо скрываемого отчаяния голос, бросающий ей в лицо горькие обвинения... Она вспомнила...
   - Алин! Алин, милая, ну очнись же!..
   Что это? Снова?.. Нет. Это не тот голос... Не тот!.. Он не позовёт её больше. Он проклял её...
   - Алин! Ну, что же это!.. - голос сорвался и превратился в почти детский плач.
   - Владимир, успокойся. Возьми себя в руки, наконец. Ты, право, как ребёнок. Я же говорю тебе: кризис миновал. Она поправится - не скоро, но обязательно поправится.
   Граф вздохнул прерывисто и прошептал:
   - Сергей, а как же мне сказать ей... о ребёнке?..
   - Лучше не говори вовсе. Срок был очень мал, она вряд ли успела понять. А если и успела, то решит, что ошиблась. Пусть это останется тайной.
   - Хорошо...
   - И, Владимир, поди отдохни. Нет-нет, никаких возражений! Мне не хочется лечить ещё и тебя. Иди.
   Кто они - эти люди? Почему они говорят о ней? Зачем они спасают её? Она не хочет жить! Она проклята! В её жизни никогда не будет счастья... Зачем, зачем ей такая жизнь!..
   - Я проклята! Проклята... - сорвалось с бледных губ графини.
   Доктор поднял голову от книги, которую читал, сидя в кресле у завешенного с одной стороны платком ночника. Это был молодой человек лет тридцати, со светлыми, уже несколько редеющими на лбу волосами, с тонкими заострёнными чертами худого лица и с прозрачными и проницательными серыми глазами.
   - Проклята!.. - снова повторила Александра, почему-то по-английски, и молодой врач чуть вскинул брови, будто внезапно догадавшись о чём-то.
   Покачав головою, доктор, которого имя было Сергей Константинович Полянский, поднялся, подошёл к графине и коснулся её влажного лба, посчитал пульс и, удовлетворённо кивнув, вернулся к своей книге и вскоре задремал.
   Александра с трудом подняла невыносимо тяжёлые веки, обвела комнату затуманенным взглядом и, вздохнув, погрузилась в глубокий исцеляющий сон.
   К утру Александре приснилась музыка. Нежная и печальная скрипичная мелодия плыла в полной тишине, отражаясь от светлых стен странного, очень маленького и тесного концертного зала. Она сидела в кресле, вся трепеща от волнения. А там, на сцене... Боже!..
   Александра вздрогнула, узнавая лицо, и резко открыла глаза, просыпаясь. С трудом осознав, что находится в своей спальне, графиня увидела склонившегося над ней мужа.
   - Алин, дорогая моя! Как ты себя чувствуешь?
   Она хотела ответить, что с нею всё в порядке, но вдруг поняла, что не в силах пошевелить губами. Всё тело, казалось, расплавилось в терзавшем её так долго огне; казалось, ни одной косточки не осталось в ней.
   Алин сделала над собой усилие, пытаясь заговорить, но лишь слабый шёпот сорвался с бледных губ:
   - Что со мной?.. Я больна?..
   - Ты лежала в бреду три с лишним недели. - Владимир осторожно отвёл прядь слипшихся волос от её лба. - Ты ужасно напугала меня. Но теперь всё в порядке, ты поправишься. Сергей велит тебе хорошо есть и побольше спать.
   Александра послушно проглотила несколько ложек бульону и снова провалилась в сон - на этот раз без видений.
  
   Алин поправлялась очень медленно. Без особого воодушевления принимала она лекарства и выполняла предписания врача. Но Сергей был так предупредителен и тактичен, такое необъяснимое сочувствие и даже как будто понимание встречала она всякий раз в его светлом и печальном взгляде, что не хотелось огорчать доброго друга капризами.
   Дни тянулись невыносимо медленно для Александры. Читать она не могла ещё, и тяжёлые мысли не давали покоя. Одно время Алин строила планы, как, поправившись, она обязательно поговорит с Джейкобом; она заранее вела с ним мысленные беседы. Но как-то Владимир в разговоре с Сергеем случайно обмолвился, что сосед их, лорд Мэлисон, вдруг продал поместье за бесценок и уехал...
   Алин вовсе потеряла интерес ко всему окружающему. Она молчала, когда к ней обращались, или отвечала односложно. Взор её был туманен и печален. Она словно существовала в странном пространстве, где-то посередине между жизнью и смертью. Ничто не волновало графиню, ничто не занимало.
   Спустя два месяца Александре позволили выходить из дому, но она почти всё время проводила на террасе или в саду.
   Было начало сентября. Воздух по ночам уже пах стужей; листва на деревьях побледнела и начала желтеть кое-где, трава пожухла. Далеко окрест разносился дым костров, навевая печаль.
   Алин подолгу тоскливым взором смотрела на берёзовую рощу, но никогда не ходила туда. Когда же Владимир, заметив это, однажды попытался повести её туда сам, Александра разрыдалась вдруг с необъяснимым отчаянием, повторяя в истерике:
   - Я ненавижу это место! Оно проклято! Проклято!..
   Сергей, отстранив растерявшегося супруга, отвёл Александру в спальню, дал ей успокоительных капель и сидел возле неё молча, пока она не успокоилась. Подняв залитое слезами лицо, Алин снова натолкнулась на светлый и будто всезнающий взгляд врача, и, смутное прежде, ощущение того, что он каким-то неведомым образом знает всё, окрепло в ней. Алин вспыхнула, опуская ресницы, губы её дрогнули, но тёплая ладонь тихо накрыла её холодные пальцы.
   - Ну, полно. Володя глуп и слеп, простите его. Всё пройдет, Александра. Не скоро, но так или иначе.
   Она порывисто и благодарно пожала руку Сергея, глядя бездонно-измученными глазами. По молчаливому согласию ни один из них не возвращался более к тому разговору.
   Ближе к зиме, когда Алин окончательно окрепла, Владимир, по совету Сергея Константиновича, решился везти жену на юга, в Европу. Графиня без особой радости приняла его предложение: ей просто не хотелось спорить. Ей вовсе ничего не хотелось - ни есть, ни спать, ни читать, ни ехать куда-нибудь... Жизнь была пуста и безрадостна ей. Одно только событие могло бы пробудить Алин, но - оно не случится никогда... Она проклята! Она не может жить без него, но он - не вернется...
  

Глава V

  
   Владимир был в неописуемом восторге от солнечной Италии, но на Алин весь этот блеск наводил невыносимую тоску. Яркое солнце казалось ей угнетающим, древние развалины наводили ужас, прибой морской шептал о вечности и смерти...
   Когда они остановились, наконец, в лучшей гостинице Рима, Александра почти всё время проводила в номерах, читая книги или глядя в окно на бескрайнее, угнетавшее своею бездонностью небо.
   Обыкновенно графиня избегала смотреть на входящих и выходящих из гостиницы, но сегодня некая смутно знакомая фигура привлекла её внимание. Алин опустила глаза и со слабым возгласом вскочила с кресел, держась за грудь, где неистово забилось готовое разорваться сердце. "Он!.. Он! - стучало в голове. - Нет, это не ошибка! Джейкоб!!" У неё закружилась голова.
   Лорд Мэлисон, вышедший из гостиницы, стоял возле экипажа, разговаривая с пожилым мужчиной, и уже прощался с ним. Александра с грохотом распахнула окно, хотела закричать, позвать его, но в этот момент за спиною раздался голос мужа:
   - Алин, дорогая, послушай...
   Графиня резко обернулась, не отдавая себе отчёта в том, что смотрит на Владимира блестящими лихорадочно и полными ненависти глазами, пугающе огромными на бледном лице.
   - Что с тобой, милая? - граф отступил было от неожиданности, но тотчас же шагнул к жене, желая приласкать её...
   Александра оттолкнула его руку с нескрываемым отвращением и выпалила:
   - Оставь меня, не смей ко мне прикасаться! Никогда, слышишь!
   - Да что с тобою? Что-нибудь случилось?..
   - Ничего! Со мной ничего не случилось! Я совершенно счастлива! - выкрикнула Александра с сарказмом и выбежала прочь, оставив растерянного Владимира размышлять над этой внезапною и необъяснимой вспышкою.
   Оказавшись в холле, Алин принялась расспрашивать метрдотеля о случайно увиденном ею "знакомом, с которым она встречалась в Петербурге".
   - Мне очень жаль, синьора, - ответил лучащийся доброжелательством пожилой итальянец. - Лорд Мэлисон покинул сегодня нашу гостиницу. Правда, я слышал, он собирался посетить Сицилию: лорд говорил, что никак не менее недели намерен провести в Палермо.
   Поблагодарив метрдотеля, Александра вернулась в номера. Владимир поднялся ей навстречу, не решаясь, впрочем, подойти, и спросил осторожно:
   - Алин, всё в порядке?
   - Да, дорогой, извини. - Александра заставила себя слабо улыбнуться. - Не знаю, что на меня нашло. Пойду, прилягу - ужасно болит голова.
   Оставшись, наконец, одна, она бросилась на постель и долго лежала так, не в силах даже заплакать. Мысли её лихорадочно кружились возле одного только предмета: "Палермо... Палермо! У меня есть целая неделя, чтобы нагнать его! Я попрошу Владимира... Я скажу, что мне надоел Рим, скажу, что много слышала и читала о Сицилии. Я хочу поехать в Палермо!.. Завтра я уже буду там... Я увижу его! Я найду способ говорить с ним наедине - непременно. О! скорее бы завтра!.."
   Вечером, за ужином, услышав о желании супруги, Владимир просиял. После стольких месяцев полной апатии Александра впервые сама проявила какую-то волю; взор её оживился, лёгкая улыбка трогала губы... Он был счастлив, глядя на свою Алин, и не замечал ни болезненности румянца на её щеках, ни странного, беспокойного блеска глаз.
   И вот - Сицилия. Палермо! Безумное смешение архитектуры - греческой, римской, норманнской, испанской; буйство растительности, собранной едва ли не со всего света - всё это многоцветие наполняло чудный город, окаймлённый ожерельем гор, защищённый мысом Наферано с востока и холмом Св. Розалии с севера. "О, как прав был Дюма! - думала Алин, глядя на Палермо с террасы Палаццо-Реале. - Это город любви, город счастья! и он - здесь... Завтра я увижу его!.." Графиня чуть нахмурилась. О, если бы она была одна! Уже сегодня она могла бы увидеть любимое лицо, услышать любимый голос... Но Владимир не оставит её в покое, пока они не осмотрят все виды... О, скорее бы завтра!..
   Александра неспокойно провела ночь и проснулась с восходом. Владимир сладко спал, по-детски приоткрыв губы, подложив ладонь под щёку. Алин тихо оделась и хотела уже выскользнуть из спальни, но вдруг вернулась почему-то и остановилась возле спящего мужа, глядя на него с грустною нежностью. Графиня протянула руку и отвела спутавшиеся русые локоны со лба Владимира.
   - Прости меня... - прошептала Алин чуть слышно. - Я знаю, что причиняю тебе боль, но - без него мне не жизнь! Прости...
   Александра вышла из уютного номера и, спустившись в ещё пустой вестибюль, обратилась к портье:
   - Простите, вы не могли бы помочь мне? Дело в том, что, как я узнала, один мой знакомый тоже приехал в Палермо и, по-видимому, остановился в этой же гостинице. Понимаете, мне необходимо сообщить ему нечто важное...
   Высокий худощавый мужчина выслушал её сбивчивую речь на не совсем правильном итальянском и ответил с приветливою улыбкой:
   - Если синьора назовёт мне имя этого господина, я непременно постараюсь помочь.
   - Его зовут лорд Джейкоб Адэр Мэлисон, - произнесла Алин, чувствуя, как обрывается сердце при звуке этого имени.
   Портье заглянул в журнал и ещё шире заулыбался:
   - Да, синьора, лорд Мэлисон остановился у нас. Его номер двенадцать, если вам угодно.
   - О, благодарю вас! Благодарю! - и Алин бросилась прочь, махнув в душе рукою на то, что лукавые глаза сицилийца блеснули уж слишком понимающе...
   В следующую минуту Александра забыла обо всём на свете, кроме своего бьющегося оглушительно сердца и этого номера - двенадцать... Она несколько мгновений стояла возле двери, задыхаясь от волнения и страха, не перепутала ли вдруг номер, но, наконец, подняла дрожащую руку и негромко постучала.
   Послышались уверенные, стремительные шаги, и дверь распахнулась. Алин подняла глаза и замерла, забыв, кажется, даже дышать... Он стоял перед нею, такой вдруг по-домашнему близкий, в брюках и одной только тонкой шёлковой рубашке, почти расстёгнутой, так что открывалась широкая смуглая грудь. У Алин закружилась голова от желания снова коснуться его гладкой кожи, ощутить силу его рук...
   Джейкоб отпрянул в изумлении, увидев графиню; глаза его странно вспыхнули, губы дрогнули, силясь не то сдержать гримасу боли, не то скрыть невольную улыбку внезапно захлестнувшей радости.
   - Аликс?! - выдохнул наконец лорд Мэлисон охрипшим, почти сорвавшимся голосом.
   Она наконец вдохнула прерывисто, ощущая боль в груди, и проговорила чуть слышно, сквозь стиснувшие горло слёзы:
   - Джейк...
   Громко всхлипнув, Алин бросилась на грудь Джейкобу, вся вздрагивая от рыданий, перемешавшихся с истерическим смехом...
   Лорд Мэлисон хотел что-то сказать, но Александра, вскинувшись вдруг, зажала ему рот ладонью и покрыла поцелуями его лицо, не давая опомниться. Джейк стиснул Алин в объятиях, захлопнув ногою распахнутую дверь.
   - Аликс... Моя Аликс! - повторял он, срывая застёжки с её платья.
   Ему всё равно было сейчас откуда она появилась, почему, как сумела найти его. Это было как сон: ещё вчера вечером он грезил, вспоминая... Там, в Риме, уже отъезжая из гостиницы, ему показалось вдруг знакомое лицо за неожиданно раскрывшимся окном, и впервые за долгое время он позволил себе эту слабость, эту мечту, и вот: она, Александра - здесь! А всё остальное может подождать, всё остальное - не важно!..
   Его руки, его губы касались, кажется, самой души её, измученной и истерзанной, излечивая самые глубокие раны, принося облегчение, освобождение, счастье... Его голос повторял её имя, не способный произнести ничто иное, - но сколько нежности в этих скупых звуках! Какою волшебною музыкой звучали они в рассветной тиши!..
  
   ...Он долго молчал, откинув голову на подушки, одной рукою обнимая прильнувшую к его груди Александру, а другой перебирая её густые, рассыпавшиеся покрывалом волосы.
   - Как ты нашла меня? - спросил он наконец.
   Алин, вздрогнув, подняла голову и ответила, глядя в упоении в его чёрные глаза:
   - Я видела тебя в Риме - случайно, из окна гостиницы. Мне сказали, что ты уехал в Палермо, и на следующий день мы тоже приехали сюда.
   - Мы? - лорд Мэлисон изогнул вопросительно бровь, молчаливо отметив про себя, что лицо в окне всё же не пригрезилось ему.
   Александра опустила ресницы, проговорив:
   - Владимир тоже здесь. Это он привёз меня в Италию. Я долго болела и...
   Чувствуя, как слёзы снова застилают взор, Алин зажмурилась и, спрятав лицо у него на груди, выговорила срывающимся голосом:
   - Твой... наш ребёнок... Он умер... Я не уберегла его, прости!..
   Джейкоб ничего не ответил - только коснулся губами её волос и крепче прижал к себе, устало закрыв глаза. Странная отрешённость написана была на его лице; все чувства словно вдруг истощились, в то время как разум сохранял кристальную ясность. Да, он позволил себе поддаться этой вспышке страсти, но что за нею?.. Ничего. У этого момента нет продолжения; что бы ни сказала, что бы ни сделала сейчас Александра, они расстанутся сегодня же - и навсегда. Это уже не зависит ни от его чувств, которые, разумеется, нисколько не изменились со времени их последней встречи, ни от её желаний. И, пожалуй, нет смысла продлевать муку - надо покончить прямо теперь...
   - Джейк...
   Он посмотрел на Александру и, встретив умоляющий, полный любви взгляд её дивных глаз, уже почти знал, что она скажет сейчас.
   - Джейк, забери меня отсюда... Увези меня с собой, в Англию! Я не могу, я не хочу больше жить без тебя!..
   Лорд Мэлисон улыбнулся, но почти отчуждённо, устало и горько. Возможно ли сказать ей так, чтобы ранить не слишком?.. Лицо её изменилось с тех пор, как они виделись в последний раз: оно заметно побледнело и осунулось, под глазами залегли глубокие тени, а на щеках горит болезненный румянец... Перенесёт ли она теперь и это?.. Наверное, нет...
   Ничего не ответив, он осторожно отстранил Алин, поднялся с постели и оделся, чувствуя на себе её вопросительный и ожидающий взгляд.
   - Джейк?..
   Лорд Мэлисон протянул руку, поднимая Аликс, и почти что сам одел её, невольно оттягивая мучительное объяснение.
   - Я не могу, - ответил он наконец, глухо и мрачно.
   - Что? Но почему?! - Она обняла его за талию, прижимаясь щекою к тёплой груди. - Ты всё ещё сердишься за то?.. Я была так глупа, Джейкоб! Мне всё равно теперь, что скажут - пусть даже я буду любовницей. Я хочу быть только твоей!..
   - Невозможно, - снова ответил Джейкоб, отстраняя её сильными непреклонными руками; гримаса боли исказила его черты, но лорд овладел собою.
   - Слишком поздно, Аликс. Я женат теперь.
   Александра вскрикнула и отступила на шаг, зажав рот ладонью. Смертельная бледность разлилась по лицу графини.
   - Не может быть!.. - простонала она в отчаянии. - Ты не мог, не мог...
   - Да! - повторил он неумолимо. - Два месяца назад я обвенчался с леди Анной, богатой наследницей лорда...
   - Нет!!! - закричала оглушительно Александра в пугающем исступлении, зажав уши ладонями и зажмурившись.
   - Аликс...
   Джейкоб порывисто шагнул к ней, сжав вздрагивающие плечи графини, но она рванулась с глухим возгласом и бросилась прочь из комнаты. Лорд Мэлисон хотел было броситься вслед, но... только прикрыл дверь за нею. Слишком поздно что-то менять. Он знал, что погубил её, но - теперь уже поздно...
   ...Заглушая рукавом платья нестерпимые рыдания, Александра вбежала в свой номер, с грохотом захлопнув дверь. Владимира не было: вероятно, он уже отправился искать пропавшую куда-то жену...
   Алин задыхалась. Она бросилась к окну и распахнула его настежь, но воздух, приносимый южным ветром, был тяжёл и зноен. Жуткие кровавые тучи неслись по небу, как клубы дыма, окрашенного отблесками жаркого пламени. Прекрасный город любви обратился вдруг страшным адом...
   Александра стояла у окна, тяжело привалившись к подоконнику, и со стоном вдыхала горячий воздух, опаляющий грудь. Тучи дикими стаями неслись над Палермо; улица опустела, и только в одном конце её двигались несколько человек. Алин узнала Владимира и отпрянула в глубь комнаты.
   - С ним!.. - прошептала она в ужасе. - С ним быть всю оставшуюся жизнь?! Нет! Я не люблю его, я не хочу!
   Александра в отчаянии сжала голову, но тут же вскинулась и лихорадочным взором обвела номер. Обезумевший взгляд её остановился на письменном столе. Алин бросилась туда и стиснула в похолодевших пальцах острый нож для резки бумаги. Несколько мгновений графиня смотрела в оцепенении на тускло мерцающее лезвие. "Это, верно, будет больно, - подумала она отстраненно, словно не о себе. - Пусть! Жить - без него?.. Нет!"
   Александра ещё раз посмотрела в окно, на задыхающийся в жарком мареве сирокко Палермо, крепче стиснула своё оружие и - вонзила себе в грудь...
   Невыносимая слабость объяла тело Алин. Медленно осела она на пол, успев увидеть, как распахнулась дверь, впуская Владимира.
   Граф с криком ужаса бросился к раненой супруге. Его бескровные губы шевелились, но Александра ничего не слышала, оглушенная только теперь подступившею болью.
   Пришли ещё люди, графиню осторожно подняли и перенесли на постель. Явился доктор, осмотрел рану, но взгляд его был печален и суров; он сжал плечо Владимира, что-то сказав, и граф в отчаянии закрыл лицо руками.
   Звон в ушах, заглушавший все звуки, вдруг стих, и Александра услышала, как дверь снова распахнулась, впуская ещё одного человека. Она слабо вскрикнула, узнав Джейкоба, попыталась подняться, но рухнула обратно на подушки. Кровь хлынула у ней горлом; Алин закашлялась мучительно, задыхаясь.
   Лорд Мэлисон стоял у порога - бледный, как полотно, стиснув губы - и смотрел в угасающие глаза Александры. Она вдруг слабо и жутко улыбнулась, встретив его взор, и, сделав над собою невероятное усилие, произнесла едва внятно по-английски:
   - Ты... не забудешь меня!.. Ты проклят... тоже!
   Горькая улыбка скривила губы Джейкоба; глаза его обратились в бездонные озёра боли, и он чуть заметно кивнул...
   - Acta est fabula!* - прошептал лорд Мэлисон, глядя в угасшие глаза Александры.
   Владимир, пребывавший в оцепенении во время их краткого диалога, вдруг бросился к Джейкобу, но тот даже не взглянул на кричавшего в исступлении графа, которого едва удерживали двое мужчин. Резко повернувшись, он стремительно вышел прочь.
*Действие окончено (букв.: пьеса сыграна) (лат.)
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"