Маленький белый фургон выехал из бледной ночи спокойно, будто тут ему и надлежало быть. Вовсе не так появляются в фильмах преследователи на мрачных темных машинах. Девочка, тем не менее, испугалась. Молодец. Вырастешь в этом районе - всегда будешь знать, чего бояться, не ошибешься. Она ускорила шаг, но из фургона уже выскочил человек, догнал, ухватил за рукав:
- Что это ты бродишь здесь одна? Тебе некуда пойти? Ты бездомная?
Я ступила вперед, выходя из тени под единственный в квартале целый фонарь.
- Сэр , оставьте мою дочь в покое.
Он вздрогнул от неожиданности, но ребенка не отпустил - наученный. Разглядел меня, заулыбался:
- Если она тебе дочь, то я - вечноживущий Папа Римский.
- Рада познакомиться, Ваше святейшество. Ребенка отпусти, руку сломаешь.
- Иди-ка ты... - Вторая дверь фургона открылась, выскочил еще один 'охотник'. Сунул руку в кобуру за парализатором.
- Во имя Господа нашего, - мягко сказал отец Патрик, появляясь из-за моей спины с Узи в руках, - прекратите это черное дело и ступайте домой. Во имя Господа и святого Михаила.
За ним вырисовывались еще два силуэта: Тощий, почти бесплотный - Винсента и высокий, длинными руками и горбящейся спиной напоминающий Кинг-Конга - Майк.
- Михайловцы! - плюнул парень и добавил непечатное.
'Охотники' стояли и не знали, что делать. У обоих в руках были взведенные парализаторы, вполне современные и недешевые. Однако они оставались лишь парализаторами. А 'Узи', которые наставили на них Майк с отцом Патриком, оставались 'Узи', пусть и смотрелись анахронизмом.
Расклад был довольно простой: их двое, а нас четверо, и с нами - Святой Михаил.
- Простите, святой отец, - сказал тот, что представился Папой Римским.
- Мы тут это, - сказал второй, - случайно.
Они забрались в грузовик. Синхронно хлопнули дверьми. Умчались.
Ребенок, задрав недоверчивую черную мордочку, смотрел им вслед.
- Знаешь, кто они? - спросил отец Патрик.
- Живодеры, - сказала девочка. - Они детей воруют.
- Поедешь с нами? - спросил Майк. - Нечего тут одной слоняться.
Ребенок, чуть подумав, кивнул.
Мы вернулись в приют под утро. Малышка стала единственным нашим уловом. Когда нам открыли калитку, она давно уже спала на руках у Майка, вцепившись в его куртку. Зевающий страж-михайловец с узкими от сна глазами поздоровался и отошел прочь.
Внизу все было тихо, стояла приятная сонная темнота, скрывая поставленные в ряд кровати. Мы поднялись. В длинном каменном коридоре горел свет, в кабинете отца Патрика - тоже, но старшей сестры нигде не было.
Давным-давно большеглазая чернявая сестричка приехала по обмену из Чили, да так и не вернулась обратно. Хоть ее и уговаривали - у иммигрантов квота всегда меньше. Когда отец Патрик звал ее по имени, выходило целое предложение:
- Сестра Хуанита-Мария де ля Инкарнасьон!
Она вошла с чайным подносом, опустила его на исцарапанное бюро и повернулась к нам со скандализованным видом:
- Опять вы шляетесь посреди ночи, будто всякие? Madre de los santos ! Вот помяните мое слово, однажды вас всех перестреляют, как каких нибудь huevoncitos.
- Сестра моя, - солидно сказал отец Патрик, - этой ночью вера снова одержала победу.
- Эти ребята просто испугались святого отца, - объяснил Майк, опуская девочку на диван. Та успела проснуться; села, подобрав под себя ноги и глядела на поднос с чаем. - Немудрено.
- Не говори о том, чего не знаешь, сын мой, - буркнул священник.
- Надо жаловаться, - проговорил Винсент. Голос у него был тихий, проникновенный - 'богословский', как называл его Майк. - Не знаю, куда и как, отец, но мы должны пожаловаться. Это уже переходит всякие границы, да и какие тут могут быть границы - сражаться с детьми из-за 'бегунка'...
- Сдается мне, жаловаться будут на нас, - сказал отец Патрик. - 'Витал' - это же лавочка Уинстона. А Уинстон - шурин лорда Кэррингтона.
'Витал' был банком жизненных ресурсов. Банк оказывал самые разные услуги. Например, продавал богатым клиентам 'бегунки' - специальные бланки, которые выпускал ОУЖР, чтобы производить передачу лет с одного счета на другой. Нанятые им 'охотники' вылавливали на улицах бездомных, чаще всего детей. Отвозили в тепло, кормили, развлекали. А потом всовывали в пальцы ручку и заставляли подписывать 'бегунок', отдающий все оставшиеся годы одному из клиентов 'Витал'.
Винсент все тем же богословским голосом сказал то, чего от него не ожидали:
- Отчего бы вам не обратиться к старым знакомым? Та же бригада Келли, если согласится помочь, выметет этих ... грешников из нашего квартала в мгновение ока.
Предложи это я или Майк, нам бы не поздоровилось. Но с Винсентом не разговаривали жестко; оттого священник лишь отвел взгляд, а ответила за него сестра Хуанита:
- Висенте, mi nino, отнеси чашечку чая к воротам, а то бедный Уилл там совсем замерз. Иди, иди.
- В любом случае, - сказал священник, когда он ушел, - они теперь думают только о том, чтобы выторговать себе побольше лет. Тьфу. При моем деде все было по-другому. Зачем Господу нашему было угодно, чтоб я его послушал...
Отец Патрик задумчиво вытащил из ящика бюро бутылку 'Телламора'. Подлил в чай.
В этот момент вернулся Винсент. Он осторожно вел за локоть мужчину в деловом костюме, странно взъерошенного, с блуждающим, изумленным взглядом. Мужчине на вид было слегка за сорок.
Отец Патрик торопливо убрал виски в стол и воззрился на вошедших.
- Кажется, у нас небольшая проблема, отец мой, - спокойно сказал Винсент. - Я думаю, вы дадите Джорджу выпить? Джордж, это друзья. Садитесь и расскажите, что с вами произошло.
Мужчина нерешительно опустился в кресло. Казалось, он не хочет, чтобы Винсент его отпускал. Смотрел на него доверчиво. На Винсента всегда так смотрят, и общаются с ним легче, чем с отцом Патриком. К тому люди испытывают надлежащее почтение, а к Винсенту - резкую, необъяснимую любовь.
- Я нашел его у ворот, - объяснил он. - Ну же, Джордж.
- Я вернулся, - сказал мужчина треснувшим голосом. У него были глубокие морщины на лбу и воспаленные глаза бизнесмена, работающего ночью и по выходным.
- Я вернулся, - повторил он. - Оттуда. Свет в конце туннеля, голоса предков и все остальное... И я шел туда. А потом меня пинком отправили назад. На грешную Землю. Понимаете?
Он обвел нас взглядом. И сказал:
- Мне вчера исполнилось сорок пять.
Конечно, сначала никто ему не поверил.
- Хороший же у вас был приход, сын мой, - покачал головой отец Патрик.
Винсент открыл рот. Но Джордж, уже пришедший в себя, сказал:
- Поглядите на меня, отец. Похож я на наркомана? Похож на алкоголика?
Священник заморгал.
- Мне сорок пять, и вчера я должен был умереть, а ваш святой Петр, или кто у них там, просто вышвырнул меня обратно!
- Иисус Мария Иосиф, - вырвалось у меня.
- Точно, - прошептал Майк, - все трое.
- Я все приготовил, - рассказывал Джордж, глядя почему-то на девочку. Она обхватила руками коленки и вслушивалась, будто в сказку. - Написал завещание, все дела передал... Лансу... Конечно, я мог найти кого-то получше, но он хоть что-то понимает... Я должен ему позвонить. В церковь вот только не успел, вы уж извините, работал в последний день до полуночи, пока все бумаги разгребли... Ну вот, пришел домой, лег, думаю, хоть теперь отосплюсь. Ну и... наверное, я умер.
Он замолчал, погрузившись в себя. Винсент осторожно тронул его за плечо.
- В смысле - я думаю, что умер, потому что помню, как шел по туннелю - будете смеяться, да? Там на самом деле есть коридор, и свет в конце, да, сэр, вы получите все за ваши деньги. Я думал, с отцом встречусь. Давно уже хочу ему сказать пару ласковых. Вот только... не дошел я до отца. Меня там встретили на входе...
- Кто? - жадно спросил отец Патрик.
- Никто, - ответил Джордж. - У него не было лица. То есть было, наверное, но описать я бы его не смог. Он мог быть кем угодно - вы понимаете, о чем я? Светлый, страшно светлый - и без лица. И он загородил мне дорогу. Говорит, еще не время. Я сказал - как не время, мне сорок пять исполнилось, у меня справка есть...
Он засмеялся - хрипло, неверяще.
- Хотел ему бумажку показать, а она ведь дома осталась... А потом я проснулся. У себя. На кровати. С остановленными часами - так ведь полагается. Кто-нибудь знает, сколько времени?
Над городом жидкая розовая акварель зари смешалась с густым серым смогом. Часы на бюро показывали полседьмого утра - самое одинокое время. Мы так и не разошлись спать; Джорджа сморило, и он дремал, уткнувшись головой в валик дивана. Винсент по десятому разу перепроверял его отпечатки через взломанную правительственную программу идентификации, и у него в десятый раз выходило - мертв. Майк отнес малышку в дортуар. Сестра Хуанита, вернувшись с заутрени, принесла поднос с яичницей и овсянкой, и они теперь распространяли сиротливый утренний запах.
Джордж зашевелился, застонал и опять спросил, можно ли позвонить.
- Все офисы еще закрыты. Или у вас там до утра сидят?
Он вздохнул:
- От Ланса дождешься... По-моему, он не обрадуется, когда я вернусь.
- Офисы закрыты, а вы юридически мертвы, - сказал Винсент.
Никому из нас это в голову не пришло. Джордж воззрился на Винсента и смотрел долго - пока не понял, что тот прав.
- Это что же получается? Это получается, я... - как это - нелицо?
В этот момент появился Майк. Черный его лоб озабоченно морщился, кожа складывалась в густые складки. Впереди него семенила худенькая женщина со взглядом, несфокусированным, как недавно - у Джорджа. Тот узнал ее, вернее, узнал то, что с ней произошло. Вскочил, схватил ее за руки:
- И вы тоже? Вы - тоже?
- Что это, что это, - бормотала женщина, глядя мимо. - Такого ведь не может быть. Такого просто не может быть.
На стареньком 'мини-офисе' отца Патрика ярко-оранжевым замигал вызов. Что-то важное. Важнее только красный код, но там уж вовсе - гаси свет, выноси святых. Отец Патрик переключил на приватную связь, послушал 'мушку' в ухе и сказал озабоченно:
- Это Марек Войта. Из польских михайловцев.. Просит встретиться. Не по сети, говорит.
Он вздохнул:
- Как подумаю, что у них там может быть - не по сети... Сэм, пойдем, поможешь открыть портал.
Телепортация - штука недешевая, но отец Патрик говорит, орден еще нескоро обеднеет. Конечно, нас уже пытались и ловить, и блокировать, приходили пару раз большие люди - хорошо, мы подсуетились с бумажками, священник даже вынул откуда-то справку, что портал освящен Вечноживущим Папой. Но каждый день через 'дверь' не помотаешься: дикий расход энергии, а в последнее время еще и помехи, после одного визита в Рим наш отец полчаса не мог выбраться из перехода, потому что на линии кто-то 'брился'.
Если подумать - кому мы так мешаем?
Мы спустились в подвал, каменные стены, не раз видевшие, как человек доживает до старости, дохнули на нас холодом, земляным запахом могилы и метрополитена. Пульт опять делся черт-те куда; пришлось мне лезть на прикрепленную к стене железную лестницу и активировать 'дверь' вручную. Над полом замелькали огоньки, очерчивая квадрат. Отец Патрик встал в середину этого квадрата, подобрав сутану.
- Сколько тебе осталось? - спросил он.
Вот, значит, зачем он позвал меня.
- Сколько ни есть - все мои.
- Сэм. Я не шучу. Давай я перепишу на тебя хоть год.
- Я у Дэвида попрошу. Он не откажет. У него рыло в пуху.
- Не попросишь, - сказал отец Патрик.
Я нажала на 'пуск'. Священник превратился в мигающее изображение на рождественской открытке, потом картинка дрогнула - и исчезла.
Когда я вышла на свет Божий, 'мини-офис' в кабинете снова мигал.
Над бюро святого отца висела взятая в рамку газетная вырезка: 'Священник-михайловец получает двадцать лет за благотворительную деятельность'. Портрет отца Патрика рядом с Папой. Ее повесила на стену сестра Хуанита. Отец Патрик тут же снял. Она снова повесила. Он опять снял и спрятал. Сестра Хуанита нашла.
Вряд ли от тех двадцати лет еще что-то оставалось. Ему было неловко перед прихожанами. 'Мне бы еще полгодика - хоть взглянуть на внучка...'. 'Эх, еще бы три месяца, посмотреть, как дочка университет закончит, тогда хоть успокоюсь...', 'Еще бы месяц... хоть две недели...'. У них такие отчаянные глаза, у прихожан. И отец Патрик сдается и подписывает очередной 'бегунок'. Тайком - чтобы не увидела сестра Хуанита.
Эти двое напоминали мне Счастливого Принца и Ласточку. Священник, раздающий премиальные годы бедным, как золотые листья. И сестра, которая никогда не улетит на юг, как бы ни урезали квоту для иммигрантов.
Глава 2
На самом деле все было довольно просто.
Как-то незаметно человечество наигралось в войну. Наигралось и решило - больше не надо.Может, если бы не дешевое синтетическое топливо, этого никогда бы не вышло. Так или иначе, вирус мира, распространившийся по Европе, оказался заразен. Приходившие к власти повсюду демократы подписывали указы, сокращали вооружение, выводили и распускали войска. Даже традиционные чудовища - Россия и то, что осталось от исламских стран - присмирели и успокоились, так что теперь и не распознать в них было чудовищ.
Отчего всегда, когда человечество старается поступить по-доброму, выходит зло еще хуже, чем можно было причинить намеренно?
Крякнула Земля, не привыкшая к миру. Не привыкшая иметь столько детей в добром здравии. Деньги, которые раньше сжирал военный бюджет, пошли на медицину. Научились прививать от СПИДа. Лечить от рака.
Людям понадобилось какое-то время, чтобы понять, что они обречены.
За сокращение долготы жизни был проведен референдум, и восемьдесят процентов проголосовали 'за'. Слава Богу, меня тогда еще не было, и на моей совести нет ни одного голоса. Впрочем, как раз совесть тогда в людях и заговорила. Неожиданно. Потому что были другие варианты - перебить, например, всех арабов. Или китайцев. А лучше - и тех, и других. То есть - вернуть Земле то, от чего она так долго бежала.
Ввели квоту. Сперва хотели вживлять новорожденным микрочип, который по прошествию сорока пяти лет посылал бы организму сигнал - остановиться. Однако операции выходили слишком дорогими. Тогда придумали прививку. Ученому, который ее изобрел, дали нобелевскую. Человеку вводили в кровь вещество, дававшее излучение - недостаточно сильное, чтобы создавать помехи возле электронных приборов, но достаточное, чтобы каждая жизнь тонким лучиком отражалась на экранах специальных машин. Когда приходило время, машина выхватывала нужное излучение, отправляла сигнал - и лучик на мониторе гас. Просто, без боли и умеренно дорого.
Сперва было сложно с незарегистрированными рождениями. Одно время люди вовсе повадились рожать дома. Потом ввели меры - любого, у кого не было чипа, имели право убивать на месте, не задавая вопросов. Детей вылавливали и делали прививки - никогда еще, кажется, страна не тратила столько денег на медицину. К цыганам и прочим бродячим людям приставляли спецдокторов. Проще было бы, конечно, вовсе их стерилизовать, но это снова пробудило бы только-только успокоившихся призраков.
После научились делать трансферы. Иногда кто-то умирал сам, раньше времени - оставшихся лет было жалко. Ввели специальные 'жизненные' счета, стали переводить годы с одного счета на другой, награждать годами жизни, продавать их, торговать на черном рынке. Сперва возродились спекулянты, потом - террористы. Человечество пережило эпидемию добра и вернулось в свое нормальное состояние - впору говорить 'аллиллуйа!'.
Вернувшись в приют, отец Патрик сказал:
- Давайте помолимся.
Джордж моргнул, отвел глаза, пытаясь скрыть неловкость человека, для которого Бог - такая же коммерческая необходимость, как Пасхальный кролик. Он честно шевелил губами, понимал, что находится в чужом монастыре. И в такое время ему было не до собственного устава. Винсент молился про себя, его зрачки расширялись от внутреннего света, как от боли.
Потом отец Патрик сообщил:
- У отца Марека в приюте пять 'возвращенцев'. Все пришли этой ночью.
Я ждала, когда кто-нибудь заговорит, но все молчали. Потом голос Винсента аккуратно разрезал тишину:
- Вас вызывали из Рима, святой отец. Не сказали, чего хотят.
- И отец Мартин, - сказала я. - Угадайте, что у него случилось?
Отец Патрик покивал тяжелой рыжей головой. На лице его выражение обреченности смешивалось со странным, темным торжеством.
- Все, - сказал он тоном старшего брата, осознавшего раньше младших, что очередное озорство вышло за рамки и не пройдет им даром. -. Кажется, мы довели Господа.
У отца Мартина из зеленой островной деревушки 'возвращенцев' оказалось двое. Он собирался на следующий день служить по ним поминальную службу, сидел поздно и писал речь, когда те, кого он должен был поминать, ввалились к нему и попросили убежища.
- Что-то надо делать, - сказал он. - Надо бы предупредить Минижиз, это по их части.
- Надо бы, - сказал отец Патрик и поглядел на меня.
Я отставила чашку с чаем:
- Вы уверены, что им стоит это знать? Минижиз может запросто послать за ними солдат.
- Вот поэтому лучше, чтобы ты им рассказала. - мелодично проговорил Винсент
- А я-то что могу сделать? Я там не была сто лет. И вообще, я у них - персона нон грата.
Они смотрели на меня. Даже Джордж и та женщина, хотя они понятия не имели, в чем дело, просто направили взгляды по общему вектору надежды.
- Дэвид и принять-то меня не захочет.
- Саманта, - мягко начал отец Патрик, - Я не раз тебе говорил...
- Верно, говорили, - я встала, ударилась коленом об угол чайного столика. - И я не раз все это слушала. Больше выслушивать не желаю.
Розовато-серое здание Минижиза, низкое и не слишком длинное, должно было бы затеряться в сияющем нагромождении высоток. Не затерялось. Своей приземистостью и безнадежным цветом, отличавшим административные здания лет сто назад, оно выделялось на фоне современного делового квартала. И пугало, поскольку было настолько же уместно, как воплотившийся в реальность образ из кошмарного сна.
Не знаю, кто первый назвал Отдел по управлению жизненными ресурсами 'Минижизом'. Оруэлла здесь читали многие, название прижилось .
Я обогнула тоскливую очередь просителей, жавшуюся к серо-розовому боку. Один из охранников на входе - Джон, что ли? - узнал меня и неестественно быстро отвел глаза. Странное чувство - стоять и ждать, пока тебя внесут в список посетителей, глядя, как другие пробегают мимо, торопливо стрельнув правым глазом в сторону сканера, и теряются в таких знакомых коридорах.
Стены перекрасили: из бюрократически-зеленых они превратились в политкорректно-бежевые. Поворачивая ручку двери, ведущей в кабинет Дэвида, я ощутила, как взмокли у меня ладони. Его секретарша вышла, и 'предбанник' был пуст. Дэвид говорил в пустоту, прислушиваясь к жужжащей в ухе 'мушке'.
- Я тебе объясняю, что никто больше не занизит квоту, Парламент не станет голосовать за это, ты хочешь, чтобы лягушатники снова обвинили нас в расизме? Даже поднимать этого вопроса никто не станет, ты же их знаешь, им легче грохнуть пару самолетов, чем на пару дней урезать иммигрантов...
Он увидел меня, остановил связь.
- Сэм...
Встал, прислонился спиной к косяку. Наверное, нам нужно было какое-то время, чтоб узнать друг друга. Дэвид так и не отделался от привычки носить шарф в помещении, хотя в Минижизе очень следили за погодой. Из-за этого все время казалось, что он собирается уходить. Лицо его заострилось, он выглядел постаревшим и каким-то настороженным.
- Кофе будешь? - спросил он в конце концов.
Если он хотел проверить, осталась ли я прежней, мог бы задать какой-нибудь другой вопрос.
- Если ты по поводу жалобы, то я сам проследил, чтобы ее внесли в регистр и отправили куда надо. Вне очереди, - Дэвид говорил нарочито быстрым, деловым тоном.
- Будто я не знаю, что у нас делают с этими жалобами.
Я держала чашку кофе. Аккуратная черная дыра, заключенная в идеальный фарфоровый круг. Хоть какое-то постоянство.
- Я не за этим, Дэвид. У нас... У вас... В общем, у всех нас, кажется, проблемы.
Дэвид подергал на шее шарф, будто тот его душил.
- Ты все еще живешь в этом притоне?
- В приюте, - сказала я. - В приюте ордена святого Михаила.
- Знаю я про ваш орден. Носитесь по ночам с автоматами. Если бы Ватикан за вас не заступался, знаешь, где бы вы все уже были? Не надоело тебе еще?
- Будто у меня теперь есть какой-то выбор.
- Есть, - сказал Дэвид. - Если бы ты только... Я знаю, ты ведь до сих пор винишь меня, Сэм. Но я действительно не мог ничего сделать. Не мог.
- Говорю же - я пришла не за этим.
Он не перебивал меня. Сидел, порой отхлебывал кофе. Когда я закончила, он сказал очень мягко:
- Сэмми, ты ведь понимаешь, что это бред.
- Проверь, - попросила я. - Скажи своим, пусть они проверят. Я тебе дам имена и даты рождения... Мы смотрели - они действительно должны быть мертвы. У меня есть список - вот, Джордж Хоуп, и Тед Хаггарт, и Минна Тедеско... Прости, что опять взломали вашу базу.
- Я не верю в это, Сэм, - сказал он. - Вы могли что-то перепутать. Или сами они перепутали. Может быть, им в последние дни поступил бонус, а бумага не дошла. Могла, в конце концов, сбиться система. Такое уже бывало, над городом сильные грозы.
Глаза у него были печальными. Ему не хотелось отнимать у меня надежду.
- Или Бог что-то перепутал, - сказала я.
- Сэм, я понимаю, тебе хочется, чтоб так было. Мне тоже... хочется. Знаешь, я рад, что ты зашла. У меня тут есть кое-что. Сотрудникам в форс-мажорных обстоятельствах стали выделять соцпомощь. От двух до трех лет, не больше, но все равно... Ты уже не сотрудник, но я договорился с О Нилом из соцотдела, если ты покажешь ему вот эту справку...
Моя 'мушка' пикнула. Мы договорились с Майком и Винсентом, что они будут сбрасывать мне, если в приюте появятся еще 'возвращенцы'.
- Дэвид! Ты не слышишь, что я пытаюсь тебе сказать? Если так пойдет дальше, людей будут сбрасывать с неба прямо на газон перед парламентом. Ты понимаешь, что тут начнется?
- Ну и что, по-твоему, мы должны сделать? - устало спросил Дэвид. Он писал что-то на вылезшем из машины 'бегунке'.
- Остановить систему. По крайней мере, пока не выяснится, что происходит.
- А, - сказал Дэвид. - А.
Я поняла, что пора уходить.
Дэвид размашисто расписался и протянул мне 'бегунок'.
- Вот, возьми. Ты была права. Я должен был хоть что-то сделать. Ладно, лучше поздно, чем никогда. Зайдешь в канцелярию, тебе поставят печать. На твой счет это придет где-то месяца через два.
Я поглядела. На официально-желтоватой бумаге - знакомая формулировка.
'Я, Дэвид Грант, родившийся..., проживающий по адресу..., в здравом уме и трезвой памяти, настоящим свидетельствую о безвозмездной передаче своих жизненных ресурсов в количестве (вписано - десяти -) календарных лет, в полное распоряжение г-жи Саманты О Доннел, родившейся...
Первым, что я почувствовала - раньше всех эмоций, пришедших уже потом - был страх. Почти панический. Мне казалось, что если я задержу этот 'бегунок' в руках, написанное в нем каким-то образом станет реальностью; что кто-то войдет, увидит и будет поздно...
Десять лет. Те самые десять, которые у меня отобрали за должностное преступление. Использование неприкосновенных ресурсов Управления в личных целях. А в каких личных - я и фамилии того мальчишки не помню.
Десять; а Дэвиду уже тридцать два, и он слишком честен, чтобы пользоваться полулегальными бонусами, которые с бору по сосенке собирают здешние сотрудники.
Я кинулась к измельчителю бумаг, тот заурчал, пережевывая 'бегунок' во вторсырье.
- Тьфу ты, господи Иисусе... Дэвид, зачем? Тебе жить надоело, что ли?
- А тебе? - спросил он.
Мне стало больно. Так бывает, когда защемишь душу.
Я ведь не знала. Честное слово, не знала, не думала даже.
- Дэви... Пойдем сейчас со мной. Пойдем, посмотришь на них. Я тебя прошу.
Но он как-то отрешенно на меня посмотрел и пожал плечами.
В этот момент его вызвали. Он замер, :
- Да... Как это? 'Дельта'? Почему сел, он же... А программа? Да постойте, вы что-то путаете! Да... Ничего себе... Какой сбой, там не бывает сбоев. Ладно, скажи им, пусть пока все молчат, если наверху будут спрашивать..черт... Да не могли мы изменить очередность, на это приказ нужен...
Он не желал смотреть мне в глаза, и я знала, почему.
- Самолет не упал, правда? Должен был упасть, но приземлился. И никто не понимает, как так вышло. Да, Дэвид? Так ведь?
- Заходи, если тебе еще нужен будет 'бегунок', - сказал он. - Я могу сделать еще один. И, Сэм... лучше бы ты не болтала на всех углах об этих... возвращенцах.
У меня снова пискнула 'мушка'. 'Еще одному ангелу дали крылышки'.
Пора было возвращаться в приют.
Сестра Хуанита велела открыть второй дортуар. Теперь там было тесно, шумно и царила атмосфера облегченного возбуждения, как в коридорах университета после экзаменов.
На втором этаже, в старомодной мраморной ванной, кого-то выворачивало наизнанку. Ясно было, кого.
Винсент выбрался в коридор, ступая недоверчиво, будто космонавт на незнакомой планете. Незакрытая дверь растерянно заскрипела.
- Винс? Винсент, где лекарство?
Он упрямо мотнул головой:
- Само... пройдет... - Над губой дрожали капельки пота. Он не удержался на ногах, по стене съехал на пол.
Потом мы долго сидели на камне, под статуей архангела, прикрывшей нас крылом. Винсент сперва сосредоточенно вглядывался в свою боль; после, когда отпустило, тихонько пытался отдышаться.
- Я всегда знал, что Он есть, - Винсент накрыл мою руку своей, слабой, почти желтой на фоне черной сутаны. - А вы не верили.
Он говорил с гордостью ребенка, демонстрирующего взрослым подарки от Санта-Клауса.
- Раньше так жалел, думал - умру, после меня еще сколько лет останется, и не передать никому. А теперь, может, и жалеть не надо...
Отец Патрик, знавший Винсента совсем маленьким, рассказывал, что он - из цыган. Неизвестно, от какого цыгана мог родиться светлоглазый, с песочными волосами мальчик, но Винсент действительно был из бродячих людей, не помнил, где родился, помнил только - в дороге.
Ублюдок. Незарегистрированный и непривитый. Неизвестно, сколько поколений его предков умудрялось таиться по темным уголкам вроде бы высветленной и вычищенной Европы. От болезней они тоже не прививались. Отец Патрик, успевший подобрать Винсента с улицы раньше, чем до него добрались ликвидаторы из Минижиза, долго не мог понять, что с ним. К врачу такого не потащищь; приходилось самим делать анализы на домашнем 'Медискане', показывать ребенка своим, михайловским докторам. Когда один из них сказал, что Винсент родился со СПИДом, святой отец не поверил. Все равно, что сказали бы - чума. Или полиомиелит. О такой болезни уже и забыли почти, вышвырнули из памяти, как дурной сон. И лечить нечем, тем более, что вирус успел мутировать. Винсент, когда подрос, стал удивляться: чего толку лечить, все равно живет он - до первой встречи с ликвидаторами. Когда подрос еще немного, перестал так говорить при отце Патрике.
О них ходили слухи в Ордене, вполголоса, но ходили. Католический священник и тихий светлый мальчик-служка. Люди бывают полными идиотами там, где дело доходит до добра. Потом мальчик вырос, сам стал священником, слухи умолкли.
Чаще всего нам удавалось забывать, что он умирает.
- Как у тебя прошло? - спросил Винсент.
- Ни черта не получилось, как я и предупреждала, - я глядела вверх, на невозмутимого ангела с застывшими крыльями. - Ни черта... Простите, отец Винсент. И теперь я думаю - кто из нас кого предал? Раньше думала - знаю...
Онвздохнул и погладил меня по руке.
Странная стояла атмосфера в приюте. Михайловцы были боевым орденом, но в обычные дни у нас об этом не помнили. Теперь стражи патрулировали вход с 'Узи' и 'АКА', и с крыши смотрели стволы. Майк взял грузовик, защищенный силовым полем, и поехал 'охотиться' в город. Коридоры оккупировали незнакомые бравые ребята, широкоплечие и не по-хорошему бесшумные. Под ногами у них путались растерянные дети, ускользнувшие от сестер. Ребята отстраняли их привычно, как многодетные папаши. На кухне мужчина с жесткими голубыми глазами вполголоса разговаривал со святым отцом.
- Это что же...?
- Шеймас Келли собственной персоной, - кивнул Винсент. - Святой отец продал-таки душу. Отчего мне кажется, что он только ждал момента? .
- Я не люблю этих людей, - покачала головой сестра Хуанита. - Te juro, no los quero. Bandidоs.
- Какие бы грехи на них ни висели, - сказала я, - они всегда были отъявленными папистами. А отцу Патрику нужно как-то защищать паству.
Святой отец вышел из кухни. Взглянул на меня. Я ничего не сказала, он ничего не стал спрашивать. Сказал:
- Саманта, помоги сестрам собрать детей. Я хочу отправить их отдохнуть к отцу Мартину.
- Эвакуируемся? Что здесь происходит?
- Что-нибудь да произойдет, - в его голосе мне отчетливо послышалось предвкушение. Думаю, все мы это знали: церковь - плохое убежище. Никто ничего не забывает по настоящему. Бог не убережет от самого себя.
- Винсент, я хочу, чтобы ты съездил к кардиналу Бастафьоре. Меня он не любит, а с тобой поговорит с удовольствием. Винсент?
Отец Патрик пригляделся.
- Никуда ему не надо ехать. У него опять... Ему сейчас только в портал.
- Вот Иуда, - Винсент беззлобно пихнул меня локтем в бок. - Да со мной все...
- Поеду сам, - оборвал его отец Патрик. - Саманта, я, может быть, зря послал тебя в Минижиз.
- Вы опять обзовете кардинала обожравшимся мафиози, который ничего не видит дальше Сицилии, - мирно сказал Винсент. - Будет внеочередное собрание ордена...
- Мы можем не успеть до собрания.
Я воззвала:
- Может мне кто-нибудь объяснить?
- В России, - сказал отец Патрик, чеканя слова, - приют святой Катерины дал убежище десятку 'возвращенцев'. Теперь он горит. Журналистам сказали - промышленный взрыв.
Говорят, что новости по Ордену распространяются быстрее, чем вирус по сети. Нечему удивляться.
- Ага, - в коридоре появился Шеймас Келли. Видно, сестра Хуанита преодолела недоверие и угостила его молоком: над губами остались белые 'усы'. Я поразилась тому, как от сутулой, невысокой фигуры, в потрепанной кожаной куртке, может исходить такая четкая аура опасности. Хотя у Келли и оружия-то сейчас не было. Когда он заговорил, я впервые поняла, что значит 'кондовый акцент'. - Русские - ребята простые. Чего они будут церемониться.
- Я боюсь, - сказал отец Патрик, - что церемониться не станет никто.
- Твое священство, - озаботился Келли, - михайловцы не будут злиться, что ты позвал нас, а не их?
- Я их звал, - ровно сказал отец Патрик. - Вы пришли первыми.
- Мы все равно не можем сражаться без разрешения от собрания, - объяснил Винсент.
Появился Джордж. Окликнул осторожно:
- Святые отцы?
За ним семенила вчерашняя спасенная девочка, держась за полу его пиджака.
- Да? - обернулись одновременно отец Патрик и Винсент - абсолютно одинаковым движением.
Мужчина протягивал им диск. Наверняка он успел наведаться в прачечную к сестрам - измятый пиджак был теперь отглажен.
- Это номера счетов в Швейцарии. Там не года, а деньги... но я думаю, вам все равно понадобится. Счета анонимные, секретные, идентификации не нужно - только пароль. Нелегально, конечно. Все не знал, кому оставить.
- Дядя, - хихикнула девочка, глядя на Келли, - а у вас усы...