Аннотация: ...so dies the youth, so dies the fairest maid...
Ина Голдин
Самоубийство влюбленных в Читтальмаре
...so dies the youth,
so dies the fairest maid...
Жаркие, темно-желтые сумерки в Читтальмаре. Душно, только иногда с берега резко, влажно дышит море. Людей на улицах мало, в окнах колышатся кружевные занавеси, прикрывая то, что творится внутри. На площади святого Брутуса появляются томные, впитавшие дневное солнце фигуры. Игральный дом задымлен и пропитан азартом, расслабленно стучат игральные кости. Читтальмаре пахнет пороком; но здесь это летний, веселый запах, и в него вплетаются нотки ностальгии.
- Мы должны были это предвидеть, - говорит Чиро Палаччо. У него отрывистый голос; что бы он ни сказал, выходит неожиданно. Кости летят на стол со злым, коротким стуком.
- Если бы вы только умели смотреть, - говорит Перфидия Бастарагацци. Она сидит чуть в стороне, равнодушно откинувшись в кресле. Порой она поправляет волосы, протягивает руку за бокалом, и натягиваются, звучат струны ее тонкого тела. Синьора скучает; она предпочитает карты.
- Не предвидеть, а предотвратить, - говорит худой и темный Горацио Санти, и у него выпадает две шестерки. - А ты что об этом скажешь, Немезио? - обращается он к своему советнику.
Советник, молодой и лощеный - хотя на дне взгляда осадком лежит печаль эмигранта с Севера - встает и подливает всем вина. Кроме главы семьи Санти, никто не пьет. Известно, что советник - колдун из Драгокраины. Рассказывают, что он все еще не прочь побаловаться свежей кровью; что у семьи Санти поубавилось врагов, а советник умеет варить зелья. Много чего рассказывают.
-Если они поженятся, - говорит он, - у Аббанданцьера будет все.. Неизвестно, пустит ли Канелла его на место Дона ... Хотя Канелла будет неудобно садиться в кресло, нагретое старым Аньелли. В любом случае, править будет либо тесть, либо зять.
- Аббанданцьера зарвался, - гавкает Палаччо. - Он никого не уважает.
- Что же вы предлагаете, синьор Палаччо?
Чиро молчит. Он слишком резок, чтобы быть Доном; разве что перебьет всех остальных, но что было возможно в его юности, то невозможно сейчас. Не его время. Оттого он и ставит на Санти.
- Это было бы неразумно, - мягко говорит советник Ласло. - Все мы знаем, что он из дальней семьи Капо. Даже братья Черроне не будут связываться с родственником Капо. Тот пришлет сюда своих ищеек. Разве нам это нужно?
- А что же ты, драго? - Палаччо цепляет его взглядом. - Неужто твое колдовство не поможет?
Ласло коротко смотрит на своего синьора. Тот поднимает брови:
- А что здесь может сделать колдовство?
Ласло поднимается, чтобы набить трубку своему господину. Темный силуэт с узкими плечами, обтянутый нездешним кафтаном.
- На любую магию можно найти управу, - он улыбается, будто случайно обнажая не до конца сточенные клыки. - Даже на мою.
Санти вздыхает:
- Может, девчонка за него не пойдет?
- Не смеши, - фыркает Чиро Палаччо. - Богатый, красивый и молодой. Сам бы за него пошел. Да и кто ее будет спрашивать?
- Никто, - говорит Синьора, потягиваясь в кресле. Взгляд ее уходит далеко. - Никто никогда не спрашивает.
Советник Ласло искоса рассматривает ее профиль. Он полагал когда-то, будто умеет читать в ее глазах, но то было давно, и он был наивен. Синьора добилась многого, но ей никогда не править Читтальмаре. Раньше их это роднило.
- Маленький скандал, - говорит она. - Хороший, звучный скандал... не у каждой девушки хватит ума дотерпеть до брачной ночи.
Горацио Санти поджимает губы:
- И вы думаете, найдется в Читтальмаре человек, готовый оприходовать дочку Канелла накануне свадьбы? Зная, что она предназначена Аббандацьера? Где вы сыщете такого храбреца?
Синьора морщится на слове 'оприходовать'.
- Черроне, - бросает Паллаччо.
Советник Ласло тихонько качает головой.
-Почему бы не младший Маттерацци, - говорит Синьора.
На нее смотрят. Маттерацци - семья на отшибе, выскочки, притворщики. По слухам - способны на самое грязное, могут убить человека прямо в церкви, могут поднять руку на его жену и детей.
- Красивый мальчик, - говорит Синьора. - Он мне должен. Думаю, он не откажет мне в услуге.
- Синьора Бастарагацци?
У него дрожат руки.
- Ну, что такое?
- Синьора, они знают... Насчет вашего мужа... Его семья... Теперь они меня убьют... Святая Мать, Синьора, я не знаю, кто сказал им...
'Действительно - кто?'
Впору засмеяться.
- Бедняжка, ты трясешься, будто в лихорадке. Возьми же себя в руки.
- Они наймут Черроне...
- Не наймут, это был бы слишком большой расход. Успокойся, Матти, сядь, выпей. Ведь это был мой муж, и семья его - моя семья, и то, что с ним случилось - лишь невезение... Или нет?
Ему пора бы перестать изумляться чистоте ее взгляда. Кто отличит то, что было, от того, чего не было? Как он порезал старика, как толкнул в воду - это он помнит, а ее нежный шепот, и то, как она сказала - убей, и как он хотел ее тогда... И что проку с его памяти? Будет так, как она скажет.
- Я объясню им, что ты не убийца. Разве убийцу я стала бы покрывать? Я все им объясню, и никто тебя не тронет. Но ты должен оказать мне одну услугу.
'Да ведь я постоянно оказываю вам услуги, дорогая Синьора...' Он уже приучился не отличать желание от страха, принимать страх за желание. Он дрожит, целуя ее, дрожит, когда ее легкие, холодные руки ласкают его тело. Может быть, это любовная дрожь.
- Маттимео, я уверена, тебе это будет проще простого...
'Красивый мальчик', - утомленно думает Синьора Бастарагацци. Вдова Бастарагацци - но так ее никто не называет.
Бал в разгаре. Зал переполнен запахами: пряности, горячее вино, фруктовая настойка, флорийская цветочная вода. Музыка завивается кружевами, манит забвением. На Маттимео Маттерацци маска ворона.
Он знает свою жертву, он уже выглядел ее среди сменяющихся ликов бешеного танца. Санья Канелла, четырнадцать лет, усталость матери, забава отца, нехитрую судьбу можно уже сейчас прочитать по лицу. На ней бумажные крылья - то ли ангел, то ли бабочка.
- Синьорина, могу я принести вам вина?
Она хихикает.
- Ой, к-кажется, мне уже хватит. Впрочем, несите. Сегодня можно все. Мой отец так дорого продает меня - от одного бокала с него не убудет, правда?
- ...
- Знаете, меня выдают замуж.
- Вы рады?
Танец разбегается вокруг серпантинными лентами. Они сидят совсем близко - иначе бы не услышали друг друга. Санья смеется:
- Все говорят, что да
- ...
- Он не видел меня до помолвки... и вряд ли будет смотреть после свадьбы. Тино поклялся убить его, если мне будет плохо. Тино хороший, но он не пойдет против семьи. А п-подлейте-ка мне еще! Как вас звать, добрый синьор?
- Матти Маттерацци, - говорит он. Девочка пьяно удивляется:
- Маттерацци? Говорят, ваш отец - подлец.
- Я всегда так считал, - отвечает он искренне.
Санья сдергивает маску, подтягивает ноги на подоконник, беззащитно обнажая нижние юбки; мнутся за спиной ангельские крылья.
- Кто же тогда мой отец? Ах, он всегда был добр и справедлив... Обещает, что когда-нибудь я стану дочерью Дона... или его женой - одно из двух уж точно. Знаете, ходят слухи, что он кое-кого приказал убить... но мне ведь никогда ничего не рассказывают, кто я такая?
Льется вино; чуть сбивается рука, и красные капли падают на ее белое платье. Они оба глядят на эти капли; а потом она поднимает на него глаза, и он все видит - разгоряченную жадность, и нервное детское любопытство - вроде того, что гонит ночью на кладбище.
- Здесь слишком жарко, - она морщит набеленный носик. - Уведите меня отсюда, добрый синьор... Как ваше имя?
- Маттимео.
Хохочет.
Четкий, гулкий стук каблуков. Ренцо Аббанданцьера прогуливается по плитам пола в доме будущего тестя. Четыре шага. Останавливается. Четыре шага обратно.
- Послушайте, мой добрый синьор Канелла...
- Ты знаешь меня, Ренцо. Я сделаю для родственника все. Думаешь, я не желаю счастья своей единственной дочери? Но то, о чем ты меня просишь...
- Зато Дон Аньелли слишком стар, - говорит Ренцо. Четыре шага. Останавливается. Четыре шага обратно. Он действительно слишком молод. И слишком богат; это было бы хорошо в другом городе, но в Читтальмаре деньги не так уж хорошо тебя характеризуют.
- Он уже не годен. Я это знаю, и все семьи Читты знают не хуже меня. Городу давно нужен другой правитель. Вы, как первый советник, должны позаботиться...
Он красив. Щитый золотом камзол, темная шевелюра, сияние молодости и силы в глубоких глазах. Толпа будет любить его; будет кидать цветы под копыта его лошади. Как будто толпа что-то понимает.
- И ты считаешь, - спрашивает Канелла, - что я, первый советник Дона, могу предать его?
Ренцо запрокидывает голову и смеется.
- Святая Мать, - говорит Санья. - Я п-пьяна, очень пьяна... Но вы не думайте, что я делаю это только из-за вина.
- Это не беда, - говорит он.
'Не беда, моя жертвенная овечка, мой бумажный ангелочек. Я вот делаю это из страха, а с мужем вы будете - из ненависти, так что вино - это вполне ... невинно'
- Ой! Больно!
'А ты как хотела?'
Последнее разумное, что успевает она сказать, прежде чем впасть в тяжелое, душное забытье:
- Святая Мать! Тино убьет нас обоих.
Потом ты приходишь в себя, очень хочется пить - никогда раньше так не хотелось, и няня подносит кружку с водой. Все тело ноет, будто ты танцевала ночь напролет, но ведь знаешь - не танцевала. И понимаешь, что отомстила наконец отцу и матери, обоим по-разному, обоим - одним и тем же. И вдруг успокаиваешься - теперь можно выходить замуж, можно смириться, потому что молодость уже прожита, под бесстыдным взглядом луны, в кустах за фонтаном, в отголосках музыки. Как в тумане -его жар и твоя жажда, и его забавное орудие, выросшее прямо в твоих руках.
Вспомнить бы еще его лицо.
И имя.
- Маттерацци, - шепчет няня с осуждением. - Маттимео Маттерацци.
Море пахнет сточной канавой и солью. Маттимео сидит в порту, у самой воды, глядит на корабли. Уехал бы - но кому он нужен, кто его возьмет?
Маттимео сидит и думает, что ничего еще не закончено.
Вечером он возвращается.
Приходит в сад, набухший тьмой; мягко сияет белая рубашка, сверкают глаза. Санья с трудом узнает его; она не понимает, зачем он пришел. Символ ее стыда и первой боли, он ей не желанен.
- Зачем ты здесь?
Он не отвечает, он кидается - теплый, сильный, яро дышащий. Но Санье он противен сейчас, она толкает его, борется, царапается - и вдруг обмякает. Маленькая, бледная. Глаза у нее огромные и светлые. Маттимео отпускает ее и начинает извиняться. Начинает почему-то шептать: прости, прости.
- Этого недостаточно, - Перфидия Бастарагацци раздражена. Ренцо хочет жениться на семье Канелла; он смолчит, даже если возьмет не девицу. - Пусть она влюбится в тебя. Пусть ей без тебя жизнь будет не мила.
- Но она обещана Аббанданцьера, - говорит Маттимео.
- Вот именно.
Он начинает понимать.
- Ее брат - Тино Канелла, - оправдывается он.
- А у меня был муж, - говорит Синьора; смотрит темно и ядовито. - Напомнить, как его звали?
- Что же мне делать? - говорит Маттимео.
- Придумай, - отмахивается Синьора. - Есть же любовные зелья, в конце концов.
В постели она спрашивает:
- Ну и как тебе дочка Канелла?
- Она, - Маттимео отводит глаза, - она маленькая.
В следующий раз они встречаются, когда на улицах жгут костры, в небе пляшет огонь, под ногами носятся дети, и рты у них измазаны лакомствами. Маттимео подходит к Санье, и она забывает насторожиться. Как и обещал травник с виа Поционе, вкуса зелья в вине не чувствуется вовсе. Маттимео достает большое, закованное в блестящую глазурь 'любовное яблоко'. Протягивает Санье. Видит, как загораются в ее глазах сообщнические искорки, как светится улыбка. С ней ему не страшно.
Что-то не так с Саньей. Ее чувства неестественны; ее тяга к нему - как желание расчесать укус, который от этого заболит лишь сильнее. Но у няни не спросишь, и матери не скажешься. С семьей она теперь осторожна: разговаривает, будто ходит по прогнившим половицам. И старый советник глядит подозрительно.
Об одном она еще заботится - только бы не увидел Тино.
Но он видит, скрытый печальными кипарисами.
Площадь полупуста. Дома молча смотрят арочными, подслеповатыми глазами.
- Пойдем отсюда, - уговаривают старшего сына Канелла.
- Это один из Маттерацци, себе дороже связываться.
- Да зачем он тебе сдался?
Оставьте Тино в покое; он знает, зачем. И трус этот знает: глядите, как побелел.
Убьет, понимает Маттимео. И не потому, что какой-то Маттерацци сделал с его сестрой то, на что сам он никогда не осмелится. Во взгляде Тино Канелла -непримиримый огонь вечного защитника семьи, верного до последней капли бешеной слюны, что течет изо рта, как у собаки. Такой всегда со шпагой, всегда на страже, а главой семьи ему не стать - не доживет.
- Постой, Тино, - увещевают друзья. - Не здесь, не сейчас, на площади, увидят сабриери, зачем тебе это?
Перфидия просчиталась. Не будет Тино рассказывать отцу. Никому не будет. И сам Маттимео уже не расскажет.
Тино не слушает друзей. Шпага дрожит, как жало. Ищет сердце. У Маттимео нет шпаги, но есть кинжал, что когда-то дала Перфидия. Лезвие проклято, одного укола хватит. Проклятие не отрава, противоядия не подберешь.
- Тино! - кричит кто-то из друзей и показывает на арку, на невидимых еще сабриери.
Старший сын Канелла отвлекается на миг, взгляд соскальзывает с Маттимео. У того лишь один шанс - кинжал выскальзывает из рукава, лезвие съезжает по камзолу, впивается в запястье.
Маттерацци. Вечно бьют исподтишка.
Он бежит.
На площадь вылетает отряд, кони сабриери бьют ногами пыль. Друзья Канелла застывают в немой сцене. У Тино недоуменный взгляд: его душа бросилась вдогонку врагу, и он не понимает, почему тело отказывается за ней следовать. Шпага падает, звенит на камнях. Кто-то, самый расторопный, кидается к Тино, заталкивает в глотку противоядие. Но проклятие - не отрава.
Маттимео бежит, стиснув в руке кинжал. Они догнали бы его, если б не сабриери. Он везунчик.
Что стряслось, отец? Отчего вы не желаете говорить со мной? Отчего рыдают матушка и няня, а остальные так тяжело молчат? Почему у наших людей такие закрытые лица, будто их заперли на двойной замок? Почему мне никогда ничего не говорят?
Молчи, дочка.
Твой брат.
Тино.
Убит.
- Зачем ты пришел ко мне? - Перфидия Бастарагацци раздражена. - Больше некуда было пойти?
Он дышит часто и безнадежно, и его черные глаза устремлены на Синьору, будто она может ответить на его вопрос. 'Какой все же красавец', - против воли думает Синьора Бастарагацци.
- Откуда ты взял кинжал? - спрашивает она. Он опускает глаза.
Когда-то она оказалась глупа настолько, чтобы довериться ему. В конце концов твоя глупость всегда тебя настигает.
- Санья теперь меня возненавидит, - говорит Матттимео.
Синьора подсчитывает, сколько понадобится магу семьи Канелла, чтобы определить, откуда проклятие. У нее довольно мало времени. Войны с Канелла ей не хочется.
- Помогите мне, - Маттимео целует ее руку, распрямляется, глядит прямо в глаза. - Помогите сделать так, чтобы она меня не ненавидела.
Синьора выходит на крыльцо. На улице парочка слуг-головорезов в цветах ее семьи схватилась из-за чего-то с сине-черными дома Канелла. Крик. Шум. Лязг. Фамильные кличи. Будто они не знают, что настоящие сражения никогда не происходят на улице. А у нее от этого голова болит.
- Хватит, ребята, - машет рукой с крыльца синьора Бастарагацци.
Отец Маттимео любит сына, хоть тот и считает его подлецом. Он швыряет ему мешочек с золотом:
- Убирайся из города, пока тебя не убрали.
Маттимео поднимает на отца беспомощные глаза:
- Я не могу.
- Думаешь, они тебя не отыщут?
'Думаю, другие отыщут меня раньше'.
'Благословите меня, святой отец, на мне большой грех: я убила своего брата...'
Санья знала, что Тино не жилец. Он ходил по улицам Читтальмаре и искал свою смерть. А искать-то, оказывается, было не надо. Смерть все время ждала его дома. Сквозь горе Санья еще больше удивляется сковавшему ее чувству. Матти будто ее околдовал.
Когда она догадывается, ее долго тошнит. Это не поможет от приворота, но она найдет средство - слышала, знает, не первая, не последняя. Вместо выплеснутой желчи внутренности заполняет ярость. И нельзя, чтобы отец узнал. Это ее пятно, на ее чести. Сама поставила, сама и отстирает.
В детстве они вдвоем забирались в кладовую и играли, будто это - карета, и они едут в летний замок Канелла. 'Цок-цок', - изображал Тино. 'Цок-цок'.
Она не входит в его дом - вторгается. Сердце советника Ласло неуверенно качается в груди на надорванной нитке.
- Немезио, - говорит Синьора. - Я пришла просить вас о помощи.
То, что она просит - смешно. Но тот, кто смеется над Синьорой, обычно не проживает достаточно долго, чтобы извиниться.
- Отчего же вы не обратились к собственному советнику ?
Не обратилась - потому что старик до сих пор предан ее покойному мужу.
- Немезио, - снова произносит она. Ее взгляд сладок и вязок, как сироп.
- Ради вас я с радостью рискнул бы жизнью. Но не честью семьи. Или вы полагаете, что маг Канелла не сможет распознать мое колдовство? Ясно, на кого падет подозрение.
Некоторые вещи советник умеет делать хорошо, и не обо всех знает синьор Санти. Анонимная отрава в любовном зелье - это не так сложно, чему-то же его учили на проклятой Родине...
Но Ласло недоумевает.
- Фидия, ради всех богов... Все это - из-за малыша Маттерацци? Помилуйте, да по Читтальмаре бегают сотни таких красавчиков! На площади святого Брутуса вы и то найдете получше!
- Оставьте, - говорит она нежно. Ласло становится невыносим вид ее рук, ее шеи, лица, так совершенно выписанного каким-то бесом-художником. Хочется захватать нежно-смуглую кожу, припечатать поцелуями, украсить отпечатками собственных пальцев.
- Хорошо, - соглашается советник Ласло. - Пусть этот ваш... придет за зельем ближе к ночи.
Когда Синьора уходит, он зовет слугу и посылает на виа Поционе за приворотом.
Фамильный склеп Канелла - безопасное место. Мертвые не гонятся за тобой, не взыскивают долгов.
Маттимео ждет Санью, он уже разлил вино. Она прибежит, запыхавшись, захочет пить, и он напоит ее. И все будет хорошо. Синьора обещала защитить его, если он увезет Санью из дома. Простить его Санья не сможет, но Маттимео заставит ее забыть.
Она появляется легкой светловолосой тенью, бросается к нему :
- Матти, Матти.
Он не ожидал этого. Он со всхлипом утыкается в ее волосы:
- Санья, я не хотел... Поверь,
Его руки шарят под ее одеждами в поисках тепла, в поисках доверия. Санья нащупывает кинжал, убивший Тино.
Маттимео успевает понять, почувствовав вдруг, что прикосновения ее легки и холодны, как у Синьоры. 'Такая же... - шепчет он в своем последнем разочаровании. То же солнце. Та же кровь. Тот же грех. - Такая же...'
Санья смотрит на тело, и ей становится худо. Она знает, чтó там, в вине, но ни одно любовное зелье не действует, если мертв заказчик. Санья хватает кубок и жадно пьет.
'Некрасиво', - думает советник Ласло. Над склепом ночь становится светлой. Он мало спал, и его слегка трясет. Кладбищенский сторож в долгу у Ласло - оттого он пошел прежде к нему, а не стал будить синьора Канелла. Ласло наклоняется над мальчишкой. Рана не почернела, как бывает от яда. Чутье драго улавливает запах проклятия. Он мог бы даже вычислить, кто его навел - но не станет. 'Ох, Фидия...'
У девочки лицо позеленело, но здесь он спокоен - обычное отравленное зелье. Травнику с виа Поционе лучше уехать из города. Подумав, советник Ласло поднимает еще не окоченевшую руку Маттерацци и сжимает пальцы вокруг рукоятки кинжала. Девушку он придвигает поближе к юноше... и вот так, пусть они держатся за руки. Чуть отступает, оглядывая яркую иллюстрацию к еще одному сентиментальному скандалу.
Синьор Канелла сидит и смотрит на свои руки. Он чувствует, как над ним нависает тень Ренцо Аббанданцьера. Он сказал бы 'Уйди, ты заслоняешь мне солнце', но солнце не светит больше в его доме.
'Старый дурак, - думает Ренцо. - Не мог удержать девчонку на привязи. Так ему, пусть теперь братается с Маттерацци'. Он говорит:
- Я велел принести цветов.
Ренцо красив и беспощаден. Он скажет, что обида нанесена не ему одному, а семье Аббандацьера. Скажет, что замарана его честь. Синьор Канелла смотрит на свои руки. Когда-то они качали сына. Когда-то дочь.
- Сегодня грустный день, - говорит Ренцо. - Я пришел, чтобы предложить вам поддержку.
Аббанданцьера протягивает руку. Канелла опирается на нее, как старик. Поднимаясь, он видит в глазах Ренцо все, что тот и не думал скрывать. Он видит в них терпение. Аббанданцьера молод - иногда это может быть преимуществом.
На исходе года умирает старый Аньелли, и Горацио Санти становится Доном Читтальмаре.
![[]](/img/h/hmelewskaja_i_j/suicide/marble_composite.jpg)