У деда под командованием было немного человек - ну сколько там на заставе набирается? Я никогда не интересовался, сколько должно быть народу на пограничном посту. Плац, казармы, хозблок и так далее. Это всё не важно. Важно, что среди солдатиков был один, маленький, щуплый, смуглый, кучерявый. Вроде и шустрый, и так-то ловкий, но это пока до строевой подготовки, стрельбы или обмундирования дело не доходит. С шага сбивается, трёхлинейку, как метлу держит, все пули в "молоко", верее, в песок, ремень болтается, или ноги натрёт, потому что с портянками не совладал... Вот и пропадал солдатик в нарядах, то с метлой той самой территорию убирает, то с картошкой на кухне воюет, или в казарме полы драит. До гауптвахты тоже дело доходило, когда не по уставу отвечал начальству, или оружие до безобразного состояния доводил, или на команду "подъём!" ну никак не реагировал, спал себе дальше. За то стихи писал. Хорошие. И смешные, и про то, как хорошо в стране советской жить, и на политическую тему, в агитлисток там, или в стенгазету - и такое делали, а что? - "Напишешь, Сашка?" - "Напишу!" Так и получилось, что был в погранотряде свой поэт Александр Пушкин. Кабы не война, дослужил бы срочную кое-как, да и подался на родину, литературу изучать, а может, на завод, таланту-то всё равно как пробиваться. А двадцать второго июня одна тыща девятьсот сорок первого по заставе так отбомбились немецкие люфтваффе, что и отступать-то мало кому было, хотя приказ об отступлении получить успели до того, как связь отрубилась раз и навсегда. Трое суток без сна, лишь бы в окружение не попасть, рядовой Пушкин заснул на подводе и упал прямо под колёса. Кажется, в том бою, который боем-то назвать трудно, - ну что это такое, солдатики из старых винтовок по бомбардировщикам стреляют? - и дедушка мой схлопотал осколок в плечо, но жив остался, хоть рана была сильно плохая, долго из одного госпиталя в другой, пока в строй вернулся. А там уж и фашистов выбили, и по лесам белорусским рагнеровцев ловили, но про погибших товарищей дед помнил всегда. Особенно - про рядового Александра Пушкина. Уж больно не по-военному как-то, не по-солдатски, что ли... За что? Ну куда такому воевать? Ему стихи писать, хоть бы и про то, как фашиста бить, а не за портянками следить...
Шрам
При отступлении в конце июня дедушка мой был серьёзно ранен. Немецкие бомбардировщики, казалось, пахали приграничные территории, не жалея боекомплекта. Отступающие остатки погранотряда двигались с максимально возможной скоростью, лишь бы не попасть в окружение. И стыдно не было. Было тошно. От беспомощности, от злости на эту беспомощность и бессилие предотвратить, хотя бы отомстить. Огонь и железо, сыпавшиеся с неба, делали врага безликим и неуязвимым, заставляли ругаться чёрными словами и гнать, гнать на восток, огрызаясь смешными залпами из ружей по обнаглевшим крестоносным самолётам, пролетавшим чуть не над самыми головами выживших пограничников. Кто знает, может, если бы не приказ об отступлении, так и остались бы на заставе, остались все. А так хоть кто-то выжил. Как мой дед, которому корявый осколок бомбы оставил такую жуткую рану в плече, что успевшие навидаться сослуживцы только матерились и молились, накладывая неуклюжую повязку, пытаясь унять кровищу. Уняли, успели, довезли его и ещё раненых. Потом были операции и скитания по госпиталям, вместе с отступающими войсками, осложнения и почти отчаяние. Но обошлось, выжил. Даже до инвалидности дело не дошло. Только треугольная ямка на лопатке с оспинами от мелких осколков, только фантазия малолетнего внука далеко не сразу, а потом, спустя много лет рисует, что это была за рана, и какое счастье, что дед живой, не инвалид, и с таким азартом вкалывал в саду, колол дрова, строил дачу. Только вот как погода меняется, или с устатку ныла и лопатка и плечо, напоминая о первых, самых жутких днях безжалостной бойни, которую красиво назовут Великой Отечественной войной. Которую войной и великой сделают такие, как мой дед и миллионы других, таких, настоящих.
Луна и штык. Тётушкины воспоминания
- И вот ведь не по эшелону бомбили всякий раз, а вокруг. Там поля одни, лес, и вот по полям, по лесу, куда люди бежали. Потом ещё из пулемётов на бреющем полёте. И всё рядом, по людям. А по эшелону, по железной дороге - никогда. Много потом в поле оставалось. И убитых и раненых. Нет, медсёстры ходили и те, кто здоров, собирали раненых. И вот зря, кстати, говорят, что у Сталина паранойя была насчёт диверсантов и вредителей. Своими глазами видела, дело-то ночью было, за минуту буквально до налёта из-за леса ракеты в небо летели. Сюда, мол, здесь поезд. Темень ведь и светомаскировка. И страшно. Ведь не ехали, ползли. И промежутки между эшелонами чуть не метров пять, или меньше. Один за другим, один за другим. Мы под пушками себе лежанки сделали, пальто, телогрейки какие-то. Даже спать можно, только никакого сна. А бомбили страшно. И как они воют, когда падают! Ночь, луна и вой этот. Тут опять тревога, поезд встал, люди прыгают из вагонов, а до насыпи из вагона ты представляешь, сколько? Ну, и как Клара, беременная, прыгать будет? Я её чуть не спихиваю, прыгай, ору, а она упирается, как я буду прыгать, ты сдурела, я же рожу прямо тут! Солдат внизу, по насыпи пробегает, я ему кричу, эй, солдат, эй, помоги! Он встал, увидел, прыгай, давай, я поймаю, руки поднял, ноги расставил. И неизвестно ещё, поймает ли. А Кларка пуще упирается, и глаза безумные совсем и мычит, а не говорит уже. Чего ты, ору ей в лицо, а оно бледное совсем, в таком свете это лучше всего видно, и она стоит враскоряку. И тут говорит, прямо выдыхает мне в лицо громко - штык! С ума сошла, думаю, какой штык, чего штык? Ох ты ж! Углядела она, как луна на штыке у солдатской винтовки блестит, а он же не отставил винтовку, так и стоит, тоже ведь не соображает! Я не увидела, она увидела. Убери, говорю, ружьё, штык же! Он тоже белый, ружьё под ноги положил, приготовился, Кларка сама и прыгнула, мне даже толкать не пришлось. И поймал, так аккуратно, как родную. Мы к лесу, а он подхватил винтовку и дальше вдоль состава к паровозу. Грохот, вой, стрельба. Бежим и тут луна совсем из облаков показалась, а этот гад так низко летит, ну, так низко! Увидела я морду его в кабине, очки, шлем, вот как рядом увидела. Фильмы про войну, про оккупации смотреть не могу. Как там бомбёжку показывают, так я это всё вспоминаю, и плохо мне делается.