Был один из тех ранних осенних дней, когда солнце ушло в заслуженный отпуск,а небо уже затянулось облаками, похожими на хлопья сажи, но жгучий зимний холод ещё не заявился незванно, чтобы разогнать прогуливающиеся по бульварам тихие парочки по домам.
Я сидел совершенно один в забитом кафе и апатично потягивал горький кофе, теребя в руках незажжённую сигарету. Необъяснимая осенняя печаль и гнетущая скука поворачивали мою голову из стороны в сторону в поисках чего-либо интересного, способного скрасить моё медвежье одиночество. За столиком в углу сидели двое: очередная парочка, ничем не примечательная. Он - высокий и невообразимо тощий, с падавшими на глаза, тонкими чёрными волосами и припухлыми бледными губами, изломанными в несходящей улыбке, в свитере, похожем на мешок, в каких топят котят. Она - миниатюрная, подвижная, вся в чёрном, но с тёмно-зелёным шарфом, обмотанным словно удавка вокруг шеи и спускающимся меж грудей, и такого же цвета яркими глазами. Они курили, говорили в полголоса, улыбались друг другу, не в силах отвести взглядов друг от друга, и пили фраппе, не менее сладкий, чем их влюблённый вид. Я был настолько зачарован этими милыми лунатиками, что забыл о кофе и о том, что мне немного холодно и привыкшие к лету и девушкам в бикини пальцы немеют.
Время будто замерло. Она заказывает коктейль, пьёт из трубочки, наклонив голову и глядя на него исподлобья, и прокуренный свет кафе отражается от её ресниц.
Вдруг происходит какой-то разлом. То он, то она прячет взгляд, кривит губы, немногог нервно тушит в пепельнице свою сигарету или вдруг принимается теребить чужую, уставясь неотрывно в стол или чашку, долго молчит, ёрзает на стуле. Он говорит что-то,она резко отвечает, будто оскалившись; она чем-то очень недовольна и никак не может избавиться от этой гримасы на своём лице, он нервничает и теребит воротник рубашки, начинает оглядываться на сидящих вокруг, будто сдерживая слёзы или стараясь скрыть вдруг покрасневший нос, плавая взглядом по столикам, как бумажный кораблик по грязной луже. Она затягивается, выпускает дым рядом с его лицом, сощурившись и скривив рот, быстро говорит что-то. Он кладёт ложечку, которую до этого крутил в руках, рядом с полной чашкой кофе, поднимается,молча одевается и выходит из кафе с побелевшим, мраморным лицом умирающего, забыв на столике свои сигареты. Она долго смотрит ему вслед, она кажется спокойной. Медленно допив кофе, она снова закуривает, хотя от сигарет у неё уже разболелась голова и перед глазами пляшут круги, поправляет причёску, красит губы, достав из сумочки зеркальце; расплывшись в тихой, таинственной полуулыбке, одевается, долго развязывая и снова затягивая узел шарфа, словно любуясь собой, и выходит на улицу, где ветер треплет её волосы.
Забыв расплатиться, я выхожу вслед за ней, но её нигде не видно, и я не знаю, куда она могла свернуть. Из-за этого у меня в груди вспыхивает печальный холодок, и всего меня охватывает желание броситься за ней, догнать её, шлёпая по лужам и перебегая дорогу на красный свет, схватить за руку, развернуть лицом к себе, стащить с неё блестящее кожаное пальто, отбросить в сторону сумочку, растрепать её идеальную укладку, кулаком стереть помаду с её податливых губ и...
Узнать, кто он, что произошло между ними, любили ли они друг друга, хорошо ли им было в постели...
Но она будто растворилась в воздухе, как дымка лесных пожаров в сером солнечном свете.
В нерешительности и смятении я оглядываюсь по сторонам. Пусто. Перехожу дорогу и оказываюсь на Гоголевском. Пронизывающий ветер забрался под свитер, в рукава пальто, будто бы даже в рот и глаза, отчего они холодеют и становятся стеклянные. Ветер вихрил листву и рябил лужи. Небо серело и чернело, а далеко, за горизонтом, вдруг отдавало лиловым. Прохожие втягивали головы в плечи, застёгивались на все пуговицы и ак туго обматывали шарфы вокруг шей, что тяжело было дышать.
И вдруг я услышал радостно громкое, заливистое пение соловья. Оглядел ветки деревьев, но ничего не увидел, да и листва уже настолько поредела, что соловью негде было бы спрятаться. А пение не прекращалось, более того, становилось всё более громким, так что звенело в ушах. Соловей в центре Москвы, в разгар осени, в холод, ветер, собирающийся дождь и всеобщее препоганое настроение! Как я ни старался, как ни напрягал слезящиеся от напряжения глаза и как ни вертел головой, соловья не увидел. Его пение преследовало меня до самого дома, куда я вернулся измученный и разочарованный. Оно звенело в ушах пока я варил кофе, читал, и ещё долго не хотело уходить после того как я уснул.
Я слышал, что в Америке кто-то очень долго шантажировал одного миллионера, чтобы получить от него десять миллионов на озеленение Луны.
II.
Прошёл месяц. Небо снова стало ярко и радостно голубым и из него повалил снег, заметавший дома, машины, дороги, деревья, входы и выходы, тупики и повороты, волосы и плечи.
Она уже забыла о ссоре, произошедшей месяц назад в одном московском кафе и разорвавшей её отношения с тем художником. Она и не видела его с тех пор, да и не хотела видеть, а он не разу ей не позвонил, и, казалось бы, порвались все соединявшие их нити. Она стала встречаться с другим, не таким тощим и более богатым. Он был Мужчиной.
Он водил её в рестораны, где сорил деньгами, в театр и в оперу, где изо всех сил старался не заснуть, что всегда так её забавляло. Они занимались любовью; он наваливался на неё, а через десять минут, кончив, шёл курить. Но он нравился ей, потому что всегда, покурив, возвращался обратно; он был тёплый и от него пахло дорогим табаком. Они часто улыбались друг другу, мало говорили и никогда не ссорились. Каждый день он провожал её до дома и заходил выпить чашечку кофе.
В один из таких похожих друг на друга дней они возвращались из кино. Она долго рылась в сумочке, ища ключи, а он молча стоял за её спиной. Она открыла дверь, он протянул руку, чтобы придержать её, они вошли. Поезда на лифте всегда очень утомляла её, потому что каждый раз она боялась, что трос вот-вот оборвётся, и выходила из лифта с гулко бьющимся сердцем, так что он это слышал. Она знала это, и поэтому в лифте они молчали и старались не смотреть друг на друга. Войдя, она отправилась на кухню, чтобы поставить чайник и приготовить кофе, а он прошёл в её спальню и лёг на кровать. Она пришла к нему; он подмял её под себя, затянув паутиной поцелуев, он вошёл. Чайник, пыхтевший и кипевший на кухне, затих и остыл. Так было всегда. Он знал, что возьмёт её, она же знала, что он никогда не выпьет кофе, но они ничего не говорили, она всегда сначала шла на кухню, а он - в её комнату, и, не включая света, ждал. Это было похоже на языческий ритуал; это была игра, в которой победитель и проигравший всегда были известны заранее, и всё равно она не теряла от этого своего фантастического очарования.
Потом он ушёл курить, а она сталась одна, обнажённая, кутающаяся в тонкое одеяло, ничуть не спасающее от холода. Она повернулась на левый бок и неподвижным, обречённым взглядом умирающей от холода потерявшейся собаки уставилась на замысловатый рисунок ковра, цвета которого были почти неразделимы в полумраке. Ей было холодно, и лишь губы и груди горели, храня его присутствие.
Он вернулся возбуждённый и нервный, казалось, в его глазах застыло что-то стальное, похожее на испуг. Она села на постели, он сдёрнул со спинки стула халат и накинул на неё. Она оправила халат на плечах и вопросительно посмотрела на него. Он стоял неподвижно, немного дрожа, и лишь глаза его бегали по стенам, мебели, чернеющей по углам, её телу, которое, он знал, там, под тонким слоем ткани, такое знакомое.
- Выгляни в окно, - тихо и сухо сказал он. - Там что-то очень странное.
Она томно поднялась, запахнула халат и подошла к окну, осторожно ступая по ковру босыми ногами, выглянула и вдруг замерла, дёрнувшись, будто посаженный на кол.
На улице, среди отвесно падавших тяжёлых, крупных хлопьев мокрого первого снега в одной лишь льняной рубашке стоял он, переминаясь с ноги на ногу, напевая что-то и неотрывно глядя на её окно. Её лицо сливалось со мраком комнаты, так что он не мог его видеть, но, должно быть, их взгляды встретились и он почувствовал это.
- Я люблю тебя! - Закричал он, закружившись в танце, шлёпая по лужам и таявшему снегу, подставляя под удары снежинок глаза и губы.
Она смотрела на него и не могла пошевелиться, но казалось, что где-то внутри неё, где-то даже глубже сердца, был кто-то очень маленький и хрупкий, танцевавший так же как и он там, за окном, весь в снегу, не замечая холода, плача одновременно и от счастья и от горя и шёпотом повторяя: "люблю... люблю... люблю..."
Она не знала сколько простояла так, а он всё танцевал. Он увлёк её обратно в постель, где она быстро согрелась и, обняв его, заснула. Ночь пролетела, он поцеловал её и уехал.
Когда утром она вышла из дому за сигаретами, двор был пуст. Она долго озиралась, ища его, и, не найдя, тряхнула головой и пошла. Она никогда больше не видела его, она даже не знала, жив ли он.
Я узнал эту историю от неё, мы познакомились с ней в том кафе на излёте весны. И теперь каждый раз, целуя её, я вижу на дне её зрачком маленького танцующего человечка.