Я открыл пустоту и оказалось, что у неё нет сердца, центра. Вы меня понимаете? Я больше не принадлежал себе. (Норман Мейлер, "Американская мечта").

Вдруг я, взобравшись на полюс, откуда нет возвращения, нахожу в себе силы крикнуть: "Книга про ад! Книга про ад!" (Ингеборг Бахман, "Малина").

Писать тяжело, потому что боль ещё жива. Любые эмоции причиняют боль.

Москва - очень красивый и грязный город. Дома выглядят надгробиями, серые листья чахоточных деревьев трепещут на ветру. Асфальт меняет свой цвет только зимой; летом на нём играет и собакой бросается всем под ноги ветер.

Глаза у всех людей по-своему прекрасны. Они умирают первыми. Лишь по глазам да по подрагиванию уголков рта можно узнать Душу девушки; это брешь в её безупречной обороне.

Московские бары никогда не меняются. В облаках сигаретного дыма - пьяные и влюблённые, пытающиеся освободиться; там люди открываются, как ящики с круглыми ручками.

В её губах порой видны слабость и страсть; и они нераздельны.

Писать всё труднее. Я не написал ничего стоящего, я рискую; я запеленован в коконе.

Если светловолосую с детскими губами посадить в полумраке так, чтобы слабый, тихий свет падал ей с боков на щёки, то со спины она будет похожа на Еву, единственную, которая у нас есть.

В старых московских двориках первых поцелуев воздух движется особенно медленно.

Московские кладбища переполнены. Тела будут сжигать в заводских печах, и развеивать прах над Москва рекой, когда дует восточный ветер.

Я осторожно постучу в окно и почувствую твой взгляд. Я войду в дверь и ты узнаешь меня. Я войду в тебя и ты, только ты узнаешь меня.

Я пишу чёрным: зачем ты это сделала? Ты забываешь, а я помню всё отчётливей с каждым днём. Между реальностью и памятью о ней заключено послание Бога.

В метро смотрю людям в глаза и вижу смерть. Кто-то уже чувствует ее, кто-то нет, но она всех видит, она готовится. Смерть имеет под собой яростно-сексуальную основу, лишь самоубийцы могут победить ее.

Люди вокруг тебя дышат, это невыносимо, и я выхожу на следующей, иду пешком, асфальт под ногами, как собака, выпрашивающая кусок. Влажная утроба ночи поглощает меня. Я прихожу домой.

Nota bene: это всегда начинается без слов.

На столе огромный букет лилий: розоватые, белые по краям, с красными родинками, изумрудными стеблями, аромат возбуждающе лежит в комнате.

"Та фотография, ты потеряла ее?" - "Нет, с чего ты взял?" - "Мы давно не виделись". - "Было ли это нашей ошибкой?"

Она повесила трубку, как капли дождя въедаются в асфальт, и я захотел курить. Я стал комком боли, будто я в горящем доме слушаю шипение своих волос.

Любовь приходит к каждому и мягко целует в шею, но не каждому дано это почувствовать.

... Они сидят в дальней освещенной комнате и тихо говорят, обсуждают, исследуют, препарируют, те, кого я люблю. Или любил. Они раскачивают колонны храма, чтобы погибнуть в нем.

Мы заперты в чреве нашей матери, мы чувствуем приближение Бога, его бетонные шаги. Мы, изгнанные из домов, оседлаем бурю, и она бросит нас в небо, а девушки в оленьих шкурах будут кричать нам вслед признания в любви. А потом я уйду в свой полет, злато-огненная высь, прими меня, ибо я грешен, безумен, пьян, влюблен и знаю, что делаю! Будь карим озером, где в центре остров, вулкан, выбрасывающий безумие в небо, где оно распускается пауками вспышек и фейерверков, тускнеет и падает на землю. Сверкающей, пенящейся струей течет вино, и в наших телах рождается вихрь, сталкивающий нас, сплющивающий, словно катышки теста, в единый организм, нам нельзя уже расстаться, и ты увидишь мою смерть. Я никогда не забуду это чувство. Разве не так рождается новая эра?

Nota bene: Tu nemangeras plus, ma belle, cest trиs dommage.

Я окружен клеткой слов, она сжимается, душит, слова рождаются и растут, как волосы, как грибы, нужно остаться одному.

Ночная Москва со сверкающими фонарями и полосами ливня волнами наплывает на наши лица, дождь сжимает мою руку на твоей талии.

Nota bene: ландыш майский, couralaria majalis, род мужской, планета Меркурий, стихия - воздух, божества - Аполлон и Эскулап; используется для укрепления памяти; он радует сердце и глаз, а сигаретный дым съедает глаза... ты кричишь, но тебе не покорить ветер, когда мы на краю пропасти, одни, посреди белой пустыни, что зовётся расставанием.

Confiteor solum hoc tibi. Боль, отчаяние, страх, любовь, взгляд, радость, слёзы, оргазм, понимание, братство, поцелуй, дружба, жизнь, смерть, честь, порядочность, ненависть, сердце.

Сердце.

Боль - это начало концерта, когда дирижёр взмахивает палочкой, смычки взлетают в первых аккордах; боль - первая метель в начале декабря. Когда поэт теряет свою златокудрую музу, он умирает. Двадцать семь раз Бог создавал Вселенную, и каждая смерть - как новая неудачная попытка. Тебя нет со мной рядом. Ты ушла.

Нужно спешить туда, где меня ждут.

Все ушли. Как грозы знаменуют приход мая, так я становлюсь одиноким в определённые дни.

Мы должны были остаться вдвоём.

Город всё так же счастливо безлик. Кажется, у тебя изменился голос. Всё хорошо. Он менялся после каждой Ночи.

Москва грязна и красива. Не нужно искать в ней счастья, потому что небо здесь темнеет по утрам, а листья чахоточных деревьев трепещут на ветру. Асфальт меняет свой цвет.

Мне нужно очиститься. Выбелить свою душу.

Когда поэт теряет свою златокудрую музу, он умирает, но если душа его чиста, она перенесётся в самое счастливое мгновение его жизни, и останется там навсегда.

1 апреля - 1 июня 2000 года, Москва - Чесноково.