Хруцкая Татьяна Васильевна : другие произведения.

Отдельное литературное пространство Фёдор Михайлович Достоевский

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   Татьяна Хруцкая
  
  
  
   ОТДЕЛЬНОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ПРОСТРАНСТВО
  
   Фёдор Михайлович Достоевский (1821 - 1881)
  
  
   "Классик - общепризнанный, образцовый писатель, труды которого составляют славу и гордость народа и сохраняют своё значение в веках".
  
   "Все настоящие русские - философы..."
  
   "- Какие книги посоветовали бы?
   - Советую классику:
   Пушкин, Достоевский, Толстой, Чехов, Тургенев, Гоголь, Лесков, Горький...
  
   Это меняет тип энергии в человеке...
   Переключает с маленького жужжащего механизма на мощный, хорошо
   работающий мотор большого самолёта, который позволяет высоко взлететь...
  
   А если ковыряться в мути, которую на нас выливают в Интернете,
   то в этом можно захлебнуться...
  
   У нас любят говорить о социальных лифтах...
   Я бы сказал о духовных...
   В первую очередь таким является литература...
  
   Читайте и поднимайтесь!
  
   Сохраним нашу Культуру - наша культура сохранит нас..."
  
   "Сколько надо настоящих христиан,
   чтоб не умирал идеал христианства в народе, а с ним и великая надежда его?
   Сколько надо настоящих граждан,
   чтоб не умирала в обществе гражданская доблесть?"
  
   "Под просвещением я разумею свет духовный, озаряющий душу,
   просвещающий сердце, направляющий ум и указывающий ему дорогу жизни..."
  
   "Если у нас есть литературные произведения такой силы мысли и исполнения, то почему у нас не может быть впоследствии и своей науки, и своих решений экономических, социальных, почему нам отказывает Европа в самостоятельности, в нашем своём собственном слове, - вот вопрос, который рождается сам собою.
   Нельзя же предположить смешную мысль,
   что природа одарила нас лишь одними литературными способностями...
   Всё остальное есть вопрос истории, обстоятельств, условий времени..."
  
   Санкт-Петербург
  
   2019 год
  
   ЦИВИЛИЗАЦИЯ КНИГИ
  
   Независимо от типа культуры все развитые общества Нового времени принадлежат к цивилизации книги. Точнее, к цивилизации чтения текста, изданного типографским способом.
   Именно чтение напечатанного на бумаге текста задаёт ритм и структуру мыслительного процесса в культурном слое всех стран и соединяет всех в связанную этими сходными структурами мышления цивилизацию.
   Этот тип чтения и соответствующий ему тип мышления - не просто продукт биологической эволюции мозга. Они появились на заре Нового времени в результате появления книгопечатания и широкого распространения печатного текста.
  
   ВОЗНИК НОВЫЙ СПОСОБ ЧТЕНИЯ - ЧЕРЕЗ ДИАЛОГ ЧИТАТЕЛЯ И ТЕКСТА.
  
   Когда рукописную книгу читал человек Средневековья (обычно коллективно и вслух, нараспев), это не было диалогом - читатель шёл по тексту к той истине, которая была в нём скрыта. Текст был лабиринтом, почти иконой... С ним нельзя было спорить, его можно было только комментировать. Типография дала новый тип книги, читать её стали про себя, перечитывая, размышляя и споря с автором.
  
   ЧИТАТЕЛЬ СТАЛ СОАВТОРОМ, ЧТЕНИЕ - ТВОРЧЕСТВОМ
  
   *******************
  
   Пушкин
  
   Произнесено Достоевским 8 июня в заседании
   Общества любителей Российской Словесности
  
   "Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа", - сказал Гоголь. Прибавлю от себя: и пророческое.
  
   Да, в появлении его заключается для всех нас, русских, нечто бесспорно пророческое. Пушкин как раз приходит в самом начале правильного самосознания нашего, едва лишь начавшегося и зародившегося в обществе нашем после целого столетия с петровской реформы, и появление его сильно способствует освещению тёмной дороги нашей новым направляющим светом.
   В этом-то смысле Пушкин есть пророчество и указание.
   Я делю деятельность нашего великого поэта на три периода...
  
   В типе Алеко, герое поэмы "Цыгане", сказывается уже сильная и глубокая, совершенно русская мысль, выраженная потом в такой гармонической полноте в "Онегине", где почти тот же Алеко является уже не в фантастическом свете, а в осязаемо реальном и понятном виде. В Алеко Пушкин уже отыскал и гениально отметил того несчастного скитальца в родной земле, того исторического русского страдальца, столь исторически необходимо явившегося в оторванном от народа обществе нашем... Тип этот верный и схвачен безошибочно, тип постоянный и надолго у нас, в нашей Русской земле, поселившийся. Эти русские бездомные скитальцы продолжают и до сих пор своё скитальчество и ещё долго, кажется не исчезнут. И если они не ходят уже в наше время в цыганские таборы искать у цыган в их диком своеобразном быте своих мировых идеалов и успокоения на лоне природы от сбивчивой и нелепой жизни нашего русского - интеллигентного общества, то всё равно ударяются в социализм, которого ещё не было при Алеко, ходят с новою верой на другую ниву и работают в ней ревностно, веруя, как и Алеко, что достигнут в своём фантастическом делании целей своих и счастья не только для себя самого, но и всемирного. Ибо русскому скитальцу необходимо именно всемирное счастье, чтоб успокоиться: дешевле он не примирится, - конечно, пока дело только в теории.
   Это всё тот же русский человек, только в разное время явившийся.
   Человек этот зародился как раз в начале второго столетия после великой петровской реформы, в нашем интеллигентном обществе, оторванном от народа, от народной силы.
  
   О, огромное большинство интеллигентных русских, и тогда, при Пушкине, как и теперь, в наше время, служили и служат мирно в чиновниках, в казне или на железных дорогах и в банках, или просто наживают разными средствами деньги, или даже и науками занимаются, читают лекции - и всё это регулярно, лениво и мирно, с получением жалованья, с игрой в преферанс, безо всякого поползновения бежать в цыганские таборы или куда-нибудь в места, более соответствующие нашему времени. Много-много что полиберальничают
   "с оттенком европейского социализма", но которому придан некоторый благодушный русский характер, - но ведь всё это вопрос только времени.
  
   Что в том, что один ещё не начинал беспокоиться, а другой уже успел дойти до запертой двери и об неё крепко стукнулся лбом. Всех в своё время то же самое ожидает, если не выйдут на спасительную дорогу смиренного общения с народом. Да пусть и не всех ожидает это: довольно лишь "избранных", довольно лишь десятой доли забеспокоившихся, чтоб и остальному огромному большинству не видать чрез них покоя.
  
   Алеко, конечно, ещё не умеет правильно высказать тоски своей: у него всё это как-то отвлечённо, у него лишь тоска по природе, жалоба на светское общество, мировые стремления, плач о потерянной где-то и кем-то правде, которую он никак отыскать не может. В чём эта правда, где и в чём она могла бы явиться и когда именно она потеряна, конечно, он и сам не скажет, но страдает он искренно...
  
   И никогда-то он не поймёт, что правда прежде всего внутри его самого, да и где понять ему это: он ведь в своей земле сам не свой, он уже целым веком отлучён от труда, не имеет культуры, рос в закрытых стенах, обязанности исполнял странные и безотчётные по мере принадлежности к тому или другому из четырнадцати классов, на которые разделено образованное русское общество.
   Он пока всего только оторванная, носящаяся по воздуху былинка.
   И он это чувствует и этим страдает, и часто так мучительно!..
  
   Понятно, "дикая женщина" всего скорее могла подать ему надежду на исход тоски его, и он с легкомысленной, но страстной верой бросается к Земфире:
   "Вот, дескать, где исход мой, вот где, может быть, моё счастье здесь, на лоне природы, далеко от света, здесь, у людей, у которых нет цивилизации и законов!"
  
   И что же оказывается: при первом столкновении своём с условиями этой дикой природы он не выдерживает и обагряет свои руки кровью.
   Не только для мировой гармонии, но даже и для цыган не пригодился несчастный мечтатель, и они выгоняют его - без отмщения, без злобы, величаво и простодушно...
  
   Всё это, конечно, фантастично, но "гордый-то человек" реален и метко схвачен. В первый раз схвачен он у нас Пушкиным, и это надо запомнить...
  
   Тут уже подсказывается русское решение "проклятого вопроса", по народной вере и правде: "Смирись, гордый человек, и прежде всего сломи свою гордость. Смирись, праздный человек, и прежде всего потрудись на родной ниве",
   вот это решение по народной правде и народному разуму.
  
   "Не вне тебя правда, а в тебе самом: найди себя в себе, подчини себя себе, овладей собой - и узришь правду. Не в вещах эта правда, не вне тебя и не за морем где-нибудь, а прежде всего в твоём собственном труде над собою. Победишь себя, усмиришь себя - и станешь свободен как никогда и не воображал себе, и начнёшь великое дело, и других свободными сделаешь, и узришь счастье, ибо наполнится жизнь твоя, и поймёшь наконец народ свой и святую правду его. Не у цыган и нигде мировая гармония, если ты первый сам её недостоин, злобен и горд и требуешь жизни даром, даже и не предполагая, что за неё надобно заплатить". Это решение вопроса в поэме Пушкина уже сильно подсказано.
  
   Ещё яснее выражено оно в "Евгении Онегине", поэме уже не фантастической, но осязательно реальной, в которой воплощена настоящая русская жизнь с такою творческой силой и с такою законченностью, какой не бывало до Пушкина, да и после его, пожалуй.
  
   Онегин приезжает из Петербурга...
  
   В глуши, в сердце своей родины, он конечно не у себя, он не дома. он не знает, что ему делать, чувствует себя как бы у себя же в гостях. Впоследствии, когда он скитается в тоске по родной земле и по землям иностранным, он как человек бесспорно умный и бесспорно искренний, ещё более чувствует себя и у чужих себе самому чужим. Правда, и он любит родную землю, но ей не доверяет. Конечно, слыхал он и об родных идеалах, но им не верит.
   Верит он лишь в полную невозможность какой бы то ни было работы на родной ниве, а на верующих в эту возможность, - и тогда, как и теперь, немногих, - смотрит с грустною насмешкой.
  
   Ленского он убил просто от хандры, может быть, от хандры по мировому идеалу, - это слишком по-нашему, это вероятно...
  
   Не такова Татьяна: это тип твёрдый, стоящий твёрдо на своей почве.
   Она глубже Онегина и, конечно, умнее его. Она уже одним благородным инстинктом своим предчувствует, где и в чём правда, что и выразилось в финале поэмы...
  
   Может быть, Пушкин даже лучше бы сделал, если бы назвал свою поэму именем Татьяны, а не Онегина, ибо бесспорно она главная героиня поэмы.
  
   Это положительный тип, а не отрицательный, это тип положительной красоты, это апофеоз русской женщины, и ей предназначил поэт высказать мысль поэмы в знаменитой сцене последней встречи Татьяны с Онегиным.
   Можно даже сказать, что такой красоты положительный тип русской женщины почти уже и не повторился в нашей художественной литературе...
  
   Но манера глядеть свысока сделала то, что Онегин совсем даже не узнал Татьяну, когда встретил её в первый раз, в глуши, в скромном образе чистой, невинной девушки, так оробевшей пред ним с первого разу. Он не сумел отличить в бедной девочке законченности и совершенства...
   Да и совсем не мог он узнать её: разве он знает душу человеческую?
   Это беспокойный мечтатель во всю его жизнь.
   Не узнал он её и потом, в Петербурге, в образе знатной дамы, когда в письме к Татьяне, "постигал душою все её совершенства".
   Но это только слова: она прошла в его жизни мимо него не узнанная и не оцененная им; в том и трагедия их романа...
  
   О, если бы тогда, в деревне, при первой встрече с нею, прибыл бы туда же из Англии... лорд Байрон и, заметив её робкую, скромную прелесть, указал бы ему на неё, - о, Онегин тотчас же был бы поражён и удивлён, ибо в этих мировых страдальцах так много лакейства духовного!..
  
   Но этого не случилось, и искатель мировой гармонии, прочтя ей проповедь и поступив всё-таки очень честно, отправился с мировою тоской своею и с пролитой в глупенькой злости кровью на руках своих скитаться по родине, не примечая её, и, кипя здоровьем и силою, восклицать с проклятиями:
  
   Я молод, жизнь во мне крепка,
   Чего мне ждать, тоска, тоска!
  
   Это поняла Татьяна.
   В бессмертных строфах романа поэт изобразил её посетившею дом этого столь чудного и загадочного ещё для неё человека. Я уже не говорю о художественности, недосягаемой красоте и глубине этих строф...
   Вот она в его кабинете, она разглядывает его книги, вещи, предметы, старается угадать по ним душу его, разгадать свою загадку, и останавливается наконец в раздумье, со странною улыбкой, с предчувствием разрешения загадки, и губы тихо шепчут: "Уж не пародия ли он?"
  
   Да, она разгадала. В Петербурге, потом, спустя долго, при новой встрече их, она уже совершенно его знает...
  
   Это та же Таня!.. Она не испорчена, она, напротив, удручена этой пышной петербургской жизнью, надломлена и страдает; она ненавидит свой сан светской дамы, и кто судит о ней иначе, тот совсем не понимает того, что хотел сказать Пушкин. И вот она твёрдо говорит Онегину:
  
   Но я другому отдана
   И буду век ему верна.
  
   Высказала она это именно как русская женщина, в этом её апофеоза.
   Она высказывает правду поэмы...
  
   Потому ли она отказалась идти за ним, что она, "как русская женщина", не способна на смелый шаг, не в силах порвать свои путы, не в силах пожертвовать обаянием чести, богатства, светского своего значения, условиями добродетели?
  
   Нет, русская женщина смела.
   Русская женщина смело пойдёт за тем, во что поверит...
  
   Да, она верна генералу, её мужу, честному человеку, её любящему,
   её уважающему и ею гордящемуся...
   Она дала согласие, она сама поклялась ему быть честной женой его.
   Пусть она вышла за него с отчаяния, но теперь он её муж,
   и измена её покроет его позором, стыдом и убьёт его.
   А разве может человек основать своё счастье на несчастье другого?
   Счастье не в одних только наслаждениях любви, а и в высшей гармонии духа.
   Чем успокоить дух, если позади стоит нечестный, безжалостный,
   бесчеловечный поступок?..
  
   Могла ли решить иначе Татьяна, с её высокой душой, с её сердцем,
   столь пострадавшим? Нет, чистая русская душа решает так...
  
   И как прежде Алеко к Земфире, так и Онегин устремляется к Татьяне, ища в новой причудливой фантазии всех своих разрешений. Да разве этого не видит в нём Татьяна, да разве она не разглядела его уже давно? Ведь она твёрдо знает, что он в сущности любит только свою новую фантазию, а не её, смиренную, как и прежде, Татьяну! Она знает, что он принимает её за что-то другое, а не за то, что она есть, что не её он даже любит, что, может быть, он и никого не любит, да и не способен даже кого-нибудь любить, несмотря на то, что так мучительно страдает! Любит фантазию, да ведь он и сам фантазия. Ведь если она пойдёт за ним, то он завтра же разочаруется и взглянет на своё увлечение насмешливо.
   У него никакой почвы, это былинка, носимая ветром.
  
   Не такова Татьяна: у неё и в отчаянии, и в страдальческом сознании, что погибла её жизнь, всё-таки есть нечто твёрдое и незыблемое, на что опирается её душа. Это её воспоминания детства, воспоминания родины, деревенской глуши, в которой началась её смиренная, чистая жизнь...
   О, эти воспоминания и прежние образы ей теперь всего драгоценнее, эти образы одни только и остались ей, но они-то и спасают её душу от окончательного отчаяния. И этого немало, нет, тут уже многое, потому что тут целое основание, тут нечто незыблемое и нерушимое.
   Тут соприкосновение с родиной, с родным народом, с его святынею.
  
   А у него что есть и кто он такой?
   Не идти же ей за ним из сострадания, чтобы только потешить его...
  
   Нет, есть глубокие и твёрдые души, которые не могут сознательно отдать святыню свою на позор, хотя бы и из бесконечного сострадания.
   Нет, Татьяна не могла пойти за Онегиным...
  
   Итак, в "Онегине", в этой бессмертной и недосягаемой поэме своей,
   Пушкин явился великим народным писателем, как до него никогда и никто...
  
   Он разом, самым метким, самым прозорливым образом отметил самую глубь нашей сути, нашего верхнего над народом стоящего общества.
  
   Отметив тип русского скитальца, скитальца до наших дней и в наши дни, первый угадав его гениальным чутьём своим, с исторической судьбой его и с огромным значением его и в нашей грядущей судьбе, рядом с ним поставив тип положительной и бесспорной красоты в лице русской женщины, Пушкин, и, конечно, тоже первый из писателей русских, провёл пред нами в других произведениях целый ряд положительно прекрасных русских типов, найдя их в народе русском.
   Главная красота этих типов в их правде, правде бесспорной и осязательной, так что отрицать их уже нельзя, они стоят, как изваянные...
  
   Да, это есть, стало быть, и дух народа, его создавший, есть, стало быть, и жизненная сила этого духа есть, и она велика и необъятна. Повсюду у Пушкина слышится вера в русский характер, вера в его духовную мощь, а коль вера, стало быть, и надежда, великая надежда на русского человека...
  
   В надежде славы и добра
   Гляжу вперёд я без боязни...
  
   Эти слова его можно прямо применить ко всей его национальной творческой деятельности. И никогда ещё ни один русский писатель, ни прежде, ни после него, не соединялся так задушевно и родственно с народом своим, как Пушкин...
   В Пушкине же есть именно что-то сроднившееся с народом взаправду, доходящее в нём почти до какого-то простодушнейшего умиления...
  
   Все эти сокровища искусства и художественного прозрения оставлены нашим великим поэтом как бы в виде указания для будущих грядущих за ним художников, для будущих работников на этой ниве.
   Положительно можно сказать: не было бы Пушкина, не было бы и последовавших за ним талантов. По крайней мере, не проявились бы они в такой силе и с такою ясностью, несмотря даже на великие их дарования, в какой удалось им выразиться впоследствии, уже в наши дни.
  
   Но не в поэзии лишь одной дело, не в художественном лишь творчестве:
   не было бы Пушкина, не определились бы, может быть, с такою непоколебимою силой наша вера в нашу русскую самостоятельность, наша сознательная уже теперь надежда на наши народные силы, а затем и вера в грядущее самостоятельное назначение в семье европейских народов.
  
   Этот подвиг Пушкина особенно выясняется, если вникнуть в то, что я называю третьим периодом его художественной деятельности...
  
   К третьему периоду можно отнести тот разряд его произведений, в которых преимущественно засияли идеи всемирные, отразились поэтические образы других народов и воплотились их гении...
  
   И в этот период своей деятельности наш поэт представляет собою нечто почти даже чудесное, неслыханное и невиданное до него нигде и ни у кого.
  
   В самом деле, в европейских литературах были громадной величины художественные гении - Шекспиры, Сервантесы, Шиллеры.
   Но укажите хоть на одного из этих великих гениев, который бы обладал такою способностью всемирной отзывчивости, как наш Пушкин.
  
   И эту-то способность, главнейшую способность нашей национальности, он именно разделяет с народом нашим, и тем, главнейше, он и народный поэт.
  
   Самые величайшие из европейских поэтов никогда не могли воплотить в себе с такой силой гений чужого, соседнего, может быть, с ним народа, дух его, всю затаённую глубину этого духа и всю тоску его призвания, как мог это проявлять Пушкин. Напротив, обращаясь к чужим народностям, европейские поэты чаще всего перевоплощали их в свою же национальность и понимали по-своему...
  
   Пушкин лишь один из всех мировых поэтов обладает свойством перевоплощаться вполне в чужую национальность...
  
   Не было поэта с такой всемирною отзывчивостью, как Пушкин, и не в одной только отзывчивости тут дело, а в изумляющей глубине её, а в перевоплощении своего духа в дух чужих народов, перевоплощении почти совершенном, а потому и чудесном, потому что нигде ни в каком поэте целого мира такого явления не повторилось. Это только у Пушкина, и в этом смысле он явление невиданное и неслыханное, а по-нашему, пророческое, ибо...
  
   тут-то и выразилась наиболее его национальная русская сила, выразилась именно народность его поэзии, народность в дальнейшем своём развитии, народность нашего будущего, таящегося уже в настоящем, и выразилась пророчески. Ибо что такое сила духа русской народности, как не стремление её в конечных целях своих ко всемирности и ко всечеловечности?
  
   Став вполне народным поэтом, Пушкин тотчас же, как только прикоснулся к силе народной, так уже и предчувствует великое грядущее назначение этой силы. Тут он угадчик, тут он пророк...
  
   В самом деле, что такое для нас Петровская реформа?..
   Ведь не была же она только для нас усвоением европейских костюмов, обычаев, изобретений и европейской науки. Вникнем, как дело было, поглядим пристальнее. Да, очень может быть, что Пётр первоначально только в этом смысле и начал производить её, то есть в смысле ближайше утилитарном, но впоследствии, в дальнейшем развитии им своей идеи, Пётр несомненно повиновался некоторому затаённому чутью, которое влекло его в его деле, к целям будущим, несомненно огромнейшим...
  
   Так точно и русский народ не из одного только утилитаризма принял реформу, а несомненно, уже ощутив своим предчувствием почти тотчас же некоторую дальнейшую, несравненно более высшую цель... ощутив эту цель бессознательно, но, однако же, и непосредственно и вполне жизненно.
  
   Ведь мы разом устремились тогда к самому жизненному воссоединению, к единению всечеловеческому! Мы не враждебно, а дружественно, с полною любовью приняли в душу нашу гении чужих наций, всех вместе, не делая преимущественных племенных различий, умея инстинктом, почти с самого первого шагу различать, снимать противоречия, извинять и примирять различия, и тем уже выказали готовность и наклонность нашу, нам самим только что объявившуюся и казавшуюся, ко всеобщему общечеловеческому воссоединению со всеми племенами великого арийского рода.
  
   Да, назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное.
  
   Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только стать братом всех людей, всечеловеком...
  
   Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли, потому что наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретённая, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей...
  
   И впоследствии, я верю в это, мы, то есть, конечно, не мы, а будущие русские люди поймут уже все до единого, что стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и всесоединяющей, вместить в неё с братской любовью всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племён по Христову Евангельскому Закону!..
  
   Знаю, что слова мои могут показаться восторженными и фантастическими...
  
   Но этому надлежало быть высказанным, и особенно теперь, в минуту торжества нашего, в минуту чествования нашего великого гения, эту именно идею в художественной силе своей воплощавшего...
  
   Всё это покажется самонадеянным: "Это нам-то, дескать, нашей-то нищей, нашей-то грубой земле такой удел? Это нам-то предназначено в человечестве высказать новое слово?"
  
   Разве я про экономическую славу говорю, про славу меча или науки?
  
   Я говорю лишь о братстве людей и о том, что ко всемирному, ко всечеловечески-братскому единению сердце русское, может быть, изо всех народов наиболее предназначено, вижу следы сего в нашей истории, в наших даровитых людях, в художественном гении Пушкина.
  
   Путь наша земля нищая,
   но эту нищую землю "в рабском виде исходил, благословляя" Христос.
   Почему же нам не вместить последнего Слова Его?
   Да и сам Он не в яслях ли родился?..
  
   По крайней мере, мы уже можем указать на Пушкина, на всемирность и всечеловечность его гения. Ведь мог же он вместить чужие гении в душе своей, как родные. В искусстве, по крайней мере, в художественном творчестве, он проявил эту всемирность стремления русского духа неоспоримо, а в этом уже великое указание... Если наша мысль есть фантазия, то с Пушкиным есть, на чём этой фантазии основаться...
  
   Если бы жил он дольше, может быть, явил бы бессмертные и великие образы души русской, уже понятные нашим европейским братьям, привлёк бы их к нам гораздо более и ближе, чем теперь, может быть, успел бы им разъяснить всю правду стремлений наших, и они уже более понимали бы нас, чем теперь, стали бы нас предугадывать, перестали бы на нас смотреть столь недоверчиво и высокомерно, как теперь ещё смотрят.
  
   Жил бы Пушкин долее, так и между нами было бы, может быть, менее недоразумений и споров, чем видим теперь.
  
   Но Бог судил иначе.
  
   Пушкин умер в полном развитии своих сил и бесспорно унёс с собою в гроб некоторую великую тайну. И вот мы теперь без него эту тайну разгадываем..."
  
   ......................
  
   "В речи моей я хотел обозначить лишь следующие четыре пункта в значении Пушкина для России.
  
   1) То, что Пушкин первый своим глубоко прозорливым и гениальным умом и чисто русским сердцем отметил главнейшее и болезненное явление нашего интеллигентного, исторически оторванного от почвы общества, возвысившегося над народом. Он отметил и выпукло поставил перед нами отрицательный тип наш, человека, беспокоящегося и не примиряющегося, в родную почву и в родные силы её не верующего, Россию и себя самого (то есть своё же общество, свой же интеллигентный слой, возникший над родной почвой нашей) в конце концов отрицающего, делать с другими не желающего и искренне страдающего.
   Алеко и Онегин породили потом множество подобных себе в нашей художественной литературе. За ним выступили Печорины, Чичиковы, Рудины и Лаврецкие, Болконские (в "Войне и мире" Льва Толстого) и множество других, уже появлением своим засвидетельствовавшие о правде первоначально данной мысли Пушкиным. Ему честь и слава, его громадному уму и гению, отметившему самую больную язву составившегося у нас после великой Петровской реформы общества. Его искусному диагнозу мы обязаны обозначением и распознанием болезни нашей, и он же, он первый, дал и утешение: ибо он же дал и великую надежду, что болезнь эта не смертельная и что русское общество может быть излечено, может вновь обновиться и воскреснуть, если присоединится к правде народной...
  
   2) Он первый дал нам художественные типы красоты русской, вышедшей прямо из духа русского, обретавшейся в народной правде, почве нашей, и им в ней отысканные. Свидетельствуют о том типы Татьяны, женщины совершенно русской, уберёгшей себя от наносной лжи, типы исторические... типы бытовые...
   Все эти типы положительной красоты человека русского и души его взяты всецело из народного духа... Не в "европейском" так называемом образовании, не в уродливостях внешне усвоенных европейских идей и форм указал Пушкин эту красоту, а единственно в народном духе нашёл её, и только в нём.
   Таким образом, обозначив болезнь, дал и великую надежду:
   "Уверуйте в дух народный и от него единого ждите спасения и будете спасены".
   Вникнув в Пушкина, не сделать такого вывода невозможно...
  
   3) Это та особая характернейшая и не встречаемая кроме него нигде и ни у кого черта художественного гения - способность всемирной отзывчивости и полнейшего перевоплощения в гении чужих наций, и перевоплощения почти совершенного. Я сказал в моей речи, что в Европе были величайшие художественные мировые гении: Шекспиры, Сервантесы, Шиллеры, но что ни у кого из них не видим этой способности, а видим её только у Пушкина...
  
   4) Способность эта есть всецело способность русская, национальная, и Пушкин только делит её со всем народом нашим, и, как совершеннейший художник, он есть и совершеннейший выразитель этой способности, по крайней мере в своей деятельности, в деятельности художника. Народ же наш именно заключает в душе своей эту склонность к всемирной отзывчивости и к всепримирению и уже проявил её во всё двухсотлетие с Петровской реформы не раз...
  
   И не надо возмущаться сказанным мною,
   "что нищая земля наша, может быть, в конце концов скажет новое слово миру".
   Смешно тоже и уверять, что прежде чем сказать новое слово миру "надобно нам самим развиться экономически, научно и гражданственно, и тогда только мечтать о "новых словах" таким совершенным организмам, как народы Европы".
   Я и не пытаюсь равнять русский народ с народами западными в сферах их экономической славы или научной. Я просто только говорю, что русская душа, что гений народа русского, может быть, наиболее способны, из всех народов, вместить в себе идею всечеловеческого единения, братской любви, трезвого взгляда, прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия. Это не экономическая черта и не какая другая, это лишь нравственная черта, и может ли кто отрицать и оспорить, что её нет в народе русском?
  
   Может ли кто сказать, что русский народ есть только косная масса, осуждённая лишь служить экономически преуспеянию и развитию европейской интеллигенции нашей, возвысившейся над народом нашим, сама же в себе заключает лишь мёртвую косность, от которой ничего и не следует ожидать и на которую совсем нечего возлагать никаких надежд?
  
   Утверждать же, что нищая и неурядная земля наша не может заключать в себе столь высокие стремления, пока не сделается экономически и гражданственно подобною Западу, - есть уже просто нелепость.
  
   Основные нравственные сокровища духа, в основной сущности своей по крайней мере, не зависят от экономической силы...
  
   Наша нищая неурядная земля, кроме высшего слоя своего, вся сплошь как один человек. Все миллионы её населения представляют собой такое духовное единение, какого, конечно, в Европе нет нигде и не может быть, а, стало быть, уже по сему одному нельзя сказать, что наша земля неурядна, даже в строгом смысле нельзя сказать, что и нищая.
  
   Напротив, в Европе, где накоплено столько богатств, всё гражданское основание всех европейских наций - всё подкопано и... рухнет бесследно на веки веков, а взамен наступит нечто неслыханное, ни на что прежнее не похожее.
   И все богатства, накопленные Европой, не спасут её от падения, ибо "в один миг исчезнет и богатство"... Между тем именно на этот подкопанный и заражённый их гражданский строй и указывают народу нашему как на идеал, к которому он должен стремиться, и лишь по достижении им этого идеала осмелиться пролепетать своё какое-либо слово Европе.
   Мы же утверждаем, что вмещать и носить в себе силу любящего и всеединящего духа можно и при теперешней экономической нищете нашей...
  
   Её можно сохранять и вмещать в себя и при такой нищете, какая была после нашествия Батыева или после погрома Смутного времени, когда единственно всеединящим духом народным была спасена Россия..."
  
   *******************
  
   Книжный вопрос: "Приехав в Петербург, послушный воле отца, молодой Фёдор Достоевский поступает в Военно-инженерное училище, которое находилось в самом загадочном здании Петербурга. Где?"
   Правильный ответ: Михайловский замок.
   Читаем книгу: "Сквозь сумрак белых ночей", документальный рассказ о молодости Фёдора Михайловича Достоевского.
  
   Книжный вопрос: "Какой роман Достоевского вызвал в русском обществе такую ажитацию, что Некрасов даже сказал Белинскому: "Новый Гоголь явился..."?
   Правильный ответ: "Бедные люди".
   Это самый первый ранний роман, занимающий в его творчестве особое место. Это произведение не просто открыло миру нового русского писателя, но предопределило всю дальнейшую судьбу величайшего художника и мыслителя, способного проникать в неведомые тайники человеческой души.
  
   Книжный вопрос: "Как-то русский писатель и мыслитель эпохи романтизма князь Владимир Фёдорович Одоевский написал рассказ "Живой мертвец", где, в частности, излагал следующую мысль: "Ох, уж эти сказочники. Нет чтобы написать что-нибудь полезное, приятное, усладительное. А то всю подноготную из земли вырывают. Вот уж запретил бы им писать, ну, на что это похоже: читаешь и невольно задумаешься, а там всякая дребедень и пойдёт в голову. Право, бы запретил им писать. Так-таки просто вовсе бы запретил".
   Фёдор Михайлович Достоевский использовал эти слова в качестве эпиграфа к своему первому роману. Назовите его".
   Правильный ответ "Бедные люди".
  
   Книжный вопрос: "В романе Достоевского "Бедные люди" Варенька утверждала, что "я как-то слабею, что (нечто) изнуряет меня..."
   Что же её изнуряло?"
   Правильный ответ: мечтательность. "Я как-то слабею, а мечтательность изнуряет меня. Здоровье моё и без того всё хуже и хуже становится".
   В основе повествования история несчастной любви мелкого чиновника Макара и девушки Вареньки. Оба они удивительно трогательные, яркие, живые и светлые персонажи, которыми так богаты страницы русской классики 19-го века.
   Развивая извечную российскую тему маленького человека, неспособного переломить обстоятельства, автор искренне сочувствует своим обездоленным героям, чьи внутренняя красота и благородство души безмерны. Но это никак не может помочь им в мире, наполненном страданиями и жестокостью.
  
   Книжный вопрос: "Это слово происходит от латинского глагола, одно из значений которого "отказ от различного рода социальной зависимости, в том числе детей от родителей, женщин от мужчин и так далее..."
   Правильный ответ: эмансипация.
   Читаем книгу "Неточка Незванова"
   Это история необыкновенной психологической силы и глубины, одна из самых лирических и пронзительных повестей Фёдора Михайловича Достоевского.
   Рассказывая о судьбе юной девушки, оставшейся сиротой и взятой на воспитание в чужой дом, писатель поднимает важные для литературы 19-го века темы: о положении женщины в семье и в обществе, соединении в ней хрупкости и душевной силы, стремлении женщины к самостоятельности и освобождению от семейной тирании...
   Эти вопросы ставились в лучших русских и зарубежных произведениях того времени...
   Сильный и поэтический образ Неточки Незвановой предваряет другие женские образы, такие как Наташа из "Униженных и оскорблённых", Дуня Раскольникова из "Преступления и наказания", Аглая из "Идиота". И сегодня мы не устаём восхищаться непревзойдённым талантом писателя, сумевшего мастерски изобразить все те сложные превращения, которые способны претерпеть человеческие чувства и заставить каждого смеяться и плакать, любить и ненавидеть, отчаиваться и надеяться вместе со славной героиней.
  
   *****************
  
   Книжный вопрос: "Это цитата из одного из знаменитых романов Достоевского. "Кстати, он был замечательно хорош собою, с прекрасными тёмными глазами и тёмно-рус, ростом выше среднего, тонок и строен. Он был до того худо одет, что иной, даже привычный человек, поостерегся бы днём выходить в таких лохмотьях на улицу". Кого же так живописал Фёдор Михайлович?"
   Правильный ответ: Раскольников.
   Читаем книгу: Фёдор Михайлович Достоевский "Преступление и наказание".
   Бедный студент Родион Раскольников идёт на преступление, за которым неизбежно следуют муки совести. Его душа, отягощённая грехом убийства, мечется между верой и безверием, надеждой и отчаянием.
   Расследование сыщика Порфирия Петровича в конечном итоге выводит следствие на Раскольникова, но ещё до знакомства со следователем Родион встречает настоящую любовь. Она поможет ему прийти к покаянию.
  
   "- Известно воззрение: преступление есть протест против ненормальности социального устройства - и только, и ничего больше, и никаких причин больше не допускается, - и ничего!..
   Я тебе книжки ихние покажу: всё у них потому, что "среда заела", - и ничего больше! Любимая фраза! Отсюда прямо, что если общество устроить нормально, то разом и все преступления исчезнут, так как не для чего будет протестовать, и все в один миг станут праведными. Натура не берётся в расчёт...
   У них не человечество, развившись историческим, живым путём до конца, само собою обратится наконец в нормальное общество, а, напротив, социальная система, выйдя из какой-нибудь математической головы, тотчас же и устроит всё человечество, и в один миг сделает его праведным и безгрешным, раньше всякого живого процесса, без всякого исторического и живого пути!
   Оттого-то они так инстинктивно и не любят историю...
   Оттого так и не любят живого процесса жизни: не надо живой души!
   Живая душа жизни потребует, живая душа не послушается механики,
   живая душа подозрительна, живая душа ретроградна!..
   С одной логикой нельзя через натуру перескочить!
   Логика предугадает три случая, а их миллион!..
   Самое лёгкое разрешение задачи! Соблазнительно ясно, и думать не надо!
   Главное - думать не надо!
   Вся жизненная тайна на двух печатных листах умещается!..
  
   - Нет, брат, ты врёшь: "среда" многое в преступлении значит;
   это я тебе подтвержу...
   - И сам знаю, что много...
   - По поводу всех этих вопросов, преступлений, среды...
   Мне вспомнилась одна наша статейка: "О преступлении"...
   - Я рассматривал, помнится, психологическое состояние преступника в продолжение всего хода преступления...
   - Меня заинтересовала некоторая мысль... проводится некоторый намёк на то, что существуют на свете будто бы некоторые такие лица, которые могут... то есть не то что могут, а полное право имеют совершать всякие бесчинства и преступления. И что для них будто бы и закон не писан...
   - Как? Что такое? Право на преступление?
   Но ведь не потому, что "заела среда"?..
   - Нет, нет, не совсем потому... Всё дело в том, что в ихней статье все люди
   как-то разделяются на "обыкновенных" и "необыкновенных".
   Обыкновенные должны жить в послушании и не имеют права
   преступать закона, потому что они, видите ли, обыкновенные.
   А необыкновенные имеют право делать всякие преступления и
   всячески преступать закон, собственно потому, что они необыкновенные...
  
   Раскольников помнил свою статью...
  
   - Это не совсем так...
   Впрочем, признаюсь, вы почти верно её изложили, даже и совершенно верно... Разница единственно в том, что я вовсе не настаиваю, чтобы необыкновенные люди непременно должны и обязаны были творить всегда всякие бесчинства...
   Я просто намекнул, что "необыкновенный" человек имеет право... то есть не официальное право, а сам имеет право разрешить своей совести перешагнуть... через иные препятствия, и единственно в том только случае, если исполнение его идеи (иногда спасительной, может быть, для всего человечества) того потребует...
   Моя мысль состоит в том, что люди, по закону природы, разделяются вообще на два разряда: на низший (обыкновенных), то есть, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово...
   Подразделения тут, разумеется, бесконечные, но отличительные черты обоих разрядов довольно резкие.
   Первый разряд, то есть материал, люди по натуре своей консервативные, живут в послушании и любят быть послушными. По-моему, они и обязаны быть послушными, потому что это их назначение, и тут решительно нет ничего для них унизительного.
   Второй разряд, все преступают закон, разрушители или склонны к тому, судя по способностям. Преступления этих людей, разумеется, относительны и многоразличны; большею частью они требуют, в весьма разнообразных разрушениях настоящего во имя лучшего. Но если ему надо, для своей идеи, перешагнуть хотя бы и через труп, через кровь, то он внутри себя, по совести, может, по-моему, дать себе разрешение перешагнуть через кровь, - смотря, впрочем, по идее и по размерам её... В этом только смысле я и говорю в моей статье об их праве на преступление...
  
   Впрочем, тревожиться много нечего: масса никогда почти не признаёт за ними этого права, казнит их и вешает и тем, совершенно справедливо, исполняет консервативное своё назначение, с тем, однако ж, что в следующих поколениях эта же масса ставит казнённых на пьедестал и им поклоняется...
  
   Первый разряд всегда - господин настоящего,
   второй разряд - господин будущего...
  
   Первые сохраняют мир и приумножают его численно,
   вторые двигают мир и ведут его к цели...
   И те, и другие имеют совершенно одинаковое право существовать...
   до Нового Иерусалима, разумеется!..
  
   - Так вы всё-такие верите в Новый Иерусалим?
   - Верую...
   - И в Бога веруете?..
   - Верую...
  
   - Чем же бы отличить этих необыкновенных от обыкновенных?
   При рождении, что ль, знаки такие есть?..
   Потому, согласитесь, если произойдёт путаница и один из одного разряда вообразит, что он принадлежит к другому разряду, и начнёт "устранять все препятствия", так ведь тут...
   - О, это весьма часто бывает!.. Но примите в соображение, что ошибка возможна только со стороны первого разряда, то есть "обыкновенных" людей... Несмотря на врождённую склонность их к послушанию, по некоторой игривости природы, весьма многие из них любят воображать себя передовыми людьми, "разрушителями", и лезть в "новое слово", и это совершенно искренно...
  
   Действительно же "новых" они в то же время весьма часто не замечают и даже презирают, как отсталых и унизительно думающих людей...
  
   Но, по-моему, тут не может быть значительной опасности, и вам нечего беспокоиться, потому что они никогда далеко не шагают.
   За увлечение, конечно, их можно иногда бы посечь, чтобы напомнить им своё место, но не более; тут и исполнителя даже не надо: они сами себя посекут, потому что очень благонравны... Покаяния разные публичные на себя налагают, - выходит красиво и назидательно...
  
   - Скажите, пожалуйста, много ли таких людей, которые других-то резать право имеют, "необыкновенных" этих?..
   - О, не беспокойтесь и в этом... Вообще людей с новой мыслью, даже чуть-чуть способных сказать хоть что-нибудь новое, необыкновенно мало рождается...
   Ясно только одно, что порядок зарождения людей, всех этих разрядов и подразделений, должно быть весьма верно и точно определён каким-нибудь законом природы. Закон этот, разумеется, теперь неизвестен, но я верю, что он существует и впоследствии может стать и известным. Огромная масса людей, материал, для того только и существует, чтобы, наконец, через какое-то усилие, каким-то таинственным до сих пор процессом, посредством какого-нибудь перекрещивания родов и пород, понатужиться и породить наконец на свет, ну хоть из тысячи одного, хотя сколько-нибудь самостоятельного человека. Ещё с более широкой самостоятельностью рождается, может быть, из десяти тысяч один... Ещё с более широкой - из ста тысяч один. Гениальные люди - из миллионов, а великие гении, завершители человечества, - может быть, по истечении многих тысячей миллионов людей на земле.
   Одним словом, в реторту, в которой всё это происходит, я не заглядывал. Но определённый закон непременно есть и должен быть; тут не может быть случая...
  
   - Да что вы оба, шутите, что ль? Морочите вы друг друга иль нет?
   Сидят и один над другим подшучивают! Ты серьёзно, Родя?
  
   Если действительно это серьёзно, то... Ты, конечно, прав, говоря, что это не ново и похоже на всё, что мы тысячу раз читали и слышали; но что действительно оригинально во всём этом, - и действительно принадлежит одному тебе, - это то, что всё-таки кровь по совести разрешаешь... Ведь это разрешение крови по совести, это... страшнее, чем официальное разрешение кровь проливать, законное...
   ....................
  
   - Я тогда всё себя спрашивал: зачем я так глуп, что если другие глупы и коли я знаю уж наверно, что они глупы, то сам не хочу стать умнее?
   Потом я узнал, Соня, что если ждать, пока все станут умными, то слишком уж долго будет...
   Потом я узнал, что никогда этого и не будет, что не переменятся люди, и не переделать их никому, и труда не стоит тратить! Да это так! Это их закон...
   И я теперь знаю, Соня, что кто крепок и силён умом и духом, тот над ними и властелин! Кто много посмеет, тот у них и прав. Кто на Большее может плюнуть, тот у них и законодатель, а кто больше всех может посметь, тот и всех правее!
   Так доселе велось, и так всегда будет!..
   Я догадался тогда, что власть даётся только тому, кто посмеет наклониться и взять её. тут одно только: стоит только посметь!..
   Я... захотел осмелиться и убил... я только осмелиться захотел, Соня,
   вот и вся причина!..
   - От Бога вы отошли, и вас Бог поразил, дьяволу предал!..
   - ...Не для того я убил, чтобы, получив средства и власть, сделаться благодетелем человечества... Я просто убил; для себя убил, для себя одного; а там стал бы я чьим-нибудь благодетелем или всю жизнь, как паук, ловил бы всех в паутину и из всех живые соки высасывал, мне, в ту минуту, всё равно должно было быть!.. И не деньги, главное, нужны мне были, Соня, когда я убил; не столько деньги нужны были, как другое... Мне другое надо было узнать тогда, вошь ли я, как все, или человек? Смогу ли я переступить или не смогу? Осмелюсь ли нагнуться и взять или нет? Тварь ли я дрожащая или право имею...
  
   - Убивать? Убивать-то право имеете?..
  
   - Я хотел тебе только одно доказать: что чёрт-то меня тогда потащил, а уж после того мне объяснил, что не имел я права туда ходить, потому что я такая же точно вошь, как и все! Насмеялся он надо мной, вот я к тебе и пришёл теперь!..
  
   - И убили! Убили!
  
   - Разве я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку!
   Тут так-таки разом и ухлопал себя, навеки!.. Ну, что теперь делать, говори!..
  
   - Что делать!.. Встань!.. Поди сейчас, стань на перекрёстке, поклонись, поцелуй сначала землю, которую ты осквернил, а потом поклонись всему свету, на все четыре стороны, и скажи всем, вслух: "Я убил!"
   Тогда Бог опять тебе жизни пошлёт. Пойдёшь?..
  
   - Это ты про каторгу, что ли, Соня? Донести, что ль, на себя надо?
   - Страдание принять и искупить себя им, вот что надо...
   - Нет! Не пойду я к ним, Соня...
   - А жить-то, жить-то как будешь? Жить-то с чем будешь?
   Разве это теперь возможно? Ну как ты с матерью будешь говорить?.. Да что я!
   Ведь ты уж бросил мать и сестру... Что с тобой теперь будет!..
   - В чём я виноват перед ними? Зачем пойду? Что им скажу?..
   Они сами миллионами людей изводят, да ещё за добродетель почитают. Плуты и подлецы они, Соня!.. Не пойду. И что я скажу: что убил, а денег взять не посмел, под камень спрятал?.. Так ведь они же надо мной сами смеяться будут, скажут: дурак, что не взял. Трус и дурак! Ничего, ничего не поймут они, Соня, и недостойны понять. Зачем я пойду? Не пойду...
   - Замучаешься...
   - Я, может, на себя ещё наклепал, может, я ещё человек, а не вошь, и поторопился себя осудить... Я ещё поборюсь...
  
   ....................
  
   Как это случилось, он и сам не знал, но вдруг что-то как бы подхватило его и как бы бросило к её ногам. Он плакал и обнимал её колени. В первое мгновение она ужасно испугалась, и всё лицо её помертвело. Она вскочила с места и, задрожав, смотрела на него. Но тотчас же, в тот же миг она всё поняла. В глазах её засветилось бесконечное счастье; она поняла, и для неё уже не было сомнения, что он любит, бесконечно любит её...
   Они хотели было говорить, но не могли. Слёзы стояли в их глазах...
   Они оба были бледны и худы; но в этих больных и бледных лицах уже сияла заря обновлённого будущего, полного воскресения в новую жизнь. Их воскресила любовь, сердце одного заключало бесконечные источники жизни для сердца другого...
   Они положили ждать и терпеть. Им оставалось ещё семь лет, а до тех пор столько нестерпимой муки и столько бесконечного счастья!
   Но он воскрес, и он знал это, чувствовал вполне всем обновившимся существом своим, а она - она ведь и жила только одною его жизнью!
  
   Вечером, когда уже заперли казармы, Раскольников лежал на нарах и думал о ней... Он вспомнил, как он постоянно её мучил и терзал её сердце...
   Он знал, какою бесконечною любовью искупит он теперь все её страдания...
   Всё, даже преступление его, даже приговор и ссылка, казались ему теперь, в первом порыве, каким-то внешним, странным, как бы даже и не с ним случившимся фактом. Он не мог в этот вечер долго и постоянно о чём-нибудь думать... он только чувствовал. Вместо диалектики наступила жизнь, и в сознании должно было выработаться что-то совершенно другое...
   Под подушкой его лежало Евангелие...
   Он взял его машинально. Эта книга принадлежала ей... Он сам попросил его у неё... и она молча принесла ему книгу. До сих пор он её не раскрывал...
   Он не раскрыл её и теперь, но одна мысль промелькнула в нём:
   "Разве могут её убеждения не быть теперь и моими убеждениями?
   Её чувства, её стремления, по крайней мере..."
  
   Он и не знал того, что новая жизнь не даром же ему достаётся, что её надо ещё дорого купить, заплатить за неё великим будущим подвигом..."
  
   *****************
  
   Книжный вопрос: "Как называлась в Российском государстве 17 - 19 веков политически не вполне оформленная категория населения, представители которой не принадлежали ни к одному из установленных сословий: ни к дворянству, ни к купечеству, ни к мещанам, ни к духовенству, ни к крестьянству?"
   Правильный ответ: разночинцы.
   Читаем роман Фёдора Михайловича Достоевского "Бесы".
   Уже были написаны "Записки из мёртвого дома", "Записки из подполья", романы "Идиот" и "Преступление и наказание", а Достоевский всё ещё испытывал острое чувство неудовлетворённости и по собственному его признанию только подбирался к главному своему произведению, перед которым вся прежняя литературная карьера была только "дрянь и введение".
   Таким произведением станет великий роман "Братья Карамазовы".
   Но это будет чуть позже. А прежде в политической жизни России случилось нечто, заставившее Достоевского изменить свои литературные планы и приступить к созданию романа с символичным и вызывающим названием "Бесы", романа острого, актуального тогда, во второй половине 19-го века. Но спиралеобразное развитие истории позволяет надеяться, что эта его книга будет и сегодня интересна новым поколениям.
  
   "Идиот"
  
   "- Давно я хотел тебя спросить, веруешь ли ты в Бога иль нет?..
   - И к чему ты меня спросил?
   - Да ничего, так... Многие ведь ноне не веруют... Мне вот один с пьяных глаз говорил, что у нас, по России, больше, чем во всех землях, таких, что в Бога не веруют...
   - А насчёт веры... я на прошлой неделе разные встречи имел. Утром ехал по одной железной дороге... и познакомился... Я ещё прежде о нём слыхивал и, между прочим, как об атеисте. Он человек действительно очень умный...
   В Бога он не верует...
   Вечером я остановился в уездной гостинице переночевать, и в ней только что одно убийство случилось, так что все об этом говорили...
   Два крестьянина, и в летах, и не пьяные, и знавшие уже давно друг друга, приятели, напились чаю и хотели вместе, в одной каморке, ложиться спать. Но один у другого подглядел часы серебряные... Этот крестьянин был не вор... и совсем не бедный. Но ему до того понравились эти часы и до того соблазнили его, что он не выдержал: взял нож... возвёл глаза к небу, перекрестился и, проговорив про себя с горькою молитвой: "Господи, прости ради Христа!" - зарезал приятеля с одного раза... и вынул у него часы...
  
   - Вот это я люблю... Один совсем в Бога не верует, а другой уж до того верует, что и людей режет по молитве...
  
   - Наутро я вышел по городу побродить... Вижу, шатается по деревянному тротуару пьяный солдат... Подходит ко мне: "Купи, барин, крест серебряный..." Вижу в руке у него крест, и, должно быть, только что снял с себя, но только оловянный, осьмиконечный, полного византийского рисунка...
   Я вынул двугривенный и отдал ему... и по лицу его видно было, как он доволен, что надул глупого барина. И тотчас же отправился свой крест пропивать...
   Вот иду я да и думаю: нет, этого христопродавца подожду ещё осуждать. Бог ведь знает, что в этих пьяных и слабых сердцах заключается...
  
   Через час, возвращаясь в гостиницу, наткнулся на бабу с грудным ребёнком...
   Ребёнок ей улыбнулся... в первый раз от своего рождения. Смотрю, она так набожно вдруг перекрестилась. "Что ты, говорю, молодка?"
   "А вот, говорит, точно так, как бывает материна радость, когда она первую от своего младенца улыбку заприметит, такая же точно бывает и у Бога радость всякий раз, когда Он с неба завидит, что грешник пред ним от всего сердца на молитву становится"...
   Это мне баба сказала, и такую глубокую, такую тонкую и истинно религиозную мысль, такую мысль, в которой вся сущность христианства разом выразилась, то есть всё понятие о Боге как о нашем родном Отце и о радости Бога на человека, как Отца на своё родное дитя, - главнейшая мысль Христова!..
  
   Ты давеча спросил меня, вот мой ответ: сущность религиозного чувства ни под какие рассуждения, ни под какие проступки и преступления и ни под какие атеизмы не подходит: тут что-то не то, и вечно будет не то; тут что-то такое, обо что вечно будут скользить атеизмы и вечно будут не про то говорить. Но главное то, что всего яснее и скорее на русском сердце это заметишь, и вот моё заключение! Это одно из самых первых моих убеждений, которые я из нашей России выношу. Есть что делать! Есть что делать на нашем русском свете, верь мне!.. Прощай, до свидания! Не оставь тебя Бог..."
  
   .......................
  
   "У меня был маленький карманный пистолет, я завёл его, когда ещё был ребёнком, в тот смешной возраст, когда вдруг начинают нравиться истории о дуэлях, о нападениях разбойников...
   Месяц тому назад я его осмотрел и приготовил...
   Я положил умереть в Павловске, на восходе солнца и сойдя в парк, чтобы не беспокоить никого на даче...
   Моё "Объяснение" достаточно объяснит всё дело полиции...
  
   Я не признаю судей над собою и знаю, что я теперь вне всякой власти суда...
  
   Знайте, что есть такой предел позора в сознании собственного ничтожества и слабосилия, дальше которого человек уже не может идти и с которого начинает ощущать в самом позоре своём громадное наслаждение... Ну, конечно, смирение есть громадная сила в этом смысле...
  
   Религия! Вечную жизнь я допускаю... пусть зажжено сознание волею высшей силы, пусть оно оглянулось на мир и сказало: "Я есмь!", - и пусть ему вдруг предписано этой высшею силой уничтожиться, потому что там так для чего-то, - и даже без объяснения для чего, - это надо пусть, я всё это допускаю, но, опять-таки вечный вопрос: для чего при этом понадобилось смирение моё? Неужто нельзя меня просто съесть, не требуя от меня похвал тому, что меня съело?..
  
   И гораздо уж вернее предположить, что тут просто понадобилось моя ничтожная жизнь, жизнь атома, для пополнения какой-нибудь всеобщей гармонии в целом, для какого-нибудь плюса и минуса, для какого-нибудь контраста и прочее, точно так же, как ежедневно надобится в жертву жизнь множества существ, без смерти которых остальной мир не может стоять...
  
   Я согласен, что иначе, то есть без беспрерывного поядения друг друга, устроить мир было никак невозможно; я даже согласен допустить, что ничего не понимаю в этом устройстве...
  
   А между тем я никогда не мог представить себе, что будущей жизни и провидения нет. Вернее всего, что всё это есть, но что мы ничего не понимаем в будущей жизни и в законах её. Но если это так трудно и совершенно даже невозможно понять, то неужели я буду отвечать за то, что не в силах был осмыслить непостижимое? Правда, они говорят, что тут-то послушание и нужно, что слушаться нужно без рассуждений, из одного благонравия, и что за кротость мою я непременно буду вознаграждён на том свете. Мы слишком унижаем Провидение, приписывая ему наши понятия, с досады, что не можем понять его. Но опять-таки, если понять это невозможно, то трудно и отвечать за то, что не дано человеку понять. А если так, то как же будут судить меня за то, что я не мог понять настоящей воли и законов Провидения? Нет, уж лучше оставим религию...
  
   Когда я дойду до этих строчек, то, наверно, уж взойдёт солнце и "зазвучит на небе", и польётся громадная, неисчислимая сила по всей подсолнечной. Пусть!..
   Я умру, прямо смотря на источник силы и жизни, и не захочу этой жизни!
   Если б я имел власть не родиться, то наверно не принял бы существования на таких насмешливых условиях. Но я ещё имею власть умереть, хотя отдаю уже сочтённое. Не великая власть, не великий и бунт...
  
   Последнее объяснение: я умираю вовсе не потому, что не в силах перенести эти три недели; о, у меня бы достало силы... Наконец, и соблазн: природа до такой степени ограничила мою деятельность своими тремя неделями приговора, что, может быть, самоубийство есть единственное дело, которое я ещё могу успеть начать и окончить по собственной воле моей.
   Что ж, может быть, я и хочу воспользоваться последнею возможностью дела?
   Протест иногда не малое дело..." Объяснение было окончено...
  
   Есть в крайних случаях та степень последней цинической откровенности, когда нервный человек, раздражённый и выведенный из себя, не боится уже ничего и готов хоть на всякий скандал, даже рад ему; бросается на людей, сам имея при этом не ясную, но твёрдую цель непременно минуту спустя слететь с колокольни и тем разом разрешить все недоумения...
   Признаком этого состояния обыкновенно бывает и приближающееся истощение физических сил..."
   .......................
  
   "- Он был светлый ум и христианин, истинный христианин,
   как же мог он подчиниться вере... нехристианской?..
   Католичество - всё равно что вера нехристианская!
   - Ну, это слишком...
   - Как так это католичество вера нехристианская? А какая же?
   - Нехристианская вера, во-первых!..
   А во-вторых, католичество римское даже хуже самого атеизма, таково моё мнение! Атеизм только проповедует нуль, а католицизм идёт дальше: он искажённого Христа проповедует, им же оболганного и поруганного, Христа противоположного! Он антихриста проповедует, клянусь вам, уверяю вас!
   Это моё личное и давнишнее убеждение, и оно меня самого измучило...
  
   Римский католицизм верует, что без всемирной государственной власти церковь не устоит на земле... По-моему, римский католицизм даже и не вера, а решительно продолжение Западной Римской империи, и в нём всё подчинено этой мысли, начиная с веры. Папа захватил землю, земной престол и взял меч;
   с тех пор всё так и идёт, только к мечу прибавили ложь, пронырство, обман, фанатизм, суеверие, злодейство, играли самыми святыми, правдивыми, простодушными, пламенными чувствами народа, всё променяли за деньги, за низкую земную власть...
   И это не учение антихристово?! Как же было не выйти от них атеизму?
   Атеизм от них вышел, из самого римского католичества!..
   Он укрепился из отвращения к ним; он порождение их лжи и бессилия духовного! Атеизм! У нас не веруют ещё только сословия исключительные, корень потерявшие; а там, в Европе, уже страшные массы самого народа начинают не веровать, - прежде от тьмы и от лжи, а теперь уже из фанатизма, из ненависти к церкви и ко христианству!..
  
   - Вы очень преувеличиваете... в тамошней церкви тоже есть представители, достойные всякого уважения и добродетельные...
  
   - Я никогда и не говорил об отдельных представителях церкви. Я о римском католичестве в его сущности говорил, я о Риме говорю, разве может церковь совершенно исчезнуть? Я никогда этого не говорил!..
  
   - Согласен, но всё это известно и... принадлежит богословию...
   - О нет, о нет! Не одному богословию...
   Это гораздо ближе касается нас, чем вы думаете...
  
   Ведь и социализм - порождение католичества и католической сущности!
   Он тоже, как и брат его атеизм, вышел из отчаяния, в противоположность католичеству в смысле нравственном, чтобы заменить собой потерянную нравственную власть религии, чтоб утолить жажду духовную возжаждавшего человечества и спасти его не Христом, а тоже насилием!
   Это тоже свобода через насилие, это тоже объединение через меч и кровь!..
  
   И не думайте, чтобы это было всё так невинно и бесстрашно для нас; о, нам нужен отпор, и скорей, скорей! Надо, чтобы воссиял в отпор Западу наш Христос, которого мы сохранили и которого они и не знали!
  
   Не рабски попадаясь на крючок иезуитам, а нашу Русскую Цивилизацию им неся.
  
   - Все ваши мысли, конечно, похвальны и полны патриотизма,
   но всё это в высшей степени преувеличено...
  
   - Нет, не преувеличено, а скорей уменьшено...
   Надо уметь предчувствовать...
  
   Не из одного ведь тщеславия происходят русские атеисты и русские иезуиты, а из боли духовной, из жажды духовной, из тоски по высшему делу, по крепкому берегу, по Родине, в которую веровать перестали, потому что никогда её и не знали! Атеисту же так легко сделаться русскому человеку, легче чем всем остальным во всём мире!.. Такова наша жажда!..
   "Кто почвы под собой не имеет, тот и Бога не имеет"...
   "Кто от родной земли отказался, тот и от Бога своего отказался"...
  
   Откройте жаждущим и воспалённым Колумбовым спутникам берег Нового Света, откройте русскому человеку русский Свет, дайте отыскать ему это золото, это сокровище, сокрытое от него в земле! Покажите ему в будущем обновление всего человечества и воскресение его, может быть, одною только русскою мыслью, Русским Богом и Христом, и увидите, какой исполин могучий и правдивый, мудрый и кроткий вырастет пред изумлённым миром, изумлённым и испуганным, потому что они ждут от нас одного лишь меча, меча и насилия, потому что они представить себе нас не могут, судя по себе, без варварства...
   И это до сих пор, и это чем дальше, тем больше!.."
  
   ********************
  
   "Бесы"
  
   "- Я только ищу причины, почему люди не смеют убить себя: вот и всё...
   - Как не смеют? Разве мало самоубийств?
   - Очень мало...
   - Что же удерживает людей, по-вашему, от самоубийства?
   - Два предрассудка удерживают, две вещи; только две; одна очень маленькая,
   другая очень большая. Но и маленькая тоже очень большая...
   - Какая же маленькая-то?
   - Боль... Самое первое. Есть два рода: те, которые убивают себя или с большой
   грусти, или со злости, или сумасшедшие... Те мало о боли думают...
   А которые с рассудка - то много думают...
   - Да разве есть такие, что с рассудка?
   - Очень много...
   Если б предрассудка не было, было бы больше; очень много; все...
   - Ну уж и все... Да разве нет способов умирать без боли?
   - Представьте, камень такой величины, как с большой дом; он висит,
   а вы под ним; если он упадёт на вас, на голову - будет вам больно?
   - Конечно, страшно... Не больно...
   - Всякий будет знать, что не больно, и всякий будет очень бояться, что больно.
   - Ну, а вторая причина, большая-то?
   - Тот свет...
  
   - Человек смерти боится, потому что жизнь любит... и так природа велела...
   - Жизнь есть боль, жизнь есть страх, и человек несчастлив.
   Теперь всё боль и страх.
   Теперь человек жизнь любит, потому что боль и страх любит...
  
   Теперь человек ещё не тот человек. Будет новый человек, счастливый и гордый...
  
   - Тогда новая жизнь, тогда новый человек, всё новое...
   Тогда историю будут делить на две части...
   До перемены земли и человека физически.
   Будет богом человек и переменится физически.
   И мир переменится, и дела переменятся, и мысли, и все чувства.
   Как вы думаете, переменится тогда человек физически?..
  
   .......................
  
   - Стало быть, и жизнь любите?
   - Да, люблю и жизнь, а что?
   - Если решились застрелиться...
   - Что же? Почему вместе? Жизнь особо, а то особо.
   Жизнь есть, а смерти нет совсем...
   - Вы стали веровать в будущую вечную жизнь?
   - Нет, не в будущую вечную, а в здешнюю вечную...
   - Это вряд ли в наше время возможно...
   В Апокалипсисе ангел клянётся, что времени больше не будет...
   - Знаю. Это очень там верно; отчётливо и точно.
   Когда весь человек счастья достигнет, то времени больше не будет,
   потому что не надо. Очень верная мысль...
   - Куда ж его спрячут?
   - Никуда не спрячут. Время не предмет, а идея. Погаснет в уме...
  
   - Человек несчастлив потому, что не знает, что он счастлив; только потому...
   Кто узнает, тотчас сейчас станет счастлив...
   Всем тем хорошо, кто знает, что всё хорошо...
   Если б они знали, что им хорошо, то им было бы хорошо,
   но пока они не знают, что им хорошо, то им будет нехорошо...
  
   - Кто научит, что все хороши, тот мир закончит...
   - Кто учил, того распяли...
   - Он придёт, и имя ему человекобог.
   - Богочеловек?
   - Человекобог, в этом разница..."
   .......................
  
   "- Вы помните выражение ваше:
   "Атеист не может быть русским, атеист тотчас же перестанет быть русским",
   помните это?
   - Да?
   - Вы спрашиваете? Вы забыли?
   А между тем это одно из самых точнейших указаний
   на одну из главнейших особенностей Русского Духа, вами угаданную...
   Я напомню вам больше, - вы сказали тогда же:
   "Неправославный не может быть русским"...
   - Я полагаю, что это славянофильская мысль...
   - Нет; нынешние славянофилы от неё откажутся... Нынче народ поумнел...
   Но вы ещё дальше шли: вы веровали, что римский католицизм уже не есть христианство; вы утверждали, что Рим провозгласил Христа, поддавшегося на третье дьявольское искушение, и что возвестив всему свету, что Христос без царства земного на земле устоять не может, католичество тем самым провозгласило антихриста и тем погубило весь западный мир.
   Вы именно указывали, что если мучается Франция, то единственно по вине католичества, ибо отвергла смрадного бога римского, а нового не сыскала...
   Вот что вы тогда могли говорить! Я помню наши разговоры...
  
   - Ни один народ ещё не устраивался на началах науки и разума;
   не было ни разу такого примера, разве на одну минуту, по глупости...
   Разум и наука в жизни народов всегда, теперь и с начала веков,
   исполняли лишь должность второстепенную и служебную;
   так и будут исполнять до конца веков...
   Народы слагаются и движутся силою иною, повелевающею и
   господствующею, но происхождение которой неизвестно и необъяснимо.
   Эта сила есть сила неутолимого желания дойти до конца и в то же время конец отрицающая. Это есть сила беспрерывного и неустанного подтверждения своего бытия и отрицания смерти. Дух жизни, как говорит Писание, "реки воды живой", иссякновением которых так угрожает Апокалипсис.
   Начало эстетическое, как говорят философы,
   начало нравственное, как отождествляют они же.
   "Искание Бога" - как называю я всего проще.
   Цель всего движения народного, во всяком народе и во всякий период его бытия, есть единственно лишь искание Бога, Бога своего, непременно собственного, и вера в Него как в единого истинного.
   Бог есть синтетическая личность всего народа, взятого с начала и до конца.
   Никогда ещё не было, чтоб у всех или у многих народов был один общий Бог, но всегда и у каждого был особый.
   Признак уничтожения народностей, когда боги начинают становиться общими.
   Когда боги становятся общими, то умирают боги и вера в них вместе с самими народами. Чем сильнее народ, тем особливее его бог.
   Никогда не было ещё народа без религии, то есть без понятия о зле и добре.
   У всякого народа своё собственное понятие о зле и добре и своё собственное зло и добро. Когда начинают у многих народов становиться общими понятия о зле и добре, тогда вымирают народы и тогда самое различие между злом и добром начинает стираться и исчезать.
   Никогда разум не в силах был определить зло и добро или даже отделить зло от добра, хотя приблизительно; напротив, всегда позорно и жалко смешивал, наука же давала разрешения кулачные. В особенности этим отличалась полунаука, самый страшный бич человечества, хуже мора, голода и войны, неизвестный до нынешнего столетия...
  
   - Вы пламенно приняли и пламенно переиначили, не замечая того...
   Уж одно то, что вы Бога низводите до простого атрибута народности...
  
   - Напротив, народ возношу до Бога. Да и было ли когда-нибудь иначе?
   Народ - это тело Божие.
   Всякий народ до тех только пор и народ, пока имеет своего бога особого, а всех остальных на свете богов исключает безо всякого примирения; пока верует в то, что своим богом победит и изгонит из мира всех остальных богов...
  
   Если великий народ не верует, что в нём одном истина, если не верует, что он один способен и призван всех воскресить и спасти своею истиной, то он тотчас же перестанет быть великим народом и тотчас же обращается в этнографический материал, а не в великий народ.
   Истинный великий народ никогда не может примириться с второстепенною ролью в человечестве или даже с первостепенною, а непременно и исключительно с первою. Кто теряет эту веру, тот уже не народ.
   Но истина одна, а стало быть, только единый из народов и может иметь Бога истинного, хотя бы остальные народы и имели своих особых и великих богов.
  
   Единый народ - "богоносец" - это русский народ...
  
   Я верую в Россию, я верую в её Православие... Я верую в тело Христово...
   Я верую, что новое пришествие совершится в России..., потому что...
  
   - Вы атеист, потому что вы барич, последний барич.
   Вы потеряли различие зла и добра, потому что перестали свой народ узнавать.
   Идёт новое поколение, прямо из сердца народного,
   и не узнаете его вовсе ни вы, ни я, потому что я тоже барич...
   Слушайте, добудьте бога трудом; вся суть в этом,
   или исчезнете, как подлая плесень; трудом добудьте...
   - Бога трудом? Каким трудом?
   - Мужицким. Идите, бросьте ваши богатства..."
  
   .......................
  
   Евангелие от Луки:
  
   "Тут же на горе паслось большое стадо свиней, и бесы просили Его, чтобы позволил им войти в них. Он позволил им. Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло..."
  
   - Видите, это точь-в-точь как наша Россия.
   Эти бесы, выходящие из больного и входящие в свиней, -
   это все язвы, все миазмы, вся нечистота, все бесы и все бесенята,
   накопившиеся в великом и милом нашем больном, в нашей России, за века!
   Да, Россия, которую я любил всегда.
   Но великая мысль и великая воля осенят её свыше, и выйдут все эти бесы,
   вся нечистота, вся эта мерзость, загноившаяся на поверхности...
   Но больной исцелится и "сядет у ног Иисусовых"...
   И будут все глядеть с изумлением... Вы поймёте потом...
   А теперь это очень волнует меня... Вы поймёте потом... Мы поймём вместе..."
  
   ********************
  
   Книжный вопрос: "Этот термин происходит от греческих "душа, понятие и слово". Назовите способ изображения душевной жизни человека в художественном произведении, создания внутренней жизни персонажей, динамики, смены душевных состояний, а также анализа свойств личности героев"
   Правильный ответ: психологизм.
   Читаем книгу: Фёдор Михайлович Достоевский "Униженные и оскорблённые".
  
   Это первое большое произведение, написанное Достоевским после возвращения с сибирской каторги. Обращаясь к жизни городского дна, Достоевский во многом следовал традициям западноевропейской литературы середины 19-го века, особенно сочинениям Чарльза Диккенса и Эжена Сю с их запутанными, таинственными сюжетами, загадками, обманами и преступлением. И в то же время этот "роман из петербургской жизни", как его называли, выдержан в традициях, что называется, натуральной школы, с её обострённым вниманием к личности персонажей и строго правдивым изображением действительности.
   Здесь же особенно заметен тот глубокий психологизм в разработке характеров, который получит развитие в дальнейшем творчестве писателя..."
  
   *********************
  
   Из "Дневника писателя"
  
   Старые люди
  
   "...Я застал его страстным социалистом...
   В этом много для меня занимательного, - именно удивительное чутьё его
   и необыкновенная способность глубочайшим образом проникаться идеей...
  
   Белинский... Выше всего ценя разум, науку и реализм, он в то же время понимал глубже всех, что одни разум, наука и реализм могут создать лишь муравейник, а не социальную "гармонию", в которой бы можно было учиться человеку. Он знал, что основа всему - начала нравственные.
   В новые нравственные основы социализма он верил до безумия и безо всякой рефлексии; тут был один лишь восторг... Он верил всем существом своим, что социализм не только не разрушает свободу личности, а, напротив, восстанавливает её в неслыханном величии, но на новых основаниях...
   При такой тёплой вере в свою идею это был, разумеется, самый счастливейший из людей... Этот всеблаженный человек, обладавший таким удивительным спокойствием совести, иногда очень грустил; но грусть эта была особого рода, - не от сомнений, не от разочарований, о нет, - а вот почему не сегодня, почему не завтра? Это был самый торопившийся человек в целой России...
  
   Четыре года каторги была длинная школа; я имел время убедиться..."
  
   Среда
  
   "Кажется, одно общее ощущение всех присяжных заседателей в целом мире, а наших в особенности, должно быть ощущение власти, или, лучше сказать, самовластия... И вот, однако же, замечательно теперь, что они не карают, а сплошь оправдывают. Конечно, это тоже пользование властью, даже почти через край, но в какую-то одну сторону, сантиментальную...
   Мания оправдания во что бы то ни стало не у одних только крестьян, вчерашних униженных и оскорблённых, а захватила сплошь всех русских присяжных, даже самого высокого подбора...
  
   "Просто жаль губить чужую судьбу; человеки тоже. Русский народ жалостлив".
  
   - Русский народ?.. Кто заглядывал в сокровенные тайники его сердца?
   Может ли у нас хоть кто-нибудь сказать, что вполне знаком с русским народом?
   Нет, тут не одна только жалостливость и слабосердечность.
   Тут сама эта власть страшна!
   Испугала нас эта страшная власть над судьбой человеческой, над судьбой
   родных братьев, и, пока дорастём до вашего гражданства, мы милуем.
   Из страха милуем. Мы сидим присяжными и, может быть, думаем:
   "Сами-то мы лучше ли подсудимого? Мы вот богаты, обеспечены, а случись нам быть в таком же положении, как он, так, может, сделаем ещё хуже, чем он, - мы и милуем"...
   В самом деле, ведь если уж мы считаем, что сами иной раз хуже преступника, то тем самым признаёмся и в том, что наполовину и виноваты в его преступлении... Ведь если бы мы все были лучше, то и он бы был лучше и не стоял бы теперь перед нами...
  
   - Так вот тут-то и оправдать?
  
   Нет, напротив: именно тут-то и надо сказать правду и зло назвать злом;
   но зато половину тяготы приговора взять на себя.
   Войдём в залу суда с мыслью, что и мы виноваты.
   Это боль сердечная, которой все теперь так боятся,
   и с которою мы выйдем из зала суда, и будет для нас наказанием.
   Если истинна и сильна эта боль, то она нас очистит и сделает лучшими.
   Ведь сделавшись сами лучшими, мы и среду исправим и сделаем лучшею.
   Ведь только этим одним и можно её исправлять.
   А так-то бежать от собственной жалости и, чтобы не страдать самому, сплошь оправдывать - ведь это легко. Ведь этак мало-помалу придём к заключению, что и вовсе нет преступлений, а во всём "среда виновата". Дойдём до того, по клубку, что преступление сочтём даже долгом, благородным протестом против "среды".
   "Так как общество гадко устроено, то в таком обществе нельзя ужиться без протеста и без преступлений". "Так как общество гадко устроено, то нельзя из него выбиться без ножа в руках". Ведь вот что говорит учение о среде в противоположность христианству, которое, вполне признавая давление среды и провозгласивши милосердие к согрешившему, ставит, однако же, нравственным долгом человеку борьбу со средой, ставит предел тому, где среда кончается, а долг начинается.
   Делая человека ответственным, христианство тем самым признаёт и свободу его. Делая же человека зависящим от каждой ошибки в устройстве общественном, учение о среде доводит человека до совершенной безличности, до совершенного освобождения его от всякого нравственного личного долга, от всякой самостоятельности...
  
   Есть идеи невысказанные, бессознательные и только лишь
   сильно чувствуемые; таких идей много как бы слитых с душой человека.
   Есть они и в целом народе, есть и в человечестве, взятом как целое.
  
   Пока эти идеи лежат лишь бессознательно в жизни народной
   и только лишь сильно и верно чувствуются, -
   до тех пор только и может жить сильнейшею живою жизнью народ.
   В стремлениях к выяснению себе этих скрытых идей и состоит вся энергия жизни народа. Чем непоколебимее народ содержит их, чем менее способен изменить первоначальному чувству, чем менее склонен подчиняться различным и ложным толкованиям этих идей, тем он могучее, крепче, счастливее...
  
   Нет, народ не отрицает преступления и знает, что преступник виновен.
   Народ знает только, что и сам он виновен вместе с каждым преступником.
   Но, обвиняя себя, он тем-то и доказывает, что не верит "в среду";
   верит, напротив, что среда зависит вполне от него,
   от его беспрерывного покаяния и самосовершенствования.
  
   Энергия, труд и борьба - вот чем перерабатывается среда. Лишь трудом и борьбой достигается самобытность и чувство собственного достоинства.
  
   "Достигнем того, будем лучше, и среда будет лучше". Вот что невысказанно ощущает сильным чувством в своей скрытой идее русский народ...
  
   Ничего нет несчастнее такого преступника, который даже перестал себя считать за преступника: это животное, это зверь. Что ж в том, что он не понимает, что он животное и заморил в себе совесть? Он только вдвое несчастнее.
   Вдвое несчастнее, но и вдвое преступнее.
   Народ пожалеет и его, но не откажется от правды своей. Никогда народ, называя преступника "несчастным", не переставал его считать за преступника!..
  
   Я был в каторге и видел преступников... Это была долгая школа.
   Ни один из них не переставал себя считать преступником.
   С виду это был страшный и жестокий народ...
   Большею частью народ был мрачный, задумчивый.
   Про преступления свои никто не говорил... Про это не принято было говорить.
   Но ни один из них не миновал долгого душевного страдания внутри себя, самого очищающего и укрепляющего. Я видал их одиноко задумчивых, я видал их в церкви молящихся перед исповедью... помню их лица, - о, поверьте, никто из них не считал себя правым в душе своей!..
  
   Прямо скажу: строгим наказанием, острогом и каторгой вы, может быть, половину спасли бы из них. Облегчили бы их, а не отяготили.
   Самоочищение страданием легче, чем та участь, которую вы делаете многим из них сплошным оправданием их на суде. Вы только вселяете в их душу цинизм, оставляете в нём соблазнительный вопрос и насмешку над вами же...
   Над вами же, над судом вашим, над судом всей страны!
   Вы вливаете в их душу безверие в правду народную, в правду Божию...
   Он уходит и думает: "Э, да вот как теперь, нету строгости... Боятся, может.
   Значит, оно можно и в другой раз так же... как же не своровать..."
   И неужто вы думаете, то, отпуская всех сплошь невиновными
   или "достойными всякого снисхождения", вы тем даёте им шанс исправиться?..
   Станет он вам исправляться!..
   Главное то, что вера в закон и в народную правду расшатывается..."
  
   *********************
  
   "Влас"
  
   "На Руси, по монастырям, есть, говорят, и теперь иные схимники, монахи - исповедники и советодатели... Говорят, что встречаются некоторые с удивительным будто бы даром проникновения в душу человеческую и умения совладать с нею. Несколько таких лиц известны, говорят, всей России...
   Живёт этот старец, положим, в Херсонской губернии, а к нему едут или даже идут пешком из Петербурга, из Архангельска, с Кавказа и из Сибири...
   Идут с раздавленною отчаянием душою, которая уже и не ждёт себе исцеления, или с таким страшным бременем на сердце, что грешник уже и не говорит о нём своему священнику-духовнику, - не от страха или недоверия, а просто в совершенном отчаянии за спасение своё. А прослышит вдруг про какого-нибудь такого монаха-советодателя и пойдёт к нему...
  
   Кто был этот Влас, откуда и как его имя - старец, разумеется, не открыл, равно как и покаяние, которое наложил на него... "Сам за страданием приполз"...
  
   Я всё того мнения, что ведь последнее слово скажут они же, вот эти самые разные "Власы", кающиеся и некающиеся, они скажут и укажут нам новую дорогу и новый исход из всех, казалось бы, безысходных затруднений наших...
   Не Петербург же разрешит окончательную судьбу русскую...
   А потому всякая, даже малейшая, новая черта об этих теперь уже
   "новых людях" может быть достойна внимания нашего...
  
   .........................
  
   Мне удивительна возможность такого спора и состязания в русской деревне: "Кто кого дерзостнее сделает?"
  
   Тут являются перед нами два народных типа, в высшей степени изображающие нам весь русский народ в его целом.
  
   Это прежде всего забвение всякой мерки во всём.
   Это потребность хватить через край.
   Потребность в замирающем ощущении дойти до пропасти, свеситься в неё наполовину, заглянуть в самую бездну и - в частных случаях, но весьма нередких - броситься в неё как ошалелому вниз головой.
   Это потребность отрицания в человеке, отрицания всего, самой главной святыни сердца своего, самого полного идеала своего, всей народной святыни во всей её полноте, перед которой сейчас лишь благоговел, и которая вдруг как будто стала ему невыносимым каким-то бременем.
   Особенно поражает та торопливость, стремительность, с которой русский человек спешит иногда заявить себя, в иные характерные минуты своей или народной жизни, заявить себя в хорошем или в поганом.
   Иногда тут просто нет удержу.
   Любовь ли, вино ли, разгул, самолюбие, зависть - тут иной русский человек отдаётся почти беззаветно, готов порвать всё, отречься от всего, от семьи, обычая, Бога.
   Иногда добрейший человек как-то вдруг может сделаться омерзительным безобразником и преступником, - стоит только попасть ему в этот вихрь, роковой для нас круговорот судорожного и моментального самоотрицания и саморазрушения, так свойственный русскому народному характеру в иные роковые минуты его жизни...
  
   Но зато с такою же силою, с такою же стремительностью, с такою же жаждою самосохранения и покаяния русский человек, равно как и весь народ, и спасает себя сам, и обыкновенно, когда дойдёт до последней черты, то есть когда уже идти больше некуда...
  
   Но особенно характерно то, что обратный толчок, толчок восстановления и самоспасения, всегда бывает серьёзнее прежнего порыва - порыва отрицания и саморазрушения. То есть то бывает всегда на счету как бы мелкого малодушия; тогда как в восстановление своё русский человек уходит с самым огромным и серьёзным усилием, а на отрицательное прежнее движение своё смотрит с презрением к самому себе...
  
   Я думаю, самая главная, самая коренная духовная потребность русского народа есть потребность страдания, всегдашнего и неутолимого, везде и во всём. Этой жаждой страдания он, кажется, заражён искони веков. Страдальческая струя проходит через всю его историю, не от внешних только несчастий и бедствий, а бьёт ключом из самого сердца народного. У русского народа даже в счастье непременно есть часть страдания, иначе счастье его для него неполно.
  
   Никогда, даже в самые торжественные минуты его истории, не имеет он гордого
   и торжествующего вида, а лишь умилённый до страдания вид;
   он воздыхает и относит славу свою к милости Господа...
  
   Страданием своим русский народ как бы наслаждается.
   Что в целом народе, то и в отдельных типах...
  
   Наивно-торжественного довольства собою в русском человеке совсем даже нет...
  
   Немцы - народ по преимуществу самодовольный и гордый собою. В пьяном же немце эти основные черты народные вырастают в размерах выпитого пива...
  
   Пьяный немец несомненно счастливый человек и никогда не плачет;
   он поёт самохвальные песни и гордится собою...
   Приходит домой пьяный, как стелька, но гордый собою...
  
   Русский пьяница любит пить с горя и плакать...
   Если же куражится, то не торжествует, а лишь буянит...
   Он недоволен собой; в сердце его нарастает попрёк, и он мстит за него окружающим; беснуется и мечется на всех, и тут-то вот и доходит до краю, борясь с накопляющимся ежеминутно в сердце страданием своим, а вместе с тем и как бы упиваясь им с наслаждением...
  
   Самые страшные "дерзости" кажутся искусителю слишком обыкновенными.
   Он придумывает неслыханную дерзость, небывалую и немыслимую,
   и в её выборе выразилось целое мировоззрение народное...
   Немыслимую? А между тем одно уже то, что он именно остановился на ней,
   показывает, что он уже, может быть, и мыслил о ней...
  
   Можно многое не сознавать, а лишь чувствовать...
   Можно много знать бессознательно...
  
   Говорят, русский народ плохо знает Евангелие, не знает основных правил веры.
   Конечно, так, но Христа он знает и носит его в своём сердце искони.
   В этом нет никакого сомнения...
   Сердечное знание Христа и истинное представление о нём существует вполне.
   Оно передаётся из поколения в поколение и слилось с сердцами людей.
   Может быть, единственная любовь народа русского есть Христос,
   и он любит образ Его по-своему, то есть до страдания.
   Названием же православного, то есть истиннее всех исповедующего Христа,
   он гордится более всего... Можно очень много знать бессознательно...
  
   Богатырь проснулся и расправляет плечи...
   Рассказывают и печатают ужасы: пьянство, разбой, пьяные дети,
   пьяные матери, цинизм, нищета, бесчестность, безбожие...
   Соображают иные, серьёзные, но несколько торопливые люди, и соображают по фактам, что если продолжится такой "кутёж" ещё хоть на десять лет, то и представить нельзя последствий, хотя бы только с экономической точки зрения...
  
   Но вспомним "Власа" и успокоимся: в последний момент вся ложь выскочит
   из сердца народного и станет перед ним с неимоверною силой обличения...
   Очнётся Влас и возьмётся за Дело Божие...
   Во всяком случае спасёт себя сам, если бы и впрямь дошло до беды...
   Себя и нас спасёт, ибо опять-таки - свет и спасение воссияют снизу...
   В совершенно, может быть, неожиданном виде для наших либералов..."
  
   *********************
  
   "Те времена были"
  
   "Среди них могут быть существа весьма мрачные, весьма безотрадные и исковерканные, с многосложнейшей по происхождению жаждой интриги, власти, с страстной и болезненно-ранней потребностью выказать личность...
   Даже настоящие монстры из них могут быть очень развитыми, прехитрыми и даже образованными людьми. Или вы думаете, что знания, школьные сведеньица, хотя бы университетские, так уж окончательно формируют душу юноши, что с получением диплома он тотчас же приобретает незыблемый талисман раз навсегда узнавать истину и избегать искушений, страстей и пороков...
   И почему вы полагаете, что они непременно должны быть фанатиками?
   Весьма часто это просто мошенники... Это мошенники очень хитрые и изучившие именно великодушную сторону души человеческой, всего чаще юной души, чтоб уметь играть на ней как на музыкальном инструменте...
   Почти вся эта компания кончила курс в самых высших учебных заведениях. Некоторые впоследствии, когда уже всё прошло, заявили себя замечательными специальными знаниями, сочинениями... Нет, они не всегда бывают из одних только лентяев, совсем ничему не учившихся...
  
   Были из нас люди образованные... Но бороться с известным циклом идей и понятий, тогда сильно укоренившихся в юном обществе, из нас, без сомнения, ещё мало кто мог... Мы заражены были идеями тогдашнего теоретического социализма. Политического социализма тогда ещё не существовало в Европе...
  
   Без сомнения, из всего этого (то есть из нетерпения голодных людей, разжигаемых теориями будущего блаженства) произошёл впоследствии социализм политический...
   Но тогда понималось дело ещё в самом розовом и райско-нравственном свете.
   Действительно правда, что зарождавшийся социализм сравнивался тогда с христианством и принимался лишь за поправку и улучшение его, сообразно веку и цивилизации...
  
   Все эти тогдашние новые идеи нам в Петербурге ужасно нравились, казались в высшей степени святыми и нравственными и, главное, общечеловеческими, будущим законом всего без исключения человечества.
  
   Мы ещё задолго до Парижской революции 1848-го года были охвачены обаятельным влиянием этих идей...
   Я уже в 1846-ом году был посвящён во всю правду этого грядущего "обновлённого мира" и во всю святость будущего коммунистического общества ещё Белинским...
   Всё это были такие влияния, которых мы преодолеть не могли и которые захватывали наши сердца и умы во имя какого-то великодушия.
   Во всяком случае тема казалась величавою и стоявшею далеко выше уровня тогдашних господствующих понятий - а это-то и соблазняло...
  
   Чем же так особенно защищена молодёжь в сравнении с другими возрастами, что вы, господа защитники её, чуть лишь только она занималась и училась прилежно, немедленно требуете от неё такой стойкости и такой зрелости убеждений, какой не было даже у их отцов, а теперь менее чем когда-нибудь есть.
  
   Наши юные люди из интеллигентных сословий, развитые в семействах своих, в которых всего чаще встречаете теперь недовольство, нетерпение, грубость невежества и где почти повсеместно настоящее образование заменяется лишь нахальным отрицанием с чужого голоса; где материальные побуждения господствуют над всякой высшей идеей; где дети воспитываются без почвы, вне естественной правды, в неуважении или в равнодушии к Отечеству и в насмешливом презрении к народу, так особенно распространяющемся в последнее время, - тут ли, из этого ли родника наши юные люди почерпнут правду и безошибочность направления своих первых шагов в жизни?
  
   Вот где начало зла: в предании, в преемстве идей, в вековом национальном подавлении в себе всякой независимости мысли, в понятии о сане европейца под непременным условием неуважения к самому себе как к русскому человеку!
  
   Не годы ссылки, не страдания сломили нас. Напротив, ничто не сломило нас, и наши убеждения лишь поддерживали наш дух сознанием исполненного долга.
   Нет, нечто другое изменило взгляд наш, наши убеждения и сердца наши...
   Это нечто другое было непосредственное соприкосновение с народом, братское соединение с ним в общем несчастии, понятие, что сам стал таким же, как он, с ним равнен и даже приравнен к самой низшей ступени его...
   Это не так скоро произошло, а постепенно и после очень-очень долгого времени. Не гордость, не самолюбие мешали сознаться...
   Я был одним из тех, которым наиболее облегчён возврат к народному корню, к узнанию русской души, к признанию духа народного...
  
   Я происходил из семейства русского и благочестивого...
   С тех пор как я себя помню, я помню любовь ко мне родителей.
   Мы в семействе нашем знали Евангелие чуть не с первого детства.
   Мне было всего лишь десять лет, когда я уже знал почти все главные эпизоды
   русской истории из Карамзина, которого вслух по вечерам нам читал отец.
   Каждый раз посещение Кремля и соборов московских было для меня чем-то
   торжественным...
   У других, может быть, не было такого рода воспоминаний, как у меня...
  
   Я очень часто задумываюсь и спрашиваю себя теперь: какие впечатления выносят из своего детства уже теперешняя современная нам молодёжь?.."
  
   ........................
  
   О любви к народу
  
   Необходимый контракт с народом
  
   "Русский народ - давно уже просвещён и образован...
  
   В русском человеке из простонародья нужно уметь отвлекать красоту его от наносного варварства. Обстоятельствами всей почти русской истории народ наш до того был предан разврату и до того был развращаем, соблазняем и постоянно мучим, что ещё удивительно, как он дожил, сохранив человеческий образ, а не то что сохранив красоту его. Но он сохранил и красоту своего образа.
  
   Кто истинный друг человечества, у кого хоть раз билось сердце по страданиям народа, тот поймёт и извинит всю непроходимую наносную грязь, в которую погружён народ наш, и сумеет отыскать в этой грязи бриллианты...
  
   Судите русский народ по тем великим и святым вещам,
   по которым он постоянно воздыхает...
  
   Есть в русском народе прямо святые, да ещё какие:
   сами светят и всем нам путь освещают!..
  
   Судите наш народ не по тому, чем он есть, а по тому, чем желал бы стать.
  
   А идеалы его сильны и святы, и они-то и спасли его в века мучений;
   они срослись с душой его искони и наградили её навеки простодушием и
   честностью, искренностью и широким всеоткрытым умом,
   и всё это в самом привлекательном гармоническом соединении.
   А если притом и так много грязи,
   то русский человек и тоскует от неё всего более сам, и верит, что всё это -
   лишь наносное и временное, наваждение дьявольское,
   что кончится тьма и что непременно воссияет когда-нибудь вечный свет...
  
   Я не буду вспоминать про его исторические идеалы, про преподобного Сергия Радонежского, преподобного Феодосия Печерского, епископа Тихона Задонского...
  
   Многие ли знают их?
   Поверьте, господа, что вы, к удивлению вашему, узнали бы прекрасные вещи...
  
   Но обращусь лучше к нашей литературе:
   всё, что есть в ней истинно прекрасного, то всё взято из народа...
  
   У нас всё от Пушкина. Поворот его к народу в столь раннюю пору его деятельности до того был беспримерен и удивителен, представлял для того времени до того неожиданное новое слово, что объяснить его можно лишь если не чудом, то необычайною великостью гения, которого мы до сих пор ещё оценить не в силах.
   Не буду упоминать о чисто народных типах, появившихся в наше время, но вспомните Обломова, вспомните "Дворянское гнездо" Тургенева.
   Тут, конечно, не народ, но всё, что в этих типах Гончарова и Тургенева вековечного и прекрасного, - всё это от того, что они в них соприкоснулись с народом; это соприкосновение с народом придало им необычайные силы...
   Они заимствовали у него его простодушие, чистоту, кротость, широкость ума и незлобие, в противоположность всему изломанному, фальшивому, наносному и рабски заимствованному...
  
   За литературой нашей именно та заслуга, то она, почти вся целиком, в лучших представителях своих и прежде всей нашей интеллигенции, преклонилась перед правдой народной, признала идеалы народные за действительно прекрасные...
  
   Вопрос о народе и о взгляде на него, о понимании его
   теперь у нас самый важный вопрос, в котором заключается всё наше будущее,
   даже самый практический вопрос наш теперь...
  
   Что до меня, то я не потаю моих убеждений...
   Я думаю так:
   вряд ли мы столь хороши и прекрасны, чтобы могли поставить самих себя в идеал народу и потребовать от него, чтобы он стал непременно таким же, как мы...
   "Что лучше - мы или народ? Народу ли за нами или нам за народом?"
   Я отвечу искренно:
   это мы должны преклониться перед народом и ждать от него всего, и мысли, и образа; преклониться пред правдой народной и признать её за правду...
   Мы должны склониться, как блудные дети, двести лет не бывшие дома, но воротившиеся, однако же, всё-таки русскими, в чём, впрочем, великая наша заслуга.
   Но, с другой стороны, преклониться мы должны под одним лишь условием,
   и это обязательство:
   чтоб народ и от нас принял многое из того, что мы принесли с собой...
  
   Наш народ - такая огромность, что в ней уничтожатся, сами собой,
   все новые мутные потоки, если только они откуда-нибудь выскочат и потекут...
   Вот на это давайте руку:
   давайте способствовать вместе, каждый "микроскопическим" своим действием,
   чтоб дело обошлось прямее и безошибочнее..."
  
   ........................
  
   "Сила мёртвая и силы грядущие"
  
   "...Римское католичество продало Христа за земное владение.
  
   Провозгласив как догмат,
   "что христианство на земле удержаться не может без земного владения папы", оно тем самым провозгласило Христа нового, на прежнего не похожего, прельстившегося на третье дьявольское искушение, на царства земные:
   "Всё сие отдам, поклонися мне!"
  
   Я слышал горячие возражения на эту мысль;
   мне возражали, что вера и образ Христов и поныне продолжают ещё жить
   в сердцах множества католиков во всей прежней истине и во всей чистоте.
   Это несомненно так, но главный источник замутился и отравлен безвозвратно...
  
   А грозит миру многое. И никогда ещё Европа не была начинена такими элементами вражды, как в наше время. Точно всё подкопано и начинено порохом и ждёт только первой искры...
  
   "Да нам-то что? Это всё там в Европе, а не у нас?"
  
   А нам-то что, к нам же ведь и застучится Европа и закричит, чтоб мы шли спасать её, когда пробьём последний час её "теперешнему порядку вещей".
   И она потребует нашей помощи как бы по праву, потребует с вызовом и приказанием; она скажет нам, что и мы Европа, что и у нас, стало быть, такой же точно "порядок вещей", как и у них, что недаром же мы подражали им двести лет и хвастались, что мы европейцы, и что, спасая её, мы, стало быть, спасём и себя.
  
   Под силу ли нам будет такая задача и не отвыкли ль мы давно от всякой мысли о том, в чём заключается наше настоящее "обособление" как нации и в чём настоящая наша роль в Европе?..
  
   Но всё это впереди..."
  
   ........................
  
   О вере народа и о Православии его...
  
   "...Эти люди ровно ничего не понимают в Православии, а потому ровно ничего не поймут никогда и в народе нашем.
   Знает же народ Христа Бога своего, может быть, ещё лучше нашего, хоть и не учился в школе.
   Знает, - потому что во много веков перенёс много страданий и в горе своём всегда, с начала и до наших дней, слыхивал об этом Боге-Христе своём от святых своих, работавших на народ и стоявших за землю русскую до положения жизни, от тех самых святых, которых чтит народ доселе, помнит имена их и у гробов их молится.
   Поверьте, что в этом смысле даже самые тёмные слои народа нашего образованны гораздо больше, чем вы в культурном вашем неведении об них предполагаете, а может быть, даже образованнее и вас самих, хоть вы и учились катехизису..."
  
   ........................
  
  
   Понимание истории
  
   "Все эти полтора века после Петра мы только и делали, что выживали общение со всеми цивилизациями человеческими, роднение с их историей, с их идеалами. Мы учились и приучали себя любить французов и немцев и всех, как будто те были нашими братьями, и несмотря на то, что те никогда не любили нас, да и решили нас не любить никогда. Но в этом состояла наша реформа, всё Петрово дело: мы вынесли из неё, в полтора века, расширение взгляда, ещё не повторявшееся, может быть, ни у одного народа ни в древнем, ни в новом мире.
  
   Допетровская Россия была деятельна и крепка, хотя и медленно слагалась политически; она выработала себе единство и готовилась закрепить свои окраины; про себя же понимала, что несёт внутри себя драгоценность, которой нет нигде больше, - Православие, что она - хранительница Христовой истины, но уже истинной истины, настоящего Христова образа, затемнившегося во всех других верах и во всех других народах.
   Эта драгоценность, эта вечная, присущая России и доставшаяся ей на хранение истина, по взгляду лучших тогдашних русских людей, как бы избавляла их совесть от обязанности всякого иного просвещения.
   Мало того, в Москве дошло до понятия, что всякое более близкое общение с Европой даже может вредно и развратительно повлиять на русский ум и на русскую идею, извратить самое Православие и совлечь Россию на путь погибели, "по примеру всех других народов"...
  
   С Петровской реформой явилось расширение взгляда беспримерно, -
   и вот в этом весь подвиг Петра.
  
   Это-то и есть та самая драгоценность, которую мы, верхний культурный слой русский, несём народу после полуторавекового отсутствия из России и которую народ, после того как мы сами преклонимся пред правдой его, должен принять от нас, "без чего соединение обоих слоёв окажется невозможным, и всё погибнет".
  
   Что же это за "расширение взгляда", в чём оно и что означает?
  
   Это не просвещение в собственном смысле слова и не наука, это и не измена тоже народным русским нравственным началам во имя европейской цивилизации; нет, это именно нечто одному лишь народу русскому свойственное, ибо подобной реформы нигде никогда и не было.
  
   Это, действительно и на самом деле, почти братская любовь наша к другим народам, выжитая нами в полтора века общения с ними;
   это потребность наша всеслужения человечеству, даже в ущерб иногда собственным и крупным ближайшим интересам;
   это примирение наше с их цивилизациями, познание и извинение их идеалов, хотя бы они и не ладили с нашими;
   это нажитая нами способность в каждой из европейских цивилизаций или, вернее, - в каждой из европейских личностей открывать и находить заключающуюся в ней истину, несмотря даже на многое, с чем нельзя согласиться.
  
   Это потребность быть прежде всего справедливыми и искать лишь Истины.
  
   Одним словом, это, может быть, и есть начало, первый шаг того деятельного приложения нашей драгоценности, нашего Православия, к всеслужению человечеству, - к чему оно и предназначено и что, собственно, и составляет настоящую сущность его.
  
   Таким образом, через реформу Петра произошло расширение прежней же нашей идеи, русской московской идеи, получилось умножившееся и усиленное понимание её: мы сознали тем самым всемирное назначение наше, личность и роль нашу в человечестве, и не могли не сознать, что назначение и роль эта не похожи на таковые же у других народов, ибо там каждая народная личность живёт единственно для себя и в себя, а мы начнём теперь, когда пришло время, именно с того, что станем всем слугами, для всеобщего примирения.
   И это вовсе не позорно, напротив, в этом величие наше,
   потому что всё это ведёт к окончательному единению человечества.
  
   Кто хочет быть выше всех в Царствии Божием - стань всем слугой.
   Вот как я пронимаю русское предназначение в его идеале.
  
   Само собою после Петра обозначился и первый шаг нашей новой политики: этот первый шаг должен был состоять в единении всего славянства, так сказать, под крылом России.
  
   И не для захвата, не для насилия это единение, не для уничтожения славянских личностей перед русским колоссом, а для того, чтоб их же воссоздать и поставить в надлежащее отношение к Европе и к человечеству, дать им, наконец, возможность успокоиться и отдохнуть после их бесчисленных вековых страданий; собраться с духом и, ощутив свою новую силу, принести и свою лепту в сокровищницу духа человеческого, сказать и своё слово в цивилизации...
  
   Предназначение русское...
  
   Вот скажите, однако же: не все ли русские желают воскресения славян именно на этих основаниях, именно для их полной личной свободы и воскрешения их духа, а вовсе не для того, чтобы приобрести их России политически и усилить ими политическую мощь России, в чём, однако, подозревает нас Европа?
   Ведь это же так, не правда ли?
   А стало быть, и оправдывается уже тем самым хотя часть
   предыдущих "мечтаний"? Само собою и для этой же цели...
  
   Мессианская роль России в судьбах человечества...
  
   "С захватом Константинополя турками в 1453-ем году
   "всеединяющим центром" для христианского Востока становится Россия,
   единственная хранительница Православия.
   Определяется её новое назначение -
   беречь православные народы от "конечной гибели",
   быть освободительницей от "мусульманского варварства
   и западного еретичества",
   служить Духовным Центром восточного мира, единительной силой и главой его".
  
   Это случится само собой, именно потому, что время пришло, а если не пришло
   ещё и теперь, то действительно время близко, все к тому признаки...
  
   Это выход естественный, это, так сказать, слово самой природы.
  
   Если не случилось этого раньше, то именно потому, что не созрело ещё время.
  
   Теперь Россия уже побывала в Европе и уже сама образованна.
   Главное же - узнала всю свою силу и действительно стала сильна;
   узнала тоже, и чем именно она будет всего сильнее...
  
   А вот именно - как предводительница Православия, как покровительница и охранительница его, - роль, предназначенная ей ещё с Ивана Третьего, поставившего в знак её царьградского двуглавого орла выше древнего герба России, но обозначившаяся уже несомненно лишь после Петра Великого, когда Россия сознала в себе силу исполнить своё назначение, а фактически уже и стала действительной и единственной покровительницей и Православия, и народов, его исповедующих...
   Россия - покровительница их и даже, может быть, предводительница, но не владычица; мать их, а не госпожа... с сохранением всего того, чем сами определили бы независимость и личность свою...
   Так что к такому союзу могли бы примкнуть наконец и когда-нибудь даже и не православные европейские славяне, ибо увидали бы сами, что всеединение под покровительством России есть только упрочение каждому его независимой личности, тогда как, без этой огромной единящей силы, они, может быть, опять истощились бы в взаимных раздорах и несогласиях, даже если б и стали когда-нибудь политически независимыми от мусульман и европейцев, которым теперь принадлежат они...
  
   Это действительно будет нечто особое и неслыханное...
  
   Это будет не одно лишь политическое единение и уж совсем не для политического захвата и насилия, - как и представить не может иначе Европа;
   и не во имя лишь торгашества, личных выгод и вечных и всё тех же обоготворённых пороков, под видом официального христианства, которому на деле никто, кроме черни, не верит...
  
   Нет, это будет настоящее воздвижение Христовой Истины, сохраняющейся на Востоке, настоящее новое воздвижение креста Христова и окончательное слово Православия, во главе которого давно уже стоит Россия.
  
   Это будет именно соблазн для всех сильных мира сего и торжествовавших в мире доселе, всегда смотревших на все подобные "ожидания" с презрением и насмешкою и даже не понимающих, что можно серьёзно верить в братство людей, во всепримирение народов, в союз, основанный на началах всеслужения человечеству, и, наконец, на самое обновление людей на истинных началах Христовых...
  
   Будем верить в это "новое слово", которое может сказать во главе объединённого Православия миру Россия...
  
   Россия сильна и, может быть, даже гораздо сильнее, чем сама о себе полагает...
  
   Кроме того - не на наших ли глазах, и не в последние ли недавние десятилетия, воздвигались огромные могущества, царившие в Европе, из коих одно исчезло как пыль и прах, сметённое в один день вихрем Божиим, а на место его воздвигнулась новая империя, какой по силе ещё не было на земле...
   И кто бы мог предсказать это заблаговременно?
   Если же возможны такие перевороты, уже случившиеся в наше время и на наших глазах, то может ли ум человеческий вполне безошибочно предсказать и судьбу Восточного вопроса?
   Где действительно основания отчаиваться в воскресении и в единении славян?
   Кто знает пути Божии?"
  
   ........................
  
   POST SCRIPTUM
  
   "Русский народ бывает иногда ужасно неправдоподобен"...
  
   Словцо это удалось мне услышать тоже нынешним летом и, опять-таки, конечно, потому, что и для произнесшего это словцо многое, случившееся нынешним летом, было делом неожиданным, а может быть, и в самом деле "неправдоподобным"...
  
   Но что же, однако, случилось такого нового, и не лежало ли, напротив, всё, что вышло наружу, давно уже и даже всегда в сердце народа русского?
  
   Поднялась, во-первых, народная идея и сказалось народное чувство:
   чувство - бескорыстной любви к несчастным и угнетённым братьям своим,
   а идея - "Православное дело".
  
   И действительно, уже в этом одном сказалось нечто как бы и неожиданное.
  
   Неожиданное (впрочем, далеко не для всех) было то,
   что народ не забыл свою Великую Идею, своё "Православное дело"...
  
   Во-вторых, неожиданным было то, что с народной идеей,
   с "Православным делом" - соединились вдруг почти все оттенки мнений самой высшей интеллигенции русского общества - вот тех самых людей, которых считали мы уже совсем оторвавшимися от народа.
  
   Заметьте при этом необычайное у нас одушевление и единодушие почти всей нашей печати...
  
   Старушка Божия подаёт свою копеечку на славян
   и прибавляет: "на Православное дело"...
   Журналист подхватывает это словцо и передаёт его в газете
   с благоговением истинным, и вы видите, что он сам всем сердцем своим
   за то же самое "Православное дело": вы это чувствуете, читая статью...
   Даже, может быть, и ничему не верующие поняли теперь у нас наконец,
   что значит, в сущности, для русского народа
   его Православие и "Православное дело"?
  
   Они поняли, что это вовсе не какая-нибудь лишь обрядная церковность, а с другой стороны, вовсе не какой-нибудь религиозный фанатизм (как уже и начинают выражаться об этом всеобщем теперешнем движении русском в Европе), а что это именно есть прогресс человеческий и всеочеловечение человеческое, так именно понимаемое русским народом, ведущим всё от Христа, воплощающим всё будущее своё во Христе и во Христовой Истине и не могущим и представить себя без Христа...
  
   Либералы, отрицатели, скептики, равно как и проповедники социальных идей, - все вдруг оказываются горячими русскими патриотами, по крайней мере, в большинстве...
  
   Что ж, они, стало быть, ими и были; но можем ли мы утверждать, что доселе мы про это знали, и не раздавалось ли до сих пор, напротив, чрезвычайно много горьких взаимных упрёков, оказавшихся теперь во многом напрасными?
  
   Русских, истинных русских, оказалось у нас вдруг несравненно более, чем полагали до сих пор многие, тоже истинные русские...
  
   Что же соединило этих людей воедино или, вернее, - что указало им,
   что они, во всём главном и существенном, и прежде не разъединялись?
  
   Но в том-то и дело, что Славянская идея, в высшем смысле её, перестала быть лишь славянофильством, а перешла вдруг, вследствие напора обстоятельств, в самое сердце русского общества, высказалась отчётливо в общем сознании, а в живом чувстве совпала с движением народным...
  
   Но что же такое эта "Славянская идея в высшем смысле её"?
  
   Всем стало ясно, что это такое: это, прежде всего, то есть прежде всяких толкований исторических, политических и прочих, - есть жертва, потребность жертвы даже собою за братьев, и чувство добровольного долга сильнейшему из славянских племён заступиться за слабого, с тем, чтоб, уравняв его с собою в свободе и политической независимости, тем самым основать впредь великое всеславянское единение во имя Христовой Истины, то есть на пользу, любовь и службу всему человечеству, на защиту всех слабых и угнетённых в мире.
  
   И это вовсе не теория, напротив, в самом теперешнем движении русском, братском и бескорыстном, до сознательной готовности пожертвовать даже самыми важнейшими своими интересами, даже хотя бы миром с Европой, - это обозначилось уже как факт, а в дальнейшем - всеединение славян разве может произойти с иною целью, как на защиту слабых и на служение человечеству?
  
   Это уже потому так должно быть, что славянские племена,
   в большинстве своём, сами воспитались и развились лишь страданием.
  
   Мы дивимся, как русский народ не забыл, в крепостном рабстве, в невежестве и в угнетении, своего великого "Православного дела", своей великой православной обязанности, не озверел окончательно и не стал, напротив, мрачным замкнувшимся эгоистом, заботящимся лишь об одной собственной выгоде?
  
   Но, вероятно, таково именно свойство его, как славянина, то есть - подыматься духом в страдании, укрепляться политически в угнетении и, среди рабства и унижения, соединяться взаимно в любви и в Христовой Истине.
  
   Удручённый ношей крестной,
   Всю тебя, земля родная,
   В рабском виде Царь Небесный
   Исходил, благословляя! (Тютчев Ф. И., 1855 год)
  
   Вот потому-то, что народ русский сам был угнетён и перенёс многовековую крестную ношу, - потому-то он и не забыл своего "Православного Дела" и страдающих братьев своих, и поднялся духом и сердцем, с совершенной готовностью помочь всячески угнетённым.
  
   Вот это-то и поняла высшая интеллигенция наша и всем сердцем своим примкнула к желанию народа, а примкнув, вдруг, всецело, ощутила себя в единении с ним.
  
   Движение, охватившее всех, было великодушное и гуманное.
  
   Всякая высшая и единящая мысль и всякое верное единящее всех чувство -
   есть величайшее счастье в жизни наций.
  
   Это счастье посетило нас...
  
   Мы не могли не ощутить всецело нашего умножившегося согласия,
   разъяснения многих прежних недоумений, усилившегося самосознания нашего.
  
   Обнаружилась вдруг,
   ясно сознаваемая обществом и народом, политическая мысль...
  
   Чуткая Европа тотчас же это разглядела и следит теперь за русским движением
   с чрезвычайным вниманием...
  
   Сознательная политическая мысль в нашем народе -
   для неё совершенная неожиданность.
  
   Она предчувствует нечто новое, с чем надо считаться; в её уважении мы выросли.
  
   Самые слухи и толки о политическом и социальном разложении
   русского общества, как национальности, давно уже крепившиеся в Европе,
   несомненно, должны получить теперь в глазах её сильное опровержение:
   оказалось, что, когда надо, русские умеют и соединяться...
  
   Да и самые разлагающие силы наши, -
   Европа в существование таковых продолжает верить,
   естественно должны теперь, в её убеждении,
   принять сами собою другое направление и другой исход...
  
   Да, много взглядов с этой эпохи должно впредь измениться...
  
   Одним словом, это всеобщее и согласное русское движение свидетельствует уже и о зрелости национальной в некоторой значительной даже степени и не может не вызывать к себе уважения...
  
   ........................
  
   Приговор
  
   Вот одно рассуждение одного самоубийцы от скуки...
  
   "...В самом деле: какое право имела эта природа производить меня на свет, вследствие каких-то там своих вечных законов?
   Я создан с сознанием и эту природу сознал: какое право она имела производить меня, без моей воли на то, сознающего? Сознающего, стало быть, страдающего, но я не хочу страдать - ибо для чего бы я согласился страдать?
   Природа, чрез сознание моё, возвещает мне о какой-то гармонии в целом.
   Человеческое сознание наделало из этого возвещения религий.
   Она говорит мне, что я, - хоть и знаю вполне, что в "гармонии в целом" участвовать не могу и никогда не буду, да и не пойму её вовсе, что она такое значит, - но что я всё-таки должен подчиниться этому возвещению, должен смириться, принять страдание в виде гармонии в целом и согласиться жить...
   Но если выбирать сознательно, то уж, разумеется, я скорее пожелаю быть счастливым лишь в то мгновение, пока я существую, а до целого и его гармонии мне ровно нет никакого дела после того, как я уничтожусь, -
   останется ли это целое с гармонией на свете после меня или уничтожится сейчас же вместе со мною.
   И для чего бы я должен был так заботиться о его сохранении после меня -
   вот вопрос?
   Пусть уж лучше я был бы создан как все животные, то есть живущим, но не сознающим себя разумно; сознание же моё есть именно не гармония, а, напротив, дисгармония, потому что я с ним несчастлив.
   Посмотрите, кто счастлив на свете и какие люди соглашаются жить?
   Как раз те, которые похожи на животных и ближе подходят под их тип по малому развитию их сознания. Они соглашаются жить охотно, но именно под условием жить как животные, то есть: есть, пить, спать, устраивать гнездо и выводить детей. Есть, пить и спать по-человеческому значит наживаться и грабить, а устраивать гнездо значит по преимуществу грабить.
   Возразят мне, пожалуй, что можно устроиться и устроить гнездо на основаниях разумных, на научно верных социальных началах, а не грабежом, как было доныне.
   Пусть, а я спрошу: для чего? Для чего устраиваться и употреблять столько стараний устроиться в обществе людей правильно, разумно и нравственно-праведно?
   На это, уж конечно, никто не сможет мне дать ответа.
   Всё, что мне могли бы ответить, это: "чтоб получить наслаждение".
   Да, если б я был цветок или корова, я бы получил наслаждение.
   Но, задавая, как теперь, себе беспрерывно вопросы, я не могу быть счастлив, даже и при самом высшем и непосредственном счастье любви к ближнему и любви ко мне человечества, ибо знаю, что завтра же всё это будет уничтожено:
   и я, и всё счастье это, и вся любовь, и всё человечество -
   обратимся в ничто, в прежний хаос...
  
   А под таким условием я ни за что не могу принять никакого счастья, -
   не от нежелания согласиться принять его, не от упрямства какого из-за принципа, а просто потому, что не буду и не могу быть счастлив под условием грозящего завтра нуля. Это - чувство, это непосредственное чувство, и я не могу побороть его. ну, пусть бы я умер, а только человечество оставалось бы вместо меня вечно, тогда, может быть, я всё же был бы утешен. Но ведь вся планета наша невечна, и человечеству срок - такой же миг, как и мне. И как бы разумно, радостно, праведно и свято ни устроилось на земле человечество, - всё это тоже приравняется завтра к тому же нулю. И хоть это почему-то там и необходимо, по каким-то там всесильным, вечным и мёртвым законам природы, но поверьте, что в этой мысли заключается какое-то глубочайшее неуважение к человечеству, глубоко мне оскорбительное и тем более невыносимое, что тут нет никого виноватого.
   И наконец, если б даже предположить эту сказку об устроенном наконец-то на земле человеке на разумных и научных основаниях - возможною и поверить ей, поверить грядущему наконец-то счастью людей, - то уж одна мысль о том, что природе необходимо было, по каким-то там косным законам её, истязать человека тысячелетия, прежде чем довести его до этого счастья, одна мысль об этом уже невыносимо возмутительна.
   Теперь прибавьте к тому, что той же природе, допустившей человека наконец-то до счастья, почему-то необходимо обратить всё это завтра в нуль, несмотря на все страдания, которым заплатило человечество за это счастье, и, главное, нисколько не скрывая этого от меня и моего сознания, как скрыла она от коровы, - то невольно приходит в голову одна чрезвычайно забавная, но невыносимо грустная мысль:
   "ну что, если человек был пущен на землю в виде какой-то наглой пробы, чтоб только посмотреть: уживётся ли подобное существо на земле или нет?"
   Грусть этой мысли, главное - в том, что опять-таки нет виноватого, никто пробы не делал, некого проклясть, а просто всё произошло по мёртвым законам природы, мне совсем непонятным, с которыми сознанию моему никак нельзя согласиться. Следовательно:
  
   Так как на вопросы мои о счастье я через моё же сознание получаю от природы лишь ответ, что могу быть счастлив не иначе, как в гармонии целого, которой я не понимаю, и очевидно для меня, и понять никогда не в силах -
   Так как природа не только не признаёт за мной права спрашивать у неё ответа, но даже и не отвечает мне вовсе - и не потому, что не хочет, а потому, что и не может ответить -
   Так как я убедился, что природа, чтоб отвечать мне на мои вопросы, предназначила мне (бессознательно) меня же самого и отвечает мне моим же сознанием (потому что я сам это всё говорю себе) -
   Так как, наконец, при таком порядке, я принимаю на себя в одно и то же время роль истца и ответчика, подсудимого и судьи и нахожу эту комедию, со стороны природы, совершенно глупою, а переносить эту комедию, с моей стороны, считаю даже унизительным -
   То, в моём несомненном качестве истца и ответчика, судьи и подсудимого, я присуждаю эту природу, которая так бесцеремонно и нагло произвела меня на страдание, - вместе со мною к уничтожению...
   А так как природу я истребить не могу, то и истребляю себя одного, единственно от скуки сносить тиранию, в которой нет виноватого".
   N. N.
   ........................
  
   Голословные утверждения
  
   "Статья моя "Приговор" касается основной и самой высшей идеи человеческого бытия - необходимости и неизбежности убеждения в бессмертии души человеческой.
  
   Подкладка этой исповеди погибающего "от логического самоубийства" человека - это необходимость тут же, сейчас же вывода:
   что без веры в свою душу и в её бессмертие
   бытие человека неестественно, немыслимо и невыносимо.
  
   И вот мне показалось, что я ясно выразил формулу логического самоубийцы, нашёл её. Веры в бессмертие для него не существует, он это объясняет в самом начале. Мало-помалу мыслью о своей бесцельности и ненавистью к безгласию окружающей косности он доходит до неминуемого убеждения в совершенной нелепости существования человеческого на земле. Для него становится ясно как солнце, что согласиться жить могут лишь те из людей, которые похожи на низших животных и ближе подходят под их тип по малому развитию своего сознания и по силе развития чисто плотских потребностей. Они соглашаются жить именно как животные, то есть чтобы "есть, пить, спать, устраивать гнездо и выводить детей".
  
   О, жрать, да спать, да гадить, да сидеть на мягком - ещё слишком долго будет привлекать человека к земле, но не в высших типах его.
  
   Между тем высшие типы ведь царят на земле и всегда царили, и кончалось
   всегда тем, что за ними шли, когда восполнялся срок, миллионы людей...
  
   Что такое высшее слово и высшая мысль?
  
   Это слово, эту мысль (без которых не может жить человечество) весьма часто произносят в первый раз люди бедные, незаметные, не имеющие никакого значения и даже весьма часто гонимые, умирающие в гонении и в неизвестности.
   Но мысль, но произнесённое ими слово не умирают и никогда не исчезают бесследно, никогда не могут исчезнуть, лишь бы только раз были произнесены, - и это даже поразительно в человечестве.
  
   В следующем же поколении или через два-три десятка лет мысль гения уже охватывает всё и всех, увлекает всё и всех, - и выходит, что торжествуют не миллионы людей и не материальные силы, по-видимому столь страшные и незыблемые, не деньги, не меч, не могущество, а незаметная вначале мысль, и часто какого-нибудь, по-видимому, ничтожнейшего из людей...
  
   Один критик пишет, что появление такой исповеди у меня в "Дневнике" "служит" (кому, чему служит?) "смешным и жалким анахронизмом"... ибо ныне "век чугунных понятий, век положительных мнений, век, держащий знамя:
   "Жить во что бы то ни стало!.."
  
   (Так, так! Вот потому-то, вероятно, так и усилились в наше время самоубийства в классе интеллигентном.)
  
   Уверяю почтенного автора и подобных ему, что этот "чугун" обращается, когда приходит срок, в пух перед иной идеей, сколь бы ни казалась она ничтожною вначале господам "чугунных понятий".
  
   Для меня же лично, одно из самых ужасных опасений за наше будущее, и даже за ближайшее будущее, состоит именно в том, что, на мой взгляд, в весьма уже, в слишком уже большой части интеллигентного слоя русского по какому-то особому, странному... ну хоть предопределению всё более и более и с чрезвычайною прогрессивною быстротой укореняется совершенное неверие в свою душу и в её бессмертие.
   И мало того, что это неверие укореняется убеждением
   (убеждений у нас ещё очень мало в чём бы то ни было), но укореняется и повсеместным, странным каким-то индифферентизмом к этой высшей идее человеческого существования, индифферентизмом, иногда даже насмешливым, Бог знает откуда и по каким законам у нас водворяющимся, и не к одной этой идее, а ко всему, что жизненно, к правде жизни, ко всему, что даёт и питает жизнь, даёт ей здоровье, уничтожает разложение и зловоние.
   Этот индифферентизм есть в наше время даже почти русская особенность сравнительно хотя бы с другими европейскими нациями. Он давно уже проник и в русское интеллигентное семейство и уже почти что разрушил его.
  
   Без Высшей Идеи не может существовать ни человек, ни нация.
  
   А Высшая Идея на земле лишь одна и именно - Идея о бессмертии души человеческой, ибо все остальные "высшие" идеи жизни, которыми может быть жив человек, лишь из неё одной вытекают...
  
   Мой самоубийца есть именно страстный выразитель своей идеи, то есть необходимости самоубийства... Он действительно страдает и мучается...
   Для него слишком очевидно, что ему жить нельзя, и - он слишком знает, что прав и что опровергнуть его невозможно...
   Перед ним неотразимо стоят самые высшие, самые первые вопросы:
  
   "Для чего жить, когда уже он сознал, что
   по-животному жить отвратительно, ненормально и недостаточно для человека?
   И что может в таком случае удержать его на земле?"
  
   На вопросы эти разрешения он получить не может и знает это, ибо хотя и сознал, что есть, как он выражается, "гармония целого", но я-то, говорит он,
   "её не понимаю, понять никогда не в силах, а что не буду в ней сам участвовать, то это уже необходимо и само собою выходит".
  
   В чём же беда, в чём он ошибся?
   Беда единственно лишь в потере веры в бессмертие.
  
   Но он сам горячо ищет (то есть искал, пока жил, и искал с страданием) примирения; он хотел найти его в "любви к человечеству":
   "Не я, так человечество может быть счастливо и когда-нибудь достигнет гармонии. Эта мысль могла бы удержать меня на земле", - проговаривается он. И, уж конечно, это великодушная мысль, великодушная и страдальческая...
  
   Но неотразимое убеждение в том, что жизнь человечества в сущности такой же миг, как и его собственная, и что назавтра же по достижении "гармонии"
   (если только верить, что мечта эта достижима) человечество обратится в тот же нуль, как и он, силой косных законов природы, да ещё после стольких страданий, вынесенных в достижении этой мечты, - эта мысль возмущает его дух окончательно, именно из-за любви к человечеству возмущает, оскорбляет его за всё человечество и - по закону отражения идей -
   убивает в нём даже самую любовь к человечеству...
  
   Так точно видали не раз, как в семье, умирающей с голоду, отец или мать под конец, когда страдания детей их становились невыносимыми, начинали ненавидеть этих столь любимых ими доселе детей именно за невыносимость страданий их...
  
   Мало того, я утверждаю, что сознание своего совершенного бессилия помочь или принести хоть какую-нибудь пользу или облегчение страдающему человечеству, в то же время при полном вашем убеждении в этом страдании человечества, может даже обратить в сердце вашем любовь к человечеству в ненависть к нему.
  
   Господа чугунных идей, конечно, не поверят тому, да и не поймут этого вовсе: для них любовь к человечеству и счастье его - всё это так дёшево, всё так удобно устроено, так давно дано и написано, что и думать об этом не стоит...
  
   Я объявляю (опять-таки пока бездоказательно), что
  
   любовь к человечеству даже совсем немыслима, непонятна и совсем невозможна без совместной веры в бессмертие души человеческой.
  
   Те же, которые, отняв у человека веру в его бессмертие, хотят заменить эту веру, в смысле высшей цели жизни, "любовью к человечеству", те подымают руки на самих себя же; ибо вместо любви к человечеству насаждают в сердце потерявшего веру лишь зародыш ненависти к человечеству...
  
   Мысль эта мудрее их мудрости,
   и я несомненно верую, что она станет когда-нибудь в человечестве аксиомой...
  
   Любовь к человечеству вообще есть, как идея,
   одна из самых непостижимых идей для человеческого ума. Именно как идея.
   Её может оправдать лишь одно чувство. Но чувство-то возможно именно лишь
   при совместном убеждении в бессмертии души человеческой...
  
   В результате ясно, что самоубийство, при потере идеи о бессмертии, становится совершенною и неизбежною даже необходимостью для всякого человека, чуть-чуть поднявшегося в своём развитии над скотами...
  
   Напротив, бессмертие, обещая вечную жизнь, тем крепче связывает человека с землёй...
  
   Тут, казалось бы, даже противоречие: если жизни так много, то есть кроме земной и бессмертная, то для чего бы так дорожить земною-то жизнью?
  
   А выходит именно напротив, ибо только с верой в своё бессмертие
   человек постигает всю разумную цель свою на земле.
   Без убеждения же в своём бессмертии
   связи человека с землёй порываются, становятся тоньше, гнилее,
   а потеря высшего смысла жизни
   (ощущаемая хотя бы лишь в виде самой бессознательной тоски)
   несомненно ведёт за собою самоубийство...
  
   Если убеждение в бессмертии так необходимо для бытия человеческого, то, стало быть, оно и есть нормальное состояние человечества, а коли так, то и самое бессмертие души человеческой существует несомненно.
  
   Словом, идея о бессмертии - это сама жизнь, живая жизнь, её окончательная формула и главный источник истины и правильного сознания для человечества.
  
   Вот цель статьи, и я полагал,
   что её невольно уяснит себе всякий, прочитавший её..."
  
   ........................
  
   Кое-что о молодёжи
  
   "В наш век убивают себя люди и никогда не занимавшиеся никакими высшими вопросами; тем не менее убивают себя загадочно, безо всякой видимой причины. Мы действительно видим очень много самоубийств, странных и загадочных, сделанных вовсе не по нужде, не по обиде, без всяких видимых к тому причин, вовсе не вследствие материальных недостатков, оскорблённой любви, ревности, болезни, ипохондрии или сумасшествия, а так, бог знает из-за чего совершившихся.
   Такие случаи в наш век составляют большой соблазн и так как совершенно невозможно в них отрицать эпидемию, то обращаются для многих в самый беспокойный вопрос...
  
   Я несомненно убеждён, что в большинстве, в целом, прямо или косвенно,
   эти самоубийцы покончили с собой из-за одной и той же духовной болезни -
   от отсутствия высшей идеи существования в душе их...
  
   У нас теперь иной даже молится и в церковь ходит, а в бессмертие своей души не верит, то есть не то что не верит, а просто об этом совсем никогда не думает...
  
   А меж тем лишь из этой одной веры выходит весь высший смысл и значение жизни, выходит желание жить...
  
   Есть много охотников жить без всяких идей и без всякого высшего смысла жизни, жить просто животной жизнью, в смысле низшего типа: но есть, и даже слишком уж многие и с виду, может быть, и чрезвычайно грубые и порочные натуры, а между тем природа их, может быть им самим неведомо, давно уже тоскует по высшим целям и значению жизни...
  
   Эти уж не успокоятся на любви к еде, к разврату, к чинам, к чиновной власти, к поклонению подчинённых, к швейцарам у дверей домов их...
  
   Этакий застрелится именно с виду не из чего,
   а между тем непременно от тоски, хотя и бессознательной,
   по высшему смыслу жизни, не найденному им нигде...
  
   Высшая тоска эта - знаете ли вы твёрдо, какими сложными путями в жизни общества передаётся иногда иной душе и заражает её?
  
   Идеи летают в воздухе, но непременно по законам;
   идеи живут и распространяются по законам, слишком трудно для нас уловимым; идеи заразительны...
   И знаете ли вы, что в общем настроении жизни иная идея, иная забота или тоска, доступная лишь высокообразованному и развитому уму, может вдруг передаться почти малограмотному существу, грубому и ни об чём никогда не заботившемуся, и вдруг заразить его душу своим влиянием?..
  
   В наш век умерщвляют себя даже дети
   или такая юная молодёжь, которая и не испытала ещё жизни...
   А у меня именно есть таинственное убеждение,
   что молодёжь-то наша и страдает у нас от отсутствия высших целей жизни...
  
   В семьях наших об высших целях жизни почти и не упоминается,
   и об идее о бессмертии не только уж вовсе не думают,
   но даже слишком нередко относятся к ней сатирически,
   и это при детях, с самого их детства...
  
   При нашем всеобщем индифферентизме к высшим целям жизни, конечно,
   может быть, уже и расшаталась наша семья в известных слоях нации...
  
   Наше юное поколение обречено само отыскивать себе идеалы
   и высший смысл жизни...
  
   Но это-то отъединение их, это-то оставление на собственные силы и ужасно...
  
   Наша молодёжь так поставлена,
   что решительно нигде не находит никаких указаний на высший смысл жизни...
  
   От наших умных людей и вообще от руководителей своих
   она может заимствовать в наше время скорее лишь взгляд сатирический,
   но уже ничего положительного, -
   то есть во что верить, что уважать, обожать, к чему стремиться, -
   а всё это так нужно, так необходимо молодёжи,
   всего этого она жаждет и жаждала всегда, во все века и везде!
  
   А если бы и смогли и в силах ещё были ей передать что-нибудь из правильных указаний в семье или в школе, то и в семье, и в школе слишком уж стали к этому индифферентны за множеством иных, более практических и современно-интересных задач и целей...
  
   Молодёжь на политических демонстрациях,
   без сомнения, лишь "настёганное стадо" в руках хитрых мошенников...
  
   Без сомнения, тут дурь, злостная и безнравственная, обезьянья подражательность с чужого голоса, но всё же их могли собрать, лишь уверив, что они собраны во имя чего-то высшего и прекрасного, во имя какого-то удивительного самопожертвования для величайших целей...
   Пусть даже это "искание своего идеала" слишком в немногих из них,
   но эти немногие царят над остальными и ведут их за собою...
  
   Кто виноват теперь, что их идеал так уродлив?
  
   Уж конечно, и они сами, но ведь и не одни они...
  
   Наступили, значит, такие сроки, что оторванность от почвы и от народной правды в нашем юнейшем поколении должна уже удивить и ужаснуть даже самих "отцов" их, столь давно уже от всего русского оторвавшихся и доживающих свой век в блаженном спокойствии высших критиков земли русской...
  
   Ну вот и урок, - урок и семье, и школе:
   сами же они теперь не узнают своих последствий и от них отрекаются...
  
   Винить недостаточно, надо искать и лекарств...
   Ещё есть лекарства: они в народе, в святынях его и в нашем соединении с ним..."
  
   ............................
  
   "...Главная цель "Дневника" состояла в том, чтобы по возможности разъяснять идею о нашей национальной духовной самостоятельности и указывать её в текущих фактах...
  
   "Дневник" всегда будет стараться отыскать и указать нашу национальную и народную точку зрения и в текущих политических событиях...
  
   Россия сильна народом своим и духом его, а не то что лишь образованием, например, своим, богатствами, просвещением и прочим, как в некоторых государствах Европы, ставших, за дряхлостью и потерею живой национальной идеи, совсем искусственными и как бы даже ненатуральными...
  
   И если временно, параллельно с обстоятельствами, вопрос этот и мог, и несомненно должен был принимать иногда направление иное, если даже и хотели и должны были мы уступать иногда обстоятельствам, сдерживать наши стремления, то всё же в целом вопрос этот, как сущность самой жизни народа русского, непременно должен достигнуть когда-нибудь необходимо главной цели своей, то есть соединения всех православных племён во Христе и в братстве, и уж без различия славян с другими остальными православными народностями...
  
   В этом отношении Европа, не совсем понимая наши национальные идеалы, то есть меряя их на свой аршин и приписывая нам лишь жажду захвата, насилия, покорения земель, в то же время очень хорошо понимает насущный смысл дела...
   Не в том для неё вовсе дело, что мы теперь не захватим земель и обещаемся ничего не завоёвывать: для неё гораздо важнее то, что мы, всё ещё по-прежнему и по-всегдашнему, неуклонны в своём намерении помогать славянам и никогда от этой помощи не намерены отказаться.
   Если же и теперь это совершится, и мы славянам поможем, то мы в глазах Европы, приложим-де новый камень к той крепости, которую постепенно воздвигаем на Востоке, как убеждена вся Европа, - против неё.
   Ибо, помогая славянам, мы тем самым продолжаем укоренять и укреплять веру в славянах в Россию и в её могущество и всё более и более приучаем их смотреть на Россию как на их солнце, как на центр всего славянства и даже всего Востока.
   А это укрепление идеи стоит, в глазах Европы, завоеваний, несмотря даже на все уступки, которые готова сделать Россия, честно и верно, для успокоения Европы.
   Европа слишком хорошо понимает, что в этом насаждении идеи и заключается пока вся главная сущность дела, а не в одних только вещественных приобретениях..."
  
   ...........................
  
   Три идеи
  
   "...В Европе неспокойно, и в этом нет сомнения.
   Но временное ли, минутное ли это беспокойство?
   Совсем нет: видно, подошли сроки уж чему-то вековечному, тысячелетнему,
   тому, что приготовлялось в мире с самого начала его цивилизации...
  
   Три идеи встают перед миром и, кажется, формулируются уже окончательно...
  
   С одной стороны, с краю Европы - идея католическая, осуждённая, ждущая в великих муках и недоумениях: быть ей иль не быть, жить ей ещё или пришёл ей конец. Я не про религию католическую одну говорю, а про всю идею католическую, про участь наций, сложившихся под этой идеей в продолжение тысячелетия, проникнутых ею насквозь.
  
   В этом смысле Франция, например, есть как бы полнейшее воплощение католической идеи в продолжение веков, глава этой идеи, унаследованной, конечно, ещё от римлян и в их духе.
   Эта Франция, даже и потерявшая теперь почти всё, всякую религию, закрывавшая не раз свои церкви, эта Франция, развившая из идей 1789-го года свой особенный французский социализм, то есть успокоение и устройство человеческого общества уже без Христа и вне Христа, как хотело да не сумело устроить его во Христе католичество, - эта самая Франция и в революционерах Конвента, и в атеистах своих, и в социалистах своих, и в теперешних коммунарах своих - всё ещё в высшей степени есть и продолжает быть нацией католической, провозглашающая устами самых отъявленных атеистов своих:
   Свобода, Равенство, Братство - или смерть...
   Теперешний социализм французский - горячий и роковой протест против идеи католической всех измученных и задушенных ею людей и наций, желающих во что бы то ни стало жить и продолжать жить уже без католичества и без богов его, - самый этот протест, начавшийся фактически с конца 18-го века, есть не что иное, как лишь вернейшее и неуклонное продолжение католической идеи, самое полное и окончательное завершение её, роковое её последствие, выработавшееся веками. Ибо социализм французский есть не что иное, как насильственное единение человечества - идея, ещё от древнего Рима идущая и потом всецело в католичестве сохранившаяся...
  
   С другой стороны восстаёт старый протестантизм, протестующий против Рима вот уже девятнадцать веков, против Рима и идеи его, против мировой его мысли владеть человеком на всей земле, и нравственно и материально, против цивилизации его...
   Это - германец, верящий слепо, что в нём лишь обновление человечества, а не в цивилизации католической... Верит он этому гордо и неуклонно; верит, что выше германского духа и слова нет иного в мире и что Германия лишь одна может изречь его... Лютеров протестантизм уже факт: вера эта есть протестующая и лишь отрицательная, и чуть исчезнет с земли католичество, исчезнет за ним вслед и протестантство, потому что не против чего будет протестовать...
  
   А между тем на Востоке действительно загорелась и засияла небывалым и неслыханным ещё светом третья мировая идея - идея славянская, идея нарождающаяся, - третья грядущая возможность разрешения судеб человеческих и Европы.
   Всем ясно теперь, что с разрешением Восточного вопроса вдвинется в человечество новый элемент, новая стихия, которая лежала до сих пор пассивно и косно и которая не может не повлиять на мировые судьбы чрезвычайно сильно и решительно...
   Что это за идея, что несёт с собою единение славян?
   Всё это ещё слишком неопределённо, но что действительно что-то должно быть внесено и сказано новое, - в этом почти уже никто не сомневается...
  
   И все эти три огромные мировые идеи сошлись, в развязке своей, почти в одно время... Тут нечто всеобщее и окончательное, и хоть вовсе не решающее все судьбы человеческие, но, без сомнения, несущее с собою начало конца всей прежней истории европейского человечества, - начало разрушения дальнейших судеб его, которые в руках Божиих и в которых человек почти ничего угадать не может, хотя и может предчувствовать..."
  
   ...........................
  
   Фома Данилов, замученный Русский Герой
  
   "... О мученической смерти офицера стрелкового батальона, захваченного в плен и варварски умерщвлённого после многочисленных и утончённых истязаний, 21 ноября 1875-го года, за то, что не хотел перейти к ним в службу и в магометанство...
   Сам хан обещал ему помилование, награду и честь, если согласится отречься от Христа. Данилов отвечал, что изменить он кресту не может и, как царский подданный, хотя и в плену, должен исполнить к царю и к христианству свою обязанность. Мучители, замучив его до смерти, удивились силе его духа и назвали его богатырём...
  
   В народе, конечно, эта великая смерть не забудется:
   этот Герой принял муки за Христа и есть великий русский;
   народ это оценит и не забудет, да и никогда он таких дел не забывает...
  
   Поступок Фомы народу не может казаться необыкновенным,
   уж по одной великой вере народа в себя и в душу свою.
   Он отзовётся на этот подвиг лишь великим чувством и великим умилением...
  
   Знаете ли, как мне представляется этот тёмный безвестный батальон солдат?
  
   Да ведь это - эмблема России, всей России, всей нашей народной России, подлинный образ её, вот той самой России, в которой циники и премудрые наши отрицают теперь великий дух и всякую возможность подъёма и проявления великой мысли и великого чувства...
  
   Народ наш проявил чрезвычайную силу духа:
   люди покидали свои дома и детей и шли умирать за веру, за угнетённых...
  
   Просыпалась великая идея, вознесшая, может быть, сотни тысяч и миллионов душ разом над косностью, цинизмом, развратом и безобразием, в которых купались до того эти души...
  
   Чтоб судить о нравственной силе народа и о том, к чему он способен в будущем, надо брать в соображение не ту степень безобразия, до которого он временно может унизиться, а надо брать в соображение ту высоту духа,
   на которую он может подняться, когда придёт тому срок...
  
   Ибо безобразие есть несчастье временное,
   всегда почти зависящее от обстоятельств, предшествовавших и преходящих...
  
   А дар великодушия есть дар вечный, стихийный, дар,
   родившийся вместе с народом,
   и тем более чтимый, если в продолжении веков тяготы и нищеты
   он всё-таки уцелеет, неповреждённый, в сердце этого народа...
  
   Фома Данилов с виду, может, был одним из самых обыкновенных и неприметных экземпляров народа русского, неприметных, как сам народ русский.
   Может быть, в своё время не прочь был погулять, выпить, может быть, даже не очень молился, хотя, конечно, Бога всегда помнил...
   И вот вдруг велят ему переменить веру, а не то - мученическая смерть...
   При этом надо вспомнить, что такое бывают эти муки, эти азиатские муки!.. Пред ним сам хан, который обещает ему свою милость, и Данилов отлично понимает, что отказ его непременно раздражит хана, раздражит и самолюбие половцев...
   Но несмотря на всё что его ожидает, этот неприметный русский человек принимает жесточайшие муки и умирает, удивив истязателей...
   Пострадать на виду иногда даже и красиво, но ведь тут дело произошло в совершенной безвестности, в глухом углу; никто не смотрел на него; да и сам Фома не мог думать и наверно не предполагал, что его подвиг огласится во всей земле Русской... Кто узнает, он был один среди мучителей... Был он ещё молод...
  
   "Где бы я ни был, против совести моей не потуплю и мучения приму..."
  
   Честность изумительная, первоначальная, стихийная...
  
   Тут именно - как бы портрет, как бы всецелое изображение народа Русского...
  
   Именно народ наш любит точно так же правду для правды, а не для красы...
  
   И путь он груб, и грешен, и неприметен, но приди его срок и начнись дело всеобщей всенародной правды, и вас изумит та степень свободы духа, которую проявит он перед гнётом материализма, страстей, денежной и имущественной похоти и даже перед страхом самой жесточайшей, мученической смерти...
  
   И всё это он сделает и проявит просто, твёрдо, не требуя ни наград, ни похвал,
   не красуясь: "Во что верую, то и исповедую"...
  
   А дело лишь в способности проявления величайшей воли
   ради подвига великодушия...
  
   Знаете, господа, надо ставить дело прямо: нам вовсе и нечему учить такой народ.
  
   Я, разумеется, не про ремёсла говорю, не про технику, не про математические
   знания, - этому и немцы научат, если мы не научим, нет, а мы-то чему?..
  
   Просвещение народа - это, господа, наше право и наша обязанность,
   право это в высшем христианском смысле:
   кто знает доброе, кто знает истинное слово жизни, тот должен,
   обязан сообщить его незнающему, блуждающему во тьме брату своему,
   так по Евангелию...
  
   Ну и что же мы сообщим блуждающему, чего бы он сам не знал лучше нашего?
  
   Прежде всего, конечно, что учение полезно и что надо учиться, так ли?
   Но народ ещё прежде нашего сказал, что "ученье - свет, неученье - тьма".
  
   Уничтожению предрассудков, низвержению идолов?
   Но ведь в нас самих такая бездна предрассудков, а идолов мы столько себе
   наставили, что народ прямо скажет нам: "Врачу - исцелися сам".
  
   Что же, самоуважению, собственному достоинству?
   Но народ наш, весь, в целом своём, гораздо более вашего уважает себя,
   гораздо глубже вашего чтит и понимает своё достоинство...
  
   Ну нам ли учить народ вере в себя самого и в свои силы?
   У народа есть Фомы Даниловы и их тысячи,
   а мы совсем и не верим в русские силы,
   да и неверие это считаем за высшее просвещение и чуть не за доблесть...
  
   Ну чему же мы научить можем?
  
   Мы гнушаемся, до злобы почти, всем тем,
   что любит и чтит народ наш и к чему рвётся его сердце...
   Ну какие же мы народолюбцы?..
   Если б мы вправду и на деле любили народ, а не в статейках и книжках, то мы бы поближе подошли к нему и озаботились бы изучить то, что теперь совсем наобум, по европейским шаблонам, желаем в нём истребить: тогда, может, и сами научились бы столь многому, чего и представить теперь даже не можем...
  
   ...........................
  
   Примирительная мечта
  
   "Всякий великий народ верит и должен верить, если только хочет быть долго жив, что в нём-то, и только в нём одном, и заключается спасение мира, что живёт он на то, чтоб стоять во главе народов, приобщить их всех к себе воедино и вести их, в согласном хоре, к окончательной цели, всем им предназначенной".
  
   Так было со всеми великими нациями мира, древнейшими и новейшими...
  
   Только эта лишь вера и возвышала их до возможности, каждую, иметь,
   в свои сроки, огромное мировое влияние на судьбы человечества.
  
   Так было с древним Римом,
   так потом было с Римом в католическое время его существования.
  
   Когда католическую идею его унаследовала Франция, то то же самое сталось и с Францией, и в продолжение почти двух веков, Франция всё время и бесспорно - считала себя во главе мира, по крайней мере нравственно, а временами и политически, предводительницей хода его и указательницей его будущего...
  
   Но о том же мечтала всегда и Германия,
   выставившая против мировой католической идеи и её авторитета
   знаменем своим протестантизм и бесконечную свободу совести и исследования...
  
   То же бывает и со всеми великими нациями, более или менее, в зените развития их...
  
   Мыслители и сознаватели, как бы там ни писали о мировой гармонии наций,
   всё же, в то же самое время, и чаще всего, непосредственным, живым и искренним чувством продолжали веровать, как и массы народа их, что в этом хоре наций, составляющих мировую гармонию и выработанную уже сообща цивилизацию, - они и есть голова всего единения, самые передовые, которым предназначено вести, а те только следуют за ними.
   Что они, положим, если и позаимствуют у тех народов что-нибудь, то всё же немножко; но зато те народы, напротив, возьмут у них всё главнейшее, и только их духом и их идеей жить могут, да и не могут иначе сделать, как сопричаститься их духу в конце концов и слиться с ним рано или поздно...
  
   Вот и в теперешней Франции, уже унылой и раздробленной духовно,
   есть и теперь ещё одна из таких идей...
   Чуть не половина французов верит и теперь, что в ней-то и кроется спасение,
   не только их, но и мира, - это именно их французский социализм.
   Идея эта, конечно, ложная...
  
   Есть народы благоразумные, честные и умеренные, спокойные,
   без всяких порывов, торговцы и кораблестроители, живущие богато;
   ну и бог с ними,
   все же далеко они не пойдут;
   это непременно выйдет средина, которая ничем не сослужит человечеству:
   этой энергии в них нет...
  
  
   Вера в то, что хочешь и можешь сказать последнее слово миру,
   что обновишь наконец его избытком живой силы своей,
   вера в святость своих идеалов,
   вера в силу своей любви и жажды служения человечеству, -
   нет, такая вера есть залог самой высшей жизни наций,
   и только ею они и принесут всю ту пользу человечеству,
   которую предназначено им принести, всю ту часть жизненной силы своей и
   органической идеи своей, которую предназначено им самой природой,
   при создании их, уделить в наследство грядущему человечеству...
  
   Только сильная такой верой нация и имеет право на высшую жизнь...
  
   А у нас всех, русских, - эта вера есть вера всеобщая, живая, главнейшая;
   все у нас этому верят и сознательно, и просто,
   и в интеллигентном мире и живым чутьём в простом народе,
   которому и религия его повелевает этому самому верить...
  
   Россия, вкупе со славянством и во главе его, скажет величайшее слово
   всему миру, и это слово будет заветом общечеловеческого единения...
  
   И уже не в духе личного эгоизма, которым люди и нации искусственно и неестественно единятся теперь в своей цивилизации, из борьбы за существование, положительной наукой определяя свободному духу нравственные границы, в то же время роя друг другу ямы, произнося друг на друга ложь, хулу и клевету...
  
   Все у нас, несмотря на разноголосицу, всё же сходятся и сводятся
   к этой одной окончательной общей мысли общечеловеческого единения.
   Это факт, не подлежащий сомнению и сам в себе удивительный,
   потому что, на степени такой живой и главнейшей потребности,
   этого чувства нет ещё нигде ни в одном народе...
  
   Но если так, то вот и у нас всех есть твёрдая и определённая национальная идея.
  
   Следовательно, если Национальная Идея Русская
   есть лишь Всемирное общечеловеческое единение,
   то, значит, вся наша выгода в том, чтобы всем,
   прекратив все раздоры до времени, стать поскорее русскими и национальными.
  
   Всё спасение наше лишь в том,
   чтобы не спорить заранее о том, как осуществится эта идея и в какой форме,
   а в том, чтоб всем вместе перейти прямо к Делу..."
  
   ...........................
  
   Мы в Европе...
  
   "Ведь вы как переходили к делу?
   Вы ведь давно начали, но что, однако, вы сделали для общечеловечности, то есть для торжества вашей идеи? Вы начали с бесцельного скитальничества по Европе при алчном желании переродиться в европейцев, хотя бы по виду только.
  
   Целое восемнадцатое столетие мы только и делали, что пока лишь вид перенимали. Мы нагоняли на себя европейские вкусы, мы даже ели всякую пакость, стараясь не морщиться...
  
   Мы именно должны были начать с презрения к своему и к своим, и если пробыли целые два века на этой точке, не двигаясь ни взад ни вперёд, то, вероятно, таков уж был наш срок от природы...
  
   Затем, с течением времени, мы прямо ухватились за цивилизацию и уверовали, слепо и преданно, что в ней-то и заключается то "всеобщее", которому предназначено соединить человечество воедино...
  
   Даже европейцы удивлялись, глядя на нас, этой восторженной вере нашей,
   тем более что сами они стали уж и тогда помаленьку терять веру в себя...
  
   Мы с восторгом встретили пришествие Руссо и Вольтера, мы с путешествующим Карамзиным умилительно радовались созванию "Национальных Штатов" в 1789-ом году, и если мы и приходили потом в отчаяние вместе с передовыми европейцами над их погибшими мечтами и разбитыми идеалами, то веры нашей всё-таки не потеряли и даже самих европейцев утешали...
  
   Затем некоторые из нас удостоились приобщиться к французскому социализму
   и приняли его за конечное разрешение всечеловеческого единения,
   то есть за достижение всей увлекавшей нас мечты нашей...
  
   Тем временем мы до того уже оторвались от своей земли русской, что уже утратили всякое понятие о том, до какой степени такое учение рознится с душой народа русского... Русский народный характер мы не только считали ни во что, но и не признавали в народе никакого характера. Мы забыли и думать о нём...
  
   И чего же мы достигли?..
   Не хотели европейцы нас почесть за своих ни за что, ни за какие жертвы
   и ни в коем случае...
   И чем больше мы им в угоду презирали нашу национальность,
   тем более они презирали нас самих...
   Мы виляли перед ними, мы подобострастно исповедовали им
   наши "европейские" взгляды и убеждения, а они свысока нас не слушали...
  
   Правда, в последнее время они что-то даже поняли...
   Они поняли, что мы чего-то хотим, чего-то им страшного и опасного;
   поняли, что нас много, что мы знаем и понимаем все европейские идеи,
   а что они наших русских идей не знают, а если и узнают, то не поймут;
   что мы говорим на всех языках, а что они говорят лишь на одних своих, -
   ну и многое ещё они стали смекать и подозревать...
  
   Кончилось тем, что они прямо обозвали нас врагами
   и будущими сокрушителями европейской цивилизации.
   Вот как они поняли нашу страстную цель стать общечеловеками!..
  
   А между тем нам от Европы никак нельзя отказаться...
   Европа нам почти так же всем дорога, как Россия...
   Наша идея - объединение всех наций этого племени... Как же быть?
  
   Стать русскими во-первых и прежде всего.
  
   Если общечеловечность есть идея национальная русская,
   то прежде всего надо каждому стать русским, то есть самим собой,
   и тогда с первого шагу всё изменится.
   Стать русским значит перестать презирать народ свой.
   И как только европеец увидит, что мы начали уважать народ наш
   и национальность нашу, так тотчас же начнёт и он нас самих уважать...
   И действительно:
   чем сильнее и самостоятельнее развились бы мы в национальном духе нашем,
   тем сильнее и ближе отозвались бы европейской душе и, породнившись с нею,
   стали бы тотчас ей понятнее.
   Тогда не отвёртывались бы от нас высокомерно, а выслушивали бы нас.
   Мы и на вид тогда станем совсем другие...
  
   Мы убедимся тогда, что настоящее социальное слово несёт в себе не кто иной, как народ наш, что в идее его, в духе его заключается живая потребность всеединения человеческого, всеединения уже с полным уважением к национальным личностям и к сохранению их, к сохранению полной свободы людей и с указанием, в чём именно эта свобода и заключается, -
   единение любви, гарантированное уже делом, живым примером,
   потребность на деле истинного братства...
  
   Авось прочтёт кто-нибудь из подростков, из юного поколения..."
  
   ...........................
  
   Русское решение вопроса
  
   "Сила вся души великая
   В дело Божие ушла..."
  
   И если не хотите собирать, как Влас, на храм Божий,
   то заботьтесь о просвещении души этого бедняка, светите ему, учите его...
   Если б и все роздали своё имение "бедным", то разделённые на всех,
   все богатства богатых мира сего были бы лишь каплей в море.
  
   А потому надобно заботиться больше о свете, о науке и о усилении любви...
  
   Тогда богатство будет расти в самом деле, и богатство настоящее, потому что оно не в золотых платьях заключается, а в радости общего соединения и в твёрдой надежде каждого на всеобщую помощь в несчастии, ему и детям его...
  
   Надо делать только то, что велит сердце:
   велит отдать имение - отдайте, велит идти работать на всех - идите...
   Если чувствуете, что будете полезны всем как учёный, идите в университет...
  
   Обязательна и важна лишь решимость ваша делать всё ради деятельной любви.
  
   Не запугивайте себя сами, не говорите: "Один в поле не воин" и прочее...
   Всякий, кто искренне захотел истины, тот уже страшно силён...
  
   Кто хочет приносить пользу, тот может сделать бездну добра...
  
   Истинный деятель, вступив на путь, сразу увидит перед собою столько дела, что не станет жаловаться, что ему не дают делать, а непременно отыщет и успеет хоть что-нибудь сделать. Все настоящие делатели это знают.
   У нас одно изучение России сколько времени возьмёт,
   потому что ведь у нас лишь редчайший человек знает нашу Россию...
  
   Жалобы на разочарование совершенно глупы:
   радость на воздвигающееся здание должна утолить всякую душу,
   хотя бы вы только по песчинке приносили пока на здание.
   Одна награда вам - любовь, если заслужите её...
  
   У нас в России надо насаждать другие убеждения,
   и особенно относительно понятий о свободе, равенстве и братстве...
  
   В нынешнем образе мира полагают свободу в разнузданности,
   тогда как настоящая свобода - лишь в одолении себя и воли своей,
   так чтобы под конец достигнуть такого нравственного состояния,
   чтобы всегда во всякий момент быть самому себе настоящим хозяином.
   А разнузданность желаний ведёт лишь к рабству вашему.
   Вот почему чуть не весь нынешний мир полагает свободу
   в денежном обеспечении и в законах, гарантирующих денежное обеспечение:
   "Есть деньги, стало быть, могу делать всё, что угодно;
   есть деньги - стало быть, не погибну и не пойду просить помощи,
   а не просить ни у кого помощи есть высшая свобода".
   А между тем это в сущности не свобода, а рабство от денег...
  
   Самая высшая свобода - не копить и не обеспечивать себя деньгами,
   а "разделить всем, что имеешь, и пойти всем служить"...
  
   Я безгранично верую в наших будущих и уже начинающихся людей...
  
   Если они вступят на путь истинный, найдут его, наконец,
   то увлекут за собою и всех, и не насилием, а свободно...
  
   Прежде чем проповедовать людям: "как им быть", - покажите это на себе,
   исполните на себе сами, и все за вами пойдут. Что тут невозможного?
  
   Правда, мы очень развратны; очень малодушны, а потому не верим...
   Но теперь не в нас дело, а в грядущих.
   Народ чист сердцем, но ему нужно образование.
   Но чистые сердцем подымаются и в нашей среде - и вот что самое важное!
   Вот этому надо поверить прежде всего, это надобно уметь разглядеть.
   А чистым сердцем один совет:
   самообладание и самоодоление прежде всякого первого шага.
   Исполни сам на себе прежде, чем других заставлять, -
   вот в чём вся тайна первого шага".
  
   ...........................
  
   Русский народ дорос до здравого понятия...
  
   "...Придавленное и измученное христианское население Востока
   увидало во Христе и в вере в Него единое своё утешение,
   а в церкви - единственный и последний остаток
   своей национальной личности и особенности.
   Это была последняя единая надежда,
   последняя доска, оставшаяся от разбитого корабля...
  
   С другой стороны,
   с самого покорения Константинополя весь огромный христианский Восток
   невольно и вдруг обратил свой молящий взгляд на далёкую Россию,
   только что вышедшую тогда из своего татарского рабства,
   и как бы предугадал в ней будущее её могущество,
   свой будущий всеединящий центр себе во спасение...
  
   Россия же немедленно и не колеблясь приняла знамя Востока
   и поставила царьградского двуглавого орла выше своего древнего герба
   и тем как бы приняла обязательство перед всем Православием:
   хранить его и все народы, его исповедующие, от конечной гибели.
   В то же время и весь русский народ совершенно подтвердил новое назначение
   России и царя своего в грядущих судьбах всего Восточного мира...
  
   Но в эти два века высшая просвещённая часть народа, интеллигенция его,
   как у нас, так и на Востоке,
   мало-помалу стала к идее Православия равнодушнее...
  
   О духе, об идее, об живой силе было забыто...
  
   Явились идеи экономические характера западного,
   явились новые учения политические, явилась новая нравственность,
   стремившаяся поправить прежнюю и стать выше её...
   Явилась, наконец, наука, не могшая не внести безверия в прежние идеи...
  
   Зато в простом, многомиллионном народе нашем и в царях его
   идея освобождения Востока и церкви Христовой не умирала никогда...
   Народ не забыл ничего из своих древних надежд и верований, и даже удивил
   огромную часть нашей интеллигенции до того, что та прямо не поверила...
  
   В самом деле, кто бы мог в наше время, в нашей интеллигенции допустить,
   что народ наш в состоянии сознательно понимать
   своё политическое, социальное и нравственное назначение?..
  
   И не подозревают они, что хоть народ наш и не знает молитв, но суть христианства, но дух и правда его сохранились и укрепились в нём так, как, может быть, ни в одном из народов мира сего, несмотря даже на пороки его...
  
   Духа христианского они в народе не приметили вовсе,
   может быть, и потому ещё, что сами этот дух давно уже потеряли,
   да и не знают, где он находится, где он веет...
  
   Когда-нибудь поймут, наконец, и то важное обстоятельство, что ни разу ещё в великие или даже в чуть-чуть важные моменты истории русской без него не обходилось, что Россия народна, что Россия не Австрия, что в каждый значительный момент нашей исторической жизни дело всегда решалось народным духом и взглядом, царями народа в высшем единении с ним.
   Это чрезвычайно важное историческое обстоятельство обыкновенно у нас пропускается почти без внимания нашей интеллигенцией и вспоминается всегда как-то вдруг, когда грянет исторический срок..."
  
   ...........................
  
   Германский мировой вопрос
  
   "Но мы заговорили про Германию, про теперешнюю задачу её,
   теперешний её роковой, а вместе с тем и мировой вопрос.
   Какая же это задача?
   И почему эта задача лишь теперь обращается для Германии в столь хлопотливый вопрос, а не прежде, не недавно, не год назад или даже не два месяца назад?
   Задача Германии одна, и прежде была, и всегда.
   Это её протестантство, - не та единственно формула этого протестантства, которая определилась при Лютере, а всегдашнее её протестантство, всегдашний протест её - против римского мира, против всего, что было Римом и римской задачей, и потом против всего, что от древнего Рима перешло к новому Риму и ко всем тем народам, которые восприняли от Рима его идею, его формулу и стихию, к наследникам Рима и ко всему, что составляет это наследство...
  
   Я не религиозный протест разумею...
   Я беру лишь основную идею, начавшуюся ещё две тысячи лет тому,
   и которая с тех пор не умерла,
   хотя постоянно перевоплощалась в разные виды и формулы...
  
   Древний Рим первый родил идею всемирного единения людей
   и первый думал практически её выполнить в форме всемирной монархии.
   Но эта формула пала пред христианством, - формула, а не идея...
  
   Пала лишь идея всемирной римской монархии
   и заменилась новым идеалом всемирного единения во Христе.
  
   Этот новый идеал раздвоился на восточный,
   то есть идеал совершенно духовного единения людей,
   и на западноевропейский, римско-католический, папский,
   совершенно обратный восточному.
  
   Римским папством было провозглашено, что христианство и идея его,
   без всемирного владения землями и народами, - не духовно, а государственно,
   - другими словами,
   без осуществления на земле новой всемирной римской монархии,
   во главе которой будет уже не римский император, а папа, -
   осуществимо быть не может...
   И вот началась опять попытка всемирной монархии
   совершенно в духе древнеримского мира, но уже в другой форме...
  
   Таким образом,
   в восточном идеале - сначала духовное единение человечества во Христе,
   а потом уж, в силу этого духовного соединения всех во Христе, и несомненно
   вытекающее из него правильное государственное и социальное единение,
   тогда как по римскому толкованию наоборот:
   сначала заручиться прочным государственным единением
   в виде всемирной монархии, а потом уж, пожалуй,
   и духовное единение под началом папы, как владыки мира сего...
  
   С тех пор эта попытка в римском мире шла вперёд и изменялась беспрерывно.
   С развитием этой попытки самая существенная часть христианского начала
   почти утратилась вовсе...
  
   Отвергнув наконец христианство духовно,
   наследники древнеримского мира отвергли и папство...
  
   Прогремела французская революция... Но новая идея не завершилась...
  
   Та часть общества,
   которая выиграла для себя с 1789-го года политическое главенство,
   то есть буржуазия, - восторжествовала и объявила, что далее и не надо идти...
  
   Но все те умы, которые по вековечным законам природы
   обречены на вечное мировое беспокойство, на искание новых формул идеала и
   нового слова, необходимых для развития человеческого организма, -
   все те бросились ко всем униженным и обойдённым,
   ко всем не получившим доли в новой формуле всечеловеческого единения,
   провозглашённой французской революцией 1789-го года...
  
   Они провозгласили своё уже новое слово, именно необходимость всеединения людей, уже не ввиду распределения равенства и прав жизни для какой-нибудь одной четверти человечества, оставляя остальных лишь сырым материалом и эксплуатируемым средством для счастья этой четверти человечества, а напротив: всеединения людей на основаниях всеобщего уже равенства, при участии всех и каждого в пользовании благами мира сего...
  
   Осуществить же это решение положили всякими средствами, то есть уже
   не средствами христианской цивилизации, и не останавливаясь ни перед чем...
  
   Германия... Характернейшая, существеннейшая черта этого великого, гордого и особого народа, с самой первой минуты его появления в историческом мире, состояла в том, что он никогда не хотел соединяться... со всеми преемниками древнеримского призвания.
   Он протестовал против этого мира все две тысячи лет...
   Он был убеждён, внутри себя,
   что в состоянии представить это новое слово и повести за собой человечество.
  
   Он воздвиг знамя Лютера.
  
   Разрыв был страшный и мировой,
   формула протеста нашлась и исполнилась, хотя всё ещё отрицательная,
   хотя всё ещё новое и положительное слово сказано не было...
  
   И вот германский дух, сказав это новое слово протеста, на время как бы замер...
  
   И произошло это совершенно параллельно с таким же ослаблением
   прежнего строго формулированного единства сил и в его противнике...
  
   Крайнезападный мир под влиянием открытия Америки, новой науки
   и новых начал искал переродиться в новую истину, в новый фазис...
  
   Когда наступила первая попытка этого перевоплощения во время французской революции, германский дух был в большом смущении и на время потерял самость свою и веру в себя.
   Он ничего не мог сказать против крайнезападного европейского мира.
   Лютерово протестантство уже отжило своё время давно,
   идея же свободного исследования давно уже принята была всемирной наукой...
  
   Германия почувствовала более чем кто-нибудь,
   что не имеет, так сказать, плоти и формы для своего выражения.
   Вот тогда-то в нём родилась настоятельная потребность хотя бы сплотиться только наружно в единый стройный организм, ввиду новых грядущих фазисов его вечной борьбы с крайнезападным миром Европы...
  
   Оба всегдашние враждебные лагеря,
   оба противника старой Европы за главенство в ней, в одно и то же время
   схватываются и исполняют очень схожую между собою задачу.
  
   Новая, ещё мечтательная грядущая формула крайнезападного мира, то есть обновления человеческого общества на новых социальных началах, - эта формула, провозглашавшаяся раньше лишь мечтателями, научными представителями её, всякими идеалистами и фантазёрами, вдруг в последние годы изменяет свой вид и ход своего развития и решает:
   оставить пока теоретическое определение и воссоздание своей задачи и приступить прямо, прежде всяких мечтаний, к практическому шагу задачи, то есть прямо начать борьбу,
   для этого - положить начало соединению в единую организацию всех будущих бойцов новой идеи, то есть всему четвёртому, обойдённому в 1789-ом году сословию людей, всем неимущим, всем рабочим, всем нищим, и, уже устроив это соединение, поднять знамя новой и неслыханной ещё всемирной революции.
  
   Явились Интернационалка, международные сношения всех нищих мира сего, сходки, конгрессы, новые порядки, законы, - одним словом, положено по всей старой Западной Европе основание новому, грядущему поглотить собою старый, владычествующий в крайнезападной Европе порядок мира сего...
  
   И вот, в то время как это совершалось у противника, гений Германии понял, что и германская задача, прежде всякого дела и начинания, прежде всякой попытки нового слова против перевоплотившегося из старой древнекатолической идеи противника, - закончить собственное политическое единение, завершить воссоздание собственного политического организма и, воссоздав его, тогда только стать лицом к лицу с вековечным врагом своим. Так и случилось..."
  
   ...........................
  
   Любители турок
  
   "А ведь у нас теперь объявилось довольно много любителей турок...
  
   - Мусульманский мир внёс в христианский науку. Христианский мир
   потопал во мраке невежества, когда у арабов уже сияла наука...
   - Что ж они свой светоч-то потушили так рано!..
   - Да, но у них, однако, монотеизм, а у христиан...
  
   Русский вполне и незыблемо верует в Божие единство,
   в то, что Бог един и нет другого Бога.
   В то же время русский знает и благоговейно верует, что Христос,
   истинный Бог его, родился от Бога Отца и воплотился от Девы Марии...
  
   Интеллигентный русский, порвавший с народом, не поймёт никогда,
   что учитель мужика "в деле веры его" - это сама почва, это вся земля русская,
   что верования эти как бы рождаются вместе с ним
   и укрепляются в сердце его вместе с жизнью..."
  
   ...........................
  
   "Анна Каренина" как факт особого значения
  
   "...Нынешней весной, раз вечером, мне случилось встретиться на улице с одним писателем... Он прямо заговорил об "Анне Карениной"...
   Я тоже только что успел прочитать... Собеседник мой поразил меня твёрдостью и горячей настойчивостью своего мнения...
  
   - Это вещь неслыханная, это вещь первая.
   Кто у нас, из писателей, может поравняться с этим?
   А в Европе - кто представит хоть что-нибудь подобное?
   Было ли у них, во всех их литературах, за все последние годы,
   и далеко раньше того, произведение, которое бы могло стать рядом?..
  
   Бесспорных гениев, с "бесспорным новым словом" во всей литературе нашей
   было всего только три: Ломоносов, Пушкин и частью Гоголь.
   Вся же плеяда (и автор "Анны Карениной" в том числе)
   вышла прямо из Пушкина, одного из величайших русских людей,
   но далеко ещё не понятого и не растолкованного...
  
   В Пушкине две главные мысли -
   и обе заключают в себе прообраз всего будущего назначения
   и всей будущей цели России, а стало быть, и всей будущей судьбы нашей...
  
   Первая мысль - всемирность России, её отзывчивость и действительное, бесспорное и глубочайшее родство её гения с гениями всех времён и народов мира. Мысль эта выражена Пушкиным не как одно только указание, учение или теория, не как мечтание или пророчество, но исполнена им на деле, заключена вековечно в гениальных созданиях его и доказана ими.
   Он человек древнего мира, он и германец, он и англичанин, глубоко сознающий гений свой, тоску своего стремления, он и поэт Востока...
   Всем этим народам он сказал и заявил, что русский гений знает их, понял их,
   соприкоснулся им как родной, что он может перевоплощаться в них
   во всей полноте, что лишь одному только русскому духу дана всемирность,
   дано назначение в будущем постигнуть и объединить
   всё многоразличие национальностей и снять все противоречия их.
  
   Другая мысль Пушкина - это поворот его к народу и упование единственно на силу его, завет того, что лишь в народе и в одном только народе обретём мы всецело весь наш русский гений и сознание назначения его.
   И это, опять-таки, Пушкин не только указал, но и совершил первый, на деле.
   С него только начался у нас настоящий сознательный поворот к народу...
  
   Вся теперешняя плеяда наша работала лишь по его указаниям,
   нового после Пушкина ничего не сказала.
   Все зачатки её были в нём, указаны им.
   Да к тому же она разработала лишь самую малую часть им указанного.
   Но зато то, что они сделали, разработано ими с таким богатством сил,
   с такою глубиною и отчётливостью, что Пушкин, конечно, признал бы их...
  
   Мы, конечно, могли бы указать Европе прямо на источник, то есть на самого Пушкина, как на самое яркое, твёрдое и неоспоримое доказательство самостоятельности русского гения и права его на величайшее мировое, общечеловеческое и всеединящее значение в будущем...
   Увы, сколько бы мы ни указывали, а наших долго ещё не будут читать в Европе,
   а и станут читать, то долго ещё не поймут и не оценят.
   Да и оценить ещё они совсем не в силах, не по скудости способностей,
   а потому, что мы для них совсем другой мир, точно с Луны сошли,
   так что им даже самое существование наше допустить трудно...
  
   Тем не менее "Анна Каренина" есть совершенство
   как художественное произведение...
  
   Если у нас есть литературные произведения такой силы мысли и исполнения, то почему у нас не может быть впоследствии и своей науки, и своих решений экономических, социальных, почему нам отказывает Европа в самостоятельности, в нашем своём собственном слове, - вот вопрос, который рождается сам собою...
   Нельзя же предположить смешную мысль,
   что природа одарила нас лишь одними литературными способностями...
   Всё остальное есть лишь вопрос истории, обстоятельств, условий времени..."
  
   ...........................
  
   О безошибочном знании русским народом
   главнейшей сущности восточного вопроса
  
   "С самого начала Народа Русского и его государства, с самого крещения Земли Русской, начали устремляться из неё паломники в святые земли, ко гробу Господню, на Афон... Затем паломничество на Восток, к святым местам, не прекращалось и до наших дней...
  
   Да и вообще рассказы про "Божественное" очень любит русский народ...
  
   Есть чрезвычайно много рассказчиков и рассказчиц о житиях святых...
  
   В этих рассказах, и в рассказах про святые места, заключается для русского народа нечто покаянное и очистительное...
  
   Даже дрянные люди, барышники и притеснители получали нередко странное и неудержимое желание идти странствовать, очиститься трудом, подвигом, исполнить давно данное обещание...
   Если не на Восток, не в Иерусалим, то устремлялись к святым местам русским, в Киев, к Соловецким чудотворцам...
   Черта эта в жизни народа нашего - историческая...
   Её нет более ни в одном европейском народе...
   Что из неё выйдет - сказать трудно...
  
   В жизни народов всё важнейшее слагается всегда сообразно с их важнейшими и характернейшими национальными особенностями..."
  
   ...........................
  
   Толки о мире... Константинополь...
  
   "...Теперь же, так как уже зашла речь о Константинополе, мне хочется отметить одно мнение о ближайших "судьбах" Константинополя... ввиду теперешних совершившихся событий...
  
   Николай Яковлевич Данилевский, написал превосходную книгу
   "Россия и Европа", в которой есть лишь одна неясная и нетвёрдая глава,
   именно о будущей судьбе Константинополя...
  
   Служение России славянам теперь ещё не кончится, а будет ещё продолжаться в веках, ею только и великой центральной силой её, славяне и будут на свете жить... У России в задачах её и в назначении её есть кроме славянского и другой вопрос, самый великий для неё и окончательный, а именно Восточный вопрос, и разрешиться этот вопрос может только в Константинополе...
  
   Константинополь послужит камнем раздора во всём славянском и восточном мире, что помешает единению славян и остановит ход правильной жизни их...
  
   Россия доросла... Именно теперь наступает этот новый фазис жизни России...
  
   Духовный центр Восточного мира и Глава его есть Россия...
  
   Впрочем, оставим до времени разбор...
  
   Предстоятели Православия в Константинополе могут унизиться до интриги, мелких проклятий, отлучений, неправильных соборов, а может быть, упадут и до ереси - и всё из-за национальных причин, из-за национальных оскорблений и раздражений...
  
   А пока новой единительной силой будет Россия...
   Она будет стоять на страже всего Востока и грядущего порядка его.
   И наконец, она же и лишь она одна способна поднять на Востоке знамя новой идеи и объяснить всему восточному миру его новое назначение.
  
   Ибо что такое Восточный вопрос?
  
   Восточный вопрос есть в сущности своей разрешение судеб Православия.
   Судьбы Православия слиты с назначением России.
  
   Что же это за судьбы Православия?
  
   Римское католичество, продавшее давно уже Христа за земное владение,
   стало главнейшей причиной материализма и атеизма в Европе...
  
   Утраченный образ Христа сохранился во всём свете чистоты своей в Православии. С Востока и пронесётся новое слово миру, которое, может, вновь спасёт европейское человечество...
  
   Вот назначение Востока, вот в чём для России заключается Восточный вопрос...
  
   Россия уже сознаёт про себя, с народом и царём своим во главе, что она - носительница Идеи Христовой, что слово Православия переходит в ней в великое Дело, что уже началось это Дело с теперешней войной, а впереди у неё ещё века трудов, самопожертвования, насаждения братства народов и горячего материнского служения её им, как дорогим детям...
  
   Да, это великое христианское дело,
   эта новая деятельность Христианства и Православия уже начались...
  
   Пора бы уже уверовать в Россию, особенно после подвига войны..."
  
   ...........................
  
   Надо ловить минуту
  
   "...Католичество продавало Христа столько раз за земное владение, отстаивая права инквизиции, мучившей людей за свободу совести во имя любящего Христа, дорожащего лишь свободно пришедшим учеником, а не купленным или напуганным. Оно продавало Христа, благословляя иезуитов и одобряя праведность "всякого средства для Христова дела". Всё Христово же дело оно обратило лишь в заботу о земном владении своём и о будущем государственном обладании всем миром.
  
   Когда католическое человечество отвернулось от того чудовищного образа, в котором им представили наконец Христа, то после целого ряда веков протестов, реформаций явились наконец, с начала 19-го столетия, попытки устроиться вне Бога и вне Христа...
  
   Не имея инстинкта пчелы или муравья, безошибочно и точно созидающих улей и муравейник, люди захотели создать нечто вроде человеческого безошибочного муравейника.
  
   Они отвергли происшедшую от Бога и Откровением возвещённую человеку единственную формулу спасения его: "Возлюби ближнего как самого себя" -
   и заменили её практическими выводами вроде: "Каждый за себя, а Бог за всех", или научными аксиомами вроде "борьбы за существование".
  
   Не имея инстинкта животных, по которому те живут и устраивают жизнь свою безошибочно, люди гордо вознадеялись на науку, забыв, что для такого дела, как создать общество, наука ещё всё равно что в пелёнках.
  
   Явились мечтания. Будущая Вавилонская башня стала идеалом и,
   с другой стороны, страхом всего человечества...
  
   Католичество умирать не хочет... Католичеству даже выгодна будет резня, кровь, грабёж... Тут-то оно и может надеяться поймать на крючок, в мутной воде, ещё раз свою рыбу, предчувствуя момент, когда наконец измученное хаосом и бесправицей человечество бросится к нему в объятия, и оно очутится вновь... "земным владыкою и авторитетом мира сего" и тем окончательно уже достигнет цели своей...
  
   Надеются на силу обновлённой Германии, протестантского и протестующего её духа против древнего и нового Рима, начал и последствий его...
  
   Но не они остановят чудовище: остановит и победит его
   воссоединённый Восток и новое слово, которое скажет он человечеству..."
  
   ...........................
  
   Об одном самом основном деле
  
   "... Вы произнесли важное слово: "Просвещение".
  
   Что вы под ним разумеете:
   науки Запада, полезные знания, ремёсла или просвещение духовное?
  
   Первое, то есть науки и ремёсла, действительно не должны нас миновать, и уходить нам от них действительно некуда, да и незачем...
  
   Под просвещением я разумею то, что буквально уже выражается в самом слове "просвещение", то есть свет духовный, озаряющий душу, просвещающий сердце, направляющий ум и указывающий ему дорогу жизни...
  
   Если так, то такое просвещение нам нечего черпать из западноевропейских источников за полнейшим присутствием источников русских...
  
   Наш народ просветился уже давно, приняв в свою суть Христа и учение его.
  
   Мне скажут: он учения Христова не знает, и проповедей ему не говорят, - но это возражение пустое: всё знает, всё то, что именно нужно знать, хотя и не выдержит экзамена из катехизиса...
  
   И что в том, что народу мало читают проповедей, а дьячки бормочут неразборчиво, - самое колоссальное обвинение на нашу церковь, придуманное либералами, вместе с неудобством церковнославянского языка...
  
   Знает тоже он многие из житий святых...
  
   Главная же школа христианства, которую прошёл он, это - века бесчисленных и бесконечных страданий, им вынесенных в свою историю, когда он, оставленный всеми, попранный всеми, работающий на всех и на вся, оставался лишь с одним Христом-утешителем, которого и принял тогда в свою душу навеки и который за то спас от отчаяния его душу!..
  
   Христианство народа нашего есть, и должно остаться навсегда
   самою главною и жизненною основою просвещения его!..
  
   Пусть в нашем народе зверство и грех, но вот что в нём есть неоспоримо:
   он, в своём целом, никогда не принимает, не примет и не захочет принять
   своего греха за правду!
   Он согрешит, но всегда скажет, рано ли, поздно ли: "Я сделал неправду".
   Если согрешивший не скажет, то другой за него скажет, и правда будет
   восполнена. Грех есть смрад, и смрад пройдёт, когда воссияет солнце вполне.
   Грех есть дело преходящее, а Христос вечное.
   Народ грешит и пакостится ежедневно, но в лучшие минуты,
   во Христовы минуты, он никогда в правде не ошибётся.
   Идеал народа - Христос.
   А с Христом, конечно, и просвещение,
   и в высшие, роковые минуты свои народ наш всегда решает и решал
   всякое общее, всенародное дело своё всегда по-христиански...
  
   В народе есть и праведники.
   Есть положительные характеры невообразимой красоты и силы...
  
   И сколько раз наш народ спасал Отечество...
   Он посылал сыновей своих умирать за святое дело
   и не кричал, что падает рубль и что цена на говядину стала дороже...
  
   И почему наш европейский либерал так часто враг народа русского?
   Я не утверждаю, что они враги народа сознательно,
   но в бессознательности-то и трагедия.
   Вы будете в негодовании от этих вопросов? Пусть.
   Для меня это всё аксиомы, и уж, конечно, я не перестану их разъяснять
   и доказывать, пока только буду писать и говорить...
  
   Итак, кончим: науки это так,
   а "просвещения" нечего нам черпать из западноевропейских источников...
   А то, пожалуй, зачерпнём такие общественные формулы, как, например:
   "Каждый за себя, а Бог за всех", или "После меня хоть потоп"...
   Зачем же нам такое просвещение? Поищем у себя иного.
   Наука дело одно, а просвещение иное..."
  
   ...........................
  
   Две половинки
  
   "А теперь перейду к вашим взглядам
   на "личное самосовершенствование в духе христианской любви"
   и на совершенную, будто бы, недостаточность его сравнительно
   с "идеалами общественными" и, главное, с "общественными учреждениями"...
  
   Да, конечно, настоящих христиан ещё ужасно мало (хотя они и есть).
   Но почём вы знаете, сколько именно надо их,
   чтоб не умирал идеал христианства в народе, а с ним и великая надежда его?..
   Сколько надо настоящих граждан,
   чтоб не умирала в обществе гражданская доблесть?
  
   Тут своя политическая экономия, совсем особого рода, и нам неизвестная...
  
   Да тем-то и сильна великая нравственная мысль, тем-то и единит она людей
   в крепчайший союз, что измеряется она не немедленной пользой,
   а стремит их в будущее, к целям вековечным, к радости абсолютной.
  
   Чем соедините вы людей для достижения ваших гражданских целей,
   если нет у вас основы в первоначальной идее нравственной?
  
   А нравственные идеи только одни:
   все основаны на идее личного абсолютного самосовершенствования впереди,
   в идеале, ибо оно несёт в себе всё, все стремления, все жажды,
   а, стало быть, из него же исходят и все ваши гражданские идеалы...
  
   С формулой: "Каждый за себя, а Бог за всех"
   никакое гражданское учреждение долго не проживёт...
  
   Общественных гражданских идеалов, как не связанных органически с идеалами нравственными, а существующих сами по себе, в виде отдельной половинки, откромсанной от целого вашим учёным ножом, как таких, которые могут быть взяты извне и пересажены на какое угодно новое место с успехом, в виде отдельного "учреждения", таких идеалов нет вовсе, не существовало никогда, да и не может существовать"...
  
   Что такое общественный идеал, как понимать это слово?
  
   Конечно суть его в стремлении людей
   отыскать себе формулу общественного устройства,
   по возможности безошибочно и всех удовлетворяющую - ведь так?
   Но формулы этой люди не знают,
   люди ищут её все шесть тысяч лет своего исторического периода
   и не могут найти...
   Откуда же, коли так,
   взяться идеалу гражданского устройства в обществе человеческом?
   А следите исторически, и тотчас узнаете, из чего он берётся.
   Увидите, что он есть единственно только
   продукт нравственного самосовершенствования единиц,
   с него и начинается, и что было так спокон века и пребудет во веки веков.
  
   При начале всякого народа, всякой национальности идея нравственная всегда
   предшествовала зарождению национальности, ибо она же и создавала её.
   Исходила же эта нравственная идея всегда из идей мистических, из убеждений,
   что человек вечен, что он не простое земное животное,
   а связан с другими мирами и с вечностью.
  
   Эти убеждения формулировались всегда и везде в религию,
   в исповедание новой идем, и всегда, как только начиналась новая религия,
   так тотчас же и создавалась гражданская новая национальность...
  
   Чтоб сохранить полученную духовную драгоценность,
   тотчас же и влекутся друг к другу люди, и тогда только, ревностно и тревожно,
   "работают друг подле друга, друг для друга и друг с другом",
   тогда только и начинают отыскивать люди:
   как бы им так устроиться, чтоб сохранить полученную драгоценность,
   не потеряв из неё ничего,
   как бы отыскать такую гражданскую формулу совместного жития,
   которая помогла бы им выдвинуть на весь мир, в самой полной её славе,
   ту нравственную драгоценность, которую они получили.
  
   И заметьте, как только после времён и веков начинал расшатываться
   и ослабевать в данной национальности её идеал духовный,
   так тотчас же начинала падать и национальность,
   а вместе падал и весь её гражданский устав,
   и померкали все те гражданские идеалы, которые успевали в ней сложиться.
  
   В каком характере слагалась в народе религия, в таком характере
   зарождались и формулировались и гражданские формы этого народа.
  
   Стало быть, гражданские идеалы всегда прямо и органически
   связаны с идеалами нравственными,
   а главное то, что несомненно из них только одних и выходят.
   Сами же по себе никогда не являются, ибо, являясь, имеют лишь целью
   утоление нравственного стремления данной национальности,
   как и поскольку это нравственное стремление в ней сложилось.
  
   Гражданские идеалы сами, без этого стремления к самосовершенствованию,
   никогда не приходят, да и зародиться не могут...
  
   Не "начало только всему" есть личное самосовершенствование,
   но и продолжение всего и исход.
   Оно объемлет, зиждет (создаёт) и сохраняет организм национальности,
   и только оно одно.
   Для него и живёт гражданская формула нации,
   ибо и создавалась для того только,
   чтоб сохранять его как первоначально полученную драгоценность.
  
   Когда же утрачивается в национальности потребность
   общего единичного самосовершенствования в том духе, который зародил её,
   тогда постепенно исчезают все "гражданские учреждения",
   ибо нечего более охранять...
  
   Когда изживалась нравственно-религиозная идея в национальности,
   то всегда наступала панически-трусливая потребность единения,
   с единственной целью "спасти животишки" -
   других целей гражданского единения не бывает...
  
   Вот теперь французская буржуазия единится именно с этой целью
   "спасения животишек" от четвёртого ломящегося в её дверь сословия.
   Но "спасение животишек есть самая бессильная и последняя идея
   из всех идей, единящих человечество.
   Это уже начало конца, предчувствие конца.
   Единятся, а сами уже навострили глаза,
   как бы при первой опасности поскорее рассыпаться врозь...
  
   И что тут может спасти "учреждение" как таковое, как взятое само по себе?
   Были бы братья, будет и братство.
   Если же нет братьев, то никаким "учреждением" не получите братства.
  
   Что толку поставить "учреждение"
   и написать на нём: "Свобода, равенство, братство"?
   Ровно никакого толку не добьётесь тут "учреждением, так что придётся -
   необходимо, неминуемо придётся - присовокупить к трём "учредительным"
   словечкам четвёртое: "или смерть", братство или смерть"...
  
   Вы, господа, ищите спасения в вещах и в явлениях внешних: пусть-де у нас
   в России поминутно глупцы и мошенники (на иной взгляд, может, и так),
   но стоит лишь пересадить к нам из Европы какое-нибудь "учреждение"
   и, по-вашему, всё спасено...
  
   Механическое перенесение к нам европейских форм, народу нашему чуждых
   и воле его не пригожих, есть самое важное слово русского европеизма.
   Вы, господа, осуждая наше неустройство, стыдя тем Россию
   и указываю ей на Европу, изволите говорить:
   "А пока мы не можем справиться даже с такими несогласиями
   и противоречиями, с которыми Европа справилась давным-давно..."
   Это Европа-то справилась?
   Да она накануне падения, ваша Европа, повсеместного, общего и ужасного...
   Муравейник, давно уже созидавшийся в ней без церкви (ибо церковь, замутив идеал свой, давно уже и повсеместно перевоплотилась там в государство), с расшатанным до основания нравственным началом, утратившим всё общее и всё абсолютное, - этот созидавшийся муравейник весь подкопан.
   Грядёт четвёртое сословие, стучится и ломится в дверь и, если ему не отворят, сломает дверь. Не хочет оно прежних идеалов, отвергает всяк доселе бывший закон. На компромисс, на уступочки не пойдёт, подпорочками не спасёте здания. Уступочки только разжигают, а оно хочет всего.
   Наступит нечто такое, чего никто и не мыслит...
   Разве я радуюсь? Я только предчувствую, что подведён итог...
  
   Симптомы ужасны. Уж одно только стародавне-неестественное политическое положение европейских государств может послужить началом всему.
   Да и как бы оно могло быть естественным, когда неестественность заложена в основании их и накоплялась веками?
  
   Не может одна малая часть человечества
   владеть всем остальным человечеством как рабом,
   а ведь для этой единственно цели и слагались до сих пор все гражданские
   (уже давно не христианские) учреждения Европы,
   теперь совершенно языческой...
  
   Эта неестественность и эти "неразрешимые" политические вопросы непременно должны привести к огромной, окончательной, разделочной политической войне, в которой все будут замешаны...
  
   Уж не надеетесь ли вы на благоразумие политических мужей
   и на то, что они не затеют войну?
   Да когда же на это благоразумие можно было надеяться?
   Уж не надеетесь ли вы на палаты, что они не дадут денег на войну,
   предвидя последствия?
   Да когда же там палаты предвидели последствия и отказывали в деньгах
   настойчивому руководящему человеку?
  
   И вот пролетарий на улице.
   Как вы думаете, будет он теперь по-прежнему терпеливо ждать, умирая с голоду?
  
   Это после политического социализма, после Интернационалки,
   социальных конгрессов и Парижской коммуны?
   Нет, теперь уже не по-прежнему будет...
  
   Да и кто мог принимать комедию буржуазного единения, которую видим
   в Европе, за нормальную формулу человеческого единения на земле?..
  
   В западной половине государство одолело церковь.
   Церковь уничтожилась и перевоплотилась в государство.
   Явилось папство - продолжение древней римской империи в новом воплощении.
  
   В восточной же половине государство было покорено и разрушено
   мечом Магомета, и остался лишь Христос, уже отделённый от государства.
  
   А то государство, которое приняло и вновь вознесло Христа,
   претерпело такие страшные вековые страдания от врагов, от неустройства,
   от Европы и европеизма и столько их до сих пор выносит,
   что настоящей общественной формулы,
   в смысле духа любви и христианского самосовершенствования,
   действительно ещё в нём не выработалось...
  
   Пока народ наш хоть только носитель Христа, на него одного и надеется...
   Он назвал себя крестьянином, то есть христианином,
   и тут не одно только слово, тут идея на всё его будущее.
  
   Вы, господа, безжалостно укоряете Россию за её неустройство...
   А кто мешал до сих пор ей устроиться во все эти два последних века?..
   А вот все подобные вам, русские европейцы,
   которые у нас все два века не переводились,
   а теперь особенно на нас насели...
  
   Кто враг органическому и самостоятельному развитию России
   на собственных её народных началах?
   Кто насмешливо не признаёт даже существование этих начал
   и не хочет их замечать?
   Кто хотел переделать народ наш, фантастически "возвышая его до себя", -
   попросту наделать всё таких же, как сами,
   либеральных европейских человеков, отрывая, время от времени,
   от народной массы по человечку и развращая его в европейца?..
   Да неужели же вы серьёзно думаете, что наш народ весь, всей массой своей,
   согласится стать такою же безличностью, как эти господа русские европейцы?"
  
   ...........................
  
   Первый корень.
  
   Жажда правды и необходимость спокойствия
  
   "Первый корень, первый самый главный корень,
   который предстоит непременно и как можно скорее оздоровить -
   это, без сомнения, всё тот же русский народ, всё тот же море-океан...
   Я про простой наш народ теперь говорю, про простолюдина и мужика,
   про платёжную силу, про мозольные рабочие руки, про море-океан...
  
   О, как не знать мне, что сделало и делает для него беспрерывно наше правительство... Да, оно заботится о его нуждах, о его просвещении, лечении, прощает ему даже недоимки при случае...
  
   Но я не про это хочу начать речь:
   я разумею лишь духовное оздоровление этого великого корня,
   который есть начало всему.
   Да, он духовно болен, о, не смертельно:
   главная, мощная сердцевина его души здорова, но всё-таки болезнь жестока...
  
   Как же она называется?.. "Жажда правды, но неутолённая"...
  
   Ищет народ правды и выхода к ней беспрерывно и всё не находит...
  
   Хотелось бы мне ограничиться тут лишь финансовой точки взгляда
   на эту болезнь, но придётся прибавить и несколько старых слов...
  
   С самого освобождения от крепостной зависимости явилась в народе потребность и жажда чего-то нового, уже не прежнего, жажда правды, но уже полной правды, полного гражданского воскресения своего в новую жизнь после великого освобождения его.
  
   Затребовалось новое слово, стали закипать новые чувства,
   стало глубоко вериться в новый порядок...
  
   Народ теперь именно "обеспокоен" нравственно...
  
   И вот что главное: народ у нас один, то есть в уединении,
   весь только на свои лишь силы оставлен, духовно его никто не поддерживает...
  
   Газеты полны описаниями, как народ выбирает своих выборных...
   и что из этого происходит... Анекдотов этих тысячи...
  
   Посмотрит иной простак кругом себя и вдруг выведет, что одному кулаку и мироеду житьё, что как будто для них всё и делается, так стану-де и я кулаком, - и станет. Другой, посмирнее, просто сопьётся, не потому, что бедность одолела, а потому, что от бесправицы тошно... Что же тут делать? Тут фатум...
  
   Вон высчитали, что у народа теперь чуть ли не два десятка начальственных чинов, специально к нему определённых, над ним стоящих, его оберегающих и опекающих. И без того уже бедному человеку все и всякий начальство, а тут ещё двадцать штук специальных!
   Свобода-то движения ровно как у мухи, попавшей в тарелку с патокой.
   А ведь это не только с нравственной, но и с финансовой точки зрения вредно,
   то есть такая свобода движения.
   А главное, народ один, без советников.
   Есть у него только Бог и царь, -
   вот этими двумя силами и двумя великими надеждами он и держится...
  
   Вся прогрессивная интеллигенция сплошь проходит мимо народа,
   ибо хотя и много в интеллигенции нашей толковых людей,
   но зато о народе русском мало кто имеет понятия.
   У нас только отрицают да беспрерывно жалуются: "Зачем-де не "оживляется"
   общество, и почему никак нельзя оживить его, и что же это за задача такая?"
   А потому нельзя оживить,
   что вы на народ не опираетесь и что народ не с вами духовно и вам чужой...
  
   Вы как бы составляете верхнюю зону над народом, обернувшую землю Русскую, и для вас-то преобразователь и оставил народ крепостным, чтобы он, служа вам трудом своим, дал вам средство к европейскому просвещению примкнуть.
   Вы и просветились в два-то столетия, народ-то от вас отдалился, а вы от него...
   "Да не мы ли, - скажет вы, - об народе болеем, не мы ли об нём столь много
   пишем, не мы ли его и к нему призываем?"
   Так, вы всё это делаете, но русский народ убеждён почему-то, что вы не об нём болеете, а об каком-то ином народе, в вашу голову засевшем и на русский народ не похожем, а его так даже и презираете. Это презрительное отношение к народу, можно сказать, бессознательное, невольное...
  
   И, знаете, нам даже и невозможно уже теперь сойтись с народом,
   если только не совершится какого чуда в земле Русской...
  
   Народ русский в огромном большинстве своём - православен и живёт идеей
   Православия в полноте, хотя и не разумеет эту идею отчётливо и научно...
  
   В сущности, в народе нашем кроме этой "идеи" и нет никакой,
   и всё из неё одной и исходит, по крайней мере,
   народ наш так хочет, всем сердцем своим и глубоким убеждением своим.
   Он именно хочет,
   чтоб всё, что есть у него и что дают ему, из этой лишь одной идеи и исходило...
  
   И преступник, и варвар хоть и грешат, а всё-таки молят Бога,
   в высшие минуты духовной жизни своей, чтоб пресёкся грех их и смрад
   и всё бы выходило опять из той излюбленной "идеи" их...
  
   Я не про здания церковные теперь говорю и не про притчи,
   я про наш русский "социализм" теперь говорю, цель и исход которого
   всенародная и вселенская церковь, осуществлённая на земле...
   Я говорю про неустанную жажду в народе русском, всегда в нём присущую,
   великого, всеобщего, всенародного, всебратского единения во имя Христово.
  
   И если нет ещё этого единения, если не сожизделась (не создалась) ещё церковь вполне, уже не в молитве одной, а на деле, то всё-таки инстинкт этой церкви и неустанная жажда её, иной раз даже почти бессознательно, в сердце многомиллионного народа нашего несомненно присутствует...
  
   Не в механических формах заключается социализм народа русского: он верит,
   что спасётся лишь в конце концов всесветным единением во имя Христа.
   Вот наш русский социализм... Есть много и других "идей" в народе...
  
   Кто не понимает в народе нашем его Православия и окончательных целей его,
   тот никогда не поймёт и самого народа нашего...
   Мало того: тот не может и любить народа русского, будет любить его лишь
   таким, каким бы желал его видеть и каким напредставит его.
  
   А так как народ никогда таким не сделается, каким бы его хотели видеть наши умники, а останется самим собою, то и предвидится в будущем неминуемое и опасное столкновение.
   Ибо вышесказанная формула имеет и обратное значение, то есть никогда народ не примет такого русского европейца за своего человека:
   "Полюби сперва святыню мою, почти то, что я чту, и тогда ты точно таков, как я, мой брат, несмотря на то, что ты одет не так, что ты барин, что ты начальство и что даже и по-русскому-то иной раз сказать хорошо не умеешь", -
   вот что вам скажет народ, ибо народ наш широк и умён...
  
   Ужиться народ русский со всяким может, ибо много видал видов, многое
   заметил и запомнил в долгую, тяжёлую жизнь свою двух последних веков...
  
   Но ужиться, и даже любовно ужиться с человеком - дело одно,
   а своим человеком признать - это совсем уже другое.
   А без этого признания не будет и единения...
  
   Силы, разъединяющие нас с народом, чрезвычайно велики.
   Народ наш остался один, в великом уединении своём,
   и кроме царя своего, в которого верует нерушимо,
   ни в ком и нигде опоры теперь уже не чает и не видит.
   И рад бы увидеть, да трудно ему разглядеть.
  
   А между тем - какая бы страшная, зиждительная (созидающая)
   и благословенная сила, новая, совсем уже новая сила явилась бы на Руси,
   если бы произошло у нас единение сословий интеллигентных с народом!
   Единение духовное то есть...
  
   О, господа министры финансов,
   не такие бы годовые бюджеты составляли вы тогда, какие составляете ныне!..
   Молочные реки потекли бы в царстве, все идеалы были бы достигнуты разом!..
  
   Будь у нас настоящее, заправское просвещение,
   то и разъединения бы никакого не произошло у нас вовсе,
   потому что и народ просвещения жаждет...
  
   Но улетели мы от народа нашего, просветясь на Западе, на Луну,
   и всякую дорогу к нему потеряли...
  
   Как же нам, таким отлетевшим людям, брать на себя заботу оздоровить народ?
   Как сделать, чтоб дух народа, тоскующий и обеспокоенный повсеместно,
   ободрился и успокоился?
   Как сделать, чтоб дух народа успокоился в правде и видя правду?
   Как внедрить в его душу, что правда есть в Русской земле
   и что высоко стоит её знамя?
   Как сделать, например, чтоб он в свой суд уверовал, в своё представительство
   и признал его за плоть от плоти своей?..
  
   Вся беда от давнего разъединения высшего интеллигентного сословия
   с низшим, с народом нашим...
  
   Как же помирить верхний пояс с море-океаном и как успокоить море-океан,
   чтобы не случилось в нём большого волнения?"
  
   ...........................
  
   Пусть первые скажут,
   а мы пока постоим в сторонке,
   единственно чтоб уму-разуму поучиться
  
   "...Итак, этому ли народу отказать в доверии?
  
   Пусть скажет он сам о нуждах своих и полную об них правду.
   Пусть скажет сначала один;
   мы же, интеллигенция народная", пусть станем пока смиренно в сторонке
   и сперва только поглядим на него, как он будет говорить, и послушаем...
  
   Пусть постоим и поучимся у народа, как надо правду говорить...
   Пусть тут же поучимся и смирению народному, и деловитости его,
   и реальности ума его, серьёзности этого ума...
  
   Все в первый раз прочистят глаза свои и очистят понимание своё...
  
   Действие может быть чрезвычайно важное по последствиям,
   ибо... в этой форме, может быть, и возможно начало и первый шаг
   духовного слияния интеллигентного сословия нашего,
   столь гордого пред народом, с народом нашим.
   Я про духовное лишь слияние говорю, - его только нам и надо,
   ибо оно страшно поможет всему, всё переродит вновь, новую идею даст.
  
   Светлая, свежая молодёжь наша, думаю я, тотчас же и прежде всех
   отдаст своё сердце народу и поймёт его духовно впервые.
   Я потому так, и прежде всего, на молодёжь надеюсь,
   что она у нас тоже страдает "исканием правды" и тоской по ней, а стало быть,
   она народу сродни наиболее и сразу поймёт, что и народ ищет правды.
   А познакомившись столь близко с душою народа, бросит те крайние бредни,
   которые увлекли было столь многих из неё,
   вообразившись, что они нашли истину в крайних европейских учениях...
   Пало бы высокомерие, и родилось бы уважение к земле.
  
   Совсем новая идея вошла бы вдруг в нашу душу и осветила бы в ней всё,
   что пребывало до сих пор во мраке, светом своим обличила бы ложь и прогнала её. и кто знает, может быть, это было бы началом такой реформы, которая по значению своему даже могла бы быть выше крестьянской:
   тут произошло бы тоже "освобождение" - освобождение умов и сердец наших
   от некоей крепостной зависимости, в которой и мы тоже пробыли целых два века у Европы, подобно как крестьянин, недавний раб наш, у нас...
  
   Тогда материально пала стена, отделявшая народ от интеллигенции,
   а ныне стена эта уже духовно падёт...
  
   Что же выше, что же может быть плодотворнее для России,
   как не это духовное слияние сословий? Свои в первый раз узнают своих...
  
   Пример народа, сказавшего прежде интеллигентов своё слово,
   избавил бы нас от многих промахов и дурачеств...
  
   Если б и явились какие-нибудь несогласия с основными началами народа нашего, то всё-таки не осмелились бы так сильно восстать против духа народного, то есть против взгляда его на дело, - вот что важно, и даже очень...
  
   Да, весьма может быть,
   что духовное спокойствие началось бы у нас именно с этого шага.
   Явилась бы надежда и уже общая, не разделённая,
   стали бы ярко сознаваться и выясняться перед нами и цели наши.
   А это очень важно, ибо вся наша сознательная сила,
   весь наш интеллигент совсем не знает или весьма нетвёрдо и сбивчиво знает
   о том, какие суть и могут быть впредь наши цели,
   то есть национальные, государственные. В этом у нас очень слабо...
   А эта сбивчивость, это незнание есть, без сомнения,
   источник великого беспокойства и неустройства,
   и не только теперь, а и несравненно горшего в будущем...
  
   Я лишь за народ стою прежде всего, в его душу, в его великие силы,
   которых никто ещё из нас не знает во всём объёме и величии их, -
   как в святыню верую, главное. В спасительное их назначение,
   в великий народный охранительный и зиждительный (созидательный) дух,
   и жажду лишь одного: да узрят их все.
   Только что узрят, тотчас же начнут понимать и все остальные.
  
   И почему бы всё это мечта?.. Я ведь не про всю обширность дела говорю.
   Я ведь говорю лишь о мужике, о его собственных первоначальных делах...
  
   А между тем получатся выгоды чрезвычайные:
   получатся факты, узнается правда о многом, добудется драгоценный материал,
   который убережёт многих из нас от фантастических надежд,
   от перековерканий на западный лад, от преувеличений.
   А главное - получится тон и смысл, получится тот самый дух,
   в котором только и может совершиться
   всё что-нибудь дальнейшее и обширнейшее..."
  
   ***********************
  
   Из рабочих тетрадей
  
   "Человек изменится не от внешних причин,
   а не иначе как от перемены нравственной...
  
   Возлюбить человека как самого себя, по заповеди Христовой, - невозможно.
   Закон личности на земле связывает. "Я" препятствует.
   Один Христос мог, но Христос был вековечный от века идеал,
   к которому стремится и по закону природы должен стремиться человек...
  
   Вся история, как человечества, так отчасти и каждого отдельно,
   есть только развитие, борьба, стремление и достижение этой цели...
  
   Человек на земле существо только развивающееся,
   следовательно, не оконченное, а переходное...
  
   Всё зависит от того: принимается ли Христос за окончательный идеал на земле,
   то есть от веры христианской. Коли веришь в Христа, то и жить будешь вовеки.
  
   Есть ли в таком случае будущая жизнь для всякого "я"?
   Говорят, человек разрушается и умирает весь...
  
   Мы знаем, что не весь, что человек, как физически рождающий сына,
   передаёт ему часть своей личности,
   так и нравственно оставляет память свою людям, то есть входит частью своей
   прежней, жившей на земле личности, в будущее развитие человечества...
  
   Мы наглядно видим,
   что память великих развивателей человека живёт между людьми,
   и даже для человека величайшее счастье походить на них.
   Значит, часть этих натур входит в плоть и одушевлённо в других людей...
  
   Христос весь вошёл в человечество,
   и человек стремится преобразиться в "Я" Христа как в свой идеал...
  
   Христос есть отражение Бога на земле...
  
   Когда человек живёт массами
   (в первобытных патриархальных общинах, о которых остались предания) -
   то человек живёт непосредственно.
  
   Затем наступает время переходное,
   то есть дальнейшее развитие, то есть цивилизация.
   В этом дальнейшем развитии наступает новый факт,
   которого никому не миновать, это развитие личного сознания...
   Это состояние, то есть распадение масс на личности, иначе цивилизация,
   есть состояние болезненное... Человек в этом состоянии чувствует себя плохо,
   тоскует, теряет источник живой жизни...
  
   Патриархальность было состояние первобытное.
   Цивилизация - среднее, переходное.
   Христианство - третья и последняя степень человека,
   но тут кончается развитие, достигается идеал,
   следовательно, есть будущая жизнь...
  
   Атеизм есть болезнь аристократическая,
   болезнь высшего образования и развития,
   стало быть, должна быть противна народу...
  
   Кто слишком любит человечество вообще,
   тот, большей частью, мало способен любить человека в частности...
  
   Библия. Эта книга непобедима...
   Библия принадлежит всем, атеистам и верующим равно.
   Это Книга человечества...
  
   Я не хочу мыслить и жить иначе как с верою, что все наши миллионы русских
   будут образованны и развиты, очеловечены и счастливы...
  
   Я верую в полное царство Христа.
   Как оно сделается, трудно предугадать, но оно будет...
   И пребудет всеобщее царство мысли и света,
   и будут у нас в России, может, скорее, чем где-нибудь...
  
   Коммунизм произошёл из христианства, из высокого воззрения на человека...
  
   Изучите Православие, это не одна только церковность и обрядность;
   это живое чувство, живые силы, без которых нельзя жить народам.
   В нём даже мистицизма нет - в нём одно человеколюбие, один Христов образ...
  
   Восточный вопрос...
   Он родился раньше нас, раньше русской империи, раньше Петра Великого, родился он при первом сплочении великорусского племени в сильное государство, он родился вместе с Москвой, и есть великая идея, оставленная Москвой, которую вынес из Москвы Пётр, в высшей степени понимавший её органическую связь с русским назначением и с русской душой...
  
   Отвергать назначение могут только прогрессивные вышвырки русского общества. Но они обречены на застой и на смерть, несмотря на всю энергию их и тоску сердца их. (Я не про маклаков биржевых говорю, какая у тех тоска сердца). Я говорю про испорченных людей интеллигентского класса, испорченных перемещеньем идеала - не тот идеал признают, а ошибочный.
   Социально-демократический, европейский...
  
   Мы ждём новых людей... Они идут... Они придут...
  
   У вас гражданские идеалы одно, а христианство другое.
   По-нашему, по-русски это неделимо.
   Гражданским должно быть христианство,
   а христианин уже поневоле гражданином,
   ибо мы христианство принимаем в идее, а не в слове и не в букве, как вы...
  
   Реальный (созданный) мир конечен, невещественный же мир бесконечен...
  
   Русский народ весь в Православии и в идее его.
   Более в нём и у него ничего нет - да и не надо, потому что Православие всё...
   Кто не знает Православия - тот никогда и ничего не поймёт в народе.
   Мало того, тот не может и любить русского народа...
   Обратно и народ не примет такого человека как своего...
  
   Полная свобода вероисповеданий и свобода совести
   есть дух настоящего христианства.
   Уверуй свободно - вот наша формула. Вот дух народа и христианства!.."
  
   ***********************
  
   Подросток
  
   "- Мне приснился совершенно неожиданный для меня сон,
   потому что я никогда не видал таких... Мне приснилась картина...
   Я называл её всегда: "Золотой век"...
   Эта-то картина мне и приснилась, но не как картина, а как будто какая-то быль.
  
   Голубые, ласковые волны, острова и скалы, цветущее прибрежье,
   Волшебная панорама вдали, заходящее зовущее солнце -
   словами не передашь...
   Мою душу наполнило родною любовью.
   Здесь был земной рай человечества: боги сходили с небес и роднились с людьми.
   О, тут жили прекрасные люди! Они вставали и засыпали счастливые и невинные; луга и рощи наполнялись их песнями и весёлыми криками; великий избыток непочатых сил уходил в любовь и в простодушную радость...
   Солнце обливало их теплом и светом, радуясь на своих прекрасных детей...
  
   Чудный сон, высокое заблуждение человечества!
  
   Золотой век - мечта самая невероятная из всех, какие были,
   но за которую люди отдавали всю жизнь свою и все свои силы,
   для которой умирали и убивались пророки,
   без которых народы не хотят жить и не могут даже умереть!
  
   И всё это ощущение я как будто прожил в этом сне;
   скалы и море, и косые лучи заходящего солнца - всё это я как будто ещё видел,
   когда проснулся и раскрыл глаза, буквально омоченные слезами.
   Помню, что я был рад. Ощущение счастья, мне ещё неизвестного,
   прошло сквозь сердце моё; это была всечеловеческая любовь...
  
   Я знаю, что это было... и слишком понимаю неотразимость текущей идеи,
   но, как носитель высшей русской культурной мысли, я не мог допустить того,
   ибо высшая русская мысль есть всепримирение идей.
  
   И кто бы мог понять тогда такую мысль во всём мире: я скитался один.
   Не про себя лично я говорю - я про русскую мысль говорю.
   Там была брань и логика;
   там француз был всего только французом, а немец всего только немцем...
   Никогда француз не повредил столько Франции, а немец своей Германии,
   как в то именно время!
   Тогда во всей Европе не было ни одного европейца!
   Только я один мог сказать им в глаза, что их политика - ошибка;
   и только я один, между всеми консерваторами-отмстителями мог сказать им,
   что это преступление...
   И это потому, что один я, как русский,
   был тогда в Европе единственным европейцем.
   Я не про себя говорю - я про всю русскую мысль говорю...
   Я скитался и твёрдо знал, что мне надо... Мне было грустно...
  
   Бой кончился, и борьба улеглась...
   Настало затишье, и люди остались одни, как желали:
   великая прежняя идея оставила их;
   великий источник сил, до сих пор питавший и гревший их...
   И люди вдруг поняли, что они остались совсем одни,
   и разом почувствовали великое сиротство...
   Я никогда не мог вообразить себе людей неблагодарными и оглупевшими...
  
   Осиротевшие люди тотчас же стали бы прижиматься друг к другу теснее и любовнее; они схватились бы за руки, понимая, что теперь лишь они одни составляют всё друг для друга. Исчезла бы великая идея бессмертия, и приходилось бы заменить её; и весь великий избыток прежней любви к тому, который и был бессмертие, обратился бы у всех на природу, на мир, на людей, на всякую былинку. Они возлюбили бы землю и жизнь неудержимо и в той мере, в какой постепенно сознавали бы свою преходимость и конечность, и уже особенною, уже не прежнею любовью. Они стали бы замечать и открыли бы в природе такие явления и тайны, каких и не предполагали прежде, ибо смотрели бы на природу новыми глазами, взглядом любовника на возлюбленную. Они просыпались бы и спешили бы целовать друг друга, торопясь любить, сознавая, что дни коротки, что это - всё, что у них остаётся. Они работали бы друг на друга, и каждый отдавал бы всем всё своё и тем одним был бы счастлив. Каждый ребёнок знал бы и чувствовал, что всякий на земле - ему как отец и мать...
   О, они торопились бы любить, чтоб затушить великую грусть в своих сердцах. Они были бы горды и смелы за себя, но сделались бы робкими друг за друга; каждый трепетал бы за жизнь и за счастье каждого. Они стали бы нежны друг к другу и не стыдились бы того, как теперь, и ласкали бы друг друга, как дети. Встречаясь, смотрели бы друг на друга глубоким и осмысленным взглядом, и во взглядах их была бы любовь и грусть...
  
   Всё это - фантазия, даже самая невероятная;
   но я слишком уж часто представлял её себе,
   потому что всю жизнь мою не мог жить без этого и не думать об этом...
   Я не про веру мою говорю: вера моя невелика... но... замечательно,
   что я всегда кончал картинку мою видением Христа...
   Я не мог обойтись без него,
   не мог не вообразить Его посреди осиротевших людей.
   Он приходил к ним, простирал к ним руки и говорил:
   "Как могли вы забыть Его?"
  
   И тут как бы пелена упадала со всех глаз, и
   раздавался бы великий восторженный гимн Нового и последнего Воскресения..."
  
   ***********************
  
   "Сегодня проблема психологической защиты и её нейтрализации продолжает развиваться в струе внутриличностного психоанализа.
   Важной концепцией стало представление психики человека как арены борьбы множества составляющих его "субличностей" - частичных "Я".
   В этой борьбе верх может брать то одна, то другая ипостась человека, то одна, то другая сторона его "Я". Этот победитель и программирует поведение.
  
   В популярной американской книге Л. Прото "Кто играет на ваших струнах" личность представлена как марионетка, за управляющие нити которой дёргает около десятка скрытых в её сознании человечков.
   С этой точки зрения задача манипулятора - правильно определить, на какое суб-Я ему выгоднее всего ставить и как помочь этому частичному "Я" одолеть в человеке своих противников.
   Толчок разработке этой концепции, видимо, дала психоаналитическая интерпретация романа Достоевского "Братья Карамазовы".
   Согласно этой трактовке, совокупность всех членов семьи Карамазовых, включая "незаконнорожденного" Смердякова, вместе и составляет человеческую личность. В ней происходит непрерывная борьба рассудочного Ивана со страстным Митей и чистым душой Алёшей, с похотливым стариком Карамазовым и подлым Смердяковым. И в кульминационный момент верх берёт Смердяков при тайном союзе с разумом и моралью Ивана.
   Сейчас говорится, что Достоевский так изобразил именно русского человека, но это уже конъюнктура, проблема глубже...
  
   Литература копается в душе человека, исследует мотивы поступков.
   Истоки доверчивости жертв манипуляции, угрызения совести манипуляторов -
   всё это через призму нравственных норм той или иной культуры.
   Описывая внутренний мир всех участников акта манипуляции сознанием,
   писатели порой создают сложные модели,
   которые потом надолго становятся уже предметом научных исследований.
  
   В "Братьях Карамазовых" Достоевский "расщепил" душу человека,
   представив каждую её часть в виде отдельного участника сложного конфликта.
   Есть даже теория, что именно в совокупности всех членов семьи Карамазовых Достоевский представил душу русского человека и её свято-звериный характер, и изощрённый, противоречивый ум, и жажду испытать всю низость падения, и соблазн предательства..."
  
   Бывший госсекретарь госдепа Соединённых Штатов Америки сказала, что современные русские - это реинкарнация героев Достоевского...
  
   "БРАТЬЯ КАРАМАЗОВЫ"
  
   "...Алексей Фёдорович Карамазов...
   Человек он отнюдь не великий... Это, пожалуй, и деятель, но деятель неопределённый, невыяснившийся. Впрочем, странно бы требовать в такое время, как наше, от людей ясности... Это человек странный, даже чудак...
   Бывает так, что он-то, пожалуй, и носит в себе иной раз сердцевину целого, а остальные люди его эпохи - все, каким-нибудь наплывным ветром, на время почему-то от него оторвались...
  
   Алексей Фёдорович Карамазов был третьим сыном помещика Фёдора Павловича Карамазова... хотя он всю жизнь совсем почти не жил в своём поместье... Это был странный тип, довольно часто, однако, встречающийся, именно тип человека не только дрянного и развратного, но вместе с тем и бестолкового, - но из таких, однако, бестолковых, которые умеют отлично обделывать свои имущественные делишки, и только, кажется, одни эти...
   Он был женат два раза, и у него было три сына: старший, Дмитрий Фёдорович, от первой супруги, а остальные два, Иван и Алексей, от второй...
   Фёдор Павлович страстно желал устроить свою карьеру хотя чем бы то ни было; примазаться же к хорошей родне и взять приданое было очень заманчиво...
   Что же до обоюдной любви, то её вовсе, кажется, не было - ни со стороны невесты, ни с его стороны, несмотря даже на красивость Аделаиды Ивановны... Между супругами началась самая беспорядочная жизнь и вечные сцены... Наконец Аделаида Ивановна бросила дом и сбежала от Фёдора Павловича с одним погибавшим от нищеты семинаристом-учителем, оставив Фёдору Павловичу на руках трёхлетнего Митю. Фёдор Павлович мигом завёл в доме целый гарем и самое забубенное пьянство...
   Наконец ему удалось открыть следы своей беглянки. Бедняжка оказалась в Петербурге, где беззаветно пустилась в самую полную эмансипацию.
   Фёдор Павлович стал собираться в Петербург, - для чего? - он, конечно, и сам не знал... И вот в это-то время семейством его супруги получилось известие о смерти её в Петербурге... Он радовался своему освобождению и плакал по освободительнице - всё вместе...
   Он совершенно бросил своего ребёнка, прижитого с Аделаидой Ивановной, не по злобе к нему или не из каких-нибудь оскорблённо-супружеских чувств, а просто потому, что забыл о нём совершенно...
   Трёхлетнего мальчика Митю взял на своё попечение верный слуга этого дома Григорий... Родня ребёнка по матери тоже как бы забыла о нём в первое время... Деда его тогда уже не было в живых; бабушка Мити слишком расхворалась... так что почти целый год пришлось Мите пробыть у слуги Григория и проживать у него в дворовой избе...
  
   Но случилось так, что из Парижа вернулся двоюродный брат покойной Аделаиды Ивановны, Пётр Алексеевич Миусов, тогда ещё очень молодой человек, просвещённый, столичный, заграничный и притом всю жизнь свою европеец, а под конец жизни либерал...
   В продолжение своей карьеры он перебывал в связях со многими либеральнейшими людьми своей эпохи, и в России и за границей, знавал лично и Прудона и Бакунина и особенно любил вспоминать и рассказывать, уже под конец своих странствий, о трёх днях февральской Парижской революции сорок восьмого года, намекая, что чуть ли не сам он не был в ней участником на баррикадах.
   Это было одно из самых отраднейших воспоминаний его молодости...
   Пётр Александрович повёл дело горячо и даже назначен был
   (купно с Фёдором Павловичем) в опекуны ребёнку, потому что всё же после матери оставалось именьице - дом и поместье.
   Митя действительно переехал к этому двоюродному дяде, но собственного семейства у того не было, а так как сам он, едва уладив и обеспечив свои денежные получения со своих имений, немедленно поспешил опять надолго в Париж, то ребёнка и поручил одной из своих двоюродных тёток, одной московской барыне...
   Московская барыня умерла, и Митя перешёл к одной из замужних её дочерей...
  
   Дмитрий Фёдорович... Юность и молодость его протекали беспорядочно: в гимназии он не доучился, попал потом в военную школу, потом очутился на Кавказе, выслужился, дрался на дуэли, был разжалован, опять выслужился, много кутил и сравнительно прожил довольно денег. Стал же получать их от Фёдора Павловича не раньше совершеннолетия, а до тех пор наделал долгов.
   Фёдора Павловича, отца своего, узнал и увидал в первый раз уже после совершеннолетия, когда нарочно прибыл в наши места объясниться с ним насчёт своего имущества...
  
   Фёдор Павлович, спровадив с рук четырёхлетнего Митю, очень скоро после того женился во второй раз. Второй брак этот продолжался лет восемь. Взял он вторую супругу свою, тоже очень молоденькую особу, Софью Ивановну, из другой губернии, в которую заехал по одному мелкоподрядному делу...
   Софья Ивановна была из "сироток", безродная с детства, дочь какого-то тёмного дьякона, взросшая в богатом доме своей благодетельницы, воспитательницы и мучительницы, знатной генеральши-старухи...
   Так и променяла бедняжка благодетельницу на благодетеля...
  
   Родила она Фёдору Павловичу двух сыновей, Ивана и Алексея, первого в первый год брака, а второго три года спустя.
   Когда она померла, мальчик Алексей был по четвёртому году. По смерти её с обоими мальчиками случилось почти точь-в-точь то же самое, что и с первым Митей: они были совершенно забыты и заброшены отцом и попали всё к тому же Григорию и также к нему в избу...
   В избе их и нашла старуха самодурка генеральша, благодетельница и воспитательница их матери...
   Ровно три месяца по смерти Софьи Ивановны генеральша вдруг явилась в наш город лично и прямо на квартиру Фёдора Павловича...
   Был тогда час вечерний. Фёдор Павлович вышел к ней пьяненький.
   Повествуют, что она мигом, безо всяких объяснений задала ему две знатные и звонкие пощёчины... затем направилась прямо в избу к двум мальчикам.
   Заметив, что они не вымыты и в грязном белье, она дала ещё пощёчину Григорию и объявила ему, то увозит обоих детей к себе, затем вывела их в чём были, завернула в плед, посадила в карету и увезла в свой город...
   Случилось так, что и генеральша скоро после того умерла...
   Главным наследником старухи оказался, однако же, честный человек, губернский предводитель дворянства губернии Ефим Петрович Поленов...
   Он принял в сиротах участие лично и особенно полюбил младшего из них, Алексея...
  
   Иван рос каким-то угрюмым и закрывшимся сам в себе отроком, далеко не робким, но как бы ещё с десяти лет проникнувшим в то, что растут они всё-таки в чужой семье и на чужих милостях и что отец у них какой-то такой, о котором даже и говорить стыдно...
   Этот мальчик очень скоро стал обнаруживать необыкновенные и блестящие способности к учению... Сам Иван рассказывал потом, что всё произошло, так сказать, от "пылкости к добрым делам" Ефима Петровича, увлёкшегося идеей, что гениальных способностей мальчик должен и воспитываться у гениального воспитателя... Ни Ефима Петровича, ни гениального воспитателя уже не было в живых, когда молодой человек, кончив гимназию, поступил в университет...
   В первые его два года в университете ему пришлось очень солоно, так как он принуждён был всё это время кормить и содержать себя сам и в то же время учиться... Молодой человек не потерялся нисколько, и добился-таки работы, сперва уроками, а потом бегая по редакциям газет... Познакомившись с редакциями, Иван Фёдорович потом не разрывал связей с ними и в последние свои годы в университете стал печатать весьма талантливые разборы книг на разные специальные темы, так что даже стал в литературных кружках известен...
  
   Зачем приехал тогда к нам Иван Фёдорович, - я, помню, даже и тогда ещё задавал себе этот вопрос с каким-то почти беспокойством...
   Столь роковой приезд этот, послуживший началом ко стольким последствиям, для меня долго потом оставался делом неясным...
  
   Семейка эта сошлась тогда вся вместе в первый раз в жизни, и некоторые члены её в первый раз в жизни увидали друг друга...
  
   Алёше тогда было двадцать лет, брату его Ивану шёл двадцать четвёртый год, а старшему их брату Дмитрию - двадцать восьмой...
  
   Алёша уже с год как проживал тогда в нашем монастыре и, казалось, на всю жизнь готовился в нём затвориться... Он был вовсе не фанатик и даже не мистик. Был он просто ранний человеколюбец, и если ударился на монастырскую дорогу, то потому только, что в то время она одна поразила его и представила ему, так сказать, идеал исхода рвавшейся из мрака мирской злобы к свету любви души его. И поразила-то его эта дорога лишь потому, что на ней он встретил тогда необыкновенное, по его мнению, существо - нашего знаменитого монастырского старца Зосиму, к которому привязался всею горячею первою любовью своего неутолимого сердца...
   В детстве и юности он был мало экспансивен и даже мало разговорчив, но не от недоверия, не от робости или угрюмой нелюдимости, а от чего-то другого, от какой-то как бы внутренней заботы, собственно личной, до других не касавшейся, но столь для него важной, что он из-за неё как бы забывал других.
   Но людей он любил: он, казалось, всю жизнь жил, совершенно веря в людей, а между тем никто и никогда не считал его ни простячком, ни наивным человеком. Что-то было в нём, что говорило и внушало, что он не хочет быть судьёй людей, что он не захочет взять на себя осуждения и ни за что не осудит. Казалось даже, что он всё допускал, нимало не осуждая, хотя часто очень горько грустя...
   Явясь по двадцатому году к отцу, в вертеп грязного разврата, он, целомудренный и чистый, лишь молча удалялся, когда глядеть было нестерпимо, но без малейшего вида презрения или осуждения кому бы то ни было...
  
   Отец же, бывший когда-то приживальщик, а потому человек чуткий и тонкий на обиду, сначала недоверчиво и угрюмо его встретил, скоро кончил, однако ж, тем, что стал его ужасно часто обнимать и целовать, правда, с пьяными слезами, в хмельной чувствительности, но видно, что полюбив его искренно и глубоко...
  
   Да и все этого юношу любили, где бы он ни появлялся, и это с самых детских даже лет его... Дар возбуждать к себе особенную любовь он заключал в себе, в самой природе, безыскусственно и непосредственно...
   Он задумывался и как бы отъединялся. Он с самого детства любил уходить в угол и книжки читать, и, однако же, и товарищи его до того полюбили, что решительно можно было назвать его всеобщим любимцем во всё время пребывания его в школе. Он редко бывал резв, даже редко весел, но все, взглянув на него, тотчас видели, что это вовсе не от какой-нибудь в нём угрюмости, что, напротив, он ровен и ясен.
   Между сверстниками он никогда не хотел выставляться.
   Может, по этому самому он никогда и никого не боялся, а между тем мальчики тотчас поняли, что он вовсе не гордится своим бесстрашием, а смотрит как будто и не понимает, что он смел и бесстрашен. Обиды никогда не помнил...
   Была в нём одна лишь черта... дикая, исступлённая стыдливость и целомудренность. Он не мог слышать известных слов и известных разговоров про женщин. Эти "известные" слова и разговоры, к несчастью, неискоренимы в школах...
   В классах он всегда стоял по учению из лучших, но никогда не был отмечен первым... Характерная тоже черта его была в том, что он никогда не заботился, на чьи средства живёт... Он как бы вовсе не знал цены деньгам...
  
   Пётр Александрович Миусов, человек насчёт денег и буржуазной честности весьма щекотливый, раз, впоследствии, приглядевшись к Алексею, произнёс о нём следующий афоризм:
   "Вот, может быть, единственный человек в мире, которого оставьте вы вдруг одного и без денег на площади незнакомого в миллион жителей города, и он ни за что не погибнет и не умрёт с голоду и холоду, потому что его мигом накормят, мигом пристроят, а если не пристроят, то он сам мигом пристроится, и это не будет стоить ему никаких усилий и никакого унижения, а пристроившему никакой тягости, а, может быть, напротив, почтут за удовольствие".
   В гимназии своей он курса не кончил; ему оставался ещё целый год, как он вдруг объявил своим дамам, что он едет к отцу по одному делу...
   Всего вероятнее, что он тогда и сам не знал и не мог бы объяснить:
   что именно такое как бы поднялось вдруг из его души и неотразимо повлекло
   его на какую-то новую, неведомую, но неизбежную уже дорогу...
   Довольно скоро Алёша вдруг объявил отцу, что хочет поступить в монастырь и что монахи готовы допустить его послушником...
   Старик уже знал, что старец Зосима, спасавшийся в монастырском ските, произвёл на его "тихого мальчика" особенное впечатление...
  
   - Побудешь у монахов, не то запоёшь. А впрочем, ступай, доберись там до правды, да и приди рассказать: всё же идти на тот свет будет легче, коли наверно знаешь, что там такое... Погоришь и погаснешь, вылечишься и назад приедешь... А я тебя буду ждать: ведь я чувствую, что ты единственный человек на земле, который меня не осудил...
   Он был зол и сентиментален...
  
   Старцы
  
   Алёша был в то время статный, краснощёкий, со светлым взором, пышущий здоровьем девятнадцатилетний подросток. Он был в то время даже очень красив собою, средневысокого роста, тёмно-рус, с правильным, хотя несколько удлинённым овалом лица, с блестящими тёмно-серыми широко расставленными глазами, весьма задумчивый и по-видимому весьма спокойный...
   Алёша был реалистом.
   О, конечно, в монастыре он совершенно веровал в чудеса,
   но чудеса реалиста никогда не смутят. Не чудеса склоняют реалиста к вере...
   В реалисте вера не от чуда рождается, а чудо от веры...
   Вступил он на эту дорогу потому только, что в то время она одна поразила его и представила ему разом весь идеал исхода рвавшейся из мрака к свету души его... Он был честный по природе своей, требующий правды, ищущий её и верующий в неё, а уверовав, требующий немедленного участия в ней всею силой души своей, требующий скорого подвига, непременным желанием хотя бы всем пожертвовать для этого подвига, даже жизнью...
  
   Хотя, к несчастью, не понимают эти юноши, что жертва жизнью есть, может быть, самая легчайшая изо всех жертв во множестве таких случаев и что пожертвовать, например, из своей кипучей юностью жизни пять-шесть лет на трудное, тяжёлое учение, на науку, хотя бы для того только, чтобы удесятерить в себе силы для служения той же правде и тому же подвигу, который излюбил и который предложил себе совершить, - такая жертва сплошь и рядом для многих из них почти совсем не по силам.
  
   Алёша избрал лишь противоположную всем дорогу, но с тою жаждой скорого подвига. Едва только он, задумавшись серьёзно, поразился убеждением, что бессмертие и Бог существуют, то сейчас же, естественно, сказал себе:
   "Хочу жить для бессмертия, а половинного компромисса не принимаю"...
  
   Задумчивый, он приехал к нам тогда, может быть, только лишь посмотреть...
   и в монастыре встретил этого старца Зосиму...
  
   Люди специальные и компетентные утверждают, что старцы и старчество появились у нас, по нашим русским монастырям, весьма лишь недавно, тогда как на всём православном Востоке, особенно на Синае и на Афоне, существуют далеко уже за тысячу лет.
  
   Утверждают, что существовало старчество и у нас на Руси во времена древнейшие, но вследствие бедствий России, татарщины, смут, перерыва прежних сношений с Востоком после покорения Константинополя установление это забылось у нас, и старцы прекратились. Возрождено же оно у нас опять с конца 18-го века одним из великих подвижников Паисием Величковским и учениками его. В особенности процвело оно у нас на Руси в одной знаменитой пустыне, Козельской Оптиной.
  
   В нашем монастыре уже считалось третье преемничество старцев, и старец Зосима был из них последним, но и он уже почти помирал от слабости и болезней, а заменить его даже и не знали кем.
  
   Вопрос для нашего монастыря был важный, так как монастырь наш ничем особенно не был до тех пор знаменит: в нём не было ни мощей святых угодников, ни явленных чудотворных икон, не было даже славных преданий, связанных с нашей историей, не числилось за ним исторических подвигов и заслуг Отечеству.
   Процвёл он и прославился на всю Россию именно из-за старцев, чтобы видеть и послушать которых стекались к нам богомольцы толпами со всей России из-за тысяч вёрст...
  
   Старец - это берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и в свою волю. Избрав старца, вы от своей воли отрешаетесь и отдаёте её ему в полное послушание, с полным самоотрешением.
   Этот искус, эту страшную школу жизни обрекающий себя принимает добровольно в надежде после долгого искуса победить себя, овладеть собою до того, чтобы мог наконец достичь, через послушание всей жизни, уже совершенной свободы, то есть свободы от самого себя, избегнуть участи тех, которые всю жизнь прожили, а себя в себе не нашли.
   Изобретение это, старчество, - не теоретическое, а выведено на Востоке из практики тысячелетней. Обязанности к старцу не то, что обыкновенное послушание, всегда бывшее и в наших русских монастырях...
  
   Старчество одарено властью в известных случаях беспредельной и непостижимой. Вот почему во многих монастырях старчество у нас сначала встречено было почти гонением.
   Между тем старцев тотчас же стали высоко уважать в народе.
   К старцам нашего монастыря стекались и простолюдины и самые знатные люди, с тем чтобы, повергаясь пред ними, исповедовать им свои сомнения, свои грехи, свои страдания и испросить совета и наставления...
  
   Старец Зосима был лет шестидесяти пяти, происходил из помещиков, когда-то в самой ранней юности был военным и служил на Кавказе обер-офицером.
   Без сомнения, он поразил Алёшу каким-нибудь особенным свойством души своей. Алёша жил в самой келье старца, который очень полюбил его и допустил к себе. Алёша, живя тогда в монастыре, был ещё ничем не связан, мог выходить куда угодно хоть на целые дни, и если носил свой подрясник, то добровольно, чтобы ни от кого в монастыре не отличаться...
  
   Алёша почти всегда замечал, что почти все, входившие в первый раз к старцу на уединённую беседу, входили в страхе и беспокойстве, а выходили от него почти всегда светлыми и радостными, и самое мрачное лицо обращалось в счастливое...
  
   Алёша отлично понимал, что для смиренной души русского простолюдина, измученной трудом и горем, а главное, всегдашней несправедливостью и всегдашним грехом, как своим, так и мировым, нет сильнее потребности и утешения, как обрести святыню или святого, пасть пред ним и поклониться ему: "Если у нас грех, неправда и искушение, то всё равно есть на земле там-то, где-то святой и высший; у него зато правда, тот зато знает правду; значит, не умирает она на земле, а, стало быть, когда-нибудь и к нам перейдёт и воцарится по всей земле, как обещано".
   Знал Алёша, что так именно и чувствует и даже рассуждает народ, он понимал это, но то, что старец именно и есть этот самый святой, этот хранитель Божьей правды в глазах народа, - в этом он не сомневался нисколько...
   Всё это последнее время какой-то глубокий, пламенный внутренний восторг всё сильнее и сильнее разгорался в его сердце...
   "Он свят, в его сердце тайна обновления для всех, та мощь, которая установит наконец правду на земле, и будут все святы, и будут любить друг друга, и не будет ни богатых, ни бедных, ни возвышающихся, ни униженных, а будут все как дети Божии и наступит настоящее царство Христово".
   Вот о чём грезилось сердцу Алёши...
  
   На Алёшу произвёл сильнейшее впечатление приезд его обоих братьев, которых он до того совершенно не знал.
   С братом Дмитрием Фёдоровичем он сошёлся скорее и ближе, хотя тот приехал позже, чем с другим (единоутробным) братом своим, Иваном Фёдоровичем...
  
   Вот в это-то время и состоялась семейная сходка всех членов этого нестройного семейства в келье старца, имевшая чрезвычайное влияние на Алёшу...
   Отношения обострились и стали невыносимы.
   Фёдор Павлович первый подал мысль о том,
   чтобы сойтись всем в келье старца Зосимы
   и, хоть и не прибегая к прямому посредничеству,
   всё-таки как-нибудь сговориться приличнее,
   причём сан и лицо старца могли бы иметь нечто внушающее и примирительное...
  
   Выдался прекрасный, тёплый и ясный день. Был конец августа.
   Свидание со старцем условлено было после поздней обедни...
  
   Они вступили в комнату почти одновременно со старцем,
   который при появлении их тотчас показался из своей спаленки...
   Старец Зосима вышел в сопровождении послушника и Алёши...
  
   - Сами знаете, что надо делать, ума в вас довольно: не предавайтесь пьянству и словесному невоздержанию, не предавайтесь сладострастию, а особенно обожанию денег, да закройте ваши питейные дома, если не можете всех, то хоть два или три. А самое главное - не лгите, самому себе не лгите. Лгущий самому себе и собственную ложь свою слушающий до того доходит, что уж никакой правды ни в себе, ни кругом не различает, а стало быть, входит в неуважение и к себе и к другим.
   Не уважая же никого, перестаёт любить, а чтобы, не имея любви, занять себя и развлечь, предаётся страстям и грубым сладостям и доходит совсем до скотства в пороках своих, а всё от беспрерывной лжи и людям и себе самому...
  
   Старец вдруг поднялся с места:
   - Простите, господа, что оставляю вас пока на несколько минут,
   но меня ждут ещё раньше вашего прибывшие...
  
   - Есть в народе горе молчаливое и многотерпеливое; оно уходит в себя и молчит. Но есть горе и надорванное: оно пробьётся раз слезами и с той минуты уходит в причитания. Это особенно у женщин. Но не легче оно молчаливого горя. Причитания утоляют тут лишь тем, что ещё более растравляют и надрывают сердце. Такое горе и утешения не желает, чувством своей неутолимости питается. Причитания лишь потребность раздражать беспрерывно рану...
  
   - Помяну и печаль твою на молитве вспомяну... Ведь жив он, жив,
   ибо жива душа вовеки; и нет его в доме, а он невидимо подле вас...
  
   - Боюсь; помирать боюсь...
   - Ничего не бойся, и никогда не бойся. И не тоскуй.
   Только бы покаяние не оскудевало в тебе - и всё Бог простит.
   Да и греха такого нет и не может быть на всей земле, какого бы не простил Господь воистину кающемуся. Да и совершить не может совсем такого греха великого человек, который бы истощил бесконечную Божью любовь...
   О покаянии лишь заботься, непрестанном, а боязнь отгони вовсе.
   Веруй, что Бог тебя любит так, как ты и не помышляешь о том,
   хотя бы со грехом твоим и во грехе твоём любит...
   Иди же и не бойся. На людей не огорчайся, за обиды не сердись.
   Покойнику в сердце всё прости, чем тебя оскорбил, примирись с ним воистину...
   Любовью всё покупается, всё спасается... Любовь такое бесценное сокровище, что на неё весь мир купить можешь, и не только свои, но и чужие грехи ещё выкупишь. Ступай и не бойся...
  
   - О, я понимаю, что вас любит народ, я сама люблю народ, я желаю его любить, да и как не любить народ, наш прекрасный, простодушный в своём величии русский народ!..
  
   - Для счастья созданы люди, и кто вполне счастлив,
   тот прямо удостоен сказать себе: "Я выполнил Завет Божий на сей земле".
   Все праведные, все святые, все святые мученики были все счастливы...
   - О, как вы говорите, какие смелые и высшие слова...
   Вы скажете и как будто пронзите. А между тем счастье - где оно?
   Кто может сказать про себя, что он счастлив?..
   Будущая жизнь - это такая загадка!.. И никто-то на неё не отвечает!..
   Мысль о будущей загробной жизни до страдания волнует меня, до ужаса и
   испуга... Я закрываю глаза и думаю: если все веруют, то откуда взялось это?..
   - Доказать тут нельзя ничего, убедиться же возможно.
   - Как? Чем?
   - Опытом деятельной любви. Постарайтесь любить ваших ближних деятельно и неустанно. По мере того как будете преуспевать в любви, будете убеждаться и в бытии Бога, и в бессмертии души вашей... Это испытано, это точно...
   - Деятельной любви? Вот и опять вопрос... Видите, я так люблю человечество, что, верите ли, мечтаю иногда бросить всё, что имею и идти в сёстры милосердия. Я закрываю глаза, думаю и мечтаю, и в эти минуты я чувствую в себе непреодолимую силу...
   - И то уже много и хорошо, что ум ваш мечтает об этом...
   Нет-нет да невзначай и в самом деле сделаете какое-нибудь доброе дело...
   - Да, но долго ли бы я могла выжить в такой жизни?
   Вот главнейший вопрос! Это самый мой мучительный из вопросов.
   И если больной не ответит тебе тотчас же благодарностью, а, напротив,
   станет тебя же мучить капризами, не ценя и не замечая твоего
   человеколюбивого служения, станет кричать на тебя, грубо требовать,
   даже жаловаться начальству - что тогда?
   Продолжится твоя любовь или нет?.. Одним словом, я работница за плату,
   я требую тотчас же платы, то есть похвалы себе и платы за любовь любовью.
   Иначе я никого не способна любить!..
   - Это точь-в-точь как рассказывал мне один доктор. Он говорил так же откровенно, как вы, хотя и шутя, но скорбно шутя; я, говорит, люблю человечество, но дивлюсь на себя самого: чем больше я люблю человечество вообще, тем меньше я люблю людей в частности, то есть порознь, как отдельных лиц. В мечтах я нередко, говорит, доходил до страстных помыслов о служении человечеству и, может быть, действительно пошёл бы на крест за людей, если б вдруг как-нибудь потребовалось, а между тем я двух дней не в состоянии прожить ни с кем в одной комнате, о чём знаю из опыта. Чуть он близко от меня, и вот уж его личность давит моё самолюбие и стесняет мою свободу. В одни сутки я могу даже лучшего человека возненавидеть: одного за то, что он... другого за то, что у него... Я, говорит, становлюсь врагом людей, чуть-чуть лишь те ко мне прикоснутся. Зато всегда так происходило, что чем более я ненавидел людей в частности, тем пламеннее становилась любовь моя к человечеству вообще...
   - Но что же делать? Тут надо в отчаяние прийти?
   - Нет, ибо и того довольно, что вы о сем сокрушаетесь.
   Сделайте, что можете, и сочтётся вам.
   У вас же много уже сделано, ибо вы могли столь глубоко и искренно сознать себя сами! Если же вы и со мной теперь говорили столь искренно для того, чтобы от меня лишь похвалу получить за вашу правдивость, то, конечно, ни до чего не дойдёте в подвигах деятельной любви; так всё и останется лишь в мечтах ваших, и вся жизнь мелькнёт лишь как призрак. Тут, понятно, и о будущей жизни забудете, и сами собой под конец как-нибудь успокоитесь.
   - Вы меня раздавили! Я теперь только, вот в это мгновение, как вы говорили, поняла, что я действительно ждала только вашей похвалы моей искренности, когда вам рассказывала о том, что не выдержу неблагодарности.
   Вы мне подсказали меня, вы уловили меня и мне же объяснили меня!
   - Ну теперь, после такого вашего признания, я верую, что вы искренни и сердцем добры. Если не дойдёте до счастья, то всегда помните, что вы на хорошей дороге, и постарайтесь с ней не сходить.
   Главное, убегайте лжи, всякой лжи, лжи.. себе самой в особенности. Наблюдайте свою ложь и вглядывайтесь в ней каждый час, каждую минуту...
   Брезгливости убегайте тоже и к другим, и к себе: то, что вам кажется внутри себя скверным, уже одним тем, что вы это заметили в себе, очищается...
   Страха тоже убегайте, хотя страх есть лишь последствие всякой лжи.
   Не пугайтесь никогда собственного вашего малодушия в достижении любви, даже дурных при этом поступков ваших не пугайтесь очень...
   Жалею, что не могу сказать вам ничего отраднее, ибо любовь деятельная сравнительно с мечтательностью есть дело жестокое и устрашающее.
   Любовь мечтательная жаждет подвига скорого, быстро удовлетворимого и чтобы все на него глядели. Тут действительно доходит до того, что даже и жизнь отдают, только бы не продлилось долго, а поскорей совершилось, как бы на сцене, и чтобы все глядели и хвалили.
   Любовь же деятельная - это работа и выдержка, а для иных, пожалуй, целая наука. Но предрекаю, что в ту самую минуту, когда вы будете с ужасом смотреть на то, что, несмотря на все ваши усилия, вы не только не продвинулись к цели, но даже как бы от неё удалились, - в ту саму минуту, предрекаю вам это, вы вдруг и достигнете цели и зрите ясно над собою чудодейственную силу Господа, вас всё время любившего и всё время таинственно руководившего...
  
   Отсутствие старца из кельи продолжалось минут около двадцати пяти...
   Когда старец вступил опять в келью,
   то застал оживлённый общий разговор между своими гостями...
  
   - Господь наш Иисус Христос именно приходил установить церковь на земле. Царство небесное, разумеется, не от мира сего, а в небе, но в него входят не иначе как чрез церковь, которая основана и установлена на земле...
   В Риме, как в государстве, слишком многое осталось от цивилизации и мудрости языческой, как например самые даже цели и основы государства. Христова же церковь, вступив в государство, не могла уступить ничего из своих основ, от того камня, на котором стояла она, и могла лишь преследовать не иначе как свои цели, раз твёрдо поставленные и указанные ей самим Господом: обратить весь мир и всё древнее языческое государство в церковь.
   Таким образом,
   не церковь должна искать себе определённого места в государстве, как
   "всякий общественный союз" или как "союз людей для религиозных целей",
   а, напротив, всякое земное государство должно бы впоследствии обратиться
   в Церковь, и уже отклонив всякие несходные с церковными свои цели.
   Всё же это ничем не унизит его, не отнимет ни чести, ни славы его
   как великого государства, ни славы властителей его, а лишь поставит его
   с ложной, ещё языческой и ошибочной дороги
   на правильную и истинную дорогу, единственно ведущую к вечным целям...
  
   Автор книги прямо идёт против церкви и святого, вековечного и незыблемого предназначения её...
   То есть церковь должна перерождаться в государство, так как бы из низшего в высший вид, чтобы затем в нём исчезнуть, уступив науке, духу времени и цивилизации. Если же не хочет того и сопротивляется, то отводится ей в государстве за то как бы некоторый лишь угол, да и то под надзором, - и это повсеместно в наше время в современных европейских землях.
  
   По русскому же пониманию и упованию надо, чтобы не церковь перерождалась в государство, как из низшего в высший тип, а, напротив, государство должно кончить тем, чтобы сподобиться стать единственно лишь Церковью и ничем иным более. Сие и буди, буди!
  
   - Вы меня несколько ободрили. Сколько я понимаю, это, стало быть, осуществление какого-то идеала, бесконечно далёкого, во втором пришествии... Прекрасная утопическая мечта об исчезновении войн, дипломатов, банков и прочее. Что-то даже похоже на социализм...
  
   - Правда, теперь общество христианское пока ещё само не готово и стоит лишь на семи праведниках; но так как они не оскудевают, то и пребывает всё же незыблемо, в ожидании своего полного преображения из общества как союза почти ещё языческого в единую вселенскую и владычествующую Церковь.
   Сие и буди, буди, хотя бы в конце веков, ибо лишь сему предназначено совершиться! И нечего смущать себя временами и сроками, ибо тайна времён и сроков в мудрости Божией, в предвидении Его и в любви Его.
   И что по расчёту человеческому может быть и весьма отдалённо, то по предопределению Божьему, может быть, уже стоит накануне своего появления, при дверях. Сие последнее буди, буди...
  
   - Странно, в высшей степени странно!.. Устраняется государство, а Церковь возводится на степень государства!..
  
   - Совершенно обратно изволите понимать!
   Не церковь обращается в государство. То Рим и его мечта.
   То третье дьявольское искушение!
   А, напротив, государство обращается в Церковь, восходит до Церкви и становится Церковью на всей земле, что совершенно противоположно вашему толкованию, и есть лишь великое предназначение Православия на земле.
   От Востока звезда сия воссияет...
  
   - В Париже, вскоре после декабрьского переворота, мне пришлось повстречать одного господина... Был он политическим сыщиком...
   Тема шла о социалистах-революционерах, которых тогда преследовали...
   "Мы, - сказал он, - собственно этих всех социалистов - анархистов, безбожников и революционеров - не очень-то и опасаемся; мы за ними следим, и ходы их нам известны. Но есть из них, хотя и немного, несколько особенных людей: это в Бога верующие и христиане, а в то же время и социалисты.
   Вот этих-то мы больше всех опасаемся...
   Социалист-христианин страшнее социалиста-безбожника"...
  
   ........................
  
   Дмитрий Фёдорович, двадцативосьмилетний молодой человек, среднего роста и приятного лица, казался старше своих сил. Был он мускулист, и в нём можно было угадывать значительную физическую силу, тем не менее в лице его выражалось как бы нечто болезненное. Большие тёмные глаза смотрели хотя,
   по-видимому, и с твёрдым упорством, но как-то неопределённо...
   "Трудно узнать, о чём он думает", -
   отзывались иной раз разговаривавшие с ним...
  
   Появление Дмитрия Фёдоровича заняло не более каких-нибудь двух минут,
   и разговор возобновился...
  
   - Тема эта мудрёная... Вот Иван Фёдорович на нас усмехается...
  
   - Европейский либерализм, и даже наш русский либеральный дилетантизм, часто и давно уже смешивает конечные результаты социализма с христианскими... Впрочем, социализм с христианством смешивают, как оказывается, не одни либералы и дилетанты...
  
   - Я расскажу о самом Иване Фёдоровиче... Он торжественно заявил в споре, что на всей земле нет решительно ничего такого, что бы заставило людей любить себе подобных, что такого закона природы: чтобы человек любил человечество - не существует вовсе, и что если есть и была до сих пор любовь на земле, то не от закона естественного, а единственно потому, что люди веровали в своё бессмертие... Так что уничтожьте в человечестве веру в своё бессмертие, в нём тотчас же иссякнет не только любовь, но и всякая живая сила, чтобы продолжать мировую жизнь. Мало того:
   тогда ничего уже не будет безнравственного, всё будет позволено...
  
   - Да, я это утверждал. Нет добродетели, если нет бессмертия...
  
   - Благотворите Творца, что дал вам сердце высшее, способное такой мукой мучиться... Дай вам Бог, чтобы решение сердца вашего постигло вас ещё на земле, и да благословит Бог пути ваши!..
  
   - Господа, у иного сердце как у Александра Македонского,
   а у другого - как у собачки...
  
   .......................
  
   Алёша довёл своего старца в спаленку и усадил на кровать...
  
   - Ступай, милый... Ты там нужнее. Там миру нет...
   И знай, сынок, что и впредь тебе не здесь место...
   Как только сподобит Бог преставиться мне - и уходи из монастыря.
   Совсем иди... Не здесь тоё место пока...
   Благословляю тебя на великое послушание в миру.
   Много тебе ещё странствовать. И ожениться должен будешь, должен.
   Всё должен будешь перенести, пока вновь прибудешь. А дела много будет.
   Но в тебе не сомневаюсь, потому и посылаю тебя. С тобой Христос.
   Сохрани Его, и Он сохранит тебя...
   Горе узришь великое и в горе сем счастлив будешь.
   Вот тебе завет: в горе счастья ищи. Работай, неустанно работай.
   Запомни слово моё отныне, ибо хотя и буду ещё беседовать с тобой,
   но не только дни, а и часы мои сочтены...
   Пусть мирские слезами провожают своих покойников,
   а мы здесь отходящему отцу радуемся...
   Ступай и поспеши... Около братьев будь. Да не около одного, а около обоих...
  
   Старец поднял руку благословить...
  
   Когда Алёша вышел за ограду скита, у него вдруг больно сжалось сердце...
   Давно он не испытывал такой тоски... Он пошёл лесом...
   На изгибе дорожки он заметил Ракитина...
  
   - Не меня ли ждёшь?
   - Именно тебя...
  
   - Я только на тебя, Алёша, дивлюсь: как это ты девственник?
   Ведь и ты Карамазов!
   Ведь в вашем семействе сладострастие до воспаления доведено.
   Ну вот эти три сладострастника друг за другом теперь и следят...
   с ножами за сапогом... Состукнулись трое лбами, а ты, пожалуй, четвёртый...
   - Ты про эту женщину ошибаешься. Дмитрий её... презирает...
   - Грушеньку-то? Нет, брат, не презирает.
   Уж когда невесту свою на неё променял, то не презирает.
   Тут... нечто, чего ты теперь не поймёшь. Тут влюбится человек в какую-нибудь красоту, в тело женское, или даже только в часть одну тела женского
   (это сладострастник может понять), то и отдаст за неё собственных детей, продаст отца и мать, Россию и отечества; будучи честен, пойдёт и украдёт; будучи кроток - зарежет, будучи верен - изменит...
   Певец женских ножек, Пушкин, ножки в стихах воспевал; другие не воспевают, а смотреть на ножки не могут без судорог... Но ведь не одни ножки...
   Тут, брат, презрение не помогает, хотя бы он и презирал Грушеньку...
   И презирает, да оторваться не может...
   - Я это понимаю...
   - Тем драгоценнее признание: стало быть, тебе уж знакомая тема, об этом уж думал, о сладострастье-то... Девственник, а уж такую глубину прошёл, - я тебя давно наблюдаю. Ты сам Карамазов...
   Грушенька просила меня: "Приведи ты его (тебя то есть)..."
   Да ведь как просила... Чем ты ей так любопытен?
   Знаешь, необычайная и она женщина тоже!..
   - Кланяйся, скажи, что не приду... Договаривай, о чём начал...
  
   - Иван не денег, не спокойствия ищет. Он мучения, может быть, ищет...
   Душа у него бурная. Ум его в плену. В нём мысль великая и неразрешённая.
   Он из тех, которым не надобно миллионов, а надобно мысль разрешить...
   - Эк, ведь Иван вам загадку задал!..
   Я слышал давеча его глупую теорию:
   "Нет бессмертия души, так нет и добродетели, значит, всё позволено"...
   Соблазнительная теория подлецам... Вся его теория - подлость!
   Человечество само в себе силу найдёт, чтобы жить для добродетели,
   даже и не веря в бессмертие души!
   В любви к свободе, к равенству, братству найдёт...
   - По твоему увлечению я догадался,
   что ты сам неравнодушен к Катерине Ивановне,
   а потому и не любишь брата Ивана. Ты к нему ревнуешь?
  
   - Вот и батюшка твой, и Иван Фёдорович за ним...
   Вот и помещик бежит - да тут скандал...
  
   Скандал действительно произошёл, неслыханный и неожиданный...
   Всё произошло "по вдохновению"...
  
   - За что вы его ненавидите?
   - А вот за что: он, правда, мне ничего не сделал, но зато я сделал ему одну бессовестнейшую пакость, и только что сделал, тотчас же за то и возненавидел его... Ведь уж теперь себя не реабилитируешь, так давай-ка я им ещё наплюю до бесстыдства: не стыжусь, дескать, вас, да и только!"...
  
   Исповедь горячего сердца
  
   За плетнём в соседском саду, стоял брат его Дмитрий Фёдорович
   и изо всех сил делал Алёше руками знаки, звал его и манил...
  
   - Слава Высшему на свете,
   Слава Высшему во мне!..
  
   На всём свете... по-настоящему... люблю только одного тебя!..
   Одного тебя, да ещё одну "подлую", в которую влюбился, да с тем и пропал...
   Но влюбиться не значит любить. Влюбиться можно и ненавидя. Запомни!..
   Садись вот здесь за стол, а я подле сбоку, и буду смотреть на тебя, и всё
   говорить...
   Ты будешь всё молчать, а я буду всё говорить, потому что срок пришёл...
   Тебе одному всё скажу, потому что нужно, потому что ты нужен, потому чтозавтра лечу с облаков, потому что завтра жизнь кончится и начнётся...
   И не боюсь, и ты не бойся...
   То есть боюсь, но мне сладко... То есть не сладко, а восторг...
  
   Чтоб из низости душою
   Мог подняться человек,
   С древней матерью-землёю
   Он вступил в союз навек...
  
   Я иду и не знаю: в вонь ли я попал и позор или в свет и радость.
   Вот ведь где беда, ибо всё на свете загадка!..
  
   Пусть я проклят, пусть я низок и подл, но пусть и я целую край той ризы,
   в которую облекается Бог мой; пусть я иду в то же самое время за чёртом,
   но я всё-таки и твой сын, Господи, и люблю тебя, и ощущаю радость,
   без которой нельзя миру стоять и быть...
  
   Душу Божьего творенья
   Радость вечная поит,
   Тайной силою броженья
   Кубок жизни пламенит...
  
   У груди благой природы
   Всё, что дышит, радость пьёт;
   Все созданья, все народы
   За собой она влечёт...
  
   Нам друзей дала в несчастье,
   Гроздий сок, венки харит,
   Насекомым - сладострастье...
   Ангел - Богу предстоит...
  
   Я, брат, это насекомое и есть, и это обо мне специально и сказано...
   И мы все, Карамазовы, такие же, и в тебе, ангеле,
   это насекомое живёт и в крови твоей бури родит.
   Это - бури, потому что сладострастье - буря, больше бури!
   Красота - это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому что неопределимая,
   а определить нельзя потому, что Бог задал одни загадки.
   Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут.
   Я, брат, очень не образован, но я много об этом думал. Страшно много тайн!
   Слишком много загадок угнетают на земле человека.
   Разгадывай как знаешь и вылезай сух из воды. Красота!
   Перенести я притом не могу, что иной, высший даже сердцем человек
   и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским.
   Ещё страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе
   не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его
   и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы...
   Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил.
   Чёрт знает что такое даже, вот что!
   Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой.
   В содоме ли красота?
   Верь, что в содоме-то она и сидит для огромного большинства людей, -
   знал ты эту тайну иль нет?
   Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь...
   Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы - сердца людей...
   А, впрочем, что у кого болит, тот о том и говорит...
   Слушай, теперь к самому делу...
  
   Я там кутил... У меня деньги - аксессуар, жар души, обстановка...
   Ныне вот она моя дама, завтра на её месте уличная девчонка...
   И ту и другую веселю, деньги бросаю пригоршнями, музыка...
   Любил разврат, любил и срам разврата...
   Любил жестокость: разве я не клоп, не злое насекомое? Сказано - Карамазов!..
  
   Я хоть и низок желаниями и низость люблю, но я не бесчестен.
   Ты краснеешь, у тебя глаза сверкнули. Довольно с тебя этой грязи.
   И всё это ещё только так, цветочки, хотя жестокое насекомое уже росло,
   уже разрасталось в душе. Тут, брат, целый альбом воспоминаний...
   Я, разрывая, любил не ссориться...
   И никогда не выдавал, никогда ни одну не ославил... Но довольно...
   Неужели ты думал, что я тебя для этой только дряни зазвал сюда?
   Нет, я тебе любопытнее вещь расскажу; но не удивляйся, что не стыжусь тебя,
   а как будто даже и рад...
  
   - Я не от твоих речей покраснел и не за твои дела,
   а за то, что я - то же самое, что и ты.
   - Ты-то? Ну, хватил немного далеко.
   - Нет, не далеко. Всё одни и те же ступеньки...
   Я на самой низшей, а ты вверху, где-нибудь на тринадцатой.
   Я так смотрю на это дело, но это всё одно и то же, совершенно однородное.
   Кто ступил на нижнюю ступеньку,
   тот всё равно непременно вступит и на верхнюю.
   - Стало быть, совсем не вступать?
   - Кому можно - совсем не вступать...
  
   - Теперь я первую половину этого дела знаю.
   - Первую половину ты понимаешь: это драма...
   Вторая же половина есть трагедия, и произойдёт она здесь...
  
   Отец теперь пьянствует, сидит за столом с братом Иваном.
   Сходи, Алексей, спроси у него эти три тысячи...
   - Митя, милый, что с тобой!
   - Что ты? Я не помешан в уме...
   Небось я тебя посылаю к отцу и знаю, что говорю: я чуду верю.
   - Чуду?
   - Чуду промысла Божьего...
   Богу известно моё сердце, он видит всё моё отчаяние.
   Он всю эту картину видит. Неужели он попустит совершиться ужасу?
   Алёша, я чуду верю, иди!
   - Я пойду, Митя...
   Я верю, что Бог устроит, как знает лучше, чтобы не было ужаса...
   - А я буду сидеть и чуда ждать. Но если не свершится, то...
  
   Иван и вправду застал отца за столом...
  
   - Слушай, Иван...
   Люблю его! Алёшка, дай я тебе благословение родительское дам...
  
   Лакей Смердяков. Человек ещё молодой, всего лет двадцати четырёх, он был страшно нелюдим и молчалив. Не то чтобы дик или чего-нибудь стыдился, нет, характером он был, напротив, надменен и как будто всех презирал...
   Мальчик рос "безо всякой благодарности", мальчиком диким и смотря на свет из угла. В детстве он очень любил вешать кошек и потом хоронить их с церемонией... Всё это потихоньку, в величайшей тайне. Григорий поймал его однажды на этом упражнении и больно наказал розгой. Тот ушёл в угол и косился оттуда с неделю...
   - Не любит он нас с тобой, этот изверг, да и никого не любит. Ты разве человек?
   Ты не человек, ты из банной мокроты завёлся, вот ты кто...
   Смердяков, как оказалось впоследствии, никогда не мог простить ему этих слов.
   Григорий выучил его грамоте и, когда минуло ему лет двенадцать, стал учить священной истории. но дело кончилось тотчас же ничем... Как-то однажды, всего только на втором или третьем уроке, мальчик вдруг усмехнулся:
   - Свет создал Господь Бог в первый день, а солнце, луну и звёзды на четвёртый день. Откуда же свет-то сиял в первый день?..
  
   Фёдор Павлович решил, что быть ему поваром, и отдал его в ученье в Москву.
   В ученье он пробыл несколько лет и воротился, сильно переменившись лицом.
   Он вдруг как-то необычайно постарел... Нравственно же воротился почти тем же самым: всё так же был нелюдим и ни в чьём обществе не ощущал ни малейшей надобности... Поваром он оказался превосходным...
   Если бы в то время кому-нибудь вздумалось спросить, глядя на него: чем этот парень интересуется и что всего чаще у него на уме, то невозможно было бы решить, на него глядя... А между тем он иногда в доме, на дворе или на улице, случалось, останавливался, задумывался и стоял так по десятку даже минут...
   Созерцателей в народе довольно. Вот одним из таких созерцателей был наверно и Смердяков, и наверно тоже копил впечатления свои с жадностью, почти сам ещё не зная зачем....
  
   - Русская земля крепка берёзой... Истребят леса - пропадёт земля русская...
   Я за умных людей стою...
  
   - А всё-таки говори, Иван: есть Бог или нет?
   Только серьёзно! Мне надо теперь серьёзно.
   - Нет, нету Бога.
   - Алёшка, есть Бог?
   - Есть Бог.
   - Иван, а бессмертие есть, ну там какое-нибудь,
   ну хоть маленькое, малюсенькое?
   - Нет и бессмертия...
   - Алёшка, есть бессмертие?
   - Есть.
   - И Бог и бессмертие?
   - И Бог, и бессмертие. В Боге бессмертие...
   - Я Алёшку оскорбил. Ты не сердишься, Алексей?
   - Нет, не сержусь. Я ваши мысли знаю. Сердце ваше лучше головы...
   - Иван, любишь ты Алёшку?
   - Люблю...
  
   - Слушай, Алёша, я старцу твоему давеча грубость сделал.
   Но я был в волнении.
   А ведь в старце этом есть остроумие... тут чувствуется Пирон.
   Это иезуит, русский, то есть.
   Как у благородного существа, в нём это затаённое негодование кипит на то,
   что надо представляться... святыню на себя натягивать...
   - Да ведь он же верует в Бога.
   - Ни на грош. А ты не знал? Да он всем говорит это сам, то есть не всем,
   а всем умным людям, которые приезжают...
   Губернатору он прямо отрезал: верую, да не знаю во что...
  
   Старик не унимался. Он дошёл до той чёрточки пьянства, когда иным пьяным,
   дотоле смирным, непременно вдруг захочется разозлиться и себя показать...
  
   - Эх вы, ребята! Деточки, поросяточки вы маленькие...
   Для меня... даже во всю мою жизнь не было безобразной женщины, вот моё правило! Можете вы это понять? Да где же вам понять: у вас ещё вместо крови молочко течёт, не вылупились! По моему правилу, во всякой женщине можно найти чрезвычайно, чёрт возьми, интересное, чего ни у которой другой не найдёшь, - только надобно уметь находить! Это талант!.. Даже вьельфильки, и в тех иногда отыщешь такое, что только диву даёшься на прочих дураков, как это ей состариться дали и до сих пор не заметили!.. Босоножку и мовешку надо сперва-наперво удивить... Удивить её надо до восхищения, до пронзения, до стыда, что в такую чернявку, как она, такой барин влюбился...
   А ведь того только и надо для счастья жизни!..
   Вот оно что значит свою чёрточку во всём уметь находить!..
  
   Сладострастники
  
   - Брат! Чем весь этот ужас кончится у отца и Дмитрия?
   - Нельзя наверно угадать... Ничем, может быть: расплывётся дело...
   Эта женщина - зверь...
   Во всяком случае, старика надо в доме держать, а Дмитрия в дом не пускать...
   - Неужели имеет право всякий человек решать, смотря на остальных людей,
   кто из них достоин жить и кто более недостоин?
   - К чему же тут вмешивать решение по достоинству?
   Этот вопрос всего чаще решается в сердцах людей совсем не на основании
   достоинств, а по другим причинам, гораздо более натуральным...
   А насчёт права, так кто же не имеет права желать?
   - Не смерти же другого?
   - А хотя бы даже и смерти? К чему же лгать пред собою,
   когда все люди так живут, а пожалуй, так и не могут иначе жить...
  
   Обе вместе
  
   Красота Катерины Ивановны ещё и прежде поразила Алёшу...
   Большие чёрные горящие глаза её прекрасны... Но в этих глазах, равно как и в очертаниях прелестных губ, было нечто такое, во что, конечно, можно было брату его влюбиться ужасно, но что, может быть, нельзя долго любить...
  
   - Ты будешь с нею счастлив, но, может быть... неспокойно счастлив.
   - То-то брат, такие такими и остаются, они не смирятся пред судьбой.
   Так ты думаешь, что я не буду её вечно любить?
   - Нет, может быть, ты будешь её вечно любить,
   но, может быть, не будешь с нею всегда счастлив...
  
   Алёша произнёс тогда своё мнение...
   Тем с большим изумлением почувствовал он теперь при первом взгляде, что, может быть, тогда он очень ошибся. В этот раз лицо её сияло неподдельной простодушной добротой, прямой и пылкой искренностью. Изо всей прежней "гордости и надменности", столь поразивших тогда Алёшу, замечалась теперь лишь одна смелая, благородная энергия и какая-то ясная, могучая вера в себя...
  
   Грушенька, смеясь и радуясь, подошла к столу.
   В Алёше как будто что перевернулось.
   Он приковался к ней взглядом, глаз отвести не мог.
   Вот она, эта ужасная женщина - "зверь"...
   И однако же, пред ним стояло, казалось бы, самое обыкновенное и простое существо на взгляд, - добрая, милая женщина, положим, красивая, но так похожая на всех других красивых, но "обыкновенных" женщин!
   Правда, хороша она была очень, очень даже, -
   русская красота, так многими до страсти любимая...
   Чудеснейшие, обильнейшие тёмно-русые волосы, тёмные соболиные брови и прелестные серо-голубые глаза с длинными ресницами заставили бы непременно самого равнодушного и рассеянного человека, даже где-нибудь в толпе, на гулянье, в давке, вдруг остановиться пред этим лицом и надолго запомнить его...
   Знатоки русской женской красоты могли бы безошибочно предсказать, глядя на Грушеньку, что эта свежая, ещё юношеская красота к тридцати годам потеряет гармонию, расплывётся, лицо обрюзгнет, около глаз и на лбу чрезвычайно быстро появятся морщиночки, цвет лица огрубеет, - одним словом, красота на мгновение, красота летучая...
  
   - Мы в первый раз видимся, Алексей Фёдорович, я захотела узнать её, увидать
   её, я хотела идти к ней, но она по первому желанию моему пришла сама...
  
   - Как Бог положит,
   пусть так оно и будет безо всяких между собой сговоров и обещаний...
   .................
  
   Монастырь Алёша обошёл кругом и через сосновую рощу прошёл прямо в скит... Сердце его дрожало, когда он вошёл в келью старца:
   "Зачем он выходил, зачем тот послал его "в мир"? Здесь тишина, здесь святыня, а там - смущенье, там мрак, в котором сразу потеряешься и заблудишься..."
  
   Обыкновенно по-вечеру, после службы, ежедневно, на сон грядущий, стекалась монастырская братия в келью старца, и всякий вслух исповедовал ему сегодняшние прегрешения свои, грешные мечты, мысли, соблазны, даже ссоры между собой... Старец разрешал, мирил, наставлял, налагал покаяние, благословлял и отпускал...
   ..................
  
   Старец проснулся и почувствовал себя весьма слабым...
   Говорил он о многом, казалось, хотел всё сказать, всё высказать ещё раз, пред смертною минутой, изо всего недосказанного в жизни, и не поучения лишь одного ради, а как бы жаждая поделиться радостью и восторгом своим со всеми и вся, излиться ещё раз в жизни сердцем своим...
  
   - Любите друг друга, отцы. Любите народ Божий.
   Не святее же мы мирских за то, что сюда пришли и в сих стенах затворились, а, напротив, всякий сюда пришедший, уже тем самым, что пришёл сюда, познал про себя, что он хуже всех мирских и всех и вся на земле...
   И чем долее потом будет жить инок в стенах своих, тем чувствительнее должен и сознавать сие. Ибо в противном случае незачем ему было и приходить сюда.
   Когда же познает, что не только он хуже всех мирских, но и перед всеми людьми за всех и за всё виноват, за все грехи людские, мировые и единоличные, то тогда лишь цель нашего единения достигается.
   Ибо знайте, милые, что каждый единый из нас виновен за всех и за вся на земле несомненно, не только по общей мировой вине, а единолично каждый за всех людей и за всякого человека на сей земле.
   Сие сознание есть венец пути иноческого, да и всякого на земле человека.
   Ибо иноки не иные суть человеки, а лишь только такие, какими и всем на земле людям быть надлежало бы. Тогда лишь и умилилось бы сердце наше в любовь бесконечную, вселенскую, не знающую насыщения. Тогда каждый из вас будет в силах весь мир любовью приобрести и слезами своими мировые грехи омыть...
   Всяк ходи около сердца своего, всяк себе исповедайся неустанно.
   Греха своего не бойтесь, даже и сознав его, лишь бы покаяние было,
   но условий с Богом не делайте...
   Не гордитесь пред малыми, не гордитесь и пред великими.
   Не ненавидьте и отвергающих вас, позорящих вас, поносящих вас и на вас клевещущих. Не ненавидьте атеистов, злоучителей, материалистов, даже злых из них, не только добрых, ибо и из них много добрых, особенно в наше время.
   Поминайте их на молитве так: спаси всех, Господи, за кого некому помолиться,
   спаси и тех, кто не хочет тебе молиться...
   Народ Божий любите, не отдавайте стада отбивать пришельцам, ибо если заснёте в лени и в брезгливой гордости вашей, а пуще в корыстолюбии, то придут со всех стран и отобьют у вас стадо ваше.
   Толкуйте народу Евангелие неустанно... Не лихоимствуйте...
   Веруйте и знамя держите. Высоко возносите его...
   То ли ещё узрим...
  
   Старец Зосима, почувствовавший вновь усталость и улёгшийся опять в постель, вдруг вспомнил о нём и потребовал его к себе...
   Алёша немедленно прибежал...
   - Не печалься. Знай, что не умру без того, чтобы не сказать при тебе последнее
   моё на земле слово. Тебе скажу это слово, сынок, тебе и завещаю его...
   А теперь пока иди к тем, кому обещал...
  
   Алёша заспешил, чтоб, окончив всё в городе, поскорей воротиться.
  
   Как раз и отец Паисий молвил ему напутственное слово,
   произведшее на него весьма сильное и неожиданное впечатление...
  
   - Помни, юный, неустанно, что мирская наука, соединившись в великую силу, разобрала, в последний век особенно, всё, что завещано в книгах святых нам небесного, и после жестокого анализа у учёных мира сего не осталось изо всей прежней святыни решительно ничего.
   Но разбирали они по частям, а целое просмотрели, и даже удивления достойно, до какой слепоты. Тогда как целое стоит пред их же глазами незыблемо, как и прежде, и врата адовы не одолеют его.
   Разве не жило оно девятнадцать веков, разве не живёт и теперь
   в движениях единичных душ и в движениях народных масс?
   Даже в движениях душ атеистов живёт оно, как прежде незыблемо!
   Ибо и отрекшиеся от христианства и бунтующие против него в существе своём того же самого Христова облика суть, таковыми же и остались, ибо до сих пор ни мудрость их, ни сердца их не в силах были создать иного высшего образа человеку и достоинству его, как образ, указанный древле Христом.
   А что были попыток, то выходили одни лишь уродливости.
   Запомни сие особенно, юный, ибо в мир назначаешься отходящим старцем твоим. Может, вспоминая сей день великий, не забудешь и слов моих, ради сердечного тебе напутствия данных, ибо млад еси, а соблазны в мире тяжёлые и не твоим силам вынести их. Ну теперь ступай, сирота...
  
   С этими словами отец Паисий благословил его...
   Алёша вдруг понял, что в этом строгом и суровом доселе к нему монахе он встречает теперь нового неожиданного друга и горячо любящего его нового руководителя, - точно как бы старец Зосима завещал ему его умирая...
  
   ........................
  
   Прежде всего Алёша пошёл к отцу...
  
   - Зачем пожаловал?
   - Узнать о вашем здоровье.
   - Да. И, кроме того, я тебе вчера сам велел прийти...
   Иван ушёл... Он у Митьки изо всех сил невесту его отбивает...
   Денег он не просит, правда, а всё же от меня ни шиша не получит.
   Я, милейший Алексей Фёдорович, как можно дольше на свете намерен прожить, а потому мне каждая копейка нужна, и чем дольше буду жить, тем она будет нужнее... Теперь я пока всё-таки мужчина, пятьдесят пять всего, но я хочу ещё лет двадцать на линии мужчины состоять, так ведь состарюсь - поган стану, не пойдут они ко мне тогда доброю волей, ну вот тут-то денежки мне и понадобятся. Так вот я теперь и подкапливаю да побольше для одного себя, потому что я в скверне моей до конца хочу прожить...
   В скверне-то слаще:
   все её ругают, а все в ней живут, только все тайком, а я открыто.
   Вот на простодушие-то это моё на меня все сквернавцы и накинулись.
   А в рай твой я не хочу, да порядочному человеку оно даже в рай-то твой и
   неприлично, если даже там и есть он.
   По-моему, заснул и не проснулся, и нет ничего, поминайте меня, коли хотите,
   а не хотите, так и чёрт вас дери. Вот моя философия...
   - Как вы раздражительны. Это вы со вчерашнего...
   - Я на тебя не сержусь, а на Ивана, если б он мне это самое сказал,
   я бы рассердился. С тобой только одним бывали у меня добренькие минутки,
   а то я ведь злой человек...
   - Не злой вы человек, а исковерканный...
   - Слушай, я разбойника Митьку хотел было засадить, да и теперь ещё не знаю, как решу. Конечно, в теперешнее модное время принято отцов да матерей за предрассудок считать, но ведь по законам-то, кажется, и в наше время не позволено стариков отцов за волосы таскать, да по роже бить, в их собственном доме, да похваляться прийти и совсем убить - всё при свидетелях...
   Я бы, если б захотел, мог бы за вчерашнее сейчас засадить...
   - Так вы не хотите жаловаться?
   - Иван отговорил. Я бы наплевал на Ивана, да я сам одну штуку знаю...
   Засади я его, подлеца, она услышит, что я его засадил, и тотчас к нему побежит. А услышит если сегодня, что тот меня до полусмерти, слабого старика, избил, так, пожалуй, бросит его, да ко мне придёт навестить...
   Я её насквозь знаю...
   А что, коньячку не выпьешь?
   - Нет, не надо, благодарю... И вам бы не пить...
   - Правда твоя, раздражает, а спокою не даёт... А ведь только одну рюмочку...
   - Вот вы теперь и добрее стали...
   - Я тебя и без коньяка люблю, а с подлецами и я подлец...
   Да я Ивана не признаю совсем. Откуда такой появился? Не наша совсем душа...
   А Митьку я раздавлю как таракана...
   Иван никого не любит, Иван не наш человек, эти люди, как Иван, это, брат,
   не наши люди, это пыль поднявшаяся... Подует ветер, и пыль пройдёт...
   Хотел было я через тебя узнать насчёт Митьки-то, если б ему тысячку, другую, согласился бы он, нищий и мерзавец, отселева убраться совсем, лет на пять, а лучше на тридцать пять, да без Грушки и уже от неё совсем отказаться, а?
   - Я спрошу его... Если все три тысячи, так, может быть, он...
   - Не надо теперь спрашивать... Я передумал. Это вчера глупость в башку мне
   сглупу влезла. Ничего не дам, мне денежки мои нужны самому...
   Невеста-то эта Катерина Ивановна,
   которую он так тщательно от меня всё время прятал, за него идёт или нет?
   - Она его ни за что не хочет оставить...
   - Вот таких-то эти нежные барышни и любят, кутил да подлецов!..
   Кабы мне его молодость, да тогдашнее моё лицо, так я бы точно так же, как он
   и побежал... Каналья он! А Грушеньку всё-такие не получит... В грязь обращу...
  
   ........................
  
   - Николай Ильич Снегирёв, русской пехоты бывший штабс-капитан...
   - Я пришёл... по тому самому делу...
   По поводу той встречи вашей с братом моим Дмитрием Фёдоровичем...
   - Это он на меня тебе, папа, жаловаться пришёл!..
   Это я ему давеча палец укусил!..
   - Пойдёмте, Алексей Фёдорович... Воздух чистый,
   а в хоромах-то у меня и впрямь несвежо, во всех даже смыслах...
   - Я бы вам советовал, некоторое время не посылать его вовсе в школу,
   пока он уймётся... и гнев этот в нём пройдёт...
   - Именно гнев. В маленьком существе, а великий гнев...
   Вы этого всего не знаете. Позвольте мне пояснить эту повесть особенно...
  
   Детки наши, детки презренных, но благородных нищих, -
   правду на земле ещё в девять лет от роду узнают...
  
   Богатым где: те всю жизнь такой глубины не исследуют,
   а мой Илюшка в ту самую минуту на площади-то... всю истину произошёл...
   Вошла в него эта истина и пришибла его навеки...
   В тот самый день он у меня в лихорадке был, всю ночь бредил...
   Весь тот день мало со мной говорил...
   Делает вид, будто уроки учит, а я вижу, что не уроки у него на уме...
   На другой день выпил я,.. с горя...
   Вы, сударь, не презирайте меня: в России пьяные люди у нас самые добрые...
   Самые добрые люди у нас и самые пьяные...
   В тот день мальчишки и подняли его на смех в школе с утра...
   Стал он из школы приходить больно битый... я всё узнал, и вы правы; больше уж в школу эту я его не пошлю. Узнаю я, что он против сего класса один идёт... сам озлился, сердце в нём зажглось, - испугался я тогда за него...
   Опять ходим, гуляем.
   "Папа, спрашивает, ведь богатые всех сильнее на свете?" -
   "Да, говорю, Илюша, нет на свете сильнее богатого". -
   "Папа, говорит, я разбогатею, я в офицеры пойду и всех разобью,
   меня царь наградит, я приеду, и тогда никто не посмеет..."
   Знаете, детки коли молчаливые да гордые, да слёзы долго перемогают в себе, да как вдруг прорвутся, если горе большое придёт, так ведь не то что слёзы потекут, а брызнут, словно ручьи...
   Тёплыми-то брызгами этими так вдруг и обмочил он мне всё лицо...
   Зарыдал как в судороге, затрясся, прижимает меня к себе... Зарыдал тут и я...
   Никто-то нас тогда не видел, Бог один видел...
  
   - Ах, как бы мне хотелось помириться с вашим мальчиком...
   Но теперь не про то, совсем не про то... Я имею к вам поручение: этот самый
   мой брат, этот Дмитрий, оскорбил и свою невесту, благороднейшую девушку...
   Узнав про вашу обиду и узнав всё про ваше несчастное положение, поручила мне... снести вам это вспоможение от неё... но только от неё одной, не от Дмитрия, который и её бросил... и не от меня, от брата его... только от неё одной! Она вас умоляет принять её помощь... Вы оба обижены одним и тем же человеком... Это значит, сестра идёт к брату с помощью... Никто об этом не узнает... вот деньги... вы должны принять их, иначе... все должны быть врагами друг другу на свете! Но ведь есть же и на свете братья...
   У вас благородная душа... вы должны это понять!..
   - Это мне... это столько денег... Да я уже четыре года не видал таких денег,
   Господи! И говорит, что сестра...
   - Клянусь вам, что всё, что я вам сказал, правда!..
   - Послушайте, ведь если я и приму, то ведь не буду же я подлецом?
   В глазах-то ваших, Алексей Фёдорович, ведь не буду подлецом?..
   - Да нет же, нет! Спасением моим клянусь вам, что нет!
   И никто не узнает никогда, только мы...
   - Вы даже и понять не можете, что могут значить для меня теперь эти деньги...
   В этом наше спасение...
   Алёша хотел было обнять его, до того он был доволен.
   Но, взглянув на него, он вдруг остановился...
   - Чего вы!..
   Он с остервенением смял деньги... и бросил кредитки в песок...
   и с дикой злобой бросился их топтать...
   - Вот ваши деньги... А что ж бы я моему мальчику-то сказал,
   если б у вас деньги за позор наш взял?..
  
   Алёша глядел ему вслед с невыразимой грустью...
   Он понимал, что тот до самого последнего мгновения сам не знал, что скомкает и швырнёт кредитки... Алёша поднял обе кредитки. Они были лишь очень смяты, но совершенно целы... Разгладив, он сложил их, сунул в карман и пошёл к Катерине Ивановне докладывать об успехе её поручения...
  
   - Так вы не отдали денег, так вы так и дали ему убежать!
   Боже мой, да вы хоть бы побежали за ним сами и догнали его...
   Теперь они без хлеба и погибнут!
   - Не погибнут, потому что эти деньги их всё-таки не минуют.
   Он всё равно возьмёт их завтра, я сам тут сделал одну ошибку,
   но ошибка-то вышла к лучшему.
   Это человек трусливый и слабый характером.
   Он такой измученный и очень добрый...
   Во-первых, он обиделся, что слишком при мне деньгам обрадовался...
   И чуть только излил душу, вот вдруг ему и стыдно стало за то, что он так всю душу мне показал. Вот он меня сейчас и возненавидел. А он из ужасно стыдливых бедных... Знаете, это ужасно как тяжело для обиженного человека, когда все на него станут смотреть его благодетелями... Да я ведь и сам точно так же чувствую... И вот хоть всё так скверно, но всё-таки к лучшему...
   - Почему лучше?
   - Потому что если б он не растоптал, а взял эти деньги, то, придя домой, через час и заплакал бы о своём унижении... и завтра пришёл бы ко мне и бросил бы мне кредитки... А теперь он ушёл ужасно гордый и с торжеством... А стало быть, теперь уж ничего нет легче, как заставить его принять эти же деньги завтра, потому что он уж честь свою доказал, деньги швырнул, растоптал...
   Не мог же он знать, когда топтал, что я завтра их ему опять принесу...
   А между тем деньги-то эти ему ужасно нужны...
   Ночью будет думать... а к завтрашнему утру, пожалуй, готов будет ко мне бежать и прощенья просить.
   А я-то вот тут и явлюсь: "Вот, дескать, вы гордый человек, вы доказали, ну теперь возьмите, простите нас". Вот тут-то он и возьмёт!..
   ........................
  
   Смердяков
  
   - Стихи вздор... Рассудите сами: кто ж на свете в рифму говорит?
   И если бы стали все в рифму говорить, то много ли бы мы насказали?
   Стихи не дело...
   - Как вы во всём столь умны...
   - Я бы не то ещё мог, я бы и не то ещё знал, если бы не жребий мой с самого своего сыздетства. Я бы на дуэли из пистолета того убил, который бы мне произнёс, что я подлец, потому что без отца от Смердящей произошёл, а они и в Москве это мне в глаза тыкали...
   Может ли русский мужик против образованного человека чувство иметь?
   По необразованности своей он никакого чувства не может иметь...
   Я всю Россию ненавижу...
   - Когда бы вы были военным юнкерчиком али гусариком молоденьким,
   вы бы не так говорили, а саблю бы вынули и всю Россию стали бы защищать.
   - Я не только не желаю быть военным гусариком, но желаю, напротив,
   уничтожения всех солдат...
   - А когда неприятель придёт, кто же нас защищать будет?
   - Да и не надо вовсе. В двенадцатом году было на Россию великое нашествие императора Наполеона французского первого, отца нынешнему, и хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую и присоединила к себе. Совсем даже были бы другие порядки.
   - Да будто они там у себя так уж лучше наших?
   Я иного нашего щеголёчка на трёх молодых англичан не променяю...
   - Это как кто обожает...
   - А вы и сами точно иностранец...
   - Если вы желаете знать, то по разврату и тамошние, и наши все похожи.
   Все шельмы, но с тем, что тамошний в лакированных сапогах ходит, а наш
   подлец в своей нищете смердит и ничего в этом дурного не находит...
   - Вы Ивана Фёдоровича, говорили сами, так уважаете.
   - А они про меня отнеслись, что я вонючий лакей.
   Они меня считают, что бунтовать могу; это они ошибаются.
   Была бы в кармане моём такая сумма, и меня бы здесь давно не было.
   Дмитрий Фёдорович хуже всякого лакея и поведением, и умом, и нищетой
   своею, и ничего-то он не умеет делать, а, напротив, от всех почтён...
   Дмитрий Фёдорович голоштанник... Чем он лучше меня?
   Он не в пример меня глупее.
   Сколько денег просвистал без всякого употребления...
  
   ........................
  
   Братья знакомятся
  
   - Ты, кажется, почему-то любишь меня, Алёша?
   - Люблю, Иван. Брат Дмитрий говорит про тебя: Иван - могила.
   Я говорю про тебя: Иван - загадка...
   - Я сейчас здесь сидел и знаешь, что говорил себе: не веруй я в жизнь, разуверься я в дорогой женщине, разуверься в порядке вещей, убедись даже, что всё, напротив, беспорядочный, проклятый и, может быть, бесовский хаос, порази меня хоть все ужасы человеческого разочарования - а я всё-таки захочу жить и уж как припал к этому кубку, то не оторвусь от него, пока его весь не осилю!
   Впрочем, к тридцати годам, наверно, брошу кубок, хоть и не допью всего и отойду... не знаю куда. Но до тридцати моих лет, знаю это твёрдо, всё победит моя молодость - всякое разочарование, всякое отвращение к жизни.
   Я спрашивал себя много раз: есть ли в мире такое отчаяние, чтобы победило во мне эту исступлённую и неприличную, может быть, жажду жизни, и решил, что, кажется, нет такого, то есть опять-таки до тридцати лет, а там уж сам не захочу, мне так кажется.
   Эту жажду жизни иные чахоточные сопляки-моралисты называют часто подлою, особенно поэты. Черта-то она отчасти карамазовская, это правда, жажда-то эта жизни, несмотря ни на что, в тебе она тоже непременно сидит, но почему ж она подлая?
   Центростремительной силы ещё страшно много на нашей планете, Алёша.
   Жить хочется, и я живу, хотя бы и вопреки логике.
   Пусть я не верю в порядок вещей, но дороги мне клейкие, распускающиеся весной листочки, дорого голубое небо, дорог иной человек, которого иной раз, поверишь ли, не знаешь за что и любишь, дорог иной подвиг человеческий,
   в который давно уже, может быть, перестал и верить, а всё-таки по старой памяти чтишь его сердцем...
   Вот тебе уху принесли, кушай на здоровье. Уха славная, хорошо готовят.
   Я хочу в Европу съездить, Алёша, отсюда и поеду; и ведь я знаю,
   что поеду лишь на кладбище, но на самое дорогое кладбище, вот что!
   Дорогие там лежат покойники, каждый камень под ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни и плакать над ними, - в то же время убеждённый всем сердцем моим, что всё это давно уже на кладбище, и никак не более.
   И не от отчаяния буду плакать, а лишь просто потому, что буду счастлив пролитыми слезами моими. Собственным умилением упьюсь...
   Клейкие весенние листочки, голубое небо люблю я, вот что! Тут не ум,
   не логика, тут нутром, тут чревом любишь, первые свои молодые силы любишь...
   Понимаешь?..
   - Слишком понимаю, Иван: нутром и чревом хочется любить -
   прекрасно ты это сказал, и рад я ужасно за то, что тебе так жить хочется...
   Я думаю, что все должны прежде всего на свете жизнь полюбить.
   - Жизнь полюбить больше, чем смысл её?
   - Непременно так, полюбить прежде логики... и тогда только я и смысл пойму...
   Половина твоего дела сделана, Иван, и приобретена: ты жизнь любишь.
   Теперь надо постараться тебе о второй твоей половине, и ты спасён.
   - Уж ты и спасаешь, да я и не погибал, может быть!
   А в чём она, вторая половина?
   - В том, что надо воскресить твоих мертвецов, которые, может быть,
   никогда и не умирали. Ну давай чаю. Я рад, что мы говорим, Иван...
   - Ты, я вижу, в каком-то вдохновении. Ужасно я люблю такие исповедания веры
   вот от таких... послушников. Твёрдый ты человек, Алексей...
   Правда, что ты из монастыря хочешь выйти?
   - Правда. Мой старец меня в мир посылает.
   - Увидимся ещё, стало быть, в миру-то, встретимся до тридцати-то, когда я от кубка-то начну отрываться. Отец вот не хочет отрываться от своего кубка до семидесяти лет, до восьмидесяти даже мечтает, сам говорил, у него это слишком серьёзно... Стал на сладострастии своём и тоже будто на камне... хотя после тридцати-то лет, правда, и не на чем, пожалуй, стать, кроме как на этом...
   Но до семидесяти подло, лучше до тридцати:
   можно сохранить "оттенок благородства", себя надувая...
   - А ты в самом деле так скоро уезжаешь, брат?
   - Да... Дела кончил и еду. Уж не думаешь ли ты, что я ревную к Дмитрию,
   что я отбиваю у него его красавицу Катерину Ивановну...
   Дмитрий тут не при чём.
   У меня были только собственные дела с Катериной Ивановной...
   Если бы ты знал, как я себя теперь легко чувствую... веришь ли, хотел было
   спросить шампанского, чтоб отпраздновать первый мой час свободы...
   - Ты про любовь свою говоришь, Иван?
   - Любовь, если хочешь, да, я влюбился в барышню, в институтку...
   Мучился с ней, и она меня мучила. Сидел над ней... и вдруг всё слетело.
   Давеча я говорил вдохновенно, а вышел и расхохотался - веришь этому...
   - Ты и теперь так это весело говоришь...
   - Да почём же я знал, что я её вовсе не люблю! Вот и оказалось, что нет...
   А ведь как она мне нравилась!..
   И знаешь ли, и теперь нравится ужасно, а между тем как легко от неё уехать...
   - Может, это не любовь была...
   - Алёшка, не пускайся в рассуждения о любви! Тебе неприлично....
   А мучила-то она меня как! Воистину у надрыва сидел...
   Ох, она знала, что я её люблю! Любила меня, а не Дмитрия...
   Дмитрий только надрыв...
   Но только в том дело, самое главное, что ей нужно, может быть, лет пятнадцать или двадцать, чтобы догадаться, что Дмитрия она вовсе не любит, а любит только меня, которого мучает. Да, пожалуй, и не догадается она никогда... Ну и лучше: встал и ушёл навеки... Кстати, что она теперь?
   Алёша рассказал ему об истерике и о том, что она, кажется,
   теперь в беспамятстве и в бреду.
   - Надо справиться. От истерики, впрочем, никогда и никто не умирал...
   Да и пусть истерика. Бог женщине послал истерику любя.
   Не пойду я туда вовсе. К чему лезть опять...
   - Так ты непременно завтра утром поедешь?
   - А ты что так беспокоишься, что я уезжаю. У нас с тобой ещё Бог знает
   сколько времени до отъезда. Целая вечность времени, бессмертие!
   - Если ты завтра уезжаешь, какая же вечность?
   - Своё-то мы успеем всё-таки переговорить, своё-то, для чего мы пришли сюда?
   Мы для чего здесь сошлись?
   Чтобы говорить о любви к Катерине Ивановне, о старике и Дмитрии?
   О загранице? О роковом положении России? Об императоре Наполеоне?
   Так ли, для этого ли?
   - Нет, не для этого.
   - Сам понимаешь, значит, для чего. Другим одно, а нам, желторотым, другое,
   нам прежде всего надо предвечные вопросы разрешать, вот наша забота.
   Вся молодая Россия только лишь о вековечных вопросах теперь и толкует. Именно теперь, как старики все полезли вдруг практическими вопросами заниматься. Ты из-за чего все три месяца глядел на меня в ожидании?
   Чтобы допросить меня: "Как веруешь али вовсе не веруешь?"
   Ведь так, Алексей Фёдорович?
   - Пожалуй что и так... Ты ведь не смеёшься теперь надо мною, брат?
   - Я-то смеюсь?.. Я ведь и сам точь-в-точь такой же маленький мальчик, как и ты, разве только вот не послушник.
   Ведь русские мальчики как до сих пор орудуют? Иные, то есть?
   Вот, например, здешний вонючий трактир, вот они и сходятся, засели в угол. Всю жизнь прежде не знали друг друга, а выйдут из трактира, сорок лет опять не будут знать друг друга, ну и что ж, о чём они будут рассуждать, пока поймали минутку в трактире-то?
   О мировых вопросах, не иначе: есть ли Бог, есть ли бессмертие?
   А которые в Бога не веруют, ну те о социализме и об анархизме заговорят, о переделке всего человечества по новому штату... И множество самых оригинальных русских мальчиков только и делают, что о вековечных вопросах говорят у нас в наше время. Разве не так?
   - Да, настоящим русским вопросы о том: есть ли Бог и есть ли бессмертие, -
   конечно, первые вопросы и прежде, да так и надо...
   Ну говори же, с чего начинать - с Бога? Существует ли Бог?
   - С чего хочешь, с того и начинай...
   Ведь ты вчера у отца провозгласил, что Бога нет...
   - Я вчера за обедом у старика тебя этим нарочно дразнил и видел, как у тебя
   разгорелись глазки. Но теперь я вовсе не прочь с тобой переговорить...
   Я с тобой хочу сойтись, Алёша, потому что у меня нет друзей,
   попробовать хочу. Ну, представь же себе, может быть, и я принимаю Бога,
   для тебя это неожиданно, а?
   - Да, конечно, если ты только и теперь не шутишь?
   - Я давно уже положил не думать о том:
   человек ли создал Бога или Бог создал человека?..
   Ведь у нас с тобой какая теперь задача?
   Задача в том, чтоб я как можно скорее мог объяснить тебе мою суть, то есть что я за человек, во что верую и на что надеюсь, ведь так?
   А потому и объявляю, что принимаю Бога прямо и просто...
   Я смиренно сознаюсь, что у меня нет никаких способностей разрешать такие вопросы, у меня ум земной, а потому где нам решать о том, что не от мира сего. Да и тебе советую об этом никогда не думать, друг Алёша, а пуще всего насчёт Бога: есть ли Он или нет? Всё это вопросы совершенно несвойственные уму, созданному с понятием лишь о трёх измерениях.
   Итак, принимаю Бога, принимаю и премудрость его, и цель его, нам совершенно уж неизвестные, верую в порядок, в смысл жизни, верую в вечную гармонию, в которой мы будто бы все сольёмся, верую в Слово, к которому стремится Вселенная и которое само "бе к Богу" и которое есть само Бог, ну и прочее, и так далее в бесконечность. Слов-то много на этот счёт наделано. Кажется, уж я на хорошей дороге - а?
   Ну так представь же себе, что в окончательном результате я мира этого Божьего - не принимаю и хоть и знаю, что он существует, да и не допускаю его вовсе. Я не Бога не принимаю, я мира, им созданного, мира Божьего не принимаю и не могу согласиться принять.
   Оговорюсь: я убеждён, что страдания заживут и сгладятся, что весь обидный комизм человеческих противоречий исчезнет, как жалкий мираж, как гнусьненькое измышление малосильного и маленького, как атом, человеческого ума, что, наконец, в мировом финале, в момент вечной гармонии, случится и явится нечто до того драгоценное, что хватит его на все сердца, на утоление всех негодований, на искупление всех злодейств людей, всей пролитой ими их крови, хватит, чтобы не только было возможно простить, но и оправдать всё, что случилось с людьми, - пусть это всё будет и явится, но я-то этого не принимаю и не хочу принять!..
   Вот моя суть, Алёша, вот мой тезис...
   - Ты мне объяснишь, для чего, для чего "мира не принимаешь"?
   - Уж, конечно, объясню, не секрет, к тому и вёл...
   Братишка ты мой, не тебя я хочу развратить и сдвинуть с твоего устоя,
   я, может быть, себя хотел бы исцелить тобою...
  
   - Я никогда не мог понять, как можно любить своих ближних.
   Именно ближних-то, по-моему, и невозможно любить, а разве лишь дальних...
   Чтобы полюбить человека, надо, чтобы тот спрятался,
   а чуть лишь покажет лицо свой - пропала любовь...
   - Об этом не раз говорил старец Зосима, он тоже говорил, что лицо человека часто многим ещё неопытным в любви мешает любить.
   Но ведь есть и много любви в человечестве,
   и почти подобной Христовой любви, это я сам знаю, Иван....
   - Ну я-то пока ещё этого не знаю и понять не могу, и бесчисленное множество людей со мной тоже. Вопрос ведь в том, от дурных ли качеств людей это происходит, или уж оттого, что такова их натура. По-моему, христова любовь к людям есть в своём роде невозможное на земле чудо. Правда, он был Бог...
   Но мы-то не боги...
   Положим, я, например, глубоко могу страдать, но другой никогда ведь
   не может узнать, до какой степени я страдаю, потому что он другой, а не я...
  
   Отвлечённо ещё можно любить ближнего и даже иногда издали,
   но вблизи почти никогда... Но довольно об этом.
   Мне надо было лишь поставить тебя на мою точку.
   Я хотел заговорить о страдании человечества вообще,
   но лучше уж остановиться на страданиях одних детей...
   Во-первых, деток можно любить даже и вблизи, даже и грязных...
   Во-вторых, о больших я и потому ещё говорить не буду, что, кроме того, что они отвратительны и любви не заслуживают, у них есть и возмездие: они съели яблоко и познали добро и зло и стали "яко бози". Продолжают и теперь есть его.
   Но деточки ничего не съели и пока ещё ни в чём не виновны...
   Если они на земле тоже ужасно страдают, то уж, конечно, за отцов своих, наказаны за отцов своих, съевших яблоко, - но ведь это рассуждение из другого мира, сердцу же человеческому здесь на земле непонятное.
   Нельзя страдать неповинному за другого, да ещё такому неповинному!..
   И вот интеллигентный образованный господин и его дама секут собственную дочку, младенца семи лет... Дело доходит до суда... Нанимается адвокат... Русский народ давно уже назвал у нас адвоката - "аблакат - нанятая совесть".
   Адвокат кричит в защиту своего клиента.
   "Дело, дескать, такое простое, семейное и обыкновенное..."
   У меня очень много собрано о русских детках, Алёша...
   Девчонку маленькую, пятилетнюю, возненавидели отец и мать,
   "почтеннейшие и чиновные люди, образованные и воспитанные"....
   Тут именно незащищённость-то этих созданий и соблазняет мучителей, ангельская доверчивость дитяти, которому некуда деться и не к кому идти, -
   вот это-то и распаляет гадкую кровь истязателя...
   Во всяком человеке, конечно, таится зверь, зверь гневливости, зверь сладострастной распаляемости от криков истязуемой жертвы, зверь без удержу, спущенного с цепи, зверь нажитых в разврате болезней, подагр, больных печёнок и прочих...
   И эта мать могла спать,
   когда ночью слышались стоны бедного ребёночка, запертого в подлом месте!
   Понимаешь ли ты это, когда маленькое существо, ещё не умеющее даже осмыслить, что с ней делается, и плачет своими кровавыми, незлобливыми, кроткими слёзками к "Боженьке", чтобы тот защитил его...
   Понимаешь ли ты эту ахинею, послушник ты мой Божий и смиренный, понимаешь ли ты, для чего эта ахинея так нужна и создана! Без неё, говорят, и пробыть бы не мог человек на земле, ибо не познал бы добра и зла...
   Для чего познавать это чёртово добро и зло, когда это столького стоит?..
   Да ведь весь мир познания не стоит тогда этих слёзок ребёночка к "Боженьке".
   Я не говорю про страдания больших, те яблоко съели, и чёрт с ними, но эти!..
   Я взял одних деток для того, чтобы вышло очевиднее.
   Об остальных слезах человеческих,
   которыми пропитана вся земля от коры до центра, я уж не говорю...
   Я признаю, что ничего не могу понять, для чего всё так устроено, люди сами, значит, виноваты: им дан был рай, они захотели свободы и похитили огонь с небес, сами зная, что станут несчастны, значит, нечего их жалеть...
   По моему, по жалкому, земному уму моему, я знаю лишь то, что страдание есть, что виновных нет, что всё одно из другого выходит прямо и просто, что всё течёт и уравновешивается - но ведь это лишь эвклидовская дичь, ведь я знаю же это, ведь жить по ней я не могу согласиться!..
   Если все должны страдать, чтобы страданием купить вечную гармонию,
   то причём тут дети?
   Совсем непонятно, для чего должны были страдать и они, и зачем им покупать страданиями гармонию? Солидарность в грехе между людьми я понимаю, понимаю солидарность и в возмездии, но не с детками же солидарность в грехе, и если правда в том, что и они солидарны с отцами их во всех злодействах отцов, то уж, конечно, правда эта не от мира сего и мне непонятна...
  
   Я сочинил поэму... Поэма моя называется "Великий инквизитор"...
  
   Тайна бытия человеческого не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить.
   Без твёрдого представления себе, для чего ему жить, человек не согласится жить.
   Нет ничего обольстительнее для человека, как свобода его совести,
   но нет и ничего и мучительнее...
  
   .........................
  
   Иван Фёдорович, расставшись с Алёшей, пошёл домой, в дом Фёдора Павловича... На него напала тоска нестерпимая и, главное, с каждым шагом, по мере приближения к дому, всё более и более нараставшая. Не в тоске была странность, а в том, что Иван Фёдорович никак не мог определить, в чём тоска состояла. Тосковать ему случалось часто и прежде, и не диво бы, что пришла она в такую минуту, когда он завтра же, порвав вдруг со всем, что его сюда привлекло, готовился вновь повернуть круто в сторону и вступить на новый, совершенно неведомый путь, и опять совсем одиноким, как прежде, много надеясь, но не зная на что, многого, слишком многого ожидая от жизни, но ничего не умея сам определить ни в ожиданиях, ни даже в желаниях своих...
   И всё-таки в эту минуту, хотя тоска нового и неведомого действительно была в душе его, мучило его вовсе не это...
   "Тоска до тошноты, а определить не в силах, чего хочу. Не думать разве..."
  
   Заснул он вдруг крепко и спал без снов, но проснулся рано, часов в семь, когда уже рассвело. Раскрыв глаза, к изумлению своему, он вдруг почувствовал в себе прилив какой-то необычайной энергии, быстро вскочил и быстро оделся, затем вытащил свой чемодан и, не медля, поспешно начал его укладывать...
  
   - Ну, с Богом, с Богом! Ведь приедешь ещё когда в жизни-то? Ну и приезжай,
   всегда буду рад. Ну, Христос с тобою! Прощай, Иван, очень-то не брани!
  
   Провожать вышли все домашние... Тарантас тронулся и помчался...
   В душе путешественника было смутно, но он жадно глядел кругом на поля, на холмы, на деревья, на стаю гусей, пролетавшую над ним высоко по ясному небу...
   И вдруг ему стало так хорошо...
   Воздух чистый, свежий, холодноватый, небо ясное...
  
   Русский инок. Старец Зосима и его гости
  
   - Не умру прежде, чем ещё раз не упьюсь беседой с вами, возлюбленные
   сердца моего, на милые лики ваши погляжу, душу мою вам ещё раз изолью...
  
   Из дома родительского вынес я лишь драгоценные воспоминания, ибо нет драгоценнее воспоминаний у человека, как от первого детства его в доме родительском, и это почти всегда так, если даже в семействе хоть только чуть-чуть любовь да союз...
   Да и от самого дурного семейства могут сохраниться воспоминания драгоценные, если только сама душа твоя способна искать драгоценное...
   К воспоминаниям же домашним причитаю и воспоминания о Священной истории, которую в доме родительском, хотя и ребёнком, я очень любопытствовал знать. Была у меня тогда книга, Священная история, с прекрасными картинками, под названием "Сто четыре Священные истории Ветхого и Нового Завета", и по ней я и читать учился...
   И теперь она у меня здесь на полке лежит, как драгоценную память сохраняю...
   Но до того ещё как читать научился, помню, как в первый раз посетило меня некоторое проникновение духовное, ещё восьми лет от роду. Повела матушка меня в Храм господень, в Страстную неделю в понедельник к обедне.
   День был ясный, и я, вспоминая теперь, точно вижу вновь, как возносился из кадила фимиам и тихо восходил вверх, а сверху в куполе, в узенькое окошечко, так и льются на нас в церковь Божьи лучи, и, восходя к ним волнами, как бы таял в них фимиам. Смотрел я умилённо и в первый раз от роду принял я тогда в душу первое семя Слова Божия осмысленно...
   "Наг вышел из чрева матери, наг и возвращусь в землю, Бог дал, Бог и взял.
   Буди имя Господне благословенно отныне и до века!"
   Господи, что это за книга и какие уроки! Что за книга это Священное Писание, какое чудо и какая сила, данные с нею человеку! Точно изваяние мира и человека и характеров человеческих, и названо всё и указано на веки веков...
  
   Старое горе великою тайной жизни человеческой переходит постепенно в тихую умилённую радость; вместо юной кипучей крови наступает кроткая ясная старость: благословляю восход солнца ежедневный, и сердце моё по-прежнему поёт ему, но уже более люблю закат его, а с ними тихие, кроткие, умилённые воспоминания, милые образы изо всей долгой и благословенной жизни -
   а надо всем-то правда Божия, умиляющая, примиряющая, всепрощающая!
   Кончается жизнь моя, знаю и слышу это, но чувствую на каждый оставшийся день мой, как жизнь моя земная соприкасается уже с новою, бесконечною, но близко грядущею, от предчувствия которой трепещет восторгом душа моя, сияет ум и радостно плачет сердце...
  
   Отцы и учителя, простите и не сердитесь, что толкую о том, что давно уже знаете.
  
   Нужно лишь малое семя, крохотное: брось он его в душу простолюдина, и не умрёт оно, будет жить в душе его во всю жизнь, таиться в нём среди мрака, среди смрада грехов его, как светлая точка, как великое напоминание. И не надо, не надо много толковать и учить, всё поймёт он просто...
   Не забудьте тоже притчи Господни, преимущественно по Евангелию от Луки, а потом из Деяний апостольских... и пронзишь ему сердце его сими простыми сказаниями, и всего-то лишь час в неделю...
   И увидит сам, что милостив народ наш и благодарен...
  
   Кто не верит в Бога, тот и в народ Божий не поверит.
   Кто же уверовал в народ Божий, тот узрит и святыню его...
   Лишь народ и духовная сила его грядущая обратит отторгнувшихся от родной земли атеистов наших. Гибель народу без Слова Божия, ибо жаждет душа Его Слова и всякого прекрасного восприятия...
  
   В юности моей ходили мы с отцом Анфимом по всей Руси, собирая на монастырь подаяние, и заночевали раз на большой реке...
   Ночь светлая, тихая, тёплая, июльская, река широкая, пар от неё поднимается, свежит нас, легка всплеснёт рыбка, птички замолкли, всё тихо, благолепно, всё Богу молится. И не спим мы только оба, и разговорились мы о красе мира сего Божьего и о великой тайне его.
   Всякая-то травка, всякая-то букашка, муравей, пчёлка золотая, все-то до изумления знают путь свой, не имея ума, тайну Божию свидетельствуют, беспрерывно совершают её сами...
  
   В Петербурге, в кадетском корпусе, пробыл я долго, почти восемь лет, и с новым воспитанием многое заглушил из впечатлений детских, хотя и не забыл ничего. Взамен того принял столько новых привычек и даже мнений, что преобразился в существо почти дикое, жестокое и нелепое... Пьянством, дебоширством и ухарством чуть не гордились. Не скажу, чтобы были скверные; все эти молодые люди были хорошие, да вели-то себя скверно, а пуще всех я. Главное то, что у меня объявился свой капитал, а потому и пустился я жить в своё удовольствие, со всем юным стремлением, без удержу, поплыл на всех парусах. Но вот что дивно: читал я тогда и книги, и даже с большим удовольствием; Библию же одну никогда почти в то время не развёртывал, но никогда и не расставался с нею, а возил её повсюду с собой:
   воистину берёг эту книгу, сам того не ведая, "на день и час, на месяц и год".
  
   Прослужив года четыре, очутился я в городе К., где стоял наш полк.
   Общество городское было разнообразное, многолюдное и весёлое, гостеприимное и богатое, принимали же меня везде хорошо, ибо был я отроду нрава весёлого, да к тому же и слыл не за бедного, что в свете значит немало...
  
   Вот и случилось одно обстоятельство, послужившее началом всему...
  
   Привязался я к одной молодой и прекрасной девице, умной и достойной, характера светлого, благородного, дочери почтенных родителей. Люди были немалые, имели богатство, влияние и силу, меня принимали ласково и радушно...
  
   Себялюбие, однако же, помешало мне сделать предложение руки в то время: тяжело и страшно показалось расстаться с соблазнами развратной, холостой и вольной жизни в таких юных летах, имея вдобавок и деньги...
  
   А тут вдруг случись командировка в другой уезд на два месяца.
   Возвращаюсь и вдруг узнаю, что девица уже замужем...
  
   И почувствовал я вдруг злобу нестерпимую...
  
   Выждал я время и раз в большом обществе удалось мне вдруг "соперника"
   моего оскорбить будто бы из-за самой посторонней причины...
   Вызов мой он принял... Секунданта я достал скоро...
   Тогда хоть и преследовались поединки жестоко,
   но была на них как бы даже мода между военными -
   до того дикие нарастают и укрепляются иногда предрассудки...
  
   Был в исходе июнь, и вот встреча наша назначена, за городом,
   в семь часов утра - и воистину случилось тут со мной нечто как бы роковое...
  
   Лёг я спать, заснул часа три, встаю, уже начинается день. Я вдруг поднялся, подошёл к окну, отворил, вижу, восходит солнышко, тепло, прекрасно, зазвенели птички. Что же это, думаю, ощущаю я в душе моей как бы нечто позорное и низкое?.. Словно игла острая прошла мне всю душу насквозь...
  
   Приехали мы на место, а они уже там, нас ожидают.
   Расставили нас, в двенадцати шагах друг от друга, ему первый выстрел -
   Стою я перед ним весёлый, прямо лицом к лицу,
   любя на него гляжу, знаю, что сделаю.
   Выстрелил он, капельку лишь оцарапало мне щеку да за ухо задело...
   Свой пистолет схватил и вверх в лес пустил... Оборотился к противнику:
   "Милостивый государь, говорю, простите меня, глупого молодого человека,
   что по вине моей вас разобидел, а теперь стрелять в себя заставил..."
  
   "Как это срамить полк, на барьере стоя, прощения просить..."
  
   "Господа мои, говорю, неужели так теперь для нашего времени удивительно встретить человека, который бы сам покаялся в своей глупости и повинился, в чём сам виноват, публично?"
  
   - Господа, посмотрите кругом на дары Божии: небо ясное, воздух чистый, травка нежная, птички, природа прекрасная и безгрешная, а мы, только мы одни безбожные и глупые и не понимаем, что жизнь есть рай, ибо стоит только нам захотеть, и тотчас же он настанет во всей красоте своей, обнимемся мы и заплачем...
   - Благоразумно всё это и благочестиво,
   и во всяком случае человек вы оригинальный...
   - Смейтесь, а потом сами похвалите...
   - Да я готов и теперь похвалить, извольте, я протяну вам руку, потому, кажется,
   вы действительно искренний человек...
   - Нет, сейчас не надо, а потом, когда я лучше сделаюсь
   и уважение ваше заслужу, тогда протяните - хорошо сделаете...
  
   Воротились мы домой...
   Все товарищи прослышали, собрались меня судить... Явились и защитники...
   Слушаю я, весело мне на них глядя...
  
   - Любезнейшие мои, друзья и товарищи, не беспокойтесь, чтоб я в отставку подал, потому что это я уже и сделал, я уже подал, сегодня же в канцелярии, утром, и когда получу отставку, тогда тотчас же в монастырь пойду, для того и в отставку подаю...
   - Да ты б с самого начала уведомил, ну теперь всё и объясняется,
   монаха судить нельзя...
  
   Радостно мне стало, но пуще всех заметил я вдруг одного господина...
  
   Был он в городе нашем на службе уже давно, место занимал видное, человек был уважаемый всеми, богатый, славился благотворительностью, пожертвовал значительный капитал на богадельню и на сиротский дом и много, кроме того, делал благодеяний тайно, без огласки, что всё потом по смерти его и обнаружилось. Лет был около пятидесяти, и вид имел почти строгий, был малоречив; женат был не более десяти лет с супругой ещё молодою, от которой имел трёх малолетних ещё детей.
  
   Вот я на другой вечер сижу у себя дома, как вдруг отворяется моя дверь и входит ко мне этот самый господин...
  
   - Я слушаю вас уже несколько дней в разных домах с большим любопытством и пожелал наконец познакомиться лично, чтобы поговорить с вами ещё подробнее...
   - Почту за честь...
   - Великую вижу в вас силу характера, ибо не побоялись истине послужить в таком деле, в каком рисковали, за свою правду, общее презрение от всех понести.
   - Вы очень меня преувеличенно хвалите...
   - Нет, не преувеличенно, поверьте, совершить таковой поступок гораздо труднее, чем вы думаете... Что именно ощущали в ту минуту, когда на поединке решились просить прощения?
   - Я вам лучше с самого начала расскажу, чего другим не рассказывал...
  
   И стал с тех пор ко мне ходить чуть не каждый вечер...
   И многому я от него научился полезному, ибо высокого ума был человек...
  
   - Что жизнь есть рай - об этом я давно уже думаю... Только об этом и думаю...
   Рай в каждом из нас затаён, вот он теперь и во мне кроется, и, захочу, завтра же настанет он для меня в самом деле и уже на всю мою жизнь... А о том, что всякий человек за всех и за всё виноват, помимо своих грехов, о том вы совершенно правильно рассудили, и удивительно, как вы вдруг в такой полноте могли сию мысль обнять. И воистину верно, что когда люди эту мысль поймут, то настанет для них царствие небесное уже не в мечте, а в самом деле...
   - А когда сие сбудется, и сбудется ли ещё когда-нибудь?
   Не мечта ли сие лишь только?
   - А вот уж вы не веруете, проповедуете и сами не веруете.
   Знайте же, что несомненно сия мечта сбудется, тому верьте, но не теперь, ибо на всякое действие свой закон. Дело это душевное, психологическое. Чтобы переделать мир по-новому, надо, чтобы люди сами психологически повернулись на другую дорогу. Раньше, чем не сделаешься в самом деле всякому братом, не наступит братство. Никогда люди никакою наукой и никакою выгодой не сумеют безобидно разделиться в собственности своей и в правах своих. Всё будет для каждого мало, и все будут роптать, завидовать и истреблять друг друга.
   Когда сие сбудется?
   Сбудется, но сначала должен заключиться период человеческого уединения...
   - Какого это уединения?
   - А такого, какое теперь везде царствует, и особенно в нашем веке, но не заключился ещё весь и не пришёл ещё срок ему. Ибо всякий-то теперь стремится отделить своё лицо наиболее, хочет испытать в себе самому полноту жизни, а между тем выходит изо всех его усилий вместо полноты жизни лишь полное самоубийство, ибо вместо полноты определения существа своего впадают в совершенное уединение. Ибо все-то в наш век разделились на единицы, всякий уединяется в свою нору, всякий от другого отдаляется, прячется и, что имеет, прячет и кончает тем, что сам от людей отталкивается и сам людей от себя отталкивает. Копит уединённо богатство и думает: сколь силён я теперь и сколь обеспечен, а и не знает безумный, что чем более копит, тем более погружается в самоубийственное бессилие. Ибо привык надеяться на себя одного и от целого отделился единицей, приучил свою душу не верить в людскую помощь, в людей и в человечество, и только и трепещет того, что пропадут его деньги и приобретённые им права его. Повсеместно ныне ум человеческий начинает насмешливо не понимать, что истинное обеспечение лица состоит не в личном уединённом его усилии, а в людской целостности. Но непременно будет так, что придёт срок и сему страшному уединению, и поймут все разом, как неестественно отделились один от другого. Таково уже будет веяние времени, и удивятся тому, что так долго сидели во тьме, а света не видели.
   Тогда и явится знамение Сына человеческого на небеси...
   Но до тех пор надо всё-таки знамя беречь и нет-нет, а хоть единично должен человек вдруг пример показать и вывести душу из уединения на подвиг братолюбивого общения... Это чтобы не умирала великая мысль...
  
   Вот в таких-то пламенных и восторгающих беседах проходили вечера наши...
   Я даже и общество бросил... кроме того и мода на меня начала проходить...
   Мода действительно в свете царица немалая...
  
   Но заметил я наконец, что и сам он как бы начал томиться желанием открыть
   мне нечто... И вот однажды, совсем даже неожиданно...
   - Что с вами, уж не дурно ли вам?
   - Я... знаете ли вы... я... человека убил... Как дорого мне стоило сказать
   первое слово... Теперь сказал и, кажется, стал на дорогу... Поеду...
  
   Долго я ему не верил, да и не в один раз поверил, а лишь после того,
   как он три дня ходил ко мне и всё мне в подробности рассказал...
  
   Было им совершено великое и страшное преступление над одной богатой
   госпожой, молодой и прекрасной собой, вдовой помещицей...
   Почувствовав к ней любовь великую, сделал он ей изъяснение в любви и начал
   склонять её выйти за него замуж. Но она отдала уже своё сердце другому...
  
   Как весьма часто бывает, все с необыкновенною дерзостью совершаемые
   преступления чаще других и удаются...
   Совершив сие ужасное дело, вышел прежним путём...
   Ни на другой день, когда поднялась тревога, и никогда потом во всю жизнь,
   никому и в голову не пришло заподозрить настоящего злодея...
  
   А засим началось наказание...
   Вначале даже и совсем не мучился угрызениями совести...
   Краденые вещи и деньги мало смущали его, ибо сделана кража не для корысти,
   а для отвода подозрений в другую сторону...
   Вскорости всю эту сумму, и даже гораздо большую, пожертвовал на богадельню... Нарочно сделал сие для успокоения совести насчёт кражи, и, замечательно, на время, и даже долгое, действительно успокоился...
   Пустился он тогда в большую служебную деятельность, сам напросился на хлопотливое и трудное поручение, занимавшее его года два, и, будучи характера сильного, почти забывал происшедшее... пустился и в благотворительность... заявил себя и в столицах, был избран в Москве и в Петербурге членом тамошних благотворительных обществ...
  
   Но всё же стал наконец задумываться с мучением, не в подъём своим силам.
  
   Тут понравилась ему одна прекрасная и благоразумная девица, и он вскорости женился на ней, мечтая, что женитьбой прогонит уединённую тоску свою, а вступив на новую дорогу и исполняя ревностно долг свой относительно жены и детей, удалится от старых воспоминаний вовсе.
   Но как раз случилось противное сему ожиданию...
   Стало ему мерещиться... Стал он видеть ужасные сны...
   Но будучи твёрд сердцем, сносил муку долго:
   "Искуплю всё сею тайной мукой моею".
   Но напрасная была и сия надежда:
   чем дальше, тем сильнее становилось страдание... Думал было убить себя...
   Но вместо того начала мерещиться ему иная мечта... выйти перед народом и объявить всем, что убил человека... Но, уверовав, почувствовал в сердце ужас, ибо: как исполнить? И вдруг произошёл этот случай на моём поединке...
   "Глядя на вас, я теперь решился..."
  
   - И неужели такой малый случай мог решимость в вас породить?
   - Решимость моя три года рождалась, а случай ваш дал ей только толчок.
   Глядя на вас, упрекнул себя и вам позавидовал...
   - Да вам и не поверят, четырнадцать лет прошло...
   - Доказательства имею, великие. Представлю...
   Одно решите мне, одно! Жена дети! Жена умрёт, может быть, с горя, а дети...
   А память-то, память какую в сердцах их по себе оставлю!..
   А расстаться-то с ними, оставить навеки? Ведь навек...
   Что же?
   - Идите, объявите людям. Всё минется, одна правда останется. Дети поймут,
   когда вырастут, сколько в великой решимости вашей было великодушия...
  
   Ушёл он тогда от меня как бы и впрямь решившись.
   Но всё же более двух недель потом ко мне ходил... Измучил он моё сердце...
  
   Знаю, что наступит рай для меня, тотчас же и наступит, как объявлю. Четырнадцать лет был в аде. Пострадать хочу. Приму страдание и жить начну. Неправдой свет пройдёшь, да назад не воротишься.
   Теперь не только ближнего моего, но и детей моих любить не смею.
   Господи, да ведь поймут же дети, может быть, чего стоило мне страдание моё,
   и не осудят меня!..
   Господь не в силе, а в правде.
   - Поймут все подвиг ваш, не сейчас, так потом поймут, ибо правде послужили,
   высшей правде, неземной...
  
   И уйдёт он от меня как бы утешенный,
   а назавтра вдруг опять приходит злобный, бледный...
  
   Измучен был я до болезни, и душа моя была полна слёз.
   Ночной даже сон потерял...
  
   - Решайте же судьбу!
   - Идите и объявите...
  
   Взял я тут со стола Евангелие, русский перевод, и показал ему от Иоанна...
  
   На завтра как раз приходился день рождения его... Съезжался весь город...
   И вот после обеденной трапезы, выходит он на середину, а в руках бумага - форменное донесение по начальству...
   - Как изверга себя извергаю из среды людей, Бог посетил меня,
   пострадать хочу...
  
   Дней через пять все узнали, что страдалец болен и что опасаются за его жизнь...
  
   Бросились расспрашивать меня...
  
   - Это вы его расстроили, он и прежде был мрачен, а в последний год все замечали в нём необыкновенное волнение и странные поступки, а тут как раз вы его погубили; это вы его зачитали, не выходил он от вас целый месяц...
  
   Допустили наконец меня к нему, сам потребовал того настоятельно,
   чтобы проститься со мной...
   - Совершилось!.. Бог сжалился надо мной и зовёт к себе. знаю, что умираю,
   но радость чувствую и мир после стольких лет впервые.
   Разом ощутил в душе моей рай, только лишь исполнил, что надо было.
   Теперь уж смею любить детей моих и лобызать их.
   Мне не верят, и никто не поверил, ни жена, ни судьи мои;
   не поверят никогда и дети. Милость Божию вижу в этом к детям моим.
   Умру, и имя моё будет для меня не запятнано.
   А теперь предчувствую Бога, сердце как в раю веселится... долг исполнил...
  
   А помнишь ли, как я пришёл к тебе в полночь? Знаешь ли, для чего я входил?
   Я ведь убить тебя приходил!..
   Вышел я тогда от тебя во мрак, бродил по улицам и боролся с собой.
   И вдруг возненавидел тебя до того, что едва сердце вынесло.
   "Теперь, думаю, он единый связал меня, и судья мой,
   не могу уже отказаться от завтрашней казни моей, ибо он всё знает".
   И не то чтоб я боялся, что ты донесёшь (не было и мысли о сем), но думаю:
   "Как я стану глядеть на него, если не донесу на себя?"...
   Возненавидел я тебя, будто ты причиной и всему виноват.
   Воротился я к тебе тогда, помню, что у тебя на столе лежит кинжал...
   Но Господь мой поборол дьявола в моём сердце...
   Знай, однако, что никогда ты не был ближе от смерти...
  
   Через неделю он помер. Гроб его до могилы провожал весь город...
  
   Весь город восстал на меня, когда похоронили его...
  
   Правда потом всё больше стали веровать в истину его показаний
   и начали посещать меня..., ибо любит человек падение праведного и позор его.
  
   Но я замолчал и вскорости из города совсем выбыл,
   а через пять месяцев удостоился Господом Богом,
   стал на путь твёрдый и благолепный,
   благословляя перст невидимый, мне столь явно сей путь указавший...
  
   А многострадального раба Божия Михаила памятую в молитвах моих
   и до сего дня на каждый день...
  
   Об иноке русском
  
   Отцы и учители, что есть инок?
   Правда, много и в монашестве тунеядцев, плотоугодников, сластолюбцев и наглых бродяг. На сие указывают образованные светские люди:
   "Вы, дескать, лентяи и бесполезные члены общества, живёте чужим трудом, бесстыдные нищие".
   А между тем сколь много в монашестве смиренных и кротких, жаждущих уединения и пламенной в тишине молитвы... От сих кротких и жаждущих уединённой молитвы выйдет, может быть, ещё раз спасение Земли Русской!..
   Образ Христов хранят пока в уединении своём благолепно и не искажённо, в чистоте правды Божией, от древнейших отцов, апостолов и мучеников, и, когда надо будет, явят его поколебавшейся правде мира.
   Сия мысль великая. От востока звезда сия воссияет...
  
   Посмотрите у мирских и во всём превозносящемся над народом Божиим мире,
   не исказился ли в нём лик Божий и правда его?
  
   Мир духовный, высшая половина существа человеческого отвергнута вовсе,
   изгнана с неким торжеством, даже с ненавистью...
  
   Провозгласил мир свободу, в последнее время особенно,
   и что же видим в этой свободе ихней: одно лишь рабство и самоубийство!
  
   Ибо мир говорит: "Имеешь потребности, а потому насыщай их, ибо имеешь права такие же, как у знатнейших и богатейших людей. Не бойся насыщать их, но даже приумножай" - вот нынешнее учение мира. в этом видят свободу.
  
   И что же выходит из сего права на приумножение потребностей?
   У богатых уединение и духовное самоубийство, а у бедных - зависть и
   убийство, ибо права-то дали, а средств насытить потребности ещё не указали.
  
   Уверяют, что мир чем далее, тем более единится, слагается в
   братское общение тем, что сокращает расстояния, передаёт по воздуху мысли.
   Увы, не верьте таковому единению людей.
  
   Понимая свободу как приумножение и скорое утоление потребностей, искажают природу свою, ибо зарождают в себе много бессмысленных и глупых желаний, привычек и нелепейших выдумок. Живут лишь для зависти друг к другу, для плотоугодия и чванства. Иметь обеды, выезды, экипажи, чины и рабов-прислужников считается уже такою необходимостью, для которой жертвуют даже жизнью, честью и человеколюбием, чтоб утолить эту необходимость, и даже убивают себя, если не могут утолить её.
  
   У тех, которые небогаты, то же самое видим, а у бедных неутоление потребностей и зависть пока заглушаются пьянством.
  
   Но вскоре вместо вина упьются и кровью, к тому их ведут.
  
   Свободен ли такой человек?
  
   И не дивно, что вместо свободы впали в рабство, а вместо служения братолюбию и человеческому единению впали, напротив, в отъединение и уединение... А потому в мире всё более и более угасает мысль о служении человечеству, о братстве и целостности людей и встречается мысль сия даже уже с насмешкой, ибо как отстать от привычек своих, куда пойдёт сей невольник, если столь привык утолять бесчисленные потребности свои, которые сам же навыдумал? В уединении он и какое ему дело до целого.
  
   И достигли того, что вещей накопили больше, а радости стало меньше.
  
   Другое дело путь иноческий. Над послушанием, постом и молитвой даже смеются, а между тем лишь в них заключается путь к настоящей, истинной уже свободе: отсекаю от себя потребности лишние и ненужные, самолюбивую и гордую волю мою смиряю и бичую послушанием, и достигаю тем, с помощью Божией, свободы духа, а с нею и веселья духовного!
  
   Кто же из них способнее вознести великую мысль и пойти ей служить -
   уединённый ли богач или сей освобождённый от тиранства вещей и привычек?
  
   Инока корят его уединением: "Уединился ты, чтобы себя спасти
   в монастырских стенах, а братское служение человечеству забыл".
   Но посмотрим ещё, кто более братолюбию поусердствует?
   Ибо уединение не у нас, а у них, но не видят сего.
   А от нас и издревле деятели народные выходили,
   отчего же не может их быть и теперь?
  
   Те же смиренные и кроткие постники и молчальники восстанут и пойдут на
   великое дело. От народа спасение Руси.
   Русский же монастырь искони был с народом.
   Если же народ в уединении, то и мы в уединении.
   Народ верит по-нашему,
   а неверующий деятель у нас в России ничего не сделает,
   даже будь он искренен сердцем и умом гениален. Это помните.
   Народ встретит атеиста и поборет его, и станет единая Православная Русь.
  
   Берегите же народ и оберегайте сердце его, в тишине воспитайте его.
   Вот ваш иноческий подвиг, ибо сей Народ - Богоносец.
  
   Возможно ли господам и слугам стать взаимно по духу братьями?
  
   И в народе грех.
   А пламень растления умножается даже видимо, ежечасно, сверху идёт.
   Наступает и в народе уединение: начинаются кулаки и мироеды; уже купец всё больше и больше желает почестей, стремится показать себя образованным, образования не имея, а для сего гнусно пренебрегает древним обычаем и стыдится даже веры отцов. Ездит по князьям, а всего-то сам мужик порченый.
   Народ загноился от пьянства и не может уже отстать от него.
   А сколько жестокости к семье, к жене, к детям даже; от пьянства всё...
  
   Да не будет же сего, иноки, да не будет истязания детей,
   восстаньте и проповедуйте сие скорее, скорее...
  
   Но спасёт Бог Россию,
  
   Ибо хоть и развратен простолюдин и не может уже отказать себе в смрадном грехе, но всё же знает, что проклят Богом его смрадный грех и что поступает он худо, греша. Так что неустанно ещё верует народ наш в Правду, Бога признаёт, умилительно плачет.
  
   Не то у высших.
   Те вослед науке хотят устроиться справедливо одним умом своим,
   но уже без Христа, как прежде, и уже провозгласили, что нет преступления,
   нет уже греха... Ибо если нет у тебя Бога, то какое же тогда преступление?
  
   Восстаёт народ на богатых уже силой,
   и народные вожаки повсеместно ведут его к крови и учат, что прав гнев его...
  
   А Россию спасёт Господь, как спасал уже много раз.
   Из народа спасение выйдет, из веры и смирения его.
   Отцы и учители, берегите веру народа.
   Поражало меня всю жизнь в великом народе нашем его достоинство
   благолепное и истинное, сам видел, видел и удивлялся, видел,
   несмотря даже на смрад грехов и нищий вид народа нашего.
   Не раболепен он, и это после рабства двух веков.
   Свободен видом и обращением, но безо всякой обиды.
   И не мстителен, и не завистлив.
   Если не умеют ещё сказать, то так поступают, сам видел, сам испытывал, и верите ли: чем беднее и ниже человек наш русский, тем и более в нём сей благолепной правды заметно, ибо богатые из них кулаки и мироеды во множестве уже развращены, и много, много тут от нерадения и несмотрения нашего вышло!
  
   Но спасёт Бог людей своих, ибо велика Россия смирением своим.
  
   Мечтаю видеть и как бы уже вижу ясно наше грядущее: ибо будет так, что даже самый развращённый богач наш кончит тем, что устыдится богатства своего пред бедным, а бедный, видя смирение сие, поймёт и ответит миром на благолепный стыд его. Верьте, что кончится сим: на то идёт.
  
   Лишь в человеческом духовном достоинстве равенство, и сие поймут лишь у нас.
  
   Были бы братья, будет и братство, а раньше братства никогда не разделятся.
  
   Образ Христов храним, и воссияет как драгоценный алмаз всему миру... Будет!..
  
   Неужели так недоступно уму, что сие великое и простодушное единение могло
   бы в свой срок и повсеместно произойти меж наших русских людей?
  
   Верую, что произойдёт, и сроки близки...
  
   "Стою ли я того, чтобы мне другой служил,
   а чтоб я, за нищету и темноту его, им помыкал?"
  
   И подивился я, сколь самые простые мысли поздно появляются в уме нашем...
  
   И неужели это мечта, чтоб под конец человек находил свои радости лишь в подвигах просвещения и милосердия, а не в радостях жестоких, как ныне -
   в обжорстве, блуде, чванстве, хвастовстве и завистливом превышении одного над другим? Твёрдо верую, что нет и что время близко.
  
   Я мыслю, что мы с Христом это великое дело решим.
   И сколько же было идей на земле, в истории человеческой,
   которые даже за десять лет немыслимы были и которые вдруг появлялись,
   когда приходил для них таинственный срок их, и проносились по всей земле...
   Так и у нас будет, и воссияет миру народ наш, и скажут все люди:
   "Камень, который отвергли зиждущие строители, стал главою угла".
  
   А насмешников спросить бы самих:
   если у нас мечта, то когда же вы-то воздвигнете здание своё
   и устроитесь справедливо лишь умом своим, без Христа?..
   Воистину у них мечтательной фантазии более, чем у нас.
   Мыслят устроиться справедливо, но, отвергнув Христа, кончат тем, что
   зальют мир кровью, ибо кровь зовёт кровь, а извлекший меч погибнет от меча.
   И если бы не обетование Христово,
   то так истребили бы друг друга даже до последних двух человек на земле.
   Да и эти два последние не сумели бы в гордости своей удержать друг друга,
   так что последний истребил бы предпоследнего, а потом и себя самого...
  
   О молитве, о любви, о соприкосновении миром иным
  
   Юноша, не забывай молитвы. Каждый раз в молитве твоей, если искренна, мелькнёт новое чувство, а в нём и новая мысль, которую ты прежде не знал, и которая вновь ободрит тебя; и поймёшь, что молитва есть воспитание...
  
   Любите всё создание Божие, и целое и каждую песчинку.
   Каждый листик, каждый луч Божий любите.
   Любите животных, любите растения, любите всякую вещь.
   Будешь любить всякую вещь и тайну Божию постигнешь в вещах.
   Постигнешь однажды и уже неустанно начнёшь её познавать всё далее и
   более... И полюбишь наконец весь мир уже всецелою, всемирною любовью...
   Деток любите особенно, они живут для умиления нашего,
   для очищения сердец наших и как некое указание нам...
  
   Пред иною мысль станешь в недоумении, особенно видя грех людей,
   и спросишь себя: "Взять ли силой или смиренною любовью?"
   Всегда решай: "Возьму смиренною любовью".
   Решишься так раз навсегда и весь мир покорить сможешь.
   Смирение любовное - страшная сила, изо всех сильнейшая.
  
   На всяк день и час, на всякую минуту ходи около себя и смотри за собой, чтоб образ твой был благолепен. Вот ты прошёл мимо малого ребёнка, прошёл злобный, со скверным словом, с гневливою душой; ты и не приметил, может, ребёнка-то, а он видел тебя, и образ твой, неприглядный и нечестивый, может, в его беззащитном сердечке остался. Ты и не знал сего, а может быть, ты уже тем в него семя бросил дурное, и возрастёт оно, и всё потому, что ты не уберегся пред дитятей, потому что любви осмотрительной, деятельной не воспитал в себе.
  
   Любовь - учительница, но нужно её приобрести, ибо она трудно приобретается, дорого покупается, долгою работой и через долгий срок, ибо не на мгновение лишь случайное надо любить, а на весь срок.
   А случайно-то и всяк полюбить может, и злодей полюбит...
  
   А ведь правда, ибо всё как океан, всё течёт и соприкасается,
   в одном месте тронешь - в другом мира отдаётся...
  
   И да не смущает вас грех людей в вашем делании,
   не бойтесь, что затронет он дело ваше и не даст ему свершиться, не говорите:
   "Силён грех, сильно нечестие, сильна среда скверная, а мы одиноки и
   бессильны, затрёт нас скверная среда и не даст совершится благому деланию".
   Бегите, дети, сего уныния!.. Скидывая свою же лень и своё бессилие на людей
   кончишь тем, что гордости сатанинской приобщишься и на Бога возропщешь...
   Многое из самых сильных чувств и движений природы нашей мы пока на земле не можем постичь, не соблазняйся и сим и не думай, что сие может тебе служить оправданием, ибо спросит тебя Судья Вечный то, что ты мог постичь, а не то, чего не мог...
  
   На земле мы как бы блуждаем,
   и не было бы драгоценного Христова образа пред нами, то погибли бы мы
   и заблудились совсем, как род человеческий перед Потопом.
  
   Многое на земле от нас скрыто, но взамен того даровано нам тайное сокровенное ощущение живой связи нашей с миром иным, с миром высшим, да и корни наших мыслей и чувств не здесь, а в мирах иных.
   Вот почему и говорят философы, что сущности вещей нельзя постичь на земле.
   Бог взял семена из миров иных и посеял на сей земле и взрастил сад свой, и взошло всё, что могло взойти, но взращенное живёт и живо лишь чувством соприкосновения своего таинственным мирам иным; если ослабевает или уничтожается в тебе сие чувство, то умирает и взращенное в тебе.
   Тогда станешь к жизни равнодушен и даже возненавидишь её...
  
   Делай неустанно...
  
   Если же злодейство людей возмутит тебя негодованием и скорбью уже необоримою, даже до желания отмщения злодеям, то более всего страшись сего чувства... Поймёшь, что и сам виновен, ибо мог светить злодеям даже как единый безгрешный и не светил. Если бы светил, то светом своим озарил бы и другим путь, и тот, который совершил злодейство, может быть, не совершил бы его при свете твоём. И даже если ты и светил, но увидишь, что не спасаются люди даже и при свете твоём, то пребудь твёрд и не усомнись в силе света небесного; верь тому, что если теперь не спаслись, то потом спасутся. А не спасутся и потом, то сыны их спасутся, ибо не умрёт свет твой, хотя бы и ты уже умер.
   Праведник отходит, а свет его остаётся.
   Спасаются же и всегда по смерти спасающего.
   Не принимает род людской пророков своих, но любят люди мучеников своих и
   чтят тех, коих замучили. Ты же для целого работаешь, для грядущего делаешь.
   Награды же никогда не ищи, ибо и без того уже велика тебе награда
   на сей земле: духовная радость твоя, которую лишь праведный обретает.
   Не бойся ни знатных, ни сильных, но будь премудр и всегда благолепен.
   Знай меру, знай сроки, научись сему. В уединении же оставаясь, молись...
   Землю целуй и неустанно, ненасытно люби, всех люби, всё люби, ищи восторга и исступления сего. Омочи землю слезами радости твоей и люби сии слёзы твои. Исступления же сего не стыдись, дорожи им, ибо есть дар Божий, великий, да и не многим даётся, а избранным...
  
   Что есть ад? Страдание о том, что нельзя уже более любить...
  
   - Я против Бога моего не бунтуюсь, я только "мира его не принимаю"...
   - Как это мира не принимаешь? Что за белиберда?..
  
   ........................
  
   Грушенька жила в самом бойком месте города, близ Соборной площади, в доме купеческой вдовы, у которой нанимала на дворе небольшой деревянный флигель... Пустила к себе Грушеньку единственно в угоду родственнику своему купцу Самсонову, Грушенькиному открытому покровителю...
   Прошло уже четыре года с тех пор, как старик привёз в этот дом из губернского города восемнадцатилетнюю девочку, робкую, застенчивую, тоненькую, худенькую, задумчивую и грустную...
   Были слухи, что семнадцатилетней ещё девочкой была она кем-то обманута, каким-то будто офицером, а затем тотчас же им брошена. Офицер-де уехал и где-то потом женился, а Грушенька осталась в позоре и нищете. Говорили, впрочем, что, хотя Грушенька и действительно была взята своим стариком из нищеты, но что семейства была честного и происходила как-то из духовного звания...
   И вот в четыре года из чувствительной, обиженной и жалкой сироточки вышла румяная, полнотелая русская красавица, женщина с характером смелым и решительным, гордая и наглая, понимавшая толк в деньгах, приобретательница, скупая и осторожная, правдами иль неправдами, но уже успевшая сколотить свой собственный капиталец. В одном только все были убеждены: что к Грушеньке доступ труден и что, кроме старика, её покровителя, не было ни единого ещё человека, который бы мог похвалиться её благосклонностью...
   Грушенька успела эмансипироваться...
   Старик, большой делец, отделил Грушеньке капитал малый...
   - Ты сама баба не промах, сама и орудуй, но знай, что, кроме ежегодного содержания по-прежнему, до самой смерти моей, больше ничего от меня не получишь, да и в завещании ничего больше тебе не отделю...
   Советами же, как орудовать "своим собственным капиталом", он Грушеньке помогал немало и указывал ей "дела".
   Когда Фёдор Павлович Карамазов, связавшийся первоначально с Грушенькой по поводу одного случайного "гешефта" (спекулятивная сделка), кончил совсем для себя неожиданно тем, что влюбился в неё без памяти и как бы даже ум потерял, то старик Самсонов, уже дышавший в то время на ладан, сильно подсмеивался... В самое последнее время, когда появился вдруг со своей любовью и Дмитрий Фёдорович, старик перестал смеяться. напротив, однажды серьёзно и строго посоветовал Грушеньке:
   "Если уж выбирать из обоих, отца аль сына, то выбирай старика, но с тем, чтобы старый подлец беспременно на тебе женился, а предварительно хоть некоторый капитал отписал. А с капитаном не яшкайся, пути не будет".
   Вот были собственные слова Грушеньке старого сластолюбца, предчувствовавшего тогда уже близкую смерть свою и впрямь через пять месяцев после совета сего умершего...
  
   - Ты меня испугал: я думала Митя ломится... Сказала ему, что к старику моему на весь вечер уйду и буду с ним до ночи деньги считать. Я ведь каждую неделю к нему ухожу на весь вечер счёты сводить. На замок запрёмся: он на счётах постукивает, а я сижу - в книги записываю - одной мне доверяет.
   Митя-то и поверил, что я там, а я вот дома заперлась - сижу, одной вести жду, золотой одной весточки...
   Мити, братца твоего, Алёша, сегодня боюсь... Должно быть, сидит теперь там у себя, у Фёдора Павловича на задах в саду, меня сторожит...
  
   Глаза её горели, губы смеялись, но добродушно, весело смеялись...
   Алёша составил о ней устрашающее понятие, а вчера так страшно был потрясён её злобною и коварною выходкой против Катерины Ивановны и был очень удивлён, что теперь вдруг увидел в ней совсем как бы иное и неожиданное существо... Все манеры её как бы изменились тоже со вчерашнего дня совсем к лучшему: всё было просто, простодушно... но она была очень возбуждена...
  
   - Офицер мой едет... Письмо получила... Едет он, овдовел, со мной повидаться хочет... Сижу и жду эстафета... Кабы Митя узнал, убил бы...
  
   - Я шёл сюда злую душу найти... а нашёл сестру искреннюю, нашёл сокровище
   - душу любящую... Аграфена Александровна, я про тебя говорю.
   Ты мою душу сейчас восстановила...
  
   У обоих как раз сошлось всё, что могло потрясти их души так,
   как случается это нечасто в жизни...
  
   - Еду!.. Пять моих лет! Прощайте! Прощай, Алёша, решена судьба... Полетела
   Грушенька в новую жизнь... Не поминай меня лихом... Может, на смерть иду!..
  
   Было уже поздно по-монастырскому, когда Алёша пришёл в скит...
   Он робко отворил дверь и вступил в келью старца, в которой теперь стоял гроб его... Пред гробом он пал как пред святыней, но радость сияла в уме его и в сердце его... Обрывки мыслей мелькали в душе его, но зато царило в душе что-то целое, твёрдое, утоляющее, и он сознавал это сам...
   "Жалкие слова тешат душу... без них горе было бы слишком тяжело у людей...
   Пока человек будет думать о своих обидах, он будет всегда уходить в переулок...
   А дорога большая, прямая, светлая, хрустальная, и солнце в конце её...
   Кто любит людей, тот и радость их любит... Без радости жить нельзя...
   Всё, что истинно и прекрасно, всегда полно всепрощения...
   Сотворите... радость каких-нибудь бедных людей...
   "Не пришёл ещё час мой"...
  
   Алёша вышел из кельи...
   Полная восторгом душа его жаждала свободы, места, широты. Над ним широко, необозримо опрокинулся небесный купол, полный тихих сияющих звёзд. С зенита до горизонта двоился ещё неясный Млечный Путь. Свежая и тихая до неподвижности ночь облегла землю. белые башни и золотые главы собора сверкали на яхонтовом небе. Осенние роскошные цветы в клумбах около дома заснули до утра. Тишина земная как бы сливалась с небесною, тайна земная соприкасалась со звёздною...
   Алёша стоял, смотрел и вдруг как подкошенный повергся на землю.
   Он не знал, для чего обнимал её, он не отдавал себе отчёта, почему ему так неудержимо хотелось целовать её всю, но он целовал её плача, рыдая и обливая своими слезами, и исступлённо клялся любить её, любить во веки веков...
   О чём плакал он? Он плакал в восторге своём и об этих звёздах, которые сияли ему из бездны... Как будто нити ото всех этих бесчисленных миров Божиих сошлись разом в душе его, и она вся трепетала, "соприкасаясь мирам иным"...
   Простить хотелось ему всех и за всё и просить прощения за всех, за всё...
  
   Но с каждым мгновением он чувствовал явно и как бы осязательно, как что-то твёрдое и незыблемое, как этот свод небесный, сходило в душу его.
   Какая-то как бы идея воцарялась в уме его - и уже на всю жизнь и на века веков...
   Пал он на землю слабым юношей, а встал твёрдым на всю жизнь бойцом
   и сознал, и почувствовал это вдруг, в ту же минуту своего восторга...
   И никогда не мог забыть Алёша во всю жизнь свою потом этой минуты...
   "Кто-то посетил мою душу в тот час"...
  
   Через три дня он вышел из монастыря, что согласовалось
   и со словом покойного старца, повелевшего ему "пребывать в миру"...
   ........................
  
   А Дмитрий Фёдорович, которому Грушенька, улетая в новую жизнь, велела передать свой последний привет и заказала помнить навеки часок её любви, был в эту минуту, ничего не ведая о происшедшем с нею, тоже в страшном смятении и хлопотах. В последние два дня он был в таком невообразимом состоянии, что действительно мог заболеть воспалением в мозгу, как сам потом говорил...
   Он в эти два дня буквально метался во все стороны,
   "борясь со своею судьбой и спасая себя", как он потом выразился...
  
   Грушенька хоть и любила его часочек истинно и искренно,
   но и мучила его же в то время иной раз действительно жестоко и беспощадно.
   Главное в том, что ничего-то он не мог разгадать из её намерений...
   Он подозревал тогда, что она и сама находится в какой-то борьбе, в какой-то
   необычайной нерешительности, на что-то решается и всё решиться не может...
  
   Ему было известно о письме, полученном Грушенькой месяц назад от бывшего её обольстителя, было известно отчасти и содержание письма... но письму этому он не придал почти никакой цены... Может быть, просто потому, что сам, угнетённый всем безобразием и ужасом своей борьбы с родным отцом за эту женщину, он уже и предположить не мог для себя ничего страшнее и опаснее...
  
   Замирая душой, он ежеминутно ждал решения Грушеньки и всё верил,
   что оно произойдёт как бы внезапно, по вдохновению...
   О другой, обновлённой и уже добродетельной жизни он мечтал поминутно и исступлённо. Он жаждал этого воскресения и обновления. Гнусный омут, в котором он завяз своей волей, слишком тяготил его, и он, как и очень многие в таких случаях, всего более верил в перемену места: только бы не эти люди, только бы не эти обстоятельства, только бы улететь из этого проклятого места и - всё возродится, пойдёт по-новому! Вот во что он верил и по чём томился....
  
   Но это было лишь в случае первого, счастливого решения вопроса.
   Было и другое решение, представлялся и другой, но ужасный уже исход...
  
   А между тем он до конца всё то время надеялся, что достанет эти три тысячи,
   что они придут, слетят к нему как-нибудь сами, даже хоть с неба.
   Но так именно бывает с теми, которые, как и Дмитрий Фёдорович, всю жизнь свою умеют лишь тратить и мотать доставшиеся по наследству деньги даром, а о том, как добываются деньги, не имеют никакого понятия...
   Именно в таких положениях у этаких людей самые невозможные и
   фантастические предприятия представляются первыми возможнейшими...
  
   - Какие страшные трагедии устраивает с людьми реализм!..
  
   Глубокая тоска облегла, как тяжёлый туман, его душу, глубокая, страшная тоска!..
  
   Он сидел, думал, но обдумать ничего не мог... О, ирония судьбы...
   "И подумать, только подумать, что из-за этих ничтожных трёх тысяч пропадает
   судьба человеческая".. Сегодня же порешу!.."
  
   Он был именно такого свойства ревнивец, что в разлуке с любимой женщиной тотчас же навыдумывал Бог знает каких ужасов о том, что с нею делается и как она ему там "изменяет", но, прибежав к ней опять потрясённый, убитый, уверенный уже безвозвратно, что она успела-таки ему изменить, с первого же взгляда на её лицо, на смеющееся, весёлое и ласковое лицо этой женщины, - тотчас же возрождался духом, тотчас же терял всякое подозрение и с радостным стыдом бранил себя сам за ревность...
   Ревность! "Отелло не ревнив, он доверчив", - заметил Пушкин...
   Отелло не станет прятаться, шпионить, подглядывать: он доверчив...
   Не таков истинный ревнивец. Невозможно даже представить себе всего позора и нравственного падения, с которыми способен ужиться ревнивец безо всяких угрызений совести. И ведь не то чтоб это были все пошлые и грязные души. напротив, с сердцем высоким, с любовью чистою, полною самопожертвования, можно в то же время прятаться под столы, подкупать подлейших людей и уживаться с самою скверною грязью шпионства и подслушивания.
   Отелло не мог бы ни за что примириться с изменой, хотя душа его незлоблива и невинна... Не то с настоящим ревнивцем: трудно представить себе, с чем может ужиться и примириться и что может простить иной ревнивец!..
   И, казалось бы, что в той любви, за которою надо так подсматривать,
   и чего стоит любовь, которую надобно столь усиленно сторожить?
   Но вот этого-то никогда и не поймёт настоящий ревнивец...
  
   У Мити при виде Грушеньки пропадала ревность, и на мгновение он становился
   доверчив и благороден, даже сам презирал себя за дурные чувства.
   Но это значило только, что в любви его к этой женщине заключалось
   нечто гораздо высшее, чем он сам предполагал, а не одна лишь страстность...
   Но зато, когда исчезала Грушенька, Митя тотчас же начинал опять подозревать
   в ней все низости и коварства измены...
   Угрызений же совести никаких при этом не чувствовал...
  
   Итак, ревность закипела в нём снова... Надо было спешить...
   Первым делом, надо было достать хоть капельку денег на перехватку...
   Совсем без денег, известно, никуда шагу ступить нельзя...
  
   После того, как исчезла последняя надежда его, этот, столь сильный физически
   человек... вдруг залился слезами, как малый ребёнок...
   Он шёл и в забытьи утирал кулаком слёзы...
  
   Это именно было то время, когда Грушенька укатила...
  
   Он побежал что было силы в дом Грушеньки...
   Выбегая и уже отворив одною рукой дверь, другою вдруг на лету выхватил
   пестик из ступки и сунул себе в боковой карман, с ним и был таков...
   - Ах Господи, он убить кого хочет!..
  
   Куда побежал он?
   Известно: "Где же она могла быть, как не у Фёдора Павловича?..."
   "Один, один!.. Если б она была тут, у него было бы другое лицо"...
  
   Он бежал, сломя голову...
   - Где же она, Прохор?
   - Давеча уехала... к офицеру какому-то... и лошадей прислали...
   Он сидел и не то чтобы соображал, а был как бы в испуге, точно в каком-то
   столбняке... Он же знал... и он не думал о нём! Но как он мог не думать о нём?..
  
   - Руки-то у вас, Дмитрий Фёдорович, все-то в крови...
   - Это кровь человеческая и, Боже, зачем она пролилась!..
  
   - Я про женский нрав говорю:
  
   Легковесен женский нрав,
   И изменчив, и порочен...
  
   Я духом пьян... духом пьян...
   - Что это вы, пистолет заряжаете?
   - Пистолет заряжаю...
   - Чего это вы на пулю смотрите?
   - Так. Воображение. Вот если бы ты вздумал эту пулю всадить себе в мозг,
   то, заряжая пистолет, посмотрел бы на неё или нет?
   - Зачем на неё смотреть7
   - В мой мозг войдёт, так интересно на неё взглянуть, какова она есть...
   А впрочем, вздор, минутный вздор... Дай-ка мне теперь бумажки кусочек...
  
   И Митя, схватив со стола перо, быстро написал на бумажке две строки,
   сложил бумажку и сунул в жилетный карман...
   "Казню себя за всю жизнь, всю жизнь мою наказую!"
  
   - Не любил я никогда всего этого беспорядка... Я про высший порядок.
   Порядку во мне нет, высшего порядка...
   Но... всё это закончено, горевать нечего. Поздно, и к чему!
   Вся жизнь моя была беспорядок, и надо положить порядок...
  
   Слава Высшему на свете,
   Слава Высшему во мне!
  
   Этот стишок у меня из души вырвался когда-то, не стих, а слеза... сам сочинил...
  
   Жизнь люблю, слишком уж жизнь полюбил, так слишком, что и мерзко. Довольно! За жизнь выпьем, за жизнь предлагаю тост! Почему я доволен собой? Я подл, но доволен собой. И, однако ж, я мучусь тем, что я подл, но доволен собой. Благодарю Творение, сейчас готов Бога благословить и Его Творение, но... Надо истребить одно смрадное насекомое, чтобы не ползало, другим жизни не портило... Выпьем за жизнь!.. Что может быть дороже жизни!.. Ничего, ничего!..
   За жизнь и за одну царицу из цариц... Женщину я люблю, женщину!..
   Что есть женщина? Царица земли! Грустно мне, грустно...
   Помнишь Гамлета: "Мне так грустно, так грустно, Горацио... Ах, бедный Иорик!"
   Это я, может быть, Иорик и есть. Именно теперь я Иорик, а череп потом...
  
   - Хотел я тебя спросить кстати: крал ты когда что в своей жизни аль нет?..
   Я не про казну говорю, казну все дерут, и ты, конечно, тоже...
   Я про чужое: прямо из кармана, из кошелька?
   - Украл один раз у матери двугривенный, девяти лет был... Три дня хранил,
   стыдно стало, признался и отдал... Да ты чего уж, ты сам не украл ли?
   - Украл... Прощай... Тебе последняя слеза!..
  
   А Дмитрий Фёдорович летел по дороге...
   Быстрая езда как бы вдруг освежила Митю.
   Воздух был свежий и холодноватый, на чистом небе сияли крупные звёзды...
   Это была та самая ночь, а может, и тот самый час, когда Алёша, упав на землю,
   "исступлённо клялся любить её во веки веков"...
   Но смутно, очень смутно было в душе Мити, и хоть многое терзало теперь его душу, но в этот момент всё существо его неотразимо устремилось лишь к ней, к его царице, к которой летел он, чтобы взглянуть на неё в последний раз...
   Даже и не спорило сердце его ни минуты...
   Вся теперешняя решимость его родилась без рассуждений, в один миг,
   была сразу почувствована и принята целиком со всеми последствиями...
  
   - Ты ямщик?.. Знаешь ты, что надо дорогу давать... Нельзя давить человека, нельзя людям жизнь портить; а коли испортил жизнь - наказуй себя... если только испортил, если только загубил кому жизнь - казни себя и уйди...
   Говори: попадёт Дмитрий Фёдорович Карамазов в ад али нет, как по-твоему?
   - Не знаю, голубчик, от вас зависит...
   Видишь, сударь, когда Сын Божий на кресте был распят и помер, то сошёл с креста прямо в ад и освободил всех грешников, которые мучились. И застонал ад о том, что уж больше, думал, к нему никто теперь не придёт, грешников-то.
   И сказал тогда аду Господь: "Не стони, ибо придут к тебе отселева всякие вельможи, управители, главные судьи и богачи, и будешь восполнен так же точно, как был во веки веков, до того времени, пока снова приду".
   Это точно, это было такое слово...
   - Народная легенда, великолепно...
   - Так вот, сударь, для кого ад назначен...
   А вы у нас, сударь, всё одно как малый ребёнок... так мы вас почитаем...
   И хоть гневливы вы, сударь, это есть, но за простодушие ваше простит Господь...
  
   Митя исступлённо молился и дико шептал про себя...
   - Господи, прими меня во всём моём беззаконии, но не суди меня.
   Пропусти мимо без суда твоего... Не суди, потому что я сам осудил себя;
   не суди, потому что люблю Тебя, Господи!
   Мерзок сам, а люблю Тебя: в ад пошлёшь, и там любить буду,
   и оттуда буду кричать, что люблю Тебя во веки веков...
   Но дай и мне долюбить... здесь, теперь долюбить, всего пять часов до горячего луча твоего... Ибо люблю царицу души моей. Люблю и не могу не любить. Сам видишь меня всего. Прискачу, паду пред нею: права ты, что мимо меня прошла... Прощай и забудь твою жертву, не тревожь себя никогда!..
  
   Он увидел её, и сердце его застучало, в глазах помутилось...
   Она сидела за столом сбоку, в креслах...
  
   - Господа... я... ничего! Не бойтесь...
   Господа, проезжему путешественнику... можно с вами до утра?..
   День моей радости помяну в последнюю ночь мою!..
  
   - Дура, дура была я, что пять лет себя мучила!
   Да не за него себя мучила, я со злобы себя мучила! Да и не он это вовсе! Разве он был такой?.. Это отец его какой-то! Это где ты парик-то себе заказал? Тот был сокол, а это селезень. Тот смеялся и мне песни пел...
   А я-то пять лет слезами заливалась, проклятая я дура, низкая я, бесстыжая!..
   - Пани, если хочешь идти за мной - пойдём, а если нет - то прощай!
   И важно, пыхтя от негодования и амбиции, прошёл в дверь.
   Человек был с характером:
   он ещё после всего происшедшего не терял надежды, что пани пойдёт за ним, -
   до того ценил себя... Митя прихлопнул за ним дверь...
  
   Началась почти оргия, пир на весь мир...
  
   - Неужто ты хотел завтра застрелить себя, экой глупый, да из-за чего?
   Я вот этаких, как ты, безрассудных, люблю...
   Так ты для меня на всё пойдёшь?..
   Чего тебе грустно? Я вижу, тебе грустно...
  
   Голова горела у Мити. Он вышел в сени... Свежий воздух оживил его...
  
   Он стоял один, в темноте, в углу и вдруг схватил себя обеими руками за голову.
   Разбросанные мысли его вдруг соединились, ощущения слились воедино,
   и всё дало свет страшный, ужасный свет!
   "Вот если застрелиться, так когда же как не теперь?.."
  
   Ну вот теперь бы только и жить и... нельзя жить, нельзя, о, проклятие!
   "Боже, оживи поверженного у забора! Пронеси эту страшную чашу мимо меня!
   Ведь делал же ты чудеса, Господи, для таких же грешников, как и я!
   Ну что, если старик жив? О, тогда срам остального позора я уничтожу,
   я ворочу украденные деньги, я отдам их, достану из-под земли...
   Следов позора не останется, кроме как в сердце моём навеки!
   Но нет, нет, о, невозможные малодушные мечты! О, проклятие!"
  
   Но всё же как бы луч какой-то светлой надежды блеснул ему во тьме...
   Он сорвался с места и бросился в комнаты -
   к ней, к ней опять, к царице его навеки!
   "Да неужели один час, одна минута её любви не стоят всей остальной жизни,
   хотя бы в муках позора?"...
   .........................
  
   - Господин отставной поручик Карамазов, я должен вам объявить, что вы обвиняетесь в убийстве отца вашего, Фёдора Павловича Карамазова, происшедшем в эту ночь...
  
   Хождение души по мытарствам
  
   - Не повинен! В этой крови не повинен! В крови отца моего не повинен...
   Хотел убить, но не повинен! Не я!..
   - Итак, вы положительно утверждаете, что в смерти отца вашего,
   Фёдора Павловича, вы не виновны?
   - Не виновен! Виновен в другой крови, в крови другого старика, но не отца моего. И оплакиваю! Убил, убил старика, убил и поверг... Но тяжело отвечать за эту кровь другою кровью, страшною кровью, в которой не повинен...
   - Вы напрасно беспокоитесь за старика слугу Григория Васильева.
   Узнайте, что он жив, очнулся и, несмотря на тяжкие побои, причинённые ему вами, по его и вашему теперь показанию, кажется, останется жив несомненно...
   - Жив? Так он жив!.. Господи, благодарю тебя за величайшее чудо,
   содеянное Тобою мне, грешному и злодею, по молитве моей!..
   Да, да, это по молитве моей, я молился всю ночь!..
   - Так вот от этого-то самого Григория мы и получили столь значительные показания на ваш счёт...
  
   - Подлецом может быть всякий, да и есть, пожалуй, всякий, но вором может быть не всякий, а только архиподлец... Вор подлее подлеца, вот моё убеждение... Я ношу деньги целый месяц на себе, завтра же я могу решиться их отдать, и я уже не подлец, но решиться-то я не могу, вот что...
   И вот вчера только я решился сорвать мою ладонку с шеи... и только что сорвал, в ту же минуту стал уже окончательный и бесспорный вор, вор и бесчестный человек на всю жизнь...
   - Почему же вы именно вчера вечером на это решились?
   - Потому что осудил себя на смерть, в пять утра, здесь на рассвете:
   "Ведь всё равно, подумал, умирать, подлецом или благородным!"
   Так вот нет же, не всё равно оказалось!.. Много я узнал в эту ночь! Узнал я, что не только жить подлецом невозможно, но и умирать подлецом невозможно...
   Нет, господа, умирать надо честно!..
  
   - Господа, все мы жестоки, все мы изверги, все плакать заставляем людей,
   матерей и грудных детей, но изо всех... я самый подлый гад!..
   Каждый день моей жизни я... обещал исправиться
   и каждый день творил всё те же пакости.
   Понимаю теперь, что на таких, как я, нужен удар, удар судьбы, чтоб захватить его как в аркан и скрутить внешнею силой. Никогда не поднялся бы я сам собой! Но гром грянул. Принимаю муку обвинения и всенародного позора моего, пострадать хочу и страданием очищусь!..
   Но услышьте в последний раз: в крови отца моего не повинен!
   Принимаю казнь не за то, что убил его, а за то, что хотел убить...
   Через минуту я арестант, и теперь, я последний раз, Дмитрий Карамазов,
   как свободный ещё человек...
   - Следствие ещё не закончилось... Вас, Дмитрий Фёдорович, я всегда наклонен
   считать за человека... более несчастного, чем виновного...
   Мы вас все здесь готовы признать за благородного в основе своей молодого человека, но увы! увлечённого некоторыми страстями в степени несколько излишней...
  
   - Карамазовы не подлецы, а философы,
   потому что все настоящие русские - философы,
   а ты хоть и учился, а не философ, ты смерд...
  
   - Брат...
   Завтра ужасный, великий день для тебя: Божий суд над тобой совершится...
   и вот я удивляюсь, ходишь ты и вместо дела говоришь Бог знает о чём...
   - Нет, не удивляйся. Что же мне о смердящем этом псе говорить, что ли?
   Об убийце? Довольно мы с тобой об этом переговорили.
   Не хочу больше о смердящем, сыне Смердящей! Его Бог убьёт, вот увидишь...
  
   Я давно хотел тебе много выразить, но молчал о главнейшем:
   время как будто ещё не приходило.
   Дождался теперь последнего срока, чтобы тебе душу вылить...
  
   Брат, я в себе в эти два последние месяца нового человека ощутил,
   воскрес во мне новый человек!
   Был заключён во мне, но никогда бы не явился, если бы не этот гром. Страшно!
   И что мне в том, что в рудниках буду двадцать лет молотком
   руду выколачивать, не боюсь я этого вовсе,
   а другое мне страшно теперь: чтобы не отошёл от меня воскресший человек!
  
   Можно найти и там, в рудниках, под землёю, рядом с собой, в таком же каторжном и убийце человеческое сердце и сойтись с ним, потому что и там можно жить, и любить, и страдать! Можно возродить и воскресить в этом каторжном человеке замершее сердце, можно ухаживать за ним годы и выбить наконец из вертепа на свет уже душу высокую, страдальческое сознание, возродить ангела, воскресить героя!..
   О да, мы будем в цепях, и не будет воли, но тогда, в великом горе нашем, мы вновь воскреснем в радость, без которой человеку жить невозможно, а Богу быть, ибо Бог даёт радость, это Его привилегия, великая...
   Если Бога с земли изгонят, мы под землёй его встретим! Каторжному без Бога быть невозможно, невозможнее даже, чем некаторжному! И тогда мы, подземные человеки, запоём из недр земли трагический гимн Богу, у которого радость!
   Да здравствует Бог и его радость! Люблю Его!..
   Нет, жизнь полна, жизнь есть и под землёю!
  
   Ты не поверишь, Алексей, как я теперь жить хочу, какая жажда существовать и сознавать именно в этих облезлых стенах во мне зародилась!..
   Да и что такое страдание? Не боюсь его, хотя бы оно было бесчисленно. Теперь не боюсь, прежде боялся... И, кажется, столько во мне этой силы теперь, что я всё поборю, все страдания, только чтобы сказать и говорить себе поминутно: я есмь! В тысяче мук - я есмь, в пытке корчусь - но есмь! В столпе сижу, но я существую, солнце вижу, а не вижу солнца, то знаю, что оно есть...
   А знать, что есть солнце, - это уже вся жизнь...
   Алёша, херувим ты мой, меня убивают разные философии, чёрт их дери!..
  
   Я прежде этих всех сомнений никаких не имел, но всё во мне это таилось. Именно, может, оттого, что идеи бушевали во мне неизвестные, я и пьянствовал, и дрался, и бесился. Чтоб утолить в себе их, дрался, чтоб их усмирить, сдавить...
   Брат Иван таит идею. Брат Иван сфинкс и молчит, всё молчит.
   А меня Бог мучит. Одно только это и мучит. А что, как Его нет?
   Что, если это идея искусственная в человечестве?
   Тогда, если Его нет, то человек - шеф земли, мироздания. Великолепно!
   Только как он будет добродетелен без Бога-то? Вопрос! Я всё про это.
   Ибо кого же он будет тогда любить, человек-то?
   Кому благодарен будет, кому гимн-то воспоёт?
   Ракитин смеётся. Он говорит, что можно любить человечество и без Бога.
   Ну это сморчок сопливый может только так утверждать, а я понять не могу...
   Легко жить Ракитину:
   "Ты, - говорит он мне сегодня, - о расширении гражданских прав человека хлопочи лучше али хоть о том, чтобы цена на говядину не возвысилась;
   этим проще и ближе человечеству любовь окажешь, чем философиями".
   Я ему на это и отмочил:
   "А ты, говорю, без Бога-то, сам ещё на говядину цену набьёшь,
   коль под руку попадёт, и наколотишь рубль на копейку".
   Рассердился. Ибо что такое добродетель?
   У меня одна добродетель, а у китайца другая - вещь, значит, относительная. Или нет? Или не относительная? Вопрос коварный!.. Две ночи не спал от этого...
   Я удивляюсь теперь только тому, как люди там живут и об этом ничего не думают. Суета!.. У Ивана Бога нет... У него идея... Не в моих размерах. Но он молчит...
   Я его спрашивал - молчит. В роднике у него хотел водицы испить - молчит...
   Об этом после...
  
   - Вот ты говоришь о завтрашнем, о суде, а веришь ли, я ничего не знаю...
   - Ты с адвокатом говорил?
   - Что адвокат! Я ему про всё говорил. Мягкая шельма, столичная...
   Только не верит мне ни на сломанный грош...
   Тоже доктора выписали, сумасшедшим хотят меня показать. Не позволю...
   Катерина Ивановна "свой долг" до конца исполнить хочет...
   Кошка! Жестокое сердце... "великого гнева" женщина!
   Да, показания умножились, как песок морской!
   Григорий стоит на своём... Григорий честен, но дурак...
   Много людей честных благодаря тому, что дураки... Григорий мне враг...
   Иного выгоднее иметь в числе врагов, чем друзей...
   Говорю про Катерину Ивановну. Боюсь, что она на суде расскажет...
   Я, Алексей, свою речь скажу...
  
   - Только... Груша-то, Господи!
   Она-то за что такую муку на себя теперь примет!..
   Она давеча была у меня... Чёрт меня дери за характер... Приревновал!..
   Отпуская, раскаялся, целовал её... Прощения не попросил.
   - Почему не попросил?
   - Боже тебя сохрани когда-нибудь у любимой женщины за вину свою прощения просить!.. Потому женщина - это, брат, чёрт знает что такое, уж в них-то я по крайней мере знаю толк! Ну попробуй пред ней сознаться в вине, тут-то и пойдёт град попрёков! Ни за что не простит прямо и просто, а унизит тебя до тряпки... ничего не забудет, своего прибавит и тогда уж только простит...
   И это ещё лучшая из них!
   Последние поскребки выскребет и всё тебе на голову сложит - такая, я тебе скажу, живодёрность в них сидит, во всех до единой, в этих ангелах-то, без которых жить-то нам невозможно!..
   Я откровенно и просто скажу: всякий порядочный человек
   должен быть под башмаком хоть у какой-нибудь женщины.
   Таково моё убеждение; не убеждение, а чувство.
   Мужчина должен быть великодушен, и мужчину это не замарает...
   Героя даже не замарает...
   Ну, а прощения всё-таки не проси, никогда и ни за что.
   Помни правило: преподал тебе его брат твой Митя, от женщин погибший.
   Нет, уж я лучше без прошения Груше чем-нибудь заслужу.
   Благоговею я пред ней, Алексей, благоговею!
   Не видит только она этого, нет, всё ей мало любви...
   И томит она меня, любовью томит...
   Что прежде! Прежде меня только изгибы инфернальные томили,
   а теперь я всю её душу в свою душу принял и через неё сам человеком стал!..
   Повенчают ли нас?..
   А без того я умру от ревности... Так и снится что-нибудь каждый день...
   Что она тебе обо мне говорила?
   Алёша повторил все давешние речи Грушеньки...
   - Так не сердится, что ревную...
   Прямо женщина! "У меня у самой жестокое сердце".
   Ух, люблю таких, жестоких-то, хотя и не терплю, когда меня ревнуют,
   не терплю! Драться будем. Но любить, - любить её буду бесконечно.
   Повенчают ли нас? Каторжных разве венчают? Вопрос. А без неё я жить не могу...
  
   - Я тебе всю нашу тайну открою!
   Хотел потом открыть, потому что без тебя разве могу на что решиться?
   Ты у меня всё.
   Я хоть и говорю, что Иван над нами высший, но ты у меня херувим.
   Только твоё решение решит. Может, ты-то и есть высший человек, а не Иван...
   Видишь, тут дело совести, дело высшей совести -
   тайна столь важная, что я справиться сам не смогу и всё отложил до тебя.
   А всё-таки теперь рано решать, потому что надо ждать приговора:
   приговор выйдет, тогда ты и решишь судьбу...
   Теперь не решай; я тебе сейчас скажу, ты услышишь, но не решай...
   Я тебе только идею скажу, без подробностей...
   Иван мне предлагает бежать... В Америку с Грушей...
   А с другой стороны, совесть-то?.. От страдания ведь убежал!..
   Иван говорит, что в Америке "при добрых наклонностях" можно больше
   пользы принести, чем под землёй... Америка что, Америка опять суета!..
   Да и мошенничества тоже, я думаю, много в Америке-то...
   От распятья убежал! Потому ведь говорю тебе, Алексей, что ты один понять
   это можешь, а больше никто, для других это глупости, бред...
  
   - Скажи мне одно, Иван очень настаивает, и кто это выдумал первый?
   - Он выдумал, он настаивает! Он ко мне всё не ходил и вдруг пришёл неделю
   назад и прямо с этого начал. Страшно настаивает. Не просит, а велит...
   В послушании не сомневается, хотя я ему всё моё сердце, как тебе, вывернул.
   - И мне не велел передавать?
   - Никому, а главное, тебе: тебе ни за что! Боится, верно, что ты как совесть
   предо мной станешь... Не говори ему, что я тебе передал...
   - Ты прав, решить невозможно раньше приговора суда. После суда
   сам и решишь; тогда сам в себе нового человека найдёшь, он и решит...
  
   - Алёша, говори мне полную правду, как перед Господом Богом:
   веришь ты, что я убил, или не веришь?..
   - Ни единой минуты не верил, что ты убийца...
   - Спасибо тебе!.. Теперь ты меня возродил...
   Укрепил ты меня на завтра, благослови тебя Бог! Ну, ступай, люби Ивана!..
  
   Алёша вышел весь в слезах.
   Такая степень мнительности Мити, такая степень недоверия его даже к нему, к Алёше, - всё это вдруг раскрыло пред Алёшей такую бездну безвыходного горя и отчаяния в душе его несчастного брата, какой он и не подозревал прежде. Глубокое, бесконечное сострадание вдруг охватило и измучило его мгновенно. Пронзённое сердце его страшно болело...
  
   По дороге к Ивану пришлось ему проходить мимо дома,
   в котором квартировала Катерина Ивановна. В окнах был свет...
   Он вдруг остановился и решил войти...
   Позвонив и войдя на лестницу, он увидал спускавшегося сверху Ивана...
  
   - Войдите, Алёша, и вы, Иван Фёдорович, непременно воротитесь...Вы от него?
   Мне что-нибудь прислал сказать?.. Что ж он велел передать?
   - Только одно, чтобы вы щадили себя и не показывали ничего на суде о том, что
   было между вами во время самого первого вашего знакомства, в том городе...
   - Что ж, он за себя или за меня боится - а? Он сказал, чтоб я щадила - кого же?
   Его иль себя? Говорите, Алексей Фёдорович.
   - И себя, и его.
   - То-то. Вы не знаете ещё меня, да и я ещё не знаю себя...
   Может быть, вы захотите меня растоптать ногами после завтрашнего допроса.
   - Вы покажите честно, только этого и надо.
   - Женщина часто бесчестна... Да убил ли он? Он ли убил?..
  
   - Она теперь всю ночь молить Божию Матерь будет, чтоб указала ей, как завтра на суде поступить... Спасительницей или губительницей Митеньки ей явиться?..
   О том молить будет, чтоб озарило её душу. сама ещё, видите ли, не знает, приготовиться не успела...
  
   Это уже в третий раз шёл Иван Фёдорович говорить со Смердяковым...
  
   Он всё думал про Смердякова и про последний свой разговор с ним вечером
   накануне отъезда. Многое смущало его, многое казалось подозрительным...
  
   - Можешь со мной говорить?
   - Очень могу... Давно приехать изволили?
   - Да вот только сегодня... Кашу вашу здешнюю расхлёбывать...
   Ты мне многое разъяснить сейчас должен,
   и знай, голубчик, что я с собою играть не позволю!
   - А зачем бы мне такая игра, когда на вас моё упование,
   единственно как на Господа Бога!..
   - Ты не виляй...
   Что представляться в падучей умеешь, как хвастался мне тогда, тоже сказал?
   - Нет, этого тоже не сказал...
   - Скажи мне теперь, для чего ты меня тогда приглашал уехать...
   - Потому и говорил: уезжайте от греха,
   чтобы вы поняли, что дома худо будет, и остались бы родителя защитить...
   - Хитришь ты со мной, чёрт тебя дери!.. Если я подумал тогда об чём, то это про мерзость какую-нибудь единственно с твоей стороны... С твоей стороны всякой мерзости ждал. Сам же ты мне сказал, что притворяться в падучей умеешь, для чего ты это сказал?.. Брат прямо тебя обвиняет, что ты убил и что ты украл...
  
   Смердяков неспеша развернул бумагу.
   Под обёрткой оказались три пачки сторублёвых радужных кредиток...
   - Все здесь, все три тысячи... Примите... Неужто вы до сих пор не знали?..
   - Нет, не знал. Я всё на Дмитрия думал... Слушай, ты один убил?
   - Всего только вместе с вами; с вами вместе убил,
   а Дмитрий Фёдорович как есть безвинны...
   Всё тогда смелы были, "всё, дескать, позволено", говорили,
   а теперь вот так испугались!..
  
   Отыскивая, чем бы накрыть деньги, он взял со стола книгу,
   которую заметил, войдя, Иван, и придавил ею деньги.
   Название книги было: "Святого отца Исаака Сирина слова"...
  
   - Садись и говори: как ты это сделал? Всё говори...
   - Ночью стонал, только тихо. Всё ожидал Дмитрия Фёдоровича...
   - А если бы не пришёл?
   - Тогда ничего бы и не было. Без них не решился бы...
   Я ждал, что они Фёдора Павловича убьют... Потому я их уже так приготовил...
   - Стой, ведь если б он убил, то взял бы деньги и унёс...
   - Так ведь деньги-то бы они никогда и не нашли. Это ведь их только я научил, что деньги под тюфяком. Только это была неправда. Прежде в шкатулке лежали... А потом я Фёдора Павловича, так как они мне единственно во всём человечестве одному доверяли, научил пакет этот самый с деньгами в угол за образа перенести, потому что там совсем никто не догадается... Так он там, пакет этот, у них в углу за образами и лежал. А под тюфяком так и смешно бы их было держать вовсе, в шкатулке по крайней мере под ключом. А здесь все теперь поверили, что будто бы под тюфяком. Глупое рассуждение. Так вот если бы Дмитрий Фёдорович совершили это самое убийство, то, ничего не найдя, или убежали бы поспешно, или бы арестованы были. Так я тогда всегда мог за образа слазить и деньги эти самые унести, всё бы на Дмитрия Фёдоровича и свалилось...
   - Ну, а если б не убил, а только избил?
   - Если бы не убил, то я бы денег, конечно, взять не посмел... Но был и такой
   расчёт, что изобьют до бесчувствия, а я в то время и поспею взять...
   - Стало быть, всё же Дмитрий убил, а ты только деньги взял?
   - Нет, это не они убили. Что ж, я бы мог вам и теперь сказать, что убивцы они... да не хочу я теперь перед вами лгать, потому что... хочу вам в сей вечер в глаза доказать, что главный убивец во всём здесь единый вы, а я только самый не главный, хоть это и я убил. А вы самый законный убивец и есть!
   - Почему я убийца: О Боже!
   - Уверенный в вашем согласии, я уж знал бы, что вы... возвратясь, вопля не подымите... потому что всё же через меня наследство получить изволили...
   - Так ты намеревался меня и потом мучить, всю жизнь...
   Продолжай дальше... продолжай про ту ночь...
   - Лежу и слышу, как будто вскрикнул барин...
   А Григорий Васильич поднялись и вышли, и вдруг завопили...
   А потом всё тихо, мрак... Я встал и пошёл...
   И тотчас тут же порешил всё покончить внезапно...
   Жажда меня всего захватила, ажно дух занялся...
   Я схватил пресс-папье чугунное, размахнулся,
   да сзади его в самое темя углом. Не крикнул даже...
   Пресс-папье обтёр, за образа сходил, из пакета деньги вынул,
   а пакет бросил на пол и ленточку розовую подле... Сошёл в сад, весь трясусь.
   Прямо к той яблоньке, что с дуплом, в нём уж лежала тряпочка и бумага,
   давно заготовил... Так она там с лишком две недели оставалась...
  
   Рассказчик остановился. Иван всё время слушал его в мертвенном молчании...
  
   - Так неужели ты всё это тогда же так на месте и обдумал?
   - Помилосердствуйте, да можно ли это всё выдумать в таких попыхах?
   Заранее всё обдумано было...
   - Ну, тебе значит сам чёрт помогал!..
  
   - Эти деньги с собою возьмите и унесите...
   - Но почему же ты мне отдаёшь, если из-за них убил?
   - Не надо мне их вовсе. Была такая прежня мысль, что с такими деньгами жить начну, в Москве али пуще того за границей, такая мечта была, а пуще всего потому, что "всё позволено". Это вы вправду меня учили, ибо много вы мне тогда этого говорили: ибо коли Бога бесконечного нет, то и нет никакой добродетели, да и не надобно её тогда вовсе. Это вы вправду. Так я и рассудил.
   - Своим умом дошёл?
   - Вашим руководством.
   - А теперь, стало быть, в Бога уверовал, коли деньги назад отдаёшь?
   - Нет, не уверовал...
   - Так зачем отдаёшь?
   - Вы вот сами тогда всё говорили, что всё позволено, а теперь-то почему так встревожены, сами-то?.. Деньги любите, почёт тоже любите, потому что очень горды, прелесть женскую чрезмерно любите, а пуще всего в покойном довольстве жить, и чтобы никому не кланяться - это пуще всего. Не захотите вы жизнь навеки испортить, такой стыд на суде принять. Вы как Фёдор Павлович, наиболее, изо всех детей наиболее на него похожи вышли, с одною с ними душой...
   Примите деньги-то...
   - Завтра их на суде покажу...
   - Никто вам там не поверит...
   - Если не убил тебя, то единственно потому, что ты мне на завтра нужен...
   - Не посмеете, ничего не посмеете, прежний смелый человек!.. Прощайте!..
   - До завтра!..
  
   Метель всё ещё продолжалась...
   Какая-то словно радость сошла теперь в его душу...
   Он почувствовал в себе какую-то бесконечную твёрдость:
   конец колебаниям его, столь ужасно его мучившим всё последнее время!..
  
   В этот вечер он был накануне белой горячки, которая наконец овладела его
   издавна расстроенным, но упорно сопротивлявшимся болезни организмом...
  
   Чёрт... Кошмар Ивана Фёдоровича...
  
   - Цель твоего появления уверить меня, что ты есть...
   - Именно. Но колебания, но беспокойство, но борьба веры и неверия - это ведь иногда такая мука для совестливого человека, вот как ты, что лучше повеситься... Я тебя вожу между верой и безверием попеременно, и тут у меня своя цель...
   А цель моя благородная.
   Я в тебя только крохотное семечко веры брошу, а из него вырастет дуб...
   - Так ты, негодяй, для спасения моей души стараешься?
   - Надо же хоть когда-нибудь доброе дело сделать...
   Одна ведь такая душа стоит иной раз целого созвездия -
   у нас ведь своя арифметика. Победа-то драгоценна!
   А ведь иные из них, ей-богу, не ниже тебя по развитию:
   такие бездны веры и неверия могут созерцать в один и тот же момент...
   Я присутствовал на исповеди маркиза своему духовному отцу-иезуиту...
   "Сын мой, по неисповедимым судьбам Провидения всё восполняется, и видимая беда влечёт иногда за собою чрезвычайную, хотя и невидимую выгоду. Сын мой, всех благ нельзя требовать разом, и это уже ропот на Провидение, которое даже и тут не забыло вас..."
  
   Я исполняю моё назначение: губить тысячи, чтобы спасся один...
   Сколько, например, надо было погубить душ и опозорить честных репутаций,
   чтобы получить одного только праведного Иова...
  
   - О, я люблю мечты пылких, молодых, трепещущих жаждой жизни друзей моих!..
   "Там новые люди, - решил ты прошлой весной, -
   они полагают разрушить всё и начать с антропофагии (людоедство)".
   Глупцы, меня не спросились!
   По-моему, и разрушать ничего не надо, а надо всего только
   разрушить в человечестве идею о Боге, вот с чего надо приняться за дело!..
   Раз человечество отречётся поголовно от Бога,
   то само собою падёт всё прежнее мировоззрение
   и, главное, вся прежняя нравственность, и наступит всё новое...
   Люди совокупятся, чтобы взять от жизни всё, что она может дать,
   но непременно для счастья и радости в одном только здешнем мире...
   Человек возвеличится духом Божеской, титанической гордости
   и явится человеко-бог...
   Ежечасно побеждая уже без границ природу, волею своею и наукой, человек тем самым ежечасно будет ощущать наслаждение столь высокое, что оно заменит ему все прежние упования наслаждений небесных.
   Всякий узнает, что он смертен весь, без воскресения, и примет смерть гордо и спокойно, как Бог. Он из гордости поймёт, что ему нечего роптать за то, что жизнь есть мгновение, и возлюбит брата своего уже безо всякой мзды.
   Любовь будет удовлетворять лишь мгновению жизни, но одно уже сознание её мгновенности усилит огонь её настолько, насколько прежде расплывалась она в упованиях на любовь загробную и бесконечную... ну и прочее...
  
   В раму окна вдруг раздался со двора твёрдый и настойчивый стук...
   - Алёша, я ведь не велел приходить!.. В двух словах: чего тебе надо?
   - Час тому назад повесился Смердяков...
   На столе лежала записка: "Истребляю сою жизнь своею собственною волей
   и охотой, чтобы никого не винить"...
   ........................
  
   На другой день в десять часов утра открылось заседание
   нашего окружного суда и начался суд над Дмитрием Карамазовым...
  
   Все знали, что дело это получило всероссийскую огласку, но всё-таки не представляли себе, что оно до такой уже жгучей, до такой раздражительной степени потрясло всех и каждого... К этому дню к нам съехались гости не только из нашего губернского города, но и из некоторых других городов России, а наконец, из Москвы и из Петербурга. Приехали юристы, приехало даже несколько знатных лиц, а также и дамы. Все билеты были расхватаны...
   Некоторые из дам явились чрезвычайно разряженные...
   На их лицах читалось истерическое, жадное, болезненное почти любопытство...
  
   - Подсудимый, признаёте ли вы себя виновным?
   - Признаю себя виновным в пьянстве и разврате, в лени и дебоширстве.
   Хотел стать навеки честным человеком именно в ту секунду,
   когда подсекла судьба! Но в смерти старика, врага моего и отца, - не виновен!
   Но в ограблении его - нет, нет, не виновен, да и не могу быть виновным:
   Дмитрий Карамазов подлец, но не вор!
  
   Речь прокурора
  
   Начал Ипполит Кириллович свою обвинительную речь, весь сотрясаясь нервною дрожью, с холодным, болезненным потом на лбу и висках, чувствуя озноб и жар во всём теле попеременно. Он сам так потом рассказывал. Он считал эту речь за свой шедевр, за шедевр всей своей жизни, за лебединую песнь свою. Правда, девять месяцев спустя он и помер от злой чахотки...
   В эту речь он вложил всё своё сердце и всё сколько было у него ума и неожиданно доказал, что в нём таились и гражданское чувство, и "проклятые" вопросы... Главное, тем взяло его слово, что было искренно: он искренно верил в виновность подсудимого; не на заказ, не по должности только обвинял его и, взывая к "отмщению", действительно сотрясался желанием "спасти общество"...
  
   - Господа присяжные заседатели, настоящее дело прогремело по всей России.
  
   В том и ужас наш,
   что такие мрачные дела почти перестали для нас быть ужасными!
   Вот чему надо ужасаться, привычке нашей,
   а не единичному злодеянию того или другого индивидуума.
  
   Где же причины нашего равнодушия,
   нашего чуть тёпленького отношения к таким делам,
   к таким знамениям времени, пророчествующим нам незавидную будущность?
   В цинизме ли нашем, в раннем ли истощении ума и воображения
   столь молодого ещё нашего общества, но столь безвременно одряхлевшего?
   В расшатанных ли до основания нравственных началах наших или в том, что
   этих нравственных начал, может быть, у нас совсем даже и не имеется?
  
   Не разрешаю эти вопросы, тем не менее они мучительны,
   и всякий гражданин не то что должен, а обязан страдать ими...
  
   Наша пресса оказала уже обществу некоторые услуги, ибо никогда бы мы без неё не узнали, сколько-нибудь в полноте, про те ужасы разнузданной воли и нравственного падения, которые беспрерывно передаёт она на своих страницах уже всем, не одним только посещающим залы нового гласного суда, дарованного нам в настоящее царствование.
   И что же мы читаем почти ежедневно?
   О, про такие вещи поминутно, пред которыми даже теперешнее дело бледнеет
   и представляется почти чем-то уже обыкновенным.
  
   Но важнее всего то, что множество наших русских, национальных наших уголовных лет, свидетельствуют именно о чём-то всеобщем, о какой-то общей беде, прижившейся с нами и с которой, как со всеобщим злом, уже трудно бороться...
  
   В тиши, наедине со своей совестью, может быть, спрашивает себя:
   "Да что такое честь, и не предрассудок ли кровь?"
  
   Посмотрите, как у нас застреливаются молодые люди: о, без малейших гамлетовских вопросов о том: "Что будет там?", как будто эта статья о духе нашем и обо всём, что ждёт нас за гробом, давно похоронена в их природе и песком засыпана...
   Посмотрите на наш разврат, на наших сладострастников...
  
   Да, психологией русского преступления займутся, может быть, когда-нибудь первенствующие умы, и наши, и европейские, ибо тема стоит того...
   Теперь же мы или ужасаемся, или притворяемся, что ужасаемся, сами, напротив, смакуем зрелище как любители ощущений сильных, эксцентрических, шевелящих нашу цинично-ленивую праздность, или, как малые дети, отмахиваем от себя руками страшные призраки и прячем голову в подушку, пока пройдёт страшное видение, с тем чтобы потом забыть его в веселье и играх.
  
   Но когда-нибудь надо же и нам начать нашу жизнь трезво и вдумчиво, надо же и нам бросить взгляд на себя как на общество, надо же и нам хоть что-нибудь в нашем общественном деле осмыслить или только хоть начать осмысление наше.
  
   Великий писатель предшествовавшей эпохи, в финале величайшего из произведений своих, олицетворяя всю Россию в виде скачущей к неведомой цели удалой русской тройки, восклицает: "Ах, тройка, птица тройка, кто тебя выдумал!" - и в гордом восторге прибавляет, что пред скачущею тройкой почтительно сторонятся все народы...
   Но если в его тройку впрячь только его же героев,
   Собакевичей, Ноздрёвых и Чичиковых, то кого бы ни посадить ямщиком,
   ни до чего путного на таких конях не доедешь!..
   А это только ещё прежние кони, которым далеко до теперешних, у нас почище...
  
   В самом деле, что такое семейство Карамазовых,
   заслужившее вдруг такую печальную известность по всей России?..
   Мне кажется, что в картине этой семейки как бы мелькают некоторые
   общие основные элементы нашего современного интеллигентного общества -
   не все элементы, да и мелькнуло лишь в микроскопическом виде,
   "как солнце в малой капле вод",
   но всё же нечто отразилось, всё же нечто сказалось...
  
   Посмотрите на этого несчастного, разнузданного и развратного старика,
   этого "отца семейства", столь печально покончившего своё существование.
   Родовой дворянин, начавший карьеру бедненьким приживальщиком, через нечаянную и неожиданную женитьбу схвативший в приданое небольшой капитальчик, вначале мелкий плут и льстивый шут, с зародышем умственных способностей, довольно, впрочем, неслабых, и прежде всего ростовщик.
   С годами, то есть с нарастанием капитальчика, он ободряется.
   Приниженность и заискивание исчезают,
   остаётся лишь насмешливый и злой циник и сладострастник.
   Духовная сторона вся похерена, а жажда жизни чрезвычайная.
   Свелось на то, что, кроме сладострастных наслаждений,
   он ничего в жизни и не видит, так учит и детей своих.
   Отеческих духовных обязанностей - никаких.
   Он над ними смеётся, он воспитывает своих маленьких детей на заднем дворе
   и рад, что их от него увозят. Забывает об них даже вовсе.
   Все нравственные правила старика - после меня хоть потоп.
   Всё, что есть обратного понятию о гражданине,
   полнейшее, даже враждебное отъединение от общества:
   "Гори хоть весь свет огнём, было бы одному мне хорошо".
   И ему хорошо, он вполне доволен,
   он жаждет прожить так ещё двадцать - тридцать лет.
   Он обсчитывает родного сына и на его же деньги, на наследство матери его,
   которые не хочет отдать ему, отбивает у него, у сына же своего, любовницу...
   Я понимаю ту сумму негодования, которую он накопил в сердце своего сына...
   Несчастный старик получил свою мзду...
  
   Вспомним, однако, что это отец, и один из современных отцов.
   Обижу ли я общество, сказав, что это один даже из многих современных отцов?
   Увы, сколь многие из современных отцов лишь не высказываются столь
   цинически, как этот, ибо лучше воспитаны, лучше образованны, а в сущности -
   почти такой же, как и он, философии... Но пусть я пессимист, пусть...
  
   Но вот, однако, дети этого старика, этого отца семейства:
  
   Один перед нами на скамье подсудимых...
  
   Старший - один из современных молодых людей, с блестящим образованием, с умом довольно сильным, уже ни во что, однако, не верующим, многое, слишком уже многое в жизни отвергшим и похерившим, точь-в-точь, как и родитель его.
   Мы все его слышали, он в нашем обществе был принят дружелюбно.
   Мнений своих он не скрывал, даже напротив...
   Здесь умер вчера, самоубийством, один болезненный идиот, сильно привлечённый к настоящему делу, бывший слуга и, может быть, побочный сын Фёдора Павловича, Смердяков. Он с истерическими слезами рассказывал мне на предварительном следствии, как молодой Карамазов, Иван Фёдорович, ужаснул его своим духовным безудержем.
   "Всё, дескать, по-ихнему, позволено, что ни есть в мире, и ничего впредь не должно быть запрещено, - вот они чему меня всё учили".
   Кажется, идиот на этом тезисе, которому обучили его, и сошёл с ума окончательно, хотя, конечно, повлияли на умственное расстройство его и падучая болезнь, и вся эта страшная, разразившаяся в их доме катастрофа.
   Но у этого идиота промелькнуло одно весьма любопытное замечание:
   "Если есть, - сказал он мне, - который из сыновей более похожий
   на Фёдора Павловича по характеру, так это он, Иван Фёдорович!"
   На этом замечании я прерываю начатую характеристику, не считая деликатным продолжать далее. О, я не хочу выводить дальнейших заключений и, как ворон, каркать молодой судьбе только гибель.
   Мы видели сегодня здесь, что непосредственная сила правды ещё живёт в его молодом сердце, что ещё чувства семейной привязанности не заглушены в нём безверием и нравственным цинизмом, приобретённым больше по наследству, чем истинным страданием мысли.
  
   Затем другой сын, - это ещё юноша, благочестивый и смиренный, в противоположность мрачному растлевающему мировоззрению его брата, ищущий прилепиться, так сказать, к "народным началам", или к тому, что у нас называют этим мудрёным словечком в иных теоретических углах мыслящей интеллигенции нашей. Он, видите ли, прилепился к монастырю; он чуть было сам не постригся в монахи. В нём как бы бессознательно, и так рано, выразилось то робкое отчаяние, с которым столь многие теперь в нашем бедном обществе, убоясь цинизма и разврата его, ошибочно приписывая всё зло европейскому просвещению, бросаются, как говорят они, к "родной почве", так сказать, в материнские объятия родной земли, как дети, напуганные призраками, и у иссохшей груди расслабленной матери жаждут хотя бы только спокойно заснуть и даже всю жизнь проспать, лишь бы не видеть их пугающих ужасов.
   С моей стороны я желаю доброму и даровитому юноше всего лучшего, желаю, чтоб его юное прекраснодушие и стремление к народным началам не обратилось впоследствии, как столь часто оно случается, со стороны нравственной в мрачный мистицизм, а со стороны гражданской в тупой шовинизм - два качества, грозящие, может быть, ещё большим злом нации, чем даже раннее растление от ложно понятого и даром добытого европейского просвещения, каким страдает старший брат его...
  
   Но вот третий сын отца современного семейства, он на скамье подсудимых, он перед нами. Перед нами и его подвиги, его жизнь и дела его:
   пришёл срок, и всё развернулось, всё обнаружилось.
   В противоположность "европеизму" и "народным началам" братьев своих,
   он как бы изображает собою Россию непосредственную -
   о, не всю, не всю, и Боже сохрани, если бы всю!
   И, однако же, тут она, наша Россеюшка, пахнет ею, слышится она, матушка.
   О, мы непосредственны, мы зло и добро в удивительнейшем смешении, мы любители просвещения и Шиллеров и в то же время мы бушуем по трактирам и вырываем у пьянчужек, собутыльников наших, бородёнки. О, мы бываем хороши и прекрасны, но только тогда, когда нам самим хорошо и прекрасно.
   Напротив, мы даже обуреваемы - именно обуреваемы - благороднейшими идеалами, но только с тем условием, чтоб они достигались само собою, упадали бы к нам на стол с неба и, главное, чтобы даром, даром, чтобы за них ничего не платить. Платить мы ужасно не любим, зато получать очень любим, и это во всём. О, дайте, дайте нам всевозможные блага жизни (именно всевозможные, дешевле не помиримся) и особенно не препятствуйте нашему нраву ни в чём, и тогда и мы докажем, что можем быть хороши и прекрасны.
   Мы не жадны, нет, но, однако же, подавайте нам денег, больше, больше, как можно больше денег, и вы увидите, как великодушно, с каким презрением к презренному металлу мы разбросаем их в одну ночь в безудержном кутеже.
   А не дадут нам денег,
   так мы покажем, как мы их сумеем достать, когда нам очень того захочется...
  
   Пред нами бедный заброшенный мальчик, "на заднем дворе без сапожек"...
   Да, и мы люди, и мы сумеем взвесить то, как могут повлиять на характер
   первые впечатления детства и родного гнёздышка.
   Но вот мальчик уже юноша, уже молодой человек, офицер; за буйные поступки и за вызов на поединок ссылают его в один из отдалённых пограничных городков нашей благодатной России. Там он служит, там и кутит, и конечно - большому кораблю большое и плавание. Нам надо средств, средств прежде всего, и вот, после долгих споров, порешено у него с отцом на последних шести тысячах рублей, и их ему высылают...
  
   Тут происходит его встреча с молодою, высокого характера и развития
   девушкой...
  
   Образ молодого человека, легкомысленного и развратного, но склонившегося пред истинным благородством, пред высшею идеей, мелькнул перед нами чрезвычайно симпатично. Но вдруг после того, в этой же самой зале суда последовала совсем неожиданно и оборотная сторона медали...
   Не смею пускаться в догадки и удержусь анализировать...
  
   В первом случае он был искренне благороден, а во втором случае так же искренне низок. Почему? А вот именно потому, что мы натуры широкие, карамазовские, способные вмещать всевозможные противоположности и разом созерцать обе бездны, бездну над нами, бездну высших идеалов, и бездну под ними, бездну самого низшего и зловонного падения.
  
   Вспомните блестящую мысль, высказанную молодым наблюдателем, глубоко и близко созерцавшим всю семью Карамазовых:
   "Ощущение низости падения так же необходимо этим разнузданным, безудержным натурам, как и ощущение высшего благородства", - и это правда: именно им нужна эта неестественная смесь постоянно и беспрерывно...
   Две бездны в один и тот же момент -
   без того мы несчастны и не удовлетворены, существование наше неполно...
  
   Мы широки, как вся наша матушка Россия, мы всё вместим и со всем уживёмся!..
  
   Кстати, господа присяжные заседатели,
   мы коснулись теперь этих трёх тысяч рублей.
   Вообразите только, что он, этот характер, получив тогда эти деньги,
   да ещё таким образом, через такой стыд, через такой позор,
   чрез последней степени унижение, - вообразите только, что он...
   Удивительное объяснение факта!
   Этот самый бешеный, но слабый человек, не могущий отказаться от соблазна
   принять эти три тысячи рублей при таком позоре, -
   этот самый человек ощущает вдруг в себе такую стоическую твёрдость...
  
   Экспертиза медиков стремилась доказать, что подсудимый не в своём уме
   и маньяк. Я утверждаю, что он именно в своём уме, но что это-то и всего хуже:
   был бы не в своём, то оказался бы, может быть, гораздо умнее...
   Я вполне согласен с мнением молодого врача, находившего, что подсудимый пользуется и пользовался полными и нормальными умственным способностями, а был лишь раздражён и озлоблен... Причина эта - ревность!..
  
   Подсудимый и отец подсудимого, - совпадение удивительное и роковое, ибо оба эти сердца зажглись вдруг, в одно время, самою безудержною, самою карамазовскою страстью... Тут мы имеем её собственное признание:
   "Я, - говорит она, - смеялась над тем и другим"...
  
   Талантливый молодой человек, взявший на себя описать настоящее дело,
   в нескольких сжатых и характерных фразах определяет характер этой героини:
   "Раннее разочарование, ранний обман и падение, измена обольстителя-жениха, её бросившего, затем бедность, проклятие честной семьи и, наконец, покровительство одного богатого старика, которого она, впрочем, сама считает и теперь своим благодетелей. В молодом сердце, может быть заключавшем в себе много хорошего, затаился гнев ещё слишком с ранней поры.
   Образовался характер расчётливый. Копящий капитал.
   Образовалась насмешливость и мстительность обществу"...
  
   И вот в этот месяц безнадёжной любви, нравственных падений, измены своей невесте, присвоения чужих денег, вверенных его чести, - подсудимый, кроме того, доходит почти до исступления, до бешенства, от беспрерывной ревности, и к кому же, к своему отцу!
   И главное, безумный старик сманивает и прельщает предмет его страсти - этими же самыми тремя тысячами, которые сын его считает своими родовыми, наследством матери, в которых укоряет отца.
   Да, я согласен, это было тяжело перенести! Тут могла явиться даже и мания.
   Не в деньгах было дело, а в том, что этими же деньгами
   с таким омерзительным цинизмом разбивалось счастье его!..
  
   Постепенно зарождалась в подсудимом мысль отцеубийства...
  
   Сначала мы только кричим по трактирам - весь этот месяц кричим...
   О, мы любим жить на людях и тотчас же сообщать этим людям всё, даже самые инфернальные и опасные наши идеи, мы любим делиться с людьми и, неизвестно почему, тут же, сейчас же и требуем, чтоб эти люди тотчас же отвечали нам полнейшею симпатией, входили во все наши заботы и тревоги, нам поддакивали и нраву нашему не препятствовали. Не то мы озлимся и разнесём весь трактир...
   Видевшие и слышавшие подсудимого в этот месяц почувствовали наконец,
   что тут уже могут быть не одни крики и угрозы отцу,
   но и что при таком исступлении угрозы, пожалуй, перейдут и в дело...
   Не думаю, что подсудимый уже обдуманно и преднамеренно положил покончить с отцом своим убийством его.
   Тем не менее идея эта уже несколько раз предстояла ему, и он обдуманно
   созерцал её - на это мы имеем факты, свидетелей и собственное сознание его.
   Я твёрдо был убеждён, что душа его уже многократно созерцала роковой момент впереди, но лишь созерцала, представляла его себе лишь в возможности, но ещё не определяла ни срока исполнения, ни обстоятельств.
   Но я колебался лишь до сегодня, до этого рокового документа,
   представленного сегодня суду госпожою Верховцевой.
   Вы сами слышали её восклицание: "Это план, это программа убийства!" -
   вот как определяла она несчастное "пьяное" письмо несчастного подсудимого.
   Подсудимый от своей подписи не отрицается. Скажут: это писал пьяный.
   Но это ничего не уменьшает и тем важнее:
   в пьяном виде написал то, что задумал в трезвом.
   Не было бы задумано в трезвом, не написалось бы в пьяном.
   Скажут: к чему он кричал о своём намерении по трактирам?
   Кто на такое дело решится преднамеренно, тот молчит и таит про себя.
   Правда, но кричал он тогда, когда ещё не было планов и преднамерения,
   а лишь стояло одно желание, созревало одно стремление.
   Потом он об этом уже меньше кричит...
   Он много сделал, чтоб обойти роковую минуту, он употребил много усилий,
   чтоб избежать кровавого исхода.
   "Буду завтра просить три тысячи у всех людей, а не дадут люди,
   то прольётся кровь".
   Опять-таки в пьяном виде написано
   и опять-таки в трезвом виде как по писаному исполнено!..
  
   Смердяков... Во-первых, откуда взялась возможность подобного подозрения?
   Первый крикнувший, что убил Смердяков, был сам подсудимый в минуту своего ареста, и, однако, не представивший ни единого факта в подтверждение своего обвинения - и не только факта, но даже сколько-нибудь сообразного с человеческим смыслом намёка на какой-нибудь факт. Затем подтверждают обвинение это только три лица: оба брата подсудимого и госпожа Светлова...
   Все фактические доказательства на Смердякова от этих трёх лиц,
   слишком заинтересованных в судьбе подсудимого...
  
   Смердяков, прекративший жизнь свою
   в припадке болезненного умоисступления и помешательства...
   Человек слабоумный, сбитый с толку философскими идеями не под силу его уму и испугавшийся иных современных учений о долге и обязанности, широко преподанных ему практически - бесшабашною жизнью покойного его барина, а может быть и отца, Фёдора Павловича, а теоретически - разными странными философскими разговорами со старшим сыном барина, Иваном Фёдоровичем, охотно позволявшим себе это развлечение - вероятно, от скуки или от потребности насмешки, не нашедшей лучшего применения...
   Кроме того, удручённый падучей болезнью, Смердяков был "труслив как курица".
   И вот его-то подсудимый выбирает в свои доверенные и запугивает настолько,
   что тот соглашается наконец служить ему шпионом и переносчиком.
   В этом качестве домашнего соглядатая он изменяет своему барину, сообщает подсудимому и о существовании пакета с деньгами, и про знаки, по которым можно проникнуть к барину, - да и как бы он мог не сообщить!
   "Убьют, видел прямо, что убьют меня", - говорил он на следствии...
   Будучи высокочестным от природы молодым человеком и войдя тем в доверенность своего барина, отличавшего в нём эту честность, когда тот возвратил ему потерянные им деньги, несчастный Смердяков, надо думать, страшно мучился раскаянием в измене своему барину, которого любил как своего благодетеля...
   Сильно страдающие от падучей болезни, по свидетельству психиатров, всегда склонны к беспрерывному и болезненному самообвинению. Они мучаются от своей "виновности" в чём-то и перед кем-то, мучаются угрызениями совести, часто, даже безо всякого основания, преувеличивают и даже сами выдумывают на себя разные вины и преступления.
   И вот подобный-то субъект становится действительно виновным и преступным от страху и от запугивания. Кроме того, он сильно предчувствовал, что из слагающихся на глазах его обстоятельств может выйти нечто недоброе...
  
   Положительно можно признать, господа присяжные,
   что поруганная природа и преступное сердце -
   сами за себя отомстили полнее всякого земного правосудия!
   Мало того, правосудие и земная казнь даже облегчают казнь природы, даже необходимы душе преступника в этот момент как спасение её от отчаяния, ибо я и представить себе не могу того ужаса и тех нравственных страданий Карамазова, когда он узнал, что она его любит, что для него отвергает своего "прежнего" и "бесспорного", что его, "Митю", зовёт с собою в обновлённую жизнь, обещает ему счастье, и это когда же?
   Когда уже всё для него покончено и когда уже ничего невозможно!..
  
   Деньги во всяком положении необходимы! Человек с деньгами - везде человек...
  
   Эти унизительные моменты души человеческой, это хождение её по мытарствам, эта животная жажда самоспасения - ужасны и вызывают иногда содрогание и сострадание к преступнику даже в следователе!..
   И вот мы этому всему были свидетелями...
  
   И что бы вы ни услышали от знаменитого своим талантом защитника подсудимого, какие бы ни раздались здесь красноречивые и трогательные слова, бьющие в вашу чувствительность, всё же вспомните, что в эту минуту вы в святилище нашего правосудия. Вспомните, что вы защитники правды нашей, защитники священной нашей России, её основ, её семьи, её всего святого!
   Да, вы здесь представляете Россию в данный момент, и не в одной только этой зале раздастся ваш приговор, а на всю Россию, и вся Россия выслушает вас как защитников и судей своих и будет ободрена или удручена приговором вашим.
   Не мучьте же Россию и её ожидания, роковая тройка наша несётся стремглав..."
  
   Прокурор, хоть и очень увлёкся, но кончил-таки патетически -
   и, действительно, впечатление, произведённое им, было чрезвычайное...
  
   Заседание было прервано... В публике раздавались разговоры и восклицания...
  
   - Серьёзная речь!..
   - Психологии навертел уж много...
   - Да, он мастер...
   - Итог подвёл...
   - И нам тоже итог подвёл...
   - А про тройку-то ведь у него хорошо, это где про народы-то...
   - В английском парламенте уж один член вставал по поводу нигилистов
   и спрашивал министерство:
   не пора ли ввязаться в варварскую нацию, чтобы нас образовать...
   - Далеко куликам.
   - Каким куликам? Почему далеко?
   - А мы запрём Кронштадт, да и не дадим им хлеба. Где они возьмут?
   - А в Америке? Теперь в Америке.
   - Врёшь...
  
   Речь защитника
  
   - Формула моя следующая:
   подавляющая совокупность фактов против подсудимого и в то же время
   ни одного факта, выдерживающего критику...
   Вот чтобы разбить эту страшную совокупность фактов и выставить
   недоказанность и фантастичность каждого обвиняющего факта в отдельности,
   я и взялся защищать это дело...
   Господа присяжные заседатели, я здесь человек свежий.
   Все впечатления легли на меня непредвзято.
   Подсудимый, буйный характером и разнузданный,
   не обидел меня предварительно, как сотню, может быть, лиц в этом городе,
   отчего многие и предупреждены против него заранее...
  
   Вот, стало быть, другая уж психология.
   Я ведь нарочно прибегнул теперь сам к психологии, чтобы наглядно показать,
   что из неё можно вывести всё что угодно... Всё дело, в каких она руках...
  
   Обвинение в грабеже я отвергаю с негодованием: нельзя обвинять в грабеже,
   если нельзя указать с точностью, что именно ограблено, это аксиома!
   Но убил ли ещё он, без грабежа-то убил ли? Это-то доказано ли?..
   Позвольте, господа присяжные, тут жизнь человеческая,
   и надо быть осторожнее...
   Я согласен, что совокупность фактов,
   совпадение фактов действительно довольно красноречивы.
   Но рассмотрите, однако, все эти факты отдельно, не внушаясь их совокупностью.
  
   По поводу характеристики покойного Смердякова...
   Здоровьем он был слаб, это правда, но характером, но сердцем - о нет,
   это вовсе не столь слабый был человек, как заключило о нём обвинение.
   Особенно я не нашёл в нём робости,
   той робости, которую так характерно описывал нам обвинитель.
   Простодушия же в нём не было вовсе, напротив,
   я нашёл страшную недоверчивость, прячущуюся под наивностью,
   и ум, способный весьма многое созерцать.
   О! обвинение слишком простодушно почло его слабоумным.
   На меня он произвёл впечатление совершенно определённое:
   я ушёл с убеждением, что существо это решительно злобное, непомерно честолюбивое, мстительное и знойно завистливое. Я собрал кой-какие сведения: он ненавидел происхождение своё, стыдился его и со скрежетом зубов припоминал, что "от Смердящей произошёл".
   К слуге Григорию и к жене его, бывшим благодетелям его детства,
   он был непочтителен.
   Россию проклинал и над нею смеялся.
   Он мечтал уехать во Францию, с тем чтобы переделаться во француза.
   Он много и часто толковал ещё прежде, что на это недостаёт ему средств.
   Мне кажется, он никого не любил, кроме себя, уважал же себя до странности высоко. Просвещение видел в хорошем платье, в чистых манишках и в вычищенных сапогах. Считая себя сам незаконным сыном Фёдора Павловича, он мог ненавидеть своё положение сравнительно с законными детьми своего господина...
   Он поведал мне, что сам вместе с Фёдором Павловичем укладывал деньги в пакет. Назначение этой суммы, - суммы, которая могла бы составить его карьеру, - было, конечно, ему ненавистно... О, не показывайте никогда завистливому и самолюбивому человеку больших денег разом, а он в первый раз увидал такую сумму в одной руке. Впечатление радужной пачки могло болезненно отразиться в его воображении, на первый раз пока безо всяких последствий...
   Страшная жажда денег, добычи, могла захватить ему дух, вместе с соображением о безнаказанности. О, эти внезапные и неотразимые порывы так часто приходят при случае и, главное, приходят внезапно таким убийцам, которые ещё за минуту не знали, что захотят убить!..
   Но почему, почему, восклицает обвинение, Смердяков не признался
   в посмертной записке? "На одно-де хватило совести, а на другое нет".
   Но позвольте: совесть - это уже раскаяние,
   но раскаяния могло и не быть у самоубийцы, а было лишь отчаяние.
   Отчаяние и раскаяние - две вещи совершенно различные.
   Отчаяние может быть злобное и непримиримое,
   и самоубийца, накладывая на себя руки,
   в этот момент мог вдвойне ненавидеть тех, кому всю жизнь завидовал...
  
   Господа присяжные заседатели, поберегитесь судебной ошибки!
   Чем неправдоподобно всё то, что я вам сейчас представил и изобразил?..
   Вспомните, вам дана необъятная власть, власть вязать и решить.
   Но чем сильнее власть, тем страшнее её приложение!..
  
   Тут не простое убийство, а отцеубийство! Ну как оправдать такого подсудимого?..
  
   Да, страшная вещь пролить кровь отца, - кровь родившего, кровь любившего, кровь жизни своей не жалевшего, с детских лет моих моими болезнями болевшего, всю жизнь за моё счастье страдавшего и лишь моими радостями, моими успехами жившего! О, убить такого отца - да это невозможно и помыслить!
  
   Господа присяжные, что такое отец, настоящий отец, что это за слово такое
   великое, какая страшно великая идея в наименовании этом?
   Мы сейчас только указали отчасти, что такое и чем должен быть истинный отец,
  
   В настоящем же деле, которым мы так все теперь заняты, которым болят наши души, - в настоящем деле отец, покойный Фёдор Павлович Карамазов, нисколько не подходил под это понятие об отце, которое сейчас сказалось нашему сердцу.
   Это беда. Да, действительно, иной отец похож на беду...
  
   Зачем изображать моего клиента бесчувственным, эгоистом, чудовищем?
   Он безудержен, он дик и буен, а кто виноват в судьбе его, кто виноват, что при хороших наклонностях, при благородном чувствительном сердце он получил такое нелепое воспитание? Учил ли его кто-нибудь уму-разуму, просвещён ли он в науках, любил ли кто его хоть сколько-нибудь в его детстве?
   Мой клиент рос покровительством Божиим, то есть как дикий зверь.
   Он, может быть, жаждал увидеть отца после долголетней разлуки, он, может быть тысяч4у раз перед тем, вспоминая как сквозь сон своё детство, отгонял отвратительные призраки, приснившиеся ему в его детстве, и всею душой жаждал оправдать и обнять отца своего!
   И что ж?
   Его встречают одними циническими насмешками, подозрительностью и крючкотворством из-за спорных денег; он слышит лишь разговоры и житейские правила, от которых воротит сердце, и, наконец, зрит отца, отбивающего у него, у сына, на его же сыновние деньги, любовницу, - это отвратительно и жестоко!..
   И этот же старик всем жалуется на непочтительность и жестокость сына,
   марает его в обществе, вредит ему, клевещет на него,
   скупает его долговые расписки, чтобы посадить его в тюрьму!
   Господа присяжные, эти души, эти на вид жестокосердные, буйные и безудержные люди, как мой клиент, бывают, и это чаще всего, чрезвычайно нежны сердцем, и только этого не выказывают...
   Эти сердца весьма часто жаждут нежного, прекрасного и справедливого, и именно как бы в контраст себе, своему буйству, своей жестокости, - жаждут бессознательно, и именно жаждут. Страстные и жестокие снаружи, они до мучения способны полюбить, например, женщину, и непременно духовною и высшею любовью... Они только не могут скрыть свою страстность, подчас очень грубую, - вот это и поражает, вот это и замечают, а внутри человека не видят.
   Напротив, все их страсти утоляются быстро, но около благородного, прекрасного существа, этот по-видимому грубый и жестокий человек ищет обновления, ищет возможности исправиться, стать лучшим, сделаться высоким и честным - "высоким и прекрасным"...
  
   Что до романа моего клиента с госпожою Верховцевой... Мы слышали давеча не показание, а лишь крик исступлённой и отмщающей женщины, и не ей укорять бы в измене, потому что она сама изменила! Если б имела хоть сколько-нибудь времени, чтоб одуматься, не дала бы она такого свидетельства!
   О, не верьте ей, нет, не "изверг" клиент мой, как она его называла!
  
   Распятый человеколюбец, собираясь на крест свой, говорил:
   "Аз есмь пастырь добрый, пастырь добрый полагает душу свою за овцы,
   да ни одна не погибнет..."
  
   Не погубим и мы души человеческой!
  
   Отец - это великое слово, драгоценное наименование.
   Но со словом надо обращаться честно...
   Такой отец, как убитый старик Карамазов, не может и недостоин называться отцом. Любовь к отцу, не оправданная отцом, есть нелепость, есть невозможность. Нельзя создать любовь из ничего, из ничего только Бог творит.
   "Отцы, не огорчайте детей своих", -
   пишет из пламенеющего любовью сердца своего апостол.
   Не ради моего клиента привожу теперь эти святые слова,
   а для всех отцов вспоминаю их.
  
   Кто мне дал эту власть, чтоб учить отцов? Никто.
   Но как человек и гражданин взываю - призываю живых!
  
   Мы на земле недолго, мы делаем много дел дурных и говорим слов дурных.
   А потому будем же все ловить удобную минуту совместного общения нашего,
   чтоб сказать друг другу и хорошее слово.
  
   Так и я: пока я на этом месте, я пользуюсь моею минутой. Недаром эта трибуна
   дарована нам высшею волей - с неё слышит нас вся Россия.
  
   Не для здешних только отцов говорю, а ко всем отцам восклицаю:
   "Отцы, не огорчайте детей своих!"
   Да исполним прежде сами завет Христов и тогда только разрешим себе спрашивать и с детей наших. Иначе мы не отцы, а враги детям нашим, а они не дети наши, а враги нам, и мы сами сделали их врагами...
   Евангелие предписывает: мерить в ту меру, в которую и вам меряют.
   Как же винить детей, если они нам меряют в нашу меру?
  
   Недавно одна девица была заподозрена, что она тайно родила ребёнка.
   Стали следить за нею... Нашли два скелета уже рождённых прежде ею
   младенцев и ею же убитых в минуту рождения, в чём она и повинилась...
   Это ли мать детей своих? Да, она их родила, но мать ли она им?
  
   Прогресс последних лет коснулся и нашего развития и скажем прямо:
   родивший не есть ещё отец, а отец есть - родивший и заслуживший...
  
   В области действительной жизни, которая имеет не только свои права, но и сама налагает великие обязанности, - в этой области мы, если хотим быть гуманными, христианами, мы должны и обязаны проводить убеждения, лишь оправданные рассудком и опытом, проведённые чрез горнило анализа, действовать разумно, а не безумно, как во сне и в бреду, чтобы не нанести вреда человеку, чтобы не измучить и не погубить человека.
   Вот тогда это и будет настоящим христианским делом, не мистическим только,
   а разумным и уже истинно человеколюбивым делом...
  
   Думаете ли вы, что такие вопросы могут миновать детей наших? Нет, не могут!
  
   Вид отца недостойного, особенно сравнительно с отцами другими, достойными,
   у других детей, его сверстников, невольно подсказывает юноше
   вопросы мучительные... Ему по-казённому отвечают на эти вопросы:
   "Он родил тебя, и ты кровь его, а потому ты и должен любить его".
   Юноша невольно задумывается:
   "Да разве он любил меня, когда рождал, разве для меня он родил меня:
   он не знал ни меня, ни даже пола моего в ту минуту, в минуту страсти,
   может быть разгорячённой вином, и только разве передал мне склонность
   к пьянству - вот все его благодеяния... Зачем же я должен любить его,
   за то только, что он родил меня, а потом всю жизнь не любил меня?"
  
   Наша трибуна должна быть школой истины и здравых понятий!..
  
   Господа присяжные заседатели, вы помните ту страшную ночь, о которой так много ещё сегодня говорили... Это был аффект безумства и помешательства, но и аффект природы, мстящей за свои вечные законы безудержно и бессознательно, как и всё в природе... Но он не убил - я утверждаю это...
  
   При отсутствии всяких чуть-чуть похожих на правду улик
   вам слишком тяжело будет произнести: "Да, виновен".
   Лучше отпустить десять виновных, чем наказать одного невинного...
   Русский суд есть не кара только, но и спасение человека погибшего!
   Пусть у других народов буква и кара,
   у нас же дух и смысл, спасение и возрождение погибших.
  
   И если так, если действительно такова Россия и суд её, то - вперёд Россия,
   и не пугайте нас вашими бешеными тройками, от которых сторонятся народы!..
   Не бешеная тройка,
  
   а величавая Русская Колесница торжественно и спокойно придёт к цели...
  
   В ваших руках судьба моего клиента,
   в ваших руках и судьба нашей Правды Русской.
   Вы спасёте её, вы докажете, что есть кому её соблюсти,
   что она в хороших руках!
  
   Так кончил защитник, и разразившийся на этот раз восторг слушателей был неудержим, как буря. Было уже и немыслимо сдержать его: женщины плакали, плакали и многие из мужчин... Сам оратор был искренне растроган...
  
   И вот в такую-то минуту и поднялся ещё раз прокурор...
  
   Затем предоставлено было слово самому подсудимому...
  
   Он как будто что-то пережил в этот день на всю жизнь,
   научившее и вразумившее его чему-то очень важному,
   чего он прежде не понимал...
   В словах его послышалось что-то новое,
   смирившееся, побеждённое и приникшее...
  
   - Что мне сказать, господа присяжные!
   Суд мой пришёл, слышу десницу Божию на себе. конец беспутному человеку!..
   Но как Богу исповедуюсь, и вам говорю:
   "В крови отца моего - нет, не виновен!"
   В последний раз повторяю: "Не я убил". Беспутен был, но добро любил.
   Каждый миг стремился исправиться, а жил дикому зверю подобен.
   Спасибо прокурору, многое мне обо мне сказал, чего и не знал я,
   но неправда, что убил отца, ошибся прокурор!
   Спасибо и защитнику, плакал, его слушая,
   но неправда, что я убил отца, и предполагать не надо было!
   А докторам не верьте, я в полном уме, только душе моей тяжело.
   Коли пощадите, коль отпустите - помолюсь за вас.
   Лучшим стану, слово даю, перед Богом его даю.
   А коль осудите - сам сломаю гад головой моей шпагу,
   а сломав, поцелую обломки!
   Но пощадите, не лишите меня Бога моего, знаю себя: возропщу!
   Тяжело душе моей, господа... пощадите!
  
   Присяжные удалились, и наступил перерыв заседания...
   Можно было встать, пройтись, обменяться накопившимися впечатлениями...
  
   - Есть эти невидимые нити, связующие защитника с присяжными.
   Они завязываются и предчувствуются ещё во время речи.
   Я ощутил их, они существуют. Дело наше, будьте спокойны...
  
   - Ловкий народ пошёл. Правда-то есть у нас на Руси, господа, али нет её вовсе?
  
   Но зазвонил колокольчик. Присяжные совещались ровно час...
   - Да, виновен!..
  
   - Клянусь Богом и Страшным судом Его, в крови отца моего не виновен!..
  
   Проекты спасти Митю...
  
   На пятый день после суда над Митей пришёл к Катерине Ивановне Алёша...
   - О его решении не беспокойтесь...
   Так или этак, а он всё-таки придёт к этому выходу: он должен бежать!
   Этот несчастный, этот герой чести и совести - не тот, не Дмитрий Фёдорович,
   а Иван Фёдорович, - он давно уже мне сообщил весь этот план побега...
   Это произойдёт, по всей вероятности, на третьем отсюда этапе,
   когда партию ссыльных поведут в Сибирь...
  
   Она страдала за своё "предательство" на суде, и Алёша предчувствовал,
   что совесть тянет её повиниться, именно перед ним, перед Алёшей...
  
   Он поспешил в больницу, где теперь лежал Митя.
   На второй день после решения суда он заболел нервною лихорадкой
   и был отправлен в городскую больницу, в арестантское отделение.
   Но врач по просьбе Алёши и многих других поместил Митю не с арестантами,
   а отдельно, в той самой каморке, в которой прежде лежал Смердяков...
   Правда, в конце коридора стоял часовой, окно было решётчатое...
  
   Алёша сел молча подле него на койке...
   - Слушай, брат, раз навсегда, вот тебе мои мысли...
   И ведь ты знаешь, что я не солгу тебе.
   Слушай же: ты не готов, и не для тебя такой крест.
   Мало того: и не нужен тебе, не готовому, такой великомученический крест.
   Если б ты убил отца, я бы сожалел, что ты отвергаешь свой крест.
   Но ты невиновен, и такого креста слишком для тебя много.
   Ты хотел мукой возродить в себе другого человека;
   по-моему, помни только всегда, во всю жизнь и куда бы ты ни убежал,
   об этом другом человеке - и вот с тебя и довольно.
   То, что ты не принял большой крестной муки, послужит только к тому, что ты ощутишь в себе ещё больший долг и этим беспрерывным ощущением впредь, во всю жизнь, поможешь своему возрождению, может быть, более, чем если б пошёл туда. Потому что там ты не перенесёшь и возропщешь и, может быть, впрямь наконец скажешь: "Я сквитался".
   Адвокат в этом случае правду сказал.
   Не всем времена тяжкие, для иных они невозможны...
   Если б за побег твой остались в ответе другие: офицеры, солдаты, то я бы тебе "не позволил" бежать. Но говорят и уверяют, что большого взыску, при умении, может и не быть и что отделаться можно пустяками. Конечно, подкупать нечестно даже и в этом случае, но тут уж я судить ни за что не возьмусь...
   Я тебе не судья в том, как ты сам поступишь.
   Но знай, что и тебя не осужу никогда.
   Да и странно, как бы мог я быть в этом деле твоим судьёй?..
  
   - Но зато я себя осужу!
   Я убегу, это и без тебя решено было:
   Митька Карамазов разве может не убежать?
   Но зато себя осужу и там буду замаливать грех вовеки!..
   Люблю я тебя за то,
   что ты всегда всю цельную правду скажешь и ничего не утаишь!.. Ну, слушай
   же теперь и остальное, разверну тебе и остальную половину души моей...
  
   Если я и убегу, даже с деньгами и паспортом и даже в Америку,
   то меня ещё ободряет та мысль, что не на радость убегу, не на счастье,
   а воистину на другую каторгу, не хуже, может быть, этой!..
   Я эту Америку, чёрт её дери, уже теперь ненавижу.
   Пусть Груша будет со мной, но посмотри на неё: ну американка ли она?
   Она русская, вся до косточки русская, она по матери родной земле затоскует,
   и я буду видеть каждый час, что она для меня тоскует,
   для меня свой крест взяла, а чем она виновата?
   А я-то разве вынесу тамошних смердов,
   хоть они, может быть, все до одного лучше меня?
   Ненавижу я эту Америку уж теперь!
   И хоть будь они там все до единого машинисты необъятные какие али что -
   чёрт с ними, не мои они люди, не моей души!..
  
   Россию люблю, Алексей, Русского Бога люблю, хоть и сам подлец!
   Да я там издохну!..
  
   Ну так вот как я решил, Алексей, слушай!
   С Грушей туда приедем -
   и там тотчас пахать, работать, в уединении, где-нибудь подальше...
   Ведь и там же найдётся какое-нибудь место подальше!
   Там, говорят, есть ещё краснокожие, где-то там у них на краю горизонта,
   ну так вот в тот край, к последним могиканам...
   Ну и тотчас за грамматику, я и Груша...
   Работа и грамматика, и так чтобы три года...
   В эти три года английскому языку научимся как самые что ни на есть англичане.
   И только что выучимся - конец Америке!
   Бежим сюда, в Россию, американскими гражданами.
   Не беспокойся, сюда в городишко не явимся.
   Спрячемся куда-нибудь подальше, на север или на юг.
   Я к тому времени изменюсь, она тоже, там, в Америке,
   мне доктор какую-нибудь бородавку подделает, недаром же они механики...
   А нет, так я себе один глаз проколю,
   бороду отпущу в аршин, седую (по России-то поседею) - авось не узнают...
   А узнают, пусть ссылают, всё равно, значит, не судьба!
   Здесь тоже будем где-нибудь в глуши землю пахать,
   а я всю жизнь американца из себя представлять буду...
   Зато помрём на родной земле...
  
   - Вот мой план, и сие непреложно. Одобряешь?
   - Одобряю...
  
   - А как они в суде-то подвели? Ведь как подвели!
   - Если б и не подвели, всё равно тебя б осудили...
   - Да, надоел здешней публике! Бог с ними, а тяжело!..
  
   В этот миг на пороге вдруг появилась Катя...
   - Простила или нет?
   - За то и любила тебя, что ты сердцем великодушен!
   Да и не надо тебе моё прощение, а мне твоё; всё равно, простишь аль нет,
   на всю жизнь в моей душе язвой останешься, а я в твоей - так и надо...
   Я для чего пришла?.. Опять сказать тебе, что ты Бог мой, радость моя,
   сказать тебе, что безумно люблю тебя...
   Любовь прошла, Митя!.. Но дорого до боли мне то, что прошло.
   Это узнай навек...
   И ты теперь любишь другую, и я другого люблю,
   а всё-таки тебя вечно буду любить, а ты меня, знал ли ты это?
   Слышишь, люби меня, всю твою жизнь люби!..
   - Буду любить... Так и будет, так вечно будет... Катя, веришь, что я убил?
   Знаю, что теперь не веришь, но тогда... когда показывала... Неужто верила!
   - И тогда не верила! Никогда не верила! Ненавидела тебя и вдруг себя уверила,
   вот на тот миг... Когда показывала... уверила и верила...
   а когда кончила показывать, тотчас опять перестала верить... Знай это всё...
   Я забыла, что я себя казнить пришла!..
  
   В комнату внезапно вошла Грушенька...
  
   Катя стремительно шагнула к дверям... и тихо... простонала ей:
   - Простите меня!
   - Злы мы, мать, с тобой! Обе злы! Где уж нам простить, тебе да мне?..
   Вот спаси его, и всю жизнь молиться на тебя буду...
   - Будь покойна, пасу его тебе!..
   - И ты могла не простить ей,
   после того как она сама же сказала тебе: "Прости"?
   - Уста её говорили гордые, а не сердце... Избавит тебя - всё прощу...
  
   ........................
  
   Мальчики обступили Алёшу...
  
   - Господа, мне скоро расстанемся.
   Я теперь пока несколько времени с двумя братьями,
   из которых один пойдёт в ссылку, а другой лежит при смерти.
   Но скоро я здешний город покину, может быть очень надолго...
   Вот мы и расстанемся...
  
   И хотя бы мы были заняты самыми важными делами, достигли почестей или впали бы в какое великое несчастье - всё равно не забывайте никогда, как нам было раз здесь хорошо, всем сообща, соединённым таким хорошим и добрым чувством, которое и нас сделало на это время любви нашей к бедному мальчику, может быть, лучшими, чем мы есть в самом деле...
   Знайте же, что ничего нет выше, и сильнее, и здоровее, и полезнее впредь для жизни, как хорошее какое-нибудь воспоминание, и особенно вынесенное ещё из детства, из родительского дома.
   Вам много говорят про воспитание ваше, а вот какое-нибудь этакое прекрасное, святое воспоминание, сохранённое с детства, может быть, самое лучшее воспитание и есть.
   Если много набрать таких воспоминаний с собою в жизнь, то спасён человек на всю жизнь. И даже если и одно только хорошее воспоминание при нас останется в нашем сердце, то и то может послужить когда-нибудь нам во спасение...
  
   Будем, во-первых, и прежде всего, добры, потом честны,
   а потом - не будем никогда забывать друг о друге...
  
   Ах, деточки, ах, милые друзья, не бойтесь жизни!
  
   Как хороша жизнь, когда что-нибудь сделаешь хорошее и правдивое!
  
   - Карамазов, неужели и взаправду религия говорит,
   что мы все встанем из мёртвых, и оживём, и увидим опять друг друга, и всех?..
  
   - Непременно восстанем,
   непременно увидим и весело, радостно расскажем друг другу всё, что было...
  
   - Ах, как это будет хорошо!.. Ура Карамазову!.."
  
   *********************
  
   Глас народа
  
   2019-ый год. Сколько в России верующих?
  
   Считаете ли вы себя верующим человеком?
  
   И если да, то к какому вероисповеданию (конфессии) вы себя относите?
  
   21% - не считаю себя верующим человеком;
   65% - Православие;
   1% - другие христианские конфессии (католики, протестанты, униаты, баптисты);
   7% - Ислам;
   1% - другие религии;
   5% - затрудняюсь ответить, не могу назвать определённую конфессию.
  
  
   - Ваше Святейшество, герой Достоевского Иван Карамазов сказал:
   "Я Бога принимаю, но мира Божьего не принимаю".
   Это вечная проблема.
   И о неё спотыкаются многие, приходящие к вере, Православной церкви.
   Всё в душе человека противится несправедливости, жестокости жизни.
   Что же, остаётся только уповать,
   что за вратами вечности мы это противоречие поймём, нам его объяснят?
  
   - Иван Карамазов не принимал мира Божьего, потому что в этом мире
   слезинки детей, потому что в этом мире страдают невиновные.
   В нём есть несправедливость, в нём есть болезни, скорби и сама смерть.
   Если человек мыслит категориями исключительно физической, земной жизни,
   то он не только не должен принимать того,
   что Иван Карамазов назвал миром Божьим,
   ему трудно вообще принять логику жизни...
  
   Ну, давайте посчитаем, сколько в нашей жизни светлых, счастливых мгновений, а сколько тех, которые нас напрягают, утомляют, раздражают, причиняют боль, тех моментов, не просто моментов - мгновений, часов, дней, лет, когда нам приходится интенсивно трудиться, иногда в поте лица, ограничивать себя во всём...
   И что же?
   Если мы не видим ничего дальше смерти, если смерть перед нами -
   некая бетонная стена, то в чём смысл-то нашей жизни?
   В этих страданиях, скорбях вперемешку с радостями?
   Смерти нет. Вот это нужно не просто понять, хотя и понять умом трудно,
   это нужно всем своим существом воспринять. Человек живёт и живёт вечно.
   И если это не так, то все эти наши 60 - 70 - 80 лет, прожитых на этой Земле,
   становятся бессмысленными.
   Нам иногда трудно представить, что будет завтра, что будет послезавтра...
   Время течёт очень быстро.
   И нередко люди действительно теряют всякий смысл этой жизни.
  
   Смысл обретается только тогда, когда мы сознаём, что никакой смерти не существует. И тогда все эти наши борения, страдания, скорби, болезни так же, как и радости - все они приобретают иной смысл, иное значение в перспективе вечности. Мы проживаем эти короткие годы здесь не для того, чтобы уйти в небытие и раствориться неизвестно в чём: в земле, в прахе, в молекулах...
   Мы проживаем эту жизнь для того, чтобы её продолжить.
   А вот от того, с каким багажом мы перейдём в новый этап жизни, вот от этого,
   видимо, зависит качество того нового этапа единой жизни человека.
   И если мы в этом плане будем рассматривать то, что происходит лично с нами,
   с окружающими нас людьми, со всем миром Божьим,
   то тогда мы ясно поймём, что смысл жизни есть.
   И смыслом является наша работа над самими собой,
   в том числе и над совершенствованием этого мира, потому что всё,
   что мы делаем здесь на Земле, вместе с нами уходит в вечность.
   А вечность снимает все эти проклятые вопросы,
   в том числе и о страданиях, через которые мы проходим в этой жизни".
  
   *******************
  
   Найти в человеке Человека
  
   "Всё творчество Фёдора Михайловича Достоевского можно назвать грандиозным "Опытом о человеке" - художественным исследованием человека 19-го века, его идеальной сути, его исторической судьбы, его настоящего и будущего...
  
   Когда мысленно охватываешь творческий путь Достоевского - от писем к брату, писавшихся ещё в юношеские годы, и первого романа "Бедные люди" до "Братьев Карамазовых", "Дневника писателя" 1881-го года и заметок в Записной книжке, сделанных в последние месяцы жизни, - прежде всего потрясает величие и страстность его философской мысли.
   Это мысль беспокойная, ищущая, мысль безудержная и бунтующая...
  
   При этом поражает в писателе его погружённость в огромный мир общечеловеческой и национальной культуры, глубоко личное, сопричастно-поэтическое, возвышенно-романтическое её переживание ради созидания в будущем своего собственного мира...
  
   "Он мыслил не бесплотными идеями, а целыми мирами", часто полярными, находящимися в титаническом борении. И каждый из этих миров духовной и земной жизни "организуется" вокруг центра - Человека.
  
   Каков же человек Достоевского?
  
   Это человек, потерявший целостность, человек в разладе,
   в несовпадении с действительностью и с самим собой.
  
   Такой взгляд возбуждает двойственное чувство - восторг, возвышающийся до высокого пафоса в ощущении "великости жизни", и нестерпимую боль, доходящую до ненависти к неблагообразному "лику мира сего"...
  
   Выдержанные в духе литературы романтизма, отвлечённые, хотя в то же время страстно экзальтированные формулировки ранних писем Достоевского открывают нам напряжённые и уже трагические раздумья писателя о месте человека в действительном мире, о смысле человеческого бытия.
  
   "Не знаю, стихнут ли когда мои грустные идеи? Одно только состояние и дано в удел человеку: атмосфера души его состоит из слиянья неба с землёю; какое же противозаконное дитя человек; закон духовной природы нарушен..."
  
   Достоевский проецирует своё собственное мироощущение на трагедию шекспировского Гамлета: "...видеть одну жестокую оболочку, под которой томится Вселенная, знать, что одного взрыва воли достаточно разбить её и слиться с вечностью, знать и быть как последнее из созданий...
   Ужасно! Как малодушен человек!..
   Душа так подавлена горем, что боится понять его, чтобы не растерзать себя"...
  
   Юный мыслитель, вникающий в творения Шекспира...
   И уже в молодости в произведениях великих писателей
   он прежде всего ищет разгадку тайны о человеке...
  
   Им прочитан весь Гофман, "русский и немецкий", "Фауст" Гёте,
   пережиты романы Бальзака, чьи характеры - "произведения ума Вселенной!"
  
   "Человек есть тайна. Её надо разгадать.
   И ежели будешь её разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время;
   я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком"...
  
   И писатель действительно всю жизнь разгадывал эту тайну...
  
   "При полном реализме найти в человеке человека.
   Это русская черта по преимуществу, и в этом смысле я конечно народен
   (ибо направление моё истекает из глубины христианского духа народного), -
   хотя и неизвестен русскому народу теперешнему,
   но буду известен будущему"...
  
   "Мня зовут психологом: неправда, я лишь реалист в высшем смысле,
   то есть изображаю все глубины души человеческой"...
  
   В сознании молодого Достоевского наступает глубокий перелом, когда "тайна" человека открылась ему другой стороной, когда "лик мира сего" наполнился новым, социальным содержанием, а отношения человека и мира приобрели иной характер... "И стал я разглядывать и вдруг увидел какие-то странные лица..."
  
   Способен ли человек сохранить свою человечность?..
  
   Роман "Бедные люди" привёл писателя в круг Белинского, пытавшегося понять "тайну человека" по-своему, понять её на путях уяснения социальной судьбы угнетённой и раздавленной личности...
   "...нельзя насчитывать грехи человеку, когда общество так подло устроено, когда он экономически приведён к злодейству..."
  
   Главной в социальных теориях начала 19-го века была мысль
   о несовместимости социального и человеческого,
   о подавляющем влиянии социального фактора на человеческие судьбы...
  
   Естественным было и присоединение молодого писателя
   к обществу Петрашевского...
   Полагая, что литература является важнейшим средством пропаганды, провозглашая талант достоянием народа, Петрашевский сознательно привлекал писателей в свой кружок. Хотя, бесспорно, Достоевский был подготовлен к этому и дружбой с Белинским, и знакомством с идеями социалистов-утопистов
   Сен-Симона, Фурье, и общением с прогрессивно настроенными литераторами - всей идейной атмосферой 1840-ых годов...
   "Пятницы" Петрашевского вызывали интерес писателя остротой обсуждаемых проблем, свежестью высказываемых мнений, широтой взглядов...
  
   События буржуазно-демократической революции в Европе в 1848-ом году активизировали деятельность петрашевцев...
  
   В конце 1948 - начале 1849 года часть петрашевцев создаёт
   "особое тайное общество" с конечной целью "произвести переворот в России".
   Членом этого "общества" стал и Достоевский...
   Утром 23 апреля 1849-го года было арестовано большинство участников
   "пятниц", среди них - молодой писатель... Итак - каторга, солдатчина, ссылка...
  
   Много пережил и передумал писатель за самое трагическое время в своей жизни.
  
   Перед ним неумолимо вставал вопрос, действительно ли человеку невозможно
   не делать злодейств, если общество так подло устроено?
  
   Достоевский не отказывался от мысли, что подлое общественное устройство,
   среда порождает преступность...
  
   Однако в безоговорочном признании теории среды ему виделась
   опасная односторонность, ведущая к утверждению безличности...
  
   Формула "среда заела" часто служит тайным оправданием человеческой подлости... "Учение о среде доводит человека до совершенного освобождения его от всякого нравственного личного долга, от всякой самостоятельности"...
  
   Выступая против формулы "среда заела",
   писатель боролся за активного, живого человека...
  
   Признание формулы "среда заела" вело к отказу
   от таких нравственных понятий, как милосердие, сострадание, всепрощение...
  
   Христианство, основанное на свободной любви в Боге,
   на принципе "возлюби ближнего как самого себя" признаёт влияние среды.
   Но провозглашает милосердие к согрешившему.
   Ведь преступление - отпадение от Христа, несчастье, обездоленность.
   Падший лишён духовного света, отторгнут от Истины,
   в том громадная беда его, достойная сострадания.
   При этом преступление остаётся преступлением,
   ибо человек отступил от Добра,
   хотя волен был противостоять искушению Злом.
   Важно лишь понять,
   что с возмездием за содеянное принимается "тягота за всеобщее беззаконие".
  
   Мир земной в принципе несовершенен, грех лежит на каждом.
   И все, весь народ "виновен вместе с каждым преступником".
   И вместе - каждый со своей долей вины перед Богом -
   люди должны идти вперёд,
   "путём беспрерывного покаяния и самосовершенствования"
   стремиться к высшей нравственности...
  
   Есть важный момент - "в самих последствиях наказания", важный потому, что именно в этих условиях яснее всего проявляются индивидуальные человеческие особенности характеров...
  
   "Вот, например, человек образованный, с развитой совестью, с сознанием, сердцем. Одна боль собственного его сердца, прежде всяких наказаний, убьёт его своими муками. Он себя осудит за своё преступление беспощаднее, безжалостнее самого грозного закона.
   А вот рядом с ним другой, который даже и не подумает ни разу о совершённом им убийстве во всю каторгу. Он даже считает себя правым"...
   А ведь всё это люди, и каждый со своей "тайной"...
  
   И другую сторону острожной жизни познаёт Достоевский.
   Он наблюдает тех, кто властвует...
   "Есть люди как тигры, жаждущие лизнуть крови.
   Кто испытал эту власть, это безграничное господство над телом, кровью и духом такого же, как сам, человека, так же созданного, брата по закону Христову; кто испытал власть и полную возможность унизить самым высочайшим унижением другое существо, носящее на себе образ Божий, тот уже поневоле как-то делается не властен в своих ощущениях...
   Человек и гражданин гибнут в тиране навсегда,
   а возврат к человеческому достоинству, к раскаянию, к возрождению
   становится для него уже почти невозможен".
  
   Достоевский опасается за общество,
   "равнодушно смотрящее на такое явление": оно "заражено в своём основании".
   Подобное общество идёт "к непременному и неотразимому разложению"...
  
   Нет для человека наказания более страшного, более противного
   его истинной природе, искажающего её, чем лишение свободы...
   Это - "полная, страшная, настоящая мука"...
  
   Свободное волепрояление - начало, укрепляющее цельность человека,
   определяющее движение "живой жизни" в её естественности...
  
   В итоге напряжённейших размышлений и мучительных впечатлений все те вопросы, которые волновали писателя-гуманиста, начинают стягиваться к своему Центу, своему фокусу - к идее Бога...
  
   "Я скажу вам про себя, что я - дитя века, дитя неверия и сомнения до сих пор и даже (я знаю это) до гробовой крышки. Каких страшных мучений стоило и стоит мне теперь эта жажда верить, которая тем сильнее в душе моей, чем более во мне доводов противных. И, однако же, Бог посылает мне иногда минуты, в которые я совершенно спокоен... В такие-то минуты я сложил в себе символ веры, в котором всё для меня ясно и свято...
   Этот символ очень прост; вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпатичнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа..."
  
   Восприятие Христа как идеал, которого стремится достичь человек на своём земном пути, не было новым для современников Достоевского...
  
   Образ Христа станет для него самой высокой мерой человечности в её чистоте и правде, в её красоте и совершенстве. Но вместе с тем эта "мера", это идеал, по убеждению писателя, способны существовать только как идеал Божественный...
  
   То была эпоха всемирно-исторического кризиса религиозного сознания, проявившегося ещё во времена Возрождения, достигшего крайних пределов во второй половине 19-го столетия и вполне определившего своеобразие духовного развития века 20-го...
   Впервые столь определённо заявляет о себе новое сознание, отвергнувшее традиционные формы духовной ориентации в мире. Неприятие Бога требовало пересмотра целой сложившейся мировоззренческой системы, общественных ориентиров, этики. Впервые встала и проблема самостоятельного создания новых духовно-этических ценностей...
  
   Система, лишённая Центра, распалась...
   И человек нового, "открытого" сознания вынужден был заново искать ответы
   на вечные нравственно-философские вопросы бытия.
   Прежнее Божественное Откровение, дарившее христианину Истину, отвергнуто.
   Человек вступил на путь самостоятельного познания...
  
   Свобода - вот главная тема писателя...
  
   Какова же она, свобода?
  
   По христианской традиции существенно
   единство свободной воли человека и Божественного предопределения...
  
   Низшая свобода - свобода избрания Добра.
   На неё негативно влияет наследственная сила первородного греха.
   Человек свободен просить Бога о благодатной помощи в избрании Добра...
   Высшая свобода - свобода от греха, в Добре. Она предопределена человеку...
   Евангельские слова "Познайте истину, и истина сделает вас свободными"
   относятся к свободе во Христе.
   Истина Откровения делает человека подлинно свободным...
   Истина не может быть принята насильно...
   Спаситель утвердил свободную - от внешней власти -
   любовь человека к Нему. В этом суть акта веры...
  
   Человек, находящийся в начале пути свободы вправе отдаться и Злу, и Добру.
   Свобода Зла саморазрушительна, она обращается в своеволие,
   и тогда личность становится рабом собственных желаний.
   Свобода Зла перерождается в злую необходимость.
   Но если путь Зла абсолютно непригоден и человеку остаётся выбрать Добро,
   перед ним - добрая необходимость, а это уже не Добро...
  
   Истина приемлема только без принуждения.
   Свобода - это путь к Истине, путь к совершенству, к богочеловеку,
   в котором соединятся человеческая и Божественная свободы. ..
   Путь свободы глубоко личностен!
  
   "Порассказать только то, что мы все, русские, пережили в последние десять лет в нашем духовном развитии, - да разве не закричат реалисты, что это фантазия! А между тем это исконный реализм!"
  
   Где же отыскать ту идеальную общественную форму,
   в которой проявится здоровая, свободная личность?
  
   Достоевского волнует идея социализма как "рая на земле",
   возможного будущего "братства" людей...
  
   Летом 1862-го года он посещает Францию - страну, откуда приходили в Россию
   построения Фурье, Сен-Симона, некогда горячо увлекавшие писателя...
   И что же он видит?
   Безраздельное торжество собственника-буржуа...
   Сама история западного развития вынесла приговор французским утопистам...
  
   "Западный человек толкует о братстве, как о великой движущей силе человечества и не догадывается, что негде взять братства, если его нет в действительности в природе французской, да и вообще западной, его в наличности не оказалось, а оказалось начало личное, начало особняка, усиленного самосохранения, самопромышления, самоопределения в своём собственном "я", сопоставления этого "я" всей природе и всем остальным людям, как самоправного отдельного начала, совершенно равного и равноценного всему тому, что есть кроме него.
   Ну, а из такого самопоставления не могло произойти братства. Почему?
   Потому что в братстве, в настоящем братстве, не отдельная личность, не "я", должна хлопотать о праве своей равноценности и равновесности со всем остальным, а всё-то это остальное должно бы было само прийти к этой требующей права личности, к этому отдельному "я", и само, без его просьбы должно бы было признать его равноценным и равноправным себе, то есть всему остальному, что есть на свете..."
  
   "Социализм и христианство"
  
   И христианство предполагает "крайнее развитие личности и собственной воли", но развитие не самодовлеющее, а дарующее способность жертвовать собою ради ближнего. Идеальна та форма, то общественное устройство, которое не отнимает у человека "нравственного суверенитета", не заменит "зло по необходимости" "добром по необходимости"...
  
   "Я хочу не такого общества научного, где бы я не мог делать зла,
   а такого именно, чтоб я мог делать всякое зло, но не хотел его делать сам"...
  
   Человеку свойственна жажда идеала... Он тоскует в мире, не принятым им...
   Тоска же - чувство двойственное, творческое, живое...
   Оно сложнее, чем простая скука,
   порождённая лишь голым отрицанием действительности...
   В тоскующем человеке необыкновенно сильна тяга к высшему, идеальному,
   что всегда для мыслителя, погружённого в глубины "тайны" человеческой,
   было чрезвычайно важно...
  
   А не является ли тоска признаком новой веры, новой духовностью?..
  
   Вера и безверие...
  
   Это "не два различных объяснения мира",
   а два разно-природных духовных мира, существующих бок о бок"...
  
   Но какой же человек,
   какой народ способен осуществить социалистическое братство?
  
   Лишь такой человек и такой народ, который в процессе своей истории
   остался чужд западному, буржуазному, эгоистическому возвышению личности...
  
   Именно Россия, единственная преемница Византийского Православия - "правильной веры", Русский Богоносный народ виделся писателю реальным оплотом в борьбе с "западным еретичеством", гипертрофированным индивидуализмом, нигилизмом.
  
   "Слова: крестьянин; слова: Русь Православная - суть коренные наши основы".
  
   Этим сказано многое.
   Прежде всего становится понятной странная, на первый взгляд, убеждённость Достоевского в "просвещённости" русского крестьянина, тёмного, забитого "холопа", но освещённого Божественным Откровением. Такое "знание" истины писатель ставил выше "чистого знания", предпочитающего интеллектуальную деятельность в ущерб всем остальным проявлениям человеческой натуры...
   Достоевский не отрицал науку, действительно необходимую народу.
   Но признавал лишь науку, освящённую высокими идеалами,
   подвластную законам нравственности...
   Просвещение толковалось им в духе христианской традиции...
  
   "Свет Христов просвещает всех" - это главное различие
   между светским просвещением и "просвещением" по Достоевскому.
   "Я утверждаю, что наш народ просветился уже давно,
   приняв в свою суть Христа и Учение Его"...
  
   ОСОБЕННАЯ ОДУХОТВОРЁННОСТЬ РУССКОГО НАРОДА,
  
   считал Достоевский, наделяла Россию мессианской ролью в движении человечества к Идеалу, в достижении братства, Единения.
   Своеобразно и обоснование этого религиозного удела - не прежняя идея богоизбранничества, но
  
   ИДЕЯ ВСЕМИРНОЙ ОТЗЫВЧИВОСТИ РУССКОГО СОЗНАНИЯ,
   ЕГО СПОСОБНОСТЬ К ЖЕРТВЕННОМУ СЛУЖЕНИЮ ВСЕМ НАЦИЯМ.
  
   "Подъём нации ради Великодушной Идеи есть толчок вперёд, а не озверение...
   Не всегда войны бич, иногда и спасение", - мы можем ошибаться в том, что считаем Великодушной Идеей; но если то, что мы почитаем святынею, - позорно и порочно, то мы не избегнем кары от самой природы: позорное и порочное несёт само в себе смерть и, рано ли, поздно ли, само собою казнит себя".
  
   Надо, чтоб самого инстинктивно тянуло на братство, общину, на согласие, и тянуло, несмотря на все вековые страдания нации, несмотря на варварскую грубость и невежество, укоренившиеся в нации, несмотря на вековое рабство, на нашествия иноплеменников, - одним словом, чтоб потребность братской общины была в натуре человека, чтоб он с тем и родился или усвоил себе такую привычку искони веков...
   Утопия ли это?..
   Может быть, и утопия, что во всяком случае лучше несбыточной попытки основать братство на началах "индивидуалистического хотения и своеволия личности". Нет, человек если и изменится, если и восстановит в себе присущий самой его природе закон братства, то "отнюдь не от внешних причин, а не иначе как от перемены нравственной".
   Главная надежда мыслителя - нравственная, духовная сила человека, основу которой и составляет свобода личности на пути к абсолютному высшему Добру. Открыть эту силу, её онтологическую природу и значило для писателя
   "найти в человеке человека"...
  
   Нелегко человеку на пути Свободы...
   Трагична, полна сомнений дорога эта, дорога к самому себе, к Истине...
   Нелегко отрекаться от "закона личности" во имя "закона любви", братства...
  
   "Возлюбить человека, как самого себя, по заповеди Христовой, - невозможно...
   Закон личности на земле связывает. "Я" препятствует.
   Один Христос мог, но Христос был вековечный от века идеал,
   к которому стремится и по закону природы должен стремиться человек...
  
   Вся история, как человечества, так отчасти и каждого отдельно,
   есть только развитие, борьба, стремление к достижению этой цели"...
  
   Достоевский делит историю человечества на несколько этапов, качественно отличающихся один от другого.
   Первый - это "когда человек живёт массами (в первобытных патриархальных общинах, о которых остались предания)".
   В это время человек живёт непосредственно".
   Затем наступает время переходное, то есть дальнейшее развитие, то есть цивилизация... В этом дальнейшем развитии наступает новый факт, которого никому не миновать, это развитие личного сознания и отрицание непосредственных идей и законов (авторитетных, патриархальных, законов масс).
   Человек "чувствует себя плохо, тоскует, теряет источник живой жизни, не знает непосредственных ощущений и всё сознаёт". Он утрачивает идеал.
   Человек "периода цивилизации" и есть человек, потерявший нравственный идеал, хотя и жаждущий его...
  
   Человеку, чтобы возвратиться к самому себе, "восстановиться", надо в суровой "выделке" нравственно переродиться...
  
   Достоевский исследует свободный путь нового сознания, полного величайших сомнений, испытывающего серьёзные искушения, предвосхищающего 20-ое столетие...
  
   Справедлив лишь Божий Суд, лишь он абсолютен в своей правоте.
   Однако это не значит, что можно молча проходить мимо земного зла...
  
   Широко известны слова Достоевского "Красота спасёт мир".
   Для писателя Красота - категория в первую очередь этическая,
   а не эстетическая. Это высший образ человека, воплощённый в Христе...
   Есть Красота в идеале Мадоннском,
   есть в идеале Содомском, своеобразной "гармонии" с отрицательным знаком...
  
   "Тут дьявол с Богом борется и поле битвы - сердца людей"...
  
   Бремя свободного выбора тяжело даётся человеку.
   Однако знакомство с высшей Идеей, с Идеалом, пусть и попираемым в жизни,
   уже облагораживает реальность, да и человека.
   Абсолютный характер свобода человека принимает лишь в Христе,
   в конце пути, в слиянии с Целым.
   В достижении такой гармонии - величайшая созидательная миссия Красоты...
  
   Веря, что лишь путём нравственного самоусовершенствования
   человек достигает Идеала, Достоевский искал и находил
   "положительно-прекрасных людей" среди своих современников...
  
   "Покупается счастье страданием...
   Нужно перетащить на себе, испытать все "за" и "против",
   чтобы отыскать подлинную дорогу свободы - дорогу, ведущую к Истине..."
  
   Достоевский полагал, что любая культура всегда национальна.
   Значит, неизбежно обращение к народу...
  
   "Разрозненные с народом высшие классы не подновляются новыми силами,
   оттого чахнут, ничего не вырабатывают.
   Не имея твёрдой точки опоры,
   они не имеют впереди ясно поставленной и точно обозначенной цели"...
  
   Два главных - вековечных и всемирных - идеала,
   два возможных мирооправдания - религиозное и гуманистическое...
  
   Человеку нового сознания грозит опасность превратить свободу в самоцель,
   а не в путь к Истине...
  
   Каждый оказывается виновным в падении и грехах мира, и от каждого зависит - приблизить уповаемое. Окончательное возрождение и обновление человечества наступит тогда, когда "все разом" поймут неестественность "уединения", "отдаления": "...так это просто, в один бы день, в один бы час - всё бы сразу устроилось! Главное - люби других, как себя, вот что главное, и это всё, больше ничего не надо: тотчас найдёшь, как устроиться"...
  
   "Золотой век, рай на Земле - возможен!
   Люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле!"
  
   Как писатель-мыслитель Достоевский представляет огромный интерес
   для современного читателя...
  
   Философский поиск художника, его собственный духовный опыт дают возможность взглянуть на религию как на синтез многовекового опыта человечества, выкристаллизовавшего ёмкие формулы всех людских чаяний, надежд, стремлений...
  
   Творения Достоевского "не терпят суеты", его объёмная мысль, обострённое религиозное чувство требуют от читателя глубокой умственной и духовной работы..."
  
   *******************
  
   ПРОРОК ДЛЯ РОССИИ
  
   2016-ый год...
  
   "195 лет назад, 11 ноября 1821 года в "Книге для записи крещёных и отпетых в церкви Петра и Павла" появилась запись: "Родился младенец в доме больницы бедных и убогих, у штаб-лекаря Михаила Андреевича, сын Фёдор".
   Фамилия новорожденного ДОСТОЕВСКИЙ.
  
   "Как хороша жизнь,
   когда что-нибудь сделаешь хорошее и правдивое"...
  
   "Достоевский дал мне больше, чем любой мыслитель!
   Его следует просто называть уникумом!"
   Авторов у этой фразы два.
   Первая часть принадлежит Альберту Эйнштейну. Вторая - Йозефу Геббельсу.
   Современники.
   Один - великий учёный и великий человек.
   Он же - жертва травли второго, кровавого палача и людоеда.
   И оба превозносят русского писателя до небес.
  
   "Отец ваш небесный повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных".
   Цитата из Нагорной проповеди здесь вполне уместна.
   Во-первых, Достоевский сам часто цитировал Христа.
   Во-вторых, именно таким было и остаётся отношение
   к "великому исповеднику русской души" -
   недостижимая, нечеловеческая, вселенских масштабов высота и глубина.
  
   Увы. Величие духа Достоевского часто путают с мрачностью.
   И получается привычный уже образ - худой, нервный человек, сверлящий, немного безумный взор, серая либо бурая одежда, спитой чай, аскетическая закуска и клубы табачного дыма, в которых напряжённо витает вопрос:
   "Что же будет с Родиной и с нами?"
  
   Исторической правде здесь соответствует разве что клубы табачного дыма. Курил Достоевский действительно пугающе много, но табак предпочитал дорогой: "Сделайте мне божескую милость. Возьмите этот рубль и купите по дороге коробочку папирос. Если можно, "Саатчи и Мангуби" либо "Лаферм".
   Обе фирмы - поставщики Двора Его Императорского Величества,
   призёры престижных выставок в Вене и Париже.
  
   Неожиданностью может стать и тот факт, что Достоевский категорически не признавал мрачной палитры. Вот как об этом вспоминает его жена Анна:
   "Не любил серого цвета и вообще неопределённых цветов. Про мои серые платья говорил, что цвет - как заборы красят, и хотел, чтобы я сделала себе ярко-зелёное. Сам же носил цветные широкие галстуки и особенно любил ярко-красный цвет".
  
   И совсем мимо - аскеза в еде. Вот свидетельство приятеля Достоевского Всеволода Соловьёва: "Он был большой лакомка". Проявлялось это по-разному. Жена его утверждала: "Он очень любил русскую кухню и заказывал для меня то московскую селянку, то расстегаи..." Сам Достоевский неоднократно упоминал в письмах "жирную разварную стерлядь по-московски", но иногда его пробивало и на экзотику: "На обеде у Лаврова был замечательный черепаший суп-тортю".
   И всё его окружение сходилось в одном - писатель был большой охотник до сладостей: "Любил тульские пряники, пастилу белую, мёд непременно покупал к посту, киевское варенье, шоколад, синий изюм, виноград, мармелад и также желе из фруктов"...
  
   "Я вышла от Достоевского в очень печальном настроении.
   Он мне не понравился и оставил тяжёлое впечатление" - так Анна Достоевская вспоминала о первом знакомстве с мужем. Её личные переживания столетие спустя могут разделить те, кто знакомится с Достоевским-писателем.
   Печально и тяжело. Впрочем, так было не всегда.
   Романы Достоевского - вещи на вырост. Как для человека, так и для общества.
   Осознание их величия приходит потом.
  
   А сначала - всё как в 19-ом веке, когда Достоевского считали неважным писателем и оценивали его работу соответствующим образом.
   Скажем, в журнале "Отечественные записки" Толстому и Тургеневу платили по 400 рублей за лист. Достоевскому же - вчетверо меньше.
  
   По воздействию на умы и сердца Родион Раскольников или Неточка Незванова явно проигрывали тогда каким-нибудь Воротилиным и Кучиным - героям произведений второстепенного писателя Петра Боборыкина.
  
   Но в 1973-ем году был взят реванш за всё и сразу.
   В журнале "Гражданин" Достоевскому предоставили авторскую рубрику, которую он назвал "Дневник писателя".
   Через три года она превратилась в публицистического гиганта -
   ежемесячное издание с тиражом от 6 до 8 тысяч экземпляров.
   По тем временам - всё равно что несколько миллионов сейчас.
   Автором, редактором и вообще полным хозяином был сам Достоевский:
   "Об чём говорить? Обо всём, что поразит меня или заставит задуматься".
   Здесь он опередил своё время как минимум на полтораста лет.
   По большому счёту, "Дневник писателя" больше всего напоминает современный интернет-блог с небывалой обратной связью - по количеству получаемых писем рекорд Достоевского перекроет только Толстой, да и то уже в 20-ом веке.
   Потому что "поразить и заставить задуматься" Достоевский умел, как никто другой. Собственно, это и был "другой" Достоевский - лёгкий, искромётный, стильный, язвительный.
   Охват тем широчайший. И везде, во всём потрясающе современный.
   Проблемы толерантности? Вот Фёдор Михайлович:
   "Нет-с, не нам с вами учить народ веротерпимости. В этом отношении он и вас, и всю Европу поучит".
   Проблема нынешних санкций и контрсанкций? Извольте:
   "Как увидят, что мы даже дефицитов и банкротств не боимся, а прямо к своей точке ломим, то сами же придут к нам денег предлагать".
   Иногда доходило даже до стратегических замыслов на столетия:
   "Постройте только две железные дороги, начните с того, - одну в Сибирь, а другую в Среднюю Азию, и увидите тотчас последствия".
   Удивительно, но всё сбылось по словам его -
   и царский проект Транссибирской магистрали, и советский Турксиб, и БАМ.
  
   Ему удалось увлечь собой всю читающую Россию настолько, что даже "тяжёлые и печальные" романы его внезапно открыли заново и поразились их высоте и глубине.
  
   Находились, впрочем, и хулители. Вечный соперник Достоевского Лев Толстой незадолго до смерти: "Читал "Братьев Карамазовых"... Очень плохо".
   Другое дело, что через пару дней Толстой листал ещё одного автора:
   "Ну что Христос, что Нагорная проповедь? Лишнего много. Тяжело читать. Написано хуже Достоевского".
   Дорогое признание, да и компания неплохая.
   А главное - тоже для всего человечества и на все времена"...
  
   ********************
  
   "Жизнь Достоевского. Сквозь сумрак белых ночей"
  
   "Документальный рассказ о молодости Достоевского, о его встрече с городом белых ночей, Петербургом, который он назовёт единственным самым фантастическим городом в мире. Это рассказ о трудной юности в тесных стенах военного училища, о внезапной громкой литературной славе, о непрочности первого успеха, холодности и колких насмешках вчерашних друзей, о мучительных сомнениях и упорных поисках собственной дороги в жизни и в литературе. Это рассказ о непрестанных напряжённых поисках неведомой миру Новой Правды, о поисках, которые привели неистового мечтателя на каторжные нары. Не изменив стремлению молодости, писатель по-иному воплотил их в произведениях своей зрелой поры".
  
  
   "Старая Русса... Великий писатель провёл в Старой Руссе восемь летних сезонов. В кабинете уютного дома, ныне Дома-музея Фёдора Достоевского, он написал романы "Бесы", "Подросток", "Братья Карамазовы".
   Недалеко от его дачи до сих пор стоит и дом Агриппины Меньшовой, ставшей прототипом Грушеньки Светловой из "Братьев Карамазовых".
   Писатель любил гулять по набережной, огромные плакучие ивы по-прежнему - её главное украшение.
   Имя Достоевского притягательно: с 1992 года здесь проводится Фестиваль камерных спектаклей, ежегодные Международные чтения..."
  
  
   ВЕЛИКИЙ И МОГУЧИЙ РУССКИЙ ЯЗЫК
  
   "- Каждый петербуржец прекрасно осознаёт, в каком городе он живёт.
   Культурная столица! Статус обязывает следить и за речью в том числе...
  
   Исторически так сложилось, и это общеизвестный факт,
   что Москва и Санкт-Петербург постоянно находятся
   в своеобразном культурном соперничестве,
   которое охотно поддерживали не только простые жители этих городов,
   но и писатели, публицисты, учёные.
   Хрестоматийные "парадные" и "поребрики" в игровом споре
   с "подъездами" и "бордюрами" -
   всего лишь внешняя, обыденная сторона этого состязания.
   Подобные слова позволяют подчеркнуть некую уникальность и отличие
   обеих столиц...
  
   - Сейчас проще послать смайлик, чем писать длинное сообщение.
   Не откажемся ли мы от слов в будущем?
  
   - С приходом и бурным развитием интернет-общения
   действительно появилась тенденция к упрощению письменной речи.
   Смайлики заменяют эмоции, а значки и картинки - фон общения.
   Людям необязательно заботиться о яркости и выразительности собственной речи. Вербальный знак отчасти уступает место визуальному.
   Однако в этом есть некая ограниченность работы вашей мысли...
   Слово намного богаче рисунка, потому что оно заставляет мозг работать...
  
   Человек так устроен, что в слове развивает свою мысль, следовательно, усложняя речь, развивается интеллектуально. Очень важно, чтобы школьники писали сочинения разных жанров, причём не только на уроках русского языка...
  
   - Сегодня мат можно услышать даже на сцене театра.
   Почему ругань стала нормой?
  
   - Брань не может быть нормой ни при каких обстоятельствах.
   А мат - это всегда задворки культурной речи...
  
   То, что сегодня повседневная и даже публичная речь заметно упростилась,
   стала стилистически сниженной, верно...
  
   Но в обществе всегда есть запрос на высокий слог...
   И дети тех... из "лихих 90-ых",
   получив образование от культурных преподавателей, оттеснили всё бранное
   и низовое на периферию, пожелав овладеть и культурной речью.
  
   Так было в 1990-ые годы,
   когда обрушилась одна социальная система, а другая не установилась...
   Мы и сейчас, по сути, мало понимаем, какое государство строим.
   И норма, если так можно выразиться, во многом "плавает".
   Образцов высокой речи в публичном пространстве очень мало,
   наша так называемая элита сама часто грешит низовой речью,
   а норма всегда формируется на столкновении высокой образцовой
   и низкой, природной, естественной.
   Так зарождается средний стиль, поставщик литературной нормы.
  
   Но в 1990-ые годы высокий стиль истончился настолько,
   что его значение в формировании новой нормы было мизерным.
   Политическая элита, телезвёзды, ведущие на ТВ и радио
   говорили в своём большинстве весьма примитивным языком.
   В результате средний стиль,
   на котором изъяснялись обычные культурные люди,
   вдруг занял место высокого.
   А в качестве среднего стал выступать разговорный,
   которого мы раньше стеснялись.
   Лагерная лексика - "беспредел", "кинуть", "халява", "стрелка и другие -
   стали едва ли не речевой нормой...
  
   - Говорят, что мат несёт негативную энергетику.
   Неужели, ругаясь, мы ухудшаем свою жизнь?
  
   - Влияние языка огромно.
   Если ребёнку читать не красивые добрые книжки и сказки Пушкина, а криминальные истории, то он вряд ли вырастет хорошим и добрым человеком. Ведь даже беременным женщинам специалисты рекомендуют тщательно подбирать литературу для чтения, музыку, телевизионные передачи, чтобы негативно не повлиять на нравственное развитие ещё не родившегося малыша...
  
   Язык создаёт мир вокруг нас...
   При этом люди всегда интуитивно тянутся к высокому стилю...
  
   Послушайте, какие фразы и эпитеты мы используем,
   поздравляя друг друга с праздником.
   В торжественные моменты хочется неких особенных слов, красивой речи...
  
   - Многие умы уже несколько десятилетий бьются над тем,
   чтобы найти объединяющую идею для России. Может ли ею быть наш язык?
  
   - Безусловно,
   это самая объединяющая идея для всех говорящих на русском языке.
   Именно идея, а не набор бездушных инструментов для общения...
   Язык - самый верный и безошибочный код нации.
   В нём всё: и наша история, и наши переживания,
   и наши победы с поражениями, и наши верования, и неверие тоже.
   Разгадайте этот код - разгадаете народ, его сотворивший...
  
   Мы идентифицируем и осознаём себя русскими прежде всего через язык.
   Неслучайно в русском языке "народ" - одно из давних значений слова "язык".
  
   Помните, у Пушкина: "...всяк сущий в ней язык".
  
   Народы неповторимы, как неповторимы и уникальны их наречия...
  
   Уничтожение национального языка равносильно уничтожению народа..."
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   169
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"