Памятка моим детям
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Мой папа, Федор Гунфенович Хван, прожил с одной стороны жизнь необычную, а с другой - типичную для советского человека 20 века. 5-летним мальчиком был занесен с толпой беженцев из Манчжурии в Советский Союз. Ему долго не давали советский паспорт, он жил с видом на жительство и очень переживал, что не может участвовать в выборах вместе со своими друзьями. Прошел путь от голодного детдомовца до зам.главного технолога огромного завода. Был лучшим мужем и отцом, из тех, кого я видела за свою жизнь. И очень скромным человеком. Папа оставил нам с братом в наследство свои мемуары, которые он назвал "Памятка моим детям". Это бесценная память о человеческой жизни, которой я очень бы хотела со всеми поделиться.
|
Памятка моим детям
Кто я такой? Мы очень мало рассказываем своим детям о себе, как росли, что было интересное, чего не хватало. В итоге дети имеют общее представление о своих родителях, а ведь много было интересного, кажется, мелкого, частного, а из этих частностей складывается жизнь.
Так, кто я такой? Родился я 27 декабря 1927 года в Манчжурии, в провинции Хун-Чун, в деревне Надигоу, в семье батрака. В семье нас было 4 детей, старшая сестра с 1907 года рождения, брат с 1911 года, вторая сестра с 1920 года и я (последок). Мама звала меня "четвертый" (мое настоящее имя Хван Бен Мук).
Жизнь в корейской деревне почти не помню, был маленький еще.
Помню, однажды убежали всей деревней в лес (в 1933 г. Япония захватила Манчжурию). Лес был замечательный, рос дикий виноград, текла речка. На поляне вялились на солнце полоски из тыквы, на сладкие полоски садились пчелы, мы, дети, ловили пчел и отдавали старику, а он на них ловил рыбу. В лесу на деревьях были серые мешки - осиные гнезда. Вот такое впечатление осталось у меня от жизни в лесу.
Весной 1933 пришлось опять бежать от японцев. Весь люд со всем скарбом, с детьми бежали к границе с Советским Союзом. Мама несла меня на спине (кореянки носят детей на спине). Этот момент не помню. По рассказам взрослых, толпа беженцев остановилась у границы, границу не переходили (очевидно, шло согласование на "верхах", что делать с беженцами). Наконец, очевидно, разрешили перейти границу. Солдаты или пограничники, не знаю, почему-то, были в шлемах-буденовках. Их называли ГПУ. По рассказам взрослых, они что-то кричали, махали руками, но никто не понимал по-русски, тогда солдаты просто стали перебрасывать, перетаскивать наши вещи через границу. Тогда вся толпа, наконец-то, поняла и хлынула на другую сторону.
Так наша семья: папа, мама, старшая сестра с двумя сыновьями 1920 и 1927 года рождения, вторая сестра и я - стали беженцами. А брата с нами во время бегства не было, потому что он ходил в партизанах, и мы потеряли его. Вот так мы стали беженцами.
Смутно помню, плыли на пароходе, в трюме, а потом долго ехали в теплушке. И тут в поезде нашлись руководители какие-то и переводчики. По словам взрослых, руководители вели себя очень плохо - обделяли всех, больше думали о себе. Это, наверное, обычное явление. Об этой дороге никаких воспоминаний нет, только смутно помню, на остановке бегали куда-то за кипятком.
Весной 1933 г. нас привезли в город Черногорск, в Красноярском крае - это в 18 км от города Абакан. Надо отдать должное властям, или как их назвать, потому что всех обеспечили жильем (комнатой в бараке, но ведь все жили в бараках), всех обеспечили питанием - карточками (это в голодные годы), кто мог работать получил работу. Так жизнь начала входить в новую колею.
Весной умер отец. Я его плохо помню, единственное, что осталось в памяти, - это как он читал книгу на корейском языке. Отец сидел на корточках и читал вслух, обязательно нараспев, не знаю, или так принято было, или что другое.
Очень четко помню, как впервые в столовой дали борщ, и я со страхом смотрел - как можно есть эту отраву.
Или вот еще курьез. Кореянки приобретали посуду для еды и больше всего выбирали ночные горшки, вместительные и с удобной ручкой.
Или вот еще. Старик, впервые видевший паровоз, показывал, как ходит механизм, двигал палец в кулаке другой руки, спрашивал: "что такое?", все смеялись.
Все это смешно и грустно. Люди вырваны из привычной обстановки, из привычного уклада жизни, многое вообще не понятно. Все ново, ново! Право, смех сквозь слезы!..
Ну, а мы, дети, босоногие, чумазые, оборванные, бегали по улице, играли, смеялись - весело проводили время. А русские дети, да и взрослые, смеялись над нами, издевались, смотрели косо, с пренебрежением. И первое, чему я научился, это, кажется, ругаться, драться, всегда отвечать обидчику.
Потом, конечно, все вошло в норму. Вместе ходили за город, в степь. Бывало, соберемся утром часов в пять на завалинке, кто-нибудь крикнет: "Айда в горы", и вся толпа человек 10-15 шли за город, целый день бегали по степи, копали саранки, хлебники, солодку - в общем, жили на подножном корму. А вечером возвращались в город, по пути заходили в магазин. Одна группа шла к хлебному прилавку (раньше хлеб резали и взвешивали на весах), таскала хлеб за пазуху, другая группа приподнимала стекла витрин и таскала колбасу или что-нибудь еще. А потом садились где-нибудь за углом и обедали, было очень весело! А дома попадало: "где ты бегаешь целый день голодный". Вот такая была жизнь босоногих.
А теперь опишу немного жизнь в интернате. Я какое-то время жил там, потому что наша семья была очень бедная, и меня взяли в интернат.
Вот один из эпизодов. Кому-нибудь из ребят захотелось ночью по-маленькому, а выходить на улицу (туалет на улице) в сибирские морозы не охота. Так он кому-нибудь младшему делал в постель, а утром сам его колотил "за провинность".
Или еще. Ночью спящему вставляли в ноздрю воронку из бумаги, в воронку бросали горящую вату. Конечно, реакция понятна - вскакивал как сумасшедший, а всем остальным смешно.
Или вот еще пример. Взрослые выбивали в кассе магазина чек на небольшую сумму, потом подделывали его на другую заранее рассчитанную сумму и отправляли меньших за продуктами. За это одаривали пряником или еще чем-нибудь. Таких фокусов было очень много. То, что написано у Макаренко в "Педагогической поэме" слабо, в жизни было гораздо круче.
Все это происходило в 1935-36 гг. Мне, правда, не доставалось, потому что моя старшая сестра работала в интернате уборщицей - все-таки защита.
Ну, а драки были, особенно драки между интернатскими и городскими ребятами. Не дай бог городскому обидеть интернатского, так все вставали на защиту. Даже в школе интернатских "уважали". Не знаю, почему городские так не любили нас.
Теперь о том, как я стал Федей. В детстве ребята звали меня Петей, а потом Мишей. Однажды я увидел кинофильм "Федька". Содержание не помню, помню только, что фильм был про мальчишку-пулеметчика Федьку. И вот после этого я всем сказал, что теперь меня зовут "Федька". Так и привыкли и родные и окружающие, что меня зовут Федя, и по паспорту я Федор. Так я сам себе дал имя. Чудно! Было это в 1935 году.
Школьные годы.
В 1935 году в городе открылась корейская школа. Учителями были почему-то одни мужчины, наверное, потому, что они были грамотнее женщин (тоже особенность). Все предметы, кроме математики, учили наизусть. Попробуй не выучить урок, так колотили линейкой по рукам, или галошами друг друга по щекам по указу учителя. А по математике в 3-ем классе решали дроби. Мне опять повезло, никогда не наказывали, потому что память у меня была очень цепкая, и я всегда помнил все уроки.
И вот наступил 1937 год. Началась, как в народе говорили, ежовщина. Весной, где-то в феврале, в одну ночь арестовали всех корейских и китайских мужчин (всех, кто работал). Впоследствии мы узнали, что все были вывезены в Коми АССР в город Ухту.
Поскольку все учители были арестованы, корейскую школу пришлось закрыть, и нас перевели в русскую. Так я попал во 2-ой класс русской школы. Представьте, как мальчик, который плохо говорит по-русски, разве что только ругается хорошо, попадает в такое окружение. Читаю еле-еле по слогам, зато задачи решаю быстрее и лучше всех (потому что в корейской школе решали дроби). До сих пор помню первую учительницу, какой она была доброй, понимала мою беду, всячески огораживала. Звали ее Дранижникова Софья Дмитриевна. Она же приохотила меня к книгам. А первой книгой, которую я прочитал, была сказка "Маленький Мук".
А как мы (то есть я и несколько таких же) ходили в школу, как были одеты!
Представьте: Сибирь, зима, мороз 40 градусов. Слышно, как от мороза деревья потрескивают. Я одет в телогрейку, на ногах резиновые галоши, лунтаи (лунтай - это стеганые носки), без перчаток, руки засунуты в рукава телогрейки, плечи подняты чуть не до ушей. Прибежишь в школу, а ноги настолько замерзли, что больно до ломоты, долго отходят. Такой бедноты было очень много в школе, и все очень дружили между собой. Мы с презрением смотрели на более зажиточных, хорошо одетых, в валенках, в шарфах, с румяными щечками ребят. И если кто-нибудь из них говорил мне что-нибудь плохое, или пытался задираться, то я с удовольствием колотил их по головам книгами, никому спуску не давал.
В 3-ем и 4-ом классах я учился хорошо, а по математике всегда был первым. И что интересно, мои домашние никогда не интересовались тем, как я учусь, как выполняю домашние задания. И так за все годы учебы никто никогда ни о чем не спросил. Единственно, что в конце учебного года спрашивали: "Перешел в следующий класс? Ну и молодец".
В эти годы я очень любил петь, голос у меня был высокий и звонкий. На уроках пения учительница всегда подходила и слушала меня. А летом на каникулах мы с ребятами часто уходили в степь, в горы, как мы говорили (а это были всего лишь холмы), и всю дорогу я горланил песни. Ребята к этому привыкли и всегда просили меня петь. Мог любому певцу по радио подпеть. Голос сохранялся и в войну, и в институте. А потом пропал, видно, прокурил его.
В 5-ом классе все изменилось. Со старой учительницей распрощались, а учителя стали предметниками. А в моем характере появилось упрямство. В зависимости от того, нравился мне учитель или нет, я мог ответить урок хорошо или плохо. Урок-то я всегда знал, выручала хорошая память, но отвечал "по настроению", поэтому часто получал тройки, но двойки никогда. Это было уже накануне войны, в 1940-41 годах.
В нашей семье к тому времени тоже многое изменилось. Старшая сестра, та самая, которая родилась в 1907 году, назовем ее Машей, вышла вторично замуж в 1936 году (первый муж остался в Манчжурии), старший ее сын, родившийся в 1920 году, умер в 1935. Маша с мужем и вторым сыном Сашей, моим племянником, жили отдельно от нас. В 1940 г. вторая сестра Тася вышла замуж и уехала в Красноярск. Мы с мамой остались одни.
В 1937 году мужа Маши, также как и других, арестовали ночью и увезли. Однако, в 1940-м его отпустили и он вернулся домой. Итак, получилось три группы: Тася с мужем в Красноярске, Маша с мужем и сыном в Черногорске отдельно и мы с мамой отдельно. Жить стало очень трудно. Мама не могла работать, болела. Я еще маленький - тоже не помощник. И тогда было решено: мама остается в Черногорске с Машей, а я уезжаю жить в Красноярск к Тасе.
С какой болью мама с любимым сыном-последышем расставалась, трудно передать. И вот в конце мая 1941 г. я поехал один в Красноярск. Домашние не побоялись отпустить одного в дальнюю дорогу (я ведь впервые ехал на поезде так далеко). Мне было очень интересно, всю дорогу смотрел в окно: леса, горы, туннели, мосты, на станциях люди торгуют картошкой, солеными огурчиками - вообщем, всю дорогу просидел у окна. Поезд прибыл в Красноярск утром. Город меня поразил. Дома большие, народу на улице много, по сравнению с Черногорском с населением около 50 тыс. человек, Красноярск, конечно, столица.
Вышел я из вокзала, а куда идти не знаю. Представьте такую картину - пацан, босоногий, волосы взъерошены, с небольшим мешочком через плечо, спрашивает: "Дяденьки, тетеньки, где такой-то район, улица?". Все пожимают плечами - не знаем. Но что интересно, никто не удивляется моему виду, наверное, многие бродили, как я. И вот нашелся какой-то дяденька, сказал, что нужный мне район находится на другом берегу Енисея. Он довел меня до какой-то улицы и сказал: "иди прямо, не сворачивай, дойдешь до берега реки и на катере переправишься на правый берег Енисея, а там спросишь улицу". Долго шагал я по центральной улице, что-то около 5-7 километров. Отбил все пятки об асфальт. Вообщем, добрался я до сестры Таси около 6 часов вечера голодный, усталый и очень обиженный (не знаю на кого).
Вскоре началась война. Но я особенно не переживал, очевидно, еще не совсем дошло до сознания.
В Красноярске я прожил недолго. Если в Черногорске я знал каждую улицу, все было знакомо, было много друзей, то в Красноярске, в большом городе, мне все было чуждо, и я был всегда один. И вскоре я очень затосковал, стал проситься назад домой. Дошло до того, что спать не мог, выходил в палисадник и просиживал всю ночь на улице. И тогда было решено отправить меня назад в Черногорск, а маму забрать в Красноярск. И в августе 1941 г. я уехал обратно в Черногорск.
Мама плохо говорила по-русски, была безграмотная, поэтому я по знакомому пути привез ее в Красноярск к дочери Тасе. И вот, когда я отправился назад в Черногорск, мама проводила меня до причала, и такая тоска была у нее в глазах. Я до сих пор помню ее взгляд. Тогда я был, скажем так, несмышленышем, но сейчас понимаю, как тяжело было маме. Такая была наша жизнь.
Вот снова я в Черногорске, живу у сестры Маши. Зять работал столяром, а сестра уборщицей, ее сын не учился, а я пошел в 6-ой класс. К этому времени все изменилось, в школе стало строже. Если кто плохо учился, грозились отправить в ФЗУ, а директриса кричала: "Ты помогаешь Гитлеру!". Глупо, конечно, но так было.
Я к тому времени сильно изменился, стал еще упрямее, с презрением относился к тем, кто тянул руку, чтобы получить пятерку. Уроки всегда знал отлично, но к оценкам относился равнодушно, поэтому чаще всего получал тройки. Когда приходила комиссия из ГорОНО, учительница чаще всего вызывала меня (троечника) к доске. Очевидно, верила, что я не подведу.
Помню, задали как-то выучить наизусть отрывок из "Евгения Онегина". Мальчишки, конечно, выучили "мой дядя самых честных правил...", а девчонки - письмо Татьяны: "Я к Вам пишу, чего же боле...". Мне до того надоело слушать одно и то же, все повторяют, как попки, что я взял да и выучил из середины романа описание природы. Помните, "меж гор, лежащих полукругом, пойдем туда, где ручеек, виясь, бежит зеленым лугом...". Ученики, наверное, не заметили, но я помню удивленный взгляд учительницы, которая начала судорожно перелистывать книгу в поисках этого текста.
Вообщем, я стал своенравным, хулиганил на уроках - знал, что мне дальше не учиться, надо идти работать.
Мы, т.е. я и несколько таких же голодранцев, очень не любили сытых, хорошо одетых детей руководителей, как тогда называли начальство. Конечно, глупо все это, но чувство неприязни возникало само по себе, ведь мы были еще детьми.
В третьей четверти, т.е. где-то весной мальчишек заставили стричься наголо, но одному сынку какого-то начальника разрешили аккуратно подстричься. Вот и я уперся - не буду стричься. Приду в школу, а меня выгоняют из класса, и так продолжалось недели две. Тогда я вообще перестал ходить в школу, и так прогулял всю четверть. Не ходил в школу, однако внутри нарастала тревога. И в апреле я появился в школе. Странно, меня не выгоняют из класса. Хожу день, другой, никто ничего не спрашивает, к доске не вызывают, очевидно, решили меня не замечать. Вот тут я опять взбунтовался, кричу: "Почему у меня не спрашивают уроки?". На что мне ответили: "А, ты здесь, а мы и не знали". Вот так проучили меня. А потом стали на каждом уроке гонять меня то устно, то у доски, и как ни странно, я отвечал на все вопросы. Что со мной делать? Простить мое бунтарство нельзя, не выдать ведомость об окончании 6-го класса тоже нельзя. И тогда мне назначили дополнительные экзамены на лето по шести предметам. Все экзамены, конечно, я сдал. Мне выдали ведомость об окончании 6 классов средней школы.
Почему я так подробно описываю последний год моей учебы? Потому, наверное, что последний год дался мне очень трудно. Ведь можно было бросить все, все равно дальше учиться не придется, надо работать. А вот и не бросил, опять какой-то дух противоречия, или на роду так мне написано. Более того, когда покидал школу, было до слез обидно, что не дали закончить 7 классов.
Сейчас я понимаю, что все мои выкрутасы были неосознанным протестом против неустроенной жизни, обида на кого-то, на что-то. Ведь я, по сути, был еще мальчишкой.
Вот и закончилось мое детство. Дальше уже другая история.
Детские игры и забавы.
Черногорск - это небольшой шахтерский город с населением около 50 тыс. человек (в те 1935-1938 гг.). С одной стороны (кажется с запада) расположены 4-5 угольных шахт. За городом с северной стороны сразу начинается степь, и на расстоянии 3-5 км тянется гряда невысоких гор, на самом деле это - холмы. В мае - июне в степи очень красиво - зелено и много цветов. К середине лета трава желтеет, выгорает, в отдельных местах ковыль колышется. Очень много цветов дикого ириса, их почему-то называли "пикульками". Вдали видны "наши горы", по утрам они синего цвета.
Все это я описываю так, как было тогда, позже я не раз приезжал в Черногорск - все изменилось. Степь распахали, перепахали - не увидишь ни "пикулек", ни ковылька, и урожая с этого поля с "гулькин нос". Вот такие мы "умные".
Мы очень часто ходили в степь, носились, копали саранки, солодку - бесились от души. Нам было очень весело. В горы ходили, особенно за черемухой. В Сибири черемуха считается хорошей ягодой. А ягода и правда хорошая - крупная, мясистая, очень сладкая. Заберешься на дерево, руками лень рвать, так ртом ловишь ягоды, к вечеру даже говорить трудно, оскомину наешь.
А какие набеги делали на огороды! В те годы все сажали около дома маки, очень много маков. Вот и повадились мы рвать коробочки. Хозяйка выскочит из дома, мы в рассыпную, и попробуй нас догони.
Ближе к осени ходили на бахчу за арбузами. Какие арбузы растут в Сибири! Некрупные, красные, сладкие, а соленые на зиму арбузы - просто объедение! Вот придем на бахчу, тащим арбуз так, чтобы тебя заметили. Поймают, заставят грузить воз. А за это - ешь, сколько хочешь, бери с собой, сколько можешь. Никогда детей не обижали, даже обедом кормили.
Эх, как нам весело, беззаботно жилось! Мне тогда было 9-10 лет.
А как и какие песни горланили тогда, правда песни все взрослые.
Вот, например:
"Ты бей, винтовка, быстро, ловко..."
или
"Нас не трогай, и мы не тронем, а затронешь - спуску не дадим.
И в воде мы не утонем, и в огне мы не горим..."
или
"Прощай, мама, вот тебе моя рука.
Улетаю я на Тихий океан..."
После спасения челюскинцев над городом летали самолеты, разбрасывали листовки, и появились новые песни. Помню такие слова:
"...за ним Михаил Водопьянов, Каманин, Доронин, Слепнев..."
Сейчас те песни не поют, вообще даже о них не вспоминают. Или забыли, или не знают, или нельзя их петь - не знаю. А жаль, очень красивые были песни!
Все это я называю "забавами" - ведь весело, искренне так жили мы, дети того времени.
Когда оставались в городе, были другие игры. Играли в бабки, в чижика, в доску, в чугунку. Далее более серьезные игры (денежные) - это в чику, в стенку. Все эти названия непосвященным ничего не говорят.
"Бабки" (1936 год).
Это суставные кости, чаще всего свиней. Кости бывают трех видов:
--
"бабки" - стоимостью 1 коп.
--
"хрулек" - 2 коп.
--
"кабанок" - 3 коп.
Кабанок заливается свинцом и является битой. На расстоянии нескольких метров выстраивается ряд "бабок" (каждый выставляет несколько "бабок", как договорятся). Затем каждый по очереди "кабанком" выбивает "бабки", что вышиб - это твой выигрыш. Игра очень азартная. На каждый промах получаешь насмешку - "мазила", "лапша" и т.д.
"Чижик" (1936-1937 гг)
"Чижик" - это палочка толщиной 2-3 см, длиной 20-30 см, заостренная с 2-х сторон. У каждого играющего в руках бита. Битой бьют по заостренному концу чижика, и, когда он взлетает вверх, по чижику бьют так, чтобы он улетел как можно дальше. Выигрывает тот, кто дальше послал чижика. Проигравший должен взять чижика в рот, кричать "кули" и на одной ноге проскакать до начала кона (?). А рядом бежит вся толпа и улюлюкает, и толкает и т.д., кто, что может. Игра очень шумная и очень веселая, стоит сплошной хохот.
Все эти игры были до 1938 года.
В 1939 - 1940 годах стало жить труднее, в магазинах появились очереди, и как-то сами собой наши игры прекратились.
В те годы я очень много читал, ходил в городскую библиотеку. Там меня знали, как постоянного читателя, и разрешали самому выбирать книги на стеллажах. Тогда детских книг было немного, брал взрослые. Одно время сильно увлекся Горьким. Помню, тома такие большие с черной обложкой. "Жизнь Клима Самгина" прочитал, наверное, лет в 12. Иногда попадались книги настолько интересные, что я прятался от ребят.
И тогда же мне очень нравилось, как взрослые ребята играют на мандолине. Мечтал приобрести мандолину и научиться играть. И где-то в 1942 г. выменял мандолину на хлеб. И, конечно, очень надоел домашним, пока учился играть.
Годы до института.
После окончания 6-го класса я думал, что с учебой покончено навсегда.
Жить стало очень трудно, надо было зарабатывать на хлеб.
Долго не мог устроиться на работу, нигде 14-летних не брали. Я даже ездил в колхоз, но и там чужих (т.е. городских) не очень брали.
Наконец осенью 1942 г. я с племянником устроился в столярную мастерскую, учеником столяра к зятю, т.е. мужу сестры Маши. Ученикам давали изготавливать табуретки. Целых 3 месяца я делал табуретки. Дело в том, что в табуретке заложены все элементы столярной работы. Если научился делать ее, то сможешь изготовить и стол, и тумбочку и т.д. Тут в мастерской я научился и пилить, и строгать, и долбить, и доски склеивать и т.д. Рядом работали старые мастера (их не брали в армию). Можно было увидеть много интересного. Нас учеников было человек пять, и когда собирались вместе, то разговаривали не о работе, а вспоминали свои игры до войны. Директору мастерской не нравилась наша "болтовня", и вел он себя как "держиморда". Особенно мне не нравился его сынок, который пытался нами командовать и задирал нас.
Вскоре приехала мама из Красноярска - не могла ужиться с зятем. Стало еще труднее жить. Следом вскоре приехали и сестра Тася с малолетней дочерью Диной (это я дал ей имя Дина в 1941 году).
Весной 1943 я перешел на работу на шахту учеником электрослесаря. К этому времени я получил "квартиру" (комнату в бараке), где жили я, мама, Тася и Дина. Моего заработка едва хватало, чтобы выкупить паек по карточкам. Тася не работала, болела, но ходила собирать колоски на колхозное поле после уборки урожая. Тогда паек был такой: работающим - 700 гр. хлеба, иждивенцам - 300 гр. На продуктовые карточки за всю войну ни разу ничего не отоварили.
В столовой на эти же карточки давали щи из силоса. Осенью в бетонных канавах закладывали силос для скота, так из него и варили эти щи. На второе - рагу из этого же силоса.
15 июля 1943 года умерла мама. Она болела и, как сейчас я понимаю, умерла от истощения. Хоронили маму мы с зятем. Копали могилу тоже вдвоем, и из-за того, что работа была тяжелая, купили на базаре по кусочку жмыха, погрызли и за работу.
Не хотел так подробно писать о грустном, но воспоминания так и лезут в голову.
После смерти мамы мы жили втроем - я, Тася и Дина. После войны Тася с дочкой уехала к мужу в Красноярск.
Я многое опускаю из жизни той поры, где-нибудь в конце опишу отдельно эти годы.
О работе на шахте
На шахте я работал в механической мастерской. Основная работа - ремонт эл. двигателей, пусковой аппаратуры, эл. кабелей и т.д. Постепенно втянулся. Это каждодневная работа, ничего особенного. Почти каждую смену приходилось спускаться в шахту, там тоже было много ремонтной работы.
В мастерской было много молодых, поэтому было и много шуток, приколов.
Самое тяжелое - это когда в кузнице не хватало молотобойцев, тогда посылали бить кувалдой. У нас, молодых, сил не хватало, а когда сил нет, то и удары не точные, тут и смех и горе.
Мне особенно надоедал зав.мастерской. Он был из эвакуированных донбасцев. Каждую смену приносил по два замка: "Хванка, сделай ключи". Где только он собирал эти замки, наверное, со всего эвакуированного населения. Так ключи к замкам только я и делал - никому больше он не поручал.
Жилось очень трудно. Впроголодь, тебя шатает ветром. А как обносились, и говорить нечего.
Я, например, всю войну проходил в брезентовой спецодежде, сверху замасленной так, что никакой дождь не брал. А на ногах шахтерские чуни, специальные резиновые шахтерские галоши.
Многие овшивели, стыдно сказать, давили вшей - катали бутылкой. На шахте круглые сутки работала "прожарка" - это специальная каморка с высокой температурой, где одежду прокаливали, чтобы уничтожить вшей.
Может быть, ближе к центру, в других городах было по-другому, не знаю. Но в отдаленной Сибири жизнь было аховской (или это мне так досталось?).
Как не было тяжело, но мы много смеялись, шутили, были бодрыми, ведь мы были молоды, и что странно, никогда не простужались.
Однажды я очень сильно заболел. Случился паралич левой половины лица - левый глаз не закрывается, лицо перекосило. Очень тяжело, когда не можешь моргнуть глазом. В больнице, как только не лечили, ничего не помогало. А больничный лист все равно не давали.
Причиной болезни было то, что я 3 месяца работал в ночную смену с 6 вечера до 6 утра, не высыпался страшно. Один старик-кузнец мне говорит: "Брось все, Федька, иди отсыпайся". Вот я и залез под верстак, прижался к батарее и уснул. На утро встал, что-то рука болит, посмотрел, а там большой такой волдырь - это я обжегся о батарею и даже не проснулся.
А дальше я приловчился спать между кузнечных горнов. Дело в том, что они были расположены в ряд. Вот ляжешь между ними, кусок угля под голову, тепло и очень хорошо спится. А когда понадобится, кузнецы тебя разбудят. Через неделю выздоровел, и никакого паралича.
Все это мелкие частности, но из таких мелочей складывается жизнь.
В 1944 году меня перевели работать в ламповую. Это цех, где заряжают, ремонтируют шахтерские аккумуляторы и лампочки. В смену нужно зарядить, выдать и принять до 200 шахтерских ламп. Аккумуляторы старые, смену не выдерживали. И вот, когда сдают лампы, каждый что-нибудь скажет, чаще матюгнет. Ну, и мы отвечали тем же.
В смену работали зарядчица, раздатчицы и эл.слесарь. Слесарь был за старшего. Работа как работа, ничего интересного. Особенное было то, что у всех пальцы были разъедены щелочью, поэтому обмотаны изоляционной лентой. И еще при зарядке аккумуляторов выделяется очень ядовитый газ. Мы-то привыкли, но новички, заходившие к нам, сразу начинали чихать и кашлять.
Работу в ламповой я вспоминаю с очень хорошим чувством. Какие мы были дружные, всегда готовые стоять друг за друга. И, несмотря на голод, всегда делились друг с другом. Может быть, обращались между собой грубовато, но в душе все были свои. Да и были мы, ребята и девчата, все примерно одного возраста.
Постепенно заведующий ламповой всю работу свалил на меня, а сам ходил где-то по кабинетам, - "везет" же мне, как всегда.
Вот и наступил долгожданный День победы - 9 мая 1945 года.
Как раз в этот день наша смена работала с утра. Утром часов в 10 позвонил главный механик шахты: "Война кончилась, отпускай всех домой". Что тут началось, кто-то плачет, кто-то молча глотает слезы, кто-то усердно дымит самокруткой. Вообщем, на душе какое-то смятение. А как быть с зарядкой аккумуляторов - они нужны к началу следующей смены. Тогда я попросил девчат поставить аккумуляторы в зарядные станки, а остальное я сам прослежу. Отпустил всех домой. Что я тогда чувствовал, то ли радость, или еще что-то - не могу сейчас вспомнить.
За всю войну мы не получили ни оборудования, ни одного нового аккумулятора, все поизносилось. Что только не выдумывали мы, трое слесарей, в ламповой. Ломали старые батареи, из отдельных элементов собирали новые.
Однажды ради интереса собрали ручную лампу, считай карманную. Главный инженер увидел, отобрал для себя. Затем главный механик тоже затребовал себе такую же и т.д. Придумали на свою шею! А как ловко мы научились резать бутылки 0,5 литра. Дело в том, что в керосиновых лампах "вольф" применяются цилиндрические стекла. Стекла давно побились, а новых поставок нет. Поллитровые бутылки по диаметру точно подходят под лампу. Как отрезать у бутылки горлышко и донышко? Что только не придумывали - ничего не получалось. И все-таки придумали резать стекло проволокой с электронагревом. В смену резали до ста бутылок. Главный механик только головой качал - ну и пацаны!
Я описал только один случай, а их было много. Действительно, "голь на выдумки горазда".
Я проработал в ламповой до 1951 года, до поступления в институт.
В 1944 году старшая сестра с зятем купили на окраине города маленький домик с большим приусадебным участком. Жить стало легче. Сестра все звала меня к себе, ведь тяжело одному. Я переехал жить к ней, а вскоре умер ее сын, мой ровесник. Я прожил с сестрой до 1951 года.
В 1944 году мне было уже 16 лет, но паспорт мне не дали, как и всем корейским беженцам. В ОВИРе выдали мне "вид на жительство для лиц без гражданства". По этому "виду" я должен был раз в 3 месяца отмечаться в паспортном столе. Обидно! Особенно остро ощущалась "ущербность" твоя в дни общих мероприятий. Например, при голосовании каком-нибудь ты не имеешь права участвовать наравне со всеми. Мои товарищи, русские, не знали об этом, я скрывал. Если спрашивали, когда пойдешь голосовать, я с усмешкой, с бравадой какой-то отшучивался, а на душе кипела злость, обида и что-то еще. В обычной жизни ничего не замечаешь, но когда лишают тебя прав, тогда только и понимаешь, как это важно - иметь гражданские права.
Однажды в сентябре 1946 года позвонили из шахтоуправления: "срочно беги в "красный уголок". Что, зачем, ничего не сказали. Пришел в "красный уголок", а там идет награждение работников (думал, вызвали для кворума). И вот вызывают меня на сцену, вручают медаль "За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг" - для меня полная неожиданность. Надо же, в профсоюз еле приняли, о комсомоле даже не заикайся, а тут правительственная награда, было от чего растеряться. Видно, как-то оценили мою работу в военное время.
В 1947 году в городе открылась вечерняя школа рабочей молодежи, 7-й класс. Ну, как упустить такую возможность?! Домашние, конечно, отнеслись со скептицизмом: "делай, как знаешь".
В начале нас набралось человек 30, к Новому году осталось только двое. Надо отдать должное кому-то, школу не закрыли, так мы вдвоем и закончили 7-ой класс. Учиться было трудно, потому что нас только двое, и надо быть готовым отвечать на каждом уроке по каждому предмету. Так я получил неполное среднее образование.
Летом 1948 года захотелось мне перейти на работу в другую шахту. В то время по собственному желанию нельзя было уволиться, только по уважительной причине. И тогда я опять выкинул фортель - взял да и поступил в горный техникум в городе, перешел на другую шахту, а учиться в техникуме так и не стал. Правда, вскоре я вернулся на свою "родную" шахту.
Сестра мне все говорила: "Что ты мечешься?". Видно, чего-то мне не хватало, и я неосознанно хотел большего в жизни. Мои друзья обзавелись семьями, жизнь у них потекла по накатанному укладу. А я... я хотел учиться дальше.
В 1948 году вечерняя школа не работала. В 1949 в ней открыли 8-ой класс, и я опять в школу. И так в 1951 году окончил 10 классов, в 24 года. Теперь я имею среднее образование!
1951 год - переломный момент в моей жизни.
Я далеко ушел от "укатанного" жизнью мальчишки - теперь я взрослый человек, могу строить свою жизнь, как хочу, даже жениться, о чем все время намекала сестра.
Еще весной 1951 года передо мной стал вопрос: "вот окончу 10 классов, а дальше что делать?". Уехать я не могу, потому что я не гражданин Советского Союза, нет паспорта, надо ходить в милицию отмечаться каждые три месяца. И тогда, может быть, от упрямства, написал подробное большое письмо и отправил по адресу: "Москва, Кремль, Президиум Верховного Совета СССР", с почтовым уведомлением. (А я ведь хлопотал о паспорте с 1949 года).
Недели через две пришло почтовое уведомление о том, что письмо вручено коменданту Кремля. А еще через неделю вызывают меня в паспортный стол. Спрашивают: "писал в Москву, зачем?". Тут, конечно, меня прорвало. Напомнил им, сколько бумаг оформил, сколько рекомендаций было, и все это не простыми словами, а...
Тут же меня ознакомили с решением Верховного Совета: "Принять тов. Хвана Ф.Г. в советское гражданство на общих основаниях". Так я получил паспорт.
Тут еще одно событие. Старший брат, которого мы потеряли в Манчжурии в 1933 году, через 18 лет сумел разыскать нас.
В мае 1951 года пришло письмо из Узбекистана от брата с просьбой подтвердить, мы ли это те, кого он нашел. Слез было много, ведь многие корейцы помнили его еще по Манчжурии.
Тут и у меня созрело окончательное решение поступать в институт. Тут опять трудности. С шахты не уволишься, пока не получишь вызов из института, в который поступаешь. А времени уже нет. Пришлось выкручиваться опять.
Пошел в больницу к окулисту (а зрение у меня с детства плохое). Проверили зрение и дали заключение - предоставить работу, несвязанную с физическим напряжением, поднятием тяжестей и наклоном, а работу в ламповой вообще запретили. Тут я уперся наглухо, пришлось отпустить меня с шахты.
Я, конечно, поехал сначала на встречу с братом в город Ангрен, это в Узбекистане. Поезда туда ходили очень плохо, но все-таки я доехал до Ташкента. Там меня встретил брат. Друг друга мы узнали - были очень похожи. Было много разговоров, много горечи от того, что он маму не увидел. Брат одобрил мое решение поступать в институт.
Я - студент
Итак, поехал я в Томск, в политехнический институт. Тогда вступительные экзамены были по шести предметам. Попал я в третий поток, откуда большинство отсеивали. Сдал все экзамены очень хорошо, а химию завалил, или меня завалили. Короче говоря, не прошел по конкурсу. В это время представители других институтов дежурили в приемной и набирали абитуриентов, не прошедших по конкурсу. Меня поймал представитель Алтайского машиностроительного института, забрал мои документы: езжай в Барнаул, там пересдашь химию.
Так я оказался в Барнауле. Может быть, это судьба моя, иначе я не встретился бы с будущей женой Люсей Ш.
Первая мимолетная встреча случилась, когда я пересдавал химию, а она сдавала очередной экзамен по химии и, кажется, я подбросил ей шпаргалку. А потом оказались мы в одной группе.
Итак, началась студенческая жизнь.
Тут нечего много рассказывать. Учеба, коллоквиумы, сессия, сдача экзаменов, пересдача и т.д. - обычная студенческая жизнь. Старались сдавать экзамены на "4" и на "5", потому что с тройкой стипендию не давали. Материально было очень трудно, стипендии, конечно, не хватало, а помощь из дома была слабая. Ну, это как у большинства студентов.
Особенно мы не любили общеобразовательные предметы. Как только мы их не называли. Например, "теорию машин и механизмов", сокращенно ТММ, мы называли "Терпи, Молчи, Мучайся" или "Тут Моя Могила" и т.д. Это все студенческие присказки.
Мне очень легко давалась практика - слесарная, станочная, кузнечная - я все-таки не со школьной скамьи, а электрослесарь 7-го разряда. (Это так мимоходом).
С Люсей (я всегда называл ее Люся, а не Люда) мы учились в одной группе, жили в одном общежитии. В группе она была комсоргом. Как-то попыталась завлечь меня в комсомол, я отмахнулся, отстань.
На третьем курсе я часто бывал в комнате, где Люся с подругами жили вчетвером. Вместе готовились к семинарам. Постепенно привыкли друг к другу, в кино ходили вместе, иногда вместе отмечали праздники - в общем, были обычные хорошие друзья. А на четвертом курсе как-то постепенно прикипели друг к другу.
Трудно представить нас таких разных вместе. Люся из интеллигентной семьи, светлая, стройная девушка, а я - бывший слесарь, еще не совсем отесанный парень. Да и внешне мы разные. Но что-то внутреннее, может быть, еще не осознанное, связало нас. Я очень благодарен судьбе за это.
Мои родные, старшая сестра и брат, твердили мне, чтобы я женился на кореянке, чтобы жена понимала обычаи, уклад корейской жизни и т.д. Я их хорошо понимаю, они же старые истинные корейцы, привыкли жить по своим понятиям. Я им все время объяснял, что женюсь только на той, к кому меня по-настоящему притянет, не важно какой она будет национальности.
Сестра знала мое упрямство, махнула рукой - все равно сделаешь все по-своему. Конечно, сделаю по-своему, мне жить - мне и решать.
Люсины родители меня не знали, видели пару раз и все, отговаривали любимую дочь от решительного шага, но и Люся показала свой характер. Вот так вот!
Наступил 1956 год. Весной мы с Люсей и еще две девушки уехали на преддипломную практику в город Рубцовск, там пробыли два месяца. Затем работа на дипломным проектом. Мне досталась тема "автоматическая линия по обработке головок блока трактора С-80" - тема сложная, но я собрал достаточно материала во время практики.
Мы с Люсей много спорили над ее проектом, иногда даже ссорились. Я все подгонял ее, чтобы проект закончить с запасом времени, хотя бы на неделю. (Это в моем характере, всегда иметь запас времени). А Люся все тянула - еще много времени - вот я и торопил ее, а она сердилась: "что ты меня подгоняешь?"
Сейчас я вспоминаю об этом с какой-то затаенной грустью. Как мы были молоды, какие были мечты!
Я - инженер
И вот, наконец, 23 июня 1956 года защита диплома. Накануне мне дали ключ от актового зала, сказали, ты будешь открывать защиту, то есть первым защищаешь свой проект.
Опять поспорили с Люсей, она настаивала, чтобы я надел костюм с галстуком. Вот еще, буду я париться в костюме. Надел тенниску, настоял на своем.
Утром пришел в институт, развесил чертежи в актовом зале, закрыл его и в скверик. Полчаса сидел, курил - почему-то думал не о защите. Мысли были о шахте, о друзьях, которые обзавелись семьями, живут своим хозяйством в достатке. А я все такой же бедняк.
В 9 часов открыл актовый зал, народу было много, каждый готовится к своей защите и слушает, какие вопросы задает комиссия. Я плохо помню, как я говорил, как отвечал на вопросы. Люся потом сказала, что я отвечал очень кратко, конкретно.
Вообщем все!Я защитил дипломный проект!
А потом в конце дня объявили оценки - я получил пятерку - и присвоили всем звание инженера-механика. Преподаватели жали руки и называли нас "коллегами". Мне было очень не просто. Это меня, когда-то катанного жизнью пацана, называют "коллегой", было от чего взволноваться.
Люся защищалась тремя днями позже. Как я "болел" за нее! Я, наверное, волновался больше, чем она сама.
Затем наступила пустота, чего-то не хватает, ничего не надо делать, не знаешь, куда себя деть. А дальше... дальше начались другие заботы.
Люся получила назначение на работу в город Алтайск, это рядом с Барнаулом, на завод, где работал ее папа, то есть поехала домой.
Я получил направление в Красноярск, на комбайновый завод. Вот и расставание.
Приехал я домой, домашние обрадовались, что буду работать в Красноярске, а что касается Люси - это тебе жить, тебе и решать. Вот так "получил" согласие.
Приехал я на завод в Красноярск, разместили меня в общежитии, давай оформляйся на работу. Ну да еще чего! Потребовал письменной гарантии на квартиру. Конечно, нахал! Говорят, ты оформляйся, начни работать, а потом стань в очередь на квартиру. Но я уперся рогом, пока не дадите квартиру, оформляться на работу не буду. Директор завода и уговаривал, и ругался - где ты воспитывался, такой умник. А я свое - я уже много работал до института и знаю ваши обещания. Короче, целую неделю спорили и, наконец, вынуждены были написать на путевке "квартиру предоставить не можем". Ну, и все, до свидания.
Вернулся опять в Барнаул, поступил на завод механических прессов конструктором. Тут опять мое метание, еле-еле уволился и поступил на завод "Трансмаш" конструктором II категории.
Ну, кажется, все наладилось. С Люсей видимся каждую неделю - она в выходные дни приезжала в Барнаул. Но ее родители не успокоились. Вскоре ее отец получил назначение (или очень постарался его получить) в Чебоксары на строящийся завод. Итак, Люся с родителями уезжает в Чебоксары, на другой конец Союза.
Опять расставание! Проводы для меня были очень тяжелыми. Впоследствии Люся рассказывала, что кондукторша спрашивала, кто этот очень расстроенный молодой человек? Видно, по лицу понятно было, как я тяжело переживал.
Началась переписка. Люся написала про завод, что его как такового еще нет, только строится, и специалисты очень нужны. Приезжай - остальное на месте решим.
Увольняюсь с завода, где так хорошо меня приняли, дали конструктора II категории. За три месяца ухожу с двух заводов. Что я мечусь, когда остановлюсь?! Что меня ждет впереди - полная неизвестность.
В Чебоксарах
Чебоксары. Раньше никогда не слышал о таком городе. Доехал до Канаша утром 30 ноября 1956 года, на такси доехал до Чебоксар. Спрашиваю, где находится ул. Школьный проезд, никто не знает. Мы с таксистом объехали почти полгорода, пока кто-то не подсказал, что это у бензоколонки.
Я в валенках, бреду с большим деревянным чемоданом и вдруг слышу, кто-то окликает меня по имени. А это Люсина мама увидела меня в окно и машет рукой. Встретила меня Клавдия Алексеевна очень добро, ласково. Она была очень хорошая, добрая женщина, приняла меня, как своего. Отогрела, напоила чаем и показала, где находится заводоуправление. Тогда технический отдел ОГТ временно размещался в стройконторе.
Я, конечно, не мог дождаться вечера, отправился туда. Я остановился в коридоре, еще не сориентировался и... и выскакивает Люся из комнаты. Надо же, она услышала мой кашель, бросила все и вышла в коридор.
Мы были очень рады друг другу - ведь не виделись больше месяца. Так я опять не один, опять своим упрямством пытаюсь решить свою судьбу.
Я остановился у Люси. Вечером мы с ее отцом поговорили обо всем, и 15 декабря 1956 года мы с Люсей зарегистрировались в ЗАГСе.
Итак, мы с Люсей теперь муж и жена - долго и трудно шли к своему счастью.
Счастье, а какое оно? Как сложится наша жизнь? Ведь мы такие разные, что свяжет нас накрепко?
На завод (тогда он назывался Чебоксарский завод тракторных запчастей) я пришел 4 декабря 1956 года. Пришел к главному инженеру Жарову Анатолию Николаевичу на собеседование. Он распросил меня, кем работал, какой был дипломный проект. Я сказал, что начинал работу конструктором, что тема дипломного проекта "автоматическая линия по обработке головок блока трактора С-80". Он посмотрел на меня и сказал, что завод как раз заказал автоматическую линию по обработке головок трактора С-80. Будешь технологом.
Надо же! Прямо как специально подгадал случай совпасть теме моего диплома с работой. Конечно, дипломный проект от реальной линии очень, очень отличается, но принципы, методы, требования мне понятны. Так из конструктора стал я технологом. А Люся работала конструктором в этом же отделе, так и на работу ходили вместе.
А дома... Пока живем у Люсиных родителей, нам выделили одну комнату. Оба работаем, теща готовит, пока самостоятельно ничего не умеем делать, да и родители Люси освободили нас от домашних дел. А вскоре они получили новую квартиру, а мы с женой остались жить на старом месте.
Мы начинали жить с нуля. У нас была одна кровать да стол, и то взятый напрокат - больше ничего. Наших инженерных окладов хватало от получки до получки. Ну, я-то привычный, а жене было не сладко. Старались экономить. Сколько было радости, когда купили небольшой шифоньер, а затем радиоприемник.
В это время я много работал, задерживался допоздна, а жена крутилась дома одна - ходила после работы в магазины, готовила ужин и т.д. Ну что поделаешь, семейная жизнь - это не жизнь за спиной матери.
Через год родился сын Саша (28 декабря 1957 года). Я теперь настоящий семейный человек, у меня есть сын. Это очень здорово! Хлопот он маме добавил, но радостей еще больше.
А как радовались мои черногорские родственники! Как же, ведь я самый младший в семье, любимец сестер и брата. Особенно радовалась старшая сестра - ведь она заменила мне маму. Она помнила все мое детство, работу в военное время на шахте. Часто говорила, "как ты только выжил в войну". Часто вспоминала, как я с ночной смены утром, чуть поспав, строил дом, а потом бежал в школу.
А было это так. В 1950 мы с зятем решили построить дом из железнодорожных шпал. Я брал ручную тележку, нагружал шпалами у железнодорожного полотна и возил на свою стройку, и мы с зятем возводили стены дома. А потом, немного отдохнув, я шел в школу.
Я тогда был молод, здоров, чувствовал себя очень хорошо.
Мои сестры и брат очень гордились мной. А как же, ведь я один из всех местных беженцев, да и русских моих друзей, сумел упрямо окончить вечернюю школу, институт и стал инженером. Да и мое письмо в Кремль - мало кто отважился бы писать в Москву.
(Это я отвлекся, просто воспоминания захлестнули меня). Теперь вернусь в Чебоксары.
А сынишка между тем рос. Что интересно, просыпался всегда с улыбкой. Жалко было отдавать его в детские ясли, и мы взяли няню. Все называли ее тетя Нюра, она жила у нас, как член семьи, помогала во всем жене.
В 1959 году я получил новую квартиру в доме, где жили Люсины родители. Жить стало легче, рядом родители, всегда помогут.
В отпуск я всегда ездил в Черногорск, меня постоянно тянуло туда. Может быть, я неправильно поступал по отношению к жене, надо было ей дать отдохнуть, но хорошие мысли всегда приходят позже.
В 1959 г. решили ехать в Черногорск всей семьей. Это 6 дней на поезде с тремя пересадками, но ведь когда-то надо показать родственникам жену и сына. Дорога трудная, да еще и с ребенком - жене пришлось очень трудно.
Встретили нас очень хорошо. Веля носила Сашу на руках. Больше внимания уделялось Люсе - корейская тактичность. Может быть, вначале у Люси была какая-то настороженность, потом все прошло, она стала своим, родным человеком.
На вечере-гулянке собралось много гостей, ведь все меня здесь знали с малолетства. А подарков надарили Люсе! - отрезы бархата, крепдешина и многое другое. Для нее это была такая неожиданность.
Маленький Саша вообще не сходил с рук Вели и Лены, моей племянницы. Умненький, веселенький, удивлял всех своим развитием. Однажды, когда он сказал слово "выключатель", брат был очень удивлен - как произнес такое сложное слово!
Эта поездка была очень удачной и нужной. Если у моих родственников были какие-то сомнения относительно моей жены и женитьбы, то теперь все встало на место.
Со стороны люсиных родителей тоже все наладилось. Тесть и теща постепенно узнали меня, поняли, и у тещи я стал любимым зятем.
И на работе все ладилось. Я был уже не новичок, а настоящий инженер-технолог. Работы было очень много, запуск и освоение автоматической линии требовали много времени. Зачастую приходил домой очень поздно. Но это работа, поэтому жена хорошо понимала меня, да и тесть (он был зам. директора завода) знал заводскую жизнь.
Я много ездил в командировки.
Материально жилось трудно. Нашей инженерской зарплаты едва хватало от получки до получки. Был даже год, когда я зиму проходил в фуражке, не мог купить шапку. Жене тоже хочется одеться, ее понять можно. Выкручивались, как могли. Мне очень помогала старшая сестра. Когда я приезжал в отпуск, она полностью одевала меня.
Иногда жена пыталась занять деньги, но я всегда сопротивлялся - не люблю влезать в долги.
Между тем сынишка подрастал, очень смышленный мальчик. Летом всегда гуляли с няней и обязательно подгадывали время, когда я возвращался домой. Еще издали он бежал ко мне: "папа!". Я брал его за руку, и мы очень весело шли домой.
Так жизнь шла обычным накатанным путем. Постепенно обзавелись необходимой мебелью, стали одеваться лучше. Я часто стал ходить на рыбалку. Иногда брал с собой жену, но она вскоре отказалась от походов, это не для нее.
В 1962 году родилась дочь - Лена (9 марта 1962 года). Сейчас уже не помню, то ли в этот день или несколькими днями позже был сильный снегопад, и гремел гром. Надо же, в марте гром! Надо же, оповестили, что у нас родилась дочь! (Шучу).
Няне трудно было ухаживать за двумя детьми. Сашу пришлось устраивать в детский сад. Вначале он не хотел ходить в садик, но потом привык. Он очень рано начал читать. Воспитательница всегда удивлялась - соберет вокруг себя детей и читает книжку.
А еще я помню, каждый вечер рассказывал ему сказки. (Придумывал на ходу).
И дочка росла. Когда научилась сидеть, день проводила в коляске, что-то лепетала и всегда улыбалась, когда видела меня или маму.
Засыпала на ночь очень трудно, целый час надо было укачивать, петь песенки и обязательно только маме. Мама все пела "по долинам да по взгорьям", и под эту песню дочка засыпала. Я же усталый уходил на кухню, ложился на пол и засыпал. Когда дочка ночью просыпалась, если я брал ее на руки, то всегда вырывалась - давай маму. Вот и приходилось больше жене недосыпать.
В целом мы дочке больше уделяли внимания, потому что уже имели опыт, и вообще младшему всегда больше заботы уделяется. Это во всех семьях так, поэтому у старших иногда возникает какая-то детская ревность. Вскоре и дочка подросла и пошла в детский сад. Няня вскоре ушла от нас.
Жена в это время работала в сельхозинституте. Очень уставала, да еще вечером надо готовиться к следующим занятиям. И еще сильно досаждала работа с группой, поскольку она еще была и "классной дамой". Если кто-то из студентов группы где-то проштрафился, то спрашивали с нее. Надо было собирать группу, прорабатывать провинившегося и т.д.
И еще к каждому празднику надо было готовить выступление самодеятельности (она еще и руководила факультетской самодеятельностью).
Я забыл сказать. Еще в институте жена пела под струнный оркестр. У нее был высокий, чистый голос, очень красивого тембра, а я играл в оркестре на домбре. Особенно памятны дни каких-нибудь выборов. В 6 утра в автобус садились оркестранты и певцы, и целый день ездили по избирательным участкам с концертами.
Так вот, жена руководила факультетской самодеятельностью. Сколько сил, нервов тратила она, чтобы собрать, отрепетировать и выступить с хором и солистами. А как-то сама спела в конце концерта романс и с большим успехом.
А вечером с какой радостью рассказывала о выступлении своих "артистов" и хвасталась занятым местом. Иногда и дома она пела, а я подпевал вторым голосом. Вот так жизнь шла своим чередом.
А дети подрастали. Саше идти в первый класс. Мы хотели устроить его в школу N 16, она находилась близко с домом. Тогда эта школа считалась чуть ли не элитной. Директриса сама выбирала, кого принять в школу и, конечно, руководствовалась только своими соображениями. Тут мне пришлось проявить свое упрямство. Доказывал, что мальчик развитой, и живем мы чуть ли не во дворе школы. Пришлось ей согласиться.
А Лена ходила в садик. Она не очень его любила. В садике ее учили танцевать, и ей это очень нравилось. И еще помню ее детские песенки, например, "паровоз по рельсам мчится...". Лена любила кататься на велосипеде. Представьте: румянощекая девочка с яркими губами катается на площадке около кинотеатра "Мир". Я сижу на скамейке с сигаретой в руках, она проезжает мимо меня, с улыбкой говорит: "Папа!".
А еще осенью ходим мы с Леной по Лакреевскому лесу и собираем желуди. Собрали целую корзиночку. Вот так память выхватывает очередной эпизод.
А потом и Лена пошла в первый класс. У нас где-то есть фото, на котором идут брат с сестренкой в школу. Фотографией я увлекался давно. Детей фотографировал по мере их роста, особенно в раннем возрасте.
Работа на заводе шла обычным порядком. Были и успехи, благодарности, и выговоры. Ну, это обычная история. В целом я считался хорошим специалистом. Вскоре меня назначили начальником технологического бюро ОГТ. Работы было сверх головы. Много ездил в командировки. Затем меня назначили заместителем главного технолога завода. Работы прибавилось, но все шло хорошо. У меня перебывало много студентов-дипломников, я и консультировал, и рецензировал дипломные проекты студентов.