Эх, дороги, пыль да туман, холода, тревоги, да степной бурьян. Хороша ты, воля-вольная, солнце и простор - есть где разгуляться русскому плечу богатырскому. Это вам не тесниться в тесных крольчатниках городов-замков или рыскать на помойке города грязной крысой.
Вот это - ответ всей железобетонной махине цивилизации, опутанной густой сетью проводов коммуникаций. Людишки съезжают с катушек, глушат водку, когда застает врасплох серая тварь экзистенционального кризиса или минное поле неурядиц.
Разбей бошку в кровь о каменного истукана и иди - лови диких лошадей, вот и вся недолга. Подстреливай из лука неосторожных путников - этим мразям все равно нас не понять! И вот, мы торчим на том месте, где десять лет назад был городок Маркс.
И что мы тут имеем?
Я несся по крышам домов и прыгал, как заправской паркурщик.
Главное - добраться до стены города, а там меня уже ждет лестница и машина.
Я в ночной темноте спотыкаюсь о какой-то железный ящик и падаю на антенну, гнущуюся под весом моего тела. Надо мной закаркала стая потревоженных ворон. Вспыхивает невыносимая боль в бедре. Я кое-как поднимаюсь на ноги. Прыгаю.
Я нахожусь на крыше какого-то завода, если мне не изменяет память, через два квартала стена города. Я увеличиваю темп, но оклики сзади не утихают и становятся все ближе.
Я вспрыгиваю на стену города и, держась за зубчик стены, перевешиваюсь вниз.
Что такое? Может быть, я не туда вышел? Но я оглядываюсь на ориентир - кирпичную водонапорную башню прошлого века, и вижу, что все сделал правильно.
Но где же наши?!
Я топтал ногами ковыль и нетерпеливо ждал, когда все кончится. Мне становилось не по себе каждый раз.
Мы с двуствольными ружьями и еще кое-какой рухлядью сидели в редком подлеске. Мы - это я, Михей и Дядя Ваня, небольшая группка людей, вышедших на охоту. Неподалеку паслись наши лошади.
- А что, если у них что-то посерьезней пистолетов? - шепчу я, стараясь унять дрожь в ногах.
Михей сплевывает на землю и густой вязкий комок слюны нехотя впитывается в грунт.
- Не ссы, братуха, все будет тип-топ.
Дядя Ваня снова смотрит в полевой бинокль, прикрывая окуляры, чтобы не блестели на солнце.
- Скоро...
Наконец мы услышали рокот мотора, и из-за древесных стволов показалась "Нива" и два каких-то фургона. Видимо, какая-то шишка ехала откуда-нибудь с Самары. Богатый дар Перуну...
Дядя Ваня встал, поднял с земли топор и нанес последний удар по надрубленному стволу березы.
Дерево с треском и шорохом упало на крышу "Нивы".
Маленький кортеж встал. Из фургонов, блестящих на солнце синевой, никто не выпрыгивал. Значит, решили выждать и отстреливаться из бойниц - отметил я.
Михей поднял ружье и выстрелил по шинам фургонов.
- Получайте, сучьи дети! - радостно рыкнул он.
Тотчас из земли вокруг нас начали быстро подниматься фонтанчики пыли, сопровождаемые частым звуком стреляющего пулемета. Эти дураки совсем не жалели патронов, а это в наше время дефицит.
.
Люк одного из фургонов открылся, и Дядя Ваня немедля кинул туда осколочную гранату.
Послышался оглушительный взрыв и из люка столбом повалил дым.
"Нива" тщетно буксовала, пытаясь сбросить с себя березу. Михей выстрелил ей по шинам.
Из второго фургона полезли люди. Мы вскинули ружья - и, пожалуйста, все пятеро превратились в трупы.
Мы подошли к "вазу2131" и высадили стекла. Я отошел в сторонку, а Михей и Дядя Ваня схватили за шиворот водителя и по пояс вытащили его в окно.
- Кто за тобой едет? - спросил Михей.
- Ну и в расход его, - махнул рукой Дядя Ваня и исполнительный Михей, вытащив из-за голенища нож, перерезал глотку водителю.
Значит, это была одиночная машина. Сейчас это - редкость.
Человек, сидящий рядом с водителем, забился в истерике, тщетно пытаясь открыть заклинившую дверь.
Михей глянул на Дядю Ваню, плотоядно облизнув губы, но тот всего лишь сказал:
- Этого оставим.
Больше в машине никого не было. Что ж, это была удачная охота, теперь можно даже принести человеческую жертву.
Мы ехали в стан, а я думал.
Да, прав был старина Фрейд, человек по своей природе - охотник и собиратель. И не так уж неправы были зарубежные фантасты середины прошлого века, когда взяли на вооружение этот постулат, и изображали людей будущего воинственными дикарями. Но зато антиутопия - это скучно и банально, а утопия - гораздо веселее.
Вкруг горели ярким горячим пламенем десять костров, колеблющимися зубами грызя и обжигая черный небосклон. По земле метались исполинские густые тени, со всех сторон слышалось невнятное бормотание заклятия сотнями глоток.
В кругу костров стоял волхв, высокий жилистый и длиннобородый старец в просторных рубиново-красных и радужных одеждах, символизирующих животворящую, пламенеющую, сытную кровь. Он медленно расхаживал вокруг каменного идола Перуна и, словно нехотя, размахивал резным деревянным посохом.
Сегодня пустились вакханальный пляс Велес и Ярило, Стрибог крутил вокруг руки гибкую Леду, Дажьдьбог соблазнял прекрасную Лель. Но главным здесь был только Перун, это было его пиршество. Он зловеще смотрел рубиновыми - такими же, как одежда старца, глазами в собравшуюся толпу, будто норовил пустить молнию в скопище людей.
С четверть часа старик ходил и размахивал посохом, но вдруг внезапно остановился и гул, как по команде, смолк - было слышно лишь потрескивание костров.
Волхв начал речь.
- Сегодня, дети Перуна, громовержца, в месяц вервень, мы собрались на этой поляне, чтобы принести в жертву нашему богу очередной дар этой грешной и грязной земли! Мы многим обязаны нашим богам - весь год мы пользуемся их щедрыми дарами и они ни в чем нам не отказывают. Схроны с оружием обнаруживаются почти на каждом шагу, степь кишит дикими лошадьми и путниками на машинах - едой нашего великого бога!
Итак, мы собрались для очередного жертвоприношения, но сегодня оно будет не таким, как обычно...
Три быка в упряжке медленно катили синий фургон. Я высунулся из люка и управлял вожжами. Рядом катилась точно такая же упряжка с Михеем и сзади, на лошадях, тащили "Ниву". Мы ехали пол часа и уже видели вдали скопище повозок.
- Возможно, кого-нибудь из нас почтят честью помогать волхву в жертвоприношении, - воодушевленно рассуждал Михей.
- Возможно, - отзываюсь я.
Михей в прошлом был панком, и, как и все панки сегодня (лично я так думаю), стремился урвать какую-нибудь важную должность, пусть и на пятнадцать минут. Панки, думаю я, явились символом примитивизма. Они вышли из очень давней традиции - из дадаизма - что расшифровывается как лепет ребенка или наречие дикаря с острова, затерянного где-нибудь в Тихом океане. Дадаизм перешел в леттризм, затем в ситуационизм, далее во флуксус и уж затем в панк. Панки вынесли на улицу этот художественный богемный анархизм и сделали этот анархизм практическим. Но панки уже выполнили необходимое, они должны были уйти, представители этого движения должны были взяться за серьезную работу или быть новыми хиппи - тихими, веселыми и спокойными.
На въезде в лагерь я услышал беседу трех подростков:
- Вообще, надо сделать слово "анархо-примитивизм" синонимом слов "круто", "заебись", "отпад", - объяснял черноволосый мальчик в набедренной повязке своим товарищам.
- Это как?- не понял один из слушателей.
- А вот так - видел Людку?
- Да-а, вот это жопа! - воодушевленно ответил тот.
- Ага, жопа у нее - полный анархо-примитивизм! Понял теперь?
Я усмехнулся и повлек быков дальше, в сердце нашего стана, к главному шатру, над которым на древке реяло наше знамя: зеленый и черный треугольники, сложенные в прямоугольник флага. Над ним реял знак Гидроцефала.
Я вылез из фургона и, отогнув полог шатра, вошел внутрь. Стражники у входа не стали мне мешать - они знали, что я с охоты.
Вождь в волчьей шкуре восседал на резном деревянном стуле, стоящем среди наваленных мешков с крупой и картошкой.
- Приветствую тебя, вождь Владимир, - поклонился я.
- Доброго здравия и тебе, Ярослав, охотник мой. Удачна ли была охота?
- Зарезали одного, привезли вместе с ним машины.
- Вот это похвально. Какие марки?
- "Нива" и два фургона, вроде бы "Фольксваген".
- Понятно. Необходимо тщательно приготовиться к жертвоприношению в ритуале сегодня вечером. От того, как мы задобрим Перуна, зависит эта зима. И еще кое-что.
- Что? - я заинтересованно поднял голову.
- Еще нужно отвадить появляться у нас отстрельные команды из города. Хорошо бы проникнуть в город и устроить саботаж. А когда из города потянутся беженцы, расстрелять их.
- Но город может прийти в себя и нанести по нам удар? - в качестве правой руки вождя я имел право на подобные вопросы
- Мы совершим это и уйдем восточнее, куда-нибудь за Урал, а затем вернемся через некоторое время - городу тогда уже будет не до нас.
- Я преклоняюсь перед твоей мудростью, вождь Владимир! - воскликнул я и повернулся к выходу.
- Сегодня мы принесем в жертву человека!- громогласно рыкнул волхв. - Мы питаем искреннюю надежду, что отец наш небесный примет мясо этой презренной твари и поглотит ее с удовольствием. Машины сюда!
И в круг костров на быках ввели "Фольксвагены" и "Ниву". В "Ниве на переднем сидении сидел оглушенный человек без сознания.
- Вот сии искусители рода человеческого! - старец указал посохом на автомобили. - Именно им, ехиднам на колесах, поклонялись наши неразумные предки! Они уничтожали человека, сына божия, творения его же рук! Будь проклят тот, кто придумал паровой двигатель еще в античности! Начиная от вагонеток в английских шахтах, где двенадцатилетние дети губили легкие угольной пылью, кончая сбитыми пешеходами еще десять лет назад! Механизм - порождение темных духов. И мы, единственные в этом мире, кто это сознает, сейчас, как некогда в Англии восемнадцатого века рабочие разрушили ткацкие станки, разрушим сии презренные куски металла!
Вся толпа закричала на один голос. "Аааа..." - разносилось по поляне.
В круг вышли здоровые детины, фигурам которых позавидовал бы и Николай Валуев. В руках у них были ломы и кувалды. Они встали навытяжку, и как только застучали торжественные барабанные дроби, начали с упоением крушить автомобили.
Со звоном разлетались стекла, металлическим глухим "бум" отзывались вминающиеся в себя капоты и багажники, с хрустом ломались мосты. Человек в "Ниве" все не приходил в себя.
Наконец, богатыри отошли от искореженных груд металла, что еще пять минут назад были автомобилями, и к делу перешли поджигатели.
Они, в церемониальных халатах подошли к бензобакам, вставили в них трубки и начали высасывать маслянистую, одуряюще пахнущую кровь. Они сплевывали в бачки и вновь сосали под несмолкаемый радостный гомон толпы. Наконец, они сделали свою работу и окропили тела машин их радужной кровью.
Им передали факелы и они подожгли машины. Пламя весело и быстро разбежалось по остовам и волхв сделал знак посохом - приказал всем отойти на приличное расстояние.
Тотчас послышались взрывы, один за другим.
Церемония была завершена, да здравствует Перун!
На следующее утро мы с Михеем и Дядей Ваней на ослах отправились в путь, к городу. Сопровождала нас машина с радиоактивными отходами. До него было все шестьдесят километров, поэтому добраться к пункту назначения мы рассчитывали только под вечер.
У нас было припасено все необходимое в рюкзаках: бруски взрывчатки, часовые механизмы и фитили, пакля для поджога.
Мы ехали по серо-коричневой ровной поверхности степи, и за спинами нашими горело яркое солнце. Ярила разошелся на славу, и не только в солнечном свете. Вчера вечером, после церемонии, он помог мне увести в свой шатер симпатичную особу - Верочку. Таких криков я, да и все прилегающие повозки не слышали уже очень долго. Старик Хрыч, как обычно, наверное, ворчал себе под нос: вот дурню уж тридцать годков, а все как желторот девок молодых да одиноких портит, жены не найдет. Эх, молодежь-молодежь - и все в таком духе. Но не посчастливилось мне завести семью, у правой руки вождя всегда дела, а я ею являюсь уже с двадцати лет - мой отец был близким другом вождя, когда тот еще не был вождем, а правил самодур Склянка.
Но Склянке стоило отдать должное - в первые годы своего правления он четко дал понять городу: никаких связей с ним племя поддерживать не собиралось, и жило на полной автономии.
Город внезапно почему-то решил, что мы - сборище деградировавших дебилов, и начал присылать для обмена на сельхозпродукцию всякие безделушки, бусы и четки. Естественно, мы обсмеяли этих придурков и отговорились, что искусство умерло даже для нас, таких отсталых папуасов.
Искусство умерло, погибла культура, а вместе с ней должна была погибнуть и техника. Только в целях самозащиты мы имели при себе огнестрельное оружие - ведь даже нападение на такие кортежи тоже самозащита от их козней. Лучшая защита - это нападение, все, что нас не убивает, делает сильнее!
Умрет искусство и техника, но война останется, такова уж человеческая природа. И не лучше ли во избежание большего зла просто проломить чью-нибудь голову каменным топором, чем накрывать ядерными ударами целые земли?
Лицемерие - в городе все тихие и смирные, никто мухи не обидит - а нас отстреливают словно своры бродячих собак. У нас убийство легализовано, тот, кто не подчиняется правилам племени, должен умереть, тихо, без шума и пыли, никаких громких обрядов. Все равно мы никому не нужны, ни городу, ни замку.
В таких мыслях я и увидел одинокую фигуру у обочины шоссе. Человек, увидев нас, замахал руками и что-то закричал. Мы подъехали ближе.
- Братухи, выручайте! Из города выкинули, епт, второй день тащусь, брюхо от голоду сводит!- это был парень лет восемнадцати, одетый в драный спортивный костюм, кепку и кроссовки. От него за километр пахло мочой.
- Странный у тебя говор, - скептически заметил Михей. - Уж не гопник ли?
- Да какой я гопник, я пацан! Выручайте!
- Возьмем его, - с издевкой сказал Дядя Ваня.
- Вот и от души, давай я на твоего осла сзади прыгну, - обрадовался гопник.
- А к панкам как относишься?- спросил его я.
- Да лошье все эти панки!
- Слезай-ка и топай отсюда, - сказал я.
- Э-э, ты че обувку переобуваешь? - озадачился гопник. - Так не делается. Ты кто ваще по жизни?
- Ты меня еще спроси, не пил ли я беленькую с каблучка,- смеясь, ответил я.
- Так их и надо, - поддержал Михей. - Все же гуманнее, чем от голода оставить загибаться.
Вообще гопники - несчастные люди, прежде всего это дети, обделенные материнской любовью. Они не могут найти себя в гуманизме нынешней жизни, да и не только нынешней - всегда. Они остро чувствуют свою ущербность и ставят это себе в достоинство, мол, вот мы - реальные пацаны, а вы - быдло, копошащееся у нас под ногами. И еще они тянут волынку: "мы бедные сироты, нас любой обидеть может". Как тут не научиться бить морды ни в чем не повинным гражданам? Потерянные, несчастные дети. Но так можно говорить, когда держишь их на расстоянии. Вблизи - это тварь, которую с брезгливостью следует уничтожить.
Багровый шар солнца уже склонился к серому горизонту, когда мы подъехали к городской стене. Никаких камер наблюдения, никаких часовых - все пусто.
Я нервно мял пальцы, пока трое в неизвестно откуда взявшихся защитных скафандрах вливали в водопровод токсичные отходы через герметичную трубу. Я никогда не понимал, почему мне всегда достается такая паршивая, нервная работа - тупо ждать, пока кто-то сделает свое грязное дело. Но эта наша проделка с водопроводом - это еще полбеды. Следующим шагом было обесточивание всего города. А еще следующим - разрушение тепловой станции. И все это было на мне.
О грузе ответственности напоминал реальным грузом рюкзак за плечами. В нем было все самое необходимое.
Я стоял и размышлял о реакции жителей города. Им, все еще прикованным к понятию потребительской корзины, будет казаться, что мы хотим разграбить город и (о, господи Перун!) унести всякие драгоценности и нефть, уголь и руды. У нас же все, как в Древней Спарте - этакий коммунизм. Нам ничего не надо, никаких богатств, лишь бы вы нас не трогали. Такая коллективная психология закомплексованного подростка-панка. Нефть для нас - просто черная вязкая жидкость, бьющая из-под земли, а золото - просто красивый, годный к долгому хранению и легкий при обработке материал для безделушек. За этими понятиями у нас больше не стоит войн, грязи политики и крови, они потеряли эту мрачную окраску.
Почему люди не видят очевидных вещей?! Ведь война за ресурсы еще развернется - с той же Америкой, к примеру. Додумаются, пересядут из танков на лошадей, но стрелять-то будут патронами! И далее история повернется назад - кончатся патроны - оденут доспехи, кончится железо - будут махать мягкими гнущимися при ударах бронзовыми мечами, затем перейдут на каменные топоры. Но про топоры я уже говорил.
Слава Перуну, медицина застыла на месте, и даже произошел откат - с перенаселением и прокормлением всех лишних голодных ртов проблем не будет. Но зачем, зачем мы летали в космос и расщепляли атом?! Затем лишь, чтобы только сгинуть новыми пещерными людьми, укутавшимися в звериные шкуры, как это уже сделали мы? С другой стороны, хорошо, даже лучше - единение с природой будет достигнуто и планета не отзовется на душащий ее жгут техносферы природными катаклизмами. Хотя как тогда уменьшится население...брр, путанный вопрос.
Я поднимался по приставной лестнице на стену города. Внизу меня ждали все остальные. С собой у меня был рюкзак и карта - с ними я мог легко саботировать город. Еще один шажок - и вот, я на стене, к которой впритирку примыкает крыша какого-то завода.
Смотрю по сторонам - и вижу прекрасный ориентир - водонапорную башню. Достаю из нагрудного кармана ручку, из рюкзака - карту, и ставлю жирную точку на ней. Теперь можно двигаться дальше. Я бегу по крышам, покачиваясь от резких порывов холодного ветра - и вот, вижу на одной из крыш пожарную лестницу. Я достаю из рюкзака синюю ветровку, подобную тем, что носят жители города, одеваю ее, и спускаюсь по лестнице вниз.
Если верить табличке на стене, то это улица Революции. Мне же необходимо попасть на пересечение этой улицы с улицей Московской. Я неспешным шагом двигаюсь вверх по тротуару.
Я захожу в здание главпочтамта и спрашиваю у девушки, сидящей за кассой:
- Горсвет. Где у вас тут узел?
- Пойдемте-пойдемте,- говорит мне юная особа и выходит из-за стекла и ведет меня куда-то вниз, в подвальные помещения.
Я вижу перед собой ряд щитков и удивляюсь идиотизму: зачем сосредотачивать столько важных электроузлов на почте? Я достаю бруски взрывчатки, похожие на куски хозяйственного мыла, подключаю их к часовому механизму, ложу длинный фитиль и чиркаю спичкой. Фитиль весело зашипел.
Я быстро собрал все свои вещи и вышел из здания главпочтамта. Едва я отошел за полквартала, как меня сбила с ног взрывная волна, и уши заложило от жуткого, дьявольского грохота.
Пролежав ничком некоторое время, я поднялся на ноги, отряхнулся и двинулся дальше по погруженной в сумеречную мглу улице.
И тут же слышу за спиной:
- Стоять! Тайная полиция!
Я бросаюсь бежать, на ходу пытаясь разобрать копошащийся в голове клубок мыслей: как меня заметили? Служащая доложила? Прохожие отметили странный вид? Камера наружного или внутреннего наблюдения? - последнее было вероятнее всего. Мне оставалось одно: бежать, что есть сил, пусть Перун удовольствуется и тем, что сделано.
Меня взяли. Друзья были спугнуты неожиданным патрулем стен, как я узнал позже. Патрулировала их все та же тайная полиция - совершенно непонятная организация, вроде бы в городе в 10-м году сформировалась народная дружина...но сейчас мне не до этого. Один вопрос мучает меня: что со мной будет?
Меня судили и долго выпытывали, не освободитель ли я тюремных заключенных. Когда выяснили, что нет, дали стандартное наказание - изгнание за пределы города.
Так я очутился в этой толпе людей, с непониманием смотрящих на степь - мой родной дом.