На большой перемене я сидела в холле перед библиотекой, которая была в тот день закрыта на санитарный, читала книгу и жевала маленькое квелое яблоко, пытаясь уравновеситься и прийти в норму. Внутри меня всё было пусто, прямо до вакуума, состояние моё было почти состояние невесомости, потому что вчера у соседа по квартире праздновался день рождения, и нельзя было не зайти на его приглашение и не выпить с ними. А ночью я никак не могла уснуть, голова у меня болела, стала разламываться от боли, я мучилась, ворочилась, и дошло до того, что я уже не знала, что мне и делать. Я встала и в темноте нашарила в аптечке вьетнамский бальзам, намазала им обильно виски и лоб, проглотила таблетку анальгина, почувствовав тошнотворную переливчатую сладость во рту, улеглась снова. Началось жжение. Жжение смешалось с головной болью, и я не могла их уже отличить, лежала и мужественно переносила обоих. Голову обхватило в тиски, а изнутри сверлило ещё с правой стороны лба к макушке. Потом, помню, боль стала стихать, и я заснула. А будильник разбудил меня рано - мне предстояло сегодня выступать на семинаре по литературе экзистенциалистов (мне даже слово-то это не выговорить), и поскольку вчера я подготовиться не сумела, то надеялась подготовиться утром. Проснувшись и вспомнив обо всём этом, я застонала: за что мне такие наказания! Чувствовала я себя полуживой, но взять что-либо в рот для меня было совершенно невозможно, потому что от одной мысли об этом меня выворачивало. Даже курить не хотелось. В голове стоял туман.
Но я заставила себя взяться за доклад. Весь материал у меня уже давно был собран, мне предстояло только составить связный рассказ по нему. Я лихорадочно пыталась выжать из себя, что же содержится в моих материалах, так как заново читать у меня уже не было времени, и облечь их в какую-то приемлемую форму. Смутно представляю, насколько у меня это получилось. Я побежала в институт, едва не опаздала на этот семинар (будь он неладен!), страшно испугалась, когда мне предоставили слово, в душе надеясь, что меня эта чаша обойдёт. Но тут, должно быть, подключился мой автопилот - я встала и стала с уверенным видом говорить, зачитывать, словно это была самая простая и понятная для меня вещь. Потом уже, когда снова села, я сама себе поразилась: о чем это я там сейчас докладывала?! Хорошо, что автопилот у меня ещё надежный.
И вот на перемене, отмучившись, я выпила в нашем буфете стакан пойла, которое называется кофе с молоком, потому что более ничего не в силах была в себя впихнуть, и сидела, ела яблоко, раскидав свои сумки и пакеты по дивану и накинув на плечи свою куртку, потому что в институте было не жарко, и сдавать новую ещё (папаша весной на день рождения подарил) и довольно модную куртку в гардероб было боязно. Напротив меня была стеклянная дверь, через которую я видела лестницу и всех, кто по ней проходил. И все, направляющиеся к библиотеке, прочитав объявление о санитарном дне, уточняли у меня:
-Библиотека закрыта?
И я всем отвечала:
-Закрыта. И абонемент и читальный зал. И никого не обслуживают.
Желающие попасть в библиотеку разворачивались и уходили.
И вот я вижу через стеклянную дверь, что по лестнице поднимается один знакомый парень, а с ним ещё компания. Встречаться с ним и болтать у меня не было великого желания, так как он раньше учился здесь вместе со мной (почему мы с ним и знакомы), а потом пролез в университет, правда, на вечернее. Но на этом вечернем я сама некогда год училась, до того, как бросила его по собственному желанию, и папаша не перевёл меня сюда через год. Теперь-то я поняла, что на что променяла, да чего уж теперь... Папаша же меня и сюда восстановил, когда, проучившись здесь год, я его бросила (институт). Но у отца здесь есть хорошие знакомства в начальстве, для него это было не сложно. Вот в этом институте я теперь и застряла (учатся одни девки - кошмар!), встал он мне уже поперёк горла, но я говорю себе : что ж делать? Год уж этот домучаю, а там последний перекантуюсь, диплом состряпаю как-нибудь, и полечу отсюда вольной птицей. А дальше-то что делать? Но отец меня, я полагаю, не оставит своими попечениями. Вообще, после того, как он развёлся с матерью и завёл другую семью, а я подросла, он начал ощущать свою вину перед нами. Особенно - передо мной. Он как-то пытался замазать её робкими подношениями, которые мать отказывалась принимать. Но я-то не такая гордая. А когда мать умерла от рака (всё кричала: не дамся я этим врачам-неучам! А потом было уже поздно, дальше была уже агония, лекарства и боли), отец прямо не знал, что для меня сделать и чем угодить. Он готов был забрать меня в свою новую семью. Это был бы прикол!
Так вот, я прозябаю в этом бабском институте, а люди в университете учатся. И этот знакомый Илья (у нас были дружеские отношения), проходя по лестнице, заметил меня и свернул ко мне. Я разглядела второго парня из его компании, потом третьего, явно южанина, но приглядевшись к нему повнимательней, я пришла к выводу, что это не наш южанин, в смысле, не с Кавказа, а откуда-то подальше и поюжней. Я вымученно заулыбалась в ответ Илье.
-Привет!- воскликнул он, подходя.
-Привет,- ответила я.
И мы разболтались, какими судьбами и как дела. Все они оказались из университета, с дневного, кроме Ильи. Южанин оказался арабом из Ливана. Его Илья привёл на экскурсию в наш достославный институт (девушек показать). Но арабы, даже из Ливана, интересуют меня мало, поэтому, спросив у него имя ради приличия и повторив его два раза для запоминания, я переключилась на другого друга Ильи. Тот оказался очень разговорчивым, звали его Дима, да это не важно, и мы втроём принялись обсуждать учебу в университете и его преподавателей (а об этом некоторое представление я имела), а араб сидел на стуле напротив меня и внимательно слушал. Между делом Илья поведал, как его ''поступили'' в университет - при помощи настоящего ''Наполеона''. На что я ответила: фи, я туда самостоятельно поступила, без всяких коньяков! И это было сущей правдой - знакомства моего отца на университет ещё не распространялись. Мальчики поведали о своей студенческой жизни - в какие кафе и бары они ходят и что они там пьют, чем вызвали у меня живой интерес. После они заявили, что они как раз вновь собираются завернуть в один-другой бар. Они не стали скрывать, что зашли сюда, чтобы прихватить кого-нибудь в их компанию, и я была приглашена. Я, радуясь в предвкушении угощения, собрала свои вещи, и мы пошли вниз. Но тут Илья заявил, что ему надо ещё кого-то увидеть, а может, и пригласить с нами, и захотел, чтобы я его отвела к нашей группе. А остальные пока покурят. Но мне, понятное дело, больше нравилась перспектива покурить с ними, чем светиться в нашей группе перед тем, как сачкануть с занятий. Что я ему и высказала без обидняков, объяснив, где сейчас можно найти остальную часть группы. Илья ушел искать (зазноба у него здесь, что ли, осталась?), а я повела новых друзей в место, где можно покурить. Мы вышли в тёмный и большой наш предбанник, поднялись по лестнице, которая здесь зачем-то была и вела к какой-то двери; на её площадке стоял один стул, на него кавалеры усадили меня, сами встали у перил, араб достал пачку американских сигарет и раздал их нам. Мы закурили и продолжили болтать. Вдвоём, араб-то большей частью молчал, а я, не зная, насколько он понимает нас, не стала его особенно напрягать. Друг Ильи, Дима, принялся расписывать свои поездки за рубеж, чем повергал меня в смятение, потому что здесь я могла противопоставить только мою поездку в Болгарию по окончании школы (единственный подарок отца, допущенный мамой), но можно ли это считать заграницей после Парижа?
Я курила чужие сигареты и вспомнила вдруг, что мне, пожалуй, надо позвонить нынче отцу да сходить к нему за деньгами, а то сигареты кончились, и вообще я на мели. Он ежемесячно почти выдавал мне мой пансион, стоило мне только заикнуться о деньгах. Но для него это не было большой обузой, да и брала-то я немного, так, лишь бы на жизнь хватило. Если отец не бывал занят,то он предлагал мне посидеть, поговорить. Он вёл меня в свою гостиную, мы садились в низкие мягкие кресла, он ставил на маленький столик между нами какой-нибудь ликер или коньяк и конфеты, угощал меня и подробно расспрашивал о учебе и жизни. А что я ему, собственно, могла рассказать?! Темы для разговоров у нас скоро истощались, и мы просто сидели и смотрели друг на друга. Он никогда не делал мне внушений, типа: учись хорошо и не прогуливай занятий. Видимо, не считал себя в праве. Надо ли говорить, что жена отца в таких случаях скрывалась в спальне, забрав с собой и сына? Но я себя всегда скверно чуствовала в квартире отца (ещё бы - непутёвая дочь респектабельного отца!). Вот так мы с ним и сидели друг напротив друга.
Пришел Илья после безрезультатных поисков. Он получил свою сигарету, и мы тронулись. На улице был лёгкий морозец, но солнце светило. Я шла сзади с Ильей и всё пыталась вытянуть из него, откуда у студентов такие деньги на загулы. Илья туманно отвечал, что приходится трудиться, и делал тонкие намёки относительно рода своих трудов. Я разыгрывала ужас от его намёков и строила самые кошмарные предположения, чем доставляла ему немалое удовольствие. Потом он заметил, что надо соответствовать, имея таких друзей, а в конце признался, что обычно они пользуются щедростью этого араба.
Мы зашли в ближайший бар. Я сразу заняла место за свободным столиком у окна, а мальчики пошли заказывать. Друг Ильи, Дима, подошел ко мне и спросил, что я буду. От водки я отказалась и предпочла коньяк.
-Но он азербайджанский,- предупредил меня он.
-Да хоть азербайджанский,- махнула рукой я.
Они принесли коньяк и бутерброды, но курить им тут не разрешили.
-Что самое интересное, вечером здесь курить можно,- заметил Илья.
-Ну, своим она разрешает,- ответил Дима.
Но сидеть и просто пить коньяк им показалось скучно и они направили араба спросить у барменши разрешения курить. Но та его не дала. Мы посидели немного, потянули коньяк и снова делегировали араба. На этот раз барменша отказала ему громче, мотивируя это тем, что у неё голова разболится от нашего курения. Араб снова вернулся ни с чем.
-Я уж и деньги ей предлагал,- посетовал он.
Мы посидели ещё, и они снова отправили араба к барменше. Я уже сидела и давилась смехом. Они тоже стали улыбаться, и мы с интересом наблюдали за сценой у стойки. Но взять барменшу измором не удалось, она была непреклонна, и, вернувшись, араб покачал только сокрушенно головой. Мы все разочарованно докончили бутерброды и коньяк, и вышли на улицу. Араб достал свои сигареты, мы все угостились и долго пытались на ветру закурить. Зажигалка забастовала и никак не хотела зажигаться. Она переходила из рук в руки, но никто не мог от неё добиться сколько-нибудь стойкого огня. Я держала свою сигарету наготове, но кроме искр от зажигалки ничего нельзя было добиться. Мне уже надоело ждать, и я решила отложить сигарету до более удобного места. Но здесь Дима догадался достать спички, и мы с ним, загораживаясь от ветра, быстро сумели прикурить. Мы только хотели похвастаться перед остальными, но зажигалка в умелых руках араба вдруг дала пламя, и они тоже уже прикуривали.
Сначала я шла в паре с арабом, и он мне, помнится, плакался о том, что у него нет подруги, на что я, рассмеявшись, ответила, что его наверняка дома невеста ждёт. Но он отрицал, говоря, что он ещё молод для этого. Потом мы перегруппировались, и я снова пошла с Ильёй сзади, и на мои расспросы он ответил, что идём мы к метро, чтобы посадить Диму, которому нужно срочно уехать домой к невесте. Это несколько подпортило моё хорошее настроение, но Илья утешил меня тем, что араб остаётся с нами. И пока мы шли до метро, мы с Ильёй болтали об этом арабе и арабах вообще, и Илья представил мне нашего знакомого в самом привлекательном виде, не знаю, с какой целью.
У метро мы распрощались с Димой, сказав друг другу, что познакомиться нам было очень приятно, и мы пошли в другую сторону. Но тут мальчики стали вести себя совсем не так, как мне бы того хотелось. Они шли рядом и что-то выясняли между собой. А я всё никак не могла понять, что же они выясняют и приставала к Илье с вопросом: куда мы всё-таки идем? Илья отвечал мне : подожди; и снова начинал выяснения. Наконец, он объяснил мне, что арабу срочно потребовалось вернуться домой, то есть в общежитие. Сбегает!- первая возникшая у меня мысль. Причину, побуждающую его к этому, я не стала выяснять, но попыталась его отговорить, поскольку меня абсолютно не устраивал такой исход такого многообещающего загула. Но уговорить араба мне так и не удалось, он мягко и упорно гнул своё. Мы шли по направлению к другой станции метро, но я не теряла надежды. Дойдя до метро, мы все вместе спустились вниз, и только здесь араб предложил нам поехать к нему. Ну, раз уж мы здесь...- не замедлила ответить я, поскольку давно уже рассчитывала на такое приглашение. Лучше хоть что-то, чем ничего. И мы поехали. Сначала мы все трое стояли. Араб что-то сказал на ухо Илье, они вдвоём заулыбались, смотря на меня, и на мой вопрос : что такое?- Илья ответил, по просьбе араба:
-Он говорит, что у тебя, должно быть, доброе сердце.
-Да?! А откуда он узнал?- рассмеявшись, поинтересовалась я.
Детский сад на выгуле!
Тут освободилось одно место, я села, араб встал надо мной и спросил, где я живу. Я попыталась ему объяснить словесно, но он не понял, тогда я оглянулась, надо мной висела схема станций метро, и ткнула пальцем между двумя станциями, где я проживаю.
-Так это не далеко от меня!- обрадовался араб.
-Да, нет же, далеко,- не согласилась я.
-Всего 3 остановки, если на метро,- настаивал он.
-Ну, если на метро, то недалеко, а если не на метро...
-Если пешком, то, конечно, далеко,- согласился он.
Илья смотрел на нас и посмеивался.
Мы доехали до нужной станции, вышли, осмотрелись, я вспомнила, когда я здесь была в последний раз, и стала рассказывать Илье, какой здесь находится большой универмаг и какая история произошла со мной в нём. Мы сели в автобус, араб заплатил за проезд, и поехали мимо универмага, а потом ещё завернули куда-то - дальше я никогда ещё не бывала. Общежитие оказалось громадным кирпичным зданием. Мы вошли в него и первым делом направились в расположенный на первом этаже магазинчик, вслед за арабом, где тот напокупал пива и сигарет, что меня совершенно не вдохновило - не принимает мой желудок пива ни в какую, что ж делать?! Но я воспитанно промолчала по этому поводу.
На одном из множества лифтов мы поднялись на какой-то очень высокий этаж. Наглядевшись на строительный беспорядок первого этажа, осмотрев обшарпанные стены и бронированные двери с номерами на них, я поделилась с Ильей:
-А вид здесь всё имеет непробиваемо совдеповский.
Он не стал с этим спорить.
Араб открыл дверь своей комнаты, мы зашли и огляделись. Комната выглядела явно ещё не обжитой, но хозяин нас предупредил, что недавно сюда переехал и порядок ещё не навёл. Мы успокоили его: ничего, ничего; сняли куртки, которые хозяин куда-то унёс, и скромно присели на диванчик, стали слушать включенную нам музыку. Первым делом араб решил показать нам свой альбом с фотографиями, но альбом куда-то запропастился, и он долго его искал, а мы сидели и ждали, наконец, он его нашел и протянул нам. Я завладела альбомчиком, положила его себе на колени, восхитилась качеством снимков и стала листать его. Я вежливо рассматривала снимки, обращалась за разъяснениями к хозяину и даже давала советы по поводу расположения снимков. Хотя интересовали меня его родственники, надо сознаться, в самой малейшей степени. Начинался альбом с подружки араба на родине, которая однако, по его словам, не стала его дожидаться. Ещё в альбоме была его фотография в обнимку с другой подружкой, немкой. Я подумала, что мне никогда в голову не приходило фотографироваться со своими друзьями. Как-то не до того было. Да и к чему это мне? И хвастать-то мне особо не чем. Помню, какой скандал мне закатили родители, когда я, поссорившись с матерью и бросив университет, ушла жить к своему первому другу. Да, по такому поводу родители объединились, против этого, как они его называли, волосатого бездельника; мать, забыв свои обиды, быстренько сообщила отцу, а тот каким-то образом вышел на меня. Тогда-то отец в первый и последний раз после своего ухода от нас ударил меня и накричал. Я бы никогда не вернулась, а из-за пощечины - особенно, но он сказал: что же ты с матерью делаешь? Этот вопрос в своё время следовало бы задать кое-кому другому. И я вернулась домой. А потом я совершенно разошлась с этим своим другом. Получилось у нас с ним примерно так:
Любовь прошла,
Завяли помидоры,
Ботинки жмут,
И нам не по пути.
Когда мамы не стало, у меня перестали возникать подобные проблемы. Но нельзя сказать, что мне после везло с друзьями.
Хозяин предложил нам пива (наконец-таки!), я от него вежливо отказалась, чем привела хозяина в удивление и расстройство. Он стал выпытывать, что же я пью, и, выяснив, что от вина я не откажусь (раз у них ничего более существенного не имеется), отправил Илью с деньгами вниз за вином. Это меня несказанно обрадовало. Я сидела и листала какой-то журнал, хозяин наводил в комнате порядок, мы перекинулись только несколькими фразами, вернулся Илья с вином, они открыли бутылку, хозяин налил мне стакан, и я убедилась, что не зря сюда пришла. Дальше всё пошло великолепно: я потягивала вино, болтала с Ильёй (хозяин был занят), пришли друзья араба, студенты, мы весело болтали с ними. Милая компания,- подумала я про них. Я уже не могла оторваться от стакана и всё заставляла Илью подливать мне из бутылки. Голова у меня плыла, я находилась в счастливом состоянии, что только меня беспокоило - мне неплохо бы было сходить в туалет, а с планировкой общежитий я ознакомлена не была, где находится туалет не имела ни малейшего понятия, а спросить об этом прямо, я тоже как-то не могу (у каждого свои комплексы).
Хозяин навёл порядок, достал из холодильника и из шкафа продукты и ушел в коридор, он же - кухня, готовить. Наконец, одна девчонка из компании вышла, в прихожей - налево; значит, там нужное место, подумала я. За ней двинулся туда Илья, за ним потихоньку я, удивляясь, как я вообще на ногах держусь и двигаю ими, так как мне к тому времени была принесена уже вторая бутылка вина; все остальные пили пиво, им был принесён, не мелочась, целый ящик пива. Возвращаясь обратно, заметно повеселевшая, я нечаянно задела бедром и опрокинула стул со стаканом и пепельницей, кем-то опрометчиво оставленный у меня на пути. Стакан, естественно, разбился, пепел и окурки разлетелись, а происшествие вызвало оживление в компании. Мне каким-то образом удалось наклониться и поднять разбитый стакан, я даже выпрямилась с ним и стала каяться перед вошедшим хозяином. Он отнесся к этому легко, с улыбкой простил меня, принёс швабру, собрал пепел; для приличия я попыталась отобрать у него швабру, но он ни в какую не давал её мне. А я была уже в таком состоянии, когда стыда уже не чувствуется, неприятное не замечается, на душе легко и свободно, и без зазрений совести я снова устроилась поудобнее на диване, взявшись за свой стакан. Потом, я помню, хозяин принёс нам тарелки и обильно накормил. Но мне есть уже совсем не хотелось. Я лениво ковыряла вилкой рис, изредка отправляя его в рот, наконец, отставила совсем тарелку и снова взялась за стакан. Хозяин ещё очень не одобрил мой плохой аппетит и укоризненно покачал головой, убирая мою тарелку. Я продолжала накачиваться вином, и, кажется, мне была принесена ещё одна бутылка. Дальше - провал, мрак, темнота. Кажется, я так и отключилась, сидя на диване.
Утром я проснулась и сначала не могла понять, где я. Потом вспомнила. Я села на диване, придерживая одеяло на груди. Левое колено ныло. Когда я привстала, внутри меня вскочила резкая боль, и я должна была замереть и переждать, пока она успокоится. Это у меня началось с лета. Тогда я ещё жила со своим последним другом. Я с ним была недолго, вскоре поняла, что он пьяница и паскудник, и ушла от него. Он мне потом всё звонил зачем-то, когда был пьян, и сам не знал, зачем. И вот теперь меня иногда схватывает, словно в меня вбивают железный кол. Чувствовала я себя совсем скверно, и в голове стоял туман. Я сидела и прислушивалась к себе. Ноги было не сжать вместе, болели. Видимо, я ночью переусердствовала. Я усмехнулась, вспомнив об одной игре, в которую мы с подругой играли, ещё учась в школе. Игра была очень проста, самодельна, отпечатана на машинке и состояла из двух частей, одна часть - прикольные вопросы, другая часть - не менее прикольные ответы, которые подходили ко всем вопросам. Ведущий вытягивает тебе вопрос, на который ты, в свою очередь, вытягиваешь ответ. Игру принес откуда-то отец подруги, а мы потихоньку в неё играли. И вот однажды подруга вытянула мне вопрос: ''Любите ли вы петь хором?'' На что я ''ответила'': ''Только просыпаясь в чужой постели''. Спеть, что ли? Я сползла с дивана, обнаружила все свои вещи на стуле рядом, взяла с него нижнее бельё и босиком пошлёпала к туалету. Омар возился в коридоре у плитки. Он обернулся ко мне, оглядел меня довольным взглядом и сказал, улыбаясь:
-С добрым утром!
Я ничего не ответила и заперлась в туалете. Когда я снова появилась в комнате, уже несколько одевшись, сполоснув в ванне лицо, Омар был там же и попытался меня обнять. Я отстранилась и стала одеваться. Он стоял рядом и смотрел на мои сборы. Когда я стала снимать с вешалки свою куртку, он спросил:
-Ты куда?
Я повернулась к нему и ответила:
-Домой.
-Домой?- переспросил он удивлённо.-Зачем домой?
Ничего умнее он не мог спросить. Я промолчала, забрала со стола свой шарф, свой пакет и пошла к двери. Я попыталась её открыть, но это оказалось не таким простым делом, а у меня вообще всегда возникают проблемы с открыванием чужого замка. Омар встал сзади и спросил со своим противным акцентом:
-Зачем ты уходишь?
Я повела упрямо головой в сторону и без слов показала рукой на замок. Он помедлил немного, но всё же открыл дверь. Я молча вышла и пошла по коридору. Не знаю, смотрел ли он мне вслед или нет. Да и какая разница.
Я дошла до троллейбусной остановки и долго ждала - мёрзла троллейбуса. День был серый, мрачный, под стать моему настроению. Впрочем, нет, под стать моему самочувствию. Даже думать ни о чем не хотелось, я была пуста, как вчерашняя бутылка из-под вина, во рту всё жгло и язык прилип к нёбу. Надо было хоть глоток воды выпить. Ладно, теперь уже дома. Не знаю, почему мне стукнуло в голову ехать троллейбусом, а не на метро - это ведь сумашедше долго. Но пришел троллейбус, я быстро залезла в него и заняла место. Место моё было у дверей, и я ещё больше замерзла, сидя в этом троллейбусе. А тут ещё один старый пень рядом со мной пристал ко мне (и вечно, я заметила, ко мне кто-то цепляется, когда я еду после загульной ночи домой) и стал требовать, чтобы я уступила там кому-то место. А сам-то сидит! Я сначала пыталась отмолчаться, но он не отставал и даже стал толкать меня локтём в бок. А ему-то легче встать! Тогда я повернулась к нему и ответила. Громко и грубо. Нашим козлам не ответь громко и грубо, так они залезут на тебя и поедут.
Я вернулась домой совершенно разбитой и озлобленной. Мне хотелось только одного: добраться до своего дивана, запихнуть в себя таблетку анальгина, запить глотком воды и отлежаться.
Я зашла в свою парадную. От батареи на нашей площадке, через всю площадку и лестницу вниз, широким потоком, прямо к двери на улицу разливалась огромная река воды. С батареи вода капала и капала. Я поднялась к нашей двери, вставила в неё ключ и подумала: всё разваливается в этой совдепии несчастной! И, схватившись рукой за бок, где словно оторвалось что-то, резанув болью, добавила: и я разваливаюсь вместе с ней.