Аннотация: возвращение в дом СаДжёри. встреча с похитителем цвета. преобразование.
Я открываю глаза с мыслями о том, что нужно собраться с силами и поднять себя с холодных промерзлых ступенек. И понимаю, что лежу не на ступеньках. Зрение возвращается медленно, но тепло камина я чувствую еще раньше, чем вижу жарко догорающие угли. Я лежу, завернутая в несколько одеял, на полу, надо понимать, в доме СаДжёри. Выпутываюсь из мягкого, тяжелого тепла, оглядываюсь. В комнате сумрачно, но из-за плотно задернутых штор просачивается неяркий свет. Значит, еще день.
Голова тяжелая и гудит, словно колокол.
Отчаянно не хочется покидать веющий жаром камин и нагретое место, но я поднимаюсь и выхожу из комнаты, оставив лишь одеяло, коконом спеленавшее меня. Я иду на кухню - почему-то я уверена, что найду СаДжёри там. Так и есть. Она сидит на грубой, огромной табуретке, положив тяжелые локти на стол, будто ждет именно меня.
Я сажусь напротив нее на такой же табурет, и мои ноги по-детски болтаются в воздухе, не дотягиваясь до пола даже кончиками пальцев. Подобно СаДжёри, кладу руки на стол. В глаза неумолимо, жестоко бросаются короткие, жалкие обрубки пальцев на правой, но хозяйка напротив и бровью не ведет.
- Пришла тьма, - говорю я ей, как совсем недавно священник. - Это я привела тьму.
Она молча кивает, но смотрит без упрека или страха, без тени каких-либо эмоций на лице. Огромная живая картонная кукла. В моей голове совсем не к месту мелькает мысль: кто тот темпераментный мужчина, что по меньшей мере семь раз уложил ее в постель? А рожала она потом тоже вот с таким безучастным лицом?
- Мы нашли твой цвет, - ровным голосом сообщает мне СаДжёри, и я вздрагиваю так, что едва не опрокидываю табурет, на котором сижу.
- Что? Где он? У вас? - кричу я.
- Не у нас. У того, кто похитил. У бродяги.
Табурет все-таки с грохотом падает на пол.
Сердце опасно замирает в груди и срывается на галоп. Мой цвет у бродяги! Несколько мгновений я пялюсь на СаДжёри, вспоминая, как бродяга отводил глаза и как остерегался касаться меня. Как удирал прочь по узкому переулку.
Кидаюсь вон, но в самых дверях меня догоняет голос хозяйки - раскатистый, но до ужаса спокойный:
- Куда ты? Бродяга здесь.
Она ведет меня вниз по узкой лестнице с крутыми, опасными ступенями. С каждым шагом холод все теснее прижимается к коже, и все яростней бьет меня дрожь - не от холода, конечно. Наконец, тусклый, полумертвый фонарь выхватывает из мрака тяжелую массивную дверь, запертую на засов. СаДжёри откидывает толстую перекладину и без усилий открывает створку, кажущуюся неподъемной. На мгновение мне становится так страшно, что я готова убежать. Хозяйка смотрит спокойно и как будто с одобрением - так же она смотрела на меня в моем сне, когда ее мертвая дочь поменялась со мной местами. Она протягивает мне фонарь, и я, наконец, решаюсь шагнуть во тьму разверзшегося передо мной подземелья. Дверь за моей спиной тут же закрывается и скрежещет засов.
Я медленно веду рукой с фонарем вокруг себя, и в слабом свете вижу только близкие стены. Наконец, почти повернувшись вокруг своей оси, натыкаюсь на скрюченное тело обнаженного бродяги. Он жмется к стене, судорожно обняв собственные колени, выступающие ребра крупно вздрагивают, свесившиеся волосы закрывают лицо. С минуту я просто нерешительно стою и разглядываю его, чувствуя, как во мне борются жалость и страх. Как он смог забрать мой цвет? Незаметно, хитростью или ложью, или же применив силу?
Он поднимает голову и смотрит в упор. Я слабо ахаю, едва не роняя фонарь. Наконец я могу разглядеть его глаза: бирюзовые, они будто светятся в темноте, и цвет переливается в них бензиновыми разводами.
- Прости, - говорит он, и голос его дрожит - от холода, но совсем не от страха. Его дрожь передается мне, и я из последний сил сдерживаюсь, молча стоя перед ним. Он впервые смотрит на меня без отрыва - потому что впервые не боится показать цвет своих глаз. И... почему, откуда в них столько нежности? Словно горячей волной окатывает, и я глупо спрашиваю у вора собственной цвета:
- За что простить?
- За то, что оставил тебя совсем одну так надолго.
Я не понимаю... Нет, не желаю понимать! Что он такое говорит мне..? Но он безжалостно, не давая времени на размышления, на отрицания и страх, тихо поясняет:
- Я твой муж.
И я тяжко падаю на колени, не чувствуя, как фонарь выскальзывает из моих рук, и, вспыхнув ярко, угасает. Но тьмы больше нет: глаза бродяги озаряют тесный погреб неярким, призрачным светом.
Он протягивает руку, словно желая поддержать или просто коснуться, но на полпути останавливается в нерешительности. Я смотрю в его глаза, играющие моим цветом, и не могу разобраться, хочу ли я сама его прикосновений. Кто он мне: друг или предатель?
Он снова прижимает руку к своим коленям, стискиваясь из последних сил.
- Я думал, что лучше смогу сберечь цвета. И тебя. И не знал, что с цветом ты потеряешь память. Сначала я думал, что так даже лучше. Думал, ты просто сможешь переждать у кого-нибудь из местных, пока я не выясню все.
Он замолкает, и я не знаю, что сказать. Мне хочется спросить о многом, но мысли разбегаются и никак не желают приобретать словесную форму.
- Ты вернешь мне цвет? - наконец хрипло выговариваю я. Он пристально и с очень серьезным лицом всматривается мне в глаза.
- Конечно. Я попался. Теперь тебе все придется взять на себя.
Вероятно, в моих глазах столько непонимания, что он яростно трясет головой, стискивая кулаки. Его глаза разбрасывают бирюзовые всполохи в темноте, от которых у меня кружится голова.
- Ты в опасности. Мы в опасности, - он снова тянется ко мне, будто хочет взять меня за руки, и снова останавливается, не коснувшись. - Мы принесли смерть этому миру своей энергией, и они это мгновенно поняли. Они все картонные, но на наше появление среагировали чутко. Если мы умрем, если погибнут наши цвета, равновесие восстановится. И зима, и тьма отступят. А на наших телах они вырастят особенно богатый урожай. Почему-то они в этом уверены.
- Нас убьют?
- Они не умеют убивать. Ты заметила, какие у них отношения со смертью. Они к ней не прикасаются, - он горько усмехнулся. - Поэтому я здесь. Земля убьет меня сама.
Вот почему он без одежды в такой холод. Вот почему он в подвале - для местных близость к земле действует положительно, и они верят, что для нас это смертельно. Ошибаются ли они?..
- Ты поэтому забрал у меня цвет? Ты думал, что тогда они посчитают меня безвредной?
- Да. Послушай... - он снова трясет головой. - Времени мало. Когда цвет вернется, ты многое поймешь и вспомнишь. Я отдам тебе все: и свой тоже. Потом ты потребуешь, чтобы тебя выпустили. Нужно проскочить мимо них так, чтобы они не заметили, что цвета у тебя. Пойдешь в дом Лимгары и найдешь там свой осколок.
- Там тьма! Дом... по ту сторону.
Я показываю ему руку с укороченными пальцами, не в силах сдержать дрожь. Его лицо искажается гримасой скорби, и он, отбросив свою осторожность, хватает мою изувеченную ладонь, быстро, горячо целует, прижимается к ней лицом.
- Прости, прости, я так виноват!.. Я так хотел уберечь тебя от всего этого!..
От его прикосновений словно огонь разливается по телу, каждая клеточка начинает вибрировать, и я вздрагиваю всем телом от этих поцелуев. Мой муж... Нет больше тьмы, нет стен, только эта всепоглощающая нежность и... словно что-то бьет меня размеренными, тяжелыми ударами. В ушах нарастает звон, все застлано мягкой, обволакивающей тьмой и только его глаза мерцают передо мной ослепительно ярко, остро. Я пытаюсь выдернуть руку из его цепкой ладони, но сил не осталось, и он удерживает меня мягко, без усилий.
- Что это? Что ты делаешь со мной? - едва слышно выговариваю я, и голос кажется чужим, будто кто-то шепчет мне в самое ухо.
- Ты готова? - спрашивает он, и его глаза светятся все ярче, все невыносимей.
- Нет, нет!!! - кричу я, но даже сама себя не слышу. Тело проваливается в пустоту, и я больше не ощущаю ни хватку новоявленного мужа, ни твердь холодных каменных плит под коленями. Звон и гул нарастают в голове, я хочу зажать уши руками, но, кажется, рук больше нет. Ничего больше нет, только этот сминающий тяжелый звук и холод в груди, прямо под бешено колотящимся сердцем.
И словно обжигающий вихрь подхватывает меня, бешено раскручивая в пространстве мое заново рождающееся тело. Я пытаюсь кричать, но воздух выбило из легких; я окунаюсь в разгорающийся лазоревый пожар, и он поглощает меня всю, заполняет от кончиков волос до самого сердца - заполняет моим цветом и утерянной памятью. Всполохи света и цвета слепят, жгут кожу, иссушают губы. Но я снова дышу, глотая воздух словно родниковую воду, и ультрамариновый жар медленно переходит в мягкое, влажное индиго. Чтобы обернуть меня ватной, глубокой темнотой.
Я открываю глаза, и погреб озаряется сапфировым сиянием, лаская ледяные камни и лицо сидящего напротив родного человека. Глубокие тени залегли под его глазами и скулами, он выглядит бесконечно усталым и больным. Он обесцвечен, и вместе с ощущением собственной завершенности и идеальности приходит осознание нависшей над нами смерти. Я хочу взять его лицо в свои ладони, но вовремя останавливаюсь - нельзя. Если хочу удержать его цвет в себе.