Ильичев Евгений : другие произведения.

Поверх того чего не было. Палимпсест (+аудио)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
ПОВЕРХ ТОГО, ЧТО СТЕРТО
НЕ ЧИТАЙ: СЛУШАЙ АУДИО -ВАРИАЦИИ. ТАМ - БОЛЬШЕ..
Я пишу эту вещь поверх того, что стерлось.
А стерлось ли?
Помнишь, я писал тебе, что когда я закончу вещь про палимпсест..
Про-пал-имп-сест. Чувствуешь, как интересно могут собираться слоги?
Про-пал. Да.
"Атмосферно," - могла бы ты здесь сказать.
Или - нет? ;)
Я отправляю тебе эту вещь (до востребования; веб- публикация в этом смысле удивительно долговечна..) поверх того, что. когда-то. обещал. тебе. ее. показать.
Или - не ее.. Сейчас уже поздно разбирать, что же именно я тебе обещал.
И как-то разумнее, вернее - не разбирать, не ворошить память, а - просто. Так.
А началось все с того, что третьего июля я набил себе на покет заметку, чтобы не забыть:
Написать о том, что стерлось. Palimpsest.
Странно как: этой вещи так и не суждено было состояться, пока не.
Получается, она своей неосуществленной полнотой была чревата тем, чего тогда еще не было.
Вернее тем, чего не было во-об-ще.
Но поверх всего этого я сейчас пишу. Забавно..
Поехали?
Palimpsest image from Wikipedia, Codex Ephraemi from the National Library in Paris, containing Matt. 20:16-23 Философу понятно, что если речь заходит о палимпсесте, имеется в виду не дорогостоящий пергамент древних, с которого стирали старые тексты и наносили новые. Философ мыслит палимпсест не как археолог или исследователь старинных рукописей. Философ мыслит палимпсест как метафору — для него первоначальное понятие палимпсеста само стерто.
Говоря о палимпсесте, философ представляет нечто совсем иное поверх первоначального понятия. Костика Братадан в заглавии одной своей статьи пишет, что сама философия — это палимпсест. В самом деле, в философии нет поступательного развития мысли в том смысле, в каком оно существует в точных науках. Каждая новая мысль пишет поверх предыдущих. Как будто бы место - locus - философии настолько узко, что на ее пергаменте катастрофически не хватает места.
Хотя, может быть, дело не только в месте. Когда пишешь поверх, ощущаешь незримую поддержку того стертого, но настоящего слова, прочно стоящего в своей таковости, несмотря на непрочность его поверхностных знаков. А философии всегда трудно. Поэтому без поддержки ей уж точно не обойтись.
Слова древних странным образом притягивают, привлекают - вопреки тому, что контекст исходного слова уже практически неузнаваемо стерся, даже язык по сравнению с древностью поменялся - и мы, как в известной лекции Хайдеггера, тут можем смело расстаться со всякой претензией на непосредственное понимание. Загадка прежнего, древнего текста своим незримым присутствием укореняет новый наш текст, дает ему незримую основу.
Но не успели мы эту основу обрести, как вдруг — кто-то выбивает почву у нас из-под ног.
Опора теряется, когда понимаешь - вдруг - что непосредственного понимания, его не было, даже в исходном тексте.
Ведь палимпсест всегда уже присутствовал в любом тексте в виде наложения аллегорического, небуквального значения поверх первоначального — чистого и прямого — значения!
Вот пример, евангельский:
"и если глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя: лучше тебе с одним глазом войти в жизнь, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную" (Мф. 18:9 )
Глаз соблазняет нас на каждом шагу. В вагонах метро, на городских улицах, рекламными плакатами, баннерами, ссылками, заставками. Все, что мы видим, так или иначе соблазняет нас, отвлекает. Но едва ли найдутся люди, способные последовать этому указанию — вырви глаз — буквально. А если и найдутся, мы вряд ли будем считать их поведение правильным (даже с духовной точки зрения).
Следовательно, где-то в крайности и гротескности директивы уже сидит, уже заложена аллегоричность смысла, указание на метафору.
При этом очень сложно бывает провести грань в тексте между аллегорией, притчей и прямым указанием к действию. К чему это приводит? Да к тому, что фактически любые предписания текста, содержащего в себе аллегорию, могут быть истолкованы и переиначены.
Аллегории, притчи — сами по себе соблазны, т.к. они заражают своей переносностью другие указания - вполне прямые, точные и выполнимые:
"и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду;" (Мф. 5:40 )
Здесь речь идет о вполне доступных (вроде бы) нам вещах, о том, на что мы вполне можем пойти, если мы действительно принимаем учение. На тебя подали в суд, претендуя, например, на комнату в твоей квартире, а ты отдал им всю квартиру целиком, тем самым засвидетельствовав свою непривязанность к материальным благам.
Но нет — опять в дело включается аллегорическая машинка, которая говорит: легко сказать — "отдай верхнюю одежду", ну это невозможно, ты не должен в буквальном смысле отдавать — ни верхнюю одежду, ни, тем более, последнюю рубашку. Это не обязательно, да и в духовном смысле может быть не полезно.
А то вдруг ты возгордишься? Нет, уж лучше смиряйся и держи свою рубашку ближе к телу, а еще лучше пяток нацепи и не подпускай никого - но смиряйся при этом. Делом свидетельствовать — пока не готов, не дорос, не достоин. Но в принципе — в принципе, конечно, могу. Вот только подходящего момента бы дождаться. Например, когда ненужным что-то станет. Вот тогда... тогда можно и отдать.
А так - лучше и не рисковать. Духовность важнее.
Вспоминается случай, как в конце 80-х один идиот, школьник, так увлекся неземным ощущением благодати в козельской Оптиной Пустыне, что отдал свои - недешевые по тем временам - часы какому-то бродяге, бомжу. Бомж как раз и аппелировал к притче о последней рубашке. Теперь, думая поверх тогдашнего ощущения, понимаешь, что, в общем-то дело было не в следовании буквы закона, не в нежелании оказаться в чужих глазах хуже, не в прелести. Просто эти несчастные часы настолько на фоне общей благодати были ничтожными, лишенными ценности, смехотворными - что привязываться к ним в тот благодатный момент было просто странно. В тот момент - да, действительно - не мог не отдать. Отдал - и все. Нет проблемы. Конечно, прохиндей этим нагло воспользовался. Но - что он получил? В лучшем случае, минутный кайф от распитой сотоварищи бутылки добытой в обмен на часы водяры. Наверное, опыт самопреодоления ценнее - не самый, правда, глубокий, но все же.. Часы уже давно такие - кто сейчас носит электронные часы - вышли из моды. Микросхема уже наверняка рассыпалась. Сохраненные, эти часы навсегда бы истерли память от приезда в Оптину. Исчезнув, они ее сохранили.
Стертое говорит о том, что сохранилось вопреки - или благодаря - стиранию.
Притчи и аллегории стирают базовый текст постольку, поскольку подвергают его произволу бесконечного толкования. Они подрывают веру в прямое слово, которое уже не имеет права говорить без надлежащей герменевтической обработки. Аллегорическое понимание подрывает доверие к тексту. Рай и ад уже давно не буквально то, что изначально вкладывалось в эти слова. В изначальных словах "Да будет свет. И стал свет." многие находят аналогии с нашими сегодняшними представлениями, например, с Большим Взрывом.
Удивительно, что стирая буквальное, первичное значение, аллегории странным образом все-таки его утверждают. Мы знаем, чувствуем, что где-то позади аллегорий чистое значение все-таки есть. Недоступное, оно все-таки продолжает нам сиять. Мы последнюю рубашку отдать не способны. Но наверное, раз об этом пишут, где-то все-таки есть, возможен такой человек, отдающий все до последнего. Если его возможность утверждается вопреки замыливанию, затиранию аллегориями, то наверное это что-нибудь да значит. Кому-то понадобились аллегории, потому что прямое слишком сложно, слишком страшно. Аллегории оттеняют прямое значение, придавая ему ценность.
Таким образом, аллегории, видимо отрицая корневую мысль, делают, в общем-то, ее дело.
Палимпсест воскрешает исходный текст по крайней мере в аспекте его свидетельства, самоутверждения, присутствия, заставляет задуматься о том, что есть настоящие вещи.
Есть, конечно есть. Например, смерть. Она происходит на самом деле. Перед ней все серьезно. Даже перед ее аллегорическим образом вдруг каменеешь. При этом для тебя, живого, она оказывается чудесным образом недоступна, недостижима. Самое серьезное - и самое недоступное. Старый софизм: пока ты есть, ее нет; когда есть она, нет тебя.
Софизм этот, кстати говоря, фокусническим образом отвел нас от мысли о серьезном.
Мы понимаем, что нас обвели вокруг пальца, но нам нравится тешить себя приятностями, поэтому мы с улыбкой позволяем себя дурить софизмами.
Очередной палимпсест отвел нас от главного, и теперь мы можем какое-то время развлекаться.
Damien Hirst. The Physical Impossibility of Death in the Mind of Someone Living (1991) Все получается, как в творении Хёрста "Физическая невозможность смерти в разуме живущего." Смерть в данном случае выступает метафорически - в виде акулы, и в буквальном смысле - в виде мертвой акулы. Мы тешим себя тем, что наша смерть - акула - мертвая. А мы на это смотрим. Живые. Смешно.
Мы смеемся, и как будто бы не нам и не про нас говорил Сократ в "Федоне": "кто подлинно предан философии, заняты на самом деле только одним - умиранием и смертью".
Несбыточная для нас, основная задача философии так и остается репетицией, на которую мы всегда опоздали.
Путь, который нам достается в растерянности этого опоздания выводит нас навстречу — нашей судьбе.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"