Это была пятая кружка зеленого чая. Самого китайского и самого зеленого. Машка ненавидела этот горький, тошнотворный напиток, но, увы, для балерины зеленый чай - первый друг. Единственное, что можно употреблять без ограничений.
Машка закурила. С наслаждением втянула носом едкий дым. "Сволочь! Дура и сволочь" - думала она, не понимая толком, о ком говорит. О своей сопернице или о себе. "Ненавижу"
Соперницу звали Лиза. "Вульгарное имечко для института благородных девиц". Она и сама была похожа на ученицу Смольного института, тургеневскую барышню, пушкинскую Татьяну. Лиза всегда была добра, приветлива, скромна, услужлива, красива, чиста, а главное - ТАЛАНТЛИВА.
Как пушинка взлетала она к сводам зала, несомая завороженным партнером, как тростинка сгибалась она умирающим лебедем. У нее был самый высокий подъем, самый широкий батман, самые мягкие руки, самое, самая, самый....
Прима-балерина театра, Лиза, при всем своем таланте, умудрялась ни с кем не ссориться. Про нее не ходили сплетни. Балетные, конечно, завидовали, но глядя в эти чистые, бескорыстные глаза, считали этакой "юродивой", "инопланетянкой", на которую вдруг, откуда ни возьмись, свалился небывалый талант. Ей все мило улыбались, восхищались и, как это всегда бывает, желали сокрушительного провала.
Машка не была исключением из правил. Она ненавидела свою удачливую коллегу по цеху. Стоя во втором ряду кордебалета и видя, как Лиза в белом облаке и свете софитов парит в очередном прыжке, она всеми фибрами своей никудышной душонки, чтобы этот прыжок был последним.
Была ли Машка такой уж злыдней и склочницей? С самого своего раннего детства, с первого горшка она мечтала о балете. Свое счастье с детских лет она ни с чем кроме как с пачкой и пуантами не ассоциировала. Но придя на первое занятие, восторженная маленькая девочка испытала первое в жизни разочарование.
- У, какая упитанная. Пирожков слишком много ешь! Так ты и подпрыгнуть никогда не сможешь. Меньше лопай! - строго сказал старенький балетмейстер, тем самым дернув за пятки и спустив на землю несостоявшуюся Плисецкую.
С тех пор Машка вела постоянную борьбу с многочисленными врагами: врожденной полнотой, невыразительной внешностью, отсутствием таланта, гибкости, артистизма.
Машка очень старалась. Балетный станок, верный боевой конь, скрипел и плакал днем и ночью, под напором Машкиного упрямого тела. "Плие, батман, плие, поворот. Раз-два, раз-два".
На двери Машкиной комнаты висел плакат с Плисецкой, грациозно согнувшейся в позе умирающего лебедя, и Машка знала - либо она станет таким грациозным лебедем, либо "склеит ласты". Она не терпела полумер. Все или ничего.
Машке не везло. Ее подруги, уделявшие балету ровно столько времени, сколько полагалось по уставу училища, были для преподавателей "умничками", "прелестницами" и даже "талантищами". Машка же, умиравшая у станка от усталости и отчаяния, в лучшем случае слышала в свой адрес: "Лучше уже, Мария, но носок не тянешь, горбишься опять, а вот здесь не забудь руки.... да не утюгом, а правильно, во второй позиции".
В этих условиях постоянной борьбы и с самой собой, и с окружающими Машка просто не могла не озлобиться. Взгляд ее стал колким, затравленным. Да и сама неудавшаяся балерина походила больше на маленький кактус. Ни с кем не дружила, ни с кем особо не общалась, слыла синим чулком и неудачницей.
Нет, ничто человеческое ей не было чуждо. И, конечно, были у Машки чувства, были обычные девичьи мечты, был Он, от взгляда которого замирало сердце. Но Он был солистом, а она - Машкой из второго ряда кордебалета. О чем тут можно говорить?
Появление Лизы стало последней каплей. Лизе с легкостью и простотой давалось все, чего Машка добивалась многие годы и от этого казалось, что Лиза Забирает у Машки то, что ей, по сути, никогда и не принадлежало. От Лизы были в восторге все преподаватели. Она была прекрасно сложена, гибка, пластична. Она казалась божеством, спустившимся на землю с неба, чтобы станцевать Золушку, Спящую красавицу, Баядерку, а потом вновь вознестись над жалкими человеческими душами, убого ползающими где-то внизу, в своих повседневных заботах.
Но самым удивительным преимуществом Лизы был ее характер. Сколько раз ей резали пачку, подсыпали стекол в пуанты и слабительное в чай. Лиза прошла все испытания на прочность с милосердной улыбкой, искренне смеясь над собой и другими. В итоге, не получив нужного результата, балетные смирились. И с юным возрастом примы, и с ее неоспоримым талантом, и с ее характером.
Не смирилась только Машка. Она не лила на пачку Лизы деготь, не подбрасывала мышей, не распускала сплетен. Она тихо ненавидела, молча проклинала
А Лиза жалела Машку. И это было самым оскорбительным и ужасным. Лиза даже предлагала Машке порепетировать вместе, видя, как она безуспешно терзает станок, а та послала Лизу с ее помощью ко всем чертям, сверкнув колючками своей души и еще больше укрепилась в уверенности, что эта тварь над ней издевается.
Но ежики - существа живучие. И Машка выживала. Пыхтела, сопела, топала и выживала.
Очередным ударом в поддых стало то, что Он, рыцарь Машкиных снов, солист, красавец, великий и недосягаемый, влюбился в Лизу до беспамятства. Бросил всех своих многочисленных поклонниц. Распрощался со спиртным и образом жизни неискоренимого ловеласа и весь с головой окунулся в новое чувств. Он каждый день дарил ей цветы. Он писал стихи. Он замирал в священном трепете, порхая рядом с ней в очередном па. И вся труппа уже шепталась и обсуждала то, что скоро им обмывать помолвку солистов.
Лиза знаки внимания принимала спокойно (Машка на ее месте бы от счастья осоловела), со стеснительной улыбкой и, припертая однажды к стенке участницами кордебалета, признала, что он ей нравится, но рано еще что-либо говорить.
И вот наконец, сегодня, смущаясь и краснея, солисты объявили труппе о своем обручении и, тем самым, сожгли последний, хлипкий, шатающийся навесной мостик Машкиной надежды.
Балетные рассыпались в поздравлениях, хлопали в ладоши, чмокали жениха и невесту во все места, до которых могли дотянуться. И даже Анна Семеновна, настоящая пуританка в вопросах любви, считающая, что "настоящее искусство со сковородками не смешивают", поджав тонкие губы и изобразив подобие улыбки, заявила, что король и королева должны быть вместе.
И только колкая, ершистая, маленькая, жалкая Машка стояла в стороне и сжимала остренькие кулачки, одними губами повторяя "Ненавижу, ненавижу!"
Как только появилась возможность, не в силах стерпеть многочисленные обсуждения предстоящего праздника в честь влюбленных, Машка сбежала в близлежащее кафе.
-Чего-нибудь еще хотите? - Машка вздрогнула и подняла голову. Молодой официант с услужливой улыбкой склонился над ней, но встретив колкий взгляд, отпрянул.
-Хочу! - она нервно хохотнула и сжала салфетку - Хочу, чтобы эта сволочь, эта блаженная тварь, эта паршивая овца сдохла! Хочу, хочу, хочу!
Понятно! - привычно вздохнул официант, смотря, как клиентка методично превращает салфетку в кучу обрывков. - Тогда я принесу виски.
Нет! - опомнившись, остановила его Машка и горько вздохнула - Чай, пожалуйста....зеленый.
Вечером танцевали Щелкунчика. Лиза была просто Ослепительна. Счастье - волшебник, украшающий даже самых страшных дурнушек, а в случае с Лизой, этому кудеснику даже и стараться особо не надо было. Она и так блистала.
А сзади, третей мышью короля, борясь с подступающими слезами и естественными для двух литров выпитого чая позывами организма, отчаянно прыгал вечнозеленый кактус Машка. каждая нежная улыбка принцессы Мари острой иголкой впивалась в сердце маленького мыша, если бы сейчас кто-нибудь сорвал с нее картонную, непропорциональную голову, то увидел бы красные, опухшие, заплаканные глаза.
И когда коварный мышиный король был повержен, и мыши разбежались по кулисам, когда храбрый Щелкунчик с прекрасной Мари вошли в чудесный дворец, Машка, стоя за кулисами и бросив яростный взгляд на влюбленную пару прошептала: "Хочу, чтоб ты исчезла, исчезла твоя смазливая улыбка, твой проклятый талант, хочу, чтобы ты умерла. Хочу, хочу, хочу!!!
Последние слова она отчаянно прокричала, глядя куда-то вверх. Машку никто не слышал. Никто! Вот только Лиза-Мари, вытанцовывая свое очередное великолепное па, вдруг резко побледнела и рухнула на руки своего героя Щелкунчика.
Музыка продолжала греметь. Оркестру просто не было видно, что происходило на сцене. Впрочем, и публика, да и сами балетные не сразу поняли, что произошло. Первая мысль труппы была - ну наконец-то эта пигалица не удержалась, упала. Догадка осенила всех, только когда Щелкунчик стал беспардонно трясти принцессу Мари за плечи и бить по щекам. Зрители повскакивали с мест. Кто-то побежал за врачом. "Да опустите же вы занавес" - громогласно отозвалась Анна Семеновна. Все закружилось, заахало, запричитало и только маленький, бледный, серый мышь с дрожащими губами и стеклянными глазами, схватившись руками за кулису, стоял, как вкопанный и мотал головой с большими, мятыми, грязными ушами.
На следующий день Машка не пошла в театр. Она вообще никуда не пошла. Проведя бессонную ночь, тупо глядя перед собой немигающим взглядом, она просто не заметила, как рассвело, как наступил новый день, и за окном загудело, запыхтело, захлопало, закопошилось.
Несколько раз звонил телефон. Машка медленно опускала глаза, смотря на дисплей, и возвращалась в свое замороженное состояние.
Машка не помнила, как она вчера вернулась домой. Все было в тумане. Скорая, врачи, метающиеся балетные, охи, гул, шепот. Лизу забрали, жених уехал вместе с ней, труппа, подгоняемая Анной Семеновной, разошлась по гримеркам - обсуждать, сплетничать, обсасывать. Ушли осветители, ушел оркестр, а Маша как вкопанная стояла, теребя кулису. Очнулась она только когда на ее плечо легла чья-то рука.
-Это что у нас? Кажись, пора мышеловку ставить! - пробурчал дядя Коля, местный вахтер, ворчливый, как все вахтеры и интеллигентный, как все театралы.
Машка резко обернулась и хлестанула старого вахтера ушами по поредевшей шевелюре. Тот, уклоняясь, хотел выругаться, но увидел Машкино лицо и осекся.
-Ой, мышь, да ты белая совсем, ты чего это?
-Это не я. Я не хотела. Я просто так, пошутила - выпалила Машка и бросилась в свою гримерку, цепляя ушами и хвостом все, что попадалось у нее на пути.
-Вот тебе и мышь белая - проворчал вахтер и побрел по своему обычному маршруту.
Снова зазвонил телефон. Машка скосила глаза и хотела, было, вернуться в небытие, но вдруг подскочила и схватила трубку.
-Але.
-Привет, доча.
-Мама, мамочка, это ты?
Мама на том конце беспокойно умолкла на секунду, затем с тревогой спросила.
Маша, что случилось? Почему у тебя такой голос?
Машкина мама была мамой ответственной и прилежной. И любила Машку она тоже ответственно. Она считала, что ее дочь - самая талантливая, самая артистичная, самая-самая. Что ее не признают, не видят, не понимают, не любят. Она тигрицей бросалась на любого, кто позволял себе хоть как-то выразить свое недовольство по отношению к ее дочери. Она любила Машку, любила, но..... как пионер любит знамя. Как разведчик любит Родину. Ответственно, прилежно и очень показательно. Она мечтала стать для дочери подругой. Но может ли зародиться дружба между замполитом и салагой? Машка думала, что нет. Маму она побаивалась, поэтому вела себя с ней резко, немного высокомерно и всегда колюче. Мама, в свою очередь, частенько жаловалась на нехватку внимания, на то, что дочь ее не ценит, не жалеет, не любит.
Машка маму любила. Очень. Всегда боялась ее потерять и, когда ей было плохо, искала своей зашиты - если не хватало своих колючек - только у мамы.
-Мама, я сделала очень плохую вещь.
-Машенька, ты такая самокритичная! Ну, какую плохую вещь ты могла сделать? Не убила же никого!!
-Убила, мамочка, убила - и Машка заплакала.
Выслушав ее сбивчивый, истеричный рассказ, мама резюмировала.
-Мария, возьми себя в руки. Завидовать - плохо. Желать зла - ужасно, не спорю. Но этим еще никого и никогда не убивали. Это раз. Ты мучаешься, значит ее смерти, на самом деле, ты не хотела. Это два. Не ной, не раскисай. Делай хоть что-нибудь! Сходи в церковь, в больницу к этой, как ее... да, Лизе. Помоги лекарствами. Главное - делай! И запомни: мы все не без греха. Главное - с ними не мириться!
Машка терпеть не могла этот мамин менторский тон, но сейчас он подействовал, как вакцина.
Машка утерла сопли, умылась, посмотрела в зеркало на свою опухшую физиономию и прошептала:
-Церковь или больница. Царский выбор!
Машка не была атеисткой. И верующей не была. Как большинство людей, она вспоминала про Бога, когда кто-то болел, перед экзаменами, на Рождество и на Пасху. Машка бывала в церкви, но иконы она путала, запах ладана вызывал головокружение, а в смысл молитв она не могла вникнуть.
Но в этот раз Машка решила подготовиться как следует. Она надела самую длинную юбку, какую только смогла найти подвязала платок. Храм Машка выбрала тот, в котором венчались ее родители, в котором ее, Машку, крестили.
Зайдя под своды церкви, Машка остолбенела - сколько народа! Неужели они все верят в Бога?! Ну уж точно не из-за экзаменов они сюда пришли! - одернула она себя.
Так - Машка сжала кулаки - надо собраться. Надо делать, как все.... Надо ли? Не все желают смерти ближнему. Вот, например, эта милая бабушка "Божий одуванчик". Что она могла сделать? Максимум - скушать лишнюю конфетку в постный день. Хотя, кто знает, внешность обманчива, может, она кошек соседских тайком топит. Бр-р-р. Машка мысленно отчитала себя и перекрестилась. "Не хватало себе еще новый грех на душу повесить. Я здесь не для этого! Господи, а для чего?! Что делать-то?
Вот мужчина сбоку вовсю молится и поклоны бьет - отпадает. Молитв я не знаю. Женщина свечу ставит... только кому? Здесь столько икон, какой нужно, а какой не нужно? Или всем нужно без исключений?
Машка с трудом протиснулась к женщине, которая прислуживала у одной из икон и, стараясь, чтоб ее никто не слышал, прошептала
"Извините, я - в первый раз, не знаю, что делать.
Женщина устало, но тепло посмотрела на Машку.
-А зачем ты пришла? Чего ты хочешь?
-Не знаю, наверное, прощения просить.
-Ну тогда проси. Помолись Богу и попроси прощения.
-Да я...ни одной молитвы не знаю...
-А не надо знать - улыбнулась женщина. Ты проси не тут - она коснулась Машкиного лба и перевела руку на грудь - а тут. Как умеешь, так и проси. Господь всех слышит.
Машка поблагодарила и, отойдя в сторону, решила попробовать.
-Послушай Бог. Я согрешила. Я ...очень плохого пожелала одной девушке. Я ... не то, чтобы очень хотела ей навредить. Просто, ...почему ей - все, а мне - ничего. Я столько старалась, столько страдала! - Машка осеклась. Ей вдруг показалось, что мужчина с иконы смотрит на нее осуждающе.
-Да что я говорю? Пытаюсь найти оправдание своему дрянному характеру! Бог, я скажу как есть! Я пожелала смерти человеку, и он почти умер. Я убийца и я не знаю, что с этим делать. Я не прошу прощения, я прошу совета. Я не прошу снисхождения, мне нужно знать, как загладить вину, что бы душа, если она у меня есть очистилась. Господи, помоги...
И Машка заревела. Люди начали оборачиваться на нее, бабушки зашептались. Машка стала продвигаться к выходу, как вдруг ее окликнули.
Дочка - это была та женщина, которая прислуживала у иконы. - Не бойся и не плачь. Не грешить не сложно. Достаточно поступать с людьми так, как ты хочешь, чтоб поступали с тобой.
Машка любила больницы. Она никогда в этом не признавалась Это было бы ненормально, ведь только лентяи и эгоисты любят болеть, ныть и жаловаться. Кем была сама Машка, лентяем или эгоистом, она не знала, но болеть она любила. Любила, когда все бросают свои дела и бегут к ней, к Машке. Озабоченно трогают лоб, качают головой, сдвигают брови, смотря на градусник. Она умирающим лебедем лежала на кровати, стенала, плакала, но стойко переносила все тяготы болезни. ей разрешалось смотреть телик, есть все, что угодно, спать сколько угодно. Не надо было вставать рано, высовывать нос на улицу и самое главное - не видеть этот проклятый станок и не слышать, что "носок ты все равно тянешь плохо".
Поэтому Машку притягивали больницы - не как потенциального врача (резать людей и принимать решения о том "быть или не быть операции" - все это было не для Машки) - а как потенциального больного.
И даже сейчас, хотя обстоятельства были отнюдь не благостными, Машка, войдя в больницу, куда увезли Лизу, подумала: "Я бы сама туту лежала, ко мне бы приходили, плакали, говорили, какая я хорошая, талантливая и несчастная".
В регистратуре Машке упорно не хотели отвечать, требовали паспорт ("Много тут вас таких ходит, а потом утки пропадают"). Машка была уже готова сдаться и позорно бежать, как вдруг за спиной раздался голос
-Вы к Лизе? Вы из театра? Сан Санна, пропусти..."
Обернувшись, Машка увидела мужчину, к которому подходило только одно слово - средний. Средний рост, средний возраст, среднее телосложение, средняя степень облысения. Только взгляд выделял его из толпы таких же мужчин - "карлсонов", которые" в полном расцвете сил". Такие глаза были, наверное, у Деда Мороза. Или у доброго волшебника. Мудрые, глубокие, понимающие. Этим глазам хотелось верить, им хотелось все рассказать.
Мужчина подошел к Машке, протянул руку.
-Игорь Сергеевич, лечащий врач Лизы и... ее папа. А вы сказали, вы Маша?
Он вопросительно посмотрел на Машку, которая застыла, тупо уставившись на его протянутую руку. В голове скакали мысли: "Папа? У Лизы есть папа? Что за глупости, конечно, есть, как у всех людей. Он ее врач? Как он сказал, его зовут? Игорь...Сергеевич? Значит она - Елизавета Игоревна? Тьфу, Маша, да что с тобой!!! Соберись, тряпка!!!
-С вами все в порядке? Игорь Сергеевич тронул Машкину руку чем заставил ее очнуться и оторвать взгляд от его "дедоморозовских" глаз.
-А?... Да, извините, я... задумалась.
Он грустно улыбнулся.
-Видимо, Вы слишком глубоко задумались. Извините, я не расслышал, как к Вам обращаться? Маша? Мария?
-Ма... Мария (Да собери ты мозги!!!!) Нет, лучше Маша.
-Маша. Спасибо, что пришли. Она никого не хотела видеть кроме, Вас. Да и никто не приходил из ваших, балетных.
Он схватил Машку за руку и потащил аз собой.
-Куда без бахил? - Завопила Сан Санна, чем окончательно привела Машку в чувства.
-Подождите, она отдернула руку. Что значит, ждала меня? И как это никто не приходил? У нее же был, то есть не был, а есть жених!
-Жених? - папа Лизы удивленно поднял брови. Жениха я не видел и не слышал. Лиза про него не говорила. Она сказала, что пропустить к ней я могу только Вас.
Услышав такое, Машка совсем растерялась. Она уже вовсю жалела, что появилась здесь, ругала себя, Лизу, Игоря Сергеевича и весь мир. Лизин папа, воспользовавшись этой заминкой, впихнул Машку в палату, крикнув в дорогу "Дорогая, к тебе гости."
Лизина палата была такой же чистой и светлой, как сама Лиза. Игрушки, цветы, фрукты. "Как банально и слащаво" - подумала Машка, крутя головой по сторонам и избегая смотреть на кровать и увидеть ту, ради которой пришла.
-Маша, здравствуй, я знала, что ты придешь - слабый, но по-прежнему добрый чистый и НЕНАВИСТНЫЙ голос Лизы заставил Машку наконец-то посмотреть на нее. Лиза была бледна. Очень бледна, ее кожа отливала синевой. Но при этом она оставалась все той же доброй, милой красивой Лизой. Казалось, что гипсовый ангел прилег на кушетку, чтобы отдохнуть от своих добрых дел. И еще... она умирала. Машка чувствовала это. Она понимала по ее усталым, запавшим глазам, по ее похудевшим (куда уж больше?) плечам, что это конец. Она видела, как из ангела уходит жизнь...
Лиза улыбнулась и протянула к ней руку в призывном жесте. И это стало последней каплей. Последней Машкиной каплей терпения, упрямства, жесткости, гордости, стойкости, "колючести". Машка моргнула, шатнулась, вздохнула, покраснела и... заревела. Как маленькая девочка, утирая руками слезы и сопли, причитая, всхлипывая, извиняясь. Машка почти кричала, у моля о прощении, твердя, что это она виновата, что она не хотела, что она злая, что не думала, что зря пришла.
Лиза с кроткой улыбкой выслушала весь этот истеричный, обидчивый монолог и когда Машка затихла, бессильно плюхнувшись в кресло, взяв ее за руку и поглаживая ее, тихо прошептала.
-Маша, ты очень хорошая. Ты этого не знаешь, но ты - хорошая. Ты - талантливая, красивая, а главное - ДОБРАЯ, понимаешь? Ты пришла сегодня и это хорошо, это первый шаг к... - она на секунду прикрыла глаза, ей было тяжело говорить - к самой себе. И не правда, что это ты виновата в моей болезни. Мы с папой давно все знаем и никого не виним. А сейчас - она попыталась повернуться и достать до тумбочки, но сил у нее не хватало. - Возьми там... в ящике.
Машка открыла тумбочку, увидела какую-то пластиковую карточку и удивленно спросила:
-Что это?
-Это тебе. Ты потом посмотри, дома. А сейчас уходи и запомни, Маша, ты - не елка, не кактус, не Машка, не мышь. Ты - человек. Очень хороший человек.
-Да, это правда. - Игорь Сергеевич курил третью сигарету. - Я знал. Знал, что она больна. Но она так хотела танцевать. Как е мама. Я не мог ей отказать. Да и все протекало неплохо. Ну подделал я пару справок. Ну, что в этом такого! А потом это обострение.... Ой! - он схватился за голову, забыв о тлеющей сигарете - Что ж я наделал! Ведь это же я ее убил!
Машка вздохнула. Не она одна мучилась угрызениями совести. Лизин папа тоже страдал комплексом самобичевания.
-Но почему Вы не остановили ее? Ведь она же Ваша единственная дочь!
Глаза доброго Деда Мороза на мгновение сверкнули яростью, но лишь на мгновение. Добрая, светлая грусть вновь поселилась в них.
-Я останавливал, пока мог, но как можно остановить летящего лебедя, яркую вспышку, падающую звезду? Это невозможно, немыслимо. Это было бы бесчеловечно...
Публика замерла, раскрыв рот от восхищения. Девушка - степистка завораживала. Ее отточенные движения, легкость, а главное - тот бешеный ритм, который она отстукивала ногами - никого не могли оставить равнодушными. Танцовщица в очередной раз грациозно повернулась и, поклонившись, закончила танец. Публика разразилась овациями. На сцену понесли цветы. Любители степа рассыпались в комплиментах.
-Попрошу поприветствовать еще раз! Анна Орлова, лауреат международных конкурсов по степу среди юниоров!
Девушка вновь лучезарно улыбнулась и скрылась за кулисами. Там ее ждала мама, а по совместительству руководитель шоу-балета. Она обняла девушку.
-Молодец, но было две ошибки, потом обсудим. Переодевайся, я тут останусь.
Впереди было еще два номера. Первый точно пройдет на ура, а вот со вторым могут быть проблемы. Сыроват еще. Да и не вся публика воспринимает современный восточный балет. Степ и джаз - куда ни шло, а вот прыжки с саблями - зрелище для нашего брата непонятное. Либо дерись, либо танцуй.
Через полчаса, вопреки опасениям, восторженная публика потребовала руководителя балета на сцену. Отчетный концерт удался. Все довольны. Женщина устало, но облегченно вздохнула и вышла на поклон...
Поздно вечером она сидела в своем кабинете, бездумно уставившись в зеркало. Затем, о чем-то вспомнив, схватила трубку телефона:
-Алло, Лиля? Прости, я поздно, ты занята? А с Большим мы как, договорились? Лиля, надо, мне все равно - сколько! Я хочу, чтобы программу завершал только "Умирающий лебедь". Кто нам его толково поставит? Ну, и я не знаю... Звони еще раз. Ну значит сто первый раз. Золото, не мне ли тебя учить?
Она положила трубку. Выдвинула ящик стола, достала оттуда потрепанную пластиковую карточку. На ней было написано: "Школа современного танца "Рапсодия", телефон, адрес. Ждем именно Вас!" Женщина задумчиво потеребила карточку в руках, вновь забросила ее в ящик и, взглянув в зеркало, прошептала: "Я поставлю "Лебедя", я смогу, я должна тебе, должна, пусть не сама, но все же... Это будет последней засохшей, но не отпавшей колючкой"
В дверь постучали и в проеме, не дожидаясь ответа, возникла вахтерша.
- О! Так я и знала. Вы тута еще! Вам муж звонит. Чего он Вам на сотовый не звонит! Все денег жалеете!
Директор улыбнулась. Она привыкла, что старая вахтерша все время ворчит, а муж все время забывает на работе свой телефон.
- Спасибо, я сейчас - и она вышла из кабинета.
- Алло.
- Привет, как дела?
- Нормально, ты опять сотовый на работе оставил? Слушай, запиши ты, наконец, куда-нибудь мой номер! А то у меня уже уши горят из-за обвинений в расхищении чужого имущества!
- Хорошо, буду теперь представляться министром культуры!
- Не дорос еще! И вообще - ты собственной жены номер запомнить не можешь!
-Не могу, ты же знаешь! Выключи колючки! Тебя когда дома ждать? Анька тут вовсю кипятком плещет, описывает восторги восхищенной публики. Без тебя ужинать не сядем!
- Ладно, Игорь, я чуток еще посижу и поеду. Все, давайте. Я вас люблю.
-А мы любим, когда ты дома! Возвращайся, Машк. Мы ждем тебя....