По бескрайнему снежному полю под низким серым небом едет поезд. Облака, не имеющие ни цвета, ни белизны, закрыли небо сплошной пеленой, которая неясно где смыкается с землей. Где кончается поле, где начинается небо, не понять. Не видно не только горизонта, все без ясных очертаний, нет ни тени, солнце не пробивается через облака, не видно и его. День больше похож на сумерки. Мороз, по путям метет крупой поземка, даже снежинки не вырастают на таком холоде.
От последней теплушки доносятся звуки гармошки, поминутно обрываемые ветром. Что там играет гармонист, никак не разобрать. На площадке сидит крокодил Гена, тщетно кутается в шубу, мех искусственный и плохо греет, да и закутаться крокодилу никак не удается, мех ему мал. Ему зябко и страшно, он совсем не уверен, хотя и не признается себе в этом, что доедет до конца, не замерзнув насмерть. В теплушку его не пускают, а хладнокровное строение его тела, кажется, теперь обещает ему гибель. На самом деле уже не только ветер перебивает мелодию, но и отказывают замерзлые пальцы. Крокодил Гена так и не узнает, что ему не закончить живым этого пути, а мы не узнаем, что он играет. А Гене пока просто страшно, страшно, его пугает все, эта дорога, этот поезд, смерть, которую он уже чувствует, его пугает и последняя недобровольная и, похоже, напрасная жертва Чебурашки.