Аннотация: Жили у бабуси два веселых брата. Детские воспоминания не ждут приглашения. История, с самого начала которой ясно, что ничем хорошим она не кончится.
Вода в душе шумела слабым напором. Тамара, зажмурив глаза, ласково пенила шампунь на волосах, наслаждаясь новым запахом. Пока по плечам струились горячие ручейки, обтекая изгибы её тела, она размокала и упивалась этим простым удовольствием, - все наконец-то уехали на дачу.
Первый раз за год она могла позволить себе запеть в голос, пройтись по квартире голой и сделать педикюр, не отвлекаясь ни на что, кроме кофейка на диване, раскорячившись перед телеком.
Дней свободы было всего лишь два, и она твёрдо решила выжать из них максимум: после работы прошлась по магазинам и купила себе сладенькой изабеллы, радуясь, что не придётся терпеть косые взгляды свекрови и делиться закуской с надоедливым сыном, вечно дёргающим у неё всё самое лакомое и вредное.
Вечерней ванны она ждала как спасения, стоило только переступить порог и закинуть сумки на кухню, как Тамара тут же разделась, сгребла халат, свежее полотенце и залезла в душ, едва ли не плача от счастья, соскрести с себя мочалкой налипший день.
В доме было зябко, с утра тянуло сыростью с канала, и дело шло к дождю.
Она заливалась тихим смехом, радуясь сама себе и тихонько напевая хитовую 'ту-лу-ла', не забывая про себя чихвостить свекровь, которая зачем-то выволокла в угол кухни прошлогодние тыквы.
Вдруг ей почудилось, как по ногам мерзко потянуло сквозняком. Тамара чуть отодвинула штору, посмотрела на дверь ванной, и в голове мелькнула мысль: 'А заперлась ли?'. Но, прислушавшись, она не услыхала ничего, и, отмахнувшись от беспокойства, вновь залезла под струи воды, начав смывать пену новой шампуньки.
Заливаясь душем, сквозь воду она пыталась различить шум, внутренне содрогаясь от всевечного предчувствия чудовища за стеной, но, будучи человеком взрослым и ответственным, она упрекала себя за поддавки детским страшилкам.
Сквозняк стал ощутимее, и холод по мокрым голеням заставил её вздрогнуть.
Вновь вытянув голову к шторе, она чутко вслушалась в привычный звук квартиры. И услышала стуки. Неестественные, они были похожи на глухой бой старческой клюки по плохому паркету коридора, но их точно было больше, казалось, что там двигалось что-то, но шагов было не различить.
Моментально запаниковав, она выкрутила краны, закрывая воду, позабыв, что на холодном стёрта резьба, и он завинчивался много легче. Вода тут же превратилась в кипяток, окатив её морозом и ожёгши кожу плеч, Тамара, сжала зубы, сдавливая в горле стон, и это привело её в чувство: она вдруг поняла, что ей всего лишь нужно запереть защёлку, чтобы этот кто-то не зашёл к ней, но шальная мысль оказалась дурной - хлипкая щеколда не смогла бы задержать того, кто в коридоре, если бы тот пожелал войти. Но теперь, этот кто-то понял, что про него узнали, раз вода в душе перестала литься.
Колотясь дрожью, она рванула на себя халат, больно диранув пушистой махрой по ошпаренной коже и, кутаясь в его полы, схватила, сама не понимая зачем, старую мыльницу с раковины.
Дёрнувшись к двери раз, замешкалась, и, струсив, попыталась было расплакаться, сморщившись личиком, она подышала, но так и не смогла выдавить ни слезинки. С каждой секундой сердце колотилось всё сильнее, не выдержав, снова кинулась к двери, и на вдохе открыла её на себя.
Тут же с порога, увидев стоящее в коридоре существо, она начала орать столь истошно и пронзительно, что глухая бабка двумя этажами выше вздрогнула и завертела головой, ища своё беспокойство.
Тамара швырнула в него мыльницу и, пятясь по коридору на кухню, визжала как в последний раз, а чудовище наступало на неё неотвратимо, тяжело шатая своими двумя туловищами на тонких ногах. Голова на одной половине его безвольно повисла и раскачивалась, а вторая, что-то мыча, смотрела на неё остекленевшими глазами и вяло махала руками, видимо, успокаивая.
За порогом кухни Тамара сорвала голос и, поскользнувшись на незамеченных ею потёках трупного яда, которым тыквы начали сочиться ещё в четверг, упала спиной назад, больно ударившись головой о плиту, и, раскорячившись на линолеуме, елозя голыми ногами отползала дальше в угол, пока двухголовое чудовище, скорчившись одним своим лицом от её страданий, вдруг не увидало в ней то, что Тамара, ошалевшая от страха и боли, позабыла прикрыть халатом.
Существо это, вдруг воспрянув своей безвольной половиной, подняло голову, и открыв глаза, мутно обвела пространство вокруг себя, сказав самому себе:
- Пить хочу.
И потянулся за стаканом, стоявшем у мойки.
Тамара, сипло рыдая, обхватив голову руками, тупо провожала взглядом движения четырехрукого и двухголового чудовища, оказавшегося каким-то неправильным подростком, коряво слепленным из двух туловищ на тонких ногах. Опираясь на клюку, одна половина с трудом держала равновесие, покуда вторая пыталась дотянуться до раковины. Женщина сквозь слезы осматривала это странное тело, и ужас в ней сменялся брезгливостью.
Это было что-то отвратительное и притягательное своей нелепой и неестественной дикостью. Подросток, или подростки, лет четырнадцати, в грубо и неловко сшитых в одну рубахах, болтавшихся над брюками какой-то бабской юбкой, выглядели жалко. Угловатое и уродливое существо, стояло криво, похожее на вывернутое по суставам медицинское пособие, неправильно собранное студентами-хулиганами.
Человечек держал в руке палку-клюку, и, разинув рот, глядел прямо на голые Тамарины бедра, разъехавшиеся полы халата открывали мокрые белые ноги, и его изумление выдавало шок от столкновения с сокровенным взрослой женщины. Переведя глаза на лицо, он столкнулся с брезгливостью её взгляда и, стесняясь себя, взялся за край свой перешитой рубахи, надставленной какой-то пёстрой тряпкой, и, комкая в свободной руке, начал заправлять её в брюки куда-то над карманом.
А вторая половина его тела, вяло шевеля руками, пыталась дотянуться до крана с водой. Не получив желаемого, голова обернулась, и скользнув глазами по Тамаре, встретилась с ней взглядом, в его глазах было лишь равнодушие пьяного.
- Подойди. Не могу дотянуться - сказав это брату, половиной тела дёрнуло ногой в сторону раковины.
С лестницы послышались шаги и голоса.
- Где кричали?
- Из пятнадцатой. Вот же дверь, -Тамара, кажется, услышала испуганный голос соседки.
Дверь заскрипела, голова с клюкой в руках оглянулась, и в коридор кухни в три шага влетела здоровенная баба из квартиры этажом выше, которую Тамара изредка встречала в парадной.
- Да чтобы вас волки взяли! Хулиганьё, что вы шляетесь по чужим домам?!
Бабка, наряженая в вязаный жакет и длинную юбку, без паузы и вдоха начала орать на слепленных в одно тело братьев, дёргая ближнего за рубаху.
- Что дома не сидится? Чего вы сюда приперлись людей пугать, уроды?
Обернувшись к Тамаре, она, не глядя на неё, запричитала:
- С детства такие, дома сидят, да вот не уследила за ними! Да положи ты стакан, окаянный, чужой же! - баба крикнула на другую голову, а та, сжавши лицо в гримасу, бросила стакан в мойку с гадким звоном, и закрыла голову руками, прячась от крика.
Тамара сидела на полу, прижавшись к плите, и смотрела как большая старая женщина, безобразно ругаясь, дёргала за плечо испуганного пацана с клюкой, пытаясь выволочь его из квартиры, а тот, виновато переводя взгляд с Тамары на бабку, не мог развернуться в узком коридоре, ворочая своим телом и телом скукоженного от крика брата.
- Нам позвонить надо было - голова мальчика начала мямлить.
- Зачем вам звонить, куда вам звонить?! - бабка орала в голос, прямо в лицо своего внука.
- Вова выпил коньяк, ему плохо стало, мне тоже плохо, я испугался, что он сейчас умрёт, - мальчик говорил тихо, и как мог, силился совладать со своими конечностями и мычащим телом брата, опираясь на клюку, он схватил его крепко за рукав, и, прижимая ближе к себе, развернулся, снова поглядев на раскоряченную Тамару. Бабка скривив рожу, поджала губы и хряснула закрывшемуся руками пацану подзатыльник.
- Что вы вообще на полу тут лежите голая?!
От бессилия и злобы баба начала орать и на Тамару.
- Что там? Что там такое? - соседка с лестничной площадки, не выдержала и, боясь зайти, успокаивала свой страх собственным голосом.
- Да ничего! Внучата мои вышли, опять народ перепугали - бабка крикнула в дверь. И, обернувшись к Тамаре, снова начала своё требовательное:
- Чтоо вы тут голая лежите, стыда никакого нет, это ж дети, понятно дело что интересно, вот и смотрят, а вы, бесстыдница, к вам так все будут ходить! - уволакивая за собой своих сросшихся внучат, бабка загромыхала дверью и хлопнув ею, начала шумно хлестать их то ли рукой, то ли сумкой, кто-то из них тихонько завыл, а бабка в голос верещала про неблагодарных сук, и больных уродов и кохозную пьянь.
Соседка что-то говорила ей, но Тамара, уже не слушая, поднялась, перешагнула через лужу, натекшую из тыкв и держась за голову, бросилась к двери, закрыв, закрыв её тут же на щеколду и замок.
Разрыдавшись, она спустилась по стене, села прямо в коридоре на натоптанный пол и начала горько плакать про свой испорченный выходной, про мерзкую сцену, про несчастных братьев, про разбитую голову и мучительный стыд, - сразу про все, рыдая так, что соседка, услыхав это из-за двери, пошла к себе, накапала в стакан валерьянки, и постучалась в дверь пятнадцатой квартиры, дождавшись, когда первая волна истерики сойдёт.
Тамара открыла, но не сразу, соседка стучала снова и снова, и, когда опухшая от плача женщина показалась в дверной щели, сразу сунула ей в руки стакан.
- Валерьянка. Это внуки Наталь Васильевны из восемнадцатой, сын-то помер у ней. Сиамские близнецы. Я их один раз только видела, они не выходят. Про них говорят и передачу снимали. Вроде как один напился допьяну без спросу, а второй пошёл к соседям позвонить в скорую, ну, вместе они пошли. А вот видишь как напугали. Ты как, живая?
Тамара глотала воду и молча кивала. Жмурясь и смаргивая слезы прямо в стакан.