Веселов Георгий, тренер по греко-римской борьбе, шел с толпой допризывников, их матерей, невест, друзей и подруг к военкомату, чтобы проводить часть своих воспитанников на войну. К военкомату они подходили не сразу. В клетчатых шерстяных брюках, джинсах, на ногах старенькие туфли, кроссовки, кеды, у некоторых и рубашка на три пуговицы настежь - строптивую буйную душу видно. Стояли вразвалочку, курили - вольница. Вышедший майор построил их в колонну, сказал напутствие, и колонна вышла на улицу. Удивительное, непривычное это было зрелище: машина ГАИ с мигалкой, дирижер, бунчук с развевающимися кистями, блеск духовых инструментов, тревожная мелодия 'Славянки', девочки, взмахом руки приветствующие парней, жители, выглядывающие из окон домов, матери, шедшие рядом по бульвару: где среди сотни допризывников ее родной, кровиночка...
У памятника Ленину - почетный караул с карабинами у ног. Допризывники подравнялись, короткие речи и минута молчания в память о парнях, погибших в Афганистане. Десятки красных роз опустились к подножию монумента.
Продолжились проводы в клубе 'Родник'. На стульях веером разместились допризывники, рядом, справа, в форме и с боевыми наградами на груди - воины-интернационалисты, с другой стороны с гитарами представители клуба самодеятельной песни - барды. Пока же из динамика льется песня, записанная на пленку:
'Жаркая нерусская погода
Оседает пылью на броне,
Оседает вот уже два года
На афганской этой стороне...'
'...Там лесочки, кусточки, жасмин,
А под каждым контактная мина...'
'...Третий тост промолчим -
Кто пропал, а кто пан,
Караван, караван, караван...'
- Два раза в год город провожает своих мальчишек в армию. Сегодня мы провожаем вас. И хотим поговорить о тех, кто был и кто может стать настоящим солдатом, - говорит организатор проводов Лена Измайлова. - Это будет честный разговор об армии, о мужчине, который должен оставаться человеком и мужчиной и в гражданской жизни.
Из группы 'афганцев' поднялся парень с гитарой:
- Ребята, я пришел сюда как друг Сергея Ившина. Он погиб в Афганистане. Но вот гитара, на которой он любил играть. Я хочу, чтобы Серегина жизнь продолжалась в этой гитаре. Кто хочет, пусть споет и сыграет на ней.
Гитара передается из рук в руки и находит того, под чьими пальцами она оживает.
- 'Не к любимым цветы мы сегодня несем,
Мы идем возложить их на могилы друзей,
Тех, кому не увидеть родных матерей.
Вам бы жить еще долго, растить сыновей,
Только пули уносят таких вот парней'.
Маленькая девочка лет трех-четырех подходит к микрофону и спрашивает:
- Вы с самого-самого детства хотели идти в армию?
Ведущая прошла по рядам, предлагая микрофон сидящим, и один из допризывников ответил:
- Я - с детства. Мне многое рассказывал дед, он воевал, рассказывал отец, ребята.
- Как вы представляете армию, что ждете от нее? - вопрос от группы десантников.
- Хочу выполнить свой долг, выработать силу воли, стать настоящим мужчиной. Каждый должен выполнить свой долг.
Один из 'афганцев':
- Кода уходил, хотелось увидеть, познать новое. Попал в учебку. По окончании спросили: 'Кто желает в Афганистан?'. Заявления написали почти все. Не все попали. Я попал.
- Были те, кто не написал?
- Были.
- Были моменты, когда было страшно?
- Были. Возвращались в батальон. Обстреляли. Машина горела. Были убитые.
Другие молчали. Встал майор, офицер запаса, 'афганец':
- Было страшно, ребята. Не верьте, что не бывает страшно. Умирать никто не хочет. Каждый пытается сберечь свою жизнь. Но один умеет спрятать страх, помнит о чести и долге, другого же страх лишает всего человеческого. Нужно до конца оставаться человеком, даже если цена этому - жизнь.
Видеокассета: десантники в форме бегут и, если говорить словами Высоцкого, 'стреляют, прыгают - с ума сойти!'
Комментарий 'афганца':
- Ребята, нам часто по телевизору крутят 'показуху'. Наш прапорщик называл передачу 'Служу Советскому Союзу' передачей 'В гостях у сказки'. Красивостей в армии мало. На операции в беретах не ходят. Одежда пестрая. Мы ходили на операции кто в сапогах, кто в полусапогах, в маскхалате, в комбинезоне, в 'хэбэ'.
- Была ли в Афганистане дедовщина?
- В Союзе что-то было, в Афгане - нет. Мы там были одна семья. В Афганистане дедовщину по-другому называют: дембелизм. На базе дембелизм может как-то и проявлялся, в боевой обстановке - нет. На операции шел в основном дембель, тот, кому скоро домой. Если не убьют. Молодых старались не брать.
- Жалели?
- Жалости не было: он такой же солдат, как и я, как мой друг. Просто меньше знает, меньше умеет. Дембель учил, поучал. Старался, чтобы молодой выжил. Для Родины. Для России. Чтобы дембель сзади шел - такого не было.
По рукам идут три предмета, и ведущая просит рассказать о них бывших воинов. Те улыбаются: нитки и иголка - нужнейшие на службе предметы, трубка из-под капельницы, скрепленная пулей - амулет 'жизнь'. В трубке данные: кто ты, когда родился. Ее носили при себе. Фляжка - в ней и радость, и жизнь, и все вместе. Иной раз и по две фляжки брали на задание: глоток воды - глоток силы и бодрости.
- Как вы входили в мирную жизнь? - спрашивают допризывники.
- Ждали самолета - испытывали и радость, и огорчение. Огорчение оттого, что ребят оставляем. Заходили же в 'борт' - чуть не кричали от восторга. Будущее рисовалось розовым. И вот Ташкент. Оформление документов, первая встреча с бюрократизмом. Таксист толкует о том, что мяса нет, рыбой замучили. А нам эти заботы кажутся такой мелочностью бытия! Живем мы, в сущности, неплохо: хорошие дома, горячая вода, сносная одежда, пища. Там же - голод.
На экране слайды: Афганистан, разрисованный автобус, женщины на арбе в паранджах, десантники возвращающиеся с трофейным оружием.
- Ребята, смотрите, какая на нас неодинаковая одежда!
А это Сергей Ившин. Погиб. Он же до призыва - улыбка во все лицо. Это Шкляев Леонид - погиб. Это Кулябин Дима - последний, кого привезли в цинковом гробу. Дима же - первоклассник с цветами.
Матери погибшего Саши Петрова преподносят цветы. Она ответила просто и сердечно:
- Большое спасибо за то, что не забыли наших сыновей. Я тронута. Будьте счастливы и берегите свою Родину, как наши дети. Счастья вам.
Допризывников проводили до вокзала с оркестром.
С вокзала Георгий возвращался окруженный десятком крепких подростков, борцов, своих воспитанников, им через год-два предстояло повторить судьбу своих товарищей, отправиться в военкомат. А там как повезет - кому в Афган, кому на Камчатку, кому на Север. Он гордился своими воспитанниками: среди них были мастера спорта, чемпионы Урала, а один из них, Захар Владыкин, стал чемпионом мира среди юношей. Это был его любимый ученик, детдомовец, беспредельно преданный спорту, обладал исключительной реакцией, ловил каждое слово своего наставника, все упражнения выполнял с радостью. Среди сверстников равных ему не было, и Веселов перевел его в группу старших по возрасту. Его включили в сборную России, и он мог бы не служить в армии, получить 'бронь', ему предлагали это, но он настоял на службе. Военкомат предлагал ему Москву, клуб ЦСКА, он и от этого лестного предложения отказался. Сейчас воюет где-то в Газни. Регулярно пишет короткие письма, некому ему писать, кроме наставника. Георгий ждет эти письма и исправно отвечает: он понимает, что для солдата значит письмо с Родины. 'Что-то давно не было письма. Все ли хорошо с ним?' - подумал Георгий.
В Дом спорта он не пошел - все тренировки на сегодня в связи с проводами друзей были отменены. Он попрощался с ребятами и отправился в свою двухкомнатную 'хрущевку', где, он знал, ждет его жена. Сыновья - два сына, два рыжика, как звала их мать - были еще в школе.
Шестнадцать лет назад он, как и обещал, на выходной приехал в деревню, где две недели назад они помогали подшефному колхозу убирать картошку. Рыжая доярка отпросилась у подруг с фермы и привела гостя в деревянный одноэтажный дом с двумя небольшими оконцами на улицу.
В доме было чисто и уютно: некрашеный пол вымыт и до желта выскоблен, домотканый половик с красными и оранжевыми поперечными полосами тянулся от порога к столу. Вдоль стен у стола были сооружены лавки из широких плах. Они тоже были не крашены, гладко обструганы и за многие годы отполированы частым сидением на них. Тут же у стола стояли две табуретки. Передняя часть избы была обклеена однотонными желтенькими обоями. Потолок был выкрашен белой масляной краской.
Почти посреди избы, немного слева от входа, была выложена большая, два на два метра, русская печь. От нее к передним окошкам от потолка до пола тянулась ситцевая голубенькая занавеска. За ней, очевидно, стояла кровать.
У окошек и на глухой стене повсюду были развешены рамочки с фотографиями. На них были и родители Гали - высокий бородатый старик Егор в полотняных штанах, заправленных в сапоги, и светлой рубахе, подпоясанной кушаком. Рядом стояла старушка Юлия, в черной юбке, в кофте с горошками и цветастом платке, углами подвязанном под подбородком. Но больше всего было фотографий лыжницы.
Вот она, школьница с номером восемь на груди, на простеньких лыжах с бамбуковыми, с круглыми кольцами у заостренных концов, палками. Вот она в белом свитере, черных, чуть ниже колен брюках, красных гетрах и настоящих кожаных лыжных ботинках стоит, склонившись, на верхней ступени пьедестала почета, и какой-то мужчина в яркой цветастой куртке и пыжиковой шапке вешает ей на шею медаль на широкой ленте. Фотографий спортсменки было много.
Здесь же на стенах были развешены почетные грамоты за успехи в спорте. В правом переднем углу, на полочке, где у старых людей бывают иконы, стояли два красивых белых металлических кубка.
Галя, пока Георгий, сняв куртку и обувь, в носках ходил по избе, рассматривая фотографии, принесла дров, затопила подтопок, переоделась в спортивный костюм.
- Я еще баню затопила. Часа через полтора подойдет. Ужинать будешь после баньки или сейчас перекусишь? Яичницу поставлю.
- Нет, рыжая моя. Сейчас не надо. После баньки будем ужинать.
- А ты что в носках ходишь? Я и не подумала, что ты обувь снимешь, - девушка залезла на печь и достала валенки. - На, обуй. Впору ли? Не жмут?
Георгий надел теплые, подшитые, разношенные валенки.
- Как на меня. Спасибо. Рыжая, достань альбом, фотографии посмотрим: спортивными успехами похвалишься. Я смотрю, ты девушка спортивная!
Галя, зардевшись, вынесла из-за занавески конторскую папку для бумаг, в которую были сложены все фотографии, и села на лавку рядом.
Потом, оставив гостя одного досматривать фотографии, ушла. Вернувшись, объявила, что баня готова: холодная вода налита в бак, горячая - прямо в котле на каменке. Свеженький веник в предбаннике. Полотенце и все остальное - там же.
Веселов взял из сумки пакет с нижней одеждой и отправился мыться.
- Галя, сумку разбери: что съедобное - все на стол. Пойдем вместе мыться - спинку потрешь!
- Непривычны мы чужим мужикам в бане спинки тереть. Это у вас там, в городе, может, и ходят девки в бани с кем попало, - сказала, улыбнувшись. - Я после тебя помоюсь, пар немного схлынет, - сказала уже после некоторого молчания вполне серьезно.
В баньку по-черному, с большим чугунным котлом, вделанным в сложенную из больших диких камней печь, каменку, раскаленных чуть не до красна, Георгий мечтал попасть очень давно. Он не спеша распарил в тазу веник - сначала в горячей воде, потом в кипятке, обтерся им, снова подержал в кипятке, ковшом плеснул кипяток на раскаленные камни и присел, оберегаясь от горячего пара, взметнувшегося к потолку. Ополоснул из ковшика полок, лег на спину и во весь рост растянулся на горячих досках. Это было блаженство! Он хлестал горячим веником поднятые кверху ноги, разглаживал веником грудь, живот и до жжения бил себя мягкими березовыми листочками, потом, сев, хлестал без всякой жалости свою спину. Выйдя на крыльцо бани с ведром холодной воды, опрокинул его на себя. Принес второе и еще раз ожег себя колодезной водицей. И снова банное блаженство.
Пришел Георгий в себя только тогда, когда увидел, что холодной воды в баке осталась одна треть. Отдышавшись в предбаннике, в трусах, с полотенцем на плечах, вошел в избу.
- Там холодной воды в баке - одна треть. Где колодец? Давай наношу.
- Мне хватит. Как банька?
- Это было божественно, рыжая!
- Ну и ладно. Пойду тоже ополоснусь. - И Галя, увернувшись от объятий, выскочила из избы.
Георгий достал из сумки голубую рубашку-распашонку, пуговицы застегнул не все - чтобы грудь дышала, натянул легкие трикотажные штаны, сунул ноги в валенки и причесался.
Стол был покрыт льняной скатертью, и на нем на деревянной подставке стояла сковорода с яичницей-селянкой, как ее называли в деревне: в сбитые яички вливалось молоко, посыпалось сверху мелко порезанным зеленым луком и запеклось в горячей печке. С коричневой поджаристой корочкой сверху, блюдо выглядело очень аппетитно. Здесь же была тарелка с нарезанным соленым салом и колбасой, чашка с отварными картофелинами, бутылка рябины на коньяке, две рюмки, два стакана и кувшин квасу. На тарелке лежали ломти деревенского, нарезанного от каравая хлеба. Георгий не удержался - налил стакан холодного квасу, сел на лавку и стал пить его маленькими глоточками, растягивая блаженство.
В избу вошла Галя в ситцевом халате и калошах на босу ногу, прошла за занавеску и вскоре вышла в тонкой белой кофточке и серенькой, ниже колен, расклешенной юбке. На ногах были шерстяные носки и тапочки. Волосы были схвачены сзади резинкой.
- Горло застудишь, квас-то холодный, из подполья.
- Нет, солнышко, не застужу. Садись за стол, заждался я тебя.
Георгий налил в рюмки привезенную им настойку, поднял свою рюмку, Галя тоже.
- За что пить будем?
- Как за что? За будущих сыночков: рослых, сильных, крепких, как белые грибочки. Таких, каких ты мне обещала, приглашая свататься.
- Намолола я тебе тогда чо попало. Меня Вера после уж ругала, ругала, - сказала Галя, опустив голову.
- Нет, Галенька, ты сказала то, что надо было. Не те бы слова, может, и не было бы меня сейчас здесь.
Выпили. Поели. Еще выпили.
- Хочешь песню спою?
'...Обязательно, обязательно я найду жену на вкус,
Обязательно, обязательно я на рыженькой женюсь.
Чтоб была она симпатичная, и чуть-чуть курносый нос,
Обязательно, обязательно, чтобы рыжий цвет волос.
Рыжая, рыжая, ты, наверно, всех милей
Рыжая, рыжая, не своди с ума парней.
Все блондиночки и брюнеточки хороши, когда юны,
А когда они состарятся - даже черту не нужны'...
- Когда я услышал эту песню, о рыжей только и мечтал. А тут тебя в деревне встретил: и волосы рыжие, и носик курносый, и все-все при тебе! Ночей не спал перед отъездом!
- Не болтай! Ночей он не спал. Люба - мог бы и раньше наведаться.
Поужинав, Галя начала убирать со стола, мыть посуду.
- Иди, отдохни: с дорожки да после баньки. - Галя отодвинула занавеску и указала на разобранную постель.
Георгий ушел. Галя домыла посуду, вытерла стол. Из сундука, стоящего в углу, достала домотканую рубашку из тонкого льна, материн подарок на свадьбу, надела ее на голое тело, прошла и остановилась у занавески.
- Галя, ты придешь ко мне? - спросил Георгий.
Галя подошла к кровати:
- Поди не понравлюсь я тебе. Ничо я не знаю. Не было еще мужиков у меня. Ты городской, девок всяких, поди, повидал. Всяко поди любили тебя.
- Иди, родная моя, иди.
- Погоди, свет загашу. Стыдно при свете-то.
Утром, продолжая ласкать молодую женщину, Георгий спросил, согласна ли она переехать к нему в город.
- Переспала с тобой - жена уж я тебе. Как захочешь, так и будет. На ферме только надо объявить да председателю сказать. И скотина у меня еще есть - корова, да свинью кормлю. С ними чо делать будем?
- С Михал Михалычем я поговорю. Справку, наверное, от колхоза надо, паспорт оформлять.
- Паспорт есть у меня, давно уж в районе выправили. Как на соревнования в область стали возить, так паспорт и дали. Без паспорта там и в гостиницу не приняли бы.
Через неделю в Галиной избе отпраздновали скромную свадьбу. Были доярки с фермы, Михаил Михайлович, председатель колхоза, с женой Ольгой, да еще двое соседей из Галиной родни - тетка по матери, пятидесятилетняя Степанида, ее председатель колхоза уговорил пойти в доярки, заменить Галину на ферме, да муж ее, тракторист.
По дороге домой Георгий зашел в магазин, хлеба купить. Хлеба в магазине уже не было - разобрали. Хлеб привозили с утра, очереди были небольшие, но расходился хлеб быстро. Давали по две буханки в руки, но брали про запас - кто-то вечером на огород уезжал и хлеба под вечер мог не купить, семейные приходили с детьми, покупали по четыре буханки, кто-то покупал черный хлеб на корм свиньям. Хлеб был недорог - восемнадцать копеек буханка, и кормить скотину покупным хлебом было экономически выгодно.
Рядом, в продовольственном отделе, стояла толпа мужиков - ждали привоза водки. Весной на заседании ЦК КПСС было принято постановление 'О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма'. Водка с прилавков исчезла. Ходили упорные слухи, что цена ее взлетит неимоверно, поэтому она была в страшном дефиците. На ладонях писались номера очереди, но очередность не соблюдалась: были случаи, когда к прилавку молодые и сильные пробирались по головам людей, были случаи смертельных исходов: в давке у кого-то не выдерживало сердце.
В очереди стоял один из родителей, чей мальчик ходил к Веселову на тренировки. Поздоровались.
- Ждешь? Бутылочку купить хочешь?
- Да. Говорят, на той неделе водка будет еще дороже. На октябрьские праздники пару бутылочек бы запасти.
- Ну, это слухи - о ценах. Куда им еще расти - и так до небес взлетели. В августе цена была 4-70, сейчас 9-10 за пол-литра.
- Мой хороший знакомый работает на ликерке, рассказывает, что с завода городское начальство опять ящиками водку увозит: якобы кому-то на свадьбу надо, кому-то на юбилей. Оформляют через магазины, директор подписывает накладные, и машина едет сначала к гаражу, остатки попадают сюда, на прилавок.
Дома Галя выставила на стол чашку горячего борща, тарелку с голубцами, сахарницу с песком. Села напротив и стала любоваться мужем.
- Что сама-то не ешь?
- Я с детьми поем, скоро из школы прибегут. Сахару вон сегодня два кило выстояла. Нигде не стало сахару-то. На самогон, говорят, разбирают. Неужели и в городе варить стали?
- Как самогон варить не будут: пить-то за месяц не отучишь. Погоди, еще и отраву всякую пить начнут: одеколоны, лосьоны. Палкой пить не отучишь.
Поев, Георгий сел на диван и взял газету с книжной полки. Газета попалась пятимесячной давности, привезенная Вадимом Соколовым, одним из борцов, мастером спорта, ездившим в Чернобыль на ликвидацию аварии.
Об этой аварии ходили разные слухи. В 'Киевской правде' уважаемый академик, светило медицинской науки, рассказывал корреспонденту, что для ликвидации аварии сформировано 230 бригад. Они сделали все необходимое. К сожалению, большому облучению подверглись люди, находившиеся поблизости и тушившие пожар. Почти 300 человек были госпитализированы. Некоторым из них медицина не в силах была спасти жизнь. Корреспондент спросила: 'Приходилось слышать о мерах профилактики: больше находиться в помещениях, не открывать форточки. В этом и правда была необходимость?' 'Ее не было и нет, - ответил академик. - Ни единого дня после аварии радиоактивность не приближалась к уровню, опасному для здоровья'. Корреспондент спросила: 'Последствия аварии сегодня устраняют тысячи людей. Есть гарантии, что это не скажется на их здоровье?' 'Есть. Каждый из нас ежедневно имеет дело с радиацией. Все мы живем и всегда жили в условиях радиоактивного фона. Для тех, кто работает в зоне станции, принято считать максимальной дозой 25 рентген - согласно многочисленным исследованиям специалистов разных стран, она не может повредить здоровью. Мы позаботились о том, чтобы эта доза не повышалась. Как только регистрируется доза в 25 рентген, человек отстраняется от работы. Это закон для всех', - ответил академик.
Георгий положил газету обратно и взял с полки из кипы накопившихся газет свежую 'Правду'. И снова глаза его остановились на сообщении о Чернобыле.
'Чернобыльская АЭС возрождается! Она выдала первые тысячи киловатт-часов электроэнергии, которая так нужна городам и селам Украины, ее фабрикам, заводам, колхозам и совхозам. Пуск первого энергоблока - это огромное событие в жизни всех, кто принимал участие в ликвидации аварии на станции, кто сегодня работает в Чернобыле. Задание партии и правительства выполнено в срок'.
'Ну, вот, а Вадим тут мне страхов разных о Чернобыле порассказывал', - подумал Георгий.
Из школы прибежали дети, два рыжика, как называла их мать: Никита пятнадцати лет, учащийся девятого, выпускного класса, и Иван, Ванюшенька-душенька, любимец матери, бросили портфели в угол, разделись и устремились к столу.
- Куда? Куда?! Руки кто мыть будет? Марш руки мыть!
Ребята помыли руки, Галина собрала на стол и сама села поесть с ними.
Никита учился хорошо, ко всему относился серьезно, мечтал о больших успехах в спорте, о славе Ивана Поддубного. У него были основания на это надеяться: имея первый взрослый разряд по борьбе, он был чемпионом города в полутяжелой весовой категории. Рост его был метр восемьдесят - чуть пониже отца, стройный, гибкий, с хорошей, взрывной реакцией. Тренировал его Роберт Маслюков, бывший воспитанник отца, закончивший Высшую школу тренеров в Москве. Сам прекрасный борец, он часто после официальных тренировок переодевался, надевал борцовское трико, выходил на ковер и звал Никиту:
- Давай! Положишь меня - я бегу по залу три круга, если я тебя кладу на лопатки - ты три круга идешь на корточках по залу гусиным шагом.
Уступать никому не хотелось, борьба шла с переменным успехом. Иногда в зал заходил Георгий, садился на низкую скамейку у стены и наблюдал за схваткой. Дома он объяснял Никите, почему у него не получился бросок через бедро, как правильно надо было ставить правую ногу. Ваня тринадцати лет, тоже нехилый подросток, тренировавшийся в группе отца, хватал брата и показывал, как правильно надо 'бедрить'. Отец посмеивался:
- Не получится у тебя, Ванечка, с ним пока: весовая категория у тебя не та.
По вечерам в своей комнате они затевали возню на ковре: по очереди ставили друг друга в 'партер', пытались сделать накат, спорили, когда получалось - бурно радовались.
- Унял бы ты их: расшумелись больно. Снизу соседям слышно - ругаться прибегут.
- Пусть повозятся, - улыбался Георгий.
В конце марта вечером в квартире Веселовых неожиданно появился Захар Владыкин. Был он в изрядном подпитии, еще одну бутылку водки отдал хозяину. Открыв принесенный чемодан, достал золотистый, блестящий платок с люрексом и протянул хозяйке, Никите он подарил джинсы и спортивный костюм, Ивану - катушечный магнитофон. Снял со своей руки японские часы на батарейках и надел на руку Георгию. Веселов не без удивления воспринял все это, но подарки родным принять разрешил и подаренные часы оставил на своей руке. Никита и Иван, радуясь дарам, убежали в свою комнату.
Пока гость раздевался, Галя собрала на стол.
- Отслужил? Что-то ты вернулся не вовремя. Пьешь? Когда на тренировки придешь? - спросил Георгий, разливая водку по рюмкам.
Захар, не дожидаясь других, выпил водку из своей рюмки, наполнил ее снова.
- Не приду я больше на тренировки, Георгий Алексеевич. Я пришел попрощаться с вами. Ради этого и жил.
- Что-то ты траурно заговорил. Закусывай. Галя, - обратился Георгий к жене, - приготовь Захару постель на диване, а сама устраивайся у ребят: он у нас ночевать будет. Сегодня я его никуда не отпущу.
Галя постелила на диване простыню, положила подушку, одеяло и ушла. Мужчины остались одни.
- Ну, рассказывай, что у тебя там стряслось? Разве таким я тебя отправлял в армию? Говори.
Захар снова выпил водку и посмотрел на тренера пустым, отрешенным взглядом:
- Кастрированный я теперь, Георгий Алексеевич. Как баран. Жить больше не хочу. Сюда рвался попрощаться с вами.
- Что ты городишь? Как кастрированный?!
- Вот так, Георгий Алексеевич: без яиц я. Яйца вырезали и собакам скормили.
Георгий наполнил ему водкой рюмку и выпил свою.
- Рассказывай. Все. С самого начала.
Вначале Захар попал в учебный центр в Литве. Там готовили бойцов, умеющих убивать всем: оружием, ножом, саперной лопаткой, палкой, голыми руками. Там прививали чувство коллективной ответственности за проступки каждого. Старший сержант, замкомвзвода, находил в солдатской тумбочке припрятанный кусок хлеба - весь взвод бежал пятикилометровый кросс. За окурок на полу казармы взвод после отбоя стоял час по стойке смирно. Стоял до тех пор, пока один из солдат, Борис Гагарин, москвич, сосед Захара по койке, не признался, что это, возможно, его окурок: он спрятал его в рукав при появлении командира, потом окурок потерялся. Солдата вывели из строя, и старший сержант начал ладонью хлестать его по щекам за то, что из-за него взвод час стоял по стойке смирно.
Захар не выдержал и сказал:
- Зачем же вы бьете его?
- Кто это сказал? Выйти из строя! - скомандовал сержант.
Захар сделал три шага вперед. И тут же получил удар в лицо. Захар упал. Поднялся и в ответ ударил сержанта в скулу. Сержант упал. Поднялся. Подскочили два других сержанта, командиры взводов и втроем начали избивать молодого десантника. Взвод стоял по стойке смирно и смотрел.
Захар пятнадцать дней провалялся в госпитале. К нему приходили офицеры, спрашивали, как все происходило, кто бил. Владыкин молчал.
После этого отношение к нему изменилось: сержанты обращались с ним, молодым, как с дембелем, с интересом смотрели на него офицеры. Борис Гагарин стал ему лучшим другом.
В Афганистане Захар попал в спецназ. Полк стоял в долине среди гор. С одной стороны на горах виднелись кишлаки. Дороги и поля к ним были заминированы. Жили в палатках, спали на двухъярусных кроватях. На операции чаще уходили ночью. Перед операциями замполит роты часто проводил политзанятия. Объясняя интернациональную роль нахождения российских войск в Афганистане, он особо подчеркивал роль международного империализма в поддержке моджахедов, коварство и жестокость врага. Говорил, что за подбитый танк или бронемашину выплачивается 100 долларов, столько же выплачивается за четыре пары отрезанных ушей неверных.
В горы спецназовцы уходили охотно: то ли за поиском очередной порции адреналина, то ли в каждом говорил инстинкт охотника или убийцы. Когда появилось бесшумное оружие, при удачной засаде можно было расстрелять всех, сопровождающих караван, без ответных выстрелов. Собаки лают, люди мертвые, навьюченные тюками с оружием лошади и ослы - трофеи.
Иногда, если хорошо срабатывала разведка, ночью, бесшумно сняв охрану, удавалось перебить вручную, ножами, весь лагерь.
Первый убитый солдатом моджахед был для него праздником. Его поздравляли сослуживцы, офицеры, начальство.
Захар хорошо помнил своего первого убитого врага. Они с другом Борисом были выдвинуты в дозор - шли по горной тропе метрах в пятидесяти впереди основной группы. Передвигались осторожно, бесшумно, от укрытия к укрытию, боясь наткнуться на мину или попасть под внезапный огонь со склона горы. Выглянув из-за скалы на тропу и внимательно вглядываясь в скалы над ней, Захар заметил легкое шевеление кустика на горе, метрах в пяти над тропинкой. Он жестом подозвал Бориса, показал ему на куст, приказал лечь, замаскироваться и следить, а сам полез в гору, по направлению к кусту. Его не заметили, и он подобрался вплотную к двум бородатым мужикам, напряженно вглядывавшимся туда, где прятался Борис. Сверху, из-за камня, Захар какое-то время разглядывал двух бородатых мужчин то ли в малахаях, то ли в пиджаках, подпоясанных кушаками ли, веревками ли. На голове были серые грязные чалмы. Один был помоложе, второй почти старик. Захар тихо достал боевой нож и метнул в молодого моджахеда. Нож по рукоятку вошел под левую лопатку врага. Тот уткнулся головой в руки, держащие ружье. Старого моджахеда Захар решил взять в плен, прыгнул вниз, но тот, почувствовав опасность, отскочил в сторону, и Захар лицом к лицу оказался со стариком, у которого в руке был пистолет. Не раздумывая, Захар нанес ему пальцами раскрытой ладони сильный удар в шею, в область кадыка. Удар оказался смертельным. Потом он подозвал Бориса, и они дали знак основной группе двигаться вперед. Подошедшие друзья рассматривали яму, в которой была устроена засада, пулемет нерусского производства, поздравляли Захара с первыми убитыми врагами. Захар вытащил из спины убитого нож, вытер кровь и долго смотрел на бородатого старика. Тот лежал на спине, глаза его были открыты и, казалось, смотрели в чистое, чистое небо. Туда, где ждал его Аллах. Рядом, головой на длинноствольном старинном ружье лежал молодой бородатый моджахед. Возможно, его сын.
Были потери и в спецназе. И тогда рота уставших, запыленных бойцов молча проходила к своим палаткам, неся убитых и раненых. На базе, кроме тех, кто ходил в горы, было много обслуживающего персонала: продавцы, официанты, банщики, электрики, музыкальный взвод, завклубом, штабисты - все они избегали встреч с бойцами, возвращающимися с потерями с гор.
А потери росли: американцы стали поставлять моджахедам 'стингеры' - количество сбитых самолетов и вертолетов перевалило за сотню. Были и небоевые потери. Замполит на очередном занятии показал фотографию мертвого солдата, служащего музыкального взвода, который ходил в кишлак, в магазин, дукан, отоваривать чеки, солдатские деньги. В дукане на них можно было купить все: и джинсы, и магнитофоны, и японские часы. Хождение в дукан не приветствовалось: особисты внимательно приглядывались к тем, кто часто посещал кишлак. Не приветствовалось и знакомство с местными женщинами, да они и не вызывали особого интереса: черные, с потрескавшейся кожей на грязных руках, с больными, желтыми от анаши зубами. Но музыкант что-то нашел в одной из них - говорят, она была молода и недурна. Кончилось тем, что его нашли на тропе, ведущей к части, с перерезанным горлом и отрезанным половым органом, засунутым ему в рот. Сфотографировали. Фотографии раздали политработникам.
Случались предательства: моджахеды каким-то образом узнавали о готовящейся операции и были готовы - спецназ снова с гор приносил убитых и раненых. Особисты просили солдат приглядываться даже к старшим офицерам, посещающим кишлак. Были и добровольные переходы на ту сторону.
В одну из ночей во время операции на горной тропе подорвался на мине Борис Гагарин. Захар склонился над умирающим другом и получил удар по голове: сверху со скалы был брошен большой камень и попал ему в голову.
Очнулся он лежащим на глиняном полу какого-то дома. Руки были связаны. В помещении у стен лежали два матраса, на них сидели вооруженные люди. Среди них был один в свитере и российских солдатских штанах.
Бородатый, высокий моджахед, чалма его отличалась от других, заговорил.
- Я тебе подарю жизнь, но ты должен стать одним из нас: принять веру в Аллаха, - перевел слова горца светловолосый человек в свитере. - Даю тебе сроку - ночь. Если не согласишься - завтра ты будешь мертв. Я все сказал.
Вооруженные люди вышли. Остался светловолосый парень.
- Братан, соглашайся. Исламутдин не шутит: все, что он говорит - закон в кишлаке. Мне жалко тебя. Я вот согласился, принял ислам, обрезание. Зовут меня сейчас Нурулла. У меня жена. Есть сын. Я жив.
Захар молча смотрел на него и прощался с жизнью.
Утром снова пришел высокий моджахед, с ним трое бородатых стариков и Нурулла.
- Твое решение? - спросил Нурулла.
Захар молча отвернул голову к стене.
- Мы передумали, неверный: ты можешь выжить. Но ты будешь кастрирован, как баран. Если выживешь - у тебя не будет детей. И некому будет с оружием прийти на мою землю. Я все сказал.
Пришедшие с Исламутдином старики согласно закивали головами.
- Ну и дурак, - сказал Нурулла на прощание.
Его, окровавленного, без сознания, но живого нашли на той же тропе, что и музыканта.
Захар два месяца валялся в госпиталях, было одно желание - умереть. Там его постоянно посещали психологи, они узнали о единственном его желании - увидеть Георгия и его семью, и каждый день рисовали ему радужные картины встречи с близкими. Пичкали психотропными препаратами, кололи гормональными препаратами. Наконец, в сопровождении офицера, доставили в Москву. Посадили на поезд, и вот он здесь, вдрызг пьяный, изливает душу любимому тренеру.
- Жизнь еще не кончилась, мальчик! - Георгий обнял солдата. И тут с Захаром что-то произошло: он прижался к груди Георгия и разрыдался. Это было первый раз в его жизни, до этого он никогда не плакал. Георгий довел его до дивана, раздел, уложил, закрыл одеялом и, пододвинув стул, сел у его изголовья и стал гладить по волосам. Захар уснул. И это за долгое время был крепкий, беззаботный сон, сон младенца.
Георгий встал, подошел к дверям детской и тихо позвал жену.
- Я уж настроилась там, у ребят, переспать: думала - вы до утра пьянствовать будете.
- Ложись здесь, на кровати. Поговорить надо, - Георгий рассказал, то, что услышал. - Оставлять его сейчас наедине с собой нельзя. Пусть у нас поживет, что ли? У ребят в комнате поставим раскладушку, на день убирать будем. В клуб на тренировки походит, может, оживет...
Галя, лежа на руке, обняла мужа, и зашептала:
- Возьми отпуск, езжай с ним в деревню, в мой дом. Поживи с ним там с месяц: дом в порядок приведете. А там, ближе к маю, рассада подрастет, и я подъеду.
- У меня же дети, тренировки. Как я их брошу?
- Пусть Роберт потренирует твою группу. Ты три года уже в отпуске не был, а ему каждый год отпуск дают - ты за него работаешь. Мальчик в деревне, за работой, отойдет. А здесь, в клубе, глядя на твоих здоровых парней, травить себя только будет.
Георгий нежно прижал к себе женщину, она заснула. А он долго еще лежал с открытыми глазами.
Утром Веселов сходил в клуб, написал заявление на отпуск, и за завтраком объявил Захару, что собрался поехать в деревню, дом надо подремонтировать. И спросил, не согласится ли он помочь ему?
И уже в полдень, с сумками, гружеными продуктами, они в автобусе ехали в направлении деревни.
После того как Захар и Галя поженились, было решено Галин дом не забрасывать, оставить себе, следить за ним. Выстроен он был ее родителями, стоял на каменном фундаменте, был еще крепок. Председатель колхоза оставил за новыми 'дачниками' и усадьбу: заброшенной, заросшей бурьяном земли было в деревне предостаточно, и на Галин огород претендовать было некому. Молодожены весной половину участка отвели под сад: посадили четыре яблони, по периметру - белую сирень, подготовили землю под малинник, осенью знакомые продали Георгию саженцы сортовой малины, и целых две сотки Георгий и Галя засадили малиной.
Галя в городе устроилась работать на швейную фабрику. Навыки шитья у нее были: в наследство от деда и бабки в их семье осталась швейная машинка 'Зингер', мать обучила Галю обращаться с ней, девочка кроила и шила себе обновки из старых бабкиных, а потом и материных нарядов. В городе на фабрике она обучилась профессии закройщицы, стала покупать появляющиеся журналы мод, шить на дому и вскоре стала популярна среди знакомых, как хорошая портниха. С фабрики она ушла, деньги начала зарабатывать не меньшие, чем приносил в дом муж, была хозяйкой себе и своему времени. Летом она выкраивала время неделями жить в деревне: засаживала грядки овощами, следила за садом, а когда подросли дети, увозила их с собой, повзрослевших, порою оставляла в деревне надолго под присмотром тетки Степаниды.
Жена председателя колхоза, Ольга Феодосьевна, биолог-рыбовод по образованию, добилась-таки в районе разрешения на устройство на территории хозяйства прудов для разведения карпов. Она съездила за изучением опыта рыбоводства к однокурснику по университету в лучшее рыбоводческое хозяйство области. Он уже двенадцать лет в нем директорствовал. Поработала в его хозяйстве две недели на разных рабочих местах, выведывая все тонкости рыбоводства, а их было немало: рыбы, как и люди, болеют, их нужно кормить определенными кормами, в определенное время. Уметь взвешивать, определять годовой привес, иметь маточное поголовье, из икринок разводить мальков. От нее ничего не скрывали: такова была воля директора, да в те времена еще не принято было опасаться конкуренции. В хозяйстве была разработана новая технология кормления рыб не специальными дорогими гранулированными кормами, а различными видами зерна. Это было дешевле - корма вот они, на поле. А результаты были значительные: годовалый карпик за лето набирал вес более килограмма. Ольга Феодосьевна, узнав много нового, с массой свежих идей в голове, вернувшись, сказала мужу, председателю колхоза, чтобы искал на ее место нового зоотехника, а сама с головой погрузилась в организацию в долине речки, протекавшей по территории земель колхоза, прудового хозяйства. Было сделано десять прудов, больших и маленьких, для рыбы разного возраста. Были пруды для зимовки молоди и маточного поголовья - воду из них на зиму не спускали. Из трех прудов воду по осени спускали, рыбу выбирали и продавали. Рыбоводство стало приносить колхозу доход, сравнимый с доходом, полученным от всей остальной деятельности.
С приходом к власти Горбачева в стране многое стало меняться: были приняты законы о кооперации, об индивидуальной трудовой деятельности, о самостоятельном выборе экономических партнеров, кооперативы самостоятельно определяли формы оплаты труда, вмешательство государства в хозяйственную или иную деятельность кооперативов не допускалось. Госплан был ликвидирован, партаппарат от экономики отодвинут.
'Дело партии - идеология' - считал руководитель государства. Он полагал, что кооперация поднимет экономику, даст ей второе дыхание. Совет экономической взаимопомощи стран социализма начал разваливаться. Сокращалось вооружение, пилились и сдавались в металлолом ракеты и подводные лодки.
Кооперативы какое-то время 'жировали'. Патент - копейки. Налог 3 процента. Правда, не все кооперативы были в равных условиях. Те, кто валял валенки и вынужден был закупать где-то шерсть, зависел от того, где и как он ее закупит. Наибольшую прибыль и огромный рост теневых доходов имели кооперативы, организованные на предприятиях и имевшие доступ к дешевому, по государственным ценам, сырью, производственным площадям, электроэнергии. Рост теневых доходов директорского корпуса и приближенных к ним людей, был колоссальный.
Председатель колхоза 'Заветы Ильича' и его жена решили, что надо разделиться: организовать в колхозе кооператив по выращиванию карпов. Часть колхозников перешла под начало Ольги Феодосьевны, они стали получать живые деньги, и немалые, в сравнении с теми, что выплачивались на трудодни другим колхозникам. Одни завидовали другим, но начинание жены председателя колхоза одобряли все: на некоторых прудах разрешалось ловить рыбу всем, из членов семьи кто-то все равно был причастен к делам рыбоводов и имел заработок. Все желающие могли купить рыбу за небольшие деньги.
Георгий и Захар на автобусе доехали до райцентра. Дальше пятнадцать километров надо было добираться пешком - не было проезжей дороги. Дорогу осилили за три часа и к 16 часам по московскому времени были уже в деревне. Во дворе еще лежал снег, изрядно осевший от оттепелей. Георгий нашел лопаты, мужчины прочистили дорожки от ворот до крыльца, к колодцу, к бане, к сараю с дровами.
В избе было чисто: Галя поздней осенью перед отъездом вымыла полы, застелила их чистыми половиками, а Георгий наносил к русской печи дров, в подтопок бересты, чтобы после зимы сразу можно было обогреть дом.
Затопили печь. Принесли из колодца воды. Разожгли самовар. На электроплитке разогрели тушенку, поели и отправились носить воду в баню и топить ее. Георгий электричество в баню провел, но печь переделывать не стал. Она была все та же: без трубы - дым выходил в открытую дверь и продушину в стене. В каменке - большой чугунный котел. Захар ни разу в русской бане с печью 'по-черному' не мылся, и все удивлялся, как разумно устроена продушина в стене под потолком: верховой дым вытягивался сквозняком от приоткрытой двери, и в бане было относительно не дымно. Баню, остывшую за зиму, протапливали три часа, зато камни каменки накалились почти докрасна. Еще полчаса подождали, пока полностью вытянет дым из бани, разделись, Захар остался в плавках, взяли из предбанника по березовому венику, замочили их в тазах, Георгий заткнул продушину специально подогнанным деревянным обрубком, и мужчины блаженно растянулись на горячих досках полка. Обогревшись до пота, плеснули на каменку еще несколько ковшей воды и стали по очереди хлестать друг друга распаренными, мягкими вениками. Чтобы пар не обжигал уши, Георгий принес две старые шапки-ушанки. Захар никогда еще не получал такого удовольствия от бани. Он под хлесткими шлепками веника поворачивался то на живот, то на спину, поднимал ноги, блаженно охал. Облившись холодной водой, поддав воды на раскаленную каменку, отдохнув на горячих досках полка, снова по очереди начинали охаживать друг друга веничками.
Дома их ждал сюрприз: соседи, Степанида и муж ее Федор, увидев дым из печной трубы избы, пришли проведать родственников. Поняв, что приезжие в бане, они сходили домой, принесли вареной картошки, квашеной капусты, соленых рыжиков и огурцов. Степанида по такому случаю достала из подполья литр самогона, бутыль с квасом.
Радостно поздоровались. Одевшись в сухую одежду, все уселись за стол. Георгий познакомил родственников с Захаром:
- Считайте, что это мой третий сын. Старший. Месяц мы тут поживем вместе.
- Вот и хорошо. Нам веселей будет, видеться будем. А то ближайший жилой дом, председателя, за пять одвориц: пять дворов пустует, окна домов, крест-накрест, досками заколочены. Ровно чума какая прошла, - сказала Степанида.
От самогона Георгий отказался:
- Мы с Захаром договорились, что в деревне спиртного в рот не возьмем!
- А чо так? Зарок что ли какой дали? - спросила Степанида.
- Ну как знаете. Вам виднее.
Федор и Степанида за разговорами выпили по стакану самогона, Георгий и Захар попивали ядреный, на закваске из солода, квас.
Когда пошли, Степанида заткнула недопитый самогон в бутылке пробкой, отдала Федору, тот радостно взял бутылку, сказал 'до свиданья' и вышел. Стала прощаться и Степанида:
- Живите. Бог с вами.
У порога она повернулась к мужчинам и издали перекрестила их.
- Господь с вами, - еще раз сказала она и вышла вслед за мужем. Принесенная гостями снедь осталась на столе. Особенно рад был Георгий банке с рыжиками и берестяному туеску с солеными огурцами.
Георгий старался постоянно чем-то занять Захара: мужчины полностью очистили двор от снега, от ворот до деревенской дороги тоже все огребли. По утрам, оголенные по пояс, они полчаса проделывали до двадцати различных упражнений, подтягивались на перекладине, отжимались руками от досок на крылечке. Занимались ремонтом дома, привели в порядок заборы и изгороди вокруг усадьбы. Когда стаял снег, в апреле, стали делать пятикилометровые пробежки. Они добегали до прудов, любовались цветущими подснежниками на взгорке, водой, постепенно освобождающейся от раскисающего льда. Еще в марте они смастерили три новых скворечника, повесили их на рябины к двум старым и теперь с удовольствием следили за птичьей возней возле них. Сначала прилетал самец, занимал домик, принеся несколько сухих травинок, садился на ветку и, расправив крылышки, начинал щелкать клювом, чирикать, свистеть на разные лады. 'Где ты, дорогая, вот он наш дом, прилетай. Я жду тебя'. Прилетала скворчиха, залетала в леток, осматривала, и если все было по нраву, садилась на ветку рядом с отцом будущего семейства.
Но однажды, поймав грустный, задумчивый взгляд Захара на птиц, Георгий в дальнейшем старался отвлечь его от посиделок возле рябины. И, конечно же, основной прелестью для мужчин была баня - они топили ее через день.
Георгий стал замечать, что в облике Захара стали происходить изменения: волосы на голове поседели, на лице появились морщины, подбородок и щеки стали обрастать щетинистыми волосами. Правда, росли они неравномерно, клочками. На бороде более-менее были вровень, а на щеках вплоть до ушей - кустиками.
Георгий знал, что у евнухов волос на лице не бывает, и не знал, радоваться или огорчаться изменениям, происходящим с парнем. Объяснил он себе это лечением Захара в госпиталях, теми гормональными препаратами, которые ему кололи.
К маю приехала Галя, привезла рассаду помидоров, огурцов, проросшие клубни георгин. На каркас теплицы натянули пленку, и Георгий стал готовиться к отъезду в город.
Захар попросил разрешения остаться на лето в деревне, Георгий с удовольствием согласился. Перед отъездом он всю ночь шептался с женой: просил ее как можно бережнее относиться к воспитаннику: об армии, о болезнях - никаких разговоров. Табу. Выпивки никакой. Больше занимать работой. Не будет работы - есть полное собрание сочинений Джека Лондона, он его начал читать, пусть дочитывает. По воскресениям Георгий обещал приезжать. По возможности.
Галя просила мужа проследить, как Никита готовится к экзаменам: класс выпускной. И надо будет подумать о его дальнейшей судьбе: или учить дальше в школе, или определять в техникум.
Утром попрощались: Георгий обнял и поцеловал жену, обнял Захара, попросил, чтобы он опекал его супругу: не давал ей таскать тяжести, помог вскопать гряды, баню продолжал топить часто, так же, как и с ним, изрубил чурки на поленья и сложил поленницу, чтобы не ленился делать по утрам зарядку и делать пробежки.
- Чувствуй себя здесь хозяином, - сказал на прощание Георгий и пешком отправился в райцентр к автобусу. Воспитанник грустно смотрел ему вслед.
В период перестроечного сокращения военных заказов завод начал 'оптимизацию' производства: в одном из крупных цехов был создан кооператив по выпуску оборудования для молокоперерабатывающей промышленности, заводские Дворец культуры и Дом спорта переданы в распоряжение администрации города. Для Дома спорта город нашел деньги только на оплату коммунальных услуг, тепла и минимального количества ставок для тренерского состава. Секция борьбы, одна из самых успешных, пострадала меньше других: были сохранены ставки для двух тренеров. Классическую и вольную борьбу вел Георгий Веселов, самбо - его воспитанник мастер спорта по самбо и по вольной борьбе Роберт Маслюков. Оба хорошо знали свое дело, имели выдающихся воспитанников, на время отпуска замещали друг друга за счет своего личного времени. По приезде из деревни Веселов зашел к директору Дома спорта и узнал неприятную новость: городские власти сокращают еще три ставки тренеров: по волейболу, ручному мячу и борьбе.
- Что же они делают? Полгорода ребятишек беспризорных болтается, а они еще по живому режут. Куда пацанам деваться? Водку пить, физиономии бить друг другу? Мало их по малолетке пересажено? - сказал Георгий.
- Сейчас все словно свихнулись - только о деньгах думают. На рынке встать некуда. Пацаны стаями ходят, 'трясут' торгашей. А главе города на все наплевать: последнее от спорта режет, - сказал директор Дома спорта. Помолчали. - Мне хочется тебя здесь оставить: у тебя стаж больше, ты организовывал секцию. У тебя авторитет в городе. Не знаю только, как Роберту объявить об этом.
- Нет, Александр. Если надо - уйду я. Самбо так, как он, в городе никто вести не может. Он и с КГБ, и с милицией в ладах: у него их люди тренируются.
- А как же ты?
- Что-нибудь найду. Меня в сельхозтехникум переманить хотели: у них зал неплохой, маты, борцовский ковер они еще в старое время успели купить, ребятишек пять сотен обучается. Может, возьмут: сам говоришь - в городе знают меня.
- Власти настаивают, чтобы платные занятия были. Может, придется деньги с родителей брать. Богатыми будем - обратно позову.
- Нет, Саша, за деньги я тренировать не буду. У меня много ребятишек из небогатых семей было. Им не по карману будет чемпионов растить: и на сборы ездить надо, и на соревнования. А на какие шиши?
Последнюю тренировку со своими воспитанниками Георгий Алексеевич провел особенно интенсивно. В конце занятия он всех подростков, уставших и потных, усадил на скамейки, сам сел на стул перед ними.
- Ребята, это последнее мое занятие с вами. Дальше постоянно с вами будет работать Роберт Павлович. Вы его знаете: этот месяц он с вами занимался. Это классный специалист, если вы будете трудолюбивы и прилежны, он вырастит из вас хороших борцов. Я хочу с вами поговорить о другом. Уже сейчас вы в состоянии постоять за себя. Но почти на каждом занятии я напоминал вам, что знание приемов единоборств, сила, ловкость вам даются не для того, чтобы вы господствовали среди слабых, наоборот, - я хочу, чтобы те, кто слабее вас, рядом с вами чувствовали себя уверенно, знали, что вы не дадите их в обиду. Сейчас сложное время, у вас могут появиться соблазны добычи легких денег за счет своей силы и молодости, не бросайтесь бездумно в этот омут - из него вы можете не выплыть. Помните, мальчики, что я всегда хотел, чтобы вы выросли Человеками. Пожалуй, и все. Успехов вам в спорте и в жизни!
Георгий встал со стула. Вскочили и воспитанники. Окружили его.
- Георгий Алексеевич, зачем вы уходите? Ну не уходите!
- Папа, а куда же ты пойдешь работать, папа? - взял его за руку Ваня.
- Дома поговорим. А сейчас все марш в душевую! Быстро! И ты тоже, - подтолкнул сына к выходу из зала Георгий.
На следующий день Георгий пошел в техникум. С директором он был знаком, при виде входящего к нему Веселова, тот встал, вышел из-за стола и прошел к нему навстречу. Поздоровались за руку.