Inspektorpo... : другие произведения.

Stein um stein

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Справедливость под музыку Rammstein

    Человеку бесполезно читать свою Библию, если при этом он не читает Библию, написанную для всех остальных? Наборщик читает Библию в поисках опечаток. Мормон читает Библию и находит там многоженство; поборник христианской науки читает и обнаруживает, что у нас нет рук и ног

    Когда справедливость исчезнет, то не останется ничего, что могло бы придать ценность жизни людей

Stein um Stein / Камень к камню

  2 Л.

[]

Человеку бесполезно читать свою Библию, если при этом
он не читает Библию, написанную для всех остальных?
Наборщик читает Библию в поисках опечаток. Мормон читает
Библию и находит там многоженство; поборник христианской
науки читает и обнаруживает, что у нас нет рук и ног.

Г. К. Честертон "Сломанная шпага"

Когда справедливость исчезнет, то не останется ничего,
что могло бы придать ценность жизни людей.

И. Кант



  Дышать в коридоре с каждой минутой становится труднее.
  Больничные стены плывут перед глазами Лены все сильнее, по мере того, как из кабинета одна за другой выходят пациентки: все с убитым выражением лиц, кто-то в слезах, одна чуть не падает в обморок.
  Остается четыре, три, две.
  Идти страшно, а не идти нельзя.
  Надо проверить.
  Надо быть уверенной.
  Что все хорошо.
  События последних дней, раньше казавшиеся долгими, неважными теперь сжимаются в молниеносный калейдоскоп.
  Двадцать пятая неделя.
  У малыша развиваются легкие, он вдыхает амниотическую жидкость. Сурфактант не дает альвеолам слипаться. Растет костный мозг. Окончательно формируются гениталии. Учащенно бьется сердце. Пальчики сжимаются в кулачки. Малыш иногда продолжительно икает.
  Словом именно сейчас маленькую жизнь можно по-настоящему почувствовать.
  И посреди всего этого.
  Неожиданные боли.
  Несильные, но периодические.
  День за днем.
  Визит в женскую консультацию.
  - Надо обязательно сделать УЗИ?
  - Обязательно?
  - Без этого никак!
  Сначала анализы.
  Теперь - как финиш - тревожное ожидание перед кабинетом.
  Очередь, сначала такая долгая, - двенадцать человек - сжалась до секундного воспоминания.
  Тревожные мысли, страх, который надо гнать, и надеяться на лучшее.
  Дверь.
  Открывается.
  Хлопает.
  Еще одно такое же лицо.
  Вспышка лампочки.
  На негнущихся ногах заходишь в кабинет.
  Крупный мужчина.
  Кушетка, аппарат.
  - Ложитесь, девушка! Кофту поднимите. Повыше, не бойтесь, я не кусаюсь.
  Мертвецки холодные пальцы размазывают обжигающе ледяной гель.
  Несколько движений: вверх-вниз, вправо-влево.
  Полминуты.
  Нереально долгие, но сжимающиеся до секундного воспоминания.
  - Мертвый он у тебя.
  - Не может быть!!!
  - Девочка, что ты понимаешь?! Я двадцать лет на этом аппарате!
  Хлопок двери.
  - О! Нелли Ибрагимовна, это вы удачно зашли! Ваша клиентка. Проводите, пожалуйста, девушку в палату!
  Такие же мертвецки холодные руки поддерживают, иначе упала бы.
  - Сильно не переживай, девочка моя. Сейчас все сделаем быстро. Почистим. В следующий раз родишь.
  Такое же выражение лица, как и тех, что вышли раньше.
  Также испуганно сидят другие.
  Стены, пол и потолок перед их глазами медленно покачиваются, им еще только предстоит расплыться в одну серую массу.
  Новая дверь.
  Скрипучая.
  Рахмановская кровать.
  Другой мужчина.
  Сердце - огромный насос и сейчас он работает на максимальных оборотах. Ежесекундно вбирает и выбрасывает десятки литров крови.
  Артерия на шее бьется, как птица, загнанная в клетку.
  Какие-то слова, лица.
  Укол.
  Режущий глаза свет огромных ламп.
  Где-то между ног пролезает нечто обжигающе ледяное, заполняет изнутри.
  Бесконечно долго изливается вода.
  Нереально протяженное событие в миг сжимается до секундного воспоминания.
  Как?
  Что случилось?!
  Что произошло!
  Новый голос.
  Совсем другой.
  Сквозь плач слово.
  - Мама!
  Возвращение в реальность.
  Как из ночного кошмара.
  - Я слышала! Он закричал! Ребенок!
  - Да нет, что вы! У нас рядом детское отделение.
  - Мой ребенок! Отдайте мне моего ребенка! Верните!
  - Нелли Ибрагимовна, успокойте девушку!
  Укол.
  Свет огромных ламп.

* * *


  - Государь наш Всея Руси Владимир Владимирович, Царь-Батюшка дорогой, - Степан разливает водку по двум стопкам - сказал с алкоголизмом бороться, а мы, как и народ, сидим себе пьянствуем и всем пофиг, передачи страшные по ящику пускают, а всем до лампочки, как пили так и пьем. Давай!
  Пара рюмок опрокидываются в глотки.
  - Так уж нас приучили, - Алексей сначала занюхивает, потом закусывает лимоном.
  - Вот именно! А надо отучать народ. Болтовней, передачами, рекламой этого не добьешься. Можно подумать человек пьет, курит, и не знает, как это вредно. Да и сам посуди: днем борьба с алкоголизмом на словах, а после десяти одна пивная реклама и алкоголь на каждом углу. Это вся суть нашей власти - бутафория, создать видимость деятельности на благо народа, а на деле политика уничтожения. Если хочешь народ изменить - жесткие меры нужны, надо через колено ломать, и не боятся перышки в красном замарать.
  - Был уже у нас один такой усатый уголовник, - Алексей открывает коробки с кусочками селедки в масле, - миллионы в лагерях наломал.
  - Виссарионыч, конечно много людей положил, но целей своих добился: страну поднял дважды, войны выиграл. Сильный был мужик, народ силу чувствует и уважает, потому помнит. А о злодействе его всякие жиды да пидоры верещат. Таких, как они, первыми к стенке и ставили.
  - Демагог, ты не скромничай, ешь активнее.
  - Скромности мне не занимать, - Степан наворачивает отварную картошку, - Сейчас салата вашего попробую. Огурец, помидор, лук - это по-нашему, по-народному. Ты лучше за женой следи, ничего не ест, худая такая, того и гляди прозрачной станет.
  - Я на диете, - робко отвечает Лена, грустно глядя на пару недоеденных картофелин.
  - Видишь, какая сейчас дегенеративная мода идет. Надо чтобы женщины была худее и худее. Не дай Бог, где кусочек жира запрячется. А раньше считалось, что у бабы должно быть за что подержаться.
  - Вот именно, раньше были бабы, а теперь женщины, - шипит Лена, задетая претензиями к фигуре.
  - Тактичности мне, как и скромности, Бог не даровал, но ты не обижайся. Просто раньше главная задача перед женщиной какая стояла? - дети, дом. А сейчас? - работа, карьера. Для детей и дома одна фигура требовалась, для работы и карьеры другая. Все дело в приоритетах общества.
  - Да мы с ребенком пытались, - Алексей опускает взгляд в пол - но, сам знаешь, не вышло. Мертвый оказался.
  - Да знаю я, рассказывал - Степан, тяжело вздыхая, поднимает глаза к потолку.
  - Сейчас вроде отошли от шока, еще раз собираемся. Хоть и видимся с тобой раз в сто лет, но скажу, что Ленка с утра кровь сдала, должно все быть. И в этот раз получиться должно. Должно! - Алексей сжимает кулаки так, что белеют костяшки. - Ты хоть президента нашего ругаешь, но признай, что с материнским капиталом хорошее дело. Сейчас мы первого сделаем, потом второго, денег получим и за квартиру отдадим. Я посчитал: триста пятьдесят тысяч сразу ежемесячные платежи на четыре штуки снизят, а если также платить, то весь кредит на пять лет раньше закроешь.
  - Не за тридцать лет, а за двадцать пять, - Степан строит кислую рожу - как раз к пенсии расплатишься. Хорошая у нас жизнь: взял ипотеку, как в рабство продался. Ты, посмотри на себя, носишься на работе с утра до вечера, за каждую халтуру хватаешься, чтобы копеечку лишнюю в кошелек положить. А чиновник оборзевший, за разрешение на постройку этого дома, миллионы в карман положил, а заплатил за это ты! Жид-банкир с тебя проценты дерет, какие в Европе не снились! Строитель, сучий потрох, на эту стройку чурок нагнал, русским людям работы не дал! А как эти черножопые построили? Может этот дом через десять лет по швам разойдется? Да, хороший у нас государь, отлично живем!
  Во время этого монолога горло Степана все более краснеет, через слова ударяет вилкой по столу или тарелке. Пару минут проходит в гробовом молчании. Степан сосредоточенно тыкает картофелину, глаза бегают из одного угла кухни в другой.
  - Но я тебе скажу вот что, мог ты через девять месяцев капитал материнский в ипотеку вложить.
  - Как это?! - Алексей от удивления проносит вилку мимо рта.
  - Вот так. Ребенок, которого вы рожать собрались, мог быть не первым, а вторым.
  - Как это?! УЗИ, анализы показало, что плод мертвый.
  - И что? На заборе тоже написано. Ты анализы видел?
  - Ну-у-у, я хотел взять анализы, но врач сказал, что на руки не дает, не положено.
  - Угу, всем так говорят.
  - Да и увидел бы я анализы, и что? Лену сразу на аборт увели, даже слова не дали сказать.
  - Угу, со всеми так делают. Ладно, давай хлопнем по одной, а то можешь до конца не дослушать.
  Мужики приговаривают по стопке.
  - У меня, Катька, когда рожала в первый раз, такое же было дело. Где-то на двадцатой неделе живот стал иногда побаливать. Ничего не сказала, пошла в консультацию, анализы, УЗИ, ей говорят: "мертвый плод", давай на аборт. Она в слезах из кабинета выбежала, мне звонит, мол, так и так. А я всю эту кухню знал. С работы бегом, даже никому не сказал ничего, потому что знал - на минуту опоздаю и все. На тачке гнал так, как никогда. Пока ехал врачи Катьку отыскали, в уши нассали что к чему, даже телефон отобрали. Я в больницу приехал, в кабинет вбежал: она там уже на кровати сидит. Сначала испугался, думал, опоздал. Если б опоздал всех бы там нахуй переубивал бы. А так успел, поэтому просто в ебло врачу двинул, но так чтоб зубы по полу покатились. Катьку за руку и сразу в нашу поликлинику к старым знакомым, там все сделали, оказалось, живой наш ребенок и все с ним нормально. Родила без осложнений. Пятый год сейчас идет, с сестренкой играется. Братика ждет, но пока еще об этом не знает.
  Брови Алексея ползут на лоб, глаза вылезают из орбит.
  - Как так?!
  - Давай еще по стопарю.
  Бутылка становится наполовину пустой.
  - Лена, когда ты УЗИ делала, у других женщин какие результаты были? У всех мертвый плод.
  Лена молчит. Лицо становится настолько бледным, что сложно отличить от белоснежной скатерти.
  - Можешь не говорить, я и так знаю, что у всех. И ты думаешь, что у всех мертвый плод. Быть такого не может! Слушай дальше. Ты, может, помнишь, я тогда всем в классе мозги промывал про детей, что это главное в жизни, без них нация не выживает. А Колька Кудрявый тогда и говорит, мол, а ты иди в акушеры, помогай нацию увеличивать. Я подумал и понял, что прав он. Окончил медицинский. Устроился в больницу. Денег немного, но концы с концами сводить удавалось. Но главное это видеть радость родителей, которые ждут ребенка, радуются новой жизни, большому счастью. Я бы тебе мог еще много рассказать.
  Алексей все более пребывает в шоковом состоянии, все более уходит в прострацию: квартира становится какой-то нереальной: стены, потолок, стол, прочие окружающие предметы то растягиваются, то сжимаются и на фоне всего этого, как удары молотка, чеканный голос Степана. Если бы не все это, то Алексей рассказал бы школьному товарищу и о своей мечте. О найденной когда-то в старом альбоме фотографии: прадед и прабабушка на крыльце деревянного дома в окружении пятнадцати детей и внуков. Черно-белый снимок, с пожелтевшей оборотной стороной, со стертыми уголками. Радостные лица уже седых прадеда и прабабки, гордых от осознания: несмотря на тяжелейшие времена, они смогли родить, воспитать многочисленное, благодарное им, потомство. Тогда-то Алексей понял для чего стоит жить: когда за плечами останутся десятилетия: ты, жена, дети и внуки соберутся на лужайке перед загородным домом, накроют стол, будут пить чай с медом и радоваться, что все они члены одной большой семьи. И нет приятнее момента в твоей жизни. И тогда ты можешь сказать: "Да, не зря побывал я на этой бренной земле". И Алексей дал клятву: не жалеть сил ради достижения поставленной цели.
  - И однажды вызывают нас на совещание. Причем, предупредили - быть всем, кто не придет, могут и уволить. Пришел директор Центра планирования семьи - Самуил Яковлевич Бранберг. Долго картаво рассказывал, как они у себя работают, как роды принимают и так далее. Мы сидели, думали: к чему это все, мы и сами можем ему об этом рассказать. А в конце Бранберг и говорит: у нас открывается генетическая лаборатория, таких в Москве будет несколько, занимаемся мертворожденными, зародышами с патологиями. Оборудование у них самое современное, которое позволяет выявлять даже самые незначительные нарушения и, как он сказал, избавлять женщин от проблем. И говорит уже в самом конце, что женщин с подозрением на патологию отправлять к ним. Потом я узнал, что процентов девяносто пять таких шли на прерывание. Я особо этому значение не придал. А через пару месяцев узнал, что Шурик Петров увольняется. Я к нему, мол, как так, почему? Коллектив уважает, любит, специалист такой, за которых держаться надо. А он рассказывает: вызывает главврач наш, Михаил Израилевич, и говорит, ежели на УЗИ какие отклонения увидишь, то сразу отправляй в Центр, там у них оборудование хорошее, все узнают, если надо помогут. А Шурик отвечает: так сейчас у всех что-то не так, всегда отклонения найти можно незначительные. А главврач и говорит: "Вот ты и ищи у всех!" "И всех что ли туда отправлять!" "Да, всех и отправляй. Центр нам за каждую денег отчисляет и немало, я тебе буду тоже энную сумму отстегивать. Ты же кушать хочешь?" Шурик мне и говорит: "Кушать-то я хочу, но работать убийцей - нет!" Потом я узнал, что так во всех больницах. А со временем стали в Центр не перенаправлять, а прямо там все делать.
  - Бред какой-то. Для чего все это? - Алексей, весь в холодном поту.
  - Давай опять хлопнем.
  Еще пара стопок приговариваются.
  - В принципе, для фетальной терапии. Это лечение препаратами, добытыми из человеческих эмбрионов. Сфера применения от импотенции до омоложения организма. Лечение стоит десятки тысячи долларов. В Европе и США все это запрещено, поэтому сырье надо брать в банановых республиках, в первую очередь, в России и на Украине. Да, ты можешь не поверить, но чтобы старая карга была молодой, а старый, но богатый, пердун с миллионами в кармане скакал по блядям в борделях, для всего этого нужна смерть твоего ребенка!
  - И что?! Ничего нельзя сделать?! Никак не остановить?! - Голос Алексея срывается на крик. Окружающее пространство сворачивается до темного коридора, в котором вращаются несовместимые мысли.
  - Врачебная ошибка. Халатность. Непрофессионализм. С каждым может быть. Ты будешь годами таскаться по судам, доказывая врачебную ошибку? С нашими законами, которые любимый народом президент и не думает менять, доказать что-то нереально.
  - Но врачи, как они на это соглашаются?! Они же давали клятву, у них должна быть этика!
  Степан начинает смеяться, но тут же, сконфузившись, перестает.
  - Такие как Шурик Петров - у кого совесть есть - уходят, если не уходят, то их убирают, и на их место ставят тех, у кого ничего святого. А таких, поверь, предостаточно. Но фетальная терапия не более чем способ заинтересовать алчных. Все это политика геноцида!
  - Кого?
  - Кого? Кого?! Нашего русского народа! Знаешь сколько у нас абортов в год!? Сто на сто рождений! Половина беременных идет на прерывание! Если бы абортов не было, у нас бы население росло по миллиону! А так в год убиваем полтора миллиона! Полтора миллиона маленьких жизней! Население всего Новосибирска, третьего города в России по населению! За годы этой власти десятки миллионов неродившихся! Убитых! Из Сталина и Гитлера кровавых монстров делают, а у нас под носом происходит геноцид еще больший! Или ты думаешь, что сейчас у девок такое здоровье плохое, что половина родить не могут, или все такие суки бессердечные, что ребенка убить готовы!? Из этих полутора миллионов хорошо, если сотня тысяч окажется настоящими абортами. Центр знаешь откуда финансируется? Из Вашингтона и Телль-Авива! Я фамилии уже называл: один Бранберг, другой Израилевич! А тебя, Лена, кто осматривал на УЗИ?
  - Мужчина, - Лена, обмякшая сидит на стуле, нервно теребит край скатерти.
  - Ну, внешности какой?
  - Южный такой. С акцентом говорил. И медсестра была. Нелли.
  - Вот видишь! План Ост и План Даллеса читали?! Там первым пунктом написано: способствовать абортам, пропагандировать контрацепцию, рассказывать, что дети мешают жизни и карьере! Писалось в разное время, но с одной целью: уничтожить русскую нацию, чтобы освободить огромное пространство с колоссальными ресурсами!
  Алексей, хорошо помнит, как в десятом классе Степан вступил в РНЕ. Хвастался красивой черной формой с красной нашивкой, беседовал на переменах и после уроков о судьбах Родины, рассказывал о коварных жидах, приносил брошюры, расклеивал по подъездам листовки. Вопрос, что делать с малолетним патриотом поднимался на родительском собрании и педсоветах. Но управу на Степана не нашли. Одноклассники в общей массе симпатизировали его взглядом, но далее этого не шли. Минули годы: РНЕ исчезло, Степан, казалось, остепенился, но идеи в голове остались такие же.
  - А ребенок ваш здоровый был, родился бы, если бы... Тебе, наверняка, даже не аборт делали, а преждевременные роды. Специальным гелем накачивают, воды околоплодные выливаются, а с ними и ребенок. Еще живой, но скоро умрет!
  - Я ведь слышала, как он заплакал и меня позвал, но они сказали, что родильное отделение рядом и.. и... - слезы текут по щекам Лены.
  - Всем так говорят! Даже отговорки у них, сволочей, одинаковые! Будто на одних курсах подготовленные! Ох, ребята, зря я вам все это рассказал! Распустил язык! Все водка, проклятая, виновата!!!
  Степан хватает бутылку со стола и со всего маху разбивает об стену.
  Осколки стекла разлетаются во все стороны.

* * *


  Зеркало распадается на куски под мощными, отчаянными ударами кулаков.
  Острые куски впиваются в пальцы, режут ладони.
  Руки залиты кровью, кровь лужей растекается у ног, но Алексей этого не замечает. Телесную боль полностью заглушает душевная, сердечная, такую немцы метко зовут Herzeleid.
  Слова песни, до этого бывшие просто красивыми, обретают новый смысл:

Bewahret einander vor Herzeleid / Храните друг друга от сердечной скорби

Denn kurz die Zeit die ihr beisammen seid / Так скоротечно время, что вы проведете вместе


  Тело Лены висит в петле в самом центре детской. Вылезшие из орбит глаза, распухший вывалившийся язык - поначалу Алексей не поверил, что это безобразное лицо принадлежит любимой.
  Возле опрокинутого стула лежал вчетверо сложенный лист, исписанный убористым подчерком. Алексей дрожащими руками - еще до конца не осознавая что произошло - развернул предсмертную записку.
  "Дорогой, любимый Лешенька, если ты читаешь эту записку, значит меня уже нет. Я понимаю, как тебе ужасно больно, но, извини, по-другому я не могу. Не могу больше терпеть страшную боль, которая все эти дни съедает меня. Внутри я буквально горю. Ночью и днем мне видится призрак нашего умершего ребенка"
  Слезы брызнули из глаз. Синие буквы расползались от влаги.
   "Я не могу больше жить. Ведь я совершала самое ужасное из того, что можно сделать в жизни. Я убила ребенка. Причем еще не родившегося ребенка. Ведь я чувствовала, что наш малыш живой, я чувствовала, как он шевелится, когда меня вели, чувствовала, как он весь переворачивается внутри, как протестует, как он звал меня на помощь, когда уже все произошло. Я должна была что-то сделать, вырваться, убежать, но сохранить жизнь ребенка".
  Алексею кажется: это на его шею накинули петлю и все сильнее затягивают. Дыхание настолько спирает, что приходится сесть на пол и ртом хватать воздух.
  "Носить такой грех я не в силах, тем более всю оставшуюся жизни. Человеку, совершившему подобное злодеяние нет больше места на земле, у него нет права на жизнь, поэтому я должна уйти. Я готова понести наказание от Бога по всей строгости. Прости.
   P. S. Знай, что я всегда тебя любила и люблю."
  Алексей закрыл глаза и сидел так, пока не выплакал все слезы. Затем встал, подошел к висевшему телу жены, обнял за живот и громко, как только мог, закричал. А потом, в наступившей непроницаемой тишине почувствовал: в холодном трупе Лены заключена еще одна жизнь. Еще совсем маленькая, размером с зернышко, но уже зачатая и уже убитая.
  Алексей рвет на голове волосы - между пальцев остаются клочки. Кружится по комнате: перед кроваткой в которой никто не будет спать, перед игрушками в ящике, с которыми никто не будет играть.
  Алексей с Леной заранее готовились к рождению ребенка и обставляли комнату для будущего чада.
  В хороводе вещей Алексей вдруг замечает, висящее на стене зеркало. А в нем себя. Вся копившаяся ярость, будто лава из жерла вулкана, извергается наружу. С выставленными вперед руками врезается в зеркало и бьет и бьет и бьет и бьет и бьет и бьет и бьет и бьет и бьет и бьет и бьет.
  В голове сами собой всплывают строчки

Denn wenn euch auch viele Jahre vereinen / Даже если вы многие годы рядом

Einst werden sie wie Minuten euch Scheinen / Когда-нибудь они покажутся вам минутами


  Хочется схватить осколки и изрезать лицо.
  Удар!
  Хочется схватить осколки и вспороть живот.
  Удар!
  Хочется схватить осколки и вонзить в грудь, лишь бы заглушить сердечную боль.
  Удар!
  Но как? Как?! Как! КАК!!!
  Удар!
  Стекла больше нет, и окровавленные кулаки бьют по стене, оставляя на обоях красные отпечатки.
  Удар!
  Как он мог допустить это?!
  Удар!
  Опять проводил время в бесконечной и бессмысленной погоне за деньгами!
  Удар!
  Погремушки звенят над пустой кроваткой.
  Удар!
  Оставил Лену один на один с мыслями, приведшими к самоубийству.
  Удар!
  Неваляшка падает со стола, осколки разлетаются во все стороны.
  Удар!
  Если бы он оказался рядом - смог бы утешить, убедить остановится, но его не было!
  Удар!
  Это он убил и любимую и детей!
  Удар!
  Он ли?

* * *


  Аккуратные движения мастерка, как нож, разглаживают масло раствора. К метровой стене добавляется новый кирпич, еще один. Мастерком убирается лишний раствор, отправляется в ведро. Несколькими ударами молотка кирпичи подгоняются друг к другу.
  Алексей наклоняется за бутылкой, делает несколько глотков воды, вытирает пот со лба, поправляет съехавшую со лба повязку, отходит на несколько шагов, любуется выросшей уже на полтора метра кирпичной стеной. Стена по периметру опоясывает яму: восемь на восемь основание и четыре метра в глубину.
  Алексей поднимает с пола еще один кирпич и возобновляет работу, напевая:

Ich habe Plane grosse Plane / У меня есть планы, большие планы

Ich baue dir ein Haus / Я строю тебе дом


  Самым тяжелым оказалось забивать гвозди в крышку гроба. Молоток несколько раз слетал, отбивая дрожащие пальцы. В гробу осталось все что любил, лелеял, хранил и потерял.
   Поминки по Лене перешли в непрекращающийся запой. Уже провожая гостей, Алексей еле держался на ногах. В глазах стоявших в дверях читалось сожаление и понимание. Но друзья не могли предположить всей глубины душевной трагедии, терзавшей Алексея. Ведь они хоронили только Лену, а он сразу трех человек.
  Дальше потянулись недели, состоящие из дней, похожих друг на друга как две бутылки водки. Продавщицы магазина с сожалением смотрел, как привлекательный молодой мужчина превращается в типичного посетителя вино-водочного отдела. Утро, начинавшиеся с визита за бутылкой, продолжалось на кладбище у могилы жены: Алексей покупал венок и цветы, а затем сидел и пил: в первые дни из маленькой стопочки, потом из стакана, а затем прямо с горла. Кладбищенский сторож сначала с одобрением смотрел на ежедневные визиты вдовца, мол, помнит о жене, не как большинство забывает почти сразу и живет дальнейшей жизнью, значит по-настоящему любил, а затем с сожалением и даже ненавистью стал плевать в спину Алексею, мол, еще один сопьется на почве потери любимой, еще пока ходит к могиле, а скоро сможет доползти только до товарищей-собутыльников, водка ему жену заменит. Таких сторож на своем веку повидал предостаточно.
  Возможно, все и шло к этому, катилось колесами по накатанной колее, если бы однажды Алексей, уже успевший прикончить первую бутылку и ополовинить вторую, не решил еще раз навестить Лену.

Jedem Stien ist einer Trane / Каждый камень - это слеза

Und du ziehst nie wider aus / И ты никогда не выйдешь оттуда


  Алексей укладывает кирпич к кирпичу. Работа монотонная, молчаливая, позволяющая раз за разом прокручивать в голове эпизоды прошлого.
  Сторож не хотел пускать:
  - Куда?! Уже ночь на дворе!
  - Солнце ж еще не село! - еле вяжущимся языком промычал Алексей.
  - Да ты пока дойдешь уже стемнеет, потом будешь в темени среди крестов шататься! Да и не дойдешь ты, синий уже весь!
  Алексей помялся с ноги на ногу. Может и прав старик? Не стоит идти, лучше еще раз в магазин, потом в теплую квартиру и снова снова снова снова заливать горе.
  Старик еще раз посмотрел на Алексея.
  - Похож ты на сына моего непутевого, - сторож тяжело выдохнул в гущу седой бороды, - Тот тоже не выдержал жизни, сломался. Теперь здесь...
  - Теперь здесь лежит? - продолжил Алексей за осекшегося старика.
  - Ладно, иди - на мгновение две пары голубых глаз встретились: одни нежные, теплые другие жесткие, умудренные жизненным опытом, с вставшими чуть влажными веками. - Только недолго там давай! И не заблудись! Не хватало еще тебя в потемках искать!
  Последние слова Алексей еле расслышал. Ставшими более уверенными шагами шел по знакомой дороге, но случайно обратил внимание на луковицы церкви, отливавших багрянцем в лучах заходившего солнца. Ноги сами по себе повернули и понесли к обители Божьей. Не успел оглянуться - крестясь, стоял перед входом. Все дороги ведут к храму, только и успело пронестись в затуманенной алкоголем голове. Чуть не свалившись со скрипящих ступенек, зашел в церковь.
  Полутьму разряжает мерцающий полусвет множества свечей. Аромат ладана бьет в голову. Алексей опирается на косяк двери. Богатые иконы за стеклами расплываются перед глазами. Где-то справа доносится:
  - Если что-то хотите, то побыстрее, уже закрываемся.
  Повернувшись, Алексей видит закутанную в платки бабушку, спрятавшуюся за огромными толстыми линзами очков. На трясущихся ногах с оглушительным топотом Алексей подходит и валится на прилавок. Хватает ближнюю к правой руке книгу, открывает где-то на середине и жадно глазами бежит по прыгающим буквам:
  "Господь заповедовал подставить правую щеку, если бьют по левой, но Господь нигде не заповедовал оставаться безучастным, если творится злодейство, если попирается Благодетель и Святое, если царствует несправедливость. Оставаться безучастным, когда торжествуют негодяи, недопустимо для верующего".
  Взгляд, как гиря, падает вниз страницы.
  "Все это противно Богу и злодеи должны быть наказаны Господом, но не обязательно это произойдет через Его высочайшее действо или через действо Ангелов. Господь может выбрать проводником своей воли и человека."
  Книга выпадает из рук. Хватает еще одну с огромным белым крестом на чернильно-черной обложке. Книга сама раскрывается, в свете свечей обжигая глаза словами:
   "Когда изострю меч Мой, и рука Моя примет суд, то отомщу врагам Моим и ненавидящим Меня воздам, удою стрелы Мои кровью, и Меч мой насытится плотью, кровью убитых и пленных."
  Ворвавшийся из-за незакрытой двери порыв ветра переворачивает несколько сотен листов, бросая в глаза стих:
   "Врагов же моих тех, которые не хотели, чтобы я царствовал над ними, приведите сюда и избейте предо мною".
  Алексей с разинутым ртом смотрит на бабушку. Та не менее ошарашена, явно не ожидая подобного поведения от позднего гостя. Деревянные стены церквушки закручиваются в хороводе, свет свечей образует ослепляющий круг, за которым грозно смотрят лики с икон.
  Алексей громко кричит, с вскинутыми руками разворачивается и срывается. Перед глазами успевает промелькнуть дверной проем, ступеньки. Все оборачивается непроглядной темнотой. Над головой тускло мерцают звезды. Бежит, останавливается, подумав: надо вернуться назад в церковь, но во тьме ее уже не видно. Трава на земле опутывает ноги. Несколько раз громко кричит, надеясь: на голос придет сторож, но никого нет. Хмель как рукой сняло. Ходит по кругу, проводит рукой по волосам, кусает нижнюю губу. Ночевать среди могил - не самая приятная перспектива.
  Где-то вдали среди всеобщей темноты появляется небольшая светящаяся точка. Со всех ног бежит, по пути размахивая руками и крича: "Эй!" Светящаяся точка приобретает очертания человека. Человека высокого, стройного, лицом и волосами белыми, как белая волна, как снег, очи его, как пламень огненный, от одежд его исходит ослепляющий свет. Алексей прикрывает глаза, подходя к человеку, поднимает взгляд и, посмотрев через локоть, по собственной воле или помимо нее, падает к ногам, как мертвый. Уста шепчут: "Господь, Господь, Господь!". Господь мгновенно вырастает в исполинского великана, перед ставшим похожим на карлика Алексеем. "Как смеешь ты, - слова эхом звенят в ушах - раб мой, спокойно ходить по земле, покуда ее оскверняют ноги негодяев, убивших жену твою и детей твоих. Брак, заключенный самим Отцом моим, они посмели разорвать!" "Но-о-о-о й-а-а-а", - слова, пришедшие на ум, вылетают из головы, Алексей не может пошевелить языком. "Не жалких оправданий твоих, явился выслушивать я". В ладони Господа появляется огонь, вырастающий в пылающий клинок. "Не мир я принес, но меч". Господь кладет пламенное орудие перед Алексеем. Тот хочет что-то сказать, но лишь слышит слова: "Меч отныне в руках твоих".
  Ослепительная вспышка.
  Рассвет. Знакомая обстановка кладбища. Могила Лены. Алексей, пораженный, кружится на коленях, пытаясь что-то сказать, но получается лишь невразумительное мычание. Провел на кладбище всю ночь? Видение? Правда ли все это? Что теперь делать? Ноги бьются о стекло. Смотрит вниз и подбирает пустую бутылку водки. Такие же валяются вокруг всей могилы - все что выпито за прошедшие месяцы. Со всей возможной злостью отбрасывает бутылку в сторону.

Ja ich baue ein Hauschen dir / Да, я строю домик для тебя:

Hat keine Fenster keine Tur / Он будет без окон без дверей


  Слова песни складываются в голове так же просто, как кирпичи в стене.

  Днем Алексей вызвонил Степана, отдал ключи от квартиры, попросил закрыть и вернутся через девять дней. Товарищ с сожалением посмотрел на потрепанного друга, проворчал: "Правильно делаешь" и выполнил просьбу.
   Девять дней прошли в полном забытье, девять дней непрекращающейся боли, девять дней, когда из тела и души выходил яд, девять дней попыток выломать дверь, девять дней попыток открыть окна, с которых предварительно сняты ручки. На девятое утро Алексей, открыв глаза, почувствовал, что вернулся в реальную жизнь из многомесячного кошмара, пошел в ванную, плеснул в лицо ледяной воды, оттянув нижние веки, посмотрел в зеркало. В этот момент на пороге появился Степан.
  - Закончилось?
  - Да.
  - Научишь драться?
  - Научу.
  - А как делать уколы покажешь?
  - Покажу.

Innen wird es dunkel sien / Там не будет темно

Dringt uberhaupt kein Licht hinein / Там не будет света


  После завершения кладки, надо обить стены мягким материалом, чтобы не было шансов самостоятельно свести счеты, чтобы дождаться назначенного часа.

  Самым сложным оказалось уговорить родителей на квартирный обмен. Кто в здравом уме согласится поменять трехкомнатную в Якиманке на двушку в Строгино? Пришлось долго объяснять: после случившегося в Москве жизни больше нет, надо уехать, необходимо закрыть кредит и иметь подъемные. Через неделю мать вошла в положение сына, а затем уговорила отца. Покупатель на столь злачную квартиру по столь сравнительно низкой цене нашелся быстро. Дальше - переезд родителей, расчет по ипотеке, покупка автомобиля.

Draussen wird ein Garten sein / Снаружи будет сад

Und niemand hort dich schreien / И никто не услышит как ты кричишь


  Алексей присаживает на табуретку, чтобы передохнуть и лишний раз прокрутить события недавнего прошлого.

   Рыночные реформы начала девяностых вынесли суровый приговор и так медленно умирающему подмосковному угольному бассейну. Всесильная длань рынка выгоняла из шахтерских поселков немногочисленных обителей, превращая населенные пункты в призраки с десятками опустевших частных домов.
  В один из таких поселков Тульской области ранним летним утром Алексей прикатил на недавно купленном подержанном джипе. Выбрал пустой дом поприличнее, перенес нехитрый скарб и зажил. Просто так, понахаловке. Из живых в умершем поселке оказались только древние дед с бабкой, приехавшие, в поселок лет сорок назад.
  Поначалу они удивились и обрадовались новому соседу, оказавшемуся, однако, крайне несговорчивым. О причинах переезда рассказывал мало, мол, надоел город, надоели люди, хочется свободно пожить в деревне. Днем сосед не выходил из дома, появлялся лишь на утро с огромными мешками, наполненными землей, высыпал содержимое у дома, ровнял, и вновь исчезал на сутки. Дед собирался было пораспрашивать, чем парень занимается, но побоялся, да и дураку понятно - сосед подвал копает побольше.

Komm mit mir komm auf mein Schloss / Пойдем со мной, пойдем в мой замок

Da warten Spass im Tiefgaschoss / Там в подвале ждет удовольствие


  Песни помогли провести в работе все лето. Алексей начинал с восходом солнца и заканчивал с заходом. Поначалу ныло все тело. На утро, мышцы ужасающе болели, буквально разрывали тело на части. Организм лукаво нашептывал в уши: "Зачем тебе это? Вставать! Надрываться! Посмотри сколько мозолей за первый день работы? Хочешь заработать новые? Спину сорвать? Посмотри как удобно в кровати. Как можно растянуться, укутаться в теплое одеяльце, а не лезть в прохладный подвал. Мне нужен хороший отдых, поспать бы до обеда". Но в этот раз, как и в следующие, дух оказался выше тела.
  По мере того как, выдерживая изнурительную физическую работы, увеличивалась сила телесная, крепла и сила духовная. Вера, ранее бывшая для Алексея не более чем данью традиции: поздравления на Рождество, яйца на Пасху, поход на кладбище в Троицу - теперь открылась во всей истинной сущности, сути, дающей падающему человеку крылья, удерживающие на краю пропасти и позволяющие взлететь.
  Алексей ежедневно молился, молился до полного душевного истощения, до полного очищения, так чтобы не оставалось ни капли сомнений в правильности выбранного пути. Очищенные от грязи стены украсились множеством икон, единственный стол прогнулся под тяжестью Библии и сочинений Святых Отцов. От церкви, находящейся в районном центре Алексей держался в стороне, полагая: тамошним священникам и прихожанам не понравится пылающий меч, врученный Господом.

Seid ihr bereit / Вы готовы?

Sied ihr so wheit / Уже готовы?


  В конце лета Алексей проверил работоспособность печки, потратил несколько дней на расколку заказанных в Туле дров - подготовился к зиме и уехал из поселка. В Москве нашел Степана, поинтересовался работает ли тот еще в строительной компании, получив утвердительный ответ, спросил о возможности приобрести крупную партию белого кирпича.
  - А тебе то зачем?
  Пришлось рассказать о недавнем переезде.
  - А-а-а, - в глазах Степана мгновенно вспыхнула злоба, перемешанная с ненавистью - свалил значит! Тебе избили, унизили, а ты решил уехать подальше! Создать уютный домик, в котором можно предаться забвению и забыть о случившемся или вспоминать и сетовать, какой этот мир жестокий и несправедливый.
  Алексей хотел было выплеснуть все, что держал внутри, выдать истинность замыслов, но сдержался.
  - Ты же знаешь - я не воин, просто обычный человек.
  - Каких миллионы! - лицо Степана налилось кровью, на губах выступила пена. - Я тебе всегда говорил: жизнь - это борьба, жизнь - это война, только сильным здесь место!
  - Значит мне не место в жизни - абсолютно равнодушно парировал Алексей.
   - Да ты, - Степан схватил друга за грудки, резко потянул на себя, но тут же остановился и отпустил, - Вообще это же все я. - Тяжело выдохнул - Ладно, привезу тебе кирпичей. Бог тебе судья.
  Возвращаясь домой Алексей поражался, как просто удалось нацепись маску обмана и как легко Степан поверил в нее.

Willkommen in der Dunkelheit / Добро пожаловать во тьму!

In der Dunkelheit / Во тьму!


  Последний из имеющихся кирпичей становится частью стены. Алексей смотрит на опустевшее ведро для раствора.
  Построить надо так, чтобы любой взглянувший восхитился: "Посмотрите, какие камни! Какое здание!"
  До окончания работы далеко: необходимо уложить еще половину стены, сделать крестообразное в плане перекрытие, накрыть потолок. Но на сегодня можно закончить, в запасе есть все время этого мира.

Dortwo die Sternen waren / Там, где были звезды,

Drehen sich - FeuerrДder / Теперь вращаются огненные колеса


* * *


  Самуил Яковлевич Брангберг, попрощавшись с охранником на вахте, выходит из здания Центра планирования семьи. На улице темень - хоть глаз выколи. Самуил Яковлевич добрые полтора десятка лет возглавляет Центр: рабочий день начинается в шесть утра и заканчивает в девятом, а то и десятом часу. Каждый день, практически без выходных. Солнце удается увидеть разве что с мая по июль, когда оно не успевает зайти, прежде чем Бранберг заканчивает работу.
  Все чаще Самуил Яковлевич задумывается: зачем все это? работа на износ, хроническая усталость, даже Леночка массажистка не способна ничего сделать с ноющими мышцами. Денег на счетах Бранберга хватит и на себя, и на детей, и на внуков, а может и на правнуков. Самое время уйти на покой: наконец-то отстроить каменный трехэтажный замок где-нибудь в районе Рублевки, засесть за мемуары, но... Когда на банковском счете уже десятый миллион, надо заработать одиннадцатый, а потом двадцатый. Коллекционирование цифр - хобби Якова Самуиловича. С каждым новым переводом он ощущает себя еще более богатым, еще более обеспеченным, еще более могущественным. Деньги правят миром, все покупается, все продается. Оплату производят очень уважаемые люди, национальная и мировая элита. Наладить связи с высшим светом? - что может быть важнее. Обидеть уважаемых людей? - никак нельзя. Оставить Центр на кого-то другого?, но есть ли достойная замена? Увы, но среди сотрудников Яков Самуилович не находит такого же талантливого, умного, работоспособного человека, как он. Отдавать Центр кому попало?, чтобы он привел детище всей жизни к финансовому краху, в одночасье разрушил тщательно возводимое здание? - такого Яков Самуилович позволить не может. Поэтому приходится раз за разом откладывать уход на заслуженную пенсию.
  Под эти размышления Бранберг подходит к монолитно черному Майбаху, припаркованному в паре улиц от Центра. Под ногами хрустят мелкие осколки стекла, но уставший Яков Самуилович не обращает внимания.
  Бранберг ежегодно размышляет над созданием парковки для сотрудников, но каждый раз, знакомясь со сметой работ, решает отложить на потом. (Небольшая площадка у входа в Центр исключительно для клиентов. За выполнением этого правила Бранберг следит лично). Зачем совершать лишние траты?, если сотрудники уже давно привыкли оставлять машины на соседних улицах. А так можно сэкономить копеечку. Бережливость - отличительная черта Якова Самуиловича, повод для особой гордости.
  Бранберг неуклюже опускается на место водителя. Кожа кресла скрипит под тяжестью Якова Самуиловича. Бранберг - человек солидный во всех отношениях, такому под стать солидная машина. Яков Самуилович поворачивает ключ в замке зажигания. Солидная машина заводится, чтобы отвести солидного человека в солидную квартиру, где он чуть-чуть отдохнет и на утро вновь примется за работу. Яков Самуилович, включив освещение салона, всматривается в зеркало заднего вида. Оплывшее жиром лицо, тридцать три подбородка, черные круги под глазами, сами глаза слипаются. Яков Самуилович, тяжело вздохнув, качает головой. Все-таки, пора заканчивать, скоро-скоро загородный замок и мемуары.
   Вдруг в зеркале заднего вида, Яков Самуилович замечает секундное движение: силуэт вырастает на заднем сидении. Бранберг еще не осознает, что произошло, как возле горла появляется обжигающе ледяной холод - кожа шеи в одной точке остро натягивается так, что того и гляди порвется - и таким же ледяным стальным голосом произносят в само ухо:
  - Говорить долго и красиво я не умею, но ты сам знаешь, что надо делать: сейчас мы поедем туда, куда я скажу. Сделаешь что не так - я тебя тут же убью. Ферштейн?
  Человек выключает свет в салоне. Яков Самуилович наконец-то понимает смысл выражения: сердце ушло в пятки, поэтому, лишь промычав что-то невразумительное, левой рукой включает первую передачу, правой выворачивает руль и давит на газ.
  Размазанные огни вечерней Москвы мелькают за тонированными стеклами автомобиля. Яков Самуилович понимает: ждать помощи в такой ситуации не от кого, поэтому остается лишь подчиняться командам - на следующем перекрестке налево! сейчас по Арбату, потом по Садовому, и свернешь на Ленинский - и, попытаться как-то совладать со страхом, наполняющим каждую клетку.
  Бранберг вспоминает встречу с коллегой-психиатором.
  Вчерашним вечером Иван Семенович занес стопку книг.
  - Обрати особое внимание на эти три издания, - психиатр указывает на самые нижние книги.
  - Название на немецком, имя на какой-то смеси английского и немецкого. Я же в дойче не силен, больше инглиш. - Яков Самуилович разливает виски по стаканам - Это по моей или по твоей части?
  - Отчасти по моей. Это не врач, а новомодный писатель. Там два романа и один сборник рассказов.
  - Ты издеваешься?! - Яков Самуилович кряхтит, имитируя смех, - С моей занятостью еле успеваешь профессиональные издания читать, а ты художественное приносишь. За классику я бы еще взялся, а современные писаки! Не стоит тратить время на них.
  - Снобистски говоришь. Интересно тебе читать о графах и балах? Это все архаика, ко дню сегодняшнему отношения не имеет. Однако, я тебе эти три книги принес для другого. Автор стопроцентный наш пациент. Психопатических расстройств на кандидатскую. Однако, как видишь он отнюдь не в смирительной рубашке и не на койке, а на книжных полках. Какова ирония судьбы! Одни психи оказываются в психиатрических больницах, а другие становятся знаменитостями. И грань между двумя судьбами крайне мала.
  - Интригуешь, Семеныч! Какова тематика? - Яков Самуилович разглядывает обложки книг.
  - Первый роман: жуткая антиутопия - некий город, в котором общество организовано по строго иерархическому признаку, атакуется чудищами. Крайне фашистский роман, в чем автора и обвиняли, но он и не против. Вторая книга - эдакое киберпанковское будущее, герой получает увечье и видит картины из прошлого. В основном война, массовые убийства и прочее. Сборник, в принципе, о том же: постмодернизм, сюрреализм, кровище льется рекой.
  - Ну, ты даешь Семеныч! - Яков Самуилович снова кряхтит. - У меня и так работа сплошной ужас, а ты такое подкидываешь. Мне лучше что-нибудь про цветочки, горшочки, розовых енотов.
  - А ты оцени, как написано! Будто тебе к горлу приставили острейший клинок. Один критик написал про эти книги: "Для чего все это? Чтобы доказать, что человек - палач и убийца". Но, черт возьми, Самуилыч, он прав! Я тебе это как психиатр говорю. Эксперименты Милграма, Зимбардо и множество других доказывают: в каждом сидит палач и убийца, надо только его выпустить. Если сегодня ты божий одуванчик и боишься вида крови, это не значит, что, если завтра что-то произойдет, ты не пойдешь резать и рубить направо и налево. Конечно, апологетам гуманизма и вселенской любви это очень не нравится, но... елки-палки, им не нравится почти все, что доказывает наука!
  - Семеныч, и так голова трещит, а ты тут с таким! Давай, наконец выпьем! Твое здоровье!
  Уже после ухода коллеги-психиатора Бранберг полистал романы и даже прочел первый рассказ сборника. История оказалась действительно жуткой: четыре части, повествующие о массовых бойнях одиночками-психами, а в конце перечислен список реальных убийств за последнее десятилетие.
  Перед глазами Якова Самуиловича возникает страница этого же рассказа, но в новой редакции. К списку ужасающих преступлений добавлено новое: "Глава Центра Планирования Семьи убит маньяком".
  Яков Самуилович на секунду теряет управления: машина делает несколько виляющих движений в переулке, прежде чем Бранберг восстанавливает контроль над автомобилем.
  При чтении Бранберга не покидало ощущение: все это кошмарный сон больного наркомана. Реальный мир - совсем другой. Но теперь в голове Якова Самуиловича смерчем проносится мысль: вся его прошлая жизнь - приятный сон человека в розовых очках, а сейчас его разбудили, и он оказался реальности.
  Бранберг в очередной раз делает усилие, чтобы не потерять управление.
  Пролистывая сборник Яков Самуилович обратил внимание на занимательную фразу: "Большинство людей не носят ножа - им плевать на собственную жизнь. Меньшая часть прячут в кармане или тупые тесаки или наточенные маленькие ножички - эффективность таких инструментов близка к нулю, но они дают хозяевам чувство защищенности. Единицы доводят остроту клинков до уровня действительного способного, как сохранить собственную жизнь, так и забрать чужую. Один из миллиона фанатично затачивает нож до остроты скальпеля, ежедневно несколько часов он тренируют молниеносные движения, которые обесценят твою бесценную жизнь - это маньяк. Нет нужды встречаться с ним каждый день, достаточно оказаться на его пути однажды. Из моего кармана торчит рукоятка ножа. Откуда ты знаешь, какой он?"
  Яков Самуилович сглатывает - кадыком чувствуется знакомая острота скальпеля. Бранберг смотрит в зеркало заднего вида. Человек на заднем сидении, словно почувствовать взгляд водителя, включает освещение в салоне. Яков Самуилович разглядывает нежданного пассажира: широкое-короткое лицо, черты лица будто выбиты долотом из камня, впавшие щеки, мощными надбровья, нежно-голубые безумные глаза, длинные светлые волосы стянуты на затылке в хвостик. Человек широко улыбается, обнажая белоснежные зубы, и выключает свет.
  Отношение Бранберга к ситуации резко меняется.
  Он рассматривал все это как некое недоразумение: кто-то позарился на деньги Якова Самуиловича. Да, он, конечно, знал: на безопасности не экономят, но если за нее платить, то денег станет ощутимо меньше, поэтому вдруг пронесет! А теперь Бранберга отвезут на квартиру, возможно и за город. Недавно Яков Самуилович прочитал статью, в которой рассказывалось: человека похитили из квартиры и месяц держали в доме напротив. Бранберга прикуют наручниками к батарее, будут кормить какой-нибудь бурдой - удастся сбросить несколько килограммов, что окажется полезным - может пару раз изобьют, но все это лирика. В конце ждет освобождение: или заплатят денег - придется остаться еще на несколько лет, чтобы восстановить суммы на счетах - или - что есть хорошо - доблестная милиция проведет успешную операцию. В любом случае это вызовет шумиху в прессе, значит можно разрекламировать Центр.
   В миг эта картина переворачивается, негативом обращается в противоположные цвета, сминается и отправляется на дно мусорной корзины. Яков Самуилович понимает: за спиной не вымогатель из преступной группировки, а самый настоящий сумасшедший одиночный маньяк-убийца. Из тех, о ком пишут на страницах романов, прессы и показывают в криминальных фильмах и сводках. Шлаковый продукт современного больного общества.
  Навстречу движется милицейская машина - вот оно спасение! Яков Самуилович дергает поворотник на себя: три раза долго, три раза быстро. Майбах истерически мигает S и О. Бранберг чувствует, как острие лезвия надавливается чуть сильнее - по шее стекает теплая струйка. Чужая рука резко хватает запястье Бранберга - будто стальные оковы - поворотник возвращается в нейтральное положение. Милицейская машина проезжает мимо. Ледяной стальной голос произносит в самое ухо:
  - Зачем ты это сделал? Ты лучше меня знаешь: все в мире продается и покупается, а значит им до тебя нет никакого дела, потому что у них нет твоих денег.
  Острие ножа возвращается в исходное положение, Бранберг чувствует, как теплая струя спускается на грудь.
  - Тебе повезло, что они не остановились. Если бы это произошло, то твоя жизнь закончилась бы, когда они вышли бы из машины. Потом мне пришлось бы убить и их. Ты, гнида, и так забрал слишком много невинных жизней. Даже сдохнуть не можешь не прихватив с собой еще парочку человек.
  Яков Самуилович чувствует: еще чуть-чуть и расплачется.
  Многие годы Бранберг думал о возможности неминуемой расплаты: все-таки он делал очень черное дело. Но деньги правят миром, а у него их много; все решают связи, а у него они очень хорошие; схема работы крайне законспирированная - хорошо охраняемая тайна, потому что с ней связаны слишком большие деньги и слишком серьезные люди. Да и кто осмелится поднять руку? Один из миллиона овец, послушной идущих на убой. Но все же эта мысль иногда возвращалась. Яков Самуилович загонял ее в как можно более дальний угол сознания, вместе с совестью и моралью, каждое утро оставлял под подушкой.
  В один миг все стало ясно, все, что жило в подвалах сознания разорвалось, выпрямилось долгосжимаемой пружиной, заполнило черной краской мир внутри и снаружи.
  - Ты прекрасно понимаешь - терять мне ничего. Я рожден, чтобы убивать тебя и таких, как ты. Я тебя убью: здесь, в этой машине или в другом месте. Можно и сейчас отрезать твою мерзкую башку, но я сделаю это попозже, чтобы ты больше помучился. Ты уже труп. Твоя судьба предрешена с начала времен. Единственное, что тебе остается - это хоть немного продлить твою поганую жизнь. Дыши медленно и глубоко, воздух теперь особенно ценен.
  Да, теперь Яков Самуилович ощущает истинную цену каждого вздоха.

* * *


  Закончив к концу весны кладку и обивку подвала, Алексей уехал. Несколько дней провел в различных интернет-кафе Тулы, а затем Москвы. Для маскировки приходилось постоянно носить черные очки, использовать накладную бороду и несколько комплектов одежды. Алесей пребывал в полной уверенности: его дело правое, богоугодное, а значит Господь сохранит от каких-либо преследований. Однако, меры предосторожности никогда не бывают излишними.
  По десять часов в день сидел в Интернете, как паук, бродя по всемирной паутине, ловя в сети любые крупицы необходимой информации: имена, фамилии, адреса. После - томительная, терзаемая бессонницей, ночь, под одеялом в салоне автомобиля. Картины, о которых еще год назад не мог и подумать, сами собой возникали перед глазами. Алексей просчитывал каждое действие. Шаг за шагом. Камень к камню. В голове складывался замысел и строчки песни:

Ich seh Dich nicht / Я не вижу тебя

Ich riech Dich nur / Я лишь чую твой запах

Ich spure Dich / Я иду по твоему следу -

Ein Raubtier das vor Hunger schriet / Хищник, рычащий от голода

Witter Ich Dich meilenweit / Я чую тебя за многие километры отсюда


  Составить план нападения на Бранберга не составило большого труда. Яков Самуилович каждое утро ставил машину на одной и той же улочке, и поздно вечером - уже в кромешной темноте - забирал. Алексея удивило: человек, ворочающий столь большими суммами, не использует охрану. На последнем курсе один из преподавателей рассказывал скучающим студентам о весах: на одной чаше деньги, на другой безопасность. Любой богатый человек вынужден выдерживать равновесие между двумя величинами. Положишь слишком много на чашу безопасности - недосчитаешься денег, предпочтешь урвать лишнюю сумма - рискуешь здоровьем, а если все кладешь на денеги - крайне велик шанс расстаться с жизнью. Это и сгубило Якова Самуиловича.

  В девятом часу Алексей подошел к автомобилю Бранберга и со всего маху разбил малое боковое стекло молотком. Заунывно завыла сигнализация. Однако, Алексей прекрасно знал: никто не обратит внимания. Убрал молоток во внутренний карман куртки, осторожно - так, чтобы не порезаться о торчащие осколки - просунул руку в разбитое окошко, открыл заднюю левую дверь, проник в салон, отключил сигнализацию, аккуратно извлек осколки из паза для малого бокового стекла, нашел в салоне щетку, открыл дверь, вышел из автомобиля, смел блестящую россыпь осколков под машину, вернулся в салон, захлопнул дверь, достал из внутреннего кармана треугольный листок черного картона, вставил в пазы для стекла, лег между сиденьями. Все именно так, как и представлял. Потянулись томительные минуты. Алексей, как это часто бывало в моменты уединения, стал просить помощи у Бога.

Ich bin in Hitye schon seit Tagen / Я разгорячен уже долгое время,

So werd ich mir ein Kahwild jagen / Ведь я преследую длань.

Und bis yum Morgen sity ich an / До утра поджидаю в засаде,

Damit ich Blattschuss geben kann / Чтобы попасть выстрелом в лопатку


  Яков Самуилович не заставил долго ждать. Насвистывая какую-то песенку, чуть не поскользнувшись на нескольких оставшихся осколках, грузно шлепнулся в кресло в водительское кресло. Момент истины. Алексей много раз представлял его. Но как часто бывает, именно тогда, в руках, в теле появилась предательская слабость. Внутренним голосом взмолил: "Господи, помоги!", и мгновенно неведомая сила выкинула из-за сидений, рука приставила нож к горлу, и ледяной голос сказал в самое ухо: "Говорить долго и красиво я не умею, но ты сам все знаешь".
  Алексей чувствовал: Бранберг полностью в его власти, сделает что надо, лишь бы уцепится за свою жизненку, он слишком труслив и благоразумен, чтобы совершать отчаянно-геройские действия. Подвел лишь эпизод с милицейской машиной, но после кровопускания в абсолютно покорности Бранберга уже не приходилось сомневаться.
  Многочасовая езда по Москве в стиле шпионских фильмов была задумана, чтобы у Бранберга развился стокгольмский синдром, и, без сомнений, такому созданию, как Яков Самуилович, для этого понадобится от силы четыре-пять часов.
  Поэтому когда тонированный Майбах останавливается в одном из дворов Марьино в третьем часу ночи, Бранберг уже готовился усыновить и переписать все состояние на имя сидящего за спиной незнакомца.
  Алексей достает из внутреннего кармана пистолет-зажигалку, но кто в темноте и в состоянии стресса отличит его от настоящего, упирает холодный ствол в затылок Якова Самуиловича, взводит бутафорский курок. Отводит руку с ножом, убирает клинок в ножны.
  - Сейчас медленно выходим из машины, малейшее движение в сторону и я стреляю. Понятно?
  Бранберг послушно трясет головой, выполняет указание.
  Алексей упирает ствол в спину Якова Самуиловича, и они сплоченной парой проходят несколько десятков метров, прежде чем остановится позади массивного Паджеро. Алексей пультом снимает сигнализацию, свободной рукой открывает заднюю дверь, чуть подталкивает Бранберга вперед, поднимает из-под правого колеса заранее оставленный кирпич. Ждет.
  Ну, давай же сделай что-нибудь. Ты прекрасно понимаешь - сейчас тебе затолкают в машину, отвезут неизвестно куда и убьют. Ты же понимаешь - мне не нужны никакие деньги, ни копейки из твоих миллионов, я хочу лишь твоей смерти, я хочу мести.
  Бранберг покорно стоит, ожидая неминуемой участи.
  Алексей со всей силы бьет кирпичом по темечку Якова Самуиловича. Бранберг безвольно падает. Алексей хватает за подмышки, заталкивает в машину сначала тело, потом закидывает ноги, закрывает заднюю дверь, залезает в салон, вставляет в рот кляп, взятый с заднего сидения, связывает руки и ноги тугой веревкой, накрывает тело черной тканью, перебирается на водительское место, заводит машину.
  Ни в пределах Москвы, ни на трассе никто не остановил осторожно едущий Паджеро. Да и этого не могло произойти, ведь с Алексеем Бог, а значит кто против него.
  Поэтому когда автомобиль подъезжает к поселку в предрассветных лучах, по телу растекается приятная усталость вкупе с расслабляющей теплотой. Дед с бабкой еще спят, поэтому не видят, как Алесей затаскивает в дом тучное тело. Первый шаг сделан. Первый камень положен. И так камень к камню выстроится стена. Но это будет потом, а пока душа сама собой поет:

Ein heller Schein am Firmament / Ярким светом на небосводе

Mien Herz Brent / Горит мое сердце


* * *


  Алексей переворачивается на другой бок. Старая кровать, хоть и с новым матрасом, отзывается неприятным скрипом. В квадратах света, отбрасываемых окном, пробегает мышь. Алексей не обращает внимания на подобные мелочи. Несколько часов прошли в тщетных попытках уснуть, но в голову лезут самые разные мысли, в первую очередь, удовлетворение от проделанной работы. В подвале, где плач и скрежет зубов, на глубине нескольких метров в кромешной темноте томятся четверо, терзаемые душевными муками. Хотя в наличии души, возможность раскаяние и право называть подобных людьми, особо не верится.
   После похищения Бранберга пришлось залечь на дно. Лишь раз в неделю выезжать в ближайший населенный пункт за продуктами для себя и деда с бабкой. Через месяц Алексей вновь посетил Тулу с целью пошерстить Интернет на предмет материалов о похищении директора Центра. Не считая нескольких дежурных сообщений в ряде СМИ, таинственное исчезновение Якова Самуиловича не наделало сильного информационного шума.
  В тщетных попытках заснуть Алексей поражается, как легко намеченные жертвы попадались в нехитро расставленные сети. Все это лишний раз подтверждало Божий промысел.
  Нелли Ибрагимовна, всеми уважаемая акушер-гинеколог, имела странную привычку совершать путь от дома до работы и обратно на попутках. Поэтому она без тени сомнения забралась в быстро подъехавший Паджеро, даже обрадовалась, что не пришлось голосовать слишком долго. Водитель оказался каким-то странным: обычно Нелли Ибрагимовна вела оживленные беседы с попутчиком, а этот лишь спросил адрес, сразу согласился на смешную сумму, властно приказал пристегнуться, на попытки завести беседу не реагировал, лишь напевал под нос какие-то песенки, что-то на немецком.

Ja das Paradies liegt unterm Haus / Да, рай находится под домом

Die Tur faullt yu das Light heht aus / Дверь захлопывается, свет гаснет


  Страшный, бородатый, в темных очках - каких только чудаков не встретишь сегодня.
  Алексей свернул в переулок, достал шприц, сорвал колпачок с иглы и резким движение вколол лошадиную дозу снотворного в шею. Нелли Ибрагимовна мгновенно отключилась, безвольно повиснув на ремне безопасности. Алексей несколько минут смотрел на безмятежно спящую, в этот момент чем-то напоминающую ребенка. Возможно, ее ждут любящие дети и верный муж, утром об отсутствии станут беспокоиться коллеги, узнав об исчезновении, вспомнят друзья и знакомые. Но им уже никогда не увидеть Нелли Ибрагимовну, так же как сотни матерей никогда не увидят неродившихся детей.
  Алексей наклоняется над телом женщины и шепчет прямо в ухо:

Keiner kann hier unter stoeren / Никто нас здесь внизу не потревожит,

Niemand niemand darf uns hoeren / Никто, никто не должен нас слышать!

Nien man wird uns nicht entdecken / Никто нас здесь не найдет



  Фрунзик, работавший на УЗИ, оказался хорошим любителем выпить. Поэтому когда в вино-водочном отделе с ним разговорился незнакомец, оказавшийся большим знатоком алкогольных напитков, Фрунзик нисколько не удивился. Мужчина неожиданно затерялся среди магазинных полок, но затем внезапно возник уже возле кассы. Разговор продолжился на улице, где вскоре незнакомец предложил зайти к нему домой, продигустировать виски, привезенный из Ирландии, и настоящий португальский портвейн. Фрунзик давно вел одинокий образ жизни: после переезда с исторической родины связь с семьей разорвалась, новых знакомств свести не удавалось, пришлось смириться со скучной жизнью в четырех стенах, скрашиваемой телевизионными шоу и компьютерными играми. Поэтому перспектива провести вечер в приятном обществе, сопровождаемый алкогольными излияниями, сразу же приглянулась. Да и женщины у Фрунзика давно не было и не предвиделось, поэтому, в такой ситуации, что-то могло получиться с симпатичным мужчинкой. Тем более он так галантно открыл входную дверь подъезда, чарующе произнес: "Willkommen! / Добро пожаловать!". Фрунзик сделал шаг за порог и почувствовал где-то в районе затылка сокрушительный удар, все поплыло и закружилось перед глазами, ноги заплелись, несколько взмахов руками в попытке удержать равновесие и глухой звук падания.
  Алексей отнес Фрунзика к стоящему у подъезд джипу, уже отработанными, уверенными движения забросил тело в машину, вставил кляп, связал и, улыбаясь, повез in der Dunkelheit / во Тьму!

  Азамат, непосредственный исполнитель абортов, приплыл в руки буквально сам. Когда Алексей подъезжал к дому жертвы на предмет выяснения диспозиции, то заметил, как тот штрихкорректором аккуратно выводит на боковом стекле автомобиля объявление о продаже. Покружив по Москве пару часов, набрал указанный номер, представился, попросил о встрече. Азамат предложил завтрашний вечер. Ответил: хотел бы именно сейчас, мотивируя необходимостью срочной покупки автомобиля, предложил двойную цену. Перспектива огромного заработка затмила разум Азамата, который кроме основной работы барыжил машинами: покупал битые, вкладывался в ремонт и продавал с приличной прибылью. Азамат со всех ног бросился на окраину Москвы, по первому же требованию уступил водительское место, живо описывал достоинства автомобиля, пока покупатель сворачивал в один из дворов. Новоиспеченный продавец мог бы говорить еще долго, долго, если бы не получил мощный удар локтем в лицо, а затем еще и еще, пока сознание не поглотила темнота.

  Вспоминая бессонной ночью этот эпизод, Алексей корил себя за подобное рукоприкладство - пришлось лезть за аптечкой и останавливать хлеставшую из носа кровь, да и приготовленный шприц со снотворным не пригодился. Но как можно сдержаться, когда, ежедневно отправляющая на смерти десятки неродившихся детей, ломающая жизнь сотням родителей, наглая рожа гортанно смеется, шутит, а в глазах плещутся пачки купюр? Как не дать волю рукам, как не выплеснуть праведный гнев?
  Алексей улыбнулся, когда на лебедке, пропущенной через систему блоков, опускал в камеру подвала тело Азамата. Над закрытой крышкой прозвучало:

Willkommen in der Einsamkeit / Добро пожаловать в одиночество!

Willkommen in der Traurigkeit / Добро пожаловать в печаль!

Fuer die Ewigkeit / На целую вечность!


* * *


  Якова Самуиловича выбрасывает из черного бездонного колодца.
  Бранберг уже сбился со счета: сколько раз падал и сколько раз возвращался, сколько раз в такую же непроглядную тьму камеры, а сколько раз в залитое светом пространство.
  Резкий свет огромной лампы режет глаза. Яков Самуилович дергает рукой, чтобы прикрыть глаза, но не может и пошевелиться. Оглядывает себя: Бранберг множеством ремешков - руки, ноги, туловище, шея - намертво прикован к массивному деревянному креслу. Яков Самуилович пробует повернуть голову, но опять неудача - голова зажата в какие-то тиски. Они не сдавливают, но и не дают двигаться. Бранберг безумно вращает зрачками, осматривая помещение. Нет, это не камера с мягкими стенами, это подвал, это каземат, это новая клетка.
  В уши забивается шум работающего генератора.
  Из-за лампы выходит высокорослый человек. Яков Самуилович прищуривается и узнает в мужчине давнишнего похитителя.
  - Вот Судия стоит у дверей.
  Яков Самуилович узнает холодный как сталь голос.
  Голова Бранберга безвольно падает.
  Новый провал.
  Яков Самуилович провел в заключении день, а может несколько часов, а может неделю, а может годы. Счет времени потерялся очень быстро.
  Бранберг очнулся в кромешной темноте.
  Почему так нестерпимо горит все тело? Почему так ужасно болит голова? Пора уже завязывать с этой работой. Сведет в могилу. Все, ухожу на заслуженную пенсию. Сейчас поднимусь с кровати, дойду до аптечки на кухни, выпью аспирина, и даже если голова пройдет, то все равно уйду на покой.
  Яков Самуилович встал, пошел.
  Пол какой-то странный, но это можно списать на еще сонное состояние. Теперь направо, потом по коридору и на кухню. Неожиданный мягкий удар в лицо. Что такое? Ах да, дверь в спальню закрыта. Найти ручку, открыть, и потом на кухню к спасительному аспирину.
  Рука ощупывает дверь.
  Почему такая мягкая? Мягкие квадраты, между ними твердые полоски. Бред, какой-то. Дверь спальни деревянная со стеклянными вставками.
  Яков Самуилович чуть подпрыгивает. Пол прогибается. Бранберг максимально расставляет руки и ощупывает мягкую преграду.
  Это же не мир Сальвадора Дали?
  Яков Самуилович двигается вправо, продолжая держаться мягкой преграды.
  Выпил немного коньяка в конце дня, но это рабочая доза. Она не может вызывать таких ощущений. Если только Семеныч не подмешал чего в стакан. Решил провести эксперимент! С утра позвонит и станет расспрашивать об ощущениях! Нашел подопытного кролика, подлец! Завтра выскажу ему, все что думаю! Пусть только похохочет! Где-то здесь должна быть дверь.
  Легкий удар в плечо.
  Яков Самуилович ощупывает мягкую преграду справа.
  Такая же как и слева. Угол!
  Бранберг продвигается вдоль новой стены, пока не упирается в новый угол, поворачивает и доходит до третьего, поворачивается и доходит до четвертого.
  Как же так? Все ощупал тщательно - пропустить дверь не мог. Ладно, если это препараты Семеныча, надо поспать, действие пройдет и все будет нормально. Да, надо в кровать.
  Бранберг, интуитивно выбрав направление, идет к кровати, но натыкается на стену. Развернувшись, идет в другую сторону, но с тем же результатом.
  Как же так? В спальне не только кровать, но и письменный стол, кресло, шкафы. Невозможно пройти, не задев ничего!
  Бранберг опускается на пол и, ощупывая мягкие квадраты, медленно продвигается, натыкается на стену, разворачивается ползет, натыкается на стену, разворачивается ползет натыкается на стену, разворачивается ползет натыкается на стену разворачивается ползет натыкается на стену разворачивается ползет натыкается на стену разворачивается ползет натыкается на стену разворачивается ползет натыкается на стену разворачивается ползет натыкается на стену разворачивается ползет натыкается на стену разворачивается ползет натыкается на стену разворачивается ползет натыкается на стену разворачивается ползет натыкается на стену разворачивается ползет натыкается на стену разворачивается ползет натыкается на стену разворачивается ползет.
  Яков Самулович садится. Ощупывает лоснящееся от пота тело. И как Адам, узревший собственную наготу и истину, Бранберг - сквозь головную боль - осознает: это не спальня, это никакие не препараты, это не сонное состояние. Кромешную темноту разрывают картины: нож у горла, струйка крови, фонарные столбы, улицы Москвы, багажник внедорожника. Бранберг хватается за голову, истошный вопль переходит в хрип задыхающегося.
  Голова Бранберга безвольно падает.
  Новый провал.
  Иногда абсолютно черное пространство в мгновение ока съедалось ослепительным светом. По две большие лампы на каждой стене, под самым потолком, на высоте около трех метров. Выбраться - никакой возможности. От света перед глазами плясали синие круги. От света становилось еще страшнее: потому что понимал - спасения нет, потому что понимал - мягкие стены и пол не оставляют никакой возможности для самоубийства, потому что понимал - насколько ты, еще вчера богатый и всемогущий, ныне абсолютно бессилен, не владеешь даже собственной жизнью, а ей, словно кукловод, управляет тот, кто жмет кнопку выключателя света.
  И от этого голова снова безвольно падала.
  Новый провал.
  Иногда люк в потолке открывался, и в столпе света вываливалась кучка еды: чаще всего вареный картофель, иногда теплый, иногда холодный, иногда с овощами. Яков Самуилович как пес - голод делал свое дело - полз к кучке и жадно жрал. Закончив трапезу, снова направлялся в угол, сворачивался калачиком, ожидая, когда хозяин бросит следующую кость.
  Пока во рту еще оставался вкус вареного картофеля, Бранберг вспоминал обеды в самых дорогих ресторанах Москвы. Услужливые официанты, известные артисты на сцене, фуа-гра и элитное вино с чилийских виноградников. Напитки для избранных. Ресторан для избранных, для успешных людей. Простой лапоть, каких миллионы, за месяц не сможет заработать, чтобы разок отужинать здесь. А отстегнуть чаевых. Ха-ха, да они удавятся, увидев, сколько Яков Самуилович кладет сверху счета.
  Ностальгические воспоминания, обычно, прерывались урчание в животе. Бранберг снова вспоминал элитное вино и фуа-гра. Скоро все это будет. Да-да, очень скоро. Ведь его исчезновение не могло пройти незаметно. Об этом значительном событии трубят все Средства Массовой Информации. Значительный человек - значительное событие. К расследованию подключены самые лучшие специалисты, его контролирует начальник ГУВД или главный прокурор города, а может и сам генеральный, мэр уже собрал несколько совещаний и трясет всех ответственных, грозит отставками, быть может, дело дошло до самого Президента, Общественная палата провидит собрания с требованием найти и наказать похитителя! А если так, значит скоро люк откроется и в камеру спуститься спецназовец, Якова Самуиловича поднимут, и он снова сможет радоваться жизни, вкушать фуа-гра и пить элитное вино. Да, после освобождения состоится грандиозное пиршество, на котором от черной икры сломаются столы, а французский коньяк и португальский портвейн разольется рекой. На вечеринке будут его уже взрослые дети и подрастающие внуки. Сколько уже их не видел? Совсем с этой работой с ума сошел. Все это будет. Ведь идеальное преступление совершить невозможно, всегда остаются даже малейшие следы, микроскопические зацепочки, еле видимые ниточки, по которым следователь распутает весь клубок. А поиском Бранберга занимаются лучшие специалисты, значит негодяю не уйти. Скоро все закончится. Все закончится и можно будет забыть унижение, когда Яков Самуилович - солидный уважаемый человек - жадно запихивал и глотал, не разжевывая, полусырые куски картошки, когда Яков Самуилович - солидный уважаемый человек - припадал лицом к полу и языком полировал мягкие квадраты, боясь пропустить малейший кусочек или крошку.
  Из темноты выступает фигура Ивана Семеновича: как всегда идеально чистый, выглаженный костюм, как всегда четко уложенные на пробор седые волосы.
  - А-а-а, - стонет Бранберг, прикрывая рукой чресла - Семеныч! Так тебя растак! Зачем, падла, таблетки в коньяк подмешал, экспериментатор хренов!
  - Видишь ли, Самуилыч - Иван Семенович средним пальцем поправляет оправу очков, - нет никаких препаратов, нет никакой спальни. Как бы тебе не хотелось, но ты в черном-черном зиндане, из которого нет выхода.
  - А как же ты ко мне, курва, пришел? Тебя тоже сцапали и ко мне кинули. А почему ты в костюме тогда? Дай ремень - я повешусь.
  - Повеситься здесь не получиться - зацепить не за что. Самоудушиться тоже нереально. Но на всякий случай тебя раздели, в больше степени, чтобы не сдох до назначенного срока.
  - Так как ты сюда попал, сучий потрох?
  - Видишь ли, Самуилыч. То, что сейчас происходит наука, пока что, не способна объяснить.
  - Давай, академик. Мне то уже все равно. Единственное, что хочу фуа-гра и винца.
  - Сейчас в тебе происходить борьба между мозгом и сознанием. Этакий вариант противостояния тела и духа - один из постулатов христианства. С одной стороны, мозг - то есть тело - хочет отключить все функции, кроме жизнеобеспечивающих: дыхание, кровообращение, обмен веществ, чтобы минимально расходовать силы организма и максимально увеличить шансы выживания. С другой стороны, сознание - то есть дух - долго пребывая в подобном гомеостазе начинает сомневаться, что ты, как человек, существуешь, поэтому сознание периодически выкидывает тебя в реальный мир, ты пытаешься найти выходы из положения, понимаешь - спасения нет, мозг одерживает первую победу - ты, теряя сознание, переходишь в состояние, когда движения уже нет, но сознание еще работает, в этот момент у тебя, как и у любого человека, случаются видения: картины прошлого, иные миры, общение со знакомыми и совершенно новыми людьми или другими созданиями - все на что способно теряющее силу сознание, после мозг одерживает окончательную победу, ты отключаешься и все повторяется заново. Поэтому, пока твое сознание в очередной раз не увидело небо Аустерлица, а мозг не заказал бистро в Париже, у нас есть возможность поговорить о насущном.
  Яков Самуилович, кряхтя, переворачивается на другой бок.
  - Семеныч, за что мне такое наказание? За что я провинился? Я же честно жил: платил кому надо, с кем надо дружил, кому не надо дорогу не переходил. Что ему от меня надо? Кто этот сумасшедший маньяк? Почему он делает все это?
  - Боюсь, Самуилыч, сил твоего сознания не хватит на все вопросы, поэтому начну с последнего.
  Иван Семенович достает белый платок из левого верхнего кармана пиджака, вытирает выступивший на лице пот.
  - Существует несколько архетипичных сюжетов. Например, герой возвращается домой или два любящих сердца, разделенных многовековым противостоянием Купулетти и Монтекки, стремятся соединиться. Сюжетов не так много: кто-то из исследователей обходится количеством пальцев одной руки, другие расширяют список до пары десятков наименований. За все века, что существует человечество, творцам так и не удалось выйти за рамки нескольких схем и не существует практически никакой надежды, что в ближайшие годы или века кто-то окажется способен перевернуть мир.
  Одна из самых изъезженных тем: герой - по ходу пьесы становящийся одиноким изгоем, противостоящий обществу - сталкивается с вопиющей несправедливостью, от которой страдает сам, его близкие или друзья. Герой, понимая, что общество не накажет злодеев, осуществивших несправедливость, берет в руки оружие и выходит на тропу войны.
  Этот сюжет возник с появлением творчества, общества и несправедливости. Общество и несправедливость понятия неразрывные. Невозможно создать законы, карающие все преступления. Однако, существуют такие общества в которых несправедливость становиться самой их сутью. Общества и несправедливость единая плоть, завязанная в неразрывное кольцо.
  И в этот момент через творческий акт в мир является герой-мститель, борец со злодеями и самим обществом, предвестник реальных - нарождающихся или уже народившихся - процессов. Как повернется судьба героя, зависит от воззрений автора: он может показать ложность пути мести и насилия, с неизбежным раскаянием в конце, а может наоборот - указать, что эта дорога единственно верная и достойная.
  В этом сюжете, особый интерес представляет тема, чаще всего обходимая авторами, какова степень вины героя и общества. Если бы человек не столкнулся со злодеянием и несправедливость, то продолжал бы жить обычной спокойной жизнью. Именно злодеяние, несправедливость и гнилость общества сделали из примерного семьянина и трудолюбивого работника убийцу, ставшего на путь мести. Однако, иного выхода у него нет: если он не станет мстить и сам устанавливать справедливость, то подвергнется несмываемому позору, наоборот, праведная месть - героический поступок, а праведный мститель - герой. Так кто виновен: мстящий или общество, имеет ли мстящий выбор?
  Как правило, чтобы оставаться на плаву, после тяжелейшего морального удара, чтобы подбрасывать дрова в топку мести, человеку требуется высшая внутренняя идея, идея не отрицательная, но положительная, иногда, эту роль выполняют философские концепции, чаще всего религия. Ведь религия дает простое и понятное разделение на силы добра и зла. Естественно, мстящий причисляет себя к богоугодным силам света, изничтожающим тьму. Чаще всего эта концепция показывается ложной, осуждается, так как установлено, что добро, сложив пальцы в кулаки, становиться злом. Но так ли это? Возможно ли задумываться о философских концепциях, когда неживое творческое слово оживет в реальной жизни и книжный герой сойдет в действительность.
  Яков Самуилович окончательно запутывается в витиеватых философских построениях и абсолютно бросает попытки понять смысл литературно-просветительской лекции. Темнота рвется кусками света. Фигура Ивана Семеновича тает, губы двигаются, но без звука. Ослепительный свет заполняет все вокруг. Вот она победа мозга над сознанием. Сейчас наступит желанное полное забытье. Свет заслоняется черной фигурой. Это возвращение в реальность.
  Черная фигура отодвигает огромную лампу: так, чтобы и не слепить Бранберга и оставлять участок подвала достаточно освещенным. Яков Самуилович боковым зрением видит открытый люк в полу, видимо, ведущий в камеру, откуда недавно извлекли Бранберга. Воспоминания врезаются в голову Якова Самуиловича.
  Столп света, сверху падает деревянная лестница, команда "Вылезай!". Наконец-то! Все закончилось! Пришли освободители! Теперь-то злодей получит по заслугам! Ослабевшие руки еле держат перекладины, ноги того и гляди соскользнут, но мысль о скором освобождении придает сил. "Глаза закрой или в обморок упадешь от света!" Хорошо, хорошо, как скажите. Все сделаю, потому что скоро конец и свобода и фуагра. Фуагра! Фуагра! Фуагра! От мысли о ней хочется плясать прямо на лестнице! Фуагра! Свет все ближе! Фуагра! Свет все ближе! Закрывает глаза! Фуагра! Свобода! Конец! Свобода! Конец! Сильный удар по затылку. Глаза открываются. Свет, заливающий все вокруг, плывет волнами. Теряет равновесие. Фуагра! Свобода! Конец! Сильные руки хватают за подмышки, вытаскивают из отверстия в полу. Фуагра? Свобода? Конец?
  Теперь, сидя в этом кресле, скованный ремешками Яков Самуилович понимает: да - это конец, но конец всего, да - это свобода, от жизни.
  Человек отходит в сторону. Бранберг, превознемогая боль от стальных тисков, чуть поворачивает голову, боковым зрением видит, как мужчина возится с какими-то проводами, сверяется со схемой на листке. Он специально делает это, чтобы Яков Самуилович видел все приготовления к запуску адской машины. Это же настоящий маньяк! Это же конец! Это же ВСЁ! Спасение не придет! Нет, нет - выход есть всегда! Надо бороться!
  Бранберг ворочает пересохшим языком, подбирая слова. Сглатывает несуществующую слюну - кадык больно задевает ремешок, стягивающий шею.
  - Зачем!!! - голос срывается на фальцет, Яков Самуилович берет паузу.
  - Зачем! - уже более уверенно, но все же не достаточно, надо привести себя в более спокойное состояние. Бранберг закрывает глаза и пытается расслабиться, используя несколько приемов из заученных техник релаксации.
  - Зачем? - уже намного лучше, но все же не так.
  - Зачем - вот то, что надо: голос одновременно и недоуменный, и жалостливый, и с небольшими нотками властности. - Зачем вы это делаете? Зачем? Что вы пытаетесь изменить? Что вы пытаетесь доказать? - Человек переходит по правую сторону от Якова Самуиловича, начинает возиться там - Кто? Кто вы такой?
  Молчание. Никакой обратной связи. У Бранберга выступают слезы. Нет, нет, надо держаться, нельзя показывать слабость. Он не убьет сразу, он хочет насладиться. Он будет наблюдать, вот тогда и надо.
  Алексей, закончив приготовления, занимает стул напротив жертвы. В руках пульт от электродвигателя. Большой палец на черной кнопке. Алексей смотрит в черные глаза детоубийцы.
  Яков Самуилович вглядывается светло-голубую ледяную радужину мужчины. И где-то в самой глубине Бранберг видит остатки совсем другого человека, ныне загнанного в самый дальний угол сознания. Сейчас или никогда.
  - Я знаю кто вы, - включить, включить все имеющееся красноречие, позволившее стать и оставаться директором Центра - Вы заблудившийся человек. Человек, потерявшийся в лабиринтах ненависти. Но вы же совсем не такой. Я это вижу. Неужто вам нравиться все это? Жить в землянке, держать людей в подвале, наблюдать, как они мучаются, унижаются. Ведь вы совсем не такой. Вы добрый, отзывчивый. Вы трудолюбивый, добросовестный работник. Вы замечательный человек. Но если вы совершите задуманное, то навсегда закроете себе путь назад - большой палец подрагивает и немного отходит в сторону - А я мог бы вам помочь. У меня много денег. Я дам вам много денег. Вы купите большую квартиру, построите просторный загородный дом. У меня большие связи. Мы обустроим вашу жизнь. Вы не будете знать недостатка. Но вам надо освободить меня. Я не забуду вашего милосердия. Я буду благодарен вам всю жизнь.
  Алексей убирает большой палец с красной кнопки. Опускает взгляд в пол. Слова Браберга, как сладкий мед, льются в уши, проникают в сознание. Честно говоря, Алексея тяготит такая жизнь. Ветхий, холодный дом, жесткая скрипящая кровать. Скудная еда, каждодневная молитва. Жизнь отшельника. Постоянный страх: сейчас, сейчас за тобой придут. Ведь он отрезал себя ножницами от всего и всех. Стал врагом миру. Если разобраться Алексею очень не нравиться все это. Выслеживать, обманывать, бить, связывать, держать в подвале. Смотреть, как люди день за днем деградируют. Как упитанные фигуры превращаются в кощеев с выступающими ребрами. Выслушивать ежедневные вопли и мольбы о пощаде. Все это как-то неправильно, не по-человечески. Хочется открыть все окна и двери, чтобы крики ушли на улицу. Хочется, чтобы все это прекратилось. Хочется вернуться в поворотную точку и сделать все иначе. Хочется оказаться в уютной, теплой квартире с красивыми обоями и растянуться на мягком диване. Хочется вдоволь наесться. Зажаристые крылышки с пивом в веселой дружеской компании. Хочется тихой, спокойной, сытой жизни.
  Он все это обещает. Надо только.
  Пульт выпадает из рук человека. Несколько глухих ударов корпуса об пол. Человек поднимает взгляд. Яков Самуилович видит совсем другие глаза: теплые, нежные, полные доброты. Человек подходит к Бранбергу, опускается и начинает расстегивать ремешки на ступнях. На глазах Якова Самуиловича снова выступают слезы. Ремешок на левой колени расстегивается - можно немного пошевелить нижней половиной ноги. Бранберг облегченно вздыхает. Какой же молодец! А ведь есть еще порох в пороховницах! Сколько раз в кабинет взрывались разъяренные отчаянные женщины, а он также быстро убеждал их в необходимости аборта. Ремешок, стягивающий икры расстегивается. Скоро Яков Самуилович будет освобожден. Вдвоем полезут из подвала: мужчина первым. Вон там у лестницы лежит какой-то металлические обрезок, толи уголок, толи труба - отсюда не разобрать. Незаметно подобрать и удар - всего один - в затылок. Вырубить, связать, ублюдка! А потом свобода и расплата! Да! Да! Да-а-а!!! Уж он то поквитается за все! Яков Самуилович выложит сколько угодно денег, чтобы засранца отделали в камере так, что он не сможет ходить неделями, а потом отправиться пожизненно на Крайний Север. Ах, как сладко от этих мыслей. И фуагра! Обязательно фуагра! И чилийское вино! Обязательно! Обязательно! Обязательно!
  Бранберг только сейчас замечает, что шевелит губами. Стоп! Не проговорился ли, предавшись грезам? Ремешок на ладонях - за большим пальцем - расстегивают. Бранберг смотрит на человека внизу, громадой нависает над ним. Надо нанести еще один удар, окончательно добить.
  - Вот, вот, все правильно - голос чуть сбивается, надо подправить тембр - Я вижу из вас выйдет прекрасный семьянин: замечательный муж, заботливый отец. Вы-ы-ы...
  Человек убирает руки от следующего - у запястья - ремешка, вскидывает голову. Бранберга бросает в холодный пот, кровь отливает от головы и плеч. Нет! Нет! Радужина мгновенно меняется, не остается и следа от былой теплоты, только ледяной холод. Нет! Нет! В чем дело! Он сказал, что-то не так! Лицо мужчины меняется до неузнаваемости, будто внутри борются два совершенно разных человека. Нет! Нет!
  В ушах Алексея эхом гремит: замечательный муж, заботливый отец. Всматривается в лицо Бранберга. Замечательный муж, заботливый отец. За спиной Бранберга в воздухе возникает голова Лены. Замечательный муж, заботливый отец! Голова в петле. Замечательный муж! заботливый отец! Выпученные глаза, вывалившийся распухший язык. Замечательный муж заботливый! Снова та комната. Замечательный заботливый отец! На голову будто выливают цистерну ледяной воды. Замечательный заботливый! Все его слова - ложь! Муж отец! Не будет ничего! Замечательный! Алексей никогда не будет ни мужем, ни отцом! Заботливый! Все это навсегда отнято! Отец! Все это уничтожил он! Замечательный! И он снова вернется в Центр! Заботливый! И будет снова убивать! Замечательный! Убивать! Заботливый! Убивать убивать! Замечательный! Убивать убивать убивать убивать! Заботливый! Убиватьубиватьубиватьубиватьубиватьубиватьубиватьубиватьубиватьубиватьубиватьубиватьубиватьубивать.
  Алексей как ошпаренный отскакивает от кресла с Бранбергом. Отходит в темный угол подвала. Чуть не свершилось непоправимое! Руки неконтролируемо трясутся. Чуть было не выпустил чудовище! Все тело колотит. Как это возможно! Алексей срывается с места, подбегает к Бранбергу и в прыжке бьет ногой в лицо. Хруст ломающегося носа, зубы пополам с кровавой слюной оказываются на груди.
  Голова Бранберга безвольно падает.
  Новый провал.
  Свет кусками разбивает мрак сознания Якова Самуиловича. Несколько мгновений уходит на фокусировку изображения. Перед Бранбергом на стуле сидит человек, тот же что и в машине: абсолютно стальное лицо, из которого пылесосом высосали все эмоции. Яков Самуилович пару раз, сквозь боль, глубоко затягивается воздухом через сломанный нос, языком ощупывает острые обломки зубов, рот заклеен несколькими слоями скотча, тело опять намертво схвачено ремешками, так что не пошевелиться, голова заключена в плен тисков.
  - Вот судия стоит у дверей. - в третий раз повторяет Алексей, играя в руках пультом.
  Яков Самуилович несколько раз невразумительно мычит.
  - Молчи, лукавый! - Алексей вскакивает со стула, подходит к Бранбергу. Огромный черный человек позади слепящей лампы громадой нависает над вжавшимся в кресло Яковом Самуиловичем - Ты уже пытался искусить меня поганым языком, но отныне говорить буду я!
  Алексей возвращается к стулу, кладет на него пульт, несколько раз обходит стул, ломая руки и отбрасывая на Бранберга огромную тень.
  - ТЫ!!! - голос срывается на фальцет, Алексей берет паузу.
  - Ты! - уже более уверенно, но все же не достаточно, надо привести себя в более спокойное состояние.
  - Ты? - уже намного лучше, но все же не так.
  - Ты - вот то, что надо: голос со стальными нотками, одновременно и властный и беспощадный - На что ты рассчитывал, становясь слугой Сатаны? Каждого ждет Суд Божий, а значит тебе вечно гореть в гиене огненной! Что стоят твои десятилетия сладкой жизни перед вечными муками? Что стоят нажитые тобой богатства, если в конце все это обернется прахом? Или ты рассчитывал, убивая младенцев, вкалывая ампулы с эликсиром молодости, жить вечно? Ты думал, что можно навсегда укрыться за железными дверьми, за хорошими связями? Но от Суда Божьего нет спасения, и Судьи Божьи являются в мир, предваряя пришествие Сына Человеческого. Я видел Сатану, падающего с небес, как молния. Значит, в мир нисходит Царствие Божье. Но Царствие Божье не является в одночасье, оно приходит постепенно. И первое известие о наступлении Царствия Божьего - самые отпетые негодяи, мерзавцы, те, кто поставил себя за грань человеческого, получают возмездие. Возмездие не мгновенное, но мучительное и долгое, мучительно долгое.
  Алексей смотрит на тяжело дышащего Бранберга. Его заплывшее жиром лицо, с висящими щеками, с синяками, сломанным носом, заклеенным ртом сейчас олицетворяет все зло мира. Зло поверженное, но еще не уничтоженное.
  - Ты плоть от плоти отца твоего. Он человекоубийца и ты человекоубийца. Ты исполняешь похоти его. Ты говоришь ложь, ибо он лжец и отец лжи.
  Яков Самуилович дергает ногами и руками, пытаясь вырваться, скотч заглушает истошные вопли. Алексей, оказавшись справа от Бранберга, осматривает сооружение вокруг кресла электродвигатель, подключенный к генератору, ременную передачу, редуктор, выходной вал, идущий к винту-гайке, соединенной с парой станочных тисков, установленных в портальном корпусе.
  - Знаешь, сколько я собирал все это? - несколько недель. Купил старый фрезерный станок, комплект приспособлений, а потом перебирал колеса - Алексей снимает крышку с редуктора, проводит пальцем по вершинам зубчиков - Подумать только: мы на третьем курсе возмущались - зачем нам экономистам детали машин, какой прок от проектирования редуктора, это не наша специальность. А преподаватель - Эдуард Васильевич - драл в три шкуры. Мы - экономисты - ночами за кульманом сидели и матом крыли Эдуарда Васильевича. А теперь скажу тебе - спасибо, Эдуард Васильевич! - правильно учил нас. Теперь то я понимаю - вот зачем оно надо, вот где пригодилось и никакие знания лишними не бывают.
  Алексей вновь черной глыбой вырастает перед Яковом Самуиловичем, уже прекратившего всякое движение и обмякшего в кресле.
  - Пока я подбирал колеса, пока монтировал все это, пока подключал провода, пока заливал дизель в генератор, масло в масленки, пока слышал твои вопли из камеры, я все представлял и представлял, как твою башку давят тиски, медленно, медленно, по миллиметру за десять минут - я так подобрал колеса. Тебе становится все больнее и больнее, ты дергаешься в разные стороны, но ремешки слишком крепкие, а стул прикручен болтами к полу так крепко, что и трактором не вырвешь. И ты почувствуешь, как раскалывается голова у всех родителей, которые по твоей воле потеряли детей.. И ты чувствуешь, что ощущают все малыши, которых ты отправлял на смерть. Как в матку вводиться катетер, как из-за отрицательного давления малыш разрывается на части, а потом их отсасывают или выскабливаются. И ты такой же, как малыш: ты ничего не сможешь сделать: ты в полной власти чужой воли, ты можешь только чувствовать, как на голову давят все сильнее и сильнее. И все это время я буду смотреть на твое лицо. Видишь, пока ты отключился, я прикрутил к спинке стула подставку под голову, так что у тебя нет шансов, отрубившись, свалить башку на грудь. А потом твоя голова разлетится на миллионы осколков, и я умоюсь и искупаюсь в твоей крови. Во имя всех убитых тобой малышей, во имя всех спасенных от тебя малышей, во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь.
  Алексей садиться напротив Бранберга, берет в руки пульт.
  - Отправляйся в Ад.
  Большим пальцем до упора вдавливает черную кнопку. Электродвигатель присоединяется к шуму генератора, ременная передача заводит заунывную песню, колеса, придя в движение, тихонько скрипят, тиски начинают еле уловимое движение.
  Можно бесконечно долго смотреть на три вещи: как капает вода, как горит огонь и как давится голова злейшего врага.

* * *


  Алексей никак не мог простить себе, что поддался искушению, что лукавый язык заложил уши, застлал глаза. Помогло лишь божественное вмешательство - а это могло быть лишь оно. В последний момент Господь пресек гнусные речи, сбросил пелену и позволил свершиться справедливому возмездию.
  Алексей решил укреплять дух постом и молитвою. Дух должен быть настолько сильнее тела, чтобы не позволять последнему взять вверх, и отвратить человека с истинного пути.
  Каждое утро Алексей начинал с многокилометровой пробежки по лесу: так, чтобы горели и ныли ноги, так, чтобы, прибежав в дом, падал от усталости. Оставшийся день проходил в непрекращающихся молитвах, прерывающихся лишь поднятием двухпудовых гирь - дополнительное истязание тела и укрепление духа - и одноразовой трапезы из хлеба и воды.
  Темноту комнаты нарушает лишь неровный свет десятка свечей, плачущих воском. Алесей обводит глазами множество икон, коими усеяна вся стена. Грозные лики сурово наблюдают за человеком. Алексей заменяет недавно потухшую свечу на новую. Встает на красные колени, немного морщится от боли. Переворачивает несколько страниц молитвенника, закрывает. Берет со стола тяжелую железную цепь. Наматывая на ладонь, так что белеют пальцы, шепчет, чуть двигая губами:
  - Господь! Пришел час: помоги рабу твоему, чтобы раб прославил Тебя, Ибо дал ему меч огненный, чтобы всем, кто повинен, достались муки вечные, Муки вечные, чтобы знали Тебя, единственного истинного Бога и посланного судию.
  Правая рука наотмашь бьет цепью по спине. Хлесткий удар отзывается полоской жгучей боли.
  - Я вершу дела, которые поручил Ты Мне, чтобы совершить, И ныне помоги мне Ты, Господь, силою, которую имел прежде, чем мир есть у Тебя.
  Новый удар, уже через левое плечо. Сколько раз он уже делал это и сколько раз отступал, сколько раз тело одерживало верх. Цепь вскрывает затянувшиеся рубцы, кровь струйкой ползет по спине.
  - Кара твоя постигла негодяя от дьявола, которого указал Мне; и мне ты его указал, негодяя от Дьявола и кара твоя его постигла. Ныне познал негодяй, что все, что свершилось от Тебя есть.
  Струйки стекают по обнаженному телу, падают на покрытый красной коростой пол. Грозные лики с икон следят столь же пристально: нет, нет он не может отступить и в этот раз.
  - Меч, который дал мне, разил его, и он был поражен и уразумел, что меч от Тебя исшел, и уверовал, что Ты меня послал.
  Удар, еще один, один за другим.
  - Я о негодяях этих прошу: не о всех негодяях, но о тех, которые достались мне, потому что дьявола они, И кара моя твоя есть, и кара твоя моя есть.
  Последнее звено бьет по позвоночнику. Алексей чуть оседает и стискивает зубы, чтобы не вскрикнуть от неимоверной боли.
  - И нет более одного в мире, но многие еще в мире.
  От хлестких ударов пламя свечей заходится танцем, грозясь потухнуть. Язычки трепещут, но не гаснут. На стене из икон вырисовывается улыбающееся лицо Лены. Да! Ради нее, ради нее он должен победить.
  - Господь! Сохрани силы мои во имя Твое, чтобы разил, тех которые достались мне, но не погибли еще, кроме отца погибели, над коим кара исполнилась.
  Удар, новый удар. О Боже, как же больно! Рубцы, новые рубцы. Надо терпеть! Кровь, новая кровь. Терпеть!
  - Ныне же я к Тебе молю, и это говорю, чтобы имел силу исполнить кару. Я получил слово Твое, и возненавидел их, потому что не от тебя они, как я от Тебя.
  Истязанием над телом тело становится все более невыносимым. Как же больно!
  - Но молю, чтобы хватило сил, чтобы отвратил меня ото зла, Ото зла они есть, как дьявол есть, Прокляни их, слово Твое истина есть.
  Тело, становясь сильнее, укрепляет Дух. Дух становится сильнее.
  - Как ко мне пришел Ты, пришел к ним я.
  Впервые Алексею становится всласть, в радость наносить новые удары. Наконец-то он изгнал слабость из себя. Алексей хватает свободный конец цепи левой рукой, с силой тянет в разные стороны.
  - И за силу себе прошу , чтобы исполнилась кара твоя, Не о этих прошу тебя, но и о других, что будут еще посланы Тобой ко мне, чтобы всех кара настигла, чтобы все уразумели, что есть кара Твоя, что есть гнев Твой, что есть сила Твоя.
  Пара звеньев расходится, цепь рвется. Спина и руки разрываются от боли, но в этот раз боли приятной. Он победил, а значит его уже никто и ничто не остановит.

* * *


  Азамат приходит около трех часов. Просыпается, ворочает головой и снова отключается. Все это время Алексей слышит каждую секунду, отшелкиваемую наручными часами.
  Азамат просыпается в сотый или тысячный раз: он уже теряет счет. Но вместо привычной темноты в глаза бьет резкий свет. Несколько минут уходят на привыкание к новой обстановке. Азамат оценивает текущее состояние: пустое холодное помещение с дверью на потолке, сам намертво привязан к стулу, причем левая рука лежит на подлокотнике ладонью вниз, а правая вывернута вверх. От осознания наготы становится неуютно - вдруг кто-то наблюдает.
  И вправду из темного угла выступает человек. Азамат присматривает: знакомое лицо, где-же? а-а-а, покупатель машины, но почему?
  - Вас что цена не устроила? Так вы знаете, мне машина то собственно и не нужна, хе-хе, берите так, задаром. Я человек добрый, всего у меня хватает. Так что не обеднею. А машину, если она вам больше нужна, ну так берите.
  На Азамата смотрит абсолютно каменное лицо. Человек достает из кармана штанов фотоаппарат, включает, нажимает несколько кнопок и показывает Азамату дисплей.
  Обреченное лицо, в котором можно опознать Якова Самуиловича, меж двух тисков.
  Смена кадра.
  Яков Самуилович в таком же кресле. Глаза, и так выпученные, на фото вылезают так, что похожи расколотые яйца, стиснутые под веки.
  Смена кадра.
  Яков Самуилович с языком, вывалившемся изо рта, застывшем в безмолвном вопле.
  Смена кадра.
  Красная пелена.
  Смена кадра.
  На полу тучное тело без головы в луже крови.
  Смена кадра.
  Обнаженный Азамат сидит на полу.
  Человек убирает фотоаппарат от лица, выключает, засовывает обратно в штаны. Отходит к столу в углу, возвращается с пачкой листов. Показывает первый.
  Улыбающаяся женщина рядом со счастливым мужем.
  Фотография падает на пол.
  Пустая детская коляска.
  Фотография падает на пол.
  Младенец в утробе.
  Фотография падает на пол.
  Младенец после аборта с оторванной ручкой плавает в растворе.
  Фотография падает на пол.
  Безумный пасьянс тасуется в голове. Да нет, всего этого не может быть. Да нет же, это все реально, это все здесь: кошмары, которым потерян счет, никакой не сон, это на самом деле.
  - Это вы что задумали?! - Азамат старается говорить грозно настолько, насколько способен - Это вообще как называется?! Это как называется?! Это вы людей бьете, похищаете, держите в плену, а потом убиваете?! Вы, вообще, читали конвенцию о правах человека?! Это никому такого не позволено!!! Я на вас в суд подам!!!
  Человек выслушивает обличительную тираду с тем же каменным лицом. Разворачивается и уходит в темный угол. Азамат безуспешно пытается вырваться.
  - Это вы! - от былой грозности не остается и следа, Азамат переходит на истошный крик, - Это вы! - истерика не самый лучшее состояние, но сейчас он ничего не может сделать, - Это вы знаете кто?! Нет, не знаете! А я знаю! Да, вы так над людьми издеваетесь! Да, вы такое смеете делать! ВЫ МАНЬЯКИ!!! ВЫ НЕЛЮДИ!!! ВЫ МОРАЛЬНЫЕ УРОДЫ!!! ВЫ ОШИБКИ ЭВОЛЮЦИИ!!! ДА ВАС НЕ СУДИТЬ НАДО!!! СУД ДЛЯ ВАС ЭТО СЛИШКОМ!!! ВАС ВЕШАТЬ НАДО НА ПЛОЩАДЯХ!!! ЧТОБ ВЕСЕЛИ НЕДЕЛЯМИ, ПОКА ВАС ЧЕРВИ НЕ СОЖРУТ, ЧТОБ ТОЛЬКО КОСТИ ОСТАЛИСЬ!!! ЧТОБ ВСЕМ УРОК БЫЛ!!! ВЫ!!! ВЫ! ВЫ!
  Человек возвращается в одной руке ватка, пахнущая спиртом, в другой шприц.
  - Вы, вы, вы... - Азамат шмыгает носом, силится удержать слезы, но те текут рекой, переходя в истошное рыдание - пожалуйста ых-ых-ых-ых не-е не-е-е-е-е ых-ых-ых-ых уби ых-ых-ых убив ых-ых-ых в-а-а-а-аайте меня-а-а-а-а!
  Алексей неподвижно стоит до тех пор, пока истошные вопли на затихают до редких всхлипываний.
  - Видел бы ты себя со стороны, - Алексею не нужно пытаться сохранять спокойствие, сталь в голосе, все это происходит само собой, - насколько ты жалок. Голый, связанный, так что не вырвешься, грязный, вонючий, с висящими патлами. Угрожаешь мне, обличаешь. А говоришь о самом себе, о вас всех. Мне-то стыдится, боятся нечего - мое дело правое.
  Алексей показывает Азамату шприц - луер на пятьдесят миллилитров.
  - Ты все сам прекрасно понимаешь. Здесь пятая часть воды и четыре пятых воздуха. Я вколю тебе в вену. Ты сам делал это тысячи раз, когда вводил препараты, вызывающие преждевременные роды. У малыша после этого оставалось немного времени для жизни. У тебя будет еще меньше. - Алексей протирает ваткой участок вены. - У малыша был шанс - мизерный, но был - родится живым, с патологиями, но живым. И тогда ты его добивал. У тебя тоже есть шанс пережить укол, минимальный, но он есть, то во что ты превратишься, сложно будет назвать человек, но ты еще будешь живым. И тогда я тебя добью. Аналогия полная. Я долго ее подбирал. Чтобы все было по-честному.
  Игла упирается в вену на чуть подрагивающей руке. Азамат уже не рыдает и не всхлипывает, а тихонько воет.
  - У тебя есть еще немного времени в этом мире. Хотя бы попроси прощения у них, у всех - у малышей, у матерей, у отцов. Потому что скоро ты встретишься с ними на Божьем Суде. Аминь.
  Игла входит в вену. Алексей давит на поршень медленно, медленно, наслаждаясь моментом, чтобы ублюдок в кресле чувствовал, как смерть входит в него, как бежит по сосудам, как подступает к сердцу, как мгновенно до астрономических величин взлетает давление, как закупориваются сосуды сердца. Черное уплотнение ползет по цилиндру. До конца, до конца, до самого конца.
  Смерть! Где твое жало?

* * *


  Представьте: уже после заката солнца вам не посчастливилось попасть в заброшенную деревню где-то в Тульской области. Старик со старухой, составляющие единственное население этого на первый взгляд Богом забытого места, уже спят. Вы с ужасом думаете: придется провести ночь, полную неизвестно, в одном из заброшенных, полуразвалившихся домов.
  Обстановку лучше всего описал поэт:

Doch der Abend wirt ein Tuch aufs Land / Укутал вечер бархатным платком

Und auf die Wege hinterm Waldersand / Путь мой извилистый в краю лесном.

Und der Wald der stehl so schwary und leer / И черный лес стоит в затишье

Und die Vogal singen night mehr / И пенья птиц не слышно.


  Неожиданно вы замечаете отблески света в окне одного из строений, с виду более опрятного, чем остальные.
  Советую вам осторожно подойти к этому дому. Перебравшись, через ветхий забор, вы замечаете две колеи, ведущие к припрятанному между тополей внедорожнику. Значит не так здесь и одиноко?
  Не рекомендую стучаться в двери этого дома. Хозяин может этого не понять. Лучше подойдите к окну и, подтянувшись, загляните. Не обращайте внимания на две свежевскопанных куска земли у стен дома. Да, в окна заглядывать стоит крайне осторожно. Если заметит хозяин - несдобровать.
  Если вас не испугали мои предостережения, то имеется шанс увидеть следующую картину.
  По единственной комнате, скрепя половицами, танцует пара: в черном костюме высокий блондин, под маской счастье на его лице, тем не менее, легко обнаружить нечеловеческую печать. Партнерша мужчины - стройная блондинка в облегающем вечернем платье.
  Чуть слышно играет музыка из магнитофона в углу. Пара, кружась, подбирается ближе к окну. Вы чуть пригибаетесь, зато теперь слышите, как мужчина баритоном напевает:

Ohne dich kann nigt sein, onne dich / Без тебя я сам не свой, без тебя

mit dir bin ich auch allein, ohne dich / Сам наедине с собой, без тебя

Ohne dich zahl ich die Stunden, ohne dich / Без тебя часы считаю, а с тобой

mit dir stehen die Sekunden, Lohnen nicht / Все секунды замирают. И покой


  Вы замечаете некую странность в поведении женщины: да, ее голова лежит на плече мужчины, да, тот весь отдается танцу, зато поведение партнерши какое-то неестественно, да и выглядит она... ба! Да это никакая не женщина. То есть женщина, но неживая. Манекен. Из магазина.
  Теперь понятно, почему не стоит попадаться на глаза хозяину дома?
  Вместо того, чтобы бежать, сломя голову, из этой деревни, вы с еще большим интересом наблюдаете за разворачивающимся зрелищем.

Komm in nein Boot / Садись в мой корабль,

Die Sehnsucht wird der Steurmann / Тоску поставим у руля.


  Мужчина в танце, подводит женщину к столу, отодвигает стул, усаживает. Сам располагается напротив. Перед обоими по тарелке, на которой дымится отварная картошка, в стаканах прозрачная жидкость. Только сейчас замечаете: столь хорошее освещение комнаты дают расставленные по столу и развешенные на стенах свечи. Мужчина сцепляет пальцы и, прочитав молитву, принимается за еду. Пара сидит к вам боком, вы умеете читать по губам, поэтому без особо труда разбираете, что говорит мужчина. Он рассказывает женщине - называемой любимой - о грандиозных планах по реконструкции дома, по созданию большой семьи. Мужчина доедает картофель, женщина к еде не притрагивается. Вы еле сдерживаетесь, чтобы не начать хихиканье, перемещенное с иканием: все это какой-то бред, все это никак не укладывается в голове.
  Мужчина берет женщину под руки и отводит в угол. Вы только сейчас замечаете там детскую кроватку, а в ней очаровательного малыша с огромными синими глазами, завернутого в белый халатик. Мужчина, стоящий к вам спиной, берет руку женщины, наклоняет к лицу ребенка. Гладит щеку малыша, который вполне мог бы сказать:

Und wunsch mir, dass ich eine Mutter hatte / И желаю себе, чтобы у меня была мама

Keine Sonne die mir scheint / Нет солнца, которое мне бы светило

Keine Brust hat Milch geweint / Нет груди, которая поила молоком


  Разум говорит: беги, беги отсюда. Это же фильм ужасов какой-то, но вы не в силах оторваться от того что происходит за окном.
  Мужчина отводит даму к кровати, стоящей у стены напротив кроватки младенца. Снятое с женщины вечернее платье обнажает абсолютно голое тело. Мужчина, раздевшись, убирает одежду в шкаф, у изголовья кровати. Вы испытываете некоторое отвращение, рисуя в воображении картины, которые сейчас очень хотите увидеть. Но, увы, мужчина не удовлетворит ваши грязные помыслы. Он ложится в постель, укладывает женщину головой себе на грудь, и проводит кончиками пальцем по ее лицу.

Es ist Nacht wir sind allien / Скоро ночь, мы одни.

Du musst nicht, musst nicht traurig sein /Ты не должна грустить, не грусти


  К счастью вам не удастся увидеть все это в реальности.
  Еще большее счастье выпадет вам, если вы не окажетесь на месте мужчины, потому что, проводя пальцами по щеке любимой, он осознает: пластик никогда не заменить живого. Он закрывает лицо руками и надеется: никто не увидит, как его могучее тело сотрясается от удушающих рыданий.

Dieselbe Sache und das alte Leid / Все те же самые давние дела - та же старая боль

Mich so langsam in den Wahnsinn treibt / Медленно доводит меня до безумия.

Mir immer noch das Hery versengt / Все также опаляя мое сердце.

Dieselbe Sache und das alte Leid / Все те же самые давние дела - та же старая боль.


* * *


  Нелли Ибрагимовна распята на холодной столешнице. Грубо обтесанная доска множеством острейших иголок впивается в тело.
  Поначалу Нелли Ибрагимовна стискивала зубы от причиняемой боли, потом привыкла и чувствовала лишь небольшой дискомфорт. Такой же процесс произошел и в камере: сначала ужасные ощущения плена, от которых хотелось лезть на мягкие стены или размозжить о них голову, а после постепенное привыкание, под конец даже появилось некое ощущение, если не комфорта, то осознания: и так жить можно, если и не жить, то существовать.
  Уши закладывает тихий гул работающего генератора. Нелли Ибрагимовна боится приподнять голову, чтобы устремить взгляд туда, где сходятся ноги и что-то холодное касается половых губ, поэтому женщина поворачивает голову на бок и наблюдает за человеком, расхаживающим перед столом. Мужчина устанавливает два стула: на один усаживает манекена женщины, на другой маленького ребенка. У них такие же глаза как у него: светло-голубые, абсолютно холодные, безжизненные. Оба застыли в неподвижной позе. Женщина с заплетенной косой в синей футболке и серой юбке держит руки по швам, на лице ребенка в белом халатике застыло выражение с каким только готовятся к познанию мира.
  Алексей, поправив пояс, подвязывающий халатик, поворачивается. Скользит взглядом по телу женщины, лежащей на столе. Груди будто сдутые шарики, каждая кость выступает скругленными и острыми углами. Можно ли распознать в этом дородную тетку, любившую прокатится с ветерком, и несколько недель назад низвергнутую в черную пасть камеры подвала.

Zwichen deine langen Beinen / Между твоих длинных ног

Such den Schnee vom letyen Jahr / Ищу прошлогоднего снега,

Doch es ist Schneen mehr da / Однако снега больше нет,

Doch es ist kein Sand mehr da / Однако песка больше нет


  Алексей знает - из рассказа Лены - именно эта женщина провожала с УЗИ в кабинет, где непосредственно делают аборты. И сколько раз в день Нелли Ибрагимовна совершала подобное путешествие, скольких малышей сопровождала в последний путь? что испытывала при этом?
  Алексей хочет узнать. Для этого пришлось бы взять Нелли Ибрагимовну под руку, отвести в угол подвала к бочке с гашеной известью, опустить с головой. А через несколько дней выудить полный набор костей, составляющий скелет. Два таких набора, когда-то бывших Яковом Самиуловичем и Азаматом уже покоятся в земле. Алексей без всякого сожаления, а с большой радостью, опустил их тела в бочку.
  Но для Нелли Ибрагимовны подобная казнь оказалась бы слишком гуманной. Нет уж, она должна испытать что-то хотя бы близкое к тому, на что отправляла сотни женщин. Хотя бы в рамках телесных ощущений. Алексей смотрит в черные глаза Нелли Ибрагимовны. В них полное безразличие, абсолютное смирение со сложившейся ситуацией, покорное ожидание наказания. Она не станет, как Яков Самуилович молить о пощаде, как Азамат обличать, она будет молчать. Раскаивается ли она в содеянном? Понимает ли за что все это?
  Алексей наклоняется к лицу Нелли Ибрагимовны, берет в руку черные как смоль жирные волосы, сплетенные в один большой колтун, с силой тянет вверх и нараспев шепчет в ухо:

Wo sind die Kinde / Где же дети?

Niemand weiss was hier geschehen / Никто не знает, что здесь было

Keiner hat twas geseen / И никто ничего не видел


  Ремешки на руках и ногах Нелли Ибрагимовны натягиваются столь сильно, что того и гляди раскроются, потому что ее голова задирается так, чтобы она увидела все: трубу, переменного диаметра, с острием на конце, упирающееся в лоно; редуктор, стоящий на столе, ременную передачу, ведущую на выходной вал электродвигателя, соединенного с генератором. Его мерный гул единственное, что нарушает тишину. Алексей берет пульт, нажимает кнопку, и сольная песня генератора превращается в симфонию адской машины, когда-то приведший в исполнение приговор Бранберга, а теперь перестроенной под новую задачу, но от этого не ставшей менее беспощадной.
  Алексей заканчивает припев:

Wo sind die Kinder / Где же дети?

Niemand hat etwas geseen / Никто ничего не видел


  Труба начинает медленное продвижение - по миллиметру в минуту - и входит в Нелли Ибрагимовну. Дрожь пробегает по телу. Интересно это от боли, или от наличия в лоне фаллического предмета?
  Труба все дальше проникает внутрь, увеличивающийся диаметр раздвигает половые губы, острый конец рвет кишки. Алексей последние несколько часов усиленно кормил Нелли Ибрагимовну, поэтому сейчас поврежденная, но работающая пищеварительная система исторгает недопевареные продукты, причиняя неимоверную боль.

Erst wird es heiss / Сначала тебе жарко

Dann kalt / Потом холодно,

Am Ende tut weh / А в конце больно.


  Тело Нелли Ибрагимовны изгибается настолько, насколько это возможно при наличии внутри стальной трубы. Женщина постоянно вертит головой из стороны в сторону.
  Иногда Алексею кажется: все это не от неимоверной боли, а от наслаждения: уж очень похоже на поведение женщины во время секса. Кровь, обильно сочащаяся из лона, на самом деле женские соки. И только рот, постоянно исторгающий раздирающие уши вопли, позволяет понять: если что и есть человеческого у этих нелюдей, так это способность корчиться в муках от нечеловеческой боли.

In ihrem Blute steckt ein Speer / В их крови торчит копье -

Blute leise in das Meer / Тихо истекают кровью в море.

Die Lanze muss im Fleisch etrinken / Пика должна утонуть во плоти


  Когда острие трубы оказывается где-то в паре сантиметров от нижнего края грудины, конвульсии и крики прекращаются. Не остается даже сил повернуть голову, она так и остается лежать обращенной лицом к Алексею. Тот долго смотрит в наполненные слезами глаза, начинающие заволакиваться еще пока малозаметной пленкой. Алексею приходит на ум, почему эти глаза всегда такие печальные: их хозяева с самого рождения предчувствуют неминуемую расплату.
  Алексей прикасается рукой к шее Нелли Ибрагимовны: обжигающе холодной, жизнь уже уходит из этого тела. К механической симфонии, оглушающей подвал, подключается баритон:

Ich bleibe einfach liegen / Я просто лежу

Und wieder zДhle ich die Fliegen / И считаю мух

Lustlos fasse ich mich an / Неохотно я дотрагиваюсь до себя


  На колу человек может умирать в течении многих часов, но это явно не тот случай - организм слишком ослаблен долгим пребыванием в камере. Но умереть столь просто Алексей не может позволить. Весь замысел не таков: Под столом, на уровне головы Нелли Ибрагимовны, находится корытце с солевым раствором.
  При искусственных родах из плодного пузыря длинной иглой откачивают амниотическую жидкость и вводят солевой раствор. Труба - игла. Некое подобие аналогии.

Und merke bald ich bin schon lange kalt / И вдруг замечаю, что я уже давно замерз

So kalt, mir ist kalt / Так холодно, мне холодно


   Закончив куплет, Алексей переключает редуктор в реверсное положение, берет Нелли Ибрагимовну за шею левой рукой, а правой с обратной стороны столешницы открывает замочки, держащие квадратный кусок стола, тот падает в корытце.
  - Не бойся смерти. Смерть, как дверь. Она отворяется, и ты входишь в лоно Божье. Сейчас я передам тебя в руки Господа на Суд. Аминь.
  Голова погружается в солевой раствор, по телу проходят несколько судорог, прежде чем жизнь навсегда покидает его.
  Дождавшись, когда красная труба, с кусками внутренностей выйдет из тела, Алексей выключает редуктор. Только соло генератора нарушает тишину подвала. Алексей достает из-под стола фартук и внушительных размеров топор. Фартук занимает причитающееся место. Первый удар оказывается неожиданно легким: острое лезвие рассекает плоть и впивается в кость. Еще нескольких движений оказывается достаточным, чтобы отделить ступню. Алексей несколько секунд смотрит на тело, застывшее в неестественной позе. Правильно ли это? Стоит ли?
  Пока мозг размышляет, оценивает, рука сама наносит второй удар, потом следующий, следующий, следующий. Кровь заливает стол, уподобляя его жертвеннику, льется на пол, течет к крышкам камер и капает вниз.
  Последний пленник ползет на звук, подставляет руки под падающие капли, слизывает языком и с криком, какой издавали первобытные люди при приближении стаи волков, забивается в угол.
  Алексей смотрит на груду кусков, сваленных в кучу на столе, топор, вдоволь напившейся крови, лежит рядом. Фартук столь красный, что его обладатель напоминает мясника, окончившего суточную смену.
  Алексей берет из кучи кусок кишок, наматывает на окровавленные руки, поворачивается, подходит к женщине и ребенку, все это время сидевших в неизменных позах, подносит кишки к их лицам, указывает пальцем на кучу останков.
  - Это, это все ради вас!

* * *


  Алексей становится на колени, соединяет ладони и пальцы, закрывает глаза.
  Молитва.
  С тех пор, как порвалась цепь, каждое общение с Богом стало в радость. Алексей больше не испытывал ни стыда, ни страха от монологов перед Господом. Каждая молитва делала другим человеком: более сильным, приближающимся к иному состоянию духа.
  Алексей проводит многие минуты в полном молчании.
  Уже не чувствуется присутствия ни дома, ни мебели, ни пленников - еще живых и уже мертвых - ни икон, ни свечей, словом весь этот бренный мир, со всеми заботами, страхами, угрозами исчезает. Алексей в особом месте: где-то между Землей и Небом, укромном уголке, где человек может остаться один на один с Богом.
  - Господь, Ты Свет, Освети мой путь и веди меня. Господь, Ты Щит, защити меня.
  Господь Ты свыше, Господь Ты надо мной, Господь ты предо мной, слева и справа.
  Будь сегодня во мне и вокруг меня, Гневный и Безжалостный, Всемогущий.
  Будь в Сердце моем, когда я делаю, будь на устах моих, когда я говорю.
  Будь сегодня во мне и вокруг меня, Гневный и Безжалостный, Всемогущий.
  Господь Ты свыше, Господь Ты надо мной, Господь ты предо мной, слева и справа.
  Господь Ты Свет, освети мой путь и веди меня, Господь, Ты Щит, защити меня.
  Что-то изменилось. Алексей открывает глаза и тут же прикрывает рукой. Окружающую темноту рвет ярчайший ослепительный свет. Алексей, сквозь пальцы, видит - пред ним Господь. Одежды его блистающие, такие белые, как снег, как не может выбелить ни один белильщик. Глаза постепенно привыкают к свету. Алексей опускает руку и, обливающийся потом, на коленях предстает перед Господом.
   Алексей не замечает, как они возвращаются в квартиру. Господь выходит из комнаты на веранду. Алексей идет за ним.
   - Друг мой, - Господь подходит к входной двери, - следуй за мной. Ты - скала. Будешь верить мне - устоишь. Усомнишься - падешь.
  Господь, открыв дверь, выходит на улицу, закрывает за собой.
  Алексей не в силах поверить происходящему. Господь здесь! Господь сошел в мир! И сделал это в его доме!
  Алексей берется за ручку, распахивает дверь. За порогом - гигантская пропасть.
  Как же так? Господь сказал следовать за ним, но Он вышел на улицу. А здесь? Если ступить, то упадешь - Алексей смотрит вниз на расстилающуюся темноту и торчащие пики - такой глубины и представить невозможно. Из пропасти тянет ледяным ветром. Но Он сказал следовать за ним. Ведь это же Господь. Ему нельзя не верить. В Его словах нельзя усомниться.
  Господь ты предо мной, слева и справа. Господь, Ты Щит, защити меня.
  Алексей шагает в пропасть. В мгновение ока, она оборачивается асфальтом, а впереди вырастает знакомое здание Центра. Дом за спиной исчезает. Алексей оглядывается. Да, это Москва.
   Господь, во все столь же ослепительных одеждах, возникнув на ступенях Центра, заходит внутрь.
  Алексей подходит к входу, открывает дверь - за ней не пропасть, а просторный зал: скамейки, гардероб, стойки информации и охранника. Свет горит, но люди отсутствуют. Алексей осматривается, ища Господа, но здесь его нет.
  Проходит через горящий зеленым турникет. Одинокие шаги разрушают тишину коридоров. Алексей заглядывает в пустующие кабинеты.
  Неужто Господь выбрал Центр первой точкой Второго Пришествия, отделил овец от козлищ, а так как среди работников праведных не осталось - все отправились в Ад?
  Размышления прерывают еле слышимые звуки. Идет на них. Звуки перерастают в крики. Крики в мольбы о помощи. В мольбах слышится его имя. Господи, да это же Лена зовет! Алексей, сломя голову, несется по коридорам. Хлопают двери. Звук постепенно становящийся ближе, вдруг исчезает, появляется вновь, но уже далекий и в совсем другом месте. Хлоп! Хлоп! К мольбам присоединяется некий еле уловимый гул. Хлоп! Хлоп! Бесконечный бег по лабиринту Центра. Хлоп! Хлоп! Крики все тише, гул все громче. Хлоп! Хлоп! Гул переходит в звук, напоминающий пульсацию, пульсацию, напоминающую бег, бег множества маленьких ножек. Хлоп! Хлоп! Мольбы полностью исчезают, зато гул такой отчетливый, что понятно - источник именно за этой дверью, которая ходит волной, еле сдерживая что-то находящееся за ней. Алексей узнает знакомое место - это же укромно спрятанный - так что сразу и не заметишь - уголок, где находится абортная.
  Алексей дергает за ручку. Дверь распахивается. Открывшийся проем, будто огромная рана, извергает кроваво-красную волну, сметающую Алексея с ног. Он по самую шею погружается в поток и видит, из чего тот состоит. Тысячи красных телец: микроскопических, размером с ладошку, и более крупных - малыши, некоторые целые, но большинство разорванные на части, тут и там ручки, ножки, тельца. На Алексея смотрят головки с безжизненные глазами. От предстоящего зрелища можно в одночасье сойти с ума, поэтому остается только шептать: "Господи помоги! Господи помоги! Господи помоги!". Поток связывает по рукам и ногам, не дает пошевелиться. Поток несется по коридорам Центра, сметая двери, скамейки, снося лампочки и квадраты подвесных потолков. В поток из смежных коридоров постоянно вливаются новые ручья, делая напор главной реки сильнее, поднимая уровень до самого потолка.
  Распахивает очередная дверь, но за ней не коридор. Алексей, вместе с потоком, падает. Кто-то хватает за руку, ставит на твердую поверхность. Перед Алексеем Господь-спаситель. Вместе они смотрят на поток, низвергающейся из прямоугольного отверстия в стене. Тысячи телец падают в жерло циклопической мясорубки, невидимые руки вращают огромную рукоятку. Слышно, как с тошнотворным хлюпаньем перевариваются младенцы внутри мясорубки. Через отверстия на несколько конвейерных лент выплевываются ампулы. Пройдя через бункерное устройство, они расфасовываются в бумажные упаковки, те раскидываются в картонные коробки, которые по ленте скрываются в здание следующего цеха.
  Пораженный зрелищем, Алексей спрашивает:
  - Господи, да как же все, да как же ты это?!
  - Царство мое не здесь, - Господь отпускает руку - здесь иной Хозяин. Мы свергнем его.
  - Мы?
  - Ты свергнешь его.
  - Я? - Алексей безуспешно пытается унять заходящиеся в безумной пляске руки - Я свергну?!
  - Ты - скала. Верь мне - устоишь. Усомнишься - падешь. Место твое не здесь.
  Господь указывает на новый прямоугольный проем, появившийся в стене, в котором виден освещенный коридор больницы. Алексей только сейчас замечает: они стоят на небольшой - пять шагов в ширину - бетонной полке, буквально выросшей из стены.
  - А как же?
  - Ты допрыгнешь.
  - Я!? Допрыгну!? - голос чуть не срывается на крик, но тут же Алексей чувствует, как твердая поверхность буквально уходит из-под ног, еще мгновение - падение в жерло мясорубки. - Я допрыгну. Я допрыгну! - сомнениям не остается место, ведь так сказал Господь.
  Алексей берет разбег, какой возможно на этой мизерной площадке, и, взлетев, как птица, пронесясь над адской машиной, попадает прямиком в больничный коридор.
  Небольшое падение при приземлении. За спиной хлопают двери. Алексей поднимается, открывает только что закрывшиеся двери - продолжение коридора. Из его конца слышатся крики. Его зовут. Бегом. Виден силуэт. Человек в больничной сорочке. Женщина. Господи! Да это же Лена! Это же она! Это же она!!! ЭТО ЖЕ ОНА!!! ЖИВАЯ!!!
  Алексей бежит так быстро, как никогда. Раскидывает руки, чтобы заключить в объятья любимую. Мощный удар во все тело. Отлетает на несколько шагов. Лежит, пытаясь понять, что произошло. Крик мигом поднимает на ноги. Идет осторожно, вытянув руку. Натыкается на невидимую преграду. Это же стекло. Со всего маху бьет ногой - ни единой трещинки. Лена снова зовет. Такая близкая, такая недоступная. Бьет рукой, ногой, вкладывая всю силу - никакого толку.
  - Взгляни на руки свои, - неожиданный, но знакомый голос справа. Алексей поворачивает голову - Господь. - Взгляни на руки свои!
  Алексей опускает голову - в правой ладони появляется пылающий меч. Бьет рукоятью по преграде, отделяющей от Лены. Ливень из стекла рушится к ногам. Хрустя осколками, Алексей подходит к любимой, слезы застилают глаза. Меч исчезает из правой руки. Господь стоит рядом. Лена, улыбаясь, простирает руки к супругу. Объятья, в которые они заключают друг друга, самые желанные в их жизни, поцелуй, в котором они сливаются, самый сладкий в их жизни, слезы, которые текут по их щекам, самые горькие в их жизни.
  Алексей подводит супругу к неподвижно стоящему Господу.
  - Лена, это Господь наш Всемогущий. Господь, благослови нас.
  Но Господ чем-то озадачен. Алексей смотрит на него, переводит взгляд на Лену. В ее плечи впиваются чьи-то цепкие пальцы, ее ладонь вырывается из его, любимая отлетает в конец коридора, а на ее месте возникает тучный старый мужчина. Яков Самуилович! Бранберг злорадно смеется, исторгая изо рта поток зловонного смрада.
  - Господь! - взывает ошарашенный Алексей - Господь! Господь!
  - Все в руках твоих.
  Алексей вновь чувствует в ладони тяжесть меча. Подскакивает к усмехающемуся Бранбергу, сносит голову с плеч, голова, падает на пол и, как стекло, рассыпается на множество кусков. Тело Якова Самуилович падает, изливая на пол реку крови.
  Алексей видит Лену в объятья Азамата. Тот, рвя сорочку, исторгая ругань, лапает, пытается дотянуться ртом до губ. Лена из-за всех сил сопротивляется, сыпля проклятиями и взывая о помощи. Алексей подбегает к Азамату, тот откидывает Лену в смежный коридор, замахивается, но, получив удар острием в руку, падает замертво.
  Алексей забегает в смежный коридор, где Лене заламывает руки женщина в берюзовом халате и передает крупному мужчине. Медсестра поворачивается, и Алексей узнает Нелли Ибрагимовну. Подбегает, бьет мечом снизу вверх. Острие входит между ног и вылезает через горло. Фонтан крови изо рта обливает Алексея с головы до ног. Он кромсает упавшее тело на мелкие куски.
  Лена в паре десятков шагов, но между ними глыбой высится Фрунзик. Алексей обращается к светоносному силуэту позади - Господь все это время сопровождал его.
  - Господь, я должен убить их всех, чтобы соединиться с Леной?
  - Ты говоришь.
  - Но Господь?
  - Ты - скала. Веришь - стоишь. Сомневаешься - падаешь. Всегда помни это.
  Алексей, пулей подлетев к Фрунзику, пронзает. Тело падает в углубление в полу. Лена уже за плечами мужчины в костюме. Алексей убивает колющим ударом в шею. Бежит к новой жертве - молодому парню, отделяющему от любимой.
  Алексей убивает десятки людей. Часами сеет смерть в коридорах Центра. Но каждый раз кто-то новый встает между ним и Леной, каждый раз она оказывается столь близка и уходит. И все время Господь следует за Алексеем.
  Ослепляющая вспышка.
  Дом. Полутьма. Горящие свечи. Иконы. Алексей на коленях, пот ручьями льется по лицу и телу. Падает на спину, стены и потолок мелькают перед глазами, тошнота подходит к горлу. Хватается за крест на груди.
  Видение. Господь указал путь. И он будет следовать, чего бы это не стоило, через чтобы не пришлось пройти, чтобы не пришлось сделать, до самого конца, пока не соединится с любимой.

* * *


  Фрунзик, связанный по рукам и ногам, беспомощно валяется на полу камеры, безвольным взглядом наблюдая за действиями человека.
  Человек, вывернув болты из деревянных дощечек между мягкими вставками, извлекает их. Образуется кирпичный прямоугольник шириной в метр, длиной в два. Человек ломом выковыривает кирпичи, обнажая землю, кишащую червями. В дело вступает лопата.
  Алексею нравится размеренная работа шанцевым инструментом. С удовольствием вспоминается прошедшее лето, когда извлечению грунта посвящалось почти все сутки, исключая время на сон, трапезы и молитвы.
  Во рту Фрунзика отсутствует какой-либо кляп, пленник волен говорить что угодно, однако молчит. Молчалив и Алексей. Поэтому работа по выкапыванию могилы проходит лишь под звук вгрызающейся в землю лопаты и свет ламп на стенах.
  Из четырех Евангелий Алексею более всего нравилась Благая Весть от Марка. Евангелист изобразил Иисуса одиноким, никем не понятым посланцем Бога. Христос Марка грозен, немногословен, настолько молчалив, что между словами "Ты говоришь" и "Отче! Для чего Ты Меня оставил?" уместился и Пилатов суд, и путь на Голгофу, и Распятие. Иисус Марка оплеван окружающими, брошен учениками, но все равно идет на смерть ради безграничной любви к людям, в искупление всех грехов.
  Таким же видел себя и Алексей: когда о нем узнает мир, а это рано или поздно произойдет, его выставят сумасшедшим маньяком, злодеем, каких мир не видывал, все поверят этой лжи, никто не поймет его, но он все равно будет делать что считает нужным, закапывая результаты дел под стену дома: кость к кости, камень к камню.
  Алексей кладет лопату на пол - работа окончена - выбирается из могилы, подходит к Фрунзику. Молчаливый судья и исполнитель приговора в одном лице, конечно, притягательный образ, но осознают ли приговариваемые вину, понимают ли за что им это? Алексей смотрит в глаза Фрунзику. Ты так и будешь лежать обмякшим телом с выступающими ребрами, у тебя последний шанс сделать хоть что-то, спасти никчемную душенку, продлить жизнь, результат который лишь одно зло? Не надо рассказывать про Стокгольмский синдром. Ты не любишь меня, ты не оправдываешь меня, ты меня ненавидишь. Как бы сильно не изображалось безразличие, отрешенность, безволие, инстинкт самосохранения никто не отменял, и человек всегда борется.
  - Не делайте этого, - голос Фрунзика настолько глух, будто он говорит из могилы - пожалуйста. Я все понял, я все осознал. - Пара скупых слез скатывается по щекам. - Я готов быть наказанным. Но ведь вы не должны уподобляться...
  Обрывается, ведь дальше должно следовать "нам".
  Он абсолютно подавлен. Возможно дело в сроке пребывания в камере. Бранберг и Азамат вели себя дерзко, пытались освободиться, Нелли Ибрагимовна и Фрунзик совсем другие. Всего лишь несколько дней полностью ломают человека, превращают в послушного раба, готового со смирением принять волю хозяину. Или дело в самом человеке. И в голове.
  После суда над Азаматом, Алексей отрезал голову цепью бензопилы, ставил в уши серьги, продел веревки. Открыл люк камеры, нашел Фрунзика мощным лучом фонаря. Скорчившийся пленник, лежащий в углу, чуть пошевелился, прикрывая рукой глаза. Подозвал. Фрунзик змеей прополз к центру камеры.
  Свет!
  С потолка упала обезображенная голова Азамата. Фрунзик несколько секунд непонимающе смотрел в мертвые глаза коллеги, а потом пулей, как крыса, попавшая в пятно света, шмыгнул и забился в угол и закрыл голову руками и завыл.
  - Если вы меня отпустите, я сдамся сам. Я приду в милицию. Я напишу заявление. Я раскрою всю схему. Вы же не можете убивать всех. Это же сотни, тысячи людей. Это такая огромная система. Вы убьете десять, может двадцать, даже полсотни, но вас найдут и посадят, а система будет существовать, на наши места придут новые. А так есть шанс все это прекратить. А потом я сяду на пожизненное. Проведу все оставшееся время в одиночной камере. Моя душа будет терзаться. Она уже терзается все эти дни. Мне нет прощения. Я обречен на вечные муки. Я готов это принять. Развяжите меня. Поедем в милицию. Я все сделаю. Клянусь вам.
  Нет, это не лукавый язык Бранберга. Фрунзик не лжет, он действительно сделает так. Он даже сможет спеть:

Bestrafe mich, bestrafe mich / Накажи меня, накажи меня

Deine Grosse macht micht klein / Твое величие делает меня ничтожным.

Du darfst mein Bestrafer sein / Я разрешаю тебе наказать меня.

Deine Grosse macht ihr klein / Твое величие делает его ничтожным.

Du darfst meine Strafe sein / Я разрешаю тебе быть моим наказанием


  - Я верю тебе, - Алексей присаживает на корточки, не моргая, смотрит в глаза - но у нас ничего не выйдет. Ты сам сказал - это система. В этой системе слишком большие деньги, слишком большие люди. Ты напишешь заявление и на следующее утро повесишься в камере, не справишься с муками совести, заключение о смерти напишут какое надо. А потом доберутся и до меня.
  - Но это все бессмысленно, - кадык Фрунзика ходит вверх-вниз - вам не победить. Зачем все это?
  - По-другому нельзя.
  Алексей, схватив Фрунзика за ноги, оттаскивает, кидает в могилу, берет лопату.
  - Мне нельзя.
  Алексей, забрав земли из кучи, застывает с лопатой наперевес.
  - Поэтому дом мой я сделал местом казни. Я не о себе пекусь. Я верю во все, что ты сказал: в раскаяние, в муки. Каждый имеет право на раскаяние, и каждый имеет право понести наказание за содеянное. Ты будешь мучиться в одиночной камере, но ты будешь есть, пить, дышать, ты все равно будешь жить, а убитые тобой уже нет. Их уже ничто не вернет. Существуют такие злодеяния, которые требуют самого сурового наказания. Когда ты видишь злодея повешенным, расстрелянным, четвертованным - нет - это не вернет тебе потерю, но принесет удовлетворение. Убийца не ходит по земле, пусть на нескольких квадратных метрах, а сдох в муках и горит в Аду.
  Первые комья падают на ноги.
  - Ты говоришь, что я не должен уподобляться. Я и не уподобляюсь. Вы убивали ради денег, ради наживы. А я вершу справедливость, я мщу. И кто осмелится сказать, что я не прав, или не имею права? Имею ли я право смотреть, как торжествует зло, имею ли я право бороться со злом? Если нет, то зло будет победно шествовать по миру.
  Фрунзик извивается как червь, как черви, жившие под кирпичами. Непонятно толи он пытается улечься поудобнее, или же инстинкт самосохранения окончательно победил, и пленник пытается выбраться.
  - Когда ты делал УЗИ, что ты испытывал? Ты видел новую жизнь: еще только зачатую, еще только развивающуюся, еще не явленную в мир, но уже в нем существующую. Ты видел все это и отправлял жизнь на смерть, брал право приговаривать. Я видел, как растут чужие дети: как из красного комочка развивается человек. Ведь это же величайшее чудо в мире! Смотреть, как ребенок растет, тянется ко всему, потому что все для него ново, как познает этот мир, как угуканья складываются в первые слова, как ребенок рассуждает своей еще детской, наивной, кристально чистой логикой. И все это ты хладнокровно убивал. Ты лишил этого меня, ты лишил этого тысяч родителей. Что ты испытывал все эти годы? О чем ты думал? Какую расплату, какое наказание ты представлял?
  Алесей останавливается, хватается за голову, еле сдерживает выступающие слезы.
  - Смерть закопанного человека может длиться несколько часов. Я замурую тебя кирпичами, закрою сверху мягкими панелями, закручу болты, и эта камера будет пуста, будто тебя никогда и не было. И за те часы, что ты будешь мучиться в агонии, тебе явятся все убитые тобой малыши, ты будешь раз за разом видеть, как наносить на живот гель, проводишь искателем и смотришь на монитор. Хотя бы имей мужество ни издать ни единого звука. Аминь!
  Земля сыпется на лицо.

* * *


  Саймонс, как считал Алексей, нашелся с Божьей помощью.
  После суда над Фрунзиком подвал потребовал нового наполнения, поэтому пришлось ехать в Москву.

  На выходе из метро взял у пацаненка газету. Раньше никогда этого не делал: проходя мимо газетчиков, говорил внутренним голосом: найди нормальную работу, чем стоять раздавать макулатуру, которую никто не читает.
  А в этот раз: пацан прямо таки сгибался под тяжестью газет, на лице было написано: продукция совсем не расходится, стоять еще неизвестно сколько. Алексей посмотрел на паренька. Стало так жалко ребенка. Пацаненок наверняка батрачит за копейки, да еще и получает нагоняй от начальника, гребущего деньги лопатой, закончит работу, придет домой, а там пьяные родители и несделанные уроки. Подошел к белобрысому пареньку, забрал из дрожащей ручки газету, взял из кучи, еще с десяток, положил руку на плечо, улыбнулся, посмотрел в глаза, взглядом теплым, нежным, ласковым. Пацан, бывший мрачнее тучи, расцвел улыбкой. Кто-то в этом сером, безразличном, спешащим по делам, месиве людей обратил внимание.
  Алексей постоял у входа, дождался, когда паренек раздаст тираж, когда подбежит к начальнику, а тот начнет отчитывать нерадивого работника.
  - Да ты три часа стоял сто газет раздавал! Их раздать надо было за тридцать минут! Я тебе за что столько денег плачу?!
  Парень виновато молчит, мнется с ноги на ноги, теребит длинные рукава куртки, явно взятой на вырост. Алексей, чувствуя неладное, становится за спиной подростка и смотрит на горлопанящего начальника. Тот, ощутив чужой взгляд, поднимает глаза и осекается, потому что видит ту самую холодную безжизненную острую сталь.
  - Ладно, держи что заработал!
  Начальник, сунув в ручку парня мятую бумажку, спешно скрывается за углом. Пацан, обрадованный заработком, разворачивается и натыкается на великана в черной рубашке.
  - Ну что поработал? Теперь надо подкрепиться!
  В забегаловке быстрого питания купил парнишке нехитрый обед, а потом сдерживался, чтобы не расплакаться, видя, как подросток с жадностью накинулся на горячий суп, картошку и котлеты. Расспросил о жизни, оказалось все так и есть: отец и мать работают от случая к случаю, пьют, бьют, приходится раздавать газеты, чтобы наскрести на кусок хлеба, в школе перебивается с тройки на двойку. Мальчик, доев обед, стал елозить на стуле.
  - Ну-у-у я пойду?
  Алексей достал из кармана несколько купюр.
  - Возьми, купишь конфет или пирожных.
  Паренек резким движением хапнул деньги, Алексей перехватил кисти, вложил руки в ладони и посмотрел в глаза.
  - Веруй в Господа. Это самое главное.
  Паренек, резко отдернув руки, засунул в карманы и, бросив: "ага", сбежал.
  Алексей закрыл лицо ладонями, чтобы скрыть выступившие слезы: почему алкашам всяким даровано счастье иметь детей, которым они не пользуются, а ему нет? Чем я провинился перед тобой, Господи?
  Алексей отнимает ладони, вытирает глаза платком и ловит косящие взгляды окружающих, замечает перешептывания.
  Алексей и раньше, находясь на улицах Москвы, замечал: на него смотрят, будто на объявленного в розыск. Но эти взгляды совсем другие.
  О чем они подумали? Взрослый мужчина и подросток. Отдал деньги, взял ребенка за руку. Ну конечно, это же извращенец, педофил. Использовал ребенка, расплатился, поблагодарил, а сейчас разразился крокодильими слезами. Алексей внимательно смотрит на окружающие рожи, взглядом холодным безжизненно острым, как сталь. Как же больны они все, все прогнившее общество, если может воспринимать общение взрослого и ребенка только так?
  Алексей с дичайшим отвращением вышел из забегаловки, направился к метро, на эскалаторе достал газету (десяток других ранее отправились в урну). Где-то на пару ступенек внизу женщина отчитывала ребенка.
  - И о чем ты думаешь? Что с тебя будет? Выросло неизвестно что! За что нам наказание такое?
  Насколько же она глупа! Насколько не ценит, что имеет!
  Взгляд сам собой упал на объявление в разделе "недвижимость". Взгляд сам собой вычленил нужные слова.
  Продам двухкомнатную квартиру. Телефон. Давид Саймонс.
  Еще несколько месяцев назад, собирая информацию о Центре и сотрудниках, Алексей выяснил: учредителем и главным спонсором Центра является Неправительственная организация, возглавляемая гражданином США Давидом Саймонсом.

* * *


  Саймонс оказался очень приветлив и довольно вежлив. Возможно, этому способствовали слова Алексея о накидке к цене десяти процентов.
  Вечером двое мужчин встретились у подъезда дома в Новых Черемушках.
  Саймонс показывал скромно, но со вкусом, обставленную квартиру, Алексей, важно расхаживал по двум комнатам, изображая неподдельный интерес, непринужденно расспрашивал, настраивая на откровенную беседу.
  - Боюсь показаться некорректным, но всегда при покупке интересует вопрос - подходит к телевизору на тумбочке, читает название производителя, - почему вы продаете квартиру. Тем более такую уютную, да и в таком удачном месте.
  - Видите ли, - Саймонс поправляет чуть съехавший с плеч костюм, - когда приехал с Америки, купил эту квартиру, некоторое время здесь жил, квартира хорошая, но добираться до работы не очень удобно. Стал снимать комнату в центре. - Саймонс осекся - Зарплата позволяет. Квартира тем временем скакнула в цене. Если ее продать и доложить, можно взять неплохую в центре и уже не снимать.
  - Я бы на вашем месте поступил так же! - Алексей задрал голову, осматривая натяжной потолок. - Ну что ж, меня вполне устраивает, только хотелось бы осмотреть санузел.
  - Да конечно, - Саймон улыбнулся во всю ширину лица настоящей американской улыбкой, - пройдемте!
  На стенах светло-зеленая плитка, на полу черная, в одном углу чугунная ванна, в другом голубой унитаз. Над белой раковиной зеркало со стеклянной полкой, на которой аккуратно расположены бритва, крема, шампуни.
  - А раковина затыкается? - Алексей рассматривает батарею, на которой висят несколько полотенец.
  - Да конечно - Саймонс, открыв шкафчик под раковиной, извлекает желтую затычку, передает Алексею. Тот затыкает сливное отверстие, открывает два вентиля. Бурлящая вода заполняет раковину.
  Чувствуется: Саймонс заподозрил что-то неладное, поэтому стоит в нерешительности, чуть подрагивая.
  - И вышел другой Ангел из храма и воскликнул громким голосом: пусти серп твой и пожни, потому что пришло время жатвы.
   Дэвид смотрит в зеркало на покупателя с той же широкой американской улыбкой. Уголки губ Алексея чуть приподнимаются, прежде чем он, под звук набирающейся воды, бьет локтем левой в лицо Саймонса. Хруст ломающегося носа. Голова резко опрокидывается, тело заваливается назад и чуть в бок, руки вскидываются к лицу. Алексей правой хватает затылок, резко погружает голову в наполняющуюся водой раковину. Из-под башки Саймонса вырываются пузырьки. Алексей, закрыв вентили, рукой скидывает вещи со стеклянной полочки перед зеркалом. Саймонс беспомощно машет руками, толи пытаясь ударить, толи сигнализируя о сдаче. Алексей кладет на полочку носовой платок и небольшую бутылочку. Срывает крышечку, выливает на платок весь хлороформ. Саймонс перестает махать руками, поверхность воды тревожат отдельные пузырьки. Алексей извлекает голову из раковины. Мокрые русые волосы прилипают ко лбу. Алексей крепко прижимает платок к лицу Саймонса. Несколько мгновений - тело оседает и падает на пол.
  - Ибо жатва на земле созрела!
  Алексей специально не прикасался ни к одному предмету в квартире, поэтому не возникло необходимости стирать отпечатки пальцев. Оставалось только спустить окровавленную воду, стереть отдельные красные следы в ванной, одеть Самойнса и доставить к машине. Оставалось только надеяться, что никто не повстречается.
  Алексей с перекинутой через плечо рукой, поддерживая тело Саймонса, выходит на лестничную площадку. Подходит к входной двери коридора, тянется рукой к ключам, предварительно извлеченным из куртки Саймонса, как слышит звук поворачивающегося замка, дверь открывается. Рядом с лифтом - полная женщина в разноцветном платье и соломенной шляпке, с раздутым от продуктов пакетом. Алексей и тело Саймонса отступают на пару шагов. Женщина застывает с ключом в руке. Верхнюю часть лица Саймонса прикрывает надвинутая широкополая шляпа, нижнюю обернутый вокруг шеи тоненький платочек.
  - Ах, что же случилось? - женщина выходит из оцепенения, кладет ключи в сумочку.
  - Да вот, - Алексей старается сделать голос максимально непохожим на обычный, старается, чтобы тот звучал будто через фильтр - с другом решили выпить, да он не рассчитал, переборщил. Вот несу, чтобы домой отвезти.
  - Ну, это ж надо так! - возмущается женщина, заходя в коридор. - Ну выпили по чуть-чуть и хватит, так нет же надо напиваться так, что ноги не держат - разворачивается, направляясь к двери напротив.
  Алексей делает пару шагов, но в дверях останавливается, услышав в спину вопрос:
  - Подождите, а вы из какой квартиры? Я вас раньше не видела!
  - Да вон из той - кивает в конец коридора.
  - А-а-а, так это Давид что ли так накирялся?
  - Он самый.
  - А я и не узнала. Как очнется, передайте привет от Елизаветы Ивановны. Давненько я его здесь не видела. Он же не наш, американец. Бывает у нас раз в полгода, закатывает пьянки постоянно, так что всей площадке не уснуть. Значит, живет у себя в Вашинйорке, а к нам приезжает напиваться. - Женщина подходит к двери собственной квартиры, - Не люблю я этих американцев, от них ничего хорошего не жди.
  Алексей смотрит, как женщина вставляется ключ в замочную скважину, поворачивает. На нем солнцезащитные очки, накладная борода, одежда по прибытии будет сожжена, опознать его она не сможет. Но когда квартиру Саймонса очень скоро вскроют милиционеры, когда станут опрашивать соседей, она обязательно вспомнит о странной встрече в дверях. Ключ совершает оборот. Нож оттягивает карман куртки. Ничто не мешает подскочить и со спины вонзить оружие в шею и спешно ретироваться. Ключ останется в замочной скважине. Елизавета Ивановна останется, булькая, истекая кровью умирать под дверью собственной квартиры. Пакет выпадет из рук - продукты рассыплются по полу. Возможно, за дверью ее муж и дети, но они ничего не услышат и не узнают.
  Вкрадчивый голос шепчет в ухо Алексею: никто ничего не узнает, не будет даже малейшей зацепочки, за которую сможет ухватиться следствие. Ну же давай! Смелее!
  Ладонь ложиться на рукоять выкидного ножа.
  Нет же! Как это возможно! Она ни в чем не виновата! Я судья Господень, месть праведная, но не палач и убийца! Живи спокойно Елизавета Ивановна, никто тебя не тронет! И меня никто не тронет, потому что дело мое угодно Господу и Господом направленно! Гнев мой и месть моя праведные! Но стоит мне прислушаться к голосу лукавого, шепчущего в ухо, сделать хоть шаг в сторону от верного пути - постигнет неминуемая кара!
  Алексей, направляясь к лифту, захлопывает дверь, нажимает кнопку. В кабине никого, на площадке первого этажа никого, перед подъездом никого, на улице, погруженной в темноту, никого.
  Завтра в кабинете главы неправительственного фонда не окажется никого.

* * *


  Алексей внимательно следит, как Саймонс приходит в сознание, как щурит глаза от света, как мысли о произошедшем складываются в голове, эпизод к эпизоду, камень к камню, в понятную картину.
  Почему-то мучить американца не хотелось, может, потому что не был непосредственным исполнителем. С другой стороны, он - двигатель, мотор, спусковой крючок машины убийств, и наказание, наоборот, должно быть более мучительным.
  В любом случае за мучениями дело не постоит.
  Саймонс еще осматривает ремешки, скорее всего, пытаясь найти слабое звено, и одновременно говорит:
  - Я все знаю. Я понял это, когда только увидел ваше лицо. Я видел их много раз, каждый раз, когда был в Центре. Каждый раз, когда я их всех видел, хотелось бежать оттуда.
  - И когда меня увидел, тоже хотел?
  - Да. - голос разочарованный, видимо, Саймонс понял: освободиться не удастся.
  - Так если хотел бежать из Центра, если хотел бежать от меня, почему не бежал?
  Саймонс молчиливо жует губы.
  - Да-да, можешь сказать: деньги всем нужны и есть куча людей, кто зарабатывает также и даже хуже.
  - Я хотел продать квартиру, уволиться и уехать в Америку. - Саймонс все время глядит в пол, не решаясь смотреть на Алексея. - Можно продать квартиру в Москве и купить хороший дом в Америке, забыть все это.
  - Ах, какая трагедия! - Алексей сокрушенно причмокивает - Билет на родину купить еще не успел? Ты, наверное, уже рисовал в голове картины, как с чемоданами уезжаешь в Америку, покупаешь дом, живешь в большом доме, у тебя любящая жена и дети. И можно забыть все, что делалось? Можно оставить тысячи матерей и отцов, у которых, твоими стараниями, уже не будет ни большого дома, ни любящей жены, ни счастливых детей. Подумаешь, убил тысячу младенцев в какой-то России. Что вам американцам?
  Пальцы Саймонса впиваются в подлокотники кресла так, что белеют костяшки.
  - Но видишь, какая незадача, - Алексей, встав, приносит из угла картонную коробку. - Счастье было так близко, но тут появился я. Ты хотел убежать, но не сделал этого, потому что думал: "А вдруг пронесет?" и сейчас думаешь также. Увы, не получится. Приговор тебе вынесен свыше, а я лишь исполнитель Божьей воли.
  - Но вы поймите, - Саймонс поднимает голову, впивает взглядом в лицо Алексея - войдите в мое положение, я все прекрасно понимал и саботировал работу Центра. Да-да! У нас же несколько направлений работы! И я распределял деньги так, чтобы на Центр шло меньшее из возможного. Окажись на моем месте другой, Центр получал бы такие деньги, какие Бранбергу не снились бы! - на губах выступает пена - Вы должны это понять! Вы должны это понять!!! - переходит на истерический крик - ВЫ ДОЛЖНЫ ЭТО ПОНЯТЬ!!! - и тут же осекается - Вы не должны этого делать - настолько подавленно, будто его придавил стотонная плита - Вы же тоже человек.
  - Я человек, а вы уже нет. Человек действует по воле Божьей, а нечеловек по воле дьявольской - Алексей достает из коробки предмет из стекла - Для любого дела, даже самого мерзкого и отвратительного можно найти оправдание, особенно, если надо доказать себе, что, если не ты, то другой сделал бы все более мерзко и отвратительно. Но это не оправдание, от этого твое злодейство не становиться меньше.
  Алексей, подойдя к Саймонсу, подносит к его лицу стеклянный предмет.
  - Я нашел, когда ехал по дороге. Как и все остальное и всех остальных по Божьему указанию. Просто увидел что-то на обочине, остановился, забрал в багажник. Сначала не понимал, как приспособить, потом догадался. Этот стеклянный шлем, я одену тебе на голову, закрою воротца на шарнирах, стяну шнурочками ткань у основания, будет немного душить, но не смертельно. Видишь - везде уплотнения, воздух будет, конечно, выходить, но не настолько, чтобы спасти себя. Ты хоть и нечеловек в духовном, но человек в физическом смысле, поэтому вдыхаешь двадцать один процент кислорода, а выдыхаешь семнадцать и огромную порцию углекислого газа. Объем воздуха в шлеме постоянный, поэтому ты с каждым вздохом будешь уменьшать концентрацию кислорода и увеличивать концентрацию углекислого газа. А дышать углекислым газом даже нелюди не могут. Ты будешь мучительно долго умирать, с каждым вздохом приближая смерть. Я намертво прикреплю твою голову к спинке кресла. И поэтому - в этом вся прелесть - ты ничего не сможешь сделать. Ты будешь беспомощным, как малыш в утроби, которого убивают при аборте, которые организовал фонд, который ты возглавлял.
  Алексей наклоняется, из-под рубахи вылезает крест.
  - Подождите! Подождите! - Саймонс так неистово орет, что Алексей замирает - Разве ваша религия позволяет вам убивать?
  - Каину можно, он Божий.
  Саймонс давиться слезами, что-то мычит, но это не останавливает Алексея, который надевает, закрепляет шлем, садится на стул и наблюдает столько, сколько нужно.

* * *


  Ребенок под одеяльцем спит в кроватке. Жена устроилась под боком. В темноте комнаты сон не приходит к Алексею, поэтому остается, смотря в потолок, размышлять.
  В куртке Саймонса неведомым образом оказалась солидная пачка хрустящих американских денег - несколько десятков тысяч. Алексей посчитал: это очередное искушение, подкинутое лукавым, поэтому деньги нужно потратить только на добрые дела, но никак ни на себя. К тому же средств от продажи квартиры хватит еще на несколько лет аскетического существования и активной деятельности.
  Алексей встретился с директором детского дома в Туле. От предложения спонсорской помощи, полная женщина бальзаковского возраста не отказалась, а, как и ожидалось, рассыпалась в благодарностях.
  Алексей прекрасно понимал: зеленые бумажки обагрены младенческой кровью. Однако, лучше использовать на благие дела хотя бы такие деньги, чем никаких.
  Из внушительного брикета осталось еще пару тысяч баксов, с ними Алексе зашел к деду с бабкой.
  - Держи отец! - заявил после немногословного вступления, выкладывая деньги на стол.
  - Не возьму! - прогудел дед в седую бороду.
  - Это почему? Здесь много, поживете хоть немного по-человечески.
  - Ты чего хочешь? - дед вцепился пальцами в свою заплатанную рубашку - Молчание мое купить?! Думаешь, не видим мы, как ты по ночам мешки под домом закапываешь?! Думаешь, не знаем, что ты из машины людей в дом затаскиваешь?! Мы хоть и старые уже, но все видим, все слышим, все мы знаем. И видим, что ты мужик добрый, правильный, а значит дело твое правильное, ежели что делаешь, то по праву, а значит, если пойдем мы супротив тебя, значит и супротив правды.
  Алексей прямо таки врос в стул.
  - Ты, отец, обижаешь меня. Молчание твое мне не нужно. Ты сам сказал, что дело мое правое, а значит бояться мне нечего. Что тебе делать, решать тебе. Видишь, как ты думаешь, что если я денег дал, значит что-то хочу от тебя. А я тебе просто помочь хочу. Просто, по-человечески, без обязательств ко мне. Ты честно жил, честно работал. Твоя вина, что ты один с бабкой на нищенской пенсии живешь? Не твоя! А я тебе помочь могу, и помогаю.
  Встал, развернулся, вышел. Деньги остались лежать на столе.
  Алексей не сомневался - Господь защищает его. Однако, власть лукавого в этом мире огромна. Младенцев убивают, праведники страдают, падение нравов, морали, всюду процветает мерзость. Значит рано или поздно за ним могут придти: ворваться в дом превосходящими силами, и тогда останется лишь одно - с Божьим именем на устах погибнуть в неравном бою.
  Мир его ненавидит, потому что он свидетельствует, что дела его злы.
  Размышления прерывает звук бьющегося стекла, идущий с веранды.
  Алексей, упав с кровати на пол, с проворством паука заползает под кровать. Ладонь ложится на рукоятку заранее приготовленного топора.
  Вот оно, пришло. Как жаль, что в самом начале. Как жаль, что так мало успел.
  Значит вот так оно бывает.
  Щелканье входного замка, открывается дверь, ведущая на веранду. Половицы скрипят от каждого шага. Алексей видит в темноте ноги, расхаживающие по комнате. Сначала стоит в центре, делает несколько кружков вокруг стола, подходит к кровати.
  Стоп! Если это спецназ, ОМОН или просто милиция, будут они так бестолково действовать? Один человек? Да группа захвата должна состоять из десятка бойцов. Где луч прожектора в окно или хотя бы фонарики бойцов? С каких пор милиция перешла на модные туфли? Кто это такой тогда?
  Одна нога исчезает из поля видимости, матрас прогибается, касаясь спины Алексея.
  Да, он же сейчас наброситься на Лену! Да он же обесчестит ее!
  Алексей, выпустив из руки топор, выкатывается из-под кровати, вскакивает и с громким криком, схватив за плечи, мужчину, склонившимся над женой, дергает на себя, выставляя колено вперед. Противник вскрикивает от сильного удара, приходящегося прямо по позвоночнику. Алексей валит супостата на пол, бьет ногой в живот, садится сверху и молотит кулаками по лицу, вкладывая в удары всю силу и всю ненависть.

* * *


  В этот раз Алексей решил не сидеть в подвале, а дождаться пробуждения, находясь в комнате. Практически с первыми лучами солнца из-под пола послышалось шевеления. Все они действуют одинаково: очнувшись, почувствовав десятки ремешков, проверяют их на прочность, пытаются вырваться и одинаково приходят в холодный ужас, почувствовав всю силу оков, поняв - спасения нет.
  Алексей спускается в подвал по лестнице. Ступеньки скрипят под гул работающего генератора. Включается лампа. Илья, получив мощный поток света, зажмуривает глаза.
   Алексей запомнил их всех: по лицам, по именам - всех сотрудников Центра. Всех, кто работал на колоссальную машину убийств, всех кто кормил гигантскую кровавую мясорубку. Илья сидел в кабинете с табличкой "Амбулаторный анализ крови": ежедневно десятки раз колол иголкой безымянный палец, выдавливал капли в пробирку и на заборное стеклышко, составлял приговоры: на два имени - матери и безымянного еще ребенка.
  Алексей смотрит на разбитые губы, свернутый нос, фонари под глазами, лицо в синяках и подтеках, кудрявые патлы в засохшей крови ниспадают на лоб. Илья осторожно раскрывает глаза. Алексей сжимает кулаки: пальцы и костяшки все еще нестерпимо болят.
  - Ты! - окровавленные слюни летят на чистую рубашку, - Что ты с ней сделал?
  - С кем? - Алексей ожидал каких угодно слов, но не этих.
  - С Нелли!
  Что ему ответить? Показать пустую бочку с гашеной известью, ведро с пеплом от одежды, дать лопату и указать на место под стеной дома? Алексей смотрит в глаза Ильи и в их черной темноте, в красной паутине, разрушающей белок, видит ее. Любовь. Подумать только, даже чудовищам не чуждо это чувство! Любовь привела его сюда через сотни километров, через систему конспирации. Влюбленный оказался лучше, чем десятки работников милиции, занимающихся расследованием.
  - Я сделал с ней тоже, что ты сделал с моей любовью.
  Из горла Ильи вырываются звуки, будто его начинают душить.
  Алексей сверлит взглядом вылезающие из орбит глаза. Видит, как Илья бросал смущенные взгляды на Нелли, как восхищался изгибами фигуры, спрятанной под медицинским халатом, как собирался подойти объясниться и каждый раз не решался, как сокрушался и злился, видя, как она флиртует и гуляет с другими коллегами. А гуляла она много, в ее гавань заходил не один корабль, а целая флотилия. Илья старался не замечать этого, сохраняя влюбленность в образ, далекий от реальности.
  - Я в очередной раз восхищаюсь промыслом Господним - Алесей смотрит, как слезы текут по щекам Ильи - Божье заступничество укрывает меня здесь и не дает добраться слугам лукавого. Божья воля привела тебя сюда, к справедливому суду. Ты ехал сюда в надежде найти ее, предчувствуя отмщение, гоня мысли о неминуемом. Мне не интересно как ты нашел меня, где я прокололся, ибо все это с Божьего позволения. Ты уже пятый, и первый такой же, как я. Первый, кто поймет меня.
  Алексей выключает лампу - все равно мощь света такая, что они его практически не видят. Садится на стул и под всхлипывание и бормотание Ильи, под гул генератора, режет темноту баритоном:
  - Я люблю, и ты любишь. Сейчас я опишу тебе твои чувства, через которые я прошел. У тебя есть планы, большие планы, великие планы. Ты просчитываешь жизнь на годы, десятилетия вперед. Долгую счастливую жизнь, в которой будет место лишь для радости, успеха, доброты, в которой не будет места ни тревогам, ни заботам, ни трагедиям. И в один миг все это рушится. Как будто ты идешь по зеленому лесу. Поют птички, сквозь листья деревьев светит солнце, по веткам скачут белки, где-то впереди пробежал заяц. Все дышит жизнью, радуется жизни. И в один момент все меняется. Тебя, мощным ударом вышвыривают в другой мир. Удар настолько сильный, что все внутри ломается, ты даже не чувствуешь тела. И мир совсем другой: вместо светлого леса, выжженная безжизненная пустыня. Земля под ногами осыпается, и ты летишь под откос. Хватаешься руками, чтобы остановиться, но все бесполезно, и ты летишь в огромную черную пропасть. А потому у тебя остается лишь одно чувство и желание. Месть! Всепоглощающая, сжирающая и ненасытная.
  - Но ведь я... - всхлип - я же ничего не делал... - схлип - я просто брал кровь - хлип - это же просто моя работа.
  - Как ты запел! Даже не спрашиваешь почему, за что. Значит - все понимаешь. Смешно слушать, как вы одинаково ищете оправданий, будто школьник, получивший двойку. Но я не строгий родитель, я не прощаю. Мы с тобой очень похожи - я потерял любовь, ты потерял любовь, ты просто выполняешь работу, и я просто выполняю работу, указанную Господом.
  - Но это же нельзя так! - переходит на крик - Ведь я же буду являтся вам! я вам покоя не дам! Я вас изведу!
  - А ты убитых малышей видишь?
  - Так я же ведь...
  - Вот и я тоже. Поэтому я вас всех и не вижу.
   Алексей встает, подходит к лестнице.
  - А чему ты противишься? Скоро, очень скоро ты соединишься с Нелли в Аду. Там самое для вас местечко. Не знаю, получиться ли там любить. Сомневаюсь, что в Гиене Огненной остаются человеческие чувства. У тебя они есть, поэтому перед смертью ты лишишься всего человеческого.

* * *


  Алексей засыпает цемент в бетономешалку. Эта работа начинает нравиться не меньше, чем копание.
  Поначалу пришлось сложно. Сначала засЫпать пару ведер щебня, сверху пять литров воды, затем долю цемент, на него три доли песка, ждать, пока все превратиться в некое подобие густой сметаны, добавить воды, все записать, потом еще цемента и песка, использовать гравий. Несколько неудачных попыток, прежде чем получился нужный состав.
  Алексей специально открыл крышку камеры Ильи, чтобы тот слышал шаркающий звук вращающейся бетономешалки, чтобы слышал, как бьются друг о друга камешки щебня, как закидываются песок, цемент, гравий, а после раствор отправляется в камеру.
  Илья что-то кричит: требует, грозит, умоляет, но Алексей не слышит. Он целиком сосредоточен на работе. Еще не затвердевший раствор заполнил камеру сантиметров на тридцать-сорок. Ильи уже не бегает, он прочно увяз и, больше от отчаяния, перебирает ногами с налипшей серой массой. В принципе он мог бы броситься в цемент, чтобы тот залепила глаза, ноздри, уши, залился в рот - смерть болезненная, но быстрая. Но разве кто-то из них способен по собственной воле расстаться с жизнью?
  Алексей, поигрывая совковой лопатой, увлеченно смотрит, как бетономешалка совершает оборот за оборотом, как превращает такие разные ингредиенты в однородную массу, в новую материю, складывая элемент к элементу, часть к части, камень к камню.
  Илья уже не может перемещатся: раствор, доходящий до колен, схватил ступни. Еще есть шанс, как страус, зарыться головой в цемент, но Алексей такого варианта не хотел бы, а Илья на такое не способен.
  Когда уровень раствора доходит до пупка работа прекращается. Если Илья хочет быстрее соединиться с Нелли - все в его руках. Руки погружаются в цемент по кисти, потом по локти. Лицо Ильи замирает в десятке сантиметров от поверхности раствора. Алексей внимательно наблюдает через отверстие в крыше. Ну давай будь же мужиком! Но Илья выбрасывает руки из цемента и сыплет проклятия.
  Алексей закрывает крышку, выключает свет, возвращается в комнату, ложиться на кровать, обнимает Лену и слушает.

  Человекоподобные звуки заканчиваются на следующее утро, Илья переходит на какое-то подобие криков дикарей и животного завывания-рычания. Алексей, спустившись, открывает крышку, включает свет: Илья, как памятник, наполовину торчащий из моря бетона, водит руками над головой, совершая ритуальный танец под гортанную песню. Алексей кидает пару картофелин. Илья бросается за ними так, что кажется еще чуть-чуть и выпрыгнет из бетонного плена. Пальцы, ломая ногти, скребутся в десятке сантиметров от картофелин. Илья истошно воет, брызжа слюной.
  Через пару дней Алексей возвращается. Илья вздымает руки к открывшемуся прямоугольнику, то ли моля о чем-то, то ли растопырено тыча всеми десятью пальцами. Алексей бросает внушительный кусок протухшего мяса. На этот раз кидает так, чтобы можно забрать. Илья впивается пальцами в твердую красную плоть, буквально впечатывает в рот, рвет обломками зубов, жадно, не прожевывая, глотает, давится, выблевывает и снова сует в рот. Интересно, когда это существо попадет в Ад, сможет ли он вспомнить обо всех чувствах, одолевавших при жизни.
  Еще через сутки Илья оказывается способен издавать только завывания, как волк, оказавшийся один на один с Луной. Алексей кидает ему кусок бечевки. Илья набрасывается на него с тем же остервенением, что и на шмат мяса. Рвет, глотает, выблевывает, снова глотает.
  Алексей лежит в кровати, перебирает четки, слушая звуки, доносящиеся из подвала. Это начинает касаться неким подобием музыки, симфонией превращения человека в существо, которому еще не придумано название. В этих звуках нет ничего человеческого, они звучат бесконечно страшно. Наверняка именно так последний раз молят о помощи обреченные на вечные муки, оказавшиеся у врат Ада.

* * *


  Музыка обрывается.
  Илья, или то, что когда-то было Ильей, отправляется на Страшный Суд.
  Что-то пропадает в ставшей привычной обстановке.
  Хочется снова наполнить дом симфонией боли и возмездия.
  Их всего лишь пятеро. Они все здесь. Они навечно в стенах этого дома.
  Где-то в глубине души Алексей даже немного благодарен этим негодяям. Когда-то у него была идея: большая семья, большой дом, большая фотография. Не самая плохая мечта. Не самая плохая жизнь. Островок счастья. Посреди море зла, горя, беззакония, наполняющего мир. Зато теперь он нашел цель, ради которой стоит прожить и положить жизнь. Бороться против зла, быть исполнителем Воли Божьей.
  Пятеро уже покоятся у стены дома. А сколько еще разгуливают? Сотрудники Центра, спонсоры, те, кто все это покрывает.
  Работы - непочатый край.
  Алексей чувствует, как руку греет пылающий меч, который сразит сотни, сложит тысячи в огромную стену Справедливости.
  Тело к телу.
  Кость к кости.
  Камень к камню.

В мире будете иметь скорбь, но мужайтесь: Я победил мир

Ин 16:33




   04.10.2010 - 31.01.2011
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"