Аннотация: Но если мне не будет лень, если я буду в силах - Я приду поплясать на ваших могилах!
Не так давно увлеченно наблюдал за всенародными проводами Александра Исаевича нашего Солженицина. В последние годы прощания с великим умершими довольно однообразны и скучны, однако не в этот раз. Особо взбесил и запомнился один мудак, старый с жирной мордой - Алексей Герман (режиссер вроде). Сидя на печальном диване с печальной рожей он, печально причмокивая, печально вещал, какой Солженицын был Человечище, с большой буквы Че и в конце изрек сокровенную фразу: "Страна понесла невосполнимую потерю!" Конечно, Герман скромняга, вполне мог бы сказать: "Мир понес невосполнимую потерю!" или даже "Человечество понесло невосполнимую потерю!". При просмотре всего этого печального монолога возникло желание впрыгнуть в телевизор, подбежать к этому Герману - сучаре такому - и хорошенько пропечатать с ноги по ебалу. Мол, хуле пургу такую несешь, гнида киношная?!
Категорически не рекомендуется читать поклонникам творчества великих.
Но если мне не будет лень, если я буду в силах -
Я приду поплясать на ваших могилах!
Егор Летов "P. S. Сам!"
Недавно увлеченно наблюдал за всенародными проводами Александра Исаевича нашего Солженицина. В последние годы прощания с великим умершими довольно однообразны и скучны, однако не в этот раз.
Особо взбесил и запомнился один мудак, старый с жирной мордой - Алексей Герман (режиссер вроде). Сидя на печальном диване с печальной рожей, он, печально причмокивая, печально вещал, какой Солженицын был Человечище, с большой буквы Че и в конце изрек сокровенную фразу: "Страна понесла невосполнимую потерю!" Конечно, Герман скромняга, вполне мог бы сказать: "Мир понес невосполнимую потерю!" или даже "Человечество понесло невосполнимую потерю!".
При просмотре всего этого печального монолога возникло желание впрыгнуть в телевизор, подбежать к этому Герману - сучаре такому - и хорошенько пропечатать с ноги по ебалу. Мол, хуле пургу такую несешь, гнида киношная?!
Усаживаюсь на печальный диван и весело говорю в камеру: "Да вы знаете, никакой потери никто не понес! Солженицын мог умереть через 20 лет, мог и через 100, а мог и еще на 10 лет раньше и мы ничего бы не потеряли! Или вы мне хотите сказать, что это т-е-л-о (слово тело я выговариваю медленно по буквам с широко раскрытыми глазами), сидящее где-то в ебенях и что-то пописюкиваюющее каждый день, могло что-то изменить? Вот если бы Солженицын умер году эдак в 72-м, до того как написать Архипелаг ГУЛАГ, или загнулся бы в лагере, ничего не создав вообще - вот это да! Это была бы потеря! Правда, тогда бы всякие мудаки типа Германа не могли бы произносить печальные монологи на печальном диване с печальным лицом и печальным голосом.
Вообще, думаю Исаичу надо было помереть, от укола, когда он опух от гнойников. Сами посудите, как бы это было охуено: писатель-борец-с-тоталитаризмом убивается кровавой гэбней! Да просто сюжет на все времена!
Если бы, к примеру, Курт Коббейн застрелился не в 94-м, а году эдак в 89-м, до выпуска "Nevermind", это была бы несомненно потеря для мира музыки. Или на голову Сергея Эйзенштейна в 1913-м падает горшок с цветами - несомненная потеря для мирового кинематографа. Не так и важно, когда нас покинет т-е-л-о, признанное гениальным, создавшее что-то гениальное. На что оно способно? Периодически испражнять какие-то обрывки творений, которые несомненно будут очень внимательно изучать. Однако, любое из подобных выбросов гениального т-е-л-а не будет и стоить строчки из того, давнишнего творения, сделавшего автора известным.
Конечно, можно к каждому юбилею выпускать самое новое и самое полное полное собрание сочинений. Собрал и отредактировал все написанное: вот и ПСС к 70-летию. Откопал на чердаке школьное сочинение "Как я провел лето", приплюсовал к ПСС за 70-летие и вот уже новое самое полное ПСС к 75-летию, написал, что-то за прошедшие пять леть, и вот уже еще более полное ПСС к 80-летию и так до бесконечности. На каждое ПСС будет лепится новое фото с авторам и тот запечатливается в памяти истории все более немощным стариком. Можно еще на старости лет без конца редактировать накопленный массив произведений: расставлять точки, запятые, точки с запятыми, запятыми с точками, восклицательные, вопросительные знаки, согласовывать предложения и абзацы, рыть внутренний мир героев и внутреннюю логику сюжета. Выпускать романы в новой авторской редакции. Хотя кому это нахуй надо? Каждый раз получаешь премию только за то, что не умер.
С годами пропадет острота первых дискуссий. Куда делись все эти критики, которые яростно, изящно поливали желчным ядом первые рукописи? Где эти вьюноши, со взором горящим, превозносящие тебя на пьедестал? Почему вокруг или записные восхитители, тоже превозносящие, но уже без капли искры тех вьюношь горящих, или ехидные юмористы с кислыми мордами, каждый раз обвиняющие в исписательстве и сваливании в самоповторах. Неужто наступила эта... как ее?.. о! мемориальная фаза.
Думаю, всякие творцы прекрасно понимали, когда они переступили черту. Поэтому кто-то совал в рот ствол дробовика, кто-то лез в Петлю в Англитере. Все они знали, что переступили рубеж после которого, все, что создадут окажется невообразимым говнищем в сравнении с тем, старым. Нет, это может быть в мильён раз более качественный текст или в тысячу тысяч более крутая с музыкальной точки зрения песня, однако, им никогда не дотянуть до того творения, которое однажды изменило мир и сделала создателя известным и бессмертным. (А бессмертным лучше живется на Олимпе, чем среди нас).
Журналист, сидящий за камерой, и отвлекающийся от истекающего и булькающего кровью Германа, говорит: "Ну позвольте, ведь можно же все время искать новое, можно.. ну не знаю, не поддаваться популярности... или типо как-то вот так вот!"
"Да, знаешь, дружище, такой протестун и антисистемщик как Егорушка Летов писался в гаражах, не давал песни на радио, был ярым антикоммунистом, а когда дерьмократы победили, перекрасился в левака, распустил группу на пике популярности, обозвал матерным словом, чтобы не попасть в оборот к вашему журналистскому брату. Даже такой человек не удержался от того, чтобы под конец жизни опуститься до качественных студийный записей, больших концертов, реклам альбомов и песен на радио.
Конечно, есть и исключения. Вот, к примеру, Косточка Кинчев, помойму, сейчас играет лучшие песни. Однако, подобную возможность ему дали национализм и православие. Представь: году эдак в 89-м или 90-м говорю я кому-нибудь, что лет через 15 Косточка-антифашист, будет черносотенцем-националистом. Да на меня посмотрели бы как на сумасшедшего. Однако, подобное перерождение связано с отриниванием прошлого. Подумай, сможешь ли ты отторгнуть все созданное старое, давящее неподъемным грузом, и сжечь свои "Мертвые души"? Если сможешь - будешь как Косточка, но очень многие не в силах.
В принципе, это не так и важно. Для большинства, чтобы ты не делал, ты всегда равно останешься автором того единственного!
- А вот у нас Артур Конан Дойль!
- О да я знаю! Затерянный мир!
- Простите что?
- Нууy, Артур Конан Дойль написал "Затерянный мир"?
- Да? А я думал, он всю жизнь только и писал детективы про Шерлока Холмса.
- Вот у нас Чак Паланик!
- Ага, Бойцовский Клуб. Я кино смотрел!
- ДДТ!
- Што такое ооосень!?
Карочи, после того самого можно создавать все, что угодно, но от тебя никак не отлипнет то самое. Сальвадор Дали мог хуями обрисоваться и остаться в истории Мягкими Часами. Запомни, все что ты создашь после будет интересно только единицам - истинным поклонником твоего творчества да всяким там критикам и ведам, и прочим анал-литикам.
Я думаю нужно всех критиков и ведов переименовать в анал[лиз]авторов. Причем, именно с таким написанием. Анал[лиз]автор: одно поднасрал из анала, другое подлизал хорошенько - вот и вся работа.
Когда, ты читаешь, как очередной анал[лиз]автор, обсирает твое творение, помни, что между вами есть одна, но очень большая разница. Ты можешь выбить мозги на стену выстрелом из револьвера и стать бессмертным, а анал[лиз]автор этой возможности по определению лишен. Он даже может выйти на центральную площадь города, созвать журналистов, вспороть живот и задушиться кишками. Но даже в этом случае анал[лиз]автор пройдет как сумашедший самоубийца в криминальной хронике.
Правда, тебе еще надо перед смертью создать что-то эдакое невъебенное, а с этим у большинства большие проблемы. Однако, если ты на это не способен, то тем более лучше устранить очередного графомана, чтобы он не способствовал уничтожению деревьев ради какой-то хуйни. Вообще, я думаю надо ввести уголовную ответственность за плохие произведения: создать совет, которые будет рассматривать произведения и выносить вердикты, мол, написал говно, уж извини - исправительные работы на лесоповале; пишешь много говна и не можешь остановится, уж извини второй раз - расстрел без права реабилитации. Проблема этого варианта в наличии бескомпромиссного жюри: где ж такое найти? Вот и остается уповать на внутреннюю совесть, а, как показывает опыт, совесть напрочь отсутствует у самых бессовестных бездарей.
Тем больше уважения к тем, кто смог уйти на самом пике или, так и не дойдя до него.
Губы страстно обнимают дуло ружья, мушка царапает неба, язык опасливо ощупывает приятно холодящую сталь. Край приклада надо упереть в пол, а большим пальцем ноги нажать спусковой крючок. Руки схватывают дуло, пытаясь удержать прыгающее от судорог оружие. Большой палец, опущенный на спусковой крючок, опасливо скачет. Главное не нажать слишком рано. Надо подготовиться к моменту. Делаешь несколько вдохов, чтобы успокоиться. Свет от лампочки бликами играет на обложках платиновых дисков.
Голова раскалывается так, что вот-вот разлетится на миллионы мелких кусочков. Веки медленно накрывают глаза. Сон все сильнее и сильнее захватывает. Клетки мозга уже гибнут под воздействием колоссального переутомления, руки, больше не способные удерживать руль, безвольно опускаются, а из-за поворота уже выворачивает "Икарус", приближая момент рождения легенды поколения.
Герман окончательно приходит в себя, истерически вопит, угрожая судом, вытирает кровь с лица и вызывает скорую и ментов.
Слушай, когда помрет очередной великий старый пердун, не вздумай что-либо вещать о невосполнимых потерях, мы действительно потеряли бы что-то, если бы он помер перед тем, как сделать то самое невъебенное. Правда, в этом случае он не стал бы великим.
Вообще, конечно, подыхать лучше как раз после этого самого невъебенного, чуть подождать, чтобы всласть насладится кратким мигом славы. К тому же в таком случаем, ты дашь прекрасную возможность мне, и таким как я, вдоволь поплясать на твоих косточках, уж очень они громко хрустят!