Доктор Том Фейфул прикрыл дверь и характерной легкой походкой спустился вниз. Послушные мышцы придавали его движениям грациозность, которая не сочеталась с его массой. В холле было пусто, а в дверной проем проникал солнечный свет летнего дня. Из людской доносился говор слуг, в нем он узнал голос дворецкого Хенесси. Также было слышно, как где-то недалеко кто-то моет машину.
На мгновение доктор замешкался, а затем уверенно направился в комнату слева. Через закрытую дверь было слышно бормотание, прервавшееся нетерпеливым смехом, который смолк, как только доктор небрежно постучал, повернул ручку и вошел.
Он оказался в маленькой комнате с высоким потолком, которая была со вкусом меблирована. Стоявшая у окна девушка теребила в руках кисточку шторного шнура, ее губы дергались, как у бегуна, а глаза внезапно сверкнули. Увидев, что вошел доктор, она взяла себя в руки и холодно улыбнулась.
– Ну, доктор, и каково последнее решение бабушки?
Врач добродушно улыбнулся. Трудно было поступить иначе, столкнувшись с этой блондинкой, выражение лица которой одновременно было и немного детским, и в то же время умудренным. Ее простенькое платье намекало на то, что она носит его с незапамятных времен, но даже эта нехитрая деталь гардероба делала ее сложную личность еще ярче.
– Кэрол, вы думаете, что ваша бабушка досаждает мне? – голос доктора был так же легок, как и его походка. – Ничуть. А Дженни здесь?
– Да, – последовал ленивый ответ. Он раздался из кресла у другого окна. С легким скрипом кресло сдвинулось, и сидевшая на нем девушка отбросила газету, за которой скрывалась вплоть до этого времени. Дженни была смуглой и стройной, синее платье с белым воротником эффектно контрастировало с ее кожей. Она встала и с надеждой взглянула на доктора.
– И? Вы имеете в виду, что не позволите бабуле поступить по-своему? Думаете, ее самочувствие не достаточно хорошо?
– Напротив. Несмотря на субботние неприятности, она является весьма удовлетворительным пациентом.
– Но вы сказали… – выпалила Кэрол.
– Что? – резко ответил Фейфул. Сунув руки в карманы, он прогулялся к камину, встал спиной к нему и обвел девушек взглядом, слегка приподняв бровь.
– Что она не получила, чего хотела, – закончила Кэрол.
– Нет. Вы предполагали, что я помешал ей. Но нет – я полностью с ней согласен. Нет никаких причин ни против того, чтобы ваша бабушка поднялась с постели, ни против того, чтобы она увиделась с Ренни. Наоборот, если она этого не сделает, то будет в намного более худшем состоянии, чем если поговорит с адвокатом.
– Дитя, не глупи, – неторопливо ответил Фейфул. – Я вряд ли могу настаивать на том, чтобы миссис Лакланд оставалась в постели и ни с кем не виделась просто потому, что вам так удобнее.
– Думаю, можете, – парировала Кэрол. – Во всяком случае, вы могли бы быть не так грубы… – она хотела было сказать что-то еще, но Дженни спокойно заметила:
– Доктор, вы же не знаете, не перевозбудит ли ее беседа с адвокатом.
Фейфул быстро взглянул на нее, но прежде, чем он успел ответить, Кэрол поспешила поддержать последнее заявление:
– Ну, конечно. Все зависит от того, чего она от него хочет, но последние несколько дней она была на взводе от мысли о том, чтобы принять его здесь.
– Тогда его визит станет лучшим лекарством для ее нервов, – отмахнулся доктор. Он резко повернулся к Дженни, которая смотрела в окно на давно увядший ракитник. – У вас есть причины предполагать, что юридические дела могут расстроить миссис Лакланд?
Дженни пожала плечами.
– Вполне. Хотя, будь вы одним из нас… Но какой прок… – она оборвала фразу, почувствовав настроение доктора. – Значит, она хотела бы, чтобы я назначила встречу на завтра? – спокойно спросила она.
– Вероятно. Но мне кажется, что она уже договорилась с Ренни и просто ждет медицинского разрешения, чтобы подтвердить договоренность. Вот, как обстоит дело. Я должен был сказать, что удовлетворен ее состоянием, и что не возражаю против посетителя-другого при условии, что она вовремя расстанется с ними и пораньше отправится спать. За последний месяц миссис Лакланд добилась изумительного прогресса, если только не считать минувшие выходные, когда ей внезапно стало плохо (впрочем, это вызвано отходом от назначенной ей диеты). Хотя временами ей следует соблюдать постельный режим, нет необходимости держать ее постоянно в кровати.
– Ну… Хорошо, – вздохнула Кэрол. – Старая история о Сцилле и Харибде. Удерживайте бабулю в спальне и разожгите ее гнев. Или позвольте ей спуститься и разожгите наш.
– Не вполне, – коротко заметила Дженни. – Он разгорится независимо от того, в постели она или нет.
– Это не в моей компетенции, – ответил Фейфул. – Я лишь могу сказать, что состояние миссис Лакланд улучшилось. И если она будет внимательна к том, что и когда она ест, то рецидив, как на прошлой неделе, навряд ли повторится. Мисс Буллен, а она видит ее чаще, чем кто-либо еще, говорит, что за последние несколько дней ее настроение значительно улучшилось.
– Естественно, – заметила Кэрол, – такой у нее умысел. Я имею в виду у бабули, не у Эмили – на этот раз!
Когда доктор взглянул на нее, она быстро добавила:
– О, не стоит так на меня смотреть! Она задумала подлость против Дженни – все из-за ее молодого человека, вот ее настроение и поднялось, и предполагаю, что с Ренни она так же хочет поговорить по этой причине!
Дженни покраснела и собралось было что-то сказать, но Фейфул спросил Кэрол:
– И кто же молодой человек Дженни? Кинозвезда?
– Да. Карновски. Это было так волнительно, но бабушка обо всем узнала.
– С помощью Эмили, – добавила Дженни. На ее смуглых щеках явно проступила краска. Она казалась взволнованной.
– Выяснив так много, вам лучше узнать и наш ужасный секрет. Этим вечером Эмили вышла поразвлечься – на картину с Яном Карновски. «Приходите в кинотеатры на «Черную арку» – лучший фильм нашего времени», – хихикнула она. – И Ян самолично сходит с экрана и приезжает сюда поужинать с Дженни! Разве не драматично?
– Скорее слишком мелодраматично, – угрюмо парировал доктор. – Разве это не излишняя бравада? – он обернулся к Дженни.
– Нет, в самом деле, нет. Ян предпочел бы свозить меня куда-нибудь, но я должна проводить вечера дома – ведь я могу понадобиться бабуле в любой момент.
– И если вас в этот момент нет на месте, то это ужасно, – добавила Кэрол.
– Ясно, – коротко заметил доктор, пользуясь скорее профессиональным тоном. Он собрался уходить. – В конце недели загляну попрощаться. Мой заместитель прибудет в понедельник.
– В Шотландию, не так ли? – равнодушно спросила Дженни. – И надолго?
– Всего на две недели. Горные ручьи и немного рыбалки – просто благословение во время такой жары.
Уходя, он заметил белизну щек Кэрол. Она скручивала в трубочки опавшие лепестки роз из вазы.
– Кэрол, вы выглядите так, словно вы не в порядке.
Девушка резко покачала головой.
– Это все от жары, – коротко пояснила она. – Так всегда бывает, если солнце палит больше недели. Я в полном порядке.
Как бы в подтверждение тому что она здорова, девушка подбежала к двери и широко распахнула ее прежде, чем доктор успел это сделать.
– Ой! – маленькая пухлая горничная, стоявшая за дверью ахнула и слегка покачнулась. Фейфул изумленно взглянул на ее конфуз, вышел в холл и надел шляпу.
Он услышал гневный возглас Кэрол: «Хетти!», – и начало поспешных оправданий от провинившейся. Затем он взглядом попрощался с Дженни и вышел.
Стоя на лестничном пролете, окруженном маленькими кирпичными колоннами, доктор Фейфул несколько секунд задумчиво смотрел на знакомую дорожку к железным воротам. В разгаре июльской жары дом, тропинка и даже увядшая трава газона приобретали сонный шарм спящего кота. Несмотря на усталость, отпечатавшуюся на лице доктора, врач чувствовал и удовлетворение от проделанной работы. Он спустился по тропинке на площадь, где солнце опаляло старые кирпичи, а ряды платанов неподвижно стояли, изнывая от жары. В такой обстановке мысли о шотландских ручьях и туманах казались несбыточным миражом – настолько велика была пропасть между этим миром и тем.
Доктор привык ходить к Лакландам пешком. Его собственный дом находился всего в десяти минутах ходьбы, и если у него не было необходимости нанести еще ряд визитов, то не стоило брать машину. Сократив путь, пройдя через кладбище, он попадал практически к собственному порогу. Он любил прогуливаться, и прогулки по Минстербриджу составляли часть его досуга. Он был того типажа, что местные дамы называют «представительным мужчиной», и осознавал это.
Шесть лет назад доктор Фейфул преуспел в медицинской практике своего отца – они пять лет были партнерами и делили ее. В двадцать пять он и физически, и умственно был развит как тридцатилетний, а теперь, в тридцать восемь, у него сохранилась юношеская выправка. Он и правда прибавил в весе, а его красивое крупное лицо приобрело усталые черты, но улыбка, лидерские качества и театральные брови над сверкающими черными глазами остались без изменений и делали его самым привлекательным мужчиной в городе и силой, с которой нужно считаться. Возможно, это немного странно, но его собственный интерес к противоположному полу находился в пределах профессиональной деятельности, отчего в глазах женщин он становился еще привлекательнее. Он оставался холостяком, несмотря на все попытки спасти его от этого статуса. Хотя он и не проявлял особой привязанности к детям, но прекрасно находил к ним подход. Какой бы ни была причина этому, Том Фейфул был самым популярным врачом с лучшей практикой в Минстербридже несмотря на то, что мужское население относилось к нему безразлично, а порой и враждебно – если женское население городка начинало нетактично высказывать восхищение доктором.
В его характере была обезоруживающая прямота, которая, впрочем, не воспринималась как невоспитанность, так что отвергнутые дамы решались на вторичную атаку – отчасти из-за того, что они никак не могли поверить в то, что доктора невозможно очаровать.
Пройдя через площадь и поприветствовав одну-две мамаши с колясками, доктор пересек спортплощадку старшей школы и через никогда не закрывавшиеся ворота вошел на кладбище Св. Михаила. Здесь вы внезапно попадаете в прохладный проход, под ажурными ветками лип, среди зарослей лавра и аккуратных маленьких кипарисов, которые смотрелись так же хорошо, как и у себя дома – в средиземноморье.
На южном пороге церкви появилась фигура, которая, заметив доктора Фейфула, тут же утратила благочестие и решительно двинулась ему навстречу.
– О, доктор! – воскликнула миссис Мэкин, рослая женщина командирского вида с обильным количеством макияжа на лице. – Вы – тот самый человек, о встрече с которым я молилась!
Врач лукаво взглянул на церковную дверь.
– Значит, Святой Михаил был добр к вам.
– Ну, ну, – леди попрекнула доктора, приняв, как ей казалось, надутый вид. – Конечно, я имела в виду, что собиралась отправить вам приглашение, но мне нравится видеть людей лично и заставлять их обещать прийти. Это дает мне уверенность, что так и будет. Вечеринка в моем саду в следующую среду, вернее, через две недели. Знаете, в помощь местному отделению Лиги Наций2; мы надеемся, что осенью мы добудем по-настоящему хороших лекторов, которые расскажут нам о положении в мире, и попытаемся, как говорит мистер Уитли, привлечь больше людей, запустив что-то живое и интеллектуальное, что привлечет внимание и великих, и малых… Ну, понимаете, о чем я – мистер Уитли получает так мало поддержки и признания…
– Да-да, жаль, но я боюсь… – начал было доктор Фейфул.
– О, я прошу о немногом, и у нас будет отличная программа: например, поединок на теннисном корте, а также…
– Но, сударыня, простите, меня не будет… – доктор прервал ее словоизвержения.
– О, нет, вы будете! – весело объявила миссис Мэкин, повысив голос, чтобы закрепить уверенность. – Вы мне нужны для одного из ваших известных фокусов – вы же помните ваш успех в прошлом году на приеме у леди Билкокс; и это не так уж сложно, а удовольствие гостям будет доставлено огромное, а если я смогу пообещать людям такое развлечение, то это хорошо увеличит наш фонд. Ну, доктор, – ее голос опустился до хрипотцы, которую она применяла к таким импозантным жертвам, как доктор, – мы знаем, как вам нравится повторять, что вы не можете удостоить наши скромные начинания, и от этого мы еще больше желаем вашего присутствия. А на этот раз…
– Да, на этот раз, – вставил доктор, надеясь, что утверждение, с которого он начал, позволит ему высказаться. – В день вашей вечеринки меня не будет в Минстербридже. Что поделаешь, миссис Мэкин, – он развел руками, – бедный врач должен время от времени брать отпуск, и я с нетерпением дожидаюсь его. В понедельник прибудет мой заместитель, а я удалюсь. Мне жаль, что все сложилось так неудачно.
– О, но доктор, – запричитала миссис Мэкин. – Я рассчитывала на вас! Да, все неудачно сложилось. Но это же ненадолго?
– Всего две недели, – ответил Фейфул. – Спасибо за приглашение. Конечно, я был бы рад помочь, но, возможно, доктор Рили знает какие-нибудь трюки.
Он приподнял шляпу и удалился. Миссис Мэкин обескураженно хихикнула, отчасти выражая признательность за оказанное сожаление, и отчасти от разочарования. Доктор Фейфул мог бы удивиться, заметь он явно недоброжелательный взгляд, которым она окинула его на прощанье.
– Толстая кошка, – беззлобно подумал доктор и перекинулся взглядом с мраморным херувимом, разглядывавшим его из-за кустов. Доктор прошел по дорожке до западной стороны нефа и через минуту вышел с территории кладбища через ворота, над которыми свисали ветви каштана. С этой стороны стояло с полдюжины викторианских домов, выходивших прямо на тротуар. Как только доктор приблизился ко второму из них, то увидел почтальона у дверей.
– Добрый день, мистер Уолтерс, – поздоровался доктор Фейфул.
– Добрый день, сэр, – весело ответил симпатизировавший доктору Уолтерс. – Очень добрый, – и почтальон спустился с крыльца.
Доктор Фейфул тихо вошел в свой дом. Закрыв дверь, он обернулся к громоздкому деревянному почтовому ящику и открыл его. Но прежде чем он увидел или дотронулся до содержимого, его охватило острое предчувствие насчет того, что именно он обнаружит внутри.
Там было только одно письмо. Едва взглянув на него, доктор сунул его в карман и, повесив шляпу на место, поднялся наверх – вымыть руки. К тому времени, когда он спустился, не было нужды звонить к чаю – миссис Бэйтс, его суетливая, но умелая маленькая экономка, услышала, что он пришел, и принесла поднос, как только он вошел в гостиную.
– Хорошая чашка чаю – лучшее лекарство, не так ли? – заметила она. – Я всегда говорю, что, находясь в тридцати милях от Лондона, мы чувствуем городскую жару, – она бросала свои фразы, обращаясь скорее к комнате, чем к доктору. Экономка знала о том, что врачу не нравится беседовать, когда он приходит, чтобы подкрепиться.
Фейфул рассеянно согласился, и она удивилась сильной усталости на его лице. «Как не похоже на доктора Тома», – подумала она. Бывали моменты, когда он выглядел так, словно ему было столько же лет, сколько и его отцу. Но, не говоря ни слова, экономка удалилась, чтобы выпить свой собственный чай.
Оставшись наедине, доктор попытался заставить себя следовать собственным привычкам. Уселся в кресло, облокотился о столик, закурил, выпил чашку чаю, вытянул свои длинные ноги, скрестил лодыжки и, склонив голову, расслабился.
Только приступив ко второй чашке чаю, он вынул из кармана полученное письмо. Угрюмо улыбнувшись собственному терпению, он пару секунд подержал его между пальцев, перечитав свои имя и адрес, начертанные болезненным, но различимым почерком, вернее, печатными буквами.
Взяв перочинный нож, он разрезал плотный белый конверт и вынул дважды сложенный листочек голубой бумаги для заметок. Будучи развернутым, на первый взгляд он казался пустым, пока вы не замечали пару строк, написанных такими же печатными буквами, как и адрес. Сообщение гласило:
Думаете, то, что вы медленно отравляете миссис Лакланд – это секрет?
Доктор прочитал его, не сменив выражения лица. Все с тем же спокойствием он вернул письмо в карман и допил чай, демонстрируя все тот же аппетит. Затем он встал и перешел в свой кабинет – забитую книгами комнату, порядок в которой не был настолько идеальным, чтобы доставить дискомфорт, а беспорядок – не настолько явным, чтобы доставлять какое-либо неудобство. Оказавшись здесь, доктор сразу же прошел к письменному столу, немного выдвинул стул, достал из кармана ключи и отпер один из ящиков. Вынул оттуда еще два конверта, сел за стол и разложил перед собой эти два конверта и свежеполученный.
Почерк был один и тот же. Единственное отличие состояло в том, что предыдущие письма были упакованы в конверты из бумаги того же сорта, что и сами письма. Доктор вынул те письма и внимательно перечитал их, сравнивая с новым сообщением. Пару минут после этого он неподвижно сидел, задумчиво прикрыв глаза. Потом он улыбнулся.
Фейфул сунул письма обратно в конверты, причем на этот раз он действовал энергичнее, чем когда вынимал их. Потом он запер их в ящик. С мужеством и уверенностью в себе (миссис Бэйтс одобрила бы такое поведение), он взял телефон.
– Соедините с полицией, – попросил он.
Глава 2. Закат примадонны
Макбет: Час, верно, поздний.
Леди Макбет: Ночь спорит с утром, кто кого сильней.
Макбет
Миссис Корнелия Лакланд сидела в постели и смотрела, как вяжет Эмили Буллен. «В середине июля на шерсть и смотреть-то невозможно», – подумала она, но Эмили всегда обладала тем предчувствием, которое обычно приписывают разведчикам и поводырям: в разгаре лета она уже ощущала приближение осени, а когда начинали падать первые листья, она уже готовилась к зимним холодам.
Закрыв глаза, миссис Лакланд смогла не замечать Эмили и ее джемпер, но таким образом она не могла видеть и все то приятное, что находилось в ее спальне и подталкивало ее к выздоровлению. Чтобы не видеть компаньонку, она повернула голову на фут-другой вправо, к окну, через которое можно было созерцать пустующую солнечную террасу, линию берега реки и величественную башню собора за вершинами вязов. Ее комната находилась в задней части дома. В утренние часы нужно было прятаться от солнца за жалюзи, но в наступивший час здесь было прохладно, так как тень от дома медленно опускалась на террасу.
Мысли миссис Лакланд блуждали туда-сюда. Как там сказал доктор Том? В том, что она сможет завтра увидеться с Ренни, нет сомнений. Она с наслаждением смаковала воспоминания о интонации доктора, смело дававшего это обещание. Встать, выйти, в известной мере порадовать себя. Нет особой спешки в новом пузырьке тоника – старый куда-то пропал. Ну, она им покажет. Она примется за все с того места, на котором остановилась. За прошедшую неделю она увидела и услышала достаточно. Мысли о субботней болезни заставили ее немного содрогнуться и увильнуть от некомфортных воспоминаний. Они бросали ее обратно в постель, и ей казалось, что она слегла навсегда. Но теперь от этой болезненности ничего не осталось. И увидевшись с Ренни, она снова овладеет ситуацией.
При мысли о визите адвоката она слегка нахмурилась. Жаль, что он так ограничен в действиях. Но, в конце концов, внучки осведомлены не обо всем. Она могла блефовать. Она уже делала это, и сделает снова. Наведет тень на плетень. Ведь у нее и правда есть на это сила. Она уже здорова и чувствует себя лучше, чем год назад – до наступления болезни. Восстановившееся здоровье само по себе дает возможности.
Перевернувшись на спину, она протянула руку, чтобы взять с тумбочки зеркальце. Держа его перед лицом, она задумалась над отражением. Кто бы мог подумать, что ей семьдесят восемь? Она восхитилась надменному положению головы с гладкими серебряными волосами, тонкой мягкой коже со слабым румянцем и властному носу. Возможно, глаза не так ярки, но лицо не одрябло. Она знала, что при правильном освещении ей не дали бы больше шестидесяти. Она все еще достаточно хороша. Она, некогда прекрасная Корнелия Кроун, красавица и куртизанка, боровшаяся с жизнью и раз за разом одерживавшая победу.
Ее замужество за Джоном Лакландом могло оказаться ошибкой. Но, глядя с другой стороны, что могло бы быть успешнее? Это был законный союз, как минимум, давший ей ту безопасность, которую только могли дать деньги. Комплименты, поцелуи, триумф красоты… все это так же эфемерно, как сны, и этому противостояла мощь денег. Первые могли послужить, и послужили как следует. Но она любила деньги, и она завладела ими. Защита от тех лет, когда станет невозможно сражаться с жизнью, применяя былое оружие. Но вместо него она использует деньги. Детей у нее не было – она знала средство получше. Потому подобная защита от грядущий напастей была не для нее. Она никому не дарила доброты и не ждала ее взамен. Но деньги – это и кнут, и пряник, с помощью которых она могла командовать внучками Джона. Когда она щелкала кнутом, они прыгали так высоко, как ей того хотелось.
Она снова взглянула на компаньонку.
– Буллен, отложи эту кошмарную попону. Едва я взгляну на тебя, как меня кидает в жар. Грядущую зиму я только поприветствовала бы, но вид мотков шерсти не вызывает у меня чувства наступления холодов, а обложившись ими, ты совсем не похожа на котенка!
Эмили Буллен неловко покраснела, отложила вязание и встала. Она была бледной женщиной среднего роста и неопределенного возраста, довольно пухлой, с каштановыми волосами и глазами. Выражение ее лица постоянно казалось наигранно оживленным.
– Миссис Лакланд, извините. Почитать вам?
– Нет. Я не хочу заснуть. Подойдите сюда и присядьте.
Эмили Буллен взяла низкую табуретку в подножие кровати и послушно села.
Миссис Лакланд вздохнула. Она уже не в первый раз задумалась: почему сладостность и послушание оставляют кислое послевкусие? Как если бы Буллен была марсианкой какой-то! Корнелия Лакланд скорее поняла бы уличную девку, чем свою благонравную компаньонку. Однако Буллен знала свою работу, с ней можно было о чем-нибудь поговорить и поразвлечься.
– Эмили, ты слышала, что сказал доктор? Завтра я встану и повидаюсь с Ренни. На этот раз я в полном порядке.
– Да, миссис Лакланд. Могу ли я заметить, что решение врача подтверждает то, о чем я и сама говорила в последние дни? С Божьей помощью вы с поразительным успехом идете на поправку.
– Вы совершенно правы, – выдохнула миссис Лакланд. – Но будь я вами, я бы постаралась, чтобы доктор Фейфул не услышал, что действует с Божьей помощью. Свои усилия он оценивает, как самодостаточные. Хотя он совсем не то, что его отец… – добавила она, принизив способности молодого Сесила.
– Конечно, у него есть причины гордиться собой, – тут же признала Эмили. – После того, как он три месяца боролся за вас, сражаясь с грозным противником.
Миссис Лакланд нетерпеливо хмыкнула.
– Буллен, сколько времени ты уже служишь у меня?
– Двенадцать лет, миссис Лакланд, – ответила Эмили. Если она и почувствовала что-то странное в вопросе, то не подала виду.
– Двенадцать лет. Кэрол и Дженни были школьницами. Вы должны постареть.
Эмили снова зарделась, ее желтоватые щеки покрылись алыми пятнами.
– Никто не становится моложе, – ответила она.
– Ну, мне семьдесят восемь, но когда я хочу, то выгляжу на пятьдесят пять. Вам, полагаю, около сорока, но выглядите вы на пятьдесят, так что нас разделяют всего пять лет, – ехидно заметила миссис Лакланд.
Эмили почти пришла в себя.
– Мне почти сорок пять, – чопорно ответила она.
– Батюшки! И чем же вы планируете заняться, когда я умру?
Наступила неловкая тишина.
– Я спросила, чем вы планируете заняться, когда я умру?
– Я надеюсь, что мои услуги понадобятся кому-нибудь еще, – опустив глаза ответила Эмили. – Но, дорогая миссис Лакланд, вам не стоит думать о такой вероятности!
– Я не думаю. Но вы-то временами размышляете об этом. И не говорите, что никогда не задумывались о том, что я могла бы оценить ваш двенадцатилетний труд!
Эмили была ошеломлена.
– Я уверена… – начало было она, придя в себя.
– Ну, а я не так уж уверена, – с явным наслаждением парировала миссис Лакланд. – Но когда завтра я все обсужу с Ренни… кто знает? – намеренно двусмысленно добавила она.
Эмили молчала. Это был наилучший выход из неловкой ситуации.
Миссис Лакланд завозилась с простынями. Эмили перевела взгляд на окно, но поскольку она сидела низко, а окно было высоко, то видно ей было только небо. Ее работодательница заговорила первой.
– Сегодня среда, не так ли? – подозрительно спросила она. – Значит, у вас будет свободный вечер? И куда вы пойдете?
– На скрипичный концерт в школе, – ответила Эмили.
– И не знала, что вы интересуетесь музыкой, – заявила миссис Лакланд, давая своим тоном понять, что не верит в это. – Ну, сейчас вы мне не нужны. Но я голодна. Когда спуститесь, скажите Эдит, чтобы принесла мне чай в четыре. И скажите Кэрол, что я хочу ее видеть.
Эмили Буллен тут же засобиралась. Она поставила табуретку на место, взяла свое вязание и была готова уйти, когда миссис Лакланд внезапно села, выпрямилась и уставилась на нее с почти гипнотическим блеском в глазах.
– Буллен, погоди. Я хочу кое-что спросить. Это вы любите бродить ночами по коридору, словно лунатик? Как бы то ни было, прекратите это, – миссис Лакланд, ожидая ответа, не мигая, уставилась на лицо компаньонки.
Эмили была уже у дверей, когда миссис Лакланд обратилась к ней. Она неподвижно застыла там, недоуменно глядя на собеседницу.
– Но, миссис Лакланд, на самом деле я крепко сплю…
– Слишком крепко, – саркастично оборвала ее старуха. – Но мешает ли это ходить во сне? Я такого не потерплю. И если это не ты, то кто-то другой, что, впрочем, неважно. Я стала спать очень чутко, и какие-то шорохи и шепот разбудили меня. Да, конечно… это должны быть двое из вас, поскольку говорили во сне вы так же хорошо, как и ходили. Ну, если вы ничего об этом не знаете, то нечего стоять и глазеть на меня, как баран на новые ворота! Буллен, вы забываетесь! – миссис Лакланд почувствовала дискомфорт от того, что не может определить, испугана ли Эмили или же просто застыла в изумлении. Так что миссис Лакланд повысила голос, чтобы вернуть компаньонку в этот мир. Пробормотав извинения, та ушла, и ее уход на этот раз был совершен без привычной элегантности.
Старая леди окинула двери презрительным взглядом.
Оставшись одна, она ослабила шаль и откинулась на гору подушек, дожидаясь чаю. Мягкий перезвон в холле пробил четыре, и звяканье на лестнице возвестило о приближении Эдит с подносом. Миссис Лакланд с аппетитом предвкушала трапезу. Сейчас, когда ее посадили на диету, еда для нее стала такой же драгоценностью, как и деньги.
Когда вошла служанка, миссис Лакланд подняла голову.
– Кэрол уже пила чай?
Эдит, высокая сдержанная девушка, с вымуштрованной невозмутимостью положила поднос на стол у кровати, переложила с него посуду, поколебалась мгновение-другое и лишь после этого ответила:
– Нет, мэм.
– Очень хорошо. Когда она закончит с чаем, попроси ее подняться сюда. Спасибо, налить себе чаю я могу и сама. Если мне что-нибудь понадобится, я позвоню.
Служанка вышла, и миссис Лакланд в течении получаса с жадностью удовлетворяла аппетит. Она как раз собиралась позвонить в колокольчик, дернув шнурок в изголовье кровати, когда за дверью раздались легкие шаги, затем – стук, и вошла Кэрол. Она изменилась, надев зеленое платье, которое сделало ее симпатичнее. Несмотря на макияж, ее щеки все еще были бледны.
Миссис Лакланд с неприкрытой враждебностью осмотрела ее.
– Заходи, закрой дверь и не подходи ко мне ближе изножья кровати. Ты ни капли не представляешь, как надо наносить помаду, и, говоря на твоем киношном жаргоне, в крупном плане ты не выносима!
Когда девушка подошла, старуха с грубым триумфом добавила:
– Мне семьдесят восемь, но по этой линии я могу тебя кое-чему научить!
Кэрол внутренне содрогнулась, вспомнив те случаи, когда бабушка пользовалась косметикой, но быстро встала в ногах постели и улыбнулась в ожидании начала разговора по существу.
– Я послала за тобой, чтобы спросить о Хенесси. Как он воспринял увольнение?
Кэрол была удивлена, словно ожидала чего-то другого.
– Не похоже, чтобы он изменился, – беззаботно ответила она, надеясь разочаровать бабушку.
Но старая леди лишь фыркнула:
– Не удивительно. Именно так. Но это лишь внешне, а вот внутренне это его гнетет. О, да! А когда он прочитает отзыв, который я напишу, то огорчится как следует! Он у меня припомнит!
– Но бабуля, – сказала уставшая от этого вопроса Кэрол, – ты знаешь, Хенесси признал: он дал слабину, но что он мог поделать, если Дженни и в самом деле позволила мистеру Карновски войти в садовую калитку?
Лицо миссис Лакланд неприятно покраснело.
– Что он мог поделать! Что он мог поделать! – воскликнула она. – Дворецкий должен впускать джентльменов в парадную дверь и следить за тем, чтобы всякие прохвосты не вошли в дом как-нибудь еще! Он знал, что я не потерплю охотников за приданым в моем доме, но как только я отправилась в постель, он позволил ему войти! Конечно, именно это так потрясло меня в субботу. Этот человек годится в убийцы, я имею в виду Карновски, или каким еще варварским именем он себя называет; я уверена, что эту фамилию ему дал не отец! Я не вполне уверена, могу ли я обвинить его (а вместе с ним и Дженни) в грабеже со взломом или насильственном вторжении! Посоветуюсь завтра с Ренни.
Упоминание об адвокате успокоило старую леди.
– Бабуля, не волнуйся ты так, – предостерегла Кэрол. – Особенно, если ты считаешь, что разболелась на прошлой неделе именно по этой причине.
– Спасибо, я могу контролировать свои эмоции. Но еще не известно, сможете ли вы с кузиной делать то же самое послезавтра! – старуха злорадно присмотрелась к внучке, а затем сварливо продолжила: – Как ты побледнела! Ненавижу бледнеющих от страха людей, таких, как ты и эта Буллен. Теперь можешь идти. Убери поднос и подай мою библиотечную книгу.
Кэрол встала, не демонстрируя чувств. Она положила поднос на пол и послушно разложила на столике вещи бабушки. Их было немного: небольшой список покупок и карандаш, немного печенья на блюдце, почти пустая бутылочка с тоником и мензурка, а также женский журнал, но его миссис Лакланд тут же отбросила.
– Можешь отдать его Эдит. Я предпочитаю материал посерьезнее. Подай мне «Сорок лет под рампой» – эти люди работают, а не позируют перед камерой и не охотятся за деньгами наследниц… Пока они у них есть, – добавила она.
Кэрол взяла книгу. Отсутствие устного ответа на тираду разозлило миссис Лакланд.
– Побыстрее. Я хочу читать. О, и скажи Дженни, что я хочу поужинать ровно в семь, и она должна принести ужин вовремя, не опоздав ни на минуту. Больше поручить это некому. Сегодня вечером она никуда не выйдет, а завтра я сама спущусь и присмотрю за этим!
– Хорошо, бабуля. Никто из нас и не думает о том, чтобы выйти. Дженни знает, что она должна принести вам ужин. Именно поэтому вы стали чаще отпускать Буллен, не так ли?
– Кэрол, не дерзи, если не хочешь обнищать, – резко ответила миссис Лакланд.
Кэрол тихо собрала чайные принадлежности и направилась к двери. Балансируя с подносом, чтобы повернуть ручку двери, она специально оглянулась и встретилась взглядом с бабушкой. Миссис Лакланд заметила, что девушка держит голову прямо, ее голубые глаза широко раскрыты, а рот слишком красен. Она не смогла побороть ее волю.
– Какие отвратительные манеры выполнять поручения. Но тебе придется их выполнить.
***
День неохотно сменился почти такой же теплой ночью – лето укутало Минстербридж сумрачной пеленой. Ползучие речные испарения предвещали завтрашний теплый день. Звуки постепенно утихли до минимума – тишина никогда не бывает полной. С пастбищ снова и снова доносилось блеянье овец, и это подчеркивало нарушенную тишину – так же, как рябь от брошенного в воду камня контрастирует с зеркальной поверхностью пруда.
Тени на площади Св. Михаила растаяли и слились в одну тень. Поднявшийся легкий бриз вдохнул жизнь в листву. Мерцающий свет перемещался из комнаты в комнату. Прижавшиеся к окнам жалюзи скрывали темную ночь. Несколько летучих мышей гонялись друг за дружкой, словно стая темных мыслей. В кустах низко ухала сова. Кошка бесшумно перебегала с одного угла площади на другой. Около полуночи площадь медленно пересек патрульный полисмен, который маялся от скуки.
Дома по ту сторону от кладбища от заката до рассвета пребывали в том же самом затишье. На улицах царила все та же ночная мгла, придавшая атмосферу незримой тайны. Здесь, вдали от реки с росистой травой, дневная жара утихала медленнее.
Доктор Фейфул отправился в постель вскоре после одиннадцати, но никак не мог уснуть. Раздевшись, он зажег лампу для чтения, погасив остальные огни. Затем, нырнув под простынь и сбросив одеяло, он вынул из-под подушки свежий номер медицинского журнала и возобновил чтение статьи известного патологоанатома. Холодный электрический свет помогал коротать минуты до тех пор, пока не придет сон. Но доктор не учел того, что лампа приманит рой бабочек, пробравшихся сквозь тонкую щель в занавеске. Через полчаса интерес к статье сменился раздражением из-за этих существ, нарушивших его уединение. Так что около полуночи доктор выключил свет и просто лежал в темноте, размышляя над проблемой полученных днем анонимных писем. Он был удивлен тому, что его мысли вращались вокруг безликого автора писем; было ясно лишь то, что это женщина. Никакие раздумья не помогали придать ей индивидуальности и какие-то личные черты. Он задремал, но из сна его вырвал громкий звонок телефона.
Под аккомпанементом звона доктор приложил усилия, чтобы сесть на постели и включить свет. Сняв трубку он минуту или две не мог принять сообщение, оборвавшее его сон.
Ему казалось, что на том конце провода находится не один человек, так как до него доносились отрывки какого-то разговора.
– Алло, алло, – повторил он. – Говорит доктор Фейфул. Кто на линии? В чем дело?
Затем через треск и шумы прорвался почти неузнаваемый из-за страха голос.
– Доктор… доктор Том…
– Да-да. Что случилось?
– Это я, Кэрол. Приходите. Поскорее. Бабуля умирает!
Звук утонул в полной тишине. На линии было пусто. Врач не стал впустую тратить время, и вскочив с постели взглянул на часы. Было без десяти два.
Глава 3. Покойная миссис Лакланд
Нет, все не так, как думается вам.
И вам. Нет. Вам обоим не понять.
Т. Кид. «Испанская трагедия»3
Ужасные стоны сменились неглубокими вздохами, но вот затихли и они. Доктор Фейфул выпрямился, взглянул на мокрое лицо мертвой женщины, вытер собственный вспотевший лоб платком. Этой ночью платок часто шел в дело.
У открытого окна в жакете поверх пижамы стояла Дженни. Она наблюдала за тем, как перламутровый рассвет плавно озарил небо, мягкой волной нахлынув на сад и лужайку за террасой. Во время движений доктора она, не меняя позы, повернула голову и встретилась с врачом взглядом.
– Ваша бабушка мертва, – тихо сказал он, заметив холодность взгляда и железный самоконтроль девушки.
– Знаю.
Доктор отметил, что она не смотрит на покойную. И она не притворялась, что скорбит: было ясно, что она не может испытывать это чувство. Но доктору показалось, что за показным спокойствием скрывается тревога, чуть ли не истерика. Фейфул внезапно почувствовал, что хочет чем-то помочь девушке.
– Посмотрите, как себя чувствует мисс Буллен, и отправьте ее вниз, хорошо? Через минуту я присоединюсь к вам. Здесь мы больше ничего не сможем поделать. Но я должен кое-что сказать вам с Кэрол.
Дженни подошла к креслу, в котором съежилась мисс Буллен. Она теребила старый розовый халат и время от времени постанывала. Но даже это было улучшением по сравнению с ее прежним состоянием. Когда доктор только прибыл и в сопровождении Хенесси пошел к умирающей, он был поражен, увидев в каком ужасе пребывает мисс Буллен. Тогда он не мог уделить ей внимание и прошел прямо в спальню миссис Лакланд. Эмили Буллен последовала за ним и добавила сумятицы, демонстративно упав в обморок. Придя в себя, она разразилась бурей плача, на нее было страшно смотреть, но единственное, в чем она проявила твердость, так это в нежелании спуститься и присоединиться к кухарке и горничным. Вывести ее можно было только силой, но поскольку это было бы неуместно, ей оставалось лишь собраться с духом, сидя в том же кресле, на котором она вязала под неодобрительным присмотром работодательницы двенадцать часов назад.
Когда Дженни взглянула на нее, то неряшливое заплаканное лицо вызвало в ней отвращение, и она с трудом смогла заговорить так, чтобы не выдать его.
– Эмили, как вы считаете, вы сможете спуститься? – спросила она, положив руку на плечо сиделки.
Ожидая отказа и размышляя над тем, к чему придется прибегнуть, чтобы вывести ее из комнаты, Дженни удивилась, когда женщина мгновенно подчинилась ей. Она покорно поднялась с практически привычной угодливостью – единственным признаком несчастья было то, что она схватила Дженни за запястье.
Дженни потащила ее к двери.
– Идите, – шепнула она. – Когда мы спустимся, вам станет лучше.
Перехватив смутный взгляд Эмили Буллен, направленный в сторону кровати, Дженни испугалась, что если сиделка останется в комнате еще хоть на минуту, то у нее начнется новый приступ истерики. Она передвигалась почти механическими рывками, а ее глаза были прикованы к постели, так что девушка тоже взглянула в том направлении.
Доктор Фейфул собирал свои инструменты в сумку с пунктуальностью человека, который знает, что его работа завершена. В момент, когда Дженни обернулась к нему, он вытаскивал пробку из пустого пузырька миссис Лакланд. Она смотрела, как он осторожно понюхал ее, а затем поставил обратно на стол. Когда он встретился взглядом с Дженни, морщины на его лице отбрасывали странные тени. При таком освещении его лицо напоминает маску, подумала девушка.
Солнце уже встало, но никто и не подумал выключить электрический свет, и это заставило врача задуматься: а выключил ли он свет, уходя из собственного дома? Не говоря ни слова, он взял сумку и присоединился к Дженни и Буллен, открыл для них двери и щелкнул электрическим выключателем. После часов борьбы между жизнью и смертью спальня погрузилась в тихий мрак.
В коридоре доктор жестом показал Дженни, чтобы она отвела успокоившуюся сиделку, и, уходя, та услышала звук поворачивающегося в замке ключа.
Кэрол была в столовой, справа от лестницы. Ставни оставались закрыты, и, несмотря на уже поднявшееся солнце, горел свет. С ней была миссис Бидл, кухарка, пожилая женщина, некогда бывшая одновременно и толстой, и симпатичной. Но ее широкие формы подрастеряли плоть, беспокойства оставили морщины на щеках, а волосы поседели. Столкнувшись с внезапной бедой, она снова и снова безмолвно потирала руки, словно уверяя себя в собственной безопасности. Привычка, ставшая чуть ли не религиозным каноном, запрещала ей появляться на людях не полностью одетой.
Когда вошли Дженни и Буллен, а также следовавший за ними доктор, Кэрол поднялась с места, чтобы встретить их. Она была в халате и тапочках на босу ногу. Увидев лицо врача, она резко остановилась.
– Можете не говорить. Бабуля умерла.
Она отвернулась, встав спиной к вошедшим, от которых отделилась Эмили Буллен – она подошла к кухарке. Кэрол схватилась руками за голову, сунув пальцы в копну волос. Затем она опустила руки, постепенно пришла в себя и медленно села на место.
Больше она не выглядела бледной. Румянец залил ее щеки, а глаза устремлялись то на одного, то на другого из пришедших. Она немного подалась вперед, барабаня пальцами по ручке кресла. Она казалась такой юной и смущенной, что миссис Бидл инстинктивно подошла к ней. Кэрол не обращала на нее внимания.
– Я, – громко начала она, но тут ее голос сорвался. – Ну, я… не понимаю, – неловко закончила она.
Доктор Фейфул проигнорировал это признание. Он подошел к кухарке, которая все еще стояла возле Кэрол и медленно покачивала головой, словно вся суматоха началась из-за нарушения каких-то кулинарных процессов.
– Миссис Бидл, – обратился доктор, беря на себя роль управления ситуацией на себя. – Мисс Буллен не по себе. Я буду благодарен, если вы предложите ей теплое питье и отдых где-нибудь, желательно в постели. А я тем временем хочу поговорить с мисс Дженни и мисс Кэрол.
– Хорошо, сэр, – миссис Бидл, как и большинство представительниц ее пола, была рада тому, что доктор обратил на нее внимание. Она одарила Кэрол последним заботливым взглядом, обняла Эмили Буллен и направилась к двери. Когда они проходили мимо стоявшей в стороне Дженни, девушка заметила, что глаза кухарки опухли от слез. Но не от горя, подумала она. В ее памяти отпечатались незначительные мелочи. Ей на глаза попалась массивная псевдоперламутровая брошь, которая как будто бы поддерживала подбородок миссис Бидл. Девушка удивилась, как в таком хаосе кто-то может уделять тщательное внимание собственным представлениям о приличии. Она заметила непроизвольное подрагивание губ Эмили. Затем женщины ушли, оставив ее с Кэрол и доктором.
Она окинула взглядом сверкающую комнату с отполированной мебелью, и на поросли цветов в горшках, мягкие пастельные тона которых заглушались искусственным цветом комнаты. Девушка вздрогнула.
– Не вынести ли их? – хрипло сказала она. – Уже утро. О, шторы, я и забыла…
Доктор Фейфул мягко взял ее за руку.
– Сядьте напротив Кэрол. Я должен что-то сказать вам обеим.
Девушка подчинилась, взяв указанный доктором стул.
Врач молча встал между ними. Мысли Кэрол непроизвольно вернулись к такой же аналогичной ситуации. О чем она думала? Это было вчера. Этого не могло быть. Доктор Фейфул очень спокойно говорил, словно отмеряя заранее приготовленные слова.
– Только что, – сказал он, не глядя на девушек и скрестив руки за спиной, – Кэрол сказала, что она не понимает. Думаю, мы все могли бы это сказать. Что касается меня, то я честно скажу вам, что не понимаю… – здесь врач поднял глаза и взглянул на каждую из девушек. – Днем, когда я оставил миссис Лакланд, она была в хорошем состоянии здоровья – лучшем с прошлого марта, то есть времени, когда началась ее болезнь. Никто не смог бы перенести болезнь лучше, чем ваша бабушка, но когда я вернулся сюда ночью, у нее уже не осталось никакой надежды на выздоровление.
Доктор сделал паузу. Никто не заговорил. Кэрол сжала руки.
– В данных обстоятельствах я должен заявить, что не могу подписать свидетельство о смерти.
Он попытался сказать последнюю фразу как можно ровней и беспристрастней и не смотрел ни на одну из девушек, для которых он долгое время был не только врачом, но и другом.
Единственным ответом на его слова стала смертельная тишина, нарушаемая лишь величественным боем часов и чириканьем воробьев где-то неподалеку.
Кэрол вскочила. Дженни не шелохнулась, но доктор почувствовал ее взгляд, хотя в данный момент смотрел на ее кузину.
– Вы не можете иметь в виду то, что сказали! – выкрикнула Кэрол. – Несколько месяцев вы приходили сюда каждый день и видели, что бабуля так больна, что всякий раз, когда ей становилось лучше, это было просто удивительно. А теперь, когда все позади, вы делаете вид, будто не понимаете, что произошло! – Ее руки сжались в кулаки, дыхание участилось, и она направила против доктора всю свою более не контролируемую страсть.
Дженни наблюдала за ней с холодным любопытством, которое она могла бы уделить выходке незнакомца. Выражение лица доктора Фейфула не изменилось. Он обратился к разъяренной девушке.
– Я здесь не для того, чтобы спорить с людьми, пережившими то, что испытали вы с Дженни. И не для того, чтобы смягчить правду. Смерть вашей бабушки вызвана не болезнью, от которой она страдала, вернее, выздоровела. Я знаю достаточно и могу прямо заявить это. А в таком случае, я не могу подписать свидетельство о смерти. У меня нет выбора. Не важно, насколько я соболезную, сострадание и сожаление не меняют фактов…
– И что же вы собираетесь делать дальше? – бросила Кэрол.
– Я должен уведомить коронера, а затем, боюсь, дело выйдет из моих рук.
– Это невыразимо…
– Кэрол, ты не знаешь, о чем говоришь, – спокойно вмешалась Дженни. За несколько минут пикировки врача и кузины она восстановила силы. – Доктор Том совершенно прав. Это ужасно, но что он может сделать? Ты первой сказала, что смерть бабули необъяснима…
– Я не говорила…
– Ну, – устало отмахнулась Дженни, – если хочешь вдаваться в тонкости, ты подразумевала это. Очевидно, что ни один из симптомов бабули не был похож на предыдущие приступы. Сейчас она была не настолько больна.
Доктор задумчиво посмотрел на девушку. Ее глаза блестели, возможно, от недостатка сна. Ее самообладание было удивительным, по крайней мере, на первый взгляд.
Кэрол нетерпеливо вздохнула и резко вскинула голову.
– Все это нелепо! – выкрикнула она. Внезапно подбежав к выключателю, она погасила свет. Солнечные лучи пробивались сквозь шторы, и в новом освещении комната выглядела совсем другим местом.
– Просто предположим, что раньше у нее не было таких же симптомов, и что это доказывает? Ничего! У нее могли быть проблемы с сердцем, поскольку после всех этих месяцев…
– Сердце вашей бабушки было в полном порядке, – вставил доктор Фейфул, словно излагая общеизвестные факты бестолковому ребенку. – Оно давало ей силы сопротивляться и дотянуть до такого прекрасного состояния, что на этой неделе я просто удивился.
– Думаю, прежде чем мы сможем принять это как факт, нам нужно выслушать еще одно мнение, – грубо заявила Кэрол. Ее нескрываемая враждебность и последняя фраза не смутили доктора.
– У вас будет второе мнение, – с холодной учтивостью ответил он. Дженни была удивлена его терпению, а он продолжил: – Кэрол, вы полагаете, что врач, будучи в своем уме, может стремиться к публичному дознанию, не имея для того надлежащих оснований? Поверь мне, этого не может быть.
– Ну, я не думаю, что вы в своем уме. И это все объясняет. Бабушка умерла, а вы готовы выставить нас да и себя на посмешище, когда всем известно, что не будь у нее железной воли и запаса сил, то она умерла бы еще несколько месяцев назад!
– Вот именно. Если вы задумаетесь над тем, что только что сказали, и учтете, что в последнее время ее состояние ее здоровья улучшилось, то получите частичный ответ на вопрос, почему я не могу выдать свидетельство о смерти.
– Если это так... – вздохнула Дженни. Она говорила все еще спокойным, но уже усталым голосом. – Я имею в виду, что после того, как в последнее время бабушка чувствовала себя хорошо, и вдруг случился этот ужасный приступ… этого достаточно для…
– Для дознания? – подсказал доктор. – Думаю, да. Но в ее случае это не все. У меня есть сильные основания считать, что ваша бабушка умерла от того, что приняла летальную дозу какого-то наркотика.
Дженни побледнела. Ее рот задрожал.
– Вы нюхали пузырек, – едва вымолвила она.
– Да, – мрачно согласился доктор Фейфул.
– Ох, но это невозможно! Невозможно! Невозможно! – настаивала Кэрол. Ее гнев сменился каким-то истеричным стремлением повторять одно и то же, словно таким образом она могла сделать повторяемое правдой. – Как вы смогли представить себе, что такое могло произойти…