Это художественное произведение. Имена, персонажи, места и происшествия являются либо продуктом воображения автора, либо используются вымышленно, и любое сходство с реальными людьми, живыми или умершими, деловыми заведениями, событиями или локациями является полностью случайным.
Я
СЕРЫМ, моросящим утром в первую неделю марта 1941 года перед большими железными воротами Императорского военно-морского колледжа в Токио остановился автомобиль. Вышедший на свободу молодой командир был невысоким даже по японским стандартам - в нем не могло быть больше пяти футов трех дюймов - и таким худым, что он едва переваливал за стофунтовую отметку. Тем не менее, двое ведущих моряков, несших караульную службу у ворот (оба они были выше его на полголовы), вытянулись по стойке смирно при его приближении.
“Ваши документы, сэр, пожалуйста”. Старший часовой перекинул винтовку так, чтобы можно было взять их в правую руку.
Часовой изучил их, кивнул и вернул. “Спасибо, сэр. Все в порядке”. Он повернулся к своему товарищу. “Откройте ворота для командира Генды”.
“Хай”, сказал второй матрос и сделал.
Генда поспешил в восточное крыло колледжа персонала. Он спешил повсюду, куда бы ни шел; он буквально кипел энергией. Однажды он чуть не поскользнулся на мокром тротуаре, но удержался. Моросящего дождя было недостаточно, чтобы смыть городскую сажу с красных кирпичей здания. Ничего, кроме пескоструйной обработки, не было бы.
Прямо за дверью в восточное крыло сидел старшина с бортовым журналом. Генда снова предъявил свои бумаги. Старшина просмотрел их. Коммандер Генда к адмиралу Ямамото, записал он в журнале и, взглянув на часы на стене напротив него, определил время. “Пожалуйста, зарегистрируйтесь, коммандер”, - сказал он, предлагая Генде ручку.
“Да, да”. Генда всегда был нетерпим к формальностям и бумажной волоките. Он нацарапал свое имя, затем почти побежал по коридору, пока не добрался до лестницы. Несмотря на свой маленький рост, он поднялся по лестнице на третий этаж, перепрыгивая через две ступеньки за раз. Он не запыхался, когда вышел; может быть, он и маленький, но в хорошей форме.
Разговаривавший по телефону капитан с любопытством посмотрел на него, когда он проходил мимо открытой двери офицерского кабинета. Генда не встретился взглядом с другим человеком и даже не заметил его взгляда. Вся энергия командира была сосредоточена на предстоящей встрече.
Он постучал в дверь. “Войдите”. Голос адмирала Ямамото был глубоким и хриплым.
Сердце Генды бешено колотилось. Он отдал честь главнокомандующему Объединенным флотом Японии. Исороку Ямамото ответил на любезность. Он был не выше Генды, но на этом физическое сходство между двумя мужчинами заканчивалось. Ямамото был широкоплеч и с бочкообразной грудью: тело борца, созданное для схватки с врагом. Его седые волосы были коротко подстрижены над широким жестким лицом. Он потерял первые два пальца на левой руке в битве с русскими при Цусиме в 1905 году, через год после рождения Генды.
После того, как он указал Генде на стул, он спросил: “Ну, командир, что у тебя на уме?” Он был таким же расточителем времени, как и сам Генда.
Генда облизал губы. Ямамото мог быть - и часто стремился быть - устрашающим. Но молодой человек задал вопрос, за которым пришел: “Сэр, если начнется война против Соединенных Штатов, что вы думаете о наших шансах?”
Ямамото не колебался. “Я надеюсь, что эта война не начнется. Если мне скажут сражаться, невзирая на последствия, я буду буйствовать первые шесть месяцев или год, но на второй или третий год у меня совершенно не будет уверенности. Я надеюсь, что мы сможем попытаться избежать японо-американской войны”.
“Вы говорите это, несмотря на удар, который мы планировали нанести по Перл-Харбору?” Спросил Генда. Он был вовлечен в подготовку этого удара с самого начала.
Адмирал Ямамото тяжело кивнул. “Да. Если мы добьемся успеха там, атака выиграет нам время. Может быть, это даст нам достаточно денег, чтобы захватить Филиппины, Голландскую Ост-Индию и Малайю и сформировать оборонительный периметр, чтобы мы могли удержать то, что завоевали. Может быть. Я сам в это не верю, но может быть ”.
“Если Соединенные Штаты все еще могут использовать передовую базу на Гавайях, для нас все становится сложнее”, - заметил Генда. Его густые выразительные брови поползли вверх, когда он говорил.
“Гораздо сложнее”, - согласился Ямамото.
“Ну, тогда, ” сказал Генда, “ почему мы ограничиваемся воздушным ударом по Перл-Харбору? Американцы восстановятся, а затем нанесут по нам ответный удар”.
Ямамото снова кивнул. “Каждое слово из этого правда. Это один из аргументов, которые я использовал против операции. Если между Японией и Соединенными Штатами начнутся военные действия, нам будет недостаточно захватить Гуам и Филиппины, или даже Гавайи и Сан-Франциско. Интересно, уверены ли наши политики в конечном результате и готовы ли они пойти на необходимые жертвы ”.
Это зашло дальше, чем хотел коммандер Генда. Он сказал: “Можем мы вернуться к обсуждению проблемы Гавайев?” Улыбка Ямамото была почти снисходительной. Он махнул Генде, чтобы тот продолжал. Молодой человек сказал: “Мы должны продолжить наш удар по Перл-Харбору высадкой десанта. Если Гавайи будут оккупированы, Америка потеряет свою лучшую базу. Если мы вообще предпримем эту атаку, нам лучше сделать ее решающей ”.
Ямамото сидел и размышлял. Его лицо ничего не выражало. Он был выдающимся игроком в бридж и покер. Генда мог понять почему. “Что ж, коммандер, никто никогда не обвинит вас в том, что вы мыслите мелочно”, - сказал наконец Ямамото. “Скажите мне, вы обсуждали это предложение с контр-адмиралом Ониси?”
Это был именно тот вопрос, который Генда не хотел бы задавать. “Да, сэр, задавал”, - ответил он с несчастным видом.
“И его точка зрения такова...?”
“Он считает, что с нашими нынешними силами мы не можем перейти в наступление как в восточных, так и в южных районах”, - сказал Генда еще более несчастным тоном.
“Контр-адмирал Ониси - офицер авиации”, - сказал Ямамото. “Он также очень энергичный, решительный человек. Если он не верит, что это можно сделать, его мнение имеет значительный вес. Как вы реагируете на его возражения?”
“Говоря, что половинчатые меры не помогут против Соединенных Штатов, сэр”, - ответил Генда. “Если мы нанесем удар, который просто приведет врага в ярость, какая в этом польза? На мой взгляд, меньше, чем ничего. Если мы нанесем удар, мы должны вонзить меч в цель по самую рукоять. Пусть американцы беспокоятся о защите своего западного побережья. Если они потеряют Гавайи, им даже в голову не придет нанести нам удар ”.
И снова адмирал Ямамото ничем не показал, о чем он думал. Он спросил: “Как вы думаете, сколько людей нам понадобится, чтобы подчинить Гавайи после авиаудара?”
“Если все пойдет хорошо, к тому времени они должны будут пасть ниц”, - сказал Генда. “Одной дивизии должно быть достаточно - десять или пятнадцать тысяч человек”.
“Нет”. Теперь Ямамото покачал головой. Его глаза сердито сверкнули. Генда понял, что он что-то упустил. Ямамото разъяснил это для него: “Американцы держат две пехотные дивизии на Оаху. Даже при превосходстве в воздухе одной нашей было бы недостаточно, чтобы уничтожить их. Если это предприятие должно быть предпринято, оно не должно потерпеть неудачу. В этом вы абсолютно правы ”.
Генда не знал, радоваться ему или опасаться. Военно-морской флот мог бы собрать людей численностью в дивизию из своих собственных ресурсов. Для сил такого размера, о котором говорил Ямамото… “Будет ли армия сотрудничать с нами, сэр? Их взоры устремлены на Китай, а на юге - на Филиппины и Голландскую Ост-Индию. И им никогда не нравится придумывать что-то новое”. Он говорил с презрением, присущим морякам, которые всю жизнь служили в ВМС, по отношению к штурмовикам.
“Им, возможно, хотелось бы подумать о том, чтобы не воевать с США так скоро”, - сказал Ямамото. “Они могли бы. И им, возможно, хотелось бы подумать о том, чтобы воевать с американцами с позиции гораздо большего преимущества. Продвижение на юге может замедлиться, если мы пойдем этим курсом. Но я верю, что вы правы, коммандер. Когда мы ударим по американцам, мы ничего не сможем сдержать. Ничего! Наградой за победу на востоке могла бы стать победа повсюду, и где еще у нас есть хоть какая-то надежда обрести это?”
Генда с трудом мог скрыть свое ликование. Он был далеко не уверен, что сможет убедить старшего по званию в том, что это необходимый курс. Контр-адмирал Ониси не смог этого увидеть. Но Ямамото, как показала его изуродованная рука, принадлежал к поколению, участвовавшему в русско-японской войне, войне, которая началась с неожиданного нападения Японии на российский дальневосточный флот в Порт-Артуре. Он прекрасно понимал преимущества нанесения первого удара и делал так, чтобы это считалось.
Ямамото был. Были ли другие? Командующий Генда с тревогой спросил: “Вы уверены, что сможете убедить армию сыграть свою роль в этом плане?” Без сотрудничества армии это не сработало бы. Ямамото ткнул Генду в это носом. Он ненавидел это знание. То, что эти армейские болваны могли лишить Японию ее лучшего - единственного, по его убеждению, - шанса сразиться с США и иметь хоть какую-то надежду на победу, было невыносимо.
Адмирал Исороку Ямамото наклонился вперед на несколько дюймов. Он не был крупным человеком, и это не было значительным движением. Тем не менее, казалось, что он занимает всю комнату и смотрит на Генду сверху вниз со значительной высоты, хотя на самом деле их глаза были на одном уровне. “Вы можете предоставить это мне, коммандер”, - сказал Ямамото голосом, который мог бы исходить из горла ками, а не мужчины. Генда поспешил отдать честь. Когда Ямамото говорил подобным образом, кто мог усомниться в нем? Никто. Совсем никто.
ИЗРЫГАЯ УГОЛЬНЫЙ ДЫМ из своей трубы, локомотив въехал на железнодорожную станцию в Эсаси, на самом северном Хоккайдо. За ним воинский эшелон с грохотом остановился. Капрал Такео Симидзу выглянул в окно и покачал головой. “Это не очень похоже на дом, не так ли?”
Все рядовые в его отделении поспешили покачать головами. “О, нет”, - хором ответили они. Симидзу имел полное право поколотить их, если они доставляли ему какие-либо неприятности. Он пользовался этой привилегией в меньшей степени, чем некоторые младшие офицеры. Круглолицый фермерский сын, он не был произведен в капралы так скоро, как мог бы, потому что его начальство сомневалось, что он был слишком покладистым для его же блага.
Один из солдат, тощий паренек по имени Сиро Вакудзава, сказал: “Я бы, конечно, предпочел сейчас вернуться в Хиросиму. Это в сотнях километров к югу отсюда, и мы бы не дрожали в своих креслах ”. Остальная часть команды снова кивнула. Угольная печка в передней части пассажирского вагона почти ничего не делала для того, чтобы уберечь от холода снаружи.
“Никакого ропота”, - сказал Симидзу. “Мы отстоим честь Пятого дивизиона”. Его отделение было лишь крошечной частью подразделения, но он ни в коем случае не хотел подводить более крупное подразделение. Это было особенно верно, потому что он не хотел ударить в грязь лицом перед друзьями, соседями и родственниками. Вся дивизия прибыла из района Хиросимы.
Вакузава, сидевший у прохода, наклонился вперед, чтобы тоже посмотреть в окно. Он посмотрел туда-сюда, затем покачал головой с явным разочарованием.
“Что ты искал?” Спросил Симидзу, несмотря на свое любопытство.
“Волосатые айны”, - ответил Вакузава. “Предполагается, что они живут на Хоккайдо, не так ли? У них бороды вот здесь, - он дотронулся до лица чуть ниже глаз, - и вот здесь. Он постучал себя по середине груди.
Капрал Симидзу закатил глаза. “И вы ожидаете найти их посреди железнодорожной станции? Что вы используете вместо мозгов?" Если они здесь работают, им приходится бриться, чтобы выглядеть как все остальные. Я тоже волосатый, ” он гордился своей густой бородой, “ но я бреюсь.
Другие солдаты глумились над Вакузавой. Капрал глумился, поэтому они присоединились. Он выглядел должным образом смущенным. Это было умно с его стороны. Он был всего лишь новобранцем первого года службы, без каких-либо прав и привилегий. Если бы он вышел за рамки дозволенного, ему бы задали взбучку. Они могли бы задать ему взбучку в любом случае, исходя из общих принципов.
Лейтенант Осами Йонехара, командовавший взводом, в состав которого входило отделение капрала Симидзу, встал и скомандовал: “Всем выйти! Соберите снаряжение! Постройтесь в колонну по четыре человека у машины. Двигайтесь, двигайтесь, двигайтесь!” К тому времени, как он закончил, он уже кричал. Его офицерская сабля стучала по бедру. Он был образованным человеком, а также офицером, что делало пропасть между ним и людьми, которыми он командовал, вдвое шире. Симидзу об этом не беспокоился. Офицеры отдавали приказы, а солдаты подчинялись. Вот как все работало.
С севера подул противный холодный ветер. Казалось, что он ничего не трогал с тех пор, как начался в Сибири. Зубы капрала Симидзу начали стучать. Кто-то позади него сказал: “Почему они не выдали нам зимнюю форму? У меня яйца лезут в живот”.
“Тишина в рядах!” Крикнул Симидзу, чтобы показать, что он при деле, на случай, если кто-то из его начальников услышит ворчуна.
“Вперед -марш!” Команда поступила от подполковника Мицуо Фудзикавы, командира полка. Солдаты сделали марш. Симидзу не имел ни малейшего представления, куда он направляется. Он не беспокоился об этом. Кто-то, стоящий над ним, знал бы. Все, что ему нужно было делать, это следовать за человеком, стоящим перед ним.
Они топали по улицам Эсаси. Женщины направлялись в магазины, а рабочие глазели на них, когда они проходили мимо. Некоторые рабочие были одеты в комбинезоны западного образца и матерчатые кепки. Большинство женщин носили кимоно, а не платья. Симидзу думал, что дома больше людей носят западную одежду, чем здесь. Висящая на ремне винтовка ударяла его по лопатке при каждом шаге. Это всегда раздражало его, и он ничего не мог с этим поделать.
Вокруг железнодорожной станции здания были в западном стиле: квадратные, скучные сооружения из кирпича и бетона. Затем Одиннадцатый полк прошел через старую часть города. Крыши были изогнуты. Кирпич заменили дерево и бумага. Для Симидзу это имело довольно хороший смысл. Во время землетрясения кирпичная кладка рухнула вам на голову. И чисто японские здания выглядели намного интереснее, чем те, что были построены по западному образцу.
Когда они добрались до гавани, снова преобладали здания западного образца. Они дополнялись механизмами, как на железнодорожных станциях. Они казались более прочными, чем их японские аналоги. И техника, или идеи, стоящие за техникой, тоже пришли с Запада. Возможно, в знакомых структурах было больше места.
Чайки кружили и мяукали над головой. Они опускались на рыбацкие лодки огромными клубящимися облаками, надеясь на подачку или кражу. Соленый привкус моря, слегка загрязненный сточными водами, заполнил ноздри Симидзу.
Он поплелся по пирсу к большому торговому судну. Его имя - Нагата Мару — было написано хираганой и латинскими буквами на корме. Он поднялся по сходням. Его сапоги лязгали по железным плитам палубы. Матросы уставились на него так, словно он был всего лишь обезьяной. Он свирепо посмотрел в ответ, но только для того, чтобы показать, что его не запугать. На суше он знал, что делает. Но это был мир моряков. Может быть, для них он не был обезьяной. Может быть, он был просто... грузом.
“Сюда”, - крикнул лейтенант Йонехара и повел их через люк в трюм. "Нагата Мару" был грузовым перевозчиком. Теперь грузом, который ей предстояло перевозить, были мужчины. В трюме были установлены двойные стеллажи из необработанного дерева. На каждом лежала соломенная циновка. На них были нарисованы номера. Йонехара остановил их. “Мой взвод направляется сюда”. Он повысил голос, чтобы его услышали сквозь топот других солдат, марширующих своими подкованными ботинками по стальной палубе недостаточно высоко над головой.
Два его отделения получили верхние разряды, два нижних. Капрала Симидзу и его людей назначили на верхние. Он не был уверен, лучше это или хуже. Они были прямо под палубой и могли удариться головой, если бы неосторожно сели, но никто ничего не проливал на них сверху.
Трюм наполнялся, и наполнялся, и наполнялся. Маты на стеллажах лежали очень близко друг к другу. Если человек переворачивался, он мог врезаться в соседнего товарища. “Упаковывают нас, как сардины”, - сказал капрал Симидзу.
Большинство его людей просто кивнули. Они растянулись на матах. Трое или четверо из них затеяли карточную игру. Но молодой солдат по имени Хидео Фурута сказал: “Могло быть хуже, капрал”.
“Как?” Потребовал Симидзу - он думал, что это уже довольно плохо.
Фурута понял, что допустил ошибку. Гнев на собственную глупость наполнил его широкое, покрытое шрамами от прыщей лицо. Но ему пришлось ответить: “Если бы было жарко, палуба прямо над нами была бы похожа на духовку”.
Он был прав. Это было бы еще хуже. Правда, от правоты было мало пользы, когда ты был всего лишь призывником первого года. Симидзу сказал: “Почему бы тебе не принести нам чайник чая?” Он видел большой чайник в импровизированной кухне на палубе.
“Да, капрал!” Благодарный Симидзу за то, что не ударил его, Фурута встал со своего мата и поспешил по узкому проходу к лестнице, которая вела на палубу. Ему пришлось идти живот к брюху с вновь прибывшими солдатами, идущими другим путем.
“Тяжелая работа!” - крикнул кто-то ему вслед. Это могло означать несколько вещей: что работа действительно была тяжелой, или что звонивший человек сочувствовал тому, кто застрял на этой работе, или просто тому, кому не повезло, что он застрял на ней. Тон голоса и контекст значили больше, чем сами слова.
После того, что казалось очень долгим временем, Фурута вернулся с чайником чая. Симидзу подумал о том, чтобы накричать на него за безделье, но решил не утруждать себя. Учитывая толпу, парень сделал все, что мог. Судя по тому, как мужчины в команде хвалили чай, они думали о том же.
Вскоре из-за того, что все солдаты набились в трюм, там стало жарко и душно, даже несмотря на то, что летнее солнце нещадно палило на металлическую палубу наверху. Иллюминаторов не было - кто бы потрудился добавить их на грузовом судне? Единственный приток свежего воздуха поступал через люк, через который вошли люди.
Лейтенант Йонехара не остался со взводом. У офицеров были собственные каюты. Даже для них было тесно; младшим офицерам, таким как командир взвода, приходилось жить по двое. Капрал Симидзу не особенно возмущался их лучшей судьбой. Шигата га най, подумал он, -с этим ничего не поделаешь.
Наконец-то солдаты перестали приезжать. Неужели они втиснули весь полк в Нагата Мару? Симидзу бы не удивился. Двигатель начал глухо стучать. Корабль начал пульсировать. Палуба над головой Симидзу гудела. Армейские дантисты поставили ему несколько пломб. Казалось, они вибрируют в унисон с грузовым судном.
Как только Нагата Мару отошла от пирса, началась качка. Так же как и крики о ведрах. Острая вонь блевотины заполнила трюм вместе с другими запахами слишком большого количества людей, сгрудившихся слишком близко друг к другу. Солдаты с зелеными лицами взбежали по трапу, чтобы их могло стошнить через поручни.
Скорее к его удивлению, желудок капрала Симидзу его не беспокоил. Он никогда раньше не бывал в таком бурном море. Ему не нравилось путешествие, но и оно не было для него мучением.
Никто не сказал ему, куда направляется корабль. Когда власти хотели, чтобы он что-то знал, они об этом заботились. До тех пор он беспокоился о том, чтобы поддерживать свой отряд в надлежащем порядке. Те, кто мог есть, ограничились пайками, которые они взяли с собой на борт "Нагата Мару" : рисом, консервированными морскими водорослями и фасолью, а также маринованными сливами, редиской и всем остальным, что оказалось у солдат с собой.
Каждое утро лейтенант Йонехара водил людей наверх на физическую подготовку. На палубе с качкой было нелегко, но приказ есть приказ. Серые, вздымающиеся воды Охотского моря и еще более серое небо говорили о том, как далеко от дома находился Симидзу.
Когда солдаты не занимались спортом, они в основном оставались на своих матах. У них не было места для передвижения. Некоторые были слишком больны, чтобы делать что-либо, кроме как лежать и стонать. Другие играли в азартные игры, или пели песни, или просто спали, как животные в спячке, и все это в попытке ускорить время.
Курильские острова казались Японии запоздалой мыслью: скалистые глыбы, разбросанные по Тихому океану, направлялись к Камчатке. Ито-Рофу был таким же продуваемым ветрами, туманным и пустынным, как и любой другой. Когда "Нагата Мару" бросил якорь в бухте Хитокаппу, Симидзу не был впечатлен. Он просто надеялся убраться отсюда как можно быстрее. Он бы даже не знал, где находится, если бы командир взвода не сказал ему.
Он надеялся, что сможет сойти с грузового судна и размять ноги. Но никому не разрешалось покидать судно ни по какой причине. Никому не разрешалось отправлять почту. Фактически никому не разрешалось делать почти ничего, кроме как подниматься на палубу и заниматься физическими упражнениями. Каждый раз, когда капрал Симидзу делал это, в бухте появлялось все больше кораблей. И это были не просто транспорты. Корабли, ощетинившиеся большими пушками, присоединились к флоту. То же самое сделали авианосцы с плоской крышей, один за другим.
Назревало что-то грандиозное. Когда люди спустились обратно в трюм, они попытались угадать, что это будет. Ни один из них не оказался прав.
На Гавайях МОЖНО БЫТЬ несчастным так же легко, как и в любом другом месте. Людям, совершающим круиз с материка, часто бывает трудно в это поверить, но это правда. Морское путешествие из Сан-Франциско или Лос-Анджелеса занимает пять дней. На борту корабля они переводят часы на полчаса назад в день, так что каждый день отплытия длится двадцать четыре часа тридцать минут. К тому времени, как вы доберетесь туда, вы на два с половиной часа отстаете от Западного побережья, на пять с половиной - от Восточного.
А потом, после того как Даймонд Хед и башня Алоха появляются на горизонте, вы обычно останавливаетесь в хорошем отеле. Вы едите великолепную еду. Вы пьете ... о, немного слишком много. Ты не напиваешься, заметьте. Ты становишься ... счастливым. Ты любуешься бирюзовым небом, сапфировым морем и изумрудной землей. На деревьях щебечут диковинные тропические птицы. Ты наслаждаешься идеальной погодой. Никогда не бывает слишком жарко, никогда не бывает слишком холодно. Если пойдет дождь, ну и что? Через некоторое время снова выглянет солнце. Ты хочешь побывать на пляже и провести там остаток своих дней. Если вы найдете немного смуглокожую, но красивую и желающую провести их с вами вахину , тем лучше.
Гавайи - это то, что создал Бог после того, как он создал Рай для практики. Как кто-то может быть несчастлив в таком месте, как это?
У первого лейтенанта Флетчера Армитиджа вообще не было никаких проблем.
Во-первых, Армитидж, которого друзья называли Флетч, был зеленоглазым рыжеволосым парнем с лицом, усыпанным веснушками. Между веснушками его кожа была белой как молоко. Он ненавидел тропическое солнце. Он не загорал. Он обгорел.
Во-вторых, его жена ушла от него три недели назад. Он не понимал почему. Он не был уверен, что Джейн поняла почему. Он не думал, что у него был кто-то еще. Джейн ничего не говорила ни о ком другом. Она сказала, что чувствовала себя подавленной в их маленькой квартирке в Вахиаве. Она сказала, что он не уделял ей достаточно своего времени.
Это заморозило его тыкву - не то чтобы мороз имел какое-то отношение к чему-либо на Оаху. “Ради Христа, я отдаю тебе каждую минуту, которая у меня есть, когда я не со своим оружием!” он выл. Он служил в Тринадцатом батальоне полевой артиллерии - "Счастливом тринадцатом", как они себя называли, - в Двадцать четвертой дивизии. “Ты знала, что выходишь замуж за офицера, когда сказала ‘Хочу’. ”
Она только пожала плечами. Она была маленькой, светловолосой и упрямой. “Этого недостаточно”, - сказала она. Теперь у нее была квартира, и, по-видимому, она чувствовала себя гораздо менее подавленной без него в ней. Она разговаривала с адвокатом. Как она будет платить ему из зарплаты школьного учителя, было за пределами понимания Флетча, но, скорее всего, она придумает способ. Обычно она так и делала.
С другой стороны, у Армитиджа была жесткая койка в казармах Шофилда и счет в баре, который, вероятно, превышал судебные издержки Джейн. Он пользовался симпатией некоторых офицеров и рядовых, которые знали, что с ним случилось. Другие, казалось, внезапно не захотели иметь с ним ничего общего. Почти все они сами были женатыми мужчинами. Возможно, они опасались, что у него что-то заразное. И так оно и было: жизнь в армии. Если что-то и могло стереть брак в порошок, то это было сделано.
Он сидел на барном стуле и потягивал виски с Гордоном Дугласом, другим лейтенантом батальона. “Она знала, что я офицер, черт возьми”, - сказал он, скорее невнятно, поскольку он уже впитал немало. “Она знала, все в порядке. Знал, что должен позаботиться ... об этом. Он неопределенно махнул рукой. То, что он должен был сделать, было не самым ясным в его голове в тот момент.
Дуглас торжественно кивнул в ответ. Он выглядел как защитник средней школы, которым был десять лет назад. Он был из Небраски: откормленный кукурузой и крепкий. “Знаешь, могло быть и хуже”, - медленно произнес он - он выпивал столько же, сколько выпивал Армитидж.
“Как?” Потребовал ответа Флетч с негодованием, вызванным алкоголем. “Как, черт, могло быть хуже?”
“Ну...” Другой мужчина, казалось, пожалел, что заговорил. Но он выпил достаточно, чтобы ему было трудно держать рот на замке, и поэтому он продолжил: “Могло быть хуже, если бы мы проводили больше времени в поле. Тогда бы она видела тебя еще реже, и все это произошло бы раньше ”.
“О, да. Если”. Но это только подтолкнуло Флетча к другой его проблеме, более давней, чем его проблемы с женой (или старше, чем его знание о своих проблемах с женой, что было не одно и то же). “Однако не задерживай дыхание”.
“Мы делаем все, что в наших силах”. Голос Гордона Дугласа звучал неловко, отчасти потому, что он знал, что может разразиться тирадой.
И он сделал. Флетч взорвался. “Правда? Правда мы? По-моему, это так не выглядит. Это чертовски похожая на плац армия, ничего особенного.” Он сделал паузу, прислушался к тому, что только что сказал, и попробовал снова. “Нет ... сомнений… в этом”. Вот. Так было лучше. Он мог бы продолжить: “Адская армия на плацу. Но что, если нам действительно придется выйти туда и сражаться? Что мы будем делать потом, когда не будем на параде?”
“У нас все было бы хорошо”. Дуглас все еще чувствовал себя неловко. Но затем он собрался с духом, сказав: “Кроме того, с кем, черт возьми, мы будем драться? Никто в здравом уме не стал бы связываться с Гавайями, и ты это знаешь ”.
В люк утекло последнее виски Армитиджа sour. Он жестом попросил бармена-филиппинца принести еще. Еще до того, как это прибыло, он продолжил: “Все это дерьмо с японцами звучит не очень хорошо. Им ни за что не понравилось, когда мы отключили для них масло”.
“Теперь я знаю, что ты разбит”, - сказал его друг. “Если эти маленькие ублюдки попытаются что-нибудь сделать, мы разобьем их в середине следующей недели. Осмелюсь предположить, что ты скажешь мне что-нибудь другое”.
“О, черт возьми, да, мы бы их побили”. Неважно, насколько Флетч был пьян, он знал, насколько сильна оборона Гавайев. Две дивизии, базирующиеся в казармах Шофилда, Командование береговой артиллерии со штаб-квартирой в Форт-Дерусси, рядом с пляжем Вайкики, "флайбойз" в Уилере, рядом с здешним комплексом казарм, и, просто для украшения торта, Тихоокеанский флот… “Они должны быть сумасшедшими, чтобы издеваться над нами”.
“Готов поспорить на свою задницу”, - сказал Дуглас. “Так откуда у тебя муравьи в штанах?”
Армитаж пожал плечами. “Я просто хотел бы...” Его голос затих. Он желал многого, что имело для него сейчас большее значение, чем просто то, насколько подготовлены люди в казармах Шофилда к отражению атаки, которая вряд ли когда-либо произойдет. И это были не муравьи в его штанах. Они с Джейн были женаты пять лет. Он привык получать это регулярно. Последние три недели были трудным временем во многих отношениях. Он пригубил напиток. “Иногда жизнь - это ублюдок, ты знаешь?”
“Множество людей в нем - ублюдки, это уж точно, черт возьми”, - согласился Гордон Дуглас. “Держись от них подальше, если можешь, отдай им честь и скажи: ‘Да, сэр’, если не можешь. Так все устроено, приятель”. Он говорил с большой серьезностью.
“Да. Наверное”. Голова Флетча качнулась вверх-вниз. Ему не хотелось кивать. Ему хотелось плакать. Он сделал это только один раз, в ночь, когда переехал из квартиры в БОК. Тогда он был намного пьянее, чем сейчас. Конечно, он все еще мог позаботиться об этом. Кислый вкус виски исчез. Он подал знак, чтобы ему налили еще.
“Завтра утром ты будешь чувствовать себя как в аду”, - сказал Дуглас, также избавляя свой напиток от мучений. “Если у них будет тренировка с живым огнем, ты пожалеешь, что у тебя не отвалилась голова”. Этот хороший совет тоже не помешал ему перезарядиться.
Армитаж пожал плечами. “Это будет завтра утром. Это сейчас. Если я пьян, мне не нужно беспокоиться ... ни о чем”.
“Посмотри на это с другой стороны”, - предложил его друг. “Если бы мы вернулись домой, на земле, возможно, уже лежал снег”.
“Если бы вы вернулись домой, на земле мог бы лежать снег”, - сказал Флетч. “Это ваша забота. Я из Сан-Диего. Я знаю об этом не больше, чем гавайцы ”.
“Ты вырос в военно-морском городке”, - сказал Дуглас. “Ты здесь, где у них больше чертовых моряков, чем где-либо еще в мире. Так какого черта ты делаешь в армии?”
“Иногда я задаюсь вопросом”, - сказал Армитидж. Если бы он выпил еще одну порцию виски соур, он бы тоже начал задумываться о своем собственном имени. Единственное, о чем напившись, он не задумался, была Джейн. Она ушла, и он не вернул бы ее. Вот почему он пил в первую очередь. Это казалось несправедливым. Он вернул свое размытое внимание к вопросу. “Какого черта я делаю в армии? Лучшее, что я могу прямо сейчас. Как насчет тебя?”
Гордон Дуглас не ответил. Он положил голову на стойку бара и начал храпеть. Флетч разбудил его, что было нелегко, потому что ему тоже постоянно хотелось зевнуть. Они вместе вернулись в БОК. Патрулирующие часовые просто продолжали патрулировать; не то чтобы они никогда раньше не видели пьяного офицера или даже двух.
На следующее утро аспирин и большая часть галлона черного кофе лишь слегка облегчили похмелье Флетча. Ему удалось запить кофе сухим тостом. В животе у него было такое ощущение, будто там сплошные углы. Дуглас выглядел таким же дряхлым, каким себя чувствовал, - действительно, слабое утешение.
И они действительно проходили учения с боевой стрельбой. Выстрел 105-мм пушки у его головы никак не ускорил выздоровление Флетча. Он проглотил еще таблеток аспирина и пожалел, что не умер.
ДЗИРО ТАКАХАСИ И двое его сыновей переносили бадьи, полные неху, на Осима Мару, когда сампан стоял привязанный в бассейне Кево, немного западнее Гонолулу. Такахаси, невысокий, мускулистый, загорелый мужчина пятидесяти пяти лет, назвал рыбацкую лодку в честь японского графства, которое он покинул на рубеже веков. Он наблюдал, как пескари мечутся взад-вперед в оцинкованных железных ваннах. Они знали, что едут с нами не в праздничный круиз.
Он задавался вопросом, знают ли то же самое его сыновья. “Поднимите ноги! Двигайтесь!” - крикнул он им на японском, единственном языке, на котором он говорил.
Хироши и Кензо оба улыбнулись ему. Он не заметил, что они двигались быстрее. Они должны были. Они были вдвое моложе его, и оба на три-четыре дюйма выше его. Они тоже должны были быть сильнее его. Если и были, то он этого не видел. У них не было такого огня в животах, страсти к работе, как у него. Он не знал почему. Нельзя сказать, что он не пытался передать это им.
Хироши сказал что-то по-английски, ставя свою ванну на палубу. Его младший брат ответил на том же языке. Они оба получили образование в американских школах на Оаху. Они использовали английский так же охотно, как японский, хотя Дзиро отправил их в японские школы после окончания обычных. Их называли Хэнк и Кен так же часто, как и имена, которые он им дал.
Они оба рассмеялись - громким, неистовым американским смехом. Джиро бросил на них подозрительный взгляд. Они смеялись над ним? Иногда они использовали английский, чтобы он не понял, о чем они говорят.
По всему бассейну Кевало, рыча, ожили большие дизельные двигатели. Выкрашенные в синий цвет сампаны выплыли из бассейна в широкий Тихий океан. Синяя краска служила камуфляжем. Рыбаки надеялись, что это обманет пойманного ими тунца. Они прекрасно знали, что это обманет других рыбаков, которые могли бы попытаться заняться браконьерством в прекрасных местах для рыбалки.
Когда Джиро впервые прибыл на Гавайи, сампаны оснащались парусами. Дизели позволяли им перемещаться гораздо дальше к морю. Пробормотал Такахаси себе под нос, заводя двигатель Oshima Maru. Ему нравилось быть одним из первых, кто покидал бассейн. Не сегодня, не тогда, когда ему пришлось вытаскивать своих мальчиков из постелей. Неужели они думали, что тунец тоже будет спать допоздна?
Наверху, на носу, они вдвоем перебрасывали туда-сюда полый стеклянный шар размером с их головы. Поплавок с сеткой приплыл сюда аж из Японии. На многих сампанах был один или два из них, иногда больше. Они появлялись вокруг Кауаи чаще, чем где-либо еще: без сомнения, какая-то уловка течений.
Дзиро натянул швартовной канат и запустил "Осима Мару". Его сыновья продолжали раскачивать поплавок взад-вперед. В конце концов он потерял терпение из-за них. “Вы двое прекратите эту глупость?” он закричал.