Бэгли Десмонд : другие произведения.

Избранное. Книги 1-11

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  Десмонд Бэгли
  
  Канатоходец
  Глава 1
  Жиль Денисон спал. Он лежал на спине; его правая рука, согнутая в локте, со сжатыми в кулак пальцами, прикрывала лоб трогательным и бессильным жестом человека, который хочет защититься от удара. Его дыхание было ровным, но частым, однако постепенно, когда сознание начало возвращаться к нему, как бывает с каждым, кто совершает ежедневное маленькое чудо воскресения из сна, вдохи стали более глубокими и размеренными.
  Под сомкнутыми веками задвигались зрачки. Денисон вздохнул, убрал руку со лба, повернулся на другой бок и зарылся лицом в подушку. Через несколько секунд его веки вздрогнули, затем приоткрылись, и он сонно уставился на стену рядом с кроватью. Ещё через минуту он глубоко вздохнул, наполнив лёгкие воздухом до отказа, лениво вытянул руку и взглянул на часы.
  Было ровно двенадцать.
  Он нахмурился и встряхнул часы, потом поднёс их к уху. Ровное тиканье говорило о том, что механизм работает; взглянув на циферблат ещё раз, Денисон убедился, что секундная стрелка движется по кругу обычными размеренными скачками.
  Внезапно он рывком сел в постели и опять посмотрел на часы. Его встревожило не время: полдень ли, полночь – какая, в сущности, разница, а сознание того факта, что это были не его часы. Он всегда носил старую "Омегу", подарок отца к его двадцатипятилетнему юбилею. Теперь же на его запястье красовался роскошный "Пакет Филип" в золотом корпусе с кожаным ремешком. Денисон носил свои часы на гибком стальном браслете.
  Наморщив лоб, он постучал ногтем по стеклу циферблата, поднял голову и испытал ещё одно потрясение. Он никогда не бывал в этой комнате раньше.
  Сердце гулко заколотилось у Денисона в груди. Он шевельнул рукой и ощутил под пальцами прохладу шёлковой ткани – оказывается, он спал в пижаме. Обычно Денисон спал голым под простынёй: пижама стесняла его, и он не раз говорил, что не видит смысла в том, чтобы спать одетым.
  Денисон ещё не вполне проснулся, поэтому первым его побуждением было снова лечь в постель и подождать, пока этот сон не закончится и он не проснётся у себя в комнате. Однако естественная потребность настойчиво напоминала ему, что пора сходить в туалет. Раздражённо покачав головой, он отбросил в сторону одеяло – не такое, к каким он привык, а стёганое атласное, того фасона, который начинал входить в моду на континенте.
  Он спустил ноги с постели и сел, разглядывая свою пижаму. "Я в госпитале, – внезапно подумал он. – Должно быть, со мной произошёл несчастный случай". Память, однако, подсказывала ему совсем иное. Он лёг в постель в своей собственной квартире в Хемпстэде. Всё было в абсолютном порядке, за исключением, может быть, пары лишних стаканчиков на сон грядущий. Эта лишняя пара стаканчиков вошла у него в привычку после того, как умерла Бет.
  Его пальцы машинально поглаживали мягкий прохладный шёлк. Нет, он всё-таки не в госпитале – на больничной одежде не бывает таких излишеств, как монограмма на нагрудном кармане. Денисон наклонил голову, пытаясь прочесть буквы, но монограмма была сложной и вычурной, и ему не удалось её разобрать.
  Он медленно встал, обвёл взглядом комнату и вдруг понял, что находится в отеле. В углу на решётчатой полке стояли дорогие кожаные чемоданы – такие полки для багажа можно увидеть только в отеле. Сделав три шага, он провёл рукой по блестящей кожаной поверхности чемодана. На этот раз ему без труда удалось прочесть инициалы, вытисненные на верхней крышке, – Г. Ф. М.
  Мучительно заныла голова – следствие вчерашней выпивки. В горле пересохло. Денисон огляделся и заметил ещё одну кровать, убранную и накрытую покрывалом, пиджак, небрежно висевший на спинке стула, несколько мелких мужских безделушек, разбросанных в беспорядке на туалетном столике. Он хотел было подойти к столику, но давление в мочевом пузыре стало невыносимым, и ему пришлось отправиться на поиски туалета.
  Повернувшись, он проковылял в небольшой холл. Одна его стена была отделана деревянными панелями, – распахнув дверцу, Денисон увидел гардероб, полный различной одежды. Он снова повернулся и толкнул дверь, раскрывшуюся в непроглядную темноту. Он пошарил по стенке, щёлкнул выключателем, и в ванной зажёгся свет.
  Стоя перед унитазом, он пытался понять, что так встревожило его, когда он включал свет, и вскоре до него дошло, что выключатель перевёрнут: чтобы зажечь свет, ему пришлось нажать снизу вверх, а не сверху вниз, как в Англии.
  Спустив воду, он повернулся к умывальнику. На стеклянной полке стояли два стаканчика, запечатанные прозрачной бумагой. Взяв один из них, он сорвал гигиеническую обёртку, наполнил стаканчик холодной водой и с жадностью принялся пить. С того момента, как он проснулся, прошло не более трёх минут.
  Денисон поставил стаканчик на полку и почесал уголок левого глаза, который почему-то побаливал. Затем он посмотрел в зеркало, висевшее над умывальником, и впервые в жизни испытал леденящий ужас.
  Глава 2
  Когда Алиса прошла через зеркало и цветы обратились к ней на человеческом языке, она не ощутила ничего, кроме слабого удивления, однако любой психолог не преминул бы заметить: "Если цветок заговорит с человеком, то этот человек узнает, что такое ужас".
  Так было и с Жилем Денисоном. Увидев в зеркале невероятное, он быстро отвернулся и склонился над унитазом. Его вывернуло наизнанку, но спазмы, раз за разом сотрясавшие его тело, не вынесли наружу ничего, кроме желтоватой слизи. Скривившись от напряжения, он снова взглянул в зеркало, и последние остатки разума покинули его.
  Когда он пришёл в себя, то понял, что сидит на кровати, крепко вцепившись в подушку обеими руками. В его мозгу с механической настойчивостью повторялось одно и то же утверждение: "Я – Жиль Денисон! Я – Жиль Денисон! Я – Жиль Денисон..." Эти три слова гудели, как колокол, угрожая расколоть голову изнутри.
  Наконец его дыхание немного успокоилось, и он смог отвлечься от бессмысленного повторения формулы его тождества самому себе. Прижавшись щекой к подушке, он громко заговорил, черпая уверенность в знакомых звуках собственного голоса. Он заявлял – сначала невнятно, затем всё твёрже: "Я – Жиль Денисон. Мне тридцать шесть лет. Прошлой ночью я лёг в постель у себя дома. Я немножко набрался, это верно, но не до такой степени, чтобы забыть обо всём. Я помню, как ложился спать – это было сразу после полуночи".
  Он нахмурился и продолжил:
  "В последнее время я изрядно поддавал, но я не алкоголик, – значит, это не белая горячка. Тогда что же это? – он поднял левую руку и неуверенно дотронулся до щеки. – Что это за чертовщина?"
  Он медленно приподнялся и сел на краю постели, собираясь с духом, чтобы снова пойти в ванную; он знал, что должен это сделать. Когда он встал, всё его тело затряслось крупной дрожью, и ему пришлось подождать, пока она не утихла. Затем он, едва переставляя ноги, вошёл в ванную и снова оказался лицом к лицу с незнакомцем в зеркале.
  Лицо, глядевшее на него, было старше его собственного лица – Денисон пришёл к выводу, что так выглядеть может человек лет сорока пяти. Жиль Денисон носил усы и аккуратно подстриженную бородку, а незнакомец был чисто выбрит. У Жиля Денисона была великолепная густая шевелюра, а жидковатые волосы незнакомца заметно редели у висков. У Жиля Денисона не было, как пишется в паспортных данных, "особых примет", а левую щёку незнакомца пересекал старый шрам, начинавшийся от виска и тянувшийся через скулу к уголку рта. Левое веко было слегка опущено – из-за шрама или по какой-то другой причине. Справа на подбородке виднелась маленькая коричневая родинка.
  Если бы изменения ограничились только этим, то Денисон не был бы так испуган, но главное открытие состояло в том, что его новое лицо было совершенно другим. Денисон втайне гордился своим орлиным профилем. Для того, чтобы описать профиль незнакомца, прилагательное "орлиный" было бы самым неподходящим. Лицо было обрюзгшее, круглое, с бесформенным носом; внизу имелся небольшой, но вполне заметный двойной подбородок.
  Денисон разинул рот, чтобы взглянуть на зубы незнакомца, и увидел на коренных зубах золотые коронки. Он сомкнул губы и глаза одновременно и некоторое время стоял неподвижно: дрожь во всём теле возобновилась. Открыв глаза, он быстро отвёл их в сторону и посмотрел на свои руки, вцепившиеся в край умывальника. Руки тоже изменились: кожа выглядела более старой, а ногти подстрижены так коротко, словно незнакомец имел привычку обкусывать их. На подушечке большого пальца правой руки имелся ещё один старый шрам, а верхние суставы указательного и среднего пальцев пожелтели от никотина.
  Денисон никогда не курил.
  Не поднимая головы, он вернулся в спальню, опустился на кровать и вперил взгляд в глухую стену. Всё его существо содрогалось в попытках утвердить свою индивидуальность, в мозгу пылали слова: "Я – Жиль Денисон!" Дрожь началась снова, но он поборол её и невероятным усилием воли отшатнулся от края пропасти, за которым начиналось безумие.
  Собравшись с силами, он встал и подошёл к окну: звуки, доносившиеся с улицы, будили в нём какие-то странные ассоциации. Он услышал невозможный звук – звук, всколыхнувший воспоминания далёкого детства. Отодвинув занавеску, он посмотрел на улицу.
  Внизу с лязгом двигался трамвай – живой памятник канувшей в прошлое эпохи транспорта. Дальше, за перекрёстком, залитым ярким солнечным светом, виднелись сады, площадка для оркестра и открытое кафе, где люди ели и пили под разноцветными зонтиками. За садами просматривалась другая улица, заполненная оживлённым потоком машин.
  Ещё один трамвай проехал мимо, и взгляд Денисона на мгновение задержался на маршрутной табличке, но надпись была на незнакомом ему языке. В трамвае было необычно и другое: глаза Денисона сузились, когда он увидел два одноэтажных вагона, сцепленных вместе. Он вгляделся в вывески магазинов на противоположной стороне улицы – слова были ему совершенно непонятны.
  Снова разболелась голова. Денисон задёрнул занавеску, защитив глаза от слепящего солнца, и вернулся в приятный полумрак комнаты. Он подошёл к туалетному столику и посмотрел на разбросанные предметы – массивный золотой портсигар, изящная зажигалка, бумажник, дорожный несессер и кучка мелочи.
  Усевшись на стул, Денисон включил настольную лампу и взял маленькую серебряную монетку. Профиль, вычеканенный на ней, принадлежал цветущему человеку со скульптурным носом, чем-то напоминавший римского императора. Внизу шла простая надпись: OLA.V.R. Денисон перевернул монету и увидел гарцующую лошадь и слова: 1 KRONE. NORGE.
  Норвегия!
  У Денисона снова закружилась голова, и он согнулся пополам от внезапной рези в желудке. Отбросив монетку, он упёрся локтями в стол, спрятал лицо в ладонях и просидел так некоторое время, пока не почувствовал себя лучше – ненамного, но всё же лучше.
  Затем он взял бумажник и быстро опустошил его, складывая содержимое кучкой на краю стола. Отметив отличное качество бумажника, он отложил его в сторону и принялся за изучение документов. Сверху лежала английская водительская лицензия, выданная на имя Гарольда Фельтхэма Мейрика, проживающего в Липскотт-Хауз, неподалёку от Брэкли, графство Букингемшир. Взглянув на подпись владельца, Денисон ощутил холодок, от которого у него зашевелились волосы на затылке. Имя ему было незнакомо, но почерк был его – в этом он был совершенно уверен.
  Он взял ручку с золотым пером, оглянулся в поисках бумаги, но ничего не нашёл. Открыв ящик стола, он вытащил папку с писчей бумагой и конвертами. На некоторых конвертах значился адрес: HOTEL CONTINENTAL, STORINGS GATA, OSLO.
  Его рука дрожала, когда он подносил ручку к бумаге, но ему удалось достаточно чётко вывести свою подпись: "Жиль Денисон". Взглянув на знакомые завитки и изгибы, он почувствовал себя неизмеримо лучше, а затем поставил другую подпись: "Г. Ф. Мейрик". Он взял водительское удостоверение и сравнил подписи, получив подтверждение тому, что уже знал: подпись на удостоверении была сделана его собственной рукой.
  То же самое относилось и к толстой книжечке дорожных чеков агентства Кука. Денисон пересчитал их – девятнадцать чеков по пятьдесят фунтов, всего девятьсот пятьдесят фунтов. Если он и в самом деле стал Мейриком, то с деньгами у него всё в порядке. Головная боль усилилась.
  Кроме дорожных чеков, в бумажнике лежала дюжина визитных карточек с инициалами Мейрика и толстая пачка норвежских бумажных денег, которые Денисон не стал пересчитывать. Сложив всё на столе, он сжал ладонями пылавшую голову. Хотя он совсем недавно проснулся, но его томили усталость и опустошённость. Он знал, что над ним по-прежнему висит угроза безумия. Легче всего было бы свернуться калачиком на постели, отвергнув то чудовищное и невозможное, что произошло с ним, и погрузиться в сон с надеждой проснуться в Хемпстэде, за тысячи миль отсюда.
  Денисон приоткрыл ящик стола, засунул в щель два пальца и с силой задвинул ящик другой рукой. Вскрикнув от боли, он вытащил ушибленную руку и увидел красные, налившиеся кровью отметины на пальцах. Его глаза наполнились слезами от боли, и, баюкая больную руку, он уже твёрдо знал, что это не сон.
  Но если это не сон, то что же это? Денисон лёг спать одним человеком, а проснулся другим, в другой стране. Секундочку! Это не совсем правильно. Он проснулся всё тем же Жилем Денисоном – Гарольду Фельтхэму Мейрику принадлежали лишь внешность и вещи.
  Денисон собирался продолжить эту мысль, когда неожиданный спазм в желудке заставил его вздрогнуть, и он внезапно понял, почему он чувствует себя таким усталым и разбитым. Он был чудовищно голоден. Кривясь от боли, он встал, снова пришёл в ванную комнату и заглянул в сливное отверстие унитаза. Он помнил, что его буквально выворачивало наизнанку, однако ему не удалось извергнуть из себя ничего, кроме нескольких капель желудочного сока. А ведь вчера вечером он плотно поужинал. Нет, здесь определённо что-то не так.
  Вернувшись в спальню, Денисон немного помешкал возле телефона, а затем ощутил внезапный прилив решимости и снял трубку.
  – Будьте добры обслужить меня, – сказал он. Собственный голос показался ему хриплым и незнакомым.
  В трубке что-то щёлкнуло.
  – К вашим услугам, – произнёс мужской голос по-английски с незнакомым акцентом.
  – Я хотел бы поесть, – сказал Денисон, взглянув на часы: было около двух. – Лёгкий ленч.
  – Сэндвичи? – спросил голос.
  – Что-нибудь в этом роде, и большую чашку кофе.
  – Да, сэр. Ваш номер?..
  Денисон не знал, в каком номере он находится. Он быстро оглянулся и на низком кофейном столике, стоявшем возле окна, увидел то, что вполне могло быть ключом от номера. К кольцу была прикреплена увесистая латунная табличка с номером.
  – Номер 360, – сказал Денисон.
  – Очень хорошо, сэр.
  – Вы не могли бы принести мне газету? – продолжал Денисон, вдохновлённый успехом.
  – Английскую или норвежскую, сэр?
  – И то и другое, по одному экземпляру.
  – "Таймс"?
  – Да, и любую местную газету. Когда вы придёте, я, вероятно, буду в ванной. Оставьте еду и газеты на столе.
  – Хорошо, сэр.
  Денисон облегчённо положил трубку. Рано или поздно ему придётся встречаться с людьми лицом к лицу, но он не испытывал желания приступить к этому немедленно. Рано или поздно ему придётся задать массу вопросов, но нужно какое-то время, чтобы прийти в себя.
  Он снял со стула шёлковый халат и прошёл в ванную, где трусливо завесил зеркало полотенцем. После непродолжительной возни с непривычными кранами он наполнил ванну горячей водой и снял пижаму. Ему сразу же бросился в глаза липкий пластырь на его левой руке; он хотел было снять его, но вовремя остановился, спросив себя, хочет ли он увидеть то, что находится под пластырем.
  Он залез в ванну и погрузился в тёплую воду, постепенно расслабляясь и лениво размышляя о том, почему он так устал за каких-то два часа. Он услышал, как открылась входная дверь; из спальни донёсся звон фаянсовой посуды. Затем дверь захлопнулась. Выждав ещё некоторое время, Денисон вылез из ванной и начал вытираться.
  Сидя на пробковом стульчике, он внезапно наклонился вперёд и посмотрел на свою левую голень. Там виднелся бледно-голубой шрам, размерами и формой напоминавший апельсиновую косточку. Денисон помнил, когда это случилось: ему было восемь лет, и он упал вместе со своим первым двухколёсным велосипедом.
  Подняв голову, он громко рассмеялся. Воспоминание о шраме было памятью Жиля Денисона, а сам этот маленький шрам был частью его тела и не мог принадлежать этому ублюдку – мистеру Гарольду Фельтхэму Мейрику.
  Глава 3
  Норвежское представление о лёгком ленче было довольно своеобразным – об этом свидетельствовал громадный поднос, заставленный различными закусками. Денисон с удовлетворением оглядел их перед тем, как приступить к еде. Находка шрама невероятно обрадовала его и даже подвигла на то, чтобы побрить лицо Мейрика. Мейрик был старомоден и пользовался безопасной бритвой в комплекте с кисточкой для бритья из барсучьей шерсти. Прохаживаясь бритвой по незнакомым чертам, Денисон с непривычки дважды порезал щёки – свои или Мейрика? – и поэтому его лицо, когда он раскрыл газету, было украшено двумя окровавленными полосками туалетной бумаги.
  На лондонской "Таймс" и норвежской "Афтенпостен" значилась одна и та же дата – 9 июля. Денисон глубоко задумался, не успев поднести ко рту кусок ржаного хлеба с селёдкой. Его последние воспоминания сохранили лишь то, что он, Жиль Денисон, лёг спать вечером 1 июля... нет, 2 июля, поскольку это было после полуночи.
  Из его жизни каким-то образом выпала целая неделя.
  Он провёл пальцами по левой руке и нащупал пластырь. С ним что-то сделали. Денисон не знал, кто это сделал и по какой причине, но собирался узнать – и тогда, Бог свидетель, этот человек заплатит ему сполна. Во время бритья он внимательно рассмотрел своё лицо. Шрам на левой щеке выглядел в точности, как рубец от старой раны, но Денисон не ощущал его, когда прикасался к нему. Однако он не мог, как ни старался, смыть или соскрести шрам – следовательно, это был не просто искусный грим. То же самое относилось и к родинке на правой стороне подбородка.
  С носом и щеками, а также с двойным подбородком также произошло нечто непонятное. Они были неприятными, словно резиновыми, на ощупь, но Денисон, никогда не страдавший от излишнего веса, не знал, нормально это или нет. На лице Мейрика пробилась короткая щетина, которую Денисон сбрил в ванной, однако залысины на висках были совершенно чистыми – тот, кто поднимал линию волос, сделал это во всяком случае не с помощью бритвы.
  Единственной частью лица, не претерпевшей изменений, остались глаза – те же самые серо-зелёные глаза, которые Денисон каждое утро видел в зеркале. Тем не менее их выражение немного изменилось из-за опущенного левого века. Внешний угол левого глаза слегка саднил, но Денисон не смог разглядеть ничего, кроме крохотной тёмной точки, которая могла иметь и естественную природу.
  С жадностью поглощая пищу, он просматривал "Таймс". Мир, похоже, как и всегда, вращался толчками вокруг своей привычной политической оси. Ничего из ряда вон выходящего не произошло, поэтому Денисон отложил газету и задумался, прихлёбывая из чашки чёрный кофе. Кому могло понадобиться похитить человеческую душу, преобразить её телесно, дать ей новое имя и поместить в роскошный отель в столице Норвегии?
  Нет ответа.
  Еда взбодрила Денисона, и он почувствовал потребность действовать. Так как у него покуда не было желания встречаться с людьми, он решил исследовать владения Мейрика. Открыв гардероб, он выдвинул ящики, и в одном из них, под кучей нижнего белья, обнаружил большой дорожный бумажник. Денисон выложил его на стол, расстегнул застёжку-молнию и принялся изучать содержимое.
  Первой вещью, которую он увидел, был британский паспорт. Описание владельца и подпись под фотографией были выполнены рукой Денисона. Лицо, глядевшее с фотографии, принадлежало Мейрику, о котором в паспорте говорилось, что он "государственный служащий". Да, тот, кто проделал эту шутку, предусмотрел всё до мелочей.
  Он перелистал страницы паспорта и наморщил лоб, обнаружив всего лишь одну въездную визу. Sverige? Может ли это означать "Швеция"? Если это так, то он прибыл в Швецию через местечко под названием Арланда; число узнать не удалось из-за смазанного штампа. Раскрыв паспорт на последней странице, Денисон обнаружил, что дорожные чеки были выписаны месяц назад на общую сумму 1500 фунтов стерлингов. Так как максимальная сумма для туристов составляла 300 фунтов, то Г. Ф. Мейрих, похоже, въехал в страну в качестве бизнесмена.
  Из кармашка бумажника Денисон извлёк кредитную карточку "Америкэн Экспресс", украшенную всё той же фальшивой подписью. Некоторое время он задумчиво смотрел на неё, постукивая ногтем по столу. С такой карточкой он мог получить деньги или дорожные чеки в любой части света; с её помощью он мог бы купить себе авиабилет в Австралию, возникни у него внезапное желание эмигрировать. Карточка предоставляла полную свободу действий, если только не будет признана утратившей силу в центральном офисе компании.
  Денисон переложил её в маленький бумажник, где лежало водительское удостоверение. Этот маленький кусочек пластика лучше иметь под рукой в случае необходимости.
  У Мейрика был обширный гардероб: одежда для отдыха, для деловых встреч, несколько вечерних костюмов со всеми аксессуарами. Денисон обнаружил маленькую коробочку, полную мелких ювелирных украшений – запонок, колец, булавок для галстуков, – и осознал, что держит в руке вещи общей стоимостью не менее тысячи фунтов. Если "Пакет Филип" на его запястье стоил хоть пенни, то он стоил и все 500 фунтов. Г. Ф. Мейрик был состоятельным человеком. Интересно, на каком государственном поприще он смог так преуспеть?
  Денисон решил переодеться. Стояла солнечная погода, поэтому он выбрал широкие брюки и светлый пиджак спортивного покроя. Одежда отлично сидела на нём, как будто была сшита по мерке. Он осмотрел себя в большом зеркале, встроенном в дверь гардероба. У него мелькнула безумная мысль, что зеркало, возможно, тоже было сделано по мерке. Мир снова поплыл перед глазами, но Денисон вспомнил о маленьком шраме на левой голени и взял себя в руки.
  Рассовав по карманам новоприобретённую собственность, он направился к двери с ключом в руке. Когда дверь открылась, табличка, висевшая на ручке с другой стороны, сорвалась и упала на пол. Денисон поднял её и прочитал: VENNLIGST IKKE FORSTYRR – ПРОСЬБА НЕ БЕСПОКОИТЬ. Перед тем как запереть дверь, он положил табличку на полку в гардеробе; он отдал бы многое, чтобы узнать, кто её повесил.
  Он спустился в лифте вместе с парочкой оживлённо ворковавших американских матрон в голубых париках. "А вы уже побывали в Вигланд-Парке? Столько статуй – я не знала, куда и глядеть". Лифт остановился, двери раскрылись с мягким шипением, и американки ринулись навстречу новым впечатлениям.
  Денисон механически вышел вслед за ними в коридор и некоторое время стоял возле лифтов, собираясь с силами перед первым непринуждённым выходом на сцену.
  – Мистер Мейрик... Мистер Мейрик, сэр!
  Он повернул голову. Портье за конторкой приветливо улыбался ему.
  – В чём дело? – спросил Денисон, облизнув неожиданно пересохшие губы.
  – Вы не могли бы расписаться здесь, сэр? Обычная формальность: счёт за ленч в ваш номер.
  Денисон посмотрел на протянутую ручку и положил на конторку ключ от номера. Взяв ручку, он с нажимом написал "Г. Ф. Мейрик" и подтолкнул листок обратно. Он уже собирался отойти, когда портье, повесивший ключ на доску, снова окликнул его.
  – Ночной портье поставил вашу машину на место, сэр. Вот ключ.
  Денисон протянул руку и взял ключ с табличкой на кольце. Взглянув на табличку, он прочёл название агентства по прокату автомобилей и номер машины.
  – Благодарю вас, – он откашлялся.
  – Простудились? – осведомился портье.
  – Почему вы так думаете? – осторожно спросил Денисон.
  – У вас голос изменился.
  – Да, грудь немного побаливает, – признался Денисон.
  Портье улыбнулся.
  – Ночная прохлада – коварная вещь, сэр.
  Денисон решил рискнуть.
  – Вы не помните случайно, в какое время я вчера вернулся в отель?
  – Вы пришли сегодня, сэр. Ночной портье сказал, что было около трёх часов утра, – портье одарил Денисона широкой улыбкой. – Неудивительно, что сегодня вы решили как следует выспаться.
  "Неудивительно! – подумал Денисон. – Ещё как удивительно!"
  – Я хотел бы кое о чём вас спросить, – обратился он к портье. – Вчера мы с другом поспорили по поводу даты моего приезда в Осло. Как ни странно, я не мог вспомнить, когда я зарегистрировался здесь. Вы не могли бы посмотреть?
  – Разумеется, сэр.
  Портье повернулся к картотеке и пробежал пальцами по карточкам. Денисон взглянул на свой новый ключ. Благоразумное правило – писать на табличке номер машины; возможно, теперь он сможет найти её. Со стороны ночного портье тоже было очень любезно поставить его автомобиль на место, – но где, чёрт побери, находится это место?
  Портье повернулся к нему.
  – Вы зарегистрировались у нас восемнадцатого июня, сэр. Ровно три недели назад.
  Денисон ощутил острый приступ тошноты.
  – Благодарю вас, – машинально сказал он и медленно пошёл прочь по коридору. Увидев стрелку, указывающую путь к бару, он посмотрел в ту сторону и увидел прохладное слабо освещённое помещение. Несколько человек пили за столиками или сидя у стойки. Бар казался тихим и спокойным местом. Денисон, испытывавший отчаянное желание немного поразмыслить, двинулся туда.
  – Пиво, пожалуйста, – сказал он, когда бармен подошёл к нему.
  – Светлого, сэр?
  Денисон кивнул с отсутствующим видом. 18 июня. Он считал, что потерял неделю жизни, но тогда каким же образом, чёрт возьми, он мог зарегистрироваться в отеле "Континенталь" в Осло три недели назад? Как, ради всего святого, как он мог оказаться в двух местах одновременно?!
  Бармен поставил перед ним кружку пива и ушёл. Денисон попытался вспомнить, чем он занимался 18 июня, и вскоре обнаружил, что это сложная задача. Три недели – достаточно долгий срок. Где вы были в шесть часов вечера 18 июня? Неудивительно, что людям бывает так трудно доказать своё алиби. Денисон никак не мог привести мысли в порядок: они ускользали от него и метались во всех направлениях независимо от его воли. Когда вы в последний раз видели вашего отца? Чушь!
  На дальней окраине сознания забрезжила какая-то смутная мысль. Эдинбург! Семнадцатого июня он был в Эдинбурге, а восемнадцатого уехал за город – отдохнуть после тяжёлой работы. Всё утро он провалялся в постели, днём играл в гольф; вечером пошёл в кино, потом пообедал в Сохо и приехал в Хемпстэд поздней ночью.
  Он обедал в Сохо как Жиль Денисон примерно в то же самое время, когда он же обедал в норвежском отеле, но уже в качестве Гарольда Фельтхэма Мейрика. Как это может быть? Что это означает?
  Провожая взглядом цепочки пузырьков, поднимавшихся кверху в толще янтарной жидкости, он вспомнил, что так и не притронулся к пиву. Он поднял кружку и сделал большой глоток: пиво было холодным и освежающим.
  На данный момент было две вещи, которые удерживали его от безумия: первая – шрам Жиля Денисона на голени Г. Ф. Мейрика и вторая – изменившийся голос Мейрика, о котором упомянул портье. Какой же из этого следует вывод? Судя по всему, было два Мейрика: один зарегистрировался в отеле 18 июня, а второй – он сам – был доставлен в номер Мейрика сегодня утром. Почему, каким образом – это пока несущественно. Нужно просто принять это как свершившийся факт.
  Он выпил ещё пива и упёрся подбородком в ладонь, ощутив неприятное покалывание в нижней челюсти. Он потерял неделю жизни. Возможно ли сделать столь сложную пластическую операцию за неделю? Денисон прибавил эту проблему к своему списку.
  Что теперь делать? Разумеется, можно пойти в британское посольство и рассказать обо всём. Денисон представил себе как будут развиваться события.
  "Чем можем служить, мистер Мейрик?"
  "Начнём с того, что я не Мейрик и не знаю, кто он такой. Меня зовут Жиль Денисон, я был похищен в Лондоне неизвестными лицами. Мою внешность изменили с помощью пластической операции и оставили меня в номере отеля в Осло с кучей денег и неограниченным кредитом. Вы можете мне помочь?"
  "Разумеется, мистер Мейрик. Миссис Смит, вызовите врача, пожалуйста".
  – Боже мой! – вслух произнёс Денисон. – Это закончится психушкой!
  Бармен повернул голову и подошёл к нему.
  – Желаете чего-нибудь, сэр?
  – Всего лишь заплатить за пиво.
  Денисон расплатился кучкой мелочи из кармана пиджака и вышел из бара. Заметив в дальнем конце холла табличку с надписью "Гараж", он вышел через боковую дверь, спустился вниз по бетонной лестнице и оказался на подземной автомобильной стоянке. Он сверился с номером на табличке и двинулся вдоль первого ряда автомобилей. Его машина стояла у самого края – большой чёрный "мерседес". Он открыл дверцу.
  Первой вещью, которую он заметил, была кукла, лежавшая на сиденье водителя: странная маленькая вещица, сделанная из грубо обработанного дерева и верёвки. Тело куклы было образовано пеньковой верёвкой, скрученной в спираль и выпущенной вниз наподобие хвоста. Ног, в сущности, не было, а голова представляла собой гладко отполированный деревянный шарик с острым носиком-колышком. Глаза и кривой рот были нарисованы чернилами, а спутанные волосы состояли из той же пеньковой верёвки, раздёрганной на отдельные волокна. Маленькая фигурка имела странный и почему-то отталкивающий вид.
  Денисон поднял куклу и обнаружил под ней сложенный листок бумаги. Развернув его, он с трудом разобрал корявый почерк: "Ваша Драммен Долли будет ждать вас в Спиральтоппене. Раннее утро, 10 июля".
  Он нахмурился. Десятое июля наступит завтра, но где находится Спиральтоппен и кто такая – или что такое – эта Драммен Долли? Он посмотрел на уродливую маленькую куклу. Она лежала на сиденье водителя, словно кто-то специально оставил её там для Мейрика. Подбросив куклу на ладони, Денисон засунул её в карман пиджака. Карман неуклюже оттопырился, но какая разница, в конце концов? Это чужой пиджак. Записку Денисон убрал в бумажник.
  Машина была совсем новой, спидометр показывал около пятисот километров пробега. Денисон обнаружил несколько скреплённых листков – документация по аренде машины. Судя по записи, Г. Ф. Мейрик взял эту машину пять дней назад – факт абсолютно бесполезный для Денисона. Больше в машине ничего не нашлось.
  Денисон запер автомобиль и вышел из гаража через эстакаду, оказавшись на улице с другой стороны отеля. Всё было непривычным, начиная с правостороннего движения и кончая незнакомыми надписями и фирменными знаками на вывесках магазинов. Познания Денисона в норвежском языке сводились, по существу, к одному слову – seal, которое, будучи полезным на дружеской вечеринке, вряд ли могло помочь ему в практических вопросах.
  Ему требовалась информация, и он нашёл информацию в небольшом книжном магазине возле перекрёстка. Внутри стоял стенд с картами, из которых он выбрал карту центрального Осло, карту Осло и его пригородов и дорожную карту Южной Норвегии. Прибавив к ним путеводитель по городу, он расплатился за покупку деньгами из толстой пачки норвежской валюты, лежавшей в бумажнике Мейрика. Про себя он решил пересчитать деньги, как только окажется в своём номере.
  Он вышел из магазина с намерением вернуться в отель, где можно будет не торопясь изучить карты и сориентироваться. Возле перекрёстка он остановился и взглянул на угол здания – туда, где обычно висит табличка с названием улицы. Табличка была на месте: Roald Amundsens Gata.
  – Гарри!
  Он повернулся к отелю, но кто-то крепко ухватил его за локоть.
  – Гарри Мейрик! – в голосе слышался гнев.
  Рыжеволосой, зеленоглазой женщине, остановившей его, было на вид около тридцати лет. Весь её облик выражал негодование: губы были плотно сжаты, на щеках выступили пунцовые пятна.
  – Я не привыкла к тому, чтобы меня дурачили, – резко сказала она. – Где вы пропадали всё утро?
  У Денисона бешено застучало в висках, но он вовремя вспомнил высказывание портье по поводу его голоса.
  – Я простудился, – через силу выдавил он. – Я лежал в постели.
  – Есть вещь, которая называется телефон, – сердито сказала она. – Его изобрёл Александр Грэхэм Белл – не припоминаете такого?
  – Я принял снотворное и отключился, – запротестовал Денисон. Какой-то частью рассудка он отметил, что это, возможно, чистая правда. – Кажется, я переборщил с дозой.
  Выражение её лица немного изменилось.
  – Голос у вас и впрямь простуженный, – признала она. – Что ж, может быть, я прощу вас, – в её английском чувствовался лёгкий американский акцент. – Это обойдётся вам в хорошую выпивку, мой дорогой.
  – Пойдём в отель, – предложил Денисон.
  – Сегодня слишком хороший денёк, чтобы сидеть под крышей. Прогуляемся до Studemterlumden, – женщина взмахнула рукой, указывая на разноцветные зонтики и зелёный сад за трамвайной линией.
  Покорно следуя за ней через улицу, Денисон чувствовал себя зайцем, загнанным в ловушку, но он понимал, что если хочет разобраться в личности Мейрика, то ему предоставлен шанс, который нельзя упустить. Несколько лет назад на улице к нему подошла женщина, очевидно, знакомая с ним, хотя он не имел ни малейшего представления о том, кто она такая. В разговоре, происходящем в такой ситуации, рано или поздно наступает момент, после которого уже невозможно дать обратный ход и честно признаться, что не знаешь собеседника. В тот раз Денисон с честью вышел из положения, поддерживая бессмысленную беседу в течение получаса, и тепло попрощался со своей спутницей. Он и по сей день не знал, как её зовут. Он мрачно подумал, что тот случай должен послужить хорошей репетицией для сегодняшнего экзамена.
  – Сегодня утром я видела Джека Киддера, – сказала женщина, когда они шли через улицу. – Он спрашивал о вас.
  – Как он поживает?
  Она рассмеялась.
  – Как и всегда – превосходно. Вы же знаете Джека. – Само собой, – буркнул Денисон. – Старый добрый Джек.
  Им с трудом удалось отыскать свободный столик в летнем кафе. При других обстоятельствах Денисон извлёк бы для себя массу удовольствия от общения с хорошенькой женщиной в незнакомом городе, но сейчас его внимание было сосредоточено на более важных проблемах. Они сели друг против друга; Денисон положил пакет с картами на край столика.
  Одна из карт выскользнула из пакета, и незнакомка поддела её хорошо наманикюренным ногтем.
  – Что это такое?
  – Карты, – тупо ответил Денисон.
  – Карты чего?
  – Карты города.
  – Осло? – её изумление было неподдельным. – Зачем вам понадобились карты Осло? Не вы ли недавно хвастались, что знаете Осло лучше, чем Лондон?
  – Я купил их для друга.
  "Мейрик хорошо знает Осло; вероятно, часто ездит сюда, – мысленно отметил Денисон. – Держись подальше от сплетен и местных тем. Могут возникнуть новые проблемы".
  – Ах, вот оно что, – она потеряла интерес к этому предмету.
  Денисон столкнулся с ещё одной трудностью особого рода. Он не знал, как зовут женщину. Поскольку в разговоре люди нечасто называют друг друга по имени, то шансов на случайный успех было немного. Может быть, спросить напрямик или залезть в её сумочку и поискать паспорт?
  – Дайте мне сигарету, дорогой, – попросила она.
  Похлопав себя по карманам, Денисон вспомнил, что оставил портсигар и зажигалку в номере отеля. Он никогда не курил, поэтому ему просто не пришло в голову положить их в карман вместе с другими принадлежностями Мейрика.
  – Мне очень жаль, – выдавил он. – Сегодня я сижу без сигарет.
  – Боже правый! – она покачала головой. – Великий профессор Мейрик бросил курить? Теперь я действительно верю, что от курения заболевают раком.
  "Профессор!"
  Денисон снова воспользовался преимуществами своего Мнимого недомогания.
  – Я попробовал выкурить одну с утра, но она воняла соломой. Похоже, придётся временно воздержаться от курения, – он протянул руку. – Взгляните на эти никотиновые пятна и представьте себе, на что похожи мои лёгкие.
  Она покачала головой с насмешливым видом.
  – Это всё равно что низвергнуть с пьедестала статую национального героя, – сказала она. – Мне так же трудно представить себе Гарри Мейрика без сигареты, как Париж без Эйфелевой башни.
  К столику подошла официантка. Денисон посмотрел на свою спутницу и вопросительно приподнял бровь.
  – Что будем пить?
  – Как обычно, – она с безразличным видом раскрыла свою сумочку.
  Денисон нашёл спасение в неожиданном приступе кашля. Судорожно прижимая к губам носовой платок, он услышал, что незнакомка делает заказ, и закашлялся с новой силой. Когда официантка отошла, он сунул платок в карман.
  – Действительно скверный кашель, Гарри, – сказала женщина. – Похоже, вы правы: пора отложить в сторону раковые палочки. С вами всё в порядке, мой дорогой? Может быть, вам лучше вернуться в постель?
  – Всё в порядке.
  – Вы уверены? – настаивала она.
  – Совершенно уверен.
  – Узнаю голос прежнего профессора Мейрика, – ехидно заметила она. – Всегда и во всём уверен.
  – Не надо называть меня профессором, – раздражённо сказал Денисон. Это был нейтральный ход, вполне безопасный в том случае, если Мейрик и впрямь был профессором, и полезный, если собеседница пыталась грубо прощупать его. Англичане никогда не отличались излишней щепетильностью в использовании профессиональных титулов. К тому же этот выпад мог спровоцировать её на какое-нибудь полезное замечание по поводу обстоятельств жизни Мейрика.
  Он добился немногого.
  – Находясь на континенте, поступай, как принято на континенте, – туманно заметила она.
  Денисон перешёл в наступление.
  – Мне это не нравится.
  – Вы типичный британец, Гарри. – Денисону показалось, что в её голосе прозвучал сарказм. – Впрочем, так и должно быть.
  – Что вы хотите этим сказать?
  – Бросьте, вы же прекрасно всё понимаете. Никто не чтит британские обычаи более свято, чем иностранцы, затратившие массу усилий для того, чтобы обосноваться в Англии. Где вы родились, Гарри? Где-нибудь в Центральной Европе? Извините, мне не следовало об этом спрашивать, – смущённо добавила она. – Я иногда веду себя как стерва, но вы сегодня тоже какой-то странный.
  – Это от таблеток. Я всегда плохо переносил барбитураты; сейчас, например, у меня болит голова.
  – У меня есть аспирин, – она открыла сумочку.
  Официантка, похожая на валькирию, поставила на стол поднос с пивом.
  – Сомневаюсь, что аспирин хорошо сочетается с пивом, – сказал Денисон, взглянув на бутылки. О таком заказе он бы подумал в последнюю очередь: незнакомка была совершенно не похожа на любительницу пива.
  – Как вам будет угодно, – она с треском захлопнула сумочку.
  Официантка выставила на стол две бутылки пива, два бокала, прибавила пачку сигарет, что-то неразборчиво пробормотала и выжидающе взглянула на Денисона. Денисон вынул бумажник и протянул ей купюру в сто крон, уповав на то, что две бутылки пива и пачка сигарет не могут стоить дороже. Господи, ведь он даже не знает стоимость здешних денег! Всё это напоминало прогулку по минному полю с завязанными глазами.
  Денисон облегчённо вздохнул, когда официантка молча отсчитала ему сдачу из кожаной сумочки, скрытой под её передником. Он умышленно оставил деньги на столе, чтобы незаметно пересчитать их.
  – Вам не следовало платить за мои сигареты, Гарри, – сказала рыжеволосая незнакомка.
  Он улыбнулся и потянулся к бутылке с пивом.
  – Сегодня я угощаю.
  – Значит, сами бросили курить, но готовы покупать отраву другим? – она рассмеялась. – Не слишком нравственно, а?
  – Я не поборник строгой морали, – сказал Денисон, надеясь, что это правда.
  – Что верно, то верно, – согласилась она. – Кстати, меня всегда интересовали ваши общие взгляды. Кем вы себя считаете, Гарри, – агностиком, атеистом или, может быть, даже гуманистом?
  У Денисона наконец начало складываться какое-то представление о Мейрике. Ему задавали вопросы, но это были наводящие вопросы. Он был совсем не прочь вступить в философскую дискуссию – замечательная, безопасная тема.
  – Во всяком случае, я не атеист, – заявил он. – Я всегда считал, что верить в небытие, чего бы то ни было, значительно сложнее, чем верить в его бытие. Меня можно назвать агностиком, ибо "я знаю, что ничего не знаю". Это, между прочим, не входит в противоречие с гуманизмом.
  Продолжая говорить, Денисон взял со столика банкноты и мелочь и механически пересчитал их. Затем он прибавил к сдаче цену двух бутылок пива, мысленно сравнив её с ценой пива в отеле, и получил приблизительную стоимость пачки сигарет. У него сложилось впечатление, что кружка пива в роскошном отеле стоит значительно дороже двух бутылок пива в летнем кафе.
  – В прошлое воскресенье я ходила в церковь, – задумчиво сказала женщина. – Вы её знаете: английская церковь в Моллергата.
  Денисон кивнул.
  – Честно говоря, я не вынесла оттуда ничего для души. Думаю, в следующий раз стоит сходить в американскую церковь, – она нахмурилась. – Где у нас американская церковь, Гарри?
  Нужно было что-то сказать.
  – Разве не рядом с посольством?
  – Ну конечно! – её лицо прояснилось. – Между Биг-де-Алле и Драмменс-Вейен. Забавно, не правда ли? Американская церковь – и в двух шагах от британского посольства. Логичнее было бы поставить её возле американского посольства.
  Денисон отхлебнул пива.
  – Да, пожалуй, – рассеянно сказал он, не слыша собственных слов. Даже невинная квазитеологическая беседа изобиловала скрытыми ловушками. Нужно было как-то выйти из положения, пока не стало по-настоящему жарко.
  В душу Денисона внезапно закралось леденящее душу подозрение. Кем бы ни были те, кто оставил его в номере отеля, снабдил деньгами, одеждой, всем необходимым для жизни и массой излишеств, – эти люди вряд ли оставили его без присмотра. Кто-то должен следить за ним, иначе вся операция теряет смысл. Не разумно ли будет предположить, что эта рыжеволосая особа, беспокоящаяся за свою бессмертную душу, попросту приставлена к нему надзирателем? Вряд ли можно придумать лучший способ держать его под контролем.
  Она протянула ему сигарету.
  – Вы уверены, что не хотите курить?
  – Абсолютно уверен, – Денисон покачал головой.
  – Должно быть, это поразительно – иметь такую силу воли.
  Денисону хотелось отдохнуть от этой изнурительной гонки в тумане, где каждый следующий поворот мог оказаться более опасным, чем предыдущий. Он снова закашлялся и вытащил из кармана носовой платок.
  – Извините, – пробормотал он. – Думаю, вы правы. Мне лучше отлежаться в постели. Не возражаете, если я оставлю вас?
  – Конечно, нет, – в её голосе звучало неподдельное участие. – Может быть, вам нужен врач?
  – Вряд ли. К завтрашнему утру я буду в полном порядке, – Денисон встал. – Не надо меня провожать, – быстро добавил он, заметив, что женщина тоже поднялась с места. – Отель совсем рядом.
  Он взял со стола пакет с картами и сунул носовой платок обратно в карман. Его спутница поглядела ему под ноги.
  – Вы что-то уронили, – она быстро наклонилась. – О, да это же Спиральная Куколка!
  – Что? – неосторожно спросил Денисон.
  Она удивлённо взглянула на него.
  – Вы же сами показывали их мне в Спиралене на прошлой неделе. Вы смеялись над ними и называли их дешёвкой для туристов, разве не помните?
  – Ах да, – протянул он. – Всё эта проклятая головная боль...
  Она улыбнулась.
  – Вот уж не ожидала увидеть у вас такую куколку. Когда мы были в Спиралене, вы их не покупали – как же к вам попала эта прелесть?
  – Я нашёл её у себя в машине, – ответил Денисон, и это была чистая правда.
  – В наши дни ни от кого не стоит ожидать аккуратности, – улыбаясь, сказала его собеседница. – Вообще-то считается, что перед тем, как сдать машину новому клиенту, нужно помыть её и прибраться в салоне.
  Женщина протянула куколку Денисону.
  – Она вам нужна?
  – Думаю, да, – Денисон взял куколку. – Считайте это очередной маленькой слабостью. Ну, мне пора идти.
  – Сделайте себе горячий подди и выспитесь хорошенько, – посоветовала женщина. – И не забудьте позвонить, как только почувствуете себя лучше.
  Трудная задача, если не сказать больше. Денисон не знал ни имени, ни номера телефона.
  – Почему бы вам не позвонить мне? – спросил он. – Надеюсь, во второй половине дня я буду в состоянии пообедать с вами. Обещаю на этот раз обойтись без фокусов.
  – Хорошо. Я позвоню завтра после двенадцати.
  – Обещайте, – Денисону очень не хотелось потерять её.
  – Даю слово.
  Положив верёвочную куколку в карман, Денисон помахал рукой рыжеволосой незнакомке и вышел из кафе. Он пересёк улицу и вошёл в отель, с удовлетворением отметив, что с честью выдержал первое испытание. "Информация – вот что мне нужно, – думал он, проходя по коридору. – Я задыхаюсь без информации."
  Он остановился возле конторки портье, повернувшегося к нему с предупредительной улыбкой.
  – Ваш ключ, сэр.
  Подчиняясь внезапному порыву, Денисон протянул ему куколку.
  – Что это такое? – спросил он.
  Портье хмыкнул.
  – Это Спиральная Куколка, сэр.
  – Где их делают?
  – В Спиралене, сэр; это рядом с Драмменом. Если вы заинтересовались, я могу дать вам проспект.
  – Будьте любезны.
  Портье перебрал бумаги на полке и вытащил небольшой проспект, отпечатанный синей краской.
  – Вы, должно быть, инженер, сэр, – заметил он.
  Денисон не имел ни малейшего понятия о том, чем занимался Мейрик.
  – В широком смысле слова, – равнодушно ответил он.
  Забрав ключ и проспект, он направился к лифтам, не заметив человека, шедшего за ним и проводившего его долгим взглядом, когда он вошёл в лифт.
  Оказавшись в своём номере, Денисон разложил карты и проспект на туалетном столике и подошёл к телефону.
  – Я хотел бы заказать международный разговор, – он вытащил бумажник. – Абонент находится в Англии.
  – Какой номер, сэр?
  – Здесь есть небольшое затруднение. У меня нет номера, но я знаю адрес, – раскрыв бумажник, Денисон вынул одну из визитных карточек Мейрика.
  – Это займёт много времени, сэр, – с сомнением в голосе сказал телефонист.
  – Не имеет значения. Я буду у себя в номере.
  – Какой адрес, сэр?
  – Липскотт-Хауз, Брэкли, Букингемшир, Англия, – чётко ответил Денисон.
  – Имя абонента?
  Денисон открыл было рот, но тут же снова закрыл его. Если он назовёт имя Мейрика, то будет выглядеть полным идиотом – ни один человек в здравом уме не станет звонить самому себе, особенно признавшись перед этим, что не знает номера собственного телефона. Он сглотнул комок в горле и коротко сказал в трубку.
  – Имя неизвестно.
  – Сделаю что смогу, сэр, – вздохнул телефонист.
  Денисон положил трубку и уселся в кресло с проспектом в руках. Проспект был озаглавлен "Драммен". Далее следовал рисунок Спиральной Куколки, вид которой ничуть не выигрывал от того, что её изобразили в синем цвете. Текст брошюры был напечатан на четырёх языках.
  Спирален описывался как "уникальный аттракцион, чудо современной инженерии". У подножия Брагернесассена, холма неподалёку от Драммена, существовала старая каменоломня, которая долгое время была бельмом на глазу для отцов города. Наконец было принято радикальное решение: вместо того чтобы раскапывать поверхность холма, люди начали вгрызаться в его недра.
  В толще холма был вырыт туннель длиной в милю, имевший тридцать футов в ширину и пятнадцать – в высоту. Этот странный туннель шёл не по прямой: он делал шесть спиральных витков наподобие штопора и выходил на поверхность на вершине Брагернесассена, в пятистах футах над его основанием. У выхода из туннеля был построен ресторан "Спиралтоппен", открытый круглый год. Оттуда, как утверждалось в тексте, открывался великолепный вид на окрестности.
  Денисон поднял куколку и угрюмо усмехнулся: её тело было образовано шестью спиральными витками бечёвки.
  Изучив карту, он обнаружил Драммен – небольшой городок, расположенный в сорока километрах к западу от Осло. Можно будет совершить бодрящую утреннюю поездку и вернуться после полудня – как раз к звонку рыжеволосой незнакомки. Программа довольно скудная, но выбора нет.
  Остаток дня Денисон провёл, разбирая вещи Мейрика, но ему не удалось обнаружить ничего примечательного! Он заказал обед в номер, не без основания полагая, что ресторан отеля полон двуногих мин вроде его последней собеседницы.
  Телефон зазвонил, когда он уже почти покончил с обедом. В трубке послышались слабое щёлканье, гудки, а затем далёкий голос произнёс:
  – Резиденция доктора Мейрика. Слушаю вас, сэр.
  "Доктора!"
  – Можно попросить доктора Мейрика?
  – Сожалею, сэр, но его нет дома.
  – Вы не могли бы сказать, где его можно найти?
  – В настоящий момент он находится за границей, сэр.
  – Какая жалость! Вы случайно не знаете, где?
  – Насколько мне известно, он отправился в поездку по Скандинавии, сэр, – ответил голос после небольшой паузы.
  – С кем я говорю? – спросил Денисон.
  – Это Эндрюс – лучший слуга доктора Мейрика. Желаете что-нибудь передать, сэр?
  – Вы не узнаёте мой голос, Эндрюс?
  Снова пауза.
  – Очень плохо слышно, сэр, – ещё пауза. – Я не умею угадывать голос по телефону, сэр.
  – Хорошо, – сказал Денисон. – Когда увидите доктора Мейрика, будьте добры передать ему, что звонил Жиль Денисон. Я свяжусь с ним, как только он появится. Всё ясно?
  – Жиль Денисон. Ясно, мистер Денисон.
  – Когда он собирается приехать?
  – Не могу вам сказать, мистер Денисон. Я и в самом деле не знаю.
  – Благодарю вас, Эндрюс.
  Денисон положил трубку. Он чувствовал себя подавленным и опустошённым.
  Глава 4
  Ночью Денисон спал плохо. Несколько раз он вскакивал с постели, не в силах вспомнить, что именно ему приснилось, но твёрдо зная, что стоит ему прилечь, как чудовищные образы, мучающие его, появятся снова. Лишь под утро ему удалось забыться тяжёлым, беспокойным сном – сном, не приносившим облегчения.
  Проснувшись, он устало помассировал затёкшие ноги, медленно встал с постели и отдёрнул занавеску. Погода изменилась: небо приобрело бледно-серый оттенок, мостовые блестели под мелким дождём, который, казалось, неподвижно повис в воздухе. Летнее кафе, где они сидели вчера, было закрыто, зонтики убраны.
  Денисон заказал завтрак и встал под душ, постепенно переходя от горячей воды к более холодной и пытаясь вселить хоть каплю бодрости в непривычно отяжелевшее тело. До некоторой степени это ему удалось. Когда официантка принесла завтрак, он уже надел брюки и белый свитер-поло и причёсывался перед зеркалом в ванной. Несмотря на то, что в зеркале отражалось лицо Мейрика, он весело насвистывал.
  Еда тоже помогла, хотя была непривычной и ничуть не напоминала английский завтрак. Денисон проигнорировал сырокопчёную ветчину и маринованную селёдку, удовлетворившись тостами, варёными яйцами, мармеладом и кофе. После завтрака он снова выглянул в окно и подыскал в гардеробе короткий плащ. Он взял с собой также кожаное саше на молнии, куда положил карты и проспект, на обороте которого имелся план Драммена. Когда Денисон сел в автомобиль, было ровно девять часов утра.
  Выехать из города оказалось непростой задачей. Автомобиль был крупнее и значительно мощнее тех, к которым Денисон привык; к тому же ехать ему приходилось по правой стороне дороги в незнакомом городе, среди сплошного утреннего потока машин. Он трижды пропускал дорожные указатели и поворачивал в неверном направлении. Обнаружив ошибку в первый раз, он продолжил движение вперёд, безнадёжно заблудился и лишь ценой неимоверных усилий сумел вернуться на правильный путь. После этого, пропуская указатель, он каждый раз немедленно разворачивался в обратную сторону, чтобы не потерять дорогу.
  Он совершенно не замечал человека, следовавшего за ним на шведском "вольво". Сумасшедшая траектория, проложенная Денисоном по улицам Осло, доставляла этому человеку массу неприятных минут, особенно в тех случаях, когда Денисон делал быстрые и неожиданные повороты. Человек, которого звали Армстронг, то и дело ругался сквозь зубы, а когда мелкая морось превратилась в плотную тяжёлую завесу дождя, он принялся проклинать всё на свете в полный голос.
  В конце концов Денисон выбрался из центра города и выехал на шестиполосную автостраду. Дворники не успевали расчищать ветровое стекло, но, когда он разобрался с их переключателем и обнаружил, что у них есть два режима работы, ехать стало немного легче. Через несколько минут Денисон перестроился в центральный ряд, успокоенный надписью "Драммен", то и дело мелькавшей на проносившихся мимо больших дорожных щитах.
  Слева проглянуло море – глубоко вдававшийся в сушу рукав Ослофьорда, затем автострада круто повернула направо. Дождь прекратился, хотя по небу продолжали ползти тяжёлые облака. Денисон уже начал получать удовольствие от движения, полностью овладев управлением незнакомой машиной, когда перед ним, как по мановению волшебной палочки, развернулась панорама Драммена.
  Он припарковался на обочине и начал изучать план городка. Выяснилось, что он снова пропустил поворот направо. Ему пришлось проехать вперёд, чтобы развернуться, но через пятнадцать минут он, наконец, притормозил у въезда в туннель, где полагалось заплатить две кроны дорожной пошлины.
  Включив первую скорость, Денисон медленно поехал вперёд. Сначала туннель шёл по прямой, но затем начал медленно поворачивать влево. Тускло горели неоновые лампы. Денисон включил ближний свет и увидел капельки воды, усеивавшие грубо обтёсанную поверхность каменной стены. Угол наклона оставался постоянным, соответствующим витку спирали, и к тому времени, когда Денисон проехал табличку с цифрой "1", он уже практически не следил за дорогой. От него требовалось лишь удерживать руль в фиксированном положении и медленно вползать наверх на низкой передаче.
  Подъём наверх через недра горы производил завораживающее впечатление. В тот момент, когда Денисон миновал третий уровень, мимо промчалась встречная машина, на мгновение ослепившая его светом фар. Хотя никакой опасности не было, он стал держаться поближе к внешней стене туннеля.
  Проехав шестой уровень, Денисон устремился к поверхности холма, навстречу дневному свету. Слева от выезда располагалась большая и совершенно пустая автомобильная стоянка, а за ней виднелась крыша большого деревянного здания, построенного в стиле швейцарского шале. Денисон припарковался как можно ближе к зданию, вышел из машины и запер её.
  Шале, без сомнения, и было рестораном "спиралтоппен", но иностранцев, желающих насладиться великолепным видом, поблизости не наблюдалось. За стеклянной дверью Денисон увидел двух женщин, протиравших пол, – видимо, для посетителей было ещё слишком рано. Он подошёл поближе и заметил гигантскую Спиральную Куколку: гротескную фигуру ростом с человека.
  Осмотревшись вокруг, он увидел лестницу, ведущую вниз. На краю утёса была оборудована смотровая площадка с низкой каменной оградой и небольшим телескопом, работавшим, если опустить монетку в щель приёмника. Отсюда открывался вид на долину Драммена. Облачность постепенно рассеивалась; в её разрывах мелькало солнце, освещавшее узкую ленту реки. Воздух был кристально чистым.
  "Очень мило, – с горечью подумал он. – Но какого чёрта я здесь делаю? Что я хочу найти? Где ты, Драммен Долли?"
  Может быть, ответ находится в ресторане? Полюбовавшись видом несколько минут и не обнаружив ничего полезного для себя, Денисон вернулся к ресторану.
  Утренняя уборка уже закончилась. Он вошёл внутрь и уселся за столиком, с надеждой озираясь по сторонам. Ресторан был странным и нелепым сооружением, полным неожиданных углов и архитектурных несоответствий, как будто строители, доведя работу до середины, внезапно изменили свои планы и начали возводить нечто совершенно иное. Официантка приняла заказ, не проявив к Денисону никакого интереса, и через несколько минут принесла кофе. Никто не передал послания, не произнёс тайного пароля.
  Допив кофе, Денисон снова раскрыл проспект и принялся изучать его. Он находился на вершине Брагернесассена, на "пороге цветущего края Драмменсмарка, настоящего Эльдорадо для любителей пеших прогулок летом, а зимой – для лыжников, поистине счастливого места для тех, кто черпает силы в активном отдыхе". Он заплатил за кофе и вышел из ресторана.
  На другой стороне стоянки остановился автомобиль. Человек, сидевший за рулём, развернул газету. Он равнодушно взглянул на Денисона, закрывавшего за собой дверь ресторана, и углубился в чтение. Налетел порыв холодного ветра. Денисон застегнул плащ, поднял воротник и медленно побрёл прочь от утёса, в глубь цветущей страны Драмменсмарк.
  За рестораном начинался лесистый склон, поросший высокими елями и не менее высокими лиственными деревьями с белыми стволами, которые Денисон принял за берёзы. Впрочем, он мог и ошибаться, так как ничего не смыслил в ботанике. От автостоянки в лес вела чисто выметенная грунтовая дорожка. Через несколько минут ходьбы деревья сомкнулись вокруг Денисона, и ресторан скрылся из виду.
  Дорожка раздваивалась; мысленно подбросив монетку, Денисон свернул направо. Через десять минут он остановился и снова задал себе вопрос, какого чёрта он здесь делает. Он бесцельно бродил по лесу на вершине холма в Норвегии, и всё лишь потому, что вчера обнаружил в машине какую-то уродливую куклу. Что за нелепость!
  Рыжеволосая незнакомка предположила, что куклу в машине оставил её прежний владелец. Но откуда мог взяться прежний владелец? На вид машина была совершенно новой. Куклу оставили в определённом месте, приложив к ней записку с определёнными инструкциями.
  Раннее утро – так говорилось в записке. Но насколько это – "раннее утро"? "Выходи, выходи, моя маленькая Драммен Долли. Взмахни своей волшебной палочкой и верни меня обратно в Хемпстэд".
  Денисон вернулся к развилке и повернул налево. Воздух после дождя был свежим и чистым. На листьях переливались бликами крупные капли воды, и иногда с неожиданным порывом ветра Денисона окатывал небольшой душ.
  Он не видел ничего, кроме деревьев.
  Дойдя до очередной развилки, он остановился и задумался, что делать дальше. За его спиной послышался слабый звук, похожий на хруст сухой ветки. Он резко обернулся, прикрывая глаза ладонью от солнца, но не увидел ничего подозрительного. Внезапно ветка хрустнула справа. Краешком глаза Денисон успел заметить что-то тёмное, с необычайной быстротой двигавшееся между деревьями. Раздался топот. Денисон повернулся и обнаружил, что к нему бежит человек – шестифутовый широкоплечий детина, сжимающий в правой руке нечто похожее на короткую дубинку.
  Денисону было тридцать шесть лет – не самый подходящий возраст для серьёзного кулачного боя. Он вёл сидячий образ жизни, что не могло не сказаться на его физических данных, хотя с дыханием дело у него обстояло лучше, чем можно было ожидать, ибо он никогда не курил. У него сохранилась приличная реакция, но по-настоящему спасло его то обстоятельство, что в юности он был неплохим боксёром-любителем, выигрывавшим большинство боёв благодаря напору и агрессивности в первые же секунды встречи.
  Последние два дня для Денисона с его энергичным складом ума были невыносимо тяжёлыми. Он бродил, как в тумане, не видя перед собой противника, и это угнетало его. Теперь противник наконец появился, и природные инстинкты сразу же взяли верх.
  Вместо того чтобы отпрянуть назад, Денисон неожиданно пригнулся, блокируя удар детины левой рукой, и с силой погрузил правый кулак в живот противника немного ниже брючного ремня. Детина со свистом выдохнул воздух, согнулся пополам и упал, хрипя и хватая руками траву.
  Денисон не стал терять времени и сразу же побежал к автостоянке. Быстрый топот ног за его спиной означал, что атакующих было как минимум двое. Он не оглядывался; пригнув голову, он мчался вперёд изо всех сил. Слева от себя он заметил ещё одного человека, быстро спускавшегося с холма. Тёмный силуэт преследователя мелькал за деревьями, и Денисон прибавил скорость в надежде проскочить мимо.
  Но последний, отчаянный рывок не принёс результата – человек спрыгнул на тропинку футах в пятнадцати впереди него. Сзади приближался топот другого преследователя. Денисон понимал, что при малейшем промедлении его зажмут в клещи, поэтому он продолжал бежать вперёд.
  Когда человек, стоявший перед ним, осознал, что Денисон не собирается останавливаться, на его лице отразилось крайнее изумление. Он быстрым движением потянулся к поясу и пригнулся. На лезвии ножа, который он держал в правой руке, блеснуло солнце. Денисон на полной скорости приблизился к противнику, делая вид, что собирается обогнуть его с левой стороны, но в последний момент резко повернул и бросился вправо, под руку с ножом.
  Ему почти удалось проскочить. Противник поддался на его уловку, но, сообразив, в чём дело, полоснул ножом наотмашь. Денисон ощутил острую боль в боку. Тем не менее путь был свободен, и он побежал с удвоенной энергией, моля небеса о том, чтобы не споткнуться о корень. Иметь за собой преследователя, вооружённого ножом – лучший способ проверить свои способности в беге на короткие дистанции.
  Итак, их было трое. Верзила, которого Денисон уложил ударом в солнечное сплетение, вышел из игры как минимум на две минуты. Оставалось двое: тот, который догонял Денисона, и человек с ножом. Позади слышались крики, но прямо по курсу за небольшим подъёмом уже вырастала крыша ресторана.
  Денисон быстро терял силы. Он знал, что не сможет долго выдерживать такой темп. Вылетев на автостоянку, он прыжками понёсся к своей машине. Твёрдое асфальтовое покрытие под ногами позволило ему немного прибавить ходу. Рядом хлопнула дверца автомобиля. Денисон повернул голову на бегу и увидел, что человек, читавший газету, выскочил из машины и бежит к нему.
  Он торопливо вытащил ключ от машины и мысленно поблагодарил своего ангела-хранителя, когда ключ сразу пошёл в скважину и легко повернулся в замке. Прыгнув за руль, Денисон захлопнул дверцу одной рукой и попытался другой рукой сразу же вогнать ключ в замок зажигания. На этот раз он промахнулся. Человек снаружи забарабанил кулаком по ветровому стеклу, затем ухватился за дверную ручку. Изо всех сил потянув на себя ручку с внутренней стороны, Денисон удержал дверцу и свободной рукой быстро защёлкнул задвижку.
  Ключ зажигания упал на пол, и он скорчился на сиденье, пытаясь отыскать его. Его лёгкие пылали, перед глазами вращались огненные круги. Боль в боку неожиданно усилилась, но какой-то уголок сознания с холодной рассудительностью подсказывал: он в безопасности, никто не может проникнуть в запертую машину. Куда же подевался этот проклятый ключ?!
  Наконец Денисон нащупал ключ, поднял его и вставил в замок зажигания. Его холодная рассудительность моментально улетучилась, когда он увидел, что преследователь отступил на шаг от машины и вытащил автоматический пистолет. Денисон судорожно выжал сцепление и включил первую скорость. Машина тронулась с места прежде, чем он успел ухватиться за руль, и, вихляя из стороны в сторону, покатилась по автостоянке. Через несколько секунд она выровнялась и нырнула в спиральный туннель, как кролик ныряет в свою нору.
  На последних метрах перед въездом в туннель Денисон взглянул в зеркальце заднего вида и увидел, что другая машина медленно едет по стоянке с открытыми дверцами, а его преследователи на ходу вскакивают внутрь. Хорьки устремились вдогонку за кроликом.
  Через десять секунд после того, как Денисон миновал первый поворот, он осознал, что едет слишком быстро.
  Градиент составлял один к десяти при радиусе кривизны всего лишь в 115 футов: теперь Денисон ехал по внутренней стороне, постоянно сворачивая направо. Скорость машины была такова, что центробежная сила стремилась выбросить её за разделительную полосу, и если бы Денисону сейчас попалась встречная машина, то столкновение было бы почти неминуемым. Его можно было сравнить с человеком, съезжающим вниз по трассе бобслея, однако такое сравнение страдало некоторой неполнотой. Трасса бобслея устроена так, что при ошибке в управлении гонщик может вылететь наружу через бортик; здесь бортиками служили монолитные каменные стены, соприкосновение с которыми на высокой скорости грозило катастрофой. На трассе бобслея нет двустороннего движения и постоянного слепого поворота в милю длиной; наконец, гонщиков не преследуют люди с пистолетами – в противном случае мировые рекорды держались бы очень недолго.
  Денисон неохотно снял ногу с акселератора и с опаской посмотрел в зеркальце заднего вида. Водитель автомобиля, ехавшего за ним, был ещё более безрассуден, чем он: его не беспокоили встречные машины. Он мчался прямо по разделительной линии и с каждой секундой сокращал расстояние между собой и Денисоном. Денисон прибавил газу, вывернул руль и мельком подумал о том, сможет ли машина выдержать боковой занос на километровой дистанции.
  Мимо пролетела цепочка огней и светящаяся цифра "5". Оставалось ещё четыре витка. Автомобиль трясло и подбрасывало, Денисон боролся с рулём, который, казалось, обрёл свою собственную жизнь. Новый толчок, и сзади донёсся отвратительный скрежещущий звук: догонявшая машина шла на таран. Последовала новая серия звуков; автомобиль Денисона чиркнул крылом о стену, вильнул и выехал на встречную полосу движения.
  Он услышал – и одновременно ощутил всем телом – хруст, которым сопровождался удар другого крыла машины о противоположную стену туннеля, но у него не было времени тревожиться за собственность автомобильного агентства: на него надвигались фары встречной машины. Как безумный манипулируя рулём, рычагом сцепления и акселератором одновременно, Денисон вернулся на другую сторону туннеля и едва не задел задним крылом бампер автобуса, поднимавшегося в гору. Мелькнули и тут же исчезли открытый рот и выпученные глаза водителя.
  Край переднего бампера заскрёб по внутренней стене туннеля, высекая снопы искр. Денисон резко вывернул руль в другую сторону и чуть не врезался в заднее колесо резко затормозившего автобуса. На протяжении доброй сотни ярдов он петлял от стены к стене – лишь милосердием небес можно было объяснить то, что за автобусом не следовала длинная вереница машин.
  Второй уровень промелькнул с быстротой кадра в киноленте; две яркие точки в зеркальце заднего вида напоминали Денисону о том, что преследующая машина также избежала столкновения с автобусом и постепенно приближается. Он снова увеличил скорость, и покрышки протестующе завизжали – должно быть, весь туннель в этот момент был наполнен вонью горелой резины.
  Первый уровень. Пятно света на стене туннеля предупреждало о приближении встречной машины. Денисон крепче ухватился за руль, но через несколько секунд туннель пошёл по прямой, и он понял, что видит отблеск дневного света. Он до отказа выжал педаль акселератора, машина клюнула носом и пулей вылетела из туннеля. Сборщик дорожной пошлины вскинул руки и быстро отскочил в сторону. Денисон протёр глаза, заслезившиеся от солнечного света, и на предельной скорости устремился вниз по склону к центральной улице Драммена.
  У подножия холма он резко затормозил и вывернул руль. Автомобиль опасно накренился, огибая угол, покрышки снова взвизгнули, оставляя на асфальте чёрные следы резины. Затем Денисон в буквальном смысле слова встал на дыбы, приподнявшись с сиденья, чтобы всей своей тяжестью вдавить в пол педаль тормоза, – в противном случае он непременно врезался бы в толпу законопослушных жителей Драммена, переходивших улицу на зелёный сигнал светофора. Задние колёса автомобиля на мгновение оторвались от дороги и с глухим стуком вновь опустились на асфальт, а передний бампер упёрся в бедро полисмена, стоявшего на середине дороги спиной к Денисону.
  Полисмен обернулся. На его бесстрастном лице не отразилось никакого удивления. Денисон плюхнулся на сиденье и оглянулся. Машина, преследовавшая его, выехала на другую дорогу и на высокой скорости мчалась прочь от Драммена.
  Полисмен постучал в окошко костяшками пальцев. Денисон опустил стекло и услышал длинную тираду на норвежском языке, выдержанную в крайне недружелюбных тонах.
  – Я не знаю норвежского, – громко сказал он, покачав головой. – Вы понимаете по-английски?
  Полисмен остановился на полуслове, приоткрыв рот. Затем он глубоко вздохнул и спросил:
  – Ну и как, по-вашему, надо назвать ваше поведение?
  Денисон показал назад:
  – Всё из-за этих проклятых идиотов. Меня могли убить.
  Полисмен отступил на шаг и медленно обошёл вокруг машины, осматривая её. Через минуту он постучал в окошко с другой стороны. Денисон открыл дверцу, и полисмен уселся рядом с ним.
  – Поехали, – коротко сказал он.
  Когда Денисон остановился перед зданием с табличкой "Polisi", полисмен забрал у него ключи от машины и указал на вход.
  – Заходите!
  Началось томительное ожидание. Денисон сидел в пустой комнате под присмотром молодого норвежского патрульного и обдумывал своё положение. Если он скажет правду, то неизбежно возникнет вопрос: кому понадобилось нападать на англичанина по фамилии Мейрик? Это неизбежно приведёт к следующему вопросу: кто такой этот Мейрик? Денисон понимал, что не сможет долго продержаться, отвечая на подобные вопросы. Всё выплывет наружу, и слушатели придут к общему мнению, что перед ними сумасшедший, а возможно, вдобавок ещё и уголовник. Нужно было что-то придумать.
  Прошёл целый час, и наконец зазвонил телефон. Молодой полисмен поднял трубку и обменялся с собеседником несколькими короткими фразами.
  – Идёмте! – обратился полисмен к Денисону, закончив телефонный разговор.
  Он привёл Денисона в какой-то кабинет. Офицер полиции, сидевший за столом, указал авторучкой на стул.
  – Садитесь!
  Денисон сел, приходя к выводу, что понятие о разговоре по-английски в норвежской полиции сводится к обмену односложными предложениями. Офицер пододвинул к себе бланк, отпечатанный на машинке.
  – Имя?
  – Мейрик, – ответил Денисон. – Гарольд Фельтхэм Мейрик.
  – Национальность?
  – Англичанин.
  Офицер протянул руку.
  – Паспорт, – это прозвучало не просьбой, а приказом.
  Денисон вытащил паспорт и положил его на протянутую ладонь. Офицер быстро перелистал страницы, отложил паспорт и посмотрел на Денисона. Глаза его напоминали кусочки серого гранита.
  – Установлено, что вы ехали по улицам Драммена со скоростью сто сорок километров в час, – начал он. – Нет необходимости объяснять вам, что вы превысили разрешённую скорость. Мне неизвестно, с какой скоростью вы ехали по Спиралену, хотя она, конечно, была не меньше ста сорока километров, иначе сейчас перед нами стояла бы неприятная задача по очищению стен от ваших останков. Каковы будут ваши объяснения?
  Теперь Денисон убедился в том, что познания норвежских полицейских в английском языке не сводятся к односложным фразам, но это не доставило ему удовольствия.
  – За мной ехала машина, – сказал он. – Водитель пытался протаранить меня.
  Офицер приподнял брови, и Денисон быстро добавил:
  – Думаю, это были молодые хулиганы. Они хотели напугать меня до смерти, вы знаете, как это у них принято. И им это удалось. Они пару раз поддали мне по заднему бамперу, и я волей-неволей поехал быстрее. Это чистая правда.
  Он замолчал. Офицер холодно смотрел на него, ожидая продолжения.
  – Я хотел бы немедленно связаться с британским посольством, – медленно и раздельно сказал Денисон, сделав надлежащую паузу.
  Офицер опустил глаза и взглянул на бланк, лежавший перед ним.
  – Состояние заднего бампера автомобиля подтверждает ваш рассказ, – сказал он. – Действительно, была вторая машина – её нашли брошенной посреди дороги. Эта машина была украдена в Осло вчера ночью, – он снова поднял глаза. – Вы не желаете внести какие-либо изменения в свои показания?
  – Нет, – ответил Денисон.
  – Вы уверены?
  – Совершенно уверен.
  Офицер встал, держа в руке паспорт Денисона.
  – Подождите здесь, – бросил он и вышел из комнаты. Прошёл ещё час.
  – Представитель вашего посольства едет сюда, – сказал офицер, вернувшись на своё место. – Он будет присутствовать при записи ваших показаний.
  – Понятно, – сказал Денисон. – А как насчёт моего паспорта?
  – Ваш паспорт передадут сотруднику посольства. Автомобиль мы оставим у себя для спектрографического исследования. Если на нём будут обнаружены частицы краски с другого автомобиля, то это подтвердит ваши показания. В любом случае, вашей машиной в её теперешнем состоянии пользоваться нельзя.
  Денисон кивнул.
  – Когда приедет сотрудник посольства?
  – Не знаю. Можете подождать здесь, – офицер вышел.
  Денисон прождал ещё два часа. По его просьбе ему принесли еду и кофе. Большую часть времени он провёл в одиночестве, за исключением нескольких минут в обществе врача, обработавшего ссадину у него на лбу. Денисон смутно припомнил, что ударился головой о толстую ветку, когда бежал по дорожке на вершине холма, но не стал поправлять врача, уверенного, что ссадина получена во время гонки в туннеле Спиралена. Как бы то ни было, левая часть лица Мейрика выглядела не лучшим образом; фотографировать его сейчас следовало только в профиль и только с правой стороны.
  Денисон ничего не сказал врачу о ране в боку. Оставшись один, он произвёл быстрый осмотр. Нож, наверное, был острым как бритва: он прошёл через плащ, пиджак и свитер и оставил на теле длинный разрез, – к счастью, неглубокий. Белый свитер пропитался кровью, но сама рана уже перестала кровоточить и причиняла боль лишь при резких движениях. Денисон старался не обращать на неё внимание.
  Наконец в комнату вошёл изящно одетый молодой человек со свежим румяным лицом. Он подошёл к Денисону с приветливо протянутой рукой.
  – Доктор Мейрик? Я Джордж Маккриди. Сейчас мы уладим эту небольшую неприятность.
  Вслед за Маккриди вошёл офицер полиции, который принёс ещё один стул. Они уселись вокруг стола и приступили к составлению письменных показаний. Короткое устное заявление явно не удовлетворило офицера, поэтому Денисону пришлось подробно написать обо всём, что с ним случилось после того, как он въехал в туннель на вершине Брагернесассена. Ему не было нужды что-либо выдумывать. Показания были распечатаны на машинке и Денисон поставил свою подпись на каждом из четырёх экземпляров, Маккриди расписался в качестве свидетеля.
  – Надо полагать, это всё? – Маккриди вопросительно взглянул на офицера. Тот кивнул.
  – На сегодня всё. Через некоторое время мы можем снова вызвать доктора Мейрика. Надеюсь, мы будем в состоянии связаться с ним.
  – Разумеется, – заверил его Маккриди. Он повернулся к Денисону. – А теперь вернёмся в отель. Должна быть, вы очень устали.
  Они вышли из здания полиции и уселись в машину Маккриди. Когда автомобиль выехал из Драммена, Денисон задумался над тем, почему Маккриди обратился к нему "доктор", ведь в паспорте Мейрика стояло простое "мистер".
  – Если мы едем в отель, то я попросил бы вас отдать мне мой паспорт, – обратился он к Маккриди. – Без него я чувствую себя неуютно.
  – Мы не собираемся ехать в отель, – ответил Маккриди. – То, что я сказал копам, не имеет значения. Мы едем в посольство. Кэри прилетел из Лондона сегодня утром и хочет видеть вас, – он издал короткий смешок. – Если бы вы знали, как он хочет вас видеть!
  Денисон почувствовал, что вступает на зыбкую почву.
  – Кэри, – произнёс он нейтральным тоном, надеясь побудить Маккриди к продолжению разговора. Имя Кэри было упомянуто так, словно Мейрик был давно знаком с этим человеком. Кто такой этот Кэри, чёрт возьми?
  Маккриди не клюнул на его удочку.
  – А ваши показания не вполне откровенны, верно? – он подождал ответа, но Денисон молчал. – Мы нашли свидетельницу – официантку из "Спиралтоппена". Она говорила о какой-то драке на вершине холма. Кажется, там были люди с пистолетами. У полиции есть крупные подозрения на ваш счёт.
  Денисон не ответил. Маккриди искоса взглянул на него и рассмеялся.
  – Не унывайте. В сложившихся обстоятельствах вы поступили совершенно правильно. Никогда не говорите с копами об огнестрельном оружии – они сразу же начинают нервничать. И запомните: никакого шума не будет. Кэри этого не потерпит, – Маккриди вздохнул, – но его нельзя за это винить.
  Всё, что он говорил, звучало для Денисона китайской грамотой. Он рассудил, что чем меньше он скажет, тем будет лучше для него. Откинувшись на спинку сиденья, он попытался поудобнее пристроить ноющий бок.
  – Я устал, – коротко сказал он.
  – Ясное дело, – ответил Маккриди.
  Глава 5
  Денисон расхаживал по приёмной посольства. Маккриди ушёл наверх – вероятно, доложить о происшествии. Он вернулся через пятнадцать минут.
  – Сюда, пожалуйста, доктор Мейрик.
  Денисон проследовал за ним по коридору. Остановившись, Маккриди распахнул дверь и сделал приглашающий жест.
  – Заходите. Вы, разумеется, уже встречались с мистером Кэри.
  Человека, сидевшего за столом, можно было описать лишь одним словом: квадратный. Это был крупный, коренастый мужчина с квадратным подбородком и коротким ёжиком седых волос на голове. Широкая грудная клетка, квадратные плечи и большие руки с короткими пальцами производили внушительное впечатление.
  – Входите, доктор Мейрик, – он кивнул Маккриди. – Всё в порядке, Джордж, занимайся своими делами.
  Маккриди вышел и закрыл за собой дверь.
  – Садитесь, доктор.
  Денисон опустился на стул, стоявший возле стола. Кэри с непроницаемым лицом довольно долгое время смотрел на него. Наконец он вздохнул и пожал плечами.
  – Доктор Мейрик, вас просили не уходить далеко от отеля и ограничить свои перемещения центральной частью Осло, – начал он. – В том случае, если у вас появится желание отправиться за город, вас просили предупредить нас заблаговременно, чтобы мы могли соответствующим образом подготовиться к этому. Видите ли, наши людские ресурсы не беспредельны.
  Его голос повысился.
  – Вероятно, нам следовало говорить с вами не на языке просьб, а на языке приказов, – сделав над собой усилие, Кэри снова заговорил тише. – Сегодня утром я прилетел в Осло, и первой новостью, которую я услышал здесь, было сообщение о вашем исчезновении. Затем мне сказали, что вы в одиночку отправились гулять по вершине холма – причины такого поступка известны лишь вам одному.
  Он предостерегающе поднял руку, показывая, что не потерпит возражений. Денисон и не возражал: в любом случае ему было нечего сказать.
  – Ну хорошо, – продолжал Кэри. – Меня ознакомили с историей, которую вы рассказали местным копам. Это была неплохая импровизация; может быть, они проглотят её, а может быть, и нет, – он упёрся ладонями в стол. – Теперь я спрашиваю вас: что же произошло на самом деле?
  – Я прогуливался по лесу, – сказал Денисон. – Там на меня неожиданно напал человек.
  – Описание?
  – Высокий, широкоплечий. Сложением напоминает вас, но значительно моложе. Тёмные волосы, нос сломан. Он что-то держал в руке и собирался ударить меня этой штукой. Кажется, что-то вроде дубинки.
  – Что же вы сделали?
  – Я вырубил его, – ответил Денисон.
  – Вы вырубили его, – ровным голосом повторил Кэри.
  – Я врезал ему в солнечное сплетение, и он отключился, – объяснил Денисон. – В своё время я был неплохим боксёром.
  Кэри нахмурился и забарабанил пальцами по столу.
  – Что было дальше?
  – Сзади приближался ещё один человек. Я побежал.
  – Выходит, иногда вы всё же способны на разумные поступки. И?..
  – Третий человек спустился на тропинку передо мной.
  – Опишите его.
  – Невысокий, примерно пять футов семь дюймов, с крысиной физиономией и длинным носом. Одет в джинсы и голубую куртку-джерси. У него был нож.
  – Вот как, нож? – меланхолично спросил Кэри. – Как же вы поступили?
  – Другой парень догонял меня сзади. У меня не было времени на размышления, поэтому я бросился на шутника с ножом и в последний момент обвёл его на встречном движении.
  – Что вы сделали?
  – Обвёл на встречном движении. Это выражение принято у регбистов, оно означает...
  – Я знаю, что оно означает, – отрезал Кэри. – Похоже, в своё время вы были также неплохим регбистом. – Совершенно верно, – согласился Денисон.
  Кэри наклонил голову и упёрся лбом в ладонь так, что Денисон не мог разглядеть выражение его лица. Казалось, он борется с каким-то сильным чувством.
  – Что было потом? – глухо спросил он.
  – Я добежал до автостоянки. Там был ещё один человек.
  – Ещё один, – устало сказал Кэри. – Описание?
  – Я не успел его разглядеть. Кажется, он был одет в серый костюм. У него был пистолет.
  – Настоящая охота с подставками, не так ли? – в голосе Кэри слышалась ярость. – Что же вы сделали?
  – К тому времени я уже сидел в машине. Увидев пистолет, я быстро отъехал и...
  – ...И скатились кувырком по Спиралену, пронеслись по Драммену на сверхзвуковой скорости, а потом врезались полисмену в задницу?
  – Да, – просто ответил Денисон. – Вот вроде бы и всё.
  – Надо надеяться, – Кэри немного помолчал. – Оставим на время вашу историю, какой бы невероятной она ни была. Мне всё-таки очень хочется знать, зачем вы поехали в Драммен и с какой целью вы так ловко отделались от сопровождающего перед тем, как выехать из Осло?
  – Отделался от сопровождающего, – тихо повторил Денисон. – Я не знал, что у меня были сопровождающие.
  – Теперь знайте. Это было сделано для вашей же безопасности. Мой человек утверждает, что ему раньше никогда не приходилось видеть такого искусного ухода от слежки. Вы проделали все возможные и невозможные трюки. Два раза вы едва не ускользнули, а на третий раз оторвались окончательно.
  – Я не понимаю, о чём вы говорите, – сказал Денисон. – Пару раз я сбивался с дороги, не более того.
  Кэри глубоко вздохнул и уставился в потолок.
  – Сбивался с дороги, – его голос стал глубоким и торжественным. – Доктор Мейрик, можете ли вы объяснить мне, почему вы сбивались с дороги, если вы знаете эти места лучше, чем своё родное графство Букингемшир? Когда вы ездили в Драммен на прошлой неделе, вы не отличались подобной забывчивостью.
  Денисон принял удар. Отступать было некуда.
  – Вероятно, причина заключается в том, что я не доктор Мейрик, – ответил он.
  – Что вы сказали? – прошептал Кэри.
  Глава 6
  Денисон рассказал всё.
  Когда он закончил, на лице Кэри отражалась сложная смесь возмущения и беспокойства. Он выслушал Денисона, не прерывая его и не высказывая замечаний, а затем придвинул к себе телефон, набрал номер и сказал в трубку:
  – Джордж? Попроси Яна зайти ко мне на минутку.
  Он обошёл вокруг стола и похлопал Денисона по плечу.
  – Надеюсь, вы не будете возражать, если придётся подождать ещё несколько минут.
  Шагнув вперёд, Кэри остановил человека, который как раз в этот момент входил в комнату, о чём-то пошептался с ним и вышел в коридор.
  Несколько секунд он стоял в раздумье, потом раздражённо тряхнул головой и направился в кабинет Маккриди.
  – В чём дело? – осведомился Маккриди, увидев выражение его лица.
  – Наш парень слетел со всех катушек, если они у него были – отрезал Кэри. – Начал с обычных небылиц, но затем выяснилось, что дела обстоят хуже. Намного хуже.
  – Что он рассказал?
  Кэри ответил, не пощадив собеседника.
  – Даже если оставить в стороне кучу вранья про таинственных бандитов, то всё равно приходится признать, что с Мейриком что-то случилось – что-то, определённо выбившее его из колеи, – заключил он через десять минут, утирая ладонью вспотевший лоб. – Когда имеешь дело с яйцеголовыми, то всегда нужно знать заранее, проверяли ли их на психическую устойчивость. В результате нам теперь требуется психиатр.
  – Довольно старомодный термин, не так ли? – Маккриди с трудом подавил улыбку.
  Кэри свирепо посмотрел на него.
  – Старомодный, но точный, – он постучал себя пальцем по лбу. – В этом... в этой вещи вообще не осталось ничего человеческого. Серьёзно: у меня мурашки по спине ползли, когда я слушал его.
  – А это действительно Мейрик, никаких сомнений? – неуверенно спросил Маккриди.
  – Никаких. В Лондоне, где мы встретились впервые, я провёл с Мейриком два дня, пока меня не начало тошнить от его жирной рожи. Это Мейрик, можешь быть уверен.
  – Меня беспокоит одна вещь, – сказал Маккриди, – когда мы сидели в полицейском участке Драммена, он не произнёс ни слова по-норвежски. Насколько я понимаю, он отлично знает этот язык.
  – Во всяком случае, говорит свободно, – проворчал Кэри.
  – Тем не менее мне сразу же сказали, что он не понимает ни слова по-норвежски. Он производил впечатление человека, не владеющего языком.
  – Бог ты мой, – в сердцах сказал Кэри. – Ты не знаешь его биографию! Он родился в Финляндии и жил там до семнадцати лет, затем переехал в Осло. Когда ему исполнилось двадцать четыре, он переехал в Англию, где и жил на протяжении последних двадцати двух лет. Он не имел понятия о том, что такое регби до тех пор, пока не приехал в Англию; я изучал его досье и могу с уверенностью утверждать, что он никогда не занимался боксом.
  – В таком случае это согласуется с его утверждением о том, что он не Мейрик, – Маккриди сделал паузу, размышляя. – В "Спиралтоппене" есть свидетельница, утверждающая, что видела пистолет.
  – Истеричная официантка! – фыркнул Кэри. – Подожди-ка минутку: ты говорил о ней Мейрику?
  – Говорил.
  – Так и есть, – устало сказал Кэри. – Знаешь, я не удивлюсь, если Мейрик сказал в полиции чистую правду. Несколько подростков на краденой машине устроили ему скачки с препятствиями, и он свихнулся от страха.
  – А как же пистолет?
  – Ты же сам сказал ему о пистолете. Он ухватился за эту идею и внёс её в свою сказочку, дополнив её излишествами вроде ножа и дубинки. Думаю, в Спиралене он почувствовал себя совершенно беспомощным и выдумал всю историю, чтобы потешить своё задетое самолюбие. В Лондоне я определил его для себя как высокомерного ублюдка, абсолютно уверенного в превосходстве над нами, простыми смертными. Но в Спиралене у него не было возможности доказать свою исключительность, верно?
  – Интересная теория, – согласился Маккриди. – С точки зрения психолога всё верно, но есть одно слабое место: вы предвзято относитесь к Мейрику.
  – Я его терпеть не могу, – мрачно сказал Кэри. – Самонадеянный, самовлюблённый, нахальный сукин сын, уверенный, что солнце светит из его задницы. Мистер Всезнайка собственной персоной, – он пожал плечами. – Но я не могу выбирать людей, с которыми приходится работать.
  – Как он себя назвал?
  – Жиль Денисон из Хемпстэда. Их Хемпстэда, боже ты мой!
  – Я вернусь через минуту, – Маккриди вышел из комнаты.
  Кэри рывком ослабил узел галстука и уселся на стул, покусывая ноготь на большом пальце.
  – Что это такое? – поинтересовался он, когда Маккриди вошёл в комнату с толстым томом в руках.
  – Лондонский телефонный справочник.
  – Дай-ка его мне, – Кэри взял справочник. – Посмотрим... Деннис, Деннис, Деннис... Деннисон. Есть Джордж Деннисон и ещё двое, но ни одного из Хемпстэда, – он удовлетворённо хмыкнул.
  Маккриди взял книгу и перелистал страницы.
  – Денисон, Жиль, – пробормотал он через минуту. – Хемпстэд. Фамилия пишется с одним "н".
  – О господи! – Кэри быстро справился с изумлением. – Это ничего не значит. Он позаимствовал фамилию у одного из знакомых или у приятеля своей дочери.
  – Возможно, – неохотно согласился Маккриди.
  Кэри побарабанил пальцами по столу.
  – Я готов жизнь прозакладывать за то, что это Мейрик. Все остальные варианты абсолютно нелепы, – его пальцы внезапно остановились. – Миссис Хансен – она общалась с ним больше, чем все остальные. Что она говорит?
  – Вчера вечером она доложила, что встретилась с ним. Утром он не появился; по его словам, простудился и лежал в постели.
  – Это правда?
  – Да.
  – Она заметила что-нибудь необычное в его поведении?
  – Только то, что у него был насморк, и он на время бросил курить. Он сказал, что сигареты воняют соломой.
  – Для меня они всегда воняют соломой, – проворчал Кэри, куривший только трубку. – Однако он узнал её.
  – Она говорит, что они выпили пива и побеседовали на религиозно-моральные темы.
  – Симптоматично, – заметил Кэри. – Мейрик готов разглагольствовать на любые темы – смыслит он в них что-нибудь или нет. – Он с недовольным видом потёр подбородок. – К несчастью, обычно стервец попадает в точку: котелок у него, надо признать, варит неплохо. Итак, это Мейрик – жирный боров, свиной потрох, тот самый Мейрик, с которым мы нянчимся уже два месяца. Неужели ты можешь поверить, что он способен выстоять в драке против четверых мужчин, вооружённых пистолетами, ножами и дубинками? Сомневаюсь, что у него хватит сил снять пенку с кипячёного молока. Его научный умишко малость расстроился, и он сочинил эти ужасы, чтобы спасти своё драгоценное самомнение – впрочем, об этом я уже говорил.
  – Что теперь будет с операцией?
  – Что касается Мейрика, то на нём можно ставить крест, – убеждённо сказал Кэри. – С другой стороны, в данный момент я не могу себе представить, как можно обойтись без него. Я свяжусь с Лондоном сразу же после того, как окончательно разберусь с ним, – он сделал паузу. – Пойдём-ка вместе, Джордж. Мне нужен свидетель, иначе в Лондоне решат, что я тоже выжил из ума.
  Они вышли в коридор. Перед дверью комнаты, в которой сидел Мейрик, Кэри дотронулся до плеча Маккриди.
  – Держи себя в руках, Джордж. Скорее всего это будет неприятное зрелище.
  Мейрик всё так же сидел за столом, не обращая внимания на человека, которого Кэри назвал Яном, сидевшего напротив него. Ян посмотрел на Кэри и красноречиво пожал плечами.
  Кэри выступил вперёд.
  – Доктор Мейрик, мне очень жаль...
  – Меня зовут Денисон. Я уже говорил об этом.
  – Хорошо, мистер Денисон, – мягко сказал Кэри. – В таком случае вам действительно нужен доктор. Я всё организую...
  – Давно пора, – заметил Денисон. – Она чертовски болит.
  – Что болит?
  – Эта проклятая ножевая рана, – Денисон вытащил свитер из брюк. – Полюбуйтесь.
  Кэри и Маккриди наклонились над разрезом глубиной в четверть дюйма, пересекавшим бок Денисона. "Чтобы зашить его, – механически прикинул Кэри, – потребуется не меньше шестнадцати стежков".
  Они одновременно подняли головы и изумлённо уставились друг на друга.
  Глава 7
  Кэри без устали расхаживал взад-вперёд по кабинету Маккриди. Его галстук съехал набок, седые волосы давно бы уже растрепались, не будь они так коротко подстрижены – он постоянно проводил рукой по шевелюре.
  – Не могу поверить, – сказал он. – Совершенно невероятно, чёрт бы его побрал!
  Он повернулся к Маккриди.
  – Предположим, Джордж, сегодня ты ляжешь спать в Осло, а завтра проснёшься, скажем, в нью-йоркском отеле. Ты посмотришь на себя в зеркало и увидишь чужое лицо. Какова будет твоя реакция?
  – Я подумаю, что рехнулся, – Маккриди покачал головой и улыбнулся. – А если я увижу в зеркале ваше лицо, то и в самом деле рехнусь.
  Кэри проигнорировал шутку.
  – Однако Денисон не спятил, – задумчиво произнёс он. – Учитывая обстоятельства, ему удалось сохранить отличный контроль над собой.
  – Если он и впрямь Денисон, – заметил Маккриди. – Кто может поручиться, что это не окончательно спятивший Мейрик?
  – Бога ради! – взорвался Кэри. – Всё это время ты твердил мне, что он – Денисон. Теперь ты делаешь поворот кругом и говоришь, что он – Мейрик!
  Маккриди холодно посмотрел на него.
  – Роль адвоката дьявола мне подходит, не правда ли? – сказал он и хлопнул ладонью по столу. – Как бы то ни было, операция всё равно летит ко всем чертям.
  Кэри тяжело опустился на стул.
  – Ты прав. Но если этого человека зовут Денисон, то возникает масса вопросов. Прежде всего, какого дьявола нам с ним делать?
  – Мы не можем держать его здесь по той же причине, по какой не могли бы оставить здесь и Мейрика, – сказал Маккриди. – Посольство – это аквариум, а рыбаков вокруг полно.
  – Он провёл здесь больше двух часов. Для человека, задержанного за серьёзное нарушение общественного порядка, это вполне нормально. Предлагаешь вернуть его в отель?
  – Под наблюдением, – Маккриди улыбнулся. – Он утверждает, что договорился пообедать вместе с нашей рыжеволосой очаровательницей.
  – Он знает, кто она такая?
  – Нет.
  – Так должно оставаться и в дальнейшем. Ей следует постоянно держаться поблизости от него. Поговори с ней, пусть охраняет его от всяких неприятных неожиданностей. Он в любой момент может попасть в идиотское положение. А его припугни как следует, чтобы не смел выходить из отеля. Ему нельзя появляться на людях без присмотра.
  Кэри придвинул к себе листок бумаги и начал писать.
  – Затем нам потребуются врачи, но такие врачи, которые будут задавать только те вопросы, которые нам нужны. Специалист по пластической хирургии и... – он мрачно усмехнулся. – ...и психиатр. Проблема так или иначе будет решена.
  – Мы не можем ждать, – напомнил Маккриди.
  – Согласен. Будем исходить из того, что подмена действительно имела место и этого человека зовут Денисон. Мы знаем, когда это было сделано – вчера, ранним утром. Денисона доставили в номер... каким образом?
  – На носилках, в бессознательном состоянии.
  – Верно. Тяжелобольной пациент, отправленный транзитом под наблюдением опытной медсестры и, возможно, врача. Они сняли номер неподалёку от номера Мейрика, на том же этаже. Мейрика увезли вчера утром – скорее всего на машине "скорой помощи" от заднего входа в отель, по согласованию с управляющими. Администрация отеля не может допустить, чтобы санитары с носилками шлялись через парадное.
  – Я займусь этим, – сказал Маккриди. – Мы проверим всех, кто зарегистрировался вчера и позавчера, всё равно на каком этаже. Не думаю, что для такой работы им хватило двух человек.
  – Согласен. Проверь также тех, кто регистрировался и выписывался на прошлой неделе – ведь кто-то должен был довольно долгое время наблюдать за Мейриком.
  – Это чертовски долгая работа, – возразил Маккриди. – Можем ли мы привлечь норвежцев к сотрудничеству?
  Кэри задумался, затем покачал головой.
  – Сейчас – нет. Это может вызвать подозрения.
  Маккриди подумал о том, какую груду информации ему придётся разгрести. Его лицо приобрело печальное выражение. Кэри откинулся на спинку стула, качнув его назад.
  – Затем нужно проверить другой конец – лондонский. Почему именно Жиль Денисон из Хемпстэда? – ножки стула Кэри с грохотом опустились на пол. – Тебя не поразило странное поведение Денисона?
  Маккриди пожал плечами.
  – Я почти не разговаривал с ним.
  – Посуди сам, – сказал Кэри, – мы имеем человека, попавшего в чудовищное положение. Оправившись от первого шока, он не только обвёл миссис Хансен вокруг пальца, но и позвонил Мейрику домой. Но почему Мейрику? Почему он не позвонил самому себе?
  – Как это понять?
  Кэри вздохнул.
  – Из Хемпстэда исчез человек по имени Жиль Денисон. Надо полагать, кто-нибудь заметил его исчезновение? Даже если Денисон холостяк и круглый сирота, у него должны быть приятели, должна быть работа, наконец. Почему он не позвонил в Хемпстэд и не сообщил знакомым, что с ним всё в порядке, что он жив и находится в Осло?
  – Об этом я не подумал, – признался Маккриди. – Это как будто указывает на то, что он – Мейрик, страдающий галлюцинациями, но неспособный привести их в соответствие с реальностью.
  Кэри удручённо кивнул.
  – Всё, что я от него слышал, это "я – Жиль Денисон из Хемпстэда". Больше ничего.
  – А что если предложить ему позвонить домой сейчас? – спросил Маккриди.
  Кэри покачал головой.
  – Нет, этим пусть займётся психиатр. Если он и впрямь Мейрик, один неправильно заданный вопрос может окончательно свести его с ума. Нужно найти кого-то, кто наведёт справки о Денисоне в Хемпстэде, – он придвинул к себе записную книжку и вырвал из неё листок. – Пора браться за дело. Шифровки в Лондон отправь немедленно, с грифом "Особо важно". Мне нужны знахари и шарлатаны, причём как можно быстрее.
  Глава 8
  Денисон помешал ложечкой кофе и улыбнулся Диане Хансен, сидевшей за столом напротив него. Он рассеянно улыбался, несмотря на мысль, молнией промелькнувшую в его мозгу и заставившую его желудок болезненно сжаться. Была ли очаровательная Диана Хансен любовницей Мейрика?
  Эта мысль поставила его перед дилеммой: стоит приударить за ней или нет? Как бы он ни поступил, вероятность неправильного шага составляет пятьдесят процентов. Неопределённость ситуации портила вечер, ещё недавно казавшийся безоблачным и приятным.
  После устрашающих предупреждений Маккриди Денисона отвезли в отель.
  – Теперь вы понимаете, что попали в опасную историю, – сказал Маккриди. – Мы делаем всё, что в наших силах, чтобы помочь вам, но в течение ближайших двух дней вам следует оставаться в отеле. Кстати, как ваша рана?
  – Лучше, – ответил Денисон. – Но мне следует показаться врачу.
  Его перевязал Маккриди, который воспользовался пакетом первой помощи, проявив при этом сноровку, доказывавшую, что ему не раз приходилось иметь дело с подобными ранениями.
  Завтра вас осмотрит врач, – пообещал Маккриди.
  – Я договорился пообедать с той рыжеволосой особой, – сказал Денисон. – Что мне с ней делать? Если она будет продолжать в том же духе, что и вчера, я наверняка сяду в лужу.
  – Не понимаю, с какой стати, – рассудительно заметил Маккриди.
  – Бог ты мой, да я не знаю даже, как её зовут!
  Маккриди похлопал Денисона по плечу.
  – Всё будет в порядке.
  – Очень мило с вашей стороны – хотеть, чтобы я оставался Мейриком, – жалобно продолжал Денисон. – Но вы должны мне хоть что-нибудь рассказать. Например, кто такой этот Мейрик?
  – Завтра вам всё объяснят, – сказал Маккриди, надеясь, что не ошибается. – А пока что возвращайтесь в отель, ведите себя хорошо и никуда не уходите до моего звонка. Пообедайте с... с вашей рыжеволосой особой и ложитесь спать.
  Денисон сделал последнюю безнадёжную попытку.
  – Вы из разведки или что-нибудь в этом роде? Шпионы?
  Маккриди не удостоил его ответом.
  Денисон поднялся в свой номер. Через десять минут раздался телефонный звонок. Он с беспокойством посмотрел на аппарат, выслушал ещё несколько звонков, а затем снял трубку так медленно, словно поднимал змею.
  – Слушаю вас, – неохотно сказал он.
  – Это Диана.
  – Кто?
  – Диана Хансен, кто же ещё? Мы собирались пообедать вместе, разве не помните? Как вы себя чувствуете?
  Денисону снова послышался в её голосе слабый американский акцент.
  – Лучше, – сказал он, мысленно поблагодарив Диану Хансен, назвавшую ему своё имя.
  – Вот и хорошо, – её голос потеплел. – Вы готовы?
  – Думаю, да.
  – М-мм, – с сомнением протянула она. – Вам всё же не стоит выходить на улицу: здесь очень холодный ветер. Как насчёт обеда в отеле?
  Ещё лучше – Денисон как раз собирался предложить ей то же самое.
  – Это будет просто прекрасно, – с готовностью согласился он.
  – Встретимся в баре, в половине восьмого.
  – Хорошо.
  Денисон медленно положил трубку. Он надеялся, что Маккриди окажется прав: он, Денисон, сможет общаться с этой женщиной в качестве Мейрика. Опустившись в кресло, он поморщился от боли, огненным серпом полоснувшей бок. Он задерживал дыхание до тех пор, пока боль не утихла, а затем взглянул на часы. Половина шестого, до встречи с Дианой Хансен остаётся ещё два часа.
  Ну и влип! Хуже не придумаешь! В чужой стране, с чужим лицом, он, судя по всему, оказался в центре какой-то немыслимой интриги, в которую вовлечено британское правительство. Этот тип, Кэри, был очень обеспокоен происшествием на вершине холма и даже не пытался скрыть своё недоверие. Его недоверие в большей степени, чем все другие обстоятельства, заставило Денисона сказать, кто он такой на самом деле. По крайней мере после этого Кэри хотя бы перестал улыбаться.
  Но кто такой Кэри? Ясно, например, что он непосредственный начальник Маккриди, но это мало что даёт, ибо кто такой Маккриди? Небольшая группа сотрудников британского посольства – каковы её функции? Торговые отношения? Непохоже.
  По словам Кэри, он предупреждал Мейрика, чтобы тот не удалялся от отеля. Исходя из того, что произошло в Спиралене, предупреждение небезосновательно. Но кто такой этот Мейрик, чёрт бы его взял, и почему все носятся с ним как с писаной торбой? Доктор, профессор, по паспорту – государственный служащий...
  У Денисона снова разболелась голова. "Господи! – подумал он, – как я был бы счастлив вернуться в Хемпстэд – к своей работе, к людям, которых я..."
  Мысль оборвалась в смертельной пустоте, к горлу подступила тошнота. "Боже, помоги мне!" – безмолвно воззвал Денисон. Сплошной пробел: он не знал, в чём заключалась его работа, не мог вспомнить ни одного имени своих друзей или знакомых. Всё, что он знал, сводилось к одному: он – Жиль Денисон из Хемпстэда.
  В горле застрял комок. Денисон с трудом поднялся на ноги и добрёл до ванной. Его вырвало. Снова это настойчивое биение в висках: "Я – Жиль Денисон". Но больше ничего – никакой связи с прошлым.
  Он вышел из ванной и вытянулся на кровати, уставившись в потолок. "Ты должен вспомнить, – скомандовал он, – ты должен!" Всё впустую – лишь Жиль Денисон из Хемпстэда, смутный образ дома и воспоминания, наполовину стёршиеся в памяти.
  "Думай!"
  Шрам на голени – Денисон вспомнил, откуда взялся этот шрам. Он видел себя мчащимся на маленьком детском велосипеде. Быстрый, слишком быстрый спуск с холма, неизбежный полёт в кювет, затем бурные слёзы и тёплая ласка матери. "Я помню это!" – с триумфом подумал он.
  Что ещё? Бет. Он помнил свою жену Бет, но она умерла. Сколько лет прошло с тех пор? Три года. Потом было виски, слишком много виски. Он помнил это.
  Денисон лежал на кровати и по крупицам вытаскивал воспоминания из неожиданно непокорного сознания. На его лбу выступили капельки пота, пальцы сжались в кулаки, ногти вонзились в ладони.
  Он что-то вспомнил о себе раньше, но что именно? 17 июня он вернулся из Эдинбурга – чем он там занимался? Работал, разумеется, но над чем? Денисон, как ни старался, не мог рассеять плотный белёсый туман, окутавший его память.
  После полудня 18 июля он играл в гольф. С кем? Конечно, человек может сыграть партию в гольф сам с собой, в одиночку отправиться в кино или пообедать в Сохо, но каким образом он мог забыть всё остальное? Где он играл в гольф? В какой кинотеатр пошёл? Какой ресторан в Сохо?
  В мозгу Денисона пронеслась ослепительная вспышка – мысль такой ясности и чистоты, что он сразу же понял: это правда.
  – Я никогда в жизни не играл в гольф! – выкрикнул он.
  Его сознание подхватил ревущий водоворот, затем над Денисоном милосердно сомкнулись темнота, и через несколько секунд он погрузился в сон.
  Глава 9
  В 7.45 вечера Денисон вошёл в бар. Женщина, назвавшаяся Дианой Хансен, уже сидела за столиком.
  – Извините за опоздание, – тихо сказал он.
  – Я уж было подумала, что вы снова решили оставить меня с носом, – весело отозвалась она.
  Денисон опустился на стул.
  – Я заснул.
  – У вас очень бледный вид. Всё в порядке?
  – Всё отлично.
  Денисона беспокоило неясное воспоминание: что-то произошло как раз перед тем, как он неожиданно заснул. Он упорно пытался добраться до этого уголка сознания, ибо уловил там тень безумия и ужаса, преследовавших его. Он вздрогнул.
  – Холодно? – с участием спросила она.
  – Хорошая выпивка всё поправит. – Денисон подозвал официанта и вопросительно взглянул на собеседницу.
  – Сухой мартини, пожалуйста.
  – Сухой мартини и... – Денисон задумался. – У вас есть солодовое шотландское?
  Денисон, как правило, покупал в супермаркетах самые дешёвые сорта виски, но, располагая финансами Мейрика, он мог позволить себе то, чего ему хотелось.
  – Да, сэр. "Гленфиддич"?
  – Замечательно, благодарю вас.
  – Еда помогает лучше, чем выпивка, – заметила Диана Хансен. – Вы что-нибудь ели сегодня?
  – Немного, – Денисон вспомнил лёгкий завтрак в драмменском отделении милиции – скорее для подкрепления сил, чем для удовольствия.
  – Мужчины! – презрительно промолвила она. – Если вас предоставить самим себе, вы не лучше, чем дети. После обеда вы почувствуете себя гораздо лучше.
  Денисон откинулся на спинку стула.
  – Погодите-ка... Как давно мы знакомы, Диана?
  Она улыбнулась.
  – Уже подсчитываете дни, Гарри? Около трёх недель.
  Выходит, он – вернее, Мейрик – познакомился с ней в Осло.
  – Я всего лишь пытался понять, сколько времени требуется женщине, чтобы в ней проснулись материнские чувства. Как видно, меньше трёх недель.
  – Это и называется научным подходом?
  – В определённом смысле да.
  Что бы это значило? Доктор Мейрик – учёный, один из тех высоколобых мужей, которые работают над правительственными проектами?
  Диана обвела взглядом зал. По её лицу пробежала быстрая тень.
  – Джек Киддер с женой, – мрачно сказала она.
  Выждав паузу, Денисон повернул голову.
  – О! Где же?
  – Они только что вошли, – Диана положила ладонь на его руку. – Вы не хотите, чтобы они нам надоедали – правда, дорогой? Он такой зануда!
  Денисон взглянул на высокого плотного человека, которого сопровождала крошечная женщина. Диана уже упоминала имя Джека Киддера, когда они впервые встретились возле книжного магазина. Если она не хотела иметь Дела с Киддерами, Денисон не возражал – у него и без того было достаточно забот.
  – Вы правы, – сказал он. – Не думаю, что я сегодня в состоянии ещё и бороться с занудами.
  Она рассмеялась.
  – Спасибо за комплимент, хотя и скрытый. Если он подойдёт к нам, я постараюсь тактично объясниться с ним, – она театрально вздохнула. – Но если он опять повторит свой дурацкий лозунг, я закричу.
  – Что за лозунг?
  – Вы наверняка уже слышали его. Джек всегда пользуется им перед тем, как произнести одну из своих чудовищных шуток, – она заговорила с подчёркнутым американским акцентом. – "Вы же меня знаете – Киддер по фамилии и шутник по натуре!"[1]
  – Джек всегда был душой компании, – сухо заметил Денисон.
  – Не знаю, как Люси уживается с ним, – заметила Диана. – Если женоподобный муж умеет только кудахтать, то стоит задуматься над тем, какие обязанности в семье выполняет его мужеподобная жена.
  – Звучит довольно грубо, – Денисон усмехнулся.
  Ему было легко с Дианой Хансен. Несколькими меткими штрихами она дала ему более ясное представление о семье Киддеров, чем могли дать самые подробные объяснения.
  Официант поставил напитки на стол. Денисон сразу же заметил, что в его виски положен лёд. На его взгляд это было надругательством над прекрасным напитком, но он решил не устраивать скандала по этому поводу.
  – Seal! – Денисон поднял бокал. Отпив глоток, он подумал, что это его первая настоящая выпивка с тех пор, как он превратился в Мейрика.
  Знакомый вкус спиртного и приятное жжение на языке каким-то образом высвободили волну беспорядочных мучительных воспоминаний, поднявшуюся почти к самой поверхности сознания. Вместе со смутными воспоминаниями появился страх, заставивший сердце Денисона гулко забиться в груди. Он в панике поставил бокал на стол.
  Диана Хансен посмотрела на его дрожащие пальцы.
  – В чём дело, Гарри?
  Денисон взял себя в руки.
  – Кажется, моя идея с выпивкой оказалась ошибкой. Я только что вспомнил, что напичкался таблетками, – он вымученно улыбнулся. – Если меня встряхнуть, то они загремят.
  Диана отодвинула бокал в сторону.
  – Тогда давайте пообедаем у вас в номере, пока Киддеры нас не поймали.
  Она взяла со стола сумочку и встала. Они направились к выходу из ресторана.
  – Нет, кажется, опоздали, – пробормотала Диана Киддер вышел из-за стола, перекрыв проход своим массивным телом.
  – Эй, Люси, посмотри-ка, кто здесь есть! – позвал он. – Диана и Гарри!
  – Привет, Джек, – сказал Денисон. – Как провёл день?
  – Мы были в Холменколлене, знаешь – здоровенный лыжный трамплин, который можно видеть отовсюду в городе. Внушительная штука, когда подойдёшь поближе. А пользуются им лишь раз в году – можешь себе представить?
  – Не могу, – признался Денисон.
  – Ещё мы ходили в Хейнстадтский культурный центр, – добавила Люси Киддер.
  – Э, современное искусство, – Киддер презрительно отмахнулся. – Гарри, ты что-нибудь понимаешь в творчестве Джексона Поллока?
  – Не слишком много.
  Киддер повернулся к жене.
  – В любом случае за каким чёртом ехать в Норвегию, если и здесь приходится ходить на американские выставки?
  – Но он пользуется всемирной известностью, Джек. Разве ты не испытываешь гордость от этого?
  – Наверное, – мрачно проворчал Киддер. – Впрочем, местные типы не лучше. Взять хотя бы парня с фамилией, похожей на рекламу собачьих консервов, – несколько лиц повернулось в сторону Киддера, и он нетерпеливо щёлкнул пальцами. – Ты знаешь, кого я имею в виду. Мы ходили на его выставку вчера.
  Люси Киддер вздохнула.
  – Эдвард Мунк, – покорно сказала она.
  – Вот-вот, он самый. Как взглянешь на его картины, сразу в дрожь бросает.
  – Гарри не очень хорошо себя чувствует, – быстро сказала Диана. – Мы хотим поскорее пообедать, а потом я отправлю его спать.
  – Я очень вам сочувствую, – голос Киддера прозвучал искренне.
  – В газетах опять пишут об эпидемии гриппа, – сказала его жена. – Вызывает неприятные осложнения. Следите за собой хорошенько, слышите?
  – Думаю, у меня нет ничего серьёзного.
  – Нам пора идти, – сказала Диана. – Гарри целый день ничего не ел.
  – Само собой, – Киддер отступил в сторону. – Надеюсь, ты скоро поправишься, Гарри. Вы уж присматривайте за ним, Диана.
  За обедом, к большому облегчению Денисона, они говорили на общие темы, и он не делал усилий, чтобы не сказать чего-нибудь лишнего. До тех пор, пока не принесли кофе и Денисон не подумал о возможной интрижке между Дианой и Мейриком, его ничто не беспокоило. Он осторожно взглянул на неё, раздумывая, как поступить. Насколько он мог судить, Мейрик был старым волокитой.
  Продолжая улыбаться, он механически помешивал кофе. К столику подошёл официант.
  – Миссис Хансен?
  Диана подняла голову.
  – Да.
  – Вас просят подойти к телефону.
  – Спасибо, – она взглянула на Денисона. – Я отлучусь на минутку, не возражаете?
  – Ни в коем случае.
  Она встала и вышла в холл. Денисон наблюдал за ней до тех пор, пока она не скрылась из виду, а затем положил ложечку на блюдце и задумчиво посмотрел на сумочку, лежавшую на столе.
  Миссис Хансен! Пора узнать о ней побольше. Он медленно протянул руку и взял сумочку, показавшуюся ему необычно тяжёлой. Положив её на колени под столом, он открыл застёжку и начал рассматривать содержимое.
  Когда Диана вернулась, сумочка лежала на прежнем месте. Усевшись за столик, она раскрыла её и вынула пачку сигарет.
  – Всё ещё не курите, Гарри?
  Он покачал головой.
  – У сигарет по-прежнему омерзительный вкус.
  Через несколько минут Денисон подписал счёт, и они вышли из ресторана, по-дружески распрощавшись в холле. К этому времени он твёрдо решил отказаться от каких-либо пассов в отношении Дианы Хансен: маловероятно, что доктор Гарольд Фельтхэм Мейрик имел интрижку с женщиной, которая носит с собой пистолет – даже если это маленький пистолет.
  Глава 10
  Следующий день был беспросветно скучным. Денисон выполнял инструкции и оставался в отеле, ожидая известий от Маккриди. Он позавтракал в номере и заказал английские газеты. Ничего не изменилось: дела обстояли так же плохо, как и всегда.
  После завтрака он вышел из номера, чтобы горничная могла убраться, и спустился в холл, где увидел Киддеров, стоявших рядом с конторкой портье. Денисон быстро отвернулся, с преувеличенным интересом изучая витрину с образчиками норвежского серебра, в то время как Киддер громко обсуждал преимущества различных туристских маршрутов. Наконец Киддеры вышли из отеля, и Денисон смог покинуть своё укрытие.
  Он обнаружил, что в книжный магазин, расположенный на углу улицы, можно попасть непосредственно из отеля через особый вход; воспользовавшись этим удобством, он приобрёл несколько английских книжек и вернулся в номер. Остаток дня он провёл за чтением, механически проглатывая страницу за страницей и ни о чём не думая. При попытках проанализировать своё положение он испытывал странное внутреннее сопротивление; стоило ему отложить книгу и попытаться навести порядок в мыслях, как у него потемнело в глазах, и его захлестнула волна необъяснимой паники. Когда он снова взялся за книгу, у него раскалывалась голова.
  Было уже десять вечера, но никто не выходил на связь. Денисон решил было позвонить в посольство и попросить к телефону Маккриди, но странное нежелание мыслить и действовать овладело им с новой силой, и он не двинулся с места. Некоторое время он нерешительно смотрел на телефон, затем медленно разделся и лёг в постель.
  Денисон уже почти заснул, когда кто-то постучал в дверь. Он сел и прислушался: снова негромкий двойной стук. Включив свет, он надел купальный халат Мейрика и пошёл открывать.
  Маккриди быстро вошёл в номер, захлопнув дверь.
  – Готовы к встрече с доктором? – с ходу спросил он.
  Денисон нахмурился.
  – В такое время?
  – Почему бы и нет? – весело спросил Маккриди.
  Денисон вздохнул. Ещё одна загадка в дополнение к остальным. Он потянулся за нижним бельём и начал снимать халат. Маккриди взглянул на аккуратно сложенную пижаму, лежавшую на чемодане.
  – Вы не носите пижаму?
  – Мейрик носил, – Денисон уселся на край кровати, натягивая носки. – А я не ношу.
  – Ага! – Маккриди задумчиво ущипнул себя за мочку уха.
  Надев пиджак, Денисон повернулся к Маккриди.
  – Мне кажется, вы должны знать одну вещь. Диана Хансен носит при себе...
  – Кто? – спросил Маккриди.
  – Та рыжая, с которой я обедал сегодня, – её зовут Диана Хансен. Она носит при себе пистолет.
  – Вот как? – лицо Маккриди осталось бесстрастным. – Откуда вы знаете?
  – Я заглянул в её сумочку.
  – Большая предприимчивость с вашей стороны. Я расскажу Кэри – его это заинтересует, – он похлопал Денисона по плечу. – Пойдёмте.
  Автомобиль Маккриди стоял в гараже. Выехав на улицу, он сразу же повернул налево, но Денисон уже знал, что посольство находится в противоположной стороне.
  – Куда мы едем? – спросил он.
  – Недалеко, – ответил Маккриди. – Пять минут. Отдыхайте и ни о чём не беспокойтесь.
  Через две минуты Денисон уже не знал, где они находятся. Автомобиль то и дело сворачивал на незнакомые улицы, в узкие переулки, мчался по пустынным аллеям. Денисон не мог понять, намеренно Маккриди сбивает его с толку или же пытается избавиться от возможной слежки.
  Через несколько минут автомобиль остановился возле большого здания, напоминавшего многоквартирный доходный дом. Они вошли внутрь и поднялись в лифте на пятый этаж. Открыв дверь лифта, Маккриди сделал приглашающий жест. Денисон оказался в холле с несколькими дверями, расположенными по обе стороны. Не постучавшись, его провожатый толкнул ближайшую дверь.
  – Познакомьтесь с мистером Иредалем, – сказал Маккриди. – Он займётся вашей раной.
  Иредаль был лысоватым человеком средних лет с болезненным желтоватым цветом лица и двумя глубокими складками, пролегавшими от крыльев носа к уголкам тонкогубого рта.
  – Заходите, мистер Денисон, – мягко сказал он. – Дайте-ка мне посмотреть на вас.
  Услышав звук захлопнувшейся двери, Денисон обернулся, но Маккриди уже ушёл.
  – Я думал, меня привезли на осмотр к врачу, – сказал он, повернувшись к Иредалю.
  – Я и есть врач, – ответил Иредаль. – Хирург, между прочим. У нас, хирургов, профессиональный снобизм вывернут наизнанку – к нам обращаются "мистер", а не "доктор". Почему – Бог его знает. Раздевайтесь, мистер Денисон, я осмотрю ваши повреждения.
  Помедлив, Денисон снял пиджак, затем рубашку.
  – Пожалуйста, ложитесь на кушетку, – сказал Иредаль, открыв чёрный чемоданчик, который, судя по его виду, мог принадлежать только врачу. Несколько успокоившись, Денисон вытянулся на кушетке.
  Иредаль разрезал бинты маленькими ножницами и осмотрел края раны.
  – Паршиво, – сказал он. – Но по крайней мере всё чисто. Потребуется местная анестезия. У вас нет аллергии на анестезирующие средства, мистер Денисон?
  – Не знаю... Не думаю.
  – Вы почувствуете три небольших укола, не более того, – Иредаль вынул шприц с иглой для подкожных инъекций и наполнил его из маленького флакона. – Лежите спокойно.
  Денисон ощутил, как игла несколько раз вошла в его тело, а затем вышла обратно.
  – Пока не подействует обезболивающее, можете посидеть, – Иредаль вынул из чемоданчика офтальмоскоп. – Я хотел бы взглянуть на ваши глаза, – он направил луч света в правый глаз Денисона. – Спиртное недавно не употребляли?
  – Нет.
  Иредаль перешёл к левому глазу, на изучение которого ему потребовалось значительно больше времени.
  – Похоже, всё в порядке, – заключил он.
  – Меня полоснули ножом, а не ударили по голове, – заметил Денисон. – Я не контужен.
  Иредаль отложил офтальмоскоп в сторону.
  – Значит, у вас есть небольшие познания в медицине, – он положил ладони на лицо Денисона, пальпируя щёки и подбородок. – Должно быть, вы знаете, что говорят в таких случаях в народе, – он встал и посмотрел на затылок Денисона, затем его пальцы переместились к линии волос. – Никогда не мешайте экспертам, мистер Денисон – они знают, что делают.
  – В какой области вы считаетесь экспертом? – подозрительно спросил Денисон.
  Иредаль не обратил внимания на его вопрос.
  – У вас были неприятности с волосяным покровом? Перхоть, к примеру?
  – Нет.
  – Ясно. Ну хорошо, – он потрогал бок Денисона. – Чувствуете что-нибудь?
  – Мышцы онемели, но я чувствую давление.
  – Отлично, – сказал Иредаль. – Я собираюсь зашить рану. Вы ничего не почувствуете, но если вам всё-таки будет больно, кричите во всю глотку.
  Он надел резиновые перчатки, вынутые из пластикового пакета, и вытащил из другого пакета тончайшую нить.
  – Вам лучше отвернуться, – посоветовал он. – Ложитесь.
  Иредаль работал около пятнадцати минут. Денисон не ощущал ничего, кроме лёгкого давления его пальцев.
  – Всё в порядке, мистер Денисон, – наконец сказал он. – Я закончил.
  Денисон сел и посмотрел на свой бок. Рана была аккуратно закрыта и зашита маленькими стёжками.
  – Мне всегда нравилось работать иглой, – доверительным тоном сообщил Иредаль, – когда нить растворится, останется лишь тонкий шрам. Через год вы уже ничего не заметите.
  – Не похоже на работу обычного врача, – заметил Денисон. – Кто вы такой?
  Иредаль быстро упаковал свой чемоданчик и встал.
  – Через минуту к вам зайдёт другой доктор, – сухо сказал он и закрыл за собой дверь.
  В звуке захлопнувшейся двери было что-то, смутно встревожившее Денисона. Он встал, подошёл к двери и подёргал ручку. Дверь не открылась. Нахмурившись, он обвёл взглядом комнату. Здесь была кушетка, на которой он лежал, стол, два стула и книжный шкаф, стоявший возле стены. Денисон направился к книжному шкафу, зацепился за провод и чуть было не смахнул с маленького столика телефон. Подхватив аппарат на лету, он медленно выпрямился и задумчиво покрутил диск.
  * * *
  Иредаль вошёл в комнату, расположенную в дальнем конце коридора. Кэри прервал разговор с Маккриди и выжидающе взглянул на него. Хардинг, психиатр, сидел в кресле, вытянув свои длинные ноги и сложив руки на животе. В комнате находился ещё один человек, незнакомый Иредалю.
  – Это Ян Армстронг из моей команды, – пояснил Кэри, перехватив взгляд врача. – Ну, какие новости?
  Иредаль поставил свой чемоданчик на пол.
  – Это не Мейрик, – он сделал паузу. – По крайней мере, если Мейрику не делали недавно пластическую операцию.
  Кэри с силой выдохнул воздух.
  – Вы уверены?
  – Разумеется, уверен, – желчно сказал Иредаль.
  – Ну что ж... – Кэри посмотрел на Хардинга. – Ваша очередь, доктор Хардинг. Попробуйте вытянуть из него как можно больше.
  Хардинг кивнул, поднялся с кресла и молча вышел из комнаты.
  – Таким образом, насколько нам известно, вся операция заняла не больше недели, – сказал Кэри, взяв со стола тонкую картонную папку. – Мы только что получили из Лондона подробный рапорт о Денисоне вместе с его фотографией, – вынув фотографию, он протянул её Иредалю. – Вот так Денисон выглядел совсем недавно. Невероятно, не так ли?
  Иредаль внимательно рассмотрел фотографию.
  – Очень интересно, – заметил он.
  – Возможно ли проделать такое за одну неделю? – настойчиво спросил Кэри.
  – Я могу говорить определённо лишь об одном случае оперативного вмешательства, – сказал Иредаль, отложив фотографию. – На внешнем крае левого века – крохотный разрез, державшийся, вероятно, лишь на одном стежке. За неделю такой разрез, конечно же, заживёт, хотя и может немного побаливать. Я нашёл небольшой воспалённый участок.
  – Вы хотите сказать, что это был единственный разрез? – недоверчиво спросил Маккриди.
  – Да, – ответил Иредаль. – Он был сделан с целью опустить вниз уголок левого века. У вас есть фотография Мейрика?
  – Вот она, – Кэри протянул фотографию.
  – Вот здесь, видите? – Иредаль ткнул пальцем. – Уголок века опущен в результате контрации кожи после зашивания шрама на скуле. Тот, кто зашивал Мейрику этот шрам, – просто мясник, если вас интересует моё мнение, – жёстко добавил он. – Если бы работал нормальный хирург...
  – Мейрик получил этот шрам мальчишкой, во время войны, – Кэри постучал по фотографии. – Но как, чёрт возьми, они воспроизвели шрам на лице Денисона, не сделав разреза?
  – Очень умно сделано, – сказал Иредаль с неожиданным энтузиазмом. – Здесь работал первоклассный татуировщик; то же самое относится и к родинке на подбородке, – он опустился на стул. – Мне не раз приходилось иметь дело с татуировкой, но я специализируюсь на удалении, а не на нанесении, – он наклонился вперёд и провёл пальцем по фотографии. – Линия волос поднята с помощью депиляции; это не какая-нибудь грубая работа, после которой через день появляется щетина. Боюсь, мистер Денисон навсегда расстался со своей шевелюрой.
  – Всё это замечательно, – сказал Маккриди, пристально разглядывавший обе фотографии. – Но сравните этих двоих. У Денисона узкое лицо, а без бороды оно будет казаться совсем худым. У Мейрика жирный подбородок, круглые щёки. Носы совершенно разные.
  – Это было сделано несколькими инъекциями жидкого силикона, – ответил Иредаль. – Некоторые из моих более легкомысленных коллег помогают кинозвёздам в трудном деле наращивания грудных желез, пользуясь теми же средствами, – в его тоне слышалось отвращение. – Я пальпировал его лицо и практически безошибочно определил область инъекций.
  – Чёрт меня возьми! – пробормотал Кэри.
  – Вы говорите, Денисон каким-то образом потерял неделю жизни? – спросил Иредаль.
  – Он говорит, что из его памяти выпала одна неделя.
  – Тогда я рискну предположить, как это было проделано. Разумеется, его нашпиговали наркотиками и всё время держали в бессознательном состоянии. Я обратил внимание на пластырь на его левой руке. Я не снимал пластырь, но именно там была введена капельница, поддерживавшая жизнедеятельность Денисона.
  – Продолжайте, – заинтригованно сказал Кэри.
  – В уголке левого века был сделан разрез – пятиминутная работа для любого опытного хирурга. Затем, насколько я понимаю, они нанесли татуировку. Обычно после татуировки несколько дней сохраняются болезненные явления, но недели вполне достаточно для полного заживления. Остальное и вовсе не представляло труда.
  Он взял обе фотографии.
  – Как видите, подстилающая костная структура и форма черепа у них сходные. Надо полагать, если бы у вас была фотография Мейрика пятнадцати-двадцатилетней давности, он показался бы вам похожим на Денисона – того Денисона, который жил в Англии. Насколько я понимаю, Мейрик не стеснялся в расходах?
  – Он достаточно богат, – ответил Кэри.
  – Это заметно по его лицу, – заметил Иредаль. – У Денисона, напротив, немного истощённый вид.
  – Интересно, что вы об этом упомянули, – Кэри раскрыл папку. – Судя по тому, что мы имеем, Денисон был если и не алкоголиком, то пьяницей, балансировавшим на самом краю. Он совсем недавно потерял работу – уволен за некомпетентность 24 июня.
  Иредаль кивнул.
  – Симптоматично. Алкоголики едят мало – они получают калории из выпивки, – он встал. – Это всё, что я могу для вас сделать сегодня, джентльмены. Мне хотелось бы осмотреть Денисона завтра. Нужно подумать о возвращении ему его прежнего облика, что будет совсем непростой задачей – этот силикон чертовски трудно вытянуть наружу. Что-нибудь ещё?
  – Ничего, мистер Иредаль, – ответил Кэри.
  – Тогда с вашего разрешения я немного посплю. Сегодня у меня был очень трудный день.
  – Вы знаете, где ваша комната, – сказал Кэри. Иредаль кивнул и вышел, закрыв за собой дверь.
  Кэри и Маккриди некоторое время в молчании глядели друг на друга. Затем Кэри вздохнул и спросил через плечо:
  – Что скажешь, Ян?
  – Чёрт меня возьми, если я знаю, что сказать, – признался Армстронг.
  – Не расстраивайся – со мной такая же история, – проворчал Кэри. – Я на своём веку слыхал немало идиотских историй, но этот случай, похоже, заслуживает главного приза. Посмотрим, что скажет Хардинг. Почему-то мне кажется, что он пробудет там дольше, чем Иредаль. Пора поставить кофе, у нас целая ночь впереди.
  Кэри оказался прав: до появления Хардинга прошло больше двух часов. Лицо психиатра было тревожным.
  – Денисона нельзя надолго оставлять в одиночестве, – с порога сказал он.
  – Ян! – позвал Кэри.
  Армстронг встал.
  – Если он захочет поговорить с вами – пусть говорит, – сказал Хардинг. – Поддерживайте разговор, но ни в коем случае не вдавайтесь в частности. Держитесь общих тем, понятно?
  Армстронг кивнул и вышел из комнаты. Хардинг опустился в кресло, Кэри внимательно наблюдал за ним.
  – Судя по вашему виду, доктор, вы нуждаетесь в выпивке, – заключил он. – Виски?
  Хардинг кивнул.
  – Благодарю вас, – он потёр лоб. – Денисон в очень плохом состоянии.
  Кэри плеснул в бокал пару унций виски.
  – Что вы имеете в виду?
  – Над ним основательно потрудились, – ровным голосом ответил Хардинг.
  – Над его сознанием? – Кэри протянул ему бокал.
  Отхлебнув половину, Хардинг закашлялся.
  – Другую половину надо разбавить водой, – проворчал он. – Да, я имел в виду его сознание. Кто-то крайне безжалостно обошёлся с ним. Из его памяти выпала неделя; то, что с ним сделали, было сделано за эту неделю.
  Кэри нахмурился.
  – Иредаль высказал предположение, что его всё время держали в бессознательном состоянии.
  – Одно не исключает другого, – возразил Хардинг. – Возможно, с помощью наркотиков его психика в течение недели поддерживалась в угнетённом состоянии.
  – Вы говорите о промывке мозгов? – спросил Маккриди.
  – В определённом смысле, – Хардинг принял у него бокал с разбавленным виски. – Перед теми, кто обрабатывал Денисона, стояла следующая проблема: в идеале следовало бы довести Денисона до такого состояния, что он начал бы считать себя Мейриком. Но это невозможно, – Хардинг сделал многозначительную паузу. – По крайней мере, этого невозможно добиться за одну неделю.
  – Вы полагаете, что такая возможность в принципе существует? – недоверчиво спросил Кэри.
  – Да, – устало ответил Хардинг. – Такое возможно. Но у этой шайки было слишком мало времени, поэтому им пришлось искать другой путь. Насколько я понимаю, их задача заключалась в том, чтобы поместить Денисона в отель в качестве Мейрика и при этом быть уверенными, что он не ускользнёт из-под контроля – например, не улетит в Лондон первым же рейсом. Поэтому они обработали его, – последние слова Хардинг произнёс как нецензурное выражение.
  – Каким образом? – спросил Кэри.
  – Что вы знаете о гипнозе?
  Маккриди фыркнул, и Хардинг взглянул на него, прищурив глаза.
  – Нет, мистер Маккриди, это не шарлатанство, – холодно сказал он. – Денисона долгое время держали в гипнотическом состоянии, инициированном наркотиками, и в это время его психика постепенно разрушилась, – он сделал неожиданно беспомощный жест. – Подозреваю, у Денисона уже была склонность к неврозам. У них оказалось под рукой много вспомогательных инструментов – иррациональные страхи, незалеченные душевные травмы и так далее.
  – Что вы имеете в виду под склонностью к неврозам? – спросил Кэри.
  – Трудно сказать, но похоже, что к тому времени, когда его начали обрабатывать, он был уже не вполне нормальным человеком.
  – Чокнутый? – вставил Маккриди.
  Хардинг неприязненно взглянул на него.
  – Не в большей степени, чем вы, мистер Маккриди, – едко заметил он. – Но, думаю, в его жизни произошло какое-то событие, выбившее его из колеи.
  – Кое-что и впрямь случилось, – сказал Кэри. – Он потерял работу, – Кэри вынул из папки несколько листков. – У меня не было времени обсудить это с вами, но у нас есть материалы на Денисона. Скоро их будет больше, но сейчас это всё, чем мы располагаем.
  Хардинг изучил машинописные листки. Он читал медленно и внимательно.
  – Мне стоило бы познакомиться с этими материалами до того, как я пошёл к Денисону, – наконец сказал он. – Это сэкономило бы много времени.
  – Он был режиссёром на небольшой студии, специализирующейся на выпуске документальных фильмов и рекламных роликов, – сказал Кэри. – Потом он сорвался с катушек. Его пристрастие к выпивке обходилось фирме в кругленькую сумму. Они уволили его без всяких сантиментов.
  Хардинг покачал головой.
  – Это не то, что вывело его из равновесия. Пьянство – это следствие, а не причина, – он перелистал страницы. – Три года назад у него умерла жена. Должно быть, она была совсем молодой. Вы знаете, отчего она умерла?
  – Пока нет, – ответил Кэри. – Скоро узнаем.
  – Не удивлюсь, если с тех пор он и начал пить.
  – В данный момент это не имеет особого значения, – заметил Кэри.
  – Имеет – для меня, – Хардинг повысил голос. – Мне придётся лечить его.
  – Знаю, доктор, – примирительным тоном сказал Кэри. – Мы вручим вам всю относящуюся к делу информацию, как только получим её. Но сейчас меня интересует то, что сделали с Денисоном и каким образом это было проделано.
  – Хорошо, – Хардинг успокоился. – Итак, Денисон был в буквальном смысле слова разобран на составные части. В его памяти сохранились лишь имя и примерный адрес: Жиль Денисон из Хемпстэда. Те, кто над ним работал, конечно, могли добиться полной амнезии, но это не имело смысла, так как Денисон должен был занять место Мейрика. Для того чтобы войти в роль, от него требовалось некоторое минимальное осознание своей личности. Должен сразу сказать, что я не имею понятия, почему Денисон должен заменить Мейрика.
  – У меня есть кое-какие соображения, – проворчал Кэри. – Продолжайте, доктор.
  – В то же время в сознании Денисона нельзя было оставлять слишком много индивидуальных воспоминаний, иначе он отверг бы ту личность, которую должен был представлять. Фигурально выражаясь, его следовало держать на коротком поводке. Чтобы он не задавался вопросами о своём происхождении, в его сознание было внедрено несколько мощных блоков. Кроме того, ему имплантировали отдельные ложные воспоминания, окончательно лишившие его свободы действий. Например, он отчётливо помнит, как играл в гольф, но в то же время знает, что никогда в жизни в него не играл. Таким образом, он постоянно пребывает в замешательстве, ведущем к параличу воли. Этого вполне достаточно, чтобы заставить его остаться в отеле хотя бы на тот срок, пока он пытается разобраться в себе.
  Маккриди сделал нетерпеливое движение.
  – Разве это возможно?
  – Вполне возможно. Я могу нарисовать на полу этой комнаты воображаемый квадрат и под гипнозом внушить вам, что следует избегать этого места. Это называется постгипнотической суггестией. Вы до конца своих дней можете входить в эту комнату и выходить из неё, по никогда не ступите на поверхность этого воображаемого квадрата. Более того, вы даже не будете отдавать себе отчёта в иррациональности своего поведения.
  Перехватив скептический взгляд Маккриди, Хардинг добавил:
  – Я в любой момент готов продемонстрировать вам этот метод.
  – Нет! – быстро сказал Маккриди. – Я вам верю. Кэри мрачно улыбнулся.
  – Продолжайте, доктор.
  – Человеческий мозг – самостабилизирующаяся система, – сказал Хардинг. – Если бы дело обстояло иначе, мы все давно бы свихнулись. Основная функция сознания – контролировать восприятие. Когда Денисон пытается углубиться в своё прошлое, он натыкается на блоки; невероятность того, что он находит в собственном сознании, настолько потрясает его, что он ищет убежища в забвении. – На лице Кэри отразилось непонимание, и Хардинг добавил:
  – Он засыпает. Типичный истерический симптом. Во время нашего разговора он засыпал дважды. Оба раза я давал ему поспать десять – пятнадцать минут; проснувшись, он забывал, почему он отключился – это стиралось из его памяти. Это защитный механизм мозга против сумасшествия и, мне кажется, такое случалось с Денисоном и раньше.
  – Я не совсем понимаю, – возразил Кэри. – Вы говорите, что Денисон наполовину безумен и в любой момент может уснуть или потерять сознание. Как же вы объясните тот факт, что ему удалось ловко одурачить одного из моих сотрудников, а потом проявить быстроту и сообразительность в смертельно опасной ситуации?
  – Да, он вполне владеет собой, – согласился Хардинг. – Он проваливается в беспамятство лишь тогда, когда начинает думать о своём прошлом. Судя по вашему рассказу и по характеру ранения, он владеет собой значительно лучше, чем можно было бы ожидать в подобных обстоятельствах.
  – Он чертовски хорошо владеет собой, – внезапно заявил Маккриди. Кэри повернулся к нему. – Я не успел сказать вам: он осалил миссис Хансен.
  – Что он сделал?
  – Он выяснил, что у неё есть пистолет, – он сам мне об этом рассказал. И добавил, что мне следовало бы знать о таких вещах.
  На лице Хардинга можно было прочитать: "Ну, что я вам говорил!" Лицо Кэри было маской недоумения.
  – И ещё, – добавил Маккриди. – Алкоголик он или нет, но теперь он завязал. Миссис Хансен сказала, что вчера он попробовал выпить рюмку виски. У неё сложилось впечатление, будто он хлебнул отравы для тараканов.
  – Забавно, – заметил Хардинг. – Человека, можно сказать, размешали, как овсянку в кастрюле, – будет достойно внимания, если это вылечит его от алкоголизма. Хотя такой метод лечения, безусловно, не может быть внедрён в практику. Как бы то ни было, его нужно госпитализировать. Я могу это организовать.
  Кэри поднялся с места.
  – Благодарю вас, доктор Хардинг.
  – Мне хотелось бы увидеться с ним завтра, – Хардинг тоже встал. – Куда вы его отправите сейчас?
  – Я позабочусь о нём, – мягко сказал Кэри.
  – Валяйте, – проворчал Хардинг. – Без квалифицированного лечения безумие ему гарантировано, – он зевнул. – Ладно, я пошёл спать.
  Он вышел в коридор. Кэри вернулся к столу, взял обе фотографии и снова принялся разглядывать их.
  – Вот и всё, – сказал Маккриди. – Мы с треском провалились. Нет Мейрика – нет операции.
  Кэри ничего не ответил.
  – О чём вы думаете? – спросил Маккриди.
  – О разных вещах, – медленно сказал Кэри. – Например, о том, что у нас нет Мейрика, зато есть чертовски хорошая замена для него.
  У Маккриди отвисла челюсть.
  – Вы имеете в виду Денисона? Но вы же слышали, что сказал Хардинг: этот парень в любой момент может свихнуться. Мне кажется, это неэтично.
  – Не говори мне про этику, – жёстко сказал Кэри. – У меня есть работа, которую нужно сделать, – он отшвырнул фотографии. – Иредаль хочет вернуть Денисону его лицо, Хардинг хочет восстановить его прошлое. Если завтра мы позволим Хардингу проделать над ним свои сволочные гипнотические фокусы, то Денисон быстро соберёт манатки и отправится домой.
  Он нахмурился, принимая решение.
  – Отвези его обратно в отель, – коротко сказал он.
  – Бога ради! – взмолился Маккриди. – Вы понимаете, что делаете?
  – Понимаю, – ответил Кэри. – По пути поразмысли вот над чем: когда жизнь Денисона висела на волоске в Спиралене, на кого нападали неизвестные – на Мейрика или на Денисона?
  Маккриди раскрыл рот, затем снова закрыл его.
  – За Денисоном должно быть установлено наблюдение, – продолжал Кэри. – Охрана на этаже остаётся; пошли ещё кого-нибудь присматривать за окнами. Этот проклятый отель надо законопатить так, чтобы муха не вылетела. А теперь – за дело.
  * * *
  Маккриди высадил Денисона в гараже отеля.
  – Я не буду подниматься, – сказал он. – Увидимся завтра, – он посмотрел на часы и поправился: – То есть уже сегодня. Господи, уже половина пятого! Ложитесь спать.
  Во время короткой поездки оба молчали, но теперь Денисон медлил, оставаясь на месте.
  – Всё-таки что всё это значит? – спросил он. – Первый, насколько я понял, был хирургом, но второй... это же психиатр, верно?
  – Кэри встретится с вами завтра, – сказал Маккриди. – Он всё объяснит. – Он помолчал, покусывая нижнюю губу. – Обещаю вам.
  – Ну ладно, – пробормотал Денисон. – Сейчас я слишком устал, чтобы спорить с вами. Но ему следует сочинить что-нибудь действительно убедительное.
  Кивнув Маккриди, Денисон начал подниматься по лестнице. Он не оглядывался, но если бы он оглянулся и смог увидеть глаза Маккриди, то прочёл бы в них сочувствие.
  Денисон открыл дверь, выходившую в холл отеля, и увидел кучу чемоданов. Группа новоприбывших постояльцев заливалась весёлым смехом; по коридору, словно бабочки, в разных направлениях порхали молодые люди. Он подошёл к конторке и встал поблизости, терпеливо ожидая, когда измученный ночной портье разберётся с туристами. Через несколько минут Денисон встретился с ним взглядом и быстро сказал:
  – Номер 360, будьте добры.
  – Да, мистер Мейрик, – портье протянул ему ключ.
  Денисон не видел девушку, изумлённо глядевшую на него, зато хорошо расслышал звонкий оклик, раздавшийся у него за спиной:
  – Папа!
  Он неторопливо обернулся и внезапно с ужасом понял, что девушка обратилась к нему.
  Глава 11
  К чести Денисона, он не ударился в панику. Первым его побуждением было отступить и сказать, что произошла ошибка и он вовсе не Мейрик. Затем он понял, что это не поможет – ночной портье, знавший его в лицо и по имени, стоял совсем рядом. В любом случае перепалка в коридоре отеля могла только ухудшить положение. Денисон остался на месте и промолчал.
  Девушка поцеловала его в плотно сжатые, безответные губы. Его реакция заставила её слегка попятиться; улыбка исчезла с её лица.
  – Я надеялась найти тебя в Осло, но никак не ожидала, что натолкнусь на тебя в первом же отеле, к тому же в пять утра, – сказала она. – Что ты здесь делаешь в такую рань, вернее, так поздно?
  Она была молоденькой – на вид не больше двадцати лет, с ясными серыми глазами и свежей молодой кожей. Строгий любитель красоты назвал бы её рот слишком широким. На её лице не было макияжа, а если и был, то искусный, незаметный для мужского глаза.
  Денисон сглотнул комок в горле.
  – Я был у приятеля, – выдавил он. – Разговор немного затянулся.
  – Ясненько, – она засунула руки глубоко в карманы своей автомобильной куртки и взглянула на утомлённого портье. – Я получу ключи часа через два-три, не раньше. Можно мне помыться в твоём номере? Должно быть, я похожа на пугало.
  У Денисона пересохло во рту, и он замешкался с ответом. Девушка с любопытством смотрела на него.
  – Ты сам-то здесь живёшь? – она рассмеялась. – Конечно, здесь. У тебя же ключ в руке.
  – Мне нужно позвонить, – Денисон сделал шаг назад.
  – Почему бы не позвонить из номера?
  – Отсюда удобнее.
  Денисон быстро повернулся и пошёл к телефонам, лихорадочно обшаривая карманы в поисках мелочи.
  Телефонные аппараты в холле были накрыты полусферическими колпаками из прозрачного пластика – теоретически это не позволяло подслушать разговор. Денисон видел, что девушка последовала за ним и остановилась в нескольких шагах от него. Вынув бумажник, он сверился с надписью на клочке бумаги и набрал номер. Последовало шесть бесконечно долгих гудков.
  – Слушаю, – сказал голос.
  – Мне нужен Кэри, – прошептал он.
  – Говорите громче, я вас не слышу.
  – Я хочу поговорить с Кэри, – Денисон повысил голос.
  – Не думаю, что это возможно, – в голосе звучало сомнение. – Он только что лёг в постель.
  – Да хоть в гроб! Разбудите его. С вами говорит Денисон.
  В трубке послышался свистящий вздох.
  – Хорошо.
  Кэри на удивление быстро оказался у телефона.
  – Денисон?
  – У меня неприятности. Дочь...
  – Как вам удалось узнать этот номер? – холодно прервал его Кэри.
  – Бога ради! Это может подождать!
  – Как вы узнали номер? – настаивал Кэри.
  – В комнате, где меня осматривали, был телефон, – объяснил Денисон. – Я запомнил номер.
  – Хм! Хардинг утверждает, что вы вполне владеете собой, и теперь я ему верю, – в голосе Кэри слышалось уважение. – Хорошо, какие у вас проблемы?
  – В отеле только что появилась дочь Мейрика.
  – Что? – голос в трубке резанул слух.
  – Что мне делать? – с отчаянием спросил Денисон. – Чёрт возьми, я даже не знаю, как её зовут.
  – Святые небеса! Подождите минутку, – послышалось приглушённое бормотание, затем Кэри снова взял трубку. – Её зовут Лин – Л-И-Н.
  – Что ещё известно о ней, кроме имени?
  – Откуда мне знать? – рявкнул Кэри. – Не имею ни малейшего представления.
  – Чёрт вас возьми! – яростно сказал Денисон. – Мне придётся говорить с девушкой. Я должен что-то знать о ней. Она моя дочь!
  – Где она сейчас?
  Денисон взглянул в сторону через пластиковый колпак.
  – Она стоит в десяти футах от меня. Я звоню из холла и не знаю, слышит ли она меня. Она хочет подняться в мой номер.
  – Сделаю что смогу, – сказал Кэри. – Не кладите трубку.
  – Только побыстрее, – краешком глаза Денисон видел, что девушка направилась к нему. – Я буду через минуту, Лин, – сказал он, высунув голову из-под колпака. – У тебя есть багаж, который нужно взять с собой?
  – Ах да – моя дорожная сумка. Пойду возьму её.
  Денисон проводил её взглядом и вытер испарину со лба.
  – Маргарет Лин Мейрик, – сообщил Кэри, вернувшись к телефону. – Предпочитает называть себя Лин. Она дочь Мейрика от первого брака.
  – Её мать ещё жива? – быстро спросил Денисон.
  – Да – разведена и снова замужем.
  – Имя?
  – Патриция Джоан Медфорд. Мужа зовут Джон Ховард Медфорд – крупная шишка в Сити.
  – Как насчёт второй жены Мейрика?
  – Он не женат: развёлся вторично три года назад. Вторую жену зовут Джанет Мейрик, в девичестве Остин.
  – Чем занимается девушка? Работа, увлечения?
  – Не знаю, – ответил Кэри. – Все сведения взяты из досье Мейрика. Мы не занимались его дочерью.
  – Займитесь, и поскорее, – посоветовал Денисон. – Послушайте, Кэри, я не знаю, почему я должен вытаскивать вас из этого дерьма. Сейчас я испытываю сильнейшее желание всё ей рассказать.
  – Не делайте этого, – быстро сказал Кэри. – Я соберу информацию и передам её так быстро, как только будет возможно.
  – Каким образом?
  – Я отправлю запечатанный конверт со специальным посыльным. Девушка не узнает, что написано на листке, который вы прочтёте. Если дело примет плохой оборот, я найду способ разделить вас, но Бога ради, Денисон, не разрушайте своё прикрытие!
  В голосе Кэри слышалась мольба. По опыту короткого знакомства с ним у Денисона сложилось впечатление, что Кэри не тот человек, который привык о чём-либо просить. Денисон решил, что настал подходящий момент.
  – С тех пор как надо мной сотворили это паскудство, я шёл у вас на поводке, – сказал он. – Теперь я хочу объяснений – исчерпывающих и правдивых объяснений!
  Внезапно он осознал, что почти кричит, – он был на грани истерики.
  – Сегодня вам всё объяснят, – пообещал Кэри. – А пока постарайтесь не насторожить девушку.
  – Не уверен, что я смогу это сделать. Одно дело дурачить незнакомого человека, и совсем другое – члена собственной семьи.
  – Может быть, нам повезёт, – сказал Кэри – Кажется, Мейрик не был особенно близок со своей дочерью, у меня сложилось впечатление, что её воспитанием занималась мать.
  Денисон обернулся.
  – Мне пора, – сказал он. – Она идёт сюда.
  Перед тем как повесить трубку, он услышал тихое отрывистое восклицание, словно Кэри пожелал ему удачи.
  – Вот и всё, – улыбаясь, сказал Денисон, когда девушка подошла к нему.
  – Ты выглядишь так, словно яростно спорил с кем-то, – сказала она, подстраиваясь под его шаг.
  – Разве?
  – Ты любишь поспорить, я знаю, но мне всё-таки интересно, с кем ты спорил в пять часов утра, находясь в центре Осло.
  Они остановились перед лифтами. Денисон нажал кнопку.
  – Откуда ты приехала? – спросил он.
  – Из Бергена. Взяла машину напрокат, и вперёд – весь день и большую часть ночи, – она вздохнула. – Устала немножко.
  – Ты ехала одна? – он старался, чтобы его голос звучал нейтрально.
  – Да, – она улыбнулась. – Интересуешься, как у меня обстоят дела с парнями?
  – Я сначала подумал, что ты приехала вместе с этой ордой, – сказал Денисон, кивнув в сторону молодых людей, толпившихся в коридоре. – Неудивительно, что ты устала – после такой-то поездки! Всё-таки молодость – великое дело.
  Они вошли в лифт.
  – В данный момент я чувствую себя старой, как Мафусаил, – мрачно заметила она. – Скорее всего это от голода. После завтрака я буду в полном порядке.
  Денисон решил рискнуть.
  – Сколько тебе лет, Лин? Я вечно забываю...
  – Да, забываешь... Когда мне исполнился двадцать один, ты тоже забыл... или всё-таки нет? – в её голосе неожиданно зазвучала горечь. – Отец, который так поступает... – она замолчала и прикусила губу. – Извини, папа. Мой день рождения будет на следующей неделе.
  – Это замечательно, Лин.
  В отношениях Мейрика с его дочерью присутствовал скрытый антагонизм, причины которого были Денисону непонятны.
  – Как бы то ни было, ты уже выросла из того возраста, когда родителя называют "папой", – сказал он. – Пусть будет просто Гарри, ладно?
  Она изумлённо взглянула на него и с благодарностью сжала его локоть.
  – Спальня – прямо, – сказал Денисон, открыв дверь. – Ванная по коридору налево.
  Лин прошла в спальню и поставила на пол свою дорожную сумку.
  – Ванная – это для меня, – сказала она. – Пора смыть дорожный грим.
  Она раскрыла сумку, вытащила оттуда несколько мелких предметов туалета и исчезла в ванной. Услышав звук льющейся воды, Денисон быстро подошёл к телефону.
  – Это номер 360, – сказал он. – Если будет письмо или записка для Мейрика, дайте мне знать немедленно.
  Он повесил трубку и задумчиво взглянул на дорожную сумку Лин. Из ванной по-прежнему доносился звук льющейся воды. Денисон присел на стоявший тут же стул и заглянул аккуратно в упакованную сумку. Увидев синюю обложку британского паспорта, он вытащил его и перелистал страницы. 21 июля Лин Мейрик исполнялось двадцать два года. Род деятельности определялся как "преподавательская работа".
  Денисон положил паспорт на место и извлёк книжечку дорожных чеков. Перелистывая её, он тихо посвистывал: семья Мейриков явно не стеснялась в расходах. Бумажник был набит пластиковыми конвертами с кредитными карточками и фотографиями. У него не было времени для тщательного осмотра: девушка в любой момент могла выйти из ванной.
  Сунув бумажник обратно, Денисон открыл молнию на внутреннем кармане сумки. Там лежали ключи от автомобиля и несколько маленьких ключей на кольце с брелком. В ванной всё стихло. Денисон закрыл карман и быстро отодвинул сумку. Когда Лин вышла из ванной, он стоял рядом с креслом и снимал пиджак.
  – Теперь гораздо лучше, – девушка сняла свою автомобильную куртку и теперь выглядела нарядно в светло-зелёном свитере и тесно облегающих брюках. – Когда здесь начинают подавать завтрак?
  Денисон взглянул на часы.
  – Не раньше половины седьмого. Может быть, ночной портье сумеет организовать для нас кофе с сэндвичами.
  Она нахмурилась и опустилась на край кровати.
  – Нет уж, я подожду настоящего завтрака, – она поморгала. – Мне всё ещё кажется, будто я сижу за рулём.
  – Не стоило так утомлять себя.
  – В прошлый раз ты говорил совсем другое.
  – Да, – неловко отозвался Денисон. Наступила тишина. – Как поживает мать? – спросил он.
  – С ней всё в порядке, – равнодушно ответила Лин. – Но он – какой же он зануда, Боже мой!
  – В каком смысле?
  – Ну... он сидит в своём офисе и делает деньги. Да, я знаю, что ты богат, но ты получаешь деньги за то, что делаешь вещи. А он просто делает деньги.
  Денисон пришёл к выводу, что "он" был Джоном Ховардом Мэдфордом, "крупной шишкой в сити".
  – Мэдфорд не такой уж плохой парень, – заметил он.
  – Он зануда, – решительно повторила Лин. – И опять-таки: в прошлый раз ты говорил о нём совсем по-другому.
  Денисон решил больше не отзываться о ком-либо положительно.
  – От кого ты узнала, что я здесь? – спросил он.
  – От Эндрюса. Когда он сказал, что ты выехал в Скандинавию, я поняла, что ты будешь либо здесь, либо в Хельсинки, – она внезапно занервничала. – Теперь я уже не уверена, стоило ли мне приезжать.
  Денисон осознал, что стоит, глядя на неё сверху вниз. Он сел в кресло, и девушка, словно отвечая на его движение, вытянулась на кровати.
  – Почему? – спросил он.
  – Ты не можешь спрашивать всерьёз, – с горечью сказала она. – Я отлично помню нашу жуткую ссору в позапрошлом году. Когда ты не поздравил меня с днём рождения, я поняла, что ты тоже ничего не забыл. Ты никогда ничего не забываешь.
  Денисон вступил на зыбкую почву.
  – Два года – большой срок, – примирительно сказал он. Ему приходилось учиться языку политиков – говорить пространно, не имея в виду ничего конкретного.
  – Ты изменился, – заметила она. – Ты... ты стал мягче.
  Этого нельзя допустить.
  – Я могу быть таким же язвительным, как и раньше, если захочу, – Денисон улыбнулся. – Наверное, я просто стал старше и, может быть, мудрее.
  – Ты всегда был мудрым, – возразила Лин. – Если бы ты только не считал себя всегда и везде правым! Как бы то ни было, я хотела поговорить с тобой лицом к лицу. Я очень расстроилась, когда мне сказали, что тебя нет в Англии, и сразу же кинулась сюда, – она помолчала. – Дай мне сигарету.
  – Я бросил курить.
  Она пристально посмотрела на Денисона.
  – Ты действительно изменился.
  – Всё до поры до времени.
  Денисон выдвинул ящик туалетного столика, вынул золотой партсигар и зажигалку и протянул ей сигарету.
  – На днях я подхватил сильную простуду, – объяснил он.
  – Раньше это тебя не останавливало, – Лин прикурила от протянутой зажигалки. – Ты, кажется, удивлён, что я не курю травку? – она нервно затянулась и выпустила струйку дыма.
  Денисон почувствовал, что столкнулся с чем-то, о чём ему раньше приходилось лишь слышать – с разрывом между поколениями.
  – Не болтай глупостей, Лин, – строго сказал он. – Какие у тебя планы?
  – Как всегда – вперёд, до первой остановки. Кстати, всё в порядке: я получила степень.
  Она выжидающе взглянула на него. Денисон понял, что снова оказался на минном поле. Он не знал, как ему следует реагировать на такое заявление. Впрочем, получение степени обычно является поводом для поздравлений. Может быть, стоит попробовать?
  – Это замечательная новость, Лин.
  Девушка настороженно всматривалась в его лицо.
  – Ты серьёзно?
  – Это самая лучшая новость, которую я слышал в последнее время.
  Лин облегчённо вздохнула.
  – Мать считает это глупостью. Она говорит, что при наших деньгах не следует забивать голову работой, и уж тем более глупо учить сопливую ист-эндскую детвору. Ну, ты знаешь её. А Зануде всё до лампочки, – её голос звучал патетично. – Ты и в самом деле рад?
  – Конечно. – Денисон был действительно рад за неё и говорил совершенно искренне.
  – Ах, папа, как я счастлива! – она спрыгнула с постели и подошла к своей сумке. – Посмотри, что здесь написано, – она раскрыла паспорт. – Профессия – учитель! – с гордостью сказала она.
  – Ты получила высокий балл?
  Её лицо помрачнело.
  – Средний. Ты, конечно же, считаешь, что любой Мейрик должен заканчивать колледж с отличием?
  Денисон мысленно проклял Мейрика, который, по-видимому, воображал себя сверхчеловеком. Девушка напоминала сжатую пружину – любое неправильное слово могло вызвать разрушительный рывок.
  – Я очень рад, что ты получила степень, – ровным голосом сказал Денисон. – Где ты собираешься преподавать?
  Напряжение рассеялось. Девушка снова вытянулась на постели.
  – Прежде всего мне нужно набраться опыта, – серьёзно сказала она. – Это в общем смысле, – затем я начну специализироваться. После этого, если у меня и в самом деле будет куча денег, я пущу их в дело.
  – Каким образом?
  – Расскажу, когда сама буду ясно себе это представлять.
  Денисон спросил себя, как долго этот юношеский идеализм сможет сопротивляться жестокости повседневного мира. С другой стороны, с энтузиазмом и достаточными средствами можно сделать многое...
  – Похоже, ты уже составила жизненный план, – улыбнувшись, сказал он. – А замужество и семья в программе не предусмотрены?
  – Само собой. Но мне нужен подходящий парень: он должен хотеть того же, чего хочу я, – она пожала плечами. – До сих пор такие мне не попадались. Ребят из университета можно разделить на две категории: консерваторы, довольные системой, и идеалисты – эти всем недовольны. Консерваторы подсчитывают размер своей будущей пенсии ещё до того, как получат работу, а идеалисты страшно наивны и непрактичны. Ни те, ни другие меня не устраивают.
  – Рано или поздно тебе встретится тот, кто подойдёт по всем статьям, – философски заметил Денисон.
  – Как ты можешь быть уверен?
  Он рассмеялся.
  – А как ты думаешь, отчего происходит прирост населения? Мужчины и женщины как-то приноравливаются друг к другу, – видно, такова уж их животная натура.
  – Я готова подождать, – она отложила сигарету и закрыла глаза.
  – Позволю себе предположить, что долго ждать не придётся, – шутливо сказал Денисон.
  Лин не ответила, и он внимательно посмотрел на неё. Она заснула быстро и крепко, как ребёнок, – неудивительно, если вспомнить, что она не спала всю ночь. Денисон тоже провёл ночь без сна, но сон для него сейчас был слишком большой роскошью.
  Надев пиджак, он взял ключи из сумки Лин и спустился вниз. В холле перед конторкой стояли два чемодана. Денисон удостоверился, что чемоданы принадлежат Лин, и обратился к портье:
  – Я хочу отнести эти чемоданы в комнату моей дочери. В каком номере она остановилась?
  – Она заказывала номер заранее, мистер Мейрик?
  – Возможно.
  Портье сверился со списком и протянул ему ключ.
  – Номер 430. Я понесу чемоданы, сэр.
  Поднявшись на четвёртый этаж, Денисон щедро вознаградил портье и вошёл в номер. Он положил оба чемодана на кровать, вытащил ключи и приступил к обыску, стараясь не слишком ворошить вещи. Ему не удалось обнаружить ничего ценного с точки зрения новой информации, однако пара предметов могла дать представление о характере Лин Мейрик. В раскладном кожаном чехольчике он увидел свою – Гарри Мейрика – фотографию. Рамка для второй фотографии была пустой. В углу одного из чемоданов лежал маленький плюшевый мишка, потрёпанный от бесчисленных ласк, и, вероятно, хранившийся в качестве талисмана. Из другого чемодана Денисон вытащил два учебника: один по теории и практике преподавательской работы, второй по детской психологии. Страницы массивных томов были покрыты графиками и диаграммами.
  Он запер чемоданы, поставил их на полку для багажа и спустился в свой номер. Когда двери лифта раскрылись на третьем этаже, Денисон увидел Армстронга, который только что вышел из другого лифта.
  – Мистер Кэри велел передать вам вот это, – Армстронг протянул ему конверт.
  Денисон вскрыл конверт и пробежал глазами несколько абзацев текста, отпечатанного на машинке с мелким шрифтом. Единственной новой для него информацией был тот факт, что Лин Мейрик занимается гимнастикой.
  – Кэри придётся поискать что-нибудь получше этого, – сухо сказал он.
  – Мы делаем всё возможное, – сказал Армстронг. – Днём, когда в Англии будет утро, мы получим новые сведения.
  – Держитесь на связи со мной, – сказал Денисон. – И не забудьте напомнить Кэри, что я жду объяснений.
  – Я передам.
  – И ещё одно, – продолжал Денисон. – По её словам, она собиралась найти меня либо в Осло, либо в Хельсинки. Я размышлял над этим до тех пор, пока не понял, что ни черта не знаю о Мейрике. Кэри упоминал про досье Мейрика – я хочу видеть это досье.
  – Вряд ли это возможно, – задумчиво сказал Армстронг. – У вас нет допуска.
  Денисон смерил его ледяным взглядом.
  – Вы, проклятые идиоты, – тихо сказал он. – Сейчас я являюсь вашим допуском к чему бы то ни было – не забудьте передать Кэри и об этом тоже.
  Кивнув Армстронгу, он пошёл по коридору к своему номеру.
  Глава 12
  Кэри расхаживал возле городской ратуши Осло, греясь в лучах полуденного солнца и насмешливо поглядывая на статуи. Каждая фигура олицетворяла собой какую-либо профессию, а вместе взятые они, несомненно, символизировали могущество труда. Кэри пришёл к заключению, что городской совет возглавляют социалисты.
  Опустившись на скамейку, Кэри перевёл взгляд на гавань Ослофьорда. По заливу медленно скользило судно – паром до Копенгагена. То и дело подходили и отходили суда меньшего размера – паромы до Бигде, Ингерстрема и других городков фьорда. Из автобуса вывалилась группа туристов с фотокамерами.
  Подошёл Маккриди и уселся рядом.
  – Когда-то моя работа была лёгкой – верти головой и топай ногами, – мечтательно произнёс Кэри, не глядя на него. – В те дни истова посылал своих шпионов в землю Ханаанскую. Теперь эти паршивцы, учёные, взялись за дело и перевернули мир вверх тормашками.
  Маккриди промолчал: он не раз видел Кэри в таком настроении и знал, что нужно немного подождать.
  – Ты понимаешь, в какое положение мы попали? – задал Кэри риторический вопрос – Мне кажется, что ты Джордж Маккриди, но я могу и ошибаться. Более того, ты можешь считать себя Джорджем Маккриди, но тоже ошибаться, если верить Хардингу. Как, ради всего святого, прикажешь работать в таких условиях?
  Маккриди открыл было рот, но увидел, что Кэри не смотрит на него.
  – Эти сукины дети испакостили мир, который и без них был не самым лучшим жестом, – яростно продолжал он, указав на статуи. – Взгляни на эту толпу трудолюбивых болванов: здесь нет профессии, которая не вымирает или уже не вымерла. Скоро здесь появится и моё изваяние – с табличкой "Марк II, секретный агент". А работу мою поручат трёхглавому компьютеру. Где Денисон?
  – Спит в отеле.
  – А девушка?
  – Тоже спит, в своём номере.
  – Если он поспал хотя бы пять минут, то, значит, он спал на пять минут больше, чем я. Пошли, разбудим беднягу. Миссис Хансен присоединится к нам в отеле.
  Он встал.
  – Как много вы собираетесь рассказать ему? – спросил Маккриди.
  – Не больше, чем необходимо, – сухо ответил Кэри. – Возможно, это означает, что мне придётся рассказать больше, чем хотелось бы. Он уже начал давить на меня через нашего молодого Яна. Он хочет видеть досье Мейрика.
  – Трудно ожидать, что он сможет перевоплотиться в Мейрика, ничего не зная о нём, – рассудительно заметил Маккриди.
  – Чёртова девчонка! – проворчал Кэри. – Как будто у нас без неё мало забот! Сегодня утром у меня был резкий разговор с Хардингом.
  – Меня это не удивляет.
  – У меня нет выбора, Джордж. В отсутствие Мейрика я должен использовать Денисона. Я буду играть честно. Я скажу ему правду – не всю правду, но значительную её часть, и предоставлю ему право выбора. И если после этого он захочет уйти, то это уже мои проблемы.
  Маккриди сдержанно кивнул. Правда в устах Кэри обладала свойствами хамелеона. Судя по всему, у Денисона не оставалось никаких шансов.
  – Мне не даёт покоя рассказ Иредаля, – продолжал Кэри. – Силиконовый полимер, введённый Денисону, впрыскивается в жидком состоянии, а затем затвердевает в подкожном слое и приобретает консистенцию жира – уже навсегда. Если Денисон захочет получить своё прежнее лицо обратно, то ему предстоит крупная пластическая операция с удалением кожного покрова.
  Маккриди скорчил гримасу.
  – Насколько я понимаю, эту часть правды вы ему не расскажете.
  – Это плюс кое-какие замечания Хардинга. – Кэри остановился. – Ну вот мы и пришли. Пора готовиться к драке.
  * * *
  Денисон очнулся от глубокого сна и сразу же услышал стук в дверь. Он встал, протирая глаза, накинул халат и пошёл открывать.
  – Сожалею, что пришлось вас разбудить, но настало время для нашей беседы, – сказал Кэри.
  – Заходите, – Денисон сонно моргнул и пошёл в ванную. Кэри, Маккриди и Диана Хансен направились в спальню. Через минуту появился Денисон, вытиравший лицо полотенцем.
  – Мне следовало бы догадаться, – пробормотал он, увидев Диану.
  – Вы уже знакомы, – сказал Кэри. – Миссис Хансен присматривала за Мейриком, – он отодвинул занавески, впустив в комнату утреннее солнце, и положил на туалетный столик большой конверт. – Новые материалы на девушку. По вашей милости изрядное число добрых людей в Англии сейчас сбивается с ног, собирая информацию.
  – Не по моей, а по вашей, – поправил Денисон. – В любой момент она может завести своё "а ты помнишь, как...". Никакая информация в этой игре мне не поможет.
  – Ссылайтесь на плохую память, – посоветовал Маккриди.
  – Я должен знать больше о Мейрике, – настойчиво сказал Денисон.
  – Поэтому я и пришёл к вам, – Кэри пододвинул кресло. – Садитесь и устраивайтесь поудобнее. Это займёт некоторое время.
  Он опустился в другое кресло, вытащил короткую трубку и принялся набивать её. Маккриди и Диана Хансен уселись на разобранную постель.
  Кэри зажёг спичку и раскурил трубку.
  – Перед тем как начать разговор о Мейрике, хочу уведомить вас, что теперь мы знаем, как и когда произошла подмена, – начал он. – Мы прикинули, как сами могли бы провести такую операцию, а затем навели справки. Вас принесли на носилках 8 июля и поместили в комнату 363, напротив по коридору, Мейрику, вероятно, подсыпали снотворное в рюмочку виски перед сном или что-то в этом роде. Затем, перед рассветом, они произвели подмену.
  – Мейрика увезли из отеля ранним утром, до того, как вы проснулись, – вступил Маккриди. – Его положили в машину "скорой помощи", отвезли ко второму причалу в Виппентагене и перенесли на борт судна, отплывавшего в Копенгаген. Там уже стояла наготове другая машина "скорой помощи", которая увезла его чёрт знает куда.
  – Если бы вы сразу же обратились в посольство, то мы могли бы отреагировать так быстро, что в Копенгагене Мейрика встретили бы мы, а не они, – сказал Кэри.
  – Бог ты мой! – воскликнул Денисон. – Да разве вы поверили бы мне? Вам и без этого понадобилось вызывать врачей и возиться со мной всю ночь.
  – Он прав, – пробормотал Маккриди.
  – Как вы считаете, зачем они это сделали? Чтобы выиграть время?
  – Может быть, – сказал Маккриди. – И они преуспели, не так ли?
  – Здесь всё ясно, но меня беспокоит то, что произошло в Спиралене на следующий день, – Кэри повернулся к Денисону. – Кукла и записка находятся у вас?
  Денисон открыл ящик стола и протянул Кэри куклу вместе с запиской. Развернув листок, сложенный вчетверо, Кэри прочёл вслух:
  – Ваша Драммен Долли будет ждать вас в "Спиральтоппене". Раннее утро, 10 июля. – Он поднял листок и понюхал его. – Надушено, чёрт возьми. А я-то думал, такие приёмчики вышли из употребления уже в 20-х годах.
  – Я впервые слышу о записке, – сказала Диана Хансен. – Я видела куклу, но не знала о записке.
  – Из-за этой записки Денисон поехал в Спирален, – пояснил Маккриди.
  – Можно взглянуть?
  Кэри протянул ей записку.
  – Может быть, это...
  – Что, мисс Хансен? – резко спросил Кэри.
  – Когда мы с Мейриком ездили в Драммен на прошлой неделе, мы пообедали в "Спиральтоппене", – она казалась немного смущённой. – Я вышла в туалет и провозилась там довольно долго. У меня было расстройство желудка.
  – Полевые агенты – тоже люди, – любезно заметил Маккриди.
  – Когда я вернулась, Мейрик болтал с женщиной; похоже, они нашли общий язык. Я подошла к столику, и она тут же ушла.
  – Это всё? – спросил Кэри.
  – Всё.
  Кэри окинул её оценивающим взглядом.
  – Кажется, вы о чём-то умалчиваете, миссис Хансен.
  – Ну... Это относится в первую очередь к Мейрику. За последние несколько недель я провела в его обществе много времени, и у меня сложилось впечатление, что он считает себя если и не сексуальным гигантом, то во всяком случае грозным обольстителем.
  Маккриди издал смешок.
  – Он делал вам нескромные предложения?
  – У него было не меньше рук, чем у осьминогов. Я уже смирилась с мыслью, что не смогу довести операцию до конца, не будучи изнасилованной. Думаю, он бросается на всех, кто ходит на двух ногах и носит юбку; возможно, для шотландцев он делает исключение, но и в этом я не слишком уверена.
  – Дела, дела, – проворчал Кэри. – Как мало, оказывается, мы знаем о нашем приятеле!
  – Он дважды разведён, – напомнил Денисон.
  – Стало быть, вы считаете, что его вызывали на свидание?
  – Да, – ответила Диана.
  – Но Мейрик, будь он хоть десять раз женат, не клюнул бы на такую приманку, – возразил Кэри. – Что ни говори, а в уме ему не откажешь. Когда вы ездили в Драммен на прошлой неделе, он предварительно связался со мной и запросил инструкции. Поскольку вы ехали с ним, я дал своё разрешение.
  – Мейрик знал, что Диана работает на вас? – спросил Денисон.
  Кэри покачал головой.
  – Нет, мы держали его на достаточно длинном поводке. Но Мейрик не нашёл записку, – он указал на Денисона черенком трубки. – Её нашли вы – и отправились в Спирален. Как, по-вашему, люди, которые напали на вас, хотели убить вас или взять живым?
  – Я не останавливался, чтобы спросить их об этом, – мрачно ответил Денисон.
  – Угу, – Кэри углубился в раздумья, попыхивая трубкой. Через некоторое время он поднял голову.
  – Хорошо, миссис Хансен. Думаю, это всё.
  Диана коротко кивнула и вышла из комнаты. Кэри посмотрел на Маккриди.
  – Пора рассказать ему про Мейрика, – проворчал он.
  Маккриди усмехнулся.
  – Право, не знаю, что это даст...
  – Я должен знать, – вмешался Денисон. – Должен, если собираюсь играть его роль в дальнейшем.
  – Я доверяю миссис Хансен, но она не посвящена в суть дела, – заметил Кэри. – Кое-что она знает, но далеко не всё. Мой принцип: каждый знает ровно столько, сколько ему необходимо знать для успешной работы, – он вздохнул. – Вам необходимо узнать некоторые факты. Прежде всего знайте, что Мейрик – финн по национальности.
  – С таким именем?
  – Как ни странно, это его собственное имя. В 1914 году англичане послали дипломата ко двору Михаила – первого царя из династии Романовых. Его задача состояла в заключении торгового договора и организации поставок пушнины, – придворным Джеймса I нужно было время от времени менять свои вонючие горностаевые воротники. Дипломата звали Джон Мерик, или Мейрик, и он отличался чертовской производительностью по части потомства. Его отпрыски рассеяны по всей Прибалтике, а наш Гарри Мейрик является венцом его усилий.
  – Похоже, Гарри унаследовал лучшие качества своего предка, – заметил Маккриди.
  Кэри проигнорировал его замечание.
  – Конечно, по-фински фамилия Мейрика звучит несколько иначе, но, вернувшись в Англию, он вернулся к старому английскому написанию. Но это так, к слову, – он отложил трубку. – Наш Мейрик – карельский финн: в сущности, это означает, что если бы он остался в родном городе, то сейчас он жил бы в России. Каковы ваши познания в новейшей истории?
  – Боюсь, посредственные, – признался Денисон.
  – Значит – никаких, – резюмировал Кэри. – Ну хорошо: в 1939 году Россия напала на Финляндию. Финны сдерживали русское наступление, затем вынуждены были капитулировать – этот период называется Зимней Войной. В 1941 году Германия вступила в войну с Россией. Финны сочли это подходящим случаем для того, чтобы дать русским пинка, – прискорбное решение, ибо они оказались на проигравшей стороне. Хотя, сказать по правде, трудно представить, какое иное решение они могли принять.
  После войны был заключён мирный договор с капитальной перекройкой границ. Старая граница проходила слишком близко от Ленинграда, и это сильно раздражало русских. Артиллерист с финской границы мог положить снаряд в самом центре Ленинграда, поэтому русские забрали себе весь Карельский перешеек и несколько других лакомых кусочков. Таким образом Энско, родной город Мейрика, оказался на русской территории. Русские переименовали его в Светогорск.
  Кэри пососал потухшую трубку.
  – Я выражаюсь достаточно ясно?
  – Вполне, – ответил Денисон. – Но я ожидал получить что-то большее, чем урок истории.
  – Мы подойдём к этому в своё время, – сказал Кэри. – В конце войны Мейрику было семнадцать лет. В Финляндии царила страшная неразбериха: все карельские финны побежали с перешейка, ибо не хотели жить под русскими. Для оставшейся части страны это было настоящим бедствием. Финны так тяжко трудились на русские репарации, что у них не было ни денег, ни времени, ни людей, чтобы построить новое жильё. Поэтому они обратились к Швеции с нахальным предложением принять 100.000 иммигрантов, – Кэри щёлкнул пальцами. – Именно так, ни больше и ни меньше. Шведы согласились.
  – Очень великодушно с их стороны, – сказал Денисон.
  Кэри кивнул.
  – Итак, молодой Мейрик отправился в Швецию, – продолжал он. – Однако оставаться там надолго не входило в его планы. Переехав в Осло, он жил здесь до тех пор, пока ему не исполнилось двадцать четыре. Затем он перебрался в Англию. Всё это время он жил один – его семья была уничтожена во время войны, но, приехав в Англию, он сразу же женился. У его первой жены было то, в чём он нуждался, а именно деньги.
  – Кому же не нужны деньги? – с усмешкой вставил Маккриди.
  – Мы закончим гораздо быстрее, если ты не будешь вставлять идиотские замечания, – сказал Кэри. – Во-вторых, вам нужно знать, что у Мейрика очень светлая голова. У него талант изобретателя, особенно в области электроники, но в отличие от других изобретателей-самоучек он способен обращать свои изобретения в деньги. У первой миссис Мейрик было несколько тысяч годового дохода – вполне достаточно для начала. Когда они развелись, Мейрик оставил её миллионершей и себя тоже не обделил. В том же духе он продолжал и дальше.
  Кэри зажёг спичку и поднёс её к трубке.
  – К настоящему времени он стал заметной фигурой, сохранив при этом все свои таланты. Он владелец нескольких заводов и по уши завален оборонными контрактами. В англо-французском истребителе "Ягуар" полно его электронных штучек, в "Конкорде" тоже. Он занимался разработками по проекту танка "Чифтейн". На своём нынешнем уровне он возглавляет пару специальных комиссий по техническим вопросам, связанным с обороной; премьер-министр протолкнул его в мозговой трест при правительстве. Он чертовски значительная персона, но человек с улицы ничего о нём не знает. Картина ясна?
  – Думаю, да, – ответил Денисон. – Но мне это пока что не помогает.
  Кэри выпустил клуб дыма.
  – Мейрик унаследовал мозги от отца, – сказал он. – Поэтому нам надо разобраться, что же представлял из себя старый Мейрик.
  – Это необходимо? – Денисон вздохнул.
  – Это относится к делу, – сурово сказал Кэри. – Ханну Меррикен был физиком – и, по всем отзывам, блестящим физиком. Есть мнение, что если бы он не был убит, то после войны оказался бы среди претендентов на Нобелевскую премию. Война положила конец его исследовательской деятельности; он начал работать на правительство в Виипури, втором по величине городе Финляндии. Но Виипури находится в Карелии. Сейчас это русский город, и русские называют его Выборгом, – взглянув на полуприкрытые глаза Денисона, он резко спросил:
  – Надеюсь, я не слишком вас утомил?
  – Продолжайте, – сказал Денисон. – Я всего лишь пытаюсь запомнить все эти названия.
  – Во время войны Виипури был сильно разрушен; лабораторию, в которой работал Меррикен, разбомбили. Поэтому старик дал дёру оттуда и отправился в Энсо, расположенный примерно в тридцати милях от Виипури. К тому времени он понимал, что русских уже не остановить, и хотел поместить свои бумаги в безопасное место. Перед войной он провёл большую работу, результаты которой ещё не были опубликованы и оставались в рукописях.
  – Что же он сделал? – с интересом спросил Денисон.
  – Он сложил все материалы в металлический ящик, заварил его и зарыл в саду возле своего дома. Молодой Гарри Меррикен – наш Гарри Мейрик – помогал ему. На следующий день Ханну Меррикен, его жена и младший сын были убиты при бомбёжке. Если бы Гарри в то время был дома, то его постигла бы та же участь.
  – Это важные материалы? – спросил Денисон.
  – Да, – с горечью ответил Кэри. – В прошлом году Мейрик был в Швеции и случайно встретился с женщиной, у которой он жил несколько дней, когда эвакуировался из Финляндии. Она сказала ему, что убиралась у себя на чердаке и нашла старую коробку, которую он забыл перед отъездом. Мейрик забрал у неё эту коробку. Той же ночью в отеле он вскрыл её и изучил содержимое. Сначала его позабавили реликвии юношеского энтузиазма более чем двадцатилетней давности. Там были схемы миниатюрного радиоприёмника его собственного изобретения – уже тогда он интересовался электроникой, наброски радиоуправляемой модели самолёта и тому подобный хлам. Но между страницами старого радиотехнического журнала он обнаружил листок, написанный его отцом, и благодаря этому материалы, зарытые в саду Меррикена, обрели первостепенное значение.
  – Что это за материалы? – спросил Денисон.
  Кэри не обратил внимания на вопрос.
  – Мейрик быстро осознал, что попало к нему в руки, – продолжал он. – Сначала он поговорил об этом с парочкой шведских учёных, но затем у него в голове звякнул звоночек. Он быстренько вернулся в Англию и начал говорить с нужными людьми – на наше счастье, он достиг того положения в обществе, при котором человек знает, к кому следует обращаться в каждом конкретном случае. Люди, с которыми он поговорил, очень заинтересовались его сообщением, и после долгой закулисной возни к делу подключили меня.
  – Задача состоит в том, чтобы произвести раскопки в саду?
  – Совершенно верно. Единственная загвоздка – садик находится в России, – Кэри выбил трубку в пепельницу. – В данный момент двое моих людей околачиваются возле русской границы. По нашему плану сразу же после их отчёта они должны были совершить татарский набег на Светогорск и выкопать материалы.
  Просто, как прогуляться по Пиккадилли, – вставил Маккриди.
  – Но Мейрика похитили, – продолжал Кэри. – Вместо него появились вы.
  – Да, – с усилием произнёс Денисон. – Но почему именно я?
  – Не думаю, что нам стоит углубляться в этот вопрос, – мягко сказал Кэри. – На вашем месте мог оказаться любой человек, в достаточной степени похожий на Мейрика для несложной пластической операции.
  Существовало множество и других ограничений, о которых Кэри умолчал, – требовался человек, исчезновение которого было бы замечено лишь через некоторое время, человек с подходящими психологическими данными, человек, с которым несложно войти в контакт. Кто-то в Англии осуществил тщательно продуманный план, и сейчас в Лондоне команда из десяти человек разбирала жизнь Денисона буквально по минутам в надежде найти ключ к его похищению. К сожалению, Денисона нельзя было спросить напрямик: Хардинг категорически запретил это, и Кэри подчинился – ему не хотелось, чтобы Денисон сошёл с ума.
  – Перейдём к следующему акту, – продолжал Кэри. – Какие-то люди – назовём их "группа X" – похитили Мейрика. Само собой, они не собираются предавать этот факт широкой огласке. Они не знают, известно ли нам о подмене, а мы не собираемся рассказывать им о нашем открытии, – он изучающе взглянул на Денисона. – Поэтому мы нуждаемся в вашем сотрудничестве, мистер Денисон.
  – В каком смысле? – осторожно спросил Денисон.
  – Мы хотим, чтобы вы остались доктором Мейриком и отправились в Финляндию.
  У Денисона отвисла челюсть.
  – Но это невозможно, – медленно сказал он. – У меня ничего не получится. К тому же я не говорю по-фински.
  – До сих пор у вас всё прекрасно получалось, – заметил Кэри. – Вы одурачили миссис Хансен и отлично справляетесь с дочерью Мейрика. Хардинг был прав – вы прекрасно владеете собой.
  – Но язык! Мейрик же говорит по-фински!
  – Он свободно владеет финским, шведским, норвежским и английским, – добродушно сказал Кэри. – Его французский вполне сносен, но с итальянским и испанским дела обстоят похуже.
  – Так какого же чёрта я там буду делать? Кроме английского, я знаю французский в пределах школьной программы.
  – Успокойтесь и послушайте меня, – Кэри снова начал набивать трубку. – В конце первой мировой войны многие из английских солдат женились на француженках и осели во Франции. Большинство из них работало в специальных комиссиях по присмотру за военными кладбищами. Через двадцать лет разразилась новая война, и во Францию вошёл британский экспедиционный корпус. Новоприбывшая молодёжь обнаружила, что старые солдаты совершенно забыли английский, свой родной язык, – он зажёг спичку. – То же самое могло случиться и с Мейриком. Он не был в Финляндии с семнадцати лет – неудивительно, что за это время родной язык изгладился из его памяти.
  – Но зачем вам понадобился я? Я не смогу привести вас к материалам – это мог сделать только Мейрик.
  – Когда началась эта история, первым моим побуждением было отменить всю операцию, но затем я задумался, – сказал Кэри. – Прежде всего, мы не знаем, связано ли похищение Мейрика с нашей операцией. Его могли похитить по какой-нибудь другой причине, и в таком случае материалам ничто не угрожает. Во-вторых, мне представляется, что вы можете послужить хорошим раздражающим фактором – мы спутаем планы противной стороны в такой же степени, в какой они спутали наши. Если вы поедете в Финляндию как Мейрик, они растеряются. В возникшей неразберихе у нас может появиться шанс наложить лапу на материалы. Что вы об этом думаете?
  – Я думаю, что вы сумасшедший, – ответил Денисон.
  Кэри пожал плечами.
  – Такая уж у меня профессия. На самом деле осуществлялись и более безумные планы – взять хотя бы майора Мартина, человека, который никогда не существовал.
  – Ему не приходилось отвечать на вопросы, – возразил Денисон. – Всё это кажется мне чертовски нелепым.
  – Разумеется, вам заплатят, – небрежно сказал Кэри. – Хорошо заплатят. Вы получите компенсацию за нанесённые вам повреждения, а мистер Иредаль готов вернуть вас в нормальное состояние.
  – Доктор Хардинг тоже готов?
  – Готов, – подтвердил Кэри, мысленно спросив себя, до какой степени Денисон осознаёт свою ненормальность.
  – Допустим, я откажусь, – тихо сказал Денисон. – Могу я в этом случае прибегнуть к услугам Иредаля и Хардинга?
  Маккриди напряжённо выпрямился.
  – Разумеется, – Кэри лениво выпустил колечко дыма.
  – Значит, это не шантаж, – заключил Денисон.
  Невозмутимый Кэри изобразил на лице возмущение.
  – О шантаже и речи быть не может, – раздражённо заявил он.
  – Почему материалы Мейрика так важны для вас? О чём в них говорится?
  – Этого я вам сказать не могу, мистер Денисон, – неторопливо ответил Кэри.
  – Не можете или не хотите?
  Кэри пожал плечами.
  – Ну хорошо – не хочу.
  – В таком случае я отказываюсь, – сказал Денисон. Кэри положил трубку.
  – Это вопрос государственной безопасности, Денисон. Каждый знает лишь то, что необходимо знать. Миссис Хансен нет необходимости знать об этом, Яну Армстронгу нет необходимости знать об этом. Вам тоже.
  – Меня похитили и пырнули ножом, – сказал Денисон. – Мне изменили лицо и изуродовали память, – он предостерегающе поднял руку. – Да, я знаю, и Хардинг говорил мне об этом: меня пугают попытки вспомнить о том, кем я был раньше. Теперь вы предлагаете мне продолжать игру в шарады, ехать в Финляндию и снова подвергать себя опасности, – его голос дрожал. – А когда я спрашиваю вас, почему я должен это делать, вы говорите, что мне нет необходимости знать об этом!
  – Мне очень жаль, – сказал Кэри.
  – Мне наплевать, жаль вам или нет. Можете заказывать мне билет до Лондона.
  – Кто теперь занимается шантажом? – с иронией спросил Кэри.
  – Требование разумное, – заметил Маккриди.
  – Знаю, чёрт побери! – Кэри холодно взглянул на Денисона. – Если вы разболтаете хоть слово из того, что я вам сейчас расскажу, то окажетесь за решёткой до конца своих дней. Я лично прослежу за этим. Понятно?
  Денисон кивнул.
  – Всё равно – я хочу знать.
  Сделав над собой заметное усилие, Кэри заговорил.
  – Судя по всему, в 1937 или 1938 году Ханну Меррикен нашёл способ отражения рентгеновских лучей, – неохотно сказал он.
  Денисон недоумевающе посмотрел на него.
  – Это всё?
  – Всё, – Кэри встал и потянулся.
  – Этого недостаточно, – заявил Денисон. – Что в этом важного?
  – Вам сказали то, что вы хотели узнать. Удовлетворитесь этим.
  – Этого недостаточно. Я хочу знать, почему это так важно.
  Кэри вздохнул.
  – Ну хорошо. Расскажи ему, Джордж.
  – Сначала я тоже ничего не понял, – сказал Маккриди. – Как и вы, я не мог взять в толк, о чём идёт речь. Меррикен занимался чистой наукой и наткнулся на этот эффект перед самой войной. В те дни трудно было предвидеть какую-то практическую пользу от его открытия. Область применения рентгеновских лучей ограничивалась использованием их проникающей способности. Меррикен отложил свою находку в сторону как любопытную безделицу и не опубликовал о ней ни одной статьи, – он усмехнулся. – Шутка состоит в том, что сейчас практически каждая оборонная лаборатория в мире работает над проблемой отражения рентгеновских лучей, но все усилия до сих пор безуспешны.
  – Почему это вдруг стало так важно? – спросил Денисон.
  – Потому что появились лазеры, – деревянным голосом ответил Кэри.
  – Вы знаете принцип работы лазера? – Денисон покачал головой, и Маккриди подмигнул ему. – Давайте посмотрим, как работал первый лазер, изобретённый в 1960 году. Он представлял собой стержень из синтетического рубина длиной примерно в четыре дюйма и примерно полдюйма в диаметре. Один конец стержня был посеребрен, чтобы создать отражающую поверхность, другой конец был посеребрен наполовину. Стержень был помещён в спиральную газоразрядную лампу, работающую по тому же принципу, что и фотовспышка. Уяснили?
  – Пока что всё ясно.
  – В этих электронных вспышках заключена большая мощность, чем можно себе вообразить, – продолжал Маккриди. – К примеру, обычная вспышка, используемая в профессиональной фотографии, развивает мощность в 4000 лошадиных сил за ту краткую долю секунды, пока разряжается конденсатор. Вспышка, использовавшаяся в первых лазерах, была более мощной – скажем, 20.000 лошадиных сил. При вспышке свет проникает в рубиновый стержень, и тут происходит знаменательное событие: свет бегает взад-вперёд по стержню, отражается от посеребрённых концов, и наконец фотоны начинают двигаться согласованно. Учёные называют это когерентным светом в отличие от обычного света, в котором фотоны движутся хаотично.
  Итак, при согласованном движении фотонов световое давление резко возрастает. Представьте себе толпу людей, которая пытается высадить дверь: они преуспевают значительно быстрее, если навалятся всем скопом, чем если будут подходить поодиночке. Фотоны высвобождаются одновременно и выстреливаются из полупосеребренного конца стержня в виде светового импульса. Этот импульс сохраняет почти всю ту мощность 20.000 лошадиных сил, которая высвободилась при разряде лампы.
  Маккриди криво усмехнулся.
  – Учёные мужи безумно обрадовались этой игрушке. Они обнаружили, что с её помощью можно прожечь дыру в бритвенном лезвии с расстояния в шесть футов. В то время кто-то предложил измерять мощность лазера в "Жиллетах".
  – Не уклоняйся от темы, – раздражённо сказал Кэри.
  – Возможности применения в военной области были очевидны, – продолжал Маккриди. – В первую очередь лазер можно использовать в качестве дальномера. Выстрелите в мишень пучком света, измерьте мощность обратного импульса, и вы получите расстояние с точностью до дюйма. Были и другие разработки, но здесь есть одно разочаровывающее обстоятельство. В лазерах используется обычный свет, а свет нетрудно задержать, причём независимо от мощности импульса.
  – Но рентгеновские лучи – другое дело, – задумчиво сказал Денисон.
  – Совершенно верно. Теоретически сделать рентгеновский лазер вполне возможно, но есть одно существенное затруднение. Рентгеновские лучи обладают большой проникающей способностью, но практически не отражаются. Кроме Меррикена, никому не удалось добиться эффективного отражения рентгеновских лучей, а работа лазера, как вы уже поняли, основана на принципе многократного отражения.
  Денисон поскрёб подбородок, ощутив уже привычную жировую складку.
  – Какое применение можно найти для рентгеновского лазера?
  – Представьте себе баллистическую ракету с ядерной боеголовкой, летящую со скоростью несколько тысяч миль в час. Вам нужно перехватить её другой ракетой, но вы не можете выстрелить с достаточной точностью – вы целитесь в то место, где предположительно будет пролетать вражеская ракета. На это уходит много времени и чёртова уйма компьютерных расчётов. Имея рентгеновский лазер, вы целитесь непосредственно во вражескую ракету – луч движется со скоростью 186.000 миль в секунду – и прожигаете в ней аккуратненькую дырочку.
  – Чушь! – сказал Кэри. – Вы разрезаете эту блядь пополам.
  – Боже мой, – Денисон поёжился. – Жуткая штука. Но можно ли сделать лазер достаточной мощности?
  – Лазеры сильно изменились по сравнению с первыми образцами, – объяснил Маккриди. – Теперь не пользуются газоразрядными лампами – энергия черпается из ракетного двигателя. Существуют лазеры мощностью в миллионы лошадиных сил, но в них опять-таки используется обычный свет. При помощи рентгеновского лазера вы можете сшибить спутник с орбиты, находясь на земле.
  – Теперь вы понимаете, как это важно? – спросил Кэри.
  Денисон кивнул.
  – Каково же будет ваше решение?
  Наступила долгая пауза. Кэри поднялся с кресла, подошёл к окну и принялся изучать окрестности, барабаня пальцами по подоконнику. Маккриди улёгся на кровать, сложив руки за головой, и внимательно разглядывал потолок.
  Денисон пошевелился и разжал кулаки. Положив руки на подлокотники кресла, он выпрямился и глубоко вздохнул.
  – Меня зовут Гарри Мейрик, – сказал он.
  Глава 13
  Тремя днями позже, спустившись позавтракать, Денисон купил в киоске газету и устроился за столиком с чашкой кофе.
  – Что нового? – спросила Диана, присоединившись к нему.
  Он пожал плечами.
  – Мир по-прежнему катится в преисподнюю на ручной тележке. Послушайте. Пункт первый: ещё две попытки угона самолётов – одна удачная, другая неудачная. При неудачной – да простят их небеса за такое слово – убито двое пассажиров. Пункт второй: загрязнение окружающей среды. Два танкера столкнулись в Балтийском море, нефтяное пятно площадью пятнадцать квадратных километров движется к Готланду. Шведы проявляют понятное беспокойство. Пункт третий: забастовки в Британии, Франции и Италии с соответствующими беспорядками в Лондоне, Париже и Милане. Пункт четвёртый... – он поднял глаза. – Продолжать, или как?
  Диана отхлебнула кофе.
  – Вы становитесь чересчур желчным, – сказала она.
  Он пожал плечами.
  – А где Лин?
  – Молодёжь любит поспать.
  – Ох, точит она свои когти, чтобы выцарапать мне глаза, – мечтательно произнесла Диана. – Недавно она сделала парочку смешных замечаний, – она наклонилась вперёд и мягко дотронулась до руки Денисона. – Считает, что сё папочка попал в дурную компанию.
  – Ребёнок совершенно прав.
  – Ребёнок? – Диана приподняла брови. – Она всего лишь на восемь лет моложе меня. Она вовсе не ребёнок, а здоровая молодая женщина со всеми вытекающими отсюда последствиями. Так что следите за собой.
  Денисон склонил голову набок.
  – Хорошо, – удивлённо сказал он. Про себя он подумал, что Диана немного покривила душой. Он считал, что ей за 32, возможно, 34 года, а значит, она как минимум на десять лет старше Лин.
  – Кэри хочет вас видеть, – сказала Диана. – Когда выйдете из отеля, повернёте налево. Через триста ярдов увидите площадку, где строят какой-то монумент. Он будет там в десять часов.
  – Хорошо, – сказал Денисон.
  – А вот и ваша очаровательная дочь, – Диана повысила голос. – Доброе утро, Лин.
  Денисон обернулся. Лицо его расплылось в широкой улыбке: Лин в самом деле выглядела великолепно. "Всё дело в деньгах, – подумал он. Во что превратились бы идеи законодателей моды, если бы их клиентками были женщины с доходом начинающей лондонской машинистки?"
  – Ты хорошо спала? – спросил он.
  – Отлично, – Лин уселась рядом с ним. – Не ожидала увидеть вас за завтраком, миссис Хансен, – она искоса взглянула на Денисона. – Вы ночевали в отеле?
  – Нет, дорогая, – проворковала Диана. – Я принесла сообщение для вашего отца.
  – На утро у меня назначена деловая встреча, – сказал Денисон. – Вы не хотите вдвоём погулять по магазинам?
  По лицу Лин пробежала тень.
  – Хорошо, – сказала она. Диана приторно улыбнулась.
  Кэри облокотился на каменный парапет, повернувшись спиной к Королевскому Дворцу. Денисон подошёл к нему.
  – Мы готовы к отъезду, – сказал он. – Всё в порядке?
  Кэри кивнул.
  – Как обстоят дела с девушкой?
  – Мне надоело быть добрым папочкой, – с горечью сказал Денисон. – Держусь из последних сил. Она задаёт чудовищные вопросы.
  – Что она из себя представляет?
  – Прелестный ребёнок, вполне счастлива, за исключением некоторых мелочей.
  – Например?
  – Её родители развелись, и это сильно осложнило ей жизнь. Этот Мейрик ведёт себя с ней как бесчувственная скотина... Или вёл? – Денисон с подозрением посмотрел на Кэри. – Есть какие-нибудь новости?
  Кэри отрицательно покачал головой.
  – Расскажите ещё о девушке.
  – Её мать – богатая сука, ей наплевать на дочь. Думаю, Лин не слишком огорчилась бы, если бы мамаша завтра окочурилась. Но Лин всегда с почтением относилась к отцу; она не любит его, но уважает. Глядит на него снизу вверх, как... как на какого-то бога, – Денисон поскрёб подбородок. – Люди относятся к Богу с почтением, но многие ли действительно любят его? В общем, каждый раз, когда она пыталась сблизиться с Мейриком, он грубо отталкивал её. Это причиняло ей сильную боль.
  – Я и сам недолюбливал его за высокомерие, – сказал Кэри. – В конце концов эта его черта может выдать вас. Для Мейрика у вас недостаточно скверный характер.
  – Благодарю, – проворчал Денисон.
  – Но пока что вы с ней ладите?
  Денисон кивнул.
  – До поры до времени, но никаких гарантий на будущее.
  – Я думал о ней, – сказал Кэри. – Допустим, мы возьмём её с собой в Финляндию, – что подумают наши противники?
  – О Боже! – с отвращением сказал Денисон.
  – Подумайте, – настаивал Кэри. – Они начнут проверять её и будут жутко озадачены, когда выяснят, кто она такая. Они решат, что раз вам удалось одурачить дочь Мейрика, то обо мне уже и говорить нечего.
  – Мимо цели, – язвительно заметил Денисон. – Мне пришлось объяснять вам, кто я такой.
  – С их точки зрения этого могло и не произойти, – возразил Кэри. – Это увеличивает общую неразбериху, и наши шансы возрастают. Нам нужно использовать любую подходящую возможность. Почему бы вам не предложить девушке съездить в Хельсинки на несколько дней?
  Денисон заколебался.
  – Со мной-то всё в порядке, – наконец сказал он. – Я вступил в игру с открытыми глазами, но она... её придётся обманывать. Вы гарантируете её безопасность?
  – Разумеется. Она будет в такой же безопасности, как если бы вы поехали в Лондон, а не в Хельсинки.
  Денисон надолго задумался.
  – Ну хорошо, – решительно сказал он. – Я спрошу у неё.
  Кэри похлопал его по руке.
  – Учитывайте характер Мейрика, – сказал он. – Вы сами сказали, что он настоящая скотина, – имейте это в виду, когда будете говорить с ней.
  – Вы хотите, чтобы она поехала в Финляндию, – сказал Денисон. – Я против этого. Если я поведу себя так же, как её отец, она убежит и надолго затаится, как это уже бывало раньше. Вы этого хотите?
  – Не хочу, – ответил Кэри. – Но перегните палку в другую сторону, и она сообразит, что вы не Мейрик.
  Денисон подумал о том, как много раз он уже причинял Лин боль своей вынужденной беспамятностью. Взять, к примеру, случай с плюшевым медвежонком: он небрежно поднял его и спросил, что это такое. "Но ты же знаешь!", – изумлённо произнесла Лин, а когда он неосторожно покачал головой, взорвалась: "Ты же сам дал ему имя! – в её глазах стояли слёзы. – Ты назвал его Мишкой-Оборванцем!"[2]
  – Не беспокойтесь, – Денисон с горечью рассмеялся. – Я могу причинить ей боль, оставаясь самим собой.
  – Значит, решено, – сказал Кэри. – Завтра во второй половине дня вы встречаетесь в Хельсинкском университете с профессором Пентти Каариненом. Ваш секретарь уже договорился о встрече.
  – Кто такой этот Кааринен?
  – До войны он был одним из ассистентов Ханну Меррикена. Вы представитесь ему как сын Меррикена и поинтересуетесь, над чем работал ваш отец в период с 1937 по 1939 год. Нужно узнать, имела ли место утечка сведений об исследованиях рентгеновских лучей. Девушку возьмите с собой, она послужит прикрытием.
  – Хорошо, – Денисон в упор взглянул на Кэри. – Кстати, её зовут Лин. Она человек, а не безмозглая марионетка.
  Кэри ответил ему спокойным взглядом.
  – Этого-то я и боюсь, – сказал он.
  Проводив Денисона взглядом, Кэри вздохнул. Спустя несколько минут к нему подошёл Маккриди.
  – Иногда меня охватывает отчаяние, – признался Кэри.
  Маккриди едва заметно улыбнулся.
  – Что стряслось на этот раз?
  – Видишь вон те здания?
  Маккриди посмотрел в направлении, указанном Кэри.
  – Эта безобразная куча?
  – Это квартал Виктория – сейчас там располагается полицейское управление. Власти хотели сровнять его с землёй, но консерваторы выступили с возражениями и выиграли дело: здания сочли архитектурными памятниками.
  – Что-то я не пойму, к чему вы клоните.
  – Видишь ли, во время войны там находилась штаб-квартира гестапо, и многие норвежцы не забыли об этом. – Кэри помолчал. – Однажды там у меня состоялся продолжительный разговор с человеком по имени Дитер Брюн. Не самый приятный собеседник, можешь мне поверить. Его убили незадолго до конца войны – переехали грузовиком.
  Маккриди молчал – Кэри редко говорил о своём прошлом.
  – Я мотаюсь по Скандинавии уже около сорока лет – от Шпицбергена до датско-германской границы, от Бергена до русско-финской границы, – продолжал Кэри. – Через месяц мне будет шестьдесят. Но что бы ни происходило, этот паршивый мир так пи капельки и не изменился, – в его голосе звучала скрытая печаль.
  На следующее утро все они вылетели в Финляндию.
  Глава 14
  Лин Мейрик испытывала новое и неожиданное чувство – она тревожилась за своего отца. Все её прежние тревоги относились в первую очередь к ней самой – беспокойство за отца было чем-то необычным, заставлявшим сё испытывать странный холодок изнутри.
  Когда он предложил ей съездить в Финляндию вместе с ним, она пришла в восторг – восторг тем более объяснимый, что отец впервые обращался с ней, как со взрослым человеком. Теперь он интересовался её мнением и прислушивался к её желаниям; раньше он никогда этого не делал. Преодолев неуверенность, она начала называть его по имени, как он просил, – теперь она уже привыкла к этому.
  Однако радость была несколько омрачена присутствием Дианы Хансен, которое каким-то образом омрачало восхитительное ощущение самостоятельности и заставляло Лин чувствовать себя маленькой и неуклюжей, словно школьница. Отношения Дианы с её отцом ставили её в тупик. Сначала она сочла их любовниками и не была ни удивлена, ни шокирована этой мыслью. Скажем, не слишком шокирована. В конце концов отец не так уж и стар, а мать никогда не скрывала от Лин причины развода с Мейриком. Но Диана Хансен не принадлежала к тем женщинам, которые обычно нравились Мейрику, и связь их казалась на удивление холодной, почти деловой.
  С отцом произошли и другие странные вещи. Он стал говорить двусмысленно и расплывчато. Само по себе это было не ново: Мейрик и раньше был склонен неожиданно посреди разговора задумываться о своих проблемах, что создавало у Лин впечатление двери, захлопнутой перед носом. Новым было то, что, замолкая, отец больше не отдалялся от неё, а улыбался странной, особенной улыбкой, от которой у неё сжималось сердце. Казалось, он собирается с силами, чтобы сделать ей приятное.
  И ещё: он терял память. Ничего особенно важного, но когда дело доходило до мелочей вроде... вроде Мишки-Оборванца, например. Как он мог забыть свой смешной каламбур, доставивший столько радости маленькой девочке? Лин обычно раздражала в отце как раз его необычайная память на детали – он вспоминал то, о чём не хотелось бы слышать снова. Всё это было очень странно.
  И всё же, несмотря ни на что, она была рада, что он предложил ей пойти вместе с ним в университет и поговорить с человеком, имя которого она так и не смогла произнести. Предложение было довольно нерешительным.
  – Зачем ты хочешь встретиться с ним? – спросила она.
  – Нужно выяснить одну вещь, связанную с моим отцом.
  – Твой отец... но это же мой дед! Конечно, я иду с тобой.
  Странно иметь деда с таким именем: Ханну Меррикен. Лин сидела перед зеркалом и рассматривала себя, в очередной раз убеждаясь, что всё в полном порядке. "Не такая уж я и уродина, – подумала она, изучая серые глаза и прямые чёрные брови. – Рот великоват, конечно. Ладно, сойдёт".
  Захлопнув сумочку, она направилась к двери гостиной, где сидел отец. Внезапно она остановилась. "О чём я думаю? Это же мой отец, а не..." Она отмахнулась от не успевшей оформиться мысли и открыла дверь.
  Профессор Кааринен оказался бодрым круглолицым человеком лет шестидесяти на вид, вовсе не похожим на высохшего старика, которого Лин нарисовала в своём воображении. Он поднялся из-за стола навстречу Денисону и горячо заговорил по-фински. Денисон протестующе поднял руку.
  – Извините. Я не говорю по-фински.
  Брови Кааринена поползли на лоб.
  – Забавно! – произнёс он по-английски.
  Денисон пожал плечами.
  – Что в этом странного? Я уехал из страны, когда мне было семнадцать. Из них пятнадцать лет я говорил по-фински, а затем в течение почти тридцати лет не имел такой возможности, – он улыбнулся. – Можно сказать, у меня атрофировался финноязычный мускул.
  Кааринен понимающе кивнул.
  – Да, да. Когда-то я свободно владел немецким, а что теперь? – он развёл руками. – Итак, вы сын Ханну Меррикена.
  – Разрешите представить вам мою дочь, Лин.
  Кааринен протянул руку.
  – Внучка Ханну? О, это большая честь для меня. Садитесь, пожалуйста. Не желаете кофе?
  – Спасибо, с удовольствием!
  Кааринен подошёл к двери и поговорил с девушкой, сидевшей в соседнем кабинете, а затем вернулся обратно.
  – Ваш отец был великим человеком, доктор... э-э-э... Мейрик, – сказал он.
  Денисон кивнул.
  – Да, я вернулся к традиционному английскому написанию нашей фамилии.
  Профессор рассмеялся.
  – Я хорошо помню, как Ханну рассказывал мне историю своего рода. В его изложении она звучала так романтично... Каким же ветром вас занесло к нам в Финляндию?
  – Сам не вполне понимаю, – осторожно сказал Денисон. – Возможно, просто потребность посмотреть на родные места. Запоздалая тоска по дому, так сказать.
  – Понимаю, – сказал Кааринен. – Вы пришли ко мне, потому что хотели что-то узнать о своём отце?
  – Насколько я знаю, перед войной вы работали вместе с ним.
  – Да, и я с гордостью вспоминаю об этом. Ваш отец был не только великим исследователем, но и великим учителем. Но я отнюдь не единственный его ученик. Нас было четверо – наверное, вы сами помните.
  – Я был очень молод, – заметил Денисон. – ...Воспоминания скорее относятся к детству, чем к юношеству.
  – Готов побиться об заклад, что вы меня не узнали, – Кааринен сверкнул глазами и похлопал себя по объёмистому животу. – Ничего странного – я сильно изменился. Но вас-то я хорошо помню. Вы, юный варвар, сорвали один из моих экспериментов.
  – Прошу прощения, – с улыбкой сказал Денисон.
  – Да, – мысли Кааринена блуждали далеко. – В те дни нас было пятеро – ваш отец и мы. Отличная была команда, – он нахмурился. – А знаете, кажется, остался лишь я один! – он начал загибать пальцы. – Олави Койвисто был убит на фронте, Лииза Линнанкиви тоже убита при бомбёжке Виипури незадолго до гибели вашего отца. Кай Салоярви пережил войну; бедняга умер от рака три года назад. Да, я остался единственным из нашей старой команды.
  – Вы работали вместе над одними и теми же проектами?
  – Иногда – да, иногда – нет, – Кааринен немного наклонился вперёд. – Иногда мы проводили собственные исследования, а Ханну помогал нам советами. Вы сами учёный, доктор Мейрик, и знаете, как работает научная лаборатория.
  Денисон кивнул.
  – Каково было главное направление исследований?
  Кааринен развёл руками.
  – Что же ещё, кроме атомной энергии? Мы все занимались этой проблемой. То были дни великих первопроходцев – всё казалось необычайно интересным и волнующим, – он помолчал и сухо добавил: – Последствия этого оказались гораздо более волнующими, чем мы могли себе представить, но к тому времени в Финляндии уже никто не думал о ядерной энергии.
  Он сцепил руки на животе.
  – Я хорошо помню, как Ханну показывал мне статью Мейтнера и Фриша, в которой они интерпретировали эксперименты Гана. Там было хорошо показано, что цепная реакция экспериментально достижима, а следовательно, высвобождение ядерной энергии не за горами. Вы не можете представить себе, до какой степени мы были взволнованы – вся текущая работа была отложена, чтобы сконцентрироваться на новой проблеме, – он неуклюже пожал плечами. – Но то был 1939 год – начало Зимней Войны. На такую роскошь, как исследование атома, времени уже не оставалось, – в его голосе прозвучал сарказм.
  – Над чем работал мой отец перед Зимней Войной?
  – Ага, вот и кофе, – сказал Кааринен. Он принял у девушки поднос с кофе и предложил Лин маленькие бисквиты. – А вы чем занимаетесь, моя юная леди? Вы тоже учёный, как ваши отец и дед?
  – Боюсь, что нет, – вежливо ответила Лин. – Я учительница.
  – Учителя тоже нужны, – заметил Кааринен. – О чём вы меня спросили, доктор?
  – Я интересовался, над чем работал мой отец перед тем, как переключился на проблему ядерной энергии.
  – Ах да, – профессор неопределённо взмахнул рукой. – Как вы понимаете, это было очень давно. С тех пор произошло столько всего, что трудно вспомнить... – он взял бисквит и поднёс его ко рту. – Вспомнил: он работал над некоторыми аспектами рентгеновского излучения.
  – Вы принимали участие в этой работе?
  – Нет. Ему помогала Лииза... или Олави?
  – Выходит, вы не знаете, в чём заключалась суть его исследования?
  – Нет, – широкое лицо Кааринена неожиданно расплылось в улыбке. – Но, зная вашего отца, я могу сказать, что эта разработка не имела практического применения. Он очень гордился своим статусом чистого исследователя. Мы все были похожи на него – гордились своей оторванностью от мирских дел, – Кааринен печально склонил голову. – К сожалению, теперь мы стали другими.
  Последующие полтора часа профессор делился своими воспоминаниями, не замечая безнадёжных попыток Денисона вернуть разговор в прежнее русло. Выдержав достаточное для соблюдения приличий время, Денисон извинился, и они с Лин расстались с Каариненом, заверив его в необходимости новых профессиональных контактов и выслушав его аналогичные заверения.
  Они вышли на площадь Сената и пешком направились к отелю по Плексантеринкату, хельсинкскому эквиваленту Бонд-Стрит. Лин была задумчива и молчалива.
  – Пенни за твои мысли, – шутливо сказал Денисон.
  – Ничего особенного, – ответила она. – Знаешь, в какой-то момент мне показалось, что ты допрашиваешь профессора Кааринена.
  "Бог ты мой, – подумал Денисон, – ты слишком сообразительна, дочурка".
  – Я хотел побольше узнать о своём отце, – вслух сказал он. – О его работе, и так далее.
  – Но при этом сам ты был не слишком откровенен, – язвительно заметила Лин. – Каждый раз, когда он задавал тебе вопрос, ты так или иначе уклонялся от ответа.
  – Я не мог поступить по-другому. Большая часть моих исследований связана с обороной. В чужой стране я должен держать язык за зубами.
  – Разумеется, – бесцветным голосом сказала она.
  Они остановились перед витриной ювелирного магазина.
  – Что ты думаешь об этой вещице? – спросил Денисон.
  Девушка затаила дыхание.
  – О, какая красота!
  Это было ожерелье из кусочков грубо обработанного золота – сложной, но вместе с тем естественной формы. Ощутив прилив безрассудства, Денисон взял её за руку.
  – Пошли, – сказал он. – Зайдём туда.
  Ожерелье обошлось ему в 215 фунтов из денег Мейрика, снятых с кредитной карточки. Денисон считал, что Мейрик должен уделять больше внимания своей дочери; кроме того, ему хотелось отвлечь её от опасных размышлений.
  – Мой подарок ко дню твоего рождения, – сказал он. Лин замерла от восхищения.
  – Ох, спасибо, па... Гарри! – она импульсивно поцеловала его. – Но мне не с чем его носить.
  – Тогда купи себе новое платье, ладно? Ну, пора возвращаться в отель.
  – Да, пора, – она взяла его за руку. – У меня тоже есть маленький сюрприз для тебя.
  – Вот как? Какой же?
  – Я подумала, что раз уж ты вернулся в Финляндию, то тебе следует снова сходить в сауну.
  Денисон рассмеялся.
  – Я ни разу в жизни не был в сауне, – добродушно сказал он.
  Лин остановилась как вкопанная.
  – Не может быть! Даже тогда, когда ты был мальчиком?
  – Ах, верно! – Денисон мысленно проклял себя за оплошность. Кэри дал ему книги о Финляндии; язык языком, но есть вещи, которые должен считать родными каждый финн, экспатриант он или нет. Сауна, несомненно, была из таких вещей.
  – Я смотрю на годы, проведённые в Финляндии, как на чью-то другую жизнь. – Не вполне удачно, но сойдёт, оценил он собственную реплику.
  – Значит, для тебя наступило время снова познакомиться с сауной, – твёрдо сказала она. – В Лондоне я часто хожу в сауну – это восхитительно. Я зарезервировала для нас обоих места в сауне отеля на шесть часов.
  – Великолепно! – тоскливо отозвался Денисон.
  Глава 15
  В отеле Денисон заперся у себя в номере и уселся за телефон.
  – Итак, дело сводится к следующему: Меррикен действительно работал над рентгеновскими лучами, но никто не может вспомнить, в чём заключалась его работа, – сказал Кэри, выслушав его рапорт. – Тех, кто мог бы вспомнить, уже нет в живых. Звучит обнадёживающе.
  – Да.
  – Вы чем-то недовольны? – поинтересовался Кэри.
  – Дело не в этом. Меня беспокоит другое.
  – Выкладывайте.
  – Лин пригласила меня в сауну сегодня вечером.
  – Ну и?..
  – Она сказала, что зарезервировала места для нас обоих.
  – И что с того? – наступила пауза, а затем Кэри рассмеялся. – Мой мальчик, либо у вас сложилось неверное впечатление, либо вы испорчены по натуре. Здесь не Гамбург и не притоны Сохо. Вы находитесь в Хельсинки, а финны – добропорядочный народ. Думаю, скоро вы обнаружите, что существуют отдельные сауны для леди и для джентльменов.
  – Ох, – устало сказал Денисон, – слишком многого я ещё не знаю.
  – Вы прочитали книжки, которые я вам дал?
  – Как-то руки до них не дошли.
  – В любом случае нет ничего плохого в том, что отец сопровождает свою дочь в сауну, – ехидно заметил Кэри. – Это можно делать в собственном доме, однако не в международном отеле. Обязательно прочтите про сауну. Мейрик не мог забыть о ней – это у финнов в крови.
  – Хорошо.
  – Желаю приятно провести время, – Кэри повесил трубку.
  Денисон порылся в своём дорожном чемоданчике и извлёк небольшую брошюру о финской сауне. Изучая её, он с облегчением отметил, что сауна не слишком отличается от турецкой бани.
  Он перелистал страницы обратно и начал читать вступление. На шестерых финнов в стране приходилась одна сауна – вероятно, лучшее соотношение, чем с ванными комнатами в Британии. Чистоплотный народ эти финны – mens sana in corpore sfuna. Камни накалялись берёзовым углём, в современную эпоху допускаются также электронагревательные элементы. Влажность поддерживалась с помощью loyly – опрокидывания ковшика с водой на раскалённые камни. Авторам брошюры удалось придать обычной человеческой деятельности облик некоего мистического ритуала. Денисон пришёл к выводу, что сауна для финнов означает то же самое, что чайная церемония для японцев.
  Лин позвонила ему без четверти шесть.
  – Ты готов?
  – Да, конечно.
  – После сауны я буду ждать тебя в плавательном бассейне. У тебя есть плавки?
  Денисон мысленно посмотрел список своей одежды.
  – Да.
  – Буду в бассейне в полседьмого, – она повесила трубку.
  Поднявшись на верхний этаж отеля, Денисон нашёл мужское отделение сауны и вошёл в раздевалку. Ему пришлось немного подождать, пока уходившие собирали свои вещи. Раздевшись, он постоял под душем, затем взял из стопки большое полотенце и вошёл в сауну.
  Было очень жарко.
  Краешком глаза Денисон увидел мужчину, разложившего своё полотенце на гладкой деревянной скамье, и последовал его примеру. Дерево под ступнями было почти невыносимо горячим; он сразу же вспотел. Один человек вышел из сауны, другой окатил водой из ведра пол перед скамьёй Денисона. Клубы пара взметнулись вверх, и стало прохладнее.
  Повернувшись, Денисон посмотрел на термометр, висевший на стене над его головой: он показывал 115 градусов. "Неплохо, – подумал он, – это вполне можно выдержать". Он снова взглянул на термометр и с ужасом осознал, что шкала отградуирована по Цельсию. Боже милосердный! Ведь вода закипает при 100 градусах!
  Смахнув пот со лба, Денисон увидел, что в сауне осталось двое – он сам и широкоплечий мужчина с могучей грудью, заросшей волосами. Мужчина наполнил небольшой деревянный ковшик водой из ведра и вопросительно посмотрел на Денисона.
  – Loylia.
  – Kiitos, – ответил Денисон, почти исчерпав свой словарный запас.
  Мужчина опрокинул ковшик на пирамиду раскалённых камней в углу сауны. Волна жара нахлынула на Денисона как физически ощутимый удар, и он судорожно вздохнул. Мужчина обратился к нему по-фински. Денисон покачал головой.
  – Извините, не понимаю.
  – О, первый раз в Финляндии?
  – Да, – ответил Денисон. – С тех пор, как был мальчиком.
  Мужчина кивнул. Его волосатый торс лоснился от пота.
  – В сауне тоже первый раз?
  Пот застилал Денисону глаза.
  – Первый раз за много лет.
  Похлопав Денисона по плечу, человек встал и снова наполнил ковшик водой из ведра. Денисон стиснул зубы. "Я вынесу всё, что может вынести этот проклятый финн", – подумал он.
  Небрежным движением мужчина снова опрокинул ковшик на горячие камни и быстро вышел из сауны, захлопнув за собой дверь. На Денисона снова нахлынула волна жара – на этот раз более сильная. Он зашипел от боли и сплюнул на пол. Сукин сын – так измываться над новичком!
  Он почувствовал, что у него кружится голова, и попробовал встать, но ноги не слушались его. Скатившись со скамейки, он пополз к двери. Горячее дерево обжигало руки и колени. Перед тем как над ним сомкнулась тьма, Денисон успел увидеть собственную руку, из последних сил тянущуюся к ручке двери.
  Он не слышал, как открылась дверь, и ничего не почувствовал, когда его подняли и вынесли из сауны.
  Глава 16
  Денисон очнулся в темноте.
  Долгое время он лежал без движения; тупая боль в голове заглушала мысли. Когда сознание немного прояснилось, Денисон пошевелился и понял, что лежит на кровати. Он снова пошевелился и услышал звяканье металла. Затем он осознал, что лежит обнажённым, и вспомнил про сауну.
  Сперва он решил, что упал в обморок от жары и его отнесли в номер. Эта гипотеза моментально разрушилась, стоило ему приподнять руку. Рывок потянул за собой другую руку – Денисон ощутил на запястьях холодок металла и понял, что на него надеты наручники.
  Несколько минут он лежал в тишине, потом приподнялся на локте и начал всматриваться в темноту. Опустив ноги на пол, он сел. Ноги были свободны, он мог ходить. Но куда идти? Денисон вытянул руки перед собой и принялся водить ими в пространстве. Вскоре он наткнулся на какой-то предмет. Предмет был плоским и имел прямоугольную форму – Денисон решил, что это туалетный столик. Обследование поверхности не дало результата – на столике ничего не лежало.
  Головная боль понемногу проходила, но Денисон чувствовал себя слабым, как котёнок. Несколько секунд он сидел, собираясь с силами. Такая слабость вряд ли могла быть следствием жары в сауне: Денисон пришёл к выводу, что если бы сауна оказывала подобное действие на всех, то она бы не пользовалась такой популярностью в Финляндии. Вдобавок он не имел представления о том, сколько времени пролежал без сознания. Кожа его была холодной, пот высох.
  Он встал, вытянув руки перед собой, и медленно пошёл вперёд. Не успев пройти и нескольких футов, он сильно ушиб большой палец на ноге о какой-то предмет и согнулся от боли.
  – Проклятье! – он отступил назад, снова уселся на кровать и начал массировать ушибленный палец.
  В дальнем углу комнаты послышался шорох, и Денисон увидел сероватую дорожку, появившуюся в темноте и тут же исчезнувшую. Внезапно в него упёрся ослепительный луч света. Он моргнул и отвёл глаза.
  – Итак, доктор Мейрик наконец проснулся? – произнёс по-английски с акцентом мужской голос.
  Денисон закрыл глаза руками.
  – Не двигайтесь, Мейрик, – резко сказал человек. – Оставайтесь на кровати. Вам известно, что это такое?
  Говоривший немного опустил фонарик. Денисон увидел смутные очертания его фигуры и отблеск металла в вытянутой руке.
  – Ну? – в голосе звучало нетерпение. – Что это такое, Мейрик?
  – Пистолет, – хрипло ответил Денисон. – Я хочу знать, какого чёрта всё это означает.
  – Разумеется, – луч света обшаривал его тело. – Кажется, вы повредили бок, доктор Мейрик. Как это случилось?
  – Какие-то маньяки напали на меня в Норвегии. Похоже, в Финляндии у них есть друзья.
  – Бедный доктор Мейрик! – с издёвкой протянул голос. – Сплошная полоса неприятностей. Вы обращались в полицию?
  – Разумеется, а чего вы ещё ожидали? И в британское посольство тоже, – Денисон вспомнил наставления Кэри и раздражённо добавил:
  – Сборище некомпетентных болванов.
  – С кем вы виделись в посольстве?
  – Какой-то тип по фамилии Маккриди приехал в полицейский участок и отвёз меня в посольство. Послушайте, с меня хватит. Я больше не отвечаю на вопросы.
  Ствол пистолета слегка приподнялся.
  – Без глупостей. Вы встречались с Кэри?
  – Нет.
  – Вы лжёте.
  – Если вы заранее знаете ответ, то зачем спрашивать? Я не знаю никого по кличке Кэри.
  В темноте послышался вздох.
  – Мейрик, вам пора узнать, что ваша дочь находится у нас.
  Денисон напрягся.
  – Докажите это, – ровным голосом сказал он.
  – Нет ничего проще, – пистолет отодвинулся в сторону. – Современные магнитофоны очень компактны и удобны в обращении, не так ли?
  Раздался щелчок, тихое шипение, затем мужской голос сказал:
  "А теперь скажите, что ваш отец делает в Финляндии?"
  "Он в отпуске".
  Это был голос Лин. Денисон узнал его, несмотря на лёгкое искажение, значительно меньшее, чем при телефонном разговоре.
  "Он вам так сказал?"
  "Кто же ещё?"
  "Однако сегодня днём он встречался с профессором Каариненом. Это больше похоже на деловую встречу, чем на развлечение".
  "Он хотел узнать что-то, связанное с его отцом – а моим дедом".
  "Что именно?"
  Наступила гнетущая тишина, затем мужской голос сказал:
  "Говорите, мисс Мейрик. Если вы ответите на мои вопросы, то ни с вами, ни с вашим отцом ничего не случится. Уверяю, мы отпустим вас, не причинив вам вреда".
  Щёлкнула кнопка, голоса затихли.
  – Теперь убедились, доктор Мейрик? – донеслось из темноты. – И я не могу вам ручаться за точность последнего утверждения моего коллеги, – пистолет появился снова. – Вернёмся к мистеру Кэри. Что он вам сказал?
  – Он устроил мне разнос за дорожное происшествие, – ответил Денисон.
  – Не порите чушь, – голос повысился. – Я хочу знать, что вы делаете в Финляндии. Отвечайте на вопросы быстро и честно. Вам пора всерьёз подумать о здоровье вашей дочери, – пистолет дёрнулся. – Говорите!
  Денисон раньше никогда не осознавал так остро всех преимуществ одетого человека перед обнажённым. Отсутствие одежды лишало присутствия духа.
  – Хорошо, – сказал он. – Мы приехали для переговоров с финским правительством.
  – О чём?
  – Новый оборонный проект.
  – С кем из правительства?
  – Не совсем из правительства, – быстро сказал Денисон. – С человеком из армии, из армейской разведки.
  – Имя? – Денисон молчал, и ствол пистолета снова дёрнулся. – Имя, Мейрик!
  Денисон лихорадочно пытался придумать более или менее подходящую финскую фамилию.
  – Сааринен, – наконец выдавил он.
  – Это архитектор.
  – Не тот! Этот Сааринен – полковник, – сказал Денисон, надеясь, что в финской армии существует чин полковника. Он напряжённо вслушивался, но по другую сторону от яркого света слышался лишь шорох одежды.
  – Что за проект?
  – Электронный шпионаж – оборудование для наблюдения за русскими радиостанциями, особенно на военных частотах.
  Наступила тишина.
  – Полагаю, вам известно, что такое наблюдение ведётся уже много лет.
  – Но не тем способом, который я имею в виду, – возразил Денисон.
  – Хорошо: что вы имеете в виду? Не заставляйте меня выдавливать из вас ответы, иначе мы выдавим кое-что из вашей дочери.
  – Я изобрёл автоматический декодер, – сказал Денисон. В его мозгу рухнул какой-то барьер, и его охватила волна неудержимого ужаса. Ощущая, как по груди стекает струйка пота, Денисон медленно загнал ужас туда, откуда он появился. Но нужные слова остались.
  – Это стохастический процесс, – продолжал он, не понимая, о чём говорит. – Дальнейшее развитие метода Монте-Карло. Передачи русских последовательно записываются и пропускаются через серию случайных трансформаций. Результат каждой трансформации сравнивается с образцами в памяти компьютера – если обнаружено сходство, то включается процесс ветвления ведущий к новому ряду трансформаций. При этом возникает большое количество тупиков, поэтому требуется очень мощный, быстродействующий компьютер.
  По лицу Денисона стекал пот.
  – В общих чертах всё ясно, – Денисону показалось, что в голосе говорившего послышались благоговейные нотки. – Вы изобрели эту штуку?
  – Я спланировал рабочий цикл и помогал разрабатывать программное обеспечение, – угрюмо пояснил Денисон.
  – Я никак не могу понять одну вещь, которую я должен знать наверняка. Зачем вы передаёте всё это финнам?
  – Мы ничего не передаём, – сказал Денисон. – Они передают нам. Они разработали основу, но у них недостаточно средств, чтобы довести замысел до конца. Поэтому они поделились идеей с нами.
  – Кто? Профессор Кааринен?
  – Вот что, – сказал Денисон. – Дайте мне ещё раз послушать запись.
  – Зачем?
  – Я не скажу больше ни слова, пока не услышу запись, – упрямо сказал Денисон.
  Пауза.
  – Хорошо. Сейчас я перемотаю ленту.
  Пистолет исчез; послышался щелчок.
  "А теперь скажите, что ваш отец делает в Финляндии?"
  "Он в отпуске".
  Денисон до предела напряг слух, сравнивая голос. Вытянув руки, он медленно развёл их в стороны так, что цепочка наручников натянулась.
  "Он хотел узнать что-то, связанное с его отцом – моим дедом".
  "Что именно?" Пауза. "Говорите, мисс Мейрик. Если вы ответите на мои вопросы, то ни с вами, ни с вашим отцом ничего не..."
  Денисон прыгнул вперёд. Перед этим он как следует упёрся ногами в пол и теперь взлетел как отпущенная пружина, вложив в этот бросок всю свою силу. Его расставленные руки были вытянуты перед собой, словно он собирался схватить своего тюремщика за уши. Цепочка, соединявшая наручники, врезалась допрашивавшему в горло.
  Магнитофон и фонарик упали на пол; фонарик покатился, отбрасывая на стены комнаты гротескные тени, магнитофон зашипел. Денисон продолжал вдавливать цепочку в горло противника, одновременно вцепившись пальцами ему в лицо. В неверном колеблющемся свете снова блеснул металл: незнакомец вытащил из кармана пистолет. Денисон молниеносно протянул руку и сумел ухватиться за его запястья, когда пистолет начал подниматься.
  Сжимая левой рукой правое запястье незнакомца, он с силой рванулся вперёд и вверх. Стальная цепочка снова врезалась его противнику в горло. Пистолет, оказавшийся в результате возле правого уха незнакомца, выстрелил с оглушительным грохотом, тот невольно отшатнулся и выронил оружие.
  Денисон наклонился за пистолетом и тут же выпрямился. Где-то рядом хлопнула дверь, магнитофон дребезжал и щёлкал. Распахнув дверь, Денисон оказался в узком коридоре, в конце которого виднелась другая дверь. Когда он бежал по коридору, до него донеслись слова Дианы Хансен:
  "Лин, если ты будешь продолжать так себя вести, то всем будет только хуже".
  Денисон расслышал слова, но смысл их не дошёл до его сознания. Распахнув вторую дверь, он выбежал в ярко освещённый коридор отеля. Вокруг никого не было. Он добежал до поворота к лифтовскому холлу и застыл перед изумлённой парочкой в вечерних туалетах. Один из лифтов шёл вниз.
  Денисон устремился к лестнице, слыша за спиной возмущённые крики, спустился на два лестничных пролёта и произвёл изрядную суматоху, ворвавшись в холл голым, в наручниках и с пистолетом, во весь голос вызывая полицию.
  Глава 17
  – Невероятно! – сказал Кэри. Его голос прозвучал глухо и сдавленно, как будто он сам не верил своим словам.
  – Однако это случилось, – ответил Денисон.
  Маккриди поднял голову.
  – Похоже, на раскалённые камни была выплеснута не вода, а что-то другое, – заметил он.
  – Да, – сказал Кэри. – Некоторые финны, когда им приходит охота поэкспериментировать, используют для loylya "Конскенкорву".
  – Что это такое? – спросил Денисон.
  – Что-то вроде финской водки, – Кэри отложил потухшую трубку. – Какой-нибудь шустрый химик может со временем войти в моду, разработав нокаутирующую газообразную смесь вроде той, что свалила вас с ног, – он нахмурился и покачал головой. – Вы можете повторить то, что рассказывали этому парню про свой проклятый декодер?
  – Эти слова высечены у меня в памяти, – с горечью отозвался Денисон. – Я сказал: "Это стохастический процесс, дальнейшее развитие метода Монте-Карло. Передачи русских последовательно записываются и пропускаются через серию случайных трансформаций. Результат каждой трансформации сравнивается с образцами в памяти компьютера – если обнаруживается сходство, то включается процесс ветвления, ведущий к новому ряду трансформаций. При этом возникает большое количество тупиков, поэтому требуется очень мощный, быстродействующий компьютер".
  – Так оно и есть, – сухо заметил Кэри.
  – Я даже не знаю, что означает "стохастический", – безнадёжно произнёс Денисон.
  Кэри извлёк из кармана кожаный чехольчик с металлической ложечкой и ёршиком, и принялся прочищать трубку.
  – Зато я знаю, – сказал он. – Стохастический процесс имеет в себе элемент вероятности. Метод Монте-Карло впервые применялся для расчёта скорости диффузии гексафторида урана через пористый барьер; есть и другие приложения.
  – Но я об этом ничего не знаю! – вскрикнул Денисон.
  – Как видно, знаете, – спокойно возразил Кэри. – Если вы думаете, что несли околесицу, то сильно ошибаетесь. Для математика или человека, имеющего дело с компьютерами, ваша тирада не лишена смысла. Вы правы и в другом: для решения такой задачи вам потребуется чертовски мощный компьютер. Даже в короткой передаче трансформации исчисляются миллионами. Я не думаю, что какой-либо из существующих компьютеров может на деле справиться с этим, если не разработать адекватный метод программирования.
  Денисон содрогнулся всем телом.
  – Разве я был математиком? – прошептал он. – Я работал с компьютерами?
  – Нет, – ответил Кэри. – О чём вы думали, когда произносили эту речь?
  – Ни о чём. Я импровизировал на ходу: не мог же я сказать ему правду!
  Маккриди подался вперёд.
  – Что вы чувствовали, когда говорили с ним?
  – Я был напуган до смерти, – признался Денисон.
  – Вы его боялись?
  Денисон яростно затряс головой.
  – Я боялся не того человека, а себя. Того, что было во мне, – у него снова задрожали руки.
  Перехватив взгляд Маккриди, Кэри едва заметно покачал голвой: вопросы становились слишком опасными для Денисона.
  – Отвлечёмся от этого и двинемся дальше, – сказал он. – Вы говорите, этот тип принимал вас за Мейрика.
  – Он не обсуждал этот вопрос.
  – Что заставило вас броситься на него? Отчаянно смелый поступок, учитывая то, что у него был пистолет.
  – Пистолет лежал у него в кармане, – ответил Денисон. – Он держал в руке магнитофон. Я внезапно понял, что запись смонтирована. Кусочек в конце, где он угрожал Лин, отличался от предыдущего – звук был глухой, никаких посторонних шумов. Всё остальное – обычный разговор, который мог произойти где угодно. Следовательно, они не могли ничего сделать с Лин, и это предоставляло мне свободу действий.
  – Логично, – проворчал Кэри. – Вчера вечером, когда Лин сидела на террасе отеля, какой-то парень подсел к её столику и попытался прощупать её. Либо под пепельницей, либо у него в петлице был спрятан микрофон, и разговор записывался. Диана Хансен оказалась поблизости. Она сразу же поняла, что происходит, и испортила ему игру. Разумеется, в то время она не знала о микрофоне.
  Лицо Денисона просветлело.
  – Я слышал на плёнке голос Дианы, – сказал он. – Кажется, она тоже угрожала Лин.
  Маккриди усмехнулся.
  – Когда этот субъект ушёл, Лин с Дианой крупно поссорились. Микрофон оставался поблизости, запись продолжалась. Похоже, ваша дочь отчаянно пытается оградить отца от дурного влияния.
  – О Боже! – простонал Денисон.
  – Вам нужно проявить характер, – посоветовал Маккриди. – Будьте строгим отцом.
  – Лин знает о том, что произошло?
  Кэри хмыкнул и взглянул на часы.
  – Шесть утра, она ещё спит. Когда вы пропали, мне пришлось попросить миссис Хансен сказать ей, что вы уехали в город по срочному делу и вернётесь поздно. Я не хотел, чтобы она встревожилась.
  – Шила в мешке не утаишь, – заметил Маккриди. – Знаменитый доктор Мейрик в чём мать родила вываливается в холл лучшего отеля в городе и размахивает пистолетом – попробуйте такую историю!
  – Какого чёрта вы это сделали? – требовательным тоном спросил Кэри. – К тому же вы звали полицию.
  – Я думал, что смогу поймать того парня, – сказал Денисон. – Когда это не удалось, я поступил так, как Мейрик – настоящий Мейрик – поступил бы на моём месте. Если честному человеку угрожают пистолетом, то он первым делом зовёт полицию. Мейрик, по идее, должен был дико разъяриться – вот я и устроил скандал в холле.
  – Снова логично, – пробормотал Кэри. – Ну ладно. Человек в сауне – его описание?
  – Он был волосатый, как медведь.
  – Да хоть как снежный человек – меня это не волнует. Мы не можем раздевать всех подозреваемых и оценивать степень их волосатости. Его лицо, приятель!
  – Глаза карие, – устало отозвался Денисон. – Лицо квадратное, рябоватое. Нос свёрнут на сторону. На подбородке ямочка.
  – Это тот, который расспрашивал Лин Мейрик, – вставил Маккриди.
  – Теперь другой – тот, у которого был пистолет.
  – Я не видел его, – сказал Денисон. – В комнате было темно, но, когда я вцепился ему в лицо, мне показалось, что он носит что-то вроде маски. Но я... – он замялся.
  – Валяйте дальше, – подбодрил Кэри.
  – Он говорил по-английски с акцентом.
  – Что за акцент?
  – Не знаю, – с отчаянием ответил Денисон. – Можно сказать, со среднеевропейским акцентом, в самом общем смысле. Но дело в том, что мне кажется, будто я уже слышал этот голос раньше.
  Кэри безжалостно продолжал задавать вопросы. Через пятнадцать минут Денисон взмолился:
  – Говорю вам, я больше ничего не знаю! – он уронил голову на руки. – Я устал.
  Кэри поднялся с места.
  – Хорошо, можете ложиться в постель. Мы оставляем вас в покое, но за местных копов я не отвечаю – не исключено, что они захотят снова поговорить с вамп. История готова?
  – Только правда, ничего больше.
  – Я бы выпустил ту часть, где вы рассказывали про свой декодер, – посоветовал Кэри. – Для полиции это будет уже слишком, – он мотнул головой, подзывая Маккриди. – Пошли, Джордж.
  Они вышли из номера. Спускаясь в лифте, Кэри провёл по лицу ладонью.
  – Не думал, что эта работёнка потребует столько бессонных ночей.
  – Давайте выпьем кофе, – предложил Маккриди. – Наверняка найдётся какая-нибудь забегаловка, открытая с раннего утра.
  Они вышли из отеля и молча направились вниз по Маннерхиминти. По тихой улице проносились редкие такси и велосипедисты, торопившиеся на раннюю работу.
  – Денисон беспокоит меня, – внезапно сказал Кэри.
  – Вы имеете в виду его рассказ о декодере?
  – Что же ещё? – уголки рта Кэри опустились вниз. – Впрочем, и кое-что ещё, но в основном именно это. Мейрик мог изобрести именно такой прибор, по откуда Денисону знать об этом?
  – Я тут подумал... Вы не рассматривали возможность двойной подмены?
  Кэри замедлил шаг.
  – Выражайся яснее.
  – Хорошо. У нас есть человек, которого мы считаем Жилем Денисоном. Его прошлое заблокировано, и каждый раз, когда он пытается пробиться к нему, то превращается в эпилептика. Вы видели это.
  – Ну, и.?..
  – Но предположим, что это Мейрик – Мейрик с заблокированной памятью. Мейрик, считающий себя Денисоном. Хардинг говорил, что такое тоже возможно. Жизненная необходимость заставила его вспомнить то, что он знал, будучи Мейриком.
  Кэри издал стон.
  – Что за с... – он решительно покачал головой. – Нет, не пойдёт. Иредаль сказал, что он не Мейрик.
  – Он этого не говорил, – мягко возразил Маккриди. – Могу процитировать его слова. Он сказал: "Это не Мейрик, если только Мейрику не делали в последнее время пластическую операцию".
  Некоторое время Кэри напряжённо размышлял.
  – Перестань морочить мне голову, – наконец сказал он. – Ты хочешь сказать, что тот человек, которого мы три недели пасли в Осло, не был Мейриком?
  Он резко остановился.
  – Послушай, Джордж, давай проясним одну вещь раз и навсегда, – он ткнул пальцем в сторону отеля. – Этот человек – не Мейрик. Я знаю Мейрика – он не прочь подраться на словах и использует свой сарказм как оружие, но в настоящей драке он и гроша ломаного не стоит. Денисон же тихий, интеллигентный человек, способный действовать в экстремальной ситуации, как прирождённый убийца. Он – полная противоположность Мейрику. Постарайся это запомнить.
  Маккриди пожал плечами.
  – Остаётся много неясностей.
  – Со временем всё прояснится. Я хочу, чтобы в Лондоне составили подробнейший отчёт по Денисону. Его жизнь нужно исследовать по дням – по минутам, если потребуется, – и выяснить, откуда он знает математический жаргон. И наконец, я хочу, чтобы Хардинг приехал сюда tout de suite[3].
  – Представляю, как он обрадуется, – Маккриди усмехнулся. – Я всё организую.
  Они прошли в молчании ещё сотню ярдов.
  – Крутой парень этот Денисон, – сказал Маккриди. – Использовать наручники как оружие кто бы мог подумать? – он хохотнул. – Всё-таки он не Мейрик и не Денисон. Он – Кларк Кент.
  У Кэри отвисла челюсть.
  – А это ещё что за птица?
  – Супермен, – кротко пояснил Маккриди.
  Глава 18
  Денисон поспал, поговорил с полицейскими и снова лёг спать. Проснувшись в четыре часа, он принял душ, оделся и спустился вниз. Пересекая холл, он заметил, как коридорный что-то с улыбкой объясняет портье, указывая на него. Очевидно, Г. Ф. Мейрик стал главной достопримечательностью отеля.
  Он заглянул в общую гостиную, не обнаружил там никого из знакомых и направился в бар. Диана Хансен сидела за столиком и читала книгу.
  – Я как раз гадала, когда же вы появитесь, – сказала она.
  – Мне нужно было как следует выспаться. Вчера был немного суматошный день.
  Денисон опустился на стул и приподнял пепельницу, изучая её подставку. Диана рассмеялась.
  – Никаких микрофонов – я уже проверила.
  – А где Лин?
  – Вышла, – Денисон вопросительно взглянул на неё, и Диана весело добавила: – Любуется местными видами.
  Подошёл официант.
  – Mita otatte?
  – A olutta, olkaa hyva, – ответил Денисон и посмотрел на Диану. – А вам что?
  – Ничего не надо, – сказала она. – Ваш финский быстро прогрессирует.
  – Лишь до того уровня, который позволяет не умереть с голоду. У Кэри есть какие-нибудь выводы по поводу вчерашнего?
  – Кэри уехал, – сказала Диана. – Он просил передать, что до его возвращения вам следует по возможности не выходить из номера.
  – Куда он уехал?
  – В Швецию.
  – В Швецию? – Денисон непонимающе уставился на неё. – Зачем?
  – Мне он об этом не сказал, – Диана встала и взяла свою книгу. – Ну вот, я передала вам то, что следовало, а теперь мне пора заняться своими делами, – она усмехнулась краешком рта. – Рекомендую не ходить в сауну.
  – Никогда в жизни! – Денисон нервно прикусил губу. – Но они могут выйти на меня где-нибудь ещё.
  – Не беспокойтесь, – сказала Диана. – За вами присматривает Ян Армстронг, а он не зря носит такую фамилию[4]. Сейчас он сидит здесь, в баре. Не подходите к нему, но и не бегайте слишком быстро, чтобы он не упускал вас из виду.
  Она вышла из бара. Официант принёс пиво. Денисон не торопясь выпил бутылку и заказал ещё одну. В дальнем углу бара Армстронг читал газету и время от времени прикладывался к пиву. Почему Швеция? Что могло случиться в Швеции, если Кэри срочно вылетел туда, ничего не объяснив? Нет ответа.
  Когда Денисон допил вторую бутылку до половины, в бар вошла Лин.
  – Ты выглядишь так, словно только что встал, – сказала она, с подозрением глядя на пиво.
  – Так и есть, – Денисон усмехнулся. – Очень хотелось поспать.
  – Неудивительно, – без тени улыбки отозвалась она. – Сегодня утром мне про тебя рассказывали очень странные вещи.
  Денисон с беспокойством взглянул на Лин и решил сделать ответный выпад.
  – А я слышал кое-что не менее странное про тебя. Почему ты поссорилась с Дианой?
  На щеках девушки проступили розовые пятна.
  – Выходит, она тебе рассказала.
  – Ничего она мне не рассказывала, – возразил Денисон.
  Лин вспыхнула.
  – Кто же это сделал, если не она? Мы были одни! – она яростно дёрнула за ремень своей сумочки и взглянула на него сверху вниз. – Не очень-то здорово – стыдиться собственного отца! Я никогда не верила тому, что говорила о тебе мать, но теперь вижу, что она говорила правду.
  – Успокойся, – попросил он. – Выпей чего-нибудь. Кока-кола?
  – Сухой мартини, – её подбородок вздёрнулся.
  Сдержав улыбку, Денисон сделал знак официанту.
  – Это было отвратительно, – заявила она, когда официант отошёл от столика.
  – Допустим, но при чём здесь Диана Хансен?
  – Ты знаешь, что я имею в виду. Я знаю, что учёная публика способна на самые странные выходки, но, Боже мой, от тебя я этого не ожидала. От кого угодно, только не от своего отца, – её глаза неестественно блестели.
  – Я не понимаю, о чём идёт речь. Что я сделал, по-твоему?
  В её глазах застыла боль.
  – Я знаю, что прошлой ночью ты был с этой женщиной – она сама мне об этом сказала. И я знаю, в каком виде ты вернулся в отель. Ты, должно быть, напился до бесчувствия, если позволил себе такое. Скажи, а на ней было что-нибудь надето? Неудивительно, что пришлось вызывать полицию.
  – О Господи, – ошеломлённо сказал Денисон. – Но, Лин, ведь всё было совсем не так...
  – Тогда почему все вокруг говорят об этом? Сегодня за завтраком я слышала... Какая мерзость!
  Она расплакалась. Денисон быстро огляделся и накрыл ладонью запястье девушки.
  – Всё было по-другому. Сейчас я расскажу тебе.
  Он в общих чертах рассказал Лин о том, что произошло, выпустив все важные детали, которые могли лишь осложнить дело.
  Лин вытерла глаза маленьким носовым платком и высморкалась.
  – Ничего себе история! – фыркнула она.
  – Если ты не веришь мне, то, может быть, поверишь полицейским? – раздражённо спросил Денисон. – Они всё утро терзали меня вопросами.
  – Тогда почему Диана сказала мне, что ты уезжал с ней в город?
  – Это было лучшее, что она могла сделать, – объяснил Денисон. – Она не хотела тебя тревожить. А что до вашей ссоры, то я слышал её отрывок, записанный на кассете, – он помолчал. – Плёнка сейчас находится в полиции.
  – Ты хочешь сказать, что все слышали нашу ссору? – с ужасом спросила Лин.
  – Все, кроме меня, – сухо ответил Денисон. – Пей свой мартини.
  Мысли Лин потекли в другом направлении.
  – Но он мог ранить тебя! Он мог даже убить тебя!
  – Но ведь этого не случилось, верно? Всё в порядке.
  – Кто же это мог быть?
  – Видишь ли, я в некотором смысле являюсь важной персоной, – устало сказал Денисон. – Вчера я говорил тебе, что не могу болтать о своей работе. Кому-то потребовалась информация, и этот человек решил действовать напрямик.
  Лин выпрямилась и посмотрела на него. Её глаза сияли.
  – Но он ничего не добился, правда?
  Денисон решительно вышиб подпорки из-под наметившегося героического пьедестала.
  – А что касается Дианы Хансен, то всё, что ты думаешь по нашему поводу – сплошная чушь, – жёстко продолжал он. – Но если бы даже это было не так, то к тебе это не имеет отношения. Ты ведёшь себя скорее как ревнивая жена, а не как моя дочь.
  Её глаза погасли. Сгорбившись, Лин уставилась на бокал с мартини, а затем внезапно подняла его и осушила одним глотком. У неё перехватило дыхание, и она закашлялась. Денисон улыбнулся.
  – Теперь всё в порядке?
  – Мне очень жаль, – тонким голосом ответила Лин.
  – Ничего страшного, – заверил Денисон. – Давай погуляем немного.
  Сделав знак официанту, он расплатился по счёту, окинул бар взглядом и увидел, что Армстронг делает то же самое. Присутствие телохранителя как-то успокаивало.
  Они вышли из бара в коридор. Покидая отель, они чуть не столкнулись с портье, шатавшимся под тяжестью чемоданов. За ним в дверях маячила дородная фигура.
  – Эй, Люси, посмотри-ка, кто здесь есть! – грохотнул голос. – Это же Гарри Мейрик!
  – О чёрт, – пробормотал Денисон, но спасения уже не было.
  – Кто это? – спросила Лин.
  – Сейчас я вас познакомлю, – мрачно ответил Денисон.
  – Привет, Гарри! – крикнул Киддер, надвигаясь на Денисона с протянутой рукой. – Какой класс, что ты здесь! Фантастика!
  – Привет, Джек, – без энтузиазма отозвался Денисон. Его ладонь утонула в громадной лапе американца.
  – Мир тесен, – объявил Киддер. – Вчера я говорил то же самое – перед самым отъездом из Стокгольма мы столкнулись с Вильямсонами. Ты помнишь Вильямсонов?
  – Само собой, – сказал Денисон.
  – Движемся по одному туристскому маршруту – так-то, парень! Не удивлюсь, если через пару деньков Вильямсоны тоже объявятся здесь. Это будет класс, верно?
  – Верно, – согласился Денисон.
  Люси Киддер выглянула из-за плеча мужа.
  – О, Гарри, как я рада вас видеть! Джек уже говорил вам, что мы видели Вильямсонов в Стокгольме?
  – Да.
  – Мир тесен, – заметила Люси Киддер.
  – Ещё бы, – Киддер лучился от удовольствия. – С Вильямсонами да с вашей замечательной Дианой Хансен мы могли бы составить отличную партию в покер. Эта девица славно играет, насколько я помню.
  – Диана Хансен? – спросила Лин. – Но она здесь. Теперь лицо Киддера излучало одновременно удивление и удовольствие.
  – Ну не славно ли? Может быть, я смогу наконец отыграться, Люси?
  – Скорее снова проиграешь, – чопорно возразила она. – Джек и впрямь считает, что ему везёт в покер.
  – Ну, ну, мамуля, – примирительно сказал Киддер. – Не смейся над пожилым человеком, – он впервые посмотрел на Лин. – А кто эта юная леди?
  – Прошу прощения, – сказал Денисон. – Джек Киддер – это моя дочь, Лин. Лин, это Люси Киддер.
  Последовал обмен рукопожатиями.
  – Вы не говорили, что у вас есть дочь, Гарри, – сказал Киддер. – Определённо, вы не говорили мне, что у вас есть очаровательная дочь. Где вы её прятали?
  – Лин училась в университете, – сказал Денисон. – Сейчас у неё каникулы.
  – Не хочу вмешиваться, Джек, но нам пора зарегистрироваться, – вставила Люси. – Нас ждут.
  – Ну конечно, – Киддер снова расплылся в улыбке. – До скорого, Гарри. Скажи Диане, чтобы приготовила новую колоду для покера.
  – Обязательно.
  Денисон взял Лин за руку и вывел её на улицу.
  – Через мой труп, – сквозь зубы добавил он.
  – Кто это был?
  – Величайший зануда североамериканского континента со своей страдалицей-женой, – ответил Денисон.
  Глава 19
  Кэри и Маккриди страдали от морской болезни. Они стояли, вцепившись в поручень маленького катера, зарывавшегося носом в волны. Сильный южный ветер со свистом врывался в узкий пролив между островом Оланд и шведским побережьем. Между Кэри и Маккриди было лишь одно существенное различие: в то время как Кэри думал, что он умирает, Маккриди знал, что он умирает.
  Ступив на берег в Боргхольме, оба почувствовали несказанное облегчение. Их ожидала полицейская машина. Офицер приветствовал их коротким кивком и представился:
  – Олаф Хоглунд.
  – Я Кэри, а это Маккриди, – порыв ветра растрепал короткие седые волосы Кэри. – Поедем на машине?
  – Разумеется. Сюда, прошу вас.
  Автомобиль тронулся с места.
  – Ваш мистер Торнтон прибыл час назад, – сообщил Хоглунд.
  Кэри застыл.
  – Вот как, – он искоса взглянул на Маккриди. – Какого чёрта ему здесь нужно? – шёпотом добавил он.
  Пока автомобиль ехал по улицам Боргхольма, все трое хранили молчание. Время для разговоров ещё не настало, сперва нужно было увидеть то, ради чего они здесь собрались. Кэри погрузился в тяжёлое раздумье, пытаясь понять причину приезда Торнтона; если ему и хотелось что-то обсудить с Маккриди, то он не стал этого делать в присутствии Хоглунда.
  Автомобиль остановился перед двухэтажным зданием. Хоглунд открыл входную дверь и пошёл впереди, показывая дорогу. В задней комнате стояло несколько металлических столов, на одном из которых под белой простынёй угадывались очертания человеческого тела. Возле стола стоял молодой приземистый человек с аккуратно подстриженной вандейковской бородкой, одетый в белый халат. Хоглунд представил его как доктора Карлсона.
  – С мистером Торнтоном вы уже знакомы, – добавил он.
  Торнтон был высоким смуглым мужчиной с движениями ожившего мертвеца и гладкой, абсолютно без морщин, кожей. Лицо его хранило непроницаемое выражение. Ему могло быть и сорок, и шестьдесят лет – никто не знал в точности сколько, а Торнтон никому не собирался говорить об этом. Говорить о том, что не относилось к существу дела, было не в его привычках, но он не любил говорить и по существу. Он мог бы быть начальником Кэри, но он им не был. Кэри гордился тем, что работает в другом департаменте.
  Когда Кэри и Маккриди вошли в комнату, Торнтон поднял голову, и они увидели его глаза с больными, пожелтевшими белками. Кэри коротко кивнул и повернулся к Карлсону.
  – Добрый вечер, доктор. Можно взглянуть на него?
  Карлсон молча кивнул и откинул простыню. Кэри с безразличным видом посмотрел на то, что лежало на столе, и сдвинул край простыни немного ниже.
  – Его нашли в таком виде? – спросил он.
  – Тело пришлось вымыть, – сказал Карлсон. – Оно было покрыто нефтяной плёнкой. И, разумеется, мы сняли наручники.
  Кэри кивнул.
  – Одежды не было?
  – Нет, он был голый.
  Маккриди взглянул на Кэри, приподняв брови.
  – То же самое, что и...
  Кэри неуклюже повернулся и наступил ему на ногу.
  – Извини, Джордж, – сказал он и обратился к врачу: – Какова причина смерти, доктор?
  – Придётся подождать результатов вскрытия, – осторожно ответил Карлсон. – В настоящий момент ясно одно: либо он утонул, либо отравился.
  – Вы сказали "отравился"? – Торнтон выступил вперёд. Кэри попытался проанализировать тон его голоса. Несмотря на то, что Торнтон, как и всегда, говорил ровно и без выражения, Кэри показалось, что он уловил слабую нотку удивления.
  – Сейчас покажу, – сказал Карлсон.
  Раздвинув челюсти мертвеца, он взял медицинскую ложку с длинной ручкой и засунул её в горло трупа. Маккриди скорчил гримасу и отвернулся. Карлсон вытащил ложку и показал её.
  – Соскоб с внутренней части глотки, – объяснил он.
  Кэри посмотрел на почерневший кончик ложки.
  – Нефть?
  Карлсон кивнул. Торнтон спокойно сказал:
  – Думаю, нет большой разницы в том, утонул ли он в нефти или отравился ею.
  – Я согласен, – сказал Хоглунд. – Вы можете его опознать, мистер Кэри?
  Кэри помедлил.
  – В данный момент – нет. – Он кивнул Торнтону. – А вы?
  – Я никогда в жизни не видел этого человека, – заявил Торнтон.
  На лице Кэри застыло угрюмое выражение.
  – Тело нужно... э-ээ, сохранить, – проворчал он. – У вас здесь есть соответствующая аппаратура?
  – На Оланде – нет, – ответил Карлсон.
  – Мы можем переправить тело на континент, как только доктор Карлсон закончит вскрытие, – сказал Хоглунд.
  – Нет, – быстро возразил Кэри. – Мне нужна точная идентификация до вскрытия. Либо тело отправится в Англию, либо наши врачи приедут в Швецию. В любом случае я хочу, чтобы при аутопсии присутствовал один из наших патологоанатомов.
  – Это входит в нашу юрисдикцию, – отрезал Хоглунд.
  Кэри устало протёр глаза: под веки ему словно набился песок. Нужно было подобрать осторожную формулировку, учитывавшую шведскую традицию нейтралитета.
  – Насколько мы понимаем, это вопрос, связанный с законодательством, – медленно начал он. – Я направлю запрос по инстанции и вам советую также проконсультироваться со своим начальством. Оставим обсуждение юридических проблем начальству, мой друг, так будет безопаснее для нас обоих.
  Пока Хоглунд размышлял над предложением, Кэри добавил:
  – Как бы то ни было, инцидент произошёл в международных водах.
  – Возможно, так будет лучше, – неохотно согласился Хоглунд. – Хорошо, я приму во внимание ваш совет. Не хотите ли взглянуть на наручники?
  Кэри кивнул. Хоглунд открыл дверцу стенного шкафа и вынул пару наручников.
  – Сделаны в Британии, – заметил Кэри, осмотрев наручники и передав их Торнтону. – Как вы думаете?
  Торнтон пожал плечами.
  – Это ничего не значит, – он повернулся к Хоглунду. – Уже установлено, что он не из команды танкера?
  – Команда вся в наличии, – ответил Хоглунд. – Погиб лишь один человек, и его тело сразу же подобрали, – Хоглунд указал на труп, снова прикрытый простынёй. – Видимо, это человек с другого судна. Капитан танкера утверждает, что оно шло с погашенными огнями.
  – Что ему ещё остаётся? – Кэри цинично усмехнулся. – Впрочем, может быть, он говорит правду. Чужое судно так и не опознали?
  – Пока нет. Никто не объявил о пропаже, не обратился с запросом в страховую компанию. Мы ведём поиски, – Хоглунд нахмурился. – Кроме тела, встаёт вопрос об утечке нефти. Очистка побережья Готланда обойдётся в кругленькую сумму, и кто-то должен заплатить за это.
  – Что-то я не понимаю, – вступил Маккриди. – Если нефтяное пятно движется к Готланду, то каким образом, тело оказалось здесь, на Оланде? Расстояние довольно приличное.
  – Тело было поднято на борт южнее Готланда, но судно, обнаружившее его, направлялось сюда, – объяснил Хоглунд.
  Кэри откашлялся.
  – Как продвигается расследование?
  – Медленно. Капитана танкера в тот момент не было на мостике, а чужое судно затонуло буквально в несколько минут. Капитан определил его водоизмещение в триста-четыреста тонн, исходя из скорости при столкновении и степени повреждения носовой части танкера.
  – Небольшой паром, – задумчиво произнёс Кэри. – Или большой рыбацкий катер.
  Хоглунд пожал плечами.
  – Скоро мы всё выясним.
  "На твоём месте, мой друг, я не был бы в этом так уверен", – подумал Кэри.
  – У нас нет сомнений в вашей квалификации, доктор Карлсон, – сказал он, повернувшись к врачу. – Надеюсь, вы это понимаете. Вы начнёте подготовку к консервации тела?
  Карлсон тревожно взглянул на Хоглунда, тот кивнул.
  – Хорошо. Я сделаю так, как вы просите.
  – В таком случае в нашем присутствии более нет необходимости, – сказал Кэри. – Разумеется, если мистер Торнтон не хочет что-либо добавить.
  – Нет, – сказал Торнтон. – С идентификацией вы отлично справитесь сами.
  Они вышли из комнаты. У выхода из здания Кэри остановился, застёгивая плащ, и подошёл вплотную к Торнтону.
  – Ваше прибытие было для нас неожиданностью, – тихо сказал он. – Что привело вас сюда?
  – Я был проездом в нашем посольстве в Стокгольме, – с готовностью ответил Торнтон. – По другому делу, разумеется. Когда произошёл инцидент, у них не оказалось под рукой свободных сотрудников. Я выразил готовность съездить сюда и проследить за соблюдением британских интересов.
  Кэри поднял воротник плаща.
  – Откуда вы узнали, что здесь затронуты британские интересы? – мягко осведомился он.
  – Наручники, – столь же мягко отозвался Торнтон. Он кивнул в сторону комнаты, из которой они недавно ушли. – Так кто это такой?
  – Узнаем, когда проведём идентификацию.
  Торнтон улыбнулся.
  – Ваш департамент всегда окутывал свои дела покровом мистики, но не надо превращать таинственность в навязчивую идею, – заметил он. – Хоглунд ждёт вас в машине.
  – Вы не поедете?
  – Я прилетел на вертолёте, – сказал Торнтон. – К сожалению, не смогу подбросить вас обратно, но ведь я не знаю, откуда вы приехали, не так ли? – его улыбка была почти злобной.
  Кэри вздохнул и пошёл к автомобилю. Снова наступила тишина. Когда вдали показались очертания причала, Кэри похлопал Хоглунда по плечу.
  – Было ли британское посольство проинформировано о том, где изготовлены наручники? – спросил он.
  Хоглунд почесал бровь.
  – Сомнительно. По крайней мере, я такой информации не давал.
  – Ясно. Благодарю вас.
  * * *
  Ветер заметно успокоился, и обратный путь к шведскому побережью был почти приятным. Кэри и Маккриди стояли на палубе, где их никто не мог услышать.
  – Я не ожидал увидеть Торнтона, – сказал Маккриди. – Что ему нужно?
  – Не знаю, – угрюмо ответил Кэри. – Он пытался заговорить мне зубы. Можешь ли ты представить себе, чтобы уайтхоллский бонза вроде Торнтона добровольно взял на себя роль мальчика на побегушках? Любая машинистка из посольства могла бы это сделать! – он ударил кулаком по поручню. – Чёрт бы побрал эти межведомственные склоки! Считается, что мы делаем одно дело, но я трачу меньше времени на свою работу, чем на то, чтобы защитить свои тылы от таких людей, как Торнтон.
  – Вы подозреваете, что ему известно о похищении Мейрика?
  – Не знаю. Судя по его словам, он вообще ничего не знает о Мейрике, – Кэри взглянул вниз, на свинцово-серую воду пролива. – Кому-то крупно не повезло.
  – Мейрику определённо не повезло.
  – Я думал о людях, которые похитили его. Они доставили его в Копенгаген и переправили на судно, чтобы отвезти... куда? Их судно врезалось в танкер, идущий на запад.
  – В таком случае судно, должно быть, шло на восток, – сказал Маккриди. – Хотя это может быть только предположением.
  – Давай не будем делать поспешных выводов, – раздражённо проворчал Кэри.
  – Согласен. Особенно насчёт того, что мы с вами видели труп Мейрика. Один раз мы уже обманулись.
  Кэри бросил на него испепеляющий взгляд.
  – Я хочу, чтобы Иредаль присутствовал при вскрытии и проверил, нет ли на теле признаков пластической операции, – резко сказал он. – У трупа снимут отпечатки пальцев и сравнят их с отпечатками Мейрика. Для идентификации в законном порядке придётся вызвать одну из бывших жён Мейрика.
  – А почему бы не вызвать его дочь?
  – Я обдумываю этот вариант, – Кэри вздохнул. – Если приду к определённому выводу раньше, чем мы сядем в самолёт, то, вероятно, смогу немного вздремнуть по дороге в Хельсинки.
  Его голос звучал не слишком уверенно.
  Глава 20
  Кэри сидел в "Хильден-кафе" на Алексанетеринкату и потягивал пиво, ожидая Хардинга. После двенадцати часов сна он чувствовал себя заново родившимся. Он знал, что его депрессия была вызвана усталостью, но, даже отдохнув и обдумав всё до мелочей, принять решение было очень непросто.
  Хардинг вышел из-за угла, и Кэри помахал ему рукой.
  – Вы видели Денисона? – спросил он, когда Хардинг подошёл к столику. Доктор кивнул. – Хотите пива?
  Хардинг опустился на стул.
  – С удовольствием. Вот уж не думал, что на мглистом севере может стоять такая жара.
  Кэри подошёл к стойке и вернулся с двумя кружками пива.
  – Каков ваш вердикт?
  Хардинг склонил голову набок, присматриваясь к пене в своей кружке.
  – Как ни странно, но его состояние явно улучшилось. Он стал собраннее. Как у него сейчас обстоят дела с выпивкой?
  – Употребляет пиво от случая к случаю, – Кэри постучал пальцами по столу.
  – То, что с ним случилось, кажется, возымело на него терапевтическое действие, – Хардинг сухо улыбнулся. – Хотя я никому бы не порекомендовал такой метод лечения от алкоголизма. Теперь мы достаточно знаем о его прошлом, и я значительно лучше подготовлен к тому, чтобы вернуть его в нормальное состояние, – он вытащил из кармана записную книжку. – Денисон был кем-то вроде автолюбителя – водил "лотос" последней модели. Три года назад он вместе с женой попал в аварию, в которой был частично – заметьте, лишь частично – виновен. Его жена погибла. К тому времени они были женаты полтора года, и она была беременна.
  – Плохо, – сказал Кэри.
  – Он принял всю вину на себя, – пробормотал Хардинг. – Одно потянуло за собой другое. Он запил и к тому моменту, когда потерял работу, находился фактически на грани белой горячки.
  – Это-то и ставит меня в тупик, – проворчал Кэри. – Он проявляет чертовскую силу воли и изобретательность в том деле, которым занимается сейчас, – он усмехнулся. – Я уже подумываю о том, что стоит предложить ему постоянную работу.
  Хардинг отпил глоток пива.
  – Из-за того, что с ним сделали, он не может нормально вспомнить свою жену, – продолжал он. – Он помнит свадьбу, помнит смерть жены, но так, словно это случилось с другим человеком. Конечно, здесь есть и элемент нормальной реакции: после трёх лет острота горя притупляется временем. Так что в этом отношении Денисона можно считать нормальным.
  – Рад слышать, – сказал Кэри.
  Хардинг остро взглянул на него.
  – Вместе с этим он утратил иррациональное чувство вины, и ему больше не нужно глушить себя алкоголем, – сказал он. – Отсюда и вытекает его теперешняя компетентность в мышлении и поступках. Я склонен думать, что после небольшой профессиональной обработки он сможет стать гораздо лучшим человеком, чем непосредственно перед похищением.
  – Как долго может продлиться лечение?
  – От трёх до шести месяцев – зависит от первых результатов.
  Кэри покачал головой.
  – Слишком долго: он нужен мне сейчас. Он в состоянии продолжать работу?
  Хардинг на секунду задумался.
  – Знаете, я думаю, что сейчас он чрезвычайно доволен своим положением. Ему нравятся встряски, – возможность испытать себя на прочность действует на него благотворно.
  – Значит, с ним всё в порядке, – удовлетворённо заключил Кэри.
  – Я этого не говорил, – быстро возразил Хардинг. – Я думаю не о вашей проклятой операции – я думаю о Денисоне, – он сделал паузу. – Текущие трудности его вроде бы не беспокоят. Единственную опасность для него представляет его собственное прошлое, если оно откроется таким образом, что нанесёт ему травму.
  – Этого не случится, – твёрдо сказал Кэри. – По крайней мере, не случится там, куда я его собираюсь послать.
  – Ладно, – Хардинг сдался. – В таком случае он готов настолько, насколько может быть готов человек в его положении. Но это отнюдь не означает, что он в отличной форме.
  – У меня возникла другая проблема, – продолжал Кэри. – Настоящий Мейрик мёртв. Вероятно, мёртв, – поправился он, взвесив своё утверждение. – У нас есть тело, но... Обжегшись на молоке, дуешь на воду.
  – Понимаю ваши трудности, – Хардинг криво усмехнулся.
  – Я не могу сказать девушке, что её отца нет в живых – по крайней мере до тех, пор, пока Денисон находится поблизости. Она взорвётся как вулкан, и наше прикрытие разлетится вдребезги. Вопрос вот в чём: следует ли мне сказать Денисону?
  – Я бы не стал этого делать, – сказал Хардинг. – С него достаточно того, что он как-то справляется с Лин Мейрик. Если он узнает, что её отец мёртв, то перед ним встанет моральная дилемма, а я не сомневаюсь, что у него есть моральные принципы, – он вздохнул. – Один Бог знает, есть ли эти принципы у нас.
  – Мы олицетворяем высшую мораль, – сардонически заметил Кэри. – Наибольшая польза для наибольшего количества людей. В душе я сторонник Бентама – это единственный способ хоть как-то стерпеться со своей работой, – он осушил кружку. – Вот так. Где сейчас Денисон?
  – Развлекается, – ответил Хардинг. – Он отправился вместе с дочерью в Мемориал Сибелиуса.
  Глава 21
  – Похоже на орган, – рассудительно сказала Лин. – Если бы у него была клавиатура, то ты мог бы что-нибудь сыграть. Сибелиус писал все свои вещи для оркестра, верно?
  – Думаю, да, – ответил Денисон, заглянув в путеводитель. – Эта штука весит двадцать восемь тонн и сделана женщиной. Её можно назвать ранним образчиком феминизма – рука, качавшая колыбель, может держать и сварочный аппарат. Давай посидим немного, поглазеем на публику.
  Они уселись на скамейку и начали наблюдать, как из автобуса выгружается большая группа туристов. Воздух звенел от американского акцента. Денисон увидел Армстронга, мирно прогуливавшегося по дорожке за монументом, и перевёл взгляд на море. Белые паруса яхт рассыпались по тёмно-голубым водам залива, перекликавшимся со светлой голубизной безоблачного неба.
  Лин удовлетворённо вздохнула.
  – Какая красота! Я и не думала, что в Финляндии есть такие места – это больше похоже на Средиземноморье. Ибизо, например. Помнишь, как мы ездили туда?
  – М-мм, – пробормотал Денисон.
  Лин рассмеялась.
  – Дурацкий маленький отель, где не было горячей воды, и ты не смог принять тёплую ванну. Я ни разу не видела тебя таким сердитым, как в тот раз, когда ты пошёл объясняться с владельцем. Как же его звали, этого толстяка?
  – Не помню, – ответил Денисон. Резонно – человек не обязан помнить каждого случайного знакомого.
  – А потом ты отравился несвежей рыбой и тебе промывали желудок в госпитале.
  – У меня всегда был нежный желудок, – Денисон указал в сторону моря. – Смотри: похоже, яхты движутся к выходу из залива!
  – Похоже, – согласилась она. – Да, кстати, ведь "Гесперия" стоит на прежнем месте, если ты не плавал на ней этим летом? Я спрашиваю вот почему: если она тебе пока что не нужна, то я хотела бы ненадолго одолжить её у тебя. Я уже почти обещала Дженнифер и Китти, что мы немного поплаваем вместе. Дженнифер и Китти – это мои подруги.
  Денисон молчал, не зная, что ответить.
  – Не будь скрягой, – продолжала Лин. – Билли Брукс спустит её на воду, а о снаряжении я сама позабочусь.
  – Хорошо, – согласился Денисон. – Но будьте осторожны – там морс не такое спокойное, как на Балтике. Когда ты собираешься вернуться?
  – Я ещё не решила. Нужно списаться с подружками, обсудить планы. Потом я позвоню Билли, на нашу стоянку. Два года назад ты собирался поставить новые паруса – поставил?
  – Да, – Денисон быстро встал. – Пора идти. Уже поздно, а мне нужно кое с кем встретиться в отеле.
  – Как загадочно... Что за внезапная встреча? – она усмехнулась. – Звучит, как извинение Уайльда: "Вынужден отклонить ваше приглашение в связи с необходимостью присутствовать на последующей встрече".
  Неужели она догадалась? Денисон вымученно улыбнулся.
  – Я всего лишь обещал Киддерам выпить с ними по рюмочке перед обедом.
  – О, – весело подхватила она. – Нужно поторопиться. Нельзя заставлять Киддеров ждать нас.
  Они пошли к отелю. Денисон заметил, как Армстронг встал со своей скамьи и двинулся следом. "Что пользы от телохранителя? – подумал Денисон. – Враг идёт рядом и ранит меня своим острым язычком". Он испытывал всё большее сожаление и раздражение от этого непрекращающегося обмана. Нужно сегодня же поговорить с Кэри и найти способ расстаться с Лин Мейрик.
  – Ты не возражаешь, если я поднимусь в твой номер? – спросила Лин, когда они вошли в отель. – Нам нужно поговорить.
  – О чём?
  Она указала на входную дверь.
  – Например, о нём.
  Обернувшись, Денисон увидел Армстронга, входившего в отель.
  – В последние два дня он следовал за нами повсюду, – сказала Лин.
  – Так и должно быть. Ты можешь назвать его моим телохранителем. Если мне, Боже меня упаси, снова взбредёт в голову отправиться в сауну, он будет рядом со мной.
  – Мне кажется, тебе пора объяснить, что происходит, – тихо сказала она. – Ты слишком многое от меня скрываешь. Ну как, поднимемся к тебе?
  – Хорошо, – покорно согласился он.
  Пока они ехали в лифте, Денисон пытался сообразить, о чём можно будет рассказать – без лжи, но умолчав о самом главном. В конце кондов он решил сослаться на закон о государственной тайне.
  – Так о чём ты хотела бы узнать? – спросил он, когда они вошли в номер.
  – Это большой секрет, да? – она опустилась на кровать.
  – Это не мой секрет, – сказал Денисон. – Это часть моей работы. Кто-то попытался разделаться со мной, и на следующий день посольство послало этого парня, который обеспечит мою безопасность. Кстати, его зовут Армстронг.
  – И это всё?
  – Всё, о чём тебе можно рассказать. Извини, Лин, – он развёл руками. – Я связан законом о государственной тайне.
  Краска отхлынула от её лица.
  – Мне тоже очень жаль, но этого недостаточно.
  – Бог ты мой, да я просто не могу рассказать тебе больше! Если я буду болтать о своей работе, то кое-кто сразу же сочтёт меня неблагонадёжным типом, – Денисон нервно рассмеялся. – В лучшем случае меня отстранят от работы, а в худшем – я отправлюсь прямиком за решётку, – он опустился на кровать рядом с девушкой. – Дело не в том, что я не доверяю тебе, Лин. Если ты узнаешь то, что знаю я, то ты станешь более уязвимой. Я не хочу, чтобы опасность угрожала ещё и тебе.
  Некоторое время Лин молчала. Её пальцы комкали покрывало.
  – Последние несколько дней я очень беспокоилась, – сказала она, облизнув губы.
  – Знаю, но, поверь, – теперь нам нечего бояться. Армстронг проследит, чтобы это не повторилось.
  – Я имею в виду другое.
  – Что именно?
  – Себя, – ответила она. – И тебя – особенно тебя. Здесь что-то не так.
  Денисон ощутил пустоту в желудке.
  – Со мной всё в порядке, – сказал он. – У тебя разыгралось воображение.
  Лин, казалось, не слышала его.
  – Ничего важного – с главными темами всё в порядке. Дело в мелочах. Например, Мишка-Оборванец: как ты мог забыть о нём? А теперь ещё Киддеры.
  – При чём здесь Киддеры?
  – Два года назад ты одной фразой поставил бы людей подобного сорта на место, – она изучающе взглянула на Денисона. – Ты изменился. Ты слишком сильно изменился.
  – Надеюсь, к лучшему, – заметил Денисон. Им овладело непреодолимое желание убежать без оглядки.
  – Да, действительно, – её голос немного дрожал. – Теперь с тобой гораздо легче поладить, чем раньше.
  – Мне очень жаль, что я доставлял тебе столько неприятностей, – спокойно сказал Денисон. – Как я уже говорил, может быть, с возрастом я стал мудрее.
  – Это смущало меня, – продолжала она. – Я не отличаюсь от других – мне не нравится, когда меня сбивают с толку. А потом у меня возникла безумная идея – настолько безумная, что я сочла себя шизофреничкой.
  Денисон открыл было рот, но Лин закрыла его своей маленькой ладонью.
  – Нет, молчи, дай мне самой во всём разобраться. Я не хочу, чтобы меня снова сбивали с толку.
  – Продолжай, Лин, – тихо сказал Денисон, когда она убрала руку.
  – Я начала ловить себя на странных мыслях о тебе, – она судорожно сглотнула слюну. – Девушка не должна думать такое о своём отце, и мне было очень стыдно. Ты был совсем другим, понимаешь, совсем непохожим на отца. Перемена была слишком велика. Я пыталась понять, в чём дело, и в конце концов пришла к выводу, что ты вдруг стал человечным.
  – Благодарю, – Денисон склонил голову.
  – Узнаю своего старого папочку, – с жаром подхватила она. – О да! Твоя ирония режет больнее, чем лезвие ножа.
  – Никакой иронии, – заверил её Денисон.
  – Я думала о разных вещах: о Мишке-Оборванце, о Киддерах, о том, что ты бросил курить. Посмотри на свои руки – никаких следов никотина! Вот тогда у меня и появилась эта дикая идея.
  Денисон встал.
  – Думаю, Лин, нам лучше поговорить в другой раз, – холодно сказал он. – У тебя начинается истерика.
  – Нет! – выкрикнула она, тоже поднявшись с кровати. – Ты знал все работы Сибелиуса вдоль и поперёк, не так ли? Ведь ты же финн! Но сегодня утром ты лишь думал, что Сибелиус писал все свои вещи для оркестра. И, не знаю насчёт тебя, – ведь прошло столько лет, – но я никогда в жизни не была в Ибизо, а ты никогда не попадал в госпиталь с пищевым отравлением.
  – Лин! – в ужасе воскликнул Денисон.
  – Нет никакой яхты "Гесперия", – безжалостно продолжала она. – Ты всегда говорил, что парусные суда – это самое неэффективное средство передвижения, когда-либо изобретённое людьми. Никакого Билли Брукса не существует – я выдумала его. А потом ты подтвердил, что купил паруса для несуществующей яхты.
  Её лицо побелело, глаза сверкали от слёз, и Денисон понял, что она смертельно испугана.
  – Ты не можешь быть моим отцом, – прошептала она. – Ты не мой отец. Кто ты такой?
  Глава 22
  – Куда запропастился Денисон? – раздражённо спросил Кэри.
  – Скоро будет здесь, – успокаивающим тоном отозвался Маккриди. – Он ещё не слишком опаздывает.
  – Наверное, на него опять кто-нибудь прыгнул.
  – Это вы прыгаете от нетерпения. Армстронг держит его под наблюдением.
  Кэри промолчал и склонился над столом, перечитывая длинную телеграмму.
  – Ну вот, хоть что-то прояснилось, – наконец проворчал он. – Это была чертовски неприятная загадка.
  – Что за загадка? – с интересом спросил Хардинг.
  – Когда Денисона унесли из сауны и начали допрашивать, он выдал целую научную тираду, сам не зная, о чём говорит. Однако это был жаргон, которым мог пользоваться Мейрик, – он отложил телеграмму. – Теперь понятно, откуда Денисон мог его узнать.
  – Возможно, слышал что-то подобное в прошлом, – заметил Хардинг.
  – Вот именно. Хотя его прошлое, казалось бы, исключает такое предположение.
  – Он был кинорежиссёром, – Хардинг потёр лоб.
  – Кинорежиссёром особого рода, – добавил Маккриди. – Он делал документальные фильмы. Мы выяснили, что он снял серию фильмов о математике для отдела связей с общественностью одной из крупных компьютерных фирм. Очевидно, режиссёр должен иметь хоть какое-то представление о предмете, с которым ему приходится работать. Мы поговорили с сотрудниками фирмы; они помнят, что режиссёр не просто тянул свою лямку, но проявлял горячий интерес к делу. Фильмы были в основном короткометражные, посвящены теории вероятности. Денисон знаком с математическим жаргоном, тут всё в порядке.
  – Но сначала я основательно забеспокоился, – признался Кэри. – Миссис Хансен, позвоните в отель и узнайте, почему задерживается Денисон.
  Диана Хансен направилась к телефону. Она уже собиралась поднять трубку, когда раздался звонок. Прислушавшись к голосу говорившего, Диана поманила Кэри.
  – Это Армстронг. Он просит вас подойти.
  Кэри взял трубку.
  – В чём дело, Ян?
  – Я был у себя, – начал Армстронг. – Дверь я оставил приоткрытой, чтобы видеть дверь номера Денисона. Двадцать минут назад оттуда пулей вылетела мисс Мейрик. Я вышел в коридор узнать, что случилось. Она схватила меня в охапку и сказала, что с Денисоном стряслось что-то вроде припадка. Я вошёл в номер – он лежал на полу без сознания. Пришёл в себя минут пять назад.
  – Сейчас с ним всё в порядке?
  – Да, по его словам.
  – Тогда вези его сюда, и побыстрее, – отрезал Кэри. – Хардинг посмотрит, что с ним случилось.
  Наступила пауза.
  – Мисс Мейрик говорит, что она тоже приедет, – сказал Армстронг.
  – Чушь! – рявкнул Кэри. – Запри её в номере.
  – Мне кажется, вы не понимаете, – сказал Армстронг. – Когда она говорила со мной в коридоре, она сказала, что припадок случился с Денисоном, а не с Мейриком.
  Брови Кэри медленно поползли вверх.
  – Она знает?
  – Судя по всему, да.
  – Забирай её с собой и не спускай глаз с этой парочки. Будь предельно осторожен, – Кэри положил трубку. – Девушка расколола его. Хардинг, ваш пациент опять переходит на постельный режим – у него был очередной приступ.
  – Провал, – сказал Хардинг. – Значит, дочь Мейрика...
  – Она назвала его Денисоном, – бесцветным голосом отозвался Кэри.
  Следующие двадцать минут они сидели в молчании. Кэри вытащил из кармана свою трубку, неторопливо набил её и принялся раскуривать. Хардинг вытянул длинные ноги и со всепоглощающим интересом уставился на носки своих ботинок. На его лбу обозначились глубокие морщины. Диана Хансен прикуривала сигареты одну от другой и гасила их в пепельнице, не успев выкурить до половины. Маккриди расхаживал взад-вперёд по ковру, словно протаптывая дорожку.
  В дверь постучали. Маккриди бросился открывать. В комнату вошли Лин и Денисон, за ними маячила высокая фигура Армстронга. Кэри посмотрел на Денисона.
  – Хардинг хочет поговорить с вами в другой комнате, – сказал он. – Вы не возражаете?
  – Нет, – тихо ответил Денисон и пошёл вслед за Хардингом. Когда дверь за ним закрылась, Кэри встал и повернулся к Лин.
  – Мисс Мейрик, меня зовут Кэри, – сказал он. – Я работаю в британском посольстве. Это мистер Маккриди. С миссис Хансен вы уже знакомы, с мистером Армстронгом тоже недавно познакомились.
  Лицо Лин было мертвенно-бледным, но, когда она увидела Диану Хансен, на её щеках выступили розовые пятна. Взмахнув рукой, она указала на дверь, через которую вышел Денисон.
  – Кто этот человек? И где мой отец?!
  – Садитесь, пожалуйста, – сказал Кэри. Маккриди быстро пододвинул стул.
  – Я не понимаю, – продолжала Лин. – Он назвался Денисоном, а потом рассказал мне невероятную историю...
  – ...которая тем не менее правдива, – закончил Кэри. – Мне очень хотелось бы, чтобы это было не так.
  Лин повысила голос.
  – В таком случае, где мой отец?
  Кэри сделал едва заметное движение бровью. Диана Хансен поднялась с места и встала рядом с Лин.
  – Мне очень жаль, мисс Мейрик... – начал он.
  – Он мёртв, не так ли?
  Кэри кивнул.
  – Мы считаем, что с ним произошёл несчастный случай. Его тело было выловлено из Балтийского моря три дня назад. Незадолго до этого там произошло столкновение нефтеналивного танкера с другим судном.
  – Значит, то, что этот человек, Денисон, сказал мне, – это правда?
  – Что он вам рассказал?
  Они выслушали Лин. Кэри задумчиво кивнул.
  – Похоже, он рассказал вам всё, что относится к делу.
  Про себя он отметил, что Денисон не открыл ей, о чём идёт речь в бумагах Меррикена, – он сказал лишь, что это очень важные документы.
  – Я действительно очень сожалею о том, что случилось с вашим отцом.
  – Да, – холодно отозвалась она. – Надо полагать, сожалеете.
  – Один вопрос, мисс Мейрик, – сказал Кэри. – Когда Денисон закончил свой рассказ, пытались ли вы узнать что-либо о его прошлом?
  – Ну да... Я хотела узнать, кем он был, то есть, кто он такой.
  – Больше никогда так не делайте, – сурово сказал Кэри. – Это может оказаться очень опасным для него.
  – Да если он рассказал мне хотя бы четверть правды, то вы всё равно сделали с ним нечто неописуемое! – вспыхнула она. – Ему нужен психиатр!
  – Совершенно верно, – согласился Кэри. – Доктор Хардинг – психиатр.
  – Мы не надеялись, что это может продолжаться вечно. Но, честно говоря, я возлагал надежды на завтрашний день. Завтра я собирался отделить вас друг от друга.
  – О, Боже, – воскликнула Лин. – Да за кого же вы себя принимаете? Ведь мы же не шахматные фигурки.
  – Денисон – доброволец, – возразил Кэри. – Он сделал свой выбор.
  – Ничего себе выбор! – фыркнула она.
  Дверь за спиной Кэри отворилась, и Хардинг вошёл в комнату.
  – Иди, Ян, посиди с Денисоном, – сказал Кэри.
  – В этом нет необходимости, – сказал Хардинг. – Денисон выйдет через минуту-другую. Ему нужно немного подумать.
  – В каком он состоянии?
  – Всё будет хорошо.
  – Он помнит свой разговор с мисс Мейрик?
  – О да, – ответил Хардинг. – Он не может вспомнить лишь то, о чём она спрашивала его перед тем, как он отключился. – Он с интересом взглянул на Лин. – Что это было?
  – Я хотела узнать, кем он был.
  – Больше этого не делайте, – Хардинг энергично покачал головой. – Мне нужно серьёзно поговорить с вами, моя юная леди.
  – Не тратьте времени, – угрюмо сказал Кэри. – Она возвращается в Англию.
  Лин холодно посмотрела на Хардинга.
  – Вы врач?
  – Это одна из моих специальностей, – Хардинг закурил сигарету.
  – Кажется, вы кое-что перепутали, когда давали клятву врача, – сказала Лин. – Вы дали не клятву Гиппократа, а клятву лицемерия[5].
  Хардинг покраснел, но, прежде чем он успел ответить, Лин повернулась к Кэри.
  – Что касается Англии, то тут вы правы. Многие с интересом выслушают то, о чём я собираюсь рассказать.
  – Я бы на вашем месте не стал этого делать, – тихо сказал Кэри.
  – Попробуйте остановить меня, – с вызовом бросила она.
  Кэри откинулся на спинку кресла и взглянул на Маккриди.
  – Похоже, нам придётся держать её здесь, Джордж. Организуй всё необходимое – выпиши её из отеля, и так далее.
  – И что потом? – спросила она. – Вы не можете держать меня здесь целую вечность. Рано или поздно я вернусь в Англию, и тогда во всех газетах напишут о том, что вы сделали с этим человеком. Читайте на здоровье!
  – В газетах об этом не напишут, – Маккриди улыбнулся. – Существует такая вещь, как секретные циркуляры.
  – Неужели вы думаете, что студенты из двадцати университетов обратят внимание на ваши идиотские циркуляры? – презрительно спросила она.
  – Бог ты мой, – промолвил Маккриди. – Она права. Вы знаете, каковы эти студенты.
  – Так что же вы собираетесь делать? – с интересом спросила Лин. – Убить меня?
  – Они ничего не сделают, – сказал Денисон, выходя из комнаты. – Они не сделают ничего, иначе им придётся искать другого мальчика для битья.
  – Присаживайтесь, Денисон, – предложил Кэри, не оборачиваясь к нему. – Нам нужно решить одну проблему.
  Денисон опустился на стул рядом с Кэри.
  – Эту проблему не решить и Цицерону.
  – Догадываюсь, – язвительно заметил Кэри. – Может быть, попробуем убеждение? Чего именно вы добиваетесь, мисс Мейрик?
  – Я хочу прекратить то... то, что вы делаете с ним, – рука Лин дрожала, когда она указала на Денисона.
  – Мы ничего с ним не делаем. Он доброволец и может это подтвердить.
  – Как он может быть добровольцем, если он даже не знает, кто он такой? – взорвалась она. – Ни один суд не примет такой аргумент во внимание!
  – Осторожно, – неожиданно предупредил Хардинг, наблюдавший за Денисоном.
  – Ему нужна помощь, – настаивала она.
  – Ему оказывается помощь, – Кэри указал на Хардинга.
  – Вы уже знаете, что я об этом думаю.
  – Скажите-ка, а почему вы так волнуетесь за Денисона? – спросил Кэри. – Ведь он в конце концов чужой вам человек.
  Лин опустила глаза.
  – Больше не чужой, – низким голосом ответила она. Подняв голову, она посмотрела на Кэри ясными глазами. – И потом, разве мы не должны заботиться о незнакомых людях? Вы никогда не слышали притчу о добром самаритянине, мистер Кэри?
  Кэри вздохнул.
  – Попробуйте вы, Жиль, – уныло сказал он.
  Денисон открыл рот и снова закрыл его. Впервые Кэри обратился к нему по имени, как к Армстронгу или к Маккриди. Означало ли это, что он принят в состав команды, или хитрый старый дьявол хочет таким образом задобрить его?
  – Я знаю, что делаю, Лин, – сказал он, взглянув на девушку. – Эта операция очень важна.
  – Откуда ты можешь знать, чем ты занимаешься? – с жаром спросила она. – Ты ничего об этом не знаешь.
  – Как раз в компетентности ему не откажешь, – вмешался Кэри. – Извините, Жиль, продолжайте.
  – Дело не в компетентности, – сказал Денисон. – Меня втянули в это дело не по моей воле, но теперь уже ничего нельзя изменить, и я согласен с Кэри: для того, чтобы операция завершилась успешно, я должен оставаться Мейриком – твоим отцом. Так я и поступлю – независимо от того, что ты об этом думаешь. Я очень ценю твоё участие, но не могу остановиться на полпути.
  Лин молчала, покусывая губу.
  – Хорошо, Гар... Жиль, – наконец сказала она. – Но при одном условии.
  – Каком?
  – Я останусь с тобой, то есть Лин Мейрик останется со своим отцом.
  В комнате воцарилась мёртвая тишина.
  – Разве не этого вы добивались? – спросила Лин. – Маскарад должен продолжаться, не так ли? Вы использовали меня, когда я ничего не знала, теперь вы можете использовать меня, когда я кое-что знаю.
  – Это довольно опасно, – мягко сказал Кэри.
  – Опасно иметь такого отца, как Гарри Мейрик, – с горечью заметила она. – Таково моё условие – можете принять его, можете отвергнуть.
  – Принято, – быстро сказал Кэри.
  – Нет! – одновременно произнёс Денисон.
  Они замолчали и поглядели друг на друга.
  – Она чертовски упряма, – сказал Кэри. – Она поймала нас с поличным.
  – Ты уверена? – Денисон повернулся к Лин.
  – Уверена, – подтвердила она.
  – Отлично, – Кэри заметно оживился. – Теперь мы можем заняться планированием. Благодарю вас, доктор Хардинг; думаю, вы нам больше не нужны. Я буду поддерживать связь с вами.
  Хардинг кивнул и направился к двери.
  – Нет! – резко сказала Лин.
  Хардинг остановился.
  – В каком смысле "нет"? – раздражённо спросил Кэри.
  – Доктор Хардинг останется с Жилем, – заявила она.
  – О Господи! – простонал Кэри. Маккриди сдавленно фыркнул.
  Хардинг неуверенно улыбнулся.
  – Моя дорогая мисс Мейрик, – начал он. – Видите ли, я... я не... не...
  – Не слишком человечны, как и все прочие в вашей компании? Разрешите сказать вам кое-что, доктор: как психиатр вы и гроша ломаного не стоите, если не останетесь со своим пациентом.
  Хардинг снова побагровел.
  – Это невозможно! – произнёс Кэри.
  – Что же здесь невозможного? – Лин вопросительно взглянула на Хардинга. – Ну хорошо: пусть доктор решает сам, посоветовавшись со своей совестью, если она у него есть. Что скажете, доктор Хардинг?
  Хардинг поскрёб подбородок.
  – В той степени, в которой это может помочь Денисону... словом, у меня нет возражений. Но предупреждаю вас: я не человек действия.
  – Отлично, – заключила Лин, передразнивая Кэри.
  Кэри безнадёжно взглянул на неё.
  – Неплохая идея, если доктор согласен, – заметил Маккриди. – А он, очевидно, согласен.
  Кэри сдался.
  – Садитесь, Хардинг, – с неприязнью сказал он.
  – Вы сказали "поймала нас с поличным"? – пробормотал Денисон.
  Кэри проигнорировал его замечание.
  – У меня есть основания полагать, что передвижениями доктора Мейрика интересуются многие люди, – сказал он, открыв свой чемоданчик. – Мы собираемся предоставить им возможность долгого и тщательного наблюдения.
  Он разложил на столе большую карту Финляндии.
  – Джордж полетит в северную Лапландию, в Ивало, – палец Кэри скользнул по карте. – Сюда. Это самая северная точка Финляндии, до которой можно долететь гражданским рейсом. Там его будет ждать машина, на которой он отправится дальше на север, до этого места возле норвежской границы. Это Kevon Tutkimusasema – исследовательская станция заповедника Кево – так сказать, наша стартовая площадка.
  Он взглянул на Маккриди.
  – Твоя работа заключается в том, чтобы обеспечить наружное прикрытие группы. Обследуешь лагерь Кево, удостоверишься, что он чист – я не имею в виду требования гигиены, – и будешь прикрывать группу в течение всего времени, пока она будет там находиться. Но никаких контактов: ты – незнакомец. Всё ясно?
  – Ясно, – ответил Маккриди.
  – Денисон и миссис Хансен – а теперь, разумеется, и мисс Мейрик с доктором Хардингом – отправятся на автомобиле из Хельсинки. Вы выезжаете завтра ранним утром и через два дня добираетесь до лагеря Кево. Джордж уже будет там, но вы его не узнаете. Он будет вашим козырным тузом в том случае, если что-то пойдёт не так, – палец Кэри передвинулся к югу. – Затем вы займётесь изысканиями в заповеднике Кево. Это девственный край: вам понадобятся палатки и рюкзаки, – его палец упёрся в Маккриди, – а также продовольствие и приборы. Джордж, ты проследишь за сборами.
  – К чему всё это? – спросил Денисон.
  Кэри выпрямил спину.
  – Судя по сведениям из досье и по моим собственным скудным наблюдениям, Мейрик никогда не интересовался естественными науками, – сказал он. – Это верно, мисс Мейрик?
  – Он интересовался только техникой, – ответила Лин. – Если он и говорил когда-нибудь о естественных науках, в чём я сильно сомневаюсь, то лишь в уничижительном смысле.
  – Так я и думал, – сказал Кэри. – Следовательно, если Мейрик вдруг заинтересовался природой, то это по меньшей мере подозрительно. Люди, которые следят за ним – а в их существовании сомневаться не приходится, – встревожатся и заподозрят в его действиях какой-то скрытый мотив. Мотив я им обеспечу, – он похлопал Денисона по руке. – Вы возьмёте с собой кое-какие простые инструменты вроде теодолита и разыграете спектакль с поисками клада. Идея понятна?
  – Надувательство, – сказал Денисон.
  – Вот именно. Вы проведёте в Кево три дня, а затем перенесёте поиски на юг, в заповедник Сомпио. Там вы будете делать то же самое до моего сигнала.
  – Что послужит сигналом? – спросил Маккриди.
  – В этом районе есть небольшой посёлок под названием Вуотсо. Я пошлю телеграмму до востребования: "Возвращайтесь, я всё простил". Не забудьте обзавестись резиновыми сапогами – в Сомпио очень много болот.
  – Тогда там могут водиться дикие куропатки, – с неожиданным энтузиазмом заметил Хардинг.
  – Возможно, – безучастно согласился Кэри.
  – Давайте внесём ясность, – вмешался Денисон. – Предполагается, что Мейрик ищет нечто, закрытое на территории заповедника, но не знает, какой именно заповедник ему нужен. У него есть некоторые географические привязки, следовательно, он пользуется теодолитом для измерения углов.
  – Настоящая охота за сокровищами, – заметила Лин.
  – Именно, – Кэри выбил трубку. – Но сокровищ не существует – по крайней мере, там их нет. Я даже сделал для вас карту: фальшивка, но очень впечатляет.
  – А вы чем будете заниматься, пока мы будем бродить по арктической тундре? – спросил Денисон.
  Кэри усмехнулся.
  – Мы с молодым Яном смотаемся в Светогорск за добычей – в то же самое время, когда, надеюсь, все взгляды будут устремлены на вас.
  Он повернулся к Диане Хансен.
  – Что-то вы сегодня всё время молчите.
  Она пожала плечами.
  – Что тут скажешь?
  – Вы будете подстраховывать группу изнутри. Я надеялся, что вам придётся отвечать за одного человека, но, как видите, теперь их трое. Справитесь?
  – Если они будут делать то, что им скажут.
  – Будут, – пообещал Кэри. – Я дам вам кое-что получше той хлопушки, которую вы так неосторожно показали Денисону. – Он огляделся. – Кто ещё здесь умеет стрелять?
  – Я неплохо владею ружьём, – сказал Хардинг.
  – Сомневаюсь, что вам разрешат протащить ружьё в национальный заповедник, – едко заметил Кэри. – Ну ладно, по крайней мере вы можете отличить один конец ружья от другого. Вам дадут пистолет. А вы, Жиль?
  Денисон пожал плечами.
  – Думаю, я смогу нажать на спусковой крючок и сделать так, чтобы эта штука грохнула.
  – Возможно, большего от вас и не потребуется, – Кэри посмотрел на Лин, как будто собираясь что-то сказать, но промолчал.
  – Вы полагаете, что нам придётся стрелять? – с беспокойством спросил Хардинг.
  – Скажем так: я не знаю, придётся ли нам стрелять вообще, но если всё-таки придётся, то надеюсь, что стрелять придётся вам, а не мне, поскольку в этом и состоит замысел нашего идиотского предприятия, – Кэри сложил карту и убрал её в чемоданчик. – Всё. Старт завтра ранним утром. Останься, Джордж, я хочу перекинуться с тобой парой слов.
  Группа вокруг стола распалась. Денисон подошёл к Лин.
  – Хардинг сказал мне про твоего отца, – сказал он. – Мне очень жаль.
  – Нет нужды в соболезнованиях, – отозвалась она. – Мне в первую очередь следовало бы горевать, но я не могу, – она вскинула голову. – Кэри сказал, что ты чужой человек, но на самом деле чужим был мой отец. Я не видела его два года, а когда подумала, что снова нашла его, что он изменился и стал добрее, то оказалось, что я вовсе его не находила. Теперь я снова потеряла его, но какая разница, в конце концов? Разве ты не понимаешь, что я имею в виду?
  – Думаю, что понимаю, – ответил Денисон, выслушав эту бессвязную речь. Он положил руку на плечо девушки. – Тебе не стоит ехать, Лин.
  Её подбородок вздёрнулся вверх.
  – Я еду.
  – Надеюсь, ты понимаешь, во что ввязываешься, – вздохнул Денисон.
  Кэри набил свою трубку.
  – Каково твоё мнение, Джордж?
  – Девушка может оказаться полезной.
  – Да. Она присмотрит за ним не хуже, чем ты.
  Маккриди подался вперёд.
  – Я беспокоюсь в основном за вас. Я думал о Мейрике. Если его всё-таки утащили русские и если он заговорил, то у вас нет никаких шансов. Вполне возможно, что в Светогорске вас уже ожидает приёмная комиссия.
  Кэри кивнул.
  – Это рассчитанный риск. На теле Мейрика не осталось следов физических пыток – ожогов и тому подобного, – а я сомневаюсь, чтобы он стал говорить добровольно. У них не было времени возиться с ним: они слишком спешили переправить его через Балтику. Кроме того, мы так и не знаем, кто его похитил.
  Кэри чиркнул спичкой.
  – Сейчас я больше всего беспокоюсь за свои тылы. Прошлой ночью я говорил с Лингом по посольскому телефону; передал ему, что Торнтон околачивается вокруг нас. Он обещал постараться что-нибудь сделать.
  – Что?
  Кэри пожал плечами.
  – В Уайтхолле не палят из пистолетов, но в их распоряжении имеется не менее эффективное оружие. Не твоего ума это дело, Джордж: тебе не стоит ломать себе голову над уайтхоллскими баталиями до тех пор, пока ты не поднимешься до моего уровня.
  – Меня беспокоит Светогорск, а не Уайтхолл, – сказал Маккриди. – Не поменяться ли нам местами? Армстронг может полететь на север, а я отправлюсь с вами через границу.
  – У Армстронга нет того опыта, который может потребоваться на севере. Он пока что слишком нетерпелив, но рядом со старым сторожевым псом вроде меня он не пропадёт.
  – Со мной он тоже не пропадёт, – возразил Маккриди. – Мы можем перейти границу, а вы полетите на север.
  – Извините уж, – печально промолвил Кэри. – Скоро мне стукнет шестьдесят, и во мне уже не осталось пару на прогулки по пересечённой местности. Мои рефлексы уже не годятся для быстрых действий. Так что план остаётся прежним, Джордж, – в его голосе зазвучали мечтательные нотки. – Скорее всего это будет моя последняя полевая операция. Мне хочется достойно завершить её.
  Глава 23
  Подъехав к перекрёстку, автомобиль замедлил ход.
  – Вроде бы тот самый поворот, – сказал Хардинг, сидевший за рулём. – Посмотрите по карте.
  Денисон, сидевший сзади, развернул карту.
  – Правильно – мы только что проехали Кааманен. Лагерь Кево в восьмидесяти километрах отсюда по боковой дороге, – он взглянул на часы. – Мы должны приехать до одиннадцати вечера.
  Хардинг свернул налево. Машина завихляла и затряслась.
  – Раньше двенадцати не приедем, – сказал он несколько минут спустя. – Быстрая езда по таким дорогам до добра не доводит.
  Диана хихикнула.
  – Только финны способны выдумать слово вроде kelirikko. Им мог бы гордиться сам Хампти-Дампти[6].
  – Что оно означает? – спросил Хардинг, переключив передачу.
  – В буквальном смысле – "плохое состояние дорог после весенних оттепелей".
  – Многое в малом, – пробурчал Хардинг. – Меня утешает лишь одна вещь.
  – Какая?
  – Полуночное солнце. Ненавижу ездить в темноте.
  Денисон посмотрел на Лин, сидевшую рядом с ним. Она вроде бы спала. Утомительная поездка продолжалась уже двое суток, и Денисон мечтал о нормальной постели. Немного опустив стекло и счистив пыль с его внешней поверхности, он окинул взглядом унылую равнину, поросшую карликовой берёзой. "Какого чёрта я здесь делаю – здесь, в сотне миль к северу от Полярного круга, в финской пустыне?" Всё происходившее казалось странным сном.
  Выехав из Хельсинки ранним утром, они устремились на север – прочь от густонаселённых прибрежных районов. Они оставили за собой земли богатых фермерских хозяйств и вступили в край озёр и лесов, величественных сосен и канадских елей, белоствольных берёз, одетых молодой листвой, и бесчисленных озёр, то и дело мелькавших по обе стороны дороги.
  Каждые два часа они сменяли друг друга за рулём и двигались с заметным опережением графика, переночевав в Оулу. После Оулу ландшафт изменился: озёр стало меньше, леса измельчали и поредели. Берёзе, вымахивавшей на юге до сотни футов в высоту, теперь едва хватало сил дотянуть до двадцати. Озёра постепенно уступали место болотам. Миновав Ивало, где располагался самый северный аэропорт в Финляндии, они увидели первых лапландцев в ярких красно-синих нарядах. Однако прохожие встречались очень редко. Денисон, по настоянию Кэри изучивший географию Финляндии, знал, что население этого одного из наиболее отдалённых районов страны, по площади не уступавшего Йоркширу, составляет менее восьми тысяч человек.
  – Остановитесь на вершине следующего подъёма, доктор, – сказала Диана. – Я сменю вас.
  – Я не устал, – сказал Хардинг.
  – Всё равно остановитесь.
  Машина выехала на вершину холма и замедлила ход.
  – Ещё десяток ярдов, – попросила Диана. – Вниз, под гребень холма.
  Хардинг послушно снял ногу с тормоза. Автомобиль остановился в ложбине между двумя пологими холмами.
  – Замечательно, – Диана вытащила из сумочки бинокль. – Я вернусь через минуту.
  Проводив её взглядом, Денисон открыл дверцу. Он пошёл за ней по дороге, а затем в сторону, к небольшой рощице карликовых берёз у обочины. Диана внимательно рассматривала в бинокль дорогу, по которой они только что проехали.
  – Что-нибудь не так? – спросил Денисон.
  – Всё в порядке, – коротко ответила она.
  – Вы повторяете эту процедуру ежечасно и всё впустую, – сказал Денисон. – За нами никто не едет.
  – Они могут быть и впереди, – заметила Диана, не отрывая бинокля от глаз.
  – Как они могли узнать, куда мы едем?
  – Для этого есть средства и способы, – она опустила бинокль и взглянула на Денисона. – Вы почти ничего об этом не знаете.
  – Верно, – признался Денисон. – Например, я не понимаю, зачем такая очаровательная женщина, как вы, занимается такой работой. Вы американка, не так ли?
  Диана перекинула ремешок бинокля через плечо.
  – Канадка. Это моя работа, не более того.
  – Государственная служащая, – пробормотал Денисон. – Вроде машинистки в Уайт-холле.
  Он вспомнил запись в паспорте Мейрика.
  – Или вроде Мейрика.
  Диана подошла к нему вплотную.
  – Вам пора уяснить одну вещь, – сказала она. – С этого момента вам не следует говорить о Мейрике в третьем лице, даже в частной беседе, – она постучала по его груди указательным пальцем. – Гарри Мейрик – это вы.
  – Урок усвоен, учитель.
  – Надеюсь, – сказала она и огляделась по сторонам. – Место здесь вроде бы спокойное. Сколько времени прошло с тех пор, когда мы видели последнего прохожего?
  Денисон нахмурился.
  – Около часа. А в чём дело?
  – Я хочу выяснить, что вы знаете об огнестрельном оружии. Пора попрактиковаться в стрельбе по мишеням.
  Они медленно пошли к автомобилю.
  – Будьте повнимательнее к Лин Мейрик, – внезапно сказала Диана. – Девушка совсем запуталась.
  – Знаю, – отозвался Денисон. – На то есть причины.
  – Да, – Диана искоса взглянула на него. – Особые причины. Не так-то просто влюбиться в человека с внешностью собственного отца, которого ненавидишь, но ей это удалось.
  Денисон остановился как вкопанный.
  – Не будьте идиоткой.
  – Я? – Она рассмеялась. – Подумайте немножко своей головой, и вы поймёте, кто здесь главный идиот.
  Хардинг отогнал автомобиль в сторону от дороги а спрятал его среди деревьев. Диана распечатала пачку с обоймами, зарядила пистолет и поставила на ствол упавшего дерева жестянку из-под пива.
  – Так, – сказала она. – Теперь посмотрим, кто из вас сможет повторить мой результат.
  Она выстрелила, почти небрежно вскинув руку с пистолетом. Жестянка подскочила и скатилась на землю.
  Каждый выстрелил по три раза. Денисон трижды промахнулся, у Хардинга было одно попадание. Лин, к своему собственному удивлению, поразила мишень дважды.
  – Вы не ошиблись, – язвительно заметила Диана, обращаясь к Денисону. – Вы и впрямь можете сделать так, чтобы "эта штука грохнула".
  Она повернулась к Лин.
  – Совсем неплохо, но сможете ли вы выстрелить, если перед вами будет человек, а не пивная банка?
  – Я... я не знаю, – нервно ответила Лин.
  – А вы, доктор?
  Хардинг взвесил пистолет на ладони.
  – Если в меня выстрелят, то, думаю, я смогу выстрелить в ответ.
  – Большего, надеюсь, и не потребуется, – сказала Диана. – Возвращаемся на дорогу.
  Она раздала пистолеты и проследила за тем, чтобы каждый зарядил своё оружие.
  – Не забудьте поставить на предохранитель, но самое главное – не забудьте снять с предохранителя перед стрельбой, – сказала она. – Засуньте их в спальные мешки; завтра, когда мы пойдём пешком, придумаем что-нибудь поудобнее. Ладно, поехали.
  Глава 24
  – Езжай помедленнее, – сказал Кэри, раскурив трубку.
  Армстронг снял ногу с акселератора и быстро опустил боковое стекло. Ему очень хотелось, чтобы Кэри либо вообще не курил, либо по крайней мере набивал трубку настоящим табаком, а не конским навозом.
  – Видишь эту башню справа? – спросил Кэри.
  Армстронг повернул голову.
  – Водонапорная башня? – предположил он.
  Кэри хмыкнул с довольным видом.
  – Это русская наблюдательная вышка. Матушка-Россия собственной персоной.
  – Неужели граница проходит так близко?! До башни, наверное, не больше километра.
  – Совершенно верно, – подтвердил Кэри. – Теперь поворачивай назад. Мы вернёмся в Иматру и зарегистрируемся в отеле.
  Армстронг выбрал место, где дорога была пошире, и осторожно развернулся.
  – И много здесь таких башен? – поинтересовался он.
  – Вся граница ими утыкана. Они входят в систему электронного оповещения. Парни, которые сидят в этой башне, фиксируют все перемещения в радиусе нескольких километров, – Кэри окинул веретенообразную башню критическим взглядом. – У русских подозрительная натура – вечно норовят заглянуть через стену к соседям. Забавные они ребята.
  Армстронг промолчал, погрузившись в беспокойные размышления. Вся сложность работы с Кэри заключалась в том, что он до последнего момента не говорил ничего о своих планах, – привычка, нервировавшая многих его подчинённых. Армстронг ломал голову над тем, как они будут переходить границу.
  Повинуясь указаниям Кэри, он доехал до Иматры и остановил автомобиль перед входом в отель – большое беспорядочно спланированное здание со множеством мансард, башенок и куполов. Оно напоминало Армстронгу сказочный замок из диснеевского мультфильма.
  – Ничего себе местечко! – пробормотал он.
  – Это "Валтионхотелль", – сказал Кэри. – Построен в начале нашего столетия как символ новой архитектуры. Пошли.
  Фойе отеля, выдержанное в старом консервативном стиле, было изысканно роскошным. Каменная резьба над парадной дверью изображала гротескных мифологических животных, стены были обшиты тёмными деревянными панелями. Кэри и Армстронг зарегистрировались и вошли в лифт вместе с портье, который нёс чемоданы.
  Открыв дверь, портье предупредительно отступил в сторону.
  Кэри вошёл в номер. Армстронг последовал за ним – через коридор в огромную круглую спальню.
  – Моя кровать слева, – сказал Кэри, расплатившись с портье и отпустив его.
  Армстронг огляделся по сторонам.
  – Неплохо. Совсем неплохо.
  – Для государственных служащих – всё самое лучшее, – изрёк Кэри. – Пошли наверх, выпьем чего-нибудь.
  – Здесь есть второй этаж?
  Они поднялись по широкой деревянной лестнице.
  – Отель был построен в 1902 году, когда Финляндия была частью России, – объяснил Кэри. – Финны могут спорить по этому поводу, но факты остаются фактами. Иматра была местом, где развлекалась петербургская аристократия. В этом отеле останавливался сам царь – возможно, даже в нашем номере.
  Они вошли в другую круглую комнату с окнами на четыре стороны. Здесь стояло с полдюжины лёгких стульев и длинный низкий стол с отлично отполированной крышкой. Кэри сразу же направился к бару-холодильнику, встроенному в стену.
  – Похоже, мы находимся на вершине главной башни, – сказал Армстронг, выглянув из окна.
  – Совершенно верно, – Кэри вытащил бутылку. – "Скане". Это шведский продукт. "Линнберг". Забавно, но норвежцы думают, что если их пойло съездит в Австралию и вернётся обратно по лицензии, то его качество значительно улучшится. "Коскенкорва" – местная водочка. "Столичная" – а она какого чёрта здесь делает? Совсем непатриотично, я бы сказал. Ага, вот и пиво.
  Армстронг повернулся и уставился на длинную батарею бутылок.
  – Мы что, поползём в Россию на карачках?
  Кэри подмигнул ему.
  – Превратности метода. Нам нужно будет организовать кое-кому приятное времяпрепровождение.
  – Ого! – Армстронг поднял полевой бинокль, лежавший на одном из подоконников. – Похоже, кто-то забыл его здесь.
  Кэри, открывавший бутылку пива, энергично помотал головой.
  – Нет, это часть здешней программы. В этот номер финны водят v.i.p.[7], чтобы немножко пощекотать им нервы. – Он взял стакан и подошёл к Армстронгу. – Видишь вон те трубы?
  Армстронг посмотрел на курящиеся фабричные трубы.
  – Да, а что?
  – Это Палец Сталина, – многозначительно сказал Кэри. – Светогорск!
  Армстронг поднёс бинокль к глазам. Трубы моментально увеличились в размерах: он мог различить даже отдельные кирпичи.
  – Боже мой, – произнёс он, – да это же фактически пригород Иматры!
  Несколько минут он не отрываясь разглядывал окрестности, а затем неохотно отложил бинокль.
  – Что вы там говорили по поводу Сталина?
  – Палец Сталина – это местное название. После войны русские решили передвинуть границу и собрались на одно из своих совещаний. Светогорск, который в то время назывался Энсо, был славным индустриальным городком с развитой бумагоделательной промышленностью. Один из русских проводил ручкой по карте новую границу. Когда он дошёл до Энсо, то увидел, что Сталин положил свой палец у него на дороге. Он посмотрел на Сталина; Сталин ему улыбнулся. Тогда он пожал плечами и обвёл палец Сталина – таким образом Энсо и оказался в России.
  – Старый ублюдок! – проворчал Армстронг.
  – Садись, выпей пива, – предложил Кэри. – Я хочу обсудить с тобой процедурные вопросы. Посиди здесь, пока я схожу за чемоданчиком.
  Армстронг взял из холодильника бутылку пива. Когда Кэри вернулся в гостиную, Армстронг указал на большую медвежью шкуру, висевшую на стене.
  – Это шкура русского медведя?
  – Всё может быть, – Кэри мрачно улыбнулся. – Об этом я тоже собираюсь с тобой потолковать, – он сел и положил чемоданчик на стол. – Я реалист и поэтому называю Светогорск Светогорском, но когда мы будем разговаривать с финнами, этот город следует называть Энсо и никак иначе. Для них это в известной степени больной вопрос.
  – Могу их понять, – заметил Армстронг.
  – Ты ещё ничего не понимаешь, – спокойно возразил Кэри. – А я околачивался здесь с самого начала службы, так что прислушайся повнимательнее к мудрым словам старика. В 1835 году человек по фамилии Леннрот собрал кучу народных сказаний и выпустил их в стихотворной обработке. Это называется "Калевала", финский народный эпос – первая крупная литературная работа в истории страны. Она сформировала основу современной финской культуры.
  – Интересно. Но к чему...
  – Ты знай слушай, – резко сказал Кэри. – Сердце "Калевалы" – Карелия, которая сейчас находится в России. Сама деревня Калевала теперь принадлежит русским, – он почесал кончик носа. – В Англии этому нет точного эквивалента, но попытайся представить себе, что Франция оккупировала Корнуолл и Ноттингемшир и провозгласила легенды о Робин Гуде и короле Артуре принадлежащими своей культуре. Разумеется, здесь корни не такие глубокие, но многие финны скорбят о случившемся.
  – Они считают, что русские похитили их национальное наследие?
  – Что-то вроде того, – Кэри осушил свой стакан. – А теперь вернёмся к политике. После войны президент Паасикиви начал проводить новую для Финляндии внешнюю политику. Её суть состояла в том, чтобы оставаться строго нейтральным государством по образцу Швеции. Нейтралитет выгоден России, поскольку при такой политике Большому Восточному Брату не может быть нанесено никакого оскорбления. Эта тактика, известна под названием линии Паасикиви, поддерживается нынешним президентом Кекконеном. Она напоминает хождение по натянутому канату, но трудно представить, что ещё остаётся делать финнам. Живой пример находится у них перед глазами – это то, что произошло с Эстонией и другими прибалтийскими странами.
  Он вновь наполнил свой стакан.
  – Сегодня вечером мы собираемся встретиться с финнами, которые не согласны с линией Паасикиви. Это крайне правая группировка. Я лично назвал бы их реакционерами, но эти парни могут переправить нас в Энсо. Если бы Кекконен знал, чем мы здесь занимаемся, то он бы поседел в одну ночь. Он неплохо ладит с русскими и хочет, чтобы так продолжалось и дальше. Ему не нужны инциденты, которые могут вызвать дипломатический взрыв и дать Москве повод для новых претензий. Нам тоже не нужен шум, поэтому с финнами, которые нам помогут, мы будем говорить тихо и в Энсо тоже будем вести себя тихо.
  Он пронзительно взглянул на Армстронга.
  – А если нас поймают, то мы действовали по своей личной инициативе – финны не имеют к нам ни малейшего отношения. Имей в виду, это чертовски важно.
  – Понял, – сказал Армстронг.
  – Само собой, будет лучше, если нас не поймают, – заметил Кэри и открыл чемоданчик. – Вот план Энсо, датированный 1939 годом, – он развернул карту и разложил её на столе. Его палец помедлил над бумагой, а затем решительно уткнулся в какую-то точку. – Вот дом, в котором жил Ханну Меррикен. Он зарыл ящик с бумагами в саду. Площадь сада – около половины акра.
  Армстронг склонился над планом.
  – Довольно обширное поле для поисков. Каковы размеры ящика?
  – По словам Мейрика – два на полтора фута, высота – один фут.
  Армстронг что-то подсчитал в уме.
  – Если мы будем копать ямы наугад, то вероятность того, что мы промажем, составляет восемьсот к одному.
  – Мы сделаем кое-что получше, – сказал Кэри. – По первоначальному замыслу Мейрик должен был отправиться с нами и указать нужное место. Когда-то он помогал отцу зарыть этот ящик, но прошло много лет, и он забыл кое-какие детали, – Кэри снова покопался в чемоданчике. – Вот всё, что у нас есть.
  Армстронг изучил крупномасштабный план, тщательно нарисованный чернилами.
  – Вот здесь растут четыре дерева, – сказал Кэри. – Ящик закопан под одним из них, но Мейрик забыл, под каким именно.
  – По крайней мере теперь нам придётся копать не больше четырёх ям.
  – После 1944 года прошло много лет, – наставительно сказал Кэри. – Трёх деревьев уже нет. Смотри, – он вытащил несколько фотографий. – Их сделали наши финские друзья несколько недель назад. Я надеялся, что, попав на место, Мейрик всё вспомнит, но Мейрика больше с нами нет. Всё, чем мы располагаем, это пол-акра земли и одно дерево, – Кэри ткнул пальцем в фотографию. – Думаю, что здесь, но не уверен.
  – Итак, мы будем копать, – подытожил Армстронг. – Этим придётся заниматься в темноте.
  Кэри уставился на него.
  – В какой темноте? Мы не на широте Полярного круга, но даже здесь в это время года солнце практически не заходит. Самое большее, чего можно ожидать, это глубоких сумерек.
  – Нам обязательно нужно идти сейчас? – спросил Армстронг. – Почему нельзя подождать до осени?
  Кэри вздохнул.
  – Даже не принимая во внимание тот факт, что бумаги сами по себе чрезвычайно важны, я могу назвать одну очень основательную причину, – он постучал по плану. – Меррикен жил в пригороде, где селились люди с хорошим достатком. Но Энсо быстро разрастается. Старые лома ветшают перестраиваются целые районы. По нашим сведениям, в конце лета здесь появятся бульдозеры. Мы должны опередить их.
  – Какая жалость, что Мейрик сделал своё великое открытие не в прошлом году! – посетовал Армстронг. – В доме кто-нибудь живёт?
  – Да, русский по фамилии Кунаев. Он работает мастером на одной из бумажных фабрик. Жена, трое детей, одна кошка. Собаки нет.
  – Значит, от нас требуется всего лишь заявиться к ним и среди бела дня начать раскопки в саду? Кунаеву это, несколько я понимаю, очень понравится, – Армстронг отложил фотографию. – Невыполнимая затея!
  – Нет ничего невыполнимого, мой мальчик, – невозмутимо ответил Кэри. – Начнём с того, что бумаги Меррикена уложены в ящик. Маленькая деталь: ящик обшит листовой сталью, а у меня есть отличный металлоискатель – маленький, но мощный.
  – Вроде миноискателя?
  – Похож, но значительно меньше по размерам. Его можно без особого риска пронести через границу. Сделан по специальному заказу. Если верить дырявой памяти Мейрика, то ящик закопан на глубине не более двух футов. Я проверял этот прибор на ящике меньших размеров, и уверяю тебя, что даже с глубины в три фута он даёт такой сигнал, что барабанные перепонки трещат.
  – Хорошо, мы поймаем сигнал и начнём копать. Что сделает Кунаев, когда увидит нас?
  Кэри усмехнулся.
  – Если нам хоть немного повезёт, то его там не будет. Товарищ Кунаев будет отрабатывать стахановскую смену на своей вонючей фабрике – гнать туалетную бумагу или что-нибудь ещё.
  – Но жена и дети будут дома, – напомнил Армстронг. – Кроме того, есть ещё и соседи.
  – Это не имеет значения. Мы возьмём их под ручку и вежливо выведем из сада.
  Глава 25
  Встреча с финнами состоялась в тот же вечер в доме на окраине Иматры.
  – Их трое, – сказал Кэри, когда они ехали на рандеву. – Лэсси Виртанен, его сын Тармо, и Хекки Хуовинен.
  Армстронг издал нервный смешок.
  – Никогда бы не подумал, что мне доведётся встретиться с сыном Лэсси[8].
  – Если в твоей копилке имеются другие ремарки подобного рода, то придержи их при себе до конца операции, – угрюмо буркнул Кэри. – Эта компания не отличается чувством юмора. Старый Виртанен во время войны летал на истребителе, и до сих пор считает поражение Германии своим личным несчастьем. Не знаю, что им движет – симпатии к нацистам или ненависть к русским, – возможно, то и другое поровну. Сына он воспитал по своему образу и подобию. Хуовинен придерживается несколько более либеральных взглядов, но всё-таки находится гораздо правее Аттилы. Это наши орудия, с которыми нам придётся работать, и я не хочу, чтобы они повернулись против меня. Помни об этом.
  – Запомню, – сказал Армстронг. Ему показалось, что Кэри неожиданно опрокинул на него ушат ледяной воды. – Каков план действий?
  – Финны доки по части изготовления бумаги, – объяснил Кэри. – Русские не прочь извлечь выгоду из их мастерства. Они строят в Энсо новую бумажную фабрику. Всё оборудование сделано в Финляндии, монтажными работами также занимаются финны, большинство которых живёт в Иматре. Они ходят через границу каждый день.
  Казалось, на Армстронга снизошло просветление.
  – Мы пойдём вместе с ними? Как удобно!
  – Не радуйся раньше времени, – проворчал Кэри. – Всё не так просто, – он указал вперёд. – Вот наш дом.
  Армстронг остановил машину.
  – Эта троица ходит через границу в Энсо?
  – Совершенно верно.
  – Но если Виртанен так ненавидит русских, то зачем же он помогает им строить фабрику? – удивлённо спросил Армстронг.
  – Они состоят в полулегальном секретном обществе крайне правой ориентации, свято верят в то, что шпионят за русскими, и готовятся ко "дню X", – Кэри пожал плечами. – На мой взгляд, их верёвочка уже почти размоталась, и правительство скоро возьмёт их за горло. Одна из трудностей линии Паасикиви состоит в том, чтобы придерживаться золотой середины между правыми и левыми партиями. Правительство не может слишком сильно давить на коммунистов из-за русских, но кому какое дело до того, что случится с кучкой неонацистов? Их придерживают до поры в качестве политического противовеса, но если они начнут выкаблучиваться, то их прихлопнут одним махом. Поэтому нам нужно использовать их, пока есть возможность.
  * * *
  Лэсси Виртанен, пожилой мужчина с жёстким лицом, заметно припадал на одну ногу. Его сын Тармо, которому было, вероятно, около тридцати, совсем не походил на отца. У него было круглое, румяное лицо, его тёмные глаза возбуждённо блестели. Проследив за ним украдкой, Армстронг счёл его слишком неуравновешенным для серьёзного дела. Хекки Хуовинен оказался смуглым брюнетом с выбритым до синевы подбородком. Чтобы прилично выглядеть, ему приходилось бриться дважды в день, но с точки зрения Армстронга он всё равно выглядел так, словно не брился двое суток.
  Они расселись вокруг стола, уставленного тарелками с сэндвичами и скандинавскими закусками, а также бутылками пива и водки. Все попробовали маринованную селёдку; затем Виртанен наполнил маленькие стопки и кивнул.
  – Kippis!
  Его рука дёрнулась вверх, опрокинув содержимое стопки в глотку. Памятуя о наставлениях Кэри, Армстронг сделал то же самое. Отменная жидкость обожгла ему язык и заполыхала в желудке. Кэри поставил пустую стопку на стол.
  – Неплохо, – сказал он. – Совсем неплохо.
  Ради Армстронга он говорил по-шведски. Сотрудников Службы, владеющих финским, можно было пересчитать по пальцам; к счастью, шведский в Финляндии был вторым государственным языком.
  Тармо Виртанен расхохотался.
  – Это подарок с другой стороны.
  – Водка – единственная приличная вещь, которую делают русские, – угрюмо сказал Лэсси Виртанен, снова наполнив стопки. – Хекки беспокоится.
  – Вот как? – Кэри взглянул на Хуовинена. – О чём же?
  – Это будет очень непросто, – сказал Хуовинен.
  – Да брось ты, – проворчал Лэсси. – Это шутка!
  – Вам хорошо, – возразил Хуовинен. – Вас там не будет, а мне придётся объясняться с русскими и приносить извинения, – он повернулся к Кэри. – Вам придётся подождать три дня.
  – Почему?
  – Вы и ваш друг займёте место Виртаненов, правильно? А Виртаненам завтра и послезавтра нужно быть на рабочем месте – я-то знаю, я их начальник. Лэсси завтра работает на фильтровальных пластинах, но у Тармо работы немного. Зато послезавтра Тармо будет занят полную смену. Я смогу отмазать их обоих без особых вопросов лишь на следующий день, да и то придётся врать по-чёрному.
  Лицо Кэри осталось бесстрастным.
  – Что скажете, Лэсси? – спросил он.
  – Всё верно, но можно сделать и по-другому. Хекки, ты ведь можешь устроить так, чтобы завтра на фильтровальных пластинах никто не работал. Как насчёт небольшого саботажа?
  – Я-то не против, но что делать с этим грузинским говнюком Дзотенидзе? – горячо сказал Хуовинен. – Он, падло, всё время дышит мне в затылок.
  – Кто это такой? – спросил Кэри.
  – Главный инженер строительства с русской стороны. Когда эта чёртова фабрика заработает, он станет на ней главным инженером, поэтому он следит, чтобы всё было в полном порядке. Он следит за мной, как коршун.
  – Обойдёмся без саботажа, – спокойно сказал Кэри. – Я тоже хочу, чтобы всё было в полном порядке.
  Хуовинен энергично кивнул.
  – Два дня, – сказал он. – Через два дня я смогу оставить Виртаненов здесь.
  – Мы придём сюда послезавтра вечером, – сказал Кэри. – Переночуем здесь, а с утра отправимся на работу, как это сделали бы Виртанены. Другие рабочие не удивятся, что в бригаде появились двое новичков?
  – Всё будет в порядке, – ответил Хуовинен. – Если и удивятся, то болтать не станут. Они финны, – с гордостью добавил Хуовинен. – Карельские финны.
  – А вы их начальник, – заметил Кэри.
  Хуовинен улыбнулся.
  – Это тоже верно.
  Кэри повернулся к Лэсси и Тармо Виртаненам.
  – Вы двое в этот день останетесь дома. Никуда не выходите. Не хватало ещё, чтобы кто-нибудь задался вопросом, как вы можете находиться в Энсо и в Иматре одновременно.
  Молодой Виртанен рассмеялся и постучал по бутылке водки.
  – Оставьте нам побольше этого добра, и мы носу из дома не высунем.
  Кэри нахмурился.
  – Мы останемся в доме, – быстро сказал Лэсси.
  – Хорошо. Вы достали одежду?
  – Всё здесь.
  Кэри вытащил из кармана два удостоверения.
  – Вот наши пропуска. Проверьте их.
  Хуовинен взял корочки и тщательно изучил их, вытащив для сравнения свой собственный пропуск.
  – Отлично, – наконец сказал он. – Хорошая работа. Но они новые – слишком чистые.
  – Мы замусолим их, – пообещал Кэри.
  – В сущности, это не имеет значения, – Хуовинен пожал плечами. – Пограничников уже блевать тянет от этих пропусков, так что всё будет о'кей.
  – Надеюсь, – сухо сказал Кэри.
  Лэсси Виртанен поднял свою стопку.
  – Значит, решено. Не знаю, чем вы собираетесь там заниматься, мистер, зато знаю, что русским это ничего хорошего не сулит. Kippis! – он залпом выпил водку.
  Кэри и Армстронг тоже выпили, и Виртанен тут же снова наполнил стопки. Армстронг обвёл взглядом комнату, заметил фотографию, стоявшую на секретере, и отодвинул стул, чтобы получше её разглядеть. Проследив за его взглядом, Лэсси хохотнул и поднялся с места.
  – Вторая мировая, – сказал он. – В те дни я был парень что надо.
  Он взял фотографию и протянул её Армстронгу. На фотографии молодой Лэсси Виртанен стоял перед истребителем, украшенным свастикой.
  – Мой "мессершмитт" – с гордостью произнёс Виртанен. – На этой машине я сбил шестерых русских ублюдков.
  – Вот как? – вежливо заметил Армстронг.
  – Отличное было времечко, – продолжал Виртанен. – Но, Бог ты мой, что у нас была за авиация! Мы летали на любых самолётах. Американские "Брюстеры" и "Хоуки", британские "Бленхеймы" и "Гладиаторы", германские "Фоккеры" и "Дорнье", итальянские "Фиаты", французские "Морен-Солнье", даже русские "Поликарповы". Немцы захватили несколько штук на Украине и переправили нам. Эти немцы, между нами говоря, тоже оказались ненадёжными скотами. И с этой сумасшедшей разношёрстной авиацией мы всё-таки удерживали русских до конца.
  Он похлопал себя по ноге.
  – Я получил своё в 1944 году – меня сбили над Раисало. Четверо против одного. Приземлился за линией фронта, но выбрался к своим с пулей в ноге, обошёл все русские патрули. Да, было время! Ваше здоровье!
  Кэри и Армстронг уехали поздно вечером, выслушав длинный монолог Виртанена о военных приключениях, то и дело прерываемый новыми стопками водки. Наконец всё кончилось. Усевшись за руль, Армстронг красноречиво взглянул на Кэри.
  – Знаю, – глухо сказал Кэри. – Пьяные, опустившиеся люди. Неудивительно, что они топчутся на одном месте.
  – Этот человек живёт в прошлом, – сказал Армстронг.
  – В Финляндии таких множество – эти люди никогда и не жили по-настоящему после войны. Ладно, чёрт с ними, с Виртаненами, всё равно они остаются здесь. Нам придётся рассчитывать на Хуовинена.
  – Он так торопился разделаться с деловой частью, как будто ему не терпелось поскорее напиться, – холодно заметил Армстронг.
  – Знаю, но других людей у нас нет, – Кэри вытащил трубку. – Интересно, как идут дела у Маккриди и у остальной компании на севере? Вряд ли им сейчас хуже, чем нам.
  Глава 26
  – Я устал, – сказал Хардинг. – Хотя вряд ли смогу заснуть.
  Денисон очистил от камней узкую полоску земли, чтобы раскатать на ней спальный мешок.
  – Почему? – спросил он, прихлопнув комара.
  – Не могу привыкнуть к тому, что ночью светло, как днём.
  Денисон усмехнулся.
  – Почему бы вам не прописать себе снотворное?
  – Пожалуй, – Хардинг вырвал кустик травы и отбросил его в сторону. – Как вы спали эти дни?
  – Неплохо.
  – Снов много видели?
  – Наверное, но ничего не помню. А что?
  Хардинг улыбнулся.
  – Как-никак стараниями этой крошки я отныне ваш персональный врач, – он кивнул в сторону Лин, которая с сомнением глядела на закипающий чайник.
  Денисон развернул свой спальный мешок и уселся на него.
  – Что вы о ней думаете?
  – С личной точки зрения или с профессиональной?
  – Если можно, с обеих.
  – Она весьма уравновешенная молодая женщина, – в голосе Хардинга проскальзывали весёлые нотки. – Она сумела приструнить Кэри – поймала его в нужный момент. Она двинула мне по больному месту. Одним словом, весьма способная девушка.
  – Она очень холодно восприняла известие о смерти отца.
  Хардинг закурил сигарету.
  – Она жила с матерью и отчимом. За исключением постоянных ссор, её мало что связывало с Мейриком. Её отношение к гибели отца можно назвать вполне нормальным. Сейчас она слишком занята другими вещами, чтобы думать об этом.
  – Да, – задумчиво пробормотал Денисон.
  – Вам не стоит беспокоиться за Лин Мейрик, – продолжал Хардинг. – Она привыкла сама всё решать за себя, да кстати и за других.
  Диана Хансен спустилась с холма, собранная и подтянутая, в аккуратной рубашке и коричневых брюках, заправленных в высокие армейские ботинки. Сейчас она была бесконечно далека от той холодной софистки, с которой Денисон встретился в Осло. Взглянув на Лин, она подошла к мужчинам.
  – Настало время поработать с теодолитом, Жиль.
  Денисон поднялся на ноги.
  – Они всё ещё здесь?
  – Как и ожидалось, – ответила Диана. – А кроме них ещё одна группа. Мы становимся популярными. Выходите на гребень и прохаживайтесь у них на виду.
  – Хорошо.
  Денисон вынул теодолит из коробки, подхватил лёгкую треногу и пошёл вверх по склону холма в направлении, указанном Дианой.
  Хардинг, улыбаясь, наблюдал за его удаляющейся фигурой. Он подумал, что Лин Мейрик могла бы немало поспособствовать выздоровлению Денисона. С точки зрения психиатра это будет очень интересно, но сначала нужно поговорить с девушкой. Он встал и направился к Лин.
  Денисон остановился на вершине холма и установил теодолит. Перед тем как приступить к измерениям, он вынул из кармана уже изрядно помятый и замусоленный листок и принялся изучать его. Листок был фальшивкой, составленной Кэри. Рисунок и надписи были выполнены пером ("Никаких шариковых ручек в 1944 году!"), бумага искусственно состарена. Листок был озаглавлен "Luonnonpusto", ниже располагалась грубая схема из трёх линий, сходившихся к одной точке. Углы между линиями были отмечены с точностью до десятой доли градуса. Каждая линия оканчивалась одним словом – jarvi, Kurrula и Aurio, по часовой стрелке. Озеро, холм и лощина.
  – Не слишком много, – сказал Кэри на прощание. – Но вполне достаточно для того, чтобы объяснить, зачем вы бродите по заповеднику с теодолитом. Если кто-нибудь захочет украсть у вас этот клочок бумаги, то пусть не стесняется. Возможно, мы откроем торговлю теодолитами.
  Денисон огляделся. Внизу нитью змеилась маленькая речка – Кевойски. Вдали сверкала голубая вода озера, запертого в узкой долине. Денисон наклонился и направил визир теодолита на дальний конец озера. Каждый раз, когда он выполнял эту несложную операцию, у него возникало странное чувство deja vu[9], как будто он всю свою жизнь занимался геодезическими измерениями. Неужели он был топографом?
  Сняв с лимба показания, Денисон развернул теодолит к холму на другой стороне долины и выполнил новое измерение. Он вытащил из кармана записную книжку, рассчитал угол между холмом и озером, а затем принялся обшаривать горизонт в поисках подходящей лощины. Всю эту бессмыслицу нужно было выполнять тщательно: Денисон знал, что находится под наблюдением. Противники Кэри не теряли времени даром.
  * * *
  Это произошло в первый же день, когда они остановились перекусить.
  – За нами наблюдают, – сказала Диана.
  – Откуда вы знаете? – удивился Денисон. – Я никого не видел.
  – Мне сказал Маккриди.
  В лагере Кево Маккриди так и не появился. Денисон не видел его с тех пор, как они выехали из Хельсинки.
  – Вы разговаривали с ним? Где он?
  Диана мотнула головой в сторону озера.
  – На другой стороне долины. Он говорит, что за нами следует группа из трёх человек.
  – У вас в рюкзаке лежит радиотелефон? – скептически осведомился Денисон.
  Диана покачала головой.
  – Всего лишь вот это.
  Она извлекла из кармана анорака маленький диск из нержавеющей стали диаметром около трёх дюймов. В центре диска была просверлена маленькая дырочка.
  – Гелиограф, – пояснила она. – Значительно проще, чем радио, и засечь его труднее.
  Денисон повертел в руках диск, представлявший собой, в сущности, двустороннее зеркальце.
  – Как вы им пользуетесь?
  – Я знаю, где сейчас находится Маккриди, – ответила Диана. – Недавно он подавал мне сигналы. Если мне нужно ответить, я поднимаю эту штуку и засекаю его положение, глядя в отверстие. Затем я смотрю на собственное отражение и вижу у себя на щеке кружок света – там, где солнечный свет проходит через отверстие. Если я наклоню зеркальце таким образом, что кружок света попадёт в отверстие, то зеркальце на другой стороне отбросит свет в глаза Джорджу. Всё остальное зависит только от знания морзянки.
  Денисон хотел было опробовать гелиограф, но Диана решительно воспротивилась этому.
  – Я уже говорила: мы находимся под наблюдением. Я ещё могу сделать вид, что мне срочно нужно подкраситься, но с вами этот номер не пройдёт.
  – Маккриди не знает, кто следит за нами?
  Диана пожала плечами.
  – Он не подходит к ним слишком близко. Думаю, сегодня вам пора начать спектакль с теодолитом.
  Денисон принялся за измерение углов и продолжал это занятие на протяжении последующих двух дней.
  Сейчас он обнаружил то, что при известном усилии воображения могло бы сойти за лощину, и сделал третий замер. Вычислив угол, он убрал в карман записную книжку вместе с фальшивым планом. Когда он отсоединял теодолит от треноги, на вершине холма показалась Лин.
  – Ужин готов, – сообщила она.
  – Спасибо. Подержи-ка, – Денисон протянул ей теодолит. – Диана говорила что-нибудь о второй группе, следующей за нами?
  Лин кивнула.
  – Она говорит, что они быстро приближаются к нам сзади.
  – А первая группа?
  – Они зашли спереди.
  – Мы вроде ветчины в сэндвиче, – мрачно сказал Денисон. – Если только Диана не выдумала всё это. Я никого не заметил и уж во всяком случае не видел Джорджа Маккриди.
  – Я видела, как он подавал сигналы этим утром, – возразила Лин. – Он был на другой стороне долины. Я стояла рядом с Дианой и видела вспышки.
  Денисон сложил треногу и взял у Лин теодолит. Они медленно побрели вниз.
  – Недавно вы с Хардингом о чём-то шушукались, – внезапно сказал он. – О чём, интересно знать?
  – О тебе, – Лин искоса взглянула на него. – Я расспрашивала его про тебя. Раз уж нельзя спрашивать тебя, я спрашивала Хардинга.
  – Ничего страшного, я надеюсь?
  Лин улыбнулась.
  – Ничего страшного.
  – Какое облегчение. Что у нас на ужин?
  – Говяжья тушёнка.
  Денисон вздохнул.
  – Пошли быстрее. Я не могу ждать.
  Глава 27
  Маккриди страшно устал. Он лежал на склоне холма в зарослях карликовой берёзы и наблюдал за группой из четырёх человек, продвигающейся вверх по долине по другому берегу реки. Последние двое суток Маккриди почти не спал, и теперь его мучила жгучая резь в глазах. Он уже давно пришёл к выводу, что для такой работы требуются как минимум двое.
  Он опустил бинокль и протёр глаза, а затем снова направил бинокль в сторону лагеря на противоположном берегу. На скалистой вершине холма появилась фигура, похожая на Денисона. В три часа утра было уже достаточно светло – солнце лишь скользнуло по горизонту после полуночи, а потом снова начало набирать высоту. Судя по всему, Диана настояла на том, чтобы измерения продолжались.
  Маккриди передвинулся на локтях и навёл бинокль на верхнюю часть долины. Его губы сжались в прямую линию. Три человека из первой группы спускались вниз, стараясь держаться поближе к реке. Сутки назад Маккриди пересекал реку, чтобы определить, где расположен их лагерь, хотя он не подходил к ним настолько близко, чтобы разобрать, о чём идёт разговор, он слышал достаточно, чтобы понять, что это не финны. В голосах говоривших слышались славянские интонации; Маккриди отметил, что они шли налегке, без палаток и спальных мешков.
  Он переключил внимание на вторую группу из четырёх человек, которая двигалась навстречу первой с другой стороны долины. Группы не могли видеть друг друга из-за излучины реки, где вода бурлила и пенилась, огибая скалистый выступ. По расчётам Маккриди, обе группы, двигаясь с той же скоростью, должны были встретиться как раз под скалой, на которой стоял Денисон.
  Нахмурившись, Маккриди продолжал наблюдение. Если первая группа шла налегке, то вторая была экипирована прекрасно, даже с некоторыми излишествами. Когда они останавливались на привал, Маккриди заметил нечто, напоминавшее разборную походную печку. Двое мужчин несли на плечах мотки верёвки, словно собирались совершить восхождение по скалам. "Возможно, финны", – подумал Маккриди, но теперь он уже не был в этом уверен: даже финны не ходят по болотам в три часа утра.
  В тот момент, когда Маккриди увидел вторую группу, она находилась слишком далеко, но теперь мужчины уже подходили на то расстояние, когда их лица становились различимы. Коротая минуты в терпеливом ожидании, Маккриди размышлял о различиях между двумя группами. Он пришёл к выводу, что они действуют совершенно независимо друг от друга. Две минуты спустя, когда он увидел лицо ведущего второй группы, его догадки переросли в уверенность.
  Вторую группу вёл Джек Киддер – большой шумный американец, который так неожиданно появился сначала в Осло, а потом в Хельсинки.
  На каком бы языке ни говорили люди из первой группы, это был не финский и не английский. Казалось логичным предположить, что группы не подозревали о существовании друг друга. И, что было значительно интереснее, им предстояло встретиться через двадцать минут.
  Маккриди отложил бинокль и повернулся на бок, чтобы открыть рюкзак. Он вытащил предмет, напоминавший магазинную часть винтовки, и отцепил лёгкий приклад, подвешенный к рюкзаку на петлях. Снова запустив руку в бездонный рюкзак, он извлёк ствол, и через тридцать секунд винтовка была готова к бою.
  Маккриди одобрительно похлопал по прикладу. Это была AR-7, первоначально сконструированная как "оружие выживания" для американских ВВС. Сделанная из армолита, она весила меньше трёх фунтов и не тонула в воде. В разобранном состоянии длина винтовки не превышала семнадцати дюймов, и её можно было совершенно незаметно носить в рюкзаке.
  Положив в карман запасную обойму с восемью патронами, Маккриди выполз из рощицы и начал спускаться к реке по небольшой расщелине, которую он заранее присмотрел для этого случая. Он вышел к изгибу реки напротив утёса и залёг в убежище за валунами, оставленными древним ледником.
  С этой позиции он без труда мог наблюдать за обеими группами, по-прежнему не подозревавшими одна о другой. Он взглянул на вершину утёса – Денисона там уже не было. "Немного неразберихи никому не повредит", – подумал Маккриди, поднимая винтовку и изготавливаясь к стрельбе.
  Когда обе группы почти достигли утёса, он выстрелил – не в Киддера, но так близко, что из-под ноги американца взлетел фонтанчик песка. Киддер завопил и откатился в сторону; все четверо моментально исчезли, словно по мановению волшебной палочки.
  Маккриди не видел этой сцены. Быстро повернувшись, он выстрелил в направлении троицы, подходившей с другой стороны. Пуля срикошетировала от камня возле головы ведущего группы. Мужчина инстинктивно отшатнулся и быстро бросился на землю, но Маккриди успел заметить пистолет, внезапно появившийся в его руке.
  Джордж быстро укрылся за валуном, как черепаха, прячущая голову под панцирь, и принялся с интересом наблюдать за происходящим.
  * * *
  Денисон услышал выстрел и остановился, напряжённо прислушиваясь. Через несколько секунд он услышал эхо второго выстрела и побежал к лагерю.
  Диана уже проснулась.
  – Кто-то стрелял!
  – Я слышал. Будите остальных.
  Растолкав Лин, Денисон подошёл к Хардингу, который крепко спал, несмотря на свой пессимизм.
  – В чём дело? – сонно пробормотал он и тут же подскочил: утреннюю тишину разорвали ещё два выстрела.
  Диана энергично махала рукой.
  – Бегите к гребню! – крикнула она. – Подальше от реки!
  Хардинг выругался и торопливо засунул ноги в сапоги. Денисон подошёл к Диане, помогавшей Лин.
  – А что делать с аппаратурой?
  – Оставьте здесь. Оставьте всё, кроме пистолета. Скорее.
  Денисон и Лин побежали прочь от реки за гребень холма, возвышавшегося ярдах в трёхстах от лагеря. Там они остановились, переводя дыхание, и ждали, пока не появились Диана с Хардингом. Внизу прогремели ещё три выстрела.
  – Похоже на настоящее сражение, – заметил Денисон.
  – Надо спрятаться, – Диана огляделась. – Вон в той ложбине.
  Они снова побежали.
  * * *
  На другой стороне реки Маккриди с улыбкой следил за развернувшимися событиями. Насколько он мог понять, ни у одной из групп не было времени заметить, откуда стреляли. Они залегли в укрытие с быстротой профессионалов и теперь двигались короткими перебежками по обе стороны от утёса, готовые и к обороне, и к нападению. Киддер, находившийся слева от утёса, увидел тень человека на его правой стороне и выстрелил. Он промахнулся, но, выстрелив, обнаружил себя, и кто-то выстрелил в него. Ещё один промах.
  Киддер откатился назад и скинул рюкзак, стеснявший его движения. Остальные из его группы сделали то же самое. Маккриди ухмыльнулся. Перед ним в миниатюре разыгрывалась типичная батальная сцена. Киддер избавлялся от снабжения, чтобы увеличить мобильность: неплохая идея, если знаешь о том, что противник малочисленнее тебя. Но если Киддер будет вынужден отступить, то потеряет всё снаряжение.
  Отсоединив ствол винтовки, Маккриди отполз назад, поднялся вверх по расщелине и вернулся на свою первоначальную позицию в зарослях карликовой берёзы. По пути он услышал ещё три выстрела. Приложив к глазам бинокль, он оценил ситуацию. Лагерь на вершине утёса опустел: вероятно, Диана с остальными отошла за гребень холма и расположилась в укрытии – очень разумное решение.
  Маккриди посмотрел вниз, на реку. Узкую полоску песка между утёсом и краем воды защищали по двое мужчин с каждой стороны, и обе стороны выполняли классический манёвр флангового обхода. Киддер с товарищем карабкался на утёс слева, явно намереваясь выйти на вершину. Там, имея преимущество в высоте, они могли бы вести прицельный огонь и таким образом удержать позицию, несмотря на превосходство сил противника.
  Шутка заключалась в том, что противник рассуждал точно так же, как они. Человек, взбиравшийся на утёс справа, успел заметно опередить Киддера. Маккриди, наслаждавшийся зрелищем боя со своего наблюдательного пункта, внимательно следил за всеми передвижениями его участников. Он пришёл к заключению, что противники столкнутся лицом к лицу в покинутом лагере на вершине утёса. Если человек, взбиравшийся справа, успеет закрепиться на вершине до того, как там появится Киддер со своим товарищем, у него появится отличный шанс расправиться сразу с двумя врагами.
  Тем временем конкурирующие партии у основания утёса продолжали обмениваться редкими выстрелами, – более для того, чтобы обозначить своё присутствие, чем в расчёте на успех. "Ускоренные курсы "Как начать войну", – подумал Маккриди, поглаживая приклад винтовки. Он надеялся, что сходная идея не придёт в голову правительству какой-нибудь небольшой страны – с использованием ядерных боеголовок вместо пуль.
  Киддеру и его спутнику оставалось ещё двадцать ярдов подъёма, когда человек справа добрался до вершины. Он медленно огляделся, осмотрел покинутый лагерь и залёг за выступом скалы. Киддер, появившийся с другой стороны, тоже осмотрел лагерь из укрытия, а затем махнул рукой своему спутнику, показывая, что путь свободен, и что-то крикнул – звук его голоса донёсся до Маккриди через реку. Оба вышли на открытое место. Их противник, залёгший за выступом скалы, выстрелил. Спутник Киддера пошатнулся и упал среди валунов. Киддер бросился на землю, и Маккриди перевёл бинокль на основание утёса, где с новой силой вспыхнула перестрелка.
  Отряд Киддера понёс существенные потери: по тому, как раненый бережно поддерживал на весу свою руку, Маккриди заключил, что у него раздроблена кость. Вслед за этим Маккриди услышал отдалённый крик и увидел, что Киддер быстро пробирается между валунами к своему раненому товарищу. Человек на другой стороне утёса внезапно покинул своё убежище и начал спускаться вниз.
  Через пятнадцать минут обе группы отступали в противоположных направлениях. Группа Киддера двигалась вниз по реке; один из его людей, остававшихся внизу, тяжело припадал на раненую ногу. Вторая группа поспешно отходила вверх по реке. После битвы воинские почести остались за Маккриди.
  Прежде чем выглянуть из укрытия, Диана выжидала целый час.
  – Пойду посмотрю, что случилось, – наконец сказала она.
  – Я пойду с вами, – сказал Денисон.
  Она задумалась.
  – Ладно. Я пойду слева, вы справа. Двигаемся по очереди, прикрывая друг друга, – она посмотрела на остальных. – Вы двое обеспечиваете общее прикрытие. Если кто-нибудь начнёт стрелять в нас, сразу же открывайте ответный огонь. Неважно, попадёте вы в кого-нибудь или нет, главное – поднять шум.
  Диана пошла первой. Денисон наблюдал, как она зигзагами бежит к гребню холма. На половине пути она остановилась и помахала ему. Он постарался насколько мог повторить её передвижения. Оказавшись на одной линии с ней, Денисон бросился на землю и попытался представить себе, в какой ситуации Диане пришлось осваивать азы своей профессии.
  Она снова побежала, на этот раз остановившись у вершины холма, откуда открывался вид на лагерь. По её сигналу Денисон двинулся следом и осторожно выглянул из-за небольшого каменистого уступа. Лагерь был пуст, все вещи лежали так, как они их оставили. Денисон мог видеть даже отблеск солнца, игравший на открытой крышке коробки теодолита.
  Диана подползла к нему.
  – Встретимся в лагере, – прошептала она. – Я обойду его слева, вы справа. Не слишком торопитесь и не стреляйте во всё, что движется, – можете попасть в меня.
  Денисон кивнул. Когда Диана отошла в сторону, он снова посмотрел на лагерь и уловил какое-то движение. Отшатнувшись, он догнал её и похлопал по плечу.
  – Там кто-то есть.
  Диана резко обернулась.
  – Где?
  – Возле утёса, где мы проводили измерения.
  – Я никого не вижу, – сказала Диана через некоторое время.
  – Я видел, – возразил Денисон. – Вон за той скалой.
  Они подождали ещё немного, напряжённо вглядываясь в нагромождения камней.
  – Должно быть, у вас разыгралось воображение, – наконец сказала Диана.
  Денисон вздохнул.
  – Хотелось бы надеяться, – он внезапно схватил её за руку. – Нет! Глядите – теперь на другой стороне.
  На краю утёса показалась мужская фигура. Человек осмотрелся по сторонам, а затем неторопливо побрёл к лагерю. Добравшись до палатки, он устало провёл по лицу ладонью и снял рюкзак.
  Диана прищёлкнула языком и выпрямилась.
  – Это Джордж Маккриди, – сказала она.
  Маккриди, казалось, падал с ног от усталости. Его одежда насквозь промокла, в сапогах хлюпала вода. Он заметил идущих к нему Диану и Денисона, но не сделал ни шагу им навстречу. Опустившись на землю, он начал снимать сапоги.
  – Чёртова река, – проворчал он. – Я только что пересёк её в третий раз.
  – Что означает вся эта стрельба? – спросила Диана.
  Маккриди вкратце описал недавние события.
  – В одной группе были американцы, не знаю, кто в другой, – закончил он. – Их язык смутно напоминает славянский.
  – Русские?
  – Возможно. Надеюсь, что так. Если они будут гоняться за нами здесь, то есть шанс, что Кэри сможет проскочить, – Маккриди выжал мокрые носки. – Когда мне стукнет шестьдесят, я загнусь от артрита.
  – Значит, вы стравили их, – задумчиво произнёс Денисон. – Не знаю, насколько хороша эта идея. Они могут подумать, что столкнулись с нами, и в следующий раз будут стрелять без предупреждения.
  Маккриди кивнул.
  – Нам пора сматывать удочки. Лучше всего перейти реку и возвратиться другим берегом. Мы как раз уложимся в три дня, необходимые для Кэри.
  – Мы не должны терять их из виду, – возразила Диана.
  – Знаю. Но мне хотелось бы вернуться к машине и задать дёру, пока они зализывают раны. По пути мы можем оставить множество следов своего продвижения, чтобы они не упустили нас из виду. Некоторое время они будут околачиваться поблизости; если нам повезёт, ещё немного постреляют друг в друга, а затем бросятся в погоню. Мы так или иначе выигрываем время для Кэри и уменьшаем риск для себя.
  – Хорошо, – подумав, сказала Диана.
  Маккриди склонил голову набок и подмигнул Денисону.
  – Руководитель американской группы – ваш старый приятель, Киддер, – сообщил он.
  – Киддер? – недоверчиво спросил Денисон.
  – Я уже думала о том, что он подозрительно вовремя появился в Хельсинки, – сказала Диана. – Но он строил из себя такого идиота, что я сбросила его со счетов.
  – Если вас это может утешить, то я поступил так же, – отозвался Маккриди. – Но теперь вы понимаете, что это означает: наши кузены из ЦРУ начинают играть мускулами, – он вытащил пару сухих носков из полиэтиленового пакета, – если только Киддер не ренегат или не двойной агент. Сам я ничего не имею против ЦРУ, – он взглянул на Денисона, погрузившегося в глубокое раздумье. – Что случилось, Жиль? У вас такой вид, словно вас огрели пыльным мешком по голове.
  – Бог ты мой! – пробормотал Денисон. – Это же был Киддер! – он недоуменно потряс головой. – Человек, допрашивавший меня после того, как я потерял сознание в сауне. Я уже говорил, что голос показался мне знакомым, я не подумал о Киддере, потому что на сей раз он говорил с другим акцентом.
  – Вы уверены? – резко спросила Диана.
  – Уверен. Я не связывал этого человека с Киддером ещё и потому, что думал, будто Киддер остался в Осло. В то время он ещё не приехал в Хельсинки. Это важно?
  – Может быть, – сказал Маккриди. – По крайней мере, одна шайка знает о том, что вы не Мейрик – та, которая похитила вас из Хемпстэда. Но человек, допрашивавший вас, принимал вас за Мейрика. Если это был Киддер, то ЦРУ не имеет отношения к тому, что с вами сотворили. В этой головоломке любой кусочек может пригодиться.
  – Доктор Хардинг и Лин всё ещё ждут нас, – напомнила Диана.
  – Я приведу их.
  Денисон двинулся к гребню холма, но затем повернул в сторону, к скале, на которой он проводил измерения. В его мозгу что-то тревожно щёлкнуло. Он не мог понять, каким образом Маккриди за несколько секунд переместился с одного конца утёса на другой. Первый раз Денисон заметил движение именно за этой скалой, но Маккриди появился с другой стороны.
  Денисон начал обходить скалу, внимательно глядя под ноги. Маккриди пришёл в лагерь в мокрых сапогах, оставив за собой цепочку влажных следов. Здесь тоже были неясные отпечатки чьих-то следов, но человек, оставивший их, шёл в сухой обуви. Денисон завернул за край скалы, скрывшись из поля зрения Дианы и Маккриди.
  Что-то с силой ударило его по затылку. Он ощутил вспышку боли и упал на колени. Всё поплыло у него перед глазами, в ушах загудело. Второго удара по голове Денисон уже не почувствовал, провалившись в непроглядную темноту.
  Глава 28
  Автобус дребезжал и подскакивал на узкой просёлочной дороге. Утро выдалось холодным, и Кэри зябко съёжился на сиденье, запахнув куртку. Армстронг, сидевший рядом с ним, глядел в окошко на высокую наблюдательную башню, быстро увеличивавшуюся в размерах.
  В автобусе ехали финны, тихие и неразговорчивые в этот ранний час перед началом работы. Впереди, рядом с водителем, сидел Хуовинен. Он оглянулся. Лицо его было спокойным, но Кэри показалось, что в его глазах мелькнула тревога. Прошлой ночью Хуовинен снова крепко напился, и Кэри надеялся, что похмелье не повлияет на его сообразительность.
  Скрипнув тормозами, автобус остановился. Кэри вытянул шею, выглядывая в окошко. Солдат в финской форме обменялся несколькими фразами с водителем, улыбнулся и махнул рукой. Автобус двинулся дальше.
  Кэри вытащил трубку и начал торопливо набивать её. Толкнув Армстронга, он обратился к нему по-шведски:
  – Почему бы тебе не выкурить сигаретку? Ты случаем не бросил курить?
  Армстронг удивлённо взглянул на него и пожал плечами. Если Кэри хочет, чтобы он закурил, – что ж, так тому и быть. Пошарив в кармане, он вытащил наполовину выкуренную пачку финских сигарет. Автобус снова остановился.
  Водитель высунулся из кабины навстречу приближавшемуся русскому пограничнику.
  – Kolmekymmentakuust.
  Солдат кивнул, поднялся в автобус через переднюю дверь и окинул группу рабочих пристальным взглядом. Видимо, он пересчитывал их по головам.
  Кэри чиркнул спичкой и раскурил трубку, сложив ладони чашкой и прикрывая нижнюю часть лица: он выставлял дымовую завесу. Армстронг, быстро сообразивший, в чём дело, щёлкнул зажигалкой и прикрыл огонёк ладонью, словно взгляд русского пограничника мог погасить его.
  Русский вышел из автобуса и махнул рукой. Скрипя и подпрыгивая на ухабах, автобус проехал мимо пограничного поста. Ощутив на себе взгляд офицера, коренастого человека с широким славянским лицом, Армстронг отвернулся от окна. Он внезапно осознал, что находится в России. Ему приходилось бывать в России и раньше, но вполне легальным путём, – это обстоятельство послужило предметом его спора с Кэри.
  Армстронг считал, что они могли въехать в Россию открыто через Ленинград.
  – К чему эта секретность? – спросил он.
  – Нам в любом случае придётся действовать тайно, – сказал Кэри. – Добраться до Энсо легальным путём нет никакой возможности – русским не нравится, когда иностранцы болтаются без присмотра в приграничных районах. За иностранцами в Ленинграде ведётся наблюдение, – они начинают следить за тобой, как только ты выходишь из отеля "Европа". Нет, самый лучший путь – через границу и сразу же обратно. Они даже не узнают, что мы побывали у них в гостях.
  Над фабричными трубами Энсо поднимались клубы чёрного дыма. Попетляв несколько минут по улицам, автобус въехал в заводские ворота и остановился возле длинного приземистого здания. Пассажиры собрали свои вещи и направились к выходу. Кэри взглянул на Хуовинена; тот кивнул.
  Вместе с остальной группой они вошли в здание через проём в недостроенной стене и оказались в огромном зале. Сначала Армстронг не мог понять, что находится у него перед глазами – не только потому, что зрелище было слишком необычным, но и потому, что ему пришлось следовать за Хуовиненом, который сразу же круто повернул направо и отделился от остальных. Хуовинен провёл их к задней части какого-то гигантского агрегата и остановился. Его лоб был покрыт крупными каплями пота.
  – Мне бы следовало получить вдвое против того, что вы мне заплатили, – проворчал он.
  – Расслабьтесь, – посоветовал Кэри. – Что теперь?
  – В течение часа я должен находиться здесь, – ответил Хуовинен. – Нужно расставить людей по рабочим местам и провести пятнадцатиминутное совещание с Дзотенидзе, – он откашлялся и сплюнул на пол. – Я смогу вывести вас с завода через час.
  – Следовательно, мы подождём, – сказал Кэри. – Где?
  – В машине – где же ещё?
  Хуовинен указал на агрегат. Собранный лишь наполовину, он представлял собой огромную бумагоделательную машину с поточной линией длиной более трёхсот футов и шириной около пятидесяти.
  – Забирайтесь внутрь и снимайте куртки, – сказал Хуовинен. – Через десять минут я принесу вам кое-какие инструменты. Если кто-нибудь заглянет, вы будете подтягивать болты... в общем, сами придумаете, что делать.
  Задрав голову, Кэри посмотрел на кран, с крюка которого свисал огромный стальной валик.
  – Проследите за тем, чтобы эта штука не свалилась нам на головы, – сказал он. – И не задерживайтесь больше, чем на час. Пошли, Иван.
  Армстронг последовал за Кэри в недра машины. Когда он оглянулся, Хуовинен уже ушёл. В передней части агрегата они нашли подходящее помещение, видимо, предназначенное для оператора. Осмотревшись по сторонам, Кэри снял куртку.
  – Нормальный британский рабочий в такой ситуации режется в карты с приятелем, – сказал он. – Не знаю, как насчёт финнов.
  Армстронг наклонился и выглянул наружу через сложное переплетение металлических ферм.
  – Они работают, – доложил он.
  Кэри хмыкнул.
  – В таком случае, мы тоже приступим.
  Мимо прошёл человек. Что-то резко звякнуло о бетонный пол, затем шаги затихли в отдалении.
  – Это инструменты, – сказал Кэри. – Принеси их.
  Выбравшись наружу, Армстронг вернулся с набором гаечных ключей и молотком. Кэри критически осмотрел инструменты и приладил гаечный ключ к головке ближайшего болта.
  – Всё, что от нас требуется, – снять эту балку, а затем поставить её обратно, – объявил он. – На это как раз понадобится около часа, – он налёг на гаечный ключ, но тут же остановился. – Высунь-ка голову и посмотри, что может случиться, если мы её снимем. Мне не хочется, чтобы всё проклятое сооружение рухнуло на нас.
  * * *
  Через полтора часа они шли по улицам Энсо. Армстронг всё ещё оставался в рабочем халате и нёс на плече лопату, но Кэри переоделся. По его заверению, теперь он был одет в форму инспектора водопроводной службы. Он, совершенно не скрываясь, нёс в руке металлоискатель. К облегчению Армстронга, прибор имел металлическую табличку, согласно которой данное изделие было изготовлено на заводе "Совэлектро" в Днепропетровске.
  Проходя по улице, они время от времени переговаривались между собой по-русски. Армстронг сразу же ощутил консервативную атмосферу, пропитывавшую улицы Энсо. "Возможно, – подумал он, её создаёт русский стиль одежды, словно сошедший со страниц довоенных журналов мод". Он всегда испытывал это чувство во время поездок в Россию.
  – Когда этот паршивец захотел узнать, куда делся Виртанен, со мной чуть не случился сердечный приступ, – сказал он.
  Это и в самом деле был опасный момент. Главный инженер Дзотенидзе стоял возле машины в нескольких метрах от них и допрашивал Хуовинена о местонахождении Лэсси Виртанена.
  – Пластины всё ещё не смонтированы! – кричал он. – Виртанен наплевательски относится к работе!
  – В последнее время Виртанен плохо себя чувствует, – ответил Хуовинен через переводчика. – Старые военные раны. – Сегодня он остался дома – лежит в постели.
  Дзотенидзе разъярился не на шутку, но ничего не мог поделать.
  – Проследите за тем, чтобы он закончил работу как можно скорее, – бросил он, уходя прочь.
  – Я мог протянуть руку и дотронуться до него, – сказал Армстронг.
  – Хуовинену следовало бы выдумать что-нибудь получше, – мрачно сказал Кэри. – Что если этот инженер проверит списки и обнаружит, что в автобусе приехала полная смена? Впрочем, уже ничего нельзя изменить.
  Несколько минут они шли в молчании.
  – Далеко ещё? – спросил Армстронг.
  – Почти пришли. Осталось завернуть за угол, – Кэри похлопал его по плечу. – Вот что, Иван, мой мальчик: ты простой рабочий парень, поэтому предоставь разговоры тем, кто выше тебя. Если тебе придётся говорить, мычи и заикайся; будь тупым, как подобает человеку, который носит дебильную палочку, – он указал на лопату.
  – Одним словом, представитель героического рабочего класса.
  – Совершенно верно. А я – надменный технарь, владеющий магией современной науки.
  Они повернули за угол.
  – Вот и дом, – Кэри окинул строение критическим взглядом. – Довольно дряхлая конура.
  – Должно быть, поэтому он и предназначен на снос.
  – Снова угадал, – теперь Кэри осматривал улицу. – Для солидности начнём снаружи, прямо отсюда, с улицы.
  Он вытащил из кармана пару наушников и подсоединил шнур к металлоискателю.
  – Ну как, у меня достаточно глубокомысленный вид?
  – Просто загляденье, – ответил Армстронг.
  Кэри хмыкнул и включил детектор, затем покрутил верньеры. Держа детектор над самой землёй, словно насадку пылесоса он медленно двинулся по мостовой. Армстронг со скучающим видом наблюдал за ним, опираясь на ручку лопаты. Кэри прошёл около пятидесяти ярдов и медленно вернулся назад. На его лице появилось озабоченное выражение.
  – Дьявольски много сигналов, – сказал он. – Такое впечатление, будто улица вымощена металлом.
  – Может быть, здесь проходит золотая жила? – предположил Армстронг.
  Кэри яростно взглянул на него.
  – Я не шучу, – отрезал он. – Хотелось бы надеяться, что в саду будет другая картина.
  – Мы привлекаем к себе интерес, – заметил Армстронг. – Занавеска на ближнем окне только что отодвинулась в сторону.
  – Пожалуй, я пройдусь ещё раз, – решил Кэри.
  Повторив свой маршрут, он остановился напротив дома, вынул из кармана записную книжку и начал делать пометки. Армстронг подошёл к нему в тот момент, когда из дома вышел маленький мальчик.
  – Что это дядя делает?
  – Ищет водопроводную трубу, – ответил Армстронг.
  – А что у него за штука в руке?
  – Эта штука говорит ему, где нужно искать трубу, – терпеливо объяснил Армстронг. – Новый прибор, – он посмотрел на мальчика. – Твой отец дома?
  – Нет, он на работе, – мальчик с подозрением взглянул на Кэри, который пытался заглянуть через забор. – А что он теперь делает?
  – Не знаю, – сказал Армстронг. – Начальник он, а не я. А твоя мама дома?
  – Дома, стирает. Хотите поговорить с ней?
  Кэри выпрямился и потёр лоб.
  – Кажется, она проходит здесь! – крикнул он.
  Армстронг наклонился к мальчику.
  – Позови маму, – сказал он. – Теперь нам придётся поговорить с ней.
  Мальчик исчез в доме. Армстронг подошёл к Кэри.
  – Кунаев на работе, – сообщил он. – Миссис К. занимается стиркой.
  – Отлично. Пора браться за дело.
  Дверь дома отворилась, и на порог вышла худая женщина с усталым лицом.
  – Вы, э-ээ... – Кэри вытащил записную книжку и перелистал страницы. – Это дом Кунаевых?
  – Да, но мужа сейчас нет дома.
  – А вы – гражданка Кунаева?
  – Да. А что? – женщина слегка встревожилась.
  – Ничего страшного, – Кэри буквально лучился добродушием. – Обычная техническая формальность, связанная с реконструкцией старых сетей в районе. Вы знаете, что большая часть старых домов пойдёт на снос?
  – Да, – сказала она. – Знаю, – лёгкая тревога уступила слабому возмущению. – Нам приходится выезжать, а я только что сделала ремонт.
  – Мне очень жаль, – произнёс Кэри. – Видите ли, под землёй проложено много труб – газовых, водопроводных, электрокабелей и так далее. В моём ведении находятся водопроводные трубы. Здесь будут работать бульдозеры, и мы не хотим, чтобы они повредили водопроводные коммуникации, иначе целый район превратится в болото.
  – А почему бы не выключить воду перед началом работ? – резонно спросила она.
  Кэри пришёл в замешательство.
  – Это не так просто, как кажется, гражданка Кунаева, – сказал он, лихорадочно подыскивая подходящий ответ. – Как вы знаете, это один из самых старых районов Светогорска – он был построен финнами после первой мировой войны. Большая часть старых архивов была уничтожена двадцать пять лет назад, и сейчас мы даже не знаем, где пролегают некоторые трубы и каким образом они соединены с современной водопроводной системой, – он наклонился и конфиденциально добавил: – Возможно даже, что часть потребляемой нами воды поступает из-за границы, из Иматры.
  – Вы хотите сказать, что финны снабжают нас водой?
  – Я не занимаюсь экономическими вопросами, – жёстко сказал Кэри. – Моя работа – искать трубы.
  Она взглянула через плечо Кэри на Армстронга, опиравшегося на лопату.
  – Значит, вы собираетесь идти в сад. Он, конечно, перекопает всё вокруг?
  – Ни в коем случае, – заверил её Кэри. Он показал на свой металлоискатель. – У меня есть новый прибор, с помощью которого можно определить положение трубы, не производя раскопок. Возможно, нам придётся выкопать одну маленькую яму, если мы найдём сочленение, но это вряд ли произойдёт.
  – Ну ладно, – неохотно сказала она. – Но постарайтесь не ходить по клумбам. Я знаю, что нас выселяют в конце года, но цветы сейчас очень хороши, и муж следит за ними.
  – Мы постараемся, – сказал Кэри. – Пройдём вдоль забора и вернёмся обратно.
  Он махнул Армстронгу, и они двинулись в обход дома в сопровождении мальчика.
  – Нам нужно как-то избавиться от него, – шепнул Армстронг.
  – Никаких проблем. Ему скоро надоест смотреть на нас.
  Кэри обогнул угол дома и застыл как вкопанный, увидев в углу сада большой сарай, сбитый из крепких берёзовых брёвен.
  – Этой штуки на плане не было, – сказал он. – Надеюсь, что наш ящик не лежит под ним.
  Армстронг всадил лопату в почву возле края клумбы. Кэри развернул план.
  – Вот оставшееся дерево, – сказал он. – Одно из четырёх, упомянутых Мейриком. Начнём с него.
  Он надел наушники, включил прибор и бодрым шагом направился к дереву. Некоторое время он тщательно изучал почву вокруг дерева; мальчик вертелся поблизости и надоедал расспросами.
  – Здесь ничего нет, – наконец сказал он.
  – Возможно, труба проходит по центру, – заметил Армстронг.
  – Может быть, но теперь придётся исследовать всю площадь.
  Кэри приступил к исследованию. Поглядывая на мальчика, он время от времени выкрикивал какое-нибудь число, которое Армстронг старательно переносил на план. Через полчаса мальчику наскучило наблюдать за работой, и он ушёл. Кэри подмигнул Армстронгу. Незаметно пролетел ещё один час.
  Взглянув на часы, Кэри подошёл к Армстронгу.
  – У нас есть две возможности, – сказал он. – Сильный – очень сильный – сигнал у края лужайки, ещё один слабый сигнал в центре вон той клумбы. Полагаю, следует начать с лужайки.
  Армстронг обернулся.
  – К нам идёт миссис К.
  Женщина подошла к ним.
  – Ну как, нашли что-нибудь?
  – Похоже, мы нашли соединение, – Кэри указал на край лужайки. – Вон там. Нам придётся выкопать одну маленькую ямку – поймите нас правильно, гражданка Кунаева. Мы будем очень аккуратны и положим дёрн обратно.
  Женщина взглянула на лужайку, поросшую чахлой травой.
  – Думаю, это не имеет значения, – безнадёжно сказала она. – Трава здесь растёт не так, как у нас, на юге. Вам принести чего-нибудь поесть?
  – Мы принесли с собой бутерброды, – вежливо сказал Кэри.
  – Я сделаю чай, – она кивнула и пошла к дому.
  – Чудесная женщина, – заметил Кэри. – Кстати, уже двенадцать часов: все порядочные рабочие в это время откладывают инструменты на полчаса.
  Они сели на лужайке, запивая сэндвичи чаем с лимоном. Женщина не изъявила желания побеседовать с ними, за что Кэри был ей от души благодарен.
  – Насколько я понимаю, Меррикен и его семья, за исключением молодого Гарри, погибли здесь, – задумчиво сказал он, прожёвывая кусок сэндвича. – Вон то крыло дома выглядит новее, чем остальная часть.
  – Здесь сильно бомбили? – спросил Армстронг.
  – Бог ты мой, да ведь здесь некоторое время проходила линия фронта. В небе было темно от бомбардировщиков.
  Армстронг отхлебнул горячего чаю.
  – Откуда мы знаем, что ящик всё ещё находится здесь? – спросил он. – Любой усердный садовник, хотя бы сам Кунаев, мог его выкопать.
  – Лучше не раздражай меня, – сказал Кэри. – Тебе явно пора приниматься за работу. Я даю инструкции и наблюдаю за их выполнением согласно своему общественному статусу.
  Он пересёк лужайку, несколько секунд поводил над землёй металлоискателем и воткнул в землю карандаш.
  – Вот здесь. Копай аккуратно.
  Армстронг начал копать. Он выкладывал слои дёрна и почвы на одну сторону, стараясь не перемешивать их. Кэри сидел под деревом и наблюдал за ним, допивая остатки чая.
  – Как глубоко зарыта эта штука? – спросил Армстронг.
  – Примерно два фута.
  – Я углубился уже на два с половиной. Ничего не видно.
  – Продолжай, – сказал Кэри. – Мейрик мог ошибиться.
  Армстронг продолжил работу.
  – Уже три с половиной фута, – сообщил он через некоторое время. Ничего нет.
  – Давай посмотрим, что скажут приборы.
  Кэри надел наушники и опустил детектор в яму. Включив прибор, он быстро повернул верньер мощности сигнала.
  – Здесь, – сказал он. – Должно быть, осталось несколько дюймов. У меня чуть барабанные перепонки не лопнули.
  – Попробую, – сказал Армстронг, – но, не увеличивая размеров ямы, дальше копать трудно.
  Он снова вонзил лопату в землю. На этот она звякнула о какой-то твёрдый предмет.
  – Вот оно!
  Поработав лопатой ещё минуту, Армстронг начал разгребать землю руками. Ещё через пять минут он выпрямился и посмотрел на Кэри.
  – Вы знаете, что мы нашли?
  – Что?
  Армстронг нервно рассмеялся.
  – Водопроводную трубу.
  – О Боже! Вылезай из ямы, дай мне посмотреть.
  Сменив Армстронга в яме, он нащупал закруглённую металлическую поверхность и край какого-то фланца. Он счистил ещё немного земли, посмотрел на свою работу и вылез из ямы.
  Армстронг всё ещё хихикал.
  – Засыпай яму, но очень осторожно, – сказал Кэри. – Это неразорвавшаяся бомба.
  Смешок застрял у Армстронга в горле.
  – Похоже, 250-килограммовая, – добавил Кэри. – Эквивалент нашей 500-фунтовой времён второй мировой.
  Глава 29
  Они собрались возле Денисона, распростёртого на земле.
  – Не трогайте его, – предупредил Хардинг. – Я не знаю, получил ли он что-нибудь ещё, кроме контузии.
  Он осторожно ощупал затылок Денисона.
  – Ударили очень сильно.
  – Но кто?
  Диана взглянула на Маккриди. Маккриди пожал плечами.
  Длинные пальцы Хардинга пробежали по торсу Денисона.
  – Давайте перевернём его, только аккуратно.
  Они повернули Денисона на спину, и Хардинг приподнял ему веко. Зрачок закатился вверх. Лин невольно вскрикнула.
  – Извините, доктор, – сказала Диана. Встав на колени, она засунула руку в карман рубашки Денисона и кивнула Маккриди. Они отошли в сторону.
  – План и записная книжка исчезли, – сказала Диана. – Он носил их в кармане рубашки, застёгнутом на пуговицу. Пуговица оторвана. Вопрос, кто это сделал?
  – Это не янки, – убеждённо сказал Маккриди. – Я видел, с какой скоростью они уходили вниз по реке. Готов поспорить, что это и не другая банда.
  – Тогда кто же?
  Маккриди раздражённо покачал головой.
  – Кто-то оказался умнее меня, – проворчал он.
  – Сейчас не время для самокритики, – резко сказала Диана. – Дело в том, кто оказался умнее.
  – Верно, – согласился Маккриди. – Кто бы то ни был, мы этого ожидали.
  – Ожидали ради того, чтобы узнать, кто такие наши противники, – возразила Диана. – Вы знаете, что это означает. За нами охотятся уже три группы, – она начала загибать пальцы. – Американцы, затем какие-то славяне – русские, поляки, болгары, югославы – на выбор, а теперь ещё и некие таинственные незнакомцы.
  – Кэри был к этому готов, не так ли?
  – Да, но беспокойства от этого не меньше. Пойдём взглянем на Денисона.
  Они вернулись к скале.
  – Это просто контузия, правда? – спросила Лин, с тревогой глядя на Хардинга.
  – Не уверен, – ответил Хардинг. – Лин, в моём рюкзаке лежит чёрная коробка. Принесите её, пожалуйста.
  Лин побежала к лагерю. Маккриди опустился на колени рядом с Денисоном.
  – Что с ним?
  – Пульс очень слабый, – сказал Хардинг. – Нужно измерить кровяное давление. Есть и кое-что ещё. Взгляните на это.
  Он взял руку Денисона за запястье и приподнял её. Когда он отпустил руку, она осталась в том же положении. Хардинг согнул руку в локте и отпустил – рука снова осталась в том положении, в каком он её оставил.
  Маккриди втянул воздух сквозь зубы.
  – Его тело словно сделано из воска, – изумлённо пробормотал он. – Что же это такое?
  – Форма каталепсии, – ответил Хардинг.
  – Она обычно сопровождает контузию?
  – Нет. Я впервые вижу такую реакцию как следствие удара по голове. В высшей степени необычно.
  Лин вернулась и протянула коробку.
  – Это то, что вы хотели?
  Коротко кивнув, Хардинг вытащил эластичный бинт и закрепил его на предплечье Денисона, а затем накачал в него воздух резиновой грушей.
  – Кровяное давление тоже упало, – он снял бинт. – Отнесём его в лагерь и уложим в спальный мешок. Ему нужно тепло.
  – Это означает, что мы никуда отсюда не сможем уйти, – скорее утвердительно, чем вопросительно пробормотал Маккриди.
  – Не сможем, – согласился Хардинг. – По крайней мере до тех пор, пока я не выясню, что с ним случилось. Боюсь, его теперешнее состояние связано с тем, что с ним сделали раньше.
  Маккриди помрачнел. Оставшись в лагере, они становились подсадными утками для любого следующего охотника за людьми.
  – Он в сознании, доктор? – спросила Лин.
  – Нет, разумеется, – ответил Хардинг. – Полностью отключён.
  * * *
  Хардинг ошибался. Денисон слышал каждое слово, но не мог ничего сделать. Когда он пытался двигаться, оказывалось, что мышцы ему не подчиняются. Было так, словно какая-то часть его мозга вышла из-под контроля. Он чувствовал, как Хардинг поднимает его руку, и хотел сделать ответное движение, но не мог.
  Ему оставалось лишь одно – терпеть чудовищную головную боль.
  Он ощутил, что его поднимают и несут, а затем кладут в спальный мешок. Через несколько минут он совершенно согрелся. Кто-то набросил капюшон мешка ему на голову, оставив снаружи только нос, поэтому звуки доносились приглушённо, и он с трудом мог разобрать отдельные слова. Он пытался заговорить, но язык безвольной тряпкой лежал во рту. Он не мог даже напрячь голосовые связки, чтобы издать самый слабый звук.
  До него доносились обрывки разговора: "Дышит... автоматические функции не повреждены... боковой... потеря речи... шок..." Должно быть, это говорил Хардинг.
  Кто-то перекатил его на бок. Денисон ощутил у себя во рту чьи-то пальцы, ощупывающие язык. Потом его оставили в покое.
  Вскоре он заснул.
  Ему снились сны.
  * * *
  Во сне он стоял на склоне холма, всматриваясь в глазок теодолита. Постепенно он понял, что это вовсе не теодолит, а кинокамера. Он даже знал её марку – "Аррифлекс". Маленькое пятнышко озера, голубевшее вдали, постепенно превратилось в голубой глаз хорошенькой девушки.
  Он оторвался от видоискателя и повернулся к Джо Стаунтону, оператору.
  "Отличная композиция, – сказал он. – Начинаем съёмку".
  * * *
  Огромные пласты памяти вставали на место под лязг раскрывавшихся стальных дверей.
  * * *
  "Ничего хорошего, Жиль, – сказал Фортескью. – Ты перехватил через край, и это слишком дорого нам обходится. Как, скажи на милость, ты можешь сохранять контроль над собой, если ты всегда пьян или под мухой?" Его презрение хлестнуло Денисона, как пощёчина. "А когда ты не пьян, то мучаешься с похмелья, – голос Фортескью доносился глухо, как из пещеры. – Ты больше не можешь рассчитывать на старую дружбу. Это конец. Ты уволен".
  * * *
  Даже во сне Денисон ощущал, что по его щекам текут слёзы.
  * * *
  Он вёл автомобиль: старый, знакомый, многократно побитый "лотос". Бет сидела рядом, её волосы развевались на ветру. "Быстрее! – говорила она. – Быстрее!" Он переключил передачу, чтобы обогнать грузовик, и прибавил газу.
  Мотоцикл, похожий на большое насекомое, вылетел навстречу с боковой дороги. Он круто вывернул руль, но то же самое сделал и грузовик, который он собрался обогнать. Закричала Бет. Потом был удар, скрежет рвущегося металла и звон разбитого стекла. Потом не было ничего.
  * * *
  "Мне очень жаль, – сказал Стаунтон. – Могла бы получиться хорошая лента, но Фортескью не хочет её брать. Что теперь будешь делать?"
  "Поеду домой в Хемпстэд и напьюсь", – ответил Денисон.
  * * *
  Хемпстэд! Пустая безликая квартира, голые стены. Мало мебели, зато много пустых бутылок из-под виски.
  А потом...
  * * *
  Денисон закричал во сне.
  Он заворочался, открыл глаза и увидел Лин, склонившуюся над ним.
  – Бет? – прошептал он.
  Её глаза расширились.
  – Доктор Хардинг! – крикнула она. – Доктор Хардинг, он... он проснулся, – её голос прервался.
  Когда она повернулась к Денисону, он попытался встать.
  – Нет, – сказала она. – Лежи спокойно.
  – Со мной всё в порядке, – тихо сказал Денисон.
  Появился Хардинг.
  – Дайте мне взглянуть на него, – он склонился над Денисоном. – Как вы себя чувствуете?
  – Не слишком плохо, – ответил Денисон. – Жутко болит голова, – он поднял руку и прикоснулся к затылку. – Что произошло?
  – Кто-то ударил вас по голове.
  Денисон запустил другую руку под спальный мешок, к карману рубашки.
  – Они забрали план.
  – Это неважно, – сказала Лин. – Это неважно, Жиль.
  – Знаю, – он приподнялся на локте, взял таблетки, протянутые Хардингом, и запил их водой. – Сейчас вы очень удивитесь, доктор.
  – Вы были в сознании? – спросил Хардинг.
  – Да. Более того, ко мне вернулась память.
  – Вся память?
  – Денисон нахмурился.
  – Не уверен. Откуда мне знать?
  – Не будем углубляться в этот вопрос, – быстро сказал Хардинг. – Как вы чувствуете себя физически?
  – Отвечу, если мне разрешат встать.
  Денисон выбрался из спального мешка и встал, опираясь на руку Хардинга. Несколько секунд он стоял пошатываясь, а затем сделал три шага.
  – Кажется, всё в порядке, – сказал он. – Если бы не головная боль...
  – Таблетки снимут боль, – сказал Хардинг. – Но на вашем месте я бы не стал действовать слишком энергично.
  – Вы – не я, – резко отозвался Денисон. – Сколько сейчас времени? Где остальные?
  – Сейчас полдень, – ответила Лин. – Остальные смотрят, нет ли кого-нибудь поблизости. Думаю, доктор прав: тебе нужно полежать.
  Денисон подошёл к краю утёса, вспомнив беспокойство в голосе Маккриди, когда тот понял, что из-за нападения на Денисона их отряду придётся остаться на месте.
  – Я в состоянии перейти через реку, – сказал он. – Этого достаточно.
  Глава 30
  Армстронг копал новую яму. Наскоро забросав землёй первую, он оставил Кэри укладывать дёрн. Кэри старался как мог, но лужайка оставалась неровной, а принимая во внимание некоторые обстоятельства, ему вовсе не хотелось её сильно утаптывать. Он взглянул на Армстронга, который, казалось, задался целью окончательно испортить клумбу.
  – Что-нибудь нашёл?
  – Пока нет.
  Армстронг выбросил очередную лопату земли и быстро наклонился.
  – Стойте-ка! Кажется, здесь... – Кэри моментально оказался рядом с ним. – ...здесь что-то есть.
  Кэри опустил руку в яму и нащупал плоскую поверхность, крошившуюся под его пальцами. Когда он вытащил руку, его ладонь была покрыта коричневатым налётом.
  – Ржавчина! – произнёс он. – Это ящик. Копай осторожнее.
  Оглянувшись на дом, Кэри подумал, что мадам Кунаева очень вовремя ушла в магазин, прихватив с собой сына. Ложка мёда в бочке дёгтя. Часом раньше она выходила во двор вывешивать выстиранное бельё, а покончив с этим занятием, начала болтать о несправедливости городских властей, о страшных ценах в магазинах и о других материях, близких сердцу любой домохозяйки. Масса времени была потеряна впустую.
  – Если ящик проржавел, мы можем оторвать крышку и вытащить бумаги, не раскапывая ямы, – заметил Кэри.
  – Я забыл прихватить с собой консервный нож, – пробормотал Армстронг. – Но попробовать можно.
  Его рука скользнула к бедру и извлекла из бездонного кармана халата нож в кожаном чехле.
  – Купил в Хельсинки, – пояснил он. – Думал, может пригодиться.
  Увидев нож, Кэри недовольно хмыкнул, вытащил его из чехла и осмотрел широкое лезвие с деревянной рукояткой.
  – Никогда не пытайтесь справиться с финном с помощью ножа, они всегда дадут тебе сто очков вперёд. Вероятно, русские в здешних местах владеют ножом не хуже финнов. Ладно, эта штука нам подойдёт.
  Он принялся снимать землю с крышки ящика, расчистив около квадратного фута ржавого металла, а затем вонзил в крышку остриё ножа. Проржавевшее железо раскрошилось, и нож с неожиданной лёгкостью скользнул внутрь. Кэри расширил дыру, отогнул металлический язычок, за который можно было ухватиться, и со скрежетом потянул его на себя.
  Через пять минут он проделал в крышке ящика дыру, в которую можно было свободно просунуть руку. Пошарив внутри, он нащупал твёрдый корешок какой-то книги и обнаружил, что оказался в положении обезьяны, пытающейся вынуть орех из бутылки. Книга была слишком велика, Кэри выпустил её и сосредоточился на расширении отверстия.
  Наконец ему удалось извлечь книгу. Это была школьная тетрадь в твёрдой картонной обложке. Перелистав страницы, Кэри увидел математические символы и ряды длинных уравнений.
  – Есть! – ликующе сказал он.
  Следующей вещью, извлечённой из ямы, был рулон бумаг, схваченный резинкой. Резинка лопнула от первого же прикосновения, но бумаги, долгое время пролежавшие в свёрнутом виде, сохранили свою форму. Кэри с трудом развернул их. Первые страницы были написаны по-фински очень мелким почерком; математические уравнения появились на четвёртой странице. Далее они становились всё более обильными, а последние страницы сплошь были покрыты математическими значками.
  – Как мы определим, что нам нужно? – спросил Армстронг.
  – Не нужно ничего определять – мы заберём всю кучу.
  Кэри снова нырнул в яму и запустил руку в ящик. Через десять минут ящик опустел, а рядом с ямой лежала объёмистая пачка бумаг и тетрадей.
  Кэри вытащил из кармана тщательно сложенные бумажные мешки.
  – Засыпай яму, а я займусь барахлом, – он обеспокоенно взглянул на часы. – У нас осталось мало времени.
  Наполнив бумагами три крепких мешка из крафтовой бумаги, Кэри запечатал их клейкой лентой.
  – Земли не хватит, чтобы засыпать яму, – внезапно сказал Армстронг. – Она падает в пустой ящик.
  – Я всё сделаю, – Кэри подошёл к нему. – А ты тем временем прогуляйся за тачкой. Ты знаешь, где её найти.
  – Пустой дом в конце улицы. Надеюсь, молодой Виртанен оставил её там, где было условлено.
  – Скоро узнаешь. Давай топай.
  Кэри начал засыпать яму. Армстронг был прав: вынутой земли оказалось недостаточно, поэтому Кэри брал дёрн с соседних участков клумбы и насыпал землю, не утрамбовывая её. Это заняло достаточно много времени, но когда он закончил работу, Армстронг так и не появился.
  Кэри спрятал мешки в зарослях кустарника. Время стремительно уходило: им нужно было вернуться на фабрику и контрабандой протащить бумаги в автобус.
  Кэри нетерпеливо пошёл к калитке и испытал несказанное облегчение, увидев Армстронга, катившего перед собой тачку.
  – Где ты шлялся?
  – Проклятый идиот спрятал её, – яростно сказал Армстронг. – Как вы его проинструктировали?
  – Сказал, чтобы поставил тачку за стеной так, чтобы её не было видно с улицы.
  – Он засунул эту дрянь в подвал, – сказал Армстронг. – Мне пришлось обыскать весь дом.
  – Небольшая накладка, но тачка у нас всё-таки есть. Пошли.
  Они сложили бумаги в тачку и прикрыли их грязной мешковиной. Кинув сверху лопату и металлоискатель, Армстронг взялся за ручки и покатил тачку, но внезапно остановился.
  – Кто-то идёт.
  Кэри повернул голову. Со стороны дома в сад входил какой-то человек, всем своим видом выражавший подозрительность и недружелюбие.
  – Что вы делаете в моём саду?
  Кэри выступил вперёд.
  – Гражданин Кунаев?
  – Да, это я.
  Кэри быстро изложил ему свою историю.
  – Разумеется, вашей жене всё известно, – добавил он. – Мы не оставили после себя беспорядка.
  – Вы копали ямы? Где?
  – Там, на лужайке, – Кэри указал на лужайку, отвлекая внимание от перекопанной клумбы. Кунаев поковырял дёрн носком ботинка.
  – Аккуратная работа, можно сказать, – он несколько раз с силой топнул ногой, и Армстронг скривился, вспомнив о бомбе. – Выходит, вы будете здесь раньше, чем ожидалось?
  Кэри нахмурился.
  – Что вы имеете в виду?
  – Бульдозеры, конечно.
  – Об этом, товарищ, мне ничего не известно; это не по нашему ведомству. Я занимаюсь только водопроводными трубами.
  Кунаев посмотрел на свой дом.
  – Мне нравилось жить здесь – это хорошее место. Теперь нас хотят выселить и построить здесь ещё одну проклятую фабрику. Разве это справедливо, товарищ? Как вы думаете, разве это справедливо?
  Кэри пожал плечами.
  – Прогресс иногда требует жертв.
  – А жертвы приношу я, – проворчал Кунаев. – Нас переселяют в новый район на другом конце города. Дешёвые и хлипкие новые дома. Этот дом – другое дело, товарищ: финны знали, как строить.
  – Выходит, советские рабочие не знают? – учтиво осведомился Кэри.
  – Я этого не говорил, – быстро ответил Кунаев.
  Он подошёл к тачке и взял металлоискатель.
  – А это лоза, с помощью которой вы находите воду?
  – Да, – Кэри крепко сжал губы.
  – Похоже на миноискатель, с которым я ходил во время войны. Я был в Сталинграде, товарищ. Мне тогда было четырнадцать лет.
  Он подошёл к забору соседнего сада с детектором в руках.
  – Борис Иванович, вы дома?
  – Господи спаси, – прошептал Армстронг. – Что нам делать?
  – Он уже собрался на дежурство, – отозвалась из-за забора женщина.
  – Добрый вечер, Ирина Александровна. Попросите его зайти ко мне на минутку, я хочу кое-что ему показать.
  – Пошли, – прошептал Армстронг.
  – Мы не можем уйти без металлоискателя, – сквозь зубы ответил Кэри. – Это будет выглядеть слишком подозрительно.
  Кунаев вернулся обратно; он уже успел надеть наушники.
  – Принцип работы такой же, как у миноискателя, – заметил он. – Само собой, он не такой тяжёлый и громоздкий, но в наши дни электроника развивается быстро.
  – Принцип немного другой, – возразил Кэри. – Гражданин Кунаев, нам пора идти на другой участок.
  – Куда торопиться, товарищ? – небрежно спросил Кунаев. Он подошёл по тропинке к полоске снятого дёрна.
  – Вы говорите, здесь вы нашли свою трубу?
  – Сочленение, – поправил Кэри, скрипнув зубами.
  Кунаев включил прибор и несколько раз прошёлся взад-вперёд.
  – Работает, – сообщил он. – Я могу найти это сочленение с завязанными глазами. Хотите на спор? – он прикрыл глаза и снова прошёлся по лужайке. – Вот здесь, верно?
  – Точно. То самое место, – согласился Армстронг.
  Кунаев открыл глаза и огляделся.
  – А, Борис Иванович, вот и вы! – весело сказал он. – Вас наверняка заинтересует эта штучка.
  Кэри обернулся и ощутил щемящую пустоту в желудке. Борис Иванович был полисменом.
  Глава 31
  – Здесь, в Сомпио, главным объектом изучения является экология заболоченных районов, – сказал доктор Матти Маннермаа. – В северной Финляндии много болот, развившихся в результате усыхания мелких озёр. Сомпио был сделан природоохранной зоной, потому что на его территории располагаются не только болота, но и возвышенности с абсолютными отметками более пятисот метров, а также небольшая часть озера Локка. Таким образом, мы имеем разнообразную среду обитания для многих видов живых существ – в особенности птиц.
  – Очень интересно, – заметил Маккриди, надеясь, что интерес отражается на его лице. Он смертельно устал.
  – Я, разумеется, орнитолог, – продолжал доктор Маннермаа. – Методы моей работы сходны с теми, которые используются на вашей исследовательской станции в Слинбридже.
  – Я бывал там, – с энтузиазмом сказал Хардинг.
  – Я тоже, – отозвался доктор Маннермаа. – Я провёл там несколько месяцев, изучая британские методы исследований. У вас очень оригинальная теория гнездования, вполне применимая для здешних мест. Мы окольцевали множество птиц для изучения путей миграции.
  Маккриди указал на подставку с охотничьими ружьями, стоявшую у стены кабинета Маннермаа.
  – Как я погляжу, вы занимаетесь и отстрелом.
  – Приходится, – согласился Маннермаа. – Мы проводим многолетнее исследование по изучению остатков пестицидов в подкожном жире. Мы также разбиваем множество яиц, мистер Маккриди, для измерения толщины скорлупы. Уменьшение толщины скорлупы – проблема для истинных ценителей, вы не находите? – он рассмеялся. – Я отношусь к птицам без излишней сентиментальности: люблю жареных уток не меньше, чем другие.
  – Я люблю пострелять диких куропаток, – сказал Хардинг. – У нас в Норфолке хорошая охота.
  – Надеюсь, вы не берёте с собой ружьё в Сомпио, – сказал Маннермаа. Весёлый блеск в его глазах опровергал серьёзность его тона. – Ладно, джентльмены, теперь давайте взглянем на карту и решим, какой маршрут вам следует выбрать.
  Он встал и подошёл к большой карте, висевшей на стене. В течение нескольких минут они обсуждали разные маршруты.
  – Вот здесь стоит хижина, – сказал Маннермаа. – На краю болота, прямо у подножия Наттасетд – вот этой горы. В хижине есть койки и всё, что нужно для приготовления пищи, – жильё грубое, но всё же лучше, чем в палатке.
  – Очень любезно с вашей стороны, – вставил Маккриди. – Огромное спасибо.
  – Там сложено много технического оборудования. Постарайтесь, пожалуйста, не поломать его.
  – Мы ни к чему не прикоснёмся, – пообещал Маккриди. – Спасибо вам за всё, доктор.
  Они обменялись рукопожатиями.
  – Надеюсь, вашим компаньонам повезло с закупкой продуктов, – сказал Маннермаа. – Вуотсо – маленькое местечко, здешние возможности ограничены.
  – Ничего, мы привыкли к солдатскому рациону, – заверил его Маккриди.
  – Если у вас кончатся продукты, можете взять консервы в хижине, – продолжал Маннермаа. – Заплатите, когда вернётесь.
  Маккриди и Хардинг вышли из офиса Маннермаа на главную улицу Вуотсо.
  – Общительный парень, не правда ли? – спросил Хардинг. – Как видно, Кэри отрекомендовал ему нас с самой лучшей стороны.
  – Но охотничье ружьё нам всё-таки брать с собой не разрешили, – проворчал Маккриди. – Впрочем, я бы хотел взять с собой автомат.
  – Вы думаете, что за нами по-прежнему следят?
  – Уверен. Мы оставили за собой не просто след, а целую просеку. План Кэри работает, и для Кэри это просто замечательно, но у меня такое ощущение, что мы держимся за верёвочку, которая очень скоро приведёт нас к сортирной дырке, – в голосе Маккриди слышались сердитые нотки. – Выставить нас в качестве мишени очень удобно, но кому нравится, когда в него стреляют? Та часть плана, согласно которой я должен был обеспечивать внешнее прикрытие, уже пошла насмарку. В конце концов, мне же нужно когда-то спать! Эта работа не под силу одному человеку.
  – Следовательно, вы остаётесь с нами?
  Маккриди кивнул, думая о чём-то своём, и затем спросил:
  – Ещё одна вещь – сколько может продержаться Денисон?
  – Он обладает замечательной способностью к восстановлению, – сказал Хардинг. – Этот удар по голове каким-то образом разрушил множество блоков в его памяти. С каждым днём он вспоминает всё больше и больше, и, похоже, он может овладеть своими воспоминаниями.
  – А что с ним произойдёт, когда он вспомнит всё? Он снова сломается и вернётся к бутылке? – желчно спросил Маккриди.
  – Не знаю. Вчера вечером я предлагал ему виски, но, кажется, у него сохраняется стойкая неприязнь к спиртному.
  – Надеюсь, так оно и останется в дальнейшем, – проворчал Маккриди.
  * * *
  В сущности, Денисон чувствовал себя замечательно. Когда они вошли в заповедник Сомпио, он решил проанализировать причины своего отличного настроения и пришёл к выводу, что оно объясняется отсутствием паники при попытках вспомнить прошлое. Конечно, окружающая природа тоже сильно влияла на его настроение. Он остановился, вдохнув всей грудью холодный и чистый воздух, а затем огляделся по сторонам.
  Они обошли подножие горы Наттасет, держась близко к предгорью. Внизу перед ними раскрывалась панорама дикой северной равнины, захватывающая дух своей красотой. На твёрдой земле росли вездесущие карликовые берёзы, но между бесчисленными островками переливалось запутанное шитьё ручьёв и болот, отражавших синее небо, а отдалённое озеро, испещрённое островами, сияло, словно огромное серебряное зеркало. Неподалёку от путников тут и там виднелись белые клинья прошлогоднего снега.
  Остановившись, чтобы оглядеться вокруг, Денисон увидел Маккриди, отставшего от остальной группы примерно на полмили. Тот вроде бы тоже остановился. Денисону показалось, что Маккриди осматривает окрестности в полевой бинокль, и вряд ли только ради того, чтобы полюбоваться видами. Вероятно, впечатление от окружающей красоты определяется настроением того, кто смотрит, и, насколько мог судить Денисон, картина великолепия природы совсем не радовала Маккриди. Вокруг было слишком много мест, где можно было спрятаться человеку, а при необходимости и целой роте.
  Денисон поудобнее пристроил рюкзак на спине и снова двинулся вперёд, ускорив шаг, чтобы догнать остальных.
  – Нам повезло, что никто не напал на нас, когда мы уходили из Кево, – сказал он, поравнявшись с Лин. – Я был так плох, что только мешал вам.
  Лин с беспокойством взглянула на него.
  – Как ты себя чувствуешь теперь?
  – Отлично, – радостно ответил он. – Теперь я могу вспоминать. Например, сегодня утром я вспомнил, как зовут человека, который живёт в квартире этажом выше меня. Славный парень этот Патерсон.
  – Ты помнишь, что был кинорежиссёром?
  – Да, – Денисон рассмеялся. – Но не думай, что я был акулой кинобизнеса, – мои фильмы не показывались в Вест-Энде. Я в основном выпускаю документальные ленты общеобразовательной тематики, – он нахмурился. – Вернее, выпускал. Меня же уволили.
  – Не беспокойся об этом, Жиль, – тихо сказала она.
  – А я и не беспокоюсь. Сейчас нужно думать о более важных вещах. И всё-таки... – он мысленно заглянул в прошлое. – И всё-таки я был не слишком приятным типом.
  – Забудь об этом, – яростно сказала Лин.
  Денисон искоса взглянул на неё.
  – Ты что, переживаешь за меня?
  В его голосе прозвучало слабое изумление: много воды утекло с тех пор, когда кто-то мог тревожиться за него или беспокоиться о том, что с ним происходит. Фортескью беспокоился лишь о том, чтобы работа была сделана в срок, – за самого Денисона он и гроша бы ломаного не дал.
  – А чего же ты ожидал? Может быть, я должна радоваться, когда тебя бьют по голове? – она ускорила шаг. – Тебе не следовало соглашаться с этим безумным планом.
  – Кэри уговорил меня – он обладает хорошим даром убеждения. Но ты... ты сама себя уговорила. Тебя сюда никто не звал. Почему ты это сделала?
  Лин бледно улыбнулась.
  – Ты похож на Гамлета – позволяешь другим толкать и тянуть себя со всех сторон.
  – О, бедная Офелия! – Денисон усмехнулся.
  – Не ставь меня на одну доску с этой дурёхой, – отрезала Лин. – Я не собираюсь сходить с ума, переодевшись в белое сатиновое платье. Но если бы рядом с Гамлетом оказался кто-то, кто мог бы дать ему совет, на кого он мог бы положиться, то всё обернулось бы иначе. К сожалению, у него под рукой был лишь этот слизняк Горацио.
  У Денисона внезапно испортилось настроение.
  – Ты предлагаешь мне опереться на тебя?
  – Я всего лишь хочу сказать, что ты не должен чувствовать себя чем-то обязанным этой шайке с Уайтхолла. Не верь всему, что говорит Кэри. Он занимается этой работой ради себя, а не ради тебя, – сердито закончила она.
  Денисон немного помолчал.
  – Может быть, ты и права, – наконец сказал он. – У меня нет иллюзий по поводу нашей работы. Всё началось без моего ведома, но продолжалось уже по моему собственному желанию. Я знаю, что меня используют, и особенно радоваться тут нечему. Я попал в сложное положение, и Кэри до некоторой степени воспользовался этим, но я его не виню. В тот момент у него не было другой кандидатуры, кроме меня.
  – Но тебе уже лучше, – напомнила Лин. – Скоро ты сможешь сам принимать решения.
  – Посмотрим, – задумчиво произнёс Денисон. – Посмотрим.
  Он подтянул лямки рюкзака.
  – Когда же мы наконец дойдём до хижины?
  * * *
  В этот вечер они шли очень долго, поскольку Диана непременно хотела дойти до места назначения.
  – Нет смысла ночевать под открытым небом, когда есть возможность иметь крышу над головой, – сказала она.
  Ночной переход был лёгким: солнце практически не заходило, и в полночь группа могла двигаться так же быстро, как и днём. К хижине они подошли в два часа ночи.
  Хижина, сложенная из берёзовых брёвен, оказалась значительно просторнее, чем они ожидали. Она имела форму буквы "Н": вертикальные крылья, по-видимому, пристраивались по мере необходимости. Жилые помещения располагались в поперечной перекладине "Н". Все с радостью освободились от тяжёлых рюкзаков, и женщины сразу же принялись готовить еду, послав мужчин за водой.
  Хардинг и Денисон взяли вёдра и вышли наружу. Остановившись у порога, Хардинг обвёл взглядом болото, состоявшее, казалось, лишь из воды с островками тростника, и простиравшееся так далеко, как только мог видеть глаз.
  – Отличное место для диких куропаток, – удовлетворённо заметил он.
  Денисон хлопнул себя по шее.
  – Отличное место для комаров, – проворчал он.
  – Не беспокойтесь, здесь нет малярийных видов.
  – Вы предлагаете утешаться тем, что нас просто съедят заживо? – Денисон снова хлопнул себя по щеке. – Пошли за водой.
  Они спустились к краю болота. Хардинг критически посмотрел на воду.
  – Выглядит нормально, но на всякий случай её лучше прокипятить.
  Они наполнили вёдра. Хардинг выпрямился.
  – Интересно, что это там такое.
  Денисон проследил за его взглядом и увидел низкий деревянный сарай, стоявший возле края воды примерно в сотне ярдов от хижины.
  – Вероятно, сауна. Финны любят ставить их у воды, чтобы прыгать туда после парилки. Меня вы туда и калачом не заманите.
  – Для сауны низковато, – возразил Хардинг. – Смотрите, какая низкая крыша. Схожу-ка я посмотрю.
  – Девочки раскричатся. Они ждут, когда мы принесём воду.
  – Я вернусь через минуту.
  Хардинг пошёл прочь. Денисон пожал плечами, наполнил ведро и принёс его в хижину. Когда ему сказали, что воды слишком мало, он вернулся за другим ведром.
  – Посмотрите, что я нашёл, – позвал Хардинг.
  Денисон подошёл к сараю. Хардинг оказался прав: крыша сарая была такой низкой, что в него с трудом можно было даже влезть на четвереньках. Обогнув строение, он увидел Хардинга, сидевшего на корточках.
  – Что это такое?
  – Охотничья плоскодонка, – ответил Хардинг. – Последний раз я видел такую много лет назад.
  С той стороны, откуда смотрел Денисон, сарай казался простым навесом над лодкой-плоскодонкой, напоминавшей увеличенный эскимосский каяк.
  – Ну и что?
  Хардинг тихонько рассмеялся.
  – Маннермаа запретил нам брать с собой ружья, а сам держит здесь эту штуку. Вот старый дьявол!
  Денисон опустился на корточки рядом с Хардингом.
  – Не пойму, что здесь смешного.
  – Ну как же. Готов поспорить – ружьё лежит в хижине. Надо его поискать, – Хардинг указал на нос лодки. – Смотрите: здесь пропускаются запальные верёвки.
  Денисон взглянул на два отверстия в носовой части лодки.
  – Это мне ни о чём не говорит.
  – Ничего удивительного. Такие устройства давно вышли из употребления. У нас на восточном побережье есть пара таких лодок во вполне сносном состоянии, но я не ожидал встретить их родную сестру в Финляндии. Вы всё поймёте, когда увидите ружьё, если я найду его, – Хардинг выпрямился. – Ладно, пошли обратно.
  Они вернулись в хижину, захватив второе ведро с водой. Маккриди только что вошёл и выглядел усталым и подавленным.
  – Никого не заметил, – проворчал он. – Впрочем, ничего странного, – он махнул рукой в сторону болота. – Какая здесь глубина, хотя бы примерно?
  – Не очень глубоко, – ответил Хардинг. – По крайней мере у берега. Два-три фута, не больше.
  Маккриди кивнул.
  – В этих проклятых тростниках можно спрятать целую армию, – мрачно сказал он. – Что у нас на ужин? Денисон улыбнулся.
  – Десять против одного – говяжья тушёнка.
  – Не слишком радостная новость, – отозвался Маккриди.
  * * *
  Поев, он почувствовал себя лучше. В виде исключения говяжью тушёнку из меню в этот день, и, наполнив желудок, Маккриди понял, что сейчас заснёт. Диана и Лин уже спали, укрывшись с головой в своих спальных мешках.
  – Ну, вот мы и влипли, – сказал Маккриди. – Кто-то должен нести дежурство.
  – Поспите немного, – посоветовал Денисон. – Мы с Хардингом разыграем, кому первому дежурить.
  – Куда он делся?
  – Он где-то поблизости. Ищет ружьё.
  – Ружьё? – Маккриди сразу оживился.
  – Что-то связанное с лодкой, которую он нашёл. Он страстный охотник на куропаток, вы же знаете. Он начал что-то объяснять, но я ничего не понял.
  – А, спортивное ружьё...
  Маккриди потерял интерес к разговору. Он потянулся за кофейником, наполнил стакан и вытащил из своего рюкзака плоскую фляжку. Подлив виски в кофе, он протянул фляжку Денисону.
  – Не желаете?
  – Нет, спасибо.
  – Утратили вкус к спиртному?
  – Похоже на то.
  Маккриди убрал фляжку и отхлебнул кофе.
  – Нести дежурство можно и внутри хижины, – сказал он. – Выглядывайте наружу через каждые полчаса и присматривайте за склоном холма. Всё это не имеет большого значения, но о приходе гостей лучше всё-таки знать заранее.
  – А гости придут?
  – Если не сегодня, то завтра. Мы отдадим им то, чего они добиваются, и тогда, может быть, они оставят нас в покое. Может быть, – он пожал плечами. – Я не собираюсь умирать из-за никчёмного клочка бумаги. И потом, нужно же думать и о других, – он кивнул в сторону койки, на которой спала Лин.
  – Такая внимательность делает вам честь, – заметил Денисон.
  – Ну-ну, – без обиды в голосе отозвался Маккриди. – Мы не просили её идти с нами – она сама захотела, – он потянулся. – Я ложусь спать.
  Денисон взял бинокль.
  – Пойду взгляну наружу.
  Он вышел из хижины и осмотрелся по сторонам, тщательно изучив склон в том направлении, откуда они пришли. Никого не было видно. Денисон переключил внимание на болото. Далеко впереди, на открытой полоске воды за тростниками, виднелось несколько птиц. "Для уток слишком велики, – подумал Денисон. – Судя по всему, дикие гуси. Хардинг должен знать".
  Через несколько минут он вернулся в хижину, стараясь как можно меньше шуметь. Откуда-то сбоку вынырнул Хардинг.
  – Я нашёл их, – прошептал он. – Взгляните.
  Он разжал кулак. На его ладони лежала дюжина маленьких медных цилиндров, похожих на гильзы от пистолета 22-го калибра.
  – Что это такое?
  – Детонаторы, – ответил Хардинг. – К сожалению, я никак не могу отыскать порох. Пошли посмотрим на ружьё.
  Денисон согласился, чтобы как-то скоротать время до следующего выхода наружу. Они прошли в боковое крыло хижины, которое использовалось как склад. На крюках, вбитых в стены, висели аккуратно свёрнутые сети. Множество отодвинутых ящиков указывало на то, что Хардинг успел основательно поработать.
  – Я нашёл его за ящиками, – сказал Хардинг. – Не столько спрятано, сколько скрыто от посторонних глаз. Я знал, что оно должно быть здесь, с того момента, как увидел плоскодонку.
  Денисон не имел ни малейшего представления, о чём идёт речь, но покорно шагнул вперёд и заглянул за ящики. Сперва он не понял, что находится у него перед глазами. Хардинг говорил что-то о ружье для охоты с плоскодонки, и Денисон ожидал увидеть что-то вроде ружья для охоты на уток. Однако его глазам предстало нечто совсем неожиданное. Это действительно было ружьё – Денисон понял это, раздвинув привычные рамки своего восприятия – но ружьё бробдингнегских[10] размеров.
  – Что за дьявольщина?..
  Хардинг издал смешок.
  – Я так и знал, что вы удивитесь.
  – Не то слово – я просто поражён. Какова длина этой штуковины?
  – Больше девяти футов вместе с прикладом. Ствол около семи футов.
  Денисон посмотрел на чудовищное ружьё и наклонился, чтобы определить его калибр. Он измерил его с помощью большого пальца: получилось примерно полтора дюйма. Ухватившись за конец ствола, он попытался приподнять ружьё.
  – Чертовски тяжёлое. Как человек может выстрелить из такой пушки? Его и к плечу-то не приладишь.
  – Совершенно верно, – согласился Хардинг. – По моим подсчётам, оно весит больше ста двадцати фунтов. Вес дробового заряда – полтора фунта.
  – Так как же из него стреляют, чёрт побери?
  – Это ружьё для плоскодонки, – сказал Хардинг. – Оно лежит на носу лодки. Запальные верёвки пропускаются через отверстия в бортах, таким образом плоскодонка берёт отдачу на себя. Приклад нужен лишь для прицеливания – если вы прижмётесь к нему плечом в момент выстрела, то перелом плеча вам гарантирован.
  Денисон поскрёб подбородок.
  – Впечатляющий образчик артиллерии. Я никогда не слышал ни о чём подобном.
  – Это ружьё было изобретено в начале прошлого века, – сказал Хардинг. – Замысел состоит в том, что вы лежите ничком на дне лодки и двигаете вёслами как ракетками для пинг-понга. Это достаточно легко: при полной загрузке борта плоскодонки выступают над водой всего лишь на три-четыре дюйма. Вы подкрадываетесь к птицам по воде, скрываясь в зарослях тростника, и целитесь, разворачивая всю лодку в направлении стаи. Подплываете поближе, стреляете и с Божьей помощью укладываете на месте дюжину птиц.
  – Не слишком спортивно, – заметил Денисон.
  – О, всё это не так просто, как кажется. Подкрадывание – это целое искусство: у птиц всегда больше шансов спастись, чем у вас – убить их.
  – Какие же к нему нужны патроны?
  – Никакие, – Хардинг ухмыльнулся. – Попробуйте обратиться к оружейному мастеру и попросить у него патроны полуторадюймового калибра, – он решит, что вы сошли с ума. Если вам нужны такие патроны, вы делаете их сами. Берёте обычный чёрный порох, хорошо утрамбовываете, затыкаете пыжом и насыпаете заряд дроби. Кладёте детонатор на этот сосочек и спускаете курок. Боёк ударяет по сосочку с детонатором, детонатор взрывается, пламя проходит через отверстие в центре сосочка и подрывает основной заряд. Банг!
  – И отдача отбрасывает плоскодонку на несколько футов, – добавил Денисон.
  – Идею вы уяснили, – сказал Хардинг. – Детонатор – это уже новейшее веяние. Первоначально использовались сталь и кремень – опасно и ненадёжно. С детонатором осечка случается лишь в одном случае из ста.
  – Интересно, – пробормотал Денисон.
  – Но без пороха совершенно бесполезно, – Хардинг похлопал по тяжёлому стволу. – Я бы с удовольствием испытал его. Подобно Маннермаа, я не прочь полакомиться жареной уткой.
  – А может быть, вы не прочь поспать? – Денисон взглянул на часы. – Я собираюсь разбудить вас через два часа. Советую прилечь, пока не подошла ваша смена.
  Глава 32
  Денисон проснулся оттого, что кто-то тряс его за плечо. Он протестующе заворчал, открыл глаза и увидел Диану, склонившуюся над ним.
  – Проснитесь. К нам идёт гость.
  Он сел, протирая глаза.
  – Кто?
  – Идите и посмотрите.
  Маккриди сидел у окна, приложив к глазам бинокль.
  – Это один из парней с Кево, – сообщил он, когда Денисон подошёл к нему. – Не американец, из другой шайки.
  Денисон увидел человека, неторопливо бредущего к хижине вдоль края болота. Ему оставалось пройти ещё около четырёхсот ярдов.
  – Он один?
  – Других я не видел, – ответил Маккриди. – Должен сказать, у этого паренька крепкие нервы.
  – Возможно, он не знает, что мы здесь.
  – Тогда он просто кретин, – сказал Маккриди. – А на такую работу кретинов не посылают. Диана, встаньте за дверью с пистолетом.
  Человек уверенно шёл к хижине. Если бы не рюкзак за плечами, он выглядел бы как обычный отдыхающий, прогуливающийся по пляжу. Через две минуты он оказался в пределах оклика и поднял руки вверх, показывая, что в них ничего нет. Продолжая идти с поднятыми руками, он остановился в десяти ярдах перед входом и выжидающе взглянул на окно хижины.
  – Он знает, что мы здесь, – буркнул Маккриди.
  Вынув из рюкзака пистолет, он дослал патрон в ствол и подошёл к двери.
  – Если он войдёт, вы будете сзади, – обратился он к Диане и открыл дверь. Человек всё ещё держал руки над головой.
  – Что вам нужно? – спросил Маккриди.
  – Я хочу поговорить с доктором Гарольдом Мейриком, – человек говорил по-английски бегло, но с заметным акцентом. Денисон попытался определить акцент, но не смог.
  – А что если доктор Мейрик не захочет говорить с вами?
  – Почему бы ему не решить это самому? – спросил мужчина.
  – Как прикажете вас ему представить? – осведомился Маккриди.
  – Э-ээ... скажем, герр Шмидт.
  У Маккриди не было проблем с определением акцента.
  – Я предпочёл бы "пан Шмидт", – заметил он. – Хотя всё равно звучит неважно. Шмидт – не чешская фамилия.
  Мужчина пожал плечами.
  – В Чехословакии многие носят немецкие фамилии. Маккриди задумался, и Шмидт добавил:
  – Я устал стоять с поднятыми руками.
  – Вы их подняли, вы их и опустите, но попозже, – сказал Маккриди и добавил, приняв решение: – Ну хорошо, мистер Шмидт, пожалуйте в наши хоромы.
  Он широко распахнул дверь и отступил назад. Шмидт улыбнулся и пошёл следом, продолжая держать руки над головой. Маккриди предупреждающе приподнял руку с пистолетом, и Шмидт остановился посреди комнаты. Диана закрыла за ним дверь.
  – Обыщите его, – сказал Маккриди.
  Шмидт слегка повернул голову и снова улыбнулся, увидев пистолет в руке Дианы.
  – Так много пистолетов, – заметил он. – Я, разумеется, не вооружён.
  – Никогда нельзя знать заранее, – проворчал Маккриди.
  Диана знаком дала ему понять, что ничего не обнаружила. Маккриди опустил пистолет.
  – А теперь медленно снимите ваш рюкзак.
  Шмидт спустил лямки с плеч и сбросил рюкзак на пол.
  – Так-то лучше, – сказал он, передёрнув плечами. – Вы, ребята, слишком легко пускаете в ход оружие. Я не случайно пришёл с поднятыми руками – мне не хотелось, чтобы меня подстрелили по недоразумению. Почему вы стреляли в нас на Кево?
  – Мы не стреляли, – ответил Маккриди. – Вы столкнулись с другой группой.
  – Считаете, что я этому поверю?
  – Мне плевать, поверите вы или нет, но вы вступили в войну с Соединёнными Штатами. Я наблюдал за этой баталией: трое ваших против четырёх янки. У одного из ваших парней перебита рука, а один из американцев получил пулю в ногу. У меня был отличный наблюдательный пункт на другом берегу реки.
  – Вот как? – задумчиво произнёс Шмидт. – Значит, и американцы тоже? – он дружелюбно улыбнулся Денисону и повернулся к Маккриди. – Наверное, доктор Мейрик носит с собой что-то очень важное.
  – А вам-то какое дело?
  – Я пришёл получить эту вещь, – спокойно ответил Шмидт.
  – Даже так?
  – Именно так, мистер Маккриди, – он усмехнулся. – Как видите, мне знакома ваша фамилия. В сущности, я могу назвать всех присутствующих в этой хижине: миссис Хансен, доктор Хардинг, доктор Мейрик и, разумеется, мисс Мейрик. Узнать это было несложно.
  – Само собой, – согласился Маккриди. – Но почему вы думаете, что доктор Мейрик отдаст вам то, что вас интересует?
  Шмидт посмотрел Денисону в глаза.
  – Мне кажется, он дорожит безопасностью своей дочери. Довольно неосмотрительно – отправиться на охоту за сокровищами и при этом взять с собой сокровище значительно более ценное. Не так ли, доктор Мейрик?
  Денисон взглянул на Лин и прочистил горло.
  – Но у нас есть вы, мистер Шмидт, – если это ваше настоящее имя.
  Шмидт с улыбкой покачал головой.
  – Я вижу, вы плохой тактик, доктор. Видите ли, я не представляю собой никакой ценности для кого бы то ни было. Уверен, что мистер Маккриди понимает, что я имею в виду.
  – Следовательно, мы окружены? – спросил Маккриди.
  – Конечно. На этот раз здесь уже не три человека, а больше, – Шмидт взглянул на часы. – У вас осталось двадцать пять... нет, двадцать четыре минуты.
  – Возможно, он блефует, – подал голос Хардинг, сидевший у окна. – Я никого не вижу.
  – Ответ будет очень прост, – сказал Шмидт. – Можете меня проверить. Я готов подождать, если мне разрешат сесть.
  Он медленно шагнул в сторону и зацепил носком ботинка ножку стула, не сводя глаз с пистолета Маккриди.
  Маккриди упёрся локтями в стол.
  – Ладно, – сказал он. – Так что же такое в персоне доктора Мейрика могло так заинтересовать вас, чехов?
  По лицу Шмидта пробежала тень недовольства.
  – Не будьте идиотом, Маккриди, – он мотнул большим пальцем в сторону Денисона. – Доктор болтал об этом в Стокгольме. Он узнал о содержании бумаг отца и об их местонахождении, а потом поделился новостями со своими шведскими приятелями. Вам следовало бы знать, что учёные неспособны хранить секреты. Но вскоре он наконец понял, о чём идёт речь, и вернулся в Англию.
  Он замолчал. Лицо Маккриди ничего не выражало.
  – Продолжайте.
  – Зачем? – спросил Шмидт. – Вы знаете все ответы. Слишком поздно: секрет перестал быть секретом. Ничто не путешествует быстрее новостей о научных открытиях. Учёным нравится верить в то, что они называют "братством идей". Сначала Швеция, потом Германия и Чехословакия.
  – И Соединённые Штаты, – напомнил Маккриди.
  Шмидт пожал плечами.
  – Все знают о репутации старого Меррикена, и всем известна его история. Логично было предположить, что он спрятал свои бумаги в каком-нибудь надёжном месте. Судя по вашему поведению, он – в одиночку либо с чьей-то помощью – закопал их где-то в северной Финляндии. Итак, началась охота за сокровищами, а у вас есть карта с заветным крестиком или её аналог, – он выпрямился. – Я хочу получить её.
  Маккриди перевёл взгляд на Денисона.
  – Теперь вам ясно, к чему приводит болтовня, – ледяным тоном сказал он.
  Нужно было сдаться – таков был первоначальный замысел, но быстрая капитуляция могла повлечь за собой подозрения.
  – Будем демократичны, – решил Маккриди. – Поставим вопрос на голосование. Хардинг?
  – Думаю, он морочит нам голову, – ровным голосом сказал Хардинг. – Вряд ли здесь есть кто-то ещё. Пусть убирается ко всем чертям.
  Шмидт улыбнулся, но промолчал. Маккриди обратился к Денисону.
  – А вы, Мейрик? Вы лучше, чем кто-либо другой, знаете, как это важно.
  – Я не единственный, чьё мнение следует учитывать, – ответил Денисон. – Дайте ему то, что он хочет.
  – Мудрое решение, – пробормотал Шмидт.
  – Заткнитесь, – бесцветным голосом приказал Маккриди. – Вы, Диана?
  – Я против.
  Маккриди повернул голову и подмигнул Лин. Шмидт не мог видеть его лица.
  – Что скажете?
  – Я голосую так же, как отец.
  Маккриди снова повернулся к Шмидту.
  – Похоже, решающий голос принадлежит мне. У вас здесь нет права голоса.
  – Нет, но будет, – Шмидт указал на окно. – Мои голоса там.
  – Думаю, вам придётся доказать это, – сказал Маккриди. – Может быть, вы блефуете, а может, и нет, но я собираюсь подождать, пока вы откроете свои карты.
  – Эта игра более опасна, чем покер.
  Маккриди улыбнулся.
  – Когда вы вошли сюда, вы сказали, что не хотите быть убитым по недоразумению. Моё предположение таково: если у вас есть решающие голоса снаружи, вы не будете использовать их против этой хижины на полную мощность. Ведь вы тоже находитесь здесь.
  – Это ваше предположение, – заметил Шмидт.
  – А это ваша жизнь, – Маккриди поднял пистолет. – Если хотя бы одна пуля попадёт в хижину, то можете считать себя покойником. Если я не убью вас, то это сделает Диана. Кроме того, в запасе есть ещё доктор Хардинг.
  Шмидт обернулся и посмотрел на Диану, направившую на него пистолет. Хардинг тоже достал пистолет. Рука Шмидта скользнула к нагрудному карману его анорака.
  – Не возражаете, если я закурю?
  Маккриди не ответил. Пожав плечами, Шмидт закурил сигарету и выпустил безупречное колечко дыма. В хижине повисла оглушительная тишина; медленно тянулись минуты.
  Глава 33
  Армстронг вцепился вспотевшими руками в рукоятки тачки и катил её перед собой со скоростью, представлявшей смертельную опасность для пешеходов Светогорска.
  Кэри быстро вышагивал рядом с ним, то и дело сбиваясь на бег трусцой. На углу улицы Армстронг остановился перед красным сигналом светофора.
  – Чёртов Борис Иванович! – в сердцах произнёс Кэри. – Боже, храни нас всех от болтливых копов! От души надеюсь, что он получит разнос за опоздание на дежурство.
  – Уже недалеко, – сказал Армстронг. – Остался один квартал. Я вижу отсюда бумажную фабрику.
  Кэри вытянул шею и внезапно застонал.
  – А я вижу этот проклятый автобус. Он как раз отходит.
  – Он поедет по этой улице? Может быть, мы сумеем его остановить.
  – Нет, прах его возьми! Он едет в другую сторону, – Кэри взглянул на часы. – Точно по графику. Хуовинену следовало бы оторвать яйца: он мог хотя бы на несколько минут задержаться с отправкой.
  Загорелся зелёный сигнал, и Армстронг спустил тачку с тротуара на мостовую.
  – Что теперь? – спросил он, когда они перешли улицу.
  – Не знаю, – глухо ответил Кэри. – Нам нужно найти место, где мы не будем привлекать к себе внимания.
  – Фабрика не хуже любого другого места.
  – Нет, там есть сторож. Дойдём до следующего угла, а там посмотрим.
  Им повезло. Вдоль края улицы шла свежевыкопанная траншея.
  – Как раз то, что нам нужно, – сказал Кэри. – Остановимся здесь.
  Армстронг остановился и прислонил тачку к стене.
  – Почему именно здесь?
  Кэри похлопал себя по пиджаку.
  – Не будь тупицей. Эта форма и эти раскопанные трубы отлично сочетаются друг с другом. Мы выглядим естественно.
  Армстронг огляделся вокруг.
  – Хороша бригада – забросили работу посреди рабочего дня.
  – Да, – согласился Кэри. – Прыгай вниз и начинай осмотр.
  Армстронг спрыгнул в траншею. Кэри присел на корточки над ним.
  – Есть какие-нибудь светлые мысли?
  – Я взял тачку из пустого дома, – сказал Армстронг. – Мы можем спрятаться в подвале.
  – До завтра? – Кэри задумался и покачал головой. – Вся загвоздка в поголовном подсчёте выезжающих на пограничной заставе. Они недосчитаются двоих, и здешняя атмосфера вскоре станет для нас очень нездоровой.
  Армстронг хрустнул пальцами.
  – Отсюда до Иматры идёт железнодорожная ветка. Если мы сможем забраться в вагон...
  – Не пойдёт. Русская транспортная полиция чертовски эффективна, особенно в пограничных районах. Телефонный звонок с пограничного поста, сообщение о пропаже двух финнов, и они удвоят бдительность.
  – К вам сзади подходит коп, – предупредил Армстронг.
  Кэри не обернулся.
  – Надеюсь, не Борис Иванович?
  – Нет.
  – Тогда гляди на трубу и рассказывай мне о том, что видишь.
  Армстронг склонился над трубой.
  – Трещины нет! – крикнул он снизу.
  – Где-то должна быть утечка, – громко ответил Кэри, услышав за своей спиной скрип сапог. – Придётся провести газовый тест, – он поднял глаза и увидел милиционера. – Добрый вечер, товарищ.
  Лицо милиционера ничего не выражало.
  – Припозднились на работе?
  – Когда что-то не так, мне всегда приходится работать допоздна, – ворчливо отозвался Кэри. – Не одно, так другое, а в итоге всё вешают на меня. Теперь вот утечка...
  Милиционер наклонился над траншеей.
  – Что это за труба?
  – Дренажная труба для новой бумажной фабрики.
  Полисмен посмотрел на Кэри. Его глаза напоминали два осколка гранита.
  – На бумажных фабриках не бывает дренажных труб такого диаметра.
  – Это не основная труба, – возразил Кэри. – Это то, что называется местным дренажом уборных, столовых и так далее.
  Внезапно его осенила изумительная идея.
  – Не исключено, что утечка произошла на самой фабрике. Наверное, придётся отправиться туда, – он выпрямился. – Невозможно предугадать, что способна натворить сильная утечка – подмыть стены, например. А ведь там установлено тяжёлое оборудование.
  – Слыхал, – проворчал полисмен. – Импортированное из Финляндии.
  – Не понимаю, почему мы не можем пользоваться советскими машинами, – с отвращением произнёс Кэри. – Но наши ли, финские ли, они всё равно обрушатся, если подмоет фундамент.
  – А вы, я погляжу, любите свою работу, – заметил милиционер.
  – Поэтому-то я и стал тем, кто я есть, – ответил Кэри. Он указал пальцем на Армстронга. – Взять хотя бы этого парнишку – никогда не поднимется до инспектора, живи он хоть сто лет, – Кэри наклонился над канавой. – Вылезай, бездарь, мы идём на фабрику. Забери с собой тележку и лопату, они могут понадобиться.
  Он пошёл прочь бок о бок с милиционером. Армстронг выбрался из канавы.
  – Вы правы, – сказал милиционер. – Многие из этих молодых парней и впрямь ни на что не годятся.
  – В вашем ведомстве тоже такие есть? – осведомился Кэри.
  Милиционер рассмеялся.
  – Такие у нас долго не задерживаются. Нет, я говорю о местной шпане, с которой приходится иметь дело на дежурствах. Пятнадцати-шестнадцатилетние юнцы с волосами до плеч. Распивают, подлецы, водку в подворотнях. Не знаю, откуда только деньги берут: я на свою зарплату – и то не могу себе позволить.
  Кэри кивнул.
  – У меня похожие трудности с собственным сыном. Мы вырастили мягкотелое поколение, но что теперь поделаешь, товарищ? Что теперь поделаешь?
  – Могу дать один совет, – сказал милиционер. – Передайте своему сынку, чтобы не попадался мне на глаза. В последнее время у меня сильно чешутся руки.
  Они остановились возле фабричных ворот.
  – Наверное, вы правы, – сказал Кэри. – Им всем следует задать хорошую трёпку.
  – Точно, – милиционер помахал рукой. – Желаю вам найти утечку, товарищ.
  – Минутку, – сказал Кэри. – Я тут кое-что вспомнил... Сторож может не пустить нас на территорию.
  Полисмен усмехнулся.
  – Я поговорю с ним. Всё будет в порядке.
  Он пошёл к будке сторожа. Кэри подмигнул Армстронгу.
  – Не такие уж плохие парни эти русские копы, если поближе с ними познакомиться, несмотря на Бориса Ивановича. Пошли.
  – Спасибо за рекомендации, – проворчал Армстронг. – Всю жизнь мечтал получить работу на этой фабрике. Зачем нам туда идти?
  – Ты оставишь тележку возле их временного офиса на углу, а потом пойдёшь точить лясы со сторожем. Я тем временем совершу небольшую кражу со взломом.
  – Перед носом у полисмена?
  – Его здесь не будет, – ответил Кэри. – Ему нужно продолжать обход.
  – Ну ладно: вы что-то украдёте, а что потом?
  Кэри ухмыльнулся.
  – А потом нас вышибут из России пинком под зад.
  * * *
  Через полчаса они шли по дороге к пограничному посту.
  – Понимаешь, меня беспокоили бумаги, – сказал Кэри. – Выбраться из России несложно, но не с бумагами Мейрика. Когда я заговорил с копом о фабрике, у меня возникла идея. Сегодня утром я видел в офисе синьки рабочих чертежей – те самые синьки.
  Армстронг выровнял тачку.
  – Будем надеяться, ваша идея сработает. Через пять минут мы будем на пограничном пункте.
  – Помни о том, что ты не знаешь ни слова по-русски, – предупредил Кэри. – Для финна твоего статуса знание русского языка нехарактерно.
  – К тому же я не знаю ни слова по-фински, – заметил Армстронг. – А это уже чертовски нехарактерно.
  – Тогда держи рот на замке, – посоветовал Кэри. – Если будешь вынужден что-нибудь сказать, говори по-шведски, но лишь в крайнем случае. Все разговоры предоставь мне и молись о том, чтобы местные стражи границы не имели обширных познаний в математике и машиностроении.
  Они подошли к пограничному посту. Армстронг всё ещё носил рабочий халат, Кэри сменил свою форму на опрятную куртку – теперь он был финном. Дежурный со слабым удивлением наблюдал за их приближением.
  – Дальше дороги нет, – сказал он по-русски, сопроводив свои слова печальной улыбкой.
  – Разве водитель автобуса не предупредил вас, что мы скоро появимся? – быстро спросил Кэри по-фински. – Проклятый дурак оставил нас здесь. Нам пришлось добираться пешком от бумажной фабрики.
  Улыбка слетела с лица пограничника при первых же звуках финского языка.
  – Сержант! – завопил он.
  Из дежурной комнаты вышел сержант, лениво застёгивая ремень на ходу.
  – В чём дело?
  – Здесь два финна. Они пришли из города.
  – Вот как? – сержант выступил вперёд и окинул Кэри и Армстронга критическим взглядом, а затем посмотрел на тачку.
  – Откуда вы пришли? – спросил он по-фински с чудовищным акцентом.
  – С бумажной фабрики, – медленно и раздельно ответил Кэри. – Водитель автобуса оставил нас там, – он указал на тачку. – Нам нужно было собрать эти бумаги для нашего босса в Иматре. Мы долго возились с ними, а когда вышли на улицу, автобус уже ушёл.
  – Что за бумаги?
  – Чертежи машин и вычисления. Взгляните сами.
  Кэри откинул мешковину и взял документ, лежавший сверху. Развернув его, он протянул сержанту синьку с чертежами.
  – Это один из наших чертежей.
  Сержант непонимающе уставился на сложное переплетение тонких линий.
  – Зачем брать их назад в Иматру?
  – Для ревизии, – ответил Кэри. – Это обычное дело. Когда вы строите сложную машину, то редко всё идёт точно по плану, причём обычно из-за ошибки какого-нибудь небрежного чертёжника. Поэтому чертежи время от времени отправляются на доработку.
  Сержант поднял голову, посмотрел Кэри в глаза, а затем снова принялся изучать синьку.
  – Откуда я знаю, что здесь нарисовано то, о чём вы говорите? Я не разбираюсь в бумагоделательных машинах.
  – В верхнем правом углу стоит название завода и краткое описание чертежа. Вы можете читать по-фински?
  Сержант не ответил.
  – Здесь все бумаги похожи на эту? – спросил он, возвратив Кэри чертёж.
  – Взгляните сами, – простодушно предложил Кэри.
  Склонившись над тачкой, сержант запустил руку по локоть в мешок и выпрямился. Он держал в руках школьную тетрадь в твёрдой картонной обложке. Раскрыв её, он пробежал глазами по рядам математических уравнений.
  – А это?
  – Не знаю, нужно посмотреть, – сказал Кэри. – Это может относиться либо к химии процесса, либо к механике. Можно взглянуть?
  Он окинул страницу задумчивым взглядом.
  – Ах да: это расчёты скоростей вращения лентопротяжных роликов и главного барабана. Эта машина – последнее слово техники. Знаете ли вы, что бумага проходит по линии со скоростью семьдесят километров в час? Когда работаешь с такими скоростями, нужно быть предельно точным.
  Сержант перелистал страницы и положил тетрадь на тачку.
  – Что вы там говорили насчёт химии?
  – Производство бумаги – в такой же степени химический процесс, как и механический, – с энтузиазмом пояснил Кэри. – В нём принимают участие сульфиты, сульфаты, глины – всё в разных пропорциях для разных сортов бумаги. Сейчас я покажу вам, о чём идёт речь, – он наклонился и вытащил рулон бумаг. – Это химические расчёты. Взгляните: вот уравнения для производства тонкой папиросной бумаги, а эти – для обычных газетных сортов.
  Сержант отмахнулся от него.
  – Очень сожалею, но у меня нет полномочий пропустить вас, – сказал он. – Мне нужно поговорить с капитаном.
  Он повернулся, собираясь уходить.
  – Perrrkele! – умоляюще воскликнул Кэри, произнося раскатистое "г", как настоящий финн. – Вы же пересчитывали нас и знаете, что приехали тридцать шесть человек, а уехало только тридцать четыре!
  Сержант остановился как вкопанный, медленно повернулся и взглянул на дежурного. Тот безнадёжно пожал плечами.
  – Ну? – ядовито спросил сержант.
  – Я ещё не успел сделать запись, – слабым голосом ответил дежурный.
  – Сколько человек уехало сегодня вечером?
  – Тридцать четыре, не считая водителя.
  – Сколько приехало сегодня утром?
  – Не знаю. Утром я не дежурил.
  – Ты не знаешь! – сержант начал багроветь. – Тогда скажи на милость, зачем пересчитывать их по головам?
  Он глубоко вздохнул.
  – Принеси книгу, – ледяным тоном приказал он.
  Низко опустив голову, дежурный побежал на пропускной пункт. Он вернулся меньше чем через тридцать секунд и вручил сержанту небольшой журнал для записей. Сержант перевернул страницу и бросил на дежурного взгляд, который должен был заморозить кровь в его жилах.
  – Приехало тридцать шесть, – мягко сказал он. – А ты, выходит, не знал.
  Несчастный дежурный нашёл в себе силы промолчать. Сержант взглянул на часы.
  – Когда проехал автобус?
  – Примерно сорок пять минут назад.
  – Примерно! – заорал сержант. – Ты должен знать с точностью до секунды! – он постучал пальцем по странице. – Ты должен был записать время вот здесь!
  Он резко захлопнул рот. Губы его вытянулись в тонкую прямую линию – температура разноса постепенно спадала.
  – Примерно сорок пять минут два иностранца бродили возле нашей границы, и никто об этом не знал, – он понизил голос. – Мне так и доложить капитану?
  Дежурный молчал.
  – Отвечай, мать твою! – заревел сержант.
  – Я... я не знаю, – прошептал дежурный.
  – Ты не знаешь, – тихо повторил сержант. – Ну а что ты вообще знаешь? Знаешь ли ты, что случится со мной, – он постучал себя в грудь, – если я доложу об этом капитану? Через неделю я буду гнить на китайской границе, и ты тоже будешь там, мой маленький друг, но мне от этого не легче.
  Кэри пытался сохранять безразличный вид. Он увидел, что на лице Армстронга появились первые признаки улыбки, и пнул его под коленку.
  – Стоять смирно! – заорал сержант.
  Дежурный вытянулся в струнку, выпятив грудь колесом. Сержант подошёл к нему и впился в него взглядом с расстояния в шесть дюймов.
  – Мне не хочется служить на китайской границе, – сказал он. – Но я обещаю тебе одну вещь. Через неделю ты очень сильно пожалеешь, что не служишь на китайской границе – причём на китайской стороне.
  Он отошёл в сторону.
  – Стой так до моей команды, – тихо приказал он и обратился к Кэри по-фински:
  – Как вас зовут?
  – Maenaa, – ответил Кэри. – Pauno Maenaa. А это Симо Веллинг.
  – Ваши пропуска.
  Кэри и Армстронг вытащили свои пропуска. Сержант внимательно изучил их, а затем протянул обратно.
  – Когда приедете завтра утром, доложите мне. Мне, и никому больше.
  Кэри кивнул.
  – Мы можем идти?
  – Можете идти, – устало сказал сержант. Круто повернувшись на каблуках, он заорал на дежурного:
  – Ну, что ты ждёшь? Когда трава между пальцев вырастет? Поднимай барьер!
  Дежурный подскочил, как гальванизированная лягушка. Он поднял шлагбаум, и Армстронг выкатил тачку на другую сторону границы. Кэри двинулся следом, но остановился.
  – Изготовление бумаги – очень интересный процесс, – сказал он, повернувшись к сержанту. – Вам стоит зайти и посмотреть на это, когда фабрика заработает. Впечатляющее зрелище.
  – Может, и зайду, – ответил сержант.
  Кэри добродушно кивнул и пошёл догонять Армстронга. Он сделал глубокий вдох: ему показалось, что теперь он дышит совсем другим воздухом.
  Глава 34
  Шмидт посмотрел на часы.
  – Осталась одна минута.
  Он бросил окурок на пол и раздавил его каблуком.
  – Подождём, – Маккриди кивнул Денисону. – Проверьте окна, посмотрите, нет ли кого-нибудь снаружи. Вы тоже, Хардинг.
  Денисон подошёл к окну. Было очень тихо. Ничто не двигалось, кроме отдалённых грозовых облаков и стеблей камыша, по которым пробегал лёгкий ветерок.
  – Всё спокойно, – сообщил он.
  – Здесь тоже, – сказал Хардинг, глядевший в заднее окно. – В предгорьях никого нет.
  – Кажется, вы пытались одурачить нас, – мягко сказал Маккриди. – Если вы действовали на свой страх и риск, то считайте, что вы очень неудачно пошутили.
  Шмидт пожал плечами.
  – Имейте терпение.
  Денисон заметил движение в зарослях тростника на краю болота.
  – Там кто-то есть. Это человек! Он...
  Его слова потонули в треске автоматической очереди. Перед хижиной взлетели фонтанчики земли. Срикошетивший камешек ударился в окно перед Денисоном, стекло покрылось трещинами. Денисон отпрянул в сторону.
  Грохот прекратился, сменившись мёртвой тишиной. Маккриди перевёл дыхание.
  – Автоматическое оружие. Как минимум три ствола.
  – Пять, – поправил Шмидт. – Семь человек – восемь, включая меня.
  Он запустил руку в карман и вытащил пачку сигарет.
  – Считайте, что я проголосовал.
  Маккриди небрежно положил свой пистолет на стол.
  – Сила растёт из стволов орудий, – признал он. – Ваши стволы больше наших.
  – Я знал, что мы договоримся, – одобрительно сказал Шмидт. – Где эта карта, или что у вас там есть?
  – Отдайте ему план, – сказал Маккриди.
  Денисон вынул из кармана сложенный листок бумаги и вручил его Шмидту. Тот принялся изучать его с интересом, постепенно перешедшим в замешательство.
  – Это всё?
  – Всё, – ответил Денисон.
  – Это слово... – Шмидт с трудом прочитал по слогам. – Luonnonpuisto. Что оно означает?
  – В литературном переводе – "заповедник", – пояснил Маккриди. – Другие три слова обозначают озеро, холм и лощину. Цифры – это координаты в градусах и минутах. Если вы сможете найти холм, озеро и лощину, расположенные в точности так, как обозначено здесь, причём на территории заповедника, то считайте, что проблема решена, – он улыбнулся Шмидту. – Не могу сказать, что желаю вам большей удачи, чем та, что выпала на нашу долю.
  – Негусто, – проворчал Шмидт. – Кстати, это фотокопия.
  – Кто-то украл оригинал на Кево. Доктора Мейрика оглушили ударом по голове. Выходит, это были не вы?
  – Как видите, нет, – сказал Шмидт. – Американцы?
  – Не думаю.
  – А я думаю, американцы, поскольку их здесь нет, – отрезал Шмидт. – Вероятно, сейчас в Кево они измеряют углы теодолитом, следуя его примеру, – он указал на Денисона.
  – Может быть, – неохотно согласился Маккриди. Шмидт снова взглянул на листок.
  – Идиотизм какой-то. Почему он не написал название заповедника?
  – К чему? – спросил Маккриди. – Он знал название. Это всего лишь шпаргалка, чтобы не держать цифры в голове. Видите ли, Меррикен знал, где находятся бумаги, и собирался вырыть их собственноручно, ведь он не ожидал, что его убьют при воздушном налёте. Но поскольку в здешних краях один клочок земли очень похож на другой, он взял на себя труд измерить углы, – Маккриди улыбнулся и взглянул на Шмидта. – Чертовски сложно их найти, особенно если тебе всё время мешают.
  Скривившись, Шмидт сложил листок и засунул его в карман.
  – Где ваш теодолит? – спросил он.
  – Здесь, стоит в углу.
  – Не возражаете, если я на время одолжу его у вас? – в его голосе звучала неприкрытая ирония.
  – Валяйте. Мы достанем другой.
  Шмидт встал, подошёл к входной двери и открыл её. Прокричав что-то по-чешски, он вернулся в комнату.
  – Положите ваши пистолеты на стол.
  – Хорошо, – помедлив, сказал Маккриди. – Это относится ко всем: положите свои пистолеты рядом с моим.
  – Вы очень благоразумны, – одобрил Шмидт. – Мы не можем позволить себе такую роскошь, как перестрелка, – ведь могут погибнуть люди, – он рассмеялся. – Если оружие будет только у меня, то мы все будем в безопасности.
  Диана неохотно положила пистолет на стол, Хардинг последовал её примеру. Когда в комнату вошёл новый посетитель, на столе лежало пять пистолетов. Новоприбывший держал в руках автоматическую винтовку.
  – Мы позаимствовали некоторые из ваших натовских вооружений, – со смехом сказал Шмидт, проследив за взглядом Маккриди. – Они не так уж плохи.
  Он обратился по-чешски к своему спутнику и указал на рюкзаки, а затем собрал пистолеты, рассовав три штуки по карманам, а остальные держа в руках.
  – Вы говорили о том, что вам мешают, – обратился он к Маккриди. – Но нам вы больше не помешаете. Вы вышли из игры.
  Второй чех вываливал на пол содержимое рюкзаков. Обнаружив разборную винтовку Маккриди, он издал удивлённый возглас.
  – "Никогда не теряй надежды", мистер Маккриди, – но я этого ожидал, – с улыбкой заметил Шмидт. – Вы останетесь в хижине. При попытке покинуть её возникнет непосредственная угроза для жизни.
  – Как долго?
  Шмидт пожал плечами.
  – Так долго, как я сочту нужным.
  – Нам понадобится вода, – подала голос Диана. Шмидт задумчиво посмотрел на неё и коротко кивнул.
  – Я не садист.
  Он указал на Хардинга и Денисона.
  – Вы принесите воду. Остальные пусть сидят здесь. Денисон взял два пустых ведра.
  – Нам понадобится как можно больше воды, – заметил Хардинг. – Я возьму котелки.
  Спутник Шмидта закинул автоматическую винтовку за плечо вместе с винтовкой Маккриди. Он взял теодолит и треногу и вышел из хижины, сопровождаемый Хардингом и Денисоном. Шмидт, державший в каждой руке по пистолету, вышел последним.
  Маккриди проводил их взглядом до края болота и подмигнул Диане.
  – Похоже, они купились, – мягко сказал он. – Следующие несколько недель во всех финских заповедниках будет полно чехов с теодолитами. Как бы у добрых финнов не проснулись нехорошие подозрения.
  Денисон шагал к болоту, остро сознавая, что находится под конвоем. Он наклонился и начал наполнять вёдра. Шмидт швырял пистолеты в болото один за другим, замахиваясь, как профессиональный игрок в крокет. У него был мощный бросок, и Денисон понял, что с оружием можно проститься.
  – Как мы узнаем, что нам можно выйти из хижины? – выпрямившись, спросил он.
  По лицу Шмидта пробежала угрюмая улыбка.
  – Никак, – жёстко ответил он. – Вам придётся попытать счастья.
  Несколько секунд Денисон глядел ему в глаза, а затем перевёл взгляд на Хардинга. Тот безнадёжно пожал плечами.
  – Пошли в хижину, – сказал он.
  Шмидт стоял, положив руки на бёдра, и наблюдал, как они возвращаются к хижине. Хлопнула дверь. Чех подтянул лямки, пристроив рюкзак поудобнее, перекинулся парой фраз со своим спутником и двинулся вдоль края болота всё тем же уверенным шагом в том направлении, откуда пришёл.
  Глава 35
  Денисону казалось, что из всех испытаний, через которые ему довелось пройти с тех пор, как он взялся в эту немыслимую эпопею, лишь время, проведённое в хижине заповедника Сомпио, можно было охарактеризовать однозначным чувством – чувством досады и раздражения. Пять человек были пойманы – "закрыты, заперты и запакованы", как иронично выразился Хардинг, и никто не мог ничего с этим поделать.
  – Пора что-нибудь предпринять, – сказал Маккриди через два часа. – Я высуну в дверь носок ботинка и посмотрю, что произойдёт.
  – Будьте осторожны, – предупредил Хардинг. – Я ошибался насчёт Шмидта – он вовсе не шутит.
  – Он не может держать здесь своих людей столько, сколько ему заблагорассудится, – заметил Маккриди. – Если снаружи никого нет, то мы выглядим полными идиотами.
  Приоткрыв дверь, он осторожно выглянул наружу. Сухо щёлкнул одиночный выстрел из автоматической винтовки, и в нескольких дюймах над его головой от притолоки отлетело несколько щепок. Маккриди быстро убрался внутрь и захлопнул дверь.
  – Жарковато снаружи, – сообщил он.
  – Как вы думаете, сколько их там? – спросил Хардинг.
  – Откуда мне знать? – раздражённо отозвался Маккриди. Вытащив из щеки занозу, он посмотрел на кровь, испачкавшую его пальцы.
  – Я видел того, кто стрелял, – сказал Денисон, стоявший возле окна. – Он прячется вон там, в камышах, – он повернулся к Маккриди. – Не думаю, что он хотел вас убить. Это было предупреждение.
  – С чего вы взяли? – Маккриди показал окровавленные пальцы. – Пуля прошла совсем близко.
  – У него винтовка с оптическим прицелом, – сказал Денисон. – Если бы он хотел убить вас, то вы уже были бы мертвы.
  Маккриди впервые испытал на себе убеждённую категоричность Денисона, так часто ставившую Кэри в тупик. Он неохотно кивнул.
  – Скорее всего вы правы.
  – Труднее сказать, сколько их там, – продолжал Денисон. – Как минимум двое: один ведёт наблюдение спереди, второй сзади. Всё зависит от того, как долго Шмидт хочет продержать нас здесь. Если больше суток, то нужно добавить ещё двоих – ведь им когда-то нужно спать.
  – И мы не можем ускользнуть под прикрытием темноты, поскольку таковой нет, – добавил Хардинг.
  – Следовательно, можно расслабиться и отдохнуть, – заключил Денисон.
  Он отошёл от окна и уселся за стол.
  – Чёрт меня побери, – пробормотал Маккриди. – Вы уже всё решили, не так ли?
  Денисон с лёгкой улыбкой взглянул на него.
  – Хотите что-нибудь добавить?
  – Нет, – кисло ответил Маккриди.
  Он подошёл к Диане и начал шептаться с ней в углу комнаты. Хардинг присоединился к Денисону.
  – Итак, мы здесь заперты.
  – Зато мы в безопасности, – заметил Денисон. – По крайней мере до тех пор, пока не сделаем очередной глупости вроде вылазки наружу.
  Он развернул карту заповедника Сомпио и начал рассматривать её.
  – Как вы себя чувствуете? – спросил Хардинг.
  – Отлично, – Денисон поднял голову. – А что?
  – Как ваш персональный психоаналитик, я пришёл к выводу, что вы больше не нуждаетесь в моих услугах. Что у вас с памятью?
  – Возвращается по кусочкам. Иногда у меня возникает такое чувство, словно я складываю картинку-головоломку.
  – Мне не хотелось бы углубляться в деликатную область, но помните ли вы свою жену?
  – Бет? – Денисон кивнул. – Да, я её помню.
  – Она умерла, – ровным голосом продолжал Хардинг. – Вы вспомнили, как это случилось?
  Денисон отодвинул карту и вздохнул.
  – Проклятая автомобильная авария. Я вспомнил её.
  – Какие чувства вы испытываете в этой связи?
  – А вы как думаете? – в голосе Денисона слышалось с трудом сдерживаемое напряжение. – Гнев, печаль, но это было больше трёх лет назад, а человек не может гневаться вечно. Мне всегда не хватало Бет – она была прекрасной женщиной.
  – Гнев и печаль, – повторил Хардинг. – Всё в порядке, это вполне естественно.
  Он снова изумился великой тайне человеческого сознания. Денисон преодолел своё прежнее чувство вины, иррациональная составляющая его жизни исчезла без следа. Хардинг представил себе, какой резонанс в научных кругах могла бы вызвать статья о Денисоне – "Фактор множественной психофизической травмы в подавлении иррационального чувства вины". Он сомневался, что такая статья была бы воспринята в качестве серьёзного исследования.
  – Не выходите в отставку, доктор, – попросил Денисон. – Я хотел бы проконсультироваться с вами.
  – Что-нибудь не так?
  – Да, но не со мной. Я беспокоюсь за Лин. Взгляните на неё.
  Он кивнул в сторону Лин: девушка лежала на койке, заложив руки за голову и глядя в потолок.
  – Мне с трудом удаётся вытянуть из неё хотя бы слово. Она избегает меня – куда бы я ни пошёл, она сразу же отходит в сторону. Это уже начинает бросаться в глаза.
  Хардинг вытащил из кармана пачку сигарет и изучил её содержимое.
  – Придётся ограничить свой рацион, – проворчал он. – Знаете, я тоже много думал о Лин. Она немного не в себе, но в этом нет ничего удивительного – у неё есть своя проблема.
  – Любопытно, какая же? Само собой, кроме тех, которые стоят перед всеми нами.
  – Сугубо личная, – Хардинг закурил сигарету. – Она говорила со мной на эту тему – разумеется, гипотетически и в завуалированной форме. Но ей так или иначе придётся решить эту проблему, – он побарабанил пальцами по столу. – Что вы думаете о Лин?
  – Она замечательная девушка. Немного взбалмошная, но это уже издержки воспитания. Мне кажется, большинство её трудностей связано с её отцом.
  – Да, в некотором смысле, – согласился Хардинг. – Скажите-ка, а какая у вас с женой была разница в возрасте?
  – Десять лет, – Денисон нахмурился. – А в чём дело?
  – Ничего особенного, – отмахнулся Хардинг. – Теперь всё значительно упрощается... я имею в виду тот факт, что ваша жена была значительно моложе вас. Вы носили бороду, не так ли?
  – Да, – ответил Денисон. – Куда это, чёрт побери, вы клоните?
  – На вашем месте я бы снова отрастил бороду, – посоветовал Хардинг. – Ваше лицо постоянно смущает Лин. Будет значительно лучше, если вы спрячете его за густыми зарослями.
  У Денисона отвисла челюсть.
  – Вы хотите сказать... Диана что-то говорила... она не может... это невоз...
  – Вы просто болван! – свистящим шёпотом оборвал его Хардинг. – Она влюбилась в Денисона, но видит перед собой лицо Мейрика, лицо её отца. Этого достаточно, чтобы травмировать любую девушку, так сделайте же хоть что-нибудь! – он отодвинул стул и встал. – Советую поговорить с ней, но поспокойнее.
  Он пошёл в другой конец комнаты и вступил в разговор с Дианой и Маккриди. Денисон остался сидеть за столом, глядя на Лин.
  * * *
  Маккриди расписал график дежурств.
  – Откровенно говоря, я не думаю, что случится что-нибудь неожиданное, – сказал он. – Но если всё-таки случится, то мы должны узнать об этом своевременно. Те, кто не дежурит, могут заниматься любыми делами. Мой совет – хорошенько выспаться.
  Он лёг на койку и последовал собственному совету.
  Хардинг исчез на складе, Денисон вернулся к карте Сомпио. Время от времени до него доносились шорохи и глухое постукивание: Хардинг передвигал ящики. Диана сидела на страже возле окна и о чём-то приглушённо спорила с Лин.
  Хардинг появился через два часа, растрёпанный и возбуждённый. Он держал в руке цилиндрический предмет, который Денисон сначала принял за банку с краской.
  – Я нашёл его! – объявил он.
  – Что?
  Хардинг поставил банку на стол.
  – Порох, – он отвинтил, крышку. – Посмотрите.
  Денисон посмотрел на чёрный зернистый порошок.
  – Ну и что?
  – А то, что теперь мы можем стрелять из ружья. Дробь я тоже нашёл.
  Маккриди быстро открыл глаза и сел на койке.
  – Какое ружьё?
  – Лодочное ружьё, о котором я вам говорил. Тогда вы вроде бы не проявили большого интереса.
  – Тогда у нас были пистолеты, – возразил Маккриди. – Что это за штука? Охотничье ружьё?
  – Можно сказать и так, – ответил Хардинг. Денисон улыбнулся.
  – Я хочу взглянуть на него, – Маккриди спустил ноги с койки. – Где оно?
  – Сейчас покажу.
  Хардинг и Маккриди вышли из комнаты. Денисон сложил карту, подошёл к окну, посмотрел на неизменный унылый пейзаж и вздохнул.
  – В чём дело? – спросила Диана. – Устали?
  – Думаю, не ушли ли уже наши друзья.
  – Единственный способ выяснить это – высунуть голову наружу.
  – Знаю, – отозвался Денисон. – В конце концов, кто-то из нас должен будет это сделать. Думаю, мне пора рискнуть. С тех пор как выходил Маккриди, прошло уже три часа.
  – Нет! – непроизвольно выкрикнула Лин. – Нет, – тихо повторила она. – Оставь это профессионалам.
  – То есть мне? – Диана улыбнулась. – С удовольствием.
  – Давайте не будем спорить, – примирительно сказал Денисон. – Все мы находимся в одинаковом положении. Кроме того, это отличное лекарство от скуки. Следите за камышами, Диана.
  – Хорошо.
  Денисон направился к выходу. Лин молча смотрела на него. Он медленно открыл дверь, выждал полную минуту и вышел из хижины, подняв руки над головой. Прошла ещё минута, но ничего не произошло. Денисон сделал ещё шаг вперёд. Диана вскрикнула, и в тот же момент он заметил движение в камышах на краю болота. Эхо выстрела смешалось с лязгом гальки, брызнувшей в разные стороны в шести футах от Денисона, – пуля с пронзительным "спа-анг!" срикошетировала над его головой.
  Помахав поднятыми руками, Денисон вернулся в хижину. На пороге он чуть не столкнулся с Маккриди, который со всех ног бежал навстречу.
  – Что случилось?
  – Измерили температуру, только и всего, – ответил Денисон. – Кому-то нужно этим заниматься.
  – Не делайте этого в моё отсутствие, – Маккриди подошёл к окну. – Значит, они всё ещё здесь.
  Денисон успокаивающе улыбнулся Лин.
  – Не о чем беспокоиться. Они держат выводок в курятнике.
  Девушка молча отвернулась. Денисон взглянул на Маккриди.
  – Каково ваше мнение о ружье Хардинга?
  – Он не успел составить определённого мнения, – сказал Хардинг.
  – Господи! – произнёс Маккриди. – Да это же не ружьё, а настоящий образчик лёгкой артиллерии! Даже если вы сумеете поднять его и прицелиться, а это совершенно невозможно, то выстрелить вы уже не сумеете – отдача сломает вам плечо. Совершенно бесполезная штука.
  – Оно и не предназначено для того, чтобы им размахивали туда-сюда, – объяснил Хардинг. – Оно предназначено специально для стрельбы с плоскодонки. Можете рассматривать его как 16-миллиметровую автоматическую пушку, установленную на сторожевом катере. Вы не можете пользоваться ею на суше из-за сложностей с отдачей, но на судне вы можете разместить их хоть полдюжины – отдача поглощается водой.
  – Вот и я о том же, – согласился Маккриди. – Для нас оно так же бесполезно, как 16-миллиметровая пушка. Порох – другое дело: вероятно, мы сможем найти ему применение.
  – Сделаем гранаты? – сухо спросил Денисон. – Чего вы хотите, начать войну?
  – Нам нужно как-то выбраться отсюда.
  – Мы ждём, когда чехи выпустят нас, – сказал Денисон. – И при этом никто не пострадает. Они клюнули на вашу фальшивую карту, к чему же теперь торопиться? – в его голосе звучал сарказм. – Любая драка, в которую вы теперь ввяжетесь, будет дракой ради драки, а это чистый идиотизм.
  – Вы, как всегда, правы, – со сдержанным раздражением сказал Маккриди. – Сейчас ваша смена, Хардинг: вас сменит Денисон, потом я.
  – Не возражаете, если я займусь ружьём во время дежурства? – спросил Хардинг. – Это личный интерес. Видите ли, я действительно страстный охотник, – извиняющимся тоном добавил он.
  – Хорошо, но постарайтесь обойтись без случайных выстрелов, – буркнул Маккриди. – Моё сердце этого не выдержит. И никому не выходить из хижины без моего разрешения.
  Денисон потянулся.
  – Пожалуй, пора немного вздремнуть. Разбудите меня, когда подойдёт моя смена.
  Он лёг на койку и некоторое время наблюдал за Хардингом. Хардинг разрезал старые газеты и делал из них бумажные пакетики.
  Через несколько минут Денисон закрыл глаза и погрузился в сон.
  Он проснулся оттого, что Хардинг тряс его за плечо.
  – Вставайте Жиль, ваша смена.
  Денисон зевнул.
  – Ничего не случилось?
  – Я по крайней мере ничего не заметил.
  Денисон встал с койки и подошёл к окну.
  – Я закончил с ружьём, – сказал Хардинг. – Даже сделал несколько патронов. Хоть бы один испытательный выстрел... – в его голосе звучала печаль.
  Денисон огляделся. Все спали. Было около полуночи.
  – Отдохните, – посоветовал он Хардингу. – Если придётся уходить отсюда, то нам предстоит трудный переход.
  Хардинг растянулся на койке, и Денисон выглянул в окно. Солнце, висевшее над самым горизонтом за бесконечными болотами, било ему прямо в глаза. Солнечный диск слегка дрожал, словно над болотами поднимались какие-то испарения. "Вероятно, дальний лесной пожар", – подумал Денисон и вернулся к столу, на котором были разложены плоды усилий Хардинга.
  Хардинг сделал шесть патронов – бумажных трубочек грубо цилиндрической формы, перевязанных у верхушки простой ниткой. Подняв один патрон, Денисон нащупал сквозь бумагу заряд мелкой дроби. Он подбросил патрон на ладони и пришёл к выводу, что вес заряда составляет около двух фунтов. Жаль, что Хардинг не сможет исполнить своё желание: стрелять из этого ружья в самом деле невозможно.
  Денисон наклонился и поднял ружьё, напружинив спину и слегка покачиваясь под его тяжестью. Он попытался приладить приклад к плечу. Ствол качнулся и описал в воздухе немыслимую дугу. Прицелиться было никак нельзя, а отдача от двухфунтового заряда попросту раздавит человека, нажавшего на спусковой крючок. Покачав головой, Денисон положил ружьё на пол.
  Через час вид из окна претерпел существенные изменения. Солнце скрылось, сменившись мягким рассеянным светом, а дымка, повисшая над болотом, сгустилась в лёгкий туман. Денисон ещё мог разглядеть сарай, где стояла лодка, и тростники на краю болота, но дальше всё тонуло в жемчужно-сером тумане.
  Он разбудил Маккриди.
  – Идите сюда и посмотрите в окно.
  Маккриди с задумчивым видом уставился на стену тумана.
  – Он быстро сгущается, – заметил Денисон, – если так пойдёт и дальше, то через час видимость упадёт до десяти ярдов.
  – Думаете, стоит рискнуть?
  – Думаю, нам следует быть наготове, – осторожно ответил Денисон. – И ещё: до того, как туман сгустится окончательно, нам нужно выйти и проверить, на месте ли наши друзья.
  – То есть мне нужно выйти и проверить, – с кислой миной сказал Маккриди.
  Денисон усмехнулся:
  – Сейчас ваша очередь. Впрочем, вы можете послать Хардинга или Диану.
  – Я выйду, но сначала давайте разбудим остальных.
  Через десять минут они убедились в том, что охрана по-прежнему находится на месте. Маккриди захлопнул дверь.
  – Я не слишком нравлюсь этому ублюдку. Пуля просвистела у самой щеки.
  – Я видел его, – сказал Денисон. – Стрелял со скирдов, не больше. Он мог убить вас, но не стал этого делать.
  – Туман сгущается, – заметила Диана.
  – Собираем вещи, – решил Маккриди.
  Все, кроме Денисона, глядевшего в окно, начали паковать рюкзаки. Через пятнадцать минут Маккриди подошёл к нему.
  – Вы не собираетесь уходить?
  – Видимость упала до пятидесяти ярдов, – сказал Денисон. – Любопытно, что произойдёт, если кто-нибудь выйдет из хижины сейчас.
  – Если тот парень всё ещё сидит в тростниках, то он нас не заметит.
  – С чего вы решили, что он остался на месте? Если у него есть хоть капля разума, то он подошёл поближе, как и остальные.
  – Остальные?
  – По логике их должно быть четверо: по одному наблюдателю и сменщику сзади и спереди.
  – Не уверен, – проворчал Маккриди. – Это лишь теория.
  – Попробуйте высунуться из заднего окна, – сухо предложил Денисон. – Но кое в чём вы правы: здесь есть неувязка. Шмидт мог оставить двух охранников прямо здесь, в хижине, и таким образом сэкономить двух человек.
  Маккриди покачал головой.
  – Нет, Шмидт – учёная птица. Когда у вас есть винтовки, убивающие с расстояния в четверть мили, то вы не станете сидеть в трёх ярдах от охраняемых. На близком расстоянии внимание охранника можно отвлечь разговором, его можно обмануть ложным движением. Мы не можем разговаривать с этими прохвостами, а они разговаривают с нами на языке пуль.
  Он постучал по оконному стеклу.
  – Но Шмидт не предусмотрел этого тумана. Когда видимость упадёт до десяти ярдов, думаю, нам стоит рискнуть.
  – Тогда рискуйте в одиночку, – холодно сказал Денисон. – Если вы думаете, что я согласен бродить в тумане, когда поблизости находятся четыре снайпера с автоматическими винтовками, то вы просто сумасшедший. Может быть, они и не хотят убить нас намеренно, но убьют наверняка, стреляя наугад. Я не пойду, Лин тоже останется здесь. И Хардинг – если моё слово хоть чего-нибудь стоит.
  – Такой шанс, и вы не хотите им воспользоваться, – с отвращением пробормотал Маккриди.
  – Мы не на скачках, и рисковать бессмысленно. Скажите-ка: допустим, вы выбрались из хижины. Куда вы направитесь?
  – Назад, в Вуотсо, – ответил Маккриди. – Мы не промахнёмся, если пойдём вдоль края болота.
  – Не промахнётесь, – согласился Денисон. – И чехи тоже не промахнутся. Вы собираетесь сделать самое очевидное. Подойдите сюда.
  Он подошёл к столу и расстелил карту, используя патроны Хардинга в качестве грузов на уголках.
  – Я вообще не рекомендую уходить из хижины – сейчас, по крайней мере, но в случае необходимости мы должны выбрать этот путь.
  Маккриди взглянул туда, куда указал Денисон.
  – Через болото? Да вы спятили?
  – Отчего же? Это неожиданное направление. Им и в голову не придёт, что мы можем пересечь болото.
  – Вы определённо спятили, – убеждённо повторил Маккриди. – Когда мы спускались с предгорий, я внимательно рассмотрел это болото. Совершенно невозможно определить, где кончается вода и где начинается суша, а там, где есть вода, вы не знаете глубину. При видимости не больше десяти ярдов вам предоставляется стопроцентный шанс утонуть.
  – Нет, если мы возьмём лодку, – возразил Денисон. – Две женщины и один мужчина сидят в лодке, двое мужчин идут сбоку и толкают её. На глубоких участках они цепляются за борта и плывут, а те, что сидят в лодке, начинают грести, – он постучал по карте. – Ширина болота две мили – даже в непроглядной темноте его можно пересечь за четыре часа. Достигнув берега, мы двинемся на восток и попадём на главную дорогу, ведущую от Рованиеми к северу, – он склонился над картой. – Мы выйдем на неё где-то между Вуотсо и Танкапиртти. В общей сложности переход займёт от семи до восьми часов.
  – Чёрт меня побери! – произнёс Маккриди. – Вы действительно всё это продумали?
  – Только на крайний случай, – Денисон выпрямился. – На мой взгляд, время ещё не пришло. Здесь намного безопаснее, чем снаружи. Если бы выбраться отсюда стало для нас вопросом жизни и смерти, то я бы предложил этот путь, но только не сейчас.
  – Вы самый невозмутимый и логичный сукин сын, с которым мне приходилось встречаться, – возмущённо сказал Маккриди. – Хотел бы я знать, что может вывести вас из себя. Неужели вы даже не чувствуете раздражения из-за того, что чехи одурачили нас?
  – Скорее я доволен, что все мы ещё живы, – с улыбкой ответил Денисон. – Кстати, раз уж вы сторонник демократических методов, то я и в этот раз готов поставить вопрос на голосование.
  – Чушь! Вы поступаете правильно или неправильно, и голосованием тут ничего не изменишь. Мне кажется, вы правы, но я не...
  Его слова прервал одиночный выстрел, секунду спустя сменившийся короткой очередью из автоматической винтовки. Маккриди и Денисон молча переглянулись. Снова треснул выстрел, более слабый, чем винтовочный, и окно хижины разлетелось вдребезги.
  – Ложись! – заорал Маккриди, падая на пол.
  Он вытянулся ничком на полу хижины, затем медленно повернулся на бок и посмотрел на Денисона.
  – Кажется, время всё-таки пришло.
  Глава 36
  Снова наступила тишина.
  – Последний выстрел вроде бы был сделан из пистолета, – сказал Маккриди, всё ещё лежавший на полу. – Надеюсь, что из пистолета.
  – Почему, ради всего святого?
  – Молитесь, чтобы они не начали палить по хижине из своих чёртовых автоматических винтовок, – мрачно произнёс Маккриди. – У этих натовских штучек страшная убойная сила. В Северной Ирландии их пули пробивали дома насквозь: входили в одну стену и выходили через другую.
  Денисон повернул голову.
  – С тобой всё в порядке, Лин?
  – Да... думаю, да, – дрожащим голосом ответила та.
  – А со мной не в порядке, – сказал Хардинг. – Кажется, меня зацепило. Рука совсем онемела.
  Диана, пригнувшись, пересекла хижину и опустилась рядом с Хардингом.
  – У вас всё лицо в крови.
  – Это осколки стекла. Не обращайте внимания на лицо – меня беспокоит рука. Вы можете взглянуть на неё?
  – О Боже! – яростно прошипел Маккриди. – Одна-единственная паршивая пуля, и он оказался у неё на пути. Что скажете, Денисон? Вы всё ещё считаете, что время не пришло?
  – Я больше ничего не слышу, – Денисон подполз к окну и осторожно приподнялся. – Туман заметно сгустился. Ни черта не видно.
  – Отойдите от окна, – приказал Маккриди.
  Денисон пригнул голову и присел на корточки.
  – Как там Хардинг? – спросил он.
  – Кость перебита, – отозвался Хардинг. – Кто-нибудь, принесите мою чёрную коробку. Она в рюкзаке, сверху.
  – Я принесу, – сказала Лин.
  Маккриди подполз к Хардингу и осмотрел его руку. Диана разорвала рукав рубашки, обнажив маленькое кровоточащее отверстие. Рука Хардинга приобрела необычную форму: казалось, в ней появился новый сустав.
  – Пистолетная пуля, – проворчал Маккриди. – Если бы в вас попали с такого расстояния из автоматической винтовки, то вы бы остались без руки.
  Снова послышались звуки очередей – на этот раз с большего расстояния. Звук напоминал тарахтение швейной машинки и время от времени перекрывался одиночными выстрелами. Всё прекратилось так же быстро, как и началось.
  – Похоже на сражение, – заметил Маккриди. – Каково ваше мнение, Денисон?
  – Думаю, нам пора уходить. Одну пулю мы уже получили, значит, можем получить и больше. Мы с вами пойдём к лодке. Диана и Лин займутся Хардингом, пока мы не убедимся, что снаружи всё тихо. Рюкзаки оставим здесь, пойдём налегке. Возьмите компас, если он у вас есть.
  – Лежит в кармане, – Маккриди взглянул на Хардинга, наполнившего шприц и всадившего иглу себе в предплечье. – Как вы себя чувствуете, доктор?
  – Боль на время затихнет, – Хардинг вытащил иглу. – Теперь нужно перебинтовать руку.
  – Я наложу шину, – сказала Диана.
  – Вот и хорошо. Сломанная рука – не сломанная нога. Я могу ходить и буду готов к выходу через пять минут. Вы говорили, что мы поплывём на плоскодонке?
  – Это идея Денисона.
  – Тогда почему бы нам не взять с собой ружьё?
  – Тащить с собой это... – Маккриди замолчал и взглянул на Денисона. – Ваше мнение?
  Денисон подумал о двух фунтах дроби.
  – По крайней мере им можно кого-нибудь хорошенько напугать.
  – Бинтуйте крепче, – сказал Хардинг, обращаясь к Лин. – А потом принесите мне со стола патроны, – он поднял голову. – Если вы собираетесь идти на разведку, то я успею зарядить ружьё.
  – Хорошо, – отозвался Маккриди. – Пошли.
  Теперь, когда появилась возможность что-то сделать, оцепенение сразу же слетело с него.
  – Выходим ползком. Голову не поднимать.
  Он открыл дверь, и в хижину потянулись клубы тумана. Видимость снаружи не превышала десяти-пятнадцати ярдов, меняясь в зависимости от плотности молочно-белых испарений, наплывавших со стороны болота. Маккриди по-пластунски выполз из хижины и остановился, поджидая Денисона.
  – Разделимся, но будем держаться в пределах видимости, – прошептал он, приблизив губы к уху Денисона. – Максимальное расстояние – десять ярдов. Двигаемся перебежками.
  Денисон кивнул. Маккриди, пригнувшись, устремился вперёд, затем бросился на землю и махнул рукой. Денисон повернул в сторону и, оказавшись на одной линии с Маккриди, быстро опустился на землю. Маккриди снова побежал вперёд – Денисон последовал за ним. Через несколько коротких перебежек его вытянутая рука погрузилась в холодную воду: они достигли края болота.
  Денисон лежал на животе, поворачивая голову из стороны в сторону, и пытался проникнуть взглядом сквозь жемчужно-серую стену тумана. Подняв голову, он увидел высохшие стебли тростника. Болото было безмолвно, лишь изредка тишину нарушал шелест тростника или отдалённый крик птицы.
  Маккриди подполз к Денисону.
  – Где лодка?
  – Слева от нас, в ста ярдах.
  Они снова разделились и медленно двинулись к сараю. Маккриди как более опытный шёл впереди. Когда наконец проступили очертания ветхого строения, Маккриди остановился и подождал Денисона.
  – Не исключено, что там кто-нибудь есть, – прошептал он. – Я зайду с другой стороны. Ждите здесь ровно четыре минуты, а затем подходите со стороны болота.
  Он откатился в сторону и исчез из виду.
  Денисон лежал в сырой траве, наблюдая за секундной стрелкой. Четыре минуты тянулись мучительно долго. Через две минуты снова послышались выстрелы. Казалось, стреляли совсем недалеко, хотя Денисон не мог с уверенностью утверждать это. Несмотря на прохладу и пронизывающую сырость, он почувствовал, как по его спине стекает струйка пота.
  Через четыре минуты он осторожно двинулся вперёд и остановился, вглядываясь в темноту под крышей строения. Он увидел какую-то тень сбоку от сарая и ощутил холодок в желудке, но тут же понял, что это Маккриди.
  – Всё в порядке, – сказал Маккриди.
  – Проведём лодку по воде и вытащим на берег возле хижины, – тихо отозвался Денисон.
  Он вошёл в воду, стараясь не делать всплесков, и осторожно спустил плоскодонку на воду. Взявшись за борта, они отбуксировали лодку поближе к хижине, а затем рывком вытащили на берег. Днище плоскодонки громко заскрипело о гальку.
  – Тише, Христа ради, – прошептал Маккриди. – Вы слышали последнюю перестрелку?
  – Мне показалось, что стреляли где-то сзади.
  – А мне показалось – на болоте, – возразил Маккриди. – Хотя в тумане нельзя судить с уверенностью – он искажает звуки. Возвращаемся.
  До хижины они добрались без происшествий.
  – Похоже, поблизости никого нет, – сказал Маккриди, закрыв за собой дверь. – Во всяком случае на болоте. Ваша идея может сработать.
  – Я всё равно не пошёл бы другим путём, – отрывисто сказал Денисон. – Ты готова, Лин?
  Лицо девушки было бледно, но подбородок вздёрнулся вверх уже знакомым ему решительным движением.
  – Я готова.
  – Мы с Маккриди пойдём впереди. Вы выходите за нами, и, если потребуется, поможете Хардингу. Мы пойдём медленно, поскольку будем нести ружьё.
  – Оно заряжено, но не беспокойтесь: само собой оно не выстрелит, – сказал Хардинг. – Сначала нужно взвести курок и положить детонатор.
  – Не нравится мне эта затея, – проворчал Маккриди. – Вы уверены, доктор, что это ружьё сможет выстрелить? Мне не хочется понапрасну таскать с собой кусок старого железа.
  – Из ружья можно стрелять, – ответил Хардинг. – Я пробовал порох, он отлично воспламеняется. Кроме того, во время последней перестрелки я испытал детонатор.
  Денисон подумал о том, что звук сработавшего детонатора, возможно, и создал у него впечатление, что стреляли неподалёку от хижины.
  – Нам нужно быть предельно осторожными до тех пор, пока мы не углубимся в болото, – сказал он. – Хардинг ранен, поэтому он сядет в лодку. Вы тоже поплывёте на лодке, Джордж на тот случай, если придётся стрелять. Мы с женщинами уцепимся сзади.
  Маккриди кивнул.
  – Я хочу, чтобы в лодку со мной сел Денисон, – неожиданно сказал Хардинг.
  – Почему? – Маккриди изумлённо взглянул на него.
  – Можете объяснить это старческим маразмом или потерей крови, но таково моё желание. Поверьте, я знаю, что делаю.
  Маккриди недоуменно взглянул на Денисона.
  – Что скажете?
  – Я не возражаю. Пусть будет так, если доктор хочет.
  – Хорошо, – сказал Хардинг. – Пойдёмте со мной.
  Они с Хардингом подошли к ружью, лежавшему на полу.
  – Всё готово для стрельбы с плоскодонки, – продолжал Хардинг. – С установкой проблем не будет – для ружья предусмотрена специальная выемка. Запальные верёвки готовы, их осталось лишь пропустить через носовые отверстия, – он сделал паузу. – Есть два важных момента, о которых следует помнить, когда стреляешь из этого ружья.
  – Я слушаю.
  – Первое: когда нажимаете на спусковой крючок, держите голову как можно ниже и дальше от приклада. При выстреле из запального отверстия вырывается пламя, и можно сильно обжечь лицо. Второе: во время выстрела вы лежите на животе и имеете ограниченную возможность двигать приклад по горизонтали – лишь настолько, насколько позволяют запальные верёвки. Перед тем как дёрнуть за верёвки, обязательно оторвите колени от дна лодки. Это очень важно.
  – Почему?
  Хардинг покачал головой.
  – Мне кажется, вы ещё не совсем понимаете, с каким оружием вам придётся иметь дело. Если в момент отдачи после выстрела вы будете упираться коленями в дно, то в итоге получите пару раздроблённых коленных чашечек. Помните об этом.
  – Боже милосердный! – Денисон с любопытством взглянул на Хардинга. – Почему вы выбрали меня вместо Маккриди?
  – Маккриди слишком хорошо разбирается в огнестрельном оружии. Он может впасть в заблуждение, думая, что легко справится с этим экземпляром. Мне нужен человек, который будет точно исполнять мои команды и не заниматься рассуждениями, – он сухо улыбнулся. – Не знаю, придётся ли нам стрелять из этого ружья – надеюсь, что нет, но поверьте: когда вы выстрелите, то, вероятно, будете удивлены не меньше, чем человек, в которого вы прицелитесь.
  – Будем надеяться, что этого не случится, – вздохнул Денисон. – Как ваша рука?
  Хардинг взглянул на импровизированную шину.
  – Пока действует обезболивающее, всё будет в порядке. Свой медицинский саквояж я оставляю здесь, но беру с собой шприц с хорошей порцией анестетика. И ещё одно: если нам придётся стрелять на болоте, то могут возникнуть трудности с перезарядкой. Ружьё нужно перезаряжать на мелководье, причём Маккриди должен стоять на носу с шомполом. Я поговорю с ним.
  Он подошёл к Маккриди. Денисон склонился над ружьём. Оно внезапно стало более реальным и казалось уже не старой металлической конструкцией, но грозным орудием убийства. К нему подошла Лин.
  – Надень, – сказала она, протягивая свитер. – На воде будет холодно.
  – Спасибо, – он взял свитер. – Боюсь, в нём вряд ли будет теплее. Всё-таки тебе не следовало ехать с нами, Лин: эта затея не для тебя. Ты можешь обещать мне одну вещь?
  – Зависит от того, какую.
  – Если начнётся перестрелка или что-нибудь в этом роде, то обещай, что сразу же нырнёшь в сторону. Спрячься в тростниках и не показывайся. И ни в коем случае не рискуй без необходимости.
  Она кивнула в сторону Хардинга.
  – А как же он?
  – Предоставь его профессионалам. Они позаботятся о нём.
  – Если бы не я, его бы здесь не было, – мрачно сказала Лин. – Что до того, стоит ли рисковать... Кого-нибудь другого я бы, наверное, послушалась.
  Денисон пожал плечами.
  – Ну ладно. Ещё одна просьба: отыщи моток бечёвки. Хардинг должен знать, где она лежит.
  Маккриди подошёл к ним.
  – Мы готовы к выходу. Помогите мне с ружьём.
  Снаружи раздалось несколько одиночных выстрелов.
  – Что за чертовщина там происходит? – пробормотал Маккриди. – Стреляют не в нас, тогда в кого же?
  – Какая разница? – Денисон подхватил приклад. – Нам это на руку.
  На этот раз, несмотря на тяжесть ружья, они дошли до края болота значительно быстрее, так как знали, в какую сторону идти. Через пять минут они укрепили ружьё на носу плоскодонки. Ствол точно скользнул на своё место, и Хардинг, вставший рядом, молча показал, как следует закрепить запальные верёвки.
  Денисон размотал тридцатифутовый моток бечёвки и протянул один конец Маккриди.
  – Держитесь за конец, – прошептал он. – Если случится какая-нибудь неприятность, дёрните за него, и я приторможу. Дёрнете два раза – я отгребу назад.
  – Отличная идея.
  Денисон похлопал Хардинга по плечу.
  – Сперва залезайте в лодку, а потом мы спустим её на воду.
  Хардинг подчинился. Денисон и Маккриди толкали плоскодонку до тех пор, пока она не оказалась на плаву. Над болотом снова разнёсся плеск и шорох гальки, и некоторое время они выжидали, затаив дыхание. Затем Денисон перебрался через борт лодки, устроился рядом с ружьём и протянул Хардингу конец бечёвки.
  – Если за бечёвку дёрнут, дайте мне знать. Где вёсла?
  – На дне, под прикладом.
  Пошарив рядом с собой, Денисон вытащил два широких коротких весла. Перед тем как опустить их в воду, он посмотрел вперёд. Он лежал ничком, голова его располагалась на высоте не более фута над уровнем воды. Перед ним над носом плоскодонки протянулись девять футов ружейного ствола. Оказавшись на своём месте, ружьё больше не выглядело громоздким и неуклюжим – оно составляло с лодкой единое целое.
  – Подождите, – прошептал Хардинг. – Возьмите эту иголку и просуньте её в запальное отверстие.
  Денисон вытянул руку и взвёл курок. Когда раздался щелчок, он просунул иголку в отверстие, проделанное в сосочке для детонатора, и почувствовал, как она проткнула бумажный патрон. Он немного пошевелил иголку, расширяя отверстие, чтобы взрыв детонатора сразу же воспламенил порох, а затем отдал её Хардингу. Хардинг протянул ему детонатор.
  – Держите его в кармане до тех пор, пока в нём не будет необходимости. Так безопаснее.
  Кивнув, Денисон взялся за вёсла и сделал несколько коротких мощных гребков. Плоскодонка двинулась вперёд быстрее, чем он ожидал, и плавно заскользила в туман, оставляя за кормой U-образный след.
  Денисон старался держаться ближе к зарослям тростника. С точки зрения удобства работы вёслами лучше было бы выйти на чистую воду, но в таком случае лодку легче заметить с берега. Кроме того, приходилось думать об остальных: они шли вброд, а возле зарослей тростника тянулась полоса мелководья.
  – Маккриди отдал мне свой компас, – прошептал Хардинг. – Какой у нас курс?
  – Северо-запад, – ответил Денисон. – Если придётся отклониться, то предпочтительнее к северу, чем к западу.
  – Тогда прямо вперёд.
  Грести приходилось в очень неудобном положении, и Денисон быстро устал, особенно болели плечи и спина. Он постоянно тёрся грудью о дно плоскодонки, и в конце концов ему начало казаться, что он содрал всю кожу с ключиц. Тот, кто пользовался лодкой раньше, наверняка подкладывал подушку.
  Отплыв примерно на двести ярдов, Денисон остановился передохнуть. Сзади доносились слабые всплески. Оглянувшись, он увидел три тёмные фигуры, бредущие сквозь туман. Маккриди подошёл к борту. Вода доходила ему до пояса.
  – Почему мы остановились?
  – Чертовски тяжёлая работа, и поза очень неудобная. Сейчас тронемся.
  С берега донёсся звук очереди из автоматической винтовки.
  – Они всё ещё там, – выдохнул Маккриди. – Хотел бы я знать, что...
  Ещё один выстрел хлопнул так близко, что Маккриди инстинктивно пригнулся, а Денисон вжался в дно лодки. Слева от них прошла серия всплесков, как будто кто-то бежал по мелководью, затем звуки затихли, и снова наступила тишина.
  Маккриди выпрямился.
  – Они здесь, на болоте. Давайте двигаться.
  Денисон тихо заработал вёслами, и лодка серым призраком скользнула в туман. Обеспокоенный молчанием Хардинга, он повернул голову.
  – Всё в порядке?
  – Гребите, – ответил Хардинг. – Возьмите немного левее.
  По мере того как они углублялись в болото, в тумане возникали просветы – неожиданные разрывы и сгущения водяных паров, очевидно, вызванные лёгким ветерком, время от времени касавшимся лица Денисона. Были моменты, когда видимость не превышала пяти ярдов, а через несколько секунд пелена тумана внезапно отодвигалась в сторону, и Денисон мог видеть на сорок ярдов перед собой. Эта непредсказуемость ему совсем не нравилась.
  Маккриди брёл сзади, вода доходила ему до середины бёдер. Идущих подстерегали неприятные неожиданности – от водорослей до крупных валунов и глубоких ям. Бросив взгляд через плечо, Маккриди увидел Лин, идущую по пояс в воде. Он подмигнул ей, и она слабо улыбнулась в ответ. Диана шла замыкающей, то и дело оглядываясь назад.
  Пятнадцать минут они шли в молчании, а затем за спиной Маккриди раздался приглушённый вскрик. Он оглянулся и увидел, что Лин стоит по шею в воде и собирается плыть. Маккриди дважды резко дёрнул бечёвку. Лодка бесшумно заскользила назад и остановилась рядом с ним.
  – Пора менять курс, – прошептал Маккриди. – Становится слишком глубоко.
  Денисон кивнул и молча указал вдоль чащи тростника на неясные очертания какого-то мыса ярдах в пятидесяти впереди. Мимо проплыла полоса тумана, и мыс скрылся из виду. Денисон медленно погрёб вперёд.
  Лёгкий блуждающий ветерок снова разогнал туман. Денисон, напряжённо вглядывавшийся вперёд, заметил движущуюся тень и протабанил вёслами так тихо, как только мог. Лодка остановилась. Туман снова сомкнулся над болотом, но Денисон продолжал ждать, надеясь, что у Маккриди хватит сообразительности не подходить ближе.
  Когда ветер подул снова, Денисон был готов к внезапному улучшению видимости. На мысу, который оказался всего лишь галечной отмелью, стоял человек. К нему шёл другой человек, расплёскивавший воду и махавший рукой.
  Денисон протянул руку и надел детонатор на металлический сосок под взведённым курком, а затем немного подгрёб одним веслом. Нос плоскодонки медленно развернулся влево. Когда ствол ружья оказался на одной линии с мишенью, Денисон отгрёб назад, чтобы остановить вращение лодки.
  Он был готов дёрнуть запальную верёвку, но не торопился с выстрелом. Эти люди могли оказаться обычными финнами, случайно наткнувшимися на банду спятивших чехов, палящих во все стороны из винтовок. Один из мужчин повернулся с приглушённым возгласом, и Денисон понял, что он заметил лодку. Второй человек быстро поднял руку. Денисон успел заметить две яркие вспышки, и туман сомкнулся снова.
  Это решало дело – ни один добропорядочный финн не станет стрелять в первого встречного. Денисон дёрнул за запальную верёвку и спустил курок, в последний момент вспомнив о том, что нужно откинуть голову назад и оторвать колени от дна лодки.
  Последовала пауза продолжительностью в один удар сердца, а затем ружьё выстрелило. Из запального отверстия брызнуло пламя, ослепившее Денисона, но не настолько, чтобы он не смог увидеть чудовищный огненный цветок, выросший из дула ружья. Жёлто-оранжевый по краям и белый в центре, он вытянулся на двенадцать футов, залив всё вокруг ослепительным светом, а затем раздалось оглушительно рычащее "бууум!". Лодка вздрогнула и с силой дёрнулась назад, днище под Денисоном конвульсивно подпрыгнуло. Через несколько секунд всё стихло. Облачко чёрного дыма лениво отплыло прочь, в воздухе висел едкий запах сгоревшего пороха.
  Почти оглушённый выстрелом, Денисон всё же расслышал вопль, раздавшийся впереди. В его глазах роились огненные пятна. Он вглядывался в неожиданно плотный туман, но не мог ничего разобрать. Сзади ударила очередь из автоматической винтовки, и вода по правому берегу неожиданно взорвалась десятками маленьких фонтанчиков. Сверху свистнула пуля, и на голову Денисона упал срезанный стебель тростника.
  Огонь прекратился.
  – Как насчёт того, чтобы перезарядить ружьё? – слабым голосом спросил Хардинг.
  – Сколько потребуется времени?
  – Пять минут.
  – О Боже, нет, – Денисон вернулся к действительности. – Нам нужно убираться отсюда как можно скорее.
  Он сел и выпрямил ноги, поудобнее ухватившись за ручки вёсел. Теперь было не так важно соблюдать тишину, как развить хорошую скорость. Денисон принялся энергично грести. Он осторожно обогнул мыс, не желая сесть на мель и ещё меньше желая встретиться с теми, кто недавно здесь стоял.
  Мощность выстрела превзошла все его ожидания. Что, ради всего святого, пришлось испытать людям, в которых он стрелял? Он огляделся по сторонам, но увидел лишь плывущие полосы тумана. За спиной слышались торопливые всплески: Маккриди и остальные ускорили шаг, догоняя лодку.
  Денисон грёб до изнеможения, время от времени меняя курс, когда приходилось огибать заболоченные островки или когда Хардинг сверялся с компасом. Через полчаса он выбился из сил и отложил вёсла. Дыхание со свистом вырывалось из его лёгких, в горле пересохло.
  Хардинг дотронулся до его плеча.
  – Отдохните, – сказал он. – Вы уже сделали достаточно.
  Сзади приблизился Маккриди: он наполовину шёл, наполовину плыл.
  – Господи! Ну и темп!
  Денисон слабо усмехнулся.
  – Это всё из-за того выстрела. Я хотел как можно скорее убраться оттуда.
  Маккриди уцепился за край лодки и окинул ружьё оценивающим взглядом.
  – Когда эта штука сработала, я был уверен, что ствол разорвался. В жизни не видел ничего подобного.
  – Как далеко мы ушли? – спросил Денисон.
  Хардинг пошарил по дну лодки здоровой рукой и протянул ему мокрую карту. Денисон развернул её.
  – Думаю, мы пересекаем вот эту широкую полосу чистой воды, – сказал Хардинг, указывая из-за его плеча.
  – Широкую и глубокую, – проворчал Маккриди.
  – Это больше половины пути. Суша уже недалеко.
  Диана и Лин остановились на мелководье возле тростникового островка. Они промокли до нитки. Сделав несколько коротких гребков, Денисон подплыл к ним.
  – С вами всё в порядке? – тихо спросил он.
  Диана устало кивнула.
  – Сколько ещё осталось? – спросила Лин.
  – Уже недалеко, – ответил Денисон. – Остаток пути вы можете проделать в лодке.
  Маккриди кивнул.
  – Думаю, мы оторвались от них. Я уже с полчаса не слышал стрельбы.
  Хардинг всё ещё шарил по дну лодки.
  – Боюсь, у нас неприятности, – сказал он. – Сначала я думал, что вода попадает с вёсел, но, оказывается, у нас течь. Лодка тонет.
  – О чёрт, – простонал Маккриди.
  – Это моя вина, – с несчастным видом сказал Хардинг. – Кажется, я положил слишком мощный заряд. Доски не выдержали, и обшивка разошлась.
  Денисон с шумом выпустил воздух. Маккриди был прав: ствол действительно мог разорваться.
  – Похоже, остаток пути вам придётся пройти пешком, доктор, – сказал он. – Как, справитесь?
  – После того как я сделаю себе инъекцию, всё будет в порядке.
  – Спрячем лодку в тростниках, а потом двинемся дальше, – заключил Маккриди. – Нам нужно выбраться из этого проклятого болота, пока не рассеялся туман.
  Глава 37
  Кэри вышел из сосновой рощицы и взглянул на дом. Дом отличался от типичных британских особняков, особенно в мелких архитектурных деталях, но в конце концов Кэри решил, что в Англии его можно было бы назвать помещичьей усадьбой, хотя и не из самых крупных.
  Он остановился и закурил трубку, размышляя на исторические темы. В те дни, когда Финляндия была частью Российской Империи, этот дом, должно быть, был резиденцией мелкого дворянина или какого-нибудь финского буржуа. Затем дом перешёл в собственность крупной хельсинкской компании, которая использовала его для банкетов руководящего персонала и для закрытых совещаний. Сейчас дом был арендован британской разведкой для её собственных, никому не ведомых целей.
  Кэри, одетый в безупречный твидовый костюм от Харриса, задумчиво попыхивавший трубкой, казался образцовым английским сквайром, волшебным образом перенесённым на финскую почву. Он зажёг новую спичку и, прикрывая рукой огонёк, поднёс её к потухшей трубке. Если он и был чем-то озабочен, то это никак не отражалось на его поведении. В глубине души его волновало отсутствие новостей от Маккриди и его группы, но в данный момент гораздо важнее для него было то, что происходило в Лондоне. Его шеф, сэр Вильям Линг, очевидно, не смог справиться с Торнтоном, и глухая возня за стенами Уайт-холла теперь грозила перерасти в ожесточённую драку.
  Снова раскурив трубку, Кэри удовлетворённо вздохнул: по дорожке от дома к нему подходил Армстронг.
  – Как там наш учёный? – спросил он, когда Армстронг приблизился настолько, что мог его услышать. – Всё ещё возится с уравнениями?
  – Уже закончил.
  – Самое время. Он нашёл то, что нужно?
  – Мне он об этом не сказал, – ответил Армстронг. – Он хочет видеть вас. Ещё одна новость: только что позвонил Маккриди. По телефону он не мог многого сказать, но, насколько я понял, у него есть для вас любопытная история. Ему нужно выслать медицинские препараты и инструменты, чтобы извлечь пулю из руки.
  – У кого?
  – У доктора Хардинга.
  Кэри хмыкнул.
  – Другие сложности есть?
  – Если и есть, то Джордж о них не упоминал.
  – Хорошо. Пошли, навестим нашего физика.
  Армстронг пошёл рядом с ним.
  – И ещё: вас хочет видеть один человек – тип по фамилии Торнтон.
  Лицо Кэри превратилось в каменную маску.
  – Он здесь?
  – Я отвёл его в библиотеку.
  – Он видел физика?
  – Не думаю.
  – Он не должен его увидеть, – Кэри искоса взглянул на Армстронга. – Ты что-нибудь знаешь о Торнтоне?
  – Видел пару раз, – ответил Армстронг. – Но, разумеется, не имел чести беседовать с ним. На нашем тотемном столбе он расположен куда повыше меня.
  – Совершенно верно. Он один из Уайт-холлских манипуляторов – такой же скользкий, как и все остальные. Относительно Торнтона я даю тебе чёткие инструкции: вернись в библиотеку и предложи ему чаю – ему это понравится. Развлекай его всякими пустяками до моего появления. Я не хочу, чтобы он шатался по дому, в его присутствии у меня разыгрывается мигрень. Всё ясно?
  – Да, – помедлив, сказал Армстронг. – А в чём дело?
  – В Англии разгорелся небольшой политический спор, и Торнтон, как считают некоторые, слишком ретиво взялся за дело. К тебе это не имеет отношения до тех пор, пока ты выполняешь приказы – мои приказы. Если Торнтон попытается приказывать тебе, отсылай его ко мне.
  – Хорошо.
  – И ещё о Торнтоне, – добродушно продолжал Кэри. – Он подблюдок – словечко, достойное Льюиса Кэрролла. Оно означает помесь ублюдка с подлецом. Поэтому в присутствии Торнтона ни слова о нашей операции: это мой приказ.
  – Даже если он прямо спросит меня об этом?
  – Отсылай его ко мне, – повторил Кэри. – Неприятности тебе не грозят. Я знаю, что он очень влиятелен, а ты всего лишь мелкий служащий, но не забывай о том, что ты служишь в другом департаменте. Если он попытается надавить на тебя, можешь вежливо послать его к чёртовой матери, а я тебя прикрою, – Кэри улыбнулся. – А меня прикроет Линг, так что тебе обеспечена поддержка до самого верха.
  – Всё ясно, – с облегчением сказал Армстронг.
  Кэри коротко кивнул.
  – Отлично. Отправляйся к Торнтону, а я зайду к нашему научному светилу.
  * * *
  Человек, которого Кэри назвал научным светилом, был сэром Чарльзом Гастингсом, руководителем федеральной лаборатории, известным физиком. Кэри, с пренебрежением, относившийся ко всем учёным, обращался с ним без всякого лицеприятия и почтения. Сэр Чарльз, обладавший известным чувством юмора, находил эту манеру оригинальной.
  – Каков результат? – без обиняков спросил Кэри, входя в комнату.
  Сэр Чарльз отложил в сторону стопку бумаг.
  – Ответ недвусмысленный. Вот решающий документ: в нём доктор Меррикен обрисовывает идею в общих чертах и развивает её весьма интересными способами. Как вы, наверное, уже знаете, понятие скользящего угла применяется в современных рентгеновских телескопах, но Меррикен значительно усовершенствовал эту концепцию – довольно странно, учитывая давность работы.
  Сэр Чарльз немного помолчал, отдавая дань уважения гениальному предшественнику.
  – Меррикен не только разработал теорию, но и приспособил её для лабораторных испытаний, – продолжал он. – Вот перечень тестов с совершенно поразительными результатами. В первом же тесте ему удалось добиться 25-процентного отражения прямого пучка.
  – Минутку, – быстро сказал Кэри. – Как это соотносится с достижениями современной науки?
  Сэр Чарльз коротко хохотнул.
  – Не идёт абсолютно ни в какое сравнение. Кроме всего прочего, это произведёт революцию в рентгеновской астрономии: появится возможность создавать рентгеновские линзы с огромной разрешающей способностью. Но это был лишь первый из тестов Меррикена, в заключительной серии он добился значительно лучших результатов, и это при том, что его аппаратура была далека от современных стандартов.
  Кэри вынул изо рта потухшую трубку.
  – Следовательно, если мы соберём команду учёных, дадим им уйму денег и достаточно времени, то сможем углубить разработки Меррикена? Вы согласны с этим, сэр Чарльз?
  – Разумеется, согласен. Здесь нет ничего противоречащего законам физики, всё сводится к инженерным вопросам – вопросам тонкой инженерии, заметьте, но не более того, – он развёл руками. – Теперь проблема рентгеновского лазера переместилась из области теории в область практики.
  Кэри указал черенком трубки на бумаги, лежавшие на столе.
  – Есть ещё что-нибудь ценное?
  Сэр Чарльз покачал головой.
  – Ничего. Это, к примеру... – он вытащил тетрадь в твёрдой картонной обложке. – Это серия расчётов по ядерному делению. Достаточно примитивно и полностью бесполезно, – в его голосе сквозило пренебрежение. – Остальное в том же духе.
  – Спасибо, сэр Чарльз, – Кэри помедлил. – Буду очень признателен, если вы останетесь в этой комнате до моего прихода. Я вернусь через несколько минут.
  Проигнорировав вежливое удивление, отразившееся на лице физика, он вышел из комнаты.
  Перед тем как войти в апартаменты Торнтона, Кэри сделал глубокий вдох и распрямил плечи. Торнтон развалился в кожаном кресле, Армстронг со смущённым видом стоял возле окна. Увидев Кэри, он заметно расслабился.
  – Доброе утро, – приветливо сказал Торнтон. – Должен сказать, ваш персонал прошёл хорошую тренировку. Мистер Армстронг нем как рыба.
  – Доброе утро, – сухо отозвался Кэри.
  – Я заглянул к вам в надежде выяснить, чем здесь занимается сэр Чарльз Гастингс. Вы, должно быть, знаете, что все мы очень заинтересованы в результатах ваших трудов.
  Кэри опустился в кресло, раздумывая о том, каким образом Торнтон узнал о присутствии здесь сэра Чарльза. Он всё больше убеждался в том, что из офиса Линга происходит утечка информации.
  – Вам придётся узнать о результатах нашей работы у сэра Вильяма Линга, – ровным голосом ответил он.
  – Ну что ж, – приветливости в голосе Торнтона слегка поубавилось. – Думаю, мы должны извиниться перед мистером Армстронгом на время обсуждения этого вопроса, – он повернулся к Армстронгу, – если не возражаете...
  Армстронг направился к двери.
  – Стой где стоишь, Ян, – отрезал Кэри.
  Армстронг застыл на месте. Торнтон нахмурился.
  – Вы же знаете, существуют детали... э-э... детали, о которых мистер Армстронг знать не вправе.
  – Он остаётся, – твёрдо сказал Кэри. – Мне нужен свидетель.
  – Свидетель? – брови Торнтона поползли вверх.
  – Проясним ситуацию, – сказал Кэри. – Когда операция подойдёт к концу, я составлю рапорт, включающий то, что я сейчас услышу в этой комнате. То же самое, независимо от меня, сделает и Армстронг. Картина ясна?
  – Я не могу согласиться с вами, – холодно возразил Торнтон.
  – В таком случае вам нет нужды что-либо говорить. Армстронг не сможет услышать то, чего вы не сказали, – Кэри приятно улыбнулся. – Когда отбывает ваш самолёт в Лондон?
  – Должен сказать, что вы не стремитесь к сотрудничеству, – раздражённо заявил Торнтон.
  – Это не входит в мою задачу, – спокойно ответил Кэри. – С тех пор как мы начали операцию, вы всё время наступаете нам на пятки. Мне это не нравится, и Лингу тоже.
  Лицо Торнтона окончательно утратило приветливое выражение.
  – Кажется, вы не вполне осознаёте своё положение, Кэри, – сказал он. – Вы не такая крупная фигура, которую нельзя убрать с доски. Когда министр ознакомится с моим рапортом, вам придётся пережить основательную встряску.
  Кэри пожал плечами.
  – Вы напишете свой рапорт, я напишу свой. А что касается министра, это уже не моё дело. Я не толкаюсь в министерских приёмных: этим занимается Линг.
  Торнтон встал.
  – Когда операция закончится, Линг может исчезнуть с горизонта, – предупредил он. – На вашем месте я бы не слишком полагался на него.
  – Линг ведёт свои баталии, – безразлично отозвался Кэри. – До сих пор у него это получалось вполне успешно. Будь добр, Ян, проводи мистера Торнтона к его автомобилю. Мне кажется, ему больше нечего сказать.
  – Только одно замечание, – сказал Торнтон. – Разумеется, в этом предприятии участвуют люди не только из вашего департамента. Вам следует позаботиться о том, чтобы Денисон и дочь Мейрика держали язык за зубами. Это всё, что я хотел сказать.
  Он вышел из комнаты в сопровождении Армстронга. Кэри вздохнул и вытащил спички, чтобы разжечь трубку, но затем с омерзением взглянул на неё и отложил в сторону. Через минуту снаружи хлопнула дверца автомобиля, и взвизгнули шины на гравийной дорожке. В комнату вошёл Армстронг.
  – Он уехал? – спросил Кэри.
  – Да.
  – Дай мне сигарету, Бога ради!
  Армстронг с удивлённым видом протянул ему пачку сигарет.
  – Вы довольно резко обошлись с Торнтоном, верно? – осведомился он, протягивая зажжённую спичку.
  Кэри неумело затянулся и закашлялся.
  – Это единственный способ обходиться с такими ублюдками. Он величайший мошенник во всём Лондоне, но если двинуть ему по башке с достаточной силой, то до него доходит и чужое мнение.
  – Удивительно, что он не устроил скандала. Вы не боитесь, что в один прекрасный день он выбьет из-под вас стул? Мне казалось, что он крупная шишка в коридорах власти.
  – Коридоры власти! – Кэри передёрнуло. – Интересно, знал ли Ч. П. Сноу, что он изобрёл клише для двадцатого века? Я не боюсь Торнтона: он не сможет насесть на меня через голову шефа. В любом случае, я скоро уйду на пенсию и смогу плевать ему на плешь, как только у меня возникнет такое желание.
  Он пыхнул сигаретой, не затягиваясь, и выпустил, клуб дыма.
  – К тебе это не имеет никакого отношения, Ян. Ты простой солдат, и тебе не стоит забивать голову политикой.
  – Я не знаю даже из-за чего весь сыр-бор, – с улыбкой сказал Армстронг.
  – Вот и держись подальше от этого, – Кэри встал и выглянул в окно. – Ты не заметил ничего странного в нашей беседе?
  Армстронг задумался.
  – Пожалуй, нет.
  – А я заметил. Торнтон до того взбесился, что допустил ошибку, – Кэри выпустил ещё один клуб дыма. – Откуда ему было известно о Денисоне? Ответь мне на этот вопрос, мой мальчик, и я подарю тебе большую сигару.
  Он с отвращением взглянул на сигарету и с силой погасил окурок в пепельнице.
  – Дай мне знать, когда приедут Денисон и Маккриди, – коротко сказал он.
  Глава 38
  Денисон лежал в большой старомодной ванне, до краёв наполненной горячей водой. Он наслаждался покоем, полностью расслабившись и позволяя воде высасывать усталость из его измученного тела. У него всё ещё сильно ныли плечи после отчаянной гребли на болотах Сомпио. Открыв глаза, он посмотрел на высокий потолок, украшенный лепниной, а затем перевёл взгляд на массивную изразцовую печь, стоявшую в углу – сооружение, больше подходившее для большой гостиной, чем для ванной комнаты. Похоже, зимы в Финляндии суровые.
  Когда вода остыла, Денисон выбрался из ванной, обтёрся полотенцем и надел купальный халат Мейрика. Взглянув на себя в зеркало, он провёл пальцем по гладкой шёлковой ткани и усмехнулся. Судя по нескольким коротким замечаниям Кэри, его обеспеченная жизнь подошла к концу. Денисона это устраивало: в последние дни он был ближе к бесславной смерти, чем к роскошной жизни.
  Он вышел из ванной и прошёл по коридору в спальню. Видимо, подумал он, британская разведка тоже не осталась равнодушна к обаянию роскоши: этот загородный дом напоминал ему особняки в старых детективных пьесах, где графа находят мёртвым в своём кабинете, а в последнем действии выясняется, что убийцей был дворецкий. В те дни авторы пьес, похоже, считали, что дворецкий должен быть у каждого человека, кроме дворецкого.
  Он уже собирался выйти в гостиную, когда дверь в дальнем конце комнаты приоткрылась, и на пороге появилась Лин.
  – Жиль, можно тебя на минутку?
  – Конечно.
  Она распахнула дверь, и Денисон прошёл в её спальню.
  – Как Хардинг? – спросил он.
  – Поразительный человек, – ответила Лин. – Сам вынул пулю и обработал рану. При этом он сказал, что это не так сложно, как вырезать у самого себя аппендикс, а некоторым докторам приходилось это делать. Мы с Дианой помогали при перевязке.
  – Думаю, ему больше не придётся попадать под огонь, – сказал Денисон. – Насколько я смог узнать от Кэри, работа практически закончена. Он высказался в том смысле, что завтра мы все улетим в Лондон.
  – Следовательно, он достал то, за чем охотился?
  – Судя по всему, да. Здесь был учёный, который проверял материалы. Диана и Ян Армстронг отправились вместе с ним в Англию.
  Лин опустилась на край кровати.
  – Итак, всё кончилось. Чем ты теперь намерен заняться?
  – Наверное, вернусь обратно в кино, – Денисон поскрёб отросшую щетину на подбородке. – Кэри хотел побеседовать со мной по этому поводу, ведь устроиться на работу с чужим лицом будет непросто. Подразумевается, что вся эта скандинавская неразбериха должна храниться в строгом секрете, поэтому я не могу явиться к Фортескью так, словно ничего не случилось. Он задаст много вопросов, на которые я не смогу ответить. Беда в том, что мир кино слишком тесен, и если вопросы будет задавать не Фортескью, то их задаст кто-нибудь другой.
  – Каков же будет ответ?
  – Ответит на все вопросы, как я полагаю, человек по фамилии Иредаль, – мрачно сказал Денисон. – Это специалист по пластической хирургии. Не могу сказать, что меня радует эта мысль: я с детства боюсь больниц.
  – Сделай это, Жиль, – тихо попросила она. – Пожалуйста, сделай это. Я не могу...
  Денисон ждал продолжения, но Лин замолчала, отвернувшись от него. Он сел рядом с ней и взял её за руку.
  – Мне очень жаль, Лин. Я отдал бы всё, что угодно, лишь бы этого не было. Мне не нравилось обманывать тебя, и я с самого начала сказал Кэри об этом. Я уже собирался настаивать, чтобы он положил конец этой пытке, когда ты... когда ты всё узнала. Мне бы чертовски хотелось, чтобы мы с тобой встретились при других обстоятельствах...
  Она ничего не ответила. Денисон прикусил губу.
  – Чем ты теперь займёшься?
  – Ты же знаешь, – с горечью ответила она. – Выпускной балл у меня не очень высокий, значит, пойду преподавать. Я уже говорила об этом своему отцу.
  – Когда начнёшь?
  – Не знаю. Нужно выяснить много вещей, связанных с папиной смертью. Кэри сказал, что он нажмёт на нужных людей и всё устроит с точки зрения закона, но остаются другие вопросы – его завещание и тому подобное. После него осталась куча денег, доли в разных компаниях, наконец, остался его дом. Однажды он сказал мне, что если он умрёт, то дом станет моим. Знаешь, это очень похоже на него – сказать не "когда", а "если".
  "Самонадеянный мерзавец", – подумал Денисон.
  – Выходит, ты не скоро сможешь заняться учительской работой, – сказал он вслух.
  – Эти другие обстоятельства... – вдруг произнесла Лин. – Наверное, их ещё можно организовать.
  – Ты хотела бы этого?
  – Да. Начать всё сначала.
  – Начать всё сначала, – повторил Денисон. – Думаю, каждый из нас время от времени испытывает такое желание. Как правило, это невозможно.
  – Но не для нас, – возразила она. – После операции тебе придётся какое-то время выздоравливать. Приезжай в наш дом и побудь со мной немного, – она сжала его руку. – Если я буду видеть лицо Жиля Денисона в доме моего отца, то, может быть, мы сумеем начать всё сначала.
  – Что-то вроде экзорцизма. Это может сработать.
  – Нужно попытаться, – Лин подняла руку и легонько дотронулась до шрама на его щеке. – Кто сделал это с тобой, Жиль? Кто похитил моего отца, а потом утопил его в море?
  – Не знаю, – ответил Денисон. – Думаю, Кэри тоже не знает.
  В нижней комнате Маккриди, сидевший рядом с Кэри, заканчивал свой отчёт.
  – Это была настоящая бойня. Чехи стреляли во всё, что двигалось... кроме нас, – глубокомысленно заключил он.
  – Кто был их противником?
  – Не знаю. Они были вооружены пистолетами. Мы видели их лишь однажды, на болоте, когда Денисон пощекотал их из этого жуткого ружья-переростка. Выдающийся человек.
  – Согласен, – проворчал Кэри.
  – Он не теряет хладнокровия в опасной ситуации, кроме того, он хороший тактик. Переправа через болото – его идея. Прекрасная идея, поскольку в итоге мы так и не столкнулись с чехами. Когда лодка затонула, он фактически возглавил группу, – Маккриди усмехнулся. – Он вёл нас за собой на бечёвке, как цыплят. Его расчёт скорости оказался точен: мы вышли на дорогу ровно через семь часов после того, как отправились в путь.
  – У вас были какие-нибудь сложности в Вуотсо?
  Маккриди покачал головой.
  – Мы вошли в город незаметно, сели в машины и уехали. Неподалёку от Рованиеми мы переоделись, чтобы прилично выглядеть в аэропорту, – он издал смешок. – В Вуотсо есть доктор Маннермаа, замечательный орнитолог. Думаю, он будет слегка раздражён потерей ружья и плоскодонки.
  – Это я улажу, – сказал Кэри. – Так ты говорил, чехи были и на Кево?
  – Чехи, американцы и шайка немцев, околачивавшаяся на дальних подступах. О немцах я остальным ничего не говорил, поскольку они так и не вступили в игру по-настоящему.
  – Восточные или западные немцы? – резко спросил Кэри.
  – Не знаю. Они же говорят на одном языке.
  – Плюс парень, оглушивший Денисона и забравший оригинал карты, – резюмировал Кэри.
  – Я так ни разу и не видел его, – печально сказал Маккриди. – Думаю, это был одиночка, работавший сам на себя.
  – Четыре группы, – задумчиво пробормотал Кэри. – И мы не можем сказать определённо, были ли среди них русские.
  – Пять, – поправил Маккриди. – Ещё одна шайка подменила Мейрика на Денисона. Им не было нужды ездить за нами на Кево и в Сомпио.
  Кэри хмыкнул.
  – У меня есть кое-какие мысли по поводу тех, кто провернул дело с Денисоном и Мейриком. Не думаю, что русские имеют к этому отношение.
  – Вы сказали, что Торнтон был здесь. Чего он хотел?
  – Я так и не смог это выяснить, – ответил Кэри. – Я не позволил ему говорить со мной без свидетелей, и он встал в позу. Он слишком хитёр, чтобы выкладывать свои требования при посторонних. Но он знал о сэре Чарльзе Гастингсе, более того, он знал о Денисоне.
  – Вот как? Бог ты мой! Мы должны немедленно перекрыть эту утечку, как только вернёмся в Лондон. Что сказал Гастингс?
  – Товар что надо, здесь всё в порядке. Он увёз фотокопии в Лондон. Теперь мы можем спокойно готовиться к следующему этапу операции. Мне хотелось бы, чтобы Денисон с девушкой не участвовали в этом. Они улетают завтра десятичасовым рейсом из Хельсинки.
  – Где находятся оригиналы документов?
  – В сейфе библиотеки.
  – В этой рухляди? Я могу открыть его шляпной булавкой своей бабушки.
  Кэри мягко улыбнулся.
  – А имеет ли это значение в данных обстоятельствах?
  – Думаю, не имеет, – согласился Маккриди.
  Глава 39
  Этой ночью Денисон рано лёг в постель, чтобы наверстать предшествующее недосыпание и как следует отдохнуть перед утренним перелётом в Лондон. Пожелав Лин доброй ночи, он прошёл в свою спальню и неторопливо разделся. Перед тем как лечь, он плотно задёрнул занавески. Хотя теперь они были достаточно далеко от Полярного круга, но по ночам было всё-таки достаточно светло для того, чтобы осложнить переход ко сну. После полуночи наступали серые сумерки, но небо оставалось светлым.
  Он проснулся оттого, что кто-то толкал его в бок, и медленно выбрался на поверхность из чёрных глубин сна.
  – Проснись, Жиль!
  – М-мм... Кто это?
  В комнате было совершенно темно, но Денисон чувствовал, что на него кто-то смотрит.
  – Это я, Лин, – прошептала девушка.
  Он приподнялся на локте.
  – В чём дело? Включи свет.
  – Нет, – сказала она. – Происходит что-то странное.
  Денисон сел и протёр глаза.
  – Что именно?
  – Я не могу понять. В доме какие-то люди – внизу, в библиотеке. Это американцы. Там тот человек, которому ты меня представил, ты ещё говорил, что он ужасный зануда.
  – Киддер?
  – Да. Думаю, что это он, я слышала его голос.
  Киддер! Человек, допрашивавший его в хельсинкском отеле после похищения из сауны. Человек, который привёл на Кево группу американцев. Чересчур жизнерадостный и смертельно нудный Джек Киддер.
  – О Боже, – произнёс Денисон. – Дай мне мои брюки. Они висят на спинке стула.
  В темноте послышался шорох, и брюки упали ему на колени.
  – Зачем ты бродила по дому среди ночи?
  – Я не могла заснуть, – ответила Лин. – Я стояла возле окна в спальне и увидела их внизу. Было достаточно светло. У них на уме явно было что-то недоброе – они старались подкрасться незаметно. Потом они все вдруг исчезли. Я хотела найти Кэри или Маккриди, но не знала, где их комнаты. Я вышла на лестницу и увидела свет в библиотеке, а когда спустилась к двери, то услышала голос Киддера.
  – Что он говорил?
  – Я не разобрала. Это было неясное бормотание, но я узнала его голос. Я не знала, что делать, поэтому пошла сюда и разбудила тебя.
  Денисон всунул босые ноги в туфли. Лин протянула ему свитер.
  – Я тоже не знаю, где комната Кэри, – сказал он. – Думаю, я просто спущусь вниз и узнаю, что там происходит.
  – Будь осторожен. С меня уже достаточно стрельбы.
  – Я только послушаю, – отозвался Денисон. – Но ты будь готова завизжать на весь дом.
  Тихо приоткрыв дверь спальни, он вышел в тёмный коридор. Он осторожно прошёл к лестнице, замирая при каждом скрипе половиц, и на цыпочках спустился вниз. Дверь в библиотеку была закрыта, но через щель между дверью и косяком пробивалась полоска света. Денисон остановился у двери и услышал мужские голоса.
  Он не мог ничего разобрать до тех пор, пока не наклонился к замочной скважине. Теперь до него явственно донёсся холодный голос Киддера, хотя слова по-прежнему сливались в неясный гул. Голос другого человека звучал на полтона ниже – это был Кэри.
  Денисон выпрямился, раздумывая о том, что ему делать. Лин говорила о людях во множественном числе; значит, поблизости есть и другие. Он может поднять шум и перебудить весь дом, но если Киддер держит Кэри под прицелом, то это никому не принесёт пользы. Прежде чем совершать необратимый поступок, следовало выяснить, что же на самом деле происходит. Денисон повернулся, взглянул на Лин, стоявшую на нижней ступеньке лестницы, и приложил палец к губам. Затем он взялся за дверную ручку и очень медленно повернул её.
  Дверь чуть-чуть приоткрылась, и голоса зазвучали яснее.
  – ...а новые неприятности у вас начались в Сомпио? – это был Кэри.
  – Господи! – произнёс Киддер. – Я уже думал было, что мы столкнулись с финской армией, но это были всего лишь проклятые чехи. Мы подранили одного и слышали, как он матерился. Ну кто, скажите на милость, может ждать встречи с чехами в финской тундре? Особенно с чехами, вооружёнными автоматическими винтовками и каким-то огнемётом сумасшедшей конструкции. Из-за него я теперь весь в бинтах.
  Кэри рассмеялся.
  – Это уже наша работа.
  Денисон приоткрыл дверь ещё на полдюйма и заглянул в щель. Он увидел Кэри, стоявшего возле сейфа в углу комнаты, но Киддер находился вне его поля зрения.
  – Это был не огнемёт, – объяснил Кэри. – Это было здоровенное охотничье ружьё, которое привёл в действие не кто иной, как наш знаменитый доктор Мейрик.
  – Изворотливый малый, – буркнул Киддер.
  – Вам не следовало похищать Денисона из отеля в Хельсинки, – продолжал Кэри. – Я думал, вы мне доверяете.
  – Я никому не доверяю, – сказал Киддер. – Мне и сейчас кажется, что вы собираетесь надуть меня. Вы не хотите раскрыть свои карты: я до сих пор не знаю, где находятся документы. Во всяком случае от Мейрика я ничего не узнал – он выдал мне кучу дерьма, в которое я чуть не вляпался, а затем аккуратно врезал мне прямо в солнечное сплетение и удрал. Спортивных физиков вы выращиваете в Англии, нечего сказать.
  – Да, у него разносторонние дарования, – согласился Кэри.
  Тон Киддера стал более резким.
  – Думаю, под приятной частью беседы можно подвести черту. Где бумаги Меррикена?
  – В сейфе, – Кэри повысил голос. – Мне хотелось бы, чтобы вы убрали пистолет.
  – Рассматривайте его как занавеску на тот случай, если кто-нибудь попытается сунуть сюда нос, – ответил Киддер. – Это необходимо ради вашей же безопасности. Вы ведь не хотите, чтобы кто-то узнал о... скажем, о нашем сотрудничестве? Что с вами происходит, Кэри? Когда до нас дошли слухи, что вы не прочь иметь с нами дело, никто этому не поверил. Кто угодно, но не такой честный парень, как уважаемый мистер Кэри.
  Кэри пожал плечами.
  – Я ухожу на пенсию, а что я имею в итоге? Всю жизнь я ходил по тонкому льду, и теперь у меня нервное расстройство, гипертония и язва желудка. Я стрелял в людей, и в меня стреляли, на войне гестаповцы делали со мной такое, о чём я и сейчас боюсь вспоминать. Чего ради? Через год-другой я получу пенсию, которой едва хватит на табак и выпивку.
  – Выброшен, как старая перчатка, – издевательски поддакнул Киддер.
  – Можете смеяться, – с достоинством ответил Кэри. – Подождите, вот доживёте до моих лет...
  – О'кей, о'кей, – примирительно сказал Киддер. – Я вам верю. Вы старый боец и заслуживаете соответствующего отношения к себе. Знаю, ваше казначейство дрожит над каждым пенсом. Вам следовало бы работать на нашей стороне ограды: вы знаете, какие ассигнования выделяются ЦРУ?
  – Кто теперь занимается приятной беседой? – ядовито спросил Кэри. – Сейчас речь идёт о деньгах, поэтому позаботьтесь о том, чтобы оговорённая сумма вовремя была перечислена на счёт в швейцарском банке.
  – Вы нас знаете, – сказал Киддер, – если вы играете честно, мы тоже играем честно. А теперь, быть может, вы откроете сейф?
  Денисон не мог поверить тому, что он слышал. Все душевные и физические страдания, которые ему пришлось испытать, оказались совершенно напрасными, ибо Кэри – Кэри! – продал их. Денисон никогда бы не поверил этому, если бы не слышал слов Кэри собственными ушами. Продал, и кому! Паршивым американцам!
  Он быстро оценил ситуацию. Судя по разговору, в библиотеке находились только два человека. Кэри стоял рядом с сейфом, Киддер предположительно стоял лицом к нему, то есть спиной к двери. Предположение было вполне логичным: никто не будет подолгу беседовать с человеком, стоя к нему спиной. Однако у Киддера был пистолет, и независимо от того, собирался он им воспользоваться или нет, оружие оставалось оружием.
  Денисон оглянулся. Лин всё ещё стояла на нижней ступеньке лестницы, но он не мог попросить её о помощи. Заметив большую вазу, стоявшую на столе в холле, Денисон быстро отступил в сторону и взял её в руку, как дубинку. Вернувшись к приоткрытой двери, он увидел, что Кэри распахнул сейф и перебирает какие-то бумаги.
  – ...мы согласились погнаться за Мейриком и Маккриди для того, чтобы остальные ничего не заподозрили, но я никак не ожидал всех этих чертовских перестрелок. Чёрт побери, меня же могли убить! – голос Киддера звучал обиженно.
  Кэри наклонился и извлёк из сейфа папку с бумагами.
  – Но вас всё-таки не убили, – проворчал он.
  Денисон приоткрыл дверь пошире. Киддер стоял спиной к нему, небрежно опустив пистолет. Кэри наполовину засунул голову в сейф. Денисон быстро шагнул вперёд и изо всех сил опустил вазу на голову Киддера. Ваза разлетелась вдребезги, а Киддер упал на колени и затем распростёрся на полу.
  Кэри был пойман врасплох. Он дёрнул головой и ударился затылком о верхнюю полку сейфа. За это время Денисон успел подхватить пистолет, выскользнувший из руки Киддера. Когда Кэри наконец выпрямился, он увидел, что дуло пистолета смотрит ему в грудь.
  – Грязная сволочь! – тяжело дыша, сказал Денисон. – Я спускался в эту преисподнюю не для того, чтобы ты теперь сделал из меня обезьяну!
  До того как Кэри успел ответить, в комнату на полной скорости влетел Маккриди. Увидев, в кого прицелился Денисон, он застыл как вкопанный.
  – Вы что, с ума все посходили?
  – Заткнись! – яростно приказал Денисон. – Думаю, ты тоже в этом замешан. Мне сразу показалось странным, что Кэри так поспешно избавился от Дианы и Армстронга. Что это у вас там за срочное дело в Лондоне, из-за которого Диане пришлось бежать на самолёт, даже не успев переодеться, а, Кэри?
  Кэри шагнул вперёд.
  – Отдайте мне пистолет, – сказал он тоном приказа.
  – Стойте на месте.
  – Что происходит, Жиль? – спросила Лин, входя в комнату.
  – Эти сукины дети продали нас, – ответил Денисон. – Продали ради денег на счетах в швейцарском банке.
  Кэри снова шагнул вперёд, и Денисон приподнял пистолет.
  – Стоять на месте!
  Кэри не обратил внимания на предупреждение.
  – Эх вы, юный идиот, – тихо сказал он. – Отдайте мне пистолет, и мы поговорим в более спокойной обстановке.
  Он снова двинулся вперёд. Денисон невольно отступил.
  – Кэри, я предупреждаю вас, – он вытянул руку с пистолетом. – Ещё один шаг, и я стреляю.
  – Вы не выстрелите, – уверенно сказал Кэри и сделал ещё один шаг вперёд.
  Палец Денисона напрягся на спусковом крючке, и Кэри выбросил руку ладонью вперёд как полисмен, требующий остановиться. Он надавил на дуло пистолета в тот момент, когда Денисон нажал на спуск.
  Выстрела не последовало.
  Кэри продолжал ровно и сильно давить на дуло пистолета, отводя руку Денисона в сторону. Денисон снова и снова нажимал на спусковой крючок, но выстрела не было. А потом было уже слишком поздно: Кэри широко замахнулся свободной рукой и нанёс ему мощный удар ребром ладони по шее. У Денисона всё поплыло перед глазами, и в последний момент он успел увидеть надвигающийся на него кулак Кэри, выросший до невероятных размеров, и услышать пронзительный крик Лин.
  Маккриди, белый как полотно, взглянул на безжизненное тело Денисона и присвистнул.
  – Вам повезло, что пистолет стоял на предохранителе, – сказал он.
  Кэри поднял пистолет.
  – Он снят с предохранителя.
  Лип подбежала к Денисону и наклонилась над ним.
  – Вы ударили его! – она подняла голову. – Мерзавец!
  – Он пытался убить меня, – мягко ответил Кэри.
  – Пистолет был снят с предохранителя, – медленно сказал Маккриди. – Но тогда как же...
  Кэри подбросил пистолет на ладони.
  – Киддер приобрёл его в местной лавке, – сказал он. – Решил, наверное, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Это "хуксварна", модель 40, состоит на вооружении шведской армии. Хорошее оружие, но имеет один недостаток – свободный ход ствола примерно на одну шестнадцатую дюйма. Если на дуло надавить спереди, то нельзя спустить курок.
  Взяв пистолет в правую руку, он надавил на дуло левой ладонью и нажал на спусковой крючок. Выстрела не последовало.
  – Видишь?
  – Я бы не стал рисковать жизнью, чтобы это проверить, – нервно признался Маккриди. – А вообще-то он стреляет нормально?
  Кэри подмигнул ему.
  – Кажется, у Киддера есть друзья снаружи. Давай-ка пригласим их сюда.
  Он огляделся.
  – Честно говоря, вазы такого фасона мне никогда не нравились.
  Он поднял пистолет и тщательно прицелился в вазу, стоявшую в дальнем углу комнаты – точную копию той, которую Денисон разбил о голову Киддера. Грохнул выстрел, и ваза разлетелась на кусочки.
  Кэри опустил пистолет.
  – Это должно привлечь их внимание.
  Несколько часов находившиеся в комнате составляли странную живую картину. Лин была слишком занята состоянием Денисона, чтобы обращать внимание на то, что происходит вокруг. После выстрела она даже не взглянула в сторону Кэри. Киддер лежал без сознания. Повязка сползла с его подбородка, обнажив мелкие ранки – следы дроби, попавшей в него на болотах Сомпио. Кэри и Маккриди молча стояли посреди комнаты и напряжённо прислушивались.
  Оконная занавеска внезапно отлетела в сторону, словно подхваченная порывом ветра.
  – Бросьте пистолет, мистер Кэри, – приказал женский голос.
  Кэри положил пистолет на стол и отступил в сторону. За окном послышалась какая-то неясная возня, и в комнату спрыгнула миссис Киддер. Она оставалась всё той же серой и незаметной маленькой женщиной, и пистолет в её руке выглядел неуместно и нелепо. Следом за ней в комнате появились двое крупных мужчин.
  – Что произошло? – резко спросила она.
  Кэри указал на Денисона.
  – Наш друг неожиданно вышел на сцену. Он оглушил вашего мужа, если мне будет позволено так его называть.
  Люси Киддер опустила пистолет и что-то тихо прошипела сквозь зубы. Один из мужчин пересёк комнату и склонился над Киддером.
  – А бумаги? – спросила она.
  – Лежат на сейфе, – ответил Кэри. – Никаких проблем.
  – Да? А как насчёт девушки? – пистолет приподнялся, указывая на Лин.
  – Я имею в виду то, что сказал, – твёрдо ответил Кэри. – Никаких проблем.
  Она пожала плечами и скомандовала одному из верзил:
  – Забирай барахло.
  Второй мужчина подошёл к сейфу и начал перекладывать бумаги в холщовую сумку. Кэри быстро посмотрел на Маккриди, а затем перевёл взгляд на Киддера, который начал приходить в себя и что-то пробормотал – негромко, но Кэри смог разобрать слова.
  Он говорил по-русски.
  Человек, склонившийся над Киддером, взвалил его на плечо, и бормотание внезапно прекратилось. Он понёс Киддера к окну, и хотя Кэри не мог бы поручиться за это, но ему показалось, что рот Киддера был зажат большой ладонью.
  Мужчина, стоявший возле сейфа, наполнил сумку и вернулся к окну.
  – Если это то, что нам требуется, то вы получите свои деньги, как было условлено, – сказала миссис Киддер.
  – Смотрите не ошибитесь, – отозвался Кэри. – Нужно же на что-то жить в старости.
  Она окинула Кэри презрительным взглядом и, не ответив, вылезла на улицу через окно. Человек с холщовой сумкой последовал за ней. Выждав несколько секунд, Кэри подошёл к окну, закрыл его на задвижки, вернулся к столу и начал набивать трубку.
  – Киддер с самого начала пытался заставить меня поверить в то, что он работает на ЦРУ, – заметил он, обратившись к Маккриди. – Его американский акцент слишком хорош для настоящего американца. Он неплохо владеет идиомами, но слишком часто ими пользуется – ни один американец не извергает из себя американские клише постоянным потоком, – он чиркнул спичкой. – Думается мне, что мы удостоились чести сотрудничать с русскими.
  – Иногда вы становитесь слишком хитры для меня, – признался Маккриди.
  – И для меня, – добавила Лин. – Жиль был прав: вы отъявленная скотина.
  Кэри с наслаждением раскурил трубку.
  – Джордж, у нашего друга Жиля был тяжёлый день. Отведи-ка его в постель.
  Глава 40
  Денисон шёл через Сент-Джеймсский парк, наслаждаясь мягким октябрьским солнцем. Он пересёк улицу возле Гвардейского Мемориала и прошёл по площади Конной Гвардии через Дворцовую арку к Уайт-холлу, торопливо обойдя гвардейца, отсалютовавшего саблей. В это время года число туристов уменьшилось, и людей вокруг было немного.
  Миновав Уайт-холл, он вошёл в большое каменное здание, в тысячный раз задав себе вопрос, кому понадобилось его видеть. Это несомненно было как-то связано с тем, что произошло в Скандинавии. Назвав своё имя дежурному, он задумчиво погладил бороду, пока тот листал регистрационный журнал. "Совсем неплохо отросла за последние недели", – тщеславно подумал он.
  Дежурный поднял голову.
  – Да, мистер Денисон: комната 541. Вас проводят. Будьте добры, подпишите эту форму, сэр.
  Денисон поставил свою подпись и последовал за юношей с прыщавым лицом по пыльному коридору к древнему лифту, а затем снова по коридору.
  – Сюда, пожалуйста, – юноша открыл дверь. – Мистер Денисон.
  Денисон вошёл в комнату. Дверь за ним закрылась. Он взглянул на стол в углу, но там никого не было. Уловив какое-то движение слева, он обернулся и увидел Кэри, стоявшего возле окна.
  – Я видел, как вы шли через Уайтхолл, – сказал Кэри. – Узнал вас только по походке. Господи, как же вы изменились!
  Денисон не двинулся с места.
  – Это вы хотели меня видеть?
  – Нет, – ответил Кэри. – Я здесь лишь для того, чтобы провести подготовительную работу. Да не стойте же, проходите и садитесь. Здесь очень удобные кресла.
  Денисон сделал несколько шагов и опустился в кожаное кресло. Кэри прислонился к столу.
  – Надеюсь, ваше пребывание в клинике не причинило вам больших неудобств?
  – Нет, – коротко ответил Денисон. На самом деле он с дрожью вспоминал дни после операции, но не собирался говорить об этом человеку, стоявшему перед ним.
  – Я знаю, что вы раздражены и обеспокоены, – сказал Кэри. – Точнее, больше обеспокоены, чем раздражены. Вас тревожит то, что я всё ещё работаю в своём ведомстве, вы хотите написать заявление, но не знаете, к кому обратиться. Вас тревожит то, что у вас могут быть крупные неприятности, связанные с законом о государственной тайне. В то же время вы не хотите позволить мне выйти сухим из воды, что бы это ни означало в вашем понимании, – Кэри вынул трубку. – Насколько я могу догадаться, вы и Лин Мейрик в последние несколько дней много и серьёзно беседовали друг с другом. Я прав?
  Кэри мог, когда хотел, производить устрашающее впечатление. Он словно читал мысли Денисона.
  – Да, мы вместе думали об этом, – неохотно признал Денисон.
  – Могу вас понять. Наша задача – оградить вас от лишних разговоров. Разумеется, если вы уже говорили с посторонними, то мы можем убрать вас, но положение уже не поправишь. В некоторых других странах всё очень просто: соответствующее ведомство позаботится о том, чтобы человек никогда, ничего и никому не смог рассказать, но у нас дела делаются по-иному, по крайней мере если ещё не слишком поздно. Итак, мы хотим убедить вас, что всякие разговоры будут ошибочны. Сэр Вильям Линг скоро будет здесь и постарается сделать это.
  Даже Денисон слышал о Линге, советнике министра обороны.
  – Он зря потратит время.
  Кэри усмехнулся и взглянул на часы.
  – Он немного опаздывает, а вы почитайте-ка пока вот это. Это секретный документ, но не слишком секретный. В нём изложены идеи, которые витают в воздухе в наши дни, – он взял со стола папку и протянул её Денисону. – Я вернусь через несколько минут.
  Кэри вышел из комнаты. Денисон открыл папку. Пока он читал, на лице его попеременно отражались раздражение, недоумение и изумление. Пробежав взглядом документ, он принялся его перечитывать. Всё неясное и загадочное начало постепенно приобретать смысл.
  Кэри вернулся через полчаса; вместе с ним в комнату вошёл невысокий, подвижный человек, быстротой и точностью движений напоминавший хищную птицу.
  – Жиль Денисон – сэр Вильям Линг.
  Линг подошёл к Денисону. Денисон поднялся с кресла, и они обменялись рукопожатием.
  – Итак, вы – Жиль Денисон, – оживлённо начал Линг. – Мы чрезвычайно благодарны вам, мистер Денисон. Садитесь, пожалуйста, – он обошёл вокруг стола и вопросительно взглянул на Кэри. – Он уже?..
  – Да, он прочитал домашнее задание.
  Линг уселся за столом.
  – Ну и каково ваше мнение о том, что вы только что прочли?
  – Честно говоря, не знаю, – Денисон покачал головой.
  Линг уставился в потолок.
  – Хорошо: как бы вы могли назвать этот документ?
  – Наверное, это очерк или эссе по военно-морской стратегии.
  Линг улыбнулся.
  – Это не эссе, а оценка военно-морской стратегии, сделанная на довольно высоком уровне в министерстве обороны. Она рассматривает задачи военно-морских сил применительно к тому случаю, если страны Варшавского Договора и НАТО окажутся вовлечены в условную войну. Что вас поразило в этом документе? Как можно сформулировать основную проблему, рассматривающуюся в нём?
  – Основная проблема – выявление различий между разными типами подводных лодок. Вы должны быть уверены, что собираетесь потопить ту, а не другую субмарину. Лодки, которые нужно топить, – это те, что нападают на надводные суда и на наши лодки.
  – Допустим, наша страна находится в состоянии войны с Россией, – резко сказал Линг. – Какую разумную причину вы могли бы выдвинуть в пользу того, чтобы не топить определённые типы вражеских субмарин?
  Денисон раскрыл папку.
  – Исходя из содержания этой записки, нам не следует топить ракетные лодки – русский аналог "Поларисов".
  – Почему?
  – Потому что если в ходе условной войны мы потопим слишком много подводных лодок этого типа, то русские поймут, что теряют важный компонент своих ядерных сил. Это может толкнуть их к развязыванию ядерной войны во избежание полного поражения.
  Линг с довольным видом кивнул Кэри.
  – Он хорошо усвоил урок.
  – Я же говорил, что он сообразительный парень, – отозвался Кэри.
  Денисон недовольно пошевелился в кресле. Ему не нравилось, что о нём говорят в третьем лице.
  – Интересная проблема, не правда ли? – продолжал Линг. – Если мы не будем топить их условные субмарины, то рискуем проиграть условную войну. Если мы потопим слишком много ракетных лодок, то война может обернуться ядерной катастрофой. Как отличить одну подводную лодку от другой в ходе сражения? – он щёлкнул пальцами. – Проблема эта, разумеется, решается не нами, а инженерами и учёными, но осознаёте ли вы солидность аргументов?
  – В общем, да, – ответил Денисон. – Я разобрался, в чём дело, но не могу понять, какое это имеет отношение к тому, что случилось в Финляндии. Мне казалось, что со мной собираются говорить о другом.
  – Совершенно верно, – Линг указал на папку. – Это лишь пример определённого типа мышления. Вы хотите что-то добавить, Кэри?
  Кэри подался вперёд.
  – С тех пор как была изобретена атомная бомба, всё человечество ходит по натянутому канату, – начал он. – Бертран Рассел однажды сказал: "Вполне разумно ожидать от человека, что он сможет ходить по канату в течение десяти минут, не подвергая свою жизнь опасности, но совершенно неразумно ожидать, что он сможет продолжать это занятие без единого срыва на протяжении двухсот лет". Вот уже тридцать лет мы ходим по натянутому канату. Теперь я хочу, чтобы вы представили себе канатоходца: он держит в руках длинный шест для балансировки. Что произойдёт, если вы внезапно уроните на один конец шеста тяжёлый предмет?
  – Наверное, канатоходец упадёт, – ответил Денисон. Он постепенно начинал понимать, к чему клонит Кэри.
  Линг упёрся локтями в стол.
  – Человек по фамилии Меррикен изобрёл нечто, не имевшее никакого практического значения в те годы, когда оно было изобретено. Теперь выясняется, что с помощью его открытия можно перехватывать в полёте стратегические ракеты. Мистер Денисон, допустим, такое оружие существует в России и нигде больше. Как вы думаете, что произойдёт в этом случае?
  – Это зависит от соотношения "голубей" и "ястребов" в русском правительстве. Если они будут абсолютно уверены в своей способности отразить американский удар, то они могут рискнуть и попробовать свои силы в ядерной войне.
  – Перед тем как обратиться к нам, Мейрик много болтал в Стокгольме, – сказал Кэри. – Новости распространяются быстро. Проблема заключалась в том, что документы находились в России: если бы русские первыми завладели ими, то они бы крепко вцепились в них. Что ж, теперь у русских есть оригиналы документов, а у нас есть фотокопии.
  Денисон с сомнением покачал головой.
  – Но вы же продали их американцам!
  – Киддер – русский, – сказал Кэри. – Я распустил слухи о том, что меня можно купить, хотя русские отлично знали, что я никогда не перекинусь на их сторону. В конце концов, и у меня есть определённые моральные принципы, – скромно добавил он. – Поэтому они решили сыграть на опережение. Я не возражал.
  – Я всё-таки не совсем понимаю... – пробормотал Денисон.
  – Хорошо, – сказал Кэри. – Русские обладают секретом; вскоре мы расскажем им, что тоже обладаем секретом и собираемся передать его американцам. Но и американцам мы дадим знать, что у русских имеются аналогичные документы. Мы повесим тяжёлые грузила на оба конца шеста.
  Линг развёл руки, изображая канатоходца, и заметил:
  – Результат – равновесие. Человек продолжает балансировать на канате.
  – В это дело вовлечены и другие, но они рангом помельче, – продолжал Кэри. – Чехи и западные немцы, – он усмехнулся. – У меня есть основания считать, что человек, ударивший вас по затылку на Кево, работал на израильскую разведку. Израильтянам позарез нужно оборонительное оружие против ракет "SAM-111", с которыми балуются сирийцы. По сути дела, значение имеют лишь Америка и Россия. Да ещё, может быть, Китай.
  Он взглянул на Линга.
  – Позже – может быть, и Китай – Линг посмотрел на Денисона. – Мы перестали быть империей, но многие, особенно из старшего поколения, по-прежнему сохраняют имперские привычки и стиль мысли. Такое поведение в ядерную эпоху крайне опасно, но, к сожалению, с этими людьми приходится считаться. Если факт передачи русским того, что газеты несомненно назовут "супероружием", станет достоянием гласности, то одним из наименьших следствий этого будет падение правительства.
  – Наименьших? – Денисон приподнял брови.
  Линг холодно улыбнулся.
  – Политическое лицо правительства в наши дни представляет небольшой интерес. Нужно проводить различие между правительством и государством: правительства могут приходить и уходить, но государство остаётся. Реальная власть сосредоточена в государственном аппарате, в офисах Уайт-холла – в том, что лорд Сноу так метко назвал "коридорами власти".
  Кэри хмыкнул.
  – Я каждый день ожидаю появления статьи, в которой будет написано, что "в коридоры власти ворвались ветры перемен", – проворчал он.
  – Такое может случиться, – согласился Линг. – Контроль над властными структурами в государстве не монолитен – существуют группировки и зоны влияния, за которые идёт постоянная борьба. Многие из людей, с которыми мне приходится работать, до сих пор цепляются за старые понятия. Особенно это касается военного ведомства, – его лицо на секунду омрачилось. – Некоторые из старших офицеров военно-морского флота во время второй мировой были командирами эскадренных миноносцев.
  Он выбросил палец, указывая на палку.
  – Можете ли вы представить себе реакцию этих людей, помешанных на старых методах, когда им предложат отдать приказ, запрещающий топить определённые типы вражеских субмарин? – он покачал головой. – Старые привычки умирают тяжело. Более вероятно, что они скомандуют по старой традиции: "Полный вперёд! Залп изо всех аппаратов!" Они воюют, чтобы победить, забывая о том, что в ядерной войне нет победителей. Они забывают про равновесие, а равновесие – это всё, мистер Денисон. Они забывают о человеке на канате.
  Он вздохнул.
  – Если сведения о том, что было сделано в Финляндии, будут раскрыты, то это приведёт не только к падению правительства, но и к быстрому перераспределению власти в государственном аппарате. Мы – те, кто стремится сохранить баланс, – проиграем другой точке зрения на государственные интересы, и поверьте мне: страна и мир от этого ничуть не выиграют. Вы понимаете, о чём я говорю, мистер Денисон?
  – Да, – ответил Денисон. Его голос прозвучал хрипло, и он откашлялся. Он не ожидал, что неожиданно окажется вовлечён в вопросы высокой политики.
  Линг понизил голос и заговорил более деловым тоном:
  – Мисс Мейрик высказала в наш адрес одну специфическую угрозу. Она высмеяла действенность секретных циркуляров и сказала, что студентам двадцати университетов наплевать на такие пустяки. Как это ни прискорбно, я вынужден признать, что доля истины в этом есть. Определённая часть нашего студенчества, как вы знаете, не отличается умеренностью и рассудительностью. Любое действие, предпринятое во исполнение угрозы мисс Мейрик, может иметь катастрофические последствия.
  – Почему бы вам не поговорить с ней? – спросил Денисон.
  – Мы сделаем это, но мы считаем, что вы имеете на неё определённое влияние. Будет прискорбно, если чувства сострадания и гнева мисс Мейрик станут причиной взрыва, о котором я говорил.
  Денисон вздохнул.
  – Ладно, я поговорю с ней.
  – Когда вы собираетесь встретиться с ней? – спросил Кэри.
  – Мы собирались встретиться на площади Конной Гвардии в двенадцать часов.
  – Значит, через десять минут. Поговорите с ней, а я свяжусь с ней попозже, – Кэри встал и протянул руку. – Я прощён?
  – Я хотел убить вас и был очень близок этому, – сказал Денисон.
  – Без обид. Я помню, что ударил вас очень сильно.
  Денисон встал и пожал протянутую руку.
  – Без обид.
  Линг улыбнулся и зарылся в содержимое своего чемоданчика, демонстративно отвернувшись в сторону. Кэри окинул Денисона критическим взглядом.
  – Сначала я не мог поверить – я имею в виду вашу внешность.
  Денисон провёл ладонью по лицу.
  – Иредаль снял стежок с века – это было очень просто – и убрал шрам. Потом он занялся носом: до сих пор немного побаливает. Мы решили не трогать остальное – чтобы вытащить этот силиконовый полимер, пришлось бы снять практически всю кожу с лица. Хорошо, что большую его часть прикрывает борода, – он помолчал. – Кто это сделал, Кэри?
  – Не знаю, – ответил Кэри. – Наверное, мы так и не сможем узнать.
  Он вопросительно взглянул на Денисона.
  – А Лин довольна работой Иредаля?
  – Э-э... ну да... я думаю... – пробормотал Денисон.
  Кэри улыбнулся и вытащил записную книжку.
  – Мне понадобится ваш адрес. Насколько мне известно, в настоящее время вы проживаете в Липскотт-Хауз, возле Беркли, в Букингемшире. Могу ли я считать, что этот адрес сохранится и впредь до особого уведомления?
  – До особого уведомления, – повторил Денисон. – Да.
  – Пригласите меня на свадьбу, – попросил Кэри.
  Он отложил книжку и выглянул в окно.
  – Вот стоит Лин, – сообщил он. – Восхищается лошадьми. Думаю, это всё, Жиль. Я буду держать связь с вами. Если вам понадобится работа, приходите ко мне. Я говорю это совершенно серьёзно.
  – Никогда, – ответил Денисон. – С меня достаточно. Линг поднялся с места.
  – Все мы делаем то, что считаем наилучшим.
  Они пожали руки.
  – Очень рад был познакомиться с вами, мистер Денисон.
  Когда Денисон вышел, Линг сложил бумаги обратно в чемоданчик. Кэри встал у окна и начал раскуривать трубку. Линг терпеливо ждал до тех пор, пока по комнате не поплыли густые клубы дыма.
  – Ну? – наконец сказал он.
  Кэри, смотревший в окно, увидел, как Денисон пересекает улицу. Лин подбежала к нему, они поцеловались, взялись за руки и прошли под аркой мимо конных гвардейцев.
  – Они разумные люди, – сказал он. – Думаю, осложнений не будет.
  – Хорошо, – Линг подошёл к креслу и забрал папку, которую изучал Денисон. Кэри резко обернулся.
  – Но Торнтон – другое дело.
  – Согласен, – согласен Линг. – Он пользуется доверием министра. Нам придётся попотеть с ним независимо от того, будет Денисон молчать или нет.
  – Я не возражаю, если Торнтон разыгрывает из себя уайт-холлского вояку, используя в качестве оружия только меморандумы, – язвительно сказал Кэри. – Но, когда дело доходит до прямого вмешательства в операции, нужно переходить в наступление.
  – Это лишь подозрения. Доказательств нет.
  – То, что Мейрик умер, хотя и в результате несчастного случая, само по себе уже плохо. Но то, что он сотворил с Денисоном, омерзительно и прощению не подлежит. Если бы ему удалось заграбастать бумаги Мейрика, его паршивые секретные лаборатории работали бы днём и ночью.
  – Забудьте об этом, – сказал Линг. – Нет доказательств.
  Кэри ухмыльнулся.
  – Я только что солгал Денисону – единственный раз с тех пор, как познакомился с ним. У меня есть доказательства прямой связи между Торнтоном и продажными специалистами по пластической хирургии – Иредаль вывел меня на эту ниточку. Недалеко то время, когда я найду и того засранца-психолога, который обрабатывал Денисона. Я с огромным удовольствием сдеру с Торнтона кожу по кусочкам.
  – Это точно? – тревожно спросил Линг. – Доказательства настоящие?
  – Точнее не бывает.
  – В таком случае, вы не будете трогать Торнтона, – резко сказал Линг. – Передайте мне свои доказательства, и я сам займусь им. Неужели вы не понимаете, во что выльется разоблачение? Торнтон просто выйдет из игры. Нет, мы будем держать его в узде до самого конца.
  – Но... – Кэри с трудом сдержался. – Где же тогда справедливость? – глухо спросил он.
  – Ах, справедливость, – безразлично произнёс Линг. – Опять слова. Ни один человек не может ожидать справедливости в этом мире, – в противном случае он просто болван.
  Он взял Кэри под локоть.
  – Пойдём, порадуемся солнышку, пока ещё можем радоваться, – мягко сказал он.
  Десмонд Бэгли
  
  Письмо Виверо
  Глава 1
  1
  Я с хорошей скоростью покрывал расстояние на пути в Западные области. Дорога была пустынна и только время от времени фары встречных машин слепили мне глаза. Миновав Хонитон, я съехал с дороги, выключил двигатель и закурил сигарету. Я не хотел появляться на ферме в столь неприлично ранний час, и, кроме того, мне было о чём подумать.
  Говорят, что, подслушивая разговоры других, никогда не услышишь ничего хорошего о себе. С логической точки зрения это утверждение довольно сомнительно, но мой личный опыт определённо не смог его опровергнуть. Не то чтобы я подслушивал намеренно – это была одна из тех случайных ситуаций, попав в которую вы не сможете выйти из неё с достоинством, – так что мне оставалось только стоять и слушать про себя такие вещи, которые я бы предпочёл не слышать никогда.
  Это случилось днём раньше на вечеринке, одном из обычных для легкомысленного Лондона полуимпровизированных сборищ. Шейла знала человека, который знал человека, который всё организовал, и захотела туда поехать, и мы поехали. Дом был расположен в той части Голдерс Грин, которую обычно называют Хампстед, и наш хозяин был типичным представителем золотой молодёжи. Он работал в компании звукозаписи и кроме того занимался автогонками. Его разговор сводился к болтовне о Маршале Маклюгане и Бренде Хатчере, что сильно давило на барабанные перепонки. Я не знал его лично, так же как и Шейла, – вот какого рода была эта вечеринка.
  Гости один за другим оставляли свои пальто в обычной спальне, а затем дрейфовали по комнатам со стаканом тёплого виски, предаваясь пустой болтовне и отчаянно пытаясь наладить человеческий контакт. Большинство людей были мне совершенно незнакомы, хотя, по-видимому, они все знали друг друга, что создавало определённые трудности для постороннего. Я пытался уловить смысл словесных стенограмм, которыми здесь обменивались в ходе разговоров, и довольно скоро мне стало скучно. Но Шейла, кажется, вполне освоилась с обстановкой, и почувствовав, что мы останемся здесь надолго, я вздохнул и налил себе ещё выпить.
  К середине вечера у меня кончились сигареты, а вспомнив, что в кармане моего пальто осталась ещё одна пачка, чтобы её взять, я прошёл в спальню. Кто-то убрал с кровати все пальто и свалил их в кучу на пол за большой ширмой, сделанной в авангардистской манере. Я пытался среди них раскопать своё, когда в комнату вошёл кто-то ещё.
  Женский голос сказал:
  – Парень, с которым ты пришла, достаточно скучный, не так ли?
  Я узнал голос, принадлежащий Элен Не-помню-как-её, блондинке, слывшей душой вечеринок. Я залез в карман своего пальто и нашёл там пачку сигарет, а затем замер, услышав, как Шейла ответила:
  – Да, он такой.
  Элен сказала:
  – Не могу понять, что ты с ним возишься.
  – Я и сама не понимаю, – ответила Шейла и засмеялась. – Но он мужчина, которого легко иметь под рукой. Всякой девушке нужен кто-то, кто мог бы её сопровождать.
  – Ты могла бы выбрать и кого-нибудь поинтересней, – сказала Элен. – Это просто какой-то зомби. Чем он занимается?
  – Ох, он что-то типа счетовода. Он не рассказывает про это. Маленький серый человек на маленькой серой работе. Я брошу его, как только найду что-нибудь более достойное.
  Я замер неподвижно за ширмой, скрючившись в смешной позе. Услышав такое, я определённо не мог показаться им на глаза. Девушки прихорашивались за туалетным столиком, и до меня доносилась их приглушённая болтовня. Пару минут они поговорили о стилях причёсок, затем Элен спросила:
  – А что случилось с Джимми Как-его-там?
  Шейла захихикала.
  – Ох, он был слишком плотояден – находиться с ним совсем небезопасно. Хотя это по-настоящему волнует. Но в прошлом месяце его послали в командировку за границу.
  – Не думаю, что своего нового кавалера ты тоже находишь волнующим.
  – Ох, с Джемми всё в порядке, – бросила Шейла небрежно. – С ним я могу не беспокоиться за свою добродетель. Подобная смена обстановки действует успокаивающе.
  – Он случайно не педик? – спросила Элен.
  – Не думаю, – сказала Шейла. В её голосе чувствовалось сомнение. – Он никогда не проявлял подобных наклонностей.
  – А со стороны обычно и не скажешь: многие из них прекрасно маскируются. У этой губной помады симпатичный оттенок – что это?
  Они предавались женской бессвязной болтовне, в то время как я потел за ширмой. Казалось, прошёл целый час, пока наконец они не ушли, хотя, возможно, это всё длилось не более пяти минут, а когда до меня донёсся звук хлопнувшей двери, я осторожно встал, выбрался из-за своего укрытия и, спустившись вниз по лестнице, присоединился к компании.
  Я оставался там до тех пор, пока Шейла не решила, что уже поздно, и затем отвёз её домой. Я уже почти собрался продемонстрировать ей единственно возможным способом, что не являюсь педиком, но затем отбросил эту идею. Насилие не относится к моим способам приятного времяпрепровождения. Я подбросил её до квартиры, которую она делила с двумя другими девушками, и сердечно пожелал спокойной ночи. Теперь мне нужно будет почувствовать очень острую потребность в человеческой компании, чтобы захотеть увидеть её снова.
  * * *
  Маленький серый человек на маленькой серой работе.
  Неужели в самом деле таким меня видят другие? Никогда раньше я особенно не задумывался над этим. До тех пор пока в бизнесе используются цифры, всегда будут существовать счетоводы, чтобы с ними разбираться, и эта работа никогда не казалась мне особенно серой, тем более после того, как появились компьютеры. Я не говорю про свою работу, потому что она и правда не является темой для лёгкого разговора с девушкой. Болтовня об относительных достоинствах компьютерных языков, таких, как АЛГОЛ или КОБОЛ, не сравнится по своему очарованию с тем, что спел Джон Леннон на своей последней пластинке.
  Это что касается работы, а как насчёт меня самого? Был ли я безвкусным и тусклым? Серым и неинтересным?
  Вполне возможно, что так оно и есть – для других людей. Я никогда не был из тех, у кого, что называется, душа нараспашку, и вероятно, если судить с позиции современных нравов, я и в самом деле чересчур замкнут. Меня не увлекают "свингующие" аспекты Англии шестидесятых; это дёшево, бессмысленно и временами по-настоящему отвратительно, и я могу обойтись и без них. Возможно, я и есть тот самый Джонни-шагающий-не-в-ногу.
  Я встретил Шейлу месяцем раньше, это было случайное знакомство. Заново прокручивая в памяти разговор в спальне, я пришёл к заключению, что это произошло как раз в тот момент, когда из её жизни исчез Джимми Как-там-его, и она выбрала меня в качестве временной замены. По разным причинам, главную из которых можно выразить пословицей насчёт однажды обжёгшегося ребёнка, боящегося огня, я не имел привычки прыгать в постель со всеми без исключения женщинами после короткого знакомства, и если это то, что Шейла ожидала, или даже хотела, то она выбрала не того парня. Что же это за общество, в котором мужчину, проявляющему минимум сдержанности, немедленно начинают подозревать в гомосексуализме.
  Возможно, глупо было придавать столько значения язвительным замечаниям пустоголовой женщины, но всегда полезно посмотреть на себя так, как тебя видят другие, и как следует изучить себя со стороны. Чем я и занимался, сидя в машине неподалёку от Хонитона.
  Краткое описание: Джереми Уил, из хорошего йеменского рода, имеет крепкие семейные корни. Поступил в университет – правда, второразрядный – и закончил его с отличными оценками по математике и экономике. Ныне, достигнув 31 года, занимается расчётами на компьютерах и имеет хорошие перспективы на будущее. Характер: замкнутый и даже нелюдимый, но не чрезмерно. В возрасте 25 лет пережил бурный роман, выжавший из него все эмоции; теперь в отношениях с женщинами проявляет осторожность. Хобби: в помещении – математика и фехтование, вне дома – ныряние с аквалангом. Наличный актив на данную минуту: 102 фунта 18 шиллингов 4 пенни на текущем банковском счету; акций и ценных бумаг по биржевому курсу на 940 фунтов. Другое имущество: старенький Форд Корина, в котором сейчас он предаётся грустным размышлениям; один музыкальный комплекс hi-fi; комплект аквалангов в багажнике автомобиля. Обязательства: только перед самим собой.
  Что тут плохого? Или лучше так – что здесь хорошего? Может быть, Шейла была и права, охарактеризовав меня как серого человека, но только отчасти. Она ожидала Шона Коннори в роли Джеймса Бонда, а получила всего лишь меня – порядочного, старомодного, серого, среднего типа.
  Но она сделала своё дело; заставила меня посмотреть внимательно на самого себя, и в том, что я увидел, было мало утешительного. Заглядывая в будущее так далеко, как только возможно, я мог различить себя, закладывающего всё более сложные цифры во всё более сложные компьютеры, повинуясь воле людей, делающих деньги. Тусклая перспектива – если не употреблять приевшееся слово "серая". Возможно, я попал в колею и раньше времени занял позицию человека средних лет.
  Я выбросил в окно окурок третьей сигареты и завёл машину. По-видимому, тут уже ничего не изменишь, к тому же я был счастлив и доволен выпавшим на мою долю жребием.
  Хотя, возможно, не так счастлив, как раньше, пока Шейла не выдавила из себя свой яд.
  * * *
  Отрезок пути от Хонитона до фермы, раположенной возле самого Тотнеса, я преодолел за полтора часа, и поскольку ещё было раннее утро, мне удалось избежать воскресных пробок на Эксетфорском шоссе. Как всегда я остановился на минуту на маленьком клочке земли возле Каттерс Корнер, где брала своё начало зелёная долина, и в высокой изгороди образовалась брешь. Я вышел из машины и облокотился на ограду.
  Я родился здесь тридцать один год назад в фермерском доме, приютившемся на дне долины и походившем более на продукт природы, чем на рукотворный объект. Он был построен Уилом и Уилами, жившими здесь более четырёх сотен лет. По существовавшей среди нас традиции, старший сын наследовал ферму, а младшие уходили в море.
  Занявшись бизнесом, я нарушил традицию, но мой брат Боб взял ферму Хентри в свои руки и поддерживал земли в хорошем состоянии. Я не завидовал Бобу, поскольку он был лучшим фермером, чем я мог когда-нибудь стать. Я не испытывал привязанности к коровам и овцам, и подобная работа приводила меня в уныние. Наибольшее, на что я был способен, это вести для Боба его бухгалтерию и давать ему советы по распределению доходов.
  Среди Уилов я был посмешищем. В конце длинной генеалогической линии охотников на лис, истребителей фазанов, иоменов-землевладельцев на свет появились Боб и я. Боб следовал семейным привязанностям; он хорошо работал на земле, как сумасшедший носился следом за гончими, был хорош в скачках по пересечённой местности и не знал ничего лучшего, чем провести весь день на охоте. Я же был чудаком, который не любил убивать кроликов из пневматической винтовки мальчиком, и ещё меньше из дробовика, будучи уже взрослым мужчиной. Мои родители, когда они ещё были живы, смотрели на меня с некоторой растерянностью, и я, должно быть, вносил смятение в их неискушённые умы; им казался не совсем нормальным ребёнок, который не предаётся мальчишеским забавам, а вместо этого проявляет слишком уж необычную для Уилов склонность к чтению книг и обладает способностью заставлять цифры скакать через обруч. Они задумчиво покачивали головами, как бы спрашивая самих себя: "Что же получится из этого парня?"
  Я закурил сигарету и выпустил струйку дыма в прозрачный утренний воздух, затем улыбнулся, заметив, что над трубами фермы дыма не видно. Должно быть, Боб лёг поздно, как бывало всякий раз, когда он проводил вечер в Кингсбридж Инн или Котт Инн, своих любимых пабах. Этой приятной привычке настанет конец, когда он женится. Я был рад, что он наконец собрался жениться, поскольку не мог себе представить ферму Хентри без Уилов, а если бы Боб вдруг умер неженатым, то из них в живых остался бы только я, а мне совершенно не хотелось заниматься сельским хозяйством.
  Я вернулся в машину, проехал ещё вперёд, а затем свернул на дорогу, ведущую к ферме. Бобу было давно пора её выровнять и положить новое покрытие, что он обещал сделать уже не один год. Миновав большой дуб, который, по семейной легенде, посадил мой прапрадед, я обогнул угол дома и оказался почти в самом дворе фермы.
  Затем я резко нажал на педаль тормоза, потому что на середине дороги кто-то лежал.
  Я вышел из машины и посмотрел на него. Он лежал ничком, откинув в сторону одну руку, и когда я присел и дотронулся до его кисти, она оказалась холодной как камень. Я тоже похолодел, взглянув на его затылок. Я осторожно попытался повернуть ему голову, но тело уже окоченело, и чтобы посмотреть на лицо, мне пришлось перекатить его на спину. Я издал вздох облегчения, увидев абсолютно незнакомого мне человека.
  Его смерть была тяжёлой, но быстрой. Выражение лица говорило о том, что конец был мучительным, губы, искажённые предсмертным оскалом, застыли в жуткой усмешке, а широко открытые глаза смотрели через моё плечо в утреннее небо. Под ним образовалась большая лужа наполовину высохшей крови, которой была покрыта и вся его грудь. Никто не смог бы потерять такое количество крови медленно – она была извергнута одним внезапным взрывом, принёсшим за собой быструю смерть.
  Я встал и огляделся по сторонам. Вокруг было очень тихо, и всё, что я слышал, это трель одинокого чёрного дрозда и хруст гравия под моими ногами, звучавший неестественно громко. Из дома донёсся замогильный вой, перешедший в леденящий душу лай, и из-за угла выскочила молодая овчарка. Ей было не более девяти месяцев, и я решил, что это один из повзрослевших щенков Джесс.
  Я протянул руку и щёлкнул пальцами. Агрессивный лай сменился радостным тявканьем, и молодой пёс, возбуждённо завиляв хвостом, двинулся вперёд забавной боковой рысью. Из дома донёсся вой другой собаки, и от этого звука волосы у меня на затылке встали дыбом.
  Я прошёл во двор фермы и сразу же заметил, что дверь на кухню приоткрыта. Я распахнул её мягким толчком и крикнул:
  – Боб!
  Занавески на окнах были опущены, свет не горел, и поэтому в комнате царил полумрак. Там что-то задвигалось, и раздалось жуткое рычание. Я открыл дверь пошире, чтобы впустить побольше света, и увидел старую Джесс, подкрадывавшуюся ко мне с обнажёнными в оскале клыками.
  – Всё в порядке, Джесс, – сказал я мягко. – Всё в порядке, девочка.
  Она замерла, посмотрела на меня внимательно, затем, закрыв пасть, спрятала свои клыки. Я похлопал по ноге.
  – Ко мне, Джесс.
  Но она не приблизилась, а безутешно взвыв, повернулась и скрылась за большим кухонным столом. Последовав за ней, я нашёл её нависшей над телом Боба.
  Его рука казалась ледяной, но это не был холод смерти, и на запястье прощупывалось слабое биение пульса. Свежая кровь сочилась из ужасной раны на груди, пропитывая собой его рубашку. Я знал достаточно про серьёзные ранения и не стал его трогать; вместо этого я бросился наверх, сорвал с кровати одеяло, вернулся вниз и укрыл им Боба.
  Затем я подошёл к телефону и набрал 999.
  – Это Джемми Уил с фермы Хентри. Здесь стреляли. Один человек мёртв, а другой серьёзно ранен. Нужен доктор, карета скорой помощи и полиция – именно в такой последовательности.
  2
  Часом позже я разговаривал с Дейвом Гусаном. Доктор и скорая помощь приехали и уехали, и Боб был уже в госпитале. Он находился в плохом состоянии, но доктор Грейсон отговорил меня ехать с ним.
  – В этом нет смысла, Джемми. Ты там будешь только мешаться. Мы сделаем всё, что в наших силах.
  Я кивнул и спросил:
  – Каковы его шансы?
  Грейсон покачал головой.
  – Не слишком хорошие. Но точнее можно будет сказать только после того, как я осмотрю его более тщательно.
  Так что я разговаривал с Дейвом Гусаном, который был полицейским. Когда я видел его в последний раз, он носил звание детектива-сержанта, теперь он был детективом-инспектором. Я ходил в школу с его младшим братом, Гарри, который тоже служил в полиции. Полицейская работа была семейным поприщем Гусанов.
  – Вот что плохо, Джемми, – сказал он. – Для меня это дело слишком серьёзно. Они послали сюда суперинтенданта из Ньютон Аббота. Я не обладаю полномочиями вести дело об убийстве.
  Я посмотрел на него удивлённо.
  – Кто же был убит?
  Он протянул руку в сторону двора фермы, затем сказал смущённо:
  – Мне очень жаль. Я вовсе не имел в виду, что твой брат совершил преступление. Но в любом случае здесь произошло убийство.
  Мы находились в гостиной, и через окно я мог видеть всё, что происходило во дворе. Тело всё ещё оставалось на месте, его только накрыли пластиковой плёнкой. Там толпилось примерно с дюжину копов, некоторые в штатском, остальные в форме; кто-то занимался, как казалось, одной болтовнёй, но были и такие, которые тщательно обследовали двор.
  Я спросил:
  – Кто он такой, Дейв?
  – Мы не знаем. – Он нахмурился. – Ну а теперь расскажи мне всю историю ещё раз – прямо с самого начала. Мы должны всё сделать правильно, Джемми, иначе суперинтендант вытрясет из меня всю душу. Это первое убийство, над которым я работаю. – Он выглядел встревоженным.
  Я снова изложил ему свою историю, как я приехал на ферму, нашёл мёртвого человека, а затем Боба. Когда я закончил, Дейв сказал:
  – Ты только перевернул тело, не более того?
  – Мне показалось, что это Боб, – ответил я. – У него такое же сложение, и причёска тоже похожа.
  – Могу сообщить тебе одну вещь, – сказал Дейв. – Есть вероятность, что он американец. По крайней мере, на нём американская одежда. Это говорит тебе что-нибудь?
  – Ничего.
  Он вздохнул.
  – Ну что ж, рано или поздно мы всё про него узнаем. Он был убит выстрелом из дробовика с близкого расстояния. Грейсон сказал, что очевидно была задета аорта – вот почему он потерял столько крови. У дробовика твоего брата оба ствола разряжены.
  – Значит, Боб застрелил его, – сказал я. – Но это не значит, что он совершил преступление.
  – Разумеется, нет. Мы достаточно точно реконструировали происшедшее, и, судя по всему, действия твоего брата можно квалифицировать как необходимую самооборону. Покойник был вором, это мы знаем точно.
  Я посмотрел на него.
  – Что же он украл?
  Дейв мотнул головой.
  – Иди за мной, и я тебе покажу. Только старайся ступать по моим следам и не отклоняйся от курса.
  Я проследовал за ним во двор, почти наступая ему на пятки, и кружным путём мы приблизились к стене кухни. Он остановился и спросил:
  – Видел это когда-нибудь раньше?
  Я посмотрел туда, куда он указывал, и увидел поднос, который всегда стоял на верхней полке кухонного шкафа с той поры, как я себя помнил. Моя мать время от времени снимала его оттуда, чтобы почистить, но использовали его только в особо торжественных случаях. На Рождество он обычно стоял на середине праздничного стола, нагруженный горкой фруктов.
  – Ты хочешь мне сказать, что он был убит при попытке стащить бронзовый поднос? Что из-за этой вещи он почти убил Боба?
  Я нагнулся, чтобы взять поднос, но Дейв поспешно схватил меня за руку.
  – Не трогай его. – Он посмотрел на меня задумчиво. – Вероятно, ты не знаешь. Это не бронза, Джемми, это золото!
  Я разинул рот, затем поторопился его закрыть, пока туда не залетела муха.
  – Но это всегда был бронзовый поднос, – заметил я глупо.
  – Так же думал и Боб, – согласился со мной Дейв. – Вот как всё произошло. Музей в Тотнесе открыл специальную выставку местных древностей, и Боб поинтересовался, нельзя ли ему предоставить для экспозиции свой поднос. Я знаю, что он был достоянием вашей семьи долгое время.
  Я кивнул.
  – Я помню, как мой дедушка говорил, что поднос здесь был ещё при его дедушке.
  – В общем, он дошёл до нас из глубины веков. Как бы то ни было, Боб предоставил поднос музею, и он был выставлен вместе с остальными экспонатами. Затем кто-то сказал, что это золото, и, Бог ты мой, так оно и было! Работники музея забеспокоились и попросили Боба забрать его обратно. Сам понимаешь, он не был застрахован, и существовала вероятность, что его могут украсть. В газетах была напечатана подробная заметка с фотографией, а любой ловкий парень может открыть музей в Тотнесе заколкой для волос.
  – Я не видел заметки в газетах.
  – Она не попала в центральную прессу, – сказал Дейв. – Только в местные газеты. В общем, Боб забрал его назад. Скажи мне, он знал, что ты приедешь на этот уик-энд?
  Я кивнул.
  – Я звонил ему в четверг. Я сделал расчёты для фермы, которые, как мне показалось, могли его заинтересовать.
  – Теперь всё понятно. Это открытие произошло десять дней назад. Он, должно быть, хотел сделать тебе сюрприз.
  Я взглянул на поднос.
  – Он сделал, – произнёс я горько.
  – Этот поднос представляет из себя большую ценность только потому, что сделан из золота, – сказал Дейв. – Его стоимость вполне достаточна для того, чтобы привлечь к себе внимание вора. А кроме того, эксперты утверждают, что в нём есть нечто особенное, увеличивающее его ценность, но я не антиквар, и не могу тебе сказать, что именно, – Он почесал в затылке. – Во всём этом есть одна вещь, которая меня по-настоящему беспокоит. Подойди взгляни – только не трогай.
  Он провёл меня через двор к тому месту, где возле распростёртого тела кусок оранжевой плёнки покрывал что-то лежащее на земле.
  – Это то, из чего был ранен твой брат.
  Он приподнял пластик, и я увидел оружие – антикварный кавалерийский пистолет.
  – Кому может прийти в голову использовать такое? – спросил я.
  – Грязная штука, не правда ли?
  Я нагнулся и, взглянув повнимательнее, обнаружил, что ошибался. Это был не кавалерийский пистолет, а дробовик с очень коротко обрезанными стволами и прикладом, от которого осталась одна рукоять. Дейв сказал:
  – Какой вор в здравом уме пойдёт на дело с такой пушкой? Только за ношение подобного оружия можно получить год тюрьмы. Ещё одно – их было двое.
  – Ружей?
  – Нет – человек. Двое по меньшей мере. На дороге у фермы была припаркована машина. Мы обнаружили следы шин, оставшиеся в грязи, и масляные пятна. Исходя из того, какая была погода, мы можем с уверенностью сказать, что машина свернула на дорогу вчера после десяти часов вечера. По подсчётам Грейсона, этот человек был убит до полуночи, так что сто соверенов против понюшки табака за то, что машина и покойник между собой связаны. Она не могла уехать сама по себе, что выводит на сцену ещё одного мужчину.
  – Или женщину, – добавил я.
  – Возможно, – согласился Дейв.
  Мне пришла в голову внезапная мысль.
  – А где были Эджекомбы прошлой ночью?
  Джек Эджекомб исполнял на ферме роль главного помощника, а его жена Медж вела для Боба домашнее хозяйство. Они занимали небольшую комнату на самой ферме, в то время как все остальные работники жили в своих собственных коттеджах.
  – Я это проверил, – ответил Дейв. – Они уехали в Джерси, чтобы провести там свой ежегодный отпуск. Твой брат остался один.
  Из дома вышел полицейский в униформе.
  – Инспектор, вас просят к телефону.
  Дейв извинился и отошёл, а я остался стоять, погружённый в тяжёлые раздумья. Мне в голову не приходило ничего существенного; мой мозг сжался и безмолвствовал, непоследовательные мысли кругами носились друг за другом. Дейв отсутствовал недолго, и когда он вернулся, лицо его было серьёзным. Я всё понял до того, как он что-либо сказал.
  – Боб умер, – произнёс я без всякого выражения.
  Он кивнул.
  – Десять минут назад.
  – Боже мой, – воскликнул я, – Если бы я не потратил впустую целых полчаса возле Хонитона, всё могло быть совсем по-другому.
  – Не терзай себя понапрасну. Ничего не изменилось бы, даже если бы ты его нашёл двумя часами раньше. Ранение было слишком серьёзным. – Внезапно в его голосе появился металл. – Теперь мы имеем дело с убийством, Джемми, и есть человек, которого нам нужно найти. Возле Ньютон Аббота была обнаружена брошенная машина. Может быть, и не та самая, но проверка отпечатков шин скоро всё нам скажет.
  – Элизабет Хортон уже знает об этом?
  Дейв нахмурился.
  – Кто она?
  – Невеста Боба.
  – О боже! Он ведь собирался жениться, не так ли? Нет, она ещё ничего не знает.
  – Лучше я сам ей сообщу обо всём, – сказал я.
  – Хорошо. Теперь на твои плечи ложится вся работа по ферме, ведь коровы не могут доить себя сами. Хозяйство быстро придёт в упадок, если не управлять им твёрдой рукой. Я тебе советую вернуть сюда поскорее Джека Эджекомба. Но не беспокойся на этот счёт, я узнаю его адрес и пошлю телеграмму.
  – Спасибо, Дейв, – сказал я. – Но разве подобная услуга не выходит за рамки служебного долга?
  – Это просто часть сервиса, – ответил Дейв, пытаясь пошутить. – Мы сами решаем, как поступить. Я очень любил Боба, ты знаешь. – Он сделал паузу. – Кто был его адвокатом?
  – Старина Монт занимался делами семьи, с тех пор как я себя помню.
  – Тебе лучше увидеться с ним, как можно скорее, – посоветовал Дейв. – Существует завещание и другие официальные вопросы, требующие урегулирования. – Он взглянул на свои часы. – Послушай, если ты останешься здесь до прибытия суперинтенданта, то он задержит тебя ещё на несколько часов. Тебе сейчас лучше отсюда поскорее убраться и заняться своими делами. Я передам твои показания суперинтенданту, и если ему захочется тебя увидеть, то он сможет это сделать и позднее. Но будь добр, звони через каждые два часа, чтобы мы знали, где ты находишься.
  3
  По дороге в Тотнес я посмотрел на свои часы и с изумлением обнаружил, что ещё нет и девяти. Для обыкновенных людей день только начинался, а у меня было такое ощущение, что за последние три часа я прожил целую жизнь. Ко мне ещё не полностью вернулась способность рассуждать здраво, но я чувствовал, как где-то глубоко внутри меня сквозь горе и отчаяние постепенно начинают пробиваться ростки гнева. То, что человек может быть застрелен насмерть в собственном доме из такого варварского оружия, было ужасающим, почти непостижимым извращением нормальной жизни. В сельской тиши Девона внезапно показал свою личину другой мир, мир, в котором насильственная смерть считалась в порядке вещей. Я чувствовал, как во мне растёт возмущение против подобного вторжения в мою личную жизнь.
  Встреча с Элизабет далась мне нелегко. Когда я сообщил ей о смерти Боба, она в оцепенении застыла с каменным лицом. Сначала я подумал, что она принадлежит к тому типу англичанок, для которых любое проявление эмоций является признаком дурного тона, но через пять минут она разразилась потоком слёз, и её увела мать. Я чувствовал к ней жалость. Они с Бобом с некоторым запозданием решились наконец принять участие в гонке за семейным счастьем, а теперь оказалось, что их заезд отменяется. Я знал её не слишком хорошо, но как мне казалось, она могла стать Бобу хорошей женой.
  Мистер Монт, разумеется, встретил эту новость более спокойно, поскольку, будучи адвокатом, по роду своей деятельности постоянно сталкивался со смертью. Но и его не оставили равнодушным обстоятельства гибели моего брата. Внезапная смерть не являлась для него чем-то необычным, и если бы Боб свернул себе шею, гоняясь за лисицей, то это соответствовало бы местным традициям. Но всё случилось совсем по-другому, на его памяти это было первое убийство в Тонесе.
  Поэтому он был глубоко потрясён, но быстро пришёл в себя, обретя поддержку своему пошатнувшемуся миру в твёрдых гарантиях закона.
  – Разумеется, осталось завещание, – сказал он. – Твой брат говорил со мной по поводу нового завещания. Ты, наверное, знаешь, что после женитьбы ранее составленные завещания автоматически теряют силу, поэтому требуется написать новое. Однако мы не дошли до стадии подписания, поэтому остаётся в силе его последняя воля, изложенная им в предыдущем документе.
  На его лице появилась тонкая профессиональная улыбка.
  – Не думаю, что в нём найдутся пункты, которые могут вызвать какие-либо споры, Джемми. За исключением некоторых мелочей, которые он отказал своим друзьям и работникам с фермы, всё его имущество остаётся тебе. Ферма Хентри теперь твоя – или будет твоей после того, как утвердят завещание. Затем, конечно, придётся уплатить налог на наследство, но для сельскохозяйственных угодий при оценке делается сорокапятипроцентная скидка. – Он сделал себе пометку. – Я должен увидеться с банковским менеджером твоего брата, чтобы получить информацию насчёт его бухгалтерии.
  – Я могу предоставить её вам, – сказал я. – Я был бухгалтером Боба. Так получилось, что вся необходимая информация у меня с собой. Я работал над расчётной схемой фермы – что и привело меня сюда в этот уик-энд.
  – Это облегчает мою задачу, – заметил Монт. Он задумался. – Могу заранее сказать, что когда будет производиться оценка наследства, стоимость фермы составит что-то около 125000 фунтов. Разумеется, если не принимать в расчёт оборотный и основной капитал.
  Я удивлённо вскинул голову.
  – О Боже! Так много?
  Его, казалось, позабавила моя реакция.
  – Когда ферма принадлежит одной семье долгие годы, то появляется склонность игнорировать стоимость земли – на неё перестают смотреть как на вложение капитала. Между тем, Джемми, стоимость земли в последнее время значительно выросла. Тебе принадлежит 500 акров превосходных краснозёмов, которые на земельном аукционе могут быть выставлены к продаже не менее, чем по 250 фунтов за акр. Если сюда добавить недвижимость, принять в расчёт то замечательное молочное стадо, которым обзавёлся Боб, и ту модернизацию хозяйства, которую он произвёл, тогда я могу сказать, что при утверждении завещания полная стоимость наследства составит не менее 170000 фунтов.
  Постепенно я начал верить в те невозможные вещи, которые он мне говорил. Монт был сельским адвокатом и знал про стоимость местных ферм так же хорошо, как это может знать опытный фермер, ежедневно осматривающий цепким взглядом соседские поля. Он сказал:
  – Если ты всё продашь, то в твоих руках окажется внушительное состояние, Джемми.
  Я покачал головой.
  – Я никогда не продам ферму.
  Он с пониманием кивнул.
  – Разумеется, – сказал он задумчиво. – Я и не думал, что ты это сделаешь. Это выглядело бы так, как если бы королева продала Букингемский дворец. Но что ты намерен делать? Управлять хозяйством самостоятельно?
  – Я не знаю, – ответил я с оттенком отчаяния в голосе. – Я ещё не задумывался над этим.
  – У тебя ещё будет время подумать, – утешил он меня. – Ты всегда можешь нанять земельного адвоката. Но твой брат был высокого мнения о Джеке Эджекомбе. Пожалуй, будет лучше, если ты назначишь его управляющим, он займётся фермерским хозяйством, в котором ты ничего не понимаешь, а ты сможешь руководить деловой частью, в которой ничего не понимает он. Не думаю, что тебе придётся отказываться от своей карьеры.
  – Я подумаю над этим, – ответил я.
  – Подумай, – сказал Монт. – Ты говорил, что выполнил расчёты для фермы. Могу я спросить, что это за расчёты?
  Я ответил:
  – Государственные экспериментальные фермы используют компьютеры для получения максимальной отдачи от сельскохозяйственных угодий. У меня тоже есть доступ к компьютеру, и я ввёл в него все данные по ферме Хентри, предварительно запрограммировав на то, чтобы он рассчитал способ оптимального ведения хозяйства.
  Монт скептически улыбнулся.
  – Твоя ферма существует более четырёх сотен лет. Я сомневаюсь, что тебе удастся найти лучший метод ведения хозяйства, чем тот, который является традиционным для этих мест.
  Мне и раньше доводилось сталкиваться с подобным отношением к моим расчётам, и я считал, что знаю, как с этим можно бороться.
  – Традиционные методы достаточно хороши, но никто не скажет, что они совершенны. Если вы возьмёте все возможные варианты ведения хозяйства, даже на самой маленькой ферме, – пропорции между пашнями и пастбищами, какой скот разводить, сколько животных содержать, какие культуры выращивать самому, а какие закупать, если вы возьмёте все эти варианты во всех возможных соотношениях и комбинациях, то получите матрицу из нескольких миллионов членов.
  Традиционные методы в ходе эволюции достигли достаточно высокого уровня, и простому фермеру не просто их улучшить. Даже если он окажется одарённым математиком, у него уйдёт пятнадцать лет на подсчёты. А компьютер может это сделать за пятнадцать минут. В случае с фермой Хентри разница между хорошим традиционным способом ведения хозяйства и наилучшим составляет пятнадцать процентов в сторону увеличения прибыли.
  – Ты меня удивил, – сказал Монт заинтересованно. – Мы должны обсудить это поподробнее, но в более подходящее время.
  На эту тему я мог говорить часами, но, как он заметил, время сейчас было не самым подходящим. Я сказал:
  – Боб когда-нибудь при вас упоминал об этом подносе?
  – Ещё бы, – ответил Монт. – Он принёс его сюда, в этот офис, прямо из музея, и мы обсудили с ним вопрос страховки. Это очень ценная вещь.
  – Насколько ценная?
  – Сейчас трудно сказать. Мы взвесили поднос, и только стоимость золота, если оно чистое, составит около 2 500 фунтов. Но надо принять во внимание и его художественные достоинства – это настоящее произведение искусства, кроме того, он имеет и антикварную ценность. Ты что-нибудь знаешь о его истории?
  – Ничего, – ответил я. – Это просто нечто такое, что всегда присутствовало в доме с той поры, как я себя помню.
  – Его необходимо оценить как часть наследства, – сказал Монт. – Мне кажется, Сотбис подойдёт для этой цели наилучшим образом. – Он сделал ещё одну пометку. – Нам нужно будет весьма тщательно разобраться в делах твоего брата. Я надеюсь, у него осталось достаточно свободных денег, из которых мы сможем уплатить налог на наследство. Будет обидно, если с этой целью придётся расстаться с частью фермы. У тебя есть какие-нибудь возражения против того, чтобы предать поднос, если вдруг возникнет такая необходимость?
  – Никаких возражений – если это поможет сохранить ферму в неприкосновенности. – Я подумал, что, вероятно, продам поднос в любом случае, на нём было слишком много крови. Мне будет неприятно иметь такую вещь в своём обиходе.
  – Что ж, пока, как мне кажется, мы больше ничего не можем сделать, – сказал Монт. – Я буду держать под контролем все официальные вопросы – можешь оставить всё это мне. – Он поднялся. – Я являюсь душеприказчиком Боба, а душеприказчик имеет широкие полномочия, особенно если он знает все лазейки в законе. Тебе понадобятся наличные деньги для ведения хозяйства на ферме – например, на жалованье работникам, и их можно взять из наследства. – Он состроил гримасу. – По закону управлять фермой до утверждения завещания должен я, но я имею право поручить вести хозяйство специалисту, и никто не может мне запретить выбрать с этой целью тебя, так что, я думаю, мы так и сделаем, хорошо? Или ты хочешь, чтобы я нашёл земельного агента?
  – Дайте мне пару дней, – ответил я. – Мне нужно всё обдумать. Кроме того, я хотел бы сперва поговорить с Джеком Эджекомбом.
  – Очень хорошо, – согласился он. – Но не затягивай с этим.
  * * *
  Перед тем, как покинуть офис Монта, я позвонил на ферму, выполняя просьбу Дейва Гусана, и мне сказали, что детектив-суперинтендант Смит будет рад, если я нанесу визит в полицейское управление Тотнеса в три часа дня. Пообещав там быть, я вышел на улицу, чувствуя себя немного растерянным и не зная, что делать дальше. Меня мучило какое-то неприятное ощущение, от которого я никак не мог избавиться, пока внезапно не понял, что это такое.
  Я был голоден.
  Посмотрев на свои часы, я обнаружил, что уже почти двенадцать. Я не завтракал и накануне вечером обошёлся весьма лёгким ужином, поэтому не было ничего удивительного в том, что я проголодался. И всё же, несмотря на голод, я чувствовал, что не в состоянии есть основательно, поэтому, сев в машину, направился к пабу гостиницы Котт, где можно перекусить сандвичами.
  Бар был почти пуст, и только одна пожилая пара тихо сидела за столиком в углу. Я подошёл к стойке и сказал Пауле:
  – Пинту пива, пожалуйста.
  Она подняла голову.
  – Ох, мистер Уил, я так сожалею о том, что случилось.
  Понадобилось немного времени, чтобы новость успела распространиться, но иного и не приходится ждать в таком маленьком городишке, как Тотнес.
  – Да, – сказал я. – Дела плохи.
  Она отвернулась налить пива, а из-за другой стойки подошёл Нигел. Он сказал:
  – Сожалею о том, что случилось с твоим братом, Джемми.
  – Да, – снова произнёс я. – Послушай, Нигел. Я просто хочу выпить пива и съесть несколько сандвичей. Сейчас у меня нет настроения это обсуждать.
  Он кивнул и сказал:
  – Если хочешь, я могу обслужить тебя в отдельной комнате.
  – Нет, это не обязательно, я могу посидеть и здесь.
  Он передал заказ на кухню, затем поговорил с Паулой, которая перешла за другую стойку. Я сделал глоток пива и покосился на Нигела, снова приблизившегося ко мне.
  – Я знаю, ты не хочешь разговаривать, – сказал он. – Но есть нечто такое, что ты должен знать.
  – Что это?
  Он запнулся на мгновение.
  – Правда, что взломщик, убитый на ферме, был американец?
  – Пока ещё нельзя сказать точно, но такая вероятность есть, – ответил я.
  Он поджал губы.
  – Не уверен, есть ли здесь какая-нибудь связь, но Гарри Ханнафорд говорил мне пару дней назад, что какой-то американец предлагал Бобу продать поднос – тот самый, который, как оказалось, имеет большую ценность.
  – Где это произошло?
  Нигел взмахнул рукой.
  – Прямо здесь! Меня при этом не было, но Гарри сказал, что слышал весь разговор. Они выпивали вместе с Бобом, когда к ним подошёл американец.
  Я спросил:
  – Ты знаешь этого американца?
  – Вряд ли. Янки часто бывают здесь – наше заведение настолько древнее, что попало в число исторических достопримечательностей. Но не один американец не задерживается здесь надолго. Хотя теперь один у нас остановился, он прибыл вчера.
  – Ох! Что за американец?
  Нигел улыбнулся.
  – Довольно старый – я бы сказал, около шестидесяти. По имени Фаллон. У него, должно быть, много денег, судя по счёту за телефонные разговоры, который он оплатил. Но я не могу сказать, что у него подозрительная внешность.
  – Вернёмся к Ханнафорду и другому янки, – попросил я. – Ты можешь сообщить мне что-нибудь ещё?
  – Тут больше нечего сказать. Просто какой-то янки хотел купить поднос – это всё, что я узнал от Гарри. – Он посмотрел на часы. – Он, вероятно, скоро будет здесь, заскочит на свою дневную кружку, как обычно делает в это время. Ты его знаешь?
  – Не могу вспомнить его лицо.
  – Хорошо, – сказал Нигел. – Тогда, когда он придёт, я подам тебе знак.
  Появились сандвичи, и, взяв их, я устроился за угловым столиком возле камина. Я сел и сразу почувствовал усталость, но в этом не было ничего удивительного, если принять во внимание то, что я не спал всю ночь, и то, какое нервное потрясение мне пришлось пережить. Я не торопясь съел свои сандвичи и взял ещё кружку пива. Только теперь шок, поразивший меня, когда я нашёл Боба, начал проходить, и мне стало по-настоящему больно.
  Паб постепенно заполнялся посетителями, и я заметил несколько знакомых мне лиц. Но никто меня не побеспокоил, хотя я и перехватил несколько любопытных взглядов, которые сразу же отводили в сторону. Врождённое достоинство сельских жителей не позволяло им напрямую проявлять любопытство. Вскоре, перекинувшись парой слов с крупным мужчиной в твидовом костюме, Нигел подошёл ко мне и сказал:
  – Ханнафорд здесь. Хочешь с ним поговорить?
  Я окинул взглядом переполненный бар.
  – Было бы лучше сделать это в другом месте. У тебя есть подходящая комната?
  – Можешь воспользоваться моим офисом, – предложил Нигел. – Я пошлю Гарри прямо туда.
  – Ты можешь прислать туда ещё и пару кружек, – сказал я и покинул бар через заднюю дверь.
  Ханнафорд присоединился ко мне через несколько минут.
  – Сожалею о том, что случилось с Бобом, – прогудел он низким голосом. – Мы с ним частенько проводили здесь время. Он был хорошим человеком.
  – Да, мистер Ханнафорд, был.
  Казалось нетрудным найти сходство между Ханнафордом и Бобом. Когда человек регулярно посещает паб, то в этом замкнутом пространстве у него завязываются случайные, ни к чему не обязывающие знакомства. Чаще всего они такими и остаются и не выходят за пределы общения в стенах паба. Но только поэтому такое знакомство нельзя назвать поверхностным – просто оно ни к чему не обязывает.
  – Нигел мне сказал, что один американец хотел купить у Боба поднос, – начал я.
  – Так и было – и даже не один. Насколько я знаю, Боб получил два предложения, и оба от американцев.
  – Неужели? Вы что-нибудь знаете про этого человека, мистер Ханнафорд?
  Ханнафорд потянул себя за мочку уха.
  – Мистер Гатт, как мне показалось, настоящий джентльмен – совсем не такой наглый, как большинство этих янки. Это человек средних лет, хорошо одетый. Мистер Гатт очень хотел купить у Боба поднос.
  – Он предлагал цену – определённую цену?
  – Нет, напрямую он этого не сделал. Ваш брат сказал, что до тех пор, пока не произведена оценка подноса, нет смысла предлагать ему деньги, а мистер Гатт ответил, что он заплатит Бобу ту сумму, в которую его оценят, как бы высока она ни была. Но Боб засмеялся и сказал, что, возможно, он не будет продавать его вовсе, поскольку это фамильная ценность. У мистера Гатта вытянулась физиономия, когда он это услышал.
  – А что насчёт другого человека?
  – Молодого парня? Он не произвёл на меня приятного впечатления, по моему мнению, он вёл себя слишком высокомерно и вызывающе. Он не делал предложений – но был сильно разочарован, когда Боб сказал, что поднос не продаётся, и говорил с Бобом достаточно резко, до тех пор, пока его не одёрнула жена.
  – Жена?
  Ханнафорд улыбнулся.
  – Не могу в том поручиться – он мне не показывал брачного свидетельства, но я решил, что это его жена или, возможно, сестра.
  – Он не сказал, как его зовут?
  – Сказал. Как же его имя? Халл? Нет, не так. Стедман? Нет. Подождите минутку, я сейчас вспомню. – Его большое красное лицо сморщилось от умственного усилия, а затем внезапно разгладилось. – Халстед – вот оно! Его звали Халстед. Он дал вашему брату свою карточку – я помню это, он сказал, что свяжется с ним, когда поднос оценят. В ответ Боб заверил его, что он только зря потратит время, и вот тогда Халстед проявил свою несдержанность.
  Я спросил:
  – Ещё чего-нибудь можете про это вспомнить?
  Ханнафорд покачал головой.
  – Это, пожалуй, всё. Да, мистер Гатт говорил ещё, что он собирает подобные вещи. Одна из причуд американского миллионера, я полагаю.
  Я подумал, что, по-видимому, скоро в окрестностях Котта станет тесно от наплыва богатых американцев.
  – Когда это случилось? – спросил я.
  Ханнафорд потёр подбородок.
  – Дайте мне подумать – это произошло после того, как в "Вестерн Монинг Ньюс" напечатали заметку; двумя днями позже, насколько я помню. А заметка появилась пять дней назад, так что это было в четверг.
  Я сказал:
  – Большое вам спасибо, мистер Ханнафорд. Как вы сами понимаете, эта история, возможно, заинтересует полицию.
  – Я расскажу им то же самое, что и вам, – сказал он серьёзным голосом и положил свою руку на мой рукав. – Когда состоятся похороны? Я хотел бы отдать Бобу свой последний долг.
  Я ещё не подумал об этом; слишком много событий произошло за столь короткий промежуток времени.
  – Я не знаю, когда они будут. Сначала должны сделать экспертизу, – ответил я.
  – Разумеется, – сказал Ханнафорд. – Было бы неплохо, если бы вы сообщили об этом Нигелу, как только узнаете всё точно, а он даст мне знать. И остальным тоже. Боба Уила здесь все очень любили.
  – Я так и сделаю.
  Мы вернулись обратно в бар, где Нигел жестом попросил меня подойти. Я поставил кружку на стойку, а он кивком указал на противоположную сторону комнаты.
  – Вон тот самый янки, который остановился у нас. Фаллон.
  Я обернулся и увидел необыкновенно худого мужчину, сидящего со стаканом виски возле камина. Ему было около шестидесяти, его тело казалось костлявым и лишённым плоти, а загорелое лицо имело оттенок хорошо поношенной кожи. Пока я смотрел, его, кажется, зазнобило, и он придвинул своё кресло поближе к огню.
  Я повернулся обратно к Нигелу, который сказал:
  – Он говорил мне, что большую часть времени проводит в Мексике. Ему не нравится английский климат – он находит его слишком холодным.
  4
  Я провёл эту ночь на ферме Хентри в одиночестве. Возможно, мне стоило остаться в Котте и избавить себя от излишних страданий, но я так не сделал. Вместо этого я бродил по пустынным комнатам, населённым призрачными фигурами из моих воспоминаний, всё глубже и глубже погружаясь в депрессию.
  Я был последним из Уилов – больше никого не осталось. Ни дяди, ни тёти, ни сестры, ни брата – только я один. Этот большой дом, отвечающий эхом на звук моих шагов, был свидетелем оживлённой процессии – шествия Уилов через эпохи – Елизаветы, Якова, Реставрации, Регентства, Виктории, Эдварда. Маленькая часть Англии, прилегающая к дому, на протяжении четырёх столетий, в хорошие времена и плохие, обильно поливалась потом Уилов, от которых теперь остался только я. Я – маленький серый человек на маленькой серой работе.
  Это было несправедливо!
  Я обнаружил, что стою в комнате Боба. Кровать всё ещё была не убрана с тех пор, как я сдёрнул с неё одеяло, чтобы накрыть им Боба, и почти автоматически я заправил её, накрыв сверху покрывалом. На столике возле кровати, как обычно, царил беспорядок, а в щели перед зеркалом располагалась коллекция фотографий без рамок – одна наших родителей, одна моя, одна Сталварта, его любимой верховой лошади, и прекрасный портрет Элизабет. Когда я взял его в руки, чтобы рассмотреть получше, что-то с лёгким стуком упало на туалетный столик.
  Это была визитная карточка Халстеда, о которой упоминал Ханнафорд. Я взглянул на неё с безразличием. Поль Халстед. Авенида Квинтиллиана. 1534. Мехико.
  Пугающе громко зазвонил телефон, и, подняв трубку, я услышал сухой голос мистера Монта.
  – Привет, Джемми, – сказал он. – Я хочу тебе сказать, что ты можешь не беспокоиться об организации похорон. Я позабочусь обо всём вместо тебя.
  – Это очень любезно с вашей стороны, – сказал я и закашлялся.
  – Твой отец и я были хорошими друзьями, – сказал он. – Но, по-моему, я тебе не говорил, что если бы он не женился на твоей матери, то это сделал бы я. – Он повесил трубку.
  Я провёл эту ночь в своей собственной комнате, комнате, которую занимал всегда с той поры, когда я был ещё ребёнком. И этой ночью я плакал во сне, чего никогда не случалось с той поры, когда был ребёнком.
  Глава 2
  1
  Единственное, что я выяснил в ходе дознания, это имя мёртвого мужчины. Его звали Виктор Нискеми, и он был американцем.
  Вся процедура продолжалась недолго. Сначала была произведена официальная идентификация, затем я рассказал историю о том, как нашёл тело Нискеми и моего брата, умирающего на кухне фермы. Дейв Гусан выступил со стороны полиции и предоставил ружья и золотой поднос в качестве вещественных доказательств.
  Коронер разобрался со всем очень быстро, и вердикт, вынесенный им на Нискеми, был таков: застрелен при самообороне Робертом Блейком Уилом. Вердикт на Боба гласил, что он был убит Виктором Нискеми и неустановленной персоной или персонами.
  Я подождал Дейва Гусана на узкой мощёной булыжниками улочке перед зданием муниципалитета, где происходило дознание. Он кивнул головой в сторону двух коренастых мужчин, удалявшихся по мостовой.
  – Из Скотланд-Ярда, – сказал он. – Теперь это дело в их компетенции. Они берут в свои руки всё, что может иметь международные связи.
  – Ты хочешь сказать, это потому, что Нискеми был американцем?
  – Верно. Скажу тебе кое-что ещё, Джемми. На него имеется досье по ту сторону Атлантики. Мелкое воровство и вооружённое ограбление. Не более того.
  – Этого хватило для Боба, – сказал я с горечью.
  Дейв вздохом выразил своё согласие.
  – Говоря по правде, в этом деле есть кое-что загадочное. Нискеми никогда не добивался большого успеха на воровском поприще, он никогда не имел достаточного количества денег. Это был своего рода пролетарий, думаю, ты понимаешь, что я хочу сказать. Вне всякого сомнения, у него не было денег на то, чтобы совершить такое путешествие – если только он не оказался втянутым в нечто более крупное, чем обычно. И никто не может сказать, почему он приехал в Англию. Здесь он должен себя чувствовать как рыба, вынутая из воды. Это то же самое, как если бы наш отечественный взломщик из Бермондси вдруг оказался в Нью-Йорке. Расследование в этом направлении продолжается.
  – Что Смиту удалось выяснить насчёт Халстеда и Гатта, тех янки, про которых я рассказывал?
  Дейв посмотрел мне в глаза.
  – Я не могу тебе этого сказать, Джемми. Я не имею права обсуждать с тобой работу полиции, даже несмотря на то, что ты брат Боба. Суперинтендант снимет с меня скальп. – Он постучал по моей груди кончиком пальца. – Не забывай, парень, что ты тоже относишься к подозреваемым. – На моём лице, должно быть, появилось изумлённое выражение. – Да, чёрт возьми, кто получил наибольшую выгоду от смерти Боба? Вся эта история с подносом могла быть затеяна для того, чтобы отвлечь внимание. Я-то знаю, что ты этого не делал, но для суперинтенданта ты просто ещё один человек, имеющий отношение к преступлению.
  Я глубоко вздохнул и сказал иронично:
  – Надеюсь, я не надолго задержусь в его списке подозреваемых.
  – Не бери это в голову, хотя от суперинтенданта можно ожидать чего угодно. Это самый недоверчивый сукин сын из всех, кого я когда-либо встречал. Если бы он сам нашёл мёртвое тело, то внёс бы и себя в свой собственный список. – Дейв почесал за ухом. – Вот что я тебе скажу, похоже, Халстед чист. Он был в Лондоне и, если понадобится, сможет представить алиби. – Он улыбнулся. – Его забрали на допрос из читального зала Британского Музея. Эти лондонские копы, должно быть, на редкость тактичны.
  – Кто он такой? Чем он занимается?
  – Он сказал, что он археолог. – Дейв с испугом посмотрел через моё плечо. – О Боже! Сюда приближаются эти проклятые репортёры. Послушай, я советую тебе укрыться в церкви – у них не хватит наглости последовать туда за тобой. Пока я буду прикрывать тылы, ты сможешь выйти через дверь в ризнице.
  Я покинул его и поспешно нырнул через церковную ограду. Когда я входил в храм, до меня донёсся возбуждённый лай гончих, окруживших загнанного оленя.
  Похороны состоялись на следующий день после дознания. На них собралось множество людей, большинство из которых я знал, но среди них попадались и незнакомые мне лица. Там были все работники фермы Хентри, включая Медж и Джека Эджекомбов, которые вернулись из Джерси. Служба была короткой, но даже несмотря на это, я был рад, что она наконец закончилась, и мне представилась возможность скрыться от полных сочувствия взглядов. Перед тем как уйти, я сказал несколько слов Джеку Эджекомбу:
  – Увидимся на ферме, есть вещи, которые нам надо обсудить.
  Я подъезжал к ферме в подавленном настроении. Вот как это бывает. Боба похоронили, так же как, вероятно, и Нискеми, если только полиция всё ещё не содержит его тело где-нибудь в холодильной камере. Но для гипотетического сообщника Нискеми всё закончилось удачно, и он, наверное, спокойно вернулся к своим обычным занятиям.
  Я подумал о ферме, о том, что предстоит сделать, и о том, как мне договориться с Джеком, чей консерватизм сельского жителя мог воспротивиться моим новомодным идеям. Погружённый в такие размышления, я автоматически свернул во двор фермы и почти врезался в зад большого мерседеса, припаркованного возле дома.
  Я вылез из машины, так же как и водитель мерседеса, развернувшийся во всю свою длину, как скрученная полоска коричневой сыромятной кожи. Это был Фаллон, американец, которого показал мне Нигел в пабе гостиницы Котт. Он спросил:
  – Мистер Уил?
  – Верно.
  – Я знаю, что не должен был вторгаться к вам в такой момент, – сказал он. – Но меня поджимает время. Моё имя Фаллон.
  Он протянул свою руку, и я обнаружил, что сжимаю его тонкие, как у скелета, пальцы.
  – Чем я могу быть вам полезен, мистер Фаллон?
  – Не могли бы вы уделить мне несколько минут – это нелегко объяснить быстро. – Его произношение не было типично американским.
  Немного поколебавшись, я сказал:
  – Вам лучше пройти внутрь.
  Нырнув в свою машину, он достал из неё небольшой кейс. Я провёл его в рабочий кабинет Боба, ныне ставший моим, и, указав ему на кресло, сел за стол, сохраняя молчание.
  Он нервно закашлялся, по-видимому, не зная, с чего начать, но я не пришёл ему на помощь. Покашляв снова, он наконец сказал:
  – Я знаю, что это может быть для вас больным вопросом, мистер Уил, но я был бы рад, если бы вы предоставили мне возможность взглянуть на золотой поднос, являющийся вашей собственностью.
  – Боюсь, что это невозможно, – сказал я спокойно.
  В его глазах появилась тревога.
  – Вы не продали его?
  – Он всё ещё в руках полиции.
  – Ох! – Он расслабился и щёлкнул замками кейса. – Очень жаль. Но я надеюсь, вы не откажетесь посмотреть на эти фотографии.
  Он передал мне пачку фотографий восемь на десять, которые я развернул веером. Они оказались глянцевыми и очень контрастными, очевидно, их сделал опытный фотограф-профессионал. Это были снимки подноса во всех возможных ракурсах, где он фигурировал как целиком, так и на серии отпечатков, позволяющих с близкого расстояния изучить окаймляющий его хитроумный орнамент из виноградных листьев.
  – Может быть, эти снимки вам понравятся больше, – сказал Фаллон и передал мне ещё одну пачку фотографий восемь на десять. Эти были сделаны в цвете, и хотя не казались такими контрастными, как чёрно-белые снимки, они, возможно, передавали изображение подноса более точно.
  Я поднял глаза.
  – Где вы их взяли?
  – Это имеет какое-то значение?
  – Для полиции, вероятно, имеет, – сказал я твёрдо. – Этот предмет связан с делом об убийстве, и скорее всего им захочется узнать, каким образом вам удалось получить эти прекрасные фотоснимки моего подноса.
  – Не вашего подноса, – сказал он мягко. – Моего подноса.
  – Что за чертовщина! – воскликнул я. – Этот поднос использовали в моей семье, насколько я знаю, на протяжении ста пятидесяти лет. Я не вижу, на каком, чёрт возьми, основании, вы можете объявлять его своей собственностью.
  Он нетерпеливо взмахнул рукой.
  – Мы говорим о разных вещах. На этих фотографиях вы видите поднос, который в настоящее время надёжно заперт в моём сейфе. Я прибыл сюда, чтобы выяснить, насколько ваш поднос похож на мой. Я думаю, что вы ответили на мой незаданный вопрос достаточно ясно.
  Я снова посмотрел на фотографии, чувствуя себя немного глупо. Несомненно, то, что я держал перед собой, казалось изображением столь хорошо мне знакомого подноса, но точная ли это копия, сказать было трудно. Я видел поднос мельком утром, в прошлое воскресенье, когда Дейв Гусан показал мне его, но когда был предыдущий раз? Когда я навещал Боба, он, должно быть, всегда находился где-то поблизости, но ни разу не попадался мне на глаза. Говоря по правде, последний раз я рассматривал его, когда был ещё ребёнком.
  Фаллон спросил:
  – Это и в самом деле похоже на ваш поднос?
  Я объяснил ему свои затруднения. Он понимающе кивнул головой и сказал:
  – Вы не согласитесь продать мне ваш поднос, мистер Уил? Я заплачу вам хорошие деньги.
  – Я не могу продавать то, что мне не принадлежит.
  – Как? Я был уверен, что вы унаследовали его.
  – Так и есть. Но существуют различные официальные процедуры. Он не принадлежит мне до тех пор, пока не вступило в силу завещание моего брата. – Я не собирался говорить Фаллону, что Монт предложил мне продать этот проклятый кусок металла: мне хотелось попридержать его и разобраться, что же за ним на самом деле кроется. Я не забывал ни на минуту, что из-за этого подноса умер Боб.
  – Понимаю. – Его пальцы выбивали дробь на подлокотнике кресла, – Полагаю, что полиция скоро вернёт его вам.
  – Не вижу причин, которые могли бы этому воспрепятствовать.
  Он улыбнулся.
  – Мистер Уил, вы позволите мне осмотреть поднос и сфотографировать его? При этом даже не понадобится выносить его из дома: в моём распоряжении имеется очень хорошая камера.
  Я ответил с усмешкой:
  – Не вижу причин, которые вынудили бы меня так поступить.
  Улыбка исчезла с его лица, будто её там никогда и не было. Через некоторое время она появилась снова, превратившись в сардонический изгиб уголков губ.
  – Я вижу вы... подозреваете меня.
  Я рассмеялся.
  – Вы совершенно правы. А что бы подумали вы, оказавшись на моём месте?
  – Вероятно, то же самое, – сказал он. – Я поступил глупо.
  Однажды я видел, как опытный шахматист сделал заведомо ошибочный ход, которого не позволил бы себе даже новичок. Выражение его лица стало от удивления комичным, и лицо Фаллона в данный момент выглядело точно так же. Он производил впечатление человека, мысленно пинающего себя в зад.
  Услышав, что к дому подъехала машина, я встал и открыл окно. Джек и Медж вылезли из своей малолитражки. Я крикнул:
  – Подожди немного, Джек, я сейчас занят.
  Он махнул рукой и направился в сторону от дома, а Медж подошла к окну.
  – Не желаете чашечку чая?
  – Это неплохая идея. Как насчёт вас, мистер Фаллон, – не хотите ли чаю?
  – Было бы весьма кстати.
  – Тогда, Медж, подай сюда чай на двоих, пожалуйста.
  Она удалилась, и я снова повернулся к Фаллону.
  – Я думаю, будет лучше, если вы расскажете мне, что вам на самом деле нужно.
  Он сказал взволнованно:
  – Уверяю вас, я ничего не знаю об обстоятельствах, послуживших причиной смерти вашего брата. Моё внимание к подносу привлекла заметка с фотографией в газете "Вестерн Монинг Ньюс", которая попала мне в руки с запозданием. Я немедленно отправился в Тотнес и прибыл сюда в пятницу поздно вечером...
  – ...и вы остановились в гостинице Котт.
  Он, казалось, был удивлён.
  – Да, верно. Я собирался навестить вашего брата в субботу утром, но затем услышал о том... о том, что произошло...
  – И решили отложить свой визит. Очень тактично с вашей стороны, мистер Фаллон. Я полагаю, вы сознаёте, что эту историю нужно рассказать полиции.
  – Не понимаю, почему.
  – Неужели? Тогда я вам скажу. Вы разве не знаете, что моего брата убил американец по имени Виктор Нискеми?
  Фаллона, очевидно, поразила немота, и он ограничился покачиванием головы.
  – Так, значит, вам не попадался на глаза репортаж о дознании, опубликованный в большинстве утренних газет?
  – Я не читал газет сегодня утром, – произнёс он слабым голосом.
  Я вздохнул.
  – Послушайте, мистер Фаллон: некий американец убивает моего брата, и в этом замешан поднос. Четырьмя днями раньше двое американцев осаждали моего брата с предложениями насчёт покупки подноса. А теперь появляетесь вы, тоже американец, и у вас также есть желание купить поднос. Вам не кажется, что вы должны кое-что объяснить?
  Его лицо осунулось и казалось постаревшим лет на пять, но глаза смотрели настороженно.
  – Американцы, – сказал он, – которые пытались купить поднос. Как их звали?
  – Возможно вы мне это скажете.
  – Один из них случайно был не Халстед?
  – Теперь вы просто обязаны дать объяснения, – сказал я мрачно. – Думаю, будет лучше отвезти вас в полицейский участок прямо сейчас. Суперинтендант Смит заинтересуется вами.
  Некоторое время он, задумавшись, смотрел в пол, а потом поднял голову.
  – Теперь, как мне кажется, ведёте себя глупо вы, мистер Уил. Неужели вы на самом деле думаете, что если бы я был замешан в этом преступлении, то появился бы здесь сегодня, ни от кого не таясь? Я не знал, что Халстед виделся с вашим братом, так же как и то, что грабитель был американец.
  – Но вы знаете имя Халстеда.
  Он устало отмахнулся.
  – Наши с ним пути пересекаются по всей Центральной Америке и Европе на протяжении последних трёх лет. Где-то первым успеваю я, а где-то он. Я знаю Халстеда, несколько лет назад он был моим студентом.
  – Студентом чего?
  – Я археолог, – сказал Фаллон. – Так же как и Халстед.
  Вошла Медж с чаем, ячменными лепёшками, земляничным джемом и топлёными сливками. Поставив поднос на стол, она слабо улыбнулась мне и вышла из комнаты. Предложив гостю лепёшек и разлив чай, я подумал, что со стороны это выглядит как уютная бытовая сценка, что было бы несколько странно, если принять во внимание предмет нашей дискуссии. Поставив чашку на стол, я спросил:
  – А как насчёт Гатта? Вы знаете его?
  – Никогда не слышал об этом человеке, – ответил Фаллон.
  Я погрузился в размышления. Несомненно было одно – я не смог уличить Фаллона во лжи. Он сказал, что Халстед археолог, это подтверждали слова Дейва Гусана. Он сказал, что прибыл в Котт в пятницу, то же самое мне говорил и Нигел. Подумав об этом, я протянул руку и пододвинул телефон поближе. Ничего не говоря, я набрал номер гостиницы Котт, глядя на то, как Фаллон пьёт свой чай.
  – Привет, Нигел. Послушай, этот самый Фаллон – в какое время он прибыл в прошлую пятницу?
  – Примерно в шесть тридцать вечера. Почему ты это спрашиваешь, Джемми?
  – Просто стало интересно. Ты сможешь мне сказать, что он делал ночью? – Я не мигая уставился на Фаллона, которого, казалось, совсем не беспокоила направленность моих вопросов. Он просто положил топлёные сливки на лепёшку и откусил от неё небольшой кусочек.
  – Я могу рассказать тебе всё про то, что он сделал той ночью, – ответил Нигел. – У нас была небольшая импровизированная вечеринка, которая немного затянулась. Я разговаривал с Фаллоном достаточно долго. Это довольно любопытный старикан, он рассказывал мне о своих приключениях в Мексике.
  – Ты можешь сказать, в какое время это происходило?
  Нигел задумался.
  – Да, он появился в баре в десять часов – и он всё ещё был там, когда вечеринка закончилась. Мы немного припозднились, скажем, в четверть второго. Ты собираешься сообщить это полиции? – спросил он после небольшой паузы.
  Я улыбнулся.
  – Ты ведь не нарушал закона о торговле спиртным не так ли?
  – Вовсе нет. Все собравшиеся были постояльцами Котта. Гости имеют привилегии.
  – И ты уверен, что он находился там постоянно?
  – Абсолютно.
  – Спасибо, Нигел, ты оказал мне большую услугу. Я повесил трубку и посмотрел на Фаллона. – Вы чисты.
  Он улыбнулся и аккуратно вытер кончики пальцев о салфетку.
  – Вы весьма последовательный человек, мистер Уил.
  Я откинулся назад в своём кресле.
  – Как вы думаете, сколько может стоить этот поднос?
  – На этот вопрос трудно ответить, – сказал он. – По содержанию драгоценных металлов не очень много – золото смешано с серебром и медью. Но он обладает несомненными художественными достоинствами, и его антикварная стоимость тоже довольно высока. Осмелюсь предположить, что на аукционе при наличии хороших покупателей его можно будет продать за 7000 фунтов.
  – А какова его археологическая ценность?
  Он засмеялся.
  – Это Испания шестнадцатого века, какая тут может быть археологическая ценность?
  – Кому это знать, как не вам. Я знаю только то, что те люди, которые желают его купить, являются археологами. – Я посмотрел на него задумчиво. – Сделайте мне предложение.
  – Я дам вам 7 000 фунтов, – сказал он быстро.
  – Я могу получить их через Сотбис. Кроме того, Халстед или Гатт, возможно, предложат мне больше.
  – Я сомневаюсь, что Халстед сможет предложить вам больше, – сказал Фаллон спокойно. – Но я могу и прибавить, мистер Уил, и дам вам 10000 фунтов.
  Я сказал иронично:
  – Так значит вы предлагаете мне 3 000 фунтов за археологическую ценность, которой он не имеет. Вы очень щедрый человек. Можете ли вы назвать себя богатым?
  Лёгкая улыбка коснулась его губ.
  – Полагаю, что могу.
  Я встал и сказал резко:
  – По-моему, во всём этом слишком много таинственности. Вы знаете про поднос нечто такое, чего не хотите рассказывать. Я думаю, что перед тем как прийти к какому-либо твёрдому решению, мне будет лучше осмотреть его самому.
  Если он и был разочарован, то хорошо скрывал это.
  – Возможно, вы считаете, что такое решение наиболее разумно, но вряд ли вам удастся что-либо обнаружить с помощью простой визуальной проверки. – Он посмотрел вниз на свои руки. – Мистер Уил, я уже сделал вам весьма заманчивое предложение, и всё же мне хотелось бы пойти и дальше. Могу я получить на этот поднос исключительное право? Я дам вам сейчас тысячу фунтов при том условии, что вы не позволите никому, особенно доктору Халстеду, осматривать его. В том случае, если вы решите продать мне поднос, тысяча фунтов добавится к моему первоначальному предложению. Если вы решите не продавать поднос, тысяча фунтов останется у вас до тех пор, пока наша договорённость останется в силе.
  Я глубоко вздохнул.
  – Вы как та собака на сене. Если чего-то нет у вас, то не должно быть ни у кого. Ничего не выйдет, мистер Фаллон. Я отказываюсь связывать себе руки.
  Я сел.
  – Мне интересно, какую бы цену вы предложили, если бы я по-настоящему надавил на вас.
  В его голосе появилась напряжённость.
  – Мистер Уил, эта вещь для меня крайне важна. Почему бы вам не установить цену самому?
  – Важность понятие относительное, – сказал я. – За археологическую важность я не дам и гроша. Я знаю одну четырнадцатилетнюю девочку, которая считает, что самыми важными в мире людьми являются Битлы. Но для меня всё совсем по-другому.
  – Сравнение Битлов с археологией плохо демонстрирует понятие системы ценностей.
  Я пожал плечами.
  – А почему бы и нет? И то и другое имеет отношение к людям. Я просто хотел вам показать, что ваша система ценностей отличается от её. Но, возможно, я всё же назову свою цену, мистер Фаллон, и, вероятно, она будет выражаться не в деньгах. Я подумаю об этом и дам вам знать. Вы сможете вернуться сюда завтра?
  – Да, я смогу вернуться завтра. – Он посмотрел мне в глаза. – А как насчёт доктора Халстеда? Что вы будете делать, если он здесь появится?
  – Я выслушаю его, – сказал я решительно. – Точно так же, как я выслушал вас. Я готов выслушать любого, кто может рассказать мне то, чего я не знаю. Тем более, что этого до сих пор не произошло.
  Он не обратил внимания на мою колкость. Ненадолго задумавшись, он наконец произнёс:
  – Я должен поставить вас в известность, что репутация доктора Халстеда в определённых кругах не является безупречной. И это всё, что я намерен про него сказать. В котором часу мне завтра приехать?
  – После ленча, скажем, два тридцать, вас устроит? – Он кивнул, и я продолжил: – Я обязан сообщить о вас полиции, надеюсь, вы понимаете это сами. Произошло убийство, и здесь слишком много странных совпадений, к которым вы тоже имеете отношение.
  – Я понимаю вашу позицию, – сказал он устало. – Возможно, будет лучше, если я сам увижусь с ними – это развеет все недоразумения. Я сделаю это прямо сейчас, где я могу их найти?
  Я объяснил ему, где находится полицейский участок, а затем сказал:
  – Спросите детектива-инспектора Гусана или суперинтенданта Смита.
  Неожиданно он рассмеялся.
  – Гусан! – выдавил из себя он, хватая ртом воздух. – Боже мой, как это забавно!
  Я смотрел на него с недоумением, поскольку не мог понять, что здесь забавного.
  – Это обычная фамилия для Девона.
  – Разумеется, – сказал он, подавив смешок. – Так значит, увидимся завтра, мистер Уил.
  Я вывел его из помещения и затем, вернувшись обратно в кабинет, позвонил Дейву Гусану.
  – Кое-кто ещё желает купить этот поднос, – сказал я. – Очередной американец. Ты заинтересован?
  Его голос стал резким.
  – Думаю, нам это будет очень интересно.
  – Его зовут Фаллон, и он остановился в Когте. Сейчас он едет к тебе – он должен постучаться в твою дверь в течение десяти минут. Если он этого не сделает, может быть, тебе стоит попытаться встретиться с ним самому.
  – Принято, – сказал Дейв.
  Я спросил:
  – Как долго ты намерен удерживать у себя поднос?
  – Если хочешь, можешь забрать его хоть сегодня. А вот дробовик Боба я должен пока оставить у себя, дело ещё не закрыто.
  – Это не беда. Я подъеду к тебе забрать поднос. Ты можешь оказать мне услугу, Дейв? Фаллон будет вынужден объяснить тебе, кто он такой и чем занимается, не позволишь ли ты мне ознакомиться с этими сведениями? Мне хотелось бы знать, с кем я имею дело.
  – Мы полиция, а не частное сыскное агентство. Хорошо, я сообщу тебе то, что смогу, если это не будет противоречить правилам.
  – Спасибо, – сказал я и повесил трубку.
  Несколько минут я неподвижно просидел за столом в глубокой задумчивости, а затем достал бумаги, относящиеся к реорганизации фермы, чтобы подготовиться к битве с Джеком Эджекомбом. Но мой мозг на самом деле был занят совсем не этим.
  2
  Позднее этим днём я заглянул в полицейский участок, чтобы забрать поднос, и Дейв Гусан, увидев меня, сразу же проворчал:
  – Хорошенького же подозреваемого ты нам подкинул.
  – С ним всё в порядке?
  – Он чист, как стёклышко. Он не мог находиться возле твоей фермы в пятницу вечером. Четыре человека подтвердили это – троих из них я знаю, а четвёртый мой личный друг. Всё же я не виню тебя за то, что ты послал его к нам – нельзя пройти мимо подобного совпадения. – Он покачал головой. – Но тут ты попал пальцем в небо.
  – Что ты хочешь этим сказать?
  Он взял со стола пачку телеграмм и помахал ими перед моим носом.
  – Мы проверили его – это телексы, полученные из Ярда. Выслушай это и постарайся сдержать слёзы. Джон Нисмит Фаллон родился в 1908 году в Массачусетсе, получил хорошее образование – закончил Гарвард и Гёттинген, продолжил обучение в Мехико.
  Он археолог со всеми буквами алфавита после своего имени. В 1936 году его отец умер, оставив ему более 30 миллионов долларов, состояние, которое ему с тех пор удалось удвоить, таким образом, он не утратил семейного таланта делать деньги.
  Я отрывисто рассмеялся.
  – И я спрашивал его, считает ли он себя богатым человеком! Его увлечение археологией на самом деле так серьёзно?
  – Он не дилетант, – ответил Дейв. – Ярд справлялся о нём в Британском Музее. Он один из ведущих специалистов в своей области, которой являются археологические исследования в Центральной Америке. – Он порылся в бумагах. – Его работы публиковались во многих научных журналах – последняя называлась "Некоторые аспекты исследований календарной глиптики Дзи... Дзиби..." Я могу произнести это только медленно... "Дзибильчальтан". Бог ты мой! Он занимается вещами, названия которых я не могу даже выговорить! В 1949 году он основал Археологический фонд Фаллона в десять миллионов долларов. Он мог себе это позволить, поскольку, по-видимому, владеет всеми нефтяными скважинами, которые упустил из своих рук Поль Гетти. – Он бросил бумаги на стол. – Вот какой твой подозреваемый в убийстве.
  Я спросил:
  – А как насчёт Халстеда и Гатта?
  Дейв пожал плечами.
  – Что насчёт них? Халстед, разумеется, тоже археолог. Мы не копались в его прошлом слишком глубоко. – Он улыбнулся. – Нечаянный каламбур. Гатта ещё не проверяли.
  – Халстед был одним из студентов Фаллона. Фаллон его не любит.
  Дейв приподнял брови.
  – Играешь в детектива? Послушай, Джемми, что касается меня, то я нахожусь в стороне от расследования настолько, насколько это возможно для офицера полиции. Это значит, что я не занимаюсь им специально. Всё, что я знал, передано мною в Лондон вышестоящим полицейским чинам, теперь это их дело, а я просто мальчик на побегушках. Позволь мне дать тебе один совет. Ты можешь делать какие угодно предположения, от них никому не будет вреда, только не пытайся переходить к действиям, как какой-нибудь испечённый на скорую руку герой детективного романа. В Скотланд-Ярде работают совсем не дураки, они способны сложить вместе два и два гораздо быстрее, чем ты, у них есть доступ к большому количеству источников информации, и они имеют мускулы, которые способны напрячь, если решат перейти к действиям. Оставь это профессионалам, Роджера Шеррингхема или Питера Уимсиса не существует в реальной жизни.
  – Не будь таким назидательным, – сказал я мягко.
  – Я просто не хочу, чтобы ты делал из себя идиота. – Он поднялся. – Поднос у меня. Он в сейфе.
  Он вышел из офиса, а я взял в руки отчёты из Скотланд-Ярда и занялся их изучением. В них было достаточно много разного рода деталей, но всё более или менее сводилось к тому, что рассказал Дейв. Казалось совершенно невозможным, чтобы такой человек, как Фаллон, имел что-то общее с мелким преступником, подобным Нискеми. И всё же существовал поднос – они оба интересовались им, так же как Халстед и Гатт. Четыре американца и один поднос.
  Вернулся Дейв, неся его в своих руках. Он положил поднос на стол.
  – Тяжёлый, – сказал он. – Должен стоить большие деньги, если это на самом деле золото.
  – Так и есть, – сказал я, – Но не совсем чистое.
  Он постучал по дну подноса ногтем указательного пальца.
  – Это не золото – скорее похоже на медь.
  Я взял поднос и внимательно осмотрел его, возможно, первый раз за последние двадцать лет. Он имел форму круга диаметром примерно пятнадцать дюймов; по всему краю его окружал орнамент шириною в три дюйма, составленный из сложного переплетения виноградных листьев, сделанных из золота, а центральная часть, диаметром девять дюймов, была покрыта слоем полированной меди. Перевернув поднос, я обнаружил, что обратная сторона выполнена из массивного золота.
  – Тебе лучше это завернуть, – сказал Дейв. – Я поищу какую-нибудь бумагу.
  – Вы фотографировали его? – спросил я.
  – Ещё бы. Во всех возможных ракурсах.
  – Как насчёт того, чтобы позволить сделать несколько отпечатков?
  Он, казалось, обиделся.
  – Ты, наверное, думаешь, что полицейские это особый вид сторожевых собак для Джемми Уила. Это не так. – Он покачал головой. – Мне очень жаль, Джемми, но негативы отослали в Лондон.
  Порывшись в шкафу, он отыскал старые газеты и начал заворачивать поднос.
  – Боб всегда пользовался своей собственной лабораторией. Ты найдёшь дома всё необходимое для того, чтобы сделать свои собственные снимки.
  Это была правда. Мы с Бобом в юношеские годы увлекались фотографией, он в большей степени, чем я. Он сохранил свою привязанность, а я забросил это занятие после того, как уехал из дома, чтобы поступить в университет, но мне казалось, помнил ещё достаточно для того, чтобы самостоятельно сделать снимок, проявить плёнку и напечатать фотографии. Мне не хотелось поручать это кому-либо ещё. Принимая во внимание большое значение, которое Фаллон придавал исследованию подноса, я решил не выпускать его из рук.
  Когда я уходил, Дейв сказал:
  – Помни то, что я тебе говорил, Джемми. Как только у тебя появится желание совершить какой-нибудь необдуманный поступок, зайди сначала ко мне. Моим боссам не понравится, если ты вдруг начнёшь совать им палки в колёса.
  * * *
  Я вернулся домой и нашёл камеру Боба. Я бы сказал, что Боба можно было назвать продвинутым любителем, если судить по имевшемуся у него оборудованию – камера Пентакс с хорошим набором объективов и увеличитель Дарст со всеми приспособлениями в должным образом организованной лаборатории. Я нашёл катушку неиспользованной чёрно-белой плёнки, зарядил камеру и приступил к работе. Его необычная электронная вспышка вызвала у меня некоторые затруднения, прежде чем я с ней освоился, и дважды срабатывала неожиданно, но в конце концов я отщёлкал целую катушку и более-менее успешно проявил плёнку. Я не мог сделать отпечатки до тех пор, пока плёнка не высохла, поэтому лёг спать рано. Но не раньше того, как запер поднос в сейф.
  3
  На следующее утро я продолжил битву с Джеком Эджекомбом, который оказывал упрямое сопротивление новым идеям. Он сказал грустно:
  – Восемьдесят коров на сто акров – слишком много, мистер Уил, мы никогда не делали так раньше.
  Я подавил в себе желание закричать и сказал терпеливо:
  – Послушай, Джек: до сих пор на этой ферме выращивали свой собственный корм для скота. Почему?
  Он пожал плечами.
  – Так делалось всегда.
  Это был не ответ, и он знал это. Я сказал:
  – Если покупать корм для скота обойдётся нам дешевле, чем выращивать его самому, то почему, чёрт возьми, мы должны его выращивать? – Я снова изложил план, который рассчитал компьютер, но приводить аргументы компьютер не мог. – Мы увеличим молодое стадо до восьмидесяти голов и отведём им эти земли под пастбища, а дополнительный корм будем покупать. – Я распростёр свои руки над картой. – Этот холмистый участок годится только для овец, поэтому отдадим его им. Мы сможем обеспечить овец дешёвыми кормами, выращивая корнеплоды в пойме реки и чередуя их с техническими культурами, такими, как пивоваренный ячмень. Но прежде всего мы должны прекратить заниматься выращиванием овощей на продажу. Это ферма, а не огород, здесь нет поблизости большого города, в котором мы могли бы продавать овощи, выращивание которых требует слишком много времени.
  Упрямство Джека казалось непреодолимым. Так не делали никогда, и он не понимает, почему так нужно делать сейчас. Я был обеспокоен, поскольку до тех пор, пока Джек не поддержит мой план, мы не сможем начать его осуществление.
  Нас прервала Медж.
  – Вас желает видеть дама, мистер Уил.
  – Она представилась?
  – Она назвалась миссис Халстед.
  Это заставило меня сделать паузу. Наконец я сказал:
  – Попроси её подождать несколько минут, хорошо? Пускай устроится поудобнее – спроси её, не желает ли она выпить чаю?
  Я снова повернулся к Джеку. В моём распоряжении остался единственный способ воздействия. Я понимал, что его беспокоит. Если он станет управляющим фермы и радикально изменит её хозяйственную политику, то ему уготован тяжёлый жребий – превратиться в мишень для насмешек фермеров-соседей. Его репутация была под угрозой.
  Я сказал:
  – Послушай, что я тебе скажу, Джек: если мы возьмёмся за это дело, ты будешь управляющим фермы, а я более или менее отдалённым землевладельцем. В случае, если преобразования потерпят крах, ты сможешь свалить всю вину на меня, поскольку я их затеял, а ты только выполнял указания. А в случае успеха, который нас несомненно ждёт, если мы только слаженно возьмёмся за дело, – большая часть славы достанется тебе, поскольку все работы будешь выполнять ты один. Ты фермер-практик, а не я. Я просто теоретик. Но я считаю, мы сможем кое-чему научить местных парней.
  Он обдумал этот аргумент, и лицо его заметно прояснилось. Я предложил ему путь к отступлению, щадящий его самолюбие. Он сказал медленно:
  – Вы знаете, мне нравится идея насчёт того, чтобы прекратить производство овощей; оно всегда причиняло массу беспокойств – слишком много трудозатрат на единицу продукции. – Он порылся в бумагах. – Вы знаете, сэр, если мы избавимся от него, то, мне кажется, что с работами на ферме смогут управиться меньшее количество человек.
  Это уже было подсчитано – компьютером, не мной, но я намеренно позволил Джеку самому прийти к такому выводу. Я сказал:
  – Точно, так мы и сделаем! Мне нужно идти, но ты останься здесь и обдумай всё ещё раз. Если тебе в голову придут ещё какие-нибудь удачные идеи, ты мне про них потом расскажешь.
  Я покинул его и отправился на встречу с миссис Халстед. Я вошёл в гостиную и сказал:
  – Сожалею, что заставил вас ждать.
  Затем я замер неподвижно, потому что миссис Халстед оказалась исключительной женщиной – рыжие волосы, зелёные глаза, приятная улыбка и фигура, при виде которой любой мужчина вынужден приложить усилие, чтобы держать руки при себе – даже такой маленький и серый, как я.
  – Ничего страшного, мистер Уил, – сказала она. – Ваша домохозяйка позаботилась обо мне.
  Её голос полностью соответствовал всему остальному, она была слишком совершенна, чтобы существовать в реальности.
  Я сел напротив неё.
  – Чем я могу быть вам полезен, миссис Халстед?
  – Я слышала, у вас есть золотой поднос, мистер Уил.
  – Это верно.
  Она открыла свою сумочку.
  – Мне попалась на глаза заметка в газете. Это тот самый поднос?
  Я взял в руки вырезку из газеты и занялся её изучением. Передо мной была заметка, по-видимому, из "Вестерн Монинг Ньюс", про которую я столько слышал, но ни разу не видел. Фотография была несколько расплывчатой. Я сказал:
  – Да, это тот самый поднос.
  – Здесь опубликован не самый удачный снимок, не так ли? Может быть, вы скажете мне, похож ли ваш поднос на этот?
  Она передала мне фотографию формата почтовой открытки. Это был более качественный снимок подноса – но не моего подноса. По-видимому, его сделали в каком-то музее, поскольку по тому, как отблески света местами нарушали чёткость изображения, было понятно, что поднос находится за стеклом. Казалось, что каждый готов подсунуть мне фотографию подноса и оставалось только догадываться, сколько всего их существует. Я сказал осторожно.
  – Возможно, чем-то и похож. Хотя это тоже не самый лучший снимок.
  – Нельзя ли посмотреть на ваш поднос, мистер Уил?
  – Зачем? – спросил я резко. – Вы хотите его купить?
  – Возможно – если цена будет приемлема.
  Я продолжил наступление.
  – А какую цену вы называете приемлемой?
  – Это будет зависеть от подноса, – парировала она. Я сказал неторопливо:
  – Продажная цена этого подноса 7 000 фунтов. Вас устроит такая сумма?
  Она ответила ровным голосом:
  – Это большие деньги, мистер Уил.
  – Точно, – согласился я. – Но насколько я знаю, адекватное предложение сделал моему брату один американец. Мистер Гатт сказал, что он заплатит любую сумму, в которую оценят поднос.
  Похоже, она была немного обескуражена.
  – Я думаю, что Поль... мой муж... не предполагал, что он будет стоить так много.
  Я наклонился вперёд.
  – Мне кажется, я должен вам сказать, что получил ещё более щедрое предложение от мистера Фаллона.
  Я смотрел на неё внимательно и поэтому увидел, как она напряглась, а затем почти незаметным усилием взяла себя в руки. Она сказала спокойно:
  – Я не думаю, чтобы нам было по силам состязаться с профессором Фаллоном в том, что касается денег.
  – Да, – согласился я. – По-видимому, он располагает большими средствами, чем многие из нас.
  – Профессор Фаллон видел поднос? – спросила она.
  – Нет, не видел. Он не глядя предложил мне внушительную сумму. Вы не находите это странным?
  – То, что делает Фаллон, я совсем не нахожу странным, – сказала она. – Нечистоплотным, даже преступным, но только не странным. Для всех его поступков существуют основания.
  Я сказал мягко:
  – На вашем месте я был бы более осторожным в своих высказываниях, миссис Халстед, особенно в Англии. По нашим законам клевета наказывается строже, чем в вашей стране.
  – Разве утверждение, которое можно доказать, является клеветой? – спросила она. – Вы собираетесь продать поднос Фаллону?
  – Я ещё не принял решения.
  Она ненадолго задумалась, а затем спросила:
  – Если мы не в состоянии купить поднос, не позволите ли вы моему мужу обследовать его? Это можно сделать прямо здесь, и уверяю вас, он не причинит ему никакого вреда.
  Фаллон особенно меня просил о том, чтобы я не позволял Халстеду осматривать поднос. Ну и чёрт с ним! Я сказал:
  – Почему бы и нет.
  – Этим утром? – спросила она нетерпеливо.
  Я решил немного схитрить.
  – Боюсь, что нет – он находится не здесь. Но днём поднос доставят сюда. Это вам подходит?
  – Да, вполне, – сказала она и лучезарно улыбнулась.
  Женщина, способная так улыбаться мужчине, не имеет права этого делать, особенно если перед ней мужчина, который намерен её в чём-то обмануть. Это может ослабить его решимость. Она встала.
  – Не буду больше тратить ваше время, мистер Уил; я уверена, у вас много дел. В какое время нам здесь появиться днём?
  – Ох, примерно в два тридцать, – сказал я небрежно.
  Я прошёл с ней до двери и проводил взглядом её маленький автомобиль. Эти учёные-археологи должно быть странная публика; Фаллон намекал на нечестность Халстеда, а миссис Халстед напрямую обвинила Фаллона в преступных действиях. Сражения в академических кругах, по-видимому, ведутся на очень острых ножах.
  Я подумал о химическом наборе, который был у меня в детстве; это был замечательный набор с разного рода пузырьками и пробирками, содержащими различные порошки всевозможных оттенков. Если эти порошки смешать, то последствия могут быть самыми неожиданными, но если хранить их раздельно, ничего не произойдёт, они останутся инертными.
  Я устал от той инертности, которую проявляли при встрече со мной Фаллон и Халстеды – никто из них не был настолько откровенен, чтобы прямо сказать, зачем им нужен поднос. Мне было интересно, насколько неожиданными окажутся последствия, если я смешаю их между собой сегодня днём в два тридцать.
  4
  Я вернулся к Джеку Эджекомбу. Если мне и не удалось зажечь в нём огонь, то, по крайней мере, он начал светиться по краям, и борьба с ним теперь требовала меньшего напряжения сил. Я высек из него очередную искру энтузиазма, а затем отправил посмотреть на хозяйство свежим взглядом.
  Остаток утра я провёл в фотолаборатории. Я разрезал на части 35 мм плёнку, которая уже высохла, и сделал контактные отпечатки, чтобы посмотреть, что у меня вышло. Это выглядело совсем неплохо, и большинство кадров оказались вполне приличными, так что я устроился за увеличителем и сделал серию отпечатков восемь на десять. Они получились не такими профессиональными, как те, что мне показывал Фаллон, но в сравнении с ними проигрывали совсем немного.
  Я напечатал даже неудачные кадры, включая и те, которые были сделаны, когда электронная вспышка срабатывала неожиданно. Один из них оказался очень интересным – его даже стоило рассмотреть через увеличительное стекло. То, что я увидел, показалось мне весьма загадочным и вызвало сильное желание установить поднос и сделать ещё несколько снимков, но до прибытия моих визитёров оставалось совсем немного времени.
  Халстеды прибыли на пятнадцать минут раньше, продемонстрировав своё нетерпение. Халстед оказался мужчиной лет тридцати пяти, который производил впечатление человека, постоянно живущего на нервах. Полагаю, его можно было назвать красивым, если вам нравится ястребиный тип внешности; его скулы выдавались в стороны, а глаза скрывались глубоко в глазницах, так что он выглядел словно после недельного запоя. Движения его были быстрыми, а речь отрывистой, и я подумал, что он способен довольно скоро утомить своего компаньона, если тому придётся провести с ним длительный отрезок времени. Но миссис Халстед, по-видимому, вполне с ним справлялась, и то мягкое сияние, которое она излучала, окружало пару ореолом спокойствия и компенсировало нервозность Халстеда. Возможно, это было нечто такое, над чем она долго работала.
  Она представила мне своего мужа и после весьма короткого обмена официальными фразами наступила внезапная тишина. Халстед посмотрел на меня выжидательно и едва заметно вздрогнул.
  – Поднос! – потребовал он тоном, несколько более повышенным, чем требовалось.
  – Ах, да, – сказал я, ответив ему успокаивающим взглядом. – У меня есть при себе фотографии, которые могут показаться вам интересными.
  Я передал их ему, заметив, что руки у него дрожат. Он быстро просмотрел снимки, а затем поднял на меня глаза и спросил резко:
  – Это фотографии вашего подноса?
  – Моего.
  Он повернулся к своей жене.
  – Это именно он – посмотри на виноградные листья. Точно такие же, как на мексиканском подносе. Нет никакого сомнения.
  Она сказала задумчиво:
  – Похоже, что они такие же.
  – Не будь дурой, – огрызнулся он. – Они и есть такие же. Я изучал мексиканский поднос достаточно долго. Где наша фотография?
  Миссис Халстед достала её, и они занялись сравнением.
  – Это не точная копия, – произнёс Халстед. – Но очень похоже. Несомненно сделано той же рукой – обрати внимание на прожилки листьев.
  – Мне кажется, ты прав.
  – Несомненно, я прав, – сказал он уверенно и рывком повернул голову в мою сторону. – Моя жена сказала, что вы позволите мне осмотреть поднос.
  Мне не нравились его манеры – он был слишком прямолинейным и грубым, и, возможно, мне не нравилось то, как он разговаривает со своей женой.
  – Я сказал ей, что нет причин, которые могли бы этому воспрепятствовать. В то же время, я не вижу причин, по которым вам нужно его осмотреть. Не могли бы вы дать мне по данному поводу какие-нибудь объяснения?
  Он не любил, когда ему противоречат или отказывают.
  – Это сугубо профессиональный и научный вопрос, – сказал он, с трудом сдерживая раздражение. – Это составная часть исследований, которыми я сейчас занимаюсь; сомневаюсь, что вы сможете что-либо понять.
  – А вы попробуйте, – сказал я мягко, возмущённый в глубине души его высокомерием и самомнением. – Я способен понимать слова из двух слогов – или даже из трёх, если вы будете произносить их медленно.
  Миссис Халстед решила вмешаться.
  – Мы будем вам очень признательны, если получим возможность осмотреть поднос. Вы окажете нам большую услугу, мистер Уил.
  Она не принесла извинений за плохие манеры своего мужа, но выполнила свою нивелирующую функцию, добавив масла официальной любезности.
  Нас прервала Медж.
  – К вам вчерашний джентльмен, мистер Уил.
  Я улыбнулся Халстеду.
  – Спасибо, миссис Эджекомб, проводите его сюда, хорошо?
  Когда Фаллон вошёл, Халстед конвульсивно дёрнулся. Он повернулся ко мне и спросил высоким голосом:
  – Что он здесь делает?
  – Профессор Фаллон находится здесь по моему приглашению, так же как и вы, – ответил я любезно.
  Халстед вскочил на ноги.
  – Я не останусь здесь, с этим человеком. Пойдём, Кэтрин.
  – Подожди минутку, Поль. А как насчёт подноса?
  Это заставило Халстеда замереть на месте. Он посмотрел неуверенно на меня, затем на Фаллона.
  – Я возмущён, – сказал он дрожащим голосом. – Я глубоко возмущён.
  Фаллон был так же изумлён, увидев Халстеда, как и Халстед, увидев его. Он сказал, оставаясь стоять в дверном проёме:
  – Думаете, я не возмущён? Однако я не рву на себе рубашку, как испорченный ребёнок. Вы всегда были слишком импульсивны, Поль. – Он прошёл в комнату. – Могу я спросить, что вы затеяли, Уил?
  – Может быть, я собираюсь провести аукцион, – ответил я с готовностью.
  – Хмм! Зря теряете время, у этой пары не найдётся и двух центов, которые можно было бы друг о друга потереть.
  Кэтрин Халстед сказала резко:
  – Я всегда знала, что вы стоите своей репутации, профессор Фаллон. А то, что вы не можете купить, вы просто крадёте.
  Фаллон взвился.
  – Чёрт возьми! Вы назвали меня вором, юная леди?
  – Так точно, – ответила она спокойно. – Вы ведь завладели письмом Виверо, не так ли?
  Фаллон продолжил очень тихо:
  – Что вам известно про письмо Виверо?
  – Я знаю, что оно было украдено у нас около двух лет назад – и мне известно, что теперь оно у вас. – Она посмотрела на меня. – Какой вывод вы бы сделали из этого, мистер Уил?
  Я задумчиво разглядывал Фаллона. Химикаты перемешались должным образом и теперь из этой смеси возможно получится небольшой фрагмент истины. Я решил, что пора помешать бульон.
  – У вас есть это письмо? – спросил я.
  Фаллон неохотно кивнул.
  – Есть, я купил его вполне легально в Нью-Йорке, и у меня имеется квитанция, которая может это подтвердить. Но, чёрт возьми, забавно слышать о воровстве от этой пары. Как насчёт тех бумаг, которые вы украли у меня в Мексике, Халстед?
  Ноздри Халстеда раздулись и побелели.
  – Я не брал у вас ничего, что не принадлежало бы мне. А вы украли всего-навсего мою репутацию. В нашей профессии развелось слишком много мошенников, подобных вам, Фаллон, безграмотных дилетантов, построивших свою репутацию на чужих работах.
  – Ах ты, сукин сын! – проревел Фаллон. – Ты уже высказал всё, что хотел, в журналах, и никто не обратил на тебя внимания. Ты думал, кто-нибудь поверит этой болтовне?
  Они замерли лицом к лицу, как боевые петухи, и в следующее мгновение вцепились бы друг другу в горло, если бы я не крикнул во весь голос:
  – Тихо! – Они повернулись ко мне, и я сказал спокойно: – Садитесь, вы оба. Ни разу в жизни не видел, чтобы взрослые люди вели себя столь недостойным образом. Либо вы будете держать себя в руках в моём доме, либо я выставлю вас вон – и никто из вас не увидит этот проклятый поднос.
  Фаллон сказал покорно:
  – Мне очень жаль, Уил, но этот человек вывел меня из себя. – Он сел.
  Халстед тоже вернулся на своё место, он пожирал Фаллона глазами и сохранял молчание. Лицо Кэтрин Халстед побледнело, и на щеках появились розовые пятна. Она, поджав губы, смотрела на своего мужа и, убедившись, что он и далее намерен безмолвствовать, сказала:
  – Я извиняюсь за наше поведение, мистер Уил.
  Я ответил ей резко.
  – Вы принесли ваши собственные извинения, миссис Халстед, вы не можете извиняться за других – даже за вашего собственного мужа.
  Я сделал паузу, предоставив Халстеду возможность что-нибудь сказать, но он упрямо продолжал молчать, и, решив не обращать на него внимания, я повернулся к Фаллону.
  – Меня не особенно интересуют тонкости вашей профессиональной аргументации, хотя должен признаться, я был удивлён теми обвинениями, которые прозвучали здесь сегодня.
  Фаллон горько улыбнулся.
  – Не я первый начал бросаться грязью.
  – Меня это абсолютно не волнует, – сказал я. – Вы совершенно невозможные люди. Вы полностью поглощены своими грошовыми профессиональными интересами и забыли, что из-за этого подноса был убит человек. Двое уже мертвы, чёрт возьми!
  Кэтрин Халстед сказала:
  – Мне очень жаль, если мы показались вам столь бессердечными; должно быть, это выглядело для вас весьма необычно.
  – Поистине! Теперь слушайте меня внимательно – все вы. Кажется, в этой странной игре мне выпала козырная карта – у меня есть поднос, который для вас так чертовски важен. Но никто из вас не увидит его даже издали до тех пор, пока я не узнаю, как называется игра. Я не намерен действовать вслепую. Фаллон, что вы на это скажете?
  Он нетерпеливо заёрзал.
  – Хорошо, я согласен. Я расскажу вам всё, что вы пожелаете узнать – но наедине. Я не хочу, чтобы при разговоре присутствовал Халстед.
  – Забудьте об этом, – отрезал я решительно. – Всё, что у вас есть мне сказать, вы расскажете сейчас и прямо здесь, в этой комнате, – это касается также и вас, Халстед.
  Халстед сказал с холодным гневом в голосе:
  – Это чудовищно. Неужели я должен разгласить результаты многолетних исследований этому шарлатану?
  – Как хотите. – Я выпрямил палец. – Либо выкладывайте карты, либо выходите из игры. Дверь открыта, и вы можете уйти отсюда в любой момент. Никто вас здесь не задерживает. Но если вы уйдёте, то оставите Фаллона наедине с подносом.
  На его лице отразилась нерешительность, и он сжал подлокотники кресла так, что побелели костяшки пальцев. Кэтрин Халстед приняла решение за него. Она сказала твёрдо:
  – Мы принимаем ваши условия. Мы остаёмся. – Халстед посмотрел на неё с удивлением, и она успокоила его: – Всё в порядке, Поль. Я знаю, что делаю.
  – Фаллон – как насчёт вас?
  – Полагаю, что мне придётся с этим согласиться, – сказал он и мягко улыбнулся. – Халстед что-то там говорил насчёт многолетних исследований. Что ж, я тоже посвятил этому вопросу несколько лет. Меня не удивит, если окажется, что мы оба знаем всё, что можно выяснить по данной проблеме. Бог свидетель, я натыкался на эту парочку во всех музеях Европы. Я сомневаюсь, что при объединении информации, которой мы владеем, может открыться что-нибудь новое.
  – Я способен преподнести вам сюрприз, – сказал Халстед резко. – Вы не обладаете монополией на мозги.
  – Заканчивайте с этим, – сказал я холодно. – Игра будет вестись по моим правилам, а значит всякие язвительные комментарии запрещаются. Я говорю достаточно ясно?
  Фаллон сказал:
  – Знаете, Уил, при первой встрече вы не произвели на меня большого впечатления. Вы удивляете меня.
  Я усмехнулся.
  – Временами я удивляю себя сам.
  Так и было! И что только случилось с маленьким серым человеком?
  Глава 3
  1
  Это была удивительная, невероятная и весьма странная история, и если бы я не видел того загадочного снимка в фотолаборатории, то, вероятно, отказался бы в неё поверить. Да и к тому же Фаллон не сомневался в её достоверности, а он был совсем не дурак – так же как и Халстед, хотя о его умственных способностях я не мог с уверенностью высказаться адекватно.
  Пока история излагалась, я твёрдо держал ситуацию под своим контролем. Временами кто-нибудь из них проявлял несдержанность – в большинстве случаев это был Халстед, но и Фаллон также сделал пару язвительных замечаний, – и я решительно вмешивался. Было хорошо видно, что никому из них не нравятся мои действия, но ввиду отсутствия альтернативы, им ничего не оставалось, кроме как повиноваться. Мой поднос являлся козырной картой в этой необычной запутанной игре, и ни Фаллон, ни Халстед не хотели дать другому возможность остаться с ним наедине.
  Из них двоих Фаллон казался мне более благоразумным и беспристрастным человеком, поэтому я попросил его выступить первым. Он мягко потянул себя за мочку уха и сказал:
  – Я даже не знаю, с чего начать.
  – Начните с начала, – сказал я. – Когда вы заинтересовались этой проблемой?
  Последний раз потянув себя за ухо, он сложил свои тонкие руки.
  – Я археолог, работающий в основном в Мексике. Вы знаете что-нибудь про майя?
  Я покачал головой.
  – Весьма кстати, – сказал он саркастично. – Но на данной стадии, я полагаю, это не имеет значения, поскольку начало нашей истории никак не связано с майя – по крайней мере поверхностно. В ходе своих работ я несколько раз сталкивался с упоминанием мексиканской семьи де Виверо. Этот древний род имел испанские корни – Хаим де Виверо, основатель, поселился в Мексике вскоре после того, как закончилась эпоха Кортеса; он завладел большими земельными угодьями, и его потомки получали с них хороший доход. Они стали крупными землевладельцами, плантаторами, владельцами горных выработок и, ближе к концу, промышленниками. Это было одно из по-настоящему влиятельных мексиканских семейств, которое большинство своих доходов выжимало из крестьян и мало беспокоилось об общественных интересах. В шестидесятых годах прошлого века они поддержали Максимилиана в этой чертовски глупой попытке Хансбургов основать в Мексике королевство.
  Это была их первая ошибка, поскольку Максимилиан не задержался у власти, и они понесли значительные потери, которые, однако, не смогли окончательно разорить семью. Но Мексику потрясали политические волнения, диктатор сменял диктатора, революция следовала за революцией, и каждый раз де Виверо ставили не на ту лошадь. Казалось, что они потеряли способность рассуждать здраво. По прошествии ста лет от былого могущества семейства де Виверо не осталось и следа; если его представители где-то и существуют поныне, то живут они очень скромно, поскольку я ни разу не слышал ни об одном из них. – Он покосился на Халстеда. – Вы когда-нибудь сталкивались с живым де Виверо?
  – Нет, – коротко ответил Халстед.
  Фаллон удовлетворённо кивнул.
  – Ну а в своё время это было очень богатое семейство, даже для Мексики, а прослыть в Мексике богатым семейством на самом деле кое-что значит. Им принадлежало большое количество различного имущества, впоследствии рассеявшегося по всей стране, к которому относился и золотой поднос, похожий на ваш, Уил. – Он открыл свой кейс. – Позвольте мне зачитать вам кое-что.
  Он извлёк из кейса пачку бумажных листов.
  – Поднос являлся семейной ценностью, и де Виверо следили за ним; его использовали только на официальных банкетах, а остальное время он хранился взаперти. От восемнадцатого века до нас дошло множество светских сплетен; один француз по имени Мервилл посетил Мексику и написал про это книгу. Он останавливался в одном из поместий де Виверо, где был устроен приём в честь губернатора провинции...
  Он прочистил горло.
  – "Никогда ранее, даже при французском дворе, я не видел столь изысканно сервированного стола. Мексиканские гранды живут как принцы и едят с тарелок из золота, которое здесь в изобилии. Центральную часть стола занимали многочисленные фрукты, произрастающие в этой стране, сервированные на золотых подносах, самый великолепный из которых отличался любопытным орнаментом из виноградных листьев очень тонкой работы. Один из сыновей хозяев поведал мне, что с этим подносом связана семейная легенда – считается, будто он сделан каким-то предком де Виверо. Это маловероятно, поскольку хорошо известно, что род де Виверо имеет благородные генеалогические корни, прочно связанные с историей Старой Испании, и вряд ли возможно, чтобы среди них были и ремесленники, неважно насколько искусные. Так же мне было сказано, что, согласно легенде, поднос содержит какой-то секрет, разгадка которого может сделать его владельца безмерно богатым. Рассказывая это, мой информатор улыбнулся и добавил, что поскольку богатство де Виверо уже и так не знает границ, то раскрытие секрета не может сделать их существенно богаче".
  Фаллон бросил бумаги обратно в кейс.
  – Поначалу я не придал этому большого значения, но меня всегда интересовали различные секреты, связанные с Мексикой, поэтому я в обычном порядке снял копию и убрал её в архив. Кстати, фраза насчёт благородного рода, связанного с историей Старой Испании, насквозь фальшива; де Виверо вышли из средних слоёв общества, они создали себя сами, – но мы вернёмся к этому позже.
  Довольно скоро у меня сложилось впечатление, что я натыкаюсь на фамилию де Виверо независимо от того, чем занимаюсь. Знаете, как это бывает – вы встречаете в книге незнакомое слово, которое никогда раньше не видели, а затем оно попадается вам ещё два раза за одну неделю. Так же получилось и с де Виверо и их подносом. Нет ничего удивительного в том, чтобы просто наткнуться в Мексике на фамилию де Виверо – это была очень могущественная семья, но за последующий год я не менее семи раз встречал упоминание подноса де Виверо, и в трёх случаях говорилось о том, что он содержит какой-то секрет. Очевидно, что поднос был очень важен для де Виверо. Тогда я просто складывал все материалы в архив; это была второстепенная проблема, лежавшая вне области моих основных интересов.
  – Которыми являются?.. – спросил я.
  – Доколумбовые цивилизации Центральной Америки, – ответил он. – Испания шестнадцатого века в то время значила для меня немного. Я занимался раскопками в южном Кампече. Среди других со мной был и Халстед. Когда сезон раскопок закончился и мы вернулись к цивилизации, он затеял со мной ссору и исчез. Вместе с ним исчезло и моё досье на де Виверо.
  Возглас Халстеда прозвучал как удар хлыста:
  – Это ложь!
  Фаллон пожал плечами.
  – Таковы факты.
  До сих пор рассказ не дошёл ещё до той точки, начиная с которой поднос приобрёл большое значение, но это было первое упоминание о вражде, глубоко укоренившейся между двумя учёными, и принимая во внимание то значительное влияние, которое она могла оказать на дальнейший ход событий, я решил копнуть поглубже.
  – Из-за чего возникла ссора?
  – Он украл мою работу, – сказал Халстед спокойно.
  – Это не так, чёрт возьми! – Фаллон повернулся ко мне. – Это была одна из тех ситуаций, которые, как не горько мне в том признаться, часто возникают в академических кругах. Всё происходит примерно так: молодой человек, только что окончивший колледж, трудится в поле с пожилым и более опытным исследователем – так было и со мной, когда много лет назад я работал с Мюрреем. Потом публикуются научные статьи, после чего у молодого коллеги порою появляется убеждение, что его заслугам не уделили должного внимания.
  – Что в данном случае правда?
  Халстед собрался заговорить, но жена остановила его, положив свою руку ему на колено. Фаллон сказал:
  – Почти ничего. Да, я признаю, что написал статью относительно некоторых аспектов легенды о Кецалькоатле, идею которой, как утверждает Халстед, я украл у него, но на самом деле всё было совсем не так. – Он устало покачал головой. – Представьте себе, что вы занимаетесь раскопками, и после целого дня тяжёлой работы у вас к вечеру появляется желание расслабиться и возможно даже немного выпить. И если таких, как вы, набирается с полдюжины, то у вас завязывается оживлённая беседа – начинаются профессиональные разговоры.
  В воздухе витает большое количество идей, и никто не может с уверенностью сказать, кому какая принадлежит, их принято рассматривать как общее достояние. Возможно, что статья, которую я написал, имеет такое происхождение, и возможно, что идею предложил Халстед, но я не могу этого доказать, так же, как и он.
  Халстед сказал:
  – Вы прекрасно знаете, что основная идея статьи принадлежит именно мне.
  Фаллон развёл руками и обратился ко мне.
  – Сами видите, с чем мне приходится сталкиваться. Может быть, ничего бы и не случилось, если бы этот молодой человек не начал писать в журналы и публично обвинять меня в воровстве. Я мог бы затаскать его по судам – но я этого не сделал. Я написал ему письмо, в котором предложил воздержаться от публичной дискуссии, поскольку совсем не собирался вести подобного рода споры на страницах профессиональной печати. Но он продолжил, и в конце концов редакторы отказались публиковать его письма.
  Голос Халстеда был полон злобы.
  – Вы хотите сказать, что купили этих проклятых редакторов, не так ли?
  – Думайте, как вам угодно, – сказал Фаллон с отвращением. – В любом случае, после того как Халстед уехал, я обнаружил, что моё досье на де Виверо исчезло. В то время оно не имело для меня большого значения, а позднее оказалось несложно вернуться к первоначальным источникам. Но когда я начал на каждом углу натыкаться на Халстедов, мне осталось только сложить два и два.
  – Но вы не знаете точно, что он взял ваше досье, – сказал я. – Вы не могли бы доказать это в суде.
  – Полагаю, что не смог бы, – согласился Фаллон.
  – Тогда будет лучше не говорить об этом. – Халстеду, казалось, доставили удовольствие мои слова, и поэтому я добавил: – Вы оба бросаетесь обвинениями легко и не задумываясь. Это не соответствует моим представлениям о профессиональном достоинстве.
  – Вы ещё не дослушали историю до конца, мистер Уил, – сказала миссис Халстед.
  – Что ж, давайте к ней вернёмся, – предложил я. – Продолжайте, профессор Фаллон – или, может быть, вы хотите что-нибудь сказать, доктор Халстед?
  Халстед мрачно посмотрел на меня.
  – Пока нет. – Он сказал это со зловещим видом, и я понял, что впереди нас ждёт очередной фейерверк.
  – Долгое время после этого ничего особенного не происходило, – сказал Фаллон. – Затем, когда я находился в Нью-Йорке, мне пришло письмо от Марка Джеррисона, в котором он предлагал увидеться с ним. Джеррисон – это перекупщик, которого я время от времени использую, и когда я с ним связался, он сказал, что у него есть кувшинчик для шоколада, относящийся к культуре майя, – не простой глиняный кувшинчик, а сделанный из золота. Должно быть он принадлежал благородному семейству. Он также сказал, что у него есть часть накидки из перьев и некоторые другие предметы.
  Халстед фыркнул и громко пробормотал:
  – Видели мы такие накидки из перьев!
  – Она была фальшивая, – сказал Фаллон. – И я её не купил. Но кувшинчик для шоколада оказался подлинным. Джеррисон знал, что я им заинтересуюсь – простые специалисты по культуре майя не имели дела с Джеррисоном, потому что у них нет таких денег, какие он спрашивает. Обычно Джеррисон продаёт свой товар музеям и богатым коллекционерам. У меня тоже есть свой музей – и в прошлом я покупал у Джеррисона хорошие экспонаты.
  Мы поторговались немного, и я сказал ему, что думаю насчёт его перьевой накидки; он посмеялся над этим и заверил меня, что просто хотел пошутить. Но кувшинчик для шоколада несомненно был подлинным, и я его купил. Затем Джеррисон сказал, что его интересует моё мнение по поводу одной вещи, которую он недавно получил, – это был манускрипт, написанный испанцем, жившим среди майя в начале шестнадцатого века. Джеррисон хотел знать, является ли он подлинным.
  – Он проконсультировался с вами как с экспертом в данной области? – спросил я и увидел, как Кэтрин Халстед напряжённо подалась вперёд.
  Фаллон кивнул.
  – Верно. Фамилия испанца была де Виверо, а манускрипт оказался письмом к своим сыновьям. – Он замолчал.
  Халстед сказал:
  – Не останавливайтесь здесь, Фаллон, – когда нам стало по-настоящему интересно.
  Фаллон посмотрел на меня.
  – Вы что-нибудь знаете о завоевании Мексики?
  – Немного, – ответил я. – Мы учили это в школе – Кортес и всё такое, – но я забыл детали, если когда-нибудь знал их вообще.
  – Как и большинство остальных людей. У вас есть карта Мексики?
  Я пересёк комнату и достал с полки атлас. Пододвинув кофейный столик, я положил атлас на него и быстро нашёл нужную страницу. Фаллон склонился над ней и сказал:
  – Я должен посвятить вас в некоторые детали, без которых содержание письма будет вам непонятно. – Он опустил свой палец на карту Мексики в область побережья возле Тампико. – В первые два десятилетия шестнадцатого века испанцы присматривались к тому участку суши, который ныне нам известен как Мексика. Существовали слухи про это место – истории о невообразимом богатстве, – и они мечтали найти и забрать его.
  Его палец описал дугу вокруг Мексиканского залива.
  – Эрнандес де Кордова обследовал побережье в 1517 году, а Хуан де Грихальва последовал за ним в 1518-м. В 1519 году Эрнан Кортес высадился на берег и предпринял экспедицию во внутренние области, исход которой нам хорошо известен. Он выступил против ацтеков, и с помощью силы, твёрдости, суеверия и чистого мошенничества, смешанных в идеальных пропорциях, одержал над ними победу, совершив один из самых удивительных боевых подвигов за всю историю человечества.
  Но, покончив с ацтеками, он обнаружил, что существуют и другие миры, доступные для завоевания. На юге, занимая территорию современного Юкатана, Гватемалы и Гондураса, раскинулась ещё одна империя америндов – империя майя. Кортес не нашёл у ацтеков столько золота, сколько ожидал, но если верить донесениям, поступавшим с юга, у майя его было в изобилии. Поэтому в 1525 году он выступил против майя. Он покинул Теночтитлан – ныне Мехико – и высадился на побережье вот здесь, возле Коацакоалькоса, откуда направился вдоль оси перешейка к озеру Петен и сюда, к Копану. Но его труды не были вознаграждены, потому что основные силы майя располагались не на плато Анагуак, а на полуострове Юкатан.
  Я склонился над его плечом, внимательно следя за объяснениями. Фаллон сказал:
  – Вскоре Кортес получил персональное распоряжение – его вернули обратно в Испанию, – и следующую экспедицию возглавил Франциско де Монтего, который уже обследовал Юкатан с моря. Силы его были достаточно внушительны, но он обнаружил, что воевать с майя значительно сложнее, чем с ацтеками. Они отчаянно сопротивлялись, и к тому же Монтего был не Кортес – в первых нескольких битвах испанцы потерпели поражение.
  Вместе с Монтего сражался и Мануэль де Виверо. Не думаю, что он был более чем простой пехотинец, но с ним произошла интересная история. Майя захватили его в плен и не убили; они оставили его в живых как раба и своего рода талисман. Ну а Монтего так и не смог захватить Юкатан – ему не удалось одержать верх над майя. Кстати говоря, этого не удалось сделать никому; через некоторое время они ослабли и адсорбировались, но никогда майя не были разбиты в сражении. В 1549 году, двадцать два года спустя после начала боевых действий, под контролем Монтего находилась едва ли не половина полуострова Юкатан, и всё это время Виверо был в плену во внутренних областях.
  Это было достаточно любопытное время в истории майя, и то, что тогда происходило, долгое время ставило археологов в тупик. Они обнаружили, что испанцы и майя жили и работали вместе бок о бок, причём каждый оставался верен своей культуре; они находили храмы майя и испанские церкви, возведённые рядом друг с другом и, что более удивительно, построенные в одно и то же время. Это оставалось загадочным до тех пор, пока последовательность событий не была рассортирована так, как я только что рассказал.
  В любом случае, майя и испанцы жили щека к щеке. Они воевали между собой, но не постоянно. Испанцы контролировали Западный Юкатан, где расположились великие города майя Чичен-Ица и Ушмаль, но Восточный Юкатан, современная провинция Кинтана Роо, оставалась для них закрытой книгой. Такой она в значительной степени остаётся и поныне. Однако между двумя половинами полуострова велась довольно оживлённая торговля, и Виверо, оставаясь пленником, сумел написать письмо и передать его своим сыновьям. Вот как появилось письмо Виверо.
  Он снова открыл свой кейс.
  – Если вы желаете его прочитать, то у меня есть с собою перевод.
  Я открыл папку, которую он мне дал, – текст оказался достаточно большой. Я спросил:
  – Вы хотите, чтобы я прочитал его сейчас?
  – Будет лучше, если вы это сделаете, – ответил он. – Тогда с остальным вы разберётесь значительно быстрее. Вы ничего не поймёте, пока не прочитаете письмо.
  – Хорошо, – сказал я. – Но я лучше сделаю это в своём кабинете. Могу я быть уверен, что вы не убьёте друг друга в моё отсутствие?
  Кэтрин Халстед сказала холодно:
  – С этим проблем не будет.
  Я улыбнулся ей любезно.
  – Я попрошу миссис Эджекомб принести вам чаю, он поможет сохранить температуру умеренной – никто не совершает убийства за чашкой чаю, это было бы слишком нецивилизованно.
  2
  "Моим сыновьям, Хаиму и Хуану, привет от Мануэля де Виверо-и-Кастуера, вашего отца.
  В течение многих лет, мои сыновья, я искал пути, при помощи которых смог бы сообщить вам, что пребываю в здравии в этой стране язычников. Много раз я пытался вырваться на волю, и столько же раз был пойман, и теперь мне ясно, что побег из моего плена невозможен, поскольку смотрят за мною непрерывно. Но с помощью хитрости и воспользовавшись дружбой двух индейцев майя, я смог передать вам это послание в надежде, что оно принесёт вашим сердцам облегчение и вы не будете скорбеть обо мне как о мёртвом. Но вы должны знать, мои сыновья, что я никогда не смогу покинуть страну майя и этот город Уашуанок; подобно детям Израилевым, я вынужден оставаться в плену до тех пор, пока Господу нашему будет угодно продлить мою жизнь.
  В данном письме я намерен изложить, как попал сюда, как Господь оставил меня в живых, в то время как множество моих товарищей были убиты, и поведать о своей жизни среди этих людей, индейцев майя. Двенадцать лет нахожусь я здесь и повидал немало чудес, на которые богат Великий Город майя, тот главный приз, который все мы искали в Америке. Уашуанок, по сравнению с Теночтитланом, завоёванным Эрнаном Кортесом, выглядит как Мадрид рядом с небольшой деревушкой в Уэльве, провинции нашей семьи. Я был с Кортесом при взятии Теночтитлана, видел величие Монтесумы и его падение, но этот могущественный король просто обыкновенный крестьянин в сравнении с любым аристократом Уашуанока.
  Так знайте же, что в году Господа нашего одна тысяча пятьсот двадцать седьмом я вместе с Франциско де Монтего, возглавившим поход против майя, вступил на территорию Юкатана. Моё положение в кампании было высоким – я командовал отрядом наших испанских солдат. Когда я находился рядом с Кортесом, даже этот искусный воин прислушивался к моему мнению, и на советах Франциско де Монтего его тоже высоко ценили, поэтому мне хорошо известна стратегия многих военных хитростей, предпринятых в ходе кампании. После того, как я пожил среди майя, начал говорить на их языке и думать так, как думают они, то понял, почему эти хитрости ни к чему не привели.
  Франциско де Монтего был и, я надеюсь, всё ещё остаётся моим другом. Но дружба не закрыла мне глаза на его недостатки как полководца и политика. Несомненно, он обладает храбростью, но это храбрость дикого медведя или баскского быка, который атакует прямолинейно, без хитростей и уловок, и чьё нападение легко отбить. Одной храбрости для воина недостаточно, мои сыновья, он должен быть коварным и бесчестным; говорить ложь, когда все ждут от него правды; обманывать даже своих людей, если это необходимо; отступать, чтобы получить преимущество, игнорируя недовольство храбрых, но невежественных солдат; он должен ставить ловушки, чтобы пленить врага, и использовать силы противника против него самого, как сделал Кортес, заключив союз с тлашкаланцами против ацтеков.
  Эрнан Кортес хорошо усвоил эту науку. В разговоре он неизменно был любезен, но при этом не забывал о своих интересах и следовал собственным путём. Может быть, подобное использование лжи и обмана, изобретений дьявола, противоречит учению Святой Церкви и, на самом деле, достойно порицания в сражениях между христианами; но здесь мы воюем непосредственно с детьми дьявола и, повернув против него его же собственное оружие, уверовав в свою правоту, с помощью Господа нашего, Иисуса Христа, мы сможем привести этих невежественных дикарей к Единственной Истинной Вере.
  В силу тех недостатков, которые я перечислил, все усилия Франциско де Монтего победить майя ни к чему не привели. Даже теперь, спустя двенадцать лет после того, как мы вступили в свой Крестовый Поход, майя так же сильны, как и прежде, несмотря на то, что они потеряли несколько своих городов. И всё же я не могу во всём винить Франциско, поскольку земля эта – самая необычная из всех, что я видел за годы путешествий по Америке, где странные и необычные вещи попадаются на глаза ежедневно.
  Вот что скажу я вам: земля Юкатана ни на что не похожа. Когда Эрнан Кортес разбил армию майя в ходе своего путешествия к Эль Петену и Гондурасу, он сражался на открытой местности в высокогорье Анагуака, где можно было использовать все те преимущества в искусстве ведения войны, которыми мы располагаем. Когда же с Франциско де Монтего мы вступили на территорию Юкатана, где расположены основные силы противника, то оказались в диких зелёных зарослях, в лесу столь обширном, что он мог бы покрыть всю Старую Испанию.
  В этом месте наши лошади, которые так пугали невежественных дикарей, не могли быть использованы в сражении; но мы их не бросили, решив использовать как вьючных животных. К нашему горькому разочарованию они начали страдать от болезней и умирать почти ежедневно. Но даже от оставшихся в живых оказалось мало пользы, поскольку деревья здесь растут очень густо и лошадь порою не в состоянии пройти там, где может пробраться человек, и наиболее ценная часть нашего имущества превратилась в помеху всей экспедиции.
  Другая неприятная особенность здешних мест – это недостаток воды, что может показаться очень странным: как такие высокие деревья и всевозможные кустарники смогли вырасти там, где нет воды? Но так и есть на самом деле. Когда проходит дождь, что случается нерегулярно, а чаще всего в определённое время года, твёрдая земля впитывает влагу так, что на поверхности не образуется ни ручьёв, ни рек, только кое-где попадаются озёра или колодцы, которые майя называют сеноты. Вода в них свежая и достаточно хорошая, хотя питают их не поверхностные потоки, а источники, бьющие из недр земли.
  Поскольку таких мест в лесу немного, то они священны для майя, которые строят возле них храмы, где восхваляют своих языческих богов, чтобы те даровали им хорошую воду. Здесь же они возводят свои земли и города, так что во время похода с Франциско де Монтего нам приходилось вступать в сражение каждый раз, когда требовалась вода для наших желудков, чтобы поддержать силы для дальнейших боёв.
  Майя упрямый народ, чьи умы закрыты для слова Божьего. Они не слушали ни Франциско де Монтего, ни его капитанов, включая и меня, ни даже добрых священников из нашего отряда, которые обращались к ним во Имя Спасителя. Они отвергали Слово Агнца Божьего и сопротивлялись нам с оружием в руках, хотя за время моего заключения я понял, что это миролюбивый народ, который трудно разозлить, но страшный в гневе.
  Несмотря на своё жалкое оружие – деревянные мечи с каменными остриями и копья с каменными наконечниками, они оказывали нам упорное сопротивление за счёт большого численного превосходства и знания секретных тропинок, которое позволяло им устраивать на нас засады, в результате чего множество моих товарищей погибло и, попавшись в одну из них, я, ваш отец, к своему стыду, был взят в плен.
  Я не мог сражаться, так как меч мой был выбит из рук, и не мог броситься на их мечи, чтобы умереть, поскольку на меня накинули верёвки, лишив подвижности. Меня пронесли, подвешенного к шесту, по многочисленным тропинкам, и в таком виде я прибыл в расположение их армии, где меня допросили в присутствии великого кацика. Язык этих людей не настолько сильно отличается от языка толтеков, чтобы я не мог его понять, но я сделал вид, что ничего не понимаю, и таким образом сохранил в тайне местонахождение наших главных сил, избежав при этом пыток, которые бесполезны при отсутствии взаимопонимания.
  Думаю, они хотели меня убить, но тут находившийся среди них священник показал на мои волосы, которые, как вы знаете, имеют цвет спелого зерна в середине лета, что необычно для испанца и присуще скорее северным народам. Так меня под охраной отправили из лагеря в большой город Чичен-Ица. В этом городе находится большой сенот, и "чичен" на языке майя означает "устье колодца". В этот большой водоём бросают девственниц, которые проникают в подземный мир и, вернувшись, рассказывают, какие чудеса они видели в Гадесе. Воистину дьявольское отродье!
  В Чичен-Ице я увидел кацика ещё более великого, чем первый, аристократа, одетого в искусно вышитый килт и перьевую накидку, окружённого священниками или жрецами этого народа. Я снова был допрошен, но безрезультатно, и снова мои волосы привлекли к себе внимание священников, которые подняли крик, что я несомненно Кукулькан, которого на языке толтеков называют Кецалькоатль, белый бог, появляющийся с востока. Это поверие, распространённое среди язычников, сослужило нам хорошую службу.
  В Чичен-Ице я провёл один месяц под тщательной охраной в каменной келье, но мне не причиняли никакого вреда, и эти люди регулярно приносили мне маис, мясо и горький напиток, называемый шоколад. Через месяц меня снова отправили под охраной в главный город майя Уашуанок, где я теперь нахожусь. Моими стражниками были молодые аристократы, одетые в украшенные вышивкой полотняные доспехи и по своим меркам хорошо вооружённые. Не думаю, чтобы их доспехи были так же хороши, как наши железные латы, но несомненно эта защита достаточно эффективна, когда они сражаются между собой. Меня заковали в кандалы, но больше никаких неудобств я не испытывал, хотя цепи оказались очень тяжёлыми, поскольку сделаны были из золота.
  Уашуанок это большой город, и здесь много величественных зданий и храмов, величайший из которых Храм Кукулькана, украшенный фигурой Пернатого Змея во всей его красе. Туда я и был доставлен, чтобы священники храма могли осмотреть меня и прийти к заключению, на самом ли деле я являюсь Кукульканом, их верховным божеством. Мнения жрецов разделились: одни говорили, что я не Кукулькан, поскольку зачем верховному божеству сражаться против них? Другие спрашивали, почему бы Кукулькану не привести своих воинов и не покарать майя с помощью магического оружия, если они преступили законы богов: лучше обратиться к своим сердцам и поискать в них прегрешение, прогневавшее бога. Первые снова говорили, что это не Кукулькан, поскольку он не говорит на их языке, а другие спрашивали: зачем богам говорить на земном языке, если между собой они несомненно обсуждают такие вещи, которые не могут произнести человеческие уста.
  Я трепетал перед ними, но старался ничем не выдать своего волнения, несмотря на всю тяжесть положения. Если я не Кукулькан, они могут принести меня в жертву, подобно ацтекам Теночтитлана, вырвав из моего тела живое сердце на вершине храма. Но если они поверят в то, что я их бог, склонят передо мной свои головы и начнут мне поклоняться, то Христос отвернётся от меня и обречёт на вечные муки в аду, ибо ни один смертный не достоин почестей, воздаваемых Богу.
  Они разрешили спор, приведя меня к своему королю, чтобы тот, по существующему у них обычаю, рассудил стороны. Король среди них главный арбитр в вопросах государственной политики и религии. Внешне это оказался достаточно высокий для майя человек, хотя в наших глазах он таковым не показался бы; он имел благородные черты лица и был одет в накидку из ярких перьев колибри, и его персону окружало большое количество золота. Он сидел на золотом троне и над головой его возвышалось скульптурное изображение Пернатого Змея, сделанного также из золота, украшенное драгоценными камнями и прекрасной эмалью.
  И он принял следующее решение: в жертву меня не приносить, а содержать под охраной и учить языку майя так, чтобы можно было узнать от меня самого, кто я такой в действительности.
  Я был настолько обрадован решению этого Соломона, что почти упал перед ним на колени, но в последний момент сдержался, вспомнив про то, что не понимаю их языка – как они считают – и чтобы выучить его, мне понадобится много месяцев или даже лет. С помощью такой хитрости я сохраню свою жизнь и бессмертную душу.
  Я был предоставлен заботам старейшего из жрецов, который отвёл меня в главный храм и поселил в помещениях для священников. Вскоре я обнаружил, что могу свободно выходить и гулять по городу, где мне угодно, хотя всегда в сопровождении двух благородных стражников и по-прежнему позвякивая своими золотыми кандалами. Много лет спустя я узнал, что жрецы предоставили мне такую свободу, опасаясь мести с моей стороны за содержание в неволе, если вдруг впоследствии выяснится, что я на самом деле Кукулькан. А что касается золотых цепей – разве золото это не металл богов? Может быть, Кукулькана не оскорбит золото, если это и вправду Кукулькан. Даже короли носят золотые цепи, хотя и не в виде сков. Так рассуждали жрецы, боясь допустить бесчестие, поступив в чём-либо неправильно.
  Они учили меня своему языку, и я обучался очень медленно, мой голос мне не повиновался, а язык заплетался, и так, к глубокому разочарованию жрецов, прошло много месяцев. За время, проведённое в главном храме, я наблюдал множество отвратительных сцен; молодые люди, предназначенные в жертву Кукулькану, с телами, натёртыми маслом, и украшениями из живых цветов на голове, добровольно ложились на залитый кровью алтарь, чтобы позволить вырвать из груди своё сердце и гаснущим взором увидеть, как бьётся оно в руках жреца. Меня силой заставляли смотреть, как совершается эта богохульная церемония перед идолом Пернатого Змея, стражники держали мои руки, не позволяя уйти. Каждый раз я закрывал глаза и возносил молитвы Христу и Пресвятой Деве, чтобы они избавили меня от этой ужасной участи, на которую считал себя обречённым.
  Другие жертвоприношения совершаются в центре города у большого сенота. Гряда холмов пересекает город с востока на запад, и на вершине этой гряды расположен храм Юм Чака, бога дождя, чей дворец, как считают невежественные язычники, находится на дне сенота. Во время церемонии в честь Юм Чака невинных девушек бросают со ступеней храма в глубокий водоём у основания скалы, и они исчезают в чёрных водах. При этом диком обряде я никогда не присутствовал.
  Через некоторое время я нашёл решение той ужасной дилеммы, вставшей передо мной. Вы должны знать, что майя с большим мастерством обрабатывают камень и золото, хотя их усилия в основном направлены на изготовление языческих идолов – задача недостойная рук христианина. Сыновья мои, ваш дед и мой отец был ювелиром в городе Севилья, и я с детства обучился этому искусству. Я заметил, что майя не умеют применять воск – способ общепринятый в Испании, и обратился к жрецам с просьбой предоставить мне золота, пчелиного воска и разрешить использовать печь для плавки металла.
  Посовещавшись между собой, они дали мне золота и воска, и стали внимательно смотреть за тем, что я делаю. Там была одна девушка, не старше четырнадцати лет, которая навещала моё жилище и следила за моими желаниями, и я слепил с неё небольшую модель из воска, в то время как жрецы смотрели и хмурились, опасаясь какого-нибудь колдовства. У майя нет гипса, поэтому я как следует размочил глину, обмазал ею статуэтку и сделал вверху воронку для заливки золота.
  Мне позволили использовать кузницу храма, и жрецы издали возгласы удивления, когда золото полилось в воронку, и горячий воск брызнул из выходного отверстия, а я вспотел от страха, боясь, что глиняная форма треснет, но этого не случилось. Я был удовлетворён своей маленькой статуэткой, которую жрецы показали королю, рассказав, кто её сделал. Вслед за этим я изготовил множество предметов из золота, но никогда не делал ни идолов для храма, ни принадлежностей, используемых в нём. Король распорядился, чтобы я научил придворных ювелиров новому искусству обработки золота, что я и сделал, и многие великие кацики этой страны просили меня изготовить для них ювелирные украшения.
  Пришёл тот день, когда я не мог больше скрывать своего знания языка майя. Жрецы привели меня к королю, чтобы тот вынес окончательное решение, и он попросил меня рассказать самому, кто я такой. Я спокойно объяснил, что я никакой не Кукулькан, а дворянин из земель, расположенных на востоке, верноподданный великого Императора Карла V, который послал меня к майя, чтобы принести к ним Слово Христово.
  Жрецы пошептались друг с другом и сказали королю, что боги майя могущественны, и других им не надо, и что меня нужно принести в жертву Кукулькану за богохульство. Я смело обратился прямо к королю, спросив его, достоин ли смерти человек, научивший придворных ювелиров таким удивительным вещам, что теперь его королевство славится своими украшениями среди всех других?
  Король улыбнулся и распорядился не приносить меня в жертву, а предоставить мне дом со слугами, чтобы я мог обучать своему искусству всех ювелиров, прославляя тем самым королевство, но также запретить мне под страхом смерти распространять Слово Христово. Последнее он сказал, чтобы успокоить жрецов Кукулькана. И мне дали дом с кузницей и многочисленными девушками-прислужницами. Пришли кузнецы и, сев у моих ног, сняли с меня кандалы.
  Дважды после этого я совершал побег и оба раза солдаты короля находили меня, блуждающего по бескрайнему лесу, и приводили обратно в Уашуанок. Король отнёсся к этому снисходительно и не стал меня наказывать. Но когда я сбежал в третий раз и меня снова привели в город, он стал чернее тучи и сказал мне, что его терпению пришёл конец, и если я попытаюсь бежать ещё один раз, то меня принесут в жертву Кукулькану. Так что я был вынужден прекратить дальнейшие попытки и остаться в городе.
  Здесь я провёл долгие двенадцать лет, мои сыновья, и теперь на меня тут привыкли смотреть как на собственность. Охрана стережёт мой дом и сопровождает меня, когда я хожу на рынок. У меня нет возможности посещать Божий храм, но в своём доме я сделал часовню Христа и Пресвятой Девы, в которой молюсь ежедневно. Мне в этом не препятствуют, поскольку король сказал: пускай каждый человек молится тем богам, к которым расположено его сердце. Но он запретил мне учить Слову Христову в городе, и я, к своему стыду, этого не делаю под страхом неминуемой смерти.
  Уашуанок большой и красивый город с несметным количеством золота. Даже желоба, по которым дождевая вода стекает с крыши храма в специальные ёмкости, сделаны из золота, и я сам пользуюсь на своей кухне золотыми ложками, в чём превосхожу любого короля Христианского мира. Мне кажется, эти люди произошли от тех самых египтян, которые держали израильтян в плену, поскольку храмы майя построены на манер египетских пирамид, знакомых мне по описанию одного путешественника, побывавшего в той части света. Но королевский дворец имеет прямоугольную форму и, несмотря на свои гигантские размеры, весь от потолка до пола покрыт золотыми листами, так что каждый, кто входит внутрь, ступает исключительно по золоту. Ещё эти люди владеют искусством изготовления эмали, какой я никогда не видел, но используют своё мастерство для богохульства, украшая языческих идолов. Хотя они делают и прекрасные ювелирные украшения, даже простолюдины здесь носят золото и эмаль.
  Моя жизнь лишена каких-либо трудностей, поскольку я пользуюсь большим уважением как ювелир и благодаря дружескому расположению короля, который сделал мне множество подарков в благодарность за мою работу. Но по ночам я часто плачу и страстно желаю оказаться снова в Испании, хотя бы в обыкновенной таверне Кадиса, где играет музыка и звучат песни, по которым я так скучаю. Сами майя плохие музыканты, им известны только трубы и барабаны, а мои собственные познания в музыке недостаточны для того, чтобы научить их чему-нибудь другому.
  Но вот что я скажу вам, мои сыновья, Господь пометил эту землю своим божественным пальцем и, несомненно, намерен присоединить её к владениям Христианской церкви. Много удивительного и необыкновенного повидал я здесь, но самое выдающееся чудо – это знак, узрев который, каждый убедится, что Длань Христова распростёрта над всем миром и нет на земле уголка, недоступного Ему. Я вижу этот знак, начертанный горящим золотом на золотой горе, расположенной в нескольких шагах от центра города, сияющий неугасимым огнём ярче, чем золотой дворец короля майя; и, несомненно, он предвещает то, что христиане завладеют землёй, изгонят язычников, свергнут идолов с постаментов, сорвут золотые листы с крыш храмов и королевского дворца, и золотая гора с сияющим знаком будет удивлять и радовать направленные на неё взоры.
  Поэтому, мои сыновья, Хаим и Хуан, внимательно прочтите письмо, поскольку я хочу, чтобы вся слава досталась семье де Виверо, которая таким образом возвысится. Вы знаете, что де Виверо древний род, но в недавнем прошлом, когда в Испании появились мавры, удача отвернулась от семьи, и представители рода были вынуждены заняться обычным ремеслом. Ваш дед был ювелиром, что, хвала Господу, спасло мою душу в этой стране. Когда нечестивых мавров изгнали из Испании, фортуна снова повернулась к нашей семье, и на деньги, унаследованные от моего отца, я смог купить землю в провинции Уэльва и стать алькальдом. Но взор мой был устремлён на запад, к новым землям, где, как я думал, человек способен нажить большое состояние и оставить его сыновьям, которые затем могут стать губернаторами новых провинций. Так я отправился в Мексику с Эрнаном Кортесом.
  Тот, кто возьмёт город Уашуанок, тот завладеет также и горой из золота, про которую я написал, после чего его имя прогремит на весь Христанский мир, он сможет сидеть по правую руку от королей и прославится среди остальных людей, и я хочу, чтобы этого человека звали де Виверо. Но меня тревожит, что мои сыновья могут разругаться, как Каин и Авель, начать ссориться по любому поводу и опозорят тем самым имя де Виверо, вместо того, чтобы объединиться на благо семьи. Поэтому я призываю вас сохранять мир. Ты, Хаим, попроси прощения у брата за все грехи, которые имеешь перед ним, и ты, Хуан, сделай так же. Живите в согласии и стремитесь вместе к одной главной цели – овладеть городом с горою из золота и удивительным знаком.
  Так что вместе с этим письмом я посылаю вам подарки, каждому по одному, сделанные в той чудесной манере, которой мой отец научился у чужестранца с Востока, много лет назад появившегося в Кордове вместе с маврами, и о которой я вам рассказывал. Дайте пелене враждебности пасть с ваших глаз, посмотрите на эти подарки незамутнённым взором, и они свяжут вас крепкими узами так, что имя де Виверо будет отдаваться эхом в Христианском мире во все грядущие времена.
  Человек, который передаст вам эти подарки, – индеец майя, которого я тайно окрестил, поступив против воли короля, и обучил испанскому языку, чтобы ему было легче разыскать вас. Позаботьтесь о нём хорошенько и отблагодарите должным образом, поскольку это храбрый человек и верный христианин. За свою услугу он достоин большой награды.
  Да хранит вас Бог в ваших начинаниях, мои сыновья. Не бойтесь ловушек, приготовленных в этом лесном краю вашими врагами. Помните, что я говорил о достоинствах настоящего солдата, и вы преуспеете в сражении, одолеете греховных язычников, овладеете этой землёй и тем великим чудом, которое она скрывает, чтобы имя де Виверо прославилось в веках.
  Когда это произойдёт, я, возможно, буду уже мёртв, поскольку король майя становится старым, а тот, кто его заменит, не одаривает меня своей благосклонностью, так как находится под влиянием жрецов Кукулькана. Но молитесь за меня и мою душу, чтобы сократился срок моего пребывания в чистилище, на который я себя обрёк, когда проявил малодушие, побоявшись под страхом смерти обратить этих людей в истинную веру. Я всего лишь простой смертный и меня легко испугать, так что молитесь за вашего отца, мои сыновья, и закажите мессу за упокой моей души.
  Написано в месяце апреле, года одна тысяча пятьсот тридцать девятого от Рождества Христова.
  Мануэль де Виверо-и-Кастуэра.
  Алькальд в Испании.
  Друг Эрнана Кортеса и Франциско де Монтего".
  3
  Я положил обратно в папку перевод письма Виверо и несколько минут просидел, задумавшись о судьбе давно умершего человека, который провёл в плену остаток своей жизни. Что случилось с ним в дальнейшем? Принесли ли его в жертву, когда король умер? Или ему удалось с помощью какой-нибудь хитрости убедить майя сохранить ему жизнь?
  До чего же странный это был человек – если рассматривать его с современных позиций. Он оценивал майя так, как обычно оценивают льва: "Это животное опасно; оно защищает себя, когда его атакуют". Это походило на лицемерие, но де Виверо был воспитан в других традициях; он мог, не прибегая к двойному мышлению, обращать язычников в христианство, одновременно отнимая у них золото, – для него это было так же естественно, как дышать.
  Несомненно Мануэль де Виверо был храбрым и стойким человеком, и я надеялся, что он принял смерть, не терзая себя картинами чистилища и преисподней.
  В воздухе гостиной чувствовалось напряжение, и было очевидно, что птички не чувствуют себя уютно в своём маленьком гнёздышке. Я бросил папку на стол и сказал:
  – Что ж, я прочитал письмо.
  Фаллон спросил:
  – И что вы думаете?
  – Он был хорошим человеком.
  – Это всё?
  – Вы прекрасно знаете, что не всё, – ответил я спокойно. – Я хорошо понимаю, в чём здесь дело. Мне кажется, я не ошибусь, если предположу, что этот город... Уаш... Уашуа... – Я запнулся.
  – Ваш-ван-ок, – подсказал Фаллон нетерпеливо. – Вот как произносится его название.
  – ...Короче, этот город до сих пор не найден вашими коллегами.
  – Один-ноль в вашу пользу, – сказал Фаллон. Он постучал пальцем по папке и сказал с напряжением в голосе: – По свидетельству де Виверо, Уашуанок был больше, чем Чичен-Ица, больше, чем Ушмаль – а это достаточно крупные города. Это был центральный город цивилизации майя, и человек, который его найдёт, сделает себе имя; он сможет ответить на множество вопросов, до сих пор ждущих своей разгадки.
  Я повернулся к Халстеду:
  – Вы согласны?
  Он посмотрел на меня горящими глазами.
  – Не задавайте дурацких вопросов. Разумеется, я согласен; это, пожалуй, единственное, в чём я могу согласиться с Фаллоном.
  Я сел.
  – И вы пытаетесь опередить друг друга – надрываете кишки, чтобы успеть первым. Бог ты мой, что за нравы царят в науке!
  – Подождите минутку, – сказал Фаллон резко. – Это не совсем верно. Да, я пытаюсь опередить Халстеда, но только потому, что не могу ему доверять в таком важном вопросе. Он слишком нетерпелив, он страстно желает раскопать что-нибудь значительное, создав себе тем самым быструю репутацию, – я знаю его достаточно давно, а при таком подходе многие свидетельства могут оказаться безвозвратно утерянными.
  Халстед не вступил в спор так, как я от него ожидал. Вместо этого он повернулся ко мне.
  – Перед вами прекрасный образец профессиональной этики, – сказал он иронично. – Фаллон готов втоптать чью угодно репутацию в землю, если это поможет ему получить то, что он хочет. – Он наклонился вперёд и обратился непосредственно к Фаллону: – Я полагаю, вы совсем не стремитесь добавить к своей собственной репутации славу открытия Уашуанока?
  – Моя репутация уже создана, – сказал Фаллон с достоинством. – Я уже достиг вершины.
  – И не желаете, чтобы вас кто-нибудь подвинул, – язвительно добавил Халстед.
  Я был сыт по горло этой перебранкой и только собрался вмешаться, как Кэтрин Халстед вставила своё замечание.
  – И профессор Фаллон принял предварительные меры, чтобы быть уверенным в том, что его не подвинут.
  Я поднял брови и спросил:
  – Что вы хотите этим сказать?
  Она улыбнулась.
  – Он украл оригинал письма Виверо.
  – Вы снова принялись за своё, – сказал Фаллон с отвращением. – Я уже говорил вам, что купил его у Джеррисона в Нью-Йорке и могу это доказать.
  – Хватит! – произнёс я решительно. – Пора покончить с этими взаимными обвинениями. Давайте вернёмся к делу. Насколько я понял, старший де Виверо послал своим сыновьям письмо и подарки. Вы считаете, что подарками являлись два золотых подноса и что эти подносы скрывают какой-то секрет, разгадка которого может привести к Уашуаноку. Это верно?
  Фаллон кивнул и взял в руки папку.
  – Здесь говорится про то, что в Уашуаноке много золота – он упоминает про это снова и снова и ясно даёт понять, что хочет видеть своих сыновей в роли лидеров при дележе добычи. Единственное, чего он не сделал, так это не объяснил им, где найти город. Вместо этого он послал им подарки.
  Халстед вмешался.
  – Мне кажется, кое-что я способен понять не хуже Фаллона. Семейная жизнь Виверо была не слишком счастливой – похоже, что его сыновья ненавидели друг друга, и Виверо это огорчало. Я думаю, будет логично предположить, что он дал каждому из них по кусочку информации, и чтобы понять её смысл, обе части нужно соединить вместе. Таким образом, братья были вынуждены действовать вместе. – Он развёл руками. – Информации нет в письме, следовательно, она должна быть заключена в подарках – золотых подносах.
  – Я думаю точно так же, – сказал Фаллон. – Поэтому начал охоту за подносами. Я знал, что поднос мексиканских де Виверо всё ещё существовал в 1782 году, поскольку к тому времени относится свидетельство Мервилла, и принялся отслеживать его от этой точки.
  Халстед хмыкнул, и Фаллон продолжил поспешно:
  – Да, я сделал из себя дурака. – Он повернулся ко мне и сказал со слабой улыбкой: – Я прочесал всю Мексику и в конце концов нашёл его в своём собственном музее – он принадлежал мне всё это время!
  Халстед громко рассмеялся.
  – Тут я вас обставил; я узнал об этом раньше, чем вы. – Улыбка исчезла с его лица. – Затем вы изъяли его из экспозиции.
  Я недоверчиво покачал головой.
  – Как, чёрт возьми, вы могли владеть такой вещью и не знать об этом? – спросил я.
  – Так же, как и ваша семья, – резонно заметил Фаллон. – Но в моём случае есть некоторое отличие. Я учредил археологический фонд, который среди всего прочего имеет свой музей. Я не отвечаю лично за каждое приобретение, сделанное музеем, и не знаком со всей экспозицией. Как бы то ни было, поднос оказался в музее.
  – Это первый поднос. А как насчёт второго?
  – С ним дело обстояло несколько сложнее, не так ли, Поль? – Он улыбнулся Халстеду, сидевшему напротив. – Мануэль де Виверо имел двух сыновей, Хаима и Хуана. Хаим остался в Мексике и основал мексиканскую ветвь рода де Виверо – вы уже про это знаете, а Хуан пресытился Америкой и вернулся обратно в Испанию. Он привёз с собой богатую добычу и впоследствии стал алькальдом, как и его отец, – это что-то вроде сельского мирового судьи. У него родился сын Мигель, который преуспел ещё больше, став богатым судовладельцем.
  Пришло время, когда между Испанией и Англией начали возникать трения, и Филипп II, король испанский, решив покончить с этим раз и навсегда, принялся строить Армаду. Мигель де Виверо пожертвовал своё судно "Сан-Хуан де Уэльва", и сам принял над ним командование. Оно отплыло вместе с Армадой и больше никогда не вернулось, так же как и сам Мигель. Но семейное дело не умерло вместе с ним, его возглавил сын, и оно просуществовало достаточно долго – до конца восемнадцатого века. К счастью, у них была привычка хранить все записи, и я раскопал в них кое-что интересное: Мигель написал своей жене письмо, в котором просил её прислать "поднос, который мой дедушка сделал в Мексике". Он был вместе с ним на судне, когда Армада отплыла к берегам Англии. Тогда мне показалось, что на этом поиски можно прекратить.
  – Я добрался до письма Мигеля раньше, чем вы, – сказал Халстед с удовлетворением в голосе.
  – Это похоже на нечто среднее между мозаичной головоломкой и детективной историей, – сказал я, – Что вы предприняли в дальнейшем?
  – Я приехал в Англию, – ответил Фаллон. – Не для того, чтобы разыскать поднос – я думал, что он на дне моря, а просто отдохнуть. Я остановился в Оксфорде у одного из своих коллег и как-то раз в компании учёных рассказал о своих поисках в Испании. Один из деканов – типичный книжный червь – сказал, что если он не ошибается, этот самый поднос упоминается в переписке Гаррика.
  Я с удивлением посмотрел на Фаллона.
  – Поэта?
  – Верно. Он был пастором в Деан Прайер – это неподалёку отсюда. Человек по фамилии Гусан написал ему письмо; Гусан был всего лишь местным торговцем; его письмо не сохранилось бы, если бы не было адресовано Гаррику.
  Халстед оживился.
  – Я не знал про это. Продолжайте.
  – Теперь это не имеет никакого значения, – сказал Фаллон устало. – Мы уже знаем, где находится поднос.
  – Расскажите, мне интересно, – попросил я.
  Фаллон пожал плечами.
  – Гаррику до смерти наскучила сельская жизнь, но он был привязан к Деан Прайеру. Ему нечем было заняться, и очевидно поэтому его больше интересовала жизнь прихожан, чем унылые обязанности сельского священника. Он проявил к Гусану определённый интерес, попросив его изложить на бумаге историю, которую незадолго перед этим тот ему поведал. Если быть кратким, то история заключается в следующем: родовое имя Гусана происходит от испанской фамилии Гусман, и его дедушка был матросом на корабле "Сан-Хуан". В ходе нападения на Англию он пережил различные трудности, и в скором времени после этого корабль затонул, потерпев крушение в шторме возле мыса Старт Пойнт. Капитан, Мигель де Виверо, умер от лихорадки незадолго перед кораблекрушением – такое происходит часто, и когда Гусман выбрался на берег, с ним был этот самый поднос, являющийся частью его личной добычи. Внук Гусмана, который писал Гаррику, даже показывал Гаррику поднос. Как он попал в руки вашей семьи, я не знаю.
  Я сказал улыбнувшись:
  – Так вот почему вы засмеялись, когда я посоветовал вам повидаться с Дейвом Гусаном.
  – Я испытал что-то вроде шока, – признался Фаллон.
  – Я не знал ничего насчёт Гаррика, – сказал Халстед. – Я только следил за Армадой, пытаясь выяснить, где затонул "Сан-Хуан". Когда я находился в Плимуте, мне на глаза попалась фотография в газете.
  Фаллон поднял глаза к потолку.
  – Случайное совпадение! – прокомментировал он.
  Халстед усмехнулся.
  – Но я оказался здесь раньше вас.
  – Да, вы прибыли сюда первым, – произнёс я медленно. – А затем моего брата убили.
  Он взорвался.
  – Что, чёрт возьми, вы имеете в виду под этим замечанием?
  – Я просто констатировал факт. Вы знали Виктора Нискеми?
  – Никогда не слышал о нём до дознания. Не могу сказать, что мне нравится направленность ваших мыслей, Уил.
  – Так же как и мне, – сказал я горько. – Давайте оставим это – на какое-то время. Профессор Фаллон, я полагаю, вы тщательно обследовали свой поднос. Вам удалось что-нибудь найти?
  Он проворчал:
  – Я не собираюсь обсуждать это в присутствии Халстеда. Я и так уже рассказал достаточно. – Он сделал долгую паузу, а затем вздохнул. – Хорошо; я не нашёл ничего существенного. Я полагаю, что что бы там ни скрывалось, это станет очевидно только когда подносы будут обследованы в паре. – Он встал. – На этом, я думаю, можно закончить. Не так давно вы сказали Халстеду, что он должен либо выложить свои карты, либо выйти из игры, – теперь я обращаюсь с тем же предложением к вам. Сколько вы хотите за поднос? Назовите вашу цену, и я сразу же выпишу вам чек.
  – У вас не хватит денег, чтобы заплатить назначенную мною цену, – сказал я, и он удивлённо замигал глазами. – Я говорил вам, что моя цена не обязательно будет выражаться в деньгах. Сядьте и послушайте, что я вам скажу.
  Фаллон медленно опустился в своё кресло, не сводя с меня глаз. Я перевёл взгляд на Халстеда и его жену, которых почти поглотил сгустившийся вечерний сумрак.
  – У меня есть три условия. Все они должны быть приняты перед тем, как я расстанусь с подносом. Это понятно?
  Фаллон хмыкнул, что я принял за согласие. Халстед ответил мне напряжённым взглядом, а затем медленно наклонил голову.
  – Профессор Фаллон располагает большим количеством денег, которые могут быть с пользой потрачены. Таким образом, он способен финансировать любую экспедицию, снаряжённую в целях поиска города Уашуанока. Вы не станете здесь спорить, Фаллон; это то, что вы сделаете в любом случае. Но я хочу принять участие в экспедиции. Согласны?
  Фаллон посмотрел на меня с любопытством.
  – Не знаю, сможете ли вы её выдержать, – сказал он с лёгкой насмешкой в голосе. – Это вам не прогулка в Дартмур.
  – Я не предлагаю вам выбора, – сказал я. – Я ставлю вам ультиматум.
  – Хорошо, – сказал он. – Но на вашу ответственность.
  – Второе условие заключается в том, что вы сделаете всё возможное для того, чтобы помочь мне выяснить, почему был убит мой брат.
  – А это не помешает вашей поездке на Юкатан? – спросил Фаллон.
  – Думаю, не помешает, – сказал я. – Тот, кто желает заполучить поднос настолько, что посылает за ним человека, вооружённого обрезом, как мне кажется, тоже должен знать про содержащийся в нём секрет. Возможно, мы встретимся с ним на Юкатане – кто знает?
  – По-моему, вы сумасшедший, – сказал он. – Но я помогу вам. Я согласен.
  – Хорошо, – сказал я удовлетворённо и приготовился метнуть в него гарпун. – Третье условие это то, что Халстед поедет вместе с нами.
  Фаллон выпрямился в своём кресле и проревел:
  – Будь я проклят, если возьму этого сукина сына!
  Халстед вскочил с места:
  – Уже дважды за сегодняшний день вы меня так назвали. Я могу ударить вас...
  – Прекратите! – прокричал я. В последовавшей за этим внезапной тишине я сказал: – Меня тошнит от вас обоих. Целый день вы грызётесь между собой. До сих пор вы оба одинаково преуспели в своём расследовании – вы достигли одной и той же точки в одно время и заслужили славы поровну. И вы оба предъявляете друг другу идентичные обвинения, так что здесь вы тоже квиты.
  Казалось, что Фаллон по-прежнему не собирается уступать, поэтому я продолжил:
  – Взгляните на это следующим образом: в любом случае Халстед будет крутиться где-то поблизости. Он так же цепок, как и вы, и последует за нами, куда бы мы ни направились. Но по-моему, здесь не о чем спорить, не так ли? Ведь я сказал, что все три моих условия должны быть приняты, и, клянусь Богом, если вы не согласитесь, я отдам поднос Халстеду. Тогда у каждого из вас окажется по одному, и вы будете одинаково готовы к следующему раунду этой академической схватки. Ну что, вы согласны или нет?
  Лицо Фаллона сморщилось, и он печально покачал головой.
  – Я согласен, – сказал он шёпотом.
  – Халстед?
  – Согласен.
  Затем они одновременно воскликнули:
  – Где поднос?
  Глава 4
  1
  В Мехико царила жара и суматоха, связанная с Олимпийскими играми. Отели были забиты до отказа, но, к счастью, Фаллону принадлежал дом в сельской местности неподалёку от города, который мы сделали нашим штабом. У Халстедов тоже имелся свой дом в Мехико, но большую часть времени они проводили в собственном дворце Фаллона.
  Должен сказать, что когда Фаллон принимает решение двигаться, он двигается быстро. Подобно хорошему генералу, он подвёл свою армию к точке нанесения удара; он потратил на телефонные переговоры маленькое состояние, и в конечном итоге наши силы сконцентрировались в Мехико. Я тоже был вынужден принимать решения быстро; мне нравилась моя работа, и я не хотел бесцеремонно бросить её, на чём Фаллон твёрдо настаивал. Я увиделся со своим боссом и рассказал ему о смерти Боба, и он был настолько любезен, что освободил меня от работы на шесть месяцев. В основном я упирал на необходимость наладить ведение хозяйства на ферме, так что мне всё же пришлось схитрить, если только не рассматривать мою поездку на Юкатан как надзор за имуществом Боба.
  Фаллон уже воспользовался возможностями, которые доступны только за большие деньги. "Большие корпорации имеют проблемы с безопасностью, – сказал он. – Поэтому они обычно содержат свою собственную секретную службу. Она всегда не менее эффективна чем полиция, а в большинстве случаев даже лучше. Оплата там значительно выше. Нискеми уже проверяют по независимым каналам".
  Когда я думал об этом, то испытывал лёгкое головокружение. Как и большинство людей, я считал, что быть миллионером – значит просто иметь большое количество денег, но не принимал во внимание то могущество и влияние, которые дают деньги. То, что человек может, подняв телефонную трубку, привести в действие частные полицейские силы, открыло мне глаза и заставило призадуматься.
  Большой прохладный дом Фаллона был расположен на сорока акрах хорошо ухоженной земли. Здесь царил покой и ненавязчивый сервис, приходивший в движение, как только в дом ступала нога хозяина. Бесшумные слуги всегда находились под рукой, когда в них была необходимость, и отсутствовали, когда в них не нуждались. Я окунулся в атмосферу сибаритской роскоши без всяких угрызений совести.
  Поднос Фаллона, к его досаде, ещё не прибыл из Нью-Йорка, и большую часть своего времени он проводил в спорах с Халстедом на археологические темы. Я был рад видеть, что их несдержанность теперь заключена в рамки профессиональной дискуссии и не переходит на личности. Как мне казалось, это происходило в основном благодаря Кэтрин Халстед, которая держала своего мужа на коротком поводке.
  На следующее утро после нашего прибытия дискуссия шла полным ходом.
  – Я думаю, что старший Виверо был отъявленный лжец, – заявил Халстед.
  – Разумеется, был, – сказал Фаллон раздражённо, – но не в данном вопросе. Он утверждает, что его привели в Чичен-Ицу...
  – А я говорю, он не мог там оказаться. Новая Империя распалась на части задолго до этого – город Чичен-Ица был уже мёртв.
  Фаллон нетерпеливо крякнул.
  – Не смотрите на эти события со своей точки зрения; посмотрите на них глазами Виверо, простого невежественного испанского солдата, не наделённого нашей способностью проницать взглядом толщу веков. Он утверждает, что его привели в Чичен-Ицу – так он написал, и Чичен-Ица одно из двух названий, которые встречаются в манускрипте. Ему было совершенно наплевать на то, что, как вы считаете, Чичен-Ицу в то время уже оккупировали; его туда привели, и он написал об этом. – Он внезапно остановился. – Разумеется, если вы правы, то это означает, что письмо Виверо является современной фальсификацией, и все мы попались на удочку.
  – Я не думаю, что оно подделано, – сказал Халстед. – Я просто считаю, что Виверо был прирождённый лжец.
  – Я тоже не думаю, что оно подделано, – согласился Фаллон. – Я отдавал его на экспертизу. – Он пересёк комнату и выдвинул ящик. – Вот заключение.
  Он передал бумаги Халстеду, который быстро пробежал их взглядом и бросил на стол. Я взял в руки отчёт и увидел множество таблиц и графиков, но суть скрывалась на последней странице под заголовком "Выводы". "Документ соответствует предполагаемому историческому периоду, которым является Испания начала шестнадцатого века. Состояние документа плохое вследствие низкого качества пергамента, который, вероятно, был недостаточно тщательно изготовлен. Радиоуглеродный метод позволяет предположить, что датой написания манускрипта является 1534 год с ошибкой плюс минус пятнадцать лет. Чернила имеют несколько необычный состав, но несомненно относятся к тому же периоду, что и пергамент. Тщательный лингвистический анализ не выявил отклонений от норм испанского языка шестнадцатого века. Если воздержаться от комментариев относительно содержания этого документа, то нет никаких внешних признаков того, что манускрипт не соответствует своему времени".
  Я представил себе, как Виверо сушит кожу животных и изготавливает собственные чернила – всё говорило о том, что именно так и было. Кэтрин Халстед протянула руку, и я передал ей отчёт, а затем снова переключил своё внимание на спорящих.
  – Я думаю, вы ошибаетесь, Поль, – говорил Фаллон. – Вплоть до значительно позднего времени город Чичен-Ица не был полностью оставлен. Он оставался религиозным центром даже после появления испанцев. Как насчёт вероломного убийства Ах Дзун Киу? Это произошло в 1536 году, не менее чем через девять лет после того, как Виверо захватили в плен.
  – Кто такой он был? – спросил я.
  – Вождь племени Тутан Киу. Он организовал паломничество в Чичен-Ицу, чтобы совершить поклонение богам; все паломники были убиты Начи Кокомом, его главным врагом. Но всё это неважно – главное то, что мы знаем точно, когда произошло данное событие, и это совпадает с показанием де Виверо насчёт его пребывания в Чичен-Ице – показанием, которое оспаривает Поль.
  – Хорошо, здесь я с вами соглашусь, – сказал Халстед. – Но в письме много других мест, которые вызывают сомнение.
  Я оставил их продолжать свой спор и подошёл к окну. Сияющие лучи солнечного света отражались вдалеке от поверхности воды в плавательном бассейне.
  – Я не силён в логических играх подобного рода, – сказал я, посмотрев на Кэтрин Халстед. – Они выше моего понимания.
  – И моего тоже, – призналась она. – Я не археолог; я просто помогаю Полю в сборе материалов.
  Я снова бросил взгляд в сторону бассейна, он выглядел очень заманчиво.
  – Как насчёт того, чтобы искупаться? – предложил я. – Мне нужно проверить кое-какое оборудование, и я был бы рад осуществить это в компании.
  Она просияла.
  – Прекрасная мысль. Я присоединюсь к вам снаружи через десять минут.
  Я прошёл в свою комнату, одел плавки, а затем распаковал снаряжение для подводного плавания и принёс его к бассейну. Я захватил снаряжение с собой, так как решил, что здесь у меня может появиться возможность как-нибудь между делом поплавать с аквалангом в Карибском море, и мне не хотелось упустить такой шанс. До этого я плавал в чистой воде только один раз – в Средиземном море.
  Миссис Халстед, выглядевшая весьма привлекательно в своём закрытом купальнике, уже поджидала меня возле бассейна. Я положил стальные баллоны с ремнями у самой воды и подошёл к тому месту, где она сидела.
  Лакей в белом костюме возник ниоткуда и что-то быстро затараторил на испанском. Я беспомощно пожал плечами и обратился к миссис Халстед.
  – Что он говорит?
  Она засмеялась.
  – Он спрашивает, не желаете ли вы чего-нибудь выпить.
  – Это неплохая мысль. Что-нибудь в высоком стакане, холодное и с алкоголем.
  – Я присоединюсь к вам. – Она ответила слуге на беглом испанском, и тот удалился. Затем она сказала: – Я не поблагодарила вас за то, что вы сделали для Поля, мистер Уил. Всё произошло так быстро – у меня на самом деле не было возможности выразить вам свою признательность.
  – Меня здесь не за что благодарить, – сказал я. – Он просто получил то, что заслужил. – Я не стал говорить, что истинная причина, по которой я настоял на участии Халстеда в экспедиции, заключалась в том, что мне хотелось иметь его рядом, в поле своего зрения. Меня не слишком радовало присутствие Поля; он легко бросался обвинениями и имел взрывной характер. Кто-то находился рядом с Нискеми, когда убили Боба, и хотя Халстед не мог там быть, это вовсе не значит, что он не имеет ничего общего с произошедшим убийством. – Я мило улыбнулся его жене. – Здесь не о чем говорить, – сказал я.
  – Думаю, вы поступили очень великодушно, если принять во внимание то, как он себя вёл. – Она пристально посмотрела на меня. – Не обращайте на него внимания, если он снова проявит свой плохой характер. Он столько раз был... разочарован. Теперь это его главный шанс, и он сильно нервничает.
  – Не волнуйтесь, – успокоил я её.
  В душе я был убеждён, что если Халстед начнёт себя плохо вести, то быстро получит щелчок по носу. Если не от меня, то от Фаллона. Будет лучше, если это сделаю я, оставаясь нейтральным, тогда нашей странной экспедиции останется больше шансов на выживание.
  Прибыла выпивка – прозрачная смесь в высоких запотевших стаканах с кубиками льда, позвякивающими как серебряные колокольчики. Не знаю, что это было, но вкус оказался приятным и освежающим. Миссис Халстед выглядела задумчивой. Она сделала маленький глоток из стакана и задала вопрос.
  – Как вы думаете, когда вы отправитесь на Юкатан?
  – Не спрашивайте меня. Это зависит от экспертов. – Я кивнул головой в сторону дома. – Мы всё ещё не знаем, куда именно должны отправиться.
  – Вы верите в то, что подносы содержат загадку – и что мы сможем её разгадать?
  – Содержат, и мы сможем, – ответил я лаконично.
  Я не сказал ей, что, очевидно, уже нашёл решение. Было ужасно тяжело держать это в тайне от миссис Халстед – и всех остальных.
  Она спросила:
  – Как вы считаете, какую позицию займёт Фаллон, если я захочу поехать с вами на Юкатан?
  Я засмеялся.
  – Он будет вне себя. У вас нет ни одного шанса.
  Она наклонилась вперёд и сказала серьёзно:
  – Мне кажется, будет лучше, если я поеду. Я боюсь за Поля.
  – Что вы имеете в виду?
  Она взмахнула рукой.
  – Я не отношусь к тому типу женщин, которые унижают своего мужа в глазах других мужчин, – сказала она. – Но Поль не простой человек. В нём слишком много ярости, которую он не может контролировать, когда находится один. Если я буду с ним, то смогу на него повлиять, заставить взглянуть на вещи под другим углом. Я не буду для вас обузой – я участвовала в экспедициях и раньше.
  Она говорила так, словно Халстед был какой-то слабоумный, требующий постоянного присутствия сиделки. Меня начинала удивлять природа связи, существующей между ними двумя; некоторые брачные союзы весьма любопытно организованы.
  Она сказала:
  – Фаллон согласится, если это предложите ему вы. Вы можете его заставить.
  Я состроил гримасу.
  – Я уже один раз выкрутил ему руки. Не думаю, что у меня получится это снова. Фаллон не похож на человека, которым можно помыкать. – Я сделал очередной глоток и почувствовал, как вниз по горлу распространилась приятная прохлада. – Я подумаю об этом, – сказал я наконец.
  Но я уже знал, что поставлю Фаллону очередное условие – и заставлю принять его. Было в Кэтрин Халстед нечто такое, что трогало мою душу, что я не чувствовал в женщине на протяжении многих лет. Но что бы это ни было, мне лучше держать свои чувства крепко закупоренными, не стоило начинать крутиться вокруг замужней женщины – особенно если она замужем за таким человеком, как Поль Халстед.
  – Давайте попробуем, какая здесь вода, – предложил я, встал и подошёл к краю бассейна.
  Она последовала за мной.
  – Зачем вы привезли это с собой? – спросила она, показывая на моё снаряжение.
  Я объяснил ей, затем сказал:
  – Я не использовал его довольно долго, поэтому хочу проверить. Вы когда-нибудь ныряли с аквалангом?
  – Много раз, – ответила она. – Однажды я провела целое лето на Багамах, и почти каждый день погружалась под воду. Это большое удовольствие.
  Я согласился и присел на корточки, чтобы проверить клапаны. Всё работало нормально, и я надел на себя ремни. Пока я споласкивал маску водой, Кэтрин чисто нырнула в бассейн и, показавшись на поверхности, обдала меня фонтаном брызг.
  – Давайте сюда, – крикнула она.
  – Не надо меня упрашивать, я уже понял, что вода превосходная.
  Я сел на край бассейна и соскользнул вниз – у вас не получится прыгнуть ласточкой с баллонами за спиной. Как обычно, я обнаружил, что не могу сразу войти в правильный ритм дыхания; это требовало практики, а она у меня отсутствовала довольно долго. Из-за того, что впускной клапан располагается в воде выше лёгких, возникает разница давления, которую трудно сразу преодолеть. Затем вы должны подобрать такой ритм дыхания, чтобы расходовать воздух наиболее экономно, и этим навыком обладают далеко не все подводники. Но довольно скоро у меня всё получилось, и я начал дышать в нерегулярном ритме, поначалу казавшемся таким неестественным.
  Я сделал несколько кругов около дна бассейна и отметил, что нужно изменить вес балласта на поясе. Со времени последнего погружения я немного поправился, и это отразилось на моей плавучести. Посмотрев вверх, я увидел над собой загорелые ноги Кэтрин Халстед. Резко взмахнув ластами, я приблизился к поверхности и, схватив её за лодыжки, утащил под воду. Я увидел, как воздух вырывается из её рта равномерной струйкой пузырей. Если я и испугал её, этого определённо не было заметно; у неё хватило здравомыслия не выпустить воздух из лёгких через широко открытый рот.
  Внезапно она сделала резкое движение, и её рука оказалась на моём воздушном шланге. Быстрым рывком она вырвала из моего рта загубник, и, глотнув воды, я был вынужден отпустить её лодыжки. Судорожно глотая воздух и отплёвываясь от воды, я вынырнул на поверхность и увидел, как она смеётся надо мной. Немного отдышавшись, я спросил:
  – Где вы научились этому трюку?
  – Пляжная публика на Багамах любит жестокие розыгрыши, – ответила она. – Девушка должна уметь постоять за себя.
  – Я нырну ещё раз, – сказал я. – Мне нужно потренироваться.
  – Вас здесь будет ждать очередная порция прохладительного, – пообещала она.
  Я снова опустился на дно бассейна и повторил весь свой маленький репертуар трюков – выдернуть загубник, позволить воде попасть в воздушный шланг, а затем прочистить его, снять маску и выдуть из неё воду и наконец выбраться из ремней и снова одеть на себя баллоны. Это не просто глупая игра; когда-нибудь я буду вынужден совершить одно из перечисленных действий в обстоятельствах, представляющих реальную опасность для моей жизни. Вода на любой глубине не является естественной средой для человека, и он сможет в ней выжить, только если окажется способен избавить себя от неприятностей.
  Я находился внизу уже около пятнадцати минут, когда услышал какой-то шум. Подняв голову, я увидел всплеск брызг, и быстро поднялся на поверхность, чтобы посмотреть, в чём дело. Миссис Халстед била по воде ладонью, а позади неё стоял профессор Фаллон. Когда я забрался на бортик, он сказал:
  – Прибыл мой поднос – теперь мы можем их сравнить.
  Я сбросил с себя ремни и пояс с балластом.
  – Я подойду, как только обсохну.
  Он с любопытством посмотрел на моё снаряжение.
  – Вы сможете использовать это на глубине?
  – В зависимости от того, какая глубина, – ответил я осторожно. – Наибольшая глубина, на которую я опускался, примерно сто двадцать футов.
  – Вероятно, этого будет достаточно, – сказал он. – Может быть, ваше участие в экспедиции всё-таки окажется полезным; мы сможем обследовать сенот. – Он резко сменил тему. – Будьте на месте как можно быстрее.
  Рядом с бассейном располагается ряд кабинок, которые использовали для переодевания. Я принял душ, вытерся, накинул махровый халат и прошёл к дому. Когда я уже входил в дом, до меня донеслись слова Фаллона...
  – ...подумал, что он может скрываться в виноградных листьях, и поэтому передал поднос криптографам. Это может быть количество прожилок на листьях или угол, под которым листья расположены к стеблю, либо какая-нибудь комбинация из подобных деталей. Что ж, ребята тщательно обследовали его, пропустили результаты через компьютер и ничего не получили.
  Это была гениальная и полностью ошибочная идея. Я присоединился к группе, окружившей стол и внимательно рассматривающей подносы. Фаллон сказал:
  – Теперь мы имеем оба подноса, поэтому должны заново повторить всю процедуру. Виверо мог разделить своё сообщение между ними.
  Я поинтересовался небрежно:
  – Какие подносы?
  Голова Халстеда дёрнулась вверх, а Фаллон повернулся и посмотрел на меня удивлённо.
  – Что значит какие? Вот эти два.
  Я посмотрел на стол.
  – Не вижу никаких подносов.
  Фаллон, выглядевший озадаченным, раздражённо закудахтал:
  – Вы... вы сумасшедший? Что же это по-вашему такое, чёрт возьми? Летающие блюдца?
  Халстед бросил на меня гневный взгляд.
  – Давайте закончим с этими играми, – сказал он. – Мервилл назвал это подносом; Хуан де Виверо в свою очередь писал о подносе, так же как и Гусман в своём письме Гаррику.
  – Мне это ни о чём не говорит, – признался я. – Если кто-то назовёт подводную лодку аэропланом, она всё равно не полетит. Старший Виверо, их создатель, не называл подносами своё творение. Он не написал: "Посылаю вам, мальчики, пару прекрасных подносов". Давайте посмотрим, что он написал на самом деле. Где перевод?
  Когда Фаллон доставал из кармана пачку листов, с которой никогда не расставался, глаза его блестели.
  – Вам лучше объяснить всё как следует.
  Я перебрал листы бумаги и остановился на последней странице.
  – Он пишет: "Я посылаю вам подарки, сделанные в той чудесной манере, которой мой отец научился у чужестранца с Востока". И вот ещё: "Дайте пелене враждебности пасть с ваших глаз и посмотрите на мои подарки незамутнённым взором". Вам это ничего не говорит?
  – Не много, – выдавил из себя Халстед.
  – Это зеркала, – сказал я спокойно. – И то, что все использовали их как подносы, не может повлиять на данный факт.
  Халстед раздражённо хмыкнул, но Фаллон нагнулся, чтобы посмотреть на них повнимательнее. Я сказал:
  – Дно "подносов" сделано не из меди – это зеркальный сплав, отражающая поверхность, и она слегка изогнута: я проверял.
  – Должно быть, вы правы, – сказал Фаллон. – Так значит зеркала! И что мы с этого имеем?
  – Взгляните поближе, – посоветовал я.
  Фаллон взял одно из зеркал, а Халстед завладел другим. Через некоторое время Халстед произнёс:
  – Я не вижу ничего, за исключением отражения собственного лица.
  – И я не более того, – сказал Фаллон. – И к тому же отражающая поверхность не слишком хорошая.
  – А что вы ждали от металлического зеркала, на которое последние четыреста лет клали всевозможные вещи? Но это тонкий трюк, и я раскрыл его случайно. У вас есть киноэкран?
  Фаллон улыбнулся.
  – У меня есть нечто лучшее – кинотеатр.
  Иначе и быть не могло! У миллионера Фаллона всё на широкую ногу. Он провёл нас в небольшой кинозал примерно на двадцать мест, расположенный в той части дома, где я раньше не был. "Я использую его для проведения неформальных лекций", – объяснил он.
  Я огляделся по сторонам.
  – Где слайд-проектор?
  – В проекционной комнате – за той стеной.
  – Он понадобится мне здесь, – сказал я.
  Он посмотрел на меня с любопытством и пожал плечами.
  – О'кей, я распоряжусь, чтобы его принесли.
  Последовала пауза на десять минут, в течение которых двое слуг принесли проектор и, действуя по моим инструкциям, поставили его на стол в центре зала. Фаллон выглядел заинтересованным; Халстед скучающим; миссис Халстед – прекрасной. Я подмигнул ей.
  – Сейчас мы устроим весьма интересное шоу, – сказал я. – Вы не подержите зеркало, миссис Халстед?
  Я подошёл к проектору и сделал небольшое пояснение.
  – Я собираюсь использовать этот проектор как мощный источник света. И я направлю луч таким образом, чтобы он, отразившись от зеркала, упал на экран. Скажите мне, что вы увидите.
  Как только я включил проектор, Фаллон сделал резкий вздох, а Халстед, в мгновение ока утратив свой скучающий вид, весь превратился во внимание. Я повернулся и посмотрел на изображение, появившееся на экране.
  – Как вы думаете, что это такое? – спросил я. – Контуры немного расплывчатые, но мне кажется, что это карта.
  Фаллон сказал:
  – Что за чёрт! Откуда здесь?.. Ох, неважно. Не могли бы вы немного повернуть это зеркало, миссис Халстед?
  Изображение на экране дёрнулось и поплыло, а затем остановилось, сориентированное по-новому. Фаллон прищёлкнул языком.
  – Думаю, вы правы – это карта. Если вон тот изгиб внизу справа-залив Четамал, а его форма очень похожа, то выше мы имеем заливы Эспириту Санто и Асценсион. Следовательно, перед нами восточное побережье полуострова Юкатан.
  Халстед спросил:
  – А что это за круг посередине?
  – Мы вернёмся к нему через минуту, – сказал я и выключил свет.
  Фаллон нагнулся и внимательно посмотрел на зеркало, по-прежнему находящееся в руках миссис Халстед, и недоверчиво покачал головой. Он бросил на меня вопросительный взгляд, и я сказал:
  – Мне удалось раскрыть этот фокус чисто случайно. Фотографируя мой поднос – или зеркало, я действовал несколько неуклюже – случайно нажал кнопку затвора и сработала вспышка. Когда я проявил эту фотографию, то обнаружил на ней часть зеркала на подставке, но большую часть кадра занимал участок стены. Свет вспышки упал на зеркало, и в отражении, появившемся на стене, было что-то весьма необычное. Тогда я решил копнуть глубже.
  Халстед взял зеркало у своей жены.
  – Это невозможно. Как отражение света от ровной поверхности может создать сложное изображение? – Он поднял зеркало и повертел его перед глазами. – Так ничего не видно.
  – Это не ровное зеркало – оно слегка изогнуто. Я измерил радиус изгиба; он составляет примерно десять футов. Это китайский фокус.
  – Китайский!
  – Старший Виверо написал так: "...у чужестранца с Востока, много лет назад появившегося в Кордове вместе с маврами". Он был китаец. Это меня немного озадачило – что мог делать китаец в Испании конца пятнадцатого столетия? Но если хорошенько подумать, здесь нет ничего необычного. Арабская Империя протянулась от Испании до Индии; и нетрудно себе представить, что китайский мастер по металлу пересёк её вдоль. В конце концов европейцы к этому времени уже побывали в Китае.
  Фаллон кивнул.
  – Вполне приемлемая теория. – Он постучал пальцем по зеркалу, – Но как, чёрт возьми, это сделано?
  – Мне повезло, – сказал я. – Я посетил публичную библиотеку в Торки и нашёл ответ в девятом издании Британской Энциклопедии. Мне повезло в том, что библиотека Торки немного старомодная, поскольку эта необычная тема была опущена в более поздних изданиях.
  Я взял из рук Халстеда зеркало и положил его на стол.
  – Вот как это делается. Забудьте про золотую отделку и сконцентрируйтесь на самом зеркале. Все зеркала в Древнем Китае изготавливались из металла, обычно покрытого бронзой. Бронза сама по себе не обладает хорошей отражающей способностью, поэтому её шлифовали до тех пор, пока поверхность не станет идеально гладкой. Чаще всего шлифовка производилась от центра к краям, и от этого законченное зеркало становилось слегка вогнутым.
  Фаллон достал из кармана ручку и провёл ею плашмя по зеркалу, имитируя процесс шлифовки. Он кивнул и произнёс коротко:
  – Продолжайте.
  Я сказал:
  – Постепенно техника изготовления зеркал становилась всё более сложной. Они стоили дорого, и мастера начали украшать их различными способами. Один из способов заключался в наложении орнамента на обратную сторону зеркала. Обычно это были изречения Будды, выполненные выпуклыми иероглифами. Теперь послушайте, что происходит, когда такое зеркало начинают шлифовать. Его кладут тыльной частью на твёрдую поверхность, но в контакте с поверхностью оказываются только выпуклые иероглифы – остальное зеркало ни с чем не соприкасается. При шлифовке давление, приложенное к неподпертой поверхности, заставляет металл слегка прогнуться, и несколько большее количество материала удаляется с частей, имеющих опору.
  – Прекрасно, чёрт возьми! – воскликнул Фаллон. – И это вносит различия в его отражающие свойства?
  – В результате получается вогнутое зеркало, имеющее свойство смешивать отражённые световые лучи, – сказал я. – Но на нём также имеются плоские фрагменты, которые отражают лучи по параллельным линиям. Изгиб настолько мал, что разница незаметна невооружённым глазом, но благодаря волновой природе света это становится хорошо видно на отбрасываемом отражении.
  – Когда китайцы открыли этот эффект? – спросил Фаллон.
  – Примерно в одиннадцатом веке. Поначалу случайно, но позднее они стали использовать его намеренно. Затем они придумали композитные зеркала – на обратной стороне по-прежнему имелось изречение Будды, но на отражении, отбрасываемом зеркалом, было видно нечто совсем другое. Одно из таких зеркал хранится в Оксфордском музее – на обратной стороне написано "Хвала Будде Амиде", а на отражении виден сам Будда. Это достигалось просто путём наложения фальшивой задней части, так, как сделал Виверо.
  Халстед перевернул зеркало и постучал по золоту на обратной стороне.
  – Так, значит, здесь скрыта карта, отлитая в бронзе?
  – Верно. Я думаю, что Виверо заново изобрёл композитное зеркало. Их всего известно три экземпляра, одно хранится в Оксфорде, другое в Британском музее, а ещё одно где-то в Германии.
  – Как нам удалить заднюю часть?
  – Умерьте своё нетерпение, – сказал я. – Я не хочу, чтобы моё зеркало было испорчено. Если вы натрёте ртутной амальгамой поверхность зеркала, то его отражающая способность увеличится на сто процентов. Но ещё лучше просветить его рентгеновскими лучами.
  – Я это устрою, – сказал Фаллон решительно. – Ну а пока давайте посмотрим ещё раз. Включите проектор.
  Я включил свет, и мы занялись изучением расплывчатых светящихся линий на экране. Через некоторое время Фаллон сказал:
  – Я уверен, что это выглядит как побережье Кинтана Роо. Мы можем свериться с картой.
  – А вон там, возле самого края, случайно не слова? – спросила Кэтрин Халстед.
  Я напряг зрение, но ничего не смог разобрать, это была просто какая-то мешанина.
  – Может быть, – произнёс я с сомнением.
  – Так что там за круг посередине? – поинтересовался Поль Халстед.
  – Думаю, что на это я могу ответить, – сказал я. – Старший Виверо хотел объединить своих сыновей, поэтому подарил каждому из них по зеркалу. Загадку можно разрешить, только если воспользоваться обоими зеркалами. Одно даёт общий вид, местонахождение территории, и готов поставить десять к одному на то, что другое зеркало скрывает в себе детальный план района, ограниченного этой маленькой окружностью. Каждое зеркало само по себе совершенно бесполезно.
  – Сейчас мы это проверим, – сказал Фаллон. – Где моё зеркало?
  Зеркала поменяли местами, и мы занялись изучением нового изображения. Оно мне ни о чём не говорило, так же как и остальным.
  – Изображение недостаточно ясное, – пожаловался Фаллон. – Я ослепну, если мы продолжим это занятие.
  – Более четырёх столетий зеркало подвергалось различным деформациям, – сказал я. – Но изображение, скрытое в задней части, хорошо защищено. Я думаю, рентген даст нам отличную картину.
  – Я постараюсь, чтобы это было сделано как можно скорее.
  Я выключил проектор и увидел, как Фаллон вытирает глаза носовым платком. Он улыбнулся мне.
  – Вы сделали свой вклад, Уил. Мы могли бы и не найти, в чём тут секрет.
  – Должны были найти, – сказал я уверенно. – Как только ваши криптографы зашли бы в тупик, вы начали бы перебирать другие возможности – в частности, заинтересовались бы тем, что скрыто под бронзово-золотой поверхностью. Что меня удивляет, так это то, почему сыновья Виверо не предприняли никаких попыток найти Уашуанок.
  Халстед произнёс задумчиво:
  – Обе ветви семьи считали эти изделия подносами, а не зеркалами. Возможно, они пропустили мимо ушей смутный намёк Виверо. Они могли услышать историю про китайские зеркала ещё детьми, когда были слишком маленькими, чтобы как следует её понять.
  – Может быть, – согласился Фаллон. – Возможно также, что существующую между ними вражду – на чём бы она ни основывалась – оказалось нелегко преодолеть. Как бы то ни было, они ничего не предприняли. Испанская ветвь потеряла своё зеркало, а у мексиканской оно стало источником возникновения семейной легенды. – Он по-хозяйски положил свои руки на зеркало. – Но теперь они у нас, а это совсем другое дело.
  2
  Оглядываясь назад, я думаю, что примерно в это время Фаллон начал терять свою хватку. Однажды он уехал в город, а вернувшись назад, был мрачным и задумчивым, и начиная с этого дня стал внезапно погружаться в молчание и проявлять рассеянность, Я отнёс это на счёт проблем, возникающих у миллионеров – падение курса акций или что-нибудь подобное, и в то время не придал большого значения его странному поведению. Что бы там ни произошло, это определённо не помешало подготовке экспедиции в Уашуанок, за которую он принялся с демонической энергией. Мне казалось странным, что он посвящает ей всё своё время; несомненно, миллионеры должны присматривать за своими капиталовложениями, но Фаллон не беспокоился ни о чём, кроме экспедиции в Уашуанок и того, что заставляло его погружаться в раздумья.
  На той же неделе я познакомился с Патом Харрисом. Фаллон позвал меня в свой кабинет и сказал:
  – Я хочу представить вам Пата Харриса – я одолжил его у одной нефтяной компании, в которой имею свою долю. Я выполняю свою часть договора; Харрис занимается Нискеми.
  Я посмотрел на Харриса с интересом, хотя по внешнему виду мало что могло этот интерес оправдать. Он казался средним во всех отношениях; не слишком высокий и не слишком маленький, не слишком толстый и не стишком худощавый. Он был одет в средний костюм и выглядел совершенно средним человеком, так, словно его создали статистики. Он имел более чем средние мозги, но этого не было видно.
  Он протянул руку и сказал бесцветным голосом:
  – Рад встретиться с вами, мистер Уил.
  – Расскажи Уилу, что ты обнаружил, – приказал Фаллон.
  Харрис сцепил руки на своём среднеамериканском брюшке.
  – Виктор Нискеми – мелкий хулиган, – заявил он. – Про него почти нечего сказать. Он никогда никем не был и ничего особенного не сделал – за исключением того, что дал себя убить в Англии. Обучение в исправительной школе отразилось на нём, но не слишком сильно. Он занимался распространением наркотиков, но это было достаточно давно. Последние четыре года на него ничего нет; я хочу сказать, у них) не было приводов в полицию. Чист как стёклышко, если верить полицейскому досье.
  – Это что касается официального полицейского досье, насколько я понимаю. А как насчёт неофициального?
  Харрис посмотрел на меня с одобрением.
  – Здесь, разумеется, всё совсем по-другому, – согласился он. – Какое-то время он охранял букмекеров, затем перешёл в рэкет – поначалу исполнял роль охранника сборщика денег, а позднее стал сборщиком сам. Он продвигался наверх по своему скромному пути. Потом он уехал в Англию и дал себя застрелить. Конец Нискеми.
  – И это всё?
  – Не слишком длинный путь, – резко сказал Фаллон.
  – Продолжайте, Харрис.
  Харрис пошевелился в своём кресле и внезапно стал выглядеть более раскрепощенно.
  – Имея дело с таким парнем, как Нискеми, вы должны помнить одну вещь – у него есть друзья. Взгляните на это досье: исправительная школа, мелкое хулиганство и так далее. Затем, вопреки ожиданиям, в течение четырёх лет в полицейском досье не появляется никаких записей. Он по-прежнему оставался преступником всё такого же мелкого пошиба, но у него больше не было неприятностей. Он приобрёл друзей.
  – Кто они?..
  – Мистер Уил, вы англичанин и, вероятно, не знакомы с проблемами, которые существуют у нас в Штатах, поэтому то, что я сейчас вам расскажу, может показаться вам чем-то необычным. Так что я прошу просто поверить мне на слово. О'кей?
  Я улыбнулся.
  – После того, как я познакомился с мистером Фаллоном, мало что может удивить.
  – Хорошо. Меня интересует оружие, из которого Нискеми убил вашего брата. Вы можете его описать?
  – Это был дробовик с отпиленными стволами, – сказал я.
  – И с обрезанным прикладом. Верно? – Я кивнул. – Такого рода оружие называется лупара, это итальянское слово, и семья Нискеми имеет итальянские корни, или, если быть более точным, сицилийские. Примерно четыре года назад Нискеми был принят в Организацию. Организованная преступность это один из самых позорных фактов американской действительности, мистер Уил, и ею обычно руководят итало-американцы. Она существует под разными именами – Организация, Синдикат, Коза Ностра, Мафия – хотя Мафией обычно называют родительскую организацию на Сицилии.
  Я недоверчиво посмотрел на Харриса.
  – И вы пытаетесь мне сказать, что Мафия – Мафия, чёрт возьми! – захотела убить моего брата?
  – Не совсем, – сказал он. – Я думаю, Нискеми здесь допустил оплошность. Он определённо оплошал, когда позволил убить себя. Но я лучше опишу вам, что происходит с молодым хулиганом, подобным Нискеми, когда его вербуют в Организацию. Первое, что ему говорят, это держать свои руки чистыми – не пересекать дорогу копам и делать только то, что скажет капо – его босс. Это очень важный момент, и он объясняет, почему Нискеми внезапно перестал фигурировать в полицейских протоколах. – Харрис нацелил на меня палец. – Но он объясняет также и другое. Если Нискеми не имел права по личной инициативе пытаться ограбить вашего брата, то это может означать только одно – он действовал по приказу. Организация не терпит в своих рядах членов, которые действуют на свой страх и риск.
  – Так значит, его подослали?
  – С вероятностью девяносто девять процентов можно утверждать, что так и было.
  Это оказалось выше моего понимания, и я никак не мог поверить словам Харриса. Я повернулся к Фаллону.
  – Кажется, вы говорили, что мистер Харрис работает на нефтяную компанию. Достаточную ли квалификацию он имеет для того, чтобы делать такие предположения?
  – Харрис служил в ФБР, – сказал Фаллон.
  – В течение пятнадцати лет, – добавил Харрис. – Я заранее знал, что мои обвинения покажутся вам необычными.
  – Так и случилось, – сказал я коротко и погрузился в размышления. – Где вы получили информацию о Нискеми?
  – В полиции Детройта – это было его место обитания. Я сказал:
  – Скотланд-Ярд расследует убийство моего брата. Американская полиция сотрудничает с ним?
  Харрис снисходительно улыбнулся.
  – Несмотря на всю эту восторженную болтовню насчёт Интерпола, мало шансов на то, что подобное дело будет раскрыто. Кто возьмётся за такую работу? Американские законники только рады избавиться от Нискеми, и кроме того, он был слишком мелкой сошкой. – Харрис улыбнулся и неожиданно спародировал: – Это произошло в другой стране, да и к тому же парень мёртв.
  Фаллон сказал:
  – Возможно, нам удастся выяснить значительно больше. Харрис ещё не закончил.
  – Верно, – согласился Харрис – Теперь мы подошли к следующему вопросу. Кто послал Нискеми в Англию и почему? Капо Нискеми является Джек Гатт, но Джек мог оказать услугу какому-нибудь другому капо. Хотя я так не думаю.
  – Гатт! – воскликнул я. – Он находился в Англии в то время, когда мой брат умер.
  Харрис покачал головой.
  – Нет, его там не было. Я проверял его. В день смерти вашего брата он находился в Нью-Йорке.
  – Но он хотел купить кое-что у Боба, – сказал я. – Он сделал предложение в присутствии свидетелей. Он был в Англии.
  – Воздушные путешествия – удивительная штука, – заметил Харрис – Вы можете покинуть Лондон в десять утра и оказаться в Нью-Йорке в полдень – по местному времени. Определённо Гатт не убивал вашего брата. – Он поджал губы, а затем добавил: – По крайней мере персонально.
  – Кто он такой и чем занимается?
  – Глава преступного мира в Детройте, – быстро ответил Харрис – Его владениями являются Мичиган и приличный кусок Огайо. Настоящее имя Джакомо Гаттини американизировано до Джека Гатта. В Организации он стоит не слишком высоко, но всё же является капо, и это делает его важным.
  – Я думаю, вам лучше объяснить всё поподробнее.
  – Хорошо. Организация контролирует преступность, но это не централизованный бизнес, как, скажем, в Дженерал Моторс. На самом деле в ней много свободы; настолько много, что временами разные части Организации вступают в конфликт друг с другом. Это называется война гангстеров. Но она плохо сказывается на бизнесе, слишком сильно привлекает внимание копов, поэтому время от времени все капо собираются на совещание, своего рода совет директоров, чтобы разрешить все разногласия. Они распределяют территории, успокаивают горячие головы и решают, когда и как принуждать выполнять установленные правила.
  Это был грубый и примитивный мир, который вторгся на ферму Хентри в далёком Девоне. Я спросил:
  – Как они это делают?
  Харрис пожал плечами.
  – Предположим, что капо типа Гатта решил проигнорировать высшее начальство и сделать что-нибудь по-своему. Довольно скоро в городе появится молодой преступник, подобный Нискеми, который пристукнет Гатта и скроется. Если он ошибётся, то очередную попытку сделает кто-нибудь другой, и так до тех пор, пока один из них не преуспеет. Гатт знает это, поэтому и не нарушает правила. Ведь пока он их соблюдает, он капо – король на своей территории.
  – Понимаю. Но почему Гатт поехал в Англию?
  – Ах, – произнёс Харрис – Теперь мы подобрались к самому интересному. Давайте получше взглянем на Джека Гатта. Это американский мафиози в третьем поколении. Он не бедный крестьянин, который недавно покинул Сицилию и не умеет говорить по-английски, и не полуобразованный бандит, каким был Капоне. Джек цивилизован, Джек культурен. Его дочь закончила школу в Швейцарии, один сын учится в престижном колледже на востоке, другой занимается своим собственным бизнесом – законным бизнесом. Джек ходит в оперу и на балет; я даже слышал, что он оказывает существенную финансовую поддержку одной балетной труппе. Он собирает картины, и когда я говорю собирает, то не имею в виду, что он их крадёт. У него, как и у других миллионеров, завязаны отношения с галереей Парки-Бернет в Нью-Йорке, а также с Сотбис и Кристис в Англии. У него очаровательная жена и прекрасный дом, связи в высшем обществе и репутация безупречно честного человека среди самых добропорядочных людей, никто из которых не знает, что он занимается чем-то ещё, кроме законного бизнеса. Разумеется, он занимается и им тоже, я не удивлюсь, если вдруг окажется, что он является одним из ваших крупнейших акционеров, мистер Фаллон.
  – Я это проверю, – мрачно сказал Фаллон. – А от чего он получает свою основную прибыль, её незаконную часть?
  – Азартные игры, наркотики, проституция, вымогательство, покровительство, – произнёс Харрис скороговоркой. – Во всех возможных комбинациях и сочетаниях. Путь Гатта наверх усеян человеческими жертвами.
  – О Боже! – воскликнул Фаллон.
  – Это только может быть, – сказал я, – Но почему Нискеми так внезапно проник на ферму? Фотографии подноса в газетах появились всего несколькими днями раньше... Как Гатту удалось так быстро напасть на след?
  Харрис вопросительно посмотрел на Фаллона. Фаллон мрачно сказал:
  – Вы можете узнать всю историю целиком. Я был возмущён обвинениями Халстеда в том, что я украл у него письмо Виверо, и поэтому поручил Харрису проверить этот факт. – Он кивнул Харрису.
  – Человек Гатта следил за мистером Фаллоном и возможно за Халстедом тоже, – сказал Харрис – Вот как он обо всём узнал.
  Письмо Виверо и на самом деле было у Халстеда, перед тем как попало к мистеру Фаллону. Он купил его здесь, в Мексике, за 200 долларов. Затем он отвёз его в Штаты – в то время он жил в Виргинии, и его дом был ограблен. Среди украденных вещей оказалось и письмо. – Он сложил кончики пальцев вместе и сказал: – Я думаю, что письмо Виверо взяли чисто случайно. Оно лежало в запертом кейсе, который забрали вместе с остальными вещами.
  – Какими вещами? – спросил я.
  – Домашней утварью. Телевизор, радиоаппаратура, часы, кое-какая одежда и немного денег.
  Фаллон бросил на меня сардонический взгляд.
  – Вы можете себе представить, что меня интересует ношеная одежда?
  – Я думаю, что это была работа мелкого взломщика, – сказал Харрис – От вещей, пользующихся широким спросом, легко избавиться – существует большое количество не слишком разборчивых перекупщиков, которые этим занимаются. Осмелюсь предположить, что вор был разочарован содержимым кейса.
  – Но письмо оказалось у добропорядочного человека – Джеррисона, – заметил я. – Как оно попало ему в руки?
  – Меня и самого это удивило, – сказал Харрис – И я тщательно проверил Джеррисона. Его репутация оказалась небезупречной. Нью-йоркские копы уверены, что он скупщик краденого высшего разряда. Открылась одна любопытная деталь – Джеррисон в дружеских отношениях с Джеком Гаттом. Он останавливается в доме Джека, когда бывает в Детройте.
  Он наклонился вперёд.
  – Теперь чисто гипотетическая реконструкция событий. Взломщик, проникший в дом Халстеда, обнаружил у себя письмо Виверо, которое не могло ему принести никакой выгоды, поскольку даже если он понимал, что оно имеет какую-то ценность, то не представлял, какую именно, и не знал, где его можно безопасно продать. Хотя существуют различные пути и способы. Я полагаю, что оно путешествовало по каналам преступного мира, пока не попало в руки человека, способного распознать его ценность, – и наверняка это был не кто иной, как Джек Гатт, культурный гангстер, имеющий собственный небольшой музей. И хотя я не знаю содержания этого письма, но полагаю, оно настолько заинтересовало Гатта, что он путём проверки установил его источник – Халстеда.
  – А как насчёт Джеррисона?
  – Может быть, с его помощью Гатт захотел узнать мнение независимого эксперта, – сказал Харрис мягко. – Мы с мистером Фаллоном обсудили это и пришли к некоторым заключениям.
  Фаллон выглядел смущённым.
  – Э... дело было так... я... э... я заплатил Джеррисону за письмо 2000 долларов.
  – Ну и что? – спросил я.
  От отвёл глаза.
  – Я знал, что цена слишком низкая. Оно стоит значительно больше.
  Я усмехнулся.
  – Вы подумали, что оно может быть... сюда подойдёт слово "горячее", мистер Харрис?
  – Подойдёт, – ответил Харрис.
  – Нет, – бурно запротестовал Фаллон. – Я подумал, что Джеррисон допустил ошибку. Если перекупщик ошибается, то это его дело – они достаточно часто обчищают нас коллекционеров. Я решил, что на этот раз я обчищу Джеррисона.
  – Но с тех пор вы изменили своё мнение.
  Харрис сказал:
  – Я думаю, что мистер Фаллон заглотил наживку, которую Гатт подбросил ему через Джеррисона, чтобы просто посмотреть, что он будет делать. Он не мог положиться на Халстеда, который, по его мнению, всего лишь молодой и неопытный археолог. Но если он передаст письмо мистеру Фаллону, авторитетному специалисту в своей области, и затем мистер Фаллон начнёт движение по тому же маршруту, что и Халстед, то Гатт может быть уверен, он на правильном пути.
  – Возможно, но совершенно невероятно, – сказал я.
  – Вы так считаете? Джек Гатт – не тупой громила, – убеждённо заявил Харрис – Он интеллигентен и достаточно образован для того, чтобы увидеть выгоду там, где другой гангстер её бы не заметил. Если здесь пахнет наличными, то Гатт будет рядом.
  Я подумал о золотых желобах на крышах Уашуанока и королевском дворце с золотыми листами везде и повсюду. Я вспомнил про золотую гору с пылающим золотым знаком, которую описал Виверо. Харрис вполне мог оказаться прав.
  Он сказал:
  – Я думаю, что за Халстедом и мистером Фаллоном следили повсюду, куда бы они ни поехали. Вероятно, Нискеми был одним из соглядатаев, вот почему он оказался поблизости, когда опубликовали заметку про ваш золотой поднос. Нискеми связался с Гаттом, тот сразу прилетел в Англию и предложил вашему брату продать поднос. Я проследил за его передвижениями в то время, и оказалось, что всё совпадает. Когда ваш брат ответил ему отказом, он приказал Нискеми заполучить поднос любым способом. Это не могло сильно обеспокоить Джека Гатта, но он решил принять все меры предосторожности и поэтому покинул страну к тому времени, когда было намечено провернуть дело. А затем Нискеми – или тот, кто ему помогал – совершил оплошность, и Нискеми оказался убит.
  И Гатт был тем человеком, который так понравился простому девонширскому фермеру Ханнафорду. Я спросил:
  – Как нам прижать этого ублюдка?
  – Мы располагаем только теоретическими построениями, – сказал Харрис – Их нельзя представить в суде.
  – Может быть, они слишком теоретические, – предположил я. – Может быть, всё произошло совсем по-другому.
  Харрис тонко улыбнулся и сказал:
  – Гатт держит этот дом под наблюдением прямо в данную минуту – так же как и дом Халстеда в городе. Я могу показать вам парней, которые присматривают за нами.
  Услышав такое, я выпрямился и посмотрел на Фаллона. Тот кивнул и сказал:
  – Да, Харрис обнаружил наблюдателей.
  Это в корне меняло дело. Я спросил:
  – Они люди Гатта?
  Харрис нахмурился.
  – Пока трудно сказать. Будем считать, что кто-то в Мексике оказывает Гатту услугу – члены Организации любят это; они всё время обмениваются услугами.
  Фаллон произнёс:
  – Я должен что-то сделать с Гаттом.
  Харрис посмотрел на него с любопытством.
  – Например?
  – Я имею достаточный вес, – сказал Фаллон. – Сто миллионов долларов кое-что стоят, – Он самоуверенно улыбнулся. – Я проучу его.
  Харрис встревожился.
  – Я бы не стал этого делать – с Джеком Гаттом. Вы можете так поступить с обыкновенным соперником по бизнесу, но только не с ним. Он не любит давления.
  – Да что он может сделать? – презрительно спросил Фаллон.
  – Он выведет вас из игры – навсегда. Пуля имеет больший вес, чем сто миллионов долларов, мистер Фаллон.
  Фаллон внезапно весь съёжился. В первый раз он попал в ситуацию, в которой его богатство не имело силы, когда он не мог купить того, что хотел. Я дал ему небольшую дозу того же лекарства, но это было ничто по сравнению с шоком, который он получил от Харриса. Фаллон был неплохой человек, но он так долго имел деньги, что привык использовать их с безжалостной лёгкостью – как дубинку, с помощью которой можно получить то, что ему нужно. А теперь он столкнулся с человеком ещё более безжалостным, который ни во что не ставит единственное оружие Фаллона. Похоже, это сбило с него спесь.
  Я почувствовал к нему жалость и решил продолжить разговор с Харрисом, чтобы дать Фаллону время прийти в себя.
  – Думаю, пришло время рассказать, в чём здесь дело, – сказал я. – Тогда у вас появится возможность предугадать дальнейшие действия Гатта. Но это долгая история.
  – Не уверен, что я хочу её знать, – сказал Харрис скривившись, – если она заставила Джека Гатта покинуть Детройт, то это должен быть динамит.
  – Он покинул Детройт?
  – Он не только покинул Детройт – он сейчас в Мехико, – Харрис развёл руками. – Он говорит, что приехал посмотреть Олимпийские игры, а что ещё ему тут делать? – сказал он цинично.
  Глава 5
  1
  Одеваясь на следующее утро, я задумался о том, как странно порою может повернуться человеческая судьба. Четыре недели назад я был лондонским счетоводом – человеком в шляпе котелком, а теперь я нахожусь в экзотической Мексике и готов совершить высадку на ещё более экзотической территории. Из услышанного мною от Фаллона я понял, что за таинственным названием Кинтана Роо скрывается настоящая адская дыра. А что я собираюсь делать в Кинтана Роо? Искать потерянный город, чёрт возьми! Если бы четыре недели назад кто-нибудь предложил мне такое в качестве серьёзного предсказания, то я счёл бы его верным кандидатом в сумасшедший дом.
  Я поправил галстук и посмотрел оценивающе на человека в зеркале: Джемми Уил, новый елизаветинец, искатель приключений во всей своей красе: "имеет пистолет, готов к путешествию". Эта мысль заставила меня улыбнуться, и человек в зеркале иронично улыбнулся в ответ. У меня не было пистолета, и в любом случае, вряд ли я смог бы использовать его эффективно. Полагаю, что Джеймс Бонд на моём месте давно бы распаковал свой портативный вертолёт и, совершив налёт на Джека Гатта, вернулся назад с его скальпом и парой роскошных блондинок. Чёрт, я даже не похож на Шона Коннори.
  Так всё же, что я намерен делать с Джеком Гаттом? Из сказанного Патом Харрисом ясно, что Гатт находится на неуязвимой позиции с точки зрения закона, даже, если он и отдал приказание Нискеми. Против него нельзя выдвинуть ни одного стоящего обвинения. А пытаться вести борьбу с Гаттом его собственными методами было бы с моей стороны невообразимой глупостью – наиболее подходящая аналогия, которую здесь можно привести, это всё равно как если бы Монако объявило войну России и Соединённым Штатам.
  И вообще, какого чёрта я делаю в Мексике? Я окинул мысленным взором все неординарные поступки, совершённые мною за последнее время, и решил, что, вероятно, всему виной язвительные слова этой маленькой глупой сучки Шейлы. Многих мужчин убивали в прошлом, однако их братья не носились по всему миру в жажде мести. Слова, небрежно брошенные Шейлой, запали в моё подсознание, и все мои поступки, совершённые с тех пор, были попыткой доказать самому себе, что она неправа. И это только доказывало мою незрелость и, возможно, некоторую мягкотелость.
  И всё же я уже совершил эти действия и теперь оказался лицом к лицу с их результатом. Если я сейчас остановлюсь и вернусь обратно в Англию, то, полагаю, буду жалеть об этом всю свою жизнь. Меня постоянно будет мучить гнетущее подозрение, что я струсил и вышел из игры, предав тем самым самого себя, а с таким чувством невозможно жить. Меня интересовало, сколько всего людей подвергало свою жизнь ненужным опасностям только из-за того, что они заподозрили покушение на их самоуважение.
  За короткий период я многого достиг с помощью слов. Мне удалось заставить миллионера сделать то, что я от него хотел, правда, только благодаря тому, что в моих руках был главный козырь – зеркало Виверо. Теперь Фаллон располагает как зеркалом, так и его секретом, а я отброшен назад к своим собственным ресурсам. Вряд ли он нарушит своё обещание, но я ничего не смогу сделать, если такое вдруг произойдёт.
  Маленький серый человек всё ещё был здесь. Он облачился в яркие, плохо сидящие на нём одежды и с щегольством носит свой маскарадный наряд, но в глубине души страстно желает снова одеть строгий консервативный костюм, шляпу котелком и взять в руки сложенный зонтик вместо этой бутафорской пики. Я состроил гримасу человеку в зеркале; Джемми Уил – овца в волчьей шкуре.
  Я покинул комнату в состоянии неуверенности и раздвоенности чувств.
  * * *
  Внизу я застал Пата Харриса со стетоскопом на шее и маленькой чёрной коробочкой в руках, из которой торчала блестящая телескопическая антенна. Увидев меня, он неистово замахал рукой и прижал палец к губам, показывая своей мимикой, что я должен сохранять тишину. Он кружил по комнате, как собака на незнакомом месте, пересекая её вперёд-назад и постепенно концентрируя своё внимание на большом обеденном столе из массивного испанского дуба.
  Внезапно он встал на четвереньки и скрылся под столом, завершив тем самым своё сходство с собакой. Всё, что я мог видеть, это заднюю часть его брюк и подмётки его ботинок; брюки были в порядке, но ботинки нуждались в ремонте. Через некоторое время он показался наружу, улыбнулся и снова приложил палец к губам. Он подозвал меня, показывая, что я должен к нему присоединиться, и, чувствуя себя немного глупо, я тоже встал на четвереньки. Он нажал кнопку, и узкий луч света вырвался из маленького фонарика, зажатого у него в руке. Луч поблуждал по обратной поверхности стола, а затем замер неподвижно. Повинуясь жесту Харриса, я присмотрелся и увидел маленькую серую металлическую коробочку, наполовину скрывшуюся за перекрестьем балок.
  Харрис пошевелил согнутым указательным пальцем, и мы выбрались из-под стола, после чего он быстро вышел из комнаты и провёл меня по коридору в кабинет Фаллона, который оказался пуст.
  – Нас подслушивают, – сообщил он.
  Я разинул рот.
  – Вы хотите сказать, что этот предмет...
  – ...радиопередатчик. – Он вынул из ушей стетоскоп с видом диктора, готового сообщить плохие новости. – Это устройство предназначено для обнаружения микрофонов. Я проверяю все частоты, и если где-то поблизости работает радиопередатчик, в наушниках раздаётся посвистывание. Затем, чтобы его найти, остаётся только следить за показанием стрелки индикатора.
  Я нервно произнёс, окинув взглядом кабинет:
  – Не лучше ли нам помолчать? Это место...
  – Оно чисто, – сказал он коротко. – Я его проверил.
  – Бог ты мой! – воскликнул я. – Что заставило вас подумать о возможности наличия в доме подобных устройств?
  Он усмехнулся.
  – Недоверчивый склад ума и знание человеческой натуры. Я просто представил, что сделал бы на месте Джека Гатта, если бы мне хотелось быть в курсе событий, происходящих в этом доме. Кроме того, это стандартная процедура в моей работе. – Он потёр подбородок. – Вы говорили о чём-нибудь в той комнате – о чём-нибудь важном?
  Я спросил осторожно:
  – Вы что-нибудь знаете про то, что мы пытаемся сделать?
  – Тут всё в порядке – Фаллон выложил мне всё полностью. Прошлым вечером мы засиделись с ним допоздна. – Его глаза вспыхнули. – Какая необыкновенная история – если это правда!
  Я мысленно вернулся назад.
  – Мы все стояли вокруг того самого стола, разговаривая о подносах. Именно тогда я сообщил новость, что это на самом деле зеркала.
  – Не слишком хорошо, – сказал Харрис.
  – Но затем мы перешли в кинозал, – продолжил я. – И я продемонстрировал, что произойдёт, если луч света отразится от зеркала. Всё остальное было сказано там.
  – Покажите мне этот кинозал, – попросил Харрис.
  Я показал, и он, вооружившись стетоскопом, несколько минут вращал ручки на своём устройстве. Наконец он снял наушники.
  – Здесь ничего, значит есть шанс на то, что Гатту известно только истинное предназначение этих изделий, но он не знает про их необычные свойства.
  Мы вернулись обратно в кабинет и застали там Фаллона и Халстеда. Фаллон распечатывал большой конверт, но сразу замер как только услышал то, что ему сказал Харрис.
  – Хитроумный ублюдок! – сказал он с некоторым удивлением в голосе. – Вырвите с корнем этот проклятый микрофон.
  – Не надо! – возразил Харрис. – Я хочу, чтобы передатчик остался на месте. Он нам ещё пригодится. – Он посмотрел на нас с лёгкой улыбкой. – Никто из вас не представлял себя в роли радиоактера? Я думаю, мы сможем скормить Джеку Гатту кое-какую дезинформацию. Но вы все должны помнить, что в этой комнате нельзя говорить ничего важного.
  Фаллон рассмеялся.
  – Вы и сами достаточно хитроумны, Харрис.
  – Я профессионал, – просто сказал Харрис. – Не думаю, что мы сможем устроить живое шоу; так слишком много шансов допустить оплошность. Здесь требуется хорошо отредактированная плёнка, которую мы прокрутим перед микрофоном. – Он сделал паузу. – Я присмотрю за этой комнатой. Кто-то должен сменить батарейки, они не вечны.
  – Но куда ведётся передача? – спросил Халстед.
  – Вероятно в машину, которая припаркована чуть выше по дороге. Двое парней сидят в ней уже второй день. Я полагаю, что в машине установлен приёмник, соединённый с магнитофоном. Мы не будем их тревожить до тех пор, пока они не проглотят приготовленную для Гатта историю, а может быть, и после. Одно дело что-то знать, но гораздо лучше, когда твой противник не знает, что ты это знаешь. Мой совет – сохранять невинный вид. Вы даже не подозреваете, что Джек Гатт существует.
  Фаллон не ошибался насчёт Харриса; это был самый хитроумный человек, которого я когда-либо встречал, и его предусмотрительность не знала просчётов. Узнав его лучше, я понял, что могу доверить ему собственную жизнь, да иначе и не могло быть, поскольку, как оказалось, он знал про меня больше, чем я сам. Его специальностью являлась информация, и он усердно собирал её на работе и в свободное время. У Харриса был мозг, подобный хорошо организованной компьютерной памяти, но в отличие от компьютера он ещё имел возможность прибегнуть к огромному количеству различных уловок.
  Фаллон вскрыл конверт.
  – Давайте вернёмся к делу. Это рентгеновские снимки – в натуральную величину.
  Он рассортировал их и раздал нам по одному отпечатку каждого зеркала. Снимки оказались весьма хорошего качества, удивительные по чёткости деталей, которые были лишь смутно различимы на экранном изображении. Я сказал:
  – Миссис Халстед не ошиблась, здесь и в самом деле какие-то слова возле самого края. – Я пригляделся повнимательнее. – Я не могу читать по-испански.
  Фаллон взял увеличительное стекло и что-то зашептал себе под нос.
  – Насколько я могу разобрать, здесь написано примерно следующее. На вашем зеркале: "Путь к истинной славе лежит через порталы смерти". А на моём зеркале: "Жизнь вечная ждёт за могилой".
  – Ужасно, – прокомментировал Харрис.
  – Не слишком точные инструкции, – иронично сказал Халстед.
  – Это может что-то значить, – произнёс Фаллон задумчиво. – Но одна вещь не вызывает сомнений; здесь определённо изображено побережье Кинтана Роо. – Он провёл увеличительным стеклом над отпечатком. – Бог ты мой, да тут ещё и города отмечены. Видите эти квадратные значки в виде замков?
  Я почувствовал, что атмосфера в комнате накаляется.
  – Эти два вверху должно быть Коба и Тулум, – произнёс Халстед напряжённо. – А к западу от них Чичен-Ица.
  – И Ичпатуун в заливе Четумал. А что это за город к югу от Тулума? Может быть, Чанауши? – Фаллон поднял голову и устремил взгляд в пространство. – Город, открытый совсем недавно. Существует теория, что он был центром морской торговли на побережье.
  Рука Халстеда рывком опустилась вниз.
  – Здесь рядом показан ещё один город – и вот ещё, – Его голос надломился. – А вот ещё один. Если эта карта достаточно точная, мы сможем открывать потерянные города целыми пачками.
  – Успокойтесь, – сказал Фаллон и отложил отпечаток в сторону. – Давайте взглянем на Уашуанок. – Он взял в руки другой снимок и внимательно на него посмотрел. – Если эта схема соответствует маленькой окружности на мелкомасштабной карте, то мы сможем определить местонахождение города.
  Я взглянул на свою копию снимка. На нём были показаны холмы, но из-за отсутствия масштаба их высота оставалась под вопросом. По склонам холмов рассыпались грубые изображения различных строений. Я вспомнил слова Виверо, сказанные им в письме, о том, что город расположен на гряде холмов, протянувшейся с востока на запад.
  Халстед заметил:
  – Планировка зданий выглядит как смесь Чичен-Ицы и Кобы, но этот город больше. Значительно больше.
  – А вот сенот, – сказал Фаллон. – Значит, здесь должен находиться храм Юм Чака, если верить Виверо. Интересно, где расположен королевский дворец? – Он повернулся и взял в руки большую трубу, из которой извлёк свёрнутую в рулон карту. – Я потратил на эту карту большое количество времени, – сказал он. – Целую жизнь.
  Он развернул её и расстелил на столе, прижав углы книгами.
  – Всё, что построили майя, показано здесь. Вы не замечаете тут ничего странного, Уил?
  Я пристально посмотрел на карту и сказал в итоге:
  – Похоже, что города сконцентрированы на юге.
  – Это Петен – Старая Империя, пришедшая в упадок в одиннадцатом веке. Позднее сюда пришли Ица – свежая кровь, давшая толчок развитию цивилизации майя. Они возродили некоторые старые города, такие, как Чичен-Ица и Коба, и построили новые, такие, как Майяпан. Забудьте про юг, сконцентрируйте своё внимание на самом полуострове Юкатан. Что здесь кажется странным?
  – Вот это чистое пространство на востоке. Почему они не строили здесь?
  – Кто сказал, что не строили? – спросил Фаллон. – Это Кинтана Роо. У местных обитателей существует глубоко укоренившееся враждебное отношение к археологам. – Он постучал пальцем по карте. – Вот здесь они убили археолога и вмуровали его скелет в стену, нависшую над морем, как своего рода украшение – и в качестве предупреждения другим. – Он усмехнулся. – Всё ещё желаете поехать с нами?
  Маленький серый человек внутри меня издал испуганный крик, но я как ни в чём не бывало улыбнулся в ответ.
  – Я поеду туда же, куда и вы.
  Он кивнул.
  – Это произошло довольно давно. Коренные индейцы порастеряли свою воинственность. Но всё равно путешествие будет не слишком приятным. Местные обитатели настроены враждебно – как чиклерос, так и индейцы Чан Санта Розы; но самое худшее там – сама земля. Вот каковы причины наличия этого большого белого пятна – и Уашуанок находится посередине.
  Он согнулся над картой и принялся сравнивать её с отпечатком.
  – Я думаю, он расположен где-то здесь – плюс минус двадцать миль. Виверо не имел возможности произвести тригонометрические измерения, когда делал этот набросок; мы не можем полагаться на него чрезмерно.
  Халстед покачал головой.
  – Нам предстоит адская работа.
  Подняв голову, он увидел, что я улыбаюсь. Я не понимал, в чём здесь могут возникнуть трудности. В библиотеке Фаллона мне попадались на глаза картины, изображающие города майя; там были пирамиды размером со здание Пентагона в Вашингтоне, и я не представлял, как можно не заметить одну из них.
  Халстед сказал холодно:
  – Возьмите окружность диаметром двадцать миль и вы получите триста квадратных миль, которые надо прочесать. Вы можете пройти в десяти футах от структуры майя, не заметив её. – Его губы растянулись в невесёлой улыбке. – Вы можете даже пройти по ней и не узнать об этом. Увидите сами.
  Я пожал плечами и решил не спорить, хотя не верил, что на самом деле всё так плохо.
  Фаллон сказал взволнованно:
  – Чего я не понимаю, так это почему такой человек, как Гатт, столь настойчиво проявляет свою заинтересованность. Я не вижу ни одного существенного мотива для его вмешательства.
  Я в немом изумлении посмотрел на Фаллона, а затем сказал:
  – Золото, разумеется! Гатт охотник за сокровищами.
  На лице Фаллона появилось озадаченное выражение.
  – Какое золото? – спросил он мрачно.
  Теперь настала моя очередь принять озадаченный вид.
  – Вы же читали письмо Виверо, чёрт возьми! Разве он не описывает там королевский дворец, весь покрытый золотом? Разве он не упоминает золото снова и снова. Он пишет даже про золотую гору!
  Халстед разразился хохотом, а Фаллон посмотрел на меня так, словно я сошёл с ума.
  – Где бы майя взяли столько золота, чтобы покрывать лм здания? – спросил он. – Попробуйте призвать на помощь немного здравого смысла, Уил.
  На какое-то мгновение я подумал, что и на самом деле схожу с ума. Халстед смеялся, качая головой, а Фаллон рассматривал меня с интересом. Я повернулся к Харрису, который развёл руками и выразительно пожал плечами.
  – Это выше моего понимания, – сказал он.
  Халстед всё ещё пытался взять себя в руки. В первый раз я видел его искренне веселящимся.
  – Не вижу ничего забавного, – сказал я кисло.
  – Не видите? – спросил он, вытирая глаза. Он перевёл дыхание. – Это самая забавная вещь, которую я слышал за последние несколько лет. Расскажите ему, Фаллон.
  – Вы в самом деле думали, что Уашуанок весь пропитан золотом – или что такое когда-то было? – спросил Фаллон. Он тоже заулыбался, словно заразившись от Халстеда какой-то инфекцией.
  Я начинал злиться.
  – Так написал Виверо, не правда ли? – Я взял снимки и сунул их Фаллону под нос – Вы верите этому, не так ли? Виверо показал города там, где они есть на самом деле, так что в этом вы ему верите. Почему же вас так забавляет остальная часть его истории?
  – Виверо самый большой лжец в западном полушарии, – сказал Фаллон. – Он посмотрел на меня с удивлением. – Я думал, вы знаете. Я говорил вам, что он лжец. Вы слышали, как мы это обсуждали.
  Я приказал себе расслабиться и сказал медленно:
  – Не могли бы вы повторить это снова, по возможности простыми словами? – Я посмотрел на Харриса, который, судя по выражению его лица, был озадачен не меньше меня. – Я уверен, что мистер Харрис тоже хотел бы узнать, в чём соль этой шутки.
  – Ох, я понял, – сказал Фаллон. – Вы на самом деле приняли письмо Виверо за чистую монету. – Халстед скова разразился хохотом; я уже начал от этого уставать.
  Фаллон продолжил:
  – Давайте возьмём одно или два утверждения, встречающиеся в письме. Он говорит, что род де Виверо имеет древние корни, но был разграблен маврами и семейное состояние оказалось потеряно. Он бессовестно лжёт. Его отец был ювелиром, но дедушка его был простой крестьянин, ведущий своё происхождение от многих поколений крестьян. Фамилия его отца была Виверо, и Мануэл сам добавил к ней аристократическую частицу, превратив в де Виверо. Он сделал это в Мексике – ему никогда бы не удалось проделать такое в Испании. К тому времени, когда Мервилл посетил мексиканскую ветвь семьи, миф уже окреп. Вот почему он не мог поверить в то, что де Виверо сам изготовил поднос.
  – Так значит, он солгал в этом утверждении. Ну и что? Множество людей лгут по поводу самих себя и своих семей. Но как вы узнали, что он солгал насчёт золота? И зачем ему сочинять подобные небылицы?
  – Всё золото, имевшееся у майя, было импортировано, – сказал Фаллон. – Оно поступало из Мексики, из Панамы и с Карибских островов. Эти люди жили в неолите, они не умели обрабатывать металл. Вспомните, как Виверо описывает их оружие – деревянные мечи с каменными остриями. Тут он прав, этот камень был обсидиан.
  – Но майя имели золото, – возразил я, – Вспомните, что нашли при обследовании сенота в Чичен-Ице. Я читал про это.
  – Ну и что они нашли? Множество различных мелких изделий из золота – все они импортированы, – сказал Фаллон. – Чичен-Ица была религиозным центром, и сенот являлся священным. Вы найдёте священные колодцы в любой части мира, где совершаются жертвоприношения, и сеноты имели особенное значение на Юкатане, где так не хватает воды. Паломничества в Чичен-Ицу совершались в течение столетий.
  Харрис сказал:
  – Нельзя пройти мимо фонтана в Нью-Йорке, чтобы при этом кто-нибудь не бросил в него деньги.
  – Точно, – с готовностью согласился Фаллон. – По-видимому, в этом проявляется какая-то примитивная тяга к воде. Три монетки в фонтан – и всё такое прочее. Но майя не имели собственного золота.
  Я был поставлен в тупик.
  – Тогда какого чёрта Виверо написал, что оно у них было?
  – Ох, это поначалу озадачило и меня, но потом мы с Халстедом посовещались и пришли к одной теории.
  – Был бы рад её услышать, – сказал я без особого энтузиазма.
  – Виверо обнаружил что-то – в этом нет сомнений. Но что это такое, мы не знаем. Он проявил скрытность, поскольку, очевидно, не хотел разглашать свой секрет любому случайному человеку, в чьи руки могло попасть письмо. Он даёт понять достаточно ясно только то, что желает предоставить славу первооткрывателей своим сыновьям – во имя процветания семьи де Виверо. Поэтому, если он не мог открыто рассказать своим сыновьям, в чём заключается этот таинственный секрет, ему оставалось только найти какой-нибудь другой способ привлечь их – тем, что они обязательно захотят найти. Золотом!
  Я тяжело опустился в кресло, чувствуя себя удручённым.
  – А почему испанцы захотят найти золото там, где его нет? Вы заставляете меня ходить по кругу.
  – Это достаточно просто. Испанцы прибыли в Мексику в поисках лёгкой добычи – и они нашли её. Они разбили ацтеков и обнаружили большое количество золота в богатых храмах и во дворце Монтесумы. Но они не смогли понять, что его запасы не бесконечны. Они не были чересчур глубокомысленными людьми, и им никогда не приходило в голову, что груда золота, награбленного ими у ацтеков, копилась в течение столетий, постепенно, год за годом. Они считали, что где-то должен быть главный источник, возможно какой-нибудь рудник. Они дали ему имя, назвав Эльдорадо, – и никогда не прекращали его искать. Но Эльдорадо не существует.
  Представьте себе этих испанских солдат. Разграбив ацтеков, Кортес решил поделить добычу. После того, как он обманул и обсчитал своих капитанов, капитаны запустили свои липкие пальцы в оставшееся, и простым солдатам досталось совсем немного. Возможно, золотая цепочка или винная чаша. Это были солдаты, а не колонисты, и всегда по другую сторону холма они ожидали найти Эльдорадо. Поэтому они атаковали майя, а затем Писарро напал на инков Перу. Они стирали с лица земли целые цивилизации только потому, что не были готовы заняться добычей золота самостоятельно. Оно было здесь, это верно, но только не на Юкатане. У майя, как и у ацтеков, имелось достаточно много золота, но не в таких количествах, чтобы они могли покрывать ими здания или изготавливать из него желоба для дождевой воды. Аристократы носили небольшие золотые украшения, и жрецы в храмах использовали при совершении обрядов золотую утварь.
  Харрис спросил:
  – Так значит, все эти рассказы Виверо насчёт золота были просто приманкой для его мальчиков?
  – Похоже, что так, – сказал Фаллон. – Да, кстати, он и на самом деле удивил майя, когда расплавил золото и отлил статуэтку. Это было нечто такое, чего они раньше никогда не видели. Я покажу вам образец оригинальной работы майя по золоту, и вы поймёте, что я имею ввиду. – Он подошёл к сейфу, открыл его и вернулся обратно с маленьким золотым диском. – Это тарелка, которой, вероятно, пользовался аристократ. Вы можете видеть, что она покрыта искусной резьбой.
  Тарелка казалась тонкой и хрупкой. На ней был изображён воин с копьём и щитом на фоне других фигур, держащих в руках предметы странной формы. Фаллон сказал:
  – Вероятно, поначалу это был самородок, который нашли где-то в горном потоке вдали от Юкатана. Майя расплющили самородок, придав ему нынешнюю форму, и вырезали это изображение при помощи каменных инструментов.
  Я спросил:
  – А как насчёт горы из золота? Это что, была очередная ложь Виверо? Там не мог находиться какой-нибудь рудник?
  – Ни единого шанса, – сказал Фаллон решительно. – По данным геологии, это невозможно. Полуостров Юкатан известняковый мыс – золотоносные породы там полностью отсутствуют. И других металлов там нет тоже, – вот почему майя, несмотря на высокий уровень своей цивилизации, так и не выбрались из каменного века.
  Я вздохнул.
  – Хорошо, я всё понял. Золота там нет.
  – Что приводит нас обратно к Гатту, – сказал Фаллон. – Какого чёрта ему нужно?
  – Золото, – ответил я.
  – Но я только что объяснил вам, что золота там нет, – произнёс Фаллон раздражённым тоном.
  – Да, объяснили, – согласился я. – И вы меня убедили. Так же как и Харриса. – Я повернулся к Харрису. – До того, как вы услышали эти объяснения, вы верили в то, что на Юкатане есть золото?
  – Я думал, что всё так и есть на самом деле, – признался он. – Сокровище, похороненное в разрушенном городе.
  – Вот как, – сказал я. – Тогда почему вы считаете, что Гатт подумает по-другому? Может быть, он и образованный человек, но всё же не эксперт по археологии. Я и сам достаточно начитан, но всё равно поверил в погребённое сокровище. Я не обладаю техническими знаниями, которые помогли бы мне разоблачить ложь Виверо, так почему это должен сделать Гатт? Разумеется, его притягивает золото. У него менталитет конкистадора – это просто обыкновенный гангстер, жаждущий лёгкой наживы.
  Фаллон выглядел удивлённым.
  – Конечно. Это не приходило мне в голову. Нужно, чтобы он узнал правду.
  Харрис криво усмехнулся.
  – И думаете, он вам поверит? – спросил он язвительно. – Только не после того, как он прочитал письмо Виверо. Чёрт возьми, я до сих пор вижу перед собой королевский дворец, весь сияющий на солнце, хотя знаю, что это неправда. Если вы хотите убедить Гатта, то вам предстоит нелёгкая работа.
  – Тогда он, должно быть, глупый человек, – сказал Фаллон.
  – Нет, Гатт не глуп, – возразил Харрис – Он просто считает, что человек, который тратит на что-то столько усилий, сколько тратите вы, человек, который готов проводить своё время в джунглях, разыскивая что-то, ищет нечто весьма ценное. Гатт не верит в то, что научное знание обладает практической ценностью, поэтому здесь должно пахнуть деньгами. Он просто меряет вас по своим собственным стандартам, вот и всё.
  – Боже мой! – воскликнул Фаллон.
  – У вас возникнут проблемы с Джеком, – сказал Харрис – Он не отстанет так просто. – Он кивнул в сторону отпечатков, лежащих на столе. – Где они были сделаны?
  – Я располагаю долей акций одной строительной компании в Тампико. Я попросил использовать металлургическую рентгеновскую установку.
  – Мне лучше проверить это, – сказал Харрис – Гатт может до неё добраться.
  – Но негативы находятся у меня.
  Харрис посмотрел на него с жалостью.
  – Почему вы думаете, что эти негативы единственные? Сомневаюсь, что у них всё получилось с первого раза – они дали вам лучшие снимки из серии. Я хочу посмотреть, что произошло с остальными и уничтожить их до того, как Гатт начнёт разливать пальмовое масло среди ваших плохооплачиваемых техников.
  Харрис был профессионал и никогда не забывал про это. Он абсолютно не верил в высокие качества человеческой натуры.
  2
  То, как Фаллон организовывал археологическую экспедицию, больше походило на подготовку военной операции – примерно такого же масштаба, как высадка войск на побережье Нормандии. Это был не бедный яйцеголовый учёный, собирающий крохи по существующим на пожертвование фондам и экономящий каждый доллар, чтобы иметь возможность выполнить дополнительную работу. Фаллон был мультимиллионер, у которого была своя причуда и который мог себе позволить тратить деньги так, словно он выкачивал их по персональному трубопроводу из Форг Нокса. Денег, которые он потратил на поиски Уашуанока, хватило бы на то, чтобы построить заново этот проклятый город.
  Его первой мыслью было начать высадку с моря, но побережье Кинтана Роо изобиловало островами и скрытыми отмелями, и увидев, что на горизонте появились трудности, он отбросил эту идею. Но такой поворот событий его не встревожил; он просто зафрахтовал небольшой воздушный флот и перебросил снаряжение по воздуху. Чтобы начать эту операцию, ему пришлось послать вперёд бригаду строителей, чтобы те построили взлётно-посадочную полосу на берегу залива Асценсион. Это место в итоге превратилось в базовый лагерь.
  Как только взлётная полоса была готова, он послал туда разведывательный самолёт, снаряжённый специальным фотографическим оборудованием, чтобы тот, используя построенную базу, сделал аэрофотосъёмку не только того района, где предположительно должен находиться Уашуанок, но и всей провинции Кинтана Роо и территории Юкатана. Это выглядело несколько чрезмерно, поэтому я спросил Фаллона, зачем он так делает. Его ответ был прост: он сотрудничает с правительством Мексики в обмен на определённые услуги – похоже, что картографический департамент испытывает большой недостаток информации об этих районах, и Фаллон согласился обеспечить его фотомозаикой.
  – Единственный человек, который когда-либо производил аэрофотосъёмку провинции Кинтана Роо, был Линдберг, – сказал он. – А с тех пор прошло уже немало времени. Когда снимки будут готовы, они нам очень помогут.
  Из залива Асценсион вертолёты перебросили снаряжение в Лагерь-Два, расположенный в глубине полуострова. Фаллон и Халстед провели достаточно много времени обсуждая, где разместить Лагерь-Два. Они измерили рентгеновские снимки с точностью до миллиметра и, перенося результаты на большую карту Фаллона, пришли в итоге к окончательному решению. Теоретически Лагерь-Два должен бы быть разбит точно на вершине храма Юм Чака в Уашуаноке. Но такого, разумеется, не случилось, что, впрочем, никого не удивило.
  Халстед одарил меня одной из своих редких улыбок, в которой, правда, не чувствовалось настоящего веселья.
  – Участвовать в археологической экспедиции – всё равно что служить в армии, – сказал он. – Вы можете использовать любую технику, какую пожелаете, но основную работу выполняют простые парни, передвигающиеся на собственных ногах. Вы ещё пожалеете, что ввязались в эту авантюру, Уил.
  У меня было такое впечатление, что ему не терпится увидеть, как я упаду лицом в грязь, оказавшись в поле Он относился к тому типу людей, которые глупо смеются, когда кто-то, поскользнувшись на банановой корке, ломает себе ногу. Примитивное чувство юмора! К тому же, он не слишком меня любил.
  Ну а пока велись все эти приготовления, мы по-прежнему оставались во дворце Фаллона неподалёку от Мехико. Халстеды покинули свой собственный дом и перебрались сюда, и мы все собрались вместе. Пат Харрис всё время находился где-то поблизости. Он без предупреждения отправлялся в таинственные поездки и возвращался назад так же неожиданно. Я полагаю, он докладывал о результатах Фаллону, но ничего не говорил остальным по той простой причине, что все были слишком заняты, чтобы интересоваться этим.
  В один из дней ко мне подошёл Фаллон и спросил:
  – По поводу вашего опыта подводных погружений. Насколько он серьёзен?
  – Достаточно серьёзен. Я совершил их немало.
  – Хорошо, – сказал он. – Когда мы найдём Уашуанок, нам понадобится обследовать сенот.
  – Тогда мне нужно дополнительное оборудование, – заметил я. – Того, что есть у меня, достаточно для любительских погружений в пределах досягаемости очагов цивилизации, но не для дебрей Кинтана Роо.
  – Какого рода оборудование?
  – Ну, во-первых, воздушный компрессор для перезарядки баллонов, – я сделал паузу. – Если придётся погружаться на глубину более чем сто пятьдесят футов, то мне хотелось бы иметь декомпрессионную камеру на тот случай, если у кого-нибудь возникнут неприятности.
  Он кивнул.
  – О'кей, купите ваше оборудование.
  Он отвернулся, и я вежливо поинтересовался:
  – Что мне использовать вместо денег?
  Он остановился.
  – Ах, да. Я скажу моему секретарю обо всей позаботиться. Свяжитесь с ним завтра.
  – Кто поедет вместе со мной?
  – Вам нужен кто-то ещё? – спросил он удивлённо.
  – Это главное правило – не погружаться одному. Особенно в сумрачные подземные глубины. Слишком много опасностей таится под водой.
  – Хорошо, наймите кого-нибудь, – сказал он немного раздражённо.
  Это была всего лишь второстепенная деталь основной проблемы, и ему не терпелось поскорее от неё избавиться.
  Так что я занялся покупками и приобрёл множество различного дорогого оборудования. Большую его часть можно было купить на месте, но с декомпрессионной камерой дело обстояло несколько сложнее. Я связался по этому поводу с секретарём Фаллона, и несколько телефонных звонков в Штаты произвели лёгкий шлепок по поверхности широко раскинувшейся империи Фаллона, в результате чего декомпрессионная камера прибыла с первым грузовым авиарейсом. Может быть, эта часть оборудования казалась излишней, но одно дело получить кессонную болезнь в Англии, где в порту есть госпитали, способные с ней справиться, или в крайнем случае Военно-Морские Силы протянут руку помощи, и совсем другое дело, когда ваша кровь начинает пузыриться, как шампанское, в самом сердце забытых Богом джунглей. Я предпочитал играть безопасно. Кроме того, Фаллон мог себе это позволить.
  Скопившегося у меня к концу снаряжения хватило бы на то, чтобы открыть небольшой клуб любителей подводного плавания, и казалось бы, я должен радоваться представившейся возможности воспользоваться дорогим и хорошо сконструированным оборудованием, но этого не было. Оно досталось мне слишком легко. Мне не пришлось долго работать и откладывать деньги, чтобы его купить, и я стал понимать, почему богатые люди так часто испытывают скуку и начинают предаваться самозабвенному веселью. Но Фаллон был не таким, надо отдать ему должное; он посвятил себя археологии и занимался ею весьма профессионально.
  Затем я разыскал Кэтрин Халстед и привёл её к бассейну.
  – Хорошо, – сказал я. – Покажите мне.
  Она посмотрела на меня с удивлением.
  – Показать вам что?
  Я кивнул в сторону аквалангов, которые принёс заранее.
  – Покажите мне, как вы умеете этим пользоваться.
  Я смотрел, как она одевает снаряжение, не делая попыток ей помочь. Было видно, что Кэтрин с ним знакома достаточно хорошо, и, внимательно подобрав балласт, она без всякой суеты погрузилась под воду. Одев свой собственный акваланг, я последовал за ней, и пока мы неторопливо кружили возле дна бассейна, проверил, как она понимает интернациональные сигналы подводников. Когда мы выбрались из воды, я сказал:
  – Вы наняты.
  Она выглядела озадаченной.
  – Нанята куда?
  – Вторым аквалангистом в Уашуанокскую экспедицию.
  Её лицо просияло.
  – Вы это серьёзно?
  – Фаллон поручил мне кого-нибудь нанять, а вы не можете поехать просто в качестве пассажира. Пойду сообщу ему плохие новости.
  Как я и предполагал, поначалу он взорвался, но затем мне удалось его переубедить, сказав, что Кэтрин Халстед по крайней мере немного разбирается в археологии, и ему не удастся так просто найти аквалангиста-археолога в этой части света.
  Должно быть, она поработала над своим мужем, поскольку тот не возражал, но я несколько раз ловил на себе его полные подозрений взгляды. Думаю, именно тогда Халстеда начал грызть жучок ревности, и у него в голове появилась идея, что я тут не к добру. Нельзя сказать, что меня особенно беспокоил ход его мыслей; я был слишком занят, обучая его жену, как пользоваться воздушным компрессором и декомпрессионной камерой. Мы стали с ней близкими друзьями и вскоре перешли на ты. Вплоть до этого времени я всегда называл её миссис Халстед, однако трудно придерживаться таких условностей, когда вы целыми днями вместе плещетесь в бассейне. Но я ни разу не дотронулся до неё и пальцем.
  Халстед никогда не называл меня иначе, чем просто Уил.
  3
  Мне нравился Пат Харрис. Независимо от того, какую безошибочность и хитроумие он проявлял в работе, это был немного ленивый и беспечный человек. Перед тем как мы должны были отправиться в Кинтана Роо, он стал больше времени проводить дома, и у нас вошло в привычку засиживаться вместе допоздна, потягивая прохладительные напитки. Однажды я спросил его:
  – В чём именно заключается твоя работа, Пат?
  Он отставил указательный палец в сторону от своего стакана с пивом.
  – Полагаю, ты можешь назвать меня охотником за неприятностями Фаллона. Когда у тебя появится столько же денег, как у него, ты сам увидишь, сколько людей будет пытаться избавить тебя от них. Я произвожу проверку таких парней, чтобы посмотреть, всё ли с ними в порядке.
  – Так значит, ты проверял и меня?
  Он усмехнулся и спокойно сказал:
  – Конечно! Я знаю про тебя больше, чем знала твоя мать. – Он выпил ещё немного холодного пива. – Затем временами одна из его корпораций начинает испытывать проблемы с безопасностью, и я выезжаю на место, чтобы разобраться, в чём там дело.
  – Промышленный шпионаж? – спросил я.
  – Полагаю, ты можешь назвать это так, – согласился он. – Но только с позиции безопасности. Фаллон не пытается ловить рыбку в мутной воде, поэтому я занимаюсь контршпионажем.
  Я сказал:
  – Если ты проверял меня, то, значит, ты должен был проделать то же самое и с Халстедом. Кажется, он весьма странный тип.
  Пат улыбнулся в свой стакан с пивом.
  – Можешь утверждать это смело. Это парень, который считал себя гением, а затем обнаружил, что всего лишь талантлив. Он глубоко разочарованный человек, обречённый всегда быть вторым. Проблема Халстеда в том, что он ещё не смирился с этой мыслью; она по-прежнему мучает его.
  – Ты должен рассказать мне об этом поподробнее.
  Пат вздохнул.
  – Хорошо, дело обстоит примерно так. Халстед начинал как вундеркинд – после окончания колледжа подавал большие надежды и всё такое прочее. Ты знаешь, просто удивительно, насколько сильно могут заблуждаться люди относительно других людей; каждая корпорация до краёв набита специалистами, которые подавали большие надежды, и все они вынуждены заниматься второразрядной работой. Те, кто наверху, – ребята, обладающие реальной властью, проложили свой путь, карабкаясь на четвереньках и орудуя острыми ножами. Существует целая уйма президентов корпораций, которые никогда не посещали колледж. Или ты должен быть таким парнем, как Фаллон, – он начал свой путь, уже находясь на вершине.
  – Это в бизнесе, – заметил я. – Но не в археологии.
  – Вот что я тебе скажу, – продолжил Пат. – Фаллон добьётся успеха во всём, за что бы он ни взялся. Но Халстед посредственная личность; он это знает, но не может в том признаться даже самому себе. Эта мысль застряла у него костью в горле. Он переполнен амбициями – вот почему он пытался в одиночку разыскать Уашуанок. Он хочет быть человеком, который открыл Уашуанок; это сделает ему имя и спасёт его самоуважение. Но ты выкрутил ему руки, заставив работать вместе с Фаллоном, и он от этого не в восторге. Он не желает делить славу.
  Я поразмыслил над услышанным, а затем сказал осторожно:
  – Как Фаллон, так и Халстед, не задумываясь, бросались друг в друга обвинениями. Халстед обвинял Фаллона в том, что он украл письмо Виверо. Хорошо, с этим мы, кажется, разобрались, и Фаллон чист. Но как насчёт утверждения Фаллона, что Халстед стащил у него досье, которое он собирал?
  – Я думаю, что Халстед виновен в этом, – сказал Пат. – Посмотри, как всё происходило. Фаллон, без особой заинтересованности, собирает досье на все источники, упоминающие секрет Виверо; Халстед знает про это, поскольку Фаллон ему рассказал – не было никакой необходимости сохранять тайну, так как, казалось, здесь нет ничего важного. Фаллон и Халстед вернулись к цивилизации после раскопок, и Халстед нашёл письмо Виверо. Он купил его в Дуранго за двести долларов у одного старика, который не знал истинной ценности письма. Но Халстед хорошо её представлял – он знал, что это ключ к разгадке секрета Виверо, в чём бы он ни заключался. И даже если забыть про секрет, в письме содержался археологический динамит – рассказ про город, о котором никто даже не слышал.
  Он нагнулся и открыл очередную бутылку пива.
  – Я установил дату, когда Халстед его купил. Через месяц он затеял ссору с Фаллоном и покинул его, разгневанный. Вместе с ним исчезло досье Виверо. В то время Фаллон не придал этому большого значения. Как я уже говорил, досье Виверо не казалось ему важным, и он подумал, что Халстед просто проявил рассеянность, смешав некоторые из его бумаг со своими. Он не придавал этому случаю особого значения до тех пор, пока, к своему огорчению, не обнаружил, что Халстед как раз с того времени развернул бурную деятельность. Теперь он думает по-другому.
  Я произнёс медленно:
  – Всё это весьма сомнительно.
  – Улики чаще всего бывают косвенными, – сказал Пат. – Преступления обычно совершаются без свидетелей. Ещё одним обстоятельством, заставляющим меня верить в его виновность, является та репутация, которую он имеет в профессиональных кругах.
  – Она не слишком хорошая.
  – Слегка попахивает. Его подозревают в фальсификации некоторых результатов. Ничего такого, в чём его можно было бы прямо уличить, и явно недостаточно для того, чтобы под барабанный бой публично отлучить от профессии. Но теперь все его будущие находки будут проверяться с особенной тщательностью. Разумеется, в этом нет ничего нового, такое бывало и раньше. Кажется, подобный случай произошёл в Англии, не так ли?
  – Это касалось антропологии, – сказал я. – Человек Питдауна. Все удивлялись, почему он не вписывается в общую схему развития человека, и па свет появилось множество теорий, пытающихся его туда воткнуть. Затем, когда изобрели радиоуглеродный анализ, учёные проверили его и обнаружили, что это подделка.
  Пат кивнул.
  – Некоторые люди проделывают такие вещи. Если они не способны сделать себе репутацию честным путём, то в ход идёт обман и мошенничество. И обычно они похожи на Халстеда – посредственности, стремящиеся сделать себе громкое имя.
  – Но это по-прежнему остаётся сомнительным, – сказал я упрямо.
  Я не хотел этому верить. Для меня понятие "наука" было эквивалентно понятию "истина", и я не мог поверить в то, что учёный может опуститься до обмана. Возможно, мне ещё не хотелось верить в то, что Кэтрин Халстед относится к типу женщин, способных выйти замуж за такого человека.
  – Да, его ещё не поймали за руку, – сказал Пат. – Но, я полагаю, это просто дело времени.
  Я спросил:
  – Как давно они женаты?
  – Три года. – Его рука, державшая стакан, внезапно остановилась на полпути к губам. – Если ты думаешь о том, что, как я думаю, ты думаешь, то мой совет – нет! Я знаю, она роскошная женщина, но держи свои руки от неё подальше. Фаллону это не понравится.
  – Небольшой сеанс телепатии? – поинтересовался я саркастически. – Я тебя уверяю, миссис Халстед с моей стороны ничего не угрожает.
  Произнося эти слова, я сам не мог понять, насколько они искренни. Меня также позабавило то, как Харрис повернул дело – "Фаллону это не понравится". Пат прежде всего был предан своему боссу, и его совершенно не беспокоило то, как может прореагировать Халстед. Я спросил:
  – Думаешь, она знает то, что ты рассказал мне – про репутацию своего мужа?
  – Возможно, нет, – ответил Пат. – Я не представляю, чтобы кто-нибудь мог к ней подойти и сказать: "Миссис Халстед, должен вам сообщить, у вашего мужа паршивая репутация". Она узнаёт обо всём последней. – Он посмотрел на меня с интересом. – Что заставило тебя подсунуть её Фаллону под видом ныряльщицы? Ты уже дважды вынудил босса проглотить ворону. Твой кредит быстро подходит к концу.
  Я сказал неторопливо:
  – Она способна контролировать своего мужа, когда другие люди уже бессильны. Ты знаешь, какой у него сумасшедший характер. Я не намерен тратить всё своё время в Кинтана Роо на то, чтобы удерживать этих двоих от убийства. Мне нужна помощь.
  Пат склонил свою голову набок, затем коротко кивнул.
  – Может быть, ты и прав. С Фаллоном проблем не будет, но Халстед вполне способен выкинуть какую-нибудь шутку. Не могу назвать его психом, но он очень нестабилен. Знаешь, что я думаю? Я думаю, что если он попадёт под слишком большое давление, то могут случиться две вещи: либо он лопнет, как тухлое яйцо, либо взорвётся, как бомба. Ну а если в этой ситуации ты окажешься рядом с ним, то оба возможных исхода доставят тебе неприятности. Я не доверяю ему ни на йоту. Я скорее поверю в то, что способен поднять Эмпайер Стейт Билдинг, чем доверюсь ему.
  – Исчерпывающая рекомендация. Я не хотел бы, чтобы ты написал на меня характеристику, Пат.
  Он усмехнулся.
  – Твоя характеристика была бы немного лучше. Всё, что тебе нужно для того, чтобы достигнуть стопроцентного результата, Джемми, это перестать быть таким чертовски скромным и нейтральным. Я знаю, что вы, англичане, имеете репутацию тихонь, но ты заходишь слишком далеко. Ничего, что я говорю прямо?
  – Я могу тебя остановить?
  Он подавил смешок.
  – Вероятно, нет. Я достаточно долго сдерживался от того, чтобы сказать тебе правду – в основном из-за одной моей прошлой ошибки, которая в своё время стоила мне пары фонарей под глазами.
  – Тебе лучше продолжать и сказать мне худшее. Обещаю, что не буду пытаться тебя поколотить.
  – О'кей. Должно быть, где-то внутри у тебя есть железо, иначе ты бы не смог направить Фаллона по нужному пути. Это не тот человек, которым можно легко управлять. Но что ты сделал с тех пор? Фаллон и Халстед взяли дело в свои руки, а ты отсиживаешься за пределами площадки. Ты снова выкрутил Фаллону руки, подсунув ему миссис Халстед, чего делать не стоило и что он ещё припомнит. И вообще, какого чёрта тебе делать в этой экспедиции?
  – У меня есть сумасшедшая идея, что, возможно, удастся что-нибудь сделать в связи с убийством моего брата.
  – Лучше позабудь об этом, – посоветовал Пат.
  – Всё же я должен попробовать, – произнёс я мрачно.
  – Мне хотелось бы, чтобы ты осознал следующее, – сказал он. – Гатт прихлопнет тебя, как муху, и не пытайся строить на этот счёт никаких иллюзий. Почему бы тебе не остановиться и не отправиться домой, Джемми, не вернуться на свою маленькую ферму? Ты уже знаешь, что не существует никакого сокровища, за которым стоило бы охотиться, а за все затерянные города Латинской Америки ты не дашь и двух центов, не так ли? Зачем тебе здесь оставаться?
  – Я останусь здесь до тех пор, пока поблизости находится Гатт, – сказал я. – Он может раскрыться, и тогда у меня появится шанс до него добраться.
  – Тогда тебе придётся ждать до тех пор, пока ад не замёрзнет. Послушай, Джемми: Гаттом теперь занимаются пятнадцать моих оперативников, и я подобрался к нему не ближе, чем вначале. Это умный негодяй, и он не совершает ошибок – по крайней мере, подобного рода. Он всё время держит себя под прикрытием – это превратилось у него в инстинкт.
  – Ты согласен, что его будет интересовать ход наших поисков в Кинтана Роо?
  – По-видимому, да, – согласился Пат. – Он несомненно держит под контролем эту операцию.
  – Значит, он должен последовать туда за нами, – сказал я. – Он ничего не добьётся, оставаясь в Мехико. Если он настолько заинтересован в этом гипотетическом сокровище Уашуанока, то должен сам отправиться в Уашуанок, чтобы забрать добычу. Ты согласен с этим?
  – Вполне возможно, – сказал Пат рассудительно. – Не могу себе представить, чтобы Джек, испытывая столь острый интерес, послал кого-нибудь ещё – только не когда ставки, как он считает, столь высоки.
  – Там он больше не будет чувствовать, что находится на своей территории, Пат. Он цивилизованный городской житель – там он окажется вне своей стихии. Насколько я знаю, Кинтана Роо похожа на Нью-Йорк примерно так же, как Марс. Он может сделать ошибку.
  Пат посмотрел на меня с изумлением.
  – А почему ты думаешь, что в этом от него чем-то отличаешься? Я согласен, что Гатт городской житель, но он отнюдь не цивилизованный. В то время как ты и городской и цивилизованный. Джемми, ты лондонский счетовод; в дебрях Кинтана Роо ты будешь вне своей стихии так же, как и Гатт.
  – Точно, – согласился я. – Мы окажемся в равных условиях – что сейчас более чем невозможно.
  Он осушил свой стакан и со стуком опустил его на стол.
  – Я думаю, ты псих, – сказал он с раздражением. – В твоих словах есть какой-то извращённый здравый смысл, но всё равно я думаю, что ты псих. Ты такой же чокнутый, как и Халстед. – Он посмотрел мне в глаза. – Скажи мне, ты владеешь пистолетом?
  – Ни разу не пробовал, – признался я, – поэтому не знаю.
  – Бог ты мой! – воскликнул он. – Что ты намерен делать, если окажешься лицом к лицу с Гаттом в одинаковых условиях, как ты это называешь? Зацеловать его до смерти?
  – Я не знаю, – сказал я. – Когда придёт время, будет видно. Я надеюсь, что смогу справиться с ситуацией, когда это случится.
  Он с ошеломлённым видом провёл рукой по лицу и долгое время смотрел на меня, сохраняя молчание. Сделав глубокий вздох, он сказал мягко:
  – Позволь мне обрисовать гипотетическую ситуацию. Предположим, тебе удалось отделить Джека от его телохранителей, что само по себе является довольно глупым предположением. И допустим, что вас осталось двое, пара городских пижонов, младенцы в джунглях. – Он выпрямил указательный палец. – Первое – и последнее, – что ты узнаешь, будет то, что Гатт устроил на тебя засаду с лупарой[1], и сразу же окажешься не в состоянии справиться с какой-нибудь ситуацией.
  – Гатт уже убивал кого-нибудь своими руками? – спросил я.
  – Полагаю, что да. Он прошёл по всем ступеням Организации. Проходил обучение, можно сказать. В молодые годы он должен был совершить несколько убийств.
  – Так значит, это было давно, – заметил я. – Может быть, он уже потерял навык.
  – Ах, с тобой невозможно разговаривать, – сказал Пат сдавленным голосом. – Если бы у тебя были мозги, ты бы давно вернулся туда, откуда приехал. Я вынужден здесь находиться, по крайней мере я знаю истинное положение вещей, и мне за это платят. Но ты похож на того парня, про которого написал Киплинг: "Если бы ты сохранил свою голову, послушав, что говорят другие, тогда, может быть, и не узнал, что такое ад".
  Я засмеялся.
  – У тебя есть талант к пародии.
  – В этом мне далеко до Фаллона, – сказал он мрачно. – Он превратил всю эту операцию в пародию на безопасность. Я использую микрофон, установленный Гаттом, чтобы скормить ему дезинформацию, а что делает Фаллон? Он устраивает целый телевизионный спектакль, чёрт подери! Я не удивлюсь, если, приземлившись на построенной им посадочной полосе, вы найдёте там уже работающие камеры Си-Би-Эс, ведущие трансляцию по всем телевизионным каналам. Любой бездельник в Мехико находится в курсе событий. Гатту не надо было устанавливать микрофон для того, чтобы узнать о наших планах; ему всего лишь было нужно спросить об этом на первом углу.
  – Тяжёлая у тебя жизнь, – сказал я сочувственно, – Фаллон всегда ведёт себя подобным образом?
  Харрис покачал головой.
  – Я не знаю, что с ним происходит. Он передал весь контроль над делами своему брату, предоставив ему полномочия поверенного. Его брат неплохой парень, но я не стал бы доверять никому, когда дело касается ста миллионов баксов. Он не думает больше ни о чём, кроме поисков этого города.
  – Я не знал про это, – сказал я задумчиво. – Кажется, его беспокоит что-то ещё. Порою он внезапно становится каким-то рассеянным.
  – Я тоже это заметил. Что-то мучает его, но он не говорит мне, в чём здесь дело. – Казалось, Харрис испытывал глубокое возмущение от одной мысли, что есть нечто такое, чего он не знает. Он поднялся на ноги и потянулся. – Мне пора в постель – завтра предстоит много работы.
  4
  Это повторилось снова!
  Сначала Шейла, а теперь Пат Харрис. Он сказал это не так грубо, как Шейла, но тем не менее он это сказал. Должно быть, мой внешний вид и манера поведения были хорошей имитацией Каспара Милкветоста – скромного конторского служащего, исправно протирающего штаны с девяти до пяти. Но я вовсе не был уверен в том, что моё внутреннее содержание не соответствует внешнему виду, и в этом заключалась моя главная проблема.
  Гатт, судя по описанию Пата, был смертельно опасен. Может быть, он и не станет стрелять просто ради того, чтобы посмотреть, как упадёт жертва, но если вдруг окажется, что это принесёт ему какую-то выгоду, то долгих раздумий не последует.
  Мнение Пата о Халстеде тоже оказалось достаточно интересным, и мне было любопытно, как много Кэтрин Халстед знает про своего мужа. Мне казалось, что она его любит – я даже был в этом уверен. Ни одна женщина в здравом уме не будет, в противном случае, терпеть такого мужчину, но может быть, я судил предвзято. Как бы то ни было, она постоянно принимает его сторону во всех спорах, которые он ведёт с Фаллоном. Безупречный образчик преданной жены. Я отправился спать, думая о ней.
  Глава 6
  1
  Мы прибыли в Лагерь-Один на летающем офисе Фаллона – изящном реактивном самолёте Лиар. Пат Харрис с нами не полетел – его работа заключалась в том, чтобы следить за Гаттом, поэтому пассажиров было всего четверо: Фаллон, Халстеды и я сам. Фаллон и Халстед предавались своей бесконечной профессиональной дискуссии, а Кэтрин Халстед читала журнал. Когда мы входили в самолёт, Халстед предпринял определённые манёвры, и в итоге Кэтрин села по другую сторону от него и так далеко от меня, как это только было возможно. Я не мог говорить с ней без того, чтобы не заглушить своим голосом технические аргументы, поэтому сконцентрировал своё внимание на поверхности земли.
  Кинтана Роо выглядела с воздуха как кусок покрытого плесенью сыра. Сквозь плотный растительный покров лишь местами выглядывали прогалины, казавшиеся беловато-серыми пятнами на фоне ядовитой зелени деревьев. Я не смог разглядеть ни единого водотока, ни реки, ни хотя бы ручья и постепенно начал понимать точку зрения Халстеда на трудности, связанные с археологическими исследованиями в тропиках.
  В какой-то момент Фаллон, прервав дискуссию, связался с пилотом по переговорному устройству, и самолёт плавно накренившись на крыло, начал снижение. Он повернулся ко мне и сказал:
  – Сейчас посмотрим на Лагерь-Два.
  Даже с высоты тысячи футов лес казался достаточно плотным для того, чтобы по нему можно было идти, не касаясь земли. Под этим морем зелени мог скрыться город размером с Лондон, и вы бы никогда его не заметили. Я сказал себе, что не буду в будущем столь самоуверенным в вопросах, о которых ничего не знаю. Может быть, Халстед и мошенник, если Пат Харрис говорил правду, но мошенник, обманувший большое количество людей, должен быть специалистом в своей области. Он был прав, когда сказал, что нам предстоит тяжёлая работа.
  Лагерь-Два появился и исчез до того, как я успел как следует его рассмотреть, но самолёт тут же накренился и развернулся, зависнув на кончике крыла. Оказалось, что там особенно и не на что смотреть; просто ещё одна прогалина с полдюжиной разборных домиков и несколькими микроскопическими фигурками, машущими руками. Реактивный самолёт не мог здесь приземлиться, но это и не входило в наши планы. Мы поднялись выше и, вернувшись на курс, направились в сторону побережья и Лагеря-Один.
  Примерно через двадцать минут и восемьдесят миль мы оказались над морем и, сделав разворот над белой линией прибоя и сияющим на солнце пляжем, совершили посадку на взлётной полосе в Лагере-Один. Сначала самолёт немного подбросило прибрежным воздушным потоком, но затем он мягко коснулся земли и, совершив торможение, остановился в дальнем конце полосы, после чего вырулил на стоянку напротив ангара. Как только я вышел наружу, жара, после прохладного кондиционированного воздуха в салоне, обрушилась на меня как внезапный удар кувалды.
  Фаллон, казалось, совсем не обращал внимания на жару. Годы, проведённые им в этой части света, уже высушили в нём все соки и адаптировали к местным условиям. Он направился быстрой походкой вдоль полосы, сопровождаемый Халстедом, который, по-видимому, тоже чувствовал себя нормально. Кэтрин и я последовали за ними значительно более медленно, и к тому времени, когда мы приблизились к домику, в котором скрылся Фаллон, на её лице проступили отчётливые признаки увядания, да и я сам чувствовал себя слегка обуглившимся по краям.
  – Боже мой! – воскликнул я. – Неужели здесь всегда так?
  Халстед повернулся и подарил мне улыбку, в которой были все признаки насмешки.
  – Вас испортило Мехико, – сказал он. – Здешнее местоположение смягчает климат. На побережье не так жарко. Подождите, пока мы окажемся в Лагере-Два. – Его тон подразумевал, что я горько пожалею о своей участи.
  В домике было значительно прохладнее – чувствовалась работа кондиционера. Фаллон представил нас большому плотному мужчине.
  – Это Джо Рудетски, он начальник Лагеря-Один.
  Рудетски протянул свою мясистую руку.
  – Рад встретиться с вами, мистер Уил, – прогудел он.
  Позднее я узнал, как Фаллону удалось так быстро организовать всю операцию. Он просто одолжил бригаду материально-технического обеспечения у одной из своих нефтедобывающих компаний. Эти ребята привыкли действовать в тяжёлых условиях тропического климата, и выполняемая ими здесь работа мало отличалась от того, что они делали раньше в Северной Африке, Саудовской Аравии и Венесуэле. Когда я обследовал лагерь, то оценил высокую эффективность его организации. Они определённо знали, как устроиться с комфортом – вплоть до ледяной кока-колы.
  Мы провели в Лагере-Один весь день и остались в нём на ночь. Фаллон и Халстед проверяли горы оборудования, которое, как они считали, могло им понадобиться, поэтому Кэтрин и я занялись тем же самым со своим подводным снаряжением. Мы не собирались брать его с собой в Лагерь-Два, поскольку там оно оказалось бы бесполезным; Лагерь-Два был просто временным центром исследований, и если впоследствии мы обнаружим Уашуанок, то он будет оставлен и в пределах города появится Лагерь-Три.
  Мы проработали до ленча, после чего прервались, чтобы перекусить. Я был не слишком голоден – жара умерила мой аппетит, но с удовольствием осушил бутылку холодного пива, которую Рудетски сунул мне в руку. Готов поклясться, оно шипело, стекая по пищеводу.
  Кэтрин и я закончили нашу инспекцию и убедились что всё на месте и находится в рабочем состоянии, но у Фаллона и Халстеда ещё оставалось много работы Я предложил им свою помощь, но Фаллон покачал головой.
  – Теперь мы проверяем самое важное оборудование, – сказал он. – Вы не знаете, как с ним обращаться. – Он бросил взгляд через моё плечо. – Если вы обернётесь, то увидите ваших первых майя.
  Я повернулся на своём стуле и посмотрел в дальний конец взлётной полосы. Там, в пределах лёгкой досягаемости деревьев, стояли два человека, на них были поношенные брюки и белые рубашки. Они находились слишком далеко, чтобы я мог рассмотреть их лица.
  Фаллон сказал:
  – Они не знают, чего от нас ждать. Для них это беспрецедентное вторжение.
  Он посмотрел на Рудетски:
  – Они не доставили вам хлопот, Джо?
  – Туземцы? Совсем никаких хлопот, мистер Фаллон. Эти парни с побережья, у них есть небольшая плантация кокосовых пальм.
  – Кокосовые индейцы, – сказал Фаллон. – Эти люди живут полностью изолированно, они отрезаны от всего внешнего мира. Море с одной стороны, лес – с другой. Их, должно быть, всего одна семья – кокосы не могут обеспечить больше, и они полностью полагаются на свои собственные ресурсы.
  Это выглядело достаточно мрачно.
  – Чем же они живут? – спросил я.
  Фаллон пожал плечами.
  – Рыба, черепахи, черепашьи яйца. Иногда им удаётся подстрелить дикую свинью. Кроме того, дважды в году они продают свою копру, и это приносит им небольшое количество денег, достаточное, чтобы купить одежду, иглы и немного патронов.
  – И это те самые воинственные индейцы, про которых вы рассказывали?
  Фаллон засмеялся.
  – Эти ребята не бунтовщики – они не знают, как подойти. Мы встретим воинственных индейцев во внутренних районах, так же как и чиклерос. – Он обратился к Рудетски: – Вам тут не встречались чиклерос?
  Рудетски мрачно кивнул.
  – Мы прогнали этих ублюдков. Они нагло обворовывали нас. – Он бросил взгляд на Кэтрин, которая беседовала с Халстедом, и понизил голос. – На прошлой неделе они убили туземца, мы нашли на берегу его тело.
  Фаллон не выглядел особенно обеспокоенным. Он просто взял свою трубку и сказал:
  – Вам нужно приглядывать хорошенько и не пускать их в лагерь ни под каким предлогом. И твоим людям лучше оставаться в лагере и не шляться по окрестностям.
  Рудетски усмехнулся.
  – Куда здесь можно пойти? – спросил он.
  Мне стало интересно, что же это за страна, в которой убийство воспринимается так спокойно. Я спросил неуверенно:
  – Кто такие эти чиклерос?
  Фаллон сделал кислое лицо.
  – Результат странной системы уголовных наказаний, которая здесь принята. В местных лесах встречается одно дерево – запоте; оно растёт только здесь, в Гватемале и Британском Гондурасе. Это дерево ценится за свой сок, который называют "чикле" – это основной материал для производства жевательной резинки. Но ни один человек в здравом уме не пойдёт в лес собирать чикле; по крайней мере не майя, поскольку они не настолько глупы, чтобы рисковать своей шкурой. Поэтому правительство посылает сюда осуждённых, чтобы те выполняли эту работу. Сезон продолжается шесть месяцев, но многие чиклерос остаются здесь целый год. Это бич здешних мест. В основном они убивают друг друга, но могут пристукнуть и постороннего человека либо индейца. – Он затянулся своей трубкой. – В Кинтана Роо человеческая жизнь стоит немного.
  Я обдумал услышанное. Если Фаллон говорит правду, тогда этот лес крайне опасен. Если даже майя, которые здесь родились, не желают работать в лесу, значит он смертельно опасен. Я спросил:
  – Почему они не выращивают деревья на плантациях?
  Его лицо исказила кривая усмешка.
  – По той же причине, которая оправдывает существование рабства с той поры, как один человек надел ярмо на другого. Дешевле продолжать использовать заключённых, чем начинать выращивать деревья на плантациях. Если бы люди, жующие жвачку, знали, как она производится, то каждая пластинка вызывала бы у них приступ тошноты. – Он направил на меня мундштук своей трубки. – Если вы когда-нибудь повстречаете чиклерос, постарайтесь не делать глупостей. Держите руки по швам и не совершайте резких движений, пока они не пройдут мимо вас. Но не особенно на это надейтесь.
  Я начал сомневаться, по-прежнему ли нахожусь в двадцатом веке.
  – А каким образом сюда вписываются воинственно настроенные индейцы?
  – Это целая история, – сказал Фаллон. – Испанцам понадобилось две сотни лет, чтобы одержать верх над майя, а племя лакондон никогда не было разбито. Майя не поднимали головы вплоть до 1847 года, когда они начали восстание в провинции Кинтана Роо. В те дни населения здесь было гораздо больше, и майя задали мексиканцам жару в сражениях, известных под общим названием Война Каст. После этого мексиканцы не пытались вернуться сюда снова. В 1915 году майя объявили независимое государство, они поддерживали отношения с Британским Гондурасом и вели торговлю с британскими фирмами. Главным среди майя тогда был генерал Майо; он был стреляный воробей, но мексиканцы воздействовали на его тщеславие. В 1935 году они подписали с ним договор, сделали его генералом мексиканской армии и пригласили в Мехико, где свою роль сыграли соблазны цивилизации. Он умер в 1952 году. После 1935 года майя, казалось, потеряли своё сердце. У них наступили самые тяжёлые времена с той поры, как закончилась Война Каст и земли начали пустеть. В самый разгар голода, ударившего по ним крайне тяжело, мексиканское правительство начало переселять колонистов в провинцию Чан Санта Круз. Теперь здесь осталось не более нескольких тысяч воинственно настроенных индейцев, хотя они продолжают оставаться полными хозяевами на своей территории, – он улыбнулся. – Мексиканских сборщиков налогов там не бывает.
  Халстед прервал беседу со своей женой.
  – И археологов они тоже не особенно жалуют, – заметил он.
  – Дела обстоят не так плохо, как это было в прежние дни, – сказал Фаллон терпеливо. – Во времена генерала Майо любой иностранец, прибывший в Кинтана Роо, автоматически становился покойником. Помните историю, которую я рассказывал, про археолога, чьи кости вмуровали в стену? С тех пор они порастеряли свою воинственность. Всё будет в порядке, если их не трогать. Они лучше, чем чиклерос.
  Халстед посмотрел на меня и поинтересовался:
  – Всё ещё рады, что поехали с нами, Уил? – На его лице играла тонкая улыбка.
  Я проигнорировал его.
  – Почему об этом ничего не знает широкая общественность? – спросил я Фаллона. – То, что правительство практикует рабский труд и целый народ почти полностью исчез с лица земли, несомненно должно обратить на себя внимание.
  Фаллон постучал своей трубкой по ножке стола.
  – Африку часто называют Чёрным Континентом, – сказал он. – Но в Центральной и Южной Америке некоторые области и уголки тоже являются достаточно тёмными. Ваш популярный журналист, сидящий в своём офисе в Лондоне или Нью-Йорке, имеет очень ограниченный кругозор; он не способен видеть так далеко и не может покинуть свой офис.
  Он убрал свою трубку в карман.
  – Но я скажу вам ещё кое-что. Главной проблемой в Кинтана Роо являются не индейцы или чиклерос, это всего лишь люди, а вы всегда можете найти способ поладить с людьми. – Он протянул руку в указующем жесте. – Вот в чём проблема.
  Я посмотрел туда, куда он показывал, и не увидел ничего необычного – просто стена деревьев с другой стороны взлётной полосы.
  – Всё ещё не понимаете? – спросил он и повернулся к Рудетски, – Насколько тяжёлую работу вам пришлось проделать, при расчистке полосы?
  – Это был адский труд, – сказал Рудетски. – Я работал в дождевом лесу и раньше – во время войны я служил в инженерных войсках, но здесь просто что-то невообразимое.
  – Точно, – спокойно согласился Фаллон. – Вы знаете, как туземцы классифицируют здешний лес? Они говорят: это двадцатифутовый лес, или десятифутовый лес, или четырехфутовый лес. В четырехфутовом лесу начинаешь себя чувствовать достаточно скверно – видимость там ограничена четырьмя футами в любом направлении, но это ещё не самое худшее. Добавьте сюда ещё болезни, змей, недостаток воды, и вы поймёте, почему чиклерос – одни из самых опасных людей в мире – те, которые выживают.
  Лес будет нашим главным врагом в Кинтана Роо, и мы должны его победить, чтобы найти Уашуанок.
  2
  Мы прибыли в Лагерь-Два на следующий день, совершив путешествие на вертолёте, который летел сравнительно медленно и не слишком высоко. Я смотрел вниз на зелёное море, разлившееся у меня под ногами, вернувшись мысленно к разговору, который у меня состоялся с Патом Харрисом насчёт Джека Гатта и нашей возможной встречи в Кинтана Роо.
  До сих пор я представлял себе, что меня ждёт какое-то подобие Эппингского леса, только больших размеров, и определённо не думал, что всё будет так плохо.
  Фаллон объяснил необычную густоту джунглей в Кинтана Роо достаточно просто. Он сказал:
  – Я говорю вам, что причиной, по которой на Юкатане нет месторождений золота, является геология этого района – весь полуостров покрыт мощным слоем известняков. Она же объясняет и то, почему лес здесь гуще, чем где бы то ни было.
  – Мне это не объясняет ничего, – признался я. – Может быть, в силу моей необыкновенной тупости.
  – Нет, вы просто не обладаете необходимыми знаниями, – сказал он. – Дожди здесь бывают достаточно сильные, но атмосферные осадки быстро уходят в землю сквозь многочисленные трещины в известняке. Таким образом, под Юкатаном существует огромный резервуар пресной воды, но в то же время ощущается её недостаток из-за отсутствия рек. Вода находится близко к поверхности; на побережье вы можете вырыть ямку на пляже в трёх футах от моря, и у вас будет пресная вода. Во внутренних областях своды карстовых резервуаров иногда обрушиваются, открывая доступ к подземной воде, – это и есть сеноты. Но главное здесь то, что деревья всегда имеют доступ к воде через корневую систему. В любом другом дождевом лесу, например в Конго, большая часть воды дренируется реками. В Кинтана Роо она постоянно доступна для деревьев, и у них здесь все условия для роста.
  Я смотрел вниз на джунгли, размышляя над тем, какой это лес, двадцатифутовый или четырехфутовый. В любом случае я не мог разглядеть землю, хотя мы находились на высоте менее пятисот футов. Если у Джека Гатта есть хоть капля здравого смысла, он никогда не появится поблизости от Кинтана Роо.
  Лагерь-Два был устроен значительно проще, чем Лагерь-Один. Здесь имелся грубо сколоченный ангар для вертолёта – строение без стен, напоминающее голландский амбар, столовая – кают-компания, складское помещение для снаряжения и четыре домика для жилья. Все домики были собраны из готовых частей, которые доставили сюда на вертолёте. Несмотря на грубую простоту лагеря, недостатка комфорта тем не менее не ощущалось; каждый домик был снабжён кондиционером и набитым пивом холодильником. Фаллон не считал, что трудности необходимы, если их можно избежать.
  Кроме нас четверых, здесь также находился повар, его помощник, который занимался ведением хозяйства, и пилот вертолёта. Что он мог тут делать, кроме как перевозить нас из лагеря в лагерь, я не знал; при поисках Уашуанока вертолёт, на мой взгляд, был совершенно бесполезен.
  Со всех сторон лагерь окружал лес, зелёный и с виду совершенно непроницаемый. Я подошёл к краю прогалины и постарался оценить его по рейтингу, предложенному Фаллоном. На мой взгляд, это был пятнадцатифутовый лес – достаточно редкие заросли по местным стандартам. Высокие деревья, расталкивая друг друга, вели отчаянную борьбу за свет, и их стволы оплетало и душило бесчисленное множество различных растений-паразитов. И кроме чисто человеческих звуков, доносившихся из лагеря, кругом царила мёртвая тишина.
  Я повернулся и обнаружил, что рядом со мной стоит Кэтрин.
  – Просто изучаю врага, – сказал я. – Ты была когда-нибудь здесь раньше – в Кинтана Роо, я имею ввиду?
  – Нет, – ответила она. – Только не здесь. Я была на раскопках с Полем в Кампече и Гватемале. Ничего подобного я раньше не видела.
  – Так же как и я. Я жил спокойной жизнью. Если бы Фаллон потрудился объяснить истинное положение дел, как он это сделал в Лагере-Один, ещё в Англии, то сомневаюсь, что я вообще оказался бы здесь. Если тут что-то и есть, это всё равно будет охота за дикими гусями.
  – Я думаю, ты недооцениваешь Фаллона... и Поля, – сказала она. – Думаешь, мы не сможем найти Уашуанок?
  Я показал пальцем на зелёную стену.
  – В этом? Сомневаюсь, что я смог бы найти здесь Эйфелеву башню, если бы кто-то её сюда спрятал.
  – Это просто потому, что ты не знаешь, как смотреть и где смотреть, – объяснила она. – Но Поль и Фаллон профессионалы, они делали такую работу и раньше.
  – Да, в каждой профессии есть свои хитрости, – согласился я. – И в моей собственной их существует множество, но, правда, я не вижу, что здесь делать счетоводу. Я чувствую себя как готтентот на великосветском приёме. – Я посмотрел на зелёные заросли. – Как говорится, за деревьями не видно леса, – мне интересно, как наши эксперты намерены тут действовать.
  Вскоре я всё узнал, поскольку Фаллон созвал конференцию в столовой. К пробковой доске на стене была приколота огромная фотомозаика, а стол покрывали карты. Поначалу мне стало интересно, почему в совещании принимает участие пилот вертолёта, техасец по имени Гарри Ридер, но очень скоро я понял и это.
  Фаллон открыл холодильник, расставил перед всеми пиво, а затем без лишних слов приступил к делу.
  – Ключ к проблеме заключён в сенотах. Мы знаем, что в центре Уашуанока находился сенот, поскольку так написал Виверо, а у него не было никаких оснований лгать в этом. Кроме того, это наиболее вероятное местоположение – городу нужна вода, а получить её можно только из сенота.
  Он взял указку и подошёл к фотомозаике. Направив её кончик на центр, он сказал:
  – Мы находимся здесь возле маленького сенота на краю прогалины. – Он повернулся ко мне. – Если хотите посмотреть, как выглядят строения майя, то вы можете найти одно из них рядом с сенотом.
  Я был удивлён.
  – Вы не собираетесь его обследовать?
  – Оно того не стоит; я не найду там ничего такого, чего уже не знаю. – Он описал указкой большую окружность. – В пределах десяти миль от этой точки находятся пятнадцать сенотов, больших и маленьких, и возле одного из них может быть расположен город Уашуанок.
  Я всё ещё пытался представить себе масштабы стоящей перед нами проблемы.
  – Насколько большой, по-вашему мнению, он должен быть? – спросил я.
  Халстед ответил:
  – Больше, чем Чичен-Ица, – если верить карте Виверо.
  – Это мне ни о чём не говорит.
  – Центр Копана занимает площадь более семидесяти акров, – сказал Фаллон. – Но вы не должны путать город майя с любым другим городом, виденным вами ранее. Центральная часть города – каменные сооружения, которые мы ищем, была административным и культурным центром и, вероятно, центром торговли. Вокруг него на территории в несколько квадратных миль располагались городские постройки, но это были не дома, расположенные рядами вдоль улиц, как это принято у нас; у древних майя получила развитие огромная сеть приусадебных хозяйств. Каждая семья жила на своей собственной небольшой ферме, и домашние постройки очень мало отличались от тех жилищ, которые строят современные майя, хотя, возможно, имели большие размеры. В домах майя нет никаких недостатков – они идеально подходят к здешнему климату.
  – А какова была населённость их городов?
  – В Чичен-Ице, согласно Морли, жило около 200000 человек, – сказал Халстед. – В Уашуаноке количество жителей могло превышать четверть миллиона.
  – Это огромное количество народа, – произнёс я с изумлением.
  – Строительство гигантских сооружений требовало много рабочих рук, – сказал Фаллон. – Помните о том, что это были люди неолита, которые обрабатывали камень при помощи каменных инструментов. Я думаю, что центр Уашуанска должен занимать площадь около ста акров, если положиться на карту Виверо, таким образом, город населяло больше людей, чем сейчас живёт во всей провинции Кинтана Роо. Но от бытовых построек не осталось никаких следов; деревянные дома недолговечны в условиях местного климата.
  Он постучал указкой по фотосхеме.
  – Давайте продолжим. Итак, у нас есть пятнадцать сенотов, которые нужно осмотреть, и если мы не найдём там то, что ищем, тогда нам придётся расширить район поисков. Это усложнит нашу задачу, поскольку в радиусе двадцати миль здесь расположено ещё сорок девять сенотов, и потребуется слишком много времени, чтобы обследовать их все.
  Он взмахнул указкой в сторону пилота.
  – К счастью, с нами находится Гарри Ридер вместе со своим вертолётом, поэтому мы сможем делать свою работу с максимальным комфортом. Я уже слишком стар для того, чтобы продираться через джунгли.
  Ридер сказал:
  – Я уже видел некоторые из этих водных дыр, мистер Фаллон; у большинства из них нет места для посадки даже моего вертолёта. Это настоящая чаща.
  Фаллон кивнул.
  – Я знаю; я был здесь и раньше и представляю, на что это похоже. Мы проведём предварительную фоторазведку. Цветная плёнка может показать нам изменения в оттенках растительности в тех местах, где под ней скрываются сооружения майя, а инфракрасная съёмка даст ещё больше информации. И мне хотелось бы совершить несколько вылетов ранним утром и поздним вечером – возможно, нам удастся что-то разобрать по теням.
  Он повернулся и посмотрел на фотомозаику.
  – Как видите, я пронумеровал сеноты по степени их значимости. Некоторые из них представляют для нас больший интерес, чем другие. Виверо утверждал, что Уашуанок пересекает цепь холмов, на вершине одного из которых расположен храм, а у подножия сенот. К счастью, в этом районе сеноты, по-видимому, неразрывно связаны с холмами, но всё же это условие снижает их количество до одиннадцати. Я думаю, мы пока можем забыть про номер четыре, семь, восемь и тринадцать. – Он повернулся к Ридеру. – Когда мы сможем начать?
  – В любое время, когда пожелаете, – я заправлен, – ответил Ридер.
  Фаллон сверился со своими часами.
  – Мы зарядим камеры и вылетим сразу после ленча.
  Я помог отнести камеры к вертолёту. В этих устройствах не было ничего любительского, они представляли из себя профессиональные камеры для аэрофотосъёмки, и я заметил, что вертолёт имеет необходимые кронштейны для их крепления. Моё уважение к организаторским способностям Фаллона выросло ещё больше. Несмотря на тот факт, что его состояние позволяло ему швыряться деньгами с неприличной щедростью, по крайней мере он знал, как потратить их с наибольшей пользой. Он не был плейбоем из высшего общества, который перекачивает своё богатство в карманы владельцев казино.
  После быстрого ленча Фаллон и Халстед направились к вертолёту. Я спросил:
  – Чем мне заняться?
  Фаллон потёр подбородок.
  – Кажется, здесь нет ничего, что вы могли бы сделать, – сказал Фаллон, и через его плечо я увидел, как Халстед широко улыбается. – Сегодня вам лучше отдохнуть. Оставайтесь на солнце пока не привыкните к этой жаре. Мы вернёмся через пару часов.
  Вертолёт поднялся и скрылся за верхушками деревьев. Я чувствовал себя немного глупо, как никому не нужная запасная деталь. Кэтрин нигде не было видно – наверное, пошла в свой домик, который она делила с Халстедом, распаковывать личные вещи. Не зная, чем заняться, я бессознательно побрёл к дальнему концу прогалины взглянуть на строение майя, о котором говорил Фаллон.
  Сенот был около тридцати футов в диаметре, и вода в нём стояла на глубине пятнадцати футов от края. Впадина имела почти отвесные стены, но кто-то вырезал в них грубые ступеньки так, чтобы можно было подобраться к воде. Меня испугал внезапный пульсирующий шум заработавшего поблизости двигателя, и я обнаружил, что это включился небольшой насос, по-видимому, приводимый в действие автоматически. Он качал воду из сенота в лагерь – ещё один пример эффективности по Фаллону.
  Я не смог найти строения, хотя искал достаточно тщательно, и после получаса бесплодных поисков был вынужден сдаться. Я уже собирался вернуться в лагерь, когда на другой стороне сенота увидел двух людей, смотрящих прямо на меня. На них были рваные белые брюки, и они стояли неподвижно, как статуи. Они казались маленькими, жилистыми и коричневыми. Яркие солнечные лучи, падающие сквозь листву, отражались медным блеском от голой груди ближайшего ко мне мужчины. Они изучали меня на протяжении тридцати секунд, а затем повернулись и исчезли в лесу.
  3
  Вертолёт вернулся назад, и Фаллон вывалил груду катушек с плёнкой на стол в большом домике.
  – Знаете что-нибудь про то, как проявлять плёнку? – спросил он.
  – Немного, как всякий любитель.
  – Да! Этого может оказаться недостаточно. Но мы делаем всё, что в наших силах. Идите за мной. – Он провёл меня в другой домик и показал свою фотолабораторию. – Вы должны справиться, – сказал он. – Это не слишком сложно.
  У Фаллона не возникало необходимости плескаться в ванночках с химикатами, он располагал самым аккуратным оборудованием для фотолаборатории из всего, что я видел, – здесь даже не было нужды в затемнении. Он продемонстрировал мне, как работает автомат для проявления плёнки, представляющий из себя большую коробку с направляющей дорожкой внутри, светонепроницаемой дверцей с одной стороны и щелью с другой. Он открыл дверцу, положил катушку с непроявленной плёнкой в приёмник и протянул её кончик через зубчатые колёсики. Затем он закрыл дверцу и нажал на кнопку.
  Через пятнадцать минут проявленная цветная плёнка, сухая и готовая к просмотру, выползла из щели с другой стороны аппарата.
  Он снял крышку и показал мне внутреннее содержимое ящика – ряды медленно вращающихся валиков, ванночки с химикатами и инфракрасная сушилка в самом конце – и объяснил, какие химикаты для чего предназначены.
  – Думаете, справитесь? Это экономило бы наше время, если бы кто-то проявлял плёнки так быстро, как только возможно.
  – Не вижу, почему бы и нет, – ответил я.
  – Хорошо! Тогда можете заняться этим. А я должен обсудить кое-что с Полем. – Он улыбнулся. – Нельзя вести нормальную беседу в винтокрылой машине – слишком шумно. – Он взял в руки катушку. – Вот эта содержит стереопары; когда вы проявите плёнку, я покажу вам, как её разрезать и вставить в специальные рамки.
  Я занялся обработкой плёнок, довольный тем, что нашлась работа и для меня. Здесь требовалось только время – сама работа была настолько проста, что с ней справился бы и ребёнок. Я проявил последнюю катушку – со стереопарами – и отнёс её Фаллону, чтобы тот показал мне, как вставлять кадры в двойные рамки, что тоже оказалось достаточно просто.
  Вечером в большом домике состоялся показ картинок с помощью волшебного фонаря. Фаллон вставил катушку в слайд-проектор и нажал включатель. На экране появилось какое-то зелёное марево, и он смущённо кашлянул.
  – По-видимому, в этом кадре я неправильно установил фокус.
  Следующий слайд оказался лучше, и на экране появился участок джунглей и сенот, в котором отражалось голубое небо. На мой взгляд, это выглядело просто как ещё один фрагмент леса, но Фаллон и Халстед спорили довольно долго перед тем, как перейти к следующему кадру. На то, чтобы посмотреть все картинки, потребовалось добрых два часа, и я потерял к ним интерес задолго до конца, особенно когда стало ясно, что первый сенот пуст.
  В конце Фаллон сказал:
  – У нас ещё остались стереокадры. Давайте посмотрим на них.
  Он сменил проектор и дал мне поляроидные очки. Стереослайды оказались пугающе объёмными, у меня было такое ощущение, что стоит мне нагнуться, и смогу сорвать лист с верхушки дерева. Поскольку снимки были сделаны с воздуха, они также вызывали чувство головокружения. Фаллон перебрал их все без всякого результата.
  – Я думаю, мы можем вычеркнуть этот сенот из нашего списка, – сказал он. – Нам лучше отправиться в постель – завтра будет тяжёлый день.
  Я зевнул и потянулся, и тут вспомнил о людях, которых видел днём.
  – Я видел двух мужчин у сенота.
  – Чиклерос? – резко спросил Фаллон.
  – Нет, если только чиклерос не маленькие коричневые люди с большими носами.
  – Майя, – решил он, – Они, наверное, никак не поймут, какого чёрта мы здесь делаем.
  Я поинтересовался:
  – Почему бы вам не расспросить их насчёт Уашуанока? В конце концов его построили их предки.
  – Они ничего про это не знают, а если даже и знают, то всё равно ничего вам не скажут. Современные майя отрезаны от своей истории. Они считают, что эти руины оставлены гигантами или карликами, и держатся от них подальше. Священные места не терпят присутствия людей. Как вам понравилось то здание возле сенота?
  – Я не смог его найти, – признался я.
  Халстед издал сдавленный смешок, а Фаллон захохотал.
  – Оно не слишком скрыто, я заметил его сразу. Я покажу вам его завтра – это поможет вам понять, с чем нам здесь предстоит столкнуться.
  4
  У нас установился твёрдый распорядок. Фаллон и Халстед совершали три вылета в день, иногда четыре. После каждого вылета они передавали мне плёнки, я проявлял их, и каждый вечер мы просматривали результаты на экране. Пока это ни к чему не привело, за исключением сокращения возможных мест поиска.
  Фаллон отвёл меня к сеноту, чтобы показать сооружение майя, и я обнаружил, что проходил мимо него десять раз, но так и не заметил. Здание располагалось рядом с краем сенота в гуще растительности, и когда Фаллон сказал: "Вот оно!", я не увидел ничего, кроме ещё одного участка джунглей.
  Он улыбнулся и сказал:
  – Подойдите ближе.
  Я приблизился к самому краю прогалины, по-прежнему различая перед собой только слепящие солнечные блики, листья и тени. Я обернулся и пожал плечами. Фаллон крикнул:
  – Просуньте руку сквозь листья.
  Я сделал так, как он сказал, и мой кулак неожиданно натолкнулся на камень.
  – Теперь отойдите на несколько шагов и посмотрите ещё раз, – сказал Фаллон.
  Я отступил назад, потирая ободранные костяшки пальцев, и посмотрел снова на зелёные заросли, прищурив глаза. Забавная вещь – какое-то мгновение ничего не было, а через долю секунды появилось, подобно хитрой оптической иллюзии, но даже тогда это был призрачный намёк на здание, созданный игрой теней. Я поднял руку и сказал неуверенно:
  – Оно начинается здесь – и заканчивается... там?
  – Верно, вы его нашли.
  Я смотрел не мигая, боясь, что постройка снова исчезнет. Если какой-нибудь армейский штаб захочет улучшить работу своих подразделений, занимающихся камуфляжем, то я настойчиво советую направить их пройти курс переподготовки в Кинтана Роо. Эта природная маскировка была почти совершенна. Я спросил:
  – Как вы думаете, что это такое?
  – Может быть, часовня, посвящённая Чаку, Богу Дождя; они часто располагаются рядом с сенотами. Если хотите, можете очистить её от растительности. Может быть, найдёте что-нибудь представляющее относительный интерес. Только остерегайтесь змей.
  – Вероятно, я так и сделаю, если смогу найти её снова.
  Фаллон от души развеселился.
  – У вас должен быть намётан глаз на подобные вещи, если вы занимаетесь археологическими исследованиями в этой части света. Иначе вы пройдёте сквозь древний город, не заметив его.
  Теперь я ему верил.
  Он посмотрел на часы.
  – Поль будет меня ждать, – сказал он. – Мы вернёмся через несколько часов с новыми плёнками.
  Отношения, существовавшие между нами четырьмя, были достаточно странными. Я чувствовал себя несколько не у дел, поскольку не знал точно, что происходит. Тонкости археологических исследований находились выше моего разумения, и я не понимал и десятой части того, о чём говорили Фаллон с Халстедом, когда разговор заходил на профессиональные темы, а это было единственным поводом для их общения.
  Фаллон строго ограничил свои отношения с Халстедом профессиональными вопросами и не отступал от этого ни на дюйм. Для меня было очевидно, что он не особенно любит Поля Халстеда и не слишком ему верит. Впрочем, так же, как и я, особенно после того разговора с Патом Харрисом. Фаллон наверняка получил ещё более детальный рапорт на Халстеда от Харриса, так что я понимал его позицию.
  Ко мне от относился по-другому. Он по-прежнему воспринимал моё невежество в вопросах археологических исследований с мягким юмором и не делал попыток заткнуть мне рот своим профессиональным превосходством. Он терпеливо отвечал на мои вопросы, которые ему, я полагаю, казались простыми и зачастую абсурдными. У нас вошло в привычку по вечерам, перед тем как отправиться спать, посидеть вместе часок, беседуя на самые различные темы. Помимо своих профессиональных интересов, он был весьма эрудированным человеком, обладающим самыми глубокими познаниями в различных областях. Как-то мне удалось заинтересовать его применением компьютеров в фермерском хозяйстве, и я детально изложил свои планы относительно фермы Хентри. Ему принадлежало большое ранчо в Аризоне, и он стал рассматривать возможность применения там компьютерных расчётов.
  Но затем он резко встряхнул головой, как бы отгоняя эти мысли.
  – Я передал ферму своему брату. Теперь он присматривает за ней. – Он посмотрел невидящим взглядом в дальний конец комнаты. – У человека слишком мало времени для того, чтобы совершить то, что ему по-настоящему необходимо сделать.
  После этого он стал рассеянным и погрузился в собственные мысли. Я извинился и отправился спать.
  Халстед продолжал быть угрюмым и замкнутым. Он игнорировал меня почти полностью и заговаривал со мной только когда это становилось совершенно необходимо. Когда он позволял сделать себе какое-нибудь замечание, то обычно сопровождал его плохо скрытой усмешкой над моим полным невежеством в работе. Достаточно часто у меня возникало желание двинуть ему в челюсть, но в интересах всеобщего мира я держал свои чувства под контролем. По вечерам после просмотра слайдов и обычной дискуссии он вместе с женой сразу исчезал в своём домике.
  И ещё оставалась Кэтрин Халстед, чья сущность превратилась для меня в мучительную загадку. Она и на самом деле делала то, что обещала – держала своего мужа под жёстким контролем. Часто я видел, как он был готов выйти из себя в споре с Фаллоном – в разговоре со мной такого не случалось, поскольку я для него просто не существовал, – и возвращал себе частичный самоконтроль благодаря взгляду или слову своей жены. Мне казалось, я понимал его и те причины, которые делали его таким нервным, но будь я проклят, если понимал её.
  Мужчины часто видят в женщине загадку там, где нет ничего, кроме зияющей пустоты. Так называемая женская тайна представляет из себя просто искусно приукрашенный фасад, за которым нет ничего стоящего. Но Кэтрин была не такая. Она была интересна, умна и талантлива во многих областях; она прекрасно рисовала и не просто как любитель; она хорошо готовила, внося разнообразие в наш полевой рацион, и она знала про археологические изыскания значительно больше меня, хотя призналась, что в этом вопросе всего лишь неофит. Но она никогда не говорила о своём муже – особенность, которую я никогда раньше не встречал в замужней женщине.
  У тех, которых я знал – а их было не так много – всегда имелось наготове несколько слов о своём супруге – либо восхвалений, либо упрёков. Большинство из них отзывались о своих мужьях с терпеливым снисхождением к их слабостям. Некоторые непрерывно расточали комплименты и не желали выслушать ни единого слова критики в адрес своего любимого мужчины, а некоторые, преисполненные разочарований самки, позволяли себе едкие намёки, предназначенные для одной пары ушей, но очевидные для всех, – жалящие выпады в борьбе полов. Но со стороны Кэтрин Халстед не доносилось ни единого звука. Она просто не говорила про него совсем. Это было неестественно.
  Из-за того, что Фаллон и Халстед отсутствовали большую часть дня, мы много времени проводили вместе. Лагерный повар и его помощник нам совершенно не мешали; они готовили пищу, мыли посуду, чинили электрогенератор, когда он ломался, а остальное время проигрывали друг другу своё жалованье в карты. Так что Кэтрин и я были предоставлены самим себе в течение всего долгого жаркого дня. Вскоре я начал быстро справляться с проявлением плёнки, и у меня появилось много свободного времени, в связи с чем возникла мысль провести совместное исследование постройки майя.
  – Мы можем сделать эпохальное открытие, – сказал я шутливо. – Давай очистим здание от растительности. Фаллон одобрил эту идею.
  Она улыбнулась при мысли, что мы можем найти нечто важное, но согласилась с моим предложением, так что, вооружившись мачете, мы отправились к сеноту, чтобы вступить в борьбу с растительностью.
  Я был удивлён, увидав, как хорошо сохранилось здание под своим защитным покровом. Слагающие его известняковые блоки были аккуратно обтёсаны до нужной формы и выложены искусной кладкой. В стене, расположенной ближе к сеноту, мы обнаружили дверной проём с рельефной аркой и, заглянув внутрь, не обнаружили ничего, кроме темноты и сердитого жужжания потревоженных ос.
  Я сказал:
  – Не думаю, что нам стоит соваться туда прямо сейчас; нынешним обитателям это может не понравиться.
  Мы отступили назад на прогалину, и я посмотрел на себя. Это оказалось тяжёлой работой – срезать побеги растений со стен здания. Я сильно вспотел, и частички земли, смешавшись с потом, превратились в грязь, покрыв мою грудь тёмными разводами. Я выглядел ужасно.
  – Я хочу искупаться в сеноте, – сказал я. – Мне необходимо освежиться.
  – Прекрасная идея! – воскликнула она. – Я схожу за своим купальным костюмом.
  Я усмехнулся.
  – Мне он не понадобится – эти шорты вполне его заменят.
  Она направилась к домикам, а я подошёл к сеноту и посмотрел вниз на чёрную воду. Я не мог разглядеть дна, и оно могло находиться на любой глубине, начиная от шести дюймов, поэтому я решил, что нырять здесь не стоит. Я спустился вниз по ступенькам, медленно окунулся в воду и нашёл её освежающе холодной. Поболтав ногами, я не смог достать дна, поэтому нырнул и поплыл вниз, чтобы взглянуть на него. Я опустился до глубины примерно в тридцать футов, а дна всё не было. Здесь царил непроглядный мрак, и я хорошо представил себе условия, в которых мне придётся совершать погружения для Фаллона. Я позволил себе медленно всплыть, выпуская изо рта пузырьки воздуха, и снова вернулся к солнечному свету.
  – А я думала, куда ты запропастился? – сказала Кэтри, и, посмотрев вверх, я увидел её тёмный силуэт на фоне солнца, застывший у края сенота в пятнадцати футах над моей головой. – Там достаточно глубоко, чтобы нырнуть?
  – Слишком глубоко, – ответил я. – Я не смог достать дна.
  – Прекрасно! – воскликнула она и совершила чистый прыжок. Я медленно поплыл вдоль края сенота и уже начал беспокоиться из-за того, что её так долго не видно, когда внезапно почувствовал, что меня тянут за лодыжки, и скрылся под водой.
  Смеясь, мы вынырнули на поверхность, и она сказала:
  – Это тебе за то, что ты утопил меня в бассейне Фаллона. – Она обрызгала меня, ударив по воде ладонью, и в течение двух или трёх минут мы плескались, как дети, пока наконец, задохнувшись, не были вынуждены остановиться. Потом мы просто медленно плавали по кругу, наслаждаясь контрастом между холодом воды и жаркими лучами солнца.
  Она спросила лениво:
  – Как там внизу?
  – Где внизу?
  – На дне этого водоёма.
  – Я не достал дна, хотя, впрочем, не опускался слишком глубоко. Там смертельный холод.
  – Ты не боишься встретить Чака?
  – А он живёт там внизу?
  – У него есть дворец на дне каждого сенота. Обычно в сенот бросали девушек, и те опускались вниз, чтобы встретиться с ним. Некоторые из них возвращались и рассказывали потом удивительные истории.
  – А что случалось с теми, кто не возвращался?
  – Чак оставлял их себе. Иногда он оставлял их всех, отчего люди пугались и наказывали сенот. Они бросали в него камни и заколачивали его досками. Но ни одной из девушек это не помогло вернуться.
  – Тогда тебе стоит быть осторожней, – сказал я.
  Она обрызгала меня водой.
  – Я уже совсем не девушка.
  Я подплыл к ступенькам.
  – Вертолёт должен скоро вернуться. Нужно будет проявить очередную партию плёнки.
  Я забрался до половины подъёма и остановился, чтобы дать ей руку.
  Наверху она предложила мне полотенце, но я покачал головой.
  – Я и так быстро высохну на солнце.
  – Как хочешь, – сказала она. – Но это не слишком хорошо для твоих волос.
  Она постелила полотенце на землю, села на него и принялась вытирать волосы другим полотенцем.
  Я присел рядом с ней и начал бросать камешки в сенот.
  – Что ты на самом деле делаешь здесь, Джемми? – спросила она.
  – Будь я проклят, если знаю сам, – признался я. – Просто когда-то мне показалось, что это неплохая идея.
  Она улыбнулась.
  – Здесь всё немного не так, как в твоём Девоне, не правда ли? Ты не хотел бы оказаться снова дома – на своей ферме Хентри? Кстати, в Девоне вы всегда делаете сено из деревьев?[2]
  – Это означает вовсе не то, что ты думаешь. На местном диалекте этим словом называют живую изгородь или ограду. – Я бросил ещё один камешек в водоём. – Как ты думаешь, это не побеспокоит Чака?
  – Возможно, так что я не стала бы делать это слишком часто – особенно если тебе предстоит нырять в сенот. Проклятие! Я не взяла с собой сигареты.
  Я поднялся на ноги и нашёл свою пачку там, где её оставил, после чего некоторое время мы сидели и молча курили. Она сказала:
  – Я не резвилась так в воде уже много лет.
  – С тех беззаботных дней на Багамах? – спросил я.
  – С тех самых дней.
  – Это тогда ты встретила Поля?
  После короткой паузы она ответила:
  – Нет, я встретила Поля в Нью-Йорке. – Она слабо улыбнулась. – Он не относится к тому типу публики, которую можно повстречать на пляжах Багамских островов.
  Я молча согласился; было невозможно отождествить его с рекламой беззаботного отдыха, распространяемой туристическими агентствами, – белозубая улыбка, солнечные очки и бронзовый загар. Я копнул глубже, но сделал это не напрямую.
  – Чем ты занималась до того, как повстречала его?
  Она выпустила облачко дыма.
  – Ничего особенного, я работала в маленьком колледже в Виргинии.
  – Школьная учительница! – воскликнул я с удивлением.
  Она засмеялась.
  – Нет – просто секретарша. Мой отец преподавал в том же самом колледже.
  – Я и подумал, что ты не похожа на школьную мадам. Что преподавал твой отец? Археологию?
  – Историю. Не воображай, что я проводила всё своё время на Багамах. Это был очень короткий эпизод – большего себе не позволишь на жалованье секретарши. Я копила на этот отпуск в течение долгого времени.
  Я спросил:
  – Когда ты встретила Поля – до того, как он начал свои исследования, связанные с Виверо, или после?
  – Это было до того – я была с ним, когда он нашёл письмо Виверо.
  – Вы тогда уже были женаты?
  – Шёл наш медовый месяц, – сказала она просто. – Хотя Поль продолжал работать и в медовый месяц.
  – Он многому научил тебя в археологии?
  Она пожала плечами.
  – Он не очень хороший учитель, но я набралась всего понемногу. Я пытаюсь помогать ему в работе – я считаю, что жена должна помогать своему мужу.
  – Что ты думаешь о деле Виверо – о всей этой авантюре?
  Некоторое время она молчала, а затем призналась искренне:
  – Она мне не нравится, Джемми; в этой истории мне ничего не нравится. У Поля она превратилась в навязчивую идею – и не только у него. Посмотри на Фаллона. Посмотри как следует на себя!
  – А что со мной?
  Она отбросила свою сигарету, не докурив её и до половины.
  – Тебе не кажется смешным то, что ты бросил свою мирную жизнь в Англии и забрался в эти дебри только потому, что какой-то испанец четыреста лет назад написал письмо? Слишком много судеб оказалось покорёжено, Джемми.
  Я сказал осторожно:
  – Не могу сказать, что у меня это превратилось в навязчивую идею. Мне полностью плевать на Виверо и Уашуанок. Мои мотивы совсем другие. Но ты сказала, что Поль воспринимает это слишком болезненно. Как это проявляется?
  Она нервно теребила кончик полотенца, лежащего у неё на коленях.
  – Ты видел его. Он не может думать или говорить о чём-нибудь ещё. Он сильно изменился; это не тот человек, которого я знала, когда выходила замуж. И он борется не только с Кинтана Роо – он борется ещё и с Фаллоном.
  Я коротко заметил:
  – Если бы не Фаллон, то его сейчас бы здесь не было.
  – И это тоже часть того, с чем он борется, – сказала она пылко. – Как он может соревноваться с репутацией Фаллона, используя его деньги и ресурсы? Это сводит его с ума.
  – Я не знал, что здесь проходят какие-то соревнования. – Ты думаешь, что Фаллон отнимет у него часть заслуженной славы?
  – Он это делал раньше – почему бы ему не сделать это снова? Ведь на самом деле это по вине Фаллона Поль находится в таком ужасном состоянии.
  Я вздохнул. Пат Харрис оказался совершенно прав. Кэтрин ничего не знала о плохой репутации Халстеда в своей профессии. Человек, работающий в рекламной компании, изложил бы это так: "Даже самые лучшие друзья ничего ей не сказали!" В течение какого-то мгновения я был готов поведать ей всё о расследовании, проведённом Патом Харрисом, но затем решил, что рассказывать женщине о том, что её муж лжец и мошенник, определённо не лучший способ приобретать друзей и оказывать на людей влияние. Она, мягко говоря, сильно расстроится и, вероятно, всё расскажет Халстеду, а то, что способен сделать Халстед в своём нынешнем состоянии ума, могло оказаться весьма опасным.
  Я сказал:
  – Послушай, Кэтрин, если Халстед имеет навязчивую идею, то Фаллон здесь ни при чём. Я думаю, что Фаллон безукоризненно честен и отдаст Полю всю славу, которую тот заслужит. Уверяю тебя, это просто моё личное мнение.
  – Ты не знаешь, что этот человек сделал с Полем, – сказала она мрачно.
  – Может быть, он получил это заслуженно, – сказал я жестоко. – Любому человеку не просто работать с ним. Я не в восторге от той позиции, которую он занимает по отношению ко мне, и если это будет продолжаться, то он скоро получит по уху.
  – Несправедливо так говорить, – выпалила она.
  – Что здесь несправедливого? Ты попросилась в эту экспедицию на том условии, что будешь держать его под контролем. Так делай это, или я возьму контроль в свои руки.
  Она вскочила на ноги.
  – Ты тоже против него. Ты на стороне Фаллона.
  – Я не принимаю ни чьей стороны, – сказал я устало. – Мне просто до смерти надоело наблюдать за научными исследованиями, к которым относятся так, словно это спортивное соревнование – или война. И могу тебя заверить, что, какую бы позицию я ни занимал, Фаллон не пытался перетянуть меня на свою сторону.
  – Ему этого не нужно, – сказала она злобно. – Он уже на вершине.
  – На вершине чего, чёрт возьми? Фаллон и Поль находятся здесь, чтобы выполнить одну и ту же работу, и я не понимаю, почему бы Полю не подождать спокойно её результатов?
  – Потому что Фаллон... – Она остановилась. – Ох, какой смысл об этом говорить? Ты всё равно не поймёшь.
  – Это точно, – сказал я саркастично. – Я настолько туп, что не могу сложить два и два вместе. Не будь такой чертовски высокомерной.
  Говорят, что некоторые женщины в гневе становятся ещё прекраснее, но, по-моему, это миф, сложенный о женщинах, сердитых по своей природе. Кэтрин была разгневана, и она выглядела ужасно. Одним быстрым движением она подняла руку и ударила меня – достаточно сильно. Должно быть, в своё время она много играла в теннис, поскольку взмах её ладони заставил меня пошатнуться.
  Я посмотрел ей в глаза.
  – Разумеется, это разрешит все проблемы, – сказал я спокойно. – Кэтрин, я ценю преданность в жёнах, но ты не просто преданна – тебе промыли мозги.
  Тут воздух внезапно задрожал, и затем из-за верхушек деревьев с рёвом вынырнул вертолёт и пролетел над нами. Посмотрев вверх, я увидел, как Поль Халстед повернул голову, чтобы не потерять нас из виду.
  Глава 7
  1
  Каждые три дня большой вертолёт доставлял нам бочки с горючим для дизельного электрогенератора и баллоны с газом для кухни, когда это было необходимо. Он также привозил с собой почту, которую пересылали нам из Мехико на реактивном самолёте Фаллона, так что я мог поддерживать контакт с Англией. Монт написал мне, что утверждение завещания прошло без всяких осложнений и что Джек Эджекомб наконец загорелся огнём энтузиазма по поводу нового плана ведения хозяйства на ферме. Он принялся за дело, не обращая внимания на едкие комментарии соседей, и мы были вправе рассчитывать на хороший результат.
  Чтение этих писем из Девона в удушливой жаре в самом центре Кинтана Роо вызывало у меня острый приступ ностальгии, и снова и снова я возвращался к мысли насчёт того, не пора ли мне закончить. Это было не моё дело, и из-за того, что теперь отношения между мной и Кэтрин стали вежливо-холодными, я чувствовал себя здесь ещё более ненужным, чем раньше.
  В тот день, когда мы поссорились, из домика Халстедов поздно вечером доносились громкие голоса, и на следующее утро Кэтрин появилась к завтраку в рубашке с высоким воротником. Он был недостаточно высок, чтобы скрыть синяк на её шее, и я почувствовал странное напряжение в нижней части живота. Но то, как муж и жена улаживают свои семейные дела, не имело ко мне никакого отношения, поэтому я оставил всё как есть. Кэтрин, со своей стороны, подчёркнуто игнорировала меня, но Халстед совсем не изменился – он по-прежнему вёл себя как ублюдок.
  Я уже был готов от всего отказаться, когда Фаллон показал мне письмо от Пата Харриса, в котором содержались новости о Гатте. "Джек совершает поездку по Юкатану, – писал он. – Он побывал в Мериде, Валладолиде и Виджио Чико, а теперь он находится в Фелипе Карилло Пуэрто. По-видимому, он ищет чего-то или кого-то, поскольку он встречается с весьма странными личностями. Так как Джек Гатт предпочитает проводить своё свободное время в Майами или Лас Вегасе, то я думаю, что это деловая поездка – и дело несомненно важное. У него нет привычки потеть, когда в этом нет необходимости, так что дело, которым он занят, должно иметь для него большое значение".
  – Фелипе Карилло Пуэрто раньше назывался Чан Санта Круз, – сказал Фаллон. – Это был центр восстания майя, столица непокорных индейцев. Мексиканское правительство сменило название города после того, как одержало верх над повстанцами в 1935 году. Он не так далеко отсюда – не более пятидесяти миль.
  – Очевидно, Гатт что-то затевает, – сказал я.
  – Да, – задумчиво согласился Фаллон. – Но что? Я не могу понять мотивов этого человека.
  – Я могу, – заявил я и выложил свои соображения на суд Фаллона – золото, золото и ещё раз золото. – Есть ли здесь золото на самом деле – не имеет значения до тех пор, пока Гатт считает, что это так. – Я задумался на минуту. – Вы как-то показывали мне тарелку работы майя. Сколько стоит золото, которое в ней содержится?
  – Не слишком много, – сказал он насмешливо. – Может быть, долларов пятьдесят – шестьдесят.
  – А сколько эта тарелка будет стоить на аукционе?
  – Трудно сказать. Большинство таких вещей находится в музеях и не поступает в открытую продажу. Кроме того, мексиканское правительство относится очень строго к экспорту произведений искусства древних майя.
  – Но вы можете хотя бы предположить? – настаивал я.
  Он ответил раздражённо:
  – Такие вещи бесценны – никто не будет даже пытаться определить цену. Любое уникальное произведение искусства стоит столько, сколько за него готовы заплатить.
  – Сколько вы заплатили за эту тарелку?
  – Нисколько – я нашёл её.
  – За сколько вы можете её продать?
  – Я не буду её продавать, – сказал он твёрдо.
  Наступила моя очередь почувствовать раздражение.
  – Бог ты мой! Сколько бы вы заплатили за эту тарелку, если бы у вас её уже не было? Вы богатый человек и вы коллекционер.
  Он пожал плечами.
  – Вероятно, до 20000 долларов, а может быть, и больше, если бы я очень сильно захотел её получить.
  – Для Гатта этого вполне достаточно, даже если рассеются его иллюзии насчёт золота – чего, я думаю, не произойдёт. Вы ожидаете найти похожие предметы в Уашуаноке?
  – Весьма вероятно, – сказал Фаллон. Он нахмурился. – Думаю, мне стоит поговорить об этом с Джо Рудетски.
  – Как идут дела? – спросил я.
  – Разведка с воздуха нам больше ничего не даст, – сказал он. – Теперь мы должны спуститься на землю. – Он показал на фотомозаику. – Мы сократили количество мест поиска до четырёх. – Он поднял голову. – А вот и Поль.
  Халстед вошёл в домик с обычным недовольным выражением на лице. Он бросил на стол два пояса с мачете.
  – Вот что нам теперь понадобится, – сказал он. Его тон подразумевал – "Я говорил вам!"
  – Мы только что это обсуждали, – заметил Фаллон. – Вы не могли бы попросить Ридера зайти сюда?
  – Я что, теперь мальчик на побегушках? – спросил Халстед с вызывающим видом.
  Глаза Фаллона прищурились. Я сказал быстро:
  – Я схожу за ним.
  Никто не получит преимущества, если атмосфера раскалится до точки кипения, хотя становиться мальчиком на побегушках мне не особенно хотелось – это не самая почётная профессия.
  Я застал Ридера за полировкой своего любимого вертолёта.
  – Фаллон сзывает конференцию, – сказал я. – Вы там тоже требуетесь.
  Он сделал финальный взмах полировальной ветошью.
  – Сейчас иду.
  Когда мы направились вместе к домику, он спросил:
  – Что с этим парнем, Халстедом?
  – Что вы имеете в виду?
  – Он пытался отдавать мне приказы, поэтому мне пришлось объяснить ему, что я работаю на мистера Фаллона. Он вёл себя весьма нахально.
  – Он всегда такой, – сказал я. – Я не стал бы из-за этого беспокоиться.
  – А я и не беспокоюсь, – заявил Ридер с показным безразличием. – Но ему стоит побеспокоиться. У него есть все шансы свернуть себе челюсть.
  Я положил руку на плечо Ридеру.
  – Не так быстро – подождите своей очереди.
  Он усмехнулся.
  – Значит, вот как? О'кей, мистер Уил, я встану сразу за вами. Но не мешкайте слишком долго.
  Когда мы с Ридером вошли в домик, то сразу почувствовали, что между Фаллоном и Халстедом появилось какое-то напряжение. Я подумал, что, вероятно, Фаллон отчитал Халстеда за его антиобщественную позицию и отказ к сотрудничеству – он был не тот человек, который станет выбирать выражения, и Халстед выглядел ещё более взвинченным, чем обычно. Но он не промолвил и слова, когда Фаллон коротко бросил:
  – Давайте перейдём к следующему вопросу.
  Я склонился над столом.
  – С чего вы собираетесь начать?
  – Это очевидно, – сказал Фаллон. – Мы имеем четыре сенота, но только возле одного можно совершить посадку на вертолёте. Его мы и обследуем первым.
  – Как вы подберётесь к остальным?
  – Мы спустим человека на лебёдке, – объяснил Фаллон. – Я делал так раньше.
  Может и делал, но с тех пор он не стал моложе.
  – Я могу спуститься вниз, – предложил я.
  Халстед хмыкнул.
  – С какой целью? – поинтересовался он, – Что вы собираетесь делать, оказавшись на земле? Там требуется человек, у которого есть глаза.
  Если отбросить в сторону неприятный тон, Халстед, скорее всего, был прав. Я уже убедился, как трудно мне увидеть руины строений майя, которые Фаллон замечает мимоходом, и понял, что несомненно могу пропустить что-то имеющее крайнюю важность.
  Фаллон сделал быстрый жест рукой.
  – Я спущусь вниз – или Поль. Возможно, сразу оба.
  Ридер спросил осторожно:
  – А как насчёт номера два – здесь очень трудные условия.
  – Мы это обсудим, когда в том появится необходимость, – сказал Фаллон. – Мы оставим его напоследок. Когда ты будешь готов к вылету?
  – Я уже готов, мистер Фаллон.
  – Тогда полетели. Пойдём, Поль.
  Фаллон и Ридер вышли, и я уже последовал за ними, когда Халстед сказал:
  – Подождите минутку, Уил, я хочу поговорить с вами.
  Я повернулся. В его голосе было что-то такое, что заставило мои волосы на затылке зашевелиться. Он застёгивал пояс вокруг талии и поудобнее пристраивал мачете.
  – Что такое?
  – Ничего особенного, – сказал он натянутым голосом. – Просто держитесь подальше от моей жены.
  – Что вы хотите этим сказать?
  – Только то, что сказал. Вы увиваетесь за ней, как кобель за сукой. Не думайте, что я ничего не замечаю. – Его глубоко сидящие глаза горели бешеным огнём, а руки слегка дрожали.
  Я произнёс:
  – Вы сами выбрали выражение – это вы назвали её сукой, не я. – Его рука конвульсивно сжалась на рукоятке мачете, и я быстро продолжил: – Теперь выслушайте меня. Я не дотрагивался до Кэтрин и пальцем, и не собирался этого делать – тем более, что она не стала бы меня поощрять, если бы я решил попробовать. Всё, что происходит между нами, сводится к отношениям между двумя здравомыслящими людьми, оказавшимися в нашем положении, и сводятся к разговорам с различной степенью дружелюбия. Я могу ещё добавить, что в данную минуту наши отношения не самые дружеские.
  – Не пытайтесь меня обмануть, – сказал он резко. – Что вы делали с ней возле сенота три дня назад?
  – Если хотите знать, у нас произошёл весьма оживлённый спор, – ответил я. – Но почему бы вам не спросить её? – На это он ничего не сказал, а только просверлил меня взглядом. – Но вы, разумеется, спросили её, не так ли? Вы спросили её своим кулаком. Почему бы вам не попробовать спросить и меня таким же образом, Халстед? Вашими кулаками или этим большим ножиком, который висит у вас на поясе? Только смотрите – я могу вас поранить.
  На какое-то мгновение мне показалось, что он готов вытащить мачете и раскроить мой череп, и мои пальцы нащупали один из камней, которые Фаллон использовал для того, чтобы прижимать карты к столу. Наконец он выпустил из лёгких воздух со свистящим звуком и вернул на место мачете, которое уже вытащил из ножен на четверть дюйма.
  – Просто держитесь от неё подальше, – сказал он хрипло. – Это всё.
  Он протолкнулся мимо меня и, выйдя из домика, скрылся в слепящем солнечном свете. Затем раздался внезапный ритмичный рёв взлетающего вертолёта, и как только он скрылся за деревьями, звук резко затих, как это было всегда.
  Я облокотился на стол, чувствуя, как у меня по лбу и шее стекают струйки пота. Я посмотрел на руки. Они мелко дрожали и, повернув их, я увидел, что ладони тоже влажные. Чего я хотел добиться, создав такую ситуацию? И что заставило меня надавить на Халстеда так сильно? У этого человека несомненно не всё в порядке с мозгами, и он вполне мог разрубить меня пополам своим проклятым мачете. У меня возникло внезапное чувство, что от всех этих событий я скоро стану таким же сумасшедшим, как и Халстед.
  Я оторвал себя от стола и вышел наружу. Там никого не было видно. Я приблизился к домику Халстедов и постучал в дверь. Ответа на последовало, поэтому я постучал ещё раз. Кэтрин крикнула:
  – Кто там?
  – А кого ты ещё ждала? Это Джемми, чёрт возьми.
  – Я не хочу с тобой разговаривать.
  – А тебе и не нужно говорить, – сказал я. – Всё, что ты должна сделать, это выслушать меня. Открой дверь.
  Последовала долгая пауза, а затем раздался щелчок, и дверь слегка приоткрылась. Она выглядела не слишком хорошо, и под глазами у неё появились синяки. Я облокотился на дверь и распахнул её пошире.
  – Ты говорила, что можешь контролировать своего мужа, – сказал я. – Тебе нужно начать натягивать вожжи, поскольку он, кажется, думает, что у нас с тобой бурный роман.
  – Я знаю, – произнесла она без выражения.
  Я кивнул.
  – Разумеется, ты знаешь. Интересно, откуда у него появилась такая идея? Надеюсь, что не ты натолкнула его на эту мысль – некоторые женщины делают так.
  Она вспыхнула.
  – Предполагать такое просто бессовестно.
  – Вполне возможно; я чувствую себя сейчас не слишком совестливым. Мы с твоим чокнутым мужем чуть не подрались пять минут назад.
  Она заметно встревожилась.
  – Где он?
  – А где он, по-твоему, может быть? Он улетел с Фаллоном на вертолёте. Послушай, Кэтрин, я начинаю думать, что, вероятно, всё-таки Полю не место в этой экспедиции.
  – Ох, нет, – сказала она быстро. – Ты не сможешь этого сделать.
  – Смогу – и сделаю, если он не начнёт вести себя примерно. Даже Ридер грозился его поколотить. Ты знаешь, что он находится здесь только благодаря моему слову; что я силой засунул его в горло Фаллону. Одно моё слово, и Фаллон будет только рад избавиться от него.
  Она схватила меня за руку.
  – Ох, пожалуйста, Джемми, пожалуйста, не делай этого.
  – Поднимись с колен, – сказал я. – Почему ты должна просить за него? Я говорил тебе давным-давно, ещё в Англии, что ты не можешь приносить извинения за другого человека, даже за собственного мужа. – Она выглядела совсем подавленной, поэтому я сказал: – Хорошо; я не буду его выгонять – только смотри за тем, чтобы он не вцепился мне в загривок.
  – Я попробую, – сказала она. – Я правда попробую. Спасибо, Джемми.
  Я вдохновился.
  – Если меня в чём-то обвиняют и грозят побить, то, может быть, этот бурный роман не такая уж и плохая идея. По крайней мере, я пострадаю за нечто такое, что совершил на самом деле.
  Она напряглась.
  – Я не нахожу это забавным.
  – Так же как и я, – сказал я устало. – Мне кажется, что девушка сама должна иметь желание, а про тебя нельзя сказать, что ты неровно дышишь мне в затылок. Забудь про это. Будем считать, что я сделал шаг и поскользнулся. Но Кэтрин, как ты можешь терпеть такого человека, я просто не представляю.
  – Может быть, это что-то, чего ты не способен понять.
  – Любовь? – я пожал плечами. – Или неуместная преданность? Но если бы я был женщиной – слава Богу, что это не так – и мужчина меня ударил, то я ни за что не остался бы с ним.
  На её щеках появились розовые пятна.
  – Не понимаю, что ты хочешь сказать?
  Я поднял палец и оттянул её воротник.
  – Полагаю, что ты заработала этот синяк, стукнувшись о дверь?
  Она сказала резко:
  – Как я получаю свои синяки, это не твоё дело.
  Дверь захлопнулась перед моим носом.
  Некоторое время я созерцал потемневшую на солнце фанеру, потом наконец вздохнул и повернулся кругом. Я возвратился в большой домик, открыл холодильник и посмотрел на стройные ряды банок с холодным пивом. Затем я захлопнул дверцу и прошёлся в домик Фаллона, где конфисковал бутылку его лучшего виски. Я нуждался в чём-то более крепком, чем пиво.
  Через час я услышал, что вертолёт возвращается. Он приземлился и заехал в ангар, скрывшись от солнца. Оттуда, где я сидел, было видно, как Ридер заправляется, ритмично позвякивая ручным насосом. Наверное, мне следовало помочь ему, но я чувствовал себя не в состоянии оказывать помощь кому бы то ни было, и после трёх порций неразбавленного виски идея выйти на солнце казалась мне совершенно безумной.
  Вскоре Ридер показался в домике.
  – Жарко! – сказал он, утверждая очевидное.
  Подняв голову, я посмотрел на него.
  – Где наши мозги?
  – Я выбросил их на место. Через четыре часа я вернусь за ними. – Он сел, и я пододвинул ему бутылку с виски. Он покачал головой. – Уфф, слишком крепко для этого времени суток. Я, пожалуй, выпью холодного пива.
  Он встал, взял своё пиво и вернулся к столу.
  – Где миссис Халстед?
  – Предаётся дурному настроению в своём жилище.
  Он нахмурился, услышав это, но когда выпил пива, его лоб разгладился.
  – Ах, хорошо! – Он сел за стол. – Скажи, что произошло между тобой и Халстедом? Когда он садился в вертолёт, у него был такой вид, словно кто-то засунул ему в задницу ананас.
  – Скажем, у нас произошла небольшая ссора.
  – Ох! – он вытащил из кармана рубашки колоду карт и щёлкнул ими. – Как насчёт того, чтобы провести время за игрой?
  – Что ты можешь предложить? – поинтересовался я едко. – Счастливую семейку?
  Он усмехнулся.
  – Ты играешь в джин?
  Он разбил меня в пух и прах.
  2
  Участок оказался пуст. Фаллон вернулся назад усталым и измождённым, и я подумал, что годы всё-таки настигли его.
  Джунгли Кинтана Роо не самое подходящее место для человека шестидесяти лет, или даже человека тридцати лет, как я недавно обнаружил. Вооружившись мачете, я решил произвести небольшую разведку и углубился в лес, после чего не прошло и десяти минут, как я совершенно заблудился. Я смог вернуться только благодаря тому, что у меня всё-таки хватило ума захватить с собой компас и делать зарубки на деревьях.
  Я предложил Фаллону стакан его собственного виски который он осушил с видимым удовольствием. Его одежда была порвана, и кровь запеклась в порезах на руках. Я сказал:
  – Сейчас я возьму аптечку и обработаю ваши раны.
  Он устало кивнул. Промывая его ссадины, я заметил:
  – Вы должны оставлять грязную работу на Халстеда.
  – Он поработал достаточно, – сказал Фаллон. – Сегодня он сделал больше, чем я.
  – Где он?
  – Приводит себя в порядок. Полагаю, что Кэтрин делает сейчас с ним то же самое, что вы делаете со мной. – Он прижал пальцем пластырь. – Всё-таки лучше, когда это делает женщина. Помнится, моя жена перевязывала меня достаточно часто.
  – Я не знал, что вы были женаты.
  – Был, и очень удачно. Много лет назад. – Он открыл глаза. – Что произошло между вами и Халстедом этим утром?
  – Расхождение во взглядах.
  – Такое случается часто с этим молодым человеком, но обычно в профессиональных вопросах. Это был не тот случай, не так ли?
  – Не тот, – согласился я. – Вопрос был персональным и сугубо личным.
  Он уловил скрытый смысл – что меня предупредили, а я проигнорировал предупреждение.
  – Если человек встревает между мужчиной и его женой, то это может для него плохо кончиться, – сказал он.
  Я закрыл пробкой пузырёк с антисептиком.
  – Я не встреваю, просто Халстед так думает.
  – Я могу положиться в этом деле на ваше слово?
  – Вы можете положиться на моё слово, хотя это не ваше дело, – ответил я. Сказав эти слова, я сразу же о них пожалел. – Это ваше дело, разумеется; вы не хотите, чтобы экспедиция потерпела крах.
  – Я не думал об этом, – сказал он. – По крайней мере в том аспекте, что касается вас. Но меня начинает беспокоить Поль, с ним становится очень тяжело работать. Я подумываю о том, не попросить ли вас освободить меня от данного вам обещания. Всё лежит целиком на вас.
  Я снова надавил на пробку. Я только недавно обещал Кэтрин, что не буду выкидывать Халстеда за ухо из состава экспедиции, и не мог нарушить своего слова.
  – Нет, – сказал я. – Другое обещание было дано.
  – Понимаю, – задумчиво сказал Фаллон. – Или, по крайней мере, мне кажется, что понимаю. – Он поднял голову и посмотрел на меня. – Не делайте из себя дурака, Джемми.
  Этот совет немного запоздал. Я усмехнулся и поставил на стол пузырёк с антисептиком.
  – Всё в порядке, я не покушаюсь ни на чью собственность. Но Халстеду лучше смотреть за собой или у него появятся проблемы.
  – Налейте мне ещё виски, – попросил Фаллон. Он взял в руки пузырёк с антисептиком и сказал мягко: – У вас появится проблема, когда понадобится снова вынуть эту пробку.
  * * *
  У Халстедов этим вечером произошла очередная ссора.
  Они не появились на ужин, и когда стемнело, из их домика начали доноситься громкие голоса, которые то поднимались выше, то стихали, но они никак не становились достаточно отчётливыми для того, чтобы можно было понять смысл слов. Из темноты доносился просто гнев в чистом виде.
  Я уже был почти готов к тому, что Халстед ворвётся в мой домик и вызовет меня на дуэль, но он так не сделал, и я подумал, что, вероятно, Кэтрин отговорила его от этого. Ещё более вероятно, что аргумент, который я изложил, возымел своё действие.
  Халстед не мог себе позволить, чтобы его выгнали из экспедиции на данной стадии. Может быть, мне стоило изложить Кэтрин позицию Фаллона, просто для того чтобы Халстед до конца осознал, что я единственный человек, который этому препятствует.
  Отправившись спать, я подумал, что если мы найдём Уашуанок, то мне стоит начать получше приглядывать за своим тылом.
  3
  Через четыре дня остался необследованным только один сенот. Из пятнадцати значащихся в первоначальном списке Фаллона четырнадцать оказались пусты; если пустым окажется и последний, тогда нам придётся расширить радиус поиска, включив в него ещё сорок семь сенотов. А это, мягко говоря, задержит нас надолго.
  Ранним утром, перед тем как проверить последний участок, мы устроили совещание, на котором никто не чувствовал по этому поводу особой радости. Сенот лежал возле самого подножия цепи холмов, покрытых густой растительностью, и Ридера беспокоила проблема, как к нему подобраться поближе, преодолевая одновременно воздушные потоки. Хуже всего было то, что здесь отсутствовало место для возможной высадки человека на лебёдке; деревья росли очень густо и подступали к самому краю сенота, не оставляя ни малейшего просвета.
  Фаллон изучил слайды и сказал уныло:
  – Это худшее место из всех, что я когда-либо видел. Не думаю, что у нас есть шанс подобраться сюда с воздуха. Что ты думаешь, Ридер?
  – Я могу спустить человека, – ответил Ридер. – Но он, вероятно, свернёт себе шею. Эти деревья достигают высоты в 140 футов и имеют чертовски густую крону. Я не думаю, что человек сможет здесь добраться до земли.
  – Девственный лес, – прокомментировал я.
  – Нет, – возразил Фаллон. – Если бы это было так, то наша задача оказалась бы значительно проще. Все эти земли когда-то возделывались – вся земля Кинтана Роо. То, что мы видим здесь, представляет из себя вторичную поросль, вот почему она такая густая. – Он выключил проектор и подошёл к фотомозаике. – Растительность остаётся очень густой на большом протяжении в окрестностях сенота, что археологически весьма многообещающе, но не способствует тому, чтобы туда пробраться. – Он опустил палец на фотографию. – Можешь высадить нас здесь, Ридер?
  Ридер изучил точку, указанную Фаллоном, сначала невооружённым глазом, а затем через увеличительное стекло.
  – Это возможно, – сказал он.
  Фаллон приложил линейку.
  – Три мили от сенота. В таких зарослях мы не сможем продвигаться с большей скоростью, чем полмили в час – возможно, даже значительно медленнее. Нам потребуется целый день, чтобы добраться до сенота. Что ж, если это необходимо, то мы это сделаем. – В его голосе не чувствовалось энтузиазма.
  Халстед сказал:
  – Теперь мы можем использовать Уила. Вы хорошо обращаетесь с мачете, Уил? – Он так и не избавился от привычки поддевать меня.
  – У меня нет такой необходимости, – ответил я. – Я лучше воспользуюсь своими мозгами. Позвольте мне взглянуть получше на эти слайды.
  Фаллон включил проектор, и мы посмотрели всё снова. Я остановился на самом лучшем, на котором был хорошо виден сенот и окружающий его лес.
  – Ты сможешь зависнуть над водой? – спросил я Ридера.
  – Полагаю, что смогу, – ответил Ридер. – Но не надолго. Здесь слишком близко подступает склон холма у задней части водоёма.
  Я повернулся к Фаллону.
  – Как производилась расчистка прогалины, на которой расположен лагерь?
  – Мы высадили здесь команду с бензопилами и огнемётами, – сказал он. – Сначала они выжгли подлесок и спилили деревья, затем взорвали оставшиеся пни гелегнитом.
  Я внимательно посмотрел на снимок, пытаясь прикинуть высоту от уровня воды до верхнего края сенота. По-видимому, она не превышала тридцати футов. Я сказал:
  – Если Ридеру удастся опустить меня на воду, я смогу подплыть к краю и выбраться наверх.
  – Ну и что потом? – спросил Халстед. – Что вы будете делать дальше? Бить баклуши?
  – Затем Ридер подлетит снова и спустит бензопилу и огнемёт на конце лебёдки.
  Ридер энергично затряс головой.
  – Я не смогу опустить груз рядом с тобой. Эти деревья возле края слишком высоки. Если трос лебёдки запутается в ветвях, я непременно разобьюсь.
  – Предположим, что когда я спущусь на воду, у меня будет с собой тонкий нейлоновый шнур, длиною, скажем, в две сотни ярдов, привязанный одним концом к тросу лебёдки. Я буду стравливать его, подплывая к краю сенота, затем ты смотаешь трос, и я стравлю ещё немного. Потом ты поднимешь вертолёт на такую высоту, где будешь чувствовать себя безопасно, и я стравлю шнур до конца. Когда ты опустишься над сенотом снова – с грузом, подвешенным к концу троса, я просто притяну его к краю. Это возможно?
  Ридер выглядел ещё более встревоженным.
  – Подвесить тяжёлый груз на одну сторону машины значит оказать сильное воздействие на её стабильность. – Он потёр подбородок. – Хотя мне кажется, я смогу это сделать.
  – Что вы намерены предпринять, оказавшись внизу? – спросил Фаллон.
  – Если Ридер скажет мне, сколько чистой земли ему нужно, чтобы посадить вертолёт, то я гарантирую, что расчищу необходимую площадку. Там может остаться несколько пней, но он садится вертикально, поэтому они не доставят ему особых хлопот. Я сделаю это, если только кто-нибудь ещё захочет быть добровольцем. Как насчёт вас, доктор Халстед?
  – Только не я, – сказал он быстро. В первый раз за всё время нашего знакомства он выглядел смущённым. – Я не умею плавать.
  – Значит, остановимся на моей кандидатуре, – сказал я радостно, хотя чему я радовался, было трудно сказать. Я думал, что у меня появился шанс сделать что-то по-настоящему полезное для экспедиции. Я устал быть запасной деталью.
  * * *
  Я проверил, как работает бензопила и огнемёт, и убедился, что они полностью заправлены. Огнемёт производил тугую струю дымного пламени, которое очень хорошо уничтожало подлесок.
  – Я не послужу причиной лесного пожара? – спросил я.
  – Исключено, – ответил Фаллон. – Вы находитесь в дождевом лесу, и здесь не растут северные хвойные деревья.
  Халстед отправился со мной. Вертолёт был так сильно загружен, что мог взять только двух пассажиров, и поскольку для того, чтобы привязать инструменты к тросу лебёдки и выбросить их из вертолёта требовался сильный человек, Халстеду отдали предпочтение перед Фаллонол.
  Но я не испытывал от этого большого восторга. Я сказал Ридеру:
  – Я знаю, ты будешь занят управлением вертолёта в критической ситуации, но всё же приглядывай краем глаза за Халстедом.
  Он понял меня с полуслова.
  – Я управляю лебёдкой. Ты будешь спускаться в безопасности.
  Мы взлетели и буквально через несколько минут оказались на месте. Я жестом описал в воздухе окружность, и Ридер закружил над сенотом на безопасной высоте, дав мне возможность изучить ситуацию. Одно дело рассматривать снимки, находясь на твёрдой земле, и совсем другое смотреть на реальную обстановку с перспективой повиснуть над водой на кончике троса в течение ближайших пяти минут.
  Наконец я убедился, что знаю, куда поплыву, когда окажусь в воде. Я проверил нейлоновый шнур, который был главной надеждой всей операции, и накинул на себя брезентовые ремни, закреплённые на конце троса. Ридер опустил вертолёт ниже, и я осторожно выбрался через открытую дверь, – теперь меня поддерживал только сам трос.
  Последнее, что я увидел, это то, как рука Ридера потянула рычаг лебёдки, и в следующее мгновение я болтался под днищем вертолёта, вращаясь как волчок. Каждый раз, когда я описывал очередной круг, зелёный склон холма возле сенота становился всё ближе, пока не приблизился настолько, что лопасти винта, казалось, вот-вот начнут рубить выступающие ветви.
  Теперь я находился так далеко под днищем вертолёта, насколько это позволял трос лебёдки, и скорость моего вращения снизилась. Ридер мягко опустил машину в колодец, образованный окружающими сенот деревьями, и я коснулся воды. Я дёрнул за кольцо быстрого сброса, ремни расстегнулись, и я обнаружил, что плыву. Пристроив на плече нейлоновый шнур, я направился к краю сенота, стравливая шнур позади себя, пока не схватился руками за корни дерева, растущего возле самой воды.
  Стены сенота оказались круче, чем я думал, и их покрывала сеть побегов ползучих растений. Я не знал, сколько времени мне понадобится, чтобы преодолеть тридцать футов до верха, но несомненно больше, чем мне казалось вначале, что могло стать жизненно важным для Ридера, который имел ограниченный запас горючего. Всё же мне в конце концов удалось преодолеть подъём, расцарапав до крови руки и грудь, но не потеряв при этом бесценный шнур.
  Я махнул рукой Ридеру, и вертолёт начал постепенно подниматься, медленно сматывая трос. Я в свою очередь стравливал шнур, и когда вертолёт замер на безопасной высоте, пятьсот футов шнура свисали вниз, изящно прогнувшись над сенотом. Пока Халстед тратил силы на то, чтобы закрепить груз на конце троса, я перевёл дыхание и приготовился к своей собственной борьбе.
  Это была нелёгкая задача – протащить более сотни фунтов оборудования на шестьдесят футов в сторону. Я снял с себя брезентовый пояс, застёгнутый у меня на талии, и закрепил его на молодом дереве. Он был снабжён карабином, который можно было быстро расстегнуть в случае необходимости. Из-за растительности на краю сенота оставалось очень мало пространства для манёвра. Я взял мачете и принялся рубить подлесок, расчищая себе место.
  Рёв двигателя поменял тональность, давая сигнал, что Ридер готов приступить к следующей стадии операции, и вертолёт снова начал медленное снижение с грузом, подвешенным на тросе лебёдки. Я поспешно сматывал трос на руку до тех пор, пока бесформенный тюк на конце троса не оказался на одном уровне со мной, но на удалении шестидесяти футов от края сенота и в тридцати футах над водой.
  Я три раза обмотал конец шнура вокруг дерева, получив таким образом фрикционный тормоз, а затем начал притягивать груз. Поначалу он шёл легко, но чем ближе становился, тем тяжелее было его тянуть. Ридер тоже постепенно снижался, что несколько облегчало мою задачу, хотя моя спина всё равно была готова треснуть. Один раз вертолёт пугающе накренился в воздухе, но Ридер снова взял его под контроль, и я продолжил свою работу.
  Я был просто счастлив, когда мне наконец пришлось выпрямиться, чтобы пристегнуть карабин брезентового пояса к концу троса лебёдки. Рывок за кольцо быстрого сброса позволил грузу тяжело упасть на землю. Подняв голову, я посмотрел на вертолёт и освободил трос, который, качнувшись, описал широкую дугу над сенотом. В какой-то момент мне показалось, что он сейчас запутается в ветвях деревьев на другой стороне, но Ридер уже быстро сматывал лебёдку, и вертолёт поднялся вверх как скоростной лифт. Он остановился на безопасной высоте и сделал три круга надо мной, перед тем как скрыться в направлении Лагеря-Два.
  Почти пятнадцать минут я просидел на краю сенота, свесив ноги, не в состоянии сделать что-либо ещё. У меня всё болело и ныло, и я чувствовал себя так, словно боролся с медведем. Наконец я начал распаковывать снаряжение. Я одел рубашку и брюки, запакованные в поклажу, а также высокие ботинки, затем выкурил сигарету, перед тем как приступить к обследованию территории.
  Сначала я решил произвести расчистку с помощью мачете, поскольку бак огнемёта содержал не слишком много горючего и сам был чертовски прожорлив, а мне хотелось сберечь огонь на крайний случай. Прорубая свой путь через это сплетение ветвей и листьев, я не мог понять, каким образом Фаллон собирался путешествовать по джунглям со скоростью полмили в час, поскольку убедился в том, что не смог бы за час продвинуться дальше, чем на двести ярдов. К счастью у меня не было такой необходимости. Всё, что я должен был сделать, это расчистить площадку, достаточную для посадки вертолёта.
  Я вовсю размахивал мачете, когда вдруг лезвие ударилось о что-то со страшным лязгом, и сильный толчок сотряс мою руку. Я посмотрел на остриё и с недоумением увидел, что оно затупилось. Я снова взмахнул мачете, на этот раз более осторожно, и, срубив ветви с широкими листьями, внезапно увидел лицо – широкое индейское лицо с большим носом и слегка косыми глазами, пристально смотревшими на меня.
  Полчаса энергичной работы открыли колонну, которая представляла из себя статую какого-то человека, облачённого в длинную подпоясанную тунику и со сложным головным убором. Остальную часть колонны занимал тонко вырезанный орнамент из листьев и какого-то подобия огромных насекомых.
  Закурив сигару, я долгое время предавался созерцанию. Мне пришло в голову, что, возможно, мы нашли Уашуанок, хотя, будучи дилетантом, я не мог быть в этом уверен. Однако никто не будет вырезать подобные вещи для того, чтобы бросить их в лесу. Ещё я почувствовал сожаление, поскольку теперь мне было нужно переместиться куда-то ещё, чтобы расчистить площадку для вертолёта, – он несомненно не сможет приземлиться на макушку этого косоглазого гиганта, поднимавшегося в высоту на восемь футов.
  Я вернулся назад к краю сенота и начал прорубать новую тропинку, ограничивая область, которую собирался расчистить. Сделав наугад несколько бросков в сторону, я не обнаружил новых колонн и приступил к работе. Как я и ожидал, горючее в огнемёте иссякло задолго до того, как я закончил расчистку, но по крайней мере мне удалось использовать его с наибольшей выгодой, сведя к минимуму работу с мачете. Затем я завёл бензопилу, чтобы спилить оставшиеся деревья, и зубчатая цепь с визгом вгрызалась в древесину.
  Ни одно из деревьев не было особенно толстым, самое большое имело ствол диаметром два с половиной фута. Но они оказались высокими, что доставило мне определённые проблемы. У меня не было опыта лесоруба, и я совершил ошибку – первое дерево, падая, чуть не сбросило меня в сенот и упало не там, где нужно, наломав по дороге целый ворох ветвей, которые мне пришлось тщательно убирать. Но урок не прошёл даром, и к тому времени, когда наступили сумерки, я свалил уже шестнадцать деревьев.
  Я провёл эту ночь в спальном мешке, тошнотворно пахнувшем бензином из-за того, что мотопила; которая была в него завёрнута, имела небольшую течь. Я не особенно расстроился, так как подумал, что резкий запах сможет отогнать москитов. Этого не произошло.
  Я съел холодного консервированного цыплёнка и выпил виски из фляжки, которой меня предусмотрительно обеспечил Фаллон, смешав его с тёплой водой из бутылки, после чего сидел в темноте, размышляя о маленьких коричневых людях с большими носами, изваявшими эту странную колонну и, возможно, построившими здесь город. Через некоторое время я лёг спать.
  * * *
  Утро принесло с собой вертолёт, жужжащий у меня над головой, и человека, висящего, как паук, на тросе лебёдки. Я всё ещё не расчистил площадку, которой хватило бы для посадки, но уже появилось достаточно места для того, чтобы Ридер смог опустить человека на лебёдке, и этим человеком оказался Халстед. Он тяжело опустился на землю возле края сенота и махнул Ридеру рукой. Вертолёт поднялся и медленно закружился на месте.
  Халстед подошёл ко мне и огляделся по сторонам.
  – Вы собирались расчистить площадку в другом месте. Чем вызваны изменения?
  – Я столкнулся с трудностями, – ответил я.
  Он невесело усмехнулся.
  – Я так и думал. – Он посмотрел на пни спиленных деревьев. – У вас получается не слишком хорошо, не так ли? Вы могли бы сделать работу более качественно.
  Я любезно взмахнул рукой.
  – Преклоняюсь перед верховным авторитетом. Будьте моим гостем – смело беритесь за дело и исправьте ситуацию.
  Он что-то пробурчал, но не удостоил меня ответом. Вместо этого он взял длинную коробку, висевшую у него на плече, и вытянул из неё антенну.
  – Нам прислали пару уоки-токи из Лагеря-Один. Мы можем поговорить с Ридером. Что нам нужно, чтобы закончить работу?
  – Горючее для пилы и огнемёта; динамит для пней – и человека, который может им пользоваться, если только вы не имеете подобного опыта. Я ни разу в жизни не пользовался взрывчаткой.
  – Я умею её использовать, – сказал он коротко и начал разговор с Ридером.
  Через несколько минут вертолёт снова снизился и спустил нам пару канистр с горючим. Затем его жужжание затихло, и мы приступили к работе.
  Надо отдать Халстеду должное, работал он, как демон. Две пары рук тоже вносили разницу, и мы успели сделать достаточно много до того, как вертолёт вернулся. На этот раз он опустил нам ящик с гелегнитом, а следом за ним спустился и Фаллон с полными карманами детонаторов. Он передал их Халстеду и посмотрел на меня с весёлыми искорками в глазах.
  – Вы выглядите так, словно вас тащили через кусты вверх тормашками. – Он огляделся по сторонам. – Вы проделали хорошую работу.
  – У меня есть кое-что вам показать, – сказал я, и провёл его по узкой тропинке, проложенной мною в предыдущий день. – Я тут наткнулся на Старика Косоглазого, он несколько спутал мои планы.
  Фаллон издал крик восторга и почти уткнулся Косоглазому в живот.
  – Старая Империя! – сказал он с благоговением и провёл руками по покрытому резьбой камню.
  – Что это такое?
  – Это стела – каменный алтарь майя. – По принятому обычаю, они воздвигали стелу каждый катун – это период времени около двадцати лет. – Он бросил взгляд назад вдоль тропинки, ведущей к сеноту. – Здесь должны быть ещё такие стелы, возможно, они окружают сенот.
  Он начал срывать с камня побеги ползущих растений, и я понял, что больше ему ни до чего нет дела. Я сказал:
  – Ладно, я оставляю вас продолжать знакомство наедине. Пойду помогу Халстеду разнести себя в клочья.
  – Хорошо, – сказал он с отсутствующим видом. Затем он повернулся. – Это чудесная находка. С её помощью мы сможем сразу установить дату основания города.
  – Города? – Я обвёл рукой сумрачные заросли. – Это Уашуанок?
  Он, подняв голову, посмотрел на колонну.
  – У меня нет никаких сомнений. Такие сложные стелы устанавливали только в городах. Да, я думаю, что мы нашли Уашуанок.
  4
  Нам пришлось приложить немало усилий для того, чтобы оторвать Фаллона от его ненаглядной колонны и вернуть в Лагерь-Два. Он бродил вокруг неё как влюблённый, который только что нашёл мечту своего сердца, заполняя свой блокнот сложными рисунками и неразборчивыми каракулями. Позднее, к концу дня, мы практически внесли его в вертолёт, который совершил точную посадку на краю сенота, и на протяжении всего обратного пути он что-то беспрерывно бормотал себе под нос.
  Я очень устал, но после роскошной горячей ванны почувствовал облегчение в голове и теле, достаточное, чтобы дойти до большого домика и присоединиться к остальным вместо того, чтобы завалиться спать. Я застал Фаллона и Халстеда в активной погоне за истиной, и Кэтрин, пристально следящую за спором в своей обычной роли укротителя Халстеда.
  Я послушал некоторое время, не понимая особенно, о чём идёт речь, и был несколько удивлён, обнаружив, что Халстед спокойнее, чем Фаллон. После вспышек, имевших место последние несколько недель, я ожидал, что он разорвёт на себе рубаху, когда мы на самом деле найдём Уашуанок, но Халстед казался холодным, как лёд, и дискуссия, которую он вёл с Фаллоном, была сугубо интеллектуальной. Он выглядел таким безразличным, словно просто нашёл шестипенсовик на мостовой, а не город, который искал, не жалея сил.
  Это у Фаллона энтузиазм перехлёстывал через край. Он весь бурлил, как только что открытая бутылка шампанского, и, подсовывая Халстеду под нос свои рисунки, с трудом мог усидеть на месте.
  – Несомненно, Старая Империя, – настаивал он. – Посмотрите на резьбу.
  Он пустился в объяснения, которые звучали для меня как иностранный язык. Я сказал:
  – Ради Бога, полегче! Как насчёт того, чтобы посвятить меня в секрет?
  Он остановился и посмотрел на меня с изумлением.
  – Но я же объясняю вам.
  – Вам лучше повторить мне всё на английском.
  Он откинулся назад в своём кресле и печально покачал головой.
  – Для того, чтобы объяснить календарь майя, мне понадобится больше времени, чем я могу себе позволить, так что вы должны принять мои слова на веру. Вот посмотрите-ка сюда. – Он пододвинул мне свои каракули, в которых я распознал насекомых, виденных мною в орнаменте на колонне. – Это дата, которая вырезана на стеле, – она гласит: "9 Циклов, 12 Катунов, 10 Тунов, 12 Кинов, 4 Эба, 10 Яшов", что вместе составляет 1386112 дня или 3 797 лет. Поскольку майя вели своё летоисчисление от 3113 года до н.э., это даст нам дату 684 год н. э.
  Он взял в руки лист бумаги.
  – Кроме того, мы можем узнать – майя отличались большой точностью, – что это был 18-й день после полнолуния первого из шести циклов.
  Он произнёс всё это очень быстро, и я почувствовал лёгкое головокружение.
  – Я поверю вам в этом на слово, – сказал я. – Вы хотите сказать, что Уашуаноку около тринадцати столетий?
  – Это возраст стелы, – ответил он уверенно. – Сам город должен быть значительно старше.
  – Это было задолго до Виверо, – произнёс я задумчиво. – Неужели город просуществовал так долго?
  – Вы путаете Старую Империю с Новой Империей, – сказал он. – Старая Империя распалась около 800 года н.э., и многие города оказались брошены, но примерно через сто лет произошло вторжение толтеков – племени ица, которые заново заселили некоторые города, такие, как Чичен-Ица и другие. Уашуанок, похоже, был одним из них. – Он улыбнулся. – Виверо часто упоминает в своём письме Храм Кукулькана в Уашуаноке. У нас есть основания считать, что Кукулькан был реальным историческим лицом, человеком, который привёл толтеков в Юкатан, подобно тому, как Моисей привёл детей Израилевых в Землю Обетованную. Несомненно, майя-толтекская цивилизация Новой Империи имела большое сходство с Империей Ацтеков в Мексике и сохранила мало общего со Старой Империей майя. Например, у них были распространены человеческие жертвоприношения. Старик Виверо не заблуждался на этот счёт.
  – Значит, Уашуанок был населён во времена Виверо? Я хочу сказать, если не принимать во внимание его письмо и обратиться к историческим фактам?
  – Да, конечно. Только не поймите меня превратно, когда я говорю про Империи. Новая Империя распалась ко времени появления испанцев. Вместо неё появилось большое количество мелких государств и воюющих между собой провинций, которые с трудом объединились в союз, чтобы оказать сопротивление испанцам. Вполне возможно, что испанцы нанесли последний удар, но в любом случае эта система не просуществовала бы долго.
  Халстед слушал эти объяснения Фаллона со скучающим выражением на лице. Для него всё это было прописной истиной, и он уже начал проявлять беспокойство. Он спросил:
  – Когда мы приступим к исследованиям?
  Фаллон призадумался.
  – Нам предстоит проделать большую организационную работу на этом участке. Потребуется большое количество людей для того, чтобы расчистить его от леса.
  В этом он был прав. Понадобилось три дня для того, чтобы расчистить территорию, достаточную для посадки вертолёта, пилотируемого весьма искусным лётчиком. Для того, чтобы расчистить сто акров с должными предосторожностями, даже маленькой армии лесорубов потребуется большое количество времени.
  Фаллон продолжил.
  – Я думаю, теперь мы можем оставить этот лагерь и переместиться в Лагерь-Один. Я поручу Джо Рудетски разбить Лагерь-Три непосредственно на месте расположения города. Теперь, когда там может сесть вертолёт, это будет не очень трудно. Я думаю, для начала нам понадобится бригада из двадцати человек. Максимум через две недели мы сможем туда перебраться.
  – Зачем ждать так долго? – спросил Халстед. – За это время я смогу проделать громадную работу. Сезон дождей не за горами.
  – Сначала мы должны наладить материально-техническое обеспечение, – сказал Фаллон резко. – Впоследствии это сэкономит нам время.
  – Да чёрт с ним! – воскликнул Халстед. – Я в любом случае собираюсь посмотреть там что к чему. Материально-техническое обеспечение я оставляю вам. – Он нагнулся вперёд. – Разве вы не понимаете, что нас там ждёт – прямо на земле. Даже Уил сразу же наткнулся на что-то важное, хотя оказался слишком туп, чтобы понять, что перед ним.
  – Это всё находится там на протяжении трёх столетий, – сказал Фаллон. – Оно будет на месте и через три недели, когда мы сможем приступить к работе должным образом.
  – Хорошо, тогда я проведу предварительную разведку, – произнёс Халстед упрямо.
  – Нет, не проведёте, – заявил Фаллон решительно. – И я скажу вам, почему. Никто не возьмёт вас туда – я прослежу за этим. Если только вы не решитесь совершить прогулку через джунгли.
  – Чёрт вас всех возьми! – яростно воскликнул Халстед. Он повернулся к своей жене. – Ты не верила мне, не так ли? Тебя загипнотизировали россказни Уила. Неужели ты не видишь, что он хочет оставить всё себе, первым сделать публикацию?
  – Меня совершенно не волнует первая публикация, – возразил Фаллон энергично. – Всё, что я хочу, это то, чтобы работа велась как положено. Нельзя начинать раскапывать город на манер грабителей могил.
  Их голоса становились всё громче, поэтому я сказал:
  – Нельзя ли потише?
  Халстед повернулся ко мне и прохрипел:
  – Вас это не касается. Вы уже причинили мне достаточно вреда – подобрались у меня за спиной к моей жене и настроили её против меня. Вы все здесь против меня – все вы.
  – Никто здесь не против вас, – сказал Фаллон. – Если бы мы были против, то вас бы здесь не было вообще.
  Я быстро добавил:
  – И если будете снова нести такую чушь, вас выбросят отсюда немедленно. Не понимаю, почему мы должны терпеть ваши выходки, так что выпустите пар и ведите себя как подобает человеку.
  Я подумал, что он сейчас меня ударит. Его кресло опрокинулось, когда он вскочил на ноги.
  – Чёрт побери! – произнёс он в ярости и выскочил из домика.
  Кэтрин тоже поднялась.
  – Мне очень жаль, – сказала она.
  – Это не ваша вина, – утешил её Фаллон. Он повернулся ко мне. – Психиатрия не моя область, но, на мой взгляд, это выглядит как паранойя. Этот человек одержим манией преследования, раздутой до огромных масштабов.
  – Похоже что так.
  – Я снова прошу освободить меня от данного вам обещания, – сказал он.
  Кэтрин выглядела очень несчастной и взволнованной. Я произнёс медленно:
  – Я говорил вам, что было дано другое обещание.
  – Может быть, – согласился Фаллон. – Но Поль в таком состоянии представляет угрозу для всех нас. Это не самая подходящая часть света для разрешения личных конфликтов.
  Я сказал мягко:
  – Кэтрин, если вы сможете вернуть Полю здравый смысл и заставить его принести извинения, тогда он может остаться. В противном случае он уедет отсюда – заявляю об этом твёрдо. Так что всё в ваших руках, надеюсь, вы понимаете.
  Тихим голосом она ответила:
  – Я понимаю.
  Она вышла, и Фаллон посмотрел на меня.
  – Мне кажется, вы совершаете ошибку. Он того не стоит. – Он достал свою трубку и начал её набивать. Через некоторое время он добавил тихо: – Так же как и она.
  – Я вовсе не влюблён в неё, – сказал я. – Мне просто чертовски её жаль. Если Халстеда теперь выбросят из экспедиции, её жизнь превратится в ад.
  Он чиркнул спичкой и посмотрел на пламя.
  – Некоторые люди не могут сказать, где проходит граница между любовью и жалостью, – заметил он туманно.
  5
  Мы вылетели в сторону побережья и Лагеря-Один на следующий день ранним утром. Халстед проспал часть полёта, так как его клонило в сон после супружеского спора, затянувшегося далеко за полночь. Но, очевидно, она одержала победу, так как Халстед извинился. Однако это были весьма сомнительные извинения, которые произносились с такими муками, словно их выдирали из него раскалёнными клещами, но я всё же решил принять их. В конце концов Халстед в первый раз на моей памяти извинился за что-то, так что, возможно, подобная нерешительность происходила из-за недостатка опыта. Всё же это была своего рода победа.
  Мы совершили посадку в Лагере-Один, который, казалось, разросся ещё больше за период моего отсутствия; появились новые домики, которых я не помнил. Нас встретил Джо Рудетски, который порастерял свою невозмутимость и выглядел немного затравленным. Когда Фаллон спросил его, в чём дело, он разразился гневной тирадой.
  – Эти проклятые белые дикари – эти ублюдки чиклерос! Таких ворюг свет не видывал. Мы теряем оборудование быстрее, чем оно доставляется.
  – Ты организовал охрану?
  – Конечно, но мои ребята от этого не в восторге. Ты бросаешься за одним из чиклерос, а он в ответ начинает стрелять. Они слишком легко нажимают на курок, и надо сказать, моим мальчикам это не нравится; им кажется, что они получают деньги за другую работу.
  Фаллон выглядел мрачным.
  – Свяжитесь с Патом Харрисом и скажите ему, чтобы он прислал несколько охранников из службы безопасности – самых крутых, каких только сможет найти.
  – Конечно, мистер Фаллон. Я сделаю это. – Рудетски, казалось, испытал облегчение от того, что кто-то принял решение. Он сказал: – Я не знал, можно ли стрелять в ответ. Мы думали, что сможем доставить вам неприятности, если войдём в конфликт с местным законом.
  – Его здесь и близко нет, – заметил Фаллон. – Если кто-то стреляет в вас, не задумываясь стреляйте в ответ.
  – Отлично! – воскликнул Рудетски. – Мистер Харрис сказал, что он будет здесь сегодня или завтра.
  – Вот как? – произнёс Фаллон удивлённо. – Интересно, зачем.
  В небе раздался монотонный звук, и я посмотрел вверх.
  – Похоже, что летит самолёт. Может быть, это он.
  Рудетски задрал голову к небу.
  – Нет, – сказал он. – Это тот самолёт, который летает над побережьем всю неделю – вперёд-назад без перерыва. – Он поднял руку. – Смотрите – вот он.
  Маленький двухмоторный аэроплан появился над морем и повернул в сторону взлётной полосы. Он резко нырнул вниз и пронёсся над нами с натужным воем маленьких двигателей, работающих на пределе. Мы инстинктивно пригнули головы, и Рудетски сказал:
  – Такое он делает в первый раз.
  Фаллон смотрел на самолёт, который, набрав высоту, разворачивался над морем.
  – У тебя есть какие-нибудь предположения насчёт того, кто это?
  – Нет, – ответил Рудетски. Он сделал паузу. – Но мне кажется, мы скоро это узнаем. Похоже, что он заходит на посадку.
  Аэроплан совершил ещё один разворот над морем и, постепенно снижаясь, направился прямо к полосе. Коснувшись земли, он слегка подпрыгнул и, немного прокатившись, остановился напротив нас. Из кабины выбрался человек и, спрыгнув на землю, зашагал по направлению к нам. Когда он подошёл поближе, я увидел, что он одет в белый тропический костюм, безукоризненно выглаженный и отутюженный, который выглядел несообразно рядом с одеждой нашей маленькой группы, поизносившейся за неделю, проведённую в Лагере-Два.
  Приблизившись, он приподнял свою панаму.
  – Профессор Фаллон? – спросил он.
  Фаллон выступил вперёд.
  – Я Фаллон.
  Человек с энтузиазмом протянул ему руку.
  – Как я рад встретиться с вами, профессор! Я оказался в этих местах и подумал, что непременно должен заскочить к вам. Меня зовут Гатт – Джек Гатт.
  Глава 8
  1
  Гатт оказался человеком около пятидесяти пяти лет, имеющим небольшой лишний вес. Он был гладким, как шёлк, и обладал талантом политика говорить много, не сказав при этом ничего. Согласно изложенной им истории, он давно восхищался профессором Фаллоном и сожалел, что не имел возможности встретиться с ним ранее. Он приехал в Мексику на Олимпийские Игры и решил воспользоваться удобным случаем, чтобы совершить экскурсию на Юкатан и посетить великие города майя – он уже побывал в Ушмале, Чичен-Ице, Кобе – и, услышав о том, что знаменитый профессор Фаллон работает где-то поблизости, он решил по-простому заскочить к нему, чтобы выразить своё уважение и припасть к стопам гения. Он бросался именами, как сумасшедший, – казалось, он знает всех влиятельных людей в Соединённых Штатах, – и вскоре выяснилось, что у них с Фаллоном есть общие знакомые.
  Всё это звучало весьма правдоподобно, и пока он выпускал свою дымовую завесу из слов, я начал беспокоиться за то, что Фаллон будет с ним излишне прям. Но Фаллон был совсем не глуп и прекрасно разыгрывал из себя прямодушного археолога. Он пригласил Гатта остаться на ленч, и Гатт поспешно принял приглашение, после чего мы все включились в непринуждённую беседу.
  Слушая болтовню Гатта, можно было подумать, что перед вами несомненно высококультурный человек, но информация, полученная мной от Пата Харриса, помогала мне оценить его трезво. Было почти невозможно отождествить тёмный мир наркотиков, проституции и вымогательства с приятными манерами мистера Джека Гатта, который с энтузиазмом говорил о театре и балете и даже выудил у Фаллона тысячу долларов в виде пожертвования в фонд обездоленных детей-сирот. Фаллон выписал чек без тени улыбки – свидетельство его актёрских способностей, но в ещё большей степени комплимент таланту к мошенничеству у Гатта.
  Я думаю, что двойственное впечатление, которое производил Гатт, удержало меня от того, чтобы наброситься на него прямо тогда. В конце концов это был тот самый человек, который ответствен за смерть моего брата, и я должен был вцепиться в него мёртвой хваткой, но где-то в дальнем уголке моего мозга появилось постепенно крепнущее чувство, что произошла ошибка, что это вовсе не тот бандит, который контролирует изрядную часть американского преступного мира. Я должен был знать людей лучше. Я должен был помнить о том, что Гиммлер искренне любил детей, и что человек может улыбаться, оставаясь при этом негодяем. В общем, я ничего не сделал – о чём потом не раз пожалел.
  Ещё одной чертой в поведении Гатта, поставившей меня в тупик и послужившей второстепенной причиной, вызвавшей мою нерешительность, являлось то, что я никак не мог понять, зачем он сюда прилетел. Сначала я подумал, что главный мотив "заскочить" был связан с желанием узнать, не нашли ли мы Уашуанок, но он даже ни разу об этом не упомянул. Ближе всего он подобрался к этой теме, когда спросил Фаллона:
  – И что является предметом ваших последних исследований, профессор?
  – Просто связывание вместе некоторых свободных концов, – ответил Фаллон отвлечённо. – В литературе существуют кое-какие расхождения в датировке древних строений, расположенных в этом районе.
  – Ах, кропотливый труд учёного, – сказал Гатт елейным голосом. – Никогда не прекращающаяся работа. – Он сразу же сменил тему и начал рассказывать, какое впечатление на него произвёл архитектурный ансамбль Чичен-Ица. – Меня интересуют проблемы городской планировки и развития городов, – сказал он. – Майя, несомненно, знали, что такое скопление пешеходов. Я никогда не видел лучшей планировки улиц.
  Позже я узнал, что его интерес к развитию городов ограничен деятельностью владельца трущоб, продающего правительству участки земли при реконструкции жилых кварталов. Это была одна из самых выгодных областей его бизнеса.
  Он не концентрировал своё внимание исключительно на Фаллоне; он обсудил с Халстедом в весьма научных терминах некоторые аспекты, касающиеся индейцев пуэбло в Новой Мексике, и поговорил со мной об Англии.
  – Я побывал недавно в Англии, – заявил он. – Это великая страна. Откуда вы родом?
  – Из Девона, – ответил я коротко.
  – Очень красивое место, – сказал он одобрительно. – Помнится, когда я посещал Плимут, то побывал в том самом месте, откуда много лет назад первые английские колонисты подняли паруса, чтобы отплыть к Америке и основать наше государство. Это произвело на меня неизгладимое впечатление.
  Я подумал, что несколько странно слушать такое от человека, который начинал свою жизнь как Джакомо Гаттини.
  – Да, мне тоже нравится Плимут, – бросил я небрежно, а затем выпустил жало. – Вы когда-нибудь бывали в Тотнесе?
  Его глаза блеснули, но он ответил достаточно спокойно.
  – К сожалению, не имел удовольствия.
  Я пристально посмотрел на него, и он, отвернувшись, снова включился в беседу с Фаллоном.
  Он улетел сразу после ленча, и когда его самолёт, поднявшись в воздух, направился на север, я бросил взгляд на Фаллона и сказал:
  – Какого чёрта ему было здесь нужно?
  – Я не знаю, что ему было здесь нужно, – ответил Фаллон. – Я ожидал, что он задаст больше вопросов.
  – Так же как и я. Если мы не представляем себе, зачем он прилетал, то этот визит можно расценивать как случайный. Но всё же мы знаем, что это не так – он должен был прилететь сюда за чем-то определённым. Но что это такое? И получил ли он это?
  – Хотел бы я знать, – сказал Фаллон задумчиво.
  2
  Пат Харрис прибыл на реактивном самолёте в тот же день, и его, казалось, не удивило то, что Гатт нанёс нам визит. Он просто пожал плечами и удалился с Фаллоном, чтобы поговорить наедине, но вернувшись, выглядел сердитым и возмущённым.
  – Что случилось со стариком? – спросил он.
  – Я не заметил ничего особенного, – ответил я. – Он точно такой же, каким был всегда.
  – Только не в том, что касается меня, – заметил Пат мрачно. – Я не мог его заставить выслушать себя. Его интересует только то, как побыстрее отправить Рудетски. Все мои слова он пропустил мимо ушей.
  Я улыбнулся.
  – Он только что сделал самое большое открытие за всю свою жизнь. Он просто сильно возбуждён, ему хочется скорее приступить к работе до того, как начнутся дожди. Что беспокоит тебя, Пат?
  – А как ты думаешь? – спросил он, посмотрев на меня пристально. – Гатт беспокоит меня – вот кто. Он окопался в Мериде и собрал там самую большую группу головорезов, которая только существовала в Мексике со времён Панчо Виллы. Он захватил с собой своих собственных мальчиков из Детройта и одолжил несколько человек у своих знакомых в Мехико и Тампико. И ещё он связался с чиклерос. По моему мнению, это означает то, что он собирается в джунгли – ему нужны чиклерос, чтобы те помогали ему там. Теперь скажи мне: если он окажется в джунглях, куда он направится?
  – В Лагерь-Три, – ответил я. – В Уашуанок. Но там для него ничего нет – просто древние руины.
  – Может быть, – сказал Пат. – Но, очевидно, Джек думает по-другому. Меня больше всего беспокоит то, что я не могу заставить Фаллона предпринять что-либо по данному поводу – и это на него не похоже.
  – Ты можешь сделать что-нибудь сам? Как насчёт того, чтобы обратиться к властям – в полицию? Почему бы не рассказать им о большом скоплении известных преступников в Мериде?
  Пат посмотрел на меня с жалостью.
  – Дело в следующем, – сказал он терпеливо, так, словно объяснял что-то маленькому ребёнку. – Местный закон подмазан.
  – Взяточничество!
  – Ради Бога, не будь таким наивным! – воскликнул он. – Ты сам понимаешь, что местные копы совсем не так неподкупны, как ваши лондонские бобби. Я сделал то, что мог, – и знаешь, что произошло? Меня бросили в тюрьму, обвинив в распространении ложных слухов, вот что! Я выбрался оттуда только вчера, дав на лапу молодому копу, до которого не доходит смазка сверху. Ты не сможешь переписать законы в этой части света.
  Я сделал глубокий вдох.
  – Если всё обстоит подобным образом, тогда каких действий ты можешь ожидать от Фаллона?
  – У него есть связи в правительстве, он пользуется уважением в определённых кругах и может сделать так, чтобы местные власти пришли в движение. Но это личные связи, и он должен сделать это персонально. Сам я не обладаю достаточным весом – я не могу забраться так высоко.
  – Может быть, мне тоже стоит поговорить об этом с ним? – спросил я.
  Пат пожал плечами.
  – Может быть. – Он сокрушённо покачал головой. – Не могу понять, что с ним происходит. Раньше он никогда не терял способности рассуждать здраво.
  Так что я переговорил с Фаллоном и получил быстрый отпор. Когда я к нему подошёл, он разговаривал с Рудетски, обсуждая планы строительства Лагеря-Три, и всё его внимание было поглощено этим вопросом.
  – Если вы обнаружите что-нибудь при предварительной расчистке, не трогайте это, – предупредил он Рудетски. – Просто оставьте всё как есть и произведите расчистку вокруг.
  – Я не буду трогать никакие камни, – заверил его Рудетски.
  Фаллон казался усталым и ещё более высохшим, чем раньше, словно его плоть пожирал тлеющий внутри огонь. Все его мысли в то время были направлены к одной цели – к раскопкам города Уашуанока, а всё остальное не имело никакого значения. Он нетерпеливо выслушал меня, а затем оборвал на полуслове, бросив небрежно:
  – Всё это работа Харриса. Оставьте её ему.
  – Но Харрис сказал, что здесь он ничего не может сделать.
  – Значит, он не стоит тех денег, которые я ему плачу, – проворчал Фаллон и, отвернувшись от меня, снова погрузился в суматоху подготовки высадки десанта в Лагере-Три.
  Я ничего не сказал об этом Халстедам, не было никакого смысла пугать кого-то до смерти. Но у меня состоялся ещё один разговор с Патом Харрисом перед тем, как он улетел выяснять дальнейшие намерения Гатта. Я рассказал ему о неудаче, которая меня постигла при попытке воздействовать на Фаллона, и он мрачно улыбнулся, услышав, как Фаллон оценил его стоимость, но промолчал.
  – Одна мысль не даёт мне покоя, – сказал он. – Каким образом Гатт узнал, что ему пора здесь появиться. Любопытно, что он прибыл сразу после того, как вы нашли город.
  – Совпадение, – предположил я.
  Но Пат не был в этом уверен. Он попросил передать ему подробно весь состоявшийся разговор, и Пата, так же как и меня, озадачило видимое безразличие Гатта к тем вопросам, которые, как мы знали, представляли для него большой интерес.
  – Была ли у Гатта возможность поговорить с кем-нибудь наедине? – спросил он.
  Я призадумался, а затем отрицательно покачал головой.
  – Он находился с нами всё время. Мы не позволяли ему бродить в округе в одиночестве, если это то, что ты имеешь в виду.
  – Он не оставался с кем-нибудь наедине – хотя бы на одну минуту? – настаивал Пат.
  Немного поколебавшись, я ответил:
  – Перед тем как сесть в свой самолёт, он со всеми попрощался. – Я нахмурился. – Халстед стоял немного в стороне, и Гатт подошёл к нему, чтобы пожать руку. Но это продолжалось недолго – не более пятнадцати секунд.
  – Бог ты мой, Халстед! – воскликнул Пат. – Позволь мне сказать тебе кое-что. С помощью простого рукопожатия можно передать огромное количество информации. Имей это в виду, Джемми.
  Сделав это загадочное замечание, он улетел, а я начал перебирать в уме всё, что знал про Халстеда. Но было просто смехотворно предположить, что у него существуют какие-то общие дела с Гаттом. Смехотворно!
  3
  В течение следующих нескольких дней Гарри Ридер был очень занятым человеком. Он доставил Рудетски и двоих его людей в Лагерь-Три, высадил их там и вернулся назад за снаряжением. Рудетски и его команда вырубили в лесу большую посадочную площадку, после чего в дело включился уже грузовой вертолёт, и события начали развиваться полным ходом. Это походило на хорошо спланированную военную операцию по подготовке плацдарма.
  Было бы очень жаль, если бы вдруг оказалось, что это не Уашуанок и что все усилия пропали впустую, но Фаллон не проявлял беспокойства. Он побуждал Рудетски прикладывать максимум усилий и самодовольно наблюдал за тем, как вертолёт непрерывно снуёт взад-вперёд. Стоимость часа лётного времени большого вертолёта представляла из себя что-то фантастическое, и хотя я знал, что Фаллон может себе это позволить, всё равно не смог удержаться от того, чтобы не изложить ему свои сомнения.
  Фаллон вынул изо рта свою трубку и рассмеялся.
  – Чёрт возьми, ведь вы же счетовод, – сказал он. – Используйте свои мозги. Мне придётся потратить гораздо большую сумму, если я откажусь от вертолётов. Я вынужден платить огромные деньги высокоискусным специалистам за расчистку участка для предварительного обследования, и будь я проклят, если собираюсь платить им ещё за то, что они прорубали себе путь через джунгли, чтобы добраться до места. Использование вертолётов обходится мне дешевле.
  Так значит, с точки зрения экономии средств, здесь всё было в порядке, в чём я убедился, проведя короткий анализ. Фаллон не тратил понапрасну свои деньги на этом этапе, хотя некоторые люди могут подумать, что раскопки мёртвого города являются пустой тратой денег изначально.
  Прибыли ещё четверо археологов – молодых людей, преисполненных энтузиазма. Для троих из них это был первый опыт больших раскопок, и они почти припадали к стопам Фаллона, хотя, как я заметил, вокруг Халстеда все они ходили на прямых ногах. Если его дурная слава распространилась до самых нижних слоёв, то значит и на самом деле он находится на плохом пути. Меня удивляло то, что Кэтрин этого не замечает, хотя, возможно, она относила всё на счёт общего воздействия его колючего характера на других людей. Но каково жить с таким человеком!
  Через десять дней, после того как Фаллон принял ответственное решение, мы вылетели в Лагерь-Три, и наш вертолёт сделал круг над сенотом. Я смотрел вниз на район предстоящих раскопок, претерпевший значительные изменения с той поры, когда я висел над ним на конце троса. Теперь здесь появилась небольшая деревня – разборные домики выстроились аккуратными рядами, а с одного конца расположилась посадочная площадка с ангарами для вертолётов. Всё это было построено на месте густого леса немногим более, чем за неделю; очевидно, Рудетски пришлось выполнять роль надсмотрщика за рабами.
  Мы приземлились, и когда шум винта стих, я услышал вой бензопил, продолжающих вести где-то поблизости атаку на джунгли. И здесь было жарко – даже ещё более жарко, чем в Лагере-Два: солнце, от которого больше не защищали кроны деревьев, безжалостно поливало поляну жгучими лучами. Всё моё тело сразу покрылось испариной, и когда я достиг укрытия под крышей домика, то был уже весь мокрый.
  Фаллон не терял времени.
  – Это не самое комфортабельное место, – сказал он. – Поэтому мы должны выполнить свою работу как можно быстрее. Наша первоначальная цель заключается в том, чтобы выяснить в общих деталях, с чем мы имеем дело. Более точные работы подождут ещё несколько лет. Я не намерен раскапывать какое-нибудь отдельное здание в этом сезоне. Наша задача будет заключаться в том, чтобы ограничить район поисков, идентифицировать структуры и подготовить почву для наших последователей.
  Халстед заёрзал на своём месте, и хотя я видел, что он не в восторге от услышанного, у него нашлись силы промолчать.
  – Джо Рудетски находился здесь почти две недели, – сказал Фаллон. – Что ты нашёл, Джо?
  – Я обнаружил ещё восемь колонн с резьбой, – ответил Рудетски. – Я сделал, как вы сказали – просто расчистил территорию вокруг и не дотрагивался до них руками. – Он встал и подошёл к карте на стене. Большая часть карты оставалась чистой, но район вокруг сенота был помечен чернилами. – Вот они где, – сказал он. – Я отметил их все.
  – Я должен посмотреть на них, – сказал Фаллон. – Джентльмены, мистер Рудетски не археолог, но у него имеется большой опыт проведения топографических наблюдений, и он будет нашим картографом. – Он взмахнул рукой. – По мере продвижения наших работ эта карта, я надеюсь, начнёт заполняться, и с неё исчезнут белые пятна. Теперь приступим к делу.
  Он назначил пять исследовательских бригад, каждую из которых возглавил археолог, который должен был руководить работой, и каждой бригаде выделил свой участок. У него имелась карта Виверо, перерисованная с зеркала, которую он использовал как грубую схему. Затем он повернулся ко мне.
  – Вы будете исключением, Джемми, – сказал он. – Хотя мы и не намерены проводить сейчас детальные исследования, но я думаю, что сенот может обеспечить нас некоторыми интересными находками. Сенот полностью в вашем распоряжении. – Он усмехнулся. – Мне кажется, вам сильно повезло. У вас будет возможность целый день плескаться в холодной воде, в то время как остальные потеют на солнце.
  Я тоже подумал, что это хорошая идея, и подмигнул Кэтрин. Халстед это заметил и удостоил меня каменным взглядом. Затем он повернулся к Фаллону и сказал:
  – Землечерпалка может выполнить работу быстрее – как это делал Томпсон в Чичен-Ица.
  – Это было давным-давно, – произнёс Фаллон мягко. – Землечерпалка разрушает керамические изделия. Было бы глупо не воспользоваться преимуществами водолазной техники, получившей развитие со времён Томпсона.
  Это было настолько археологически очевидно, что Халстед не мог возражать дальше, не выглядя при этом полным идиотом, и он больше ничего не сказал, но низким шёпотом заговорил с Кэтрин и несколько раз яростно потряс головой. Я хорошо себе представлял, что он ей говорит, но не вмешивался – я узнаю всё достаточно скоро.
  Дискуссия продолжалась ещё полчаса, после чего совещание закончилось. Я вышел вместе с Рудетски, который хотел показать мне, где находится моё снаряжение, и он привёл меня к домику, поставленному у самого края сенота.
  – Я подумал, что вам захочется быть поближе к месту работы, – сказал он.
  Половина домика была отведена под моё жилище и содержала кровать с москитной сеткой, стол, стул и маленький столик. Вторую половину домика заполнило оборудование. Я посмотрел на него и почесал в затылке.
  – Мне хотелось бы, чтобы этот воздушный компрессор находился в другом месте, – сказал я. – И все большие баллоны. Вы можете построить сарай поблизости от домика?
  – Конечно, это совсем не сложно. Я устрою это завтра.
  Мы вышли наружу, и я посмотрел на сенот. Он имел форму неправильного круга более ста футов в диаметре. Позади него резко поднимался вверх склон холма, образуя почти отвесный утёс, который становился более пологим у вершины, там, где Виверо расположил Храм Чака. Я подумал о том, какая здесь может быть глубина.
  – Мне нужен плот, – сказал я. – С него мы сможем бросить трос и закрепить его на дне – если нам удастся его достать. Но это может подождать до тех пор, пока я не сделаю предварительное погружение.
  – Вы только скажите мне, что вам нужно, и я всё устрою, – заверил меня Рудетски. – Я здесь для того и нахожусь – я мистер Всё-Устрою собственной персоной.
  Он ушёл, а я бросил камень в тёмный водоём. Он упал в самом центре неподвижной водной поверхности, подняв волны, которые кругами разбежались в стороны и вскоре заплескались у края сенота тридцатью футами ниже. Если то, что мне рассказывали, было на самом деле – многих людей принесли в жертву, сбросив в этот сенот, оставалось только догадываться, что я найду на дне.
  Я вернулся к домику и обнаружил там поджидающую меня Кэтрин. Она с сомнением рассматривала груду оборудования, по-видимому, в ужасе от её размеров.
  – Всё не так плохо, – сказал я утешительно. – Скоро мы её рассортируем. Ты готова приступить к работе?
  Она кивнула.
  – Я готова.
  – Все баллоны заполнены воздухом, – сказал я. – Я проверил их в Лагере-Один. Не вижу причин, почему бы нам не нырнуть прямо сейчас, отложив сортировку на потом. Я не прочь окунуться – здесь чертовски жарко.
  Она начала расстёгивать свою рубашку.
  – Хорошо. Как ты думаешь, насколько здесь глубоко?
  – Я не знаю – это мы и собираемся выяснить. Как глубоко ты погружалась раньше?
  – Примерно до шестидесяти пяти футов.
  – Здесь может быть глубже, – сказал я. – Когда мы выясним, какая здесь глубина, я составлю декомпрессионную таблицу. Придерживайся её, и всё будет в порядке. – Я ткнул пальцем в сторону декомпрессионной камеры. – Мне не хочется использовать её без крайней необходимости.
  Я проверил камеру. Электрики Рудетски подключили её к электросети лагеря, и она работала нормально. Я повысил давление в камере до десяти атмосфер и убедился, что клапаны его держат уверенно. Хотя было мало вероятно, что нам придётся поднимать давление выше пяти атмосфер.
  Когда собираешься совершить погружение в неизвестное отверстие в земной поверхности, внезапно осознаёшь, какое огромное количество вспомогательного снаряжения здесь требуется. Это, во-первых, сам акваланг с маской и ластами, водонепроницаемые часы и компас на левом запястье – я подумал, что внизу будет темно и компас поможет ориентироваться – и глубинометр с декомпрессиометром на правом запястье. Нож висел на поясе, а фонарь крепился на голове – снарядившись полностью, мы стали выглядеть как пара астронавтов.
  Я проверил снаряжение Кэтрин, а она проверила моё, затем мы неуклюже спустились вниз к воде по ступенькам, вырубленным Рудетски в отвесной стене сенота. Споласкивая свою маску водой, я сказал:
  – Просто следуй за мной и держи свой фонарь всё время включённым. Если у тебя появятся проблемы и ты не сможешь привлечь моё внимание, поднимайся на поверхность, но если сможешь, постарайся задержаться на несколько минут на глубине десять футов. Но не беспокойся – я не буду спускать с тебя глаз.
  – Я не беспокоюсь, – сказала она. – Я делала это и раньше.
  – Но не в таких условиях, – заметил я, – Здесь тебе не Багамы. Постарайся понапрасну не рисковать, хорошо?
  – Я буду держаться к тебе поближе, – пообещала она. Я в последний раз брызнул водой на маску.
  – Кажется, Поль не в восторге от этой затеи. Почему он хотел использовать землечерпалку?
  Она тяжело вздохнула.
  – Ему по-прежнему не даёт покоя эта глупая мысль насчёт нас с тобой. Смешно, конечно же.
  – Конечно, – сказал я безразлично.
  Неожиданно она рассмеялась и показала на громоздкое снаряжение, одетое на нас.
  – Не слишком много шансов, не правда ли?
  Я усмехнулся, представив себе подводный адюльтер, и одел маску.
  – Давай навестим Чака, – сказал я и закусил загубник.
  Мы скользнули в воду и медленно поплыли к середине сенота. Вода была чистой, но глубина делала её чёрной. Я опустил голову под воду, посмотрел вниз и не смог ничего увидеть, так что снова вынырнул на поверхность и знаком спросил Кэтрин, готова ли она. Она просигналила, что готова, и я показал ей, чтобы она погружалась. Нырнув, она исчезла с поверхности, и я последовал за ней. В последний момент перед тем как скрыться под водой, я увидел Халстеда, стоящего на краю сенота и смотрящего на меня. Впрочем, я мог и ошибиться, поскольку моя маска была забрызгана водой, однако мне кажется, я не ошибся.
  Поначалу казалось, что всё не так плохо. Вода была чистой, и свет фильтровался с поверхности, но как только мы опустились глубже, свет быстро исчез. Я часто нырял у побережья Англии, где недостаток света ощущается уже на глубине в пятьдесят футов, но опускаться в сравнительно узкое отверстие совсем другое дело; отвесные стены сенота гасили свет, который мог бы проникать на глубину под углом, и общая освещённость падала здесь очень резко.
  Я остановился на пятидесяти футах и проплыл по кругу, проверяя, работает ли компас. Кэтрин следовала за мной, лениво шевеля ластами, и поток пузырьков из-под её маски искрился в свете фонарей как фонтанирующая вспышка фейерверка. С ней было всё в порядке, поэтому, взмахнув ластами, я снова начал медленно опускаться вниз, время от времени оглядываясь, следует ли она за мной.
  Мы достигли дна на глубине шестидесяти пяти футов, но оказалось, что это верхняя часть склона, опускающегося в темноту под углом примерно в двадцать градусов. Дно покрывал слой скользкого ила, который сразу поднялся вверх, образовав своего рода дымовую завесу, как только я осторожно коснулся его рукой. Увидев, как луч фонаря Кэтрин с трудом пробивается сквозь появившийся туман, я подумал, что это обстоятельство вызовет определённые трудности при раскопках.
  Здесь было ещё и холодно. Жаркое солнце едва нагревало поверхность сенота, и, поскольку тёплая вода имела меньшую плотность, она оставалась в верхней части водоёма. Вода около дна просачивалась из пор в известняке и никогда не прогревалась солнцем. У меня появилось такое чувство, что вода вытягивает тепло из моего тела.
  Я снова просигналил Кэтрин, и, осторожно проплыв вниз над склоном, мы обнаружили, что он заканчивается глухой стеной. Это было абсолютное дно сенота, и оно находилось на глубине девяноста пяти футов. Мы провели там некоторое время, изучая склон. Он был гладким и ровным, и ничто не нарушало его поверхность. Покрывающий его ил состоял из остатков листьев, опускавшихся с поверхности в течение столетий, и всего того, что можно найти, копаясь в земле.
  Наконец я показал жестом, что мы всплываем, и начал подниматься от нижней точки склона вдоль вертикальной стены известняка. Примерно в тридцати футах от дна я обнаружил что-то вроде пещеры, открывшейся в отвесной стене. Она заслуживала того, чтобы её изучить, но я решил, что это может и подождать. Я замёрз и хотел поскорее подставить свои кости лучам жаркого солнца.
  Мы находились под водой в течение получаса и погружались до глубины примерно ста футов, и поэтому нам было необходимо провести декомпрессию. Это означало пятиминутную задержку на глубине двадцать футов и ещё одну пятиминутную остановку на десяти футах. Когда мы начнём нырять интенсивно, нам понадобится трос, за который можно будет держаться во время декомпрессионных остановок, а пока мы просто кружили в воде, и я периодически бросал взгляд на декомпрессиометр у себя на запястье.
  Мы выбрались на поверхность навстречу долгожданному солнцу и поплыли к краю сенота. Я выбрался из воды и протянул руку Кэтрин, после чего выплюнул загубник и снял маску. Закрыв клапан на баллоне, я спросил:
  – Ну и что ты об этом думаешь?
  Кэтрин вздрогнула.
  – Ты был прав, это не похоже на Багамы. Я не знала, что смогу так замёрзнуть в Кинтана Роо.
  Я снял акваланг и подставил спину горячему солнцу.
  – Это кажется чертовски глупым, но нам придётся одевать теплозащитные костюмы, иначе мы там околеем. Что ещё приходит тебе на ум?
  Она призадумалась.
  – Этот ил внизу доставит нам неприятности. Там и так достаточно темно, а тут ещё придётся работать в грязи, которая поднимется со дна.
  Я кивнул.
  – Здесь можно использовать всасывающий насос. Сам насос мы разместим на поверхности и будем с его помощью выкачивать грязь на берег – через фильтр на конце шланга, чтобы задерживать мелкие предметы. Это поможет справиться с туманом внизу. – Теперь, когда вся ситуация находилась у меня перед глазами, идеи стали приходить в голову пачками. – Мы сможем сбросить трос с плота и закрепить его на дне, привязав к большому камню. Нам понадобится даже два троса, поскольку один из них придётся поднимать каждый день.
  Она нахмурилась.
  – Почему?
  – Пойдём к домику, и я покажу тебе.
  Приблизившись к домику, мы застали там Рудетски, пристраивающего вместе с парой своих людей к одной из стен небольшой сарай.
  – Привет! – крикнул он. – Хорошо окунулись?
  – Неплохо. Теперь мне нужен плот, о котором мы говорили.
  – Каких размеров?
  – Скажем, десять квадратных футов.
  – Нет ничего проще, – быстро сказал он. – Четыре пустые бочки из-под горючего, несколько брёвен из тех, что мы срубили, и перед вами роскошный плот. Вы собираетесь использовать его по вечерам?
  – Это маловероятно, – ответил я.
  – Тогда, если вы не против, мои ребята будут иногда устраивать из него купальню. Хорошо поплавать, чтобы освежиться перед сном.
  Я усмехнулся.
  – Это дело.
  Он показал на воздушный компрессор.
  – Ничего, если его поставим прямо здесь?
  – Хорошо. Послушай, если можно, выведи эту выхлопную трубу наружу – как можно дальше от воздушного насоса. Окись углерода и подводное плавание плохо совместимы.
  Он кивнул.
  – Я прикреплю к трубе кусок шланга и выведу его на другую сторону домика.
  Я присоединился к Кэтрин в домике и, порывшись в своих вещах, извлёк на свет потрёпанную копию Адмиралтейских таблиц для подводников.
  – Теперь я объясню тебе, почему нам понадобится два троса, спущенные на дно, – сказал я. Я сел за стол, и она присела рядом, вытирая свои волосы полотенцем. – Мы собираемся опуститься примерно на сто футов и провести на дне как можно больше времени. Верно?
  – Полагаю, что да.
  – Предположим, что мы провели на дне два часа – это означает несколько декомпрессионных остановок на пути вверх. Пять минут на пятидесяти футах, десять на сорока футах, тридцать на тридцати футах, сорок на двадцати футах и пятьдесят на десяти футах – всего... э... сто тридцать пять минут или два с четвертью часа. Это пожалуй будет довольно утомительно – просто отсиживаться на различных уровнях, но тут ничего не поделаешь. Кроме троса с грузом, брошенного с плота, нам понадобится ещё один с ремнями, привязанными к нему на различной глубине, на которых можно будет сидеть, и воздушными баллонами, поскольку твоего акваланга надолго не хватит. И всю эту гирлянду нам придётся поднимать каждый день, чтобы перезарядить баллоны.
  – Я никогда раньше не делала ничего подобного, – сказала она. – Я никогда не ныряла так глубоко и не оставалась под водой так долго. Я раньше не думала о декомпрессии.
  – Теперь пришло время об этом подумать, – сказал я мрачно. – Одна оплошность, и у тебя кессонная болезнь. Ты когда-нибудь видела, что она делает с человеком?
  – Нет, не видела.
  – Пенящаяся кровь не принесёт тебе большого удовольствия. Кроме того, что это ужасно больно, как только азотная эмболия достигнет сердца, ты будешь стучаться в Небесные Врата.
  – Но это так долго, – пожаловалась она. – Чем ты обычно занимаешься, оставаясь на глубине десять футов почти целый час?
  – Мне и самому приходилось это делать не слишком часто, – признался я. – Но обычно я использую вынужденное безделье как удобную возможность сочинять похабные стишки. – Я бросил взгляд на декомпрессионную камеру. – Я хотел бы иметь её поближе к месту возможного происшествия – может быть, прямо на плоту. Я спрошу Рудетски, что он может сделать.
  4
  Работа продвигалась своим чередом, неделя за неделей, и я почти забыл про Гатта. Мы поддерживали радиоконтакт с Лагерем-Один, который передавал нам сообщения про Пата Харриса, и казалось, что всё спокойно. Гатт вернулся в Мехико, где проводил своё время в праздности, так, словно ничто в мире его не беспокоит, хотя банда его головорезов по-прежнему находилась в Мериле. Я не знал, что это значит, но у меня совершенно не было возможности всё обдумать, поскольку программа обследования сенота занимала всё моё время. Я вполглаза приглядывал за Халстедом и обнаружил, что он работает упорнее меня самого, и это весьма радовало Фаллона.
  Каждый день приносил с собой новые открытия – удивительные открытия. Это и на самом деле был Уашуанок. Бригады Фаллона находили здание за зданием – дворцы, замки, игровые арены и несколько неизвестных строений, одно из которых, как он думал, являлось астрономической обсерваторией. Сенот окружало кольцо из стел – всего из оказалось двадцать четыре, – и ещё одна шеренга колонн протянулась прямо через центр города. Непрерывно щёлкая фотоаппаратом и не выпуская ручку из рук, Фаллон заполнял данными блокнот за блокнотом.
  Несмотря на то, что здесь у нас не было никаких профсоюзов, один день в неделю отводился под выходной, который учёные обычно использовали на то, чтобы привести в порядок свои бумаги, в то время как люди Рудетски резвились возле сенота. Поскольку проводить погружения в таких условиях было невозможно, я использовал свободный день для отдыха и для того, чтобы выпить пива немного больше, чем это позволяла безопасность в ходе рабочей недели.
  В один из таких дней Фаллон провёл меня по всему участку, чтобы показать, что они уже обнаружили. Он указал на низкий холм, освобождённый от растительности.
  – Вероятно, именно здесь Виверо встретил свой конец, – сказал он. – Это Храм Кукулькана – вы можете посмотреть на ступени, которые мы раскопали в передней части.
  Мне было трудно ему поверить.
  – Весь этот холм?
  – Весь холм. Это было большое здание. На самом деле, мы прямо сейчас стоим на нём, на его части.
  Я посмотрел вниз и ковырнул ногой землю. На вид она ничем не отличалась от обычной земли – просто тонкий слой гумуса. Фаллон сказал:
  – Майя имели обыкновение строить на платформах. Они размещали на платформах свои жилища, чтобы поднять их над землёй, и при строительстве больших сооружений ими руководила та же идея. Сейчас мы стоим на платформе, но она настолько большая, что вы этого не осознаёте.
  Я посмотрел на ровную поверхность, простирающуюся до холма, который был Храмом Кукулькана.
  – Насколько большая?
  Фаллон усмехнулся.
  – Рудетски прошёлся здесь с теодолитом. Он подсчитал, что она занимает площадь пятьдесят акров и достигает в высоту ста тридцати футов. Это искусственный акрополь – 90 миллионов кубических футов в объёме и содержащий шесть с половиной миллионов тонн материала. – Он достал свою трубку.
  – Чёрт возьми! – воскликнул я. – Я не ожидал встретить здесь что-то подобное.
  Фаллон чиркнул спичкой.
  – Майя... – пуфф-пуфф... – были... – пуфф... – трудолюбивыми людьми. – Он бросил критический взгляд на чашечку своей трубки. – Пойдёмте посмотрим поближе на храм.
  Мы подошли к холму и увидели частично раскопанную лестницу. Ступени имели в ширину около пятидесяти футов. Фаллон показал вверх мундштуком своей трубки.
  – Я подумал, что найду кое-что на самом верху, поэтому произвёл небольшие раскопки, в результате чего обнаружил то, что ожидал. Вас это может заинтересовать.
  Взобраться на холм оказалось нелегко, поскольку он имел очень крутой склон.
  Представьте себе египетскую пирамиду, покрытую тонким слоем земли, и вы поймёте, о чём я говорю. Невзирая на свой возраст, Фаллон, казалось, не испытывал чрезмерного напряжения от подъёма. На вершине он сделал указующий жест.
  – Лестница приводит сюда – здесь я и копал.
  Я подошёл к краю ямы, обозначенной кучей земли, и увидел, что Фаллон раскрыл вызывающую ужас голову с открытым ртом и острыми зубами, обнажёнными в яростном оскале.
  – Пернатый Змей, – сказал он мягко. – Символ Кукулькана, – Он вытянул руку в направлении земляной стены позади скульптуры. – А здесь находился сам храм – место, где приносили жертвы.
  Я посмотрел по сторонам и представил себе, как Виверо стоял здесь перед жрецами дрожа от страха, ожидая, что сейчас из него вырвут сердце. Это были мрачные мысли.
  Фаллон сказал задумчиво:
  – Я надеюсь, что крыша не провалилась, было бы прекрасно найти её неповреждённой.
  Я присел на удобный пенёк и окинул взглядом всю территорию города. Примерно пятая его часть уже была расчищена, но это касалось только растительности. Повсюду виднелись большие холмы, подобные тому, на котором мы находились, ожидающие того, чтобы их раскопали.
  Я спросил:
  – Как вы думаете, сколько ещё понадобится времени? Когда мы сможем увидеть, на что это на самом деле похоже?
  – Возвращайтесь сюда через двадцать лет, – сказал он. – Тогда у вас сложится ясное представление.
  – Так долго?
  – Нельзя спешить в подобных делах. Кроме того, мы не будем раскапывать всё. Мы должны оставить что-нибудь следующему поколению – у них появятся новые методы, и они смогут обнаружить то, что мы способны упустить. Я не намерен раскапывать более половины города.
  Я задумчиво посмотрел на Фаллона. Этот человек в свои шестьдесят лет был готов начать что-то такое, чего, как он знал, ему не удастся закончить. Возможно, благодаря привычке мыслить категориями столетий и тысячелетий, он развил в себе способность смотреть на вещи с позиции космоса. В этом он сильно отличался от Халстеда.
  Он произнёс немного печально:
  – Человеческая жизнь слишком коротка, а его творения переживают его на многие тысячелетия, будучи более долговечными, чем сам человек. Шелли знал про это, и про то, что человек тщеславен. "Я Озимандиас, царь царей, посмотри на дело рук моих, Всемогущий, и приди в отчаяние!" – Он взмахнул рукой в сторону города. – Но должны ли мы отчаиваться, глядя на это? Я считаю, что не должны. Я смотрю на подобные монументальные сооружения как на продукт тщеславия человека, жизнь которого так коротка. – Он вытянул перед собой свои руки, покрытые узлами вен и немного дрожащие. – Как жаль, что эта плоть сгниёт так скоро.
  Разговор принял слишком мрачный оттенок, поэтому я сменил тему.
  – Вы уже выяснили, где находится королевский дворец?
  Он улыбнулся.
  – Всё ещё надеетесь найти покрытые золотом стены? – Он покачал головой, – Виверо, как обычно, всё перепутал. У майя не было королей – в том смысле этого слова, как мы его понимаем, но среди них имелся наследный властелин, которого называли Халач виник, и его-то, я полагаю, Виверо и принял за короля. Затем у них был главный военачальник – након, которого выбирали на три года. Жреческий сан тоже передавался по наследству. Я сомневаюсь, что у Халач виника имелся собственный дворец, но мы нашли, как нам кажется, одно из главных административных зданий. – Он показал в сторону одного из холмов. – Вот оно.
  Оно несомненно было большим, но вызывало разочарование. На мой взгляд, это был просто ещё один холм, и надо было иметь богатое воображение для того, чтобы мысленно превратить его в здание. Фаллон сказал терпеливо:
  – Это не просто, я знаю. Требуется большой опыт для того, чтобы увидеть то, что скрыто под землёй. Но то, что Виверо привели к Халач винику для вынесения окончательного приговора, это весьма вероятно. Халач виник являлся одновременно верховным жрецом, но Виверо этого не знал – он не читал "Золотую Ветвь" Фрезера.
  Так же как и я, так что в этом мы находились с Виверо на одном уровне. Фаллон сказал:
  – Следующим шагом мы избавимся от этих пней. – Он слабо пнул тот, на котором я сидел.
  – Что вы собираетесь делать? Взорвать их?
  Его, казалось, шокировал мой вопрос.
  – Упаси Бог, нет! Мы сожжём их вместе с корнями. К счастью, деревья в дождевом лесу имеют неглубокие корни – вы можете видеть, что большая часть корневой системы на этой платформе расположена над землёй. Покончив с ними, мы вместо корней введём в сооружение систему труб и зальём их цементом, чтобы укрепить здание. Мы не хотим, чтобы око обрушилось на более поздней стадии.
  – Вы не нашли то, что так взволновало Виверо? Золотой знак – чем бы он ни был?
  Он с сомнением покачал головой.
  – Нет – и может быть, никогда не найдём. Я думаю, что у Виверо после двенадцати лет заключения в голове мог произойти небольшой сдвиг. Появилась какая-нибудь религиозная мания. У него могли начаться галлюцинации.
  Я сказал:
  – Если судить по современным стандартам, то о любом испанце шестнадцатого века можно сказать, что у него была религиозная мания. Ликвидацию целых цивилизаций просто из-за расхождения во взглядах на Бога нельзя назвать признаком здравомыслия.
  Фаллон поднял на меня глаза.
  – Так вы считаете, что здравомыслие понятие относительное? Возможно, вы правы: возможно, наши нынешние войны из будущего будут выглядеть как проявление извращённого мышления. Несомненно, перспектива атомной войны никак не вяжется с понятием здравого смысла.
  Я подумал о несчастном Виверо, которого терзали угрызения совести из-за того, что он побоялся обратить язычников в христианство. И всё же он с готовностью советует своим сыновьям, как наиболее эффективно истребить язычников, хотя и соглашается, что эти методы не христианские. Своей позицией он напоминал мне мистера Пукли, изобретателя первого пулемёта, который предлагал использовать круглые пули против христиан и квадратные для турок.
  Я спросил:
  – Где Виверо взял золото для изготовления зеркал? Вы говорили, что здесь было очень мало золота.
  – Я такого не говорил, – возразил Фаллон. – Я утверждал, что оно копилось в течение столетий. Вероятно, в те времена сюда разными путями попадало довольно много золота, и ювелир за двенадцать лет мог скопить его достаточное количество. Кроме того, зеркала изготовлены не из чистого золота, это тумбага – сплав из золота, серебра и меди, и меди в нём достаточно много. Испанцы всегда говорили про красное золото индейцев, которое имело такой оттенок как раз из-за меди.
  Он выбил пепел из своей трубки.
  – Думаю, мне пора вернуться к карте Рудетски, чтобы составить расписание работ на следующую неделю. – Он сделал паузу. – Кстати, Рудетски говорил мне, что он видел в лесу нескольких чиклерос. Я приказал всем оставаться в лагере и не шататься по окрестностям. Это касается и вас.
  Я быстро вернулся в двадцатое столетие. Придя в лагерь, я отправил послание Пату Харрису через радиопередатчик в Лагере-Один, проинформировав его относительно этого последнего открытия. Это было всё, что я мог сделать.
  5
  Фаллон был несколько разочарован программой моих подводных работ. "Только два часа в день", – сказал он с недовольным видом.
  Поэтому я был вынужден изложить ему краткий курс биофизики, связанной с подводными погружениями. Разумеется, главная проблема здесь азот. Мы ныряли на глубину примерно сто футов, абсолютное давление на такой глубине равняется четырём атмосферам – примерно шестьдесят футов на квадратный дюйм. Это не оказывает никакого воздействия на дыхание, поскольку впускной клапан подаёт воздух в лёгкие под давлением окружающей его воды. И здесь не существует опасности оказаться раздавленным разницей давлений.
  Проблемы вызывает тот факт, что с каждым вдохом вы потребляете воздуха в четыре раза больше, чем в обычных условиях. Организм может достаточно легко справиться с избытком кислорода, но добавочный азот выводится из него за счёт растворения в крови и накопления в клетках ткани. Если давление вернётся к нормальному внезапно, тогда азот быстро освобождается, образуя пузырьки в кровеносных сосудах – кровь буквально кипит, и это верный путь в могилу.
  Поэтому давление необходимо понижать медленно, поднимаясь на поверхность очень аккуратно со множеством остановок, чья продолжительность заранее рассчитана докторами Адмиралтейства так, чтобы накопленный азот освобождался постепенно, с контролируемой интенсивностью.
  – Хорошо, – сказал Фаллон нетерпеливо. – Я понял это. Но если вы проводите два часа на дне и тратите примерно столько же времени на подъём, всё равно это только половина рабочего дня. Вы могли бы совершать одно погружение утром и ещё одно днём.
  – Это невозможно, – сказал я. – Когда вы выходите из воды, тело всё ещё остаётся пропитанным азотом при нормальном атмосферном давлении, и требуется по крайней мере пять часов, чтобы вывести его из организма. Мне очень жаль, но мы можем совершать только одно погружение в день.
  И он был вынужден удовлетвориться этим.
  Плот, который сделал Рудетски, оказался для нас большой подмогой. Вместо моей первоначальной идеи подвесить маленькие баллоны с воздухом на каждом де-компрессионном уровне, мы опустили под воду шланги, которые присоединялись прямо к впускному клапану и снабжали нас воздухом из больших баллонов, размещённых непосредственно на плоту. И я обследовал пещеру в стене сенота на глубине шестьдесят пять футов. Она оказалась довольно большой и имела форму перевёрнутого мешка, что натолкнуло меня на мысль наполнить пещеру воздухом и вытеснить из неё воду. Шланг, соединённый с воздушным насосом на плоту, быстро сделал свою работу, и казалось несколько странным иметь возможность снять с себя маску и дышать нормально, находясь так далеко от поверхности. Разумеется, воздух в пещере был под тем же давлением, что и вода на этой глубине, вследствие чего не мог помочь ходу декомпрессии, но если у меня или у Кэтрин возникнут проблемы, пещера сможет послужить временным пристанищем с большим запасом воздуха. Я подвесил фонарь над входом и ещё один поместил внутри.
  Фаллон перестал жаловаться, когда увидел, что мы стали извлекать на поверхность. Сначала пришлось очистить дно от большого количества ила, но мы сделали это при помощи всасывающего насоса, и первой моей находкой был череп, который навеял на меня мрачные мысли.
  На следующий день мы подняли наверх большое количество различных предметов – маски из золота и меди, чаши, колокольчики, множество ювелирных изделий, таких, как кулоны, браслеты, кольца как для пальцев, так и для ушей, ожерелья и украшенные орнаментом пуговицы из золота и нефрита. Здесь также были церемониальные ножи из кремня и обсидиана, деревянные копьеметалки, сохранившиеся от разложения под толстым слоем ила, и не менее восемнадцати тарелок, подобных той, что Фаллон мне показывал в Мехико.
  Перлом нашей коллекции была маленькая статуэтка из золота высотой около шести дюймов, изображающая молодую девушку майя. Фаллон осторожно её очистил, а затем поставил на свой стол и начал изучать с озадаченным видом.
  – Тема майя, – сказал он. – Но исполнение несомненно не их – они не работали в таком стиле. Но всё же это девушка майя. Посмотрите на её профиль.
  Кэтрин взяла статуэтку в руки.
  – Она прекрасна, не правда ли? – Немного поколебавшись, она сказала: – А что, если это та самая, изготовленная Виверо статуэтка, которая произвела большое впечатление на жрецов майя?
  – Бог ты мой! – воскликнул Фаллон с изумлением. – Скорее всего так и есть, но это было бы невероятным совпадением.
  – При чём здесь совпадение? – спросил я и обвёл рукой сокровища, сложенные на полках. – Все эти предметы были принесены в жертву, не так ли? Майя отдавали Чаку свои самые ценные вещи. Я думаю, нет ничего невероятного в том, что статуэтку Виверо принесли в жертву подобным образом.
  Фаллон осмотрел её снова.
  – Она была отлита, – признал он. – И это не техника майя. Вероятно, её отлили Виверо, но, может быть, это не та самая статуэтка, о которой он писал. Он вполне мог сделать их несколько.
  – Я предпочитаю думать, что это самая первая, – сказала Кэтрин.
  Я обвёл взглядом ряды сверкающих изделий на полках.
  – Сколько всё это стоит? – спросил я Фаллона. – Сколько денег могут принести наши находки на открытом аукционе?
  – Эти предметы никогда не будут представлены к продаже, – сказал Фаллон мрачно. – Мексиканское правительство проследит за этим – так же как и я.
  – Но предположим, что они появились на аукционе или на чёрном рынке. Сколько будет стоить весь лот?
  Фаллон призадумался.
  – Если эти изделия будут вывезены из страны и попадут в руки неразборчивого перекупщика – например, такого человека, как Джеррисон, – он сможет продать их примерно за полтора миллиона долларов.
  Я перевёл дыхание.
  Мы ещё и наполовину не закончили с сенотом, а уже нашли так много. С каждым днём мы находили всё больше предметов, и интенсивность находок возрастала по мере того, как мы углублялись в ил. По оценке Фаллона, общая стоимость предметов, обнаруженных в сеноте, будет составлять не менее четырёх миллионов долларов – может быть, даже пять миллионов.
  Я сказал мягко:
  – Неудивительно, что Гатт так заинтересован. А вы всё не могли понять почему!
  – Я думал о находках, которые бывают при обычных раскопках, – сказал Фаллон. – Предметы из золота, оставленные на поверхности, исчезли давным-давно, и здесь можно обнаружить очень мало. И я думал, что Гатта ввела в заблуждение уловка Виверо, сделанная им в письме. Я определённо не ожидал, что сенот окажется таким плодотворным. – Он забарабанил пальцами по столу. – Я считал, что Гатта интересует золото во имя золота – как обыкновенного охотника за сокровищами. – Он махнул рукой в сторону полок. – Стоимость чистого золота во всех этих изделиях не более чем пятнадцать-двадцать тысяч долларов.
  – Но мы знаем, что Гатт не таков, – сказал я. – Как Харрис назвал его? Образованный гангстер. Он не похож на глупого воришку, способного расплавить золотые изделия; он знает их антикварную стоимость и знает, как их продать. Харрис уже установил связь между Гаттом и Джеррисоном, а вы сами только сейчас сказали, что Джеррисон может всё продать без особых затруднений. Я советую вам забрать отсюда все наши находки и запереть их в самый большой банковский сейф, который только можно найти в Мехико.
  – Разумеется, вы правы, – коротко сказал Фаллон. – Я это организую. И нам необходимо поставить в известность мексиканские власти о масштабах сделанных нами здесь открытий.
  6
  Сезон подходил к концу. Скоро должны были начаться дожди, и тогда работать на участке раскопок станет невозможно. Я мог смело предположить, что это никак не отразится на моей собственной работе в сеноте – нельзя стать мокрее мокрого, но было очевидно, что если раскопки будут продолжаться в сезон дождей, то участок неизбежно превратится в море грязи, поэтому Фаллон с видимой неохотой решил свернуть работы.
  Это означало массовую эвакуацию в Лагерь-Один. Рудетски сильно беспокоился за всё то оборудование, которое предстояло вывезти, но Фаллон отнёсся к этой проблеме с полной несерьёзностью.
  – Оставьте его здесь, – сказал он беспечно. – Оно понадобится нам на следующий сезон.
  Рудетски излил мне своё негодование.
  – На следующий сезон здесь ничего не останется. Эти стервятники чиклерос растащат всё подчистую.
  – Не стоит из-за этого беспокоиться, – сказал я. – Фаллон может себе позволить купить новое оборудование.
  Но бережливый Рудетски не мог с этим смириться и принялся с особой тщательностью упаковывать генераторы и насосы, чтобы укрыть их от непогоды, в надежде, что, возможно, чиклерос и не разграбят лагерь.
  – Я зря трачу своё время, – сказал он мрачно, отдав распоряжение заколотить досками окна домиков. – Но чёрт возьми, я должен что-то сделать!
  Так что мы эвакуировали Уашуанок. Большой вертолёт прилетел и улетел, забрав с собой людей, которые раскапывали город. Перед тем, как улетать, молодые археологи попрощались с Фаллоном. Они горели энтузиазмом и горячо обещали вернуться на следующий сезон, когда начнутся настоящие раскопки зданий. Фаллон улыбался им с отеческой снисходительностью и помахал на прощание рукой. Но когда он вернулся к своим делам, на его лице появилось выражение странной грусти.
  Он не принимал никакого участия в работах по эвакуации и отказался принимать какие-либо решения, поэтому Рудетски начал обращаться с вопросами ко мне. Я делал то, что считал правильным, и никак не мог понять, что случилось с Фаллоном. Он уединился в домике, в котором на полках хранились наши находки, и всё своё время посвящал тому, что терпеливо их чистил, делая записи в своём блокноте. Он не позволял, чтобы ему мешали, и отказывался расстаться с драгоценными экспонатами.
  – Они отправятся отсюда вместе со мной, – сказал он. – Займитесь остальными вещами и оставьте меня в покое.
  Наконец пришло время улетать и нам. Лагерь был свёрнут до трёх-четырёх домиков, а то, что осталось, могло уместиться в двух грузовых вертолётах. Я направлялся к домику Фаллона, чтобы доложить ему об этом, когда ко мне в страшной спешке подбежал Рудетски.
  – Пойдёмте со мной в радиопалатку, – сказал он, переводя дыхание. – В Лагере-Один происходит что-то странное.
  Я прошёл вместе с ним и выслушал печальную историю. У них произошёл пожар, и большой вертолёт полностью сгорел.
  – Кто-нибудь ранен? – рявкнул Рудетски.
  Тоненький голосок, доносящийся с волнообразными перепадами из динамика, сообщил, что никто серьёзно не пострадал; всё обошлось парой слабых ожогов. Но вертолёт был целиком уничтожен.
  Рудетски проревел:
  – Как, чёрт возьми, это произошло?
  Голос нырнул в безмолвие, а затем появился снова, слегка окрепнув:
  – ...не знаю... так получилось...
  – Просто так получилось, – повторил Рудетски с негодованием.
  Я спросил:
  – Что происходит с их передатчиком? Похоже, ему не хватает мощности.
  – Что с вашим передатчиком? – сказал Рудетски в микрофон. – Прибавь громкость!
  – Я слышу вас хорошо и отчётливо, – произнёс голос слабо. – Вы плохо меня слышите?
  – Ты абсолютно прав, мы слышим тебя плохо, – ответил Рудетски. – Сделай что-нибудь с этим.
  Приём стал чуть более уверенным.
  – Мы уже отправили всех в Мехико. Нас здесь осталось только трое, но мистер Харрис сказал, что что-то не в порядке с самолётом.
  Я почувствовал лёгкое покалывание в затылке и, нагнувшись вперёд через плечо Рудетски, сказал в микрофон:
  – Что с ним случилось?
  – ...не знаю... приземлился... неправильная регистрация... не может вылететь до тех пор, пока... – Приём снова стал слабым, и я с трудом улавливал смысл слов. Внезапно он прекратился совсем, и не стало слышно даже шипения несущей волны. Рудетски покрутил приёмник, но больше не смог связаться с Лагерем-Один.
  Он повернулся ко мне и сказал:
  – Они полностью вышли из эфира.
  – Попробуй связаться с Мехико, – сказал я.
  Он состроил гримасу.
  – Я попробую, но не думаю, что здесь есть какая-то надежда. У этого маленького ящика недостаточно мощности.
  Он принялся крутить ручки, а я попробовал осмыслить то, что произошло. Большой транспортный вертолёт уничтожен, самолёт задержан в Мехико по каким-то загадочным причинам, и Лагерь-Один исчез из эфира. Всё это означало только одно – изоляция, что совсем мне не нравилось. Я задумчиво бросил взгляд в сторону ангара на другом конце поляны, где Ридер, как обычно, наводил глянец на свою машину. По крайней мере, у нас остался ещё один вертолёт.
  Рудетски наконец поднялся на ноги.
  – Ничего не поделаешь, – сказал он и посмотрел на свои часы. – Это был последний сеанс связи с Лагерем-Один на сегодняшний день. Если они починят свой передатчик, то снова выйдут в эфир завтра в восемь часов утра, как обычно. До тех пор мы ничего не можем сделать.
  Он не казался чрезмерно взволнованным, но он не знал того, что знал я. Он не знал про Джека Гатта. Я сказал:
  – Хорошо, подождём до завтра. Я доложу Фаллону о том, что произошло.
  Это оказалось сделать гораздо труднее, чем я предполагал. Он был полностью погружён в свою работу. Склонившись над золотой тарелкой, он пытался датировать её, произнося себе под нос заклятия из чисел майя. Я попробовал рассказать ему про то, что случилось, но он прервал меня раздражённо.
  – Меня это совершенно не беспокоит. Завтра они выйдут в эфир и всё объяснят. Теперь уходите и больше не отвлекайте меня от работы.
  Так что мне пришлось уйти и погрузиться в собственные размышления. Я подумал о том, чтобы рассказать всё Халстеду, но вспомнив последние слова Пата Харриса, изменил решение; я ничего не сказал и Кэтрин, поскольку не хотел её пугать, и также не хотел, чтобы она передала что-нибудь своему мужу. Наконец я пошёл повидаться с Ридером.
  – Твой вертолёт готов к работе? – спросил я.
  Ридер посмотрел на меня удивлённо и немного обиженно.
  – Он всегда готов, – ответил он коротко.
  – Он может понадобиться нам завтра, – сказал я. – Будь готов к раннему старту.
  7
  Этой ночью у нас произошёл пожар в радиопалатке!
  Я проснулся, услышав отдалённые крики, а затем топот ботинок по твёрдой земле, когда кто-то поблизости выскочил из домика. Я поднялся в кровати, чтобы посмотреть, что случилось, и, подойдя к палатке, застал там Рудетски, борющегося с остатками пламени. Я понюхал воздух.
  – Ты хранишь здесь бензин?
  – Нет! – прохрипел он. – У нас были гости. Пара этих проклятых чиклерос копались здесь, пока мы их не спугнули. – Он посмотрел на покорёженные остатки передатчика. – Но за каким дьяволом им понадобилось это делать?
  Я мог ему сказать, но не стал. К изоляции нужно было добавить кое-что ещё.
  – Больше ничего не повреждено? – спросил я.
  – Ничего, о чём бы я знал, – ответил он.
  До восхода оставался ещё целый час.
  – Я собираюсь слетать в Лагерь-Один, – сказал я. – Я хочу выяснить точно, что там произошло.
  Рудетски внимательно посмотрел на меня.
  – Думаете, там появились проблемы? – Он взмахнул рукой. – Как здесь?
  – Может быть, – согласился я. – Здесь могут возникнуть новые проблемы. Держи весь лагерь под контролем, пока меня не будет. И не особенно доверяй Халстеду; если он начнёт доставлять беспокойство, ты знаешь, что делать.
  – Это будет для меня большим удовольствием, – произнёс Рудетски с чувством. – Мне кажется, вы не хотите рассказать мне, что на самом деле происходит?
  – Спроси Фаллона, – сказал я. – Это долгая история, а у меня сейчас нет времени. Пойду разбужу Ридера.
  Я слегка перекусил, а потом начал убеждать Ридера в том, что он должен доставить меня в Лагерь-Один. Поначалу он проявлял нерешительность, но поскольку Фаллон, по-видимому, сложил с себя все полномочия и благодаря поддержке Рудетски Ридер всё-таки дал своё согласие, и мы приготовились вылететь с восходом солнца. Кэтрин подошла ко мне попрощаться, и, нагнувшись вниз, я сказал:
  – Держись поближе к лагерю и никуда не отходи. Я скоро вернусь.
  – Хорошо, – пообещала она.
  Халстед возник откуда-то из-за вертолёта и присоединился к ней.
  – Разыгрываете из себя героя? – спросил он в своей обычной хамской манере.
  Он занимался обследованием Храма Юм Чака над сенотом и жаждал раскопать его по-настоящему, вместо того, чтобы просто расчистить поверхность, но Фаллон ему этого не позволил. Находки, которые Кэтрин и я сделали в сеноте, утёрли ему нос. Ему не давала покоя мысль, что непрофессионалы сорвали банк, и из-за этого он был сильно раздражён и постоянно ссорился со своей женой.
  Он силой увёл её от вертолёта, и Ридер, посмотрев на меня, пожал плечами.
  – Мы уже можем взлетать, – сказал он.
  Я кивнул головой, он взялся за рычаги управления, и мы поднялись в воздух.
  Я попытался заговорить с Ридером, на что в ответ он слабо усмехнулся и показал на наушники внутренней связи. Надев их, я сказал в микрофон:
  – Покружи немного над участком, хорошо? Я хочу посмотреть, как это выгладит с воздуха.
  – О'кей, – ответил он, и мы начали огибать Уашуанок по пологой дуге. Сверху он и в самом деле выглядел как город, по крайней мере та часть, которую уже расчистили. Я мог различить достаточно чётко огромную платформу, на которой был построен Храм Кукулькана, и здание, в шутку названное Фаллоном "муниципалитетом".
  К востоку от гряды холмов можно было различить контуры того, что выглядело как ещё одна гигантская платформа, но она пока оставалась раскрытой только частично. На холме, поднявшемся над сенотом, Халстед и в самом деле хорошо потрудился, и Храм Юм Чака выглядел таким, каким он был в действительности – не просто земляной холм, а огромная пирамида, выложенная из камней с окружающей её галереей колонн.
  Мы сделали три круга над городом, после чего я сказал:
  – Спасибо, Гарри; нам пора отправляться в путь. Ты не мог бы держаться пониже – я хотел бы поближе взглянуть на лес.
  – Я могу лететь как угодно, если только ты не захочешь опуститься слишком низко. Я буду поддерживать невысокую скорость, так что ты сможешь рассмотреть всё как следует.
  Мы направились на восток, придерживаясь высоты примерно триста футов и со скоростью не выше шестидесяти миль в час. Под нами расстилался бескрайний лес, зелёные дебри с кронами деревьев, одержавших победу в сражении за свет и поднявшихся от земли на высоту в сто шестьдесят футов. Эти кроны формировали отдельные островки, поднявшиеся над основной массой плотной зелени, и нигде не было видно земли.
  – Здесь лучше летать, чем ходить, – сказал я.
  Гарри рассмеялся.
  – Я бы испугался до смерти, оказавшись внизу. Ты не слышал, как по ночам вопят эти проклятые обезьяны-ревуны? Словно какому-то бедняге перерезают горло – медленно.
  – Ревуны меня не испугают, – сказал я. – Они просто производят шум, слегка скребущий по нервам. Змеи и пумы обеспокоили бы меня значительно сильнее.
  – И чиклерос, – добавил Гарри. – Я слышал кое-какие любопытные подробности про этих парней. Говорят, убить человека для них раз плюнуть. – Он посмотрел вниз на джунгли. – Боже, что за место для работы! Неудивительно, что чиклерос так жестоки. Если бы я работал там, внизу, мне было бы абсолютно наплевать, жив я или мёртв – так же как и кто-то другой.
  Мы пересекали часть леса, слегка выделявшуюся на общем фоне. Я спросил:
  – Что здесь произошло?
  – Не знаю, – ответил Гарри, с виду озадаченный так же, как и я. – Эти деревья кажутся мёртвыми. Давай взглянем поближе.
  Он произвёл какие-то манипуляции с управлением, после чего вертолёт снизился и закружил над верхушками деревьев. Одно из них, опередив остальных, широко раскинуло свою крону навстречу солнечному свету, но оно было без листьев, так же как и все остальные деревья вокруг.
  – Мне кажется, я понял, – сказал Гарри. – Здесь что-то случилось, возможно, прошёл торнадо. Деревья были вырваны с корнем, но они набиты здесь настолько плотно, что не смогли упасть, поэтому просто умерли, оставаясь в вертикальном положении. Что за чёртово место – даже умирать здесь приходится стоя!
  Мы поднялись и вернулись на курс. Гарри сказал:
  – Это несомненно был торнадо: мёртвые деревья вытянулись в одну линию. Торнадо способен выкашивать прямые просеки. На ураган это не похоже – он повалил бы деревья на большой площади.
  – А здесь бывают ураганы?
  – Боже мой, конечно! Один из них прямо сейчас бушует в Карибском море. Я слушаю сводки погоды на тот случай, если он вдруг решит завернуть сюда. Хотя это маловероятно.
  Вертолёт внезапно накренился в воздухе, и он выругался.
  – Что случилось? – спросил я.
  – Я не знаю. – Он быстро проверил свои приборы и через некоторое время сказал:
  – Всё работает нормально.
  Но не успел он закончить эту фразу, как со стороны хвоста донёсся оглушительный удар, и весь фюзеляж завращался с бешеной скоростью. Центробежная сила бросила меня на стену кабины, и я прилип к ней, в то время как Гарри делал отчаянные попытки дотянуться до управления.
  Весь мир вращался вокруг нас с головокружительной скоростью; горизонт то поднимался, то резко падал, и внезапно лес оказался совсем близко – слишком близко.
  – Держись! – крикнул Гарри и ударил по переключателям на приборной панели.
  Шум двигателя внезапно затих, но мы продолжали вращаться. Я увидел верхушку дерева, вытянувшегося поперёк нашего сумасшедшего курса, и понял, что сейчас мы разобьёмся. В следующий момент я услышал громкий треск, закончившийся сильным ударом. Меня бросило вперёд, и моя голова пришла в соприкосновение с металлической перекладиной.
  И это было всё, что я помнил.
  Глава 9
  1
  Моя голова раскалывалась на части. Поначалу это была просто отдалённая пульсирующая боль, какая бывает с тяжёлого похмелья, но она быстро нарастала, пока не стала вызывать у меня такое ощущение, что кто-то использует мой череп в качестве мишени для артиллерийской стрельбы. Когда я пошевелился, внутри что-то взорвалось, и вокруг всё потемнело.
  В следующий раз, когда я пришёл в себя, мне было уже лучше – но не намного. На этот раз я оказался способен поднять голову, но ничего не увидел. Просто множество красных бликов, танцующих у меня перед глазами. Откинувшись назад, я потёр их и услышал, как кто-то стонет. Примерно в тот же момент ко мне вернулось зрение, и вместо красного всё стало зелёным – слепящие движения какой-то зелени за прозрачной стеной кабины.
  Я снова услышал стон и, повернувшись, увидел Гарри Ридера, согнувшегося на своём сиденье; из уголка его рта стекала струйка крови. Я был очень слаб и не мог пошевелиться, кроме того, мой мыслительный процесс, по-видимому, испытывал сильные затруднения, и мне не удавалось сложить вместе две последовательные мысли. Всё, что я мог сделать, это повернуть голову и уставиться в окно.
  Я увидел лягушку! Она сидела на широком листе и смотрела на меня немигающими глазами, оставаясь совершенно неподвижной, за исключением быстрой пульсации горла. Мы изучали друг друга долгое время, достаточное для того, чтобы я успел дважды повторить про себя стихотворение про лягушку, ставшую невестой, – "О-хо-хо, сказал Роули". В конце концов она мигнула, развеяв чары, и я снова повернул голову, чтобы посмотреть на Гарри.
  Он слабо заёрзал и качнул головой. Его лицо было очень бледным, и струйка крови изо рта вызывала у меня сильное беспокойство, поскольку говорила о внутреннем повреждении. Я снова попробовал пошевелиться, но почувствовал себя чертовски слабым. "Давай, – сказал я себе, – не будь таким серым и тусклым. Подстегни себя, Уил; действуй как человек, который знает, что делать! "
  Я попробовал ещё раз и мне удалось сесть. Как только я это сделал, вся кабина тревожно затряслась и закачалась, как маленькая шлюпка на волнах.
  – Боже, – воскликнул я громко. – Что мне делать? – Я посмотрел на лягушку. Она оставалась неподвижной, хотя лист, на котором она сидела, слабо покачивался. По-видимому, это её не особенно беспокоило, и она ничего не сказала.
  Я заговорил снова, поскольку меня успокаивал звук собственного голоса.
  – Ты, должно быть, сошёл с ума, – сказал я. – Ты ждёшь, что лягушка с тобой заговорит! Ты бредишь, Уил, у тебя контузия.
  – Во... во... – произнёс Гарри.
  – Очнись, Гарри! – крикнул я. – Очнись, ради Бога! Мне так одиноко.
  Гарри снова застонал, и его глаза слегка приоткрылись.
  – Во... во...
  Я нагнулся поближе и приблизил ухо к его губам.
  – Что такое, Гарри?
  – Во... да, – прошептал он. – Вода за сиденьем.
  Я нагнулся за водой, и снова вертолёт затрясся и задрожал. Я нашёл флягу и поднёс её к губам Гарри, неуверенный в правильности своего поступка. Если у него повреждён желудок, вода не принесёт ему никакого облегчения.
  Но оказалось, что всё в порядке. Он делал слабые глотки, немного проливая мимо, и по его подбородку стекала розовая пена. Затем он быстро пришёл в себя, значительно быстрее, чем это сделал я. Я тоже выпил воды, что сильно мне помогло. Я вернул флягу Гарри, и он прополоскал свой рот, а затем сплюнул. Два сломанных зуба со стуком упали на приборную панель.
  – А-ах! – произнёс он. – Мой рот разрезало на части.
  – Слава Богу, – сказал я. – Я думал, что осколки рёбер попали тебе в лёгкие.
  Он начал выпрямляться, но сделал паузу, когда вертолёт закачался.
  – Что за чёрт!
  Внезапно я понял, где мы находимся.
  – Осторожней, – сказал я хрипло. – Мне кажется, что мы не на земле. Это тот самый случай, о котором поётся в песенке "Укачало детку на верхушке ели". – Я остановился, не сказав ничего больше. Мне не нравился конец этого куплета.
  Гарри застыл на своём сиденье, а затем принюхался.
  – Сильный запах горючего. Мне это совсем не нравится.
  Я спросил:
  – Что случилось – там, в небе?
  – Я думаю, мы потеряли задний винт, – ответил он. – Когда такое происходит, фюзеляж начинает вращаться в направлении, противоположном вращению главного винта. Слава Богу, что мне удалось дотянуться до панели и выключить двигатель.
  – Должно быть, деревья смягчили наше падение, – сказал я. – Если бы мы ударились о твёрдую землю, то вертолёт раскололся бы, как яичная скорлупа. А так мы, кажется, целы.
  – Я не могу понять, – пожаловался он. – Почему задний винт вышел из строя?
  – Может быть, где-то появилась трещина из-за усталости металла, – предположил я.
  – Это новая машина. У неё не было времени устать.
  Я деликатно заметил:
  – Я предпочёл бы обсудить этот вопрос в другое время. Сейчас я намерен поскорее отсюда убраться. Интересно, как далеко от нас находится земля? – Я осторожно пошевелился. – Приготовься к быстрым действиям.
  Я осторожно нажал на ручку боковой двери и услышал щелчок, когда замок открылся. Ещё одно плавное усилие, и дверь приоткрылась примерно на десять дюймов, а затем что-то остановило её, но она открылась уже достаточно для того, чтобы я мог посмотреть вниз. Прямо под нами находилась толстая ветвь, а за ней просто сплошная масса листьев, и никаких признаков земли. Я посмотрел вверх и увидел кусочек голубого неба в оправе из всё тех же зелёных листьев.
  Фаллон бродил по джунглям в течение многих лет, и хотя не был ботаником, проявлял к ним интерес, и при нескольких удобных случаях он поделился со мной своими знаниями. Из того, что он мне рассказывал, и из того, что находилось перед моими глазами, я мог сделать вывод, что мы находимся на высоте примерно восемьдесят футов. Основная жизнь дождевого леса происходит на трёх уровнях, специалисты называют их галереи; мы пробили верхний уровень и зацепились на втором, более плотном.
  – Есть какая-нибудь верёвка? – спросил я Гарри.
  – В нашем распоряжении целая лебёдка.
  – Ты можешь размотать её без лишних движений?
  – Я попробую, – сказал он.
  На барабане лебёдки имелся рычаг тормоза, которым он мог управлять вручную, и я помог ему размотать трос, укладывая его бухтами перед выходом у переднего сиденья. Затем я спросил:
  – Ты знаешь, где мы находимся?
  – Конечно! – Он взял в руки планшет с картой. – Мы где-то здесь. Мы находились в воздухе около десяти минут и летели достаточно медленно. Мы удалились от лагеря примерно на десять миль. Это будет нелёгкая прогулка.
  – У тебя есть здесь какой-нибудь аварийный комплект?
  Он начал загибать пальцы.
  – Пара мачете, аптечка первой помощи, две фляги с водой – и ещё кое-какие мелочи.
  Я взял в руки флягу, лежащую между сиденьями, и потряс её возле уха.
  – Одна из них наполовину пустая – или наполовину полная – зависит от того, как ты смотришь на подобные вещи. Нам лучше поскорее добраться до воды.
  – Я сложу всё остальное, – сказал Гарри и повернулся на своём сиденье.
  Вертолёт покачнулся, и раздался скрежет рвущегося металла. Гарри немедленно остановился и посмотрел на меня тревожным взглядом. На его верхней губе выступили капельки пота. Убедившись, что больше ничего не происходит, он плавно нагнулся и протянул руку за мачете.
  Мы сложили всё необходимое перед собой, и тут я воскликнул:
  – Радио! Оно работает?
  Гарри положил руку на тумблер, а затем отдёрнул её назад.
  – Не знаю, стоит ли это делать, – сказал он нервно. – Ты чувствуешь запах горючего? Если в передатчике произойдёт замыкание, одной искры будет достаточно, чтобы поднять нас на воздух. – Некоторое время мы смотрели друг на друга в полной тишине, затем он слабо усмехнулся. – Хорошо, я попробую.
  Он щёлкнул тумблером и прижал к уху наушник.
  – Оно сломано! Сигнал не передаётся и не принимается.
  – Тогда не будем больше про это думать.
  Я открыл дверь так широко, как только возможно, и посмотрел вниз на ветвь. Она имела в ширину около девяти дюймов и казалась очень прочной.
  – Теперь я попробую вылезти. Я хочу, чтобы ты сбросил мне трос, когда я крикну.
  Выскользнуть наружу не составило для меня большого труда, я довольно худой, и, держась руками за порожек кабины, я начал опускаться на ветвь. Даже когда я выпрямился до конца, мои подошвы висели в воздухе в шести дюймах от ветви, и мне пришлось пролететь остаток пути. Я разжал пальцы и ударился о ветвь ногами под прямым углом, слабо покачнулся, а затем упал вперёд и обхватил её руками, представляя из себя хорошую имитацию человека на ярмарочном шесте. Когда я принял вертикальное положение, сидя верхом на ветке, то обнаружил, что с трудом перевожу дыхание.
  – О'кей – бросай трос.
  Он опустился вниз, и я схватил его руками. Гарри привязал фляги с водой и мачете к ремням на конце троса. В целях безопасности я оставил их там, где они были, и пристегнул ремни к ветке.
  – Теперь можешь выбираться, – крикнул я.
  Гарри стравил ещё немного троса, а затем появился сам. Он обвязал себя тросом вокруг талии и вместо того, чтобы спуститься вниз на ветку, начал карабкаться на крышу кабины вертолёта.
  – Какого чёрта ты делаешь? – прокричал я.
  – Я хочу взглянуть на хвостовой отсек, – сказал он, тяжело дыша.
  – Ради Бога, остановись! Ты обрушишь вниз всю эту чёртову махину.
  Он проигнорировал мои слова и пополз на четвереньках по направлению к хвосту. Насколько я мог видеть, единственное, что удерживало вертолёт в его нынешнем положении, было колесо, которое застряло в развилке между веткой и стволом дерева, и даже пока я смотрел, мне удалось заметить, что колесо скользит вперёд с неразличимо маленькой скоростью.
  Когда я поднял голову, Гарри уже исчез за завесой листьев.
  – Он двигается! – крикнул я. – Слезай обратно!
  Ответом мне была тишина. Вертолёт накренился, сломав с хрустом опутавшие его тонкие ветки, и несколько листьев полетели вниз. Я бросил взгляд на колесо и увидел, что оно продвинулось вперёд. Ещё два дюйма, и весь вертолёт лишится опоры.
  Гарри снова появился в поле зрения, плавно продвигаясь головой вперёд по направлению к кабине. Он ловко спустился вниз и спрыгнул на ветку. Она прогнулась от удара, он закачался, а я поймал его за талию. Мы вдвоём могли бы составить хороший цирковой номер.
  Он совершил ряд манёвров, в результате которых оказался верхом на ветке лицом ко мне. Я показал на колесо, которому оставалось продвинуться на один дюйм. Его лицо напряглось.
  – Давай отсюда убираться.
  Мы отвязали мачете и фляги с водой и перекинули их лямки через плечи, затем вытянули из вертолёта остатки троса лебёдки.
  – Какова его длина?
  – Сто футов.
  – Этого должно хватить до земли.
  Я стравил трос до конца, а затем первым полез вниз, поочерёдно перехватывая руки. Это оказалось не слишком сложно, поскольку вокруг имелось множество ветвей, облегчающих спуск. По пути мне пришлось сделать пару остановок, чтобы распутать трос, и на одной из них я подождал Гарри.
  Он спустился вниз и, тяжело дыша, сел на ветку.
  – Представь себе, что я прыгаю, как Тарзан! – Он открыл рот. Его лицо исказила гримаса боли.
  – Что случилось?
  Он потёр грудь.
  – Кажется, я сломал пару рёбер. Сейчас всё будет в порядке.
  Я достал наполовину пустую флягу.
  – Хлебни как следует. Половина тебе, половина мне. Он взял её с видимым колебанием.
  – Ты, помнится, говорил, что нам следует поскорее добраться до воды.
  – Здесь есть ещё. – Я ткнул пальцем в сторону покрытого пеной водосбора, образовавшегося в дупле гнилого дерева. – Я не знаю, насколько хорошая здесь вода, поэтому не хочу смешивать её с той, что во фляге. Кроме того, вода приносит гораздо больше пользы, когда находится у тебя в желудке, а не во фляге – это последняя научная теория.
  Он кивнул и начал пить воду, делая судорожные глотки, его адамово яблоко заходило вверх-вниз. Он передал флягу мне, и я допил остальное. Затем я опустил её в чёрную лужу, чтобы наполнить заново. Головастики под водой бросились в разные стороны; древесные лягушки размножались здесь, в высоко расположенных галереях дождевого леса, где и жили от рождения до смерти, никогда не видя земли. Я вернул пробку на место и сказал:
  – Я должен начать испытывать сильную жажду, чтобы захотеть выпить из этой фляги. Ты готов?
  Он кивнул, так что, схватившись за трос, я продолжил свой путь и вскоре чуть не умер от разрыва сердца, когда спугнул паукообразную обезьяну, которая, издав пронзительный вопль, совершила двадцатифутовый прыжок на другое дерево, а затем, повернувшись ко мне, рассерженно затараторила. В джунглях она себя чувствовала гораздо более уютно, чем я, но у неё имелись для того все физические данные.
  Наконец мы достигли дна и замерли, окружённые влажными зелёными зарослями, чувствуя наконец под ногами твёрдую землю. Я посмотрел вверх на свисающий трос. Возможно когда-нибудь он вызовет недоумение у какого-нибудь проходящего мимо майя или чиклерос, которые затем найдут ему применение. Возможно и то, что человеческий глаз никогда не увидит его больше. Я сказал:
  – Тот дурацкий трюк, который ты затеял наверху, был крайне неуместен. Какого чёрта ты хотел там найти?
  Он поднял голову.
  – Давай выберемся из-под вертолёта. Здесь не слишком безопасно.
  – В какую сторону?
  – В любую, чёрт возьми! – сказал он взволнованно. – Лишь бы подальше отсюда.
  Он вынул из ножен своё мачете и яростно врубился в подлесок, прокладывая через него путь. Он был не слишком густой – то, что Фаллон, возможно, назвал бы двадцатифутовым лесом, и нам не пришлось чрезмерно напрягаться.
  Пройдя примерно двести ярдов, Гарри остановился и повернулся ко мне.
  – Вертолёт был испорчен, – сказал он без выражения.
  – Что?!
  – Ты меня слышал. Катастрофа была подстроена. Хотел бы я добраться до того ублюдка, который это сделал.
  Я воткнул своё мачете в землю так, что оно осталось торчать.
  – Как ты об этом узнал?
  – Я лично проводил ежедневное техническое обслуживание и знаю каждый дюйм этой машины. Ты знаешь, как работает вертолёт?
  – Довольно смутно, – признался я.
  Он присел на корточки и, взяв в руки прутик, начертил на земле схематический рисунок.
  – Вот это большой винт наверху, который даёт подъёмную силу. Закон Ньютона гласит, что каждое действие равно противодействию, следовательно, если этому не воспрепятствовать, весь фюзеляж начнёт вращаться в направлении, противоположном вращению главного винта. Остановить вращение можно, разместив в задней части маленький пропеллер, который будет толкать фюзеляж в другую сторону. Понятно?
  – Да, – ответил я.
  – Этот вертолёт имеет один двигатель, который вращает оба винта. Вращение на задний винт передаётся через длинный вал, идущий вдоль всего фюзеляжа – а здесь расположен карданный привод. Ты помнишь тот грохот, который мы услышали перед самым падением? Тогда я подумал, что это отлетел задний винт. Но я ошибался. Это карданный привод сорвался с крепления, и вал, работая вхолостую, пробил обшивку фюзеляжа. Разумеется, задний винт остановился, и мы начали вращаться.
  Я похлопал по своим карманам и нашёл наполовину пустую пачку сигарет. Гарри взял одну и сказал:
  – Я посмотрел на этот кардан. Крепёжные болты были откручены.
  – Ты в этом уверен? Они не могли сломаться?
  Он посмотрел на меня с презрением.
  – Разумеется, я абсолютно уверен.
  – Когда ты в последний раз проверял кардан?
  – Два дня назад. Но диверсия была проведена позже, поскольку вчера я летал совершенно нормально. Боже мой, нам повезло, что мы продержались в воздухе десять минут без этих болтов.
  Из леса донёсся шум – гулкое "бу-ум" откуда-то сверху, и яркая вспышка пробилась через листву.
  – Он всё-таки упал, – сказал Гарри. – И нам крупно повезло, что мы не упали вместе с ним.
  2
  – Десять миль, – сказал Гарри. – В джунглях это долгий путь. Сколько воды у нас есть?
  – Кварта хорошей и кварта сомнительной.
  Он поджал губы.
  – Немного для двух человек в такую жару, и мы не сможем идти ночью. – Он разложил на земле свою карту и достал из кармана маленький компас. – Всего нам понадобится два дня, но мы не доберёмся до места, имея с собой всего две кварты воды. – Его палец прочертил линию на карте. – Здесь должен быть ещё один сенот – примерно здесь. Он удалён на три мили в сторону от прямого маршрута, так что нам придётся сделать небольшой крюк.
  – Сколько до него отсюда?
  Он приложил к карте пальцы и прикинул расстояние.
  – Около пяти миль.
  – Прилично, – сказал я. – Это целый дневной переход. Сколько сейчас времени?
  – Одиннадцать тридцать. Нам лучше поторопиться. Я хотел бы оказаться на месте до наступления сумерек.
  Остаток дня был заполнен насекомыми, змеями, потом и ноющей спиной. Большую часть работы с мачете выполнял я, поскольку Гарри стало хуже, и каждый раз, когда он поднимал руку, его лицо искажала гримаса боли. Но он нёс обе фляги с водой и запасное мачете, и меня не обременяла дополнительная ноша.
  Поначалу всё было не так плохо; это могло бы напоминать прогулку по солнечным полянам, если не принимать во внимание редкие стычки с подлеском. Гарри следил за направлением по компасу, и мы продвигались с хорошей скоростью. За первый час мы прошли почти две мили, и я воспрял духом. При таком темпе мы будем возле сенота не позднее двух часов пополудни.
  Но внезапно лес стал гуще, и нам пришлось пробираться сквозь сплошные заросли кустарника. Я не знаю, чем было вызвано подобное изменение; может быть, здесь сказалась разница в составе почвы, благотворно влияющая на растительность. Но так случилось, и эта задержка отразилась на нас весьма болезненно. Возникшая боль была не только душевной – от той мысли, что мы не сможем добраться до воды так скоро, как ожидали, но и физической. Вскоре я начал истекать кровью от множества порезов и ссадин на руках. Как я ни старался, мне не удалось этого предотвратить; казалось, лес был пропитан формами жизни, враждебными для посторонних пришельцев.
  Мы были вынуждены делать частые остановки для отдыха. Гарри начал постоянно извиняться за то, что он не может сменить меня в работе с мачете, но вскоре я заставил его умолкнуть.
  – Ты занят тем, что следишь, чтобы мы не сбились с курса, – сказал я. – Как у нас обстоят дела с водой?
  Он протянул мне флягу.
  – Ты можешь её допить.
  Я открыл флягу и сделал паузу.
  – А как насчёт тебя?
  Он усмехнулся.
  – Ты нуждаешься в ней больше. Ты делаешь всю основную работу, от которой сильно потеешь.
  Звучало убедительно, но всё равно мне это не нравилось. Гарри выглядел крайне измождённым, и его лицо под слоем грязи имело серый оттенок.
  – Как ты себя чувствуешь?
  – Я в порядке, – ответил он раздражённо. – Выпей воду.
  Так что я осушил флягу и спросил устало:
  – Сколько ещё осталось?
  – Около двух миль. – Он посмотрел на часы. – Нам потребовалось четыре часа, чтобы пройти последнюю милю.
  Я бросил взгляд на густые зелёные заросли. Это был четырехфутовый лес Фаллона, и постепенно он становился всё гуще. При таком темпе нам понадобится шесть часов, чтобы добраться до сенота, а возможно и больше.
  – Ну что ж, продолжим, – сказал я. – Дай мне твоё мачете, это совсем затупилось.
  Примерно через час Гарри сказал:
  – Стой! – От того, как он это произнёс, у меня волосы встали дыбом, и я замер абсолютно неподвижно. – Теперь осторожно! – скомандовал он. – Сделай шаг назад – очень тихо и очень медленно.
  Я отступил на один шаг, а затем ещё на один.
  – В чём дело?
  – Отойди ещё назад, – сказал он спокойно. – Ещё на пару шагов.
  Я сделал, как он сказал, и спросил:
  – Что случилось, чёрт возьми?
  Я услышал, как он с облегчением перевёл дыхание.
  – Ничего не случилось – теперь, – ответил он. – Но посмотри вон туда – на основание ствола этого дерева.
  Тут я увидел это, точно на том месте, где я только что стоял – свернувшийся кольцами ужас с плоской головой и немигающими глазами. Ещё один шаг, и я наступил бы прямо на него.
  – Это бушмастер, – сказал Гарри. – Да поможет нам Бог, если нас укусит одна из таких тварей.
  Змея опустила свою голову, а затем скользнула в кустарник и исчезла.
  – Что за чёртово место, – произнёс я и вытер пот со лба. Он был вызван в большей степени окружающей влажностью, чем затраченными мною усилиями.
  – Давай отдохнём, – предложил Гарри. – Выпей немного воды.
  Я сунул руку в карман.
  – Лучше выкурю сигарету.
  – Она высушит тебе горло, – предупредил Гарри.
  – Она успокоит мои нервы, – возразил я. Я проверил пачку и обнаружил, что осталось три сигареты. – Будешь курить?
  Он отрицательно покачал головой и достал из кармана плоскую коробочку.
  – Это сыворотка против змеиного яда. Я надеюсь, что она нам не понадобится. Человек, которого укусит змея, не сможет передвигаться в течение двух дней, и сыворотка тут не поможет.
  Я кивнул. Любая задержка может оказаться для нас смертельной. Гарри извлёк на свет небольшой пузырёк.
  – Позволь мне посыпать этим лекарством твои порезы.
  Пока я курил сигарету, он вытер с моих ссадин кровь и продезинфицировал их антисептиком. Затем я снова сжал рукоять мачете, но на этот раз более слабо, и возобновил атаку на лес.
  Ладони моих рук начали болеть и покрываться мозолями, поскольку пот делал кожу мягкой, и она легко стиралась о рукоять мачете. Техника работы с мачете отличалась от той, к которой я привык; мачете было гораздо тяжелее, чем любая спортивная сабля из тех, что мне приходилось брать в руки в фехтовальном зале, и хотя техника здесь казалась более грубой, она требовала крепкой мускулатуры, особенно когда лезвие утратило свою остроту. Кроме того, я никогда не фехтовал непрерывно в течение многих часов – сабельный поединок короткий, быстрый и стремительный.
  Мы продолжали продвижение, пока не стало слишком темно, чтобы видеть отчётливо, а затем нашли место для ночного отдыха. Нельзя сказать, что место оказалось особенно удобным. Мне совсем не хотелось спать на земле – здесь было слишком много ползучих тварей, поэтому мы нашли дерево, раскинувшее свои ветви не слишком высоко, и забрались наверх. Гарри выглядел крайне усталым. Он обхватил руками свою грудь, и в тусклом свете я снова увидел чёрную струйку крови, появившуюся в уголке его рта.
  – У тебя снова кровотечение, – сказал я обеспокоенно.
  Он вытер губы и ответил слабо:
  – Это пустяки. Просто порезы во рту на месте сломанных зубов. – Он погрузился в молчание.
  Джунгли по ночам наполнены звуками. Повсюду слышалось слабое шуршание, и от подножия дерева доносилось любопытное посапывание и похрюкивание. Затем свой концерт начали обезьяны-ревуны, и я пробудился от сна в состоянии шока, чуть не свалившись с дерева. Это были пугающие звуки, словно поблизости совершалось групповое убийство, и они заставляли нервы натянуться до предела. К счастью, ревуны достаточно безвредны, несмотря на свою шумливость, и даже они не смогли помешать мне снова погрузиться в сон.
  Засыпая, я слышал, как в тумане, далёкие голоса, неразборчивые, доносящиеся словно из какого-то сна.
  3
  На следующий день всё началось сначала. Мы подкрепились остатками воды, и с внутренним содроганием я проглотил вонючие капли. К тому же я был ещё и голоден, но здесь мы ничего не могли поделать. Человек может долгое время обходиться без еды, но вода ему жизненно необходима, особенно в тропиках.
  – Как далеко до сенота? – спросил я.
  Гарри нащупал свою карту. Все его движения были медленными, и казалось, причиняли ему боль.
  – Мы находимся примерно здесь, – произнёс он хрипло. – Осталась ещё одна миля.
  – Взбодрись, – сказал я. – Мы должны одолеть её за три часа.
  Он попытался улыбнуться, но у него вышла только слабая усмешка.
  – Я буду следовать сразу за тобой, – пообещал он.
  Так что мы снова отправились в путь, но скорость нашего продвижения сильно замедлилась. Мои мозоли от мачете не придавали мне дополнительных сил, и теперь приходилось делать два удара там, где раньше хватило бы и одного. И я перестал потеть, что являлось плохим признаком.
  Через четыре часа мы всё ещё не добрались до сенота, и кустарник оставался таким же густым, как и раньше. Несмотря на то, что я шёл впереди и делал всю работу, всё равно я передвигался быстрее, чем Гарри, который часто останавливался отдохнуть. Казалось, все силы покинули его, и я не знал, что с ним происходит. Я остановился, чтобы дать ему возможность меня догнать, и вскоре, почти падающий от изнеможения, он появился передо мной и опустился на землю у моих ног.
  Я присел рядом с ним.
  – Что с тобой, Гарри?
  – Я в порядке, – сказал он, пытаясь придать силы своему голосу. – Не волнуйся за меня.
  – Я волнуюсь за нас обоих, – признался я. – Мы уже были должны добраться до сенота. Ты уверен, что мы идём правильным курсом?
  Он достал из кармана компас.
  – Да, мы идём правильно. – Он потёр лицо. – Может быть, мы отклонились немного на север.
  – Насколько, Гарри?
  – Боже, откуда я знаю! Сенот очень маленький. Мы вполне могли пройти мимо него.
  У меня появилось чувство, что мы заблудились. В вопросе ориентации я полностью положился на Гарри, но возможно, он был не в том состоянии, чтобы принимать решения. Как я понял, сенот мог уже остаться позади. Я подумал, что в будущем все решения мне предстоит принимать самому.
  Я сразу же принял одно из них. Я сказал:
  – Мы пройдём двести ярдов на юг, затем вернёмся на курс, параллельный прежнему. – Я попробовал лезвие мачете; оно было тупое, как кочерга, и примерно так же подходило для того, чтобы что-нибудь рубить. Я поменял его на другое, которое оказалось немногим лучше, и сказал: – Пойдём, Гарри; нам нужно найти воду.
  На этот раз я сам взял в руки компас и резко поменял направление. Прорубившись на сто ярдов в сторону от прежнего курса, я, к своему удивлению, вышел на открытое место, проход, идущий через кустарник, – широкую тропу. Я посмотрел на неё с недоумением и заметил, что она проложена недавно, поскольку срезы на кустах были свежими.
  Я уже готов был выйти на тропу, когда услышал приближающиеся голоса, и осторожно отступил назад. Два человека прошли мимо меня на расстоянии вытянутой руки; на обоих были надеты грязные белые рубашки, такого же цвета брюки и помятые шляпы, и у обоих через плечо висели винтовки. Они говорили на испанском, и звук их голосов постепенно затихал, пока снова не установилась тишина.
  Гарри приближался ко мне, и я приложил палец к губам.
  – Чиклерос, – сказал я. – Должно быть, сенот где-то поблизости.
  Он прислонился к дереву.
  – Возможно, они нам помогут, – предположил он.
  – Я не стал бы на это рассчитывать. Я ещё ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь хорошо отзывался о чиклерос – Я ненадолго призадумался. – Послушай, Гарри, устраивайся здесь поудобнее, а я прослежу за теми двумя парнями. Мне хотелось бы узнать о них немного побольше, прежде чем раскрывать себя.
  Он дал себе соскользнуть вдоль ствола дерева и принял сидячее положение.
  – Со мной всё в порядке, – сказал он устало. – Я смогу идти, если буду почаще отдыхать.
  Так что я оставил его и ступил на тропу. Боже мой, какое это облегчение снова получить возможность передвигаться свободно! Я шёл быстро до тех пор, пока впереди не замелькала белая рубашка последнего чиклеро, а затем снизил скорость и поддерживал безопасную дистанцию. Пройдя примерно четверть мили, я почуял запах дыма и услышал громкие голоса, поэтому свернул с тропы и обнаружил, что лес здесь заметно поредел, и я могу легко пробираться через него, не используя мачете.
  Затем сквозь деревья я увидел солнечные блики, играющие на поверхности воды, и ни один араб, обнаруживший в пустыне оазис, не радовался сильнее меня. Но я продолжал сохранять осторожность и не бросился сломя голову к прогалине возле сенота; напротив, я подкрался к нему, прячась за стволами деревьев, чтобы предварительно оценить ситуацию.
  Оказалось, что я поступил правильно, поскольку около двадцати человек устроили привал вокруг жёлто-голубой палатки, выглядевшей здесь крайне неуместно и более подходящей для английского стриженного газона. Напротив палатки на раскладном стуле расположился Джек Гатт, занятый тем, что смешивал себе выпить. Он осторожно отмерил точное количество виски, а затем добавил в стакан содовой воды из сифона. При виде такого зрелища моё горло судорожно сжалось.
  Гатта окружала группа из восьми человек, и он им что-то говорил, время от времени показывая на карту, расстеленную на раскладном столике, а те внимательно слушали его объяснения. Четверо из них, по-видимому, были американцы, если судить по интонациям голосов и одежде; остальные, вероятно, мексиканцы, хотя они могли прибыть из любой центральноамериканской страны. Неподалёку от них, не принимая участия в совещании Гатта, примерно дюжина чиклерос развалилась в ленивых позах у края сенота.
  Я покинул свою позицию и обогнул сенот, затем подобрался к нему снова, чтобы взглянуть на обстановку под другим углом. Я должен был каким-то образом набрать воды, не привлекая при этом к себе внимания, но казалось очевидным, что каждый, кто подойдёт к сенату, будет неизбежно замечен. К счастью, этот сенот отличался от тех, что я видел раньше; он не походил на колодец, и вода в нём была легко доступна. Он скорее напоминал обычный пруд, чем что-либо ещё.
  Я наблюдал за людьми в течение достаточно долгого времени. Они не делали ничего особенного, просто сидели или лежали на земле, лениво перебрасываясь словами. Мне показалось, что они чего-то ждут. Гатт, сидящий в окружении своих людей под навесом, натянутым перед входом в его элегантную палатку, казался несколько не на месте среди этих чиклерос, хотя если верить Харрису, он был хуже любого из них.
  Пока я ничего не мог сделать, поэтому попятился назад и, снова обогнув сенот, вернулся на тропу. Гарри спал, негромко постанывая во сне, и когда я его разбудил, он издал приглушённый крик.
  – Тихо, Гарри! – сказал я. – У нас неприятности.
  – Что такое? – он испуганно огляделся по сторонам.
  – Я нашёл сенот. Там собралась целая толпа чиклерос – и Джек Гатт.
  – Кто такой Джек Гатт?
  Фаллон, разумеется, ничего ему не рассказал. В конце концов он был простой пилот вертолёта на службе у Фаллона, и не существовало причин, по которым ему следовало знать про Гатта. Я сказал:
  – Джек Гатт это большая неприятность.
  – Я хочу пить, – пожаловался Гарри. – Мы можем пойти туда и набрать воды?
  – Нет, если ты не хочешь, чтобы тебе перерезали горло, – сказал я мрачно. – Послушай, Гарри, я думаю, что Гатт несёт главную ответственность за диверсию с вертолётом. Ты можешь продержаться до сумерек?
  – Вероятно, да. Если только мне не придётся переставлять ноги.
  – Тебе не нужно этого делать, – сказал я. – Просто лежи здесь.
  Я всё больше и больше беспокоился за Гарри. С ним было что-то не в порядке, но я не знал, что это такое. Я положил свою руку ему на лоб и обнаружил, что он огненно горячий и абсолютно сухой.
  – Не волнуйся, – сказал я. – Время пройдёт быстро.
  * * *
  День медленно догорал. Гарри снова погрузился в сон, или по крайней мере в хорошую имитацию сна. Он мелко дрожал и стонал, как в бреду, что не говорило о хороших перспективах на будущее. Я сел рядом с ним и попытался наточить мачете о камень, который подобрал поблизости. Но от этого было мало толку, и я многое бы отдач за обычный точильный брусок.
  Перед самыми сумерками я разбудил Гарри.
  – Я собираюсь сейчас сходить к сеноту. Дай мне фляги. – Он нагнулся вперёд и снял фляги с плеча. – Есть ли у тебя ещё что-нибудь, куда можно было бы набрать воду? – спросил я.
  – У меня ничего нет.
  – Нет, есть. Дай мне тот пузырёк с антисептиком.
  Я знаю, в него поместится всего пара глотков, но сейчас для нас каждая капля воды на вес золота.
  Я перекинул фляги через плечо и приготовился идти.
  – Если можешь, постарайся не спать, Гарри, – сказал я. – Я не знаю, сколько мне понадобится времени, но и я постараюсь сделать всё как можно быстрее.
  Я рассчитывал добраться до сенота раньше, чем наступят сумерки. Гораздо быстрее передвигаешься, когда видишь, куда наступаешь, и я хотел занять хорошую позицию при свете дня. Выбравшись на тропу, я достал из кармана обрывок бумаги и наколол его на ветку, чтобы потом с его помощью найти Гарри.
  Чиклерос разожгли костёр и готовили на нём еду. В результате несложных манёвров я занял исходную позицию – как можно ближе к воде и как можно дальше от лагеря. Костёр, по-видимому, разожгли недавно, и языки пламени освещали весь сенот, поэтому я приготовился в долгому ожиданию.
  Постепенно дрова прогорели, превратившись в красные угольки, и люди окружили костёр плотным кольцом. Некоторые из них жарили мясо на прутиках, другие готовили что-то вроде оладий. Вскоре над сенотом распространился мучительный запах кофе, и мой желудок конвульсивно сжался. Я не ел уже почти два дня, и мои кишки возмущал этот факт.
  Мне пришлось прождать три часа, пока чиклерос не отправились спать, хотя по городским стандартам было ещё довольно рано. Гатт, будучи городским жителем, ложился спать поздно, но он остался в своей палатке, несомненно – под москитной сеткой, и сквозь материю я мог различить приглушённое свечение фонаря. Наступило время действовать.
  Я как змея подполз на животе к самому краю воды. Я уже вынул из фляг пробки и держал их в зубах, а когда опустил в воду первую флягу, она неожиданно громко забулькала. В ту же секунду первая обезьяна-ревун испустила свой леденящий душу вопль, и я обратился к Господу с молитвой, вознося хвалу всем его созданиям, даже сверхъестественным. Я притянул к себе флягу и прижался к ней губами, чувствуя, как долгожданная вода смачивает моё пересохшее горло. Я выпил целую кварту, но не больше, хотя мне пришлось приложить максимум волевых усилий для того, чтобы остановиться. Я наполнил обе фляги и закрыл их пробками, а затем сполоснул пузырёк из-под антисептика, перед тем как наполнить водой и его.
  Я был уверен, что любой человек с острым зрением мог увидеть меня из лагеря чиклерос. Небо было чистое, полная луна светила ярко, и человек, особенно движущийся человек, при таком освещении хорошо заметен. Но мне удалось вернуться под укрытие леса, не услышав ничьих окликов, так что, вероятно, чиклерос не выставляли часовых.
  Я нашёл Гарри без особых трудностей и сразу же дал ему флягу с водой, к которой он с жадностью приник. Передо мной стояла проблема – мы должны были пробраться на другую сторону сената под покровом темноты, и это означало, что Гарри предстоит немедленно отправиться в путь, а я не знал, в каком он состоянии. Я подождал, пока он не утолит свою жажду.
  – Теперь нам надо идти. Ты в порядке?
  – Кажется, – ответил он. – К чему такая спешка?
  – Сенот расположен между нами и Уашуаноком, и мы должны обогнуть его, оставаясь незамеченными. Я нашёл тропу на другой стороне, ведущую в нужном направлении. Завтра у нас будет возможность продвигаться вперёд без особых трудностей.
  – Я готов, – сказал он и медленно поднялся на ноги.
  Но чтобы не упасть, ему пришлось схватиться за ствол дерева, и мне это не понравилось. Всё же, когда мы пошли, он передвигался достаточно быстро и держался за мной вплотную. Я подумал, что вода помогла ему почувствовать себя значительно лучше.
  У меня был выбор: обогнуть сенот по широкой дуге, пробираясь через густой лес, или пройти прямо по тропе и осторожно прокрасться через лагерь чиклерос. Я выбрал последнее, так как это потребовало бы меньшего напряжения сил от Гарри, и мне оставалось только надеяться, что он окажется способен соблюдать тишину. Нам удалось всё сделать без особых проблем – тлеющие угли лагерного костра служили хорошим ориентиром, – и я выбрался на тропу, идущую с другой стороны сенота. Отойдя подальше от лагеря, я достал компас и карту и, сверившись с ними, убедился, что тропа идёт точно в направлении Уашуанока, и это было для нас как нельзя более кстати.
  После мили продвижения в темноте Гарри начал слабеть, поэтому я принял решение остановиться, и мы углубились в лес, в сторону от тропы. Я уложил Гарри на земле – он был не в состоянии взобраться на дерево – и сказал:
  – Выпей ещё воды.
  – А как насчёт тебя?
  Я сунул флягу ему в руки.
  – Пей. Я вернусь назад и принесу ещё.
  Это было необходимо сделать – если мы не наберём ещё воды, то нигде не найдём её до самого Уашуанока, и поскольку в нашем распоряжении находилось только две фляги, мы вполне могли выпить ту воду, что у нас имелась.
  Я снова покинул его и пометил место, воткнув мачете в середину тропы. На него неминуемо наткнётся каждый, кто пойдёт по тропе, включая и меня. Я подумал, что вряд ли кто-нибудь ещё пройдёт здесь ночью. Мне понадобилось полтора часа на то, чтобы добраться до сенота, пятнадцать минут на то, чтобы наполнить фляги, и ещё полтора часа, чтобы вернуться и ободрать себе голень об это проклятое мачете. Но зато я убедился, что Гарри не обнаружили. Он спал, и я не стал его будить, а лёг рядом и погрузился в тяжёлый сон.
  Гарри поднял меня на заре. Он выглядел достаточно бодрым, но я чувствовал себя так, словно был одурманен наркотиком. Все мои члены окоченели, и от головы до ног я был сплошным очагом боли. Я никогда не был приверженцем туристических походов, и этот сон на земле явно оказался мне не на пользу. Кроме того, мне вообще не удалось как следует поспать, ибо большую часть ночи я бродил по джунглям.
  Я сказал:
  – Нам нужно принять решение. Мы можем придерживаться леса, что безопаснее – но медленнее. Или мы можем пойти по этой тропе с вероятностью наткнуться на одного из чиклерос Гатта. Что ты скажешь, Гарри?
  Этим утром он соображал значительно лучше и не был склонен к простым утверждениям.
  – Кто такой этот парень, Гатт? – спросил он, – Я никогда не слышал о нём раньше.
  – Здесь слишком много всего замешено, чтобы углубляться в эту историю прямо сейчас, но насколько дело касается нас, он – внезапная смерть. Насколько я могу видеть, он заключил союз с чиклерос.
  Гарри покачал головой.
  – Почему человек, о котором я никогда не слышал, хочет меня убить?
  – Он крупный американский гангстер, – сказал я. – Он собирается разграбить Уашуанок. Это длинная история, но такова её суть. Здесь вовлечены большие деньги, и я не думаю, что его может что-нибудь остановить. Несомненно, его не остановит необходимость нас убить. На самом деле он уже сделал довольно удачную попытку. Я не знаю, кто ещё мог устроить диверсию с твоим вертолётом.
  Гарри состроил гримасу.
  – Я верю тебе на слово, но мне чертовски не нравится идея насчёт того, чтобы продираться через лес.
  Так же как и мне. Проверка карты показала, что мы находимся на расстоянии чуть более пяти миль от Уашуанока. Как мы уже знали, джунгли в окрестностях Уашуанока особенно густые, и в нашем нынешнем состоянии потребуется два дня, чтобы прорубить через них путь. Мы не смогли бы продержаться два дня, особенно с нашим ограниченным запасом воды. Хотя мы и наполнили водой наши желудки, скоро она выйдет с потом, и тогда у нас в резерве останется только две кварты.
  К тому же оставался ещё и Гарри. Что бы с ним ни случилось, в любом случае, здесь ему не станет лучше. По тропе легко передвигаться, и мы сможем идти по ней со скоростью миля в час или даже быстрее. При таком темпе мы будем в Уашуаноке примерно через пять часов. Это было весьма соблазнительно.
  Против этого было то обстоятельство, что тропа несомненно имела своё предназначение. Единственным местом, где Гатт мог с комфортом разбить свой лагерь, был сенот, который мы только что покинули, – он нуждался в источнике воды. Отсюда следует, что если он приглядывал одним глазом за Уашуаноком, то тропу проложили его чиклерос, и вероятность наткнуться на одного из них была велика. Я не знал, что будет, если такое произойдёт, но все чиклерос, которых я видел, были вооружены, а как уверял Фаллон, они с лёгкостью пускали в ход своё оружие.
  Было очень нелегко принять решение, но в конце концов я выбрал тропу. Снова начать пробираться через джунгли казалось просто невозможным, к тому же мы могли и не повстречать чиклерос. Гарри вздохнул с облегчением и согласно кивнул головой.
  – Что угодно, только не джунгли, – сказал он.
  Мы осторожно выбрались на тропу, убедились, что всё спокойно, и направились по ней в сторону от лагеря Гатта. Я постоянно смотрел себе под ноги и обнаружил множество доказательств того, что тропою часто пользовались. Здесь были отпечатки подошв на участках мягкой земли; дважды я заметил раздавленные сигаретные окурки, а один раз пустую консервную банку из-под говяжьей тушёнки, которую небрежно отбросили в сторону. Всё это произошло в первый час нашего путешествия.
  Я был сильно обеспокоен увиденным, но ещё больше меня беспокоило то, что Гарри идёт очень медленно. Начал он достаточно бодро, но сил хватило ненадолго, и постепенно он стал отставать от меня всё больше и больше. Поэтому я тоже был вынужден замедлить шаг, так как не хотел отрываться от него слишком далеко. Было очевидно, что состояние Гарри ухудшается очень быстро; его глаза запали глубоко в глазницы, лицо на фоне чёрной щетины казалось абсолютно белым. Все его движения были замедленными, и он шёл, постоянно прижимая к груди одну руку так, словно боялся рассыпаться на части.
  Тропа имела ширину, которой как раз хватало для прохода людей в одну шеренгу, в противном случае я мог бы ему помочь, но здесь было невозможно идти бок-о-бок, и он, пошатываясь, брёл позади меня, рассчитывая только на свои силы. За тот первый час мы прошли только четверть мили, и я начал беспокоиться. Стало очевидно, что нам понадобится много времени для того, чтобы добраться до Уашуанока, как по тропе, так и по лесу.
  Из-за нашей медлительности нас и догнали. Я ожидал встретиться с чиклеро лицом к лицу – с тем, кто пойдёт по тропе нам навстречу, – и принимал все предосторожности. Каждый раз, когда тропа поворачивала, образуя слепой угол, я останавливался, чтобы проверить, нет ли кого впереди, и убедиться в том, что мы не нарвёмся на неприятности.
  Мы не наткнулись на неприятности – они сами настигли нас. Я полагаю, чиклеро покинул лагерь Гатта на заре, примерно в то же время, когда мы выбрались на тропу. Он не ослаб от голода и недомогания, поэтому продвигался с хорошей скоростью и скоро догнал нас сзади. Я не могу винить Гарри за то, что он не присматривал как следует за нашим тылом; он и так испытывал большие трудности, просто поочерёдно переставляя ноги. И поэтому нас застали врасплох.
  Раздался оклик:
  – Не, companero![3] – A затем возглас удивления после того, как мы повернулись, сопровождаемый зловещим лязгом затвора.
  Это был невысокий человек, но винтовка увеличила его рост до десяти футов. Он дослал в ствол патрон и принялся рассматривать нас, оставаясь при этом начеку. Я не думаю, что он знал, кто мы такие, – он знал только то, что повстречал незнакомцев в месте, где незнакомцев быть не может.
  Он произнёс несколько слов и направил на нас дуло винтовки.
  – A guarde aqui! Tenga cuidado![4]
  Всё произошло в долю секунды. Гарри повернулся и натолкнулся на меня.
  – Бежим! – крикнул он хрипло.
  Я тоже повернулся и помчался по тропе. Раздался выстрел. Пуля, отколов от дерева щепку, срикошетила и просвистела передо мной. Вслед за ней до меня донёсся предупреждающий окрик.
  Внезапно я понял, что слышу топот только собственных ботинок и, обернувшись, увидел распростёртого на земле Гарри и чиклеро, приближающегося к нему с поднятой вверх винтовкой. Гарри сделал слабую попытку подняться на ноги. Но чиклеро уже стоял над ним с занесённой винтовкой, собираясь обрушить приклад на его череп.
  В этой ситуации я не имел большого выбора. У меня в руках было мачете, поэтому я его бросил. Если мачете ударит человека рукояткой или плашмя, или даже своим чертовски тупым лезвием, этого должно быть достаточно для того, чтобы заставить его потерять равновесие. Но оно попало в чиклеро точно остриём, глубоко вонзившись ему прямо под рёбра.
  Рот чиклеро открылся от удивления, и он с ужасом в глазах посмотрел вниз на широкое лезвие, торчавшее из его тела. Он издал сдавленный стон, который быстро прервался, и попытался поднять винтовку, выскальзывающую из его рук. Затем колени его подогнулись, и он упал прямо на Гарри, широко раскинув руки, скребя пальцами по земле, покрытой слоем сгнившей листвы.
  Я не хотел убивать его, но я это сделал. Когда я подбежал, он был уже мёртв, и кровь, подгоняемая последними затухающими ударами сердца, фонтаном хлестала из раны, окрашивая рубаху Гарри в красный цвет. Затем кровь остановилась, продолжая сочиться лишь тоненькой струйкой. Я откатил труп в сторону и нагнулся, чтобы помочь Гарри. – Ты в порядке?
  Гарри прижал руки к своей груди.
  – Боже! – прохрипел он. – Я просто раздавлен.
  Я поднял голову и посмотрел на тропу, думая о том, слышал ли кто-нибудь выстрел, а затем сказал:
  – Давай убираться отсюда – быстро!
  Я взял в руки мачете, которое уронил Гарри и, врубившись в кустарник в сторону от тропы, углубился в джунгли на десять ярдов, затем помог перебраться Гарри, и он бессильно опустился на землю.
  Его рот открывался и закрывался, и, нагнувшись вниз, я услышал, как он шепчет:
  – Моя грудь – Боже, как она болит!
  – Успокойся, – сказал я. – Выпей воды.
  Я устроил его как можно более комфортабельно, а затем вернулся на тропу. Чиклеро был несомненно мёртв и лежал в луже быстро густеющей крови. Я взял его под мышки, оттащил в кусты и забросал тело листьями, затем вернулся назад и попытался скрыть следы разыгравшейся здесь трагедии, присыпав землёй пятна крови. После этого я взял винтовку и поспешил к Гарри.
  Он сидел, прислонившись спиной к дереву, и его руки по-прежнему обхватывали грудь. Он поднял на меня свои тусклые глаза и сказал:
  – Я думаю, это всё.
  Я присел рядом с ним.
  – Что случилось?
  – Это падение – оно прикончило меня. Ты был прав; я думаю, сломанные рёбра проткнули мне лёгкие. – Из уголка его рта сбежала вниз струйка крови.
  Я воскликнул:
  – Более мой! Почему ты ничего мне не сказал? Я думал, что у тебя просто кровоточат раны во рту.
  Он криво усмехнулся.
  – Что бы от этого изменилось?
  Возможно, что ничего бы не изменилось. Если бы даже я знал об этом, то всё равно не смог бы сделать ничего кроме того, что сделал и так. Но Гарри, должно быть, испытывал мучительную боль, когда пробирался через джунгли с пробитыми лёгкими.
  Его дыхание сопровождалось страшным спазматическим присвистом.
  – Не думаю, что я смогу добраться до Уашуанока, – прошептал он. – Ты должен идти один.
  – Подожди! – воскликнул я и вернулся к телу мёртвого чиклеро.
  У него была с собой большая фляга, в которую вмещалось примерно полгаллона воды, и ещё он нёс рюкзак. Я обыскал его карманы и нашёл там спички, сигареты, зловеще выглядящий кнопочный нож и ещё кое-какие мелочи. Рюкзак содержал некоторые предметы одежды, не очень чистые, три банки говяжьей тушёнки, плоскую буханку хлеба размером с обеденную тарелку и кусок вяленого мяса.
  Я забрал все эти вещи и вернулся к Гарри.
  – Теперь мы можем поесть, – сказал я.
  Он медленно покачал головой.
  – Я не голоден. Уходи поскорее отсюда, слышишь? Пока у тебя ещё есть время.
  – Не будь идиотом, – возмутился я. – Я не собираюсь бросать тебя здесь.
  Его голова упала на бок.
  – Поступай, как знаешь, – сказал он и судорожно закашлялся, его лицо исказилось в агонии.
  Только тогда я понял, что он умирает. Лицо его сильно осунулось, резко обозначились скулы, и теперь вся голова походила на череп. Когда он кашлял, из его рта вылетали капельки крови, покрывая ржавыми пятнами зелёные листья. Я не мог просто уйти и оставить Гарри одного, независимо от того, какая опасность грозила мне со стороны чиклерос, поэтому я стоял рядом с ним и пытался его приободрить.
  Он отказывался от пищи и воды, и у него начался бред; но примерно через час он пришёл в себя и к нему вернулась способность говорить осмысленно. Он спросил:
  – Ты когда-нибудь был в Туксоне, Джемми?
  – Нет, не был.
  – А ты сможешь там побывать?
  Я сказал:
  – Да, Гарри, я обязательно побываю в Туксоне.
  – Повидай мою сестру, – попросил он. – Расскажи ей, почему я не вернулся.
  – Я сделаю это, – пообещал я.
  – У меня никогда не было жены, – признался он. – Или просто подруги – так чтобы надолго. Наверное потому, что я всё время находился в разъездах. Но я и моя сестра были очень близки.
  – Я обязательно повидаю её, – сказал я. – Я всё ей расскажу про тебя.
  Он кивнул и закрыл глаза, ничего не сказав больше. Через полчаса он закашлялся и выплюнул изо рта большой сгусток тёмно-красной крови.
  Через десять минут он умер.
  Глава 10
  1
  Они преследовали меня, как гончие преследуют лису. Я никогда не испытывал особой привязанности к этому кровавому спорту, но мне пришлось преодолеть своё отвращение, поскольку не составило особого труда догадаться, что меня ждёт в случае успешного окончания охоты. К тому же я испытывал дополнительные затруднения от того, что не знал местности, в то время как гончие охотились на знакомой территории. Это было весьма нервное и изматывающее занятие.
  Всё началось вскоре после того, как умер Гарри. Я немногое мог для него сделать, но мне не хотелось оставлять тело лесным пожирателям падали. Я начал рыть могилу, используя мачете Гарри, но вскоре обнаружил, что сразу под тонким слоем перегноя начинается сплошная скала, и был вынужден остановиться. В конце концов я оставил его лежать со скрещёнными на груди руками, сказав напоследок "прощай".
  Это, разумеется, была ошибка, так же как и попытка вырыть могилу. Если бы я оставил Гарри в том положении, в каком он умер, просто скрючившимся у ствола дерева, тогда, возможно, мне удалось бы ускользнуть незамеченным. Было бы найдено тело мёртвого чиклеро, чуть подальше в джунглях тело Гарри; и оставь я всё как есть, люди Гатта даже не заподозрили бы о моём существовании. Но покойник не станет делать попыток вырыть себе могилу и не будет обставлять свою кончину с такой тщательностью, поэтому охота началась.
  Но может быть, я ошибался, поскольку та добыча, которой я поживился у мёртвого чиклеро, была слишком ценной, чтобы её просто так оставить. Я взял его винтовку, его рюкзак, содержимое его карманов, патронташ, набитый патронами, и прекрасное новое мачете, острое, как бритва, и гораздо лучшего качества, чем те, которыми я пользовался до сих пор. Я взял бы и его одежду, чтобы использовать её в целях маскировки, если бы не услышал звуки голосов, доносящихся с тропы. Они спугнули меня, и я скользнул под защиту джунглей, намеренный удалиться на как можно большее расстояние от этих голосов.
  Я не знаю, когда они обнаружили тела, прямо тогда или позднее, поскольку, торопясь убраться подальше, я вконец заблудился и проплутал остаток дня. Я знал только то, что тропа Гатта, ведущая в Уашуанок, находится где-то к западу от меня, но к тому времени, когда эта мысль пришла мне в голову, стало уже слишком темно для того, чтобы предпринимать какие-либо действия, и я провёл ночь на дереве.
  Как это ни странно, я находился в лучшем состоянии, чем когда-либо за всё время с момента аварии вертолёта. У меня была еда и почти три кварты воды, я стал более привычен к передвижению через лес и больше не делал лишних ударов мачете, и к тому же один человек может пройти там, где не могут двое, – особенно если один из них болен. Без бедного Гарри я стал более подвижен. И ещё у меня появилась винтовка. Я не знал точно, что я намерен с ней делать, но оставил её из общих соображений.
  На следующее утро, как только стало достаточно светло, я направился на запад, надеясь выйти на тропу. Я проделал чертовски длинный путь и уже начал думать, что совершил ужасную ошибку. Я знал, что если не найду тропу, то никогда не найду и Уашуанока, и мои кости навсегда останутся где-то в джунглях, после того как иссякнут запасы еды и питья, так что мои тревоги были оправданны. Я не нашёл тропы, но зато почти нарвался на пулю, после того как кто-то громко крикнул и выстрелил в меня.
  Пуля прошла высоко, срезав листья с куста, а я взял ноги в руки и бросился бежать, стараясь поскорее убраться подальше. С этого момента началась странная неторопливая погоня во влажном зелёном сумраке тропического леса. Кустарник рос здесь настолько густо, что вы могли бы пройти на расстоянии вытянутой руки от человека и не узнать о его существовании, если, конечно, он оставался бы неподвижен. Мысленно поместите Хэмптонский лабиринт в одну из больших тропических оранжерей, такую, как Кью, населите его несколькими вооружёнными головорезами, жаждущими убийства, и представьте, что вы – предмет их лишённого любви внимания, находитесь посередине, и у вас получится довольно точная картина происходящего.
  Я старался двигаться как можно тише, но все мои знания о лесной жизни основывались на книгах Фенимора Купера, и мне плохо удавалось имитировать повадки бесшумного индейца. Впрочем, так же как и чиклерос. Они ломали ветки, перекрикивались друг с другом и сделали наугад несколько выстрелов, которые пришлись далеко мимо цели. Через некоторое время я начал приходить в себя от внезапного испуга, и у меня появилось убеждение, что если выбрать наиболее густой участок джунглей и просто встать там неподвижно, то я с таким же успехом смогу уйти от преследования, как если буду продолжать бежать.
  Так я и сделал, и стоял, скрытый завесой листьев, с винтовкой в потных руках до тех пор, пока не стих шум погони. Но я не стал сразу же выходить из своего укрытия. Наибольшую опасность мог представлять человек, имеющий больше мозгов, чем другие, который делает то же самое, что и я, – просто стоит и тихо ждёт, когда я появлюсь перед ним. Поэтому, прежде чем начать двигаться, я прождал целый час, а затем снова направился на запад.
  На этот раз я нашёл тропу. Я выскочил на неё совершенно неожиданно, но к счастью, на ней никого не оказалось. Я поспешно отступил назад и, посмотрев на часы, обнаружил, что уже шестой час и до наступления сумерек осталось не так много времени. Мне предстояло решить, стоит ли положиться на судьбу и снова воспользоваться тропой. Я чувствовал себя усталым и, возможно, из-за этого отчасти утратил способность рассуждать здраво, поскольку после недолгих раздумий я воскликнул вслух: "Да чёрт бы с ним!" и смело зашагал по тропе. Снова я испытал большое облегчение от ничем не скованной свободы передвижения. Мачете здесь не требовалось, поэтому я снял с плеча винтовку и, держа её обеими руками, продвигался вперёд с хорошей скоростью, сознавая, что каждый шаг приближает меня к Уашуаноку и безопасности.
  На этот раз я застал врасплох чиклеро. Он стоял на тропе спиной ко мне, и я почувствовал запах вонючей сигареты, которой он дымил. Я уже осторожно пятился назад, когда он, по-видимому с помощью какого-то шестого чувства, догадался о моём присутствии и быстро повернулся. Я выстрелил в него, после чего он тут же упал на землю и, перекатываясь, исчез в зарослях кустарника. В следующую секунду раздался ответный выстрел, и пуля пролетела так близко, что я почувствовал у своей щеки вибрацию воздуха.
  Я нырнул в укрытие и, услышав крики, бросился в лес. Снова началась эта фантастическая игра в кошки-мышки. Я подыскал себе очередное укрытие и замер в нём, как заяц в норе, надеясь, что охотники меня не найдут. Я слышал, как чиклерос рыщут где-то рядом, перекликаясь друг с другом, и в их голосах чувствовалась некоторая неуверенность, позволившая мне сделать вывод о том, что их сердца не расположены к охоте. В конце концов один из них был уже мёртв, зарезанный весьма жестоким образом, и только что я попытался застрелить другого. Всё это не могло вызвать большого энтузиазма, ведь они не знали, кто я такой, а проявив такую несомненную склонность к убийству, я, как они считали, вполне мог притаиться где-нибудь в засаде, поджидая удобного случая тихо удавить одного из них. Неудивительно, что они держались вместе и постоянно перекликались друг с другом – держаться вместе им было спокойнее.
  С наступлением сумерек они прекратили поиски и убрались туда, откуда пришли. Я остался на месте и погрузился в размышления над одной серьёзной проблемой, занявшись тем, что не имел возможности сделать в суматохе дневных событий. В течение дня я наткнулся на две группы чиклерос, и, как мне казалось, каждая из них состояла из трёх-четырёх человек. В то время как первый чиклеро – которого я убил – был один.
  Кроме того, последняя группа не вела наблюдений за Уашуаноком и в то же время не оставалась в лагере Гатта, следовательно, их главная задача состояла в том, чтобы вести охоту за мной, иначе зачем им было оставаться на тропе? Весьма вероятно то, что Гатту удалось идентифицировать тело Гарри Ридера, и теперь у него появились вполне конкретные подозрения насчёт того, кто был его напарником. Как бы то ни было, каждый раз, когда я пытался прорваться в Уашуанок, на моём пути кто-то появлялся и пытался меня остановить.
  Я не испытывал иллюзий по поводу того, что со мной произойдёт в том случае, если меня поймают. Человек, которого я убил, наверняка имел друзей, и будет бесполезно взывать к их снисхождению и пытаться объяснить, что я не собирался его убивать, а просто хотел ему помешать расколоть Гарри череп. Факт заключался в том, что я его убил, и от этого никуда не денешься.
  Воспоминание о том, как выглядел мёртвый чиклеро с мачете, торчащим из середины живота, вызвало у меня чувство тошноты. Я убил человека даже не зная, кто он такой и о чём он думает. Хотя он начал первый, выстрелив в нас, и в результате получил то, что заслужил, но всё же, как ни странно, от этой мысли я не почувствовал себя лучше. Этот примитивный мир, в котором царил закон "убей или убьют тебя", был бесконечно далёк от Кэннон Стрит и служащих в шляпах котелком. Какого чёрта маленький серый человек, подобный мне, делает здесь?
  Но было не время предаваться философии, и я заставил себя вернуться к насущным проблемам. Каким образом я собирался пробраться в Уашуанок? Мне пришла в голову идея попробовать пройти по тропе ночью – как я уже однажды делал. Но будут ли чиклерос следить за ней ночью? Мне оставалось только попытаться это выяснить опытным путём. Было ещё светло, и мне как раз хватило времени для того, чтобы выйти на тропу до наступления темноты. Передвигаться по джунглям ночью было невозможно, а идти по тропе оказалось ненамного легче, но, проявляя упорство, я медленно шёл вперёд, стараясь шуметь как можно меньше. Я испытал большое разочарование, увидев костёр. Чиклерос расчистили небольшую поляну, а сам костёр развели точно посередине тропы. Они сидели около огня, оживлённо переговариваясь и, очевидно, не собирались ложиться спать. Сделать обход по лесу ночью было невозможно, и поэтому я осторожно отступил и, оказавшись вне пределов слышимости, врубился в джунгли и нашёл себе дерево.
  На следующее утро я первым делом забрался поглубже в лес и нашёл себе ещё одно дерево. Я выбрал его в результате долгих поисков, после чего на высоте сорока футов устроил что-то типа платформы, скрытой за слоем листьев настолько плотным, что мне совсем не было видно земли и соответственно с земли никто не смог бы разглядеть меня. Одно было несомненно – эти ребята не станут забираться на каждое дерево в лесу, чтобы посмотреть, не прячусь ли я на нём, и мне показалось, что здесь я могу чувствовать себя в безопасности.
  Я устал – смертельно устал бежать и сражаться с этим проклятым лесом, устал от того, что в меня стреляют, и от того, что я вынужден стрелять в других людей, устал от недосыпания и от избытка адреналина, циркулирующего по моей кровеносной системе, и кроме того, я устал постоянно и непрерывно испытывать страх.
  Может быть, маленький серый человечек внутри меня хотел убегать и дальше. Я не знаю – но мне удалось его переубедить, сказав себе самому, что я нуждаюсь в отдыхе. Я решил собрать силы для последнего броска. У меня оставалась кварта воды и немного пищи – достаточно на один день, если мне не придётся слишком много бегать. Я собирался провести на дереве ближайшие двадцать четыре часа, чтобы отдохнуть, поспать и восстановить свои силы. За это время я съем всю пищу и выпью всю воду, после чего мне волей-неволей придётся перейти к активным действиям, но до тех пор я собирался пребывать в праздности.
  Может быть, это была уловка маленького серого человека, который мог перейти к действиям лишь после того, когда получит сильный толчок, и, вероятно, я подсознательно ставил себя в такие условия, чтобы голод и жажда придали мне необходимое ускорение; но сознательно я рассчитывал на то, что чиклерос, не обнаружив за последние двадцать четыре часа никаких следов моего существования, могут подумать, что я либо умер, либо ушёл куда-нибудь ещё. Я надеялся, достаточно безосновательно, что когда я слезу с дерева, они уже снимут осаду.
  Так что я устроился поудобнее или, точнее, с теми удобствами, какие мог себе позволить, и занялся отдыхом. Я разделил еду на три части, а воду во фляге на три порции. Последняя доля предназначалась на завтрак перед самым уходом. Я также ещё и поспал, и, насколько помню, последняя мысль, пришедшая мне в голову перед тем, как я погрузился в сон, была о том, как бы не захрапеть.
  Большую часть времени я провёл в дремотном состоянии, ни о чём не думая. Все события, связанные с Фаллоном и Уашуаноком, казались мне бесконечно далёкими, а ферма Хентри существовала всё равно что на другой планете. Осталась только обволакивающая меня вязкая зелёная жара тропического леса, и даже реальная угроза со стороны чиклерос стала выглядеть более отдалённой. Готов предположить, что если бы тогда меня осмотрел психиатр, он поставил бы диагноз шизофренического ухода от действительности. Должно быть, тогда я находился в состоянии крайнего упадка душевных сил.
  Пришла ночь, и я снова заснул, на этот раз более глубоко, и, проспав до самого восхода, проснулся заметно посвежевшим. Думаю, ночной сон пошёл мне на пользу, поскольку, пожевав вяленого мяса и доев остатки хлеба, я почувствовал себя совсем бодрым. С чувством отчаянного безрассудства я допил остатки воды из фляги. Сегодняшний день будет решающим для Джемми Уила – я отрезал все пути к отступлению и теперь мог двигаться только вперёд.
  Я решил не брать с собой фляги и рюкзак, и всё, что у меня осталось, это раскладной нож в кармане, мачете и винтовка. Я собирался идти быстро и налегке. Я даже не взял патронташ, а просто насыпал в карман с полдюжины патронов. Я не представлял себя участвующим в длительной перестрелке, а если такое произойдёт, то мне не помогут все боеприпасы в мире. Я полагаю, что патронташ и фляги до сих пор висят на том дереве – не могу себе представить, чтобы их кто-нибудь нашёл.
  Я спустился с дерева и спрыгнул на землю, не особенно тревожась, слышит меня кто-нибудь или нет, после чего начал прокладывать свой путь через лес по направлению к тропе. Когда я нашёл тропу, то ни секунды не колебался, а просто повернулся и пошёл по ней так, словно в этом мире у меня не было никаких забот. В одной руке я держал винтовку наперевес, а в другой сжимал мачете, и каждый раз, когда тропа поворачивала, я не беспокоился о том, чтобы замедлить шаг, а смело шёл вперёд.
  Достигнув поляны, которую чиклерос расчистили для своего маленького лагеря, я остановился, почувствовав запах дыма. Мне не пришло в голову соблюдать осторожность при приближении, я просто вышел на открытое место, никого там не нашёл и автоматически нагнулся, чтобы потрогать угли. Они были ещё тёплые, и когда я поворотил их мачете, угли слабо затлели. Это доказывало то, что чиклерос ушли отсюда не так давно.
  Но в какую сторону? Вверх по тропе или вниз по тропе? Меня это не особенно интересовало, и я продолжил свой путь в том же темпе, делая большие шаги и стараясь идти побыстрее. И мне это удавалось. Я сверился с картой и попытался проследить по ней маршрут моих блужданий в течение тех дней, когда меня преследовали. Это казалось почти невозможным, но, судя по моим расчётам, до Уашуанока оставалось три мили, и я не собирался больше сворачивать с тропы, пока до него не доберусь.
  Дураки часто бросаются туда, где боится появиться ангел смерти, но также существует ещё и то, что называют дурацкое везение. В последнее время эти ублюдки постоянно преследовали меня, и я, до смерти перепугавшись, был вынужден бежать, скрываться и изворачиваться изо всех сил. Теперь, когда мне стало на всё наплевать, я сам заметил их первый. Точнее, я услышал, как они болтают на испанском, приближаясь ко мне по тропе, поэтому просто отступил в сторону, углубившись на несколько шагов в джунгли, и дал им пройти.
  Их было четверо, все они имели оружие и выглядели довольно зловеще, небритые и одетые в униформу чиклерос – грязно-белый костюм. Когда они проходили, я услышал, как кто-то упомянул сеньора Гатта, вслед за чем последовал взрыв смеха. Затем они скрылись из виду, и я вышел из-за укрытия. Если бы они были на это настроены, то им не составило бы большого труда меня заметить, поскольку я отошёл от тропы не слишком далеко, однако, проходя мимо, они даже не повернули головы. Я уже достиг той стадии, когда на всё становится наплевать.
  Но, продолжив путь, я стал чувствовать себя спокойнее. Было маловероятно, что ещё кто-нибудь попадётся мне навстречу, и я удлинил шаг, чтобы оторваться от любого чиклеро, который мог бы догнать меня сзади. Это требовало больших усилий на такой жаре, и вся вода, выпитая мной с утра, выступила на моём теле в виде пота, но я безостановочно шагал вперёд и поддерживал такой убийственный темп в течение следующих двух часов.
  Неожиданно тропа резко повернула налево, протянулась ещё на сто ярдов и закончилась. Я остановился, не зная, куда идти, и тут внезапно увидел человека, лежащего на вершине бугра справа от меня. Он смотрел куда-то вдаль через полевой бинокль. Я судорожно вскинул винтовку и в тот же момент он наполовину повернул голову и небрежно спросил через плечо:
  – Es usted, Pedro?[5]
  Я облизал губы.
  – Si![6] – ответил я, надеясь, что это правильный ответ.
  Он снова прижал бинокль к глазам и возобновил своё наблюдение за тем, что находилось по другую сторону бугра.
  – Tiene usted fosforos у cigarrillos?[7]
  Я не понял его слов, но было очевидно, что это вопрос, поэтому я снова ответил "Si!" и, храбро забравшись на бугор, остановился прямо над ним.
  – Gracias, – сказал он. – Que hora es?[8] – Он положил свой бинокль и повернулся посмотреть на меня точно в тот момент, когда я опустил на его голову приклад винтовки. Приклад попал ему в лоб прямо над правым глазом, и его лицо исказилось от внезапной боли. Я снова поднял винтовку и обрушил её вниз с неожиданной для себя яростью. Вот что было уготовано Гарри. Чиклеро издал звук средний между стоном и хрипом, скатился с бугра и неподвижно замер.
  Я бросил на него безучастный взгляд и пнул носком ботинка. Он не пошевелился, поэтому я повернулся, чтобы посмотреть, за чем он наблюдал. Отдалённый на четверть мили открытого пространства, передо мной лежал Уашуанок и Лагерь-Три. Я смотрел на него, наверное, так, как израильтяне смотрели на Землю Обетованную: слёзы навернулись мне на глаза и, сделав несколько нетвёрдых шагов вперёд, я издал хриплый крик в сторону отдалённых человеческих фигурок, снующих возле домиков.
  Я неуклюже побежал и обнаружил, что, по-видимому, все силы внезапно покинули моё тело. Я чувствовал себя до смешного слабым и в то же время лёгким, жизнерадостным и необыкновенно просветлённым. Я не знаю, был ли человек, которого я оглушил – или убил, единственным чиклеро, наблюдающим за лагерем, или у него имелись компаньоны. Несомненно, для человека с винтовкой не составило бы большого труда выстрелить мне в спину, пока я, запинаясь, брёл по направлению к домикам, но выстрела не последовало.
  Я увидел большую фигуру Джо Рудетски, повернувшегося чтобы посмотреть на меня и издавшего слабый крик удивления. Затем последовал небольшой пробел, после чего я обнаружил, что лежу на земле и смотрю снизу вверх на лицо Фаллона, принявшее озабоченное выражение. Он что-то говорил, но я не слышал его слов, потому что кто-то стучал по моим барабанным перепонкам. Его голова съёжилась, а потом вдруг раздулась до огромных размеров, после чего я вновь потерял сознание.
  2
  Вода – чистая, холодная пресная вода – удивительная субстанция. Время от времени мне приходилось использовать её для приготовления концентрированных супов; вы берёте сухое порошкообразное вещество, выглядящее так же неаппетитно, как лекарственные травы из сумки знахаря, добавляете воды, и гоп-ля! – несколько сухих ошмётков превращаются в душистый зелёный горошек и сочные овощи.
  За неделю скитаний по джунглям мой организм был предельно обезвожен, и я сильно потерял в весе, но уже через несколько часов ко мне вернулись силы и бодрость духа. Вовсе не потому, что я выпил много воды, поскольку Фаллон отмерял мне её буквально по капле, просто один вид стоящего рядом с моей кроватью графина, запотевшего от сконденсировавшейся на нём влаги, придавал мне уверенности, так как я знал, что достаточно протянуть руку, и вода в моём полном распоряжении. Замечательное ощущение! Так что я чувствовал себя значительно лучше, хотя, возможно, мне, как концентрированному супу, немного недоставало естественной свежести.
  Фаллон, разумеется, хотел знать о том, что произошло более детально, чем я ему коротко и сбивчиво рассказал, когда пришёл в лагерь. Он пододвинул себе стул и сел у изголовья кровати.
  – Я думаю, вам стоит рассказать мне всё с самого начала, – сказал он.
  – Я убил человека, – произнёс я медленно.
  Он приподнял брови.
  – Ридера? Вы не должны думать об этом подобным образом.
  – Нет, не Гарри. – Я рассказал ему обо всём, что случилось.
  Пока Фаллон слушал мою историю, его лицо приняло выражение испуганного недоумения, и когда я закончил, он воскликнул:
  – Так значит, мы под наблюдением – и Гатт находится здесь!
  – Во главе целой армии, – сказал я. – Это то, о чём вас хотел предупредить Пат Харрис, но вы не обратили внимания на его слова. Гатт привёз сюда собственных людей из Штатов и завербовал чиклерос, чтобы те помогали ему в джунглях. И пожар в радиопалатке был не случаен – так же как и авария вертолёта.
  – Вы уверены, что это была диверсия?
  – Так сказал Гарри, – ответил я. – И я ему верю. Я также думаю, что другой вертолёт – грузовой, сгоревший в Лагере-Один, тоже был уничтожен в результате диверсии. Кроме того, ваш самолёт задержан в Мехико. Мы здесь изолированы.
  Фаллон выглядел мрачным.
  – Сколько людей вы видели у Гатта?
  – Я не останавливался, чтобы посчитать, – но от начала до конца я видел человек двадцать пять. С некоторыми из них я, конечно же, мог столкнуться дважды, но мне кажется, это верная оценка. – Я протянул руку и прижал её к холодной стенке графина. – Я с большой степенью уверенности могу предугадать их дальнейшие действия.
  – И каковы ваши предположения?
  – Разве это не очевидно? Они собираются напасть на нас. Гатту нужны те ценности, что были извлечены из сенота, и прочие безделушки, которые мы могли найти. Они всё ещё здесь, не так ли?
  Фаллон кивнул.
  – Я должен был отправить их раньше. – Он поднялся со стула и подошёл к окну. – Я никак не могу понять, почему вы – и Гатт – так в этом уверены?
  Я чувствовал себя слишком усталым для того, чтобы кричать, но всё же сделал попытку.
  – Чёрт возьми, я ведь сам доставал эти изделия из воды, не правда ли?
  Он повернулся.
  – Но Гатт не знал об этом. Так откуда он мог узнать, если только кто-то ему не сказал? Мы никому ничего не говорили.
  Я подумал над этим, а потом сказал мягко:
  – После крушения я находился в джунглях целую неделю, а Гатт так и не перешёл к активным действиям. Он уже здесь, и он готов, так что же его задерживает?
  – Возможно, неуверенность, – предположил Фаллон. – Он не может знать точно, нашли ли мы что-нибудь ценное – ценное для него.
  – Верно. Но всё, что ему нужно сделать, это просто прийти сюда и убедиться в том, что полтора миллиона долларов ждут, чтобы их забрали.
  – Более чем полтора миллиона, – сказал Фаллон. – Поль сделал большую находку в Храме Юм Чака. Предполагалось, что он не будет начинать раскопки, но он всё же это сделал – и наткнулся на тайный склад храмовой утвари. Она бесценна, Джемми, ничего подобного раньше не находили. – Для Гатта ничто не бесценно, – заметил я. – Сколько она будет стоить для него?
  – За неё нельзя назначить цены как за музейную коллекцию. Но если Гатт разделит все на части и будет продавать их отдельно, тогда, возможно, он сможет выручить ещё полтора миллиона долларов.
  Я хмуро посмотрел на Фаллона.
  – И вы имели безрассудство утверждать, что в Уашуаноке нет никакого золота. Мы знаем, что Гатт способен осознать ценность наших находок и то, что он может продать их через Джеррисона. Так что же нам теперь делать? Просто отдать их в руки Гатту, когда он придёт сюда со своими головорезами?
  – Я думаю, что при сложившихся обстоятельствах будет лучше обсудить этот вопрос с остальными, – сказал Фаллон. – У вас есть для этого силы?
  – Со мною всё в порядке, – ответил я и спустил свои ноги с кровати.
  Совещание проходило в мрачной и гнетущей атмосфере. Я рассказал свою историю, и после нескольких минут недоверчивого непонимания мне удалось вбить в их головы сознание того, что мы в опасности. Фаллона, разумеется, не пришлось убеждать, но Поль Халстед, как всегда, во всём противоречил.
  – Всё это звучит весьма неправдоподобно, – заявил он со своим обычным высокомерием.
  Я взорвался.
  – Вы хотите сказать, что я лгу?
  Фаллон предостерегающе опустил свою ладонь на мою руку. Халстед сказал:
  – Нет, но я думаю, вы преувеличиваете – и используете своё воображение.
  Я предложил ему:
  – Тогда попробуйте прогуляться по джунглям. Если пуля воображаемая, то она не причинит вам вреда, когда вы на неё нарвётесь.
  – Я уверен, что вы могли сделать больше для того, чтобы помочь бедняге Ридеру, – сказал он.
  Я перегнулся через стол, чтобы схватить его, но он резко отпрянул назад.
  – Довольно! – рявкнул Фаллон. – Поль, если вы не хотите предложить ничего конструктивного, держите рот закрытым.
  Кэтрин Халстед неожиданно в первый раз при всех атаковала своего мужа.
  – Да, заткнись, Поль, – сказала она резко. – Меня уже тошнит от тебя.
  Он посмотрел на неё с недоверчивым изумлением.
  – Ты снова приняла сторону Уила? – спросил он оскорблённым тоном.
  – Здесь не существует сторон – и никогда не существовало, – ответила она ледяным тоном. – Если кто-то и имеет склонность преувеличивать, то это не Джемми. – Она посмотрела на меня. – Мне очень жаль, Джемми.
  – Я тебя не просил за меня извиняться, – вспыхнул он.
  – А я этого и не делаю, – сказала она с твёрдостью, способной резать как алмаз. – Я извинилась перед Джемми за своё собственное поведение – за то, что не слушала его раньше. А теперь просто заткнись, как тебя попросил профессор Фаллон.
  Халстед был настолько удивлён этой атакой с неожиданной стороны, что стал тихим и каким-то задумчивым. Я посмотрел на Рудетски.
  – Что ты об этом думаешь?
  – Я верю вам, – ответил он. – У нас возникли проблемы с этими проклятыми чиклерос ещё в Лагере-Один. Они проявили себя как отчаянные негодяи, и меня не удивляет, что чиклерос в вас стреляли. – Он расправил свои массивные плечи и обратился к Фаллону: – Но этот парень, Гатт, это что-то новое. Мы не знали про него.
  – У вас не было необходимости про него знать, – сказал Фаллон бесцветным голосом.
  На лице Рудетски появилось упрямое выражение.
  – А я считаю, что такая необходимость была, мистер Фаллон. Если Гатт организовал чиклерос, то это означает большие неприятности. В контракте не было сказано про то, что нам придётся попадать под пули. Мне это не нравится – так же как Смитти и Фоулеру.
  Остальные двое мужчин серьёзно закивали головами. Я вмешался:
  – Что ты хочешь сделать, Рудетски? Организовать профсоюз? Для этого уже несколько поздно. Ввёл ли тебя в заблуждение мистер Фаллон или нет, не имеет значения. В любом случае, я уверен, что он это сделал не намеренно. Главный вопрос теперь заключается в том, что нам делать с Гаттом.
  Фаллон сказал устало:
  – Мы можем сделать только одно. Позволить ему взять то, что он хочет.
  Смит и Фоулер снова энергично закивали, а Рудетски произнёс:
  – Я тоже так думаю.
  Кэтрин Халстед поджала губы, в то время как Халстед, кивнув головой, обвёл всех собравшихся внимательным взглядом.
  – Вы считаете, что это выход? – спросил я, – Мы просто отдадим Гатту три миллиона долларов, погладим его по головке и будем надеяться на то, что он уберётся. Весьма сомнительно, что всё случится именно так.
  Рудетски подался вперёд.
  – Что вы хотите этим сказать?
  – Я уверен, ты совсем не глуп, Джо. Гатт собирается совершить преступление – он хочет украсть три миллиона долларов, принадлежащие кому-то ещё. Я не знаю, кому эти вещи принадлежат по закону, но уверен, что мексиканское правительство имеет на них все права. Вы на самом деле думаете, что Гатт позволит кому бы то ни было вернуться в Мехико и подать на него официальную жалобу?
  – О Боже! – воскликнул Фаллон, трезво оценив сложившуюся ситуацию.
  – Вы хотите сказать – он перебьёт нас всех, всех до одного? – спросил Рудетски взволнованно.
  – А что бы ты сделал на его месте? – поинтересовался я цинично. – Разумеется, сделай скидку на то, что ты не испытываешь особого уважения к святости человеческой жизни.
  Тут поднялся всеобщий гвалт, на фоне которого выделялся низкий голос Рудетски, извергающего проклятия. Смит крикнул:
  – Я ухожу отсюда.
  Я ударил кулаком по столу и гаркнул:
  – А ну-ка замолчите, все вы!
  К моему удивлению, все внезапно остановились и посмотрели на меня. Я не имел привычки заявлять о себе подобным образом, и может быть, здесь я немного перестарался – в любом случае это сработало. Я ткнул пальцем в сторону Смита.
  – И куда, чёрт возьми, ты собрался идти? Как только ты углубишься в джунгли на десять ярдов, чиклерос сделают тебя холодным. У тебя там не будет ни одного шанса.
  Лицо Смита стало мертвенно-бледным, и он нервозно сглотнул.
  Фаллон сказал:
  – Чёрт возьми, он прав, Смитти! Мы здесь в ловушке.
  Внезапно голос Фаллона окреп.
  – Это невозможно, Уил, вы слишком сгущаете краски. Вы представляете, какой шум поднимется, если Гатт вдруг решится на это... на это массовое убийство? Вы думаете, что человек может просто пропасть, не вызвав своим исчезновением никаких вопросов? Он никогда не решится на такое.
  – Нет? Кто ещё, кроме нас, знает, что Гатт здесь? Он имеет опыт – у него есть организация. Я готов поспорить, стоит ему только свистнуть, и сразу появится сотня свидетелей, готовых доказать, что он находится в Мехико прямо сейчас. Он будет абсолютно уверен, что никто не сможет связать это происшествие с его именем.
  Лицо Кэтрин побледнело.
  – Но когда они найдут нас... найдут наши тела... они узнают, что...
  – Мне очень жаль, Кэтрин, – сказал я. – Но нас никто не найдёт. В Кинтана Роо можно похоронить целую армию, и тела никогда не будут найдены.
  Халстед вмешался.
  – Вы сами это сказали, Уил. Кто ещё, кроме нас, знает, что Гатт находится здесь? А мы об этом знаем только с ваших слов. Лично я его не видел, так же как и все остальные присутствующие здесь – за исключением вас. Мне кажется, вы хотите принудить нас к каким-то действиям.
  Я с изумлением посмотрел на него.
  – А за каким же дьяволом мне всё это нужно?
  Он пожал плечами.
  – Вы с самого начала изо всех сил пытались пролезть в эту экспедицию. К тому же вас всегда очень интересовала стоимость того, что мы нашли. Я не думаю, что мне нужно продолжать дальше, не так ли?
  – Да, лучше не надо, – выпалил я. – Этого делать не стоит, иначе я вобью вам зубы в глотку. – Все остальные смотрели на меня, сохраняя молчание, давая мне знать, что такое обвинение требует того, чтобы на него ответили. – Если я хочу вас принудить к чему-то, то почему я помешал Смиту уйти? Тогда почему я хочу, чтобы мы все держались вместе?
  Рудетски шумно выдохнул и посмотрел на Халстеда с неприязнью.
  – Боже мой! На одну минуту этот парень сбил меня с толку. Мне следовало знать его лучше. – Халстед заёрзал на своём стуле, почувствовав себя неуютно под полным презрения взглядом, а Рудетски обратился ко мне. – Так что же нам делать, мистер Уил?
  Я уже собрался сказать "Почему ты спрашиваешь меня?", но один взгляд на Фаллона заставил меня переменить решение. Он весь как-то странно осунулся и смотрел прямо перед собой невидящими глазами, созерцая что-то внутренним зрением. Я не знал, о чём он думает, и не хотел строить предположений, но было очевидно, что мы не можем положиться на него как на лидера. Халстед не смог бы перевести и слепого на другую сторону улицы, в то время как Рудетски по своей натуре был типичный сержант, сверхэффективный, когда ему скажут, что делать, – но ему должен кто-то сказать. А Смит и Фоулер во всём следовали за Рудетски.
  Я никогда раньше не брал на себя роль лидера, поскольку у меня никогда не возникало желания вести за собой кого бы то ни было. Я всегда придерживался мнения, что каждый человек должен идти своим собственным путём, и если он будет использовать мозги, данные ему Богом, то никогда не пойдёт по чужим следам и в то же время не станет ждать, что за ним пойдут другие. Я был одиноким волком, крайним индивидуалистом, и, возможно, из-за этого прослыл серым и бесцветным. Я не испытывал потребности в том, чтобы навязать кому-то свою точку зрения, вид активности, который, по-видимому, был любимым занятием для остальных, и это объясняли тем, что я не могу сказать ничего стоящего, – достаточно ошибочно.
  А теперь, в установившейся внезапно тишине, все, казалось, ждали, что я приму на себя лидерство – сделаю что-то решительное. Все, за исключением Фаллона, погрузившегося в свои мысли, и, разумеется, Халстеда, который по каким-то особенным причинам, зародившимся в его извращённом сознании, был настроен против меня. Рудетски произнёс умоляющим голосом:
  – Мы должны что-то сделать.
  – Гатт перейдёт к действию очень скоро, – заметил я. – Каким оружием мы располагаем?
  – Есть дробовик и винтовка, – сказал Рудетски. – Это среди лагерных запасов. Ещё у меня должен быть пистолет, который я упаковывал в свою сумку.
  – У меня есть револьвер, – заявил Фаллон.
  Я посмотрел по сторонам.
  – Ещё что-нибудь?
  Фаллон медленно покачал головой, а Халстед просто удостоил меня своим немигающим взглядом. Кэтрин сказала:
  – У Поля есть пистолет.
  – Дробовик, винтовка и три пистолета. Это уже кое-что. Джо, как ты думаешь, в каком домике легче всего держать оборону?
  – Вы собираетесь устроить тут сражение? – спросил Халстед. – Если Гатт появится здесь – в чём я сомневаюсь, – у вас не будет ни единого шанса. Я думаю, вы сумасшедший.
  – Вы предпочитаете позволить Гатту перерезать себе горло? Подставите свою шею под нож? Так что ты скажешь, Джо?
  – Ваш домик подходит лучше всего, – ответил Рудетски. – Он расположен рядом с сенотом, и значит, они не смогут подобраться к нему с тыла.
  Я посмотрел на пустые полки.
  – Где вся добыча?
  – Я упаковал её, – сказал Фаллон. – Приготовил к отправке на вертолёте.
  – Тогда вам нужно распаковать её снова, – заметил я. – Мы должны избавиться от неё.
  Халстед вскочил на ноги.
  – Чёрт возьми, что вы собираетесь сделать? Эти предметы бесценны.
  – Вовсе нет, – возразил я резко. – Они имеют свою цену – семь жизней! Гатт убьёт нас всех, если сможет их заполучить. Но если мы уберём сокровища из пределов его досягаемости, тогда, возможно, он решит, что игра не стоит свеч.
  Фаллон произнёс задумчиво:
  – Весьма вероятно. Но что вы намерены с ними сделать?
  – Сбросить всё обратно в сенот, – сказал я решительно. – Он не сможет их оттуда извлечь без длительных подводных работ, а я не думаю, что Гатт сможет здесь задержаться, чтобы попробовать.
  Халстед пришёл в бешенство.
  – Вы не сделаете этого, – прокричал он. – Возможно, нам никогда не удастся достать их обратно.
  – Почему бы и нет? Большая часть предметов была изначально найдена на дне сенота. Они не исчезнут навсегда. А если даже и так, то мне на это абсолютно наплевать, так же как и всем остальным присутствующим здесь. Эти безделушки не стоят наших жизней.
  – Да, чёрт возьми! – воскликнул Рудетски. – Я за то, чтобы утопить находки.
  Халстед воззвал к Фаллону.
  – Вы не можете позволить им сделать это.
  Фаллон поднял глаза.
  – Джемми принял на себя ответственность. Он делает то, что может. – Его губы исказились в призрачном подобии улыбки. – И я не думаю, что вам удастся остановить его, Поль.
  – Пещера! – внезапно воскликнула Кэтрин. – Мы можем сложить всё в пещере.
  Голова Халстеда резко повернулась.
  – Какой пещере? – спросил он подозрительно.
  – В сеноте на глубине шестидесяти пяти футов существует подводная пещера, – сказал я. – Прекрасная идея, Кэтрин. Наши находки будут там укрыты от Гатта как нельзя более надёжно.
  – Я помогу тебе, – пообещала она.
  – Ты не сделаешь этого, – выпалил Халстед. – Ты не будешь принимать участие в этом сумасшедшем плане.
  Она спокойно посмотрела на него.
  – Я больше не собираюсь подчиняться твоим приказам, Поль. Теперь я пойду своим собственным путём. Я буду делать то, что сама считаю правильным. Уашуанок разрушил твою личность, Поль, он превратил тебя в человека, совсем не похожего на того, за кого я выходила замуж, и я больше не намерена служить орудием для воплощения твоих безумных замыслов. Я думаю, всё кончено – между тобой и мной.
  Он ударил её – не открытой ладонью, а крепко сжатым кулаком. Удар пришёлся ей снизу в челюсть, заставив пролететь через всё помещение и упасть у стены бесформенной грудой.
  Я не стал терять время на раздумья о честности поединка и соблюдении Куинсберрских Правил, а просто схватил со стола бутылку и с силой обрушил её на голову Халстеда. Бутылка не разбилась, но от этого ему пришлось не легче. Он широко открыл рот и подогнул колени, но не упал, поэтому я ещё раз опустил бутылку ему на голову, после чего Халстед медленно осел на пол.
  – Порядок, – сказал я, тяжело дыша и сжимая в руке бутылку. – Кто-нибудь ещё имеет какие-нибудь доводы?
  Рудетски утробно хмыкнул.
  – Вы поступили правильно, – сказал он. – Я сам давно хотел это сделать.
  Он помог Фоулеру поднять Кэтрин на ноги и посадить её в кресло возле стола. Никто не побеспокоился о Халстеде; они просто оставили его лежать там, где он упал.
  Кэтрин чувствовала головокружение, и Фаллон налил ей неразбавленного виски.
  – Я просил вас позволить мне избавиться от него, – произнёс он тихим голосом.
  – Всё это было давным-давно, – сказал я. – Теперь бесполезно кого-либо в чём-то обвинять. – Рудетски участливо навис над Кэтрин. – Джо, мне нужен его пистолет. На этого ублюдка нельзя положиться.
  – Он в коробке возле кровати, – произнесла Кэтрин слабо.
  Рудетски сделал знак рукой.
  – Пойдём, Смитти. – Он посмотрел вниз на Халстеда и слегка пнул его ногой. – Вы хорошо ему врезали. У него теперь будет адская головная боль.
  Кэтрин сделала глоток виски и закашлялась.
  – Ты в порядке? – спросил я.
  Она осторожно потрогала свою челюсть.
  – Он безумен, – произнесла она. – Он сошёл с ума.
  Я подошёл к Рудетски и положил руку ему на плечо.
  – Лучше захвати с собой Халстеда и уложи его в домике. И если дверь можно запереть, то запри её. У нас и так достаточно забот, чтобы ещё вдобавок отвлекаться на этого лунатика.
  В его улыбке была неприкрытая радость.
  – Мне самому давно хотелось это сделать, но я думал, что мистер Фаллон будет против. Ах, чёрт возьми, всё-таки как здорово вы ему врезали!
  Я сказал:
  – Ты можешь треснуть его в любой момент, когда захочешь и не беспокоясь о том, что тебя за это уволят. Сезон на Халстеда теперь открыт; мне надоело быть таким беспредельно терпеливым.
  Рудетски и Фоулер нагнулись, чтобы поднять Халстеда, который постепенно начал приходить в себя. Они поставили его на ноги, и он посмотрел на меня невидящим взглядом затуманенных глаз, лишённых признаков мысли. Затем Фоулер вытолкал его из домика.
  Я повернулся к Кэтрин.
  – Как ты себя чувствуешь?
  Она ответила мне кривой и однобокой улыбкой.
  – Так хорошо, насколько это может быть, – сказала она мягко. – После публичной драки с моим мужем. – Она опустила глаза, направив их на стол. – Он так сильно изменился.
  – Он изменится ещё больше, если будет продолжать причинять неприятности, – сказал я. – И не так, как ему хотелось бы. Его кредит исчерпан, Кэтрин, и ты больше не способна ничего для него сделать. Ты не можешь больше служить барьером между ним и остальным миром.
  – Я знаю, – произнесла она с горечью.
  Снаружи раздался выстрел, и я повернулся к дверному проёму. За одиночным выстрелом, прозвучавшим где-то вдалеке, последовала целая канонада ружейного огня, беспорядочная трескотня выстрелов. Я опрометью выскочил из двери и, обогнув по краю лагерь, увидел Рудетски, укрывшегося за домиком.
  Пригнувшись, я пробежал вперёд и присоединился к нему.
  – Что здесь происходит?
  – Халстед вырвался от нас, – сказал он, тяжело дыша. – Он побежал к лесу, и мы пытались его догнать. Затем они открыли по нам огонь.
  – А что с Халстедом? Они стреляли в него?
  – Я думаю, он мёртв, – ответил Рудетски. – Я видел, как он упал, когда достиг деревьев.
  Сзади донёсся всхлипывающий звук, и повернувшись, я увидел Кэтрин.
  – Возвращайся в домик, – сказал я сердито. – Здесь находиться опасно.
  Две большие слезы скатились по её щекам, затем она повернулась и пошла прочь, бессильно опустив плечи.
  Я долгое время прождал на краю лагеря, но больше ничего не случилось; не было ни выстрелов, ни вообще никаких признаков живых существ. Я видел только ядовитую зелень джунглей, встающих сплошной стеной за расчищенной территорией города Уашуанок.
  3
  Всё что мы делали, проходило под наблюдением – я это знал. Поэтому передо мной встала проблема: либо нам перенести все ценности к сеноту и опустить их в воду достаточно открыто, либо сохранять осторожность и попытаться сделать это тайно. Немного поразмыслив, я решил, что лучше будет сохранять секретность, поскольку, если всё делать открыто, Гатт может забеспокоиться и напасть на нас, когда работа только начнётся. Ничто не сможет его остановить.
  Это означало, что все упаковочные ящики должны быть вскрыты и их содержимое частями перенесено в мой домик, расположенный рядом с сенотом. Возможно, было лучше просто сбросить все предметы в воду, как я предложил с самого начала, но казалось нерациональным поступить так, имея в своём распоряжении такую удобную пещеру, поэтому мы решили её использовать. Это означало, что с наступлением сумерек, когда всевидящее око будет ослеплено, мы погружаемся под воду, а Рудетски спускает вниз добычу.
  В оставшиеся дневные часы мы пытались изобразить, что жизнь в лагере протекает по заведённому порядку. Передвижения между домиками происходили с обычной интенсивностью, и постепенно все ценности скапливались на полу моего жилища, где Рудетски заполнял ими металлические корзины, которые мы первоначально использовали для подъёма находок со дна сенота.
  Так же постепенно шла подготовка к работе по укреплению домика – ещё одна задача, отложенная до наступления сумерек, но Смит и Фоулер, не теряя времени, неторопливо бродили по лагерю, выбирая подходящие материалы и складывая их в места, до которых можно будет легко добраться ночью. Эти несколько часов, казалось, тянулись бесконечно, но наконец солнце село в красный туман, похожий по цвету на высохшую кровь.
  Работа закипела. Смит и Фоулер принесли брёвна и доски, которые собирались использовать для того, чтобы сделать наш домик более пуленепробиваемым, и начали приколачивать их на место. Рудетски подготовил несколько больших баллонов с воздухом, и, подтянув плот к берегу, мы загрузили их на борт. Это оказалось не простой задачей, поскольку баллоны были тяжёлыми, а действовать приходилось в темноте. Мы также перенесли на плот все сокровища, после чего Кэтрин и я погрузились под воду.
  Пещера была точно такой же, какой мы её оставили, и воздух в ней остался хорошим. Я вынырнул на поверхность, включил внутреннее освещение, которое установил раньше, и выключил свой собственный фонарь. Здесь имелся широкий уступ, расположенный выше уровня воды, на котором могла разместиться вся добыча, и я уселся на него, после чего помог Кэтрин устроиться рядом.
  – Здесь хватит места для того, чтобы укрыть все ценности, – заметил я.
  Она кивнула без особого интереса, а затем сказала:
  – Мне очень жаль, что Поль причинил столько неприятностей, Джемми. Ты предупреждал меня, но я тебя не слушала.
  – Что заставило тебя переменить своё отношение?
  Ока поколебалась.
  – Я наконец начала думать. Я начала задавать самой себе вопросы насчёт Поля. Всё началось с твоих слов. Ты спросил меня, что я испытываю к Полю – любовь или преданность. Ты назвал это неуместной преданностью. Мне не понадобилось много времени, чтобы найти ответ. Дело в том, что Поль не всегда был таким. Ты думаешь, он мёртв?
  – Я не знаю; меня там не было, когда всё произошло. Рудетски думает, что он мёртв. Но он мог и выжить. Что ты будешь делать, если это так?
  Она нервно засмеялась.
  – Неуместный вопрос при сложившихся обстоятельствах! Ты думаешь, то, что мы здесь делаем, принесёт нам какую-либо пользу? – Она обвела рукой сырые стены пещеры. – Нам поможет, если мы избавимся от того, что хочет Гатт?
  – Не знаю, – ответил я. – Это зависит от того, сможем ли мы поговорить с Гаттом. Если я смогу внушить ему то, что у него нет ни малейших шансов получить сокровища, тогда, возможно, он смягчит свою позицию. Я не могу себе представить, что Гатт способен ни за что убить семерых или шестерых человек – если только он не сумасшедший маньяк-убийца, а мне кажется, он не такой.
  – Не получив того, что ему нужно, он может стать сумасшедшим.
  – Да, – произнёс я задумчиво. – Он будет сильно раздражён. С ним необходимо обращаться осторожно.
  – Если мы выберемся отсюда, – сказала она, – то я разведусь с Полем. Теперь я не смогу с ним жить. Я получу развод в Мексике – он будет иметь законную силу везде, поскольку в Мексике мы и поженились.
  Я немного подумал об этом, а затем сказал:
  – Я навещу тебя. Ты не будешь возражать?
  – Нет, Джемми, не буду. – Она вздохнула. – Может быть, мы сможем начать всё снова, с самого начала.
  – Начать всё с начала не так просто, – сказал я мрачно. – Мы никогда не сможем забыть прошлое, Кэтрин – никогда! – Я приготовился одеть маску. – Приступим к работе, а то Джо подумает, что что-то не в порядке.
  Мы выплыли из пещеры и начали длительную работу по перемещению сокровищ из корзин, которые опускал Рудетски, в пещеру. Корзины, нагруженные ценностями, опускались вниз одна за другой, и мы потратили много времени, пока наконец всё не убрали. Мы находились под водой целых два часа, но не опускались ниже шестидесяти пяти футов, поэтому на декомпрессию требовался только час. Джо опустил нам шланг, повисший рядом с якорным тросом, и мы присоединили имеющиеся на его конце два переходника к нашим впускным клапанам. В течение часа мы поглощали воздух из больших баллонов, расположенных на плоту, поскольку использовать непосредственно компрессор было опасно ввиду того, что он производит слишком много шума.
  Наконец мы вынырнули на поверхность, Рудетски спросил:
  – Всё о'кей?
  – Всё в порядке, – ответил я и выругался, ударившись ногой о воздушный баллон. – Послушай, Джо, давай сбросим эти баллоны в воду, а то у Гатта могут появиться какие-нибудь идеи – он даже сам может оказаться аквалангистом. Но он ничего не сможет сделать без воздушных баллонов.
  Мы столкнули баллоны с края плота, и они с плеском упали в воду. Когда мы выбрались на берег, я почувствовал себя очень усталым, но предстояло ещё многое сделать. Смит и Фоулер использовали всё, что могли, для того, чтобы укрепить домик, но плоды их усилий выглядели весьма жалкими, хотя они не были в этом виноваты. У нас просто отсутствовали материалы.
  – Где Фаллон? – спросил я.
  – Кажется, он в своём домике, – ответил Смит.
  Я отправился искать Фаллона и обнаружил его сидящим с угрюмым видом за своим столом. Когда я закрыл дверь, он повернулся:
  – Джемми! – воскликнул он в отчаянии. – Какое несчастье! Какое ужасное несчастье!
  – Вам нужно выпить, – сказал я и достал с полки бутылку и два стакана. Я налил в них неразбавленного виски и сунул стакан в руку Фаллона. – Вы ни в чём не виноваты.
  – Конечно же, я виноват, – сказал он резко. – Я не воспринимал Гатта достаточно серьёзно. Но кто мог подумать, что эта присущая когда-то конкистадорам жажда наживы проявит себя в двадцатом веке?
  – Как вы сами говорили, Кинтана Роо не является центром цивилизованного мира. – Я отхлебнул виски и почувствовал, как тепло распространяется по моему горлу, – Эта провинция ещё не вышла из восемнадцатого века.
  – Я отправил послание вместе с теми мальчиками, которые улетели, – сказал он. – Письмо, адресованное представителям власти в Мехико, в котором сообщил о наших находках. – Он внезапно встревожился. – Как вы думаете, Гатт ничего не мог с ними сделать?
  Я призадумался и наконец ответил:
  – Нет, я так не думаю. Ему было бы трудно им помешать, и, вероятно, власти скоро поймут, что что-то не в порядке.
  – Я должен был сделать это раньше, – сказал Фаллон задумчиво. – Департамент Антикварных Находок лёгок на подъём, когда нужно произвести инспекцию; это место будет наводнено различными чиновниками, как только новость станет им известна. – Он криво усмехнулся. – Вот почему я не уведомил их раньше; я хотел, чтобы этот город некоторое время принадлежал мне одному. Каким же дураком я был!
  Я не стал его щадить.
  – Пат Харрис предупреждал вас об опасности не один раз. Какого чёрта вы его не послушались?
  – Я был эгоистом, – ответил он и посмотрел мне прямо в глаза. – Просто обыкновенным эгоистом. Я хотел оставаться здесь как можно дольше. У меня так мало времени, Джемми.
  Я выпил ещё немного виски.
  – Вы сможете вернуться на следующий сезон. Он покачал головой.
  – Нет, не смогу. Я никогда сюда не вернусь. Кто-то другой займёт моё место – какой-нибудь более молодой человек. Моё место мог бы занять и Поль Халстед, если бы он не был таким безрассудным и нетерпеливым.
  Я поставил стакан на стол.
  – К чему вы клоните?
  Он ответил мне измождённой усмешкой.
  – Я буду мёртв через три месяца, Джемми. Мне сказали об этом незадолго до того, как мы покинули Мехико, – они мне дали шесть месяцев. – Он откинулся на спинку своего стула. – Они не хотели отпускать меня сюда – доктора, ты их знаешь. Но я их не послушал, и я рад, что так сделал. Но теперь я должен вернуться в Мехико и лечь в госпиталь, чтобы умереть.
  – Что у вас за болезнь?
  – Старый враг человека, – сказал он. – Рак!
  Это слово со свинцовой тяжестью сорвалось с его губ, и тут я ничего не мог ему сказать. Вот в чём заключалась причина его рассеянности, вот почему он так настойчиво добивался того, чтобы работа была сделана и почему он шёл к одной цели ни на что не отвлекаясь. Он хотел провести эти последние раскопки до того, как умрёт, и ему удалось добиться своей цели.
  Через некоторое время я сказал мягко:
  – Мне очень жаль.
  Он хмыкнул.
  – Вам жаль! Жаль меня! Если вы правы насчёт Гатта, то у меня, кажется, не будет возможности выбраться отсюда, чтобы умереть в госпитале, – так же как и у всех остальных. Мне жаль, Джемми, что я втянул вас в это. Мне жалко и остальных. Но сожалений здесь недостаточно, не так ли? Какой смысл говорить "сожалею" мёртвому человеку?
  – Не принимайте это близко к сердцу, – сказал я. Фаллон погрузился в угрюмое молчание. Через некоторое время он спросил:
  – Как вы думаете, когда Гатт начнёт атаку?
  – Не знаю, – ответил я. – Но он должен перейти к активным действиям в ближайшее время. – Я допил виски. – Вам лучше немного поспать. – Мне было очевидно, что Фаллона не особенно прельщает эта идея, но он ничего не сказал, и я вышел.
  * * *
  Оказывается, Рудетски иногда приходили в голову свои собственные идеи. Когда я наткнулся на него в темноте, он разматывал катушку провода. Он коротко выругался и сказал: – Извините, но мне кажется, я на пределе.
  – Что ты делаешь?
  – Если ублюдки чиклерос пойдут в атаку, они смогут укрыться за теми двумя домиками, поэтому я собрал весь гелегнит, который смог найти, и заминировал их. Теперь я протягиваю провод к взрывной машинке в нашем домике. Я позабочусь о том, чтобы у них не было укрытия.
  – Только не взрывай эти домики прямо сейчас, – сказал я. – Лучше преподнести им небольшой сюрприз. Давай оставим взрывчатку на тот момент, когда она нам будет необходима.
  Он прищёлкнул языком.
  – Вы и сами превратились в человека, способного преподнести сюрприз. Это достаточно грязная идея.
  – Я получил несколько уроков в джунглях.
  Я помог ему размотать провод, и мы замаскировали его, как могли, забросав сверху землёй. Рудетски присоединил концы провода к выводам взрывной машинки и с чувством удовлетворения мягко похлопал по ней ладонью.
  Я сказал:
  – Рассвет начнётся уже скоро.
  Он подошёл к окну и посмотрел на небо.
  – Всё затянуто облаками. Фаллон говорит, что дожди тут начнутся внезапно.
  Погода меня волновала меньше всего. Я сказал:
  – Поставь Смита и Фоулера наблюдать за границами лагеря. Нельзя допустить, чтобы они застали нас врасплох.
  Затем я провёл целый час один на один, усевшись перед домиком и почти проваливаясь в сон, неожиданно почувствовав себя совсем измотанным. Сон это нечто такое, в чём человек нуждается регулярно, и если бы не тот двадцатичетырехчасовой отдых на дереве в джунглях, я несомненно уже свалился бы с ног, как после сильной дозы наркотика. Я всё-таки задремал и проспал до тех пор, пока кто-то не затряс меня за плечо. Это был Фоулер.
  – Кто-то идёт, – сказал он тревожно.
  – Откуда?
  – Из леса, – он вытянул руку. – С той стороны – я покажу вам.
  Я проследовал за ним до домика, расположенного на краю лагеря, из которого он вёл наблюдение. Я взял у Фоулера полевой бинокль и навёл его на отдалённую фигуру в белом, пересекавшую расчищенную территорию.
  Освещения и силы бинокля оказалось вполне достаточно, и я смог ясно различить, что это Гатт.
  Глава 11
  1
  С освещением этим утром произошло что-то странное. Невзирая на густые облака, быстро двигающиеся по небу, всё было видно кристально ясно, и обычный жаркий туман, стоящий над лесом даже на заре, куда-то исчез. Солнце только взошло, окрасив небо в нездорово жёлтый оттенок, и лёгкий ветерок, задувший с запада, раскачивал ветки деревьев над расчищенными руинами Уашуанока.
  Когда я навёл бинокль на Гатта, то к своему неудовольствию обнаружил, что мои руки дрожат, и чтобы изображение не плясало бесконтрольно перед моими глазами, мне пришлось опереть окуляры о подоконник. Он приближался такой неторопливой походкой, словно совершал утреннюю прогулку в городском парке, и время от времени останавливался, чтобы осмотреть раскопанные холмы. Одет он был так же безукоризненно, как и во время своего визита в Лагерь-Один, и я даже рассмотрел маленькую белую точку, которая являлась носовым платком, выглядывающим из его нагрудного кармана.
  На мгновение я его оставил и провёл биноклем по периметру руин. Я больше никого не заметил, и складывалось такое впечатление, что Гатт пришёл сюда один – обманчивое предположение, которое следовало сразу отбросить. Я передал бинокль Рудетски, который тоже зашёл в домик. Он прижал его к глазам и сказал:
  – Это тот самый парень?
  – Верно, это Гатт.
  Он хмыкнул.
  – Не торопится. Какого чёрта он здесь делает? Собирает цветы?
  Гатт наклонился вниз и что-то нащупывал на земле.
  – Он будет здесь через пять минут. Я выйду ему навстречу, чтобы поговорить.
  – Это будет рискованно.
  – Это сделать необходимо – и мне кажется будет лучше, если наш разговор состоится подальше отсюда. Кто-нибудь может пользоваться винтовкой, которая у нас есть?
  – Я обращаюсь с ней неплохо, – заявил Фоулер.
  – Неплохо – ха! – прогрохотал Рудетски. – Он был снайпером в Корее.
  – Мне этого будет вполне достаточно, – сказал я, попытавшись усмехнуться. – Держи его под прицелом, и если тебе покажется, что он намерен на меня броситься, пусть получит то, что заслуживает.
  Фоулер взял в руки винтовку и проверил прицел.
  – Не отходите слишком далеко, – предупредил он, – И не вставайте между мной и Гаттом.
  Я подошёл к двери домика.
  – Вы все старайтесь не высовываться, – сказал я и ступил наружу, чувствуя себя как приговорённый по пути на виселицу.
  Я направился навстречу Гатту, осознавая собственную уязвимость и испытывая внутренний дискомфорт от мысли, что, вероятно, в данный момент кто-то держит меня в прорези прицела. Повинуясь инструкциям Фоулера, я шёл медленно, поэтому наша с Гаттом встреча произошла не далее, чем в двухстах ярдах от домика, и по пути отклонился немного в сторону, чтобы открыть Фоулеру сектор для ведения огня.
  Гатт курил сигару и, приблизившись ко мне, он вежливо приподнял свою элегантную панаму.
  – Ах, мистер Уил, прекрасное утро, не правда ли?
  Я был не в настроении для игры в кошки-мышки, поэтому ничего не сказал. Он пожал плечами, а затем спросил:
  – Могу я видеть профессора Фаллона?
  – Нет, – ответил я коротко.
  Он понимающе кивнул головой.
  – Что ж, хорошо! Вы, разумеется, знаете, за чем я пришёл. – Это был не вопрос, а категорическое утверждение.
  – Вы этого не получите, – заявил я так же категорично.
  – Нет, получу, – сказал он с уверенностью. – Разумеется, получу. – Он изучил пепел на кончике сигары. – Насколько я понимаю, вы ведёте переговоры от имени Фаллона. Меня это удивляет – на самом деле удивляет. Я думал, что он имеет достаточно мужества для того, чтобы вести переговоры самостоятельно, но, очевидно, сердцевина у него оказалась мягкой, как у большинства людей. Однако оставим это. Вы извлекли множество различных ценностей из сенота. Они мне нужны. Всё очень просто. Если вы позволите мне забрать их без всяких проблем, то у вас не возникнет проблем из-за меня.
  – И вы не причините нам никакого вреда? – поинтересовался я.
  – Вы сможете спокойно уйти отсюда, – заверил он меня.
  – Какие гарантии я могу получить?
  Он распростёр руки и посмотрел на меня честными глазами.
  – Моё слово.
  Я громко рассмеялся.
  – Ничего не выйдет, Гатт. Я не настолько глуп.
  В первый раз он проявил признаки раздражения, и в его глазах появилась неприкрытая жестокость.
  – Теперь расставим всё по своим местам, Уил. Я пришёл сюда, чтобы забрать эту добычу, и ни вы, ни кто-либо ещё не сможете меня остановить. Отдадите вы её добровольно или нет – это ваше дело.
  Краем глаза я уловил какое-то движение и повернул голову. Фигуры в белом медленно появлялись из леса, вытягиваясь цепочкой и держа наготове винтовки. Я повернул голову в другую сторону и снова увидел вооружённых людей, выходящих из леса.
  Очевидно, пришло время оказать некоторое давление на Гатта. Я нащупал в кармане рубашки сигареты, достал одну, прикурил и начал небрежно подбрасывать на ладони спичечный коробок.
  – Вы находитесь под прицелом, Гатт, – сказал я. – Одно неверное движение, и вы покойник.
  Он тонко улыбнулся.
  – На вас тоже нацелена винтовка. Я не идиот.
  Я продолжал подбрасывать спички.
  – Я договорился об условном сигнале, – сказал я. – Если я уроню этот коробок, вы получите пулю. Ну а теперь, если ваши люди приблизятся ещё на десять ярдов, я роняю коробок.
  Он посмотрел на меня с лёгкой неуверенностью во взгляде.
  – Вы блефуете, – сказал он. – Вы тоже будете покойником.
  – Давайте проверим, – предложил я. – Между вами и мной существует разница. Меня не особенно заботит, жив я или мёртв, в то время как вам это наверняка не безразлично. Ставки в этой игре слишком высоки, Гатт, – а вашим людям осталось пройти только пять ярдов. Вы убили моего брата, помните об этом! Я намерен рассчитаться за его смерть.
  Гатт зачарованным взглядом проводил коробок, который в очередной раз взлетел в воздух, и невольно вздрогнул, когда я неловко его поймал. Я затеял колоссальный блеф, и чтобы добиться успеха, мне было необходимо произвести на Гатта впечатление человека, настроенного безжалостно. Я снова подбросил коробок.
  – Ещё три ярда, и никого из нас больше не будут беспокоить сокровища Уашуанока.
  Он сломался!
  – Хорошо, отложим это, – сказал он хрипло и, подняв в воздух обе руки, помахал ими. Шеренга людей остановилась, повернулась и направилась обратно в лес. Увидев, что они отходят, я подбросил коробок ещё раз, и Гатт раздражённо воскликнул:
  – Ради Боги, прекратите это!
  Усмехнувшись, я поймал коробок, но по-прежнему держал его в руке. На его лбу выступила лёгкая испарина, хотя дневная жара ещё не начиналась.
  – Я не стал бы играть с вами в покер, – сказал он наконец.
  – Этой игрой я никогда не увлекался.
  Он с раздражением шумно выдохнул.
  – Послушайте, Уил, вы не понимаете, во что ввязались. Я слежу за Фаллоном с самого начала. Боже мой, там, на вашей взлётной полосе, я просто готов был взорваться от смеха, когда вы все пытались сохранить невинный вид. Вы ведь на самом деле подумали, что обманули меня, не так ли? Чёрт возьми, я знал всё, что вы делали, и всё, о чём вы думали, – и меня абсолютно не беспокоило, какие ответные действия вы предпринимаете. Я постоянно держал под наблюдением этого идиота Харриса. Вы видите, всё привело к одному главному итогу – я здесь и я наверху. Ну так что вы намерены делать?
  – Вам кто-то должен был оказывать помощь, – заметил я.
  – А разве вы не знаете? – спросил он удивлённо и засмеялся. – Господи! Мне помогал этот придурок Халстед. Он пришёл ко мне ещё в Мехико и сделал предложение. Весьма нетерпеливый парень, он не хотел делить этот город с Фаллоном – поэтому мы заключили сделку. Он получает город, а я забираю всё золото и убираю для него Фаллона. – Уголки его губ опустились вниз в презрительной усмешке. – У парня был слишком слабый характер для того, чтобы совершить убийство самому.
  Так, значит, это был Халстед, как и подозревал Пат Харрис, и когда мы нашли Уашуанок, он сразу настучал Гатту. Неудивительно, что Пат ходил кругами, в то время как Гатт знал каждый наш шаг. Я почувствовал омерзение, подумав о том, как неумеренные амбиции могут испортить человека настолько, что он готов вступить в преступный сговор с такой тёмной личностью, как Гатт.
  Самое забавное в этом было то, что Халстед собирался обмануть Гатта, он не ожидал найти чего-нибудь ценного, что Гатта могло бы заинтересовать.
  Я спросил твёрдо:
  – Где Халстед теперь?
  – Парень мёртв, – бросил Гатт небрежно, – Когда вы его спугнули, мои чиклерос немного поторопились нажать на курок, и он поймал пулю. – Он усмехнулся. – Разве я не избавил вас от лишних хлопот, Уил?
  Я проигнорировал его вопрос.
  – Вы зря теряете здесь своё время. Вы можете прийти и забрать свою добычу, но для этого вам придётся изрядно вымокнуть.
  – Не мне, – сказал Гатт. – Вам! Ах, я знаю, что вы сделали с ней. Халстед умер не сразу, и он рассказал, где находятся ценности – после некоторого давления. На это ушло время, иначе я был бы здесь раньше, до того, как вы спрятали сокровища под воду. Но это не важно. – Его голос был спокойным и мягким, но в то же время угрожающим. – Вы сможете достать их обратно, Уил; вы аквалангист, также как и эта Халстедова сука. Вы нырнёте и достанете их для меня.
  – Вы знаете немного о глубоких погружениях. Это не пятиминутная работа.
  Он резко рубанул рукою воздух.
  – Но всё-таки вы это сделаете.
  – Не представляю, как вы сможете меня заставить.
  – Не представляете? Скоро вы это узнаете. – Его улыбка была ужасающа. – Скажем, я возьму Фаллона и немного над ним поработаю, что тогда? Вы посмотрите на то, что я делаю с ним, а затем нырнёте. Я вам это обещаю.
  Он отбросил в сторону окурок своей сигары и постучал пальцем по моей груди.
  – Вы были правы, когда сказали, что между вами и мной существует разница. Я твёрдый человек, Уил; а вам только кажется, что вы твёрдый. В последнее время вы хорошо имитировали твёрдость, и вам даже удалось меня переиграть, но всё равно, вы такой же, как все остальные слабаки в мире – мягкий в середине, как Фаллон. Когда я начну медленно разрезать на части Фаллона – или, возможно, девушку, или этого здорового буйвола Рудетски, – вы нырнёте. Понимаете, что я хочу сказать?
  Я понимал. Я понимал, что этот человек использует жестокость как орудие. У него самого не было человеческих чувств, но он знал о них достаточно для того, чтобы манипулировать чувствами других. Если бы я на самом деле договорился с Фоулером, то не задумываясь уронил бы в ту же секунду спичечный коробок, рискнув оказаться убитым ради того, чтобы уничтожить эту гадину. Я проклинал свою легкомысленность, из-за которой не захватил с собой пистолет, чтобы застрелить ублюдка.
  Я задержал дыхание и постарался произнести спокойно:
  – В таком случае, вы должны соблюдать осторожность, чтобы не убить меня. Чтобы не вышло как в той истории про утку, несущую золотые яйца.
  Его губы растянулись в зверином оскале:
  – Вы ещё попросите меня о том, чтобы я вас убил, – пообещал он. – Вам этого очень захочется. – Он повернулся и зашагал прочь, а я быстро пошёл обратно к домику.
  Я ввалился в дверь и закричал:
  – Застрели ублюдка! – меня охватила слепая ярость.
  – Невозможно, – сказал пристроившийся у окна Фоулер. – Он нырнул за укрытие.
  – Каковы результаты? – спросил Рудетски.
  – Он сумасшедший! Мы помешали ему, и он стал неуправляем. Он не может получить свою добычу и поэтому собирается взять её ценою крови. – Я подумал о другом сумасшедшем, который выкрикивал в приступах безумия "Weltmacht oder Niedergang!"[9] Как и Гитлер, Гатт был полностью безумен, и ему ничего не стоило в припадке ярости уничтожить нас и себя. На него не могли подействовать никакие доводы, поскольку он смотрел на мир сквозь кровавую завесу.
  Рудетски и Фоулер некоторое время смотрели на меня в молчании, а затем Рудетски глубоко вздохнул.
  – Я полагаю, это ничего не меняет. Мы знаем, что он убил бы нас в любом случае.
  – Он бросится в атаку с минуты на минуту, – сказал я. – Давайте вернёмся в домик у сенота.
  Рудетски сунул мне в руку револьвер.
  – Всё, что вам будет нужно сделать, это нажать на курок.
  Я взял пистолет, хотя не был уверен, смогу ли я эффективно его использовать, и мы бегом покинули домик. Мы пробежали только половину пути до сенота, когда поднялась ружейная пальба, и над землёй вокруг нас запрыгали фонтанчики из кусочков почвы.
  – Рассредоточиться! – прокричал Рудетски и, повернувшись, наткнулся на меня. Он отскочил в сторону, и мы оба нырнули под укрытие ближайшего домика.
  Прозвучало ещё несколько выстрелов, и я спросил:
  – Где они, чёрт возьми?
  Грудь Рудетски тяжело вздымалась.
  – Где-то впереди.
  Люди Гатта пошли в атаку, как только Гатт оказался в безопасности, вероятно, согласно заранее назначенному сигналу. Выстрелы раздавались со всех сторон, как в каком-нибудь фильме из жизни Дикого Запада, и было трудно сказать точно, с какого направления ведётся атака. Я увидел, как Фоулер, укрывшийся за брошенным упаковочным ящиком на другой стороне прогалины, внезапно вскочил и побежал как опытный солдат, делая короткие броски в разные стороны. Пули поднимали вокруг него пыль, но ему удалось благополучно скрыться за стеной домика.
  – Нам нужно убираться отсюда, – сказал Рудетски быстро. На его лице застыло напряжённое выражение. – Обратно к домику.
  Он имел в виду домик у сенота, и я понимал его позицию. Не было никакого смысла готовить домик к обороне, а затем принимать бой на открытой местности. Я надеялся, что у остальных хватило здравого смысла укрыться там, как только раздались первые выстрелы. Я посмотрел назад и проклял педантичность и аккуратность Рудетски – он построил лагерь в виде широкой и открытой улицы, которая теперь простреливалась со всех сторон и не могла предложить никакого укрытия.
  Я сказал:
  – Нам нужно разделиться, Джо; две мишени поразить сложнее, чем одну.
  – Вы пойдёте первый, – сказал он отрывисто. – Может быть, мне удастся вас прикрыть.
  Не было времени спорить, поэтому я побежал по направлению ближайшего к нам домика. Я находился от него уже в двух ярдах, когда внезапно из-за угла выскочил чиклеро. Он был удивлён не меньше моего, поскольку буквально наткнулся на револьвер, который я держал перед собой, так что мушка упёрлась ему в живот.
  Я нажал на курок, и моя рука конвульсивно дёрнулась. Можно было подумать, что какая-то огромная рука сдёрнула чиклеро с места и, отлетев в сторону, он упал на спину, широко раскинув руки. Несколько мгновений я находился в смятении, и моё сердце успело сделать сальто в груди, перед тем как, частично придя в себя от сильного шока, я бросился к двери и укрылся в домике. Некоторое время я стоял, прижавшись спиной к стене, хватая воздух широко открытым ртом и чувствуя от страха слабость в коленях, затем повернулся и осторожно выглянул в окно. Рудетски исчез – он мог совершить свой рывок сразу же после меня.
  Я посмотрел на револьвер: он был посностью заряжен, и теперь в нём осталось пять патронов. Казалось, что эти проклятые головорезы появляются со всех направлений. Человек, которого я застрелил, появился откуда-то сзади – по-видимому, он пробрался сюда со стороны сенота. Мне не нравилось то, что могло за этим скрываться.
  Я размышлял над тем, что делать, когда решение вдруг пришло ко мне само. Задняя дверь домика с треском распахнулась от удара ноги в тяжёлом ботинке. Я резко повернул голову и в свете дверного проёма увидел чиклеро, уже приготовившегося выстрелить в меня из винтовки. Время, казалось, остановилось, и несколько мгновений я стоял как парализованный, перед тем как сделать попытку поднять револьвер, но ещё не успев пошевелить рукой, я уже знал, что слишком поздно.
  Изображение чиклеро в раме дверного проёма словно бы промелькнуло – такое движение можно увидеть в старом кино, когда отсутствие нескольких кадров вызывает внезапное перемещение актёра. Часть его челюсти исчезла, и на месте нижней половины лица появилась кровавая маска. Он издал булькающий крик, прижал к лицу руки и, отшатнувшись в сторону, с грохотом уронил винтовку на порог. Я не знаю, кто выстрелил в него; это мог быть Фоулер или Рудетски, или даже кто-то из своих – пули летали достаточно густо.
  Но я не стал тратить время на лишние раздумья. Пригнувшись, я бросился вперёд через этот дверной проём, схватив по пути упавшую винтовку. Никто не попал в меня, пока я, спасая свою шкуру, мчался опрометью к окраине лагеря, постепенно забирая влево. Я приблизился к домику у сенота по касательной, замыкая свой круговой маршрут, и не мог видеть, открыта ли у него дверь и есть ли вообще кто-нибудь внутри. Но я видел Фоулера, бегущего к домику с другой стороны.
  Он уже почти достиг его, но тут буквально ниоткуда появился человек – не чиклеро, а один из элегантных головорезов Гатта, держащий в руках то, что я сначала принял за автомат. Фоулеру оставалось пробежать не более шести шагов, когда гангстер выстрелил, и его пушка издала двойное бу-ум. В Фоулера попало оба заряда из обрезанного дробовика и, отлетев в сторону, он упал на землю бесформенной грудой.
  Я в свою очередь без особой надежды на успех выстрелил в его убийцу и стремительно бросился к двери домика. Пуля, просвистев над моей головой в тот момент, когда я проталкивался внутрь, отколола щепки от дверного косяка, и одна из них попала мне в щёку. Затем кто-то захлопнул за мной дверь.
  Когда я снова выглянул наружу, то увидел, что Фоулеру уже ничем не поможешь. Его тело время от времени вздрагивало, когда в него попадали пули. Они использовали его как мишень для упражнения в стрельбе.
  2
  Ружейная пальба внезапно прекратилась, и я окинул взглядом домик. Фаллон с дробовиком устроился возле окна, Смит занял позицию возле двери с пистолетом в руке – очевидно, это он захлопнул её за мной. Кэтрин лежала на полу и конвульсивно всхлипывала. Больше никого не было.
  Когда я заговорил, мой голос звучал так странно, словно принадлежал другому человеку.
  – Рудетски?
  Фаллон повернул ко мне голову, а затем медленно ею покачал. Глаза его были наполнены болью.
  – Значит, он уже больше не придёт, – сказал я хрипло.
  – Боже! – воскликнул Смит. Его голос дрожал. – Они убили Фоулера. Они застрелили его.
  Голос – громкий голос – донёсся снаружи. Это был Гатт, и, очевидно, он использовал какой-то портативный громкоговоритель.
  – Уил! Ты слышишь меня, Уил?
  Я открыл рот, а затем плотно его закрыл. Спорить с Гаттом – пытаться его переубедить – будет бесполезно. Это всё равно, что спорить с силами природы, с таким же успехом можно попробовать с помощью силлогизма отклонить удар молнии. Фаллон и я молча переглянулись с разных концов домика.
  – Я знаю, что ты там, Уил, – прогудел голос. – Я видел, как ты скрылся в домике. Ты готов заключить сделку?
  Я сжал губы. Фаллон произнёс скрипучим тоном:
  – Сделку! Он сказал сделку?
  – Не такую, которая вам понравилась бы, – сказал я мрачно.
  – Мне жаль, что этого парня убили, – прокричал Гатт. – Но ты ещё жив, Уил. Я мог бы подстрелить тебя там же, возле двери, но я этого не сделал. Ты знаешь, почему.
  Смит рывком поднял голову и посмотрел на меня прищуренными глазами. В них стоял вопрос, который он не мог задать с помощью слов. Я поплотнее сжал рукоятку револьвера и пристально смотрел на него до тех пор, пока он не отвёл взгляд в сторону.
  – У меня тут есть другой парень, – прогудел Гатт. – Здоровяк Рудетски. Ты готов заключить сделку?
  Я знал очень хорошо, что он подразумевает. Я смочил языком губы и прокричал:
  – Покажи мне его живым – и тогда посмотрим. Последовала долгая пауза. Я не знал, что буду делать, если Рудетски ещё жив, и Гатт выполнит свои угрозы. Что бы я ни сделал, всё будет бесполезно, Согласиться на условия Гатта, это значит передать нас четверых ему в руки и тем самым оставить его со всеми тузами. И в конце концов он убьёт нас в любом случае. Но если он начнёт пытать Рудетски, то смогу ли я выдержать? Я не знал.
  Гатт рассмеялся.
  – Ты умён, Уил. Ты несомненно умён. Но ты не достаточно стоек. Фаллон ещё жив?
  Я жестом показал Фаллону, чтобы он сохранял молчание.
  – Я полагаю, он здесь – а с ним, вероятно, ещё пара человек. Пускай они попробуют переубедить тебя, Уил, и возможно, вскоре ты будешь готов заключить сделку. Я даю вам один час – не больше. Не думаю, что ты для этого достаточно стоек, Уил.
  Мы простояли в полной тишине целых две минуты, но Гатт ничего больше не сказал, за что я был ему благодарен, поскольку он и так уже сказал достаточно – это было видно по глазам Смита. Я посмотрел на свои часы и с удивлением обнаружил, что ещё только семь утра. Всего пятнадцать минут назад я говорил с Гаттом на окраине лагеря. Его атака произошла с безжалостной стремительностью.
  Фаллон медленно сполз по стенке до тех пор, пока не сел на пол, и осторожно отложил в сторону дробовик.
  – Что за сделка? – спросил он, глядя на свои ноги. Это был голос старого человека.
  Моё основное внимание привлекал не столько Фаллон, сколько Смит. Смит держал в руке автоматический пистолет, он держал его достаточно свободно, но всё же мог представлять опасность.
  – Да, что за сделка? – отозвался он эхом.
  – Это не сделка, – ответил я коротко.
  Смит мотнул головой в сторону леса.
  – Тот парень сказал, что с ним можно договориться.
  – Я не думаю, что тебе понравятся его условия, – сказал я ледяным тоном.
  Увидев, что его рука, держащая пистолет, напряглась, я поднял свой револьвер. Он стоял не слишком далеко, но всё равно я не был уверен, что смогу в него попасть. Я слышал, что эти револьверы весьма капризны в неопытных руках. Хотя Смит не мог знать, что я плохой стрелок. Я сказал:
  – Давай поубиваем друг друга и избавим Гатта от лишних проблем.
  Он посмотрел на пистолет в моей руке, направленный ему в живот.
  – Я просто хочу знать, что это за сделка, – сказал он настойчиво.
  – Хорошо, я скажу тебе, но сначала положи оружие на пол. А то я чувствую себя неуютно.
  Мысли, приходящие Смиту на ум, отражались на его лице и были настолько ясны, как если бы он произносил их вслух, но наконец, приняв решение, он наклонился и опустил пистолет у своих ног. Я расслабился и положил свой револьвер на стол, после чего напряжение спало. Смит сказал:
  – Мне кажется, у нас у всех нервы на пределе. – Это было своего рода извинение.
  Фаллон по-прежнему изучал носки своих ботинок так, словно они являлись самыми важными вещами в мире. Он спросил тихо:
  – Кого хочет Гатт?
  – Он хочет меня, – ответил я. – Он хочет, чтобы я нырнул и вернул ему добычу.
  – Я думаю, он постарается вас заставить. Что случилось с Рудетски?
  – Он мёртв. Ему повезло.
  Смит зашипел, резко набрав в лёгкие воздух.
  – Что значит повезло?
  – Способ Гатта убедить меня совершить погружение не отличается изысканностью. Он возьмёт одного из нас – тебя, Фаллона, миссис Халстед, не важно кого – и будет его мучить, чтобы оказать на меня давление. Он вполне способен это сделать, и я думаю, с удовольствием приложит свою фантазию к подобной работе. – Я обнаружил, что смотрю на это как-то отстраненно. – Он может сжечь твои ногти паяльной лампой, он может отрубать от тебя по кусочку, оставляя как можно дольше живым, он может – ладно, здесь можно продолжать бесконечно.
  Смит отвёл в сторону глаза и нервно вздрогнул.
  – И вы позволите ему сделать это? Ради нескольких вшивых побрякушек?
  – Я не могу его остановить, – сказал я. – Вот почему я рад, что Рудетски и Фоулер мертвы. Видишь ли, мы избавились от воздушных баллонов, а нырять без них будет весьма трудно. Всё, что у нас осталось, это несколько аквалангов – большие баллоны находятся на дне сенота. Если ты думаешь, что я собираюсь нырять в таких условиях, когда кто-то будет орать мне на ухо всякий раз, когда я всплываю, то ты ещё более сумасшедший, чем Гатт.
  Смит резко повернулся к Фаллону.
  – Вы втянули меня в это, вы, сумасшедший старик. Вы не имели права – вы слышите меня? Вы не имели права. – Его лицо исказилось от отчаяния. – Боже, что мне делать? Я не хочу, чтобы меня пытали. – Его голос переполнился чувством жалости к самому себе, и на глаза навернулись слёзы. – Боже мой, я не хочу умирать! – произнёс он всхлипывая.
  На него было больно смотреть. Он разрушался как человек. Гатт знал очень хорошо, как оказать давление на внутреннее ядро человека, и час отсрочки, который он нам предоставил, был предназначен не для передышки.
  Это был наиболее садистский поступок из всех, что он сделал. Кэтрин была в глубоком шоке, Фаллона разъедали рак и угрызения совести, а из Смита страх перед пытками выжал все душевные силы.
  Я же мучился из-за того, что ничего не мог сделать. Я хотел выскочить наружу, чтобы разметать всех в стороны, – я хотел схватить Гатта и вырвать из его груди сердце. Но я не мог, и чувство собственной беспомощности действовало на меня убийственно.
  Смит оживлённо поднял голову.
  – Я знаю, что мы сделаем, – прошептал он. – Мы отдадим им Фаллона. Фаллон втянул нас в это, и они обрадуются, получив его, не правда ли? – в его глазах появился сумасшедший блеск. – Пускай они делают с Фаллоном что хотят – лишь бы оставили нас в покое. Тогда мы будем в безопасности, не так ли?
  – Заткнись! – крикнул я и тут же заставил себя сдержаться. Вот чего добивался Гатт – стравить нас друг с другом с помощью хорошо рассчитанной холодной жестокости. Я подавил в себе соблазн сорвать на Смите собственное отчаяние и заговорил, стараясь, чтобы мой голос звучал твёрдо и ровно.
  – Теперь послушай меня, Смит. Мы все скоро умрём, но мы можем умереть либо под пыткой, либо от пули. Я уже сделал свой выбор, поэтому собираюсь сражаться с Гаттом и сделать всё, что в моих силах, чтобы убить его.
  Смит посмотрел на меня с ненавистью.
  – Вам хорошо так говорить. Он вас не будет пытать. Вы в безопасности.
  Смехотворность того, что он только что сказал, внезапно дошла до моего сознания, и я истерически засмеялся. Все накопленные эмоции выплеснулись из меня в этом смехе, и я не мог остановиться.
  – В безопасности! – воскликнул я. – Боже мой, как это смешно! – Я смеялся до тех пор, пока мне на глаза не навернулись слёзы и не закололо в груди. – Ох, в безопасности!
  Сумасшествие в глазах Смита сменилось изумлением, а затем, несколько раз нервно хихикнув, он засмеялся более-менее нормально. После чего у нас обоих начался приступ неудержимого хохота. Смех был истеричным и в конце концов причинял боль, но всё-таки он пошёл нам на пользу, и когда эмоциональный спазм прошёл, я почувствовал себя очищенным, а Смит больше не балансировал на грани помешательства.
  Даже на лице Фаллона появилась угрюмая улыбка, и это было примечательно для человека, чья жизнь и способ смерти только что обсуждались полусумасшедшим. Он сказал:
  – Мне очень жаль, что я втянул тебя в это, Смит, но я и сам нахожусь в таком же положении. Джемми прав; единственное, что нам остаётся, это сражаться.
  – Я тоже сожалею, что нёс такую чушь, мистер Фаллон, – сказал Смит смущённо. – Мне кажется, я тронулся на некоторое время. – Он нагнулся, подобрал с пола пистолет, вынул обойму и, передёрнув затвор, извлёк патрон из ствола. – Теперь мне хочется только захватить с собой как можно больше этих ублюдков. – Он проверил обойму и вставил в неё оставшийся в руке патрон. – Пять пуль – четыре для них и одна для меня. Мне кажется, так будет лучше.
  – Должно быть, ты прав, – сказал я и взял свой револьвер. Я совсем не был уверен, хватит ли у меня духу пустить пулю себе в висок, если возникнет такая необходимость. – Смотри за тем, что происходит снаружи. Гатт сказал, что даёт нам час, но я не стал бы ему особенно доверять.
  Я подошёл к Кэтрин и опустился на колени рядом с ней. Её глаза были сухими, хотя на щеках остались следы слёз.
  – Как ты себя чувствуешь? – спросил я.
  – Мне очень жаль, – прошептала она. – Мне очень жаль, что я сломалась, но я испугалась – очень сильно испугалась.
  – Почему бы тебе не испугаться? – сказал я, – Все испугались. Только последний дурак не испытывает страха при подобных обстоятельствах.
  Она нервно сглотнула.
  – Они на самом деле убили Рудетски и Фоулера?
  Я кивнул, а затем немного поколебавшись, добавил:
  – Кэтрин, Поль тоже мёртв. Гатт сказал мне.
  Она вздохнула, и её глаза заблестели от непролитых слёз.
  – О Боже! Бедный Поль! Он хотел так много – и всё сразу!
  Бедный Поль, надо же! Я не собирался рассказывать ей всё, что мне было известно про Халстеда, насчёт тех способов, с помощью которых он хотел получить всё сразу. Это никому не принесло бы пользы, а только причинило бы боль её сердцу. Лучше пусть она запомнит его таким, каким он был, когда они поженились – молодым, нетерпеливым и полным амбиций в своей работе. Рассказать ей правду было бы жестоко.
  Я сказал:
  – Мне тоже очень жаль.
  Она коснулась моей руки.
  – У нас есть шанс – хотя бы самый маленький, Джемми?
  Про себя я был убеждён, что шансов уцелеть у нас не больше, чем у снежного комка в преисподней. Я посмотрел ей в глаза.
  – Шанс всегда остаётся, – сказал я твёрдо.
  Её взгляд скользнул в сторону от меня.
  – Фаллон, кажется, так не думает, – произнесла она тихим голосом.
  Я повернул голову и посмотрел на него. Он по-прежнему сидел на полу, вытянув перед собой ноги, и созерцал невидящим взглядом носки своих ботинок.
  – У него свои собственные проблемы, – сказал я и, поднявшись на ноги, подошёл к Фаллону.
  При моём приближении он поднял голову.
  – Смит был прав, – сказал он едва слышно. – По моей вине мы оказались в этой переделке.
  – У вас есть причины думать о другом.
  Он медленно кивнул.
  – Да – эгоизм. Я должен был добиться того, чтобы Гатта депортировали из Мексики. У меня для этого есть достаточное влияние. Но я пустил всё на самотёк.
  – Не думаю, что вам удалось бы сильно побеспокоить Гатта, – сказал я, пытаясь его утешить. – Он в любом случае вернулся бы назад – он и сам имеет достаточное влияние, если верно то, что говорил Пат Харрис. Вряд ли вы смогли бы его остановить.
  – Я не беспокоюсь за себя, – произнёс он с мукой в голосе. – Я в любом случае буду мёртв через три месяца. Но увлечь за собой столько других людей – это непростительно. – Он почти видимо отстранился от меня, вернувшись в свой самообличительный транс.
  Мне нечем было ему помочь, поэтому я поднялся на ноги и присоединился к Смиту, стоящему у окна.
  – Никаких признаков активности?
  – Некоторые из них укрылись вон в тех домиках.
  – Сколько?
  Он покачал головой.
  – Трудно сказать. Может быть, по пять-шесть человек в каждом.
  – Мы можем преподнести им сюрприз, – сказал я мягко. – Гатта не было видно?
  – Не могу сказать, – ответил Смит. – Я даже не знаю, как он выглядит. Чертовски забавно, не правда ли? – Он внимательно посмотрел на домики. – Если они откроют огонь с такого близкого расстояния, то пули будут прошивать наше укрытие как картонную коробку.
  Я повернул голову и посмотрел на взрывную машинку и идущие к ней провода, размышляя о том, сколько взрывчатки Рудетски заложил под домики и не обнаружили ли её. Ребёнком я всегда был сильно разочарован тем, что в ночь порохового заговора у Гая Фокса[10] отсырел фитиль.
  Отведённый нам час постепенно истекал, и за всё это время было сказано очень мало. Всё, что нужно было сказать, вырвалось из нас в эмоциональном взрыве за первые пять минут, и теперь все мы понимали, как бессмысленно усугублять собственную агонию, ведя никому не нужную дискуссию. Я присел и от нечего делать начал проверять акваланги, и Кэтрин помогала мне.
  Наверное, в глубине моего сознания пряталась мысль, что в конце концов мы можем уступить Гатту и мне снова придётся нырять в сенот. Если такое произойдёт, то мне хотелось, чтобы всё работало безукоризненно, чтобы не причинять лишних страданий оказавшимся в руках Гатта.
  Внезапно тишину нарушил хриплый голос Гатта, усиленный громкоговорителем. Очевидно, у него появились с ним проблемы, поскольку он гудел так, словно динамик работал с перегрузкой.
  – Уил! Ты готов к разговору?
  Я, согнувшись, подбежал к взрывной машинке и присел рядом с ней на колени, надеясь на то, что наш ответ Гатту будет недвусмысленным. Он закричал снова:
  – Твой час закончился, Уил! – Он гулко рассмеялся. – Либо ты достанешь рыбку, либо я порежу тебя на наживку.
  – Слушайте! – оживлённо воскликнул Смит. – Это самолёт.
  Гудящий шум стал значительно громче и внезапно перерос в рёв, когда самолёт оказался над нами. Я отчаянно повернул ручку машинки на девяносто градусов и резко вдавил её в пол. В то же мгновение домик содрогнулся от мощного взрыва. Смит закричал ликующе, а я подбежал к окну посмотреть, что произошло.
  Один из домиков буквально растворился в воздухе. Когда дым рассеялся, я увидел, что от него осталось только цементное основание. Белые фигуры высыпали из другого домика и стремительно побежали прочь. Смит открыл по ним беглый огонь. Я схватил его за плечо.
  – Прекрати! Ты зря тратишь патроны.
  Самолёт снова пролетел над нами, хотя я не смог его увидеть.
  – Интересно, чей он, – произнёс я задумчиво. – Он может принадлежать Гатту.
  Смит возбуждённо засмеялся.
  – А может быть, и нет – но, чёрт возьми, какой сигнал мы ему подали!
  От Гатта не последовало никакой ответной реакции, громкий голос прервался одновременно со взрывом, и я от всей души надеялся, что отправил его в преисподнюю.
  3
  Я хотел слишком многого. В течение ещё одного часа всё оставалось тихо, а затем снова возобновился равномерный треск ружейного огня. Пули пробивали насквозь тонкие стены домика, откалывая щепки от внутренней обшивки, и было весьма опасно выходить из-под укрытия толстых деревянных балок, которые установил Рудетски. Главную опасность представляло не прямое попадание, а рикошет. По темпу ведения стрельбы я решил, что огонь ведут от силы три-четыре человека, и глубоко задумался над тем, чем заняты остальные.
  Было также очевидно, что Гатт ещё жив. Я сомневался, что чиклерос стали бы продолжать атаку, если бы за их спинами не стоял Гатт со своими громилами. У чиклерос не было мотива, который руководил Гаттом, и кроме того, неизвестное их количество погибло в домике. Я был абсолютно уверен, что никто из людей, укрывшихся в том домике, не выжил после взрыва, и это должно было вызвать у остальных глубокий шок.
  Тот факт, что атака через час всё-таки возобновилась, ещё раз демонстрировал способность Гатта к руководству – или управлению – людьми. Я лично видел трёх мёртвых чиклерос; скажем, ещё четверо, по меньшей мере, были убиты во время взрыва, и сюда ещё надо добавить тех, которых убили Фоулер и Рудетски до того, как погибли сами. Гатт должен был проявить дьявольское упорство, чтобы погнать чиклерос в новую атаку после таких существенных потерь.
  Самолёт сделал над нами пару кругов после того, как взорвался домик, а затем улетел, направившись на северо-запад. Если он принадлежал Гатту, то это не вносило никаких изменений в создавшуюся ситуацию; если самолёт пролетал здесь случайно, то пилота могло заинтересовать, что за сражение разыгрывается на земле – по крайней мере, он заинтересовался достаточно для того, чтобы облететь лагерь два раза, и он может доложить об увиденном властям, когда совершит посадку в том месте, куда он направляется. Но к тому времени, когда это вызовет какие-то последствия, мы все будем мертвы.
  Но я не думал, что самолёт оказался здесь случайно. Мы находились в Кинтана Роо уже достаточно долго, и единственный самолёт, который я здесь видел, принадлежал Фаллону, если не считать маленькую двухмоторную авиетку, на которой Гатт приземлился в Лагере-Один. Существовало очень мало причин, по которым случайный самолёт мог появиться в небе Кинтана Роо, следовательно, если он принадлежал не Гатту, то это должен быть кто-то вроде Пата Харриса, прилетевшего посмотреть, почему Фаллон потерял связь с внешним миром. Хотя всё равно я не мог себе представить, каким образом это могло повлиять на наше положение.
  Я моргнул, когда пуля пробила рядом со мной стену, после чего несколько кусочков пластиковой обшивки плавно опустились мне на руку. Нам оставалось только два возможных варианта – оставаться здесь, дожидаясь пули, или выскочить наружу, чтобы умереть на открытом месте. Не слишком большой выбор.
  Смит сказал:
  – Интересно, куда подевались остальные чиклерос? Перед нами находятся не более четырёх.
  Я мрачно усмехнулся.
  – Хочешь выйти и разведать?
  Он энергично затряс головой.
  – Как же! Я хочу, чтобы они подошли и попробовали взять меня. Пускай обнаружат себя сами.
  Кэтрин пригнулась за толстым бревном, сжимая в руке револьвер, который я ей дал. Если её страх ещё и не прошёл, то, по крайней мере, она неплохо его скрывала. Фаллон беспокоил меня больше; он просто неподвижно стоял, держа в руках дробовик и ожидал неизбежного. Мне показалось, что он полностью сдался, и теперь ожидал лишь удара пули в голову, который всему положит конец.
  Время проходило, отмеряемое размеренным треском винтовок и глухим стуком пуль, когда они попадали в толстые брёвна. Я нагнулся вниз и прижался глазом к рваному пулевому отверстию в стене, положившись на сомнительный принцип, согласно которому молния не ударяет два раза в одно и то же место. Снайперов не было видно, и не существовало способов обнаружить их позиции; но даже если бы мы узнали о них, это всё равно не принесло бы нам никакой пользы, поскольку у нас имелась одна-единственная винтовка с двумя патронами в магазине.
  Тело Фоулера лежало в тридцати футах от домика. Ветер трепал на нём рубашку, вздыбив материю, и пряди его волос танцевали в воздушных струях. Он лежал вполне мирно, откинув в сторону одну руку, наполовину согнутые пальцы приняли естественное положение, и если бы не жуткие кляксы на рубашке, отмечающие места попадания пуль, то можно было бы подумать, что Фоулер спит.
  Я нервно сглотнул и перевёл взгляд выше, на разрушенный домик и разбросанные вокруг него обломки, затем на руины Уашуанока и отдалённый лес. Во всей сцене было что-то, казавшееся странным и ненатуральным, не имеющим отношения к страшным свидетельствам насилия и смерти. Это было нечто связанное с каким-то произошедшим изменением, и мне понадобилось долгое время, чтобы догадаться, что же это такое.
  Я воскликнул:
  – Смит!
  – Да?
  – Ветер поднимается.
  Последовала пауза, в течение которой он сам бросил взгляд наружу, после чего произнёс устало:
  – Ну и что?
  Я снова посмотрел на лес. Он находился в движении, верхушки деревьев плясали, ветви раскачивались от ветра. Всё то время, что я находился в Кинтана Роо, воздух был неподвижным и горячим, а теперь пришла пора долгожданного холодного бриза. Я осторожно повернулся и вытянул голову, чтобы выглянуть из окна, не подставив себя при этом под прицельный выстрел. Небо на востоке было чёрным от густых облаков, которые временами освещались отдалёнными вспышками молний.
  – Фаллон! – воскликнул я. – Когда должен начаться сезон дождей?
  Он едва заметно пошевелился.
  – В любой момент, Джемми.
  Его, казалось, не особенно заинтересовало, почему я задал вопрос.
  Я сказал:
  – Если бы вы теперь увидели облака и вспышки молний – что бы вы подумали?
  – Что сезон уже начался, – ответил он.
  – И это всё? – спросил я разочарованно.
  – Это всё.
  Ещё одна пуля попала в домик, и я выругался, когда щепка уколола меня в голень.
  – Эй! – крикнул Смит встревоженно. – Откуда, чёрт возьми, она прилетела? – Он показал на неровное отверстие в деревянном полу.
  Я понял, что он имел в виду. Эта пуля прилетела под невозможным углом, и явно не вследствие рикошета. Очередная пуля, попав в стул, заставила его опрокинуться. Увидев отверстие в сидении стула, я понял, что произошло. Прислушавшись, я отчётливо различил, что следующая пуля прошла через крышу. Чиклерос забрались на склон холма позади сенота и теперь вели сверху интенсивный огонь по домику.
  Ситуация стала совершенно невыносимой. Вся наша добавочная защита предназначалась для того, чтобы укрепить стены, и до сих пор она служила нам хорошо, но мы не были защищены сверху. Я уже мог видеть лучи дневного света, пробивающиеся сквозь трещины в асбестовой крыше, где пули расщепили хрупкую панель. Вполне вероятно, что, посылая пули в нужные места, чиклерос таким образом могут обрушить крышу нам на головы, но к тому времени мы скорее всего будем уже мертвы.
  Мы могли бы найти себе минимальное укрытие, распластавшись в углу между полом и стеной, ближайшим к склону холма, но из такого положения мы не смогли бы видеть, что происходит перед домиком. Если мы сделаем так, то Гатту останется только подойти и открыть дверь – ему никто не сможет помешать.
  Очередная пуля пробила крышу. Я спросил:
  – Не хочешь ли выскочить наружу, Смит? Если ты выйдешь, я последую за тобой.
  – Только не я, – сказал он упрямо. – Я умру прямо здесь.
  Он умер через десять секунд после того, как произнёс эти слова, получив прямо в лоб пулю, которая отбросила его к стене и заставила упасть на пол. Он умер, не увидев человека, который его убил, и так и не узнав, как выглядит Гатт, приказавший, чтобы его убили.
  Я склонился над ним, и там, где я только что стоял, в стену ударила пуля. Фаллон крикнул:
  – Джемми! Окно! – И тут же я услышал глухой звук выстрела из дробовика.
  Раздался громкий вопль, и, повернувшись на полу с револьвером в руке, я увидел чиклеро, отпрянувшего от разбитого окна и Фаллона с дымящимся ружьём. Он подбежал к самому окну и выстрелил ещё раз, после чего снаружи кто-то закричал.
  Фаллон отпрянул назад и переломил ружьё, чтобы его перезарядить, а я подскочил к окну. Один чиклеро удирал в укрытие, в то время как другой, прижав руки к лицу, брёл, пошатываясь как пьяный, громко и жалобно стеная. Я проигнорировал его и выстрелил в третьего, который стоял возле двери, не далее чем в четырёх футах от меня. Даже человек, никогда не державший в руках оружия, не смог бы в него промахнуться, и, издав стон, чиклеро резко согнулся пополам.
  Я отступил назад, когда пуля разбила осколок стекла, оставшийся торчать в оконной раме, и сильно вздрогнул, когда ещё две пули пробили крышу. В любой момент я ожидал удара, когда одна из них попадёт в меня.
  Фаллон внезапно снова вернулся к жизни. Он слегка подтолкнул меня ногой, и, подняв голову, я обнаружил, что он пристально смотрит на меня блестящими глазами.
  – Вы можете скрыться отсюда, – произнёс он быстро. – Двигайтесь быстрее!
  Я открыл рот, а он вытянул руку и показал на акваланги.
  – В сеноте, чёрт возьми! – прокричал он. – Они не смогут там до вас добраться. – Он подполз к стене и прижался глазом к пулевому отверстию. – Снаружи всё тихо. Я смогу их сдержать достаточно долго.
  – А как насчёт вас?
  Он повернулся.
  – Как насчёт меня? Я мёртв в любом случае. Не волнуйтесь, Гатт не получит меня живым.
  На долгие раздумья времени не оставалось. Кэтрин и я могли погрузиться в сенот и продержаться в нём несколько дольше, находясь вне досягаемости для пуль Гатта, но что потом? Как только мы снова покажемся на поверхности, так сразу же превратимся в неподвижные мишени – мы не сможем вечно оставаться под водой. И всё же, небольшое продление жизни даёт ещё одну маленькую надежду, а если мы останемся там, где находимся, то несомненно будем убиты в течение следующих нескольких минут.
  Я схватил Кэтрин за руку.
  – Одевай своё снаряжение, – крикнул я, – Шевелись побыстрее.
  Она посмотрела на меня удивлённым взглядом, но повиновалась без промедления. Она сорвала с себя одёжу и влезла в гидрокостюм, после чего я помог ей одеть акваланги.
  – А что с Фаллоном? – спросила она, чуть дыша.
  – Не думай о нём! – рявкнул я. – Сконцентрируйся на том, что делаешь.
  Темп ружейного огня заметно снизился, чего я не мог понять. На месте Гатта я решил бы, что пришло время сделать из домика решето, но пока мы с Кэтрин сражались с экипировкой и подсоединяли баллоны, только одна пуля пробила крышу.
  Я повернулся к Фаллону.
  – Как там снаружи?
  Он выглянул в окно, посмотрев на тучи, приближающиеся с востока, и внезапный порыв ветра поднял на его голове редкие волосы.
  – Я ошибался, Джемми, – сказал он отрывисто. – Это приближается буря. Ветер уже очень сильный.
  – Я сомневаюсь, что это сможет нам как-то помочь, – заметил я. – Воздушные баллоны тяжело давили на мои плечи, и я знал, что не смогу бежать слишком быстро, а Кэтрин придётся ещё труднее. Существовала большая вероятность того, что нас подстрелят по дороге к сеноту.
  – Время идти, – сказал Фаллон и взял в руки винтовку. Он выложил всё оружие перед окном в одну линию. – Сейчас не время для длительных прощаний, Джемми, – сказал он, раздражённо пожав плечами. – Убирайтесь отсюда поскорее.
  Он повернулся к нам спиной и замер у окна с винтовкой наперевес.
  Я отодвинул в сторону стол, которым была забаррикадирована дверь, а затем сказал Кэтрин:
  – Когда я открою дверь, сразу беги. Не думай больше ни о чём, кроме того, как поскорее добраться до сенота. Как только до него доберёшься, немедленно ныряй в пещеру. Поняла?
  Она кивнула, но затем беспомощно посмотрела на Фаллона.
  – А как насчёт?..
  – Не думай об этом, – сказал я. – Давай... беги!
  Я открыл дверь, и она выскочила наружу. Я, низко пригнувшись, быстро последовал за ней и резко изменил направление, как только мои ноги коснулись земли за порогом.
  Я услышал треск винтовочного выстрела и не понял, кто стреляет – враг, или это Фаллон начал вести прикрывающий огонь. Я увидел, как Кэтрин завернула за угол домика, и, последовав за ней, тут же нарвался на порыв ветра плотного, как кирпичная стена. От неожиданности я широко открыл рот, и ветер сразу же сбил меня с дыхания. Почему-то ружейный огонь был на удивление редким – прозвучало всего лишь несколько отдельных выстрелов, – и я не заметил, чтобы хотя бы одна пуля ударила где-то рядом.
  Я отвёл глаза от Кэтрин и, подняв голову вверх, обнаружил возможную причину. Весь склон холма над сено-том находился в яростном движении от раскачиваемых ветром деревьев, и по его поверхности пробегали волны, как по пшеничному полю от дуновения английского бриза. Только здесь под порывами ветра гнулись стофутовые деревья, а не стебли пшеницы, – и это было нечто более сильное, чем лёгкий английский зефир. Мне внезапно пришло в голову, что тем, кто находится на склоне холма, грозит опасность лишиться своей шкуры.
  Но у меня не было времени думать об этом. Я увидел, что Кэтрин в нерешительности стоит на краю сенота. Сейчас была не та ситуация, чтобы соблюдать все тонкости процедуры погружения, поэтому я крикнул ей:
  – Прыгай! Прыгай, чёрт возьми!
  Но она по-прежнему колебалась, перед тем как совершить тридцатифутовый прыжок, и мне пришлось подтолкнуть её в поясницу, после чего, потеряв равновесие, она упала в воду. Я последовал за ней через долю секунды и вошёл в воду ногами вперёд. От сильного напряжения ремни акваланга врезались мне в тело, а затем вода сомкнулась у меня над головой.
  Глава 12
  1
  Оказавшись под водой, я начал стремительно погружаться, высматривая Кэтрин. Я увидел её, но к моему изумлению, она снова поднималась наверх – прямо к поверхности. Я повернулся и последовал за ней, не понимая, что она хочет сделать, и схватил её до того, как она успела вынырнуть на воздух.
  Тут я увидел, что произошло. Маска слетела с её лица, вероятно, от удара о воду, и воздушный шланг согнулся и запутался среди баллонов на спине в месте, где она не могла достать до него рукой. У неё быстро кончался воздух, но она не теряла головы и постепенно выпускала его изо рта тонкой струйкой пузырьков, как в плавательном бассейне Фаллона, когда я хотел её испугать. Она не поддалась панике даже когда я схватил её, а просто позволила мне оттащить себя под водой к краю сенота.
  Мы вынырнули на поверхность, и она задышала широко открытым ртом. Я выплюнул свой загубник и распутал её шланг, а перед тем, как надвинуть маску, она сказала:
  – Спасибо! Но разве здесь не опасно?
  Мы находились у самого края водоёма прямо под склоном холма и были защищены от выстрелов сверху отвесной стеной сенота, но если кто-нибудь пройдёт мимо Фаллона, то мы окажемся в положении сидящих на воде уток.
  – Плыви под водой к якорному тросу и там подожди меня. Не бойся выстрелов – вода достаточно плотная субстанция, она останавливает пулю на протяжении шести дюймов. Тебе ничто не будет угрожать на глубине в два фута, ты будешь там как за броневой плитой.
  Она нырнула под воду и исчезла. Я не мог её видеть из-за отблесков, танцующих по волнистой поверхности воды, потерявшей своё сходство с зеркалом под порывами ветра, но судя по внезапно вытянувшимся в линию фонтанчикам, ребята на склоне холма различали Кэтрин достаточно хорошо. Я надеялся на то, что был прав, повторяя эту фольклорную историю насчёт пули, попадающей в воду, и вздохнул с облегчением, когда увидел всплеск воды около плота, означающий, что она в безопасности.
  Теперь пришла моя очередь. Я нырнул и поплыл к плоту, держась на глубине четыре фута. Будь я проклят, если не увидел пулю, опускающуюся вертикально на дно, её кончик был расплющен от удара о воду. Народное предание оказалось верным.
  Я нашёл Кэтрин, держащуюся за трос под плотом, и, вытянув руку, показал ей – вниз. Она послушно начала погружение, придерживаясь одной рукой за трос, а я последовал за ней.
  Мы опустились до глубины шестьдесят пять футов, где на тросе был отмечен уровень пещеры, и, заплыв в неё, я с чувством глубокого облегчения вынырнул на поверхность. Кэтрин всплыла рядом со мной, и я помог ей взобраться на уступ, после чего включил свет.
  – Мы сделали это, – сказал я.
  Она усталым движением сняла с себя маску.
  – Но как долго мы здесь продержимся? – спросила она и посмотрела на меня укоризненно. – Ты оставил Фаллона умирать, ты бросил его.
  – Это было его собственное решение, – сказал я коротко. – Закрой свой клапан, ты расходуешь воздух.
  Она машинально повернула его, а я переключил своё внимание на пещеру. Она была достаточно большой, и, по моей оценке, её объём составлял три тысячи кубических футов – нам пришлось накачать сюда с поверхности большое количество воздуха, чтобы вытеснить всю воду. На такой глубине воздух находился под давлением три атмосферы, таким образом, он содержал кислорода в три раза больше, чем в эквивалентном объёме на поверхности, что было нам на пользу. Но с каждым выдохом мы выпускаем из лёгких двуокись углерода, и когда содержимое СО2 возрастёт, у нас появятся неприятности.
  Некоторое время я отдыхал и смотрел, как жёлтый свет фонаря отражается от груды золотых тарелок, сваленных в дальнем конце уступа. Проблема была простой; решение несколько сложнее. Чем дольше мы будем оставаться внизу, тем больше времени нам понадобится на декомпрессию на пути вверх – но баллоны аквалангов не содержат воздуха, достаточного для длительной декомпрессии. Наконец я нагнулся вниз и ополоснул свою маску водой, перед тем как её надеть.
  Кэтрин выпрямилась.
  – Куда ты собрался?
  – Я ненадолго, – ответил я. – Только опущусь на дно сената, чтобы поискать способ продлить наше пребывание здесь. С тобой всё будет в порядке – просто расслабься и ни о чём не беспокойся.
  – Я могу тебе помочь?
  – Я немного подумал, а затем сказал:
  – Нет. Ты только зря израсходуешь свой воздух. Его достаточно в пещере для того, чтобы поддерживать наше дыхание, а мне ещё может понадобиться тот, что в твоём акваланге.
  Она, подняв голову, посмотрела на фонарь и вздрогнула.
  – Я надеюсь, что он не погаснет. Странно, что он до сих пор горит.
  – Батареи находятся наверху, и в них ещё много энергии, – сказал я. – Тут нет ничего удивительного. Не падай духом, я скоро вернусь.
  Я опустил маску, скользнул в воду и выплыл из пещеры, после чего опустился на дно. Я нашёл там один из наших рабочих фонарей и подумал над тем, стоит ли его включать, поскольку свет будет заметен с поверхности. В конце концов я рискнул – вряд ли Гатт сможет меня достать, не имея при себе глубинной бомбы, и очевидно, что ему не удастся её сделать за короткое время.
  Я поискал большие баллоны, которые мы с Рудетски скинули с плота, и оказалось, что они рассыпались в разные стороны. Найти распределитель, который мы сбросили вслед за баллонами, оказалось значительно сложнее, но я обнаружил его под кольцами воздушного шланга, свернувшегося на дне как огромная змея, и удовлетворённо хмыкнул про себя, увидев, что вентиль по-прежнему привязан к распределителю верёвочной петлёй. Без этого вентиля я оказался бы в трудном положении.
  Собрать баллоны в одно место оказалось задачей, достойной Геркулеса, но в конце концов я с ней справился и присоединил баллоны к распределителю. У подводников возникает та же проблема, связанная с невесомостью, что и у космонавтов, и каждый раз, когда я пытался завернуть потуже гайку, моё тело начинало вращаться вокруг баллона в обратном направлении. Я провёл внизу почти целый час, пока наконец мне удалось присоединить все баллоны к распределителю с открытыми кранами и привинтить воздушный шланг с закрытым клапаном на конце к выводу распределителя. Теперь весь воздух в баллонах был доступен через клапан воздушного шланга.
  Я заплыл в пещеру, волоча за собой шланг, и, вынырнув на поверхность, поднял его вверх в триумфальном жесте. Кэтрин сидела в дальнем конце уступа, и когда я воскликнул: "Держи его!" – она никак не прореагировала, и лишь только едва повернулась, чтобы посмотреть на меня.
  Я выбрался из воды, с трудом удерживая концы шланга, а затем вытравил его побольше и закрепил на месте, усевшись сверху.
  – Что с тобой случилось? – поинтересовался я.
  Некоторое время она не отвечала, а потом произнесла бесцветным голосом:
  – Я думаю о Фаллоне.
  – Ох!
  – Это всё, что ты можешь сказать? – спросила она со страстью в голосе, но внезапно гнев её утих, не успев разгореться.
  – Ты думаешь, он мёртв? – спросила она более спокойно.
  Я задумался.
  – Вероятно, – ответил я наконец.
  – Боже мой, я ошибалась в тебе, – сказала она с горечью. – Оказывается, ты расчётливый и жестокий. Ты можешь оставить человека умирать и больше не вспоминать о нём.
  – Что я чувствую, тебя не касается. Это было решение Фаллона – он принял его сам.
  – Но ты извлёк из него выгоду.
  – Так же как и ты, – заметил я.
  – Я знаю, – сказала она безысходно. – Я знаю. Но я не мужчина; я не могу убивать и сражаться.
  – Я и сам не привык к этому, – сказал я едко. – В отличие от Гатта. Но ты будешь убивать, если это будет тебе необходимо, Кэтрин. Так же как и все мы. Ты человеческое существо – способное на убийство при самозащите. Мы все можем убивать, но некоторых из нас нужно к этому вынудить.
  – И ты не считаешь, что тебе нужно защищать Фаллона, – сказала она тихо.
  – Нет, не считаю, – произнёс я так же тихо. – Поскольку я буду защищать мёртвого человека. Фаллон это знал, Кэти; он знал, что умирает от рака. Он узнал об этом ещё в Мехико и поэтому вёл себя так безответственно. А теперь его мучает совесть. Он хотел успокоить её, Кэти. Он хотел сделать так, чтобы совесть его вновь стала чиста. Ты думаешь, я имел право отказать ему в этом – тем более, что в любом случае мы все скоро будем мертвы.
  Я с трудом расслышал слова:
  – О Боже! – прошептала она. – Я не знала – я не знала.
  Я почувствовал себя пристыженным.
  – Прости меня, – сказал я. – Я немного запутался. Я забыл, что ты не знаешь. Он сказал мне об этом перед самой атакой Гатта. Ему предстояло вернуться в Мехико, чтобы умереть через три месяца. Не слишком много времени, чтобы строить какие-то планы, не так ли?
  – Вот почему ему так не хотелось отсюда уезжать. – Её голос прервался всхлипыванием. – Я видела, он смотрел на город так, словно у него с ним любовный роман. Он гладил те вещи, которые мы для него доставали.
  – Он был человеком, который прощается со всем, что любит, – сказал я.
  Некоторое время она сохраняла молчание, а затем тихо произнесла:
  – Мне очень жаль, Джемми; я сожалею о тех словах, которые тебе сказала. Теперь я многое бы дала за то, чтобы никогда их не произносить.
  – Забудь об этом.
  Я сосредоточился на охране шланга, а затем начал размышлять над тем, что мне с ним делать. Средний аквалангист не помнит на память Адмиралтейскую таблицу для подводников; и я не был исключением. Однако в последнее время я сверялся с ней достаточно часто, особенно в связи с глубинами, имеющими отношение к сеноту, и неплохо помнил все цифры. Рано или поздно нам придётся подниматься на поверхность, а это означает декомпрессию по пути наверх, а продолжительность декомпрессии зависит от достигнутой глубины и длительности проведённого на ней времени.
  Я только что провёл целый час на глубине почти ста футов, после чего поднялся до шестидесяти пяти футов, и если я проведу в пещере по меньшей мере ещё один час, то потом, при декомпрессии, смогу не принимать во внимание погружение на дно сенота. Избыточный азот к тому времени уже постепенно выйдет из моих тканей.
  Останется только подняться на поверхность. Чем дольше мы будем находиться в пещере, тем больше времени понадобится на декомпрессию, а время декомпрессии строго ограничено количеством воздуха, оставшегося в больших баллонах на дне сенота. Будет большим несчастьем остаться без воздуха во время, скажем, двадцатифутовой декомпрессионной остановки. Придётся либо остаться в воде и задохнуться, либо подняться на поверхность и получить кессонную болезнь. Главная проблема заключалась в том, что я не знал, сколько воздуха осталось в баллонах – Рудетски сам проводил все поверхностные работы на плоту, и у него не было повода говорить мне об этом.
  Поэтому мне оставалось только положиться на волю случая, и я решил исходить из того, что баллоны полны наполовину. Баллоны моего акваланга были почти пусты, но те, что у Кэтрин, оставались практически полными, и у меня был небольшой резерв. Я наконец рассчитал, что если мы проведём в пещере три часа, то на декомпрессию понадобится два часа – всего пройдёт пять часов с того момента, как мы, нырнув, укрылись от пуль. За пять часов наверху вполне могут произойти какие-нибудь перемены. Я слабо усмехнулся. Никогда не стоит терять оптимизма – Гатт даже мог пустить себе пулю в лоб в припадке ярости.
  Я посмотрел, сколько прошло времени, и подумал, что моя привычка постоянно носить водонепроницаемые, устойчивые к давлению часы подводника оказалась весьма полезной. Мы находились внизу уже полтора часа, так что, перед тем как покинуть пещеру, оставалось провести здесь ещё столько же времени. Я вытянулся на твёрдых камнях, по-прежнему придавливая шланг, и приготовился к ожиданию.
  – Джемми!
  – Да.
  – Никто раньше не называл меня Кэти – за исключением отца.
  – Не надо смотреть на меня как на отца, – сказал я угрюмо.
  – Не буду, – пообещала она торжественно.
  Свет погас – не после серии последних отчаянных вспышек, как бывает, когда садятся батареи, а внезапно, словно кто-то повернул выключатель. Кэтрин издала испуганный крик, но я успокоил её.
  – Не бойся, девочка! Беспокоиться не о чем.
  – Это батареи?
  – Возможно, – ответил я, хотя знал, что это не так.
  Кто-то выключил свет намеренно, или произошло повреждение цепи. Мы остались в темноте, которая ощущалась физически – влажный чёрный покров, окутавший нас. Темнота, сама по себе, никогда меня не беспокоила, но я знал, что она порою оказывает необычайное влияние на других, поэтому протянул руку.
  – Кэти, иди сюда, – сказал я. – Давай не будем отдаляться друг от друга.
  Я почувствовал её руку в своей.
  – Я надеюсь, этого никогда не произойдёт.
  Потом мы непрерывно говорили, чтобы не чувствовать гнетущей тишины пещеры, – говорили обо всём, о чём только можно говорить – про её отца и её работу в колледже, про мои спортивные увлечения фехтованием и подводным плаванием, про ферму Хентри, про Багамы, про моё будущее, про её будущее – про наше будущее. В этой темноте мы забылись настолько, что поверили в то, будто у нас есть будущее.
  Один раз она спросила:
  – Откуда взялся этот ветер, который налетел так внезапно?
  – Какой ветер?
  – Тот, что поднялся перед тем, как мы побежали к сеноту.
  Я резко вернулся к суровой действительности.
  – Я не знаю. Ридер говорил мне, что неподалёку от побережья бушует ураган. Может быть, он свернул вглубь континента. Насколько мне известно, Ридер постоянно прослушивал сводки погоды.
  Авария вертолёта и погоня в лесу, казалось, произошли столетие назад.
  Я посмотрел на часы, и люминесцентный циферблат призрачно проплыл в темноте. Пришло время всплывать, о чём я и сказал. Кэтрин восприняла это практично.
  – Я готова, – сказала она.
  Мои губы стали сухими, и я с трудом выговаривал слова.
  – Ты останешься здесь, – произнёс я.
  Я услышал, как она перевела дыхание.
  – Почему?
  – Воздуха хватит только одному из нас. Если мы начнём всплывать вместе, то оба погибнем. Ты не можешь плыть, поскольку только Бог знает, что творится на поверхности. Даже если Гатт уже убрался отсюда, всё равно тебе придётся найти детали компрессора, который спрятал Рудетски, и снова заставить его работать. Ты сможешь это сделать?
  – Вряд ли, – ответила она. – Думаю, что не смогу.
  – Значит, это должен сделать я. Бог свидетель, мне не хочется оставлять тебя здесь, но другого выхода нет.
  – Сколько времени тебе потребуется?
  – Почти два часа на то, чтобы всплыть, и приблизительно час на то, чтобы собрать компрессор. Ты не останешься здесь без воздуха, Кэти; его тебе хватит на семь или восемь часов.
  – Семь часов это слишком много, не так ли? Если ты не вернёшься через семь часов, значит, не вернёшься совсем. Верно, Джемми?
  Она была права – и я знал это.
  – Я вернусь гораздо раньше, – пообещал я, но мы оба представляли себе, каковы наши шансы.
  Её голос стал задумчивым.
  – Лучше сразу утонуть, чем медленно задыхаться от недостатка воздуха.
  – Ради Бога! – воскликнул я. – Ты останешься в этой проклятой пещере до тех пор, пока я не вернусь, ты слышишь меня? Ты останешься здесь – обещай мне!
  – Я останусь, – сказала она мягко, а затем внезапно оказалась в моих объятиях. – Поцелуй меня, милый.
  Её губы прижались к моим, и я крепко обнял её, не обращая внимания на эти чертовски неуклюжие и неромантичные гидрокостюмы, одетые на нас.
  Наконец я легонько оттолкнул её.
  – Мы не можем терять время, – сказал я и нагнулся, пытаясь нащупать шланг. Мои пальцы наткнулись на что-то металлическое, со стуком упавшее на камень, и я сжал это в руке, а затем другой рукой нашёл шланг. Я опустил маску и нетерпеливо сунул то, что держал в руке, под ремни акваланга. – Я вернусь, – пообещал я и соскользнул в воду, потянув за собой шланг.
  Последнее, что я услышал, перед тем как скрыться под водой, был голос Кэти, одиноко звучавший в тёмной пещере:
  – Я люблю тебя – люблю.
  2
  Шланг длиной около семидесяти футов тянул меня вниз, и я частично потерял высоту, пока добрался до якорного троса, но, схватившись за него рукой, сразу начал подтягивать шланг к себе. Почувствовав сопротивление, я остановился, а затем прикрепил шланг к тросу застёжкой от одной из моих ласт. Я больше не нуждался в ластах, а шланг было необходимо закрепить, чтобы избавиться от его тяжести. Сделав это, я медленно поднялся до тридцатифутовой отметки, выпуская изо рта пузырьки воздуха, который освобождался из моих лёгких с уменьшением давления, и поддерживал свою скорость ниже скорости всплывающих пузырьков.
  На тридцати футах я забрался в ремни на якорном тросе и присоединил воздушный шланг к впускному клапану на акваланге, после чего начал получать воздух из больших баллонов, расположенных на дне сенота, оставив маленькие баллоны аквалангов в качестве резерва. Затем я посмотрел на часы. Я должен был провести пятнадцать минут на тридцати футах, тридцать пять минут на двадцати футах и пятьдесят минут на десяти футах.
  Декомпрессия долгое и утомительное занятие и в лучшие времена, а на этот раз та неопределённость, которая меня ждала на поверхности, делала моё положение совсем невыносимым. Остановка на глубине десять футов была самой ужасной, поскольку я знал, что меня легко увидит всякий, кто подойдёт к краю сенота. Обстановка стала ещё более нервозной, когда через десять минут пребывания на десятифутовом уровне у меня кончился воздух, и я был вынужден переключиться на резерв; в больших баллонах его оказалось меньше, чем я рассчитывал, что существенно урезало мой запас. И Кэтрин, очевидно, обходилась несколько расточительно с воздухом в своих баллонах, поскольку он весь вышел за пятнадцать минут до того, как закончилось моё время, после чего я быстро всплыл на поверхность.
  Я вынырнул в стороне от плота, надеясь на то, что это неважно, и с удовольствием набрал в лёгкие нагретый на солнце воздух. Поднырнув под плот, я высунул в свободное пространство голову и напряжённо прислушался. Ничего не было слышно за исключением шороха ветра, который значительно стих за то время, что я провёл под водой. Я не слышал ни голосов, ни каких-либо звуков, связанных с человеческой деятельностью.
  Через некоторое время я выплыл из-под плота и, с трудом на него взобравшись, скинул с себя акваланг. Что-то застучало по доскам плота, и перед тем как нагнуться и поднять то, что упало, я тревожно огляделся по сторонам, опасаясь оказаться застигнутым врасплох. Это был кусок золота из пещеры – статуэтка девушки майя, отлитая Виверо. Я сунул её себе за пояс и, прислушавшись, снова не услышал ничего настораживающего.
  Я подплыл к берегу, к грубому деревянному пирсу, сколоченному Рудетски, и поднялся по ступеням, выбитым в отвесной стене сенота. Наверху я застыл в глубоком изумлении. Лагерь был полностью разрушен – большинство домиков исчезло, от них остались только бетонные основания, и вся территория представляла из себя мешанину из сломанных ветвей и целых древесных стволов, принесённых сюда Бог знает откуда. И нигде не было видно ни одного человека.
  Я посмотрел в сторону домика, в котором мы держали оборону, и обнаружил, что он обрушился под весом большого дерева, чьи корни несообразно смотрели в небо. Ломая ногами ветки, я начал прокладывать себе путь по направлению к домику, и когда оказался уже совсем рядом, из развалин, громко хлопая крыльями, вылетела ярко раскрашенная птица, на мгновение меня испугав.
  Я обогнул развалины, а затем полез внутрь, осторожно перебираясь через ветки толщиной с моё тело. Где-то среди этих обломков находились запасные акваланги, которые были мне необходимы, чтобы поднять Кэтрин на поверхность.
  И где-то среди этих обломков был Фаллон!
  Я нашёл два мачете, лежащие крест-накрест, так, словно кто-то положил их, собираясь исполнить танец с саблями, и взял одно, чтобы очистить от мелких ветвей то место, где ожидал найти Фаллона. После десяти минут работы я обнаружил руку и пальцы, сведённые смертельной судорогой, но ещё несколько ударов открыли залитое кровью лицо Смита. Пробравшись чуть дальше вдоль линии стены, я сделал ещё одну попытку, и на этот раз я его нашёл.
  Фаллона прижало к земле веткой дерева, и когда я потрогал его руку, то с изумлением обнаружил, что она ещё тёплая. Я быстро пощупал его запястье и ощутил слабую пульсацию. Фаллон был ещё жив! Он не погиб от руки Гатта, устоял против старого врага человека и, что почти невероятно, остался живым, невзирая на неистовство стихии, обрушившей на домик целое дерево.
  Я взмахнул мачете и приступил к работе по его освобождению, что оказалось не слишком сложной задачей, поскольку он лежал в углу между полом и стеной, и это спасло его при падении дерева. Вскоре я вытащил его на свободу, после чего устроил с максимальным комфортом в месте, защищённом от солнца. Когда я это сделал, он по-прежнему находился без сознания, но цвет его лица заметно улучшился, и на нём не было заметно никаких следов повреждений, за исключением чёрного синяка на лбу. Я подумал, что теперь он сможет прийти в себя без посторонней помощи, поэтому оставил его, чтобы заняться более важной работой.
  Детали компрессора были спрятаны в яме возле домика и засыпаны сверху землёй, но всю территорию покрывали сломанные ветки деревьев и прочие обломки, среди которых попадались целые стволы. Я на мгновение задумался над тем, откуда они здесь появились, и бросил взгляд на склон холма позади сенота. От открывшейся передо мной картины у меня перехватило дыхание. Цепь холмов была расчищена от растительности так, словно над ней поработала бригада Рудетски с бензопилами и огнемётами.
  Это сделал ветер – сильный ветер, который налетел на деревья и вырвал их с корнем. Я повернулся и, снова взглянув на домик, увидел, что дерево, чьи корни торчали так необычно, устремившись в небо, вероятно, было брошено со склона холма и, пролетев над сенотом, упало вниз как гигантское копьё. И вот почему вся территория лагеря, насколько я её мог видеть, была завалена деревьями и усыпана листвой.
  На склоне холма, очищенном от деревьев, обнажилась голая скала, до этого скрытая под тонким слоем почвы, и на самом верху – Храм Юм Чака, гордо вырисовывающийся на фоне неба, выглядел теперь точно так, каким его когда-то увидел Виверо. Я отступил назад, чтобы охватить взглядом всю цепь холмов и посмотреть на то, что скрывалось за развалинами домика, после чего мною овладел священный ужас.
  Потому что я увидел знак Виверо, начертанный горящим золотом на склонах холмов. Я никогда не был религиозным человеком, но в этот момент мои ноги стали ватными, я опустился на колени, и слёзы навернулись мне на глаза. Оказавшийся на моём месте скептик, разумеется, объяснил бы всё простым капризом солнечного освещения, игрой света и тени, вспомнил бы о подобных явлениях в других частях света, где необычные природные формации из горных пород хорошо известны, но скептик не прошёл через то, что я пережил в этот день.
  Это могло быть игрой света и тени, но тем не менее казалось полностью реальным – настолько реальным, словно являлось делом рук искусного скульптора. Садящееся солнце, прерывисто сияющее сквозь рваные облака, отбрасывало огненно-жёлтый свет вдоль цепи холмов и освещало огромную фигуру Христа Распятого. На руках, распростёртых вдоль всей гряды, был виден каждый напряжённый мускул, а шляпки гвоздей в ладонях отбрасывали глубокие тени. Широкая грудь сменялась впалым животом у подножия холма, и в боку, точно под рёбрами, зияла глубокая рана, которую скептик счёл бы за простую пещеру. Вся структура рёбер была видна так же чётко, как на рисунке из анатомического атласа, и создавалось впечатление, что эта могучая грудь раздалась для глубокого вдоха.
  Но основное внимание к себе привлекало лицо. Огромная голова, склонившись на бок, покоилась на плече, и острые пики скал формировали терновый венец, чётко вырисовывающийся на фоне темнеющего неба. Грубые мазки теней, опускающихся от носа до уголков рта, придавали лицу выражение глубокого страдания; полуприкрытые глаза смотрели на Кинтана Роо; и губы, казалось, были готовы раздвинуться, чтобы каменный голос произнёс: "Или, Или! лама савахфани?"[11]
  Я обнаружил, что руки мои трясутся, и теперь мне было легко представить, какое впечатление произвело это чудо на Виверо, человека взращённого в традициях веры более простой, но и более глубокой, чем наша. Неудивительно, что он хотел, чтобы его сыновья покорили город Уашуанок; неудивительно, что он сохранил всё в секрете и снабдил своё письмо золотой приманкой. Если бы этот феномен был обнаружен во времена Виверо, то он несомненно стал бы одним из чудес христианского мира, и открывших его даже могли причислить к лику святых.
  Вероятно, этот эффект проявлялся не каждый день и, наверное, зависел от определённого положения солнца и, возможно, даже от времени года. Майя, воспитанные на других изобразительных традициях и не имеющие представления о христианстве, могли даже не понять, что это такое. Но Виверо, несомненно, понял.
  Находясь в каком-то трансе, я стоял на коленях посередине разрушенного лагеря и смотрел на великое чудо, столько веков скрывавшееся под покровом деревьев. На солнце набежало облако, и огромное лицо утратило своё выражение мягкой скорби, исказившись в мучительной агонии. Внезапно я почувствовал приступ сильного страха и закрыл глаза.
  Поблизости раздался треск веток.
  – Давай, возноси свои молитвы, Уил; ты занялся нужным делом, – произнёс скрипучий голос.
  Я открыл глаза и повернул голову. Рядом со мной стоял Гатт с револьвером в руке. Он выглядел так, словно все эти деревья упали ему на голову. От аккуратной утренней элегантности не осталось и следа, он потерял свой пиджак, рубашка была порвана и висела на нём клочьями, открывая волосатую грудь, покрытую кровавыми ссадинами. У брюк появились дыры на коленях, и пока он обходил вокруг меня, я заметил, что у него появилась лёгкая хромота и на одной ноге нет ботинка. Но всё равно, он находился в лучшей форме, чем я, – у него было оружие!
  Он потёр рукой свою потную щёку, запачкав её грязью, и поднял другую руку, в которой держал револьвер.
  – Просто оставайся там, где стоишь, – на коленях. – Он прошёл немного дальше и остановился прямо передо мной.
  – Видел то, что у тебя за спиной? – спросил я тихо.
  – Да, я видел это, – ответил он равнодушно. – Эффектное зрелище, не так ли? Лучше, чем гора Ричмор. – Он усмехнулся. – Думаешь, это тебе как-то поможет, Уил?
  Я ничего не сказал, а просто посмотрел ему в глаза. Мачете лежало сбоку от меня, и я мог до него дотянуться, если бы немного нагнулся. Но вряд ли Гатт позволит мне зайти так далеко.
  – Так, значит, ты молишься, малыш? Что ж, у тебя есть право. – Культурный налёт из его речи исчез вместе с элегантностью одежды; он вернулся к своему примитивному началу. – Ты имеешь на это полное право, потому что я собираюсь убить тебя. Ты хочешь помолиться ещё? Давай, начинай – пользуйся моей добротой.
  Я по-прежнему не раскрывал рта, и он рассмеялся.
  – Откусил себе язык? Тебе нечего сказать Джеку Гатту? Ты был весьма нахален этим утром, Уил. Теперь я скажу тебе кое-что. У тебя будет достаточно времени для того, чтобы помолиться, потому что ты не умрёшь быстро и легко. Я собираюсь всадить горячую пулю прямо в твои кишки, и тебе понадобится очень много времени для того, чтобы присоединиться к тому парню. – Он ткнул пальцем через плечо. – Ты знаешь, кого я имею в виду – Святого Иисуса на небе.
  В его глазах появился маниакальный блеск, а правая щека конвульсивно задёргалась от нервного тика. Он уже не мог рассуждать здраво и находился вне досягаемости каких-либо доводов. Исчезла идея насчёт того, чтобы заставить меня достать сокровища, – он хотел только мести, утешительной награды, способной подсластить горькую пилюлю.
  Я смотрел на зажатый в его руке револьвер и не мог увидеть в нём кончиков пуль. То, чего я не знал про огнестрельное оружие, могло составить целую библиотеку, но у того револьвера, которым мне пришлось пользоваться, при нажатии на курок барабан поворачивался, чтобы патрон попал под боёк, и перед выстрелом этот патрон был виден спереди. Я не видел ни одного патрона в револьвере Гатта.
  – Ты доставил мне массу неприятностей, – сказал Гатт. – Больше неприятностей, чем любой человек из всех, кого я когда-либо знал. – Он хрипло рассмеялся. – Улавливаешь? Я использовал здесь прошедшее время, потому что никто из тех парней, кто причинял мне неприятности, не остался в живых. И ты не будешь исключением. – Он расслабился, наслаждаясь игрой в кошки-мышки.
  Моё же состояние никак нельзя было назвать расслабленным. Я собирался поставить свою жизнь на то, что не бывает двух разных типов револьверов. Я медленно нагнулся и сжал пальцы на рукоятке мачете. Гатт напрягся и вскинул пистолет.
  – О, нет, – сказал он. – Брось его!
  Я этого не сделал. Наоборот, я сжал мачете покрепче и начал подниматься на ноги.
  – Хорошо, приятель! – воскликнул Гатт. – Вот пришёл твой конец! – Он нажал на курок, и боёк, сухо щёлкнув, ударил в пустое гнездо. Он с изумлением посмотрел на свой револьвер, а затем, увидев, что я приближаюсь к нему с поднятым мачете, быстро попятился назад, повернулся и бросился бежать.
  Он начал перебираться через ствол дерева и запутался в ветках. Я взмахнул над ним мачете, и на землю посыпался град листьев и тонких прутиков. Гатт вскрикнул от страха и вырвался на свободу, после чего попытался покинуть открытое пространство и добраться до леса, но я обежал дерево и отогнал его назад, направив в сторону сенота.
  По-прежнему сжимая в руке бесполезный пистолет, он его поднял и попытался выстрелить снова, заставив меня ещё раз испытать неприятное ощущение, но револьвер безвредно щёлкнул. Я продолжал теснить его назад, и он осторожно отступал, не осмеливаясь поднять на меня глаза, пока не ступил на бетонное основание домика.
  Должен сказать, что действовал он быстро. Внезапным резким движением Гатт бросил в меня револьвер, и я невольно пригнулся, а когда выпрямился снова, то его рука уже сжимала мачете, которое он подобрал на полу домика. Он расправил плечи, по-видимому, снова почувствовав себя уверенно, взявшись за рукоятку широколезвенного холодного оружия. Его губы разжались и растянулись в улыбке, но во внимательных глазах не было юмора.
  Я автоматически принял сабельную стойку – классическую позицию "к бою". И словно откуда-то издалека до меня долетел призрачный голос тренера: "Используй пальцы при ударе, Уил!" Я взмахнул мачете. Это совсем не лёгкая спортивная сабля, которой можно фехтовать при помощи пальцев, как меня учил венгерский мастер; его скорее можно было сравнить с абордажным тесаком.
  Гатт бросился вперёд и нанёс удар, который я с лязгом парировал отработанным движением, а затем отпрыгнул на шесть футов назад, чувствуя, как по груди под резиновым костюмом катится пот. Я использовал неправильный приём, забыв о том, что у мачете нет гарды, защищающей руку. Гатт использовал боковой рубящий удар, который я парировал в секунде, поймав его лезвие на своё. Если бы я не отпрыгнул назад, то лезвие его мачете, скользнув вверх, могло отрубить мне руку, чего никогда не случается с саблей.
  Я сделал несколько выпадов, чтобы выиграть время и посмотреть, как он прореагирует на атаку. Он неуклюже попытался парировать, потерял моё лезвие, отскочил назад и чуть не упал. Но он был достаточно подвижен для своих лет и ему удалось быстро выпрямиться и успешно парировать следующий удар. Я отступил, удовлетворённый тем, что узнал. Гатт определённо не был фехтовальщиком. Как молодой мафиози, он, вероятно, когда-то неплохо обращался с ножом, но мачете больше похоже на меч, чем на большой нож, и я имел преимущество.
  Всё же мы оказались здесь, исполнив гипотетическое пророчество Пата Харриса, – Гатт и я, одни в Кинтана Роо, при этом Гатт изолирован от своих телохранителей. Я был настроен сделать всё с максимально возможной скоростью; я собирался убить Гатта так быстро, как только смогу. Однако я не забывал, что он по-прежнему остаётся крайне опасным, и наступал, сохраняя осторожность.
  У него хватило здравомыслия отклониться в сторону, и теперь развалины домика не находились у него за спиной. Это устраивало меня, поскольку он не мог отступать долго без того, чтобы в конце концов не оказаться у края сенота. Покрывшись потом и тяжело дыша, он встал, широко расставив ноги, а затем быстро бросился вперёд и обрушил на меня удар сверху, который мог раскроить мой череп, если бы достиг цели. Я парировал в квинте и остался на месте, чего он не ожидал. На долю секунды мы оказались совсем близко, и его глаза расширились от ужаса, когда я освободился от его лезвия и нанёс удар сбоку. Только с помощью фантастического прыжка назад ему удалось от него отклониться, и кончик моего мачете распорол его рубашку.
  Я имел преимущество и продолжал атаковать, а он медленно отступал, его глаза внимательно следили за моим лезвием, что являлось ошибкой – ему следовало смотреть на руку, держащую оружие. В отчаянии он атаковал снова, и я парировал его выпад, но моя нога поскользнулась на ветке, которая провернулась под ступнёй, отчего я покачнулся в сторону. Я потерял контакт с его лезвием, и оно скользнуло вниз по моему боку, нанеся мелкий порез.
  Но я выпрямился и, снова поймав его лезвие, оттеснил его назад серией выпадов. Он отчаянно парировал, размахивая мачете из стороны в сторону. Затем я отступил и отвёл руку в сторону так, словно устал, и он на мгновение опустил своё мачете. Тогда я бросился в последнюю атаку – обманное движение и выпад в верхнюю линию; он парировал, я отклонил его лезвие и нанёс рубящий удар в голову.
  Остриё мачете ударило его точно под ухом. Инстинктивно я отдёрнул руку назад, делая надрез, как меня учили, и лезвие, скользнув, глубоко вошло в его шею. Он был мёртв до того, как я понял, что произошло, поскольку я почти отрезал ему голову. Согнувшись, он упал и подкатился к самому краю сенота, затем медленно через него перевалился и с глухим стуком упал на деревянный пирс.
  Я не удосужился на него посмотреть. Я просто добрёл, пошатываясь, до ближайшей опоры, которой оказалось упавшее дерево, и облокотился на ствол. Затем меня стало рвать так, что у меня чуть не выскочило сердце.
  3
  Должно быть, некоторое время я находился без сознания, поскольку в следующий момент обнаружил, что лежу на земле и смотрю сбоку на шеренгу рабочих муравьёв, под этим углом выглядевших как огромные слоны. Я с трудом поднялся и сел на ствол дерева. Какая-то мысль скреблась в дальней части моего мозга – что-то я должен был сделать. Голова моя раскалывалась на части, и несколько бессвязных мыслей порхали в ней, как летучие мыши на чердаке.
  Ах, да; вот, что я должен сделать. Я должен убедиться, что Джек Эджекомб не развалил хозяйство на ферме; он поначалу не проявил особого энтузиазма, а человек, подобный ему, может привести в ужасный беспорядок все руины майя. Там была колонна, которую я нашёл рядом с дубом, посаженным моим прапрадедушкой – Старик Косоглазый назвал я её, и Фаллон, помнится, очень обрадовался, но я не должен подпускать к ней Джека Эджекомба. Ничего страшного, старина Монт присмотрит за всем – он наймёт земельного агента, и тот проследит за раскопками Храма Юм Чака.
  Я прижал руки к глазам и вытер слёзы. Почему я плачу, чёрт возьми? Нет никаких причин плакать. Теперь я могу вернуться домой, и Мэдж Эджекомб подаст мне чаю с оладьями, покрытыми толстым слоем девонширского джема и домашнего земляничного джема. Она возьмёт георгианский серебряный столовый прибор, который так любила моя мать, и сервирует всё на том большом подносе.
  Большой поднос!
  Воспоминания вновь вернулись ко мне, и моя голова чуть не взорвалась от волны нахлынувшего на неё ужаса. Я посмотрел на свои руки, покрытые засохшей кровью, и задумался над тем, чья это кровь. Я, кажется, убил множество людей – я не знал сколько, – так чья же это кровь?
  Тут я дал себе зарок. Я поклялся, что если вернусь в Англию, в уютные лощины Девона, то никогда больше не покину ферму Хентри. Я стану держаться поближе к земле своих предков, к земле, которую Уилы обрабатывали в течение многих поколений, и больше никогда не буду настолько глуп, чтобы искать себе приключений. Мне хватит приключений, которые я смогу найти, выращивая тучный рогатый скот и потягивая пиво в пабе гостиницы Кингсбридж, и если кто-то снова назовёт меня маленьким серым человеком, то я просто засмеюсь, соглашусь, что это так, и скажу, что не желаю себе ничего другого.
  Мой бок болел, и когда я отдёрнул от него руку, оказалось, что она запачкана кровью. Я посмотрел вниз и увидел, что Гатт рассёк мне кожу, разрезав гидрокостюм так чисто, словно это сделал мясник своим тесаком. Наружу показались кости – кости моих рёбер, – и боль ещё только начиналась.
  Внезапно я вспомнил о Кэтрин в пещере. О, Боже, я не хотел снова лезть в сенот! Но человек может сделать то, что должен, особенно маленький серый человек.
  Я встряхнул свои ноющие кости, приготовившись снова начать поиски деталей компрессора, и провёл тыльной стороной ладони по глазам, чтобы стереть следы тех слёз слабости. Окинув взглядом город Уашуанок, я увидел, как из-за руин выплывают привидения и медленно приближаются ко мне – расплывчатые белые фигуры с винтовками.
  Они приближались бесшумно, не сводя с меня пристальных взглядов, подбадривая друг друга слабыми криками триумфа, и вскоре дюжина их окружала меня большим полукругом – дюжина чиклерос Кинтана Роо.
  "О Боже, – подумал я в отчаянии. – Неужели убийства никогда не закончатся?" Я нагнулся вниз, взял мачете, плотно обхватил ладонью рукоятку, а затем со скрипом поднялся на ноги. "Идите сюда, ублюдки! – прошептал я, – Идите сюда! Давайте наконец со всем покончим!"
  Они медленно сжимали кольцо, и в их глазах чувствовалась настороженность и своеобразное уважение. Я поднял мачете, а один из чиклерос снял с плеча винтовку, и до меня донёсся металлический лязг затвора. Тут в моих ушах раздался громкий пульсирующий звук, в глазах у меня потемнело, и я почувствовал, что шатаюсь. Сквозь тёмный туман я увидел, как круг чиклерос распался, и некоторые из них побежали, что-то выкрикивая встревоженными голосами.
  Подняв голову, я увидел облако саранчи, спускающееся с неба, затем покачнулся вперёд, и земля стремительно приблизилась к моим глазам.
  4
  – Очнись! – произнёс отдалённый голос. – Очнись, Джемми!
  Я пошевелился и почувствовал тупую боль. Кто-то где-то отдавал команды на беглом испанском, а затем голос приблизился вплотную к моему уху.
  – Джемми, ты в порядке? – Снова отдалившись, голос произнёс: – Кто-нибудь, принесите носилки.
  Я открыл глаза и посмотрел в темнеющее небо.
  – Кому здесь нужны носилки?
  Чья-то голова появилась в поле моего зрения, и, сфокусировав глаза, я увидел, что это Пат Харрис.
  – Джемми, ты в порядке? Кто тебя ранил? Эти проклятые чиклерос?
  Я приподнялся, опершись на локоть, и он поддержал рукой мою спину.
  – Откуда ты здесь появился?
  – Мы прилетели на вертолётах. Армия пришла в действие, – Он приподнял меня немного. – Смотри, вот они.
  Я увидел пять военных вертолётов, приземлившихся на окраине лагеря, и людей в униформе, деловито снующих среди развалин. Двое из них направлялись в нашу сторону с носилками. Саранча, спускающаяся с неба, подумал я; это были вертолёты.
  – Мне жаль, что мы не смогли прилететь раньше, – сказал Пат. – Всему виной эта проклятая буря. Нас слегка задело ураганом, и мы были вынуждены на полпути совершить посадку.
  – Откуда вы прилетели?
  – Из Кампече – с другой стороны Юкатана. Я пролетал над лагерем этим утром, и мне показалось, что здесь бушуют все силы ада – поэтому обратился в мексиканскую армию. Если бы не эта буря, то мы были бы здесь ещё шесть часов назад. Скажи, куда все подевались?
  Это был хороший вопрос. Я ответил скрипучим голосом.
  – Большинство из нас уже мертвы.
  Он изумлённо посмотрел на меня.
  – Мертвы?
  Я слабо кивнул и принял сидячее положение.
  – Фаллон ещё жив – я думаю. Он где-то там. – Я схватил его за руку. – Боже! Кэтрин осталась в сеноте – в пещере. Я должен вытащить её оттуда.
  Он посмотрел на меня как на сумасшедшего.
  – В пещере! В сеноте! – повторил он с глупым видом.
  Я потряс его руку.
  – Да, чёрт возьми! Не будь идиотом! Она умрёт, если я не вытащу её. Мы скрывались там от Гатта.
  Пат увидел, что я серьёзен, и сразу оживился, так, словно кто-то пропустил через него электрический ток.
  – Ты не должен нырять – только не в таком состоянии, – сказал он. – Среди этих ребят есть тренированные подводники – я пойду поговорю с сержантом.
  Я проводил его взглядом и увидел, что он направляется к группе солдат, затем поднялся на ноги, чувствуя боль во всех частях тела, и, доковыляв до сенота, замер на краю, глядя вниз на чёрную воду. Пат вернулся бегом.
  – Сержант сказал, что в его распоряжении есть четыре опытных аквалангиста и несколько баллонов с кислородом. Если ты объяснишь им, где находится девушка, то они доставят ей кислород. – Он посмотрел вниз на сенот. – Боже мой! – вырвалось у него невольно. – Кто это?
  Он смотрел на тело, распростёртое внизу на деревянном пирсе. Рот Гатта открылся в жуткой усмешке – но на самом деле это был не рот.
  – Это Гатт, – произнёс я равнодушно. – Я говорил тебе, что убью его.
  Все эмоции меня покинули; у меня не осталось сил, чтобы смеяться или плакать, чувствовать печаль или веселье. Я смотрел вниз на тело, ничего при этом не ощущая, но Харрису, по-видимому, стало не по себе. Я повернулся и бросил взгляд в сторону вертолётов.
  – Где эти чёртовы подводники?
  Наконец они появились, и я запинаясь объяснил им, что нужно сделать, а Пат перевёл. Один из солдат надел на себя мой акваланг, взял с собой аварийные баллоны с кислородом и скрылся под водой. Я надеялся, что он не испугает Кэти, когда вынырнет на поверхность внутри пещеры. Она хорошо говорила по-испански, и я подумал, что всё будет в порядке.
  Пока санитар перевязывал мою рану, я увидел, как солдаты уносят на носилках Фаллона по направлению к одному из вертолётов. Харрис с удивлением заметил:
  – Они всё ещё находят тела – здесь, должно быть, произошла настоящая резня.
  – Что-то вроде этого, – сказал я безразлично.
  Я не покидал своего поста возле края сенота до тех пор, пока Кэти не появилась на поверхности, и мне пришлось ждать достаточно долго, пока из Кампече доставляли необходимое подводное снаряжение. Дальше всё было просто, и она самостоятельно выбралась из пещеры, и я почувствовал за неё гордость.
  Мы вместе пошли к вертолёту, и я опирался на неё, поскольку внезапно все силы меня покинули. Я не знал, что с нами случится в будущем – я не знал, можно ли считать те события, которые с нами произошли, хорошим началом для совместной жизни, но готов был попробовать, если она не против.
  Из того, что произошло потом, мне почти ничего не запомнилось, вплоть до того момента, когда, очнувшись в госпитале в Мехико, я увидел Кэти, сидящую рядом с моей кроватью. Это было много дней спустя. Но я смутно припоминаю, что, когда вертолёт взлетел, мои руки сжимали маленькую золотую девушку, отлитую Виверо. Солнце только взошло, и Христа не было видно, но тёмный силуэт Храма Юм Чака призрачно вырисовывался на вершине нависшего над сенатом холма и медленно отдалялся, чтобы исчезнуть навсегда под гулко вращающимися винтами вертолёта.
  Десмонд Бэгли
  
  Бег вслепую
  Глава первая
  1
  
  Обременить себя трупом значит оказаться в сложном положении, особенно если к трупу не прилагается свидетельство о смерти. Хотя любой доктор, даже только что окончивший медицинскую школу, без труда установил бы причину смерти. Человек умер от остановки сердца или от того, что медики высокопарно называют сердечной недостаточностью.
  Непосредственной причиной остановки его насоса послужило то, что кто-то сунул ему между рёбер острую полоску стали достаточно глубоко для того, чтобы пронзить большую сердечную мышцу, вызвав тем самым серьёзную и невосполнимую утечку крови, в результате чего мышца перестала сокращаться. Сердечная недостаточность, как я уже сказал.
  Я не особенно беспокоился о том, чтобы найти доктора, поскольку нож принадлежал мне и моя рука сжимала рукоять в тот момент, когда остриё изгнало из него жизнь.
  Я стоял на открытом месте возле дороги с телом, лежащим возле моих ног, и я был испуган, так испуган, что чувствовал слабость в животе и задыхался от приступа тошноты, подступившей к самому горлу. Я не знаю, что хуже – убить того, кого ты знаешь, или убить незнакомца. Данное тело принадлежало незнакомцу – на самом деле таким он для меня и остался – я никогда не видел его раньше.
  И вот как всё это произошло.
  Двумя часами раньше воздушный лайнер скользнул сквозь облака, и моему взору открылся хорошо знакомый унылый ландшафт Южной Исландии. Самолёт снизился над полуостровом Рейкьянес и точно в назначенное время совершил посадку в Кьеблавикском международном аэропорту, где мелкий моросящий дождь высачивался из серого стального неба в виде мельчайших частиц влаги.
  Я был невооружен, если не принимать во внимание "сген дабх". Офицеры таможни не любят пушек, поэтому я не захватил с собою пистолет, и к тому же Слейд сказал, что он мне не понадобится. "Сген дабх" – чёрный нож горцев – весьма неприметное оружие, если в наши дни его вообще сочтут за оружие. Этот нож можно увидеть на голени у истинного шотландца, когда тот облачён в парадный национальный костюм, где он служит просто обычным украшением, дополняющим мужской наряд.
  Мой нож был более функционален. Он достался мне от деда, который в свою очередь получил его от своего деда, и значит, нож изготовили по меньшей мере сто пятьдесят лет назад. Как всякий хороший инструмент для убийства он был лишён ненужных украшений – даже внешняя отделка имела своё функциональное предназначение. Рукоятку из эбенового дерева с одной стороны покрывал классический кельтский орнамент в виде переплетённых прутьев, который обеспечивал хороший контакт с ладонью, но с другой стороны она оставалась гладкой, благодаря чему нож беспрепятственно выскальзывал из руки при броске; лезвие имело в длину не более четырёх дюймов, но его вполне хватало для того, чтобы достать до жизненно важных органов; далее кусок дымчатого кварца, сверкающий матовым блеском на кончике рукоятки, находился там неспроста – он балансировал нож, превращая его тем самым в превосходное метательное оружие.
  Он хранился в плоских ножнах на моей левой голени. А где ещё вы ожидали найти "сген дабх"? Простой способ зачастую оказывается наилучшим, поскольку большинство людей не замечают очевидного. Таможенник далее не заглянул в мой багаж и тем более не стал подвергать детальному осмотру мою персону. Я так часто приезжал в эту страну, что меня здесь хорошо знали, и кроме того мне помогало знание языка – в мире всего 200 000 человек, говорящих по-исландски, и поэтому исландцы всегда бывают приятно удивлены, когда сталкиваются с иностранцем, не пожалевшим времени на то, чтобы выучить их язык.
  – Снова на рыбалку, мистер Стюарт? – спросил таможенник.
  Я кивнул.
  – Да, надеюсь добыть нескольких ваших лососей. Мои снасти стерильны – вот сертификат.
  Исландцы пытаются защитить лососей от болезней, которым подвержены рыбы в британских реках.
  Он взял сертификат и пропустил меня через барьер.
  – Желаю удачи, – сказал он мне на прощанье.
  Я улыбнулся ему и прошёл в вестибюль, откуда, следуя инструкциям, полученным от Слейда, свернул в кафетерий.
  Я взял чашечку кофе, и тут же кто-то уселся рядом со мной и положил на столик номер "Нью-Йорк Таймс".
  – Ну и ну! – сказал он. – Здесь значительно прохладнее, чем в Штатах.
  – Даже холоднее, чем в Бирмингеме, – произнёс я торжественно, после чего обмен дурацкими паролями закончился и мы перешли к делу.
  – Это завёрнуто в газету, – сказал он.
  Он был низеньким лысеющим человеком с бегающим взглядом озабоченного исполнителя. Я постучал по газете.
  – Что здесь? – спросил я.
  – Не имею понятия. Вы знаете, куда это нужно доставить?
  – В Акурейри, – ответил я. – Но почему я? Почему это не можете сделать вы?
  – Только не я, – произнёс он твёрдо. – Я улетаю в Штаты ближайшим рейсом.
  Казалось, он испытывал большое облегчение от сознания этого простого факта.
  – Давайте не будем торопиться, – предложил я и привлёк внимание официантки. – Я куплю вам кофе.
  – Спасибо, – поблагодарил он и выложил на стол кольцо с ключами. – Снаружи на стоянке припаркована машина, её регистрационный номер написан возле заголовка газеты.
  – Премного вам обязан, – сказал я. – Я уже было собрался взять такси.
  – Вам не за что быть мне обязанным, – ответил он резко. – Я делал только то, что мне сказали, так же как и вы, – а сейчас просто разговариваю, и теперь ваша очередь заняться делом. В Рейкьявик вы поедете не по главной дороге, а через Крусьювик и Клейфавант.
  Когда он это сказал, я подавился кофе, который прихлёбывал из чашечки. Придя в себя и восстановив дыхание, я воскликнул:
  – Какая в этом необходимость, чёрт возьми? Мне придётся преодолеть в два раза большее расстояние по паршивым дорогам!
  – Не знаю, – ответил он. – Я просто тот парень, который передаёт распоряжения. Но эта инструкция появилась в последний момент, значит, до кого-то дошли сведения насчёт того, что где-то на главной дороге вас может поджидать кто-то ещё. Я не знаю.
  – Вы знаете немного, не так ли? – спросил я саркастично и постучал по газете. – Вы не знаете, что здесь, вы не знаете, почему я должен тратить весь день на то, чтобы обогнуть полуостров Рейкьянес. Я сомневаюсь, что получу ответ, если даже спрошу вас, сколько времени.
  Он криво усмехнулся.
  – Всё равно я готов поспорить, что знаю больше вас.
  – Это совсем не сложно, – сказал я раздражённо. Таков был Слейд; он основывал всю работу на принципе необходимой достаточности и считал, что то, чего ты не знаешь, не сможет ему повредить.
  Он допил свой кофе.
  – Вот и всё, приятель, – за исключением одного момента. Когда окажешься в Рейкьявике, оставь машину на стоянке перед отелем "Сага" и ни о чём не беспокойся. О ней позаботятся.
  Он поднялся, не сказав больше ни единого слова, и пошёл прочь, по-видимому, торопясь поскорее убраться подальше от меня. В течение нашего короткого разговора он сидел как на иголках, что насторожило меня, поскольку это не соответствовало тому, как Слейд описал моё задание. "Всё очень просто, – говорил Слейд. – Ты будешь простым посыльным". Насмешливый изгиб его губ подразумевал, что это всё, на что я теперь способен.
  Я встал и сунул газету под мышку. Вес скрытого в ней свёртка оказался умеренно тяжёлым, но не обременительным. Забрав свой багаж, я вышел наружу и обвёл взглядом стоянку в поисках автомобиля, которым оказался подержанный "Форд кортина". Минутой позже я покинул аэропорт Кьеблавик и направился на юг, удаляясь от Рейкьявика. Хотелось бы мне знать, какой идиот сказал: "Более длинный путь является самым коротким".
  Оказавшись на безлюдном участке дороги, я остановил машину возле обочины и взял в руки газету, лежащую на сиденье там, где я её бросил. Свёрток точно соответствовал описанию Слейда – маленький и более тяжёлый, чем можно было ожидать. Сверху его покрывала коричневая мешковина, зашитая аккуратными стёжками, благодаря чему он выглядел совершенно безлико. Осторожные постукивания сказали мне, что под мешковиной очевидно скрыта металлическая коробка, в которой ничего не загремело, когда я попробовал её потрясти.
  Поверхностный осмотр не дал мне никакого ключа для разгадки содержимого свёртка, поэтому я снова завернул его в газету и бросил на заднее сиденье, после чего продолжил свой путь. Дождь перестал моросить, и условия для вождения стали вполне приемлемыми – по исландским меркам. Английская просёлочная дорога по сравнению со средним исландским шоссе выглядит как суперхайвей. Там, где есть шоссе, это так. Во внутренней части острова, которую исландцы называют Обиггдир, дорог нет вообще, и зимой попасть в Обиггдир не проще, чем на Луну, если только вы не рьяный исследователь по своей натуре. Впрочем, он и с виду очень похож на Луну; Нейл Армстронг именно здесь испытывал свой лунный вездеход.
  Не доезжая до Крусьювика, я повернул в глубь острова и миновал отдалённые покрытые туманом склоны, где перегретый пар вырывался из чрева земли. Неподалёку от озера Клейфавант я увидел впереди остановившуюся у обочины машину и человека, подающего жестами универсальный сигнал попавшего в беду автолюбителя.
  Мы оба действовали как последние дураки; я – потому что остановился, а он – потому что был один. Он заговорил со мной сначала на плохом датском, а потом на хорошем шведском. Оба эти языка я понимал. Как оказалось, у него что-то случилось с автомобилем, и он не мог сдвинуть его с места, что звучало достаточно убедительно.
  Я вышел из "кортины".
  – Линдхольм, – сказал он в формальной шведской манере и протянул руку, которую я дёрнул вверх-вниз, как того требовал ритуал.
  – Стюарт, – представился я и, подойдя к его "фольксвагену", нагнулся над открытым двигателем.
  Я думаю, что поначалу он не собирался меня убивать, поскольку иначе сразу бы воспользовался пистолетом. А так он хотел устранить меня с помощью весьма профессионально изготовленной, залитой свинцом, дубинки. Только когда он оказался у меня за спиной, я понял, что веду себя как последний идиот – вот результат долгого отсутствия практики. Повернув голову, я увидел его поднятую руку и уклонился в сторону. Если бы дубинка пришла в соприкосновение с моим черепом, то тяжёлое сотрясение мозга было бы мне гарантировано; вместо этого удар пришёлся в плечо, и моя рука полностью онемела.
  Я пнул его по голени, проведя ботинком сверху вниз от колена до лодыжки. Взвыв от боли, он отскочил назад, что дало мне время зайти за машину и достать из ножен "сген дабх". К счастью, этим оружием с одинаковым успехом можно пользоваться и левой рукой, поскольку моя правая рука полностью вышла из строя.
  Он снова начал приближаться ко мне, но, увидев нож, заколебался, его губы раздвинулись в кривой усмешке. Он бросил дубинку и сунул руку во внутренний карман куртки, после чего наступила моя очередь заколебаться. Но его дубинка слишком хорошо сконструирована; она имела кожаную петлю, накинутую на запястье, и свисающее оружие помешало ему, благодаря чему я успел сблизиться с ним до того, как он вытащил пистолет.
  Я не наносил ему удара. Он резко повернулся и наткнулся прямо на лезвие. Поток крови хлынул по моей руке, и он, обмякнув, прижался ко мне с выражением забавного недоумения на лице. Затем он опустился на землю у моих ног, нож свободно выскользнул из раны, и кровь пульсирующим потоком полилась из его груди на лавовую пыль.
  Так я оказался на пустынной дороге в Южной Исландии со свежим трупом у ног и окровавленным ножом в руке, вкусом желчи во рту и оцепеневшим мозгом. С того времени, как я вышел из "кортины", до момента смерти моего противника прошло менее двух минут.
  Дальнейшие действия я совершал почти бессознательно; вероятно, тут сказалась многолетняя тренировка. Я заскочил в "кортину" и подал машину немного вперёд, чтобы она закрыла тело. То, что дорога была пустынна, вовсе не означало, что мимо меня не может проехать машина, а лежащее на виду тело вызовет множество вопросов.
  Затем я взял "Нью-Йорк Таймс", которая, кроме прочих других достоинств, содержит больше новостей, чем любая другая газета в мире, и выстелил ею багажник. Сделав это, я снова подал назад, поднял тело и, опустив его в багажник, быстро захлопнул крышку. Линдхольм – если таковым было его имя – исчез, если не из моей головы, то, по крайней мере, с моих глаз.
  Кровь хлестала из него, как из коровы на мусульманской бойне, и у обочины дороги её натекла большая лужа. Моя куртка и брюки также оказались сильно запачканными. С костюмом трудно было что-либо сделать, а кровавую лужу я присыпал пригоршней лавовой пыли. Я закрыл капот "фольксвагена", сел за руль и включил зажигание. Линдхольм оказался не только неудачливым убийцей – он был ещё и лжецом, поскольку двигатель завёлся сразу. Я наехал машиной на залитый кровью участок земли и оставил её там. На то, что кровь не будет замечена, когда машину сдвинут с места, надеяться не приходилось, но я сделал всё, что мог.
  Я снова сел в "кортину", последний раз окинул взглядом сцену преступления, прежде чем её покинуть, и только тогда начал мыслить осознанно. Сначала я подумал о Слейде, отправив в ад его душу, после чего мои мысли повернули в более практическое русло. Я стал размышлять над тем, как избавиться от Линдхольма. Вам может показаться, что в стране, площадь которой составляет сорок пять процентов от территории Великобритании, а количество жителей в два раза меньше, чем, скажем в Плимуте, должно быть достаточно места с подходящими укромными уголками, в которых можно спрятать неудобное тело. Это верно, но я находился в особой части Исландии – юго-западной, наиболее плотно заселённой, и моя задача здесь становилась значительно сложнее.
  Но всё же я знал страну, и через некоторое время мне в голову начали приходить идеи. Я проверил уровень бензина в баке и приготовился к длительной поездке, надеясь на то, что машина в хорошем состоянии. Если меня заметят в заляпанной кровью куртке, то это несомненно вызовет определённые вопросы. В моём чемодане имелась другая одежда, но вокруг всё же было слишком много машин, и я решил переодеться в более укромном месте.
  Вся Исландия покрыта вулканами, особенно её юго-западная часть с унылыми пейзажами лавовых полей и конусами вулканов как действующих, так и потухших. Во время своих прежних путешествий я однажды наткнулся на вулканическое жерло, которое могло послужить идеальным местом в качестве последнего пристанища для Линдхольма, и именно туда теперь я направлялся.
  К концу двухчасовой поездки я покинул дорогу и затрясся дальше по широким просторам, покрытым вулканическим пеплом и шлаком, что было явно не на пользу "кортине". Последний раз я проделывал этот путь на своём "лендровере", который больше подходил для подобных поездок.
  Место оказалось точно таким, каким я его запомнил. Это был кратер потухшего вулкана с рваными краями кальдеры[1], в центре которой располагался каменистый бугорок с отверстием, через которое вырывались вулканические газы во время давно прошедшего извержения. Единственным знаком, свидетельствующим о том, что человеческие существа были здесь после сотворения мира, являлись следы шин, ведущие к самому краю кратера. Исландцы придумали свой необычный вид мотоспорта: они заезжают на мотоцикле в кратер, после чего отчаянно пытаются из него выбраться самым сложным путём. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь свернул себе шею в ходе этой рискованной игры, но тем не менее желания попробовать самому у меня не возникало.
  Я подъехал на машине к жерлу так близко, как только мог, затем прошёл вперёд до тех пор, пока не оказался способен заглянуть в непроницаемый мрак бездонного отверстия. Я бросил в него камень, и быстро удаляющийся грохот был слышен ещё долгое время. Герои Жюля Верна, совершавшие путешествия к центру Земли, могли бы сэкономить время, если бы выбрали этот кратер вместо Снайфедльсйекюдля.
  Я обыскал Линдхольма, перед тем как перетащить его к месту последнего приюта. Это оказалось грязным делом, поскольку кровь ещё не высохла, и мне повезло, что я не успел сменить свой костюм. У него имелся шведский паспорт, выданный на имя Акселя Линдхольма, что ещё ни о чём не говорило – паспорт легко подделать. Среди прочих различных мелочей не оказалось ничего важного, и я оставил себе только дубинку и пистолет смит-вессон тридцать восьмого калибра.
  Затем я подтащил его к жерлу и сбросил вниз. После нескольких глухих ударов наступила тишина – тишина, которая, как я надеялся, будет длиться вечно. Я вернулся к машине и, переодевшись в чистый костюм, запихал запачканную одежду внутрь чемодана, свернув её так, чтобы кровь не соприкасалась с его содержимым. Дубинку, пистолет и этот проклятый свёрток Слейда – я тоже швырнул в чемодан, перед тем как его закрыть, после чего отправился в долгий путь к Рейкьявику.
  Я чувствовал себя очень усталым.
  
  2
  
  Был уже поздний вечер, когда я остановился перед входом в отель "Сага", хотя в лёгких сумерках северного лета видимость всё ещё оставалась хорошей. Мои глаза болели из-за того, что последние несколько часов я ехал навстречу уходящему за горизонт солнцу, и чтобы дать им отдых, я на некоторое время задержался в машине. Если бы я остался в машине ещё на две минуты, то последующего рокового события могло и не произойти, но я этого не сделал; я выбрался наружу, и когда уже вытаскивал с заднего сидения свой чемодан, в дверях отеля появился высокий мужчина, который, увидев меня, сразу остановился и воскликнул:
  – Алан Стюарт!
  Я поднял голову и беззвучно выругался, поскольку мужчина в униформе исландского лётчика был последним человеком, которого я хотел встретить – Бьярном Рагнарссоном.
  – Привет, Бьярни, – сказал я.
  Мы обменялись рукопожатиями.
  – Элин не сказала мне, что ты приезжаешь.
  – Она ничего не знает, – признался я. – Я принял решение в последний момент. У меня не было времени даже для того, чтобы позвонить.
  Он посмотрел на мой чемодан, стоящий на тротуаре.
  – Ты собираешься остановиться в "Саге"? – Спросил он удивлённо.
  Мне было необходимо быстро найти ответ.
  – Нет, – сказал я. – Я остановлюсь на квартире.
  Я не собирался вмешивать Элин во всё это, но теперь её брат знает, что я в Рейкьявике, о чём несомненно сообщит и ей, а мне не хотелось обижать Элин подобным образом. Мои отношения с ней были весьма особенными.
  Я заметил, что Бьярни смотрит на машину.
  – Я оставлю её здесь, – сказал я небрежно. – Просто я обещал другу доставить машину к отелю. До квартиры я доберусь на такси.
  Он принял это, после чего спросил:
  – Останешься надолго?
  – До конца лета, как обычно, – ответил я беспечно.
  – Мы должны съездить на рыбалку, – сказал он.
  Я согласился.
  – Ты ещё на стал отцом?
  – Остался ещё месяц, – произнёс он мрачно. – Я просто в ужасе от того, что меня ожидает.
  Я засмеялся.
  – Мне кажется, это Кристина должна беспокоиться: ты проводишь в стране меньше половины своего времени. Вряд ли тебе придётся часто менять пелёнки.
  Мы провели ещё несколько минут за обычной неспешной болтовнёй внезапно повстречавшихся старых приятелей, после чего он взглянул на часы.
  – У меня рейс в Гренландию, – сказал он. – Я должен идти. Я позвоню тебе через пару дней.
  – Позвони обязательно.
  Я проводил его взглядом, затем поймал такси, которое как раз остановилось около отеля, и объяснил водителю, куда ехать. Я расплатился с ним, выйдя из машины возле самого дома и в нерешительности замер на тротуаре, размышляя над тем, правильно ли я поступаю.
  Элин Рагнарсдоттир занимала в моей жизни особое место.
  Она была школьной учительницей, но как и многие другие исландцы её профессии, трудилась на двух работах. Существуют определённые факторы, свойственные только Исландии – малочисленность населения, размеры страны и природные условия северных широт, – совокупность которых и определяет её социальную систему, которая иностранцу может показаться несколько странной. Но поскольку сложившаяся система вполне устраивала исландцев, их совершенно не беспокоило, что подумают иностранцы, как в общем-то и должно быть.
  Одним из результатов этой системы являлось то, что школы закрывались летом на четыре месяца и большинство из них в этот период использовалось как отели. Вследствие чего у учителей появлялось множество свободного времени, и они имели самые различные летние профессии. Когда три года назад я впервые встретился с Элин, она работала агентом в бюро путешествий и сопровождала туристов в экскурсиях по стране.
  Двумя сезонами раньше я убедил её стать моим личным гидом на всё летнее время. Я опасался, что её брат Бьярни сочтёт этот заработок слишком ненадёжным и начнёт чинить препятствия, но такого не произошло – возможно, он решил, что его сестра достаточно взрослая для того, чтобы улаживать свои дела самостоятельно. Элин ничего от меня не требовала, и наша связь была очень лёгкой, но, очевидно, так не могло продолжаться вечно, и я собирался кое-что предпринять по этому поводу, только следовало выбрать более подходящее время – нужно быть человеком с железными нервами, для того чтобы сделать женщине предложение, предварительно сбросив в тот же день мёртвое тело в жерло вулкана.
  Я поднялся по лестнице, и хотя у меня имелся ключ, я им не воспользовался; вместо этого я постучал в дверь. Элин открыла её и замерла с выражением удивления на лице, тотчас же сменившегося радостью. При виде её стройной фигуры и соломенного цвета волос у меня внутри что-то сжалось.
  – Алан! – воскликнула она. – Почему ты не сообщил мне о своём приезде?
  – Внезапное решение, – сказал я и потряс в воздухе зачехлённой удочкой. – Я купил новую.
  Уголки её губ опустились вниз в гримасе притворного негодования.
  – Итого их будет шесть, – произнесла она сердито и распахнула дверь пошире. – Ну входи же, дорогой!
  Я вошёл, бросил на пол чемодан с удочкой и заключил её в свои объятия. Она прижалась ко мне и сказала, не отрывая головы от моей груди:
  – Ты не писал, и я подумала…
  – Ты подумала, что я не приеду. – Я не писал из-за того, что узнал кое-что от Слейда, но не мог сказать ей об этом. – Я был очень занят, Элин.
  Она откинула голову назад и внимательно посмотрела на меня.
  – Да, твоё лицо осунулось, ты выглядишь усталым.
  Я улыбнулся.
  – И чувствую себя голодным.
  Она поцеловала меня.
  – Я приготовлю что-нибудь, – сказала она, вырвавшись из моих объятий. – Можешь не распаковывать свой чемодан, я сделаю это после ужина.
  Я подумал о запачканном кровью костюме.
  – Не беспокойся, я справлюсь с ним сам, – произнёс я небрежным тоном и, взяв в руки чемодан и удочку, отнёс их в свою комнату. Я называл её своей комнатой потому, что в ней хранились мои вещи. На самом деле мне принадлежала вся квартира, поскольку, хотя она и была оформлена на имя Элин, я платил ренту. Я проводил в Исландии третью часть каждого года, и мне казалось удобным иметь здесь собственное пристанище.
  Я поставил удочку в угол, туда, где хранились остальные, и опустил на пол чемодан, размышляя над тем, что делать с костюмом. До этого момента у меня не было никаких секретов от Элин – за одним важным исключением – и здесь не имелось тумбочки или ящика, запираемого на ключ. Я открыл гардероб и окинул взглядом ряд костюмов и курток, висящих на отдельных вешалках и аккуратно спрятанных от пыли в пластиковые мешки на молнии. Было бы очень рискованно оставить костюм в этом месте; Элин весьма педантично следит за моей одеждой и несомненно быстро обнаружит его здесь.
  В конце концов я достал из чемодана всё, кроме костюма и оружия, запер его и положил на гардероб, где он обычно и хранился. Вряд ли Элин захочет стащить его вниз, и даже если это придёт ей в голову, то он всё равно заперт, хотя такого раньше никогда не случалось.
  Я снял рубашку, внимательно осмотрел её и, обнаружив пятнышко крови на груди, прошёл в ванную и смыл его под струёй воды из крана. Затем я умылся холодной водой, после чего почувствовал себя значительно лучше. К тому времени, когда Элин прокричала, что ужин готов, я стоял в гостиной и смотрел в окно.
  Я уже было отвернулся, когда моё внимание привлекло какое-то резкое движение. На другой стороне улицы в переулке между двумя зданиями кто-то, как мне показалось, быстро скрылся из виду, когда я дёрнул занавеску. Как я ни всматривался в сгущающийся сумрак, больше мне ничего не удалось разглядеть, но когда Элин позвала меня снова, я отошёл от окна в глубокой задумчивости.
  За ужином я спросил:
  – Как себя чувствует наш "лендровер"?
  – Я не знала, когда ты приедешь, но на прошлой неделе он прошёл профилактический ремонт и теперь готов к любым испытаниям.
  На исландских дорогах, известных своим отвратительным качеством, "лендроверов" не меньше, чем блох на собаке. Исландцы предпочитают "лендровер" с короткой колёсной базой, но наш имел длинную базу, что позволяло нам использовать его как автофургон. Во время наших путешествий мы были полностью автономны и могли проводить целые недели вдали от цивилизации, только иногда заезжая в города пополнить запасы продовольствия.
  Остаться на несколько недель наедине с Элин Рагнарсдоттир это не самый плохой способ провести лето.
  В другие годы мы отправлялись в путешествие сразу после моего прибытия в Рейкьявик, но на этот раз из-за свёртка Слейда всё изменилось, и теперь я размышлял над тем, как одному добраться до Акурейри, не пробудив у Элин никаких подозрений. Слейд сказал, что работа будет лёгкой; но позднее мистер Линдхольм внёс свои коррективы, и теперь мне совсем не хотелось впутывать Элин в это дело. Но с другой стороны, всё, что я должен сделать, это доставить свёрток по назначению, после чего с работой будет покончено и наступит лето, такое же, как и остальные. Задание казалось не слишком сложным.
  Голос Элин вывел меня из состояния задумчивости.
  – Ты на самом деле выглядишь усталым. Должно быть, ты слишком много работал.
  Я попытался улыбнуться.
  – Выдалась тяжёлая зима. Холмы покрылись толстым слоем снега – я потерял часть стада. – Внезапно я вспомнил. – Ты хотела посмотреть, как выглядит глен[2], я захватил для тебя несколько фотографий.
  Я сходил за фотографиями, после чего мы склонились над ними. Я показал ей Бхейнн Фхада и Сгурр Дирг, но Элин больше всего заинтересовали реки и деревья.
  – Сколько деревьев! – сказала она с восторгом. – Шотландия просто прекрасна. – Её реакция была типичной для исландцев. Остров был практически полностью безлесым. – А в ваших реках водятся лососи?
  – Только форель, – ответил я. – За лососем я приезжаю в Исландию.
  Она взяла в руки следующую фотографию – широко раскинувшийся пейзаж.
  – Что здесь твоё?
  Я взглянул на снимок и усмехнулся.
  – Всё, что ты здесь видишь.
  – Ох! – Она ненадолго замолчала, а затем сказала немного смущённо: – Я никогда особенно не задумывалась над этим, Алан, но должно быть, ты очень богат.
  – Я не Крез, – признался я, – но не далёк от него. Три тысячи акров вересковых пустошей не особенно продуктивны, но овцы на холмах и лесное хозяйство в долине позволяют мне заработать на хлеб, а американцы, которые приезжают поохотиться на оленей, мажут этот хлеб маслом. – Я сжал её руку. – Ты должна побывать в Шотландии.
  – Мне хотелось бы этого, – сказала она просто.
  Я быстро изложил ей свой план.
  – Мне нужно встретиться завтра с одним человеком в Акурейри – это услуга, которую я оказываю своему другу. Поэтому мне надо лететь самолётом. Почему бы тебе не взять "лендровер" и не встретить меня там? Или тебе будет не по силам проделать весь этот путь?
  Элин засмеялась надо мной.
  – Я управляю "лендровером" лучше тебя. – Она погрузилась в расчёты. – Всего здесь около четырёхсот пятидесяти километров; я не хочу проезжать их за один день, поэтому сделаю остановку около Хвамстанги. Значит, в Акурейри я буду поздним утром на следующий день.
  – Нет никакой нужды в том, чтобы ты ломала себе шею, – произнёс я с облегчением: я смогу прилететь в Акурейри и избавиться от свёртка до того, как там окажется Элин, а дальше всё будет, как обычно. Не было никакой необходимости вовлекать её в это дело. Я сказал: – Вероятно, я остановлюсь в отеле "Вардборг". Ты сможешь позвонить мне туда.
  
  ***
  
  Но когда мы легли в постель, я обнаружил, что всё ещё охвачен неослабевающим напряжением и ничего не смог сделать для неё. Когда я сжал Элин в своих объятиях, призрачное лицо Линдхольма появилось перед моим внутренним зрением, и тошнота вновь подступила к горлу. Я закашлялся и сказал:
  – Прости.
  – Ничего страшного, милый, – прошептала она. – Ты устал. Теперь постарайся уснуть.
  Но я не смог. Я лежал на спине и прокручивал в голове все события прошедшего дня. Я повторял про себя каждое слово, сказанное моим необщительным контактером в Кьеблавикском аэропорту, человеком, который, как говорил Слейд, должен передать мне свёрток. "Ты не поедешь главной дорогой на Рейкьявик, – сказал он. – Езжай через Крусьювик".
  Я поехал через Крусьювик и оказался на волоске от собственной гибели. Случайность или закономерность? Произошло бы то же самое, если бы я поехал по главной дороге? Подставили ли меня намеренно?
  Мужчина в аэропорту был человеком Слейда, или, по крайней мере, он знал пароль, который назначил Слейд. Но предположим, что он не был человеком Слейда и всё же знал пароль – не слишком сложно представить, как такое могло произойти. Тогда зачем он направил меня в руки Линдхольму? Определённо не ради свёртка – свёрток уже был у него! Зачеркни это и начни сначала.
  Предположим, что он был человеком Слейда и всё же направил меня к Линдхольму – В этом ещё меньше смысла. И опять же, причём здесь свёрток? Он мог не отдавать мне его с самого начала. Всё сходилось к тому, что человек из аэропорта и Линдхольм не имели друг с другом ничего общего.
  Но Линдхольм несомненно ждал именно меня. Он даже узнал моё имя, перед тем как начать атаку. Так откуда же, чёрт возьми, он узнал, что я поеду по дороге на Крусьювик? На это я не мог найти ответа.
  В конце концов, убедившись, что Элин уже спит, я тихо поднялся с кровати и прошёл на кухню.
  Не включая света, я открыл холодильник и налил себе стакан молока, затем перебрался в гостиную и сел около окна. Короткая северная ночь подходила к концу, но всё-таки было достаточно темно для того, чтобы я смог увидеть внезапно появившийся отблеск в переулке напротив, когда человек, ведущий наблюдение, затянулся сигаретой.
  Он беспокоил меня, поскольку я больше не был уверен, что Элин в безопасности.
  
  3
  
  Мы оба встали рано, Элин из-за того, что хотела пораньше выехать в Акурейри, а я потому, что хотел добраться до "лендровера" раньше неё. Я собирался припрятать в машине кое-какие вещи, о существовании которых Элин было лучше не знать; например, пистолет Линдхольма. Я примотал его изолентой к внутренней поверхности несущей рамы, где он был надёжно скрыт от взгляда. Дубинку я положил себе в карман. Я решил, что если дальнейшие события начнут разворачиваться в непредсказуемом направлении, то в Акурейри мне может понадобиться оружие.
  Чтобы добраться до "лендровера", мне не пришлось выходить через парадную дверь, поскольку гараж находился во внутреннем дворе, и поэтому наблюдатель в переулке не мог меня увидеть. Но я разглядел его хорошо, так как следующее, что я сделал, это взял полевой бинокль и устроился с ним возле окна, выходящего на улицу, одним пролётом выше.
  Это был высокий стройный мужчина с аккуратными усиками, и он выглядел заледеневшим. Если ему пришлось провести здесь всю ночь без перерыва, то теперь он, должно быть, не только промёрз до костей, но и умирал от голода. Убедившись в том, что узнаю этого человека, если увижу его снова, я опустил бинокль как раз в тот момент, когда кто-то спустился по лестнице с верхнего этажа. Это оказалась пожилая женщина с седыми волосами, которая, посмотрев на меня, а затем на мой бинокль, многозначительно хмыкнула.
  Я улыбнулся. Первый раз в жизни меня заподозрили в извращённом стремлении к созерцанию эротических сцен.
  Завтрак доставлял мне особенное удовольствие, когда я вспоминал о своём голодном друге на другой стороне улицы.
  – Ты выглядишь значительно бодрее, – заметила Элин.
  – Это благодаря твоему кулинарному искусству, – сказал я.
  Она обвела взглядом селёдку, сыр, хлеб и яйца.
  – Какое искусство? Каждый может сварить яйца.
  – Но не так, как это делаешь ты, – заверил я её.
  Но я на самом деле чувствовал себя более бодро. Мрачные мысли рассеялись вместе с мраком ночи, и, невзирая на все оставшиеся без ответа вопросы, смерть Линдхольма больше не мучила меня. Он пытался меня убить, но ошибся, и был наказан за свою ошибку. Тот факт, что я убил его, не слишком сильно давил на мою совесть. Единственное, что продолжало меня беспокоить, это безопасность Элин.
  Я сказал:
  – До Акурейри есть одиннадцатичасовой рейс из Рейкьявикского городского аэропорта.
  – Ты будешь на месте к ланчу, – заметила Элин. – Когда сядешь в самолёт, подумай о том, что я в этот момент трясусь по ухабам где-то возле Кальдидалура. – Она начала торопливо прихлёбывать горячий кофе. – Мне хотелось бы выехать как можно скорее.
  Я обвёл рукой заставленный посудой стол.
  – Я уберу всё это.
  Она уже собралась идти, но тут заметила бинокль.
  – Я думала, что он в "лендровере".
  – Я просто проверил его, – сказал я. – В последний раз, когда я пользовался биноклем, мне показалось, что у него сбился фокус. Но оказалось, что всё в порядке.
  – Тогда я возьму его с собой, – сказала она.
  Я спустился с ней в гараж и поцеловал её на прощанье. Она внимательно посмотрела на меня и спросила:
  – Всё в порядке, Алан, не так ли?
  – Разумеется, почему ты спрашиваешь?
  – Не могу сказать. Очевидно, это какое-то женское чутьё. Увидимся в Акурейри.
  Я помахал ей вслед рукой н проводил машину взглядом. Её отъезд, по-видимому, никого не встревожил; из-за углов зданий не начали выглядывать любопытные головы, и никто не пристроился за ней следом. Я вернулся в квартиру и проверил наблюдателя в переулке. Его не было видно, поэтому я сломя голову взбежал по лестнице на верхний этаж, откуда открывался лучший вид, и с облегчением вздохнул, когда обнаружил, что он стоит, прислонившись к стене, и хлопает себя руками по бокам.
  По-видимому, он не знал об отъезде Элин, а если и знал, то его это не волновало. Я почувствовал, как у меня отлегло от сердца.
  Помыв оставшуюся после завтрака посуду, я прошёл в свою комнату, где нашёл фотокамеру и вынул её из футляра. Затем я взял покрытую мешковиной металлическую коробку и убедился, что она идеально помещается в кожаном футляре. С этого момента он постоянно будет находиться при моей персоне, пока я не передам коробку по назначению в Акурейри.
  В десять часов я вызвал по телефону такси и отправился в аэропорт – перемещение, вызвавшее некоторую ответную активность. Обернувшись, я увидел, как мой соглядатай запрыгнул в машину, припаркованную неподалёку от переулка. Его автомобиль следовал за такси весь путь до аэропорта, сохраняя надлежащую дистанцию.
  По прибытии я сразу прошёл к окошку предварительных заказов.
  – Я заказывал билет на рейс в Акурейри. Моя фамилия Стюарт.
  Девушка за конторкой сверилась со списком.
  – Да, мистер Стюарт. – Она взглянула на часы. – Но вы приехали слишком рано.
  – Я выпью кофе, – сказал я. – Это поможет мне провести время.
  Она выдала мне билет, за который я заплатил, после чего сказала:
  – Свой багаж вы можете взвесить на тех весах.
  Я постучал по футляру фотокамеры.
  – Это всё, что у меня есть. Я путешествую налегке.
  Она засмеялась.
  – Теперь я вижу. И ещё, мистер Стюарт, я хочу вам сделать комплимент, вы прекрасно говорите на нашем языке.
  – Спасибо.
  Повернувшись, я увидел знакомое лицо, мелькнувшее неподалёку в толпе, – мой соглядатай продолжал наблюдение. Я проигнорировал его и подошёл к стойке кафетерия, где купил газету и, устроившись поудобнее, приготовился к ожиданию.
  После быстрого разговора у окошка заказов мой спутник купил себе билет, а затем прошёл следом за мной к стойке, при этом мы оба целиком и полностью игнорировали друг друга. Он заказал себе завтрак, на который неистово набросился, его глаза изредка поблёскивали в моём направлении. И тут мне улыбнулась удача: в громкоговорителе диктор прочистил себе горло и сказал по-исландски: "Мистера Бушнера просим подойти к телефону"; когда он повторил это на беглом немецком, мой спутник поднял голову, встал на ноги и пошёл отвечать на звонок.
  По крайней мере, теперь я мог дать ему имя, и соответствовало ли оно его настоящему имени было совсем неважно.
  Он мог видеть меня из телефонной будки, так как весь разговор стоял лицом ко мне, словно ожидая, что я попытаюсь сбежать. Я разочаровал его, лениво заказав ещё одну чашечку кофе, после чего углубился в газетную статью, посвящённую тому, сколько лососей поймал Бинг Кросби во время своего последнего визита в Исландию.
  Время в залах ожиданий всегда тянется мучительно медленно, и казалось, прошло несколько эонов[3] – отрезок времени геологической истории, объединяющий несколько эр.] до того, как объявили посадку на рейс в Акурейри. Герр Бушнер держался рядом со мной как в очереди, так и во время перехода к самолёту по лётному полю, и в салоне он занял место прямо позади меня.
  Мы поднялись в воздух, начав перелёт через Исландию, над холодными ледниками Лангйекюдль и Хофсйекюдль и вскоре уже кружили над Эйяфьердуром, готовясь совершить посадку в Акурейри, городе с населением ни много ни мало целых десять тысяч душ, столице Северной Исландии. Самолёт, дёрнувшись в последний раз, замер на лётном поле, и, расстёгивая свой ремень безопасности, я услышал сзади ответный щелчок, когда Бушнер сделал то же самое.
  Атака, когда она произошла, была проведена бесшумно и эффективно. Я покинул здание аэропорта и шёл, направляясь к стоянке такси, и тут они все четверо одновременно окружили меня. Один перегородил мне путь спереди и, сжав мою правую руку, начал трясти её вверх-вниз, при этом восклицая громким голосом, как ему приятно увидеть меня снова и с каким удовольствием он покажет мне все красоты Акурейри.
  Человек слева схватил меня за другую руку и, прижавшись вплотную, прошептал мне на ухо по-шведски; "Только без глупостей, герр Стюартсен, или будете покойником". Я поверил ему, поскольку человек позади меня приставил к моей спине ствол пистолета.
  Услышав щелчок, я повернул голову как раз в тот момент, когда человек справа маленькими ножницами перерезал ремешок от футляра фотокамеры. Я почувствовал, как ремешок ослаб и свободно повис на моём плече, после чего он ушёл вместе с футляром, в то время как человек позади меня, оставаясь на своём месте, небрежно обнял меня одной рукой, а другой уткнул пистолет мне в рёбра.
  Я мог видеть Бушнера, остановившегося возле такси в десяти футах от меня. Он посмотрел в мою сторону с отсутствующим выражением на лице, затем отвернулся и, нагнувшись, сел в машину. Такси тронулось с места, и я заметил, как в заднем окне появился белый овал его лица.
  Они задержали меня ещё на две минуты, чтобы дать время человеку с футляром на то, чтобы скрыться, после чего стоявший слева от меня сказал – снова на шведском:
  – Герр Стюартсен, сейчас мы собираемся вас покинуть, но на вашем месте я не стал бы делать глупостей.
  Они отпустили меня и дружно отступили на шаг в сторону, их лица были напряжены, и глаза смотрели настороженно. Они не держали оружие на виду, но это совсем ничего не значило. Но я и не собирался ничего предпринимать; футляр от фотокамеры уже исчез, и к тому же неравенство сторон было слишком велико. Словно повинуясь какому-то сигналу, они дружно повернулись и разошлись в стороны, каждый в своём направлении, и оставили меня стоять на месте. Вокруг было достаточно много народа, но ни один из этих добропорядочных граждан Акурейри не заподозрил, что у них на глазах только что произошла такая неподобающая сцена.
  Испытывая досаду, я одёрнул на себе куртку, а затем взял такси до отеля Вардборг. Больше я ничего не мог сделать.
  
  4
  
  Элин была права, я прибыл в "Вардборг" как раз к ланчу. Но только я воткнул вилку в баранье жаркое, как в ресторан вошёл герр Бушнер, который огляделся по сторонам и, заметив меня, направился к моему столику. Он остановился по другую сторону стола и, подёргав усами, спросил:
  – Мистер Стюарт?
  Я откинулся назад.
  – Никак это герр Бушнер! Чем я могу быть вам полезен?
  – Моя фамилия Грахам, – сказал он холодно. – И мне хотелось бы поговорить с вами.
  – Сегодня утром вы были Бушнером, – заметил я. – Но если бы у меня была такая фамилия, то я тоже захотел бы её сменить. – Я указал рукой в сторону свободного стула. – Будьте моим гостем – я могу порекомендовать вам суп.
  Он чопорно уселся за стол.
  – У меня нет настроения играть роль простака в вашей комедии, – сказал он, извлекая из своего кармана бумажник. – Моя аккредитация. – Он перебросил через стол клочок бумаги.
  Развернув её, я обнаружил левую половину стокроновой банкноты. Когда я сравнил её с другой половиной из собственного бумажника, они идеально совпали. Я поднял на него глаза.
  – Что ж, мистер Грахам, с этим, по-видимому, всё в порядке. Что я могу для вас сделать?
  – Вы можете отдать мне свёрток, – сказал он. – Это всё, что мне нужно.
  Я с сожалением покачал головой.
  – Вы знаете всё не хуже меня.
  Он нахмурился.
  – Что вы хотите сказать?
  – Я хочу сказать, что не могу передать вам свёрток, поскольку его у меня нет.
  Его усы снова дёрнулись, и глаза стали холодными.
  – Давайте покончим с этими играми, Стюарт. Свёрток. – Он протянул свою руку.
  – Чёрт возьми! – воскликнул я. – Вы были там – вы знаете, что произошло.
  – Я не понимаю, о чём вы говорите. Я был где?
  – Возле аэропорта Акурейри. Вы как раз брали такси.
  Его глаза блеснули.
  – Неужели? – произнёс он бесцветным голосом. – Продолжайте!
  – Они схватили меня прежде, чем я понял, что происходит, и в считанные секунды освободили от груза. Он был в футляре из-под фотокамеры.
  Его голос надломился:
  – Вы хотите сказать, что его у вас нет!
  Я язвительно заметил:
  – Если вы собирались быть моим телохранителем, то должен сказать, что свою работу вы проделали отвратительно. Слейду это не понравится.
  – Клянусь Богом, нет! – произнёс Грахам с чувством. Его правое веко задёргалось от тика. – Так, значит, груз был в футляре из-под фотокамеры.
  – А где ему ещё быть? Это единственный багаж, который у меня был с собой. Кому, как не вам, об этом знать – вы стояли прямо за мной и хлопали своими большими ушами, когда я проходил регистрацию в Рейкьявикском аэропорту.
  Он посмотрел на меня с неприязнью.
  – Считаете себя умным, не так ли? – он наклонился вперёд. – Теперь поднимется ужасная суматоха. Вам лучше оставаться в пределах досягаемости, Стюарт, так, чтобы я смог легко вас найти, когда вернусь назад.
  Я пожал плечами.
  – А куда я могу деться? Кроме того, я уже заплатил за комнату, а мне не чужда шотландская бережливость.
  – Вы воспринимаете всё чертовски спокойно.
  – А чего ещё вы от меня ожидали? Думали, что я начну обливаться слезами? – Я рассмеялся ему в лицо. – Не будьте ребёнком, Грахам.
  Его лицо напряглось, но он ничего не сказал; вместо этого он поднялся со стула и вышел из ресторана. Я на пятнадцать минут погрузился в состояние глубокой задумчивости, успев за это время отполировать тарелку с бараниной и прийти к решению относительно того, что мне делать с выпивкой, если она попадёт в мои руки, поэтому после ланча я отправился на её поиски.
  Проходя через фойе отеля, я увидел Бушнера-Грахама, целиком поглощённого разговором в телефонной будке. Хотя в фойе было не особенно жарко, по его лицу катились струйки пота.
  
  5
  
  Я очнулся от глубокого сна из-за того, что кто-то потряс меня за плечо и прошипел:
  – Стюарт, проснитесь!
  Открыв глаза, я увидел склонившегося надо мной Грахама.
  Я уставился на него с недоумением.
  – Как забавно! Я был абсолютно уверен, что закрыл входную дверь.
  Он невесело усмехнулся.
  – Вы её закрыли. Вставайте, сейчас вас будут допрашивать. Вам лучше иметь ясную голову.
  – Сколько сейчас времени?
  – Пять утра.
  Я улыбнулся.
  – Гестаповская техника! Что ж, хорошо. Полагаю, я буду чувствовать себя лучше после того, как побреюсь.
  Грахам заметно нервничал.
  – Вам лучше поторопиться. Он будет здесь через пять минут.
  – Кто будет?
  – Увидите сами.
  Я набрал в раковину горячей воды и начал намыливать лицо.
  – Какова была ваша функция, Грахам, в этой необычной операции? Как телохранитель вы абсолютно безнадёжны, так что это предположение мы отбрасываем сразу.
  – Вы лучше бы перестали думать обо мне и подумали о себе самом, – сказал он. – Вам придётся многое объяснить.
  – Верно, – заметил я и, положив кисточку, взял в руки бритву.
  Скрести собственное лицо полоской острого металла всегда казалось мне занятием бессмысленным и немного мрачным; я чувствовал бы себя более счастливым, если бы принадлежал к поколению волосатиков – агент по контршпионажу на службе у Её Величества Королевы Виктории имел бы в их среде идеальное прикрытие.
  Должно быть, я нервничал больше, чем мне казалось, поскольку порезался до крови при первом проходе. Тут кто-то небрежно постучался в дверь, и в комнату вошёл Слейд. Он захлопнул за собой дверь, пнув её ногой, и посмотрел на меня с кислой гримасой на своём скуластом лице. Его руки были глубоко засунуты в карманы плаща. Без всяких вступлений он коротко спросил:
  – В чём дело, Стюарт?
  Нельзя придумать ничего более изощрённого для того, чтобы выбить человека из колеи, чем заставить его пуститься в запутанные объяснения с лицом, покрытым высыхающей пеной. Я снова повернулся к зеркалу и продолжал бриться – сохраняя молчание.
  Слейд издал один из своих непередаваемых звуков – быстрый выброс воздуха через рот и ноздри. Он уселся на кровать, пружины которой жалобно заскрипели от его избыточного веса.
  – Надеюсь, что для моего приезда имеются веские причины, – сказал он. – Мне не нравится, когда меня среди ночи выдёргивают из кровати и перебрасывают самолётом на холодный север.
  Продолжая бриться, я подумал, что то, что привело Слейда из Лондона в Акурейри, должно иметь большое значение. Сделав завершающее рискованное движение бритвой возле адамова яблока, я сказал:
  – Так, значит, груз был более важным, чем ты мне говорил.
  Я пустил холодную воду и смыл с лица остатки мыльной пены. -… этот проклятый груз, – сказал он.
  – Сожалею, – извинился я. – Но я не расслышал. Вода попала в уши.
  Было видно, что он сдерживает себя с трудом.
  – Где груз? – спросил он с деланным спокойствием.
  – Где он находится в данный момент, я не могу тебе сказать. – Я начал энергично вытирать своё лицо. – Вчера в полдень его отобрали у меня четыре неизвестные особи мужского пола, но ты наверное знаешь об этом от Грахама.
  Он повысил голос:
  – И ты позволил им его забрать – просто так!
  – В тот момент я ничего не мог поделать, – заметил я невозмутимо. Я кивнул в сторону Грахама. – А в чём заключалась его роль в данной операции – если мне можно об этом узнать?
  Слейд сложил руки на своём животе.
  – Мы думали, что они будут следить за Грахамом – вот почему мы включили в дело тебя. Мы решили, что они попытаются блокировать Грахама и позволят тебе спокойно добежать до голевой линии.
  Я не поверил этому объяснению. Если они – кто бы они ни были – следили за Грахамом, то он действовал весьма необычно, привлекая ко мне их внимание тем, что постоянно маячил у меня за спиной. Но я ничем не выразил своего недоверия, так как Слейд всегда был скользким типом и мне хотелось иметь что-нибудь про запас.
  Вместо этого я сказал:
  – Они не стали блокировать Грахама – они блокировали меня. Но возможно, они не знакомы с правилами регби; эта игра не особенно распространена в Швеции. – Я в последний раз вытер у себя за ушами и отбросил полотенце. – Так же как и в России, – добавил я, словно бы в раздумье.
  Слейд поднял голову.
  – И что заставляет тебя думать о русских?
  Я усмехнулся.
  – Я всегда думаю о русских, – сказал я сухо. – Как тот француз, который постоянно думает о сексе. – Я перегнулся через него и взял свои сигареты. – Кроме того, они называли меня Стюартсен.
  – Ну и что?
  – То, что они знали, кто я такой – не кто я сейчас, а кем я был когда-то. Это несомненно.
  Слейд стрельнул глазами в сторону Грахама и бросил резко:
  – Подожди снаружи.
  Грахам ответил обиженным взглядом, но послушно вышел за дверь. Когда он её закрыл за собой, я сказал:
  – Ну что ж, теперь, когда дети покинули комнату, взрослые могут побеседовать спокойно. И где, чёрт возьми, ты подобрал этого типа? Я говорил тебе, что не потерплю участия в операции стажёров.
  – Почему ты думаешь, что он стажёр?
  – Да ты сам посмотри, у него ещё молоко на губах.
  – Он хороший парень, – заверил меня Слейд и беспокойно переместился на кровати. Некоторое время он сохранял молчание, а потом сказал: – Так ты всё-таки провалил операцию, не так ли? Всё, что надо было сделать, это доставить маленький свёрток из пункта А в пункт Б, и ты умудрился здесь поскользнуться. Я знал, что ты растренирован, но Боже мой мне и в голову не приходило, что ты настолько одряхлел. – Он выпрямил указательный палец. – И они называли тебя Стюартсен! Ты понимаешь, что это означает!
  – Кенникен, – ответил я, не задумываясь. – Он здесь – в Исландии?
  Слейд покачал головой.
  – Мне об этом ничего неизвестно. – Он посмотрел на меня искоса. – Когда ты вышел на контакт в Рейкьявике, что тебе было сказано?
  Я пожал плечами.
  – Немного. Мне передали машину, на которой я должен был доехать до Рейкьявика через Крусьювик, после чего оставить её на стоянке перед отелем "Сага". Так я и сделал.
  Слейд издал глубокий гортанный звук.
  – Никаких проблем не возникало?
  – А они ожидались? – спросил я мягко.
  Он раздражённо затряс головой.
  – До нас дошли сведения насчёт того, что может что-то произойти. Мы решили, что будет лучше изменить твой маршрут. – Он поднялся с выражением сильного неудовольствия на лице и подошёл к двери. – Грахам!
  Я сказал:
  – Мне жаль, что всё так получилось, Слейд, на самом деле жаль.
  – Пустые сожаления ситуации не исправят. Нам остаётся только посмотреть, что мы можем спасти из этих обломков. Чёрт возьми, я вовлёк тебя в операцию только потому, что Департамент испытывает недостаток кадров, а теперь из-за твоей глупости оказалась раскрытой целая страна. – Он повернулся к Грахаму. – Свяжись с Департаментом в Лондоне, я подойду к телефону внизу. И позвони капитану Ли в аэропорт, я хочу, чтобы самолёт был готов к вылету через пять минут. Мы должны двигаться быстро.
  Я деликатно кашлянул:
  – Я тоже?
  Слейд взглянул на меня с ненавистью.
  – Ты! Ты уже сделал достаточно для того, чтобы провалить эту операцию.
  – Хорошо, тогда чем я должен заниматься?
  – Можешь убираться хоть к дьяволу, лишь бы подальше с моих глаз, – сказал он. – Возвращайся в Рейкьявик и затворись со своей подружкой на весь остаток лета. – Он повернулся и наткнулся на Грахама. – Какого чёрта ты здесь дожидаешься? – проревел он, и Грахам исчез.
  Слейд остановился возле двери и произнёс, не оборачиваясь:
  – Но тебе лучше не забывать о Кенникене, поскольку я не пошевелю и пальцем, чтобы остановить его. Клянусь Богом, я надеюсь на то, что он прижмёт тебя к ногтю!
  Дверь захлопнулась, и, устроившись на кровати, я погрузился в состояние глубокой задумчивости. Я знал, что если я когда-либо снова повстречаюсь с Кенникеном, то это будет встреча со смертью.
  
  Глава вторая
  1
  
  Элин позвонила, когда я заканчивал свой завтрак. По потрескиваниям в трубке и из-за слабой слышимости я понял, что она использует радиотелефон, установленный в "лендровере". Большинство автомобилей, путешествующих на большие расстояния, оснащены в Исландии радиотелефонами – средство безопасности, которого требуют сложные природные условия острова. Это обычное объяснение, но оно не содержит всей правды. Дело в том, что исландцы любят говорить по телефону и являются одной из самых болтливых наций на земле, занимая третье место в мире сразу вслед за Соединёнными Штатами и Канадой по количеству телефонных звонков на душу населения.
  Она поинтересовалась, хорошо ли мне спалось, и я заверил её, что со мной всё в порядке, после чего спросил:
  – Когда ты будешь здесь?
  – Примерно в одиннадцать тридцать.
  – Я встречу тебя возле кемпинга, – сказал я.
  У меня было два свободных часа, которые я провёл, прогуливаясь по Акурейри как турист, заскакивал в различные магазины, неожиданно поворачивал назад, в общем, разыгрывал из себя дурака. Но к моменту нашей встречи с Элин возле кемпинга, я был абсолютно уверен в том, что за мной нет хвоста. Было похоже на то, что Слейд говорил правду, когда заверил меня, что я не вхожу в его дальнейшие планы.
  Я открыл дверцу "лендровера" и сказал:
  – Пересядь, я сяду за руль.
  Элин посмотрела на меня с удивлением.
  – Разве мы не останемся?
  – Мы удалимся от города на некоторое расстояние, а затем пообедаем. Есть нечто такое, о чём я хочу с тобой поговорить.
  Я направился по северной дороге, идущей вдоль побережья, поддерживая высокую скорость и постоянно поглядывая назад. Когда стало ясно, что нас никто не преследует, я несколько расслабился, но не настолько, чтобы изгнать тревогу из глаз Элин. Она видела, что я чем-то озабочен, и тактично сохраняла молчание, но в конце концов спросила:
  – Что-то случилось, не так ли?
  – Ты совершенно права, – сказал я. – Именно это я и хочу с тобой обсудить.
  Ещё в Шотландии Слейд предостерегал меня против вовлечения Элин в операцию, он также упомянул Официальный Секретный Акт, который предусматривает юридическую ответственность за болтливость. Но если моя будущая жизнь с Элин что-то для меня значит, то я должен рассказать ей правду, и к чёрту Слейда вместе с его Официальным Секретным Актом.
  Снизив скорость, я свернул с дороги, проехал по дёрну и, остановив машину, посмотрел на море. Беспорядочно усеянный валунами берег опускался к серой воде, и вдалеке сквозь дымку тумана призрачно виднелся остров Гримсей. Кроме этого клочка суши, между нами и Северным полюсом не лежало абсолютно ничего. Это был Северный Ледовитый океан.
  Я спросил:
  – Что ты знаешь обо мне, Элин?
  – Странный вопрос. Ты Алан Стюарт – человек, которого я очень люблю.
  – И это всё?
  Она пожала плечами.
  – А что ещё мне нужно знать?
  Я улыбнулся.
  – И никакого любопытства, Элин?
  – Ох, у меня есть любопытство, но я держу его под контролем. Если ты захочешь, чтобы я что-нибудь знала, то сам мне об этом расскажешь, – сказала она спокойно, затем немного поколебалась. – Я знаю про тебя одну вещь.
  – Что именно?
  Она повернулась лицом ко мне.
  – Я знаю, что ты пережил душевную травму и это произошло незадолго до нашей встречи. Вот почему я оставила свои вопросы при себе – мне не хотелось, чтобы ты снова испытывал боль.
  – Ты весьма проницательна, – сказал я. – Я не думал, что это заметно. Ты удивишься, если вдруг узнаешь, что когда-то я был агентом Британской разведки – шпионом?
  Она посмотрела на меня оценивающим взглядом.
  – Шпион, – произнесла она медленно, словно бы пробуя слово на вкус. – Да, я буду сильно удивлена. Это не самое почётное занятие – ты человек не того типа.
  – То же самое мне говорили совсем недавно, – произнёс я сардонически. – Тем не менее это так.
  Некоторое время она сохраняла молчание, а затем сказала:
  – Ты был шпионом. То, что было в прошлом, не имеет значения. Я знаю тебя таким, каким ты стал сейчас.
  – Временами прошлое настигает нас, – заметил я. – Это случилось со мной. Есть человек, которого зовут Слейд… – Я остановился, задумавшись над тем, правильно ли я поступаю.
  – Да? – подтолкнула она меня.
  – Он приезжал ко мне в Шотландию. Я расскажу тебе про это – про Слейда в Шотландии.
  
  2
  
  Охота в этот день складывалась неудачно. Что-то побеспокоило оленей в течение ночи, поскольку они покинули долину, в которой должны были находиться по моим расчётам, и поднялись на крутые склоны Бхейнн Фхады. Я мог видеть их через оптический прицел – бледные серо-коричневые тени, пасущиеся среди зарослей вереска. При том направлении, в котором дул ветер, я смог бы подобраться к ним, только если бы у меня выросли крылья, и поскольку это был последний день охотничьего сезона, оленям до конца лета ничего не грозило от Стюарта.
  В три часа дня я собрался и отправился домой. Я уже спускался вниз по склону Сгурр Мора, когда вдруг увидел машину, припаркованную рядом с моей хижиной, и микроскопическую фигурку человека, прогуливающегося взад-вперёд. До хижины было нелегко добраться – разбитая колея, ведущая из горной деревушки обычно отпугивала случайных туристов, – и поэтому тот, кто сюда приезжал, как правило, хотел увидеть меня очень сильно. Повторные визиты случались редко; я натура замкнутая и не поощряю визитёров.
  Поэтому я решил сохранить осторожность и, приблизившись, остановился под прикрытием скалы возле ручья. Сняв с плеча винтовку, я проверил её ещё раз, чтобы убедиться в том, что она разряжена, после чего прижался плечом к прикладу.
  В поле зрения оптического прицела появилась увеличенная фигура человека. Сначала передо мной была только его спина, но затем он повернулся, и я увидел, что это Слейд.
  Я остановил перекрестье прицела на его широком бледном лице и мягко нажал на спусковой крючок. Курок ударил по бойку, издав безвредный щелчок. Я подумал о том, не стоит ли мне сделать то же самое, только предварительно дослав в ствол патрон. Но зарядить оружие значит сделать свои действия слишком преднамеренными, поэтому я перекинул винтовку через плечо и пошёл по направлению к хижине. Мне всё-таки следовало зарядить в ствол патрон.
  Когда я приблизился, он повернулся и помахал рукой.
  – Добрый день! – крикнул он так невозмутимо, словно был здесь частым и желанным гостем.
  Я подошёл к нему.
  – Как ты меня нашёл?
  Он пожал плечами.
  – Это было не слишком сложно. Ты знаешь мои методы. Я знал их, и они мне не нравились.
  Я сказал:
  – Хватить разыгрывать из себя Шерлока Холмса. Что тебе нужно?
  Он махнул рукой в сторону хижины.
  – Ты не собираешься пригласить меня внутрь?
  – Зная тебя, я готов поспорить, что ты уже обыскал моё жилище.
  Он воздал к небу руки в притворном ужасе.
  – Даю тебе слово чести, я этого не делал.
  Я почти рассмеялся ему в лицо, поскольку у этого человека не было чести. Отвернувшись, я толкнул рукой дверь, и он зашёл внутрь следом за мной, неодобрительно прищёлкивая языком.
  – Не закрыто? Ты слишком доверчив.
  – Здесь нет ничего такого, что стоило бы украсть, – произнёс я равнодушно.
  – Только твоя жизнь, – сказал он и бросил на меня быстрый взгляд.
  Я оставил это утверждение без ответа и положил винтовку на оружейную стойку. Слейд с любопытством огляделся по сторонам.
  – Примитивно, но комфортабельно, – заметил он. – Но я не понимают, почему ты не живёшь в большом доме.
  – Кажется, это не твоё дело.
  – Возможно, – сказал он и сел в кресло. – Так, значит, ты укрылся в Шотландии и не ожидал, что тебя найдут. Защитная окраска, да? Стюарт, спрятавшийся среди множества других Стюартов. Ты заставил нас испытать некоторые затруднения.
  – Кто сказал, что я здесь прячусь? Я шотландец, ты это знаешь.
  Он широко улыбнулся.
  – Отчасти. Только по своему дедушке с отцовской стороны. Не так давно ты был шведом, а перед этим финном. Тогда ты, разумеется, назывался Стюартсен.
  – Ты проехал пятьсот миль только для того, чтобы поговорить о старых временах? – спросил я устало.
  – Ты выглядишь совсем неплохо, – заметил он.
  – Не могу сказать того же самого о тебе, ты вышел из формы и начал полнеть.
  Он хмыкнул.
  – Роскошь, мой мальчик, роскошь – все эти обеды за счёт правительства Её Величества, – он взмахнул пухлой рукой. – Но давай оставим это, Алан.
  – Для тебя я мистер Стюарт, – сказал я подчёркнуто.
  – Ах, ты не любишь меня, – произнёс он обиженным голосом. – Но неважно – в конце концов, дело совсем не в этом. Я… мы… хотим, чтобы ты выполнил для нас работу. Ничего сложного, ты сам убедишься.
  – Ты наверное сошёл с ума, – сказал я.
  – Я знаю, как ты должен себя чувствовать, но…
  – Ни черта ты не знаешь, – бросил я резко. – Если ты ожидаешь, что я буду на тебя работать после того, что произошло, то, значит, ты ещё более сумасшедший, чем мне казалось.
  Я, конечно, ошибался. Слейд отлично знал, как я себя чувствую: это было его работой – узнавать людей, чтобы использовать их как инструмент. Я ожидал, что он сейчас начнёт оказывать на меня давление, и достаточно скоро это произошло. Разумеется, он действовал в своей обычной косвенной манере.
  – Тогда давай поговорим о старых временах, – предложил он. – Ты, наверное, помнишь Кенникена.
  Я его помнил – со мной должна случиться полная амнезия, чтобы я забыл Кенникена. Передо мной возникло его лицо таким, каким я видел его в последний раз: глаза, похожие на серую гальку, расположенные высоко над широкими славянскими скулами, шрам, протянувшийся от правого виска до уголка рта, ярко выделяющийся на фоне побледневшей кожи. В тот момент он был достаточно зол для того, чтобы меня убить.
  – А что там с Кенникеном? – спросил я медленно.
  – Только то, что, насколько я слышал, он тоже ищет тебя. Ты сделал из него дурака, и ему это не понравилось. Кенникен хочет найти тебя, чтобы… – Слейд остановился, словно бы подыскивая нужное слово. – Как звучит эта деликатная фраза, которую используют наши коллеги из ЦРУ? Ах да – Кенникен хочет найти тебя, чтобы ликвидировать с максимальным ущербом. Хотя я уверен, что в КГБ не используют это точное выражение.
  Чертовски милый термин для пули в затылок тёмной ночью.
  – Ну так что? – поинтересовался я.
  – Он всё ещё ищет тебя, – подчеркнул Слейд.
  – Почему? – спросил я. – Я больше не работаю в Департаменте.
  – Но Кенникен, к сожалению, об этом не знает. – Слейд принялся изучать свои ногти. – Мы храним информацию втайне от него – достаточно успешно, я надеюсь. Нам кажется разумным поступать так.
  Я видел, куда он клонит, но мне хотелось, чтобы Слейд высказался прямо, хотелось заставить его заговорить простым языком – то, чего он всегда избегал.
  – Но он не знает, где я.
  – Верно, мой мальчик, – но что, если кто-нибудь сообщит ему об этом?
  Я подался вперёд и пристально посмотрел на Слейда.
  – И кто же сможет ему сообщить?
  – Я смогу, – произнёс он мягко. – Если сочту, что это необходимо. Я должен буду сделать всё очень осторожно и через третью сторону, разумеется, но это вполне можно устроить.
  Так вот что таилось в его словах – угроза предательства. Ничего нового для Слейда; шантаж и коррупция были делом всей его жизни. Я вовсе не собирался начать первым бросать в него камни; когда-то это было и моей работой тоже. Но разница между нами заключалась в том, что Слейд любил свою работу.
  Я дал ему возможность продолжить свою болтовню, извлечь на свет второстепенные детали.
  – Кенникен руководил весьма эффективной террористической группой, в чём мы убедились на собственной шкуре, не так ли? Несколько членов Департамента были… э… ликвидированы людьми Кенникена.
  – Почему бы тебе не сказать просто, что они были убиты?
  Он нахмурился, и поросячьи глазки погрузились ещё глубже в складки жира, которым заплыло его лицо.
  – Ты всегда был грубым, Стюарт, возможно, более грубым, чем требовалось для твоей собственной пользы. Я не забыл тот случай, когда ты пытался доставить мне неприятности с Таггартом. Я помню, тогда ты тоже употребил это слово.
  – Я употреблю его ещё раз, – сказал я. – Ты убил Джимми Биркби.
  – Я убил? – спросил Слейд мягко. – Кто подложил гелигнит в его машину? Кто осторожно подсоединил провода детонатора к системе зажигания? Это сделал ты! – Он оборвал меня рубящим движением руки. – И только благодаря этому ты смог вплотную подобраться к Кенникену, только это заставило Кенникена довериться тебе настолько, что мы впоследствии оказались способны одолеть его. Ты действовал очень хорошо, Стюарт, – ты сделал всё, что от тебя требовалось.
  – Да, ты использовал меня, – сказал я.
  – И я использую тебя снова, – сказал он резко. – Или ты предпочитаешь оказаться в руках Кенникена? – Он внезапно рассмеялся. – Ты знаешь, я думаю Кенникену абсолютно наплевать, работаешь ты в Департаменте или нет. Ты нужен ему сам по себе.
  Я с недоумением посмотрел на него.
  – И что ты хочешь этим сказать?
  – Ты разве не знаешь, что Кенникен теперь импотент? – спросил Слейд удивлённо. – Насколько я помню, ты собирался убить его тем последним выстрелом, но освещение было плохим, и, как тебе показалось, ты просто ранил его, Ты и на самом деле его ранил, но не просто – ты кастрировал беднягу. – Его руки, сложенные на животе, мелко затряслись, когда он сдавленно захихикал. – Выражаясь невежливо – или, если хочешь, грубо, – ты отстрелил ему яйца, мой мальчик. Можешь себе представить, что он с тобой сделает, Кенникен, если – и когда – он до тебя доберётся.
  Я похолодел и почувствовал зияющую пустоту в нижней части живота.
  – Существует только один путь, который может помочь сбежать от всего мира, и тот лежит через могилу, – произнёс Слейд с фальшивой назидательностью. – Ты попробовал свой способ, и он не сработал.
  Он был прав, я не мог ожидать ничего другого.
  – Так, значит, дело в следующем, – сказал я. – Ты хочешь, чтобы я выполнил работу. Если я этого не сделаю, ты настучишь оппозиции, и оппозиция уберёт меня, – и теоретически твои руки останутся чистыми.
  – Весьма чётко изложено, – заметил Слейд. – Ты всегда писал хорошие, ясные рапорты. – Он произнёс это тоном школьного учителя, похвалившего ученика за удачный ответ.
  – В чём заключается работа?
  – Наконец-то ты решил проявить здравомыслие, – сказал он одобрительно. Он извлёк на свет лист бумага и сверился с ним. – Нам известно, что ты имеешь обыкновение проводить свой ежегодный отпуск в Исландии. – Он поднял на меня глаза. – Я полагаю, это сказывается твоё северное происхождение. Ты не можешь чувствовать себя спокойно в Швеции, а вернуться в Финляндию было бы ещё более рискованно. Слишком близко к русской границе для того, чтобы ощущать себя комфортно. – Он распростёр руки. – Но кто тебя найдёт в Исландии?
  – Так, значит, работа связана с Исландией?
  – Совершенно верно. – Он постучал ногтем по листу бумаги. – Ты проводишь там весь свой долгий отпуск – по три-четыре месяца в году. Вот что значит иметь свой собственный доход – Департамент сделал для тебя очень много.
  – Департамент не дал мне ничего, что уже не было бы моим, – сказал я резко.
  Он проигнорировал мою реплику.
  – Я заметил, что ты совсем неплохо обустроился в Исландии. Все прелести домашнего комфорта в уютном любовном гнёздышке. Юная леди, которая, как я полагаю…
  – Давай оставим её в покое.
  – Именно это, мой мальчик, я и хотел сказать. Было бы крайне неразумно вовлекать её в нашу операцию. Это может оказаться для неё весьма опасно, надеюсь, ты понимаешь? Я не стал бы ей ничего рассказывать. – Его голос был мягким и вкрадчивым.
  Слейд хорошо потрудился над своей домашней работой. Если он знает о существовании Элин, это значит, он следил за мной довольно давно. Всё то время, что я, как мне казалось, был надёжно укрыт, я на самом деле находился под колпаком.
  – Перейдём к делу.
  – Ты получишь свёрток в Кьеблавикском международном аэропорту. – Он очертил его размеры пальцем в воздухе. – Примерно восемь на четыре и на два дюйма. Ты доставишь его человеку в Акурейри – ты знаешь, где это находится?
  – Знаю, – ответил я и стал ждать, когда он продолжит, но продолжения не последовало. – И это всё? – спросил я.
  – Это всё. Я уверен, ты справишься с заданием достаточно легко.
  Я посмотрел на него с недоверием.
  – И ты затеял весь этот грязный шантаж только для того, чтобы поручить мне работу посыльного?
  – Мне хотелось бы, чтобы ты не использовал такой грубый язык, – сказал он брюзгливо. – Эта работа как раз подходит для человека, у которого долгое время отсутствовала практика, такого как ты, например. Она достаточно важная, и ты оказался под рукой, поэтому мы решили использовать тебя.
  – Это та операция, которая быстро увеличивает свои масштабы, не так ли? – предположил я. – Поэтому ты вынужден использовать меня.
  Слейд махнул рукой.
  – Мы просто испытываем некоторый недостаток в людских ресурсах, вот и всё. Не надо поддаваться мании величия – используя тебя, я соскребаю с самого дна.
  Слейд мог быть достаточно грубым, если это соответствовало его цели. Я пожал плечами и спросил:
  – Кто тот человек, с которым я должен встретиться в Акурейри?
  – Он сам даст о себе знать. – Слейд извлёк из кармана продолговатый листок бумаги и витиевато разорвал его поперёк. Одну часть он передал мне, и я увидел, что это половина стокроновой банкноты. – У него будет другая половина. Старые методы самые лучшие, тебе не кажется? Они просты и эффективны.
  Я посмотрел на обрывок исландской валюты в своей руке и спросил с иронией:
  – На то, что мне заплатят за это рискованное предприятие, я, разумеется, могу не рассчитывать?
  – Конечно же тебе заплатят, мой мальчик. Правительство Её Величества не скупится на затраты, когда требуется заплатить за ценные услуги. Двести фунтов тебя устроят?
  – Спусти их в унитаз, ублюдок.
  Он с неодобрением покачал головой.
  – Какой язык, Боже мой, – но я сделаю, как ты сказал. Можешь на это положиться.
  Я посмотрел на Слейда, и он ответил мне взглядом своих невинных, как у младенца, глаз. Мне не нравилось то, как пахла вся эта операция – в ней было что-то фальшивое. Мне пришло в голову, что, возможно, они решили провести учебные манёвры со мною в качестве подопытного кролика. Департамент часто устраивал игры подобного рода, чтобы обучать новичков, но обычно все стороны предварительно знакомили с правилами. Я решил, что если Слейд втянул меня в тренировочный проект, ничего мне при этом не сообщив, то я удавлю этого ублюдка.
  Чтобы проверить его, я сказала:
  – Слейд, если ты собираешься использовать меня как футбольный мяч в тренировочной игре, то это может оказаться опасным. Таким путём ты способен лишиться нескольких своих начинающих шпионов.
  Он, казалось, был шокирован.
  – Ох, я никогда бы с тобою так не поступил.
  – Хорошо, что мне делать, если кто-нибудь попытается забрать свёрток?
  – Останови его, – ответил он коротко.
  – Любой ценой?
  Он улыбнулся.
  – Ты хочешь сказать – можешь ли ты убивать? Делай всё, что хочешь. Только доставь груз в Акурейри. – Его брюшко затряслось от веселья. – Убийца Стюарт! – произнёс он посмеиваясь. – Надо же!
  Я кивнул.
  – Просто я должен узнать всё точно. Мне не хотелось бы усугублять твою проблему с людскими ресурсами. После Акурейри – что мне делать потом?
  – Потом ты можешь развлекаться, как тебе угодно. Используй свой отпуск. Наслаждайся обществом своей подруги. Чувствуй себя свободным, как воздух.
  – До тех пор, пока ты снова не появишься на горизонте.
  – Такое маловероятно, – сказал Слейд решительно. – Мир сильно изменился за время твоего отшельничества. Дела в Департаменте ведутся не так, как раньше, – появилась новая техника – многие изменения ты не сможешь понять. Ты будешь бесполезен в любой настоящей работе, Стюарт; но это задание достаточно простое, и здесь ты просто посыльный. – Он обвёл комнату несколько пренебрежительным взглядом. – Нет, ты сможешь вернуться сюда и мирно доживать свой век в сельской глуши.
  – А Кенникен?
  – Тут я не способен дать тебе никаких обещаний. Возможно, он найдёт тебя, а возможно – и нет; но если это и произойдёт, то без моей помощи, уверяю тебя.
  – Этого недостаточно, – сказал я. – Ты сообщишь ему, что я уже четыре года не являюсь членом Департамента?
  – Я могу, – произнёс он поспешно. – Я могу. – Он поднялся на ноги и застегнул своё пальто. – Другое дело, поверит ли он в это и, тем более, обратит ли вообще внимание на полученную информацию. Он желает тебя найти по своим собственным абсолютно непрофессиональным причинам, и я склонен думать, что ему скорее всего хочется поработать над тобой с острым ножом, а не предложить распить с ним бутылку кальвадоса.
  Он взял в руки свою шляпу и подошёл к двери.
  – Ты получишь дальнейшие инструкции насчёт свёртка перед отъездом на место. Было очень приятно увидеться с вами снова, мистер Стюарт.
  – К сожалению, не могу сказать то же самое про себя, – произнёс я в ответ, и он весело рассмеялся.
  Я проводил его до машины и показал на скалу, из-за которой вёл наблюдение, когда он прогуливался перед хижиной.
  – Оттуда я смотрел на тебя через перекрестье прицела. Я даже нажал на курок. К несчастью, винтовка была не заряжена.
  Он ответил мне голосом, полным доверия.
  – Если бы она была заряжена, то ты не нажал бы на курок. Ты цивилизованный человек, Стюарт, слишком цивилизованный. Порой я удивляюсь, как тебе удалось так долго продержаться в Департаменте – ты всегда был немного мягкотелым для настоящей работы. Если бы решение зависело от меня, то тебя бы уволили задолго до того, как ты… э… подал в отставку.
  Я посмотрел в его холодные бесцветные глаза и понял, что если бы решение зависело от него, то мне не удалось бы уйти в отставку. Он сказал:
  – Я надеюсь, ты помнишь положения Официального Секретного Акта. – Затем он улыбнулся. – Ну, разумеется, помнишь.
  Я спросил:
  – Где теперь твоё место на служебной лестнице, Слейд?
  – Говоря по правде, достаточно близко к вершине, – ответил он с готовностью. – Сразу следом за Таггартом. Теперь я могу принимать решения. Время от времени я обедаю с премьер-министром. – Издав самодовольный смешок, он сел в машину. Он опустил стекло в двери и сказал: – Ещё одна вещь. Этот свёрток – не открывай его, мой мальчик. Помни, что любопытство сделало с котом.
  Стронувшись с места, машина запрыгала по разбитой колее, и когда она скрылась из виду, глен стал выглядеть чище. Подняв голову, я посмотрел на Сгурр Мор и возвышающийся за ним Сгурр Дирг и почувствовал глубокую депрессию. Менее чем за двадцать минут мой мир был разбит на части, и неизвестно, удастся ли мне теперь собрать осколки.
  Проснувшись после беспокойной ночи на следующее утро, я знал, что мне остаётся только одно: повиноваться Слейду, выполнять его приказы, доставить этот проклятый груз в Акурейри, после чего, уповая на Бога, надеяться на то, что мне удастся выйти из игры без последующих осложнений.
  
  3
  
  Во рту у меня пересохло от долгого рассказа и табачного дыма. Я выбросил в окно сигаретный окурок, и, упав на камни он начал посылать одинокий дымовой сигнал на Северный полюс.
  – Вот так, – сказал я. – Меня силой втянули в это дело.
  Элин пошевелилась на своём сиденье.
  – Я рада, что ты мне рассказал о своих проблемах. Я всё удивлялась, почему ты так внезапно улетел в Акурейри. – Она нагнулась вперёд и потянулась. – Но теперь ты доставил этот таинственный груз и тебе больше не о чём волноваться.
  – Дело в том, – сказал я, – что мне не удалось его доставить. – Я рассказал ей про четырёх мужчин в аэропорту Акурейри, и она побледнела. – Слейд прилетел сюда из Лондона. Он сильно встревожен.
  – Он здесь – в Исландии?
  Я кивнул.
  – Он сказал, что теперь я всё равно вышел из игры, но это не так. Элин, я хочу, чтобы ты держалась от меня подальше, ты тоже можешь пострадать.
  Она внимательно посмотрела на меня.
  – Мне кажется, ты рассказал мне не всё.
  – Не всё, – согласился я. – Я и не собираюсь всего рассказывать. Будет лучше, если ты не станешь влезать в это болото.
  – Я думаю, тебе следует закончить свою историю, – сказала она.
  Я прикусил губу.
  – У тебя есть место, где ты могла бы скрыться – от посторонних глаз, я имею в виду?
  Она пожала плечами.
  – Наша квартира в Рейкьявике.
  – Она не подойдёт, – возразил я. – Слейд знает о её существовании, и его человек держал нашу квартиру под наблюдением.
  – Я могу навестить своего отца, – предложила она.
  – Да, можешь. – Я видел Рагнара Тхорссона только один раз; это был крепкий старый фермер, который жил в дебрях Страндазислы. Элин будет там в относительной безопасности. Я спросил: – Если я расскажу тебе всю историю до конца, ты поедешь к нему и останешься так до тех пор, пока я за тобой не пришлю?
  – Я не могу дать никаких гарантий, – сказала она упрямо.
  – Боже! – воскликнул я. – Если я сумею выбраться из этой передряги, то мне достанется своенравная жена. Не знаю, смогу ли я это выдержать.
  Она резко подняла голову.
  – Что ты сказал?
  – Окольным путём я попросил тебя выйти за меня замуж.
  Внезапно всё смешалось, и прошло несколько минут, прежде чем нам удалось освободиться от взаимных объятий. Элин, с розовым лицом и взъерошенными волосами, улыбнулась лукаво и сказала:
  – Теперь рассказывай!
  Я вздохнул и открыл дверцу машины.
  – Я не только расскажу, но и покажу тебе кое-что.
  Я прошёл к задней части "лендровера" и достал плоскую металлическую коробку из-под бампера машины, куда она была прикреплена изолентой. Я поднёс её Элин на ладони вытянутой руки.
  – Вот из-за чего вся эта суматоха, – сказал я. – Ты сама привезла её из Рейкьявика.
  Она осторожно постучала указательным пальцем по металлической поверхности.
  – Так, значит, те люди её не получили.
  – Они получили металлическую коробку, в которой первоначально содержалась настоящая шотландская карамель, купленная мною в Обане, – полную ваты и песка и зашитую в оригинальную мешковину.
  
  4
  
  – Хочешь пива? – спросила Элин.
  Я поморщился. Исландцы варят отвратительное пиво, безвкусный напиток, в котором алкоголя столько же, сколько сахара в сахарине. Элин рассмеялась.
  – С пивом всё в порядке; Бьярни привёз ящик "карлсберга" из своего последнего рейса в Гренландию.
  Это меняло дело, датчане понимают толк в пиве. Элин открыла банку и разлила пиво по стаканам.
  – Я хочу, чтобы ты поехала к своему отцу, – сказал я.
  – Я подумаю об этом. – Она протянула мне стакан. – Мне хотелось бы знать, почему ты оставил свёрток у себя.
  – Задание было фальшивым. От всей этой операции вонь поднималась до самых небес. Слейд утверждал, что за Грахамом следит оппозиция, поэтому в последний момент он ввёл в дело меня. Но Грахама никто не атаковал – атакован был я. – Я не стал рассказывать Элин про Линдхольма; я не был уверен, хватит ли у неё душевных сил, чтобы выдержать такой груз. – Ты не находишь это странным?
  Она призадумалась.
  – Да, нахожу.
  – И Грахам вёл наблюдение за нашей квартирой, а это весьма необычное поведение для человека, который знает, что за ним может следить противник. Да и вообще я не верю, что за Грахамом следили; я думаю, Слейд плёл сплошную ложь.
  Элин, казалось, целиком погрузилась в созерцание пузырьков, поблёскивающих на стенках её стакана.
  – Ты говорил о противнике – кто он, противник?
  – Я думаю, это мои старые приятели из КГБ, – сказал я. – Русская разведка. Я могу и ошибаться, но такое маловероятно.
  По застывшему выражению лица Элин я понял, что ей не нравится то, как это звучит, поэтому вернулся к Слейду с Грахамом.
  – Ещё один момент – Грахам видел, как меня зажали в аэропорту Акурейри, но не пошевелил и пальцем для того, чтобы мне помочь. Он мог, по крайней мере, проследить за человеком, который унёс футляр от фотокамеры, но он не предпринял ничего. Какой бы ты из этого сделала вывод?
  – Я не знаю, что и подумать, – призналась она.
  – Так же, как и я. Вот почему вся операция пахнет гнилью. Что касается Слейда – он был настолько возмущён тем, что я провалил задание, что вылетел из Лондона сразу после того, как узнал об этом от Грахама. И что он делает по приезде? Только треплет меня за ухо и говорит, что я дурной ребёнок. Такое поведение слишком нетипично для Слейда.
  Элин сказала:
  – Ты не веришь Слейду. – Это было утверждение.
  Я вытянул руку в сторону острова Гримсей.
  – Я верю Слейду точно так же, как в то, что смогу бросить этот остров. Он затеял какую-то сложную игру, и я хочу узнать, какова в ней моя роль до того, как упадёт нож гильотины, поскольку эта игра, возможно, ведётся именно затем, чтобы нож упал на мою шею.
  – А что со свёртком?
  – Это наш козырь. – Я приподнял металлическую коробку. – Слейд думает, что она у оппозиции, но до тех пор, пока это не так, большой беды не произошло. Оппозиция тоже считает, что свёрток находится у них, поскольку, как я полагаю, они его ещё не вскрыли.
  – Можно ли на это надеяться?
  – Я думаю можно. Агенты обладают не слишком большими полномочиями. Скорее всего, тот квартет, который отобрал у меня свёрток, имел приказ доставить его своему боссу закрытым.
  Элин посмотрела на коробку.
  – Интересно, что там внутри?
  Я тоже посмотрел на неё, но ровная металлическая поверхность ни о чём мне не говорила.
  – Может быть, стоит её вскрыть консервным ножом, – сказал я. – Но не сейчас. Пока нам лучше не знать о её содержимом.
  Элин издала вздох разочарования.
  – Почему вы, мужчины, так любите всё усложнять? Так что ты намерен делать?
  – Я собираюсь залечь на дно, – солгал я, – и как следует всё обдумать. Может быть, я пошлю эту проклятую коробку в Акурейри "до востребования" и по телеграфу сообщу Слейду, где её забрать.
  Я надеялся на то, что Элин мне поверила, поскольку на самом деле мои планы были несколько отличными и бесконечно более опасными. Очень скоро кто-то обнаружит, что ему подсунули фальшивку и начнёт громко кричать. Я хотел находиться где-то поблизости, чтобы узнать, кто же это кричит. Но нельзя допустить, чтобы Элин тоже была рядом, когда такое произойдёт.
  – Залечь на дно, – повторила Элин задумчиво. Она повернулась ко мне. – Как насчёт того, чтобы переночевать в Асбьюрги?
  – Асбьюрги! – Рассмеявшись, я осушил свой стакан. – Почему бы и нет?
  
  5
  
  В те далёкие, скрытые от нас во мраке времена, когда боги были молодыми, как-то раз Один[4] объезжал арктические просторы, и его верный конь Слейпнир, споткнувшись, опустил копыто на Северную Исландию. То место, где копыто ударилось о землю, теперь известно как Асбьюрги. Так гласит легенда, но мои друзья геологи имеют на этот счёт своё мнение.
  Асбьюрги представляет из себя имеющую форму копыта геологическую структуру около двух миль в поперечнике. В её пределах деревья, защищённые здесь от пронзительного ветра, имели благоприятные условия для роста и некоторые из них достигали в высоту двадцати футов, что необычно для Исландии. Этот покрытый зеленью участок плодородной земли приютился между окружающих его со всех сторон отвесных каменных стен. В Асбьюрги не было ничего примечательного, кроме связанной с этим местом легенды и непривычного вида зеленеющих деревьев, но туристы бывали здесь часто, хотя и не останавливались здесь на ночь. И что наиболее важно, это место находилось в стороне от больших дорог.
  Мы протиснулись в Асбьюрги через узкий проход по колее, накатанной колёсами заезжающих сюда машин, и вскоре оказались на поляне, окружённой густыми зарослями деревьев, где и разбили свой лагерь. Когда это позволяли погодные условия, мы во время наших поездок имели обыкновение спать на земле, поэтому я установил тент, прикрепив его с одной стороны к "лендроверу", после чего достал из машины надувные матрасы и спальные мешки, в то время как Элин занялась приготовлением ужина.
  Возможно, мы обустраивали свою лагерную жизнь с некоторыми элементами сибаритской роскоши, поскольку оба не любили испытывать неудобства. Я установил раскладные кресла и стол, на который Элин поставила бутылку "скотча" вместе с парой стаканов, после чего присоединилась ко мне, перед тем как зажарить бифштекс. Говядина в Исландии тоже являлась предметом роскоши, но я в ней себе не отказывал, чтобы не возненавидеть навсегда баранину.
  Кругом царили тишина и спокойствие, и мы сидели, наслаждаясь вечером, смакуя терпкое виски, ведя бессвязную беседу о вещах, бесконечно далёких от того, что занимало наши умы. Я думаю, мы оба нуждались в отдыхе от гнетущей нас проблемы, связанной со Слейдом и его проклятым свёртком, и процесс установки нашего лагеря был возвращением к тем счастливым дням, наступления которых мы так нетерпеливо ждали.
  Элин отошла, чтобы приготовить ужин, и я налил себе ещё выпить и задумался над тем, как мне от неё избавиться. Если она не согласится покинуть меня добровольно, тогда, возможно, лучшим способом будет улизнуть из лагеря на рассвете, оставив ей пару банок консервов и флягу с водой. С этими запасами и спальным мешком она вполне сможет продержаться день-два, пока кто-нибудь не приедет в Асбьюрги и не вернёт её обратно к цивилизации. Она, конечно же, будет неистовствовать, как настоящая фурия, но зато останется жива.
  Потому что залечь на дно было недостаточно. Я должен стать легко доступным – сделать из себя некое подобие жестяной утки в тире, так чтобы этот кто-то захотел нанести по мне удар. Когда начнутся боевые действия, Элин лучше находиться от меня подальше.
  Элин принесла тарелки, и мы принялись за еду. Через некоторое время она спросила:
  – Алан, почему ты покинул… Департамент?
  Моя вилка повисла в воздухе.
  – У меня были расхождения во взглядах, – ответил я коротко.
  – Со Слейдом?
  Я медленно положил вилку.
  – Да – со Слейдом. Я не хочу про это говорить, Элин. Она ненадолго задумалась, а потом сказала:
  – Может быть, будет лучше, если ты всё расскажешь. Тебе, наверное, нелегко держать свои мысли на замке.
  Я беззвучно рассмеялся.
  – Как забавно! Говорить такое агенту Департамента! Ты когда-нибудь слышала об Официальном Секретном Акте?
  – Что это?
  – Если Департаменту станет известно, что я разглашаю сведения о своей службе, то остаток своих дней мне придётся провести в тюрьме.
  – Какая ерунда! – воскликнула она пренебрежительно. – Ко мне это не относится.
  – Попробуй объяснить это сэру Давиду Таггарту, – предложил я. – Я и так уже рассказал тебе более чем достаточно.
  – Тогда почему бы тебе не рассказать всё до конца? Ты ведь знаешь, я не буду болтать.
  Я посмотрел вниз на свою тарелку.
  – По своей собственной воле. Я не хочу, чтобы у кого-нибудь появилось желание сделать тебе больно, Элин.
  – Кто может сделать мне больно? – спросила она.
  – Например, Слейд. Ещё есть один тип, которого зовут Кенникен, и существует вероятность, что он тоже находится где-то поблизости, но я надеюсь, что это не так.
  Элин произнесла медленно:
  – Если я когда-нибудь выйду замуж, то моим мужем будет человек, у которого нет секретов. Это нехорошо, Алан.
  – Так, выходит, ты думаешь, что поделиться с кем-то своей проблемой – значит уменьшить её наполовину. Вряд ли Департамент с тобой в этом согласится. Власти отнюдь не считают исповедь наилучшим средством для улучшения душевного самочувствия, и они с подозрением относятся к католическим священникам и психоаналитикам. Но коли ты настаиваешь, я расскажу кое-что – то, что не будет для тебя слишком опасным.
  Я отрезал от своего бифштекса очередной кусок.
  – Эта операция проводилась в Швеции. Я был членом группы контршпионажа, которая пыталась проникнуть в аппарат КГБ в Скандинавии. Операцией руководил Слейд. Я должен сказать про Слейда одну вещь: он очень умён – обладает хитростью и коварством и обожает изобретать всяческие уловки, способные привести к победе.
  Я обнаружил, что потерял аппетит, и отодвинул тарелку в сторону.
  – Боссом оппозиции был человек по имени В.В. Кенникен, и я подобрался к нему достаточно близко. Он считал, что я швед финского происхождения, которого зовут Стюартсен, парень с одурманенными мозгами, желающий, чтобы его использовали. Ты знаешь, что я родился в Финляндии?
  Элин покачала головой.
  – Ты мне не рассказывал.
  Я пожал плечами.
  – Наверное, я пытался забыть об этой части своей жизни. Как бы то ни было, проделав большую работу и изрядно натерпевшись страха, я оказался внутри аппарата и был принят Кенникеном. Не то чтобы он мне доверял, он просто использовал меня на второстепенной работе, и я собрал большое количество информации, которую должным образом передал Слейду. Но не это являлось моей главной целью. Я уже находился близко к Кенникену, но всё ещё не достаточно близко.
  Элин сказала:
  – Ужасная история. Меня не удивляет, что ты был испуган.
  – Большую часть времени я испытывал смертельный страх, что обычно для двойного агента. – Я сделал паузу, пытаясь найти простой путь для того, чтобы объяснить сложную ситуацию. Я произнёс осторожно: – Настало время, когда мне пришлось убить человека. Слейд предостерёг меня, передав, что моё прикрытие под угрозой провала. Он сообщил, что человек, способный меня разоблачить, ещё не успел доложить об этом Кенникену, и поэтому необходимо его ликвидировать. Что я и сделал при помощи бомбы. – Я сглотнул. – Я даже никогда не видел человека, которого убил, – я просто подложил бомбу в его машину.
  В глазах Элин стоял ужас. Я сказал хрипло:
  – А что ты думала? Мы там не в ладушки играли.
  – Но убить человека, которого ты не знаешь – которого даже никогда не видел!
  – Так значительно легче, – сказал я. – Спроси любого пилота-бомбардировщика. Но дело не в этом. Дело в том, что я поверил Слейду, а человек, которого я убил, оказался британским агентом – человеком с моей стороны.
  Элин смотрела на меня как на какое-то отвратительное насекомое, выползшее из-под камня. Я продолжил:
  – Я связался со Слейдом и спросил его, что, чёрт возьми, происходит. Он сказал, что этот человек был внештатным агентом, которому не доверяла ни одна сторона – положиться на него стало просто невозможно. Слейд посоветовал мне рассказать Кенникену о том, что я сделал, и после этого мои акции резко пошли в гору. По-видимому, Кенникен знал, что из его организации происходит утечка информации, и существовало достаточно доказательств, указывающих на человека, которого я убил. Так я стал одним из его голубоглазых мальчиков – он полностью мне доверял, – и это было ошибкой, поскольку нам удалось полностью разрушить его агентурную сеть.
  Элин перевела дыхание.
  – И это всё?
  – Нет, чёрт возьми, это не всё! – воскликнул я с отчаянием. Я протянул руку за бутылкой виски и обнаружил, что мои пальцы трясутся. – Когда всё закончилось, я вернулся в Англию. Меня поздравили с хорошо проделанной работой. Скандинавская ветвь Департамента находилась в состоянии эйфории, и я оказался чуть ли не главным героем! Затем я узнал, что человек, которого я убил, вовсе не являлся внештатным агентом. Его имя – если это имеет значение – было Биркби, и он работал в Департаменте, так же как и я.
  Я плеснул виски в стакан.
  – Слейд переставлял нас, как шахматные фигуры. Ни Биркби, ни я не смогли проникнуть в организацию Кенникена так глубоко, как ему хотелось, поэтому он решил пожертвовать одной пешкой, чтобы продвинуть другую на более выгодную позицию. Но мне показалось, что Слейд играл не по правилам – это было так, как если бы шахматист смёл с доски одну из собственных фигур, чтобы поставить мат противнику.
  Элин спросила дрожащим голосом:
  – Неужели в вашем грязном мире ещё существуют какие-то правила?
  – Совершенно верно, – сказал я. – В нём нет правил. Но мне казалось, что они существуют. – Я проглотил неразбавленное виски и почувствовал жжение в горле. – Я попытался поднять шум. Но никто, разумеется, не стал меня слушать – работа была выполнена успешно, и про неё уже успели забыть, так как теперь предстояло приступить к осуществлению ещё более грандиозных планов. Слейд провернул операцию, и никто не хотел углубляться в то, как он это сделал. – Я невесело рассмеялся. – Он получил повышение, и копаться в грязи теперь было бы бестактно – тень могла пасть на начальство, которое его продвинуло. Я стал помехой, от которой следовало избавиться.
  – Так, значит, они от тебя избавились, – произнесла она без выражения.
  – Если бы Слейд мог принимать решения, то от меня избавились бы другим путём – навсегда. Он сам сказал мне об этом не так давно. Но в те дни он занимал не слишком высокую должность в организации и не обладал достаточным весом. – Я посмотрел на дно стакана. – Ну а тогда всё объяснили тем, что у меня произошёл нервный срыв.
  Я поднял глаза на Элин.
  – Отчасти это была правда – я бы сказал пятьдесят на пятьдесят. Долгое время я находился в состоянии сильного нервного напряжения, и случай с Биркби оказался последней каплей. Кроме того, для таких, как я, у Департамента имелся госпиталь с ручными психиатрами. Прямо сейчас где-то там у них хранится моё досье, материалы которого привели бы в ужас старика Фрейда. Если я переступлю черту, то сразу же найдётся психиатр, готовый доказать: я страдаю целым комплексом нервных заболеваний от энуреза до параноидальной мании величия. Кто усомнится в доказательствах, представленных выдающимся медицинским светилом?
  Элин была разгневана.
  – Но это неэтично! Ты так же безумен, как я!
  – Здесь не существует правил – помнишь? – Я налил себе очередную порцию виски, на этот раз более спокойно. – В общем, мне позволили уйти в отставку. В любом случае, я стал бесполезен для Департамента, так как превратился в некую аномалию – хорошо известного секретного агента. Я уполз в Шотландский глен зализывать раны. Мне казалось, что я в безопасности, до тех пор пока не появился Слейд.
  – И не начал шантажировать тебя Кенникеном. Он способен сообщить Кенникену, где ты находишься?
  – В этом для него не будет ничего нового. И Кенникен имеет достаточно вескую причину для беспокойства. Дело в том, что теперь он ни на что не способен с девушками – и обвиняет в этом меня. Я жив только потому, что он не знает, где меня найти.
  Я подумал о нашей последней встрече в сумраке шведского леса. Я знал, что не убью его, я понял это, как только нажал на курок. Снайперы обладают любопытным дополнительным чувством, которое заранее говорит им, попадут ли они в свою цель, и я знал, что пуля пошла слишком низко, и она только ранит его. Ранение оказалось весьма особенным, и мне не приходилось ожидать пощады от Кенникена, если он меня поймает.
  Элин смотрела в сторону от меня, на освещённую уходящим за горизонт солнцем маленькую поляну, тишину и спокойствие которой нарушало только сонное чириканье птиц, подыскивающих себе пристанище на ночь. Она поёжилась и обняла себя за плечи.
  – Ты пришёл из другого мира – мира, которого я не знаю.
  – Это тот мир, от которого я пытаюсь тебя защитить.
  – Биркби был женат?
  – Не знаю, – ответил я. – Одна мысль приходит мне на ум. Если бы Слейд решил, что Биркби имеет лучшие шансы подобраться к Кенникену, тогда он, выдвинув ту же самую причину, приказал бы ему убить меня. Порой мне кажется, что так было бы лучше.
  – Нет, Алан!
  Элин подалась вперёд и сжала мою руку.
  – Никогда не думай так.
  – Не беспокойся, у меня нет предрасположенности к самоубийству, – сказал я. – Ну вот, теперь ты знаешь, почему я не люблю Слейда и почему я ему не верю – и почему у меня вызывает подозрение вся эта необычная операция.
  Элин внимательно посмотрела на меня, по-прежнему сжимая мою руку.
  – Алан, кроме Биркби, ты убивал кого-нибудь ещё?
  – Да, убивал, – произнёс я медленно.
  Её лицо напряглось, и рука, скользнув вниз, отпустила мою ладонь. Она медленно кивнула.
  – Я должна о многом подумать, Алан. Я хочу немного прогуляться. – Она поднялась. – Одна, если ты не возражаешь.
  Я проводил взглядом её фигуру, удаляющуюся в сторону деревьев, и, взяв в руки бутылку, подумал о том, не выпить ли мне ещё. Посмотрев на уровень жидкости, я обнаружил, что мои четыре безразмерные дозы почти наполовину опустошили бутылку. Я поставил её на место – я никогда не верил в то, что смогу утопить свои проблемы в алкоголе, и сейчас было не время для того, чтобы попытаться это попробовать.
  Я знал, что происходило с Элин. Для любой женщины было бы большим потрясением узнать, что мужчина, которого она пустила в свою постель, узаконенный убийца, неважно насколько оправданны были его действия. Я не испытывал иллюзий по поводу того, что мой случай является особенным – только не для Элин. Что мирная исландка могла знать о сумрачных глубинах неутихающей подпольной войны между целыми нациями?
  Я собрал грязную посуду и начал её мыть, думая о том, как она поступит. В мою пользу были только летние месяцы, которые мы проводили вместе, и я надеялся, что те счастливые дни и ночи перевесят в её мысленном балансе. Я, надеялся, что то, что она узнала обо мне как о мужчине, о своём возлюбленном, и как о человеческом существе будет значить для неё больше, чем моё прошлое.
  Я закончил уборку и закурил сигарету. День медленно угасал, и наступали долгие летние сумерки ночи северных широт. По-настоящему так и не стемнеет – очень скоро должен наступить день летнего солнцестояния, – и солнце скроется совсем ненадолго.
  Я увидел, что Элин возвращается, её белая рубашка замелькала среди деревьев. Приблизившись к "лендроверу", она посмотрела на небо.
  – Уже поздно.
  – Да.
  Она остановилась, расстегнула спальные мешки, а затем застегнула их снова, соединив в один большой мешок. Когда она повернула ко мне голову, её губы были изогнуты в полуулыбке.
  – Иди в постель, Алан, – сказала она, и я понял, что ничего не потеряно, и всё снова будет в порядке.
  Позднее этой ночью мне в голову пришла одна идея. Я расстегнул свою сторону спального мешка и выкатился наружу, стараясь не беспокоить Элин. Она спросила сонным голосом:
  – Что ты делаешь?
  – Мне не нравится, что загадочная коробка Слейда осталась неубранной, я собираюсь её спрятать.
  – Куда?
  – Куда-нибудь под раму автомобиля.
  – Это не может подождать до утра?
  Я натянул свой свитер.
  – Я способен сделать это и сейчас. Я не хочу спать – мне слишком многое нужно обдумать.
  Элин зевнула.
  – Я могу тебе помочь – подержать фонарик или ещё что-нибудь?
  – Спи спокойно. – Взяв металлическую коробку, рулон изоленты и карманный фонарик, я подошёл к "лендроверу". Исходя из предположения, что коробка должна оставаться в легко доступном месте, я примотал её к внутренней поверхности заднего бампера.
  Я уже почти закончил свою работу, когда случайное движение моей руки за бампером заставило меня остановиться, так как мои пальцы наткнулись на что-то, резко подавшееся в сторону.
  Я чуть не свернул себе шею, пытаясь увидеть, что это такое. Скосив глаза, в луче фонарика я увидел ещё одну металлическую коробочку, но значительно меньших размеров и покрашенную зелёной краской, в тот же цвет, что и "лендровер", но это, несомненно, не было стандартным оборудованием, поставляемым компанией Ровер.
  Я осторожно сжал её пальцами и вытащил наружу. Одна сторона маленького куба была намагничена – так, чтобы он мог держаться на металлической поверхности, и, сжимая его в своей руке, я понял, что кто-то проявил большое хитроумие.
  Это был радиоклоп типа "бамперный маяк", и в данный момент он посылал во все стороны равномерный сигнал, крича: "Я здесь! Я здесь!" И всякий человек с радиопеленгатором, настроенным на нужную частоту, мог в любой момент легко определить точное местонахождение "лендровера", просто повернув выключатель.
  Выбравшись из-под машины, я встал на ноги, по-прежнему сжимая в руке мини-передатчик, и на какое-то мгновение меня охватило желание разбить его вдребезги. Как давно он находился под бампером "лендровера" я не знал – возможно, с самого Рейкьявика. И кто ещё мог установить клопа, как не Слейд или его человек, Грахам. Не удовлетворившись своим предупреждением насчёт того, чтобы я держал Элин в стороне от задания, он подстраховался тем, что теперь при помощи этого нехитрого прибора мог легко её засечь. Или он хотел найти меня?
  Я уже собрался бросить передатчик на землю и раздавить его каблуком, но в последний момент остановился. Поступить так будет не слишком умно – существовали другие, более эффективные пути использовать его. Слейд знал, что в моей машине установлен клоп, я знал, что в моей машине установлен клоп, но Слейд не знал, что я это знаю, и данный факт можно повернуть в свою пользу. Согнувшись, я залез под "лендровер" и вернул клопа на место. Он прилип к бамперу с лёгким щелчком.
  И в этот момент что-то произошло. Я не понял, что именно, поскольку это было чем-то неразличимым – просто частичное изменение в характере ночной тишины, – и если бы обнаруженный клоп не обострил до предела мою восприимчивость, я, возможно, ничего бы и не заметил. Я затаил дыхание и напряжённо прислушался, после чего услышал это снова – отдалённый металлический лязг переключаемой передачи. Больше до меня не донеслось ни звука, но этого было достаточно.
  
  Глава третья
  1
  
  Я склонился над Элин и потряс её за плечо.
  – Поднимайся, – произнёс я тихо.
  – В чём дело? – спросила она, всё ещё будучи в полусне.
  – Не шуми! Одевайся быстро.
  – Но что?..
  – Не спорь – просто одевайся.
  Я повернулся и напряжённо всмотрелся в смутные очертания деревьев, едва различимых в полумраке. Ничего не двигалось, ничего такого, что я мог бы услышать – ночная тишина оставалась ненарушенной. Узкий проход в Асбьюрги находился в миле от нас, и я подумал, что скорее всего автомобиль остановился там. Это было бы естественной мерой предосторожности – затычка в горлышке бутылки.
  Скорее всего дальнейшее обследование Асбьюрги будет производиться пешком в направлении, заданном радиопеленгатором и с учётом расстояния, вычисленного при помощи измерителя силы сигнала. Поставить клопа на автомобиль – всё равно что освещать его мощным прожектором.
  Элин сказала тихо:
  – Я готова.
  Я повернулся к ней.
  – У нас ожидаются визитёры, – произнёс я низким голосом. – Через пятнадцать минут – может быть, меньше. Я хочу, чтобы ты спряталась. – Я вытянул руку. – Вон там будет лучше всего. Найди ближайшее укрытие среди деревьев и ляг на землю – и не вставай до тех пор, пока не услышишь, что я тебя зову.
  – Но…
  – Не спорь – просто делай, что я сказал, – произнёс я резко.
  Я никогда раньше не говорил с ней таким тоном, и она удивлённо замигала, глядя на меня, но затем быстро повернулась и побежала к деревьям.
  Я нырнул под "лендровер" и начал шарить рукой по раме в поисках пистолета Линдхольма, который я примотал туда в Рейкьявике; но пистолет исчез, и всё, что там осталось, это грязные обрывки изоленты в том месте, где он когда-то находился. Дороги в Исландии настолько плохие, что на них способно разболтаться любое крепление, и мне ещё повезло, что я не потерял более важную вещь – металлическую коробку.
  Значит, всё, что я имел, это нож – сген дабх. Я поднялся на ноги, достал нож из-под спального мешка, где он лежал с вечера, и сунул его за пояс своих брюк. Затем я укрылся среди деревьев возле края поляны и приготовился ждать.
  Прошло много времени, почти полчаса, до того как что-то наконец произошло. Он появился, как призрак, чёрный силуэт, медленно продвигающийся по автомобильной колее и не производящий ни единого звука. Было слишком темно, чтобы я мог разглядеть его лицо, но всё же мне удалось увидеть, что он несёт в руках. Очертания предмета и то, как он его держал, не оставили у меня никаких сомнений – то, как человек несёт винтовку, отличается от того, как он держит палку. Это была не палка.
  Когда он приблизился к краю поляны, я застыл в полной неподвижности. Он передвигался практически бесшумно, и если бы я не знал о его присутствии, то глаз легко мог миновать чёрный силуэт, замерший возле деревьев, не разобрав, что это такое – человек с оружием в руках. Меня беспокоило его оружие – это была винтовка, а может быть, и дробовик, что являлось признаком профессионализма. Пистолеты слишком неаккуратны в серьёзном деле убийства – спросите любого солдата – и способны дать осечку в самый неподходящий момент. Профессионалы предпочитают что-нибудь более смертоносное.
  Если я собирался наброситься на него, то мне следовало сделать это со спины, и значит, он должен пройти мимо меня, но таким образом я открою себя его напарнику – если таковой имеется. Поэтому я решил сначала выяснить, есть ли у него напарник или он пришёл сюда один. Я мельком подумал о том, знает ли этот человек, что произойдёт, когда выстрелит из своего оружия в Асбьюрги; если нет, тогда его ждёт большой сюрприз после того, как он нажмёт на курок.
  Произошло какое-то быстрое перемещение, после чего он внезапно исчез, и я беззвучно выругался. Затем хрустнула веточка, и я понял, что он находится среди деревьев с другой стороны поляны.
  Да, это был профессионал – он действовал очень осторожно. Никогда не приближайся с той стороны, откуда тебя могут ожидать, даже если ты уверен, что тебя никто не ожидает. Соблюдай осторожность. Скрываясь среди деревьев, он огибал поляну, чтобы зайти с противоположной стороны.
  Я тоже начал огибать поляну, но в другом направлении. Это был весьма рискованный манёвр, поскольку, двигаясь навстречу друг другу, мы рано или поздно должны неминуемо столкнуться лицом к лицу. Я вытащил сген дабх из-за пояса и сжал его в руке – слабая защита против винтовки, но это всё, чем я располагал. Каждый шаг я делал с максимальной осторожностью, предварительно убедившись в том, что под ногой не хрустнет ветка, и это было медленное и очень утомительное занятие.
  Решив сделать паузу, я прислонился к тощей берёзе и начал напряжённо всматриваться в полумрак. Ничто не двигалось, но вскоре я услышал слабый стук, так, словно один камешек ударился о другой. Затаив дыхание, я сохранял неподвижность, и тут увидел, как он приближается ко мне – тёмная медленно передвигающаяся тень в десяти ярдах от меня. Я плотно сжал рукоятку ножа и стал ждать, когда он приблизится вплотную.
  Внезапно тишину нарушил треск кустов, и какая-то фигура в белом вскочила на ноги. Могло произойти только одно – он наткнулся прямо на Элин, которая затаилась в своём укрытии. Оторопев от неожиданности, он отскочил на несколько шагов назад, а затем поднял винтовку. Я крикнул:
  – Ложись, Элин!
  И в тот же момент он нажал на курок. Вспышка света прорезала ночной мрак.
  Раздался такой грохот, будто началась война, словно отряд пехоты произвёл несколько беспорядочный ружейный залп. Звук выстрела отскакивал от утёсов Асбьюрги, отражался от каменных стен удаляющейся серией многократного эха и постепенно замер где-то вдали. Такие неожиданные последствия, вызванные простым нажатием на курок, на мгновение выбили его из колеи, и он замешкался с повторным выстрелом.
  Я метнул нож, и тот с глухим звуком вошёл в его тело. Он издал булькающий крик и, бросив винтовку, схватил себя за грудь. Затем его колени подогнулись и, упав на землю, он забился в судорогах, ломая кустарник.
  Я проигнорировал его и побежал туда, где видел Элин, на ходу вытаскивая из кармана фонарик. Она сидела на земле, прижав руку к плечу, и её глаза были широко открыты от пережитого шока.
  – Ты в порядке?
  Она опустила руку, и оказалось, что её пальцы испачканы кровью.
  – Он выстрелил в меня, – произнесла она слабым голосом.
  Я опустился рядом с ней на колени и посмотрел на её плечо. Пуля задела его лишь вскользь, разорвав волокна мышечной ткани. Позднее рана будет вызывать сильную боль, но сама по себе она не была серьёзной.
  – Нам лучше перевязать твоё плечо, – сказал я.
  – Он выстрелил в меня! – Её голос окреп, и в нём появилось что-то похожее на удивление.
  – Сомневаюсь, что он сможет выстрелить в кого-нибудь ещё, – заметил я и перевёл на него луч фонарика. Он лежал совершенно неподвижно, отвернув голову в сторону.
  – Он мёртв? – спросила Элин, остановив свой взгляд на рукоятке ножа, торчащего из его груди.
  – Не знаю. Подержи фонарик. – Я взял его за запястье и почувствовал быстрое биение пульса, – Он жив, – сказал я. – Возможно, он даже выживет. – Я повернул ему голову так, чтобы увидеть лицо. Это был Грахам – что вызвало у меня некоторое удивление. Я мысленно извинился перед ним за то, что называл его молокососом; то, как он приближался к нашему лагерю, говорило о высоком профессионализме.
  Элин сказала:
  – В "лендровере" есть аптечка первой помощи.
  – Достань её, – попросил я, – а я поднесу его к машине.
  Я поднялся и, взяв Грахама на руки, последовал за Элин. Она расстелила спальный мешок, на который я его положил. Затем она принесла аптечку и опустилась на колени.
  – Нет, – возразил я. – Сначала ты. Сними свою рубашку. – Я промыл рану на плече, присыпал её пенициллиновой пудрой и наложил повязку. – Следующую неделю тебе будет трудно поднять руку выше плеча, – сказал я. – Всё остальное не так уж плохо.
  Она, казалось, была загипнотизирована янтарно-жёлтым мерцанием камня, вправленного в рукоятку торчащего из груди Грахама ножа.
  – Этот нож – ты всегда носишь его?
  – Всегда, – ответил я. – Мы должны вынуть его из раны.
  Нож поразил Грахама в центр груди, точно под солнечным сплетением, и вошёл в тело с лёгким наклоном вверх. Лезвие погрузилось в тело на всю свою длину, и Бог знает, через что оно прошло.
  Я разорвал на нём рубашку и сказал:
  – Держи наготове марлевую салфетку, – а затем взялся за рукоятку и потянул. Зазубренный верхний край лезвия позволял воздуху свободно проникать в рану, что облегчало его извлечение, и нож беспрепятственно вышел из тела. Я ожидал увидеть поток артериальной крови, что означало бы немедленный конец Грахама, но кровь полилась равномерной струйкой и, стекая вниз по его животу, стала скапливаться в области пупка.
  Элин положила на рану марлевую салфетку и осторожными движениями вытирала кровь, а я снова нащупал его пульс. Он оказался несколько слабее, чем раньше.
  – Ты знаешь, кто он? – спросила Элин, выпрямившись.
  – Да, – ответил я уверенно. – Он говорил, что его зовут Грахам. Он член Департамента – работает вместе со Слейдом. Я взял в руки сген дабх и принялся его вытирать. – В данный момент мне хотелось бы знать, прибыл он сюда один или где-то поблизости находятся его приятели. Мы представляем из себя отличную мишень.
  Поднявшись на ноги, я вернулся к деревьям, где занялся поисками винтовки Грахама. Я нашёл её и принёс обратно к "лендроверу"; это был автоматический карабин ремингтон с магазином на шесть патронов тридцатого калибра – хорошее оружие для убийства. Короткий ствол, не сковывающий быстрых движений, высокая скорострельность – пять прицельных выстрелов за пять секунд, – и пуля с весом и скоростью достаточными для того, чтобы поразить человека насмерть, не дав ему упасть на землю. Я передёрнул затвор и поймал выскочивший патрон. Он имел обычную мягкую пулю охотничьего типа, рассчитанную на то, чтобы расплющиваться при попадании в цель. Элин сильно повезло.
  Она тем временем, склонившись над Грахамом, вытирала ему лоб.
  – Он приходит в себя.
  Веки Грахама, несколько раз дёрнувшись, открылись, и он увидел меня, стоящего над ним с карабином в руках. Он попытался подняться, но был остановлен спазмом боли, от которой на его лбу выступили капельки пота.
  – Ты не в том положении, чтобы что-то предпринять, – сказал я. – В твоём животе большая дырка.
  Он опустился на землю и облизал губы.
  – Слейд сказал… – он перевёл дыхание: -… сказал, что ты не опасен.
  – Неужели? Он ошибался, не так ли? – Я поднял карабин. – Если бы ты пришёл сюда с пустыми руками, без этой штуки, то не лежал бы там, где сейчас лежишь. В чём заключалась идея этой акции?
  – Слейду нужен свёрток, – прошептал он.
  – Правда? Но ведь он находится у оппозиции. У русских – я полагаю, они были русскими? Грахам слабо кивнул.
  – Но они его не получили. Вот почему Слейд послал меня сюда. Он сказал, что ты ведёшь двойную игру. Он сказал, что ты был неискренен.
  Я нахмурился.
  – Это становится интересным, – произнёс я задумчиво и присел на корточки рядом с ним, положив карабин поперёк коленей. – Скажи мне, Грахам, – кто сообщил Слейду о том, что русские не получили свёрток? Я ему об этом не говорил, можешь быть уверен. Наверное, русские сами пожаловались ему, посетовав на то, что их обманули.
  Его лицо приняло озадаченное выражение.
  – Я не представляю, откуда он об этом узнал. Он просто сказал мне, чтобы я пошёл и забрал его.
  Я приподнял карабин.
  – И дал тебе эту штуку. Полагаю, я должен был быть ликвидирован. – Я посмотрел на Элин, а затем снова на Грахама. – А как насчёт Элин? Что было бы с ней?
  Грахам закрыл глаза.
  – Я не знал, что она здесь.
  – Может быть, – сказал я. – Но Слейд знал об этом совершенно точно. А как ещё "лендровер" мог оказаться здесь? – Веки Грахама слабо дёрнулись. – Ты сам прекрасно понимаешь, что должен был бы устранить всякого свидетеля.
  Струйка крови стекла из уголка его рта.
  – Грязный ублюдок! – воскликнул я. – Если бы я был уверен в том, что ты до конца осознаёшь свои собственные действия, то прикончил бы тебя прямо сейчас. Слейд сказал тебе, что я предатель, и ты поверил ему на слово – ты взял оружие, которое он тебе дал, и последовал его указаниям. Когда-нибудь слышал о человеке, которого звали Биркби?
  Грахам открыл глаза.
  – Нет.
  – Это случилось ещё до тебя, – сказал я. – Тогда Слейд разыграл такой же трюк. Но сейчас не время об этом говорить. Ты пришёл один?
  Грахам плотно сжал губы, и на его лице появилось упрямое выражение.
  – Не строй из себя героя, – посоветовал я ему. – Я способен вытянуть это из тебя достаточно легко. Как тебе понравится, если я сейчас встану ногами на твой живот? – Я услышал, как Элин сделала судорожный вздох, но проигнорировал её. – У тебя серьёзное внутреннее ранение, и ты умрёшь, если мы не доставим тебя в госпиталь. А я не стану этого делать, пока существует вероятность, что кто-то может на нас напасть, когда мы покинем Асбьюрги. Я не собираюсь подвергать Элин риску ради твоего спасения.
  Он посмотрел мне за спину, на Элин, а затем кивнул.
  – Слейд, – сказал он. – Он здесь… примерно в миле…
  – У входа в Асбьюрги?
  – Да, – произнёс он едва слышно и снова закрыл глаза.
  Я пощупал его пульс и обнаружил, что он стал значительно слабее. Я повернулся к Элин.
  – Начинай собираться, оставь место для Грахама, чтобы его можно было положить поверх спальных мешков. – Я встал и перезарядил карабин.
  – Что ты собираешься делать?
  – Может быть, я смогу подобраться к Слейду достаточно близко для того, чтобы поговорить с ним, – произнёс я медленно. – Чтобы сказать ему, что его мальчик тяжело ранен. А если нет, тогда я поговорю с ним при помощи вот этого. – Я поднял карабин.
  Она побледнела.
  – Ты убьёшь его?
  – О Боже, я не знаю! – воскликнул я с раздражением. – Я знаю только то, что он, по-видимому, не возражал, если бы убили меня – и тебя тоже. Он сидит у входа в Асбьюрги, как пробка в горлышке бутылки, и это единственная открывалка, которую я имею.
  Грахам тихонько застонал и открыл глаза. Я склонился над ним.
  – Как ты себя чувствуешь?
  – Плохо. – Струйка крови в уголке его рта выросла до целого ручейка, стекающего вниз по шее. – Это интересно, – прошептал он. – Откуда Слейд смог узнать?
  Я спросил:
  – Что в свёртке?
  – Не… знаю.
  – Кто сейчас главный в Департаменте?
  Его дыхание стало затруднённым.
  – Та… Таггарт.
  Если кто-то и может снять Слейда с моего загривка, то это Таггарт. Я сказал:
  – Хорошо, пойду увижусь со Слейдом. Мы скоро вытащим тебя отсюда.
  – Слейд сказал… – Грахам прервался и начал снова. Ему, по-видимому, было трудно глотать, и он слегка закашлялся, пуская губами ярко-красные пузыри. – Слейд сказал…
  Кашель усилился, а затем поток артериальной крови вырвался из его рта, и он уронил голову набок. Взяв его за запястье, я понял, что Грахам никогда не скажет нам о том, что же говорил Слейд, поскольку он был мёртв. Я закрыл его остекленевшие глаза и поднялся на ноги.
  – Лучше мне самому поговорить со Слейдом.
  – Он умер! – прошептала Элин, по-видимому, глубоко потрясённая.
  Грахам был мёртв – ещё одну пешку смахнули с доски. Он умер потому, что слепо повиновался приказам; так же как делал я в Швеции; он умер потому, что не осознавал, как следует, своих поступков. Слейд сказал ему, что нужно сделать, он попытался, но совершил ошибку, которая привела его к смерти. Я тоже не осознавал до конца, что я делаю, поэтому мне лучше не совершать ошибок в своих попытках.
  Элин плакала.
  Крупные следы лились у неё из глаз и стекали по щекам. Она не рыдала, а просто стояла и беззвучно плакала, глядя вниз на тело Грахама. Я сказал хрипло:
  – Не плачь о нём – он собирался тебя убить. Ты сама это слышала.
  Когда она заговорила, её голос не дрожал, хотя слёзы по-прежнему катились из глаз.
  – Я плачу не о Грахаме, – произнесла она с отчаянием. – Я плачу о тебе. Кто-то должен это сделать.
  
  2
  
  Мы быстро свернули лагерь и загрузили всё в "лендровер", всё, включая тело Грахама.
  – Мы не можем оставить его здесь, – сказал я. – Кто-нибудь обязательно наткнётся на него – в течение ближайшей недели. Цитируя барда, мы оттащим потроха в соседскую комнату.
  Слабая улыбка тронула лицо Элин, когда она уловила аллюзию.
  – Куда?
  – В Деттифосс, – предложил я. – Или в Селфосс.
  Пройдя через пару водопадов, один из которых был самым протяжённым в Европе, тело изувечится до полной неузнаваемости, и, если нам повезёт, никто не сможет установить, что Грахам был зарезан. Его примут за одинокого туриста, с которым произошёл несчастный случай. Так что мы положили тело Грахама в "лендровер". Я взял в руки ремингтон и сказал:
  – Дай мне полчаса, после чего езжай следом за мной так быстро, как только сможешь.
  – Я не смогу ехать быстро, соблюдая при этом тишину, – возразила она.
  – Тишина пусть тебя не беспокоит – просто жми на полной скорости с включёнными фарами по направлению к выходу. Затем немного притормози, чтобы я мог вскочить в машину.
  – А что потом?
  – Потом мы направимся к Деттифоссу, но не по шоссе. Мы поедем по грунтовой дороге, которая проходит по западному берегу реки.
  – Что ты намерен сделать со Слейдом? Ты собираешься его убить, не так ли?
  – Он может убить меня первым, – сказал я. – Не строй иллюзий насчёт Слейда.
  – Не надо больше убийств, Алан, – попросила она. – Пожалуйста, не надо больше убийств.
  – Это зависит не от меня. Если он начнёт стрелять, я выстрелю в ответ.
  – Хорошо, – сказала она тихо.
  Итак, я оставил Элин и направился в сторону входа в Асбьюрги, мягко ступая по наезженной машинами колее и надеясь на то, что Слейд не вышел навстречу Грахаму. Я не думал, что вероятность этого велика. Хотя он несомненно услышал выстрел, он его ожидал и теперь должен дать Грахаму полчаса на возвращение после поисков свёртка. Я предполагал, что Слейд не будет ждать его появления ещё в течение часа.
  Я шёл с хорошей скоростью, но замедлил шаг, когда приблизился к выходу. Слейд не побеспокоился о том, чтобы спрятать свою машину; он припарковал её на виду, и она была хорошо различима, поскольку короткая северная ночь подходила к концу и небо сильно посветлело. Но он знал, что делает, так как к машине было невозможно подобраться, оставаясь при этом незамеченным, и я, устроившись за скалой, стал ждать Элин. Я не хотел пересекать это открытое пространство только для того, чтобы нарваться на пулю.
  Вскоре я услышал, как она приближается. Элин с громким скрежетом переключала передачу, и я различил внутри припаркованной машины какой-то намёк на движение.
  Я прижался щекой к прикладу карабина и прицелился. Грахаму хватило профессионализма на то, чтобы нанести на мушку пятнышко люминесцентной краски, но в предрассветных сумерках в этом уже не было необходимости.
  Я подвёл прицел под место водителя, и когда шум за моей спиной достиг крещендо, послал в лобовое стекло три пули с интервалом менее секунды. Стекло оказалось безосколочным поскольку сразу же всё стало матовым. Слейд, сделав широкий разворот, стронул машину с места, и, как я успел заметить, его спасло только то, что его автомобиль имел правосторонний руль английского типа, и пулевые отверстия были проделаны мной не в той части лобового стекла.
  Но он не стал ждать, когда я исправлю ошибку, и удалялся по дороге с максимальной скоростью, на которую был способен. "Лендровер" появился у меня за спиной, и я на ходу запрыгнул в машину.
  – Езжай вперёд! – крикнул я. – Как можно быстрее.
  Шедшая перед нами машина Слейда, пройдя юзом на всех четырёх колёсах и подняв облако пыли, обогнула поворот. Он направлялся к шоссе, но когда мы подъехали к развилке, Элин повернула в другую сторону, как я её проинструктировал. Было бесполезно пытаться преследовать Слейда – "лендровер" для этого не предназначен, и преимущество в скорости находилось не на нашей стороне.
  Мы поехали на юг по грунтовой дороге, идущей параллельно Иекулса а Фьеллум, большой реке, несущей на север талые воды ледника Ватнайекюдль, где многочисленные ухабы заставили нас снизить скорость. Элин спросила:
  – Ты поговорил со Слейдом?
  – Я не мог к нему приблизиться.
  – Я рада, что ты его не убил.
  – Вовсе не потому, что мне этого не хотелось, – заметил я. – Если бы у его машины руль находился с левой стороны, то сейчас бы он был покойником.
  – И тогда бы ты почувствовал себя лучше? – спросила она резко.
  Я посмотрел на неё.
  – Элин, – сказал я. – Этот человек опасен. Либо он сошёл с ума – что маловероятно, – либо…
  – Либо что?
  – Я не знаю, – произнёс я мрачно. – Тут всё слишком запутанно. Я знаю слишком мало. Но я знаю точно, что он хотел меня убить. Мне известно нечто такое – или он только так считает, – что является для него опасным; опасным настолько, что ему необходимо меня убить. При сложившихся обстоятельствах я не хочу, чтобы ты находилась рядом со мной – ты можешь оказаться на линии огня. Ты уже оказалась на линии огня этим утром.
  Она притормозила перед глубокой рытвиной.
  – Тебе не удастся выжить в одиночку, – сказала она. – Тебе необходима помощь.
  Я нуждался не в помощи, мне были нужны Свежие мозги, чтобы разрешить эту запутанную проблему. Но сейчас у меня не было времени, поскольку плечо Элин начало причинять ей сильное беспокойство.
  – Остановись, – сказал я. – Теперь я поведу машину.
  Мы уже ехали на юг в течение полутора часов, когда Элин вдруг сказала:
  – Вот и Деттифосс.
  Я окинул взглядом каменистый ландшафт и увидел облако брызг, поднимающихся над глубокой расщелиной, которую Иекулса а Фьеллум прорезала в скалах.
  – Мы проедем до Селфосса, – решил я. – Два водопада лучше, чем один. Кроме того, мы всегда разбивали лагерь возле Деттифосса.
  Мы миновали Деттифосс, и через три километра я съехал с дороги.
  – Отсюда нам будет легче всего добраться до Селфосса. Я выбрался из машины.
  – Пойду пройдусь к реке и посмотрю, нет ли кого поблизости, – сказал я. – Было бы нехорошо оказаться застигнутым с мёртвым телом на руках. Жди меня здесь и не разговаривай с незнакомыми людьми.
  Я проверил, хорошо ли завёрнуто тело в одеяло, которым мы его укрыли, после чего направился к реке. По-прежнему было ещё раннее утро, и вокруг не было ни души, поэтому я вернулся и, открыв заднюю дверь машины, залез внутрь.
  Я сорвал одеяло с тела Грахама и обыскал его одежду. Его бумажник содержал немного ирландской валюты и пачку дойчмарок вместе с карточкой немецкого автомобильного клуба, выданной на имя Дитера Бушнера, так же как и германский паспорт. Там ещё была его фотография, где он стоял, обняв одной рукой миловидную девушку, на фоне магазина с вывеской на немецком языке. Департамент всегда продумывал такие мелочи.
  Среди других вещей моё внимание привлекла только распечатанная пачка винтовочных патронов. Я отложил патроны в сторону, вытащил тело наружу и вернул бумажник в карман, после чего, взвалив его на плечи, направился в сторону реки. Элин шла за мною следом.
  Подойдя к краю каньона, я опустил тело на землю, чтобы как следует оценить ситуацию. Русло в этом месте резко поворачивало, и река так подточила каменную стену, что образовался крутой утёс, нависший над самой водой. Я перебросил тело через край, и, несколько раз безжизненно взмахнув руками, оно упало в серую бурлящую воду. Поддерживаемое на плаву попавшим в куртку воздухом, оно некоторое время кружилось в водовороте прямо под нами, пока не оказалось захваченным быстрым потоком в середине реки. Мы видели, как тело дотащило течением до Селфосса, где, перевалив через порог, оно скрылось с наших глаз, упав в ревущий котёл водопада.
  Элин посмотрела на меня с грустью во взгляде.
  – И что теперь?
  – Теперь я еду на юг, – ответил я и быстро зашагал к "лендроверу".
  Когда Элин подошла к машине, я большим камнем выколачивал душу из радиоклопа.
  – Почему на юг? – спросила она тихо.
  – Я хочу добраться до Кьеблавика, а оттуда вылететь в Лондон. Там есть один человек, с которым я хочу поговорить, – сэр Давид Таггарт.
  Я встряхнул головой и нанёс мини-передатчику последний сокрушительный удар, который, несомненно, заставил его замолкнуть навсегда.
  – Я буду держаться в стороне от больших дорог – они слишком опасны. Я поеду через Одадахрун и мимо вулкана Аскья – по пустынной местности. Но тебя со мной не будет.
  – Посмотрим, – сказала она и подбросила на ладони ключи от машины.
  
  3
  
  Бог ещё не закончил делать Исландию.
  Третья часть всей лавы, извергнувшейся за последние пятьсот лет из недр Земли на поверхность планеты, застыла на территории Исландии, где расположено около двухсот вулканов, и некоторые из них до сих пор весьма активны. Исландия страдает тяжёлой формой геологической лихорадки.
  Последнее тысячелетие извержения значительной силы происходили в среднем каждые пять лет. Аскья – пепельный вулкан – в последний раз заявил о себе в 1961 году. Мельчайшие частицы вулканического пепла осели тогда на крышах Ленинграда, удалённого на тысячу пятьсот миль. Это не слишком сильно обеспокоило русских, но в ближайших окрестностях последствия оказались значительно более серьёзными. Вся территория к северу и востоку от Аскьи оказалась обожжённой и отравленной мощными отложениями пепла, и возле самого вулкана потоки лавы растеклись по поверхности земли, сделав окружающий пейзаж ещё более пустынным.
  В этих диких дебрях и располагался Одадахрун, отдалённый от всего мира и безлюдный, как поверхность Луны. Название в приблизительном переводе означает Страна убийц, и в старые времена это было последним пристанищем преступников, убежищем людей, над которыми занёс свою руку закон.
  В Одадахруне тоже встречались следы машин – иногда. Следы оставляли те, кто рискнул проникнуть во внутреннюю область Страны убийц; большинство из них были учёные-геологи и гидрологи, а также редкие искатели приключений, заехавшие в эту часть Обиггдира. Каждая машина расширяла колею ещё на несколько дюймов, но когда наступала зима, следы уничтожались – водой, снежными лавинами, камнепадами. Те, кто попадали сюда ранним летом, как мы, оказывались в положении первопроходцев, иногда они находили остатки прошлогодней колеи и углубляли её немного, но чаще всего не встречали никаких следов предшественников и прокладывали путь заново.
  В то первое утро с дорогой всё обстояло совсем неплохо. Хорошо различимая колея, оказавшаяся не слишком прямой, шла параллельно Иекулса а Фьеллум, которая несла серо-зелёные талые воды в Северный Ледовитый океан. К середине дня мы оказались напротив горного массива Медрудалур, который расположился на другом берегу реки, и Элин затянула печальную песню, передающую душевное состояние исландца долгой зимой: "Быстро темнеет в горах Медрудала. В полдень закат сменяет зарю".
  Я полагаю, это соответствовало её настроению, поскольку моё было немногим лучше.
  Все мои мысли были направлены на то, как улизнуть от Элин. Слейд знал, что она находилась в Асбьюрги – клоп, установленный на "лендровере", сказал ему об этом, – и ей будет очень опасно остаться без защиты в каком-нибудь из городов на побережье. Слейд был замешан в покушении на убийство, а она стала свидетелем этого, и я не сомневался, что он примет крайние меры для того, чтобы заставить её замолчать. Она оказалась в таком же положении как и я, и находиться со мной ей будет не менее безопасно, чем в любом другом месте, поэтому я решил её оставить.
  В три часа дня мы остановились возле домика, поставленного специально для путешественников у подножия массивной громады вулкана Хердюбрейд, или "Широкоплечий". Мы оба сильно устали и проголодались, поэтому Элин спросила:
  – Нельзя ли нам остановиться здесь на день?
  Я бросил взгляд на домик.
  – Нет, сказал я. – От нас могут ожидать, что мы так и сделаем. Мы проедем немного дальше по направлению к Аскья. Но не вижу причин, почему бы нам здесь не перекусить.
  Элин приготовила поесть, и мы устроились на открытом воздухе, поставив стол напротив домика. За едой, когда я пережёвывал сандвич с селёдкой, мне в голову внезапно пришла идея, поразившая меня, как удар молнии. Я посмотрел на радиомачту, установленную возле домика, а затем на гибкую антенну "лендровера".
  – Элин, мы ведь можем отсюда связаться с Рейкьявиком, не так ли? Я хочу сказать, у нас есть возможность поговорить с любым человеком в Рейкьявике, у которого есть телефон.
  Элин подняла голову.
  – Разумеется. Мы свяжемся с Гуфьюнес-Радио, и они подсоединят нас к телефонной сети.
  Я произнёс задумчиво:
  – Разве это не замечательно, что трансатлантический кабель проходит через Исландию? Если мы можем воткнуться в телефонную сеть, то нам ничто не мешает дозвониться и до Лондона. – Я указал пальцем на "лендровер", радиоантенна которого слабо покачивалась под порывами мягкого бриза. – Прямо отсюда.
  – Я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь делал такое раньше, – сказала Элин с сомнением.
  Я закончил сандвич.
  – Не вижу причин, которые нам могли бы в этом помещать. В конце концов президент Никсон разговаривал с Нейлом Армстронгом, когда тот находился на Луне. Мы располагаем всеми необходимыми ингредиентами – остаётся только сложить их вместе. Ты знаешь кого-нибудь в телефонном департаменте?
  – Я знаю Свена Харальдссона, – ответила она, немного подумав.
  Я был уверен в том, что она знает кого-нибудь в телефонном департаменте; в Исландии все друг друга знают. Я нацарапал номер на клочке бумаги и передал его Элин.
  – Этот номер телефона в Лондоне. Мне нужен сэр Давид Таггарт, лично.
  – А что если… Таггарт… не ответить на звонок?
  Я усмехнулся.
  – У меня такое чувство, что сэр Давид Таггарт сейчас ответит на любой звонок из Исландии.
  Элин бросила взгляд на радиомачту.
  – Большой передатчик в домике обеспечит нас дополнительной мощностью.
  Я покачал головой.
  – Не используй его – возможно, Слейд прослушивает телефонные линии. Пусть он услышит, что я скажу Таггарту, но ему не следует знать, откуда я говорю. Звонок из "лендровера" можно сделать откуда угодно.
  Элин подошла к "лендроверу", включила передатчик и попыталась связаться с Гуфьюнесом. Единственным результатом было потрескивание статического электричества, сквозь которое пробивались отдельные звуки, похожие на завывание проклятых душ.
  – Наверное, в горах на западе разразилась буря, – сказала она. – Может быть, мне попробовать связаться с Акурейри? – Там находилась ближайшая из четырёх радиотелефонных станций.
  – Нет, – возразил я. – Если Слейд прослушивает телефонные линии, то его внимание прежде всего приковано к Акурейри. Попробуй Сейдисфьердур.
  Связаться с Сейдисфьердуром оказалось значительно легче, и Элин вскоре удалось включиться в телефонную сеть Рейкьявика и поговорить со своим другом Свеном. Последовал целый ряд недоверчивых возгласов, но она всё же настояла на своём.
  – Придётся подождать один час, – сказала она.
  – Вполне приемлемо. Попроси Сейдисфьердур позвонить нам, когда связь наладится. – Я посмотрел на свои часы. – Через час будет 3.45 пополудни. Британское Стандартное Время – все шансы на то, чтобы застать Таггарта.
  Мы собрались и поехали на юг в направлении поблёскивающих в отдалении льдов Ватнайекюдля. Я оставил приёмник включённым, но убрал громкость, и теперь из динамика доносилось приглушённое бормотание.
  Элин спросила:
  – Какой смысл в разговоре с этим человеком, Таггартом?
  – Он начальник Слейда, – ответил я. – Он может снять Слейда с моего загривка.
  – Но захочет ли он? – произнесла она с сомнением в голосе. – Тебе поручили передать свёрток, а ты этого не сделал. Ты нарушил приказ. Понравится ли это Таггарту?
  – Я не думаю, что Таггарт в курсе того, что здесь происходит. Вряд ли он знает, что Слейд пытался меня убить – и тебя тоже. Мне кажется, Слейд действовал на свой страх и риск, и он преступил черту. Разумеется, я могу ошибаться, но это тоже относится к тем сведениям, которые я хочу получить от Таггарта.
  – А что, если ты ошибаешься? Что, если Таггарт прикажет тебе отдать свёрток Слейду? Ты сделаешь это?
  Я призадумался.
  – Не знаю.
  Элин сказала:
  – Возможно, Грахам был прав. Возможно, Слейд на самом деле решил, что ты предатель – ты должен согласиться, что у него были на то все основания. Мог ли он тогда?..
  – Послать человека с винтовкой? Мог.
  – Тогда я думаю, что ты глуп, Алан; очень, очень глуп. Мне кажется, что ты позволил ненависти к Слейду затмить свою способность рассуждать здраво и теперь оказался в чрезвычайно сложном положении.
  Мне начинало так казаться и самому. Я сказал:
  – Я всё узнаю, когда поговорю с Таггартом. Если он поддержит Слейда…
  Если Таггарт поддержит Слейда, тогда я окажусь в положении Джонни-идущего-не-в-ногу, с угрозой быть зажатым между Департаментом и оппозицией. Департамент не любит, когда его планы кто-то расстраивает, и гневу Таггарта не будет предела.
  И всё же здесь были факты, которые никак не вписывались в общую схему, – во-первых, очевидная бессмысленность всей операции, затем отсутствие у Слейда настоящей злости, когда я, как казалось, допустил оплошность, и двоякая роль Грахама. И здесь было что-то ещё, какая-то мысль настойчиво зудела в глубине моего мозга, но я никак не мог вытащить её на поверхность. Что-то такое, что Слейд сделал или не сделал, сказал или не сказал – что-то звенело в моём подсознании предостерегающей сиреной.
  Нажав на тормоз, я остановил "лендровер", и Элин посмотрела на меня с удивлением. Я сказал:
  – Мне следует узнать, какие карты у меня на руках, до разговора с Таггартом. Найди консервный нож – я хочу вскрыть коробку.
  – А стоит ли? Ты сам говорил, что, может быть, лучше об этом не знать.
  – Возможно, ты права. Но если ты играешь в покер, не зная всех своих карт, то вполне способен проиграть. Я думаю, мне всё-таки стоит узнать, что же всё с таким рвением желают заполучить.
  Я вышел из машины, подошёл к заднему бамперу и, размотав изоленту, достал из-под него коробку. Когда я вернулся назад и сел на своё место водителя, Элин уже приготовила консервный нож – думаю, она испытывала не меньшее любопытство чем я.
  Коробка была сделана из обыкновенного блестящего металла, который используют для изготовления консервных банок, но уже покрылась пятнышками ржавчины в местах, оставшихся незащищёнными от грязи. С одной стороны вдоль всех четырёх краёв проходил спаечный шов, и я решил, что здесь должен находиться верх. Попробовав постучать по коробке, я обнаружил, что верхняя сторона пригибается под давлением несколько больше остальных, поэтому, возможно, будет безопасней воткнуть лезвие консервного ножа именно сюда.
  Я сделал глубокий вдох и пробил ножом один из углов металлической коробки, после чего услышал шипение воздуха.
  Это говорило о вакуумной упаковке, и я подумал, что испытаю большое разочарование, если внутри коробки окажется пара фунтов трубочного табака. Потом ко мне пришла запоздалая мысль, что это может быть ловушка для дураков; детонатор, срабатывающий от изменения давления воздуха, который способен внезапным взрывом выбросить содержимое коробки мне в лицо.
  Но этого не произошло, и я, сделав ещё один глубокий вдох, начал работать консервным ножом. К счастью, нож оказался старого типа, и ему был не нужен обод для упора; он оставлял зазубренный, острый по краям разрез – весьма неаккуратный с виду, – но открыл коробку менее чем за две минуты.
  Я отогнул верхнюю сторону коробки и, заглянув внутрь, увидел кусок коричневого блестящего пластика, покрытого какими-то деталями – какие вы можете во множестве увидеть в любом радиомагазине. Я вытряс содержимое коробки себе на ладонь и посмотрел на лежащее передо мной устройство с недоумением и некоторой безнадёжностью.
  Кусок коричневого пластика служил базовой платой для какой-то электронной схемы, очевидно, весьма сложной. Я узнал сопротивления и транзисторы, но большинство деталей ни о чём мне не говорило. Прошло немало времени с тех пор, как я изучал радио, и технологическая лавина новых изобретений прошла мимо меня. В мои дни каждый компонент являлся отдельной деталью, а теперь микроэлектронщики засовывают целую сложную схему из множества компонентов в один кремниевый чип, который не разглядишь без микроскопа.
  – Что это? – спросила Элин со слабой надеждой на то, что я знаю ответ.
  – Будь я проклят, если хоть что-то понимаю, – признался я.
  Я посмотрел повнимательнее и попытался проследить какую-нибудь из цепей, но это оказалось невозможно. Данное устройство представляло из себя модульную конструкцию с несколькими печатными платами, установленными перпендикулярно базовой плате, и каждая из них ощетинилась десятками деталей явно не общепринятого дизайна, а одна, установленная в самой середине, имела металлический корпус любопытной формы, для которой не было объяснения – по крайней мере, на мой взгляд.
  Единственное, что здесь имело для меня какой-то смысл, были два обыкновенных винтовых контакта на конце базовой платы с маленькими медными табличками с подписями, прикреплёнными над ними. Один вывод был помечен "+", а другой "-", а выше находилась надпись "ПО v. 60…". Я сказал:
  – Это американские вольтаж и частота. В Англии мы используем 240 вольт и 50 герц. Давай будем считать, что здесь расположен вход.
  – Так, значит, это устройство, каким бы ни было его предназначение, американское.
  – Возможно, американское, – сказал я осторожно.
  Здесь отсутствовали элементы питания, и два контакта оставались не подсоединёнными, поэтому устройство в данный момент не работало. Вероятно, оно начнёт выполнять свою функцию, если на контакты подать ток напряжением 110 вольт и частотой 60 герц, но в чём заключается эта функция, я не имел ни малейшего представления.
  Данное устройство, чем бы оно не являлось, несомненно, было сверхсовременным устройством. Электроника ушла так далеко, что эта штуковина, умещающаяся на ладони моей руки, вполне могла оказаться каким-нибудь супер-компьютером, способным доказать, что e=mc, или, напротив, опровергнуть.
  Это могло также быть каким-нибудь хитроумным аппаратом для разогревания кофе, но я так не думал. Устройство не производило впечатления бытового прибора; оно было строго профессиональным, очень сложным и, очевидно, являлось продуктом длинной технологической цепи – технологической цепи в здании без окон, охраняемом людьми с твёрдыми лицами и большими пистолетами.
  Я спросил задумчиво:
  – Ли Нордлинджер всё ещё на базе в Кьеблавике?
  – Да, – ответила Элин. – Я видела его две недели назад.
  Я ткнул пальцем в плату.
  – Он единственный человек в Исландии, который способен хотя бы предположить, что это такое.
  – Ты собираешься ему её показать?
  – Не знаю, – медленно произнёс я. – Ли может опознать в ней потерянную собственность американского правительства, и поскольку он состоит на службе в американских военно-морских силах, то будет обязан по этому поводу что-нибудь предпринять. Кроме того, у меня вообще не должно быть такой штуки, и у него неизбежно возникнет множество вопросов.
  Я положил плату обратно в коробку, опустил крышку на место и замотал её изолентой.
  – Мне кажется, теперь, когда я открыл коробку, не стоит снова её прятать под бампер.
  – Слушай! – воскликнула Элин. – Это наш номер.
  Я протянул руку и повернул регулятор громкости, после чего голос в динамике стал хорошо слышен.
  – Сейдисфьердур вызывает семь-ноль-пять; Сейдисфьердур вызывает семь-ноль-пять.
  Я снял с крючка микрофон.
  – Семь-ноль-пять отвечает Сейдисфьердуру.
  – Сейдисфьердур вызывает семь-ноль-пять; связь с Лондоном установлена. Соединяю.
  – Спасибо, Сейдисфьердур.
  Характер шума, доносившегося из динамика, внезапно изменился, и очень далёкий голос сказал:
  – Давид Таггарт слушает. Это ты Слейд?
  Я ответил:
  – Я говорю по открытой линии – очень открытой линии. Будьте осторожны.
  Последовала пауза, после чего Таггарт сказал:
  – Понимаю. Кто говорит? Очень плохо слышно.
  Слышимость и правда была неважной. Его голос то усиливался, то становился совсем слабым и временами прерывался треском статического электричества. Я представился:
  – Это Стюарт.
  Из динамика донёсся какой-то неописуемый шум. Это могли быть помехи, но скорее всего Таггарта хватил апоплексический удар.
  – Какого чёрта ты там вытворяешь? – проревел он.
  Я посмотрел на Элин и подмигнул ей. По звуку его голоса было ясно, что Таггарт не на моей стороне, и теперь оставалось выяснить, поддерживает ли он Слейда. Он продолжил возмущённым тоном:
  – Я разговаривал со Слейдом сегодняшним утром. Он сказал, что ты пытался… э… расторгнуть его контракт. – Ещё один удобный эвфемизм. – И что произошло с Филипсом?
  – Каким ещё Филипсом? – спросил я озадаченно.
  – Ох! Ты должен его знать как Бушнера – или Грахама.
  – Его контракт я расторгнул, – сказал я.
  – Боже мой! – воскликнул Таггарт. – Ты что, сошёл с ума?
  – Я был вынужден это сделать до того, как он расторгнул мой контракт, – ответил я. – Здесь, в Исландии, очень жестокая конкуренция. Его послал Слейд.
  – Слейд рассказывал всё по-другому.
  – Не сомневаюсь, – сказал я. – Либо он слетел с катушек, либо присоединился к конкурирующей фирме. Кстати, я повстречал здесь нескольких её представителей.
  – Невозможно! – произнёс Таггарт твёрдо.
  – Представители конкурирующей фирмы?
  – Нет – Слейд. Такое просто немыслимо.
  – Как это может быть немыслимо, если я так думаю? – заметил я резонно.
  – Он с нами уже давно. Ты знаешь, сколько работы он проделал.
  – Маклин, сказал я, – Бурджес, Ким Филби, Блеик, Крогеры, Лонсдейл – все они были хорошими, преданными людьми, почему бы не добавить сюда и Слейда?
  Голос Таггарта стал резким.
  – Это открытая линия – следи за своим языком. Ты, Стюарт, не знаешь истинного положения дел. Слейд сказал, что товар всё ещё у тебя – это правда?
  – Да, – признался я.
  Таггарт перевёл дыхание.
  – Тогда ты должен вернуться в Акурейри. Я устрою так, чтобы Слейд нашёл тебя там. Передашь товар ему.
  – Единственное, что Слейд может у меня получить, это уведомление об окончательном увольнении, – сказал я. – Такое же, что я выдал Грахаму – или как его там зовут.
  – Ты хочешь сказать, что отказываешься подчиняться приказам, – произнёс Таггарт угрожающе.
  – До тех пор, пока они касаются Слейда, – ответил я. – Когда Слейд послал Грахама, моя невеста оказалась на его пути.
  Последовала долгая пауза, прежде чем Таггарт произнёс уже примирительным тоном:
  – Что-нибудь.?.. Она не.?..
  – Он проделал в ней дырку, – сказал я грубо, не заботясь о том, что это открытая линия. – Держите Слейда подальше от меня, Таггарт.
  Его так давно называли не иначе как сэр Давид Таггарт, что звук собственного неприкрашенного имени не доставил ему удовольствия и понадобилось некоторое время на то, чтобы он это проглотил. Наконец он сказал сдавленным голосом:
  – Так значит ты не примешь Слейда?
  – Я не приму Слейда даже с пачкой хрустящего рисового печенья. Я ему не доверяю.
  – А кого ты примешь?
  Над этим я должен был подумать. Прошло много времени с тех пор, как я покинул Департамент, и мне остались неизвестны те перемены, которые там произошли. Таггарт спросил:
  – Ты доверяешь Кейзу?
  Кейз был хороший человек; я его знал и верил ему, насколько вообще можно верить кому-нибудь в Департаменте.
  – Я согласен принять Джека Кейза.
  – Где ты встретишься с ним? И когда?
  Я сопоставил в уме время и расстояние.
  – У Гейзера – в пять часов пополудни послезавтра.
  Таггарт замолчал, и я слышал только треск статического электричества, бьющий в мои барабанные перепонки. Затем он сказал:
  – Это не подходит – послезавтра он ещё будет нужен мне здесь. Давай перенесём встречу на двадцать четыре часа. – Он тут же быстро спросил: – Где ты сейчас находишься?
  Я, усмехнувшись, посмотрел на Элин.
  – В Исландии.
  Даже эфирные помехи не могли заглушить скрежет в голосе Таггарта; он звучал как работающая бетономешалка.
  – Стюарт, я надеюсь, ты понимаешь, что тебе уже почти удалось провалить весьма важную операцию. Когда встретишься с Кейзом, ты получишь у него мои инструкции и сделаешь всё, как он скажет. Понятно?
  – Слейду лучше держаться от него подальше. Иначе всё отменяется. Вы посадите свою собаку на поводок, Таггарт?
  – Хорошо, – согласился Таггарт неохотно. – Я отзову его обратно в Лондон. Но ты заблуждаешься на его счёт, Стюарт. Вспомни, что он сделал с Кенникеном в Швеции.
  Это произошло так внезапно, что я разинул рот. Беспокойная мысль, свербившая в глубине моего мозга, вышла на поверхность, и это было похоже не взрыв бомбы.
  – Мне нужна некоторая информация, – сказал я быстро. – Она может мне понадобиться для успешного выполнения задания.
  – Хорошо. Что тебя интересует? – спросил Таггарт нетерпеливо.
  – Что есть в вашем досье насчёт алкогольных привязанностей Кенникена?
  – Что за чертовщина! – Проревел он. – Ты пытаешься надо мной подшутить?
  – Мне нужна информация, – повторил я спокойно. Я держал Таггарта на крючке, и он это понимал. Электронное устройство было у меня, а он не знал, где я нахожусь. Я вёл торговлю с позиции силы, и мне казалось, что он не будет удерживать второстепенную с виду информацию просто из чувства противоречия. Но он всё же попытался.
  – Это займёт время, – сказал он. – Перезвони мне попозже.
  – Теперь вы хотите надо мной подшутить, – заметил я. – Вокруг вас так много компьютеров, что электроны просто лезут из ваших ушей. Вам достаточно нажать одну кнопку, и вы получите ответ в течение двух минут. Так нажмите её!
  – Хорошо, – сказал он раздражённым тоном. – Подожди немного.
  У него были все основания для того, чтобы испытывать раздражение – с боссом редко разговаривают в такой манере.
  Я мог себе представить, что он делает. Банк данных, записанный на микропленке и управляемый компьютером в соединении с чудесами современного телевидения, менее чем через две минуты выдаст соответствующий набранному коду ответ на экран, установленный на его столе. Каждый видный член оппозиции занесён в эту библиотеку микрофильмов вместе со всеми известными фактами своей биографии, так что его жизнь была здесь препарирована, как бабочка в стеклянной коробочке. Второстепенные с виду сведения о человеке могут оказаться чертовски полезными, если их использовать в нужное время или в нужном месте.
  Наконец Таггарт сказал расплывчатым голосом:
  – Я получил его досье. – Помехи значительно усилились, и его слова доносились до меня словно с другой планеты. – Что ты хочешь знать?
  – Говорите громче – я вас плохо слышу. Я хочу знать о его алкогольных пристрастиях.
  Голос Таггарта стал сильнее, но ненамного.
  – Кенникен, по-видимому, пуританин, Он не пьёт, а после той роковой встречи с тобой не общается с женщинами. – В его голосе появился сарказм. – Кажется, ты лишил его последнего удовольствия в жизни. Тебе лучше присматривать… – Окончание фразы было смыто шумовым потоком.
  – Что вы сказали? – прокричал я.
  Голос Таггарта слабым призраком прорвался сквозь оглушительный треск статических разрядов. -… наилучшее… информации… Кении… Исланд… он…
  Это было всё, что я услышал, но даже коротких обрывков слов для меня оказалось достаточно. Я тщетно пытался восстановить связь, но ничего нельзя было сделать. Элин показала на небо, которое на западе сплошь затянули чёрные тучи.
  – Буря движется на восток; ты не сможешь наладить связь, пока она не минует.
  Я повесил микрофон на место.
  – Ублюдок Слейд! – воскликнул я. – Я был прав.
  – Что ты имеешь в виду? – спросила Элин.
  Я посмотрел на тучи, которые начали стягиваться над Дингьюфьеллом.
  – Я думаю, нам нужно убраться с этой дороги, – сказал я. – Мы должны где-то провести двадцать четыре часа, и я не хотел бы делать это прямо здесь. Давай доберёмся до Аскьи, пока буря не разразилась по-настоящему.
  
  Глава четвёртая
  1
  
  Большая кальдера вулкана – Аскья – прекрасное место, но только не в бурю. Далеко внизу ветер гнал волны в кратер-ном озере, и кто-то, возможно старик Один, вынул на небе затычку, и теперь дождь падал на землю сплошной пеленой и колыхавшимся от ветра занавесом. Было невозможно спуститься к озеру до тех пор, пока не высохнет ставший скользким от дождя пепел, и поэтому я съехал с дороги, и мы остановились возле внутренней стены кратера.
  Некоторых людей, я знаю, начинает бить дрожь при одной мысли о том, чтобы оказаться внутри кратера того, что в конце концов являлось живым вулканом; но Аскья последний раз громко заявил о себе в 1961 году и теперь некоторое время должен оставаться тихим, исключая возможные мелкие извержения. Если верить статистике, мы находились в полной безопасности. Я поднял верх "лендровера", увеличив внутреннюю высоту кузова, и теперь здесь на гриле жарились отбивные из молодого барашка, на сковородке потрескивала яичница, и мы, оставаясь сухими, пребывали в тепле и комфорте.
  Пока Элин жарила яичницу, я проверил ситуацию с горючим. В баке оставалось шестнадцать галлонов, и ещё восемнадцать галлонов хранилось в четырёх канистрах – достаточно для того, чтобы проехать шестьсот миль по хорошим дорогам. Но хорошие дороги здесь полностью отсутствовали, и в Обиггдире галлона нам в лучшем случае хватит на десять миль. Постоянные изменения уклона поверхности и её общая неровность означают частое включение нижних передач, которые жадно поглощают горючее, а ближайшая заправочная станция находилась далеко на юге. И всё же, по моим расчётам, мы имели достаточно топлива, чтобы добраться до Гейзера.
  Жестом фокусника Элин извлекла из холодильника две банки "карлсберга", и я, испытывая к ней глубокую благодарность, наполнил свой стакан. Глядя на то, как она поливает топлёным жиром яичницу, я заметил, что её лицо стало бледным и осунувшимся.
  – Как твоё плечо?
  – Онемело и болит.
  Этого и следовало ожидать.
  – После ужина я наложу тебе новую повязку, – сказал я и выпил из своего стакана, почувствовав во рту острое покалывание холодного пива. – Мне хотелось бы, чтобы ты находилась подальше отсюда, Элин.
  Она повернула голову и слабо улыбнулась.
  – Но тебе не удалось этого сделать. – Ловким движением лопаточки она перебросила яичницу на тарелку… – Хотя не могу сказать, что я испытываю здесь большое удовольствие.
  – Удовольствия тут не предусмотрены, – заметил я.
  Она поставила тарелку передо мной.
  – Почему тебя заинтересовали алкогольные пристрастия Кенникена? Это звучало бессмысленно.
  – Тут следует вернуться в далёкое прошлое, – сказал я.
  – Совсем молодым человеком Кенникен сражался в Испании на стороне республиканцев, и после того, как война была проиграна, он на некоторое время поселился во Франции, где активно работал на Народный фронт Леона Блюма, но я думаю, уже тогда он вёл двойную жизнь. Как бы то ни было, именно там он распробовал вкус кальвадоса – нормандского яблочного бренди. У нас есть соль?
  Элин передала солонку.
  – Как мне кажется, вскоре у него возникли проблемы с алкоголем, и он решил избавиться от них раз и навсегда, поскольку по сведениям, имеющимся в Департаменте, Кенникен не пьёт. Ты слышала, что сказал Таггарт.
  Элин начала резать хлеб.
  – Я совсем не понимаю, в чём здесь дело, – пожаловалась она.
  – Я уже приближаюсь к самому главному. Как большинство людей, у которых существуют проблемы с алкоголем, Кенникен способен не пить в течение многих месяцев, но когда дела начинают складываться неудачно и возрастает внешнее давление, он прикладывается к рюмке. И Бог свидетель, в нашей работе достаточно нервного напряжения. Но дело в том, что он тайный пьяница; я узнал об этом, только когда сблизился с ним в Швеции. Я нанёс ему неожиданный визит и застал его с глазами собранными в кучу и прикованными к бутылке кальвадоса – это единственный напиток, который он признаёт. Он был достаточно пьян для того, чтобы рассказать мне и об этом тоже. Короче говоря, я уложил его в постель и тактично удалился, после чего он никогда мне не напоминал про этот инцидент.
  Я взял кусочек хлеба и обмакнул его в яичный желток.
  – Когда агент возвращается в Департамент после выполнения задания, его тщательно допрашивают различные эксперты. Так произошло и со мной, когда я вернулся из Швеции, но поскольку я поднял шум из-за того, что случилось с Джимми Биркби, допросы, возможно, были проведены не столь тщательно, как следовало, и тот факт, что Кенникен пьёт, так и не попал в его досье. Как я недавно убедился, он до сих пор там отсутствует.
  – Я по-прежнему ничего не понимаю, – сказала Элин беспомощно.
  – Я как раз подошёл к самому главному. Когда Слейд приехал повидать меня в Шотландию, он рассказал о том, каким оказался характер ранения, которое я нанёс Кенникену, и пошутил по поводу того, что Кенникен скорее захочет поработать надо мною с острым ножом, чем предложить мне распить с ним бутылку кальвадоса. Откуда Слейд мог узнать про кальвадос? Он никогда не приближался к Кенникену ближе, чем на сто миль, и данный факт не указан в досье, хранящимся в Департаменте. Эта мысль долгое время сидела в моём подсознании и только сегодня днём вышла на поверхность.
  Элин вздохнула.
  – Это весьма шаткое доказательство.
  – Ты знаешь, как в суде разбираются дела об убийстве? Доказательство, на основании которого человека могут повесить, порою бывает очень шатким. Но добавь сюда следующее – русские получили свёрток, который, как они впоследствии выяснили, оказался фальшивкой. Следовало ожидать, что, узнав об этом, они придут за подлинной вещью, не так ли? Но кто пришёл за ней с глазами налитыми кровью? Не кто иной, как наш приятель Слейд.
  – Ты пытаешься доказать, что Слейд русский агент, – сказала Элин. – Но это невозможно себе представить. Кто несёт основную ответственность за ликвидацию агентурной сети Кенникена в Швеции?
  – Слейд задумал всю операцию. Он направил меня в нужном направлении, а затем нажал на курок.
  Элин пожала плечами.
  – Ну так что? Стал бы русский агент делать такое со своими?
  – Слейд теперь большой человек, – сказал я. – Следующий за Таггартом в очень важной сфере британской разведки. Порою он даже обедает с премьер-министром – он говорил мне об этом. Насколько важно было бы для русских иметь своего человека на таком посту?
  Элин посмотрела на меня так, словно я сошёл с ума. Я спокойно продолжил:
  – Тот, кто спланировал эту операцию, имел мозг сухой, как заплесневелая баранка, но дело сейчас совсем не в этом. Слейд находится в высшем эшелоне британской разведки, но как он туда попал? Ответ – разрушив русскую организацию в Швеции. Что более важно для русских? Сохранить свою шведскую агентурную сеть, которую при необходимости можно восстановить? Или продвинуть Слейда туда, где он теперь находится?
  Я постучал по столу рукояткой ножа.
  – Ты повсюду можешь столкнуться с таким же извращённым мышлением. Слейд приблизил меня к Кенникену, принеся в жертву Биркби; русские приблизили Слейда к Таггарту, принеся в жертву Кенникена и его организацию.
  – Но это глупо! – воскликнула Элин. – Зачем Слейду затевать такую сложную операцию с Биркби и с тобой, когда русские и так с ним сотрудничали?
  – Потому что всё должно выглядеть, как следует, – сказал я. – Ход операции внимательно изучали люди с намётанным взглядом, и здесь требовалась настоящая кровь, а не томатный кетчуп – чтобы всё было без обмана. Кровь обеспечил бедняга Биркби – и Кенникен добавил сюда свою долю.
  Внезапная мысль поразила меня.
  – Интересно, знает ли Кенникен, что произошло на самом деле? Его организация буквально взлетела под ним на воздух – несчастный не мог даже заподозрить, что хозяева предадут его, чтобы вывести Слейда на ударную позицию. – Я потёр подбородок. – Неужели он до сих пор погрязает в невежестве?
  – Это всё теория, – сказала Элин. – В реальной жизни такого не бывает.
  – Неужели? Бог ты мой, да тебе стоит только почитать опубликованные отчёты о ходе судебных разбирательств над шпионами, и ты поймёшь, что в жизни порой происходят весьма забавные вещи. Ты знаешь, почему Блейк был приговорён к сорока двум годам тюрьмы?
  Она покачала головой.
  – Я не читала про это.
  – Ты не нашла бы этого в печати, но по Департаменту ходил слух, что сорок два года тюрьмы соответствовали количеству наших агентов, пришедших к печальному концу из-за его предательства. Я не могу знать всей правды, так как он работал в другой организации, – но ты только представь себе, что способен натворить Слейд!
  – Так, значит, ты никому не веришь, – сказала Элин. – Какая тяжёлая у тебя жизнь!
  – Всё совсем не так плохо. Я верю Таггарту, до определённой степени, – и я верю Джеку Кейзу, человеку, которого встречу у Гейзера. Но Слейд – это совсем другое дело; он стал неосторожным и совершил две ошибки – одну насчёт кальвадоса, а другую, когда лично пришёл за свёртком.
  Элин иронически засмеялась.
  – И ты веришь Таггарту и Кейзу только потому, что они до сих пор не совершили ошибок, как ты это называешь?
  – Позволь, я изложу всё немного иначе, – сказал я. – Я убил Грахама, агента британской разведки, и значит, теперь я в трудном положении. Я смогу из него выбраться, только доказав, что Слейд русский агент. Если я это сделаю, то стану героем и снова буду чист. И мне сильно помогает то, что я ненавижу Слейда всей душой.
  – Но что, если ты ошибаешься?
  Я вложил в свой голос всю уверенность, на которую был способен.
  – Я не ошибаюсь, – сказал я, надеясь на то, что это правда. – У нас был длинный, тяжёлый день, Элин; но завтра мы сможем отдохнуть. Дай мне перевязать твоё плечо.
  Когда я уже заканчивал накладывать повязку, она спросила:
  – Как ты думаешь, что сказал Таггарт перед тем, как началась буря?
  Я не хотел думать про это.
  – Мне кажется, – произнёс я осторожно, – он сказал, что Кенникен в Исландии.
  
  2
  
  Несмотря на то, что я смертельно устал после целого дня, проведённого за рулём автомобиля, спалось мне плохо. Ветер, дувший с запада через кратер Аскья, с завыванием ударялся в наш "лендровер", заставляя его покачиваться на рессорах, а тяжёлые дождевые капли беспрестанно барабанили по крыше. Однажды я услышал какой-то грохот, словно упало что-то металлическое, но выбравшись наружу, не обнаружил никаких последствий и только насквозь промок, усугубив тем самым свои страдания. Наконец я провалился в тяжёлый сон, разбавленный дурными сновидениями.
  И всё же наутро, поднявшись и оглядевшись вокруг, я почувствовал себя лучше. Солнце сияло вовсю, в водах озера отражалось тёмно-голубое безоблачное небо, и в чистом, промытом дождём воздухе противоположная сторона кратера казалась удалённой на какой-то километр вместо имевшихся десяти. Я набрал воды, чтобы сварить кофе, и когда он был готов нагнулся и мягко ткнул Элин в рёбра.
  – Умф! – произнесла она нечленораздельно, ещё глубже зарывшись в спальный мешок. Я толкнул её ещё раз, после чего один голубой глаз открылся и с ненавистью посмотрел на меня сквозь растрёпанные белокурые волосы.
  – Прекрати!
  – Кофе, – сказал я и пронёс чашку у неё под носом.
  Она вернулась к жизни и вцепилась в чашку обеими руками. Взяв свой кофе и кружку горячей воды, я вышел наружу, где разложил свои бритвенные принадлежности на капоте машины и начал намыливать лицо. Я подумал, что после бритья было бы неплохо спуститься к озеру и искупаться. Я начал чувствовать себя грязным – Обиггдир очень пыльное место, – и мысль о чистой воде показалась мне совсем неплохой.
  Закончив скрести своё лицо и смыв с него остатки пены, я стал перебирать в уме те действия, которые мне было необходимо предпринять, самое важное из которых – это связаться с Таггартом, как только наступит время, удобное для того, чтобы застать его в офисе. Я собирался изложить ему детальное обвинение против Слейда.
  Элин вылезла из машины с кофейником в руках.
  – Ещё?
  – Спасибо, – сказал я, передав ей свою чашку. – Нас ждёт праздный день. – Я кивнул в сторону озера на дне кратера. – Хочешь поплавать?
  Наморщив лоб, она пошевелила своим раненым плечом.
  – У меня не получится плыть кролем, но, возможно, я смогу загребать одной рукой. – Она посмотрела на небо и произнесла с воодушевлением: – Какая прекрасная погода!
  Я увидел, как выражение её лица изменилось.
  – Что случилось?
  – Радиоантенна, – сказала она. – Её нет на месте.
  Я повернулся.
  – Проклятие!
  Это было совсем некстати. Я залез на капот и осмотрел повреждение. Не составляло никакого труда представить себе, что произошло. Неровные дороги Центральной Исландии способны разболтать любое соединение, не закреплённое сварочным швом; гайки, которые невозможно сдвинуть с места ключом, каким-то образом раскручиваются сами и слетают с болтов; шплинты отскакивают, и даже заклёпки не держатся на месте. Постоянно раскачивающаяся гибкая антенна особенно уязвима; я знал одного геолога, который терял их по три штуки в месяц. Вопрос заключался в том, когда именно мы её потеряли.
  Это случилось несомненно после моего разговора с Таггартом, возможно, во время сумасшедшего броска к Аскье, когда мы убегали от бури. Но потом я вспомнил металлический грохот, который слышал ночью; антенна могла разболтаться настолько, что её снесло сильным порывом ветра. Я сказал:
  – Может быть, она где-то здесь – достаточно близко. Давай посмотрим.
  Но мы не успели начать наши поиски, потому что я услышал знакомый звук – гул маленького самолёта.
  – Ложись! – скомандовал я быстро. – Не шевелись и не смотри вверх.
  Мы бросились на землю возле "лендровера" как раз в тот момент, когда из-за стены кратера появился лёгкий аэроплан, летящий на низкой высоте. Перевалив через край, он нырнул в кратер слева от нас. Я сказал:
  – Что бы ты ни делала, не поднимай головы. Ничто так не привлекает внимание, как белый овал лица.
  Самолёт на бреющем полёте миновал озеро, а затем развернулся и, перемещаясь по спирали, начал осмотр внутренней поверхности кратера. По взгляду, брошенному мельком, я понял, что это четырехместная "цессна". "Лендровер" стоял среди нагромождения больших камней, расщеплённых на блоки водой и льдом, и, возможно, с воздуха заметить его будет непросто, при условии, что мы будем по-прежнему неподвижны.
  Элин сказала тихо:
  – Ты думаешь, это ищут нас?
  – Ничего другого тут нельзя предположить, – ответил я. Это мог бы быть чартерный аэроплан, полный туристов, осматривающих Обиггдир с воздуха, но сейчас ещё слишком рано – туристы редко просыпаются раньше девяти часов.
  Тут я совершил открытие, которое раньше не приходило мне в голову. Чёрт возьми! Слейд был прав, у меня слишком долго отсутствовала практика. Дорог в Обиггдире имелось совсем немного, и было несложно держать их под наблюдением с воздуха, направляя наземный транспорт по радио. Тот факт, что мой "лендровер" имел длинную колёсную базу, существенно облегчал идентификацию – такие машины встречались здесь нечасто.
  Самолёт закончил облёт кратера и, снова набрав высоту направился на северо-запад. Я проводил его взглядом, но не сдвинулся с места. Элин спросила:
  – Думаешь, нас заметили?
  – Пока не знаю. Перестань задавать бессмысленные вопросы – и не шевелись, поскольку он может сделать ещё один заход.
  Я дал ему пять минут и использовал это время для того, чтобы обдумать наше положение. То, что купание в озере отменяется, было совершенно ясно. Аскья являлась уединённым местом, как всякое другое во внутренней части Исландии, но здесь имелся один существенный изъян – колея, ведущая к кратеру, отходила от главной дороги и обрывалась здесь, образуя тупик, – и если кто-нибудь блокирует выход, мы не сможем его миновать, по крайней мере на "лендровере". А я не испытывал иллюзий насчёт возможности добраться куда-нибудь пешком – таким путём в Обиггдире можно легко прийти к смерти.
  – Нам нужно побыстрее убираться отсюда, – сказал я. – Я хочу как можно быстрее оказаться на главной дороге, где у нас будет некоторая свобода действий. Давай, собирайся!
  – Завтрак?
  – Завтрак подождёт.
  – А радиоантенна?
  Я замер в нерешительности. Нам нужна эта антенна – я должен поговорить с Таггартом, но если нас заметили с воздуха, тогда сейчас в сторону Аскьи на полной скорости движется машина, набитая людьми с пушками, и я не знал, сколько времени осталось в нашем распоряжении. Возможно, антенна лежит где-то поблизости, но, с другой стороны, она вполне могла отвалиться где-нибудь на дороге в нескольких милях отсюда.
  Я принял решение.
  – Чёрт с ней! Поехали.
  Кроме кофейных чашек и моих бритвенных принадлежностей нам было нечего собирать, и через две минуты мы выбрались из кратера по узкой колее. Нам предстояло проехать десять километров до главной дороги, и пока я вёл машину, у меня на лбу выступили капельки пота от страха перед тем, что нас могло там поджидать, но всё обошлось. Я повернул направо, и мы устремились на юг.
  Через час я остановился возле развился дорог. Слева от нас протекала Иекулса а Фьеллум, теперь близкая к своему истоку и лишённая той могучей силы, которую она демонстрировала у Деттифосса. Я сказал:
  – Здесь мы и позавтракаем.
  – Почему именно здесь?
  Я показал на развилку впереди.
  – Тут у нас есть выбор из трёх возможных вариантов – повернуть назад, либо воспользоваться одной из этих дорог. Если самолёт вернётся и заметит нас, я предпочёл бы, чтобы это произошло именно здесь. Он не может находиться в воздухе вечно, поэтому мы будем оставаться на месте, пока самолёт не улетит, заставив его гадать, каким путём мы направились.
  Пока Элин готовила завтрак, я взял карабин, который был изъят мною у Грахама, и проверил его. Первым делом я его разрядил и заглянул в ствол. Я не почистил карабин после стрельбы, а так не следовало обращаться с хорошим оружием. К счастью, современный порох не обладает сильной коррозионной активностью, и один день задержки с чисткой не способен причинить такой непоправимый вред, как в былые времена. Ввиду того, что у меня отсутствовали ружейная смазка и специальный растворитель, я воспользовался машинным маслом.
  Закончив чистку, я проверил наличие боеприпасов. Грахам зарядил карабин из пачки, содержащей двадцать пять патронов; один выстрел произвёл он, и три пули израсходовал на Слейда я – итого остался двадцать один. Я установил прицельную планку на сто ярдов, так как если дело дойдёт до стрельбы, мне вряд ли придётся вести огонь по целям, удалённым на большее расстояние. Только киногерои, имеющие при себе невиданное оружие, снаряжённое неизвестными боеприпасами, способны поражать своих недругов с пятисот ярдов.
  Я положил карабин туда, откуда мог его легко достать, и поймал неодобрительный взгляд Элин.
  – Хорошо, что по-твоему я должен делать? – спросил я оборонительным тоном. – Начать бросаться камнями?
  – Я ничего не говорила, – сказала она.
  – Да, не говорила, – согласился я. – Пойду искупаюсь в реке. Крикни, когда у тебя всё будет готово.
  Но сначала я взобрался на маленький бугорок, откуда мог окинуть взглядом окрестности. До самого горизонта не было заметно никакого движения, и такая картина являлась обычной для Исландии. Успокоившись, я спустился к реке, вода которой имела серо-зелёный цвет и была обжигающе холодной, но после первых мучительных секунд я почувствовал себя совсем неплохо. Освежённый купанием, я вернулся к машине и с жадностью набросился на свой завтрак.
  Элин посмотрела на карту.
  – Каким путём ты собираешься направиться?
  – Я хочу проехать между ледниками Хофсйекюдль и Ватнайекюдль, – ответил я. Значит, от развилки мы повернём налево.
  – Эта дорога с односторонним движением, – сказала Элин и передала мне карту.
  Совершенно верно. Зловещий красный пунктир, изображённый вдоль линии дороги, означал следующее: Adeins faert til austurs – проезд только в восточном направлении. Нам же было необходимо проехать на запад.
  Я нахмурился. Некоторые люди думают, что если ошибочно названная Гренландия[5] вся покрыта льдом, то в Исландии льда на самом деле совсем немного. Они глубоко заблуждаются. Тридцать шесть ледников покрывают одну восьмую часть всей территории страны, и один из них – Ватнайекюдль – занимает большую площадь, чем все ледовые поля Скандинавии и Альп взятые вместе.
  Холодные просторы Ватнайекюдля лежали к югу от нас, и дорога, идущая на запад, огибала его справа по задней части массивного конуса Тредладингьи, – Замка Троллей, – огромного щитового вулкана. Я никогда не ездил этим путём, но прекрасно себе представлял, почему движение по дороге было односторонним. Она проходила по самому краю отвесных утёсов и изобиловала слепыми поворотами, на которых можно было легко столкнуться с кем-нибудь лбами, далее не успев поспорить, кому проехать первым.
  Я вздохнул и взвесил другие возможности. Правая дорога увела бы нас на север, в направлении, противоположном тому в котором я хотел ехать. Вернуться назад было бы для нас ещё более губительно, поскольку это означало тройное увеличение километража. География Исландии имела свою безжалостную логику, которая сильно ограничивала выбор маршрутов.
  Я сказал:
  – Попробуем проехать по кратчайшему пути, уповая на бoгa, что по дороге никого не встретим. Сезон ещё только начался, и наши шансы совсем не плохи. – Я улыбнулся Элин. – Не думаю, чтобы поблизости нашёлся хотя бы один полицейский, который смог бы выписать нам квитанцию о штрафе.
  – И здесь нет скорой помощи, чтобы подобрать нас со дна ущелья, – заметила Элин.
  – Я осторожный водитель, такого никогда не случится.
  Элин спустилась к реке, а я снова взобрался на холм. Всё было тихо. На дороге, протянувшейся назад к Аскье, не было заметно облачка пыли, которое сказало бы о преследующем нас автомобиле, в небе не жужжали загадочные аэропланы. Я подумал, не позволил ли я своему воображению сыграть над собою злую шутку. Возможно, я убегал от фантома, порождённого моим мозгом.
  "Виновный бежит от собственной тени". А я был виновен, да ещё как! Я утаил свёрток от Слейда, основываясь только на чистой интуиции – подозрении, которое Таггарт счёл безосновательным. И я убил Грахама! Что касалось Департамента, то там меня уже предали суду, сочли виновным и вынесли приговор, и мне было интересно, какой окажется позиция Джека Кейза, когда я встречусь с ним у Гейзера.
  Я увидел, что Элин возвращается к "лендроверу", поэтому последний раз окинул взглядом окрестности и, спустившись с холма, направился к ней. Её волосы были влажными, а щёки становились всё розовее по мере того, как она вытирала лицо полотенцем. Я подождал, пока она поравняется со мной, а затем сказал:
  – Теперь ты влипла в это дело так же, как и я, следовательно, тоже имеешь право голоса. Что, по-твоему, я должен делать?
  Она опустила полотенце и посмотрела на меня задумчиво.
  – Я бы сделала то, что делаешь ты. Ты уже составил план. Встреться с тем человеком у Гейзера и отдай ему эту… штуку, чем бы она ни являлась.
  Я кивнул.
  – А что если кто-нибудь попытается остановить нас?
  Она заколебалась.
  – Если это будет Слейд, тогда отдай ему устройство. А если Кенникен… – Она остановилась и медленно покачала головой.
  Я понял, в чём причина её сомнений. Я мог договориться со Слейдом и, отдав ему то, что он хотел, уйти невредимым, но Кенникен этим не удовлетворится – он жаждет моей крови. Я сказал:
  – Предположим, это будет Кенникен – что тогда я должен делать?
  Она упала духом.
  – Я думаю, ты захочешь с ним сразиться – использовать свою винтовку. Ты захочешь его убить. – В её голосе было отчаяние.
  Я взял её за руку.
  – Элин, я не убиваю людей без разбора. Я не психопат. Я тебе обещаю, что не будет убийств, пока этого не потребует самооборона; пока моя жизнь не окажется в опасности – или твоя.
  – Мне очень жаль, Алан, – сказала она. – Но такая ситуация мне совсем незнакома. Я никогда не сталкивалась ни с чем похожим.
  Я махнул рукой в сторону холма.
  – Я кое о чём подумал, пока там стоял. Мне пришло в голову, что, возможно, моя оценка ситуации полностью ошибочна – что я неверно сужу о людях и их поступках.
  – Нет! – сказала она твёрдо. – У тебя есть серьёзные обвинения против Слейда.
  – И всё же ты хочешь, чтобы я отдал ему устройство?
  – Зачем оно мне? – вскричала она. – Или тебе? Отдай его ему, когда придёт время, – и снова будем жить своей собственной жизнью.
  – Я бы хотел сделать всё именно так, – сказал я. – Если только мне позволят. – Я посмотрел на солнце, которое стояло уже высоко. – Садись в машину, нам пора отправляться в путь.
  Когда мы подъехали к развилке, я взглянул на застывшее лицо Элин и вздохнул. Я хорошо понимал её позицию, которая ничем не отличалась от позиции любого другого исландца. Давно прошли те дни, когда викинги наводили страх на всю Европу, и исландцы столько лет прожили в изоляции, что дела остального мира стали для них чуждыми и непонятными.
  Свою единственную битву за политическую независимость от Дании они выиграли путём мирных переговоров. Изолированное положение Исландии вовсе не означает, что её экономика выключена из мировой торговли – разумеется, это не так, но торговля есть торговля, а война, неважно открытая или тайная, являлась занятием для других сумасшедших народов, но не для трезвых, разумных исландцев.
  Они были абсолютно уверены в том, что никто не позарится на их страну, и поэтому не имели собственных вооружённых сил. В конце концов если исландцы со своим тысячелетним опытом до сих пор с трудом вырывали у этой земли средства для существования, то кто ещё в здравом уме захочет себе того же?
  Миролюбивый народ, лишённый опыта ведения войны. Не было ничего удивительного в том, что Элин находила ту подпольную борьбу, в которую я оказался вовлечён, отвратительной и грязной. Я и сам чувствовал себя не особенно чистым.
  
  3
  
  Дорога была плохой.
  Она была плохой уже в месте нашей последней остановки и постепенно становилась всё хуже по мере того, как мы, миновав реку, начали карабкаться в гору под ледяными полями Ватнайекюдля. Я полз на пониженной передаче и полном приводе по дороге, петляющей по склонам отвесных утёсов, которая так часто меняла направление и поворачивала назад, что порой мне казалось, будто я еду по собственным следам. Её ширины было достаточно только для одного автомобиля, и, огибая каждый угол, я искренне надеялся на то, что не столкнусь за поворотом со встречной машиной.
  Однажды нас занесло в сторону, и я почувствовал, что "лендровер", вращая в воздухе задними колёсами, медленно сползает к краю пропасти. Я до упора нажал на газ и понадеялся на лучшее. Передние колёса зацепились за грунт и вытащили нас. Вскоре после этого я остановился на относительно прямом участке, и когда снял руки с руля, обнаружил, что они влажные от пота.
  Я вытер их насухо.
  – Это был чертовски рискованный трюк.
  – Может быть, я поведу немного? – спросила Элин.
  Я покачал головой.
  – Только не с твоим больным плечом. Кроме того, это не вождение – это постоянное ожидание встретить кого-нибудь за каждым углом. – Я посмотрел через край утёса. – Одному из нас пришлось бы оттуда выбираться, а это совершенно невозможно.
  Остаться внизу навсегда было наилучшим из того, что могло с нами случиться, о худшем же не хотелось и думать. Неудивительно, что движение по дороге было односторонним.
  – Я пойду впереди, – сказала Элин. – Я буду смотреть, что за поворотом, и направлять тебя.
  – Так мы потеряем целый день, – возразил я. – А нам предстоит проехать долгий путь.
  Она ткнула пальцем вниз.
  – Это лучше, чем оказаться там. Кроме того, мы едем ненамного быстрее, чем я хожу пешком. На прямых отрезках я смогу садиться на передний бампер и буду спрыгивать с него перед поворотами.
  У этой идеи были свои достоинства, но она не вызывала у меня особого энтузиазма.
  – Такие упражнения пойдут не на пользу твоему плечу.
  – Я буду пользоваться другой рукой, – произнесла она нетерпеливо и, открыв дверцу машины, выскочила наружу.
  Когда-то в Англии существовал закон, согласно которому впереди каждого экипажа на механической тяге должен был идти человек с красным флагом, чтобы предупреждать беспечных граждан о той неумолимой силе, что двигалась следом за ним. Я никогда не предполагал, что окажусь в подобном положении, но таков прогресс.
  Элин ехала на бампере, пока мы не приближались к повороту, и когда я притормаживал, спрыгивала с него. Притормозить было совсем несложно, даже когда дорога шла под уклон; всё, что от меня требовалось, это убрать ногу с акселератора. Я включил самую низкую передачу, которая только была возможна, а на "лендровере" она весьма особенная. Её передаточное число, составляющее примерно 40:1, даёт сильную тягу и позволяет эффективно тормозить двигателем. По ровной дороге при таких низких оборотах карданного вала моя старушка выжимала девять миль в час при мощности в девяносто пять лошадиных сил – именно в такой тяге я нуждался на этих американских горках. Но в подобном режиме работы двигателя потребление горючего возрастало неимоверно.
  Итак, Элин направляла меня на каждом повороте, а затем проезжала на бампере до следующего. Казалось бы, это было весьма утомительным занятием, но, как ни странно, скорость нашего продвижения заметно возросла. Мы проехали в такой необычной манере достаточно долгий путь, когда внезапно Элин вытянула руку в указующем жесте не вниз, на дорогу, а в небо, справа от себя. Она поспешила назад к машине, а я высунул голову в окно, чтобы посмотреть, что же она увидела.
  Вертолёт парил над щитом Тредладингьи, как кузнечик, солнце выделяло на фоне неба диск его вращающегося ротора и отбрасывало отражение от стеклянного кокпита, который конструкторы поместили туда по каким-то своим загадочным причинам. Мне часто доводилось летать на вертолёте, и я знал, что в солнечный день в такой кабине чувствуешь себя, как зрелый помидор под стеклом теплицы.
  Но в тот момент я не думал об этом, поскольку Элин подошла к "лендроверу" не с той стороны.
  – Перейди на другую сторону, – крикнул я. – И держись под прикрытием машины.
  Я вынырнул из двери на противоположной стороне, там, где находилась стена утёса. Элин присоединилась ко мне.
  – Неприятности?
  – Возможно. – Я приоткрыл дверь и положил руку на карабин. – До сих пор мы не встретили ни одного автомобиля, но уже второй летательный аппарат интересуется нами. Это выглядит неестественно.
  Я выглянул из-за задней части "лендровера", держа оружие незаметно. Вертолёт по-прежнему направлялся к нам, теряя высоту. Когда он оказался достаточно низко, его нос задрался вверх, и сделав в воздухе неуклюжий реверанс, вертолёт завис на месте примерно в ста ядрах от нас. Затем он начал, как лифт, опускаться вертикально вниз, пока не оказался на одном уровне с нами.
  Покрывшись холодным потом, я сжал в руках карабин.
  Сидя на этом уступе, мы находились в положении жестяных уток в тире, и единственной защитой от пуль являлся "лендровер". Это достаточно крепкий автомобиль, но в тот момент я хотел, чтобы на его месте оказался броневик. Вертолёт покачивался в воздухе, внимательно нас изучая, но я не мог различить никакого движения за солнечными бликами, отбрасываемыми стёклами кабины.
  Затем фюзеляж начал медленно поворачиваться, пока не оказался к нам боком, и я издал глубокий вздох облегчения. Большими буквами вдоль всего корпуса было написано единственное слово – NAVY, и, расслабившись, я положил карабин и вышел на открытое пространство. Если и существовало в Исландии место, где не мог находиться Кенникен, так это на борту вертолёта Сикорский LH-34 американских военно-морских сил.
  Я махнул рукой и сказал Элин:
  – Всё в порядке, можешь выйти.
  Она присоединилась ко мне, и мы стали вместе следить за вертолётом. Боковая дверь скользнула в сторону, и за ней показался один из членов экипажа в белом защитном шлеме.
  Он высунулся наружу, держась рукой за поручень, и сделал другой рукой вращательное движение, после чего прижал кулак к уху. Он повторил такой жест три-четыре раза, прежде чем я понял, что это означает.
  – Он хочет, чтобы мы воспользовались телефоном, – сказал я. – К сожалению, мы не имеем такой возможности. – Я залез на крышу "лендровера" и показал как можно более выразительно на то место, где раньше находилась антенна. Вертолётчик сразу всё понял; он махнул рукой и скрылся внутри кабины, закрыв за собой дверь. В течение нескольких секунд вертолёт набрал высоту, и его фюзеляж начал поворачиваться, пока не оказался направленным на юго-запад, после чего он стал быстро удаляться и вскоре исчез, и только слабеющий рокот винтов доносился до нас ещё некоторое время.
  Я посмотрел на Элин.
  – Что бы это могло значить, как ты полагаешь?
  – Похоже, они хотели поговорить с тобой. Возможно, вертолёт приземлится на дороге где-нибудь подальше.
  – Здесь он совершенно точно не смог бы совершить посадку, – заметил я. – Может быть, ты и права. Я с удовольствием вернулся бы в Кьеблавик с комфортом. – Я посмотрел на голубое небо, в котором только что исчез вертолёт. – Но никто не говорил мне, что в этом замешаны американцы.
  Элин посмотрела на меня искоса.
  – Замешаны в чём?
  – Не знаю, чёрт возьми! Но очень хотел бы узнать. – Я вернул карабин на место. – Что ж, пока удовольствуемся тем, чем мы располагаем.
  Мы продолжили свой путь по этой проклятой дороге, поворот за поворотом, вверх и вниз, но в основном вверх, пока не забрались к самому краю Ватнайекюдля, вплотную ко льду. Отсюда дорога могла идти только в одном направлении, поэтому она повернула под прямым углом к леднику и постепенно начала спускаться вниз. Нам встретился ещё один особенно неприятный участок, когда мы перебирались через боковой отрог Тредладингьи, но потом дорога улучшилась, и я вернул Элин в машину.
  Окинув мысленным взором проделанный нами путь, я поблагодарил Бога за то, что день был ясным и солнечным. Если бы стоял туман или, тем более, моросил дождь, проехать по этой дороге было бы невозможно. Сверившись с картой, я обнаружил, что мы уже миновали участок с односторонним движением, чему тоже был несказанно рад.
  Элин выглядела усталой. Ей пришлось пройти большое расстояние по неровной дороге, множество раз спрыгивать с бампера и запрыгивать на него, и теперь её лицо заметно осунулось. Я посмотрел на часы и сказал:
  – Мы почувствуем себя лучше после еды, и горячий кофе подкрепит наши силы. Остановимся здесь ненадолго.
  И это оказалось ошибкой.
  Я понял, что совершил ошибку, через два с половиной часа. Мы потратили час на еду и отдых, а затем ехали ещё в течение полутора часов, пока не оказались возле широко разлившейся реки. Я остановил машину возле края воды, где колея исчезала в реке, и вышел наружу, чтобы изучить возникшую проблему.
  Я оценил глубину потока и посмотрел на сухие камни лежащие на берегу.
  – Чёрт возьми, уровень воды всё ещё поднимается. Если бы мы не останавливались, то час назад проехали бы здесь совершенно спокойно. Теперь я не уверен, сможем ли мы это сделать.
  Ватнайекюдль недаром называют "Водный Ледник". Он формирует речную сеть Восточной и Южной Исландии – огромный резервуар замёрзшей воды, которая при медленном таянии разливается по поверхности земли многочисленными водотоками. Ещё недавно я благодарил Бога за то, что день выдался солнечным, то теперь мне пришлось об этом пожалеть, поскольку в солнечные дни реки особенно полноводны. Лучше всего пересекать ледниковую реку на рассвете, когда уровень в ней низок. В течение дня, особенно в ясную солнечную погоду, таяние льда становится более интенсивным, и уровень воды в потоках достигает своего пика после полудня. Эта конкретная река ещё не достигла пика полноводности, но уже была слишком глубока для того, чтобы её форсировать.
  Элин сверилась с картой.
  – Куда нам нужно добраться? Сегодня, я имею в виду.
  – Я хотел выбраться на Сиренгисандурскую дорогу. Это более-менее постоянный маршрут; как только мы окажемся там, доехать до Гейзера станет проще простого.
  Она измерила расстояние.
  – Шестьдесят километров, – сказала она и сделала паузу.
  Я увидел, что её губы шевелятся.
  – В чём дело?
  Она подняла голову.
  – Я считала, – пояснила она. – На этих шестидесяти километрах нам предстоит пересечь шестнадцать рек, прежде чем мы достигнем дороги на Сиренгисандур.
  – Бог ты мой! – воскликнул я.
  Обычно в своих путешествиях по Исландии я никуда особенно не торопился. Я никогда не подсчитывал количество рек, и если одна из них вставала на моём пути непреодолимым барьером, мне ничего не стоило остановиться и подождать несколько часов, пока уровень не упадёт. Но времена изменились.
  Элин сказала:
  – Нам придётся разбить здесь лагерь.
  Я посмотрел на реку и понял, что должен принимать решение быстро.
  – Я думаю, нам надо попробовать перебраться на другой берег.
  Элин взглянула на меня с недоумением.
  – Но почему? Всё равно до завтра ты не сможешь пересечь другие реки.
  Я бросил в воду гальку. Если она и подняла волны, я этого не увидел, поскольку их стёрло быстрым потоком. Я сказал:
  – Если доверять моей интуиции, к нам приближается нечто злое. – Я повернулся и показал на дорогу. – Я и думаю, что оно приближается с этой стороны. Если мы вынуждены остановиться, то я предпочёл бы сделать это на другом берегу реки.
  Элин с сомнением посмотрела на быстрое течение в середине потока.
  – Это будет опасно.
  – Остаться здесь, возможно, будет ещё более опасно. – Я испытывал какое-то неприятное чувство, которое, вероятно, являлось просто неосознанным протестом против того, чтобы оказаться застигнутым в позиции, лишённой путей к отступлению. По этой причине я покинул Аскью и по этой причине я хотел форсировать реку. Может быть, просто моё тактическое чутьё обострилось после долгого пребывания в состоянии спячки. Я сказал:
  – Через пятнадцать минут форсировать реку станет ещё опаснее, так что поехали.
  Я решил проверить, на самом ли деле то место, где дорога пересекала реку, было наиболее удобным. Это могло оказаться пустой тратой времени, но сделать такую проверку всё же было необходимо. Однако форсировать поток как выше по течению, так и ниже оказалось невозможно по различным причинам – либо из-за большой глубины, либо из-за крутых берегов, поэтому я сконцентрировался на лежащем передо мной броде, надеясь на то, что контакт с дном будет достаточным.
  Снова переключившись на самую низкую передачу, я медленно заехал в реку. Быстрый поток закрутился водоворотом возле колёс автомобиля, поднимая волны, которые разбивались о боковую поверхность кабины.
  В середине реки глубина возросла, и каждую секунду я ожидал, что вода вот-вот хлынет из-под дверей. Но, что представляло для нас большую угрозу, сила потока здесь значительно возросла, и в какой-то момент я почувствовал, как машина дёрнулась в сторону и немного приподнялась вверх – её вот-вот могло снести течением.
  Я вдавил педаль газа до пола и направил автомобиль к мелководью у противоположного берега. Передние колёса заскребли по дну реки, но задняя часть "лендровера" всё-таки потеряла опору, и её протащило в сторону, так что берега он достиг боком и, неуклюже взобравшись на покрытый мхом бугорок лавы, замер на нём, а с него стекала вода, как с лохматой собаки после купания.
  Я выехал на дорогу, и мы запрыгали по застывшим волнам лавы, пока наконец не достигли относительно ровной поверхности, где я выключил двигатель и посмотрел на Элин.
  – Думаю, что сегодня мы больше не будем перебираться через реки. Этой мне вполне достаточно. Слава Богу, у нашего автомобиля полный привод на четыре колеса.
  Лицо Элин заметно побледнело.
  – Это был неоправданный риск, – сказала она. – Нас могло унести течением.
  – Но этого не произошло, – заметил я и снова завёл двигатель. – Сколько до следующей реки? Мы разобьём там лагерь и пересечём её на рассвете.
  Она сверилась с картой.
  – Около двух километров.
  Мы двинулись дальше и вскоре оказались возле реки номер два, которую тоже переполняли талые воды Ватнайекюдля. Я повернул машину и направил её в сторону нагромождения камней, где и остановился, скрывшись из вида как со стороны реки, так и с дороги – ещё один хороший тактический принцип.
  Я чувствовал раздражение. Было ещё не слишком поздно, и оставшиеся несколько часов дневного света мы могли использовать для того, чтобы покрыть ещё несколько десятков миль, если бы не эти проклятые реки. Но ничего не оставалось делать, кроме как ждать следующего дня, когда уровень воды спадёт. Я сказал:
  – Ты выглядишь усталой, у тебя был тяжёлый день.
  Элин слабо кивнула и выбралась из машины. Я заметил, что она придерживает правую руку, и спросил:
  – Как плечо?
  Она состроила гримасу.
  – Онемело.
  – Мне лучше взглянуть на него.
  Я поднял раскладную крышу "лендровера" и поставил кипятить воду, а Элин села на скамью и попыталась снять с себя свитер. У неё ничего не получилось, поскольку она не могла поднять правую руку. Я помог ей, но несмотря на все мои предосторожности, её лицо исказилось от боли. Она, вполне естественно, не одела под свитер бюстгальтер, так как плечевая бретелька врезалась бы прямо в рану.
  Я снял повязку и посмотрел на её плечо. Рана была покрасневшей и воспалённой, но я не заметил следов гноя, который говорил бы о занесённой инфекции, Я сказал:
  – Я тебя предупреждал, что скоро ты начнёшь её чувствовать. Подобные ранения могут причинять адскую боль, так что не надо поджимать губы – я знаю, какие у тебя ощущения.
  Она скрестила руки на груди.
  – Такое случалось и с тобой?
  – Однажды меня зацепило пулей по рёбрам, – ответил я, наливая в чашку тёплую воду.
  – Так вот откуда у тебя тот шрам.
  – Твоё ранение значительно хуже, поскольку пуля задела трапециевидную мышцу, которую ты постоянно напрягаешь. На самом деле тебе необходимо носить руку на перевязи – я посмотрю, что тут можно приспособить. – Я промыл рану и наложил повязку с медикаментами из аптечки первой помощи, затем помог ей надеть свитер. – Где твой шарф – новый, из шерсти?
  Она вытянула руку.
  – Вон в том ящике.
  – Значит он и послужит тебе в качестве перевязи. – Я достал шарф и пристроил на нём её руку так, чтобы плечо находилось в максимальной неподвижности. – Теперь просто сиди здесь и смотри, как я готовлю ужин.
  Я решил, что пришло время открыть коробку с лакомствами – маленькой коллекцией деликатесов, которые мы берегли для особого случая. Нам обоим было необходимо взбодриться, а ничто так не укрепляет присутствие духа, как первоклассные продукты, извлечённые из заначки. Я не знаю, осведомлены ли мистер Фортнум и мистер Масон о той радости, которую они доставляют путешественникам, заброшенным в далёкие земли, но после устричного супа, целиком зажаренных перепёлок и груш, законсервированных в коньяке, у меня возникло желание написать им благодарственное письмо.
  За едой на щёки Элин начал возвращаться румянец. Я настоял на том, чтобы она не пользовалась правой рукой, но у неё не возникало такой необходимости – тёмное, нежное мясо перепёлки отделялось от костей при лёгком прикосновении вилки, и с этим блюдом ей удалось справиться довольно легко. Приготовленный мною кофе мы разбавили бренди, которое я захватил с собой для медицинских целей.
  Прихлёбывая свой кофе, она вздохнула.
  – Как в старые добрые времена, Алан.
  – Да, – произнёс я лениво. Я и сам чувствовал себя значительно лучше. – Но тебе пора спать. Завтра мы отправимся в путь очень рано.
  Я решил, что в три часа утра будет уже достаточно светло для того, чтобы управлять автомобилем, и уровень воды в реке в это время также будет минимальным. Я нагнулся и взял бинокль.
  – Куда ты собрался? – спросила она.
  – Просто оглядеться по сторонам. А ты ложись спать.
  Элин сонно моргнула глазами.
  – Я и в самом деле устала, – призналась она.
  В этом не было ничего удивительного. Мы долгое время находились в пути, а трястись по ухабам Обиггдира занятие не из приятных – нам удалось провалиться в каждую рытвину, что попадались нам по дороге. Я сказал:
  – Ложись спать и ни о чём не беспокойся – я скоро вернусь.
  Я повесил бинокль себе на шею, открыл заднюю дверь и спрыгнул на землю. Я уже почти ушёл, когда, повинуясь внезапному импульсу, повернулся, сунул руку в кабину и достал карабин. Элин, кажется, не заметила, что я сделал.
  Сначала я осмотрел реку, которую нам предстояло пересечь. Она была достаточно полноводной, но, судя по влажным камням, обнажившимся в русле, уровень уже начал спадать. К рассвету пересечь реку станет совсем легко, и мы успеем перебраться через остальные водотоки, лежащие между нами и Сиренгисадуром, до того, как разлив талых вод сделает это невозможным.
  Перекинув карабин через плечо, я зашагал обратно по дороге в сторону реки, которую мы недавно форсировали, удалённой от нашего лагеря на расстояние чуть более одной мили. Я приблизился к ней, соблюдая осторожность, но кругом всё было тихо. Река текла и бурлила, и ничто не вызывало тревогу. Я осмотрел в бинокль линию горизонта, затем сел на землю, прислонившись спиной к покрытому мхом валуну, закурил сигарету и приступил к размышлениям.
  Меня беспокоило плечо Элин; не то чтобы меня особенно беспокоило его состояние, но доктор сделал бы для неё больше, чем я, и эта тряска по бездорожью явно не шла ей на пользу. Вероятно, будет трудно объяснить доктору, как Элин смогла получить явно огнестрельную рану, но при неосторожном обращении с оружием порой происходят несчастные случаи, и я решил, что если буду говорить уверенно, мне удастся списать всё на роковую неосторожность.
  Я провёл на том месте около двух часов, в течение которых курил, думал и смотрел на реку, но к концу этого времени мне в голову не пришло ничего нового, несмотря на отчаянное напряжение моих мозгов. Факт появления американского вертолёта был фрагментом головоломки, который никуда не подходил. Посмотрев на часы, я обнаружил, что уже больше десяти, поэтому закопал все окурки, взял в руки карабин и приготовился идти обратно.
  Поднявшись на ноги, я заметил нечто такое, что заставило меня внутренне напрячься – отдалённое облачко пыли на другой стороне реки. Положив карабин и подняв к глазам бинокль, я увидел маленькую точку автомобиля во главе шлейфа пыли, который тянулся за ним, как инверсионный след позади реактивного самолёта. Я огляделся по сторонам – возле реки не было никакого подходящего укрытия, но в двухстах ярдах позади меня спазм давно угасшей энергии вздыбил поток лавы, образовав широкий гребень, за которым я мог спрятаться. Я побежал к нему.
  Автомобиль оказался джипом марки "виллис" – средство передвижения, подходящее для этой страны так же хорошо, как и мой "лендровер". Приблизившись к реке, "виллис" замедлил скорость и остановился возле самой кромки воды. Ночь была тихой, и я услышал щелчок дверной ручки, когда из машины вышел человек. Он прошёл вперёд, чтобы посмотреть на воду, после чего, повернувшись, что-то сказал водителю, и хотя слов мне было не слышно, я понял, что говорит он не по-исландски и не на английском.
  Он говорил по-русски.
  Водитель вышел наружу, тоже посмотрел на воду и покачал головой. Вскоре они все четверо стояли на берегу, по-видимому, о чём-то споря. Ещё один джип подъехал к реке, и из него стали появляться новые люди, желающие изучить проблему, пока наконец их не набралось восемь человек – два полных джипа. Одного из них, того, что делал решительные жесты и, по-видимому, был боссом, как мне показалось, я узнал. Я поднёс бинокль, и его лицо, тускло освещённое последними лучами солнца, внезапно появилось прямо передо мной. Элин ошибалась, форсирование реки не было неоправданным риском, и оправдание лежало на лице, которое я сейчас видел. Шрам, идущий от брови над правым глазом до уголка рта, по-прежнему оставался на месте, и глаза были всё такими же серыми и твёрдыми, как камни. Единственной переменой, произошедшей с ним, являлось то, что его коротко подстриженные волосы из чёрных превратились в серебристо-седые, да и лицо стало чуть одутловатым, со складками жира, наметившимися в области шеи.
  Мы с Кенникеном оба постарели на четыре года, но мне показалось, что я сохранился значительно лучше.
  
  Глава пятая
  1
  
  Я положил руку на карабин и задумался. Освещение было плохим и становилось всё хуже, оружие незнакомым и ствол недостаточно длинным для того, чтобы я мог уверенно поразить человека с такой дистанции. Нас разделяло, по моей приблизительной оценке, около трёхсот ярдов, и я знал, что если и попаду в кого-нибудь с такого расстояния и при таком освещении, то только по чистой случайности.
  Если бы со мной была моя собственная винтовка, то я завалил бы Кенникена с такой же лёгкостью, как и оленя. Я посылал в оленя пулю с мягким кончиком, после чего он пробегал полмили, прежде чем падал мёртвым, и выходное отверстие у раны получалось достаточно большим для того, чтобы в него можно было просунуть кулак. Человек на такое не способен – его нервная система слишком деликатна и не выдержит шока.
  Но у меня не было моей винтовки, а стрельба наугад не принесла бы мне большой пользы. Она только сказала бы Кенникену, что я где-то поблизости, а ему, вероятно, лучше об этом не знать. Поэтому я позволил своим пальцам на карабине расслабиться, и приготовился наблюдать за тем, что произойдёт дальше.
  С прибытием Кенникена спор прекратился, и я знал почему, так как в своё время тоже работал с ним. Он не тратил время на пустую болтовню; он выслушивал собранные вами факты – да поможет вам Бог, если они ошибочны, – а затем быстро принимал решение. Именно этим он был занят сейчас.
  Я улыбнулся, когда увидел, как кто-то показал на следы "лендровера", исчезающие в воде, а затем на другой берег реки. Там не было следов, говорящих о том, что мы выбрались из воды, поскольку нас немного снесло в сторону, и это могло озадачить каждого, кто не видел, как всё произошло.
  Человек выразительно взмахнул рукой вниз по течению, но Кенникен покачал головой. Он не купился на это. Он что-то сказал, нетерпеливо щёлкнув пальцами, и кто-то ещё поспешил к нему с картой. Некоторое время он её изучал, после чего вытянул руку вправо, и четверо человек сели в джип, который развернулся и запрыгал по пересечённой местности.
  Это заставило меня нахмурить брови, пока я не вспомнил, что в том направлении расположена небольшая группа озёр, называемая Гаесавотн. Если Кенникен ожидал, что я разбил лагерь возле Гаесавотна, то он вытащил пустышку, но это говорило о его большой предусмотрительности и осторожности.
  Команда из другого джипа занялась тем, что начала разбивать лагерь неподалёку от дороги, довольно неумело устанавливая палатки. Один из них подошёл к Кенникену с термосом и налил горячий дымящийся кофе в чашечку, которую с подобострастием предложил ему. Кенникен взял её и начал делать маленькие глоточки, по-прежнему стоя возле самой кромки воды, глядя на другую сторону реки, вставшей перед ним непроходимым барьером. Казалось, что он смотрит прямо мне в глаза.
  Я опустил бинокль и медленно и осторожно, стараясь не произвести ни единого звука, сполз вниз. Спустившись с лавового гребня, я перекинул через плечо карабин и быстрым шагом направился обратно к "лендроверу". Приблизившись к нашему лагерю, я убедился, что в том месте, где мы свернули с дороги, не осталось следов шин. Я не думал, что Кенникен прикажет своему человеку перебраться через реку – таким путём он мог потерять много людей, – но лучше быть уверенным, что найти нас не слишком легко.
  Элин спала. Она лежала на левом богу, зарывшись в свой спальный мешок, и я был рад, что она всегда спит тихо, не храпя и не посапывая. Я не стал её будить; не было никаких причин нарушать её сон. Всё равно мы не сможем сдвинуться с места, так же как и Кенникен. Я включил свой карманный фонарик и, прикрывая свет рукой, чтобы не побеспокоить Элин, начал рыться в ящике, пока не нашёл шкатулку с принадлежностями для шитья, из которой взял катушку чёрных ниток.
  Я вернулся обратно на дорогу и протянул через неё нить примерно в одном футе от земли, закрепив оба конца обломками лавы. Если Кенникен проедет мимо нас в течение ночи, я узнаю об этом независимо от того, какие предосторожности он будет соблюдать. Я не хотел пересекать с утра реку только затем, чтобы нарваться на него на другом берегу.
  Потом я прошёл к реке и ознакомился с положением дел. Уровень воды по-прежнему спадал, и при более ярком освещении уже можно было попробовать её пересечь. Но я не хотел рисковать, включая фары, поскольку их отсвет несомненно будет виден на небе. Банда Кенникена находилась от нас совсем недалеко.
  Я залез в свой спальный мешок полностью одетым. Я не думал, что при сложившихся обстоятельствах смогу заснуть, но тем не менее установил будильник на своих наручных часах на два часа ночи. И это последнее, что я запомнил до того момента, когда он запищал, как сумасшедший москит, вернув меня к действительности.
  
  2
  
  В два пятнадцать мы были готовы к отъезду. Как только запищал будильник, я разбудил Элин, безжалостно отклонив её сонные протесты. Но узнав, что Кенникен совсем близко, она задвигалась значительно быстрее. Я сказал:
  – Я пойду осмотрю окрестности.
  Чёрная нитка оставалась на месте, и, значит, ни один автомобиль не проехал за ночь мимо. Любой джип ночью должен был бы придерживаться дороги; не имелось ни малейшей возможности пересечь лавовое поле в темноте. Правда, кто-нибудь мог пройти здесь пешком, но я отбросил эту мысль.
  Уровень воды в реке заметно упал и пересечь её теперь не составляло большого труда. Вернувшись назад, я посмотрел на небо на востоке; короткая северная ночь уже почти закончилась, и я решил форсировать реку как только станет достаточно светло, чтобы по возможности дальше оторваться от Кенникена.
  Элин имела на этот счёт свои соображения.
  – Почему бы нам не остаться здесь и не дать ему уехать вперёд? Просто позволить проехать мимо. Пройдёт много времени, прежде чем он поймёт, что охотится за собственной тенью.
  – Нет, – возразил я. – Мы знаем, что у него есть два джипа, но их может быть и больше. Если дело обстоит так, то, позволив ему уехать вперёд, мы окажемся начинкой, зажатой между двумя половинками сандвича, а это весьма неуютное положение. Мы отправимся в путь прямо сейчас.
  Завести двигатель бесшумно совсем не просто. Я укутал одеялами стартер, пытаясь заглушить его характерный скрежет, и когда, несколько раз кашлянув, двигатель тихо заурчал, снял одеяла. И пока мы подъезжали к реке, я старался давить на акселератор как можно осторожнее. Мы легко перебрались на другой берег, хотя произвели несколько больше шума, чем мне хотелось, и продолжили свой путь по направлению к следующей реке.
  Я поручил Элин присматривать за тылом, в то время как сам сконцентрировался на том, чтобы вести машину с максимальной совместимой с тишиной скоростью. На следующих четырёх километрах мы пересекли ещё две реки, после чего начался долгий безводный участок, на котором дорога временно повернула на север, и здесь я наконец прибавил газу. Мы уже достаточно удалились от Кенникена, и теперь скорость стала важнее, чем тишина.
  Шестнадцать рек на отрезке в шестьдесят километров, сказала Элин. Если не принимать во внимание время, уходящее на форсирование рек, мы двигались со средней скоростью в вытрясающие душу двадцать пять километров в час – слишком быстро для того, чтобы в этой местности испытывать чувство комфорта, – и по моим подсчётам нам понадобится четыре часа на то, чтобы достигнуть дороги на Сиренгисандур. На самом деле на это ушло шесть часов, поскольку некоторые реки оказались труднопроходимыми.
  Добравшись до Сиренгисандурской дороги, мы пересекли водораздел, и теперь все реки на нашем пути будут течь на юг и на запад вместо севера и востока. Когда мы выехали на дорогу, я сказал:
  – Завтрак. Залезь назад и достань что-нибудь готовое.
  – Мы не остановимся?
  – Бог ты мой, нет! Кенникен находится в пути уже несколько часов. Не существует способа узнать, насколько мы его опережаем, а у меня нет большого желания выяснять это прагматическим путём. Хлеба с сыром и пива будет достаточно.
  Так что мы поели на ходу и остановились только однажды, в десять часов, чтобы залить бак из последней полной канистры. Когда мы были заняты этим делом, внезапно появился наш недавний знакомый, вертолёт американских военно-морских сил. На этот раз он прилетел с севера, на сравнительно большой высоте, и проплыл над нашими головами, не обращая на нас явного внимания.
  Я смотрел, как он удаляется на юг, а Элин задумчиво произнесла:
  – Мне кажется это странным.
  – Так же как и мне, – признался я.
  – Но не по той же самой причине, – сказала Элин. – Американские военные вертолёты редко летают над нашей страной. – Она нахмурилась.
  – Теперь, после твоих слов, я тоже нахожу это необычным.
  В Исландии существовала некоторая натянутость в отношении к постоянному американскому военному присутствию в Кьеблавике. Многие исландцы расценивали его как некое посягательство на суверенитет страны, и кто мог их за это винить? Американские власти знали об этой натянутости и пытались уменьшить её, поэтому американские военно-морские силы в Исландии старались напоминать о себе как можно реже. Американский военный вертолёт в исландском небе несомненно представлял из себя явление нехарактерное.
  Я пожал плечами и оставил эту проблему, сосредоточившись на том, чтобы вылить из канистры последние капли бензина, а затем мы продолжили свой путь без каких-либо следов погони за нашей спиной. Мы уже вышли на финишный отрезок, который нам предстояло проехать по прямой, хотя и бугристой дороге между рекой Тьоурсау и горным хребтом Бьюдархалс, и всего в семнадцати километрах от нас лежала шоссейная дорога, насколько любая дорога в Исландии может считаться таковой.
  Но даже самое паршивое исландское шоссе кажется желанной целью после дорог Обиггдира, особенно если вы вынуждены нестись по ним сломя голову. Одной из проблем июня являлось то, что замёрзшая за зиму земля при таянии образовывала желеобразные ловушки для машин. Поскольку мы ехали на "лендровере", они не останавливали нас, но существенно снижали нашу скорость, и единственным утешением мне было то, что Кенникен будет испытывать с ними аналогичные трудности.
  В одиннадцать часов случилось наихудшее – лопнула шина. Это была шина на переднем колесе, и, почувствовав толчок, я вывернул руль и остановил машину.
  – Давай сделаем это быстро, – сказал я и схватил гаечный ключ.
  Если у нас и должен был произойти прокол, то место для него оказалось не самым худшим. Поверхность земли была достаточно ровной для того, чтобы я мог спокойно подсунуть домкрат, и под опорой отсутствовала грязь. Я поддомкратил переднюю часть "лендровера" и начал откручивать на колесе крепёжные гайки. Из-за своего плеча Элин не могла оказать мне большой помощи в этой работе, поэтому я сказал:
  – Как насчёт того, чтобы сварить кофе, – нам не помешает что-нибудь горячее.
  Я снял колесо, откатил его в сторону и поставил запасное. Вся операция заняла чуть менее десяти минут, время, которое при сложившихся обстоятельствах мы не могли себе позволить тратить впустую. Только когда мы проедем дальше на юг, у нас появится возможность затеряться на более или менее запутанной сети шоссейных дорог, а в этой глуши выбор маршрута был слишком ограничен.
  Закрутив последнюю гайку, я наклонился, чтобы положить колесо с испорченной шиной на подставку и заодно посмотреть, что послужило причиной прокола. То, что я увидел, заставило меня похолодеть. Я засунул палец в отверстие с рваными краями в толстой покрышке и обвёл взглядом хребет Бьюдархалс, доминирующий над местностью.
  Такое отверстие могло появиться только по одной причине – из-за попадания пули. Где-то там на хребте, затаившись в какой-нибудь расщелине, скрылся снайпер – и даже в данную секунду я, возможно, находился в перекрестье его прицела.
  
  3
  
  Каким образом Кенникену удалось опередить меня? Эта горькая мысль первой пришла мне в голову. Но сейчас не было времени предаваться пустым раздумьям, появилась необходимость в решительных действиях.
  Я положил колесо с пробитой шиной на капот и закрепил его на месте гайками. Вращая гаечный ключ, я украдкой бросал взгляды на горный хребет. До того места, где горы начинали вздыматься в небо, оставалось достаточно много открытого пространства – не менее двухсот ярдов, – и ближайшее укрытие, которое мог занять снайпер, находилось на расстоянии четырёхсот ярдов, а возможно и больше.
  Человек, способный послать пулю в шину с расстояния в четыреста ярдов – четверть мили, – чертовски хороший стрелок. Настолько хороший, что он может всадить пулю в меня в любой момент, когда захочет, – так какого дьявола он медлит? Я на открытом месте представляю из себя прекрасную мишень, и всё же пули пока не летят в мою сторону. Я закрутил последнюю гайку и, повернувшись спиной к горам, почувствовал лёгкое покалывание между лопатками – именно туда меня ударит пуля, если она всё-таки прилетит.
  Я спрыгнул на землю и, убрав на место домкрат и ключ, сосредоточился на том, чтобы делать всё естественно. Ладони моих рук стали скользкими от пота. Я подошёл к задней части "лендровера" и заглянул в открытую дверь.
  – Как там наш кофе?
  – Сейчас будет готов, – ответила Элин.
  Я залез внутрь и сел. Окружающее меня замкнутое пространство создавало комфортабельную иллюзию защищённости, но это была всего лишь иллюзия. Во второй раз я пожалел, что "лендровер" не бронированный автомобиль. Оставаясь сидеть в машине, я мог внимательно осмотреть склоны гор, не выдавая своей заинтересованности, и я воспользовался этой возможностью.
  Ничто не двигалось среди красных и серых скал. Никто не встал во весь рост, чтобы приветственно помахать рукой. Если кто-то и находился по-прежнему там, он затаился, как мышь, что, разумеется, было совершенно правильно. Если вы послали в кого-то пулю, вам лучше сжаться до минимальных размеров на тот случай, что он начнёт стрелять в ответ.
  Но был ли этот кто-то по-прежнему там? Я думал, что, скорее всего, да. Кто, находясь в здравом уме, будет пробивать дырку в шине автомобиля, чтобы потом просто тихо удалиться? Так что он всё ещё был там, выжидал и вёл наблюдение. Но если он там, то почему бы ему не подстрелить меня? В этом, казалось, не было смысла – если только он не хотел просто меня остановить.
  Я невидящим взглядом смотрел на Элин, которая добавляла сахар в кофейник. Если это так, то, значит, люди Кенникена зашли с обеих сторон. Это было не слишком трудно организовать при условии, что он знал, где я нахожусь, – радиосвязь удивительная вещь. Этому человеку на горной гряде приказали остановить автомобиль, чтобы Кенникен мог меня догнать, и это означало, что я нужен ему живым.
  Я подумал о том, что произойдёт, если я сяду на место водителя и снова тронусь с места. Скорее всего очередная пуля пробьёт следующую покрышку. На этот раз сделать это будет легче, поскольку мишень стала неподвижной. Догадаться о последствиях мне не составило труда – существовал лимит на количество запасных шин, которые я мог с собой взять, и этот лимит уже был исчерпан.
  Надеясь на то, что цепочка моих рассуждений не слишком натянута, я начал приготовления к тому, чтобы выбраться из-под прицела невидимого стрелка. Я достал из-под матраса дубинку Линдхольма, которую спрятал туда раньше, и положил её в свой карман, а затем сказал:
  – Давай выйдем и… – Мой голос сорвался на хриплое карканье, и я прочистил горло. – Давай выпьем кофе снаружи.
  Элин удивлённо посмотрела на меня.
  – Я думала, что мы торопимся.
  – Мы ехали с хорошей скоростью, – сказал я. – По моим расчётам, мы оторвались достаточно далеко и заработали себе небольшую передышку. Я возьму кофейник и сахар, а ты понесёшь чашки.
  Мне очень хотелось захватить с собой карабин, но это было бы слишком очевидно; ничего не подозревающий человек не пьёт кофе, вооружившись до зубов.
  Я выпрыгнул из задней двери, и Элин передала мне кофейник и сахарницу, которые я поставил на задний бампер, перед тем как помочь ей спуститься. Её правая рука по-прежнему покоилась на перевязи, но она могла нести чашки и ложки в левой руке. Я взял кофейник и махнул в сторону гряды.
  – Давай пойдём туда и устроимся у подножия скал. – Я сразу зашагал в выбранном направлении, не давая ей времени на то, чтобы возразить.
  Мы шагали по открытой местности в сторону гряды. В одной руке я нёс кофейник, а в другой сахарницу, олицетворяя собой саму невинность. Я также имел с собой сген дабх в ножнах на левой голени и дубинку в кармане брюк, но их не было видно. Когда мы приблизились к горной гряде, перед нами вырос небольшой утёс, и я подумал, что наш друг наверху должно быть, начал беспокоиться. Теперь в любой момент он, потеряв нас из виду, мог немного податься вперёд, чтобы изменить угол обзора.
  Я обернулся, словно бы для того, чтобы что-то сказать Элин, а затем резко повернулся назад, бросив взгляд вверх. Я никого не заметил, но был вознаграждён каким-то неясным отблеском-отражением, появившимся ниоткуда. Это мог быть солнечный блик, играющий на поверхности лавы, но я так не думал. Лава не способна перемещаться по своей собственной прихоти – по крайне мере, после того, как она застыла.
  Запомнив место, я пошёл дальше, не поднимая больше головы, и вскоре мы приблизились к основанию утёса высотою около двадцати футов. Здесь, образуя редкие заросли, ютились карликовые берёзы, искривлённые деревья высотою всего в один фут. В Исландии бонсай растёт в естественных условиях, и меня всегда удивляло, почему исландцы не догадаются организовать их экспорт в Японию. Я нашёл чистое место, поставил на землю кофейник и сахарницу, а затем сел и подтянул штанину на брюках, чтобы достать нож.
  Элин удивилась.
  – Что ты делаешь?
  Я сказал:
  – Постарайся не падать в обморок, но в горах над нами засел один тип, который только что сделал дырку в нашей покрышке.
  Элин смотрела на меня, не в силах вымолвить ни слова. Я продолжил:
  – Пока мы сидим здесь, он нас не видит, но я не думаю, что это его сильно беспокоит. Всё, что ему нужно сделать, это задержать нас до прибытия Кенникена – что у него получается совсем неплохо. Пока "лендровер" находится у него перед глазами, он знает, что мы где-то неподалёку.
  Я засунул нож за пояс – из ножен на голени его можно быстро выхватить только при том условии, что на вас надет килт[6].
  Элин опустилась на колени.
  – Ты уверен?
  – Абсолютно. Невозможно получить такую пробоину на боковой поверхности новой покрышки естественным путём.
  Я поднялся на ноги и окинул взглядом горную гряду.
  – Пойду вытащу, из норы этого ублюдка, мне кажется, я знаю, где он притаился. – Я показал на расщелину у основания утёса – трещину в скале высотою четыре фута. – Я хочу, чтобы ты забралась туда и ждала. Не двигайся, пока не услышишь, что я тебя зову – и будь абсолютно уверена, что это именно я.
  – А что, если ты не вернёшься? – спросила она безжизненным голосом.
  Она была реалистом. Я посмотрел на её застывшее лицо и сказал, тщательно обдумывая свои слова:
  – В этом случае, если ничего больше не произойдёт, оставайся здесь до наступления темноты, затем беги к "лендроверу" и убирайся отсюда подальше. Если же Кенникен появится здесь, постарайся не попадаться ему на глаза. – Я пожал плечами. – Но я обязательно вернусь.
  – Стоит ли вообще тебе это делать?
  Я вздохнул.
  – Мы застряли здесь, Элин. До тех пор, пока этот парень держит "лендровер" под прицелом, мы прикованы к месту. Что, по-твоему, я должен делать? Подождать прибытия Кенникена, а потом просто сдаться на милость победителя?
  – Но ты ведь безоружен!
  Я похлопал ладонью по рукоятке ножа.
  – Он мне поможет. Ну а теперь делай, что я сказал.
  Я проводил её до расщелины и посмотрел, как она в ней укрылась. Элин чувствовала себя там не слишком комфортабельно: расщелина имела полтора фута в ширину и четыре в высоту, так что ей пришлось присесть там на корточки. Но существовали и худшие вещи, чем чувство дискомфорта.
  Затем я задумался над тем, что делать мне. Горная цепь была изборождена промоинами, прорезанными водой в мягкой породе, которые предлагали скрытый путь наверх. Я хотел подняться выше того места, где ранее заметил внезапный отблеск. В военном деле – а это была война – тот, кто удерживает высоту, тот и имеет преимущество.
  Я двинулся в левую сторону, держась под прикрытием скал. В двадцати ярдах мне попалась первая промоина, которую я отклонил, так как знал, что она заканчивается неподалёку от подножия гряды. Следующая оказалась лучше, поскольку шла почти до самой вершины, и, скрывшись в ней, я начал карабкаться наверх.
  В те далёкие дни, когда я проходил подготовку в горной школе, мой инструктор любил повторять одну премудрость: "Никогда не следуй курсом водного потока как вверх по склону, так и вниз", – говорил он. Доводы его были убедительны. Вода бежит кратчайшим путём, а кратчайший путь обычно оказывается самым крутым. Правильным будет, взбираясь на гору, придерживаться чистых склонов и всячески избегать расщелин. В то же время совершенно неверно карабкаться наверх по чертовски крутым и отшлифованным водой трещинам в скалах, рискуя при этом свернуть себе шею.
  Края промоины у подножия гряды имели в высоту около десяти футов, поэтому я не опасался, что меня здесь заметят. Но с высотой промоина постепенно мелела, и к концу её глубина сократилась приблизительно до двух футов, и с этого места я начал ползти на животе. Когда ползти дальше стало невозможно, я, по моим подсчётам, находился уже выше, чем снайпер, поэтому, осторожно высунув голову из-за обломка лавы, принялся изучать ситуацию.
  Далеко внизу на дороге в полном одиночестве стоял "лендровер". Примерно в двухстах футах вправо и ста футами ниже находилось место, где, как мне казалось, укрывался снайпер. Я не мог его видеть из-за больших камней, которыми был усеян склон горной гряды. Это меня устраивало; если я не вижу его, значит, и он не видит меня, и ширма из камней являлась как раз тем, в чём я нуждался, чтобы подобраться к нему поближе.
  Но я не стал спешить. Я не забывал о том, что здесь может скрываться и не один человек. Чёрт возьми, да здесь, рассыпавшись по склону гряды, их могла притаиться целая дюжина. Некоторое время я, затаив дыхание, сохранял полную неподвижность, внимательно изучая каждый камень, лежавший в пределах видимости.
  Убедившись, что всё спокойно, я выполз из укрытия в промоине и направился к группе больших камней, по-прежнему передвигаясь по-пластунски. Время от времени я останавливался и внимательно прислушивался. Всё, что я слышал, это отдалённое журчание реки. Вскоре я обогнул сверху нагромождение камней и, сделав очередную паузу, достал из кармана дубинку.
  Высунув голову из-за камня, я увидел их в пятидесяти футах ниже, укрывшихся на уступе горного склона. Один лежал, пристроив перед собой винтовку, ствол которой покоился на аккуратно сложенной куртке; другой сидел у него за спиной и вертел в руках уоки-токи. Изо рта у него свисала незажженная сигарета.
  Я убрал голову и задумался. С одним человеком я мог справиться – с двумя это сделать будет значительно сложнее, особенно без огнестрельного оружия. Я осторожно переместился и нашёл лучшую позицию для наблюдения, где я мог оставаться менее заметным, – два камня, сдвинутые почти вплотную друг к другу, между которыми оставалась смотровая щель шириной в дюйм.
  Человек с винтовкой был неподвижен и очень терпелив. Я мог предположить, что он – опытный охотник, который провёл в подобном положении на склонах холмов множество часов, ожидая, когда его жертва приблизится на расстояние выстрела. Его напарник был более суетлив, он ёрзал ягодицами по камню, на котором сидел, почёсывался, хлопал ладонью насекомых, садившихся на его ноги, и крутил в руках уоки-токи.
  Я увидел, что у основания гряды что-то задвигалось, и затаил дыхание. Человек с винтовкой тоже обратил на это внимание, и я смог различить, как едва заметно напряглись его мускулы. Это была Элин. Она вышла из-под укрытия утёса и направилась в сторону "лендровера".
  Я беззвучно выругался, не понимая, какого чёрта она собирается там делать. Человек с винтовкой плотно прижал приклад к плечу и, приникнув глазом к оптическому прицелу, сопровождал её на всём пути до машины. Если он нажмёт на курок, я не упущу своего шанса и достану этого ублюдка любым возможным способом.
  Элин подошла к "лендроверу" и забралась внутрь. Через минуту она снова выбралась наружу и направилась обратно в сторону утёса. На полпути она, крикнув, подбросила что-то в воздух. Я находился слишком далеко для того, чтобы разобрать, что у неё в руках, но, как мне показалось, это была пачка сигарет. Парень с винтовкой несомненно знал точно, что это такое, поскольку был оснащён одним из самых мощных оптических прицелов из всех, что я когда-либо видел.
  Элин исчезла из поля зрения у подножия гряды, и я позволил себе выпустить воздух из лёгких. Она намеренно разыграла небольшую сценку, чтобы убедить снайпера в том, что я по-прежнему нахожусь внизу, хотя и скрыт из виду. И надо сказать, что это сработало. Стрелок заметно расслабился и, повернувшись, сказал что-то своему напарнику. Я не мог слышать его слов, поскольку говорил он тихим голосом, но непоседа громко рассмеялся.
  У него возникли проблемы с уоки-токи. Он вытянул антенну, щёлкнул переключателями и повертел ручки настройки, после чего отбросил рацию в сторону на поросшие мхом камни. Обратившись к снайперу, он показал пальцем вверх, и снайпер кивнул головой. Затем непоседа поднялся на ноги и, повернувшись, начал карабкаться по склону в моём направлении.
  Я заметил курс, которого он придерживался, и, повернув голову, стал подыскивать место для засады. Прямо за моей спиной находился камень высотой приблизительно в три фута, и, оторвавшись от своей смотровой щели, я скрылся за ним, присев на корточки и крепко сжимая в руке дубинку. Я узнал о его приближении по доносившимся до меня звукам, поскольку он не прилагал больших усилий к тому, чтобы передвигаться бесшумно. Его ботинки шаркали по земле, и один раз я услышал, как камешки посыпались по склону, когда он поскользнулся и невнятно выругался. Затем произошло изменение в освещении, вызванное тем, что он отбросил в мою сторону тень, и, выпрямившись у него за спиной, я нанёс ему удар по затылку.
  Существует множество различных вздорных слухов по поводу того, что случится, если человека ударить по голове. На основании некоторых источников – фильмов и телепостановок – можно сделать вывод, что это не опаснее наркоза, используемого в операционных; произойдёт всего лишь короткая потеря сознания, сопровождаемая головной болью, не хуже чем с сильного перепоя. К сожалению, это не так, поскольку анестезиологи в госпиталях имеют возможность при помощи сложного оборудования, которым они теперь оснащены, точно отмерять наркоз, в отличие от освящённого веками тупого инструмента, лишённого такого преимущества.
  Потеря сознания достигается путём резкого удара по черепной кости, в результате чего она сталкивается со своим содержимым – мозгами. Последствием является мозговая травма различной степени серьёзности от лёгкой контузии до смерти, и всегда имеют место остаточные повреждения, хотя, возможно, и лёгкие. Удар должен быть достаточно сильным, поскольку все люди разные, и удар, способный одного человека убить, у другого вызовет лишь лёгкое головокружение. Проблема в том, что необходимую силу удара невозможно рассчитать заранее.
  Я был не в настроении для того, чтобы экспериментировать, и этому типу досталось как следует. Колени под ним подогнулись, и он рухнул вниз. Я поймал его до того, как он упал на землю. Потом я опустил его на камни и повернул так, чтобы он лежал на спине. Изжёванная сигарета, свисающая из уголка его рта, была перекушена на половине, и струйка крови, стекающая с фильтра, говорила о том, что он заодно прикусил себе язык. Он всё ещё дышал.
  Ощупав его карманы, я наткнулся на твёрдый предмет знакомой формы и извлёк на свет автоматический пистолет – смит-вессон 38, брат-близнец того пистолета, что я забрал у Линдхольма. Проверив магазин, я убедился, что он полон, и, передёрнув затвор, дослал патрон в ствол.
  Человек, скрючившийся у моих ног, не сможет доставить кому-либо больших хлопот, даже если придёт в себя, поэтому о нём я больше не беспокоился. Всё, что теперь я должен был сделать, это позаботиться о Дэниеле Буне[7] – человеке с винтовкой. Я вернулся к своей наблюдательной щели, чтобы посмотреть, что он делает.
  Он делал абсолютно то же самое, что делал с тех самых пор, когда я его впервые увидел, – с неистощимым терпением созерцал "лендровер". Я поднялся на ноги и начал спускаться к уступу, держа пистолет перед собой. Я не особенно беспокоился о том, чтобы соблюдать осторожность, скорость сейчас была важнее, чем бесшумность, и, как мне показалось, его скорее насторожит то, если я стану подкрадываться на цыпочках, чем если буду хрустеть подошвами у него за спиной.
  Он даже не повернул головы. Всё, что он сделал, это спросил, растягивая слова на манер жителя западных штатов:
  – Забыл что-нибудь, Джо?
  Я вернул свою челюсть на место до того, как она успела отвиснуть слишком низко. Я ожидал встретить русского, но отнюдь не американца. Однако сейчас было не время думать о национальностях – человек, посылающий в вас пули, автоматически является ублюдком, а русский он ублюдок или американский не имеет большого значения. Я сказал резко:
  – Повернись, но оставь винтовку на месте, или я сделаю в тебе дырку.
  Он повернулся очень медленно, и единственной частью его тела, пришедшей в движение, была голова. Он имел фарфорово-голубые глаза, загорелое узкое лицо и идеально подходил на роль старшего сына папаши миллионера из телевизионной мыльной оперы. Он также казался опасным.
  – Будь я проклят! – произнёс он мягко.
  – Несомненно будешь, если не уберёшь руки с этой винтовки, – сказал я. – Раскинь руки в стороны так, словно тебя распяли.
  Он посмотрел на пистолет, зажатый в моей ладони, и неохотно раздвинул руки. Человеку, распростёртому в таком положении, сложно быстро подняться на ноги.
  – Где Джо? – спросил он.
  – Ему захотелось баиньки. – Подойдя к нему поближе, я прижал мушку пистолета к ямке на его затылке и почувствовал, как он вздрогнул. Это ни о чём не говорило; подобная реакция вовсе не означала, что он испуган – я тоже невольно вздрагиваю, когда Элин целует меня в затылок. – Постарайся не двигаться, – посоветовал я и поднял его винтовку.
  Тогда у меня не было времени на то, чтобы изучить её внимательно, но я сделал это позже, и она несомненно представляла из себя выдающийся образец огнестрельного оружия. Она имела сложную родословную и, вероятно, начала свою жизнь как браунинг, но хороший оружейный мастер потратил немало времени на её переоборудование, добавив некоторые усовершенствования, такие, как скульптурная рукоятка с отверстием для большого пальца и ещё кое-какие приятные мелочи. Это отчасти соответствовало словам одного человека: "Мой топор достался мне от деда – отец поменял у него лезвие, а я сделал новое топорище".
  В результате всех трудов получился законченный инструмент для убийства с большого расстояния. Затвор на винтовке передёргивался вручную, поскольку это было оружие для человека, который тщательно выбирает свою цель и который стреляет достаточно хорошо для того, чтобы у него не появлялось необходимости посылать вторую пулю за первой в слишком большой спешке. Она была рассчитана под патрон калибра 0.375 магнум с тяжёлой пулей весом 300 гран и большим зарядом пороха позади неё – высокая скорость, низкая траектория. Эта винтовка в хороших руках могла при нормальном освещении и неподвижном воздухе заставить человека испустить дух с расстояния в полмили.
  В помощь вышеуказанным хорошим рукам здесь имелся фантастический оптический прицел – монстр с изменяемой оптической силой и максимальным увеличением 1x30. Для того, чтобы пользоваться им на полной мощности, требовался человек без нервов – и следовательно, без дрожи в руках – или твёрдая опора под ложе. Прицел был оснащён своей собственной дальномерной системой, сложной шкалой точек на вертикальной линии перекрестья для различных расстояний, установленной на пятьсот ярдов.
  Это было чертовски хорошее оружие.
  Я выпрямился и легонько прижал дуло винтовки к позвоночнику моего друга.
  – То, что ты сейчас чувствуешь, это твоя пушка, – сказал я. – Надеюсь, мне не надо объяснять тебе, что произойдёт, если я нажму на курок.
  Его голова повернулась в сторону, и я увидел тонкую струйку пота на загорелой коже. У него не было необходимости заставлять работать своё воображение, поскольку он являлся мастером своего дела и знал, что произойдёт – более 5000 джоулей энергии разорвут его на две части.
  Я спросил:
  – Где Кенникен?
  – Кто?
  – Не будь ребёнком, – сказал я. – Спрашиваю тебя ещё раз – где Кенникен?
  – Я не знаю никакого Кенникена, – произнёс он приглушённым голосом.
  Он испытывал затруднения с речью, поскольку одна сторона его лица была прижата к земле.
  – Подумай ещё.
  – Я сказал тебе, что не знаю его. Я только исполняю приказы.
  – Да, – согласился я. – Ты стрелял в меня.
  – Нет, – возразил он быстро. – В твою шину. Ты ведь ещё жив, не так ли? Я мог подстрелить тебя в любой момент.
  Я посмотрел вниз, на "лендровер". Это было верно, он чувствовал себя здесь как чемпион Бизли, стреляющий по жестяным уткам в ярмарочном тире.
  – Так, значит, тебе приказали остановить меня. И что потом?
  – Потом ничего.
  Я слегка увеличил давление на его позвоночник.
  – Тебе следует подумать получше.
  – Я должен был подождать, пока не появится кто-то ещё" а затем собраться и идти домой.
  – А кто этот кто-то ещё?
  – Я не знаю – мне не сказали.
  Это звучало совершенно безумно, достаточно невероятно для того, чтобы быть правдой. Я спросил:
  – Как тебя зовут?
  – Джон Смит.
  Я улыбнулся и сказал:
  – Хорошо, Джонни, начинай ползти – назад и медленно. И если я увижу, что просвет между твоим животом и землёй превышает полдюйма, ты получишь всё сполна.
  Он медленно и осторожно стал отползать от края в глубь уступа, пока я не остановил его. Как мне ни хотелось продолжить допрос, я был вынужден его закончить, поскольку время шло неумолимо. Я сказал:
  – Теперь послушай, Джонни, ты не должен делать никаких резких движений, так как я очень нервный человек, поэтому просто сохраняй спокойствие.
  Я подошёл к нему вплотную и, подняв винтовку, опустил приклад на его затылок. Так не следовало обращаться со столь превосходным оружием, но это единственное, что я имел под рукой. Приклад винтовки был значительно твёрже дубинки, и я с запоздалым сожалением подумал, что, вероятно, проломил ему череп. В любом случае он не доставит мне больше никаких хлопот.
  Я подошёл к краю уступа, чтобы подобрать куртку, которую он использовал как опору для стрельбы. Она оказалась тяжёлой, и я ожидал обнаружить в кармане пистолет, но там лежала нераспечатанная коробка с патронами для винтовки. Рядом с курткой лежала открытая коробка. Обе были без этикеток.
  Я проверил оружие. Магазин был рассчитан на пять патронов и содержал четыре, один находился в стволе, готовый к выстрелу, и в открытой коробке оставалось ещё девятнадцать. Мистер Смит был профессионал; он наполнил магазин, дослал один патрон в ствол, а затем снял магазин и добавил туда ещё один патрон; таким образом, в его распоряжении оказалось шесть зарядов вместо пяти. Не то чтобы он в них особенно нуждался – ему удалось одним выстрелом пробить покрышку у движущегося автомобиля с расстояния в пятьсот ярдов.
  Он и на самом деле был профессионал, но звали его вовсе не Джон Смит, поскольку в кармане куртки лежал ещё и американский паспорт, выданный на имя Венделла Джорджа Флита. Он также имел с собой пропуск, который позволял ему проникать в самые отдалённые уголки военно-морской базы в Кьеблавике, куда проход обычной публике строго запрещён. У него не было с собой пистолета; такие снайперы, как он, обычно презирают карманное оружие.
  Я положил коробки с патронам в свой карман, который они тяжело оттянули, и сунул автоматический пистолет Джо за пояс своих брюк, предварительно его разрядив, поскольку не хотел сделать с собой то же, что и с Кенникеном. Защёлка предохранителя не гарантирует полной безопасности, и многие мужчины погубили самих себя для собственных жён из-за того, что обращались с оружием, как персонажи телевизионных драм.
  Я пошёл посмотреть, как себя чувствует Джо, и обнаружил, что он всё ещё спит и что, согласно паспорту, он совсем не Джо. Его имя, как выяснилось, было Патрик Алоизис Маккарти. Я оглядел его с подозрением – на мой взгляд, он больше походил на итальянца, чем на ирландца. Возможно, все имена были фальшивыми, точно так же, как Бушнер, который не был и Грахамом, в конце концов оказался Филипсом.
  Маккарти имел с собой две запасные обоймы для смит-вессона, обе полные, которые я конфисковал. Мой личный арсенал должен был сильно увеличиться в ходе этой экспедиции – от маленького ножа до сверхмощной винтовки за одну неделю, – это было совсем неплохо. Следующим в ряду стоял гранатомёт или, возможно, полностью снаряжённый станковый пулемёт. Я подумал о том, сколько времени потребуется, чтобы в моих руках оказалось что-нибудь по-настоящему разрушительное, нечто вроде межконтинентальной баллистической ракеты "Атлас".
  Маккарти куда-то направлялся, когда я его ударил. Он пытался связаться с кем-то по радио, но его уоки-токи оказался в тени, и ему пришлось идти пешком, а значит, этот кто-то находился неподалёку. Я посмотрел вверх на вершину гряды и решил совершить ещё один подъём. Мне пришлось пролезть где-то около двухсот ярдов, и когда на самом верху я осторожно высунул голову из-за камня, то от удивления потерял дыхание.
  Примерно в четырёх сотнях ярдов от меня стоял жёлтый вертолёт американских военно-морских сил, возле которого сидели двое членов экипажа и один человек в штатском, о чём-то мирно разговаривая. Я поднял винтовку Флита и посмотрел на них через большой прицел при максимальном увеличении. Вертолётчики не вызывали у меня особого интереса, но я подумал, что могу знать штатского. Он был мне незнаком, но я запомнил его лицо на будущее.
  На какое-то мгновение у меня возник соблазн снять его из винтовки, но я отбросил эту идею. Для меня будет лучше удалиться тихо и без лишней суматохи. Я не хотел, чтобы этот вертолёт преследовал меня весь остаток пути, поэтому повернулся и начал спускаться вниз по склону гряды. Я отсутствовал уже достаточно долго, и с каждой минутой Элин стала бы волноваться всё сильнее, если такое ещё возможно.
  С того места, где я находился, открывался хороший вид на дорогу, и мне пришло в голову посмотреть, не появился ли Кенникен в пределах видимости. Он там был! Через прицел я увидел вдали маленькую чёрную точку, ползущую по дороге, и по моим подсчётам джип находился приблизительно на расстоянии трёх миль. Дорога здесь была достаточно грязной, и вряд ли он мог ехать по ней со скоростью большей, чем десять миль в час, следовательно, я имел около пятнадцати минут преимущества.
  Я продолжил свой спуск на максимально возможной скорости.
  Элин укрылась в расщелине в скале, но вышла оттуда, когда я её позвал. Она подбежала и обняла меня так, словно хотела убедиться, что я по-прежнему цел, при этом смеясь и плача одновременно. Я выпутался из её объятий.
  – Кенникен совсем близко, давай убираться отсюда.
  Я бегом бросился в сторону "лендровера", схватив Элин за руку, но она вырвалась.
  – А как же кофейник!
  – Да чёрт с ним!
  Женщины странные созданья; сейчас было совсем не время думать о бережливости в домашнем хозяйстве. Я снова схватил её за руку и потащил за собой.
  Тридцатью секундами позже двигатель машины уже работал, и мы тряслись по дороге на скорости слишком большой как для безопасности, так и комфорта, и мне постоянно приходилось решать, в какую рытвину с грязью будет лучше направить передние колёса. Решения, решения, всё время эти проклятые решения – и если моё решение окажется ошибочным, мы сломаем полуось или застрянем в грязи и игра на этом будет окончена.
  Пока мы сломя голову неслись по направлению к реке Тунгнаа, дорожное движение стало оживлённее – одна машина попалась нам навстречу, первая с тех пор, как мы оказались в Обиггдире. Это было плохо, так как Кенникен скорее всего остановит её и спросит водителя, не встречался ли ему поблизости "лендровер" с длинной колёсной базой. Одно дело преследовать меня по дикому бездорожью, не зная точно, где я нахожусь, и совсем другое дело знать, что я уже на расстоянии плевка. Психологическая шпора простимулирует его железу, выделяющую адреналин, и заставит увеличить скорость.
  С другой стороны, вид встречной машины взбодрил меня, поскольку это означало, что транспортёр машин через Тунгнаа приходилось пересекать посредством хитрого приспособления – платформы, подвешенной к протянутому над водой тросу. Вы загоняете свою машину на платформу и перетягиваете себя на другой берег при помощи лебёдки, стараясь при этом не смотреть на стремительный водный поток, пенящийся внизу под вами. Согласно справочнику Фердахан-дбокин, который должен иметь с собой каждый, кто путешествует по Обиггдиру, особую осторожность следует проявлять людям, не знакомым с данной системой транспортировки. Особенно я не рекомендовал бы её лицам со слабым желудком, вынужденным пересекать реку при сильном ветре.
  Когда мы прибыли на берег Тунгнаа, приспособление и на самом деле оказалось на нашей стороне. Я проверил его надёжность и безопасность, после чего осторожно заехал на платформу.
  – Оставайся в кабине, – сказал я Элин. – Ты не сможешь крутить лебёдку со своим перебитым крылышком.
  Я вышел наружу и начал орудовать лебёдкой, поглядывая одним глазом на берег в ожидании неминуемого прибытия Кенникена. Я чувствовал себя открытым и незащищённым и надеялся на то, что сохранил свою пятнадцатиминутную фору, поскольку пересечение Тунгнаа требовало много времени. Но мы сделали это без приключений, и вскоре я съехал с платформы, испытывая чувство большого облегчения.
  – Теперь мы сможем остановить ублюдка, – сказал я, когда мы оказались на твёрдой земле.
  Элин выпрямилась на своём сиденье.
  – Ты не должен обрывать трос!
  В её голосе звучали нотки негодования. Пускай тебя застрелят, но злонамеренно, разрушать общественную собственность ты не имеешь права.
  Я, усмехнувшись, посмотрел на неё.
  – Я сделал бы это, если смог, но здесь потребуется человек значительно сильнее меня. – Я свернул с дороги и, немного проехав, посмотрел назад: река скрылась из виду. – Нет, я всего лишь собираюсь привязать платформу на нашей стороне так, чтобы Кенникен не мог перетянуть её через реку. Он застрянет на другом берегу до тех пор, пока кто-нибудь, следующий встречным курсом, не освободит платформу, и Бог знает, когда это произойдёт – движение здесь не слишком оживлённое. Оставайся на месте.
  Я вышел наружу и, порывшись в ящике с инструментами, нашёл там цепи для езды по снегу. Вряд ли цепи смогут понадобиться мне летом, и, оказав помощь в том, чтобы стряхнуть Кенникена с моей шеи, они послужат нам лучше, чем если будут просто пылиться на своём месте. Я достал их из ящика и побежал назад по дороге.
  Невозможно завязать цепь в узел, но я закрепил эту платформу такой путаницей из железных звеньев, что тому, кто взялся бы её освободить, понадобится как минимум полчаса, если только у него под рукой случайно не окажется кислородно-ацетиленового резака. Я уже почти закончил работу, когда на другой берег прибыл Кенникен, и веселье началось.
  Из остановившегося джипа вышли четыре человека с Кенникеном во главе. Я был скрыт от них платформой, и поначалу меня никто не заметил. Кенникен изучил висящий над рекой трос, а затем прочитал инструкцию, отпечатанную на исландском и английском. Разобравшись, в чём здесь дело, он приказал своим людям перетянуть платформу обратно через реку. Они потянули, и ничего не произошло.
  Я трудился в страшной спешке, торопясь закончить работу, и успел всё сделать как раз вовремя. Платформа дёрнулась и тут же остановилась, удерживаемая на месте цепями. На другой стороне раздался крик, и кто-то побежал вдоль берега, чтобы посмотреть сбоку, что мешает двигаться платформе. Он и в самом деле увидел это – он увидел меня. В следующий момент он выхватил пистолет и начал стрелять.
  Пистолет сильно переоценивают как оружие. Он имеет своё применение, каковым является стрельба по желательно неподвижной мишени с расстояния около десяти ярдов, а ещё лучше – десяти футов. Тот пугач, из которого он в меня стрелял, представлял из себя короткоствольный револьвер калибра 0.38 – комнатное оружие, – и попасть из него можно, только вытянув руку и уперев дуло противнику в живот. Пока он целился в меня, я находился в полной безопасности, если бы он начал стрелять куда-нибудь ещё, меня могло задеть по случайности, но шансы на это были весьма невелики.
  Когда я засовывал на место последнее звено цепи, по мне уже открыли огонь и остальные. Пуля подняла фонтанчик пыли в двух ярдах от меня, и это было самое близкое попадание, на которое они могли рассчитывать. И всё же мало приятного в том, что в тебя стреляют, поэтому я повернулся и бросился бежать по дороге.
  Элин стояла возле "лендровера" и с напряжённым выражением на лице прислушивалась к треску выстрелов.
  – Всё в порядке, – сказал я. – Война ещё не началась. – Я забрался внутрь и достал винтовку Флита. – Давай посмотрим, сможем ли мы остудить их пыл.
  Она с отвращением посмотрела на винтовку.
  – О Боже! Неужели ты должен их убивать! Разве тебе уже не достаточно?
  Я посмотрел на неё с недоумением, а затем понял, в чём дело. Она думала, что я завладел этой винтовкой, убив Флита; ей, по-видимому, казалось, что нельзя отнять у человека такое оружие, предварительно не убив его. Я сказал:
  – Элин, те люди на другом берегу пытались меня убить. Тот факт, что они в этом не преуспели, не меняет их намерений. Ну, а я не собираюсь никого убивать – я сказал, что попробую остудить их пыл. – Я приподнял винтовку. – И я также не убивал того человека, у которого её забрал.
  Я прошёл назад по дороге, но свернул с неё в сторону до того, как достиг реки. Посмотрев по сторонам, я нашёл подходящее укрытие, устроившись за которым стал следить за безуспешными попытками Кенникена и его команды добраться до платформы. Тридцатикратный оптический прицел давал слишком сильное увеличение для расстояния в сто ярдов, но его мощность можно было изменить, и я уменьшил кратность до шести. Камень передо мной предлагал удобную опору, и, прижав приклад к плечу, я заглянул в окуляр.
  Я не собирался никого убивать. Не потому, что я этого не хотел, но тела, от которых нельзя избавиться, становятся помехой, и в конце концов представители соответствующих властей начинают задавать вам неприятные вопросы. С другой стороны, раненый русский будет выведен из игры, так же как и мёртвый. Его друзья тайком перевезут его на траулер, который несомненно находится где-то поблизости, возможно, даже в гавани Рейкьявика. Русские имеют больше не занимающихся рыбной ловлей траулеров, чем любая другая нация на земле.
  Нет, я не собирался никого убивать, но скоро кто-то будет молить Бога, прося послать ему смерть.
  Кенникен куда-то удалился, а трое остальных людей были вовлечены в оживлённую дискуссию по поводу того, как разрешить их маленькую проблему. Я прервал их спор, сделав пять прицельных выстрелов за тридцать секунд. Первая пуля попала человеку, стоящему возле джипа, в коленную чашечку, и внезапно вокруг него не осталось ни души. Он лежал на земле, извиваясь и стеная, и теперь до конца жизни одна нога у него будет короче, чем другая, – если его доставят в госпиталь быстро. Если нет, то ему повезёт, если у него вообще останется нога.
  Я перевёл прицел и снова нажал на курок, на этот раз выстрелив по внутренней поверхности передней покрышки джипа. Винтовка оказалась одной из лучших, когда-либо побывавших в моих руках, и на ста ярдах траектория выстрела была настолько пологой, что я смог послать пулю точно в то место, куда хотел. Покрышка была не просто пробита; от мощного удара с близкого расстояния большой пули калибра 0.375 миллиметра она разлетелась на куски, так же как и другая передняя покрышка, после того как я выстрелил снова.
  Кто-то начал палить из пистолета. Не обращая на это внимания, я дослал в ствол следующий патрон, после чего установил перекрестье прицела на радиаторе машины и снова нажал на курок. От удара джип закачался на рессорах. Эта винтовка была предназначена для охоты на крупного зверя, и пуля, способная расколоть на части лобовую кость дикого быка, не сулит блоку двигателя ничего хорошего. Я послал следующую пулю в то же самое место, надеясь тем самым надолго вывести джип из строя, после чего, пригнув голову, покинул свою позицию.
  Вернувшись к "лендроверу", я сказал Элин:
  – Прекрасная винтовка.
  Она взволнованно посмотрела на меня.
  – Мне кажется, я слышала, как кто-то кричит.
  – Я никого не убивал, – произнёс я совершенно искренне. – Но теперь они на этом джипе далеко не уедут. Давай продолжим наш путь. Ты можешь немного повезти машину.
  Внезапно я почувствовал себя очень усталым.
  
  Глава шестая
  1
  
  Мы выбрались из Обиггдира и достигли главной дорожной системы. Даже если Кенникен ещё способен нас преследовать, мы получили хороший шанс затеряться, поскольку оказались в одном из самых густонаселённых районов Исландии с разветвлённой сетью дорог, разобраться в которой значительно сложнее, чем в том небогатом выборе маршрутов, который предоставлял Обиггдир. Элин вела машину, в то время как я отдыхал на соседнем сиденье, и как только мы выехали на хорошую дорогу, она сразу увеличила скорость.
  – Куда теперь? – спросила она.
  – Мне хотелось бы спрятать этот автомобиль от посторонних глаз, – сказал я. – Он стал слишком заметным. Есть какие-нибудь предложения?
  – Ты должен быть у Гейзера завтра вечером, – произнесла она задумчиво. – У меня есть друзья в Лаугарватне – ты, наверное, помнишь Гуннара.
  – А ты, случайно, не крутила с ним роман до того, как повстречала меня?
  Она улыбнулась.
  – Это было несерьёзно. И мы по-прежнему друзья. Кроме того, теперь он женат.
  Женитьба для многих мужчин вовсе не означает автоматическое аннулирование их охотничьей лицензии, но я согласился с ней; более или менее цивилизованное бодание лбами со старым приятелем Элин было предпочтительнее смертельно опасного столкновения с Кенникеном.
  – Хорошо, – сказал я. – Направляемся в Лаугарватн.
  Некоторое время мы сохраняли молчание, а затем я сказал:
  – Спасибо тебе за то, что ты сделала, когда я находился на склонах Бьюдархалса. Это было чертовски глупо, но тем не менее помогло.
  – Я подумала, что смогу тем самым отвлечь их внимание, – сказала она.
  – Моё ты отвлекла, по крайней мере, на минуту. Ты знаешь, что на всём пути тебя держали в перекрестье прицела – и палец при этом был на курке?
  – Я и на самом деле чувствовала себя неуютно, – призналась она и невольно вздрогнула. – Что там произошло?
  – Я вызвал у двух людей сильную головную боль. Одного из них, вероятно, доставят в госпиталь в Кьеблавике.
  Она бросила на меня быстрый взгляд.
  – Кьеблавик?
  – Да, – сказал я. – Это были американцы. – Я рассказал ей про Флита, Маккарти и поджидающий их вертолёт. – С тех самых пор я пытаюсь понять, в чём здесь смысл, – но без особого успеха.
  Она тоже задумалась, а затем сказала:
  – Но здесь нет никакого смысла. С какой стати американцы будут сотрудничать с русскими? Ты уверен, что они были американцы?
  – Они были пропитаны Америкой, словно яблочный пирог, – по крайней мере, Флит. С Маккарти мне не удалось поговорить.
  – Может быть, они просто сочувствующие коммунистам, – предположила Элин. – Политические сторонники.
  – Тогда это сторонники, близкие к своим хозяевам, как блоха к собаке. – Я достал из кармана пропуск Флита в самые отдалённые уголки Кьеблавикской военно-морской базы.
  – В таком случае янки должны быть повнимательнее – их канцелярский отдел изъеден древесным червячком. – Изучая пропуск, я подумал о вертолёте. – Это, пожалуй, самая забавная шутка из всех, что я когда-либо слышал.
  – Ты можешь предложить другое объяснение?
  Идея о том, что сочувствующая коммунистам организация имеет свою руку в Кьеблавике и способна при первой необходимости использовать военный вертолёт, была совершенно неправдоподобна. Я задумчиво произнёс:
  – Сомневаюсь, что Кенникен мог позвонить на Кьеблавикскую базу и сказать: "Послушайте, ребята, я тут преследую британского шпиона и нуждаюсь в вашей помощи. Не в службу, а в дружбу, посадите в вертолёт снайпера и задержите его для меня". Но есть кое-кто ещё, кто способен это сделать.
  – Кто?
  – Один человек в Вашингтоне по имени Хелмс может снять телефонную трубку и сказать: "Адмирал, скоро к вам в Кьеблавик подъедет пара моих парней. Предоставьте им вертолёт с экипажем – и не задавайте лишних вопросов по поводу того, зачем он им нужен". И адмирал ответит: "Да, сэр, слушаюсь, сэр; будет исполнено, сэр". Потому что Хелмс шеф ЦРУ.
  – Но зачем это ему?
  – Будь я проклят, если знаю, – воскликнул я. – Но такой взгляд на события более реален, чем предположение о том, что Кьеблавик находится на дружеской ноге с русскими агентами. – Я вспомнил свой короткий неоконченный разговор с Флитом. – Флит сказал, что ему приказали задержать нас до прибытия кого-то ещё – предположительно Кенникена. Он утверждал, что никогда не слышал о Кенникене. Он также сказал, что по прибытии Кенникена его работа была бы закончена, и он мог собираться домой. Есть ещё один вопрос, который мне следовало ему задать.
  – Какой?
  – Должен ли он был, согласно своим инструкциям, показать себя Кенникену, или ему приказали всеми силами этого избегать? Я сейчас многое бы отдал за то, чтобы узнать ответ.
  – Ты уверен, что нас преследовали русские? Я хочу сказать, ты уверен, что это был Кенникен?
  – Его лицо я никогда не забуду, – сказал я. – И к тому же у реки Тунгнаа я слышал множество русских ругательств.
  Я почти видел, как в мозгу Элин вращаются колёсики, пока она обдумывала проблему.
  – Попробуем вот это, – произнесла она наконец. – Предположим, что Слейд тоже преследует нас, и предположим, что он попросил американцев оказать ему помощь – но он не знал, что Кенникен находится к нам ближе. Таким образом, американцы должны были задержать нас до прибытия Слейда, а не Кенникена.
  – Теоретически такое возможно, – допустил я неохотно. – Но это говорит о плохом взаимодействии. И к чему вся эта возня со снайпером, укрывшимся на склоне горы? Почему бы американцам просто не перекрыть нам дорогу? – Я покачал головой. – К тому же Департамент и ЦРУ не настолько большие приятели – специальные связи имеют свои ограничения.
  – И всё же моё объяснение наиболее обоснованное, – сказала Элин.
  – Я не уверен, что здесь вообще существуют какие-либо обоснования – ситуация становится совершенно необоснованной. Это напоминает мне слова одного физика, сказанные им о своей работе: "Вселенная не просто более необычна, чем мы себе представляем, она, возможно, необычнее, чем мы можем себе представить". Теперь я понимаю, что он хотел сказать.
  Элин рассмеялась, и я спросил:
  – Что здесь смешного? Слейд уже попытался нас убрать и сделает это снова, если Таггарт не посадит его на поводок. Кенникен покрылся кровавым потом в стремлении добраться до меня, а теперь за дело взялись ещё и американцы. С настоящего момента я в любую минуту ожидаю, что в игру вступят западные немцы, или даже Чилийская Секретная Служба. Это меня нисколько не удивит. Но меня по-настоящему беспокоит только одно.
  – Что?
  Я сказал:
  – Предположим, что завтра вечером я передам Кейзу это загадочное устройство. Кенникен ведь не узнает об этом, не так ли? Я не могу себе представить, чтобы Джек Кейз написал ему письмо: "Дорогой Вацлав, сообщаю тебе, что у Стюарта больше нет мяча; он передал его мне – теперь охоться за мной". Я по-прежнему буду находиться в том же затруднительном положении, что и раньше, и даже в ещё более сложном, поскольку если Кенникен схватит меня и не найдёт при мне этой проклятой штуковины, то его ненависть ко мне станет ещё сильнее, при условии, что такое вообще возможно.
  Но я вовсе не был уверен в том, что передам Кейзу устройство. Если я оказался в трудном положении, мне лучше оставить при себе свой страховой полис.
  
  2
  
  Лаугарватн был областным образовательным центром, который посещали дети из близлежащих сельских районов. Страна была такой большой по сравнению с её населением, а население так рассредоточено по всей территории, что образовательная система имела здесь свои особенности. Большинство сельских школ являлись интернатами, и в течение зимних семестров ученики проводили, чередуясь, две недели в школе, две недели дома. Дети из отдалённых селений проводили в школе всю зиму. Летом школы на четыре месяца превращались в гостиницы.
  Поскольку Лаугарватн находился в удобной близости к Сингвеллиру, Гейзеру, Гиллфоссу и другим достопримечательностям, притягивающим туристов, его две большие школы приносили хороший доход в качестве отелей, и здесь также имелся центр по прокату пони, пользующийся большой популярностью у приезжих. Лично я никогда не испытывал большой любви к лошадям, даже к их пёстрой исландской разновидности, которая выглядела лучше, чем большинство остальных. Я думаю, что лошади – глупые животные: всякое животное, которое позволяет другому сесть на себя верхом, должно быть глупым, и предпочитаю трястись на своём "лендровере", а не на упрямом пони, постоянно норовящим повернуть домой.
  Гуннар Арнарссон зимой был школьным учителем, а летом руководил делом по сдаче пони в наём. Весьма разносторонние люди эти исландцы. Когда мы приехали, он находился в отлучке, но его жена, Сигурлин Асгейрсдоттир, гостеприимно приняли нас, оживлённо закудахтав при виде руки Элин на импровизированной перевязи.
  Одна из проблем, возникающая в Исландии, – сложность отличия одиноких людей от состоящих в браке, поскольку женщины здесь не изменяют своего имени после того, как выходят замуж. Проблема имён и на самом деле является ловушкой, в которую иностранцы обычно попадают с громким треском. Фамилия просто говорит о том, кто ваш отец; Сигурлин была дочерью Асгейра, точно так лее как Гуннар – сыном Арнара. Если у Гуннара появится сын и он решит назвать мальчика в честь деда, то его будут звать Арнар Гуннарссон. Всё это вызывало немало трудностей и стало причиной, по которой телефонные справочники в Исландии составлены в алфавитном порядке по именам. Элин Рагнарсдоттир значится там на букву "Е".
  Гуннар, по-видимому, неплохо о себе позаботился, поскольку Сигурлин была одной из тех высоких, длинноногих, стройных женщин, которые обычно олицетворяют скандинавский тип в голливудских фильмах. Но другим он там быть и не может, поскольку, согласно общепринятому мнению, женская половина нордических наций представлена исключительно этими светловолосыми богинями, что, к сожалению, является большим заблуждением.
  По тому, как Сигурлин нас приняла, было ясно, что она знает про меня, но я надеялся, что не всё. Во всяком случае, она знала достаточно много для того, чтобы услышать отдалённый перезвон свадебных колоколов. Это кажется забавным, но как только девушка выходит замуж, у неё сразу появляется желание, чтобы все её старые подруги попались в тот же самый капкан. Из-за Кенникена свадебного звона в ближайшее время не ожидалось – заунывный гул похоронного колокола сейчас был более вероятен – но независимо от Кенникена я не собирался поддаваться давлению каждой полногрудой блондинки с блеском сводни в глазах.
  Я с большим облегчением загнал "лендровер" в пустой гараж Гуннара. Теперь, когда он находился вдали от дорог и в укрытии, я чувствовал себя значительно лучше. Я убедился в том, что моя маленькая коллекция оружия надлежащим образом скрыта от посторонних глаз, после чего прошёл в дом, где застал Сигурлин, только что спустившуюся с верхнего этажа. Она посмотрела на меня каким-то странным взглядом и спросила коротко:
  – Что случилось с плечом Элин?
  Я ответил ей вопросом:
  – Она разве тебе не рассказала?
  – Она утверждает, что сорвалась со скалы и упала на острый камень.
  Я издал неопределённый звук, выражающий согласие, но заметил, что у Сигурлин возникли какие-то подозрения. Огнестрельную рану невозможно ни с чем перепутать, даже тому, кто никогда не видел её раньше. Я произнёс с поспешностью:
  – Мы очень благодарны тебе за то, что ты предоставила нам постель на ночь.
  – Это пустяки, – сказала она. – Хочешь кофе?
  – Спасибо, выпью с удовольствием. – Я проследовал за ней на кухню. – Давно ты знаешь Элин?
  – С самого детства. – Сигурлин насыпала в кофемолку пригоршню кофейных зёрен. – А ты?
  – Три года.
  Она наполнила водой электрический чайник и включила его в розетку, а затем повернулась лицом ко мне. – Элин выглядит очень усталой.
  – В Обиггдире нам пришлось достаточно тяжело.
  Это прозвучало не слишком убедительно, поскольку Сигурлин сказала:
  – Мне не хотелось бы, чтобы с ней что-нибудь произошло. Эта рана…
  – Да?
  – Она ведь не падала на камень, не так ли?
  За этими прекрасными глазами были ещё и мозги.
  – Нет, – признался я. – Не падала.
  – Я так и думала, – сказала она. – Я видела подобные раны. До замужества я работала медсестрой в Кьеблавике. Однажды к нам в госпиталь привезли одного американского моряка – он чистил свой пистолет и случайно выстрелил в себя. Чей пистолет чистила Элин?
  Я сел за кухонный стол.
  – У нас появились кое-какие неприятности, – сказал я осторожно. – А тебе лучше в них не вникать, поэтому я и не буду ничего про это рассказывать – для твоей же собственной пользы. Я с самого начала пытался уберечь от них Элин, но она меня не послушалась.
  Сигурлин кивнула.
  – Её семья всегда отличалась упрямством.
  Я сказал:
  – Завтра вечером я должен отлучиться к Гейзеру, и мне хотелось бы, чтобы Элин осталась здесь. В этом мне нужна твоя помощь.
  Сигурлин посмотрела на меня с серьёзным выражением на лице.
  – Мне не нравятся неприятности, связанные с оружием.
  – Так же как и мне. Я никогда не стреляю ради удовольствия. Вот почему я хочу, чтобы Элин находилась от меня подальше. Она может остаться здесь, пока меня не будет?
  – Об огнестрельных ранениях необходимо сообщать в полицию.
  – Я знаю, – произнёс я устало. – Но я не думаю, что вашей полиции по силам справиться с этой необычной ситуацией. Данное дело имеет интернациональные корни, и в него вовлечена отнюдь не одна единица огнестрельного оружия. Если его попытаться урегулировать без должной осторожности, то могут погибнуть невинные люди, а при всём уважении к вашей полиции, я думаю, что она склонна действовать грубо.
  – Эти неприятности, как ты их называешь, – они имеют криминальный характер?
  – Нет, в обычном смысле слова. Их можно считать экстремальной формой политической борьбы.
  Сигурлин опустила вниз уголки своих губ.
  – Единственной хорошей новостью, которую я услышала, является то, что ты хочешь, чтобы Элин держалась от тебя подальше, – произнесла она язвительным тоном. – Скажи мне, Алан Стюарт, ты её любишь?
  – Да.
  – Ты собираешься на ней жениться?
  – Если она мне это позволит после всего, что произошло.
  Она одарила меня улыбкой превосходства.
  – Ох, она позволит. Тебя зацепили как лосося, и теперь тебе некуда деться.
  – Я в этом не уверен, – сказал я. – Существуют некоторые факты, ставшие известными в последнее время, которые не добавят мне очарования в глазах Элин.
  – Такие, как оружие? – Сигурлин налила кофе. – Можешь не отвечать. Я не настаиваю. – Она пододвинула мне чашечку. – Хорошо, я задержу Элин здесь.
  – Не представляю себе, как ты собираешься это осуществить, – сказал я. – Я никогда не мог заставить сделать Элин что-либо против её воли.
  – Я уложу её в постель, – сказала Сигурлин. – Под строгий медицинский надзор. Она будет спорить, но в конце концов уступит. Делай то, что должен сделать, а Элин пока останется здесь. Но я не смогу удерживать её долго. Если ты не вернёшься назад, что тогда?
  – Не знаю, – сказал я. – Но не позволяй ей возвращаться в Рейкьявик. Было бы крайне неразумно снова появиться в нашей квартире.
  Сигурлин глубоко вздохнула.
  – Посмотрим, что я смогу сделать. – Она налила себе кофе в чашечку и тоже села за стол. – Если бы не тот интерес, который ты проявляешь к Элин, то я была бы склонна… – Она с раздражением потрясла головой. – Мне не нравится всё это, Алан. Ради Бога, разберись со всем как можно быстрее.
  – Я сделаю всё, что в моих силах.
  
  3
  
  Следующий день оказался очень долгим.
  Читая за завтраком газету, Сигурлин внезапно произнесла:
  – Ну и ну! На реке Тунгнаа кто-то привязал канатный транспортёр к берегу со стороны Хальда. Группа туристов на другом берегу оказалась в затруднительном положении и провела в ожидании несколько часов. Интересно, кто мог сделать такое?
  – Когда мы там переезжали, всё было в порядке, – произнёс я мягко. – Что там сказано про туристов? Никто из них не ранен?
  Она удивлённо посмотрела на меня с другой стороны стола.
  – Почему кто-то должен быть ранен? Нет, про это здесь ничего не написано.
  Я быстро сменил тему.
  – Меня удивляет, что Элин до сих пор спит.
  Сигурлин улыбнулась.
  – А меня нет. Ей ничего об этом неизвестно, но вчера вечером она приняла снотворное. Она будет чувствовать сонливость, когда проснётся, и ей не захочется выскакивать из кровати.
  Это был единственный способ переубедить Элин. Я спросил:
  – Я обратил внимание на то, что ваш гараж пуст – у вас разве нет машины?
  – Есть. Гуннар оставил её в конюшне.
  – Когда он вернётся?
  – Через два дня, если их группа не натрёт себе сёдлами мозоли.
  – Для поездки к Гейзеру мне не хотелось бы пользоваться "лендровером", – сказал я.
  – Тебе нужна машина? Хорошо, но я хочу, чтобы ты вернул её целой. – Она объяснила мне, где её найти. – Ключ от зажигания лежит в ящичке для перчаток.
  После завтрака я долгое время рассматривал телефон, размышляя о том, не позвонить ли мне Таггарту. Я многое мог ему рассказать, но мне показалось, будет лучше отложить это до тех пор, пока я не услышу, что скажет Джек Кейз. Приняв такое решение, я прошёл в гараж, чтобы почистить винтовку Флита.
  Это и на самом деле был превосходный инструмент. Со своей удобной рукояткой и выполненным в свободном стиле прикладом он, очевидно, был сделан по индивидуальной мерке, снятой с Флита, который, как я подозревал, был большой энтузиаст. В каждой области человеческих пристрастий существуют люди, доводящие своё увлечение до крайней степени абсурда. Среди меломанов, например, есть маньяки, имеющие дюжину мощных колонок и всего одну тестовую запись. Среди охотников есть фанатики, помешанные на оружии.
  Эти фанатики считают, что не существует стандартного, снятого с магазинной полки оружия, способного их полностью удовлетворить, и поэтому они адаптируют и модернизируют его, пока у них не выходит нечто похожее на творение скульптора-модерниста. Они также уверены, что производители боеприпасов ничего не понимают в своём деле, и снаряжают свои собственные патроны, тщательно взвешивая каждую пулю и сопровождая её точным количеством пороха, рассчитанным из пропорции один к десяти. Иногда они ещё и неплохо стреляют.
  Я проверил патроны из открытой коробки и, как и ожидал, обнаружил на них характерные царапины от обжимных щипцов. Флит имел обыкновение стрелять собственными зарядами, в чём я никогда не испытывал нужды, правда, у меня и не возникало и необходимости укладывать пули в одну точку с расстояния в несколько сотен ярдов. Это тоже объясняло, почему коробки были без этикеток.
  Меня удивляло, почему Флит захватил с собой целых пятьдесят патронов; ведь ему удалось заставить нас замереть на месте одним нажатием на курок. Он зарядил винтовку обычными охотничьими патронами с мягконосой пулей, которая расплющивалась при попадании в цель. Закрытая коробка содержала двадцать пять зарядов с пулями в стальной рубашке – военного образца.
  Мне всегда казалось странным, что пуля для стрельбы по животным, предназначенная убивать быстро и милосердно, как это только возможно, по Женевской конвенции признана незаконной для стрельбы по людям. Выстрелите в человека свинцовым охотничьим зарядом, и вас обвинят в использовании пули дум-дум, что противоречит правилам. Вы можете изжарить его напалмом, разорвать на части прыгающей миной, но вы не имеете права стрелять в него той же пулей, что вы используете для того, чтобы аккуратно убить оленя, избавив животное от лишних мук.
  Я смотрел на рассыпанные по моей ладони патроны, жалея о том, что не узнал о их существовании раньше. Один из этих зарядов, посланный в двигатель джипа Кенникена, нанёс бы ему значительно более серьёзные повреждения, чем те мягконосые пули, что я использовал. Пуля калибра 0.375 в стальной рубашке с зарядом магнум хотя, возможно, и не пробила бы джип насквозь с расстояния в сто ярдов, но сам я не хотел бы оказаться позади этого джипа.
  Я наполнил магазин винтовки патронами обоего типа, тремя с мягконосой пулей и двумя с пулей в стальной рубашке, уложенными поочерёдно. Затем я проверил позаимствованный мною у Маккарти автоматический пистолет смит-вессон, который в сравнении с супервинтовкой Флита выглядел прозаическим куском металла. Убедившись, что пистолет в полном порядке, я положил его в свой карман вместе с запасными обоймами.
  Электронное устройство я оставил лежать под передним сидением. Я не собирался брать его с собой на встречу с Джеком Кейзом, но в то же время мне не хотелось появляться там с пустыми руками.
  Когда я вернулся в дом, Элин уже проснулась.
  Она посмотрела на меня сонными глазами и сказала:
  – Не могу понять, почему я так устала.
  – Это вполне естественно, – произнёс я рассудительно. – Тебя ранили, и ты тряслась по Обиггдиру в течение двух дней, не имея возможности как следует отдохнуть. Меня совсем не удивляет, что ты устала. Я и сам встал сегодня с постели с большим трудом.
  Элин встревожилась и, широко открыв глаза, посмотрела на Сигурлин, которая расставляла цветы в вазе. Я сказал:
  – Сигурлин знает, что ты не падала ни на какие камни. Она знает, что в тебя стреляли, но не знает как и почему – и я не хочу, чтобы ты ей об этом говорила. И я не хочу, чтобы ты обсуждала с ней что-либо ещё. – Я повернулся к Сигурлин. – В своё время ты узнаешь всю историю, но в данный момент знать её для тебя опасно.
  Сигурлин понимающе кивнула. Элин сказала:
  – Мне кажется, я смогу проспать целый день. Сейчас я чувствую себя усталой, но ко времени нашей поездки к Гейзеру я буду в полном порядке.
  Сигурлин пересекла комнату и стала взбивать подушку за головой Элин. Холодный профессионализм говорил о тренированной медсестре.
  – Ты никуда не поедешь, – сказала она резко. – По крайней мере, в ближайшие два дня.
  – Но я должна, – запротестовала Элин.
  – Ничего ты не должна. Твоё плечо в плохом состоянии. – Губы Сигурлин плотно сжались, когда она посмотрела вниз на Элин. – На самом деле тебя необходимо показать доктору.
  – О, нет! – воскликнула Элин.
  – Хорошо, тогда делай то, что я сказала.
  Элин посмотрела на меня с мольбой. Я вмешался:
  – Я еду всего лишь повидаться с человеком. И в любом случае Джек Кейз в твоём присутствии не скажет ни единого слова – ты ведь не являешься членом клуба. Я просто подъеду к Гейзеру, поболтаю там со своим знакомым, а потом вернусь сюда, – на этот раз ты вполне можешь держать свой курносый нос в стороне от моих проблем.
  Лицо Элин застыло, и Сигурлин сказала:
  – Я оставляю вас пошептать друг другу на ушко разные сладкие глупости. – Она улыбнулась. – Вам двоим предстоит провести вместе интересную жизнь.
  Она покинула комнату, а я произнёс мрачно:
  – Это звучит как китайское проклятие: "Чтоб тебе жить в интересные времена".
  – Хорошо, – сказала Элин усталым голосом. – Я не буду доставлять тебе лишних проблем. Можешь ехать к Гейзеру один.
  Я присел на край кровати.
  – Дело не в том, что ты доставляешь мне проблемы, я просто хочу, чтобы ты держалась в стороне. Ты нарушаешь мою сосредоточенность, и если у меня возникнут какие-либо трудности, мне придётся отвлекать на тебя часть своего внимания.
  – Я разве была тебе обузой?
  Я покачал головой.
  – Нет, Элин, ты не была мне обузой. Но правила игры могут измениться. Меня преследовали по всей Исландии, и я от этого порядком устал. Если обстоятельства мне позволят, я повернусь кругом и поведу охоту сам.
  – А я стою на твоём пути, – произнесла она уныло.
  – Ты цивилизованная личность, – сказал я, – весьма законопослушная и зависимая от различных условностей. Сомневаюсь, что тебя хотя бы раз в жизни оштрафовывали за неправильную парковку автомобиля. Пока за мной охотятся, я и сам соблюдаю кое-какие условности, их немного, но всё же они есть. Но когда охотником становлюсь я сам, я не могу себе этого позволить. Боюсь, ты придёшь в ужас от того, что я буду делать.
  – Ты будешь убивать, – сказала она. Это было утверждением.
  – Может быть, и кое-что похуже, – произнёс я мрачно, н она поёжилась. – Вовсе не потому, что мне этого хочется – я не убийца. Мне не нравится, что я делаю, но меня принуждают делать это против моей воли.
  – Ты прячешься за красивые слова, – сказала она. – Ты не должен убивать.
  – Не слова, – возразил я. – Всего одно слово – выживание. Мальчишка-призывник из американского колледжа может быть пацифистом, но когда вьетконговцы начинают стрелять в него из этих русских 7.62-миллиметровых винтовок, он, не задумываясь, стреляет в ответ, можешь не сомневаться. И Кенникен, который преследует меня, получит то, что заслужил. Я не просил стрелять в меня у реки Тунгнаа – он и не нуждался в моём разрешении, но он, должно быть, не очень удивился, когда я начал стрелять в ответ. Чёрт возьми, ему следовало этого ожидать!
  – Мне понятна твоя логика, – сказала Элин. – Но не надейся на то, что она мне понравится.
  – Боже! – воскликнул я. – Думаешь, она нравится мне самому?
  – Мне очень жаль, Алан, – сказала она и слабо улыбнулась.
  – Мне тоже. – Я поднялся. – После этого краткого экскурса в дебри философии тебе лучше всего позавтракать. Я посмотрю, что Сигурлин может предложить.
  
  4
  
  Я покинул Лаугарватн в восемь часов вечера. Пунктуальность, возможно, и является добродетелью, но мой опыт говорил мне, что добродетельные люди часто умирают молодыми, в то время как грешники доживают до преклонного возраста. Я назначил встречу с Джеком Кейзом на пять часов, но ему не будет большого вреда от того, если он протомится в ожидании несколько часов, и кроме того, я помнил, что договаривался о встрече по открытой радиосвязи.
  Я прибыл к Гейзеру на фольксвагене Гуннара и припарковал машину в тихом месте в достаточном удалении от летнего отеля.
  Несколько человек, совсем немного, прогуливались среди луж с кипящей водой, держа фотоаппарат наготове. Сам Гейзер, давший своё имя всем остальным фонтанирующим термальным источникам на Земле, бездействовал. Прошло много времени с тех пор, как Гейзер проявлял активность. Существовавший обычай пробуждать его к жизни, бросая камни в жерло источника, возымело свои негативные последствия, и канал, идущий из расположенной глубоко под землёй камеры, оказался заблокирован. Однако Строккур работал с заводной эффективностью и поднимал к небу плюмаж из брызг кипящей воды с интервалом в семь минут.
  Долгое время я оставался в машине, прилежно используя бинокль. За последующий час я не заметил поблизости знакомых лиц, что, однако, не произвело на меня большого впечатления. Наконец я выбрался из автомобиля и направился в сторону отеля "Гейзер", держа одну руку в кармане на рукоятке пистолета.
  Кейз был в фойе, он сидел в углу и читал книжку в бумажной обложке. Я подошёл к нему и сказал:
  – Привет, Джек; у тебя совсем неплохой загар – ты, должно быть, много времени проводил на солнце?
  Он поднял голову.
  – Я был в Испании. Что тебя задержало?
  – То да сё.
  Я приготовился сесть, но он возразил:
  – Здесь слишком людно – давай пройдём в мою комнату. Кроме того, я захватил с собой бутылку.
  – Превосходно.
  Я проследовал за ним в его номер. Он закрыл дверь и повернулся, чтобы осмотреть меня.
  – Этот пистолет в кармане портит линию твоего костюма. Почему ты не пользуешься наплечной кобурой?
  Я усмехнулся.
  – Человек, у которого я забрал пистолет, не имел её при себе. Как ты сам, Джек? Я рад тебя видеть.
  Он угрюмо пробормотал:
  – Ты, может быть, ещё изменишь своё мнение на этот счёт. – Лёгким ударом руки он открыл лежащий на кресле чемодан и извлёк на свет бутылку. Он щедро наполнил стакан и протянул его мне. – Какого чёрта ты здесь вытворяешь? Ты доставляешь Таггарту много хлопот.
  – Он был близок к точке кипения, когда я с ним разговаривал, – сказал я и сделал маленький глоток виски. – Большую часть времени меня травили, как зайца, но я всё же ушёл от погони.
  – По пути сюда за тобой не следили? – спросил он быстро.
  – Нет.
  – Таггарт сказал мне, что ты убил Филипса. Это правда?
  – Если Филипс тот самый человек, который называл себя Бушнером и Грахамом, то это правда.
  Он посмотрел на меня с изумлением.
  – Ты признаёшь это!
  Я расслабился в своём кресте.
  – Почему бы и нет, если так и было? Хотя я не знал, что это Филипс. Он подкрался ко мне ночью с оружием в руках.
  – Слейд описывал всё совсем не так. Он говорил, что ты стрелял и в него.
  – Стрелял – но уже после того, как я убрал Филипса. Они со Слейдом пришли вместе.
  – Слейд говорил, что дело обстояло иначе. Он сказал, что они с Филипсом находились в машине, когда ты напал на них из засады.
  Я рассмеялся.
  – С чем? – Я вытащил сген дабх из ножен на голени и метнул его в другой конец комнаты, где он вонзился в верхнюю часть туалетного столика и мелко задрожал. – Вот с ним?
  – Он сказал, у тебя была винтовка.
  – Где я мог раздобыть винтовку? – поинтересовался я. – Хотя он отчасти прав, я забрал винтовку у Филипса после того, как убрал его вот этим маленьким дротиком. Потом я сделал три выстрела по машине Слейда, но всё же упустил ублюдка.
  – Боже! – воскликнул Кейз. – Неудивительно, что Таггарт рвёт и мечет. Ты что, растерял все свои шарики?
  Я вздохнул.
  – Джек, Таггарт рассказывал что-нибудь о девушке?
  – Он сказал, что ты упоминал какую-то девушку. Он не знает, верить ли тебе.
  – Ему лучше мне поверить, – сказал я. – Эта девушка находится неподалёку отсюда и по вине Филипса у нёс пулевое ранение в области плеча. Ещё немного, и он убил бы её. На этот счёт не может существовать двух мнений, и если хочешь, я могу отвезти тебя к ней, чтобы ты сам посмотрел на рану. Слейд сказал, что я напал на него из засады. Как ты думаешь, стал бы я это делать на глазах у своей невесты? И зачем вообще мне нужно было устраивать на него засаду? – Тут я задал каверзный вопрос. – Что, по его словам, он сделал с телом Филипса?
  Кейз нахмурился.
  – Я не думаю, чтобы такой вопрос поднимался.
  – Вряд ли он смог бы ответить на него вразумительно, – сказал я. – Когда я в последний раз видел Слейда, он, удирая от меня, гнал машину, как маньяк, – и тела при нём не было. Я избавился от него позже.
  – Всё это очень хорошо, – заметил Кейз. – Но это произошло после Акурейри, а в Акурейри ты должен был передать груз Филипсу. Ты не передал его ни ему, ни Слейду, почему?
  – Операция воняет, – сказал я и изложил всё в деталях.
  Я говорил в течение двадцати минут, и к тому времени, когда я закончил, глаза Кейза были готовы вылезти из орбит. Он сглотнул, и его адамово яблоко конвульсивно дёрнулось.
  – Ты на самом деле считаешь, что Слейд русский агент? И ты думаешь, что Таггарт это проглотит? Я в жизни не слышал более абсурдной истории.
  Я произнёс терпеливо:
  – Я последовал инструкциям Слейда в Кьеблавике, и меня чуть не пристукнул Линдхольм; в Асбьюрги Слейд послал за мной Филипса – откуда он узнал, что русские получили фальшивку? Потом ещё кальвадос, потом…
  Кейз поднял руки.
  – Нет нужды повторять всё снова. Линдхольм мог наткнуться на тебя случайно – взять под наблюдение все дороги вокруг Кьеблавика довольно просто. Слейд утверждает, что он не приходил за тобой в Асбьюрги. А что касается кальвадоса… – Он развёл руки в стороны. – Об этом известно только с твоих слов.
  – Кто ты, чёрт возьми, такой, Джек? Следователь, судья и суд присяжных в одном лице? Или меня уже осудили, и ты исполнитель приговора?
  – Держи себя в руках, – произнёс он устало. – Я просто пытаюсь разобраться, насколько серьёзны твои обвинения, вот и всё. Что ты делал после того, как покинул Асбьюрги?
  – Мы поехали на юг в пустынную местность, – сказал я. – А потом в игру вступил Кенникен.
  – Тот, который пьёт кальвадос? Тот, с кем ты имел стычку в Швеции?
  – Тот самый. Мой старый приятель. Вацлав. Тебе не кажется, что это несколько странно, Джек? Откуда Кенникен смог узнать, в каком направлении вести преследование? Но Слейд об этом, разумеется, знал; ему было известно, по какому пути мы поехали после того, как покинули Асбьюрги.
  Кейз задумчиво посмотрел на меня.
  – Знаешь, порой ты бываешь чертовски убедителен. Я боюсь, что поверю в эту глупую историю, если не буду соблюдать осторожность. Но Кенникену не удалось тебя схватить.
  – Он шёл за мной по пятам, – сказал я. – Ему даже не помогли эти проклятые янки.
  Кейз привстал.
  – Но они-то тут причём?
  Я достал из кармана пропуск Флита и швырнул его через комнату на колени Кейза.
  – Этот парень прострелил дырку в моей покрышке с очень большого расстояния. Когда я снова продолжил свой путь, Кенникен следовал за мной с отставанием в десять минут.
  Я рассказал Кейзу, как это произошло.
  Его губы изогнулись в хмурой усмешке.
  – Теперь ты в самом деле перебираешь через край. Полагаю, ты собираешься обвинить Слейда в том, что он ещё и агент ЦРУ, – произнёс он саркастично. – Зачем американцам помогать Кенникену схватить тебя?
  – Я и сам хотел бы знать, – сказал я искренне.
  Кейз внимательно осмотрел пропуск.
  – Флит – я знаю это имя, его упоминали при мне, когда я был в Турции год назад. Он работает в ЦРУ на должности профессионального убийцы, и он очень опасен.
  – Только не в течение ближайшего месяца, – сказал я. – Я проломил ему череп.
  – Ну а что произошло дальше?
  Я пожал плечами.
  – Я сломя голову удирал от Кенникена, а его мальчики пытались схватить меня за выхлопную трубу – у нас произошла небольшая стычка возле реки, а затем я его потерял. Полагаю, он где-то здесь неподалёку.
  – А свёрток по-прежнему у тебя?
  – Не со мной, Джек, – произнёс я очень мягко. – Не со мной, но достаточно близко.
  – Он мне не нужен, – сказал Кейз и пересёк комнату, чтобы взять мой пустой стакан. – Планы изменились. Ты доставишь свёрток в Рейкьявик.
  – Всего-то, – сказал я. – А что если я откажусь?
  – Не будь дураком. Таггарт хочет, чтобы всё было сделано именно так, и тебе лучше не раздражать его снова. Ты не только расстроил его операцию, но и убил Филипса, а за это он может вычеркнуть тебя из списка живых. У меня есть послание от него – доставь свёрток в Рейкьявик, и тебе всё простят.
  – Должно быть, он и на самом деле очень важен, – сказал я, рассматривая свои ногти. – Сам посуди – я убил двух человек, почти отстрелил ногу ещё одному и, может быть, расколол пару черепов, – и Таггарт говорит, что он заметёт всё это под ковёр?
  – Русские и американцы сами позаботятся о себе – они сами похоронят своих мертвецов, если таковые у них появятся, – сказал Кейз жестоко. – Но Таггарт – и только Таггарт – способен сделать тебя чистым с нашей стороны. Убив Филипса, ты превратил себя в легальную мишень. Делай то, что тебе сказано, или он спустит на тебя собак.
  Я вспомнил, что использовал похожую фразу при разговоре с Таггартом. Я спросил:
  – Где сейчас Слейд?
  Кейз отвернулся от меня, и я услышал, как звякнул стакан, ударившись о горлышко бутылки.
  – Я не знаю. Когда я уезжал из Лондона, Таггарт пытался с ним связаться.
  – Так, значит, он по-прежнему может находиться в Исландии, – произнёс я медленно. – Не могу сказать, что мне это нравится.
  Кейз повернулся ко мне.
  – Что тебе нравится, не имеет значения. Боже мой, что с тобой происходит, Алан? Послушай, здесь только сто километров до Рейкьявика, ты можешь добраться туда за два часа. Отдай этот проклятый свёрток и будешь свободен.
  – Мне пришла в голову более удачная мысль, – сказал я.
  – Свёрток передашь ты.
  Он покачал головой.
  – Это невозможно. Таггарт хочет, чтобы я вернулся в Испанию.
  Я рассмеялся.
  – Джек, кратчайший путь, который ведёт в Кьеблавикский международный аэропорт, лежит через Рейкьявик. Ты можешь передать свёрток по дороге. Почему так важно, чтобы свёрток и я находились вместе?
  Он пожал плечами.
  – Мои инструкции говорят, что его должен передать ты. Не спрашивай почему, поскольку я не знаю.
  – Что находится в свёртке?
  – Этого я тоже не знаю, и судя по тем очертаниям, которые начинает принимать операция, мне лучше и не знать.
  Я сказал:
  – Джек, когда-то я называл тебя другом. Но сейчас ты пытаешься обмануть меня, рассказывая всякую чушь насчёт того, что тебе необходимо вернуться в Испанию, и я не верю ни единому твоему слову. Я поверил тебе только когда ты сказал, что не представляешь себе, что здесь происходит. Не думаю, чтобы кто-нибудь из участников этой операции знал, что здесь происходит, за исключением, может быть, одного человека.
  Кейз кивнул.
  – Таггарт держит все нити в своих руках. Ни ты, ни я не должны знать слишком много для того, что выполнить свою работу.
  – Я подумал не о Таггарте, – сказал я. – Я уверен, что он тоже этого не знает. Может быть, ему и кажется, что он в курсе событий, но на самом деле это не так. – Я, подняв голову, посмотрел на Кейза. – Я подумал о Слейде. Вся эта дикая операция является продуктом его извращённого мозга. Я работал с ним раньше и знаю ход его мыслей.
  – Опять мы вернулись к Слейду, произнёс Кейз мрачно. – У тебя навязчивая идея, Алан.
  – Может быть, – сказал я. – Но ты можешь осчастливить Таггарта, сообщив ему, что я отвезу этот проклятый свёрток в Рейкьявик. Куда я должен его доставить?
  – Это уже лучше. – Кейз посмотрел вниз, на мой стакан, который он держал в руке, забыв о его существовании, и протянул его мне. – Ты знаешь туристическое агентство "Нордри"?
  – Знаю, – это была та фирма, в которой когда-то работала Элин.
  – Я не знаю этой фирмы, но мне сказали, что, помимо агентства, у них есть большой магазин сувениров.
  – Тебе сказали правильно.
  – У меня с собой кусок обёрточной бумаги из магазина сувениров; это стандартный материал, в который они заворачивают покупки. Ты аккуратно завернёшь в него свой свёрток и зайдёшь с ним в магазин, где проследуешь в дальнюю часть, где расположена секция по продаже изделий из шерсти. Там будет стоять человек с номером "Нью-Йорк Таймс" в руках и идентичным свёртком под мышкой. Ты завяжешь с ним непринуждённую беседу, сказав: "Здесь прохладнее, чем в Штатах", на что он ответит…
  – "Даже холоднее чем в Бирмингеме". Я уже проходил через эту процедуру.
  – Хорошо; закончив взаимное опознание, ты положишь свой свёрток на прилавок, и то же самое сделает он. Дальше вы произведёте простой обмен.
  – И когда этот простой обмен должен состояться?
  – Завтра в полдень.
  – А что если завтра в полдень меня там не будет? Насколько я знаю, сотни русских могут притаиться вдоль дороги с интервалом в один километр.
  – Человек будет приходить туда каждый полдень до тех пор, пока ты не появишься, – сказал Кейз.
  – Таггарт оказывает мне трогательное доверие, – заметил я. – Слейд утверждал, что Департамент испытывает нехватку людских ресурсов, а здесь Таггарт проявляет такую расточительность. Что произойдёт, если я не появлюсь там в течение года?
  Кейз не улыбнулся.
  – Таггарт справится с этой проблемой. Если ты не появишься там в течение недели, то, чтобы тебя найти, сюда приедет кто-нибудь ещё, о чём я буду сильно жалеть, поскольку, несмотря на то ехидное замечание, которое ты сделал по поводу нашей дружбы, я всё ещё люблю тебя, безмозглый ублюдок.
  – Улыбайся, когда говоришь такое, чужестранец.
  Он усмехнулся и снова сел в кресло.
  – Теперь давай повторим всё снова, прямо с самого начала – с того момента, когда Слейд приехал к тебе в Шотландию.
  Я заново изложил свою горестную историю во всех деталях, со всеми про и контра, и мы проговорили долгое время. В конце нашего разговора Кейз сказал серьёзно:
  – Если ты прав и Слейд на самом деле продался, тогда у нас будут большие неприятности.
  – Я не уверен, что он продался, – сказал я. – Я думаю, он был русским агентом с самого начала. Но в этом деле есть ещё один момент, который беспокоит меня не меньше, чем Слейд, – при чём здесь американцы? Не могу себе представить, чтобы они были в дружеских отношениях с такими людьми, как Кенникен.
  Кейз не разделил моего беспокойства по поводу американцев.
  – Они всего лишь проблема этой конкретной операции. Другое дело Слейд. Он теперь крупная фигура и имеет вес в государственном планировании и политике. Если он нечист, то весь Департамент должен быть реорганизован.
  Внезапно он резко взмахнул рукой.
  – Боже мой, ты всё-таки меня поймал! Я на самом деле начал тебе верить. Но это всё нонсенс, Алан.
  Я протянул ему свой пустой стакан.
  – Нельзя ли наполнить его снова – меня всегда мучает жажда от долгих разговоров. – Он взял в руки изрядно опустевшую бутылку, а я сказал: – Позволь, я изложу это следующим образом. Вопрос был задан, а коли так, он не может остаться без ответа. Если ты представишь Таггарту мои обвинения против Слейда точно так, как я только что представил их тебе, тогда он будет вынужден предпринять определённые действия. Поступить иначе он не имеет права. Он поместит Слейда под микроскоп, и я не думаю, что Слейд сможет выдержать столь тщательную проверку.
  Кейз кивнул.
  – Только ещё вот что, Алан. Будь уверен – будь абсолютно уверен, – что твоё предубеждение не оказывает слишком большого влияния на твои суждения. Я знаю, почему ты покинул Департамент и почему ты ненавидишь Слейда до глубины души. Ты относишься к нему с пристрастием. Ты выдвинул против него серьёзное обвинение, и если окажется, что Слейд чище, чем падающий снег, то у тебя будут большие неприятности. Он потребует, чтобы ему поднесли на блюде твою голову – и он её получит.
  – Он её заслужит, – сказал я. – Но такой проблемы не возникнет. Он виновен, как последний грешник в аду.
  Вероятно, мой голос звучал уверенно, но меня не покидало гнетущее ощущение, что я могу ошибаться. Предостережение Кейза по поводу предвзятости и пристрастности звучало вполне резонно, и я поспешно проверил в уме все улики, имеющиеся у меня против Слейда. Я не нашёл изъяна.
  Кейз посмотрел на свои часы.
  – Одиннадцать тридцать.
  Я поставил на стол стакан, так и не притронувшись к виски.
  – Уже поздно – я, пожалуй, пойду.
  – Я передам Таггарту всё, что ты мне рассказал, – пообещал Кейз. – И я также сообщу ему про Флита и Маккарти. Может быть, ему удастся прояснить ситуацию, связавшись с Вашингтоном.
  Я вытащил сген дабх из туалетного столика и вернул его в ножны на голени.
  – Джек, у тебя на самом деле нет никакой идеи насчёт того, что из себя представляет вся эта операция?
  – Ни малейшего понятия, – сказал он. – Я ничего не знал о ней до тех пор, пока меня не вытащили из Испании. Таггарт был вне себя, и, на мой взгляд, совершенно оправданно. Он сказал, что ты не хочешь иметь никаких дел со Слейдом и что даже отказался ему сообщить, где в данный момент находишься. Он сказал, что ты согласился встретиться со мной здесь. Я всего лишь простой посыльный, Алан.
  – То же самое говорил о моей роли Слейд, – произнёс я угрюмо. – Я устал бежать вслепую, я вообще устал бежать. Может быть, будет лучше, если я попробую удержать свою позицию там, где в данный момент нахожусь.
  – Я бы тебе этого не советовал, – сказал Кейз. – Просто повинуйся приказам и отвези свёрток в Рейкьявик. – Он надел свою куртку. – Я пройдусь с тобой до твоей машины. Где она?
  – Чуть дальше по дороге.
  Он уже приготовился открыть дверь, когда я сказал:
  – Джек, мне кажется, ты был не совсем искренен со мной. Ты уклонялся от некоторых тем в нашем разговоре. Здесь в последнее время происходят довольно забавные вещи, например, члены Департамента приходят за мной с оружием в руках – поэтому я хочу просто тебя предупредить. Меня, вероятно, остановят на пути в Рейкьявик, но если окажется, что ты принимал в этом какое-то участие, то я доберусь до тебя и не посмотрю на нашу прежнюю дружбу. Надеюсь, ты меня понял.
  Он улыбнулся и сказал:
  – Боже мой, ты воображаешь совершенно невозможные вещи.
  Но улыбка получилась натянутой и в выражении его лица было нечто такое, что я не смог определить, и это меня обеспокоило. Только гораздо позже мне удалось идентифицировать эмоцию. Это была жалость, но прозрение пришло слишком поздно.
  
  Глава седьмая
  1
  
  Выйдя на улицу, мы обнаружили, что там так темно, как только может быть темно в Исландии летом. Ночь была безлунной, но видимость в туманном сумраке оставалась относительно сносной. Среди грифонов с горячей водой раздался мягкий взрыв, и в небо поднялся жуткий призрак Строккура, развеянный порывом ветра на многочисленные лохмотья. В воздухе возник сильный запах серы.
  Я невольно вздрогнул. Ничего удивительного в том, что карта Исландии пестрит местами, чьи названия связаны с гигантскими троллями, жившими когда-то в недрах гор, а старики до сих пор рассказывают легенды о людях, вступивших в борьбу с духами. Молодые исландцы, захваченные двадцатым веком с его радиоприёмниками и ставшими обычным делом воздушными перелётами, смеются и называют это суевериями. Может быть, они и правы, но я порой замечал, что смех их звучит принуждённо и веселья в нём совсем немного. По крайнем мере, я знал точно, что если бы я был древним викингом и неожиданно тёмной ночью наткнулся на Строккур, то испугался бы до смерти.
  Я думаю, на Кейза тоже подействовала царящая вокруг атмосфера, поскольку после того, как Строккур исчез, он посмотрел по сторонам на тонкую завесу тумана и спросил тихо:
  – В этом есть что-то необычное, не правда ли?
  – Да, – ответил я коротко. – Машина припаркована вон там. До неё нужно пройти достаточно много.
  Мы шли по дороге вдоль длинного ряда выкрашенных белой краской столбиков, отделяющих проезжую часть от источников, и под нашими подошвами хрустели мельчайшие частицы лавы. Я слышал, как бурлит горячая вода, и запах серы стал сильнее. Если вы посмотрите на источники при дневном свете, то обнаружите, что они имеют различную окраску, некоторые белые и прозрачные, как джин, другие с оттенком голубого или зелёного, и все близки к точке кипения. Даже в темноте я мог видеть белый пар, клубящийся над ними в воздухе.
  Кейз произнёс:
  – По поводу Слейда. Что было?..
  Я так и не услышал окончания его вопроса, так как внезапно нас окружили три тяжёлых фрагмента темноты. Кто-то схватил меня за руку и сказал:
  – Stewartsen, stanna![8] Что-то твёрдое упёрлось мне в спину.
  Я и на самом деле остановился, но не так, как они ожидали. Я позволил себе обмякнуть точно так, как это сделал Маккарти, когда я ударил его дубинкой. Мои колени подогнулись, и я опустился на землю. Раздался приглушённый возглас удивления, захват моих рук в тот же момент ослаб, и перемещение в совершенно неожиданном направлении избавило меня от упиравшегося в рёбра пистолета.
  Оказавшись на земле, я сразу же сделал быстрый разворот, подогнув под себя одну ногу и выбросив вперёд другую. Вытянутая нога с силой ударила моего говорящего по-шведски друга под колено, и тот, как подкошенный, рухнул на землю. Его пистолет был готов к использованию, поскольку при падении он выстрелил, и я услышал визг срикошетившей пули.
  Несколько раз перекатившись, я наткнулся на один из столбиков, огораживающих дорогу. Мой силуэт слишком хорошо выделялся на его белом фоне, поэтому я ползком покинул дорогу и скользнул в темноту, выхватив на ходу пистолет. Позади меня раздался крик:
  – Спешите!
  А другой, более низкий голос воскликнул:
  – Нет! Слушайте!
  Замерев в полной неподвижности, я услышал топот ботинок, когда кто-то побежал по направлению к отелю.
  Только банда Кенникена могла обратиться ко мне по-шведски, назвав Стюартсеном, а потом перейти на русский. Я опустил голову пониже к земле и посмотрел назад в сторону дороги – так, чтобы каждого, кто там появится, я мог различить в виде тёмного силуэта на фоне тускло-серого неба. Совсем близко мелькнула какая-то тень и раздался шорох шагов. Я послал пулю в этом направлении, вскочил на ноги и побежал.
  Бежать здесь было чертовски опасно, поскольку в темноте я вполне мог провалиться в один из бездонных резервуаров с кипящей водой. Я сбавил скорость и попытался установить, где находятся горячие источники, которые я часто видел при дневном свете и в более спокойных условиях. Источники по диаметру грифонов отличались достаточно сильно – от ничтожных шести дюймов до гигантских пятидесяти футов. Подогреваемая глубинной вулканической активностью вода постоянно изливалась из грифонов и растекалась по поверхности земли, образуя сеть горячих потоков, покрывающих большую площадь.
  Пробежав примерно сто ярдов, я остановился и опустился на одно колено. Передо мной клубы поднимающегося пара покрывали землю сплошным покрывалом, и я подумал, что это сам Гейзер. Следовательно, Строккур находился где-то слева и чуть позади меня. Я хотел держаться подальше от Строккура – оказаться рядом с ним во время извержения было бы слишком рискованно.
  Обернувшись назад, я ничего не увидел, но смог различить приближающиеся звуки шагов, доносившиеся с того направления, откуда я прибежал, и ещё откуда-то справа. Не могу сказать, знали ли мои преследователи местность, но случайно или намеренно они гнали меня прямо к источникам. Человек справа включил карманный фонарь, по мощности напоминающий небольшой прожектор. К счастью для меня, он направил луч на землю, так как его, по-видимому, больше беспокоило, как бы самому не превратиться в гуляш.
  Я поднял пистолет и сделал три выстрела в его направлении, после чего свет внезапно погас. Не думаю, чтобы я в него попал, скорее всего, ему пришло в голову, что фонарь делает из него отличную мишень. Меня не беспокоил поднятый мною шум, поскольку это было в моих интересах. Прозвучало пять выстрелов – слишком много для тихой исландской ночи, и в окнах отеля уже начал зажигаться свет, и я также услышал, как в той стороне кто-то кричит.
  Человек позади меня сделал ещё два выстрела, и я увидел, как совсем рядом, не более чем в десяти ярдах от меня, из дула его пистолета вырвалось пламя. Пули улетели далеко в сторону; одна – не знаю куда, а другая подняла фонтанчик на водной поверхности Гейзера. Я не стал стрелять в ответ, а побежал налево, огибая по краю грифон. Я наткнулся на поток горячей воды, но его глубина не превышала двух дюймов, поэтому мне удалось перебраться через него достаточно быстро, не причинив себе никакого вреда, и меня больше обеспокоило то, что поднятый мною плеск может выдать моё местонахождение.
  Со стороны отеля донеслись новые крики, сопровождаемые стуком открываемых окон. Кто-то с громким скрежетом завёл машину и включил фары. Я не обратил на это внимания и продолжил свой бег, под углом приближаясь к дороге. Тому, кто завёл машину, пришла в голову светлая идея – прошу прощения за невольный каламбур: он развернул машину и поехал по направлению к источникам, освещая фарами всю территорию.
  Я был рад, что он так сделал, поскольку это помешало мне провалиться в один из грифонов. Я увидел отражение фар на поверхности воды как раз вовремя для того, чтобы успеть остановиться на самом краю, отчаянно замахав руками. Моё чувство равновесия не улучшилось, когда кто-то выстрелил в меня с неожиданной точки – с другой стороны водоёма – и что-то резко ударилось в рукав моей куртки.
  Хотя меня освещали фары этой проклятой машины, атакующий находился не в лучшем положении, поскольку он был между мной и источником света и его силуэт был прекрасно очерчен. Я выстрелил в ответ, и он, уклонившись всем телом, отступил назад. В тот же момент лучи фар ушли в сторону, и я побежал вокруг водоёма, в то время как мой противник послал пулю туда, где я только что стоял.
  Затем лучи вернулись и замерли на месте, и я увидел, как он пятится назад, нервно вращая головой из стороны в сторону. Меня он не замечал, поскольку к этому времени я уже лежал на животе. Он медленно отступал, пока его нога не погрузилась на шесть дюймов в кипящую воду. Судорожно вздрогнув, он отскочил в сторону, но двигался недостаточно быстро, поскольку большой газовый пузырь, предвещающий очередной взрыв Строккура, уже поднялся позади него, как монстр, вынырнувший на поверхность.
  Извержение Строккура происходило с неистовой энергией. Пар, перегретый далеко внизу расплавленной магмой, поднял в воздух на высоту шестидесяти футов колонну кипящей воды, которая обрушилась вниз смертоносным дождём. Человек отчаянно закричал, но его вопль потонул в рёве Строккура. Он взмахнул руками и рухнул в грифон.
  Я двигался быстро, описывая широкие круги, чтобы уклониться от света фар, и постепенно приближаясь к дороге. Отовсюду доносились встревоженные крики, и ещё несколько машин включили фары, чтобы добавить света, и я увидел, что к Строккуру бежит целая толпа людей. Я подошёл к грифону и бросил в него пистолет вместе с запасными обоймами. Каждый, у кого этой ночью найдут пистолет, остаток своей жизни может провести за решёткой.
  Наконец я выбрался на дорогу и присоединился к толпе. Кто-то спросил:
  – Что случилось?
  – Не знаю, – я махнул рукой в сторону источников. – Я слышал, как там кто-то кричал.
  Он бросился вперёд, торопясь стать свидетелем волнующего зрелища – должно быть, он побежал бы так же быстро, чтобы посмотреть на последствия кровавой автокатастрофы, а я осторожно растворился в темноте за линиями машин с горящими фарами.
  Пройдя около ста ярдов по дороге по направлению к фольксвагену, я повернулся и посмотрел назад. Там собравшиеся люди оживлённо махали руками, отбрасывая длинные тени на покрытые паром источники, а возле Строккура собралась небольшая толпа, державшаяся на некотором удалении от края грифона, поскольку Строккур имел короткий семиминутный цикл. Я с некоторым удивлением осознал, что со времени, когда мы с Кейзом вышли из отеля и увидели извержение Строккура, до того момента, когда человек упал в грифон, прошло всего семь минут.
  Затем я увидел Слейда.
  Он стоял, освещённый фарами машин, и смотрел в сторону Строккура. Я пожалел о брошенном пистолете, поскольку застрелил бы его тогда, если мог, не думая о последствиях. Его спутник поднял руку в указующем жесте, и Слейд рассмеялся. Затем его приятель повернулся, и я увидел, что это Джек Кейз.
  Я обнаружил, что весь дрожу, и мне пришлось приложить большое усилие, чтобы заставить себя продолжить поиски фольксвагена. Он находился там, где я его оставил. Сев за руль и запустив двигатель, я некоторое время оставался неподвижен, чтобы дать утихнуть внутреннему напряжению. Ни один человек, в которого стреляли с близкого расстояния, не способен сохранить полную невозмутимость – его вегетативная нервная система реагирует на это. Железы начинают работать с удвоенной активностью, в крови бурлит адреналин, мышечный тонус повышается, в животе появляется слабость, и когда опасность остаётся позади, обычно чувствуешь себя ещё хуже.
  Мои руки отчаянно тряслись и мне пришлось положить их на руль. Вскоре дрожь унялась, и я почувствовал себя лучше. Я уже собрался включить скорость и тронуть машину с места, когда ощутил затылком прикосновение холодного металла, и тут же хриплый, хорошо знакомый голос произнёс:
  – God dag, Herr Stewartsen. Var forsiktig![9] Я вздрогнул и заглушил двигатель.
  – Привет, Вацлав, – сказал я.
  
  2
  
  – Я окружён толпой идиотов, наделённых непроходимой глупостью, – сказал Кенникен. – Их мозги сосредоточены в пальцах, которые нажимают на курок. В наши дни всё было по-другому, не так ли, Стюартсен?
  – Меня теперь зовут Стюарт, – ответил я.
  – Да? Хорошо, герр Стюарт, можешь заводить двигатель и трогать с места. Я буду тебя направлять. Предоставим моим неумелым помощникам самим выбираться из создавшегося положения.
  Дуло пистолета побудило меня приступить к активным действиям. Я завёл машину и спросил:
  – Куда ехать?
  – В сторону Лаугарватна.
  Я медленно и осторожно направил автомобиль по дороге, ведущей от Гейзера. Пистолет больше не упирался мне в затылок, но я знал Кенникена достаточно хорошо, чтобы не пытаться играть в глупую героику. Он был расположен к лёгкой беседе.
  – Ты доставил нам массу неприятностей, Алан, – и ты способен разрешить проблему, которая давно меня волнует. Что случилось с Тадеушем?
  – Кто такой Тадеуш?
  – Он должен был остановить тебя в тот день, когда ты приземлился в Кьеблавике.
  – Так, значит, это был Тадеуш – он назвал себя Линдхольмом. Тадеуш – это, кажется, польское имя.
  – Он русский; его мать родом из Польши.
  – Она потеряла его.
  – Вот как! – Некоторое время он сохранял молчание, а затем сказал: – Бедный Юрий, ему ампутировали ногу сегодня утром.
  – Бедный Юрий должен был знать, что не стоит размахивать комнатным пистолетом перед человеком, вооружённым винтовкой, – заметил я.
  – Но Юрий не знал, что у тебя есть винтовка, – сказал Кенникен. – По крайней мере, такая винтовка. Она оказалась для нас сюрпризом. – Он прищёлкнул языком. – Тебе не следовало калечить мой джип подобным образом. Это было некрасиво.
  Такая винтовка! Для него не явилось неожиданностью то, что у меня есть винтовка, сюрпризом оказалась только та камнедробилка, которую я позаимствовал у Флита. Это показалось мне интересным, поскольку другой винтовкой могла быть только та, что я забрал у Филипса, а откуда ему удалось про неё узнать? Только от Слейда – очередная улика против него.
  Я спросил:
  – Двигатель сильно пострадал?
  – Ты насквозь пробил аккумулятор, – сказал он. – И полностью вывел из строя систему охлаждения. Мы потеряли всю воду. Это, наверное, классное оружие.
  – Точно, – согласился я. – Я надеюсь использовать его снова.
  Он хмыкнул.
  – Вряд ли тебе представится такая возможность. Тот маленький эпизод поставил меня в затруднительное положение. Чтобы из него выйти, мне пришлось говорить очень быстро. Пара любопытных исландцев задавали вопросы, на которые мне совсем не хотелось отвечать. Например, почему канатный транспортёр оказался привязан и что случилось с джипом. И большой проблемой было заставить Юрия молчать.
  – Это, вероятно, был самый неприятный момент, – предположил я.
  – И теперь ты сделал то же самое, – сказал Кенникен. – На этот раз в общественном месте. Что там произошло на самом деле?
  – Один из твоих мальчиков сварил себя на пару, – ответил я. – Он слишком близко подошёл к фонтану.
  – Теперь ты понимаешь, что я имел в виду, – посетовал Кенникен. – Некомпетентность – это норма для большинства из них. Казалось бы, три к одному неплохое соотношение сил, не так ли? Но нет, они и тут споткнулись.
  Соотношение на самом деле было три к двум, но что произошло с Джеком Кейзом? Он не пошевелил и пальцем, чтобы помочь. В моём мозгу ярко запечатлелась картина того, как он стоит и разговаривает со Слейдом, и, представив её снова, я почувствовал, как во мне закипает ярость. Каждый раз получалось так, что те, кому я доверял, в итоге предавали меня, и эта мысль жгла меня изнутри, как кислота.
  Бушнера-Грахама-Филипса я ещё мог понять, он был членом Департамента, которого обманул Слейд. Но Кейз знал расклад – он был в курсе подозрений, имевшихся у меня против Слейда, – и он не сделал ничего для того, чтобы мне помочь, когда на меня налетели люди Кенникена. А десятью минутами позже он непринуждённо болтал со Слейдом. Складывалось такое впечатление, что весь Департамент наводнён агентами оппозиции, а ведь за исключением Таггарта, Кейз был последним человеком, которого я мог заподозрить в измене. Я с горечью подумал, что даже Таггарт может находиться на содержании у Москвы – это позволило бы упаковать весь пучок в один аккуратный свёрток.
  Кенникен сказал:
  – Я рад, что не позволил себе тебя недооценить. Я подумал, что если ты ускользнёшь от этих идиотов, то мне придётся надеяться только на себя самого, поэтому я и забрался в твою машину. Предусмотрительность всегда окупается, тебе не кажется?
  Я спросил:
  – Куда мы едем?
  – Тебе нет необходимости знать детали, – ответил он. – Просто сконцентрируйся на вождении. И когда поедешь через Лаугарватн, будь очень осторожен, соблюдай все ограничения скорости и постарайся не привлекать к себе внимания. Никаких внезапных нажатий на клаксон, например. – Холодная сталь на секунду коснулась моего затылка. – Понимаешь?
  – Понимаю.
  Я почувствовал внезапное облегчение. Я думал, что, возможно, он знает, где я провёл последние двадцать четыре часа, и что теперь мы едем к дому Гуннара. Это не сильно бы меня удивило; Кенникен, казалось, знал всё остальное. Он поджидал меня в засаде у Гейзера, и ловушка была поставлена весьма аккуратно. При мысли о том, что Элин схватили, и представив себе, что могло случиться с Сигурлин, я почувствовал, как кровь стынет у меня в жилах.
  Мы миновали Лаугарватн и направились дальше к Сингвеллиру по рейкьявикскому шоссе, но в восьми километрах от Сингвеллира Кенникен приказал мне свернуть влево, на дорогу, идущую вокруг озера Сингваллаватн, которую я хорошо знал. Я никак не мог понять, куда мы едем.
  Но моё недоумение развеялось достаточно скоро, поскольку, повинуясь Кенникену, я снова свернул с дороги, и мы затряслись по наезженной колее в сторону озера и огней небольшого домика. Одним из символов материального благополучия в Рейкьявике являлось собственное летнее шале на берегах Сингваллаватна, ещё более желанное из-за того, что закон запретил возводить новые строения и цены на них взлетели вверх. Собственное шале на берегах Сингваллаватна в Исландии равноценно картине Рембрандта на стене в гостиной.
  Я подъехал к домику, и Кенникен сказал:
  – Нажми на клаксон.
  Я прогудел, и из дома кто-то вышел. Кенникен приставил пистолет к моей голове.
  – Осторожно, Алан, – предупредил он. – Будь очень осторожен.
  Он тоже соблюдал осторожность. Меня ввели внутрь, не предоставив ни малейшей возможности вырваться. Комната была обставлена в том стиле шведского модерна, который в Англии выглядит тускло и несколько фальшиво, но в скандинавском исполнении кажется естественным и производит хорошее впечатление. В камине горел огонь, что представляло из себя довольно необычное зрелище. В Исландии нет ни угля, ни деревьев, которые можно было бы использовать как дрова, поэтому открытое пламя являлось здесь большой редкостью; многие дома обогревались природными термальными водами, остальные имели центральное отопление на мазуте. В этом камине горели брикеты торфа, тлея ярко-красными углями, по которым пробегали маленькие язычки голубого пламени.
  Кенникен дёрнул своим пистолетом.
  – Садись у огня, Алан, обогрейся с дороги. Но сначала Ильич обыщет тебя.
  Ильич был коренастым человеком с широким, плоским лицом. В разрезе его глаз было что-то азиатское, и я подумал, что, по крайней мере, один из его родителей появился на свет где-то за Уралом. Он тщательно меня обшарил, затем повернулся к Кенникену и покачал головой.
  – Никакого оружия? – спросил Кенникен. – Он, наверное, слишком хитёр для тебя. – Он мило улыбнулся Ильичу, а затем повернулся ко мне и сказал: – Помнишь, что я говорил, Алан? Меня окружают одни идиоты. Закатай свою левую штанину и покажи Ильичу свой симпатичный маленький ножичек.
  Я повиновался, и Ильич с недоумением уставился на нож, в то время как Кенникен принялся его распекать. Русский язык гораздо богаче английского по части крепких выражений. Сген дабх был конфискован, и Кенникен жестом пригласил меня сесть, а Ильич, с красным лицом, занял место у меня за спиной.
  Кенникен отложил в сторону свой пистолет.
  – Что бы ты хотел выпить, Алан Стюарт?
  – Скотч, если он у тебя есть.
  – У нас он имеется. – Он открыл шкафчик рядам с камином и наполнил стакан. – Ты будешь пить его чистым или с водой? К сожалению, у нас нет содовой.
  – С водой, – попросил я. – И разбавь посильнее.
  Он улыбнулся.
  – Ах да, тебе необходимо сохранять ясную голову, – произнёс он язвительно. – Раздел четвёртый, пункт тридцать пятый: когда представители оппозиции предлагают вам выпить, попросите что-нибудь послабее. – Он плеснул в стакан воды, а затем передал его мне. – Надеюсь, это тебя удовлетворит?
  Я сделал осторожный глоток и кивнул. Если бы он разбавил ещё сильнее, то эта жидкость не смогла бы просочиться сквозь мои губы. Он вернулся к шкафчику, налил себе полный стакан исландского бреннивина и наполовину осушил его одним глотком. Я с некоторой долей изумления смотрел на то, как он, не морщась, пьёт чистый спирт. Кенникен быстро катился под гору, если теперь пьянствовал открыто. Я был удивлён, что Департамент до сих пор не поймал его на этом.
  Я спросил:
  – Ты не смог достать в Исландии кальвадос, Вацлав?
  Он усмехнулся и приподнял стакан.
  – Это моя первая выпивка за четыре года, Алан. У меня сегодня праздник. – Он сел в кресло напротив меня. – У меня есть причины для того, чтобы устроить себе праздник – не так часто в нашей профессии встречаются старые друзья. Департамент хорошо обращался с тобой?
  Я сделал небольшой глоток разбавленного скотча и поставил стакан на столик рядом со своим креслом.
  – Я не работаю в Департаменте уже четыре года.
  Он приподнял брови.
  – Я располагаю другой информацией.
  – Может быть, – согласился я. – Но она ошибочна. Я ушёл в отставку после того, как вернулся из Швеции.
  – Я тоже ушёл в отставку, – сказал Кенникен. – Данная операция первое моё задание за последние четыре года. Я должен поблагодарить тебя за это. Я должен поблагодарить тебя ещё за многое. – Его голос был спокойным и ровным. – Я отошёл от дел не по своей воле, Алан: меня послали перебирать бумажки в Ашхабад. Ты знаешь, где это?
  – В Туркменистане.
  – Верно. – Он ткнул себя в грудь. – Меня – Вацлава Викторовича Кенникена – послали прочёсывать границу в поисках контрабандистов, переправляющих наркотики, и шуршать бумагами за столом.
  – Так падают могущественные люди, – сказал я. – Так, значит, тебя откопали специально для этой операции. Ты, наверное, был очень доволен.
  Он вытянул ноги.
  – Ох, ещё бы. Я испытал глубокое удовлетворение, когда узнал, что ты тоже находишься здесь. Ты ведь помнишь, когда-то я считал тебя своим другом. – Его голос стал немного громче. – Ты был мне близок, словно родной брат.
  – Не говори глупостей, – сказал я. – Ты разве не знаешь, что у разведчиков не бывает друзей? – Я вспомнил Джека Кейза и с горечью подумал, что плохо усвоил этот урок, так же как и Кенникен.
  Он продолжил, словно бы не услышав моих слов.
  – Ты был мне даже ближе, чем родной брат. Я мог доверить тебе собственную жизнь – я и на самом деле доверил её тебе. – Он посмотрел на бесцветную жидкость в своём стакане. – И ты продал меня.
  Резким движением он поднял стакан и осушил его одним глотком.
  Я произнёс ироническим тоном:
  – Заканчивай, Вацлав; на моём месте ты сделал бы то же самое.
  Он посмотрел на меня пристальным взглядом.
  – Но я верил тебе, – сказал он, словно бы жалуясь. – Вот что самое обидное. – Он встал и подошёл к шкафчику. – Ты знаешь, какие у нас люди, – произнёс он, не поворачиваясь. – Они не прощают, ошибок. И вот… – он пожал плечами, -…стол в Ашхабаде. Они впустую расходовали мои силы. – Его голос стал хриплым.
  – Это могло оказаться и чем-нибудь похуже, – заметил я. – Тебя могли отправить в Сибирь. В Хатангу, например.
  Когда он вернулся в своё кресло, его стакан снова был полон.
  – Так почти и произошло, – сказал он тихо. – Но мне помогли друзья – мои настоящие русские друзья. – С некоторым усилием он заставил себя вернуться к действительности. – Но мы теряем время. У тебя есть некая деталь электронного оборудования, которая попала в твои руки по недоразумению. Где она?
  – Я не знаю, о чём ты говоришь.
  Он кивнул.
  – Разумеется, ты должен был это сказать, я и не ожидал ничего другого. Но ты также должен понимать, что отдашь её мне в любом случае. – Он достал из кармана портсигар. – Ну так что?
  – Хорошо, – сказал я. – Я знаю, что она у меня, и ты знаешь, что она у меня; нет никакого смысла препираться из-за пустяков. Для этого мы слишком хорошо знаем друг друга, Вацлав. Но ты её не получишь.
  Он достал из портсигара длинную русскую сигарету.
  – Я думаю, что получу, Алан. Я знаю, что получу. – Он отложил портсигар и похлопал себя по карманам в поисках спичек или зажигалки. – Ты сам понимаешь, что для меня это далеко не ординарная операция. У меня есть множество причин желать сделать тебе больно, которые никак не связаны с этим электронным устройством. Я совершенно уверен, что смогу его получить. Совершенно уверен.
  Его голос был холодным, как лёд, и я почувствовал, по моей спине пробежали мурашки. "Кенникен захочет поработать над тобой с острым ножом". Так сказал Слейд, и Слейд же отдал меня в его руки.
  Обнаружив, что при нём нет никаких средств для того, чтобы зажечь свою сигарету, он раздражённо хмыкнул, и из-за моей спины появился Ильич с зажигалкой в руке. Когда кремень высек сноп искр, Кенникен нагнул голову, чтобы приблизить сигарету к пламени. Зажигалка щёлкнула снова, но пламя так и не появилось. Он пробурчал:
  – Ох, всё у тебя не слава Богу!
  Он нагнулся вперёд и, взяв из камина щепку, сунул её в огонь, а затем прикурил свою сигарету. Я заинтересовался тем, что делает Ильич. Он не вернулся на свой пост за моим креслом, а подошёл к шкафчику, в котором хранились спиртные напитки – позади Кенникена.
  Кенникен затянулся сигаретой и, выпустив облако дыма, поднял голову. Как только он увидел, что Ильича нет на месте, в его руке появился пистолет.
  – Ильич, что ты делаешь? – Пистолет был направлен точно на меня.
  Ильич повернулся, держа в руке баллончик с бутаном.
  – Заправляю зажигалку.
  Кенникен раздул щёки и закатил к небу глаза.
  – Сейчас это неважно, – сказал он резко. – Иди на улицу и обыщи фольксваген. Ты знаешь, что искать.
  – Там ничего нет, Вацлав, – заверил я его.
  – Ильич поможет нам в этом убедиться, – сказал Кенникен.
  Ильич поставил баллончик с бутаном обратно в шкафчик и вышел из комнаты. Кенникен не отложил пистолет в сторону, а по-прежнему сжимал его в руке, но уже более небрежно.
  – Разве я не говорил тебе? Команду, которую мне дали, наскребли с самого дна бочки. Я удивлён тем, что ты не попытался воспользоваться удобным моментом.
  Я сказал:
  – Может быть, я и совершил бы такую попытку, если бы ты не находился рядом.
  – О да, – произнёс он. – Мы знаем друг друга очень хорошо. – Он пристроил сигарету на край пепельницы и взял свой стакан. – Я не уверен, получу ли я удовольствие от того, что поработаю над тобой. У вас англичан кажется есть такое выражение – "Это доставит мне такую же боль, какую испытаешь ты". – Он взмахнул рукой. – Но может быть, я и ошибаюсь.
  – Я не англичанин, – возразил я. – Я шотландец.
  – Различие, в котором нет отличия, не является различием. Но я скажу тебе кое-что – ты сильно изменил меня и мою жизнь. – Он сделал глоток бреннивина. – Ответь мне, та девушка, которая была с тобой, – Элин Рагнарсдоттир, ты её любишь?
  Я почувствовал, что весь напрягся.
  – Она здесь совершенно ни при чём.
  Он рассмеялся.
  – Не беспокойся. Я не собираюсь причинять ей какой-либо вред. С её головы не упадёт ни один волос. Я не верю в Библию, но я готов на ней поклясться. – Его голос стал сардоническим. – Я даже могу поклясться на работах Ленина, если такая замена приемлема. Ты веришь мне?
  – Я тебе верю, – ответил я.
  Между Кенникеном и Слейдом не было ничего общего. Я не поверил бы слову Слейда, поклянись он хоть на тысячи Библий, но я мог положиться на любое обещание Кенникена и верить ему, как он когда-то верил мне. Я знал и понимал Кенникена, и мне нравился его стиль; он был джентльмен – жестокий, но всё же джентльмен.
  – Что ж, хорошо, тогда ответь на мой вопрос. Ты её любишь?
  – Мы собираемся пожениться.
  Он рассмеялся.
  – Это не совсем точный ответ, но я тебя понял. – Он наклонился вперёд. – Ты спишь с ней, Алан? Когда ты приезжаешь в Исландию, вы лежите вместе под звёздами, сжимая друг друга в объятиях, пока не смешается пот с ваших тел? Называете ли вы друг друга нежными именами, обмениваетесь ли ласками, пока не придёт этот последний порыв страсти, который заставляет вас вспыхнуть в экстазе, а затем, когда пожар потухнет, вытянуться в изнеможении. Так это происходит, Алан?
  Его голос был вкрадчивым и жестоким.
  – Ты помнишь нашу последнюю встречу в сосновом лесу, когда ты попытался меня убить? Я не раз пожалел о том, что ты промахнулся. Я долгое время лежал в госпитале в Москве, пока врачи ставили на меня заплаты, но одну деталь им не удалось пришить на место, Алан. И вот почему, если ты даже выберешься отсюда живым – что я ещё не решил, – ты ничего не сможешь сделать для Элин Рагнарсдоттир или любой другой женщины.
  Я сказал:
  – Мне бы хотелось выпить ещё.
  – На этот раз я сделаю тебе покрепче, – сказал он. – Судя по твоему виду, ты в этом нуждаешься. – Он подошёл ко мне и взял мой стакан, после чего попятился к шкафчику с напитками. Не выпуская из руки пистолета, он налил в стакан виски и добавил туда немного воды. – Тебе необходимо вернуть на щёки румянец, – сказал он.
  Я взял у него виски.
  – Мне понятна твоя горечь, но каждый солдат должен ожидать, что его ранят: это профессиональный риск. Но по-настоящему тебя ранит то, что тебя предали. Не так ли, Вацлав?
  – Среди всего прочего, – согласился он.
  Я попробовал виски, на этот раз оно оказалось крепче.
  – Но твоя беда в том, что ты до сих пор не знаешь, кто это сделал на самом деле. Кто в то время являлся твоим боссом?
  – Бакаев – в Москве.
  – А кто был мой босс?
  Он улыбнулся.
  – Выдающийся английский аристократ сэр Давид Таггарт.
  Я покачал головой.
  – Нет. Таггарт нас не интересует, в то время его занимала более крупная рыба. Тебя продал Бакаев, твой собственный босс, вступив в сговор с моим боссом, а я был простым инструментом в их руках.
  Кенникен взревел от хохота.
  – Мои дорогой Алан, ты слишком много читаешь Флеминга[10].
  Я сказал:
  – Ты не спросил, кто был моим боссом.
  По-прежнему посмеиваясь, он произнёс:
  – Хорошо, кто им был?
  – Слейд, – ответил я.
  Смех внезапно прекратился. Я продолжил:
  – Всё было спланировано очень тщательно. Тебя принесли в жертву для того, чтобы создать Слейду хорошую репутацию. Всё должно было выглядеть абсолютно подлинно. Вот почему тебе ничего не сказали. Ты отчаянно вёл свою борьбу, но Бакаев, который передавал информацию Слейду, постоянно выбивал у тебя из-под ног опору.
  – Это нонсенс, Стюартсен, – сказал он, но лицо его побледнело, и на щеке заалел рубец шрама.
  – И ты проиграл, – продолжил я. – И само собой тебя следовало наказать, так как в противном случае это выглядело бы неестественно. Да, мы знаем, какие у вас существуют правила, и если бы тебя не сослали в Ашхабад или куда-нибудь ещё, у нас могли возникнуть подозрения. И ты провёл четыре года в глуши только для того, чтобы всё выглядело как следует, четыре года ты перебирал бумажки, чтобы до конца выполнить свою роль. Ты обязан был это делать, Вацлав.
  Его взгляд окаменел.
  – Я не знаю, кто такой Слейд, – сказал он коротко.
  – Тебе следовало бы знать. Это тот человек, от которого ты получаешь приказы в Исландии. Возможно, ты счёл вполне естественным то, что тебе не доверили командовать данной операцией. Твоё руководство не стало бы возлагать всю ответственность на человека, который однажды ошибся. Ты, должно быть, подумал, что тем самым они проявили благоразумие, и, вероятно, решил вернуть свою былую репутацию и вес, успешно выполнив эту миссию. – Я рассмеялся. – И кого же они назначили тебе в начальники? Того самого человека, который торпедировал тебя в Швеции.
  Кенникен поднялся на ноги. Его пистолет был твёрдо направлен мне в грудь.
  – Я знаю, кто разрушил шведскую операцию, – сказал он. – Я могу дотронуться до него, не сходя с места.
  – Я просто выполнял приказы, – возразил я. – Всю мозговую работу вёл Слейд. Ты помнишь Джима Брикби?
  – Никогда не слышал о таком человеке, – произнёс он твёрдо.
  – Разумеется, не слышал. Он был тебе известен как Свен Хорнланд – тот, которого я убил.
  – Британский агент, – сказал он. – Я его помню. Тем самым ты заставил меня полностью тебе поверить.
  – Идея принадлежала Слейду, – заметил я. – Тогда я не знал, кого мне пришлось убить. Вот почему я покинул Департамент – узнав правду, я поднял большой шум. – Я наклонился вперёд. – Вацлав, всё это было сделано по одному шаблону, ты разве не видишь? Слейд принёс в жертву хорошего человека, чтобы заставить тебя поверить мне. Его совершенно не волновало, сколько наших агентов погибнет. Но Бакаев принёс в жертву тебя, чтобы Таггарт ещё больше поверил Слейду.
  Серые глаза Кенникена походили на камни. Его лицо оставалось спокойным, за исключением уголка рта, к которому спускался шрам, подёргивающегося от лёгкого тика.
  Я откинулся назад в своём кресле и взял в руки стакан.
  – Теперь Слейд устроился совсем неплохо. Здесь, в Исландии, он руководит операцией с обеих сторон. Бог ты мой, какое завидное положение! Но неприятности начались, когда одна из марионеток отказалась прыгать, повинуясь подёргиванию верёвочек, находящихся у него в руках. Это, должно быть, сильно обеспокоило его.
  – Я не знаю этого человека, – упрямо повторил Кенникен.
  – Да? Тогда почему ты так взволнован? – Я усмехнулся. – Я посоветую тебе кое-что. Когда в следующий раз будешь с ним разговаривать, попроси его рассказать тебе правду. Он, разумеется, ничего тебе не скажет; Слейд за всю свою жизнь не сказал ни слова правды. Но своей реакцией он может выдать себя такому проницательному человеку как ты.
  За задёрнутыми шторами мелькнули лучи, фар и донёсся звук остановившейся возле дома машины. Я сказал:
  – Подумай о прошлом, Вацлав; подумай о потерянных годах, проведённых в Ашхабаде. Поставь себя на место Бакаева и сам подумай, что для него было более важно – операция в Швеции, которую можно провести снова в любое время, или шанс переместить своего человека в верхние ряды иерархии Британской разведки – настолько высокие, что теперь он обедает с премьер-министром.
  Кенникен неловко переместился с ноги на ногу, и я знал, что мои слова задели его за живое. Он глубоко погрузился в свои мысли, и дуло его пистолета больше не смотрело прямо на меня. Я сказал:
  – Интересно, сколько времени потребовалось для того, чтобы создать новую агентурную сеть в Швеции? Готов поспорить, что немного. Я даже уверен, что Бакаев уже имел организацию, работающую параллельно и готовую вступить в действие сразу после того, как твоя провалится.
  Это был выстрел наугад, но он пришёлся в цель. У меня было такое впечатление, словно я смотрю на "однорукого бандита", у которого выпал максимально возможный выигрыш; колёсики вращались, жужжали и щёлкали, и у меня в мозгу громко и чисто зазвенел звонок. Кенникен хмыкнул и повернул голову. Он смотрел вниз на огонь, и рука, держащая пистолет, повисла вдоль тела.
  Я внутренне собрался, приготовившись совершить прыжок, и сказал мягко:
  – Они не верили тебе, Вацлав. Бакаев не доверил тебе разрушить собственную организацию и сделал это так, чтобы со стороны всё смотрелось как следует. Меня тоже лишили доверия; но я был продан Слейдом, который является членом вашей банды. Ты – совсем другое дело, тебе дали зуботычину твои же люди. Как ты при этом себя чувствуешь?
  Вацлав Кенникен был спокойным человеком и хорошим агентом – он не позволил эмоциям взять над собой верх. Он повернул голову и посмотрел на меня.
  – Я выслушал эту сказочную историю с большим интересом. Ты хороший рассказчик, Алан, но это не поможет тебе избавиться от своих проблем. Ты не…
  Дверь открылась, и в комнату вошли два человека.
  Кенникен повернулся и спросил нетерпеливо:
  – Да?
  Более крупный мужчина сказал по-русски:
  – Мы только что вернулись.
  – Я вижу, – произнёс Кенникен без выражения. Он махнул рукой в мою сторону. – Позвольте мне представить вам Алана Стюартсена, человека, которого вы должны были привезти сюда. Что случилось? Где Игорь?
  Они переглянулись, и крупный мужчина сказал:
  – Его отвезли в госпиталь. Он получил сильные ожоги. Когда…
  – Превосходно! – воскликнул Кенникен с сарказмом в голосе. – Просто замечательно! – Он повернулся и обратился ко мне: – Что ты на это скажешь, Алан? Юрия мы тихо и незаметно переправили на траулер, но Игорь оказался в госпитале, где ему начнут задавать вопросы. Что бы ты на моём месте сделал с такими идиотами?
  Я усмехнулся и сказал без особой надежды:
  – Пристрелил бы.
  – Сомневаюсь, что пуля сможет пробить их чугунные черепа, – произнёс он едким тоном. Он с ненавистью посмотрел на большого русского. – И почему, чёрт возьми, вы начали стрелять? Можно было подумать, что разразилась революция.
  Тот беспомощно показал на меня.
  – Он это начал.
  – У него не должно было появиться такой возможности. Если трое не могут без лишнего шума взять одного, тогда…
  – Их было двое.
  – Вот как! – Кенникен бросил на меня быстрый взгляд. – Что произошло со вторым человеком?
  – Не знаю, – он убежал, – ответил верзила.
  Я бросил небрежно:
  – Ничего удивительного. Это был просто турист из отеля.
  Внутри я весь кипел. Так, значит, Кейз просто убежал, бросив меня в трудном положении. Он не сдал меня в руки Кенникену, но если я смогу выбраться из этой переделки, то должен буду предъявить ему определённый счёт.
  – Вероятно, он и поднял тревогу в отеле, – сказал Кенникен. – Способны вы хоть что-нибудь сделать как следует?
  Верзила начал оправдываться, но Кенникен сразу лее его оборвал.
  – Чем занят Ильич?
  – Разбирает на части машину. – Голос его был угрюмым.
  – Так иди и помоги ему. – Они оба повернулись, но Кенникен быстро произнёс: – Не ты, Григорий. Ты останешься здесь и присмотришь за Стюартсеном. – Он передал свой пистолет коротышке.
  Я спросил:
  – Могу я выпить ещё, Вацлав?
  – Почему бы и нет, – ответил Кенникен. – Тебе не грозит опасность стать алкоголиком. Ты не проживёшь так долго. Смотри за ним получше, Григорий.
  Он покинул комнату, закрыв за собой дверь, и Григорий занял передо мной свой пост. Я очень медленно подтянул под себя ноги и поднялся с кресла. Не сводя с меня ничего не выражающих глаз, Григорий поднял свой пистолет, и я улыбнулся ему, показав на свой пустой стакан.
  – Ты слышал, что сказал начальник? Мне позволено выпить ещё.
  Дуло пистолета опустилось вниз.
  – Я буду стоять сразу позади тебя, – сказал он.
  Я пересёк комнату и подошёл к шкафчику с напитками, разговаривая на всём пути.
  – Я готов поспорить, что ты родом из Крыма, Григорий. Твой акцент весьма характерен. Я прав?
  Он сохранил молчание, но я продолжил свою болтовню.
  – Здесь, кажется, нет водки, Григорий. Самый близкий к ней напиток это броннивин, но он приводит к плохим последствиям – сам я предпочитаю его не пить. Честно говоря, я не особенно люблю и водку. Для меня нет ничего лучше скотча. Да разве и может быть иначе, если я и сам шотландец?
  Позвякивая бутылками, я слышал, как Григорий дышит мне в затылок. Скотч оказался в стакане, а следом за ним и вода, после чего я повернулся, держа стакан в приподнятой руке, и обнаружил Григория, стоящего в ярде от меня с пистолетом направленным точно мне в пупок. Как я уже говорил, пистолет имеет своё предназначение, и сейчас он ему полностью соответствовал. Это превосходное комнатное оружие. Едва я сделаю что-нибудь глупое, например, выплесну ему в лицо свою выпивку, как он аккуратно прострелит меня насквозь до самого позвоночника.
  Я поднял стакан на уровень рта.
  – Skal, как мы говорим в Исландии.
  Я был вынужден держать свою руку высоко поднятой, так как в противном случае баллончик с бутаном выпал бы из моего рукава, и поэтому прошёл через комнату в несколько жеманной манере, после чего снова сел в своё кресло.
  Григорий смотрел на меня с оттенком осуждения в глазах.
  Я сделал маленький глоток из стакана, а затем переместил его из одной руки в другую. Когда я закончил свои манипуляции, баллончик с бутаном был зажат между сиденьем и подлокотником моего кресла. Посмотрев на Григория, я снова приветственно приподнял стакан, а затем принялся с интересом изучать огонь, жарко пылающий в камине.
  На каждом баллончике с газом для зажигалок имеется торжественное предупреждение: КРАЙНЕ ОГНЕОПАСНАЯ СМЕСЬ. НЕ ИСПОЛЬЗОВАТЬ ВОЗЛЕ ОТКРЫТОГО ОГНЯ. ХРАНИТЬ ПОДАЛЬШЕ ОТ ДЕТЕЙ. НЕ СЖИГАТЬ ПОСЛЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЯ. Коммерческие фирмы не любят помещать такие пугающие надписи на своей продукции, и обычно делают это только под давлением закона, так что во всех случаях подобные предупреждения являются полностью оправданными.
  Горящий в камине торф давал сильный жар, испускаемый толстым слоем красных углей. Я подумал, что если баллончик положить в огонь, то произойдёт одно из двух – он либо взорвётся, как бомба, либо взлетит, как ракета, – и обе возможности соответствовали моим целям. Единственная трудность заключалась в том, что я не знал, сколько времени понадобиться для того, чтобы баллончик взорвался. Положить его в огонь было достаточно легко, но кто-нибудь, например Григорий, мог извлечь его оттуда раньше, чем он нагреется до нужной температуры. Мальчики Кенникена, возможно, были вовсе не настолько некомпетентны, как он пытался их представить.
  Кенникен вернулся назад.
  – Ты говорил правду, – сказал он.
  – Я всегда говорю правду; проблема в том, что большинство людей не способны отличить её от лжи. Так, значит, ты согласен со мной насчёт Слейда?
  Он нахмурился.
  – Я имел в виду не эту глупую историю. Того, что я ищу, нет в твоей машине. Где оно?
  – Я не скажу тебе, Вацлав.
  – Скажешь.
  Где-то зазвонил телефон. Я предложил:
  – Давай заключим пари.
  – Я не хочу, чтобы этот ковёр оказался испачканным кровью, – сказал он. – Вставай.
  Кто-то снял телефонную трубку.
  – Могу я сначала допить свой виски?
  Ильич открыл дверь и жестом подозвал Кенникена, который бросил на ходу:
  – Тебе лучше допить его к тому времени, когда я вернусь. Он вышел из комнаты, и Григорий занял свой пост прямо напротив меня. Это не соответствовало моим планам, поскольку пока он так стоял, у меня не было ни малейшего шанса подбросить в огонь баллончик с бутаном. Я потрогал свой лоб и обнаружил, что он покрылся лёгкой испариной.
  Вскоре Кенникен вернулся в комнату и задумчиво посмотрел на меня.
  – Человек, с которым ты был у Гейзера, – это турист из отеля, так ты, кажется, сказал.
  – Верно.
  – Имя – Джек Кейз – ни о чём тебе не говорит?
  Я безучастно посмотрел на него.
  – Абсолютно.
  Он печально улыбнулся.
  – И это тот человек, который утверждал, что он говорит только правду. – Он сел. – То, что я ищу, по-видимому, утратило свою важность. Или более точно – важность этого устройства уменьшилась в сравнении с твоей. Ты знаешь, что это означает?
  – Ты потерял меня, – ответил я, искренне надеясь на то, что не ошибся. Очевидно, в событиях произошёл какой-то резкий поворот.
  Кенникен сказал:
  – Я должен был любым способом вытянуть из тебя информацию. Однако теперь мне дали новые указания. Тебя не будут пытать, Стюартсен, так что можешь расслабиться.
  Я с облегчением перевёл дыхание.
  – Спасибо, – сказал я от чистого сердца.
  Он с сожалением покачал головой.
  – Я не нуждаюсь в твоей благодарности. Мне приказали убить тебя немедленно.
  Телефон зазвонил снова. Мой голос сорвался на хрип.
  – Почему?
  Он пожал плечами.
  – Ты встал у кого-то на пути.
  Я сглотнул.
  – Может быть, тебе стоит подойти к телефону? Вдруг инструкции изменились снова?
  Он криво усмехнулся.
  – Отсрочка, пришедшая в последнюю минуту? Я так не думаю, Алан. Знаешь, почему я рассказал тебе о данном мне указании? Как тебе известно, обычно так не делают.
  Я знал, но не собирался доставлять ему удовольствие своим ответом. Телефон замолчал.
  – В Библии порою попадают мудрые изречения, – сказал он. – Например, "зуб за зуб, око за око". Я уже всё приготовил для тебя и теперь сильно сожалею о том, что моим планам не суждено осуществиться. Но я, по крайней мере, смогу увидеть, как ты покрываешься холодным потом, то, что происходит с тобой сейчас.
  Ильич просунул голову в приоткрытую дверь.
  – Рейкьявик, – сказал он.
  Кенникен раздражённо взмахнул рукой.
  – Иду. – Он поднялся. – Подумай об этом – и попотей ещё немного.
  Я вытянул руку.
  – У тебя есть сигарета?
  Он остановился на полпути и громко рассмеялся.
  – Ну конечно, Алан. Вы, британцы, строго придерживаетесь традиций. Ты несомненно имеешь право на свою традиционную последнюю сигарету. – Он бросил мне портсигар. – Тебе хотелось бы чего-нибудь ещё?
  – Да, – сказал я. – Мне хотелось бы оказаться на Трафальгарской площади в канун сочельника 2020 года.
  – Сожалею, но тут я не могу тебе помочь, – произнёс он и покинул комнату.
  Я открыл портсигар, сунул в рот сигарету и беспомощно похлопал себя по карманам; затем очень медленно наклонился, чтобы поднять с пола у камина одну из приготовленных там щепок. Я сказал Григорию:
  – Я просто собираюсь прикурить сигарету, – и нагнулся вперёд к огню, надеясь на то, что он не покинет свой пост у двери.
  Я держал щепку в левой руке и, когда нагнулся вперёд, постарался сделать это так, чтобы закрыть телом свою правую руку, и, вынимая из огня пылающую щепку, в тот же момент сунул в угли баллончик, после чего сразу вернулся на место. Взмахнув щепкой в воздухе, чтобы отвлечь внимание Григория, я прижал её кончик к сигарете и, сделав глубокую затяжку, выпустил облачко дыма в направлении своего сторожа. Я намеренно позволил пламени разгореться, чтобы оно добралось до моих пальцев.
  – Ах! – воскликнул я и энергично затряс рукой. Всё, что угодно, лишь бы не позволить ему смотреть прямо на огонь.
  Мне пришлось собрать всю свою волю, чтобы не бросить туда взгляд самому.
  Телефонная трубка с треском опустилась на место и в комнату вернулся Кенникен.
  – Дипломаты! – произнёс он едким тоном. – Можно подумать, что у меня не хватает собственных проблем. – Он вытянул палец в мою сторону. – Хорошо, поднимайся.
  Я показал на сигарету.
  – Как насчёт вот этого?
  – Ты можешь закончить её на улице. У тебя как раз будет…
  Грохот от разорвавшегося в замкнутом пространстве баллончика был оглушающим, и пылающий в камине торф разнесло по всей комнате. Поскольку я ожидал взрыва, то прореагировал на него быстрее, чем остальные. Я проигнорировал кусок тлеющего торфа, ужаливший меня в шею, но Григорий не смог сделать то же самое с угольком, прилипшим к тыльной стороне его руки. Он закричал и уронил пистолет.
  Я прыгнул головой вперёд через всю комнату, сжал пистолет в руке и прострелил Григорию грудь в двух местах. Затем я повернулся, чтобы разобраться с Кенникеном до того, как он пришёл в себя. Он стряхивал со своей куртки огненно-красные кусочки торфа, но, услышав выстрелы, тут же поднял голову. Я поднял пистолет, а он схватил со стола стоявшую там лампу и бросил её в меня. Я пригнулся, и мой выстрел пришёлся мимо, а настольная лампа, пролетев у меня над головой, ударила точно по лицу Ильича, который как раз в тот момент открыл дверь, чтобы посмотреть, что здесь происходит.
  Это избавило меня от необходимости открывать её самому. Я оттолкнул Ильича в сторону и, ворвавшись в прихожую, обнаружил, что входная дверь открыта. Кенникен изрядно попортил мне нервы, но как бы я ни хотел с ним рассчитаться, сейчас на это не было времени.
  Я выскочил из дома и промчался мимо фольксвагена, который лишился всех четырёх колёс, по пути выстрелив в большого русского и заставив его тем самым спрятать голову за машину. Затем я бросился в темноту, показавшуюся мне не такой тёмной, как следовало бы, и побежал по пересечённой местности.
  Пересечённая местность представляла из себя нагромождения из обломков лавы, покрытые толстым слоем мха и кое-где поросшие карликовыми берёзами. Максимальная скорость, которую здесь мог развить человек при дневном освещении без риска сломать себе лодыжку, составляла что-то около одной мили в час. Я промчался по ним, не снижая скорости, зная, что если сломаю лодыжку или хотя бы растяну её, меня легко настигнут и, возможно, пристрелят на месте.
  Постепенно удаляясь от берега озера и приближаясь под углом к дороге, я пробежал около двухсот ярдов, прежде чем остановился. Оглянувшись назад, я увидел окна комнаты, в которой меня держали; за стёклами что-то мерцало, и, приглядевшись повнимательнее, я понял, что занавески охвачены пламенем. Раздались отдалённые крики, и кто-то подбежал к окну, но меня, как казалось, никто не преследовал. Никто из них, очевидно, не заметил, в каком направлении я скрылся.
  Обзор спереди загораживал гребень, образованный древним лавовым потоком, и я решил, что дорога находится где-то за ним. Я начал карабкаться вверх. До рассвета оставалось совсем немного, и я хотел убраться подальше от этого дома.
  Я на животе взобрался на вершину лавового гребня и только после того, как перевалил на другую сторону, поднялся на ноги. В некотором удалении мне удалось разглядеть прямую чёрную линию, которая могла оказаться только дорогой, и я уже почти до неё добрался, когда кто-то накинул мне на шею удавку и с силой сжал запястье.
  – Брось пушку! – раздался хриплый шёпот на русском.
  Я бросил пистолет, после чего сразу же почувствовал резкий толчок в спину, от которого потерял равновесие и упал. Я посмотрел вверх на яркий луч карманного фонарика, освещающий направленный на меня пистолет.
  – Боже, это ты? – воскликнул Джек Кейз.
  – Убери этот проклятый фонарь, – сказал я, потирая свою шею. – Куда, чёрт возьми, ты подевался, когда у Гейзера прозвучал сигнал тревоги?
  Свет погас, и Джек сказал из темноты:
  – Я пытался помочь…
  – Как бы не так! – оборвал я его. – Ты побежал обратно к отелю. Как ты оказался здесь?
  – После того, как ты ускользнул от мальчиков Кенникена, я заметил, как один из них садился в машину. Я проследил за машиной, и она привела меня сюда.
  Это звучало не слишком убедительно, но я не стал вдаваться в подробности. Я сказал:
  – Я видел, как ты говорил со Слейдом. В какой момент он появился возле Гейзера?
  – Мне жаль, что так произошло, – произнёс Кейз виновато. – Он уже был в отеле, когда я прибыл.
  – Но ты сказал…
  В голосе Кейза появились нотки раздражения.
  – Боже, я не мог тебе сказать, что он где-то поблизости. В том настроении, в котором ты находился, ты был способен его убить.
  – Хорошим же другом ты оказался, – произнёс я с горечью. – Но сейчас не время об этом рассуждать. Где твоя машина, мы можем поговорить позднее.
  – Чуть подальше, возле самой дороги.
  Он убрал свой пистолет.
  Я быстро принял решение, в создавшейся ситуации нельзя было доверять Кейзу или кому-нибудь ещё. Я сказал:
  – Джек, ты можешь передать Таггарту, что я доставлю его свёрток в Рейкьявик.
  – Хорошо, но давай поскорее отсюда убираться.
  Я подошёл к нему поближе.
  – Я не верю тебе, Джек, – сказал я и погрузил три сжатых вместе пальца в его солнечное сплетение. Воздух стремительно покинул его лёгкие, и он согнулся пополам. Я рубанул его по шее ребром ладони, и, не издав ни звука, он рухнул к моим ногам. Мы с Джеком всегда находились на одном уровне в поединках по правилам рукопашного боя, и вряд ли мне удалось бы одолеть его так легко, если бы он ожидал нападения.
  Где-то вдалеке завелась машина. Я увидел свет фар, появившийся в темноте справа от меня, и упал на землю. Я услышал, как машина поравнялась с ответвлением дороги, ведущем к шоссе, но она тут же развернулась и поехала в противоположном направлении – в сторону Сингвеллира.
  Когда шум двигателя окончательно затих, я поднялся с земли и обыскал карманы Кейза. Я забрал ключи от машины и освободил его от наплечной кобуры и пистолета. Пистолет Григория я отбросил в сторону, предварительно тщательно его протерев. Затем я отправился на поиски автомобиля Кейза.
  Это оказалась машина марки "вольво", которую я нашёл припаркованной возле самой обочины дороги. Двигатель завёлся сразу, и, не включая фар, я тронулся с места. Мне предстояло проделать долгий путь вокруг Сингваллаватна и далее по шоссе до Лаугарватна, но покидал я это место в настроении значительно более приподнятом, чем то, в котором пребывал по дороге сюда.
  
  Глава восьмая
  1
  
  Я добрался до Лаугарватна в пять часов утра и оставил машину на обочине возле дома Гуннара. Когда я выходил из машины, то заметил, как дёрнулась занавеска на окне, и Элин, выбежав на улицу, оказалась в моих объятиях до того, как мне удалось добраться до входной двери.
  – Алан! – воскликнула она. – У тебя кровь на лице.
  Я дотронулся до щеки и нащупал на ней корку крови, запёкшейся возле пореза. Должно быть, это случилось, когда взорвался баллончик с бутаном. Я сказал:
  – Давай зайдём внутрь.
  В прихожей нас встретила Сигурлин. Она окинула меня взглядом с головы до ног, после чего заметила:
  – Ты прожёг свою куртку.
  Я посмотрел на дыры в материи.
  – Да, – сказал я. – Я проявил неаккуратность, не так ли?
  – Что случилось? – спросила Элин настойчиво.
  – Я… у меня состоялся разговор с Кенникеном, – ответил я коротко.
  Реакция организма на произошедшие бурные события наконец настигла меня, и внезапно я почувствовал себя очень усталым. Я должен был что-то предпринять, поскольку сейчас не было времени для отдыха.
  – У тебя есть кофе? – спросил я Сигурлин.
  Элин сжала мою руку.
  – Что сделал Кении?..
  – Я расскажу тебе позже.
  Сигурлин сказала:
  – Ты выглядишь так, словно не спал целую неделю. Наверху есть кровать.
  Я покачал головой.
  – Нет. Я… мы… отсюда уезжаем.
  Они с Элин переглянулись, а затем Сигурлин заметила практично:
  – Всё равно ты можешь выпить кофе. Он уже готов – мы пили его всю ночь. Пойдём на кухню.
  Я сел за кухонный стол и положил несколько ложек сахара в дымящуюся чашечку чёрного кофе. Это был самый замечательный напиток из всех, что я когда-либо пробовал.
  Сигурлин подошла к окну и посмотрела на машину – "вольво", – стоявшую возле дома.
  – А где фольксваген?
  Я состроил гримасу.
  – Он уничтожен.
  Большой русский сказал, что Ильич разобрал его на части, и судя по тому беглому взгляду, который я бросил на фольксваген, это соответствовало действительности.
  – Сколько он стоит, Сигурлин? – спросил я и сунул руку в карман за чековой книжкой.
  Она нетерпеливо отмахнулась.
  – Это может подождать. – В её голосе появился металл. – Элин мне всё рассказала. Про Слейда, про Кенникена…
  – Тебе не следовало этого делать, Элин, – произнёс я тихо.
  – Я должна была с кем-то это обсудить, – воскликнула она.
  – Тебе необходимо пойти в полицию, – сказала Сигурлин.
  Я покачал головой.
  – До сих пор сражение велось тайно. Потери несли только профессионалы – люди, которые знают, чем рискуют и сознательно идущие на это. Не пострадал ни один случайный свидетель. Я хочу, чтобы всё так и продолжалось. Всякий, кто начнёт крутиться поблизости, не зная правил игры, окажется в большой опасности – независимо от того, надета на нём полицейская униформа или нет.
  – Но подобные проблемы не должны решаться на таком уровне, – возразила она. – Пускай ими занимаются политики и дипломаты.
  Я вздохнул и наклонился вперёд на своём стуле.
  – Когда я в первый раз приехал в эту страну, кто-то сказал мне, что существуют три вещи, которые не может объяснить ни один исландец – даже другому исландцу: исландская политическая система, исландская экономическая система и исландские законы, регламентирующие продажу спиртных напитков. В данную минуту нас не интересует алкоголь, но политика и экономика расположены в верхней части списка проблем, которые меня беспокоят.
  – Я не понимаю, о чём ты говоришь, – произнесла Элин несколько озадаченно.
  – Я говорю вот про этот холодильник, – сказал я. – И про эту кофемолку. – Мой палец снова вытянулся. – И про электрический чайник, и про транзисторный приёмник. Они все импортированы, а чтобы позволить себе импорт, вы должны поставлять товары на экспорт – рыбу, баранину, шерсть. Косяки сельди ушли от берега на тысячу миль, оставив ваш сельдяной флот на мели. Ваши дела и без того достаточно плохи, чтобы делать их ещё хуже.
  Сигурлин изогнула брови.
  – Что ты имеешь в виду?
  – В данном столкновении участвуют три страны – Британия, Америка и Россия. Предположим, что борьба перейдёт в дипломатическое русло и будет объявлена нота протеста, гласящая: "Перестаньте вести свои сражения на исландской территории". Ты думаешь, подобные вещи возможно удержать в секрете? В каждой стране есть люди с крайними политическими взглядами – я уверен, Исландия здесь не исключение, – и они все поднимут большой шум.
  Я поднялся со стула.
  – Антиамериканцы начнут кричать о базе в Кьеблавике, антикоммунисты получат хороший предлог, за который можно ухватиться, и у вас, возможно, возобновится Рыбная война с Британией, поскольку я знаю, что множество исландцев недовольны соглашением 1961 года.
  Я повернулся лицом к Сигурлин.
  – В ходе Рыбной войны вашим траулерам запрещалось заходить в британские порты, поэтому вы установили торговые отношения с Россией, которые продолжаются и поныне. Что ты думаешь о России как о торговом партнёре?
  – Я думаю о ней очень хорошо, – ответила она немедленно. – Русские много для нас сделали.
  Я произнёс взвешенно:
  – Если ваше правительство займёт позицию, требующую обмена официальными нотами, то эти добрые отношения могут оказаться под угрозой. Ты хочешь, чтобы так произошло?
  Её лицо застыло от испуга. Я мрачно произнёс:
  – Если об этих шалостях станет когда-нибудь известно, то произойдёт самый большой скандал, когда-либо задевший Исландию с той поры, когда Сэм Фелпс пытался посадить на трон Йоргена Йоргенсена в 1809 году.
  Элин и Сигурлин беспомощно посмотрели друг на друга.
  – Он прав, – сказала Сигурлин.
  Я знал, что я прав. Под мирной поверхностью исландского общества таились силы, справиться с которыми будет нелегко. Старая вражда всё ещё дремала в сердцах самых злопамятных граждан, и не требовалось больших усилий для того, чтобы разбудить её вновь. Я сказал:
  – Чем меньше политики знают, тем будет лучше для всех. Я люблю эту страну, чёрт возьми, и не хочу, чтобы грязь поднялась здесь на поверхность. – Я взял Элин за руку. – Я постараюсь разобраться с этим делом как можно скорее. Мне кажется, я знаю путь.
  – Отдай им этот свёрток, – произнесла она настойчиво. – Пожалуйста, Алан, отдай им его.
  – Именно так я и собираюсь поступить, – сказал я. – Но на свой собственный манер.
  Здесь требовалось о многом подумать. Например, о фольксвагене. Кенникену не потребуется много времени на то, чтобы проверить регистрационный номер и установить, кому он принадлежал. Это означало, что он мог оказаться здесь уже сегодня.
  – Сигурлин, – сказал я. – Ты можешь взять пони и присоединиться к Гуннару?
  Она посмотрела на меня с недоумением.
  – Но зачем?.. – Тут она поняла в чём дело. – Фольксваген?
  – Да, здесь могут появиться незваные гости. Тебе лучше не попадаться у них на пути.
  – Я получила записку от Гуннара вчера вечером сразу после того, как ты уехал. Он задержится ещё на три дня.
  – Прекрасно, – сказал я. – Через три дня всё должно уже закончиться.
  – Куда ты собираешься ехать?
  – Не спрашивай, – предостерёг я её. – Ты и так уже знаешь слишком много. Просто скройся в таком месте, где никто не сможет задавать тебе вопросы. – Я щёлкнул пальцами. – Мне надо избавиться от "лендровера". Я брошу его, но мне не хотелось бы, чтобы его нашли здесь.
  – Ты можешь оставить его в конюшне.
  – Это мысль. Пойду переложу кое-какие вещи из "лендровера" в "вольво". Я вернусь через несколько минут.
  Я прошёл в гараж и достал из "лендровера" электронное устройство, две винтовки и патроны к ним. Оружие я завернул в большой кусок мешковины, который нашёл на полке с инструментами, и убрал его в багажник "вольво".
  Ко мне подошла Элин и спросила:
  – Куда мы едем?
  – Не мы, – ответил я. – А я один.
  – Я поеду с тобой.
  – Ты отправишься вместе с Сигурлин.
  На её лице появилось хорошо мне знакомое упрямое выражение.
  – Мне понравились те слова, которые ты произнёс недавно, – сказала она. – По поводу того, что ты не хочешь, чтобы моей стране был причинён какой-нибудь вред. Но это моя страна, и я могу сражаться за неё не хуже, чем кто-либо ещё.
  Я чуть не рассмеялся вслух.
  – Элин, – сказал я. – Что ты знаешь о сражениях?
  – То же, что и любой другой исландец, – ответила она невозмутимо.
  У неё было что-то внутри, какой-то несгибаемый стержень.
  – Ты даже не представляешь себе, что происходит, – сказал я.
  – А ты?
  – Я постепенно начинаю понимать. Я уже убедился в том, что Слейд русский агент – и я зарядил Кенникена как пистолет, направив его на Слейда. Когда они встретятся, он скорее всего выстрелит, и в этот момент я не хотел бы оказаться на месте Слейда. Кенникен верит только в прямые действия.
  – Что случилось прошлой ночью? Всё было так плохо?
  Я захлопнул багажник машины.
  – Это была не самая счастливая ночь в моей жизни, – ответил я коротко. – Тебе лучше пойти собрать вещи. Я хочу, чтобы в этом доме через час никого не было.
  Я достал карту и разложил её на капоте.
  – Куда ты поедешь? – Элин была очень настойчива.
  – В Рейкьявик. Но сначала мне нужно попасть в Кьеблавик.
  – Тебе придётся сделать большой крюк, – она провела пальцем по карте. – Ты сначала окажешься в Рейкьявике, если только не поедешь на юг через Хверагерди.
  – Это проблема, – произнёс я медленно и, нахмурившись, посмотрел на карту.
  Сеть дорог, которую я себе представлял, существовала и на самом деле, но она была совсем не такой густой как мне казалось. Я не знал, страдал ли Департамент от недостатка человеческих ресурсов, в чём меня пытался убедить Слейд, но Кенникен определённо не испытывал таких затруднений, с ним, по моим подсчётам, в разное время находилось в общей сложности десять человек.
  Согласно карте весь полуостров Рейкьянес можно было полностью перекрыть с востока, разместив людей в двух точках – Сингвеллире и Хверагерди. Если я проеду через любой из этих городов на нормальной скорости, меня сразу же заметят; если я пронесусь через них сломя голову, то привлеку к себе такое же внимание. И радиотелефонная связь, которая однажды хорошо мне послужила, теперь будет работать против меня, и они бросятся за мной всей своей сворой.
  – Боже! – воскликнул я. – Это совершенно невозможно. – Элин одарила меня приободряющей улыбкой.
  – Я знаю один путь, – произнесла она слишком небрежным тоном, – о котором Кенникен вряд ли догадается.
  Я посмотрел на неё с подозрением.
  – Какой?
  – По морю. – Она опустила палец на карту. – Если мы доберёмся до Вика, то там у меня есть один старый друг, который отвезёт нас в Кьеблавик на своём катере.
  Я с сомнением посмотрел на карту.
  – До Вика ехать достаточно долго, и он находится в противоположном направлении.
  – Тем лучше, – сказала она. – Кенникен не будет ожидать, что ты поедешь в ту сторону.
  Чем дольше я изучал карту, тем больше мне нравилось предложение Элин.
  – Неплохо, – сказал я в конце концов.
  Элин произнесла невинным голосом:
  – Разумеется, я должна буду поехать с тобой, чтобы представить тебя своему другу.
  Она сделала это снова.
  
  2
  
  Это был необычный путь до Рейкьявика, потому что я направил "вольво" в противоположную сторону и надавил на педаль газа. Для меня было большим облегчением пересечь реку Тьорса, поскольку это было горлышко бутылки, которое Кенникен мог перекрыть. Но мы без приключений перебрались на другой берег, и я вздохнул спокойно.
  Несмотря на это, когда мы миновали Хеллу, меня настигла запоздалая нервная атака и, свернув с шоссе, я затерялся в сети просёлочных дорог на просторах Ландейясандура, уверенный в том, что тот, кто сможет найти в этом лабиринте, должен обладать способностями экстрасенса.
  В полдень Элин решительно сказала:
  – Пора выпить кофе.
  – У тебя что, есть с собой волшебная палочка?
  – У меня есть термос, есть хлеб и есть селёдка. Перед отъездом я обшарила кухню Сигурлин.
  – Теперь я рад, что взял тебя с собой, – сказал я. – Такое мне никогда бы не пришло в голову. – Я остановил машину.
  – Мужчины не так практичны, как женщины, – заметила Элин.
  За едой я сверился с картой, чтобы посмотреть, где мы находимся. Мы только что пересекли маленькую реку и местность, где мы проезжали, называлась Бергтхоршволл. С некоторым удивлением я осознал, что мы находимся на землях, где разворачивались события, описанные в Саге о Ньяле. Неподалёку отсюда располагался Хлидаренди, где Гуннар Хамундарссон был предан своей женой Халльгерду и, приняв сражение, пал в бою. Скарп-Хедин прошёлся по этим землям со смертью на лице и боевым топором, занесённым высоко над головой, мучимый демонами мести. И здесь, у Бергтхоршволла, Ньял и его жена, Бергтхора, были сожжены живьём со всей своей семьёй.
  Всё это произошло тысячу лет назад, и я с грустью подумал, что природа человека с тех пор совсем не изменилась. Подобно Гуннару и Скарп-Хедину, я путешествовал по этим землям, постоянно находясь под угрозой наткнуться на своих врагов, притаившихся в засаде, и, так же как и они, сам готов был напасть на них при удобном случае. Здесь имелся ещё один общий момент. Я был кельт, а имя Ньял произошло от кельтского имени Нейл. Я надеялся, что Саге о сожжённом Ньяле не окажется созвучна Сага о сожжённом Стюарте.
  Я оторвался от этих мрачных мыслей и спросил:
  – Кто твой друг в Вике?
  – Вальтир Балдвинссон, один из старых школьных друзей Бьярни. Он морской биолог, изучающий экологию зоны шельфа. Он хочет выяснить, какие изменения в морской флоре вызывают извержения вулкана Катла.
  Я слышал про Катлу.
  – Следовательно у него есть катер, – сказал я. – А почему ты решила, что он отвезёт нас в Кьеблавик?
  Элин вскинула голову.
  – Он это сделает, если я попрошу.
  Я усмехнулся.
  – Кто эта обворожительная женщина, имеющая роковую власть над мужчинами? Может быть это никто иная как Мата Хари, девушка-шпион?
  Элин покраснела, но голос её остался ровным, когда она сказала:
  – Тебе понравится Вальтир.
  Он и на самом деле мне понравился. Это был коренастый мужчина, казалось, целиком высеченный из глыбы исландского базальта. Он имел массивный квадратный торс, такую же голову, короткие и приплюснутые пальцы на руках, кажущиеся слишком неуклюжими для той тонкой работы, которой он был занят, когда мы нашли его в лаборатории. Оторвав взгляд от предметного стёклышка, установленного под объективом микроскопа, он издал громкий крик:
  – Элин! Что ты здесь делаешь?
  – Просто проезжала мимо. Это Алан Стюарт из Шотландии.
  Моя рука утонула в его ладони.
  – Рад видеть тебя, Алан, – сказал он, и я сразу же почувствовал, что это сказано искренне.
  Он повернулся к Элин.
  – Тебе повезло, что ты меня здесь застала. Завтра я отплываю.
  Элин подняла брови.
  – Да? И куда же?
  – Они наконец решили поставить новый двигатель на этот реликт древней эпохи, который всучили мне вместо катера. Я должен отогнать его в Рейкьявик.
  Элин бросила на меня быстрый взгляд, и я кивнул. В череде событий иногда попадается полоса везения. Я не мог себе представить, каким образом Элин собиралась уговорить его отвезти нас в Кьеблавик, не вызвав при этом слишком больших подозрений, а теперь удача сама шла к нам в руки.
  Она ослепительно улыбнулась.
  – Ты не хотел бы захватить с собой пару пассажиров? Я сказала Алану, что ты, может быть, отвезёшь нас посмотреть на Сюртсей, но мы не будем возражать и против путешествия в Кьеблавик. Алан должен встретиться там кое с кем через пару дней.
  – Я всегда рад компании, – произнёс Вальтир. – Расстояние здесь приличное, и будет совсем неплохо, если кто-то сможет подменить меня за штурвалом. Как твой отец?
  – С ним всё в порядке, – ответила Элин.
  – А Бьярни? Кристина ещё не принесла ему сына?
  Элин рассмеялась.
  – Ещё нет, но уже скоро. А откуда ты знаешь, что это будет сын?
  – У него родится мальчик! – произнёс Вальтир уверенно. – Ты проводишь здесь отпуск, Алан? – спросил он по-английски.
  Я ответил на исландском:
  – Что-то вроде этого. Я приезжаю сюда каждый год.
  Он посмотрел на меня с изумлением, а затем улыбнулся.
  – Не часто встречаются такие энтузиасты как ты, – сказал он.
  Я осмотрел его лабораторию; она представляла из себя общепринятый биологический исследовательский центр с обычными рядами полок, заставленными бутылками, содержащими различные химикаты, весами, двумя микроскопами и всевозможными образцами под стеклом. В воздухе господствовал запах формалина.
  – Что ты делаешь здесь? – спросил я.
  Он взял меня за руку и подвёл к окну. Сделав широкий жест, он сказал:
  – Перед тобой лежит море, в котором обитает большое количество рыбы. Сейчас достаточно туманно, но в хорошую погоду отсюда виден Вестманнаейяр, где базируется наш промысловый флот. Теперь подойди сюда.
  Он подвёл меня к окну в другом конце комнаты и показал в сторону ледника Мирдальсйекюдль.
  – Здесь ты видишь много льда, а подо льдом спит большой ублюдок Катла. Ты знаешь, кто такой Катла?
  – Каждый в Исландии знает о Катле, – ответил я.
  Он кивнул.
  – Хорошо! Я изучаю море в зоне шельфа и тех животных, которые в нём обитают, больших и маленьких, – и растения тоже. Когда Катла начинает извергаться, шестьдесят кубических километров льда превращается в пресную воду и вся она оказывается в море; то количество пресной воды, которое все реки Исландии приносят в море за один год во время извержения, поступает туда за одну неделю и в одно место. Это плохо сказывается на рыбах и на прочих морских животных и растениях, поскольку они не привыкли к такому количеству пресной воды, поступающей в одно время. Я хочу выяснить, какой именно урон они несут и сколько им нужно времени на то, чтобы восстановить свою популяцию.
  Я заметил:
  – Но ты должен ждать извержения Катли. Ты можешь прождать очень долго.
  Он громко рассмеялся.
  – Я сижу здесь уже пять лет – и, может быть, пробуду ещё десять, но такое маловероятно. Большой ублюдок и так уже запаздывает. – Он хлопнул меня по плечу. – Если извержение начнётся завтра, тогда мы не поедем в Кьеблавик.
  – Я не слишком сильно из-за этого расстроюсь, – произнёс я сухо.
  Он крикнул в другой конец лаборатории:
  – Элин, в твою честь я закончу свой рабочий день прямо сейчас.
  Он сделал три больших шага, схватил её и сжимал в своих медвежьих лапах, пока она, жалобно взвизгнув, не попросила пощады.
  Я не обращал на это особого внимания, потому что мои глаза оказались прикованы к заголовку газеты, лежащей на лабораторном столе. Это была утренняя газета из Рейкьявика, и большие буквы на первой странице кричали: ПЕРЕСТРЕЛКА У ГЕЙЗЕРА.
  Я быстро пробежал взглядом передовицу. Судя по этой статье, у Гейзера разразилась целая битва, в которой неизвестные личности ввели в действие все виды лёгкой артиллерии. Здесь приводились показания свидетелей, все очень разноречивые, и говорилось о том, что русский турист Игорь Волков оказался в госпитале после того, как слишком близко подошёл к Строккуру. Мистер Волков не имел пулевых ранений. Советский посол заявил свой протест исландскому Министерству иностранных дел по поводу этого ничем не спровоцированного нападения на советского гражданина.
  Я раскрыл газету в поисках передовой статьи, посвящённой этому предмету, и, разумеется, нашёл её. Автор передовой строгим и холодным тоном спрашивал у советского посла, по какой причине вышеупомянутый Игорь Волков оказался вооружённым до зубов, в то время как в его таможенной декларации по приезде в страну не было заявлено никакого оружия.
  Я состроил гримасу. Мы с Кенникеном выбрали верный путь для того, чтобы вбить клин в исландско-советские отношения.
  
  3
  
  Мы покинули Вик на следующее утро с некоторым запозданием, и покидал я его не в самом лучшем настроении, поскольку у меня жутко болела голова. Вальтир оказался настоящим гигантом по части потребления спиртных напитков, а поскольку я страдал от недосыпания, мои усилия, направленные на то, чтобы угнаться за ним, привели к печальным последствиям. Он, громко посмеиваясь, уложил меня в постель, а наутро проснулся свежий, как полевая маргаритка, в то время как у меня во рту стоял такой привкус, словно я накануне пил формалин из его склянок с образцами.
  Моё настроение не улучшилось после того, как я позвонил в Лондон, чтобы поговорить с Таггартом, и узнал только то, что его нет в своём офисе. Вежливый официальный голос отклонил мою просьбу сообщить мне, где он находится, но спросил, не нужно ли что-нибудь передать – предложение, от которого в свою очередь отказался я. Странные действия Кейза заставили меня усомниться, можно ли в Департаменте кому-либо верить, и я не хотел говорить ни с кем, кроме самого Таггарта.
  Катер Вальтира стоял на якоре в бухте неподалёку от пустынного берега, и мы добрались до него на вёсельной шлюпке. Он с любопытством посмотрел на два длинных, обмотанных мешковиной свёртка, которые я взял с собой на борт, но ничего не сказал, в то время как я надеялся, что они не слишком откровенно говорили о своём содержимом. Я не мог просто так оставить свои винтовки, поскольку у меня было такое ощущение, что они мне ещё понадобятся.
  Катер имел в длину около двадцати пяти футов и располагал маленькой кабинкой, где можно было поместиться только сидя, и хлипкой фанерной будкой, предназначенной защитить стоящего за штурвалом человека от буйства стихий. Я сверился с картой, чтобы определить расстояние между Виком и Кьеблавиком, после чего катер показался мне совсем небольшим. Я спросил:
  – Сколько времени нам понадобится, чтобы добраться до места?
  – Около двадцати часов, – ответил Вальтир и радостно добавил: – Если этот ублюдочный двигатель будет работать нормально. В противном случае нам понадобится целая вечность. Ты не страдаешь от морской болезни?
  – Не знаю, – ответил я. – У меня никогда не было возможности проверить.
  – Сейчас у тебя появится такая возможность, – он разразился хохотом.
  Мы покинули бухту, и катер тревожно закачался на морских волнах, а свежий бриз растрепал волосы Элин.
  – Сегодня более ясная погода, – сказал Вальтир. Он вытянул руку к горизонту: – Теперь ты можешь увидеть Вестманнаейяр.
  Я посмотрел в сторону группы островов и разыграл роль, которую Элин предназначила мне.
  – А далеко ли отсюда до Сюртсея?
  – Он расположен в двадцати милях к юго-западу от Хеймея – самого большого острова. Его ещё пока не видно.
  Началась сильная качка, и маленький катер, скатываясь с гребней крутых волн, время от времени черпал бортами воду и поднимал в воздух фонтан из холодных брызг, когда снова взлетал вверх. Я отнюдь не моряк и подобная картина не казалась мне безопасной, но Вальтир воспринимал это достаточно спокойно, так же как и Элин. Двигатель, оказавшийся игрушечным дизелем, скорее подходившим для детского конструктора, натужно кашлял, побуждаемый к действию во время перебоев ударом Вальтирова ботинка, что, на мой взгляд, случалось слишком часто. Теперь я понимал, почему его так радовала перспектива получить новый двигатель.
  Нам понадобилось шесть часов на то, чтобы добраться до Сюртсея, и Вальтир обогнул остров, держась как можно ближе к берегу, в то время как я задавал подобающие вопросы. Он сказал:
  – Я не могу тебя высадить здесь, сам знаешь.
  Сюртсей, поднявшийся со дна моря в огне и пламени в 1964 году, был целиком предоставлен учёным, чтобы те могли изучить, как зарождается жизнь на абсолютно стерильной поверхности. Вполне естественно они не хотели, чтобы здесь топтались туристы, принося на подошвах ботинок семена растений.
  – Ничего страшного, – сказал я. – Я и не рассчитывал на то, что смогу высадиться на берег.
  Внезапно он хмыкнул:
  – Помнишь Рыбную войну?
  Я кивнул. Так называемая Рыбная война представляла из себя спор, разгоревшийся между Исландией и Британией по поводу размеров прибрежной зоны, запретной для рыбной ловли, и оба рыбных флота попортили друг другу немало крови. В конце концов соглашение было достигнуто, и Исландия отвоевала себе право на двадцатимильную запретную зону.
  Вальтир рассмеялся и сказал:
  – Появившийся на свет Сюртсей отодвинул нашу двадцатимильную зону на тридцать километров к югу. Один английский шкипер, с которым я как-то повстречался, сказал мне, что это был грязный трюк – словно мы создали остров намеренно. И мне пришлось ему объяснить, что, как говорят геологи, через миллион лет наша запретная зона продвинется на юг до самых берегов Шотландии. – Он взревел от хохота.
  Когда мы удалились от Сюртсея, я отбросил свою притворную заинтересованность и спустился вниз, чтобы прилечь. В животе у меня что-то бурлило и смертельно хотелось спать, поэтому, с облегчением вытянувшись на долгожданной кушетке, я провалился в сон с такой скоростью, словно кто-то ударил меня по голове.
  
  4
  
  Мой сон был глубоким и долгим, поскольку когда Элин меня разбудила, она сказала:
  – Мы уже почти на месте.
  Я зевнул.
  – Где?
  – Вальтир собирается высадить нас на берег в Кьеблавике.
  Я резко поднялся и чуть не разбил себе голову о деревянную балку. Где-то над нами завыли двигатели реактивного лайнера, и, выбравшись на палубу, я увидел, что берег совсем близко. Проводив взглядом самолёт, который только что совершил посадку, я потянулся и спросил:
  – Сколько времени?
  – Восемь часов, – сказал Вальтир. – Ты хорошо поспал.
  – Я нуждался в этом после сессии, проведённой с тобой, – сказал я, и он усмехнулся.
  Мы пришвартовались в восемь тридцать; Элин спрыгнула на пирс, и я передал ей завёрнутые в мешковину винтовки.
  – Спасибо за то, что подбросил нас, Вальтир.
  Он отмахнулся от моих благодарностей.
  – Обращайся в любое время. Может быть, я смогу организовать тебе высадку на Сюртсей – это очень интересно. Сколько ты ещё здесь пробудешь?
  – До конца лета, – ответил я. – Но я не знаю, куда меня занесёт.
  – Оставайся на связи, – сказал он.
  Стоя на пирсе, мы проводили взглядом его катер, а затем Элин спросила:
  – Что мы делаем здесь?
  – Я хочу повидать Ли Нордлинджера. Это немного рискованно, но я хочу знать, что представляет из себя устройство, которое находится в моих руках. Бьярни может быть здесь, как ты думаешь?
  – Вряд ли, – ответила Элин. – Он обычно летает из аэропорта в Рейкьявике.
  – Я хочу, чтобы после завтрака ты пошла в офис "Айслендэир", который расположен в здании здешнего аэропорта, – сказал я. – Узнай там, где находится Бьярни и оставайся в офисе, пока я не приду. – Я потёр рукой подбородок и обнаружил, что он покрыт густой щетиной. – И держись подальше от мест скопления народа. Кенникен вне всякого сомнения взял Кьеблавикский аэропорт под наблюдение, и я не хочу, чтобы тебя заметили.
  – Но сначала завтрак, – сказала она. – Я знаю здесь хорошее кафе.
  Когда я вошёл в офис Нордлинджера и поставил в угол свои винтовки, он посмотрел на меня с некоторым изумлением, приметив мои обвисающие под тяжестью патронов карманы, мой небритый подбородок и общую помятость. Его глаза стрельнули в сторону угла.
  – Твои рыболовные снасти слишком тяжёлые, – прокомментировал он. – Ты выглядишь измотанным, Алан.
  – Я путешествовал по дикой местности, – сказал я, устраиваясь в кресле напротив него. – Я хотел бы одолжить у тебя бритву, и ещё мне хотелось бы, чтобы ты взглянул на одну штуковину.
  Он выдвинул ящик своего стола и, вынув из него электрическую бритву на аккумуляторе, подтолкнул её ко мне.
  – Уборная находится дальше по коридору, – сказал он. – Что ты хочешь мне показать?
  Я заколебался. Я не мог просто попросить Нордлинджера держать рот на замке вне зависимости от того, что он обнаружит. Это означало бы попросить его предать основные принципы своей профессии, чего он, несомненно, не станет делать. В конце концов я решил рискнуть, поэтому достал из кармана металлическую коробку, размотал изоленту, держащую крышку на месте, вытряс из неё устройство и положил его на стол перед ним.
  – Что это, Ли?
  Он долгое время смотрел на него, не притрагиваясь к плате руками, а затем спросил:
  – Что именно ты хочешь знать?
  – Практически всё, – ответил я. – Но для начала – какой оно национальности?
  Он взял плату в руки и перевернул её другой стороной. Если кто-то и мог мне сказать, что это такое, то коммандер Ли Нордлинджер являлся именно тем человеком, в котором я нуждался. Он был офицером-электронщиком на Кьеблавикской базе, и в его ведении находились все радары и радиосистемы как наземного базирования, так и установленные на самолётах. Насколько я слышал, он прекрасно разбирался в своей работе.
  – Это скорее всего произведено в Америке, – ответил он и ткнул пальцем в устройство. – Я узнаю некоторые детали – вот эти сопротивления, например, являются стандартными и изготовлены в Штатах. – Он снова повернул плату. – Входное напряжение и частота тока тоже американские.
  – Хорошо, – сказал я. – Ну а теперь – что это?
  – На такой вопрос я не могу ответить сходу. Боже мой, ты приносишь мне фрагмент сложной электронной схемы и хочешь, чтобы я с одного взгляда разобрался в его предназначении. Может быть, я и неплохо разбираюсь в электронике, но всё же не до такой степени.
  – Хорошо, тогда скажи мне, чем это устройство не является, – попросил я терпеливо.
  – Это не любительский транзисторный приёмник, можешь быть уверен, – сказал он и нахмурился. – По правде говоря, некоторые компоненты я вижу впервые. – Он постучал пальцем по куску металла странной формы, расположенному в центре платы. – Например, я никогда раньше не видел ничего похожего вот на это.
  – Ты можешь оттестировать его?
  – Конечно. – Он встал из-за стола, разогнув в полный рост свою длинную худощавую фигуру. – Давай подсоединим устройство к источнику тока и посмотрим, не заиграет ли оно "Звёздное Знамя".
  – Я могу при этом присутствовать?
  – Почему бы и нет? – произнёс Нордлинджер небрежно.
  – Давай пройдём в технический отдел.
  Когда мы шли по коридору, он спросил:
  – Откуда у тебя эта штука?
  – Мне её дали, – ответил я неопределённо.
  Он бросил на меня полный подозрения взгляд, но больше ничего не сказал. Мы прошли через вращающиеся двери в конце коридора и оказались в большой комнате, заставленной длинными столами с электронными приборами. Ли просигналил человеку в форме морского старшины, который сразу же к нам приблизился.
  – Привет, Чиф; мне нужно пропустить кое-что через несколько тестов, у тебя есть свободный испытательный стенд?
  – Конечно, коммандер. – Старшина окинул взглядом комнату. – Займите стол номер пять; полагаю, нам он пока не понадобится.
  Я посмотрел на испытательный стенд; он представлял из себя нагромождение ручек, индикаторов, экранов, которые все означали для меня менее чем ничего. Нордлинджер занял место оператора.
  – Пододвинь стул, и мы посмотрим, что произойдёт, – он подсоединил клеммы к выводам на плате, а затем сделал паузу. – Про данное устройство нам уже известны некоторые вещи. Он не является частью оборудования самолёта, там не используется такое высокое напряжение. И по той же самой причине оно, вероятно, не могло быть установлено на корабле. Так что у нас остаётся только оборудование наземного базирования. Устройство рассчитано на то, чтобы его подключали к обычной электросети Северо-Американского континента – оно могло быть изготовлено и в Канаде. Многие канадские фирмы используют компоненты, произведённые в Штатах.
  Я сделал предположение:
  – А это не может быть частью телевизионного приёмника?
  – Только не такого, что я когда-либо видел. – Он щёлкнул переключателями. – Сто десять вольт – шестьдесят герц. Здесь не указана сила тока, поэтому мы должны соблюдать осторожность. Для начала попробуем самый слабый.
  Он аккуратно повернул ручку, и тонкая стрелка на шкале индикатора едва заметно задрожала возле нулевой отметки. Он взглянул вниз на устройство.
  – Теперь по нему бежит электрический ток, но силы его недостаточно даже для того, чтобы вызвать у мухи сердечный приступ. – Он на некоторое время замолчал, а затем поднял голову. – Начнём с того, что эта штука собрана каким-то сумасшедшим: переменный ток обычно не используют для питания имеющихся здесь компонентов. Теперь посмотрим повнимательнее – во-первых, мы видим что-то похожее на три ступени усиления, что не говорит нам практически ни о чём.
  Он взял в руки щуп, прикреплённый одним концом к проводу.
  – Если мы поместим щуп вот сюда, на экране осциллографа у нас должна появиться синусоидальная волна… – он поднял глаза, -…что мы и имеем. Теперь посмотрим, что произойдёт, если мы проверим соединение, подходящее к этому металлическому чудищу странной формы.
  Он осторожно дотронулся щупом до платы, и след от зелёной точки на экране осциллографа мигнул и принял новые очертания.
  – Прямоугольная волна, – сказал Нордлинджер. – Вот эта цепь, расположенная здесь, действует как выпрямитель – что по причинам, которые я не могу изложить прямо сейчас, является само по себе достаточно необычным. Теперь давай посмотрим, что у нас происходит на выходе из этого чудища, на разъёмах, ведущих к нагромождению добавочных плат.
  Он опустил щуп, и рисунок на экране осциллографа, мигнув, изменился снова. Нордлинджер присвистнул.
  – Выглядит, как спагетти, ты не находишь? – Зелёная линия изгибалась фантастическими волнами, которые ритмично подпрыгивали, каждый раз меняя свою форму. – Чтобы их рассортировать, тебе придётся применить анализ Фурье, – прокомментировал Нордлинджер. – Но что бы это ни было, пульсация генерируется вот этим металлическим монстром.
  – И какой ты сделаешь вывод?
  – Абсолютно никакого, – ответил он. – Теперь я собираюсь проверить выходной каскад; напоследок он может выдать такие узлы на этот осциллограф, что я боюсь, как бы тот не взорвался. – Он снова опустил щуп, и мы в ожидании уставились на экран.
  Я спросил:
  – Чего ты ждёшь?
  – Я ничего не жду. – Нордлинджер тупо посмотрел на осциллограф. – Здесь нет выходного сигнала.
  – Это плохо?
  Он перевёл на меня свой немигающий взгляд и тихо произнёс:
  – Это невозможно.
  Я предположил:
  – Может быть, тут что-нибудь сломалось?
  – Ты не понимаешь, что говоришь, – сказал Нордлинджер. – Электронная цепь представляет из себя замкнутый круг. Если круг разорвать в каком-нибудь месте, то ток не будет по нему течь вообще. – Он ещё раз приложил щуп к плате. – Здесь ток пульсирует, выдавая на осциллограф запутанную картинку. – Экран снова вернулся к жизни.
  – А здесь, в пределах той же самой цепи, что мы имеем?
  Я посмотрел на пустой экран.
  – Ничего?
  – Ничего, – произнёс он твёрдо. Он поколебался. – Или, если быть более точным, ничего, что нам способен показать этот испытательный стенд. – Он постучал пальцем по устройству.
  – Не возражаешь, если я заберу его у тебя ненадолго?
  – Зачем?
  – Я хочу пропустить эту штуку через более хитроумные тесты. У нас здесь есть ещё один технический центр. – Он прочистил горло, что должно было изобразить лёгкое смущение. – Э… тебя туда не пустят.
  – Понятно – секретный отдел. – Он должен был располагаться в одном из тех уголков базы, куда давал доступ пропуск Флита. – Хорошо, Ли, ты разбирайся с устройством, а я пока пойду побреюсь. Я буду ждать тебя в твоём офисе.
  – Погоди минутку, – попросил он. – Где ты это взял, Алан?
  Я ответил:
  – Ты объяснишь мне, что это такое, а я расскажу тебе, откуда это ко мне попало.
  Он усмехнулся.
  – Договорились.
  Я оставил его отсоединять устройство от испытательного стенда и вернулся в офис, где взял в руки электрическую бритву. Через пятнадцать минут я чувствовал себя значительно лучше, после того как избавился от лишних волос на лице. Я провёл в офисе Нордлинджера много времени, более чем полтора часа, прежде чем он вернулся обратно.
  Он вошёл внутрь, держа в руке устройство так, словно это был кусок динамита, и осторожно положил его на свой стол.
  – Я должен спросить тебя, где ты его взял, – сказал он коротко.
  – Только не раньше того, как ты мне расскажешь, что делает это устройство.
  Он сел в своё кресло и посмотрел на сложную конструкцию из металла и пластика с оттенком ненависти в глазах.
  – Оно делает ничто, – произнёс он ровно. – Абсолютно ничто.
  – Заканчивай, – сказал я недоверчиво. – Оно должно делать что-то.
  – Ничто! – повторил он. – У него нет выходного сигнала, измеримого с помощью современных приборов. – Он нагнулся вперёд и сказал мягко: – Алан, там у меня есть инструменты, которые способны измерить любую часть спектра электромагнитных излучений, от радиоволн такой низкой частоты, о существовании которых ты даже не подозреваешь, до космической радиации, – и из этой штуки ничего не выходит.
  – Как я уже предполагал раньше – может быть, что-нибудь сломалось?
  – Этот номер не пройдёт, я проверил абсолютно всё. – Он толкнул устройство, и оно скользнуло к краю стола. – Здесь мне не нравятся три вещи. Во-первых, то, что на этой плате есть компоненты, не имеющие даже отдалённого сходства с чем-либо виденным мною ранее, компоненты, о предназначении которых у меня нет даже малейшего представления. Я всегда считал, что неплохо разбираюсь в своей работе, и одного этого достаточно, чтобы расстроить меня. Во-вторых, устройство, очевидно, представлено тут не полностью – это просто часть какого-то более крупного комплекса, и всё же я сомневаюсь, что смог бы что-нибудь понять, далее если бы имел в своих руках всю схему целиком. Третье – и самое серьёзное – устройство не должно работать.
  – Но оно и не работает, – заметил я.
  Он раздражённо взмахнул рукой.
  – Возможно, я изложил всё не совсем верно. У любой электронной схемы должен быть какой-то выходной сигнал. Боже мой, ты не можешь запихивать в какой-либо механизм электричество – энергию, обеспечивающую движущую силу, – ничего не получая взамен. Такое просто невозможно.
  Я сказал:
  – Может быть, энергия уходит на нагревание.
  Он печально покачал головой.
  – К концу испытаний я почувствовал, что схожу с ума и перешёл к крайним мерам. Я пропустил через устройство тысячу ватт электроэнергии. Если бы она выходила в виде тепла, то эта проклятая штуковина светилась бы, как спираль электрокамина. Но нет – она оставалась такой же холодной, как раньше.
  – И значительно холоднее, чем твоя голова, – заметил я.
  Он в порыве негодования воздел руки к небу.
  – Алан, если бы ты был математиком и в один прекрасный день наткнулся на уравнение, согласно которому дважды два будет пять, и не нашёл бы в нём противоречий, то почувствовал бы то же самое, что сейчас чувствую я. Это всё равно, что физику показать действующий вечный двигатель.
  – Не увлекайся сравнениями, – сказал я. – Вечный двигатель делает что-то из ничего – обычно энергию. А здесь всё наоборот.
  – В этом нет никакой разницы, – возразил он. – Энергия не может ни возникать ниоткуда, ни исчезать в никуда. – Когда я открыл свой рот, он быстро произнёс: – И не начинай говорить мне про атомную энергию. Материю можно рассматривать как застывшую сконцентрированную энергию. – Он с хмурым видом покосился на устройство. – Эта штука не что иное, как разрушитель энергии.
  – Разрушитель энергии!
  Я прокрутил концепцию Нордлинджера в своём мозгу, чтобы попытаться понять, что из неё можно извлечь. Ответ пришёл быстро – ничего особенного. Я сказал:
  – Давай не будем терять голову, а просто посмотрим спокойно, что мы имеем. Ты подаёшь напряжение на вход устройства и на выходе получаешь…
  – Ничего, – произнёс Нордлинджер мрачно.
  – Ничего, что ты мог бы измерить, – поправил я его. – Может быть, у тебя здесь и хорошие инструменты, Ли, но всё же я не думаю, что их возможности безграничны. Я готов поспорить, что где-то есть гении, которые не только представляют себе, каков характер излучения, выделяемого этой штукой, но и имеют специальные приборы, способные его измерить.
  – Тогда мне хотелось бы знать, что это такое, – сказал он, – поскольку я никогда не сталкивался ни с чем подобным.
  Я заметил:
  – Ли, ты ведь техник, а не учёный. Ты согласен с этим?
  – Конечно, я инженер до мозга костей.
  – Вот почему ты коротко подстрижен, а данное устройство было сконструировано длинноволосым, – я усмехнулся. – Или яйцеголовым.
  – Я по-прежнему хочу знать, где ты его взял.
  – Лучше бы ты подумал о том, куда мне его деть. У тебя есть сейф – по-настоящему надёжный?
  – Разумеется. – Он с опозданием прореагировал: – Ты хочешь, чтобы оно хранилось у меня?
  – В течение сорока восьми часов, – сказал я. – Если по прошествии этого времени я не потребую устройство обратно, тебе лучше передать его своему командованию вместе со всеми своими предварительными соображениями, и пусть они позаботятся о нём.
  Нордлинджер бросил на меня холодный взгляд.
  – Не знаю, не будет ли лучше передать его прямо сейчас. Сорок восемь часов могут лишить меня головы.
  – Пока ты здесь совершенно ни при чём и пострадать может только моя голова, – сказал я мрачно.
  Он взял в руки устройство.
  – Оно американское и не является частью оборудования, установленного здесь в Кьеблавике. Я хотел бы знать, откуда оно появилось.
  – Ты прав насчёт того, что устройство не здешнее, – сказал я. – Но я уверен, что оно принадлежало русским – и те желают получить его обратно.
  – Бог ты мой! – воскликнул он. – Да ведь тут полно американских деталей.
  – Может быть, русские таким образом решили снизить себестоимость. Может быть, они делают покупки в лучших супермаркетах. Я ничуть не удивлюсь, даже если вдруг окажется, что детали были изготовлены в Конго, – я просто хочу, чтобы ты оставил устройство здесь у себя.
  Он очень осторожно положил плату на стол.
  – О'кей, но я несколько изменю твоё условие. Я даю тебе двадцать четыре часа. Причём, ты не получишь устройство назад, пока всё не объяснишь.
  – Тогда я вынужден удовольствоваться этим, – сказал я. – При условии, что ты одолжишь мне свою машину. Я оставил "лендровер" в Лаугарватне.
  – Твоё нахальство просто беспредельно. – Нордлинджер сунул руку в карман и бросил на стол ключи от машины. – Ты найдёшь её на стоянке у ворот – это голубой "шевроле".
  – Я видел твой автомобиль и раньше. – Надев свою куртку, я прошёл в угол, чтобы забрать винтовки. – Ли, ты знаешь человека по имени Флит?
  Он на секунду призадумался.
  – Нет.
  – А Маккарти?
  – Старшина, которого ты видел в техническом отделе, носит фамилию Маккарти.
  – Это не тот, кто меня интересует, – сказал я. – Ещё увидимся, Ли. Съездим как-нибудь на рыбалку.
  – Смотри не попади в тюрьму.
  Я остановился в дверях.
  – Что заставляет тебя напутствовать меня подобным образом?
  Его руки сомкнулись над устройством.
  – Каждый, кто шляется с такой штукой, должен сидеть в тюрьме, – произнёс он с чувством.
  Я рассмеялся и оставил его созерцать своё нежданное приобретение. Чувство реальности Нордлинджера оказалось под угрозой. Он был инженер, не учёный, а любой инженер обычно работает по своду правил – длинному списку истин, прошедших испытание временем. У него есть склонность забывать, что свод правил первоначально был составлен учёными, людьми, которые не находят ничего странного в нарушении установившихся законов и видят в этом только новую возможность проникнуть ещё глубже в неразгаданные тайны Вселенной. Любой человек, который способен, не сбившись с шага, перейти от Ньютоновой механики до квантовой физики, готов поверить во всё, что угодно, в любой день недели. Ли Нордлинджер не относился к таким людям, но я был уверен, что создатель этого устройства был одним из них.
  Я нашёл машину и убрал в багажник винтовки вместе с боеприпасами. Пистолет Джека Кейза по-прежнему находился при мне в наплечной кобуре, и теперь ничто не портило линию моего костюма. Но от этого я не стал выглядеть более представительно: на куртке выделялись прожжённые отметины, оставленные тлеющим торфом из камина Кенникена, и разорванный рукав, пострадавший от пули, пролетевшей слишком близко в перестрелке у Гейзера. Вдобавок ко всему она, так же как и мои брюки, была равномерно заляпана грязью, и я своим внешним видом всё больше и больше напоминал бродягу, правда, чисто выбритого бродягу.
  Я забрался в машину и на низкой скорости пополз в сторону Международного аэропорта, размышляя по пути о том, что же Нордлинджер не смог рассказать мне про устройство. Если верить Ли, этот объект не мог существовать в природе, что определяло его большую важность для науки – важность, из-за которой люди погибали, лишались ног и заживо варились в кипящей воде.
  И ещё одна мысль вызывала у меня дрожь. Последние слова Кенникена, произнесённые им перед самым моим побегом из дома на берегу Сингваллаватна, ясно давали понять, что теперь моя собственная важность превышает важность устройства. Он был готов убить меня, не заполучив его сперва в свои руки, хотя прекрасно понимал, что, если я умру, устройство навсегда исчезнет вместе со мной.
  Нордлинджер доказал, что устройство имеет чрезвычайное научное значение, так что же во мне есть такого особенного, что делает меня ещё важнее? Нечасто в этом мрачном техническом мире случалось так, чтобы отдельный человек становился важнее научного достижения. Может быть, мы наконец вернулись к здравомыслию, хотя такое казалось мне маловероятным.
  В офис "Айслендэир" можно пройти через боковой вход, возле которого нет большого скопления публики, и, припарковав возле него машину, я зашёл внутрь. Пережив в дверях приятное столкновение с очаровательной стюардессой, я спросил у неё:
  – Элин Рагнарсдоттир нет поблизости?
  – Элин? Она в приёмной.
  Я прошёл в приёмную, где застал её в полном одиночестве. Увидев меня, она сразу же вскочила со своего кресла.
  – Алан, тебя не было так долго!
  – Мне понадобилось больше времени, чем я ожидал.
  Лицо её было напряжено, и в его выражении чувствовалась какая-то обеспокоенность.
  – У тебя не возникло никаких проблем?
  – Нет, по крайней мере, у меня. Я тут купила газету.
  Я забрал её из рук Элин.
  – Тогда что случилось?
  – Я думаю, тебе лучше… тебе лучше прочесть газету. – Она отвернулась.
  Я развернул её и увидел на первой странице фотографию, воспроизводящую мой сген дабх в натуральную величину. Заголовок под ним, набранный большими чёрными буквами, кричал: "ВИДЕЛИ ЛИ ВЫ ТАКОЙ НОЖ?!".
  Нож был найден торчащим в сердце человека, сидящего в машине, припаркованной на подъездной аллее возле дома в Лаугарватне. Этот человек оказался британским туристом по имени Джек Кейз. Дом и фольксваген, в котором Кейз был обнаружен, принадлежали Гуннару Арнарссону, находящемуся в данный момент в туристической экскурсии на пони. Дом был взломан и, по-видимому, подвергнут обыску. В отсутствие Гуннара Арнарссона и его жены Сигурлин Асгейрсдоттир представлялось невозможным сказать, пропало ли что-нибудь из дома. Возвращения обоих с нетерпением ждёт полиция.
  Нож был настолько необычен по форме, что полиция поручила газете опубликовать его фотографию. Каждого, кто видел такой нож или похожий, просили позвонить в ближайший полицейский участок. Там же имелась обведённая рамкой заметка, в которой нож совершенно верно идентифицировали как шотландский сген дабх, после чего автор заметки скатывался на псевдоисторическую болтовню.
  Полицейские также пытались найти серый "вольво", зарегистрированный в Рейкьявике; каждого, кто видел его, тоже просили связаться с полицией. Регистрационный номер приводился ниже.
  Я посмотрел на Элин.
  – Кажется поднялась большая суматоха, – сказал я тихо.
  – Это тот самый человек, с которым ты встречался у Гейзера?
  – Да.
  Я подумал о том, как не поверил Джеку Кейзу, в результате чего оставил его в бессознательном состоянии возле дома Кенникена. Возможно, он вовсе не заслуживал моего недоверия, поскольку я ни капли не сомневался в том, кто убил его. Кенникен имел мой сген дабх и Кенникен имел фольксваген – и, вероятно, Кенникен же наткнулся на Кейза, когда искал меня. Но почему Кейз был убит?
  – Это ужасно, – сказала Элин. – Погиб ещё один человек. – Её голос переполняло отчаяние.
  – Я не убивал его, – заявил я без обиняков.
  Она взяла в руки газету.
  – Как полиция узнала про "вольво"?
  – Это стандартная процедура, – ответил я. – Как только личность Кейза была установлена, полиция начала рыться во всём том, что он делал с тех пор, как прибыл в страну. Вскоре они выяснили, что он брал напрокат машину – и это был не фольксваген, в котором его обнаружили.
  Я был рад, что "вольво" скрыт от посторонних глаз в гараже Вальтира в Вике.
  – Когда Вальтир вернётся в Вик? – спросил я.
  – Завтра, – ответила Элин.
  Складывалось такое впечатление, что кольцо вокруг меня постепенно сужается. Ли Нордлинджер предоставил в моё распоряжение двадцать четыре часа; не приходилось надеяться на то, что Вальтир не проверит "вольво" сразу после того, как вернётся в Вик, – он может даже пойти в полицию в Рейкьявике, если почувствует уверенность в том, что это та самая машина, которую ищут. А когда полиция наложит свои руки на Сигурлин, тогда для меня, несомненно, прозвучит сигнал тревоги – я не мог себе представить, чтобы она сохранила молчание при виде трупа, оставленного возле её дома.
  Элин коснулась моей руки.
  – Что ты собираешься делать?
  – Не знаю, – ответил я. – В данный момент я хочу просто сесть и подумать.
  Я начал складывать вместе фрагменты головоломки, и постепенно она стала приобретать осмысленные очертания, основанные в основном на внезапной смене позиции Кенникена по отношению ко мне после того, как он захватил меня в плен. Поначалу он готов был пойти на всё, чтобы вырвать у меня устройство и с нездоровым наслаждением предвкушал предстоящую процедуру. Но затем Кенникен потерял интерес к устройству, объявив, что теперь важнее меня убить. И это случилось сразу после того, как он ответил на телефонный звонок.
  Я перебрал в уме последовательность событий. У Гейзера я рассказал Кейзу о моих подозрениях относительно Слейда, и Кейз согласился передать всё Таггарту. Вне зависимости от того, что произошло бы дальше, Слейда должны были подвергнуть тщательной проверке. Но я видел, как Слейд говорил с Кейзом перед тем, как Кенникен меня схватил. Что если Кейз вызвал у Слейда какие-то подозрения? Слейд умный человек – укротитель людей, – и, может быть, Кейз раскрылся под его давлением.
  Что должен был сделать Слейд? Ему следовало позвонить Кенникену и выяснить, не захватили ли меня в плен. Его прикрытие в глазах Таггарта должно оставаться безупречным любой ценой, и это было для него важнее, чем устройство. Он мог сказать: "Убей ублюдка!" Вот почему Кенникен так переменился.
  И не менее важно было убить Джека Кейза до того, как он поговорит с Таггартом.
  Мои действия оказались на руку Слейду, и когда я оставил Кейза возле дома Кенникена, Кенникен зарезал его моим ножом. Кенникен проследил, откуда появился фольксваген, и отправился на поиски, но не застав меня на месте, оставил в машине тело Кейза. Типичная тактика террористов.
  Я всё связал вместе, за исключением одного свободного конца, который сильно меня беспокоил. Почему, когда у Гейзера на меня набросилась банда Кенникена, Джек Кейз убежал, оставив меня в трудном положении? Он даже не пошевелил и пальцем, чтобы мне помочь; он не сделал ни единого выстрела в мою защиту, хотя имел при себе оружие. Я знал Джека Кейза, и это было для него весьма нехарактерно, что вместе с его видимым дружелюбием по отношению к Слейду составило базис моего недоверия к нему. Это беспокоило меня очень сильно.
  Но все эти события уже остались в прошлом, а мне следовало повернуться лицом к будущему и срочно принимать решение. Я спросил:
  – Ты выяснила, где Бьярни?
  Элин вяло кивнула.
  – Он совершает рейс Рейкьявик – Хефн и будет в Рейкьявике сегодня днём.
  – Он нужен мне здесь, – сказал я. – И ты будешь сидеть в этом офисе до тех пор, пока он тут не появится. Ты не выйдешь отсюда даже для того, чтобы поесть. Можешь попросить, чтобы тебе что-нибудь принесли прямо сюда. И что наиболее важно, ты не должна появляться в людных местах аэропорта, гам слишком много глаз, которые пытаются найти тебя и меня.
  – Но я не могу оставаться здесь вечно, – запротестовала она.
  – Ты останешься здесь только до прибытия Бьярни. После этого ты расскажешь ему всё, что сочтёшь нужным – можешь даже рассказать ему правду. Потом ты объяснишь ему, что он должен сделать.
  Она нахмурилась.
  – То есть?
  – Пусть он посадит тебя на самолёт и увезёт подальше отсюда, причём сделает это, избегая официальных каналов. Он может даже переодеть тебя стюардессой и протащить на борт как члена экипажа, но ты не должна появляться в общественных местах в качестве обычного пассажира.
  – Но я не уверена, что у него это получится.
  – Боже мой! – воскликнул я. – Если ему по силам переправлять из Гренландии контрабандой ящики с "карлсбергом", то он вполне способен отправить туда и тебя. Подумай сама, оказаться в Гренландии будет для тебя совсем неплохо; ты можешь оставаться в Нарсассуаке до тех пор, пока всё не утихнет. Даже Слейд, несмотря на свою сообразительность, не догадается искать тебя там.
  – Я не хочу уезжать.
  – Ты уедешь, – сказал я твёрдо. – Мне не нужно, чтобы ты путалась под ногами. Если ты считаешь, что в последние несколько дней тебе пришлось пережить суровые испытания, то по сравнению с последующими двадцатью четырьмя часами они покажутся тебе романтической идиллией. Я хочу, чтобы ты убралась отсюда, Элин, и клянусь всем на свете, на этот раз ты меня послушаешься.
  – Так, значит, ты думаешь, что я для тебя бесполезна, – произнесла она с горечью.
  – Нет, я так не думаю, и ты доказала мне это. Всё, что тебе приходилось делать за последнее время, шло вразрез с твоими собственными убеждениями, но тем не менее ты осталась со мной. В тебя даже стреляли и ранили, но ты по-прежнему оказывала мне помощь.
  – Потому что я люблю тебя, – сказала она просто.
  – Я знаю – и я тоже тебя люблю. Вот почему я хочу, чтобы тебя здесь не было. Я не хочу, чтобы тебя убили.
  – А как же ты? – спросила она.
  – Я – совсем другое дело, – произнёс я уверенно. – Я профессионал. Я знаю, что делать и как делать, а ты нет.
  – Кейз тоже был профессионал – и он умер. Так же как и Грахам, или как там его звали на самом деле. И этот человек, Волков, который пострадал у Гейзера, – он тоже профессионал. Ты сам говорил, что до сих пор в этом деле урон несут только профессионалы. Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось, Алан.
  "Я также говорил, что до сей поры не пострадал ни один случайный свидетель", – подумал я про себя и произнёс вслух:
  – Ты просто ни в чём неповинный свидетель, Элин, – и мне хотелось бы, чтобы ты оставалась им и дальше.
  Я должен был сделать что-то, чтобы она поняла всю серьёзность сложившейся ситуации. Я окинул взглядом комнату и, убедившись, что в ней по-прежнему никого нет, быстро скинул с себя куртку и снял с плеча кобуру Кейза вместе с пистолетом. Я взял пистолет в руку и спросил:
  – Знаешь, как с ним обращаться?
  Её глаза расширились.
  – Нет!
  Я показал на затвор.
  – Если ты оттянешь его назад, пуля попадёт в ствол. Ты отодвигаешь в сторону вот этот рычаг, защёлку предохранителя, затем прицеливаешься и давишь на курок. При каждом нажатии из ствола будет вылетать пуля, пока ты не израсходуешь все восемь патронов. Поняла?
  – Думаю, что да.
  – Повтори.
  – Я оттягиваю назад верхнюю часть пистолета, отодвигаю защёлку предохранителя и давлю на курок.
  – Всё верно. Только правильнее будет нажимать на курок, а не давить на него, но сейчас не время вдаваться в такие тонкости. – Я убрал пистолет обратно в кобуру, которую вложил ей в руки. – Если кто-нибудь попытается заставить тебя сделать то, что ты не хочешь, просто направь на него пистолет и начинай стрелять. Может быть, ты никуда и не попадёшь, но, по крайней мере, у кого-то появятся седые волосы.
  Единственное, что способно напугать профессионала, это оружие в руках дилетанта. Если в вас стреляет другой профессионал, вы знаете, что он стреляет точно, и имеет шанс увернуться от пули. А дилетант может убить вас чисто случайно.
  Я сказал:
  – Пройди в уборную и пододень кобуру под свою куртку. Когда ты вернёшься, меня здесь уже не будет.
  Она смирилась с окончательностью ситуации, так же как и с пистолетом.
  – Что ты намерен делать?
  – Всякому терпению приходит конец, – сказал я. – Я устал бежать, поэтому собираюсь начать охотиться сам. Пожелай мне удачи.
  Она приблизилась и мягко поцеловала меня. В её глазах стояли непролитые слёзы, и пистолет в кобуре был тяжёлым куском железа, разделяющим нас. Я похлопал её пониже спины и напутствовал:
  – Сделай всё, как я сказал.
  Она повернулась и вышла из комнаты. Когда дверь за ней закрылась, я тоже покинул офис.
  
  Глава девятая
  1
  
  "Шевроле" Нордлинджера был слишком длинным, слишком широким, имел слишком мягкие рессоры, и он не особенно обрадовал бы меня в Обиггдире, но именно в такой машине я нуждался, чтобы с максимальной скоростью добраться до Рейкьявика по Интернациональному хайвею, который являлся единственным участком дороги с хорошим покрытием во всей Исландии. Двадцать пять миль до Хафнарфьердура я проехал со скоростью восемьдесят миль в час и разразился проклятиями, когда меня притормозил плотный поток транспорта возле Копавогура. На полдень у меня была назначена встреча в магазине сувениров туристического агентства "Нордри", и я не хотел на неё опаздывать.
  Туристическое агентство "Нордри" находилось на Хафнарстраетн. Я припарковал машину на боковой улочке и зашагал по направлению к центру города, постепенно спускаясь с холма. Я совсем не собирался заходить в "Нордри", да и что мне там было делать, если устройство лежало у Нордлинджера в сейфе? Я прошёлся по Хафнарстраетн и заглянул в книжный магазин напротив "Нордри". Над магазином находилось небольшое кафе, куда можно было подняться по лестнице, чтобы почитать книжку за чашечкой кофе. Я купил себе для прикрытия газету и поднялся наверх.
  Ещё не закончилось утреннее затишье перед предстоящим полуденным наплывом посетителей, поэтому я без проблем нашёл себе место возле окна и заказал оладьи с чашечкой кофе. Раскрыв газету, я посмотрел в окно на людную улицу внизу и обнаружил, что, как и предполагал, отсюда открывался прекрасный вид на туристическое агентство, расположенное через дорогу. Тонкие тюлевые занавески не мешали мне вести наблюдение, но в то же время через них было невозможно разглядеть меня с улицы.
  На улице царило оживление. Туристский сезон недавно начался, и первые закалённые путешественники уже обшаривали магазины в поисках сувениров и относили домой свою добычу. Их было легко узнать по фотоаппаратам на шее и путеводителям в руках, но я внимательно осматривал каждого из них, поскольку человек, которого я искал, мог посчитать удобным скрыться под личиной туриста.
  Это был выстрел наугад, сделанный мною на том основании, что куда бы я ни направился в Исландии, везде меня поджидала оппозиция. Я последовал инструкциям, данным мне по прибытии, и поехал в Рейкьявик окружным путём, в результате чего наткнулся на Линдхольма. Я зарылся в землю в Асбьюрги, и Грахам возник из сумрака ночи. Правда, это произошло из-за радиомаяка, установленного на "лендровере", но всё же такое случилось. Флит поджидал меня и выстрелил в "лендровер" из тщательно спланированной засады, повинуясь приказу, цель которого по-прежнему оставалась для меня загадкой. И всё же он, как и Линдхольм, знал, где меня ждать. Кенникен набросился на меня возле Гейзера, и я выпутался из этой неприятной ситуации, оказавшись на волоске от смерти.
  А теперь кто-то должен был ждать моего визита в туристическое агентство "Нордри". Шансы на это были невелики, но исходя из моего прошлого опыта, казалось логичным предположить, что данное место тоже находится под наблюдением. Поэтому я проявлял более чем ординарный интерес к прохожим, прилежно заглядывающим в витрины магазинов, надеясь на то, что если Кенникен устроил на меня засаду, то я смогу опознать его людей. Он не имел возможности привезти с собой в Исландию целую армию, а я тем или иным путём уже успел познакомиться со многими его подчинёнными.
  Несмотря на это, мне потребовалось целых полчаса, чтобы его заметить, что объяснялось необычным углом зрения, под которым я вёл наблюдение – сверху. Весьма непросто забыть лицо, увиденное в первый раз через перекрестье оптического прицела, но всё же только когда он поднял голову, я узнал в нём одного из моих преследователей, которые находились вместе с Кенникеном на другом берегу реки Тунгнаа.
  Он неспешно прогуливался по улице, разглядывая витрины магазинов, расположенных рядом с "Нордри", и выглядел примерным туристом с подобающими ему фотокамерой, городским путеводителем и пачкой почтовых открыток. Я подозвал официантку и оплатил свой счёт, чтобы иметь возможность быстро сорваться с места, но оставил за собой столик, заказав ещё одну чашечку кофе.
  Он не мог заниматься такой работой в одиночестве, и меня интересовали его взаимоотношения со случайными прохожими. По мере того как уходило время, он проявлял всё большее беспокойство, непрерывно сверяясь со своими часами, а ровно в час дня перешёл к конкретным действиям. Он поднял руку и кого-то подозвал, после чего в поле моего зрения появился другой человек, который пересёк улицу и направился к нему.
  Я залпом допил свой кофе и, сбежав вниз по лестнице, притаился за прилавком с газетами, наблюдая за своими друзьями через стеклянную дверь книжного магазина. К ним присоединился ещё один персонаж, которого я узнал немедленно – это был не кто иной, как мой старый знакомый Ильич, по неосторожности обеспечивший меня бутановой бомбой. Они некоторое время посовещались, после чего Ильич вытянул руку и постучал по своим часам, выразительно пожимая плечами. Они все дружно повернулись и зашагали по улице в направлении Постусстраети, а я последовал за ними.
  По тем отрывочным действиям, свидетелем которых я стал, складывалось впечатление, что им известно не только место, в котором у меня должно состояться рандеву, но и его время. Они покинули свой пост ровно в час дня, как конторские служащие, заканчивающие работу по звонку. Я не особенно бы удивился, если бы вдруг оказалось, что они знают и пароль.
  На углу Постусстреаети двое из них сели в припаркованную там машину и уехали, а Ильич, резко повернув направо, пересёк улицу и быстрым шагом направился к отелю "Борг", в котором он скрылся, как кролик в норке. Я на мгновение задержался, а затем вошёл в здание следом за ним.
  Он не снизил скорости возле стойки для того, чтобы взять ключ, а сразу же поднялся на второй этаж со мною на хвосте. Он прошёл по коридору и постучал в дверь, а я в ту же секунду сделал резкий разворот и снова спустился вниз, где сел за столик в гостиной, откуда мне открывался хороший вид на фойе. Это означало очередную обязательную чашечку кофе, которым я и так уже был переполнен, но таковым является наказание для тех, кто занимается слежкой. Я развернул перед собой газету и стал ждать, когда Ильич появится снова.
  Тот отсутствовал недолго – не более двадцати минут, и когда он появился, я испытал чувство триумфа, поскольку теперь знал, что мои подозрения подтвердились и все действия, предпринятые мною в Исландии, полностью оправданы. Он спускался по лестнице, с кем-то разговаривая – и этот кто-то был Слейд!
  Они прошли через гостиную, направляясь к залу ресторана, и Слейд миновал мой столик не далее чем в шести футах. Следовало предположить, что Слейд ждал в своём номере отчёта, позитивного или негативного, а теперь решил немного подкрепиться. Я переместился в своём кресле, следя за тем, куда они сядут, и во время шумной церемонии рассаживания по местам я быстро встал и, пройдя в фойе, скрылся там из виду.
  Двумя минутами позже я был на втором этаже и стучался в ту же дверь, в которую стучал Ильич, надеясь, что мне никто не ответит. Так и произошло, поэтому, достав из своего бумажника пластиковую карточку, я при помощи нехитрого трюка вошёл внутрь. Этому фокусу я научился в школе – Департамент тренировал меня хорошо.
  Я был не настолько глуп, чтобы обыскивать багаж Слейда. Если он так сообразителен, как мне казалось, то ему ничего не стоило, бросив беглый взгляд на свой чемодан, понять, что его открывали. Это стандартная оперативная процедура в нашей работе, а Слейд имел здесь двойное преимущество – его тренировали обе стороны. Но я внимательно осмотрел двери гардероба, дабы убедиться в том, что на них нет тонких волосков, приклеенных к створкам капелькой слюны, чтобы они отскочили, если гардероб откроют. Всё было чисто, поэтому я открыл двери, зашёл внутрь и приготовился ждать в темноте.
  Мне пришлось провести в ожидании долгое время, но я был к этому готов, так как знал, что Слейд большой гурман, и всё же у меня вызывало интерес то, как он справится с блюдами исландской кухни, которая, мягко говоря, являлась весьма своеобразной. Нужно быть настоящим исландцем, чтобы по достоинству оценить хакарл – сырое акулье мясо, выдержанное в песке в течение нескольких месяцев, или солёную китовую ворвань.
  Было уже без четверти три, когда Слейд вернулся назад, и к этому времени мой собственный желудок начал жаловаться на недостаток внимания; он получил большое количество кофе, но очень мало твёрдой пищи. Ильич вошёл вместе с ним, и поначалу меня удивило, что Слейд говорит по-русски, как коренной носитель языка, но затем я понял, в чём здесь дело. Он ведь и на самом деле был русский, как и Гордон Лонсдейл, ещё один представитель его профессии.
  Ильич спросил:
  – Так, значит, всё откладывается до завтра?
  – До тех пор, пока не станет ясно, чего добился Вацлав, – ответил Слейд.
  – Я думаю, это ошибка, – сказал Ильич. – Я уверен, что Стюартсен не подойдёт к туристическому агентству. Кстати, вы уверены в достоверности информации?
  – Уверены, – ответил Слейд коротко. – И он появится там в течение ближайших четырёх дней. Мы все недооценивали Стюарта.
  Я улыбнулся в темноте. Было приятно услышать такое добровольное признание. Я пропустил то, что он сказал дальше, но Ильич ответил:
  – Разумеется, мы не станем ничего делать с тем свёртком, который он с собой принесёт. Мы позволим ему избавиться от него в агентстве, а затем будем следовать за ним, пока он не окажется в одиночестве.
  – А потом?
  – Мы убьём его, – произнёс Ильич бесстрастно.
  – Да, – сказал Слейд. – Но тело не должно быть найдено. Мы и так уже создали слишком громкое паблисити; Кенникен просто сошёл с ума, когда оставил тело Кейза в фольксвагене. – Последовала короткая пауза, после чего он произнёс задумчиво: – Интересно, что Стюарт сделал с Филипсом?
  На этот риторический вопрос Ильич не смог найти ответа, и Слейд подытожил:
  – Хорошо, ты вместе с остальными займёшь свой пост у агентства "Нордри" завтра в одиннадцать. Я хочу, чтобы вы позвонили мне сразу же, как только заметите Стюарта. Это понятно?
  – Вас поставят в известность, – сказал Ильич. Я услышал, как дверь открылась. – Где Кенникен? – спросил он.
  – То, что делает Кенникен, тебя не касается, – ответил Слейд резко. – Ты можешь идти.
  Дверь захлопнулась.
  Немного погодя до меня донёсся шорох бумаги и скрип, сопровождаемый металлическим щелчком. Я слегка приоткрыл дверь гардероба и одним глазом заглянул в комнату. Слейд сидел в кресле с газетой на коленях и подносил огонь зажигалки к толстой сигаре. Прикурив, он обвёл взглядом комнату в поисках пепельницы. Она стояла на ночном столике, поэтому ему пришлось привстать и передвинуть своё кресло так, чтобы пепельница оказалась под рукой.
  Это оказалось на руку и мне, потому что, передвинув кресло, он повернулся ко мне спиной. Я достал из кармана авторучку и очень медленно открыл дверь гардероба. Комната была маленькой, и поэтому мне понадобилось сделать только два шага, чтобы приблизиться к нему. Я не произвёл ни единого звука, но, возможно, это частичное изменение в освещённости комнаты заставило его начать поворачивать голову. Я прижал кончик ручки к складке жира у него на затылке и произнёс:
  – Оставайся на месте или лишишься головы.
  Слейд застыл, и, нагнувшись, я сунул другую руку за лацкан его пиджака, где обнаружил пистолет в наплечной кобуре. Похоже, что теперь все носили с собой пистолеты, и я быстро становился экспертом по части разоружения людей.
  – Я не хочу, чтобы ты двигался, – сказал я и отступил назад. Передёрнув затвор пистолета, я убедился, что он заряжен, и передвинул в боевое положение предохранитель.
  – Вставай.
  Он послушно поднялся на ноги, всё ещё сжимая в руках газету. Я сказал:
  – Подойди к стене, что прямо перед тобой и обопрись об неё, широко раздвинув руки.
  Отступив ещё немного назад, я критически наблюдал за тем, как он выполняет мои указания. Он знал, что я собираюсь делать, это самый безопасный способ обыскать человека. Будучи Слейдом, он попытается извлечь для себя выгоду из этой процедуры, поэтому я сказал:
  – Отодвинь свои ноги от стены и обопрись о неё посильнее.
  Находясь в таком положении, он сразу же потеряет равновесие, если попытается что-нибудь предпринять, – это позволит мне опередить его на решающую долю секунды.
  Он, шаркнув подошвами, отодвинул ноги назад, и я увидел, как задрожали его запястья, когда приняли на себя вес тела. Затем я быстро обшарил его карманы и бросил их содержимое на кровать. У него не имелось с собой другого оружия, если только не считать оружием шприц для подкожных инъекций, а я решил его расценивать именно так, после того как, раскрыв бумажник, увидел ампулы, которые к нему прилагались. Зелёная слева для того, чтобы вызвать у человека глубокий шестичасовой нокаут; красная справа гарантирует смерть через тридцать секунд.
  – Теперь подогни колени и очень медленно опускайся на пол по стене.
  Его колени ослабли, и я привёл его в ту позицию, которую когда-то заставил принять Флита – лёжа лицом вниз с руками, широко раскинутыми в стороны. Требовался человек в лучшей физической форме, чем Слейд, чтобы наброситься на меня из такого положения; Флит мог сделать это, если бы я не упёр ему в позвоночник дуло его винтовки, а Слейд был не так молод и успел отрастить себе солидное брюшко.
  Он лежал, повернув голову набок, его правая щека прижалась к ковру, а левый глаз смотрел на меня, сверкая злобой. Он заговорил в первый раз.
  – Ты уверен, что сегодня днём ко мне никто не должен прийти?
  – У тебя есть все основания побеспокоиться об этом, – сказал я. – Если кто-нибудь откроет дверь в номер, ты покойник. – Я улыбнулся. – Мне будет очень жаль, если это окажется всего лишь горничная, тогда ты погибнешь совершенно зазря.
  Он произнёс с возмущением:
  – Какого чёрта ты делаешь, Стюарт? Ты что, сошёл с ума? Я уверен, что так и есть – я рассказал об этом Таггарту, и он со мной согласился. Теперь убери пистолет и позволь мне подняться на ноги.
  – Я должен признать, что ты совершил неплохую попытку, – произнёс я с восхищением. – Тем не менее если ты напряжёшь хотя бы один мускул для того, чтобы встать, я пристрелю тебя на месте.
  Его ответной реакцией было быстрое подёргивание века на том единственном глазу, который я мог видеть. Через некоторое время он сказал:
  – Тебя повесят за это, Стюарт. Измена по-прежнему считается самым тяжким преступлением.
  – Очень жаль, – заметил я. – Во всяком случае тебя не повесят, поскольку то, что ты совершил, не является изменой – это простой шпионаж. Насколько я знаю, шпионов не вешают – по крайней мере, в мирное время. Тебя бы сочли изменником, если бы ты был англичанин, но тебе не грозит печальная участь предателя родины, ведь ты русский.
  – Ты, точно, сошёл с ума, – произнёс он с отвращением.
  – Я русский!
  – Ты такой же англичанин, как Гордон Лонсдейл канадец.
  – Ох, подожди пока Таггард до тебя доберётся, – оказал Слейд. – Он пропустит тебя через мясорубку.
  Я поинтересовался:
  – О чём ты здесь совещался с представителем оппозиции, Слейд?
  Ему удалось собрать достаточно искусственного негодования для того, чтобы выплюнуть с яростью:
  – Чёрт возьми! Эта моя работа! Ты делал то же самое; когда-то ты был правой рукой Кенникена. Я просто выполняю приказы – в отличие от тебя.
  – Это интересно, – заметил я. – Твоё задание весьма любопытно. Расскажи мне о нём побольше.
  – Я не собираюсь ничего рассказывать предателю, – ловко увернулся он.
  Должен признаться, что в тот момент я в первый раз по-настоящему оценил Слейда. Лёжа на полу в унизительной позе под дулом пистолета, направленного ему в затылок, он не отступал ни на дюйм и приготовился вести борьбу до конца. Я сам был в его положении, когда работал рядом с Кенникеном в Швеции, и знал, как сильно портит нервы такая жизнь – никогда не знаешь, в какой из дней твоё прикрытие рухнет. И вот он по-прежнему пытается убедить меня в том, что он чист, как патентованное моющее средство, и стоило мне поддаться ему хотя бы на долю секунды и позволить взять над собой верх, как в то же мгновение я был бы покойником.
  Я сказал:
  – Заканчивай, Слейд. Я слышал, как ты приказал Ильичу убить меня. Только не говори мне, что этот приказ ты тоже получил от Таггарта.
  – Да, – произнёс он, не моргнув глазом. – Он думает, что ты переметнулся на другую сторону. Хотя, принимая во внимание твоё поведение, я не могу винить его за это.
  Я чуть не рассмеялся от такой наглости.
  – Чёрт возьми, ну ты хорош! – воскликнул я. – Ты лежишь здесь, уткнувшись лицом в ковёр, и рассказываешь мне такие вещи. Полагаю, Таггарт также приказал тебе попросить русских сделать для него эту работу.
  Слейд оттянул назад щеку, приоткрыв рот в искажённой полуулыбке.
  – Такое случалось и раньше, – сказал он. – Ты ведь убил Джимми Биркби.
  Мой палец невольно сжался на курке, и мне пришлось сделать глубокий вдох для того, чтобы расслабиться. Стараясь, чтобы мой голос звучал ровно, я произнёс:
  – Ты никогда не находился ближе к смерти, чем сейчас, Слейд. Тебе не следует упоминать Биркби – это для меня больное место. Давай не будем больше ломать комедию. С тобой всё кончено, и я знаю это совершенно определённо. Ты должен пролить свет на многие вещи, которые меня интересуют, и ты должен говорить быстро, поэтому начинай.
  – Убирайся к дьяволу, – сказал он угрюмо.
  – В данный момент ты находишься к нему гораздо ближе меня, – заметил я. – Позволь, я изложу всё следующим образом. Лично меня абсолютно не волнует, англичанин ты или русский. Меня также не беспокоит и патриотизм, я уже прошёл через это. Моя неприязнь к тебе чисто персональная, основанная на межчеловеческих отношениях, если хочешь. Она же является мотивом для большинства убийств. Элин чуть не застрелили в Асбьюрги по твоей инструкции, и я только что слышал, как ты приказал своему человеку убить меня. Если я убью тебя сейчас, то это будет просто самозащита.
  Слейд слегка приподнял свою голову и повернул её так, чтобы иметь возможность смотреть на меня прямо.
  – Но ты не сделаешь этого, – сказал он.
  – Да?
  – Да, – произнёс он уверенно. – Я говорил тебе и раньше – у тебя слишком мягкая сердцевина. Ты мог бы убить меня при других обстоятельствах; если бы я, например, побежал, или мы стреляли бы друг в друга. Но ты не убьёшь меня, пока я лежу на полу. Ты английский джентльмен.
  Последние слова он произнёс как ругательство.
  – Я не стал бы полагаться на это, – сказал я. – Может быть, шотландцы чем-то отличаются.
  – Не настолько, чтобы разница могла иметь значение, – произнёс он спокойно.
  Он без дрожи смотрел в дуло направленного на него пистолета, и я был вынужден с ним согласиться. Слейд знал людей и прекрасно себе представлял, как я отношусь к убийству. Он также знал, что если попытается наброситься на меня, то я пристрелю его без всяких колебаний. Он находился в полной безопасности, пока лежал на полу в беззащитной позе, но перейти к действиям означало в корне изменить ситуацию.
  Он улыбнулся.
  – Ты уже доказал это. Ты выстрелил Юрию в ногу – а почему не в сердце? По словам Кенникена, ты стрелял через ту реку с такой точностью, что мог спокойно побрить любого из его людей, избавив тем самым от необходимости обращаться к цирюльнику. Ты должен был убить Юрия, но ты этого не сделал!
  – Может быть, в то время у меня не было подходящего настроения. Я убил Григория.
  – В пылу борьбы. Когда решалось, ты или он. Любой человек способен принять решение в такой ситуации.
  У меня появилось тревожное ощущение, что инициатива уходит из моих рук, и я должен был завладеть ей снова. Я сказал:
  – Ты не сможешь говорить, если умрёшь, а тебе многое нужно рассказать. Давай начнём нашу беседу с электронного устройства – что это такое?
  Он посмотрел на меня с ненавистью и упрямо поджал губы.
  Я взглянул на пистолет, который держал в руке. Бог знает почему Слейд носил с собой этот пугач тридцать второго калибра – пистолет почти такой же тяжёлый, как и современный тридцать восьмой, но лишённый его убойной силы. Но возможно, он был великолепный стрелок, способный поразить мишень в любую точку, и это не имело для него большого значения. При стрельбе в оживлённом месте более важно свести к минимуму выброс пламени из дула и производимый шум. Из подобного пистолета вполне можно выстрелить на многолюдной улице так, чтобы никто не обратил на это особого внимания.
  Я посмотрел ему в глаза, а затем послал пулю в тыльную сторону его правой ладони. Его рука конвульсивно дёрнулась, и с губ сорвался сдавленный стон, когда дуло пистолета снова оказалось направленным ему в голову. От выстрела даже не задрожали оконные стёкла.
  Я сказал:
  – Может быть, я и не убью тебя, но зато разрежу на части, кусочек за кусочком, если ты не начнёшь вести себя как следует. Я слышал от Кенникена, что у меня лёгкая рука в хирургических операциях. Существуют и худшие вещи, чем просто дать себя застрелить. Спроси об этом Кенникена при случае.
  Кровь сочилась из его простреленной ладони и пачкала ковёр, но он лежал неподвижно, не сводя пристального взгляда с пистолета в моей руке. Из его рта высунулся язык и облизал пересохшие губы.
  – Проклятый ублюдок! – прошептал он.
  Зазвонил телефон.
  Пока мы смотрели друг на друга, он успел издать четыре звонка. Я обогнул Слейда, держась подальше от его ног, и взял в руки весь телефонный аппарат. Опустив телефон на пол рядом с ним, я сказал:
  – Ты ответишь на звонок и помни при этом две вещи – то, что я хочу слышать обе части разговора, и то, что у твоего толстого тела много других частей, над которыми я могу поработать. – Я повёл дулом пистолета. – Возьми трубку.
  Он неуклюже снял трубку левой рукой.
  – Да?
  Я снова повёл пистолетом, и он повернул трубку так, что я смог услышать скрипучий голос:
  – Это Кенникен.
  – Будь естественен, – прошептал я.
  Слейд облизал губы.
  – Что такое? – спросил он хрипло.
  – Что произошло с твоим голосом? – поинтересовался Кенникен.
  Слейд хмыкнул, не сводя глаз с пистолета в моей руке.
  – Я немного простудился. Что тебе нужно?
  – Я схватил девушку.
  Наступила тишина, и я почувствовал, как сердце гулко бьётся в моей груди. Слейд побледнел, когда увидел, как мой палец согнулся вокруг курка и медленно увеличил давление. Я выдохнул:
  – Где?
  Слейд нервно кашлянул.
  – Где вы её нашли?
  – В Кьеблавикском аэропорту – она скрывалась в офисе Айслендэир. Мы знали, что её брат пилот, и мне пришла в голову идея поискать девушку там. Мы забрали её без всяких проблем.
  Мне стало ясно, что это правда.
  – Где она теперь? – прошептал я на ухо Слейду, приставив пистолет к его затылку.
  Он задал вопрос, и Кенникен ответил:
  – В обычном месте. Когда мне тебя ждать?
  – Ты будешь очень скоро. Я плотнее прижал дуло к его жирному загривку и почувствовал, как он вздрогнул.
  – Я выезжаю прямо сейчас, – сказал Слейд, и я быстро оборвал связь, нажав на рычаг телефона.
  Я отскочил назад на тот случай, если он попытается предпринять что-нибудь, но он просто лежал, не сводя глаз с телефонного аппарата. Мне хотелось кричать, но сейчас не было времени на то, чтобы выражать свои эмоции. Я сказал:
  – Слейд, ты ошибался – я способен тебя убить. Теперь ты знаешь это, не так ли?
  В первый раз я обнаружил в нём признаки страха. Его второй подбородок и нижняя губа дрожали так, что он стал походить на толстого мальчика, готового расплакаться. Я спросил:
  – Где находится обычное место?
  Он посмотрел на меня с ненавистью и ничего не ответил. Я был в затруднительном положении; если я его убью, то ничего от него не узнаю, и в то же время я не мог нанести ему слишком сильные повреждения, поскольку хотел, чтобы он был в состоянии совершить небольшую прогулку по улицам Рейкьявика, не привлекая к себе ненужного внимания. Всё же он не знал о моей проблеме, поэтому я сказал:
  – Ты всё ещё будешь жив, когда я закончу над тобой работать, но тебя это вряд ли обрадует.
  Я послал пулю в пол рядом с его левым ухом, и он вздрогнул всем телом. Звук выстрела снова оказался на редкость тихим, и я подумал, что, должно быть, он раскрутил патроны и отсыпал немного пороха, чтобы уменьшить шум. Этот старый трюк обычно применяют, когда необходимо вести огонь, не привлекая к себе внимания, и если всё сделать правильно, пистолет будет стрелять на несколько меньшее расстояние, но пуля по-прежнему сохранит свою убойную силу. Такой метод гораздо лучше, чем использовать глушитель, эффективность которого сильно переоценивают. Глушитель хорош для одного бесшумного выстрела – после этого стальная вата внутри него уплотняется и обратное давление возрастает настолько сильно, что стрелок рискует остаться без руки.
  Я сказал:
  – Хотя я и неплохой стрелок, но всё же мои способности не беспредельны. К тому же только ты один знаешь точность этого пистолета. Мне кажется, что он немного забирает влево, поэтому если я попытаюсь прострелить твоё правое ухо, есть все шансы на то, что пуля застрянет у тебя в черепе.
  Я немного переместил пистолет и прицелился. Он сломался – его нервы полностью сдали.
  – Ради Бога – прекрати! – Эта разновидность русской рулетки пришлась ему не по вкусу.
  Я прошептал ему на ухо:
  – Где находится обычное место?
  Его лицо было покрыто испариной.
  – У Сингваллаватна.
  – Тот самый дом, в который меня привезли после Гейзера?
  – Верно.
  – Надеюсь, что ты не ошибся, – сказал я. – Поскольку я не собираюсь тратить время на бесплодные поиски по всей Южной Исландии. – Я опустил пистолет, и на лице Слейда появилось облегчение. – Рано радуешься, – заметил я. – Надеюсь, ты не рассчитываешь на то, что я оставлю тебя здесь.
  Я подошёл к тумбочке у изножья кровати и открыл крышку его чемодана. Я достал оттуда чистую рубашку и бросил её ему.
  – Разорви рубашку на полосы и перевяжи свою руку. Оставайся на полу и не поддавайся разным хитроумным идеям насчёт того, как на меня наброситься.
  Пока он неуклюже рвал рубашку, я порылся в его чемодане и нашёл там две обоймы с патронами 0.32 калибра. Прихватив их с собой, я подошёл к гардеробу и достал из него плащ Слейда, карманы которого были мною уже обысканы.
  – Стань лицом к стене и надень вот это.
  Я внимательно наблюдал за ним, готовый к любым неожиданностям. Я знал, что если сделаю хотя бы один неверный шаг, он сумеет извлечь из этого всё возможное преимущество. Человек, который оказался способен просочиться в самое сердце Британской разведки, не мог быть глупым. Ошибки, которые допустил Слейд, причиняли ему сильное беспокойство, и он изо всех сил пытался их исправить, избавившись от меня. Если я не буду соблюдать осторожность, он ещё вполне сможет выбраться из трудного положения.
  Взяв с кровати паспорт и бумажник Слейда, я сунул их в свой карман, после чего швырнул ему через комнату шляпу, которая опустилась на пол у его ног.
  – Сейчас мы выйдем на улицу. Ты будешь держать перевязанную руку в кармане своего плаща и вести себя, как английский джентльмен, коим ты не являешься. Одно неверное движение, и я пристрелю тебя на месте, даже если это будет происходить посередине Хафнарстраети. Я надеюсь, ты понимаешь, что Кенникен совершил большую ошибку, схватив Элин.
  Он произнёс, стоя лицом к стене:
  – Я предупреждал тебя об этом ещё в Шотландии. Я просил тебя не вовлекать её в операцию.
  – Весьма предусмотрительно с твоей стороны, – заметил я. – Но если с нею что-нибудь случится, ты покойник. Возможно, раньше ты и не ошибался, когда рассуждал о моей неспособности совершить убийство, но, надеюсь, теперь ты не станешь на это рассчитывать, поскольку один волос с головы Элин важнее для меня, чем всё твоё паршивое толстое тело. Тебе лучше поверить мне, Слейд. Я сдержу своё слово.
  Я увидел, как он вздрогнул.
  – Я верю тебе, – произнёс он тихо.
  Я решил, что он и на самом деле мне поверил. Он знал, что теперь ему противостоит нечто более примитивное, чем патриотизм или преданность человека своей общественной группе. Это было более фундаментальное чувство, и хотя я, возможно, не убил бы его за то, что он шпион, я способен безжалостно застрелить всякого, кто встанет между мной и Элин.
  – Хорошо, – сказал я. – Возьми свою шляпу и выходи.
  Я вывел его в коридор, заставил закрыть дверь, а затем забрал ключ. Я перекинул через руку одну из его курток, чтобы скрыть пистолет, и пошёл следом за ним, держась в шаге позади и немного справа.
  Мы покинули отель и зашагали по улицам Рейкьявика в направлении того места, где я оставил машину Нордлинджера.
  – Ты сядешь за руль, – сказал я.
  Усаживаясь в машину, мы совершили несколько замысловатых балетных па. Открывая дверь и усаживая его внутрь, мне следовало постоянно следить за тем, чтобы он ни на секунду не получил надо мной преимущества, и в то же время наши ужимки не должны были привлекать внимания прохожих. Наконец мне удалось усадить его за руль и устроиться самому на заднем сиденье.
  – Теперь поезжай, – приказал я.
  – Но моя рука, – запротестовал он. – Боюсь, у меня не получится.
  – Ты сделаешь это. И меня ничуть не беспокоит, какую боль ты будешь испытывать. Ты ни на секунду не превысишь скорость тридцать миль в час. И даже не думай о том, чтобы направить машину в канаву или вызвать аварию каким-либо ещё способом. И причина, по которой ты не должен об этом думать, находится вот здесь. – Я прижал к его затылку холодное дуло пистолета. – Это будет всю дорогу находиться позади тебя. Представь, что ты заключённый в сталинских застенках, а не один из его мальчиков. Опробованный метод казни – неожиданная пуля в затылок, не так ли? Но если ты сделаешь что-нибудь рискованное, то свою пулю ты получишь совершенно точно. Теперь трогайся с места и будь очень осторожен – у моего пальца на спусковом крючке аллергия к внезапным толчкам.
  У меня не было необходимости объяснять ему, куда нужно ехать. Мы оставили слева от себя усеянные утками воды озера Тьернин, миновали Исландский университет и вскоре покинули город. Он вёл машину, сохраняя молчание, и, оказавшись на открытой дороге, ни разу не позволил стрелке спидометра превысить отметку тридцать миль в час. Я думаю, это происходило не благодаря его послушанию, а просто потому, что переключение скоростей причиняло ему боль.
  Через некоторое время он спросил:
  – Чего ты намерен этим достичь, Стюарт?
  Я не ответил ему, поскольку был занят изучением содержимого его бумажника. Там я не обнаружил ничего интересного – никаких планов современнейшей управляемой ракеты или смертоносной лазерной установки, которые матёрый шпион и двойной агент мог бы носить с собой. Я переместил толстую пачку банкнот и кредитные карточки в свой собственный бумажник – я оказался на мели в ходе этой операции, – и в случае побега отсутствие финансовых средств может оказаться для него серьёзной помехой.
  Он попробовал ещё раз:
  – Кенникен не поверит ни единому твоему слову, ты знаешь это сам. Он не потерпит блефа.
  – Ему лучше поверить мне, – сказал я. – Для твоей же пользы. К тому же здесь нет никакого блефа.
  – Тебе будет очень сложно убедить в этом Кенникена, – заметил Слейд.
  – На твоём месте я бы не стал давить на это слишком сильно, – произнёс я холодно. – Я могу убедить его, захватив с собой твою правую руку с кольцом на среднем пальце.
  Это заставило его на время заткнуться и сконцентрироваться на вождении. "Шевроле" подпрыгивал и пружинил на своих мягких рессорах, когда колёса попадали на бугры и ухабы разбитой исландской дороги.
  На большей скорости наша поездка протекала бы более гладко, а так мы повторяли очертания всех микроскопических холмов и долин, попадавшихся нам на пути. Но несмотря на моё настойчивое желание поскорее добраться до Элин, я не отдавал приказа повысить скорость; тридцать миль в час предоставляли мне возможность пристрелить Слейда, не подвергая себя при этом опасности, если он вдруг намеренно съедет с дороги.
  Вскоре я сказал:
  – Я заметил, что ты оставил свои попытки изображать из себя оскорблённую невинность.
  – Всё равно ты не поверишь мне, что бы я ни сказал, – так зачем зря стараться?
  Тут он был прав.
  – Мне хотелось бы прояснить некоторые моменты. Откуда ты узнал, что я собираюсь встретиться с Джеком Кейзом у Гейзера?
  – Когда ты звонил в Лондон, используя открытую радиосвязь, то должен был ожидать, что тебя может кто-нибудь услышать, – сказал он.
  – Так, значит, ты подслушал мой разговор и отдал указания Кенникену?
  Он наполовину повернул голову.
  – А почему ты думаешь, что Кенникен не мог всё услышать сам?
  – Не спускай глаз с дороги, – бросил я резко.
  – Хорошо, Стюарт, – сказал он. – Нам не о чём спорить. Я всё признаю. Ты был прав целиком и полностью. Но это не принесёт тебе большой пользы, ты никогда не выберешься из Исландии. – Он кашлянул. – Что меня выдало?
  – Кальвадос.
  – Кальвадос! – повторил он в недоумении. – Что, чёрт возьми, это означает?
  – Ты знал, что Кенникен пьёт кальвадос. А об этом было известно только мне одному.
  – Понимаю! Вот почему ты спрашивал Таггарта об алкогольных пристрастиях Кенникена. Я никак не мог понять, в чём здесь дело. – Его плечи заметно обвисли, и он произнёс задумчиво: – Надо же, такой пустяк! Ты прикрываешь себя со всех сторон, обучаешься в течение многих лет, создаёшь себе новую личность – новую индивидуальность – и думаешь, что находишься в безопасности. – Он медленно покачал головой. – А затем тебя выдаёт такой пустяк, как бутылка кальвадоса, которую на твоих глазах один человек выпил много лет назад. Но этого конечно же было недостаточно?
  – Это заставило меня призадуматься. Разумеется, сюда добавились и некоторые другие факты. Линдхольм, например, который поджидал меня в нужном месте и в нужное время, но это могло быть простым совпадением. Я не давал своим подозрениям вырваться на поверхность, пока ты не послал Филипса в Асбьюрги, что было большой ошибкой. Тебе следовало послать Кенникена.
  – Его не оказалось под рукой в нужную минуту. – Слейд прищёлкнул языком. – Мне следовало всё сделать самому.
  Я мягко рассмеялся.
  – Тогда сейчас ты был бы там, где находится Филипс. Возблагодари свою судьбу, Слейд. – Я посмотрел через лобовое стекло, а затем нагнулся вперёд, чтобы проверить положение его рук и ног и убедиться в том, что он не собирается меня перехитрить, убаюкивая мирной беседой. – Я полагаю, когда-то был человек по имени Слейд.
  – Мальчик, – ответил Слейд. – Мы нашли его в Финляндии во время войны. Тогда ему было пятнадцать. Его родители были англичане, и они оба погибли во время налёта наших штурмовиков. Мы о нём позаботились, а позднее появилась его замена – я.
  – Что-то вроде Гордона Лонсдейла, – сказал я. – Меня удивляет, как тебе удалось пережить проверки после того переполоха, который вызвало дело Лонсдейла.
  – Меня тоже, – произнёс он мрачно.
  – Что случилось с молодым Слейдом?
  – Возможно, Сибирь. Но я так не думаю.
  Я тоже так не думал. Молодого Слейда, должно быть, хорошенько допросили, а затем, узнав всю его подноготную, скрыли в земле в какой-нибудь анонимной яме.
  Я спросил:
  – Как твоё имя – я имею в виду настоящее, русское имя?
  Он рассмеялся.
  – Ты знаешь, я его уже почти забыл. Я был Слейдом лучшую часть своей жизни, и это продолжалось так долго, что порой моя прежняя жизнь в России кажется мне сном.
  – Перестань! Никто не забывает своего имени.
  – Я думаю о себе как о Слейде, – сказал он. – И считаю, что нам следует придерживаться этого имени.
  Я увидел, как его рука зависла над кнопкой ящичка для перчаток.
  – Тебе лучше сосредоточиться на вождении, – произнёс я сухо. – Единственное, что ты можешь найти в ящичке для перчаток, это быструю, лёгкую смерть.
  Не проявляя слишком большой спешки, он убрал свою руку и вернул её на рулевое колесо. Я заметил, что его первый страх уже прошёл и к нему вернулось самообладание. Мне следовало ещё больше усилить свою бдительность.
  Мы приблизились к повороту, ведущему на озеро Сингваллаватн и к дому Кенникена через час после того, как покинули Рейкьявик. Наблюдая за Слейдом, я увидел, что он собирается проехать мимо, поэтому сказал:
  – Это не смешно, Слейд, ты знаешь путь.
  Поспешно нажав на тормоза, он свернул направо, и мы запрыгали по дороге, которая стала ещё хуже. Насколько я помнил, по своей ночной поездке с Кенникеном по этой же самой дороге, дом находился примерно в пяти милях от поворота. Я наклонился вперёд и одним глазом смотрел на спидометр, другом на окружающий пейзаж, чтобы не пропустить что-нибудь знакомое, а остаток своего внимания уделял Слейду. Человеку в моём положении было бы неплохо иметь три глаза, но мне пришлось удовольствоваться двумя.
  Я заметил вдали нужный мне дом или, по крайней мере, что таковым считал, поскольку видел его перед этим только в темноте. Я приставил пистолет к шее Слейда.
  – Ты проедешь мимо, – сказал я. – Ты не должен ни повышать скорость ни притормаживать – ты просто поедешь в том же темпе, пока я не прикажу тебе остановиться.
  Когда мы проезжали мимо ответвления дороги, ведущей к дому, я посмотрел на него краем глаза. Он остался примерно в четырёхстах ярдах в стороне от нас, и теперь я был абсолютно уверен в том, что это то самое место. Я в этом убедился, когда увидел впереди и слева от нас лавовый гребень, возле которого у меня произошла встреча с Джеком Кейзом. Я похлопал Слейда по плечу.
  – Немного дальше слева ты увидишь ровное место, которое расчистили при прокладке дороги. Остановишься там.
  Я пнул ногой дверь и громко выругался так, словно больно ударился. Всё, что я хотел сделать, это произвести как можно больше шума, чтобы заглушить щелчок обоймы, извлечённой мною из пистолета, и лязг затвора, который я передёрнул чтобы достать из ствола патрон. Данная процедура оставила меня безоружным, и мне не хотелось, чтобы Слейд об этом узнал. Я собирался нанести ему сильный удар рукояткой пистолета, а сделать это заряженным оружием всё равно что добровольно напроситься на тяжёлое ранение в живот.
  Он съехал с дороги и ещё до того, как машина успела остановиться, я сделал резкое рубящее движение, ударив его рукояткой сбоку по основанию шеи. Он издал слабый стон и упал вперёд, а его ноги скользнули по педалям. На один тревожный момент машина рванулась вперёд, но затем двигатель заглох и наступила полная тишина.
  Я сунул руку в карман и, вставив в пистолет полную обойму, дослал в ствол патрон, после чего осмотрел Слейда с близкого расстояния. То, как я с ним обошёлся, вполне могло привести к перелому шеи, но я обнаружил, что его голова свободно покачивается из стороны в сторону, и он просто оглушён. Я удостоверился в этом, с силой сжав его руку в том месте, где пуля пробила ладонь. У него не дрогнул ни один мускул.
  Полагаю, мне следовало убить его. Те знания, которые накопились в его голове за годы работы в Департаменте, являлись смертельно опасными, и долгом каждого члена Департамента было проследить за тем, чтобы эти сведения оказались навсегда уничтоженными, но я об этом даже не подумал. Я нуждался в Слейде как в заложнике, которого можно обменять на другого заложника, и мне не хотелось обмениваться мертвецами.
  Е.М. Форстер однажды сказал, что если бы ему пришлось выбирать между предательством родины и предательством друзей, то он надеется, что у него хватило бы мужества предать родину. Элин была мне больше чем друг – она была моей жизнью, и если для того, чтобы получить её, я должен отказаться от Слейда, то раздумывать тут не о чем.
  Я вышел из машины и открыл багажник. Разорвав на полосы мешковину, в которую были завёрнуты винтовки, я связал ими руки и ноги Слейда. Затем я положил его в багажник и захлопнул крышку.
  Карабин ремингтон, конфискованный мною у Филипса, я вместе с патронами к нему спрятал в расщелине неподалёку от машины, но лёгкую артиллерию Флита повесил через плечо, после чего зашагал по направлению к дому. У меня было такое чувство, что она мне ещё понадобится.
  
  2
  
  В последний раз, когда мне довелось находиться поблизости от этого дома, было темно, и я сломя голову удирал от своих преследователей, не разбирая дороги. Теперь, при дневном свете, я обнаружил, что смогу, оставаясь незамеченным, подобраться к входной двери на расстояние в сто ярдов. Местность была слишком пересечённой, и три лавовых потока, перерезавшие ландшафт в ходе давно угасшего извержения, остыв и затвердев в фазе максимального разлива, образовали пилообразные гребни, полные расщелин и впадин. Вездесущий мох покрыл колючую лаву мягкими растительными подушками. Я продвигался очень медленно, и мне понадобилось полчаса на то, чтобы приблизиться к дому на минимальное расстояние, которое было возможно.
  Распластавшись на животе, я осмотрел дом повнимательнее. Теперь я окончательно убедился в том, что передо мной логово Кенникена, поскольку окно в той комнате, в которой меня содержали, было разбито, и на нём отсутствовали занавески. В последний раз, когда я их видел, они были охвачены пламенем.
  Перед входной дверью стояла машина, и я заметил, что воздух над капотом немного дрожит. Это означало, что двигатель всё ещё горячий, и, следовательно, кто-то приехал совсем недавно. Поскольку моя собственная поездка протекала медленно, Кенникен должен был первым добраться сюда из Кьеблавика – значит, что бы Кенникен ни собирался сделать с Элин, чтобы заставить её рассказать о моём местонахождении, существовал хороший шанс на то, что это ещё не началось. Возможно и то, что Кенникен решил отложить допрос до прибытия Слейда. Я от всей души надеялся, что это так.
  Оторвав от камней большой кусок мха, я спрятал под ним винтовку Флита вместе с патронами. Я захватил её с собой на всякий случай – всё равно она не принесла бы мне никакой пользы, оставаясь в багажнике машины. Винтовка также была бы бесполезна в доме, но теперь она находилась в пределах быстрого рывка от входной двери.
  Я убрал голову и начал медленное отступление по лавовым полям в направлении дорога. Путь, проделанный мною до дома, показался мне самым длинным из всех, что я когда-либо прошёл, если не физически, то психологически. Я, вероятно, испытывал те же чувства, что и приговорённый к смертной казни по пути на эшафот. Я открыто приблизился к входной двери, и если кто-то за мной следил, я надеялся, что любопытство заставит его задать себе вопрос, зачем я пришёл, вместо того чтобы застрелить меня в десяти шагах от порога.
  Немного изменив свой маршрут, я небрежно опустил руку на капот машины. Я не ошибся, двигатель всё ещё был тёплым. За одним из окон что-то промелькнуло, поэтому я убрал руку и подошёл к двери. Я нажал на кнопку звонка и услышал мягкий перезвон колокольчиков внутри дома.
  Некоторое время ничего не происходило, но вскоре я услышал хруст лавовой крошки под подошвами ботинок и, посмотрев по сторонам, увидел человека, появившегося из-за угла дома слева от меня. Посмотрев направо, я увидел ещё одного, и оба приближались ко мне с крайне сосредоточенным выражением на лицах.
  Улыбнувшись им, я снова нажал на звонок, и колокольчики издали тихий звон, характерный для любого дома, принадлежащего людям, чей социальный статус не ниже уровня биржевого маклера. Когда дверь открылась, за ней стоял Кенникен. В руке он держал пистолет.
  – Я представитель страховой компании, – произнёс я любезным тоном. – Ты застраховал свой дом от пожара, Вацлав?
  
  Глава десятая
  1
  
  Кенникен смотрел на меня без всякого выражения, и его пистолет был направлен мне в сердце.
  – Почему бы мне не убить тебя прямо сейчас?
  – Именно об этом я и пришёл поговорить, – сказал я. – Ты сделаешь непоправимую ошибку, если поступишь подобным образом. – Я услышал у себя за спиной шаги приближающихся убийц. – Тебе не интересно узнать, почему я оказался здесь? Зачем я подошёл к двери и нажал на звонок?
  – Мне пришло в голову, что это несколько странно, – сказал Кенникен. – Не возражаешь против лёгкого обыска?
  – Ничуть, – ответил я и почувствовал на себе чьи-то тяжёлые руки. Они забрали у меня пистолет Слейда и обоймы с патронами. – Гостеприимные хозяева так не поступают, – заметил я. – Они не держат гостей в дверях подобным образом. Кроме того, что подумают соседи?
  – У нас нет соседей поблизости, – сказал Кенникен и посмотрел на меня с озадаченным выражением на лице. – Ты очень хладнокровен, Стюарт. Должно быть ты сошёл с ума. Ну что ж, заходи.
  – Спасибо, – поблагодарил я и проследовал за Кенникеном в знакомую комнату, где мы беседовали с ним раньше. Я взглянул на дыры, прожжённые в ковре, и спросил:
  – У вас тут ничего не взрывалось в последнее время?
  – Это была неплохая идея, – сказал Кенникен. Он взмахнул пистолетом. – Садись в то же самое кресло.
  – Как ты видишь, огонь здесь больше не горит. – Он уселся напротив меня. Прежде чем ты что-либо скажешь, я должен тебе сообщить, что мы захватили девушку, Элин Рагнарсдоттир.
  Я вытянул ноги.
  – И что вы намерены с ней сделать?
  – Мы собирались использовать её для того, чтобы получить тебя, – сказал он. – Но похоже, что в этом больше нет необходимости.
  – Так, значит, нет нужды и держать её здесь. Ты можешь её отпустить.
  Кенникен улыбнулся.
  – Ты по-настоящему забавен, Стюартсен. Очень жаль, что английский мюзик-холл близок к своему закату, ты мог бы сделать себе там прекрасную карьеру в качестве комика.
  – Теперь комики чаще всего выступают в рабочих клубах, – заметил я. – Все они обычно хорошие марксисты, так же как и ты. Но я не собираюсь тебя веселить, Вацлав. Она беспрепятственно покинет этот дом, и ты позволишь ей уйти.
  Он прищурил глаза.
  – Тебе лучше объяснить всё как следует.
  – Я пришёл сюда на своих собственных ногах, – сказал я. – Надеюсь, ты не думаешь, что я сделал бы это, если бы не мог побить твоего туза. Видишь ли, я захватил Слейда. Зуб за зуб. – Его глаза расширились, и я продолжил: – Но я совсем забыл – ты ведь не знаешь человека по имени Слейд. Ты сам мне об этом сказал, а мы все знаем, что Вацлав Викторович Кенникен никогда не опустится до обмана.
  – Даже если предположить, что я знаю этого Слейда, какие ты можешь предоставить доказательства? Своё слово?
  Я сунул руку в нагрудный карман и резко остановился, когда он приподнял пистолет.
  – Не беспокойся, – сказал я. – Надеюсь, ты не будешь возражать против того, чтобы я достал своё доказательство? – Я принял подёргивание пистолета за согласие и, вынув из кармана паспорт Слейда, бросил его Кенникену.
  Кенникен согнулся над тем местом, где он упал и, взяв паспорт в руки, перелистал одной рукой страницы. Он внимательно изучил фотографию, а затем захлопнул паспорт.
  – Это просто документ, выданный на имя Слейда. Он не является доказательством того, что этот человек находится у тебя. Паспорт сам по себе ничего не значит; у меня у самого множество паспортов на разные имена. В любом случае я не знаю никакого Слейда. Это имя ни о чём мне не говорит.
  Я рассмеялся.
  – Я не знал, что у тебя есть привычка разговаривать с самим собой. Мне известно, что не далее как два часа назад ты звонил этому несуществующему человеку в отель "Борг" в Рейкьявике. Вот что ты ему сказал и что он тебе ответил. – Я дословно повторил телефонный разговор. – Разумеется, за слова Слейда я не могу ручаться, поскольку он не существует.
  Лицо Кенникена окаменело.
  – Ты обладаешь опасными знаниями.
  – Я обладаю более чем знаниями – у меня находится сам Слейд. Он был у меня уже тогда, когда ты с ним говорил. Мой пистолет находился у его толстого загривка.
  – И где он сейчас?
  – Ради Бога, Вацлав! – воскликнул я. – Ты разговариваешь со мной, а не с какой-нибудь мускулистой безмозглой обезьяной вроде Ильича.
  Он пожал плечами.
  – Я должен был попробовать.
  Я усмехнулся.
  – Ты мог бы совершить и более удачную попытку. Хотя я скажу тебе вот что – если ты отправишься на его поиски, то к тому времени, когда ты его найдёшь, он будет застывшим трупом. Таков мой приказ.
  Кенникен, глубоко задумавшись, прикусил нижнюю губу.
  – Приказ, который ты получил – или который ты отдал?
  Я наклонился вперёд, приготовившись бессовестно лгать.
  – Давай исключим все возможные ошибки, Вацлав. Этот приказ отдал я. Если ты или кто-нибудь ещё с твоим запахом приблизится к Слейду, то Слейд будет мёртв. Таков приказ, который я отдал, и его исполнят, можешь на это положиться.
  Любой ценой я должен был не позволить зародиться в его мозгу подозрению, что такой приказ был мною получен. Единственным человеком, который мог отдавать мне приказы, являлся Таггарт, а если он отдаёт подобный приказ, то, значит, со Слейдом всё кончено. Если Кенникен хотя бы на одну минуту поверит в то, что Таггарт расколол прикрытие Слейда, то он сразу же обрубит все концы, убив меня и Элин, а затем вернётся в Россию с максимально возможной скоростью.
  Я усилил свой аргумент, сказав:
  – Может быть, с меня и спустят шкуру, когда я попаду в руки Департамента, но до тех пор мой приказ остаётся в силе – Слейд получит пулю, если ты приблизишься к нему.
  Кенникен мрачно усмехнулся.
  – И кто нажмёт на курок? Ты говорил, что работаешь независимо от Таггарта, и насколько известно мне, ты действовал в одиночку.
  Я сказал:
  – Не надо недооценивать исландцев, Вацлав. Я знаю их очень хорошо, и у меня много друзей среди них – так же как у Элин Рагнарсдоттир. Им не нравится то, чем ты занимаешься в их стране, и им не нравится, что один из них оказался в опасности. – Я откинулся на спинку кресла. – Взгляни на ситуацию следующим образом. Это большая страна с весьма малочисленным населением. Каждый здесь знает каждого. Чёрт возьми, да здесь все состоят в родстве, если копнуть поглубже, – чем исландцы любят заниматься. Я не знаю ни одного народа, за исключением шотландцев, имеющего такой интерес к генеалогии. Так что здесь каждого беспокоит судьба Элин Рагнарсдоттир. Это не многолюдное общество, где люди не знают даже своих соседей. Схватив Элин Рагнарсдоттир, ты поставил себя в трудное положение.
  Кенникен выглядел задумчивым. Я надеялся, что дал ему повод для длительных размышлений, но на это не было времени, и мне пришлось усилить давление.
  – Я хочу, чтобы девушку привели в эту комнату – целой и невредимой. Если ей причинят какой-либо вред, ты сделаешь большую ошибку.
  Он внимательно посмотрел на меня, а затем сказал:
  – Очевидно, что ты ничего не сообщил исландским властям. В противном случае полиция уже была бы здесь.
  – Ты совершенно прав, – согласился я. – Я не сделал этого по нескольким причинам. Во-первых, чтобы не вызвать международный скандал, который никому не нужен. Вторая причина, более важная, это то, что власти бессильны что-либо сделать со Слейдом, кроме как выдворить его из страны. Мои друзья поступят более радикально: они убьют его при необходимости. – Я наклонился вперёд и постучал по колену Кенникена указательным пальцем. – А затем они натравят на тебя полицию, и ты будешь иметь на своём хвосте дипломатов и людей в униформе. Я выпрямился. – Я хочу видеть девушку и немедленно.
  – Ты говоришь искренне, – сказал он. – Но, впрочем, ты всегда был искренен… – Его голос стал тише, и он прошептал: -…пока не предал меня.
  – Мне кажется, у тебя нет выбора, – заметил я. – И чтобы поставить все точки над i, я скажу тебе кое-что ещё. Существует лимит времени. Если мои друзья по истечении трёх часов не получат вестей из собственных уст Элин, то Слейд получит то, что он заслужил.
  Я мог видеть, как Кенникен обсуждает сам с собой возникшую перед ним проблему. Следовало сделать выбор, а выбор у него был невелик. Он спросил:
  – Твои исландские друзья – они знают, кто такой Слейд?
  – Ты имеешь в виду то, что он состоит на службе в Русской разведке? Или, коли на то пошло, в Британской разведке? – Я покачал головой. – Им известно только то, что он заложник, которого можно обменять на Элин. Я больше ничего им не говорил. Они думают, что вы банда гангстеров, и, Бог свидетель, они не далеки от истины!
  Это окончательно решило дело. Он подумал, что сможет изолировать меня, если правду о том, что Слейд двойной агент знали только Элин и я. Сделав такое допущение, которое было достаточно обоснованным, поскольку мои исландские друзья являлись чистым вымыслом, он мог перейти к заключению сделки. Он был поставлен лицом перед выбором. Стоит ли пожертвовать Слейдом, который за многие годы кропотливого труда превратился в превосходного троянского коня, ради простой исландской девушки? Выбор был очевиден. Он не ухудшит ситуацию по сравнению с тем, какой она была до того, как ему удалось схватить Элин, и его изворотливый ум уже подыскивал способы перехитрить меня.
  Он вздохнул.
  – По крайней мере, ты можешь увидеть девушку. – Он сделал знак человеку, стоявшему позади него, и тот покинул комнату.
  Я сказал:
  – Ты сильно рискуешь, Вацлав. Не думаю, что Бакаев сильно обрадуется, если ты потеряешь Слейда. На этот раз тебе грозит Сибирь, если не что-нибудь похуже. Забавно, не правда ли? Ты уже провёл из-за Слейда четыре года в Ашхабаде, а теперь что ждёт тебя впереди?
  В его глазах появилось болезненное выражение.
  – Это правда то, что ты рассказал про Слейда и Швецию?
  – Да, Вацлав, – сказал я. – Именно Слейд выбил у тебя там почву из-под ног.
  Он с раздражением потряс головой.
  – Одно я не могу понять. Ты говоришь, что готов поменять Слейда на девушку. Почему член Департамента готов совершить такой поступок?
  – Мне кажется, ты совсем меня не слушал. Я не являюсь членом Департамента – я ушёл в отставку четыре года назад.
  Он призадумался.
  – Даже если так, где твоя лояльность?
  – Моя лояльность – это моё дело, – ответил я резко.
  – Ты способен ради женщины пожертвовать всем миром? – спросил он иронично. – Я и сам страдал от такого образа мышления, но ты оказался хорошим доктором.
  – Опять ты за своё, – сказал я. – Если бы ты не подпрыгнул вместо того, чтобы упасть, то был бы убит наилучшим образом.
  Дверь открылась, и в комнату в сопровождении эскорта вошла Элин.
  Я уже собрался подняться на ноги, но остановился, когда Кенникен угрожающе приподнял пистолет.
  – Привет, Элин, прости меня за то, что я приветствую тебя сидя.
  Её лицо было бледным, и когда она увидела меня, на нём появилось отчаяние.
  – И ты тоже?
  – Я пришёл сюда добровольно, – сказал я. – С тобой всё в порядке? Они не причинили тебе вреда?
  – Не более того, что было необходимо, – ответила она. – Просто немного вывернули руку. – Она прижала ладонь к своему раненому плечу.
  Я улыбнулся ей.
  – Я пришёл забрать тебя. Скоро мы отсюда уйдём.
  – Это ещё спорный вопрос, – заметил Кенникен. – Как ты намерен отсюда уйти?
  – Обычным способом – через входную дверь, – сказал я.
  – Так просто! – Кенникен улыбнулся. – А как насчёт Слейда?
  – Я верну его тебе целым и невредимым.
  – Мой дорогой Алан! Не так давно ты обвинил меня в том, что я мыслю нереалистично. Тебе следует придумать более удачный механизм обмена.
  Я улыбнулся ему.
  – Я и не рассчитывал на то, что ты со мной согласишься, но, как ты говорил, попробовать никогда не помешает. Но я думаю, нам вполне по силам разработать взаимовыгодные взаимоприемлемые условия обмена.
  – Например?
  Я потёр свой подбородок.
  – Например, ты отпускаешь Элин. Она вступает в контакт с нашими друзьями, а затем ты обмениваешь меня на Слейда. Детали можно будет обговорить по телефону.
  – Это звучит логично, – согласился Кенникен. – Но я не уверен, что разумно. Двое за одного, Алан?
  – Жаль, что ты не можешь спросить Слейда, разумно это или нет.
  – Ты сделал своё предложение. – Кенникен беспокойно заёрзал. Он пытался найти в нём изъян. – Мы получим Слейда назад абсолютно невредимым?
  Я виновато улыбнулся.
  – Э… как тебе сказать – не совсем. У него сочится кровь из раны, но она лёгкая и не смертельная. И ещё у него, возможно, будет сильная головная боль, но почему это должно тебя беспокоить?
  – И в самом деле, почему? – Кенникен поднялся на ноги. – Полагаю, что мы можем с тобой на этом остановиться, только я хотел бы ещё раз всё как следует обдумать.
  – Но не слишком долго, – предупредил я. – Помни о лимите времени.
  Элин спросила:
  – Ты на самом деле захватил Слейда?
  Я пристально посмотрел на неё, пытаясь передать взглядом свои мысли и надеясь на то, что она меня не выдаст. – Да, наши друзья присматривают за ним, я поручил его Вальтиру.
  – Вальтир! – она кивнула. – Он достаточно силён, чтобы позаботиться о ком угодно.
  Я перевёл свой взгляд на Кенникена, стараясь не высказать слишком явно облегчения, которое испытал от того, что Элин подхватила мою игру.
  – Решайся, Вацлав, – сказал я. – Время идёт.
  Он быстро принял решение.
  – Хорошо, всё будет так, как ты сказал. – Он посмотрел на часы. – Я тоже установлю временной лимит. Если по истечении двух часов не последует телефонного звонка, то ты умрёшь независимо от того, что случится со Слейдом. – Повернувшись на каблуках, он встал лицом к Элин. – Помни об этом, Элин Рагнарсдоттир.
  – Только вот ещё что, – сказал я. – Я должен поговорить с Элин, прежде чем она уйдёт, чтобы объяснить ей, где найти Вальтира. Она этого не знает, сам понимаешь.
  – Хорошо, только я должен всё слышать.
  Я посмотрел на него с укоризной.
  – Не будь идиотом. Ты знаешь так же хорошо, как и я, что поступить так было бы большой глупостью с моей стороны. Если тебе станет известно местонахождение Слейда, то у тебя может появиться соблазн освободить его. А что тогда останется мне? – Я осторожно поднялся со своего места. – Я поговорю с Элин наедине или не буду говорить с ней вообще. Это очередной тупик, Вацлав, но я уверен, ты понимаешь, что мне следует позаботиться о своей собственной шкуре.
  – Да, я думаю, у тебя есть на это право, – сказал он презрительно и сделал знак пистолетом. – Ты можешь поговорить с ней в углу, но я останусь в комнате.
  – Вполне справедливо.
  Я повернулся к Элин, и мы отошли в угол. Я встал спиной к Кенникену, поскольку чтение по губам на шести языках могло оказаться одним из его второстепенных талантов.
  Элин прошептала:
  – Ты на самом деле захватил Слейда?
  – Да, но ни Вальтир, ни кто-либо ещё не знает об этом. Я просто скормил Кенникену правдоподобную историю, хотя Слейд всё же находится в моих руках.
  Она положила руку мне на грудь.
  – Они захватили меня так быстро, – сказала она. – Я ничего не могла поделать. Я была испугана, Алан.
  – Теперь это неважно, – успокоил я её. – Сейчас ты отсюда уйдёшь, но вот что тебе необходимо сделать. Ты…
  – Но ты останешься здесь. – В её глазах была боль.
  – Я не задержусь здесь надолго, если ты всё сделаешь правильно. Слушай внимательно. Ты выйдешь из дома, доберёшься до дороги и повернёшь налево. Примерно через полмили ты увидишь роскошную американскую машину. Что бы ни случилось, не вздумай открывать у неё багажник. Просто садись за руль и жми на всю катушку по направлению к Кьеблавику. Всё поняла?
  Она кивнула.
  – Что мне делать там?
  – Повидай Ли Нордлинджера. Подними шум и потребуй встречи с агентом ЦРУ. Ли и кто-нибудь ещё будут отрицать, что у них на базе есть такие люди, но если ты продолжишь настаивать на своём, они его найдут. Скажи Ли, что твоя просьба связана с устройством, которое он тестировал; это может помочь. Изложи цереушнику всю историю, а затем попроси его открыть багажник машины.
  – И что он там найдёт?
  – Слейда.
  Она с изумлением посмотрела на меня.
  – Он здесь! Рядом с этим домом!
  – Я сделал всё, что мог, – сказал я. – Я должен был действовать быстро.
  – А как насчёт тебя?
  – Заставь цереушника позвонить по телефону. У тебя будет только два часа с того момента, как ты отсюда уйдёшь, поэтому будь понастойчивей. Если ты не будешь укладываться во время или цереушник откажется это делать, позвони сама и расскажи Кенникену какую-нибудь небылицу. Назначь встречу для обмена меня на Слейда. Пусть встреча не состоится, но это поможет мне выиграть время.
  – А что если американцы мне не поверят?
  – Тогда расскажи им то, что ты знаешь про Флита и Маккарти. Пригрози им, что ты обратишься в исландские газеты. Это должно вызвать какую-то реакцию. Ах да, скажи им, что твои друзья знают, где ты находишься, – просто на всякий случай. – Я пытался предусмотреть все возможные пути развития событий.
  Она на мгновение закрыла глаза словно бы для того, чтобы получше запомнить данные ей инструкции. Открыв их снова, она спросила:
  – Слейд жив?
  – Разумеется. Я рассказал Кенникену правду. Я нанёс ему некоторые повреждения, но всё ещё жив.
  Она сказала:
  – Я боюсь, что ЦРУ скорее поверит Слейду, чем мне. У него даже могут быть знакомые среди представителей ЦРУ в Кьеблавике.
  – Я знаю, – согласился я. – Но мы вынуждены пойти на этот риск. Вот почему ты должна сначала рассказать им всю историю и только потом предъявить Слейда. Будь настойчива. Если ты изложишь всё достаточно убедительно, они не позволят ему просто так уйти.
  Она не испытывала восторга от такой перспективы, так же, впрочем, как и я, но это было лучшее, что мы могли сделать. Я сказал:
  – Действуй быстро, но не слишком сильно торопись, чтобы не попасть в аварию на дороге. – Я приподнял пальцем её подбородок и посмотрел ей в глаза. – Всё будет хорошо. Вот увидишь.
  Она быстро мигнула.
  – Ты должен знать ещё кое-что. Тот пистолет, который ты мне дал, – он всё ещё у меня.
  Наступила моя очередь замигать.
  – Что?!
  – Они меня не обыскали. Пистолет со мной – в кобуре под этим анараком.
  Я посмотрел на неё. Её анарак был достаточно свободным, и под ним не проглядывало никаких следов пистолета. Кто-то совершил ошибку. Казалось трудным представить себе, чтобы исландская девушка носила при себе оружие, но всё равно, это была плохая работа. Неудивительно, что Кенникен периодически отпускал критические замечания насчёт квалификации своей команды. Элин спросила:
  – Я смогу тебе передать его незаметно?
  – Ни единого шанса, – произнёс я с сожалением, подумав о Кенникене за моей спиной. Он смотрел на нас, как ястреб, а смит-вессон тридцать восьмого калибра нельзя передать из рук в руки как игральную карту. – Лучше оставь его у себя. Кто знает, вдруг он тебе ещё пригодится?
  Я опустил руку на её здоровое плечо и притянул Элин к себе. Её губы остались холодными и твёрдыми, и я заметил, что она слегка дрожит. Оторвавшись от неё, я сказал:
  – Тебе лучше идти, – и повернулся лицом к Кенникену.
  – Очень трогательно, – сказал он.
  – Ещё один момент, – обратился я к нему. – Твой временной лимит слишком короткий. Двух часов будет недостаточно.
  – Вам придётся удовольствоваться этим, – ответил он неуступчиво.
  – Будь благоразумен, Вацлав. Ей придётся ехать через Рейкьявик. День подходит к концу, и к тому времени, когда она доберётся до города, будет как раз пять часов – конец рабочего дня, когда все люди направляются домой. Ты ведь не хочешь потерять Слейда из-за транспортной пробки, не так ли?
  – Думай не о Слейде, – сказал он. – Подумай о себе. Подумай о пуле в своей голове.
  – Хорошо, может быть, я так и сделаю, но тебе лучше думать о Слейде, поскольку если умру я, то умрёт и он.
  Он коротко кивнул.
  – Три часа. Но ни минутой больше.
  Кенникен всегда мыслил логично и с вниманием относился к разумным доводам. Я выиграл для Элин ещё один час, чтобы воздействовать на верховное командование в Кьеблавике.
  – Она пойдёт одна, – сказал я. – Её никто не будет преследовать.
  – Это понятно.
  – Тогда дай ей номер телефона, по которому она должна позвонить. Было бы очень жаль, если бы она ушла отсюда без него.
  Кенникен взял блокнот и, нацарапав карандашом на листке бумаги номер, вырвал его и передал Элин.
  – Никаких фокусов, – сказал он. – Особенно с полицией. Если здесь поблизости появятся какие-нибудь подозрительные незнакомцы, он умрёт. Помни об этом.
  Она произнесла бесцветным голосом:
  – Я понимаю. Не будет никаких фокусов.
  Она посмотрела на меня, и что-то в глазах Элин заставило моё сердце перевернуться, после чего Кенникен взял её за локоть и подвёл к двери. Минутой позже я увидел её через окно, удаляющуюся от дома по направлению к дороге.
  Кенникен вернулся.
  – Мы поместим тебя в более надёжное место, – сказал он и кивнул головой человеку, который держал меня под прицелом своего пистолета.
  Меня провели вверх по лестнице, и мы вошли в пустую комнату. Кенникен окинул взглядом голые стены и печально покачал головой.
  – В средние века подобные вещи делали значительно лучше, – сказал он.
  Я был не в настроении для лёгкой беседы, поскольку осознал, что сам ухудшил своё положение. Я подумал, что, возможно, он не сильно расстроится, если больше не увидит Слейда. В таком случае у него появится шанс убить меня медленно, доставляя себе удовольствие. И я сам навеял на него такие мысли, настроив против Слейда. Может быть, это была не такая уж и хорошая идея.
  Я спросил:
  – Что ты имеешь в виду?
  – В прежние дни строили исключительно из камня. – Он подошёл к окну и постучал костяшками пальцев по внешней стене. Она отозвалась глухим деревянным звуком. – Эти стены не прочнее яичной скорлупы.
  В его словах была доля истины. Шале вокруг Сингваллаватна являлись летними коттеджами, не предназначенными для постоянного проживания. Деревянный каркас, обитый с обоих сторон тонкой фанерой, был заполнен пенополистиролом для теплоизоляции и покрыт изнутри слоем штукатурки толщиной не более полдюйма для того, чтобы придать интерьеру респектабельный вид. Близкое подобие разборного домика.
  Кенникен подошёл к противоположной стене и стукнул по ней кулаком. Она ответила ещё более гулким звуком.
  – Ты можешь пробраться сквозь эти перегородки за пятнадцать минут, пользуясь только собственными руками. Чтобы такого не произошло, этот человек останется с тобой.
  – Тебе не стоит беспокоиться, – произнёс я кисло. – Я не супермен.
  – Не надо быть суперменом, чтобы поставить в тупик тех неучей, которых мне предоставили для данной операции, – сказал Кенникен так же кисло. – Ты уже доказал это однажды. Но я думаю, приказы, которые я отдам сейчас, смогут пробиться в самую тупую голову. – Он повернулся к человеку с пистолетом. – Стюартсен сядет вон в тот угол. Ты будешь стоять у входной двери. Это понятно?
  – Да.
  – Если он пошевелится, ты выстрелишь в него. Понятно?
  – Да.
  – Если он заговорит, ты выстрелишь в него. Понятно?
  – Да.
  – Если он сделает что-нибудь ещё, ты выстрелишь в него. Понятно?
  – Да, – твёрдо сказал человек с пистолетом.
  Приказы Кенникена оставляли мне не слишком много пространства для манёвра. Он произнёс задумчиво:
  – Ничего я не забыл? Ах да! Ты сказал, что Слейд ранен – верно?
  – Не слишком серьёзно, – ответил я. Всего лишь в руку.
  Он кивнул и сказал охраннику:
  – Когда будешь стрелять, не убивай его. Выстрели ему в живот. – Он повернулся на каблуках и покинул комнату. Дверь захлопнулась за ним.
  
  2
  
  Я посмотрел на охранника, а охранник посмотрел на меня. Его пистолет был направлен мне прямо в живот и ни на йоту не отклонялся в сторону. Другой рукой он безмолвно показал в сторону угла, и, попятившись назад, пока мои лопатки не коснулись стены, я подогнул колени и опустился на корточки.
  Он не сводил с меня своих ничего не выражающих глаз.
  – Сядь, – приказал он коротко.
  Я сел. Он не хотел, чтобы его одурачили. Стоя у двери примерно в пятнадцати футах от меня, он был неуязвим. Всем своим видом он походил на человека, который следует приказам буквально; если я брошусь на него, то неминуемо схвачу пулю и не особенно обеспокою его своей глупой попыткой. И так должно продолжаться долгих три часа.
  Кенникен был абсолютно прав. Оставшись один в комнате, я бы пробрался через внутреннюю перегородку, хотя на это мне понадобилось бы более пятнадцати минут. Пробравшись через стену, я всё равно остался бы в доме, но, правда, в неожиданном месте, а сюрпризы, как вам скажет любой генерал, помогают выигрывать сражения. Теперь, когда Элин отсюда ушла, я был готов сделать что-нибудь и для собственного освобождения, и Кенникен знал это.
  Я посмотрел в окно. Всё, что я мог видеть, это кусочек голубого неба и перистые облака, плывущие по нему. Через некоторое время, возможно через полчаса, я услышал скрип шин, когда возле дома притормозила машина. Я не знал, сколько людей было в доме, когда я прибыл, по крайней мере трёх я видел лично, но теперь их стало больше, и расклад стал для меня ещё более неблагоприятным.
  Я медленно повернул своё запястье и отодвинул рукав куртки, чтобы посмотреть на часы, искренне надеясь, что охранник не найдёт в моих действиях злого умысла. Не сводя с него глаз, я убедился, что он по-прежнему отвечает мне пустым взглядом, и только потом посмотрел, сколько времени. Прошло совсем не полчаса, а всего лишь пятнадцать минут. Это будут ещё более долгие три часа, чем мне показалось вначале.
  Пятью минутами позже раздался лёгкий стук в дверь, и я услышал громкий голос Кенникена.
  – Я вхожу.
  Охранник сделал шаг в сторону, и дверь открылась. Кенникен вошёл в комнату и сказал:
  – Я вижу ты вёл себя как хороший мальчик. – В его голосе присутствовало нечто такое, что заставило меня почувствовать себя неуютно. Он был слишком весёлым.
  – Я хотел бы ещё раз прояснить то, что ты мне сказал, – начал он. – Согласно твоим словам, Слейд содержится у твоих друзей, твоих исландских друзей так, кажется, ты сказал. Эти самые друзья убьют его, если не получат тебя взамен. По-моему, именно так ты всё изложил. Я прав?
  – Да, – ответил я.
  Он улыбнулся.
  – Твоя подружка ждёт нас внизу. Может быть, мы к ней присоединимся? – Он широко взмахнул рукой. – Ты можешь встать, тебя не застрелят.
  Я поднялся на окоченевшие ноги, пытаясь понять, в чём же произошла ошибка. Меня сопроводили вниз, где я увидел Элин, стоявшую возле пустого камина под охраной Ильича. Её лицо было бледным, когда, повернувшись ко мне, она прошептала:
  – Мне очень жаль, Алан.
  – Должно быть, ты решил, что я совсем глуп, – сказал Кенникен. – Ты не подумал о том, что меня заинтересует, почему ты пришёл сюда пешком? Когда я увидел тебя, приближающегося к входной двери, то сразу задался вопросом, где ты оставил машину. У тебя должна была быть машина, поскольку это не та страна, где можно совершать пешие прогулки, и поэтому я послал человека на её поиски ещё до того, как ты позвонил в дверь.
  – Ты всегда мыслил логично, – заметил я.
  Он наслаждался самим собой.
  – И как ты думаешь, что нашёл мой человек? Большую американскую машину с ключом в зажигании. Он провёл там не так много времени, когда вдруг перед ним в большой спешке появилась эта молодая леди, и он привёз её на машине сюда. Видишь ли, он не знал о том соглашении, которого мы достигли. Мы не вправе винить его за это, не так ли?
  – Разумеется, – произнёс я ровным голосом. "Но открывал ли он багажник" – вертелось у меня в голове. – Я не вижу, каким образом это может повлиять на создавшееся положение.
  – Дело в том, что мой человек до конца выполнил полученный приказ. Он знал, что мы ищем маленький свёрток, содержащий электронное устройство, и поэтому обыскал машину. Он не нашёл свёртка.
  Кенникен остановился и выжидательно посмотрел на меня. Он наслаждался моментом. Я сказал:
  – Ты не возражаешь, если я сяду? И ради Бога, дай мне сигарету, мои давно кончились.
  – Ну конечно, мой дорогой Алан, – произнёс он снисходительно. – Можешь занять своё привычное кресло. – Он извлёк из кармана портсигар и осторожно поднёс зажигалку к моей сигарете. – Мистер Слейд очень зол на тебя. Он совсем тебя не любит.
  – Где он?
  – На кухне, перевязывает свою руку. Ты очень хороший диагност, Алан; у него и на самом деле сильная головная боль.
  У меня в животе появилось такое чувство, словно туда провалился свинцовый шар. Затянувшись сигаретой, я спросил:
  – Хорошо, с чего мы теперь начнём?
  – Мы продолжим с того места, на котором остановились в ту ночь, когда я поймал тебя у Гейзера. Ничего не изменилось.
  Он ошибался, теперь здесь была Элин. Я сказал:
  – Так, значит, ты убьёшь меня.
  – Возможно. Слейд хочет сначала поговорить с тобой. – Он поднял голову. – Вот, кстати, и он.
  Слейд выглядел плохо. Лицо его было серым, и в комнату он вошёл слегка пошатываясь. Когда Слейд приблизился, я заметил, что его глаза находятся не в фокусе, поскольку он, очевидно, до сих пор страдал от контузии. Кто-то аккуратно перевязал ему руку чистым бинтом, но его помятый костюм был покрыт маленькими пятнами и волосы на голове стояли дыбом. Поскольку Слейд всегда придавал большое значение своему внешнему виду, я решил, что надо думать, он сильно не в себе.
  Я был прав и для того, чтобы узнать, как сильно он не в себе, мне понадобилось совсем немного времени.
  Он подошёл и, взглянув на меня сверху вниз, вытянул свою левую руку.
  – Возьмите его и поставьте вон туда, к стене.
  Меня схватили прежде, чем я успел пошевелиться. Кто-то взял меня со спины на борцовский захват и, стащив с кресла, проволок через комнату. Когда я оказался прижатым к стене, Слейд спросил:
  – Где мой пистолет?
  Кенникен пожал плечами.
  – Откуда я знаю?
  – Ты должен был отобрать его у Стюарта.
  – Ах, тот самый. – Кенникен достал его из кармана. – Это он?
  Слейд взял пистолет и приблизился ко мне.
  – Прислони его правую кисть к стене, – сказал он и поднёс свою перевязанную руку к моим глазам. – Ты сделал это, Стюарт, поэтому должен знать, что произойдёт сейчас.
  Твёрдая рука пригвоздила к стене моё запястье, и Слейд поднял пистолет.
  Мне хватило здравого смысла для того, чтобы перестать сопротивляться, и я как раз успел разжать кулак в тот самый момент, когда Слейд всадил пулю мне в ладонь. Как ни странно, после первого пронизывающего шока я совсем не испытывал боли. Я чувствовал только то, что моя рука полностью онемела от плеча до кончиков пальцев. Боль должна была прийти довольно скоро – сразу после того, как рассеется шок.
  Моя голова покачнулась, и я услышал, как закричала Элин, но крик донёсся до меня откуда-то издалека. Открыв глаза, я увидел Слейда, взирающего на меня с хмурым выражением на лице. Он сказал коротко:
  – Посади его обратно в кресло. – Это был просто акт возмездия, и теперь, когда месть свершилась, Слейд приготовился приступить к делу.
  Когда меня бросили в кресло, я, подняв голову, увидел, что Элин стоит возле камина, и по её лицу стекают слёзы.
  Затем между нами расположился Слейд, и я потерял её из виду.
  – Тебе известно слишком много, Стюарт, – сказал он. – Поэтому ты должен умереть – ты сам это знаешь.
  – Я уверен, ты сделаешь всё как надо, – произнёс я угрюмо. Теперь я понимал, почему Слейд сломался в номере отеля, потому что то же самое происходило сейчас со мной. Я обнаружил, что не могу связать вместе две последовательные мысли, которые имели бы какой-нибудь смысл, и испытывал жуткую головную боль. Такие симптомы вызывает попадание пули в человеческую плоть.
  Слейд спросил:
  – Кто ещё знает про меня кроме этой девушки?
  – Никто, – ответил я. – А что будет с девушкой?
  – Вас похоронят в одной могиле. – Он повернулся к Кенникену. – Скорее всего он сказал правду. Ему пришлось торопиться и у него не было времени на то, чтобы сообщить про меня кому-либо ещё.
  – Он мог написать письмо, – произнёс Кенникен с сомнением.
  – На такой риск я вынужден пойти. Не думаю, что Таггарт имеет в отношении меня какие-нибудь подозрения. Возможно, он несколько обеспокоен из-за того, что я пропал из виду, но не более того. Я буду хорошим мальчиком и вернусь в Лондон ближайшим самолётом. – Он приподнял свою раненую руку и мрачно улыбнулся Кенникену. – За это я возложу вину на тебя. Меня ранили, когда я пытался спасти идиота Стюарта. – Он повернулся и пнул меня по ноге.
  – А как насчёт электронного оборудования? – спросил Кенникен.
  – А что насчёт него?
  Кенникен достал свой портсигар и выбрал из него сигарету.
  – Было бы жаль не закончить операцию так, как она планировалась. Стюартсен знает, где устройство, и я могу выудить у него эту информацию.
  – Что ж, я предоставлю тебе такую возможность, – произнёс Слейд задумчиво. Он посмотрел на меня сверху вниз. – Где оно, Стюарт?
  – Там, где ты его не найдёшь.
  – Мы ещё не обыскали машину, – сказал Кенникен. – Когда мы обнаружили тебя в багажнике, то забыли про всё остальное. – Он резко отдал приказы, и двое его людей покинули комнату. – Если устройство в машине, то мы его найдём.
  – Я не думаю, что оно может быть в машине, – сказал Слейд.
  – Я тоже не думал, что ты можешь быть в машине, – произнёс Кенникен язвительно. – Поэтому совсем не удивлюсь, если оно окажется там.
  – Возможно, ты и прав, – сказал Слейд. Его голос говорил о том, что он так не считает. Он нагнулся надо мной. – Скоро ты умрёшь, Стюарт, – можешь на это положиться. Но для того, чтобы умереть, существует множество способов. Расскажи нам, где находится устройство, и ты умрёшь быстро и аккуратно. В противном случае я дам Кенникену поработать над тобой.
  Я держал свой рот плотно сжатым, поскольку знал, что если я его открою, то он заметит подёргивание моей нижней губы, которое является верным признаком страха.
  Он выпрямился и отступил в сторону.
  – Очень хорошо. Ты можешь заняться им, Кенникен. – В его голосе появились мстительные нотки. – Лучше всего медленно отстреливать от него кусочек за кусочком. Он угрожал сделать это со мной.
  Кенникен приблизился ко мне с пистолетом в руке.
  – Ну, Алан, мы подошли к концу пути, ты и я. Где фрагмент радарного оборудования?
  Далее тогда, под дулом пистолета, я отметил эту новую деталь, несущую в себе информацию. Радарное оборудование. Я скривил своё лицо, изобразив улыбку.
  – У тебя есть ещё сигарета, Вацлав?
  На его лице не появилось ответной улыбки. Глаза были пустыми, и рот застыл зловещей линией.
  – Сейчас не время для традиций мы уже покончили с этими глупостями.
  Я посмотрел ему за спину. Элин по-прежнему стояла возле камина, забытая всеми, и лицо её выражало безграничное отчаяние. Но её рука находилась под анараком и, сжимая что-то, медленно высовывалась наружу. Внезапно я осознал, что пистолет по-прежнему находится у неё.
  Этого оказалось достаточно для того, чтобы быстро привести меня в чувство. Когда все надежды рухнули и тебя больше ничего не ждёт, кроме близкой смерти, то остаётся только погрузиться в болото фатализма, что и произошло со мной. Но позвольте человеку хотя бы на долю секунды поверить в то, что ещё не всё потеряно, и он снова будет готов к активным действиям – и главное, что я теперь должен был делать, это говорить и говорить быстро.
  Я повернул голову и обратился к Слейду. Я хотел привлечь его внимание к себе так, чтобы он даже не подумал посмотреть на Элин.
  – Ты не мог бы остановить его? – воззвал я к нему.
  – Ты сам способен его остановить. От тебя требуется только рассказать нам то, что мы желаем знать.
  – Но какая мне от этого будет польза? – поинтересовался я. – Всё равно я умру.
  – Но тогда мы умрёшь легко, – сказал Слейд. – Быстро и безболезненно.
  Я снова посмотрел на Кенникена и через его плечо увидел, что Элин уже достала пистолет, и он теперь находится на виду. Она что-то с ним делала, и я искренне надеялся на то, что Элин запомнила последовательность действий, которые необходимо предпринять, чтобы привести пистолет в боевую готовность.
  – Вацлав, – сказал я. – Ты не сделаешь такого со старым товарищем. Только не ты.
  Его пистолет нацелился мне в живот, а затем опустился ниже.
  – Тебе нет необходимости теряться в догадках для того, чтобы узнать, куда я направлю первую пулю, – произнёс он с ледяным спокойствием. – Я просто последую приказу Слейда и своей собственной предрасположенности.
  – Расскажи нам, – сказал Слейд настойчиво, нагнувшись вперёд.
  Я услышал лязг металла, когда Элин оттянула назад затвор пистолета. Кенникен тоже его услышал и начал поворачиваться. Элин держала пистолет перед собой на вытянутых руках, и когда Кенникен начал свой разворот, она открыла огонь.
  Я отчётливо услышал, как первая пуля ударила в спину Кенникена. Его пальцы конвульсивно сжались на рукоятке пистолета, и мне в лицо из дула вырвалась струя пламени. Пуля зарылась в подлокотнике кресла, но в тот момент я уже находился в движении. Я бросился на Слейда головой вперёд и боднул его в живот. Мой череп оказался твёрже, чем его брюшко, и, выпустив со свистом воздух из лёгких, он, согнувшись пополам, с открытым ртом рухнул на пол.
  Осознав, что Элин всё ещё стреляет, и мне грозит опасность попасть под её пули, я перекатился через голову и крикнул:
  – Остановись!
  Подобрав пугач Слейда, я подобрался к Элин и схватил её за запястье.
  – Бога ради, остановись!
  Я подумал, что она, вероятно, расстреляла всю обойму. Противоположную стену покрывали отметины от попадания пуль, а Кенникен лежал перед креслом, в котором я только что сидел. Он лежал лицом вверх, уставившись в потолок невидящим взором. Элин попала в него ещё дважды, и это было совсем не удивительно, если принять во внимание, что стреляла она с расстояния в шесть футов. Мне ещё повезло, что она не всадила пулю в меня. Размытое красное пятно в центре лба Кенникена доказывало, что у него хватило жизненной энергии для того, чтобы повернуться и попытаться выстрелить в ответ. Следующая пуля попала ему в челюсть и начисто снесла нижнюю часть его лица.
  Он был совсем мёртв. Я не стал останавливаться над его телом, чтобы призадуматься о том, как смерть настигает нас в расцвете сил. Схватив Элин за руку, я потащил её по направлению к двери. Мальчики снаружи, возможно, были готовы услышать странные звуки, особенно после маленькой демонстрации, устроенной Слейдом, но канонада, которой разразилась Элин, требовала немедленного расследования, и от меня требовалось его предотвратить.
  Возле двери я освободил свою левую руку, которой сжимал запястье Элин, чтобы переложить в неё пистолет из раненой правой руки. С дыркой в ладони я не мог стрелять из пистолета даже с такой слабой отдачей, которую имело бесшумное оружие Слейда. Я и в лучшие времена стрелял из пистолета не особенно метко, тем более с левой руки; но одной из особенностей перестрелки является то, что человек, в которого ты стреляешь, не имеет возможности потребовать у тебя сертификата, подтверждающего твою квалификацию.
  Я взглянул на Элин. По-видимому, она находилась в состоянии шока. Никто не способен убить человека, не испытав при этом эмоционального потрясения, особенно в первый раз и особенно женщина. Я придал своему голосу решительности:
  – Ты сделаешь только то, что я скажу, не задавая вопросов. Ты выйдешь следом за мной и побежишь что есть сил безо всяких колебаний.
  Она слабо всхлипнула и, затаив дыхание, кивнула головой. Открыв входную дверь, я, стреляя в воздух, выскочил наружу. В тот же момент, когда мы оказались на улице, кто-то выстрелил в нас из дома, и пуля просвистела возле моего уха. Но у меня не было времени на то, чтобы испытать беспокойство по этому поводу, поскольку та пара, которую отправили обыскивать "шевроле", приближалась прямо ко мне.
  Я выстрелил по ним и продолжал нажимать на курок до тех пор, пока они, разбежавшись в разные стороны, не скрылись из виду, и мы промелькнули между ними. Раздался звон стекла, когда кто-то решил, что разбить окно быстрее, чем его открывать, а затем нам вслед полетели пули. Бросив пистолет Слейда, я снова схватил Элин за руку, чтобы она следовала за мной зигзагом. За спиной послышался тяжёлый топот ботинок, когда кто-то бросился в погоню.
  Затем ранило Элин. Пуля толкнула её вперёд, заставив споткнуться, но когда она подогнула колени, я успел ей помочь удержаться на ногах, обхватив рукой за талию. Мы уже находились в десяти ярдах от края левого гребня, где я спрятал винтовку, и как нам удалось преодолеть это короткое расстояние, мне непонятно до сих пор. Нас выручило то, что Элин всё ещё могла самостоятельно держаться на ногах, и мы вместе карабкались вверх по покрытым мхом кочкам к вершине гребня до тех пор, пока я не нагнулся, чтобы взять в руки винтовку Флита.
  Я дослал патрон в ствол ещё до того, как успел освободить её от мха. Элин упала на землю, а я повернулся, держа винтовку левой рукой. Даже с дыркой в ладони моей правой руки я мог нажимать на курок, и когда я это сделал, моё действие произвело некоторый эффект.
  Магазин был заряжен патронами двух типов, которые я аккуратно уложил вперемешку – с пулями в стальной рубашке и с мягкими свинцовыми. Первая пуля, вылетевшая из ствола, была в рубашке; она ударила лидирующего преследователя в грудь и прошла через него, как сквозь пустое место. Он успел сделать ещё четыре шага, прежде чем его сердце почувствовало, что оно пробито и пора заканчивать работать. С удивлённым выражением на лице он упал на землю почти у самых моих ног.
  К этому моменту я уже выстрелил в человека, который бежал следом за ним, в результате чего стал свидетелем эффектного зрелища. Человек, в которого попадает тяжёлая мягконосая пуля, пущенная зарядом магнум с расстояния в двадцать ярдов, оказывается не просто убит, а скорее уничтожен, и этот тип просто рассыпался по швам. Пуля ударилась ему в грудину, а затем, начав расширяться, оторвала его от земли и отбросила назад на четыре фута, после чего вышла из спины, вырвав по пути часть позвоночника.
  Внезапно кругом стало тихо. Гортанный рёв винтовки Флита сказал всем заинтересованным лицам, что в игру вступил новый участник, и они прекратили вести огонь, чтобы обдумать, как это отразится на общей расстановке сил. Я увидел Слейда, стоящего в дверях дома с руками, прижатыми к животу. Я снова поднял винтовку и выстрелил в него, но сделал это слишком быстро, не успев унять дрожь в руках. Я промахнулся, но видно сильно его испугал, поскольку он поспешно скрылся в доме, после чего на виду никого не осталось.
  Затем пуля чуть не вырвала у меня клок волос, и по звуку выстрела я понял, что у кого-то в доме тоже есть винтовка. Я нырнул за камни и подполз к Элин. Она лежала на спине с лицом, исказившимся от боли и пыталась восстановить своё затруднённое дыхание. Её руки были прижаты к туловищу, и когда она их отдёрнула, я увидел, что они красные от крови.
  Я спросил:
  – Сильно болит?
  – Когда я дышу, – ответила она, хватая ртом воздух. – Только тогда.
  Это было плохим признаком, хотя судя по расположению раны, пуля не могла задеть лёгкое. В следующие несколько минут я должен был позаботиться о том, чтобы мы пережили эти несколько минут. Нет большого смысла переживать из-за угрозы умереть через неделю от заражения крови, когда в ближайшие тридцать секунд ты можешь лишиться головы.
  Я нащупал под камнем коробку с патронами, снял с винтовки магазин и заново его зарядил. Онемелость моей руки уже прошла, и теперь она начала по-настоящему болеть. Даже пробное сжимание указательного пальца вызывало у меня такой болевой шок, словно я дотрагивался рукой до оголённого провода, и я не знал, смогу ли ещё стрелять. Но просто удивительно, что способен сделать человек, когда его к этому вынуждают обстоятельства.
  Я осторожно высунул голову из-за куска лавы и посмотрел на дом. Ничто нигде не двигалось. Прямо передо мной лежали тела людей, которых я застрелил, один, казалось, мирно спал, а другой был разорван на куски и выглядел жутко. Перед домом стояли две машины: автомобиль Кенникена имел вполне пристойный внешний вид, но "шевроле" Нордлинджера был сильно покорёжен – в поисках свёртка они вытащили наружу сиденья, и две ближайшие ко мне двери остались широко открытыми. Очевидно, мне придётся оплатить солидный счёт за ремонт чужих машин.
  Автомобили находились от нас на расстоянии менее ста ярдов, но как мне ни хотелось оказаться в одном из них, я знал, что осуществить это нереально. Я также знал, что мы не сможем уйти отсюда на ногах. Помимо того, что прогулка по лавовым полям является видом спорта, к которому даже исландцы относятся без особого энтузиазма, следовало принимать во внимание состояние Элин. Я не мог её оставить, а если мы будем останавливаться, нас настигнут в течение пятнадцати минут.
  Таким образом, оставалось только одно – поскольку не приходилось ожидать, что на горизонте, как в старые добрые времена, появится американская кавалерия, я должен был принять бой против неизвестного количества человек, надёжно укрытых в этом доме, – и победить.
  Я внимательно осмотрел дом. Он не заслужил от Кенникена похвалы в качестве места заключения. "Стены, как яичная скорлупа", – сказал он. Пара листов фанеры, тонкий слой штукатурки и несколько дюймов пенополистирола. Многие люди привыкли считать дома пуленепробиваемыми, но я смеюсь всякий раз, когда вижу вестерн, в котором главный герой прячется в дощатой хибаре, а плохие парни аккуратно стреляют по окнам.
  Даже девятимиллиметровая пуля из люгера способна с близкого расстояния пробить девять дюймов сосновой древесины, а она просто малышка по сравнению с пулей сорок четвёртого калибра, выпущенной из ковбойского кольта. Несколько мелких выстрелов способны обрушить весь сарай на голову нашего героя.
  Я посмотрел на дом и подумал о том, смогут ли эти хрупкие стены противостоять ужасающей мощи винтовки Флита. Мягконосые пули здесь не особенно подходили – они имеют тенденцию расплющиваться при ударе; но пули в стальной рубашке обладают огромной пробивной силой. Пришло время выяснить, какой именно, но сначала я должен был вычислить местоположение человека с винтовкой.
  Я убрал голову и посмотрел на Элин. Теперь она выглядела лучше. Ей удалось взять своё дыхание под контроль.
  – Как ты себя чувствуешь сейчас?
  – Боже мой! – воскликнула она. – Как, по-твоему, я могу себя чувствовать?
  Я улыбнулся ей, испытав некоторое облегчение. Эта вспышка гнева говорила о том, что её дела пошли на поправку.
  – Теперь ситуация изменится к лучшему, – сказал я.
  – Она просто не может стать хуже.
  – Спасибо тебе за то, что ты сделала там, – поблагодарил я её. – Это был смелый поступок.
  Если принять во внимание ту позицию, которую она занимала раньше по отношению к убийству, её поступок был более чем смелым.
  Она вздрогнула.
  – Это было ужасно! – произнесла она тихим голосом. – Эта сцена будет стоять у меня перед глазами до конца жизни.
  – Не будет, – сказал я уверенно. – Человеческий мозг имеет свойство забывать подобные вещи. Вот почему войны длятся так долго и происходят так часто. Но пока у тебя нет нужды делать это снова, ты можешь мне кое в чём помочь.
  – Если у меня получится.
  Я показал на обломок лавы у неё над головой.
  – Ты можешь столкнуть его вниз, когда я тебя попрошу? Но только не высовывайся, а то получишь пулю.
  Она взглянула на каменную глыбу.
  – Я попробую.
  – Не делай этого, пока я не скажу.
  Я положил винтовку перед собой и посмотрел на дом. По-прежнему всё было тихо, и я призадумался над тем, чем теперь занят Слейд.
  – Сейчас, – сказал я. – Толкай его.
  Камень сдвинулся с места и с грохотом покатился вниз по склону лавового гребня. Винтовка выстрелила, и пуля просвистела над нашими головами, затем другая, пущенная более прицельно, отбила от камня осколки чуть слева от нас. Тот, кто стрелял, знал своё дело, но я всё же успел его заметить. Он находился в комнате на верхнем этаже и выбрал себе позицию за окном, из-за которого едва выглядывала его голова.
  Я прицелился, но навёл винтовку не на окно, а на стену чуть ниже и левее окна. Затем я нажал на курок и через сильную оптику увидел, как деревянная обшивка стены расщепилась от попадания пули. Раздался слабый крик, за окном что-то промелькнуло, и в ту же секунду я увидел человека, выпрямившегося в полный рост с руками, прижатыми к груди. Он покачнулся назад и исчез.
  Я был прав – винтовка Флита способна пробивать стены. Я перевёл прицел на нижние комнаты и начал методично посылать пули в стену возле каждого окна на первом этаже, в те места, где с наибольшей вероятностью мог кто-нибудь укрываться. Каждый раз, когда я нажимал на курок, разорванные сухожилия на моей руке отвечали бурным протестом, и я облегчал боль тем, что рычал во весь голос.
  Я почувствовал, что Элин дёргает меня за штанину.
  – В чём дело? – спросила она встревоженно.
  – Не отвлекай мужчину, когда он занят делом, – сказал я и перевернулся на спину. Я отсоединил от винтовки пустой магазин. – Наполни его – мне сложно сделать это самому.
  Эти вынужденные периоды ожидания с незаряженным оружием беспокоили меня, и я пожалел, что у Флита не было с собой запасной обоймы. Если бы кто-нибудь атаковал нас в такой момент, это вполне могло причинить нам большие неприятности.
  Я убедился в том, что Элин заряжает магазин нужными патронами, а затем снова перевёл взгляд на дом. Оттуда доносились стоны и испуганные крики. Я не сомневался, что там царит сильное смятение; мысль о том, что пуля способна пробивать стену и поражать человека за ней, могла сильно расстроить любого, кто скрывался сейчас за этими стенами.
  – Вот, – сказала Элин и передала мне магазин, наполненный патронами. Я вставил его в винтовку, которую снова положил перед собой, и в тот же момент увидел, что человек выскочил из дома и скрылся за "шевроле". Я мог видеть его ноги через оптический прицел. Ближайшая ко мне дверь была широко открыта, и, мысленно извинившись перед Ли Нордлинджером, я послал пулю через машину и сквозь металл дальней двери. Ноги переместились, и человек вышел из-за укрытия. Это был Ильич. Он держал руки прижатыми к шее, и кровь хлестала у него между пальцами. Он сделал ещё несколько неуверенных шагов, потом упал, перевернулся на спину и замер неподвижно.
  Мне становилось всё более сложно передёргивать затвор своей искалеченной рукой. Я попросил Элин.
  – Ты не могла бы подползти поближе ко мне? – Когда она приблизилась вплотную с правой стороны, я сказал: – Приподними вверх вот этот рычаг, оттяни его назад, а затем снова толкни вперёд. Только когда будешь это делать, опусти пониже голову.
  Я крепко сжал винтовку своей левой рукой, а она передёрнула затвор и вскрикнула, когда стреляная гильза неожиданно выпрыгнула прямо ей в лицо. В такой странной манере я послал ещё три пули в разные точки дома, где они, как мне показалось, могли причинить наибольший ущерб. Когда Элин дослала в ствол последний патрон, я отсоединил магазин и попросил её наполнить его снова.
  Чувствуя себя спокойнее с этим патроном, оставленным в стволе в качестве страховки от разного рода случайностей, я продолжил вести наблюдение за домом, составляя в уме предварительный рапорт о потерях противника. Трёх человек я убил совершенно точно, ранил ещё одного – снайпера в верхней комнате, а возможно и двух, если судить по стонам, всё ещё доносящимся из дома. Итого получается пять-шесть, если включить сюда Кенникена. Вряд ли их было там больше, но к ним в любой момент могла подойти подмога, не следовало забывать про то, что в доме имелся телефон.
  По звукам, доносившимся из дома, я попытался определить, не Слейд ли это издаёт такие жалобные протяжные стоны. Но хотя я хорошо знал его голос, нечленораздельные завывания не дали мне определённого ответа. Я взглянул вниз на Элин.
  – Поторопись! – сказал я.
  Она отчаянно вертела в руках магазин.
  – Один из патронов застрял.
  – Сделай всё, что можешь.
  Я снова выглянул из-за лежащего передо мной камня, и мои глаза уловили какое-то движение позади дома. Кто-то сделал то, что им всем следовало сделать с самого начала – выпрыгнул из окна в тыльной части дома. Только потому, что поражающая мощь моего оружия оказалась для них полной неожиданностью, этого не случилось раньше, а такой манёвр был для меня весьма опасен, поскольку я мог оказаться в окружении.
  Я установил оптический прицел на максимальное увеличение и поймал в него отдалённую фигуру. Это был Слейд, целый и невредимый, за исключением своей перевязанной руки. Он, как олень, перепрыгивал с кочки на кочку, рискуя свернуть себе шею. Полы его плаща развевались на ветру, а руки были вытянуты в стороны, чтобы помогать ему сохранять равновесие. По удобному дальномеру, встроенному в прицел, я установил, что он находится от меня на расстоянии чуть менее трёхсот ярдов и с каждой секундой удаляется всё дальше.
  Я сделал глубокий вдох и, медленно выпустив воздух из лёгких, взял прицел. Я чувствовал сильную боль в руке, и мне было трудно контролировать дрожание нити прицела. Три раза я был готов произвести выстрел и три раза ослаблял давление на курок, потому что перекрестье прицела уходило в сторону от цели.
  Когда мне исполнилось двенадцать лет, отец купил мне моё первое охотничье оружие, и проявив мудрость, он выбрал для меня однозарядную винтовку двадцать второго калибра. Когда мальчик, охотящийся на кроликов и зайцев, знает, что в его распоряжении имеется только один патрон, он также понимает, что первый выстрел будет единственным и решающим, и невозможно придумать лучшего упражнения для того, чтобы заложить навыки хорошей стрельбы. Теперь, когда мне снова предоставлялось право на один единственный выстрел, я вернулся в своё детство, но на этот раз в прицеле моей винтовки был не кролик, а скорее тигр.
  Мне было сложно сконцентрировать своё внимание, я чувствовал головокружение, и серая пелена периодически возникала у меня перед глазами. Я мигнул, пелена исчезла, и фигура Слейда появилась передо мной в перекрестье прицела, обрисованная с неестественной чёткостью. Он начал удаляться от меня под углом, и, прикинув скорость его бокового смещения, я позволил ему достичь точки прицеливания. У меня в ушах шумела кровь, и я вновь почувствовал головокружение.
  Мой палец, преодолевая боль, сделал финальное усилие, и приклад винтовки толкнул меня в плечо, в то время как судьба Слейда полетела за ним вдогонку со скоростью две тысячи миль в час. Отдалённая фигура дёрнулась, как марионетка, у которой внезапно оборвались все нитки, покачнулась и исчезла из виду.
  Я перевернулся на спину, чувствуя, что шум в моих ушах становится оглушающим. Головокружение усилилось, и серые волны, вновь появившиеся у меня в глазах, становились всё чернее. Я увидел красный круг солнца, смутно проступающий сквозь темноту, а затем потерял сознание, и последнее, что я слышал, был голос Элин, выкрикивающий моё имя.
  
  3
  
  – Это была ложная операция, – сказал Таггарт.
  Я лежал на больничной койке в Кьеблавике, а в дверях моей комнаты стоял охранник, поставленный туда не столько для того, чтобы помешать мне покинуть госпиталь, а скорее, чтобы защитить меня от посторонних глаз. Я являлся потенциальным cause celebre[11], casus belli[12] и всеми прочими иностранными выражениями, которые ведущие журналисты «Таймс» в моменты кризиса с готовностью выплёскивают на первые страницы, и все усилия были направлены на то, чтобы ситуация оставалась потенциальной и ни в коем случае не переросла в актуальную. Все заинтересованные стороны хотели замять дело, и если исландское правительство и знало о том, что произошло, оно старалось этого не показывать.
  Таггарта сопровождал ещё один человек, американец, которого он представил как Артура Риана. Я узнал Риана; в последний раз я видел его через оптический прицел винтовки Флита – он стоял возле вертолёта по другую сторону хребта Бьюдархалс.
  Они пришли повидать меня во второй раз. В первое их посещение я испытывал сонливость после наркоза и не слишком хорошо соображал, но всё же я смог задать два вопроса.
  – Что с Элин?
  – С ней всё нормально, – успокоил меня Таггарт. – Она даже в лучшем состоянии, чем ты. – Он рассказал мне, что пуля, которой ранило Элин, попала в неё рикошетом, уже потеряв свою убойную силу; она просто зашла под кожу и застряла между рёбрами. – Она будет в полном порядке, – произнёс Таггарт сердечно.
  Я посмотрел на него с неприязнью, но тогда у меня не было сил на то, чтобы сказать ему всё, что я о нём думаю. Я спросил.
  – Как я оказался здесь?
  Таггарт бросил взгляд на Риана, который достал из кармана свою курительную трубку, посмотрел на неё с нерешительностью, а затем убрал обратно. Он произнёс тихим голосом:
  – Замечательная у вас девушка, мистер Стюарт.
  – Что произошло?
  – Когда вы потеряли сознание, она не знала, что ей делать. Она немного подумала, а затем зарядила винтовку, и начала пробивать в том доме новые дыры.
  Я подумал об отношении Элин к убийству.
  – Она попала в кого-нибудь?
  – Полагаю, что нет, – ответил Риан. – Я думаю, основной ущерб причинили вы. Она расстреляла все патроны, а их там оставалось немало – после чего сделала паузу, чтобы посмотреть, что произойдёт. Ничего не случилось, поэтому она встала и вошла в дом. Мне кажется, это был очень смелый поступок, мистер Стюарт.
  Мне тоже так показалось.
  Риан продолжил:
  – Она нашла телефон и, позвонив сюда, на базу, связалась с Ли Нордлинджером. Она была весьма настойчива и заставила его немедленно перейти к активным действиям. Он засуетился ещё больше, когда голос в трубке внезапно пропал. – Он состроил гримасу. – Не было ничего удивительного в том, что она упала в обморок, – то место походило на бойню. Пять убитых и двое тяжелораненых.
  – Трое раненых, – поправил Таггарт. – Позднее мы нашли ещё и Слейда.
  Вскоре после этого они ушли, поскольку я был не в состоянии вести серьёзный разговор, но через двадцать четыре часа вернулись обратно, и Таггарт заговорил о ложной операции.
  – Когда я увижу Элин? – прервал я его.
  – Сегодня днём, – ответил Таггарт. – Она себя чувствует вполне нормально, скоро убедишься сам.
  Я посмотрел на него холодным взглядом.
  – Надеюсь, что это так.
  Он смущённо кашлянул.
  – Теперь, наверное, интересно узнать, что означала вся эта затея?
  – Да, – сказал я. – Интересно. Несомненно, я хотел бы знать, почему Департамент приложил все усилия к тому, чтобы меня убили. – Я перевёл взгляд на Риана. – Вплоть до того, что просил помощи у ЦРУ.
  – Как я уже сказал, это была ложная операция, план которой разработали два американских учёных. – Таггарт потёр свой подбородок. – Ты когда-нибудь разгадывал кроссворды в "Таймс"?
  – Бог ты мой! – воскликнул я. – Конечно же нет.
  Таггарт улыбнулся.
  – Давай предположим, что какому-то сумасшедшему гению требуется восемь часов на то, чтобы составить такой кроссворд, затем его нужно начертить на бумаге, набрать в типографии и отпечатать в газете. Весь этот процесс отнимает у нескольких людей некоторое количество времени. Допустим, сорок человеко-часов – или целую рабочую неделю одного человека.
  – Ну и что?
  – Теперь перейдём к тому конечному результату, который вызовет данная операция. Предположим, что десять тысяч читателей "Таймс" направят свои мозговые усилия на то, чтобы разгадать эту глупую шараду, – и каждому на это понадобится один час. Итого получится десять тысяч часов или пять человеко-лет. Улавливаешь, в чём здесь смысл? Одна человеко-неделя труда направляет пять человеко-лет мозговых усилий в абсолютно непродуктивное русло. – Он взглянул на Риана. – Я думаю, отсюда лучше продолжить вам.
  У Риана был низкий ровный голос.
  – В физических науках за последнее время было сделано множество открытий, которые не нашли немедленного применения или оказались вообще неприменимыми. Например, ложная смола. Видели когда-нибудь такое вещество?
  – Я слышал о нём, – ответил я, не понимая, куда он клонит. – Но никогда не видел.
  – Любопытный материал, – сказал Риан. – Его можно плавить, как воск, но если кусок этого вещества просто оставить лежать на плоской поверхности, то через некоторое время он растечётся, как вода. Тем не менее если вы ударите его молотком, он разобьётся, как стекло. Казалось бы, субстанция с такими различными свойствами могла бы найти себе широкое применение, однако до сих пор никто не сделал ни одного конкретного предложения по её использованию.
  – Кажется, теперь его заливают в середину мячей для гольфа, – вмешался Таггарт.
  – Да, серьёзный технологический прорыв, – сказал Риан иронично. – В электронике существует достаточно много подобных эффектов. Например, электроды, несущие постоянный электрический заряд, подобно тому как магниты создают магнитное поле. Идея витала в воздухе в течение сорока лет, и только теперь ей нашли применение. Когда же учёные начали активно разрабатывать квантовую теорию, они столкнулись с большим количеством странных феноменов – туннельным эффектом, эффектом Джозефсона и многими другими, – некоторые из них нашли себе применение, а некоторые нет. Большая часть этих открытий была сделана в лабораториях, работающих над оборонными проектами, и они не получили широкой известности.
  Он беспокойно заёрзал в своём кресле.
  – Можно я закурю?
  – Пожалуйста.
  Выразив мне взглядом свою благодарность, он достал трубку и начал её набивать.
  – Один учёный, парень по имени Девис, как-то раз задумался над этой проблемой, и ему в голову пришла любопытная идея. Учёным он был не особенно выдающимся, по крайней мере, не из первых рядов, но идея оказалась достаточно удачная, хотя её целью являлась простая шутка. Он решил, что можно собрать электронное устройство, соединяющее в себе ряд этих загадочных, но не имеющих практического применения эффектов, способное поставить в тупик любой незаурядный ум. Он на самом деле собрал такое устройство, и пяти ведущим исследователям из Калтеха понадобилось шесть недель для того, чтобы понять, что их просто одурачили.
  Я начал понимать ход его рассуждений.
  – Ложная операция.
  Риан кивнул.
  – Одним из тех людей, которые оказались обмануты, был доктор Атолл, и он придумал, каким образом можно использовать подобное устройство. Он написал письмо одному человеку, занимающему высокий правительственный пост, и вскоре это письмо оказалось у нас. Особого внимания там заслуживает одна фраза: доктор Атолл говорит, что в данном случае мы имеем перед собой конкретный пример афоризма – "любой дурак способен задать вопрос, на который не сможет ответить самый умный человек". Оригинальное устройство Девиса было относительно несложным, но то, что в конечном итоге сделали мы, представляло из себя крайне запутанный комплекс, предназначенный производить абсолютное ничто.
  Я вспомнил, как был озадачен Ли Нордлинджер, и начал улыбаться.
  – Над чем ты смеёшься? – спросил Таггарт.
  – Да так, ни над чем. Продолжайте.
  Таггарт сказал:
  – Я думаю, тебе уже понятен общий принцип, Стюарт; это похоже на кроссворд из "Таймса". Создание устройства не потребовало больших мозговых усилий – трое учёных разработали его за год. Но если бы мы подсунули его русским, их лучшие умы бились бы над ним достаточно долгое время. И вся шутка заключалась в том, что эта проблема изначально неразрешима – на неё нет ответа.
  Риан продолжил:
  – Нам оставалось только передать устройство в руки русских. Сначала мы скармливали им дезинформацию с помощью серии контролируемых утечек. Мы распустили слух, что американские учёные изобрели новый вид радарной установки, обладающей удивительными возможностями. Якобы оно имеет радиус действия не ограниченный линией горизонта, даёт детальную картинку, а не просто зелёную точку на экране, не подвержено воздействию помех возле уровня земли и способно обнаруживать воздушные цели, летящие на низкой высоте. Любая нация продала бы в рабство дочь своего премьер-министра в обмен на подобное устройство, и русские начали заглатывать приманку.
  Он показал пальцем в окно.
  – Видите вон ту необычную антенну – она должна изображать этот радар, который якобы проходит полевые испытания здесь, в Кьеблавике, и наши реактивные самолёты на протяжении шести недель летают над морем в пятистах милях отсюда только для того, чтобы добавить правдоподобности. Далее в игру должны были вступить британцы.
  Таггарт сказал:
  – Мы скормили русским очередную историю, будто бы наши американские друзья всё время держат радар при себе, и мы начали проявлять беспокойство, настолько сильное, что решили взглянуть на него сами. С этой целью мы послали нашего агента, чтобы тот стащил часть радарного комплекса – важную часть. – Он вытянул палец в моём направлении. – Агентом, разумеется, был ты.
  Я сглотнул.
  – Вы хотите сказать, что я должен был позволить русским заполучить устройство!
  – Совершенно верно, – произнёс Таггарт вкрадчиво. – Ты оказался у нас под рукой. Слейд заметил – и я с ним согласился, – что хотя ты, возможно, больше и не являешься хорошим агентом, но для наших целей подходишь как нельзя лучше, поскольку русские тебя знают именно как хорошего агента. Всё было подготовлено, а затем ты одурачил всех – как нас, так и русских. На самом деле ты оказался значительно лучше, чем кто-либо мог предположить.
  Я почувствовал, как внутри меня закипает гнев, и сказал, тщательно подбирая слова:
  – Грязный, аморальный сукин сын! Почему бы вам было не ввести меня в курс событий? Это избавило бы меня от многих проблем.
  Он покачал головой.
  – Всё должно было выглядеть аутентично.
  – Боже мой! – воскликнул я. – Вы просто продали меня точно так же, как Бакаев продал Кенникена в Швеции. – Я мрачно усмехнулся. – Должно быть, ваши планы сильно запутало то, что Слейд оказался русским агентом.
  Таггарт смущённо покосился на Риана.
  – Наши американские друзья не скрывали своего сарказма. Это разрушило всю операцию. – Он вздохнул и посетовал: – Заниматься контршпионажем значит обрекать себя на неблагодарный труд. Пока мы не ловим шпионов, все счастливы и довольны; но стоит нам сделать свою работу и поймать шпиона, как тут же все поднимают крик и обвиняют нас в том, что мы плохо работаем.
  – Вы разбиваете мне сердце, – сказал я. – Но всё же позволю себе заметить, что Слейда поймали не вы.
  Он быстро сменил тему:
  – Да, Слейд вмешался в наши планы – он руководил операцией.
  – Причём руководил ею с обеих сторон, – заметил Риан. – Какое завидное положение! Он наверняка был уверен, что ситуация полностью находится под его контролем. – Он наклонился вперёд. – Видите ли, как только русским стал известен наш замысел, они решили, что нет никаких причин отказываться от захвата устройства, поскольку у них появилась возможность обмануть нас, заставив поверить в то, что они поддались на нашу уловку. Это был своего рода двойной обман.
  Я с отвращением посмотрел на Таггарта.
  – Какие же вы все ублюдки, – сказал я. – Ведь вы несомненно хорошо понимали, что Кенникен сделает всё для того, чтобы меня убить.
  – О, нет! – живо возразил он. – Я не знал про Кенникена. Думаю, Бакаев осознал, что он лишился хорошего исполнителя, и решил реабилитировать Кенникена, поручив ему эту операцию. Возможно, Слейд тоже приложил здесь свою руку.
  – Уж он постарался! – произнёс я с горечью. – И поскольку предполагалось, что я буду лёгкой добычей, они подсунули Кенникену наспех собранную команду. Тот постоянно на это жаловался. – Я поднял глаза. – А как насчёт Джека Кейза? – поинтересовался я.
  Таггарт не моргнул и глазом.
  – Я отдал ему приказ передать тебя в руки русских – вот почему он не помог тебе у Гейзера. Но когда он заговорил со Слейдом, ты уже заразил его своими подозрениями. Должно быть, он попытался раскусить Слейда, но Слейд умный человек, и ему сразу всё стало ясно. Это был конец Кейза. Слейд сделал всё для того, чтобы его прикрытие осталось в неприкосновенности, и под конец ты стал для него важнее, чем это проклятое устройство.
  – Джек Кейз оказался ликвидирован, – произнёс я с грустью. – Он был хорошим человеком. Когда вы вывели Слейда на чистую воду?
  – Это произошло далеко не сразу, – сказал Таггарт. – Когда ты позвонил мне, я подумал, что у тебя не всё в порядке с головой, но после того как я послал сюда Кейза, меня насторожило, что я не могу добраться до Слейда. Он сделался абсолютно недоступным. Это противоречило всем правилам, и я начал рыться в его досье. Когда я обнаружил, что ещё ребёнком он был в Финляндии, а его родители погибли во время войны, то вспомнил, как ты упомянул Лонсдейла, и подумал, не разыграли ли здесь тот же самый трюк. – Он состроил гримасу. – Но когда обнаружили тело Джека Кейза с твоим перочинным ножиком в сердце, я был сбит с толку и не знал, что и подумать. – Он кивнул Риану. – Нож.
  – Что? Ах да – нож. – Риан опустил руку в свой нагрудный карман и извлёк на свет сген дабх. – Нам удалось забрать его у полиции. Полагаю, вы хотели бы вернуть нож обратно. – Он протянул его мне. – Очень симпатичный ножик, мне нравится этот камешек на рукоятке.
  Я взял его в руки. Полинезиец сказал бы, что это "мана", мои собственные отдалённые предки давали ему имена и называли его ласково "горлорез" или "кровопийца", но для меня он был просто ножом, принадлежавшим моему дедушке, а ешь раньше дедушке моего дедушки. Я осторожно положил его на тумбочку возле моей кровати.
  Я обратился к Риану.
  – Ваши люди стреляли в меня. В чём заключалась идея этой акции?
  – Чёрт возьми! – воскликнул он. – Вы повели себя, как сумасшедший, и вся операция оказалась под угрозой. Мы летели на вертолёте над этой дикой местностью и заметили вашу машину, а затем и русских, ведущих преследование, и решили, что у вас есть все шансы на то, чтобы ускользнуть от погони. Поэтому мы сбросили на вашем пути парня, отдав ему приказ задержать ваше продвижение. И мы не могли действовать слишком откровенно, поскольку русские могли что-нибудь заподозрить. Тогда мы ещё конечно же не знали, что вся операция потерпела крах.
  Ни у Таггарта, ни у Риана не было ни грамма совести, но я и не ожидал встретить её у них. Я сказал:
  – Вам повезло, что вы ещё живы. Последний раз я видел вас через прицел винтовки Флита.
  – Боже мой! – воскликнул он. – Я рад, что не знал этого раньше. Кстати, насчёт Флита: вы обошлись с ним достаточно сурово, но всё же ему удалось выжить. – Он потёр свой нос. – Для Флита эта винтовка всё равно как любимая жена. Он хотел бы получить её обратно.
  Я покачал головой.
  – У меня должно остаться что-нибудь на память об этой операции. Если Флит настоящий мужчина, позвольте ему прийти и забрать винтовку самому.
  Риан сморщился.
  – Сомневаюсь, что он на такое согласится. Мы все уже сыты вами по горло.
  Осталось прояснить только один момент. Я сказал:
  – Так, значит, Слейд всё ещё жив?
  – Да, – сказал Риан. – Вы прострелили ему тазовую кость. Если он и сможет когда-либо ходить, ему понадобятся стальные штифты в бёдрах.
  – Единственным местом, где в ближайшие сорок лет Слейд сможет совершать прогулки, будет тюремный двор, – сказал Таггарт. Он поднялся на ноги. – Всё, что произошло, попадает под Официальный Секретный Акт, Стюарт. Эти события должны остаться тайной. Слейд уже в Англии, его доставили туда ещё вчера на американском самолёте. Когда он выйдет из госпиталя, то сразу же предстанет перед судом, но заседание будет закрытым. Тебе следует сохранять молчание, так же как и твоей девушке. Чем скорее ты сделаешь её британской подданной, тем больше я буду доволен. Мне хотелось бы иметь над ней некоторый контроль.
  – Господь Всемогущий! – произнёс я устало. Вы даже не способны исполнить роль Купидона без задней мысли.
  Риан присоединился к Таггарту возле двери. Он повернулся и сказал:
  – Мне кажется, сэр Давид многим вам обязан, мистер Стюарт; во всяком случае, более чем простой благодарностью, которую, как я заметил, он так и не высказал.
  Он покосился на Таггарта, и я подумал, что данное замечание не разрушит их взаимную любовь. Таггарт был непробиваем, он не моргнул и глазом.
  – Ах да, – бросил он небрежно. – Пожалуй, можно будет что-нибудь организовать. Возможно, медаль, если ты любишь подобные побрякушки.
  Я обнаружил, что мой голос дрожит.
  – Всё, что я хочу, это чтобы вы навсегда исчезли из моей жизни, – сказал я. – Я гарантирую вам молчание до тех пор, пока вы держитесь от нас на расстоянии, но если вы – или какие-нибудь мальчики из Департамента – нарушите дистанцию, я подниму крик и выдам все ваши секреты.
  – Тебя не будут больше беспокоить, – пообещал он, и они вышли из комнаты. Через мгновение голова Таггарта высунулась из-за двери. – Я пришлю тебе немного винограда.
  
  4
  
  Элин и я прилетели в Шотландию на самолёте, любезно предоставленным нам ЦРУ и американскими военно-морскими силами по просьбе Риана, и расписались в Глазго по специальному разрешению, обеспеченному нам Таггартом. Во время церемонии бракосочетания на нас обоих всё ещё были бинты.
  Я отвёз Элин в долину у подножия Сгурр Дирга. Ей понравился окружающий пейзаж, особенно деревья – огромные деревья, совсем не похожие на исландские карликовые берёзы, но она была не в восторге от моей хижины. Она казалась ей слишком маленькой и производила на неё гнетущее впечатление, однако это меня не удивило; то, что подходит холостяку, не всегда хорошо для женатого мужчины.
  – Я не хочу жить в большом доме, – сказал я. – Нам будет там неуютно, и, кроме того, я обычно сдаю его американцам, которые и приезжают сюда поохотиться. Мы отдадим эту хижину слугам и построим свой собственный дом у реки, выше по долине.
  Так мы и сделали.
  Винтовка Флита по-прежнему находится у меня. Я храню её не над камином, как боевой трофей, а в оружейном шкафу, вместе с остальными рабочими инструментами. Я иногда использую её, когда появляется необходимость проредить оленье стадо, но такое случается нечасто. Она оставляет оленю слишком мало шансов.
  
  Десмонд Бэгли
  
  Западня свободы
  Глава первая
  1
  К моему удивлению, офис Макинтоша находился в Сити. С трудом разыскав его в лабиринте улиц между Холборном и Флит-стрит, который для человека, привыкшего к чёткой планировке Иоганнесбурга, казался головоломным, я стоял перед невзрачным зданием и смотрел на потёртую медную табличку, скромно извещавшую, что в этом строении, словно сошедшем со страниц диккенсовских романов, располагается Англо-шотландский фонд, Лтд.
  Потрогав табличку рукой и оставив на ней смутный отпечаток своего пальца, я усмехнулся. Этот Макинтош, безусловно, понимал, что к чему. Отполированная трудами поколений мальчишек на побегушках, она была хорошо продуманным символом будущего благополучия, – признак настоящего профессионализма. Я сам профессионал и не люблю работать с любителями – они непредсказуемы, небрежны и, с моей точки зрения, просто опасны. Макинтош меня удивил, потому что Англия – вообще духовная родина любительщины, – впрочем, Макинтош был шотландцем, а это большая разница.
  Разумеется, в здании не было лифта, и мне пришлось тащиться четыре марша вверх по лестнице в полутьме и в окружении обшарпанных стен мармеладного цвета. Англо-шотландская контора находилась в конце тёмного коридора, я было засомневался, по тому ли адресу пришёл, но всё же подошёл к столику и сказал: – Риарден. Мне надо видеть мистера Макинтоша.
  Рыжая девица облагодетельствовала меня улыбкой и поставила чашку с чаем на стол.
  – Шеф ждёт вас, – сообщила она. – Сейчас посмотрю, освободился ли он.
  Она вошла в кабинет, тщательно прикрыв за собой дверь. Ножки её были хороши.
  Я оглядел стоявшие по стенам шкафы, набитые папками тщетно пытаясь догадаться, что заключено в них. Наверное, дела каких-нибудь англичан и шотландцев. Над шкафами висели две репродукции картин восемнадцатого века – Виндзорский замок и Темза около Ричмонда. Ещё была викторианская гравюра, изображавшая Принсис-стрит в Эдинбурге. Всё очень по-английски и по-шотландски. Макинтош нравился мне всё больше и больше – работа была хорошая и аккуратная. Интересно, как он всё это осуществлял – приглашал художника-декоратора или у него есть приятель, постановщик в киностудии?
  Девушка вышла из кабинета.
  – Мистер Макинтош приглашает вас зайти. Прямо сейчас.
  Улыбка её была очень приятной, и я улыбнулся в ответ, проходя в англо-шотландский храм. Макинтош совсем не изменился. Да, наверное, трудно измениться за два месяца, хотя человек часто выглядит иначе у себя дома, в привычной обстановке, где ощущает себя в безопасности. Я обрадовался, не заметив в Макинтоше перемены – это означало, что он всегда и повсюду уверен в себе. Я люблю людей, на которых можно положиться.
  Пушистые рыжеватые волосы невидимые брови и ресницы делали его лицо непривычно голым. Если бы он не брился с неделю, никто бы, наверное и не заметил. Он был некрупного телосложения, любопытно взглянуть на него во время какой-нибудь заварушки. Такие люди всегда имеют в запасе приёмчики, которыми компенсируют недостаток мускульной силы. Впрочем, Макинтош вряд ли полез бы в драку, скорее предпочёл бы использовать свой мозг.
  Он положил руки на стол.
  – Ну вот, – он сделал паузу и, словно выдохнув, произнёс моё имя. – Риарден. Как летели, мистер Риарден?
  – Ничего.
  – Прекрасно. Садитесь, мистер Риарден. Хотите чаю? – Он слегка улыбнулся. – Конторские работники постоянно пьют чай.
  – Хорошо, – сказал я и сел.
  Он подошёл к двери.
  – Не вскипятите ли ещё чайку, миссис Смит?
  Дверь негромко щёлкнула, когда он закрыл её.
  – Она знает?
  – Конечно, – спокойно ответил он. – Я не могу обойтись без миссис Смит. Она к тому же очень хорошая секретарша.
  – Смит? – иронически переспросил я.
  – Да, это её настоящая фамилия. Ничего невероятного. Кругом полно Смитов. Пока она подойдёт, отложим серьёзный разговор. Он уставился на меня. – На вас довольно лёгкий костюм для нашей погоды. Не подхватите воспаление лёгких.
  – Может, вы мне порекомендуете портного? – ухмыльнулся я.
  – А что, порекомендую. Вы должны пойти к моему человеку. Он немного дорог, но это мы уладим. – Он открыл ящик стола и вытащил из него толстую пачку банкнот. – Это вам на расходы.
  Не веря своим глазам, я смотрел, как он отсчитывает пятёрки. Отделив тридцать, он приостановился.
  – Сделаем, пожалуй, двести, – решил он и добавил ещё десять бумажек. – Вы не возражаете против наличности? – спросил он, подталкивая кучу денег ко мне. – В нашем деле обычно предпочитают чеки.
  Я запихнул деньги в бумажник прежде, чем он мог бы передумать.
  – Мне это кажется немного странным. Не ожидал от вас такой щедрости.
  – Ничего, это входит в смету расходов, – сказал он сдержанно. – А потом, вы же это заработаете. – Он предложил мне сигарету. – Ну как там Иоганнесбург?
  – Всё тот же, всё так же потихоньку меняется. С тех пор как вы там были, они построили ещё один административный корпус.
  – За два месяца? Недурно.
  – За двенадцать дней, – бросил я.
  – Ну, вы, южноафриканцы, просто заводные ребята. А, вот и чай.
  Миссис Смит поставила поднос с чашками на стол и пододвинула стул. Я смотрел на неё с любопытством, потому что любой, кому доверял Макинтош, представлялся мне человеком необычным. А вот в ней-то как раз ничего необычного не было – типичная секретарша в типичной костюмной паре. В других обстоятельствах я бы смог хорошо поладить с миссис Смит, – подумал я. Разумеется, в отсутствие мистера Смита.
  Макинтош махнул рукой.
  – Будьте нашей мамой-хозяйкой, миссис Смит. – Она занялась чашками, а Макинтош обратился ко мне. – Я вас не представил, но, думаю, это ни к чему, – вас всё равно долго здесь не будет. Перейдём сразу к делу.
  Я подмигнул миссис Смит.
  – Очень жаль.
  Она посмотрела на меня серьёзно.
  – Сахару? – спросила она.
  Макинтош сложил ладони шалашиком.
  – Вы знаете, что Лондон – мировой центр торгами брильянтами?
  – Нет, я думал, что это Амстердам.
  – Там занимаются их огранкой. А в Лондоне они продаются и покупаются в любом виде – от необработанных камней до готовых ювелирных изделий. – Он улыбнулся. – На прошлой неделе я посетил одно место, где брильянты продаются как масло в бакалейной лавке, целыми брикетами.
  Я взял чашку, поданную мне миссис Смит.
  – Ну, там, вероятно, такая охрана...
  – Разумеется. – Он раздвинул руки как рыбак, рассказывающий о своей добыче. – У сейфов там вот такие стены, и всё опутано такой сетью всяких электронных устройств, что если вы в неположенном месте и не вовремя моргнёте глазом, туда мгновенно прибудет половина столичной полиции.
  Я отхлебнул чаю, поставил чашку на стол.
  – Я не взломщик сейфов, – сказал я. – Я даже не знал бы, с чего начать. Вам понадобится опытный медвежатник, да ещё с командой.
  – Спокойно, спокойно, – сказал Макинтош. – Знаете, именно Южная Африка натолкнула меня на мысль о брильянтах. У брильянтов огромные преимущества – они относительно анонимны, транспортабельны, их легко продать. Подходящее дело для южноафриканца, а?
  – Вы знаете что-нибудь о ИДБ?
  Я покачал головой.
  – Нет, это не моё дело. Пока.
  – Ну, неважно. Может, и к лучшему. Вы – толковый грабитель, Риарден. Вам удаётся быть в безопасности. Сколько раз вы сидели?
  Я ухмыльнулся.
  – Один раз. Восемнадцать месяцев. Но это было давно.
  – Ну вот. Вы сменили свои методы, свои цели, не так ли? О вашем почерке никаких данных в компьютере нет. Я и говорю – вы толковый специалист. Думаю, то, что я имею в виду, будет по вашей части. И миссис Смит думает так же.
  – Что ж, я слушаю, – сказал я осторожно.
  – Главный почтамт в Британии – учреждение замечательное, – неожиданно начал он. – Некоторые утверждают, что у нас – лучшая почтовая служба в мире. Другие считают иначе, судя по письмам читателей в "Дейли Телеграф". Но, в конце концов, англичане любят поворчать. А вот страховые компании ценят нашу почту высоко. Теперь скажите мне, что самое примечательное в брильянте?
  – Он сверкает.
  – Необработанный брильянт не сверкает, – поправил он. – Он похож на обкатанный морем кусок бутылочного стекла. Подумайте снова.
  – Он твёрдый, – сказал я. – Кажется, твёрже ничего не бывает.
  Макинтош в досаде прищёлкнул языком.
  – Нет, он не хочет думать! Правда, миссис Смит? Скажите-ка ему.
  – Размер. Или почти отсутствие такового, – спокойно произнесла она.
  Макинтош сунул мне под нос кулак.
  – Вы можете держать в руке целое состояние, и никто даже не догадается об этом! – вскричал он. – Можно положить брильянтов на сотню тысяч фунтов в спичечный коробок. Что тогда получится?
  – А что получится? – спросил я.
  – Получится посылка, Риарден. Бандероль. То, что можно обернуть в коричневую бумагу, наклеить марку, написать адрес и отправить по почте.
  Я уставился на него.
  – Брильянты отправляют по почте?
  – А почему бы нет? Почта работает надёжно и страховые компании полагаются на это. В общем, ребята знают, что делают. – Он повертел в руках коробок. – В своё время для пересылки брильянтов использовались курьеры. Но в этой системе было много недостатков. Во-первых, за курьерами следили и часто нападали на них. Такие прискорбные случаи известны. Во-вторых, курьеры тоже люди, их можно подкупить. А честных людей не так много. В общем, эта система оказалась ненадёжной.
  – Теперь рассмотрим нынешнее положение дел, – продолжал он с новым энтузиазмом. – Когда бандероль отправлена и попала в чрево почтовой службы, никто, даже сам Бог, не может её выудить оттуда, пока она не окажется в пункте назначения. Почему? Да потому, что никто точно не знает, где она. Найти её среди миллионов пакетов всё равно, что искать в стоге сена – нет, не иголку даже, а соломинку определённого вида. Вы следите за моей мыслью?
  Я кивнул.
  – Всё звучит логично.
  – Вот именно, – сказал Макинтош. – Миссис Смит изучала эту проблему. Она у нас умница. Продолжайте, миссис Смит.
  Секретарша заговорила ровным холодным голосом.
  – Однажды служащие страховых компаний занялись подсчётом утерь почтовых отправлений и пришли к выводу, что, если принять некоторые меры предосторожности, на почту можно вполне положиться. Начать с того, что бандероли могут быть разных размеров – от спичечного коробка до чайного короба. На них можно наклеить различные ярлыки той или иной известной фирмы – чтобы скрыть содержимое. Самое же главное – анонимность адресата. Есть множество мест, ничего общего не имеющих с ювелирным делом, куда идут эти посылки с камнями, причём адреса постоянно меняются.
  – Очень интересно, – заметил я. – Ну, и как нам расколоть эту систему?
  Макинтош откинулся на спинку кресла и вновь сложил пальцы рук вместе.
  – Представьте себе почтальона, идущего по улице. Зрелище обыденное. А он несёт в сумке на сотню тысяч фунтов брильянтов и, самое интересное, не подозревает об этом, как и любой другой. Даже получатель, нетерпеливо ждущий эти брильянты, не может рассчитывать на то, что получит их в точно определённое время, несмотря на всю саморекламу почтового ведомства. Причём, заметьте, посылки отправляются обыкновенной почтой, никакой этой чепухи с заказными или, там, специальными уведомлениями нет. Иначе это дело легко будет раскусить.
  Я сказал задумчиво:
  – Похоже, что вы несколько приукрашиваете картину, ну да ладно, может, у вас есть что-нибудь на уме. Готов вам верить.
  – Вы когда-нибудь фотографировали?
  Я еле сдержался, чтобы не взорваться. Этот человек был просто мастером наводить тень на плетень. Вот таким же он был и в Иоганнесбурге: и двух минут не мог говорить, не увиливая куда-нибудь в сторону.
  – Ну, случалось пару раз нажимать на кнопку, – ответил я сухо.
  – Вы снимали на чёрно-белую или цветную?
  – И то, и другое.
  Макинтош был явно удовлетворён.
  – Когда вы делаете цветные снимки, – я имею в виду слайды, – то, посылая плёнку в проявку, что вы получаете обратно?
  Я посмотрел на миссис Смит, ища у неё сочувствия.
  – Как что? Кадры со снимками. – Я помолчал и добавил. – В рамочках.
  – А ещё что?
  – Больше ничего.
  Он вытянул вверх палец.
  – О нет, ещё кое-что. Вы получаете характерную жёлтую коробку, в которую эти штуки упакованы. Да, именно жёлтую. Если человек идёт по улице и несёт в руке такую коробку, вы посмотрите на него и скажете: "Ага, этот человек несёт слайды, Кодак-хром".
  Я внутренне напрягся. Макинтош, кажется, подбирался к сути дела.
  – Ну ладно, – резко сказал он. – Объясню ситуацию. Мне известно, когда отсылается посылка с брильянтами. Мне известно, куда она отсылается – есть адрес. Самое главное, я знаю, как она будет выглядеть. Вы будете ждать в определённом месте, пока не появится почтальон с жёлтой коробкой, содержащей неоправленных камней на сумму сто двадцать тысяч фунтов. Ваша задача состоит в том, чтобы так или иначе отнять её у него.
  – Как это вы обо всём этом узнали? – спросил я с удивлением.
  – Это не я, это миссис Смит. Вся операция придумана ею. Ей пришла в голову идея, она же произвела необходимые изыскания. А как она это сделала, вас не касается.
  Я посмотрел на неё с новым интересом и увидел, что у неё зелёные глаза. В них светился какой-то огонёк, а на губах мелькнула слегка ироническая усмешка, но тотчас исчезла.
  – Пожалуйста, как можно меньше насилия, мистер Риарден, – серьёзно сказала она.
  – Да, – согласился Макинтош, – по возможности меньше. Ровно столько, чтобы без помех исчезнуть. Я не верю в насилие, знаете ли. Это вредит делу. Имейте это в виду.
  – Но почтальон ведь не вручит посылку мне. Я должен буду вырвать её у него, – возразил я.
  Макинтош зловеще оскалился.
  – Значит, это будет грабёж с применением насилия. В случае неудачи, вам повезёт, если получите десять лет. Судьи её Величества в таких делах поступают жёстко, особенно когда речь идёт о столь крупных суммах.
  – Да, – протянул я задумчиво и улыбнулся ему ещё более мрачно.
  – Но полиции придётся нелегко, – продолжал он. – Я буду поблизости, и вы сразу передадите мне камни. Через три часа их уже в этой стране не будет. Миссис Смит, дайте сведения о банке.
  Она открыла папку и, достав из неё чистый бланк, протянула его мне.
  – Заполните.
  Это было заявление об открытии счёта в одном из банков Цюриха. Миссис Смит сказала:
  – Английские политики могут не любить цюрихских гномов, но по временам они бывают полезны. Ваш номер довольно сложный, запишите его словами в этой рамке. – Она положила палец на бумагу, и я послушно нацарапал несколько слов. – Этот номер, будучи написан вместо подписи на чеке, позволит вам получить любую сумму до сорока тысяч фунтов стерлингов в любой валюте.
  Макинтош хмыкнул.
  – Только, разумеется, сначала надо достать брильянты.
  Я посмотрел на них.
  – Вы забираете две трети.
  – Это моя идея, – холодно заметила миссис Смит.
  – У неё дорогой вкус.
  – Не сомневаюсь, – отозвался я. – Позволяет ли ваш вкус визит в ресторан? Ресторан должны порекомендовать вы, я новичок в Лондоне.
  Прежде, чем она успела ответить, вмешался Макинтош.
  – Вы здесь не для того, чтобы заигрывать с моими подчинёнными, Риарден, – строго сказал он. – Лучше, чтобы вас не видели с нами. Быть может, потом, когда всё будет позади, мы пообедаем где-нибудь – все втроём.
  – Благодарю, – уныло сказал я.
  Он написал что-то на клочке бумаги.
  – Я предлагаю вам после ланча... э... прощупать местечко, – так, кажется, говорят. Вот адрес. – Он через стол пододвинул бумажку ко мне и снова начал писать. – А это адрес моего портного. Только не перепутайте, а то всё рухнет.
  2
  Я поел в "Петухе" на Флейт-стрит и принялся разыскивать адрес, данный мне Макинтошем. Разумеется, сначала пошёл в другую сторону, – Лондон – чертовское место для тех, кто его не знает. Я не стал брать такси, потому что предпочитаю действовать осторожно, может, даже слишком осторожно. Но именно поэтому мне всегда сопутствовал успех.
  Как бы там ни было, очутившись на улице, называвшейся Ладгейт-Хилл, пройдя по ней некоторое расстояние, понял что иду не туда. Я повернул, пошёл в сторону Холборна и тут заметил, что нахожусь рядом с центральным уголовным судом. На вывеске это и было написано. Я удивился, так как всегда думал, что он зовётся "Олд-Бейли". Увидел и позолоченную статую Правосудия на крыше, знакомую даже мне, южноафриканцу, – мы ведь тоже смотрим кино.
  Всё это выглядело очень заманчиво, но у меня не было времени, подобно туристу, глазеть вокруг, и я не стал заходить внутрь, чтобы посмотреть, не слушается ли там какое-нибудь дело. Вместо этого прошёл по Лезер-лейн и увидел уличный рынок, на котором люди с тележек продавали всякое барахло. Мне это всё не понравилось, – в такой толпе трудно быстро скрыться. Я должен быть уверен, что не возникнет никакого шума, – значит надо будет стукнуть этого почтальона прилично. Мне даже стало заранее жаль его.
  Прежде, чем проверить адрес, немного покружил в этом районе, определяя все возможные пути отхода. Я обнаружил, что Хэттон-гарден идёт параллельно Лезер-лейн, и вспомнил, что там окопались торговцы брильянтами. Ничего странного: этим ребятам удобно иметь пункт прибытия товара неподалёку.
  Я провёл здесь полчаса, приглядываясь к различным магазинчикам и лавкам. Они бывают очень полезны, когда нужно быстро исчезнуть. Я решил, что наиболее подходящим для моего исчезновения будет небольшой магазинчик под названием "Гамедж" и потратил ещё минут пятнадцать на то, чтобы получше ознакомиться с будущим местом действия. Этого было, конечно, мало, но на данной стадии операции не следовало строить слишком жёсткие планы. Многие люди, занимающиеся такого рода делами, совершают ошибку – они слишком рано всё детально планируют, воображая себя полными хозяевами положения, и операция от этого теряет гибкость и подвижность.
  Я прошёл обратно на Лезер-лейн и нашёл адрес, данный Макинтошем. Учреждение помещалось на втором этаже, так что я доехал на скрипучем лифте до третьего и спустился по лестнице вниз. "Компания по производству одежды Бетси-Лу, Лтд." был открыта, но я не стал туда заходить и представляться. Вместо этого я внимательно осмотрел все подходы к ней и нашёл их вполне приличными. Впрочем, прежде, чем решать что-либо определённое по поводу того, как осуществлять свой план, я должен был понаблюдать за действиями почтальона.
  Я не долго задержался там, ровно столько, чтобы получить общее представление о месте, и через десять минут опять был в "Гамедже" и звонил по телефону. Миссис Смит, видимо, буквально висела на телефоне, потому что ответила после первого же звонка.
  – "Англо-шотландский фонд", – сказала она.
  – Риарден.
  – Я соединю вас с Макинтошем.
  – Подождите, – остановил я её. – Скажите, вы что, просто Смит?
  – То есть? Что вы имеет в виду?
  – Но разве у вас нет имени?
  Помолчав она сказала:
  – Зовите меня Люси.
  – Ого! Я просто не верю своим ушам!
  – Лучше поверьте.
  – А мистер Смит существует?
  Мне показалось, что телефонная трубка покрылась инеем, когда "Люси" ледяным тоном произнесла:
  – Это не ваше дело. Соединяют вас с Макинтошем.
  Послышался щелчок, затем все звуки временно пропали. Я подумал, что великого любовника из меня не получается. Впрочем, ничего удивительного. Я не мог ожидать, что Люси Смит, – если так её звали в действительности, – пойдёт на сближение любого рода до того, как работа будет закончена. Мне стало грустно.
  Голос Макинтоша взорвался в моём ухе:
  – Привет, мой милый.
  – Я готов ещё поговорить с вами об этом.
  – Да? Что ж заходите завтра в то же время.
  – Хорошо, – сказал я.
  – Кстати, вы были у портного?
  – Нет.
  – Лучше поторопитесь, – сказал он. – Нужно вас обмерить, потом будет три примерки. Времени в обрез до того, как вас заметут.
  – Очень смешно, – сказал я и бросил трубку. Хорошо Макинтошу отпускать ехидные замечания – его часть работы была не пыльной. Интересно, что он вообще делает в своём обшарпанном кабинете, кроме организации похищения брильянтов.
  Я взял такси до Вест-Энда и нашёл там магазин Остина Рида, где купил симпатичный плащ и картуз, один из таких, какие носят провинциальные джентльмены, – с длинным козырьком. Они хотели завернуть его, но я свернул его и сунул в карман плаща, который перекинул через руку.
  К портному Макинтоша я не пошёл.
  3
  – Значит, вы думаете, это осуществимо, – сказал Макинтош.
  Я кивнул.
  – Надо ещё кое-что уточнить, но в целом всё выглядит хорошо.
  – А что вам надо уточнить?
  – Во-первых, когда должна быть сделана работа?
  Макинтош улыбнулся.
  – Послезавтра, – сказал он беспечно.
  – Господи! – воскликнул я. – Времени остаётся мало. Он хмыкнул.
  – Всё будет кончено меньше, чем через неделю после того, как вы появились в Англии. – Он подмигнул миссис Смит. – Мало найдётся таких, кому удаётся получить сорок тысяч фунтов за неделю не такой уж трудной работы.
  – Но по крайней мере одного такого я вижу прямо сейчас, – произнёс я с сарказмом. – Не заметил, чтобы вы уже заработали себе мозоли.
  Его это не смутило.
  – Организация, – вот моё дело и мой конёк, – сказал он.
  – Итак, остаток дня и завтрашний я должен посвятить изучению методов работы британского почтальона.
  – Сколько доставок в день? – Макинтош покосился на миссис Смит.
  – Две, – сказала она.
  – Вы можете задействовать кого-нибудь для наблюдения? – Я не хочу сам слишком долго околачиваться в районе Лезер-лейн. На меня могут обратить внимание как на праздношатающегося, и это испортит всё дело.
  – Всё уже сделано, – сказала миссис Смит. – Вот расписание.
  Пока я изучал его, она развернула на столе какую-то схему.
  – Это план второго этажа, – сказала она. – Удачно, что в этом здании нет почтовых ящиков внизу, как это часто бывает. Почтальон сам разносит корреспонденцию по всем офисам.
  Макинтош поставил на бумагу палец, словно воткнул нож.
  – Вот в этом месте должна произойти ваша встреча с почтальоном. У него в руке будут письма для этой треклятой компании, и вы увидите, несёт ли он с собой посылку или нет. Если нет, вы ничего не предпринимаете и ждёте следующей доставки.
  – Больше всего меня беспокоит ожидание. Я буду заметен, как торчащий перст.
  – Вам сняли на этом этаже контору. Миссис Смит сделала необходимые покупки – электрический чайник, чай, кофе, сахар, молоко и корзинку с деликатесами от "Фортнума". Будете жить, как король. Надеюсь, вы любите чёрную икру?
  – Ну и ну, – отдуваясь, сказал я. – Только не консультируйте меня, как надо со всем этим обращаться.
  Макинтош лишь улыбнулся и бросил мне через стол ключи на колечке.
  – Как же называется моя фирма? – спросил я, забирая ключи.
  – "Киддьякар Тойз, Лимитед", – сообщила миссис Смит. – Это подлинная компания.
  Макинтош рассмеялся.
  – Я являюсь её основателем. Капитал – двадцать пять тысяч.
  Остаток утра мы провели в уточнении плана, и я не нашёл в нём никаких непродуманных моментов. Люси Смит мне нравилась всё больше и больше. У неё был острый, как бритва, ум, от которого не ускользало ничто, и тем не менее, ей удавалось сохранять женственность и избегать начальнического тона, что для умных женщин, как правило, не характерно. Когда мы, наконец, более или менее всё обсудили, а сказал:
  – Ну вот что, Люси – это ведь не настоящее ваше имя. Как вас зовут?
  Она посмотрела на меня своими ясными глазами.
  – Я полагаю, это не имеет значения, – сказала она ровным голосом.
  Я вздохнул.
  – Наверное, нет.
  Макинтош с интересом наблюдал за нами, затем резко сказал:
  – Я же предупреждал вас – никаких штучек с моими сотрудниками, Риарден. Занимайтесь своим делом и точка. – Он взглянул на часы. – Вам пора.
  Я покинул мрачноватый, девятнадцатого века офис и пошёл поесть в "Петухе", а остаток дня после ланча провёл в зарегистрированной конторе "Киддьякар Тойз, Лимитед", в двух шагах от "Компании Бетси-Лу, Лимитед". Всё было так, как обещал Макинтош, и я приготовил себе чашечку кофе, с удовольствием отметив, что миссис Смит сделала всё по-настоящему, и кофе был настоящий, а не дрянной быстрорастворимый порошок.
  Из окна открывался хороший вид на улицу, и маршрут почтальона просматривался как на ладони. Даже без предупредительного звонка Макинтоша я мог засечь его за пятнадцать минут до появления. Убедившись в этом, я сделал пару вылазок из конторы и прошёлся по коридору, рассчитывая время, правда без особого смысла, так как не знал скорости почтальона, но всё же такая прикидка была небесполезной. Я выяснил, сколько времени мне потребуется, чтобы дойти от своего офиса до "Гамеджа", двигаясь быстро, но без привлекающей внимания спешки. В "Гамедже" я провёл час, прорабатывая свой путь отхода, затем, поскольку делать было больше нечего, отправился в отель.
  Следующий день походил на предыдущий за исключением того, что я мог попрактиковаться на почтальоне. За первой доставкой я наблюдал через приоткрытую дверь с хронометром в руках. Может, это выглядело и глупо, – ведь, в конце концов, я должен был только стукнуть почтальона и больше ничего. Но слишком многое было поставлено на карту, и я предпочёл всё тщательно прорепетировать.
  Во время второй доставки я произвёл предварительно сближение с почтальоном. Как выяснилось, Макинтош был прав – когда тот подходил к двери "Бетси-Лу", в его руке была пачка писем, и коробка для кодаковских слайдов была бы хорошо заметна. Надо надеяться, что Макинтош прав и относительно брильянтов, – было бы дьявольски глупо завершить всю операцию приобретением фотографий Бетси-Лу на пикнике в Брайтоне.
  Перед уходом я позвонил Макинтошу. Он сам взял трубку.
  – Я полностью готов, – доложил я.
  – Прекрасно. – Он помолчал. – Больше мы с вами не увидимся, – если не считать встречи для передачи товара. Ради Бога, будьте поаккуратнее.
  – А что такое? Что-нибудь идёт не так?
  Вместо ответа он сказал:
  – Когда вернётесь в отель, вас будет ждать подарок. Обращайтесь с ним с осторожностью. – Опять помолчал. – Счастливо.
  – Передайте мой тёплый привет миссис Смит, – сказал я.
  Он кашлянул.
  – Какой смысл?
  – Может, и никакого. Но мне так хочется.
  – Предположим. Но она завтра уже будет в Швейцарии. Когда следующий раз увижу её, передам. – Он повесил трубку.
  Я отправился в отель и нашёл там на столе небольшую коробку. В ней уютно лежала короткая резиновая дубинка – свинчатка с трубчатой ручкой и аккуратной петелькой для кисти. Рядом находилась полоска бумаги, на которой были отпечатаны слова: "Достаточно сильно, но не слишком".
  Я рано лёг спать в этот вечер. Завтра предстояло много работы.
  4
  На следующий день я отправился в Сити, совсем как обычный деловой джентльмен. Впрочем, без котелка и зонтика. Я вышел рано, до начала работы большинства контор, так как первая доставка почты была ранней. Прибыл в Киддьякар-Тойз с запасом в полчаса и сразу же поставил кофейник на плитку. Затем выглянул в окно. Уличные торговцы по Лезер-лейн уже начали копошиться, готовясь к своей ежедневной работе. Макинтоша видно не было. Но я не беспокоился, – он должен находиться где-то поблизости, наблюдать за почтальоном.
  Только я выпил чашечку кофе, раздался звонок. Макинтош проговорил: "Он идёт" и тут же повесил трубку.
  Чтобы не утруждать ноги, почтальон разработал свою схему обхода здания. Сначала он поднимался лифтом на верхний этаж, а затем по лестнице спускался вниз, разнося почту по адресатам. Я надел плащ, картуз и, чуть-чуть приоткрыв дверь, стал прислушиваться к звуку лифта. Лифт двинулся вверх только минут через десять. Тогда я вышел в коридор и притворил дверь, не запирая её.
  В здании в это время суток было тихо, и я хорошо слышал шаги почтальона. Вот он стал спускаться с четвёртого этажа на третий, а я спустился на один марш ко второму. Он дошёл до площадки третьего этажа и пошёл по коридору. Затем я услышал, как он возвращается, и, быстро поднявшись по лестнице, пошёл по направлению к своему офису. Я столкнулся с ним лицом к лицу недалеко от моей двери. Жёлтой коробки у него не было.
  – Доброе утро, – сказал он. – Какая погода сегодня, а?
  Он промчался мимо меня по лестнице, а я, подойдя к двери, притворился, будто открываю её ключом. Когда я оказался в офисе, то почувствовал, что слегка вспотел. Немного, но всё же это был знак моего внутреннего напряжения. Смешно, – ведь мне нужно только забрать небольшую коробку у ничего не подозревающего человека – и всё! Это было простейшим делом, и причин для волнения я не видел.
  Меня взволновало содержимое коробки. Сто двадцать тысяч фунтов – чертовская сумма. Я почувствовал себя человеком, который спокойно шёл по бровке тротуара и вдруг обнаружил под собой пропасть – тут невольно покроешься холодным потом.
  Я подошёл к окну и приоткрыл створку – не для того, чтобы проветрить комнату, а чтобы дать знак Макинтошу о том, что первая доставка была пустой. Посмотрев вниз на Лезер-лейн, я увидел его на условленном месте. Он стоял перед тележкой с овощами и фруктами и нервно тыкал пальцем помидоры. Бросив короткий взгляд вверх, он повернулся и ушёл.
  Я закурил сигарету и сел за стол с утренней газетой в руках. До второй доставки оставалось порядочно времени.
  Спустя два часа телефон зазвонил снова.
  – Надеюсь, на этот раз будет удачнее, – сказал Макинтош и повесил трубку.
  Я начал всё сначала. Стоя на площадке ниже третьего этажа, я внимательно вслушивался в то, что происходило в коридоре. Теперь это было более трудно – здание уже заполнилось служащими, и многое зависело от того, удастся ли мне встретиться с почтальоном наедине. В этом случае дело не представляло большого труда. Если же в коридоре окажутся люди, мне придётся хватать коробку и удирать.
  Послышались мерные шаги – почтальон шёл к лестнице. Я поднялся по ступенькам и быстро огляделся, как человек, собирающийся переходить улицу. В коридоре, кроме меня и почтальона никого не было. Я посмотрел на его руки. Он нёс пачку писем и прямо поверх неё располагалась маленькая жёлтая коробка.
  Мы встретились рядом с дверью моего офиса.
  – У вас есть что-нибудь для меня? Вот моя комната, – сказал я и показал на дверь за его спиной.
  Он повернулся, чтобы посмотреть на табличку, и тут я нанёс ему дар свинчаткой по голове, моля Бога о том, чтобы у него не оказался слишком тонкий череп. Он застонал, ноги у него подкосились. Я подхватил его прежде, чем он упал, и толкнул на дверь своего офиса. Та отворилась, и тело его растянулось на пороге. Письма рассыпались веером, и среди них с лёгким стуком кувыркнулась маленькая коробочка.
  Я наклонился над ним, втянул его внутрь и ногой захлопнул дверь. Затем, схватив жёлтую коробочку, я сунул её в другую коричневую, неприметного вида, которую Макинтош специально приготовил для этого и которую я должен был незаметно передать ему на улице.
  Не прошло и минуты с тех пор, как я встретился с почтальоном в коридоре, а я уже вышел из комнаты и запер дверь на ключ. Как раз в этот момент кто-то прошёл мимо меня и скрылся в офисе Бетси-Лу. Я дошёл до лестницы и стал спускаться – быстро, но без спешки: почтальон должен был прийти в себя не раньше, чем через три минуты. К тому же ему ещё надо было выбраться из комнаты.
  Очутившись на улице, я увидел Макинтоша, смотревшего в мою сторону. Он тотчас же отвёл глаза и слегка отвернулся. Перейдя на другую сторону, я без труда столкнулся с ним в круговерти толпы.
  – Извиняюсь, – промычал я, незаметно передавая ему коробку, и продолжал свой путь в направлении Холборна.
  Не успел я отойти достаточно далеко, как раздался звон разбитого стекла и чей-то взволнованный крик. Почтальон оказался умницей. Он не стал терять времени на то, чтобы выйти через запертую дверь, а сразу же, чтобы привлечь к себе внимание, вышиб окно. Видимо, удар оказался не таким уж сильным. Я рассчитывал, что он пробудет без сознания дольше.
  Тем не менее опасность миновала. Видеть меня он не мог, и с каждой секундой я уходил всё дальше и дальше. На выяснение происшествия понадобится минут пять, а к тому времени я рассчитывал быть вне пределов досягаемости. Как и Макинтош тоже. Собственно, именно ему теперь никак нельзя было засветиться, – брильянты ведь были у него.
  Я нырнул в одну из дверей "Гамеджа" и двинулся по магазину, как человек, знающий, что ему нужно. Дойдя до уборной, вошёл в неё и заперся в кабине. Сняв плащ, вывернул его наизнанку – я тщательно выбирал такой, чтобы подкладка контрастировала с внешней стороной. Затем вынул из кармана картуз с козырьком, а шляпу с некоторым сожалением превратил в бесформенный комок и сунул его в карман. Ничего не поделаешь, – оставлять её там было неразумно.
  Одежда сильно меняет человека, и из туалета вышел совершенно другой мужчина. Я ещё послонялся у прилавков и купил себе новый галстук, хотя эта предосторожность возможно была излишней. Выйдя из главного входа, я двинулся по Холборну, держа путь на запад. О такси не могло быть и речи, – шофёров, естественно, будут спрашивать о пассажирах, взятых в районе происшествия.
  Полчаса спустя я был в пабе недалеко от Оксфорд-стрит и Мраморной арки и с наслаждением поглощал полпинты пива. Операция прошла гладко и чисто, но ещё не кончена. Я не был вполне уверен в том, что вторую половину дела Макинтошу удастся провести благополучно.
  Этим же вечером, когда я собирался выйти из своего номера в город, раздался решительный стук в дверь. Я открыл её, и передо мной предстали двое крупных мужчин, одетых старомодно и с хорошим вкусом. Один из них спросил:
  – Вы Джозеф Алойзиус Риарден?
  Мне не пришлось ломать голову, чтобы сообразить, что эти двое были полицейские. Я криво усмехнулся.
  – Можно без Алойзиуса.
  – Мы из полиции. – Он небрежно махнул перед моим носом раскрытым бумажником. – Надеюсь, вы поможете нам в нашем расследовании.
  – О! – воскликнул я. – Это что, удостоверение? Никогда в жизни не видел.
  Неохотно он опять открыл бумажник и дал мне прочесть свою карточку. Это был следователь, инспектор Джон М. Бранскилл. Я решил поболтать немного.
  – Такие вещи можно увидеть в биоскопе. Никогда не думал, что это произойдёт со мной.
  – Биоскоп? – переспросил он удивлённо.
  – Ну да, – это кино. Мы кино называем биоскопом в Южной Африке. Я ж оттуда. Не знаю, чем смогу вам помочь, инспектор. В Лондоне я приезжий, да и вообще в Англии впервые. Я здесь меньше недели.
  – Это мы всё знаем, мистер Риарден, – мягко сказал Бранскилл.
  Значит, они уже навели обо мне справки. Здорово работают ребята. Британская полиция вообще замечательная.
  – Разрешите войти, мистер Риарден? Я надеюсь, что вы всё-таки сможете нам помочь.
  Я посторонился и пропустил их в комнату.
  – Входите, садитесь. Здесь только один стул, кто-нибудь садитесь на кровать. Снимите ваши пальто.
  – В этом нет необходимости, – заметил Бранскилл. – Мы ненадолго. Это следователь, сержант Джервис.
  Джервис выглядел более крепким орешком, чем Бранскилл. Этот был уже пообтёсан, обходителен, что приходит с возрастом. А тот ещё состоял из углов, молодой и твёрдый, как кремень, полицейский.
  – Чем могу быть полезен? – спросил я.
  – Мы ведём расследование по делу о краже бандероли у почтальона на Лезер-лейн. Сегодня утром, – сказал Бранскилл. – Что вы можете нам сказать об этом, мистер Риарден?
  – Где это – Лезер-лейн? Я в Лондоне не ориентируюсь.
  Бранскилл посмотрел на Джервиса, тот на Бранскилла, потом оба посмотрели на меня.
  – Ну, мистер Риарден, постарайтесь что-либо вспомнить.
  – У вас есть судимость, – неожиданно выпалил Джервис.
  Это был выстрел "в молоко". Я произнёс с горечью:
  – Я вижу, ребята, вы не даёте мне об этом забыть. Да, у меня есть судимость. Я провёл восемнадцать месяцев в центральной тюрьме Претории – восемнадцать месяцев в холодном каменном мешке. Но это было давным-давно. С тех пор я завязал.
  – До сегодняшнего утра, возможно, – предположил Бранскилл.
  Я посмотрел ему прямо в глаза.
  – Не пытайтесь продать мне старое барахло. Вы мне прямо скажите, что я по-вашему сделал, и я вам прямо отвечу – сделал я это или нет.
  – Какой молодец, – пробормотал Бранскилл. – Правда, сержант?
  Джервис как-то странно крякнул и сказал:
  – Не возражаете, если мы обыщем вашу комнату, Риарден?
  – Для сержантов – мистер Риарден, – сказал я. – У вашего начальника манеры лучше, чем у вас. И я решительно возражаю против обыска, пока у вас нет ордера.
  – О, он у нас есть, – спокойно возразил Бранскилл. – Начинайте, сержант. – Он вынул из кармана бумагу и передал её мне.
  – Надеюсь, это вас удовлетворит, мистер Риарден.
  Я даже не потрудился взглянуть на бумажку, а просто бросил её на тумбочку и стал смотреть, как умело действует Джервис. Он, естественно, ничего не нашёл, – да и не мог найти. Вскоре он прекратил это занятие, посмотрел на Бранскилла и покачал головой.
  Бранскилл повернулся ко мне.
  – Я должен попросить вас пройти с нами в полицейский участок.
  Я подчёркнуто долго молчал, потом сказал: – Что ж, давайте, попросите.
  – А мы, оказывается, имеем дело с шутником, – сказал Джервис, глядя на меня с неприязнью.
  – Если вы попросите, я не пойду, – сказал я. – Вам придётся меня арестовать.
  Бранскилл вздохнул.
  – Очень хорошо, мистер Риарден. Я арестовываю вас по подозрению в соучастии в нападении на почтальона в здании на Лезер-лейн сегодня в девять тридцать утра. Это вас удовлетворяет?
  – Ладно, для начала подойдёт, – сказал я. – Пошли.
  – Да, почти забыл, – сказал он. – Всё, что вы говорите, будет зафиксировано и может быть использовано в качестве показаний.
  – Знаю, – сказал я. – Слишком хорошо знаю.
  – Не сомневаюсь, – сказал он нежно.
  * * *
  Я думал, что они отвезут меня в Скотленд-Ярд, но мы оказались в каком-то совсем маленьком полицейском участке, на незнакомой улице – я действительно не так хорошо знаю Лондон. Меня поместили в комнатушку, вся обстановка которой состояла из небольшого деревянного столика и двух стульев. Атмосфера была как во всех полицейских участках мира. Я сел на стул и стал курить одну сигарету за другой, а спиной к двери стоял полицейский без шлема, что придавало ему необычный вид, и наблюдал за мной.
  Прошло часа полтора прежде, чем они решили, наконец, подступиться ко мне, и первым начал атаку крепкий парень Джервис. Он вошёл в комнату, сделал жест полицейскому, и когда тот удалился, сел на стул и, опершись на столик, молча уставился на меня. Он сидел так довольно долго, а я не обращал на него никакого внимания и даже не смотрел в его сторону. Он не выдержал первым.
  – Вы здесь бывали раньше, Риарден, не так ли?
  – Никогда.
  – Вы знаете, что я имею в виду. Вы уже сиживали за столом напротив полицейского много-много раз. Процедура вам хорошо известна, – вы ведь профессионал. С другими я бы крутил вокруг да около, прибегал бы к помощи психологии и тому подобное. С вами это ни к чему. Поэтому не будет ни такта, ни психологии. Я просто расколю вас, как орех, Риарден.
  – Помните "Правила о судьях".
  Он рассмеялся.
  – Ну вот видите! Честный человек не знает "Правила о судьях" из "Закона Паркинсона". А вы знаете. Значит, что-то в вас не так, вы не прямой человек.
  – Когда закончите свои оскорбления, тогда скажу я.
  – Вы будете говорить, когда я вам позволю.
  Я улыбнулся ему.
  – Вы лучше проконсультируйтесь с Бранскиллом, сынок.
  – Где брильянты?
  – Какие брильянты?
  – Этот почтальон в плохом состоянии. Вы ударили его слишком сильно, Риарден. Вполне возможно, что он откинет копыта. Подумайте, что тогда с вами будет.
  Надо отдать ему должное, он очень старался, но лжец из него выходил плохой. Умирающий почтальон не мог бы выбить окно в офисе. Я продолжал смотреть Джервису прямо в глаза и ничего не говорил.
  – Если брильянты не найдутся, вам придётся туго, – продолжал Джервис. – А если они объявятся, судья, может будет настроен помягче.
  – Какие брильянты? – опять спросил я.
  Так продолжалось довольно долго, и он, наконец, утомился и ушёл. Полицейский вернулся в комнату и встал на своё место у двери. Я обратился к нему:
  – Ноги себе ещё не намозолил от такой работы?
  Он посмотрел на меня тупыми невыразительными глазами и не сказал ничего.
  Вскоре появилось орудие более крупного калибра. Вошёл Бранскилл с толстой папкой. Положив её на стол, он сказал:
  – Сожалею, что заставил вас ждать, мистер Риарден.
  – Не уверен, – вздохнул я.
  Он улыбнулся мне сочувственной улыбкой.
  – У каждого своя работа. У одного хуже, у другого лучше. Так что не взыщите. – Он открыл папку. – Это ваше досье, мистер Риарден. У Интерпола накопилось порядочно информации о вашей деятельности.
  – Меня судили только раз. Всё остальное не имеет официальной силы, и вам это не удастся использовать. Мало ли что обо мне говорили! Это ни черта не доказывает! – Я ухмыльнулся и ткнул пальцем в папку. – То, что утверждает полиция, доказательством служить не может.
  – Разумеется, – сказал Бранскилл. – Но всё равно это интересно. – Он стал задумчиво перелистывать бумаги и вдруг неожиданно, не поднимая головы, спросил:
  – Зачем вы должны были лететь в Швейцарию?
  – Я – турист, – ответил я. – Никогда там не бывал.
  – Вы в первый раз в Англии, не так ли?
  – Вы же сами знаете. Послушайте, я хочу, чтобы сюда пригласили юриста.
  Он посмотрел на меня.
  – Вам нужен адвокат? Ваши предложения?
  Я достал из бумажника клочок бумажки с телефонным номером, который мне дал Макинтош на этот случай.
  – Позвоните по этому телефону.
  Брови Бранскилла полезли на лоб.
  – Я очень хорошо знаю этот номер, – сказал он. – Этот человек подходит для вашего дела. Для новичка, впервые оказавшегося в Англии, вы неплохо ориентируетесь в обстановке. – Он положил бумажку на стол. – Ладно, я сообщу ему, что вы здесь.
  От постоянного курения у меня пересохло горло.
  – Вот ещё что. Неплохо бы сейчас выпить чаю.
  – Боюсь, что чаем мы вас не обеспечим, – с сожалением сказал Бранскилл. – Как насчёт воды?
  – Хорошо.
  Он подошёл к двери, отдал распоряжение и вернулся назад.
  – Вы, кажется, все думаете, что мы, полицейские, только и делаем, что пьём чай и содержим кафетерии для таких пташек, как вы. Это вы, наверное, телевизионных передач насмотрелись.
  – Это ко мне не относится.
  – В самом деле! – сказал Бранскилл. – Как любопытно. Теперь, что касается этих брильянтов. Я думаю, что...
  – Каких брильянтов? – перебил я его.
  Так оно и шло. Он тряс меня крепче, чем Джервис, так как был более опытен и искусен. Он не лгал, был последователен и настойчив, как надоедливая пчела. Принесли воду – графин и стакан. Я наполнил стакан и жадно выпил. Затем налил ещё.
  Бранскилл наблюдал за мной.
  – Может, хватит? – спросил он.
  Я кивнул. Он аккуратно взял стакан двумя пальцами и вынес его из комнаты. Вернувшись, он с сожалением посмотрел на меня.
  Я не думал, что вы так легко попадётесь. Вы должны знать, что мы не можем снять с вас отпечатки пальцев, пока не предъявлено формальное обвинение. Почему вы позволили это сделать?
  – Я устал...
  – Это плохо, – произнёс он с сочувствием. – Ладно, вернёмся к нашим брильянтам...
  Через некоторое время в комнату вошёл Джервис и кивком головы подозвал Бранскилла. Они стояли у двери и вполголоса о чём-то говорили. Потом Бранскилл повернулся ко мне и сказал:
  – Послушайте, Риарден. Мы вас заарканили. У нас достаточно улик, чтобы засадить вас лет на десять. Но если вы поможете найти брильянты, это облегчит вашу участь.
  – Какие брильянты? – в который раз спросил я усталым голосом.
  Он сжал губы.
  – Ладно. Пошли со мной.
  Я двинулся из комнаты, как начинка в бутерброде, между ним и Джервисом. Они препроводили меня в большое помещение, где находилось около десятка человек, стоявших у стены. Джервис сказал:
  – Нет нужды объяснять вам, в чём дело, Риарден. Но таков закон. Это – опознание. Три свидетеля должны вас увидеть. Становитесь в этот ряд, куда хотите, и можете поменять место в промежутке между свидетелями. Понятно?
  Я кивнул и, подойдя к стене, стал третьим среди стоявших там людей. После некоторой паузы в комнату вошла маленькая пожилая женщина, вероятно, чья-то любимая мама. Она прошлась вдоль ряда, затем подошла и ткнула мне рукой в грудь.
  – Вот этот.
  Я её видел впервые.
  Она вышла. Я оставался на том же месте – менять его смысла не было. Я уже понял, что, как выразился Бранскилл, меня заарканили.
  Следующий – молодой человек лет восемнадцати, – сразу же подошёл ко мне и сказал:
  – Это он. Он это сделал.
  У третьего свидетеля тоже сомнений не было. Не успел он войти, как уже завопил:
  – Вот, вот этот негодяй! Ну, приятель, надеюсь, ты здесь теперь по гроб жизни! – Уходя, он время от времени прикладывал руку к затылку. Это был почтальон – далеко не на волоске от смерти, как уверял Джервис.
  Опознание закончилось. Меня отвели обратно. По дороге я сказал Джервису:
  – Вы просто чудодей. Как это вам удалось так быстро вернуть к жизни почтальона?
  Он остро взглянул на меня, и улыбка расплылась на его лице.
  – А откуда вы знаете, что это почтальон?
  Я пожал плечами. Моя песенка всё равно была спета, как ни крути. Я спросил Бранскилла:
  – Какой же подлец заложил меня?
  Его лицо приняло невозмутимое выражение.
  – Будем говорить так: – мы получили информацию, и всё. Завтра вам предъявят обвинение, Риарден, и скоро вы окажетесь перед судом. О вашем адвокате я позабочусь.
  – Благодарю, – сказал я. – Как его зовут?
  – Господи, ну и хладнокровие у вас. Ваш адвокат – мистер Маскелл.
  – Ещё раз благодарю.
  Бранскилл свистнул сержанта, который препроводил меня в камеру. Там мне дали еды, после чего я растянулся на койке и тут же заснул.
  День был тяжёлым.
  Глава вторая
  1
  Маскелл оказался невысоким полным человеком с умными карими глазами и очень гордым и независимым видом. Его представили мне незадолго до предъявления обвинения, и он нисколько не смутился тем обстоятельством, что ему придётся работать с уголовником. Юриспруденция вообще странная профессия, обыденная мораль с трудом уживается с ней. Респектабельный и популярный адвокат как тигр борется за своего клиента – убийцу и насильника, и будет принимать искренние поздравления, если того оправдают. А потом, вернувшись домой, сядет сочинять письмо в редакцию газеты "Таймс" о росте преступности. Шизофреническая профессия.
  Позже, познакомившись с Маскеллом поближе, я сказал ему об этом. Он мягко возразил:
  – Мистер Риарден, виновны вы или нет решат двенадцать присяжных. Для меня вы ни то, ни другое. Моя задача – выявить факты и представить их как аргументы дела. И, заметьте, мне платят за это деньги.
  Мы уже находились в суде, и он, сделав широкий жест рукой, сказал не без доли цинизма:
  – Кто сказал, что преступность невыгодна? Наоборот, вот здесь находятся человек пятьдесят, непосредственно вовлечённых в это дело, – начиная от делопроизводителей и кончая судьёй, и все они с его помощью кормятся. А такие, как я и Его светлость судья, – значительно лучше, чем другие. Так что мы процветаем за счёт таких людей, как вы, мистер Риарден.
  Но это было позже. А в первый раз, когда меня представили Маскеллу, он торопливо сказал:
  – О деталях поговорим, когда станет ясно, о чём идёт речь в целом.
  В целом же, когда мне предъявили обвинение, речь шла о грабеже с применением насилия – нападении на Джона Эдварда Харте, служащего Главного почтового ведомства, и краже брильянтов, собственности компании "Льюис и ван Всльденкамп, Лимитед", на сумму 173000 фунтов стерлингов.
  Услышав это, я чуть не рассмеялся. Добыча оказалась намного крупнее, чем ожидал Макинтош, – если, конечно, господа Льюис и ван Вельденкамп не пытались объегорить страховую компанию. Но я сохранил унылое выражение лица, и когда прочитали обвинение, спросил Маскелла:
  – Ну, что теперь?
  – Я увижусь с вами через час в полицейском суде. Чисто формальное дело. – Он потёр подбородок. – Тут такая сумма замешана... Нашли они брильянты?
  – Спросите у них. Я о брильянтах ничего не знаю.
  – Вот как! Должен вам сказать, что если эти брильянты, скажем так, ещё гуляют, то мне вряд ли удастся добиться, чтобы вас выпустили под залог. Но я попытаюсь.
  Процедура в полицейском суде заняла всего минуты три. Она была бы ещё короче, но Бранскилл сделал стойку и стал протестовать против залога.
  – Брильянты ещё не найдены, Ваша честь, и если арестованного выпустить под залог, их, смею вас уверить, никогда не найдут. К тому же учтите, что если бы мы не задержали его вчера, он сегодня утром был бы уже в Швейцарии.
  – Вы полагаете, что он и сейчас может удрать? – спросил судья.
  – Безусловно, – твёрдо сказал Бранскилл. – И есть ещё одно обстоятельство. Арестованный обвиняется не только в грабеже, но и в насилии. Насилие фигурирует и в его полицейском досье. Я опасаюсь за свидетелей.
  Тут он немного перестарался.
  – Вы думаете, что он покинет страну и вместе с тем начнёт мстить свидетелям? – спросил судья с вежливым недоумением. – Сомневаюсь, что это ему удастся. Однако, учитывая все обстоятельства и особенно то, что брильянты не найдены, я склонен согласиться с вами. В отпуске под залог отказано.
  Бранскилл сел на стул, а Маскелл пожал плечами и положил какие-то бумаги обратно в портфель. А я получил перспективу быть судимым в Главном уголовном суде. Значит, мне предстояло увидеть внутренность Олд-Бейли.
  Прежде, чем меня увели, Маскелл сказал мне несколько слов.
  – Теперь я попытаюсь выяснить, насколько обоснованны обвинения против вас. Я переговорю со следователями, а потом мы с вами вместе всё обсудим. Если вы хотите о чём-то сказать мне заранее, говорите. Хотя завтра мы так или иначе увидимся.
  Арестованный на предварительном следствии теоретически считается невиновным. Практически он, так сказать, нейтрален – ни виновен, ни невиновен. Пищу ему дают хорошую, кровать мягкая, в общем никаких ограничений. За исключением одного – он не может покидать тюрьму. Ну, всё сразу иметь невозможно.
  Маскелл пришёл ко мне на следующий день. Мы расположились в одном из следственных кабинетов. Он задумчиво посмотрел на меня и сказал:
  Обвинение против вас весьма серьёзно, мистер Риарден. Весьма. Если вам не удастся убедительно доказать, что преступление совершено не вами, боюсь, вас осудят.
  Я собрался ему ответить, но он поднял руку.
  – Об этом потом. Сначала вот, что. У вас есть деньги?
  – Около ста пятидесяти фунтов. Я, правда, не заплатил по счёту в отеле, не успел. Мне не хотелось бы жалоб из отеля, так что в моём распоряжении, скажем, фунтов сто.
  Маскелл кивнул.
  – Вы, наверное, знаете, что мне оплата этого дела гарантирована. Но защищать вас в суде должен защитник, а защитники, особенно такого ранга, который понадобится в вашем случае, стоят дорого. Сто фунтов – сумма явно для этого недостаточная.
  Я пожал плечами.
  – К сожалению, это всё, чем я располагаю. – Это было не совсем так, но я прекрасно понимал, что никакой защитник не поможет мне в этом деле, так что не имело смысла бросать деньги на ветер.
  – Понятно. Что ж, в таком случае вам назначат защитника в суде. Только уж не по вашему выбору. Впрочем, я постараюсь, используя своё влияние, нажать кое на какие пружины, и, может, вам достанется нужный человек. – Он взял папку и раскрыл её. – А теперь расскажите мне подробно как провели то утро. – Он помолчал. – Мне, в частности, уже известно, что вы тогда не завтракали в отеле.
  – Я плохо спал ночью, поэтому встал рано и вышел погулять.
  Маскелл вздохнул.
  – Куда же вы направились, мистер Риарден?
  Я подумал.
  – Я направился в Гайд-парк и дошёл до Круглого пруда. Там расположен Кенсингтонский дворец, – интересное здание. К сожалению в тот ранний час он был ещё закрыт.
  – Я понимаю, что рано утром в Гайд-парке и в Кенсингтон-гарденс народу немного. И всё же, говорили вы с кем-нибудь по дороге? Расспрашивали о чём-нибудь? О времени открытия дворца, например?
  – Да нет, некого было расспрашивать.
  – Хорошо. Что вы делали дальше?
  – Я вернулся на угол Гайд-парка и затем пошёл к Грин-парку. Затем по Бонд-стрит к Оксфорд-стрит; шёл и глазел на витрины.
  – Это в какое время было?
  – Точно не знаю. Что-то девять пятнадцать, может быть. Я ведь просто так прогуливался. Посмотрел на Берлингтонскую аркаду, потом опять по Бонд-стрит. Смотрел на витрины, как я сказал. Замечательно. Ничего подобного в Южной Африке нет.
  – И ни с кем не разговаривали?
  – Если б я знал, что мне понадобится алиби, то, конечно, поговорил бы, – сокрушённо сказал я.
  – Разумеется, – сказал Маскелл. – Итак, вы пришли на Оксфорд-стрит. Дальше что?
  – Так. Я ведь не завтракал, так что нашёл какую-то забегаловку, взял несколько бутербродов, пива. Поговорил с барменом, ирландцем. Он должен помнить меня.
  – И когда это было?
  – Наверное, после десяти. Заведение-то ведь уже открылось. Скажем, десять тридцать.
  – Это алиби запоздало, – сказал Маскелл. – Оно не имеет значения. – Он взглянул на бумагу, вынутую им из папки. – Должен сказать вам, что версия полиции существенно отличается от вашей, и у них есть, чем подкрепить её. – Он посмотрел мне прямо в глаза. – Нужно ли мне напоминать вам о нежелательности лжи в разговоре со мной, вашим адвокатом?
  – Я не лгу, – возмутился я.
  Он заговорил серьёзным тоном:
  – Мистер Риарден, позвольте мне сказать вам, что вы в чрезвычайно опасном положении. Я полагаю, что во время суда вы будете настаивать на своей невиновности, но улики против вас таковы, что вы проиграете дело. Общественное мнение весьма обеспокоено преступлениями с применением насилия, и это отразится на суровости приговора. – Он помолчал, собираясь с мыслями. – Как юрист, я сейчас не могу предсказать результат процесса, но хочу сказать вам следующее: если брильянты будут возвращены и вы признаете себя виновным, суд может проявить снисходительность и, по моему мнению, вам дадут не больше, чем пять лет, а, может быть, даже три. Вы сможете сократить этот срок примерным поведением и выйти на свободу всего через два года.
  С другой стороны, если брильянты не будут возвращены, а вы не признаете себя виновным, судья использует закон на всю катушку, выражаясь разговорным языком. Он запрёт вас в камере, а ключ забросит в море. Полагаю, что вы получите не меньше четырнадцати лет. Поверьте, у меня большой опыт в таких делах, и я не любитель трепать языком. – Он откашлялся. – Ну, что вы теперь скажете, мистер Риарден? Что будем делать?
  – Единственные брильянты, которые я видел в то утро, лежали в витринах магазинов на Бонд-стрит, – сказал я отчётливо.
  Он долго смотрел на меня, потом покачал головой.
  – Очень хорошо, – сказал он тихо. Я займусь своими делами и вашими – но без особой надежды на успех. Предупреждаю вас, что в распоряжении полиции такие улики, что защите их будет очень трудно опровергнуть.
  – Я не виновен, – упрямо повторил я.
  Он ничего не сказал, собрал свои бумаги и вышел из комнаты, не оглядываясь.
  2
  И вот я очутился на скамье подсудимых в Главном уголовном суде, Олд-Бейли. Там было много помпы, этикета, мантий, париков, поклонов и знаков почтения, – и я, вылезший из чрева Земли на скамью подсудимых, словно царь демонов в пантомиме, сразу привлёк к себе внимание. Впрочем, у меня был соперник – Судья. Складывалось впечатление, что если человеку выпадает сидеть на председательской скамье, то он чувствует себя обязанным стать записным шутником и из всех сил старается заставить всех покатываться со смеха от своего остроумия. Хуже, чем судья, выступают, по моим воспоминаниям, только в мюзик-холле. Впрочем, это как-то рассеивает мрачную атмосферу зала. Кроме того, главный комик настроен обычно не предвзято – его шуточки целят и в обвинение, и в защиту в одинаковой степени. В общем, мне всё это даже понравилось, и я смеялся вместе со всеми.
  Маскелл, конечно, был в зале, но его роль сводилась к минимуму. Защиту вёл человек по имени Роллинс. Незадолго до суда Маскелл ещё раз попытался убедить меня в том, что я должен признать себя виновным. Он сказал:
  – Мистер Риарден, я хочу, чтобы вы ещё раз продумали последствия проигрыша вашего дела. Помимо того, что вы получите большой срок, есть ещё кое-какие обстоятельства. Заключённые, имеющие длительные сроки, всегда считаются особо опасными, – прежде всего те, за которые предполагается финансовое обеспечение. При отсутствии брильянтов на сумму 173000 фунтов вы, несомненно, попадёте в эту категорию. С особо опасными преступниками обращаются совершенно иначе, чем с обыкновенными, и, насколько я понимаю, их положение далеко от приятного. Я бы на вашем месте хорошенько подумал.
  Мне об этом думать не стоило: у меня не было ни малейшей надежды получить брильянты обратно. В этом и была вся загвоздка. Если бы я даже признал себя виновным, без брильянтов всё равно получил бы свой срок. Единственное, что мне оставалось, натянуть маску храбреца и крепиться что есть мочи. Мне пришла в голову мысль, что Макинтош – очень умный человек, а миссис Смит ещё умнее.
  Я сказал:
  – Сожалею, мистер Маскелл, но я не виновен.
  Он выглядел озадаченным. Он мне, конечно, не поверил, но никак не мог понять, почему я держу рот на замке. Потом на его лице появилась ледяная улыбка.
  – Я надеюсь, вы не думаете, что, вкладывая в это дело столько лет своей жизни, вы компенсируете их своими деньгами. Годы, проведённые в тюрьме, меняют человека к худшему, – сказал он.
  Я улыбнулся ему.
  – Помнится, вы говорили, что не собираетесь предрешать это дело.
  – Вы – глупый молодой человек. Но я вам желаю добра в вашем несчастном будущем.
  * * *
  Суд приступил к делу. Сначала утрясли кое-какие формальности с присяжными, потом начался процесс. Обвинителем, выступал высокий худой человек с узким, как топор, лицом. Он был просто в восторге от своей роли. Сделав довольно скомканное вступление, он приступил к изложению свидетельств обвинения. Роллинс, мой защитник, в это время сидел с откровенно скучным видом. До этого я встречался с ним дважды, и оба раза он вёл себя со мной рассеянно и небрежно. Он был уверен в том, что выиграть моё дело ему не удастся.
  Улик против меня набралось достаточно, веских улик, и я стал понимать, почему обвинитель, несмотря на прискорбную особенность своего лица, выглядел таким радостным.
  Полицейский чин представил фотографии и схемы моих действий, и я чувствовал, как напряжение возрастает. Появилась старушенция, которая указала на меня во время опознания в полиции.
  – Я видела, как он ударил почтальона, – свидетельствовала она с праведно светящимися глазами. – Я стояла в коридоре и видела, как обвиняемый ударил почтальона кулаком по голове, схватил жёлтую коробку и втащил тело в комнату. Затем он побежал вниз по лестнице.
  Она показала на схеме место, где стояла, и бросила на меня взгляд, исполненный благородного негодования. Эта старая дама врала, как сивый мерин, и прекрасно знала, что я знаю, что она врёт. Её не было и не могло быть в коридоре, – я удостоверился в этом в момент встречи с почтальоном. Но похоже ничего не поделать!
  Ещё одним свидетелем выступил служащий "Фортнум и Мэсон", который сообщил, что отправил в отель упакованную корзину для пикника, заказанную неким мистером Риарденом. На вопрос защитника, признаёт ли он во мне того самого мистера Риардена, который заказывал корзину, он ответил, что не уверен в этом.
  Служащий отеля подтвердил, что обвиняемый остановился в его отеле, и что на имя мистера Риардена действительно прибыла корзинка. На вопрос, что с ней стало, он сказал, что не знает, но полагает, что обвиняемый забрал её. Последовало обсуждение этого вопроса, после чего следователь из полиции принёс корзинку и сообщил, что она находилась в офисе "Киддьякар, Лимитед" и действительно прибыла от "Фортнума". Другой полицейский сказал, что на корзинке обнаружено множество отпечатков пальцев обвиняемого, равно как и на других предметах, как-то: на электрическом чайнике, кофейнике, посуде, на ложках, на ноже.
  Присяжные слушали и делали свои выводы.
  Затем появился ещё один представитель полиции, который рассказал о своих изысканиях по поводу компании "Киддьякар, Лимитед". Такая компания действительно существовала, хотя, как будто, не занималась никаким бизнесом. Вопрос о её собственниках был очень запутанным, но ему удалось докопаться до сути с помощью Южно-Африканской полиции. Владельцем компании оказался некий мистер Джозеф Алоизиус Риарден из Иоганнесбурга. Тот ли это Джозеф Алоизиус Риарден, что сидел сейчас на скамье подсудимых, этого следователь сказать не мог.
  Присяжные опять-таки делали свои выводы.
  Свидетельство почтальона было абсолютно точным. Я ударил его по голове, и очнулся он в офисе "Киддьякара".
  Это нисколько не противоречило тому, что говорила старушка Хаббард. Третий свидетель – парень из "Бетси-Лу" сказал, что видел, как я запер дверь своего офиса и побежал по лестнице. Я смутно вспомнил, что кто-то, действительно, прошёл мимо меня в коридоре. Но только по лестнице я не бежал – это сработало его воображение. Главным свидетелем был Бранскилл.
  – Получив информацию о происшествии, я вместе с сержантом Джервисом отправился в отель, чтобы поговорить с обвиняемым, который так отвечал на мои вопросы, что я вынужден был арестовать его по подозрению в связи с этим преступлением. Мне удалось получить отпечатки его пальцев, которые совпали с отпечатками, оставленными в офисе. Было проведено расследование и обнаружены свидетели, опознавшие обвиняемого. В результате дальнейшей работы новые данные, касающиеся корзинки для пикника и происхождения офиса "Киддьякар Лимитед".
  Он сел на своё место, ухмыляясь, и тут же вскочил Роллинс.
  Роллинс: Вы говорили о получении информации, инспектор. А от кого вы получили эту информацию?
  Бранскилл (колеблясь): Должен ли я отвечать на вопрос, Ваша честь? Источники информации полиции могут быть...
  Роллинс (быстро): Могут быть по тем или иным причинам настроены против подсудимого, что повлияет на судьбу дела, Ваша честь.
  Судья (тоном Черчилля): Мистер Роллинс, я не вижу, как это дело может стать ещё более плачевным для вас. Тем не менее, я склонен поддержать ваш вопрос. Мне, как и всем здесь присутствующим, это интересно. Ответьте, инспектор.
  Бранскилл (неохотно): Были один телефонный звонок и письмо.
  Роллинс: Оба анонимные?
  Бранскилл: Да.
  Роллинс: В этих сообщениях указывалось на то, что обвиняемый совершил преступление?
  Бранскилл: Да.
  Роллинс: Вам сообщали, что корзинка, которая оказалась в офисе "Киддьякара", была заказана у "Фортнума и Мэсона"?
  Бранскилл: э... э... э... Да.
  Роллинс: Скажите, что преступного в том, чтобы сделать заказ в известном магазине?
  Бранскилл (резко): Разумеется, ничего.
  Роллинс: Сообщили ли вам анонимные свидетели, что фирма "Киддьякар Лимитед" принадлежит обвиняемому?
  Бранскилл (нехотя): Да.
  Роллинс: Это преступление – быть владельцем фирмы "Киддьякар Лимитед"?
  Бранскилл (еле сдерживаясь): Нет.
  Судья: Я с этим не согласен. Считаю, что любого, кто так дурно обращается с английским языком, давая фирмам столь жуткие наименования, следует привлекать к суду.
  (Взрыв хохота).
  Роллинс: Инспектор, не согласитесь ли вы с тем, что в данном случае вся работа была сделана за вас? И что без этих вредоносных сообщений обвиняемый не находился бы сейчас перед нами?
  Бранскилл: Я не могу отвечать на этот вопрос. Его бы всё равно нашли.
  Роллинс: Неужели? Я восхищён вашей уверенностью.
  Бранскилл. Он был бы задержан.
  Роллинс: Но не так скоро.
  Бранскилл: Может быть.
  Роллинс: Вам не кажется, что вашего таинственного осведомителя можно заподозрить в том, что он подстроил всё для обвиняемого – это в худшем случае. А в лучшем, что он просто доносчик или подсадная утка?
  Бранскилл (улыбаясь): Я предпочёл бы назвать его гражданином, пекущемся об общественном благе.
  Это было просто смешно. Макинтош – гражданин, пекущийся об общественном благе! Но как же дьявольски хитра эта парочка – он и миссис Смит. Что касается корзинки, то я впервые увидел её в офисе Киддьякара и, разумеется, я не звонил к "Фортнуму". Эта операция с корзинкой, которую провела миссис Смит, оказалась весьма эффективной! И я не являлся владельцем "Киддьякар Лимитед" – во всяком случае понятия не имел об этом. Но мне понадобилась бы куча времени, чтобы доказать это. В общем, они упаковали и доставили меня в суд, как бройлерного цыплёнка.
  Дальше всё покатилось быстро. Я сказал что-то в своё оправдание, разумеется, без всякого результата. Обвинитель разорвал меня на клочки, а защитник попытался эти клочки собрать вместе и сшить, но тоже без особого успеха. Судья подвёл итоги и предложил присяжным признать меня виновным. Они удалились не надолго я только успел выкурить желанную сигарету. Их решение, конечно, можно было предсказать заранее.
  Затем судья спросил меня, хочу ли я что-нибудь сказать, и я произнёс всего три слова: "Я не виновен".
  Никто на это не обратил никакого внимания – все смотрели, как судья приводит в порядок свои бумаги и радостно предвкушали суровый приговор. Он повозился ещё некоторое время, завладев вниманием всех присутствующих и затем заговорил торжественным и зловещим тоном:
  – Джозеф Алоизиус Риарден, вы виновны в краже с применением насилия брильянтов на сумму 173000 фунтов стерлингов. Мне предстоит вынести вам наказание за совершённое преступление. Но прежде, чем я это сделаю, я хочу сказать несколько слов относительно вашей роли в этом деле.
  Я понял, куда он клонит. Старик не мог отказать себе в удовольствии прочесть проповедь.
  – Англичанин идёт по улице, выполняя свои обычные обязанности, и на него неожиданно нападают – жестоко и грубо. Он не знает, что несёт большие ценности, которые для него составили бы невероятное богатство, а именно из-за этих ценностей на него нападают.
  Ценности – брильянты – исчезают, а вы, Риарден, отказываетесь сотрудничать с полицией, чтобы их возвратить, несмотря на то, что хорошо знаете – в этом случае, суд мог бы проявить к вам снисхождение. Следовательно, снисхождения бы не заслуживаете.
  Озадаченный вашим упорством, я произвёл некоторые арифметические подсчёты, и мне всё стало ясно. Преступление, которое совершили вы, то есть насилие, сопряжённое с кражей общественной собственности на сумму 173000 фунтов стерлингов, обыкновенно влечёт за собой заключение сроком в четырнадцать лет. Это тяжёлое наказание. Мои подсчёты, однако, показывают, что в течение этих четырнадцати лет вы будете получать ежегодный доход в сумме не менее, чем 12350 фунтов, не облагаемых налогом. Это стоимость вашей добычи, делённая на четырнадцать. Это, замечу я, значительно больше, чем содержание любого из Её Величества Королевских судей, скажем, моего, – факт, который легко проверить, заглянув в Альманах Уайтейкера.
  Стоит ли потеря четырнадцати лет свободы и пребывание в едва ли приятных условиях наших тюрем упомянутой суммы – вопрос дискуссионный. Вы, по-видимому, думаете, что стоит. Так вот, в функции суда не входит поощрение преступной выгоды, и поэтому вы не можете быть на меня в претензии, если я ваш единственный тюремный доход постараюсь сократить.
  Джозеф Алоизиус Риарден, я приговариваю вас к двадцати годам заключения в тюрьме или тюрьмах, которые компетентные органы сочтут для вас подходящими.
  Держу пари, что Макинтош в этот момент прямо-таки надрывался от хохота.
  3
  Судья говорил правду о "едва ли приятных условиях наших тюрем". Та, в которую я попал, оказалась просто ужасной. Войдя в переполненную камеру предварительного заключения, я подумал, что в этот день судьи, видимо поработали сверхурочно. Настроение моё было мрачным, – это и понятно: вряд ли нашёлся бы человек, который, стоя перед лицом суда и услышав такой приговор, остался совершенно равнодушным.
  Мне тридцать четыре. Когда я выйду, мне исполнится пятьдесят четыре, может быть, немного меньше, если удастся убедить начальство, что я хороший мальчик. Но это будет чертовски трудно, учитывая то, что сказал судья. Любая комиссия по пересмотру дела, знакомясь с протоколом процесса, наткнётся на его высказывания, и они произведут на неё ошеломляющее впечатление.
  Двадцать долгих лет!
  Я безучастно стоял, пока сопровождающий полицейский зачитывал принимавшему меня офицеру подробности моего дела.
  – Хорошо, – сказал тот и сделал запись в книге. Затем он вырвал из неё небольшой квадратик бумаги. – Вот квитанция. Тело получено.
  Он так и выразился: "Тело получено". Вот так. В тюрьме ты перестаёшь быть человеком, а становишься телом, зомби, статистической единицей. С тобой обращаются так же, как почтальон с той жёлтой коробкой с брильянтами. Ты становишься посылкой из плоти и крови, которую отправляют, получают и через определённые промежутки времени кормят. Однако, то, что у тебя есть мозги, здесь не учитывается.
  – Пошли, – сказал приёмщик. – Сюда.
  Он открыл дверь и посторонился, чтобы я прошёл. Дверь захлопнулась за мной, и я услышал щелчок замка. Я очутился в помещении, заполненном людьми. Публика, судя по одежде, очень пёстрая: парни в джинсах, мужчины в котелках и полосатых брюках. Никто не разговаривал. Все просто стояли, рассматривая пол, словно на нём было написано нечто чрезвычайно важное. Я думаю, что они чувствовали себя так же, как я – полностью выбитыми из колеи.
  Мы долго торчали в этом помещении, ожидая, что последует дальше. Может быть, некоторые, более опытные, и знали. Но я-то впервые находился в английской тюрьме и был внутренне напряжён. Слова Маскелла о том, что особо опасные преступники попадают в весьма неприятную ситуацию, не выходили из головы.
  Наконец, нас стали выводить из помещения – по одному и в строго алфавитном порядке. Мне пришлось ждать своей очереди долго, но она всё же подошла, и тюремщик повёл меня по коридору в какой-то кабинет.
  Заключённым никогда не предлагают сесть. И я стоял перед столом, за которым сидел офицер и задавал мне вопросы. Я отвечал, и он заносил мои ответы в специальную книгу, словно чиновный ангел. Он записал моё имя, место рождения, имя отца и девичью фамилию матери, мой возраст, ближайших родственников, род занятий. За всё время он ни разу не взглянул на меня. Я для него как человек и не существовал, – я был носителем статистических данных. Он нажал кнопку – получил нужные сведения, и всё.
  Содержимое моих карманов было скрупулёзно переписано и положено в холщевый мешок, затем сняли отпечатки пальцев. Я оглянулся, ища что-нибудь, чтобы стереть с рук чернила, но ничего подходящего не было. Скоро я понял, почему. Меня отвели в жаркое, наполненное паром помещение и приказали раздеться. Здесь я распрощался со своей одеждой, которую предстояло увидеть только через двадцать лет: мне сильно повезёт, если она ещё не выйдет из моды.
  После душа, который оказался очень приятным, я переоделся в тюремную одежду – серый фланелевый костюм жуткого покроя. Вот теперь стоило бы отправиться к портному Макинтоша.
  Ещё по одному коридору меня провели на медицинское обследование, идиотскую процедуру. Почему не проделать её после душа, когда я ещё не был одет – не понимаю. Тем не менее, я покорно разделся и снова оделся и меня определили годным к работе. Я вообще был совершенством – годен ко всему.
  Потом тюремщик привёл меня в громадное помещение с рядами камер и железными лестницами, похожими на пожарные.
  – Запомни раз и навсегда – это зал "Си", – сказал тюремщик.
  Мы затопали по лестнице наверх, потом прошли вдоль камер и остановились перед одной из них. Тюремщик открыл её.
  – Это твоя.
  Я вошёл внутрь, и дверь захлопнулась за мной с холодным стуком вечности. Я стоял посреди камеры, ничего не видя. Мозг не работал, – забастовал. Минут через пятнадцать я лёг на койку и не мог сдержать душивших меня слёз.
  После этого я почувствовал себя лучше и попытался осмыслить ситуацию. Камера была около двенадцати футов в длину, семь в ширину и, вероятно, футов восемь в высоту. Стены покрыты слоем клеевой краски казённого кремового цвета, на одной из них располагалось зарешечённое оконце. Дверь с глазком, казалось, могла выдержать прямое попадание артиллерийского снаряда.
  Обстановку составляла койка с железной рамой, деревянный стол, стул, умывальник с кувшином, выносная параша и пустая полка. Осмотр тюремной камеры – одна из самых лёгких задач, какие может себе поставить человек. В течение трёх минут я обнаружил всё, что там можно было найти: три одеяла, две простыни, комковатый матрас, рубашку, пару шлёпанцев, тонкое, не впитывающее воду полотенце, ложку и кружку. На гвозде, торчащем в стене, висели на петельке копия Уложения о содержании тюрем Её Величества и информационная брошюрка.
  Три минуты – и я знал о камере всё, что только можно. Интересно, что мне делать остальные двадцать лет? И тогда я решил удовлетворять своё любопытство строго ограниченными дозами. Времени будет много, а событий мало, и каждое новое впечатление следовало запасать впрок и обсасывать, не торопясь и ревниво.
  Стены камеры вдруг ощутились особенно остро. Я почувствовал, как они зловеще высятся надо мной, толстые и мощные. Только спустя четверть часа я смог преодолеть приступ клаустрофобии и унять дрожь.
  Я тут же нарушил своё решение о дозировании впечатлений и принялся читать информационную брошюру. Впрочем, это было абсолютно необходимо. Я – новичок в этой школе, и чем скорее разберусь в её механике, тем лучше. Тюремные старики могли сыграть не одну шутку с зелёным новичком, а я не хотел стать лёгкой жертвой для них.
  Брошюрка содержала любопытную информацию. Я узнал, что рубашка, находящаяся в камере, – ночная; что свет выключается в десять тридцать, а подъём происходит в шесть тридцать; что мне должны выдавать бритву, которую после бритья нужно возвращать. Там содержались и другие полезные сведения, даже такие, которые можно было использовать для освобождения.
  К примеру, я мог обратиться в кассационный суд, а в случае неудачи – к генеральному прокурору, чтобы моё дело рассмотрела Палата Лордов. Я имел право направить петицию Министру внутренних дел и написать члену парламента, за которого голосовал.
  Ничего этого я не собирался делать. Мои отношения с Министром слишком далеки от приятельских, а мой член парламента был недосягаем, ибо находился где-то за шесть тысяч миль.
  Я прочёл брошюру от корки до корки и начал читать её снова. Делать было нечего, и я решил заучить этот проклятый текст наизусть. Однако, читать пришлось недолго – в камере выключили свет.
  4
  Раздался звук колокола, и я, открыв глаза, не сразу сообразил, где нахожусь. Быстро одевшись, свернул постель и поставил её на пол в одном из углов камеры. Затем сел на стул и стал ждать. Послышалось металлическое кляцанье замка, и кто-то посмотрел на меня в глазок.
  Дверь открылась, вошёл тюремный надзиратель. Я встал. Он внимательно осмотрел камеру и затем уставился на меня.
  – Ты новенький. Читал эту штуку? – он кивнул в сторону брошюры.
  – Читал.
  – Постель поставлена не в том углу, а книжка должна висеть там, где висела. Ну ничего, научишься. Я тебе вот что советую: делай, что тебе говорят, и всё будет в порядке. А теперь бери парашу и готовься опорожнить её.
  – Я не пользовался ею.
  – Это неважно, всё равно есть процедура выливания из параши, – сказал он жёстко. – Помни, что я тебе сказал. Делай, что тебе говорят. Это тебе урок номер один.
  Я взял парашу и вышел вслед за ним на галерею. Там уже стояли люди, и у каждого в руке был горшок, распространяя отвратительный запах.
  – Пошли! – раздался крик.
  Я пошёл вперёд и увидел, что должен вылить содержимое своей параши в один чан, а прополоскать её в другом. Подмечая, как действовали другие, я проделал всё это и возвратился в камеру.
  Надзиратель снова вошёл в камеру.
  – Можешь есть здесь, если хочешь. Пищу всем дают внизу в зале, но тебе, пока ты ещё не привык к обществу, разрешено взять поднос и принести его сюда.
  Мне, действительно, не хотелось ни с кем общаться. Я и так изо всех сил старался держать себя в руках.
  – Благодарю, – сказала я и почувствовал, как мой голос дрогнул.
  Надзиратель с иронией посмотрел на меня.
  – Не стоит меня благодарить, таковы правила для новых заключённых. И ещё одно: сегодня у тебя будет встреча с начальником тюрьмы. В его кабинет тебя поведёт один из старых заключённых.
  Тот появился около десяти часов, и мы вместе пошли из зала "Си".
  – Ты – Риарден. Я слышал о тебе, – сказал он.
  – Слышал?
  – Ага. Я – Симпсон. – Он ткнул меня в бок своим острым локтем. – Сейчас ты предстанешь перед приёмной комиссией. Там будет начальник тюрьмы, главный надзиратель, тюремный священник, заместитель начальника по быту – ну, такого рода публика. Начальник – неплохой парень, если удастся ему понравиться, а если нет – помогай тебе Бог. Другие будут вешать лапшу на уши: мол, все они только и думают о том, чтобы делать добро. Но остерегайся Хадсона – это настоящий негодяй.
  – Кто это?
  – Главный надзиратель.
  Симпсон провёл меня в приёмную, где сидело уже человек пять-шесть заключённых. Все они выглядели довольно уныло. Симпсон хмыкнул:
  – Тебе ждать не придётся. Пойдёшь первым. Ты ведь нечто особенное.
  Я посмотрел на него.
  – А что такого особенного во мне?
  – Посмотришь. Начальник тебе это всё разобъяснит.
  Я хотел продолжить эту тему, но вошёл надзиратель и сказал:
  – Риарден, пошли со мной. А ты, Симпсон, возвращайся к себе.
  За большим столом сидели пятеро, двое – в форме тюремных офицеров. Смешно, но эти люди никогда не снимали своих фуражек, даже в кабинете начальства. Наверное, таковы правила. Один из штатских носил высокий стоячий воротничок – видимо тюремный священник.
  Человек с военной выправкой, сидевший в центре, заговорил:
  – Риарден, я – начальник этой тюрьмы. Вы находитесь здесь потому, что совершили тяжкое преступление, и общество решило, что нельзя преступника оставлять на свободе. Как вести себя в тюрьме – дело ваше. Есть две точки зрения на тюрьму – как на место наказания и как на место исправления. Выбор – за вами. У нас есть возможности "обслужить" по обоим вариантам. Понимаете?
  – Да, сэр.
  Он взял со стола лист бумаги.
  – Я обычно отношусь ко всем заключённым одинаково. Но мною получено уведомление из министерства внутренних дел, что вы особо опасный преступник, а это влечёт за собой известное устрожение режима. К примеру, вас привёл сюда заключённый, которому мы доверяем. Такого больше не будет. В дальнейшем при необходимости вас будет сопровождать тюремный служащий. Кроме того, на вашей одежде будут цветные нашивки. Я приготовил список тех ограничений, которые касаются вас. Изучите их и следуйте им.
  Он протянул мне бумагу. Я сложил её и сунул в карман.
  Прочистив горло, он продолжал:
  – Вы должны понять, Риарден, что числиться в категории особо опасных преступников или нет, – целиком зависит от вас. Время от времени я буду посылать в министерство внутренних дел мои рекомендации. Это, однако, не значит, что министерство обязательно к ним прислушается. В общем, всё целиком зависит от вас, и если есть способы убедить нас, что вы не особо опасный преступник, я настоятельно советую прибегнуть к ним.
  Он, конечно, имел в виду брильянты. Они всё ещё надеялись их получить.
  – Да, сэр, – сказал я деревянным голосом. – Я подумаю обо всём этом, сэр.
  Начальник обратился к священнику:
  – Вы хотите что-нибудь сказать, отче?
  Священник улыбнулся.
  – Меня зовут Кларк. Тут вот отмечено, что вы не исповедуете никакой религии.
  – Да, сэр.
  – Я никому не навязываю веру в бега, во вы не возражаете, если я вас буду навещать?
  – Нет, сэр.
  Начальник сказал:
  – Это мистер Андерсон, мой заместитель по быту. Он может многое сделать, если вы захотите. Когда понадобится с ним повидаться, скажите об этом дежурному по этажу. О чём бы вы хотели спросить его сейчас?
  – Как мне получить книги, бумагу, ручку?
  – Письменные принадлежности вы сможете купить в тюремной лавке на деньги, заработанные здесь своим трудом, – сказал Андерсон. – Вам будут платить как минимум один шиллинг и восемь пенсов в день, но эта сумма увеличится в зависимости от успехов. Книги можете брать в тюремной библиотеке.
  – Благодарю вас, сэр, – сказал я. – А можно ли получать книги из-за пределов тюрьмы? Мне ведь долго здесь сидеть. Я хочу учиться, заниматься самосовершенствованием.
  Андерсон начал было что-то говорить, но остановился, глядя на начальника. Тот сказал:
  – Это очень похвально, но мы разберёмся с этим позже. Всё будет зависеть от вашего поведения. Кстати, удачно сказано – сидеть вам здесь долго. – Он кивнул в сторону человека в офицерском мундире. – Это мистер Хадсон, главный уполномоченный по режиму. Хотите что-нибудь сказать, мистер Хадсон?
  – Только одно, сэр, – сказал Хадсон. У него было жёсткое лицо и глаза, как куски стекла. – Я не люблю особо опасных преступников, Риарден. Они обычно нарушают порядок в тюрьме, влияют на дисциплину, на поведение других заключённых. Ведите себя хорошо, вот и всё. В противном случае вам же будет хуже.
  – Я понимают, сэр, – сказал я, стараясь ничего не выразить на своём лице.
  – Искренне надеюсь на это, – сказал начальник. – К вам посетитель из Скотленд-Ярда. – Он сделал знак стоящему у двери надзирателю. – Отведите его.
  Я ожидал увидеть Бранскилла, но это оказался другой следователь.
  – Следователь – инспектор Форбс, – представился он. – Садитесь, Риарден.
  Я сел, глядя на него через стол. Он начал приятным голосом:
  – Я полагаю, что начальник тюрьмы известил вас о том, что вас квалифицировали как особо опасного заключённого. Вы знаете, что это значит?
  – В общем нет, – ответил я, покачав головой.
  – Лучше узнайте, – посоветовал Форбс. – У вас должны быть правила обращения с особо опасными. Даю вам пять минут, чтобы ознакомиться с ними.
  Я вынул из кармана листок и разгладил его на столе. Даже при беглом чтении стало ясно, какая суровая жизнь меня ждёт. Начать с того, что свет в камере не выключается на ночь. Вся моя одежда, кроме трусов и шлёпанцев, должна каждую ночь выноситься из камеры. Все мои письма будут контролироваться и отсылаться в виде копий, а оригиналы – подшиваться к моему делу. Свидания с посетителями – только в присутствии тюремного надзирателя.
  Я посмотрел на Форбса. Он сказал:
  – Кроме этих правил, есть и другие. К примеру, вас могут переводить из камеры в камеру без предупреждения, а вашу камеру – регулярно обыскивать, и лично вас тоже – опять-таки без предупреждения. Всё это очень неприятно.
  – А вам-то что до этого? – спросил я.
  Он пожал плечами.
  – Да, в общем, ничего. Просто я сочувствую вам. Будь вы поумнее, могли бы избавиться от этих неприятностей.
  – От тюрьмы?
  – Боюсь, что нет, – с сожалением сказал он. – Но кассационный суд проявит к вам снисходительность, если вы согласитесь сотрудничать с нами.
  – Каким образом?
  – Оставьте, Риарден, – бросил он устало, – вы прекрасно знаете, что нам нужно. Брильянты, парень, брильянты!
  Я посмотрел ему прямо в глаза.
  – Я никогда не видел никаких брильянтов. – Это была чистая правда: я действительно их не видел.
  – Послушайте, Риарден. Мы знаем, что вы сделали, и доказали это. Зачем вы прикидываетесь невинным агнцем? Господи, вас же приговорили к сроку в четверть жизни. Что с вами станет, когда вы отсидите этот срок? Судья прав: игра не стоит свеч!
  – Я что, должен здесь сидеть и вас слушать? Это тоже часть наказания?
  – Да нет, конечно, – вздохнул Форбс. – Не понимаю вас, Риарден. Почему вы воспринимаете всё так равнодушно? Ладно. Попробуем подойти к делу иначе. Куда исчезли брильянты?
  – Я о них ничего не знаю.
  – Вы ничего не знаете, – повторил он. – Что ж, может, это и правда. – Он откинулся на стуле, глядя на меня, и вдруг расхохотался. – Нет, нет! Не может быть! Вас не могли просто так обвести вокруг пальца, а Риарден?
  – Не понимаю, о чём вы говорите.
  Форбс побарабанил пальцами по столу.
  – Вы прибываете в Англию невесть откуда и через четыре дня загребаете добычу. Но организовать всё самому за три дня невозможно! Значит кто-то сделал это. Теперь, мы хватаем вас, и ничего не находим, никаких брильянтов. Где же они? Несомненно, их кто-то забрал. – Он хмыкнул. – Может быть, этот кто-то и по телефону нам звонил, и письмо прислал? Вы отдали брильянты, и вас заложили, Риарден. Тот самый башковитый приятель, кто это всё организовал. Так ведь?
  Я молчал.
  – Что? – вскричал он. – Воровской кодекс чести? Не будьте большим дураком, чем вы есть на самом деле. Вас просто сдали правосудию за несколько паршивых тысяч фунтов, а вы молчите. – Он говорил с возмущением. – Не надейтесь, что вам удастся выбраться отсюда, чтобы найти его. Учтите, я сообщу в министерство, что вы наотрез отказались сотрудничать с нами и вас будут считать особо опасным заключённым чёрт знает, как долго – вне тюрьмы. Вы можете быть здесь паинькой, образцом для заключённых, но с моим докладом это не произведёт никакого впечатления на кассационную комиссию.
  Я сказал нерешительно:
  – Я подумаю об этом.
  – Подумайте, – сказал он с нажимом. – В любое время, когда решите поговорить со мной, сообщите начальнику тюрьмы. Но не пытайтесь валять со мной дурака, Риарден. И не теряйте времени. Дайте нам сведения о вашем сообщнике, и мы его пришпилим, распнём на кресте. А вас снимем с крюка – я имею в виду статус особо опасного преступника. Более того, я постараюсь оказать влияние на кассационную комиссию с тем, чтобы она учла все обстоятельства в вашу пользу. Сделаю всё, что смогу, понимаете?
  Лично я сильно сомневался, что его влияние столь значительно. Следователь-инспектор – слишком мелкая пташка в Скотленд-Ярде, и если он полагал, будто я не вижу, что ему нужно, то, видимо, считал меня безмозглым идиотом. Всё, к чему он стремился, – отметка в его послужном списке – дескать, отыскал то, что, казалось, кануло безвозвратно. И как только он получил бы желаемое, я мог отправляться хоть к чёрту: ему и в голову не пришло бы держать слово, данное какому-то жулику! И он ещё говорил о кодексе чести среди воров!
  Я медленно процедил:
  – Двадцать лет – большой срок. Я серьёзно подумаю над тем, что вы сказали, мистер Форбс.
  – Не пожалеете, – горячо откликнулся он. – Вот возьмите сигарету.
  Глава третья
  1
  Человек привыкнет ко всему. Говорят, что евреи привыкали даже к жизни в Дахау. Что ж, моя тюрьма, хотя и была суровой, всё же отличалась от Дахау.
  К концу первой недели я уже не ел в камере, а спускался вместе со всеми в зал. Там-то и обнаружилось, что я – Фигура. В тюрьме сильно развита своя кастовая система, основанная главным образом на уголовных успехах и, как ни странно, на неуспехах, если они влекут за собой длительный срок. Грубо говоря, те, кто получает большие сроки, как я, составляют вершину пирамиды, а особо опасные – элиту среди них. Их уважают и за ними ухаживают. Они держат вокруг себя небольшие группы "придворных" и пользуются услугами различных шестёрок и прихлебателей.
  Это – один вариант классификации. Но есть и другой – по составу преступления. Те, у кого голова на плечах – махинаторы и профессиональные мошенники – оказываются наверху. За ними следуют взломщики сейфов. В нижней же части этой системы – сексуальные преступники. Их не любит никто. В большом почёте "честные грабители" – прежде всего за то, что они скромные, незаметные труженики.
  Я оказался в положении, в котором при желании мог рассчитывать на уважение окружающих. Оно происходило из того факта, что я не только был долгосрочником, но и облапошил фараонов и не заложил своего таинственного сообщника. В тюрьме секретов нет, и подробности моего дела были известны всем. Поскольку я помалкивал насчёт брильянтов и все знали, что Форбс давит на меня со страшной силой, скоро я стал своим в доску.
  Но я держался в стороне от всяких компаний и знакомств и вёл себя хорошо, потому что не хотел, чтобы мой статус особо опасного заключённого сохранялся дольше, чем нужно. Я собирался освободиться из тюрьмы, и мне надо было выйти из-под неусыпного контроля, избавиться от слишком пристального внимания.
  Меня назначили уборщиком в зале "Си", где я всё время был на глазах у тюремной обслуги. Работай я в мастерских, им пришлось бы прикрепить специального надзирателя, чтобы эскортировать меня в одиночку. Но в связи с недостатком персонала, моё положение уборщика их вполне устраивало. Я тоже не возражал: драил полы, скрёб столы и работал охотно. В общем, делал всё, чтобы считаться хорошим мальчиком.
  Бич тюремной жизни – гомосексуалисты. Один из них заинтересовался мной и стал преследовать так настойчиво, что отвадить его можно было, видимо, только применив силу, но не хотелось испортить свой тюремный послужной список. Меня спас Смитон, главный надзиратель на моём этаже. Он заметил, что происходит, и отшил от меня этого типа, за что я ему был весьма благодарен.
  Смитон вмешался не потому, что хотел спасти меня от разврата, но просто ради собственного спокойствия. В принципе тюремщики смотрели на нас совершенно равнодушно, для них мы были частью работы. За долгие годы они выработали ряд эффективных мер. К примеру: прекращай бузу, как она началась; держи температуру сниженной; не давай бузе распространяться.
  Итак, я держался одиночкой и старался ни во что не влезать. Это не значит, что я совсем не общался с заключёнными, – такое поведение выглядело бы подозрительно и могло привлечь ко мне внимание тюремного психиатра. Так что в те моменты, когда это позволялось, я поигрывал с заключёнными в карты и сильно усовершенствовался в шахматах.
  Кроме преступников иногда общался и с другими лицами, например с неофициальными посетителями. Почему они считались неофициальными, непонятно – ведь все получали разрешение начальника тюрьмы. Это были в основном всякие доброхоты, благотворители, сторонники тюремной реформы – такая публика. Некоторые из них полагали, что лучший способ исправить преступника – это торжественно читать ему мораль, как будто капание на мозги религиозной жвачкой могло очистить заблудшую душу от греха.
  К счастью, встречи с ними были не обязательны, и даже предоставлялось право в какой-то степени выбирать. Так, я отказался от встреч с двумя проповедниками, пока не нашёл подходящего. Он приходил ко мне просто поболтать о том о сём, не стараясь "перековать" меня. Он когда-то жил в Южной Африке, так что у нас нашлось много общего. Разумеется, все наши разговоры происходили в присутствии надзирателя. Однажды я выдал фразу на "африканас", и посетитель ответил мне тем же. Надзиратель тут же вмешался и велел прекратить подобные разговоры. Об этом было доложено начальнику тюрьмы, и он сделал нам обоим замечание. Слава Богу, оно не попало в моё досье.
  Кларк, тюремный священник, также время от времени заходил ко мне. Он тоже, к счастью, не был любителем патоки, и мы хорошо поладили. Глубоко религиозный человек, он с трудом примирял заповедь "Возлюби врага своего" с необходимостью проповедывать своей пастве, запертой в большую клетку. По-моему, это подтачивало его изнутри.
  Лучшим из всех был Андерсон, заместитель по быту. Он много делал для меня и, я думаю, его доклады начальнику свидетельствовали в мою пользу. Именно с его помощью я получил возможность слушать радио. Раз в неделю, согласно правилам, я ходил в библиотеку, и для этого мне выделяли надзирателя. Я спросил Андерсона, нельзя ли мне брать двойное количество книг и тем сократить число своих походов, соответственно уменьшив нагрузку на персонал.
  Он согласился. Наверное мне удалось внушить ему мысль о возможном сотрудничестве с ними. Во всяком случае, когда я обратился за разрешением иметь радио, то быстро получил его, а вскоре мне даже позволили подключиться к тюремной системе образования и заниматься на заочных курсах. В конце концов, надо же чем-то заполнить двадцатилетний срок...
  Я выбрал английскую литературу и русский язык.
  По поводу последнего у начальства поначалу возникли кое-какие сомнения, но потом всё уладилось. Впрочем, у меня не было намерения заканчивать ни тот, ни другой курс, я делал это для того, чтобы продемонстрировать им, что смирился со своей судьбой. Тем не менее, я старался и работал всерьёз. Нужно было, чтобы это выглядело хорошо, да и к тому же время так шло быстрее.
  Единственный заключённый, с кем я к этому времени сошёлся поближе, был Джонни Свафт, получивший "отрезок" за грабёж. На тюремном жаргоне срок от шести месяцев до двух лет назывался "спячка", от двух до четырёх – "отрезок", а всё, что больше, – "протяжка". Джонни сел на три года за то, что его поймали в какой-то конторе после того, как она закрылась, так что он "делал отрезок", а я – "протяжку".
  Он был не столько умён, сколько хитёр, и сообщил много ценных сведений и советов относительно тюремной жизни. Однажды, когда меня в который раз перевели в новую камеру, я был немного раздражён этим. Он засмеялся.
  – Это плата за известность, – сказал он. – Но есть одна камера, куда тебя никогда не поместят.
  – Какая ж это?
  – Вон там в углу. Там сидит Снуки.
  Снуки был странным маленьким человечком, постоянно улыбавшимся чему-то. Он тоже сидел за грабёж.
  – А почему меня туда не поместят? – спросил я.
  Джонни ухмыльнулся.
  – А потому, что там проходит главная канализационная труба. Если добраться до неё, то можно через неё выползти наружу.
  – Понятно, – задумчиво протянул я. – Но они, выходит, доверяют грабителю Снуки?
  – Грабитель! – возмущённо воскликнул Джонни. – Он такой же грабитель, как моя тётя Фанни. Он просто не может жить вне тюрьмы, вот что. Каждый раз, когда его выпускают на свободу, он плачет навзрыд. А потом идёт на какое-то дело, заваливает его и опять попадает сюда.
  – Ему здесь нравится?
  – Так уж у него жизнь сложилась. Его дом – здесь. Впрочем, он действительно немного того...
  В другой раз Джонни сказал:
  – Будь осторожен в разговорах. Тут никому нельзя доверять.
  – Даже тебе?
  Он ухмыльнулся.
  – Мне особенно, приятель. Но если серьёзно, берегись Симпсона, этого задолиза. Если увидишь его поблизости, постарайся отшить.
  Он указал мне ещё на нескольких человек, с кем я должен быть осторожным, и некоторые имена удивили меня.
  – Они заложат любого, если это даст возможность заработать очки перед начальником, рассчитывают, что он заступится за них при пересмотре дела. Но он умнее их всех и прекрасно видит, что происходит вокруг.
  К собственной отсидке Джонни относился философски.
  Криминальная деятельность была его профессией, и тюрьму он рассматривал как досадную помеху в работе.
  – У меня было две "спячки" и "отрезок", – говорил он. – В следующий раз получу "протяжку".
  – Тебя это не беспокоит?
  – Немного беспокоит, – признался он. И как экономист, обсуждающий влияние постановлений правительства на промышленную активность, стал анализировать ситуацию.
  – А всё проклятые доброхоты! – сказал он. – Они ликвидировали высшую меру, но ведь её нужно заменить чем-нибудь. Убийцы получают большие сроки. Но ясно, что никому неохота сидеть долго, и многие предпринимают попытки к бегству. Чтобы предупредить это, их записывают в разряд особо опасных заключённых. – Он усмехнулся. – Но для них нужно специальное место. Каталажки вроде этой – ерунда, отсюда можно выбраться с помощью согнутой шпильки. Поэтому строят специальные тюрьмы. Но на них не напасёшься убийц и место зря пропадает. Вот они и начинают более жёстко судить. Ты это почувствовал на своей шкуре, приятель.
  – Но почему же меня поместили сюда, если здесь недостаточно надёжно? – спросил я.
  – Потому что специальные тюрьмы ещё не готовы. Подожди, пока они построят их на острове Уайт, за что так ратует Маунтбэттен. Тогда тебя выпрут отсюда в мгновение ока. Тем временем они распределяют вас, опасных парней, по разным тюрьмам, так чтоб за вами было легче наблюдать.
  Я осмотрел зал "Си".
  – Если отсюда так легко удрать, почему же ты ещё здесь? – удивился я.
  Он посмотрел на меня с изумлением.
  – Что я, дурак что ли? У меня ведь всего-навсего отрезок.
  Это значит, что через два года, от силы через два с небольшим, я выйду отсюда, если, конечно, нервы не подведут и я не пристукну этого негодяя Хадсона. Ты не представляешь, что это такое – очутиться за пределами тюрьмы и стать объектом настоящей охоты. Это же кровожадные суки! Они, парень, используют вертолёты, радио. Просто военные манёвры какие-то. Нет, овчинка не стоит выделки. – Он дёрнул меня за рукав. – Но ты – другое дело. Тебе в общем-то терять нечего, хотя выбраться отсюда труднее, чем мне. Они ведь с тебя глаз не спускают. И никуда не уйдёшь за стеной, если будешь один. Нужна организация.
  – Организация? Какая организация? – воскликнул я, крайне заинтересованный.
  – Это всё нужно спланировать там, на воле, – продолжал Джонни. – Ты же не захочешь уподобиться тем кретинам, которые, освободившись, бегают кругами по болотам, грызут незрелую брюкву и постоянно прислушиваются к лаю собак. – Он зябко передёрнул плечами. – Ох, уж эти чёртовы собаки! Нет, нужна организация, которая выведет чисто. Ты думаешь, как убежал Вильсон, Бигс и другие?
  – Что ж, – сказал я. – Давай, выкладывай. Как они убежали?
  Он почесал нос.
  – Ну, вот, как я и сказал – организация, внешнее планирование. Но это дело требует тугриков. Это по карману лишь состоятельным клиентам. – Он бросил взгляд по сторонам, наклонился ко мне и спросил вполголоса. – Слышал когда-нибудь о скарперах?
  – Скарперах? – я помотал головой. – Никогда.
  – Знаешь, тут разные слухи ходят, может, я и ошибаюсь, но говорят, что есть такие ребята, которые специально занимаются этим делом – ну помогают таким долгосрочникам, как ты, отвалить. – Он хмыкнул. – Это нечто новенькое в преступном мире. Но нужны бабки.
  Ну, это понятно: деньги – товар.
  – А как с ними связаться? – спросил я.
  – А тебе не надо. Они сами свяжутся с тобой. Эти ребята очень разборчивы, выбирают своих клиентов тщательно. Но я слышал по тюремному телеграфу, что работают с гарантией. То есть ты чисто, с концами уходишь. А если что срывается – платы не требуют. Ну, там, компенсация расходов только. Такими, как я, они, конечно, не интересуются, а вот ты можешь их заинтересовать.
  Я колебался.
  – Джонни, понимаешь, я ведь в чужой стране, не знаю, что тут и как. Я и пробыл-то в Англии меньше недели. Если б ты смог по этому самому телеграфу намекнуть, что есть тут один, который нуждается в помощи, было бы здорово. Никаких имён, понятное дело.
  – Думаешь, я дурак? Какие могут быть имена? – Он задумчиво посмотрел на меня и вздохнул. – А мне, когда я получу "протяжку" скарперы не помогут. У меня нет башлей. И не было никогда. Так что мне на роду написано здесь сидеть.
  2
  Шли месяцы.
  Я чистил, скрёб, полировал зал "Си" изо дня в день. Это было всё равно, что чистить Авгиевы конюшни, хотя больше походило на свинюшник. У меня произошло несколько мелких стычек по этому поводу, но ничего такого, что отразилось бы в моём досье.
  Время от времени приходил Форбс и снова пытался расколоть меня по поводу брильянтов, но из этого ничего не получилось, и он махнул рукой. Полагаю, что меня сочли неисправимым.
  Пару раз меня посетил Маскелл. В первый раз он спросил, не собираюсь ли апеллировать по поводу пересмотра дела.
  – А какой смысл? – спросил я.
  – Ну так, ради формы, – ответил он. – Кстати, вы помните, судья бросил фразу о том, что он, мол, не видит, как ваше дело может быть хуже, чем оно есть? С его стороны это была очень неосторожная фраза, и её можно рассматривать как попытку оказать давление на присяжных. Правда, с другой стороны, ваше упрямство относительно исчезнувшей собственности не очень обнадёживает.
  Я улыбнулся ему.
  – Мистер Маскелл, если я ничего не знаю о брильянтах, как я могу что-нибудь сказать о них?
  Апелляцию мы решили не подавать.
  Во второй раз я встретился с ним в кабинете начальника тюрьмы. Тот сказал:
  – Ваш адвокат просит вас подписать доверенность.
  Маскелл пояснил:
  – Мистер Риарден имеет кое-какие вклады в Южной Африке, которые теперь так ликвидированы и переводятся в Англию. Естественно, нужен человек, который будет заниматься этим, поскольку сам он такой возможности лишён.
  – Какая сумма имеется в виду? – спросил начальник.
  – Немногим больше 400 фунтов, – сказал Маскелл. – Вложение их в какой-нибудь попечительный фонд даст через двадцать лет около тысячи фунтов. Сумма, на которую мистер может твёрдо рассчитывать, я полагаю. – Он протянул бумагу. – Вот разрешение министерства внутренних дел.
  – Хорошо, – сказал начальник, и я подписал доверенность.
  В конце концов, кто-то должен платить за радио, которым мне разрешили пользоваться – такие вещи бесплатно не предоставляются. Приятно было и то, что меня не забывают. Я тепло поблагодарил Маскелла.
  И вот наступил день, когда я зачеркнул цифру 365 в моём календаре. Впереди оставалось только девятнадцать лет. Джонни ничего не сообщал мне о скарперах, и я с грустью думал о том, что мои шансы на побег ничтожны.
  Я всё ещё числился в категории особо опасных со всеми вытекающими отсюда неудобствами. Но теперь я уже привык спать с включённым светом и автоматически складывал свою одежду за порогом камеры, когда приходил с вечерним обходом Смитон. Через разные промежутки времени меня переводили из камеры в камеру, и я тщательно фиксировал этот процесс, пытаясь нащупать какой-нибудь принцип. Однако, насколько я мог судить, ни с точки зрения времени, ни с точки зрения выбора камеры, никаких закономерностей не было. Я решил, что они просто прибегают к гаданию, вытаскивая клочки бумаги из чьей-нибудь фуражки. В этом случае я был бессилен.
  Примерно в это время я встретился со Слэйдом. Он числился в категории впервые совершивших преступление и получил сорок два года, хотя я сомневался в том, что Специальное уложение о совершивших преступление впервые предусматривает наказание за шпионаж. Я, конечно, слышал о Слэйде – о суде над ним постоянно сообщалось в выпусках новостей по радио и в газетах. Впрочем, допрашивали его в камере, и наиболее интересные подробности его дела достоянием публики не стали, так что никто толком не знал, в чём, собственно, состоит его вина. Но судя по всему он считался весьма крупной птицей.
  Это был бледный человек, выглядевший так, словно его когда-то большое тело съёжилось, и кожа отвисла и болталась, как уши у сеттера. Он ходил, опираясь на две палки, и позже я узнал, что ему прострелили бёдра и он провёл восемь месяцев в госпитале. Интересная жизнь у шпионов – иногда слишком интересная.
  На суде выяснилось, что в действительности он русский, но это нельзя было определить по его речи, потому что английским он владел в совершенстве. Срок, который он получил, мог бы сделать его паханом всей тюремной братии, но этого не произошло: самые матёрые уголовники оказались патриотами, и относились к нему в тюрьме прохладно.
  То, что он не был англичанином, меня не волновало. Он оказался исключительно интересным собеседником, культурным и начитанным и сразу же согласился помогать мне в занятиях русским языком, когда я попросил его об этом.
  Мой русский после прибытия Слэйда стал быстро улучшаться.
  Приближался конец отсидки Джонни, и его перевели в общежитие. Это означало, что он уже работал и за пределами тюрьмы. Считалось, что это помогает преступнику постепенно акклиматизироваться во внешнем мире. Впрочем, я не заметил каких-либо перемен в Джонни Свифте. Но мои встречи с ним стали крайне редкими. Мы встречались иногда во время прогулки, перебросившись парой фраз. И всё. Я стал высматривать кого-нибудь ещё, кто мог бы помочь мне связаться со скарперами, устраивающими побеги заключённых, если эта чёртова организация вообще существовала. В любой момент меня могли перевести в другую тюрьму, возможно, особо укреплённую и охраняемую, а это меня совершенно не устраивало.
  Прошло пятнадцать месяцев, день в день, прежде, чем что-то произошло. Я жадно глотал прокопчённый воздух на прогулочном дворе, когда там появился Джонни Свифт и жестом подозвал меня к себе. Я неторопливо двинулся в его сторону и поймал футбольный мяч, который он как бы случайно отпасовал мне. Я подкинул его раза два и, подбежав к Джонни, отдал мяч ему.
  – Ты по-прежнему хочешь выбраться отсюда? – спросил он и ногой послал мяч через двор.
  Я почувствовал, как напряглись мои мускулы.
  – А что, есть предложение?
  – Ко мне подходили, – сообщил он. – Если ты ещё интересуешься этим, можно продолжить.
  – Очень даже интересуюсь. С меня уже хватит всего этого.
  – Пятнадцать месяцев! – с насмешкой произнёс он. – Это пустяки. А у тебя башли есть?
  – Сколько надо?
  – Пять тысяч только для начала, – сказал Джонни. – Причём, их надо выложить до того, как тебя выудят.
  – Господи, это же громадные деньги!
  – Мне сказали, что это аванс на предварительные расходы. Он не возвращается. Основная плата будет ещё больше.
  – Сколько?
  – Не знаю. Это всё, что мне сказали. Они хотят знать, как скоро ты можешь выложить пять тысяч.
  – Я могу достать их, – сказал я. – У меня припрятаны пять тысяч в Южной Африке, о которых никто не знает. – Я осмотрел двор и увидел Хадсона, медленно фланирующего среди заключённых.
  – Мне понадобится чек Стандарт-банка в Южной Африке, отделение Хоспиталл-хилл, Иоганнесбург. Понял?
  Он медленно повторил и кивнул головой.
  – Понял.
  – Я подпишу его, и они получат по нему деньги. Это будет не трудно, хотя сделать это надо в Южной Африке.
  – Но на это понадобится некоторое время, приятель, – сказал Джонни.
  Я невесело улыбнулся.
  – У меня в распоряжении девятнадцать лет. Но всё же попроси их поторопиться. Я боюсь, что меня вывезут отсюда.
  – Внимание, поблизости Хадсон, – сказал Джонни. – С тобой свяжутся. – Он вдруг рванулся в сторону, перехватил чью-то передачу и побежал с мячом вперёд. Следом за ним присоединился к игре и я.
  * * *
  Чек объявился десять дней спустя. Его принёс один вновь прибывший и тайком передал его мне.
  – Мне сказали, это для тебя. – Шепнул он. – Когда подпишешь, отдай Шервину.
  Я знал Шервина, который уже кончал отсидку.
  – Погоди, – сказал я. – Что-нибудь ещё?
  – Больше ничего, – пробормотал тот и отошёл от меня. Этим вечером я разложил свои книги на столе и начал заниматься как обычно. Я грыз русский язык и, по-моему, делал большие успехи. Произношение моё сильно улучшилось с тех пор, как в тюрьме появился Слэйд, хотя для заочного обучения это значения не имело. Я посидел над книгами с полчаса, затем вынул чековую форму и, разгладив её, положил перед собой.
  Я уж почти забыл, как выглядят такие вещи, и теперь, видя знакомые слова, почувствовал себя так, словно мне в нос ударило пылью с иоганнесбургских терриконов. Сумма была уже вписана – десять тысяч рэндов. Густовато кладут парни, – подумал я. В результате инфляции фунт стерлингов по сравнению с рэндом похудел, и теперь указанная сумма составляла 5650 фунтов. Они рассчитывали на то, что я этого не знаю, а когда узнаю, будет поздно.
  Я вписал дату, поставил свою подпись – причём, вовсе не Дж. А. Риарден – и вложил чек между страницами грамматики русского языка.
  Кто же всё-таки я – умница или дурак из дураков? Кто-то мог здорово провести меня, – тот же Джонни, к примеру. И если это был он, то плакали мои пять тысяч ни за что, ни про что. Но тут я учитывал и человеческую жадность: если предполагалось, что в том источнике, откуда изъята первая сумма, есть значительные запасы, то из него попытаются черпануть ещё раз – только тогда деньги можно получить уже после предоставления услуг и если они окажутся успешными.
  На следующее утро я передал чек Шервину, который искусно зажал его между пальцами, и я понял, что он без особого труда переправит его на волю. Шервин был карточным шулером, и никто в тюрьме не смел и мечтать о том, чтобы выиграть у него. Он мог делать с колодой всё, что угодно, – заставить её плясать и петь песни, так что спрятать чек было для него парой пустяков.
  И я стал ждать и гадать, на какие такие расходы эта шайка потратит пять тысяч фунтов стерлингов.
  Шли недели, но ничего не происходило. Я прикинул, что для того, чтобы получить деньги по чеку и привезти их в Англию, понадобится чуть больше недели. Пять недель прошли без всякого результата, и меня охватило беспокойство.
  Вдруг всё разрешилось очень быстро.
  Было свободное время, когда мы могли общаться друг с другом. Смитон читал мне нотацию за то, что я где-то недостаточно чисто убрал – признак моей нервозности. Подошёл Косгроув с шахматной доской под мышкой. Он подождал, пока Смитон закончит свои наставления и сказала:
  – Не огорчайся, Риарден. Давай сыграем.
  Я был знаком с Косгроувом. На воле он занимался организацией хищений товаров – в основном, сигарет и виски. Кто-то настучал на него, его схватили и засунули на десять лет. Сейчас он сидел уже шестой год и при удачном стечении обстоятельств мог года через два очутиться на свободе. Он был чемпионом зала "Си" по шахматам и вообще хитрым и умным человеком.
  Я рассеянно сказал:
  – Не сегодня, Косси.
  Он искоса посмотрел на Смитона, стоявшего в двух шагах.
  – Ты что, не хочешь выиграть по-большому?
  – Выиграть по-большому? – удивился я.
  – Ну да, большой турнир. – Он протянул доску. – Я тебя проинструктирую на этот счёт, если поиграешь со мной.
  Мы нашли свободный стол в углу зала, подальше от Смитона, и сели. Я спросил:
  – В чём дело, Косей?
  – Я твой посредник, – сказал он, расставляя фигуры. – Будешь говорить только со мной, больше ни с кем. Понятно? – Я коротко кивнул, и он продолжал: – Начнём с обсуждения денег.
  – Если так, то сразу и кончим, отрезал я. – Ваша шарага уже поимела от меня пять тысяч, а я что-то пока ничего не вижу.
  – Ты же видишь меня? – Он оглянулся кругом. – Ты давай играй... Твой ход. – Я сыграл с2-сЗ, и он засмеялся. – А ты осторожный парень, Риарден. Как тихонько начал.
  – Прекрати финтить, Косей. Если есть, что сказать, говори.
  – Да я ж не виню тебя за то, что ты осторожен, – сказал он. – Хочу сказать только одно: тебе придётся заплатить крупную сумму.
  – Но не прежде, чем выйду отсюда, – сказал я. – Я не такой молокосос.
  – Понимаю тебя, – сказал Косей, – это всё равно, что прыгать в темноте с завязанными глазами. Но как бы там ни было, нам придётся сначала поговорить о деньгах, а нет, – так разговор кончен.
  – Ладно. Сколько?
  Он двинул королевского слона.
  – Мы своего рода сборщики налогов, берём с суммы дохода. Ты закосил 173000 фунтов стерлингов. Мы возьмём половину, то есть 86,500.
  – Не будь идиотом, – сказал я. – В вашем расчёте слишком много дефектов, и ты прекрасно это знаешь.
  – Например?
  – Во-первых, в посылке было товару на 120000 фунтов. Хозяева явно подзагнули, называя цифру.
  Он кивнул головой.
  – Может быть. Дальше?
  – Дальше. Ты что, полагаешь, что эти брильянты можно продать за полную стоимость? Это же не легальная продажа, уж ты-то должен это понимать.
  – Играй, – сказал он спокойно. – За нами следят. Необработанные брильянты можно продать за полную стоимость, если иметь башку на плечах. А она у тебя есть. Эту работёнку ты толково исполнил. Если в тебя не заложили, чисто ушёл.
  – Это не были необработанные брильянты, – сказал я. – Их отгранили в Амстердаме, и они вернулись обратно для оправки. Такие брильянты обычно просвечиваются рентгеном, фотографируются и регистрируются. Их пришлось подвергнуть новой огранке, а это сильно снижает их ценность. И ещё – я не один. У меня был напарник. Он разработал эту операцию, а я осуществил её. Доход – пополам.
  – Да, ребята интересовались этим вопросом, – сказал Косей. – Они что-то не могли понять, он тебя заложил что ли? Потому что, если это так, то у тебя нет ни гроша, и нам нечего терять время.
  – Нет, это не он, – сказал я как можно убедительнее.
  – А слух идёт, что это он.
  – Этот слух могли ведь подкинуть полицейские. – Форбс или Бранскилл, правда? У них есть на то свои причины.
  – Могли, – согласился Косей. – А кто твой напарник?
  – Нет, так дело не пойдёт, – сказал я решительно. – Я не продал его фараонам и не продам его вам. Кстати, это само по себе доказывает, что не он заложил меня. Мы со своим другом ладим хорошо, тихо занимаемся своим делом, и нам посторонние не нужны.
  – Ладно, оставим это на время, – сказал Косей. – Я передам обо всём ребятам. Но это возвращает нас к вопросу о бабках. Сколько же вы взяли?
  – По нашим оценкам – сорок тысяч, – сказал я спокойно. – И они в надёжном месте. И доступ к ним только через меня.
  Он слегка улыбнулся.
  – В швейцарском банке?
  – Ага. В надёжном месте.
  – Итак, всё равно – половина. По тысяче за год. Дёшево, конечно, да ладно. Мы берёмся переправить тебя через стену и за пределы Англии. Если ты возвращаешься, это твои проблемы. Но послушай внимательно: не пытайся нас надуть, и лучше приготовь для нас башли. Если их не будет – то никто никогда тебя не увидит. Надеюсь, понятно?
  – Понятно. Вы выводите меня отсюда и получаете ваши деньги.
  – Значит, я поговорю с ребятами, а они сами решат, быть тебе нашим клиентом или нет.
  Я сказал:
  – Косей, если ваша компания так сильна, как ты говоришь, какого чёрта ты торчишь здесь? Не могу этого понять.
  – Я просто посредник, – ответил он. – Меня уже здесь завербовали. Потом мне сидеть осталось два года. Дотяну как-нибудь, и к чему рисковать? Меня ждёт хорошая работа, и я не собираюсь отказываться от неё. – Он взглянул на меня. – А тебе туго придётся, если ты вернёшься в Англию.
  – Это меня не волнует, – сказал я. – Я тут прохлаждался всего неделю, ничего об этой стране не знаю и не хочу знать.
  Косей сделал ход.
  – Шах. Ещё кое-что. Ты в последнее время приятельствуешь со Слэйдом, да? Говорите друг с другом о чём-то.
  – Он мне помогает заниматься русским, – сказал я, уводя короля.
  – Этому конец, – сказал Косей, как бы невзначай, – отвали от Слэйда подальше, иначе сделка не состоится.
  Я в изумлении посмотрел на него.
  – Что за чёрт?..
  – Именно так, – подтвердил он спокойно и сделал ход ферзём.
  – Шах.
  – Только не говори мне, что твои друзья - патриоты, – сказал я и засмеялся. – В чём дело?
  Косей посмотрел на меня с сожалением.
  – Ты кто такой, чтобы задавать вопросы? Делай, что тебе говорят. – Он повернул голову в сторону Смитона, как раз проходившего мимо. – Знаете что? Риарден-то чуть не выиграл у меня. – Это было, конечно, чистейшее враньё. – У него хорошие шансы на турнире.
  Смитон посмотрел на него без всякого выражения и прошёл мимо.
  3
  Итак, игра началась. Я внутренне напрягся, и на этот раз это было напряжение не безнадёжности, а надежды. Я даже стал напевать себе под нос, когда скрёб столы в зале, и старался не делать ни малейшей промашки. Смитон смотрел на меня одобрительно, во всяком случае, настолько, насколько он мог это показать. Я становился идеальным заключённым.
  Я выполнил приказ Косгроува и порвал отношения со Слэйдом, который время от времени бросал в мою сторону укоризненные взгляды. Я не знал, почему последовал такой приказ, мне стало даже жаль Слэйда, у которого в тюрьме было не слишком много друзей.
  Незаметно я наблюдал за Косгроувом, замечая с кем он общается, говорит. Насколько я мог судить, в его поведении ничего не изменилось, и он вёл себя достаточно расковано, но поскольку я не изучал его раньше, то сказать, каков он был, затруднялся.
  Через пару недель я подошёл к нему в свободное время.
  – Сыграем в шахматы, Косей? – предложил я.
  Он посмотрел на меня с непроницаемым лицом.
  – Держись от меня подальше, идиот, я не хочу связываться с тобой.
  – Но ты уже связан, – возразил я. – Смитон недавно интересовался, буду ли я участвовать в турнире. Он спрашивал, почему я бросил уроки шахмат. И ещё спрашивал, не забросил ли я свой русский.
  Косгроув сощурился.
  – Ладно, – сказал он. – Отойдём туда.
  Мы разложили доску.
  – Какие новости? – спросил я.
  – Когда будут новости, скажу, – буркнул он. Он был явно в плохом настроении.
  – Слушай, Косей. Я беспокоюсь. Говорят, что только что закончили новую тюрьму для особо опасных. Я боюсь, меня переведут туда. Это может случиться в любую минуту.
  Он осмотрел зал.
  – Нельзя же действовать сломя голову, – сказал он. – Это сложная операция. Ты за что заплатил пять тысяч? За то, чтобы просто перепрыгнуть через стену? Тут выстраивается целая система. – Он сделал ход. – Я об этой стороне дела мало знаю, но говорят, что в каждом случае новая схема. Никаких шаблонов, понимаешь? Ты-то должен знать, как никто, Риарден.
  – Я вижу, вы меня проверяли, – сказал я, пристально глядя на него.
  Он ответил мне холодным взглядом.
  – А ты как думал? Часть той суммы в пять тысяч на это и пошла. Ребята работают с большой осторожностью. У тебя интересный послужной список. Не понимаю, как ты в этот-то раз поскользнулся.
  – Это со всеми случается, – сказал я. – Меня продали – как и тебя, Косей.
  – Но я знаю, кто продал меня, – почти прорычал он. – И он будет жалеть об этом до своего смертного дня. Мне бы только выйти отсюда.
  – Лучше сделай это перед тем, как выйдешь, – посоветовал я. – У тебя будет прекрасное алиби – ты же сидишь в тюряге. И времени уже немало прошло, так что ищейки о тебе и не подумают.
  Он нехотя улыбнулся.
  – Интересно мыслишь, Риарден.
  – А почему, собственно, ты думаешь, будто я не знаю, кто меня продал? Беда в том, что у меня нет связи с миром, чтобы организовать несчастный случай.
  – Я могу устроить, – предложил он.
  – Ладно, оставим это. Я сам скоро выйду, если ваши ребята поскорее подсуетятся. Значит, они меня проверяли там, в Южной Африке, да? Ну и как, удовлетворены?
  – Ничего. Ты прошёл. Там у тебя остались хорошие друзья. – Появился Смитон, и Косей тут же переключился на шахматы. – Что это за ход, дурак? Так я ставлю тебе мат в три хода. – Он посмотрел на Смитона. – Оказывается, не так уж он хорош, как я думал. На турнире ему делать нечего.
  Смитон состроил презрительную мину.
  4
  Косей был прав. Мне нечего было делать на турнире. Но не из-за моей паршивой игры в шахматы. Два дня спустя не я, а он подошёл ко мне.
  – Всё устроено.
  – Меня перевели в другую камеру вчера, – сказал я.
  – Это неважно. Тебя будут выводить днём. С прогулочного двора в субботу. Точно в три часа, запомни.
  Я почувствовал холодок внизу живота.
  – Как мне действовать?
  – Ты когда-нибудь видел, как вешают иллюминацию на Рождество? – спросил Косей, но тут же с досадой прищёлкнул пальцами.
  – Чёрт, я забыл, – конечно, нет. В общем, есть такая машина с подъёмником – вроде длинной складной руки с платформой. Для поднятия электриков.
  – А, я знаю, что ты имеешь в виду, – сказал я. – Я видел их в аэропорту в Иоганнесбурге у больших самолётов. Их там называют "сборщики вишен".
  – Да? – спросил он с интересом. – Это здорово. В общем, та штука в субботу опустится по эту сторону стены. Я покажу тебе, где стоять, и когда она поравняется с тобой, быстро прыгай в неё. Там будет парень, он поможет тебе. И ты в два счёта окажешься за стеной.
  Он внимательно оглядел зал и продолжал скороговоркой:
  – Тут будет происходить много других вещей в это время. Но ты на них не обращай внимания. Сосредоточься на платформе.
  – Хорошо, – сказал я.
  – И меня просили сказать тебе ещё кое-что. Если ты, оказавшись на воле, не найдёшь двадцати тысяч, то Бог да поможет тебе, потому что больше никто не поможет. Ты даже не сможешь пожалеть об этом, потому что для этого надо жить. Так что даже и не думай о том, чтобы улизнуть.
  – Они получат деньги, – коротко сказал я.
  – Ладно. Увидимся в субботу. – Он встал, повернулся, чтобы идти, но вдруг остановился. – Да, совсем забыл. С тобой пойдёт ещё один человек. Ты ему должен помочь.
  – Кто?
  Косгроув посмотрел на меня, чуть прищурившись.
  – Слэйд!
  Глава четвёртая
  1
  Я смотрел на Косгроува в изумлении.
  – Ты что, спятил?
  – А в чём дело? – спросил он. – Ты что, не веришь в свободу для других?
  – Причём тут это! – Я повысил голос. – Он же ходит с палками, Косей. Он же калека!
  – Говори-ка тише, – предупредил он.
  Я заговорил яростным полушёпотом:
  – Как же, дьявол возьми, Слэйд это сделает? Он же не может бежать.
  – А ты ему поможешь, – сказал Косей хладнокровно.
  – Чёрта с два!
  – Ладно, Риарден, я тебе скажу: эти палки – до некоторой степени камуфляж. Он может бежать вполне прилично. Конечно, рекорд в беге на милю он не побьёт, но проковылять так, как нам надо, он сможет.
  – Тогда пусть ковыляет самостоятельно, – сказал я решительно. – Господи, если он помешает моему побегу, мне придётся провести шесть месяцев в одиночке. А потом меня отправят в новую тюрьму на Уайте или в Дургэме. И оттуда я уже никогда не выберусь.
  – То же самое ждёт Слэйда, – сказал Косгроув. – И не забывай, что у него срок – сорок лет. – Тут его голос напрягся, и в нём появился металлический оттенок. – Слушай, Риарден. Слэйд для нас куда более важен, чем ты. Ты не поверишь, какие деньги нам предложили за него. Так что, будь любезен, делай, что тебе говорят. Что касается Дургэма, то твой перевод туда уже назначен на воскресенье.
  – Боже мой! – выдохнул я. – Вы, я смотрю, крутые ребята!
  – А в чём вообще дело? Тебе что, мешает то, что Слэйд шпион? Волна патриотизма нашла на тебя?
  – Да нет, чёрт возьми! Мне наплевать на него, даже если бы он обвинялся в похищении королевы, премьер-министра или всего кабинета. Просто, я чувствую, что вы взваливаете на меня жуткую ответственность.
  Косгроув заговорил умиротворяющим тоном.
  – Ладно, ладно. Может, мы тебе это компенсируем. Скажем, из твоих двадцати тысяч оставим десять. То есть, десять тысяч и живой Слэйд. Как тебе такой расклад?
  – В этом есть смысл, – согласился я.
  – Я думаю, это не так уж плохо, если учесть, что и тебя выведут вместе со Слэйдом.
  – A y тебя есть полномочия делать мне такие предложения? – спросил я с подозрением.
  – Конечно. – Он еле заметно улыбнулся. – Правда, тут есть и другая сторона дела. Если ты переберёшься через стену, а Слэйд нет – тебе каюк. Это напоминание о том, что Слэйд для нас важнее, чем ты.
  – Значит, главное, чтобы он перебрался через стену?
  – Точно. Как только вы окажетесь там, мои ребята позаботятся о вас обоих. – Он помолчал. – Честно говоря, Слэйд, действительно, сам не справится, поэтому мы всё так организовали. Чего там говорить, бежать он не может. И ты бы не смог со штырём из нержавейки в каждом бедре.
  – А карабкаться он сможет?
  – Руки у него сильные, но его нужно подсадить, когда платформа окажется рядом.
  – Хорошо, – сказал я. – Наверное, мне надо поговорить с ним?
  – Нет! – решительно возразил Косгроув. – Даже не подходи к нему! Это – условие. С ним уже говорили, и он знает, что делать. Сейчас речь только о тебе. – Зазвонил звонок, означавший конец свободного времени. – До субботы, – бросил он и, сунув мне руку, отошёл.
  Но до субботы было ещё далеко. Меня опять перевели в другую камеру – вторую за три дня, и я с ужасом думал не пронюхал ли кто-нибудь о побеге. Призвав на помощь всю свою волю, я продолжал заниматься по вечерам, сосредоточив теперь всё своё внимание на английской литературе, которая в данных обстоятельствах отнюдь не приносила мне облегчения.
  Наблюдая за Слэйдом, я с досадой убедился, что ноги у него, действительно, не в порядке, и переброска его через стену должна быть совсем не простой операцией. Однажды мы встретились глазами, но его лицо осталось абсолютно непроницаемым. Косгроув не подходил к нему. Значит, с ним контактировал кто-то другой. Создавалось впечатление, что тюрьма просто забита агентами скарперов.
  Я по-прежнему скрёб столы в зале и старался вести себя, как обычно, чтобы не привлекать ни малейшего внимания, особенно в субботу утром. Правда, днём я совсем потерял аппетит и оставил большую часть своей порции нетронутой. Посмотрев на Слэйда, я увидел, что он невозмутимо подчищает тарелку куском хлеба.
  В два тридцать нас вывели во двор на прогулку. Кто-то стал играть в футбол, кто-то просто ходил взад-вперёд, подставив лицо солнцу и голубому небу. Я приблизился к Косгроуву, и мы, не торопясь, пошли вдоль двора.
  – Я покажу тебе место, где появится эта штука, а потом пойдём туда, где ты должен ждать. Стой там и смотри одним глазом на меня, другим – на стену, – только не таращи глаза, будто что-то вот-вот произойдёт.
  – Я не дурак, – сказал я.
  – Может быть, – проворчал он. – Смотри, сейчас проходим мимо этого места. Видишь, там знак мелом?
  – Ага, – сказал я, подавляя желание рассмеяться. На стене был грубо нарисован мужской член, как в публичном сортире.
  Косей, однако, был серьёзен.
  – Здесь она спустится. Теперь пошли в конец двора. – Мы дошли до угла и, повернувшись, словно по команде, осмотрели всю площадку, как два учителя, наблюдающих за игрой учеников. – Тебе, вероятно, придётся прыгать, но парень с платформы поможет.
  – Прыгать? А как же Слэйд?
  – Ты сначала подсадишь его. С платформы будут свешиваться верёвки. Ему надо только схватиться за одну, и всё в порядке. Руки у него сильные.
  Я нашёл глазами Слэйда, который с видимым интересом наблюдал за игрой.
  – Но палки ему придётся бросить.
  – Разумеется, – отозвался Косгроув слегка раздражённо.
  Мы двинулись дальше и оказались у противоположной стены прямо напротив мелового знака. Слэйд стоял, опершись о стену, недалеко от него, и когда операция начнётся, ему придётся преодолеть расстояние всего в несколько шагов. Косгроув сказал:
  – Теперь ты оставайся здесь и жди. – Он посмотрел на что-то, блеснувшее у него в руках. Я успел заметить, что это маленькие дамские часики. – Осталось пятнадцать минут.
  Часики тут же исчезли.
  – Где это ты их раздобыл? – спросил я.
  – Тебе-то что за дело? – ответил он, кисло улыбаясь. – Через двадцать пять минут их у меня не будет. Надзиратели забегают так, будто под ними загорится земля, и они всё тут перевернут к чёрту вверх дном. Впрочем, часов этих не найдут.
  Я прислонился к стене. Из-за неё доносился шум уличного движения, но не сильный, – в субботу грузовиков на улицах было мало.
  – Теперь я оставляю тебя, – сказал Косгроув. – Слушай внимательно. Без двух минут три в том углу завяжется драка. Поднимется крик, и в этот момент ты начнёшь медленно – запомни, – медленно! – пересекать двор по направлению к знаку. Ради Бога не психуй и не беги. Слэйд увидит тебя и приготовится.
  – Я бы мог сам с ним всё обговорить, – проворчал я.
  – Это слишком опасно. Теперь: что бы ни происходило вокруг тебя, не удивляйся. Сосредоточься на своей задаче и иди к знаку. Когда ты подойдёшь туда, платформа будет уже спускаться. Ты поднимаешь Слэйда на плечи и затем впрыгиваешь сам. Ничего сложного.
  – Всё будет в порядке, Косей.
  – Ладно. Успеха тебе, Риарден. – Он криво усмехнулся. – Ввиду наших обстоятельств, руку тебе не подаю. Ну, я пошёл. Пока это всё будет происходить, я побеседую с Пэдди Кольхауном. – Часы снова появились в его руке. – Точно пятнадцать минут.
  – Подожди секундочку, – сказал я. – А телевизионные камеры на стенах?
  – О них позаботятся, – терпеливо разъяснил он. – Прощай, Риарден.
  И он пошёл через двор, оставив меня одного. Мои ладони вспотели, во рту внезапно пересохло. Я бросил взгляд на колючую проволоку, шедшую поверх внешней тюремной стены. Помогай мне Бог, если я зацеплюсь за неё. Я вытер руки о штаны и присел на корточки. Слэйд в одиночестве стоял на противоположной стороне двора. Вероятно, был такой приказ – всем держаться от нас на расстоянии. Ребята, конечно, не знали в чём дело, но приказ, доведённый до их сведения крепкими парнями, выполнялся беспрекословно.
  Косгроув разговаривал с Пэдди, и они весело над чем-то смеялись. Я очень надеялся, что не надо мной. Вся моя затея была построена на доверии, но если Косей просто водил меня за нос и пытался разыграть, то я внутренне был готов повесить его. В тюрьме мне с ним места не будет!. Но опять посмотрев на Слэйда, я почувствовал, что всё это всерьёз.
  Во дворе четверо надзирателей прохаживались взад и вперёд с непроницаемыми лицами. И, как я знал, ещё двое наблюдали из окна как раз над моей головой. Оттуда они могли видеть всё, что происходило не только во дворе, но и на улице за внешней стеной тюрьмы. Ясное дело, они должны были поднять тревогу, как только там появится машина с подъёмником. Не тупицы же они!
  Я потерял ощущение времени. По-моему, пятнадцать минут уже прошли, – а, может, только пять? Ладони рук опять взмокли, и я снова вытер их о штаны. Если придётся хвататься за верёвку, они не должны скользить.
  Я посмотрел на Косгроува. Он стоял, наклонив голову, слушая, что ему говорил Пэдди. Наши взгляды на мгновение пересеклись, и тут он хлопнул Пэдди по спине и разразился хохотом. В этот момент на другом конце двора раздались громкие голоса. Наверное, удар по спине был сигналом. Я встал и медленно двинулся к меловой отметке, словно загипнотизированный ею. Слэйд тоже оторвался от стены и заковылял со своими палками вперёд.
  Все повернули головы в сторону шума. Некоторые побежали туда. Переключилось туда и внимание надзирателей. Скосив глаза, я увидел Хадсона, старшего надзирателя, который появился неизвестно откуда. Он не бежал, но шёл довольно быстро, и мы с ним стремительно сближались.
  Вдруг случилось что-то невероятное. Раздался сильный хлопок, пожалуй, даже небольшой взрыв, и прямо из земли возникли клубы густого белого дыма. Я продолжал идти, но Хадсон остановился и обернулся. Раздались ещё взрывы, и дымом заволокло весь двор. Кто-то кидал из-за стены дымовые шашки.
  Хадсон был теперь позади меня. Я слышал, как он завопил:
  – Побег! Побег! Тревога! – и, вытащив из кармана свисток, пронзительно засвистел. Я продолжал идти к тому месту, где ждал меня Слэйд. Лицо его было суровым и напряжённым, и, когда я подошёл, он спросил:
  – Где же эта проклятая конструкция, чёрт возьми?
  Я посмотрел вверх и увидел, как она появилась в клубах дыма, словно голова доисторического чудовища со свисающими из пасти стеблями растений. Стебли оказались четырьмя узловатыми верёвками, прикреплёнными к платформе, на которой стоял человек, прижимавший к уху телефонную трубку.
  Я согнул спину.
  – Давайте, Слэйд, забирайтесь.
  Он бросил свои палки и, когда я поднял его, уцепился за одну из верёвок. Держать его мне было трудновато. Человек на платформе смотрел на нас и, как только увидел, что Слэйд схватился за верёвку, быстро проговорил что-то в трубку. Платформа начала двигаться вверх, а я всё оставался внизу. Я сделал отчаянный прыжок и успел ухватиться за последний узел той же верёвки, по которой карабкался Слэйд. Он поднимался довольно быстро, но его ноги болтались прямо перед моим лицом, и каблук одного ботинка двинул прямо в челюсть. Искры брызнули из моих глаз, я чуть не выпустил верёвку из рук, но в последний момент сумел всё же удержаться.
  И тут кто-то схватил меня за ногу. Я глянул вниз и увидел Хадсона. Лицо его было искажено гримасой злости и напряжения. Он держал мою ногу, как клещами, но я, приподняв другую, резко ударил его прямо по физиономии – урок Слэйда пошёл впрок. Он отпустил ногу и свалился на землю, которая теперь казалась мне уже далеко внизу. Я заработал руками и, напрягая мускулы, подтянулся до края платформы.
  Слэйд уже лежал на ней, тяжело дыша. Человек с телефоном, наклонившись, шепнул:
  – Оставайся так. Всё будет в порядке. – И снова сказал что-то в трубку.
  Я с опаской посмотрел вниз, но громадная рука уже перенесла нас через колючую проволоку и начала опускаться. Человек опять наклонился и спокойно сказал, обращаясь уже к нам обоим:
  – Делайте то же, что я.
  Платформа быстро прошла над улицей и вдруг застыла. Откуда ни возьмись, возник небольшой грузовичок и остановился прямо под платформой. Человек перелез через перила и спрыгнул в кузов. Я отпустил верёвку и прыгнул за ним. Следующим был Слэйд, который свалился прямо на меня. Я выругался, но его тут же отшвырнуло в сторону – грузовичок, взвизгнув шинами, резко набрал скорость и тут же повернул за угол.
  Я успел заметить, что механическая рука подъёмника уже опустилась вниз и полностью перегородила улицу. Из кабины выскочили какие-то люди и побежали. Больше ничего я увидеть не смог.
  Слэйд лежал на дне кузова, прислонившись к борту. Его голова бессильно моталась из стороны в сторону. Лицо его было серым... Я вспомнил, что он совсем недавно вышел из больницы. Человек, сопровождавший нас, ткнул меня локтем в бок. – Внимание! – крикнул он. – Сейчас будете переходить в минифургон. Готовьтесь.
  Наш грузовик вдруг на полном ходу остановился за минифургоном, стоявшим у тротуара с открытыми задними дверцами. Последовала команда:
  – Быстро туда!
  Я спрыгнул с грузовика, нырнул в фургон, и тут же за мной захлопнулись двери. На фоне ветрового стекла вырисовывались крутые плечи двух мужчин, сидевших впереди. Бросив взгляд через стекло, я увидел, что грузовичок, на котором мы только что ехали, обогнул фургон и опередил его. Быстро набрав скорость, он повернул направо за угол и исчез вместе со Слэйдом, оставшимся в кузове.
  Фургон тоже двинулся и повернул налево. Я никак не мог отдышаться. Лёгкие болели, сердце бешено колотилось и, казалось, готово было выпрыгнуть из грудной клетки. Некоторое время я лежал, приходя в себя, потом приподнялся на локте и спросил ближайшего ко мне мужчину:
  – А почему нас разъединили?
  Он даже не подумал отвечать, и я спросил снова:
  – Куда мы едем?
  – Помолчи и сиди спокойно, – сказал тот, не поворачивая головы, – скоро узнаешь.
  Я постарался расслабиться, насколько это было возможно, сидя на металлическом полу фургона. Судя по тому, что мелькало в заднем окне, мы ехали каким-то сложным маршрутом, аккуратно останавливаясь у каждого светофора и не превышая скорости, чтобы не привлекать к себе внимания.
  Фургон свернул в переулок, потом в аллею. Опершись на локоть, я глянул вперёд. Мы приближались к широко открытым воротам какого-то строения, внутри которого стоял огромный трайлер. Часть его задней стенки была опущена и образовала наклонную платформу, одним концом лежавшую на земле. Без всяких колебаний наш водитель подъехал ближе, переключился на нужную передачу и въехал по платформе в чрево трайлера. Сзади опустилась штора, поднялась и встала на место платформы, минифургон исчез внутри трайлера.
  В полной темноте задние двери нашего фургона открылись, и кто-то сказал:
  – Можете выходить. – Голос принадлежал женщине.
  Я выкарабкался из минифургона и тут же наткнувшись на неё, едва не упал на её мягкую руку.
  – Ради Бога, включите свет, – сказала женщина.
  Зажглась лампочка на потолке, и я смог оглядеться. Мы находились в тесной камере как раз по размерам минифургона. Женщина оказалась высокой блондинкой в белом комбинезоне. Она выглядела как врач в приёмном покое. Один из мужчин протиснулся мимо меня к заднему бамперу минифургона, наклонился и прикрепил к нему цепь.
  – Это чтоб он не ездил туда-сюда, – пояснил он с улыбкой.
  В этот момент послышался рокот дизеля, скрежет рычага передач, и наше помещение покачнулось. Трайлер тронулся с места и куда-то повёз меня. Куда?
  Блондинка улыбнулась.
  – У нас мало времени, – сказала она деловым тоном. – Раздевайтесь. – Видимо, я так посмотрел на неё, что она нетерпеливо повторила. – Раздевайтесь, вам говорят. Нечего стесняться, голых мужчин я видела и до вас.
  Стаскивая с себя фланелевую куртку, я увидел, что женщина достала откуда-то чемодан, открыла его и вынула из него комплект белья, носки, рубашку, костюм и пару туфель.
  – Наденьте это, – сказала она. – Но пока не надевайте рубашку.
  Я снял тюремную одежду и с удовольствием надел чудное бельё, носки. Один из мужчин спросил:
  – Ну, как самочувствие на свободе, парень?
  – Не знаю, пока я ещё не очень уверен, что на свободе...
  – На свободе, на свободе, – уверил он меня. – Можешь не сомневаться.
  Я надел брюки, туфли. Всё было мне впору.
  – Как вы узнали мои размеры? – спросил я с удивлением.
  – Мы о тебе знаем всё, – сказал мужчина. – Кроме, может быть, одного.
  – Чего же это?
  Он зажёг спичку, закурил и пустил струю дыма прямо мне в лицо.
  – Где ты держишь свои денежки. Но ты ведь нам скажешь, не так ли?
  – В своё время, – сказал я, застёгивая молнию на брюках.
  – Идите сюда, – скомандовала блондинка. Она вытащила стул и поставила его перед тазом, стоявшим на низкой полке. – Я буду мыть вам голову. Садитесь.
  Я сел, и она, набрав в ладонь шампунь, стала тереть мне голову и скрести ногтями кожу под волосами. Затем, смыв пену, проделала всё ещё раз. Взяв меня за подбородок, она оценила свою работу.
  – Подходяще. Теперь – брови.
  Она занялась моими бровями и, когда кончила, дала мне зеркало.
  – Ну как, нравится?
  Я посмотрел на своё отражение. Мои волосы теперь были довольно светлыми. Это сильно изменило мой облик – даже Макинтош теперь вряд ли узнал бы меня. Я почувствовал лёгкие пальцы на своей щеке.
  – Вам надо бриться два раза в день. А не то щетина вас выдаст. Побрейтесь прямо сейчас. Бритва – в вашем саквояже.
  Я открыл саквояж и нашёл там всё, что нужно человеку, когда он в дороге. Была там и электробритва на батарейках. Пока я брился, женщина начала выкладывать на полку различные вещи.
  – Ваше имя Раймонд Крукшнек, – сказала она. – Вот запонки с вашими инициалами.
  – Мне что, придётся быть джентльменом такого рода? – спросил я беззаботно.
  Она не приняла шутки.
  – Не острите, – сказала она холодно. – Те же инициалы вы найдёте на саквояже. Всё это ваша страховка, Риарден. Страховка против того, что вас поймают. Отнеситесь к этому серьёзно.
  – Извините, – сказал я.
  – Вы бывали в Австралии, Риарден. Несколько лет тому назад вы были в чём-то замешаны в Сиднее, так что мы сделали вас австралийцем. Здесь никто особенно не разберётся, какой у вас акцент – австралийский или южноафриканский, так что это сойдёт. Вот ваш паспорт.
  Я открыл паспорт и увидел на фото себя светловолосого.
  Потом она протянула мне бумажник.
  – Здесь всё принадлежит Крукшнеку. Посмотрите, чтобы знать, что там есть.
  Я открыл бумажник и проинспектировал его содержимое. Всё было просто потрясающе. Ребята из этой компании действовали эффективно и наверняка. Недаром Косси говорил, что им нужно время для подготовки. Там были членские карточки различных сиднейских клубов, два австралийских доллара вместе с английскими деньгами, австралийское водительское удостоверение и международные права, а также с десяток всяких карточек, сообщавших, где я жил, чем занимался и тому подобное. Выяснилось, что я управляющий какой-то фирмы, занимающейся импортом оргтехники. Всё в самом деле было здорово.
  Я вытащил потрёпанную фотографию.
  – А это что?
  – Вы с женой и детьми, – спокойно ответила она.
  Я присмотрелся к изображению в слабом свете лампочки на потолке и, Господи боже мой, – так оно и было.
  Опять же светловолосый, я обнимал за талию какую-то брюнетку, а перед нами сидела пара детей. Прекрасный монтаж. Я положил фотографию в бумажник и нащупал там что-то ещё. Сунув пальцы глубже, я выудил из кармашка использованный театральный билет, помеченный двумя месяцами ранее. Театр, естественно, был в Сиднее, а смотрел я пьесу "Скрипач на крыше".
  Я положил билет обратно.
  – Прелестно, – сказал я восхищённо. – Просто прелестно.
  Я положил бумажник и стал надевать рубашку. Когда я застёгивал запонки на манжетах, она сказала:
  – Мистер Крукшнек, как я говорила, это всё ваша страховка. А это наша. Ребята, давайте! – И тут же я оказался словно в тисках. Она вынула из-за спины руку со шприцем. Держа его перед глазами, она профессиональным жестом пустила фонтанчик жидкости, затем закатала ещё не застёгнутый рукав моей рубашки и, сказав: "Не взыщите" – вонзила иглу в моё предплечье.
  Я был совершенно бессилен что-либо сделать. Я просто молча стоял, глядя, как её лицо постепенно расплывается перед моими глазами. Потом оно исчезло, и я больше не видел и не чувствовал ничего.
  2
  Я проснулся с чувством, что спал очень долго. Не знаю почему, но мне казалось, что прошло лет сто с тех пор, как я был в моей камере. Разумеется, у меня не было ощущения нормального сна – я ведь уже привык спать под зажжённой лампочкой.
  И какую же головную боль я испытывал!
  Против головной боли, когда у неё есть причина, я вообще не возражаю. Всякие удовольствия должны иметь последствия. Но я решительно возражаю против последствий без удовольствий! За последние восемнадцать месяцев я ни разу не выпил, и ощущать ни с того, ни с сего раскалывающуюся голову было ужасно.
  Я лежал в постели со слипшимися глазами. Казалось, что вокруг моей головы обмотали раскалённый кусок железа и по нему то и дело бил молотом кузнец. Во рту было абсолютно сухо, чувствовался какой-то противный привкус.
  Я медленно пошевелился и тут же невольно застонал, поскольку кузнец влепил мне дополнительный мощный удар. Я открыл глаза и тупо уставился в потолок. Затем взором проследил изящный лепной узор бордюра, стараясь двигать глазными яблоками как можно медленнее, опасаясь, что они могут выскочить из глазниц.
  – Как смешно! – думал я. – Они дали мне на этот раз такую симпатичную камеру.
  Очень осторожно я приподнялся на локте и успел заметить, что кто-то быстро вышел из комнаты. Дверь закрылась с мягким щелчком, послышался поворот ключа в замке. Это во всяком случае мне было хорошо знакомо, чего я не мог сказать о моей новой камере.
  Я всё ещё тупо стал разглядывать серые стены, позолоченные деревянные панели на них, изящный столик рядом с кроватью, удобное кресло, стоявшее на толстом ворсистом ковре. Внезапно меня словно стукнуло: "Боже мой! Удалось! Я выбрался из тюрьмы!"
  Я попытался осмотреть себя. Я был одет в шёлковую пижаму, которую видел на дне саквояжа в фургоне трайлера.
  Трайлера?
  Медленно, с трудом я вспоминал произошедшее со мной. Отчаянный прыжок за верёвкой, жуткий перелёт через колючую проволоку на стене, грузовик, потом минифургон, потом трайлер.
  Да, это был трайлер. Точно. А в нём – блондинка, которая перекрасила мои волосы и дала мне бумажник. Моё имя Крукшнек, и я австралиец, – сказал она. А затем эта сука лишила меня сознания. Я потёр на руке болезненную точку там, куда вонзилась игла. Зачем ей это понадобилось, чёрт возьми?
  Я откинул одеяло и поднялся на ноги. Тут же к горлу подкатила страшная тошнота, и я на неверных ногах доковылял до ближайшей двери, толкнул сё и склонился над унитазом. Меня вывернуло наизнанку, хотя в желудке не оказалось ничего, кроме желчи. И всё же после этого я почувствовал себя чуть-чуть лучше и, качаясь, подошёл к умывальнику. Вцепившись в него, я посмотрел в зеркало и увидел малознакомое лицо.
  Она была права. Щетина сразу же выдавала меня, так как светлые волосы плохо вязались с тёмными щеками. Глаза, выглядевшие как две дыры, прожжённые в простыне, этот ансамбль не улучшали. Я закатал рукав пижамы и увидел на руке пять следов от уколов.
  Пять! Как же долго я оставался без сознания? Я пощупал подбородок, заросший щетиной. Её возраст я определил часов в тридцать шесть, может, немного больше. Конечно, меня могли брить, пока я был в бесчувственном состоянии, но это я отмёл, как маловероятную возможность.
  Я повернул кран холодной воды, наполнил ею умывальник и хорошенько умылся. Рядом висело сухое полотенце, и когда я вытирал лицо и руки, моё настроение стало приподниматься. Впрочем, оно тут же сникло опять, поскольку мне в глаза бросилось окно в ванной комнате. Оно было зарешечено изнутри толстыми стальными прутьями, а через матовое стекло я увидел тень наружной решётки.
  Это выглядело почище, чем тюрьма. Даже там ограничивались одной решёткой на окнах.
  Я бросил полотенце на пол и вышел в комнату. Так и есть, здесь окно тоже оказалось зарешечённым с двух сторон. Через прозрачное стекло я увидел двор, окружённый какими-то зданиями. На нём не было ни одной живой души, если не считать скворца, занимавшегося поиском червяков на аккуратно подстриженном газоне.
  Я смотрел туда в течение пяти минут, но никакого движения так и не заметил. Я решил осмотреть спальню. На тумбочке возле окна я обнаружил туалетные принадлежности, в том числе бритву, которую мне предоставила блондинка. Я взял расчёску, причесался. С бритьём можно было подождать. Я вновь посмотрел на себя в зеркало и высунул язык. Незнакомый человек в стекле сделал то же самое, и я отметил, что язык густо обложен.
  Вдруг я замер: в зеркале отражались две кровати – моя, со смятыми простынями, и другая, на которой лежал человек. Я подошёл к нему и увидел Слэйда. Он был без сознания и тяжело дышал. Я потрепал его щёки, приподнял пальцами веки, но он не реагировал. Если бы не дыхание, вполне мог сойти за покойника.
  Я оставил его в покое, так как моё внимание привлекла газета, лежавшая на полу рядом с креслом. Некто, ждавший моего пробуждения оставил её здесь.
  Это была "Санди таймс". Наш побег занимал всю первую страницу. Заголовки набраны крупным шрифтом. Здесь был помещён снимок тюрьмы с толстой пунктирной линией, обозначавшей маршрут побега, подъёмника с опущенной платформой, блокировавшей въезд на улицу, похожий на умершего динозавра из диснеевской "Фантазии"; на третьем фото в машину скорой помощи несли старшего надзирателя тюрьмы Хадсена, неизвестно почему сломавшего ногу!
  Статья на первой странице в основном излагала факты – довольно верно, насколько я мог судить. Я с интересом прочёл, что камеры кабельного телевидение на стенах вышли из строя, так как на объективы кто-то нанёс слой краски. Очень мило! Также любопытно было узнать, что грузовик нашли брошенным где-то в районе Колчестера, а минифургон – около Саутгемптона. В обоих районах полиция организовала засады.
  Слэйду, конечно, досталась львиная доля внимания. Разве мог какой-то грабитель брильянтов идти в сравнение со шпионом высокого класса? Но Бранскилл всё-таки лягнул меня. "Этот человек очень опасен, – сказал он репортёрам. – Он уже сидел за насилие и занимался этим много лет. Общественность должна держать с ним ухо востро и ни в коем случае не ослаблять свою бдительность". Никогда не читал ничего более возмутительного! Две судимости за двенадцать лет, а из меня сделали Джека Потрошителя.
  Редакционная статья была просто истерична. Побег назывался колоссальной наглостью, в ней говорилось, что если преступники собираются и дальше прибегать к таким методам, как создание дымовых завес с помощью миномётных снарядов, то тюремным властям пора брать на вооружение военную технику, чтобы защищать тюрьмы.
  Я тоже так думал.
  Лорда Маунтбэттена, видимо, не нашли, и его мнение не приводилось, но зато множество других людей прокомментировали события независимо от того, могли они сказать что-нибудь толковое или нет. Особенно возмущался член парламента – некто Чарльз Уилер. Он с горечью говорил о гангстеризме на английских улицах и клялся, что поставит этот вопрос перед правительством при первом удобном случае.
  Я получил громадное удовольствие от чтения газеты.
  Только я закончил читать, дверь открылась, и вошёл человек в белом халате, толкавший перед собой маленький столик на колёсиках, установленный тарелками, покрытыми блестящими крышками. За ним следовал высокий человек с редкими серебристыми волосами на голове.
  – Вот, – сказал он. – Я уверен, вы не откажетесь перекусить.
  Я посмотрел на столик.
  – Может быть, если желудок выдержит.
  Он кивнул с серьёзным видом.
  – Понимаю. Вы неважно себя чувствуете. В тумбочке есть два пузырька – один с аспирином, другой – с желудочным средством. Я думал, вы обнаружили их.
  – Нет. Меня больше заинтересовало вот это. – Я показал ему газету.
  Он улыбнулся.
  – Да, интересное чтение, – согласился он и похлопал человека в халате по плечу. – Можешь идти. – Затем опять обратился ко мне. – Не возражаете, если я выпью с вами чаю?
  – Ни в коем случае! Будьте моим гостем.
  Белый халат накрыл стол и ушёл, прикрыв за собою дверь.
  Я опять услышал звук защёлкиваемого замка. Они не хотели рисковать, даже когда в комнате находился их человек. Я выжидательно смотрел на высокого. Что-то поражало в его облике, но я никак не мог понять, что. Вдруг до меня дошло: он был высокий и худой, а лицо – пухлое, как пончик, что никак не вязалось с его фигурой.
  – Там за дверью висит халат, – сказал он, указывая рукой на ванную.
  Я подошёл к тумбочке, нашёл два пузырька и пошёл с ними в ванную. Желудочное средство я игнорировал, а аспирин принял. Надев халат, я вернулся в комнату и увидел, что Пончик уже наливает себе чай.
  – Не возражаете, если я исполню роль мамы-хозяйки? – спросил он иронически.
  Я сел за стол и взял стакан холодного томатного сока. Пончик услужливо пододвинул мне ворчестерширский соус. Я щедро налил его в сок, добавил перца и залпом опустошил стакан. Почти сразу я почувствовал себя лучше, но не настолько, чтобы с удовольствием взирать на еду, смотревшую на меня с тарелки: жёлтые глаза яичницы, сосисочные брови, ветчинные усы. Меня слегка передёрнуло. Я отодвинул тарелку, взял кусочек хлеба и тонко намазал его маслом.
  – Если уж вы мама, то налейте чаю и мне, – сказал я.
  – Конечно, – всё, что вам угодно. – Он занялся чайником.
  – Всё, что угодно? – проговорил я, жуя бутерброд. – Тогда, может вы скажете, где я нахожусь?
  Он сокрушённо покачал головой.
  – Тогда вы будете знать столько же, сколько я. Нет, мистер Риарден. Некоторые вещи я не могу вам сказать. Вы понимаете, я надеюсь, что вследствие наложенных на вас ограничений такого рода, ваши действия будут, – как бы это сказать? – строго очерчены.
  Это я уже и сам понял. Двойные решётки на окнах просто так не ставятся. Я кивнул в сторону кровати, на которой лежал Слэйд.
  – Слэйд, по-моему, сейчас слишком строго очерчен.
  – С ним всё будет в порядке, – сказал Пончик. – Он старше вас, и ему надо больше времени, чтобы прийти в себя. – Он протянул мне чашку с чаем. – Вы будете находиться здесь пока не настанет время перевести вас отсюда.
  – И когда это произойдёт?
  – Это целиком зависит от вас. Я надеюсь, вам будет здесь удобно, мы сделаем для этого всё возможное. Если у вас есть какие-то предпочтения в меню – скажем, грейпфрутовый сок вместо томатного, – скажите, мы постараемся пойти вам навстречу. – Он встал, подошёл к шкафу и открыл его. Шкаф был набит бутылками. – Когда захотите, можете выпить. Кстати, какие сигареты вы любите?
  – Ротман, с фильтром.
  Он вытащил блокнот и сделал в нём пометку, как заправский метрдотель.
  – Этим мы вас обеспечим без труда.
  Я усмехнулся.
  – Ещё мне хотелось бы иметь полбутылки вина во время ланча и обеда. Белого, не слишком сухого. Рейнвейн или мозельское лучше всего.
  – Хорошо. – Он сделал ещё одну пометку. – Мы стараемся обеспечить первоклассное обслуживание. Разумеется, при таких расходах нам приходится брать с клиентов высокую плату. В вашем случае договорённость уже имеется, – двадцать тысяч фунтов, не так ли, мистер Риарден?
  Я взял чашку.
  – Нет, не так. Десять тысяч. А другие десять – вон лежат на кровати. Именно такова была договорённость.
  – Конечно, – сказал Пончик. – Я просто забыл.
  – Нет, не забыли, – сказал я дружелюбно. – Вы пустили пробный шар. Смотрите, ваш чай стынет.
  Он вновь уселся за стол.
  – Мы предпочли бы произвести окончательный расчёт побыстрее. Чем скорее мы покончим с этим, тем скорее вы сможете начать второй этап вашего путешествия.
  – Куда?
  – Предоставьте это нам. Уверяю вас, что за пределы Соединённого Королевства.
  Я нахмурился.
  – Не люблю покупать кота в мешке. Мне нужна более надёжная гарантия, я хочу знать, куда меня отправят.
  Он развёл руками.
  – Извините, мистер Риарден. Но наша система безопасности не позволяет посвящать клиента в наши планы заранее. Вы должны понять, насколько это важно. Мы не можем допустить ни малейшего шанса проникновения в нашу организацию... э... нежелательных элементов.
  Я колебался, и он сказал нетерпеливо:
  – Мистер, Риарден. Вы человек разумный. Вы должны понимать, что наша репутация зиждется исключительно на выполнении обещаний. Доверие – это наш оборотный капитал, и всего лишь один недовольный клиент причинит нам невосполнимый ущерб. – Он негромко постучал ложечкой по столу. – В любом случае, я полагаю, что вас известили о том, что произойдёт в случае невыполнения вами взятых на себя обязательств.
  Угроза была налицо – скрытая, но несомненная. Теперь необходимо выиграть время, и я сказал:
  – Хорошо. Достаньте мне бланк чека цюрихского Экспортного банка.
  Пончик повеселел.
  – А номер, номер счёта?
  – Вы узнаете его, когда я заполню чек, – сказал я. – У меня тоже есть свои меры предосторожности. – Я быстро произвёл подсчёты.
  – Поставьте на нём сумму 200000 швейцарских франков. Из неё вы возьмёте свою долю, а остальное оставьте мне в валюте той страны, куда собираетесь меня переправить.
  Он кивнул головой и произнёс нравоучительным тоном:
  – Разумная предосторожность. Предусмотрительный человек никогда не останется без денег на текущие расходы.
  Я спросил, осматривая себя:
  – Я что, так и должен жить в пижаме?
  Он смешался.
  – Разумеется, нет. Прошу прощения, что не сказал об этом раньше. Ваш костюм – в гардеробе.
  – Благодарю. – Я пересёк комнату и открыл платяной шкаф. Там висел строгий деловой костюм и рядом с ним – менее официальная, спортивного типа одежда. На полке лежало бельё, а внизу стояли две пары отлично начищенных туфель – чёрные и коричневые.
  Я пошарил в карманах костюма и ничего в них не обнаружил. Затем открыл саквояж, стоявший на полу у шкафа, и увидел, что он также абсолютно пуст. Я повернулся к Пончику.
  – А где паспорт? Бумажник? Документы?
  – Мы показали их вам, чтобы вы видели, как мы стараемся для вас, мистер Риарден – или мне называть вас мистером Крукшнеком? Чтобы вы поняли, на что мы идём ради успешного завершения нашего предприятия. Но пока в них нет необходимости. Вы их получите, когда начнётся следующий этап вашего путешествия. – Он торжественно вытянул вверх указательный палец. – Безопасность – вот наше ключевое слово.
  В это легко было поверить. Ребята старались предусмотреть все возможные варианты.
  Пончик сказал:
  – Если вам что-нибудь понадобится, нажмите вот эту кнопку. Вот так. – Он сам нажал на неё и стал выжидательно смотреть на дверь. Белый халат появился через две минуты. – Таафе будет помогать вам, мистер Риарден. Так, Таафе?
  Тот кивнул головой и ничего не произнёс.
  – Я должен идти, – сказал Пончик с сожалением, словно больше всего на свете ему хотелось остаться и продолжать болтать со мной. – Надо заниматься делами. – Он пристально посмотрел на меня. Вы выглядите весьма неаккуратно. Советую вам побриться. Таафе пока приберёт в комнате. – Он коротко кивнул и ушёл.
  Я с любопытством стал разглядывать Таафе, который собирал посуду, повернувшись ко мне широкой спиной. Он был крупным человеком с сильно помятым лицом мелкотравчатого боксёра. Мелкотравчатого потому, что хороший боец не допустит, чтобы его физиономию так обработали. Постояв немного, я отправился в ванную. Вне зависимости от того, кто предложил эту идею, она была неплоха.
  Я погрузился в горячую воду и принялся размышлять. Эта публика работала чётко – сомнений нет. При условии, что я предоставляю необходимую сумму, меня несомненно выпустят где-нибудь заграницей с приличным, хотя и поддельным паспортом и достаточной суммой денег. Альтернатива, естественно, была не столь привлекательной: если я не обеспечу указанной суммы, то меня, вероятнее всего, ожидает холодная земляная дыра в пустынном уголке, и мои кости, случайно обнаруженные когда-нибудь в отдалённом будущем, заставят поломать голову какого-нибудь местного полицейского.
  Я потряс головой. Нет, эти ребята, конечно, не допустят никаких костей, никаких следов. Скорее всего меня замуруют в бетон, а глыбу сбросят с борта корабля над самой глубокой океанской впадиной. И если они убьют меня прежде, чем замуруют, то это будет с их стороны актом милосердия.
  Несмотря на горячую воду, мороз прошёл у меня по коже. Тут же в голову пришла мрачная мысль о цюрихском Экспортном банке и об этом хладнокровном негодяе Макинтоше. В общем, надо было думать о том, как выбраться из своей роскошной кутузки.
  Это привело меня к другой проблеме. Где же я, чёрт возьми, нахожусь? Пончик крепко держал оборону, но, может быть, он всё же где-то ошибся? Я подумал о Таафе. Имя было совершенно не английским – может, я уже вовсе не в Англии? Нет, тут Пончик, пожалуй допустил промах.
  И тут мне вспомнились строчки детской песенки:
  Таафи был ирландцем
  Таафи вором стал.
  Залез ко мне на кухню
  И бок быка украл.
  Я слышал её, сидя на коленях у матери. Помимо того, что поступок ирландца был предосудителен, не значило ли это, что я нахожусь где-то в Уэльсе – то есть, всё ещё в пределах Объединённого Королевства?
  Я вздохнул и стукнул ладонью по воде. Время покажет, хотя времени-то как раз у меня не много.
  Глава пятая
  1
  Нас обслуживали так, как в международных отелях обычно обслуживают греческих магнатов-судовладельцев. Всё предоставлялось мистеру Слэйду и мистеру Риардену немедленно, всё – за исключением свободы. Мы просили газеты и получали газеты: я попросил южноафриканский бренди – получил его – "Удэ Местер", которого я так и не смог обнаружить в Лондоне за несколько дней моего пребывания. Слэйд посмотрел на него с подозрением. Сам он предпочёл пятнадцатилетний "Гленливе", который ему был гостеприимно предоставлен.
  Но когда мы заводили разговор о радио или телевидении, наши хозяева становились глухими. Я спросил как-то Слэйда:
  – В чём дело?
  Он повернул своё тяжёлое лицо ко мне и губы его скривились в слегка презрительной усмешке по поводу моего мизерного интеллекта.
  – В том, что тогда мы узнаем, где находимся.
  Я продолжал разыгрывать дурачка.
  – Но ведь они же регулярно снабжают нас газетами.
  – О, Господи! – сказал он и наклонился, чтобы поднять "Таймс". – Это – за пятое число. Вчера мы имели за четвёртое, а завтра нам принесут за шестое. Но из этого вовсе не следует, что сегодня пятое. Мы можем быть, к примеру, во Франции, и эти газеты доставляют самолётом.
  – Вы думаете, мы во Франции?
  Он посмотрел в окно.
  – На Францию не похоже, и Францией... – он потянул носом, – кажется, не пахнет. – Он пожал плечами. – Я не знаю, где мы находимся.
  – Думаю, что вас это и не очень заботит, – сказал я.
  Он улыбнулся.
  – По правде говоря, не очень. Я знаю, что направляюсь домой, и всё тут.
  – Вас, наверное, считают крупной фигурой.
  – Может и так, – сказал он скромно. – Я рад буду попасть домой. Я ведь не был в России двадцать восемь лет.
  – Нет, всё-таки вас чертовски ценят, если моя помощь стоила десять тысяч. – Я повернулся к нему и серьёзно спросил: – Как своего рода профессионал, как вы расцениваете эту компанию?
  Он был явно задет.
  – "Своего рода профессионал"! Я работаю квалифицированно.
  – Но вас поймали, – холодно заметил я.
  – Через двадцать восемь лет, – возразил он. – И по чистой случайности. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь сработал лучше.
  – Ладно, вы прекрасный специалист, – согласился я. – Ну вот и ответьте мне, что вы думаете об этих ребятах.
  – Они хороши, – сказал он. – Очень хороши. Первоклассная безопасность, безупречная организация. – Он нахмурился. – Я не думаю, что такой уровень может быть достигнут обычными преступниками.
  Эта мысль тоже пришла ко мне, и она мне не понравилась.
  – Вы полагаете, что-нибудь по вашей части?
  – Вряд ли, но возможно. Чтобы обеспечивать такую структуру, нужно много денег. Западные немцы после войны имели нечто подобное, – более или менее частную организацию, но её поддерживали американские деньги.
  – А кто мог бы поддерживать эту?
  Он ухмыльнулся.
  – Мои люди могли бы.
  Довольно верно. Слэйд, казалось, уже чувствовал себя дома и в безопасности. Вместо того, чтобы отращивать в тюрьме бороду, он скоро будет пить водку с каким-нибудь боссом из КГБ и диктовать мемуары высокопоставленного офицера британской разведки. Именно это выяснилось во время суда – ему удалось проникнуть в Интеллиджент-сервис и занять там весьма высокий пост.
  Он спросил:
  – Что вы думаете обо мне?
  – А что я могу думать о вас?
  – Ну, я же шпионил против вашей страны...
  – Не против моей. Я – из Южно-африканской республики. – Я улыбнулся ему. – И по происхождению ирландец...
  – Ах да, я забыл.
  Таафе обслуживал нас превосходно. Еда подавалась вовремя, приготовлена была прекрасно, комната содержалась в идеальном порядке, но от Таафе мы не слышали ни одного слова. Он исполнял все приказания, но когда я пытался вовлечь его в разговор, только смотрел на меня своими голубыми глазами и молчал. За то время, что я сидел взаперти в этой комнате, он не вымолвил ни звука, и я пришёл к заключению, что он нем.
  За дверью постоянно мелькал ещё один человек. Иногда, когда Таафе входил в комнату, я замечал в коридоре смутную и тёмную фигуру. Лица его я не видел. Разумеется, один человек не мог выполнять все обязанности по дому в течение двадцати четырёх часов в сутки. Для этого нужны по крайней мере трое. Итого, всего их было минимум пять, а, может быть, и больше.
  Ни одной женщины здесь не было; дом, видимо, обслуживался только мужчинами.
  Я внимательно осмотрел решётки на окнах, в комнате и в ванной, а Слэйд смотрел на меня с саркастическим удивлением. Ясно было, что убежать этим путём абсолютно невозможно. К тому же Таафе регулярно делал то же самое. Однажды я вышел из ванной и увидел, как он методично проверяет, не было ли попыток что-нибудь сделать с решётками.
  Пончик заходил к нам время от времени. Он был само благодушие и с удовольствием болтал о международных делах – о ситуации в коммунистическом Китае, о шансах Южной Африки в крикетном чемпионате. Он даже выпивал с нами, хотя и немного.
  Это навело меня на одну мысль – создать у них впечатление, что я большой любитель этого дела. Пончик видел, как я поглощаю бренди и становлюсь пьяно сентиментальным, но никак на это не реагировал. К счастью, у меня крепкая голова, крепче, чем казалось со стороны, и, кроме того, в его отсутствие я почти не пил, хотя мне удалось внушить Слэйду обратное. Я не слишком доверял ему и не знал, как он поведёт себя в критической ситуации. И каждый вечер, перед тем, как лечь спать, с глубоким сожалением спускал в унитаз по полбутылки прекрасного напитка.
  Я всегда предпочитал выглядеть не тем, что есть на самом деле, и то, что Пончик и его команда сочли меня пьяницей, в нужный момент могло мне дать хотя бы небольшое преимущество. Никто не пытался отвратить меня от выпивки. Таафе каждый день уносил пустые бутылки, заменяя их новыми, и даже подобие улыбки не появлялось на его лице. Слэйд, однако, стал относиться ко мне с нескрываемым презрением.
  Слэйд не играл в шахматы, но всё же я попросил Пончика принести мне шахматную доску и фигуры. "Так вы любитель шахмат? – с интересом спросил он. – Могу сыграть с вами партию-другую, если хотите. Я неплохой игрок".
  Он действительно играл неплохо, хотя и не так хорошо, как Косей, но у того всё же было больше времени для тренировки. Меня он обыграл довольно легко и после двух партий давал мне две пешки форы. Тем не менее, мне приходилось бороться за выигрыш изо всех сил.
  Однажды после партии он сказал:
  – Алкоголь и сосредоточенность, необходимая для шахмат, не вяжутся друг с другом, Риарден.
  Я налил себе ещё одну стопку бренди.
  – А я не собираюсь становиться профессионалом, – сказал я небрежно. – За ваше здоровье. – Э...Э...Э... кстати, как вас зовут, чёрт возьми?
  Лицо его было бесстрастным.
  – Это не имеет значения.
  Я пьяно хихикнул.
  – Я вас называю Пончиком.
  Он надулся и, кажется, обиделся.
  – Но должен же я вас как-то называть? – объяснил я ему. – Что я должен делать? Свистеть и кричать: "Эй, вы!"
  Шуточка стоила мне партнёра по шахматам.
  Чек цюрихского Экспортного банка прибыл через неделю после того, как я очнулся здесь, и за это время мы со Слэйдом уже стали действовать друг другу на нервы. Я всё время думал о закодированном швейцарском счёте, о Макинтоше и о своих слабых шансах на освобождение. О чём думал Слэйд, не знаю, но и он становился всё более беспокойным.
  Один раз его увели из комнаты, и когда он через час вернулся, я спросил, в чём дело.
  – Деловое совещание, – загадочно ответил он и погрузился в молчание.
  На следующий день наступила моя очередь. Меня провели по лестнице вниз в приятно обставленную комнату, у которой был только один недостаток – задёрнутые занавеси на окнах. Скарперы работали тщательно и даже здесь не давали мне ни малейшей возможности узнать, где я находился.
  Вошёл Пончик и положил на стол чек. Вынув из кармана авторучку, он отвинтил колпачок и положил её рядом с чеком.
  – Номер счёта, – сказал он лаконично.
  Я сел за стол, взял ручку – и заколебался. Номерные счета – любопытная вещь, и номер – это нечто, хранимое бережно, как комбинация цифр на замке твоего сейфа.
  Я должен был действовать убедительно, потому что он этого ожидал от меня. Я положил ручку на стол и сказал:
  – Послушайте, Пончик. Если вы будете фокусничать с этим счётом, то пожалеете, что родились на свет божий. Вы возьмёте со счёта точно ту сумму, которая указана на чеке – 200000 швейцарских франков и ни сантима больше. Если вы обчистите мой счёт, я найду вас и сломаю вам хребет.
  – Найти меня может оказаться вам не под силу, – сказал он невозмутимо.
  – Не скажи, парень, не скажи, – я пристально смотрел на него. – Вы меня хорошо проверили и знаете мой послужной список. Кое-кто пытался обвести меня вокруг пальца. Они горько пожалели об этом. О моей репутации вам должно быть хорошо известно. Ходят слухи, что обманывать Риардена невыгодно. Я найду вас.
  Если он и занервничал, то не показал этого. Только сглотнул прежде чем говорить.
  – У нас есть репутация, которую мы поддерживаем. Никто не тронет ваш счёт.
  – Ладно, – сказал я зловеще и снова взял ручку. – Надеюсь, мы поняли друг друга.
  Я аккуратно написал шифр – длинный ряд цифр и букв, которые я запомнил по настоянию миссис Смит, и, как это принято у нас в Африке, поставил чёрточки на семёрках.
  – Сколько времени это займёт?
  Он взял чек, посмотрел на него, затем помахал им в воздухе, чтобы просушились чернила.
  – Ещё неделю.
  Глядя на порхающий в его руке чек, я вдруг внутренне похолодел. Теперь я был полностью в их лапах.
  2
  Три дня спустя они забрали Слэйда, и он больше не вернулся. В последнее время он меня сильно раздражал, но без него стало одиноко и беспокойно. Я полагал, что дальнейший путь к освобождению мы пройдём вместе.
  Пончик теперь невзлюбил меня и прекратил свои дружеские визиты. Мне ничего не оставалось, как долгие часы стоять перед окном и смотреть сквозь цветы в горшках во двор в любую – солнечную или дождливую – погоду. Смотреть там было особенно не на что – дорожка, покрытая гравием, ведущая к дому и ухоженный газон, исклёванный скворцами.
  Я обратил внимание на одно любопытное обстоятельство. Каждое утро примерно в одно и то же время слышалось цоканье копыт – не грубое лошадиное, а лёгкое, как у пони, и вместе с ним какое-то мелодичное позвякивание. В какой-то момент эти звуки прекращались, потом позвякивание возобновлялось, и слышалось негромкое посвистывание человека, пребывавшего в хорошем расположении духа, один раз я заметил тень человека, перекрывшую вход во двор, но его самого не видел.
  В одно из редких теперь посещений Пончика я попытался закинуть удочку насчёт того, чтобы покинуть опостылевшую мне комнату.
  – Господи, неужели мне нельзя выйти во двор, немного погулять, поразмяться? – спросил я. Он покачал головой. – Вы можете выпустить со мной пару ваших амбалов, пусть они смотрят за каждым шагом. – Но он был неумолим, и я махнул на это дело рукой и проговорил: – Мне надо было оставаться в тюрьме. Там хоть прогулочный двор был.
  Пончик рассмеялся.
  – Ну и как вы воспользовались им? Убежали. Нет, Риарден, если хотите поразмяться, делайте физзарядку в комнате.
  Я пожал плечами и налил себе ещё бренди. Пончик посмотрел на меня с презрением.
  – Испортите себе печень, Риарден. Лучше в самом деле помахайте руками, хотя бы для того, чтобы выгнать алкоголь из организма.
  – Только это и остаётся, кроме выпивки, – сказал я мрачно и сделал глоток. Я был доволен тем, что он поддался на мою уловку, хотя мне уже становилось трудно держаться на определённом уровне. Глядя на пустые бутылки, Пончик должен был думать, что я поглощаю полторы бутылки в день, и чтобы поддержать его в этом заблуждении, мне приходилось в его присутствии сильно стараться. В данном случае я выпил четверть бутылки в течение часа, и несмотря на то, что умею пить, голова у меня стала кружиться.
  – В чём дело? – спросил он. – Нервничаете? – Он сумрачно улыбнулся. – Может, на этом счету ничего нет? – Он вытянул ноги и задумчиво посмотрел на меня. – Мы знаем, что вас продали, Риарден. Вы отрицаете это, но, если ваш партнёр действительно скрылся со всей добычей, оставив вас с пустым мешком, то это ничего хорошего вам не сулит, абсолютно. После разговора с Косгроувом у меня появились сомнения относительно вас.
  – Вы получите деньги, – сказал я. – Мой друг не подведёт меня.
  – Искренне надеюсь на это, – сказал он. – Ради вас.
  * * *
  Пончик был всё-таки прав – я начинал нервничать. Я с раздражением шпынял Таафе, когда тот приносил пищу. Это, правда, не производило на него впечатления. Он смотрел на меня своими голубыми детскими глазами, посаженными на побитое лицо, ничего не говорил и, сделав своё дело, оставлял меня шагать по комнате и не прикасаться к пище.
  Так шли часы и дни. Каждый день я слышал цоканье копыт пони и приятное флейтовое посвистывание. И с каждым днём мои шансы становились всё призрачнее.
  Наконец, это произошло.
  Пончик вошёл в комнату.
  – Ну, – начал он весьма весёлым голосом, – вы удивили меня, Риарден.
  – Неужели?
  – Да. Я, по правде говоря, думал, что вы нас водите за нос. Мы получили деньги по вашему чеку.
  – Рад слышать, – сказал я. – Надеюсь, на счету было достаточно.
  – Достаточно, – заверил он. – Нет, мне кажется, вы всё-таки пытались увильнуть, Риарден, а?
  – Боже мой! Я же обещал, что деньги будут, – я засмеялся, хотя и с некоторой натугой. – Вы прямо, как тот человек в Москве, который сказал: "Шмуль, вы сообщили мне, что едете в Минск, чтобы я решил, что вы едете в Пинск. А вы надули меня и, таки поехали в Минск. Я теперь не верю ни одному вашему слову".
  – Очень интересная иллюстрация, – заметил Пончик сухо. – Как бы то ни было, деньги получены. Это всё, что нам нужно.
  – Прекрасно! – воскликнул я. – Когда же вы меня выпускаете?
  Он сделал жест рукой.
  – Садитесь. Нам нужно кое-что обсудить.
  Я подошёл к шкафчику с бутылками и налил себе бренди, добавив в стакан воды. Сейчас я действительно нуждался в нём. У меня никогда не было абсолютной уверенности в Макинтоше.
  – Я буду чертовски рад покинуть эту комнату.
  – Ещё бы, – согласился Пончик. Он долго молча смотрел на меня и, наконец, сказал: – Есть одна загвоздка. Маленькая деталь, но она может оказаться непреодолимым препятствием. Впрочем, если вы объясните её удовлетворительно – не придумаете объяснение, а именно объясните, – то я не вижу причин, чтобы нам не продолжать наше дело, как оно было запланировано.
  – О чём вы говорите, чёрт возьми, не понимаю.
  Он поднял брови.
  – Да что вы? Я уверен, что понимаете. Подумайте.
  – Прекратите свои игры, Пончик. Если у вас есть что сказать, выкладывайте.
  – Хорошо, – сказал он. – Только учтите, что я вовсе не играю. Он наклонился вперёд. – Так вот. Я знаю, что вы не Риарден, и мне хочется знать, – так, для формы, – кто же вы.
  Словно чья-то гигантская рука схватила и сжала меня. В животе похолодело, но, кажется, мне удалось сохранить невозмутимость.
  – Вы с ума сошли!
  – Вы прекрасно знаете, что нет.
  Я глубоко вздохнул.
  – А я думаю, что да. В чём вообще дело? Вы что, получили деньги и теперь хотите уклониться от своих обязательств? – Я ткнул свой палец ему под нос. – Не советую пытаться, мой друг.
  – Вы в крайне невыгодном положении, – спокойно заметил Пончик. – И не можете никому и ничем угрожать. На вашем месте я прекратил бы разыгрывать невинность. Вы не Риарден, и мы это знаем.
  – А как вы это докажете?
  – Не будьте дураком. Мы доказали это. – Он откинулся на спинку стула. – Уж не думаете ли вы, что, освобождая человека из тюрьмы, мы не проверяем его досконально? Мы проверили вас в Южной Африке, и вы не выдержали нашей проверки. В полиции всегда находятся корыстолюбивые люди – что в английской, что в южноафриканской. Если вы Риарден, вы должны хорошо знать, что такое "Джон Форстер". Вас частенько затаскивали туда.
  – Ну и что? Они так и не смогли ко мне прицепиться.
  – Да-да, это штаб-квартира полиции в Иоганнесбурге, это вы знаете. – Он махнул рукой. – Но это ещё не доказывает, что вы – Риарден.
  – Но вы не доказали обратного.
  – У нас там есть один друг, смелый полисмен, который время от времени делает для нас кое-какую работёнку. Он добрался до досье Риардена и прислал нам копию его отпечатков пальцев. В том-то и дело, приятель, что они не совпадают с вашими. Нет-нет, мы проверяли много раз, чтобы удостовериться в этом. Он показал на стакан, который я держал в руке. – Ваших отпечатков у нас полно.
  Я долго смотрел на него, затем сказал:
  – Я знаю, как выглядят дактилоскопические таблицы из "Джона Форстера". Видел их достаточно. Принесите сюда ваши и я дам вам свои отпечатки пальцев для сравнения.
  Глаза его несколько затуманились.
  – Мы это сделаем. Но я вам вот что скажу. Вы не покинете этот дом, пока мы не выясним, кто вы такой и какого чёрта здесь делаете.
  – Вы же знаете, что я здесь делаю, – сказал я утомлённо. – Вы сами притащили меня сюда. Вы получили свои бабки, теперь выполняйте договор.
  Он встал.
  – Мы встретимся завтра утром. У вас достаточно времени, чтобы придумать какую-нибудь историю. – Он нажал на кнопку. – И пусть лучше это будет правдивая история.
  Дверь щёлкнула, и он вышел.
  Я сидел и смотрел на янтарную жидкость в стакане передо мной. Да, надо было что-то придумать. Лучше всего иметь две истории – правдивую и достаточно правдоподобную. Это трудно. Я могу прилично лгать, когда в этом есть необходимость, но сочинять истории – не мой конёк.
  3
  Когда обычно начинаются такие дела? Рассуждая логически, можно сказать, что это началось с рождения. Но простая логика часто приводит к несуразностям. Тогда начало надо искать в Иоганнесбурге, но и тут нельзя не учесть, кем и чем я был и почему выбрали меня, а, значит, корни всего уходят глубже. Как бы то ни было, Иоганнесбург был, пожалуй, наиболее подходящей точкой отсчёта, и я стал думать об Иоганнесбурге, этом переросшем самого себя шахтёрском посёлке, где тротуары вымощены золотом.
  Было яркое и солнечное утро, без единого облачка на небе, – что может вызвать восторг англичанина, но не произведёт никакого впечатления на жителя Южной Африки, потому что там по утрам всегда ярко и солнечно, а облака зимой столь же редки, как куриные зубы. Я жил в Хиллброу, в одной из бетонных башен с видом на город, почти всегда накрытый пеленой жирного смога. В течение двадцати лет отцы города стремились создать в нём бездымную зону, но руки у них так до этого и не дошли.
  Человек одинокий либо живёт как свинья, либо организует свою жизнь разумно и экономно по времени – скажем, варит яйцо в джезве. Так что после того, как я встал ото сна, мне понадобилось всего двадцать минут, чтобы быть готовым выйти на улицу. В вестибюле я открыл свой почтовый ящик и вытащил из него несколько писем – три неинтересных с окошечками на конвертах, – я их сразу же сунул в карман, – а одно от Люси.
  Я посмотрел на него со странным чувством. Я уже шесть лет ничего не получал от Люси – шесть неторопливых, бедных событиями лет, и сначала я не поверил своим глазам. Я прочёл письмо. Собственно, это была скорее записка – зелёные чернила на дорогой с резной кромкой бумаге.
  "Дорогой,
  Я в Иоганнесбурге с коротким визитом. Могу ли я встретиться с тобой? Я буду в полдень в ресторане около озера Зу. Я сильно изменилась, мой дорогой, да-да, поэтому буду с веточкой белого жасмина. Не хочу, чтобы ты случайно спутал меня с кем-то другим.
  Пожалуйста, приходи, дорогой. Я так хочу тебя видеть.
  Всегда твоя,
  Люси".
  Я понюхал листок и почувствовал тонкий запах. Люси опять взялась за старое. Я положил письмо в нагрудный карман пиджака и поднялся к себе, чтобы позвонить в контору. Я забыл, какой предлог тогда придумал для шефа, но, разумеется, не сказал ему, что хочу встретиться со старой подругой. Затем я отвёз свою машину в мастерскую. Не исключалось, что она мне могла срочно понадобиться, и я не хотел, чтобы в нужный момент возникли какие-нибудь неполадки.
  Без четверти двенадцать я ехал по улице к озеру. На газонах, покрытых зеленоватой зимней травой, сидели чёрные няньки со своими воспитанниками, озеро ярко сверкало под жарким солнцем. Я оставил машину на стоянке около ресторана и медленно побрёл к кромке озера, где публика кормила лебедей и уток.
  Вокруг не было никого похожего на Люси. По крайней мере никто не держал жасмин. Я посмотрел на озеро, где гуляющие катались на лодках, неумело работая вёслами, затем повернулся и направился к ресторану. Рядом с ним, немного поодаль, сидел на скамье человек с волосами светло-песочного цвета и обмахивался шляпой. В петлице у него была веточка жасмина.
  Я подошёл и сел рядом с ним.
  – Люси?
  Он повернул голову и посмотрел на меня своими смешно обнажёнными глазами.
  – Люси! – сказал он язвительно. – После той русской операции в Швейцарии во время войны, органы безопасности просто сошли с ума по этому имени. – Он положил шляпу. – Я знаю, кто вы. Я – Макинтош.
  – Очень приятно, – сказал я официальным тоном.
  Он бросил задумчивый взгляд на озеро.
  – Если в я был оперативным работником секретной службы, то предложил бы взять лодку и поплавать в этой луже, чтобы нас никто не мог подслушать. Но это ерунда, разумеется. Давайте посидим здесь и закусим. Я думаю, мы не привлечём особого внимания, если не будем кричать, конечно. Кроме того, это намного удобнее, и мне не придётся выглядеть идиотом, катающимся на лодке.
  – Устраивает, – сказал я. – Я почти не завтракал сегодня.
  Он встал, вынул из петлицы жасминную веточку и бросил её в ближайшую урну.
  – Почему люди так обожают эти сексуальные органы растений, мне абсолютно непонятно, – заметил он. – Пошли.
  Мы нашли укромное местечко в тенистом углу веранды у решётки, увитой виноградом. Макинтош удовлетворённо покачал головой.
  – Прелестно. Вы, южноафриканцы, умеете жить хорошо.
  – Если вы знаете, кто я, то не должны считать меня южноафриканцем, – сказал я.
  – Разумеется, – сказал он и вынул из кармана блокнот.
  – Оуэн Эдвард Станнард, родился в Гонконге в 1934 году, учился в Австралии. – Он перечислил ряд учебных заведений. – В университете специализировался в изучении восточных языков, там же был завербован учреждением, которого лучше не называть. Работал в Камбодже, Вьетнаме, Малайзии и Индонезии под различными прикрытиями. Схвачен в Индонезии во время переворота, сместившего Сукарно. – Он посмотрел на меня. – Видимо, трудненько вам пришлось.
  Я улыбнулся.
  – Шрамов не осталось. – Действительно, видимых шрамов не осталось.
  – Ух! – произнёс он и вернулся к чтению. – Было решено, что использовать вас на востоке больше нельзя. Вас вывезли оттуда и отправили в Южную Африку на "спячку". Это было семь лет тому назад. – Он захлопнул блокнот и положил его обратно в карман.
  – Тогда Южная Африка была ещё в Содружестве.
  – Точно, – сказал я.
  – Простите, что напоминаю вам об этом, но я из другого отдела. Вся эта секретная служба немного напоминает мне комическую оперу, и я вынужден был проверить, правильна моя информация о вас.
  – Правильна, – подтвердил я.
  Разговор на время прекратился, потому что подошёл официант чтобы принять заказ. Я заказал лангуста – не каждый же день тебя приглашают в ресторан, – а Макинтош что-то с салатом. И ещё мы попросили бутылку вина.
  Когда всё это принесли, и можно было продолжать беседу, Макинтош приступил к делу.
  – Я хочу вас прямо спросить, вы знакомы местной полиции или силам безопасности?
  – Точно я не знаю, но думаю, что моя крыша надёжна.
  – В тюрьме не сидели?
  – Нет.
  – По гражданским делам не судились?
  Я подумал.
  – Какие-то пустяки. Штрафы за неправильную парковку. Да, пару лет назад один тип задолжал мне деньги. Я подал на него в суд.
  – Ну и кто выиграл?
  – Он, чёрт бы его побрал!
  Макинтош улыбнулся.
  – Я читал ваше досье, так что почти всё знаю. Мне просто хотелось видеть вашу реакцию. Итак, насколько я могу судить, в отношениях с полицией вы чисты.
  Я кивнул головой.
  – Хорошо, – сказал он. – Дело в том, что вам предстоит поработать с южноафриканской полицией, а она не должна знать, что вы связаны с Англией – иначе они не станут сотрудничать. – Он отправил в рот веточку салата. – Вы когда-нибудь бывали в Англии?
  – Никогда, – сказал я и заколебался. – Знаете, я подаю тут себя в несколько антибританском духе. Это обычное дело – все англоязычные люди тут настроены антибритански, особенно после того, как вспыхнула Родезия. В этих обстоятельствах я счёл неразумным отправляться в отпуск в Англию.
  – Оставим пока ваше прикрытие в стороне, – сказал Макинтош. – У меня есть право вынуть вас отсюда в случае необходимости. Работа, на которую я вас прочу, – в Англии.
  Странно, конечно, всю свою сознательную жизнь я служил Англии, но никогда там не был.
  – Эта идея мне нравится, – сказал я.
  – Когда вы узнаете, о чём идёт речь, она вам понравится гораздо меньше, – произнёс Макинтош мрачно и отхлебнул вина. – Очень мило. Хотя немного кислит. – Он поставил бокал на стол. – Что вы знаете о системе английских тюрем?
  – Ничего.
  – Я дам вам текст доклада Маунтбэттена. Вы будете просто поражены. Но сейчас я вкратце поясню, в чём дело. Лорд Маунтбэттен обнаружил, что английские тюрьмы испещрены дырами, как швейцарский сыр. Вы знаете, сколько побегов совершается ежегодно?
  – Нет. В газетах что-то писали пару лет назад, но я особенно не интересовался...
  – Более пятисот. Если меньше – такой год считают удачным. Конечно, большинство беглецов тут же попадается снова, но некоторые уходят чисто. И число этих некоторых неуклонно растёт. Ситуация тревожная.
  – Да уж, – деревянно сказал я, не понимая, куда он клонит. То, о чём он говорил, меня совершенно не касалось.
  Макинтош мгновенно уловил мою интонацию и, глядя мне прямо в глаза, продолжал:
  – Мне плевать, сколько убийц, насильников, маньяков или мелкой воровской шушеры убежит из тюрьмы. Это забота тюремной администрации и полиции. Моё дело – государственная безопасность, и в этом отношении, по-моему, ситуация выходит из-под контроля. Премьер-министр думает так же и попросил меня предпринять что-нибудь.
  – О! – произнёс я неопределённо.
  – О! – повторил он с раздражением. – Посмотрите-ка. Мы посадили Блейка на сорок два года – не столько ради наказания, сколько для того, чтобы держать его подальше от русских. И что же? Не проходит и пяти лет, как он объявляется в Москве, где начинает напропалую болтать языком.
  Он задумчиво посмотрел в свой стакан.
  – Предположим, Блейку не удаётся уйти совсем. Предположим, через месяц его ловят. Полиция и тюремная охрана просто счастливы, – но не я, чёрт побери! Мне хотелось бы знать, что он делал в течение этого месяца, с кем говорил. Понимаете, что я имею в виду?
  Я кивнул.
  – Ну да, если это произойдёт, то отпадает надобность держать его в тюрьме. Бросить его в кутузку ещё на сорок лет – всё равно, что запереть дверь конюшни после того, как лошадь ушла из неё.
  – Лошадь – это информация, которой располагает Блейк, а не сам Блейк. – Макинтош беспокойно заёрзал на стуле. – Сейчас строят специальную, очень надёжную тюрьму на острове Уайт. Маунтбэттен следит за строительством. Толковый человек, между прочим. Стоило ему взглянуть на план этой высококлассной тюрьмы, как он тут же продемонстрировал, как легко будет вызволить из неё преступника.
  Он посмотрел на меня выжидательно, и я решил отреагировать.
  – Вызволить?
  Он осклабился.
  – Приятно видеть, что вы отвечаете тому стандарту, который отражает ваше досье. – Он взял стакан. – А мне нравится это вино.
  Я долил в его стакан вина.
  – Приятно сознавать, что тебя ценят.
  – Если вы почитаете доклад Маунтбэттена – особенно его заключительную часть, где он рассуждает об этой новой тюрьме, – вы поймаете себя на том, что вам кажется, будто вы читаете научно-фантастический роман. Кабельное телевидение с электронной системой, которая включает тревогу, если в поле зрения камеры попадает любой движущийся предмет – прекрасная идея. Это защита. А атака? Для атаки используются вертолёты и автономные ракетные двигатели, позволяющие человеку высоко прыгать. Господи! Как в романах о Джеймсе Бонде! Вы улавливаете, что за этим стоит?
  – Да, – протянул я. – Организация.
  – Точно! – воскликнул Макинтош. – У нас появился абсолютно новый тип преступления: своего рода бизнес. Некто додумался до того, чтобы получать прибыль, помогая людям бежать из тюрьмы. Я думаю, это началось с Великого ограбления поезда. Там ребятам дали особенно тяжёлые сроки – Биггс и Вильсон получили по тридцать лет каждый. Но у них были деньги, и они потратили их на создание организации.
  Он вздохнул.
  – Иногда я просто удивляюсь, знают ли судьи, что они делают. Убийца может оказаться на свободе уже через десять лет, но берегитесь, если вы совершили преступление против собственности! Итак, организация была создана, и её задачей стало извлечение из тюрем тех заключённых, которые могут хорошо заплатить. И вы не поверите, сколько таких находится! И когда организация стала действовать, она приобрела, как любое другое дело, тенденцию к расширению, а тот, кто руководил ею, стал искать финансовой поддержки, и ему, разумеется, было наплевать, откуда она приходит – лишь бы шла.
  – Русские?
  – А кто же ещё? – горько усмехнулся Макинтош. – Как я уже сказал, мне безразлично, если грабители поезда перелетают через тюремную стену и приземляются где-нибудь на Ривьере, но когда дело касается государственной безопасности, что-то надо делать. – Он нахмурился. – Если бы это дело предоставили мне, я бы собрал всех шпионов, поместил их в одну кутузку, окружил бы её частями военной полиции и армии и дат бы им право в случае необходимости стрелять. Но наши шефы предпочитают другие методы.
  – А я как вписываюсь во всё это? – полюбопытствовал я.
  – Я ещё не закончил вводить вас в курс дела, – раздражённо заметил он. – Премьер-министр велел заняться этим вопросом, и им занялись. Попыталась что-то сделать полиция, в том числе спецназ: подключились и более скрытые и экзотические структуры, связанные с контрразведкой. Ничего не вышло. Однажды, впрочем, они были близки к успеху. Один заключённый пожелал говорить. Догадайтесь, что с ним произошло.
  Я, будучи реалистом, тут же ответил:
  – Он скоропостижно скончался.
  – Да-да, его убили, – сказал Макинтош. – Но эта банда вытащила его из тюрьмы для этого. Вы представляете, какая вопиющая наглость? Его нашли три дня спустя с пулей в затылке.
  – Я что-то не читал ничего об этом случае, – сказал я.
  – Его тут же засекретили, – голос Макинтоша звучал немного устало, – такие вещи предавать огласке никому не хочется. Туманная ссылка на него есть в докладе Маунтбэттена, посмотрите параграф 260.
  – Ну а моя-то роль здесь какова? – опять спросил я.
  – Вы узнаете несколько позже. Итак, моя задача – государственная безопасность, и вы можете выбросить из головы всю эту чепуху типа плаща и кинжала. Я работаю в другой плоскости, на уровне Кабинета министров. По сути дела, я подотчётен только премьер-министру. Поскольку все провалились на этом деле, он вручил одному мне ответственность за него и предоставил право заниматься им так, как я сочту нужным, – но отнюдь не когда я сочту нужным. – Он почесал в затылке. – Время – вещь, конечно, относительная, как я объяснил премьер-министру, и он с этим согласился. Но будем надеяться, что пока я руковожу этим делом, проколов в безопасности не будет, ибо на плахе – моя голова. – Он посмотрел по сторонам и подозвал официанта. – Давайте выпьем кофе. С ликёром. Я хочу попробовать местный ван дер Хам. Присоединитесь?
  – Я возьму Драмбюи, – сказал я сухо.
  Он заказал кофе и ликёры, затем неожиданно спросил:
  – Слышали когда-нибудь о человеке по имени Риарден – Джозеф Риарден?
  Я немного подумал.
  – Нет.
  – Да вы и не могли о нём слышать. Риарден – преступник. Вернее, был им. Причём, очень хорошим. Умным, сообразительным, изворотливым. Как вы, я бы сказал.
  – Благодарю за комплимент. Он что, мёртв?
  – Три недели тому назад он был убит в Юго-западной Африке. Ничего мокрого не подозревается. Обыкновенная катастрофа. Автомобильный бог принимает в качестве жертвы любого – плохого и хорошего. Вся штука в том, что никто не знает, что он мёртв, за исключением вас, меня и нескольких высокопоставленных южноафриканских полицейских чинов. Когда премьер-министр поручил мне эту треклятую работу, я сразу же стал искать кого-нибудь похожего на Риардена. Такого можно было бы обнаружить в Канаде, Австралии, Новой Зеландии, в Штатах или в Южной Африке. Факт состоит в том, что он нашёлся в Южной Африке. Вот фотография.
  Я положил её лицом на стол, пока официант готовил нам кофе, и перевернул только тогда, когда мы вновь остались одни. Макинтош одобрительно разглядывал меня, пока я изучал фотографию.
  – Как только я заполучил Риардена, – сказал он, – я начал поиски того, кто выглядел бы, как Риарден и кто мог бы сойти за южноафриканца. Компьютеры – замечательные машины. Один из них выдал мне вас уже через двадцать минут.
  – Значит, подмена, – сказал я. – Мне приходилось этим заниматься, дело весьма рискованное. Меня очень легко могут разоблачить.
  – Не думаю, – с уверенностью сказал Макинтош. – Начать с того, что действовать вы будете в Англии, где Риарден никогда не был. К тому же вам не придётся там особенно передвигаться, так что встреча со старыми приятелями маловероятна.
  – Как распорядились с телом Риардена? – спросил я.
  – Его похоронили под другим именем.
  – Не повезло семейству. У него осталась вдова?
  – Он не был женат. А родители прекрасно без него обходятся.
  Я посмотрел на этого худого белобрысого человека с бесцветными ресницами и решил, что он довольно безжалостный негодяй. Интересно, как мы поладим с ним во время реализации его своеобразных планов.
  – Итак, я – Риарден. И я в Англии. Что дальше?
  – Не торопитесь, – сказал Макинтош. – Хотя Риарден был умён, он всё же провалился. Всего один раз. Сидел в тюрьме в Претории. Знаете что-нибудь об африканских тюрьмах?
  – Упаси Боже, нет.
  – Придётся узнать. Я дам вам человека, который познакомит вас с условиями содержания в тюрьмах, с тюремным сленгом. – Он криво усмехнулся. – Неплохо было бы самому посидеть месячишко-другой, чтобы лично всё посмотреть. Я могу это устроить. – Он задумался, проворачивая возникшую идею в своём мозгу. – Нет, не пойдёт, слишком рискованно.
  Я почувствовал облегчение. Особой любви к тюрьмам я не испытывал. Он допил кофе.
  – Давайте покинем это заведение. Народу становится больше, а мне хотелось бы обсудить дальнейшее в более уединённом месте. – Он расплатился с официантом, и мы, выйдя из ресторана, пошли по дорожке к большому эвкалипту, стоявшему на отшибе.
  Макинтош, сел на скамейку, достал трубку и стал набивать её табаком.
  – Все, кто пытались добраться до этой организации, потерпели неудачу. Пробовали проникнуть в неё со стороны, использовать тюремных подсадных уток. Ничего не вышло. Организация построила фантастическую систему безопасности, поэтому мы знаем о ней сейчас столько же, сколько и в начале, а именно – только её название. Она известна в преступном мире под именем "Скарперы", но от этого нам ни жарко, ни холодно. – Он чиркнул спичкой. – Станнард, это работа добровольная, и я должен просить вас решить сейчас. Не могу вам пока сказать больше ничего, – я и так сказал предостаточно. Хочу вас предупредить, что если что-то пойдёт не так, дело обернётся против вас, то ваша смерть – не самое худшее, что может произойти. С моей точки зрения, по крайней мере. Это сложная и опасная задача, и признаюсь вам, что сам я на это добровольно не пошёл бы. Видите, я с вами предельно откровенен.
  Я лёг на траву и посмотрел на небо сквозь листву эвкалипта. Моя жизнь в Южной Африке была спокойной и ровной. Семь лет тому назад я был в ужасной форме и поклялся, что больше никогда этими делами заниматься не буду. Думаю, что начальство почувствовало моё настроение и в память о прежних заслугах послало "на спячку" в Южную Африку, где нашли для меня непыльную работу. Ей-богу, кажется, я ничего такого и не сделал, чтобы получать вознаграждение, которое премило накапливалось в одном из английских банков и к которому я ни разу не прикасался.
  Но время лечит всё, и постепенно беспокойство стало овладевать мной. Мне хотелось, чтобы что-нибудь произошло, – пусть землетрясение или ураган. И вот моё землетрясение явилось в виде невзрачного человека, Макинтоша, который был запросто с кабинетом министров и мог болтать о проблемах безопасности с премьером. У меня сложилось смутное представление о том, чего он хочет, но мне показалось, что это не трудно будет выяснить. Рискованно – может быть, но не слишком трудно. Я не боялся банды английских мошенников – вряд ли они могли оказаться хуже, чем те, с которыми я сталкивался в Индонезии. Я ведь видел целые города, забитые трупами людей.
  Я сел.
  – Хорошо. Я соглашаюсь.
  Макинтош как-то печально взглянул на меня и мягко потрепал меня по руке.
  – Вы – лунатик, – сказал он. – Но я – рад, что вы со мной. Наверное, такая работа требует некоторого лунатизма. Привычные методы ничего нам не дадут. – Он ткнул в меня концом своей трубки. – Это сверхсекретно. Начиная с этого момента, только три человека будут знать об операции – вы, я и ещё один. Даже премьер-министр не знает. – Он саркастически усмехнулся. – Я попытался ему доложить, но он не захотел слушать. Ему известно направление моих мыслей, и он сказал, что предпочитает остаться с чистыми руками, тем более, что, возможно, ему придётся отвечать на вопросы в парламенте, и он не хочет оказаться в положении лжеца.
  – А что южноафриканская полиция? – спросил я.
  – Они ни о чём не знают. Тут – услуга за услугу. Они, конечно, могут немного покопаться в вашей биографии. Как она, выдержит?
  – Должна, – сказал я. – Она ведь создавалась специалистами.
  Макинтош затянулся и выпустил струю дыма.
  – Итак, все попытки проникнуть в эту организацию провалились. Спросим себя – почему? Один из самых многообещающих ходов здесь – посадить своего человека под видом заключённого и ждать, когда ему предложат услуги. Это уже делалось. Было уже не меньше, чем восемь таких попыток в разных тюрьмах, но контакты ни разу не возникли. О чём это свидетельствует? – О том, что "Скарперы" построили надёжную систему безопасности, – сказал я. – Держу пари, они тщательно проверяют того, кого собираются освободить, прежде, чем войти с ним в контакт.
  – Верно, и это значит, что наша наживка, то есть Риарден, должна выдержать серьёзную проверку. Чтоб комар носа не подточил! Что ещё?
  – Больше ничего не могу сейчас сказать.
  – Пораскиньте мозгами, – сказал Макинтош с выражением недовольства на лице. – Преступление! Преступление – вот, в чём дело. Риарден, то есть вы, – должны совершить преступление в Англии. Вас поймают – я об этом позабочусь, отдадут под суд и упекут в тюрьму. И преступление требуется особое, связанное с громадной суммой денег, и деньги не смогут найти. "Скарперы" должны быть уверены, что вы сможете им заплатить кругленькую сумму за освобождение. Так о чём это говорит вам, в свете того, что я только что сказал?
  – Да ни о чём таком, – ответил я. – Всё это не так трудно устроить.
  – Нет, не трудно, – сказал Макинтош странным голосом. – Послушайте, Станнард. Речь идёт о настоящем преступлении, доходит до вас? Ничто другое не пойдёт. Я организую, а вы исполните из ряда вон выходящее преступление. Мы похитим громадную сумму у какого-нибудь британского гражданина, который возопит до небес. Не должно быть никакой туфты, потому что я, – тут он заговорил очень отчётливо, – не пойду ... на риск ... нарушения ... секретности.
  Он повернулся ко мне и продолжал серьёзным тоном:
  – Это значит, что вас будут судить и дадут вам срок за настоящее преступление, и если что-нибудь пойдёт не так, ни я, ни кто-либо другой ничего сделать не смогут. Если вы получите четырнадцать лет и "Скарперы" не выйдут на контакт с вами, то вам придётся гнить в тюрьме весь этот срок. Повторяю, я в данном случае не могу подставить под удар систему безопасности. Готовы ли вы идти на такой риск?
  Я глубоко вздохнул.
  – Господи! Вы требуете от меня чертовски много!
  – Ничего не поделаешь. Это так и не иначе, – сказал он упрямо. – Такой подготовленный человек, как вы, может легко убежать из любой дырявой английской тюрьмы. Но вы этого не сделаете, чёрт побери! Вы будете сидеть и ждать, когда "Скарперы" приблизятся к вам, сколько бы времени им ни понадобилось, чтобы принять такое решение. Вы будете ждать, слышите?
  Я посмотрел в его глаза, в которых горел фанатический огонёк и тихо сказал:
  – Я слышу. Не беспокойтесь. Я не собираюсь теперь отступать. Я уже дал вам слово.
  Он с облегчением вздохнул.
  – Благодарю, Станнард. – Он улыбнулся. – Я по вашему поводу и не беспокоился.
  – Меня интересует одна вещь, – сказал я. – Маунтбэттен занялся тюрьмами, когда удрал Блейк. Это было довольно давно. Почему вдруг сейчас вся эта спешка?
  Макинтош вытянул руку и выбил трубку о ствол дерева.
  – Хороший вопросик, – согласился он. – Что ж, во-первых, эффект от действий, предпринятых Маунтбэттеном, сейчас уже стирается. Когда вышел его доклад, и в тюрьмах усилилась система безопасности, чуть ли не каждый социолог и реформатор тюрем в Англии испустил возмущённый крик. И они не были так уж неправы, кстати. Существует два взгляда на тюрьму – как на место наказания и как на место исправления. Неожиданно затянувшаяся петля безопасности вышибла проблему исправления к чёрту, и реформаторы говорят, что за шесть месяцев пенитициарной системе был нанесён колоссальный ущерб. – Он пожал плечами. – Вероятно, они правы, но это не в моей компетенции. Меня не интересуют гражданские преступники, и моя пища – Блейка и Лонсдейлы. Когда ловишь их, то хочется либо поставить их к стенке и расстрелять, либо повесить им на шею удавку, но вместо этого их заключают в тюрьму – не для наказания или исправления, а чтобы вывести их из оборота, так как они много знают.
  Всё это не было ответом на мой вопрос, поэтому я сказал:
  – Ну и что дальше?
  – Сейчас на крючке болтается крупная рыба. Самая крупная из тех, что нам удалось поймать. Ей-богу, Блейк был крупным экземпляром, но этот человек – акула по сравнению с пескарём. Он не должен убежать. Я просил премьер-министра создать специальную тюрьму для такого рода заключённых, но он говорит, что это противоречит правилам, так что Слэйда направляют в общую тюрьму, вероятно, под рубрикой особо опасного.
  – Слэйд! – воскликнул я. – Никогда о нём не слыхал.
  – Он сейчас в больнице, – продолжал Макинтош. – Ему прострелили бедро во время поимки. Когда он поправится, его будут судить. И если бы у нас приговоры были, как в Техасе, он получил бы пять тысяч лет. Ну а так мы подержим его взаперти двадцать лет, после чего он станет никому не интересен.
  – Двадцать лет! Он, наверное, чертовски много знает.
  Макинтош повернул ко мне негодующее лицо.
  – Вы можете вообразить, чтобы русский, – а Слэйд русский – был вторым лицом в важнейшем отделе британской разведки, связанном со Скандинавией? А так оно и было, и сэр Дэвид Таггарт, идиот, который назначил его туда, взлетел наверх – он теперь Лорд Таггарт и пожизненный пэр. – Он хмыкнул и добавил сдавленным голосом: – а человек, который поймал Слэйда, был в своё время уволен Таггартом за непригодность. – Он опять постучал трубкой о дерево с такой силой, что, казалось, она расколется. – Любители! – воскликнул он едко. – Проклятые любители!
  – Как я войду в контакт со Слэйдом? – спросил я.
  – Я постараюсь поместить вас рядом с ним. Для этого придётся нарушить некоторые законы. Но то, что знает Слэйд, – чистый динамит, и я готов нарушить любой закон в Англии, начиная с закона о свальном грехе, чтобы держать этого негодяя там, где ему и место.
  – Он захихикал и похлопал меня по плечу. – Мы не просто нарушим законы, Станнард, мы разобьём их вдребезги.
  Я сказал несколько нетвёрдым голосом:
  – Теперь я понимаю, почему премьер-министр не захотел слушать вас.
  – Да-да, – сказал Макинтош обыденным тоном. – Это сделает его почти соучастником преступления, а он слишком джентльмен, чтобы пачкать свои руки. Кроме того, это ляжет тяжёлым грузом на его совесть. – Он поднял глаза к небу и задумчиво произнёс:
  – Забавные существа эти политики.
  Я спросил его:
  – Вы знаете, что это за дерево?
  Он повернул голову и посмотрел на него.
  – Нет, не знаю.
  – Это эвкалипт. Дерево, на котором я буду висеть, если эта операция закончится неудачно. Хорошенько запомните его.
  4
  Макинтоша, наверное, можно назвать своего рода патриотом. В наши дни истинных патриотов не так уж много. Стало модной привычкой подсмеиваться над патриотизмом – на телевидении постоянно скалят зубы по поводу патриотизма и всего, что с ним связано. Так что при малом количестве патриотов выбирать среди них особенно не приходится. Конечно, на поверхностный взгляд Макинтош должен был казаться закоренелым фашистом. Его Богом была Британия – не Британия зелёных полей и приятных загородных лужаек, красивых домов и деловых городских кварталов, но идея Британии, воплощённая в государстве. Его взгляды прямо восходили к идеям Платона, Макиавелли и Кромвеля, которые, если вдуматься, не слишком отличаются от Муссолини, Гитлера и Сталина.
  Но в нём было много и другого, что я обнаружил позднее, гораздо позднее.
  Работа мне предстояла очень большая, а времени оставалось не так много. Я изучал условия южноафриканских тюрем под руководством тюремного офицера, изображая из себя исследователя-социолога. Он посоветовал мне почитать труды Германа Чарльза Босмана, что было излишне, так как я уже проделал это. Босман, возможно, лучший писатель Британской Южной Африки, знал о тюрьме всё – он сам отсидел за убийство сводного брата и блестяще изложил свои впечатления от главной тюрьмы в Претории, причём, на местном диалекте. В ней же, очень кстати, тянул свой срок и Риарден.
  Я также изучил досье на Риардена, извлечённое из архивов "Джона Форстера". В нём содержалось очень мало фактов и чёрт знает сколько домыслов. Риарден сидел в тюрьме только один раз и за сравнительно незначительное преступление, но подозрения, которые он вызывал, были зловещи. Предполагалось, что он виновен во всех смертных грехах – от грабежа до контрабанды наркотиков, от вооружённого налёта до тайной скупки золота. Это был весьма многосторонний персонаж, комок нервов и интеллекта, чьи непредсказуемые и внезапные смены преступной деятельности позволяли избегать провалов. Из него вышел бы хороший разведчик.
  Вероятно, Макинтош прав, подумал я с улыбкой, сравнивая меня с Риарденом. Я не питал никаких иллюзий относительно себя и своей работы. Я занимался грязным делом, в котором не существовало запретов и было слишком мало чести, и я делал его хорошо, как делал бы его хорошо Риарден, если бы кто-нибудь сообразил привлечь его. Мы все были одного поля ягоды – Макинтош, Риарден и Станнард.
  Макинтош работал на верхних этажах – нажимал на пружины. Судя по тому, как люди прыгали под его пальцами, словно марионетки, премьер-министр действительно предоставил ему, как он выразился, определённые возможности. Это была контрразведка на дипломатическом уровне, и я мог только гадать, какого рода там шёл обмен и что такого мы сделали для южноафриканцев, что нас обслуживали по высшему классу и не задавали при этом никаких вопросов.
  Постепенно я превращался в Риардена. Новая причёска сильно изменила мою внешность, и я прилежно постигал трансваальский акцент. Я изучал фотографии Риардена и старался подражать его манере одеваться и вести себя. К сожалению, фильмами о нём мы не располагали, а то, как человек движется, значит очень много. Но здесь приходилось идти на риск.
  * * *
  Однажды я сказал Макинтошу:
  – Вы утверждаете, что я вряд ли встречу кого-либо из приятелей Риардена в Англии, поскольку погуляю на свободе недолго. Всё это прекрасно, но у меня гораздо больше шансов столкнуться с ними в тюрьме, чем на Оксфорд-стрит.
  Макинтош призадумался.
  – Это верно, – сказал он. – Я вот что могу сделать. Я организую проверку всех, кто находится в тюрьме, и если кто-то из них бывал в Южной Африке, то добьюсь его перевода в другое место. Думаю, таких будет не много, риск сведётся к минимуму.
  Всё это время он безжалостно дрессировал меня.
  – Как звали вашего отца?
  – Джозеф Риарден.
  – Занятие?
  – Шахтёр на пенсии.
  – Имя матери?
  – Маргрит.
  – Девичье имя?
  – Ван дер Остхейзен.
  – Где вы родились?
  – Бракпен.
  – Дата?
  – 28 мая 1934 г.
  – Где вы были в июле 1968 г.?
  – Э ... э... в Кейптауне.
  – В каком отеле останавливались?
  – "Артурз сит".
  Макинтош сунул мне под нос свой палец.
  – Неправильно. То было в ноябре того же года. Надо лучше учить.
  – Я выкручусь с этим, если понадобится.
  – Может быть, но надо работать без швов. Никаких трещин, которые надо залеплять.
  И я снова по уши погружался в бумаги, хотя и с некоторой досадой. Господи, разве должен человек помнить каждую минуту своей жизни? Но, в сущности, Макинтош был прав. Чем больше я буду знать о Риардене, тем лучше.
  Наконец, всё было кончено, и Макинтош возвращался в Англию. Он сказал:
  – Местные полицейские несколько встревожены по вашему поводу. Они не понимают, почему выбрали для этой работы вас и зачем я подцепил австралийского иммигранта и заставил его изображать Риардена. Боюсь, вам не придётся вновь вернуться сюда.
  – А они не проболтаются?
  – Нет, не будет никаких разговоров, – заверил меня Макинтош. – Во-первых, о вас знают всего лишь несколько человек из высшего командования и они понятия не имеют, в чём вообще дело. Именно это их и беспокоит. Но они прекрасно понимают, что всё совершенно секретно, на дипломатическом уровне и связано с государственной безопасностью. Что касается среднего и низшего звена полиции, – что ж, они будут удивлены, когда им сообщат, что Риардена посадили в Англии, но это принесёт им только облегчение, и на время они вычеркнут его из своих списков.
  – Если вы правы относительно "Скарперов", то они ведь проведут тщательное расследование здесь, в Южной Африке.
  – Ничего не найдут, – сказал он с уверенностью. – Что ж, вы здорово поработали, Станнард. – Он улыбнулся. – Когда всё будет позади, вы, возможно, получите медаль. Со страховой компанией, которую мы собираемся ограбить, втихую уладят, принесут им извинения, и на вашей репутации не останется никакого пятна.
  – Если дело выгорит, – заметил я. – Если нет, я буду висеть на этом треклятом дереве. – Я посмотрел ему прямо в глаза. – Хотел бы я получить некоторую страховку... Я понимаю, что вы помешаны на секретности, и это правильно. Вы организовали всё так, что только три человека знают об этой операции – вы, я и ещё один. Я хочу знать, кто этот "ещё один" – на случай, если что-то случится с вами. Представляете, в каком положении я окажусь, если вы попадёте под автобус?
  – Это справедливо, – подумав, сказал он. – Это моя секретарша.
  – Ваша секретарша, – механически повторил я.
  – О, миссис Смит очень хорошая секретарша, – сказал он. – Очень деловая. Она сейчас вовсю занимается этой операцией.
  Я кивнул.
  – Ещё кое-что. Я сейчас перебирал в уме всякие возможности. Что будет, если меня извлекут из тюрьмы, а Слэйда нет?
  – Тогда вы, разумеется, выходите на "Скарперов".
  – А если Слэйда извлекут, а меня нет?
  Макинтош пожал плечами.
  – В этом вашей вины не будет. Придётся передать дело обыкновенным властям. Не скажу, что мне нравится такая перспектива.
  – А теперь скажите-ка вот что. Предположим и я, и Слэйд убегаем из тюрьмы. Что дальше?
  – Ага, – сказал он. – Я понимаю, что вы имеете в виду.
  – Надеюсь, что да. Что важнее? Нанести удар по "Скарперам" или затолкать Слэйда обратно в тюрьму?
  Он помолчал с минуту.
  – Слэйд, несомненно, более важен, хотя в идеале мне бы хотелось, чтобы вам удалось решить обе проблемы. Что касается возвращения Слэйда в тюрьму – смотрите сами. Если он вдруг ... умрёт, я плакать по нему не буду. Самое главное, чтобы он не вышел на свободу.
  – Он бросил на меня быстрый взгляд своих голубых глаз. – Мёртвые не говорят.
  Значит, дело обстояло так. Приказано убить Слэйда – на моё усмотрение. Я начал понимать премьер-министра, у которого было особое мнение насчёт Макинтоша. Иметь приближённого палача, действительно, довольно неловко ...
  На следующий день Макинтош уехал в Англию. Я последовал за ним два месяца спустя, получив ещё одно письмо от Люси. Преступление было подготовлено.
  Глава шестая
  1
  Погружённый в свои размышления, я держал в руке стакан и задумчиво смотрел на бренди, но не выпил ни капли. Время выпивок прошло, настало время раздумий. И думать мне надо было очень о многом.
  Всё произошло так, как планировал Макинтош. Преступление, суд, тюрьма, Слэйд – и "Скарперы". Но потом пошло наперекосяк. "Скарперы" оказались чрезвычайно хорошо организованной бандой и не менее внимательной к вопросам секретности, чем любая профессиональная шпионская группа. И вот я находился внутри неё, но был так же далёк от того, чтобы расколоть её, как если бы оставался в Южной Африке.
  И всё из-за этого проклятого шприца в трайлере, которого я не ожидал, как не ожидал и этого заключения. Впрочем, в чём-то я мог их понять. Они работали по принципу: "знай только то, что нужно". А тому, кто совершал побег, знать в подробностях, как это произошло – не нужно. Освободился – и всё тут. Эти ребята оказались профессионалами высокого класса.
  И я потерял Слэйда.
  Это было хуже всего, и Макинтош выпустит мне кишки, если удастся когда-нибудь прошмыгнуть мимо Пончика. Полученные мной указания были, хотя и не прямыми, но ясными: при малейшей опасности того, что Слэйд окажется на свободе, его следовало убить. Я мог перерезать ему горло бритвой, когда он спал, или задушить его электрическим шнуром от лампы. Я не сделал ни того, ни другого.
  Разумеется, если бы я однажды ночью убил Слэйда, то уже утром был бы покойником. Но я медлил вовсе не поэтому. Поразмыслив, я сделал ряд заключений: что мы со Слэйдом будем перемещаться вместе: что у меня сохранялся шанс убежать отсюда, захватив с собою Слэйда; что моя легенда всё ещё надёжна. Ни одно из этих заключений не оправдалось, и ситуация, в которой я пребывал, оказалась скверной.
  Я лежал на кровати, сцепив на затылке руки и недоумевал, как же всё-таки они просекли подмену. Пончик пытался уверить меня, что я не Риарден на основании отпечатков пальцев, извлечённых из его досье на "Джон Форстер Сквер". Это была гнусная ложь, потому что я сам лично под наблюдением Макинтоша подменил отпечатки пальцев Риардена своими. Если Пончик знал, что я не Риарден, то, безусловно, не из-за отпечатков пальцев. Тогда почему он пытался обмануть меня?
  Я напряжённо думал, строя одну гипотезу за другой Допустим, Пончик только подозревает, что я не Риарден и берёт меня на пушку. Но я не поддался и потребовал предъявить мне отпечатки пальцев, которые у него, скорее всего, отсутствовали, а если и были, то вполне соответствовали моим.
  В конечном счёте всё сводилось к дилемме: либо Пончик точно знал, что я не Риарден, либо подозревал это. В обоих случаях проблема состояла в том, чтобы понять, как он дошёл до этого. Где я допустил ошибку?
  Я перебрал в голове все свои действия, начиная с прибытия в Англию, и не обнаружил никаких промахов. Я не совершил ничего такого – ни словом, ни делом, что поставило бы под сомнение мою легенду, и это привело меня к жуткой мысли, что где-то произошла утечка информации.
  Я стал думать о Макинтоше. Вот вам крутой, безжалостный, целеустремлённый негодяй, который продаст на мыло свою бабушку, если этим мылом понадобиться смазать подшипники государственной машины. Я беспокойно замотал головой. Пожалуй, я зашёл в своих рассуждениях слишком далеко – должно быть, от усталости. Хотя в принципе всё это верно. Если Макинтош сочтёт необходимым нарушить секретность в отношении меня, то сделает это без колебаний.
  Я обдумал такую возможность со всех сторон, но отверг её, так как не видел в ней смысла. Значит, оставалось сверхэнергичная Люси Смит, которой Макинтош так доверял. Возникали и другие предположения, связанные с нарушением секретности, – скажем, его кабинет прослушивался какой-нибудь третьей стороной и тому подобное.
  Я прошёл в ванную комнату и подставил лицо под холодную воду. Чёрт с ним, с Макинтошем, и его путанными ходами. Главное сейчас выбраться из этой ловушки.
  Я насухо вытер лицо, вернулся в спальню и, сев за стол, решил прикинуть, какое у меня в распоряжении имеется оружие. Подготовленный человек, должен уметь использовать в качестве оружия то, что имеется у него под рукой. К примеру, три раза в день мне приносили еду и к ней перец. В кармане у меня уже накопилось его достаточно, чтобы временно ослепить человека, если в этом возникнет необходимость и подвернётся удобный случай.
  Поразмыслив, я вынул из гардероба носок и наполовину наполнил его сырой землёй из цветочных горшков, стоявших на подоконнике. Из каждого – понемногу. Я покрутил носок в воздухе и стукнул им себя по ладони. Удар получился приличным. Конечно, мешочек с песком был бы потяжелее, но и этот мог сойти. Есть много способов выбраться из запертой комнаты. Можно выстрелами выбить замок, но для этого нужен пистолет. Можно устроить пожар, но тут есть риск не успеть вовремя, и последствия могут быть чудовищными, – я всегда вспоминал историю Чарльза Лэмба о сожжённом поросёнке. Можно использовать обман в разных вариантах, но вряд ли этих ребят легко обмануть. Я уже пытался выманить у Пончика разрешение на прогулку, но он не поддался на мою уловку. Я стал думать о Пончике и о том, как он приходит ко мне в комнату. Он был очень осторожен. Дверь открывалась, он входил закрывал её за собой, а человек снаружи запирал. Пончик всегда держался лицом ко мне. Я немного поэкспериментировал с ним – попытался очутиться позади него, но он ни разу этого не допустил. У него всегда был при себе пистолет. Когда дело идёт о жизни, обращаешь внимание на малейшие детали, и как бы хорошо ни был скроен костюм, даже едва заметные выпуклости видны.
  В общем, моей задачей было оказаться позади Пончика и стукнуть его наполненным влажным чернозёмом носком. А он должен был поверить в то, что я перед ним, а не позади него. Заставить его поверить можно было разве что гипнозом, но я всё же нашёл способ решить проблему.
  Я отправился в ванную и осмотрел унитаз. Вода в нём спускалась с помощью короткой ручки в бачке. Требовался шнур. Его у меня не было, значит, надо его придумать!
  Выключатель в ванной находился под потолком, и от него свисала крепкая нить. Она дала мне четыре фута. Настольная лампа на тумбочке имела провод с вилкой. Провод с пластиковым покрытием состоял из двух перекрученных жил. Когда я разделил их, мой шнур заметно удлинился. Лампа на туалетном столике добавила ещё, но всё же не хватило длины, так что пришлось изыскивать другие ресурсы. В дело пошёл пояс от халата, который пришлось разъять на несколько полосок. Сплетя их вместе, я получил, наконец, то, что нужно. Теперь у меня было достаточно материала, чтобы соорудить ещё и удавку, хотя для неё лучше подошла бы рояльная струна. Но жаловаться было не кому.
  Я сделал петельку на конце шнура и насадил её на рычаг унитаза; затем провёл шнур за ванной вдоль стены спальни к двери. Сейчас мне очень бы пригодились небольшие шкивные колёсики. За неимением их, я воспользовался скобками, которые прижимали электропровод к плинтусу, в надежде, что они выдержат.
  Но они не выдержали.
  Лёгкое потягивание не дало никакого результата. Более сильный рывок – и одна скоба вылетела из плинтуса ...
  Я вернулся в ванную и ещё раз обследовал систему спуска воды. Рычаг двигался довольно туго, и мне стало ясно, что моим импровизированным шнуром его не повернёшь. Тогда я снял крышку с бачка и осмотрел внутренний механизм – клапанный поплавок и связанное с ним устройство, изобретённое непризнанным гением Томасом Круппером. Опускание рычага вниз поднимало шток с резиновой затычкой. Поскольку для этого требовалось довольно значительное усилие, я решил отъединить шток от рычага и шнур привязать прямо к нему.
  Полчаса спустя я был готов к новой проверке. Я удлинил шнур за счёт полосы, оторванной от простыни. Она была, конечно, очень заметна, но в ванной это не имело значения. Я вышел из ванной, оставив дверь в неё чуть-чуть приоткрытой, и прошёл на свой пост на другом конце шнура. Взяв его в руку, я внутренне помолился и потянул.
  Туалет ответил долгожданным громким клокотаньем. Я выпустил из руки шнур и внимательно осмотрел комнату. Всё должно быть на своих местах и выглядеть, как обычно, чтобы Пончик не мог раскрыть мой замысел. Затем я разодрал уже начатую простыню на полосы – они могли мне пригодиться в дальнейшем, – и аккуратно застелил кровать.
  Кое-что ещё оставалось сделать. Я открыл гардероб и осмотрел его содержимое. Там висели приличный тёмно-серый костюм, спортивная куртка с неподходящими к ней брюками, и стояли коричневые туфли. Я не знал, где нахожусь, и – в какой стране, в городе или в деревне, и заколебался в выборе одежды. Если в городе, то костюм – подходящая одежда. Если же в сельской местности – я буду виден в нём за милю. Менее формальная спортивная одежда показалась мне в любом случае более подходящей. И я выбрал куртку. Кроме того, взял шляпу и плащ.
  Мне доводилось бывать в бегах и раньше и наиболее трудной проблемой в этой ситуации является умывание и вообще соблюдение гигиены. Если на щеках появится борода другого цвета, нежели волосы, я сразу же стану объектов пристального внимания окружающих, – та блондинка предупредила меня, что нужно бриться дважды в день. Недаром полицейские в поисках сбежавших преступников частенько наведываются в общественные туалеты на вокзалах и в отелях.
  Следовательно, нужны бритва, кусок мыла, два полотенца – личное и банное. Всё это удобно расположилось в карманах плаща и не особенно выпирало. Я взял изготовленную мной удавку и свернул её в кольцо. Конечно, любой сколько-нибудь толковый полицейский, увидев это приспособление, сразу поймёт, что оно значит, и отправит меня в тюрьму немедленно. Поэтому на случай возможного обыска я решил затолкать её подальше, под кожаную ленту внутри шляпы.
  Это относилось и к пистолету – если мне удастся им завладеть. Возник ещё один вопрос: насколько оправдано применение оружия, если в этом возникнет необходимость?
  Преклонение перед Джеймсом Бондом породило массу ерунды. Не существует никаких агентов под номерами с двойными нулями, никаких лицензий на убийство. Насколько я знаю, у меня никакого номера не было, если не считать номера на папке с документами как в любой канцелярии. Никто никогда не обращался ко мне как к номеру, кажем, 56 или, там, 0056. И секретные агенты вовсе не убивают направо и налево, когда им захочется. Это не значит, конечно, что они не убивают вообще, но делают это по специальному разрешению и при определённых условиях. Ликвидация посредством убийства вообще считается нежелательной – это грязное и опасное дело, тогда как существует много других гораздо более эффективных способов заставить человека молчать.
  Макинтош не приказывал мне кого-либо убивать, кроме Слэйда, и это, вообще говоря, означало запрет на убийство. Убийства без приказа считаются в нашем деле "случайными", и любой агент, кто допускает такой "случай", теряет доверие у начальства и рассматривается как неумелый и ненадёжный.
  Фактически тут возникает старая, как мир, проблема: чем можно оправдать убийство другого человека? Я разрешил её, применив древнюю цитату: "Убей или тебя убьют!" Это значит, что если надо мной нависнет угроза быть убитым, я буду убивать ради самозащиты, но не раньше. Я убил в своей жизни только одного человека, и потом меня выворачивало наизнанку в течение двух дней.
  Решив этот вопрос, я начал планировать поджог. В шкафу находились полторы бутылки южноафриканского бренди, почти полная бутылка виски, столько же джина и полбутылки Рамбюи. Эксперимент показал, что наиболее горючий материал – бренди и Рамбюи, хотя горели они не так, как мне хотелось бы. Я пожалел, что не пристрастился к рому – существует отличная стоградусная жидкость, которая устроила бы меня сейчас больше всего, хотя Бог его знает, какое действие она оказывает на слизистую оболочку желудка.
  Затем я лёг в постель и заснул сном праведника.
  2
  На следующее утро завтрака не было. Таафе вошёл без тележки и большим пальцем показал мне – на выход. Я пожал плечами и вышел. Кажется, игра подходила к концу.
  Меня провели вниз по лестнице, через холл в зашторенную комнату, где я подписал чек. В холле я прошёл мимо пожилой супружеской пары, которые нервно сидели на краешке своих стульев, словно в приёмной в дантиста. Они без особого выражения на лицах посмотрели на меня, когда я проходил в комнату, где меня ждал мрачный Пончик.
  – У вас была ночь на размышление, – сказал он. – В ваших интересах сейчас рассказать мне хорошую историю, мистер Как-вас-там.
  Я сразу же перешёл в наступление.
  – Где же ваши дактилоскопические таблицы?
  – Мы не храним их здесь, – сказал он лаконично. – В любом случае, они не нужны.
  – Я всё же не понимаю, о чём идёт речь, – сказал я. – Если вы полагаете, что я провёл ночь, придумывая для вашего удовольствия какую-нибудь басню, то вы сумасшедший. Хотя у меня здесь нет особых возможностей разнообразить свои занятия, всё же я не потратил время так бездарно. – Это была совершенная правда.
  Он с негодованием фыркнул.
  – Вы лжец. Вбейте, наконец, себе в башку, что ваша карта бита! Осталось выяснить только одну подробность – настоящее имя. Мы знаем, что вы – не Риарден. Всё, что нам надо знать: кто же вы, чёрт возьми!
  Интересно, зачем ему так нужно было знать, кто я? У меня появилась идея на этот счёт, и она мне совсем не понравилась. Если я не Риарден, то его волновал вопрос, будут ли меня разыскивать. При планировании убийства это серьёзное соображение. Насколько важна моя фигура? Какие у меня контакты? На кого я работаю? Почему? На эти вопросы он и хотел ответа.
  И он был совершенно уверен, что я не Риарден, что слегка встревожило меня. Я глубоко вздохнул.
  – Я – Джозеф Риарден. Как мне сказал Косгроув, перед тем, как вы вынули меня из тюрьмы, меня досконально проверили. Почему такой внезапный поворот, Пончик?
  – Не сметь называть меня Пончиком! – взвился он. – Мне не нужны отпечатки ваших пальцев, чтобы доказать вам, что вы не Риарден. Вы только что доказали это сами. Вы прошли в холле мимо мистера и миссис Риарден из Южной Африки. Это ваши дорогие и любимые родители, сукин сын! Вы не узнали их, а они не узнали вас.
  На это мне нечего было сказать, поэтому я промолчал. Но в животе у меня неприятно засосало.
  Пончик обнажил зубы в злобной ухмылке.
  – Я ведь сказал, что ваша карта бита, вы провалились. Нам известен Макинтош, и не отрицайте, что знаете его. Нам известна ваша хитроумная комбинация, так что лучше для разнообразия сказать, наконец, правду.
  На этот раз я в самом деле был потрясён, причём, так сильно, словно схватился за оголённый электрический провод. Мой провал мог означать много разный вещей, а вот провал Макинтоша значил нечто исключительно серьёзное.
  Я сказал:
  – Ради Бога, отстаньте от меня, кто такой Макинтош?
  – Это просто смешно, – сказал Пончик ядовито. Он взглянул на часы. – Я вижу, что придётся применить более энергичные меры, но, к сожалению, у меня деловая встреча, сейчас нет времени. Я даю вам два часа на то, чтобы вообразить, что я имею в виду под "энергичными мерами". Могу только предупредить – они очень неприятны.
  Несмотря на моё подавленное состояние, я чуть не расхохотался ему прямо в лицо. Он вёл себя словно какой-нибудь отрицательный герой в плохом фильме. Никакой встречи у него, конечно, не было, просто он хотел, чтобы я провёл два часа в думах о вполне представимых пытках и раскололся. И, конечно, вернётся он не через два часа, а через час или, быть может, три. Это должно было усилить неопределённость ситуации. Пончик был любителем, черпавшим свой арсенал средств из телевизионных передач. Я думаю, что внутренне он был слишком мягок, чтобы приступить к пыткам, и надеялся, что я сдамся сам.
  – Хорошо, – сказал я. – Если вы хотите, чтобы я что-нибудь сочинил, я сочиню. Мне как раз понадобится два часа.
  – Нам не нужны ваши сочинения, нам нужна правда.
  – Но вы же её знаете, чёрт побери!
  Он просто пожал плечами и махнул рукой человеку, который снова отвёл меня в мою комнату. Чета Риарденов, – если это были они, – испарилась из холла. Мне пришло в голову, что это просто блеф со стороны Пончика. Но он знал о Макинтоше.
  Оставшись в комнате, я приступил к действиям. Быстро побрившись, я положил бритву и всё остальное в карманы плаща, надел спортивную куртку, взял в руку носок с землёй и расположился за дверью, держа в руке один конец сооружённого мной шнура.
  Ждать пришлось долго, – мне показалось, что прошли часы, но я должен был стоять точно в том месте, потому что в моей ситуации расчёт времени решал всё. Осмотрев спальню, я нашёл её в полном порядке. Дверь в ванную чуть приоткрыта, но от входной двери это не заметно. Шнур, шедший вдоль стены, не виден, во всяком случае с первого взгляда. Мне оставалось только стоять и ждать.
  Хотя мне показалось, что я стоял целую вечность, прошёл всего час, и Пончик появился. Я предсказал правильно. Услышав голоса за дверью, я напряг руку с концом шнура. Как только раздался звук поворачиваемого ключа, я начал тянуть за шнур. Когда дверь открылась, вода с шумом побежала из бачка.
  Пончик вошёл в комнату с опаской, но, услышав шум воды в туалете, почти зримо расслабился, сделал шаг вперёд, закрывая дверь, и замок щёлкнул. Он шагнул дальше в комнату, не оборачиваясь. Он мог бы заметить меня, даже чуть-чуть скосив глаза, но это не пришло ему в голову – ведь я же был в туалете.
  Но я не был в туалете! Я сильно ударил его своим носком, значительное сильнее, чем ударил почтальона у офиса Киддякара. Он раскрыл рот, колени его подкосились, но он устоял на ногах и дёрнул головой, хватая ртом воздух и пытаясь закричать. Я ударил его ещё раз, затем ещё, вышибая сознание из его мозга.
  Когда он стал падать, я подхватил его, чтобы тело не грохнулось на пол с шумом, который можно было услышать снаружи. Мне казалось, что уже мои удары по его голове породили эхо в углах комнаты, и я замер, держа Пончика на руках и ожидая, что может произойти дальше.
  Ничего, к счастью, не произошло, и я с облегчением опустил его на пол. Первым делом я сунул руку ему за пазуху и вытащил ладный плоский пистолет с девятью патронами в магазине, но с пустым патронником. Я был прав. Этот человек не профессионал. Носить с собой оружие с пустым стволом – всё равно, что носить кусок металла. Какой толк в пистолете, если из него нельзя выстрелить мгновенно?
  Я вставил обратно магазин, взвёл затвор и, послав патрон в ствол, поставил пистолет на предохранитель. Всё это время я громко говорил. Мёртвое молчание в комнате сразу же насторожило бы охранника снаружи.
  Я снял с Пончика пиджак и нагрудную кобуру, затем связал ему руки и ноги лентой от простыни и не забыл сунуть в рот кляп. Он с шумом задышал через нос, и я удостоверился, что ударил его не так уж сильно. Не говоря о моральном аспекте проблемы, мне он был нужен живой. У меня было ему применение.
  Я быстро обшарил его карманы. Мне сразу же попался бумажник, из которого, когда я открыл его, торчали кончики банкнот. Это было удачно – деньги мне могли понадобиться. Я не стал копаться в нём дальше, а просто сунул его в свой карман вместе с записной книжкой и продолжал поиски. Я нашёл ещё пригоршню мелочи и пару магазинов к пистолету, что тоже конфисковал. Всё остальное я оставил ему, кроме авторучки и перочинного ножа.
  Затем я приступил ко второй части плана. Сняв с кровати матрас, я бросил его под дверь и вспорол ножом Пончика обшивку. Матрас был набит прекрасной горючей хлопчатобумажной трухой, которую я кучей насыпал тут же, и приготовил бутылку с бренди и Рамбюи.
  Пончик в это время стал обнаруживать признаки жизни. Он зашевелился, закряхтел, из его носа вырвалось довольно громкое хрюканье, которое должно было быть стоном, если бы не кляп во рту. Я зашёл в ванную, наполнил стакан холодной водой и, вернувшись, выплеснул её ему в лицо. Он опять хрюкнул, и глаза его приоткрылись.
  Наверное, для него оказалось шоком увидеть дуло собственного пистолета меньше, чем в футе от своей головы. Я подождал, пока он вполне осознал ситуацию, и сказал обыденным тоном.
  – Если вы думаете, что в стволе ничего нет, то ошибаетесь. Стоит мне нажать на крючок, и ваши мозги вылетят из черепа. – Он дёрнулся, выгнул спину, стараясь отвести свою голову от пистолета. Из заткнутого рта шли приглушённые звуки. – Не волнуйтесь, – посоветовал я ему. – Тогда с вами ничего не случится.
  Я видел, как напряглись мускулы на его руках – он испытывал крепость узла на запястьях. Когда он кончил это занятие, я сказал:
  – Я ухожу отсюда, и вы мне в этом поможете. Вы можете это сделать добровольно или против воли. Решайте сами. Я только предупреждаю вас, что одно ваше неверное движение будет означать для вас смерть. Вы будете передо мной и, если начнётся перестрелка, вы первым схватите пулю.
  Я не стал дожидаться его реакции – в конце концов, она не имела значения. – Я взял плащ, шляпу, надел их, проверил карманы – всё ли я захватил. Затем я щедро полил алкоголем матрас и его набивку, так что в комнате запахло, как в пивной.
  Вернувшись к Пончику, я обрезал путы на его ногах.
  – Вставайте. Только не торопитесь.
  Он, с трудом, пошатываясь, встал. В глазах его не было никакого выражения. Он просто стоял и тупо смотрел на меня. Я сделал жест рукой, державшей пистолет.
  – Идите к двери и остановитесь в ярде от неё. Только не колотите по ней ногой. Это кончится фатально для вас.
  Он послушно зашаркал вперёд, а я взял его пиджак и накинул ему на плечи. Если не считать кляпа во рту и болтающихся пустых рукавов, в целом его фигура выглядела нормально – настолько нормально, что я мог получить преимущество в долю секунды, когда дверь откроется.
  Я зажёг спичку, бросил её на кучу хлопчатобумажных обрезков, и голубой огонёк побежал по её поверхности. Пламя было небольшим, но это всё, на что я мог рассчитывать в данных обстоятельствах. Я следил за ним до тех пор, пока оно не разгорелось побольше и нажал кнопку звонка, – сигнал, что Пончик готов покинуть комнату.
  Когда щёлкнул замок, я был прямо за спиной Пончика, упирая в него ствол пистолета, чтобы он хорошо понял своё положение. Дверь открылась, и я, толкнув его вперёд ладонью, завопил:
  – Пожар!
  Я последовал за вывалившимся в коридор Пончиком и через его плечо увидел испуганное лицо замершего от неожиданности охранника. В руке он держал какое-то оружие, но даже не поднял его, глядя широко открытыми глазами на летевшего на него Пончика и отблески пламени в комнате.
  Ток воздуха ворвался в комнату через открытую дверь, и огонь начал разгораться всерьёз. По-моему, охранник даже не заметил меня.
  Я с силой толкнул Пончика ещё раз, и он тяжело столкнулся с охранником. Они вместе рухнули вниз. Раздался выстрел, и кто-то вскрикнул. Скорее всего, охранник, так как у Пончика рот был заткнут.
  Я перепрыгнул через извивающиеся тела и помчался по коридору, держа наготове пистолет со снятым предохранителем. В конце коридора была лестничная клетка. Я выскочил на неё и побежал вверх. Такое решение я принял ещё накануне вечером. Любопытная вещь: люди, которые совершают побег из какого-нибудь дома, обычно стремятся сразу же попасть на первый этаж – почему их сразу же и хватают. Наверное, тут срабатывает инстинкт подавить.
  Верхний этаж выглядел поскромнее, – видимо он предназначался для прислуги. Это означало, что мне надо остерегаться встречи с Таафе, если он действительно был прислугой, в чём, впрочем, я сомневался. Я двигался быстро и тихо, прислушиваясь ко всё возраставшему шуму внизу. Оставаться в коридоре становилось опасным, и я нырнул в ближайшую комнату, держа перед собой пистолет.
  В ней никого, слава Богу, не было, и я скрылся в ней очень вовремя, потому что тут же кто-то с тяжёлым топотом пробежал по коридору. Я задвинул щеколду и подошёл к окну. Окно выходило на другую сторону дома, и я в первый раз увидел окружающую местность, очень приятную на вид – холмистые поля, перелески и сине-зеленоватые горы на горизонте. Примерно в полумиле по дороге катился автомобиль. Там была свобода.
  Больше, чем полтора года я не видел ничего, кроме каменных стен, и взор мой не проникал дальше, чем на несколько ярдов. Вид этого пейзажа вызвал неожиданный комок в моём горле, и сердце учащённо забилось. И не имело значения то, что небо было покрыто тяжёлыми тучами, и налетевший порыв ветра бросил в окно пригоршню дождевых капель. Только бы выбраться на свободу – там меня уж никто не остановит!
  Я возвратился к двери и прислушался. Внизу по-прежнему стоял шум, и, как мне показалось, огонь разгорался и, видимо, уже вышел из-под контроля. Я отодвинул щеколду и чуть-чуть приоткрыл дверь. До меня донёсся голос Пончика:
  – К чёрту огонь, мне нужен Риарден! Таафе, спускайся вниз к входной двери, Диллон, стань у задней. Остальные – обыскать дом.
  Чей-то низкий голос произнёс:
  – Наверху его нет. Я только что там был.
  – Ладно, – нетерпеливо сказал Пончик, – значит, остаётся первый этаж. Пошевеливайтесь!
  Кто-то ещё сказал:
  – Пресвятая Богородица! Посмотрите, так ведь весь дом сгорит!
  – Пусть сгорит. Всё равно, если Риарден уйдёт, нам тут делать нечего.
  Я вышел в коридор и быстро пошёл в противоположную от лестничной клетки сторону. Повернув за угол, я выскочил на заднюю лестницу и стал спускаться вниз, рассчитывая, что к ней ещё не успеет никто добраться. Но очутившись на первом этаже, увидел, что задняя дверь широко открыта и перед ней стоит человек – вероятно, Диллон.
  К счастью, он смотрел не в мою сторону, а вдоль широкого коридора, ведущего к парадной двери дома. Мне удалось проскользнуть незамеченным в боковой коридорчик, где я остановился и перевёл дух. Разумеется, я справился бы с Диллоном, но тогда на шум сюда сбежалось бы вся их команда.
  Первая дверь, которую я открыл, вела в какую-то каморку без окон и я перешёл в следующую комнату. Это была продуктовая кладовая, и в ней – небольшое подъёмное окно. Я закрыл дверь и занялся окном, не открывавшимся, видимо, в течение многих лет. Пришлось применить силу, и рама медленно, со скрипом полезла вверх. Я остановился и прислушался к звукам в доме. Сверху доносились тяжёлые шаги, но Диллон вёл себя тихо.
  Я опять атаковал окно, и мне удалось поднять раму настолько, чтобы пролезть в образовавшуюся щель. Я просунул в неё голову и, протиснувшись, вывалился наружу в заросли крапивы. К счастью, рядом оказалась большая бочка для сбора дождевой воды, не позволявшая видеть меня со стороны заднего входа. Потирая обожжённые крапивой руки, я осмотрелся и с некоторой досадой увидел, что территория вокруг дома, обнесена высокой каменной стеной. Единственные находившиеся в поле моего зрения ворота располагались как раз напротив двери, у которой стоял Диллон.
  Струйка воды пробежала у меня по спине. Дождь усиливался, что было мне на руку. Если бы мне удалось выбраться на открытую местность, мои шансы уйти увеличились бы из-за плохой видимости. Но она была не настолько плоха, чтобы Диллон не заметил меня, подбирающегося к воротам.
  Дождевая бочка плохо выполняла своё предназначение – она была старая и разбитая. Мне легко удалось вынуть из неё одну клёпку, и я постоял немного, задумчиво примеривая её к руке. Никто, и менее всех Диллон, не будет ожидать от меня движения в дом, а не из него, а одно из искусств ведения войны, как известно – атака в неожиданном направлении. Я взял клёпку обеими руками, подкрался к двери и решительно вошёл в неё.
  Диллон услышал меня и заметил тень в дверном проёме, но не поторопился повернуть голову, полагая, что это кто-то из своих.
  – Нашли его? – спросил он и только тогда увидел, кто стоит перед ним. Но времени предпринять что-нибудь у него уже не было. Я с силой опустил клёпку ему на голову. Его череп оказался крепче, чем подгнившая деревяшка, разлетевшаяся на две части, но всё же она помогла мне вывести его из строя.
  Он не успел даже упасть, а я уже бежал к воротам, отбросив уже не нужный мне кусок клёпки. Ворота оказались не запертыми, и в течение нескольких секунд я был снаружи и зашагал по сырой просёлочной дороге. Но дорога была слишком открытой, и я, свернув влево, прижался к изгороди, отделявшей дорогу от поля. Дойдя до низенькой калитки, я перепрыгнул через неё и скрылся в кустах.
  Я стоял под проливным дождём и смотрел на поле, пытаясь соотнести пейзаж с тем, что видел из окна верхнего этажа дома. Было ясно, что если пересечь поле и лесополосу, то за ней шоссе. И я быстро зашагал в этом направлении, не оглядываясь назад.
  Только оказавшись под прикрытием деревьев, я остановился и осмотрелся: признаков погони не заметно, а над домом, оставшимся позади, как мне показалось, уже вился дымок.
  Я пересёк лесополосу и вышел на дорогу. Но тут до моего слуха донеслись стук копыт, знакомое мне мелодичное позвякивание и приятный свист. По дороге двигалась тележка, запряжённая осликом. На козлах сидел человек, насвистывавший какую-то песенку. Позади него стояли два большие фляги, вероятно, с молоком, бившиеся друг о друга.
  Я подождал, пока тележка проедет, стараясь понять, в какой стране нахожусь. Повозка с ослом вроде бы предполагала Испанию, но в Испании никогда не бывает таких дождей. Так же трудно было определить, какое здесь движение – право– или левостороннее. Повозка двигалась прямо по середине дороги.
  Когда она удалилась, я вышел на дорогу и посмотрел в другую сторону. Оттуда приближался автобус, а неподалёку стоял человек, явно ожидавший его. Автобус шёл по левой стороне, и это означало, что я ещё в Англии. Уверился в этом и когда присоединился к стоявшему человеку. Он повернул ко мне своё обветренное крестьянское лицо и сказал:
  – Прекрасное, доброе утро.
  Я кивнул, и с полей моей шляпы хлынула струйка воды.
  Но моя уверенность тут же поколебалась, когда увидел на остановке транспорт на двух языках. Одна – по-английски, а другая – на непонятном языке и даже не латиницей, а какими-то причудливыми буквами, которых прежде не видел, хотя они и показались мне слегка знакомыми.
  Автобус приближался медленно. С моего места была видна крыша и верхний этаж оставленного мною дома. Над ним уже стоял столб чёрного дыма. Я перевёл глаза на автобус, мысленно подстёгивая проклятую машину и чувствуя себя страшно уязвимым...
  Сунув руку в карман, я выудил оттуда мелочь, конфискованную у Пончика. Первая попавшаяся монета, видимо, была пенни, но, безусловно, не английским. На одной её стороне красовалась курица с цыплятами, а внизу одно лишь слово, состоящее из тех же странных букв, которых прочесть я не мог. Я повернул монету и чуть не выронил её от удивления из рук. Это была решка, и на ней стояло: Эйре 1964.
  Мой Бог, я был в Ирландии!
  Глава седьмая
  1
  Автобус подошёл и мне стало легче. Однако, под впечатлением от моего открытия я забыл взглянуть на маршрут. Такие глупые промахи могут иногда стоить жизни, и я сел на свободное место, проклиная себя. Большинство банкнот в пончиковом бумажнике – английские пятёрки, но и несколько ирландских бумажек. Я вынул одну из них, не будучи уверенным, имеют ли здесь хождение английские деньги.
  Подошёл кондуктор, и, протягивая ему банкноту, я небрежно сказал:
  – До конца.
  – Хорошо, – ответил он. – Это будет два и два пенса. Он дал мне билет и отсыпал мелочью сдачу. Я держал её зажатой в кулаке, пока он не отошёл, затем принялся рассматривать. Половина была английских монет, значит всё, что находилось в бумажнике Пончика, я мог использовать.
  Итак, еду "до конца", понятия не имея о том, куда именно! Это было чертовски смешно! Проплывающие за окнами автобуса пейзажи не говорили мне ничего. Ирландия! Что я знал о ней? Практически ничего. Страничка в атласе, которую я даже не потрудился изучить! Ирландцы представлялись мне комическими персонажами, всегда готовыми к драке. Смутно припоминалась какая-то революция и гражданская война, хотя читал о последних событиях в Северной Ирландии.
  Автобус остановился, чтобы принять новых пассажиров, и в это время навстречу нам промчалась, гремя колоколами, пожарная машина. Все вытянули шеи, смотря ей вслед, а я улыбнулся. Во время моего побега кто-то выстрелил из пистолета, и кто-то взвыл, так что в доме теперь находился человек с огнестрельной раной – обстоятельство, для объяснения которого Пончику придётся потрудиться.
  Автобус снова двинулся, чёрт его знает куда. Мы миновали местечко под названием Крэтлоу, что звучало не очень по-ирландски, зато указатель на Бунратти был совершенно уместен. Большой самолёт появился над нами и, описывая дугу, явно шёл на снижение. В моём уме вдруг неизвестно откуда всплыло название – "Аэропорт Шеннон". Это был международный аэропорт в Ирландии, но где он находился, я не имел представления.
  Я тут же мысленно пополнил список необходимых мне предметов ещё одним – картой.
  Мы продолжали ехать. Дождь прекратился, выглянуло солнце, и на небе появилась радуга. По сторонам стало больше домов, мелькнуло поле для скачек и вдруг – магическое слово Лимерик. Так вот где я был! Впрочем, сейчас для меня это не имело никакого значения, и единственный из лимерикцев, который остался в моей памяти, – некая девица из Хартума, мне ничем помочь не мог. Но Лимерик оказался довольно большим городом, где легко можно затеряться.
  Я сошёл с автобуса, не доехав до центра, и кондуктор удивлённо посмотрел на меня, хотя, может быть, мне это и показалось. Я покинул автобус тотчас же, когда увидел из окна большой книжный магазин, в котором мог получить то, в чём сейчас нуждался больше всего – информацию. Я прошёл от остановки назад ярдов сто, и очутился у магазина. Там, медленно прохаживаясь от прилавка к прилавку, увидел, наконец, то, что нужно.
  Там было много всего – путеводителей разных размеров, карт, начиная от одиночных, кончая толстыми атласами. Я оставил без внимания чисто туристские издания, наполненные сведениями об исторических и культурных достопримечательностях, и выбрал набитый информацией справочник. Кроме того, купил карманную карту автомобильных маршрутов, блокнот, несколько конвертов и газету, отдав за это одну из пончиковых пятёрок. Забрав всю эту добычу с собой, зашёл в соседнюю чайную и устроился за столиком, заказав себе чай и чёрствую булочку.
  Карта сообщила, что Лимерик располагался в устье Шеннона и, как я и подозревал, недалеко от аэропорта. Дом, в котором меня держали, находился к северу от Лимерика, где-то между Сиксмайлбриджем и Крэтлоу, в очень удобном для Пончика и его команды месте – всего в пятнадцати минутах езды от аэропорта.
  Я налил себе ещё одну чашу тепловатого чая и раскрыл газету, из которой понял, что Слэйд и Риарден всё ещё пользуются большим вниманием со стороны прессы. О них шла речь даже на первой странице. Кроме того, сообщалось о прибытии в Дублин инспектора Бранскилла, что являлось событием для местной публики. Была помещённая его фотография, на которой он спускался по трапу самолёта, и когда его спросили с чем связан его видит, он процедил сквозь зубы: "Никаких комментариев". Инспектор Форбс, только что возвратившийся в Лондон из Брюсселя ответил кратко: "Ничего обнадёживающего ".
  Конечно, Слэйду по-прежнему уделялось в газете больше внимания, чем мне, но благодаря активности Бранскилла и Форбса, Риардена тоже не забывали. Эти двое мотались туда-сюда, так как именно они знали меня в лицо; им ещё много предстояло поездить, так как сообщалось, что меня видели на острове Мэн, в Джерси, Котэ д'Азуре, Остенде, Манчестере, Вулверхэмптоне, на Риджент-стрит и в Бергене. Интересно, был ли инспектор Джервис занят столь же сильно?
  В чайной никого не было, и я вынул бумажник, чтобы спокойно рассмотреть его содержимое. Сначала пересчитал деньги. В бумажнике оказалось всего семьдесят восемь фунтов, в основном английскими пятифунтовыми банкнотами, что было очень удачно. Нашёл я и водительское удостоверение, что было ещё более удачно. Выписанное на имя Ричарда Аллена Джонса, оно отдавало фальшивкой, хотя имя, самое банальное – Джонсов кругом хоть пруд пруди.
  Ещё обнаружилось письмо, написанное на непонятном мне языке. Я попробовал слова "на вкус", и мне показалось, что в них есть лёгкий славянский оттенок, но тут можно было ошибиться – мне больше знакомы восточные языки. Я поразмышлял некоторое время, потом аккуратно положил письмо обратно, ничего из него не почерпнув для себя.
  Записная книжка представляла большой интерес, так как содержала несколько адресов – некоторые ирландские, некоторые – английские, другие во Франции, Италии, Испании. Я испытал потрясение, наткнувшись на адрес Англо-шотландского фонда, Лимитед. Крыша Макинтоша была взорвана начисто.
  В книжке значились два ирландских адреса – один в местечке Клонгласе в Коннемаре, другой – в Белфасте. Оба далеко от Лимерика, а Белфаст к тому же за границей, в Северной Ирландии. Материала для работы было немного, но больше я ничего не имел.
  Заплатив за чай, я попросил дать мне побольше мелочи. Затем отправился на поиски телефонной будки. Это оказалось нелегко, пока я не обнаружил, что ирландцы окрашивают их в зелёный цвет. В первую попавшуюся будку я не зашёл, но запомнил её номер. Из второй я позвонил в Лондон, в Англо-шотладский фонд. Прошло несколько минут, прежде, чем я услышал голос миссис Смит:
  – Англо-шотландский фонд, Лимитед.
  Её голос был тёплым и дружеским, но, может, мне почудилось – я не разговаривал с женщинами в течение полутора лет, если не считать той, что сделала мне укол.
  Я сказал:
  – Ваш телефон могут прослушивать. Думаю, так оно и есть. Найдите надёжный аппарат и позвоните по этому номеру как можно скорее. – Я назвал номер и повесил трубку прежде, чем она могла ответить.
  Возможно, это была чрезмерная предосторожность с моей стороны, но то, что ещё существую, доказывает, что придерживаться таких методов – самое лучшее. Кроме того, если позвонит она, мне не придётся одну за другой кидать в аппарат монеты. Я вернулся к первой телефонной будке и обнаружил, что она занята, и принялся делать гримасы стоявшей там женщине, пока она не ушла. Затем вошёл в будку и, ожидая звонка, сделал вид, что ищу что-то в телефонном справочнике.
  Если учесть все обстоятельства, то надо сказать, что она действовала оперативно. Звонок раздался через десять минут.
  Я взял трубку и сказал:
  – Станнард.
  – Что вы делаете в Лимерике? – Её голос звучал теперь не так, как в первый раз.
  – А что вы думаете, я тут делаю? – проворчал я. – Я хочу поговорить с Макинтошем.
  – Его нет.
  – Сделайте так, чтоб он был, – отрезал я.
  Последовала пауза.
  – Он в больнице, – сказала она. – Попал под машину...
  – О! Это серьёзно?
  – Доктора считают, что он не вытянет, – ответила она бесцветным голосом.
  Я почувствовал зияющую холодную пустоту в животе.
  – Господи! Как скверно! Когда это произошло?
  – Позавчера. На него наехали и скрылись.
  Калейдоскопические осколки стали собираться в определённый узор. Примерно тогда Пончик уверился, что я не Риарден. И у него имелся адрес Макинтоша.
  – Это не несчастный случай, – сказал я. – Это – провал.
  – Нет! Невозможно!
  – А что в этом невозможного?
  – Только мы трое знали обо всём.
  – Это не так, – возразил я. – Я только что пришпилил одного из "Скарперов", и в его записной книжке оказался адрес вашей конторы. Поэтому я и решил, что телефон прослушивается. – Я глубоко вздохнул. – Будьте осторожны, миссис Смит.
  Кроме естественного беспокойства за другого человека, у меня были и другие веские основания говорить так. Если Макинтош умрёт, а "Скарперам" удастся убрать и миссис Смит, то мой путь лежал прямиком к тому эвкалипту, где мне предстояло висеть. Самое лучшее, что могло случиться, это моё возвращение в тюрьму, чтобы досиживать свой срок.
  И не просто досиживать: мне предъявят обвинение в нападении на тюремного офицера. Я двинул его ногой по лицу и способствовал перелому ноги, и за это мне накинут ещё годиков пять...
  Если исчезнут и Макинтош, и миссис Смит, у меня не будет никакой возможности что-либо доказать. Система сверхсекретности Макинтоша взорвалась прямо мне в лицо. Я опустил трубку, в которой слышались какие-то звуки. Потом снова приложил её к уху.
  – Что, что?
  – Как они могли разузнать адрес?
  – Сейчас это не имеет значения. Операция обернулась для нас погано и всё, что мы можем сделать, – попытаться уменьшить потери.
  – Что случилось со Слайдом? – спросила она.
  – Он ушёл, – сказал я устало. – Бог его знает, где он сейчас. Вероятно, спрятан где-нибудь на русском судне, направляющемся в Ленинград. Это провал, миссис Смит.
  – Подождите минутку, – сказала она и замолкла на целых пять минут. У моей будки уже давно стоял человек, нетерпеливо переступавший с ноги на ногу и сердито смотревший на меня. Я окатил его ледяным взором и повернулся к нему спиной.
  Наконец голос миссис Смит опять зазвучал в трубке.
  – Я могу быть в аэропорту Шеннон через три часа. Вам что-нибудь нужно?
  – Господи, конечно, – сказал я. – Мне нужны деньги. Очень много. И новый паспорт.
  – Почему бы вам не получить свой старый паспорт? – сказала она. – Ваш чемодан с одеждой и документами у меня. Я захвачу его с собой.
  – Держитесь подальше от своего офиса, – предупредил я её. – И посмотрите, нет ли за вами хвоста. Вы знаете, как избавиться от преследования?
  – Я не девочка, – холодно отбрила она. – Встречайте меня в аэропорту через три часа.
  – Не пойдёт. Аэропорты – не место для человека в бегах. Там всегда полно людей моей профессии. Не забывайте, что я скрываюсь от полиции, и инспектор Бранскилл только что прибыл в Ирландию. – Я повернул голову и увидел, что у будки уже образовалась очередь. – Берите такси и подъезжайте к отелю "Сент-Джордж". Я встречу вас. Может быть, у меня будет машина.
  – Хорошо. И я привезу деньги. Сколько вам нужно?
  – Сколько есть, столько и берите. Вы, действительно, сможете быть здесь через три часа?
  – Если вы меня не задержите своей болтовнёй, – сказала она едко и повесила трубку.
  Я открыл дверь будки и вышел. Мужчина, стоявший первым в очереди, спросил саркастически:
  – Интересно, куда это вы так долго звонили? Небось, в Австралию?
  – Нет, в Пекин, – бросил я ему и зашагал по улице.
  2
  Взять машину оказалось не трудно, – британские права были солидным документом. Наёмные автомобили обычно не быстроходны, но мне удалось раздобыть "Кортинг-1500", который всё же мог бы помочь мне уйти от неприятностей, или влезть в них, – как уж там получится, – достаточно быстро.
  Я подъехал к отелю "Сент-Джордж" загодя и поставил машину ярдах в ста на другой стороне улицы.
  Я хорошо видел, как к отелю подъезжали такси, но ни одно из них не привезло миссис Смит. Наконец, она приехала, опоздав всего на пятнадцать минут. Когда такси отъехало, она осталась на тротуаре с двумя небольшими чемоданами, стоявшими рядом с ней. Подбежал носильщик из отеля и предложил свои услуги, но она помотала головой, и он разочарованно удалился. Я дал ей побыть в таком неопределённом состоянии некоторое время, так как мне хотелось знать, не проявит ли кто-нибудь к ней необычный интерес.
  Через десять минут я пришёл к выводу, что если я не увезу её отсюда, то это сделает кто-нибудь другой, так как она выглядела чертовски привлекательно в своих брюках в обтяжку, открытой рубашке и коротком жакетике. Я вырулил на улицу и подкатил ко входу в отель.
  – Вас подвезти, мадам?
  Она, наклонившись, заглянула внутрь машины, и её зелёные глаза горели гневом.
  – Где вы были? – спросила она раздражённо. – Я стою тут, как дура, уже отшила трёх приставал.
  – Это же ирландцы, – сказал я. – Они не могут пройти мимо хорошенькой девушки. Садитесь. Я положу чемоданы в багажник.
  Три минуты спустя мы уже ехали из Лимерика по дороге в Крэтлоу. Я сказал:
  – А вы быстро долетели. Наверное, удалось попасть на удачный рейс.
  Она смотрела перед собой через ветровое стекло.
  – Я прилетела на собственном самолёте.
  – Ну и ну! – воскликнул я. – Бесстрашная авиаторша. Что ж, это может оказаться полезным.
  – Мне не понравилось кое-что из того, что вы сказали по телефону.
  – Что именно?
  – Вы говорили об уменьшении потерь. Мне это совсем не понравилось.
  – И мне это не нравится, – сказал я. – Но у меня есть крупицы кое-какой информации, хотя особых надежд нет.
  – Почему вы упустили Слэйда?
  – Я не упускал его. Его от меня просто забрали.
  – Вы могли бы хоть что-нибудь сделать.
  Я посмотрел на неё искоса.
  – Вы хотели бы, чтобы я перерезал ему горло, когда он спал?
  Она бросила на меня встревоженный взгляд.
  – Я ... – и, не договорив, замолчала. Я сказал:
  – Легко критиковать со стороны. Эти "Скарперы" – потрясающе организованы, лучше, чем мы представляли. Слэйд полагал, что за ними могут стоять русские. Во всяком случае, русское финансирование, возможно, русская подготовка.
  Одно совершенно ясно: это не банда обыкновенных преступников.
  – Об этом поподробнее. Но сначала скажите, куда мы направляемся.
  – Я хочу взглянуть на дом, где мы были заключены. Может, удастся раздобыть какую-нибудь информацию, хотя это сомнительно. Я слышал, как их босс кричал о необходимости покинуть этот дом.
  Ирландские дороги хороши тем, что на них мало транспорта, и мы могли ехать с вполне приличной скоростью. Я не успел рассказать миссис Смит и половины моих злоключений, как впереди показалась первая пожарная машина.
  – Это здесь, – сказал я и остановил машину на обочине на приличном расстоянии от места действия.
  Там царил хаос. Миссис Смит бросила взгляд на дымящуюся коробку дома и сказала:
  – Не вижу, что хозяин оставил дом. Зачем он его сжёг?
  – Это не он, а я, – сообщил я без ложной скромности. – И высунув голову из окна, окликнул проезжавшего мимо велосипедиста. Он как раз ехал оттуда. – Что там произошло?
  Велосипедист, скрюченный старик, пересёк дорогу и остановился рядом с машиной.
  – Там кто-то сложил костерок, – сказал он, ощеривая в улыбке беззубый рот. – Напоминает смутное время...
  – Есть жертвы?
  – Да, есть. Там нашли джентльмена, бедняга сгорел дотла.
  – Ужасно! – сказал я.
  Старик наклонился и уставился на меня.
  – Может, ваш дружок?
  – Нет, что вы, я просто проезжал и увидел пожарные машины.
  – Понятно, – сказал он. – Но там есть какая-то тайна. В доме были другие люди и все они сбежали. Гарда хочет знать почему.
  – Гарда?
  – Ну да, эти люди в голубом, знаете? В Англии их называют полицией. – И он махнул рукой вдоль дороги.
  Впереди, ярдах в ста, действительно стоял полицейский автомобиль. Я глянул на миссис Смит.
  – Может поедем, дорогой? – сказала она. – У нас мало времени. Нам надо поспеть в Роскоммон к вечеру.
  – Роскоммон, говорите? – вмешался старик. – Да вы не туда едете. Это по другой дороге.
  – Но нам надо сначала заехать в Эннис, – сказал я.
  – А, ну тогда прямо по дороге. – Он снял руку с машины. – Удачи вам в Ирландии, вам и вашей прекрасной леди.
  Я улыбнулся ему, выжал сцепление, и мы медленно проехали мимо полицейской машины. Посмотрев в зеркало назад и убедившись, что у неё нет намерения следовать за нами, я сказал:
  – Если этот труп подвергнут тщательному исследованию, то скорее всего в нём обнаружат пулю.
  – Вы что, убили его? – спросила миссис Смит голосом столь же холодным и спокойным, как если бы спрашивала, хорошо ли я спал сегодня.
  – Не я. Это был своего рода несчастный случай. Он напоролся на пулю в стычке. – Я опять посмотрел в зеркальце. – А знаете, он был прав.
  – Кто?
  – Этот старик. Вы действительно прекрасны. – Не дав ей времени отреагировать, я тут же спросил: – Как Макинтош?
  – Я звонила в больницу перед вылетом. Без изменений. – Она повернулась ко мне. – Вы считаете, это не случайность?
  – Как это произошло?
  – Поздно ночью он переходил улицу в Сити. Какой-то прохожий нашёл его там у тротуара. Тот, кто сбил его, даже не остановился.
  – Человек по имени Джонс примерно в это же время узнал, что я не Риарден. Так что это не был несчастный случай.
  – Но как они об этом узнали?
  – Я им не говорил, значит, это сделал кто-то из вас – или вы или Макинтош.
  – Не я, – быстро сказала она. – И зачем это было делать ему? – Я пожал плечами. Она помолчала, затем медленно сказала: – Он всегда хорошо разбирался в людях, но... – она запнулась.
  – Что "но"?
  – Но на том счёте в швейцарском банке было 40000 фунтов, а вы знали его номер.
  Я посмотрел на неё. Она сидела, выпрямившись, глядя перед собой, щека покрылась красными пятнами.
  – Ну вот, всё, что нужно доказать, – сказал я. – Значит, вы считаете, что я продался "Скарперам", да?
  – У вас есть другие объяснения?
  – Не много, – согласился я. – Кстати, о деньгах. Сколько вы привезли?
  – Вы, я вижу, воспринимаете всё чертовски спокойно, – сказала она не без сарказма.
  Я вздохнул, подвёл машину к обочине и затормозил. Сунув руку под куртку, я вынул из кобуры пистолет, взятый мной у Джонса, и протянул ей на открытой ладони.
  – Если вы считаете, что я продался, то можно всё решить очень быстро. Возьмите его и накажите меня.
  Лицо её побелело, затем снова вспыхнуло, она опустила ресницы, избегая моего взгляда.
  – Прошу прощения, – тихо сказала она. – Мне не следовало так говорить...
  – Но вы всё же так сказали. И можете продолжать так думать. Нас только двое, и если мы не будем доверять друг другу, то никуда не придём. Теперь скажите, вы абсолютно уверены, что с вашей стороны не просочился даже намёк на операцию?
  – Абсолютно.
  Я сунул пистолет в кобуру.
  – Значит, остаётся Макинтош.
  – Не могу в это поверить.
  – С кем он виделся перед этим так называемым несчастным случаем?
  Она подумала.
  – Он встречался с премьер-министром и лидером оппозиции. Оба они были обеспокоены отсутствием информации о Слэйде. Предстоят выборы, и премьер счёл необходимым поставить лидера оппозиции в известность о том, как идут дела.
  – Или не идут, – заметил я. – Что ж, это понятно. Дело не партийное. А ещё?
  – С лордом Таггартом и Чарльзом Уилером. Уилер – член парламента.
  – О Таггарте я знаю. Он одно время был начальником Слэйда. А о чём был разговор с Уилером? Кстати, мне попадалось где-то это имя.
  – Не знаю, – сказала она.
  – Если Макинтош собирался сообщить кому-нибудь об операции, он поставил бы об этом в известность вас?
  – Насколько я знаю, он ничего не скрывал от меня. – Она сделала паузу. – Но он мог и не успеть.
  Я поразмыслил над этим, но ни к чему не пришёл.
  – Чёрт меня побери, если я буду продолжать называть вас миссис Смит, так же как не собираюсь называть вас Люси. Как в самом деле вас зовут?
  – Ладно, – согласилась она. – Можете называть меня Элисон.
  – Ну и что нам теперь делать, Элисон?
  – Проверим те ирландские адреса, которые вы обнаружили в записной книжке Джонса. Сначала в Клонглассе, затем, если потребуется, в Белфасте.
  – Это не так легко. Что касается Клонгласса, то там и адреса-то не было. Просто запись: "Послать Таафе в дом в Клонглассе".
  – Всё равно попробуем, – сказала она. – Это недалеко.
  3
  Мы сняли номера в отеле в Гальвее, но, не занимая их, сразу двинулись в Клонгласс, расположенный на побережье милях в двадцати пяти к западу. Судя по карте, по дороге отелей не было, и мы решили не рисковать.
  Клонгласс оказался небольшим селением на берегу заливчика, составлявшего часть морской губы: домишки с соломенными крышами, укреплёнными канатами на случай сильных западных ветров, у каждой двери – штабель торфяных брикетов для топки печей. Картина малообещающая.
  Я остановил машину.
  – Что дальше? Понятия не имею, с чего можно начать в таком месте.
  – А я знаю, – улыбнувшись, сказала Элисон и вылезла из машины. По дороге медленно шла старая женщина с лицом, словно печёное яблоко, одетая во всё чёрное. Элисон окликнула её, и чёрт меня возьми, если она не начала с ней болтать на непонятном языке.
  Поговорив с ней довольно долго, Бог его знает о чём, – мне показалось, что они успели обсудить всё, начиная от цены на картошку на местном рынке, кончая войной во Вьетнаме, – Элисон вернулась к машине, а старуха продолжила свой путь.
  – Я не знал, что вы говорите по-ирландски, – сказал я.
  – Да, говорю, – небрежно бросила она. – Пошли.
  – Куда?
  – Туда, где собираются все сплетни. В местную лавку.
  Мне доводилось бывать в такого рода магазинчиках на городских окраинах в Австралии и в отдалённых селениях южно-африканских степей. Обычно там в небольших количествах имеется всё, что угодно, в расчёте на повседневные нужды местного населения. В этой лавке была дополнительная прелесть – бар.
  Элисон вновь приступила к переговорам, и её слова проплывали мимо моих ушей, не проникая в них. Через некоторое время она обратилась ко мне:
  – Вы любите виски?
  – Разумеется.
  Бармен разлил виски по стаканам (стакан в Ирландии – десятая часть бутылки), и Элисон сказала, делая лёгкий кивок в его сторону:
  – Один из них – для него. Его зовут Син О'Донован. Поговорите с ним. А я присоединюсь к женщинам вон в том углу. У мужчин беседа лучше идёт за выпивкой.
  – Поговорите! Это, конечно, не трудно, но что я буду делать, когда он будет мне отвечать?
  – Он знает английский, – сказала она и отошла.
  – Да, – подтвердил О'Донован, ставя стакан на стойку. – Я был в английской армии во время войны. А вы здесь на отдыхе?
  – Да, – сказал я. – Смотрим по сторонам. Путешествуем. У вас чудесная страна, мистер О'Донован.
  Он осклабился.
  – Вы, англичане, питаете к ней слабость, – сказал он саркастически и, подняв стакан, добавил что-то по-ирландски. Слов я, конечно, не понял, но жест был красноречивым, и я произнёс свою часть тоста по-английски.
  Мы поговорили о том, о сём, потом я приступил к делу.
  – Есть у меня один приятель. Судя по всему, он сейчас в Ирландии, но я никак не могу пересечься с ним. Вы случайно с ним здесь не сталкивались? Его зовут Джонс.
  – Он ирландец?
  Я улыбнулся.
  – Нет, англичанин.
  О'Донован покачал головой.
  – О таком я не слышал. Может, он связан с Большим домом, но они там держатся обособленно. – Он опять покачал головой. – Они закупают товары в Дублине и на местных торговцев не обращают внимания. Впрочем, мой отец, который владел этим магазином до меня, занимался снабжением Большого дома.
  Это звучало многообещающе. Я сказал с сочувствием:
  – Задирают нос, да?
  Он пожал плечами.
  – Но сам-то здесь редко бывает. Он приезжает раз или два в год. Ну, с Другого острова, знаете.
  Я не сразу сообразил, что он имеет в виду Англию.
  – Значит, владелец – англичанин?
  О'Донован искоса посмотрел на меня.
  – Кажется, нашёлся ещё один англичанин, который воспылал любовью к нашему клочку суши.
  Я посмотрел на жёсткое лицо О'Донована и подумал, не является ли он активным членом Ирландской революционной армии. По-моему, он мог выносить англичан только, если они находились в пределах Англии, хотя со мной он разговаривал довольно дружелюбно.
  – Я сказал – кажется, – продолжал он, – не случайно. Я читал на днях в газетах, что этот человек и не англичанин вовсе.
  – Значит, о нём даже пишут в газетах?
  – А почему бы и нет? Он ведь выступает в парламенте Другого острова. Согласитесь, довольно странно всё же, что он не англичанин.
  – Да, разумеется, – подтвердил я, хотя моё знакомство с членами британского парламента было весьма ограниченным, если не сказать больше, и законы членства в нём – вообще не известны. – Так кто же он, если не англичанин?
  – Да я что-то забыл. Он из какой-то маленькой страны в Европе. Богатый человек. У него, наверное, все деньги в мире, на которые не успели наложить лапы эти американцы Кеннеди. Он приезжает сюда на большой яхте – она сейчас стоит на якоре в заливе – побольше, чем королевская яхта. Такой в наших водах раньше никогда не бывало.
  Богатый иностранец, член парламента. Любопытно, конечно, но и только. Я был несколько разочарован. О'Донован задумчиво покачал головой:
  – Нет, наверное, мистер Уилер будет побогаче Кеннеди. Уилер!
  Каждая клетка моей нервной системы мгновенно напряглась. Это было имя члена парламента, с которым Макинтош виделся за день до того, как его сбила машина. Я медленно поставил стакан на стойку.
  – Давайте выпьем ещё, мистер О'Донован.
  – Хорошая мысль, – согласился он. – Я вот думаю, вы, наверное, из какой-нибудь газеты. – Я открыл рот, чтобы возразить, но он перебил меня. – Тсс! Не бойтесь, я вас не выдам. У нас уже были тут репортёры – один английский, другой американский, – пытались выяснить что-то насчёт этого Уилера, но никто не догадался привезти с собой девушку, говорящую по-гаэльски.
  – Я считал, это поможет проторить дорожку, – сказал я туманно.
  Он, наклонившись, оперся о стойку и посмотрел в глубь своего заведения, туда, где Элисон увлечённо беседовала с группой женщин в тёмных шляпах.
  – Она явно учила наш язык не на западе. Наверное, в Вотерфорде.
  – Да, она говорила мне, что жила там, – заметил я осторожно. – Но сейчас она живёт в Дублине.
  О'Донован удовлетворённо кивнул головой, радуясь тому, что оказался прав. Он взял стакан и вдруг застыл, глядя через моё плечо.
  – Гляди-ка, сюда идёт Симас Линч из Большого дома. Я не скажу ему, кто вы.
  Я обернулся и увидел человека, приближавшегося к бару. Это был высокий, худой и жилистый ирландец, тёмный, как испанец.
  – Будешь пить, Симас? – спросил О'Донован.
  – Налей мне полстакана, – сказал Линч.
  О'Донован начал наполнять стакан и через плечо спросил:
  – Симас, когда сам отправляется на своей большой лодке?
  Линч пожал плечами.
  – Когда это придёт ему в голову, Син О'Донован.
  – Эх, хорошо быть богатым, – сказал он. – И свободно распоряжаться своим временем.
  – Сейчас, наверное, парламент не заседает, – заметил я.
  – Тогда он должен встречаться со своими избирателями – сказал О'Донован, – а здесь их нет. – Он повернулся к Линчу. – Этот джентльмен наслаждается Ирландией.
  – Значит, вы находите, что Ирландия приятное место? – спросил он.
  В тоне его голоса я почувствовал не слишком завуалированное презрение.
  – Да, я думаю, что Ирландия очень хорошая страна.
  – И куда вы теперь направляетесь?
  Я почувствовал вдруг горячее желание сказать ему правду.
  – Мой дед по материнской линии был портовым шкипером в Слинго. Я еду туда, чтобы отыскать какие-нибудь следы нашей семьи.
  – А, – протянул Линч. – Стоит мне встретить англичанина, как тот начинает рассказывать о своих ирландских предках. – Он уже не скрывал своего презрения. – И каждый утверждает, что гордится этим. Начинаешь думать, что британскому парламенту самое место в Дублине.
  Я чуть было не взорвался, но сказал ровным и холодным голосом:
  – Может и так. А то ваши девушки не в состоянии найти себе приличных женихов и вынуждены пересекать море.
  Лицо Линча помрачнело и рука судорожно сжала стакан. Он, было, начал отрываться от стойки, но О'Донован резко сказал:
  – Симас, прекрати. Получил то, что сам заслужил, так что либо пей, либо поставь стакан на стол. Я не потерплю битья посуды или других предметов в моём заведении, могу сделать исключение только для твоей башки.
  Линч ухмыльнулся и повернулся ко мне спиной.
  О'Донован сказал не слишком извиняющимся тоном:
  – Вот видите, здесь не особенно любят англичан.
  Я кивнул головой.
  – И поделом, судя по тем вещам, о которых я слышал. Кстати говоря, я не англичанин, я австралиец.
  Лицо О'Донована посветлело.
  – Да что вы? Надо мне было догадаться об этом по вашему приятному поведению и по тому, как здорово вы отразили наскок. Это великая страна – Австралия!
  Делая последний глоток, я заметил взгляд Элисон, зовущий меня. О'Донован с одобрением наблюдал, как за чистых четыре секунды я погрузил в себя полную ирландскую порцию и поставил стакан.
  – Приятно было поговорить с вами, мистер О'Донован. Я сейчас вернусь, – и направился к Элисон в сторону двери.
  – Милости прошу, – отозвался он.
  Проходя мимо Линча, я увидел, что он выставил передо мной ногу, и аккуратно перешагнул через неё. У меня не было намерения вступать в драку. Элисон открыла дверь и вышла. Я последовал за ней, но вынужден было посторониться, чтобы пропустить вошедшего с улицы человека. Он миновал меня и вдруг в нерешительности остановился.
  Это был Таафе, и хотя процессы в его крохотном мозгу шли, медленно, но всё же шли. Пока он соображал, что ему предпринять, я рванул наружу и схватил Элисон за руку.
  – К машине! Мы в опасности!
  Что мне нравилось в Элисон, так это её быстрая реакция. Она не стала терять ни секунды, спрашивая, в чём дело и всё такое, а мгновенно сорвалась с места и побежала. Она, видимо, была в прекрасной физической форме, так как быстро обогнала меня и оказалась на десять ярдов впереди.
  Сзади слышалось тяжёлое буханье ботинок – кто-то гнался за нами, и я не сомневаюсь, что этот кто-то был Таафе. Уже смеркалось, и я не заметил валявшегося на дороге куска рыболовной сети – уже ярдах в двадцати от автомобиля моя нога угодила в верёвочную петлю, и я с разбегу рухнул на землю.
  Это облегчило задачу Таафе. Я услышал хруст камней под его ногами, затем звук заведённого Элисон мотора. В следующую секунду на меня с ужасающей силой опустился кованый ботинок. Таафе не произнёс ни одного слова, только тяжело сопел.
  Я перевернулся, отчаянно пытаясь освободиться от сети, и его нога опустилась на этот раз в каком-то сантиметре от моей головы. Если бы он не промахнулся – прощай Станнард! Я, безусловно, вырубился бы и, возможно, навсегда. Мотор автомобиля взревел, и Элисон включила фары, ярко осветив нас. Нависший надо мной Таафе, по-волчьи оскалив зубы, готовился к нанесению нового удара. Я резко перевернулся и вдруг заметил со стороны машины короткую вспышку огня. Раздался сухой треск, словно взорвалась хлопушка. Таафе издал горловое рычание и неожиданно повалился на меня. Я с трудом спихнул с себя его тяжёлое тело, а он корчился на земле, схватившись за левое колесо.
  Я сорвал поймавшую меня сеть, вскочил на ноги и побежал к машине. Дверь её была открыта, и Элисон в нетерпении нажимала на акселератор. Когда я ввалился, она положила в отделение для мелочей небольшой пистолет. Машина рванула с места и, сделав широкий полукруг рядом с Таафе, понеслась прочь.
  – Куда вы стреляли? – спросил я, отдышавшись.
  – В коленную чашечку, – сказала она невозмутимо, словно находилась в спортивном тире. – Это было лучше всего. Он собирался убить вас.
  Хотя было уже темно, я, повернувшись, всё же различил длинную и тощую фигуру, склонившуюся над Таафе. Скорее всего, это был Симас Линч.
  4
  – Итак, Уилер, – сказал я задумчиво. – Что вы можете рассказать мне о нём?
  Наш разговор происходил уже на следующее утро в моём номере, где мы с Элисон завтракали. Даже если администрация отеля считала наши действия неправильными, она этого не показала, а мне, ввиду происшедшего накануне переполоха, не хотелось выставлять себя напоказ в общем обеденном зале.
  Она намазала хлеб мармеладом.
  – Член парламента Восточного Харлингсдона, очень богат, особой симпатией среди своих коллег, насколько я понимаю, не пользуется.
  – Иностранец?
  Она наморщила брови.
  – По-моему, да. Но очень давно живёт в Англии. Подданство у него английское, естественно.
  – А неурожденный англичанин может быть членом парламента?
  – Да, таких было немало, – невнятно произнесла Элисон, жуя хлеб.
  – Американский президент должен родиться в Америке, – сказал я. – А как насчёт британского премьер-министра?
  – Мне кажется, по этому поводу нет никаких законов. Надо почитать об этом.
  – А каково его положение в политике? Занимает ли он какой-нибудь министерский пост или что-нибудь в этом роде?
  – Нет, он просто говорливый заднескамеечник.
  Я щёлкнул пальцами: вспомнил, где встречал его имя.
  Он был страшно возмущён, нашим со Слэйдом побегом, кричал что-то о гангстеризме на английских улицах. Об этом писала "Санди таймс".
  – Да, – подтвердила Элисон. – Он много шумел по этому поводу. Премьер-министру даже пришлось дать ему довольно резкую отповедь.
  – Если то, что мне приходит в голову, правильно, то он, должно быть, парень с крепкими нервами. Подумайте сами. Макинтош встречается с Уилером, и его сбивает машина. Я беру записную книжку Джонса, где упоминается Клонгласс. В Клонглассе мы обнаруживаем Уилера, а также натыкаемся на Таафе, а я знаю, что Таафе – один из "Скарперов". Не кажется ли вам, что тут слишком много совпадений для Уилера, чтобы ему не быть замешанным в этом деле со "Скарперами"?
  Элисон намазала маслом ещё один кусок хлеба. У неё был прекрасный аппетит.
  – Я полагаю, что он в этом деле по уши, – сказала она уверенно. – Одного не могу понять. Почему этот Таафе не кричал? Даже когда я выстрелила в него, он молчал.
  – Видимо, он не может кричать. По-моему он немой. Я никогда не слышал от него ни единого слова. Дайте-ка мне посмотреть ваш пистолет.
  Она вынула из сумочки пистолет. Это была изящная маленькая штучка размером меньше, чем четыре дюйма, – едва ли подходящее оружие для точной стрельбы в сумерках на расстоянии более, чем двадцать футов.
  – Вы намеренно выстрелили ему в колено?
  – Если бы я стреляла куда-нибудь ещё, то моей маленькой пулей не свалила бы его на землю. Можно было бы, конечно, целить в голову, но я не хотела его убивать.
  Я посмотрел на неё с уважением. Макинтош, несомненно, собирал вокруг себя талантливых людей.
  – Значит, вы попали туда, куда хотели?
  – Ну, конечно, – сказала она и убрала своё смехотворное оружие в сумочку.
  – Так. Давайте вернёмся к Уилеру. Что он за иностранец? Или, вернее, из какой страны?
  – Не знаю. Он у меня особенного интереса не вызывал. Но можно посмотреть о нём в "Кто есть кто".
  – Я сейчас думаю о Слэйде, – сказал я. – Его забрали из дома около Лимерика четыре дня тому назад. Если яхта Уилера стоит на якоре в Клонглассе больше четырёх дней, и если Уилер намеревается двинуться на ней в сторону Балтики, то Слэйд должен находиться на её борту. Это только гипотеза, имейте в виду, но шансы на то, что она верна, чертовски велики.
  – Мне она нравится.
  – У меня имеется и другая. Предположим, есть человек, назовём его Икс, – русский или сочувствующий русским, занимающийся вызволением из британских тюрем русских шпионов. Ему нужна помощь. Где он её получит? – Элисон открыла рот, чтобы ответить, но я продолжил. – Ирландия – эпицентр антианглийских настроений, особенно сейчас, когда Север взорвался и Ирландская Революционная Армия активно действует. Я уловил эти настроения вчера вечером.
  – Когда разговаривали с тем человеком в баре?
  – Это некий Симас Линч, и он возненавидел мои потроха из принципа. Более того, он работает на Уилера, и, видимо, это он наклонился над Таафе, когда мы уезжали оттуда. Но я отвлёкся. Предположим, мистер Икс организует "Скарперов", набирая людей из ИРА. У него есть на это деньги, и он запускает дело, которое затем переходит на самофинансирование, так как "Скарперы" не ограничивают свою деятельность только шпионами. ИРА нуждается в деньгах, и это гораздо лучший способ их получить, чем грабить банки. Так что они счастливы. Мистер Икс тоже счастлив, так как ИРА работает на него. Как это вам понравится?
  Она подняла брови.
  – Мистер Икс – это Уилер? – Она с сомнением покачала головой. – Сделавшие себя сами миллионеры обычно не бывают поклонниками коммунистов.
  – А как он сколотил свой капитал?
  – По-моему, первое состояние он нажил, когда был бум на собственность в 50-х и начале 60-х годов. Затем он переместил свои интересы в США и там тоже обогатился. В "Таймс" я читала статью о нём, и его портрет был на обложке. Его там называли "Уилер-подхватилер". В общем, он не гнушался ничем и хватался за всё, что угодно, лишь бы там пахло деньгами.
  – И у него оставалось время, чтобы оставаться членом парламента? Занятой человек!
  – Слишком занятой, чтобы быть русским шпионом.
  – Возможно, – не стал спорить я, хотя у меня на этот счёт были свои соображения. – Интересно, как чувствует себя Макинтош. Может, позвонить?
  – Я как раз собиралась. Кстати, нам надо избавиться от автомобиля. Его видели в Клонглассе. – Она подумала. – Я пойду и возьму другой. Вам сейчас не стоит появляться на улицах.
  – Но...
  – Я привлекла меньше внимания к себе, – перебила она меня. – Мы, ведь, держались порознь вчера вечером.
  – Хорошо бы О'Донован не проболтался...
  – Что ж, остаётся рассчитывать на это.
  Она сняла телефонную трубку и позвонила в Лондон. Она говорила коротко и отрывисто, больше слушая, но я догадывался, о чём идёт речь по выражению её лица. Положив трубку, она сказал печально:
  – Никаких изменений. Организм усиленно борется.
  Я зажёг сигарету.
  – Вы давно его знаете?
  – Всю жизнь, – ответила она. – Он мой отец.
  5
  Услышав это, я сразу же решил, что буду продолжать действовать один, а ей следует отправляться в Лондон.
  – Вы должны быть там... Вы никогда себе не простите, если он умрёт в ваше отсутствие.
  – А он никогда не простил бы мне, если бы я упустила Слэйда из-за того, что слишком сентиментальна, – возразила она. – Вы не знаете моего отца, Оуэн, он человек жёсткий.
  – А вы жестокая женщина, – сказал я. – Яблоко от яблони недалеко падает.
  – Вы хотите сказать, что это неестественно?
  – Я думаю, вы должны ехать, – упрямо повторил я.
  – А я остаюсь, – столь же упрямо ответила она. – У меня здесь две задачи. Во-первых, помочь вам поймать Слэйда. Вы один с этой бандой не справитесь.
  – А вторая?
  – Помочь вам не сломать себе шею, глупый вы человек!
  Пока я раздумывал над её словами, она достала из чемодана большой свёрток в коричневой бумаге и раскрыла его. Там было столько денег, сколько я никогда в своей жизни не видел, если не считать банков. Это отвлекло меня от темы нашего разговора.
  – Сколько же здесь, Господи?
  – Пять тысяч фунтов, – сказала она и передала мне пачку банкнот. – Здесь пятьсот. Мы можем разлучиться, и деньги вам понадобятся.
  – Казначей Её Величества чрезмерно щедр, – сказал я с иронией. – Расписку писать?
  – Я сейчас ухожу, – сказала она. – Попробую выяснить что-нибудь насчёт Уилера. Не выходите из номера.
  Она затолкала остальные деньги в нечто вроде женской хозяйственной сумки, как вихрь, пронеслась к двери и исчезла, прежде, чем я успел что-либо сказать. Я, обмякнув, продолжал сидеть на кровати, смотрел на деньги, лежавшие на простыне, и думал о том, почему ей взбрело в голову именно сейчас в первый раз назвать меня по имени.
  Она отсутствовала два часа и вернулась с новостями. Яхта Уилера снялась с якоря и двигалась на юг. Был ли на борту сам Уилер, выяснить не удалось.
  – Я купила старое издание "Кто есть кто", – сказала она, доставая из кармана сложенный листок бумаги. – Чтобы не таскаться с ним, вырвала нужную страницу. Вот. – Она протянула мне листок. Я прочёл:
  Чарльз Джордж Уилер, возраст 46 лет, родился в Аргирокасто, Албания. Албания! Член парламента, трижды почётный доктор, член того-то, участник сего-то, связан с тем-то. Квартира в Лондоне, дом в Хирфоршире. Ходит в такие-то клубы. Я пробежал глазами дальнейшее, и меня вдруг привлекла рубрика: Интересы – тюремная реформа. Господи Боже мой! Я спросил:
  – Интересно, а как он получил своё английское имя?
  – Наверное, раздобыл какие-то документы.
  – А когда он очутился в Англии?
  – Не знаю. Я же им не занималась специально, – сказала Элисон.
  – Так, значит его яхта пошла на юг. Мне казалось, она двинется на север, в Балтику.
  – Вы всё ещё считаете, что Слэйд на яхте?
  – Приходится, – ответил я мрачно.
  Элисон нахмурилась.
  – Она, наверное, идёт в Средиземное море. Если так, то по пути ей нужна будет заправка. Скорее всего, в Корке. У меня в Корке есть друг – пожилая леди, уважаемая тётушка. Мы можем совершить перелёт из Шеннона в Корк.
  – В аэропорту полицейских больше, чем туристов, – заметил я. – Я не могу рисковать.
  – Ничего. Там много места. Я вас протащу, – заверила меня Элисон.
  – А что вы скажете обо мне вашей тётушке?
  Элисон улыбнулась.
  – Ну, я всегда могу накрутить что-нибудь моей Мейв О'Салливан.
  6
  Мы проникли в Шеннонский аэропорт довольно легко и незаметно. Их служба безопасности оказалась довольно паршивой. Понятно, что в таком большом месте заткнуть все дыры нелегко, и расходы на это поглотили бы всю их прибыль. Мы добрались до самолёта "миссис Смит" и через пятнадцать минут, после необходимых переговоров были уже в воздухе, направляясь в сторону Корка. Я наблюдал за искусными действиями Элисон. Она управляла самолётом так же, как делала всё – экономно и абсолютно без всякой показухи.
  Мейв О'Салливан жила в Гленмире на окраине Корка. Она была стара, но всё ещё быстра в движениях, остроглаза и проницательна. Увидев Элисон, она восторженно закудахтала, а в мою сторону бросила взгляд, который обнажил меня до костей в течение двух секунд.
  – Давно я тебя не видела, Элисон Макинтош, – сказала она.
  – Смит, – поправила её Элисон с улыбкой.
  – Ну, ну. Это что-то слишком английское для кельтов.
  – Это Оуэн Станнард, – представила меня Элисон. – Он работает на моего отца.
  С возобновившимся интересом она посмотрела на меня своими умными глазами.
  – Да? И какой чертовщиной этот молодой шаромыжник Макинтош занят сейчас?
  Идея назвать молодым шаромыжником такого видавшего виды человека, как Макинтош, развеселила меня, но я мужественно подавил улыбку. Элисон бросила на меня предупреждающий взгляд.
  – Это вам не интересно, тётушка, – сухо сказала она. – Он шлёт горячий привет.
  Я мысленно согласился с Элисон, что не стоит говорить старой леди правду.
  – Вы прибыли как раз к чаю, – сказала миссис О'Салливан и двинулась в кухню. Элисон проследовала за ней. Я сел в кресло, словно охватившее меня комфортом, и посмотрел на часы. Было шесть тридцать – ранний вечер, меньше суток прошло с тех пор, как Элисон раскроила коленную чашечку Таафе.
  Чай оказался солидной едой с множеством блюд, подаваемых щедро и снабжаемых уничижительными ремарками о плохом аппетите современной молодёжи. Когда я обратился к старой леди как к миссис О'Салливан, она рассмеялась и сказала:
  – Зовите меня по имени, молодой человек, так мне будет приятнее. – И я стал называть её Мейв, а Элисон тётушкой Мейв.
  – Я должна вас кое о чём предупредить, тётушка Мейв, – сказала она – Оуэна разыскивает полиция, – никто не должен знать, что он здесь.
  – Полиция, неужели? – вскричала Мейв. – Я знаю, тут нет ничего предосудительного, конечно. Но всё это штучки Алека?
  – В некотором роде это весьма серьёзно.
  – Я в своей жизни держала язык за зубами чаще, чем ты болтала им, моя девочка, – сказала Мейв. – Ты не представляешь себе, как здесь было в старые времена, и теперь эти сумасшедшие на севере снова занялись своим делом. – Она пристально посмотрела на меня пуговичными глазами. – Это ничего не имеет общего с ними, а?
  – Нет, – сказал я. – Честно говоря, это вообще не имеет отношения к Ирландии.
  – Ну, тогда я спокойна, – облегчённо вздохнула она. – Добро пожаловать в мой дом, Оуэн Станнард.
  После чая Мейв сказала:
  – Я – старая женщина, и мне хочется поскорее добраться до постели. А вы располагайтесь, посидите.
  – Мне понадобится телефон, – сказала Элисон.
  – Вон там, пользуйся, когда нужно. Брось шесть пенсов в коробочку, – я коплю себе на старость, – и она громко расхохоталась своей шутке.
  – Это будет больше, чем шесть пенсов, тётушка Мейв, – я буду звонить в Англию, и не раз.
  – Ладно, ладно, девочка. Если будешь говорить с Алеком, спроси его, почему он больше не приезжает в Ирландию.
  – Он занятой человек, тётушка.
  – Ага. Когда такой человек, как Алек Макинтош, становится занятым, самое время простым людям прятаться по углам. Передай ему, что я его люблю, и скажи, что он этого не заслуживает.
  Она удалилась, и я сказал:
  – Колоритный персонаж.
  – О, я могу рассказать вам о тётушке такие истории, что у вас волосы станут дыбом. Очень активной была в смутное время. – Она подняла трубку. – Давайте послушаем, что нам сообщит дежурный по порту.
  Дежурный по порту любезно сообщил: да, ожидают "Артину". Мистер Уилер заказал заправку топлива. Нет, точно неизвестно, когда яхта прибудет, но если судить по предыдущим визитам мистера Уилера, "Артина" пробудет в Корке два дня.
  Когда Элисон положила трубку на рычаг, я сказал:
  – Теперь мне надо подумать о том, как попасть на борт. Хотелось бы побольше знать об этом судне.
  – Дайте мне несколько часов, и я разузнаю всё, что вам нужно. Телефон – замечательное изобретение. Но сначала позвоню в больницу.
  На этот раз сообщение утешило: Алек Макинтош активно боролся за жизнь. Элисон сияла.
  – Ему лучше! Врач сказал, что ему лучше! Его состояние улучшилось, и они полагают, что теперь у него есть шанс.
  – Он в сознании? Может говорить?
  – Нет, пока без сознания.
  Я задумался. Если Макинтош всё это время был без сознания, то доктора ещё долго не разрешат ему разговаривать с кем-нибудь, как бы он сам этого ни хотел. Я бы много дал, чтобы узнать, что он сказал Уилеру за день до несчастного случая.
  – Я рад, что ему лучше. – Я говорил это искренне.
  – Теперь за работу, – приняв деловой вид, сказала Элисон, вновь берясь за телефон.
  Я оставил её наедине с ним, лишь изредка отвечая на её вопросы, а сам принялся разрабатывать свою гипотезу, которая теперь начала пышно расцветать и приобретать странную форму. Если я прав, то Уилер оказывался исключительно любопытной птицей, и к тому же весьма опасной.
  Я всё ещё был погружён в раздумья, когда Элисон сказала:
  – Сделала сейчас всё, что смогла. Остальное может подождать до утра. Она перелистала страницы своего блокнота, заполненного стенографическими записями. – Что хотите сначала – Уилера или его яхту?
  – Давайте начнём с яхты.
  Она нашла нужную страницу.
  – Так. Имя – "Артина"; конструктор – Паркер; построена фирмой Клеланд; когда Уилер купил её, ей было два года; конструкция её стандартная, известная под названием Паркер-Клеландс, что важно по причине, о которой я скажу чуть позже; длина – 111 футов, ширина – 22, крейсерская скорость – 12 узлов, максимальная – 13. У неё два дизельных двигателя Роллс-Ройс, по 3509 лошадиных сил каждый. Устраивают вас такие сведения?
  – Вполне. Теперь у меня есть о ней представление. – Какой у неё запас хода?
  – Этого я ещё не знаю, но скоро выясню. Команда – семь человек; капитан, механик, повар, стюард и три матроса. Вмещает максимум восемь пассажиров.
  – Каково расположение кают?
  – Этого тоже пока нет. Но завтра мы получим план аналогичной яхты. Он был опубликован несколько лет назад, сейчас его сфотографируют и пришлют по фототелеграфу в редакцию коркского "Наблюдателя". Там мы завтра их и заберём вместе с фотографиями самого судна.
  Я с восхищением посмотрел на Элисон.
  – Ну и ну! Мне бы и в голову не пришло такое!
  – Газета – очень оперативный сборщик и передатчик информации. Я говорила вам, что у меня есть свои каналы для работы.
  – А что насчёт Уилера?
  – Деятельная информация придёт в редакцию телексом, но вкратце она такова. Мальчишкой, лет четырнадцати, он боролся с итальянцами, когда они заняли Албанию, – ещё до войны. Затем его семья перебралась в Югославию, и во время войны опять сражался против итальянцев и немцев и в Югославии, и в Албании. Покинул Албанию в 1946 году и поселился в Англии. В 1950 году получил подданство. Начал заниматься продажей недвижимости, заложил основы своего состояния.
  – А что за недвижимость?
  – Конторы. Это было время, когда только начинали строить большие административные здания. – Она наморщила брови. – Я говорила с одним финансистом, он сказал, что в первых сделках Уилера было нечто странное.
  – Интересно, – заметил я. – Расскажите-ка поподробнее.
  – Он утверждает, что совершенно нельзя понять, как Уилер получил от них доход. А доход был, это точно, и Уилер начал всё больше и больше разворачиваться и с тех пор уже не останавливался.
  – Интересно, а как он платил налоги? Жаль, что мы не можем допросить его финансового инспектора. Мне кажется, я вижу свет в конце тоннеля. Скажите, а во время войны он был с какими отрядами – коммунистическими или националистическими?
  – Этого я не знаю, – сказала Элисон. – Если такая информация вообще имеется, мы её получим позже.
  – Когда он занялся политикой?
  Она сверилась со своими записями.
  – Он выставлял свою кандидатуру на дополнительных выборах в 1962 году и проиграл. Затем на всеобщих выборах в 1964 году он, всё-таки, был избран, хотя и еле-еле.
  – Я полагаю, он внёс щедрую лепту в партийные фонды, – заметил я. – А каковы его связи с Албанией в настоящее время?
  – О них ничего не известно.
  – А с Россией? Другими коммунистическими странами?
  Элисон покачала головой.
  – Да нет, он убеждённый капиталист. Здесь я ничего не вижу, Оуэн. В парламенте он часто выступает против коммунистов.
  – Он также, если помните, выступает против того, чтобы преступники убегали из тюрем. Кстати, что у вас есть по этому вопросу?
  – Он в своё время часто навещал тюрьмы, но сейчас это ему уже не по чину. Не жалеет денег на всякие тюремно-реформистские общества и состоит в парламентской комиссии, занимающейся проблемами тюремной реформы.
  – Весьма полезная информация, – сказал я. – Он посещал тюрьмы в этом качестве?
  – Наверное, мог. – Она опустила блокнот. – Оуэн, мне кажется, вы возводите свои конструкции на песке.
  – Возможно, – согласился я, зашагал по комнате. – Но к моей гипотезе прибавился ещё один штрих. Однажды один миллионер южно-африканского образца рассказал мне, что получить начальную четверть миллиона дохода труднее всего. У него это заняло целых пятнадцать лет. Затем ещё три года он трудился, чтобы округлить эту четверть до миллиона, а пять миллионов он получил за следующие шесть лет. Как говорят математики, развитие шло по экспоненте.
  Элисон стала проявлять признаки нетерпения.
  – Ну и что?
  – Первоначальный доход самый тяжёлый – приходится рисковать, принимать собственные решения, самому анализировать ситуацию. Это потом можно обзавестись целым взводом адвокатов, советников и тому подобное. Начало – вот где загвоздка. А теперь вспомните вашего финансиста, который говорил, что первые сделки Уилера как-то странно пахли.
  Элисон вновь взяла свой блокнот.
  – У меня больше ничего нет.
  – Давайте ещё раз посмотрим на нашего мистера Икс. Он не русский – назовём его албанцем, – но он симпатизирует русским. Он приезжает в Англию в 1946 году и получает подданство в 1950. Примерно в это время он начинает заниматься бизнесом и сколачивает капитал, но есть по крайней мере один человек, который не понимает, как он это делает. Предположим, что деньги он получает извне – возможно, те четверть миллиона. Икс – толковый парень, как всякий потенциальный миллионер. Деньги делают деньги, и всё катится по освящённому временем обычному капиталистическому пути. Далее. В 1964 году он начинает заниматься политикой и получает место в Палате общин, где становится активным заднескамеечником. Ему сорок шесть лет, и у него впереди ещё двадцать пять лет активной политической жизни. – Я посмотрел на Элисон. – Что случится, если ему удастся заполучить высокий пост в правительстве, – скажем, канцлера или министра обороны, – году так в 1984? Кстати, вполне подходящая дата, по-моему. Ребята в Кремле просто надорвут животы от смеха!
  Глава восьмая
  1
  Я плохо спал в ту ночь. Ворочаясь на постели, в который раз прокручивая в голове свою гипотезу, и она начал казаться мне глупой и нереальной: миллионер, член парламента вряд ли мог быть связан с русскими. Естественно, Элисон не могла её принять. И в то же время Уилер явно имеет что-то общее со "Скарперами", если только целый ряд обстоятельств не был просто совпадением, – я знал много случаев, когда на первый взгляд связанные вещи оказывались совпадением.
  Но предположим всё-таки, что Уилер руководил деятельностью "Скарперов". Для чего он это делал? Разумеется, не для денег, – у него их было достаточно. Ответ тогда склонялся в сторону политики, а это опять-таки вело к его членству в парламенте и к той угрозе, которую несла в себе эта ситуация.
  Я, наконец, заснул и видел сны, полные зловещих предчувствий и угроз.
  За завтраком я чувствовал себя утомлённым и несколько раздражённым. Моё настроение ещё больше ухудшилось, когда Элисон сделала первый телефонный звонок и получила известие, что "Артина" прибыла в порт ночью, быстро заправилась и на рассвете вышла в сторону Гибралтара.
  – Мы опять упустили этого негодяя, – в сердцах сказал я.
  – Мы же знаем, где он находится, – утешила меня Элисон, – и знаем, где он окажется через четыре дня.
  – Это ещё не факт, – возразил я мрачно. – То, что он указал Гибралтар, ещё не значит, что он действительно направляется туда. Это раз. Два: что может помешать ему передать Слэйда на какой-нибудь русский траулер, идущий в совершенно другом направлении? Стоит ему скрыться за горизонтом, – и нет проблем! А мы к тому же не знаем точно, есть ли у него на борту Слэйд и пока только строим догадки.
  После завтрака Элисон отправилась в редакцию "Наблюдателя". Я с ней не пошёл. Появляться в местах, где околачиваются репортёры, было бы просто безумием. Газеты всё ещё пестрели материалами о Риардене и его фотографиями. Так что я оставался дома, а тётушка Мейв тактично занялась своими хозяйственными делами, предоставив мне возможность сидеть и размышлять в одиночестве.
  Элисон вернулась через полтора часа и принесла с собой большой пакет.
  – Фотографии и телексы, – сказала она, кладя пакет передо мной. Сначала я рассмотрел три фотокарточки Уилера – одна строгая и официальная, а на двух других он был заснят с открытым ртом, – фотографы любят изображать политиков во время их разглагольствований. На одной он сильно напоминал акулу, и я думаю, что редактор, публикуя её, удовлетворённо хихикал.
  Уилер был высоким, крупным, широкоплечим человеком со светлыми волосами. Нос длинный, заметно свёрнутый на сторону – черта, которой не замедлят воспользоваться карикатуристы, если когда-нибудь Уилер вылезет в политике на первый план.
  Рассмотрев и запомнив облик Уилера, я отложил его фотографии в сторону и занялся другими, посвящёнными "Артинс". Одна из них представляла собой репродукцию плана яхты-дубликата. Син О'Донован, конечно, преувеличил – с королевской яхтой её не сравнить, но всё же размеры были весьма приличны. Во всяком случае покупку и обслуживание такой яхты мог позволить себе только миллионер.
  Каюта хозяина располагалась перед машинным отделением, за ним – три двойные каюты для гостей. Команда помещалась в кубрике на носу, а капитанская каюта – сразу за рулевым мостиком.
  Я долго смотрел на план, пока он не запечатлелся в моём мозгу во всех подробностях. Теперь, если мне придётся оказаться на борту яхты, я не заблужусь и легко найду места, где можно спрятаться. Помимо жилых кают, я внимательно изучил расположение подсобных помещений в трюме.
  Элисон была погружена в чтение телексов.
  – Есть что-нибудь интересное? – спросил я её.
  Она подняла голову.
  – Пока ничего, кроме того, о чём я вам уже сообщила. Больше подробностей, и всё. Скажем, в Югославии Уилер сражался на стороне партизан.
  – Значит, коммунистов. Так. Ещё одно очко в мою пользу.
  Я тоже начал читать телексы и согласился с Элисон – новой сколько-нибудь значительной информации в них не было. Вырисовывался портрет молодого человека, ставшего финансовым воротилой с помощью, как это обычно бывает, локтей и ногтей, и создавшего себе солидную репутацию в обществе путём произнесения нужных слов в нужное время и нужном месте.
  – Он не женат, – заметил я. – Должно быть, самый лакомый кусок для английских невест.
  Элисон криво усмехнулась.
  – До меня дошли кое-какие слухи о нём. Он содержит любовниц, меняя их регулярно, и, к тому же, говорят, бисексуал. Естественно, в телексах этого нет, – это значило бы обнародование клеветы.
  – Если в Уилер знал, что мы затеваем, то клевету он счёт бы сущим пустяком, – сказал я.
  Элисон как-то вяло пожала плечами.
  – Ну и что нам делать?
  – Мы должны быть в Гибралтаре. Можно полететь туда на вашем самолёте?
  – Разумеется.
  – Тогда выходим охотиться на дикого гуся. Что нам ещё остаётся?
  2
  Времени в запасе у нас было много. Изучение плана "Артины" и приложенных к нему описаний позволило сделать вывод, что её скорость невелика и до Гибралтара ей не меньше четырёх суток ходу. Мы решили перестраховаться – прилететь туда через три дня и там ждать прихода яхты.
  За это время Элисон успела слетать в Лондон, навестить боровшегося за жизнь Макинтоша и заодно раскопать побольше компромата на Уилера. Мы решили, что мне лететь с ней в Лондон в высшей степени неразумно. Пробираться через коркский аэропорт – одно дело, а через Гэтвик или Хитроу – другое. Излишнего риска следовало, по-возможности, избегать.
  Так что я провёл два дня закупоренным в доме на окраине Корка, и моей единственной собеседницей была старая ирландская дама. Должен сказать, что Мейв вела себя исключительно тактично – не приставала с расспросами, не теребила меня и с уважением относилась к моему молчанию. Однажды она, впрочем, сказала:
  – О, я так вас понимаю, Оуэн. Я сама прошла через это в 1918 году. Ужасно, когда все вокруг ополчаются на тебя, и ты прячешься, как затравленный зверь. Но в этом доме вы можете чувствовать себя спокойно.
  – Значит, и у вас было развлечение во время смутного времени? – сказал я.
  – Было. И это мне не слишком понравилось. Но от беды никуда не уйдёшь – она рано или поздно случается, не здесь, так в другом месте, не с тобой, так с другим. Всегда кто-то бежит, и кто-то преследует. – Она покосилась на меня. – И всегда так будет с людьми, подобными Алеку Макинтошу и его подчинённым.
  – Вы его не одобряете? – спросил я с улыбкой.
  Она задрала подбородок.
  – Кто я такая, чтобы одобрять или не одобрять? Я ничего не знаю о его делах, кроме того, что они трудны и опасны. Опасны больше для тех, кто ему подчиняется, чем для него, я думаю.
  Я вспомнил о лежащем в больнице Макинтоше. Одного этого достаточно, чтобы счесть последнее утверждение неверным.
  – А что вы скажете о женщинах, которые ему подчиняются?
  Она проницательно посмотрела на меня.
  – Вы имеете в виду Элисон? Тут дело плохо. Он хотел иметь сына, а получил дочь и постарался воспитать её по своему образу и подобию. А образ этот жёсткий, и девушке ничего не стоит сломаться под этим грузом.
  – Да, он жёсткий человек, – согласился я. – А что же мать Элисон? Она что, ни во что не вмешивалась?
  В тоне Мейв я почувствовал лёгкое презрение, правда, смешанное с жалостью.
  – Бедная женщина! За кого она вышла замуж? Понять такого человека, как Алек Макинтош, ей было не под силу. Их брак, конечно, быстро расстроился, и она ещё до рождения Элисон покинула его и перебралась в Ирландию. Она умерла, когда Элисон было десять лет.
  – И вот тогда за неё взялся Макинтош?
  – Именно.
  – А что насчёт Смита?
  – А Элисон вам о нём ничего не рассказывала?
  – Нет.
  – Тогда и я не скажу, – решительно заявила Мейв. – Я уже и так достаточно насплетничала. Когда – и если! – Элисон сочтёт нужным, она вам сама обо всём расскажет. – Она повернулась, чтобы идти, затем остановилась и посмотрела на меня через плечо. – Я думаю, что вы тоже жёсткий человек, Оуэн Станнард. Не уверена, что такой подойдёт Элисон.
  И оставила меня думать по поводу этих слов всё, что мне заблагорассудится.
  Элисон позвонила поздно вечером того же дня.
  – Я сделала крюк над морем и видела "Артину", – сообщила она. – Они на пути в Гибралтар.
  – Я надеюсь, ваше наблюдение не было слишком очевидным?
  – Нет, я прошла над яхтой на высоте пять тысяч футов и по прямому курсу. А разворот сделала, когда они уже не могли видеть.
  – Как Макинтош?
  – Ему лучше, но он всё ещё без сознания. Мне позволили побыть у него две минуты.
  Это расстроило меня. Макинтош мне нужен был не только живой, но и способный говорить. Это натолкнуло меня на одну малоприятную мысль.
  – За вами могли следить в Лондоне, – сказал я.
  – Нет, хвоста за мной не было. В больнице я вообще не видела никого из знакомых, кроме одного человека.
  – Кто это?
  – Премьер-министр послал туда своего секретаря. Там я с ним и встретилась. Он сказал, что премьер очень обеспокоен.
  Я вспомнил об Уилере и о человеке, которого извлекли из тюрьмы специально, чтобы убить, и представил себе Макинтоша, беспомощно лежавшего на больничной койке.
  – Надо что-то предпринять, – сказал я. – Позвоните этому секретарю и попросите его распустить слух, что Макинтош умирает.
  Она поняла мою идею мгновенно.
  – Вы думаете, что отцу грозит опасность?
  – Если они узнают, что он поправляется, то могут попытаться убрать его. А такой слух, если он дойдёт до сообщников Уилера, может спасти вашему отцу жизнь.
  – Я сделаю это, – пообещала она.
  – Что-нибудь новое об Уилере?
  – Пока ничего. Ничего из того, что нам нужно.
  Элисон вернулась два дня спустя, подкатив к дому на такси. Она выглядела усталой и невыспавшейся, и Мейв при виде её обеспокоено закудахтала. Элисон сказала:
  – Проклятые ночные клубы!
  Это удовлетворило тётушку, и она удалилась. Я удивлённо поднял брови.
  – Развлекались?
  Она пожала плечами.
  – Мне же надо было поговорить с людьми, а те, кто мне нужны – завсегдатаи ночных клубов. – Она вздохнула. – Но я только потеряла время.
  – Никакой информации?
  – Ничего существенного, кроме, может быть, одного. Ситуации со слугами.
  – С чем, с чем?
  – Со слугами. Я провела расследование по поводу тех людей, которые работают у Уилера. Теперь редко у кого встретишь слуг, но у Уилера они есть, и немало. – Она вынула из кармана блокнот. – Все его слуги – британцы и имеют британские паспорта, за исключением одного – шофёра, ирландца по национальности. Вы находите это любопытным?
  – Весьма, – сказал я. – Это его контакт с Ирландией.
  – Но есть ещё более интересные вещи. Как я сказала, все его слуги британцы, но все до единого – получившие подданство и сменившие имена. И как вы думаете, они выходцы из какой страны?
  Я улыбнулся.
  – Ну, из Албании, конечно.
  – Браво! Вы поразительно догадливы. Но и тут есть одно исключение. Один из них не изменил имя, потому что это было бы просто смешно. Уилер приобрёл интерес к китайской кухне и завёл себе повара-китайца. Его имя – Чанг Ли By.
  – Понятно. Действительно, было бы странно, если б он стал каким-нибудь Мак Тавишем. А он откуда?
  – Из Гонконга.
  Это мне ничего особенного не сказало.
  В общем-то, если какой-нибудь миллионер пристрастился к китайской кухне – не удивительно. Но мысленную заметку об этом я всё же сделал.
  – А может, Уилер просто занимается благотворительностью, – осторожно предположил я. – И эти албанцы, живущие в Англии, – его родичи, всякие там кузены, племянники, кузены племянников и прочее. И он таким образом им помогает.
  Элисон посмотрела в потолок.
  – Проблема со слугами состоит в том, чтобы удержать их. Они страшно капризны, постоянно требуют выходных, любят поваляться в постели, требуют в свою комнату телевизор и тому подобное. Поэтому их часто приходится менять. У Уилера такая же большая текучесть среди слуг, как и всюду.
  – Вот как? – я наклонился к Элисон и пристально посмотрел на неё. – У вас что-то есть. Выкладывайте.
  Она радостно улыбнулась и раскрыла блокнот.
  – У него в штате тринадцать британских албанцев – садовники, дворецкий, служанки и так далее. Ни один из них не был при нём больше, чем три года. Последний из них появился в прошлом месяце. Они меняются как обыкновенные слуги.
  – И уезжают на отдых в Албанию, – вставил я. – У него просто налажена курьерская служба.
  – И не только это. Кто-то рекрутирует для него людей. – Она опять заглянула в блокнот. – Я наводила справки в местном, Хердфордсширском отделении Министерства социального обеспечения. За последние десять лет через руки Уилера прошло не менее пятидесяти человек. Я, конечно, не могу утверждать, что все они были албанцами – имена, ведь, у них английские, но ручаюсь, что так оно и есть.
  – Господи Боже мой! – воскликнул я. – Неужели никто даже не споткнулся здесь? Не понимаю, чем занимается специальный отдел!
  Элисон развела руками.
  – Они ведь все британские подданные. Если кто-то обратит на них внимание, – в чём я сомневаюсь, – то всё легко объясняется благотворительностью. И потом – он спасает своих соотечественников от коммунистических угнетателей.
  – Пятьдесят! – сказал я. – Куда ж они потом-то все деваются?
  – Ну, обо всех пятидесяти я не знаю, я проверила только двоих. Оба сейчас служат у других членов парламента.
  Я не мог сдержать смеха.
  – Ну и нахал! Просто наглец! Вы видите, что он делает? Он берёт этих людей к себе, полирует их, чтобы они вели себя в услужении у джентльменов как джентльмены и затем их к этим джентльменам внедряет. Представьте себе его беседу с одним из коллег по палате общин. "Что, у тебя со слугами нелады, старина? У меня сейчас один как раз освобождается. Да нет, ничего особенного, просто ему хочется пожить в городе. Может, я смогу его уговорить..." – Нет, это что-то неслыханное!
  – Одно несомненно – он поддерживает отношения с Албанией, – сказала Элисон. – Раньше я не была в этом убеждена, но теперь вижу, что так оно и есть.
  Я сказал:
  – Помните Цицерона во время второй мировой войны – слугу британского посла в Турции, который оказался немецким шпионом. Уилер уже в течение двадцати лет при больших деньгах. Он мог уже создать сотню таких Цицеронов. И не только в политических кругах. Интересно, сколько натренированных Уилером людей находится в услужении у наших промышленных воротил?
  – Все с английскими именами, прекрасно говорящие по-английски, – сказала Элисон. – Уилер об этом непременно должен был позаботиться. – Она хрустнула суставами пальцев. – Они приезжают в Англию и пока ждут получения гражданства, изучают язык и окружение. Став подданными Великобритании, они попадают к Уилеру для шлифовки, и затем он их внедряет в нужные места. – Она с сомнением покачала головой. – Это слишком длительная операция.
  – Уилер и сам – длительная операция. Я как-то не предвижу, что он соберёт свои чемоданы и отправится на родину. Посмотрите на Слэйда! Эти люди работают с перспективой. – Я помолчал. – Когда мы отправляемся в Гибралтар!
  – Завтра утром.
  – Хорошо. Мне не терпится настичь этого невероятного негодяя!
  И на сей раз я проник в аэропорт Корка необычным путём. Я уже начинал забывать, что это значит, пользоваться "входной дверью". Когда мы покидали дом Мейв О'Салливан, она сильно разволновалась.
  – Возвращайся скорее, девочка, – сказала она. – Я старая женщина, и кто знает... – на её глаза навернулись слёзы. Вытерев их, она обратилась ко мне: – А вы, Оуэн Станнард, берегите и себя, и дочь Алека Макинтоша.
  Я улыбнулся.
  – Покамест это она бережёт меня.
  – Значит вы не тот человек, что я думала, раз позволили ей это, – сказала она сердито. – Ладно, будьте осторожны и избегайте полиции.
  Мы были осторожны и, наконец, я с облегчением мог наблюдать за тем, как проплывает под крыльями самолёта маленький городок Корк. Мы сделали над ним полукруг и взяли курс на юг. Элисон, поработав рычагами и тумблерами, поставила самолёт на автомат и отняла руки от рулевой колонки.
  – Нам лететь около шести часов, – сказала она. – В зависимости от ветра и дождя.
  – Вы ожидаете ухудшения погоды?
  – Нет, это я просто так сказала. Кстати говоря, прогноз погоды довольно благоприятный. На высоте 24000 футов ветер северный.
  – Мы будем так высоко? Я не думал, что такие машины могут это.
  – У моей двигатель с компрессорным наддувом. Лететь высоко намного экономичнее. Но кабина – не герметическая, и нам придётся воспользоваться масками. Посмотрите рядом с сиденьем.
  В последний раз, когда я видел этот самолёт, в нём было шесть сидений. Теперь на месте последних двух стоял большой пластмассовый куб.
  – Что это? – спросил я.
  – Дополнительный бак с горючим. Ещё семьдесят галлонов, что увеличит длину полёта на две тысячи миль. Я подумала, что это может оказаться нам полезным.
  Энергичная Элисон Смит предусмотрела всё. Мне вспомнились слова Мейв: "Элисон сделана по жёсткому образцу, девушке ничего не стоит сломаться под таким грузом". Я посмотрел на неё. Она изучала показания приборов, проверяла подачу кислорода, и её лицо было спокойным и серьёзным, ни малейших следов перенапряжения, которые подкрепили бы слова Мейв, Элисон слегка повернула голову, заметив, что я смотрю на неё:
  – В чём дело?
  – Кошка может смотреть на короля, пёс может смотреть на королеву. Я просто думал о том, что вы красивы.
  Она улыбнулась и ткнула большим пальцем куда-то себе за спину.
  – Знаете, рядом с замком в Глэрни лежит большой камень. Говорят, что тот, кто поцелует его, становится завзятым льстецом. Насколько мне известно, вы и близко к этому камню не подходили. Наденьте-ка кислородную маску и будете выглядеть так же прекрасно, как и я.
  Полёт показался долгим и утомительным. Хотя маски снабжены микрофонами, разговаривать было неудобно, и вскоре я задремал в откинутом кресле.
  Время от времени я открывал глаза и всякий раз видел Элисон, бодрствующую, внимательно смотрящую на горизонт или на приборы. Я касался её руки, она поворачивала голову, улыбалась мне одними глазами и возобновляла свою работу. После четырёх часов полёта она ткнула меня локтем в бок и сказала:
  – Испанский берег. Но мы не пойдём над Испанией. Полетим вдоль португальского берега. – Она развернула карту и с помощью транспортира стала рассчитывать курс. Движения её были точны и экономны. Затем она включила автопилот и начала делать плавный поворот. – Это мыс Ортегал. Когда появится Финистерр, я снова сменю курс.
  – Когда вы начали летать?
  – В шестнадцать лет.
  – А стрелять из пистолета?
  Она помолчала, прежде чем ответить.
  – В четырнадцать. Из пистолета, ружья и винтовки. А что?
  – Просто любопытствую.
  Итак, значит, Макинтош считал, что воспитывать профессионала надо с детства. И всё же мне не удавалось представить себе девочку четырнадцати лет, целящуюся из винтовки. Между тем, я не сомневался в том, что она знает азбуку Морзе, флажковую сигнализацию, разбирается в программах для компьютеров и может разжечь огонь без спичек.
  – Вы были в скаутах?
  Она помотала головой.
  – У меня не хватало времени.
  Не хватало времени, чтобы быть скаутом! Она сидела, утонув в книгах, изучая языки, а если нет, то училась летать или стрелять в тире по мишеням. Я бы нисколько не удивился, если б узнал, что Макинтош постарался познакомить её и с управлением подводной лодкой. Ну и жизнь, чёрт возьми!
  – У вас хоть были друзья? – спросил я. – Сверстницы?
  – Не много. – Она поёрзала у кресле. – К чему вы клоните, Оуэн?
  Я пожал плечами.
  – Так. Праздные мысли праздного человека.
  – Представляю, что Мейв О'Салливан пичкала вас всякими жуткими рассказами. Точно?
  – Она не сказала ничего лишнего, – успокоил я её. – Но можно ведь размышлять...
  – В таком случае держите свои размышления при себе.
  Она отвернулась и погрузилась в молчание. Я решил, что и мне стоит, пожалуй, на некоторое время замолчать.
  Мы сделали поворот, пошли вдоль Гибралтарского пролива и начали снижаться. На высоте 10000 футов Элисон сняла кислородную маску, и я с радостью сделал то же самое.
  Впереди показались очертания Гибралтарской скалы, вздымающейся прямо из голубизны моря. Мы сделали круг, и увидели искусственную гавань и взлётно-посадочную полосу, обрывавшуюся прямо над заливом, как на авианосце. Для Элисон, сосредоточившейся на радиопереговорах, это всё было явно не ново.
  Мы зашли на посадку с востока и, немного прокатившись по слишком большой для нашего самолёта полосе, остановились. Затем Элисон подвела самолёт к аэродромным зданиям. Посмотрев на них и на стоявшие вокруг военные машины, я мрачно сказал:
  – Здесь, я вижу, служба безопасности на высоте. Как мне удастся просочиться?
  – У меня есть для вас кое-что, – сказала Элисон, вытащив из папки паспорт и протянула его мне. Я раскрыл его и увидел смотрящее на меня с фотографии своё собственное лицо. Это был дипломатический паспорт.
  – Он поможет вам быстро пройти таможенников, но не спасёт, если вас опознают как Риардена.
  – Ничего. Если даже они заподозрят что-то, паспорт собьёт их с толку.
  Офицер на паспортном контроле взял мой паспорт и улыбнулся. Стоявший рядом гражданский с суровым лицом скользнул по мне глазами и отвернулся. Вся процедура отняла три минуты.
  – Мы остановимся в отеле "Скала". Свистните такси.
  Если из тренированных Уилером албанцев выходили прекрасные слуги, то Элисон была секретаршей от Бога. Мне даже на секунду не пришла мысль о том, где мы преклоним наши головы этой ночью, но Элисон подумала и об этом. Алеку Макинтошу здорово повезло, хотя, впрочем, при чём тут везение? Ведь он же сам воспитал её.
  Мы расположились в двух номерах рядом и договорились встретиться в баре после того, как приведём себя в порядок. Я спустился туда первым. В этом отношении, как подумал я не без удовольствия, Элисон ничем не отличается от всех остальных женщин. Женщине нужно в полтора, а то и в два раза больше времени на прихорашивание, чем мужчине. Я уже успел выпить первый стакан холодного пива, когда Элисон присоединилась ко мне.
  Я заказал ей сухого мартини, а себе ещё пива.
  – Что вы будете делать, когда прибудет Уилер?
  – Прежде всего нужно выяснить, находится ли на борту "Артины" Слэйд, а затем придётся предпринять небольшую пиратскую вылазку. – Я усмехнулся. – Обещаю, что перелезая через борт, не буду держать в зубах нож.
  – Ну, и если Слэйд там?
  – Сделаю всё возможное, чтобы изъять его оттуда.
  – А если не сможете?
  – У меня есть приказ, предусматривающий подобную ситуацию.
  Она холодно кивнула и мне на мгновение пришла в голову мысль, что может быть Макинтош и ей давал подобные указания.
  – Исходя из того, кто такой Уилер и что он такое, не удивлюсь, если он член Королевского Гибралтарского яхтклуба – он ведь здесь часто бывает. Тогда, видимо, и станет на якорь где-нибудь поблизости.
  – Где это?
  – В полумиле отсюда.
  – Давайте-ка посмотрим поближе.
  Я расплатился с барменом, и мы вышли на яркий солнечный свет. Часть порта, предназначенную для яхт, заполнили разнообразные суда – большие и маленькие, парусные и моторные. Я постоял, изучая картину, затем повернулся к Элисон.
  – Вон там повыше есть удобная площадка, где подают прохладительные напитки. Прекрасное место для ожидания.
  – Мне надо позвонить, – сказала Элисон и исчезла. Продолжая смотреть на яхты, я размышлял о том, как мне забраться на "Артину", но ничего придумать не мог, так как не знал, где точно она бросит якорь. Вернулась Элисон.
  – Прибытие Уилера ожидается завтра часов в одиннадцать утра. Он связывался с портом по радио.
  – Прекрасно! Что будем делать до этого?
  – Может, искупаемся, – неожиданно предложила она.
  – У меня нет с собой плавок, – сказал я. – Никак не ожидал курортного отдыха.
  – Ну есть же магазины, – возразила она. Мы пошли за покупками, и я приобрёл плавки, полотенце и мощный немецкий бинокль. Затем отправились на пляж и плавали в Каталонском заливе. Это было очень приятно. Вечером посетили ночной клуб, и это было ещё приятней. "Миссис Смит" оказалась человеком, сделанным из такой же бренной плоти, что и все мы.
  3
  На следующее утро в десять часов мы уже сидели на площадке и, посматривая на зону яхт-клуба, цедили что-то холодное и не слишком алкогольное. Мы оба были в тёмных очках, как кинозвёзды, которые скрывают глаза, чтобы их меньше узнавали в толпе. Бинокль находился под рукой, бухта лежала перед нами как на ладони, и единственное, чего не хватало, так это "Артины", а вместе с ней Уилера и, возможно, Слэйда.
  Мы особенно не разговаривали, так как трудно было обсуждать план операции в отсутствие яхты. К тому же Элисон накануне ночью позволила себе сильно расслабиться, чего, наверное, до сих пор с ней никогда не случалось, и сейчас сожалела об этом. Нет, она, конечно, не подпустила меня слишком близко к себе. Я, разумеется, попробовал к ней подобраться, но она меня отшила с натренированной лёгкостью. Но сейчас к ней вернулась её обычное настороженное состояние, – мы были на работе, и ничего личного тут быть не могло.
  Я с наслаждением впитывал в себя солнечное тепло. В Европе, и особенно в тюрьме, мне сильно его не хватало, и сейчас я просто разнежился на солнце. Вдруг Элисон схватила бинокль и направила его на маленькое судно, появившееся между северным и внешним молами.
  – Думаю, что это "Артина", – сказала она.
  Я как раз в это время делал глоток, и слова Элисон заставили меня поперхнуться и закашляться. Элисон смотрела на меня с беспокойством.
  – В чём дело?
  – Ничего себе наглецы! – воскликнул я, отдышавшись, и рассмеялся. – "Артина" – ведь это же анаграмма слова "Тирана" – столицы Албании. Эти негодяи открыто потешаются над нами. Только вы произнесли фразу, на меня нашло озарение!
  Элисон тоже засмеялась и передал мне бинокль. Я посмотрел на судно, входившее в акваторию порта, оставляя за кормой пенистый след, и постарался сравнить его с теми фотографиями, которые недавно изучал.
  – Очень может быть. Минут через пять мы выясним это наверняка.
  Большая моторная яхта приближалась, на её корме стоял человек – крупный блондин.
  – Да, это "Артина" и Уилер. Признаков Слэйда нет. Естественно, ему ни к чему демонстрировать себя.
  Яхта замедлила ход и бросила якорь. Я стал рассматривать людей на палубе. Двое стояли на носу у якорной лебёдки, третий смотрел за цепью. Ещё двое спускали на воду лодку, к которой затем спустили складной трап. Вновь появился Уилер и с ним какой-то человек в фуражке. Они сошли по трапу в лодку, где уже находился матрос. Заревел мотор, лодка отвалила от яхты и, сделав большой полукруг, направилась в сторону яхт-клуба.
  – Уилер с капитаном, надо думать, – сказала Элисон.
  Они вышли на берег, а лодка вернулась к "Артине". Матрос вернул её к трапу и вскарабкался по нему на борт.
  – Смотрите! – воскликнула Элисон.
  Я повернул голову – к "Артине" приближался большой грузовой катер.
  – Это заправщик, – сказала она. – "Артина" уже берёт топливо и воду. Кажется, Уилер не намерен здесь долго задерживаться.
  – Чёрт побери! Я надеялся, что она хоть ночь простоит. Предпочёл бы забраться на неё в темноте.
  – Похоже, что он явно спешит, – сказала Элисон. – Скорее всего, Слэйд там.
  – Что толку, если мне не удастся попасть на яхту? Сколько она будет заправляться?
  – Около часу, наверное.
  – Достаточно времени, чтобы нанять лодку. Пошли.
  Поторговавшись с каким-то портовым рабочим, мы взяли у него всего лишь за двойную цену моторку и вышли на ней в акваторию порта. Заправщик и "Артина" стояли теперь рядом, соединённые шлангами. Ещё один член экипажа, видимо, механик, наблюдал за заправкой.
  Когда мы приблизились, я сбавил обороты, и мы медленно пошли вдоль правого борта яхты ярдах в пятидесяти от неё. На палубе появилась ещё одна фигура – китаец. Он скользнул по нашей лодке равнодушным взглядом и отвернулся.
  – Это, вероятно, Чанг Ли-Ву. Уилер – любитель китайской кухни и берёт с собой своего повара.
  Я незаметно разглядывал китайца. Многие думают, что китайцы все на одно лицо. Это, конечно, чепуха, они так же отличаются один от другого, как все остальные, и я знал, что, если мне придётся встретиться с этим человеком ещё раз, то наверняка узнаю его.
  Теперь мы находились со стороны кормы "Артины". Кормовые иллюминаторы были наглухо занавешены изнутри; сомнений не оставалось – именно там залёг Слэйд.
  Прибавив обороты, мы двинулись к берегу. В это время в лодку, пришвартованную к "Артине", спустился матрос, завёл мотор и направился в сторону яхт-клуба. Он был быстрее нас, и когда я возвращал лодку владельцу, Уилер с капитаном уже возвращались на яхту. Они поднялись на борт, и трап убрали.
  Час спустя я, сгорая от чувства бессилия и досады, наблюдал, как "Артина" подняла якорь и пошла в открытое море.
  – Куда же он сейчас направляется? – спросил я Элисон.
  – Если он идёт на восток в сторону Греции, тогда вновь будет заправляться на Мальте. Это логично. Пошли выясним, какой маршрут он зарегистрировал.
  Элисон оказалась права, что нисколько не обрадовало меня.
  – Ещё четыре дня? – в отчаянии вскричал я.
  – Ещё четыре дня, – сказала она. – Но, может, в Валлетте нам повезёт больше.
  – Надо что-то сделать с этой яхтой, чтобы она задержалась хотя бы на одну ночь. У вас случайно магнитных мин нет?
  – Извините, нет.
  Я мрачно смотрел на удаляющееся белое пятно яхты.
  – Меня беспокоит этот китаец, – заметил я. – Но Слэйд должен бы быть обеспокоен больше.
  – Почему это?
  – Коммунистическая Албания сейчас вышла из-под влияния Москвы. Энвер Ходжа, их партийный босс, предпочитает следовать идеям Мао. Интересно, знает ли Слэйд, что он в руках у албанцев? Китайцы будут в восторге, если им удастся заполучить Слэйда – крупного английского и крупного русского разведчика в одном лице. Уж они его выжмут досуха, не особенно церемонясь в отношении методов. – Я пожал плечами. – А этот идиот думает, что он едет домой, в Москву.
  Глава девятая
  1
  Магнитных мин у нас не было, но мне удалось по случаю раздобыть кое-что столь же эффективное, но намного более простое. Это было уже в порту Валлетты четыре дня спустя. За это время мы, расплатившись в отеле "Скала", перелетели на Мальту, где я по своему дипломатическому паспорту прошёл через кордон так же легко, как в Гибралтаре.
  Впереди было четыре дня, и на нас с Элисон вдруг снизошло каникулярное настроение. Небо синело, солнце ярко светило, вокруг – множество кафе с морскими блюдами и холодными винами днём и сравнительно недорогих ресторанов с ночными танцзалами. Элисон раскрылась как никогда прежде.
  Я обнаружил, что какие-то вещи могу делать лучше, чем она, и это льстило моему несколько ущемлённому самолюбию. Мы как-то взяли напрокат акваланги и отправились поплавать в чистой воде Средиземного моря, и тут выяснилось, что я управляюсь с этой техникой гораздо лучше, чем она.
  Мы целыми днями плавали, купались и танцевали ночи напролёт, пока не приблизился срок прибытия яхты Уилера. Была почти полночь, когда я вновь поднял тему мистера Смита. На сей раз Элисон реагировала довольно спокойно. Возможно, причиной был демон алкоголя, которого я усердно ей навязывал. Если бы она имела дело с врагами, она держалась бы, конечно, настороже, но в данном случае вино ей подливала дружеская рука, и она расслабилась.
  Подняв бокал и глядя на меня сквозь янтарную жидкость, она сказала:
  – Что вы хотите знать о нём?
  – Он ещё существует?
  Она поставила бокал, слегка расплескав вино.
  – Нет. Его больше нет. – Голос её звучал печально.
  – Развод?
  Она яростно замотала головой, и её длинные волосы заходили волнами.
  – Нет, не то. Дайте мне сигарету.
  Я дал ей прикурить. Она сказала:
  – Я вышла замуж за человека по имени Джон Смит. Да, да, существуют люди, которых зовут Джон Смит, знаете ли. Был ли он разведчиком? Нет. Полицейским? Нет. Он был бухгалтером и милым человеком, и Алека это просто шокировало. Я не предназначалась для того, чтобы выйти замуж за бухгалтера. – В её голосе послышалась горечь.
  – Продолжайте, – мягко сказал я.
  – Но я всё же вышла за него замуж. И мы были счастливы.
  – До этого вы жили со своим отцом?
  – С Алеком? Где же ещё? Но после свадьбы я не осталась в его доме, не могла. Мы с Джоном стали жить в районе Мэйденхеда. И я была счастлива. Просто потому, что я замужем, что стала хозяйкой дома и сама решала, что мне делать, о чём думать. Алек был страшно разочарован. Он лишился секретаря-автомата.
  Я попытался представить себе Джона Смита – бухгалтера, сидящего на службе с девяти до пяти, который женился на Элисон Макинтош. Интересно, как он воспринимал всю ситуацию, если он вообще представлял её себе. Трудно было вообразить Элисон, сидящей у него на коленях и говорящей: "Дорогой, ты женился на девушке, которая в сумерках может попасть из пистолета в коленную чашечку человека, которая водит автомобиль и самолёт и может убить противника одним ударным приёмом каратэ. У нас будет чудесная семейная жизнь, не правда ли? И как это всё пригодится, когда мы будем воспитывать детей".
  – Ну, а потом что?
  – А потом – ничего. Неожиданная идиотская катастрофа на шоссе. – Её лицо было спокойным и серьёзным, она говорила, едва раздвигая губы. – Я думала, что умру. Правда. Я ведь любила Джона.
  – Извините...
  Она пожала плечами и протянула мне бокал, чтобы я налил ещё вина.
  – Желание умереть ничему не помогает, разумеется. Я потосковала, поразмышляла и вернулась обратно к Макинтошу. А что же оставалось? – Она глотнула вина и посмотрела на меня. – Согласны со мной, Оуэн?
  – Наверное, да, – сказал я осторожно.
  Она взглянула на меня и криво усмехнулась.
  – Вы неискренни, Оуэн. Вы не хотите задеть мои чувства и сказать то, что думаете. Похвально...
  – Не мне судить об этом...
  – Не зная фактов, вы хотите сказать. Что ж, я вам сообщу некоторые. Алек и моя мать не ладили между собой. Я думаю, что они вообще были несовместимы. Он часто отлучался из дома, а она не понимала, в чём состоит его работа.
  – Он занимался тем же, чем сейчас?
  – Он всегда занимался этим, Оуэн, всегда. Итак, они развелись как раз перед тем, как я родилась. Я родилась в Вотерфорде, где и жила десять лет, до смерти матери.
  – Вам было хорошо там?
  Элисон задумалась.
  – Не знаю. Честно говоря, я плохо помню те годы. Много потом наслоилось на впечатления детства. – Она затушила сигарету. – Думаю, что никто не назвал бы Алека идеальным отцом. Необычным – да, но не идеальным. А я росла немного сорванцом. Не любила возиться с платьями, играть в куклы. И он, наверно, этим воспользовался. – Она нервно потеребила скатерть кончиками пальцев. – Я иногда даже сомневаюсь, женщина ли я. Чему только не учил меня Алек! Мне всё это, кстати, тогда очень нравилось. Я бегала на лыжах, скакала на лошади, училась стрелять, управлять самолётом – знаете, я ведь могу летать и на реактивном. Мне всё страшно нравилось – даже математика и языки, – до тех пор, пока он не взял меня к себе в контору. И всё удовольствие кончилось.
  – Он посылал вас на оперативную работу?
  – Три раза, – сказала она без выражения. – Всё прошло успешно, хотя я страшно боялась. Но ещё хуже посылать других на операции, и затем наблюдать, чем они заканчиваются. Я, кстати, их и планировала. Вашу в том числе.
  – Я знаю, – сказал я, – Макинтош ... Алек говорил мне.
  – Я была единственным человеком, кому он полностью доверял. Это для нашей профессии очень ценно.
  Я взял её руку.
  – Элисон, что вы думаете об Алеке? По-настоящему?
  – Я люблю его, – сказала она. – И я ненавижу его. Вот и всё. – Её пальцы сжали мои. – Давайте потанцуем, Оуэн.
  И мы вышли на полуосвещённый круг и стали танцевать под небыструю убаюкивающую музыку. Она прижалась ко мне и положила голову на моё плечо. Её губы оказались вблизи моего уха.
  – Знаете, кто я, Оуэн?
  – Вы – чудесная женщина, Элисон.
  – Нет. Я плотоядная орхидея. О цветах так обычно не думают. У них ведь не бывает челюстей, жующих зубов. Но вы видели, как какая-нибудь мушка подлетает к орхидее? Бедное создание думает, что это обыкновенный цветок, садится на него, и тут челюсти захлопываются. Это так неестественно, да?
  Я крепче прижал её к себе.
  – Успокойтесь.
  Она сделала ещё пару движений, и вдруг дрожь прошла по всему её телу.
  – О, Боже! – прошептала она. – Давайте вернёмся в отель.
  Я расплатился по счёту, присоединился к ней у выхода из ресторана, и мы прошли двести ярдов до отеля в молчании. Она всё время крепко держала меня за руку. Так мы поднялись лифтом на свой этаж, прошли по коридору и остановились перед дверью её номера. Дрожащей рукой она вставила ключ в замочную скважину.
  В постели она вела себя, как сумасшедшая, как дикарь – на моей спине появились длинные царапины. Казалось, что вся её неудовлетворённость своей изломанной жизнью, вырвалась наружу этой ночью. Но потом она расслабилась и успокоилась. Мы долго говорили – часа, может быть, два. О чём – не помню. О том, о сём, о жизни, о всяких пустяках.
  Во второй раз всё происходило гораздо лучше, Элисон была очень женственна и после сразу заснула. У меня хватило ума отправиться в свой номер до её пробуждения. Я решил, что при трезвом свете дня она не слишком одобрит собственные действия.
  2
  Уилер прибывал утром, и надо было к этому подготовиться. Когда она спустилась к завтраку, я уже допивал свой кофе и встал, чтобы приветствовать её. Она выглядела немного смущённой и старалась не встречаться со мной глазами.
  – Что же мы используем вместо магнитной мины? – спросил я, садясь на место и откинувшись на спинку стула, но тут же резко выпрямился, почувствовав боль в исцарапанной спине.
  Восприняв мой вопрос, Элисон вновь превратилась в профессионала. Личные отношения это одно, работа – другое.
  – Я уточню, когда прибывает "Артина", – сказала она.
  – Повторение гибралтарской истории нам ни к чему, – заметил я. – Уилер и Слэйд теперь одним прыжком могут оказаться в Албании, целые и невредимые. Что мы можем предпринять, если "Артина" выйдет отсюда до наступления темноты?
  – Не знаю.
  – Одно ясно. Я не могу среди бела дня, в самом центре порта забраться на яхту и увести оттуда Слэйда. Что остаётся? – спросил я и сам ответил на этот вопрос. – Сделать так, чтобы она задержалась на ночь.
  – Но как?
  – Я кое-что придумал. После завтрака мы пойдём за покупками. Сделать тебе ещё один бутерброд?
  И вот плотно и с аппетитом позавтракав, мы вышли на жаркие улицы Валлетты, дополнительно подогреваемые раскалёнными известняковыми стенами домов. В порту нам сообщили, что "Артина" ожидается к полудню. Это было плохо как и то, что заправку они заказали заранее, и начнётся она сразу по приходе яхты.
  – Что ж, всё ясно, – сказал я. – Пошли в магазин.
  Мы нашли лавку, где торговали всякими корабельными принадлежностями, в том числе всем, что нужно для оборудования яхт и катеров. Тут мне и попалось то, что я искал, – лёгкий и в то же время исключительно прочный нейлоновый шнур. Я заплатил за двести футов этого шнура и получил его в свёрнутом и упакованном виде.
  Элисон сказала:
  – Надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
  – Идею мне подал акваланг. Как можно днём незаметно доплыть до середины порта?
  Она кивнула.
  – Конечно, под водой. Но как это поможет забраться на яхту?
  – Поможет – через некоторое время. Ты работаешь в этой операции вместе со мной. Пошли за аквалангами. Нам надо быть уже на берегу, когда появится "Артина".
  Мы отправились туда, где мы брали напрокат акваланги, и тщательно осмотрев их, проверили чтобы баллоны были заполнены кислородом. Затем, после короткого испытания в бассейне отеля, отправились на берег. В бассейне Элисон вдруг слабо охнула и, обернувшись, я увидел, что она густо покраснела: она увидела мою спину.
  Я засмеялся.
  – Тебе должны были выдать флакон с "Деттолом", чтоб он всегда находился при тебе. Ты женщина, что надо!
  Она неожиданно рассердилась.
  – Станнард, ты...
  – Ладно, – резко сказал я. – Умолкни. Нас ждёт работа. Это сразу же привело её в чувство, и неловкий момент остался позади. Мы двинулись к порту и устроились там в ожидании "Артины".
  – Ну, в чём состоит наш план? – спросила Элисон.
  – Ты ведь читала моё досье и должна знать, что я служил в Индонезии. Один из самых тяжёлых моментов там был, когда я на небольшой моторке уходил от скоростного патрульного катера, с которого к тому же стреляли из 20-миллиметровой пушки. И я зарулил в заросли, чтобы спрятаться от преследователей. Это оказалось громадной ошибкой. Водоросли намотались на вал винта, и моя моторка наглухо застряла. Эти водоросли чуть было не погубили меня.
  – А что произошло потом?
  – Это неважно. – Я кивнул в сторону моря. – "Артина" гораздо больше моей лодки, но наш нейлоновый шнур чертовски крепок, – водоросли не идут с ним ни в какое сравнение. Когда она появится, мы подплывём к ней и намотаем шнур на оба её винта, что может вывести её из строя. А может и нет, хотя я уверен, что выведет. И самое прелестное то, что когда они обнаружат шнур – не заподозрят никакого подвоха. Такие вещи часто случаются с судами. И им придётся потрудиться, как дьяволам, чтобы освободиться от шнура – моторы его затянут как следует. Я надеюсь, работа займёт у них всю ночь.
  – Да, это может сработать, – согласилась Элисон и почти без остановки продолжила. – Я обработаю твои царапины, а то в грязной воде можно подхватить инфекцию.
  Я посмотрел на неё, и на этот раз она не отвела глаз.
  – Отлично, – сказал я, подавляя желание рассмеяться.
  Она отошла куда-то и вскоре вернулась с пузырьком, содержимое которого втёрла в мою спину. После этого мы сели и стали терпеливо ждать "Артину".
  День был жарким и тянулся нескончаемо долго. "Артина" всё не появлялась, и я стал опасаться, что, может быть, она, минуя Мальту, направится прямо к Албании. Она всё же пришла в два тридцать и бросила якорь довольно далеко от берега. Опять была спущена лодка, но на сей раз на берег отправился один капитан. Уилера не было видно.
  – Так, – сказал я и, затушив сигарету, в последний раз проверил лямки акваланга. – Ты сможешь доплыть туда?
  – Конечно, – ответила она, прополаскивая маску.
  – Держись ближе ко мне. Мы сначала проплывём мимо футах в двадцати от её кормы, и приблизимся к ней с другой стороны. Надеюсь, что заправщик уже будет там.
  Бухта нейлонового шнура была прикреплена к моему поясу. Я проверил, хорошо ли она держится, и вошёл в воду. Не думаю, чтобы появление аквалангистов на акватории порта приветствовалось. Да им и самим плавать тут не хотелось: вода была грязная, и, кроме того, всегда существовала опасность быть обезглавленным винтом какого-нибудь судна. Мы выбрали местечко, где можно было войти в воду незаметно.
  Только войдя на глубину около двадцати пяти футов, мы взяли направление на яхту. Я знал, с какой скоростью плаваю под водой, расстояние до неё примерно вычислил, так что оставалось точно отсчитывать секунды и минуты. Самой главной задачей было идти строго по прямой. Время от времени я смотрел назад. Элисон двигалась позади меня и чуть-чуть левее.
  Когда я решил, что мы прибыли в нужную нам точку, остановился и сделал Элисон знак рукой. Мы медленно закружили на месте, и вскоре над нами появилась тень судна. Мы увидели пузырящиеся буруны под его винтами, почувствовали колебания воды. Затем винты перестали вращаться, и через водяную толщу послышалось клацанье металла: заправщик соединился с "Артиной".
  Я махнул Элисон рукой, и мы поплыли в другом направлении, чтобы подойти к яхте со стороны заправщика. Я очень надеялся, что никому не придёт в голову смотреть на поверхность воды, где можно было бы заметить пузырьки из наших аквалангов. Сейчас там происходило соединение топливного и водяного шлангов, и, как я полагал, команда была достаточно занята.
  Стало темнее, когда мы оказались под днищами кораблей. Я тронул пальцами киль "Артины" и двинулся к корме, где фосфорически поблёскивал бронзовый винт. Схватившись за его лопасть, я подождал Элисон, моля Бога о том, чтобы какой-нибудь идиот на борту не вздумал вдруг завести мотор. В этом случае из меня быстро получился бы кровавый гуляш.
  Подплыла Элисон, и я стал развязывать узел, скреплявший шнур. Винт был около четырёх футов в диаметре, и его вал поддерживался отходящим от корпуса кронштейном. Я обмотал конец шнура вокруг вала между кронштейном и корпусом, затем завязал его между кронштейнов и винтом. Потянув за шнур, я убедился, что узел держит крепко. Начало было положено.
  Со шнурком пришлось помучиться. По временам казалось, что в моих руках бьётся морская змея. Его кольца плавали вокруг нас и грозили опутать нам руки и ноги, так что мы с Элисон, наверное, сильно напоминали античную скульптуру, изображавшую Лаокоона.
  Но, в конце концов, мы справились с задачей: опутали оба винта яхты такой системой петель, что вращаться им пришлось бы не долго, но всё же они успели бы как следует затянуть шнур и превратить его в адский клубок. Из-за этого мог погнуться винт, могли вылететь клапана в моторе, – так или иначе остановка была неминуема.
  В общем, работу проделали неплохо.
  Мы отплыли от яхты и направились к берегу, но вышли вдалеке от того места, где выходили в воду. Моё чувство направления подвело меня, но под водой ориентироваться всё-таки очень трудно. Какой-то небритый тип, стоявший на палубе небольшого пароходика, посмотрел на нас с любопытством, но мы не обратили на него никакого внимания и, вскарабкавшись на каменное ограждение набережной, удалились.
  Мы вернулись на первоначальное место и посмотрели на "Артину". Заправщик завершил работу и медленно отходил от яхты, к которой со стороны берега уже приближалась лодка с капитаном. По-видимому, они решили уйти отсюда гораздо скорее, чем из Гибралтара. Мне хотелось знать, какой порт назначения назвал капитан. Вряд ли это был албанский Дуррес, хотя я готов был биться об заклад, что идти они намереваются именно туда.
  Капитан взошёл на борт, и трап тут же убрали. На палубе возникло движение, и лодка оторвалась от воды, поднимаемая на талях. В это же время кто-то уже подбегал к якорной лебёдке на носу.
  – Они сильно торопятся, – заметила Элисон.
  – Кажется, да.
  – Интересно, почему?
  – Не знаю, но думаю, что через несколько минут у них будет повод для беспокойства.
  Якорь пополз вверх, и "Артина" медленно начала двигаться. Этого я не ожидал. Я думал, что она вообще не тронется с места. Вероятно, наша нейлоновая верёвка была ничто перед семисотсильным двигателем. Элисон глубоко вздохнула.
  – Не сработало.
  "Артина" развернулась и направилась к выходу в море. Мы хорошо видели, как взбурлила белой пеной вода перед её носом. Я опустил бинокль и мрачно сказал:
  – Всё же попробовать стоило.
  Настроение было скверным. Албания находилась в четырёхстах пятидесяти милях, и "Артина" могла бы достичь её берегов за два дня. Единственное, что теперь могло её остановить, подумал я, – самоубиственный таран на самолёте Элисон.
  Элисон продолжала смотреть на яхту в дозорную трубу.
  – Стоп-стоп! – вдруг сказал она. – Погляди-ка!
  "Артина" неожиданно сбилась с курса и вдруг, совершив вираж, словно на ней кто-то беспорядочно крутил рулевое колесо, пошла к берегу. Она замедлила ход, потом со стороны кормы вскипел бурун, и через некоторое время её понесло наперерез большому итальянскому лайнеру, который как раз выходил из порта.
  Лайнер издал басовый рык, требуя очистить путь, но "Артина" не реагировала. В последнюю секунду лайнер слегка отклонился от курса, и его мощный бок, возможно, содрал краску с борта яхты. На капитанском мостике одетый в белое офицер смотрел вниз, и я не сомневался в том, что поток отборных итальянских ругательств понёсся в адрес беспомощного капитана "Артины".
  Лайнер прошёл, а "Артина" осталась посреди акватории, качаясь, как поплавок, на волне. Спустя некоторое время у яхты появился небольшой буксир, который отвёл её на то место, где она стояла раньше и где вновь бросила якорь.
  Я улыбнулся Элисон.
  – А я было подумал... Ладно, дело сделано, и она теперь уж точно останется здесь на ночь. Когда они выяснят в чём дело, то будут проклинать того идиота, который по небрежности упустил в море шнур.
  – Они не смогут догадаться, что это сделано умышленно?
  – Не думаю. – Я посмотрел в сторону "Артины". Капитан уже стоял на корме и смотрел вниз. – Скоро они поймут, что на винт что-то намоталось, и отправят под воду аквалангиста, чтобы он распутал узел. Только ему на это понадобиться чертовски больше времени, чем нам, – моторы закрутили там тугие узлы.
  Элисон подняла с земли акваланг.
  – Что теперь?
  – Теперь дождёмся ночи, и я заберусь на неё.
  3
  Мы отправились в гавань Марсамксетт, где около ручья Лаццаретто стояла на якоре "Артина". Днём её переправили туда на буксире и поставили вместе с другими яхтами. Мы наняли какое-то фиберглассовое страшилище, больше напоминавшее ванну, чем лодку, но Элисон удавалось справляться с ней вполне прилично, и она распоряжалась вёслами так, словно была заправским членом оксфордской гребной команды. Школа Макинтоша продолжала проявлять себя всё больше.
  Ночь выдалась безлунная, но небо оставалось чистым, так что тьма не была беспроглядной. Впереди маячил остров Мануэля, на котором время от времени мигал огонёк. Слева возвышалась Валлетта, похожая на высокий утёс, украшенный цепочкой фонарей. На "Артине" светились только габаритные огни. Ничего удивительного, поскольку дело происходило в половине третьего ночи и вероятно те, кто находился на борту, спали глубоким сном.
  Элисон вынула вёсла из воды, и мы тихо придрейфовали к корме яхты. Верёвочную лестницу, по которой спускался в воду аквалангист, убрали, да я на неё и не рассчитывал. Мне нужно было то, что называется кошкой, но раздобыть её за короткое время не удалось, и потому пришлось довольствоваться тройным акульим крючком.
  Взглянув вверх, я различил на фоне неба древко кормового вымпела и определил положение перил. Держа в одной руке свёрнутую верёвку, я другой метнул крюк вверх. Послышался мягкий удар – он приземлился на палубе. Затем я потянул верёвку и убедился, что теперь смогу без особого труда вскарабкаться на яхту.
  Наклонившись, я прошептал Элисон:
  – Ну вот. Всё готово. Я могу вернуться со Слэйдом, а могу и нет. Может, мне придётся поспешно прыгать через перила, так что будь где-нибудь поблизости и выуди меня. – Я помолчал. – Если же я не вернусь, то ты действуй по своему усмотрению и желаю тебе побольше английской удачи.
  Я пополз по верёвке вверх и ухватился за древко вымпела, снимая этим нагрузку с акульего крюка. Пистолет, заткнутый за пояс моих брюк, отнюдь не облегчал движений, и мне пришлось немного поизвиваться, как акробату, прежде чем я нашёл опору для ног.
  Наконец, не поднимая шума, я очутился на палубе. Всё шло нормально – по крайней мере, никто в меня не стрелял. Я посмотрел вниз за борт. Элисон не было видно, и только круги подозрительно расходились по воде там, где никаких кругов быть не должно. Если на яхте был часовой, то он никак не проявлял себя. Я решил, что он находится где-нибудь впереди – в районе рулевой рубки, а, может, нежится в столовой.
  К кормовым каютам лестница вела из салона, а дверь в него, если схемы соответствовали действительности, располагались прямо передо мной.
  Я вынул из кармана маленький фонарик и рискнул зажечь его. И очень правильно, так как я тут же обнаружил разбросанное по палубе аквалангистское оборудование, на которое непременно с грохотом налетел бы в темноте. Избежав этой ловушки, я очутился перед дверью в салон, которая, к счастью, не была заперта, да и кто запирает двери на судне?
  В салоне было полутемно, – сквозь матовое дверное стекло справа по борту шёл неяркий свет, что позволило мне спокойно лавировать между мебелью. Я подошёл к стеклу, заглянул в него и тут же застыл – в конце длинного коридора кто-то двигался. Человек вышел из столовой и скрылся в кухне. Чуть приоткрыв дверь, я услышал звук закрываемого холодильника, затем дребезжание посуды. Тот, кто нёс ночную вахту, решил скрасить ночные часы и закусить. Это меня вполне устраивало.
  Я пересёк салон и спустился по лестнице вниз. Там было три гостевых каюты. Каюта Уилера находилась посередине судна, перед рулевой рубкой, и о нём я мог не беспокоиться. Проблема состояла в том, чтобы выяснить, есть ли в этих каютах кто-нибудь, кроме Слэйда, если он действительно на яхте.
  Каюта, окна которой были наглухо задрапированы тогда в Гибралтаре, была самой большой на корме, и я решил начать с неё. На этот раз дверь оказалась запертой, и это увеличило мои надежды, так как Слэйда, конечно, держали под замком. Я обследовал его с помощью фонарика и счёл пустяковым. Через две минуты я был уже в каюте и запер за собой дверь. Внутри слышалось тяжёлое дыхание спящего человека. Я очень надеялся, что это Слэйд. В противном случае висеть мне на том дереве, которое я когда-то показывал Макинтошу.
  Но при свете фонарика я убедился, что это был Слэйд собственной персоной. Вынув из-за пояса пистолет, я передёрнул затвор и загнал патрон в патронник. Лёгкий металлический звук заставил Слэйда пошевелиться и тихо застонать во сне. Я подошёл к нему и, держа на его лице луч фонарика, мягко нажал пальцем на точку, расположенную выше челюсти и сразу под ухом. Это лучший способ тихо разбудить человека.
  Он опять застонал, открыл глаза, но тут же от яркого света закрыл снова. Я перевёл луч фонарика на свою руку с пистолетом и тихо сказал:
  – Если вы закричите, это будет последний звук в вашей жизни.
  Он содрогнулся, и его кадык судорожно заходил туда-сюда. Наконец, он выговорил:
  – Кто вы, чёрт возьми?
  – Ваш старый приятель – Риарден. Я пришёл, чтобы забрать вас.
  Ему потребовалось некоторое время, чтобы осознать ситуацию. Он сказал:
  – Вы сумасшедший.
  – Весьма возможно, – согласился я. – Тот, кто хочет спасти вам жизнь, конечно, должен быть сумасшедшим.
  Он постепенно приходил в себя. Лицо его порозовело, а душа, если у него таковая была, обрела уверенность.
  – Как вы сюда попали? – спросил он.
  Я направил луч фонарика на ближайшую стенку. Иллюминаторы были грубо заварены железными пластинами, так что Слэйд никак не мог видеть то, что происходит снаружи. Ещё одна предосторожность со стороны "Скарперов".
  – Куда это сюда? – спросил я с усмешкой.
  – Ну, на борт этого корабля...
  – Я следую за вами. – Я с интересом смотрел, как его глаза задвигались в поисках кнопки, и вновь поднял руку с пистолетом. – Не советую. Если цените своё здоровье.
  – Кто вы? – выдохнул он шёпотом.
  – Ну, наверное, можете считать, что мы с вами коллеги. Только в разных углах, я контрразведчик.
  Он глубоко и судорожно вздохнул.
  – Понятно. Исполнитель приговора. – Он кивнул в сторону моей руки. – Вам не удастся уйти. У вас пистолет без глушителя. Убьёте меня, погибнете сами.
  – Я человек расхожий, – сказал я, надеясь, что мне не потребуется внушать ему эту идею повторно. – Пораскиньте мозгами, Слэйд. Я мог бы проникнуть в вашу комнату и перерезать вам горло во сне. Грязновато, но тихо. Мог вонзить вам под череп иглу и поразить мозг – без капли крови. То, что я сейчас говорю с вами, означает, что я хочу вывести вас отсюда живым.
  Он нахмурился, и я почти чувствовал, как закрутились у него в мозгу шарики.
  – Только не питайте никаких иллюзий, – добавил я. – Я либо беру вас с собой живым, либо оставляю здесь мёртвым. Выбор за вами.
  К нему уже вернулось самообладание. Он даже сумел улыбнуться.
  – Вы сильно рискуете, – сказал он. – Вы не можете всё время держать меня под дулом пистолета. У меня ещё есть шанс выиграть.
  – Вам самому не захочется "выиграть" после того, как я всё скажу. Я полагаю, вас взяли из комнаты, которую мы разделяли, предварительно вкатив какой-нибудь наркотик, и вы очнулись в этой каюте. Как по вашему, где вы находитесь?
  Его шарики вновь закрутились, но на этот раз безрезультатно. Наконец, он сказал:
  – Поскольку я не почувствовал сильного изменения температуры, то, думаю, вряд ли меня повезли к северу или к югу...
  – На этой посудине вполне приличная система кондиционирования воздуха, так что разницу в температуре трудно заметить. Вам нравятся китайские блюда?
  Резкая смена темы повергла его в смущение.
  – Что за чёрт! Нравятся – ем, не нравятся – не ем.
  – В последнее время вам давали что-нибудь?
  Он был удивлён.
  – Да ... только вчера я...
  Я перебил его.
  – На этом судне повар – китаец. Вы знаете, кому принадлежит яхта? – Он молча покачал головой. – Она принадлежит человеку по фамилии Уилер. Он член английского парламента. Я думаю, что вы с ним не встречались.
  – Я бы его узнал, – сказал Слэйд, – пару раз виделся с ним в ... в старые времена. Что тут вообще происходит?
  – Вы всё ещё полагаете, что направляетесь в Москву?
  – Не вижу причин сомневаться в этом, – сказал он сухо.
  – Уилер – по рождению албанец. И его китайский повар делает здесь кое-что побольше, чем маринованную свинину и китайские сладости. Они коммунисты, но не вашего толка, Слэйд. Сейчас вы находитесь в Мальте, а следующая остановка – Дуррес в Албании, откуда, я думаю, вас отправят грузовым самолётом в Пекин. Так что лучше полюбите китайскую пищу, Слэйд, – впрочем, неизвестно, будут ли они вас вообще кормить.
  Он пристально смотрел на меня.
  – Вы сумасшедший.
  – Что сумасшедшего в том, что китайцы хотят завладеть вами? То, что имеется в вашем черепе, должно очень их интересовать – секреты двух крупнейших разведок. И они получат их, Слэйд, даже если им придётся прибегнуть к акупунктуре. Кстати, вы знаете, что термин "промывание мозгов" изобрели китайцы?
  – Но Уилер?
  – А что Уилер? Вам удавалось избегать провала в течение двадцати пяти лет, почему вы думаете, что не может найтись кто-нибудь другой, такой же хитрый, или даже хитрее? Уилера не схватили ... пока.
  Он погрузился в молчание, и я дал ему возможность подумать. Но времени терять было нельзя:
  – Мне кажется, что ваш выбор чрезвычайно прост. Или вы идёте со мной, или я убью вас. В последнем случае, кстати, я окажу вам услугу, так как даже мысль о том, что произойдёт с вами в руках у китайцев, заставляет меня содрогнуться. Предлагаю вам пойти со мной и возвратиться в милую, спокойную и надёжную камеру в одной из тюрем Её Величества. Там, по крайней мере, никто не будет выковыривать ваш мозг через уши.
  Он упрямо помотал головой.
  – Я вам не верю.
  – Господи! Если бы Уилер хотел отправить вас в Москву, то он передал бы вас на один из вездесущих советских траулеров. Их в Атлантике больше, чем блох на дворняжке. Для чего везти вас в Средиземное море?
  Слэйд недоверчиво посмотрел на меня.
  – Кроме ваших слов, у меня нет никаких доказательств.
  Я вздохнул и поднял пистолет.
  – Всё равно у вас небольшой выбор. – Он начинал раздражать меня. – Только раз в жизни мне встретился человек, который смотрел в зубы дарёному коню. Это – вы. Я следовал за вами из Ирландии не для того, чтобы...
  – Ирландии? – перебил он.
  – Да, нас там вместе держали.
  – Линч – это ведь ирландское имя, – произнёс он задумчиво.
  – Симанс Линч? Он работает на Уилера. Он принадлежит к ирландской революционной армии и терпеть не может англичан.
  – Он присматривает за мной здесь, – сказал Слэйд, – он мой охранник... – Я увидел на его лице первые признаки сомнения. – Где мы сейчас точно?
  – На якоре в гавани Марсамксетт.
  Он, наконец, решился.
  – Ладно. Но если, когда я выйду на палубу, это окажется не так, вы будете в большой опасности!
  – Вы когда были на Мальте в последний раз?
  – Пять лет назад.
  – Что ж, надеюсь на вашу хорошую память.
  Слэйд отбросил одеяло, но вдруг замер, вопросительно смотря на меня. Из-за двери каюты послышался скрип.
  Слэйд опять накрылся одеялом.
  – Кто-то идёт, – прошептал он.
  – Помните об этом, – сказал я, показывая ему пистолет.
  Я отошёл назад и открыл дверь в туалет. В это время в замочной скважине стал поворачиваться ключ. Я закрыл за собой дверь туалета и на секунду включил фонарь. Всё как обычно – унитаз, раковина, шкафчик аптечки, душ, скрытый полупрозрачной пластиковой занавеской.
  Я выключил фонарь, затаил дыхание и стал слушать. Голос Линча я узнал сразу.
  – С кем это вы тут разговаривали, дьявол возьми? – спросил он.
  Ситуация была пиковая.
  Если Слэйд захочет выдать меня, он сделает это сейчас. Поэтому я с напряжённым вниманием следил за, может быть, самым важным разговором из тех, что мне доводилось слышать в жизни.
  – Наверное, говорил во сне, – сказал Слэйд, и моё сердце с рыси перешло на простой галоп. – Мне снились плохие сны, и голова что-то болит.
  – Ничего удивительного, вы тут сидите всё время взаперти, – сказал Линч. – Ну, ничего, скоро будете дома.
  – А почему мы всё время останавливаемся?
  – Неисправности с винтами. Впрочем, точно не знаю.
  – Где мы находимся?
  – Ну-ну, вы же знаете, что об этом не следует спрашивать, мистер Слэйд. Это секрет.
  – Когда мы снова двинемся в путь, и когда я, наконец, смогу ступить ногами на землю?
  – Что касается первого, то, наверное, завтра, а на второй вопрос не могу вам ответить. Я ведь не начальник. Они мне не говорят всего. – Он сделал паузу. – Вы бледны и осунулись, мистер Слэйд. Принести вам аспирину?
  – Нет, не беспокойтесь, и так всё пройдёт.
  В этот момент мурашки поползли у меня по спине. До меня дошло, что я только слышал голос Слэйда, но не видел его рук. Он мог говорить всё, что угодно, и одновременно показывать Линчу, что в каюте находится непрошеный гость.
  – Никакого беспокойства нет, – сказал Линч. – Мы обещали доставить вас домой в хорошем виде. Это часть наших обязательств. Я всё же дам вам аспирин.
  Я нырнул в душ за пластиковую занавеску, и Линч вошёл в туалет. Он зажёг свет и подошёл к аптечке. Я хорошо видел его силуэт через занавеску и всё время держал наготове пистолет. Если бы дело дошло до стычки, я, конечно, мог бы расправиться и с ним, и со Слэйдом. Каким образом я бы выбрался отсюда, это уже другой вопрос.
  Я слышал, как гремят пилюли в пузырьке, как бежит из крана вода, и с облегчением понял, что Линч действительно берёт аспирин, а, значит, Слэйд не выдал меня. Набрав воды в стакан, Линч повернулся, чтобы идти, – он был так близко, что я мог бы коснуться его, не вытягивая руки. Нас разделяла только занавеска. К счастью, он был освещён, а я – нет, иначе, бросив случайный взгляд в мою сторону, он бы заметил меня.
  Он вышел, потушил свет и закрыл дверь.
  – Вот, – сказал он. – Это поможет вашей голове.
  – Благодарю, – отозвался Слэйд.
  – Господи, вы так вспотели, – сказал Линч. – У вас нет случайно температуры?
  – Ничего, всё в порядке. Не гасите свет, когда пойдёте, я немного почитаю.
  – Хорошо. Спокойной ночи.
  Я слышал, как открылась и закрылась дверь, щёлкнул замок.
  Я и сам был весь в поту. Руки слегка дрожали, мускулы живота напряглись, и нервы были, как натянутые струны. Наконец, я вышел из душа и тихо открыл дверь туалета.
  Слэйд поступил разумно, попросив Линча оставить в каюте свет. В течение доли секунды я мог убедиться, что всё в порядке – Слэйд вовсе не хотел быть застреленным по чистой случайности.
  Он лежал на кровати, держа перед собой книгу. Лицо его было жёлтым, как старая газетная страница.
  – Почему он не видел вас? – прошептал он.
  Я махнул ему рукой, чтобы он продолжал спокойно лежать, и подошёл к двери. Пистолет я всё же держал повёрнутым в его направлении. Из-за двери не доносилось никаких звуков, и я вновь подошёл к Слэйду.
  – Где живёт Линч? Знаете?
  Он покачал головой и потянул меня за рукав.
  – Как же это он вас не заметил?
  Он не мог взять в толк, как это на пространстве площадью в две телефонные будки один человек не увидел другого. Я и сам, по правде говоря, удивлялся этому.
  – Я принимал душ, – сказал я. – Как одет Линч?
  – Он в халате.
  Значит, он вряд ли жил далеко, скорее всего располагался в одной из соседних кают, что вполне соответствовало его задаче.
  – У вас есть одежда? – Слэйд кивнул. – Хорошо. Одевайтесь.
  Я внимательно наблюдал за ним, главным образом для того, чтобы он не сунул в карман какой-нибудь лишний предмет. Когда он оделся, я сказал:
  – Теперь ложитесь обратно в постель. – Он начал, было, возмущаться, но я пригрозил ему пистолетом, и он послушно лёг. – Надо дать Линчу время заснуть.
  Слэйд накрылся одеялом, и, повернувшись на бок, стал читать книгу. Я опять зашёл в туалет, оставив дверь чуть прикрытой. Если Линчу вдруг придёт в голову вернуться, всё будет выглядеть, как обычно. Я положил на ожидание полчаса и в течение этого времени не слышал ничего необычного.
  Выйдя из туалета, я дал знак Слэйду вставать. Пока он возился с одеялом и простынёй, – поразительно, насколько трудно отделаться от них, когда ты полностью одет, – я поработал над замком. Для этого пришлось повернуться к Слэйду спиной, но тут уж ничего не поделаешь.
  Я повернулся к нему, и он, приблизившись, прошептал мне на ухо:
  – Когда мы очутимся на палубе, перед нами должна быть Валлетта, слышите?
  Я кивнул головой, выключил фонарик и открыл дверь в тёмный коридор. Лестница была сразу же налево, и я повёл туда Слэйда, упираясь ему в спину дулом пистолета и держа его за правую руку. Прежде, чем выйти в салон, я убедился, что там никого нет, и вскоре мы уже были на палубе. Я на секунду зажёг фонарь, чтобы показать Слэйду путь среди аквалангистского оборудования, и мы двинулись к кормовому ограждению. На полпути он остановился и прошептал:
  – Вы правы. Это – Валлетта.
  – Не болтайте! – Я всегда раздражался на заключительном этапе операции. Добравшись до берега, можно было бы сдать Слэйда в мальтийскую полицию, и дело с концом, если не считать того, что Уилер и его банда остались бы ненакрытыми. Но до берега ещё надо добраться!
  Мы дошли до ограждения, но не дальше. Я начал нащупывать руками крюк, и не обнаружил его. И вдруг с ошеломляющей неожиданностью на нас откуда-то сверху упал столб света, и чей-то голос сказал:
  – Всё. Дальше хода нет.
  Я двинул Слэйда локтем под ребро и крикнул: "Прыгай!", но мы оба ничего не успели сделать. По палубе загрохотало множество ног, на нас налетела группа людей. Меня схватили двое или трое, стали выламывать мне руки, а ещё кто-то молотил кулаками по животу, словно это был барабан, и они были вовсе не похожи на барабанные колотушки.
  Я рухнул вниз, хватая ртом воздух, и успел заметить, как двое матросов тащили Слэйда, ноги которого волочились по палубе. Послышалась какая-то команда, и меня тоже потащили в сторону салона. Команды на непонятном мне языке подавал крупный чернобородый человек, в котором я узнал капитана. Меня бесцеремонно швырнули на пол, и матросы начали задёргивать занавески на окнах. Но я успел заметить, что луч прожектора с мостика ощупывает поверхность моря за бортом. Мне оставалось только надеяться на то, что Элисон удалось скрыться. Кто-то передал капитану мой пистолет. Он с любопытством осмотрел его, убедился, что он заряжен и, направив его на меня, спросил по-английски с лёгким, но непонятным акцентом:
  – Кто вы такой?
  Я попытался привстать, опираясь нетвёрдыми руками о пол.
  – А вам не всё равно?
  Капитан перевёл глаза на Слэйда, сидевшего, как мешок, на стуле, затем на лестницу, которая вела к каютам.
  – Так-так, Линч, – сказал он голосом, в котором слышался рокот пробуждающегося вулкана, – что ж ты за охранник такой?
  Я повернул голову. Линч смотрел на Слэйда широко открытыми от ужаса и удивления глазами.
  – Не понимаю, – бормотал он. – Я же был у него полчаса тому назад. Я проверял дверь, она была закрыта.
  – Она была закрыта, – передразнил его капитан. – Как же она была закрыта, если этот смог увести из каюты Слэйда?
  Линч посмотрел на меня.
  – Господи, это же Риарден? Но он не мог быть в каюте! – повторил он упрямо. – Я бы увидел его.
  – Я был в душе, стоял совсем рядом с тобой, идиот!
  Линч двинулся на меня с красными от ярости глазами, но капитан железной рукой остановил его и, схватил меня за волосы, поднёс к моему лицу пистолет.
  – Значит, ты Риарден, – сказал он, гладя мою щёку дулом. – Мы очень интересуемся тобой.
  Холодный голос рядом произнёс:
  – Никакой он не Риарден.
  Капитан сделал шаг в сторону, и я увидел китайца, смотревшего на меня с непроницаемым лицом. Рядом с ним стоял высокий блондин, который заправлял в длинный мундштук сигарету. Затем он сунул руку в карман элегантного халата, достал из него зажигалку и щёлкнул ею.
  – Его зовут Станнард, я полагаю, – сказал Уилер. – Оуэн Станнард. – Он зажёг сигарету. Очень предупредительно с вашей стороны оказаться здесь вместе с нами, мистер Станнард. Это снимает с меня необходимость заниматься вашими поисками.
  Глава десятая
  1
  – Как вы его поймали? – спросил Уилер капитана.
  – Мехмет наткнулся на крюк на корме с привязанной к нему верёвкой и сообщил мне. Мы схватили их, когда они собирались покинуть судно. Этот идиот, – он показал пальцем на Линча, – позволил им уйти.
  Уилер окинул Линча холодным взглядом.
  – Я поговорю с тобой позже. Спускайся вниз.
  Линч попытался что-то сказать, но Уилер так посмотрел на него, что он предпочёл быстро повернуться и уйти. Тем временем мне стало немного получше. Выкрученные руки уже не так болели, а живот, хотя и представлял собой, видимо, сплошной синяк, позволял дышать более или менее нормально. Уилер обратился ко мне.
  – Итак, мистер Станнард, каким образом вы рассчитывали доставить Слэйда на берег? На лодке? Где же она?
  – Я сам подплыл к яхте.
  – И хотели так же плыть и обратно? – удивился он. – С калекой Слэйдом? Я вам не верю. – Он повернулся к капитану. – Найдите лодку.
  – Уже ищем, – сказал капитан.
  Уилер одобрительно кивнул и озабоченно спросил обмякшего на стуле Слэйда:
  – Мой дорогой друг, что заставило вас пойти вместе с этим человеком? Вы знаете, кто он? Если бы ему удалось доставить вас на берег, вы тотчас же оказались бы в руках полиции. И сами знаете, чем это грозит – сорок лет тюрьмы. Чем он вас соблазнил?
  Слэйд с трудом приподнял голову.
  – А я знаю вас. Мы как-то встречались.
  – Да, при более счастливых обстоятельствах, – согласился Уилер. – Один раз на конференции Европейской ассоциации свободной торговли, второй раз на каком-то обеде, забыл, кто его давал.
  – Вы – Уилер, член парламента. С какой стати вы хотите мне помочь?
  – Хороший вопрос, – сказал я. – Отвечайте ему, Уилер. Скажите Слэйду, почему вы собираетесь совершить предательство. – Я осторожно потёр рукой мой избитый живот. – Насколько мне известно, до сих пор предательство влекло за собой смертную казнь. – Я ухмыльнулся. – Кому это лучше знать, как не вам?
  Но Уилера не так легко было вывести из себя. Он улыбнулся и сказал холодным тоном:
  – Я помогаю вам, потому что не признаю британских законов, потому что, как и вы, борюсь за лучший мир. – Он положил руку Слэйду на плечо.
  – Почему же я ничего о вас не знал? – спросил Слэйд. – Я должен был бы знать.
  – А почему, собственно, вы должны были знать? Вам это знать не положено. Так надёжнее. – Уилер опять улыбнулся.
  – Вы были значительной фигурой, Слэйд, но не такой значительной, какой являюсь я.
  – Какой вы являлись, – поправил я его. – С вами всё кончено, Уилер.
  Он игнорировал меня и продолжал сосредоточенно смотреть на Слэйда.
  – Какую чепуху успел вам внушить Станнард? Вы просто дурак, если поверили своему врагу.
  – Что мы делаем на Мальте? – спросил Слэйд.
  Уилер откинулся на спинку кресла и расхохотался.
  – Так вот что он использовал! Я везу вас домой. А в Средиземном море я обычно провожу отпуск. Не сделать этого в нынешнем году и отправиться в Балтику выглядело бы подозрительным. Даже ради вас я не хочу подвергать себя риску.
  – Вы – албанец, – сказал Слэйд. – Я вам не доверяю.
  – Так-так, мягко произнёс Уилер. – А какая вам разница?
  – Разницу делает он, – сказал Слэйд, кивая на молчаливо стоявшего китайца.
  – Да, это большая разница, – вновь вмешался я. – Уилер говорит, что везёт вас домой. Дом – это место, которому принадлежит сердце человека. А его сердце принадлежит Пекину.
  Уилера, наконец, проняло, и он зловеще прошипел мне:
  – Нет, мне придётся заставить вас замолчать... навсегда!
  – Он помолчал и продолжал, опять обращаясь к Слэйду. – В общем-то, не имеет значения – знаете вы или нет, куда мы следуем. Для вас же было легче думать, что вы едете в Москву. Да и нам спокойнее. Но вы в наших руках, и мы вас доставим куда следует живым и невредимым.
  Видя изменившееся выражение глаз Слэйда, я усомнился в этом. Он вполне мог найти средство покончить с собой, и такая смерть куда предпочтительнее того процесса добывания информации, который его ожидал в Китае. Любой человек должен знать, когда его песенка спета...
  Но Уилер уже перехватил инициативу.
  – Разумеется, ваше содержание будет теперь более строгим. Мы не позволим вам повеситься на подтяжках.
  – Я тоже остаюсь с вами? – спросил я.
  Уилер посмотрел на меня задумчиво.
  – Вы? – он покачал головой. – Не думаю, чтобы вы заинтересовали моих друзей. Вы слишком долго были вне игры и не располагаете современной информацией об английской разведке. Южно-африканский соня для нас не имеет значения. – Он слегка повернул назад голову. – Как вы думаете?
  Китаец впервые заговорил.
  – Он бесполезен, но опасен, так как много знает, – сказал он бесстрастно. – Убейте его.
  Тут я виртуозно выругался по-китайски, и он открыл от изумления рот. Всё-таки до восточных людей иногда кое-что доходит.
  – Да, Станнард. Мы должны будем убить вас. Но как? – Задумчиво заговорил Уилер. – Ага. Вот. Мы обнаруживаем на борту зайца. Вооружённого. Возникает стычка, раздаётся выстрел, и нарушитель получает пулю. Из собственного пистолета. Мы сообщаем о происшествии полиции, и тут обнаруживается, что этот человек – не кто иной, как беглец из английской тюрьмы – Риарден. – Он улыбнулся. – Эта история немало добавит к моему образу. Представьте себе заголовки английских газет. Что вы на это скажете?
  – Да ничего особенного, – сказал я. – Если вы свяжетесь с полицией по моему поводу, они захотят узнать и о Слэйде. Он для них гораздо более важен, чем я. Они устроят здесь обыск и проверят каждую дощечку. Пока Слэйд у вас на борту, вряд ли вы решитесь на это.
  Уилер кивнул.
  – Это правда. Боюсь, что мне придётся обойтись без этой привлекательной театральности. Мой образ как-нибудь просуществует без этого. Кроме того, прежде, чем умрёте, вы ответите на несколько вопросов, в частности, по поводу сообщников. Кстати, – тут он повернулся к капитану, – каковы результаты поисков лодки?
  – Сейчас выясню, – сказал капитан и вышел из салона.
  Я вздохнул.
  – Я же сказал, что был один.
  Уилер опять кивнул.
  – Может быть, вначале вы были один, но где-то по дороге у вас могли появиться помощники. Вы понимаете, что мне надо точно знать об этом. – Он указал на китайца. – Мой друг располагает средствами установления истины, но вряд ли вам захочется с ними познакомиться.
  Я, как бы между прочим, оглядел салон. С уходом капитана ситуация облегчилась, не на много. Позади меня стояли два матроса, один из которых держал направленный на меня пистолет. Впереди находились Уилер и китаец. Китаец держал руку в кармане – он наверняка тоже был вооружён. Я посмотрел на Слэйда и прикинул, присоединится ли он ко мне, если дело дойдёт до борьбы.
  Я сказал:
  – Интересно, как всё-таки вам удалось выйти на Макинтоша и на меня так быстро. Кажется, вы знаете всё, включая мою южноафриканскую историю.
  Уилер хмыкнул.
  – Вы, англичане – нация любителей. Это относится и к разведке. Мне о вас рассказали.
  Я был искренне удивлён.
  – Но кто? Ведь об этом знали только Макинтош и я.
  – Точно. И вы мне ничего не рассказывали.
  Моя челюсть отвисла, и я уставился на Уилера, отказываясь верить своим ушам.
  – Макинтош?
  – Кто ж ещё? Он был слегка пьян и болтлив. С помощью лести мне удалось выудить у этого дурака нужную информацию. Потом он спохватился, конечно, замолчал, но мне этого было достаточно. – Он засмеялся. – Мы обсуждали проблемы тюремной реформы.
  Я был в замешательстве.
  Макинтош в описании Уилера выглядел совсем не тем человеком, которого я знал. Во-первых, он был не дурак и, во-вторых, совершенно не падок на лесть. Что же он тогда выкинул, чёрт возьми?
  – Он мёртв, – продолжал Уилер. – Я позаботился об этом, как только мы надёжно спрятали вас в Ирландии. Но оказалось не так уж надёжно, правда? Эти клоуны из революционной армии – такие же любители. Но ничего, теперь вы здесь, и всё, в конце концов, хорошо.
  Холод пронизал меня до мозга костей. Жив был Макинтош или нет – а я точно этого не знал, потому что сам просил Элисон распространить слух о его неизбежной кончине, – я чувствовал себя преданным и страшно одиноким, словно человек, идущий по лестнице без перил. И я был потрясён. Приходилось верить Уилеру, всё остальное не имело никакого смысла, равно как и предательство Макинтоша. Если...
  Вернулся капитан и сказал, нарушая цепь моих мыслей:
  – Лодка не обнаружена.
  Уилер в это время вставлял вторую сигарету в мундштук.
  – В конце концов, может быть, вы сказали и правду. – Он обратился к капитану. – Этих двоих определить в надёжные места, раздельно. Ваши предложения?
  – Слэйд может вернуться в свою каюту, – сказал капитан.
  – После того, что случилось? – Уилер удивлённо приподнял брови.
  Заговорил китаец:
  – Его надо приковать наручниками к кровати и посадить человека внутрь каюты. Ему нельзя позволить даже пикнуть.
  Уилер подумал.
  – Хорошо. А что со Станнардом?
  – На носу есть помещение, обитое железом, с хорошо задраивающейся дверью. Оттуда он не сможет выбраться.
  – Боюсь, ваш допрос придётся пока отложить, – обратился Уилер ко мне. – Вот отойдём подальше у море, тогда и приступим. Там вашего крика никто не услышит. – Он махнул рукой, и кто-то схватил меня за руку. – Кстати, то, что случилось у нас с винтами – ваша работа?
  – А что случилось с винтами? – Я постарался улыбнуться. – Они что, разболтались?
  – Ишь, какой бравый, – промолвил Уилер. – Острит перед лицом смерти. Это очень по-английски. Уведите его.
  Два человека вывели меня из салона и вытолкнули на заднюю палубу. Проходя мимо Слэйда, я посмотрел на него. Он сидел с жёлто-серым лицом, совершенно уничтоженный.
  "Артина" теперь была освещена, и я увидел, что один из матросов, конвоировавший меня на носовую палубу, держал в руке мой пистолет. Перспектива очутиться в металлическом ящике не понравилась мне. По чертежам двойника "Артины" я знал, что высота этого герметически закрытого помещения – четыре фута. Там, я свободно мог получить тепловой удар или задохнуться.
  Однако, нравилась мне эта перспектива или нет, человек, шедший справа от меня, был вооружён. То, что он не направлял пистолет в мою сторону, не имело ровно никакого значения. Он крепко держал меня за правую руку, а левую заломил за спину другой матрос.
  Так меня довели до середины яхты, и вдруг раздался сухой щелчок, словно разорвалась хлопушка. Матрос справа от меня охнул, выронил пистолет и с удивлением уставился на кровавую дырку, образовавшуюся в тыльной стороне ладони.
  Хлопушка разорвалась снова, и я увидел короткую вспышку на крыше рубки. Матрос, державший мою левую руку, споткнулся и медленно повалился на палубу. На лбу его я заметил тёмное пятно.
  – Прыгай, дурак, прыгай, – завопила Элисон, и я, довольно неэлегантно перескочил через ограждение, раскорякой полетел вниз и плюхнулся в воду, подняв тучу брызг. Две секунды спустя более аккуратно и по-женски вошла в воду Элисон.
  Сделав круг, я нащупал ногу Элисон, и она, повернувшись ко мне, уцепилась за мою кисть. Я подтащил её к яхте, и мы глубоко нырнули, чтобы проплыть под "Артиной".
  Естественно, нас будут искать прежде всего там, куда мы прыгнули. Надо было срочно уходить оттуда.
  К сожалению, я не успел как следует отдышаться и набрать в грудь достаточно воздуха, чтобы отплыть под водой на приличное расстояние. Пришлось выныривать под кормой "Артины" и, держась за лопасть руля, высунуть наружу нос и рот.
  Я сделал несколько глубоких вдохов и прислушался к тому, что происходит на палубе. Судя по всему, там началась паника: беспорядочно бегали люди, слышалось рявканье капитана, насылавшего угрозы на своих подчинённых. Я прошептал на ухо Элисон:
  – Плыви к Таксбьексу – насколько сможешь, под водой. Встретимся в условленном месте.
  Она не стала терять времени на ответ, погрузилась в воду и исчезла. Я в последний раз сделал глубокий вдох и последовал за ней. Вообще я люблю плавать, но тут особого удовольствия ждать не следовало. Я двигался под водой до тех пор, пока напряжение в лёгких не стало невыносимым. Тогда я выплыл лицом вверх и, сделав несколько вздохов, рискнул посмотреть в сторону "Артины". Луч её прожектора шарил по воде, но в противоположном от меня направлении. Я приготовился опять уйти под воду, но в последний момент услышал рёв мотора и увидел, как в мою сторону несётся моторка. Я быстро нырнул и с силой заработал руками, чтобы уйти в воду как можно глубже. Моторка пронеслась прямо надо мной, и поколебленная ею вода ударила меня.
  Я выныривал трижды, прежде, чем добрался до берега, точнее до ряда яхт, пришвартованных к стойке гавани Лаццаретто-Крик Марина. Я выплыл прямо под носом плавучей пивной, задыхаясь и отплёвываясь, но тут же затих, когда услышал шлёпанье босых подошв по палубе наверху. Человек был явно раздражён.
  – Опять какой-то шум. Прямо посреди ночи. Что они, взбесились, что ли? – заорал он. Я представил себе по голосу отставного полковника, этакую старую перечницу. – Ты шумишь больше, чем они, Джордж. Иди ложись, – пыталась его утихомирить жена.
  Опять раздались шлепки ног, и пара удалилась. – Ладно, – напоследок проворчал мужчина. – Завтра поговорю с менеджером. Безобразие!
  Я улыбнулся и проплыл ещё пару судов прежде, чем вылезти на берег. Затем трусцой добежал до того места, где мы условились встретиться с Элисон. Смогла ли она добраться до берега? Это меня беспокоило по ряду причин. В Ирландии она не доверяла мне, предположив, что я мог продаться "Скарперам". Теперь я не доверял ей...
  Если Уилер говорил правду и Макинтош сам сорвал операцию, а по беспечности он никогда бы этого не сделал, – надо мной нависла серьёзная опасность. Но почему, собственно, я должен верить Уилеру? Зачем ему говорить мне правду? В этом случае только один человек мог меня продать – Элисон!
  Однако, недавние события на "Артине" решительно опровергали этот вариант. Ведь ей пришлось ранить одного человека, убить другого, чтобы выручить меня. Никакой логики! Но всё же я решил впредь не спускать глаз с миссис Элисон Смит, если, конечно, она не угодила под ту моторку с яхты.
  2
  Она появилась через пятнадцать минут, настолько измученная, что не могла даже сама выбраться из воды. Я вытащил её на берег и дал отдышаться. Первыми её словами были:
  – Эта проклятая лодка... Она дважды чуть не налетела на меня.
  – Они тебя видели?
  – Не думаю.
  – Они чуть не пришибли и меня, – сказал я. – А что случилось с нашей лодкой?
  – Я заметила, что кто-то из команды наткнулся на крюк, и поняла, что тебе грозит беда. Я подплыла к носу яхты, вскарабкалась на неё по якорной цепи, а лодку просто отпустила.
  – Всё сложилось для меня удачно. Ты здорово управляешься со своей хлопушкой.
  – Ну, за шесть ярдов кто угодно мог бы сделать то же самое.
  – Но там не было кого угодно. Была ты. Она посмотрела вокруг себя.
  – Надо, пожалуй, идти. Здесь на нас могут наткнуться. Я покачал головой.
  – Тут мы в относительной безопасности. В этой гавани столько всяких лагун и ручьёв, что парням Уилера пришлось бы проверить миль десять береговой линии. Впрочем, ты права – лучше уходить. До отеля отсюда далеко, а нам надо попасть туда до рассвета. Как ты, готова?
  Элисон встала на ноги.
  – Я готова.
  Путь до отеля, по моим подсчётам, должен был отнять у нас не меньше часа. Мы шли молча. Не знаю, о чём думала Элисон, но я ломал себе голову над тем, что делать дальше и, наконец, сказал:
  – Что ж, задание я провалил. Необходимо было либо доставить Слэйда живым, либо убить его, но ни того, ни другого я не сделал.
  – Не вижу, как бы ты мог добиться успеха.
  – Мог бы. Я мог бы убить Слэйда на яхте, а не пытаться вызволить его оттуда.
  – Спящего человека убить нелегко, – сказала Элисон и содрогнулась. – Вообще убить человека нелегко.
  – Скольких людей ты убила?
  – Одного, – ответила она срывающимся голосом. – Се... годня. – Её охватила дрожь.
  Я обнял её.
  – Успокойся. Со временем это пройдёт. Поверь мне.
  Я проклинал Макинтоша за то, что он сделал со своей дочерью. Но он сделал из неё профессионала, и она должна была рефлекторно реагировать на нужный сигнал, как собака Павлова. Чтобы отвлечь её от переживаний, я сказал:
  – Нам надо срочно покинуть отель.
  – Конечно. А потом что?
  – Чёрт его знает! Всё зависит от того, насколько задержится яхта. Если она снимется с якоря, – всё, наше дело – труба.
  – А если нет?
  – У нас есть ещё шанс.
  – Теперь ты уже не сможешь попасть туда. Такие вещи дважды не удаются.
  – Знаю. Надо придумать что-нибудь ещё.
  Мы погрузились в унылое молчание и продолжали шагать по направлению к отелю. Одежда наша промокла, и в этот предрассветный час стало холодно. Кроме того, мы страшно устали, и думать ни о чём не хотелось.
  Солнце появилось на горизонте, и на улицах стали попадаться редкие люди. За время пути одежда на нас высохла, и мы не привлекали ненужного внимания. Вскоре нам попались рабочие, которые стоя на лестницах, развешивали через улицу гирлянду фонариков.
  – Ранние пташки эти ребята! Что, намечается какое-то празднество?
  – Да, сегодня карнавал. Они тут часто бывают.
  Я вспомнил ворчливого человека в гавани, который жаловался на шум.
  – Вечером, наверно, будет фейерверк?
  – Обязательно. На Мальте одно неотделимо от другого. Что-то шевельнулось у меня в мозгу – первые проблески идеи. Я не торопил её – пусть она достаточно созреет. – Элисон, сколько у нас денег?
  – Около трёх тысяч фунтов, включая твои пятьсот.
  Что ж, по крайней мере финансово мы были хорошо подготовлены к войне. Идея потихоньку зрела, но прежде, чем начать её обдумывать, надо было ещё раз посмотреть на чертежи яхты-двойника "Артины".
  Заспанный портье вручил нам ключи от номеров, и мы поднялись наверх. У моей двери я сказал Элисон:
  – Зайди-ка ко мне на минутку. – Затем налил в стакан из-под зубных щёток приличную порцию виски. – Влей это в себя, и тебе станет лучше. Пойди к себе, прими горячий душ, смени одежду и не мешкай. Мы уезжаем отсюда, надо это сделать в течение получаса.
  Она слабо улыбнулась.
  – Куда же мы едем?
  – Мы должны закопаться в землю – где, точно ещё не знаю. Уилер, безусловно, пошлёт своих людей проверять отели. Может, они уже сделали это. Не забудь о самом существенном – деньгах, паспорте и документах на самолёт.
  Когда она ушла, я последовал своему собственному совету: опрокинул стакан виски, принял трёхминутный горячий душ, снявший с тела часть болезненных ощущений и прогревший кости. Живот мой был иссиня-чёрен от ударов. После душа я быстро оделся и стал собирать свои вещи. Их было не так уж много.
  Затем сел на кровать и занялся планом яхты. К счастью, на нём был указан масштаб, что позволяло рассчитать расстояния с вполне приличной точностью. Идея уже не только росла в моём мозгу, но стала расцветать. Весь расчёт был на то, что Уилер застрянет в гавани Марсамксетт ещё на одну ночь.
  Вернулась Элисон, неся с собой один из тех больших саквояжей, которые вмещают в шесть раз больше, чем предполагается. Мы вышли из отеля через чёрный ход и пять минут спустя уже были в Кингсгейте, где сели на автобус до Сенгли.
  Элисон выглядела несколько бодрее.
  – Куда же мы направляемся и почему? – спросила она.
  Я заплатил кондуктору за проезд и сказал:
  – Скажу, когда приедем.
  Автобус был заполнен народом, и мне не хотелось посвящать пассажиров в подробности плана ликвидации Уилера и Слэйда.
  Мы добрались до Сенгли довольно быстро. Сенгли – это полуостров, выдающийся в Большую Гавань между Французским и Доковым ручьями. Я полагал, что здесь мы сможем найти то, что нужно – лодочный сарай, желательно с отдельным судоподъёмником.
  Было ещё слишком рано, чтобы начинать заниматься делом, но кафе уже открылись, и мы с Элисон позавтракали, что было очень кстати. Расправляясь с яичницей с ветчиной, я спросил Элисон:
  – Видели тебя всё-таки вчера или нет? Могут узнать? – Думаю, что нет, – сказала она.
  – Уилер вначале не был уверен, что у меня есть помощник. Теперь он, конечно, знает, что есть, но не знает, кто. Тебе придётся заняться покупками. Мне появляться в людных местах опасно.
  – Что нужно купить?
  – Прежде всего лодочный сарай. Мне он нужен всего на двенадцать часов, но этого говорить не надо, придётся арендовать его месяца на три. Допустим, я конструктор, работаю над новым типом подводных крыльев. Ну и подстраховываюсь, чтобы кто-нибудь, допустим, соперник, знал о моей работе, подглядывал и тому подобное. Поэтому мне нужны замкнутость и безопасность. Говори что-нибудь в этом роде.
  – Дальше что?
  – Затем ты должна купить моторную лодку, довольно большую, футов в двадцать длиной, и чертовски быструю, с сильными моторами.
  – Навесными или стационарными?
  – Это неважно. Навесные дешевле, но они должны быть очень мощными. Лодку приведёшь к сараю. – Я посмотрел через окно на улицу. – Тут поблизости есть металлические мастерские, там найдётся то, что мне нужно, включая сварочный аппарат.
  Брови Элисон слегка дрогнули.
  – Итак, тебе нужна быстрая лодка и сварочный аппарат. Дальше? – спросила она терпеливо.
  – Дальше ты нанимаешь грузовик. Ты умеешь водить грузовик? – Она посмотрела на меня с холодным презрением, и я улыбнулся. Ну, разумеется, она сдала все свои жизненные экзамены с развевающимися знамёнами, сидя в командирской машине. – Значит, ты нанимаешь грузовик и привезёшь на нём столько хлопушек, чтобы набить ими лодку.
  Теперь она заинтересовалась.
  – Хлопушек?
  – Да, хлопушек, ракет, – всё, что они тут используют для фейерверка. Мне нужны крупные штуки – не всякие там дешёвые бенгальские огни и прочая мелочь, а то, что хорошо взрывается – с шумом, со снопами искр. Думаю, что здесь есть склады, где можно купить оптовую партию. Сможешь это сделать?
  – Смогу, – сказала она. – А теперь скажи, на кой чёрт это?
  Я вытащил план яхты и положил его на стол.
  – Я побывал на "Артине", и всё, что видел, соответствует этому плану. Думаю, что мы можем ему доверять. – Я постучал ногтем по бумаге. – Вот помещение, где расположены два дизеля Роллс-Ройс мощностью по 350 лошадиных сил. Они потребляют массу топлива. Ниже расположены бак с водой и бак с топливом, который содержит 1200 галлонов. – Мой палец двинулся по плану. – Впереди моторного помещения – каюта Уилера, а дальше – кубрики для команды. Под ними – цистерны, в которых находится основной запас топлива – 5350 галлонов. Мы знаем, что заправка произошла только что и цистерны полны. Чтобы проникнуть в одну из них, нужно пробить отверстие в корпусе, по крайней мере, в трёх футах ниже ватерлинии, а лучше – глубже. Корпус сварен из мягкой стали толщиной в пять шестых дюйма. Чтобы сделать в нём такую дыру, нужна большая сила. – Я взглянул на Элисон.
  – Я собираюсь соорудить таран на лодке, которую ты купишь. Когда-то все корабли имели таранные приспособления для ведения войны на море. Но у меня будет комбинация тарана и огня. Лодку мы загрузим хлопушками. Когда пробьём дыру в цистерне, оттуда потечёт топливо, а наш фейерверк его подожжёт.
  – Значит, ты собираешься выкурить Уилера?
  Я несколько секунд молча смотрел на неё, потом сказал:
  – Не будь наивной. Я собираюсь выжечь этого негодяя.
  3
  Мой план требовал времени, а у нас его было мало. Я оказался прав, полагая, что в Сенгли можно найти подходящий лодочный сарай, но прежде, чем вступить во владение им, пришлось провести довольно длительные переговоры, и только в половине одиннадцатого утра с помощью сотни фунтов в новых хрустящих бумажках сделка совершилась.
  После этого я сразу же послал Элисон купить лодку, надеясь, что это отнимет у неё меньше времени, чем покупка сарая, а сам отправился в мастерские. Там я нашёл то, что нужно: отобрал несколько полос железного уголка, большое количество винтов с гайками и крупную восьмифутовую стальную балку полутора дюймов в диаметре. Мне также удалось купить там сварочный аппарат с двумя баллонами – кислорода и ацетилена и пару тёмных очков.
  Когда я расплачивался, мне пришла в голову мысль, что расходы на эту забаву должны вызвать изумление у какого-нибудь чиновника Казначейства и вообразил, как он ломает голову над строчкой, в которой указана покупка тонны бенгальских огней, а также делает себе ехидную пометку в блокноте, чтобы получить разъяснение миссис Смит. Но вполне вероятно, подготовка миссис Смит включала в себя и умение вешать лапшу на уши в официальных отчётах.
  Я притащил все свои материалы в сарай и стал ждать Элисон, глядя через Большую Гавань на Валлетту и жалея о том, что не мог видеть гавани Марсамксетт, где, как я надеялся, стояла на якоре "Артина". В час тридцать Элисон всё ещё не было. Время шло впустую, а работы мне предстояла чёртова пропасть.
  Она появилась около двух часов, когда из моих ушей уже валил пар. Я поймал конец фала, который она бросила мне и спросил недовольным тоном.
  – Что так задержало тебя?
  – Пришлось ехать в Слиму, – ответила она коротко.
  Я осмотрел лодку. Это было аккуратное итальянское сооружение с двумя стосильными навесными моторами. Её линии показались мне гладкими, а моторы могли разогнать её очень прилично. Элисон сказала:
  – Я выжила из неё больше тридцати узлов по дороге сюда.
  – Ты привела её из Слимы? Тогда ты видела "Артину"?
  – Она ещё там. – Я с облегчением вздохнул. – На корме кипит работа: они поднимали на палубу один из винтов.
  – Господи, неужели? – Я засмеялся. – Ну тогда им понадобится целый день. Хорошо. Тут есть спусковые салазки, помоги мне погрузить на них лодку, и мы затащим её в сарай.
  Мы спустили салазки по наклону вниз, загнали на них лодку и затем с помощью лебёдки вернули их в сарай. Элисон посмотрела на часы.
  – Я договорилась также и о хлопушках. Их надо будет забрать в три часа.
  – Тогда тебе уже надо двигаться.
  – А ты один справишься?
  – Придётся. Здесь есть тали, с их помощью сниму двигатели.
  – В лодке – пакет с бутербродами и термос с кофе. И бутылка виски. Постараюсь вернуться как можно скорее. Она приготовилась уйти, но я остановил её:
  – Элисон, я хочу попросить тебя ещё об одной вещи. Мне нужен хороший большой топор. Каким рубят деревья.
  Это её озадачило.
  – Не уверена, что тут можно найти топор. На Мальте деревьев не так уж много.
  – Постарайся.
  Она ушла, а я прежде всего вынул из лодки харчи и бутылку, пока она не разбилась. Затем размонтировал рулевые тяги и снял моторы. Используя тали, вынул лодку из салазок и, перевернув её, положил вверх дном на подпорки. Затем обратился к бутербродам с кофе и пока ел, обдумывал стоящую передо мной проблему. Виски я оставил в покое, так как меня ждала работа, хотя хороший глоток перед началом мне хотелось бы сделать.
  Я засучил рукава. Корпус лодки был сделан из фибергласса, и я начал с того, что продырявил его в нескольких тщательно выбранных местах. Идея состояла в том, чтобы даже на большой скорости таран располагался фута на три ниже ватерлинии и при ударе не сорвался с лодки.
  Я нарезал куски уголков и прикрепил их с помощью болтов на корпус лодки. Теперь надо было приварить их к её металлическому каркасу. Сварка получилась грубая и в каком-нибудь техническом училище её оценили бы как неудовлетворительную, но, клянусь Богом, она была прочной. В конце концов, у меня получились два соединённых с корпусом стальных треугольника, вершина которых находилась на три фута ниже днища. Я взял стальную круглую балку и приварил её к этим вершинам так, что она шла параллельно корпусу и выдавалась на два фута вперёд.
  Вернувшаяся Элисон включилась в эту грязную нудную работу, и мы провозились до семи вечера.
  – Удалось достать топор?
  Она протянула мне длинный лесорубный топор. Рукоятка его мне была ни к чему, и я мгновенно отрезал её с помощью газовой струи, а сам топор приварил к стальной балке лезвием вперёд. Он стал остриём моего тарана.
  Я отошёл назад и посмотрел на то, что получилось. Внешне это напоминало подводные крылья, но какое воздействие окажет этот металлолом на скорость и скольжение судна. Я даже стал сомневаться, что оно вообще наберёт требуемую скорость и сохранит манёвренность.
  – Надо выпить...
  Элисон налила виски в чашечку от термоса и протянула её мне. Посмотрев на лодку, она заметила:
  – Опасная штука. Только мне кажется...
  – Что кажется?
  – Нельзя ли всё сделать проще – обратиться в полицию.
  – Колоссальная идея, – сказал я саркастически. – Ты можешь вообразить, что местные полицейские поверят нам? Господи! Уилер приезжает сюда каждый год – уважаемый человек, член парламента Великобритании, известный богач. Наверняка, он постоянно делает подачки местному яхт-клубу и уж, конечно, содержит здесь какой-нибудь сиротский приют. К тому времени, как нам удастся убедить полицию, их уже днём с огнём не найдёшь.
  – Но у них на борту труп, – возразила Элисон. – Им придётся как-то объяснить этот факт.
  – Аргумент тот же! Оставь это. Давай лучше займёмся фейерверком.
  Мы осмотрели запас, привезённый Элисон. Там были и большие ракеты, и даже своего рода снаряды.
  – Это многое добавит к их празднику, – сказал я удовлетворённо. – Давай поставим лодку на салазки. Сколько ты заплатила за неё, кстати?
  – Полторы тысячи фунтов.
  Я усмехнулся.
  – Да, управляемые ракеты – вещь дороговатая.
  Мы перевернули лодку и положили её на салазки, с которых пришлось обрезать ряд теперь мешавших деталей. Я поставил двигатели и восстановил рулевые тяги.
  – Теперь будем её загружать.
  Мы заполнили всё свободное пространство корпуса хлопушками и ракетами. Элисон со свойственной ей предусмотрительностью привезла канистру с бензином. Мы залили баки, и в ней ещё оставалось полгаллона, вполне достаточно, чтобы раскочегарить наш костёр. Теперь меня беспокоило другое. Я проделал слишком много отверстий в корпусе, и хотя тщательно зашпаклевал их, всё же уверенности, что лодка не начнёт течь, не было. Проверить это можно было только во время испытаний на воде, уже в темноте.
  – Когда у них начинается фейерверк? – спросил я Элисон.
  – Через два часа после заката.
  – Я бы хотел протаранить "Артину" в разгар праздника – это поможет замаскировать ситуацию. – Я устало сел на какой-то топчан и вновь вынул план яхты. Он уже стал грязным, засаленным, стёрся на сгибах, но всё ещё оставался хорошо читаемым. – Беда в том, что я могу угодить в балку каркаса – они идут через каждые два фута. В этом случае вряд ли проникновение будет достаточно глубоким.
  Элисон сказала:
  – Если уж нам вновь предстоит плыть под водой, мы можем сделать это с большим комфортом. – Она встала и притащила из угла пару аквалангов. – Я взяла их напрокат.
  – Об этом я не подумал. Но нам нужен один комплект, плыть буду только я.
  – Нет, я тоже с тобой, – горячо возразила она.
  – Зачем? Ты мне там не нужна.
  Она вспыхнула, словно от пощёчины.
  – Пойми, это опасная операция, нет смысла идти туда вдвоём. Кроме того, ты нужна для другого. – Я стукнул кулаком по корпусу лодки. – Нет уверенности что эта штука сработает, но в любом случае шуму будет много, и если я не вернусь назад, должен быть кто-то, чтобы ещё раз попытаться накрыть Уилера. – Я взял бутылку и налил себе ещё виски. – Ты можешь обратиться в полицию, – тогда они уже будут достаточно заинтересованы, чтобы выслушать тебя серьёзно.
  Элисон поняла мою мысль, но с упрямым выражением на лице приготовилась спорить со мной. Я предупредил её:
  – Ладно. Сделаешь вот что. Подожди здесь до темноты и помоги мне спустить лодку на воду. Затем отправляйся в Тансбьекс и возьми ещё одну лодку, – впрочем, если тебе кто-нибудь её доверит. – Я улыбнулся. – Сейчас ты выглядишь так, что я бы не доверил тебе и детского резинового крокодила.
  Она потёрла свои запачканные щёки и посмотрела на кончики пальцев.
  – Благодарю. Я умоюсь.
  – Если не сможешь нанять лодку, укради. Встретимся у острова Маноель со стороны моря. Оттуда следуй за мной, но не слишком близко. Когда начнётся катавасия, следи за Уилером и Слэйдом. Они могут прыгнуть в воду. Позаботься, чтобы они не добрались до берега...
  – Я потеряла свой пистолет прошлой ночью.
  – Ну, ударь их веслом по голове. Только не перепутай – я буду где-то рядом в воде. – Я посмотрел на часы. – Через час стемнеет, можно будет спускать лодку.
  Час тянулся нескончаемо долго. Говорят, что так ощущают время под воздействием ЛСД. Мы сидели, почти не разговаривая, иногда обмениваясь незначительными репликами. Солнце, наконец, зашло, и вскоре сумерки уступили место темноте. Теперь мы могли незаметно спустить на воду наше странное сооружение.
  Я похлопал рукой зловеще мерцающий во мраке топор и пошёл открывать ворота сарая. Мы провели салазки по спуску, и лодка оказалась в воде.
  Смотрелась она вовсе не плохо. Нос её немного кренился книзу, но, учитывая, сколько там было металла, не слишком сильно. Железные полосы по бортам слегка выступали из воды, но вряд ли кто-нибудь обратил бы на них внимание, особенно в темноте.
  – Ну вот, – сказал я устало. Я действительно чувствовал себя измотанным, – ночь без сна, побои, день тяжёлой работы не могли не сказаться на моём состоянии.
  – Теперь я пойду, – сказала Элисон. – Желаю удачи, Оуэн. Она не поцеловала меня, даже не коснулась рукой, просто ушла, взяв плащ.
  Я забрался в лодку, переложил часть хлопушек так, чтобы удобнее сидеть, приготовил акваланг, проверил фитили. После этого мне ничего не оставалось делать, как ждать ещё час.
  Он опять показался мне страшно долгим.
  Глава одиннадцатая
  1
  В двадцатый раз за пятнадцать минут я посмотрел на часы и решил, что пора. Надев акваланг, затянул на талии утяжелённый пояс и повесил на шею маску. Затем завёл мотор, и корпус лодки задрожал. Оттолкнувшись рукой от стенки, повернул ручку газа, не зная, чего ожидать от переделанного судна.
  Поначалу, на малой скорости, лодка прилично слушалась руля, хотя шла тяжеловато. Я зажёг габаритные огни, чтобы не попасться в лапы портовому патрулю, и вышел на акваторию Большой гавани. Здесь когда-то была стоянка военно-морского флота Британии, и мне представились ряды качающихся на воде тяжёлых дредноутов и боевых крейсеров. Теперь здесь появилось ещё одно весьма странное судно, хотя его следовало бы отнести к более ранней традиции огненных кораблей Дрейка.
  На той стороне гавани располагалась Валлетта, ярко освещённая и украшенная цветной иллюминацией. Оттуда по спокойной воде доносилась далёкая музыка, особенно хорошо слышались гулкие удары большого барабана. Веселье набирало ход.
  Я обогнул Сенгли и направился к выходу из гавани. Вблизи никого не было, так что можно было прибавить газу и посмотреть, что получится. Я открыл дроссели, и сразу почувствовал толчок от ускорения, создаваемого двумястами лошадиными силами. По мощи моторов на одну тонну веса эта лодка раз в двадцать превосходила "Артину". Но управление ею на большой скорости было не просто плохим, а ужасным. Рулевое колесо билось в моих руках, как безумное, лодка рыскала туда-сюда и никак не хотела гладко скользить по поверхности воды. А ведь скорость была не больше двадцати узлов, что явно недостаточно. Винты только баламутили воду, а в мою задачу вовсе не входило создавать волнение в гавани. В отчаянии я открыл дроссели полностью, и лодка вдруг, приподнявши нос, словно сорвалась, прибавив к скорости сразу миль десять. Но управлять ею стало ещё труднее, и промежуток времени между поворотом колеса и реакцией руля на него стал больше.
  Я сбавил газ, и лодка осела в воду, скорость резко упала, словно мы натолкнулись на стену. Да, дело будет не просто. Скорость я мог набрать мгновенно, лишь бы моторы не взорвались, но как направить лодку точно по курсу на цель. Несмотря на ночной прохладный ветерок, я весь покрылся потом.
  Если единственный способ заставить её оторвать нос от воды – резко увеличить скорость, то мне не стоило повторять этот опыт вновь, – моторы могли заглохнуть, и следующий скоростной рейд этой лодки будет последним. Что касается управления, то надо как-то с ним справляться.
  Я снизил скорость ещё больше и пошёл к мысу Святого Эльма. Форт Святого Эльма вырисовывался голой громадой на фоне звёздного неба. Теперь, в открытом море, лодку стало ужасно качать. Металлическая конструкция, прикреплённая к её носу, работала, как маятник. Любой уважающий себя корабельный конструктор пришёл бы в ужас от этого сооружения.
  Я обогнул мыс и, оказавшись в гавани Марсамксетт, направился в сторону острова Маноэль. Теперь я опять находился в закрытых водах, чему очень обрадовался. Посмотрев на часы, понял, что времени остаётся довольно мало.
  Приближаясь к острову, совсем сбавил скорость, и лодка пошла еле-еле. В темноте вспыхнул огонёк, и я увидел Элисон, которая поднесла зажжённую спичку к своему лицу. Я подплыл к ней.
  Она сидела в небольшой лодке с подвесным моторчиком.
  – Прелестно! Где ты раздобыла её?
  – Последовала твоему совету – украла, – ответила она и рассмеялась. Я тоже рассмеялся и сказал назидательно:
  – Это наш долг – экономить государственные средства.
  – Ну, как дела?
  – Эта штука – просто сатана. Совершенно сумасшедшая.
  – Я привела её из Слимы в полном порядке.
  – Это была, можно сказать, другая лодка. Сейчас она на скорости почти неконтролируема. Сколько у нас времени? – Около десяти минут.
  – Пожалуй, двину на исходную позицию. Здесь нам нельзя долго находиться. Можем попасть под паром из Слимы. "Артина" стоит на том же месте?
  – Да.
  – Тогда я пошёл. Проеду до ручья Лаццаретто и там сделаю разворот, чтобы взять хороший разгон. Управление настолько гнусно, что с первой попытки могу и промахнуться. В этом случае повернусь и зайду с другой стороны. Стой подальше от моей траектории, а то ещё ненароком наеду на тебя.
  – Ну, ещё раз – удачи, – сказала Элисон.
  – Если увидишь Уилера, оглоушь его приветом от меня. Он ведь предвкушал, как его китайский друг будет работать надо мной. Ну вот. Если всё получится, встретимся там же, где прошлой ночью.
  Нажав на ручку газа, я медленно отъехал. Минуя "Артину", я глянул в её сторону. На палубе стояли Уилер, капитан и китаец. Я видел их совершенно отчётливо, так как яхта была хорошо освещена. В то же время меня они видеть не могли, – лодка находилась ниже, в темноте и была для них очередным катером, проходящим мимо.
  Я мысленно пометил крестом то место, куда собирался нанести удар, и продолжал двигаться к ручью Лаццаретто.
  Около моста на остров Маноэль медленно сделал разворот, затем, проверив ещё раз акваланг, открыл клапан кислорода на цилиндре, надел маску, и взял в зубы трубку. Позже могло не остаться времени на всё это.
  Сзади по дороге время от времени проезжали машины, потом появилась праздничная процессия с оркестром. Гремели трубы, громко бил барабан. Вдруг раздался особенно громкий удар – на этот раз это был гром не барабана, а праздничной мортиры. Фонтан жёлтых огней брызнул в небе Валлетты, и на несколько секунд осветил всю гавань и стоявшую в ней "Артину".
  Фейерверк начался, и настало время внести в него свою лепту.
  Взлетела ещё одна ракета и рассыпалась красно-зелёным дождём. Я начал движение, держа рулевое колесо одной рукой, а другой щедро поливая мой груз бензином из канистры, сильно надеясь на то, что искры, сыпавшиеся сверху, затухнут до того, как достигнут воды. Одной вполне хватило бы на то, чтобы я вознёсся на небо в ореоле славы.
  Я увеличил скорость, и в это время небо опять расцвело огнями, которые теперь запускались мальтийцами с пиршественной щедростью. "Артина" была хорошо видна, и я открыл дроссельные заслонки.
  Моторы взревели, нос лодки вскинулся вверх, и она понеслась вперёд, делая немыслимые зигзаги. Я крепко держал бьющийся в руках руль, стараясь направить судно на нужный курс и предотвратить столкновение со стоящими у стенки яхтами. Крутой его поворот ничего не дал, – скотина-лодка реагировала с запозданием, и я услышал возмущённый вопль с носа одной из яхт. Кажется, это был тот самый полковник, и он получил самый большой шок в своей жизни, когда моя лодка на скорости двадцать узлов содрала краску с корпуса его судна.
  Через мгновение всё это было далеко позади, и я уже нёсся по акватории, мотаясь из стороны в сторону, что свело бы с ума любого штурмана. Вновь взорвалось фейерверком небо, красочно отражаясь в дрожащей воде, и вдруг сердце моё ушло в пятки: прямо передо мной лёгкая лодка пересекала мой курс. Я чертыхнулся, крутанул руль и прошёл на волоске от её корпуса. Два дурака, сидевших в ней, разумеется, оказались в воде.
  Вернувшись на свой курс и взглянув на "Артину", я понял, что прохожу мимо неё. Мне пришло в голову, что с такой сумасшедшей рулёжкой лучше целиться не в "Артину", а во что угодно, – тогда появится шанс попасть именно в неё. И вдруг раздался хлопок, скрежет сломанного соединительного вала, и перегруженный правый двигатель вышел из строя. Лодка дёрнулась влево, и "Артина" оказалась прямо перед её носом. Я впился в рулевое колесо и уже не дал лодке изменить направление. Раздался скрежет, и мой подводный таран ударил яхту посередине корпуса.
  Меня бросило вперёд, я сильно ударился грудной клеткой о руль, но благодаря этому спасся от преждевременного падения в воду. Оставалось одно, последнее дело. На палубе кто-то крикнул и, перевесившись через ограждение, смотрел вниз, пытаясь понять, что произошло. Раздался очередной залп фейерверка, и я стал виден совершенно отчётливо.
  Я щёлкнул зажигалкой, но огня не получилось. В отчаянии проделал это ещё несколько раз – с тем же результатом. С палубы выстрелили, пуля разбила прибор на щитке рядом с моим локтем. Я наклонился и поднёс зажигалку совсем близко к смоченным бензином ракетам. Лодка в это время через расплющенный о борт "Артины" нос стала набирать воду, нужно было зажечь огонь прежде, чем она начала тонуть.
  Я щёлкнул ещё, и вокруг меня с лёгким взрывом, – как всегда загорается бензин – пу-у-фф! – вдруг вскинулась стена пламени, и сбросила меня за борт и тут что-то сильно ударило меня в плечо.
  Не знаю, охватило ли меня пламенем хоть на мгновение или нет, но в воде я на секунду отключился, и только шоковый удар заставил заработать мои рефлексы и нырнуть вглубь. И тогда я понял, что моя правая рука совершенно бездействует. Для плавания с ластами это особого значения не имело, но всё же сильно обеспокоило меня, так как сразу не понял, что с ней случилось.
  Проплыв под водой некоторое расстояние, я остановился, осознав, что полностью потерял ориентировку и вполне возможно направлялся в открытое море. Поднявшись к поверхности и осторожно высунув из воды голову я выяснил, что отплыл не так далеко, как думал. "Артина" находилась всего ярдах в ста от меня – слишком близко, чтобы чувствовать себя в безопасности, особенно если иметь в виду разожжённый мной дьявольский огонь. Моя лодка громыхала, как пушка. С тараном, воткнутым подобно рогу в бок "Артины", она была накрепко соединена с ней, ракеты и хлопушки рвались, создавая впечатление артиллерийской канонады. Языки пламени уже лизали яхту, брезентовый козырёк над палубой загорелся.
  Словно гаубичный снаряд, взорвалась большая ракета, исторгая сноп зелёного пламени и искр, которые долетая до меня, с лёгким шипением падали в воду. Бросив на сцену последний взгляд, я нырнул и поплыл к берегу. Но не сделав и десятка ударов ластами, почувствовал, что не всё в порядке. Голова стала какой-то необычно лёгкой, страшная слабость охватила меня, а тянущая глухая боль в правом плече постепенно разрасталась в острую резь. Я приостановился и пощупал плечо левой рукой. Боль пронзила меня с такой силой, что я чуть громко не закричал – хороший способ для того, чтобы утонуть.
  Я опять выплыл на поверхность и отдался на волю волн, ощущая всё большую лёгкость в голове и чувствуя, что силы уходят... Огонь на "Артине" был ярким и сильным, но виделся мне уже нечётко, словно сквозь залитое дождевой водой окно. И тогда я осознал, что, видимо, мне предстоит умереть, так как не смогу добраться до берега, и меня уносит в море, где я утону.
  Думаю, что на мгновение я потерял сознание, потому что свет, который ослепил меня, возник неожиданно, и тут же послышался близкий шёпот:
  – Оуэн, хватайся!
  Что-то шлёпнулось в воду. Я протянул левую руку и нащупал верёвку.
  – Можешь держаться? – спросила Элисон.
  Заработал двигатель, верёвка напряглась и потащила меня за собой. Я изо всех сил вцепился в неё, сосредоточившись только на том, чтобы не разжать пальцы левой руки. Вода бурлила у моей головы, как перед носом небольшого корабля, и плывя за лодкой Элисон, я ещё раз оценил подготовку, которую дал Макинтош своей дочери. Она хорошо понимала, что не сможет вытащить находящегося в полубессознательном состоянии человека из воды без того, чтобы не перевернуть лодку или не привлекая внимания.
  До берега оказалось до смешного мало. Элисон подвела лодку к наклонному лодочному спуску и бросила на него лодку, не заботясь о последствиях. Выскочив из лодки, она кинулась в воду и приподняла меня.
  – Что случилось, Оуэн?
  Но я не смог стоять и, плюхнувшись на мелководье, сел.
  – По-моему, рана в плечо, в правое, – мой голос звучал откуда-то издалека. Волна боли окатила меня, когда она дотронулась до плеча. Затем послышался треск разрываемой ткани, и она перевязала рану – грубо, но надёжно. Я бы не удивился, если бы она прямо на месте прооперировала меня и извлекла пулю с помощью перочинного ножа и заколки для волос. Я стал уже привыкать к её разнообразным талантам.
  – Что с "Артиной"?
  Элисон слегка отодвинулась, и я увидел яхту посреди гавани. Всё море вокруг неё было в огне, и над жёлтыми его языками вились струи жирного чёрного дыма, что означало только одно – горит дизельное топливо. Таран с топором сделал своё дело. В один момент из-под рулевой рубки вырвалось красное пламя – в трюме взорвалась цистерна с горючим. Глухой громовой раскат пронёсся над гаванью, отдаваясь многократным эхом от скалоподобных крепостных сооружений Валлетты.
  – Ну вот и всё, – сказал я устало.
  Элисон наклонилась надо мной.
  – Ты можешь идти?
  – Не знаю. Попробую.
  Она поддержала меня.
  – Из тебя хлещет кровь, как из резаного поросёнка. Надо добраться до госпиталя.
  – Хорошо. – Теперь уж это не имело значения. Дело было сделано. Пусть даже Уилер и Слэйд спасутся, им пришёл конец. Если спросят, почему я уничтожил яхту, – расскажу всю правду, и меня будут слушать очень внимательно. Люди обычно не взрывают яхты миллионеров просто так, и моё сообщение будет услышано. Что касается Слэйда, то мы бежали из тюрьмы вместе и если выяснится, что он здесь, на Мальте, его поймают в мгновение ока.
  Что касается меня, то Элисон, конечно, даст показания по поводу моего участия во всём этом деле, но если Макинтош мёртв, неизвестно, помогут ли они... Вполне вероятно, что я проведу остаток жизни в тюрьме Дургэм в особо охраняемой секции. Но в тот момент мне было всё равно. С помощью Элисон я встал и шатаясь, как пьяный матрос, выбрался по лодочному спуску на берег.
  Добравшись доверху, мы увидели ожидавшего нас сержанта Джервиса, который так невзлюбил меня за то, что я украл несколько брильянтов и не сообщил ему, где они находятся. Я повернул голову: Бранскилл тоже был здесь, и вместе с ним – Форбс. Они уже шли к нам.
  – Конец верёвочки, – сказал я Элисон.
  Бранскилл подошёл, стал передо мной и осмотрел меня своими холодными глазами, отмечая про себя каждую деталь моей потрёпанной внешности и повязку на плече. Он бросил взгляд на Элисон, затем кивнул в сторону гавани, где догорала "Артина".
  – Вы это сделали?
  – Я? Что вы! Она, наверное, сгорела от искры во время фейерверка.
  Он мрачно ухмыльнулся.
  – Предупреждаю, что всё сказанное вами будет запротоколировано и использовано в качестве свидетельства. – Он обернулся к Элисон. – Это касается и вас.
  – Насколько я знаю, Мальта вне вашей юрисдикции, – ответила Элисон ледяным тоном.
  – Не беспокойтесь об этом, – парировал Бранскилл. – У меня в распоряжении имеется взвод местной полиции. – Он опять обратился ко мне. – Если бы у вас была не одна жизнь, а много, вы все их провели бы взаперти. На этот раз я уж так устрою, что вам ни при каких условиях не выбраться из тюрьмы, даже если придётся построить её специально для вас.
  Видимо, он мысленно уже составлял список обвинений: поджог, убийство, нанесение телесных повреждений, ношение оружия, и, что хуже, использование его, и, наконец, просто-таки прогулка в конном экипаже по статьям, касающимся применения взрывчатых веществ. С некоторой натяжкой он мог бы добавить сюда пиратство и поджог королевских доков.
  – На кой дьявол вы всё это устроили? – спросил он меня с неподдельным удивлением.
  Я покачнулся.
  – Расскажу после того, как меня осмотрит врач...
  Он поймал меня, когда я падал на землю.
  2
  Я проснулся в камере. Точнее говоря, в тюремном госпитале, но всё же внутри толстых стен, а на Мальте сооружают стены толще, чем где бы то ни было. Но у меня была отдельная комната. Наверное местные полицейские не хотели, чтобы на их простых и наивных мальтийских преступников вредно влиял такой закоренелый тип, как я. Но это оказалось не так.
  Неразговорчивый врач проделал несложную операцию плеча под местным наркозом и оставил меня лежать в ожидании Бранскилла и его неизбежных вопросов. Я посвятил какое-то время придумыванию для него правдоподобной лжи – в конце концов, некоторые аспекты политики правительства Её Величества ни к чему было знать рядовому полицейскому. Но вместо Бранскилла у моей постели появился незнакомец. Это был высокий средних лет человек с гладким лицом и спокойной уверенной осанкой, который представился как Эрмитейдж. Его рекомендации были внушительны. Я прочёл письмо от имени премьер-министра и дальше уже решил не трудиться.
  Он придвинул к кровати стул, сел на него и сказал:
  – Ну, мистер Станнард, как вы себя чувствуете?
  – Если вы знаете моё имя, то должны знать и всё остальное. Вас послал Алек Макинтош?
  – Боюсь, что нет, – сказал он с сожалением. – Макинтош умер.
  Я почувствовал, как похолодело у меня в животе.
  – Значит, он так и не вышел из больницы?
  – Он умер, не приходя в сознание, – сказал Эрмитейдж.
  Я подумал об Элисон: как она воспримет это известие. Её взаимоотношения с отцом, в которых любовь перемешивалась с ненавистью, делали труднопредсказуемой её реакцию. Я спросил:
  – Миссис Смит знает?
  Он кивнул.
  – Она переносит горе весьма мужественно.
  "Откуда тебе знать?" – подумал я.
  – Дела обстоят довольно сложно, – сказал Эрмитейдж. – Ваша деятельность – в особенности в Ирландской республике – может поставить правительство в щекотливое положение. – Он помолчал. – Если её раскрыть полностью.
  – Не говоря уже о моём щекотливом положении, – заметил я иронически.
  – Конечно, – согласился Эрмитейдж.
  Мы посмотрели друг на друга.
  – Хорошо, – сказал я. – Кто подорвал операцию? Она была обставлена с величайшей секретностью. Где же произошёл прорыв?
  Эрмитейдж вздохнул.
  – Прорыв произошёл именно по причине величайшей секретности. Потому, что Макинтош органически не был способен доверять кому-либо. – Он посмотрел прямо мне в глаза. – Даже вам.
  Я кивнул, и Эрмитейдж хмыкнул.
  – Да что там, он не доверял и премьер-министру. Он всё время играл в одиночку и всех ввёл в заблуждение относительно мотивов своих действий.
  Я тихо сказал:
  – Меня персонально это весьма интересует, расскажите подробнее.
  – Всё началось с целой цепи побегов из тюрем, которые очень обеспокоили многих людей в высших эшелонах власти. Маунтбэттен обследовал тюремную систему, и на безопасность обратили серьёзное внимание. Однако, смутные слухи о "Скарперах" будоражили умы, и Макинтоша бросили на это дело с тем, чтобы он что-нибудь предпринял. Мне всё это не нравилось, – продолжал Эрмитейдж, – и я прямо говорил об этом. Надо было предоставить это дело спецслужбам.
  – Макинтош говорил мне, что они пробовали, и ничего у них не вышло, – вставил я.
  Эрмитейдж нетерпеливо кивнул головой. – Я знаю, но они могли бы попытаться ещё. Макинтош был одиноким волком и слишком секретничал.
  Я мог понять, что задевало здесь Эрмитейджа. Он был высокопоставленный чиновник – мандарин из Уайтхолла и привык, чтобы всё шло по определённым каналам и определённым образом. В частности, ему совсем не нравилась идея приобретения премьер-министром "приватного палача". Это оскорбляло его чувство приличия.
  – Макинтош уже тайком приглядывался к Уилеру, но никому не говорил о своих подозрениях, – продолжал Эрмитейдж, – даже премьер-министру. Мы никогда не узнаем, почему – скорее всего, он боялся, что ему не поверят. Уилер стремительно набирал популярность и влияние; премьер-министр даже собирался предложить ему министерский пост.
  – Понятно, – сказал я. – Я понимаю затруднения Алека. Как он вышел на Уилера?
  – Не знаю. Я полагаю, премьер-министр настолько доверял Макинтошу, что счёл возможным сообщить ему кое-какие совершенно секретные сведения. – Его голос зазвучал ещё более неодобрительно.
  Итак, значит, Макинтош осуществлял тайную проверку политической элиты. Я мог представить себе, что премьер-министр предложил Макинтошу выявить потенциальную опасность среди радикальных левых или правых политиков, но кто мог заподозрить буржуа, капиталиста, твёрдого центриста в том, что он маоист? Сама идея была смехотворной.
  – Стало быть, у Макинтоша были подозрения, но не было доказательств, – сказал я. – Он не хотел, чтобы они дошли до Уилера, и держал язык за зубами, пока ему не удалось бы поймать Уилера с поличным.
  – Наверное, в общих чертах дело обстояло так, – согласился Эрмитейдж, – он задействовал вас и подсадил вас к Слэйду с помощью кражи брильянтов. – Лёгкая улыбка смягчила выражение его лица. – Очень оригинально. Но он ничего не сказал вам об Уилере.
  – Я бы не ожидал от него этого, – сказал я. – На той стадии операции мне и не нужно было знать. Но думаю, он поделился с миссис Смит...
  – Он этого не сделал. – Эрмитейдж наклонился вперёд. – Когда вы со Слэйдом сбежали, Макинтош отправился на встречу с Уилером, в его клуб и открыл Уилеру, кто вы. Вот так была ... э-э... подорвана эта операция. Я закрыл глаза и опустил голову на подушку.
  – Он сделал это умышленно? – спросил я тихо.
  – О, да. Он хотел спровоцировать Уилера на какие-нибудь непродуманные действия и поймать его на чём-нибудь тёпленьком. По всей видимости, вами он решил пожертвовать.
  Я открыл глаза и посмотрел на Эрмитейджа.
  – Так было всегда. Это неудобство моей профессии, – сказал я, но про себя подумал, что Макинтош всё-таки был безжалостным сукиным сыном.
  – Он спровоцировал Уилера, это точно, но я не уверен, что действия того были непродуманными, – задумчиво произнёс Эрмитейдж. – Макинтош попал под машину в тот же день. Мы уже начали проверку всех автомобилей Уилера, и я абсолютно уверен, что найдём доказательство даже по прошествии такого времени. Думаю, что наезд был осуществлён его ирландским шофёром.
  – Или его китайским поваром.
  Эрмитейдж пожал плечами.
  – Итак, Макинтош оказался в госпитале без сознания. Его сбили, когда он шёл на работу, где его ждала миссис Смит. Собирался он ей сказать что-нибудь или нет, мы никогда не узнаем. Во всяком случае, в то время никто в правительстве ничего об Уилере не знал. Вы теперь понимаете, что я имею в виду, когда говорю о слишком большой секретности?
  – Такой высокопоставленный человек, как вы, не может ни с того, ни с сего и в такой удачный момент появиться на Мальте. Что-то, всё-таки, вышло наружу?
  – Да, Макинтош умер. Но перед тем, как он отправился на встречу с Уилером, он написал полный отчёт о своих делах и послал его по почте своему адвокату. Вся штука состояла в том, что на конверте была надпись: "Вскрыть только в случае моей смерти". – Эрмитейдж посмотрел на меня. – Макинтош оказался в руках врачей. Он был не мёртв, но и не жив, хотя юридически числился живым. Он превратился в растение, существование которого продлевалось усилиями врачей и их Гиппократовой клятвой, что он не принял во внимание. Этот проклятый конверт пролежал у адвоката две недели до тех пор, пока Макинтош всё-таки не умер, и пока мы почти не опоздали. Да мы бы и опоздали, если бы не ваши действия.
  – Всё это хорошо, – сказал я. – Но как вы на меня вышли?
  Макинтош, ведь, не знал, где я нахожусь...
  – А мы сразу же пошли за Уилером. Но пока мы размышляли, как к нему подступиться, вы взяли это дело из наших рук.
  – Он слегка улыбнулся. – У вас прямые методы, надо сказать. Кстати, мы предположили, что вы можете находиться где-нибудь поблизости, поэтому захватили с собой людей, которые могли бы узнать вас.
  – Бранскилла и компанию. Итак, вы получили Уилера.
  Он покачал головой.
  – Да нет. Уилер погиб, Слэйд тоже. Вы позаботились об этом добросовестно, если можно так сказать. Спецслужба уже работает над разветвлениями уилеровской организации – как легальными, так и подпольными. Думаю, что им предстоит долгая работа, но вас она уже не касается. – Он отклонился на спинку кресла. – Однако, для правительства вы представляете трудную проблему, и поэтому я здесь.
  – Да уж, проблема не из лёгких, держу пари. – Я не мог сдержать улыбки.
  – Тут нечего смеяться, мистер Станнард, – сказал Эрмитейдж строго. – Уже и пресса что-то почуяла. – Он встал и подошёл к окну. – К счастью, самые тяжёлые из ваших... э... э... э... – преступлений совершены за пределами Англии, и на них мы могли бы посмотреть сквозь пальцы. Но остаётся дело о краже брильянтов, от которого так просто не отмахнёшься.
  – Владельцы брильянтов получили страховку? – спросил я. Эрмитейдж повернулся и кивнул.
  – Да, я полагаю.
  – Ну вот, почему бы на этом не поставить точку?
  Он был несколько шокирован.
  – Правительство Её Величества не может смотреть сквозь пальцы на обман страховой компании.
  – Почему это? – спросил я. – Смотрит же сквозь пальцы правительство Её Величества на убийство Уилера и Слэйда. Что такого святого в нескольких тысячах фунтов?
  Это не слишком убедило его. В британских законах права собственности превалируют над правами человека. Он смущённо поёрзал в кресле и сказал:
  – Что вы предлагаете?
  – Уилер мёртв. Почему бы и Риардену не умереть тоже? Его могут убить при сопротивлении во время ареста. Устроить это проще простого. Конечно, придётся заставить молчать Бранскилла, Форбса и Джервиса, но это всё вы можете сделать в силу закона о государственной тайне. А можете припугнуть их Господом Богом. Никому из них не захочется провести остаток своих дней в какой-нибудь глуши, в рядовом полицейском участке.
  – А мистер Станнард опять возвращается к жизни? – спросил он.
  – Именно так.
  – Наверное, это можно устроить. А как мы объясним столь зрелищно-эффектную гибель Уилера?
  – Тут всё дело в ракетах, которые во время фейерверка летают над гаванью. Одна из них случайно угодила на яхту. На ней в это время шёл ремонт. Готов спорить, что на палубе у них было какое-нибудь горючее, хоты бы керосин. Мальтийскому правительству надо поставить на вид то, что оно плохо следит за проведением праздничных мероприятий.
  – Очень остроумно, – заметил Эрмитейдж и вынул блокнот.
  – Я внесу предложение, чтобы остатки яхты были подняты со дна нашими военно-морскими специалистами. Предоставим судно и водолаза. Водолаза, конечно, отберём, как надо. – Он сделал пометку в блокноте серебряным пером.
  – Да уж, – сказал я, вспоминая свой таран, который, вероятно, ещё сидел в боку "Артины". – Печальный конец для популярного члена парламента. Очень огорчительно. Эрмитейдж отложил блокнот.
  – Организация, на которую вы работали до того, как Макинтош извлёк вас из Южной Африки, очень высокого мнения о вас. Меня просили вам передать, что некто по имени Люси вскоре войдёт с вами в контакт.
  Я кивнул и представил себе, как ухмыльнулся бы Макинтош услышав это.
  – И премьер-министр просил меня передать вам свою искреннюю благодарность за ту роль, которую вы сыграли в этом деле и за то, что так эффективно довели его до конца. Он сожалеет, что в данных обстоятельствах это всё, что он может вам предложить.
  – Ничего. Медали всё равно не едят, – отозвался я философски.
  3
  Я сидел в ресторане отеля "Финикия" и ждал Элисон. Сильные мира сего перебросили её в Англию на похороны Алека. Я бы тоже хотел отдать ему последний долг, но моё лицо так долго мелькало на страницах газет под фамилией Риарден, что моё появление на публике сочли за лучшее отложить до тех пор, пока память о Риардене не сотрётся. Тем временем я отращивал бороду.
  Большое удовольствие мне приносило чтение "Таймс". Я прочёл некролог по Уилеру, который можно было смело считать первой ступенью к причислению его к лику святых. Его хвалили за увлечённость общественными делами, отмечали талант финансиста, прославляли всем известную благотворительность. Было также сказано, что его смерть нанесла удар по тюремной реформе, проблемами которой покойный занимался глубоко и последовательно, и мог быть уподобен в этом отношении лишь лорду Маунтбэттену. Я чуть не умер от смеха, читая это.
  Премьер-министр, выступая в Палате общин, подчеркнул, что потеря бесценного коллеги сильно скажется на британской политике. Вся палата встала и две минуты провела в молчании. А премьеру, я считаю, следовало бы после этого вымыть рот мылом.
  Только финансовый обозреватель "Таймс" уловил лёгкий запах жареного. Комментируя падение акций в компаниях уилеровской империи, он задался вопросом, почему это аудиторы забеспокоились ещё до того, как тело Уилера остыло. Если не считать этого, то Уилеру устроили прекрасную отходную на пути в ад.
  С Риарденом было хуже. Его аттестовали как отпетого негодяя, чья смерть в перестрелке могла служить уроком всем людям его сорта. Бранскилл был отмечен за свою настойчивость в преследовании этого ужасного Риардена и за выдержку перед лицом смерти.
  – Ничего особенного, – сказал Бранскилл скромно. – Я только исполнил свой долг полицейского офицера.
  Слэйда надеялись скоро поймать. На информацию о его смерти был наложен строжайший запрет, и я не сомневался, что в последующие десять или двадцать лет немало писателей-криминалистов будут прилично зарабатывать на книжках о "тайне Слэйда".
  В зал вошла Элисон. Она казалась усталой и бледной, но, увидев меня, улыбнулась. Я встал, чтобы встретить её, но она вдруг остановилась.
  – Ты выглядишь ужасно, – сказала она, очевидно имея в виду мою перевязанную руку и небритость.
  – Но чувствую себя на так уж плохо. Во всяком случае левую руку могу согнуть. Что будешь пить?
  – Кампари. – Она села и подозвала официанта. – Я смотрю, читаешь газеты?
  – Ну, тому, что там пишут, верить не следует.
  Она откинулась на спинку стула.
  – Что ж, Оуэн. Вот и всё. Вот и всё.
  – Да, – сказал я. – Сожалею по поводу Алека.
  – Правда? – спросила она. – Ведь из-за него тебя чуть не убили...
  Я пожал плечами.
  – Он не рассчитал скорости и направления реакции Уилера. Но в остальном, его затея была неплохой.
  – Несмотря на то, что он тебя продал? – воскликнула она в недоумении.
  – Чёрт побери! Мы же не в куличики играли. На кон было поставлено слишком много. Уилера надо было прижать во что бы то ни стало, и если для этого пришлось пожертвовать полевым агентом, – что ж, значит, выбора не было. Уилер наносил удар в сердце государства. Премьер-министр рассматривал его как кандидата в министры, и один Господь знает, в какие сферы он залетел бы, находясь на этом посту.
  – Если все государственные служащие подобны Алеку, Боже храни Британию, – сказала Элисон низким голосом.
  – Не переживай, – сказал я. – Он мёртв. Он убил себя, не меня. Не забывай этого.
  Подошёл официант, и пока он расставлял на столе бутылки и бокалы, мы молчали.
  – Что ты теперь собираешься делать? – спросила Элисон, когда он отошёл.
  – Ко мне был визит от Люси. Сейчас я всё равно ничего не могу делать. Надо, чтобы плечо поправилось. Месяц или шесть недель.
  – Собираешься обратно в Южную Африку?
  Я покачал головой.
  – По-моему, меня из пассива перевели в актив. – Я сделал глоток. – А что ты?
  – Я пока не думала ни о чём. Кроме похорон, навалилась ещё масса всяких дел. Надо было заняться личными бумагами Алека. Я провела много времени с адвокатом.
  Я наклонился вперёд.
  – Элисон, выйдешь за меня замуж?
  Её рука дрогнула, и несколько капель красного Кампари упало на скатерть. Она странно посмотрела на меня, словно я был незнакомцем, затем сказала:
  – О нет, нет, Оуэн!
  – Я тебя очень люблю, – сказал я.
  – Мне кажется, и я тебя люблю... Её нижняя губа дрожала.
  – Тогда в чём дело? Мы прекрасно подходим друг другу.
  – Я скажу тебе. Ты – такой же, как Алек. Через двадцать лет, – если останешься жив, – осядешь в какой-нибудь маленькой незаметной конторе и станешь дёргать за верёвочки, чтобы люди вокруг прыгали. Как Алек. Ты будешь это делать не потому, что тебе это нравится, а потому, что сочтёшь это своей обязанностью. И ты возненавидишь и свою работу, и себя, – опять же, как Алек. Но будешь продолжать заниматься ею.
  – Кто-то должен же этим заниматься, – сказал я.
  – Но не тот человек, за которого я выйду замуж. Я как-то сказала тебе, что я – плотоядная орхидея. А мне хочется быть капустой, – сидеть на грядке, быть домашней женой, вести хозяйство где-нибудь на окраине маленького английского городка.
  – Не вижу причин, почему бы тебе не осуществить это.
  – И оставаться дома, быть одной, когда ты неизвестно где? – Она покачала головой. – Не выйдет, Оуэн. Я вдруг почувствовал внезапное раздражение и резко сказал:
  – Тогда зачем же ты вернулась сюда, на Мальту? Тень испуга пробежала по её лицу.
  – О, Оуэн. Извини. Ты думал...
  – Ты не попрощалась, а Эрмитейдж сказал мне, что после похорон вернёшься. Что я должен был думать?
  – Меня переправили в Англию на военном самолёте, – тихо сказала она. – Я вернулась за своим самолётом и... чтобы попрощаться.
  – Попрощаться? Просто так?
  – Нет, – вспыхнула она. – Не просто так. – Её глаза наполнились слезами. – Оуэн, всё получается как-то глупо...
  Я взял её руку в свою.
  – Ты когда-нибудь была в Марокко?
  Она смутно посмотрела на меня, удивлённая внезапным поворотом темы.
  – Да, я хорошо его знаю.
  – Мог бы твой самолёт долететь отсюда до Танжера?
  – Мог бы, – неуверенно протянула она. – Но...
  – Мне нужен отпуск, – сказал я. – У меня накопилась зарплата за полтора года. Помоги её потратить! Ты будешь превосходным гидом в Марокко. Мне необходим гид, – я ведь там никогда не был.
  – Ты опять ведёшь льстивые речи, – сказала она, и в её голосе на этот раз слышался смех. – Мейв О'Салливан предупреждала меня об этом.
  Мейв и мне говорила, что я неподходящий человек для Элисон. Может быть, она и права, но я должен был попробовать.
  – Никаких обещаний и обязательств, – сказала Элисон. Я улыбнулся. Шесть недель вместе уже были обещанием. Больше мне ничего не нужно. За шесть недель многое могло случиться.
  Десмонд БЭГЛИ 
  
  БЕГУЩИЕ НАОБУМ 
  I
  
  Неожиданно оказаться наедине с трупом — ситуация довольно тоскли­вая, особенно если у покойника отсутствует, к несчастью, свидетельство о смерти. Разумеется, каждый врач, и даже свежеиспеченный выпускник медицинского института, мог бы легко установить причину смерти. Муж­чина умер от сердечной недостаточности — так типы в белых халатах называют по-ученому остановку сердца.
  Непосредственной же причиной смерти явился стальной клинок, кото­рый кто-то всадил ему между ребер настолько глубоко, что пробил сердеч­ную мышцу и вызвал опасное кровотечение, а за ним смерть. Или, как я уже заметил, остановку сердца.
  Я не особенно горел желанием вызывать врача, потому как нож при­надлежал мне, а его рукоять находилась в моей руке, когда клинок рассек тонкую нить жизни. Я стоял на пустынной дороге с покойником у ног и боялся, настолько боялся, что мне стало дурно. Я не знаю, что хуже: убить человека, который тебе знаком, или убить кого-то неизвестного. Мертвый мужчина был, а по сути дела и остается, совершенно мне незнакомым: раньше я его никогда не встречал.
  Вот что случилось.
  Почти два часа назад пассажирский лайнер пробил облачность, и я увидел под крылом самолета хорошо знакомый суровый пейзаж южной Исландии. Над полуостровом Рейкъянес машина пошла на снижение и совершила посадку точно по расписанию в международном аэропорту Кеблавика. Нас встретил мелкий дождик, моросивший с пасмурного, свин­цово-серого неба.
  Я не был вооружен, если не считать даггера. Таможенники не любят оружие, поэтому я не взял пистолет. Слэйд также считал, что он мне не понадобится. Даггер — черный нож шотландских горцев, многие недо­оценивают, и напрасно. Его можно увидеть за гетрами солидных шот­ландцев, во всей красе щеголяющих в национальных нарядах. Даггер представляет для них одну из истинных драгоценностей, украшающих мужскую одежду.
  Мой нож более функционален. Я получил его от деда, тот, в свою оче­редь, унаследовал его от своего деда, следовательно, возраст клинка пре­вышал сто пятьдесят лет. Как всякое настоящее орудие убийства оно было лишено ненужных украшений. Даже чисто декоративные элементы играли какую-нибудь роль. Рукоятка из черного дерева с одной стороны имела ребристый узор, напоминающий плетеные корзины древних кельтов, что помогало плотно ухватить нож, извлекая его из ножен, а с другой стороны — совершенно гладкая, чтобы нож ни за что не цеплялся. Клинок достигал почти десяти сантиметров длины, чего, однако, хватало, чтобы добраться до жизненно важных органов тела. Даже ярко сверкающий кварц с гор Каингорм, вставленный в набалдашник рукоятки, нашел себе применение — он уравновешивал нож, делая его совершенным оружием при бросках.
  Клинок покоился в плоских ножнах, скрытых в носке на моей левой ноге. Есть ли лучшее место для даггера? Самые видные места чаще всего самые лучшие, большинство людей не замечают того, что более всего бро­сается в глаза. Таможенник не заинтересовался ни моим багажом, ни более интимными уголками моей одежды. Я бывал здесь так часто, что меня уже довольно хорошо знали. Нелишним также оказалось владение исландским языком. На нем говорят не более двухсот тысяч человек. У исландцев от удивления вытягиваются лица, когда они встречают чужеземца, взваливше­го на себя бремя изучения их языка.
  — Снова на рыбалку, мистер Стюарт? — спросил таможенник.
  — Да, и надеюсь, что мне удастся поймать несколько местных лососей. Пожалуйста, вот свидетельство о стерилизации рыболовных снастей.
  Исландцы пытаются не допустить заражения лососей болезнями, которые стали настоящим бичом для рыбы, обитающей в реках Велико­британии.
  Он взял свидетельство и, выпуская меня за барьер, сказал:
  — Желаю удачи!
  Я усмехнулся и направился в зал прибытия пассажиров. Согласно инструкциям Слэйда, я подошел к стойке бара и едва успел заказать кофе, как ко мне подошел кто-то. Человек достал из кармана «Нью-Йорк Таймс» и начал:
  — Бр-р! Здесь холодней, чем в Штатах.
  — В Бирмингеме еще холодней, — серьезно заметил я.
  Закончив тем самым глупую процедуру обмена паролями, мы присту­пили к делу.
  — Она завернута в газету, — заявил он.
  Мой собеседник был низкий лысеющий мужчина с испуганным выра­жением лица мелкого чиновника, страдающего болезнью желудка.
  Я слегка похлопал по газете.
  — Что там?
  — Не имею понятия. Ты знаешь, куда это отвезти?
  — В Акюрейри. Только почему я? Ты что, не можешь?
  — Нет! — решительно отказался он. — Я вылетаю следующим рейсом в Штаты.
  Мне показалось, что лишь одно упоминание о вылете принесло ему облегчение.
  — Веди себя нормально. Я закажу кофе.
  — Спасибо, — сказал он и положил на стол ключи от машины, — на стоянке стоит автомобиль. Номер записан на колонке с редакционной ста­тьей «Нью-Йорк Таймс».
  — Очень любезно с твоей стороны. Я намеревался взять такси.
  — Я ничего не делаю из вежливости, — оборвал он меня. — Как и ты, я делаю лишь то, что мне прикажут. Поэтому сейчас говорю то, что ты дол­жен делать. Твое дело все выполнить в точности. Ты поедешь в Рейкьявик не главной дорогой, а через Крисувик и Клейдофаваты.
  Услышав неожиданную новость, я поперхнулся кофе. Придя в себя и восстановив дыхание, спросил:
  — Почему, черт возьми, я должен так ехать? Ведь это в два раза даль­ше, да и дорога там ни к черту.
  — Я ничего не знаю, только передаю приказ. Во всяком случае, инструкция пришла в последний момент, может, кто-то заподозрил засаду на главной дороге. Я, в самом деле, не знаю...
  — Ты действительно многого не знаешь, — бросил я язвительно. — Ты не знаешь, что в пакете. Не знаешь, почему я должен потратить половину дня на объезд полуострова Рейкьянес. Сомневаюсь, смог ли бы ты отве­тить, который сейчас час, спроси я у тебя.
  Он хитро усмехнулся уголками рта.
  — Одно я знаю наверняка и могу поспорить: мне известно больше, чем ты думаешь.
  — Тоже мне заслуга, — буркнул я.
  В этом заключался весь Слэйд. Он руководствовался правилом: «Знать лишь то, что необходимо». И факт, что кто-то чего-то не знал, вообще его не беспокоил.
  Связной допил кофе.
  — Все, старик. Ага, еще одно. Когда доберешься до Рейкьявика, оставь автомобиль перед отелем «Сага» и уходи. О нем позаботятся.
  Он встал и, не сказав больше ни слова, вышел. У меня создалось впе­чатление, что ему не терпелось попрощаться со мной. Во время разговора он казался на удивление нервным. Это меня обеспокоило, ибо не соот­носилось с описанием задания, сделанного Слэйдом. «Ничего необычно­го, — сказал он, — будешь простым посыльным». При этом иронически улыбнулся, как бы давая понять, что это все, на что я еще гожусь.
  Я встал и сунул газету под мышку. Укрытый в ней пакет, хоть и достаточно тяжелый, не бросался в глаза. Я взял удочку и пошел искать автомобиль. Это оказался «форд-кортина». Через минуту я уже выезжал, направляясь на юг все дальше от Рейкьявика: хотел бы я видеть придурка, который считает, что туда можно добраться быстрее, выбирая самый даль­ний окружной путь.
  Я выбрал спокойный участок трассы, съехал на обочину и взял пакет с соседнего сиденья. Он выглядел так, как его описал Слэйд: небольшой и значительно тяжелее, чем можно предположить, упакованный в тщательно сшитый футляр из джутовой ткани. Внимательно обследовав его, пришел к выводу, что под джутом находится металлическая коробка. Потряс, но не услышал ни малейшего звука. Снова завернув пакет в газету, бросил его на заднее сиденье и поехал дальше.
  Тем временем дождь прекратился, и обстановка на шоссе, приме­нительно к Исландии, была не самой плохой. Сельская дорога в Англии кажется суперавтострадой по сравнению со здешними трассами — разуме­ется, там, где они вообще есть. В глубинке, называемой здесь Обыггдир, вообще нет никаких дорог, и зимой Обыггдир так же недоступен, как и Луна. Ну разве что вы — заядлый путешественник. К тому же, эта мест­ность напоминает лунный пейзаж. Кстати, именно здесь Нейл Армстронг готовился к прогулке по Луне.
  У Крисувик я свернул. Направляясь вглубь страны, миновал маячащие вдали туманные холмы, где перегретая вода кипит и с паром вырывается из-под земли. Здесь же, у озера Клейварватн я увидел на обочине шоссе автомобиль и его владельца, подававшего мне рукой знаки, характерные для водителя, потерпевшего аварию.
  Мы оба оказались полными дураками. Я — потому что остановился, он — потому что действовал в одиночку. Он обратился ко мне на плохом датском, а затем перешел на безукоризненный шведский: я достаточно хорошо знаю оба этих языка. Как легко можно было догадаться, у него заглохла машина, и он никак не мог ее завести.
  Я вышел из форда.
  — Линдхольм.
  Он представился формально, как того требуют шведские обычаи, и подал мне руку. Я пожал ее, соблюдая все требования этикета.
  — Моя фамилия Стюарт.
  Закончив знакомство, я подошел к фольксвагену Линдхольма и накло­нился над мотором.
  Не думаю, что он хотел сразу меня убить. Если бы хотел, то восполь­зовался бы пистолетом. Однако он замахнулся на меня специальной палкой с оловянным стержнем. В тот момент, когда он оказался сзади, до меня дошло, что я поступаю, как законченный идиот. Именно так теряют форму. Я обернулся, увидел его поднятую руку и отпрыгнул в сторону. Попади он мне палкой по голове, то размозжил бы ее, а так она угодила мне в плечо, и я перестал чувствовать правую руку.
  Я изо всех сил ударил его ногой в голень, содрав кожу до кости. Он взвыл от боли и шарахнулся назад. Я воспользовался случаем, чтобы укрыться за машиной, и нащупал рукой даггер. К счастью, нож подходит и для левой руки, что в ситуации, когда не мог владеть правой, оказалось весьма кстати.
  Он рванулся ко мне снова, но, увидев нож, заколебался, пренебрежи­тельно скривив губы. Отпустил палку и сунул руку под пиджак. Сейчас я испытывал неуверенность. Однако палка, прикрепленная с помощью петли к запястью руки Линдхольма, затрудняла ему поиск пистолета. В тот момент, когда он достал, наконец, оружие, я оказался рядом.
  Я не наносил удар. Он сам резко повернулся и напоролся на острие. Кровь брызнула мне на руку. Линдхольм повис на мне с выражением непередаваемого удивления на лице. Через мгновение он сполз к моим ногам, нож остался у меня в руке, а из раны в груди Линдхольма на землю, покрытую слоем вулканического пепла, полилась кровь.
  И вот я стоял на безлюдной дороге где-то в южной Исландии со свежим трупом у ног и окровавленным ножом в руке, чувствуя пустоту в голове и горький привкус желчи, подступающей к горлу. С момента моего выхода из автомобиля до смерти Линдхольма не прошло и двух минут.
  Пожалуй, я не совсем соображал, что делал позже. Думаю, победил многолетний тренинг. Я метнулся к форду и подъехал ближе, пытаясь заслонить тело. Безлюдье на дороге отнюдь не означало, что на ней не мог появиться какой-нибудь автомобиль.
  Я взял «Нью-Йорк Таймс», у которой среди многих достоинств есть одно, наиболее устраивающее меня в данный момент, — эта газета насчи­тывает самое большое в мире количество страниц, — и выложил ими дно багажника. Вернувшись за телом, я погрузил его в багажник и захлопнул крышку. Линдхольм, если такой была его настоящая фамилия, исчез из моего поля зрения, но отнюдь не из памяти.
  Прежде чем я спрятал его, швед лежал на обочине, истекая кровью, словно жертвенная корова у мусульман, и на том месте образовалась большая красная лужа. Мой пиджак и брюки тоже оказались в крови. Сейчас я ничего не мог поделать с одеждой, но лужу засыпал вулканическим пеплом. Я закрыл капот фольксвагена, сел за руль и нажал на стартер. Линдхольм не только хотел меня убить, он еще и оказался лжецом: мотор фольксвагена работал безукоризненно. Я подогнал автомобиль на место, где только что лежал труп, и заглушил, не питая иллюзий, что, когда его отгонят, кровавое пятно исчезнет. Но, по крайней мере, в сложившейся ситуации я сделал все что мог.
  Бросив последний взгляд на место трагедии, сел за руль форда. Только сейчас я начал размышлять в полной мере здраво. Первым делом послал Слэйда ко всем чертям, но уже через минуту сосредоточился на планах, более легких для реализации: принялся размышлять, как избавиться от трупа Линдхольма. Казалось бы, в стране по территории, равной четырем пятым Англии, где проживает меньше людей, чем половина графства Пли­мут, можно найти сколько угодно укромных уголков и расщелин, чтобы избавиться от тела. Все это так, но именно юго-западная Исландия заселена как раз так густо, что моя задача оказалась довольно трудноразрешимой.
  Однако я знаком с этой страной довольно хорошо и вскоре уже знал, что нужно сделать. Проверив по указателю топлива количество горючего, я приготовился к долгому путешествию, надеясь, что автомобиль в хорошем состоянии. Если бы застрял где-нибудь по дороге, испачканный пиджак вызвал бы много ненужных вопросов. В чемодане находилась чистая одеж­да, но неожиданно на дороге появилось много автомобилей, а я бы хотел переодеться незаметно.
  Большинство территорий Исландии вулканического происхождения. Это особенно заметно на юго-западе страны, где застывшие потоки лавы, вулканические холмы и широкие кратеры создают тоскливый пейзаж. Некоторые из вулканов бездействуют, другие проявляют активность. В одной из своих поездок я наткнулся на расщелину вулканического проис­хождения, которая сейчас показалась мне надежным местом последнего приюта Линдхольма.
  Поездка длилась два часа. В конце пути мне пришлось съехать с доро­ги в чистое поле. Езда по выбоинам, покрытым пеплом, не пошла на пользу форду. Когда я в последний раз путешествовал в подобных условиях, то сидел за рулем лендровера, более приспособленного к езде по такой мест­ности.
  Место оказалось точно таким, как я его запомнил. Кратер бездейству­ющего вулкана с одной стороны раскололся, что позволяло мне въехать в жерло. Посредине находился окаменевший купол с отверстием, которое когда-то давало выход вулканическим газам. Единственным свидетель­ством того, что со дня сотворения мира здесь побывало человеческое суще­ство, был след шин джипа, ведущий к самому краю кратера. У исландцев существует своеобразный вид автоспорта: они въезжают внутрь кратера и пытаются выбраться из него по крутому склону. Я не слышал, чтобы кто- нибудь свернул себе шею, занимаясь столь рискованной игрой, во всяком случае, не из-за отсутствия желающих.
  Я подъехал ближе к расщелине, вышел из машины и пешком прибли­зился к обрыву, откуда мог заглянуть в непроницаемую тьму открывшейся мне бездны. Бросив камень, я нескоро услышал стук от его падения на дно. Герой романа Жюля Верна, собираясь вглубь Земли, значительно облегчил бы себе задачу, если бы выбрал для своей цели именно эту дыру.
  Прежде чем отправить на покой Линдхольма, я его тщательно обыскал. Паршивое, должен заметить, занятие. Кровь еще не успела засохнуть: хорошо, что я еще не сменил одежду. У него оказался шведский паспорт, в котором он фигурировал как Аксель Линдхольм, что, впрочем, ни к чему не обязывало, потому как раздобыть паспорт — плевое дело. Больше ниче­го интересного не нашел. Я забрал только палку и «Смит Вессон» 38-го калибра.
  Затем перенес тело к расщелине и сбросил вниз. Раздалось несколько глухих ударов, и наступила тишина, которая, надеюсь, продлится вечно. Я вернулся к автомобилю и переоделся в чистый костюм. Замызганную одежду вывернул наизнанку и спрятал в чемодан вместе с палкой, револь­вером и проклятым пакетом Слэйда.
  Спрятав концы в воду, я продолжил муторную поездку в Рейкьявик.
  Я очень устал.
  До гостиницы «Сага» добрался поздно вечером. Было еще довольно светло, что характерно для этих широт во время полярного лета. У меня болели глаза, потому что всю дорогу пришлось ехать прямо на заходя­щее солнце, и сейчас я задержался в машине, чтобы дать им отдохнуть. Останься я в машине еще на пару минут, следующая роковая встреча не состоялась бы. Но случилось иначе. Я вышел из форда и как раз доставал чемодан, когда из гостиницы вышел мужчина, который, увидев меня, вос­кликнул:
  — Алан Стюарт!
  Я поднял голову и выругался про себя. Мужчина в форме гражданской авиации относился к людям, которых я меньше всего хотел бы встретить сейчас. Передо мной стоял Бьерни Рагнарссон.
  — Привет, Бьерни!
  Мы обменялись рукопожатием.
  — Элин мне ничего не говорила о твоем приезде.
  — Она не знала. Я решился на поездку в последний момент. Не успел даже позвонить.
  Он глянул на чемодан, стоящий на тротуаре.
  — Ты что, решил остановиться в гостинице? — удивленно спро­сил он.
  Бьерни ошеломил меня своим вопросом. Пришлось выкручиваться.
  — С чего ты взял? — возразил я. — Поеду домой.
  Я очень хотел не вмешивать во все Элин, но сейчас, когда ее брат знал, что я в Рейкьявике, он наверняка скажет ей об этом. Она могла обидеться, а я не хотел причинять ей боль. Элин много для меня значила.
  Я заметил, что Бьерни посматривает на мой автомобиль.
  — Оставлю его здесь, — безразлично заметил я. — Пригнал по прось­бе приятеля. Домой поеду на такси.
  Он принял мои слова к сведению и спросил:
  — Ты надолго приехал?
  — До конца лета, как всегда, — непринужденно сообщил я.
  — Надо будет как-то выбраться на рыбалку, — предложил он.
  Я согласился и в свою очередь спросил его:
  — Ты уже стал отцом?
  — Через месяц, — ответил он угрюмо, — боюсь, как оно там будет.
  Я рассмеялся.
  — Пусть беспокоится Кристин. Ты же редко бываешь дома. Стирать пеленки тебе не придется.
  Мы еще поболтали несколько минут о том о сем, как давние прияте­ли, которые встретились после долгой разлуки. Наконец Бьерни глянул на часы.
  — У меня рейс в Гренландию, — сказал он. — Пора идти. Я перезвоню тебе через несколько дней.
  — Не забудь.
  Я проследил за ним взглядом и, едва он скрылся за дверью, сразу же поймал такси, из которого вышел пассажир. Когда таксист подвез меня к дому Элин, я расплатился с ним и в нерешительности остановился на тро­туаре, размышляя, хорошо ли поступаю.
  Элин Рагнарсдоттир много для меня значила.
  Учительница, она, как и многие исландцы, имела две профессии. Раз­меры Исландии, небольшое количество жителей и географическое положе­ние страны создали общественную систему, которую чужеземец мог счи­тать удивительной. Однако, поскольку система возникла и существовала на благо исландцев, они не принимают во внимание, что говорят другие. Так и должно быть.
  Согласно закону, летом все школы прерывают занятия на четыре меся­ца, и часть школьных зданий выполняют в этот период функции гостиниц. Учителя располагают массой свободного времени, и многие из них рабо­тают в других отраслях. Когда я три года назад познакомился с Элин, она работала экскурсоводом в «Фердаскрифстофаа Нордри», одном из тури­стических бюро в Рейкьявике, и разъезжала с туристами по всей стране. Два года назад мне удалось уговорить ее стать моим личным гидом на весь летний период. Я боялся, что ее брат Бьерни может посчитать эту работу не слишком постоянной и воспротивится, но он не возражал. А может, решил, что его сестра достаточно взрослая особа и способна постоять за себя. Элин не создавала хлопот, но, несомненно, так дальше продолжаться не может. Я намеревался что-то изменить, но колебался, не зная, тот ли пришел момент. Нужен, видимо, человек с более крепкими нервами, чем у меня, чтобы предложить женщине выйти за него замуж сразу же после погребения мертвеца в бездне кратера вулкана.
  Я поднялся наверх и, хотя у меня был ключ, постучал. Элин открыла дверь и глянула на меня с удивлением, которое быстро сменилось радос­тью, а у меня в душе что-то шевельнулось при виде ее стройной фигуры и золотистых волос.
  — Алан, — начала она, — почему ты не сообщил, что приезжаешь?
  — Да и сам не знал, что так получится, — объяснил я и поднял вверх удочку в чехле. — Видишь, купил новое удилище.
  Она сжала губы, притворяясь строгой, и заметила:
  — Это уже шестое.
  Элин придержала дверь и пригласила:
  — Пожалуйста, заходи, милый.
  Я вошел, бросил чемодан и удочку и стиснул ее в объятиях. Она крепко прижалась ко мне и прошептала, положив мне голову на грудь:
  — Ты ничего не писал, и я подумала...
  — Подумала, что я не приеду.
  Не писал я из-за того, что мне кое-что сообщил Слэйд, но я не мог сказать ей всю правду.
  — Заработался в последнее время.
  Она отклонилась и внимательно посмотрела на меня:
  — У тебя действительно усталый вид.
  Я улыбнулся.
  — Я чертовски хочу есть.
  Она поцеловала меня.
  — Сейчас что-нибудь приготовлю, — Элин высвободилась из моих объятий. — Оставь чемодан, позже я распакую его.
  Я вспомнил об окровавленном костюме.
  — Не беспокойся, я сам этим займусь.
  Подхватив чемодан и удочку, я отнес их в свою комнату. Называю ее своей, потому что держу там рыболовные снасти. В действительности вся квартира принадлежит мне: я оплачиваю аренду, хоть и делаю это от имени Элин. Проводя в Исландии треть года, я могу по достоинству оценить удоб­ства, связанные с обладанием собственной квартирой.
  Я поставил удочку в ряд с другими удилищами и задумался над судь­бой чемодана. В комнате отсутствовала мебель, запирающаяся на ключ, поскольку до нынешнего дня у меня не было от Элин никаких секретов. Я открыл шкаф и посмотрел на шеренгу костюмов и пиджаков. Все они висели на отдельных вешалках, упакованные в пластиковые мешки, закры­тые на молнию. Вешать грязную одежду рядом рискованно. Элин очень скрупулезно заботилась о моем гардеробе и обязательно обнаружила бы испачканный костюм. В конце концов, решил выложить вещи из чемодана. Оставив там грязный костюм и оружие, я закрыл чемодан на ключ и под­нял наверх шкафа, где у него и было постоянное место. Маловероятно, что Элин захочет в него заглянуть.
  Я снял рубашку и внимательно ее обследовал. На груди обнаружил пятнышко крови, поэтому занес ее в ванную комнату и постирал в холод­ной воде. Потом умылся, что здорово освежило. Когда Элин позвала ужи­нать, я уже взбодрился и стоял у окна, разглядывая улицу.
  Только хотел отойти от окна, как мое внимание привлекло неожидан­ное движение: на другой стороне улицы, между двумя домами, открывалась небольшая улочка. Мне показалось, что в момент, когда я сделал шаг от окна, кто-то пытался укрыться от моего взгляда. Я напряг зрение, стараясь что-то разглядеть, но тщетно. Элин позвала снова, и я направился к ней в столовую, пытаясь избавиться от неприятной мысли, что за мной следят.
  Во время ужина я спросил:
  — Что с лендровером?
  — Я ведь не знала, что ты приедешь, и на прошлой неделе отогнала его на техобслуживание. Сейчас он готов для поездок.
  При таких дорогах, как в Исландии, там только на лендроверах и ездить. Их там не меньше, чем муравьев в муравейнике. Любимая модель исландцев — машина с узкой базой шасси. Наш лендровер имел широкую базу и верно служил нам в качестве дачи. Во время путешествий мы стано­вились полностью независимыми и могли проводить целые недели вдалеке от цивилизации, заезжая в города лишь для пополнения запаса продуктов. Мне известны худшие варианты проведения отпусков, чем пребывание с Элин с глазу на глаз в течение долгих недель.
  Раньше мы отправлялись на летний отдых сразу после моего приезда в Рейкьявик. На этот раз из-за пакета Слэйда пришлось вносить изменения. Я задумался, каким образом, не возбуждая подозрений, сообщить Элин о моем самостоятельном, незапланированном выезде в Акюрейри. Слэйд утверждал, что задание простенькое, но смерть Линдхольма заставила меня посмотреть на это иначе. Я не хотел, чтобы Элин оказалась замешана во что-либо подобное. Но ведь, убеждал сам себя, все, что я должен сде­лать — это передать пакет. Остаток лета мы проведем вместе, как всегда. Все должно пройти без сучка и задоринки.
  Я все еще сидел, задумавшись, когда Элин заметила:
  — Ты действительно выглядишь очень усталым. У тебя, видимо, было много работы.
  Я выдавил из себя улыбку.
  — Зима оказалась тяжелой. В горах выпало столько снега, что я поте­рял много овец.
  Внезапно вспомнил о фотографиях.
  — Ты хотела посмотреть, как выглядит горная долина в Шотландии. Я привез несколько фотографий.
  Принес их, и мы оба принялись рассматривать снимки. Я показал Элин вершины гор Бьены и Сгурр Дирг, но ее, однако, больше заинтересовали река и деревья.
  — Боже, сколько деревьев! — воскликнула она с чувством. — Шотлан­дия, должно быть, прекрасная страна!
  Это вполне естественная реакция жителя Исландии, острова, напрочь лишенного леса.
  — В реке есть лососи? — спросила она.
  — Нет, только форель. Ловить лососей я приезжаю в Исландию.
  Элин взяла следующий снимок, на котором был запечатлен обширный пейзаж.
  — Что из этого принадлежит тебе?
  — Все, что ты видишь.
  — О-о-о! — Она помолчала, после чего робко сказала: — Ты знаешь, Алан, я никогда об этом не задумывалась, но. ты, должно быть, очень богат.
  — Я не миллионер, но как-то перебиваюсь. Тысяча двести гектаров вереска — это не слишком плодородная земля, но мне хватает на хлеб, ведь у меня есть еще овцы и долина с лесом. А благодаря американцам, приез­жающим отстреливать оленей, мне хватает и на масло. — Я погладил ее по плечу. — Ты должна приехать в Шотландию.
  — Я очень хочу этого, — просто сказала она.
  Я тотчас приступил к делу.
  — Я должен завтра встретиться кое с кем в Акюрейри. Знаешь, обыч­ная дружеская услуга. Мне придется слетать туда самолетом, а ты могла бы взять лендровер и приехать ко мне. Но, может, ты не высидишь за рулем такую длинную дорогу?..
  Она засмеялась.
  — Я вожу лендровер лучше, чем ты. — Она принялась подсчиты­вать. — До Акюрейри четыреста пятьдесят километров. Я не хочу целый день сидеть за рулем, поэтому отдохну где-нибудь около Хвамстаунги. В Акюрейри буду на следующий день около полудня.
  — Можешь не гнать сломя голову, — бросил я небрежно.
  Я уже успокоился. Полечу в Акюрейри, освобожусь от пакета прежде, чем приедет Элин, и на этом все закончится. Нет необходимости вмеши­вать ее в эту сомнительную аферу.
  Она сказала:
  — Пожалуй, остановлюсь в отеле «Вардборг». Можешь мне туда позвонить.
  Я ошибался. Спокойствие отнюдь не вернулось. Когда мы легли в постель, я убедился, что нервы у меня напряжены до предела. Элин не получила со мной никакого удовлетворения. Обнимая ее в темноте, я видел перед собой кошмарное лицо Линдхольма, и снова к горлу подступала тош­нота. Я закашлялся и шепнул:
  — Прости меня.
  — Не переживай, милый, — сказала она тихо, — ты попросту устал и должен хорошо выспаться.
  Однако я не мог уснуть. Лежа на спине, думал о роковых событиях прошедшего дня, анализировал каждое слово моего скрытного собеседни­ка в аэропорту Кеблавика, типа, который передал мне пакет. Это он сказал: «Ты поедешь не по главному шоссе, а через Крисувик».
  Таким образом, я помчался через Крисувик и едва избежал смерти. Случайность или запланированная акция? Произошло бы то же самое, двинься я по главному шоссе, или кто-то преднамеренно выбрал для меня роль жертвы?
  Мужчина в аэропорту был человеком Слэйда, во всяком случае, он знал его пароль. Однако допустим, что это не так, тогда каким же образом он получил пароль? Хотя, в конце концов, это не так уж сложно. Но зачем он подставил меня Линдхольму? Не затем ведь, чтобы получить пакет, он же находился у него в руках. Отбрасываем этот вариант и думаем.
  Допустим, что он все-таки был человеком Слэйда и подставил меня Линдхольму. Нет, это еще меньше походило на правду. Все сходилось на том, что мужчина в аэропорту и Линдхольм не имели между собой ничего общего.
  Но факт есть факт: Линдхольм ждал именно меня. Прежде чем атако­вать, он убедился, что я — это я. Так откуда же, черт возьми, он знал, что я поеду по дороге на Крисувик? Ответа на этот вопрос не находил.
  Когда убедился, что Элин спит глубоким сном, то тихонько встал с кро­вати. Вышел на кухню и, не зажигая свет, открыл холодильник, налил себе стакан молока, потом зашел в гостиную и сел у окна. Короткая полярная ночь приближалась к концу, однако еще было настолько темно, что я смог рассмотреть вспыхнувший огонек на соседней улице, где кто-то затянулся сигаретой.
  Присутствие соглядатая начинало меня всерьез беспокоить. Я уже не был так уверен, что Элин ничего не грозит.
  Мы оба поднялись с рассветом. Элин хотела как можно быстрее дви­нуться в Акюрейри, я же намеревался добраться до лендровера раньше, чем она. Мне надо было спрятать револьвер Линдхольма. Я старательно прикрепил его клейкой лентой к одной из рессор, и теперь его практиче­ски не было видно. Дубинку Линдхольма спрятал в карман. Мне пришло в голову, что в случае, если дела в Акюрейри пойдут худо, без оружия мне не обойтись.
  Г араж находился позади дома, и чтобы добраться до автомобиля, мне не было необходимости выходить через парадную дверь. Я был уверен, что наблюдатель из боковой улочки не сможет меня заметить со своего поста. А я вскоре смог его как следует рассмотреть.
  Покидая гараж, захватил с собой бинокль и поднялся на второй этаж, где окна выходили на улицу.
  За углом притаился высокий худощавый мужчина. Выглядел он озяб­шим. Если он торчал там без смены целую ночь, то не только промерз до костей, но и проголодался как волк. Убедился, что при встрече легко опо­знаю его.
  Я завтракал с большим аппетитом, тем более что у меня перед глазами стоял голодный приятель с улочки напротив.
  — Я вижу, сегодня у тебя настроение куда лучше, — заметила Элин.
  — Благодаря твоей великолепной кухне.
  Она посмотрела на сельдь, сыр, хлеб и яйца на столе.
  — Тоже мне еда! Каждый умеет сварить яйцо.
  — Но не так, как ты, — заверил ее я.
  Действительно, настроение у меня улучшилось. Сумрачные ночные мысли ушли, и несмотря на отсутствие ответов на беспокоящие меня вопросы, я уже перестал мучиться смертью Линдхольма. Ведь тот тип пытался меня убить, но ему это не удалось, и он заплатил за свое пора­жение. Факт, что я его убил, не отягощал мою совесть. А вот об Элин я беспокоился.
  Я сказал ей:
  — Самолет в Акюрейри вылетает из аэропорта в одиннадцать.
  — Значит, пообедаешь уже на месте, — заметила она. — Хоть на минутку отвлекись и подумай обо мне, как я мыкаюсь где-то по бездоро­жью Калдидалур. — Она быстро допила кофе и добавила: — Хочу выехать как можно скорее.
  Я небрежно показал на стол, заставленный тарелками.
  — Сам все уберу.
  Она уже готовилась выйти, как вдруг увидела бинокль.
  — Я думала, он в лендровере, — удивилась Элин.
  — Проверял оптику. Когда им пользовались в последний раз, мне пока­залось, что винт наводки на резкость сбит, но сейчас все уже в норме.
  — Хорошо, заберу его с собой.
  Я спустился с Элин в гараж и поцеловал ее на прощание. Она внима­тельно посмотрела на меня и спросила:
  — Все в порядке, Алан?
  — Разумеется. Почему ты спрашиваешь?
  — Сама не знаю. Пожалуй, во мне говорит женская интуиция. До встречи в Акюрейри.
  Я помахал ей на прощание и загляделся на отъезжающий автомобиль. Отъезд Элин не вызвал ничьего интереса. Никто не выскочил из-за угла и не пустился за ней в погоню. Вернувшись в квартиру, проверил, на месте ли мой наблюдатель, однако не смог его нигде обнаружить. Испугавшись, бросился к другому окну, откуда было лучше видно, и вздохнул с облег­чением: он стоял на обычном месте, прислонившись к стене, и растирал замерзшие руки. Все говорило о том, что никто не знает об отъезде Элин, а если это так, то ею не интересуются. Большой камень свалился у меня с сердца.
  Убрав остатки завтрака и посуду, прошел к себе в комнату. Достал фотоаппарат из футляра. Затем достал пакет и убедился, что он как раз помещается в кожаном чехле. С этой минуты он будет со мной вплоть до момента передачи его в Акюрейри.
  В десять часов вызвал такси, чтобы ехать в аэропорт. Мой отъезд вызвал некоторое оживление. Когда я оглянулся, то увидел, что у боковой улицы останавливается автомобиль, в который вскочил мой опекун. Всю дорогу до аэропорта он следовал за такси, тактично держась на приличном расстоянии.
  Приехав, сразу направился в бюро заказов.
  — Я заказал билет на рейс в Акюрейри на фамилию Стеварт.
  Кассир проверила список пассажиров.
  — Да, вы есть в списке, — посмотрела на часы. — У вас еще много времени.
  — Пойду пить кофе.
  Заплатил за билет. Кассир заметила:
  — Пойдите взвесить багаж.
  Я коснулся футляра фотоаппарата.
  — Это все, что у меня есть. Путешествую налегке.
  Она засмеялась.
  — Да уж вижу. Позвольте сделать вам комплимент: вы прекрасно гово­рите по-исландски.
  — Спасибо.
  Я обернулся и увидел притаившееся хорошо уже мне знакомое лицо — опекун продолжал следить за мной. Я сделал вид, что не обратил на него внимания, и пошел в кафе. Купил газету и сел, ожидая начала посадки на самолет.
  Мой «ангел-хранитель» провел экспресс-интервью в бюро заказов, купил билет, а затем прошел рядом со мной: мы не обращали друг на друга никакого внимания. Он заказал поздний завтрак и принялся жадно уплетать за обе щеки, время от времени поглядывая в мою сторону. В этот момент мне улыбнулось счастье: динамик в аэропорту захрипел, и раз­далось объявление на исландском языке: «Мистер Бухнер приглашается к телефону». Когда объявление повторили по-немецки, мой опекун встал и пошел к телефонному аппарату.
  Сейчас я, по крайней мере, знал его фамилию, а настоящая она или нет, не имело значения.
  С места, где шел разговор, он мог наблюдать за мной без труда, но смо­трел в другую сторону, словно ожидал, что я использую представившуюся возможность и сбегу. Но я разочаровал его — спокойно заказал очередной кофе и углубился в изучение газеты, читая о том, сколько лососей поймал Бинг Кросби во время своего последнего приезда в Исландию.
  Время в залах ожидания тянется бесконечно, и казалось, прошла веч­ность, пока объявили посадку на рейс в Акюрейри. Герр Бухнер стоял за мной в очереди пассажиров, так же близко держался, пока мы шли по аэро­дрому, а в самолете занял место за моей спиной.
  Взлетели. И вскоре уже заходили на посадку в Акюрейри, столице северной Исландии, городке, насчитывающем не более десяти тысяч жите­лей. Я отстегнул ремни безопасности и услышал, как сидевший за мной Бухнер сделал то же самое.
  Нападение оказалось быстрым и эффективным. Я вышел из здания аэровокзала, отправляясь на стоянку такси, когда внезапно меня окружили четверо мужчин. Стоящий передо мной схватил мою правую руку и, не выпуская, тряс, громко восклицая, что ему очень приятно снова встретить меня и как ему приятно будет показать мне все достопримечательности Акюрейри.
  Мужчина слева прижался ко мне, захватив левую руку. Он наклонился и сказал по-шведски:
  — Без фокусов, герр Стевартсен, или погибнете.
  Я сразу поверил ему, поскольку тип, стоявший сзади, приставил к моей спине пистолет.
  Я услышал звук разрезаемого материала и повернул голову в тот момент, когда мужчина справа перерезал ножом ремешок футляра фотоап­парата. Я почувствовал, что ремешок повис свободно, и тип тотчас исчез, а вместе с ним и мой футляр. Тут же стоявший за мной занял место убывше­го и шарахнул меня пистолетом по ребрам.
  Я заметил Бухнера. Он стоял у такси, на расстоянии примерно десяти метров от меня. Посмотрел на меня с непроницаемым выражением лица, повернулся и, наклонившись, уселся в такси. Машина тронулась, и я еще какое-то время видел белое пятно лица Бухнера, выглядывавшего через заднее стекло.
  Они продержали меня так еще минуты две, давая возможность типу с футляром надежно скрыться. Тогда тот, слева, снова сказал мне по- шведски:
  — Сейчас мы вас отпустим, герр Стевартсен, но на вашем месте я не делал бы глупостей.
  Они отпустили меня и отошли на шаг, сохраняя грозные выражения лиц. Я не видел у них оружия, но это не имело значения. Я не собирался ничего предпринимать: футляр исчез и так, а на мой взгляд, силы были явно неравны. Поправил смятый пиджак и поехал на такси в отель «Вардборг». Здесь мне больше нечего было делать.
  Элин не ошиблась — в отеле «Вардборг» я появился в обеденную пору. Ковыряясь вилкой в порции баранины, заметил вошедшего в ресторан герра Бухнера. Оглядевшись, он также увидел меня и подошел к столику.
  — Мистер Стюарт?
  Я сел поудобней.
  — Вы смотрите, да ведь это сам герр Бухнер. Чем могу быть полез­ным?
  — Моя фамилия Грэхем, — ответил он холодно. — Мы должны пого­ворить.
  — Утром вас называли Бухнер. Но, если бы у меня была такая фами­лия, я тоже быстро сменил бы ее.
  Указал ему на стул.
  — Будьте моим гостем. Советую попробовать великолепный суп.
  Он уселся, неестественно выпрямившись.
  — У меня нет настроения участвовать в твоих глупых представлени­ях, — он достал бумажник. — Вот мои верительные грамоты.
  Он подвинул ко мне по столу кусочек бумажки. Я развернул ее: это была левая половинка банкноты достоинством в сто крон. В свою очередь я достал другую половинку и приложил к той — подошли друг к другу идеально. Я посмотрел на него.
  — Ну что ж, мистер Грэхем, кажется, все сходится. Чем могу слу­жить?
  — Я пришел за пакетом. Больше ничего.
  Я с сожалением покачал головой.
  — Ты же ведь лучше знаешь.
  Он скривился.
  — Что ты хочешь сказать?
  — Я не могу дать тебе пакет, потому как его у меня нет.
  Он нервно пошевелил усами и пронзил меня ледяным взором.
  — Не валяй дурака, Стюарт. Пакет!
  Он протянул руку.
  — Черт подери! Ведь ты был там и видел, что случилось.
  — О чем ты говоришь? Якобы где я был?
  — В аэропорту Акюрейри. Садился в такси.
  Он часто-часто заморгал.
  — Да? — выдавил из себя бесцветным голосом. — И что дальше?
  — Прежде чем я сообразил, что происходит, они уже меня взяли, а потом быстро улетучились вместе с пакетом. Я спрятал его в футляре фото­аппарата.
  Голос у него дрогнул.
  — Ты хочешь сказать, что у тебя его нет?
  Я ехидно заметил:
  — Если ты обеспечивал мою охрану, то чертовски красиво сработал. Слэйд не будет в восторге.
  — Мой боже, конечно, не будет! — воскликнул он внезапно. Правое веко задергалось в нервном тике. — Значит, пакет находился в футляре.
  — А где же еще? Весь мой багаж. Ты же должен знать: в аэропорту Рейкьявика ты везде следовал за мной, выставив свои длинные уши.
  Он бросил на меня взгляд, полный неприязни.
  — Думаешь, что ты такой ловкий? — Он наклонился вперед. — Вокруг тебя сейчас заварится такая каша, и будет лучше, если ты останешься на месте, Стюарт. Будет очень плохо, если исчезнешь, когда я вернусь.
  Я пожал плечами.
  — Зачем мне исчезать? Уже заплатил за номер, а меня характеризует типичная для шотландца скупость.
  — Ты воспринимаешь все чертовски спокойно.
  — А чего ты ожидал? Что зальюсь слезами? — Я рассмеялся ему прямо в лицо. — Пора повзрослеть, Грэхем.
  Лицо у него вытянулось, но он промолчал. Встал и вышел. Следующие пятнадцать минут я интенсивно думал, одновременно опустошая тарелку с порцией баранины. Не прошло и четверти часа, как я принял решение: неплохо бы выпить рюмочку чего-нибудь покрепче. Поэтому двинулся на поиски спиртного.
  Пересекая фойе отеля, заметил, что Бухнер-Грэхем трудится у телефо­на. Хоть и не было особенно жарко, он потел немилосердно.
  Из спокойного сна меня вырвали чья-то рука и шипящий голос:
  — Стюарт, проснись!
  Я открыл глаза. Надо мной стоял Грэхем. Я смотрел на него, часто мигая.
  — Удивительно. У меня сложилось впечатление, что закрыл дверь на ключ.
  — Закрыл. А сейчас вставай, кто-то хочет с тобой поговорить. И напря­ги получше свои мозги.
  — Который час?
  — Пять часов утра.
  Я усмехнулся.
  — Совсем как в гестапо. Ну что ж, почувствую себя лучше, если побреюсь.
  Грэхем производил впечатление расстроенного.
  — Советую тебе поторопиться. Он будет здесь через пять минут.
  — Кто?
  — Увидишь.
  Я набрал теплой воды и принялся намыливать лицо.
  — Какую ты роль играешь, Грэхем? Не можешь же охранять меня, к этому ты совершенно непригоден.
  — Перестань заниматься мной, а начни думать о себе. Придется уси­ленно оправдываться.
  — Факт, — подтвердил я.
  Отложил кисточку и взял в руки бритву. Скрести по лицу куском желе­за всегда казалось мне бессмысленным и слегка угнетающим занятием. Я чувствовал бы себя значительно лучше, живи в одной из более волосатых эпох — агент контрразведки Ее Королевского Величества Королевы Викто­рии — вот это был бы великолепный титул.
  Видимо я все-таки нервничал больше, чем думал, потому что поре­зался до крови при первом движении лезвия. Через минуту раздался непринужденный стук в дверь, и в комнату вошел Слэйд. Ударом ноги он закрыл дверь, держа руки глубоко в карманах плаща. Бросил на меня грозный взгляд из складок своего обрюзгшего лица. Без всякого вступле­ния начал:
  — Я слушаю, Стюарт!
  Нет лучшего способа сбить человека с толку, чем заставить его давать пространные объяснения с лицом, покрытым быстро сохнущим мылом. Я повернулся к зеркалу и, не говоря ни слова, продолжал бриться. Слэйд издал один из трудных для описания звуков, совпадающих с одновремен­ным выпуском воздуха ртом и носом. Уселся на кровати: пружины застона­ли, протестуя против его чрезмерного веса.
  — Будет лучше, если мне понравится твоя басенка. Я не люблю, когда среди ночи меня вытаскивают из постели и гонят куда-то на ледяной север.
  Я продолжал бриться. Знал, что дело, которое привело Слэйда из Лон­дона в Акюрейри, было очень важным. Закончил бриться, виртуозно про­тянув лезвие вокруг кадыка, и отозвался:
  — Пакет оказался значительно важнее, чем ты говорил.
  Открыл кран с холодной водой и смыл мыло с лица.
  — .проклятый пакет, — услышал сквозь шум воды.
  — Извини, не расслышал. Набрал воды в уши.
  Он с трудом сдержался.
  — Где пакет? — спросил с наигранным спокойствием.
  — Сейчас мне трудно что-либо об этом сказать, — я принялся энер­гично растирать лицо полотенцем. — Его забрали у меня вчера в полдень четверо неизвестных, но это ты уже знаешь от Грэхема.
  Он повысил голос:
  — И ты так просто позволил его отобрать?
  — Я ничего не мог поделать, — ответил спокойно. — Они приставили к моей спине пистолет. — Я указал на Грэхема. — А какая его роль в этом деле?
  Слэйд сплел руки на животе.
  — У нас были основания считать, что грабители следуют за ним по пятам. Поэтому подключили тебя. Думали, что они кинутся на Грэхема, а ты спокойно приземлишь мяч за лицевой линией.
  Слэйд нес явный вздор. Если бы они, кем бы ни были, действительно шли за Грэхемом по пятам, то, шатаясь под моими окнами и притягивая их внимание ко мне, Грэхем поступал вопреки всем правилам работы. Но я проглотил это. Слэйд всегда юлит, а кроме того, мне пришло в голову, что хорошо бы сохранить кое-какие козыри на будущее.
  Вместо этого я сказал:
  — Они бросились не на Грэхема, а на меня. Может, им не известны правила игры в регби? В Швеции на нее не ходят. — Я вытер лицо до конца и отбросил полотенце. — И в России тоже.
  Слэйд поднял голову.
  — Откуда тебе пришли в голову русские?
  Я улыбнулся ему.
  — Я всегда о них думаю. Как французы всегда думают о сексе.
  Наклонился над ним и взял пачку сигарет.
  — К тому же, они называли меня Стевартсеном.
  — Следовательно?
  — Следовательно, знали, кто я. Не кто я сейчас, а кем был когда-то. Это огромная разница.
  Слэйд перенес взгляд на Грэхема и сухо сказал:
  — Подожди снаружи.
  Грэхем не выглядел счастливым, однако послушно двинулся к двери. Когда она за ним закрылась, я заметил:
  — Прекрасно! Детки вышли из комнаты, и теперь мы можем разгова­ривать как взрослые. Откуда, бога ради, ты его вытащил? Я ведь говорил тебе, что не одобряю участия в операции практикантов.
  — Почему ты считаешь, что он практикант?
  — Успокойся! Ведь он совершенный новичок.
  — Он неплохой парень, — ответил Слэйд и беспокойно заворочался на кровати. Помолчал и добавил. — Ну, а ты это дело полностью завалил. Простенькое задание: перевезти пакет из А в Б, а ты не справился. Я знал, что ты потерял форму, но не думал, что так глубоко опустишься, — погро­зил пальцем. — И, говоришь, они называли тебя Стевартсеном. Ты знаешь, что за этим кроется?
  — Кенникен, — ответил я, и эта фамилия отнюдь не наполнила меня радостью. — Он сейчас в Исландии?
  Слэйд сгорбился.
  — Ничего об этом не знаю, — глянул на меня искоса. — Что тебе ска­зал парень, с которым ты контактировал в Кеблавике?
  — Немного: что меня ждет машина, я должен на ней поехать через Крисувик в Рейкьявик и оставить ее перед гостиницей «Сага», что я и сделал.
  — Были осложнения? — буркнул он.
  — А должны были? — с иронией спросил я.
  Он со злостью потряс головой.
  — Мы получили сигнал, что может что-то произойти. Нам показалось, что лучше сменить трассу.
  Он встал, явно неудовлетворенный, и подошел к двери.
  — Грэхем!
  — Мне очень жаль, Слэйд. Честное слово, жаль, — сказал я.
  — Одни сожаления, черт возьми, ничего не меняют. Мы должны сейчас подумать, что еще можно спасти в этой неразберихе. Черт возьми! Я подключил тебя, потому что в Конторе проблемы с кадрами, а сейчас из- за твоей глупости должны окружить всю страну.
  Он повернулся к Грэхему.
  — Соедини меня с Департаментом в Лондоне. Я буду разговаривать внизу. Позвони также на аэродром и передай капитану Ли, чтобы держали самолет в готовности. Может, нам придется поторопиться.
  — Я тоже?
  Он посмотрел на меня с раздражением.
  — О, нет! Ты уже достаточно наломал дров.
  — Что я должен делать?
  — По мне, так можешь идти ко всем чертям. Возвращайся в Рейкьявик и остаток лета проводи со своей девушкой.
  Он резко повернулся и натолкнулся на Грэхема.
  — Какого черта ты ждешь? — прокричал, и Грэхем исчез.
  Слэйд задержался у двери и, не оборачиваясь, бросил:
  — Берегись Кенникена, я не пошевелю и пальцем, чтобы его остано­вить.
  Хлопнула дверь. Я сел на кровать и погрузился в невеселые мысли. Знал, что если еще раз встречу где-нибудь Кенникена, то это будет встреча со смертью.
  
  II
  
  Элин позвонила, когда я закончил завтрак. Исчезновение сигнала и атмосферные помехи на линии говорили, что она звонит по радиотеле­фону в лендровере. Он установлен в большинстве машин, разъезжающих по обширным просторам Исландии. Тяжелые местные условия вынуж­дают использовать это средство безопасности. Но это лишь часть прав­ды: исландцы любят разговаривать друг с другом и, по моему мнению, они — один из самых болтливых народов в мире. В количестве разговоров на душу населения Исландию опережают только Соединенные Штаты и Канада.
  Отвечая на вопросы, я заверил ее, что спал хорошо, и спросил:
  — Когда ты приедешь?
  — Около половины двенадцатого.
  — Буду ждать тебя в кемпинге.
  Таким образом, до встречи с Элин оставалось еще два часа. Я провел их, прохаживаясь по Акюрейри, прикидываясь туристом. Входил и выхо­дил из магазинов, неожиданно меняя направление, короче говоря, вел себя, как идиот. Но, приветствуя Элин в кемпинге, был уверен, что за мной никто не следит. Слэйд явно не лгал, утверждая, что я ему уже совсем не нужен.
  Открывая дверцу лендровера предложил:
  — Пересядь, я поведу.
  Элин посмотрела на меня с удивлением.
  — Разве мы не останемся?
  — Выедем за город и там пообедаем. Я должен тебе кое-что расска­зать.
  Мы двинулись на север по шоссе, бегущему вдоль побережья. Я ехал быстро, наблюдая все время за дорогой сзади. Когда стало ясно, что за нами никто не едет, несколько расслабился, но не до такой степени, чтобы согнать беспокойство с глаз Элин. Она видела, что я чем-то озабочен, но тактично молчала. И, в конце концов, все-таки не выдержала.
  — Что-то случилось, верно?
  — К сожалению, ты права. Именно об этом я и хотел поговорить.
  Еще в Шотландии Слэйд предупреждал меня о возможном вмешатель­стве Элин в операцию. Но если наша будущая совместная жизнь с Элин имеет какой-нибудь смысл, то ко всем чертям Слэйда и все требования, я обязан сказать ей правду.
  Я притормозил и съехал на обочину, подпрыгивая на кочковатом дерне. Остановил машину: внизу под нами раскинулось море. Груды земли время от времени отрывались от стены обрыва и с глухим шумом обрушивались прямо в серые волны. Вдали виднелся покрытый мглой остров Гримсей. За тем берегом между нами и Северным полюсом не было буквально ничего. Перед нами расстилалось Северное море.
  — Что ты обо мне знаешь, Элин? — начал я.
  — Странный вопрос. Я знаю, что тебя зовут Алан Стюарт, и очень тебя люблю.
  — И это все?
  — А мне, что, нужно больше?
  Я усмехнулся.
  — Тебя не мучает любопытство?
  — О да, но я с ним справляюсь. Если ты хочешь, чтобы я о чем-то знала, то сам расскажешь, — спокойно заметила она, — нет. Знаю еще кое-что.
  — А именно?
  Она повернулась ко мне.
  — Я знаю, что случилось что-то плохое, и произошло это незадолго перед нашей первой встречей. Я ни о чем не спрашиваю тебя, чтобы не вызывать призраков прошлого.
  — Ты очень наблюдательная. Не думал, что мое состояние будет так заметно. Тебя удивило бы известие о том, что я когда-то был агентом бри­танской разведки или попросту шпионом?
  Она посмотрела на меня с интересом.
  — Шпион, — медленно произнесла она, словно смакуя это слово. — Да, я очень удивлена. Шпионаж — не очень престижное занятие и совер­шенно тебе не подходит.
  — Кое-кто мне недавно уже это тоже сказал, — ответил я с ирони­ей. — Тем не менее, это правда.
  Она помолчала, а затем добавила:
  — Ты был шпионом, но сейчас все в прошлом. Алан, то, что ты делал раньше, сейчас не имеет никакого значения. Для меня важно лишь то, кто ты сейчас.
  — Но иногда прошлое хватает нас. Так случилось со мной. Есть один человек по имени Слэйд. — я остановился, задумавшись, правильно ли поступаю.
  — Да? — отозвалась она, как бы подгоняя меня.
  — Он приехал ко мне в Шотландию. Я расскажу тебе о той встрече.
  Охота в тот день не удалась. Что-то ночью напугало оленей, и они оставили долину, где я надеялся их найти, переместившись к обрыви­стым берегам Бенм Фада. Я видел животных в телескопическом прицеле: чистые, серо-бронзовые фигуры, разбросанные по пастбищу. Ветер мне не помогал: я мог бы приблизиться к ним, если бы у меня выросли крылья. Наступил последний день сезонной охоты, поэтому олени могут не бояться мистера Стюарта до конца лета.
  В три часа собрал свои вещи и двинулся домой. Пробираясь вниз по стоку Сгурр Мор, я увидел возле дома автомобиль и маленькую фигурку, прохаживающуюся рядом. Дом расположен в труднодоступном месте, каменистая тропинка, ведущая к деревне, отбивает охоту у случайных туристов, поэтому те, кто сюда добираются, уж очень хотят меня видеть.
  Обо мне этого не скажешь — привык жить один и никого не приглашаю в гости.
  Я осторожно подошел поближе и задержался под укрытием скал и ручья. Снял карабин и, убедившись, что он разряжен, приложил его к плечу. Сейчас отчетливо различил моего гостя в телескопическом прицеле. Он стоял ко мне спиной, но, когда повернулся, я увидел лицо Слэйда. Навел центр прицела на его бледное большое лицо и нажал на курок: боек щел­кнул вхолостую. Подумал, поступил бы я точно так же, будь карабин заря­жен? Мир был бы значительно лучше без таких людей, как Слэйд. Однако заряжать оружие показалось мне действием слишком уж рассчитанным, поэтому закинул карабин за плечо и направился к дому.
  Оказалось, что все-таки надо было его зарядить.
  Когда подошел, Слэйд повернулся и помахал мне рукой.
  — Добрый день! — приветствовал он меня так спокойно, словно был здесь частым и желанным гостем.
  Я подошел ближе и спросил:
  — Как ты меня нашел?
  Он пожал плечами.
  — Как обычно. У нас свои методы.
  Я знал их и совсем не одобрял.
  — Перестань играть роль Шерлока Холмса. Что тебе нужно?
  — Ты не приглашаешь меня? — он показал на дверь дома.
  — Зная тебя, готов поспорить, что ты заглянул там в каждый угол.
  Он поднял руки, выражая изумление.
  — Неправда, слово чести!
  Я чуть не расхохотался прямо ему в лицо. Этот человек не знал, что такое честь. Толкнул дверь и вошел. Он последовал за мной, цокая с неудо­вольствием.
  — Не закрываешь дверь на ключ? Ты слишком доверяешь людям.
  — Здесь нет ничего, что стоило бы забрать, — сказал я безразлично.
  — Кроме твоей жизни, — ответил он, бросив пронзительный взгляд.
  Я промолчал и поставил карабин. Слэйд осмотрелся с интересом.
  — Примитивно, но довольно уютно, — заметил он. — Но все-таки не понимаю, почему не живешь в большом доме.
  — Не твое дело.
  — Возможно, — парировал он и уселся. — Значит, укрылся в Шот­ландии и надеялся, что никто тебя здесь не найдет. Этакая защитная ок­раска, а? Мистер Стюарт, скрывающийся в толпе других Стюартов. Заста­вил нас немного потрудиться.
  — Кто сказал, что я прячусь? Ты же знаешь, что я шотландец.
  — В какой-то мере. В тебе есть немного шотландской крови от деда со стороны отца. Но еще недавно ты считался шведом, а чуть раньше выдавал себя за финна. Разумеется, тогда тебя звали Стевартсен.
  — Ты проделал восемьсот километров, чтобы вспомнить старые дела? — спросил устало.
  — Ты в прекрасной форме, — заметил он.
  — О тебе так не скажешь: выглядишь паршиво и, к тому же, начал толстеть.
  Он хихикнул.
  — Избыток благосостояния, мой дорогой малыш: все эти обеды за счет правительства Ее Королевского Величества, — он махнул толстой рукой. — Но приступим к делу, Алан.
  — Я для тебя — мистер Стюарт.
  — О, вижу, ты меня не любишь, — заметил он с грустью в голосе. —
  Но неважно, в конце концов, это не имеет значения. Я хочу. мы хотим, чтобы ты кое-что для нас сделал. Понимаешь, ничего особенного.
  — Ты что, сошел с ума?
  — Я знаю, что ты чувствуешь, но.
  — Ничего ты не знаешь, черт возьми! — взорвался я. — Если считаешь, что после случившегося я буду на вас работать, то ты явно чокнутый.
  Разумеется, я ошибался: Слэйд прекрасно понимал, что я чувствую. В этом и заключалась его работа: знать о людях все и использовать их как инструменты. Я рассчитывал, что он попытается сейчас меня прижать посильнее, и действительно, через мгновение он принялся за дело, типич­ным для себя окружным путем.
  — Поговорим о старых делах. Ты ведь помнишь Кенникена.
  Я мог бы его забыть, если бы мне полностью отшибло память. У меня перед глазами всплыло лицо Кенникена, каким его видел в последний раз: глаза, словно серые камешки, посаженные глубоко, что характерно для славян, и шрам, бегущий от виска до уголка рта, резко выделяющийся на фоне неожиданно белой кожи. Он тогда был так взбе­шен, что мог меня убить.
  — Что с Кенникеном? — спросил я неторопливо.
  — Ходят слухи, что он тоже тебя разыскивает. Ты сделал из него идио­та, а он этого не любит. Кенникен хочет тебя. — он прервался, подыскивая нужное слово. — Сейчас, как это деликатно называют наши американские коллеги из ЦРУ? А, вспомнил: хочет тебя «вывести из игры окончательно». Хотя там, в КГБ, это называют, по-видимому, несколько иначе.
  Чертовски удачное определение выстрела в затылок темной ночью.
  — Итак? — спросил я.
  — Кенникен по-прежнему тебя ищет.
  — Зачем? Ведь я уже не работаю в Конторе.
  — О, конечно, но ведь Кенникен об этом не знает, — он рассматривал свои ногти. — Мы скрывали это от него, думаю, с успехом. У нас свои планы.
  Я видел, куда Слэйд клонит, но хотел, чтобы он сказал об этом прямо, называя вещи своими именами. А он этого не переносил.
  — Но ведь он не знает, где меня искать?
  — Святая правда, малыш, но что будет, если кто-нибудь ему подска­жет?
  Я наклонился и посмотрел ему прямо в глаза.
  — А кто ему мог бы подсказать?
  — Я, — ответил он совершенно спокойно. — Если посчитаю необхо­димым. Разумеется, придется провернуть это дело довольно ловко и кое- кем пожертвовать. Но, думаю, удастся.
  Итак, угроза предательства. Ничего нового в истории со Слэйдом: вся его жизнь — это полоса подкупов и измен. Это не означает, что я первым брошу в него камень: когда-то и сам делал то же самое. Разница между нами заключалась в том, что Слэйд любил свою работу.
  Я позволил ему погрузиться глубже и довести, кстати, абсолютно без необходимости, дело до самого конца.
  — Кенникен сейчас возглавляет очень эффективную группу убийц, что мы ощутили на собственной шкуре. Несколько человек из Конторы оказа­лись. хм. устранены группой Кенникена.
  — Почему не скажешь прямо — убиты?
  Он сморщил лоб, и его свиные глазки утонули в жирном лице.
  — Ты всегда говоришь слишком прямо, Стюарт, но, может, тебе не знаком страх за собственную шкуру? Я не забыл, как ты пытался подложить мне свинью у Тэггарта. Помню, что и тогда ты произнес то же самое слово.
  — И повторю сейчас: это ты убил Джимми Биркби.
  — Неужели? — спросил он бархатным голосом. — А кто подложил взрывчатку в его автомобиль? Кто аккуратно соединил детонатор с зам­ком зажигания? Ты! — Он указал на меня пальцем. — Только так ты смог войти в доверие к Кенникену, именно это привело к тому, что он стал тебе доверять настолько, что мы смогли его уничтожить. Взвесив все, следует признать, что ты здорово сработал, Стюарт.
  — Ты использовал меня.
  — И снова так сделаю, — грубо сказал он. — А может, ты хочешь, чтобы я бросил тебя в пасть Кенникену? — Он неожиданно рассмеялся. — Ты знаешь, не думаю, чтобы Кенникена волновало, работаешь ты еще в Конторе или нет. Он ищет именно тебя.
  Я внимательно посмотрел на него.
  — Что ты имеешь в виду?
  — Неужели не слышал, что Кенникен стал импотентом? — вос­кликнул он удивленно. — Я знаю, что во время последней встречи ты хотел его убить, но было довольно темно, и ты его только ранил. Действительно ранил — попросту кастрировал беднягу! — Его ладони, сплетенные на животе, затряслись от хохота. — Говоря без обиняков, или, если хочешь, называя вещи своими именами, — ты отстрелил ему яйца. Представь себе, что он с тобой сделает, если, или верней, когда тебя достанет.
  Я почувствовал холодок в области желудка.
  — Есть лишь один способ, чтобы исчезнуть из мира: смерть, — при­нялся он философствовать. — Ты попытался поступить по-своему, но, как видишь, безрезультатно.
  Он оказался прав. Мне не приходилось рассчитывать ни на что иное.
  — Короче говоря, речь идет о том, — начал я, — что должен что-то для вас сделать. Если не соглашусь, вы даете знать противнику, и тот меня прикончит, а ваши руки теоретически останутся чистыми.
  — Ни прибавить ни убавить. Ты всегда составлял изящные и понятные рапорты, — он произнес эти слова тоном учителя, похвалившего ученика за хорошо написанное сочинение.
  — В чем суть задания?
  — Сейчас начинаешь говорить дело, — заметил он с удовольствием.
  Достал листок бумаги и заглянул в него.
  — Мы знаем, что ты ежегодно отдыхаешь в Исландии, — он поднял взгляд, — вижу, что все же привязан к своему северному происхождению. Швеция и Финляндия для тебя представляют угрозу: русская граница там очень близко, — он развел руками. — А кто ездит в Исландию?
  — Значит, речь пойдет о задании в Исландии?
  — В самую точку, — он постучал по бумаге ногтем. — Я вижу, ты позволяешь себе длительный отдых, три-четыре месяца в году. Вот что значат личные доходы. Но и у нас ты зарабатывал неплохо.
  — Я не получил от Конторы ничего, чего бы не заслужил, — оборвал его.
  Он не отреагировал.
  — Вижу, что в Исландии тебе живется в целом неплохо. Твое любовное гнездышко создает все удобства семейного очага. Молодая дама, думаю.
  — Ее в это не вмешивай!
  — Я просто продолжаю тему, мой дорогой малыш. Очень неразумно вмешивать ее в наши дела. Это для нее могло бы оказаться опасным, как ты считаешь? На твоем месте я бы не пискнул ей ни слова, — закончил он любезно.
  Слэйд, несомненно, великолепно выполнил домашнее задание. Он знал об Элин, что означало давнее наблюдение за мной. Я думал о себе как о неуловимом, а он все время рассматривал меня в микроскоп.
  — Вернемся к заданию.
  — Получишь пакет в международном аэропорту в Кеблавике, — дви­жениями рук он обозначил размеры. — Примерно двадцать на десять сантиметров, высота — пять сантиметров. Должен доставить его нашему человеку в Акюрейри. Знаешь, где это находится?
  — Знаю, — ответил, ожидая, что он скажет дальше, но Слэйд мол­чал. — Это все?
  — Все. Я уверен, что ты без труда справишься с заданием.
  Я посмотрел на него с недоверием.
  — Ты хочешь сказать, что плел здесь всякую чушь, опустился до шан­тажа, только для того, чтобы предложить мне работу, достойную мальчика на побегушках?
  — Я хочу, чтобы ты подбирал слова, — заметил он, разозлившись — Эта работа как раз для того, кто потерял форму, как ты. Дело достаточно важное, ты оказался под рукой, вот и решили тебя привлечь.
  — Что-то случилось в последний момент, — рискнул предполо­жить. — У вас не было другого выхода, как прибегнуть к моим услугам.
  — У нас ощущается недостаток кадров, вот и все. Не питай иллюзий о своем величии. Прежде чем обратиться к тебе, я до дна выскреб свои ресурсы.
  Слэйд умеет говорить достаточно убедительно и ярко, когда это отве­чает его намерениям. Я пожал плечами и спросил:
  — С кем должен встретиться в Акюрейри?
  — Ты его легко узнаешь.
  Он вынул из бумажника денежную купюру, разорвал на две неравные части, отдав мне одну из них: половинку банкноты в сто крон.
  — У него будет вторая. Старые методы самые лучшие, не так ли? Про­стые и эффективные.
  Я посмотрел на порванную банкноту и спросил с иронией в голосе:
  — Ты ведь не собираешься заплатить этим за мою работу?
  — Разумеется, мы хорошо заплатим, мой дорогой малыш. Правитель­ство никогда не скупится на деньги, если в игру входят ценные услуги. Что ты скажешь о двухстах фунтах?
  — Внеси их в фонд умирающих от голода, ты, дерьмо!
  — Что за выражения! — он недовольно покачал головой. — Но можешь быть уверен, я поступлю так, как ты хочешь.
  Я внимательно посмотрел на него. Он ответил невинным детским взглядом. Не нравилась мне вся эта история. Я ощущал в ней что-то чертовски фальшивое. Мне пришло в голову, что Слэйд готовит какое-то тренировочное занятие, привлекая меня в качестве подопытного кролика. Контора часто проводила подобного рода операции с целью подготовки молодых ребят, но тогда все участники обычно знали, в чем дело. Если бы Слэйд пытался включить меня в программу подготовки без моего согласия, то придушил бы этого садистского ублюдка. Я решил его проверить.
  — Слушай, Слэйд, если ты намерен использовать меня в качестве мяча в матче подготовишек, то можешь оказаться в опасности. В игре ты риску­ешь потерять нескольких своих перспективных шпионов.
  — Ну, знаешь, я бы не сделал тебе ничего такого.
  — Хорошо. А если кто-нибудь попробует отобрать у меня пакет?
  — Ты должен его остановить, — коротко ответил он.
  — Любой ценой?
  — Ты хочешь знать, можешь ли его убить? Делай все, что посчитаешь нужным. Ты просто-напросто обязан доставить пакет в Акюрейри.
  Его толстое брюхо колыхалось от смеха.
  — Стюарт — убийца! — смеялся он добродушно. — Ну, ну!
  Я покачал головой.
  — Именно это я и хотел знать. У меня нет желания еще больше уве­личивать дефицит ваших кадров. А что я должен делать, передав пакет в Акюрейри?
  — Что пожелаешь. Отдыхай, наслаждайся обществом своей подружки. Ты свободен, как птица.
  — До момента, когда снова появишься?
  — Это маловероятно, — ответил он решительно. — Мир изменился. В Конторе появилось много техники, всего нового, которое ты даже не в состоянии понять. Ты не годен для настоящей работы, Стюарт. Но это зада­ние для ребенка: будешь просто посыльным. — Он снисходительно обвел взглядом комнату. — Да, можешь вернуться сюда и вести деревенский образ жизни.
  — А Кенникен?
  — Хм, ничего не могу сказать. Может, найдет тебя, может, нет: уверяю, если ему это удастся, то без моего участия.
  — Маловато. Ты скажешь ему, что я уже четыре года не работаю в Конторе?
  — Может быть, — ответил он беззаботно, — может быть, — поднялся и застегнул плащ. — Разумеется, если он в это поверит, во-первых; а во- вторых, какая ему разница? В поисках тебя Кенникен исходит из личных побуждений, выходящих за границы профессии. Лично я считаю, что он не хочет распить с тобой бутылку кальвадоса, а скорее угостить тебя острым ножом.
  Он взял шляпу и пошел к двери.
  — Перед отъездом получишь новые инструкции. Мне было приятно снова с вами встретиться, мистер Стюарт.
  — Мне жаль, что не могу сказать то же самое, — отреагировал я.
  Слэйд, услышав мои слова, радостно засмеялся.
  Я провел его к автомобилю и показал скалу, из-за которой наблюдал за его силуэтом на фоне дома.
  — Я видел тебя в прицеле и даже нажал на курок. К сожалению, кара­бин был не заряжен.
  Он посмотрел на меня с выражением безграничной уверенности на лице.
  — Если бы он оказался заряжен, ты никогда бы не нажал на курок. Ты слишком цивилизован, Стюарт, очень цивилизован. Временами заду­мываюсь, как тебе удалось так долго протянуть в Конторе. Ты всегда был слишком мягок для крупных операций. Если бы от меня зависело, ты бы расстался с Конторой гораздо раньше, чем решил. хм. уйти сам.
  Я заглянул в его чистые холодные глаза и прочитал в них, что если бы он решал, мне бы никогда не удалось уйти самому.
  — Надеюсь, ты не забыл о правилах неразглашения служебных тайн, — начал было он, но затем усмехнулся, — разумеется, помнишь.
  — Как высоко ты забрался, Слэйд?
  — По правде говоря, на самую вершину, ответил он с готовностью. — Я сейчас первый человек после Тэггарта. Сам принимаю решения, часто обедаю с премьером.
  Он самодовольно рассмеялся и уселся в автомобиль. Опустив стекло, добавил:
  — И еще одно, малыш. Не пытайся вскрыть пакет. Помни, как посту­пают с теми, кто хочет слишком много знать.
  Он уехал. Машина подпрыгивала на каменистой тропе, а когда исчезла, долина показалась мне значительно чище. Я посмотрел на возвышающиеся над долиной вершины Сгурр Мор и Сгурр Дерг и почувствовал охватыва­ющее меня угнетение. В течение всего лишь двадцати минут весь мой мир рухнул, и я размышлял, как удастся его восстановить.
  Когда на следующее утро я проснулся невыспавшимся, то лишь знал, что могу сделать одно: послушать Слэйда, выполнить его поручение и доставить проклятый пакет в Акюрейри, надеясь на Бога, что мне удастся выйти сухим из воды без дальнейших осложнений.
  От долгого рассказа и сигарет у меня пересохло в горле. Я выбросил окурок в окно: он упал на камень, посылая одинокий дымный сигнал в направлении Северного полюса.
  — Как видишь, — закончил я, — пришлось взяться за дело под угрозой шантажа.
  Элин повернулась ко мне.
  — Я рада, что ты все рассказал. Меня постоянно мучила мысль: зачем тебе понадобилось срочно лететь в Акюрейри, — наклонилась вперед и потянулась. — Но сейчас, когда передал таинственный пакет, твои тревоги закончились.
  — В том-то и дело, — заметил я, — что пакет не передал.
  Когда я рассказал ей о четырех мужчинах в аэропорту Акюрейри, Элин побледнела.
  — Слэйд прилетел сюда из Лондона, — добавил я, — был очень зол.
  — Он был здесь? В Исландии?
  Я согласно кивнул головой.
  — Он заявил, что, так или иначе, моя роль закончилась. Но я уверен, что это не так. Поэтому хочу, чтобы ты держалась подальше от меня. У тебя могут возникнуть неприятности.
  Она внимательно посмотрела на меня.
  — Думаю, ты рассказал мне не все.
  — Нет. И не собираюсь. Просто хочу, чтобы ты находилась подальше от этой заварухи.
  — Пожалуй, все-таки будет лучше, если ты расскажешь мне все до конца.
  Я прикусил губу.
  — У тебя есть куда уехать, исчезнуть на несколько дней?
  Она пожала плечами.
  — Есть квартира в Рейкьявике.
  — Засвечена, — прервал ее, — Слэйд знает о ней, они около нее были.
  — Я могла бы поехать к отцу.
  — Вот это мысль!
  С отцом Элин я встречался только раз. Рагнар Торссон был старым крепким фермером, обживающим дикие просторы Страндасисла. Там Элин находилась бы в безопасности.
  — Если расскажу всю историю, ты поедешь к нему и останешься до момента, пока я дам тебе знать?
  — Я не могу этого гарантировать, — ответила она, насупившись.
  — О Боже! — вздохнул я. — Если удастся выскочить из этой мясо­рубки невредимым, меня ждет неплохая жена! Не знаю, смогу ли я долго выдержать.
  Она встряхнула головой.
  — Что ты сказал?
  — В такой необычной форме я сделал тебе предложение.
  В течение одной минуты все совершенно переменилось, и только через какое-то время мы слегка остыли. Элин, румяная, с взлохмаченными воло­сами, кокетливо мне улыбнулась.
  — А сейчас говори!
  Я вздохнул и открыл дверцу.
  — Не только расскажу, но и покажу.
  Я подошел сзади к лендроверу и достал плоскую металлическую коробочку из-под кузова, где еще вчера ее прикрепил. Положил на ладонь и показал Элин.
  — Вот причина всей суматохи.
  — Значит, те типы не забрали ее?
  — Они взяли металлическую коробочку из-под настоящей шотланд­ской карамели, набитую ватой и зашитую в оригинальную упаковку из джута.
  — Выпьешь пива? — предложила Элин.
  Я поморщился. Исландское пиво — это безвкусная жидкость, имею­щая столько же общего с алкоголем, что и сахарин с сахаром.
  Она рассмеялась.
  — Не бойся. Бьерни привез ящик датского пива из своего последнего полета в Гренландию.
  Это другое дело — датчане знают толк в пиве. Я смотрел, как Элин открывает бутылки и разливает пиво.
  — Хочу, чтобы ты пожила у своего отца, — напомнил ей.
  — Я подумаю над этим, — подала мне стакан. — Скажи, зачем тебе эта коробочка?
  — Вся операция показалась мне очень подозрительной. Смердело на расстоянии. Слэйд утверждал, что противник сидит на пятках у Грэхема, и поэтому он в последний момент решился ввести меня в операцию. Но напали-то на меня, а не на Грэхема, — я ничего не сказал ей об Линдхольме из опасения, что Элин может этого не вынести. — Не кажется ли тебе все это довольно странным?
  — Да, очень странно, — согласилась она после некоторого раздумья.
  — Более того, Грэхем следил за нашей квартирой, а это совершенно нетипичное поведение кого-то, кто знает, что сам может находиться под наблюдением противника. К тому же совершенно не верю, что за ним сле­дили: считаю, что Слэйд угостил меня эскалопом из лжи.
  Элин, казалось, целиком углубилась в изучение пузырьков на стенке стакана.
  — А возвращаясь к противнику, — отозвалась она, — кто он?
  — Мои старые знакомые из КГБ, русская разведка. Я могу ошибаться, но не думаю.
  Вытянувшееся лицо свидетельствовало о том, что она далеко не восхи­щена моим ответом. Поэтому я снова вернулся к теме Слэйда и Грэхема.
  — Кроме того, Грэхем видел, как на меня напали в аэропорту, но даже не пошевелил пальцем, чтобы помочь. Хотя бы бросился вслед за типом, который смылся с футляром, но нет, он буквально ничего не сделал. И что ты на это скажешь?
  — Сама не знаю.
  — Совсем как я, — признался. — Именно поэтому от истории такая вонь. Возьмем Слэйда. Грэхем сообщает ему, что я провалил операцию, тот прилетает из Лондона — и что делает? Бьет меня линейкой по пальцам, утверждая, что я невоспитанный мальчик, а это на Слэйда совершенно не похоже.
  — Ты не доверяешь ему, — заметила Элин. Прозвучало это как утверждение.
  — Я доверяю ему так же, как смог бы добросить камень отсюда до острова, — показал в направлении острова Гримсей, выступающего из моря. — Слэйд соткал замысловатую интригу, а я хочу знать в ней свое место, чтобы в момент падения ножа не оказалось, что он направлен на мою шею.
  — А что с пакетом?
  — Это туз во всей игре, — я приподнял металлическую коробочку. — Слэйд думает, что пакет у противника, но пока это не так, ничего плохого не происходит. Противник тоже считает, что пакет у него, естественно, если пакет еще не открыли.
  — Такое предположение реально?
  — Думаю, да. Агенты разведки неохотно суют нос не в свое дело. Я допускаю, что четверка, забравшая у меня пакет, имела приказ доставить его шефу, не открывая.
  Элин внимательно посмотрела на коробочку.
  — Интересно, что в ней.
  Посмотрел и я, но металлическая коробочка молчала.
  — Может, взять консервный нож? — предложил вслух. — Нет, еще не время. Кстати, может, лучше будет вообще ничего не знать.
  Элин гневно фыркнула.
  — Почему вы, мужчины, всегда все так усложняете? Что ты, в конце концов, собираешься делать?
  — Спрятаться и переждать, — соврал.— У меня будет много време­ни, чтобы надо всем поразмыслить. Может, пошлю этот проклятый пакет в Акюрейри до востребования и телеграфирую Слэйду, где он может его получить.
  Я надеялся, что Элин в это поверит, на самом же деле я собирался предпринять совершенно другое, в тысячу раз более опасное. Вскоре кто- то убедится, что оказался обманутым, поднимется шум, а я должен затаить­ся поблизости, чтобы увидеть, кто там шумит. Очень бы не хотел, чтобы Элин находилась тогда рядом со мной.
  — Укрыться и переждать, — повторила она задумчиво. Повернулась ко мне. — А что ты скажешь, если мы проведем ночь в Асбырги?
  — В Асбырги? Почему бы и нет, — я рассмеялся и допил пиво.
  Во времена, покрытые мраком, когда боги были еще молодыми, в арктических пустынях проживал бог Один. Однажды он выбрался на прогулку верхом, во время которой его скакун Слейпнир споткнулся и потерял подкову над северной Исландией. Место падения подковы на землю зовется ныне Асбырги. Так говорит легенда, а геологи рассказы­вают нечто иное.
  Проехав дорогой, проторенной колесами автомобилей, мы протисну­лись между скалами и оказались на территории, густо поросшей деревья­ми и окруженной скальными стенами. Здесь разбили лагерь. Если погода позволяла, мы обычно спали на земле: я соорудил брезентовую крышу, прикрепив ее к лендроверу, а затем достал матрацы и спальные мешки. Элин тем временем принялась готовить ужин.
  Расположились мы, пожалуй, довольно удобно: наши обычаи несколь­ко отличались от простоты лагерной жизни. Я разложил складные стулья и столик, а Элин достала бутылку шотландского виски и два стакана. Хлопнули по стаканчику еще перед тем, как Элин принялась жарить мясо. Говядина в Исландии считается деликатесом, от которого я не собираюсь отказываться. Порой меня начинает воротить от баранины.
  Вокруг царили тишина и спокойствие. Мы сидели, наслаждаясь вечер­ней красотой, и вели разговор ни о чем, дегустируя виски с запахом торфа. Думаю, мы оба сейчас нуждались в передышке от не дающего нам покоя Слэйда и его проклятого пакета. Само действо заложения лагеря было для нас возвращением к давним счастливым дням, и мы радостно это исполь­зовали.
  Элин стала готовить ужин, а я налил себе еще один стаканчик и при­нялся размышлять, каким образом избавиться от девушки. Если она не согласится уйти по собственной воле, лучше всего, пожалуй, будет, если сам смоюсь ранним утром, оставив ей консервы и бутылку воды. С таки­ми запасами, да еще со спальным мешком, она продержится несколько дней, а тем временем здесь наверняка кто-нибудь объявится и поможет ей выбраться в цивилизованный мир. Я знал, что Элин придет в ярость, но зато останется в живых.
  Спрятаться и переждать — этого мало. Я должен стоять на виду, слов­но жестяная утка в тире, и ждать, когда кто-то в меня прицелится. Не хотел, чтобы моя девушка находилась рядом, когда операция начнется.
  Элин принесла ужин, и мы приступили к еде.
  — Алан, — начала она неожиданно, почему ты ушел из. из Конторы?
  Я замер с вилкой в руке.
  — У нас оказались разные точки зрения, — коротко ответил.
  — У тебя и Слэйда?
  Я осторожно положил вилку.
  — Да, это касалось Слэйда, и я не хочу об этом говорить.
  Она помолчала и добавила:
  — Пожалуй, лучше будет, если ты мне все расскажешь. Ведь ты не любишь иметь тайны.
  Я тихо рассмеялся.
  — Забавно говорить подобное агенту разведки. Знаешь ли ты о прави­лах сохранения служебных секретов?
  — А это еще что такое?
  — Если бы ребята из Конторы узнали, что я не умею держать язык за зубами, то посадили бы меня за решетку до конца жизни.
  — А, вот оно что, — заметила она легкомысленно, — да плевать я на них хотела.
  — Попробуй это сказать сэру Дэвиду Тэггарту. Ты и так уже много услышала.
  — Почему бы тебе не избавиться от всего? Ведь знаешь, что я никому не скажу.
  Я посмотрел на тарелку.
  — Разве что кто-то тебя вынудит. Я не хочу тебе ничего плохого, Элин.
  — Кто может мне угрожать?
  — Хотя бы Слэйд. Возможно также, что вокруг меня вертится тип по фамилии Кенникен, но я надеюсь, что это не так.
  Элин заметила задумчиво:
  — Если я когда-нибудь выйду замуж, то только за того, у кого не будет никаких тайн. Ты не прав, Алан.
  — Ты считаешь, что разделив свои заботы с кем-то, уменьшишь их наполовину? Не думаю, что в Конторе согласились бы с твоей точкой зре­ния. В игре участвуют силы, которые не считают исповедь добрым делом для души, а на психиатров и священников смотрят с подозрением. Но поскольку настаиваешь, расскажу тебе еще кое-что, чтобы не оказалась в опасности. — Я отрезал кусочек мяса. — Мы проводили операцию на территории Швеции. Я состоял в группе контрразведки с заданием про­никнуть в аппарат КГБ в Скандинавии. Мозгом всей операции был Слэйд. Могу тебе сказать о нем одно: очень ловкий, хитрый и коварный, любит играть и побеждать. — У меня совершенно пропал аппетит. Отодвинул от себя тарелку. — Во главе организации противника стоял некто В. В. Кенникен. Мне удалось к нему приблизиться. Для Кенникена я был шведом, родившимся в Финляндии, с фамилией Стевартсен, симпатизирующим коммунистам, горящим желанием послужить идее. Ты знала, что я родился в Финляндии?
  Она отрицательно покачала головой.
  — Ты никогда мне не говорил.
  Я пожал плечами.
  — Пытался навсегда забыть об этом отрезке моей жизни. Во всяком случае, мне пришлось немало потрудиться, прежде чем я проник в орга­низацию и оказался принятым Кенникеном. Это не значило, что я завоевал его полное доверие: он использовал меня во второстепенных операциях, однако мне удалось собрать много ценной информации, которая по тайным каналам доходила до Слэйда. Но этого оказалось недостаточно: я находил­ся рядом с Кенникеном, но не совсем близко.
  — Это же страшно, — сказала Элин. — Я не удивляюсь, что ты боялся.
  — Жил в постоянном смертельном страхе. Такова судьба двойных агентов.
  Я замолчал, стараясь мысленно найти нужные слова для объяснения сложнейшей ситуации. Наконец продолжил, старательно выбирая выраже­ния.
  — Пришло время, когда я должен был совершить убийство. Слэйд предостерег меня перед опасностью провала. Он добавил, что этот человек еще ничего не сообщил Кенникену и его необходимо убрать. Я сделал это с помощью бомбы. — Сглотнул слюну и закончил. — Я даже его не знал. Просто подложил бомбу в машину.
  В глазах Элин затаился ужас.
  — Это были не детские игры, — жестко заметил я.
  — Но убить того, кого не знал и не видел ни разу в жизни!
  — Так значительно легче. Спроси любого пилота бомбардировщика. Но дело не в этом. Хуже всего, что поверил Слэйду и убил человека, кото­рый, как выяснилось, был агентом британской разведки, то есть, таким, как мы.
  Элин сейчас смотрела на меня так, словно я только что выполз из-под камня. Но я продолжал:
  — Встретившись со Слэйдом, спросил: что, черт возьми, происходит? Он ответил, что парень был обычным наемным агентом и ему не доверяла ни одна из сторон — таких много в нашей профессии! И посоветовал мне сообщить Кенникену о моем поступке. Я так и сделал, и мои акции у Кенникена пошли вверх. Вероятно, он отдавал себе отчет, что в организации происходит утечка информации, и многое указывало на парня, которого я убил. Таким образом, я стал одним из голубоглазых парней Кенникена, мы даже подружились. Он совершил ошибку, и нам удалось полностью ликви­дировать разведывательную сеть русских.
  Элин глубоко вздохнула.
  — Это все?
  — О Боже, нет! — громко крикнул я. Взял бутылку виски и заметил, что рука у меня дрожит.
  — После окончания работы вернулся в Англию. Меня поздравляли с отличным выполнением задания. Скандинавский отдел Конторы нахо­дился в состоянии эйфории. Господи! Меня считали чуть ли не героем. А затем узнал, что убитый мной парень был таким же агентом, как и я! Его звали Биркби, если это имеет какое-нибудь значение, и он также работал в Конторе.
  Я наполнил стакан, пролив при этом немного виски.
  — Слэйд использовал нас, как пешки на шахматной доске. Ни Биркби, ни я не внедрились в группу Кенникена настолько глубоко, чтобы его удовлетворить: поэтому он пожертвовал одной пешкой ради продвижения другой. Но, на мой взгляд, он, поступая так, нарушил все правила.
  Элин спросила.
  — А в вашем грязном мире существуют какие-либо правила?
  — Ты права, — ответил я, — никаких. Но считал, что существуют: и пробовал поднять шум вокруг этого дела. — Сделал глоток чистого виски и почувствовал жжение в горле. — Никто, разумеется, не хотел ни о чем слышать: задание закончилось успехом и медленно уходило в прошлое, наступали более важные дела. Всю операцию сконструировал Слэйд, и никому не хотелось совать нос в то, как он ее провел. — Я мрачно засмеял­ся. — И вообще, Слэйд поднялся на ступеньку выше в Конторе, и попытки перетряхивать грязное белье выглядели бы нетактично, ведь пришлось бы критиковать начальство. Я сделался неудобным, а забот никто не любит, все стараются от них избавиться.
  — Следовательно, избавились от тебя, — сказала она глухим голосом.
  — Если бы это зависело от Слэйда, то он избавился бы от меня без церемоний, навсегда. Кстати, недавно он мне так и сказал. Но в то время он еще не поднялся настолько высоко в иерархии организации и не был настолько влиятельным. — Я посмотрел на дно стакана. — Официальной причиной моего ухода посчитали нервное расстройство. — Я поднял глаза и глянул на Элин. — Такой диагноз частично соответствует действитель­ности, скажем, на пятьдесят процентов. Нервы у меня долгое время нахо­дились в постоянном напряжении, а то, что случилось, лишь перевесило чашу весов. Контора располагает госпиталем, где трудятся послушные психиатры для таких случаев, как мой. По-прежнему где-то существует картотека данных, от которой Фрейд покраснел бы до корней волос. Если я сделаю фальшивый шаг, они найдут психиатра, готового подтвердить, что у меня в наличии целый букет болезней: от недержания мочи до паранои­дальной мании величия. Разве кто-нибудь сможет усомниться в свидетель­стве известного специалиста?
  Элин вскипела от возмущения.
  — Но ведь это неэтично?! Ты точно так вменяем, как и я.
  — Это мир без правил, забыла?
  Я налил себе еще виски, на этот раз более аккуратно.
  — Они разрешили мне уйти. Так или иначе, для Конторы я оказался уже непригодным. Превратился в заблудшего пса, раскрытого агента тай­ной службы. Пополз в свою долину в Шотландии зализывать раны. Думал, что нахожусь в безопасности, до момента, пока не появился Слэйд.
  — И начал тебя шантажировать Кенникеном. Он мог бы ему передать, где ты находишься.
  — Очень даже на него похоже. А я, действительно, должник у Кенни­кена. Говорят, он стал импотентом, а вина за это целиком лежит на мне. Для меня гораздо лучше, если он не знает, где пребываю.
  Я вспомнил нашу последнюю встречу в темном шведском лесу. Чувствовал, что его не убил, был уверен в этом, еще нажимая на курок. У стрелка появляется интересная способность предвидения, попадет он в цель или нет: я знал, что пуля пошла ниже и он только ранен. Характер раны совсем другое дело, если попаду в лапы Кенникена, мне нечего рас­считывать на жалость с его стороны.
  Элин отвернулась и принялась осматривать поляну. Тишину и спокой­ствие уходящего дня нарушали лишь птицы, отходящие ко сну. Она задро­жала и обхватила себя руками.
  — Ты пришел из другого мира, мира, которого я не знаю.
  — Именно от него и хочу тебя уберечь.
  — Биркби был женат?
  — Не имею представления, но знаю одно: если бы Слэйд пришел к выводу, что у Биркби больше шансов приблизиться к Кенникену, он прика­зал бы ему убить меня, использовав те же аргументы. Иногда мне кажется, что так было бы лучше.
  — Нет, Алан! — Элин наклонилась и взяла меня за руку. — Никогда так не думай.
  — Не волнуйся, у меня нет склонностей к самоубийству. Во всяком случае, сейчас ты знаешь, почему не переношу Слэйда, не доверяю ему и почему подозрительно отношусь ко всей операции.
  Элин внимательно смотрела на меня, не выпуская руки.
  — Алан, кроме Биркби ты еще кого-нибудь убил?
  — Да, — ответил я, подумав.
  Она нахмурилась. Отпустила мою руку и медленно покачала головой.
  — Я должна подумать, Алан. Прогуляюсь немного, — встала. — Одна, если ты не возражаешь.
  Я посмотрел, как она исчезла среди деревьев, и взял в руку бутылку. Подержал ее, решая, хочу ли еще выпить. Посмотрел на свет, оказалось, что четырьмя глотками я опустошил ее наполовину. Отставил бутылку в сторо­ну: никогда не верил, что можно решить проблему, утопив ее в алкоголе, а мое нынешнее положение никак не способствовало таким попыткам.
  Я знал, что мучает Элин. Женщина переживает шок, когда узнает, что мужчина, с которым она делит ложе, дипломированный убийца, даже во имя самого святого. У меня не возникло иллюзий, что дело, которому я служил, имеет какое-то особое признание в глазах Элин. Что мог знать мирный житель Исландии о сумрачных глубинах нескончаемой, необъяв­ленной войны между народами?
  Я собрал посуду и принялся мыть, раздумывая, что делает Элин. Все, что могло говорить в мою пользу, — это проведенные совместно летние месяцы и вера, что те счастливые дни и ночи перевесят на весах ее памяти. Я надеялся, что ее представление обо мне как о мужчине, любовнике и человеке окажется предпочтительнее моего прошлого.
  Я закончил уборку и закурил. Дневной свет медленно уплывал, уступая место долгим летним сумеркам, покрывающим северную землю. Однако настоящая темнота все-таки не наступит: приближался день святого Яна, и солнце не исчезало надолго.
  Заметил, что Элин возвращается: белое пятно блузки появилось среди деревьев. Она подошла к лендроверу и посмотрела на небо.
  — Уже поздно, — заметила.
  — Да.
  Элин наклонилась, расстегнула замки спальных мешков и составила из них одну большую постель. Когда повернулась ко мне, на лице появилась слабая улыбка.
  — Идем спать, Алан, — сказала она, и я уже знал, что еще не все поте­ряно и все еще образуется.
  Ночью мне в голову пришла одна мысль. Раскрыл спальник со своей стороны и выполз из него, стараясь не разбудить Элин. Она сонно пробор­мотала:
  — Что ты делаешь?
  — Я не хочу, чтобы таинственный пакет Слэйда лежал на видном месте. Должен его спрятать.
  — Где?
  — Где-нибудь под машиной.
  — Не хочешь подождать до утра?
  Я натянул свитер.
  — Могу спрятать его и сейчас. Все равно ведь не сплю, слишком много мыслей ворочается в голове.
  Она зевнула.
  — Может, тебе в чем-нибудь помочь, подержать фонарик или еще что?
  — Спи.
  Я взял металлическую коробочку, моток изоленты, фонарик и подошел к лендроверу. Закрепил коробочку внутри бампера, предположив необхо­димость его быстрого изъятия. Только закончил работу, как случайно нат­кнулся рукой на что-то, что заставило меня остановиться: я почувствовал под пальцами предмет, которого там не должно быть.
  Едва не свернул себе шею, пробуя рассмотреть, что же это такое. Щуря глаза от света фонарика, я все же увидел другую металлическую коробочку, значительно меньшую, чем коробочка Слэйда и окрашенную в зеленый цвет, то есть под цвет лендровера, хотя, без сомнения, не принадлежащую к стандартному оборудованию, поставленному Ровер Компани.
  Я осторожно ухватил ее и вытащил. Одна сторона небольшого кубика оказалась намагниченной, что давало возможность закрепить его на метал­лической поверхности. Держа в руках коробочку, я понял: кто-то здесь ловко поработал.
  У меня в руках находился радиоприбор наведения, известный как «бамперный зуммер», который сейчас посылал сигнал, крича: «Я здесь, я здесь!» Человек, обладающий радиометром, настроенным на нужную частоту, мог без труда определить местоположение лендровера.
  Все еще продолжая держать в руке радиомаяк, поднялся с земли и едва сдержал искушение разбить его на мелкие кусочки. Я не знал, как давно он находился в лендровере; может быть, с самого выезда из Рейкьявика. А установить его мог только Слэйд или его человек, Грэхем. Ему оказалось недостаточно, что предупредил против вмешательства Элин в операцию, хотел обеспечить еще и нехитрый контроль над ней. А может, речь шла обо мне?
  Я хотел уже было бросить его на землю и раздавить каблуком, но оста­новился. Признал, что это слишком просто, мог найти ему лучшее приме­нение. Слэйд знал, что я под контролем, сейчас об этом знал и я, но он не предполагал этого, так что я мог повернуть дело в свою пользу. Наклонил­ся, сунул голову под автомобиль и прикрепил радиомаяк на прежнем месте. Он прилип к бамперу с легким треском.
  И в этот момент что-то произошло. Я не смог бы четко определить — что-то неуловимое, какое-то минимальное изменение в однообразной ночной тишине. Я мог бы вообще не обратить на него внимания, если бы не моя настороженность, усилившаяся после обнаружения радиомаяка. Задержал дыхание, внимательно вслушиваясь, и оно снова возникло; доно­сящийся издали лязг переключения скоростей. Потом ночную тишину не нарушил ни один звук, однако того, что услышал, мне вполне хватило.
  
  III
  
  Я наклонился над Элин и потряс ее.
  — Проснись, — сказал шепотом.
  — Что случилось? — спросила она спросонья.
  — Веди себя тихо и быстро одевайся!
  — Но.
  — Не спорь, одевайся.
  Я отвернулся и, напрягая зрение, попытался различить что-нибудь между деревьями, смутно маячившими в темноте. Ничего не двигалось, и ниоткуда не доносилось ни малейшего звука, вокруг царила полная тиши­на. Узкий въезд в Асбырги находился в километре отсюда, и я решил, что автомобиль остановится именно там, что-то вроде страховки, как пробка, закрывающая горлышко бутылки.
  Следовало допустить, что следующий этап прочесывания Асбырги будет проходить пешком в направлении, указанном радиомаяком, на терри­тории, определяемой силой сигнала. Установка радиомаяка на автомобиль не менее эффективна, чем освещение его прожекторами.
  Элин тихо сказала:
  — Я готова.
  Повернулся к ней.
  — У нас гости, — сообщил тихо. — Через пятнадцать минут пожалуют сюда. Я хочу, чтобы ты спряталась.
  Показал ей место.
  — Здесь будет лучше всего. Спрячься среди деревьев и не выходи, пока тебя не позову.
  — Но.
  — Не спорь, а делай что говорю, — прервал ее грубо.
  Я никогда раньше не обращался с ней таким образом: она удивленно заморгала, но тотчас повернулась и послушно побежала к деревьям.
  Я нырнул под автомобиль и на ощупь старался найти пистолет Линдхольма, который прикрепил там еще в Рейкьявике. Однако вместо него нащупал только кусок изоляционной ленты. Дороги в Исландии настолько ухабистые, что на них легко можно потерять то, что плохо закреплено. Мне здорово повезло, что я не потерял самое ценное — металлический ящичек.
  У меня оставался лишь нож даггер. Он лежал рядом с палаткой. Я наклонился, чтобы его поднять, и вложил за пояс брюк. Потом вернулся под защиту деревьев неподалеку от поляны, начал ждать.
  Прошло почти полчаса, пока начало что-то происходить. Он появился, как привидение, — темная фигура, беззвучно двигающаяся по тропинке. Было слишком темно, чтобы мог рассмотреть лицо, но достаточно видно, чтобы разглядеть, что он несет в руке. Форма и манера, как он его держал, исключала ошибку, ведь от предмета зависит, как мы его несем. Карабин держат совершенно иначе, чем трость, это наверняка была не трость.
  Я замер неподвижно, когда нежданный гость остановился на краю поляны. Он держался тихо, и если бы я не знал, что он там, наверняка бы не обратил внимания на темное пятно между деревьями, не подозревая, что там укрывается вооруженный мужчина. Меня беспокоило оружие, с которым он пришел: либо карабин, либо ружье, а это говорило о професси­онале. Пистолет слишком ненадежен, если речь всерьез идет об убийстве, о чем знает каждый солдат. Он имеет обыкновение давать осечку в самый неподходящий момент. Профессионалы предпочитают более надежные орудия умерщвления.
  Если я хотел атаковать, то должен находиться за его спиной, а следо­вательно, позволить, чтобы он меня обошел. Однако если бы ночной гость оказался не один, то я подставился бы находящемуся где-то поблизости его товарищу. Поэтому ждал, чтобы определить, один он или появится еще кто-нибудь. Я подумал, знает ли этот тип, что произойдет, если в Асбырги он применит оружие: если нет, то будет очень удивлен, когда нажмет на спусковой крючок. Он мелькнул у меня перед глазами и пропал: я выру­гался про себя. Но через секунду услышал треск ветки и понял, что он перешел на другую сторону поляны. Это был очень осторожный тип: без сомнения, настоящий профессионал. Старое правило гласит: никогда не приходи с той стороны, откуда тебя можно ждать, даже когда знаешь, что никто тебя не ждет. Избегай излишнего риска. Мужчина пробирался между деревьями, описывая круг, с намерением выйти с другой стороны.
  Я начал огибать поляну, но в противоположном направлении. Это было нелегко, ведь знал, что рано или поздно окажусь с ним лицом к лицу. Вытащил нож из-за пояса и держал его свободно в ладони: жалкое оружие против карабина, но у меня не было ничего другого. Перед каждым шагом я проверял, нет ли под ногами сухой ветки. Это отбирало много времени, и я изрядно вспотел.
  Остановился за толстым стволом березы и напряг зрение, пытаясь хоть что-нибудь рассмотреть в темноте. Ничего не двигалось, однако я рас­слышал легкий треск, словно один камень ударился о другой. Я оставался неподвижным, задержав дыхание, и внезапно увидел его. Он шел в мою сторону, темная подвижная тень на расстоянии не менее девяти метров. Я стиснул ладонь на рукоятке даггера и ждал.
  Тишину неожиданно нарушил шелест кустов, и у ног ночного гостя выросла какая-то белая фигура. Это значило только одно: он наткнулся на затаившуюся в укрытии Элин. Человек отпрянул от неожиданности и под­нял карабин. Я крикнул Элин: «На землю!» И в эту же секунду он нажал на спуск. Яркая вспышка разорвала темноту.
  Выстрел прогремел, как объявление войны, словно целое отделение солдат выпустило серию пулеметных очередей. Эхо выстрела пронеслось по скальным ущельям Асбырги, отражаясь от стены к стене все слабее и слабее, замерев где-то вдали. Неожиданный результат выстрела сбил с толку мужчину и привел к тому, что он замер совершенно дезориентиро­ванный.
  Я метнул нож и услышал глухой удар — попал! Он вскрикнул, уро­нил карабин, хватаясь за грудь. Колени подогнулись, и стрелок рухнул на землю, корчась между кустами.
  Я, не обращая на него внимания, побежал в сторону Элин, одновремен­но вытаскивая из кармана фонарик. Она в шоке сидела на земле, широко раскрыв глаза и держась рукой за плечо.
  — С тобой все в порядке?
  Она отняла руку от плеча, и я увидел ее окровавленные пальцы.
  — Он ранил меня, — глухо сказала она.
  Я опустился на колени рядом с Элин и осмотрел рану. Пуля разорвала верх мышцы на плече. Через какое-то время боль даст о себе знать, но рана была не опасной.
  — Мы должны перевязать ее, — сказал я.
  — Он ранил меня, — повторила Элин. Ее голос на этот раз был более громким, и в нем прозвучала нотка удивления.
  — Не думаю, что он сможет еще в кого-нибудь стрелять, — ответил я и направил на него луч фонарика. Человек лежал неподвижно, повернув голову набок.
  — Мертв? — спросила она, глядя на рукоятку ножа, торчавшую из груди.
  — Не знаю. Подержи фонарик.
  Взял его запястье и почувствовал слабое биение пульса.
  — Жив. Может, и выкарабкается.
  Я повернул ему голову и глянул в лицо. К своему удивлению, узнал Грэхема. Мысленно извинился перед ним за то, что когда-то обвинил его в отсутствии профессионализма: способ, который он применил, подкрадыва­ясь к нам, свидетельствовал о нем как о настоящем профессионале.
  — В лендровере есть аптечка, — отозвалась Элин.
  — Сходи за ней. Я его перенесу.
  Наклонился, взял Грэхема на руки и пошел за ней. Она разостлала спальный мешок, и я положил тело туда. Элин достала аптечку и наклони­лась над Грэхемом.
  — Нет! Сначала ты. Сними блузку.
  Я очистил рану на плече, посыпал порошком с пенициллином и пере­вязал.
  — Неделю не сможешь поднимать руку выше головы, кроме этого, нет никакой угрозы.
  Элин казалась загипнотизированной янтарным блеском, исходившим от украшенной камнем рукоятки ножа, торчавшего из груди Грэхема.
  — Этот нож. Ты всегда носишь его с собой?
  — Всегда, — ответил я. — Нужно его вытащить.
  Острие угодило Грэхему в самую середину грудной клетки под острым углом, полностью вошло в тело и, бог знает, сколько наделало вреда.
  Расстегнул ему рубашку и попросил Элин приготовить бинты, а потом взял нож за рукоятку и потянул. Верхняя зазубренная часть острия позво­ляла воздуху проникать в рану, облегчая тем самым его выемку. Даггер, в самом деле, вышел очень легко. Я ждал, что сейчас ударит фонтан веноз­ной крови, означавший конец Грэхема. Однако из раны кровь лишь медлен­но сочилась, собираясь в углублении вокруг пупка.
  Элин прикрыла рану тампоном и заклеила пластырем, а я снова пощу­пал пульс, который в этот раз показался мне слабее, чем раньше.
  — Ты знаешь его? — спросила Элин.
  — Да, — равнодушно ответил я. — Представился как Грэхем, работник Конторы из группы Слэйда.
  Я взял нож и принялся его чистить.
  — Сейчас хотел бы знать, приехал Грэхем один или с компанией. Мы представляем здесь удобную мишень.
  Я встал и пошел к деревьям, пытаясь отыскать карабин Грэхема. Нашел и отнес к лендроверу. Это был автоматический ремингтон — хорошее оружие для убийцы: не очень длинный практичный ствол, отличная ско­рострельность — пять прицельных выстрелов в пять секунд, а также вес и скорость полета пули, позволяющие сразить человека наповал. Достал патрон из магазина. Типичный заряд для охоты с мягким наконечником, который в момент удара сплющивается. Элин здорово повезло.
  Она как раз наклонилась над Грэхемом, вытирая ему пот со лба.
  — Приходит в себя, — заметила она.
  Грэхем заморгал и открыл глаза. Увидев меня, стоявшего над ним с карабином в руке, попытался встать, но боль пронзила его, и на лбу высту­пили капли пота.
  — Сейчас ты бессилен, — сказал я ему. — У тебя дыра.
  Он облизал губы.
  — Слэйд говорил.— он с трудом хватал ртом воздух. — Говорил, что ты не опасен.
  — Да? Значит, ошибался. Верно?
  Я потряс карабином.
  — Если бы ты пришел без этого, то сейчас не лежал бы здесь. Зачем Слэйд тебя послал?
  — Сказал, чтобы я забрал посылку, — прошептал он.
  — Как это? Ведь посылка у противника. Если не ошибаюсь, это рус­ские?
  Грэхем с усилием кивнул головой.
  — Только у них ее нет. Именно поэтому Слэйд меня послал. По его мнению, ты ведешь двойную игру.
  Я сморщил лоб.
  — Интересно.
  Присел рядом с ним, держа карабин на коленях.
  — Меня интересует, от кого Слэйд узнал, что посылка не у русских? Я ему этого точно не говорил. Допускаю, что сами русские услужливо сооб­щили ему, что их обвели вокруг пальца.
  Грэхем выглядел ошеломленным.
  — Даже не представляю, откуда он узнал. Попросту велел мне сходить за посылкой.
  Я приподнял карабин.
  — И дал его тебе на дорожку. Думаю, что ты должен был меня всего лишь ликвидировать.
  Я повернулся в сторону Элин, а затем снова перевел взгляд на Грэхема.
  — А Элин? Что вы собирались сделать с ней?
  Он закрыл глаза.
  — Я не знал, что она с тобой.
  — Ты, может, и нет, а Слэйд знал. Черт возьми, а как, по-твоему, здесь оказался ее лендровер?
  Он заморгал.
  — Ты прекрасно знаешь, что должен будешь избавиться от всех сви­детелей.
  Из уголка рта у Грэхема потекла струйка крови.
  — Ты, паршивая тварь! — продолжал я. — Если бы знал, что ты созна­ешь, что делаешь, то уже был бы мертв. Слэйд сказал, что я не следовал условиям договора, и ты поверил ему на слово, взял у него оружие и выпол­нил его приказ. Ты слышал когда-нибудь о типе по фамилии Биркби?
  Он открыл глаза.
  — Нет.
  — Это было до тебя. Так получается, что Слэйд уже раз использовал подобный трюк. Но сейчас не время об этом говорить. Ты приехал один?
  Грэхем стиснул губы и принял упрямое выражение лица.
  — Не строй из себя героя. Я могу без труда добиться от тебя ответа: как ты смотришь, если немного попрыгаю у тебя на животе?
  Услышав учащенное дыхание Элин, я, однако, продолжал:
  — У тебя ужасная рана, и ты можешь протянуть ноги, если не доста­вим тебя в госпиталь. А нам это не удастся, если при въезде в Асбырги нас будет ждать засада. У меня нет желания рисковать жизнью Элин, чтобы спасать твою шкуру.
  Он посмотрел на стоящую за мной девушку и кивнул.
  — Слэйд. — начал он, — в километре отсюда.
  — У въезда в Асбырги?
  — Да, — подтвердил и снова закрыл глаза.
  Я проверил у него пульс, он все слабел. Повернулся к Элин.
  — Начинай укладывать все в автомобиль. Приготовь место для Грэхе­ма, положим его сзади на спальных мешках.
  Встал и проверил магазин в карабине.
  — Что ты собираешься делать?
  — Попробую подойти к Слэйду настолько близко, чтобы с ним погово­рить. Скажу, что его посланец тяжело ранен. А если это мне не удастся, то поговорю с ним при помощи этой штуки.
  Я поднял вверх карабин.
  Элин побледнела.
  — Убьешь его?
  — Бога ради, не знаю! — раздраженно ответил я. — Только знаю, что он не возражал бы посмотреть на мой труп. И на твой тоже. Слэйд торчит у выезда из Асбырги, словно проклятая пробка в бутылке, а это единствен­ный штопор, который у меня есть.
  Грэхем тихо застонал и открыл глаза. Я наклонился над ним.
  — Как ты себя чувствуешь?
  — Плохо.
  Струйка крови, сочащаяся из уголка рта, превратилась в ручеек, бегу­щий у него по шее.
  — Удивительно, — прошептал он. — Каким образом Слэйд узнал?
  — Что в посылке?
  — Не. не знаю.
  — Кто сейчас возглавляет Контору?
  Он дышал тяжело и с трудом.
  — Тэг. Тэггарт.
  Если кто и мог избавить меня от Слэйда, то лишь Тэггарт.
  — Ну, хорошо, — сказал я, — пойду поговорю со Слэйдом. Скоро мы тебя отсюда заберем.
  — Слэйд говорил. — начал он, но смолк. Через какое-то время попы­тался снова что-то сказать, но закашлялся, и на губах у него появились ярко-красные пузырьки пены.
  — Говорил, что.
  Кашель усилился, и внезапно изо рта Грэхема хлынула ярко-красная кровь, а голова упала набок. Я взял его за запястье и понял, что уже не узнаю, что говорил Слэйд, по той простой причине, что Грэхем дал дуба. Я закрыл ему широко открытые глаза и встал.
  — Поговорю со Слэйдом.
  — Он умер, — потрясенно прошептала Элин.
  Грэхем умер, исчез, будто пешка, сброшенная с шахматной доски. Погиб, потому что слепо выполнял приказы Слэйда, так же, как и я когда- то в Швеции. Погиб, потому что не знал, что за всем этим кроется. Пытался выполнить приказ Слэйда, но потерпел поражение и встретил свою смерть. Как и Грэхем, я не знал, что скрывается за кулисами, но не мог позволить себе проиграть.
  Элин плакала. Из ее глаз лились слезы и текли по щекам. Не рыдала, а тихо плакала над телом покойника.
  Я жестко сказал ей:
  — Не жалей его. Ты же слышала, что он хотел убить тебя.
  Девушкаа не перестала плакать, а когда отозвалась, то я не услышал в
  ее голосе ни малейшей дрожи.
  — Я не его жалею, — сказала она жалобно, — а тебя. Кто-то ведь дол­жен, правда?
  Мы быстро собрали вещи и все, включая тело Грэхема, погрузили в лендровер.
  — Мы не можем его здесь оставить, — сказал я. — Не пройдет и неде­ли, как его кто-нибудь найдет. Как говорит поэт: «Перенесем внутренности в соседнюю комнату».
  Она поняла намек и попыталась улыбнуться.
  — Куда?
  — Деттифосс. А может, Селфосс.
  Пройдя дважды через водопады, считающиеся одними из самых боль­ших в Европе, тело изменится до неузнаваемости, и при везении никто не сможет определить, что Грэхем погиб от удара ножом. Его примут за оди­нокого туриста, который погиб в результате несчастного случая.
  Мы уложили тело на заднем сидении лендровера. Я взял карабин и сказал Элин:
  — Подождешь полчаса, а потом гони ко мне как можно быстрее.
  — Я не смогу ехать быстро, не поднимая шума, — возразила она.
  — Не обращай внимания на шум, гони как можно быстрее в сторону выезда из Асбырги, и не забудь включить фары. Потом немного притормо­зи, чтобы я мог запрыгнуть в автомобиль.
  — И что дальше?
  — Направимся к Деттифоссу, но не по главной дороге. Поедем по шоссе западной стороны реки.
  — А Слэйд? Ты хочешь его убить, не так ли?
  — Он может попытаться сделать это первым. Лучше избавиться от всяких иллюзий на его счет.
  — Алан, достаточно убийств, прошу тебя.
  — Это может зависеть не от меня. Если он выстрелит первым, я отвечу тем же.
  — Ну, хорошо, — тихо сказала она.
  Я направился в сторону узкой горловины, представляющей въезд в Асбырги. Осторожно ступая по тропинке, надеялся, что Слэйду не при­дет в голову направиться на поиски Грэхема. Это было маловероятно: он наверняка услышал грохот выстрела, он ведь на это и рассчитывал. Дорога обратно после поисков посылки могла занять у Грэхема полчаса, поэтому у меня были основания считать, что Слэйд будет ждать Грэхема примерно через час.
  Я шел довольно быстро, но когда добрался до горловины, замедлил шаги. Слэйд даже не постарался укрыть машину. Поставил ее так, что она была отчетливо видна в предрассветных сумерках полярной ночи. Хорошо знал, что делает: никто не мог незамеченным подобраться к автомобилю. Я присел за скалой и ждал Элин.
  Наконец услышал приближающийся лендровер. Элин с шумом пере­ключала скорости, и в этот момент я заметил движение в стоявшем автомо­биле. Я приложил приклад к плечу и прицелился. Грэхем был настоящим профессионалом: он покрыл мушку светящейся краской, хотя приближаю­щийся рассвет и сделал эту предусмотрительность ненужной.
  Я прицелился в место сидения водителя и в момент, когда шум при­ближающегося за моей спиной автомобиля достиг высшей точки, послал три пули в течение трех секунд, пробив переднее стекло, выполненное из специального многослойного материала, потому что оно покрылось паути­ной трещин по всей поверхности. Слэйд резко стартовал: было ясно, что он уцелел лишь благодаря расположению руля, который в его автомобиле находился, по английской традиции, с правой стороны, тогда как я проды­рявил стекло слева.
  Слэйд не ждал, пока я исправлю свою ошибку, а рванул по шоссе как можно быстрее. Лендровер был уже рядом со мной, поэтому я вскочил в него и крикнул Элин:
  — Гони! Как можно быстрее!
  Автомобиль Слэйда занесло на повороте. И он поднял всеми четырь­мя колесами тучу пыли. Он мчался сейчас в направлении главного шоссе. Мы поступили иначе. Следуя моим инструкциям, у разлома скалы Элин повернула в противоположную сторону. Погоня за Слэйдом не имела ни малейшего смысла. У него было явное преимущество: ведь лендровер не годится для подобных подвигов.
  Мы свернули на юг, направляясь к шоссе, бегущему параллельно с большой рекой, несущей воды на север с ледника Ватнайекюдль. Ухаби­стое покрытие вынудило нас снизить скорость.
  — Ты разговаривал со Слэйдом?
  — Мне не удалось подойти достаточно близко.
  — Я рада, что ты его не убил.
  — Не потому, что не пытался. Если бы в его автомобиле руль находил­ся слева, он был бы уже покойником.
  — И у тебя улучшилось бы настроение? — едко спросила девушка.
  Я глянул на нее.
  — Элин, это опасный человек. Этот тип либо сошел с ума, что мало­вероятно, либо.
  — Либо что?
  — Я сам уже не знаю, — признался неохотно. — Все так чертовски запутано, а мне известно очень мало деталей. Лишь в одном я уверен: Слэйд охотно увидел бы меня мертвым. Есть что-то, о чем я знаю, так, по крайней мере, считает Слэйд, что делает меня опасным. Поэтому он хочет меня убить. Учитывая все сказанное, лучше будет, если ты оставишь меня. Можешь оказаться на линии огня, что, кстати, и произошло сегодня.
  Элин притормозила перед широкой выбоиной.
  — Если останешься один, то пропадешь. Тебе нужна помощь.
  Мне нужно было больше, чем помощь. Чтобы распутать весь клубок этого дела, пригодилась бы новая голова. Но размышлять не оставалось времени, поскольку рана на плече Элин давала о себе знать.
  — Остановись, — потребовал я. — Сейчас моя очередь.
  Полтора часа мы двигались все дальше на юг. Наконец Элин сооб­щила:
  — Подъезжаем к Деттифосс.
  Я глянул поверх гористого пейзажа в сторону одинокой тучи, висящей над глубоким ущельем, пробитым в скалах водами реки.
  — Поедем дальше, к Селфосс, — решил. — Два водопада — не один. Кроме того, у Деттифосс обычно много туристов.
  Мы проехали мимо Деттифосс, и через три километра я съехал на обо­чину.
  — Дальше уже не проедем.
  Я вышел из машины.
  — Схожу в сторону реки проверить, нет ли кого поблизости, — объяс­нил. — Необязательно, чтобы кто-нибудь видел, как мы таскаем труп с места на место. Останься здесь и не вступай ни в какие разговоры с незна­комыми людьми.
  Я убедился, что тело надежно закрыто одеялом, и направился в сторо­ну реки. Было еще очень рано, и я не застал там никого. Поэтому вернулся к автомобилю, открыл заднюю дверцу и влез внутрь.
  Снял одеяло, укрывавшее тело Грэхема, и обшарил его одежду. В бумажнике нашел немного исландской валюты, пачку западногерманских марок и карточку члена немецкого автомобильного клуба. Эта карточка, как и паспорт, утверждала, что он является Дитером Бухнером. Был еще снимок, где он обнимает за плечи красивую девушку на фоне магазина с немецкой вывеской. Контора всегда заботилась о деталях такого рода.
  Я обратил внимание на открытую пачку патронов к карабину. Отложил ее в сторону, вытащил тело из автомобиля, а бумажник положил снова в карман Грэхема. Взял покойника под руки и потащил в сторону реки. Элин топталась сзади.
  Добравшись до края ущелья, уложил тело на землю и принялся анали­зировать ситуацию. В этом месте ущелье изгибалось дугой, и речной поток бился в скалы, отвесно уходящие в воду. Я толкнул труп с края и смотрел, как он падает, беспомощно кувыркаясь, пока не исчез в мутной воде. Воз­дух, сохранившийся под одеждой, вытолкнул тело на поверхность, его несло по течению, пока поток не подхватил его, и оно исчезло за границей Селфосс, падая в кипящую внизу водную купель.
  Элин смотрела на меня с подавленным видом.
  — И что сейчас?
  — Сейчас я еду на юг, — ответил и быстрым шагом направился к лендроверу. Когда она, наконец, догнала, я уже яростно лупил камнем по радиомаяку Слэйда.
  — Почему на юг? — спросила она, тяжело дыша.
  — Должен добраться до Кеблавика, а оттуда в Лондон. Есть кто-то, с кем я хочу поговорить. Это сэр Дэвид Тэггарт.
  — Поедем через Мыватн?
  Я отрицательно покачал головой. Нанес камнем последний удар и сей­час был уже уверен, что радиомаяк никогда больше не заработает.
  — По соображениям безопасности буду держаться подальше от глав­ных дорог. Поеду через пустыню Оудаудахрейн, мимо вулкана Аскья. Но без тебя.
  — Ну, это мы еще посмотрим, — ответила она, подбрасывая ключи от автомобиля.
  Бог еще не закончил сотворение Исландии.
  Из всего количества лавы, выброшенной в течение последних пяти­сот лет из недр Земли на ее поверхность, одна треть покрыла территорию Исландии. Из двухсот известных вулканов тридцать все еще активны.
  Доминирующий в пейзаже северо-восточной Исландии вулкан Аскья проснулся последний раз в тысяча девятьсот шестьдесят первом году. Большое количество вулканического пепла выпало на крыши Ленинграда. Русским это не принесло много хлопот, а ближе к эпицентру результат ока­зался более серьезным.
  Именно в Оудаудахрейн, пустыню, такую же безлюдную и загадочную, как поверхность Луны, вели наши дороги. В свободном переводе название звучит как «страна убийц», в давние времена здесь находили последний приют люди, оказавшиеся вне закона и проклятые всеми.
  Утром первого дня мы ехали более или менее сносно. Трасса про­ходила параллельно реке, темно-зеленые воды которой, подпитываемые тающими ледниками, впадали в Северный Ледовитый океан.
  Я отказался от всяких попыток избавиться от Элин. Благодаря радио­маяку, установленному на лендровере, Слэйд знал, что она была со мной в Асбырги, а при такой ситуации появление в одном из городов побере­жья подвергало ее серьезной опасности. Она оказалась свидетельницей попытки убийства, в которой Слэйд является соучастником, и я отдавал себе отчет в том, что он не остановится ни перед чем, дабы заставить замолчать девушку. В определенном смысле я был приговорен к ее при­сутствию — хоть и сам жил в постоянной опасности. Вдали от меня Элин было бы далеко не безопасней.
  В три часа мы остановились рядом с охотничьим домиком у подножья вулкана Хердюбрейд — Широкие Плечи. Оба были измучены и голодны. Элин предложила:
  — Может, остановимся здесь до конца дня?
  Я посмотрел в сторону домика.
  — Нет. Может, кто-нибудь и рассчитывает, что мы именно так и посту­пим. Поэтому проедем немного дальше в сторону Аскья. Но нам никто не мешает перекусить здесь.
  Элин приготовила обед, и мы поели на свежем воздухе. Я как раз жевал булочку с сельдью, когда мне в голову пришла одна мысль. Смотрел на радиомачту рядом с домиком и перенес взгляд на антенну, установленную на лендровере.
  — Элин, можно отсюда соединиться с Рейкьявиком? То есть, возможен ли разговор с любым абонентом в Рейкьявике?
  Она посмотрела вверх.
  — Разумеется. Нужно установить контакт с Радио Гуфунес, а они под­ключат нас к телефонной сети.
  Я мыслями находился где-то далеко, поэтому отозвался не сразу.
  — Какое счастье, что трансатлантический кабель проходит через Исландию. Если нам удастся подключиться к телефонной сети, то ничто не помешает попробовать дозвониться в Лондон. — Я показал пальцем на лендровер, антенна которого изящно изгибалась под легкими порывами ветра, и добавил: — Причем отсюда.
  — Я не слышала, чтобы это кому-то удавалось, — заметила она с сомнением.
  Я доел булочку.
  — Не вижу причин, по которым это было бы невозможным. Ведь пре­зидент Никсон разговаривал с Нейлом Армстронгом, когда тот находился на обратной стороне Луны. У нас есть все необходимые элементы, и нам нужно только правильно их сложить. Ты знаешь кого-нибудь в отделе теле­фонов?
  — Там работает Свейн Харальдсон, — ответила она, подумав. Я мог бы заранее поспорить, что так и будет: у каждого жителя Исландии есть где-нибудь знакомый. Я быстро написал номер телефона и подал Элин.
  — Это лондонский номер. Я хочу поговорить с сэром Дэвидом Тэггар­том лично.
  — А если он. Тэггарт не захочет с тобой разговаривать?
  Я усмехнулся.
  — У меня такое впечатление, что в настоящий момент сэр Дэвид отве­тит на каждый телефонный звонок из Исландии.
  Она еще раз глянула вверх на радиомачту.
  — В домике есть передатчик гораздо большей мощности.
  Я отрицательно покачал головой.
  — Мы не можем его использовать. Вполне возможно, что Слэйд под­слушивает телефонные разговоры. Я не возражаю против того, что он услышит мой разговор с Тэггартом, но он не должен знать, где мы нахо­димся. Разговаривая по радиотелефону из лендровера, мы усложним ему задачу.
  Элин подошла к автомобилю, включила передатчик и попыталась сое­диниться с Гуфунес. Однако ей ответил только треск атмосферных помех, через которые то пробивались, то пропадали отрывки слов, завывая, будто души в аду.
  — В западных горах, похоже, разгулялась буря, — заметила Элин. — Может, попробуем соединиться с Акюрейри?
  В Акюрейри находилась ближайшая из четырех радиотелефонных станций.
  — Нет, — возразил я, — если Слэйд действительно следит за телефон­ными разговорами, то сконцентрируется именно на Акюрейри. Попробуй соединиться с Сейдисфьордюр.
  Установить связь с Сейдисфьордюр, расположенном на востоке Ислан­дии, не составило труда, и уже через минуту Элин присоединили к теле­фонной линии в Рейкьявике. Разговор со Свейном, приятелем из телефон­ного узла, не был лишен изрядной доли скепсиса, но в итоге Элин настояла на своем.
  — Соединение с Лондоном займет около часа, — проинформировала она меня.
  — Очень даже неплохо. Попроси о связи Сейдисфьордюр, когда раз­говор станет возможным.
  Посмотрел на часы. Через час в Англии будет пятнадцать сорок пять — удобное время, чтобы поймать Тэггарта.
  Мы упаковали вещи и двинулись дальше на юг, в направлении свер­кающего на солнце ледника Ватнайекюдль. Не выключая приемника, я уменьшил громкость, чтобы из динамика доносился только приглушенный шум.
  — Чего ты ждешь от разговора с Тэггартом?
  — Он — начальник Слэйда, — объяснил. — Может освободить меня от него.
  — Только захочет ли? Ты должен был передать посылку, но не сделал этого. Не выполнил приказ. Понравится ли это Тэггарту?
  — Не думаю, чтобы Тэггарт знал, что здесь происходит. Не знает, пожалуй, и то, что Слэйд пытался убить меня и тебя. По-моему, Слэйд действует по собственной инициативе и ступает по тонкому льду. Я, есте­ственно, могу ошибаться, но именно это и хочу выяснить в разговоре с Тэггартом.
  — А если действительно ошибаешься? Если Тэггарт прикажет тебе передать посылку Слэйду, отдашь ее?
  — Не знаю, — ответил неуверенно.
  — Грэхем, пожалуй, был прав. Может, Слэйд на самом деле посчитал, что ты — изменник. Ты должен признать, что он имел право так думать. И тогда.
  — Послал бы типа с оружием? Конечно.
  — В таком случае ты поступил очень глупо, Алан. Позволил своей ненависти к Слэйду завести тебя в глухой тупик.
  Я тоже начинал разделять ее точку зрения.
  — Поговорю с Тэггартом, и если он стоит за спиной Слэйда.
  Если бы оказалось, что Тэггарт поддерживает Слэйда, я бы попал в классическое положение между молотом и наковальней: с одной сторо­ны — Контора, с другой — противник. Парни из Конторы очень не любят, когда рушат их планы, а Тэггарт в гневе мог быть страшным.
  Но было несколько деталей, которые не укладывались в схему. Преж­де всего, бессмысленность всего задания; отсутствие враждебности у Слэйда, когда все указывало на мою ошибку; наконец, неоднозначность роли Грэхема. Было еще что-то, что я тщетно пытался восстановить в памяти, неуловимое воспоминание о чем-то, что Слэйд сделал или не сделал, воспоминание о чем-то, что сказал или о чем промолчал, и это смутное воспоминание зажигало предупреждающий сигнал в моем под­сознании.
  Я притормозил, а затем остановил автомобиль. Увидев удивление в глазах Элин, сказал:
  — Прежде чем говорить с Тэггартом, хочу знать, какие карты у меня в руках. Достань консервный нож. Я посмотрю, что в этой посылке.
  — Ты уверен, что поступаешь правильно? Ведь сам говорил, что лучше, пожалуй, не знать.
  — Может, ты и права. Но когда играешь в покер, не заглядывая в карты, то наверняка проиграешь. Поэтому думаю, что лучше знать, за чем все гоняются.
  Я вышел и пошел к заднему бамперу. Отклеил изоленту от металличе­ской коробочки и достал ее. Когда вернулся обратно и сел за руль, Элин уже ждала меня с консервным ножом: ей, пожалуй, было интересно не менее, чем мне.
  Коробочка была сделана из обыкновенной полированной жести, кото­рую применяют при изготовлении консервов. Под влиянием внешних фак­торов металлическую поверхность покрыли пятнышки ржавчины. Полоска пайки располагалась в верхней части коробочки. Постучал по ней и пода­вил в разных местах, чтобы убедиться в том, что верхняя часть прогибается сильнее пяти остальных. Поэтому без опасений решил, что могу вбить в это место консервный нож.
  Глубоко вздохнув, я ударил, целя в один из углов. Когда острие про­било металл, послышался свист входящего воздуха, это означало, что упаковка проходила в герметической камере. Я лишь надеялся, что внутри не окажется несколько фунтов трубочного табака. Внезапно меня осенила запоздалая мысль, что с таким же успехом она могла оказаться миной- ловушкой. Некоторые детонаторы действуют под влиянием давления воз­духа, и резкое выравнивание давления могло привести к взрыву.
  Однако этого не произошло. Поэтому еще раз глубоко вздохнул и при­нялся вскрывать коробочку. К счастью, консервный нож оказался старого типа, и его можно было применять и к коробочкам без металлического пояска. Вскрывал он, правда, неровно и оставлял острые края, но в течение двух минут коробочка была открыта.
  Я снял крышку и заглянул вовнутрь. Перед глазами предстал кусочек блестящего пластика бронзового цвета, вид которого говорил о какой-то связи с электроникой — такие маленькие шедевры можно увидеть в любой радиомастерской. Я высыпал содержимое коробочки на ладонь и принялся внимательно, хотя и без всякой надежды на успех, исследовать все содер­жимое.
  На пластиковой пластине бронзового цвета размещался очень сложный узор. Мне он был абсолютно непонятен, единственно, что разобрал, это транзисторы и конденсаторы. Я давно уже не занимался радиотехникой, и мои знания были убогими по сравнению с волнами новинок, захлестнув­шими мир. В мое время деталь была деталью, а сейчас парни, занимаю­щиеся микросхемами, могут поместить целую сеть с десятками деталей на одной желтенькой пластинке, настолько маленькой, что ее можно рассмо­треть только под микроскопом.
  — Что это такое? — спросила Элин, явно убежденная, что я смогу ответить.
  — Черт бы меня забрал, если знаю, — искренне признался я.
  Посмотрел внимательней, безуспешно пытаясь разобраться в сложных
  схемах. Модули, печатные схемы, десятки деталей, а посередине находился таинственный кусочек металла, который никак не поддавался объяснению, моему, по крайней мере.
  Единственной вещью, имеющей для меня какой-то смысл, были две обыкновенные клеммы, размещенные с краю главной платы, на которой находилась медная табличка со знаками «+» и «-», а также ограничения тока: 110 вольт и 60 герц.
  — Ток с таким напряжением и частотой применяют американцы, — заметил я. — В Англии мы используем 240 вольт и 50 герц. Здесь можем, пожалуй, допустить, что имеем дело с входными данными.
  — Значит, это что-то сделано в Америке?
  — Вероятней всего, в Америке, — поправил ее.
  Источник тока отсутствовал, обе клеммы не были подсоединены, и поэтому прибор не работал. Можно поспорить, что он начнет действовать в соответствии со своим назначением, когда через клеммы пойдет ток напря­жением 110 вольт и частотой 60 герц. Но в чем заключается его назначение, я понятия не имел.
  Было в этом что-то очень уж замысловатое. Ученые-электронщики за короткое время добились в своей отрасли такого прогресса, что это малень­кое чудо, легко умещающееся на ладони, могло оказаться компьютером неизвестного поколения, способным доказать, что е = мс2, или наоборот, разрушить эту теорию.
  Но это могла быть и машинка для охлаждения кофе, изготовленная для собственного употребления каким-нибудь мастером-золотые руки. Но все- таки то, что я держал в руках, не напоминало самоделку, а было примером высокой технологии, профессионализма, прошло длинный путь по тем производствам без окон, которые охраняют хмурые стражи с автоматами.
  Подумав, я спросил:
  — Ли Нордлингер по-прежнему работает на базе в Кеблавике?
  — Да, я видела его две недели назад.
  Я постучал пальцем по прибору.
  — Он — единственный человек в Исландии, который может хоть что- нибудь сказать об этом приборе.
  — Хочешь ему показать?
  — Не знаю, — медленно ответил я. — Ли может определить, что это пропавшая собственность правительства США, и как офицер американ­ского флота, по долгу службы может предпринять соответствующие шаги. А у меня нет желания отвечать на массу разных вопросов.
  Я вернул прибор в коробочку, закрыл крышкой, залепил лентой.
  — Сейчас, когда коробочка открыта, нет необходимости держать ее под бампером, — заметил я.
  — Слушай! — вскрикнула Элин. — Это наш номер.
  Я протянул руку и повернул регулятор громкости до отказа.
  — Сейдисфьордюр вызывает семь, ноль, пять. Сейдисфьордюр к семь, ноль, пять.
  Я взял телефон.
  — Семь, ноль, пять на связи.
  — Сейдисфьордюр к семь, ноль, пять. Лондон на линии.
  Характерные шумы, доносящиеся из динамика, уступили место голо­су, отозвавшемуся откуда-то издалека.
  — Дэвид Тэггарт у аппарата. Это ты, Слэйд?
  — Осторожно со словами, это общественная линия, причем очень общественная, — предостерег я.
  Наступила короткая пауза, после чего Тэггарт отозвался снова:
  — Понимаю. Кто говорит? Очень плохо слышно.
  Действительно, слышимость была ужасной. Его голос то приближался,
  то удалялся, а временами полностью исчезал в атмосферных помехах.
  — Говорит Стюарт.
  Из динамика донесся трудно передаваемый шум. Его могли вызвать помехи, но, похоже, что Тэггарта хватил удар.
  — Что ты, черт возьми, воображаешь? — прорычал он.
  Я посмотрел на Элин и поморщился. Тон его голоса показывал, что Тэггарт не на моей стороне. Мне осталось лишь узнать, поддерживает ли он Слэйда. Тэггарт тем временем продолжал кричать:
  — Я сегодня разговаривал со Слэйдом. Он говорит, что ты пытался, пытался разорвать его контракт. (Еще один удобный эвфемизм!) Что слу­чилось с Филипсом?
  — Кто это такой, черт возьми? — вставил я.
  — Ага, так. Может, ты его знаешь лучше под фамилией Бухнер или Грэхем?
  — В таком случае, его контракт разорван наверняка.
  — О Боже! — крикнул он. — Ты что, окончательно сошел с ума?
  — Я всего лишь опередил его, когда он пытался разорвать мой контракт. В Исландии очень сильная конкуренция. Его направил на меня Слэйд.
  — Слэйд утверждает иначе.
  — Меня это не удивляет. Этот тип либо сошел с ума, либо перешел к конкурентам. Я, кстати, встретил здесь несколько их представителей.
  — Это невозможно! — возразил он решительно.
  — Что я встретил представителей конкурирующей фирмы?
  — Я имею в виду Слэйда. Нет, об этом невозможно даже подумать.
  — Как это невозможно, если я думаю? — резонно спросил я.
  — Он у нас очень давно. Ты же знаешь, как много хорошего он сделал.
  — Маклин, — начал я перечислять, — Ким Филби, Блэйк, Крюгеры, Лонсдейл, все порядочные и верные люди. Почему бы нам не добавить к ним Слэйда?
  Он повысил голос.
  — Это общественная линия, соображай, что говоришь, Стюарт. Ты не знаешь, в чем тут дело. Слэйд говорит, что товар у тебя. Это правда?
  — Да, — признался я.
  — В таком случае, возвращайся в Акюрейри. Я сведу тебя со Слэйдом. Передашь ему товар.
  — Единственное, что он может от меня получить, — это полную отставку, — возразил я. — Одну уже вручил Грэхему, или как он там назы­вается.
  — Значит, ты отказываешься выполнить приказ? — ответил он с угро­зой в голосе.
  — Если речь идет о Слэйде, да. Когда он напустил на меня Грэхема, со мной была моя невеста.
  Наступила длительная пауза, после которой Тэггарт сказал уже мягче:
  — А с ней. она не.?
  — У нее дыра после его пули, — бросил я, не обращая внимания на общественную линию. — Держи Слэйда подальше от меня, Тэггарт.
  К нему уже так давно обращались «сэр Дэвид», что, похоже, он вздрог­нул от сухого звука своей фамилии и молча проглотил это. Наконец ото­звался глухим голосом:
  — Значит, ты не согласен на встречу со Слэйдом?
  — Нет, даже если бы он прятал в карманах рисовые булочки. Я не верю ему.
  — Кого ты мог бы принять?
  Я задумался. Прошло уже много времени после моего ухода из Конто­ры, и я не имел представления о переменах, которые произошли в личном составе.
  — Согласишься на Кейса? — спросил он.
  Кейс был порядочным парнем. Я знал его и доверял настолько, насколько можно было доверять кому-нибудь в Конторе.
  — Хорошо.
  — Где ты можешь с ним встретиться? И когда?
  Я произвел расчеты, приняв во внимание расстояние и время.
  — В Гейсир, в семнадцать, послезавтра.
  Он какое-то время молчал. Единственный звук, доходящий до меня и настойчиво ударяющий в перепонки, исходил из помех. Наконец он ото­звался:
  — Я должен еще буду его вызвать сюда. Передвинь срок на двадцать четыре часа. — И внезапно спросил: — Где ты сейчас?
  Я усмехнулся Элин.
  — В Исландии.
  Даже помехи не могли скрыть злость в голосе Тэггарта. Он гремел сейчас, как бетономешалка.
  — Стюарт, я надеюсь, ты отдаешь себе отчет, что находишься на пути к провалу сверхважной операции. Когда ты встретишься с Кейсом, то сде­лаешь абсолютно точно все, что я тебе скажу. Ты понял?
  — Лучше, чтобы при этом не было Слэйда, иначе наше соглашение недействительно. Ты уберешь своего пса в конуру, Тэггарт?
  — Ну, хорошо, — согласился он, помедлив, — я отзову Слэйда в Лон­дон. Но ты ошибаешься насчет него, Стюарт. Вспомни, как он расправился с Кенникеном в Швеции.
  Это прозвучало так неожиданно, что у меня перехватило дыхание. Мрак, прятавший от меня глубины моей памяти, внезапно испарился, и у меня внутри возникло чувство, как от разорвавшейся на тысячи осколков бомбы.
  — Мне срочно нужна информация, — быстро сказал я в микрофон. — Я должен ее иметь, чтобы в точности выполнить задание.
  — Хорошо. О чем речь? — нетерпеливо спросил он.
  — Что у вас есть в картотеках об алкогольных склонностях Кенникена?
  — Иди к черту! — прорычал он. — Шуточки шутишь?
  — Я должен это знать, — повторил терпеливо.
  Я держал Тэггарта в руках и знал об этом. Электронный прибор по-прежнему находился у меня, а Тэггарт не знал, где я нахожусь. Пото­му вел переговоры с позиции силы и считал, что он не станет сопро­тивляться, скрывая от меня явно несущественную информацию. Но я ошибался.
  — На это нужно время, — начал он. — Позвони мне через час.
  — Сейчас уж ты шутишь. Сам так заставлен компьютерами, что элек­троны выскакивают у тебя из ушей. Тебе достаточно нажать на кнопку, и в течение двух минут получишь ответ. Нажми на кнопку!
  — Хорошо, — согласился он, явно сильно разозлившись. — Не клади трубку.
  Он имел полное право злиться — не так часто можно услышать при­казы от подчиненных.
  Наконец я услышал глухой голос Тэггарта.
  — Есть! — Помехи усилились, и его голос, казалось, доносился с пре­исподней. — Что тебя интересует?
  — Говори громче, еле тебя слышу. Хочу знать все о его алкогольных склонностях.
  Голос Тэггарта стал более отчетливым.
  — Кажется, Кенникен ведет скорее пуританский образ жизни. Не пьет, а после вашей последней встречи не интересуется женщинами, — добавил с иронией в голосе. — Похоже, ты лишил его единственной утехи. Лучше берегись.
  Последние слова утонули в шуме.
  — Что ты сказал? — крикнул я.
  Голос Тэггарта пробивался через треск помех и доносился будто с того света.
  — . того, что. известно, Кенни. Исландии. он.
  Я больше ничего не услышал, но уже и так знал достаточно много. Попробовал вернуть связь, но безуспешно. Элин показала на небо, запад­ную часть которого покрывали клубы черных туч.
  — Буря продвигается на восток. Больше ты ничего не добьешься, пока она не пройдет.
  Я отложил телефон.
  — Я не ошибся в отношении этой дряни, Слэйда.
  — Что ты имеешь в виду?
  Посмотрел на тучи, которые уже клубились над Дынгюфелл.
  — Съедем с дороги, — предложил. — У нас в запасе еще двадцать четыре часа, но будет лучше, если мы отсюда уберемся. Мы должны добраться до Аскья, пока буря не разойдется вовсю.
  
  IV
  
  Большая кальдера вулкана Аскья — прекрасное место, но только не в бурю. Ветер хлестал по водной глади озера, расположенного ниже в кра­тере. Кто-то, может, сам старый Один, распахнул небо, с которого лились сейчас потоки дождя. Скользкий от дождя вулканический пепел не позво­лял спуститься к озеру. Мы съехали с дороги и остановились у кратера вулкана.
  Мне знакомы люди, впадающие в панику от одной только мысли о возможности оказаться в кратере вулкана. Однако Аскья дал о себе знать последний раз в тысяча девятьсот шестьдесят первом году, и за редкими периодами незначительного оживления, пока помалкивает. Исходя из ста­тистики, мы находились в безопасности. Из желания иметь больше чисто­го пространства над головой я поднял крышу лендровера. Вскоре уже на колосниках жарилась баранина, яйца шипели на сковороде, а мы удобно сидели в тепле, укрытые от дождя.
  Пока Элин готовила яичницу, я проверил наши запасы бензина. Бак вмещал более семидесяти литров, кроме того, восемьдесят было в четы­рех двадцатилитровых канистрах, которого при хороших дорогах могло хватить на девятьсот километров. Но в Обыггдир нет хороших дорог. Нам еще здорово повезет, если хватит одного литра на три километра. Холмы и ухабы означают необходимость часто переходить на низкие передачи, что молниеносно съедает горючее, а самая близкая к нам бензозаправка находится далеко на юге. И все-таки я надеялся, что нам хватит бензина доехать до Гейсир.
  Элин, словно волшебница, извлекла из холодильника две бутылки пива, и я с удовольствием наполнил наши стаканы. Глядя, как Элин поли­вает растопленным жиром яйца, я заметил ее бледность и замкнутость.
  — Как плечо?
  — Одеревенело и очень болит.
  Я предчувствовал это.
  — После ужина сменю тебе повязку.
  Глотнул из стакана и почувствовал острое покалывание холодного пива.
  — Я действительно хотел держать тебя подальше от этого, Элин.
  Она повернулась ко мне и легко улыбнулась.
  — Но тебе не удалось.
  Ловким движением переложила яичницу на тарелки.
  — Хотя не могу сказать, что мне все это нравится, — добавила она.
  — Я не ищу развлечений, — успокоил ее.
  Она поставила передо мной тарелку.
  — Зачем ты спросил об алкогольных привычках Кенникена? Не вижу никакого смысла.
  — Это старая история. Еще очень молодым Кенникен воевал в Испа­нии на стороне республиканцев, а после поражения какое-то время жил во Франции, выступая за Народный фронт. Однако я думаю, что уже тогда он был тайным агентом. Во всяком случае, именно там он приобрел тягу к кальвадосу, яблочному коньяку из Нормандии. У тебя есть соль?
  Она подала мне солонку.
  — Подозреваю, что у него возникли проблемы с употреблением алко­голя, и он решил перестать пить. Из информации, которой располагает Контора, вытекает, что он сейчас трезвенник. Ты слышала, Тэггарт говорил на эту тему.
  Элин принялась нарезать хлеб.
  — Я по-прежнему не понимаю, что за этим кроется.
  — Сейчас объясню. Как и большинство людей, имеющих проблемы с алкоголем, Кенникен может месяцами не брать стакан в руки, но когда что- то не ладится, возникают трудности, начинает пить до потери сознания. А в нашей работе, слава богу, хватает стрессов. Дело в том, что Кенникен пьет втихаря. Я обнаружил это только тогда, когда мне удалось сблизиться с ним в Швеции. Однажды я заявился неожиданно и нашел его полностью отру­бленным кальвадосом. Это единственный напиток, который он пьет. Он был настолько пьян, что сам мне об этом сказал. Я уложил его в постель и тактично вышел. Ни он, ни я больше не возвращались к этому инциденту.
  Я взял кусочек хлеба и обмакнул его в желток.
  — Выполнив задание и вернувшись в Контору, каждый агент под­вергается тщательному допросу группой экспертов. Так произошло и после моего возвращения из Швеции. Но я тогда наделал много шума в связи со смертью Джимми Биркби, и видимо, сеть вопросов оказалась не очень густой, и факт, что Кенникен пьет, не попал в картотеку Конторы. А несколько минут назад убедился, что там по-прежнему нет упоминаний на эту тему.
  — И все равно ничего не понимаю, — беспомощно отозвалась она.
  — Когда Слэйд появился у меня в Шотландии, он рассказал о ране, нанесенной мной Кенникену. И еще шутил, что Кенникен скорее угостит меня острым ножом, чем предложит рюмку кальвадоса. Откуда, черт возь­ми, Слэйд мог знать, что Кенникен пьет кальвадос? В картотеке этого нет, а он сам не приближался даже на сто километров к Кенникену. Мне это долгое время не давало покоя, но сегодня все стало ясно.
  Элин вздохнула и заметила:
  — Этого очень мало.
  — Ты когда-нибудь присутствовала на процессе об убийстве? Иногда даже мелкой детали достаточно, чтобы отправить человека на виселицу. Добавь сюда еще и вот что: перехватив посылку, русские, очевидно, обна­ружили, что у них в руках подделка. В этой ситуации логично надеяться, что они примутся искать оригинал, верно? Но посмотри, кто бросился на поиски посылки, да еще с жаждой крови в глазах? Не кто иной, как наш приятель Слэйд.
  — Ты пытаешься доказать, что Слэйд — русский шпион, но тебе не удастся. Кто, по сути дела, отвечал за раскрытие сети Кенникена в Шве­ции?
  — Слэйд был мозгом всей операции. Поставил меня в нужное место и потянул за спуск.
  Элин пожала плечами.
  — Вот именно. Действовал бы русский агент во вред своей стороне?
  — Сейчас Слэйд крупная фигура. Стоит сразу за Тэггартом в очень ответственном подразделении британской разведки. Хвастал даже, что иногда обедает с премьер-министром. Как ты думаешь, какое значение могла иметь возможность внедрить своего человека на столь высокий пост? — Элин посмотрела на меня, как на сумасшедшего. Я спокойно продолжал: — Тот, кто все спланировал, рассуждал логично. Слэйд зани­мает место среди верхушки британской разведки: но как он туда попадает? Ответ прост: разгромив русскую сеть в Швеции. А что для русских важнее: сохранить шведскую сеть, которую, кстати, легко восстановить, или ввести Слэйда в высшее общество? — Я постучал рукояткой ножа по столу. — Во всем этом виден один и тот же извращенный метод: Слэйд вводит меня в группу Кенникена, пожертвовав для этого Биркби, а русские пристроили Слэйда у Тэггарта, отдав на растерзание Кенникена и его группу.
  — Но это же нелогично! — воскликнула Элин. — Зачем Слэйду впу­тываться в историю с Биркби и с тобой, если русские во всем шли ему навстречу?
  — Чтобы все выглядело правдоподобно, — возразил я. — Все понима­ли, что операция будет проанализирована людьми, которые ничего не про­пустят, поэтому и речи не могло быть о каких-то притворных действиях. Нужна была настоящая кровь, а не кетчуп. Кровь пролил бедняга Биркби, да и Кенникен немного добавил.
  Внезапно мне в голову пришла странная мысль.
  — Интересно, знал ли Кенникен, что происходит? Готов биться об заклад, что группу Кенникена убрали без его ведома: бедный дурачок даже не подозревал, что хозяева продали его, чтобы подтолкнуть Слэйда на ступеньку выше. — Я потер подбородок. — Интересно, знает ли он сейчас всю правду?
  — Это всего лишь теория, а в жизни все выглядит иначе.
  — Да? Боже мой, ты должна хотя бы познакомиться с опубликован­ными отчетами о шпионаже, и тогда убедишься, что в жизни порой проис­ходят чертовски удивительные вещи. Ты знаешь, почему Блэйку дали сорок два года тюрьмы?
  Она отрицательно покачала головой.
  — Не читала об этом.
  — На бумаге о таких вещах не пишут. Слух, ходивший по Конторе, утверждал, что именно столько наших агентов провалилось по его вине. Я не знаю всей правды, потому что был в другой группе. А представь себе, что мог бы сделать Слэйд?!
  — Ты не можешь никому доверять. Что за жизнь!
  — Не все так уж и плохо. До определенных границ я доверяю Тэггарту. Доверяю Джеку Кейси, тому, с кем собираюсь встретиться в Гейсир. Но Слэйд — другое дело. Он оказался настолько неосторожным, что совершил две ошибки: во-первых, заговорил о кальвадосе, а во-вторых, сам пришел за посылкой.
  Элин иронически рассмеялась.
  — Поэтому ты и доверяешь Тэггарту и Кейси, что они не совершили пока, как ты называешь, ошибок?
  — Скажем так, — начал я, — мной убит Грэхем, британский агент, и сейчас земля горит у меня под ногами. Единственная возможность выйти невредимым из этой истории — доказать, что Слэйд русский агент. Если мне удастся, я окажусь героем, и все будет забыто. Не скрываю, что искрен­не ненавижу Слэйда, и это облегчает мне задачу.
  — А если ты ошибаешься?
  Ответил как только мог решительно:
  — Не ошибаюсь!
  И надеялся, что это правда.
  — Элин, позади долгий тяжелый день, но завтра мы сможем отдо­хнуть. Давай сменю тебе повязку.
  Я старательно наложил последнюю полосу бинта, когда Элин спросила:
  — Что ты понял из сказанного Тэггартом перед бурей?
  Мне не хотелось даже думать об этом.
  — Пожалуй, он хотел сказать, — начал я, осторожно подбирая слова, — что Кенникен находится в Исландии.
  Хотя и ощущал усталость после сидения за рулем целый день, но спа­лось мне плохо. Однако когда рано утром я проснулся и посмотрел на мир, окружающий нас, почувствовал себя лучше. Светило солнце, а в темно­голубых водах озера отражалось безоблачное небо. Поставил воду для кофе и наклонился над Элин, осторожно тронув ее за плечо.
  — М-м-м, — пробормотала она и глубже вжалась в спальный мешок. Я снова потормошил — один голубой глаз раскрылся и посмотрел на меня со злостью.
  — Прекрати!
  — Кофе, — объявил, пододвигая чашку ей под нос.
  Она явно ожила и обеими руками схватила чашку. Я взял свой кофе, кофейник с горячей водой и вышел из автомобиля. Поставил на капоте бритвенный прибор и принялся взбивать пену. Уже представил себе, как приятно будет после бритья спуститься к озеру и смыть с себя всю грязь. После поездки через покрытую пылью пустыню Одадахраун я начинал давать себе отчет, как жалко выгляжу, и сама мысль о чистой воде достави­ла мне несказанное наслаждение.
  Смывая с лица остатки пены, я мысленно готовил список дел, которые необходимо выполнить. Самым главным являлось установление контак­та с Тэггартом, как только подойдет нужное время, чтобы поймать его в Конторе. Намеревался представить ему детальные доказательства измены Слэйда.
  Элин подошла с кофейником.
  — Хочешь еще немного?
  — Спасибо, — поблагодарил, протягивая чашку. — Кажется, предсто­ит день безделья.
  Я кивнул головой в сторону озера, поблескивающего на дне кратера.
  — Нет желания поплавать?
  Она сморщилась, показав больное плечо.
  — Плавание кролем отпадает, но, может, похлюпаюсь немного с помощью здоровой руки. — Посмотрела на небо и воскликнула с востор­гом: — Какой чудесный день!
  Внезапно выражение ее лица изменилось.
  — Что случилось?
  — Нет радиоантенны.
  Я быстро обернулся.
  — Черт возьми!
  Хуже быть не могло. Я взобрался на автомобиль и принялся рассматри­вать повреждение. Мне стало ясно, как это случилось. На выбоинах пусты­ни в Исландии можно потерять все, что приварено к автомобилю. Гайки, которые невозможно отвернуть при помощи ключа, сами отворачиваются, шурупы выскакивают, и даже лопаются заклепки. Антенна, раскачиваю­щаяся во все стороны, особенно подвержена риску разрушения. Я знаю геолога, который за месяц потерял три штуки. Нас интересовало только, когда мы могли ее потерять.
  Вероятно, это произошло после разговора с Тэггартом, когда мы как угорелые неслись к Аскья, убегая от надвигающейся бури. Ее мог снести сильный порыв ветра.
  — Может, она где-нибудь неподалеку. Идем поищем, — предложил я Элин.
  Мы еще не сделали ни одного шага, как до меня донесся знакомый звук: шум маленького самолета.
  — На землю! — быстро крикнул. — Не двигайся и не поднимай голову.
  Мы припали к земле рядом с автомобилем, и в эту минуту над краем кратера вулкана появился легкий низко летящий самолет. Перевалив через стену, он нырнул вглубь кратера слева от нас.
  — Что бы ни случилось, не поднимай головы, — предостерег Элин. — Ничто так не бросается в глаза, как белизна лица.
  Самолет пролетел над озером и вернулся, совершая полет по спирали, он производил осмотр кратера. Я мог хорошо присмотреться к нему всего лишь с минуту: казалось, это была четырехместная «Сессна». Лендровер стоял среди хаоса скальных валунов, разбросанных под действием льда и воды. Поэтому я надеялся, что он не слишком бросится в глаза, если вокруг него не будет никакого движения.
  Элин тихо спросила:
  — Ты думаешь, они ищут нас?
  — По-видимому, да. Разумеется, может, самолет и выполняет чар­терный рейс с туристами на борту, которые как раз пожелали глянуть на Обыггдир с высоты птичьего полета. Однако сейчас еще рановато для тако­го рода развлечений: до девяти утра туристы не в форме.
  Я злился на себя, что упустил из виду возможность такого развития событий. Черт возьми, Слэйд прав: я действительно утратил сноровку. В Обыггдир так мало дорог, что их легко можно контролировать с возду­ха и с помощью радио направлять движение по земле. Сам факт, что мой лендровер был одним из немногочисленных автомобилей в Исландии с широким шасси, значительно облегчал им поиск.
  Самолет закончил прочесывать кратер и поднялся вверх, взяв курс на северо-запад. Я следил за ним, не трогаясь с места.
  — Думаешь, нас заметили? — спросила Элин.
  — Не знаю. И перестань задавать вопросы, на которые у меня нет ответов. И не двигайся: они могут вернуться и еще раз осмотреть окрест­ность.
  Я решил подождать еще пять минут. За это время мысленно составил план дальнейших действий. Мечту о купании в озере придется перечер­кнуть. Аскья, как и многие закоулки Исландии, находился в стороне, но имел один существенный недостаток: дорога, ведущая к кратеру, являлась ответвлением главного шоссе и заканчивалась тупиком. Достаточно забло­кировать выезд из кратера, и никто бы отсюда не выбрался, и уж наверняка с автомобилем. У меня отсутствовали иллюзии о путешествии пешком через Обыггдир — это верная смерть.
  — Мы должны как можно быстрее убраться отсюда, — решил я. — На главном шоссе легче выбрать вариант ответа. Сматываемся!
  — А что с завтраком?
  — Подождет.
  — А как же антенна?
  Я колебался, нерешительный и злой. Антенна, конечно же, нам нужна, ведь необходимо контактировать с Тэггартом. Если же нас выследили с воздуха, то вполне вероятно, что в сторону Аскья уже мчится автомобиль, заполненный вооруженными до зубов типами. Возможно, антенна свали­лась где-то неподалеку, однако с таким же успехом она могла упасть и в миле отсюда.
  — Черт с ней! Поехали!
  Собрали посуду после кофе и мои бритвенные принадлежности. Не прошло и двух минут, как мы оказались на узкой дороге, выезжая из Аскья. До главного шоссе оставалось десять километров. Я взмок от одной мысли о том, кого мы можем там встретить. Но добравшись до шоссе, вздохнул с облегчением. Везде царило полное спокойствие. Я свернул вправо, направ­ляясь на юг.
  Ехали около часа, потом остановились перед развилкой. Слева несла свои воды Йокулса а Феллум, начинающая свой бег недалеко отсюда и ничем не напоминающая сейчас бурлящую силу, какой была в Деттифосс.
  — Позавтракаем здесь, — предложил я.
  — Почему именно здесь?
  Показал на развилку перед нами.
  — В этом месте у нас есть возможность тройного выбора: можем вер­нуться или поехать по одной из двух дорог. Если самолет снова появится и нас увидят, лучше, если это случится именно здесь. Он ведь не сможет висеть в воздухе много времени: подождем, когда улетит, и тогда поедем дальше, а они пусть гадают, куда мы делись.
  Элин готовила завтрак, а я занялся карабином Грэхема. Разрядил его и заглянул в ствол, помня о необходимости чистки после выстрела. К счас­тью, современный порох не дает много копоти, и день проволочки не несет необратимых изменений. Из-за отсутствия оружейного масла я удовлетво­рился машинным.
  Вычистив оружие, занялся боеприпасами. Грэхем заряжал карабин из пачки, вмещающей двадцать пять патронов. Выстрелил один раз, я послал вслед Слэйду три пули, таким образом, остался двадцать один патрон. Поставил прицел на сто метров. Не думаю, что в случае перестрелки буду целиться на большее расстояние. Только киногерои в состоянии ухлопать злодея с пятисот метров, стреляя из неизвестного им оружия.
  Уложил карабин в место, откуда мог легко его взять, и перехватил осуждающий взгляд Элин.
  — А что, по-твоему, я должен делать? — отозвался, защищаясь. — Бросаться камнями?
  — Ведь я ничего не сказала.
  — Действительно, не сказала, — согласился. — Спущусь к реке и умо­юсь. Позовешь меня, когда будет готов завтрак.
  Но сначала я взобрался на небольшой пригорок, откуда открывался хороший вид на окрестности. Ничто нигде не двигалось, куда ни кинь взгляд, а в Исландии можно посмотреть очень далеко. Довольный, спустил­ся к реке, мутные воды которой имели серо-зеленый оттенок, характерный для рек, вытекающих из ледников. Вода оказалась обжигающе холодной, но после первого неприятного ощущения дальше пошло не так уж и плохо. Освежившись, вернулся к машине и с аппетитом принялся за еду.
  Элин изучала карту и, увидев меня, спросила:
  — Куда поедешь?
  — Хочу оказаться между ледниками Хофсйекюдль и Ватнайекюдль, поэтому выбираем левое шоссе.
  — Но там одностороннее движение, — сказала она, подавая мне карту.
  Действительно. Вдоль прерывистой линии, означавшей дорогу, вид­нелся нанесенный красной краской суровый приказ: езда только в восточ­ном направлении. Мы же хотели направиться на запад.
  Я поморщился. Большинство людей считает, что поскольку Грен­ландия, которая в действительности покрыта льдом, носит обманчивое название «зеленая земля», то Исландия — «страна льдов», вопреки своему названию имеет мало общего со снегом. Они ошибаются. Тридцать шесть ледовых полей покрывают одну восьмую поверхности этой страны, и толь­ко одно из них, Ватнайекюдль, занимает поверхность, равную ледникам Скандинавии и Альп вместе взятых.
  Ледяные пустыни Ватнайекюдль лежали точно на юг от нас. Доро­га, ведущая в западном направлении, входила в ее ледяное пространство рядом с горным массивом широкого вулкана с названием Тролладывал — Усадьба Троллей. Я никогда не был в той стороне, однако догадывался, почему дорога помечена, как шоссе с односторонним движением: вьется вдоль скал серпантином, что само по себе сжигает нервы, сумасшествием будет умирать со страху перед каждым поворотом, зная, что оттуда может выскочить встречный автомобиль.
  Я вздохнул и принялся анализировать другие варианты. Дорога вправо вывела бы нас на север, то есть в направлении, противоположном плани­руемому. Возвратиться было бы еще худшим решением, так как утроит количество километров, которое мы проехали. География Исландии руко­водствуется собственной логикой, определяя, что можно, а чего нельзя, и выбор пути, в сущности, ограничен.
  — Рискнем, — ознакомил Элин со своим решением. — Выберем кратчайший путь. Можем только надеяться на Бога, что не встретим авто­мобиль, едущий нам навстречу. Сейчас лишь начало сезона, и у нас есть шансы, что нам повезет, — улыбнулся Элин. — Я уверен, что не появится ни один полицейский, чтобы нас оштрафовать.
  — Но и «скорая помощь» не приедет, чтобы забрать нас со дна про­пасти.
  — Я никогда такого не допущу, ведь езжу очень осторожно.
  Элин спустилась к реке, а я еще раз поднялся на пригорок. Везде цари­ло спокойствие. На дороге, ведущей к Аскья, не поднималось ни облачка пыли, сигнализирующее появление преследующей нас машины, в небе не рыскал ни один таинственный самолет. Внезапно подумал: не дал ли я случайно волю фантазии — может, скрываюсь от чего-то, что вообще не существует?
  «Виновные бегут туда, где их никто не преследует». А я был виновен, как сто чертей! Оставил у себя посылку Слэйда, движимый лишь интуици­ей, предчувствием, которому Тэггарт не хотел верить. К тому же, убил Грэ­хема! Контора уже осудила меня, признала виновным и вынесла приговор. Интересно, как поведет себя Джек Кейс, когда мы встретимся в Гейсир?
  Элин вернулась к лендроверу, поэтому я бросил последний взгляд на местность и спустился к ней. Волосы у нее были еще влажные, а из-за полотенца, которым она энергично растирала лицо, высвечивали розовые щечки. Я подождал, когда она закончит, и заметил:
  — Сейчас ты замешана во все, как и я, поэтому у тебя полное право голоса. Что, по-твоему, я должен делать?
  Она опустила полотенце и задумчиво глянула на меня.
  — Я сделаю то же, что и ты. Ты составил план. Встречайся с тем пар­нем в Гейсир и отдай ему то. то, что-то.
  Я кивнул.
  — Хорошо, а если кто-нибудь захочет нам помешать?
  Она помедлила.
  — Если это будет Слэйд — отдай ему посылку. А если Кенникен. — она запнулась и опустила голову.
  Я знал, что ее мучит. Если бы на моем пути встал Слэйд, я бы отдал ему посылку и мог надеяться, что останусь жив. Кенникен, в свою очередь, посылкой бы не удовлетворился: он желал моей головы.
  — Итак, если окажется Кенникен, что, по-твоему, я должен сделать?
  Она выглядела сейчас так, словно все силы оставили ее.
  — Думаю, что вынужден будешь вступить в борьбу с оружием в руках. Будешь вынужден убить его.
  В ее голосе звучала настоящая тревога. Я взял ее за плечо.
  — Элин, я не убиваю людей направо и налево. Я не психопат. Обещаю тебе, что не пролью ни капли крови, лишь в самообороне, если появится угроза моей или твоей жизни.
  — Прости меня, Алан, но все это для меня абсолютно чуждо. Передо мной никогда не стояли такие проблемы.
  Показал ей на ближайший пригорок.
  — Знаешь, сидя там, я немного обо всем подумал, и мне пришло в голову, что, может, заблуждаюсь, может, грубо ошибся в оценке людей и обстоятельств?
  — Нет! — решительно возразила она. — Твои обвинения в адрес Слэй­да имеют очень серьезные основания.
  — И несмотря на это, ты хочешь, чтобы я отдал им посылку?
  — А что она для меня значит? — крикнула девушка. — Или для тебя? Отдай ему ее, как только наступит подходящий момент, и начнем снова жить нашей собственной жизнью.
  — Я очень этого хочу. Но кто-то может нам помешать, — посмотрел на солнце, поднявшееся уже довольно высоко. — Пора двигаться.
  Приближаясь к развилке, заметил хмурую мину Элин и вздохнул.
  Я прекрасно понимал ее точку зрения, которую разделил бы любой исландец. К далекому прошлому относятся времена, когда викинги пред­ставляли угрозу Европе. И для сегодняшних исландцев, живущих в изоля­ции, дела остального мира представляются чужими и далекими.
  Единственная борьба, которую они вели, касалась политической неза­висимости от Дании, которая была достигнута путем мирных переговоров.
  Разумеется, они не настолько изолированы, чтобы их хозяйство оказалось оторванным от мировой торговли, по правде говоря, скорее наоборот. Тор­говля, однако, это все же торговля, война же, безразлично, тайная или явная, занятие для сумасшедших, а не для серьезных, трезво мыслящих исланд­цев. Они так глубоко убеждены, что никто не покусится на их страну, что вообще не имеют вооруженных сил. Кстати, если уж сами исландцы, обо­гащенные тысячелетним опытом, могут с большим трудом зарабатывать себе на жизнь, то кому придет в голову покушаться на их страну?
  Жители Исландии — миролюбивые люди, никогда не переживали войну. Поэтому я не удивился, что афера, в которую я вляпался, в гла­зах Элин выглядела грязной и отвратительной. К тому же я сам был не без греха.
  Дорога оказалась ужасной. Плохая уже от самой стоянки у реки, она ухудшалась с каждой минутой езды. Я перешел на первую скорость и включил передний мост. Дорога извивалась между обрывами и повора­чивала назад так часто, что создавалось впечатление, будто я утыкаюсь в кузов собственной машины. Поскольку на дороге мог поместиться лишь один автомобиль, я осторожно высовывался из-за очередного поворота, молясь в душе, чтобы другой не выехал навстречу. Затем начали осы­паться каменные россыпи, и я почувствовал, что задние колеса скользят в сторону отвесной стены. Увеличил обороты двигателя и не терял надеж­ды; передние ведущие колеса зацепили твердый грунт, и вынесли нас на безопасное место. Когда остановился на относительно ровном отрезке дороги и снял руки с руля, то увидел, что они все мокрые от пота. Вытер их насухо.
  — Чертовски рискованно, — выдавил из себя.
  — Может, я немного поведу? — предложила Элин.
  Я отрицательно покачал головой.
  — Не с твоей рукой. К тому же речь идет не только об управлении машиной, а скорее о непрерывном страхе и напряжении, ожидании за оче­редным поворотом встречного автомобиля, — я посмотрел вниз, на дно скального ущелья. — Тогда одному из нас пришлось бы сдать назад, что здесь невыполнимо.
  Так представлялась наиболее благоприятная картинка; о той, худшей, предпочитал не думать. Ничего удивительного: ведь дорога обозначена как шоссе с односторонним движением.
  — Я могла бы пойти впереди, — предложила Элин.— Проверяла бы каждый поворот и была бы твоим штурманом.
  — Это заняло бы целый день, — не согласился я. — А перед нами еще порядочное расстояние.
  Она показала большим пальцем вниз.
  — Пожалуй, это лучше, чем оказаться там. Мы и так не продвигаемся быстрее, чем пешком. На прямых отрезках я бы устраивалась на бампере, а перед поворотом выходила вперед.
  Мысль мне пришлась не особо по душе, хотя не мог не признать ее положительные стороны.
  — Твое плечо снова заболит, — предупредил ее.
  — Но ведь я могу действовать здоровой рукой, — нетерпеливо ответи­ла она и открыла дверцу, чтобы выйти.
  Когда-то в Англии существовал закон, по которому перед каждой механической повозкой на общественной дороге должен был находиться пешеход с красным флажком, предупреждая неосторожных граждан об опасности, исходящей от несущейся прямо на них адской машины. Я даже не предполагал, что когда-нибудь окажусь в подобной ситуации, но таковы шаги прогресса.
  Элин заняла место на бампере и соскакивала перед очередным пово­ротом. Уменьшить скорость не представляло трудности, даже тогда, когда мы находились на спуске, достаточно снять ногу с педали газа. Я передви­гался на первой передаче, что для лендровера крайне необычно. Мощность двигателя возрастала многократно. Использовать мотор в девяносто пять лошадиных сил для передвижения со скоростью пятнадцать километров в час стоило большого количества горючего.
  С величайшей осторожностью с помощью Элин я преодолевал оче­редной поворот, она вскакивала на бампер, и уже вместе доезжали до оче­редного поворота. Казалось, что так передвигаться будем очень медленно, однако, похоже, мы показывали лучшее время, чем раньше. И так, двигаясь перебежками, мы преодолели приличный отрезок трассы, когда я обратил внимание на непонятное поведение Элин: она остановилась как вкопанная и показывала на что-то поднятой рукой. Мой взгляд, однако, не отрывался от шоссе, а она указывала на небо. Девушка быстро подбежала к лендроверу, пока я безуспешно ворочал шеей, пытаясь увидеть то, что заметила она.
  Над вулканом показался похожий на кузнечика вертолет. Его винты напоминали в лучах солнца вращающийся щит. Лучи отражались от сте­клянной кабины, форму которой проектировщики выдумали по критериям, известным только им. Я летал на таких машинах много раз и почувствовал на собственной шкуре, что в солнечный день человек в кабине ощущает себя, словно помидор в теплице.
  Но не это занимало сейчас: я увидел, что Элин появилась с внешней стороны автомобиля, ничем не защищенная.
  — Перейди на другую сторону, — крикнул я, — и спрячься!
  Сам нырнул из автомобиля со стороны скальной стены. Элин присо­единилась ко мне.
  — Могут быть неприятности?
  — Возможно.
  Я придержал дверь и взял карабин.
  — Пока не появился ни один автомобиль, зато уже вторая летающая машина явно нами интересуется. Это довольно странно.
  Я выглянул из-за лендровера, спрятав оружие. Вертолет по-прежнему летел в нашем направлении, одновременно снижаясь. Когда он оказался совсем близко, задрал нос и, балансируя в воздухе, завис без движения на расстоянии ста метров. Затем начал спускаться вниз подобно лифту, пока не оказался на одном уровне с нами.
  Меня прошиб холодный пот. Я схватил карабин. Сидя на скальном выступе, мы были выставлены, будто утки на стрельбище, а нашей един­ственной защитой от пуль оказался лендровер. Это солидная машина, но в эту минуту я пожалел, что рядом не броневик. Вертолет покачивался в разные стороны, осматривая нас с интересом, но ни один человек не пока­зался. Только солнечные лучи отражались от стеклянной кабины пилота.
  Корпус машины начал медленно поворачиваться, пока не стал парал­лельно нам. Я глубоко вздохнул с облегчением: вдоль корпуса шло нане­сенное крупными буквами одно слово: NAVY. Успокоившись, отложил карабин и вышел из укрытия. Если и существовало какое-нибудь место, где Кенникен не мог оказаться, то это борт вертолета «Сикорский LH-34», принадлежащий американскому военно-морскому флоту.
  Дал знак Элин.
  — Все в порядке, можешь выйти.
  Она присоединилась ко мне, мы с интересом наблюдали, что же про­изойдет дальше. Открылась боковая дверь, и показался человек из экипажа с белой каской на голове. Высунулся, держась одной рукой, а другой опи­сал в воздухе круг, прикладывая затем ладонь к уху. Он повторил этот жест два или три раза, пока я понял, что он хочет.
  — Показывает, чтобы мы подошли к телефону, — объяснил Элин, — жаль, что это невозможно.
  Я поднялся на крышу лендровера и выразительным жестом указал на пустое место от антенны. Он сразу понял, что произошло, помахал нам рукой и скрылся в кабине. Дверь закрылась. В течение нескольких секунд вертолет, отклонившись назад, начал набирать высоту, поворачивая корпус в юго-западном направлении, после чего удалился, сопровождаемый зати­хающим гулом.
  Взглянул на Элин.
  — Чего они хотели?
  — Смахивало на то, что хотели с тобой поговорить. Может, совершат посадку где-нибудь дальше на дороге и там подождут.
  — Да, конечно, здесь посадка невозможна. Может, ты и права. Во вся­ком случае, я бы не возражал полететь с удобствами в Кеблавик.
  Посмотрел вслед исчезнувшему вертолету.
  — Но мне никто не говорил, что американцы тоже принимают в этом участие.
  Элин искоса глянула на меня.
  — В чем?
  — Не знаю, черт возьми! Самому дьявольски интересно.
  Взял карабин.
  — Поехали дальше.
  И мы двинулись в путь по этой самой худшей из дорог. Она извивалась, поднималась и опускалась, хотя в основном вела вниз. Наконец, преодо­лев последний подъем, мы оказались на краю ледника Ватнайекюдль, в непосредственной близости от ледяного панциря. Нас ожидал еще один отвратительный отрезок, когда пришлось преодолевать полосу вулканиче­ской лавы, но потом дорога стала гораздо удобней, и Элин смогла, наконец, занять место в машине.
  Я обернулся и бросил последний взгляд на трассу, оставшуюся позади. Хорошо, что день выдался ясным и солнечным, при дожде и тумане я не смог бы проделать столь головоломный путь. Сверился с картой, убедился, что опасный отрезок с односторонним движением мы уже преодолели, и выдохнул с облегчением.
  Элин выглядела уставшей. На ее лице отразились все труды долгого марша по пересеченной местности, который к тому же прерывался необ­ходимостью то запрыгивать на бампер автомобиля, то соскакивать с него. Посмотрел на часы. Пора подумать об отдыхе.
  — Нам пойдет на пользу, если что-нибудь перекусим. Я с удовольстви­ем выпью горячего кофе. Давай сделаем маленькую остановку.
  В этот момент я совершил ошибку, в чем мне пришлось убедиться через два с половиной часа. Отдых с импровизированным обедом занял у нас час, после чего двинулись дальше. Через полтора часа езды добрались до берега взбухшей реки. Я остановился у самой воды, в месте, где дорога уходила в реку, и вышел осмотреть новую преграду.
  Изучил примерно глубину реки по сухим камням на берегу.
  — Вот уж божья кара. Все еще поднимается. Если бы не остановились час назад, могли бы уже быть на той стороне. Сейчас я не уверен, удастся ли нам.
  Элин посмотрела на карту.
  — Куда планируешь доехать? Разумеется, я имею в виду сегодня.
  — Хотел бы добраться до главного шоссе на Сиренгисандур. Это, похоже, достаточно ухоженная дорога, и оказавшись на ней, мы должны без труда добраться до Гейсир.
  Элин замерила расстояние.
  — Шестьдесят километров, — объявила и замолчала.
  Заметил, что шевелит губами.
  — В чем дело?
  Она подняла голову.
  — Я считала. Прежде чем доберемся до шоссе на Сиренгисандур, на отрезке в шестьдесят километров нам придется преодолеть шестнад­цать рек.
  — О Боже! — воскликнул я.
  Во время моих прежних путешествий по Исландии не было особой необходимости куда-то спешить. Никогда не считал рек на своем пути — если попадал на разлив, который нельзя преодолеть вброд, попросту раз­бивал бивак и спокойно ждал, пока уровень воды спадет. Но ситуация изменилась.
  — Мы должны подождать здесь, — заметила Элин.
  Глядя на реку, я отдавал себе отчет, что решение следует принимать незамедлительно.
  — Пожалуй, все-таки попробуем переправиться, — решил.
  Спутница смотрела на меня с удивлением.
  — Но зачем? Ведь и так с переправой на других реках придется подож­дать до утра.
  Я бросил камешек в реку. Не заметил кругов на поверхности: если они и появились, быстрое течение тут же стерло их.
  — «По боли в пальцах чувствую, как готовится что-то плохое», — про­цитировал я. Обернулся и показал на дорогу позади нас. — И думаю, неприятности придут оттуда. Если уж мы должны остановиться, то лучше где-нибудь на той стороне реки.
  Элин с сомнением посмотрела на бурный поток.
  — Это опасно.
  — Однако возможно. Оставаясь здесь, мы подвергаемся еще большей опасности.
  Я не мог избавиться от тревоги, которая, возможно, вызывалась инстинктивным страхом оказаться в месте, откуда нет возможности убе­жать. Тот же страх явился причиной побега из Аскьи, и тот же подсозна­тельный испуг подталкивал меня сейчас к попытке переправы через реку. А может, просто заострилось тактическое мышление, затупившееся после долгой спячки.
  — Через пятнадцать минут будет хуже, — сказал. — Поехали.
  Я хотел еще убедиться, что место, где дорога входит в реку, лучшее место для переправы. Учитывая глубину и обрывистый берег, более подхо­дящего места не нашлось. Поэтому сконцентрировался на броде, надеясь, что дно окажется достаточно твердым.
  Включил первую скорость и медленно въехал в воду. Быстрое тече­ние забурлило вокруг колес автомобиля и начало бить волнами в кабину. Посредине река была гораздо глубже, и я боялся, что вода начнет проникать в кабину через щели под дверцами лендровера. Что еще хуже, напор воды оказался таким мощным, что лендровер приподняло и, к моему ужасу, начало смывать вбок, угрожая унести его по течению.
  Я выжал педаль акселератора до отказа, выруливая на пологий берег. Передние колеса вошли в речной грунт, однако тыльная часть лендровера всплыла, поэтому к берегу мы добрались боком. Наконец выбрались на поросший мхом лавовый пригорок; вода стекала с нас, как с лохматого пса после купания.
  Сейчас снова двинулись в сторону шоссе. Нас болтало на выбоинах лавовой поверхности, пока, наконец, не оказались на сравнительно ровном месте. Я выключил мотор и посмотрел на Элин.
  — Мне кажется, что сегодня не сможем преодолеть еще одну такую реку. Эта уже показала свой норов. Счастье в несчастье: хорошо, что наш лендровер с передними ведущими колесами.
  — Это был ничем не оправданный риск, — заявила побледневшая Элин. — Нас могло унести по течению.
  — Но не унесло, — парировал я и завел мотор. — Как далеко до следу­ющей реки? Там остановимся, а утром начнем переправляться.
  Она заглянула в карту.
  — Около двух километров.
  Мы поехали дальше и добрались до реки номер два, которая тоже впитала в себя воды тающего на солнце ледника Ватнайекюдль. Я свер­нул в скальный лабиринт, где, руководствуясь здравым смыслом тактики, предусмотрительно припарковался. Таким образом, я оказался скрытым как со стороны дороги, так и со стороны реки.
  Разозлился. Еще не вечер, и если бы не проклятые реки, могли бы еще несколько часов использовать на передвижение. Сейчас же, однако, не оставалось ничего иного, как ждать следующего дня, когда спадет вода.
  — Ты выглядишь уставшей, — обратился я к Элин. — Позади тяжелый день.
  Выбираясь из кабины, она неохотно кивнула. Заметно старалась поменьше действовать правой рукой.
  — Как твое плечо?
  Она сморщилась.
  — Все затекло.
  — Я должен его посмотреть.
  Поднял складной верх лендровера и поставил кипятить воду. Элин присела, пытаясь снять свитер, что далось ей с трудом, так как не могла поднять правую руку. Помог ей, и хоть старался все делать очень деликат­но, застонала от боли. Она хорошо сделала, не надев лифчик, бретелька впилась бы ей прямо в рану.
  Снял перевязку и осмотрел плечо. Рана выглядела болезненной и покрасневшей, однако признаки заражения отсутствовали.
  — Я тебя предупреждал, что со временем рана даст о себе знать. Такая царапина может быть чертовски болезненной. Можешь не скрывать боль передо мной: сам хорошо знаю, как оно на самом деле.
  Девушка скрестила руки на груди.
  — Тебя тоже царапнуло?
  — Пуля задела ребра, — ответил я, наполняя стакан теплой водой.
  — Ага, вот откуда у тебя шрам!
  — У тебя похуже, ведь рана проходит через мышцу, а ты ее все время напрягаешь. Должна носить руку на перевязи. Пойду, может, что-нибудь найду.
  Я промыл рану, наложил новую повязку, пропитанную лекарствами, и помог ей одеть свитер.
  — Где твой шарфик? — спросил. — Тот, новый шерстяной?
  — В ящичке, — показала она.
  — Ну вот, есть и подвязка.
  Достал шарф и приладил его, сделав руку максимально неподвижной.
  — Сейчас посиди здесь и посмотри, как я готовлю ужин.
  Решил, что пора открыть наши лакомства, небольшое количество кото­рых держали на всякий случай. Настроение было дрянное, а ничто так не улучшает самочувствия, как первоклассная еда. Не знаю, представляют ли господа Фортнум и Месон, сколько они доставляют удовольствия в даль­них странах, но после супа с устрицами, запеченных целиком перепелок и маринованных груш в коньяке я чувствовал себя обязанным выслать им письмо с благодарностью.
  Во время еды на щеках Элин появился румянец. Я настаивал, чтобы она ничего не делала правой рукой. К счастью, такая необходимость не возникла. Темное нежное мясо легко отделялось от костей при одном при­косновении вилки, и Элин без труда с ним справилась. Я приготовил кофе, в который добавил бренди, хранимый для лечебных целей.
  — Совсем как раньше, Алан! — вздохнула она, попивая кофе.
  — Да, — лениво признался я, — но сейчас лучше ложись спать. Выез­жаем ранним утром.
  По моим подсчетам, в три уже должно быть светло, а вода опустится на самый низкий уровень. Я наклонился за биноклем.
  — Куда ты идешь? — спросила.
  — Немного осмотрюсь. А ты иди спать.
  Она сонно заморгала.
  — Я действительно устала, — призналась.
  И ничего удивительного. В пути мы находились уже давно, а трясучка по выбоинам Обыггдир доставляла мало удовольствия; мы пересчитали, пожалуй, все проклятые кочки, которых на дороге хватало.
  — Ложись, — повторил я. — Сейчас вернусь.
  Повесил бинокль на шею, открыл заднюю дверь и соскочил на землю. Хотел уже уходить, но ведомый инстинктом, вернулся к автомобилю и взял карабин. Элин, похоже, ничего не заметила.
  Сначала бросил взгляд на реку, через которую предстояло переправ­ляться. Все еще неслась бурным потоком, хотя, судя по мокрым камням, выступающим на поверхности, уровень воды начал падать.
  На рассвете переправа не должна быть трудной. Мы обязаны также успеть переправиться через оставшиеся реки, пока снова не помешают набухшие воды.
  Перебросил карабин на плечо и двинулся к отдаленной на два кило­метра реке, через которую мы недавно с таким трудом перебрались. Шел с максимальной осторожностью, хотя вокруг царило полное спо­койствие. Река шумела монотонно, и я не заметил вокруг никаких при­чин для беспокойства. Просмотрел в бинокль ближайшие окрестности, после чего сел, опираясь спиной на заросший мхом камень. Закурил и задумался.
  Меня беспокоило плечо Элин, что не означало, будто его состояние вызывало особую тревогу. Однако врач занялся бы им значительно лучше, чем я. Кроме того, тряска по ухабистой пустыне наверняка не способ­ствовала улучшению. Пожалуй, трудно будет объяснить врачу, откуда у девушки появилась без сомнения огнестрельная рана, но что ж, случается всякое. Как-нибудь выберемся из этой ситуации, придумав правдоподоб­ную историю.
  Так я просидел несколько часов, покуривая, размышляя и разгляды­вая волны реки, но не придумал ничего, разве что начало шуметь в голо­ве. Появление американского вертолета явилось совершенно новым эле­ментом головоломки, который я никак не мог никуда поставить. Глянул на часы — больше девяти. Я присыпал окурки, взял карабин и собрался уходить.
  Поднимаясь с земли, заметил что-то, за одну секунду заморозившее меня: вдали за рекой появился столб пыли. Я отложил карабин, схватил бинокль и увидел точку двигающейся машины, за которой тянулся шлейф пыли, как полоса за самолетом. Я огляделся. Поблизости не нашлось есте­ственного укрытия, лишь на расстоянии двухсот метров от реки возвышал­ся гребень застывшей лавы. Побежал, чтобы там укрыться.
  Машина оказалась джипом — «Виллисом», который по-своему отвеча­ет здешним условиям, как и мой лендровер. Подъезжая к реке, он притор­мозил, осторожно приблизился и остановился на берегу. Ночную тишину не нарушал ни один звук, поэтому отчетливо расслышал лязг ручки откры­ваемой дверцы.
  Из автомобиля вышел мужчина и подошел посмотреть на воду. Через минуту повернулся и что-то сказал водителю. Я не слышал слов, однако понял, что он говорил ни по-английски, ни по-исландски.
  Он говорил по-русски.
  Водитель тоже вышел, посмотрел на реку и покачал головой. Вскоре на берегу появились еще двое мужчин, и вся четверка, казалось, вела между собой спор. Подъехал еще один джип, и его экипаж тоже присоединился к оживленной дискуссии. Сейчас их было восемь человек, два полных джипа. Один из них, тот, который жестикулировал больше всех и выглядел руководителем, показался мне знакомым.
  Я поднес к глазам бинокль и отчетливо увидел его лицо в угасающем свете дня. Элин ошиблась. Решение о переправе через реку не было нео­правданным риском, это доказывало лицо у меня перед глазами. Знакомый шрам тянулся от правой брови до уголка рта, серые, как и раньше, глаза смотрели твердо, словно камень. Лишь коротко подстриженные волосы поседели и не были столь черны, как когда-то, да под заплывшим лицом начал формироваться второй подбородок.
  Кенникен и я постарели на четыре года, однако, похоже, я сохранился лучше, чем он.
  
  V
  
  Я протянул руку к карабину, но помедлил. Видимость ухудшалась с каждой минутой, пушечка Грэхема для меня была незнакомым оружием, а ее короткий ствол делал невозможным точное попадание в человека при выстреле издалека. Расстояние составляло около трехсот метров, поэтому попадание скорее было делом случая, нежели рассчитанного действия.
  Если бы я располагал собственным карабином, то мог бы застрелить Кенникена так же легко, как и оленя. Однажды я всадил в оленя мягкую пулю, и зверь бежал еще с километр, прежде чем упал мертвым, а выходное отверстие пули было таким большим, что можно было вложить в него кулак. Человек не смог бы так долго прожить, у него слишком тонкая нервная система, и он не перенес бы такого шока.
  Но я не держал сейчас в руках собственное оружие, а стрельба в белый свет как в копеечку не давала шансов на успех. Таким образом, я бы только предупре­дил Кенникена, а лучше, чтобы он остался в неведении. Поэтому снял палец со спускового крючка и сконцентрировался на том, что могло произойти.
  Появление Кенникена прекратило дискуссию. Меня это не удивило, потому что, работая с ним, довольно хорошо его знал. Он не привык тратить время на пустые разговоры. Выслушивал, что ты мог ему сказать (и сохрани тебя Бог, если что-нибудь не так), а затем принимал решение. В эту минуту он как раз этим и занимался.
  Я усмехнулся, увидев, как один из мужчин показывает ему на следы лендровера, исчезающие в реке, а затем указывает на другой берег. В месте, где мы выбрались из воды, не осталось никаких следов, потому что нас выбросило боком; их отсутствие представляло загадку для каждого, кто при этом не при­сутствовал.
  Собеседник Кенникена выразительно указал вниз по течению. Однако Кенникен покачал головой, не принимая его выводов. Вместо этого он что-то сказал, щелкнув нетерпеливо пальцами, после чего кто-то из его людей кинулся как ошпаренный и тотчас вернулся с картой. Кенникен внимательно изучил ее, а затем указал вправо. По этому знаку четверо прибывших вскочили в джип, который быстро развернулся и поехал по дороге назад. Через минуту он съехал с дороги и двинулся напрямик, подскакивая на неровностях.
  Этот маневр поначалу меня удивил, однако я вспомнил, что именно в этом направлении недалеко отсюда находится небольшая группа озер под названием Г аесаветн. Если Кенникен надеялся, что я разбил бивак там, то его ждет разочарование. Однако такое решение говорило о его старатель­ности и методичности.
  Тем временем экипаж оставшегося джипа занялся оборудованием лагеря здесь же, поблизости от дороги, не демонстрируя при этом необ­ходимой сноровки. Кто-то из экипажа подошел к Кенникену с термосом и почтительно подал ему кружку с горячим кофе. Кенникен взял напиток и, попивая маленькими глотками, по-прежнему стоял на берегу реки, всма­триваясь в противоположный берег.
  Я опустил бинокль и осторожно попятился назад, стараясь не произво­дить ни малейшего шума. Сошел с гребня лавы, перевесил карабин через плечо и поспешил к лендроверу. Убедился, что автомобиль не оставил следов в месте, где мы свернули с дороги. Я допускал, что Кенникен не будет заставлять одного из своих людей перебираться через реку вплавь, в этом случае я мог бы их количество значительно уменьшить. Однако на всякий случай хотел убедиться, что никто не сможет легко пойти по нашим следам.
  Элин крепко спала. Лежала на левом боку, закутавшись в спальный мешок. К счастью, спала всегда спокойно, без храпа и сопенья. Не было причин будить ее. Мы никуда не собирались, как и Кенникен. Я зажег кар­манный фонарик и, прикрывая его рукой, чтобы не разбудить Элин, при­нялся шарить в ящичке. Нашел катушку черных ниток.
  Затем вернулся на дорогу и протянул через нее нитку на высоте при­мерно тридцать сантиметров, закрепив двумя обломками лавы. Если бы Кенникен появился ночью, я бы знал об этом, хоть и двигался бы он сверх­осторожно. Мне не улыбалось переправиться утром через реку только для того, чтобы попасть в руки Кенникену.
  Потом пошел к реке. Уровень воды продолжал падать, и при лучшей видимости можно было бы с грехом пополам попытаться переправиться через реку уже сейчас. Однако я не хотел рисковать переправой без света фар, а их свет, в свою очередь, осветил бы темное небо. Банда Кенникена находилась поблизости.
  Я упал на сидение, не раздеваясь. Не рассчитывал, что в таких услови­ях мне удастся заснуть, тем не менее, поставил ручной будильник на два часа. И это оказалось последним, что запомнил, до того момента, как он разбудил меня, жужжа, словно разъяренный комар.
  В пятнадцать минут третьего мы были готовы двинуться.
  Как только зазвенел будильник, я разбудил Элин, не обращая внимания на ее сонные протесты. Когда она узнала, что Кенникен близко, вскочила без промедления.
  Черная нитка оказалась на месте, не проезжал здесь ни один автомо­биль. Вода в реке текла спокойно и на низком уровне, что обещало легкую переправу. Возвращаясь, посмотрел на восток: короткая северная ночь подходила к концу. Я решил переправляться немедленно, чтобы как можно дальше оторваться от преследования.
  Элин выступила с другим предложением.
  — А может, останемся здесь и позволим им проехать? Просто пропу­стим их. Они бы проделали большой путь, пока сообразили, что гонятся за призраком.
  — Нет, — возразил, — мы знаем, что они приехали на двух джипах, но не знаем, сколько их всего. Пропуская их вперед, мы можем оказаться стиснутыми, словно мясо в пирожке, а это не очень приятно. Переправля­емся сейчас.
  Завести мотор без шума — это искусство. Желая заглушить характер­ный скрежет, я укутал стартер одеялами. Снял их только тогда, когда мотор заработал на малых оборотах. Направляясь к реке, очень аккуратно касался педали газа. Переправа прошла легко, хоть и не так тихо, как хотелось. Через минуту мы уже ехали в сторону очередной реки.
  Я поручил Элин вести наблюдение за дорогой сзади нас, а сам старался ехать как можно быстрее, одновременно пытаясь сохранить максимальную тишину. На протяжении четырех километров преодолели еще две реки. Затем выехали на отрезок дороги, бегущий какое-то время на север, и тогда я увеличил скорость. Мы находились уже настолько далеко от Кенникена, что скорость приобретала большее значение, чем тишина.
  Как сказала Элин, на трассе в шестьдесят километров нас ожидали шестнадцать рек. Не считая времени, потраченного на переправы, мы пере­двигались со средней скоростью двадцать пять километров в час несмотря на усталость, что в этих условиях было и так очень большой скоростью. Я подсчитал, что в таком темпе доберемся до главной дороги на Сирингисандур где-то за четыре часа. На самом деле мы потратили шесть часов, поскольку некоторые реки оказались довольно трудными для переправы.
  Добираясь до шоссе на Сирингисандур, мы пересекли водораздел. С этого момента все реки текли уже на юг и запад, а не север и восток. На трассу выехали в половине девятого.
  — Время завтракать, — сказал я. — Переберись назад и что-нибудь приготовь.
  — Ты не остановишься?
  — Бога ради, нет! Кенникен наверняка уже несколько часов в пути. Мы не знаем, насколько он далеко от нас. Но я не ощущаю горячего желания проверить это на собственной шкуре. Хлеба с сыром и пива нам вполне хватит.
  И мы позавтракали, не прерывая езды. Остановились только раз, в девять, чтобы перелить в бак бензин из последней канистры. Как раз этим занимались, когда в небе показался вчерашний вертолет, принадлежащий американскому военно-морскому флоту. На этот раз он появился с севера и, не снижая высоты, пролетел над нами, делая вид, что не обращает на нас никакого внимания. Я смотрел, как он уходит на юг.
  — Меня это интригует, — отозвалась Элин.
  — Меня тоже.
  — Но не так, как меня, — добавила она хмуро. — Американцы обычно не патрулируют территорию страны.
  — Поскольку ты об этом вспомнила, должен признать, что событие действительно поразительное.
  В Исландии существует некоторое напряжение, связанное с постоян­ным присутствием американских войск в Кеблавике. Многие исландцы считают, что страну принудили к этому, и трудно их в этом обвинить. Аме­риканские власти знают об этом и стараются как можно меньше бросаться в глаза. Вертолет, демонстративно летающий в небе Исландии, действи­тельно, что-то необычное.
  Я пожал плечами и выбросил из головы мысли о вертолете, сосредо­точившись на выдавливании последней капли бензина из канистры. Когда мы двинулись дальше, я не увидел позади нас признаков чьего бы то ни было присутствия.
  Мы начали последний этап путешествия, выехав на прямую, хоть и тряскую дорогу между рекой Тхерса и горным хребтом Будархалс. Перед нами на расстоянии семидесяти километров лежали главные трассы, если так вообще можно назвать какие-нибудь дороги в Исландии. Однако даже самая паршивая из дорог может показаться совершенным шоссе по срав­нению с дорогами, пересекающими Обыггдир, особенно когда грунт раз­мякнет. Это одна из проблем, возникающих в июне, когда земля, скованная льдом, тает, переходя в кисель, в котором вязнет автомобиль. Поскольку мы ехали лендровером, это препятствие преодолели, но вынуждены были значительно уменьшить скорость. Радовало лишь то, что то же самое ждет Кенникена при въезде на болотистую дорогу.
  В одиннадцать случилось наихудшее — пробили переднюю шину. Нас так бросило, что я еле удержал руль.
  — Мы не можем терять время, — сказал я, хватая колесный ключ.
  В сущности, нам повезло, что пробили шину здесь, а не в другом месте. Грунт оказался не очень мягким и к тому же ровным, поэтому дом­крат не скользил. Я поднял переднюю часть лендровера и принялся сни­мать колесо. Элин с ее больным плечом ничем помочь не могла, поэтому попросил ее:
  — Приготовь, пожалуйста, кофе, нам он кстати.
  Снял колесо, отбросил в сторону, а на его место поставил запасное. Вся операция заняла десять минут, но тем не менее для нас это была большая потеря времени. Если бы мы добрались дальше на юг, то имели бы шанс затеряться в разветвленной сети дорог, но на пустынной дороге, где все еще находились, у нас не было выбора.
  Закрепив последнюю гайку, подошел к пробитому колесу, чтобы поста­вить его на место запасного и заодно установить причину аварии. То, что увидел, заморозило мне кровь в жилах. Поковырял пальцем разорванное отверстие в толстой шине и перевел взгляд на возвышающийся над доро­гой горный хребет Будархалс.
  Только единственная вещь могла продырявить шину таким образом: пуля. Где-то там высоко сидел укрытый в горной расщелине снайпер. Вполне возможно, что именно сейчас он держал меня на мушке.
  «Как, черт возьми, Кенникен смог меня опередить?» — с горечью подумал я. Однако бесплодное размышление ничего не могло изменить, нужно действовать.
  Поставил колесо с продырявленной шиной и принялся его старатель­но закреплять. Работая ключом, украдкой посматривал в сторону скал, от которых нас отделяло метров двести открытого пространства. Снайпер мог находиться не менее чем в четырехстах метрах от нас, а может, и дальше. Тот, кто способен прострелить шину на таком расстоянии, должен быть великолепным стрелком. Настолько хорошим, что мог бы послать мне пулю когда только захочет, так почему же, черт возьми, этого не сделал? Я был прекрасно виден, представлял отчетливую цель, но тем не менее, в мою сторону ни один выстрел не прозвучал. Закрепил последнюю гайку и повернулся спиной к хребту Будархалс. Почувствовал колющую боль между лопатками. Если бы раздался выстрел, пуля бы вошла именно туда.
  Я соскочил на землю, положил ключ и домкрат, стараясь все время вести себя естественно. Ладони были мокрыми от пота. Обошел лендровер сзади и заглянул в открытую дверь.
  — Что с кофе?
  — Готов, — ответила Элин.
  Я забрался в автомобиль и сел. Пребывание в закрытом помещении создавало иллюзию безопасности, хотя всего лишь иллюзию. Уже второй раз пожалел, что лендровер — не броневик. С переднего сидения я мог осматривать склоны хребта, не возбуждая подозрений, чем и воспользо­вался сполна. Вокруг красновато-серых скал не заметил никакого движе­ния. Никто не показался, не помахал рукой, не крикнул слова приветствия. Если кто-то там был, то вел себя тихо. Он знал, что делает: если посылаешь кому-нибудь пульку, то лучше уйти с глаз долой; он может взять реванш и ответить тем же.
  Вопрос только, продолжал ли тот тип оставаться там же? Логика отве­чала, что да, кто же в здравом уме, прострелив шину автомобиля, исчезает просто так. Торчал там наверняка, ожидая и не спуская с меня глаз. А если так, почему не взялся за меня? Я не мог найти в этом какой-нибудь смысл. Пожалуй, если у него было задание только остановить меня.
  Глядя невидящим взором на Элин, подсыпающую сахар в банку, понял, что если мои выводы не ошибочны, то значит, люди Кенникена приближа­ются ко мне с двух сторон. Радиосвязь — великолепное изобретение. Тип, скрывающийся в горах, получил приказ задержать меня до прибытия Кенникена, что выдавало его желание видеть меня живым.
  Интересно, что бы случилось, сядь я за руль и попытайся двинуться? Все говорило о том, что следующая пуля разорвала бы вторую шину, а попасть в неподвижную цель гораздо проще. Не пытался узнать ответ: у меня ограниченный запас колес, и я его как раз весь использовал.
  Решив, что цепь моих размышлений не имеет слабых звеньев, пред­принял шаги, чтобы выбраться из-под дула карабина. Достал из-под матра­са спрятанную там палку Линдхольма и сунул ее в карман.
  — Идем, — хрипло сказал, но должен был замолчать, чтобы откаш­ляться, — выпьем кофе на воздухе.
  Элин посмотрела на меня с удивлением.
  — Я думала, мы торопимся.
  — Мы едем довольно быстро, — возразил. — Опережаем их уже, пожалуй, настолько, что можем позволить себе небольшую передышку. Возьми чашки, а я принесу кувшин и сахар.
  Многое бы отдал за возможность забрать с собой карабин, но уж слишком очевидно; ничего не подозревающий человек не начнет пить кофе вооруженным до зубов.
  Я выскочил через заднюю дверцу и отобрал у Элин кувшин с кофе и банку с сахаром. Поставил все на заднем бампере и помог ей выйти. Пра­вая рука у нее по-прежнему висела на перевязи, однако левой она могла держать чашки и ложечки.
  — Пройдемся к подножию скал, — предложил и двинулся в том направлении, не давая времени на дискуссию.
  И мы побрели по открытому пространству в сторону гор. Я выглядел ходячей добродетелью: в одной руке нес кувшин с кофе, в другой — банку с сахаром. Имелись также нож в носке на левой ноге и палка в кармане, но этого не было видно. Когда мы приблизились к хребту, перед нами неожи­данно выросла небольшая скальная стена. Я подумал, что наш приятель, укрытый где-то в скалах, занервничает. Вот-вот мы исчезнем с его поля зрения, и он должен немного высунуться, чтобы нас видеть.
  Я повернулся к Элин, словно желая что-то сказать, а затем быстро раз­вернулся, бросив одновременно взгляд вверх. Не увидел ничего конкрет­ного, но старания не прошли даром. Заметил блеск: что-то, как отражение света, которое тотчас исчезло. Разумеется, это мог быть и луч солнца, отразившийся от поверхности лавы, но ведь лава не прыгает в разные сто­роны, тем более когда совершенно застыла.
  Я заметил то место и, не глядя больше вверх, пошел дальше. Мы добра­лись до основания скальной стены высотой около шести метров. Там росли карликовые березы, маленькие деревца с деформированными стволами, не выше тридцати сантиметров. В Исландии бонсаи растут естественно, и меня удивляет, почему ее жители не экспортируют миниатюрные деревья в Японию. Я нашел свободный кусочек земли, поставил кувшин и банку с сахаром. Потом сел и подтянул штанину брюк, чтобы достать нож.
  Элин подошла.
  — Что ты делаешь? — спросила.
  — Слушай внимательно и не впадай в панику. Где-то там, наверху, сидит парень, который только что прострелил нам шину.
  Элин смотрела на меня, вытаращив глаза и не говоря ни слова.
  — Здесь мы для него невидимы, но не думаю, что этот факт его бес­покоит. У него задание задержать нас до прибытия Кенникена, и он его выполняет блестяще. Пока видит лендровер, он знает, что мы не ушли далеко.
  Я вложил нож за пояс: быстро вытянуть его из-за носка возможно лишь надев традиционную шотландскую юбку.
  Элин присела передо мной.
  — Ты уверен?
  — Без сомнений. Такая дыра сбоку на новой шине не возникает сама по себе.
  Я поднялся и посмотрел на горный хребет.
  — Я должен выкурить оттуда эту дрянь. Догадываюсь, где он.
  Показал на расщелину у края скалы, разлом сантиметров сто двадцать
  высоты.
  — Спрячься там и жди. Не выходи, пока тебя не позову. И прежде чем сделаешь движение, убедись, что это я.
  — А если ты не вернешься? — спросила она хмуро.
  Элин — реалистка. Увидев ее напряженное лицо, ответил, осторожно подбирая слова:
  — В этом случае, если ничего не произойдет, сиди здесь до темноты, а потом беги к лендроверу и уезжай куда глаза глядят. Если все-таки появится Кенникен, старайся держаться от него подальше, а лучше вообще не пока­зывайся ему на глаза, — пожал плечами. — Но я постараюсь вернуться.
  — А должен ли вообще идти?
  Я вздохнул.
  — Мы обречены на неизвестность, Элин. Не можем отсюда двинуться, пока этот шутник держит наш лендровер на мушке. А что, по-твоему, я должен делать? Дождаться Кенникена и отдаться ему в руки?
  — Ведь ты безоружен.
  Я похлопал по рукоятке ножа.
  — Справлюсь. Ну, а сейчас делай то, что сказал.
  Провел Элин к скальной расщелине и помог ей туда взобраться. Там было, конечно, неудобно: расщелина составляла едва сто двадцать санти­метров высоты и сорок пять ширины. Элин вынуждена была сидеть скрю­чившись. Бывают, однако, худшие вещи, чем терпеть неудобства.
  Я принялся обдумывать дальнейший план действий. Горный хребет пересекали овраги, пробитые в мягких породах водными потоками. Взби­раясь по ним, я мог оказаться незамеченным. Хотел добраться до места, откуда исходил мгновенный блеск. Во время военных действий, а ведь это была война, тот, кто занимает вышерасположенную позицию, имеет пре­имущество над противником.
  Я двинулся, взяв влево и стараясь держаться поближе к скалам. Нат­кнулся на овраг, тянувшийся метров на двадцать вверх, но прошел мимо, так как он заканчивался, не доходя до хребта. Следующий выглядел получ­ше, поскольку доходил до самой вершины. Я углубился в него и начал подъем.
  Еще во время учебы я посещал альпинистскую школу, инструктор которой любил повторять: «...если идешь вверх или вниз, никогда не следуй за ручьем или потоком». Рассуждение верное, ибо вода, стекаю­щая с гор, выбирает самый короткий путь, что обычно означает — самый отвесный. Поэтому обычно человек держится голого склона и обходит овраги. Но в необычной ситуации у него есть выбор: или карабкаться по чертовски отвесной, скользкой, вылизанной водой расщелине, или полу­чить пулю в лоб.
  У основания скалы стены оврага достигали высоты трех метров, поэ­тому опасности быть обнаруженным не существовало. Однако чем дальше вверх, тем овраг становился все менее глубоким. В конце его глубина уменьшилась до полуметра, так что мне пришлось ползти на животе. Когда я, наконец, добрался до места, где дальнейший путь оказался невозмож­ным, выяснилось, что нахожусь прямо над снайпером. Осторожно высунув голову из-за груды лавы, оценил свое положение.
  Далеко внизу виднелся на дороге одинокий силуэт лендровера. Около шестидесяти метров вправо и тридцати ниже находилось укрытие снай­пера. Его закрывали глыбы, выступающие с поверхности скалы. Это меня устраивало: раз я его не вижу, значит, и он меня не видит. Поэтому мог под охраной этих глыб подобраться к нему поближе. Однако особо не торо­пился, отдавая себе отчет, что людей может быть больше. Черт побери, я бы не удивился, обнаружив с дюжину парней, устроившихся на вершине хребта. Я замер и, задержав дыхание, тщательно осмотрел каждую скалу в пределах моего взгляда.
  Не заметил ни малейшего движения, поэтому выполз из ущелья и дви­нулся в сторону валунов, передвигаясь по-прежнему на животе. Когда туда добрался, с минуту отдохнул, прислушиваясь. До меня доносился лишь шум далекой реки. Снова пополз, огибая кучу камней, и теперь взял в руку палку.
  Высунул голову из-за скалы и увидел их. Укрылись в углублении на стоке, метров пятнадцать ниже моего месторасположения. Один лежал на земле с карабином, выдвинутым вперед, опираясь стволом на под­ложенный пиджак. Второй сидел несколько сзади и ковырялся в пере­говорном устройстве. Во рту держал незажженную сигарету. Я принялся размышлять. С одним я как-нибудь уж справился бы, а с двумя мог бы и не совладать, не имея огнестрельного оружия. Я осторожно огляделся вокруг и нашел место, откуда мог свободно за ними наблюдать, будучи сам практически невидимым. Оно находилось за двумя почти вплотную сдвинутыми скалами, между которыми существовал просвет в сантиме­тра два.
  Парень с карабином лежал совершенно неподвижно, демонстрируя огромное терпение. Я мог без труда понять, что имею дело с опытным охотником, который провел не один час на склонах гор в ожидании, пока жертва окажется в радиусе досягаемости выстрела. По сравнению с ним другой вел себя нервозно: вертелся, чесался, прихлопнул овода, усевше­гося ему на ногу, и все время ковырялся в портативном переговорном устройстве.
  Я замер, увидев какое-то движение у подножия хребта. Мужчина с карабином тоже напрягся, весь подобрался. Это показалась Элин. Вышла из-за скрывавшей ее скальной стены и зашагала к лендроверу.
  Я выругался про себя: что она, черт возьми, вытворяет! Тип с ору­жием крепко прижал приклад к плечу и взял ее на мушку. Вел за ней карабин, не отрывая глаз от телескопического прицела. Если бы он нажал на спусковой крючок, не знаю, что бы я сделал с этими негодяями несмотря ни на что.
  Элин подошла к автомобилю и забралась внутрь. Не прошло и минуты, как появилась снова и зашагала обратно к скальной стене. На половине дороги что-то крикнула и бросила какой-то предмет перед собой. Я нахо­дился слишком далеко, чтобы рассмотреть его, но у меня создалось впечат­ление, что это пачка сигарет. Шутник с карабином рассмотрел это гораздо отчетливей, ведь он располагал одним из самых больших телескопических прицелов, какие я видел.
  Элин исчезла под укрытием скалы, а я вздохнул с облегчением. Она сыграла свою роль с очевидной целью, стараясь сохранить противника в уверенности, что хоть я и не виден с горы, но, тем не менее, нахожусь там все время. И ей это удалось. Снайпер явно расслабился, повернул голову и что-то сказал коллеге. Говорил тихо, и я не мог разобрать слов, однако заметил, что нервный отреагировал смехом.
  У самого же явно не ладилось с переговорным устройством. Выдвигал и задвигал антенну, щелкал переключателями и крутил настройку, пока не бросил аппарат на росший рядом мох. Сказал что-то снайперу, показывая вверх, на что тот согласно кивнул. Через минуту нервный встал и зашагал в мою сторону.
  Я осмотрелся в поисках места для засады и заметил рядом с собой двухметровый валун. Оставил просвет между скалами и присел за ним, крепко сжимая палку. Слышал, как он приближается. Кстати, он не ста­рался двигаться тихо. Ставил с треском ботинки на землю, а в какой-то момент поскользнулся на щебне, и я услышал, как он бормочет какое-то ругательство. Когда мимо меня прошла его тень, я вырос у него за плечами и нанес удар.
  Ходит много вздорных теорий на тему ударов по голове. Некоторые, например, сценаристы кино- и телевизионных фильмов, считают, что они практически безопасны, как и обезболивающее средство, применяемое в операционных. По их мнению, в результате удара наступает лишь минут­ная потеря сознания, заканчивающаяся головной болью, не более докучли­вой, чем после перепоя. Можно только пожалеть, что это не соответствует правде, поскольку, если бы так было, больничные анестезиологи могли бы отказаться от сложной аппаратуры, которой они сейчас завалены, в пользу удара тупым предметом.
  К потере сознания приводит резкое движение черепа, о стенки кото­рого ударяется его содержимое. Следствием этого являются всякого рода повреждения мозга, начиная от легкого сотрясения и кончая смертью. Удар должен быть достаточно сильным, хотя в зависимости от индивидуально­сти один и тот же удар одного оглушит, а другого может лишить жизни. Но пока не ударишь, результат не известен.
  У меня, однако, не было охоты экспериментировать, поэтому ударил типа изо всех сил. Ноги под ним подогнулись, и он зашатался: я подхватил его раньше, чем он упал. Положил на землю лицом вверх. Из уголка рта торчала разорванная, перекушенная сигарета, с которой стекала кровь, означавшая, что он прикусил язык. Он еще дышал.
  Обшарил его карманы, нащупал знакомый твердый предмет, и моим глазам предстал автоматический пистолет Смит-энд-Вессон, точно такой, как я забрал у Линдхольма. Проверив, что магазин полон, послал пулю в ствол.
  Парень, лежавший у моих ног, не в состоянии был ничего сделать, даже если бы пришел в сознание, следовательно, мне незачем было о нем думать. Пришла пора заняться вторым, с ружьем. Я вернулся на прежнее место и через щель посмотрел, чем он там занимается.
  Ничего не изменилось. Так же, как и раньше, он наблюдал с величай­шим терпением за нашим автомобилем. Я встал и, держа оружие перед собой, вошел в углубление, где он укрывался. Не старался двигаться бес­шумно, скорость была важнее, чем соблюдение тишины. Кроме того, я отдавал себе отчет, что подкрадываясь, словно кот, скорее вызову тревогу, нежели буду уверенно ступать у него за спиной.
  Даже не повернул голову. Только отозвался, лениво процедив с типич­ным для запада Штатов акцентом:
  — Что-то забыл, Джо?
  У меня едва челюсть не отвалилась от удивления. Я рассчитывал на русского, но уж никак не на американца. Но подошла не лучшая пора для решения национального вопроса: в конце концов, тип, который в тебя стре­ляет, автоматически становится сукиным сыном, а русский это сукин сын или американский, вот уж действительно нет никакой разницы. Я резко произнес:
  — Повернись, но оставь карабин там, где лежит, или угощу тебя пулькой.
  Он медленно пошевелился, повернув в мою сторону только голову. У него были светло-голубые глаза на загорелом удивленном лице. Казался идеальным кандидатом на роль старшего сына пионера освоения Дикого Запада в телесериале.
  — Черт возьми! — спокойно сказал он.
  — Наверняка возьмет, если не снимешь рук с карабина. Разведи руки в стороны.
  Он посмотрел на пистолет и послушно развел руки. Человек в такой позиции, с лицом к земле, не в состоянии быстро вскочить.
  — Где Джо? — спросил он.
  — Решил немного подремать.
  Я подошел ближе и приложил ствол пистолета к его затылку. Почув­ствовал, как он вздрогнул. Это вообще-то не значило, что испугался. Сам я вздрагиваю инстинктивно, когда Элин неожиданно подходит сзади и целует меня в шею.
  — Лежи спокойно, — посоветовал ему, забирая карабин.
  У меня тогда не было времени осмотреть его более тщательно, но сде­лал это позже. Без сомнения, оружие что надо: смешанного типа, начина­лось как браунинг, но какой-то умелый оружейник потратил много време­ни, внося различные усовершенствования, как, например, приклад ручной работы с отверстием для среднего пальца и другие маленькие хитрости. Как с тем парнем, который говорил: «У меня топор от дедушки: отец сме­нил у него острие, а я — топорище».
  В конечном итоге возник идеальный набор для убийства на большом расстоянии. Оружие одного выстрела, отвечающее кому-то, кто стреляет настолько эффективно, что не должен спешить со второй пулей. Боепри­пасы к нему представляли собой тяжелые, почти двадцатиграммовые пули. Эффектом была высокая скорость и низкая траектория полета. При хорошем освещении и безветренной погоде стрелок высокого класса мог уложить человека с расстояния восемьсот метров.
  Помогал в этом необычный телескопический прицел-гигант со смен­ной фокусировкой и тридцатикратным увеличением. Чтобы использовать его при максимальной мощности, нужен был солидный упор или человек, совершенно лишенный нервов, у которого не дрожала бы рука. На телеско­пе имелся дальномер — сложный механизм со шкалой на горизонтальной сетке. В этот момент прицел был поставлен на пятьсот метров.
  Вне всякого сомнения, у меня в руках находился великолепный образец.
  Я выпрямился и легко прикоснулся стволом к позвоночнику моего неприятеля.
  — Сейчас ты чувствуешь на спине свое собственное оружие, — сказал я. — Пожалуй, не стоит объяснять, что случится, если нажму на спусковой крючок.
  Голова у него сейчас была повернута вбок, и я заметил, что на заго­релой коже выступили капельки пота. Ему не требовалось много вооб­ражения: он был мастером своего дела и отлично знал свое оружие, чтобы представить, что случится, — энергия с силой более двух тысяч килограм­мометров легко развалит его на две части.
  — Где Кенникен? — спросил я.
  — Кто?
  — Не прикидывайся дурачком. Спрашиваю еще раз: где Кенникен?
  — Не знаю никакого Кенникена, — ответил он приглушенным голо­сом. Ему трудно было говорить, поскольку лежал, прижавшись щекой к земле.
  — Хорошенько подумай.
  — Говорю тебе: я его не знаю. Выполняю только приказы.
  — Вот именно, — вставил я, — стрелять в меня.
  — Нет, — быстро возразил он, — в твое колесо. Ведь ты еще жив, верно? Я мог тебя прихлопнуть в любую минуту.
  Я посмотрел вниз на лендровер. Он говорил правду: если бы захотел, мог бы попасть в меня с такой легкостью, как суперстрелок в жестяную утку в тире.
  — Значит, ты должен меня задержать. А что дальше?
  — Ничего.
  Я немного сильней надавил на ствол.
  — Лучше будет, если ты вспомнишь.
  — Должен дождаться кого-то, а затем вернуться на базу.
  — Кто должен появиться?
  — Не знаю, мне не сказали.
  Это звучало слишком бессмысленно, чтобы быть правдой.
  — Как тебя зовут?
  — Джон Смит.
  Я усмехнулся и сказал:
  — Ну, хорошо, Джонни. Сейчас ползи назад, но только осторожно. А если увижу, что ты отрываешь живот от земли больше, чем на сантиметр, получишь то, что заслуживаешь.
  Он с трудом вился по земле и медленно отполз от края скалы к углу­блению в стоке, где я приказал ему остановиться. Мне страшно хотелось вытянуть из него еще что-нибудь, но время уходило, и наступила пора заканчивать игру.
  — Ну, Джонни, а сейчас без всяких резких движений, — предостерег его, — ибо я очень нервный. Лежи спокойно.
  Подошел к нему так, чтобы он не мог меня видеть, поднял приклад карабина и нанес удар по затылку. Знаю, что нельзя так обходиться с хоро­шим оружием, но ничего другого не оказалось под рукой. Приклад, конеч­но, гораздо тверже, чем палка, и я с сожалением обнаружил, что после удара череп выглядит не лучшим образом, но, по крайней мере, сейчас был уверен, что парень не доставит уже мне никаких забот.
  Пошел за курткой, которую он использовал как упор для карабина. Оказалась тяжелой, поэтому надеялся обнаружить в ней пистолет, однако оказалось, что вся тяжесть была из-за пачки с патронами. Рядом с курткой лежала еще одна пачка, открытая. На обеих маркировка отсутствовала.
  Проверил карабин. В магазине должно находиться пять патронов, но оказалось четыре. В стволе, готовом для выстрела, покоился еще один, а девятнадцать штук хранилось в открытой пачке. Мистер Смит был про­фессионалом: сначала наполнил магазин карабина и дослал один патрон в ствол; потом вторично достал магазин и вложил недостающий патрон, чтобы иметь под рукой не пять, а шесть патронов. Это, вообще-то, не зна­чило, что ему их столько нужно, — одним прицельным выстрелом он про­бил шину движущейся машины на расстоянии четырехсот метров.
  Без сомнения, он был настоящим профессионалом, но не носил фами­лию Смит. В его американском паспорте фигурировало Уенделл Джордж Флит, и пропуск, дающий возможность доступа во все уголки военно-мор­ской базы Соединенных Штатов в Кеблавике, которые вообще недоступны для большинства людей. Не нашел у него пистолета. Стрелок, настолько хороший, как он, пренебрегал такого рода оружием.
  Я спрятал коробки с патронами в карманы, которые обвисли под их тяжестью, а пистолет Джо заткнул за пояс брюк. Однако перед этим разря­дил его, чтобы избежать той неприятности, которая подстерегла Кенникена. Не следует особенно доверять предохранителям, много мужчин потеряли свои мужские достоинства, копируя телевизионных героев.
  Затем пошел проверить, что поделывает Джо. Убедился, что он еще не проснулся. Тоже нашел паспорт, по которому он не звался Джо, а Патрик Алоиз Маккарти. Я внимательно посмотрел на мужчину: по мне, он более походил на итальянца, чем на ирландца. Видимо, все данные были фальши­вые, как и в случае Бухнера, который носил фамилию Грэхем, а в конечном итоге оказался Филипсом.
  У Маккарти оказались две полные обоймы к своему Смит-энд-Вессону, который я позволил себе конфисковать. Похоже, за время этой экспе­диции мне удастся собрать очень даже неплохой арсенал оружия, начиная с небольшого ножа и заканчивая мощным карабином, что за одну неделю было неплохим результатом. Следующим, в порядке очередности, мне дол­жен попасть автомат или пулемет с полным боекомплектом.
  Интересно, сколько времени занял бы у меня захват в качестве трофея чего-нибудь действительно смертоносного, например, межконтиненталь­ной баллистической ракеты «Атлас»?
  Маккарти куда-то шел, когда я его ударил. Ранее пытался связаться с кем-то по радио, но когда, однако, переговорное устройство отказало, решил туда пойти. А это значило, что цель его путешествия находилась где-то недалеко. Я обвел взглядом верхушку хребта и решил проверить, что скрывает за собой одна из возвышенностей. Карабкался почти двести метров, а когда осторожно высунул голову из-за камня, от увиденного у меня перехватило дыхание.
  На расстоянии около четырехсот метров от меня стоял желтый верто­лет военно-морского флота Соединенных Штатов. Рядом с ним сидели два члена экипажа и какой-то гражданский, лениво перебрасываясь словами. Я поднял карабин Флита и вгляделся в них через прицел. Экипаж меня не интересовал, а вот гражданского, показалось, я узнал. Оказалось, что ошибся, но все же на будущее решил запомнить его лицо.
  Какой-то момент испытывал искушение пощекотать их пулями, но отказался от этой мысли. Решил, что лучше уехать тихо, без каких-либо пертурбаций. Мне вовсе не улыбалось весь остаток пути видеть над голо­вой в качестве сопровождающего вертолет, поэтому попятился и двинулся обратно вниз. Элин слишком долго оставалась одна, и я чувствовал, как с каждой минутой она тревожится все сильней.
  Со своего места я хорошо видел дорогу, поэтому присмотрелся к ней, пытаясь разглядеть, не появился ли Кенникен. Появился! В окуляре теле­скопического прицела увидел далекую черную точку джипа, двигающуюся на расстоянии около пяти километров от меня. Трасса была болотистая, и я не допускал, что он может ехать быстрее, чем со скоростью шестнадцать километров в час, что означало его появление у меня на хвосте через какие- нибудь пятнадцать минут.
  Сейчас я уже спешил, спускаясь вниз. Элин ждала, втиснувшись в скальную расщелину, но выскочила из нее, как только я позвал. Подбежа­ла и кинулась ко мне, словно желая проверить, вернулся ли здоровым и невредимым, смеясь и плача одновременно. Я высвободился из ее объятий и сказал:
  — Кенникен уже рядом. Мы должны ехать.
  И кинулся к лендроверу, держа ее за руку. Она вырвалась и закричала:
  — Кувшин для кофе!
  — Черт с ним!
  Женщины — это удивительные создания. Не время думать сейчас о домашней утвари. Я поймал ее за руку и потащил за собой.
  Через минуту мотор работал во всю мощь, а мы снова тряслись на ухабистой трассе. Ехали слишком быстро, чтобы думать об удобствах: мне все время приходилось решать, в какую выбоину могу въехать без опаски. Решение, решение, и только эти проклятые решения! Если бы ошибся, грозила бы нам поломка оси или остановка в грязи, это означало бы конец всему.
  Всю дорогу до реки Тунгнаау нас трясло, как тысяча чертей. Уве­личилось движение, если так можно выразиться, потому что мы разъе­хались со встречным автомобилем, а это оказалась первая машина на без­дорожье Обыггдира. В этом была и плохая сторона: Кенникен не замедлит выспросить у водителя о нашем лендровере. Одно дело — погоня в пусты­не без точного знания нашего местонахождения, и совсем другое — уве­ренность, что я нахожусь на расстоянии вытянутой руки. Этот психологи­ческий раздражитель возбудит у него работу надпочечников.
  С другой стороны, вид миновавшей машины утешил меня, поскольку ее присутствие указывало, что транспортер через Тунгнаау находится с нашей стороны реки, благодаря чему мы избежим проволочки, связанной с ожиданием. Я многократно путешествовал по территориям, где водные переправы происходят на паромах (в Шотландии много таких мест), и убе­дился в существовании определенного закона природы: когда приезжаешь на берег, всегда оказывается, что паром обязательно находится на противо­положном берегу. На этот раз должно быть иначе.
  Строго говоря, транспортер — это не паром. Тунгнаау пересекают на платформе, подвешенной на бегущем вверху тросе. Нужно въехать на платформу и самому управляться с ручной лебедкой, не забывая при этом смотреть на несущуюся внизу белую купель.
  Платформа действительно находилась на нашей стороне реки. Прове­рив, исправна ли она и безопасна, я осторожно въехал на нее.
  — Останься в машине, — посоветовал Элин, — со сломанным крылом ты мне много не поможешь.
  Я вышел из лендровера и принялся крутить рукоятку лебедки, широко раскрыв глаза на уже близкое появление Кенникена. Чувствовал себя нагим и безоружным, и лишь надеялся, что, несмотря на медленный темп пере­правы, сумею сохранить пятнадцатиминутный перевес.
  Мы счастливо перебрались на другой берег без помех, и я с чувством глубокого облегчения съехал с платформы.
  — Ну, сейчас мы можем задержать этого негодяя, двигаясь дальше, — сказал я.
  Элин выпрямилась на сидении.
  — Ты ведь не собираешься уничтожить трос!
  В ее голосе прозвучала нотка возмущения. Она не беспокоилась, что каждую секунду на нас могли посыпаться пули, а вот лишь одно упомина­ние о преднамеренном уничтожении общественной собственности возму­тило ее, как поступок глубоко неэтичный.
  Я улыбнулся.
  — Так бы и поступил, но здесь нужен более крепкий парень.
  Съехал с дороги и обернулся: река уже не была видна.
  — Я не в силах уничтожить трос, но попробую закрепить платформу цепью так, чтобы Кенникен не смог перетянуть ее на свою сторону. Будет вынужден ждать, пока ее освободит кто-нибудь из подъехавших с этой стороны. А при таком движении бог знает, когда это случится. Подожди здесь.
  Я выбрался из машины и принялся копаться в ящике с инструментами, откуда вскоре достал противогололедные цепи. Наверняка летом они не понадобятся, поэтому вместо того, чтобы лежать без толку, могут сейчас пригодиться для избавления от Кенникена. Я взял их и побежал обратно к реке.
  Невозможно завязать цепь в узел, но мне удалось намертво закрепить платформу, обмотав ее таким ворохом железа, что для того, чтобы рас­путать его без ацетиленовой горелки, придется потратить не менее получа­са. Я почти уже закончил, когда на том берегу появился Кенникен, и игра пошла по-крупному.
  Джип остановился, из него вышли Кенникен и с ним три его молодца. Они сразу не заметили меня за прикрытием платформы. Кенникен вни­мательно осмотрел трос, познакомился с инструкцией на исландском и английском языках, потом приказал своим людям перегнать платформу к своему берегу. Они, хоть и действовали по его указаниям, ничего не изме­нили.
  Я торопился, словно за мной гнались сто чертей, и мне удалось все закончить буквально в последнюю секунду. Платформа накренилась, но, закрепленная цепью, не сдвинулась с места. Я расслышал какой-то крик с той стороны реки, и сразу же один из людей Кенникена побежал вдоль реки посмотреть, что же мешает платформе, и увидел меня. Тотчас выхватил револьвер и начал стрелять.
  Пистолеты обычно переоценивают. Его можно с эффектом использо­вать, когда хочешь попасть в цель не далее десяти метров или, еще лучше, за несколько шагов. Хлопушка, из которой в меня стреляли, револьвер калибра 38, кубышечка с коротким стволом. Я лично не верю, чтобы парень мог попасть из него во что-нибудь дальше вытянутой руки. Сле­довательно, находился в полной безопасности, пока он целился в меня; если бы он принялся стрелять куда попало, то мог бы угодить в меня чисто случайно.
  Я как раз закрепил последнее звено цепи, и тут же начали стрелять остальные. Они подошли как можно ближе, и одна из пуль подняла облач­ко пыли в двух метрах от меня. Подставляться под пули мало приятного, поэтому я развернулся и помчался обратно к лендроверу.
  Элин стояла у автомобиля, очень обеспокоенная отзвуками ураганного обстрела.
  — Все в порядке, — успокоил ее, — это еще не война. Попробую немного попугать.
  Она с отвращением посмотрела на оружие.
  — Бог мой! Ты должен их убивать? Тебе еще не достаточно?
  Я вытаращил на нее глаза, но через мгновение понял, что она имела в виду: была уверена, что я завладел карабином Флита, убив хозяина. Веро­ятно, думала, что не мог отобрать у парня такое оружие, не лишив его при этом жизни.
  Я обратился к ней.
  — Элин, эти типы по ту сторону реки пытались меня убить. То, что это им не удалось, не меняет сути дела. Но я, кстати, не собираюсь никого уби­вать, ведь сказал, что лишь попугаю их. — Поднял вверх карабин и доба­вил: — А парня, у которого забрал эту игрушку, я тоже оставил в живых.
  Я направился к реке, но свернул в сторону, не доходя до берега. Нашел удобное укрытие и лег, наблюдая, как Кенникен и компания безуспешно пытаются добраться до платформы. На расстоянии сто метров телескоп, установленный на тридцатикратное увеличение, оказался слишком силь­ным, поэтому отрегулировал его на шестикратное увеличение. Камень передо мной представлял удобную опору. Я прижал приклад к плечу и вгляделся в окуляр.
  У меня не было намерения кого-нибудь убивать. Не потому, что не хотел, но трупы, от которых трудно избавляться, представляют большое неудобство и могут вызвать неприятные вопросы со стороны соответству­ющих органов власти. Кроме того, раненый русский так же окончательно выбывает из игры, как и мертвый. Приятели переправят его на борт трау­лера, который наверняка уже стоит где-то поблизости, может, даже в порту Рейкьявика. Никто другой, кроме русских, не располагает таким количе­ством траулеров, используемых для других целей, чем ловля рыбы.
  У меня нет намерения никого убивать, но скоро кто-то будет молить Бога о смерти.
  Кенникен куда-то исчез, а оставшаяся тройка вела оживленную дис­куссию о методе решения поставленной мною проблемы. Я прервал ее, произведя пять выстрелов в течение тридцати секунд. Первую пулю послал в коленную чашечку мужчины, стоявшего у джипа, и в то же мгновение все как сквозь землю провалились. Раненый лежал, корчась и воя от боли. До конца его дней одна нога будет короче другой, разумеется, если его быстро отправят в госпиталь. В противном случае будет счастлив, если ее удастся сохранить.
  Снова прицелился и нажал на курок, посылая пулю в переднее колесо джипа. Это был самый лучший карабин, какой я в своей жизни держал в руках: при выстреле в цель на расстоянии сто метров полет пули проходил по такой низкой траектории, что я мог послать ее именно туда, куда хотел. Шина оказалась не просто пробита, а разорвана на куски силой удара посланной с близкого расстояния большой пули калибра 375. Такая же участь постигла и второе переднее колесо, когда выстрелил в третий раз.
  Кто-то из них выстрелил из пистолета. Я проигнорировал это и послал очередной патрон в ствол. Установил прицел на середине радиатора и выстре­лил. От удара джип аж заколыхался на рессорах. Карабин, который держал в руках, был заряжен патронами на крупного зверя, поэтому легко вообразить, что поскольку пуля пробивает череп буйвола, то встреча с ней не пройдет для мотора бесследно. Сделал еще один выстрел в то же самое место джипа, наде­ясь, что оставил его неподвижным навсегда, и отправился обратно.
  Приблизившись к лендроверу, сказал Элин:
  — Да, это хорошее оружие.
  Она, волнуясь, посмотрела на меня.
  — Мне показалось, что кто-то кричал от боли.
  — Я никого не убил, но на своем джипе они сейчас далеко не уедут. Ну, нам пора. Можешь уже сесть за руль.
  Я внезапно почувствовал жуткую усталость.
  Мы выбрались из Обыггдира и достигли сети главных дорог. Даже если бы Кенникену каким-то образом удалось ехать по нашим следам, у нас появилось много шансов затеряться. Сейчас находились в одном из самых многолюдных районов Исландии, который покрывала сеть дорог, более сложная для контроля, чем примитивная система сообще­ний Обыггдира. Элин вела машину, а я тем временем отдыхал на сиде­нии рядом. Покрытие дороги было хорошим, мы теперь ехали гораздо быстрее.
  — Куда сейчас? — спросила она.
  — Этот автомобиль бросается в глаза. У тебя есть какие-нибудь пред­ложения?
  — Завтра вечером ты должен быть в Гейсир. У меня есть приятели в Лаугарватн. Помнишь, наверное, Гуннара?
  — Мне кажется, ты встречалась с ним прежде чем познакомилась со мной?
  Она усмехнулась.
  — Ничего серьезного. До сегодняшнего дня мы остались приятелями. Кроме того, Гуннар уже женат.
  Для большинства мужчин женитьба не означает автоматического отказа от лицензии охотника, но я оставил ее замечание без комментариев. Кстати, более или менее цивилизованный поединок с давним воздыхателем Элин казался лучшим исходом, нежели предвещающая смерть встреча с Кенникеном.
  — Хорошо, направление — Лаугарватн, — решил я.
  Какое-то время ехали молча. Я прервал тишину.
  — Спасибо тебе за то, что ты сделала, пока я находился наверху. Это было чертовски глупо, но эффективно.
  — Я подумала, что, может, мне удастся немного отвлечь их внимание.
  — Не скрою, и мое внимание ты на минуту отвлекла. Знаешь, что все это время снайпер держал тебя на мушке с пальцем на курке?
  — Я действительно чувствовала себя не в своей тарелке, — призналась она. По ее телу пробежала дрожь. — А что, собственно говоря, произошло наверху?
  — Я стукнул двух парней по голове. Один, может быть, окажется в госпитале Кеблавика.
  Она внимательно посмотрела на меня.
  — В Кеблавике?
  — Да, — согласился я. — Это американец.
  И рассказал ей о Флите, Маккарти и вертолете.
  — Я все время пытаюсь найти какой-нибудь смысл во всем этом, но безуспешно.
  — Потому что, действительно, концы с концами не сходятся, — под­твердила она, подумав. — Зачем американцам сотрудничать с русскими? Ты уверен, что это американцы?
  — Они такие же американцы, как и Статуя Свободы. Во всяком случае, во Флите я уверен, потому что с Маккарти мне не удалось поговорить.
  — Может, они какие-нибудь приверженцы коммунистического дви­жения?
  — В таком случае — они спрятались лучше, чем блоха в собачьей шерсти.
  Я достал пропуск Флита, открывающий перед ним все двери на воен­но-морской базе в Кеблавике.
  — Если они поборники коммунизма, то янки должны смотреть в оба: вся мебель у них уже источена короедами.
  Я внимательно рассмотрел пропуск и вспомнил о вертолете.
  — Честное слово, в жизни не слышал ничего более абсурдного.
  — А какие-нибудь другие объяснения у тебя есть?
  Предположение о том, что коммунисты в Кеблавике имеют в своем рас­поряжении вертолет военно-морской базы Соединенных Штатов, попросту не укладывалось в моей голове.
  — Кенникен ведь не мог позвонить в Кеблавик и сказать: «Слышь, ребята, я здесь преследую одного английского шпиона, и мне нужна ваша помощь. Можете выслать вертолет со снайпером и придержать его для меня?» Однако есть кто-то, кто мог так сделать.
  — Кто?
  — Один тип в Вашингтоне по фамилии Хелмс. Он мог набрать номер в Кеблавике и дать приказ: «Адмирал, к вам сейчас зайдут два парня, дайте им вертолет и не спрашивайте, зачем он им нужен». На что адмирал отве­тит: «Так точно, сэр!» Мистер Хелмс — шеф ЦРУ.
  — А зачем ему это делать?
  — Черт бы меня побрал, если я знаю. Во всяком случае, такой вариант более правдоподобен, чем картина базы в Кеблавике, кишащая русскими агентами.
  Я вспомнил короткий, незавершенный разговор с Флитом.
  — Флит сказал, что получил приказ задержать нас до момента появ­ления кого-то, как я думаю, Кенникена, хотя Флит утверждал, что никогда не слышал такой фамилии. Также добавил, что с момента появления гостя должен вернуться домой. Но есть еще кое-что, о чем я должен был его спросить.
  — Что?
  — По инструкции должен ли он показаться Кенникену, или это ему категорически запретили? Я многое бы дал, чтобы знать ответ.
  — Но нас точно преследуют русские? Ты уверен, что видел Кенникена?
  — Я никогда не забуду его лицо. А кроме того, когда они застряли на берегу Тунгнаау, то здорово ругались по-русски.
  Вопрос Элин вызвал в моей памяти быстро вращающиеся колеса мига­ющего джипа.
  — Посмотрим с другой стороны, — не унималась Элин. — Предполо­жим, что Слэйд тоже нас преследует и обратился за помощью к американ­цам, не зная, что у нас на хвосте сидит Кенникен. Возможно, американцы должны были задержать нас до прибытия Слэйда, а не Кенникена.
  — Такой поворот нельзя исключать, — неохотно признал я. — Но в нем слишком много слабых мест. Зачем тратить столько усилий на укрытие снайпера в горах? Проще ведь попросить американцев, и они бы нас схва­тили, — я покачал головой. — Кроме того, у Конторы не такие уж друже­ские связи с ЦРУ — специальные контакты у них ограничены.
  — В моей теории больше смысла, — заметила Элин.
  — Я вообще не уверен, есть ли во всем этом какой-нибудь смысл.
  С каждой минутой ситуация становилась все более иррациональной. Мне вспомнились слова одного физика о его работе: «Вселенная не только более необычная, чем мы себе представляем, но может даже более необыч­ная, чем мы можем себе вообразить». Наконец-то я понимаю, что он имел в виду.
  Элин рассмеялась.
  — Что тебя так смешит? Слэйд уже раз пытался нас шлепнуть и может повторить попытку, если Тэггарт его не остановит. Кенникен тоже при­лагает все силы, чтобы заполучить меня в свои руки, а сейчас к ним при­бавились еще и американцы. Вот-вот присоединятся немцы, а может, даже и чилийская тайная полиция. Меня уже ничто, пожалуй, не удивит. Но есть что-то, что меня действительно беспокоит.
  — И?
  — Допустим, что завтра вечером я отдам Кейсу электронный прибор. Кенникен не будет об этом знать, верно? Я как-то не могу представить себе Джека Кейса, пишущего Кенникену: «Мой дорогой Вацлав! У Стюарта уже нет мяча. Он сейчас у меня — гонись за мной!» Таким образом, передача мяча ничем не изменит мою ситуацию. Я по-прежнему буду находиться в самом центре озера. И даже буду подвергаться большей опасности, потому что если Кенникен до меня доберется и не найдет эту проклятую посылку, то разозлится еще больше, если это вообще возможно.
  Меня охватили сомнения: а стоит ли передавать посылку Кейсу? Если уж я и дальше должен находиться на середине озера, то лучше сохранить у себя весло.
  Похоже, что Гуннар сделал неплохой выбор. Сигурлин оказалась одной из тех высоких, длинноногих, стройных скандинавок, которые, попадая в Голливуд, быстро делают карьеру, и пусть я провалюсь в ад, если в этом нет общего с актерским талантом. Однако распространенное мнение, что женская часть населения Скандинавии состоит исключительно из таких светловолосых богинь, к сожалению, жалкая иллюзия.
  После приветствий Сигурлин я догадался: она кое-что обо мне слыша­ла. Хотя надеялся, что не все. Знала, однако, достаточно, чтобы в воздухе послышались звуки свадебного марша. Смешно, но после того, как девуш­ка выходит замуж, она охотно загнала бы в эту ловушку всех своих давних подружек. Присутствие Кенникена исключало возможность услышать сва­дебные колокола. Более вероятно, что вскоре разнесутся жалобные звуки похоронного марша. К тому же, помимо Кенникена, я лично не согласился бы, чтобы какая-то грудастая блондинка с глазами, горящими сватовством, подталкивала меня под венец.
  Я вздохнул свободней, поставив лендровер в гараж Гуннара. И почув­ствовал себя значительно лучше, зная, что он спрятан от чужих глаз в безо­пасном месте. Убедился, что моя коллекция оружия надежно укрыта, и вер­нулся в дом в тот момент, когда Сигурлин спускалась по лестнице.
  Она как-то странно посмотрела на меня и резко спросила:
  — Что случилось с рукой Элин?
  — Она тебе ничего не говорила? — осторожно пробормотал я.
  — Сказала, что во время подъема в горах упала на острый обломок скалы.
  Я издал какой-то неопределенный звук в подтверждение ее слов, одна­ко понимал, что ее подозрения не угасли. Огнестрельная рана выделяется среди всех других, даже если человек видит ее впервые.
  Я поспешил сменить тему разговора.
  — Очень мило с твоей стороны, что предложила нам переночевать.
  — Выпьешь кофе?
  — Спасибо, с большим удовольствием.
  Пошел вслед за ней на кухню.
  — Ты давно знакома с Элин?
  — С детства, — она высыпала горсть зерен в кофемолку. — А ты?
  — Три года.
  Она налила воду в электрический чайник и включила в сеть. Затем повернулась ко мне лицом.
  — Элин выглядит страшно измученной.
  — Нам досталось при переходе Обыггдир.
  Пожалуй, мои слова не убедили ее, потому что Сигурлин не остано­вилась.
  — Я не хотела бы, чтобы с ней что-то случилось. Рана...
  — Да?
  — Элин не упала на скалу, верно?
  У нее были не только прекрасные глаза, но и головка.
  — Нет, не упала.
  — Я так и думала. Видела уже такие раны. Когда была еще не замужем, работала медсестрой в Кеблавике. Однажды к нам в госпиталь привезли американского моряка, случайно прострелившего себе руку во время чист­ки оружия. Чье ружье чистила Элин?
  Я сел за кухонный стол.
  — У меня возникли кое-какие неприятности, — начал осторожно. — Не буду тебе рассказывать: лучше о них ничего не знать. С самого начала пытался удержать Элин подальше, но она очень упряма.
  Сигурлин согласилась.
  — Ее семья всегда отличалась упорством.
  — Завтра вечером еду в Гейсир, но хочу, чтобы Элин осталась здесь. Ты должна мне в этом помочь.
  Она внимательно посмотрела на меня.
  — Я не люблю возни с оружием.
  — Я тоже. Как видишь, не прыгаю от радости. Именно поэтому и не хочу ее в это вмешивать. Могу оставить Элин у тебя на какое то время?
  — Об огнестрельной ране следует заявить в полицию.
  — Знаю, — устало ответил я. — Однако не думаю, что ваша полиция справится с подобным делом. События развиваются на международном уровне, и возможно, прозвучит еще не один выстрел. Один неосторожный шаг, и могут погибнуть невинные люди. Я вовсе не пытаюсь обидеть вашу полицию, уверен, что они не избежали бы какой-нибудь ошибки.
  — А эти, как ты их называешь, неприятности — уголовное дело?
  — Не совсем так. Их можно, пожалуй, назвать крайней формой поли­тической деятельности.
  Она поджала губы.
  — Из всего, что здесь услышала, лишь одно мне понравилось, что ты хочешь держать Элин подальше, — она въедливо подвела итоги. — Мистер Алан Стюарт, скажите мне, вы ее любите?
  — Да.
  — И собираетесь на ней жениться?
  — Если после всего случившего она этого захочет.
  Она надменно улыбнулась.
  — О, конечно, захочет. Ты попал, как лосось на крючок, и не убе­жишь.
  — Я в этом совсем не уверен. В последнее время произошло кое-что, не прибавившее мне очарования в ее глазах.
  — Чистка оружия тоже? — Она налила кофе. — Можешь не отвечать. Я — не следователь.
  Поставила передо мною чашку.
  — Хорошо. Оставлю Элин у себя.
  — Только не знаю, как тебе это удастся. Никогда не мог склонить ее к чему-то, чего она сама не хотела.
  — Я уложу ее в постель для лечения. Будет возражать, но, в конце кон­цов, согласится. Уладь все, что нужно уладить, а Элин побудет у меня. Но я не смогу очень долго удерживать ее. Что мне делать, если ты не вернешься из Гейсир?
  — Сам не знаю, — признался. — Во всяком случае, не разрешай ей возвращаться в Рейкьявик. Ее появление в квартире будет самой большой глупостью.
  Сигурлин глубоко вздохнула.
  — Посмотрю, что удастся сделать, — она налила себе кофе в чашку и села за стол. — Если бы я не видела твоей заботы об Элин, поверь мне, не согласилась бы. — Она раздраженно умолкла. — Все это мне очень не нравится, Алан. Ради бога, наведи во всем этом как можно быстрее порядок.
  — Сделаю все, что в моих силах.
  Утром время тянулось бесконечно. Во время завтрака Сигурлин, читая газету, неожиданно заметила:
  — Ну вот, смотрите! Кто-то застопорил трос над переправой. Груп­па туристов задержалась на несколько часов. Интересно, кто бы мог это сделать?
  — Когда мы переправлялись, все было в порядке, — бросил я как ни в чем не бывало. — Что-нибудь еще пишут о тех туристах? Ни с кем ничего не случилось?
  Она испытующе посмотрела на меня.
  — А почему что-то должно случиться? Нет, об этом ничего не пишут.
  Я быстренько сменил тему.
  — Меня удивляет, что Элин еще спит.
  Сигурлин улыбнулась.
  — Меня не удивляет. Вчера вечером я без ее согласия дала ей кое-что на сон. Когда проснется, будет очень сонной и не захочет выбираться из постели.
  Да, неплохой способ заставить ее слушаться.
  — Я заметила, что гараж пуст. У вас нет автомобиля?
  — Гуннар поставил его в конюшне.
  — Когда он вернется?
  — Через два дня, разве что туристы не потеряют охоту сидеть в седле.
  — Я не хотел бы показываться в Гейсир на своем лендровере.
  — Ты хочешь взять взаймы автомобиль? Хорошо, но при условии, что вернешь его в целости и сохранности, — она подробно объяснила, где его искать. — Ключи зажигания за приборной доской.
  После завтрака я подумал, не позвонить ли Тэггарту. Мне было что ему сказать, однако пришел к выводу, что лучше сначала получить информа­цию от Джека Кейса. Я пошел к лендроверу и вычистил карабин Флита.
  Это действительно прекрасное оружие. Диковинная рукоятка и необычное ложе говорили, что экземпляр создан по специальному зака­зу Флита, который, как я подозревал, был примером для фанатиков. В каждой отрасли человеческой деятельности существуют чокнутые, дово­дящие положительные качества до границ абсурда. Например, маньяк в звукозаписи, стремящийся к наиболее точной передаче звука, окружает себя семнадцатью динамиками, чтобы слушать одну-единственную пла­стинку. Соответствующий тип среди стрелков и есть чокнутый на пункте оружия.
  Такой тип глубоко убежден, что ни один стандартный, изготовлен­ный для продажи в магазине экземпляр не является для него достаточно хорошим, переделывает его, совершенствуя форму, пока, в конце концов, не достигнет чего-то, весьма напоминающего скульптуру современных абстракционистов. Также непоколебимо верит, что производители амуни­ции не разбираются в своей работе, и поэтому готовят для своего оружия собственные заряды, старательно взвешивая каждую пулю, отбирая для нее соответствующее количество пороха с точностью до одной тысячной грамма.
  Я осмотрел амуницию из открытой коробки, и как предполагал, нашел на ней царапины. Флит имел привычку сам готовить себе заряды. Я никогда не чувствовал такой необходимости, но ведь и от меня не требовали точно­го попадания на расстоянии сотен метров. Это также объясняло отсутствие на коробках этикеток.
  Меня заинтересовало, зачем Флиту понадобилось аж пятьдесят заря­дов. Ведь он был великолепным стрелком, а нас смог остановить одним нажатием курка. Я зарядил карабин обычными, охотничьими патрона­ми с мягкими пулями, которые расплющиваются при попадании в цель. В закрытой же коробке находились военные боеприпасы: двадцать пять штук патронов с пулями в стальной оболочке.
  Никогда не мог понять, почему пули, применяемые в охоте на крупного зверя и убивающие мгновенно и гуманно, женевской конвенцией запре­щены в армии. Попробуй выстрелить в кого-нибудь мягкой пулей, как тебя тут же обвинят в нарушении закона. Ты можешь неприятеля заживо сжечь напалмом, выпустить ему кишки, подложив мину, но тебе нельзя попасть в него пулей, безболезненно умертвляющей оленя.
  Разглядывая пули в стальной оболочке, я пожалел, что не знал о них раньше. Однако такая пуля, посланная в двигатель джипа Кенникена, наделала бы больше беды, чем мягкая пуля, посланная мной. Может быть, при выстреле со ста метров пуля в стальной оболочке, калибр 375, и не провертела бы джип навылет, но я не хотел бы проверять это, стоя позади автомобиля.
  Я наполнил магазин карабина смешанными боеприпасами, положив поочередно мягкую пулю и пулю в стальной оболочке: в сумме три мягкие и две стальные. Осмотрел также и пистолет Маккарти модели Смит-энд- Вессон, расхожий кусок железа в сравнении с карабином Флита. Убедив­шись в его исправности, спрятал в карман вместе с запасными обоймами. Таинственный электронный прибор решил оставить там, где и спрятал: под передним сидением лендровера. То, что не брал его с собой на встречу с Джеком Кейси, вовсе не означало, будто я собирался к нему с пустыми руками.
  Когда вернулся в дом, Элин уже не спала. Посмотрела на меня сонным взглядом.
  — Никак не пойму, почему я такая уставшая.
  — Меня это совершенно не удивляет, — старался, чтобы мои выводы звучали как можно убедительней, — у тебя огнестрельная рана, и ты два дня тряслась по Обыггдиру, не имея возможности поспать. Я сам еще не пришел в себя.
  Элин широко раскрыла глаза, бросив испуганный взгляд на Сигурлин, ставившую цветы в вазу.
  — Сигурлин знает, что ты не падала со скалы, — успокоил ее. — Знает, что тебя подстрелили, но не имеет понятия, как это случилось. И я не хочу, чтобы она узнала. Не говори ни ей, ни кому другому.
  Повернулся к Сигурлин.
  — Придет время, и ты все узнаешь, но сейчас такое знание может быть лишь опасным.
  Она кивнула головой, соглашаясь.
  — Совсем выбилась из сил, — пожаловалась Элин. — Пожалуй, про­сплю целый день. Но буду готова к моменту выезда в Гейсир.
  Сигурлин подошла к Элин.
  — Ты никуда не поедешь, — сообщила ей тоном, не терпящим возра­жений. — Во всяком случае, не в ближайшие два дня.
  — Но я должна, — запротестовала Элин.
  — В таком состоянии? Плечо выглядит плохо, — она поджала губы, глядя на Элин. — Тебя должен осмотреть врач.
  — О, нет!
  — Тогда делай то, что я говорю.
  Элин бросила на меня умоляющий взгляд.
  — Я еду только для встречи с кем-то, — начал убеждать ее. — Честно говоря, Джек Кейс не раскроет рта в твоем присутствии, ты ведь не член клуба. Быстренько съезжу в Гейсир поговорить с парнем и тут же вернусь. Можешь хоть один раз не совать куда-то свой длинный нос?
  Элин не выглядела убежденной.
  — Оставлю вас одних, — заявила Сигурлин. — Можете сказать друг другу пару теплых слов, — усмехнулась. — Вижу, что вам предстоит инте­ресная жизнь.
  Вышла из комнаты.
  — Ее слова прозвучали как старое китайское пожелание: «Чтобы ты жил в интересные времена», — заметил я хмуро.
  — Хорошо, — отозвалась Элин усталым голосом, — я не доставлю тебе хлопот. Можешь ехать в Гейсир один.
  Присел рядом с ней на кровать.
  — Речь ведь идет не о том, что ты доставляешь мне заботы. Ведь зна­ешь, что попросту хочу уберечь тебя от всего этого. Ты отвлекаешь мое внимание: если я попаду в затруднительное положение, то вынужден буду заниматься одновременно и тобой, и собой.
  — А я буду как камень на шее?
  Я отрицательно покачал головой.
  — Ты же знаешь, что нет. Но характер игры может измениться. Пока я бегал по всей Исландии и уже немного устал. Если представится случай, то сам пущусь в погоню.
  — Я же тебе буду только мешать, — подвела она итог глухим голо­сом.
  — Ты полна щепетильности, цивилизованная личность, точно соблю­дающая законы. Очень сомневаюсь, что хоть раз в жизни заплатила штраф за нарушение дорожных правил. Когда я был гонимым зверем, мог еще как- то придерживаться правил, но став охотником, должен буду забыть о них. Думаю, что иногда ты с ужасом начнешь смотреть на мои действия.
  — Будешь убивать, — утвердительно сказала она.
  — Может, даже и хуже, — ответил хмуро.
  По ней пробежала дрожь.
  — Совсем этого не хочу, — заверил ее. — Я — не хладнокровный убийца. Ничего так не хочу, как убежать от этого кошмара, но меня заста­вили вопреки моей воле взяться за оружие.
  — Ты пробуешь прикрыть свои дела красивыми словами. Ты не дол­жен убивать.
  — Какие красивые слова? — возразил я. — Есть лишь одно слово: выжить. Молодой американец, призванный в армию из колледжа, может быть пацифистом, но когда Вьетконг начнет стрелять в него из русских карабинов, то можешь мне поверить, он тут же ответит тем же. Поэтому, когда Кенникен придет за мной, получит то, что заслужил. Я не просил, чтобы там, на берегу Тунгнаау, он в меня стрелял. Он, кстати, и не требо­вал моего разрешения, но наверняка не был удивлен, когда я ответил ему огнем. Черт возьми, ведь он этого ждал!
  — В твоих словах есть какая-то логика, но ведь ты, пожалуй, не наде­ешься, что мне это понравится.
  — О боже! — охнул. — А ты думаешь, мне нравится?
  — Прости меня, — шепнула она, виновато улыбнувшись.
  — И ты меня тоже.
  Я встал.
  — После такой серьезной философской дискуссии ты должна позав­тракать. Посмотрю, чем Сигурлин может тебя угостить.
  Я выехал из Лаугарватн в восемь вечера. Может быть, пунктуаль­ность — это достоинство, но жизнь меня научила, что добродетельные умирают молодыми, а грешники доживают до глубокой старости. Я дого­ворился о встрече на пять часов, но не помешает, если Кейс чуть-чуть понервничает. Также помнил, что детали нашей встречи оговаривались на волнах общедоступной радиосвязи.
  В Гейсир приехал на легковушке Гуннара и оставил ее на неприметной стоянке подальше от отеля. Малочисленные туристы осторожно прохажи­вались между озерами с кипящей водой, держа наготове фотоаппараты. Сам Большой Гейзер, который дал свое имя всем гейзерам в мире, непод­вижно дремал. Прошло уже много времени после того, как он выстрелил в последний раз струей горячей воды. Обычно его провоцируют, бросая в озерцо камни, блокируя выход и поднимая давление. А вот его родственник Строккур стрелял с достойной удивления точностью, каждые семь минут посылая вверх искрящийся столб кипящей воды.
  Я долго не выходил из машины, непрерывно осматривая окрестности в бинокль. В течение часа не увидел ни одного знакомого лица, но меня это не особенно расстроило. Наконец вышел из машины и направился в отель «Гейсир», держа руку в кармане на рукоятке пистолета.
  Кейс сидел в уголке холла и читал книгу. Подошел к нему.
  — Привет, Джек. Ты прекрасно загорел. Видимо, долго поджаривался на солнце.
  Он поднял голову.
  — Я был в Испании. Что тебя задержало?
  — Кое-что.
  Я хотел было сесть рядом, но он остановил меня.
  — Здесь слишком много народа, пойдем ко мне наверх. Кроме того, у меня в комнате есть бутылка.
  — Прекрасно.
  Я пошел за ним. Он закрыл дверь на ключ и повернулся, чтобы посмо­треть на меня.
  — Оружие в кармане деформирует тебе пиджак. Почему не носишь кобуру через плечо?
  Я усмехнулся.
  — Тот, у которого я забрал пушку, не носил кобуру. Как дела, Джек? Мне приятно видеть тебя снова.
  Он яростно хмыкнул.
  — Ты можешь еще изменить свое мнение.
  Быстрым движением открыл чемодан, лежавший на кресле, и достал бутылку. Влил приличную порцию в стакан для бритья и подал мне.
  — Что ты, черт побери, вытворяешь? Прилично разозлил Тэггарта.
  — Да, он едва не взорвался при разговоре со мной, — признался я и отхлебнул виски. — Я почти постоянно должен убегать: они наступают мне на пятки.
  — За тобой никто не шел? — быстро спросил он.
  — Нет.
  — Тэггарт говорил, что ты убил Филипса. Это правда?
  — Если Филипс тот же тип, который представлялся и как Бухнер, и как Грэхем, то действительно, я его убил.
  Он вытаращил глаза.
  — Ты признаешься?!
  Я устроился в кресле поудобнее.
  — Почему бы и нет, если это правда? К тому же не знал, что это Филипс. Парень крался ко мне ночью с оружием в руках.
  — Слэйд представляет все совершенно иначе. Уверяет, что ты и его хотел прихлопнуть.
  — Да, но это было уже после того, как я избавился от Филипса. Он и Слэйд приехали вместе.
  — Слэйд уверяет в обратном. Утверждает, что они оба находились в автомобиле, когда ты их атаковал.
  Я рассмеялся.
  — Чем? — Достал sgian dubh из-за носка и метнул его через всю ком­нату. Нож воткнулся в край туалетного столика, слегка вздрагивая.
  — Этим?
  — Слэйд говорит, что у тебя был карабин.
  — А откуда я мог его вытряхнуть? Хоть здесь он как раз прав, я полу­чил карабин, забрав его у Филипса, после того как отправил его на тот свет при помощи этого перочинного ножика. Я всадил три пули в автомобиль Слэйда, но ни одна не попала в этого сукиного сына.
  — О боже! — простонал он. — Не удивляюсь, что Тэггарт сходит с ума. Ты что, совершенно потерял рассудок?
  Я глубоко вздохнул.
  — Джек, Тэггарт говорил что-нибудь о девушке?
  — Он мельком заметил, что ты упоминал о какой-то девушке. Но не был уверен, стоит ли тебе верить.
  — Лучше пусть поверит. Девушка находится недалеко отсюда, и у нее чудесная рана от пули, которой угостил ее Филипс. Чуть-чуть — и она была бы уже мертва. Это факты, а если ты мне не веришь, то могу тебя к ней отвезти, и сам убедишься. Слэйд утверждает, что я на него напал. Ты думаешь, я поступил бы так, держа под руку невесту? И какого черта должен был так поступить? А он говорил, что сделал с телом Филипса? — хитро спросил я.
  Джек сморщил брови.
  — Кажется, об этом он не говорил.
  — Ничего удивительного. Когда я видел его в последний раз, он уле­петывал что есть силы, но в автомобиле не было покойника. Я избавился от него позже.
  — Прекрасно, но ранее было Акурейри, где ты должен был передать посылку Филипсу. Ты не сделал этого и потом не отдал посылку Слэйду. Почему?
  — Вся операция показалась мне с душком, — ответил я и рассказал ему все от начала до конца.
  Говорил минут двадцать, а когда закончил, Кейс смотрел на меня широко раскрытыми от изумления глазами. Он проглотил слюну, кадык конвульсивно дернулся.
  — Ты всерьез веришь, что Слэйд — русский шпион? Надеешься, что Тэггарт на это клюнет? Никогда в жизни не слышал такой чепухи.
  — В Кеблавике действовал согласно инструкции Слэйда и едва не оказался покойником, — начал терпеливо перечислять я. — Потом Слэйд послал за мной в Асбырги за посылкой Филипса. А как он узнал, что рус­ские вместо настоящей перехватили подделку? Потом еще эпизод с каль­вадосом. Наконец...
  Он прервал меня взмахом руки.
  — Не нужно повторять еще раз. А может, Линдхольму просто повез­ло, что он вышел на тебя там, где приготовили засаду? Ведь невозможно заблокировать все дороги вокруг Кеблавика. Что же касается Слэйда, то он не ехал за тобой в Асбырги. Ну, а кальвадос, — он развел руками, — у меня лишь твои слова.
  — А кто ты такой, черт возьми? Прокурор, судья и присяжный в одном лице? Может, я уже приговорен, а ты лишь исполнитель?
  — У тебя шалят нервы, — он устало вздохнул. — Я лишь стараюсь выяснить, сколько ты натворил дел. А что случилось после Асбырги?
  — Я поехал по пустынным дорогам на юг. А затем появился Кенникен.
  — Любитель кальвадоса? Тот, с кем ты столкнулся в Швеции?
  — Тот самый. Мой старый знакомый, Вацлав. Ты не считаешь, Джек, что это чертовски удивительное стечение обстоятельств? Каким образом Кенникен мог узнать, по какой дороге преследовать меня? Разумеется, Слэйд об этом знал, он знал, куда я поехал после Асбырги.
  Кейс внимательно посмотрел на меня.
  — Знаешь, иногда ты говоришь очень убедительно. Я мог бы даже поверить в эту чушь, будь менее осторожным. Но все-таки Кенникен тебя не поймал.
  — Я находился на волоске от этого. К тому же, еще проклятые янки...
  Кейси насторожился.
  — А у них что общего?
  Я достал пропуск Флита и бросил ему на колени.
  — Этот приятель прострелил мне шину с очень большого расстояния. А когда мне удалось оттуда выбраться, Кенникен находился за мной в деся­ти минутах езды.
  Я рассказал ему о происшествии. Кейс поморщился.
  — Сейчас ты уже переборщил. И начинаешь говорить, что Слэйд — агент ЦРУ, — заметил он саркастически. — Зачем американцам помогать Кенникену в охоте за тобой?
  — Понятия не имею, — искренне признался. — Сам хотел бы знать.
  Кейс рассматривал пропуск.
  — Флит... слышал эту фамилию. Прозвучала она в прошлом году в Турции. Этот тип — револьвер ЦРУ. Очень опасный.
  — В течение месяца его не следует опасаться: я разбил ему голову.
  — Итак, что же случилось потом?
  — Я мчался из последних сил, а Кенникен и его парни явно желали сесть ко мне на выхлопную трубу. На берегу одной маленькой речки про­изошла стычка, и я потерял его. Похоже, он шляется где-то поблизости.
  — Посылка все еще у тебя?
  — Но не при мне, Джек, — отреагировал я, — ее здесь нет, она неда­леко отсюда.
  — Она мне не нужна, — заверил он и прошел через комнату, чтобы взять у меня пустой стакан. — План изменился: ты должен доставить посылку в Рейкьявик.
  — Как просто... А если не захочу?
  — Не глупи. Тэггарт хочет, чтобы ты так сделал, и лучше не пытайся еще больше выводить его из себя. Тебе недостаточно, что ты погубил всю операцию, так еще и убил Филипса, и знаешь, что за это он может потре­бовать твою голову. Он приказал мне передать тебе: отвези посылку в Рей­кьявик, и все будет забыто.
  — Действительно, здесь происходит что-то серьезное, — согласился я и начал перечислять: — Я убил двух человек, третьему едва не перебил ногу, разбил две головы, а Тэггарт утверждает, что это все можно спокойно спрятать под ковер.
  — Пусть русские и американцы сами беспокоятся о своей собственно­сти и хоронят свои трупы, — грубо ответил он. — Но у нас лишь Тэггарт может оправдать твои действия. Убив Филипса, ты нарушил закон. Делай, что говорит Тэггарт, иначе он спустит на тебя всех собак.
  Я вспомнил, что в разговоре с Тэггартом сам тоже употребил это выра­жение.
  — Где сейчас Слэйд? — спросил я.
  Кейс повернулся ко мне спиной, и я услышал, как звякнула бутылка о стакан.
  — Не знаю. Когда уезжал из Лондона, Тэггарт пытался с ним связаться.
  — Следовательно, возможно, он еще в Исландии, — медленно произ­нес я. — Мне это очень не по душе.
  Кейс повернулся ко мне.
  — По душе тебе или нет, не имеет сейчас никакого значения. Алан, какой бес в тебя вселился? Подумай, до Рейкьявика всего сто километров, и ты доедешь за два часа. Бери эту проклятую посылку и поезжай.
  — У меня есть идея получше: ты ее отвезешь.
  Он покачал головой.
  — Невозможно. Тэггарт хочет, чтобы я вернулся в Испанию.
  Я рассмеялся.
  — Самый короткий путь в международный аэропорт Кеблавика лежит именно через Рейкьявик. Ты мог бы по дороге отвезти посылку. Какая же важная причина так неразрывно связала меня с посылкой?
  Он пожал плечами.
  — Такую получил инструкцию. И не спрашивай, почему: я действи­тельно не знаю.
  — Что в посылке?
  — Этого тоже не знаю. И увидев, как проворачивается операция, не желаю знать.
  — Джек, было время, когда я мог назвать тебя другом. А сейчас ты пытаешься кормить меня сказочками о необходимости возвращения в Испанию, но я не верю ни одному твоему слову. Однако верю, ты не зна­ешь, что за всем этим кроется. Думаю, что не знает об этом ни один участ­ник операции, может, за исключением одного лица.
  Кейс согласился, заметив:
  — Тэггарт держит в руках все нити. Ни мне, ни тебе для выполнения задания нет необходимости знать.
  — Я не имел в виду Тэггарта. Полагаю, и он не знает, что проис­ходит. Может, он считает иначе, но в таком случае ошибается, — под­нял голову. — Вся эта невероятная операция могла возникнуть только в извращенному мозгу Слэйда. Я работал с ним когда-то и знаю, чем набита его голова.
  — Мы снова возвращаемся к Слэйду, — неохотно заметил Кейси. — Ты помешан на нем.
  — Возможно. Во всяком случае, можешь передать Тэггарту хорошую новость: я отвезу эту проклятую посылку в Рейкьявик. Кому ее должен отдать?
  — Сейчас ты начинаешь говорить дело.
  Он посмотрел на мой стакан, я уже о нем позабыл. Подал его ему.
  — Знаешь бюро путешествий Нордри?
  — Да, там когда-то работала Элин.
  — Я не знаю, но из того, что мне передали, известно, что кроме обслу­живания туристов там находится магазин сувениров.
  — Тебе правильно передали.
  — У меня есть оттуда бумага, в которую они заворачивают покупки. Аккуратно завернешь посылку, войдешь внутрь и пройдешь к отделу по продаже шерстяных тканей. Там будет стоять человек с газетой «Нью-Йорк Таймс», держа под мышкой идентичный сверток. Скажешь как бы от нече­го делать: «Здесь холоднее, чем в Штатах», а он ответит: «В Бирмингеме еще холоднее».
  — Знаю этот текст, когда-то его применял.
  — Отлично. После такого знакомства положить посылочку на прила­вок, а он положит свою. Ну, а дальше произойдет обыкновенный обмен.
  — И когда этот обыкновенный обмен должен произойти?
  — Завтра в полдень.
  — А если мне не удастся добраться туда вовремя? Можно допустить, что русские поставят сотню постов возле каждого километрового столба.
  — Тот кто-то будет ждать тебя ежедневно в полдень.
  — Как трогательно Тэггарт верит в меня. По словам Слэйда, Контора испытывает голод на работников, а Тэггарт, пожалуйста, какой расточи­тельный! А что будет, если я не появлюсь и через год?
  Кейс не улыбнулся.
  — Тэггарт предвидел это. Если ты не появишься в течение недели, то тебя начнут искать, а я этого от всей души не желаю, потому что, несмо­тря на твое неприятное замечание о дружбе, не переставал хорошо к тебе относиться.
  — Улыбнись, когда говоришь такие слова, незнакомец.
  Он улыбнулся.
  — А сейчас расскажи еще раз по очереди, начиная с приезда Слэйда к тебе в Шотландию.
  Итак, я в очередной раз повторил весь свой перечень бед, обращая внимание на каждую деталь, все «за» и «против». Беседовали мы довольно долго, и наконец, Кейс серьезно сказал:
  — Если ты прав и Слэйд на самом деле подкуплен, нас ждут большие неприятности.
  — Не думаю, что его купили, — возразил ему. — По-моему, он с само­го начала был русским агентом. Но есть еще кое-что, беспокоящее меня не менее, чем Слэйд: что во всем этом делают американцы? Не похоже, чтобы у них существовали тесные связи с людьми такого покроя, как Кенникен.
  Кейс отмахнулся.
  — Проблема с американцами касается лишь одного эпизода. А дело Слэйда — нечто другое. Он сейчас большая шишка, участвует в планиро­вании политики. Если он влез в это дерьмо, придется реорганизовать всю
  Контору. — Внезапно он махнул рукой. — Боже, о чем говорю! Еще чуть- чуть, и я бы во все поверил. Это полный абсурд, Алан!
  Я протянул ему пустой стакан.
  — У меня пересохло в горле после таких разговоров — налей еще.
  Кейс потянулся за начатой бутылкой, а я продолжал.
  — Посмотрим на все иначе: вопрос поставлен, а раз так, не может оставаться без ответа. Если ты повторишь Тэггарту мои обвинения про­тив Слэйда, он должен будет предпринять соответствующие меры. Он не может позволить себе молчать. Разложит Слэйда под микроскопом, и я не думаю, чтобы тот выдержал основательную проверку.
  Кейс кивнул.
  — Есть лишь одно «но», — начал он. — У тебя должна быть полная уверенность, что ты не руководствуешься в отношении Слэйда предубеж­дением. Я знаю, почему ты ушел из Конторы, и хорошо знаю, почему так открыто не терпишь Слэйда. Ты не можешь быть объективным. Ты обвиня­ешь его во всех грехах, и если он выйдет из всего этого чище, чем первый снег, то ты окажешься в безрадостной ситуации. Слэйд потребует твою голову на подносе и получит ее.
  — Тогда и будет иметь право требовать. Но до этого не дойдет. Он виновен, как сто чертей.
  Моя тирада прозвучала довольно убедительно, но я сам не мог изба­виться от навязчивого опасения в возможной ошибке. Замечание о моей предубежденности против Слэйда не было лишено оснований. Еще раз лихорадочно проанализировал все обвинения против Слэйда и не нашел ни одного слабого места.
  Кейс посмотрел на часы.
  — Половина двенадцатого.
  Я отставил стакан с нетронутым виски.
  — Уже поздно, мне нужно возвращаться.
  — Я передам все Тэггарту, — заверил Кейс. — Расскажу ему также о Флите и Маккарти. Может, ему удастся что-нибудь выведать через Вашингтон.
  Я вытащил нож из крышки туалетного столика и сунул его за носок.
  — Скажи мне, Джек, ты действительно не знаешь, в чем здесь дело?
  — Ни малейшего понятия. В первый раз об операции услышал, когда меня вызвали из Испании. Тэггарт был взбешен, и по-моему, были на это причины. Жаловался, что ты не хочешь иметь ничего общего со Слэйдом и что даже не захотел сказать ему, где находишься. Сказал еще, что ты согла­сился встретиться со мной в Гейсир. Я не кто иной, Алан, как мальчик на побегушках.
  — То же самое Слэйд сказал обо мне, — мрачно заметил я. — Знаешь, мне уже осточертело бежать наобум, по уши сижу в этой гонке. Может, правильнее плюнуть на все и не двигаться с места?
  — Я бы не советовал тебе, — предостерег Кейс. — Лучше послушайся приказа и отвези посылку в Рейкьявик.
  Он надел пиджак.
  — Я провожу тебя до машины. Где ты ее оставил?
  — Недалеко от отеля.
  Он уже открывал дверь, когда я сказал:
  — Думаю, что ты не был со мной до конца откровенным, Джек, избе­гал, как мог, нескольких тем. Послушай, в последнее время происходят разные удивительные вещи, например, работник Конторы гоняется за мной с оружием в руках. Поэтому скажу тебе одно: вполне реально, что по дороге в Рейкьявик меня задержат, и если окажется, что ты имел к этому отношение, несмотря на нашу дружбу, я доберусь до тебя. Надеюсь, ты все правильно понял.
  Он улыбнулся.
  — Ты воображаешь себе нереальные вещи.
  Однако улыбка получилась принужденной, а в выражении его лица я подметил что-то, чего не мог определить и что вызвало у меня тревогу. Прошло много времени, прежде чем понял, что за этим крылось, но случи­лось это, к сожалению, слишком поздно.
  
  VI
  
  Мы вышли из отеля. Темнота, окружившая нас, была типичной для летней поры в Исландии. Ее можно назвать кошмарным полумраком. Воз­дух переполнял запах серы.
  Кейс, пожалуй, тоже почувствовал беспокойство в атмосфере, посмо­трел на стреляющие вверх гейзеры и прошептал:
  — Что-то в этом есть, верно?
  — Да, — коротко ответил я.
  Мы шли, похрустывая подошвами ботинок, по дороге, покрытой обломками лавы, мимо длинной шеренги выкрашенных белых столбов, отделяющих дорогу от горячих источников. Оттуда доносились бульканье кипящей воды и все более сильный запах серы. В дневном свете источни­ки отличаются разными цветами: одни белые и чистые, как джин, другие сверкают прозрачной голубизной или зеленью, но каждый близок к темпе­ратуре кипения.
  Даже в темноте я видел белые облачка пара, поднимающиеся в воз­дух.
  Кейс заговорил:
  — А если говорить о Слэйде, какое имело...
  Я так никогда и не узнал, о чем он хотел спросить, так как возле нас внезапно выросли три плотные тени. Я почувствовал, как кто-то ухватил меня за плечо, и услышал шведскую речь:
  — Стевартсен, стоять! Понятно?
  Одновременно ощутил что-то твердое у себя в боку. Выполняя приказ, я остановился, но не совсем так, как того ожидали. Весь максимально рас­слабился, подобно Маккарти, когда ударил его палкой, подогнул колени и наклонился к земле. Я услышал приглушенный возглас удивления, и захват на моей руке моментально ослаб. Резкое движение в совершенно неожи­данном направлении помогло мне освободиться также и от ствола пистоле­та, вдавленного в мое ребро. В тот момент, когда я оказался у земли, момен­тально развернулся на согнутой ноге, а другой, жестко выпрямленной, угодил изо всей силы в моего говорящего по-шведски неприятеля. Получив удар под колени, он растянулся во весь рост на земле. Пистолет у него был снят с предохранителя, и в момент падения раздался выстрел. Я услышал свист пули, пролетевшей рикошетом.
  Я перевернулся и замер, повернув лицо к земле у одного из столбов. На фоне белой краски я мог бы броситься в глаза, поэтому отполз в темноту, доставая одновременно пистолет. Кто-то за мной крикнул: «Спешите!», на что другой тихо ответил: «Нет! Слушайте!» Я лежал, не двигаясь, и вскоре услышал глухое топанье ног кого-то, бегущего к отелю.
  Только люди Кенникена могли обратиться ко мне, назвав по-шведски Стевартсеном, а их более поздние крики по-русски подтверждали пред­положение. Прижав голову к земле, я всматривался в сторону дороги, пытаясь разглядеть, не появится ли там фигура кого-нибудь из моих пре­следователей, отчетливо выделяясь на фоне более светлого неба. Заметил вблизи непонятное движение, до меня донесся шорох шагов. Я выстрелил в ту сторону, вскочил и пустился наутек.
  Идея очень рискованная: я мог в темноте на бегу упасть головой вниз в какой-нибудь бездонный источник с кипящей водой. Считая шаги, мыслен­но старался представить себе размещение гейзеров, которые часто видел в дневном свете в более подходящих условиях. Источники различались вели­чиной, начиная с маленьких, насчитывающих каких-то жалких пятнадцать сантиметров, до гигантских, достигающих в диаметре пятнадцать метров. Вода, нагретая в них в результате подземных вулканических процессов, непрерывно вырывается наружу, создавая сеть горячих гейзеров, покрыва­ющих всю местность.
  Пробежав метров сто, остановился и опустился на одно колено. Передо мной поднималось облако пара, создавая густой белый заслон.
  По моим подсчетам, я находился перед самим Гейзером. А это озна­чало, что Строккур остался где-то сзади и немного левее. Я отдавал себе отчет, что должен держаться от него как можно дальше: пребывание слиш­ком близко от Строккура грозило большими неприятностями.
  Я оглянулся. Ничего не заметив, однако услышал звуки шагов, доно­сящихся с того места, откуда я прибыл. Справа также все ближе хрустели под ногами обломки лавы. Я не знал, отдавали ли себе отчет мои пре­следователи, но, сознательно или нет, они припирали меня к источникам, полным кипящей воды. Мужчина, подходивший справа, включил сигналь­ный фонарь, устройство, напоминающее прожектор. На мое счастье, он направил его на землю, более, чем мной, озабоченный возможностью пре­вратиться в готовый гуляш.
  Я поднял пистолет и трижды выстрелил в его сторону. Свет тотчас погас. Не думаю, чтобы попал в него, просто он понял, что включенная лампа представляет идеальную цель. Меня не беспокоило, что произ­вожу много шума, в моей ситуации шум мог только помочь. До этого раздалось лишь пять выстрелов, на пять больше, чем возможно в тихую исландскую ночь. Уже зажглись окна в отеле, и оттуда доносились чьи- то крики.
  Мужчина за мной выстрелил два раза. Вспышка огня из дула показа­ла, что он расположен не далее чем в десяти метрах от меня. Пули пошли веером: одна неизвестно куда, а другая угодила в зеркало Гейсира, подняв фонтанчик воды. Я не ответил огнем, а побежал влево, огибая источник. По дороге ступил в лужу горячей воды, к счастью, не глубже пяти санти­метров, и преодолел ее настолько быстро, что не получил никаких ожогов. При этом меня больше волновало, как бы шум хлюпающей воды под нога­ми не выдал моего нахождения.
  Со стороны отеля слышалисьвсе более громкие крики и шум откры­ваемых окон. Кто-то со скрежетом завел автомобиль, зажглись фары. Я не обращал на все это внимания, а бежал дальше, приближаясь к дороге. Тот, кому пришла в голову идея завести машину, не намеревался тратить время на игры. Описал круг и двинулся в сторону источников, осветив фарами всю местность.
  Его попытка для меня оказалась очень удачной: она помогла мне избежать падения головой вниз в один из кипящих источников. Я вовремя увидел отражение света на поверхности воды и успел остановиться, балан­сируя на самом краю. Тут же почувствовал резкий рывок за рукав пиджака: пуля, посланная неожиданно с другого берега источника, отнюдь не помог­ла мне сохранить равновесие.
  Но хотя я и оказался в свете фар этого проклятого автомобиля, мой нападающий находился в худшем положении, так как расположился между мной и машиной, и его фигура отчетливо выделялась на свету. Я выстрелил в него: он вздрогнул и пропал. Вскоре фары ушли дальше, а я, не ожидая их возвращения, быстро побежал вокруг источника. Мой же противник послал пулю в то место, где я недавно стоял.
  Через минуту фары вернулись и замерли. И тогда я увидел его, как он отступает, бросая нервные взгляды во все стороны. Меня он не мог увидеть, потому что в тот момент я лежал, прижавшись к земле. Он медленно отступал назад, но внезапно попал ногой в неглубокую ямку, заполненную горячей водой. Испугавшись, он попытался отбежать, но опоздал: за его спиной поверхность источника вспучилась, как чудовище, выныривающее на поверхность, газовый пузырь, предвещающий водный взрыв Строккура.
  Строккур взорвался внезапно. Перегретый пар, кипящий глубоко под землей рядом с раскаленной лавой, вынес на поверхность столб кипящей воды на высоту двадцати метров над поверхностью источника и начал падать вниз губительным дождем. Мужчина пронзительно крикнул, но его вопль заглушил рев Строккура. Он широко расставил руки и свалился в воду.
  Я быстро поднялся и, описав широкий круг, чтобы удалиться от горя­щих фар, направился в сторону дороги. До меня доносился шум голосов, все больше автомобилей двигалось с места, чтобы осветить фарами место несчастного случая, а толпа людей бежала к Строккуру. Я подошел побли­же к источнику и выбросил в него пистолет и запасные обоймы: тот, у кого в эту ночь нашли бы оружие, наверняка весь остаток своей жизни провел бы за решеткой. Наконец я добрался до дороги и смешался с толпой. Кто- то спросил:
  — Что случилось?
  — Не знаю, — ответил я. Махнув рукой в сторону Строккура, доба­вил: — Где-то там стреляли.
  Он промчался мимо меня, жаждущий зрелища чужого несчастья: точно так он бежал бы с надеждой сунуть нос в обломки попавшего в ава­рию автомобиля. Я медленно отступил в темноту, выйдя из круга света от зажженных фар.
  Затем двинулся по дороге в сторону припаркованного фольксвагена. Через сто метров обернулся и посмотрел назад. Там царило всеобщее воз­буждение, длинные тени мелькали среди пара над горячими источниками, а вокруг Строккура собралась небольшая толпа. Люди окружили гейзер, но близко не подходили, зная, что тот взрывается каждые семь минут. Я с удивлением обнаружил, что с того момента, как Кейс и я наблюдали выброс Строккура, до того, как он поглотил одного из моих преследовате­лей, прошло всего лишь семь минут.
  И тогда я увидел Слэйда.
  Он стоял, отчетливо вырисовываясь в свете автомобильных фар, и всматривался в сторону Строккура. Я пожалел, что выбросил пистолет, чувствовал, что сейчас мог бы его убить, невзирая на последствия. Его товарищ поднял руку и показал на что-то, а Слэйд рассмеялся. В этот момент знакомый повернулся, и я узнал его. Это был Джек Кейс.
  Мое тело пронзила дрожь. Я тяжело поплелся по дороге в поисках фольксвагена. Он стоял там же, где его оставил. Я сел за руль, завел мотор и не двигался с места, ожидая, когда спадет охватившее меня напряжение. Мне неизвестен ни один человек, сумевший сохранить спокойствие после выстрела в него с близкого расстояния: об этом заботится нервная система.
  Железы работают с повышенной нагрузкой, химические элементы насыща­ют кровь, мышцы напряжены, и вскоре начинает болеть живот. Но худшее наступает после исчезновения угрозы.
  Я не мог совладать с дрожью рук, поэтому покрепче ухватил руль, и они вскоре успокоились. Начал приходить в себя. Успел переключить ско­рость, когда почувствовал на затылке кольцо холодного металла и услышал резкий, хорошо знакомый голос:
  — Добрый вечер, герр Стевартсен. С приездом.
  Я вздохнул и выключил мотор.
  — Здравствуй, Вацлав, — ответил.
  — Меня окружает банда поразительно тупых идиотов, — пожаловался Кенникен. — Весь их мозг умещается в пальце, которым они нажимают на спусковой крючок. В наше время было иначе, верно, Стеварсен?
  — Меня зовут Стюарт.
  — Да? Ну что ж, герр Стюарт, можешь завести мотор и ехать. А куда, я тебе скажу. Пусть мои некомпетентные ассистенты сами позаботятся о себе.
  Толкнул меня стволом пистолета. Я повернул ключ зажигания.
  — Куда? — спросил.
  — Пока в сторону Лаугарватн.
  Медленно и осторожно выехал из Гейсир. Не чувствовал уже пистоле­та на затылке, однако знал, что он в полной готовности: я настолько хорошо изучил Кенникена, чтобы выбросить из головы вздорные мысли о герой­ских поступках. У Кенникена возникло желание немного поболтать.
  — Ты заварил крупную кашу, Алан. Однако сейчас у тебя есть воз­можность дать ответ на загадку, который я не знаю: что случилось с Таде­ушем?
  — А кто это, черт возьми?
  — В тот день, когда ты приземлился в Кеблавике, именно он должен был тебя придержать.
  — Значит, это был Тадеуш... Мне он представился как Линдхольм. Тадеуш был поляком?
  — Русским. Но его мать, кажется, полька.
  — Ей будет его не хватать.
  — Ах, вот как...
  Он помолчал, а затем продолжил:
  — Бедному Юрию сегодня утром ампутировали ногу.
  — Бедному Юрию не хватило ума, чтобы не размахивать пистолетом перед человеком, вооруженным карабином.
  — Но Юрий не знал, что у тебя есть карабин. Ну, не такой карабин, во всяком случае. Это для нас большая неожиданность, — он цокнул язы­ком. — Ты не должен был разбивать мне джип. Очень некрасиво.
  Не такой карабин! Он знал, что у меня есть карабин, но ничего не знал о пушке Флита. Интересно, потому что, исключая оружие Флита, един­ственный карабин, который был у меня, это тот, что я забрал у Филипса, так откуда об этом мог узнать Кенникен? Только от Слэйда! Еще одно доказательство.
  — Двигатель поврежден? — спросил я.
  — Ты навылет прострелил аккумулятор. Полностью вывел из строя систему охлаждения. Вода вся вытекла. Твое оружие — неплохая игрушка.
  — Согласен, — кивнул я. — Надеюсь еще не раз его применить.
  Он хохотнул.
  — Очень сомневаюсь. Твое последнее выступление принесло мне массу неприятностей. Пришлось в поте лица объясняться, чтобы как-то выпутаться. Несколько любопытных исландцев задали мне массу вопро­сов, на которые я на самом деле не хотел отвечать. И к тому же добавились хлопоты с Юрием.
  — Да, я вам очень сочувствую.
  — И сегодня ты снова выступил на глазах у всех. Что там, собственно, случилось?
  — Один из твоих парней слегка поджарился, слишком близко прибли­зившись к гейзеру.
  — Ну вот видишь. Я работаю с одними придурками. Можно подумать, что три на одного достаточный перевес, а? Но где там! Испортили всю работу.
  На самом деле соотношение составляло три к двум, но что, в конце концов, случилось с Джеком? Он даже пальцем не пошевелил, чтобы мне помочь. Образ Джека, поглощенного разговором со Слэйдом, не переста­вал жечь меня раскаленными углями. Каждый раз получалось так, что те, кому я доверял, в итоге предавали меня, и эта мысль жгла изнутри, как кислота.
  Я мог понять Бухнера, он же Грэхем, он же Филипс, — сотрудника Конторы, введенного Слэйдом в заблуждение. Но Кейс знал, в чем дело, знал мои подозрения и, несмотря на это, не сделал буквально ничего, чтобы прийти мне на помощь, когда на меня напали люди Кенникена. А через десять минут стоял, как лучший друг, болтая со Слэйдом. Создавалось впечатление, что вся Контора заражена противником, хотя, исключая Тэггарта, Кейс был последним человеком, которого я мог подозревать в измене. Мне пришла горькая мысль, что, может, даже сам Тэггарт внесен в платежную ведомость Москвы. В такой упаковке все находились бы на своем месте.
  Голос Кенникена прервал мои размышления.
  — Меня радует, что я тебя высоко оценил. Предвидел, что убежишь от тех придурков, с которыми я обречен работать, и поэтому устроил засаду в твоем автомобиле. Предусмотрительность всегда вознаграждается, верно?
  — Куда мы едем?
  — Тебе незачем точно знать. Будь внимателен за рулем. Поедешь через Лаугарватн с максимальной осторожность и, соблюдая все ограничения скорости, не пытайся предпринимать какие-либо действия, которые могли бы обратить чье-либо внимание. Никаких резких сигналов, например.
  В тот же момент я ощутил холодную сталь на затылке.
  — Ты понял?
  — Да.
  Внезапно мне стало легче. Я уже испугался, что Кенникен знает, где я провел последние двадцать четыре часа, и заставит меня сейчас ехать к дому Гуннара. Меня это даже бы не удивило. Кенникен, казалось, знал обо всем. Примером мог послужить сегодняшний день, когда он хитро прита­ился в Гейсир. Кровь застыла у меня в жилах, когда я представил Элин или Сигурлин в его руках.
  Мы проехали через Лаугарватн, направляясь в сторону Тингветлир. Выехали на шоссе, ведущее в Рейкьявик, но через восемь километров Кенникен велел мне свернуть влево на проселочную дорогу. Я ориентировался и хорошо знал, что она идет вокруг озера Тингвадлаватн. Размышлял, куда, черт возьми, мы могли ехать.
  Ответ не замедлил вскоре прийти — мы съехали с дороги, направ­ляясь по ухабам в сторону озера и небольшого домика, в окнах которого горел свет. Одним из символов социального положения жителя Рейкьявика является летний домик на берегу озера. Когда цены пошли вверх вслед за ограничением в строительстве новых домов, владение летним домиком над озером Тингвадлаватн представляет исландский эквивалент картины кисти Рембрандта на стене.
  Я остановил автомобиль перед домом.
  — Посигналь, — потребовал Кенникен.
  Я нажал на клаксон, и на этот звук из дома показалась какая-то фигура. Кенникен снова приставил пистолет мне к затылку.
  — Будь осторожен, Алан! — предостерег он. — Веди себя разумно.
  Сам он предпринял далеко идущие меры предосторожности — меня ввел в дом, лишив малейшей возможности побега. Комната была обстав­лена в широко распространенном стиле, известном как шведский модерн, который в английском доме производит впечатление холодного и несколько искусственного, однако в Скандинавии выглядит уютно и естественно. В камине пылал огонь, что являлось для меня неожиданностью: в Ислан­дии нет залежей угля, нет также и дерева для огня, поэтому вид естествен­ного огня довольно редок. Много домов обогревается с помощью нату­ральных горячих источников, а остальные используют систему обогрева с нефтяным топливом. Но в камине Кенникена ярко пылали куски торфа, помигивая голубыми язычками.
  Кенникен взмахнул пистолетом.
  — Садись у камина и немного погрейся. Но сначала Ильич тебя обыщет.
  Ильич оказался крепким мужчиной с широким плоским лицом. Его глаза чем-то напоминали азиатские, склоняя к предположению, что, по крайней мере, один из его предков жил за Уралом. Он тщательно меня обшарил, после чего повернулся к Кенникену и отрицательно покачал головой.
  — Нет оружия? — подхватил Кенникен. — Очень разумно. — Он послал Ильичу милую улыбку и снова обратился ко мне. — Ну вот, сам видишь, Алан, какие идиоты меня окружают. Подними, пожалуйста, брюки на левой ноге и покажи Ильичу свой великолепный нож.
  Я сделал, что он приказал. Ильич заморгал от удивления, а Кенникен здорово ему всыпал. Русский язык еще более богат ругательствами, чем английский. Таким образом, нож конфисковали, а Кенникен указал мне на кресло, которое Ильич с пылающим лицом поставил за мной.
  Кенникен отложил пистолет.
  — Что будешь пить, Алан Стюарт?
  — Шотландское виски, если у тебя есть.
  — А как же.
  Он открыл буфет у камина и налил стакан виски.
  — Чистое или с водой? Мне жаль, но содовой нет.
  — Можно и с водой, — заверил я его. — Только сделай слабый на­питок.
  Он усмехнулся.
  — Ну конечно. Ты должен сохранять здравый рассудок, — иронично заметил он.
  Когда противник предлагает тебе выпивку, старайся пить слабые напитки.
  Он долил воды в стакан и подал мне.
  — Надеюсь, тебе понравится.
  Я осторожно отпил из стакана и согласно кивнул. Если бы его содер­жимое оказалось чуть-чуть слабее, я не сумел бы даже отпить еще глоток. Кенникен вернулся к буфету и налил себе полный бокал исландской водки, после чего одним глотком опустошил половину. Я с недоверием смотрел, как он не моргнув глазом вливает в себя почти чистый спирт: если уж он не скрывался с выпивкой, то это доказывало, что он быстро спивается. Меня удивило, что в Конторе об этом ничего не знают.
  — В Исландии трудно достать кальвадос?
  Он оскалился и поднял вверх бокал с алкоголем.
  — Это моя первая рюмка за четыре года. Сегодня у меня большой праздник.
  Сел в кресло напротив меня.
  — У меня есть причина праздновать — в нашей профессии редко случается, чтобы встретились старые знакомые. К тебе хорошо относятся в Конторе?
  Я отпил водянистое виски и поставил стакан на низкий столик рядом со своим креслом.
  — Я не работаю в Конторе уже четыре года.
  Он приподнял бровь.
  — У меня другая информация.
  — В этом случае ошибочная. Я ушел оттуда после возвращения из Швеции.
  — Я тоже ушел. Это мое первое задание за четыре года. Я тебе мно­гим обязан, — он говорил спокойным, ровным голосом. — Но ушел не по собственной воле. Меня послали выполнять бумажную работу в Ашхабаде. Знаешь, где это?
  — В Туркмении.
  — Вот именно, — он постучал себя по груди. — Я, Вацлав Викторович Кенникен, направлен прочесывать границу в поисках наркотиков и пере­кладывать бумажки на столе!
  — Такова судьба больших людей в этом мире, — заметил я. — Значит, тебя вернули оттуда для этой операции. Тебе, наверное, приятно.
  Он вытянул ноги.
  — О да, особенно мне доставило удовольствие известие, что найду здесь тебя. Видишь ли, было время, когда я считал тебя своим другом, — он слегка повысил голос. — Ты был мне близок, как брат.
  — Не шути, ты же знаешь, что у агента разведки нет друзей.
  Я вспомнил Джека и с горечью подумал, что и я, как когда-то Кенни­кен, убеждаюсь в истинности этого правила на собственной шкуре.
  Кенникен продолжал, словно я вообще ничего не говорил.
  — Даже ближе, чем брат. Я был готов отдать жизнь в твои руки. Так в итоге и поступил, — он всматривался в бесцветное содержимое бока­ла. — А ты меня предал.
  Резким движение поднял бокал и опустошил его.
  Я насмешливо заметил:
  — Успокойся, Вацлав, на моем месте ты поступил бы точно так же.
  Он упорно смотрел на меня.
  — Но я тебе доверял, — почти жалобно сказал он. — Вот что самое болезненное.
  Он встал и подошел к буфету. Бросил мне через плечо:
  — Ты же знаешь, что у нас в стране ошибок не прощают. Ну, и вот. — он пожал плечами. — Попал за стол в Ашхабаде. Уничтожили меня, — хрипло закончил он.
  — Могло быть и хуже, — утешил его. — Тебя могли сослать в Сибирь, например, на Колыму.
  Когда он вернулся на место, в руке снова держал наполненный бокал.
  — Так чуть было и не случилось, — спокойно ответил он. — Но друзья помогли. Мои настоящие русские друзья.
  Он с усилием вернулся к делам дня сегодняшнего.
  — Не будем зря терять время. У тебя есть один электронный прибор. Он находится у тебя не по праву. Где он?
  — Я не знаю, о чем ты говоришь.
  Он кивнул.
  — Разумеется, я не ждал от тебя ничего другого. Но ты должен отдавать себе отчет, что все равно вернешь его. — Он достал портсигар. — Итак?
  — Хорошо. Мы оба уверены, что он у меня. Нет смысла вилять: мы слишком хорошо друг друга знаем. Но ты не получишь его.
  Он достал из портсигара длинную русскую папиросу.
  — А я думаю, что получу. Скажу тебе больше: уверен.
  Он отложил папиросы и принялся искать спички по карманам.
  — Видишь ли, для меня это не простая операция. У меня много при­чин желать твоих мук, причин, совершенно не связанных с делом того электронного прибора. Я абсолютно уверен, что получу его.
  Голос у него стал холодным как лед. Я почувствовал, как мурашки побежали у меня по спине. «Кенникен хочет угостить тебя кусочком острого ножа». Это слова Слэйда, а именно он сдал меня в руки Кенникена.
  Кенникен что-то пробормотал, недовольный отсутствием спичек, после чего из-за моей спины появился Ильич с зажигалкой в руке. Кремень зажигалки высек искру, и Кенникен наклонил голову, чтобы прикурить. Снова посыпались искры, но пламя не появилось.
  — Оставь ее! — сказал он раздраженно.
  Он наклонился, взял листок бумаги, разжег его в огне камина и при­курил папиросу. Я с интересом наблюдал за Ильичом. Он не вернулся на свой пост за моим креслом, а подошел к буфету с алкоголем за спиной Кенникена.
  Кенникен затянулся, выпустил облако дыма и поднял взгляд. В тот момент, когда он заметил отсутствие Ильича, в его руке появился пистолет.
  — Ильич, ты что вытворяешь?
  Пистолет в его руке не дрогнул. Ильич повернулся, держа в руках бал­лончик с газом.
  — Заправляю зажигалку.
  Кенникен надул щеки и закатил глаза.
  — Прекрати заниматься чепухой! — резко сказал он. — Иди и обыщи фольксваген. Ты знаешь, что искать.
  — Его там нет, Вацлав.
  — Ильич проверит, говоришь ли ты правду.
  Ильич поставил обратно в буфет баллончик с газом и вышел из ком­наты. Кенникен не отложил пистолет в сторону. Но держал его сейчас как бы нехотя.
  — Ну, и что я говорил? Мне выделили группу, собранную с бору по сосенке. Меня удивляет, что ты не использовал подвернувшуюся возмож­ность.
  — Не будь тебя, я бы все сделал как надо.
  — Ну да. Мы хорошо знаем друг друга. Может, даже слишком хорошо.
  Он положил папиросу в пепельницу и взял бокал.
  — Я совсем не уверен, что работа над тобой доставит мне удовольствие. У вас, англичан, есть такая пословица: «Твоя боль — это моя боль», — он махнул рукой. — Может быть, впрочем, я плохо ее понял.
  — Я — не англичанин, — возразил ему. — Я — шотландец.
  — Я не вижу никакой разницы. Но вот что тебе скажу: ты в мою жизнь внес существенную разницу, — он сделал глоток из бокала. — А эта твоя девушка, Элин Рагнарсдоттир... ты ее любишь?
  Я застыл.
  — Она не имеет со всем этим ничего общего.
  Он рассмеялся.
  — Не беспокойся, у меня нет намерения ее обижать. У нее с головы волос не упадет. Не верю в Библию, но готов на ней поклясться, — в его голосе послышалась нотка иронии. — Могу даже поклясться на собрании сочинений Ленина, если ты считаешь замену равноценной. Ты веришь мне?
  — Да.
  Как ни странно, но я действительно ему верил. В этом он отличался от Слэйда. Тому не поверил бы, даже если бы он присягнул на тысяче Библий, но одного слова Кенникена хватило, чтобы я ему поверил так, как он когда- то верил мне. Я хорошо знал и понимал Кенникена и любил его стиль: он был насквозь джентльменом. Дикарем, но все-таки джентльменом.
  — Итак, ответь на мой вопрос: любишь ее?
  — Мы решили пожениться.
  Он рассмеялся.
  — Не совсем искренний ответ, но мне достаточно, — он наклонился ко мне. — Ты спишь с ней, Алан? Когда ты отдыхаешь в Исландии, вы ложи­тесь на землю под звездным небом и, сплетя ваши тела, любите друг друга так, что капли вашего пота сливаются в один ручеек. Шепчете друг другу ласковые слова и до последнего порыва страсти, пока взрыв экстаза не при­несет вам спокойствия, после чего уходит, оставляя вас в состоянии разнеженности. Именно так все происходит? — В его голосе почувствовались нотки нежности. — Помнишь нашу последнюю встречу в сосновом лесу, где ты пытался меня убить? Мне жаль, что ты не выстрелил точнее. Врачи в Москве очень долго старались меня как-то залатать, но оказалось одно место, которое они не могли исправить. Именно поэтому, если останешься жив, а я еще не решил, как с тобой поступить, ты уже никогда не угодишь ни своей Элин Рагнарсдоттир, ни любой другой женщине.
  — Я бы еще выпил.
  — Приготовлю тебе более крепкий напиток. Он будет в самый раз, судя по тому, как ты выглядишь.
  Он подошел взять мой стакан, после чего вернулся с ним к буфету с алкоголем. Не выпуская из руки пистолет, налил виски и добавил немного воды. Принес мне и сказал:
  — Это поможет вернуть тебе румянец на щеки.
  Я взял у него виски.
  — Мне понятна твоя обида, но ведь солдат должен знать, что в него может попасть пуля: риск входит в профессию. Тебя действительно так трогает, что тебя предали? В этом все дело, верно?
  — И в этом тоже.
  Я попробовал виски: на этот раз оно оказалось значительно крепче.
  — Ты ошибаешься при выборе лица, ответственного за происходящее. Кто в то время был твоим начальником?
  — В Москве — Бакаев.
  — А моим?
  Он улыбнулся.
  — Звезда британской аристократии, сэр Дэвид Тэггарт.
  Я отрицательно покачал головой.
  — Нет, его не интересовало наше дело, в то время его внимание при­влекали более крупные хищники. Тебя предал твой собственный шеф,
  Бакаев, в сотрудничестве с моим начальником, а я оказался простым ору­дием в его руках.
  Кенникен залился смехом.
  — Милый, ты начитался Флеминга.
  — Ты даже не спросил, кто был моим шефом.
  Не переставая трястись от смеха, он таки спросил:
  — Ну, хорошо, кто?
  — Слэйд.
  Смех внезапно прекратился.
  Я продолжал:
  — Все было очень тщательно продумано. Тебя предали, чтобы Слэйду обеспечить прекрасную репутацию. Все должно было выглядеть правдиво и очень естественно. Поэтому ты ни о чем не мог знать. Взвесив все, я дол­жен был признать, что ты не сдался без борьбы, но что поделаешь, тебе все время подрезали корни, потому что твой Бакаев постоянно информировал обо всем Слэйда.
  — Полнейший вздор, Стевартсен, — решительно изрек он, но внезап­но побледнел. Синий шрам на щеке резко контрастировал сейчас с белиз­ной кожи.
  — А поскольку ты проиграл, — продолжал я, — то должен был поне­сти наказание, иначе все дело выглядело бы подозрительным. Ты прав, мы хорошо знаем, как у вас решают подобные дела, если бы тебя не сослали в Ашхабад или иное похожее место, мы могли бы заподозрить ловушку. И чтобы все уж совсем выглядело правдиво, ты должен был четыре года провести в ссылке. Четыре года перекладывать бумажки за безупречное выполнение своих обязанностей. Они уделали тебя, старик.
  Он холодно глянул на меня.
  — Я не знаю никакого Слэйда, — коротко ответил он.
  — А должен. Этот человек отдает тебе приказы в Исландии. Ты, видимо, считаешь естественным, что кто-то другой будет возглавлять операцию. Известно, что у вас не доверяют кому-то, кто, как и ты, уже раз подвел. Кстати, ты сам разделяешь эту точку зрения. И сейчас, может быть, думаешь, что после удачного выполнения задания тебе удастся вер­нуть репутацию и честь, и кто знает, даже вернуть прежнее положение. — Я рассмеялся. — А тем временем кого тебе дают в руководители? Того самого типа, который подставил тебя в Швеции.
  Кенникен встал. Пистолет по-прежнему был направлен мне в грудь.
  — Я знаю, кто провалил операцию в Швеции, — сказал он. — И могу сейчас до него дотронуться.
  — Я лишь выполнял приказы. Мозгом всей операции являлся Слэйд. Ты помнишь Джимми Биркби?
  — Никогда о нем не слышал, — холодно ответил он.
  — Конечно, ты знал его как Свена Хорнлунда, парня, которого я убил.
  — Ах, да, британский агент, — вспомнил он. — Да, помню. Именно этот твой шаг и уверил меня, что могу тебе доверять.
  — Это была идея Слэйда. Я не имел представления, кого убиваю. Потом убийство стало причиной скандала и моего ухода из Конторы, — я наклонился. — Все сходится один к одному, разве ты не видишь? Слэйд пожертвовал одним порядочным парнем, чтобы ты начал мне доверять. Ему безразлично, сколько наших людей погибнет. И, наконец, вместе с Бакаевым решили бросить на съедение тебя, чтобы таким образом заслу­жить еще большее доверие Тэггарта.
  Серые глаза Кенникена выглядели сейчас как два булыжника. Лицо оставалось неподвижным за исключением рассеченного шрамом уголка рта, слегка подрагивающего от нервного тика.
  Я откинулся в кресле и поднял стакан.
  — Слэйд хорошо устроился. Сейчас в Исландии он проводит опера­цию на обе стороны. Боже мой, трудно придумать что-нибудь получше! Однако все начало выходить из-под контроля, когда одна из кукол не захо­тела прыгать на его нитке. Это его, пожалуй, очень испугало.
  — Не знаю никакого Слэйда, — глухо повторил он.
  — Нет? Тогда почему ты так нервничаешь? — я широко улыбнул­ся. — Скажу, что ты должен сделать. Когда в следующий раз будешь с ним говорить, спроси, как все случилось на самом деле. Это не значит, что ты чего-нибудь от него добьешься, Слэйд еще никогда никому не сказал прав­ду. Но может на чем-нибудь проколоться при беседе с таким наблюдатель­ным человеком, как ты.
  Через задернутые занавески на окнах пробился свет фар, и я услышал шум подъехавшего автомобиля.
  — Подумай о будущем, Вацлав, — продолжал я. — Вспомни все потерянные в Ашхабаде годы. Поставь себя на место Бакаева и задай себе вопрос: что важнее, операция в Швеции, которая в течение минуты может быть начата заново, или шанс внедрить своего человека на самую вершину британской разведки, на место настолько ответственное, что позволяет ему присутствовать на обеде премьер-министра Великобритании?
  Кенникен беспокойно пошевелился, и я понял, что на этот раз в него попал. Он задумался, ствол пистолета несколько опустился.
  — Итак, для интереса, — я подсыпал соли, — сколько времени у вас заняло создание другой группы в Швеции? Могу поспорить, что немного. Даже допускаю, что Бакаев располагал параллельной твоей организацией, которая вступила в дело сразу после вывода тебя из игры.
  Я стрелял наугад, а попал прямо в цель. Ситуация напоминала сцену в казино: однорукий бандит исторг из себя главный выигрыш, колесики закрутились с гудением и треском, а звонок в голове зазвенел громко и отчетливо. Кенникен вздохнул и отвернулся. Он потупил голову и, вгляды­ваясь в огонь, держал пистолет в опущенной руке.
  Я весь напрягся, готовясь к атаке, и спокойно продолжал:
  — Они не доверяли тебе, Вацлав. Бакаев не верил, что ты сможешь развалить собственную организацию, делая это вполне естественно. Мне тоже не доверяли, но меня предал Слэйд, один из членов твоей банды. С тобой же поступили иначе — ты получил пинок от своих. Скажи мне, как себя чувствуешь?
  Вацлав Кенникен оставался агентом до мозга костей, молчал как рыба и ничем не выдавал себя. Повернулся и посмотрел на меня.
  — Слушаю твою сказочку с большим интересом, — сказал глухим голосом. — Я не знаю этого, как его там, Слэйда. Ты придумал непло­хую историю, но это не поможет тебе избежать неприятностей. Ты не будешь...
  Дверь открылась, и вошли двое мужчин. Кенникен нетерпеливо глянул в их сторону.
  — Ну, и что? — спросил.
  Более крупный из новоприбывших начал по-русски:
  — Как раз оттуда и вернулись.
  — Вижу, — резко бросил Кенникен. Показал рукой в мою сторону. — Позвольте вам представить: Алан Стевартсен, лицо, которое вы должны были сюда доставить. Что на этот раз не сработало? Где Игорь?
  Они посмотрели друг на друга, и потом более крупный сказал:
  — Его забрали в больницу. Он сильно обжегся, когда.
  — Прекрасно! — ядовито процедил Кенникен. — Великолепно.
  Затем повернулся ко мне:
  — И что ты скажешь на это, Алан? Мы здесь нелегально переправляем на борт траулера Юрия, а в то же время Игорь попадает в больницу, под­вергая нас новым неприятностям! Что ты сделал бы с таким идиотом?
  Я широко улыбнулся и спокойно ответил:
  — Застрелил.
  — Сомневаюсь, чтобы пуля пробила его медный лоб, — едко заметил Кенникен и неприязненно посмотрел на здоровяка.
  — Зачем, скажи мне, вы принялись стрелять, наделав столько шума, словно началась революция?
  Здоровяк беспомощно показал на меня.
  — Он начал первым.
  — Вообще до стрельбы не должно было дойти. Три мужика не могут справиться с одним, а?
  — Их было двое.
  — О! — Кенникен быстро глянул на меня. — А что случилось со вто­рым?
  — Не знаю, убежал, — ответил здоровяк.
  — И неудивительно, — вмешался я, стараясь говорить как можно более безразлично. — Это всего лишь случайный знакомый из отеля.
  Внутри я весь кипел от злости. Так значит, Кейс просто-напросто сбе­жал, бросив меня на произвол судьбы. Ни полслова не скажу о нем Кенникену, но если удастся выбраться отсюда, я с ним посчитаюсь.
  — Видимо, он и поднял тревогу в отеле, — заметил Кенникен. — Вы вообще на что-нибудь способны?
  Здоровяк пытался протестовать, но Кенникен остановил его вопро­сом:
  — Что делает Ильич?
  — Разбирает на части автомобиль, — уныло ответил тот.
  — Иди и помоги ему.
  Они оба повернулись, но Кенникен резко сказал:
  — Не ты, Григорий. Останешься здесь и будешь охранять Стевартсе-
  на.
  Дал ему свой пистолет.
  — Могу еще выпить? — спросил я у Кенникена.
  — Почему бы и нет? Можно не опасаться, что ты станешь алкоголи­ком, не проживешь так долго. Будь осторожен с ним, Григорий.
  Они вышли из комнаты, закрыв за собой дверь. Григорий стоял как раз напротив и таращился на меня пустым взглядом. Я очень медленно под­тянул ноги и встал с кресла. Григорий поднял пистолет. Я улыбнулся ему, подняв пустой стакан.
  — Ты слышал, что сказал шеф: у меня есть разрешение на последнюю выпивку.
  Ствол пистолета опустился.
  — Буду за твоей спиной, — предостерег он меня.
  Я зашагал к буфету с алкоголем, не переставая говорить ни на секунду.
  — Могу поспорить, что ты вырос в Крыму. Твой акцент трудно пере­путать, Григорий. Я угадал?
  Он промолчал, зато я говорил и говорил.
  — Не вижу здесь русской водки, Григорий. Есть, правда, исландская, но это не одно и то же. Мне она не нравится. И вообще, водка, даже рус­ская, мне не по вкусу. Мой любимый напиток — шотландское виски. Оно ведь и понятно, я же шотландец.
  Позвякивал бутылками, чувствуя на затылке дыхание Григория. Налил в стакан виски и добавил воды. Повернулся, держа в руке стакан: Григорий стоял в метре от меня, целясь пистолетом прямо в живот. Я всегда говорил, что пистолет может быть очень эффектным оружием, а Григорий еще раз доказал, что тоже знает об этом. В помещении пистолет идеальное оружие для убийства. Если бы мне сейчас пришла в голову глупая мысль плеснуть алкоголем в лицо Григорию, он без труда перебил бы мне позвоночник.
  Я поднял стакан выше.
  — Твое здоровье! Как говорят в Исландии.
  Возвращаясь на свое место, я по-прежнему держал руки высоко, так как в противном случае у меня из рукава выпал бы укрытый там баллон с газом. Передвигаясь так своеобразно, я, очевидно, выглядел довольно педерастично, ибо Григорий бросил на меня полный презрения взгляд.
  Глотнул из стакана и взял его в другую руку. Когда я уже перестал вер­теться, баллон оказался укрытым между накидкой и подлокотником крес­ла. Еще раз поднял тост за Григория и с интересом принялся вглядываться в огоньки торфа в камине.
  На каждом газовом баллоне виднеется грозное предупреждение: «Внимание! Смесь очень огнеопасна. Не применять вблизи огня или пла­мени. Держать подальше от детей. Не прокалывать, не сжигать». Торговые фирмы не любят размещать на своих товарах грозные предупреждения, но обычно поступают так под нажимом закона, поэтому появление такого запрета неоспоримо доказывает его полную обоснованность.
  Торф в камине горел ровным и веселым пламенем. Я понимал, что попытка забросить баллон в огонь может для меня закончиться двояко: либо баллон взорвется, как бомба, либо вылетит, как ракета, причем оба варианта меня устраивали. Единственной проблемой оставалось время, когда произойдет взрыв. Положить баллон в огонь представлялось про­стым делом, но я опасался, что кто-то, например, Григорий, может ока­заться достаточно наблюдательным и сумеет его оттуда достать. Парни Кенникена вовсе не обязаны быть такими неудачниками, какими он их представлял.
  Кенникен вернулся.
  — Ты говорил правду, — сказал он, обращаясь ко мне.
  — Я всегда говорю правду. Вся беда в том, что большинство людей этого не замечают. Так ты согласен со мной насчет Слэйда?
  Он сморщил брови.
  — Я не имел в виду твою глупую сказочку. Дело в том, что в автомо­биле не нашли того, что искали. Где он?
  — Я тебе не скажу.
  — Скажешь.
  Зазвонил телефон.
  — Могу с тобой поспорить, что ничего от меня не узнаешь.
  — Я не хочу здесь пачкать кровью ковер. Вставай!
  Кто-то рядом поднял трубку.
  — Могу ли сначала допить виски?
  Ильич открыл дверь и позвал Кенникена.
  — Будет лучше, если допьешь его прежде чем я вернусь, — сказал, уходя, Кенникен.
  Он вышел из комнаты, а Григорий тотчас встал передо мной. Это несколько затрудняло реализацию моего плана, потому что, пока он торчал предо мной, я не мог бросить баллон в камин. Я коснулся лба и почувство­вал, как покрываюсь испариной.
  Кенникен вернулся вновь и глянул на меня испытующе.
  — Ты, кажется, сказал, что мужчина, с которым ты был в Гейсир, слу­чайный знакомый из отеля?
  — Согласен.
  — Что тебе говорит имя Джек Кейс?
  Я безразлично смотрел на него.
  — Абсолютно ничего.
  Он грустно улыбнулся.
  — И ты утверждаешь, что всегда говоришь правду, — он сел. — Похо­же на то, что мои поиски потеряли всякий смысл. Говоря точнее, потеря­ли смысл для тебя. Догадываешься, что это значит?
  — Со мной покончено, — ответил я и на самом деле так думал. Ситу­ация изменилась совершенно неожиданно.
  — Я не остановился бы ни перед чем, чтобы вытянуть из тебя нужную информацию, но инструкция изменилась. Можешь не волноваться, Стевартсен, я избавлю тебя от мучений.
  — Спасибо, — искренне ответил.
  Он сочувственно покачал головой.
  — Мне не нужна твоя благодарность. У меня приказ: убить тебя немед­ленно.
  Снова зазвонил телефон.
  Слова застряли у меня в горле.
  — Почему? — хрипло спросил я.
  Он пожал плечами.
  — Ты мешаешь нам.
  Я проглотил слюну.
  — Ты должен подойти к телефону. Может, скажут, что приказ отменя­ется.
  Он криво усмехнулся.
  — Помилование в последний момент, да? Не думаю. Ты ведь наверня­ка догадываешься, почему сказал тебе о новой инструкции? Тебе хорошо известно, что обычно этого не делают.
  Ясное дело, что знал, но не собирался ему в этом признаваться, чтобы не доставить еще больше удовольствия.
  Телефон перестал звонить.
  — В Библии есть неплохие места, — продолжал Кенникен. Напри­мер, «око за око, зуб за зуб». Я приготовил все к нашей встрече и искренне жалею, что не смогу реализовать свои планы в отношении тебя. Но хоть увижу, как ты потеешь от страха, вот как сейчас.
  Ильич просунул голову в дверь.
  — Рейкьявик, — сообщил.
  Кенникена от злости передернуло.
  — Иду.
  Он поднялся.
  — Подумай и попотей еще немного.
  Я протянул руку.
  — У тебя есть папиросы?
  Он на полушаге остановился и громко рассмеялся.
  — Великолепно, Алан! Вы, англичане, неотделимы от традиций. Разумеется, в соответствии с традицией ты имеешь право выкурить последнюю папиросу.
  Он бросил мне свой портсигар.
  — Может, еще что-нибудь?
  — Да, — подтвердил я. — Хочу в новогоднюю ночь двухтысячного года оказаться на центральной площади Лондона.
  — Глубоко сожалею, — подвел он итог разговора и вышел.
  Я открыл портсигар, взял папиросу и принялся беспомощно обша­ривать карманы. Затем очень медленно наклонился, чтобы взять лист бумаги.
  — Хочу прикурить папиросу, — объяснил Григорию и наклонился в сторону камина, молясь в душе, чтобы русский оставался у двери.
  Удерживая сложенный лист бумаги в левой руке, я наклонился вперед, а правую руку прикрыл телом. В тот момент, когда вытаскивал бумагу, одновременно бросил в камин газовый баллон, после чего вернулся на место. Помахивая бумагой, чтобы отвлечь внимание Григория от камина, приложил ее к папиросе и, затянувшись, выпустил облачко дыма. Специ­ально ждал, пока огонь подберется к моим пальцам.
  — Ай! — воскликнул я, энергично потряхивая рукой. Каждая уловка была хороша, только бы отвлечь его внимания от огня. Кстати, я сам изо всех сил старался не смотреть в сторону камина.
  Щелкнула телефонная трубка, и появился величественно шагающий Кенникен.
  — Дипломаты! — презрительно бросил он. — Будто у нас нет других забот.
  Пырнул меня большим пальцем.
  — Ну, хорошо, вставай!
  Я поднял папиросу.
  — А как быть с ней?
  — Докуришь снаружи. У тебя будет много вре...
  Взрыв баллона в закрытом помещении оказался оглушающе сильным, а взрывная волна разбросала по всей комнате кусочки торфяного жара. Я ждал того, что произошло и, конечно, среагировал быстрее, чем кто-либо из них. Не обратил внимания, что кусочек раскаленного торфа обжег мне шею, а вот полностью застигнутый врасплох Григорий не сумел справить­ся с горящим куском, который угодил ему на кисть руки, взвыл от боли и выпустил оружие.
  Я метнулся через комнату, схватил пистолет и дважды выстрелил Гри­горию в грудь. Тут же развернулся, чтобы прихлопнуть Кенникена, прежде чем тот придет в себя. Он стряхивал с себя горящий торф, на звук выстре­лов обернулся в мою сторону. Увидев нацеленный в него пистолет, схватил настольную лампу и изо всех сил швырнул в меня. Я уклонился, и поэтому пуля прошла мимо. Лампа пролетела над головой, угодив в лицо Ильичу, который как раз открыл дверь, торопясь на звуки выстрелов.
  Это избавило меня от необходимости открывать дверь. Я оттолкнул Ильича и, спотыкаясь, выскочил в коридор, где с облегчением обнару­жил, что входная дверь тоже открыта. Кенникен доставил мне несколько тяжелых минут, и я с радостью рассчитался бы с ним, но момент оказался неподходящим. Выскочив из дома, пробежал мимо лишенного всех четы­рех колес фольксвагена. Мимоходом послал еще на всякий случай пулю в сторону здоровяка, пытаясь этим аргументом убедить его не высовывать голову. Я вбежал в темноту, которая, к моему сожалению, оказалась не такой и темной, как бы желал, и направился в сторону пустыря.
  На этой местности доминировала лава, испещренная морщинами извержений и покрытая толстым ковром мха со смутно вырисовывающи­мися кое-где карликовыми березками. Если бы я пересекал эту местность днем, то смог бы пройти за час не более полутора километров, не сломав при этом себе ноги в лодыжке. Передвижение в темноте требовало от меня громадных усилий, понимал, что перелом или даже вывих ноги означает для меня смерть на месте.
  Благополучно преодолел метров четыреста и, прежде чем остано­виться, оставил уже за собой берег озера, приблизившись к дороге. Огля­нувшись, увидел окна комнаты, в которой был узником. Заметил какое-то мигание, а потом занавеси вспыхнули. Послышались отдаленные крики, какая-то фигура промелькнула возле окна, но ничто не указывало, что за мной организовали погоню. Пожалуй, они даже не знали, в какую сторону я побежал.
  Передо мной высился массив застывшей лавы, за которым, как предпо­лагал, должна проходить дорога. Я двинулся в ту сторону и начал подъем. Мне нужно было оказаться по ту сторону и исчезнуть с их поля зрения, прежде чем наступит уже близкий рассвет.
  Передвигаясь на животе, я преодолел хребет возвышенности и очу­тился под заслоном массива. Поднявшись на ноги, увидел расплывчато маячившую впереди прямую, темную линию, которая не могла быть ничем другим, как дорогой. Хотел уже двинуться в ту сторону, как чья-то рука провела на мне удушающий захват, и одновременно правая кисть оказалась словно в тисках.
  — Брось оружие! — хриплым шепотом по-русски приказал незнако­мец.
  Я выпустил пистолет и в ту же секунду полетел вперед от сильного толчка в спину, споткнулся и упал.
  Подняв голову, наткнулся на слепящий свет фонаря, и в его блеске увидел ствол пистолета.
  — О боже, это ты! — удивленно воскликнул Джек Кейс.
  — Убери от меня этот проклятый свет! — крикнул я и принялся масси­ровать себе шею. — Куда ты, черт возьми, исчез тогда в Гейсир?
  — Мне очень неприятно. Когда я приехал в отель, он уже был там.
  — А говорил.
  Он прервал меня с ноткой раздражения:
  — Ради всех святых, я же не мог тебе сказать, что он в отеле. Ты нахо­дился в таком состоянии, что разорвал бы его на куски.
  — Вот и выяснилось, какой ты друг, — с горечью сказал я. — Но не время сейчас заниматься сведением счетов. Где твой автомобиль?
  — Стоит здесь рядом, на шоссе.
  Он спрятал пистолет.
  Я быстро принял решение. Не мог сейчас доверять ни Джеку, ни кому- нибудь другому.
  — Джек, можешь передать Тэггарту, что я отвезу посылку в Рейкьявик.
  — Хорошо, но сейчас сматываемся отсюда.
  Я подошел к нему ближе.
  — Я не верю тебе, Джек.
  Молниеносным движением всадил ему в солнечное сплетение три выпрямленных пальца. Он глубоко выдохнул и согнулся пополам. Я врезал ему ребром ладони по шее, и он упал у моих ног. В рукопашном бою мы с ним были равноценными партнерами, и не думаю, что мне удалось бы справиться с ним так легко, ожидай он моего нападения.
  Где-то вдали заработал двигатель автомобиля, и справа по небу заша­рили лучи фар. Я упал ничком на землю. Слышал, как машина поднимается вверх по склону и направляется в Тингветлир, откуда я недавно приехал в обществе Кенникена.
  Когда шум мотора утих, я обыскал карманы Джека. Забрал у него ключи и пистолет. Оружие Григория чисто вытер и выбросил. Затем нашел автомобиль Джека.
  Это был вольво, припаркованный рядом на дороге. Мотор ровно загу­дел, и я двинулся в путь, не включая фар. Меня ожидало долгое возвраще­ние в Лаугарватн вокруг озера Тингвадлаватн, но, честно говоря, я готов был ехать еще дальше, лишь бы не возвращаться туда, откуда только что вырвался.
  В Лаугарватн приехал около пяти утра. Автомобиль оставил рядом и, выходя из него, заметил за занавесками окна какое-то движение. Через минуту из дома выбежала Элин и бросилась мне в объятия.
  — Алан! — крикнула. — У тебя лицо в крови.
  Я дотронулся до щеки и почувствовал застывшую кровь, которая, по-видимому, какое-то время сочилась из рассеченной раны. Получил ее, наверное, во время взрыва баллона.
  — Идем в дом, — ответил я.
  В холле мы встретили Сигурлин. Она осмотрела меня с головы до ног и заявила:
  — У тебя прожжен пиджак.
  Я глянул на дырки в ткани.
  — Да, — согласился. — Пожалуй, был неосторожен.
  — Что случилось? — Элин подгоняла меня.
  — Состоялась. состоялась беседа с Кенникеном, — коротко ответил.
  Начала проявляться моя усталость. Однако пришлось взять себя в
  руки, времени на отдых не оставалось.
  — У тебя есть кофе? — спросил у Сигурлин.
  Элин схватила меня за руку.
  — Что случилось? Что Кенникен?..
  — Позже тебе расскажу.
  Тут же подключилась Сигурлин.
  — У тебя вид, будто не спал неделю. Наверху есть свободная кровать.
  Я покачал головой.
  — Нет, спасибо, я. мы. мы должны ехать.
  Они посмотрели друг на друга, после чего Сигурлин сделала деловое предложение.
  — Во всяком случае, кофе ты можешь выпить. Он уже готов. Мы всю ночь пили кофе. Идем на кухню.
  Я уселся за кухонный стол и, не жалея, насыпал сахару в черный, источа­ющий аромат кипяток. Никогда еще не держал во рту ничего более вкусного. Сигурлин подошла к окну и посмотрела на вольво, стоящий у дома.
  — А где фольксваген?
  Я скривился.
  — Можешь поставить на нем крест.
  Мне представился случай бросить на него лишь поверхностный взгляд, но и того короткого мгновения хватило, чтобы заметить: Ильич действительно разобрал фольксваген на части.
  — Сколько он стоил? — спросил я и сунул руку в карман за чековой книжкой. Она остановила меня нетерпеливым жестом.
  — Это может подождать, — в ее голосе зазвучала резкая нота. — Элин рассказала мне все о Слэйде и Кенникене.
  — Ты не должна была этого делать, Элин, — спокойно заметил я.
  — Должна же кому-то довериться, — взорвалась та.
  — Нужно немедленно идти в полицию, — решила Сигурлин.
  Я отрицательно покачал головой.
  — Пока схватка носит частный характер. Ее жертвы — профессионалы, люди, которые идут на риск и отдают себе отчет в этом. Никого из невин­ных зевак даже не царапнуло. И я хочу, чтобы так было и дальше. Каждый, кто захочет вмешаться, не зная, что происходит, нарвется на неприятности, независимо от того, носит он полицейский мундир или нет.
  — Но ведь происходящее не может долго продолжаться, — возразила Сигурлин. — Пусть дело возьмут в свои руки политики, дипломаты.
  Я вздохнул и откинулся в кресле.
  — Когда приехал впервые в эту страну, кто-то мне сказал, что есть три вещи, которые исландец не в состоянии объяснить даже своему сооте­чественнику. Это политическое устройство Исландии, экономическая система, а также законы, регулирующие употребление алкоголя. Последнее сейчас ни к чему, а вот политика и экономика внушают мне тревогу.
  — Не совсем понимаю, о чем говоришь, — вмешалась Элин.
  — Я говорю о холодильнике, об электрокофемолке, — я указал на них пальцем, — и об электрическом чайнике, и о транзисторе. Вы все импорти­руете, а чтобы иметь возможность импортировать, должны экспортировать свои товары: рыбу, баранину, шерсть. Косяки сельди ушли на полторы тысячи километров в океан, а ваш флот бедствует на берегу. Ситуация уже сейчас достаточно угрожающая, так зачем ее усугублять?
  Сигурлин наморщила лоб.
  — Что ты имеешь в виду?
  — В деле замешаны три государства: Англия, Америка и Россия. Предположим, что на дипломатическом уровне произойдет обмен нотами: «Перестаньте вести войну на территории Исландии». Ты думаешь, что подобную историю можно сохранить в тайне? В каждой стране есть поли­тические авантюристы, и Исландия не является исключением, а уж они не преминули бы воспользоваться случаем.
  Я поднялся из кресла.
  — Люди, настроенные антиамерикански, поднимут крик о базе в Кеблавике, но и антикоммунисты получат прекрасный козырь. Возобнови­лась бы и «тресковая война» с Англией.
  Я повернулся лицом к Сигурлин.
  — Во время «тресковой войны» вашим траулерам запрещали входить в британские порты, и это оказало влияние на улучшение торговых отноше­ний с Россией, которые вы и сейчас сохраняете. Что ты думаешь о России как о торговом партнере?
  — Она очень хороший партнер, — ответила Сигурлин не задумыва­ясь. — Русские очень много для нас сделали.
  — Если ваше правительство, — решительно продолжал я, — окажется в ситуации, когда будет необходимо официально реагировать на происходя­щее, хорошие отношения могут оказаться под угрозой. Ты хочешь, чтобы так произошло?
  Элин и Сигурлин беспомощно посмотрели на меня.
  — Он прав, — согласилась Сигурлин.
  Я знал, что прав. Под внешне спокойным обликом исландского обще­ства крылись силы, которые лучше было не трогать.
  — Чем меньше знают политики, тем лучше для всех. Черт побери, я люблю эту страну и не хочу здесь никаких беспорядков. — Взял Элин за руку и закончил: — Попробую все ввести в норму. Сейчас, пожалуй, я уже знаю как.
  — Отдай им посылку, — настаивала она. — Я просила тебя.
  — Хорошо, — согласился с ней. — Но сделаю это по-своему.
  Оставалось обдумать еще много деталей, хотя бы проблему фольксва­гена. Зная номера, Кенникен быстро разыщет владельца машины, а следо­вательно, наверняка появится здесь до конца дня.
  — Сигурлин, — спросил, — ты не можешь взять пони и присоединить­ся к Гуннару?
  Она испугалась.
  — Зачем? — Но сразу поняла: — Фольксваген?
  — Да. Могут появиться незваные гости. Ты должна исчезнуть.
  — Вчера, после твоего отъезда, я получила известие от Гуннара. Его не будет еще три дня.
  — Прекрасно. За это время все должно уладиться.
  — Куда ты едешь?
  — Не спрашивай, — предостерег ее. — Ты и так уже знаешь слишком много. Поезжай туда, где тебе никто не будет задавать вопросы. — Щел­кнул пальцами. — Я должен еще переставить лендровер. Хочу его где- нибудь спрятать.
  — Можешь оставить в конюшне.
  — Это мысль! Я пока перенесу вещи из лендровера в вольво. Вернусь через пару минут.
  Я вошел в гараж, достал электронный прибор, оба карабина и все бое­припасы. Оружие упаковал в кусок найденной неподалеку мешковины и спрятал в багажнике. Тут и появилась Элин.
  — Куда едем? — спросила.
  — Не едем, а еду.
  — Я с тобой.
  — Нет, поедешь с Сигурлин.
  На ее лице появилось знакомое мне упрямое выражение.
  — Мне понравилось, как ты говорил, — начала она, — что не хочешь никаких неприятностей для моей страны. Но это именно моя страна, и я могу бороться точно так, как и каждый другой.
  Я чуть не расхохотался.
  — А что ты знаешь о борьбе?
  — Столько, сколько и каждый житель Исландии.
  В этом она была права.
  — Но ты даже не представляешь, что за этим всем кроется.
  — А ты?
  — Начинаю кое о чем догадываться. Как раз окончательно убедился, что Слэйд — русский агент, а Кенникена я зарядил, как карабин, и напра­вил на Слэйда. Когда они встретятся, заряд, бесспорно, взорвется.
  Я не хотел бы в тот момент оказаться на месте Слэйда. Кенникен при­надлежит к поборникам активных действий.
  — Что случилось вчера вечером? Было жарко?
  Я закрыл багажник.
  — Это были не самые счастливые минуты в моей жизни, — коротко ответил. — Собери и отнеси все вещи в дом. Через час здесь никого не должно быть.
  Я достал и разложил карту.
  — Куда ты сейчас едешь?
  — В Рейкьявик. Но сначала еще хочу заехать в Кеблавик.
  — В таком случае ты выбрал плохой маршрут. Сначала ты заедешь в Рейкьявик, разве что поедешь на юг, через Хверагерди.
  — В том-то и загвоздка, — произнес медленно и скривился, глядя на карту.
  Сеть дорог, которую я представлял, действительно существовала, но далеко не такая. Я не знал, насколько соответствовали истине кадровые проблемы в Конторе, однако имел возможность убедиться, что они не относились к руководству Кенникена. До этого времени я насчитал в его окружении десять человек.
  Один лишь взгляд, брошенный на карту, убеждал, что для полной бло­кады полуострова Рейкьянес от восточной части страны достаточно поста­вить людей в двух пунктах: Тингветлир и Хверагерди. Если бы я захотел проехать через один из тех городов на небольшой скорости, легко оказался бы обнаруженным. С другой стороны, езда на полной скорости вызвала бы еще больше подозрения. А радиотелефон, так необходимый мне совсем недавно, сейчас сработал бы против меня, и вскоре все они сидели бы у меня на хвосте.
  — О боже! — простонал я. — Это просто невозможно.
  Элин ласково улыбнулась.
  — Туда можно добраться очень просто, — беззаботно бросила она. — Кенникен никогда не догадается.
  Я глянул на нее с подозрением.
  — Как?
  — Морским путем, — она положила палец на карту. — В Вик живет мой старый приятель, который может перевезти нас в Кеблавик на своей лодке.
  Я с сомнением посмотрел на карту.
  — Вик лежит далеко отсюда и совершенно в другом направлении.
  — Тем лучше. Кенникену и в голову не придет, что мы может туда поехать.
  Чем больше изучал карту, тем более удачной казалась мне ее идея.
  — Неплохо, — наконец согласился я.
  Элин произнесла с невинным видом:
  — Разумеется, мне придется поехать с тобой, чтобы представить тебя своему приятелю.
  Она опять настояла на своем.
  Я избрал удивительный способ добраться до Рейкьявика: когда нажал на педаль, вольво двинулся в совершенно противоположном направлении. С облег­чением я вздохнул только миновав мост через реку Тьерш, потому что был уверен в решении Кенникена выставить там засаду.
  Однако когда проехали Хелли, меня охватило такое чувство неуверенности, что съехал с главной дороги и углубился в сеть грунтовых дорог, направляемый внутренним голосом, убеждавшим меня, что найти нас здесь невозможно.
  В полдень Элин решительно заявила:
  — Кофе.
  — У тебя что, есть волшебная палочка?
  — У меня есть термос, хлеб и маринованная сельдь. Я пошарила на кухне у Сигурлин.
  — Сейчас рад, что ты поехала со мной. Самому никогда не пришло бы в голову.
  Я притормозил и остановился.
  — Мужчины такие непрактичные, — скромно изрекла Элин.
  — Кто этот твой приятель из Вика?
  — Валтыр Балдвиссон, один из старых школьных друзей Бьярни. Он — био­лог, специалист в морской биологии, занимается прибрежной экологией. Хочет определить возможные изменения, которые пройдут в случае извержения Катлы.
  — А, поэтому у него есть лодка, — догадался я. — Но почему ты считаешь, будто Валтыр перевезет нас в Кеблавик?
  Она покачала головой.
  — Он так сделает, если его попрошу.
  Я усмехнулся.
  — И кто же эта обаятельная дама, губительно влияющая на мужчин? Уж не та ли самая Мата Хари, знаменитая женщина-шпион?
  Она зарумянилась, но уверенно добавила:
  — Валтыр тебе понравится.
  Так и случилось. Он оказался неуклюжим мужчиной, который, если не при­нимать во внимание румяные щеки, словно был вытесан из глыбы исландского базальта. Квадратное лицо, квадратный торс и мощные руки, заканчивающиеся пальцами, напоминающими сардельки, казавшимися непригодными для тонкой работы, которой он занимался, когда мы вошли в его лабораторию. Он глянул на нас поверх слайда, который как раз рассматривал, и гаркнул во весь голос:
  — Элин! Что ты здесь делаешь?
  — Проездом. Познакомься с Аланом Стюартом из Шотландии.
  Моя рука утонула в его могучей лапище.
  — Мне очень приятно, — заявил он, а я тотчас же поверил, что так оно и есть.
  Он повернулся к Элин.
  — Тебе повезло, что ты меня застала. Завтра уезжаю.
  Элин подняла брови.
  — О! Куда?
  — Мое начальство, наконец, решило дать мне новый мотор для той рухляди, которая у меня вместо лодки. Собираюсь в Рейкьявик.
  Элин бросила на меня быстрый взгляд. Я согласно кивнул. Иногда тебе нужно иметь чуть-чуть счастья. Я здесь все время думал, как Элин, не воз­буждая подозрений, собирается уговорить его переправить нас в Кеблавик, а тут на тебе, плод сам падает в руки.
  Она радостно улыбнулась.
  — Может, возьмешь двух пассажиров? Я говорила Алану, что ты пока­жешь нам Суртсей на лодке, но мы с удовольствием поплывем с тобой до Кеблавика. У Алана там встреча с кем-то через пару дней.
  — Мне будет очень приятно плыть в обществе, — ответил он серьез­но. — Это длинная дорога, и хорошо иметь кого-нибудь рядом, чтобы он мог подменить меня у руля. Как поживает твой отец?
  — Спасибо. Хорошо.
  — А Бьерни? Кристин уже родила ему сына?
  Элин рассмеялась.
  — Еще нет, но уже скоро. Откуда ты все-таки знаешь, что это будет не дочь?
  — Будет парень, — изрек он уверенно. — Ты приехал в отпуск? — спросил меня по-английски.
  — Почти. Я приезжаю сюда каждый год, — ответил я по-исландски.
  Он, похоже, удивился, но спустя мгновение улыбнулся.
  — У нас мало таких энтузиастов.
  Я разглядывал лабораторию. Бутылки с реактивами и экспонаты под стеклом. В воздухе носился запах формалина.
  — Чем ты здесь занимаешься? — спросил.
  — Я сижу здесь уже пять лет, и может быть, придется подождать еще десять, хотя, по правде говоря, я так не думаю. Вулкан и так слишком долго спит, — он хлопнул меня по плечу. — С одинаковым успехом извержение может произойти и завтра, и тогда прости-прощай поездка в Кеблавик.
  — Меня такая возможность не удручает, — сухо заметил я.
  Он заорал на всю лабораторию:
  — Элин, в твою честь устраиваю сегодня выходной!
  Он тремя прыжками подскочил к ней и схватил в объятия так, что она взмолилась о пощаде.
  Я не обратил на возню особого внимания, потому что увидел газету, лежащую на столе. Название статьи, набранное аршинными буквами в утренней газете из Рейкьявика, бросалось в глаза: «Перестрелка в Гейсир».
  Быстро прочитал весь материал. Если судить по сообщению, то в Гейсир вспыхнула настоящая война, во время которой воюющие сторо­ны прибегли ко всему арсеналу стрелкового оружия. Однако показания свидетелей между собой отличались. Похоже, что некто, Игорь Волков, русский турист, слишком близко подошел к Строккуру и находится сейчас в больнице. Огнестрельных ран у него не обнаружено. В связи с ничем не спровоцированным нападением на советского гражданина посол этой страны выразил официальный протест в Министерство иностранных дел Исландии.
  Автор статьи довольно резко и холодно задавал вопрос советскому послу: почему упоминавшийся гражданин СССР Игорь Волков во время описываемых событий был вооружен до зубов, хотя не внес оружия в тамо­женную декларацию во время въезда в Исландию.
  Я поморщился. Кенникен и я, похоже, вели все к тому, чтобы заморо­зить исландско-советские отношения.
  На следующий день мы двинулись в путь почти в полдень. Настрое­ние у меня было преотвратное, поскольку голова, казалось, налита оловом. Валтыр оказался чемпионом по выпивке, а мои попытки не отставать от него привели меня, ослабленного бессонницей, к плачевному результату. Он с громким смехом уложил меня в постель, а утром встал свежий как огурчик, тогда как у меня во рту осталось ощущение, будто я весь вечер пил формалин из его банок с экспонатами.
  Мое самочувствие не улучшилось после звонка в Лондон. Я хотел переговорить с Тэггартом, но лишь узнал, что его в Конторе нет. Вежли­вым, служебным тоном мне отказались сообщить его местопребывание, предлагая взамен оставить ему известие, на что я, в свою очередь, не согласился. Кейс вел себя подозрительно, и это заставляло меня всерьез задуматься над тем, кому же могу доверять в Конторе, и у меня не возникло желания говорить ни с кем, кроме Тэггарта.
  Валтыр с интересом посмотрел на два длинных, завернутых в мешко­вину свертка, которые я внес на борт лодки, но не сказал ни слова. Я, со своей стороны, надеялся, что они не слишком напоминают то, чем были на самом деле. Я забрал с собой карабины, потому что они могли мне при­годиться.
  Лодка была длиной около восьми метров. Небольшая кабина оказалась настолько низкой, что в ней можно было только сидеть; а куцая деревянная крыша предназначалась для защиты рулевого от непогоды. Я прикинул на морской карте расстояние от Вика до Кеблавика и засомневался, удастся ли нам его преодолеть.
  — Сколько времени будем плыть? — спросил Валтыра.
  — Около двадцати часов, — ответил он, добавив добродушно: — При условии, что этот чертов мотор выдержит. Если нет, то путешествие про­длится сто лет. Ты страдаешь морской болезнью?
  — Не знаю. Не было случая проверить.
  — Ну так сейчас проверишь, — захохотал он.
  Мы вышли из залива. Лодка опасно закачалась на волнах открытого моря. Свежий ветер развевал волосы Элин.
  Поплыли дальше. Лодка погружалась в гребни волн, время от времени уходя носом в воду, и выходила на поверхность, вздымая лавину брызг. Море для меня чужая среда, и на мой взгляд, все это выглядело довольно опасно, но Валтыр и Элин воспринимали происходящее спокойно. Мотор, судя по размерам, больше подходил бы к миниатюрной лодке, кашлял и чихал, а когда переставал стучать, что, как мне показалось, происходило довольно часто, Валтыр помогал ему пинком. Сейчас я понял, почему его так обрадовала перспектива получения нового мотора.
  Через шесть часов мы доплыли до Суртсей. Валтыр прошел вокруг острова, держась поближе к берегу, а я задавал ему соответствующие вопросы. При этом Валтыр с огорчением сказал:
  — Знаешь, не могу высадить тебя на берег.
  Суртсей, который вынырнул со дна морского под оглушительный аккомпанемент грохота и пламени, доступен лишь для ученых, ищущих ответ на вопрос, каким образом жизнь развивается в таких убогих услови­ях. Естественно при этом, что они не желают видеть на острове туристов, которые на своей обуви могут занести на остров семена растений.
  — Не беда, — утешил я его, — не помышлял о высадке на землю.
  Валтыр внезапно хихикнул:
  — Помнишь «селедочную войну»?
  Я согласно кивнул. Под этим названием скрывался спор между Ислан­дией и Великобританией о границе прибрежного шельфа. Разногласия породили много неприязни между рыболовными флотилиями обеих стран. Наконец спор разрешился, и Исландия получила двенадцатимильную при­брежную зону.
  Валтыр рассмеялся и продолжал:
  — Рождение Суртсей передвинуло нашу рыболовную сферу на трид­цать километров дальше на юг. Я как-то встретил одного английского капитана, который на полном серьезе утверждал, будто здесь дело нечисто, словно мы приложили к нему руку. Ну, так я и сказал ему тогда, что якобы слышал от одного геолога, через миллион лет рыболовная сфера продви­нется на юг аж до Шотландии.
  И он расхохотался во все горло.
  После отплытия от берегов Суртсей мне уже не нужно было притво­ряться, будто испытываю к нему интерес, поэтому я лег спать. Вытянулся на койке и заснул как убитый.
  Спал долго и крепко, и когда Элин разбудила меня, услышал:
  — Подплываем.
  Я зевнул.
  — Куда?
  — Валтыр высадит нас на берег в Кеблавике.
  Я сел, едва не разбив себе голову о балку. Над нами раздался шум летящего самолета. Когда я оказался на корме, то увидел, что мы действи­тельно приближаемся к берегу, а самолет заходит на посадку. Я потянулся и спросил:
  — Который час?
  — Восемь, — ответил Валтыр. — Крепко спал.
  — Конечно, после поединка с тобой мне потребовалось много сна.
  Он широко улыбнулся.
  Мы причалили к берегу. Элин выскочила первой и приняла от меня упакованные карабины.
  — Спасибо за услугу, Валтыр.
  Он помахал рукой в ответ.
  — Не за что. Может, мне удастся раздобыть тебе разрешение на про­гулку по Суртсей. Как долго ты здесь пробудешь?
  — До конца лета. Но не знаю, где буду обитать.
  — Состыкуемся.
  Мы стояли на берегу, глядя, как он отплывает. Потом Элин спросила:
  — Какие у нас планы?
  — Я должен встретиться с Ли Нордлингером. Довольно рискованный шаг, но я хочу узнать от него кое-что о нашем приборе. Как ты думаешь, Бьерни здесь?
  — Сомневаюсь. Обычно он летает с аэропорта в Рейкьявике.
  — Хочу, чтобы ты после завтрака пошла в аэропорт и узнала в Исланд­ской авиакомпании, где Бьерни, а затем ждала меня там, — я потер под­бородок и почувствовал под пальцами колючую щетину. — И помни, дер­жись подальше от центрального зала. Кенникен наверняка выставил везде посты, не хочу, чтобы тебя увидели.
  — Сначала завтрак, — заявила она. — Знаю поблизости непло­хое кафе.
  Когда я вошел к Нордлингеру и поставил карабин в углу комнаты, он глянул на меня с некоторой долей удивления, заметив карманы с выпираю­щей амуницией, небритые щеки и в сумме всю мою малоцивилизованную внешность. Бросил взгляд в угол комнаты.
  — Довольно тяжелый для удочек, — прокомментировал он. — Ты ужасно выглядишь, Алан.
  — Я путешествовал в довольно сложных условиях, — ответил, уса­живаясь. — Ты мог бы дать мне электробритву? Хочу, чтобы ты кое-что посмотрел.
  Он выдвинул ящик стола, достал электробритву на батарейках и тол­кнул по столу ко мне.
  — Ванная в конце коридора, вторая дверь. Что ты мне хочешь по­казать?
  Я заколебался. Не мог просить Нордлингера держать язык за зубами, невзирая на то, что он откроет. В конце концов решил поставить ва-банк и рискнуть. Достал из кармана металлическую коробочку, снял ленту, крепившую крышку, и вытряхнул содержимое. Положил прибор перед Нордлингером.
  — Что это такое, Ли?
  Он посмотрел какое-то время на прибор, ничего не трогая, а затем спросил:
  — Что ты хочешь о нем знать?
  — Практически все. Но сначала скажи, в какой стране он сделан.
  Он взял прибор в руки и принялся рассматривать. Если кто и мог что- либо знать в этой области, то наверняка это был Ли Нордлингер, офицер военно-морского флота США. Он служил на военной базе в Кеблавике в ранге офицера-электронщика, руководителем наземной и бортовой радио­локации. Из того, что о нем слышал, он был чертовски хорошим специа­листом.
  — Почти уверен, что это американское производство, — он потро­гал прибор пальцем. — Узнаю некоторые компоненты, например, эти реостаты стандартная работа американцев. — Снова покрутил прибор в руках. — Использует ток частотой в пятьдесят герц и напряжение, при­нятое в Америке.
  — Хорошо, а сейчас скажи, что это такое.
  — Этого я еще не знаю. Побойся Бога, ты приносишь мне кучу разных контуров и цепей, надеясь, что я с первого взгляда могу все назвать. Может, я и хорош в своем деле, но не настолько.
  — А можешь сказать, чем он наверняка не является? — терпеливо попросил я.
  — Ну, это не транзистор, наверняка, — убежденно сказал он и помор­щился. — Так, честно говоря, он не похож ни на что виденное мной рань­ше. — Он постучал пальцем в закрепленный посередине кусочек металла странной формы. — Ничего такого, например, я никогда раньше не видел.
  — Можешь его протестировать?
  — Конечно.
  Он поднялся из-за стола.
  — Подключи к нему ток и посмотри, может, он заиграет нам гимн Соединенных Штатов.
  Пока мы шли по коридору, он спросил:
  — Откуда он у тебя?
  — Достал, — загадочно ответил я.
  Он бросил на меня испытующий взгляд, но ничего не сказал.
  Мы прошли через вращающуюся дверь в конце коридора и вошли в большую комнату, где стояли длинные столы, заставленные электронными аксессуарами. Ли дал знак офицеру, и тот подошел к нам.
  — Привет! Я хочу кое-что протестировать. Есть какой-нибудь свобод­ный стол?
  — Понятно, — тот осмотрел комнату. — Возьмите пятый, он будет свободен какое-то время.
  Я посмотрел на испытательный стенд. В глазах зарябило от переклю­чателей, циферблатов и экранов, в которых я ничего не смыслил. Нордлингер сел.
  — Возьми себе стул. Сейчас посмотрим, что будет происходить.
  Он присоединил наконечник к зажимам прибора и приостановился.
  — Мы уже знаем кое-что об этом предмете. Он не является частью оснащения самолета, потому что там не используют столь высокое напря­жение. По тем же причинам исключаются морские суда, таким образом, остается наземное оборудование. Этот прибор питается током, используе­мым на североамериканском континенте. Поэтому он с таким же успехом мог быть произведен в Канаде: многие фирмы применяют компоненты американского производства.
  — Может он быть частью телевизионного приемника? — спросил я.
  — Мне, во всяком случае, еще не доводилось видеть такой телеви­зор, — он щелкнул переключателем. — Сто десять вольт, пятьдесят герц. Мы не знаем силы тока в амперах, поэтому должны быть осторожны. Нач­нем с низких величин.
  Он осторожно повернул ручку настройки: тонкая игла измерительного прибора едва дрогнула. Ли глянул на мое загадочное приобретение.
  — Оно сейчас под током, но таким слабым, что не убил бы и мухи, — поднял взгляд на меня. — Кстати, эта игрушка — чья-то свихнувшаяся выдумка, в подобных компонентах не применяется переменный ток. Идем дальше. Увеличим напряжение на три фазы. И снова что-то непонятное.
  Он взял щуп, присоединенный к сети.
  — Если мы приложим щуп к этому месту, то должны получить на осциллографе синусоидальную фазу, — посмотрел на экран. — Ну, вот и она. А сейчас посмотрим, что происходит в контуре, подходящем к этому кусочку странной формы.
  Он аккуратно приложил щуп, и зеленое изображение на экране осцил­лографа прыгнуло, приобрело новые очертания.
  — Прямоугольная фаза, — прокомментировал он. — Часть контура до этого места действует как прерыватель, что само по себе удивительно по причинам, в которые я сейчас не буду углубляться. Проверим еще, что про­исходит в цепи, выходящей из кусочка металла к мешанине пластинок.
  Он приложил щуп, изображение на осциллографе снова прыгнуло, чтобы через секунду стабилизироваться. Нордлингер присвистнул.
  — Посмотри на это спагетти, — зеленая линия, извиваясь причудливы­ми волнами, ритмично менялась каждое мгновение. — Чтобы это расшиф­ровать, пришлось бы прилично попотеть, используя гармоничный анализ. Но что бы то ни было, импульс идет от металлической игрушки.
  — Ты понимаешь что-нибудь?
  — Ничего. Попробую еще проверить выходную фазу. Изображение на экране должно превратиться в нечто сумасшедшее. Как бы осциллограф не гробанулся.
  Он приложил щуп и выжидательно посмотрел на экран.
  — Чего ты ждешь? — спросил я.
  — Ничего, — он не отрывал изумленного взгляда от экрана. — На выходе ничего нет.
  — Это что, плохо?
  Он глянул на меня каким-то странным взглядом и ласково сказал:
  — Это попросту невозможно.
  — Может, что-нибудь испортилось?
  — Я вижу, ты ничего не понимаешь. Цепь или контур, как показывает само название, это как бы замкнутое кольцо, если кольцо в каком-то месте прервать, ток вообще не идет.
  Он снова приложил штырь.
  — Здесь идет ток со сложной фазовой конфигурацией, — экран снова замерцал. — А что мы имеем в другом месте той же самой цепи?
  Он глянул на потухший экран.
  — Ничего?
  — Ничего, — решительно подтвердил он, но тотчас заколебал­ся. — Или, говоря точнее, мы больше ничего не узнаем при помощи этого измерительного стенда. — Нордлингер дотронулся до испытательного при­бора. — Ты не будешь возражать, если я заберу его на время?
  — Зачем?
  — Хочу более тщательно протестировать. У нас есть еще одна лабора­тория... — Он кашлянул, несколько смешавшись. — Хм. но ты туда не можешь войти.
  — Ага, совершенно секретно, посторонним вход воспрещен. — Види­мо, для одного из таких мест и служил пропуск Флита. — Хорошо, проверь его, а я пока пойду бриться. И подожду тебя в твоей комнате.
  — Еще минутку, — остановил меня. — Откуда он у тебя?
  — Скажи мне, для чего он используется, и я скажу, откуда он у меня. — Я повернулся и пошел в его комнату. Взял электробритву и принялся за работу. За пятнадцать минут избавился от щетины и сразу почувствовал себя лучше. Мне оставалось лишь ждать возвращения Нордлингера. Ждал долго: прошло полтора часа, прежде чем он вернулся.
  Он вошел, держа в руках загадочное устройство, словно шашку дина­мита. И осторожно положил его на стол.
  — Я должен знать, откуда оно у тебя, — начал он без всяких вступлений.
  — Сначала скажи, для чего оно предназначено.
  Он сел за стол, глядя на пластиково-металлическую конструкцию почти с отвращением.
  — Ни для чего, — решительно заверил он. — Абсолютно ни для чего.
  — Перестань! Ведь должно же оно где-то применяться.
  — А я говорю тебе, что — нет. В нем нет никакого выхода энергии. Он наклонился вперед и тихо продолжал: — Алан, у меня есть приборы, кото­рыми можно измерить магнитное поле призраков. Но из этого устройства абсолютно ничего не выходит.
  — А может, как я сказал, что-нибудь испортилось?
  — Я проверил все и говорю тебе: этот пистолет не выстрелит. — Он толкнул устройство, и оно боком поехало по крышке стола. — Мне не нравятся в нем три вещи: во-первых, в нем присутствуют компоненты, которые ничем не напоминают те, какие я когда-либо видел. Более того, не представляю, для чего они могут служить, а это уже достаточная причина чувствовать себя не в своей тарелке, особенно если имеешь репутацию хорошего специалиста. Во-вторых, то, что мы имеем здесь, лишь часть какого-то комплекса. Вообще-то, я очень сомневаюсь, что был бы в состо­янии расшифровать весь комплекс, имея его целиком в руках. И, наконец, в-третьих, самое главное: этот прибор вообще не должен работать.
  — Так он и не работает, — вставил я.
  Он махнул рукой с раздражением.
  — Может, я неправильно выразился. Дело в том, что должен быть какой-то выход энергии. Боже мой, ведь невозможно без конца насыщать машину энергией, не имея возможности получить ее обратно в какой-то форме. Это абсолютно невозможно.
  — Может, она выходит в форме тепловой энергии, — предположил я.
  Он отрицательно покачал головой.
  — В конце я так разозлился, что пошел ва-банк и пропустил через контур ток мощностью в тысячу ватт. Если бы эта проклятая штука преоб­разовывала ток в тепло, оно должно было раскалиться добела. А вот и нет, осталось холодным, как и раньше.
  — Я вижу, тебе не помешало бы чуть хладнокровия.
  Он раздраженно развел руками.
  — Послушай, Алан, представь себе, что ты — математик и однажды наткнулся на уравнение, из которого следует, что дважды два — пять, и к тому же все в нем правильно. Вот представь себя в такой ситуации, и ты поймешь, как я себя чувствую. Это то же, что дать физику вечный двига­тель, который действительно работает.
  — Подожди, — прервал, — вечный двигатель дает что-то из ничего. А здесь у нас наоборот.
  — Нет никакой разницы. Энергию нельзя создать или уничтожить. — И увидев, что я хочу вмешаться, быстро добавил: — И не говори мне о ядерной энергии. Материю можно рассматривать как замороженную, сконцентрированную энергию. — Он угрюмо глянул на загадочное устрой­ство. — А это что-то уничтожает энергию!
  Уничтожает энергию! Я перемалывал эту мысль в своих серых клетках мозга, пытаясь разобраться, что я в этом смыслю. Ответ гласил: ничего.
  — Давай не удаляться слишком далеко, — остановил его. — Посмо­трим внимательно на то, что имеем. Итак, подключаем ток и получаем.
  — Ничего! — воскликнул он.
  — Скорее что-то, что не в состоянии измерить, — поправил я. — У тебя могут быть очень неплохие приборы, но ты не располагаешь всеми необхо­димыми. Могу поспорить, что где-то живет гений, который не только знает, какую работу выполняет наше чудо-юдо, но имеет еще более затейливые приборы, измеряющие эту работу.
  — Если это так, то я охотно на них посмотрел бы, поскольку они нахо­дятся за границами моих знаний.
  — Ты ведь не ученый, а технарь. Согласен со мной?
  — Конечно, я давным-давно инженер.
  — И поэтому носишь короткую прическу. А эта игрушка сделана каким-то длинноволосым, — я улыбнулся. — Или яйцеголовым.
  — Я по-прежнему хочу знать, откуда она у тебя.
  — Тебя больше должно заинтересовать, куда она попадет. У тебя есть здесь какой-нибудь надежный сейф?
  — Разумеется, — он заколебался. — Хочешь, чтобы я это оставил у себя?
  — На сорок восемь часов. Если за это время не появлюсь здесь, пере­дашь прибор своему начальству вместе с сомнениями, которые у тебя воз­никли. Пусть оно ломает голову.
  Нордлингер холодно посмотрел на меня.
  — Не совсем понимаю, почему бы не отдать его сразу. За эти сорок восемь часов я могу поплатиться головой.
  — Наверняка ее потеряю, если ты не согласишься, — мрачно заметил я. Он взял в руки прибор.
  — Это американское изделие, но не является собственностью военной базы в Кеблавике. Я очень хотел бы знать, откуда оно взялось.
  — Ты прав, что изделие не принадлежит базе. Но могу поспорить, что сделали его русские. И сейчас хотят получить его назад.
  — О боже! — воскликнул он. — Но ведь в нем полно американских компонентов.
  — Может, русские последовали совету министра обороны США Мак­намары об эффективности расходов и делают покупки на самых лучших рынках. Но меня, кстати, не трогает, где сделана эта штучка: в Америке или в Конго. Сейчас беспокоит лишь одно: я хочу, чтобы изделие осталось у тебя.
  Он осторожно положил прибор на стол.
  — Согласен, но только на двадцать четыре часа. И даже тогда ты не получишь подробного объяснения.
  — Ну что ж, у меня нет выбора. Но при условии, что ты дашь мне на время автомобиль. Я оставил лендровер в Лаугарватн.
  — Ну, ты и нахал!
  Он сунул руку в карман и бросил на стол ключи.
  — Голубой шевроле, стоит на стоянке у ворот.
  — Знаю.
  Я надел пиджак и двинулся в угол комнаты за карабинами.
  — Послушай, Ли, ты знаешь офицера по фамилии Флит?
  Он задумался.
  — Нет.
  — А Маккарти?
  — Именно такая фамилия у офицера, которого мы встретили в лабо­ратории.
  — Это не он. Ну ладно, пока. Надо будет как-нибудь выбраться на рыбалку.
  — Постарайся не угодить за решетку.
  Я остановился у двери.
  — С чего ты взял?
  Он прикрыл ладонью электронное устройство.
  — Тип, у которого в кармане подобные штучки, должен сидеть в тюрьме, — убежденно заявил он.
  Я рассмеялся и вышел, оставив его всматривающимся в таинственный предмет. Его система ценностей оказалась серьезно нарушена. Нордлингер не был ученым, а инженером, а тот поступает согласно своду правил: длин­ному списку истин, испытанных в веках. Инженер также готов не заметить факт, что этот список правил вначале разработан именно учеными, людьми, для которых нарушение законов есть не что иное, как возможность сделать очередной шаг в познании тайн Вселенной. Человек, который легко пере­ходит от ньютоновской физики к квантовой физике, не сбиваясь с шага, в состоянии поверить во все. Ли Нордлингер не относился к этой категории людей, но автор этого изобретения наверняка был одним из них.
  Я нашел автомобиль и спрятал карабин с амуницией в багажник. Писто­лет Джека поместил в кобуру через плечо, поэтому линию пиджака теперь ничто не искажало. Это совсем не означало, что я выглядел более предста­вительно: спереди пиджака зияли дыры, прожженные кусочками горящего торфа, а рукав разодрала пуля, выпущенная в меня в Гейсир. И пиджак, и брюки были испачканы грязью, и в общем я все больше напоминал бродягу. Хотя нужно признать: по крайней мере, тщательно выбритого бродягу.
  Сел в автомобиль и медленно двинулся в сторону международного аэропорта. В течение всего пути размышлял над экспертизой Нордлингера.
  По его мнению, подобное электронное устройство вообще не могло суще­ствовать, что уже само по себе придавало ему статус научного. Это должно быть очень важным, поскольку из-за него гибли люди, теряли ноги или обваривались кипятком.
  Было еще что-то, от чего у меня по спине пробегали мурашки. Послед­ние слова Кенникена сразу перед побегом означали, что моя скромная особа становилась более важной, нежели то электронное устройство. Он готов был убить меня, прежде чем прибор попал бы ему в руки, а ведь он отдавал себе отчет, что с моей смертью прибор исчезнет навсегда.
  Нордлингер снабдил меня информацией, что устройство имеет исклю­чительно большое значение. Что такое случилось, сделав меня еще более важным? В бездушном мире науки и техники редко бывает, чтобы один человек значил больше, чем переломное для наук изобретение. Может, произошел поворот к нормальной жизни, хотя лично в этом очень сомне­ваюсь.
  В отделение Исландской авиакомпании можно было добраться через служебный ход без необходимости показываться в центральном зале. Я остановил машину и вышел. При входе я столкнулся с приятной во всех отношениях стюардессой, которую и спросил:
  — Вы не видели где-нибудь здесь Элин Рагнарсдоттир?
  — Элин? В приемной.
  Она сидела одна и сорвалась с места, увидев меня.
  — Алан, как тебя долго не было!
  — Все продлилось несколько дольше, чем рассчитывал.
  На ее лице отразилось нервное возбуждение и нетерпение.
  — Все в порядке? — спросил я.
  — Да, во всяком случае, если речь обо мне. Возьми газету.
  — А в чем дело? — взял из ее рук толстую пачку.
  — Возьми, прочитай сам.
  И она отвернулась.
  Я развернул газету. На первой странице разместилась фотография, представляющая в натуральную величину мой sgian dubh. Чуть ниже чер­ные буквы навязчиво лезли в глаза: «Видел ли кто-нибудь этот нож?»
  Нож обнаружили в теле мужчины, сидевшего в автомобиле, который находился на стоянке у одного из домов в Лаугарватн. Убитым оказался английский турист, опознанный как Джек Кейс. Как дом, так и автомобиль фольксваген, в котором нашли покойного, принадлежал Гуннару Арнарссону, в это время отсутствующему. В доме обнаружены следы взлома и обыска. Из-за отсутствия Гуннара Арнарссона и его жены Сигурлин не удалось установить, пропало ли что-нибудь. Полиция старается установить с ними контакт.
  Нож мог обратить на себя чье-то внимание своей необычной формой, и поэтому полиция попросила редакцию опубликовать его снимок в газете. Если кто-нибудь видел такой или похожий на него нож, просьба сообщить об этом в ближайшее отделение полиции. Кроме фото была опубликована еще небольшая заметка, где автор верно назвал нож шотландским sgian dubh, но затем пустился в псевдоисторические размышления.
  Сообщалось также, что полиция разыскивает серый вольво с рейкьявикским номером. Если кто-нибудь его видел, также просили сообщить в полицию. В сообщении указывался номер машины.
  Я посмотрел на Элин.
  — Ну и каша заварилась, — тихо сказал.
  — Это тот парень, с которым ты должен был встретиться в Гейсир?
  — Да.
  Я не доверял до конца Джеку и оглушил его, оставив без сознания вбли­зи дома Кенникена. Может, Кейс и заслуживал полного доверия, поскольку погиб от рук Кенникена. А в этом я не сомневался. Кенникен завладел моим ножом и фольксвагеном, а в поисках меня наткнулся на Джека.
  Но почему Кейс погиб?
  — Это страшно, — вздохнула Элин. — Еще один человек убит.
  В ее голосе прозвучало отчаяние.
  — Я его не убивал, — прямо заявил ей.
  Она взяла в руки газету.
  — Откуда полиция узнала о вольво?
  — Обычным путем. Как только они узнали, что покойник — это Джек Кейс, то проследили каждый его шаг с момента появления в Исландии и вскоре обнаружили, что он взял напрокат автомобиль, не фольксваген, в котором его нашли. Я хорошо сделал, спрятав вольво Джека в гараже Валтыра в Вике. Когда Валтыр возвращается в Вик?
  — Завтра.
  Похоже, что все ополчились против меня. Ли Нордлингер выставил мне двадцатичетырехчасовой ультиматум, а что касается Валтыра, то у меня не возникало иллюзий, что сразу после возвращения в Вик он про­верит номера вольво, стоящего в гараже. Более того, был уверен, что он тотчас сообщит в полицию. А какая бомба взорвется, когда полиция найдет Сигурлин! Я вообще не рассчитывал на ее молчание, узнав к тому же о трупе, найденном у порога ее дома.
  Элин дотронулась до моего плеча.
  — Что ты собираешься делать?
  — Не знаю. Сейчас хочу спокойно посидеть и подумать.
  Я начал складывать отдельные фрагменты, и постепенно из них полу­чилось осмысленное целое, осью которого явилась внезапная перемена в поведении Кенникена сразу после моего пленения. Вначале он весь горел, так ему хотелось выдавить из меня электронное устройство, и с нескры­ваемой радостью ждал начала операции. Но затем, а точнее говоря, после какого-то телефонного звонка, внезапно перестал интересоваться прибо­ром, заявив, что сейчас важнее всего отправить меня на тот свет.
  Я прошелся по прошлым событиям. В Гейсир я поделился с Джеком моими подозрениями в отношении Слэйда, и Кейс согласился передать их Тэггарту. Слэйд, в таком случае, был бы подвергнут тщательному изуче­нию. Но незадолго до поимки меня Кенникеном я видел, как Слэйд беседо­вал с Джеком. А если предположить, что Кейс как-то возбудил подозрения Слэйда? Слэйд, хитрый лис, разбирается в людях, и вполне вероятно, что Кейс каким-то образом раскрылся перед ним.
  Что в таком случае сделал бы Слэйд? Связался бы с Кенникеном, чтобы проверить, схватил ли он меня, и дал ему ясно понять, что сохранение его позиции номер один, сразу за Тэггартом, гораздо важнее, чем электронное устройство. Наверняка он приказал бы Кенникену: «Убей этого сукиного сына». И здесь лежит разгадка внезапной перемены в поведении Кенникена.
  Сейчас стало также важно ликвидировать Джека, прежде чем он свя­жется с Тэггартом.
  Я облегчил Слэйду задание, оставив Джека под боком Кенникена, а тот угостил его моим ножом. Проверив, кому принадлежит фольксваген, кото­рым я приехал, Кенникен узнал, где меня искать, и подбросил тело Джека. Такая тактика характерна для террористов.
  Все сложилось в стройное целое с одним, однако, исключением. Почему Джек Кейс оставил меня, когда в Гейсир на меня кинулась банда
  Кенникена? Не пошевелил и пальцем, чтобы помочь, ни разу не выстрелил, защищая меня. Я знал Джека, и такое поведение было бы ему не свойствен­но. Именно его странное поведение вместе с явной симпатией к Слэйду и легло в основу моего недоверия к нему. Загадка не давала покоя.
  Однако все уже принадлежало прошлому. Сейчас меня ждало будущее, а это означало очередные трудные решения.
  — Ты узнала, где Бьерни?
  Она апатично кивнула.
  — Он сейчас летит из Рейкьявика в Хефн. После обеда прилетит в Рейкьявик.
  — Он будет нам нужен здесь. Тебе нельзя отсюда выходить, пока он не появится. Даже перекусить — пусть принесут сюда. И прежде всего, ни за что на свете ты не должна появляться в центральном зале. Слишком много типов ждут нас там.
  — Но ведь я не могу торчать здесь вечно, — запротестовала она.
  — Только до появления Бьерни. Можешь сказать ему все, что посчита­ешь нужным, даже чистую правду. И передай ему, что он должен сделать.
  Она сморщила носик.
  — А именно?
  — Он должен вывести тебя отсюда и посадить в самолет, но абсолютно незаметно, избегая обычных путей. Меня не касается, как он это сделает: может переодеть стюардессой и переправить на борт самолета, но ты ни в коем случае не должна появляться в центральном зале как пассажирка.
  — Сомневаюсь, сможет ли он что-нибудь сделать.
  — Если он в состоянии перевозить контрабандой из Гренландии ящики пива, то может провезти и тебя. Кстати, Гренландия — это неплохая мысль. Ты могла бы пересидеть в Кангерлуссуак и подождать, пока все закончится. Даже такой сообразительный, как Слэйд, не додумается тебя там искать.
  — Но я не хочу уезжать.
  — Поедешь. Ты не должна путаться у меня под ногами. Если считаешь, что в последние дни нам было тяжко, то в ближайшие двадцать четыре часа то время покажется тебе идиллией. Я хочу, чтобы ты была подальше от всего этого, и клянусь Богом! — сделаешь то, что я тебе говорю!
  — Значит, ты считаешь меня ни на что не годной, — с горечью сказала она.
  — Вовсе нет, и ты доказала это в течение нескольких дней. Тебе при­шлось поступать вопреки собственным правилам, но ты не отступила от меня ни на шаг. В тебя стреляли, в тебя попала пуля, но ты несмотря ни на что была рядом со мной, чтобы помогать мне.
  — Потому что люблю тебя.
  — Знаю. Я тоже люблю тебя и именно поэтому хочу, чтобы ты уехала. Я не позволю, чтобы ты заплатила жизнью за это.
  — А ты?
  — Я — другое дело. Я — профессионал. В отличие от тебя, знаю, как и что надо делать.
  — Кейс тоже был профессионалом, а сейчас мертв. Как и Грэхем, или как он там на самом деле назывался. А тот Волков, который сварился в Гейсир, тоже ведь профессионал. Ты сам говорил, что пока пострадали только профессионалы. А я не хочу, чтобы с тобой случилась беда.
  — Но я также сказал, что ни один посторонний наблюдатель не понес ни малейшего ущерба. Ты в этом деле случайный зритель, и я хотел бы, чтобы так и оставалось.
  Каким-то образом удалось убедить ее. Я проверил, нет ли кого побли­зости, стянул пиджак и быстро снял кобуру с оружием Джека. Взял писто­лет в руку и спросил:
  — Ты умеешь с ним обращаться?
  Она широко раскрыла глаза.
  — Нет!
  Я показал затвор.
  — Если оттянешь его назад, пуля посылается в ствол. Подвинешь этот рычажок, или предохранитель, целишься и нажимаешь на спуск. При каждом нажатии на спусковой крючок выскакивает пуля. В сумме можешь произвести восемь выстрелов. Все понятно?
  — Вроде бы да.
  — Повтори.
  — Оттягиваю верх пистолета, снимаю с предохранителя и тяну за спуск.
  — Хорошо. Правда, лучше было бы нажать на спуск, но сейчас не время вникать в такие тонкости.
  Я вернул пистолет в кобуру и буквально вложил в ее застывшие руки.
  — Если кто-либо попытается заставить тебя поступать вопреки твоей воле, ты берешь пистолет, целишься и стреляешь. Можешь в него и не попасть, но добавишь ему седых волос.
  Профессионалы панически боятся оружия в руках любителя. Если в тебя стреляет профессионал, то ты знаешь, что он делает это метко, и у тебя есть шанс его перехитрить. Любитель же может убить тебя совершен­но случайно.
  — Иди в туалет и надень кобуру под жакет. Когда вернешься, меня уже здесь не будет.
  Она приняла пистолет и вместе с ним мое решение.
  — Куда ты направляешься?
  — Пришла пора действовать. Мне уже надоело убегать, сейчас сам стану охотником. Пожелай мне счастья.
  Она подошла близко ко мне и нежно поцеловала, с трудом сдерживая слезы. Мы почувствовали жесткий металл, разделившего нас пистолета. Я хлопнул ее пониже спины.
  — Ну.
  Посмотрел, как она отворачивается и уходит, а когда дверь за ней закрылась, я тоже ушел.
  
  VII
  
  Шевроле Нордлингера оказался слишком длинным, широким и к тому же с очень мягкими рессорами. В Обыггдир я не дал бы за него ломаного гроша, однако он пришелся как нельзя кстати на трассе, ведущей в Рей­кьявик, скоростной международной автостраде, единственной в Исландии дороге с действительно хорошим покрытием. Сорок километров до Хабнарфьордюр я проехал со скоростью сто тридцать километров в час, но въе­хав в Коупавогюр, снизил скорость из-за интенсивного уличного движения. Я выругался вслух, так как в полдень у меня намечалась встреча в бюро путешествий Нордри и я не хотел опаздывать.
  Бюро Нордри располагалось на улице Хафнарстрети. Я запарковался в боковой улочке неподалеку, после чего пешком двинулся вниз, к центру города. Даже не намеревался входить в бюро, к чему? Ведь электронное устройство находилось далеко отсюда, спрятанное в сейфе Нордлингера. На Хафнарстрети поспешно нырнул в дверь книжного магазинчика, рас­положенного напротив Нордри. Наверху находилось маленькое кафе, сое­диненное с книгарней лестницей, поэтому можно было удобно посидеть и почитать за чашечкой кофе. Я купил на всякий случай газету и поднялся в кафе.
  Еще не наступила пора обеденного наплыва гостей, и я смог спокойно занять свободное место у окна. Заказал блинчики и кофе, развернул газе­ту и под ее прикрытием выглянул на людную улицу. Как и рассчитывал, отсюда открывался прекрасный вид на расположенное напротив бюро путешествий. Тонкие занавески мне не помешали, но не давали возмож­ности увидеть меня с улицы.
  Тем временем снаружи становилось все оживленней. Начинался тури­стический сезон, и первые смельчаки уже приступили к атакам на магазины сувениров, чтобы вернуться домой с добычей. Обвешанные фотоаппарата­ми, не выпускающие из рук карты, они сразу бросались в глаза. Однако я внимательно изучал каждого из них, поскольку надеялся, что тот, которого ищу, скроется под удобным прикрытием туриста.
  Приезд сюда представлялся выстрелом наугад. Исходил из того, что, где бы я ни появился, тут же возникает и противник. Сразу после прилета в Исландию я отправился, согласно полученной инструкции, длинным окружным путем в Рейкьявик и встретил на своей трассе Линдхольма. Потом забился в Асбырги, и там на меня внезапно напал Грэхем. Разуме­ется, в этом случае свою роль сыграл вмонтированный в лендровер радио­передатчик, но тем не менее, факт оставался фактом. Флит устроил на меня засаду, цели которой, кстати, я до сих пор не знал, и стреножил мой авто­мобиль одним метким выстрелом. Однако и он, и Линдхольм прекрасно знали, где меня ждать. А в Гейсир угодил в силки Кенникена и почти чудом вырвался из безнадежной ситуации.
  Сейчас же меня ждали в бюро Нордри. Если предположить, что будет задействована прежняя схема, существовала небольшая, но логическая воз­можность наблюдения за этим местом. Поэтому я более чем из простого любопытства рассматривал прохожих за окном, увлеченно глазеющих на витрины магазинов. Если Кенникен устроил здесь мне засаду, надеялся, что смогу высмотреть его человека. Ведь он не мог привезти в Исландию целую армию, а большинство членов его группы я имел возможность так или иначе видеть.
  Тем не менее прошло более получаса, прежде чем я его вычислил, и то потому, что смотрел на него под непривычным углом, сверху. Трудно забыть лицо, увиденное впервые в окуляре телескопического прицела, однако лишь в тот момент, когда он поднял голову, я увидел в толпе пешеходов одного из тех, кто был с Кенникеном на другой стороне реки Тунгнаау.
  Парень слонялся по улице, бесцельно глазея на витрины магазинов, прилегающих к бюро Нордри. Он запасся фотоаппаратом, планом города, пачкой открыток и выглядел типичным туристом. Я подозвал официантку, расплатился, обеспечив себе возможность моментального ухода, и задер­жался, заказав еще чашечку кофе.
  При таких заданиях агент обычно не действует в одиночку, и меня интересовали его связи с остальными пешеходами. По мере того, как убы­вало время, парень все больше проявлял нетерпение, и наконец, глянув на часы ровно в час дня, поднял руку. Из толпы выделился еще один мужчина, перешел улицу и присоединился к первому.
  Я быстро выпил кофе и спустился вниз. Притаился у газетного киоска, наблюдая за моими знакомыми через стеклянную дверь книжного мага­зинчика. К ним присоединился третий мужчина, в котором я сразу узнал Ильича, того самого, который так неосторожно помог мне стать обладате­лем «бутановой бомбы». Вся тройка о чем-то с минуту подискутировала, после чего Ильич вытянул руку и постучал по часам, выразительно пожав при этом плечами. Затем они двинулись по улице в сторону Постхусстраети, а я за ними.
  Сценка с часами подтверждала, что они не только знали о месте моей встречи, но и о времени. Как только пробил первый час, они оставили дежурство, как рабочие, заслышавшие сигнал на обед. Я бы не удивился, если бы они знали еще и пароль.
  На углу Постхусстраети двое из них уселись в стоявший там автомо­биль и уехали. Ильич же быстро свернул вправо, пересек улицу и реши­тельно направился в сторону отеля «Борг», а затем юркнул в него, словно кролик в свою нору. Я поколебался, после чего последовал за ним.
  Он не остановился у стойки регистратора, чтобы взять ключ, а сразу поспешил по лестнице на второй этаж. Я, наступая ему на пятки, заметил, как он прошел по коридору и постучал в дверь, в этот момент я резко раз­вернулся и спустился вниз. Сел за столик в холле, откуда наблюдал за фойе. Это вызвало необходимость выпить очередную чашку кофе, большое коли­чество которого грозило перейти в потоп, но уж такова цена, какую при­ходится платить при работе подобного рода. Я развернул газету на ширину плеч и ждал появления Ильича.
  Вскоре он возник, а вид, что открылся передо мной, позволил с триум­фом осознать, что я не ошибался в своих подозрениях и каждый мой шаг по Исландии был тысячекратно оправдан. Ильич спускался по лестнице, разговаривая со своим спутником, а этим спутником был Слэйд.
  Они пересекли холл, направляясь к ресторану, и Слэйд прошел мимо меня совсем близко. Я предположил, что он сидел в своем номере, ожидая вестей от людей из засады у бюро Нордри, а затем пошел что-нибудь пере­кусить. Я передвинулся в кресле так, чтобы увидеть, где они сядут, а затем поднялся на второй этаж.
  Уже через две минуты я стучал в те же двери, что и Ильич, от всей души надеясь, что мне никто не откроет. Стук остался без ответа, поэто­му вошел в комнату, использовав кусочек пластика, который находился у меня в бумажнике. Это умение являлось частью знаний, полученных при учебе, — Контора действительно хорошо меня подготовила.
  Я был не настолько глуп, чтобы браться за осмотр багажа Слэйда. Если он так сообразителен, как я о нем судил, то пометил чемодан каким-нибудь хитрым способом, чтобы иметь возможность с первого взгляда определить, открывал ли его кто-нибудь. Это обыкновенная оперативная процедура при выполнении задания, а у Слэйда в этом было двойное преимущество: он мог использовать знания, полученные у обеих сторон. Зато я тщательно исследовал дверцы шкафа, убедившись, что на них нет никаких тонких волос, приклеенных слюной и падающих при открывании дверей, явно указывая на чье-то вторжение. Однако ничего не нашел, поэтому открыл дверцы, вошел в середину и затаился в темноте.
  Ждать пришлось довольно долго, как и думал, зная любовь к еде Слэйда. При этом размышлял, каким образом Слэйду удалось привыкнуть к исландской кухне, от которой, мягко говоря, можно заработать аллергию. Только исландец в состоянии оценить вкус сырого мяса акулы, выдержан­ного несколько месяцев в песке, или маринованного китового жира.
  Наконец Слэйд вернулся, а к тому времени мой собственный желудок принялся бунтовать против наплевательского отношения к его потребно­стям; я выпил до этого море кофе, но мизерное количество чего-то суще­ственного. Слэйд вернулся с Ильичом, и меня абсолютно не удивило, что он говорит по-русски, словно русским и родился. Черт возьми, он наверня­ка был русским, как и его давний предшественник, Гордон Лонсдэйл.
  — Ну что, снова ждем его завтра? — спросил Ильич.
  — Разве что будет что-то новое от Кенникена, — ответил Слэйд.
  — По-моему, мы совершаем ошибку, — заметил Ильич. — Я не думаю, что Стевартсен появится поблизости бюро путешествий. Инфор­мация точная?
  — Абсолютно, — коротко осадил его Слэйд. — Я уверен, что Стюарт появится в течение последующих четырех дней. Мы недооценили его.
  Я улыбнулся в темноте, приятно услышать искренние слова признания в твой адрес. Слэйд еще что-то сказал, но я его не расслышал, зато голос Ильича различил отчетливо:
  — Разумеется, посылку трогать не будем. Подождем, пока он ее оста­вит в бюро путешествий, и пойдем за ним, выжидая подходящий момент, чтобы его схватить.
  — И дальше?
  — Ликвидируем, — ответил Ильич бесцветным голосом.
  — Хорошо, только запомните: тело должно исчезнуть. И так поднялось слишком много шума. Кенникен, видимо, сошел с ума, оставляя труп Кейса в таком месте.
  Наступила минута тишины, которую прервал задумчивый голос Слэйда:
  — Интересно, что Стюарт сделал с Филипсом?
  На свой риторический вопрос он ответ не получил и продолжал дальше:
  — Ну, ладно. Ты и остальные должны быть завтра в одиннадцать у бюро Норди. Как только увидите Стюарта, сразу сообщите мне по теле­фону. Это понятно?
  — Сразу же сообщим, — заверил Ильич.
  Я услышал, как открывается дверь.
  — Где Кенникен? — спросил еще Ильич.
  — Не твое дело, — сухо ответил Слэйд. — Можешь идти.
  Дверь хлопнула. Через минуту я услышал шелест бумаги, скрип, затем раздалось металлическое клацанье. Я чуть-чуть приоткрыл дверцы шкафа и через образовавшуюся щель одним глазом глянул в комнату.
  Слэйд уселся в кресло с газетой на коленях и прикуривал от зажигал­ки толстую сигару. К его удовольствию. Кончик сигары быстро затлел, и Слэйд стал осматриваться в поисках пепельницы. Увидел ее на маленьком столике, поэтому встал и придвинул кресло, чтобы удобней до нее дотяги­ваться.
  Этим движением он и мне облегчил задачу, поскольку сейчас сидел спиной ко мне. Я достал из кармана авторучку и очень медленно открыл дверцы шкафа. Комната была небольшой, и мне хватило всего лишь двух шагов, чтобы оказаться возле Слэйда. Все происходило без малейшего шума, но Слэйд начал поворачивать голову, видимо, реагируя на изменения освещения в комнате. Я воткнул ему кончик авторучки в складки жира на затылке и приказал:
  — Сиди, как сидел, если не хочешь потерять голову.
  Он замер без движений, а я протянул свободную руку ему через плечо под пиджак и нашел там пистолет в кобуре. Похоже, что в последнее время каждый старается вооружиться, а я становлюсь специалистом по разору­жению.
  — Не двигайся, — еще раз приказал, делая шаг назад. Убедился, что пистолет заряжен, и снял его с предохранителя.
  — Вставай!
  Он послушно встал, все еще держа в руках газету.
  — Подойди к противоположной стороне, подними руки и обопрись на стену.
  Я сделал шаг назад и критически наблюдал эволюцию, к которой его принудил. Он знал, зачем я так поступаю: это самый безопасный способ для обыска. Он не был бы самим собой, если бы не попытался меня обма­нуть, но тут уж я среагировал молниеносно:
  — Отодвинь ноги от стены и обопрись покрепче.
  В такой позиции любая попытка сдвинуться привела бы к потере равновесия, а мне давала необходимое превосходство во времени.
  Он отодвинул ноги от стенки, и я сразу заметил говорящую саму за себя дрожь в запястьях, поддерживающих вес тела. Я ловко обыскал его, выбросив содержимое карманов на кровать. Оружие отсутствовало, если не считать шприца для инъекций. Я бы так его назвал, увидев комплекты ампул. Зеленые, с левой стороны, гарантировали полную потерю сознания в течение шести часов, а красные, с правой стороны, обеспечивали смерть в течение тридцати секунд.
  — А сейчас согни ноги в коленях и очень медленно опускайся вдоль стенки.
  Он опустился, а я привел его в позицию, которую ранее применил про­тив Флита: лицом вниз, руки широко расставлены. Нужно быть лучшим спортсменом, чем Слэйд, чтобы застать меня врасплох из такого положе­ния. Флиту это, может быть, и удалось бы, если б я не держал на его позво­ночнике дуло карабина, но Слэйд был для этого стар и слишком толст.
  Он лежал, повернув голову набок и прижимаясь правой щекой к полу, зло глядя на меня левым глазом. Впервые заговорил:
  — Откуда ты знаешь, что ко мне сейчас не придут?
  — Ты не зря беспокоишься, — ответил ему. — Если кто-нибудь войдет в эту дверь, то ты — мертвец. — Я усмехнулся. — Особенно нелепо, если, скажем, войдет горничная, погибнешь ни за что.
  — Что ты, черт возьми, делаешь? Окончательно сошел с ума? Думаю, ты действительно сумасшедший, а Тэггарт разделяет мое мнение. Ну, убери оружие и позволь мне встать.
  — Должен признать, что ты легко не сдаешься, — удивленно заме­тил я. — Тем не менее, только шелохнись, и пристрелю тебя на месте.
  В ответ он лишь заморгал одним глазом. Затем снова заговорил:
  — Тебя за это повесят, Стюарт. Государственная измена по-прежнему карается смертью.
  — Мне очень жаль. Но тебе, по крайней мере, это не грозит. Твое преступление — это не измена Родине, а обычный шпионаж. А шпионов, кажется, не вешают, во всяком случае, в мирное время. Можно было бы назвать это изменой, если бы ты был англичанин, но ты ведь русский.
  — Ты сошел с ума! — воскликнул он с возмущением. — Я — рус­ский?
  — Из тебя такой же англичанин, как из Гордона Лонсдэйла — кана­дец.
  — Подожди, попадешь в руки Тэггарту. Уж он пропустит тебя через мясорубку.
  — А как ты объяснишь факт, что сотрудничаешь с противником?
  Стараясь имитировать возмущение, он пробормотал:
  — Иди к черту, это моя работа! Ты поступал точно так же, как правая рука Кенникена. Я только выполняю приказы, а ты и этого не делаешь.
  — Интересно. Ты получаешь довольно удивительные приказы. Рас­скажи мне еще что-нибудь.
  — Я не буду разговаривать с изменником, — гордо парировал он.
  Должен признать, что в тот момент я почувствовал к нему опреде­ленное уважение. Находясь в исключительно унизительном положении, с пистолетом, приставленным к голове, он и не думал сдаваться, а был готов бороться до конца. Мне самому пришлось пережить похожие ситуации в Швеции при Кенникене, и я великолепно знал, как такая жизнь действует на нервы: живешь одним днем, никогда не зная, расшифрован ты или нет. Слэйд тем временем пытался меня убедить, что он чист как свежевыпав­ший снег. Но я прекрасно осознавал, что если хоть на долю секунды утрачу бдительность и позволю ему перехватить инициативу, в тот же момент буду покойником.
  — Можешь не стараться, Слэйд. Я слышал, как ты говорил Ильичу, что меня нужно убить, и не пытайся убедить, что Тэггарт отдал такой приказ.
  — Это правда, — уверил он меня не моргнув глазом. — Тэггарт дума­ет, что ты перешел на сторону противника, и честно говоря, этому трудно удивляться, приняв во внимание твои поступки.
  Я едва не расхохотался, услышав такую наглую ложь.
  — Ну и фрукт же ты! Лежишь здесь с перекошенной мордой и рас­сказываешь мне такие вещи. Может, Тэггарт попросил тебя также и о том, чтобы русские выполнили эту работу для него.
  — Так уже было. Ты убил Джимми Биркби.
  Я невольно стиснул палец на спусковом крючке и сделал глубокий вдох, чтобы прийти в себя. Ответил ему, стараясь говорить спокойно:
  — Ты никогда не был так близок к смерти, как сейчас. Ты не должен вспоминать Биркби, рана еще кровоточит. Комедия закончена, ты проиграл и хорошо знаешь об этом. Расскажи мне сейчас все, и советую тебе пото­ропиться.
  — Иди к черту! — бросил он угрюмо.
  — Скорее, ты сейчас ближе к обществу чертей. Послушай, если речь идет обо мне, то мне совершенно безразлично, англичанин ты или русский, предатель или шпион. Плевал я и на патриотизм — уже забыл, что это такое. Для меня это чисто личное, сугубо частное, если так можно выра­зиться, что, как тебе известно, является причиной и фоном большинства убийств. По твоему указанию Элин едва не погибла в Асбырги, а мину­ту назад слышал, как ты отдал приказ убить меня. Поэтому, если сейчас нажму на спусковой крючок, то это будет самооборона.
  Он приподнял голову и повернул ее, стараясь глядеть прямо на меня.
  — Но ты этого не сделаешь.
  — Ты так думаешь?
  — Да, — уверенно ответил он. — Я тебе уже говорил когда-то, что ты слишком мягок. Может быть, в других обстоятельствах, например, если бы я бросился бежать или во время перестрелки; но ты не выстрелишь в чело­века, лежащего на земле. Ты ведь английский джентльмен.
  У него это прозвучало как ругательство.
  — Я бы не делал ставку на эту лошадь. С шотландцами никогда не угадаешь.
  — Не думаю, чтобы это имело какое-нибудь значение, — равнодушно бросил он.
  Я видел, что он без малейшей дрожи смотрит в дуло пистолета, и дол­жен честно признать, заслуживал уважения. Он разбирался в людях и знал, насколько далеко я могу пойти, если речь идет об убийстве. Он отдавал себе отчет, что если бы на меня напали, я бы стрелял, чтобы убить, но он был уверен, что, пока лежит на полу совершенно безоружный, ему ничего не грозит.
  Он усмехнулся.
  — Ты уже доказал мою правоту. Попал Юрию в ногу, а почему не в сердце? Кенникен рассказывал, что ты стрелял с другого берега реки так метко, что мог выбрить его людей бесплатно и без парикмахера. У тебя была возможность послать Юрия на тот свет, но ты этого не сделал!
  — Может, у меня не было желания. Но я убил Григория.
  — В пылу схватки, или ты, или он. Каждый может принять подобное решение.
  У меня возникло неприятное ощущение, что инициатива переходит к нему, и я решил принять меры.
  — Я хочу, чтобы ты заговорил, а мертвый ничего не скажет. Начнем с того, что объяснишь мне, для чего предназначается электронный прибор.
  Он бросил на меня презрительный взгляд и сжал губы.
  Я глянул на пистолет, который держал в руке. Бог знает, зачем он носил его. У этой хлопушки было одно достоинство: при стрельбе она производи­ла мало шума и почти отсутствовал огонь из дула. Если выстрелить из нее в толпе на улице, никто не обратил бы на выстрел особого внимания.
  Я посмотрел на выпученный глаз и послал пулю, прострелив Слэйду ладонь правой руки. Он конвульсивно дернулся, а в тот момент, когда я снова приложил пистолет к его голове, издал приглушенный хрип. Звук выстрела оказался настолько слабым, что даже окна не задребезжали.
  — Может, действительно я тебя убью, но буду отстреливать кусочек за кусочком, если не станешь вежливым. Кенникен может засвидетельство­вать, что рука у меня пригодна для хирургических операций. Есть более страшные вещи, чем получить пулю в лоб. Спроси у Кенникена.
  Из ладони сочилась кровь, стекая на пол, но Слэйд не вздрогнул, не спуская взгляда с пистолета в моей руке. Высунул язык и облизал спекши­еся губы.
  — Ты — сукин сын! — прошептал.
  Зазвонил телефон.
  Мы смотрели друг на друга, а тем временем звонок забренчал в чет­вертый раз. Я обошел Слэйда вокруг, подальше от его ног, взял телефон вместе с подставкой и поставил рядом с ним.
  — Сними трубку и помни о двух вещах: во-первых, я хочу слышать, что говорят, а во-вторых, не забывай, что на твоей жирной туше есть еще много мест, которыми могу заняться, — я потряс пистолетом. — Подними трубку.
  Он неловко взял трубку левой рукой.
  — Алло!
  Я снова потряс оружием, и он выше поднял телефон, давая мне воз­можность слышать голос в трубке.
  — Говорит Кенникен, — услышал я скрипучий голос.
  — Веди себя естественно, — шепнул я.
  Слэйд облизал губы.
  — В чем дело? — хрипло спросил он.
  — Что с твоим голосом? — поинтересовался Кенникен.
  Слэйд откашлялся, не спуская глаз с пистолета.
  — Простыл. Чего хочешь?
  — Девушка у меня.
  Наступила тишина. Я чувствовал, как сердце колотится в груди. Слэйд побледнел, заметив, что мой палец захватил спусковой крючок и медленно начинает его нажимать.
  — Где она была? — шепнул я.
  Слэйд нервно закашлялся и спросил:
  — Где ее нашли?
  — В аэропорту Кеблавика, она скрывалась в бюро исландских аэро­линий. Мы знали, что у нее брат — пилот, и мне пришло в голову поискать ее там. Увели ее без неприятностей.
  Вполне вероятно, что так и случилось.
  — Куда сейчас? — шепнул я Слэйду, приставив пистолет к затылку.
  Он повторил вопрос, на что Кенникен ответил:
  — На обычное место. Когда ты появишься?
  — Скажи, что уже выходишь, — подсказал я, крепче прижимая писто­лет к жирным складкам.
  — Уже выхожу, — сказал Слэйд, и в тот же момент я быстро отключил телефон.
  Отскочил назад на случай, если он попытается что-либо предпринять, но Слэйд лежал без движения и пялился на телефон. Мне хотелось выть, но предстояло начать действовать.
  — Ты ошибся, Слэйд, я в состоянии тебя убить. Сейчас ты знаешь об этом очень хорошо, верно?
  Впервые увидел, что он боится. Его толстый подбородок трясся, он не мог сдержать дрожь нижней губы и напоминал в этот момент перепуганно­го мальчишку, который вот-вот разразится ревом.
  — Что значит «на обычное место»? — спросил я.
  Он бросил на меня полный ненависти взгляд, но ничего не сказал.
  Я оказался в тупике. Если бы его убил, уже ничего бы из него не вытя­нул, а с другой стороны, не мог его и слишком покалечить, чтобы он не вызывал нездорового интереса у людей на улицах Рейкьявика.
  К счастью, Слэйд не мог проникнуть в мои мысли, поэтому я за­метил:
  — Когда с тобой закончу, ты еще будешь жив, однако пожалеешь, что я тебя не убил.
  Я выстрелил. Он резко вздрогнул, когда пуля прошла рядом с левым ухом. Как и раньше, выстрел почти не произвел шума. Видимо, Слэйд поработал над патронами, отсыпав часть пороха для уменьшения шума; эта старая штучка годится, если нам нужно не обращать на себя внимание. При удачном исполнении и выстреле с небольшого расстояния пуля не теряет своих убойных качеств. Это более эффектный выход, чем применение глу­шителя, приспособления явно переоцениваемого, которое может оказаться опасным для самого владельца. Глушитель хорош лишь в случае необхо­димости сделать один тихий выстрел, потому что сразу после выстрела стальная вата создает сильное встречное сопротивление, что грозит стрел­ку потерей руки.
  — Я неплохо стреляю, но и не так уж и хорошо, — продолжал я. — На этот раз пуля пошла туда, куда и целился, но только ты знаешь возможно­сти своей игрушки. Мне кажется, что пуля уходит слегка влево, поэтому если решу отстрелить тебе правое ухо, ты сможешь проверить крепость своей головы.
  Я сдвинул немного пистолет и прицелился. Он не выдержал: нервы подвели.
  — Перестань!
  Эта разновидность русской рулетки пришлась ему явно не по вкусу.
  Я прицелился в его правое ухо.
  — Где тебя ждет Кенникен?
  Лицо у него лоснилось от пота.
  — В Тингвадлаватн.
  — В том самом доме, куда меня привезли из Гейсир?
  — Да.
  — Лучше тебе не ошибаться, — предостерег его. — У меня мало вре­мени, чтобы тратить его на гонки по всей южной Исландии.
  Я опустил пистолет, и напряжение на лице Слэйда ослабло.
  — Еще рано радоваться, — сказал ему. — Ты ведь не считаешь, что я тебя здесь оставлю.
  Я подошел к столику у кровати и открыл чемодан Слэйда. Достал чистую рубашку и бросил ему.
  — Разорви ее на полосы и перевяжи себе руку. Не вставай при этом с пола и забудь о таких мудрых идеях, как метание в меня рубашки.
  Пока Слэйд неуклюже раздирал ткань, я принялся шарить в его чемо­дане. Нашел две обоймы и положил их себе в карман.
  Из шкафа достал плащ Слэйда, который осмотрел еще раньше.
  — Стань лицом к стене и надень.
  Я не спускал с него бдительного взгляда, опасаясь какого-нибудь под­воха. Знал, что если сделаю хоть один фальшивый шаг, Слэйд его исполь­зует. Нельзя считать глупым человека, сумевшего проскользнуть в самое сердце британской разведки.
  Я забрал с кровати паспорт и бумажник Слэйда и положил себе в кар­ман. Бросил ему шляпу, которая пролетела через комнату и опустилась у его ног.
  — Прогуляемся немного. Держи забинтованную руку в кармане плаща и веди себя, как английский джентльмен, до которого тебе, кстати, далеко. Одно неосторожное движение, и без колебаний застрелю тебя даже в самом центре Рейкьявика. Ты же отдаешь себе отчет, что Кенникен не должен был поднимать руку на Элин?
  Он сказал, стоя лицом к стене:
  — Еще в Шотландии я предупреждал, чтобы ты не впутывал в это дело девушку.
  — Ох, какой умный! Но если с ней что-нибудь случится, ты будешь грызть землю. Может, ты и был прав, утверждая, что я не могу убивать, но сейчас тебе уже нечего на это рассчитывать, ибо кусочек ногтя Элин значит для меня больше, чем вся твоя паршивая туша. Я не остановлюсь ни перед чем для ее защиты.
  — Верю, — тихо сказал он и вздрогнул.
  Я знал, что он говорит правду. Ему стало ясно, что имеет дело с чем- то более глубоким, чем патриотизм или лояльность. В игру входили более фундаментальные понятия: он прекрасно отдавал себе отчет, что, целясь в шпиона, я мог бы еще сомневаться, но без малейшей жалости я убил бы любого, ставшего между мной и Элин.
  — Ну, хорошо, — нарушил я тишину. — Бери шляпу и пойдем.
  Я вывел его в коридор, приказал закрыть дверь и забрал ключ. Пере­бросил через руку один из его пиджаков, скрывая под ним оружие. Шел за ним шаг в шаг с правой стороны. Мы вышли из отеля и двинулись по улице к месту, где я оставил автомобиль Нордлингера.
  — Садись за руль, — приказал я.
  При посадке в машину мы продемонстрировали несколько сложных балетных па, потому что, открывая дверцы и усаживая его за руль, я дол­жен был внимательно следить, как бы он не воспользовался случаем, и одновременно стараться чтобы наши пируэты не привлекли внимание про­хожих.
  Наконец удалось усадить его и самому устроится на заднем сидении.
  — Будешь вести машину, — сообщил ему.
  — А моя рука? — запротестовал он. — Я не в состоянии сидеть за рулем.
  — Справишься, меня твоя рука не интересует. Поедешь, даже если будешь выть от боли. Не превышай скорость выше пятидесяти километров в час и выбрось из головы мысль об аварии. У меня есть кое-что для избав­ления от подобной идеи.
  Я приложил к его шее холодный металл пистолета.
  — Он будет твоим спутником всю дорогу. Представь, что ты узник, а я один из сталинских соколов из давних, злых времен. Тогда распространен­ным видом казни был внезапный выстрел в затылок, верно? Если будешь непослушным, пуля тебя достанет. Ну, поехали, только осторожно, потому что мой палец на спуске очень чувствителен к резким толчкам.
  Ему не нужно было говорить, куда ехать. Мы выехали за город. Он вел машину молча. Когда оказались на шоссе, выполняя мою инструкцию, ни разу не превысил скорость пятьдесят километров в час. Думаю, однако, так случилось не из-за его послушания, а потому, что при переключении скоро­стей боль в руке усиливалась. Наконец он прервал молчание:
  — Чего ты хочешь этим добиться, Стюарт?
  Я оставил его вопрос без ответа, так как занимался содержимым его бумажника. Там не оказалось ничего, что, казалось, должно быть у мастера шпионажа и одновременно двойного агента — никаких чертежей супер­нового управляемого снаряда или смертоносного лазерного луча. Толстую пачку банкнот и кредитных карточек я переложил в свой карман, они могли пригодиться, операция в Исландии крепко ударила по карману. Если бы Слэйду удалось каким-то чудом сбежать, отсутствие денег значительно ухудшило бы его шансы.
  Слэйд и не думал сдаваться.
  — Кенникен не поверит ни одному твоему слову. Он не среагирует на твой блеф.
  — Лучше, чтобы поверил! — твердо сказал я. — И для тебя же лучше. К тому же мне не придется блефовать.
  — Тебе будет очень трудно переубедить его.
  — Не старайся слишком часто это подчеркивать, — холодно посо­ветовал. — Я могу убедить его, показав твою правую руку с перстнем на среднем пальце.
  Это заставило его на время затихнуть, переключив внимание на дорогу.
  Шевроле подпрыгивал и покачивался на мягких рессорах, попадая колесами в трещины и выбоины разбитой дороги. При большой скорости езда была бы более приятной, но при таком раскладе мы преодолевали в отдельности каждую горку и каждую долинку.
  Многое отдал бы, чтобы как можно быстрее оказаться рядом с Элин, однако увеличение скорости было слишком опасным: при пятидесяти кило­метрах в случае преднамеренной аварии, устроенной Слэйдом, у меня оста­вались шансы застрелить его и выйти из ситуации целым и невредимым.
  Я обратился к Слэйду:
  — Вижу, ты уже отказался уверить меня в своей невиновности.
  — А зачем, ведь ты и так не поверил бы, что бы тебе ни сказал.
  Он попал в яблочко.
  — Но я хотел бы кое-что выяснить, — не уступал. — Откуда ты узнал о моей встрече с Джеком Кейси в Гейсир?
  — Когда разговариваешь с Лондоном по открытой линии, нужно счи­таться с тем, что и другие могут слышать.
  — Значит, ты подслушивал разговор и передал информацию Кенникену.
  Он слегка повернул голову.
  — А откуда знаешь, что слышал не Кенникен?
  — Смотри вперед! — резко бросил ему.
  — Ну, хорошо, Стюарт, прекратим глупое фехтование словами. При­знаюсь во всем. Ты был прав с самого начала, но это ничего тебе не даст.
  Ты навсегда останешься в Исландии. — Он закашлялся. — Что меня выдало?
  — Кальвадос.
  — Кальвадос? — переспросил он, не поняв. — Что ты, черт возьми, имеешь в виду?
  — Я знал, что Кенникен пьет кальвадос. Кроме меня, никто не имел об этом ни малейшего понятия.
  — Ясно! И поэтому спросил у Тэггарта об алкогольных склонностях Кенникена. Я никак не мог понять, зачем тебе это. — Он сгорбился и задумчиво продолжил: — Все из-за проклятых мелочей. Принимаешь во внимание каждую возможность, учишься годами, приобретаешь новое обличье, новую индивидуальность и думаешь, что находишься в безопас­ности. А тут ни с того ни с сего вдруг выскакивает какая-то мелочь, как эта бутылка кальвадоса, которую ты видел у человека, распивавшего ее сто лет назад. Но ведь этого слишком мало, чтобы быть до конца уверенным?
  — Во всяком случае, достаточно для размышлений. Разумеется, нашлось еще кое-что: Линдхольм, который удачно оказался в нужное время в нужном месте, хотя еще мог считать это стечением обстоятельств. Я начал тебя серьезно подозревать только тогда, когда ты послал за мной Филипса в Асбырги. Тут ты совершил роковую ошибку. Нужно было послать Кенникена.
  — Тогда его не было у меня под рукой, — он цокнул языком. — Я дол­жен был сам поехать.
  Я тихо рассмеялся.
  — Тогда попал бы туда, куда и Филипс. Поблагодари судьбу.
  Я выглянул через открытое окно на дорогу и слегка наклонился вперед, проверить положение рук и ног Слэйда и убедиться, что он не пытается усыпить мою бдительность, втягивая в разговор.
  — Думаю, что когда-то действительно существовал человек по фами­лии Слэйд.
  — Да, был такой парень, — согласился он. — Его нашли во время войны в Финляндии, ему тогда исполнилось пятнадцать лет. Родители — граждане Великобритании, погибли во время налета наших штурмовиков. Мы взяли его под свою опеку, а потом произвели замену на меня.
  — Точно так, как и в случае с Гордоном Лонсдэйлом, — заметил я. — Удивляет, как ты мог выйти сухим из воды после проверок, связанных с делом Лонсдэйла.
  — Сам удивляюсь, — мрачно ответил он.
  — А что случилось с молодым Слэйдом?
  — Может, попал в Сибирь. Хотя, не думаю...
  Я полностью разделял его сомнения. После основательного допроса Слэйд Номер Один наверняка оказался в неизвестном месте в метре под землей.
  — Какая у тебя настоящая фамилия? Русская?
  Он засмеялся.
  — Совершенно не помню. Я был Слэйдом большую часть своей жизни, так долго, что моя предыдущая жизнь в России кажется только сном.
  — Перестань, никто не забывает свою фамилию.
  — Я себя считаю Слэйдом. И хочу им остаться.
  Заметил, что он держит руку вблизи ящичка на приборной доске.
  — Сосредоточься на управлении, — сухо посоветовал. — В том ящике найдешь лишь быструю тихую смерть.
  Не особенно торопясь, он убрал руку и положил ее на руль. По нему было видно, что уже оправился от страха и начинает восстанавливать уверенность в себе, поэтому я должен был следить за ним особенно вни­мательно.
  Через час после выезда из Рейкьявика добрались до боковой дороги, ведущей к озеру Тингвадлаватн и дому Кенникена. Наблюдая за Слэйдом, я понял, что он собирается проехать мимо.
  — Только без идиотских номеров! Ты ведь хорошо знаешь дорогу.
  Он быстренько притормозил и свернул направо. Сейчас ехали еще худшей
  дорогой, подпрыгивая на выбоинах. Я помнил трассу после недавней поездки с Кенникеном и подсчитал, что цель нашей поездки должна находиться где-то в восьми километрах от поворота. Наклонившись вперед, я бросал взгляд то на спидометр, то в окно, стараясь найти какую-нибудь знакомую деталь пейзажа, и одновременно не спускал глаз со Слэйда. Приходилось довольствоваться двумя глазами, хотя мне пригодился бы еще один глаз.
  Наконец вдалеке возник дом Кенникена, во всяком случае, мне так показалось, до этого его видел только в темноте. Я приложил оружие к шее Слэйда и приказал:
  — Проедешь мимо дома, ни быстрее, ни медленнее, попросту придер­живайся обычной скорости, до тех пор, пока не скажу остановиться.
  Когда мы проехали подъезд, ведущий к дому, посмотрел краем глаза в ту сторону. Дом стоял в метрах четырехстах от дороги, и я был уже почти уверен, что мы находимся в нужном месте. Последние сомнения исчезли, когда увидел тянущийся с левой стороны поток застывшей лавы — имен­но здесь состоялась моя последняя встреча с Джеком Кейсом. Я хлопнул Слэйда по плечу.
  — Скоро слева ты увидишь лужайку, где берут лаву для строительных работ. Там и остановишься.
  Я ударил ногой в дверцу автомобиля и громко выругался, делая вид, что ушибся. Преднамеренно устроил балаган, чтобы разрядить пистолет и заглушить звуки, возникающие при этом, о чем Слэйд не должен был знать. Я намеревался проверить на нем крепость рукоятки пистолета, а при заря­женном оружии такой шаг мог кончиться для меня самострелом в живот.
  Он съехал с дороги, и не успели еще колеса полностью остановиться, как я с размаху врезал ему по шее, поближе к затылку. Он со стоном упал вперед, упираясь ногами в педали тормоза и газа. Какую-то минуту авто­мобиль опасно прыгал и дергался, но, наконец, мотор заглох, и мы замерли на месте.
  Я достал из кармана обойму и снова зарядил пистолет, а затем вни­мательно осмотрел Слэйда. Удар мог с успехом сломать ему шею, но к счастью, оказалось, что Слэйд лишь в бессознательном состоянии, в чем убедился, с силой нажимая на простреленную ладонь: ни одна мышца не дрогнула.
  Я должен был тогда убить его. Информация, которую он получал за все годы работы в Конторе, представляла смертельную угрозу, и моим долгом, как сотрудника той же Конторы, было проследить, чтобы она оказалась вычеркнутой раз и навсегда. Но в тот момент эта мысль даже не возникла у меня в голове. Слэйд нужен мне в качестве заложника, а в мои намерения не входил обмен мертвыми заложниками.
  Один крупный государственный деятель как-то сказал, что если бы ему пришлось выбирать между изменой стране и изменой другу, то он надеется найти в себе достаточно мужества, чтобы предать свою собственную стра­ну. Элин была для меня больше, чем другом, была всей моей жизнью, и если мог ее вернуть, отдав им Слэйда, то я готов это сделать.
  Вышел из автомобиля и открыл багажник. Полотно, в которое были завернуты карабины, пригодилось в самый раз — разорвал его на полосы, связав ими руки и ноги Слэйда. Потом затащил его в багажник и захлоп­нул крышку.
  Карабин Филипса вместе с патронами спрятал в расщелину на поверх­ности лавы поблизости от автомобиля, оставив при себе «пушку» Флита. Перевесил ее через плечо и зашагал в сторону дома. У меня возникло пред­чувствие, что «пушка» мне еще пригодится.
  Когда я находился здесь последний раз, пришлось передвигаться в полной темноте. Бежал наобум, не зная местности, но сейчас при дневном свете убедился, что могу приблизиться к дому на расстояние сто метров, оставаясь практически невидимым. Неровную поверхность пересекали три потока лавы — свидетельства давних извержений, обра­зовав затвердевшие хребты, полные расщелин и дыр. Всю поверхность покрывала толстая подушка мха. Я передвигался медленно, и прошло не менее получаса, прежде чем приблизился к дому на безопасное рас­стояние.
  Лежа на мху, внимательно осмотрел дом. Вне всяких сомнений, это было уже известное мне пристанище Кенникена. Окно комнаты, где меня допрашивали, зияло дырой: стекло и занавески отсутствовали, в последний раз они пылали в огне.
  Рядом с дверью стоял автомобиль. Разогретый воздух, слегка колышу­щийся над капотом двигателя, показывал, что мотор еще не остыл. Похоже, что недавно кто-то на нем приехал. Поездка к дому Кенникена заняла у меня много времени, но ему самому пришлось проделать более длинный путь, из Кеблавика, поэтому я надеялся, что он еще не приступил к реа­лизации своего плана выведать у Элин место моего убежища. Возможно также, что он подождет прибытия Слэйда. Оставалась лишь надежда, что я не ошибаюсь в своих предположениях.
  Я сорвал большой пласт мха и прикрыл им карабин Флита вместе с пачкой патронов. Он представлял сейчас для меня один из элементов подстраховки: в багажнике, а тем более в доме, был бы абсолютно бес­полезным, здесь же мог легко до него добраться, быстро отбежав от двери дома.
  Поднявшись, я начал тяжелый переход по поверхности лавы до дома. У меня создалось впечатление, что это самый тяжелый путь, какой когда- нибудь приходилось преодолевать. Я чувствовал себя, как приговоренный к смерти по дороге на эшафот. Шел открыто к двери дома, надеясь, что стоящий там охранник из интереса пропустит меня, а не застрелит в десяти шагах от порога.
  Ступая по хрустящей под ногами лаве, подошел к автомобилю и небрежным движением провел рукой по капоту. Я оказался прав: двигатель еще не остыл. За одним из окон заметил какое-то резкое движение, поэтому направился дальше к двери дома. Нажал на кнопку звонка, внутри разда­лась изысканная мелодия курантов. Какое-то время ничего не происходи­ло, но вскоре услышал звуки шагов по хрустящей лаве. Посмотрел вбок и увидел мужчину, выходящего из-за угла дома слева от меня. Глянул вправо и увидел еще одного. Оба направлялись в мою сторону с решительными лицами.
  Я улыбнулся им и еще раз нажал на кнопку звонка. Куранты зазвучали мелодично, как в домах маклеров. Дверь открылась, на пороге стоял Кенникен. В руке держал пистолет.
  — Я из страхового общества, — представился ему. — Как там твоя страховка, Вацлав?
  
  VIII
  
  Кенникен безразлично смотрел на меня, целясь пистолетом прямо в сердце.
  — Почему бы мне тебя сейчас не убить?
  — Именно об этом и хотел с тобой поговорить. Ты бы очень плохо поступил, отправляя меня на тот свет.
  За спиной слышал шаги моих крайних нападающих, готовых присту­пить к уничтожению.
  — Тебе интересно, зачем я пришел? Не удивляет мой приход и звонок в твою дверь?
  — Да, действительно, это довольно интригующе. Ты не будешь воз­ражать, если мои ребята тебя обыщут?
  — Ну почему же, — заверил его.
  Почувствовал на себе их тяжелые руки. Забрали у меня пистолет Слэй­да и обойму с патронами.
  — Это верх негостеприимства, — запротестовал я, — столько держать у порога... Что о тебе подумают соседи?
  — Нет у нас никаких соседей, — он посмотрел на меня с интересом. — Ты хорошо владеешь собой, Стевартсен. Видимо, чокнулся. Но входи.
  — Спасибо, — поблагодарил и зашагал за Кенникеном в знакомую комнату, где мы уже вели приятную беседу. Бросил взгляд на пропалины в ковре.
  — Я слышал недавно какие-то сильные взрывы.
  — Ловко ты все сделал, — он указал пистолетом на кресло. — Садись туда, где и раньше сидел. Можешь убедиться, что камин в этот раз хо­лодный.
  Сам он уселся напротив меня.
  — Прежде чем что-нибудь скажешь, знай, что у нас твоя девушка, Элин Рагнарсдоттир.
  Я вытянул ноги.
  — Зачем она вам нужна?
  — Мы хотели использовать ее для поимки тебя. Но, похоже, в этом нет необходимости.
  — Так для чего ее здесь дальше держать? Выпусти ее.
  Он усмехнулся.
  — Ты действительно смешон, Стевартсен. Жаль, что английская опе­ретта переживает упадок, ты мог бы в ней прилично зарабатывать.
  — Тебе, видимо, известно, какой энтузиазм вызывает мое появление в рабочих клубах. На такого старого марксиста, как ты, это должно про­извести впечатление. Но к делу. Элин выйдет из этого дома без единой царапины, ты разрешишь ей уйти.
  Он прищурил глаза.
  — Лучше объясни, что ты задумал.
  — Я пришел сюда по собственному желанию. Ведь не считаешь, что я поступил бы так, если бы не мог побить твоего туза. Дело в том, что Слэйд у меня в руках. Око за око, зуб за зуб. — Он широко раскрыл глаза. — Впрочем, о чем говорю, ведь ты не знаешь никакого Слэйда. Сам об этом мне сказал, а всем известно, что Вацлав Викторович Кенникен — человек чести и никогда не унизится до лжи.
  — Допустим, что знаю твоего Слэйда. Какие доказательства, что ты говоришь правду? Твое слово?
  Я потянулся рукой во внутренний карман пиджака, но остановился, увидев направленный на меня пистолет.
  — Не бойся. Ты ведь не против, чтобы поискал желаемое доказатель­ство?
  Он махнул пистолетом, разрешая. Я вынул паспорт Слэйда и бросил ему. Он наклонился, чтобы поднять его. Одной рукой перелистал и остановился на фотографии, внимательно рассматривая ее. Затем резко захлопнул его.
  — То, что у тебя есть паспорт Слэйда, отнюдь не доказывает, что и его владелец у тебя в руках. Наличие паспорта еще ни о чем не говорит, у меня самого масса различных паспортов на разные фамилии. Во всяком случае, я не знаю никакого Слэйда. Эта фамилия мне ни о чем не говорит.
  Я рассмеялся.
  — Что-то непохоже на тебя — разговариваешь сам с собой. Факт, что почти два часа назад ты вел телефонный разговор с несуществующим человеком из отеля «Борг» в Рейкьявике.
  И я скрупулезно повторил содержание его разговора со Слэйдом.
  — Разумеется, я мог кое-что перепутать в его ответах, поскольку Слэйд вообще не существует.
  Его лицо напряглось.
  — Ты обладаешь очень опасной информацией.
  — Больше, держу в руках Слэйда. Он уже находился под моим кон­тролем, когда разговаривал с тобой по телефону. Я держал пистолет на его толстой шее.
  — А где он сейчас?
  — О, небеса! Вацлав, не забывай, что разговариваешь со мной, а не с такой гигантской, придурковатой обезьяной, как Ильич.
  Он пожал плечами.
  — Всегда стоит попробовать.
  Я усмехнулся.
  — Ты должен больше стараться. Могу только сказать: если у тебя есть намерение его искать, то в тот момент, когда его найдешь, он будет холод­ным трупом. Таков приказ.
  Кенникен задумчиво подергал нижнюю губу.
  — Ты отдал этот приказ или получил его?
  Я наклонился вперед и начал лгать как нанятый.
  — Чтобы не было никаких сомнений: приказ исходил от меня. Если ты либо кто другой из твоего окружения приблизитесь в Слэйду, он — мертвец. Именно такой отдал приказ, и можешь быть уверен, он будет выполнен.
  Любой ценой должен выбить у него из головы мысль, что я — испол­нитель чьих-то приказов. Единственным человеком, который мог меня выдать, был Тэггарт, а это означало, что игра Слэйда закончена. Поэтому если бы Кенникен хоть на секунду заподозрил, что Тэггарт расшифровал Слэйда, то подсластил бы горечь поражения, отправив меня и Элин на тот свет, а сам, словно вихрь, умчался бы в Россию.
  Для усиления своих аргументов я добавил:
  — Когда попаду в руки людей из Конторы, могу здорово получить по шее, но пока мои приказы исполняются. Если ты приблизишься к Слэйду, пуля отправит его на тот свет.
  Кенникен мрачно усмехнулся.
  — А кто нажмет на спусковой крючок? Ты ведь сказал, что не работа­ешь на Тэггарта, похоже, что действуешь в одиночку.
  — Ты недооцениваешь исландцев. Я знаю их очень хорошо, у меня, как и у Элин, здесь масса друзей. И должен знать, что им не нравится то, что ты здесь вытворяешь, и вообще им не нравится, что одному из их круга угрожает опасность.
  Я уселся в кресле поудобней.
  — Посмотри на дело с другой стороны. Исландия большая страна с небольшим населением, где каждый знает каждого. Черт побери, если серьезно разобраться с их генеалогией, что, кстати, они охотно делают, то окажется, что все они повязаны родственными узами. Кроме шотландцев, я не встречал другого такого народа, который был бы влюблен в собственное происхождение. Поэтому никому не безразлична судьба Элин Рагнарсдоттир. Послушай, эта страна не какой-то людской муравейник, где сосед не знает соседа. Похитив Элин, ты восстановил всех против себя.
  Кенникен задумался. Я надеялся, что дал ему достаточно пищи для размышлений, однако время неумолимо уходило, и мне пришлось прижать его еще сильней:
  — Я хочу видеть Элин сейчас, здесь, в этой комнате, целой и невреди­мой. Если с ней что-нибудь случилось, то ты об этом пожалеешь.
  Он внимательно посмотрел на меня.
  — Ты, разумеется, не поставил в известность местные власти. В про­тивном случае полиция уже окружила бы дом.
  — Ты абсолютно прав. Я не сделал этого, и у меня были серьезные причины. Во-первых, это вызвало бы международный скандал, что было бы достойным сожаления инцидентом. Во-вторых, и что более важно, местные власти могли бы лишь депортировать Слэйда. Мои же друзья не щепетильны, если возникнет необходимость, убьют его.
  Я наклонился и ткнул Кенникена в колено указательным пальцем.
  — А потом донесут на тебя в полицию, и ты уже не сможешь спрятать­ся от полицейских и дипломатов, — я выпрямился. — Хочу видеть Элин, и немедленно.
  — Думаю, ты говоришь правду, но дело в том, что я однажды тебе уже поверил, — голос его затих, и он закончил шепотом: — А ты меня предал.
  — У тебя нет выбора. А чтобы тебе лучше думалось, скажу еще кое- что: я установил лимит времени. Если в течение трех часов мои друзья не получат известия от Элин, причем непосредственно от нее, то Слэйд полу­чит то, что заслужил.
  Кенникен явно советовался сам с собой. Ему необходимо было принять решение, а это дело непростое.
  — A твои исландские друзья, — начал он, — знают, кто такой Слэйд?
  — Тебя интересует, знают ли они, что он работает в русской разведке, или его положение в английской разведке? — Я покачал головой. — Знают лишь, что он — заложник, которого нужно обменять на Элин. Ничего боль­ше им не сказал. Считают вас бандитской шайкой, и клянусь, они недалеки от истины.
  Это перевесило. Он решил, что, кроме меня и Элин, действительно никто даже не представляет, что Слэйд является двойным агентом. Исходя из этого предположения, которое, бог знает, было ли правдой, учитывая, что мои исландские друзья существовали только в моем воображении, он оказался готов к акции обмена. Кенникен мог выбирать: пожертвовать Слэйдом, из которого столько лет с таким трудом строили троянского коня, или выпустить на свободу не представляющую никакого интереса житель­ницу Исландии. Ответ очевиден. Отдавая Элин, он ничем не ухудшал свое положение, но при всем том я был уверен, что Кенникен лихорадочно пере­бирал варианты, чтобы перехитрить меня.
  Он вздохнул и заявил:
  — Во всяком случае, ты можешь увидеть девушку.
  Кивнул мужчине, стоявшему за мной, и тот сразу вышел из комнаты.
  — Ты вляпался прилично, — продолжал я дразнить, — и не думаю, что Бакаев обрадуется этой истории. На этот раз тебе гарантирована Сибирь, если не хуже, а все из-за Слэйда. Забавно, да? Из-за Слэйда провел четыре года в Ашхабаде, а на что можешь надеяться сейчас?
  В его глазах появилось выражение боли.
  — То, что ты говорил о роли Слэйда в Швеции, это правда?
  — Да, Вацлав. Именно он подкапывался под тебя.
  Он раздраженно покачал головой.
  — Я чего-то здесь не понимаю. Ты говоришь, что хочешь отдать Слэй­да в обмен на девушку: как можно ожидать таких действий от сотрудника Конторы?
  — Бог свидетель, Вацлав, но ты меня не слушаешь. Я давно уже не сотрудник Конторы, ушел четыре года назад.
  Подумав, он спросил:
  — Хорошо, но где твоя лояльность?
  — Это мое дело, — жестко ответил я.
  — Ты готов пожертвовать всем миром ради девушки? — иронически спросил он. — Я окончательно от этого излечился, а ты был моим цели­телем.
  — Ты снова о своем. Если бы вместо того, чтобы прыгать, упал тогда на землю, я бы убил тебя без всякой халтуры.
  Дверь открылась, и под охраной вошла Элин. Я хотел было встать, но тут же опустился в кресло, увидев предостерегающе поднятый пистолет в руке Кенникена.
  — Привет, Элин. Извини, что не встаю.
  При виде меня на ее бледном лице появилось выражение угнетен­ности.
  — И ты тоже!
  — Я здесь по собственной воле. Все в порядке? Тебе ничего не сделали?
  — Ничего плохого, кроме того, что необходимо. Немного выкрутили руки.
  Она дотронулась до раненого плеча.
  Я улыбнулся.
  — Пришел, чтобы забрать тебя отсюда. Сейчас уходим.
  — У меня несколько иное мнение, — отозвался Кенникен. — Как ты собираешься это сделать?
  — Нормально, через дверь.
  — Так просто? — он усмехнулся. — А что со Слэйдом?
  — Получишь его в целости и сохранности.
  — Мой дорогой! Не так давно ты упрекал меня в отсутствии реализма. Придумай более реальный способ обмена, этот мне не нравится.
  Я послал ему улыбку.
  — И не надеялся, что ты на это клюнешь, но, как ты сам сказал, стоит попробовать. У меня такое впечатление, что мы сможем выработать какое- нибудь взаимовыгодное соглашение.
  — Например?
  Я потер ладонью подбородок.
  — Ты выпускаешь Элин, она входит в контакт с нашими друзьями, а потом обменяешь меня на Слэйда. Все детали можно оговорить по теле­фону.
  — Это звучит логично. Хотя не уверен, имеет ли смысл менять двух на одного.
  — Жаль, что не сможешь спросить об этом Слэйда.
  — Очко в твою пользу, — Кенникен беспокойно заерзал. Старался найти в моем плане какие-либо слабые места. — Слэйд вернется к нам целым и невредимым?
  Я извиняюще улыбнулся.
  — Ну, не совсем. Он потерял много крови, но это не беда, рана не смертельная. Кроме того, у него будет болеть голова. Но ведь это не твои заботы?
  — Вот именно, — он встал. — Пожалуй, могу на это пойти, но хочу еще подумать.
  — Только недолго, — предостерег его. — Помни о лимите времени.
  Элин спросила меня:
  — Ты действительно захватил Слэйда?
  Я посмотрел на нее, молясь в душе, чтобы она меня не подвела, пыта­ясь передать скрытую информацию.
  — Да, его опекают наши друзья под руководством Валтыра.
  — Валтыр! — она согласно кивнула головой. — Тот справится с любым противником.
  Я перевел взгляд на Кенникена, стараясь скрыть облегчение, которое принесли слова Элин.
  — Поторопись, Вацлав, — подхлестнул его, — время уходит.
  Он внезапно принял решение.
  — Хорошо, сделаем так, как ты говоришь, — посмотрел на часы. — Но я тоже установлю лимит времени. Если в течение двух часов никто не позвонит, ты умрешь, несмотря на то, что случится потом со Слэйдом. Повернулся лицом к Элин. — Запомни это, Элин Рагнарсдоттир.
  — И еще одно, — отозвался я, — прежде чем Элин выйдет, я должен с ней поговорить, ведь она не знает, где искать Валтыра.
  — Сделаешь это при мне.
  Я посмотрел на него с укором:
  — Не прикидывайся идиотом. Было бы глупо с моей стороны рас­крыть тебе местонахождение Слэйда, ты мог бы попытаться вытащить его оттуда. А что потом случилось бы со мной? — Я осторожно встал. — Или поговорю с ней наедине, или вообще не буду разговаривать. Снова загоняю тебя в патовую ситуацию, но ведь ты наверняка понимаешь, что я должен беспокоиться о собственной шкуре.
  — Да, в этом нет никаких сомнений, — он презрительно усмехнул­ся. — Можете разговаривать там, в углу, но я останусь в этой комнате.
  Я кивнул Элин, и мы перешли туда, куда он указал. Повернулся спиной к Кенникену на случай, если одним из его талантов могло оказаться умение читать с губ на шести языках.
  — Ты действительно захватил Слэйда? — шепнула Элин.
  — Да, но ни Валтыр и никто другой об этом не знают. Я заправил Кен­никену вполне достоверную сказочку, но не до конца правдивую. Тем не менее, Слэйд в моих руках.
  Она положила мне руку на грудь.
  — Они напали внезапно, — сказала, — я ничего не могла сделать, Алан, боялась.
  — Это уже не имеет значения. Сейчас отсюда выйдешь, а пока послу­шай, что ты должна сделать. Ты должна.
  — Но ты здесь остаешься, — прервала меня она с болью в глазах
  — Я не буду здесь долго торчать, если сделаешь то, что скажу. Слушай внимательно. Когда выйдешь из дома, то пойдешь вверх до дороги и свер­нешь влево. Пройдя около километра, наткнешься на настоящее чудо — большой американский автомобиль. Ни под каким предлогом не открывай багажник. Прыгай за руль и гони изо всех сил в Кеблавик. Ясно?
  Она кивнула.
  — А там что мне делать?
  — Ты должна встретиться с Ли Нордлингером. Поднимешь шум и потребуешь встречи с агентом ЦРУ. Ли и все остальные будут клясться и божиться, что у них никого такого нет, но если будешь настойчива, навер­няка его разыщут. Можешь сказать Ли, что речь идет о приборе, который он тестировал, это должно сыграть. Парню из ЦРУ расскажешь всю историю, а потом откроешь багажник автомобиля, — я иронично усмехнулся. — Но не говори «багажник», а только «сундук», иначе американец может тебя не понять. Британский английский и американский — это иногда два разных языка.
  — А что в середине?
  — Слэйд.
  От изумления она вытаращила глаза.
  — В автомобиле? У них под носом?
  — У меня оставалось мало времени, и я должен был действовать быстро.
  — А что будет с тобой?
  — Ты должна убедить цэрэушника, чтобы он сюда позвонил. С момен­та выхода отсюда в твоем распоряжении два часа, поэтому тебе придется постараться. Если увидишь, что не успеваешь, или работник ЦРУ не под­дается на уговоры, то позвонишь сама Кенникену и выдашь какую-нибудь убедительную версию. Уговори его на встречу с целью обмена меня на Слэйда; неважно состоится она или нет, мне это позволит выиграть время.
  — А если американцы мне не поверят?
  — Скажешь им, что знаешь о Флипе и Маккарти. Пригрози, что про­информируешь обо всем исландскую прессу. Это должно вызвать какую-то реакцию. И главное, не забудь сказать, что твои друзья хорошо знают, куда ты пошла. Так, на всякий случай.
  Я пытался застраховаться от всякой неожиданности.
  Она закрыла на минуту глаза, стараясь сохранить в памяти все инструк­ции. Открыв их, спросила:
  — Слэйд жив?
  — Разумеется. Я сказал Кенникену правду. Он ранен, но живой.
  — Мне пришло в голову, что ЦРУ поверит Слэйду больше, чем мне. Может так случиться, что работники ЦРУ в Кеблавике его старые знакомые.
  — Я принимаю это во внимание, но мы должны рискнуть. Именно поэ­тому должна рассказать все до передачи Слэйда. И не дай себя опередить. Если тебе удастся убедить их в серьезности ситуации, то они так легко не выпустят его из своих рук.
  Она не выглядела счастливой, как и я, но ничего лучше мы не могли придумать.
  — Ты должна ехать быстро, но внимательно, чтобы не попасть в ава­рию. Помни, что везешь в автомобиле.
  Я взял ее за подбородок и приподнял голову.
  — Все будет хорошо, вот увидишь.
  Внезапно она испуганно заморгала.
  — Я должна тебе еще кое-что сказать. Пистолет, который ты мне дал, по-прежнему у меня.
  Сейчас настала моя очередь вытаращить глаза.
  — Что?!
  — Они не обыскали меня. Он у меня в кобуре под курткой.
  Должен признать, что под просторной курткой оружие вообще не
  заметно. Тем не менее, кто-то схалтурил. Хоть и трудно ожидать, что исландская девушка может иметь оружие, однако факт, что ее не обыскали, свидетельствовал об обыкновенной халтуре. Трудно поэтому удивляться частым вспышкам гнева у Кенникена, когда он говорил о своих людях.
  Элин шепотом спросила:
  — Может, мне удастся его как-нибудь тебе подсунуть?
  — Невозможно, — с сожалением отказался, чувствуя зоркий взгляд Кенникена за своей спиной. Он стоял, вглядываясь в нас, словно ястреб, а Смит-энд-Вессон, калибр 38 — это не игральная карта, которую можно укрыть в ладони.
  — Пусть будет у тебя. Кто знает, может, тебе еще пригодится.
  Я положил руку на ее здоровое плечо, притянул к себе и поцеловал, чувствуя ее холодные, твердые губы. Она слегка дрожала. Я отодвинулся и сказал:
  — Тебе пора.
  Повернулся к Кенникену.
  — Как трогательно, — насмешливо сказал он.
  — Есть еще кое-что, — начал я, — ты даешь слишком мало времени. Двух часов может не хватить.
  — Должно хватить, — неуступчиво заметил он.
  — Помысли здраво. Девушке нужно ехать через Рейкьявик, а пока она туда доберется, будет уже пять часов, то есть самый пик движения. Ты ведь не хочешь потерять Слэйда из-за какой-то уличной пробки, верно?
  — Ты беспокоишься не о Слэйде, а о собственной шкуре. Думаешь о пуле, которая размозжит тебе голову.
  — Может быть, но ты-то лучше подумай о Слэйде, если я погибну, его ждет то же самое.
  Он коротко кивнул, соглашаясь:
  — Три часа и ни минутой больше.
  Кенникен мыслил логично, уступая рациональным аргументам. Я выторговал для Элин еще один час, на час больше для переговоров с воен­ными шишками в Кеблавике.
  — Девушка идет одна, — предупредил я. — Никакой слежки.
  — Само собой.
  — Дай ей номер телефона, по которому должна позвонить. Было бы печально, если бы она вышла отсюда, не зная его.
  Кенникен достал записную книжку и написал номер телефона. Вырвал листок и подал Элин.
  — Никаких фокусов, — предостерег он. — Главное, забудь о полиции. Если в округе появятся чужие люди, он распрощается с жизнью. Лучше, если ты в это поверишь.
  — Понимаю, — ответила она тусклым голосом. — Никаких фокусов не будет.
  Элин посмотрела на меня, мое сердце едва не вырвалось из груди. Кенникен взял ее за локоть и провел к двери. Спустя минуту увидел в окно, как она удаляется в сторону дороги.
  Кенникен вернулся.
  — Мы поместим тебя в какое-нибудь безопасное место, — сказал он и кивнул охраннику, державшему меня на мушке.
  Они провели меня наверх, в пустую комнату. Кенникен осмотрел голые стены и грустно покачал головой.
  — В средневековье строили гораздо лучше, — заявил он.
  У меня не было желания вступать с ним в беседу, но решил составить компанию. Меня беспокоила неясная мысль, что, возможно, Кенникен не очень желает появления Слэйда. Он мог бы тогда приступить к упоительно­му процессу — отправке меня в мир иной. К тому же я сам в определенной степени за это отвечал, пытаясь враждебно настроить его по отношению к Слэйду. Может, моя идея оказалась и не такой уж хорошей.
  — Что ты имеешь в виду? — спросил, с опозданием реагируя на его последнее замечание.
  — В те времена строили из камня.
  Он подошел к окну и ударил кулаком во внешнюю стену. Дерево отве­тило глухим эхом.
  — Эта халупа не крепче яичной скорлупы.
  С ним трудно было не согласиться. Домики, расположенные вокруг озера, — это летние дачи, не предназначенные для постоянного жительства. Вся конструкция являла собой деревянный скелет, обшитый с каждой сто­роны тонкими досками, а между ними тепловой изоляцией, покрытой для полного счастья изнутри толстым, почти в сантиметр, слоем штукатурки. В сумме такой дом — ближайший родственник обыкновенной палатки.
  Кенникен подошел к противоположной стене и постучал по ней костяшками пальцев. Ответом ему было еще более глухое эхо.
  — Через эту перегородку ты прошел бы через пятнадцать минут, используя только руки. Поэтому этот парень останется с тобой.
  — Не бойся, я не супермен, — язвительно заметил я.
  — Не нужно быть суперменом, чтобы связать, как баранов, этих хал­турщиков, которых мне дали для операции, — в тон мне язвительно отве­тил Кенникен. — Ты это уже доказал, но думаю, мои нынешние приказы дойдут даже до самой пустой головы.
  Он повернулся к охраннику с оружием.
  — Стевартсен будет сидеть в том углу комнаты, а ты должен стоять у двери. Понятно?
  — Да.
  — Если он пошевелится, ты его застрелишь. Понятно?
  — Да.
  — Если он скажет хоть слово, ты его застрелишь. Понятно?
  — Да.
  — Если он вообще что-либо попытается сделать, ты его застрелишь. Понятно?
  — Да, — флегматично отвечал вооруженный охранник.
  Приказы Кенникена не оставили для меня ни малейшей возможности попытаться что-либо сделать.
  — Ага, о чем это я хотел тебя спросить? — отозвался он, пытаясь что- то вспомнить. — Ах, да, ты сказал, что Слэйд ранен, верно?
  — Да, пустяк, маленькая дырочка в ладони.
  Они кивнул и повернулся к охраннику.
  — Стреляй так, чтобы сразу убить. Стреляй ему в живот.
  И он вышел из комнаты. Дверь захлопнулась.
  Я посмотрел на охранника, который ответил мне встречным взглядом. Оружие, нацеленное мне в живот, не дрогнуло даже на волосок. Другой рукой он без слов указал на угол комнаты. Я двигался в указанном направ­лении, пока лопатками не коснулся стены.
  Он бросил на меня безразличный взгляд.
  — Садись! — приказал коротко, не тратя лишних слов.
  Я сел. Этого типа невозможно поймать на какую-нибудь уловку. Он стоял неподвижно в пяти метрах и выглядел как человек, выполняющий приказы без рассуждений. Если бы я прыгнул в его сторону, то тут же полу­чил бы пулю. Я не мог даже рассчитывать спровоцировать его на неверный шаг. Меня ожидали три очень долгих часа.
  Кенникен был прав. Оставь он меня одного в комнате, я развалил бы перегородку, потратив на это гораздо меньше пятнадцати минут. Однако по-прежнему оставался бы внутри дома, но уже в неизвестном месте, а использовав внезапность, о чем знают все генералы, мог выиграть битву. Кенникен прекрасно понимал, что после ухода Элин приложу все усилия, чтобы отсюда вырваться.
  Я посмотрел в окно. Через него виднелся краешек голубого неба с маленькой тучкой. Время тянулось медленно, и, пожалуй, через полчаса я услышал шуршание шин подъехавшего автомобиля. Я не знал, сколько людей Кенникена находилось в доме в момент моего прихода, в трех был уверен, но вместе с появлением очередного пополнения разница в силах увеличилась не в мою пользу.
  Я медленно повернул руку, подтянул рукав пиджака, посмотреть на часы. В глубине души молился, чтобы охранник не расценил мое движение как неестественное. Я не спускал с него глаз, но он ответил мне ничего не выражающим взглядом, поэтому глянул, сколько же времени прошло. Я ошибался: прошло не полчаса, а всего лишь пятнадцать минут. Похоже, трехчасовое ожидание протянется дольше, чем рассчитывал.
  Через пять минут раздался стук в дверь и послышался возбужденный голос Кенникена.
  — Я вхожу!
  Дверь открылась, и охранник отодвинулся в сторону. В комнату вошел Кенникен.
  — Вижу, ты вел себя примерно, — похвалил меня, а в его голосе про­звучало что-то, от чего мне стало не по себе. По-моему, он слишком уж веселился.
  — Повторим еще раз, что ты раньше говорил, — начал он. — Ты утверждаешь, что Слэйда удерживают твои исландские друзья, которые, насколько хорошо я запомнил, должны его убить, если мы не обменяем его на тебя. Ты согласен?
  — Да.
  Он улыбнулся.
  — Внизу ждет твоя подружка. Составим ей компанию? — Он махнул рукой. — Можешь спокойно встать, мы стрелять не будем.
  Я медленно встал, лихорадочно размышляя над тем, что могло слу­читься. Спустился под охраной вниз и увидел Элин. Она стояла рядом с погашенным камином, а сбоку находился Ильич. Побледнев, она прошеп­тала:
  — Прости меня, Алан.
  — Ты ведь не думал, что я поверил, будто ты пришел пешком? Как только появился у входной двери, я сразу начал думать, где ты оставил автомобиль. То, что приехал на машине, у меня не вызвало сомнений, в этой стране пешком нельзя ходить. Поэтому выслал своего человека на поиски, прежде чем ты нажал на звонок у двери.
  — Ты всегда мыслил логично.
  Он был явно доволен собой.
  — И как думаешь, что он нашел? Большой американский автомобиль, даже с ключом в замке зажигания. Вскоре, очень спеша, появилась эта молодая дама, которую он решил забрать сюда вместе с автомобилем. Мы ведь не можем обвинять его за это, верно? Он ничего не знал о нашем соглашении.
  — Ну разумеется, — согласился я глухим голосом, пытаясь угадать, открывал ли Ильич багажник. — Но не думаю, что произошли какие-то изменения.
  — Дело в том, что мои люди получили приказ: искать маленькую коро­бочку с электронным прибором, поэтому он обыскал весь автомобиль. Но прибора не нашел.
  Он замолчал и выжидательно посмотрел на меня, явно наслаждаясь ситуацией.
  — Ты не будешь возражать, если сяду? — спросил я его. — И бога ради, дай мне папиросу, мои уже кончились.
  — Ну конечно, мой дорогой, — заботливо сказал он. — Садись там, где обычно.
  Он достал портсигар и осторожно зажег мне папиросу.
  — Мистер Слэйд очень зол на тебя. Похоже, он тебя совсем не любит.
  — А где он?
  — На кухне, ему перевязывают руку. Должен признать, ты поставил очень точный диагноз: у него действительно болит голова.
  Я чувствовал такую тяжесть в желудке, словно проглотил чугунное ядро. Затянулся папиросой.
  — Ну хорошо, и что сейчас?
  — То же самое, что и раньше. Возвращаемся к моменту, когда приехал со мной из Гейсир. Ничего не изменилось.
  Он ошибался: на этот раз со мной находилась Элин.
  — Следовательно, сейчас ты меня застрелишь.
  — Возможно. Но сначала с тобой хочет поговорить Слэйд, — он посмотрел на дверь. — Ага, вот и он.
  Слэйд выглядел ужасно. Посеревшее лицо, шаркающая походка. Когда он подошел ближе, то я увидел его ничего не выражающие глаза и понял, что потрясение еще не прошло. Руку ему аккуратно забинтовали, но одеж­да была измятой и грязной, а волосы взлохмачены. Он был, видимо, сильно возбужден, ибо всегда тщательно следил за своим внешним видом.
  Я не ошибся. Слэйд действительно был возбужден, в чем я очень скоро убедился.
  Подошел и сверху посмотрел на меня. Махнул левой рукой и при­казал:
  — Поднимите его и поставьте к стене.
  Меня схватили, прежде чем успел что-либо сделать. Кто-то сзади вывернул мне руки, стащил с кресла и сильно толкнул. Я пролетел через всю комнату и врезался в стену. В этот момент услышал голос Слэйда:
  — Где мой пистолет?
  Кенникен пожал плечами:
  — Откуда я знаю?
  — Вы должны были найти его у Стюарта.
  — А, ты об этом говоришь, — он достал из кармана оружие. — Этот?
  Слэйд взял пистолет и подошел ко мне.
  — Придержите его правую руку на стене, — приказал он и поднес забинтованную руку к моим глазам. — Это твоя работа, Стюарт, и ты, види­мо, сам знаешь, что сейчас произойдет.
  Чья-то твердая рука припечатала мое запястье к стене. Я еще настолько соображал, что, едва он нажал на спуск, успел расставить пальцы, и пуля прошла через середину ладони. Интересное дело: сразу после удара я не почувствовал боли, лишь вся рука от плеча до кончиков пальцев онемела. Но тем не менее, я знал, что боль даст о себе знать, когда пройдет первый шок.
  В голове зашумело, и я еще услышал крик Элин, который, как каза­лось, доносился откуда-то издалека. Когда я открыл глаза, то увидел угрю­мое лицо Слэйда, вглядывающегося в меня.
  — Бросьте его назад в кресло, — резко приказал он.
  Он совершил акт мести и сейчас готовился к выполнению нормальных обязанностей.
  Меня втолкнули в кресло. Я поднял голову и увидел Элин. Она стояла, опираясь на камин, с лицом, залитыми слезами. Слэйд стал между нами.
  — Ты слишком много знаешь, Стюарт. И наверняка понимаешь, что должен умереть.
  — Я знаю, что сделаешь для этого все возможное, — выдавил из себя бесцветным голосом.
  Сейчас начал понимать, почему Слэйд едва не расплакался в гостинич­ном номере. В этот момент я чувствовал себя точно так же. Был не в состо­янии соединить две мысли, а голову разрывала сильная боль. Попадание пули в тело рождает сильное эхо.
  — Кто, кроме девушки, знает обо мне? — услышал голос Слэйда.
  — Больше никто, — ответил я. — А что будет с ней?
  Он пожал плечами.
  — Будете лежать в общей могиле. — Он повернулся в Кенникену. — Может, он и говорит правду. Находился он все время в пути и не имел воз­можности кому-нибудь сообщить.
  — Он мог написать письмо, — засомневался Кенникен.
  — Я должен рискнуть. Не думаю, чтобы Тэггарт подозревал меня. Может, злится, что потерял меня из виду, но на этом все должно закончить­ся. Буду сейчас пай-мальчиком и первым же самолетом полечу в Лондон.
  Он поднял забинтованную руку и помахал ею перед Кенникеном.
  — Скажу, что это твоих рук дело: меня подстрелили, когда пытался прийти на помощь этому балбесу.
  Он ударил меня по ноге.
  — А что с электронным прибором? — напомнил Кенникен.
  — А что с ним может быть?
  Кенникен вынул портсигар и достал папиросу.
  — Жаль, если операция закончится не по плану. Стюарт знает, где он спрятан, а я могу вытянуть из него нужную информацию.
  — Значит, ты можешь это сделать, — задумчиво сказал Слэйд. Посмо­трел сверху на меня. — Где ты его спрятал, Стюарт?
  — Там, где ты его никогда не найдешь.
  — Мы еще не обыскали автомобиль, — заметил Кенникен. — Когда нашли тебя в багажнике, все отступило на второй план.
  Он быстро отдал приказ, и два человека тут же вышли из комнаты.
  — Если он спрятал его в автомобиле, то найдем наверняка.
  — Мне не верится, что прибор в автомобиле, — заметил Слэйд.
  — И я не верил, что в багажнике найду именно тебя, — ядовито пари­ровал Кенникен. — И совершенно не удивлюсь, если прибор окажется в автомобиле.
  — Может, ты и прав, — согласился Слэйд, но тон его голоса явно выда­вал, что он так не думает.
  Он наклонился надо мной и произнес:
  — Готовься к смерти, Стюарт. Можешь быть уверен, что уже не убе­жишь. Однако умереть можно по-разному. Скажи, где посылка, и обещаю тебе быструю, легкую смерть. В противном случае отдам в руки Кенникена.
  Я крепко сжал губы, зная, что если раскрою рот, то дрожь нижней губы выдаст мой страх.
  Он отошел в сторону.
  — Хорошо, можешь взять его себе, Кенникен, — в голосе Слэйда про­звучала мстительная нотка. — Лучше всего, если ты не торопясь будешь отстреливать ему кусочек за кусочком. Он сам мне этим угрожал.
  Кенникен встал передо мной с пистолетом в руке.
  — Ну, Алан, ты подходишь к концу пути. Где спрятал деталь от радара?
  Даже в такой момент, с нацеленным в меня пистолетом, я не пропустил совершенно новую для себя информацию: деталь для оснащения радара! Мое лицо исказила гримаса невольной усмешки.
  — Дашь мне еще одну папиросу, Вацлав?
  Однако по лицу Кенникена не пробежало даже тени улыбки. Он смо­трел на меня холодным взглядом с угрюмо стиснутыми губами. Его лицо походило на гримасу палача.
  — У нас нет времени соблюдать традиции. Покончим, наконец, с этими глупостями.
  Я посмотрел на стоящую за ним Элин. Забытая всеми, она застыла там с выражением решимости на лице. Ее рука, укрытая под курткой, медленно выдвигалась, что-то крепко сжимая. Я внезапно вспомнил, что у Элин по- прежнему при себе пистолет.
  Ко мне мгновенно вернулась способность соображать. Когда уходит последняя надежда и остается лишь ожидание смерти, человек погружает­ся в болото фатализма, но стоит возникнуть лишь тени шанса, и он снова начинает действовать. В моем случае действовать означало обрушить на них лавину слов.
  Я повернул голову и обратился к Слэйду. Нужно привлечь его внима­ние к себе, чтобы ему не пришло в голову посмотреть в сторону Элин.
  — Ты не хочешь его остановить? — жалобно спросил я.
  — Ты сам в состоянии это сделать. Нужно лишь сказать то, что мы хотим знать.
  — Но если я не знаю. К тому же, меня, так или иначе, ждет смерть.
  — Но значительно более легкая. Ты умрешь быстро и безболезненно.
  Я повернулся в сторону Кенникена и через его плечо посмотрел на
  Элин. Она уже достала оружие и возилась с ним, а я молился в душе, чтобы она не забыла, что нужно сделать перед выстрелом.
  — Нет, ну, Влацлав, — говорил я, не останавливаясь, — ты не посту­пишь так со своим старым приятелем. Нет, ты.
  Он направил пистолет мне в живот, а потом медленно опустил его ниже.
  — Ты знаешь и без гадалки, куда всажу тебе первую пулю, — начал он смертельно спокойным голосом. — Я повинуюсь лишь приказам Слэйда и голосу собственного сердца.
  — Скажи, где прибор? — поторопил меня Слэйд, наклонившись вперед.
  Я услышал металлический щелчок. Элин сняла предохранитель.
  На этот звук Кенникен начал оборачиваться в ее сторону. Элин держала пистолет в обеих ладонях, полностью вытянув руки вперед, и когда Кенникен еще не успел полностью повернуться, выстрелила и уже не переставала нажимать на спусковой крючок.
  Я отчетливо услышал, как первая пуля ударила Кенникена в спину. Конвульсивно сжимая пистолет, он выстрелил прямо перед собой. Пуля вонзилась в подлокотник кресла рядом с моей рукой. Я не стал больше ждать. Нырнул в сторону Слэйда и, наклонив голову, изо всей силы вре­зался ему в живот. Получив удар, он шумно выдохнул и рухнул на пол, с трудом хватая ртом воздух.
  Мгновенно перекатился по полу, отдавая себе отчет, что Элин не пре­кращает стрельбу и пули свистят по комнате.
  — Прекрати стрелять! — крикнул я.
  Схватив хлопушку Слэйда, я подскочил к Элин и сжал ей запястье.
  — Ради бога, перестань!
  Она выпустила почти всю обойму. Стена напротив была продырявле­на. Кенникен лежал на спине рядом с креслом, на котором я недавно сидел, и всматривался в потолок невидящим взглядом. Элин угодила в него еще дважды, что и неудивительно, приняв во внимание, что стреляла с рассто­яния менее двух метров. Мне повезло: ни одна пуля не зацепила. На лбу Кенникена алела рваная, смертельная рана, свидетельство того, что после первого выстрела в спину у него оставалось еще столько жизненной силы, чтобы повернуться и попытаться выстрелить. Вторая пуля попала ему в подбородок, вырвав нижнюю часть лица.
  Передо мной лежал мертвец.
  Я не остановился, чтобы подумать над хрупкостью человеческой жизни, которая в полном расцвете несет на себе пятно смерти, а направился в сторону двери, увлекая за собой Элин. Я мог предположить, что парни на улице ждали выстрелов, особенно после небольшой демонстрации, устроенной Слэйдом, но и не сомневался в их желании проверить, что происходит после серии Элин. Мне нужно было заставить их отказаться от этого намерения.
  У двери я выпустил запястье Элин из своей левой руки, переложив в нее пистолет из правой. Трудно думать о стрельбе из пистолета, хоть и с малой отдачей, как у хлопушки Слэйда, если держишь его в прострелен­ной ладони. В стрельбе из короткого оружия я ничем не выделяюсь, а что уж говорить о стрельбе левой рукой. Но одна из приятных особенностей стрелковых поединков состоит в том, что человек, в которого стреляешь, не требует от тебя свидетельства об отличной стрельбе, а пускается наутек от одного вида оружия.
  Я бросил взгляд на Элин. Она явно находилась в шоке. Никто не может убить человека, не испытав при этом эмоционального потрясения, осо­бенно впервые, особенно если убийца штатский, и к тому же, женщина. Я преднамеренно грубо сказал:
  — Без всяких глупых вопросов делай все, что скажу. Держись за мной и беги, не оглядываясь, так, словно за тобой гонятся черти.
  Она подавила в себе рыдания, сделав глубокий вдох, и кивнула голо­вой. Я выскочил через дверь и открыл огонь. В то самое мгновение кто-то выстрелил в нас из глубины дома, и пуля расщепила дверной косяк рядом с моим ухом. Однако у меня не оставалось времени на ответ, потому что в мою сторону направлялись два человека Кенникена, высланные им на осмотр шевроле.
  Я выстрелил в них и не переставал нажимать на спуск, пока они не исчезли из поля зрения, нырнув один вправо, другой влево, а мы тем време­нем промчались между ними. Раздался звон разбитого стекла, один из них, видимо, решил, что открывать окно слишком долго, и в тот самый момент мы оказались под градом пуль. Я выбросил пистолет Слэйда и снова схва­тил Элин за запястье, вынуждая ее бежать зигзагами. За спиной раздавался тяжелый топот, кто-то пустился за нами в погоню.
  И тогда они ранили Элин. От удара она, спотыкаясь, полетела вперед, колени под ней подогнулись, и я едва успел обхватить ее за плечи и поддер­жать. В этот момент до места, где был укрыт карабин, оставалось метров десять, и до сих пор я не знаю, как нам удалось преодолеть такое короткое расстояние. К счастью, Элин могла держаться на ногах. Мы вскарабкались на хребет лавы, и я, наконец, смог ухватить за приклад карабин Флита. Доставая его из-подо мха, я одновременно дослал в ствол первый патрон.
  Элин припала к земле, а я резко повернулся, держа карабин в левой руке. Даже с простреленной ладонью мог нажимать на спусковой крючок, что тотчас и сделал со зримым результатом.
  В обойме находились смешанные патроны, которые я сам в свое время старательно уложил: пули в стальной оболочке и мягкие. Первой из дула ушла стальная пуля, угодив в грудь бегущему во главе погони и пройдя сквозь него, будто он там и не бежал. Тот проделал еще четыре шага, преж­де чем пробитое пулей сердце остановилось. Рухнул почти у моих ног с удивленным выражением лица.
  Тут же вторая пуля остановила мужчину, бежавшего следом за пер­вым. Вид оказался необычный, человек, в которого с расстояния двадцати метров попадает мягкая пуля, не только погибает, а просто распадается на кусочки, а этот парень прямо-таки лопнул по швам. Пуля угодила ему в середину груди, после чего, углубляясь, подбросила вверх и на добрый метр назад, а затем разорвала ему позвоночник.
  Внезапно все стихло. Гулкий рык карабина Флита сообщил заинтере­сованным лицам, что же происходит. И тогда я увидел Слэйда: он стоял у входной двери, прижимая руку к животу. Я поднял карабин и выстрелил. Промахнулся, потому что тряслись руки и я слишком спешил, однако его напугал, он моментально юркнул в дом. Сейчас уже никого не было видно.
  Внезапно пуля пролетела настолько близко от моей головы, что едва не сделала пробор в волосах. Эхо выстрела выяснило, что кто-то из пребы­вающих в доме тоже имеет карабин. Я припал к земле, сливаясь с линией горизонта, и подполз к Элин. Она лежала на подушке изо мха с лицом, искаженным болью, с трудом пытаясь регулировать дыхание. Когда она отняла руку от бока, то я увидел, что она красная от крови.
  — Очень болит?
  — Только при вдохе, — ответила Элин, тяжело дыша, — только тогда.
  Это был плохой признак, но расположение раны указывало, что легкое не задето. Я ничем не мог сейчас ей помочь. Чтобы гарантировать нам жизнь хотя бы в течение нескольких минут, мне и так пришлось изрядно поработать. Нет смысла тревожиться от перспективы смерти на будущей неделе, если нет уверенности, что нам удастся пережить ближайшие трид­цать секунд.
  Я нащупал коробку с патронами, достал обойму и наполнил ее. Онеме­ние в правой руке прошло, и только сейчас почувствовал настоящую боль. Даже простая попытка согнуть палец действовала так, словно я схватился за голый провод под напряжением. Вообще не был уверен, смогу ли в таком состоянии стрелять. Однако поразительно, что может сделать чело­век перед лицом грозящей ему опасности.
  Я осторожно высунул голову из-за груды лавы и посмотрел в сторо­ну дома. Не увидел никакого движения. Тут же передо мной лежали тела застреленных мужчин; один из них, казалось, глубоко спал, второй, с разор­ванным телом, представлял страшное зрелище. Перед домом стояли два автомобиля: машина Кенникена выглядела вполне нормально, а вот шевро­ле Нордлингера напоминал скорее скелет автомобиля. В поисках посылки они выбросили из него сиденья, а дыры в дверях зияли пустотой. Меня ждал приличный счет за несколько уничтоженных автомашин.
  От машин нас отделяло метров сто, и хоть я не мечтал ни о чем дру­гом, как добраться до них, понимал, что любая попытка закончится фиа­ско. Отпадал также побег пешком, кроме того, что прогулка по застывшей лаве — это спорт, который не обожают даже исландцы, у меня была еще Элин. Не мог ее оставить, а если бы попытались бежать, они схватили бы нас в течение пятнадцати минут.
  Непохоже, чтобы по священной традиции в нужный момент появилась на горизонте королевская конная полиция или отделение кавалерии, поэто­му мне оставалось только одно: начать решающую битву с неизвестным числом неприятеля, укрытого в доме, и разумеется, выйти в ней победи­телем.
  Я сконцентрировал внимание на доме. Сам Кенникен очень низко оце­нивал его, сравнивая крепость конструкции с яичной скорлупой. Действи­тельно, стены дома представляли два слоя досок с теплоизоляцией между ними, покрытых изнутри толстым слоем штукатурки. Большинство людей смотрит на такой дом, как на пуленепробиваемую крепость, а меня смех берет, когда вижу, как герой вестерна ищет спасения внутри такого дома из досок, а охотящиеся за ним темные типы стараются его подстрелить, целясь только в окна.
  Даже девятимиллиметровая пуля из револьвера пробьет при выстреле с близкого расстояния двадцатидвухмиллиметровую доску, а такая пуль­ка — это мелочь по сравнению с сорокачетверкой, вылетающей из ствола кольта. Несколько хорошо рассчитанных выстрелов разнесли бы в щепки халупу, укрывающую нашего героя вестерна.
  Глядя на дом Кенникена, я размышлял, какое сопротивление могут ока­зать тонкие стены страшной силе, заключенной в карабине Флита. Мягкие пули здесь не годились, они бы расплющивались в момент удара, а вот пули в стальных оболочках должны пробивать их насквозь. Пора было в этом убедиться, но сначала нужно было установить место стрелка.
  Я повернулся и посмотрел на Элин. Сейчас, когда она контролировала дыхание, выглядела вроде лучше.
  — Как ты себя чувствуешь?
  — Боже! А как ты думаешь?
  Я облегченно улыбнулся. Вспышка гнева — это признак выздоровления.
  — Сейчас будет уже лучше, — пообещал.
  — Хуже быть не может.
  — Спасибо за то, что ты там сделала и вела себя очень мужественно.
  Учитывая ее отношение к убийству, было это что-то большее, чем
  отвага.
  Она задрожала.
  — Было ужасно, — тихо прошептала, — не забуду этого до конца жизни.
  — Забудешь, — уверенно успокоил я. — Наше сознание обладает даром забывания таких вещей. Именно поэтому войны тянутся так долго и вспыхивают так часто. Но ты не должна повторять это еще раз, однако можешь сделать кое-что для меня.
  — Если смогу.
  Я указал на груду лавы над ее головой.
  — Сможешь толкнуть ее вниз, когда скажу? Только не высовывайся, они могут подстрелить тебя.
  Она посмотрела вверх.
  — Попробую.
  — Подожди, пока не скажу.
  Я положил перед собой карабин и посмотрел в сторону дома. Там по- прежнему ничего не происходило, и мне было интересно, что замышляет Слэйд.
  — Хорошо, — подготовил я ее. — Толкай!
  Камень с шумом покатился по застывшей лаве. Сразу же ответил кара­бин, но пуля ушла вверх, следующий выстрел оказался точнее и попал в гребень, высекая скальные осколки.
  Тот, кто стрелял, знал свое дело, тем не менее, мне удалось его заметить. Он стрелял из комнаты на первом этаже, и судя по смазанной тени движения, которое я зафиксировал, присел у окна, едва высовывая макушку.
  Я приготовился к выстрелу, целясь, однако, не в окно, а в стену несколь­ко левее и ниже. Потянул за спусковой крючок и, глядя через телескопиче­ский прицел, увидел, как от деревянной стены полетели щепки. Ответом на выстрел прозвучал слабый крик, и в окне появилась фигура мужчины. Он прижимал обе руки к груди и через минуту зашатался и рухнул назад.
  Я оказался прав: карабин Флита в состоянии простреливать стены.
  Поставил прицел на нижний этаж и принялся систематически посылать пулю за пулей вдоль каждого из окон, выбирая места, которые казались мне естественным укрытием для притаившегося человека. При каждом нажа­тии спуска разорванные мышцы руки выли в знак протеста, а я, давая волю своему самочувствию, рычал изо всех сил.
  Почувствовал, как Элин дергает меня за брюки.
  — Что случилось? — с беспокойством спросила она.
  — Не мешай работать человеку! — крикнул и сполз вниз.
  Достал пустую обойму.
  — Наполни, — попросил. — Сейчас мне все труднее это делать.
  Я нервничал, если оружие не было заряжено, и пожалел, что у Флита не оказалось запасной обоймы. Если бы кто-нибудь нас в эти минуты ата­ковал, то нам пришлось бы худо.
  Я убедился, что Элин умело наполняет обойму нужными патронами, и снова взглянул на дом. Оттуда доносились чьи-то стоны и слабые крики. Несомненно, внутри дома царило замешательство: осознание факта, что пуля может пробить стену, попадая в укрывшегося за ней человека, очень сильно тревожит того, кто именно там ищет укрытия.
  — Пожалуйста, — сказала она, подавая обойму, наполненную пятью патронами с пулями в стальной оболочке.
  Я вставил обойму и в самую пору высунул карабин, заметив, что из двери выскочил мужчина и спрятался за шевроле. В объективе прицела я отчетливо видел его стопу. Дверцы автомобиля с моей стороны были широ­ко распахнуты: попросив в душе прощения у Ли Нордлингера, я послал пулю через середину машины, пробив дверцу с противоположной стороны. Стопа задвигалась, и вскоре я увидел ее владельца: это был Ильич. Он дер­жался рукой за шею, откуда между пальцами струилась кровь. Неуверенно сделал несколько шагов, покатился по земле и замер.
  Мне все с большим трудом давалось перемещение затвора больной рукой. Я обратился за помощью к Элин.
  — Ты можешь сюда ко мне подползти?
  Когда она оказалась справа от меня, начал ее учить.
  — Подними этот рычажок, оттяни и толкни снова вперед. Только наклони голову.
  Я крепко держал карабин левой рукой, а Элин досылала патрон в ствол. Вначале она вскрикнула от испуга, когда медная гильза неожиданно выскочила ей прямо в лицо. Таким вот способом мне удалось послать три пули в намеченные места, где, как я считал, они могли нанести наибольший вред. Когда Элин дослала в ствол последний патрон, я выкинул обойму и дал заполнить ее.
  Чувствовал себя спокойней с патроном в стволе, как страховка на слу­чай крайней необходимости. Снова принялся осматривать дом и мысленно подводить итоги. Наверняка я убил трех, ранил стрелка на первом этаже, а судя по стонам внутри дома, подстрелил еще одного. Это уже пятеро, а вместе с Кенникеном — шестеро. Я не считал, что их осталось много, но нельзя исключить, что кто-то уже обратился по телефону за подмогой.
  Задумался, может, стоны внутри дома издает Слэйд. Я хорошо знал его голос, но нечленораздельные, беспорядочные звуки было невозможно раз­личить. Посмотрел на Элин, занятую заполнением обоймы.
  Она отчаянно дергала обойму.
  — Заклинило!
  — Попробуй еще раз.
  Я продолжал осмотр, прячась за гребнем, и неожиданно увидел какое- то движение позади дома. Кому-то из них пришла в голову мысль, которая должна была появиться раньше, а именно, выбираться тыльной стороной дома. Единственно полной неожиданностью силы поражения моего кара­бина можно объяснить их медлительность. Этот маневр меня серьезно обеспокоил, так как создавал опасность охвата меня со всех сторон.
  Я посмотрел через стекло прицела и, добавив увеличение, присмотрел­ся к удаляющейся фигурке: это был Слэйд. Кроме забинтованной руки, ничто не указывало на какие-либо другие повреждения. Он бежал как сумасшедший, прыгая с кочки на кочку, полы пиджака развевались, а руки он разбрасывал в стороны, стараясь удержать равновесие. Используя даль­номер, вмонтированный в систему прицела, я определил, что нас разделяет почти триста метров, и дистанция увеличивается с каждой секундой.
  Я глубоко вздохнул, а затем медленно выпустил воздух, стараясь мак­симально успокоиться, и только сейчас тщательно прицелился. Чувствовал сильную боль, и возникли трудности с удержанием прицела. Трижды я уже почти нажимал на спуск, и каждый раз убирал палец, так как убегающая фигурка исчезала из прыгающего прицела.
  Когда мне исполнилось двенадцать лет, я получил от отца в подарок карабин. Он поступил мудро, выбирая однозарядную двадцатидвушку. Когда мальчишка, охотясь на кроликов и зайцев, прекрасно знает, что располагает лишь одним выстрелом, а от этого первого, и вместе с тем последнего, все зависит, такая ситуация — лучший способ совершенство­вания стрелкового мастерства. Я знал, что могу выстрелить только раз, и чувствовал себя снова, как в старые добрые времена; только на этот раз я охотился не на кролика, а скорее на тигра.
  С огромным трудом я пытался сконцентрировать внимание, чув­ствуя головокружение, а вскоре перед глазами возникло какое-то серое пятно. Я заморгал, пятно расплылось, и фигура Слэйда появилась неес­тественно отчетливо в объективе телескопического прицела. Сейчас он удалялся по диагонали, я повел прицел, и он оказался в самом центре прицеливания. Кровь застучала у меня в висках, и я снова почувствовал головокружение.
  Палец с усилием нажал на спуск до конца, приклад карабина под­бросил мое плечо, и возмездие Слэйду понеслось в его сторону, рассекая воздух со скоростью свыше трех тысяч километров в час. Фигура вдали дернулась, словно марионетка, которой внезапно перерезали нитки, рухну­ла на землю и выпала из поля зрения.
  Я перевернулся на спину, гул в ушах становился все более докучли­вым. Головокружение усилилось, серые пятна перед глазами превратились в черные. Я еще увидел красный диск солнца, пробивающийся через тем­ноту, и потерял сознание. Последнее, что помню, голос Элин, выкрикива­ющей мое имя.
  — Целью операции было введение противника в заблуждение, — объя­снил Тэггарт.
  Я лежал на больничной койке в Кеблавике. У двери стоял охранник, не столько затем, чтобы держать меня под стражей, а скорее защитить от любопытных. Я оказался потенциальным casus belli (повод к войне), и сей­час прилагали массу усилий, чтобы ситуация из потенциальной не превра­тилась в реальную. Все заинтересованные стороны хотели бы замять дело, и если правительство Исландии было в курсе, то нужно признать, делало все, чтобы этого не показывать.
  Кроме Тэггарта в комнате находилось еще одно лицо. Американец, которого мне представили как Артура Риана. Я сразу узнал его. Последний раз он показался в прицеле карабина Флита: стоял рядом с вертолетом на плоскогорье.
  Они уже вторично нанесли мне визит. В первый раз я почувствовал сильную сонливость после большой дозы обезболивающего и говорил не по делу, но все же смог задать два конкретных вопроса:
  — Что с Элин?
  — С ней все в порядке, — утешил меня Тэггарт. — Правду говоря, она выглядит лучше, чем ты.
  Он сообщил, что Элин оказалась задета рикошетом, поэтому сила удара была значительно ослаблена. Пуля вошла в тело и засела между ребрами.
  — Короче, она здорова, — безмятежно закончил он.
  Я с антипатией посмотрел на него, но сил у меня накопилось еще мало­вато, чтобы вступать в дискуссию. Я лишь спросил:
  — А как я сюда попал?
  Тэггарт глянул на Риана, а тот достал из кармана трубку, неуверенно посмотрел на нее и положил назад. Затем не спеша заговорил:
  — У вас прекрасная девушка, мистер Стюарт.
  — Что случилось?
  — Когда вы потеряли сознание, она не очень хорошо знала, что делать. Немного подумала, потом зарядила карабин и еще больше продырявила ту халупу.
  В этот момент я подумал об ее отношении к убийству.
  — Попала в кого-нибудь? — спросил.
  — Не думаю, — ответил Риан. — Видимо, вы успели выполнить всю работу. Она использовала все патроны, а затем подождала, что же про­изойдет. Но ничего не происходило, поэтому она поднялась и вошла в дом. Считаю, что это был акт необыкновенной отваги, мистер Стюарт.
  Я придерживался того же мнения.
  Риан продолжал:
  — Она нашла телефон, позвонила на нашу базу в Кеблавике и связа­лась с одним из наших офицеров, Ли Нордлингером. Она оказалась очень настойчивой, и ей действительно удалось победить Нордлингера. Он еще больше занервничал, когда телефон внезапно замолчал. — Он поморщил­ся. — Ничего удивительного, что она потеряла сознание. С пятью трупами и двумя тяжелоранеными дом напоминал бойню.
  — Трое раненых, — поправил Тэггарт. — Позже мы нашли еще и Слэйда.
  Вскоре они ушли: я был не в состоянии вести беседу дальше. Верну­лись через сутки. На этот раз Тэггарт начал говорить об операции, но я грубо прервал его:
  — Когда я увижусь с Элин?
  — Сегодня после обеда, — ответил он. — С ней все в порядке, правда.
  Я холодно посмотрел на него.
  — Будет лучше, если так и есть на самом деле.
  Он озабоченно закашлялся.
  — Тебе не интересно, что за всем скрывалось?
  — Интересно, — с горечью ответил я. — Разумеется, хотел бы знать, почему Контора не щадила усилий, чтобы я расстался с жизнью, — посмо­трел на Риана. — Старались до такой степени, что даже наладили сотруд­ничество с ЦРУ.
  — Как я уже сказал, целью операции было введение противника в заблуждение, а весь этот салат приготовили несколько американских уче­ных, — он озабоченно потер подбородок.
  — Ты когда-нибудь решал кроссворды в «Таймсе»?
  — Бога ради! — воскликнул я. — Нет, никогда.
  Тэггарт усмехнулся.
  — Допустим, что какой-то гениальный маньяк проводит восемь часов за составлением кроссворда. Далее отдает его в набор для публикации в газете. Для этого в короткий отрезок времени требуется труд большой группы людей. Пусть в сумме это займет, скажем, сорок восемь часов или целую рабочую неделю одного человека.
  — Ну, и что с того?
  — А сейчас подумаем об адресах этой операции. Допустим, что десять тысяч читателей «Таймса» напрягают серое вещество своего мозга, чтобы решить эту заразу, и у каждого оно забирает один час. В сумме это дает десять тысяч часов, или пять лет, считая восьмичасовой рабочий день. Ты уже догадываешься, в чем дело? Благодаря работе в течение одной недели удалось занять абсолютно непродуктивным трудом умственный потенциал на уровне, отвечающем пяти годам работы.
  Он посмотрел на Риана.
  — Думаю, дальше тему можешь продолжать и ты.
  Риан отозвался ровным спокойным голосом:
  — В физике зафиксирована масса открытий, которые не имеют ника­кого практического применения, и даже в будущем трудно себе это вообра­зить. Одним из примеров является бестолковая замазка. Вы видели когда- нибудь что-либо подобное?
  — Я слышал о ней, — ответил я, задумываясь, к чему он ведет. — Но никогда не видел.
  — Удивительное вещество, — продолжал он. — Его можно модели­ровать, как замазку, но если предоставить самой себе, она начинает расте­каться, как вода, а если ударить по ней молотком, разлетается на кусочки, будто стекло. Казалось бы, субстанция с такими качествами найдет себе применение, но до сего времени никому не пришла в голову даже одна идея ее использования.
  — Кажется, ее используют для наполнения мячей для игры в гольф, — вмешался Тэггарт.
  — Вот, вот, настоящий перелом в технике, — с иронией заметил Риан. — Много подобных достижений и в электронике, особенно в лабо­раториях, работающих на оборону, и поэтому не известных широкой публике.
  Он беспокойно заерзал в кресле.
  — Я могу закурить?
  — Пожалуйста.
  С выражением благодарности на лице он достал трубку и принялся набивать ее табаком.
  — Один ученый по фамилии Дэвис выдвинул гениальную идею. Он не относится к выдающимся деятелям науки, уж наверняка не шагает в первых рядах, но идея оказалась великолепной, даже если и задумывалась как шутка. Так вот, он решил, что, используя многие из таинственных, но ни к чему не пригодных научных открытий, можно было бы укомплекто­вать электронный набор, над которым ломали бы себе голову самые свет­лые умы. И действительно, он создал такой комплект, над которым шесть недель работали пять лучших научных сотрудников, прежде чем открыли, что их выставили на посмешище.
  Я начинал понимать.
  — Операция по введению противника в заблуждение.
  Риан согласно кивнул.
  — Среди той пятерки находился некто Атолл. Он увидел возможность реализации этого проекта и написал письмо одному лицу, а от него письмо попало к нам. Одна из фраз этого письма оказалась довольно существен­ной; доктор Атолл отмечал, что прибор представляет овеществленный афо­ризм: «Один глупец может задать вопрос, на который даже сто мудрецов не найдут ответа». Оригинальный комплект Дэвиса очень простой, но нам удалось довести его до относительно сложного, что, к тому же, не имело никакой возможности применения где-либо.
  Я вспомнил, как Ли Нордлингер ломал себе голову, и улыбнулся.
  — Чего ты смеешься? — спросил Тэггарт.
  — Ничего серьезного. Слушаю дальше.
  — Ведь ты понимаешь саму суть? — спросил Тэггарт. — Ситуация, аналогичная кроссворду из «Таймс». Конструкция комплекта не потребо­вала слишком большого интеллектуального потенциала: над ней работали трое ученых в течение года. Однако если бы нам удалось подсунуть ее русским, она связала бы на длительное время ведущих ученых страны. А весь юмор заключался в том, что задание с самого начала являлось нераз­решимым.
  — Возникла, однако, проблема, — продолжил Риан, — каким образом подбросить ее русским. Мы начали с того, что передали им секретную информацию через сеть тщательно контролируемых источников. Мы пустили утку, что американские ученые изобрели новый тип радара с потрясающими возможностями. Он обладал способностью фиксировать объекты, летящие за линией горизонта, давать на экране полную картинку, а не зеленое пятнышко, не реагировать на помехи с земли и обнаруживать низколетящие цели. Нет в мире такой страны, которая бы для обладания чем-то подобным не продала бы в публичный дом дочь премьер-министра. И русские начали на это клевать.
  Он показал рукой в окно.
  — Вы видите там странную антенну? Именно это и есть тот изуми­тельный радар. Существует мнение, что здесь, в Кеблавике, мы проводили его испытания. А чтобы все выглядело правдиво, наши истребители лета­ют над волнами в течение шести недель в радиусе восьмисот километров. И тут мы вводим в операцию вас, англичан.
  Тэггарт принял эстафету.
  — А мы продали русским очередную сказочку: наши американские друзья держат радар только для себя, чем рассердили нас настолько, что мы попробовали без разрешения присмотреться к нему сами. И поэтому послали одного из наших агентов выкрасть очень важную деталь радара.
  Он показал на меня.
  — Разумеется, этим агентом был ты.
  Я сглотнул слюну.
  — Следовательно, я должен был позволить, чтобы приспособление попало в руки русских!
  — Конечно же, — вежливо согласился Тэггарт. — Тебя специально выбрали для этого задания. Слэйд утверждал, а я с ним согласился, что ты уже не так хорош, как когда-то, тем не менее, обладаешь одним важным достоинством — среди русских о тебе совершенно противоположное мне­ние. Все уже было готово самым тщательным образом, но тогда ты смешал все карты — и нам, и русским, и американцам. В действительности ты оказался на несколько голов выше, чем кто-либо мог предположить.
  Я почувствовал поднимающуюся во мне волну гнева и бросил ему прямо в лицо:
  — Вы паршивый, аморальный сукин сын! Почему мне ничего не ска­зали? Это избавило бы нас от массы неприятностей.
  Он отрицательно покачал головой.
  — Все должно было выглядеть естественно.
  — Побойся Бога! — ужаснулся я. — Вы попросту подставили меня, как Бакаев подставил в Швеции Кенникена.
  Я сделал над собой усилие и усмехнулся:
  — Дело, видимо, изрядно запуталось, когда выяснилось, что Слэйд — русский шпион.
  Тэггарт бросил искоса взгляд на Риана, вызывая впечатление озабочен­ности.
  — Наши американские друзья несколько щепетильны в этом вопросе. Именно из-за этого операция провалилась. — Он вздохнул и продолжал с сожалением: — Вся проблема кроется в природе контрразведки. Если ни один шпион не попадает в наши руки, все прекрасно и все прелестно, но когда, в соответствии с нашим предназначением, мы ловим агента какой- нибудь иностранной разведки, сразу до самого неба поднимается страш­ный шум, словно это не результат хорошей работы.
  — У меня сейчас слезы брызнут, — прервал я его. — Это не ты поймал Слэйда.
  Он быстро сменил тему.
  — Ну, а Слэйд стал во главе всей операции.
  — Да, — отозвался Риан, — причем по обе стороны. Какой прекрас­ный расклад! Он наверняка был убежден, что в такой ситуации не может проиграть. — Наклонился ко мне. — Когда русские узнали о нашей опе­рации, то решили, что никто не может помешать им перехватить посылку и тем самым перехитрить нас, делая вид, что они клюнули на приманку. Такое двойное затемнение.
  Я с отвращением посмотрел на Тэггарта.
  — Ну и подонок же ты! Ведь знал, что Кенникен не остановится ни перед чем, чтобы убить меня.
  — Вовсе нет! — с жаром запротестовал он. — Я не знал о Кенникене. Думаю, что Бакаев пришел к выводу об ошибочности содержания столь способного агента в резерве и решил реабилитировать Кенникена, посылая его на это задание. Слэйд, тот мог иметь к этому отношение.
  — Кенникен готов был сделать все, чтобы меня убить, — мрачно повторил я. — А поскольку меня считали легкой добычей, то ему в команду дали одних непрофессионалов. Он все время жаловался на них. — Я под­нял взгляд: — А Джек Кейс?
  У Тэггарта даже веко не дрогнуло.
  — У него был мой приказ выдать тебя русским. Именно поэтому он не смог помочь тебе в Гейсир. Однако когда он встретился со Слэйдом, проникшись твоими подозрениями, видимо, попытался его прощупать, но Слэйд, этот хитрый лис, быстро разобрался, в чем дело. Это означало конец Кейса. Слэйд сделал все, чтобы избежать провала. И поэтому, в конце кон­цов, ты стал для него важнее, чем та проклятая посылка.
  — И с Джеком покончили, — с горечью выдохнул я. — Хороший был парень. А когда ты начал подозревать Слэйда?
  — Не сразу, — ответил Тэггарт. — Когда ты мне позвонил, я подумал, что ты свихнулся. Но после командирования Джека в Исландию я полнос­тью потерял контакт со Слэйдом. Он стал просто недосягаем, что противо­речило всем инструкциям. Поэтому принялся внимательно изучать его кар­тотеку и нашел информацию, что еще мальчишкой он жил в Финляндии, а его родители погибли во время войны. Тогда вспомнил, что ты говорил о деле Лонсдэйла, и начал задумываться, не использовали ли русские тот же метод и в случае со Слэйдом, — на его лице появилась гримаса. — Но когда нашли тело Кейса, убитого твоим ножом, то я уже не знал, что обо всем этом думать.
  Он толкнул локтем Риана.
  — Нож!
  — Что? Ах, да!
  Риан полез в нагрудный карман и достал мой нож.
  — Мне удалось вырвать его у полиции. Думаю, вы хотели бы иметь его у себя, — он протянул нож мне. — Это действительно прекрасная вещь. Особенно драгоценный камень в рукояти.
  Я взял нож из его руки. Полинезиец сказал бы, что он обладает таин­ственной силой mana. Мои далекие предки называли его Пьющий Кровь, но для меня это был нож, который когда-то принадлежал моему деду, а еще раньше деду моего деда. Я осторожно положил оружие на столик у кровати и обратился к Риану:
  — Ваши люди стреляли в меня. Я могу знать почему?
  — Черт побери! Вы вели себя, как сумасшедший, и всей операции угрожал провал. Пролетая вертолетом над той проклятой пустыней, мы увидели вас убегающим от русских и пришли к выводу, что у вас много шансов оторваться от них. Поэтому высадили парня, чтобы он притормозил ваш лендровер. Нужно было следить, чтобы у русских не возникло никаких подозрений. Тогда мы еще не знали, что вся операция провалилась.
  И у Тэггарта, и у Риана мораль абсолютно отсутствовала. Впрочем, ничего иного я от них и не ожидал.
  — Вам повезло, что еще живы, — сказал я, обращаясь к Риану. — В последний раз вы хорошо смотрелись через прицел карабина Флита.
  — Боже! — вздохнул он. — Как хорошо, что я тогда об этом ничего не знал. А поскольку мы заговорили о Флите, то вы приложили ему солидно, но он выкарабкается. — Риан потер нос. — Флит очень привязан к своему карабину и хотел бы получить его обратно.
  Я отрицательно покачал головой.
  — Пусть и мне что-нибудь обломится. Если Флит мужчина, то может прийти за ним сам.
  Риан нахмурился.
  — Сомневаюсь, чтобы он так поступил. Вы у всех нас сидите в печен­ках.
  Оставалось еще одно.
  — Следовательно, Слэйд жив? — просил я.
  — Да, — подтвердил Риан, — пуля прошла через тазобедренный сустав. Если он вообще будет ходить, то не обойдется без стальных штиф­тов в бедрах.
  — Единственная прогулка, на которую Слэйд может рассчитывать в ближайшие сорок лет, будет проходить в тюремном дворе, — заметил Тэг­гарт. — Он поднялся. — Все, о чем мы здесь говорим, Стюарт, является государственной тайной. Ни одна деталь не должна стать явной. Слэйд уже в Англии. Мы перевезли его на борту американского самолета. Он предста­нет перед судом, как только выйдет из госпиталя, но процесс состоится при закрытых дверях. А ты будешь молчать, как и твоя девушка. И чем быстрее она примет британское подданство, тем больше буду рад. Я хотел бы хоть как-нибудь контролировать ее.
  — Боже всемогущий! — устало вздохнул я. — Даже выступая в роли Купидона, ты должен иметь какую-то тайную цель.
  Риан присоединился к Тэггарту у двери. Повернулся и сказал:
  — Я думаю, мистер Стюарт, что сэр Дэвид очень благодарен вам, гораздо больше, чем можно выразить словами, которых, я вижу, он так и не произнес.
  Он искоса глянул на Тэггарта, и я понял, что между ними никогда не было особенной дружбы.
  Сам Тэггарт производил впечатление, будто эти слова к нему не отно­сились.
  — Ах, да, — бросил он нехотя, — думаю, что-нибудь удастся сделать. Может, какую-нибудь медаль, если ты любишь эти побрякушки.
  Я не мог совладать с дрожью в голосе.
  — Все, что я желаю, это никогда больше тебя не видеть. Буду молчать так долго, как долго ты будешь держаться от нас подальше, но если ты или твои парни из Конторы приблизитесь ко мне, я начну говорить.
  — Никто больше тебя не будет беспокоить, — уверил он меня.
  Они вышли из комнаты. Через мгновение голова Тэггарта высунулась из-за двери.
  — Я пришлю тебе немного винограда.
  С помощью ЦРУ и военно-морского флота Соединенных Штатов я забрал с собой в Шотландию Элин на самолете, организованном Рианом. В Глазго мы вступили в брак по специальному разрешению, подготовлен­ному Тэггартом. Во время церемонии бракосочетания мы оба были еще в бинтах.
  Потом я привез Элин в мою долину у подножия гор Сгурр Дирг. Ей понравился местный пейзаж, особенно деревья, так непохожие на своих исландских родственников. Однако о домике у нее сложилось плохое мне­ние. Он был для нее слишком мал и действовал угнетающе, что меня не удивило: в конце концов, что нравится холостяку, не подобает женатому мужчине.
  — Я не жил в большом доме, — защищался, — да и для нас двоих он слишком велик, и кстати, я сдаю его в аренду богатым американцам, кото­рые приезжают поохотиться. Сделаем так: в домике будет жить лесничий, а мы построим себе дом где-нибудь подальше, на берегу реки.
  Так мы и сделали.
  Карабин Флита по-прежнему у меня. Я держу его не над камином в качестве трофея, а так, как и следует, в оружейном шкафу, рядом с другими рабочими экземплярами. Иногда использую его, когда появляется необхо­димость проредить оленье стадо, но такое случается нечасто. Он не дает оленю никаких шансов.
  
  Перевод с польского Владимира КУКУНИ.
  Опубликовано: "Нёман", 2017, №№ 3-5.
  
  Десмонд Бэгли
  
  Высокая цитадель
  Глава 1
  I
  
  Резко зазвонил звонок.
  О'Хара поморщился во сне, глубже закопался в подушку и натянул на голову тонкую простыню, обнажая ноги. Его товарищ, лежавший рядом с ним, протестующе пробормотал что-то. Не открывая глаз, О'Хара протянул руку к тумбочке, схватил будильник, швырнул его на пол. И опять уткнулся в подушку.
  Звонок продолжал звенеть.
  Наконец, О'Хара разлепил глаза и тут понял, что это был телефон. Он приподнялся на локте и с ненавистью стал всматриваться в темноту комнаты. С тех самых пор, как он начал останавливаться в этом отеле, он просил Рамона перенести телефон ближе к кровати, и тот клялся, что сделает это на следующий же день. Так продолжалось уже около года.
  Он встал с постели и прошлёпал, не зажигая света, к туалетному столику. Поднимая трубку, он отодвинул краешек занавески и выглянул на улицу. Было непроглядно темно, до рассвета оставалось ещё часа два.
  Он проворчал в трубку:
  – О'Хара.
  – Чёрт побери! Что там с тобой? – спросил Филсон. – Я уже четверть часа трезвоню.
  – Я спал, – ответил О'Хара. – Я обычно сплю по ночам, как большинство нормальных людей, за исключением янки, которые занимаются организацией полётов.
  – Очень смешно, – сухо откликнулся Филсон. – Ладно, подваливай-ка сюда. Тут предполагается один рейс на рассвете.
  – Что за дьявол! Я ведь только шесть часов назад вернулся. Я устал.
  – Ты думаешь, я не устал? – сказал Филсон. – Это очень важно. Боинг-727 совершил вынужденную посадку, и сейчас контролёры его не выпускают. Пассажиры совершенно взбешены: пилот и стюардесса настаивают на том, чтобы их срочно отправили к морю. Ты же знаешь, какое значение для нас имеет связь с ЮЖАМА. Если мы пойдём им навстречу, они будут нас регулярно подкармливать.
  – Держи карман шире, – сказал О'Хара. – Они будут использовать нас в случае необходимости, но в свою сетку полётов они нас не включат. Так что стараешься за спасибо.
  – Всё равно попытаться стоит, – настаивал Филсон. – В общем, давай-ка двигайся.
  О'Хара подумал было сказать о том, что уже превысил свою месячную норму налёта, а впереди оставалось ещё недели полторы. Но только вздохнул:
  – Ладно, я иду.
  Он знал, что разговор с Филсоном об инструкциях бесполезен. С точки зрения этого жестокосердного типа устав Международной авиационной ассоциации существовал только для того, чтобы его нарушать, если не игнорировать вовсе. Если бы он вздумал скрупулёзно выполнять все инструкции, то его копеечная фирма просто не смогла бы существовать.
  Кроме того, размышлял О'Хара, пришёл бы конец и ему: в случае потери работы прожить было бы тяжко. В Южной Америке слишком много развелось отставных пилотов, готовых взяться за любую работу, а вакансий крайне мало. Латаная-перелатаная техника Филсона – это всё, на что ещё можно рассчитывать. "Чёрт! – с отвращением подумал О'Хара, – я на каком-то дьявольском эскалаторе, двигающемся не в ту сторону. Кажется, бегу изо всех сил, а впечатление, будто всё время стою на месте".
  Он бросил трубку и опять посмотрел в окно, пытаясь разглядеть небо. Там вроде всё было спокойно, но вот горы?.. Он всегда думал об этих коварных горах, чьи зазубренные вершины, как белые мечи, вонзались в небо. "Дай Бог, чтобы Филсон получил хорошую метеосводку".
  Настроение испортилось окончательно. Сейчас его раздражало всё. Уже в миллионный раз он спрашивал себя, что он делает в этом богом забытой стране, в этом тоскливом городе и в этой загаженном отеле.
  Он резко открыл дверь и, как был с постели, вышел в коридор, как всегда неосвещённый: в этом отеле в местах общего пользования свет тушили в одиннадцать вечера. Смело прошёл в душ, не заботясь о том, что его кто-то может увидеть голым. А вдруг встретится дама?! Сейчас для него не имело значения, видела ли она когда-нибудь раньше голого мужчину. Если нет, так самое время увидеть. Да и потом всё равно было темно.
  Он быстро принял душ, смывая с себя ночной пот, вернулся в комнату и нажал на кнопку настольной лампы у кровати, не зная, зажжётся ли она. Шансы были мизерные – электроснабжение в этом городе было ненадёжным. Но волосок в лампе постепенно накалялся, и О'Хара начал одеваться при слабом свете: надел тёплое шерстяное бельё, джинсы, плотную рубашку и кожаную куртку. В жаре тропической ночи он опять стал обливаться потом. Но из опыта знал, что в горах будет холодно.
  Он взял со столика металлическую фляжку, поболтал её и нахмурился. Она была наполовину пуста. Можно было бы разбудить Рамона и попросить долить её, но он решил не делать этого. Во-первых, Рамон не любит, когда его будят по ночам, а во-вторых, он начнёт задавать неприятный вопрос о том, когда ему заплатят по счёту. Лучше попробовать достать чего-нибудь в аэропорту.
  
  II
  
  Он припарковал свой помятый автомобиль на стоянке, вылез и с удивлением увидел, что аэропорт был необычайно ярко освещён. Вообще это был второразрядный аэродром, который рассматривался большими авиакомпаниями только как полоса для вынужденной посадки, но для Филсона это было главное поле его деятельности. Перед контрольной вышкой было видно лоснящееся тело Боинга – 727, принадлежащего компании ЮЖАМА. О'Хара некоторое время с завистью смотрел на него, потом переключил своё внимание на дальний ангар.
  Там стояла на заправке "Дакота", на хвосте которой даже на расстоянии при ярком свете можно было различить эмблему – два заглавных А, переплетённых между собой и художественно выполненных в виде двух островерхих горных вершин. "Мне, пожалуй, подходит летать на самолёте, украшенном таким двойным А, – подумал О'Хара. – Алкоголики всех стран, соединяйтесь! Жаль, что Филсон не понимает этой шутки". Но Филсон страшно гордился своей Андской авиалинией и никогда по её поводу не шутил. Вообще он был человеком без чувства юмора.
  Он подошёл к главному зданию и увидел, что там толпились люди, уставшие, грубо разбуженные среди ночи и очутившиеся чёрт знает где. Он стал пробираться сквозь толпу к кабинету Филсона. Голос американца с западным акцентом звучал громко и раздражённо:
  – Это чёрт знает что такое! Я буду говорить об этом с мистером Коульсоном, когда мы доберёмся до Рио.
  О'Хара улыбнулся и толкнул дверь филсоновского кабинета. Филсон сидел за столом, рукава его были засучены, лицо лоснилось от пота. Он всегда сильно потел, особенно в чрезвычайных ситуациях, а так как его жизнь состояла из сплошных кризисов, странно было, что до сих пор не расплавился вовсе. Он поднял глаза на вошедшего О'Хару.
  – А, наконец-то ты здесь.
  – Приятно, когда тебе рады, – заметил О'Хара.
  Филсон проигнорировал эту реплику.
  – Ладно. Дело вот в чём. Я заключил контракт с ЮЖАМА на переброску десяти из её пассажиров в Сантильяну. Они там должны успеть на корабль. Возьмёшь первую машину. Её сейчас заправляют.
  Его голос звучал подчёркнуто деловито, и по тому, как он произнёс "заключил контракт с ЮЖАМА", О'Хара чувствовал, что Филсон сейчас воображает себя крупным боссом, дающим задание своим подчинённым, забыв на мгновение о том, кем он был на самом деле, – пожилым отставным лётчиком, ведущим скудное существование за счёт эксплуатации тарахтящих, двадцатипятилетней давности, списанных армейских самолётов.
  О'Хара спросил коротко:
  – Кто летит со мной?
  – Гривас.
  – А, этот наглый негодяй.
  – Он сам вызвался – не то что ты, – отрезал Филсон.
  – В самом деле?
  – Он был здесь, когда семьсот двадцать седьмой приземлился, – сказал Филсон и слегка улыбнулся. – Это была его идея – взять несколько наиболее нетерпеливых пассажиров, и он позвонил мне. Такие сообразительные парни нам нужны.
  – В полёте он мне не нравится, – сказал О'Хара.
  – Ну, ты, конечно, лётчик классный, – без воодушевления заметил Филсон. – Поэтому ты главный, а он – помощник. – Он задумчиво посмотрел в потолок. – Когда я налажу связь с ЮЖАМА, я возьму Гриваса в контору. Он слишком хорош, чтобы быть простым лётчиком.
  У Филсона явно была мания величия. О'Хара сказал подчёркнуто:
  – Если ты думаешь, что ЮЖАМА предложит тебе контракт, то ты сумасшедший. Они, конечно, заплатят за то, что ты перевезёшь их пассажиров, поблагодарят тебя и пошлют тебе прощальный поцелуй.
  Филсон ткнул ручкой в сторону О'Хары.
  – Тебе платят за то, что ты можешь оседлать самолёт. А шевелить мозгами предоставь мне.
  О'Хара сдался.
  – Что случилось с семьсот двадцать седьмым?
  – Что-то с системой питания. Они там её сейчас проверяют. – Филсон взял со стола пачку листов и потряс ими в воздухе. – Тут ещё надо перевезти кучу техники. Вот документы.
  – Боже! – воскликнул О'Хара. – Это же внеочередной рейс. Разве обязательно его загружать?
  – Внеочередной или нет, а ты полетишь с грузом. Чёрт возьми, если есть чем заполнить самолёт, зачем же я буду посылать его порожним?
  О'Хара помрачнел.
  – Я просто подумал, что мог бы для разнообразия хоть иногда давать нетрудные рейсы. Ты же знаешь, у меня всегда перевес, а это дьявольская работа – лететь через перевалы. Старая стерва ковыляет как гиппопотам.
  – Ты вылетаешь в лучшее время суток, – сказал Филсон. – Позже, когда солнце поднимется выше, будет хуже. В общем, проваливай и не раздражай меня.
  О'Хара вышел из кабинета. В главном зале народу было уже меньше. Поток недовольных пассажиров ЮЖАМА направлялся к старенькому аэродромному автобусу. Но несколько человек продолжали стоять – это и были те, кто спешил добраться до Сантильяны. О'Хара не стал их разглядывать. Пассажиры или груз – ему было всё равно. Он возьмёт их на борт, переправит через Анды, высадит с другой стороны и всё – интересоваться ими нечего. Ведь водитель автобуса не интересуется своими пассажирами. А он кто? Он и есть водитель воздушного аэробуса.
  Он посмотрел на документы к грузу. Филсон опять в своём репертуаре. Он подбросил ему два контейнера, и О'Хара ужаснулся, увидев, сколько они весят. "Когда-нибудь, – подумал он гневно, – я напущу на Филсона инспектора из международной ассоциации, и его отправят на виселицу". Он скомкал в руке бумаги и зашагал к Дакоте.
  Гривас был уже у самолёта. Он стоял, картинно опираясь на подвеску. Увидев О'Хару, выпрямился, бросил окурок сигареты, но остался стоять на месте. О'Хара подошёл к нему.
  – Груз уже на борту?
  Гривас ухмыльнулся.
  – Да.
  – Проверяли? Закреплён надёжно?
  – Конечно, сеньор О'Хара. Я сам смотрел.
  О'Хара хмыкнул. Он не любил Гриваса ни как человека, ни как лётчика. Он не доверял его выхоленности, густому налёту фальшивой манерности, которая лезла в глаза так же, как и кожаный отблеск его напомаженных волос, аккуратная щёточка усов и до блеска отполированные ботинки.
  Гривас был изящный, но жилистый человек, постоянно улыбавшийся. Этой улыбке О'Хара не доверял больше всего.
  – Как погода? – спросил он.
  Гривас поднял глаза к небу.
  – Вроде ничего.
  О'Хара сказал слегка ядовито:
  – Неплохо бы поглядеть метеосводку, как вы думаете?
  Гривас ухмыльнулся.
  – Я принесу, – сказал он и тут же засеменил в диспетчерскую.
  О'Хара посмотрел ему вслед, затем повернулся к "Дакоте" и подошёл к грузовому люку. "Дакота" была одним из самых удачливых самолётов, когда-либо сконструированных, – рабочая лошадка союзников во время Второй мировой войны, налетавшая бесчисленные тонно-километры по всему миру. Это был блестящий для своего времени самолёт, но это время давно прошло.
  Этой "Дакоте" исполнилось уже четверть века, она была сильно потрёпана слишком большим количеством налетанных часов и плохим обслуживанием. О'Хара даже не мог сказать точно, сколько в ней неполадок, да и не пытался считать. Он знал их хорошо. Он точно знал, какой лифт у рулевых тяг, на что способен изношенный мотор и как выжать из него максимум возможного, знал и то, как сажать этот самолёт так, чтобы не перегружать ослабленное шасси. И, кроме того, он знал, что в один прекрасный день вся эта прискорбная конструкция сыграет с ним злую, убийственную шутку где-нибудь над острыми белоснежными пиками Андов.
  Он влез в самолёт и осмотрел его мрачное нутро. Там было всего десять мест, не роскошных откидывающихся кресел ЮЖАМА, а жёстких кожаных сидений, снабжённых поясами безопасности – обойтись без них даже Филсон не решился, хотя и ворчал что-то об их дороговизне. Задняя часть фюзеляжа была грузовой, и в ней уже стояли два больших контейнера.
  О'Хара подошёл к ним и рукой попробовал крепёжные тросы. Иногда он с ужасом воображал, как несётся вперёд весь этот груз в случае неудачного приземления или попадания самолёта в воздушную яму. В этом случае все пассажиры, имевшие несчастье лететь Андской авиалинией, будут прикончены. Он ругнулся про себя, обнаружив плохо затянутый узел. Этот пижон Гривас со своей небрежностью когда-нибудь погубит его.
  Осмотрев груз и закрепив его как следует, он прошёл в кабину и проверил оборудование и приборы. Механик осматривал снаружи один из двигателей. О'Хара, высунувшись из окна, спросил по-испански, всё ли в порядке. Механик сплюнул, провёл пальцем по горлу и произвёл леденящий душу звук.
  – До поры до времени, – пробурчал он.
  О'Хара горько улыбнулся: механик тоже прекрасно всё понимал.
  Он закончил осмотр приборов и пошёл в ангар поискать главного механика Фернандеса, у которого всегда в запасе имелась бутылочка или две, – тоже вопреки распоряжениям Филсона. О'Хара симпатизировал Фернандесу и знал, что Фернандес отвечает ему тем же. Они ладили друг с другом, и О'Хара всячески старался не испортить их отношения, понимая, что поссориться с главным механиком означало бы получить пропуск в вечность.
  Он поговорил с Фернандесом о том о сём, заполнил свою фляжку и, возвращая бутылку, сделал из неё быстрый глоток. Когда он шёл обратно к "Дакоте", начало светать. Гривас был уже в кабине и возился со своим портфелем, не зная куда его лучше поставить. "Смешная вещь, – подумал О'Хара, – портфель – такая же принадлежность лётчика, как и всякого другого горожанина". Его собственный портфель уже лежал под его сиденьем. В нём не было ничего, кроме пакета с бутербродами, которые он купил по дороге в ночном кафе.
  – Получили метеосводку? – спросил он Гриваса.
  Гривас передал ему бумаги, и О'Хара сказал:
  – Можете выводить машину.
  Он внимательно просмотрел сводку. Она была неплохой, совсем неплохой. Никаких бурь, никаких отклонений от нормы или иных неприятностей. Но О'Хара знал, что метеорологи часто ошибаются, и напряжение внутри него не спало. Это было то напряжение, никогда не покидавшее его в воздухе, благодаря которому он ещё оставался жив, тогда как многие из лётчиков, более опытных, чем он, погибли.
  Когда "Дакота" замерла перед главным зданием, О'Хара увидел, как Филсон вывел на поле небольшую группу пассажиров.
  – Проверьте, чтобы они как следует застегнули ремни, – наказал Гривасу.
  – Я не стюардесса, – мрачно ответил тот.
  – Когда вы будете сидеть на том месте, где я сижу, будете отдавать приказания, – произнёс О'Хара холодно. – А пока вы должны их исполнять. И я бы хотел, чтобы вы обеспечили безопасность пассажиров лучше, чем вы это сделали с грузом.
  Улыбка исчезла с лица Гриваса. Но он встал и пошёл в салон. Затем подошёл Филсон и сунул О'Харе бумагу.
  – Подпиши.
  Это была справка Международной авиационной ассоциации на вес и топливо. О'Хара увидел, что Филсон опять в графе "вес" написал липу, но не стал спорить и расписался. Филсон сказал:
  – Когда доберёшься, позвони мне. Может, будет обратный груз.
  О'Хара кивнул, и Филсон удалился. Двери с грохотом захлопнулись. О'Хара обернулся к Гривасу:
  – Выводите самолёт на полосу. – И включил радио.
  Гривас угрюмо молчал. Он увеличил обороты двигателей, и "Дакота", покачиваясь, покатила от главного здания в темноту, нелепая и неуклюжая на земле. О'Хара выключил в кабине верхний свет, и стало темно, только слабо светились приборы.
  Когда они вышли на полосу, он вспомнил, что Филсон не дал ему номера рейса. "Ну и чёрт с ним, – подумал он. – Контрольная служба должна быть в курсе дела". Он включил микрофон и сказал:
  АА, спецрейс до Сантильяны. – АА вызывает контрольный пункт Сан-Кроче. Разрешите взлёт.
  В эфире прорезался слабый голос.
  – Контроль Сан-Кроче. – АА спецрейс до Сантильяны. Взлёт разрешаю. Время два двадцать три.
  – Вас понял. Конец связи.
  Он взялся за ручку газа и пошевелил её. Та поддавалась с трудом. Не глядя на Гриваса, он сказал:
  – Уберите руки с рычагов.
  Затем он двинул ручку газа вперёд. Моторы взревели. Спустя четыре минуты самолёт после слишком длинной пробежки был в воздухе.
  В течение часа он сам управлял самолётом, выводя его по долгому подъёму на крышу мира. В каждую минуту можно было ожидать, что старая кляча выкинет какую-нибудь штуку. Очень аккуратно и мягко он совершал какие-то почти незаметные манёвры, всем своим существом стараясь прочувствовать работу машины. Время от времени он бросал взгляд в сторону Гриваса. Тот сидел по-прежнему мрачный, безразлично глядя перед собой.
  Наконец О'Хара счёл, что всё в порядке, включил автопилот, и потом ещё в течение пятнадцати минут внимательно наблюдал за ним. В прошлый полёт он вёл себя плохо, но Фернандес заверил, что теперь всё будет хорошо. Он доверял Фернандесу, но не до конца и считал, что лучше самому всё проверить.
  Затем он позволил себе расслабиться и посмотрел вперёд. Наверху, в воздухе, было уже не так темно, и, несмотря на то что рассветало сзади, какой-то странный свет мерцал вдали. Он понял, в чём дело. Впереди высились Анды, снежные вершины которых отражали восходящее солнце. Сами горы были ещё не видны. Они были скрыты поднимавшимся от джунглей утренним туманом.
  Он стал размышлять о своих пассажирах. "Интересно, – думал он, – знают ли они, на что себя обрекли? В этом самолёте нет герметизации, а высота полёта должна быть большой. Будет холодно, будет трудно дышать в разреженном воздухе. Дай Бог, чтобы среди пассажиров не оказалось сердечников. По-видимому, Филсон предупредил их обо всём, хотя было в лучше, если в этот пройдоха промолчал. Из жадности он даже не обеспечил их приличными кислородными масками. На борту были только баллоны с кислородом и трубки.
  Он задумчиво поскрёб щёку. Эти люди не были обычными пассажирами, к которым он привык, типа американских горных инженеров, летящих в Сан-Кроче, либо небогатых местных бизнесменов, которые были горды тем, что летят самолётом Андской авиалинии. Эти люди были пассажирами ЮЖАМА – богатые и не привыкшие к трудностям. К тому же они сильно торопились, иначе у них хватило бы ума не пользоваться Андской авиалинией. Пожалуй, ему надо бы нарушить свои правила и пойти поговорить с ними. Когда они узнают, что придётся лететь не над Андами, а сквозь них, они, вероятно, будут напуганы. Лучше их немного ободрить.
  Он сдвинул фуражку на затылок и сказал:
  – Гривас, следите за машиной, я пойду к пассажирам.
  Гривас высоко поднял брови. Он настолько удивился, что даже забыл о своей мрачности.
  – Зачем? – он пожал плечами. – Что за важные птицы эти пассажиры? Мы же не ЮЖАМА. – Он беззвучно засмеялся. – Ах, да! Вы же увидели девушку, вам хочется повидаться с ней ещё раз, не правда ли?
  – Что за девушка?
  – Ну просто девушка, женщина. Очень красивая. Я думаю, я познакомлюсь с ней, когда они будут высаживаться в… э… э… Сантильяне. – Его голос звучал самодовольно, он смотрел на О'Хару искоса.
  О'Хара вынул из нагрудного кармана список пассажиров. Быстро пробежал его глазами – как он и предполагал, большинство были американцы. Мистер и миссис Кофлин из Чаллиса, штат Айдахо – туристы; доктор Джеймс Армстронг – Лондон, Англия, профессия не указана; Раймонд Форестер – бизнесмен из Нью-Йорка; сеньор и сеньорита Монтес, аргентинцы, – профессия не указана; мисс Дженнифер Понски из Саутбриджа, штат Коннектикут, – туристка; доктор Виллис из Калифорнии; Мигель Родэ – национальность не указана, профессия – торговец; Джозеф Пибоди из Чикаго, штат Иллинойс, – бизнесмен.
  Он щёлкнул пальцем по листу, улыбнулся и сказал:
  – Дженнифер – хорошее имя, но фамилия Понски? Не представляю вас с особой по фамилии Понски.
  Гривас почему-то смутился и неестественно засмеялся.
  – Э, мой друг, вы можете сами заняться Понски. А я буду с моей девушкой.
  О'Хара вновь посмотрел на список.
  – Тогда это должна быть сеньорита Монтес, если, конечно, не миссис Кофлин.
  Гривас хмыкнул, его настроение явно улучшилось.
  – Ну, вы сами узнаете.
  – И узнаю, – сказал О'Хара.
  Он вышел в салон, и десять голов сразу повернулись в его сторону. Он приятно улыбнулся им, стараясь походить на пилотов ЮЖАМА, для которых умение общаться с пассажирами было столь же важно, как и умение управлять самолётом. Повышая голос, чтобы перекрыть рёв моторов, он сказал:
  – Я полагаю, мне надо сообщить вам, что мы будем в горах примерно через час. Будет холодно, так что приготовьте ваши пальто. Мистер Филсон, наверное, предупредил вас, что этот самолёт не имеет герметизации, но мы будем на большой высоте не более часа, так что с вами ничего не случится.
  Дородный человек с обветренным лицом прервал его:
  – Никто мне ничего не говорил.
  О'Хара мысленно ругнул Филсона, но сделал улыбку ещё более дружелюбной.
  – Постарайтесь не волноваться, мистер… э…
  – Пибоди, Джо Пибоди.
  – Мистер Пибоди. Всё будет в полном порядке. Рядом с каждым сиденьем есть кислородная трубка с наконечником. Если дышать будет трудно, можете ею воспользоваться. Мне трудно говорить так громко, я подойду ко всем по очереди. – Он вновь улыбнулся Пибоди, но тот в ответ бросил колючий взгляд и отвернулся.
  О'Хара наклонился к первой паре:
  – Простите, ваши имена?
  Один из пассажиров сказал:
  – Я Форестер.
  Другой коротко добавил:
  – Виллис.
  – Приветствую вас на борту нашего самолёта, мистер Форестер, мистер Виллис.
  – Понятия не имел, что полечу на таком драндулете. Я думал, их уже и в помине нет, – сказал Форестер.
  О'Хара смущённо улыбнулся.
  – Что ж, это ведь экстренный рейс. Его организовали в большой спешке. Это промашка Филсона, что он не сообщил вам об отсутствии герметизации в этом самолёте.
  Улыбаясь, Виллис сказал:
  – Я как раз прибыл сюда исследовать жизнь в условиях больших высот. Недурное начало для меня. Как высоко мы заберёмся, капитан?
  – Не выше, чем семнадцать тысяч футов, – ответил О'Хара. – Мы полетим через горные проходы, не поверх вершин. Кислородными трубками пользоваться легко. Просто дышите – и всё.
  Он повернулся, чтобы отойти, но почувствовал, что кто-то держит его. Пибоди, привстав, вцепился в рукав его куртки.
  – Эй, командир…
  – Одну минуточку, мистер Пибоди, я сейчас вернусь к вам, – сказал О'Хара, взглядом осаживая Пибоди.
  Тот заморгал глазами, отпустил рукав и сполз на своё сиденье. О'Хара подошёл к человеку, сидевшему по правому борту. У него был орлиный нос и короткая седая борода. С ним рядом находилась девушка необычайной красоты, насколько мог судить О'Хара по её лицу, которое, впрочем, было почти скрыто меховым воротником пальто.
  – Сеньор Монтес?
  Человек повернул голову.
  – Не беспокойтесь, капитан. Мы знаем, что нас ждёт. – Он поднял руку в перчатке. – Вы видите, мы хорошо экипированы. Я знаю Анды, сеньор, и знаю эти самолёты. Анды мне хорошо известны. Я прошёл их и пешком, и на муле. В юности я покорял даже их самые высокие вершины, так, Бенедетта?
  – Да, дядя, – отозвалась она бесцветным голосом. – Но это было давно. Не думаю, что твоё сердце теперь…
  Он похлопал её по колену.
  – Ничего, со мной всё будет в порядке, не правда ли, капитан?
  – Вы знаете, как пользоваться кислородным баллоном? – спросил О'Хара.
  Монтес кивнул, и О'Хара успокоил девушку:
  – С вашим дядей всё будет в полном порядке, сеньорита Монтес. – Он подождал, что она ответит, но она промолчала, и он прошёл к следующему ряду.
  Сидевшие там вряд ли были четой Кофлин, слишком уж разномастная пара для американских туристов, хотя женщина была, несомненно, американкой. О'Хара спросил:
  – Мисс Понски?
  Она вздёрнула свой острый нос и раздражённо сказала:
  – Я заявляю, что всё это никуда не годится, капитан. Вы должны немедленно повернуть обратно.
  Улыбка чуть не слетела с лица О'Хары.
  – Я постоянно летаю по этому маршруту, мисс Понски. В нём ничего страшного нет.
  Но на её лице явственно проступал страх – страх перед полётом. Сидя в кондиционированном, комфортабельном салоне современного реактивного лайнера, она могла побороть его, но простота "Дакоты" делала его явным. Здесь не было декора, который мог дать ей иллюзию того, что она находится в гостиной, – один голый алюминий, побитый и исцарапанный, да многочисленные трубки, напоминавшие разъятое во время операции тело.
  О'Хара спокойно обратился к ней:
  – Вы кто по профессии, мисс Понски?
  – Я школьная учительница из Саутбриджа, – сказала она. – Я работаю учителем уже тридцать лет.
  Он решил, что она по натуре довольно словоохотлива, и подумал, что этим можно воспользоваться, чтобы успокоить её. Он перевёл взор на мужчину. Тот сказал:
  – Мигель Родэ.
  Он представлял собой этническую аномалию – испано-немецкое имя, испано-немецкий облик: соломенные волосы и бусины чёрных глаз. Результат многолетней давности немецкой эмиграции в Южную Америку.
  – Вы знаете Анды, сеньор Родэ? – спросил О'Хара.
  – Очень хорошо, – ответил тот скрипучим голосом. – Я жил в этом районе много лет. Теперь возвращаюсь назад.
  О'Хара вновь обратился к мисс Понски:
  – Вы преподаёте географию, мисс Понски?
  – Да. Это одна из причин того, что я приехала в отпуск в Южную Америку. Лучше рассказывать о вещах, которые видела своими глазами.
  – Тогда вы имеете прекрасную возможность, – сказал О'Хара с воодушевлением. – Вы увидите Анды так, как никогда бы не увидели их с самолёта ЮЖАМА. Сеньор Родэ, без сомнения, покажет вам наиболее интересные места.
  Родэ понимающе согласился.
  – Да, это очень интересно. Я хорошо знаю горы.
  О'Хара ободряюще улыбнулся мисс Понски, которая ответила слабой, дрожащей улыбкой. Он обратил внимание на то, что в чёрных глазах Родэ появился блеск, и обратился опять к левому ряду.
  Человек, сидевший рядом с Пибоди, несомненно, был англичанином, и О'Хара сказал:
  – Рад вас приветствовать, доктор Армстронг. Извините, мистер Пибоди.
  Армстронг дружелюбно произнёс:
  – Приятно слышать английскую речь, капитан, в конце концов, этот испа…
  Тут вмешался Пибоди.
  – Чёрт меня дери, вы думаете, мне доставляет удовольствие сидеть здесь, командир? Что это за дьявольский маршрут, скажите ради Бога!
  – Его организовал один американец, мистер Пибоди, – спокойно ответил О'Хара. – Итак, вы что-то говорили, доктор Армстронг?
  – Не ожидал встретить здесь английского пилота, – сказал Армстронг.
  – Я ирландец. Мало ли где нас можно встретить, – улыбнулся О'Хара. Советую вам потеплее одеться. И вам тоже, мистер Пибоди.
  Пибоди вдруг захохотал и пропел:
  – Моя жаркая любовь меня греет вновь и вновь… – Он вытащил из кармана брюк фляжку и помахал ею в воздухе. – Это заменяет мне пальто.
  На мгновение О'Хара увидел в Пибоди себя, и ему стало страшно.
  – Как хотите, – сказал он сухо и проследовал к последней паре сидений напротив багажных полок.
  Кофлины были пожилой четой, этакие Филемон и Бавкида. Ему уже явно было за семьдесят, да и ей не намного меньше, но в их глазах сохранилось что-то от молодости, они были полны добродушия и любви и жизни. О'Хара спросил:
  – Всё в порядке, миссис Кофлин?
  – Да, да, всё хорошо, правда, Гарри? – Её глаза лучились радостью.
  – Безусловно! – важно ответил Кофлин и посмотрел на О'Хару. – Мы полетим через Пуэрто де лас Агилас?
  – Правильно, – подтвердил О'Хара. – Вы знаете эти места?
  Кофлин засмеялся.
  – В последний раз я был здесь в 1912 году. А сейчас я просто хочу показать жене те места, где прошла моя непутёвая юность. – Он повернулся к ней. – Я имею в виду Орлиный перевал. В 1910 году мне потребовалось две недели, чтобы пересечь хребет. А теперь мы это сделаем за час-два. Разве не замечательно?
  – Конечно, – с охотой согласилась миссис Кофлин.
  О'Хара решил, что с Кофлинами никаких осложнений не будет, и, поговорив с ними ещё немного, вернулся в кабину. Самолёт всё ещё шёл на автопилоте, а Гривас сидел в кресле, слегка развалясь и глядя вперёд на приближающиеся горы. О'Хара сел на своё место и тоже стал внимательно смотреть на надвигавшуюся каменную стену. Он проверил курс и сказал:
  – Держите азимут на Чимитаксл и скажете мне, когда будет двести десять градусов.
  Он посмотрел вниз на землю и с удовлетворением обнаружил знакомые знаки – извилистую ленту Рио-Сангре, железнодорожный мост через неё. Часто и давно летая по этому маршруту, он назубок выучил, как выглядит земля, и точно знал, опаздывает он или нет. Он понял, что северо-западный ветер, предсказанный метеорологами, был несколько сильнее, чем ожидалось, соответственно подправил курс, опять включил автопилот и немного расслабился. Теперь можно было спокойно ждать сообщения Гриваса об азимуте на Чимитаксл. Он сидел и смотрел, как плывёт под крылом самолёта земля – серые и оливковые холмы сменились скалистыми выступами, затем начались покрытые снегом вершины. Он решил перекусить и достал из портфеля свои бутерброды. Возникло желание сделать глоток из фляжки, но тут же перед ним возникло испитое лицо Пибоди, и что-то словно взорвалось в его душе – желание выпить вдруг исчезло.
  Гривас вдруг положил компас и сказал:
  – Тридцать секунд.
  О'Хара бросил взгляд на голые скалистые вершины – знакомая дикая картина. Некоторые из этих вершин были его хорошими друзьями, например Чимитаксл, всегда указывавший ему путь. Другие были страшными врагами. В них словно жили дьяволы, насылавшие ветры, снежные бури и туманы. Но он не боялся их, он хорошо изучил их и знал, как избежать таящуюся в них опасность.
  Он взял пилотирование на себя и стал мягко давить на рулевую колонку. Опыт подсказывал ему, как сделать правильный поворот. Его ноги двигались в полном согласии с руками, и самолёт плавно пошёл влево, заходя в видневшийся в каменной стене проём.
  Гривас тихо произнёс:
  – Сеньор О'Хара!
  – Не мешайте мне сейчас.
  – Нет, буду! – отозвался Гривас, и тут же послышался какой-то металлический щелчок.
  О'Хара искоса посмотрел на Гриваса и оцепенел, увидев наставленное на него дуло револьвера. Он дёрнул головой, не веря своим глазам.
  – Вы что, с ума сошли?
  Гривас осклабился:
  – Разве это имеет значение? Важно то, что на этот раз мы не полетим через Пуэрто де лас Агилас, сеньор О'Хара. – Его голос стал жёстким. – Выправляйте курс по азимуту сто восемьдесят четыре.
  О'Хара глубоко вздохнул.
  – Нет, вы в самом деле сошли с ума, – сказал он. – Уберите пистолет, Гривас. Наверное, я был слишком придирчив к вам, но это же не причина, чтобы вытаскивать оружие. Спрячьте его, и мы забудем об этом инциденте. А в Сантильяне мы выясним наши отношения.
  Гривас оскалил зубы.
  – Вы дурак, О'Хара. Вы думаете, что я это делаю по каким-то личным причинам? Но если так, скажу вам вот что: вы недавно заявили что-то о том, что вы командир и имеете право командовать. – Он слегка поднял дуло револьвера. – Ошибаетесь. Вот что даёт это право. Полное право. Так что меняйте курс или я снесу вам башку. Помните, что я тоже могу пилотировать этот самолёт.
  – Выстрел будет слышен в салоне, – предупредил О'Хара.
  – Я запер дверь, а потом, что они могут сделать? Я же останусь единственным пилотом здесь. Вам-то, впрочем, об этом нечего беспокоиться, вы будете мертвы.
  О'Хара увидел, как напрягся его палец на спусковом крючке. Он прикусил губу и начал делать разворот. "Дакота" повернула к югу и теперь шла параллельно главному Андскому хребту. Гривас был прав, чёрт его дери. Быть убитым не имело смысла. Но что ему нужно?
  Он положил самолёт на курс, данный Гривасом, и хотел включить автопилот. Гривас дёрнул пистолетом.
  – Нет, сеньор О'Хара, вы сами ведите самолёт, я хочу, чтобы ваши руки были чем-нибудь заняты.
  О'Хара медленно положил руки на штурвал и посмотрел направо, на проплывающие рядом высокие вершины.
  – Куда же мы летим? – мрачно спросил он.
  – Вас это не касается. Но это недалеко. Мы приземлимся всего лишь через пять минут. Там будет полоса.
  О'Хара стал размышлять. Насколько ему было известно, никакой взлётно-посадочной полосы в этом районе не было. Вообще на такой высоте никаких аэродромов быть не могло. Он знал о военных аэродромах в Андах, но они были по другую, тихоокеанскую сторону хребта. Он решил подождать и посмотреть, что будет дальше.
  Его глаза остановились на наушниках с микрофоном, висевших на крючке слева от него. На Гривасе наушников не было. Если включить микрофон, громкий разговор будет слышен в эфире, и Гривас этого не поймёт. Стоило попробовать.
  – Здесь же нет аэродромов, – сказал он, и левая рука его как бы случайно сползла со штурвала.
  – Вы всего не знаете, О'Хара.
  Его пальцы нащупали рычажок микрофона, и, включая его, он, чтобы замаскировать от Гриваса свои действия, слегка наклонился вперёд, будто внимательно смотрел на приборы. Затем он с облегчением откинулся назад в своём кресле и громко произнёс:
  – У вас ничего не выйдет, Гривас. Вы что думаете, что сможете вот так украсть целый самолёт? Вы же сами знаете, что если эта "Дакота" не придёт в Сантильяну вовремя, её будут искать.
  Гривас расхохотался.
  – Ох вы и хитры, О'Хара, но я хитрее. Радио не работает. Я позаботился об этом, пока вы там болтали с пассажирами.
  О'Хара почувствовал, как у него похолодело где-то в низу живота. Он посмотрел на лес скалистых вершин впереди, и его охватил страх. Эти горы он уже не знал, и они представляли собой грозную опасность. Ему было страшно и за себя, и за пассажиров.
  
  III
  
  В пассажирском салоне было холодно, дышать в разреженном воздухе было трудно. Сеньор Монтес сидел с посеревшим лицом и синими губами. Он взял в руки трубку с наконечником и сделал несколько глотков кислорода из баллона. Его племянница порылась в сумочке и достала какие-то пилюли. Болезненно улыбнувшись, он положил одну из них под язык. Постепенно, хотя и не полностью, к нему вернулся естественный цвет лица, и он почувствовал себя немного лучше.
  Сзади сидела мисс Понски. Её рот постоянно находился в движении, но не потому, что она дрожала от холода, а потому, что она всё время говорила. Мигель Родэ уже узнал большую часть её биографии, которая его абсолютно не интересовала, однако он старался этого не показывать. Он слушал её болтовню, изредка поддакивал и рассматривал затылок Монтеса своими чёрными живыми глазами. Отвечая на какой-то вопрос мисс Понски, он выглянул в окно и внезапно нахмурился.
  Супруги Кофлин тоже смотрели в окно. Мигель Родэ сказал:
  – Мы же должны были лететь через ущелье, я совершенно уверен в этом. А мы вдруг изменили курс и движемся на юг.
  – А мне кажется, что везде одно и то же – горы и снег, – возразила миссис Кофлин.
  – Насколько я помню, Эль Пуэрто де лас Агилас вон там, позади, – встрял в разговор мистер Кофлин.
  – О Гарри, ты, наверное, забыл. Ты же здесь пятьдесят лет не был. Потом, ты же не видел его с самолёта.
  – Может, и так, – произнёс он неуверенно. – Но всё-таки это странно.
  – Ну, Гарри, пшют ведь знает, что делает. Мне он показался хорошим, толковым парнем.
  Кофлин продолжал смотреть в окно и ничего не сказал.
  Джеймса Армстронга сильно раздражало соседство Джо Пибоди. Этот человек представлял собой несомненную угрозу. Его фляжка невероятно больших размеров была наполовину опустошена, и её хозяин уже пришёл в состояние воинственного возбуждения.
  – Нет, что вы скажете об этом летуне, дьявол его возьми! Как он меня осадил! Ведёт себя нахально, выставляет из себя англикашку, чёрт бы их побрал!
  Армстронг мягко улыбнулся.
  – Я ведь…э… э… тоже англикашка, знаете ли, – заметил он.
  – А, ну, я не говорю о присутствующих. Это не принято, кажется, да? Я ничего не имею против вас, англичан, кроме того, что вы вечно втягиваете нас в ваши войны.
  – Я вижу, вы читаете чикагскую "Трибюн", – сказал Армстронг.
  Форестер и Виллис особенно не разговаривали: общего между ними было мало. Как только они закончили обмен незначительными репликами, Виллис достал большую книгу, которую Форестер оценил как во всех смыслах тяжёлую, поскольку она, судя по всему, была связана с математикой. Время от времени Виллис делал на полях книги какие-то пометки.
  Форестеру заняться нечем было. Прямо перед ним находилась алюминиевая перегородка, на которой висели топор и аптечка первой помощи. Смотреть на них было утомительно, и он перевёл глаза туда, где сидел сеньор Монтес. Судя по цвету лица, тому было нехорошо, и Форестер вновь задумчиво посмотрел на аптечку.
  
  IV
  
  – Вот она, – сказал Гривас, – делайте посадку.
  О'Хара вытянулся, чтобы посмотреть на нос "Дакоты" Прямо впереди, среди нагромождения камней и сугробов, он увидел короткую взлётно-посадочную полосу, точнее, просто карниз, вырубленный на склоне горы. Он успел лишь мельком взглянуть на неё, и она исчезла.
  Гривас потряс револьвером.
  – Разворачивайтесь!
  О'Хара заложил вираж и пошёл по кругу над полосой. Теперь он разглядел спускающуюся от неё горную дорогу, извилистую, как змея, и кучку каких-то строений, вроде сараев. Кто-то предусмотрительно очистил полосу от снега, но признаков жизни вокруг видно не было.
  Он оценил расстояние до земли, посмотрел на прибор высоты.
  – Вы с ума сошли, Гривас, – как можно спокойнее сказал он. – Здесь же нельзя сесть.
  – Вы сможете, О'Хара! – настаивал Гривас.
  – И не подумаю, будь я проклят. Самолёт перегружен, мы на высоте семнадцать тысяч футов. Чтобы нормально сесть, нужна полоса раза в три подлиннее. Воздух разрежен, скорость резко уменьшить невозможно, мы бухнемся на эту полосу, и никаких тормозов нам не хватит. Мы просвистим до конца и вылетим с неё прямо на каменный склон.
  – Вы сможете, – упрямо повторил Гривас.
  – Ну вас к чёрту!
  Гривас наставил револьвер.
  – Хорошо, я сам произведу посадку. – Он был взбешён. – Но сначала я вас пристрелю.
  О'Хара посмотрел на чёрную дыру, смотревшую на него дьявольским зрачком. Видна была нарезка в стволе, казавшаяся громадной, словно у гаубицы. Несмотря на холод, пот градом катился по его спине. Он отвернулся от Гриваса и вновь посмотрел на полосу.
  – Зачем вам это нужно? – спросил он.
  – Вам этого не понять, даже если я и скажу. Вы ведь англичанин.
  О'Хара вздохнул. Ситуация была щекотливой. В принципе, если всё рассчитать точно, он смог бы посадить "Дакоту", хотя бы так, чтобы она не разлетелась при этом на куски. У Гриваса шансов не было – он непременно превратит её в груду металлолома. И решился:
  – Ладно. Предупредите пассажиров. Велите им собраться в хвосте.
  – Не заботьтесь о пассажирах, – резко ответил Гривас. – Вы что, надеетесь, что я оставлю кабину?
  О'Хара сказал:
  – Ладно, раз вы настаиваете на таком риске, я попробую. Но, предупреждаю вас: даже пальцем не прикасайтесь к рычагам. Вы пилоту не помощник – лучше меня знаете. Я всё буду делать сам.
  – Действуйте, – коротко ответил Гривас.
  – Мне нужно время, – предупредил О'Хара. – Я хочу получше рассмотреть, что там внизу.
  Он сделал четыре круга, внимательно вглядываясь в эту крутившуюся под "Дакотой" смертельную полосу. Пассажиры сейчас уже должны понимать, что что-то не в порядке, подумал он. Ни один нормальный пассажирский самолёт не выкидывает таких фокусов. Может, они уже встревожены и попытаются что-нибудь предпринять? Тогда появится шанс обезвредить Гриваса. Но что намерены делать пассажиры, ему было неизвестно.
  Полоса была не только короткой, но и страшно узкой, предназначенной для самолётов гораздо меньших размеров. Придётся садиться на самом краю, но и тогда крыло будет царапать каменную стену. Важно было знать направление ветра. Он посмотрел на строения, надеясь увидеть где-нибудь дымок от печки, но ничего заметно не было.
  – Я снижаюсь, – доложил О'Хара. – Пройду над полосой, но пока ещё садиться не буду.
  Он стал делать широкий разворот для захода на посадку. Затем направил нос "Дакоты" на полосу, словно прицел ружья, и самолёт гладко и быстро стал снижаться. По правому борту замелькали скалы и снег. О'Хара весь напрягся. Если конец крыла заденет склон, это будет конец. Впереди быстро бежала полоса, словно проглатываемая "Дакотой". Вдруг она оборвалась, и всё исчезло – только долина далеко внизу и голубое небо. О'Хара налёг на рычаг, и самолёт резко взмыл вверх.
  Теперь уже пассажиры точно знают, что дела плохи, решил он и, обращаясь к Гривасу, произнёс:
  – Целым самолёт удастся вряд ли посадить.
  – Доставьте меня в целости! – приказал Гривас. – До остального мне нет дела.
  – А мне нет дела до вас, – процедил сквозь зубы О'Хара.
  – Позаботьтесь о своей собственной шее, – сказал Гривас. – Тогда и моя будет в сохранности.
  Но О'Хара думал о десяти пассажирах в салоне. Он сделал ещё круг, размышляя, как лучше осуществить посадку. Он мог сесть с выпущенным или невыпущенным шасси. Посадка на брюхо будет на такой скорости страшной, но зато быстрее произойдёт торможение. Весь вопрос в том, можно ли в этом случае удержать машину на прямой линии. С другой стороны, если выпустить шасси, можно погасить скорость до соприкосновения с землёй – в этом есть своё преимущество.
  Он мрачно улыбнулся и решил осуществить и то и другое одновременно. В первый раз в жизни он благословил Филсона и его паршивые самолёты. Он отлично знал, какую нагрузку может выдержать шасси, и обычно его задачей было посадить "Дакоту" как можно мягче. На этот раз он, выпустив шасси, посадит её так, что стойки сломаются, как спички, и это будет одновременно посадкой на брюхо.
  Он нацелил нос "Дакоты" на полосу и предупредил:
  – Сейчас начнётся нечто. Опускаем закрылки, выпускаем шасси.
  Самолёт стал снижать скорость. О'Хара почувствовал, что рычаги в его руках стали липкими. Он стиснул зубы и сосредоточился так, как никогда раньше.
  
  V
  
  Когда самолёт вошёл в крутой вираж, Армстронга со страшной силой бросило на Пибоди. Пибоди в этот момент подносил к губам фляжку, чтобы сделать очередной глоток виски, и горлышком его неожиданно ударило по зубам. Он поперхнулся, нечленораздельно взревел и что есть мочи отпихнул Армстронга от себя.
  Родэ очутился в проходе вместе с Кофлином и Монтесом. Он с трудом поднялся, энергично тряся головой, затем наклонился, чтобы помочь встать Монтесу, который что-то быстро говорил по-испански. Миссис Кофлин помогла своему мужу сесть обратно на место.
  Виллис делал какие-то пометки на полях книги, когда на пего навалился Форестер. Карандаш в его руках хрустнул. Форестер, не пытаясь даже пошевелиться и не слыша слабых жалоб Виллиса на то, что его раздавили – Форестер был человеком крупного телосложения, – с изумлением глядел в окно.
  В салоне поднялся невообразимый галдёж на английском и испанском языках, над которым доминировал резкий и визгливый голос мисс Понски, истошно вопившей:
  – Я знала! Я знала, что всё это плохо кончится!
  Она начала истерически хохотать, и Родэ, отвернувшись от Монтеса, дал ей сильную оплеуху. Она посмотрела на него с удивлением и вдруг разразилась слезами.
  Пибоди заорал:
  – Что вытворяет этот чёртов англикашка? – Он взглянул в окно и увидел посадочную полосу. – Этот негодяй собирается здесь садиться!
  Родэ о чём-то быстро говорил с Монтесом. Тот был настолько потрясён, что выглядел совершенно безучастным. Родэ сказал несколько слов девушке и указал на дверь в пилотскую кабину. Она энергично кивнула, и он встал со своего места.
  Миссис Кофлин, наклонившись вперёд, утешала мисс Понски:
  – Не надо волноваться, – говорила она, – ничего страшного не произойдёт.
  Самолёт вышел из крена, и О'Хара в первый раз пошёл над полосой. Родэ перевесился через Армстронга и смотрел в окно. Мисс Понски опять завизжала от страха, когда мимо окна проносились скалы. Они были столь близко, что самолёт чуть было не задел их крылом. Затем О'Хара круто взял вверх, и Родэ вновь потерял равновесие.
  Первым к решительным действиям перешёл Форестер. Он сидел ближе всех к кабине и, встав, схватился за ручку двери, повернул её и толкнул. Дверь была закрыта. Он стал давить на неё плечом, но тут самолёт круто накренился, и Форестера отбросило в сторону. О'Хара повёл машину на посадку.
  Форестер схватил висевший на переборке топор и поднял его, чтобы ударить по двери, но Родэ схватил его за руку.
  – Это будет быстрее, – сказал он и показал ему крупнокалиберный пистолет. Он встал перед дверью и три раза выстрелил в замок.
  
  VI
  
  О'Хара услышал выстрелы за мгновение до того, как "Дакота" коснулась земли. Он не только слышал их, но и видел, как вдребезги разлетелся альтиметр на приборной доске. Но у него не было времени оглянуться, так как "Дакота" уже грузно опустилась на дальнем конце полосы и понеслась по ней с громадной скоростью.
  Послышался ужасный треск лопнувших стоек шасси, самолёт содрогнулся и, бухнувшись на брюхо, со скрежетом и визгом заскользил к дальнему концу полосы. О'Хара отчаянно работал вырвавшимися из рук и из-под ног рычагами, стараясь удержать машину на прямой линии.
  Боковым зрением он увидел, как Гривас повернулся к двери. О'Хара решил воспользоваться этим и, оторвав одну руку от рычага, наотмашь ударил Гриваса. У него был всего лишь миг для удара, и, к счастью, он, видимо, не пропал впустую. Но удостовериться в этом не мог, так как всецело был поглощён машиной.
  Скорость между тем всё ещё была высока. "Дакота" прошла уже половину полосы, и О'Хара уже видел пустоту, начинавшуюся там, где полоса кончалась. В отчаянии он повернул руль, и самолёт нехотя со страшным скрипом пошёл вправо.
  О'Хара сжался и приготовился к удару. Правое крыло соприкоснулось с каменной стеной, и самолёт стало разворачивать. О'Хара увидел, как стена пошла прямо на него. Нос самолёта врезался в скалу, треснул, и переднее стекло кабины разлетелось вдребезги. Потом что-то ударило О'Хару по голове, и он потерял сознание.
  
  VII
  
  Он пришёл в себя оттого, что кто-то бил его по щекам. Его голова перекатывалась из стороны в сторону, ему хотелось, чтобы это прекратилось и он смог бы опять уйти в забытьё, но удары продолжались. Он застонал и с трудом открыл глаза.
  Наказание исходило от Форестера. Когда тот увидел, что О'Хара очнулся, он повернулся и сказал Родэ:
  – Держите его под прицелом.
  Родэ улыбался. Он держал пистолет в руке, но дуло было опущено вниз. Форестер сказал:
  – Что ж это вы, чёрт возьми, устроили?
  О'Хара, морщась от боли, поднял руку и, ощупав голову, обнаружил шишку величиной с куриное яйцо. Слабым голосом он проговорил:
  – Где Гривас?
  – Кто это Гривас?
  – Мой помощник.
  – Он здесь. Но он в плохом состоянии.
  – Надеюсь, что этот негодяй умрёт, – сказал О'Хара. – Он наставил на меня револьвер.
  – Вы управляли самолётом, – сказал Форестер, зло глядя на О'Хару, – вы посадили самолёт. Я хочу знать, почему.
  – Это Гривас. Он вынудил меня.
  – Сеньор командир говорит правду, – сказал Родэ. – Этот Гривас собирался стрелять в меня, и сеньор командир ударил его. – Он сдержанно поклонился. – Большое спасибо.
  Форестер повернулся, посмотрел на Родэ, затем перевёл взгляд на Гриваса.
  – Он в сознании?
  О'Хара осмотрелся. Бок фюзеляжа самолёта был вмят в скалу, кабину пронзил её острый выступ, который ударил Гриваса и размозжил ему грудную клетку. Дела его, кажется, были плохи. Но он был в сознании, глаза были открыты, и он смотрел на окружавших людей с ненавистью.
  О'Хара слышал, как в салоне безостановочно кричала женщина и кто-то ещё монотонно и глухо стонал.
  – Скажите, ради Бога, что произошло там?
  Никто не ответил, так как Гривас начал говорить. Он шёпотом, с трудом произносил слова, изо рта у него текла кровь.
  – Они схватят вас, – сказал он. – Они здесь будут с минуты на минуту. – Его губы приоткрылись в дьявольской усмешке. – Ничего, я выкарабкаюсь. Меня положат в госпиталь. Но вас, вас… – Его прервал приступ кашля. – Но вас всех прикончат. – Он поднял руку, пальцы сжались в кулак. – Вивака…
  Рука бессильно упала вниз, а выражение ненависти в глазах сменилось удивлением – удивлением перед смертью.
  Родэ схватил его за руку, пощупал пульс.
  – Всё, это конец.
  – Он был каким-то фанатиком, – сказал О'Хара. – Абсолютно сумасшедший.
  Женщина продолжала кричать, и Форестер сказал:
  – Ради Бога, давайте выбираться отсюда.
  В этот момент хвост "Дакоты" опасно присел вниз, а кабина задралась кверху. Послышался звук рвущегося металла, и над выступом скалы, который размозжил Гриваса, поползла трещина. О'Хара вдруг с ужасом осознал ситуацию.
  – Ни с места! – закричал он. – Не двигайтесь!
  Он повернулся к Форестеру.
  – Выбейте это окно.
  Форестер с удивлением посмотрел на топор в своих руках, словно он забыл о его существовании, и, размахнувшись, ударил им по стеклянно-пластиковому овалу. Тот, не выдержав такого яростного удара, разлетелся вдребезги, и образовалась дыра, через которую мог пролезть человек.
  О'Хара скомандовал:
  – Я вылезу и посмотрю, что там. Никто из вас пока не должен двигаться. Позовите из салона всех, кто может подойти сюда.
  Он пролез в дыру и с удивлением увидел, что нос "Дакоты" снесён напрочь. Он взобрался на верх фюзеляжа и посмотрел назад. Хвост и одно крыло висели в воздухе там, где кончилась полоса. Весь самолёт был словно на весах, и пока он смотрел, задняя часть его опустилась ещё ниже. Со стороны кабины послышался скрежет.
  Он лёг на живот и пополз, извиваясь, вперёд, чтобы заглянуть в кабину сверху.
  – Положение скверное, – сказал он Форестеру. – Мы висим на двухсотфутовой высоте, и единственное, что держит эту чёртову машину, – кусок скалы. – Он показал на вонзившийся в кабину каменный выступ. – Если кто-нибудь пойдёт назад, равновесие может быть нарушено, и самолёт полетит вниз.
  Форестер повернул голову и прокричал:
  – Все, кто может двигаться, сюда!
  Послышалось лёгкое движение, и в дверь протиснулся Виллис. Голова у него была в крови. Форестер опять закричал:
  – Ещё кто?
  Сеньорита Монтес умоляющим голосом проговорила:
  – Помогите моему дяде, пожалуйста, ну, пожалуйста.
  Родэ, оттеснив Виллиса, шагнул в проём двери. Форестер резко сказал:
  – Не ходите слишком далеко.
  Родэ, не взглянув на него, вышел в салон и наклонился, чтобы поднять Монтеса, который лежал около двери. Взяв его под мышки, потащил в кабину. Следом вошла сеньорита Монтес.
  Форестер посмотрел на О'Хару.
  – Здесь слишком много народу. Надо начать выводить людей наружу.
  – Сначала пусть просто вылезут наверх, – сказал О'Хара. – Чем больше веса будет здесь, тем лучше. Пусть сначала идёт девушка.
  Она покачала головой.
  – Нет, сначала дядюшка.
  – Ради Бога, он ведь без сознания, – сказал Форестер. – Идите, я позабочусь о нём.
  Она продолжала упрямо мотать головой, и О'Хара вмешался:
  – Ладно. Виллис, выходите. Не будем терять времени. – Голова у него раскалывалась, он с трудом дышал в разреженном воздухе. Сил и желания возиться с женскими капризами не было.
  Он помог Виллису вылезти из окна и проследил, чтобы тот разместился на верху фюзеляжа. Когда вновь заглянул в кабину, девушка переменила своё решение. Родэ поговорил с ней мягко, но решительно. Она прошла в кабину, и О'Хара помог ей выбраться наружу.
  Следующим подошёл Армстронг. Он сказал:
  – Там сзади кровавое месиво. Я думаю, что пожилой человек в заднем ряду мёртв, а его жена тяжело ранена. Боюсь, что её нельзя трогать.
  – А что насчёт этой женщины, Понски?
  – Она прекратила кричать, сейчас просто сидит, уставившись в одну точку.
  – А Пибоди?
  – Багаж бросило на нас обоих, и он наполовину погребён под ним. Я не смог его оттуда вытащить.
  О'Хара попросил Форестера пойти посмотреть. Родэ стоял на коленях около Монтеса, стараясь привести его в чувство. Форестер, поколебавшись, сказал:
  – Теперь здесь побольше веса, и, наверное, будет безопасно пройти назад.
  – Идите осторожно, – сказал О'Хара.
  Форестер невесело усмехнулся и вступил в салон.
  Мисс Понски сидела в застывшей позе, плотно обхватив себя руками, и смотрела перед собой невидящими глазами. Форестер, не обращая на неё внимания, начал разбирать чемоданы над Пибоди, складывая их на передние сиденья. Пибоди пошевелился, и Форестер стал его трясти. Когда тот обрёл способность соображать, Форестер прокричал ему в ухо:
  – Идите в кабину, в кабину, понимаете?!
  Пибоди неопределённо мотнул головой, и Форестер сделал шаг дальше.
  – Господи Боже мой! – прошептал он при виде того, что произошло.
  Кофлин превратился в комок окровавленного мяса. Груз, стоявший в хвостовой части самолёта, от удара сорвался с креплений, сокрушив последний ряд пассажирских сидений. Миссис Кофлин была ещё жива, но обе её ноги были оторваны ниже колен. Её не убило сразу только потому, что в тот момент она наклонилась вперёд, чтобы утешить мисс Понски.
  Кто-то тронул Форестера за плечо. Это был Пибоди.
  – Я же вам сказал – идите в кабину. В кабину, немедленно! – закричал Форестер.
  – Я хочу выйти наружу, – пробормотал Пибоди. – Я хочу выйти отсюда. Дверь ведь там, сзади.
  Форестер не стал терять времени. Он нанёс Пибоди резкий удар под дых, затем, когда тот согнулся, хватая ртом воздух, свалил его на пол ударом по шее. Подтащив его к кабине, он сказал Родэ:
  – Поглядите за этим идиотом. Если будет буянить, бейте его по голове.
  Он прошёл обратно в салон и взял мисс Понски за руку.
  – Пойдёмте, – сказал он мягко.
  Она поднялась и последовала за ним, как сомнамбула. Он довёл её до кабины и передал О'Харе. Посмотрев на Монтеса, увидел, что тот очнулся и вскоре может передвигаться. Когда голова О'Хара вновь появилась в проёме окна, сказал:
  – Сомневаюсь, что старая леди вынесет передвижение.
  – Выносите её оттуда, – скомандовал О'Хара. – Ради Бога, выносите!
  И Форестер вернулся назад. Он не знал, жива миссис Кофлин или нет, но тело её было тёплое. Из размозжённых ног струилась кровь. Он взял её на руки и внёс в кабину. Родэ, увидев её, тихо присвистнул.
  – Кладите её на сиденье, – сказал он. – Нужно наложить жгуты.
  Он снял пиджак и рубашку и стал разрывать её на ленты.
  – Выводите старика, – сказал он Форестеру.
  Форестер и О'Хара помогли Монтесу выбраться наружу. Обернувшись, Форестер увидел голую спину Родэ, покрытую от холода мурашками.
  – Одежда, нам нужна тёплая одежда, – сказал он О'Харе. – К ночи здесь будет страшно холодно.
  – Чёрт! – отозвался О'Хара. – Это дополнительный риск. Я не…
  – Он прав, – сказал Родэ, не поворачивая головы. – Если у нас не будет одежды, мы к утру тут все превратимся в льдинки.
  – Хорошо, – вздохнул О'Хара. – Готовы рискнуть?
  – Попробую, – ответил Форестер.
  – Но сначала надо высадить людей на землю, – распорядился О'Хара. – И ещё. Нам понадобятся карты местности. Они в кармане моего сиденья.
  – Я их достану, – сказал Родэ.
  О'Хара осторожно спустил людей на землю, и Форестер начал перетаскивать чемоданы в кабину. Затем он поднял обмякшее тело Пибоди и бесцеремонно вытолкал его в окно, где О'Хара столь же бесцеремонно свалил его на землю. Родэ с осторожностью передал О'Харе тело миссис Кофлин, и тот был поражён его лёгкостью. Сам Родэ выбрался следом и, стараясь не делать резких движений, спустился на землю, принимая миссис Кофлин.
  Форестер начал передавать чемоданы. О'Хара просто кидал их вниз. Некоторые чемоданы раскрылись, но большинство выдержали удар.
  "Дакота" накренилась.
  – Форестер, – закричал О'Хара. – Вылезайте!
  – Тут ещё есть.
  – Вылезайте, говорю вам, – взревел О'Хара, – вы что, идиот? Самолёт же падает.
  Он схватил Форестера за руки, решительно вытащил его из окна, и тот тяжело спрыгнул на землю. Затем спрыгнул сам, в этот же момент нос самолёта задрался кверху и, опрокинувшись через кромку скалы, со скрежетом и в облаке пыли исчез из виду. Двумястами футами ниже он грохнулся о землю. Длинное эхо прокатилось по горам, и потом всё стихло.
  О'Хара посмотрел на людей, молча стоявших рядом с ним, затем окинул взглядом окружавшие их суровые и дикие горы. Порыв холодного ветра, дувшего с ледников, заставил его содрогнуться. Встретившись глазами с Форестером, он содрогнулся вновь, но уже по другой причине. Оба поняли, что шансов на спасение слишком мало, и то, что они избежали гибели вместе с "Дакотой", было, вполне вероятно, лишь прелюдией к более продолжительным мытарствам.
  
  VIII
  
  – Так, давайте послушаем обо всём с самого начала, – сказал Форестер.
  Они все собрались в ближайшем сарае. Внутри него ничего не было, но всё же это было укрытие, к тому же в нём был очаг. Армстронг развёл огонь, используя дрова, которые Виллис принёс из соседнего сарая. Монтес лежал в углу, и его племянница хлопотала над ним, а в другом углу мрачно сидел Пибоди, переживая похмелье и волком глядя на Форестера.
  Мисс Понски напрочь освободилась от страха. Стоило ей ощутить твёрдую почву под ногами, как она рухнула на промёрзшую каменистую землю и впилась в неё ногтями в экстазе облегчения. О'Хара подумал, что она никогда в жизни не найдёт в себе силы войти вновь в самолёт. Но сейчас она обнаружила замечательные качества медсестры и помогала Родэ ухаживать за миссис Кофлин.
  Этот Родэ – интересный человек, подумал О'Хара. В нём открылись глубины, о которых трудно было бы предположить. Хотя он не был медиком, но обладал хорошим знанием практической медицины, а это было в данных обстоятельствах просто необходимо. О'Хара поначалу обратился к Виллису, прося его помочь ухаживать за миссис Кофлин, но тот, покачав головой, ответил:
  – Извините, я физик, а не врач.
  – Доктор Армстронг? – спросил О'Хара.
  Армстронг также с сожалением произнёс:
  – Я историк.
  Итак, за дело взялся Родэ, не бывший врачом, но обладавший медицинскими познаниями и… пистолетом.
  О'Хара повернулся к Форестеру:
  – А теперь слушайте, как было дело.
  И он начал рассказ с отлёта из Сан-Кроче, стараясь извлечь из своей памяти всё, что говорил Гривас.
  – Я думаю, он сошёл с катушек, – заключил О'Хара.
  Форестер нахмурился.
  – Нет, это всё было запланировано. А сумасшествие не планируется. Гривас знал и о существовании этой полосы, и курс сюда. Вы сказали, что он был на аэродроме в Сан-Кроче, когда приземлился самолёт ЮЖАМА.
  – Да, я ещё тогда подумал, что это немного странно. Я имею в виду то, что у Гриваса не было привычки слоняться среди ночи по аэродрому без дела. Не так уж он любил свою работу.
  – Похоже, он знал, что с "Боингом" ЮЖАМА случится поломка, – заметил Виллис. Форестер бросил на него быстрый взгляд, и Виллис продолжал: – Это логично. Он увёл не самолёт, а содержимое самолёта, и этим содержимым были люди с "Боинга". О'Хара говорит, что эти лайнеры перевозят горное оборудование, но оно явно Гриваса не интересовало.
  – Это всё значит, что в "Боинге" была произведена диверсия, – сказал Форестер. – Если Гривас рассчитывал на его приземление в Сан-Кроче, за ним, видимо, стоит какая-то крупная организация.
  – Мы знаем об этом, – сказал О'Хара. – Гривас же упомянул какую-то группу в связи с нашей посадкой и злорадствовал, что они будут здесь с минуты на минуту. Но вот где они?
  – И кто они? – добавил Форестер.
  О'Хара вспомнил, что Гривас сказал ещё: "…что прикончат вас всех". Но решил никому не напоминать об этих словах и вместо этого спросил:
  – Помните его последнее слово? Вивака. Это какая-то бессмыслица, по-моему. Я такого испанского слова что-то не припомню.
  – Я хорошо знаю испанский, – сказал Форестер подчёркнуто. – Такого слова в нём нет. – Он хлопнул себя по ноге. – Я бы дорого дал, чтобы узнать, что же тут происходит и кто несёт за это ответственность.
  Слабый голос донёсся из угла комнаты.
  – Я боюсь, джентльмены, что ответственность за это в некотором роде несу я.
  Все находившиеся в комнате, за исключением миссис Кофлин, повернулись в сторону сеньора Монтеса.
  
  Глава 2
  I
  
  Монтес выглядел совсем больным. Ему было хуже, чем в самолёте. Грудь его тяжело вздымалась, он с трудом втягивал в себя разреженный воздух и был бледен, как полотно. Он вновь хотел заговорить, но девушка остановила его.
  – Не надо, дядя. Я расскажу всё сама.
  Она внимательно посмотрела на О'Хару и Форестера.
  – Имя моего дяди не Монтес, – начала она ровным голосом. – Его зовут Агиляр. – Она произнесла эти слова так, словно в них заключалось полное объяснение всего.
  Последовало полное молчание. Затем О'Хара, прищёлкнув пальцами, негромко сказал:
  – Бог мой! Старый орёл собственной персоной. – И внимательно посмотрел на старика.
  – Да, сеньор О'Хара, – прошептал Агиляр. – Хотя, боюсь, подбитый орёл.
  – Что всё это, чёрт возьми, значит? – проворчал Пибоди. – Что в нём такого особенного?
  Виллис неприязненно взглянул на Пибоди и встал.
  – Я бы, конечно, так не стал говорить, – сказал он. – Но хотелось бы действительно узнать побольше.
  О'Хара сказал:
  – Сеньор Агиляр был, вероятно, лучшим президентом этой страны до того момента, как пять лет назад не произошёл военный переворот. Он был на волоске от расстрела.
  – Да, генерал Лопец всегда был скор на руку, – согласился Агиляр, слабо улыбнувшись.
  – Вы, значит, считаете, что всё это – эта заварушка, в которой мы оказались, – организована нынешним правительством, чтобы поймать вас? – Голос Виллиса звучал резко и недоверчиво.
  Агиляр покачал головой и хотел что-то сказать, но девушка вновь прервала его:
  – Успокойтесь, вам нельзя утруждать себя. – Она умоляюще посмотрела на О'Хару. – Не задавайте ему вопросов, сеньор. Разве вы не видите, что он болен?
  – А могли бы вы говорить вместо него? – мягко спросил Форестер.
  Она обернулась к старику, и тот согласно кивнул.
  – Что вы хотите знать? – спросила она.
  – Что делал ваш дядя в Кордильере?
  – Мы прибыли, чтобы восстановить в этой стране законное правительство, – сказала она. – Мы прибыли, чтобы вышвырнуть отсюда Лопеца.
  О'Хара издал короткий смешок.
  – Вышвырнуть Лопеца? Ничего себе! Старик и девушка собираются вышвырнуть человека, за плечами которого целая армия. – Он недоверчиво покачал головой.
  Девушка вспыхнула.
  – Что вы знаете об этом? Вы же иностранец. Вы ничего не знаете. С Лопецом покончено. Это понятно всем в Кордильере. Даже самому Лопецу. Это жадный, развращённый человек, и страна уже сыта им по горло.
  Форестер провёл рукой по подбородку.
  – Может, она и права, – сказал он. – Положение Лопеца действительно шаткое. Дунь, и он повалится. За пять лет своего правления он довёл страну до ручки, выжал из неё всё, что можно, а в швейцарском банке накопил столько денег, что хватит на две жизни. Если дело дойдёт до открытого столкновения, я не думаю, что он будет рисковать. Он попросту удерёт. Он, разумеется, богатство и спокойствие предпочтёт власти и опасности быть убитым каким-нибудь студентом, любителем пострелять.
  – Лопец довёл Кордильеру до нищеты, – сказала девушка и, гордо подняв голову, продолжала: – И когда мой дядя появится в Сантильяне, люди восстанут, и с Лопецом будет покончено.
  – Это вполне вероятно, – согласился Форестер. – Народ любил вашего дядю. Я полагаю, вы подготовили почву для его прибытия?
  Она кивнула:
  – Демократический комитет борьбы всё подготовил. Всё, что теперь нужно, – это чтобы дядя появился в Сантильяне.
  – А он туда может и не попасть, – сказал О'Хара. – Кто-то пытается помешать этому. Если это не Лопец, так кто?
  – Коммунисты, – выпалила девушка с ненавистью. – Они не могут допустить, чтобы дядя опять пришёл к власти. Они хотят Кордильеру для себя.
  – Похоже на то, – сказал Форестер. – Лопец уже политический труп в любом случае. Так что остаётся Агиляр против коммунистов. Ставка – страна Кордильера.
  – Они ещё не вполне готовы, – сказала девушка. – У них нет достаточной поддержки среди населения. За последние два года они довольно искусно проникали в правительство, и если они добьются своего, то в одно прекрасное утро люди проснутся и увидят, что Лопеца нет, а на его месте коммунистическое правительство.
  – Одна диктатура сменит другую, – сказал Форестер. – Неплохо придумано.
  – Но сейчас они ещё не готовы избавиться от Лопеца, – сказала девушка. – А дядя может разрушить их планы – он прогонит и Лопеца, и правительство. Он проведёт выборы – впервые за девять лет. Вот коммунисты и пытаются помешать ему.
  – Вы думаете, Гривас был коммунистом? – спросил О'Хара.
  Форестер щёлкнул пальцами.
  – Разумеется. И это объясняет его последние слова. Он был коммунистом, сомнений нет. Латиноамериканского покроя. Когда он произнёс "Вивака", то хотел сказать: "Вива Кастро!" – Его голос стал жёстким. – И его дружки действительно могут быть здесь с минуты на минуту.
  О'Хара вдруг резко повернулся и обратился к Родэ:
  – А какова ваша роль, сеньор Родэ?
  – Всё в порядке, сеньор О'Хара, – сказал Агиляр слабым голосом. Мигель – мой секретарь.
  Форестер оценивающе окинул взором фигуру Родэ.
  – Скорее уж ваш телохранитель.
  Агиляр сделал рукой жест, словно говоря – какая разница? и Форестер спросил:
  – А почему вы обратили на него внимание, О'Хара?
  – Не люблю людей с пистолетами, – коротко отрезал О'Хара. – Особенно тех, кто может оказаться коммунистом. – Он обвёл взором помещение сарая. – Хорошо. Есть ещё джокеры в колоде? Что вы о себе скажете, Форестер? Я вижу, что для простого американского бизнесмена вы неплохо разбираетесь в местной политике.
  – Не говорите глупостей, – сказал Форестер. – Если бы я не разбирался в местной ситуации, моя корпорация давно бы избавилась от меня. Наши дела в немалой степени зависят от того, какое здесь правительство, и не дай бог, если в Кордильере к власти придут коммунисты.
  Он достал бумажник и извлёк из него визитную карточку, которую и передал О'Харе. На ней значилось: Раймонд Форестер, торговый представитель корпорации Ферфилд в Южной Америке.
  О'Хара, возвращая карточку, спросил:
  – Гривас был единственным коммунистом на борту? Я вот что имею в виду: когда мы садились, кто-нибудь из пассажиров как-то специально заботился о своей безопасности?
  Форестер задумался, потом, покачав головой, сказал:
  – Нет, кажется, для всех это было полной неожиданностью. – Он посмотрел на О'Хару одобрительно. – В настоящих обстоятельствах такой вопрос очень уместен.
  – Что касается меня, – вдруг взорвалась мисс Понски, – то я не коммунистка. Одна мысль об этом…
  О'Хара улыбнулся.
  – Извините, мисс Понски, – сказал он подчёркнуто вежливо.
  Родэ, склонившийся над миссис Кофлин, встал и сказал:
  – Она умирает. Она потеряла много крови, у неё шок. Кроме того, на неё смертельно действует высота. Нужен кислород. Без него она обязательно умрёт. – И сеньору Агиляру нужен кислород, он в тяжёлом состоянии. – Он обвёл всех взором. – Нам надо спускаться с гор. Нельзя оставаться на такой высоте.
  О'Хара тоже чувствовал себя скверно. Страшно болела голова, колотилось сердце. Он долго жил в этой стране и знал, что такое "сороче" – высотная болезнь, и каковы сё последствия. Разреженный воздух, кислородное голодание могли убить ослабленный организм. Он сказал:
  – В самолёте были баллоны с кислородом. Может, они сохранились.
  – Да, – сказал Родэ. – Мы должны спуститься и посмотреть. А эту женщину сейчас лучше не трогать. Но если мы не найдём кислород, придётся всё же уходить отсюда.
  Форестер заботливо произнёс:
  – Надо поддерживать огонь. Пусть все займутся поисками дров. – Он помолчал. – Принесите из самолёта керосин. Он может нам понадобиться.
  – Ладно, – сказал О'Хара.
  – Давайте, – обратился Форестер к Пибоди. – Двигайтесь.
  Пибоди лежал, хватая ртом воздух.
  – Мне плохо, – еле выговорил он. – Головная боль просто убийственная.
  – Это с похмелья, – сказал Форестер напрямик. – Вставайте-ка.
  Родэ коснулся руки Форестера.
  – Это – сороче, – отойдя в сторону, объяснил он. – От Форестера действительно толку мало. Пойдёмте, сеньор О'Хара.
  О'Хара вслед за Родэ вышел из сарая и содрогнулся в колючем холодном воздухе. Он осмотрелся. Посадочная полоса, похоже, была сооружена на единственном здесь гладком месте. Всё остальное вокруг – крутые склоны, уступы и скалы. Рядом возвышались пики Анд, словно высокая цитадель, врезавшаяся в кристально чистое холодное небо. Её башни парили в высоте, ослепительно сверкая белизной снежных склонов на фоне яркой голубизны. Там, где из-за крутизны не было снега, темнели голые серые пики.
  Было холодно, уныло и совершенно безжизненно. Не видно было ни одной полоски зелени, не слышно было птичьего щебета; только белизна снега, чернота скал и жёсткая металлическая голубизна неба, столь же далёкого и чужого, как и весь пейзаж.
  О'Хара поплотнее запахнул куртку и посмотрел на другие сараи.
  – Что это вообще за место? – спросил он.
  – Это бывшие горные разработки, – сказал Родэ. – Медь и цинк. Вон там в горе – туннели. – Он показал рукой в конец посадочной полосы, и О'Хара увидел тёмные зияющие отверстия в скальной стене. – Но работать здесь невозможно, и добыча здесь никогда не велась. Ни один человек, даже живущие в горах индейцы, не может работать на такой высоте.
  – Вы, значит, знаете эти места?
  – Я хорошо знаю эти горы, – ответил Родэ. – Я родился неподалёку отсюда.
  Они медленно шли вдоль полосы, и вскоре О'Хара почувствовал, что выдохся. Голова просто разламывалась, его подташнивало. Он тяжело дышал, с трудом всасывая разреженный воздух.
  Родэ остановился и сказал:
  – Не дышите с такой натугой.
  – А что я могу сделать? – ответил О'Хара. – Мне же нужен воздух.
  – Дышите естественно, без усилий, и получите достаточно воздуха. А если будете слишком глубоко заглатывать воздух, вы выдохнете из лёгких весь углекислый газ, а это нарушит формулу крови, и начнутся судороги. Ничего хорошего.
  О'Хара умерил своё дыхание и сказал:
  – Я вижу, вы разбираетесь в этих вопросах.
  – Я когда-то изучал медицину, – коротко ответил Родэ.
  Они дошли до конца полосы и заглянули вниз, за кромку обрыва. "Дакота" превратилась в груду металла. Правое крыло и хвост были оторваны. Родэ осмотрелся.
  – Не стоит лезть прямо вниз. Найдём обходной путь. Это будет легче.
  Им понадобилось много времени, чтобы добраться до самолёта. Из кислородных баллонов сохранился только один. Его было довольно трудно отодрать от креплений и вынести наружу, так что пришлось поработать топором, всё ещё лежавшем на полу кабины.
  Манометр на баллоне показывал, что кислорода в нём осталось всего треть, и О'Хара выругался в адрес Филсона за его скупердяйство. Но Родэ был удовлетворён.
  – Ничего, этого нам пока хватит, – сказал он. – Ночь мы сможем провести в этом сарае.
  – А если появятся коммунисты? – спросил О'Хара.
  Родэ был невозмутим.
  – Тогда будем защищаться, – спокойно ответил он. – Давайте всё делать по очереди, сеньор О'Хара.
  – Гривас считал, что они уже здесь. Что же могло их задержать?
  Родэ пожал плечами.
  – Какое это имеет значение?
  Они не смогли притащить баллон к сараям без дополнительной помощи, и Родэ пошёл туда один, захватив с собой несколько трубок с наконечниками и бутылку с керосином, натёкшим из бака в крыле. О'Хара осмотрел обломки фюзеляжа в надежде найти ещё что-нибудь полезное, в особенности съестное. Последнее может стать самой серьёзной проблемой, подумал он. Но ему удалось найти только плитку молочного шоколада в кармане сиденья Гриваса.
  Родэ возвратился, ведя с собой Форестера, Виллиса и Армстронга. Попарно, часто меняясь, они начали тащить баллон в гору. Это была тяжёлая работа, и каждый раз они могли нести его не больше, чем двадцать ярдов. О'Хара прикинул, что в Сан-Кроче он один мог бы взвалить этот баллон себе на плечи и протащить его целую милю, но высота высосала всю силу из их мускулов, и они могли работать лишь несколько минут, а потом наступало изнеможение.
  Когда, наконец, добрались до сарая, то увидели, что мисс Понски поддерживает огонь в очаге обломками двери, которую Виллис и Армстронг сняли с соседнего сарая и разбили камнями. Виллис очень обрадовался топору.
  – Теперь нам будет намного легче, – заметил он.
  Родэ дал кислород миссис Кофлин и Агиляру. Миссис Кофлин оставалась без сознания, а старику он принёс сильное облегчение. Кровь прилила к щекам, глаза оживились. Его племянница в первый раз со времени катастрофы улыбнулась.
  О'Хара, сел перед огнём, чувствуя, как его тело впитывает тепло, и развернул свои карты. Он выбрал из них нужную и в одном месте поставил карандашом крест.
  – Здесь мы изменили курс, – сказал он. – Мы летели по курсу сто восемьдесят четыре чуть-чуть больше пяти минут со скоростью, скажем, двести сорок миль в час. Значит, пролетели примерно двадцать миль. И это приводит нас… сюда. – Он поставил ещё один крест.
  Форестер заглянул в карту через плечо О'Хары.
  – Полоса на ней не обозначена.
  – Родэ сказал, что она заброшена, – пояснил О'Хара.
  Родэ подошёл, посмотрел на карту и кивнул.
  – Вы правы. Мы здесь. Дорога с гор ведёт к небольшому заводику. Он тоже заброшен, но там, возможно, живут индейцы.
  – Это далеко?
  – Около сорока километров.
  – Двадцать пять миль, – перевёл Форестер. – Это чертовски длинный путь в данных условиях.
  – Это не так страшно, – успокоил Родэ. – Когда мы доберёмся до долины, где течёт река, мы спустимся на пять тысяч футов, и дышать станет значительно легче. А это километров шестнадцать по дороге.
  – Мы выйдем завтра рано утром, – решил О'Хара. Родэ согласился с ним.
  – Если бы у нас не было кислорода, я бы настаивал на том, чтобы идти немедленно. Но лучше переночевать в укрытии.
  – А что миссис Кофлин? – спросил О'Хара. – Сможем ли мы нести её?
  – Мы обязаны нести её, – ответил Родэ решительно. – На такой высоте она не выживет.
  – Соорудим что-нибудь вроде носилок, – сказал Форестер. – Используем тряпичные ленты из одежды, какие-нибудь жерди. Или дверь, может быть.
  О'Хара посмотрел туда, где, конвульсивно дыша, лежала миссис Кофлин, и сказал хриплым голосом:
  – Я бы согласился, чтобы этот негодяй Гривас остался жив, если в это могло вернуть ей ноги.
  
  II
  
  Ночью миссис Кофлин, не приходя в сознание, скончалась. Утром её тело нашли холодным и застывшим. Миссис Понски плакала.
  – Я не спала почти всю ночь, а потом вдруг словно провалилась куда-то.
  Родэ сказал серьёзным тоном:
  – Она всё равно умерла бы. Мы ничего с этим не смогли бы поделать.
  Форестер, О'Хара и Пибоди с трудом вырыли неглубокую могилу. Пибоди чувствовал себя лучше, и О'Хара подумал: Форестер, очевидно, прав, говоря, что всё дело в похмелье. Тем не менее, пришлось его подталкивать, чтобы он помогал остальным.
  Кажется, никто не спал хорошо ночью. Родэ сказал, что это ещё один симптом сороче, и чем скорее они спустятся вниз, тем лучше. У О'Хары всё ещё болела голова, и он с готовностью согласился с этим.
  Кислородный баллон был пуст.
  О'Хара пощёлкал стекло манометра, но стрелка упорно стояла на нуле. Он отвернул до отказа вентиль, приложил к нему ухо, но не почувствовал ничего. Ночью он несколько раз слышал тихое шипение кислорода – это Родэ ухаживал за миссис Кофлин и Агиляром. Кивнул ему.
  – Вы что, весь кислород использовали ночью?
  Родэ в изумлении посмотрел на прибор.
  – Нет, я оставил немного на сегодня. Сеньору Агиляру он понадобится.
  О'Хара прикусил губу и посмотрел туда, где находился Пибоди.
  – Мне кажется, что сегодня утром он был очень оживлён.
  Родэ прорычал что-то невнятное и сделал шаг вперёд, но О'Хара схватил его за руку.
  – Не надо, – сказал он. – Мы не сможем этого доказать. Может, я и ошибаюсь. В любом случае, ссора нам сейчас ни к чему. Давайте спускаться. – Он лягнул ногой баллон, и тот пусто зазвенел. – По крайней мере, не придётся его тащить.
  Он вспомнил о шоколаде и вынул его из кармана. В плитке было восемь кусочков, а их было девять человек. Он, Родэ и Форестер от своей доли отказались, а Агиляру дали дополнительную порцию.
  Армстронг и Виллис, кажется, хорошо сработались друг с другом. С помощью топора они отодрали несколько досок от одного из сараев и соорудили примитивные носилки, просунув доски в рукава двух пальто. Носилки предназначались для Агиляра, который сам идти не мог.
  Все надели на себя как можно больше одежды. Остальные вещи пришлось оставить в чемоданах. Форестер дал О'Харе толстое пальто.
  – Если можно, постарайтесь не пачкать его, – сказал он, – оно из викуньи, стоит чертовски дорого. – Он улыбнулся. – Жена моего босса попросила купить. У старика скоро день рождения.
  Пибоди стал ворчать, когда узнал, что ему придётся проститься со своим багажом, и заворчал ещё больше, когда О'Хара подвёл его к носилкам. О'Харе пришлось сдержать себя, чтобы не дать ему тумака: во-первых, он не хотел открытой ссоры, во-вторых, не был уверен в том, что у него хватит для этого сил.
  Итак, они оставили сараи и, взглянув ещё раз на высокие вершины, начали спускаться. Дорога представляла собой узкую выбитую в скалах полосу. Шла серпантином, и на поворотах, как заметил Виллис, были видны следы взрывных работ Она была предназначена для однорядного движения, и лишь в некоторых местах на ней могли разъехаться две машины.
  О'Хара спросил Родэ:
  – Руду собирались вывозить на грузовиках?
  – Нет, тут следовало бы построить тельфер – такую канатную дорогу с ковшами. Бензиновые двигатели здесь плохо работают, нужен поддув. Но эти месторождения ещё только разведывались.
  Вдруг Родэ резко остановился и уставился на землю. На снежной полосе были отчётливо видны следы автомобильных шин.
  – Здесь кто-то был недавно, – заметил О'Хара. – С поддувом или без него. Я понял это раньше.
  – Каким образом? – спросил Родэ.
  – Самолётная полоса была очищена от снега.
  Родэ молча похлопал себя по груди. О'Хара вспомнил, что у него был пистолет, и постарался представить себе, что бы произошло, если бы они вдруг наткнулись на засаду.
  Хотя дорога шла вниз и была в общем-то нетрудной, нести носилки больше, чем сто ярдов, было тяжело. Форестер установил очерёдность, и когда одна пара выдыхалась, на сё место заступала другая. Агиляр был в коматозном состоянии, и девушка шла рядом с носилками, тревожно вглядываясь в его лицо. Через милю они остановились передохнуть. О'Хара обратился к Родэ:
  – У меня есть фляжка со спиртным. Я берёг её для момента, когда станет действительно трудно. Может, дать немного старику?
  – Дайте-ка я посмотрю, – сказал Родэ.
  О'Хара вынул фляжку из кармана и передал её Родэ. Тот отвинтил крышку и понюхал.
  – Аугардиенте. Не бог весть что, но сойдёт. – Он с любопытством взглянул на О'Хару. – Вы такое пьёте?
  – Я бедный человек, – сказал О'Хара слегка вызывающе.
  Родэ радушно улыбнулся:
  – Когда я был студентом, я тоже был беден. И я тоже пил аугардиенте. Однако не рекомендую вам злоупотреблять этим. – Он посмотрел на Агиляра. – Я думаю, прибережём это на потом.
  Он завинтил крышку и вернул фляжку. Засовывая её обратно в карман, О'Хара перехватил пристальный взгляд Пибоди и галантно улыбнулся ему.
  После получасового отдыха они продолжили путь. О'Хара шёл впереди, оглянувшись, осмотрел свой отряд: он был похож на толпу беженцев. Виллис и Армстронг с трудом волокли носилки, рядом с которыми шла девушка. Мисс Понски держалась ближе к Родэ и, несмотря на нехватку воздуха, болтала о чём-то, словно была на воскресной прогулке. Форестер замыкал шествие, поглядывая за ковылявшим Пибоди. Все были закутаны в самые разнообразные одежды, без разбору.
  После третьей остановки О'Хара почувствовал, что самочувствие улучшилось. Идти стало легче, дыхание наладилось, хотя голова продолжала болеть.
  Каждая смена теперь могла нести носилки дольше, даже Агиляр очнулся и осматривался кругом.
  О'Хара обратил на это внимание Родэ, на что тот, указывая на крутизну дороги, заметил:
  – Мы быстро спускаемся. Скоро всё будет в порядке.
  После четвёртой остановки за носилки взялись О'Хара и Форестер. Агиляр слабым голосом стал извиняться за то, что причиняет столько беспокойства, но О'Хара промолчал, чтобы не сбивать дыхания. Воздействие высоты всё ещё было заметным.
  Неожиданно Форестер остановился, и О'Хара с облегчением опустил носилки. Ноги его слегка дрожали, грудь тяжело вздымалась. Он улыбнулся Форестеру, который, согревая руки, колотил себя по бокам.
  – Ничего, в долине будет теплее.
  – Надеюсь, – ответил Форестер, дуя на пальцы. – Он взглянул на О'Хару. – А вы отличный пилот. Я в своё время тоже летал, но мне не удалось бы совершить такую посадку.
  – Может, и смогли бы, если бы вам к виску приставили револьвер, – ответил О'Хара, приседая на корточки. – Во всяком случае, я не мог позволить это сделать Гривасу: он бы нас всех угробил, начиная, естественно, с меня.
  Воспользовавшись паузой, Родэ вызвался сходить на разведку. Когда он появился на дороге, он почти бежал, спотыкаясь, размахивая пистолетом.
  – Что-то случилось, – сказал О'Хара, поднимаясь навстречу Родэ.
  Тот, задыхаясь, с трудом выговорил:
  – Там строения, про них я совсем забыл.
  О'Хара посмотрел на пистолет:
  – А это вам зачем?
  – Может понадобиться, сеньор. – Родэ показал рукой вдоль дороги. – Я думаю, нам надо быть осторожными. Прежде чем двигаться дальше, надо хорошенько осмотреться. Давайте пойдём вместе: я, вы и сеньор Форестер.
  – Согласен, – сказал Форестер. – Гривас предупредил о своих приятелях, и похоже, что именно тут мы можем на них наткнуться.
  – Хорошо, – сказал О'Хара, оглядывая местность. Дорога была открытая, но в стороне виднелась груда камней. – Мы пойдём вперёд, а все остальные спрячутся там на случай, если вдруг что-то произойдёт.
  Все двинулись к камням, и там О'Хара завершил свои инструкции:
  – Если услышите стрельбу, не высовывайтесь. Просто замрите и держитесь в укрытии. Мы, конечно, не армейское подразделение, но можем попасть в переделку. Поэтому я назначаю вам командира – доктора Виллиса. – Он посмотрел на Виллиса, и тот кивнул в знак согласия.
  Племянница Агиляра о чём-то говорила с Родэ, и, когда О'Хара повернулся, чтобы идти, она подошла к нему и коснулась его руки.
  – Сеньор?
  – Да, сеньорита!
  – Пожалуйста, будьте осторожны, вы и сеньор Форестер. Мне бы не хотелось, чтобы с вами что-нибудь случилось из-за нас.
  – Я буду осторожен, – пообещал О'Хара. – Ваша фамилия такая же, как у дяди?
  – Да, я Бенедетта Агиляр.
  – Я Тим О'Хара. Я буду осторожен, – улыбнулся он в ответ.
  Он присоединился к ожидавшим его Родэ и Форестеру, и они направились вниз по дороге.
  – В этих домиках жили шахтёры, сказал Родэ. – Примерно на этой высоте ещё можно жить привычным людям, скажем, горным индейцам… Я думаю, что мы должны сойти с дороги и приблизиться к строениям со стороны. Если у Гриваса действительно были друзья, мы их должны встретить именно здесь.
  Они свернули с дороги и подобрались к лагерю сверху. Он представлял собой ровную площадку, сооружённую на склоне горы с помощью бульдозеров. На ней было расположено с десяток дощатых хижин, не сильно отличавшихся от сараев на аэродроме.
  – Мне это не нравится, – сказал Форестер. – Что ж, попробуем подойти. Надо преодолеть этот скалистый спуск.
  – Дыма не видно, – сказал О'Хара.
  – Интересно, значит это что-нибудь или нет? – сказал Форестер. – Я думаю, мне с Родэ надо двинуться в обход и подойти к лагерю снизу. Если что-нибудь случится, вы сможете наверху предпринять какой-нибудь отвлекающий манёвр.
  – Каким образом? – спросил О'Хара. – Бросать камни, что ли?
  Форестер беззвучно рассмеялся. Он показал пальцем на склон ниже лагеря.
  – Мы окажемся где-то там. Нас будет видно отсюда, но не из лагеря. Если всё будет спокойно, вы дадите нам сигнал, и мы поднимемся.
  Он посмотрел на Родэ, тот молча кивнул.
  Форестер и Родэ ушли. О'Хара лёг на живот и стал смотреть на лагерь. По его мнению, лагерь был пуст. До самолётной полосы было меньше пяти миль по дороге, и ничто не помешало бы сообщникам Гриваса подняться туда. Похоже, что здесь их не было, но следовало в этом убедиться. Он внимательно осмотрел хижины, но никакого движения вокруг них не обнаружил.
  Затем увидел Форестера, который стоял внизу у скалы и махал им. Он помахал в ответ. Родэ пошёл первым, делая широкий полукруг, чтобы подойти к лагерю под углом. Форестер побежал особым манером, семеня и петляя, как опытный солдат, увиливающий от выстрела. О'Хара с интересом наблюдал за ним: этот человек говорил, что может пилотировать самолёт, а теперь вёл себя как хорошо обученный пехотинец. Кроме того, он умел ориентироваться на местности и явно привык командовать.
  Форестер скрылся за одной из хижин, а Родэ появился на другом конце лагеря. Он двигался осторожно и держал в руке пистолет. Потом тоже исчез, и О'Хара напрягся в ожидании. Ему показалось, что прошла уйма времени, когда, наконец, увидел Форестера, появившегося из-за ближайшего домика и беззаботно махавшего ему рукой.
  – Спускайтесь сюда! – прокричал он. – Здесь никого нет.
  О'Хара перевёл дыхание и встал.
  – Я пойду назад и приведу остальных! – крикнул он.
  Форестер в знак согласия махнул рукой.
  О'Хара быстро собрал свой отряд и привёл его в лагерь. Форестер и Родэ ждали их в центре лагеря.
  – Нам повезло. Здесь много продуктов, – ликовал Родэ.
  И тут О'Хара вдруг осознал, что он не ел уже в течение полутора суток. Правда, особого голода он не испытывал, но прекрасно понимал, что если не подкрепиться, то силы скоро покинут его, как, впрочем, и всех остальных.
  – Большинство хижин пусты, но три оборудованы для жилья, даже есть обогреватели и керогазы, – воодушевился Форестер.
  О'Хара посмотрел на землю, покрытую следами автомобильных шин.
  – Происходит что-то странное, – сказал он. – Родэ, ведь вы говорили, что рудники уже давно заброшены, а здесь – явные признаки жизни, однако вокруг никого нет. Что за чёрт!
  Родэ пожал плечами.
  – Может, коммуняки чего-нибудь не рассчитали? – сказал он. – Латиноамериканцы вообще не особенно сильны в организации и планировании. Может, кто-то поставил им палку в колёса.
  – Может быть, – согласился О'Хара. – И мы должны этим воспользоваться. Как вы думаете, что нам сейчас лучше предпринять? И сколько времени мы можем здесь находиться?
  Форестер посмотрел на своих спутников, которые как раз входили в одну из хижин, затем поднял глаза к небу.
  – Мы здорово утомлены, – сказал он. – Пожалуй, мы останемся здесь до завтра. Нам надо поесть, и, когда мы сможем вновь идти, станет уже очень поздно. Так что лучше здесь побыть в тепле и заночевать.
  Хижины были неплохо оборудованы. В них были примусы, лежанки, много одеял и большой выбор консервов. На столе в одной из них они увидели остатки еды, грязные немытые тарелки, оловянные кружки с замёрзшей на дне кофейной гущей. О'Хара пальцем нажал на слой льда, и он хрустнул.
  – Они ушли отсюда не так давно. Если бы здесь не было огня, остатки кофе замёрзли бы до дна. – Он передал кружку Родэ. – Как вы думаете?
  Родэ стал разглядывать лёд.
  – Они, конечно, выключили обогреватели, когда уходили, но тепло какое-то время сохранялось. – Он тоже попробовал пальцем лёд, задумался и, наконец, заключил: – Думаю, что прошло около двух дней.
  – Скажем, вчерашнее утро, – предположил О'Хара. – То есть, примерно тогда, когда мы вылетели из Сан-Кроче.
  Форестер раздражённо воскликнул:
  – Ничего не понимаю! Какого чёрта надо было заваривать эту кашу, совершить такие приготовления и затем исчезнуть куда-то? Ясно одно: Гривас всё же ждал, что нас будут встречать. Ну и где же они?
  О'Хара обратился к Родэ:
  – Вы хорошо знаете здешние условия. Что скажете по поводу нашего решения заночевать здесь?
  – Конечно, лучше здесь, чем на руднике, – ответил Родэ. – Мы уже намного ниже, думаю, на высоте примерно четырёх тысяч метров, может, чуть больше. Лучше провести ночь под крышей, нежели на открытом воздухе, даже если мы спустимся ещё ниже. – Он нахмурился. – Но нужно организовать наблюдение.
  Форестер кивнул.
  – Будем дежурить по очереди.
  Мисс Понски и Бенедетта готовили на керогазе суп. Армстронг наладил обогреватель, а Виллис занимался сортировкой консервов. Он подозвал О'Хару.
  – Надо взять что-нибудь с собой, когда мы двинемся, – сказал он.
  – Разумеется, – согласился О'Хара.
  Виллис улыбнулся.
  – Всё это прекрасно, но, к сожалению, я не знаю испанского. Сужу только по картинкам на наклейках Пусть кто-нибудь проверит, когда я всё рассортирую.
  Форестер и Родэ вышли на дорогу, чтобы поискать подходящее место для часового. Форестер вернулся один.
  – Первым дежурит Родэ. Мы нашли хорошую точку, откуда дорога видна мили на две вниз. Если они придут ночью, то наверняка с зажжёнными фарами. – Он посмотрел на часы. – Итак, у нас шесть дееспособных мужчин. Значит, если мы выходим завтра рано утром, каждый должен отдежурить два часа. Это не так плохо – всем можно будет выспаться.
  Они поели, и Бенедетта понесла еду Родэ. О'Хара подошёл к Армстронгу:
  – Вы сказали, что вы историк. Наверное, здесь занимаетесь инками? – спросил он.
  – Нет, – ответил Армстронг. – Это не моя сфера. Я изучаю средневековую европейскую историю.
  – Ого, – произнёс О'Хара невыразительно.
  – Я ничего не знаю об инках да и не особенно хочу знать, – признался Армстронг. Он слегка улыбнулся. – Видите ли, за последние десять лет я, по существу, не был в отпуске. То есть, я ухожу в отпуск, как все люди, но стоит мне оказаться, скажем, во Франции или в Италии, многое привлекает моё внимание, я начинаю размышлять, анализировать и незаметно втягиваюсь в напряжённую работу.
  Он вытащил трубку и стал вглядываться внутрь своего кисета.
  – На сей раз я решил приехать сюда, в Южную Америку. Здесь вся история – либо до прихода европейцев, либо современная. А средневековой – нет. Здорово я придумал, да?
  О'Хара улыбнулся, подозревая, что Армстронг немного подтрунивает над ним.
  – А вы чем занимаетесь, доктор Виллис? – спросил он.
  – Я физик, – ответил Виллис. – Меня интересуют космические лучи на больших высотах. Особых успехов в их изучении я, впрочем, не добился.
  "Да, компания довольно пёстрая, – подумал О'Хара, глядя на то, как мисс Понски с воодушевлением что-то втолковывала Агиляру. – Хороша картинка: учителка, старая дева из Новой Англии, читает лекцию государственному деятелю. Ей будет о чём порассказать своим ученикам, когда она вернётся в свою маленькую кирпичную школу.
  – Что всё-таки здесь было? – спросил Виллис.
  – Лагерь для тех, кто работал в руднике, там, наверху, – сказал О'Хара. – Так, во всяком случае, считает Родэ.
  Виллис кивнул:
  – Здесь и мастерские есть. Станки, правда, увезли, но кое-какое оборудование осталось. – Он поёжился. – Не думаю, что мне здесь понравилось бы работать.
  – Мне тоже, – сказал О'Хара, осматривая содержимое хижины. На глаза ему попалась проводка. – Интересно, откуда здесь электричество?
  – Здесь была подстанция. Остатки её сохранились, но генератора, конечно, нет. Когда рудник закрыли, его увезли. Они вообще почти всё увезли, по-моему. Остались какие-то мелочи.
  Трубка Армстронга издала жалобный всхлип.
  – Ну вот, это последний мой табак. Придётся говеть до тех пор, пока мы не вернёмся к цивилизации, – сказал он, выколачивая из неё золу. – Скажите мне, капитан, что вы-то делаете в этой части мира?
  – О, я летаю на самолётах, то туда, то сюда.
  Точнее, летал, подумал он. Что касается Филсона, то он никогда не простит лётчика, угробившего, неважно по какой причине, один из его самолётов. Так что тут всё кончено. Потерял работу. Хоть паршивая была работа, всё же она поддерживала его, а теперь – конец. Что он теперь будет делать?
  Девушка вернулась от Родэ, и О'Хара подошёл к ней.
  – На дороге всё спокойно?
  – Да. Мигель говорит, что всё спокойно.
  – Вот удивительный человек! – сказал О'Хара. – Он так знает эти горы, да и в медицине разбирается.
  – Он родился в этих местах, – уточнила Бенедетта. – И он изучал медицину до тех пор, пока… – Она запнулась.
  – Пока что? – спросил О'Хара.
  – Пока не произошла революция. – Она потупила взор. – Вся семья его была убита. Вот почему он так ненавидит Лопеца. Кажется, что он каждую минуту готов вступить в борьбу. – Она вздохнула. – Всё это очень печально. Мигель был многообещающим студентом. – Знаете, его очень интересовал "сороче", он собирался серьёзно заняться им после получения диплома. Но после революции ему пришлось покинуть страну. Денег у него не было, так что пришлось оставить науку. Некоторое время он работал в Аргентине и там повстречался с моим дядей. Он спас ему жизнь.
  – Да? – О'Хара высоко поднял брови.
  – Лопец знал, что он не может быть спокоен, пока жив мой дядя. Он знал, что дядя обязательно организует подпольное сопротивление. Поэтому постоянно выслеживал его, нанимал убийц – даже в Аргентине. Было несколько покушений, и один раз дядю спас Мигель.
  О'Хара удивился:
  – Ваш дядя должен был чувствовать себя, как тот несчастный Троцкий, которого Сталин пристукнул в Мексике.
  – Вот именно, – сказала она с гримасой отвращения. – Мигель после этого остался с нами. Он сказал – всё, что ему нужно, это кров и еда, и он поможет дяде вернуться обратно в Кордильеру. Вот мы и здесь.
  – Да, – заметил О'Хара, – выброшены в этих чёртовых горах, и бог его знает, что ждёт нас внизу.
  Вскоре Армстронг пошёл сменить Родэ. Мисс Понски подошла к О'Харе.
  – Извините меня, я так глупо вела себя в самолёте, – сказала она серьёзно. – Не знаю, что нашло на меня.
  "Какие тут могут быть извинения? – подумал О'Хара. – Сам был страшно напуган". Но не мог этого сказать вслух, даже слово "страх" не хотел произносить в её присутствии. Было бы непростительной ошибкой напоминать человеку о такого рода неприятных вещах – даже девице в возрасте. Он улыбнулся и дипломатично ответил:
  – Не всякий перенёс бы то, что случилось, так же хорошо, как вы, мисс Понски.
  Эти слова явно успокоили её, она, видимо, ждала и боялась упрёков. Она улыбнулась:
  – Ну что ж, капитан О'Хара, а что вы думаете обо всём том, что говорят о коммунистах?
  – Я думаю, они способны на всё, – мрачно произнёс О'Хара.
  – По возвращении я напишу доклад в Госдепартамент. Слышали бы вы, что рассказал мне Агиляр о Лопеце. Я думаю, что Госдепартамент должен помочь ему в борьбе против Лопеца и коммунистов.
  – Я склонен согласиться с вами, – сказал О'Хара, – но боюсь, что Госдепартамент не будет склонен вмешиваться во внутренние дела Кордильеры.
  – Чушь, ерунда! – взорвалась мисс Понски. – Мы же ведём борьбу против коммунистов, не так ли? Кроме того, сеньор Агиляр сказал, что он собирается провести выборы, как только Лопеца вышвырнут из страны. Он настоящий демократ, такой же, как вы и я.
  О'Хара попытался представить себе, что произойдёт, если ещё одно латиноамериканское государство станет коммунистическим. Кубинские агенты копошились по всей Латинской Америке, как пауки в трухлявом дереве. Кордильера располагалась на побережье Тихого океана, и её территорию Анды – пистолет, направленный в сердце континента. Американцам вряд ли понравится приход к власти коммунистов.
  Вернулся Родэ и в течение нескольких минут о чём-то говорил с Агиляром, затем подошёл к О'Харе и тихо сказал:
  – Сеньор Агиляр хочет поговорить с вами. – Он сделал жест Форестеру, и они трое подошли к старику, устроившемуся на одной из лежанок.
  Старику было явно лучше, и он выглядел довольно бодро. Глаза его оживились, в голосе чувствовались сила и власть, чего О'Хара раньше не замечал. Он понял, что старик – сильный человек, может быть, не столько телом, уже немолодым и одряхлевшим, сколько духом. Если в не его сильная воля, организм не выдержал бы напряжения, связанного с произошедшими событиями.
  Агиляр добродушно улыбнулся.
  – Прежде всего я хотел бы поблагодарить вас, джентльмены, за то, что вы сделали для нас в такой сложной ситуации, и я очень сожалею, что стал причиной всего этого несчастья. – Он печально покачал головой. – В нашей латиноамериканской политике чаще всего страдают невинные люди. Сожалею, что всё так получилось и что вы увидели мою страну в таком плачевном виде.
  – Что поделаешь, – заметил Форестер. – Мы все в одной лодке.
  – Я рад, что вы это понимаете, – одобрительно произнёс Агиляр, – потому что сейчас очень важно, что произойдёт дальше, если мы встретимся с коммунистами.
  – Прежде чем обсуждать этот вопрос, я бы хотел кое-что вспомнить, – сказал О'Хара. Агиляр поднял брови и кивнул, предлагая продолжать. – Откуда мы знаем, что это коммунисты? Сеньорита Агиляр рассказала мне, что Лопец несколько раз пытался вас уничтожить. А может, он пронюхал, что вы возвращаетесь, и делает ещё одну попытку?
  Агиляр покачал головой:
  – Песенка Лопеца спета. Я это знаю. Не забывайте, что я политик, и предоставьте мне право разбираться в подобных делах. Лопец позабыл обо мне уже несколько лет тому назад и сейчас обеспокоен лишь тем, как бы поскорее избавиться от груза власти и удалиться в тень. Что касается коммунистов – я следил за их деятельностью в моей стране, за их попытками подорвать правительство и взбаламутить народ. Видимо, они не очень преуспели в этом, иначе уже сместили бы Лопеца. Я – единственная опасность для них, и я уверен, что то, что с нами случилось, дело их рук.
  Форестер добавил:
  – Гривас, когда умирал, пытался салютовать рукою со сжатым кулаком.
  – Хорошо, – сказал О'Хара. – А к чему Гривас затеял всю эту комедию? Ведь ему проще было предложить в Дакоту бомбу, и дело было бы легко сделано!
  Агиляр улыбнулся:
  – Сеньор О'Хара, в меня четырежды кидали бомбу, и всякий раз она не срабатывала. Политика у нас замешана на эмоциях, а эмоции не способствуют аккуратности, даже в срабатывании бомб. Я думаю, что и коммунисты обладают всеми характерными чертами моего народа. Они хотели всё сделать наверняка и выбрали в качестве своего орудия несчастного Гриваса. Как вы думаете, он был эмоциональным человеком?
  – Думаю, что да, – ответил О'Хара, вспоминая возбуждённое состояние Гриваса перед смертью. – И довольно расхлябанным.
  Агиляр развёл руками, как бы говоря: "Ну вот видите?" и закончил:
  – Гривас, видно, был счастлив, что ему поручили такую работу. Она отвечала его пристрастию к театральности, мои люди обладают этим в большей степени. Что касается э… э… э… расхлябанности, Гривас провалил первую часть операции, так как глупо убил себя, а остальные провалили вторую, так как не смогли встретить нас.
  О'Хара потёр рукой подбородок. Картина, нарисованная Агиляром, приобретала некий причудливый смысл.
  Агиляр продолжил:
  – Теперь, друзья, перейдём к следующему пункту. Предположим, что па пути вниз мы встретимся с коммунистами. Что за этим последует? – Он лукаво посмотрел на О'Хару и Форестера. – Это ведь не ваша война. Вы не кордильерцы. И мне хотелось бы знать, что вы будете делать. Отдадите вы какого-то латиноамериканского политика в руки врага или будете…
  – Или будете бороться? подхватил Форестер.
  – Это и моя война, – сказал О'Хара решительно. – Я не кордильерец, но Гривас угрожал мне пистолетом и вынудил меня разбить мой самолёт. Мне это всё не по душе. Мне не по душе то, что произошло с Кофлинами. И вообще, я на дух не переношу коммунистов, так что, повторяю, это моя война тоже.
  – Я присоединяюсь, – сказал Форестер.
  Агиляр поднял руку:
  – Не всё так просто. Есть же ещё другие люди. Было бы это справедливо по отношению к мисс… э-э… Понски, например? Я вот что хочу предложить. Я, моя племянница и Мигель останемся здесь, а вы соберитесь в другой хижине и посовещайтесь. Я соглашусь с любым вашим общим решением.
  Форестер бросил взгляд на Пибоди, который в этот момент выходил из хижины. Затем, посмотрев на О'Хару, сказал:
  – Я думаю, что вопрос о борьбе следует отложить до того момента, когда будет с кем бороться. Может быть, мы просто выйдем из этой ситуации, и всё.
  Агиляр заметил взгляд Форестера, брошенный на Пибоди. Лукаво улыбнулся.
  – Я вижу, вы тоже политик, сеньор Форестер. – Он махнул рукой, сдаваясь. – Ладно. Пока оставим этот вопрос. Но, думаю, ещё придётся к нему вернуться.
  – Жаль, что нам надо спускаться с гор, – сказал Форестер. – Наверняка "Дакоту" будут искать с воздуха, и нас бы спасли, если бы мы остались там.
  – Но там мы не смогли бы жить, – заметил Родэ. – Я знаю, всё равно жаль.
  – Какая разница? – сказал О'Хара. – Обломки "Дакоты" с воздуха не увидишь, они у подножия скалы. О воздушных поисках я вообще что-то не слышал.
  – То есть как? – встрепенулся Форестерю.
  – Андская авиалиния – компания довольно халтурная. Филсон, мой хозяин, даже не дал нам полётного номера. Я вспоминаю сейчас, что когда мы взлетали, то я несколько удивился этому. Я не уверен даже, что диспетчеры в Сан-Кроче уведомили о нашем рейсе Сантильяну. – Заметив выражение лица Форестера, он добавил: – Это шарашкина контора, а не компания. Просто маленький; аэродром.
  – Но ваш хозяин будет ведь обеспокоен отсутствием вестей от вас?
  – Будет, – согласился О'Хара. – Он просил меня позвонить ему из Сантильяны. Но поначалу он не обеспокоится. Бывали случаи, когда я ему не звонил, и он устраивал мне головомойку за то, что в обратный рейс я не брал попутный груз. Думаю, что в течение пары дней он особенно волноваться не будет.
  Форестер надул щёки и с шумом выпустил воздух.
  – Фу-у-у! Ну и организация! Теперь я действительно чувствую, что мы пропали.
  – Будем полагаться только на себя. Другого выхода нет, – успокоил Родэ.
  – Кстати, мы ведь изменили курс, – сказал О'Хара. – Если нас всё-таки будут искать, то севернее.
  Родэ посмотрел на Агиляра, лежавшего с закрытыми глазами.
  – Что ж, делать нечего, давайте ложиться спать. Надо хорошо отдохнуть. Завтра нам предстоит тяжёлый день.
  
  III
  
  О'Хара вновь спал неспокойно, но на этот раз он, по крайней мере, лежал на матрасе и был сыт. В два часа ему предстояло сменить на вахте Пибоди, и он был рад, когда время его подошло.
  Он надел куртку и взял пальто из викуньи, которое ему дал Форестер. Оно должно было очень пригодиться ему во время дежурства. Форестер не спал и вяло помахал ему рукой, но ничего не сказал.
  Ночной воздух был разрежен и холоден, и О'Хара, выйдя из тепла, зябко поёжился. Как утверждал Родэ, здесь условия для жизни были лучше, чем наверху, но всё равно находиться здесь было тяжело. Он чувствовал, как быстро бьётся его сердце и часто вздымается грудь. – Надо поскорее спуститься в "кебрада", как назвал Родэ долину, к которой они шли.
  Он дошёл до поворота, где должен был сойти с дороги, и направился к возвышавшемуся поодаль большому камню, который Родэ избрал в качестве удобного наблюдательного пункта. Пибоди должен был находиться на вершине этого камня и не мог не слышать приближения О'Хары. Однако никаких признаков Пибоди О'Хара не обнаружил. Он негромко окликнул его:
  – Пибоди!
  Никто не ответил.
  Он осторожно обошёл камень, рассматривая его силуэт на фоне ночного неба. Наверху заметил какую-то странную, непонятно откуда взявшуюся выпуклость. Начал карабкаться по камню и когда добрался доверху, услышал приглушённый храп. Он потряс Пибоди и услышал звяканье пустой бутылки – Пибоди был пьян.
  – Ты, сволочь, – прорычал он и стал хлестать Пибоди по щекам, но без особого эффекта. Пибоди ворчал что-то в пьяном забытьи, но в себя не приходил. Надо бы тебя бросить здесь, чтоб ты сдох, – зло прошипел О'Хара.
  Он знал, что, конечно, не сделает этого, и в то же время понимал, что тащить Пибоди в лагерь ему будет не под силу. Нужна помощь.
  Он внимательно оглядел дорогу внизу. Всё было спокойно. Он слез с камня и пошёл к лагерю. Форестер по-прежнему не спал и удивлённо посмотрел на входящего О'Хару.
  – В чём дело? – спросил он настороженно.
  – Пибоди в отключке, – сказал О'Хара. – Мне нужна помощь, чтобы притащить его сюда.
  – Чёртова высота, – пробормотал Форестер, надевая ботинки.
  – При чём здесь высота! – сказал О'Хара холодно. – Негодяй просто пьян.
  Форестер пробормотал какое-то проклятие.
  – А где ж он раздобыл выпивку?
  – Наверное, нашёл в какой-нибудь хижине, – сказал О'Хара. – Моя фляжка со мной, я берегу её для Агиляра.
  – Ладно, – сказал Форестер. – Пошли приволочём этого дурака сюда.
  Это оказалось нелёгким делом. Пибоди был крупным, рыхлым человеком, тело его отказывалось ему подчиняться, но всё же им удалось дотащить его до хижины и без особых церемоний бросить на лежанку. Форестер, задыхаясь, проговорил:
  – Этот идиот погубит нас всех, если мы не будем следить за ним. – Он немного помолчал. – Я пойду с вами, две пары глаз всё-таки лучше.
  Они вернулись к камню, вскарабкались на него, легли бок о бок и начали вглядываться в тёмные склоны гор. Прошло минут пятнадцать. Ничего не было ни видно, ни слышно. Форестер нарушил молчание:
  – По-моему, всё в порядке. – Он поворочался и сменил позу. – Что вы думаете о старике?
  – Мне кажется, с ним всё нормально, – ответил О'Хара.
  – Хороший мужик, настоящий либеральный политик. Если он протянет подольше, из него выйдет неплохой государственный деятель. К сожалению, здесь либералы долго не держатся, а он к тому же слишком мягок. – Форестер усмехнулся. – Даже когда речь идёт о жизни и смерти – заметьте, его жизни и смерти, не говоря уже о его племяннице, он настаивает на демократической процедуре. Он хочет, чтобы мы проголосовали, отдавать его в руки коммунистов или нет. Представляете?
  – Я бы никого не отдал коммунистам, – сказал О'Хара. Он искоса посмотрел на тёмную фигуру Форестера. – Вы говорили, что можете управлять самолётом. Вы что, работаете на самолётах своей компании или что-нибудь в этом роде?
  – Да нет, чёрт возьми. Моя компания не такая уж богатая и большая. Я служил в авиации – летал в Корее.
  – О, и я тоже, – сказал О'Хара. – Английские военно-воздушные силы.
  – Вот как! А где вы базировались?
  О'Хара рассказал ему.
  – Значит, вы летали на "Сейбрах", как и я. У нас были совместные операции – черт, мы, наверное, вместе летали.
  – Возможно, – согласился О'Хара.
  Они погрузились на некоторое время в молчание, затем Форестер спросил:
  – Вам приходилось сбивать "Миги"? Я сбил четыре, а потом меня отправили в резерв. Я безумно переживал, хотел быть героем, эдаким козырем.
  – Для этого вам нужно было сбить минимум пять, да?
  – Да. А на вашем счёту сколько?
  – Парочка, – ответил О'Хара.
  На самом деле он сбил восемь, но это относилось к той части его жизни, о которой он предпочёл бы забыть, поэтому не стал об этом распространяться. Форестер почувствовал это и вопросов больше не задавал. Через несколько минут он сказал:
  – Ну ладно, пойду, пожалуй, посплю немного, если смогу, конечно. Нам надо рано встать.
  Он ушёл, а О'Хара остался лежать, всматриваясь в темноту и думая о Корее. Она была поворотным пунктом в его жизни. До неё он уверенно шёл вверх, а после началось скольжение вниз – к Филсону, теперь – вот сюда. Интересно, чем же он кончит?
  Мысли о Корее привели его к воспоминаниям о Маргарет, о письме. О'Хара получил его перед самым вылетом, успел прочесть, стоя на поле аэродрома. Американцы называют такого рода письма "Дорогой Джон". В нём она буднично сообщала обо всём, писала, что они – взрослые люди, должны действовать разумно, словом, пустилась в рассуждения, которые должны были скрыть обыкновенную измену. Позже, вспоминая обо всём, он нашёл, что в данной ситуации была даже капля юмора. В самом деле, он сражался где-то далеко на непопулярной войне, а в это время дома штатский человек увёл его жену. Но когда О'Хара читал письмо на холодном поле корейского аэродрома, ему было не до смеха. Через пять минут был уже в воздухе, а через полчаса – в бою. Он вошёл в него с холодным неистовством и с полным отсутствием благоразумия. За три минуты сбил два "Мига", приводя врага в трепет своим беспощадным напором. Но тут же его самого сбил китайский лётчик, сражавшийся на стороне корейцев, действовавший более хладнокровно, и остальную часть войны он провёл в плену.
  О'Хара не любил вспоминать обо всём, что произошло с ним тогда. Вернулся с войны с почестями, но попал в руки психиатров. Они старались вовсю, но не смогли разбить панцирь безразличия, в который он замкнулся, и сам он не смог его разбить изнутри.
  Так и пошло. Инвалидность, пенсия, работа, сначала хорошая, потом хуже и хуже, пока он дошёл до Филсона. И – выпивка, всё больше и больше в попытке заполнить хоть чем-то саднящую душевную пустоту.
  Он беспокойно пошевелился на камне и вновь услышал звяканье бутылки. Протянул руку, поднял и посмотрел на неё на фоне неба. Там ещё оставалось на четверть жидкости. Он улыбнулся. Напиться этим было нельзя, но немного выпить было бы неплохо. Тем не менее, когда по его жилам распространилось алкогольное тепло, он почувствовал себя виноватым.
  
  IV
  
  Когда Пибоди проснулся и увидел стоявшего рядом с ним О'Хару, он пришёл в воинственное расположение духа. Сначала он приготовился защищаться, но присущий ему инстинкт агрессии тут же взял верх.
  – Мне ничего от вас не надо, – проговорил он нетвёрдым голосом. – От чёртовых англикашек мне ничего не надо.
  О'Хара уныло смотрел на него. У него не было никакого желания выговаривать Пибоди за его поведение. В конце концов они ведь были членами одного клуба, подумал он саркастически, собутыльники. Он чувствовал себя скверно.
  Родэ сделал шаг вперёд, и Пибоди завопил:
  – И от индейцев мне ничего не надо!
  – Теперь примите кое-что от меня, – выпалил Форестер и, подойдя к Пибоди, сильно ударил его по лицу.
  Пибоди осел назад на лежанку и посмотрел в холодные глаза Форестера со страхом и удивлением. Его рука поднялась к покрасневшей щеке. Он собрался что-то сказать, но Форестер, тыча в него пальцем, крикнул:
  – Заткнитесь! Ещё один писк с вашей стороны, и я превращу вас в котлету. Давайте-ка отрывайте свой толстый зад от кровати и принимайтесь за работу. И если ещё раз будете отлынивать, клянусь Богом, я убью вас.
  Ярость в голосе Форестера произвела отрезвляющий эффект на Пибоди. Вся его воинственность вдруг улетучилась.
  – Я не хотел… – начал он.
  – Заткнитесь! – повторил Форестер и повернулся к нему спиной. – Давайте выводить наш табор на дорогу, – обратился он ко всем.
  Они сложили всё необходимое в неуклюжие, сооружённые из пальто, мешки. О'Хара подумал, что начальник Форестера не поблагодарит его за пальто из викуньи: на нём уже стали появляться последствия отнюдь не деликатного обращения. Прихватили керогаз и бидон с керосином.
  Агиляр сказал, что он может двигаться сам, при условии, если они пойдут не очень быстро. Форестер взял жерди от носилок и соорудил из них то, что он назвал волокушей.
  – Индейцы на равнине используют такие штуки в качестве транспорта, – объяснил он. – Они вполне обходятся без колёс, и мы тоже обойдёмся. – Он улыбнулся. – Правда, они приспосабливают для этого дела лошадей, а у нас только люди, но мы всё время будем идти вниз.
  На волокуше можно было везти довольно большой груз. Форестер и О'Хара взялись первыми тащить треугольник волокуши, вершина которого стучала и подпрыгивала по камням. Остальные пристроились в колонну следом за ними, и так они вновь стали кружить по горам.
  О'Хара посмотрел на часы. Было шесть утра. Он прикинул, что за прошлый день они не должны были пройти много – не больше четырёх-пяти миль. Зато сейчас они отдохнули, поели, и шагать было значительно легче. Он только сомневался в том, что им удастся делать по десять миль в день, а это означало ещё два дня пути до завода. Но еды у них было дня на четыре, так что можно особенно не волноваться, даже если из-за Агиляра они не смогут идти быстрее. В общем, перспектива была не такой уж плохой.
  Местность вокруг них постепенно менялась. Стали появляться небольшие травянистые полянки, кое-какие цветы, и эти признаки жизни встречались всё чаще. Настроение позволяло двигаться быстрее, и О'Хара сказал Родэ:
  – Чем ниже мы спускаемся, тем лучше себя чувствуем.
  – Да, и адаптация происходит, – заметил Родэ. – Кстати, если высота не убивает сразу, к ней можно постепенно привыкнуть.
  Они подошли к одному из бесчисленных поворотов дороги, и Родэ, остановившись, показал рукой на серебряную ленту вдали.
  – Это долина, где течёт река. Мы пересечём реку и повернём на юг. Завод в двадцати четырёх километрах от моста.
  – На какой мы сейчас высоте? – спросил О'Хара.
  Он стал проявлять неподдельный интерес к воздуху, которым дышал.
  – Более трёх с половиной тысяч метров, – ответил Родэ.
  Двенадцать тысяч футов, подумал О'Хара. Это уже намного лучше.
  Он решил, что смогут сделать привал и пообедать уже на другой стороне реки, за мостом.
  – Там мы можем особенно не торопиться, – сказал Форестер, жуя кусок консервированного мяса. – Надеюсь, что Родэ не ошибается, когда говорит, что этот завод ещё работает.
  – Всё будет в порядке, – откликнулся Родэ. – Там милях в десяти от него есть селение. Если будет необходимость, кто-нибудь сходит туда, и к нам придёт помощь.
  Они снова отправились в путь и через некоторое время почти неожиданно оказались в долине. Снега здесь не было, то там то сям среди камней сверкала зелёная трава. Дорога выпрямилась, и по её сторонам стали попадаться небольшие озёрца. Стало существенно теплее, и О'Хара почувствовал, что идти стало совсем легко. "Добрались, всё-таки добрались!" – с восторгом подумал он.
  Вскоре послышался рокот и показалась река, нёсшая с гор талый снег. Всех обуяла бурная радость. Мисс Понски беспрерывно болтала что-то, потом завизжала, увидев птичку, первое живое существо, попавшееся на глаза за эти два дня. О'Хара слышал негромкий смех Агиляра, и даже Пибоди повеселел и, кажется, оправился от словесной порки, устроенной ему Форестером.
  О'Хара очутился рядом с Бенедеттой. Она улыбнулась ему и сказала:
  – У кого керогаз? Нам он скоро понадобится!
  Он кивнул назад, на Виллиса и Армстронга, тащивших волокушку. Они были уже совсем близко от реки, и он вычислил, что перед тем, как они достигнут моста, дорога сделает ещё один поворот.
  – Пошли посмотрим, что там за углом, – сказал он Бенедетте.
  Они сделали несколько шагов, повернули, и О'Хара вдруг остановился: на другом берегу полноводной реки находились люди и несколько машин. Мост был разрушен.
  Их вскоре заметили, и среди людей началось движение, сквозь шум реки послышались крики. О'Хара увидел, как какой-то человек подбежал к грузовику и достал из кузова винтовку. Другие вытащили пистолеты.
  Он с силой толкнул плечом Бенедетту, и та, спотыкаясь, пролетела метра два и приземлилась за большим камнем. Консервные банки высыпались из мешка, который она несла, и покатились по дороге. Следом за ней упал на землю О'Хара, и в этот момент раздался выстрел. Одна из банок подпрыгнула, и из пробитой пулей дыры брызнул кроваво-красный томатный соус.
  
  Глава 3
  I
  
  О'Хара, Форестер и Родэ смотрели вниз на мост из-за нагромождения камней недалеко от места, где река сужалась, образуя горловину. Под ними нёсся зелёный поток ледяной воды, обмывая стены русла, высеченные им в скальной породе за миллионы лет. Горловина была около пятидесяти ярдов в ширину.
  О'Хара всё ещё содрогался от шока, вызванного неожиданным обстрелом. Он упал на землю в стороне от дороги, и консервная банка, которую он нёс в кармане пальто, чуть не вышибла из него дух. Немного отдышавшись, он, не веря своим глазам, уставился на дорогу, по которой тёк томатный соус вместе с мясным соком. Здесь мог быть я или Бенедетта, подумал он. Именно тогда его начало трясти. Укрываясь за камнями, они проползли обратно за угол, а винтовочные пули крошили в это время гранитное ложе дороги. Родэ ждал их с пистолетом в руке. Он был сильно обеспокоен. Когда увидел бледное лицо Бенедетты, губы его искривились в усмешке, и он двинулся вперёд по дороге.
  – Подождите, – тихо сказал Форестер. – Не торопитесь. – Он коснулся руки О'Хары. – Что там происходит?
  О'Хара наконец овладел собой.
  – Я не успел ничего толком рассмотреть. Мост, по-моему, снесён. На другом берегу несколько грузовиков и, кажется, до черта людей.
  Форестер посмотрел вокруг оценивающим взглядом.
  – Тут всюду достаточно укрытий. Мы сможем без помех добраться до тех камней на берегу и оттуда всё хорошенько разглядеть. Пошли!
  И вот они лежат за камнями и наблюдают за тем, как по ту сторону реки по-муравьиному копошатся люди. Их было человек двадцать. Часть из них занималась разгрузкой толстых досок из кузова машины. Часть резала на куски длинные канаты. Трое стояли с винтовками в руках – по всей видимости, это были часовые. Один из них неожиданно вскинул винтовку и выстрелил. Форестер сказал:
  – Нервничают, а? Стреляют по призракам.
  О'Хара рассматривал речную горловину. Река была глубокой и быстрой, о том, чтобы переплыть её, не могло быть и речи. Смельчака тут же снесло бы в сторону, и через десять минут он бы замёрз до смерти. Кроме того, представляло большую проблему спуститься к воде по крутой каменной стенке ущелья и вскарабкаться наверх по противоположной. И это если не считать вероятности ежеминутно быть подстреленным.
  Он вычеркнул реку из мысленного списка возможностей и сосредоточил своё внимание на мосту. Это было примитивное подъёмное сооружение, державшееся на двух тросах, закреплённых на обоих берегах каменными глыбами. С тросов свисали канаты, на которых держались доски, составлявшие проезжую часть моста. В середине зияла дыра – целый ряд досок отсутствовал, и канаты болтались в воздухе.
  Форестер тихо произнёс:
  – Вот почему они не встретили нас на аэродроме. Видите машину, там, внизу?
  О'Хара пригляделся и увидел почти полностью погружённый в воду грузовик, через кабину которого перекатывались волны.
  – Судя по всему, он свалился с моста, когда пересекал речку, – сказал он.
  – Похоже на то, – подтвердил Форестер. – Я думаю, что они послали одну машину вперёд, чтобы приготовить лагерь для основной группы, но это им не удалось. Машина свалилась с моста и вывела его из строя. А когда подошли остальные, им пришлось остаться на той стороне.
  – Они сейчас ремонтируют мост, – сказал О'Хара. – Посмотрите.
  Двое людей ползли по качающемуся мосту, толкая перед собой доску. Они уложили её на место под одобрительные возгласы с "большой земли" и отправились обратно. Эта работа отняла у них полчаса.
  – Сколько им нужно уложить досок? – спросил О'Хара.
  – Где-то около тридцати, – сказал Родэ.
  – Это даёт нам пятнадцать часов.
  – Больше, – заметил Форестер. – Вряд ли они будут качаться на этом каркасе ночью.
  Родэ вынул свой пистолет и тщательно прицелился, используя другую руку в качестве опоры. Форестер сказал:
  – Бесполезно. На таком расстоянии ничего не выйдет.
  – Я попробую, – ответил Родэ.
  Форестер вздохнул:
  – Что ж, пробуйте. Но только один раз, посмотреть, что получится. Сколько у вас патронов?
  – У меня два магазина по семь патронов. Три выстрела я уже сделал.
  – Делайте ещё один, и у вас останется десять Не густо.
  Родэ упрямо сжал губы и напрягся, по-прежнему держа пистолет в руке. Форестер подмигнул О'Харе и сказал:
  – Если вы не возражаете, я отползу немного. Как только вы начнёте стрелять, ждите ответного огня.
  Он неторопливо отполз в сторону, затем перевернулся, лёг на спину и стал смотреть в небо. Затем жестом пригласил О'Хару присоединиться к нему.
  – Самое время держать военный совет, – сказал он. – Что нам делать: принять бой или сдаться? А может, какой-нибудь выход и найдётся? Где эта ваша лётная карта?
  О'Хара вынул карту и аккуратно разгладил её.
  – Реку нам не перейти, – сказал он, – во всяком случае здесь.
  Форестер внимательно стал изучать карту.
  – Вот река, – он водил по ней пальцем, – а вот мы. Мост здесь не отмечен. А это что за штриховка вдоль реки?
  – Это ущелье.
  Форестер свистнул.
  – Оно начинается высоко в горах, так что вверх по течению пологого места нам найти не удастся. А вниз?
  О'Хара прикинул расстояние.
  – А вниз оно тянется миль на восемьдесят. Милях в пятидесяти ниже уже обозначен мост. Но это чёртова даль.
  – Да, далековато, – согласился Форестер, – сомневаюсь, что старик сможет дойти.
  – Если эти типы что-нибудь соображают, они пошлют и туда грузовики с людьми и будут ждать нас там. У них слишком большое преимущество.
  – Да, мы оказались у этих негодяев в клетке, – сказал Форестер. – Так что либо сдаваться, либо сражаться.
  – Я коммунистам не сдамся, – жёстко сказал О'Хара.
  Послышался хлопок – это выстрелил Родэ, и тотчас же в ответ раздалась беспорядочная винтовочная пальба, отражённая эхом в горах. Одна пуля рикошетом просвистела поблизости.
  Подполз Родэ.
  – Промахнулся. – Форестер хотел было сказать: "я же предупреждал", но промолчал. Родэ ухмыльнулся. – Однако я навёл на них страху. Они побежали, а доска упала в воду.
  – Это уже кое-что, – заметил О'Хара. – Может, нам удастся таким образом их задержать.
  – Надолго ли? – спросил Форестер. – Мы же не можем их вечно держать под огнём, когда у нас всего десять патронов. Давайте-ка обсудим ситуацию. Оставайтесь здесь, Мигель, только смените позицию, они могли нас засечь.
  О'Хара и Форестер повернули к оставшимся на дороге.
  – Надо как-то подбодрить народ, – тихо заметил О'Хара, когда они подходили, – а то, я смотрю, все как-то сникли.
  Все действительно были подавлены. Пибоди что-то негромко говорил мисс Понски, которая на этот раз молчала. Виллис сидел на камне и нервно болтал ногой. Чуть поодаль Агиляр что-то быстро говорил Бенедетте. Единственным человеком, по-видимому, сохранявшим спокойствие, был Армстронг, который невозмутимо посасывал свою пустую трубку и чертил что-то прутиком на земле.
  О'Хара подошёл к Агиляру:
  – Нам надо решить, что делать дальше, – сказал он. – Как вы предложили нам.
  Агиляр серьёзно кивнул.
  – Я же сказал, что от этого не уйти.
  – Всё будет в порядке, – сказал О'Хара и посмотрел на Бенедетту.
  Её лицо было бледным, под глазами тёмные круги.
  – Дело, видимо, долгое, почему бы вам не заняться приготовлением обеда для всех нас? Сейчас самое время перекусить.
  – Да, дитя, – сказал Агиляр, – займись-ка этим. Я помогу тебе. Я ведь хороший повар, сеньор О'Хара.
  О'Хара улыбнулся Бенедетте.
  – Ну вот, я вас и оставлю заниматься этим делом.
  Он вернулся к остальным. Форестер уже держал речь, стараясь подбодрить людей.
  – Вот такая ситуация, – говорил он. – Мы в ловушке, и выхода вроде бы нет, но нет и безвыходных положений. Нужны лишь сообразительность и сила духа. В общем, выбор такой: сдаваться или сражаться. Я лично собираюсь сражаться. И Тим тоже, правда, Тим?
  – Правда, – ответил мрачно О'Хара.
  – Теперь я спрошу остальных, кто что думает. Каждый должен сам принять решение, – продолжал Форестер. – Что вы скажете, доктор Виллис?
  Виллис поднял глаза, лицо у него было напряжённым.
  – Даже и не знаю, что вам ответить. Видите ли, я по натуре не боец. Потом, каковы наши шансы? Я не вижу особого смысла бороться, когда мы всё равно проиграем. Надежд у нас, по-моему, никаких нет. – Он помолчал, потом нерешительно добавил: – Впрочем, я как большинство.
  "Ах, Виллис, негодяй, любитель отсиживаться за чужими спинами", – подумал О'Хара.
  – Пибоди? – резко, как кнутом ударил, сказал Форестер.
  – Какое мы имеем ко всему этому отношение, чёрт меня возьми! – взорвался тот. – Чего ради я буду рисковать своей жизнью из-за какого-то плюгавенького политика. Надо отдать его тем, кому он нужен, и уматывать отсюда.
  – Что вы скажете, мисс Понски?
  Она кинула презрительный взгляд на Пибоди, но никак не могла начать. Вся сё разговорчивость улетучилась куда-то, осталась лишь оболочка. Наконец, она выдавила из себя:
  – Я всего лишь женщина… я знаю… от меня толку мало… к тому же я смертельно напугана… но я, думаю… мы должны сражаться. – И тут же быстро проговорила, с вызовом глядя на Пибоди. – Я голосую за это.
  "Молодец, мисс Понски, – мысленно похвалил её О'Хара. – Трое уже есть. Теперь Армстронг. От него зависит результат голосования".
  – Доктор Армстронг, что вы можете сказать? – спросил Форестер.
  Армстронг пососал свою трубку, отчего она издала почти неприличный звук, и произнёс:
  – Я полагаю, что в подобной ситуации я являюсь большим авторитетом, чем все здесь присутствующие. Возможно, за исключением сеньора Агиляра, который, как мы знаем, готовит нам обед. Дайте мне два часа, и я приведу вам сотню примеров из истории по поводу этой ситуации.
  Пибоди недовольно проворчал:
  – Какого дьявола?
  – Вопрос состоит в том, должны ли мы отдать сеньора Агиляра джентльменам, скопившимся на другом берегу реки. Для нас важно то, что они с ним собираются сделать. Я не вижу ничего другого, кроме того, что они убьют его. Содержание крупных политиков в тюрьме давно уже вышло из моды. Если они убьют его, то автоматически следует, что они убьют и нас. Они не смогут допустить, чтобы вся эта история стала известной всему миру. Так они могут потерять то, что приобретут. Короче говоря, народ Кордильеры не одобрит этого. Так что, как видите, мы должны бороться не только за жизнь сеньора Агиляра, но и за свои собственные жизни тоже.
  Он опять засунул свою трубку в рот, и она опять хрюкнула.
  – Означает ли это, что вы голосуете за борьбу? – спросил его Форестер.
  – Разумеется, – с удивлением произнёс Армстронг. – Вы что, не поняли того, что я говорил?
  Пибоди смотрел на него с ужасом.
  – Господи! – воскликнул он. – Во что я себя втравил?
  Он закрыл лицо руками.
  Форестер улыбнулся О'Харе и обратился к Виллису:
  – Ну, доктор Виллис?
  Я буду бороться, – сказал коротко Виллис.
  О'Хара хмыкнул. Один учёный уговорил другого.
  Форестер сказал:
  – А вы, не изменили ли вы своего решения, Пибоди?
  Тот посмотрел на него в страхе:
  – Вы что, действительно думаете, что они нас уничтожат?
  – Если они убьют Агиляра, что ж им ещё останется делать? А его они обязательно убьют.
  – Дьявол! – выругался Пибоди, явно не зная, на что ему решиться.
  – Ну, давайте, давайте, – торопил его Форестер. – Или соглашайтесь, или заткнитесь.
  – Придётся, наверное, быть с вами, – сказал Пибоди уныло.
  – Прекрасно! Голосование единогласное, – сказал Форестер. – Я пойду скажу об этом Агиляру, а за обедом мы обсудим, что будем делать дальше.
  Мисс Понски отправилась на помощь Агиляру и Бенедетте, а О'Хара пошёл к реке проведать Родэ. Оглянувшись, он увидел, что Армстронг о чём-то говорит с Виллисом и чертит на земле какие-то знаки. Виллис выглядел заинтересованным.
  Тем временем Родэ нашёл более удачное место для наблюдения, и О'Хара не сразу нашёл его. Наконец, он увидел подошву ботинка, высовывавшегося из-за камня. Родэ был крайне доволен.
  – Они все там попрятались, – сказал он. – Уже час прошёл. Один мой выстрел, к тому же неудачный, задержал их на целый час.
  – Отлично, – с усмешкой сказал О'Хара. – Десять пуль – десять часов.
  – Не забывайте, что им ещё доски надо класть. На это им нужно пятнадцать часов и без моих пуль. Значит, всего двадцать пять часов. Ночью работать тоже не будут. Итого – два полных дня.
  О'Хара кивнул.
  – У нас есть время подумать, что нам делать. Но когда пули кончатся, когда они наведут свой мост, толпа разъярённых людей перейдёт реку, и тут уж будет бойня.
  – Я пока побуду здесь, – сказал Родэ. – Пришлите мне что-нибудь поесть. – Он кивнул в сторону моста. – Чтобы работать под пулями, нужны храбрецы. Я не думаю, что эти уж такие храбрые. Может, на пулю придётся и больше часа.
  О'Хара пошёл назад и сообщил обо всём Форестеру. Тот поморщился.
  – Два дня. Может, за эти два дня что-то и произойдёт. Но что?
  – Думаю, пора собирать комитет спасения, – сказал О'Хара.
  Они сели в круг на редкую траву, и Бенедетта с мисс Понски стали раздавать еду в алюминиевых мисках, которые нашли в лагере.
  Форестер сказал:
  – Это – военный совет, так что прошу всех высказаться по существу, лишнего не болтать – для этого у нас нет времени. Всякое разумное предложение будет приветствоваться.
  Последовало глубокое молчание. Затем мисс Понски сказала:
  – Я думаю, что главная проблема – помешать восстановлению моста. Что мы можем сделать в этом отношении? Ну, обрезать канаты или ещё что-нибудь в этом роде?
  – Это хорошая идея, – сказал Форестер. – Есть возражения?
  Он кинул взгляд на О'Хару, заранее зная, что тот скажет. У О'Хары было кислое выражение лица. Похоже, что ему досталась роль всезнающего эксперта, и это не слишком ему по душе. Он сказал:
  – Все подходы к мосту абсолютно открыты. На протяжении ярдов ста нет никакого укрытия. Вы же видели, что случилось со мной и Бенедеттой утром. Любой, кто попытается подойти к реке с этой стороны, будет подстрелен на полпути. Тут и снайперов не понадобится. Всё как на ладони. – Он сделал паузу. – Есть один способ добраться до моста, но он, по-моему, невозможен.
  – Может, попробовать ночью, – предложил Виллис.
  – Да, это было бы неплохо.
  О'Харе не хотелось охлаждать их пыл, но пришлось.
  – Не хочу казаться пессимистом, но я думаю, что эти ребята там не такие уж болваны. У них есть два грузовика, четыре джипа, а может быть, и больше. У каждой машины – фары. Так что ночью они, возможно, будут освещать мост.
  Опять наступило молчание. Армстронг покашлял и сказал:
  – Мы тут с Виллисом кое-что обсудили, и может быть, что-то из этого и выйдет. Я опять выступаю как специалист. Дело в том, что я занимаюсь средневековой историей, причём особенно интересуюсь средневековым оружием. Представьте себе, что мы в замке, окружённом рвом, через который переброшен мост. Этот мост сейчас поднят, и наши враги пытаются его опустить. Наша задана – им в этом помешать.
  – Каким образом? – спросил О'Хара. – Бросать в них копья?
  – Вы недооцениваете средневековое оружие, О'Хара, – сказал Армстронг с укоризной. – Конечно, в те времена люди не столь поднаторели в искусстве уничтожать себе подобных, это я признаю, но всё же им удавалось убивать друг друга вполне результативно. У нас есть пистолет Родэ, но на таком расстоянии он бьёт слишком неточно. Нам необходимо более эффективное метательное оружие.
  – Давайте все станем разом Робин Гудами, – насмешливо произнёс Пибоди. – Будем стрелять из старых добрых луков. Побойтесь Бога, профессор!
  – Нет, – сказал Армстронг – Лук в неумелых руках – пустое дело. Чтобы стать хорошим лучником, нужно лет пять упражняться в этом деле.
  – Я могу стрелять из лука, – неожиданно произнесла мисс Понски. Все в изумлении посмотрели на неё, и она вся зарделась. – Я президент клуба лучников. В прошлом году я выиграла местный чемпионат по стрельбе из лука.
  – Ну и ну! Это интересно, – сказал Армстронг.
  О'Хара спросил:
  – А вы можете стрелять из лука лёжа, мисс Понски?
  – Это трудно, – ответила она. – Наверное, невозможно.
  О'Хара кивнул в сторону ущелья.
  – Ну вот вы станете там со своим луком, и тотчас же из вас сделают решето.
  – Вы бы лучше помогли развить эту идею, чем обливать нас холодной водой, мистер О'Хара, – сказала мисс Понски с негодованием.
  – Придётся, – парировал тот. – Я не хочу, чтобы кого-нибудь из нас просто так убили.
  – Ради Бога, – вмешался Виллис, – о чём вы все тут спорите? Какой лук? Из чего мы его можем сделать? Здесь же ничего для этого нет. Послушайте лучше Армстронга. Он ещё не кончил, по-моему. – Его голос звучал неожиданно твёрдо.
  Раздался хлопок пистолетного выстрела, и на другом берегу в ответ стали стрелять из винтовок. Пибоди вобрал голову в плечи.
  О'Хара посмотрел на часы. Час двадцать минут, и девять пуль в остатке.
  Форестер сказал:
  – Хорошо, что мы здесь в безопасности. Пулям нас за этим углом не достать. Говорите дальше, мистер Армстронг.
  – Я думал немного о другом, о чём-то вроде самострела или арбалета. Любой, кто может стрелять из винтовки, сможет стрелять и из арбалета, а его дальность – свыше ста ярдов. – Он улыбнулся О'Харе. – Из него можно стрелять и лёжа.
  Мозг О'Хары лихорадочно заработал. Они могли бы держать под контролем мост и даже дорогу на другом берегу, ту её часть, где стояли грузовики.
  – А какова убойная сила?
  – Стрела арбалета может пробить доспехи, если ударяет под прямым углом.
  – А бензиновый бак?
  – О, это с лёгкостью.
  – Погодите, погодите, – сказал Форестер. – Где же мы возьмём арбалет?
  – Видите ли, я пока только рассуждаю теоретически по этому поводу, – сказал Армстронг. – Я не механик и не инженер. Но я описал Виллису то, что нам нужно, и он сказал, что это можно сделать.
  – Мы с Армстронгом облазили тот лагерь, в котором мы ночевали, – сказал Виллис. – В одном из домов была мастерская. И там осталось много всякого барахла, обычная металлическая дребедень, которую не имело смысла тащить с собой. Там, между прочим, были плоские пружины, металлические трубы, стальные стержни, которые употребляются для арматуры в железобетонных конструкциях. Из них мы можем сделать стрелы.
  – Точнее, болванки для метания, – мягко поправил Армстронг. – Я сначала думал, что можно сделать снаряд для метания пуль, но Виллис убедил меня в том, что болванки сделать проще.
  – А как насчёт инструментов? – спросил О'Хара. – Чем мы будем резать металл?
  – Там есть старые полотна от ножовок, – ответил Виллис. – Пара стёртых напильников. Есть ручной точильный камень, похоже, попавший туда из Ноева ковчега. В общем, я справлюсь. Я умею работать руками, и думаю, что смогу воплотить замысел Армстронга в жизнь.
  О'Хара взглянул на Форестера. Тот сказал медленно:
  – Орудие, которое может стрелять на сто ярдов, построенное из металлолома, – это звучит слишком хорошо. Вы уверены в том, что предлагаете, доктор Армстронг?
  – О да, – весело сказал тот, – арбалет в своё время уничтожил тысячи людей. Я не вижу причин, почему бы ему не уничтожить ещё немного. А Виллис, кажется, уверен, что сможет смастерить его. – Он указал на чертёж, сделанный на земле.
  – Если мы всё-таки решили делать эту штуковину, то надо начинать делать её как можно быстрее, – заметил О'Хара.
  – Правильно, – согласился Форестер. Он взглянул на солнце. – У вас есть время, чтобы добраться до лагеря засветло. Правда, это путь в гору, но зато налегке. Вы тоже идите, Пибоди. Пара лишних рабочих рук не помешает.
  Пибоди с готовностью кивнул. Ему не нравилась перспектива находиться слишком близко от моста.
  – Одну минуту, – в первый раз за всё это время прервал своё молчание Агиляр, – мост сделан из верёвок и досок – легко воспламеняющихся материалов. Вы подумали об использовании огня? Эта идея мне пришла в голову, когда сеньор О'Хара упомянул о бензобаке.
  – Так, – сказал О'Хара, – но как же доставить огонь на мост?
  – Думайте об этом, все думайте, – приказал Форестер. – А пока давайте-ка шевелиться.
  Армстронг, Виллис и Пибоди сразу же отправились в путь. Форестер сказал:
  – Я всё не мог понять, что за человек Виллис. Не очень общительный, молчаливый, но теперь я его раскусил. Это такой тип практика – дай ему какое-нибудь задание, и он выполнит его, хоть земля разверзнется у него под ногами. Уверен – он сделает всё, что надо.
  Агиляр улыбнулся.
  – И Армстронг меня удивил.
  – Боже мой! Арбалеты в наше-то время!
  – Сейчас надо подумать и об устройстве лагеря, – сказал О'Хара. – Здесь мы слишком близко к врагу и здесь нет воды. В полумиле отсюда я видел озерцо, по-моему, подходящее место для лагеря.
  – Бенедетта, пойди посмотри. Захвати с собой мисс Понски. – Неожиданно скомандовал Агиляр. Когда обе женщины ушли, он продолжил: – Мы должны кое-что обсудить вместе с Мигелем. Пойдём к нему.
  Родэ был просто счастлив.
  – Они не положили пока ни одной доски. Бегают там, как кролики, и всё.
  Агиляр рассказал обо всём, что произошло на военном совете.
  – Арбалет! – изумился Родэ.
  – Я тоже думаю, что это безумная идея, – согласился Форестер, – но Армстронг уверяет, что она вполне осуществима.
  – Армстронг – хороший человек. Но он думает только о наших ближайших нуждах. А я смотрю вперёд. Предположим, мы задержим этих людей, разрушим мост, а что дальше?
  – Да, что это нам в конечном счёте даст? – задумчиво произнёс О'Хара. – Они нас всё равно здесь держат на крючке.
  – Вот именно, – сказал Агиляр. – Правда, у нас достаточно пищи, ну и что? Фактор времени важен и для них, и для меня. Им выгодно, чтобы я бездействовал.
  – Задерживая вас здесь, они тем самым выводят вас из игры, – согласился Форестер. – Когда они могут предпринять попытку переворота?
  Агиляр пожал плечами:
  – Через месяц, два. Не позже. Мы тоже торопимся с нашими приготовлениями. Идёт как бы гонка, и приз в ней – судьба Кордильеры, а может быть, всей Латинской Америки. Время страшно дорого.
  – Дайте-ка мне вашу карту, сеньор О'Хара, – неожиданно попросил Родэ.
  О'Хара вынул карту, и они разложили её на камне. Родэ проследил по ней, как идёт река на север и юг, и покачал головой.
  – Эта река и это ущелье – ловушка для нас. Мы прижаты к горам.
  – Мы уже решили, что идти вниз по течению бесполезно, – сказал Форестер. – Это чертовски далёкий путь и, кроме того, мы, конечно, будем под контролем.
  – А что может помешать им обойти нас этим путём и появиться здесь с фланга?
  – Нет, пока они надеются починить мост, они этого делать не будут, – сказал Агиляр. – Коммунисты не супермены. Они ленивы так же, как и многие люди, и им не улыбается перспектива тащиться восемьдесят километров по горной местности. Это займёт у них не меньше, чем четыре дня.
  Палец Родэ переместился на карте к западу.
  – Остаются горы, – сказал он.
  Форестер обернулся и посмотрел на каменную стену и ледяные вершины за ними.
  – Звучит страшновато, – заметил он. – Не думаю, чтобы сеньору Агиляру это было под силу.
  – Я знаю, – сказал Родэ. – Он должен оставаться здесь. Но кто-то должен перейти через горы, чтобы привести сюда помощь.
  – Давайте посмотрим, насколько это осуществимо, – сказал О'Хара. – Я должен был лететь через Пуэрто де лас Агилас. Это значит, что сначала нужно идти двадцать миль на север перед поворотом на запад к перевалу. И идти надо высоко, чтобы обойти это проклятое ущелье. Сам перевал не так уж труден. Всего четырнадцать тысяч футов.
  – Значит, до долины Сантос всего около тридцати миль, – заметил Форестер. – Это если по прямой. Фактически же около пятидесяти.
  – Есть другой путь, – сказал Родэ. Он указал на горы. – Этот хребет высок, но не очень широкий. Долина Сантос – за ним. Если провести прямую линию отсюда к Альтемиросу в долине, вы увидите, что это не больше, чем двадцать пять километров.
  О'Хара склонился над картой и измерил расстояние.
  – Вы правы. Около пятнадцати миль. Но там ведь сплошные вершины.
  – Там есть перевал – в двух милях к северо-западу от рудника, – сказал Родэ. – У него нет названия, потому что никому не приходит в голову им пользоваться. Он находится на высоте примерно пять тысяч восемьсот метров.
  Форестер быстро пересчитал:
  – Ого! Девятнадцать тысяч футов.
  – А как с отсутствием кислорода? Мы уже достаточно натерпелись с этим, – сказал О'Хара. – Можно пройти по этому перевалу без кислорода?
  – Я проходил, – сказал Родэ. – Всё дело в акклиматизации. Альпинистам это знакомо. Они находятся в лагере на определённой высоте, привыкают к ней, потом поднимаются в другой лагерь и проводят там несколько дней перед тем, как идти дальше. Так тело привыкает к изменяющимся условиям. – Он посмотрел на горы. – Если я завтра дойду до лагеря и проведу день там, потом поднимусь к руднику и ещё день побуду там, я думаю, что смогу пройти через этот перевал.
  – Нельзя идти одному, – сказал Форестер.
  – Я пойду с вами, – быстро отреагировал О'Хара.
  – Погодите-ка, разве вы альпинист?
  – Нет, – сказал О'Хара.
  – А я ходил в горы, в своё время. Это что-то да значит. – Форестер обратился к Родэ. – Не правда ли?
  – Вы не должны идти один, Мигель, – занервничал Агиляр.
  – Хорошо, – согласился Родэ. – Я возьму попутчика – вас. – Он кивнул в сторону Форестера и мрачно улыбнулся. – Но я вам обещаю, вы пожалеете об этом.
  Форестер ухмыльнулся и сказал:
  – Ну что же, Тим, вы остаётесь начальником гарнизона. У вас будет хлопот полон рот.
  – Да, – заметил Родэ. – Нужно их задержать во что бы то ни стало. – К шуму реки прибавился какой-то новый звук. Родэ тотчас же подполз к своему наблюдательному пункту, затем кивнул О'Харе.
  – Они завели машины – наверное, они уходят. – Но машины стояли на месте. – Что они там делают? – удивлённо воскликнул Родэ.
  – Они подзаряжают аккумуляторы, – сказал О'Хара, – им нужно быть уверенными, что ночью у них хватит энергии для освещения моста.
  
  II
  
  О'Хара и Агиляр пошли на помощь женщинам, а Родэ и Форестер остались наблюдать за мостом. Опасности того, что противник пересечёт реку или предпримет какие-либо неожиданные действия, к счастью, не было. После того как было принято решение идти через горы, настроение Форестера изменилось. Он явно был доволен тем, что командирство целиком перешло к О'Харе. Он считал, что командовать должен кто-то один, и пусть им будет такой человек, как О'Хара.
  О'Хара произвёл мысленный осмотр "своей армии", и губы его искривились в усмешке. Старик и молодая девушка, два кабинетных учёных, пьяница и старая дева. И он сам – лётчик-неудачник. На другой стороне реки – по крайней мере двадцать вооружённых человек, и кто его знает, сколько ещё за ними. Когда он вспоминал, что перед ними коммунисты, его мускулы инстинктивно напрягались. Хотя это и были никчёмные южноамериканские коммунисты, всё же коммунисты!
  "Что бы ни случилось, – думал он, – им не удастся схватить меня снова".
  Бенедетта была необычно тиха, и О'Хара знал почему. Осознание того, что в тебя в первый раз в жизни стреляют, способно мгновенно лишить человека всех жизненных сил. В один момент начинаешь ощущать, что ты всего лишь мягкий мешок, наполненный газами и жидкостью, уязвимый и беззащитный перед стальными пулями, способными рвать и раскалывать твоё бренное тело. Он вспомнил свой первый бой и почувствовал жалость к Бенедетте. По крайней мере, хоть как-то, но он был подготовлен к свисту пуль и разрывам снарядов.
  Он оглядел каменистый склон.
  – Интересно, есть ли здесь какая-нибудь пещера? – спросил О'Хара. Она бы нам сейчас очень пригодилась. – Он бросил взгляд на Бенедетту. – Пойдёмте посмотрим.
  Они пересекли дорогу и стали по диагонали подниматься по склону. Земля была покрыта камнями и галькой, идти было трудно. Ноги постоянно скользили и срывались, и смутная идея зародилась в голове у О'Хары.
  Через некоторое время они разделились, О'Хара пошёл влево, а девушка направо. Почти час они блуждали между камнями и скалами в поисках чего-нибудь, что дало бы им укрытие на ночь, хотя бы небольшое. О'Хара ничего не нашёл и, услышав далёкий зов Бенедетты, поспешил к ней.
  То, что нашла Бенедетта, было не пещерой, а просто нагромождением камней. Громадный кусок скалы скатился сверху и застрял между двумя другими, образуя как бы крышу. О'Хара оценивающе осмотрел место и остался доволен. По крайней мерс, какое-то укрытие от дождя, снега и отчасти от ветра. Он вошёл внутрь, осмотрелся и увидел там углубление.
  – Вот и отлично, – заметил он. – Здесь можно держать воду. Баллонов двадцать поместится.
  Он оглянулся и внимательно посмотрел на Бенедетту. Щёки её порозовели от ходьбы, она выглядела значительно лучше. Он достал сигареты.
  – Курите?
  Она покачала головой.
  – Прекрасно, – произнёс он с удовлетворением. – Я на это надеялся. – Он посмотрел на пачку – там оставалось только одиннадцать штук. – Я, знаете ли, эгоист. Хочу оставить их для себя.
  Он сел на камень, зажёг сигару и жадно затянулся. Бенедетта села рядом.
  – Я рада, что вы решили помочь моему дяде.
  О'Хара усмехнулся.
  – Так решили не все. Некоторых потребовалось убеждать. Но в конце концов голосование прошло успешно.
  Она тихо поинтересовалась.
  – Как вы думаете, есть ли у нас какие-нибудь шансы на спасение?
  О'Хара закусил губу и некоторое время молчал. Потом сказал:
  – Не хочу скрывать от вас правду. Думаю, у нас шансы мизерны. Если наши недруги прорвутся по мосту, у нас надежды не будет. Мы пока беззащитны. Есть, впрочем, один шанс. – Он повёл рукой в сторону гор. – Если мы разделимся и разбежимся в разные стороны, им тоже придётся разделиться. Местность здесь глухая, и кому-нибудь, может, удастся затеряться, а потом рассказать о том, что случилось с нами. Но это, конечно, слабое утешение.
  – Зачем же вы тогда решили сражаться? – удивилась Бенедетта.
  О'Хара хмыкнул:
  – Армстронг привёл более чем убедительные аргументы в пользу этого. – Он рассказал ей об их совещании и, заканчивая, сказал: – Но я всё равно бы боролся. Эти парни, что на том берегу, мне не по душе. Мне не нравится, как они обращаются с людьми. Неважно, какого цвета у них кожа – белая, жёлтая или коричневая. Это одно племя.
  – Сеньор Форестер говорил мне, что вы вместе с ним сражались в Корее, – сказала Бенедетта.
  – Возможно. Очевидно, да, но я никогда его там не встречал.
  – Там, наверное, было ужасно – вся эта война.
  – Да нет, ничего, – сказал О'Хара. – Сама война – ничего. К ней привыкаешь. Привыкаешь, когда в тебя стреляют Человек ко всему может привыкнуть в конце концов. Только в этом случае войны вообще возможны. Люди приспосабливаются и начинают рассматривать самые ужасные вещи как вполне нормальные. Иначе они бы не выдержали.
  Она кивнула.
  – Я знаю. Посмотрите, вот, к примеру, мы. В нас стреляют, и Мигель стреляет в людей и не видит в этом ничего особенного.
  – Ничего особенного в этом и нет, – резко сказал О'Хара. – Человек – существо воинственное. Это качество и сделало его царём над всей планетой. – Он скривил губы. – Может, это и удерживает его от ещё более ужасных вещей. – Он вдруг засмеялся. – Боже мой, сейчас не время философствовать, оставим это Армстронгу.
  – Вы сказали странную вещь, – сказала Бенедетта. – Вы сказали про Корею, что сама война – ничего особенного. Тогда что же было там плохого, если не сама война?
  О'Хара смотрел куда-то вдаль.
  – Я имел в виду бои. А когда они прекратились, когда я перестал воевать, когда не мог сражаться, мне стало плохо.
  – Вы были в плену? В руках китайцев? Форестер что-то упоминал об этом.
  О'Хара медленно проговорил:
  – Я убивал людей на войне – в горячечном состоянии и, возможно, скоро это буду делать снова. Но эти негодяи-коммунисты делают такое с холодным расчётом, рассуждая об этом… Это выше моего… – Он раздражённо покачал головой. – Давайте не будем об этом.
  Перед его мысленным взором внезапно предстало равнодушное тупое лицо китайского офицера, лейтенанта Фэнга. Это лицо неотступно преследовало его в снах и заставляло просыпаться среди ночи в холодном поту. Поэтому он и предпочитал сну тяжёлое, без снов пьяное забытьё. Он сказал:
  – Поговорим о вас. Вы хорошо говорите по-английски. Где вы учились?
  Она почувствовала, что ненароком коснулась запретной темы.
  – Извините, что я так разволновала вас, сеньор О'Хара, – сказала она с раскаянием в голосе.
  – Пустяки. Давайте только отставим сеньора О'Хара. Меня зовут Тим.
  Она улыбнулась.
  – Я училась в Соединённых Штатах, Тим. Дядя послал меня туда после переворота, устроенного Лопецом. – Она засмеялась. – Моя учительница английского была так похожа на мисс Понски.
  – А, такая старая треска-энтузиастка, – сказал О'Хара. – Так. Значит, вас послал учиться дядя. А что же родители?
  – Моя мать умерла очень рано, а отец… его расстрелял Лопец.
  О'Хара вздохнул.
  – Мы оба, кажется, бередим раны друг другу, Бенедетта. Извините.
  Она печально взглянула на него.
  – Так уж устроен мир, Тим.
  Он мрачно согласился.
  – Тот, кто думает, что в мире идёт честная игра, просто дурак. Потому-то мы и попали в эту заварушку. Ну ладно, пошли назад.
  Он погасил сигарету и аккуратно положил окурок в карман.
  Бенедетта, поднимаясь, спросила:
  – Вы думаете, эта идея сеньора Армстронга относительно арбалета осуществима?
  – Не думаю, – выпалил О'Хара. – Мне кажется, Армстронг – романтик. Он изучает войны, которые прошли тысячи лет тому назад, и ни о чём другом думать не хочет. Знаете, этакий человек в башне из слоновой кости. Академик. В теории кровожаден, а когда увидит настоящую кровь, упадёт в обморок. Кроме того, я думаю, он немного того. – Он покрутил пальцем у виска.
  
  III
  
  Пока Виллис рылся среди металлического хлама, Армстронг сидел, с клёкотом посасывая свою пустую трубку. Сердце его колотилось, он слегка задыхался, хотя высота уже не действовала на него так, как в первый раз, когда они ночевали в этом лагере. Он прокручивал в голове детали науки, которой занимался, – науки убивать без пороха. Он чётко представлял себе расстояние, траекторию, проникающую способность снарядов, которые могут быть запущены из оружия, сделанного из металлических пластин и жгутов, и старался сопоставить свои мысленные диаграммы с имевшимся в мастерской материалом.
  Он посмотрел вверх, на стропила, и новая идея осенила его, но он пока отбросил её в сторону – первым делом надо было заняться арбалетом.
  Виллис наконец-то распрямился, держа в руках плоскую пружину.
  – Это часть автомобильной рессоры. Подойдёт?
  Армстронг взял её, попытался согнуть и нашёл, что она очень упругая.
  – Сильная штука, – сказал он. – Сильнее, чем всё, что использовалось в средние века. Из этого выйдет мощное оружие. Пожалуй, даже слишком, – только нам бы исхитриться натянуть его.
  – Давайте ещё раз всё обдумаем как следует, – сказал Виллис.
  Армстронг стал делать наброски на клочке бумаги.
  – Для лёгких спортивных луков использовались костяные рычаги, но для оружия, которое мы собираемся делать, это не подойдёт. Тяжёлые военные арбалеты натягивали двумя способами – с помощью специального шкивного устройства, которое во время стрельбы снималось, или воротом с системой блоков, встроенным в арбалет.
  Виллис смотрел на грубые наброски Армстронга и кивал в знак согласия.
  – Нам надо ориентироваться на ворот, – заметил он. – Ту, другую штуку, нам трудно будет сделать. А в случае необходимости можно чуть ослабить пружину, сточив её. – Он оглянулся. – А где же Пибоди?
  – Не знаю, – сказал Армстронг. – Давайте продолжать.
  – Нет, нам надо его найти, – сказал Виллис. – Его мы поставим на изготовление стрел, это сравнительно нетрудная работа.
  – Не стрел, а болванок, или пик, – педантично поправил его Армстронг.
  – Всё равно, как их называть, надо поскорее заняться ими.
  Они обнаружили Пибоди в одном из сараев, где он подогревал на огне банку с бобами. Нехотя он пошёл за ними в мастерскую, и они приступили к работе. Армстронг был в восторге от Виллиса, чьи искусные руки могли из какой-то металлической ерунды сотворять необходимые детали. Они нашли также старое точило, которое оказалось наиболее эффективным режущим инструментом, хотя для работы с ним требовалась уйма физической энергии. Они крутили ручку попеременно: Армстронг, обливаясь потом и выбиваясь из сил, Виллис молча и сосредоточенно и Пибоди, выплёскивая проклятия и ругательства.
  Они оторвали от стен электропроводку и освободили кабель от защитных трубок. Затем разрезали металлические полосы на части и пробили в них отверстия для болтов. Руки их занемели от холода и покрылись ссадинами и порезами.
  Так они проработали всю ночь, и, когда стало светать, Армстронг взял в руки готовое оружие и осмотрел его с некоторым удивлением.
  – Это не совсем то, что я представлял себе, – сказал он, – го, думаю, работать оно будет. – Он устало потёр глаза. – Пойду отнесу его поскорее вниз.
  Виллис привалился к стене мастерской.
  – У меня есть идея, как усовершенствовать эту штуку. Но сначала я должен поесть и поспать. – Его голос стал затихать, глаза быстро слипались.
  – Я поем внизу, – отозвался Армстронг и, взвалив на плечи арбалет, вышел наружу.
  
  IV
  
  В течение всей ночи противник освещал мост автомобильными фарами, и о попытке какой-либо вылазки в его сторону не могло быть и речи. Но и те не появлялись на мосту, опасаясь получить пулю из глубины ночи.
  Форестер с презрением заметил:
  – Вот дураки. Если мы не можем попасть в них днём, то тем более не сможем и ночью. Если бы они что-нибудь соображали, они бы постарались вызвать огонь на себя и засекли бы нашего стрелка. А тогда его можно было бы изрешетить пулями.
  Но днём работа на мосту продолжилась, и там уже меньше боялись обстрела. Стало ясно, что опасность быть подстреленным довольно мала и только случайный удачный выстрел мог бы попасть в цель. К утру у Родэ оставалось всего шесть патронов, а на мосту уже было девять новых досок.
  К девяти часам Родэ истратил ещё две пули, и в этот момент появился Армстронг со своим оружием.
  – Вот, – сказал он, – это арбалет. – Он потёр воспалённые, покрасневшие глаза.
  – Господи, как вы быстро управились! – сказал О'Хара.
  – Мы работали всю ночь. Надо ведь было торопиться, – заметил Армстронг.
  – Ну и как эта штука работает? – спросил О'Хара, с любопытством разглядывая арбалет.
  – Вот эта металлическая петля – так называемое стремя. Вы кладёте его на землю и ставите в него ногу. Затем берёте вот этот крюк на шнуре и, зацепив им тетиву, крутите эту ручку. Тетива натягивается, пока не доходит до спускового механизма, где она закрепляется. В эту трубку вставляется болванка, и арбалет готов к стрельбе. Нажимайте спусковой крючок, и тетива освободится.
  О'Хара взял арбалет в руки. Он показался ему довольно тяжёлым. Лук был сделан из автомобильной рессоры, а тетива представляла собой жилу, скрученную из пяти электропроводов. Такая же жила, только из трёх проводов, использовалась и в натягивающем устройстве. Спусковой крючок был сделан из дерева. Это было торжество импровизации и выдумки.
  – Пришлось немного ослабить пружину, – пояснил Армстронг. – Но всё равно у неё достаточная упругость. Вот – болванка, мы изготовили их дюжину.
  Болванкой служил кусок ржавого арматурного железа, три восьмых дюйма в диаметре и пятнадцать дюймов в длину. Один конец был заострён, и на другом прикреплено грубое оперение, сделанное из жестяных банок из-под молока. Она была весьма тяжёлой.
  – Как насчёт дальности? – спросил О'Хара.
  – Думаю, что она даже больше, чем я первоначально рассчитывал. Болванка тяжелее средневековых стрел – те делались из дерева, только наконечник был металлический, но лук у нас получился очень мощный. Может, попробуем?
  О'Хара поставил свою ногу в петлю и начал крутить ручку. Это оказалось труднее, чем он предполагал – лук оказался очень упругим. Он вложил болванку в трубку и сказал:
  – Ну, во что же будем стрелять?
  – Может, в тот склон?
  Они выбрали место на склоне ярдов в шестидесяти от них. О'Хара поднял арбалет, но Армстронг остановил его.
  – Попробуйте лёжа, так, как мы будем стрелять. Траектория очень пологая, так что у вас трудностей с прицелом не будет. Потом мы приладим прицел. – И он достал из кармана приспособление, сделанное из проволоки.
  О'Хара улёгся поудобнее на землю и плотно прижал грубый деревянный приклад к плечу. Он посмотрел в трубу и прицелился в коричневую полоску земли на склоне. Затем нажал на спусковой крючок. Арбалет сильно ударил его в плечо, и почти тут же на склоне брызнул фонтанчик земли.
  – Ничего себе, – сказал он, вставая и потирая ушибленное плечо, – какой прыткий.
  Армстронг слегка улыбнулся.
  – Пошли принесём обратно болванку.
  Они прошли к склону, но болванки там не нашли.
  – Она же попала сюда, – с недоумением спросил О'Хара, – я сам видел.
  – Я же говорил вам, что это мощное оружие, – заметил Армстронг, рассмеявшись. – Вот она.
  О'Хара издал удивлённый возглас, когда понял, что имеет в виду Армстронг. Болванка полностью ушла в землю и была почти не видна. Пока Армстронг выкапывал её, О'Хара сказал:
  – Нам надо поупражняться с этой штукой и выяснить, кто самый лучший стрелок. – Он посмотрел на Армстронга. – Пойдите-ка немного поспите. Вы выглядите совсем измученным.
  – Я пока подожду. Надо ещё посмотреть, как работает арбалет. Может быть, придётся что-нибудь подкорректировать. Виллис сейчас делает ещё один. Он там кое-что усовершенствует. А Пибоди изготовляет болванки. – Армстронг выпрямился с болванкой в руках. – Мне ещё надо наладить прицел.
  Они все начали упражняться в стрельбе из арбалета, и лучшим стрелком оказалась мисс Понски, что в конце концов было не удивительно. Вторым шёл Форестер, а О'Хара – третьим. От стрельбы плечо мисс Понски заболело, но она сделала себе мягкую подушечку и продолжала стрелять, уложив восемь стрел из десяти точно в двенадцатидюймовый круг.
  – У неё не хватает сил натягивать его, – заметил Форестер. – Но спускает она его бесподобно.
  – Это всё решает, – сказал О'Хара. – Она будет первой, кто атакует врага, конечно, если она сама согласиться. – Он повернулся к ней и улыбнулся. – Похоже, что вам предстоит начинать нашу битву. Согласны?
  Её лицо побледнело, нос ещё более заострился.
  – О! – воскликнула она в смятении. – Вы думаете, я смогу это сделать?
  – Они положили ещё четыре доски, – тихо заметил О'Хара. – А патроны Родэ должен беречь, их осталось всего четыре. Вы наша последняя надежда, ведь вы – наш лучший стрелок.
  Она постаралась взять себя в руки и решительно вздёрнула подбородок.
  – Хорошо, – сказала она. – Я постараюсь.
  – Отлично! Пойдите взгляните на мост. Надо поточнее определить расстояние и, может быть, ещё поупражняться на этой дистанции.
  Он отвёл её туда, где лежал Родэ.
  – Мисс Понски будет стрелять из арбалета, – сказал он.
  Родэ повернул голову и взглянул на них с интересом.
  – Что, он работает?
  – И дальность, и скорость вполне приличны, – сказал О'Хара. – Он должен работать хорошо.
  Он сосредоточил всё внимание на мост. Два человека только что принесли ещё одну доску и уходили. Проём в мосту заметно уменьшился, и скоро должен был наступить момент, когда кто-нибудь смог бы перепрыгнуть через него.
  – Когда будете стрелять, цельтесь в ближнего из них, – сказал О'Хара. – Вы прикинули, какое здесь расстояние?
  Мисс Понски задумалась.
  – Чуть меньше, чем та дистанция, на которой я практиковалась. Полагаю, что я готова. – Голос её слегка дрожал.
  О'Хара посмотрел на неё.
  – Это необходимо сделать, мисс Понски. Помните о том, что произошло с миссис Кофлин. И представьте себе то, что они сделают с нами, если им удастся перейти через реку.
  – Со мной всё будет в порядке, – почти прошептала она.
  О'Хара удовлетворённо кивнул.
  – Ложитесь на место Родэ. Я буду немного поодаль. Не торопитесь, спешить некуда. Представьте себе, что вы стреляете по мишени на обычной тренировке.
  Форестер уже натянул арбалет и передал его мисс Понски. Она вложила болванку, легла на живот и заняла удобное положение. О'Хара подождал, пока она устроится, потом пошёл в сторону вдоль ущелья. Оглянувшись, увидел Форестера, который что-то говорил Армстронгу, растянувшемуся на земле.
  Он выбрал подходящее место и стал ждать. Вскоре появились те же двое с новой доской. Они ползли по мосту, толкая перед собой доску, пока не добрались до дыры, и там стали прилаживать доску к тросам.
  Сердце О'Хары бешено колотилось, ожидание становилось мучительным. Он стал рассматривать ближайшего к нему человека. На нём была кожаная куртка, такая же, как у него самого. Потом посмотрел на доски, стараясь оценить, сколько им ещё осталось работать. О'Хара сжал кулаки.
  – Ну же! Ну! – прошептал он. – Ради Бога, стреляй!
  Он не слышал звука спускаемой тетивы, но увидел, как металлический стержень ударил человека в кожаной куртке в грудь и тут же вылез на спине между лопаток. Сквозь шум реки донёсся слабый вскрик. Ноги человека конвульсивно задёргались, руки протянулись вперёд в каком-то почти умоляющем жесте, затем он завалился на бок, скатился клубком с моста и упал в ревущую внизу реку.
  Другой человек сначала в нерешительности остановился и вдруг побежал к берегу, в страхе оглядываясь иногда назад. Мост под его ногами заходил ходуном. Когда он присоединился к стоявшей там группе, послышался смутный гул голосов, и все отчаянно зажестикулировали. О'Хара видел, как человек показывал себе на спину, а тот, к кому он обращался, ему явно не верил. Он слегка улыбнулся. Действительно, в это было трудновато поверить.
  Он осторожно встал и побежал к тому месту, откуда стреляла мисс Понски. Она лежала на земле, и её тело сотрясалось от рыданий. Форестер стоял, склонившись над ней.
  – Ничего, мисс Понски, – уговаривал он. – Это необходимо было сделать.
  – Но я убила человека, – с трудом проговорила она. – Я загубила чью-то жизнь.
  Форестер поднял её и увёл, не переставая утешать. О'Хара взял в руки арбалет.
  – Секретное оружие! – проговорил он в восхищении. – Ни шума, ни вспышки. Просто дзинь – и всё. – Он рассмеялся. – Они так и не поняли, в чём дело, во всяком случае, до конца. Армстронг, вы чертовски гениальный малый!
  Но Армстронг в это время уже крепко спал.
  
  V
  
  В это утро противник больше не предпринимал попыток ремонта моста. Вместо этого они начали неторопливо и методично обстреливать камни и скалы на другом берегу реки в надежде случайно попасть в кого-нибудь. О'Хара отвёл всех, включая Родэ, назад, в безопасное место. Затем он взял у Бенедетты маленькое зеркало и соорудил что-то вроде перископа. Он поставил его таким образом, чтобы наблюдатель мог, лёжа в укрытии на спине, видеть то, что происходит на мосту. Зеркало находилось в тени и не должно было давать бликов. Форестер дежурил первым.
  О'Хара сказал:
  – Если они опять появятся на мосту, стреляйте из пистолета. Но только один раз. Мы их ввели в заблуждение. Они так толком и не знают, сам ли тот парень свалился с моста, или в него стреляли, или ещё что-то произошло. Выстрела ведь они не слышали. Мы-то знаем в чём дело, и тот, другой, тоже знает, но они ему явно не поверили. Они там горячо спорили по этому поводу. Во всяком случае, они сейчас поостерегутся выходить на мост, а если и выйдут, выстрел охладит их пыл.
  Форестер проверил пистолет и мрачно посмотрел на четыре оставшихся патрона.
  – Я буду чувствовать себя негодным солдатом, за один раз выпаливающим четверть боезапаса.
  – Ничего не поделаешь, – сказал О'Хара. – Они ведь не знают, сколько у нас патронов. Арбалет – наше секретное оружие, и мы должны использовать его наилучшим образом. У меня есть кое-что па уме, но я хочу подождать, когда будет готов второй арбалет. – Он сделал паузу. – Как вы думаете, сколько там людей?
  – Я пробовал подсчитать, – ответил Форестер. – По-моему, двадцать три человека. Крупный малый с бородой, как у Кастро, наверное, командир. Он в какой-то форме защитного цвета. – Он задумчиво потёр подбородок. – По-моему, это кубинский специалист.
  – Я понаблюдаю за ним, – сказал О'Хара. – Может, нам удастся пришпилить его, остальные сами уберутся восвояси.
  – Может быть, – иронически согласился Форестер.
  О'Хара вернулся в лагерь, который они перенесли в каменное убежище на склоне. Здесь они чувствовали себя в большей безопасности, но О'Хара прекрасно понимал, что, если противник переберётся на эту сторону, особой надежды спастись в этом укрытии у них нет. Его можно было легко обойти по дороге и взять в полукольцо. О'Хара мучительно напрягал мозг в поисках возможности как-то блокировать дорогу, но ничего не находил.
  Всё равно здесь лучше, чем на берегу озерца у дороги. Правда, большая проблема – отсутствие здесь воды, но они запасли галлонов двадцать пять в каменной выемке, постепенно натаскав туда воду из озерца с помощью бидона.
  Тем временем истерика у мисс Понски прошла, но ею овладела грусть. Она была необычно тиха, погружена в себя и неразговорчива. Она помогала носить воду, перетаскивать в новое место еду и вещи, но делала всё это механически и безразлично. Агиляру всё это не нравилось.
  – Это не дело, – сказал он хмуро. – Не дело, чтобы такая женщина, как мисс Понски, участвовала в подобных вещах.
  О'Хара взорвался.
  – Чёрт возьми, не мы же эти вещи начали. Кофлины мертвы, Бенедетту чуть не убили, не говоря уже обо мне. Я постараюсь не допустить такого в будущем, но она – лучший стрелок из нас, а мы боремся за свои жизни.
  – Вы солдат, – сказал Агиляр. – Я всё жду, когда вы скажете, как Наполеон, что, дескать, нельзя приготовить омлет, не разбивая яиц. – В его голосе слышался лёгкий сарказм.
  О'Хара пропустил это замечание мимо ушей.
  – Мы все должны начать тренироваться в стрельбе из лука. Пока у нас ещё есть время.
  Агиляр коснулся его руки.
  – Сеньор О'Хара, может быть, если я сдамся этим людям, они успокоятся?
  О'Хара пристально посмотрел на него.
  – Вы же знаете, что нет. Они нас не отпустят, мы слишком много видели.
  Агиляр согласно кивнул.
  – Я знаю. – Он слегка юмористически пожал плечами. – Я хотел, чтобы вы лишний раз убедили меня в этом. И вы убедили. Я очень сожалею, что всё это свалилось на невинных людей из-за меня. – О'Хара нетерпеливо хмыкнул, и Агиляр продолжал:
  – Наступают времена, когда политик передаёт дела солдату – когда от насилия уже никуда не уйти. Вот сейчас и я должен прекратить быть политиком и стать солдатом. Я тоже хочу научиться хорошо стрелять из лука, сеньор О'Хара.
  – На вашем месте я бы не брал на себя слишком много, – сказал О'Хара. – Вы должны экономить силы на случай, если нам придётся уходить. Вы не в такой уж хорошей физической форме, знаете ли.
  Агиляр резко ответил:
  – Сеньор, я буду делать то, что считаю необходимым.
  О'Хара ничего не сказал ему, чувствуя, что задел испано-латиноамериканскую гордость. Он просто кивнул в ответ и пошёл поговорить с мисс Понски.
  Она стояла на коленях перед керогазом и как будто сосредоточенно наблюдала за тем, как кипит вода в котелке. Но выражение глаз было отсутствующим. О'Хара знал, что стоит перед её внутренним взором – металлическая болванка, чудовищным образом появившаяся из спины человека.
  Он присел на корточки рядом с ней, но она, казалось, даже не заметила его. Заговорил мягко, почти нежно, стараясь найти какое-нибудь разумное объяснение убийству человека. С большой неохотой он извлёк из своей памяти собственные переживания, те, которые хотел бы навсегда забыть. Он говорил ей:
  – Убийство человека – ужасная вещь, мисс Понски. Я знаю по собственному опыту. И я чувствовал себя скверно после этого очень долго. В первый раз, когда я подбил вражеский истребитель в Корее, я следовал за ним некоторое время – опасная вещь, но я был молод и неопытен. Охваченный пламенем "Миг" пошёл вниз, мисс Понски, катапульта не сработала, и лётчик, открыв кабину, выбросился в поток встречного воздуха. Был ли этот поступок смелым или отчаянным, я не знаю. Он падал на землю – маленький вращающийся тёмный комок. Его парашют не раскрылся, и я понял, что это – мертвец. – О'Хара облизал языком губы.
  – Я чувствовал себя скверно, мисс Понски. Меня просто выворачивало всего наизнанку. Но я подумал, что этот человек собирался убить меня, и почти осуществил это. Мой самолёт был во многих местах прошит пулями, и я прямо-таки грохнулся на полосу на аэродроме. Мне повезло – я провёл в госпитале всего три недели. Обдумывая потом всё это, я решил, что вопрос стоял так: либо он, либо я. Судьба улыбнулась мне. Не знаю, переживал бы он, если в убил меня. Думаю, что едва ли. Эти люди воспитаны в духе пренебрежения к жизни. – Он пристально посмотрел на неё. – Те, кто сейчас там, за рекой, такие же, с кем я сражался в Корее. Неважно, что у них другой цвет кожи. Мы бы не стали ввязываться с ними в драку, если бы они спокойно отпустили нас на свободу. Но они этого не сделают, мисс Понски. Значит, опять та же проблема: кто кого. Проигравший отправляется к дьяволу. И то, что вы сделали, оправдано, мисс Понски. Быть может, этим вы спасли наши жизни и жизнь народа этой страны. Кто знает?
  Он замолчал, и она, повернувшись к нему, сказала нетвёрдым хриплым голосом:
  – Я глупая старая женщина, мистер О'Хара. Годами я, как и многие другие в Америке, говорила громкие слова о том, что надо бороться против коммунистов, но сама я ничего для этого не делала. Да, мы, американские женщины, с криками "ура" провожали наших ребят, отправлявшихся на войну. Самые кровожадные люди – это те, кто сам не сражается. А когда дело доходит до того, чтобы убивать самому, просто ужасно, мистер О'Хара.
  – Я знаю, – ответил он. – И единственное, что может как-то оправдать это, мысль о том, что, если не убьёшь ты, убьют тебя. В конце концов, речь идёт о жизненном выборе.
  – Я осознаю это, мистер О'Хара, – сказала она. – Со мной всё будет в порядке.
  – Меня зовут Тим, – сказал он. – Англичане не очень любят называть друг друга по именам, но мы, ирландцы, смотрим на это иначе.
  Она улыбнулась ему тонкой, дрожащей улыбкой.
  – А я Дженнифер.
  – Хорошо, Дженни, я постараюсь больше не ставить вас в такое положение.
  Она отвернулась и сказала сдавленным голосом:
  – Я сейчас заплачу. – Она вдруг резко вскочила и выбежала из убежища.
  – Вы хорошо говорили, Тим, – сказала Бенедетта за спиной О'Хары.
  Он повернулся и посмотрел на неё сумрачно.
  – Да?! Вселить уверенность – моя обязанность. – Он встал и начал разминать ноги. – Пошли тренироваться с арбалетом.
  
  VI
  
  Остаток дня они провели в стрельбе из арбалета, приспосабливаясь к различным дистанциям и внося коррективы на ветер. Мисс Понски, несмотря на свои натянутые, как струны, нервы, держалась мужественно и руководила учением. Успехи в стрельбе были довольно значительными.
  О'Хара отправился к ущелью и постарался вычислить расстояние до грузовиков с точностью до фута. Вернувшись, он отметил на земле дистанцию, равную ста восьми ярдам, и велел всем потренироваться на ней. Он обратился к Бенедетте:
  – Назначаю вас моим начальником штаба – это что-то вроде почётного секретаря при генерале. Есть у вас бумага и карандаш?
  Улыбнувшись, она кивнула. Он продиктовал ей около дюжины пунктов, которые надлежало выполнить.
  – Следите за тем, чтобы всё было исполнено, – сказал он. – Мы сейчас слишком много чего должны держать в голове, и, когда мы начнём действовать, я могу забыть о чём-нибудь важном.
  Он попросил Агиляра привязать пучки тряпок к пяти-шести болванкам и затем стал стрелять, чтобы посмотреть, какое влияние тряпки оказывают на точность стрельбы. Особой разницы он не заметил, и, смочив тряпки в керосине, поджёг их прямо перед выстрелом. Когда болванка долетела до цели, пламя погасло.
  О'Хара чертыхнулся и продолжал свои опыты, давая тряпке разгореться посильнее. Ценой обожжённого лица ему удалось добиться того, чтобы огонь был доставлен к цели и продолжал там гореть.
  – Мы сделаем это днём, – объявил он. – Ночью это слишком опасно: они засекут огонь прежде, чем мы выстрелим. – Он посмотрел на солнце. – Начнём завтра. Нам выгоднее потянуть время.
  Было уже за полдень, когда противник вновь решился выйти на мост. Родэ, который, выспавшись, сменил Форестера, выстрелил. Люди побежали с моста. Родэ стрелял из пистолета ещё раз перед закатом, а потом О'Хара велел ему поберечь оставшиеся два патрона.
  – Они нам ещё понадобятся, – сказал он.
  Противнику удалось уложить в этот день ещё три доски. Ночью продолжали освещать мост, но на нём никто из людей так и не появился.
  
  Глава 4
  I
  
  Форестер проснулся на рассвете. После глубокого и спокойного сна он чувствовал себя хорошо отдохнувшим. По указанию О'Хары он и Родэ были сняты с ночного дежурства и должны были хорошо выспаться. В этот день им предстояло уйти к заброшенному лагерю, адаптироваться там, а на другой день подняться к руднику.
  Он посмотрел на снежные вершины гор, и его вдруг охватил озноб. Он солгал О'Харе, когда сказал, что занимался альпинизмом. Самая большая высота, на которую он поднимался, да и то на лифте, был последний этаж знаменитого небоскрёба Эмпайр Стейт Билдинга.
  Вершины ослепительно сверкали на солнце, и Форестер, зажмурившись, пытался рассмотреть, где находится перевал, о котором говорил Родэ. Родэ тогда заметил, что Форестер ещё пожалеет о своём согласии, и, по всей видимости, был прав: он не производил впечатления человека, склонного к преувеличениям.
  Умывшись, Форестер пошёл к мосту. На мосту был Армстронг, лежавший на спине под зеркальцем. Поминутно глядя в него, он что-то чертил на бумаге огрызком карандаша. При виде Форестера махнул рукой и сказал:
  – Всё тихо. Они только что выключили фары.
  Форестер взглянул на листок бумаги: на нём было изображено что-то вроде химического уравнения. Спросил наугад:
  – Это что, формула справедливости?
  Армстронг встрепенулся, потом удовлетворённо улыбнулся:
  – Сэр, вы дали совершенно точное определение.
  Форестер не стал продолжать. "Армстронг всё же немного того, – подумал он. Умница, но с заскоками. Его арбалет оказался-таки оружием, но, чтобы додуматься до такого, надо быть немного сумасшедшим". Он улыбнулся Армстронгу и отполз в сторону, на место, откуда мост хорошо просматривался.
  Когда он увидел, насколько сузился проём, у него вдруг перехватило дыхание. Может быть, ему и не придётся переходить через горы, а предстоит сражаться здесь и умереть. Он понял, что к полудню мост будет почти готов и можно будет перепрыгнуть на другую его сторону, и О'Харе надо готовиться к неприятному сюрпризу. Но О'Хара был, кажется, спокоен, уповал на какой-то план, и Форестеру оставалось лишь надеяться на то, что, дай Бог, этот план окажется вполне осуществимым.
  Когда он вернулся в каменное убежище, там уже находился Виллис, спустившийся из лагеря. Он притащил с собой волокушу, с которой как раз снимали поклажу. Там были продукты, несколько одеял и ещё один арбалет.
  – Этот заряжается быстрее. – Он показывал арбалет О'Харе. – Я кое-что вставил в ворот, и натягивать теперь его легче. А как работает тот лук?
  – Здорово, – ответил О'Хара. – Он уже сразил одного.
  Виллис слегка побледнел, и щетина на его щеках, казалось, встопорщилась. Форестер мрачно улыбнулся. Так всегда бывает с теми, кто работает в тыловой тиши, а потом невзначай узнаёт о результатах своего рукоделия.
  О'Хара обернулся к Форестеру.
  – Как только они вновь начнут работу на мосту, мы преподнесём им сюрприз. Самое время вставить им фитиль. Сначала мы позавтракаем, а потом двинемся к мосту. Вы повремените немного, посмотрите на спектакль и сразу же выходите. – Он повернулся к мисс Понски. – Дженни, не помогайте нам с завтраком. У вас сегодня бенефис. Возьмите арбалет и потренируйтесь ещё немного. – Видя, как она побледнела, он улыбнулся и успокоил: – Сегодня вы будете стрелять по неподвижному неодушевлённому предмету.
  Форестер спросил у Виллиса:
  – А где Пибоди?
  – Остался в лагере. Изготавливает болванки.
  – Он вам доставлял неприятности?
  На губах Виллиса промелькнула улыбка.
  – Он ленивая свинья, но пара ударов по заднице исправили дело, – сказал он неожиданно грубо. – А где Армстронг?
  – На вахте у моста.
  Виллис потёр шершавый подбородок.
  – У этого человека есть идеи, – сказал он. – Он один прямо-таки целый манхэттенский проект. Мне надо поговорить с ним.
  И направился вниз, а Форестер подошёл к Родэ, который о чём-то по-испански говорил с Бенедеттой и Агиляром.
  – Что мы возьмём с собой? – спросил он.
  – Отсюда – ничего. Всё, что нам нужно, возьмём в лагере. Но поклажи будет немного. Мы должны идти налегке.
  О'Хара оторвал глаза от банки с говядиной, которую он открывал.
  Возьмите тёплые вещи. Я вам дам свою кожаную куртку.
  – Благодарю, – ответил Форестер.
  О'Хара осклабился:
  – И, пожалуй, захватите пальто из викуньи для своего босса. Оно ему может понадобиться. В Нью-Йорке, говорят, становится холодно.
  Форестер улыбнулся и взял банку с подогретой тушёнкой.
  – Сомневаюсь, что оно ему сильно понравится, – сказал он лаконично.
  Они закончили завтрак, и в это время прибежал Виллис.
  – Они начали работать! – прокричал он. – Армстронг спрашивает, нужно ли ему стрелять.
  – Нет, чёрт возьми, – сказал О'Хара. – У нас осталось только две пули. – Он повернулся к Родэ. – Пойдите вниз, возьмите у Армстронга пистолет и найдите удобное место для стрельбы. Ложитесь там, но не стреляйте, пока я не дам команду.
  Родэ помчался вниз, а О'Хара велел всем собраться вокруг него.
  – Где Дженни? – спросил он.
  – Я здесь, – раздался голос из глубины убежища.
  – Идите сюда, Дженни. Вы сейчас самая важная фигура. – О'Хара сел на корточки и острым камнем начертил на земле две параллельные прямые. – Вот ущелье, вот мост. Вот дорога. Она идёт по мосту и на другом берегу резко сворачивает и идёт вдоль реки. – Он положил на свою схему камешек. – Недалеко от моста стоит джип, за ним – другой. Они развёрнуты так, чтобы освещать фарами мост. За вторым джипом стоит грузовик, наполовину заполненный досками. – О'Хара положил камень побольше. – Дальше там ещё несколько машин, но они нас сейчас не интересуют. Дальше. Что происходит здесь? Мигель будет находиться вот там, выше моста по течению. Он сделает выстрел в сторону людей на мосту. Он не попадёт – до сих пор ему это не удавалось, но это неважно. Выстрел их напугает и отвлечёт их внимание – это всё, что нам нужно. Дженни будет здесь, ниже моста и прямо против грузовика. Расстояние сто восемь ярдов. Дженни хорошо натренирована на этой дистанции. Как только она услышит выстрел, она стреляет по бензобаку грузовика. – Он взглянул на Форестера. – Вы размещаетесь сразу за Дженни. После выстрела она передаёт вам арбалет и говорит, попала она или нет. Если нет, вы натягиваете тетиву, заряжаете арбалет и возвращаете его Дженни, и она снова стреляет. Если она попала, вы натягиваете его, бежите туда, где лежит Бенедетта, и отдаёте арбалет ей – взведённый, но не заряженный. – Он положил ещё один небольшой камень. – Я буду находиться рядом с Бенедеттой, впереди неё. У неё будет другой арбалет, заряженный огненной стрелой. – Он посмотрел на неё. – По моему сигналу зажигаете пропитанные керосином тряпки и передаёте арбалет мне. Я стреляю по грузовику. Здесь нам нужно действовать быстро, и Форестер и Армстронг будут натягивать тетиву. А вы смотрите, когда будете передавать мне арбалет, чтобы тряпки хорошо горели. – Он встал и потянулся. – Всем всё ясно?
  – А мне что делать? – спросил Виллис.
  – Все, кто непосредственно не участвует в операции, должны находиться в стороне и не мешать. – О'Хара сделал паузу. – Но будьте неподалёку, чтобы в случае чего прийти на помощь.
  – У меня есть запасной шнур для тетивы, – сказал Виллис. – Давайте я осмотрю первый арбалет, всё ли с ним в порядке.
  – Давайте, – согласился О'Хара. – Ещё есть вопросы?
  Вопросов не было. Мисс Понски задрала голову с видом мрачной решимости. Бенедетта отправилась собирать стрелы, ответственность за которые лежала на ней.
  Форестер просто сказал:
  – Ну и ладно.
  Однако, когда они шли вниз, он подошёл к О'Харе, засомневался:
  – План хорош, но вы сильно рискуете. Они могут увидеть огонь прежде, чем вы выстрелите. Они могут вас ликвидировать.
  – На войне всегда приходится рисковать, – ответил О'Хара. – А мы воюем, чего уж там говорить. Это почти война, как всякая крупная стычка.
  – Да, – задумчиво протянул Форестер. И, искоса глядя на О'Хару, предложил. – А может, мне сделать эти выстрелы?
  О'Хара рассмеялся:
  – Вы уходите с Родэ. Сами выбрали, так что исполняйте. Вы сказали, что я начальник гарнизона, вот и подчиняйтесь приказу.
  Они подошли к ущелью. Находившийся там Армстронг спросил с любопытством:
  – Ну и что?
  – Виллис вам всё расскажет, – сказал О'Хара. – Где Родэ?
  – Вот там, – показал Армстронг.
  О'Хара обратился к Форестеру.
  – Подберите надёжное место для Дженни. Чтобы ей удобно было стрелять.
  И пошёл к Родэ. Тот, как всегда, выбрал очень удачное место. О'Хара подполз к нему по-пластунски.
  – Сколько они ещё будут прилаживать эту доску? – спросил он.
  – Минут пять, я думаю, – ответил Родэ и поднял пистолет, готовясь стрелять.
  – Подождите, – резко остановил его О'Хара. – Когда они придут со следующей доской, дайте им пять минут и тогда стреляйте. У нас для них есть сюрприз.
  Родэ поднял брови, но ничего не сказал. О'Хара посмотрел на массивный каменный надолб, который держал тросы, и сказал:
  – Жаль, что эти опоры не деревянные, они прелестно бы горели. Зачем они сделали их такими громадными?
  – Инки всегда строили капитально, – ответил Родэ.
  – Так это что, работа инков? – с изумлением спросил О'Хара.
  Родэ кивнул.
  – Этот мост существовал здесь ещё до прихода испанцев. Он требует постоянного ремонта, но эти надолбы – на века.
  – Да уж, чёрт возьми! – воскликнул О'Хара. – Но я не понимаю, зачем им понадобился мост здесь, посреди ничего.
  – Инки делали много странных вещей, – сказал Родэ. – Если мне память не изменяет, месторождение руды здесь было найдено благодаря оставшимся от инков следам. Если они добывали здесь металл, то мост им просто необходим был.
  О'Хара продолжал наблюдать за людьми на том берегу. Он отыскал среди них человека с бородой, в униформе и с пистолетом на боку, которого Форестер определил как командира. Он расхаживал, раздавая приказы направо и налево, и после его криков люди начинали суетиться быстрее. О'Хара увидел, что они совершенно не заботятся о каком-либо укрытии, и ухмыльнулся. В самом деле, никто из них до сих пор не был подстрелен – не считая одного – того, на мосту. Но сейчас они кое-что получат. Он обратился к Родэ:
  – Ну, вы знаете, что делать. Оставайтесь, а я пойду займусь другими приготовлениями.
  Он осторожно отполз назад и под прикрытием камней пошёл к остальным членам группы. Небольшое открытое пространство он пересёк бегом.
  – Я буду располагаться здесь, – сказал он Бенедетте. – Приготовьтесь. Спички при вас?
  – У меня зажигалка сеньора Форестера.
  – Прекрасно. Когда начнём, держите её зажжённой. Я пойду навещу Дженни и сейчас же назад.
  Мисс Понски вместе с Форестером находилась поодаль. Глаза у неё сверкали, она была слегка возбуждена, и О'Хара знал, что с ней всё будет нормально, поскольку ей не придётся никого убивать. Она только произведёт подготовку к этому, а убивать предстоит ему.
  – Ну что, посмотрели? – спросил он.
  – Да. Бензобак – это тот цилиндр, что укреплён под грузовиком.
  – Правильно. Хорошая, удобная цель. Но постарайтесь, чтобы стрела попала в него под прямым углом, а то она может соскользнуть.
  – Я всё сделаю, как надо, – сказала она не без гордости.
  – Они только что положили очередную доску. Когда они начнут укреплять следующую, Родэ подождёт пять минут и выстрелит. Это сигнал для вас.
  Она улыбнулась ему.
  – Не беспокойтесь, Тим. Я буду предельно внимательной.
  Форестер сказал:
  – Я буду наблюдать за ними. Когда они понесут доску, Дженни должна занять исходное положение.
  – Хорошо, – одобрил О'Хара и пошёл назад к Бенедетте.
  Армстронг уже натягивал арбалет, а Бенедетта только что завершила подготовку к стрельбе. Они были воткнуты в землю полукругом – несколько болванок ко второму арбалету. При виде О'Хары она подняла вверх бидон и сказала:
  – Это наш последний керосин. На чём же мы будем готовить пищу?
  О'Хара улыбнулся, услышав такой домашний, будничный и мало подходивший к ситуации вопрос. Виллис сказал:
  – Там, наверху, его ещё много, мы нашли несколько бочек.
  – Неужели?! – удивился О'Хара. – Это даёт нам неограниченные возможности.
  Он забрался на своё место среди камней и стал думать над тем, как можно использовать сорокагаллонную бочку с керосином. Но в это время на мосту появились двое с доской, и он сосредоточился на них. "Всему своё время, парень, всему своё время", – сказал он сам себе.
  Он повернул голову и увидел стоящую ниже Бенедетту.
  – Пять минут, – сказал он.
  Раздался щелчок – Бенедетта пробовала зажигалку, а О'Хара всё своё внимание направил на другую сторону ущелья. Время тянулось медленно, и он почувствовал, как вспотели его ладони. Он вытер их о рубашку, и тут ему неожиданно пришлось выругаться: перед грузовиком появился человек и встал прямо перед бензобаком.
  – Бога ради, отойди, – умоляюще прошептал О'Хара.
  Он знал, что мисс Понски тоже видит этого человека и вряд ли у неё хватит мужества сейчас выстрелить.
  "Чёрт побери, следовало обо всём поведать Родэ", – подумал он. Родэ ничего не знает об арбалете и выстрелит, как ему было сказано, и ему нет дела до того, кто где там стоит. О'Хара заскрежетал зубами, видя, как человек перед грузовиком, невысокий, типичный индеец, неторопливо достал сигарету, небрежно зажёг о борт машины спичку и стал прикуривать.
  Родэ выстрелил, и на мосту поднялся крик. Человек у грузовика на мгновение замер, а потом побежал. О'Хара больше за ним не следил – главное, что он отошёл от бензобака, и в него он впился глазами. Послышался глухой щелчок, и через мгновение на баке появилось тёмное пятно, а сам бак заходил ходуном.
  Мисс Понски сделала своё дело!
  О'Хара вытер обильный пот со лба и стал до боли в глазах всматриваться в грузовик. Что там, действительно ли из бака потёк бензин, образуя лужу на дороге, или ему это только кажется? Как жаль, что у них не было бинокля!
  Любители пострелять на другом берегу реки уже открыли обильный, но по-прежнему бесполезный огонь. О'Хара, не обращая на него ни малейшего внимания, продолжал пристально наблюдать. Тот самый индеец вернулся к грузовику и уставился на него в потрясении. Он наклонился, заглянул вниз и вдруг завопил и замахал руками.
  О'Хара повернулся к Бенедетте и щёлкнул пальцами. Та немедленно зажгла тряпки на болванке, уже лежавшей в арбалете. Пока они как следует разгорались, О'Хара в нетерпении молотил кулаком по камню. Но делать было нечего: он уже знал, что неразгоревшийся факел в полёте потухнет. Бенедетта резким движением передала ему арбалет, и пламя опалило ему лицо.
  В это время к человеку у грузовика подбежал ещё один и застыл в ужасе, глядя на бак.
  О'Хара смотрел сквозь грубый проволочный прицел на языки пламени, заставляя себя не спешить. Выбрав момент, он мягко нажал на спусковой крючок. Приклад ударил его по плечу, и он быстро повернулся, чтобы отдать арбалет в руки Бенедетты, но всё же успел разглядеть, как стрела прошла поверх грузовика и зарылась в землю по ту сторону дороги.
  Новый арбалет брал немного выше, чем нужно. Неловким движением он схватил поданный ему другой арбалет и обжёг пальцы. Он вновь начал целиться, так что брови его от напряжения задрожали. И снова приклад больно ударил его по плечу, а болванка на этот раз пошла правее и, взрыхлив землю на дороге, рассыпала сноп искр.
  Двое у грузовика в тревоге подняли головы, когда над ними пронеслась огненная стрела. Когда они увидели и вторую, то стали кричать и показывать руками на противоположный берег ущелья.
  "Ну попади же, попади", – мысленно молил О'Хара, принимая арбалет из рук Бенедетты.
  Это был тот, что бил выше, и О'Хара, учтя это, стал целиться в кромку ущелья. Когда он нажимал крючок, рядом цокнула пуля, и кусок гранита прочертил у него на лбу кровавую полосу. Не обращая внимания на боль, он следил за полётом стрелы: вот огненная линия протянулась от него прямо к грузовику и окончилась между двумя людьми в луже бензина.
  Последовал лёгкий хлопок, бензин воспламенился, и грузовик был мгновенно охвачен пламенем. Индеец вырвался из огненного ада и побежал по дороге, закрывая лицо руками. Одежда на нём горела. Другого человека О'Хара не видел, так как повернулся, чтобы взять второй арбалет.
  Но выстрелить он не успел. Как только он навёл прицел на один из джипов, арбалет с силой дёрнулся у него в руках. От резкого движения тетива сошла с курка, и он увидел огненную дугу высоко в небе. Вдруг он резко ударился головой о камень и потерял сознание.
  
  II
  
  Когда он пришёл в себя, Бенедетта хлопотала около него, вид у неё был встревоженный. За ней он увидел Форестера, который что-то энергично втолковывал Виллису, а за ним – небо, изуродованное клубами чёрного жирного дыма. Он приложил руку к голове и поморщился.
  – Тише, – сказала Бенедетта, – не двигайтесь.
  Он слабо улыбнулся и приподнялся на локте. Форестер, увидев это, подошёл к нему и спросил:
  – Всё в порядке, Тим?
  – Я не знаю, не думаю, – ответил О'Хара. – Голова у него просто раскалывалась. – Что случилось?
  Виллис поднял арбалет.
  – Винтовочная пуля ударила в него, – сказал он. – Она разбила петлю, но, к счастью, миновала вас. Вас отбросило на скалу, и вы разбили себе голову.
  О'Хара с трудом улыбнулся Бенедетте.
  – Ничего, всё хорошо, – сказал он и сел. – Ну что, сделали мы дело?
  Форестер удовлетворённо засмеялся.
  – Сделали ли мы дело? Господи! – Он встал на колени рядом с О'Харой. – Начать с того, что Родэ попал-таки в одного – прострелил ему плечо. Это вызвало переполох, что нам и требовалось. Дженни пережила несколько неприятных минут, когда этот парень торчал у бензобака, но в конце концов выполнила, что от неё требовалось.
  – А что с грузовиком? – спросил О'Хара. – Я видел, как он загорелся. А дальше – не знаю.
  – Грузовику конец, – сказал Форестер. – Он ещё там догорает. Когда взорвался второй бензобак, загорелся один из джипов. Чёрт возьми, как они забегали, словно муравьи. – Он понизил голос. – Оба мужика, что были у грузовика, погибли. Индеец свалился в реку, он, видимо, ослеп. А второй сгорел дотла. Дженни этого не видела, а я ей не стал говорить об этом. – О'Хара кивнул. Да, с этим она не смогла бы жить. – Ну вот, – продолжал Форестер, – они лишились всех своих досок, – они сгорели вместе с грузовиком. Другие же машины они отвели чёрт-те знает куда по дороге – там она отворачивает от ущелья, это добрые полмили. А второй джип, оказалось, невозможно вывести из огня. Они его бросили. Ну и потом они обрушили на нас такой шквал пуль, что можно подумать, будто у них там мировые запасы патронов.
  – Кто-нибудь пострадал? – спросил О'Хара.
  – Вы единственная жертва. Больше никто не получил ни одной царапины.
  Я должна перевязать вас, – сказала Бенедетта.
  – Пойдёмте к озерку, – предложил О'Хара. Он осторожно поднялся, и в этот момент подошёл Агиляр.
  – Вы молодец, сеньор О'Хара, – сказал он.
  О'Хара пошатнулся и опёрся на Форестера.
  – Всё это хорошо, но больше такой трюк у нас не пройдёт. Мы выиграли только время.
  – Но ведь время – это то, что нам нужно, – сказал Форестер. – Совсем недавно я не дал бы и двух центов за план прорыва через горы, но сейчас мы с Родэ уходим с лёгким сердцем. – Он посмотрел на часы. – Пора двигаться.
  Подошла мисс Понски.
  – Как вы, мистер О'Хара, то есть Тим?
  – Прекрасно. Вы молодец, Дженни.
  Она вспыхнула.
  – О, спасибо, Тим. Но у меня был ужасный момент. Мне казалось, что мне придётся выстрелить по человеку у грузовика.
  О'Хара бросил взгляд на Форестера и слегка улыбнулся, а Форестер еле удержался от сатанинского смеха.
  – Вы сделали то, что надо, – сказал О'Хара. – И сделали хорошо. – Он оглянулся. – Виллис, оставайтесь здесь. Возьмите у Родэ пистолет, и, если что-нибудь случится, используйте последний патрон. Впрочем, я думаю, ничего не случится, пока, по крайней мере. Остальных приглашаю на военный совет у озерка. Мне хотелось бы обсудить ситуацию, прежде чем Родэ уйдёт.
  – Ладно, – сказал Форестер.
  Они отошли к озерку. О'Хара наклонился, чтобы зачерпнуть воды. Увидев в воде своё отражение, скорчил гримасу отвращения.
  Грязное, небритое, почерневшее от дыма лицо с запёкшейся кровью на лбу и щеках, воспалённые от близости огня глаза. "Боже, – подумал он, – выгляжу, как бродяга".
  Он плеснул на лицо холодной водой и содрогнулся. Обернувшись, он увидел стоящую рядом с ним Бенедетту.
  – Надо сделать повязку, – сказала она.
  Он осторожно поднёс руку к затылку и почувствовал липкую застывшую кровь.
  – Чёрт, я, наверное, здорово навернулся.
  – Хорошо, что вас не убили, – сказала она. – Дайте посмотреть.
  Он приятно ощутил лёгкое прикосновение её прохладных пальцев на висках. Она промыла рану и сделала повязку. Он в это время тёр рукой колючую щёку и думал о том, как это Армстронгу удаётся всегда быть чисто выбритым.
  Бенедетта аккуратно завязала узелок на повязке и сказала:
  – Вы должны сегодня отдохнуть, Тим. У вас, наверное, лёгкое сотрясение мозга.
  Он кивнул, и тут острая боль пронзила голову.
  – Наверное, вы правы, – сказал он. – Что же касается отдыха, то это не для меня. Пусть ребята на другом берегу отдыхают. Пошли к остальным.
  При их приближении Форестер встал.
  – Мигель говорит, что нам пора идти, – сказал он.
  – Сейчас, сейчас, – ответил О'Хара. – Я хочу выяснить кое-что. – Он обратился к Родэ. – Вы проведёте день в лагере и день на руднике. Итого два дня. Необходима ли такая потеря времени?
  – Необходима и едва ли достаточна, – ответил Родэ. – Надо бы ждать дольше.
  – Хорошо. Я верю вам. Вы в этом деле специалист. Сколько времени потребуется вам, чтобы перейти через горы?
  – Два дня, – уверенно ответил Родэ, – если бы требовалось больше, мы бы с этим не справились.
  – Значит, в общей сложности четыре дня, – продолжал О'Хара. – Накинем ещё один день на то, чтобы убедить кого-нибудь, что мы здесь в опасности, и ещё, чтобы предпринять кое-что по этому поводу. Итого, нам надо продержаться шесть дней, может быть, дольше.
  Форестер спросил серьёзным тоном:
  – Сможете?
  – Надо смочь, – сказал О'Хара. – Один день мы, я думаю, уже выиграли. Им нужно где-то раздобыть доски, значит, придётся поехать в город, это, по крайней мере, пятьдесят миль. Понадобится, вероятно, ещё грузовик. Всё это требует времени. Полагаю, что до завтра нас оставят в покое, а может, и до послезавтра. Меня интересует вот что: как вы будете действовать по ту сторону хребта?
  Мисс Понски сказала:
  – Да, я тоже думала об этом. Вы же не можете отправиться за помощью к правительству этого Лопеца? Он же не поможет сеньору Агиляру, правда?
  Форестер грустно улыбнулся.
  – Конечно, он и пальцем не пошевелит. У вас в Альтемиросе есть свои люди, сеньор Агиляр?
  – Я дам вам адрес, – сказал Агиляр. – И Мигель знает. Но вам, может быть, и не придётся идти до Альтемироса.
  Форестер с интересом взглянул на Агиляра.
  – Аэродром, – сказал тот.
  – А, да, – сказал Родэ, – но там нужно быть очень осторожным.
  – А что там такое, на этом аэродроме? – спросил Форестер.
  – С этой стороны от Альтемироса есть высотный аэродром, – начал объяснять Агиляр. – Это военная точка и ею пользуются эскадрильи истребителей, причём попеременно. У Кордильеры четыре такие эскадрильи – восьмая, десятая, четырнадцатая и двадцать первая. Мы, как и коммунисты, ведём работу в войсках. Четырнадцатая эскадрилья – наша, восьмая – под влиянием коммунистов, а остальные две всё ещё верны Лопецу.
  – Значит, шансы – три к одному, что эскадрилья, которая окажется на аэродроме, тухлятина, – заметил Форестер.
  – Это верно, – сказал Агиляр. – Но аэродром находится прямо на пути к Альтемиресу. Вы должны действовать осторожно и осмотрительно, и, может быть, вам удастся сэкономить время. Командир четырнадцатой эскадрильи полковник Родригес – мой старый друг. Он надёжный человек.
  – Если только он будет там, – заметил Форестер. – Но всё равно стоит попробовать. Мы доберёмся до этого аэродрома, как только перейдём хребет.
  – Понятно, – сказал О'Хара. – Это решено. Доктор Армстронг, есть у вас ещё в запасе какие-нибудь средневековые трюки?
  Армстронг вынул трубку изо рта.
  – Полагаю, что есть. У меня есть идея, я обсуждал её с Виллисом, и он сказал, что сможет её осуществить. – Он кивнул в сторону ущелья. – Когда эти люди вернутся с новыми досками, они учтут свой печальный опыт. Ясно, что они не собираются играть роль мишеней в тире, они найдут защиту от наших арбалетов. Поэтому нам нужно подумать о миномёте.
  – Ради Бога, прекратите, – взорвался О'Хара. – О чём вы говорите? Где мы достанем миномёт?
  – Его сделает Виллис, – спокойно сказал Армстронг, – с помощью сеньора Родэ, мистера Форестера и моей, а также мистера Пибоди, хотя, если честно сказать, толку от него немного.
  – Итак, я буду делать миномёт, – как-то беспомощно произнёс Форестер. Он выглядел обескураженным. – А что мы используем в качестве взрывчатого вещества? Смесь, приготовленную из спичечных головок?
  – О, вы не поняли меня, – сказал Армстронг. – Я имел в виду средневековый эквивалент миномёта, устройство, которое сможет закинуть снаряд за линию вражеских укреплений по высокой траектории. Надо вам сказать, что современное оружие использует то же принципы, что использовались и в средние века: новы только методы их применения. Людям уже тогда были известны все основы ведения боя. – Он мрачно взглянул на свою пустую трубку. – Средневековые воины использовали разнообразные орудия. Из всех систем тогдашних метательных орудий я остановился на требуше. Работает на силе тяжести и очень эффективен.
  Если бы арбалеты не принесли им такого успеха, О'Хара только посмеялся бы над Армстронгом, но сейчас он смолчал, ограничившись ироническим взглядом в сторону Форестера. Тот сохранял обескураженный вид и пожал плечами.
  – А его заряжать? – спросил он.
  – Я думаю, мы используем каменные глыбы, – сказал Армстронг. – Я всё объяснил Виллису, и он уже придумал, как всё сделать. Тут дело всё в использовании самых простых законов механики, а Виллис на этом собаку съел. Нам, наверное, удастся сделать требуше даже лучше, чем средневековый, – мы глубже изучим принципы его работы с научной точки зрения. Виллис полагает, что мы легко сможем бросить двадцатифунтовый камень на расстояние в сотню ярдов.
  – Ого! – воскликнул О'Хара. Он попробовал себе представить, как громадная глыба, пущенная по крутой траектории, почти вертикально несётся вниз. – Мы сможем основательно разворотить этот мост.
  – Как много времени нужно, чтобы сделать эту штуку? – спросил Форестер.
  – Не так уж и много, – ответил Армстронг. – Не больше двенадцати часов, так считает Виллис. Эта машина на самом деле довольно проста.
  О'Хара нащупал в кармане пачку сигарет и, достав одну из немногих оставшихся, протянул её Армстронгу.
  – Набейте свою трубку, покурите, – сказал он. – Вы это заслужили.
  Армстронг удовлетворённо улыбнулся и раскрошил сигарету.
  – Спасибо, – сказал он. – Курение здорово помогает мне думать.
  О'Хара ухмыльнулся.
  – Я отдам вам все мои сигареты, если вы соорудите что-нибудь вроде средневековой версии атомной бомбы.
  – О, для этого нужен порох, – серьёзно ответил Армстронг. – В настоящее время это за пределами наших возможностей.
  – У вашей идеи есть только один недостаток, – сказал О'Хара. – Мы не можем отпустить слишком много людей в лагерь. Нам нужно быть готовым к тому, что противник что-то предпримет и здесь.
  – Я останусь, – сказал Армстронг, с удовольствием попыхивая своей трубкой. – Я не мастак работать руками. У меня руки – крюки. А Виллис знает, что делать, – я там не понадоблюсь.
  – Значит, так, – сказал О'Хара Форестеру. – Вы с Мигелем идёте в лагерь, помогаете Виллису и Пибоди, а завтра выступаете к руднику. Я иду вниз и сменю Виллиса у моста.
  
  III
  
  Путь к лагерю показался Форестеру трудным. Из горла вырывался хрип, болела грудь. Родэ чувствовал себя лучше, а с Виллисом, кажется, вообще всё было в порядке. Во время пятнадцатиминутной передышки Родэ сказал по этому поводу:
  – Вот что значит адаптация. Сеньор Виллис провёл уже много времени в лагере. Для него кратковременный спуск вниз не имеет значения. А для нас восхождение вверх – дело трудное.
  – На какой высоте лагерь? – спросил Форестер.
  – Пожалуй, около четырнадцати с половиной тысяч футов, – сказал Виллис. – Рудник, я думаю, тысячи на две футов выше.
  Форестер взглянул на скалистые вершины.
  – А перевал – девятнадцать тысяч. По моим представлениям, слишком близко к раю, не так ли, Мигель?
  Губы Родэ искривились в усмешке.
  – Не к раю, а к ледяному аду.
  Когда они добрались до лагеря, Форестер чувствовал себя плохо.
  – Ничего, завтра будет получше, – подбадривал его Родэ.
  – Но завтра мы пойдём ещё выше, – уныло возразил Форестер.
  – Да, день на адаптацию – этого мало, – согласился Родэ. – Но это всё, что мы можем себе позволить.
  Виллис оглядел лагерь.
  – Где же Пибоди, чёрт возьми? Пойду извлеку его откуда-нибудь.
  Он ушёл. Родэ сказал:
  – Я думаю, что нам надо тщательно осмотреть лагерь. Могут найтись вещи, которые пригодятся О'Харе.
  – Тут есть керосин, – сказал Форестер. – Интересно, а может армстронгова машина метать зажигательные бомбы? Тогда можно было бы попробовать сжечь этот мост.
  Они начали тщательно осматривать домики. Большинство из них были совершенно пусты, но три – неплохо оборудованы для жилья. В одном из них они обнаружили Виллиса, который тормошил развалившегося на лавке Пибоди.
  – Пять стрел – вот и всё, что сделал этот подонок, – сказал Виллис со злобой, – сделал всего пять стрел и напился.
  – Но где же он находит алкоголь? – спросил Форестер.
  – В одном из домиков есть ящик со спиртным.
  – Надо попытаться его закрыть. Если не получится, надо всё вылить. Я должен был предупредить вас об этом, но я забыл. А сейчас уже ничего не поделаешь. – Родэ вдруг издал радостное восклицание: на одной из полок ему попалась небольшая кожаная сумка, и он исследовал сё содержимое. – Вот это здорово.
  Форестер, с интересом глядя на бледно-зелёные листья, которые находились в сумке, спросил:
  – Что это?
  – Листья коки, – ответил Родэ. – Они нам помогут, когда мы пойдём через горы.
  – Кока? – переспросил Форестер, ничего не понимая.
  – Да. Проклятие Андов. Из неё добывают кокаин. Это то, что всегда было гибелью для индейцев. Кока и "огненная вода". Сеньор Агиляр, когда придёт к власти, намерен ограничить выращивание коки. – Он улыбнулся. – Полностью запретить её ему будет не под силу.
  – Но как же она нам-то поможет?
  – Посмотрите, нет ли тут другой такой же сумки. В ней должно быть белое вещество, – сказал Родэ. – В славные времена инков коку употребляло только сословие благородных. Царским посланникам также разрешалось жевать коку, чтобы поддерживать тонус и быстро бегать. А теперь её жуют все индейцы – она дешевле еды.
  – Но она ведь не заменяет еду?
  – Нет, но оказывает своеобразное анестезирующее воздействие на ткани желудка. Человек, чтобы заглушить муки голода, с охотой идёт на это. Кроме того, кока – это наркотик, действующий успокоительно, расслабляюще. Иллюзорно, конечно.
  – Вы вот это искали? – спросил Форестер, держа в руках ещё одну сумку. Он высыпал из неё немного белого порошка. – Что это?
  – Известь, – сказал Родэ. – Коку употребляют в смеси с ней. Пока сеньор Виллис будет вводить нас в курс дела, я приготовлю снадобье.
  Он вывалил листья коки в тарелку и стал мельчить их ложкой. Они были сухие и ломкие и быстро превращались в порошок. Потом он добавил туда извести и начал всё тщательно перемешивать. Образовавшуюся смесь он положил в пустую консервную банку, влил в неё воды и продолжал мешать, пока не получилась густая зелёная паста. Затем, проделав в донце банки отверстие и, используя другую банку как поршень, выдавил пасту на стол. Найдя камешек округлой формы, он стал раскатывать её, как тесто. Наконец, разрезав тонкий слой на квадратики, он сказал:
  – Их надо высушить на солнце, и всё готово. Положим в сумки и возьмём с собой. Вот так здесь в любой деревне старые женщины приготавливают коку.
  Форестер с сомнением посмотрел на квадратики коки:
  – А к ней человек, наверное, быстро привыкает?
  – Конечно, – ответил Родэ. – Но вы не беспокойтесь. Такое количество не причинит нам вреда. Но придаст нам силы и выносливости для перехода через горы.
  Вернулся Виллис.
  – Мы можем сделать эту штуку, как там Армстронг назвал её? – объявил он.
  – Требуше, – сообщил Форестер.
  – Вот-вот, мы можем его сделать. Я нашёл нужные материалы. – Он остановился, глядя на стол. – Это что за вещество?
  – Это замена первосортного бифштекса, – улыбнулся Форестер. – Мигель только что его приготовил. – Он покачал головой. – Средневековая артиллерия, самодельные пилюли – как всё это забавно…
  – Кстати, о бифштексе, я что-то проголодался, – сказал Виллис. – Может, поедим перед работой?
  Они открыли несколько консервных банок, подогрели их и начали есть. Форестер, отправив первую ложку в рот, спросил:
  – Что же это за устройство такое – требуше?
  Виллис улыбнулся и достал огрызок карандаша.
  – Одно из применений рычага, – сказал он. – Представьте себе нечто вроде качелей, только с разными плечами. – Он стал быстро рисовать схему прямо на мягкой сосновой столешнице. – Вот здесь точка опоры, и одно плечо, скажем, в четыре раза длиннее другого. На короткое плечо вы бросаете вес, скажем, пятьсот фунтов, а на другом – наш снаряд, двадцатифунтовый камень.
  Он стал быстро подсчитывать.
  – Эти ребята в средние века до всего доходили опытным путём, тогда ещё не было энергетических теорий, известных нам. Мы всё можем рассчитать на бумаге. Предположим, пятисотфунтовый вес падает с высоты десять футов. Он летит где-то полсекунды. – Он сделал паузу. – В общем, энергия примерно в восемнадцать лошадиных сил в одно мгновение прикладывается к камню, расположенному на другом плече.
  – Да уж, она сдвинет его с места, – заметил Форестер.
  – И я могу сказать, с какой скоростью. Исходя из того, что соотношение длин плеч четыре к одному, это будет… будет… – Он остановился, постучал пальцами по столу и, улыбнувшись, закончил: – Начальная скорость снаряда, назовём её так, будет восемьдесят футов в секунду.
  – А можно регулировать дальность стрельбы?
  – Разумеется. Всё зависит от веса камня. Хотите стрельнуть подальше, камень должен быть легче – в общем это понятно. Надо сказать О'Харе, чтобы он занялся заготовкой снарядов разных калибров.
  Он продолжал рисовать на столе.
  – Опорной осью у нас будет задний мост грузовика, я нашёл его за одним из домиков; в качестве плеч мы используем балки стропил. Должно быть какое-то подобие чаши, чтобы в ней закладывать снаряд, – мы используем колпак от колеса и прикрепим его болтами к длинному плечу. Нужна ещё какая-то опорная конструкция, ну этим можно заняться и попозже.
  Форестер критически рассматривал рисунки.
  – Всё это будет очень неуклюжим и тяжёлым. Как же мы спустим эту машину вниз?
  Виллис улыбнулся:
  – Я всё предусмотрел. Задний мост – он с колёсами – мы используем в качестве тележки. Спокойно повезём все детали к ущелью, а собирать будем там.
  – Отлично! Вы просто молодец, – восхитился Форестер.
  – Это всё Армстронг придумал, – сказал Виллис. – У него, как учёного, пожалуй, слишком большая склонность к убийствам. Ему известно громадное количество способов убивать людей. Вот, к примеру, греческий огонь, слышали?
  – Очень смутно.
  – Армстронг говорит, что он был столь же эффективен, как и напалм. Древние использовали огнемёты, которые монтировались на кораблях. Мы тоже думали о чём-то подобном, но так ничего и не придумали. – Он задумчиво посмотрел на свой набросок. – Он утверждает, что наша машина не пойдёт ни в какое сравнение с теми осадными орудиями, которые были раньше. Им удавалось перебрасывать через стены даже трупы лошадей, чтобы там началась эпидемия чумы. Сколько весит лошадь?
  – Может, лошади в те времена были не такими уж большими, – предположил Форестер.
  – Лошадь, которая несла на себе всадника в доспехах и с оружием, не могла быть маленькой, – заметил Виллис. Он доел свою порцию консервов и встал. – Давайте-ка начинать, не хотелось бы опять работать всю ночь напролёт.
  Родэ коротко кивнул, а Форестер посмотрел на храпящего Пибоди.
  – Я полагаю, что для начала нам нужно ведро ледяной воды, – сказал он.
  
  IV
  
  О'Хара смотрел на другую сторону ущелья.
  Струйки дыма ещё клубились над сожжёнными машинами. Ощущался запах горелой резины. Он перевёл взгляд на нетронутый джип и стал думать, что с ним можно сделать, но вскоре решил оставить его в покое. Бессмысленно тратить силы на одну машину, когда у врага есть в запасе и другие. Лучше сосредоточить внимание на более важных объектах. Он не намеревался вести войну на истребление – в ней у противника было гораздо больше шансов выиграть.
  Он прошёл полмили вниз по течению реки и выбрал точки, откуда лучник мог вести спасительный огонь. Армстронг был, конечно, прав, – противник не согласится играть роль пассивной мишени. Они, безусловно, предпримут шаги для укрепления своей обороны, и нынешний успех обусловлен только неожиданностью атаки: кролику удалось схватить ласку за горло.
  Выяснилось, что противник не теряет бдительности. Однажды, когда О'Хара случайно высунулся из-за укрытия, они открыли по нему прицельный огонь, и только присущая ему быстрота реакции спасла его от пули в голову. Нельзя расслабляться и подвергать себя риску, решил он, ни в коем случае.
  Теперь он смотрел на мост, в котором зиял двенадцатифутовый провал, и размышлял о том, что можно было бы ещё сделать. Конечно, лучше всего поджечь его. Виллис упомянул о двух бочках керосина в лагере. О'Хара прикинул расстояние до моста – ярдов сто. Если бочку хорошенько подтолкнуть, она по уклону докатится до моста. Стоило попробовать.
  Подошёл Армстронг, чтобы сменить О'Хару.
  – Произвёл прополку, – сказал он.
  О'Хара посмотрел на его гладко выбритые щёки.
  – А я забыл свой прибор. Вы-то чем бреетесь?
  – У меня швейцарская механическая машинка. Хотите? Она там, в убежище, в кармане моего пальто.
  О'Хара поблагодарил его и, показав рукой на наблюдательные посты противника, сказал:
  – Мне кажется, что сегодня они на мосту ничего предпринимать не будут. Я собираюсь сходить в лагерь. Мне нужны бочки с керосином. Если здесь что-нибудь случится в моё отсутствие и эти негодяи переберутся каким-то образом на эту сторону, рассредоточивайтесь. Агиляр, Бенедетта и Дженнифер пусть идут к руднику, а не к лагерю, причём пусть держатся в стороне от дороги. А вы идите к лагерю, и как можно быстрее – они вас, несомненно, будут преследовать.
  Армстронг кивнул, но высказал свои соображения:
  – У меня есть идея. Мы их задержим у лагеря, чтобы остальные успели добраться до рудника.
  – Правильно. Вы тут без меня командуйте, действуйте по обстоятельствам.
  Он поднялся к убежищу, нашёл профессорское пальто, пошарил в карманах. Бенедетта улыбнулась ему.
  – Обед готов.
  – Я буду через несколько минут, – сказал он и спустился к озерку с бритвой в руках.
  Агиляр, зябко кутаясь в пальто, проводил О'Хару глазами и сказал:
  – Странный человек. Он вроде борец по натуре, но слишком холоден, как бы отрешён от всего. Кажется, будто у него в жилах не кровь, а вода.
  Бенедетта, наклонив голову, усиленно занималась жарким.
  – Наверное, ему пришлось много страдать в жизни, – сказала она.
  Агиляр улыбнулся, видя как Бенедетта отворачивает лицо.
  – Ты говорила, что он попал в плен в Корее?
  Она кивнула.
  – Тогда действительно ему пришлось много пережить, – согласился Агиляр. – Может быть, не столько физически, сколько морально. Ты говорила с ним об этом?
  – Он не любит говорит на эту тему.
  Агиляр покачал головой.
  – Это плохо. Нехорошо человеку так замыкаться в себе, подавлять свои эмоции. Это всё равно что закрыть клапан парового котла – в любую минуту можно ожидать взрыва. – Он состроил гримасу. – Надеюсь, что, когда этот молодой человек взорвётся, меня рядом не будет.
  Бенедетта резко подняла голову.
  – Дядя, ты говоришь ерунду. Его гнев направлен на тех, кто находится по другую сторону реки. Нам он не причинит вреда.
  Агиляр с печалью в глазах взглянул на неё:
  – Ты так думаешь, дитя моё? Его гнев прежде всего разрушителен для него самого, так же, как бомба, взрываясь, прежде всего превращает в осколки свой же корпус. А уж они-то и поражают окружающих. О'Хара – опасный человек.
  Губы Бенедетты поджались, она хотела что-то возразить, но в этот момент подошла мисс Понски, волоча за собой арбалет. Она выглядела разгорячённой, на щеках – красные пятна.
  – Я пристреляла оба арбалета, – как всегда затараторила она. – Они теперь бьют одинаково и очень точно. А какие сильные! Мне удалось поразить цель на расстоянии ста двадцати ярдов. Второй сейчас у мистера Армстронга. Может, он ему понадобится.
  – Вы видели сеньора О'Хару? – спросила Бенедетта.
  Мисс Понски опять слегка вспыхнула.
  – Да, я видела его у озерка, – сказала она, понизив голос. И тут же весело воскликнула: – Ну, что у нас сегодня на обед?
  Бенедетта рассмеялась.
  – Как всегда – тушёнка. – Мисс Понски слегка передёрнула плечами. Бенедетта сказала: – Это всё, что сеньор Виллис принёс сюда из лагеря. Видимо, тушёнка – его любимое блюдо.
  – Хорошо было бы, если бы он подумал и об остальных, – жалобно произнесла мисс Понски.
  Агиляр пошевелился.
  – Что вы думаете о сеньоре Форестере, мадам? – вдруг спросил он.
  – Я думаю, он очень смелый человек, – просто ответила она. – Он и сеньор Родэ.
  – Я тоже так думаю, – согласился Агиляр. – Но всё же что-то в нём есть странное. Для обыкновенного бизнесмена он слишком активен.
  – Не знаю, – сказала мисс Понски. – Бизнесмен и должен быть активным, мне кажется, по крайней мере в Штатах.
  – Во всяком случае, я не думаю, что цель его жизни – погоня за деньгами, – произнёс задумчиво Агиляр. – Он не такой, как Пибоди.
  Мисс Понски вновь зарделась.
  – Мне хочется плеваться, когда я думаю об этом типе, – заявила она. – Он заставляет меня стыдиться того, что я американка.
  – Чего вам стыдиться, он же не потому трус, что американец.
  – Дядя, что заставляет тебя так судить о людях? – спросила Бенедетта.
  Он улыбнулся.
  – Это моя обязанность. Я ведь политик, и это вошло у меня в привычку.
  Вернулся О'Хара. Он побрился и выглядел теперь посвежевшим. Это оказалось не таким уж простым делом: слабая механическая бритва с трудом справилась с густой щетиной, но он проявил упорство и теперь явился перед ними с гладкими и чисто выбритыми щеками. Вода в озерке была слишком холодной для купания, но он всё же разделся и немного обмылся с помощью губки, после чего почувствовал себя значительно более бодрым. Уголком глаз он видел, как мисс Понски брела вверх к убежищу со своим арбалетом, но надеялся, что она его не заметила: ему не хотелось подвергать испытанию чувства старой девы.
  – Что едим? – бодро спросил он.
  – Опять тушёнка, – уныло ответил Агиляр.
  О'Хара застонал, а Бенедетта расхохоталась. Он взял алюминиевую ложку, тарелку и сказал:
  – Может, я принесу сегодня что-нибудь сверху. Правда, вряд ли я смогу много захватить, мне сейчас больше нужен керосин.
  Мисс Понски спросила:
  – Ну что там, у реки?
  – Всё спокойно. Сегодня они едва ли что-нибудь предпримут – удовлетворятся наблюдением за мостом. Я думаю, мне можно будет ненадолго отлучиться – я пойду в лагерь.
  – Я пойду с вами, – быстро сказала Бенедетта.
  О'Хара застыл с поднятой в воздухе вилкой.
  – Даже и не знаю…
  – Нам нужны продукты. Если вы не сможете их нести, должен кто-то другой.
  О'Хара посмотрел на Агиляра, который одобрительно кивнул:
  – Ничего, пусть пойдёт. Это всем на пользу.
  О'Хара пожал плечами.
  – Ладно, хорошо, помощь мне пригодится, – согласился он.
  Бенедетта изобразила какое-то подобие реверанса, но в её глазах О'Хара увидел нечто, заставившее его насторожиться.
  – Благодарю вас, – сказала она подчёркнуто вежливо. – Я буду стараться не мешать вам.
  Он улыбнулся ей.
  – Если не получится, я вам скажу.
  
  V
  
  Как и Форестеру, О'Харе путь к лагерю дался нелегко. Когда они с Бенедеттой остановились на полпути, чтобы передохнуть, он, жадно глотая разреженный воздух, сказал:
  – Боже мой, что-то слишком тяжко.
  Бенедетта посмотрела на вершины гор.
  – А как же Мигель и сеньор Форестер? Им придётся потруднее.
  О'Хара кивнул.
  – Я думаю, что ваш дядя должен завтра перебраться в лагерь, – сказал он. – Лучше пусть он сделает это сейчас, не торопясь, чем тогда, когда за нами будет погоня. И он сможет акклиматизироваться там, в случае если придётся подниматься к руднику.
  – Наверное, это правильно, – сказала Бенедетта. – Я пойду с ним, а потом вернусь и принесу ещё продуктов.
  – А потом, он может в чём-то помочь Виллису. Внизу всё равно он много не сделает, а там будет лишняя пара рук.
  Бенедетта поплотнее запахнула пальто.
  – В Корее было так же холодно? – спросила она.
  – Не всегда, – сказал О'Хара. Ему припомнились серые каменные стены тюремной камеры, где он сидел. По ним постоянно текла вода, превращавшаяся ночью в лёд, а когда погода испортилась и стало холодно, ледовая корка покрывала их днём и ночью. Именно тогда лейтенант Фэнг приказал отобрать у него одежду. – Иногда, – произнёс он мрачно.
  – Я надеюсь, вы были одеты теплее, чем мы сейчас, – сказала Бенедетта. – Я беспокоюсь за Форестера и Мигеля. На перевале будет очень холодно.
  О'Хара вдруг почувствовал жгучий стыд за то, что пожалел себя. Он быстро отвёл глаза от Бенедетты и посмотрел вверх на снежные горы.
  – Надо соорудить им какую-нибудь палатку, – сказал он. – Это обеспечит им по крайней мере одну ночёвку. – Он встал. – Давайте-ка лучше двигаться.
  В лагере что-то с шумом били, приколачивали, и требуше начинал принимать определённые очертания. О'Хару не заметили, он стоял некоторое время, глядя на это сооружение. Оно сильно напоминало ему одну вещь, которую он видел на выставке авангардного искусства. Современный скульптор соорудил из груды железок что-то невообразимое и дал этому какое-то высокопарное название. Требуше также имел облик чего-то дикого и невероятного.
  Форестер сделал паузу и опёрся на железяку, которую он использовал в качестве молотка. Вытирая пот со лба, он заметил вновь прибывших и крикнул им:
  – Что вы здесь делаете, чёрт возьми? Что-нибудь случилось?
  – Всё в порядке, – успокоил его О'Хара. – Я пришёл за бочкой с керосином, ну и ещё кое за чем. – Он обошёл требуше кругом. – Ну что, эта конструкция работает?
  – Виллис уверен в этом, – сказал Форестер. – Для меня этого достаточно.
  – Но вас-то здесь и не будет, – заметил О'Хара холодно. – Что же, приходится доверять академикам. Кстати, там наверху будет ведь дьявольски холодно. Вы подготовились как-то к этому?
  – Нет ещё, – ответил Форестер. – Мы слишком заняты этой штуковиной.
  – Это нехорошо, – строгим голосом сказал О'Хара. – Мы ведь на вас надеемся. Вы должны организовать нам помощь. Вы просто обязаны пройти перевал, иначе вся эта славная артиллерия пойдёт прахом. Есть из чего сделать какую-нибудь палатку?
  – Вы правы, – сказал Форестер. – Я погляжу.
  – Давайте. А где керосин?
  – Вон в том домике. Виллис запер его. Там есть ещё запас спиртного, и его надо держать подальше от Пибоди.
  – Ага. А как он?
  – Да ничего утешительного. Он в плохом физическом состоянии, да и настроение его не способствует делу. Его всё время приходится понукать.
  – Неужели этот дурак не понимает, что если они перейдут мост, он окажется с перерезанным горлом?
  Форестер вздохнул:
  – Ему, кажется, всё равно. Потом, он не слишком силён в логике. Он увиливает при первой же возможности.
  О'Хара увидел, как Бенедетта входит в один из домиков.
  – Ладно, – сказал он. – Пойду за керосином. Надо доставить его к мосту засветло.
  Он взял у Виллиса ключ, отпер замок и вошёл в дом. Почти сразу же он наткнулся на ящик с бутылками. В желудке внезапно появилось лёгкое посасывание, означавшее желание выпить, но он подавил его и сосредоточил своё внимание на бочках с керосином. О'Хара попробовал приподнять одну из них и понял, что спустить её вниз окажется дьявольски трудной задачей.
  Он положил бочку на бок и выкатил её из домика. Невдалеке Форестер помогал Бенедетте в сооружении волокуши. О'Хара подошёл к ним.
  – Здесь есть верёвка?
  – Верёвка имеется, – ответил Форестер. – Но Родэ считает, что она не пригодится в горах, хотя она и гниловата, а Виллису она нужна для требуше. Вообще-то здесь полно электропроводки, которую Виллис отодрал для тетивы арбалетов.
  – Мне нужно немного, чтобы спустить бочку вниз. Шнур сойдёт, я думаю.
  Подошёл Пибоди. Лицо его имело нездоровый, землистый оттенок, от него буквально исходили волны страха.
  – В чём дело? – спросил он. – Виллис говорит, что вы и этот индеец собираетесь удрать через горы.
  Форестер смерил его холодным взором.
  – Если вы предпочитаете выражаться таким образом, то да.
  – Я тоже хочу. Мне не улыбается остаться здесь и быть застреленным шайкой коммуняк.
  – Вы что, с ума сошли?
  – А что такого? Виллис говорит, что тут всего пятнадцать миль до какого-то Альтемироса.
  Форестер взглянул на О'Хару. Тот сказал спокойным голосом:
  – Вы что думаете, это будет прогулка по парку, Пибоди?
  – Чёрт, я лучше испробую свои шансы в горах, чем с коммунистами. Это вы с ума сошли, если думаете, что сможете их задержать. Что у вас для этого есть? Старик, глупая сучка – эта училка, два профессора со сдвигом и девчонка. Сражаетесь луком и стрелами. Господи! – Он похлопал Форестера по груди. – Если вы отваливаете, я вместе с вами.
  Форестер оттолкнул его руку.
  – Запомните-ка вот что, Пибоди. Вы будете делать то, что вам скажут, чёрт вас возьми.
  – А кто вы такой, чтобы тут командовать? – стал наливаться злобой Пибоди. – Прежде всего я не буду подчиняться никаким англикашкам, а потом – чего это ради вы тут выставляетесь главным и всемогущим? Я буду делать то, что мне захочется, чёрт возьми!
  О'Хара быстро проговорил, обращаясь к Форестеру.
  – Пойдёмте-ка к Родэ. – Он увидел, что у того уже сжимаются кулаки и понял, что надо как-то разрядить атмосферу. В его мозгу родилась идея.
  Родэ, однако, решительно высказался против.
  – Этот человек в таком состоянии не может идти в горы. Он будет задерживать остальных, а это значит, что никто из нас не перевалит на другую сторону. Мы не сможем провести в горах больше одной ночи.
  – Что вы о нём думаете? – спросил Форестер О'Хару.
  – Я его не люблю. Он слаб и может сломаться под давлением. Если сломается, это приведёт к гибели всех нас. Я не могу на него положиться.
  – Справедливо, – согласился Форестер. – Он слабак, это точно. Я хочу всё же вас ослушаться, Мигель. Пусть он идёт с нами. Мы не можем позволить ему оставаться с О'Харой.
  Родэ открыл было рот, чтобы запротестовать, но, увидев выражение лица Форестера, прикусил язык. Форестер как-то по-волчьи улыбнулся, и когда он заговорил, в его голосе послышался металл.
  – Если он будет нас задерживать, мы бросим негодяя в ближайшую расселину. Так что ему придётся либо подчиниться, либо заткнуться. – Он позвал Пибоди. – Хорошо. Вы идёте с нами. Но с самого начала уговоримся: вы делаете то, что вам скажут.
  Пибоди не перечил.
  – Ладно, – промямлил он. – Я готов подчиниться – вам.
  Форестер был беспощаден.
  – Не мне, а каждому, кто вам приказывает. Мигель – самый опытный здесь, и если он приказывает, вы тут же говорите – "есть!" и выполняете. Понятно?
  Глаза Пибоди злобно засверкали, но он сдался. Желание идти с ними было велико, поэтому другого выхода у него не было. Он бросил на Родэ взгляд, полный ненависти и неприязни, и проворчал:
  – Ладно, но когда я доберусь до Штатов, я всё выложу в Госдепе. Что это за место такое, где порядочным американцем помыкают индейцы и коммуняки!
  О'Хара взглянул на Родэ. Его лицо было непроницаемым, словно он ничего и не слышал. О'Хара восхитился таким самообладанием, но подумал, что участь Пибоди, когда он попадёт в горы, будет плачевной.
  Полчаса спустя они с Бенедеттой начали путь вниз. Она тащила волокушу, а он неуклюже управлял бочкой с помощью двух накинутых на неё петель из провода. Их прощание с Родэ и Форестером было кратким, а на Пибоди они вообще не взглянули.
  Виллис сказал:
  – Вы здесь понадобитесь завтра. Требуше уже будет готов.
  – Постараюсь быть, – пообещал О'Хара, – если меня ничто не отвлечёт.
  Спуск был трудным, несмотря на то что они шли по дороге. Бенедетта часто останавливалась, чтобы отдохнуть, и ещё чаще, чтобы помочь О'Харе с бочкой. Она весила около четырёхсот фунтов и, казалось, обладала собственным дурным характером. Идея регулировать её перекатку поводьями из проводов оказалась на практике не столь уж удобной. Бочка вдруг сама по себе поворачивала и устремлялась в ближайшую промоину, и извлечь её оттуда был делом весьма тяжёлым. Но и вытащенная на дорогу, она тут же катилась в противоположном направлении и вновь застревала в канаве. Когда они, наконец, спустились, О'Хара чувствовал себя так, словно кто-то прошёлся молотком по всему телу. Хуже было другое. Для того чтобы вообще хоть как-то доставить бочку к месту назначения, ему пришлось на четверть уменьшить её содержимое и беспомощно наблюдать за тем, как десять галлонов бесценного горючего впитываются в сухую, жадно глотавшую жидкость пыль.
  Когда они дошли до долины, Бенедетта оставила волокушу и пошла вниз за помощью. О'Хара посмотрел на небо и сказал:
  – Необходимо, чтобы эта бочка была у моста до наступления темноты.
  Ночь на восточных склонах Андов наступает быстро. Горы окрашиваются лучами заходящего солнца и отбрасывают длинные тени. В пять часов вечера солнце касается самых высоких вершин, а через час, О'Хара это знал, становится совершенно темно.
  Подошёл Армстронг, и О'Хара сразу же спросил его:
  – Кто на часах?
  – Дженни. С ней всё в порядке. Кроме того, там совершенно нечего делать.
  Вдвоём они лучше управились с непослушной бочкой, и через полчаса она была уже вблизи моста. Мисс Понски подбежала к ним.
  – Они только что включили фары, – сообщила она, – и я слышала вдалеке звук автомобильного мотора. – Она показала рукой вниз по течению. – Можно было бы попытаться выстрелить по передним фарам этого джипа, но не хочется терять лишнюю стрелу. Кроме того, наверняка они чем-нибудь защищены.
  – Они закрыты густой сеткой, – сказал Армстронг.
  – Экономьте стрелы, – посоветовал О'Хара. – Пибоди должен был сделать какой-то запас, но он там больше отлынивал от работы.
  Он осторожно подполз к наблюдательной точке и посмотрел на мост. Он был хорошо освещён, так же, как и подходы к нему, и не было сомнений в том, что с десяток пар глаз цепко держали его в поле зрения. Идти туда было бы чистым самоубийством.
  Он отполз назад и бросил взгляд на бочку. Она порядочно побилась за время своего путешествия, но, полагал О'Хара, сможет прокатиться ещё немного.
  – Вот план. Мы подожжём мост, – сказал он. – Используем тот же приём, что удался нам сегодня утром, но применим его к нашей части моста. – Он поставил ногу на бочку и слегка покачал её туда-сюда. – Если Армстронг хорошенько толкнёт бочку, она докатится прямо до моста, если повезёт, конечно. Дженни будет стоять с арбалетом вон там, и, когда бочка будет на мосту, она выстрелит и проткнёт её. Я тоже буду готов, и Бенедетта подаст мне зажжённую болванку. Если бочка очутится в хорошей позиции, то мы сможем сжечь канаты и тросы, и весь проклятый мост рухнет в реку.
  – Придумано здорово, – заметил Армстронг.
  – Берите арбалет, Дженни, – сказал О'Хара и, взяв Армстронга за локоть, отвёл его в сторону. – На самом деле всё несколько сложнее. Чтобы запустить бочку, вам надо выйти на открытое пространство. – Он слегка наклонил голову, отмечая, что шум мотора стих. – Так что надо это сделать, пока они не добавили света.
  Армстронг мягко улыбнулся.
  – Мне кажется, ваша задача опасней, чем моя. Стрельба огненными стрелами сделает из вас великолепную мишень. Сейчас будет сложнее, чем утром, а вас и тогда чуть не подстрелили.
  – Может быть, – отрезал О'Хара. – Но всё равно это надо делать. Будем действовать так. Когда другой джип – или что там у них – подойдёт поближе, они ослабят бдительность. Их внимание будет сосредоточено на том, как расположить машину. Они ведь вряд ли дисциплинированная публика. Так? Пока они будут заняты машиной, вы выполните свою часть задачи. Я подам сигнал.
  – Хорошо, – сказал Армстронг, – можете на меня положиться.
  О'Хара помог ему подтащить бочку на исходную позицию, и в это время подошли мисс Понски и Бенедетта с арбалетами. Он сказал Бенедетте:
  – Когда я дам сигнал Армстронгу толкать бочку, зажигайте первую стрелу. Если мы хотим выиграть, медлить больше нельзя.
  – Понятно, – сказала Бенедетта.
  Мисс Понски отправилась на своё место молча.
  Вновь послышался звук мотора, на этот раз громче. На той стороне дороги ничего не было видно – видимо, машина шла медленно и без огней. Они явно боялись, что по ним будут стрелять. "Боже мой, – подумал О'Хара, – если б у нас было двенадцать человек да двенадцать арбалетов, мы устроили бы им весёленькую жизнь. – Он кисло улыбнулся: – Лучше уж в таком случае помечтать о пулемётном взводе, какая разница!"
  Внезапно вспыхнул свет автомобильных фар. О'Хара приготовился дать сигнал Армстронгу. Он поднял руку и держал её до тех пор, пока автомобиль не поравнялся с сожжённым грузовиком. Резко опустив её, он прошептал:
  – Давай!
  Бочка со стуком покатилась по камням. Краешком глаза он увидел, как Бенедетта поджигает стрелу. Через мгновение бочка появилась на освещённом склоне, ведущем к мосту. И тут, наскочив на какой-то камень, вдруг изменила курс. Господи, подумал он, всё провалилось!
  В этот же момент он увидел, как Армстронг, выскочив из-за укрытия, помчался за бочкой. На той стороне реки послышались крики, и раздался выстрел.
  – Идиот! – завопил О'Хара. – Назад!
  Но Армстронг продолжал бежать, настиг бочку, повернул её на ходу и добавил ей скорость ударом ноги.
  Винтовочные выстрелы защёлкали беспорядочно, вокруг бегущего назад Армстронга стали взвиваться струйки пыли, и затем с металлическим цоканьем одна из пуль угодила в бочку. Фонтанчик серебристой жидкости выплеснулся наружу. Враги на том берегу явно опешили: они никак не могли сообразить, откуда исходила большая опасность – от Армстронга или от бочки. И Армстронг целым и невредимым добрался до укрытия.
  Мисс Понски подняла арбалет.
  – Не надо, Дженни, – остановил её О'Хара, – они сделали это за нас.
  Пули продолжали бить по бочке, в ней появилось всё больше дыр, и бившие через них струи керосина делали её похожей на какую-то странную шутиху с хвостами из жидкости. Но вместе с тем пули и замедлили её ход, и, докатившись до незаметного со стороны небольшого подъёма прямо перед мостом, она остановилась.
  О'Хара выругался и повернулся, чтобы взять подготовленный Бенедеттой арбалет. Ночная стрельба из него оказалась делом трудным: пламя загораживало видимость, и ему пришлось напрячь все силы, чтобы тщательно прицелиться. На другой стороне реки крики возобновились с новой силой, и тут же пуля, срикошетив о скалу, прошла мимо его головы.
  Он мягко спустил крючок, и жгучий огонь отлетел от него туда, где ярко сверкали фары. Вторая пуля щёлкнула по камню совсем рядом, и он быстро нырнул в укрытие.
  Бенедетта быстро стала готовить вторую стрелу, но, как оказалось, в ней не было необходимости. Послышался лёгкий взрыв, и в небо взвились языки пламени – керосин загорелся. Тяжело дыша, О'Хара перебрался к другому месту, откуда он мог посмотреть, что происходит на мосту, – оставаться на прежнем было опасно.
  С разочарованием он увидел, как бушует пламя над громадной керосиновой лужей совсем близко от моста. Зрелище было весьма красочным, но, к сожалению, никакого ущерба мосту огонь нанести не мог. Он долго смотрел на него, надеясь, что бочка, быть может, взорвётся и горящий керосин выплеснется на мост, но этого не произошло, и постепенно пламя стало затухать.
  Он присоединился к своим товарищам.
  – Ну вот, такую возможность упустили, – сказал он с горечью.
  – Надо мне было толкнуть её посильнее, – сказал Армстронг.
  Тут О'Хара взорвался.
  – Вы дурак! На черта вы выбежали и подставили себя под пули! Не смейте делать такие идиотские вещи впредь!
  Армстронг был невозмутим.
  – Каждый из нас на грани смерти. Кто-то ещё должен же рисковать, кроме вас.
  – Мне надо было более внимательно рассмотреть подходы к мосту, – сокрушённо заметил О'Хара.
  Бенедетта положила свою руку на его.
  – Не казните себя, Тим. Вы сделали всё, что смогли.
  – Конечно, – решительно поддержала её мисс Понски. – Они увидели, что мы ещё здесь и продолжаем сражаться. Держу пари, они теперь так напуганы, что не сунутся на мост из страха сгореть заживо.
  – Пошли, – сказала Бенедетта. – Пошли поедим. – В её голосе послышались юмористические нотки. – Я не успела дотащить волокушу до нашей пещеры, так что опять придётся довольствоваться тушёнкой.
  
  Глава 5
  I
  
  Форестер с жадностью поглощал варёную фасоль. Резкий свет "летучей мыши" порождал резкие тени на его лице, смягчавшиеся по мере того, как за окном занималось утро.
  – Один день в руднике, – рассуждал он, – два дня на перевал и ещё два – на поиски помощников. Много. Надо во что бы то ни стало сократить время. Когда мы переберёмся на ту сторону, надо действовать очень быстро.
  Пибоди мрачно уставился в стол и, казалось, не замечал Форестера. Всё никак не мог окончательно решить, правильно ли поступил он, Джо Пибоди, напросившись идти в горы. Путь, судя по тому, что говорили эти парни, предстоял нелёгкий. А, чёрт с ним, подумал он наконец, что он, хуже их, что ли, особенно этого индейца?
  Родэ сказал:
  – Мне показалось, что я слышал ночью стрельбу, сразу после заката. – Его лицо приняло беспомощное выражение.
  – С ними должно быть всё в порядке. Коммуняки не могли же так быстро починить мост и переправиться на эту сторону, – заметил Форестер. – Этот О'Хара – толковый парень. Он, наверное, что-нибудь уже предпринял с керосиновой бочкой, и мост уже зажарен.
  Родэ вымученно улыбнулся.
  – Надеюсь.
  Форестер доел фасоль.
  – Ладно, – сказал он вставая. – Пошли проведём показательное выступление. – Он повернулся на стуле и посмотрел на груду одеял на лавке. – А как же Виллис?
  – Пускай спит, – сказал Родэ. – Ему пришлось тяжелее, чем каждому из нас.
  Форестер подошёл к мешкам, которые они соорудили для своего горного похода, и оглядел их. Да, их снаряжение далеко не соответствовало их задаче. Он вспомнил то, что когда-то читал об альпинистах – о специальной их пище, о лёгких нейлоновых шнурах и палатках, о ветровках и альпинистских ботинках, о ледорубах и крючьях. Да, и у них ещё были носильщики. Он криво усмехнулся.
  У группы Родэ ничего этого не было и в помине. Их рюкзаками были мешки, сшитые из одеял, и у них был ледоруб – грубо обработанная железка, которую Виллис смог насадить на палку от щётки. Верёвки были гнилые, разномастные, с многочисленными узлами, сплетённые в жгуты. И их было мало. На ноги они надели шахтёрские башмаки, грубые, из негнущейся кожи и страшные на вид. Но когда Виллис откопал их где-то, Родэ пришёл в неописуемый восторг.
  Он поднял свой мешок. Он не был слишком тяжёл, но, к сожалению, это означало лишь то, что в нём было мало необходимых вещей. Ночью они долго трудились, изобретая то одно, то другое. Наиболее удачливыми в этом были Виллис и Родэ. Родэ разорвал одеяло на длинные лоскуты, и они сделали лямки для мешков, а Виллис голыми руками почти разрушил один из домиков, чтобы набрать длинных гвоздей для изготовления крючьев. Родэ при виде их неодобрительно покачал головой.
  – Металл слишком мягок, – сказал он. – Но ничего не поделаешь, другого всё равно не сыщешь.
  Форестер взвалил мешок на спину и закрепил лямки грубыми, сделанными из проволоки застёжками. Хорошо, что они день пробудут на руднике, подумал он, может, там найдётся что-нибудь получше. Там остались чемоданы с настоящими застёжками. Там остался самолёт – в нём наверняка можно найти что-нибудь полезное. Он застегнул молнию на кожаной куртке О'Хары и мысленно поблагодарил его за щедрость.
  Когда Форестер выходил на улицу, до него донеслись проклятия, произносимые Пибоди, нацепившего свой мешок. Не обращая на них внимания, зашагал через лагерь на дорогу. Минуя требуше, подумал, что тот похож на какое-то скорчившееся допотопное животное. Родэ догнал его и, показывая на тащившегося сзади Пибоди, негромко сказал:
  – От этого типа жди неприятностей.
  Лицо Форестера внезапно посуровело.
  – Я уже говорил вам, Мигель. Если он начнёт бузить, мы избавимся от него тут же.
  Дорога к руднику отняла у них много времени. Воздух стал сильно разреженным, и сердце в груди Форестера колотилось, как тяжёлый каменный маятник. Он часто дышал, следуя совету Родэ не дышать слишком глубоко. "Боже мой, – думал он, – что же нас ждёт на перевале?!"
  Они добрались до посадочной полосы в полдень. Форестер чувствовал страшную слабость, его подташнивало, и когда они вошли в один из заброшенных сараев, он рухнул на пол, как подкошенный. Пибоди уже давно где-то отстал. Они не обращали внимания на его просьбы остановиться, и он шёл всё медленнее и медленнее, пока совсем не исчез из виду.
  – Он скоро появится, – сказал Форестер. – Коммунистов он боится больше, чем меня. – Он язвительно улыбнулся. – Но я изменю его умонастроения и довольно скоро.
  Родэ, хотя он и был привычен к горам, тоже чувствовал себя плохо. Он сел на пол сарая тяжело дыша и не в силах даже освободиться от своего мешка. Они сидели так около получаса, прежде чем Родэ смог начать действовать. Застывшими пальцами он расстегнул лямки и сказал:
  – Доставайте керосин. Надо согреться.
  Пока Форестер снимал и развязывал свой мешок, Родэ с маленьким топориком, взятым с "Дакоты", вышел наружу. Скоро послышался стук, и Форестер понял, что Родэ рубит что-то на дрова для костра. Он вынул из мешка бутыль с керосином, поставил её рядом с собой и стал ждать возвращения Родэ.
  Час спустя в середине сарая горел небольшой огонь. Родэ сложил пирамидой щепки и, чуть-чуть смочив их керосином, поджёг. Форестер усмехнулся.
  – Вы, наверное, были бойскаутом?
  – Был, – ответил Родэ серьёзно. – Отличная организация. – Он потянулся. – Теперь надо поесть.
  – Что-то не хочется, – заметил Форестер.
  – Верю, мне – тоже. Тем не менее надо. Мы должны перед завтрашним днём запастись энергией. – Он посмотрел в окно в сторону перевала.
  Они подогрели банку фасоли, и Форестер с трудом проглотил свою порцию. Ему не хотелось ни есть, ни двигаться. Все члены его тела были словно наполнены ватой и болезненно откликались на любое усилие. Мозг тоже работал плохо, мысли были вялыми и всё время разбегались. Он просто сидел в углу сарая, механически пережёвывая фасоль и ненавидя каждую новую ложку.
  – Господи, я чувствую себя просто ужасно, – проговорил он с трудом.
  – Это – сороче, – сказал Родэ, зябко поводя плечами. – От этого никуда не денешься. – Он сокрушённо покачал головой. – Жаль, что у нас так мало времени на акклиматизацию.
  – Но, когда мы вылезли тогда из самолёта, так плохо ведь не было.
  – Не забывайте, что тогда у нас был кислород. И мы довольно быстро двинулись вниз. Теперь понимаете, насколько опасна высота?
  – Опасна? Я просто отвратительно себя чувствую, вот и всё.
  – Несколько лет тому назад в этих местах побывала американская экспедиция. Они поднимались в горы к северу отсюда. Один из её членов потерял сознание, когда они были на высоте около пяти тысяч футов, как сейчас мы с вами. И хотя в группе был врач, тот всё же умер, когда его стали спускать вниз. Так что всё это очень опасно, сеньор Форестер.
  Форестер слабо улыбнулся.
  – В момент опасности нам надо называть друг друга по именам, Мигель, – сказал он. – Меня зовут Рэй.
  Через некоторое время снаружи кто-то зашевелился.
  – Это Пибоди, – сказал Родэ и подошёл к двери. – Мы здесь, сеньор.
  Пибоди ввалился в сарай и тут же растянулся на полу.
  – Вы паршивые негодяи, – зашептал он. – Почему вы не подождали меня?
  Форестер ухмыльнулся.
  – Когда мы пойдём отсюда, мы пойдём быстро, – сказал он. – То, что было пока, это лёгкая воскресная прогулка по сравнению с тем, что ожидает нас в дальнейшем. Но ждать мы вас не будем, Пибоди.
  – Ах вы, сукин сын! – прошипел Пибоди. – Я вам покажу.
  Форестер рассмеялся.
  – Я заставлю вас подавиться этими словами, но не сейчас, попозже. Времени будет достаточно.
  Родэ протянул Пибоди банку с фасолью.
  – Ешьте. А у нас есть дела. Пошли, Рэй.
  – Я не хочу есть, – застонал Пибоди.
  – Как хотите, – сказал Форестер. – Можете хоть уморить себя голодом. – Он встал и вышел из сарая вслед за Родэ. – Потеря аппетита – это тоже сороче?
  Родэ кивнул.
  – Теперь мы будем есть понемногу. Будем использовать резервы организма. Для подготовленного человека это нетрудно. Но для этого? – Он повернулся в сторону сарая. – Не знаю, сможет ли он всё выдержать?
  Они медленно шли по полосе в сторону "Дакоты". Форестеру показалось удивительным, что О'Хара нашёл эту полосу слишком короткой. Для него она растянулась на несколько миль. Он брёл по ней, механически переставляя ноги, а холодный воздух застревал в горле и рвал его лёгкие, и каждое усилие сопровождалось судорожным вздохом.
  Наконец они дошли до края полосы и заглянули в обрыв, в место падения "Дакоты". Её крылья были припорошены недавно выпавшим снегом, который смягчил углы изломанного фюзеляжа, острые края зиявших ран. Форестер сказал:
  – Мне кажется, что с самолёта её не увидят. Снег здорово замаскировал её. Так что если будут какие-нибудь поиски, с воздуха они ничего не найдут.
  С трудом спустившись вниз, они проникли внутрь самолёта через дыру, пробитую О'Харой. Внутри было сумеречно, и Форестер поёжился, но не от холода, который здесь ощущался ещё сильнее, а при мысли о том, что они находятся в трупе когда-то живого, дышащего существа. Он постарался отогнать от себя эту мысль и сказал:
  – На багажной полке были какие-то ремни с пряжками. Они нам могут пригодиться. А в кабине, говорил О'Хара, есть перчатки.
  – Хорошо, – сказал Родэ. – Я посмотрю впереди, что там можно найти.
  Форестер пошёл назад, и у него перехватило дыхание, когда он увидел останки Кофлина – куски мороженого мяса с торчащими костями на заднем сиденье. Он отвёл глаза и посмотрел на багажную полку, где были ремни. Пальцы замёрзли и не слушались его, движения были неуклюжи, но ему удалось отцепить четыре широких брезентовых ремня, которые можно использовать для их самодельных рюкзаков. Ему пришла в голову идея посмотреть также и ремни на креслах, но они были прикреплены к ним столь крепко, что без инструментов снять их было невозможно.
  Подошёл Родэ с ящичком – аптечкой первой помощи, который он обнаружил в кабине. Он положил его на сиденье, открыл и посмотрел содержимое.
  – О, морфин, – сказал он с удовлетворением.
  – Чёрт, – отозвался Форестер, – мы могли бы его дать миссис Кофлин.
  Родэ вытащил одну ампулу, потом другую, осмотрел их.
  – Нет, не могли бы, они все разбиты.
  Он взял из ящичка несколько бинтов, пузырёк с какими-то таблетками.
  – Это аспирин, – сказал он. – Пузырёк треснул, но таблетки все целы. Они нам пригодятся. – Они взяли по таблетке, положили в рот, и Родэ сунул пузырёк в карман. Больше ничего из аптечки использовать было невозможно.
  Форестер прошёл в кабину. Тело Гриваса лежало в какой-то неестественной позе, глаза с застывшим удивлением смотрели на приборную доску. Форестер сделал шаг вперёд, и его нога задела какой-то предмет, со звяканьем отлетевший в сторону.
  Он посмотрел вниз и увидел револьвер.
  "Боже мой, – подумал, – как же мы забыли о нём?" Это был револьвер Гриваса, о котором в суматохе совершенно забыли. Он бы очень пригодился сейчас внизу, но говорить об этом уже не имело смысла. Он нагнулся и поднял его. Металл был холодным и обжёг ему руку. С минуту он простоял в нерешительности, затем положил револьвер в карман, думая и о Пибоди, и о том, что может их ждать на другой стороне перевала.
  Вот и всё снаряжение для альпинистов, подумал он саркастически. Один автоматический револьвер.
  Больше ничего полезного они в "Дакоте" не нашли и вернулись к сараю. Форестер стал сооружать новые лямки для мешка, используя найденные им ремни и оставленную мисс Понски сумку. Из этих разномастных частей он соорудил рюкзак, который сидел на плечах гораздо лучше.
  Родэ подошёл к руднику, а Пибоди, как мешок, лежал в углу и смотрел потухшими глазами на то, что делает Форестер. Он не съел своей порции фасоли и даже не позаботился о том, чтобы поддержать огонь в сарае. Форестер, когда вошёл, бросил презрительный взгляд на Пибоди, но ничего не сказал. Взяв топор, он вновь вышел наружу, нарубил щепок от досок, принесённых Родэ, и возобновил костёр.
  Вернулся Родэ. Отряхивая снег с ботинок, он сказал:
  – Я нашёл для О'Хары подходящую штольню. Если противник переберётся всё же на эту сторону, О'Хара должен всех привести сюда. В лагере обороняться бесполезно.
  Форестер кивнул.
  – Я тоже так думаю, – сказал он, вспоминая, как они "брали" этот лагерь, спустившись с гор.
  – Большинство штолен, – продолжал Родэ, – идёт прямо в глубь горы. Но одна имеет резкий поворот – метрах в пятидесяти от входа. Там можно укрыться от винтовочного огня.
  – Пошли посмотрим повнимательнее, – предложил Форестер.
  Родэ повёл его за сараями к руднику и показал штольни. Их было шесть.
  – Вот эта, – указал он на одну из них.
  Форестер подошёл поближе. Вход в туннель был не больше, чем десять футов в высоту и примерно столько же в ширину, – просто дыра, проделанная взрывом в скале. Он вошёл и медленно двинулся внутрь. Свет быстро тускнел, и вскоре стало совсем темно. Он вытянул руки и нащупал каменную стенку. Туннель резко повернул влево, и, оглянувшись назад, Форестер увидел, как скрывается из вида светлое пятно входа. Он остановился и пошёл назад. С чувством облегчения различил впереди силуэт крупной фигуры Родэ на фоне голубого неба и вскоре оказался рядом с ним.
  – Ничего себе жилище! – сказал он. – Мурашки по коже ползут.
  – Возможно, это потому, что тут умирали люди, – сказал Родэ.
  – Умирали?
  – Да, и много. Правительство закрыло этот рудник, когда сеньор Агиляр был президентом.
  – Удивительно, что Лопец не пытался ничего выжать отсюда.
  Родэ пожал плечами.
  – Запустить вновь этот рудник стоило бы огромных денег. Да и когда он действовал, особой выгоды от него не было. Скорее, это был эксперимент по организации работ на большой высоте. Рано или поздно его всё равно бы закрыли.
  Форестер оглянулся.
  – Когда О'Хара придёт сюда, у него будет мало времени. Что, если построить здесь для него защитную стенку перед входом? В одном из сараев оставим для него записку.
  – Хорошая мысль, – согласился Родэ. – Камней тут полно.
  – Это надо делать втроём. Пойду приволоку Пибоди.
  Он пошёл к сараю и застал Пибоди в той же позе в углу, тупо смотрящим в стену.
  – Пошли, голубчик, – сказал он. – Вставайте-ка и с песней на работу.
  Глаза Пибоди блеснули.
  – Оставьте меня в покое, – хрипло проговорил он.
  Форестер наклонился, схватил Пибоди за лацканы пальто и оторвал его от пола.
  – А ну-ка вставайте, ничтожный негодяй! Я же сказал вам, что вы будете подчиняться приказам и быстро. Учтите, что у меня точка кипения ниже, чем у Родэ, поберегитесь!
  Пибоди стал слабо отбиваться, и Форестер, резко встряхнув его, полуживого, швырнул на стену.
  – Я болен, – сползая вниз и хватая ртом воздух, пролепетал Пибоди, – мне трудно дышать.
  – Вы можете ходить, можете подносить камни, – сказал Форестер, не обращая никакого внимания на стенания Пибоди. – Дышите вы в это время или нет, меня не интересует. Лично я предпочёл бы, чтобы вы и впрямь прекратили дышать. Ну так что, сами пойдёте или мне вытолкать вас отсюда?
  Бормоча всевозможные ругательства, Пибоди с трудом поднялся и шатаясь побрёл к двери. Форестер направил его к туннелю и велел собирать камни и подносить их к входу. Это было тяжёлое испытание, и ему самому приходилось часто останавливаться и отдыхать, но он неотступно следил за Пибоди и безжалостно погонял его.
  Они таскали камни, а Родэ сооружал стенку. Когда стемнело, они прекратили работу, и Форестер, тяжело оседая на землю, окинул мутным взором однорядную каменную кладку.
  – Не бог весть что, – проговорил он, – но, надеюсь, сойдёт. – И начал хлопать себя по бокам. – Господи, холодина-то какая!
  – Нам надо вернуться в жилище, – заметил Родэ. – Сделали всё, что могли.
  Они отправились в сарай и подогрели себе тушёнки. Пибоди опять отказался от еды, но Форестер и Родэ заставили себя есть, давясь пропитанным соусом мясом.
  
  II
  
  Форестер спал плохо, лишь время от времени впадая в тяжёлую дремоту. Тогда его посещали жуткие сны, полные зловещих предзнаменований. Судя по всему, другие тоже почти не спали и постоянно ворочались на своих местах. Родэ дважды вставал, подходил к двери и выглядывал наружу. Светила полная луна, и Форестер видел, что Родэ пристально вглядывался в вершины гор.
  Странно, но когда он встал, усталости почти не чувствовалось. Дышать стало намного легче. Ещё день – ещё бы один день, и самочувствие было бы куда лучше, можно было бы думать о перевале с уверенностью. Но времени не было, и эти мысли пришлось отбросить.
  В тусклом свете утра он увидел, как Родэ завязывает вокруг ног сделанные из одеяла обмотки. Он стал делать то же самое. Никто из них не произнёс ни слова. Закончив с обувью, он пошёл в угол, где посапывал Пибоди, и стал его тормошить.
  – Убрр… прг… – проворчал Пибоди неразборчиво.
  Форестер вздохнул и носком ботинка двинул Пибоди по рёбрам. Это подействовало. Он сел и начал ругаться. Форестер молча повернулся и отошёл от него.
  – Кажется, ничего, – сказал Родэ с порога. Он вновь внимательно смотрел на горы.
  Но в его голосе Форестер всё же услышал нотку сомнения. Небо было кристально чистым, и вершины, начавшие золотиться от восходящего солнца, ярко, как бриллианты, сверкали на фоне ещё тёмного неба. Форестер спросил:
  – Что-то всё-таки не то?
  – Очень ясно, – сказал Родэ. И опять в его голосе прозвучало сомнение. – Пожалуй, слишком ясно.
  – Как мы пойдём? – спросил Форестер.
  – Перевал вон за той горой. Мы должны её обойти и там выйти на него. После этого будет легче. Самое главное – эта сторона.
  Вершина, на которую показывал Родэ, освещённая утренним светом, казалась такой близкой, что хотелось потрогать её рукой. Он вздохнул с облегчением.
  – Ну, это выглядит не так страшно.
  Родэ фыркнул.
  – Вы даже не представляете себе, как это будет страшно. – Он отвернулся. – Давайте поедим.
  Пибоди вновь отказался есть, и тогда Форестер, поймав многозначительный взгляд Родэ, произнёс угрожающим тоном:
  – Вы будете есть, даже если мне придётся затолкать пищу вам в глотку. Мне надоели ваши штучки, Пибоди. Предупреждаю вас: если вы упадёте от слабости, если задержите нас хотя бы на минуту, мы бросим вас.
  Пибоди метнул на него полный ненависти взгляд, но взял тёплую банку тушёнки и стал есть с отвращением. Форестер спросил:
  – Как ваши ботинки?
  – Надеюсь, в порядке, – огрызнулся Пибоди.
  – Никаких "надеюсь", – отрезал Форестер. – Мне наплевать, если вы вдребезги разобьёте свои пальцы, мне наплевать, если у вас будут волдыри размером с пинг-понговый мячик, мне наплевать на то, что вы будете чувствовать. Я забочусь только о том, чтобы вы не задерживали нас. Так что если ваши ботинки беспокоят вас, скажите лучше сразу.
  – Нет, не беспокоят, – ответил Пибоди.
  Родэ встал.
  – Выходим. Надевайте рюкзаки.
  Форестер взял своё изделие, стал закреплять его на спине и остался им удовлетворён. Родэ взял в руку самодельный ледоруб, а топорик с Дакоты заткнул за пояс. Отрегулировав застёжки так, что поклажа стала удобной, он выразительно посмотрел на Пибоди. Тот возился со своим мешком и наконец взвалил его на плечи. И в этот момент что-то выпало из него, звякнув о пол.
  Это была фляжка О'Хары.
  Форестер наклонился и поднял её.
  – Так, значит, вы ещё и вор, – сказал он, сверля Пибоди ледяным взглядом.
  – Нет! – завопил Пибоди. – О'Хара сам дал мне её!
  – Как же, так О'Хара и даст вам её, – язвительно проговорил Форестер. – Он потряс фляжку. Она была пуста. – Ах ты, сволочь! – крикнул он и швырнул её в Пибоди.
  Тот согнулся, но увернуться не успел, и фляжка угодила ему прямо в лоб над правым глазом.
  Родэ постучал рукояткой ледоруба о пол.
  – Довольно, – сказал он решительно. – Этот человек не может идти с нами, мы не можем на него положиться.
  Пибоди в ужасе взглянул на него.
  – Но вы должны взять меня с собой, – прошептал он. – Вы должны. Не оставляйте меня тем негодяям внизу.
  Родэ неумолимо сжал губы, и Пибоди стал хныкать. Форестер глубоко вздохнул и сказал:
  – Если мы оставим его, он вернётся к О'Харе и наделает там дел, в этом можно не сомневаться.
  – Мне это всё не нравится, – сказал Родэ. – Он нас, ещё чего доброго, убьёт в горах.
  Форестер нащупал в кармане пистолет и принял решение.
  – Ладно, вы идёте с нами, Пибоди. Но ещё одна выходка с вашей стороны и… адью. – Он повернулся к Родэ. – Он не задержит нас ни на минуту, я обещаю. – Он посмотрел на Пибоди в упор, и тот молча кивнул. – Надевайте мешок, Пибоди. И двигайтесь быстро.
  Пибоди оторвался от стены и, как-то весь сжавшись, стал поднимать свой рюкзак. Затем, стараясь держаться подальше от Форестера, затрусил к двери. Форестер вынул из кармана клочок бумаги и карандаш.
  – Я оставлю записку О'Харе, – сказал он. – Сообщу ему о штольне. И – пошли.
  
  III
  
  Поначалу идти было сравнительно легко, во всяком случае, так позже вспоминалось об этом Форестеру. Хотя они оставили дорогу и шли по целине, движение было довольно быстрым. Возглавлял группу Родэ, за ним следовал Пибоди, и замыкающим был Форестер, который следил за тем, чтобы Пибоди не отставал. Но в этом, как выяснилось, необходимости не было, так как тот шагал, словно его преследовал сатана.
  "Он не так уж никчёмен", – подумал Форестер.
  Сначала снег был неглубоким, сухим, как порошок, но дальше он становился глубже и жёстче. Тогда Родэ сделал небольшой привал и сказал:
  – Нужны верёвки.
  Они вытащили свои жалкие припасы, и Родэ тщательно осмотрел каждый узел. Затем они образовали связку и в том же порядке двинулись дальше. Форестер посмотрел вверх на белый склон, который простирался до самого неба, и понял, что Родэ, видимо, был прав – переход предстоял нелёгкий.
  Они шли и шли, и Родэ пробивал дорогу во всё густеющем снегу. Склон, который они пересекали, был крутым и головокружительно уходил вниз. Форестер пытался представить себе, что будет, если кто-нибудь из них упадёт. Наверное, тогда полетят все трое и поплатятся своими жизнями; они покатятся вниз клубком из рук, ног и верёвок, пока не достигнут острых скал внизу. Но он отогнал от себя эту мысль. Всё же они были связаны верёвкой, и падение можно предотвратить. Впереди раздался какой-то звук, словно глухо прогремел гром.
  – Что это? – прокричал Форестер.
  – Лавина, – отозвался Родэ, продолжая путь.
  "Бог ты мой, – подумал Форестер, – о лавинах я и не подумал. Они могут быть смертельно опасными". Но тут же расхохотался про себя. Как будто он был в большей опасности, чем О'Хара и другие – там, у моста. Некоторое время он размышлял об относительности всего на свете, а потом мозг его отключился, и он шёл, механически передвигая ноги, поднимаясь по белому склону, словно муравей, ползущий по простыне.
  Внезапно он обо что-то споткнулся, и сознание его вернулось к действительности. Это был Пибоди, лежавший на снегу, словно выброшенная на лёд рыба, и судорожно хватавший воздух широко открытым ртом.
  – Вставайте, Пибоди, – сказал он тихо. – Я вам сказал, что произойдёт, если вы нас будете задерживать. Вставайте, чёрт вас возьми!
  – Это Родэ… Родэ остановился… – выдавил Пибоди.
  Форестер посмотрел вперёд и зажмурился от яркого блеска расстилавшегося перед ним пространства. Перед глазами закружились какие-то тёмные точки и сложились в туманную фигуру, подошедшую к ним.
  – Извините, – сказал Родэ приблизившись. – Я дурак. Совсем забыл об этом.
  Форестер стал тереть глаза. "Я, кажется, слепну", – подумал он, и волна ужаса охватила его.
  – Успокойтесь, – сказал Родэ, – закройте глаза, дайте им отдохнуть.
  Форестер опустился в снег и закрыл глаза. Ему казалось, что под ресницы набились сотни острых песчинок, по щекам поползли слёзы.
  – Что со мной? – спросил он.
  – Ослепление льдом и снегом, – ответил Родэ. – Не волнуйтесь и подержите глаза закрытыми.
  Постепенно он почувствовал себя лучше, передышка пошла на пользу, но он вдруг ощутил страшную усталость. Ему показалось, что никогда в жизни он так не уставал.
  – Сколько мы прошли? – спросил он.
  – Немного, – ответил Родэ.
  – Который час?
  – Девять, – сказал Родэ после паузы.
  – И всего лишь? – Форестер был просто потрясён. Он был уверен, что они шли уже чуть ли не весь день.
  – Я сейчас полечу вас кое-чем, – сказал Родэ и стал массировать веки Форестера холодными пальцами. Они были покрыты каким-то веществом, одновременно мягким и слегка колючим.
  – Что это, Мигель?
  – Древесная зола. Она немного предохраняет от блеска. Я слышал, что так делают эскимосы. Может быть, она поможет.
  Через некоторое время Форестер рискнул открыть глаза. К своему облегчению, он обнаружил, что видит. Не столь ясно, как обычно, но всё же видит. Потрясение от мысли, что он потерял зрение, прошло. Он посмотрел вбок – Родэ хлопотал над Пибоди. Да, вот ещё одна вещь, необходимая альпинистам и которой они лишены, – тёмные очки.
  Родэ повернулся, и Форестер вдруг расхохотался.
  Прямо через его глаза шла широкая чёрная полоса и Родэ выглядел, как индеец, вступивший на тропу войны. Он улыбнулся.
  – Вы тоже выглядите смешно, Рэй. – И добавил уже серьёзным тоном. – Сделайте капюшон из одеяла. Так вы отгородитесь от лишнего блеска.
  Форестер снял свой мешок и с сожалением оторвал от него кусок одеяла. Из этого куска получилось три капюшона, но нести мешок Форестеру стало менее удобно. Родэ скомандовал:
  – Пошли.
  Форестер оглянулся, увидел далеко внизу сараи и прикинул, что они поднялись не больше чем на пятьсот футов. Дёрнулась верёвка на поясе, и он опять пошёл вслед за спотыкающимся Пибоди.
  К полудню они смогли завернуть за гору и вышли на точку, откуда был виден перевал. Форестер со стоном повалился на колени, не в силах больше идти, а Пибоди просто рухнул как подкошенный. Только Родэ остался стоять на ногах и, сощурив покрасневшие глаза, смотрел в сторону перевала.
  – Да, вот таким я его помню, – сказал он. – Здесь мы сделаем привал.
  Словно не замечая Пибоди, он подошёл к Форестеру и опустился на корточки.
  – Всё в порядке?
  – Я чувствую, словно меня избили. Но отдых, я думаю, поможет восстановить силы.
  Родэ снял свой рюкзак, начал вытаскивать еду.
  – Сейчас мы подкрепимся.
  – Боже, боюсь, что не смогу.
  – Ничего, это хорошо пойдёт, – сказал Родэ, показывая ему фруктовые консервы. – Это сладкое придаст нам энергии.
  Откуда-то из-за хребта подул холодный ветер, и Форестер поплотнее запахнул куртку. Родэ стал копать снег.
  – Что вы делаете? – спросил Форестер.
  – Надо отгородить примус от ветра, – ответил Родэ, доставая примус из мешка и ставя его в приготовленную лунку. Он зажёг его и затем вручил Форестеру пустую консервную банку.
  – Наберите снега, мы вскипятим немного воды. Надо выпить чего-нибудь горячего. А я пойду посмотрю, что там с Пибоди.
  Из-за низкого давления снег таял медленно, и вода из него получилась лишь тепловатой. Родэ бросил в неё бульонный кубик.
  – Пейте.
  Форестер, захлёбываясь, выпил, затем опять наполнил банку снегом. Следующая порция была для ожившего Пибоди, и Форестер приготовил воду в третий раз.
  – Как там перевал? – спросил он у Родэ, открывавшего банку с фруктами.
  – Ничего хорошего, – ответил Родэ. – Там ледник, большие трещины. – Он помолчал. – Но я, собственно, об этом знал.
  Он протянул банку Форестеру, и тот начал есть. Фрукты оказались отличной едой: пожалуй, с момента крушения самолёта он не ел ничего лучшего и вскоре почувствовал прилив сил. Он опять посмотрел вниз. Рудник уже скрылся из глаз, зато теперь далеко-далеко было видно речное ущелье. Мост был где-то в стороне.
  Он встал и прошёл вперёд к краю обрыва, чтобы взглянуть на перевал. Тут его взору предстал ледник – нагромождение ледяных глыб, лабиринт трещин. Он заканчивался тремя тысячами футов ниже в голубых водах горного озера. В этот момент раздался резкий, словно удар громадного кнута, звук, затем словно далёкие раскаты грома, и над озером поднялся фонтан белого цвета.
  Подошедший сзади Родэ сказал:
  – Это лагуна. Такие озёра всегда бывают между ледником и морёной. Мы должны идти туда. – Он показал рукой через ледник и наверх.
  Над долиной, где находился перевал, вдруг появился столб белого дыма, и спустя секунд десять раздалось грозное ворчание.
  – Горы всегда наполнены движением, – сказал Родэ. – Движется лёд, движется снег, сходят лавины.
  – Сколько нам ещё подниматься? – спросил Форестер.
  – Около пятисот метров – но сначала мы немного спустимся, чтобы пересечь ледник.
  – Да, обойти его, видимо, не удастся, – предположил Форестер.
  Родэ показал на озеро.
  – Если мы пойдём в обход, мы потеряем слишком много времени, и нам придётся провести ещё одну ночь в горах. Две ночи здесь убьют нас.
  Форестер разглядывал ледник с неудовольствием. То, что он увидел, ему совсем не понравилось, и в первый раз с начала их перехода он почувствовал где-то в низу живота холодный комок страха. До сих пор всё, что они делали, было тяжёлой работой в непривычных условиях. Но то что им предстояло, было воплощением опасности – опасности попасть под неустойчиво лежащую глыбу льда или провалиться в припорошенную снегом трещину. Даже за то время, что он наблюдал за ледником, картина изменилась – постоянно шли какие-то подвижки, и время от времени оттуда доносился глухой рокот.
  – Надо идти, – сказал Родэ.
  Они вернулись к своей поклаже. Пибоди сидел, безразлично глядя на свои сложенные на животе руки.
  – Пошли, человече, надевайте рюкзак, – сказал ему Форестер.
  Пибоди не двигался. Форестер вздохнул и толкнул его ногой в бок – не слишком сильно. Физическое воздействие было единственным, на что Пибоди ещё реагировал. Он покорно встал, забросил на спину свой мешок, застегнул лямки. Родэ вновь обвязал его верёвкой и тщательно проверил крепления. И они пошли дальше.
  Спуск к леднику – около двухсот футов – обернулся для Форестера кошмаром, хотя для Родэ в нём не было ничего особенного. Что касается Пибоди, то он был погружён в себя и об опасности просто не задумывался. Здесь были голые скалы, облизанные ветром, дувшим со стороны перевала, и покрытые тонкой коркой льда. Любое передвижение по ним было опасно. "Это какое-то безумие, – думал Форестер, – здесь же нельзя идти без кошек!" При каждом скольжении сердце его замирало, и он ругался про себя.
  Спуск к леднику занял час времени. Последние сорок футов были отвесной стеной, и Родэ показал, что нужно делать. Он вбил в трещины скалы самодельные крючья, пропустил через них верёвку и велел, держась за неё, спускаться. Теперь они пошли обратным порядком – Форестер был впереди. Родэ страховал его сверху. Он сделал петлю, в которой можно было как бы сидеть, и посоветовал Форестеру не торопиться.
  – Держитесь всё время лицом к скале, – сказал он. – Ногами отталкивайтесь от неё и не допускайте вращения…
  Форестер был вне себя от радости, когда он вновь почувствовал под ногами землю – альпинизм явно не доставлял ему удовольствия. Ему пришла в голову мысль, что если он доживёт до следующего отпуска, то проведёт его так далеко от гор, как только возможно, и предпочтительнее где-нибудь в центре Канзаса.
  Спустился Пибоди, механически следуя инструкциям Родэ. На его лице не было страха – на нём вообще ничего не было, так же, как и в его мозгу. Страх улетучился из него вместе со всеми человеческими чувствами. Он стал роботом, который подчинялся приказам, правда, лишь в том случае, когда ему давали тумаков.
  Последним спустился Родэ. Его никто не страховал, и последние десять футов он почти пролетел, так как крючья вылетели из расщелины, и он тяжело упал вместе со свившейся в кольца верёвкой. Форестер помог ему встать.
  – Всё в порядке?
  Родэ, шатаясь из стороны в сторону, проговорил задыхаясь:
  – Крючья, где крючья? Найдите их.
  Форестер пошарил в снегу и нашёл три. Четвёртый куда-то запропастился. Родэ угрюмо улыбнулся:
  – Хорошо, что я упал, а то пришлось бы крючья оставить в скале, а они могут нам ещё пригодиться. Но вообще надо держаться подальше от скал – они покрыты ледяной коркой, без кошек нам по ним не пройти.
  Форестер до глубины души был с этим согласен, по вслух ничего не сказал. Он подобрал верёвку, закрепил один конец на поясе, затем посмотрел на ледник.
  Зрелище было фантастическим, словно лунный пейзаж, и столь же лишённое жизни и далёкое от человека. Глыбы льда были вздыблены громадным давлением снизу и, подвергшись воздействию солнца и ветра, приняли самые гротескные формы. Там были скалы из льда с опасно нависшими карнизами наверху, колонны с подточенным солнцем основанием, готовые в любой момент рухнуть, какие-то взгорбления и повсюду были трещины, частью открытые, а частью – Форестер это хорошо знал – предательски замаскированные снегом. И вот через этот лабиринт они должны были проложить свой путь. Он спросил:
  – Какова ширина ледника?
  Родэ подумал.
  – Три четверти вашей американской мили. – Он перехватил получше ледоруб. – Давайте двигаться, время дорого.
  Он шёл впереди, прощупывая путь ледорубом. Форестер обратил внимание на то, что он сократил интервалы в их связке и удвоил верёвку, и это не предвещало ничего хорошего. Теперь они шли на довольно близком расстоянии друг от друга, и Родэ часто подгонял Пибоди, так как тот постоянно отставал, и верёвка то и дело натягивалась. Форестер на ходу нагнулся и зачерпнул рукой немного снега. Он был сухим, как порошок, и не годился для снежка, но всё равно, всякий раз, когда Пибоди отставал, Форестер осыпал его снежной пылью.
  Путь был извилистым, и они часто заходили в тупик, образованный либо ледяной стеной, либо внушительной трещиной. Приходилось возвращаться и искать места, по которым можно было бы пройти. Однажды, когда они очутились просто-таки в ледяном лабиринте, Форестер совершенно потерял ориентировку и с отчаянием подумал, что им уже никогда не выбраться из этого ледяного ада.
  Ноги его занемели, пальцев на них он уже не чувствовал. Сказал об этом Родэ. Тот медленно остановился.
  – Садитесь, – сказал он, – снимайте ботинки.
  Форестер размотал обмотки и попытался негнущимися пальцами развязать шнурки. Это простое дело заняло у него около пятнадцати минут. Пальцы застыли, шнурки обледенели, а мозг плохо контролировал действия рук. Наконец ему удалось снять ботинки и две пары носков, которые на нём были.
  Родэ внимательно осмотрел его ноги.
  – Начало обморожения, – сказал он. – Растирайте свою левую ногу, а я буду растирать правую.
  Форестер энергично набросился на свою ногу. Первый палец совершенно потерял чувствительность и был белым, как кость. Родэ был совершенно безжалостен – он бешено тёр его ногу и не обращал внимания на мольбы и вопли, вырывавшиеся у него от страшной боли. Наконец нормальная циркуляция крови возобновилась, нога была словно в огне. Родэ строго сказал:
  – Не допускайте этого впредь. Всё время работайте пальцами – представьте, что вы играете на рояле ногами. Дайте-ка мне посмотреть ваши руки.
  Форестер протянул ему руки.
  – Хорошо, – заключил Родэ. – Но следите за пальцами рук и ног, за кончиками ушей и носом. Трите их всё время. – Он повернулся к Пибоди, сидевшему на снегу, как мешок. – А с этим что?
  С трудом Форестер всунул ноги в замёрзшие ботинки, завязал шнурки и обмотки. Затем он поднялся и помог Родэ снять ботинки с Пибоди. Это было всё равно, что обхаживать чучело, – он не мешал и не помогал им, позволяя делать с собой всё, что угодно.
  Пальцы его ног были сильно обморожены, и они начали их массировать. Через десять минут он вдруг застонал, и Форестер увидел, как в его глазах промелькнула искра сознания.
  – Дьявол! – запротестовал Пибоди. – Вы делаете мне больно.
  Они продолжали работать, не обращая на него никакого внимания. Внезапно Пибоди вскрикнул и стал вырываться, но Форестер крепко держал его.
  – Будьте благоразумны, – прокричал он ему в ухо, – иначе потеряете ноги!
  Ему удалось утихомирить Пибоди, и Родэ ещё некоторое время тёр ему ноги, пока не счёл, что опасность миновала.
  – Двигайте всё время пальцами, – посоветовал он то же, что и Форестеру.
  Пибоди стонал от боли, но эта боль, кажется, вывела его из летаргического состояния. Он смог сам надеть носки, ботинки, завязать обмотки. Пока он всё это проделывал, с его уст срывался монотонный поток проклятий и ругательств, направленных в адрес гор, Родэ, Форестера и судьбы, которая затянула его в эту переделку.
  Форестер переглянулся с Родэ, который слегка улыбнулся и, беря ледоруб, сказал:
  – Всё. Пошли. Надо выйти отсюда.
  Где-то на середине ледника, после нескольких бесплодных попыток пройти дальше, Родэ подвёл их к трещине и объявил:
  – Здесь мы будем перебираться на ту сторону. Другого выхода нет.
  В этом месте был снежный мост, соединивший два края трещины, – хрупкая снежная полоса. Форестер подошёл поближе и посмотрел вниз. Дна он не увидел. Родэ сказал:
  – Снег может выдержать нас, если мы будем ползти, чтобы распределить вес на большую площадь. – Он тронул Форестера за плечо. – Вы идёте первым.
  Пибоди внезапно проговорил:
  – Я не буду переходить на ту сторону. Что я, сумасшедший, что ли?
  Форестер поначалу хотел сказать примерно то же самое, но то, что это сказал такой человек, как Пибоди, пристыдило его.
  – Вы будете делать то, что вам говорят, – рявкнул он грубо, ощущая, что адресует эту фразу не столько Пибоди, сколько самому себе, допустившему минутную слабость.
  Родэ опять удлинил соединявшие их куски верёвки, чтобы каждый мог спокойно преодолеть пятнадцатифутовое пространство, и Форестер подошёл к трещине.
  – Не на коленях, а по-пластунски, – сказал Родэ.
  С внутренним трепетом Форестер лёг на живот и извиваясь вполз на мост. Он двигался вперёд, вспоминая, чему его учили в армии, и видел, как по краям перемычки осыпается и с шелестом пропадает в пропасти снег. Он был рад тому, что сзади него вилась верёвка, хотя понимал, что в случае чего она вряд ли выдержит его, и с ещё большей радостью ощутил себя, наконец, на другом краю трещины, где некоторое время лежал, задыхаясь и обливаясь потом. Затем он встал и повернулся.
  – Всё в порядке? – спросил Родэ.
  – Прекрасно, – ответил он и вытер пот со лба прежде, чем он успел замёрзнуть.
  – К чёрту! – закричал Пибоди. – Вам не удастся загнать меня на эту штуку.
  – Вас же страхуют верёвкой с обеих сторон, – сказал Форестер. – Вы не можете упасть. Правда, Мигель?
  – Конечно, – подтвердил Родэ.
  Пибоди смотрел затравленным зверем. Форестер сказал:
  – Ладно, чёрт с ним. Перебирайтесь, Мигель, и оставьте этого глупца там.
  Голос Пибоди дрогнул.
  – Вы не можете оставить меня здесь! – закричал он.
  – Неужели? – с издёвкой сказал Форестер. – Я ведь вас обо всём предупреждал.
  – Господи! – произнёс Пибоди душераздирающим голосом и медленно подошёл к трещине.
  – Ложитесь! – скомандовал Родэ.
  – На живот! – крикнул Форестер.
  Пибоди лёг на живот и стал медленно ползти. Его трясло, и дважды он останавливался, когда снег с сухим шорохом обрывался с края моста. По мере приближения к Форестеру его движения участились, он пополз быстрее. Вдруг он не выдержал, встал на четвереньки и почти побежал.
  – Ложитесь, вот идиот! – завопил Форестер.
  И тут же вверх взвился столб снежной пыли, Пибоди врезался в Форестера и сбил его с ног. Мост с шумом рухнул, и глухое эхо покатилось по горам. Когда Форестер поднялся, то сквозь пелену оседающего снега увидел беспомощно стоявшего на другой стороне Родэ.
  Он резко повернулся и схватил Пибоди, который вцепился в снег в дикой радости оттого, что ощутил под собой твёрдую основу. Вздёрнув его вверх, он дважды ударил его кулаком по лицу.
  – Ты, гнус, подонок, хоть раз ты можешь что-нибудь сделать правильно?
  Голова Пибоди мотнулась из стороны в сторону, в глазах была пустота. Форестер отпустил его, и он свалился на снег, бормоча что-то бессвязное. Ударив его ещё раз ногой, Форестер повернулся в сторону Родэ.
  – Что же теперь делать, чёрт возьми?
  Родэ казался невозмутимым. Он поднял ледоруб и, нацелив его, как копьё, сказал:
  – Отойдите!
  Размахнувшись, он бросил ледоруб, и тот вонзился в снег рядом с Форестером.
  – Вгоните его в снег как можно глубже, – сказал он. – Я попробую перебраться с помощью верёвки.
  Форестер потрогал рукой верёвочную петлю на поясе.
  – Знаете, она не очень прочная. Вашего веса может не выдержать.
  Родэ смерил глазами расстояние.
  – Я думаю, что если сложить её втрое, выдержит.
  – Речь идёт о вашей шее, – заметил Форестер и начал вбивать ледоруб в снег.
  Но он отдавал себе отчёт в том, что в действительности речь идёт и о его жизни. Без Родэ он ни за что не выберется отсюда, тем более обременённый Пибоди.
  Он вогнал ледоруб в снег на три четверти и проверил, крепко ли он сидит. Затем он подошёл к Пибоди, хныкавшему на снегу, снял с него верёвку и перебросил конец Родэ. Тот обвязался им и сел па край трещины, глядя вниз, в пропасть, так спокойно, как будто он сидел в кресле на террасе дома.
  Форестер закрепил тройную верёвку вокруг пояса, вдавил каблуки ботинок в снег.
  – Я постараюсь принять возможно больше веса, – сказал он.
  Родэ натянул верёвку, подёргал её и остался доволен.
  – Подложите что-нибудь под верёвку, чтобы она не перетёрлась, – попросил он.
  Форестер снял капюшон, сложил его вдвое и подоткнул под верёвку там, где она соприкасалась с ледяным краем трещины.
  Родэ опять потянул верёвку, смерил глазами расстояние, нашёл на противоположной стене трещины точку своего соприкосновения с ней – оттолкнулся.
  Форестер увидел, как он исчез из виду, и почувствовал, как резко натянулась верёвка. Затем послышался стук – ботинки Родэ ударили по стене. К счастью, натяжение верёвки не ослабло, значит, всё идёт удачно. Родэ оставалось теперь только вскарабкаться вверх. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем голова его появилась над краем трещины. Форестер подбежал к Родэ и помог ему выбраться. Вот человек! Он с восхищением смотрел на него. Дьявольски отличный парень. А Родэ в это время сидел недалеко от края и вытирал пот со лба.
  – Нехорошо так вести себя, – сказал он, имея в виду Пибоди.
  "Да уж, – подумал Форестер, – это самое мягкое, что можно тут сказать". – И, глядя на Пибоди, произнёс:
  – Ну что будем делать с этим негодяем? Он же погубит нас! – Форестер достал из кармана револьвер, и глаза Родэ начали расширяться от ужаса. – Что ж, я думаю, что здесь путь Пибоди и закончится.
  Пибоди в это время лежал на снегу, что-то бормоча себе под нос и, по-видимому, был не в состоянии осознать то, что говорил о нём Форестер.
  Родэ посмотрел Форестеру прямо в глаза:
  – Вы способны застрелить беззащитного человека? Даже его?
  – Да, сейчас я на всё способен, чёрт возьми, – отрезал Форестер. – Потому что думаю не только о наших жизнях, а ещё и о тех людях, которые там внизу, у моста, ждут помощи. А этот спятивший дурак всех нас угробит.
  Он поднял револьвер и навёл его в затылок Пибоди. В тот момент, когда он уже готов был спустить курок, Родэ схватил его за руку.
  – Нет, Рэй, вы не убийца.
  Форестер попытался сопротивляться Родэ, но сдался.
  – Ладно, Мигель. Но вы ещё увидите, что я прав. Я знаю такой тип людей. Это эгоисты, и ничего хорошего от них ждать не приходится. Что ж, по-видимому, от него не отделаться.
  
  IV
  
  Переход через ледник отнял у них в общей сложности три часа, и хотя Форестер был к концу совершенно измотан, Родэ не позволил остановиться.
  – Мы должны до темноты подняться как можно выше, – сказал он. – Предстоящая ночь сильно истощит нас. Нехорошо оставаться на открытом месте, когда у нас нет ни палатки, ни подходящей одежды.
  Форестер выдавил из себя кислую улыбку. Для Родэ всё было либо хорошо, либо нехорошо. Он не признавал полутонов. Пинком подняв на ноги Пибоди, Форестер сказал ему устало:
  – Ладно, ведите нас, Макдуф.
  Родэ посмотрел на перевал:
  – Мы потеряли высоту, когда пересекали ледник. Нам нужно теперь подняться ещё метров на пятьсот-шестьсот.
  "До двух тысяч футов", – мысленно перевёл Форестер. Он посмотрел туда, куда был устремлён взгляд Родэ. Слева от них был ледник, бесконечно сползавший вниз, скребя боками каменные стены. Вверху – чистое снежное пространство, пересечённое на полпути к верхней точке грядой каменных лбов.
  – Нам что, придётся взбираться на них? – спросил он с замиранием сердца.
  Родэ помолчал, внимательно разглядывая местность, затем покачал головой.
  – Я думаю, мы сможем обогнуть их вон там, справа. И выйдем на них немного сзади. Там устроим стоянку для ночёвки.
  Он сунул руку в карман и достал кожаный мешочек со снадобьем из коки, которое он приготовил в лагере.
  – Давайте руку, – сказал он. – Сейчас это вам поможет.
  Он высыпал с десяток зелёных кусочков в ладонь Форестера, и тот, сунув один из них в рот, начал жевать. Кока была слишком кислой на вкус, но приятно согревала полость рта.
  – Сразу не берите много, – предупредил Родэ, – а то обожжёте рот.
  Давать коку Пибоди было бесполезно. Он опять вошёл в состояние полной отрешённости и автоматизма и шёл за Родэ, как пёс на поводке, подчиняясь толчкам верёвки. Было такое впечатление, что его руками и ногами двигает кто-то со стороны. Форестер, наблюдая за ним сзади, надеялся, что впереди их не ожидают никакие серьёзные препятствия, потому что тогда, как предсказывал О'Хара, Пибоди сломается.
  Тот долгий и трудный подъём не остался в памяти Форестера. Как ни странно, он, видимо, впал в то же состояние автоматизма, в каком находился и Пибоди. Ритмично жуя свою жвачку, он, как заведённый, шёл вверх по следу, который прокладывал неутомимый Родэ.
  Сначала снег был плотный, покрытый настом, но постепенно, по мере того как они выходили к правому флангу скальной гряды и подъём становился круче, слой снега утончался, и из-под него стал показываться лёд. Идти по нему без кошек было трудно, а вернее, как признался позже Родэ, с точки зрения любого альпиниста, вообще невозможно. Ноги Форестера то и дело скользили, его самого постоянно заносило в стороны, а однажды они все трое чуть не покатились беспомощно вниз, и только быстрая реакция Родэ, успевшего закрепить ледоруб, помешала этому.
  Через два часа они всё же вышли на верх скальной гряды. И тут их ждало громадное разочарование. Сразу за грядой возвышалась длинная отвесная ледяная стена, высотой выше двадцати футов, с большим снежным карнизом. Она сплошной линией пересекала всю ширину перевала.
  Форестер, хватая ртом воздух, с отчаянием смотрел на неё. "Вот и всё, – подумал он, – через неё нам ни за что не перебраться". Но Родэ, кажется, не терял надежды. Показывая рукой куда-то вверх, он сказал:
  – По-моему, в середине стена понижается. Пошли, но держитесь подальше от края гряды.
  Они направились вдоль стены. Сначала пространство между ней и обрывом было небольшим, всего около фута, затем оно стало пошире, и Родэ зашагал более уверенно и быстро. Но он всё же был явно обеспокоен.
  – Здесь нам останавливаться нельзя, – сказал он. – Это очень опасно. Нужно забраться наверх до темноты.
  – Зачем такая спешка? – спросил Форестер. – Здесь мы защищены от ветра – он как раз усиливается.
  – Вот именно, – ответил Родэ. – Я обеспокоен вон этим козырьком. Он может обрушиться, тем более что западный ветер принесёт снег. Смотрите. – Он показал рукой вниз.
  Форестер заглянул в головокружительную бездну под скалами и увидел, как там начинает густеть туман. Он быстро отошёл от края и двинулся следом за неуклюжей фигурой Пибоди. Не прошло и пяти минут, как поскользнулся. Пытаясь сохранить равновесие, он замахал руками, но тут же очутился на спине и заскользил к пропасти. Пытаясь остановиться, он цеплялся за снег и лёд, но это не помогло, и в мгновение ока его тело, перекатившись через край, полетело вниз. Он успел только издать отчаянный крик.
  Услышав его, Родэ мгновенно вогнал ледоруб в лёд и напрягся. Повернув голову, он увидел одного только Пибоди, изо всех сил барахтавшегося на самом краю обрыва и вопившего что-то нечленораздельное.
  А Форестер в это время висел на верёвке над бездной, и мир безумно кружился перед его глазами, – сначала громадное пространство неба, потом внезапное видение гор и долин, плохо различимых в туманной дымке, и сразу же совсем рядом – серая каменная стена. Внизу на расстоянии добрых трёхсот футов был крутой снежный склон. Грудь Форестера ныла, верёвка сползла ему под мышки и сдавливала грудную клетку.
  Родэ крикнул Пибоди.
  – Тяните верёвку, поднимайте его!
  Но вместо этого Пибоди вытащил из кармана складной нож и стал пилить верёвку там, где она уходила вниз.
  Родэ не раздумывал. Он вырвал из-за пояса топорик, снятый с Дакоты, перехватил его поудобнее и, прицелившись, метнул в сторону Пибоди.
  Удар пришёлся Пибоди в основание черепа. Ужасающий крик прекратился. Форестер снизу в тревоге посмотрел вверх, и в этот момент из-за края обрыва выкатился нож. Падая, он резанул Форестера по щеке и, крутясь, исчез в бездне. А сверху, не останавливаясь, потекла струйка крови.
  
  Глава 6
  I
  
  О'Хара никак не мог найти своей фляжки. Сначала он подумал, что, может быть, оставил её в кармане куртки, которую он дал Форестеру, но потом вспомнил, что карманы проверил. Он украдкой осмотрел внутренность убежища, но фляжки нигде не было видно, и он решил, что наверняка забыл её в лагере.
  Потеря почему-то очень огорчила его. Он чувствовал себя спокойнее, когда рядом находилась полная фляжка. То, что О'Хара в любой момент мог взять её и отхлебнуть глоток, как ни странно, помогало ему преодолевать соблазн. Но сейчас где-то внутри себя он чувствовал болезненную потребность выпить и получить возможность благословенного облегчения и забытья.
  В общем, он был не в духе.
  Ночь прошла спокойно. После неудачной попытки поджечь мост ничего не случилось. И сейчас, с наступлением утра, он размышлял над тем, будет ли безопасно перебросить сюда требуше. Для этого требовалась мужская сила, а её численность сократилась, и отправиться за требуше в лагерь означало бы оставить позицию у моста совершенно незащищённой. Гарантий того, что противник ничего не предпримет, не было никаких, и нельзя было сказать, сколько ему потребуется времени, чтобы привезти новые доски.
  Как и всякому военному командиру, О'Харе приходилось гадать, что сейчас происходит во вражеском стане, и соотносить свои догадки с имеющимися в его наличии ресурсами.
  Он услышал, как скатился камешек и, обернувшись, увидел подходившую к нему Бенедетту. О'Хара махнул ей, чтобы она подождала, и сам подошёл к ней, покинув свой наблюдательный пункт.
  – Дженни приготовила кофе, – сказала она. – Давайте я понаблюдаю. Что-нибудь произошло?
  Он покачал головой.
  – Пока всё спокойно. Но они по-прежнему там. Так что, если вы высунетесь, они снесут вам голову. Будьте осторожны.
  Он замолчал. Ему очень недоставало Форестера. С ним он мог бы обсудить ситуацию, не для того чтобы переложить на него часть ответственности, а чтобы самому лучше понять, что происходит. Он изложил Бенедетте свои соображения, и она немедленно откликнулась:
  – Конечно, я поднимусь в лагерь.
  – Да, мы должны рискнуть, – медленно проговорил он. – Делать нечего. И чем скорее мы пойдём, тем лучше.
  – Пошлите сюда Дженни, а я буду вас ждать у озерка, – сказала Бенедетта.
  О'Хара вошёл в убежище и с удовольствием вдохнул аромат горячего кофе, который тут же дала ему Дженни. Между глотками он начал излагать свой план и, заканчивая, сказал:
  – Очень многое ложится на ваши плечи, Дженни. Сожалею.
  – Ничего страшного, – сказала она спокойно.
  – Вы можете выстрелить только два раза, не больше. Мы оставим вам оба арбалета, зарядим их. Если начнётся работа на мосту, пускайте обе болванки и затем идите к лагерю как можно быстрее. Если повезёт, выстрелы задержат их хоть немного, и мы сможем приготовиться к обороне. И, ради Бога, не делайте оба выстрела из одного и того же места. Они уже определили наши любимые точки.
  Он оглядел свой небольшой отряд.
  – Вопросы есть?
  Агиляр пошевелился.
  – Значит, я должен вернуться в лагерь. Я чувствую, что я для вас обуза. Я ведь до сих пор ничего не сделал, ничего.
  – Боже всемогущий! – воскликнул О'Хара. – Вы же главная фигура, из-за кого мы сражаемся. Если мы допустим, что они схватят вас, все наши усилия потеряют всякий смысл.
  Агиляр медленно улыбнулся.
  – Вы знаете так же хорошо, как и я, что я уже больше ничего не значу. Действительно, им нужен я, но они не могут оставить в живых и вас. Мистер Армстронг говорил именно это, не так ли?
  Армстронг вынул трубку изо рта.
  – Может быть, и так. Но вы не в состоянии сражаться, – сказал он напрямик. – И пока вы здесь, внизу, вы отвлекаете часть внимания О'Хары на себя. Так что лучше вам двинуться в лагерь и там сделать что-нибудь полезное, скажем, изготовить пару болванок для арбалета.
  Агиляр наклонил голову.
  – Меня поправили, и поделом. Извините, сеньор О'Хара, за то, что доставляю вам лишние хлопоты.
  – Ничего, – сказал О'Хара натянуто.
  Ему было жалко Агиляра. Этому человеку храбрости не занимать, но одной храбрости было недостаточно. Точнее, это была не совсем та храбрость, что сейчас требовалась. Интеллектуальное мужество хорошо в своём деле.
  Подъём к лагерю длился почти три часа. Агиляр всё же физически был очень слаб. О'Хара не переставал беспокоиться о том, что может произойти у моста. По крайней мере, он не слышал винтовочных выстрелов, но ветер дул с гор, и он не был уверен в том, донеслись бы они сюда. Напряжение внутри него росло.
  Их встретил Виллис.
  – Ну что, благополучно ушли Форестер и Родэ, и наш общий друг Пибоди? – спросил О'Хара.
  – Они вышли раньше, чем я проснулся, – сказал Виллис. Он посмотрел вверх на горы. – Наверное, они сейчас уже у рудника.
  Армстронг обошёл требуше, одобрительно хмыкая.
  – А вы хорошо поработали здесь, Виллис!
  Виллис слегка зарделся.
  – Сделал всё, что мог… за короткое время и с такими материалами.
  – Как же он будет работать? – спросил О'Хара, недоуменно взирая на сооружение.
  – Он сейчас в разобранном виде, подготовлен к транспортировке, – с улыбкой ответил Виллис. – Мы покатим его по дороге на колёсах.
  – Я сейчас думал о русско-финской войне, – сказал Армстронг. Немного не из моей области, но всё же. Там была придумана такая штука – "молотовский коктейль".
  О'Хара мгновенно вспомнил ещё об одной бочке с керосином и о пустых бутылках, валявшихся вокруг лагеря.
  – Господи, вы опять попали в точку, – сказал он. – Соберите-ка все бутылки, какие нужно.
  Затем направился к домику, где стояла бочка с керосином. Виллис крикнул ему вдогонку:
  – Там открыто. Я был там утром.
  Он толкнул дверь и остановился, увидев ящик с водкой. Медленно наклонившись, он взял одну бутылку, с нежностью погладил её, посмотрел на свет. Прозрачная жидкость могла быть и водой, но он знал, что это за вода. Это была вода забвения, в которую можно было погрузиться и получить блаженство. Он облизал языком губы.
  Снаружи раздался звук чьих-то шагов. Он быстро поставил бутылку на полку и задвинул её за какой-то ящик. Когда вошла Бенедетта, он, склонившись над керосиновой бочкой, старался её открыть.
  Она принесла с собой пустые бутылки.
  – Виллис сказал, что они вам нужны. Для чего?
  – Мы будем делать своего рода бомбы. Нам нужны куски ткани, чтобы сделать из них пробки и фитили. Может, поищете что-нибудь?
  Он начал наполнять бутылки керосином, а когда вернулась Бенедетта с куском материи, он показал ей, как надо затыкать бутылки, оставляя фитиль, который можно было бы без труда зажечь.
  – Где остальные? – спросил он.
  – У Виллиса возникла идея, – сказала она. – Армстронг и мой дядя помогают ему.
  Он наполнил очередную бутылку.
  – Вы не возражаете, если мы оставим вашего дядю здесь одного?
  – А что ещё остаётся! – сказала она и потупилась. – Он привык к одиночеству. Он не был женат, знаете ли. И потом ему знакомо чувство особого одиночества – одиночества власти.
  – А вы чувствуете себя одинокой, с тех пор как…
  – Как убили мою семью? – Она взглянула на него, и в её тёмных глазах мелькнуло что-то странное. – Да. Мы с дядей два одиноких человека, скитающихся по разным странам. – Её губы слегка искривились. – Я думаю, что вы тоже очень одиноки, Тим.
  – Ничего, справляюсь, – лаконично ответил он и вытер руки куском ветоши.
  Она встала.
  – Что вы будете делать, когда мы покинем эти места?
  – Вы, вероятно, имеете в виду, если мы покинем эти места. – Он тоже встал и посмотрел на её обращённое к нему лицо. – Куда-нибудь двинусь. В Кордильере мне теперь делать нечего. Филсон ни за что не простит мне то, что я погубил один из его самолётов.
  – И здесь нет ничего, что позволило бы вам остаться?
  Губы её были раскрыты, и он неожиданно для себя наклонился и поцеловал её. Она прижалась к нему, и они стояли так некоторое время. Потом он вздохнул и, сам себе удивляясь, сказал:
  – Да, наверное, здесь что-то есть, из-за чего можно и остаться.
  Они помолчали. Если для возлюбленных вполне естественно строить планы, то какие планы могли быть у них? Наконец Бенедетта сказала:
  – Надо идти, Тим. Надо работать.
  Он разомкнул объятия.
  – Да, пойду посмотрю, что там делают остальные. А вы тем временем выньте бутылки с алкоголем из ящика и положите в него бутылки с керосином. Мы сможем приладить его к требуше.
  Он вышел из домика и зашагал к другому концу лагеря. На полпути внезапно остановился. Его поразила мысль, пришедшая в голову. Он понял странное выражение глаз Бенедетты – в них было сострадание.
  Он глубоко вздохнул, затем распрямил плечи и опять пошёл вперёд, со злостью отбросив ногой попавшийся на дороге камень. Услышав слева от себя голоса, он повернул к склону горы и увидел Виллиса, Армстронга и Агиляра, стоявших около старого кабельного барабана.
  – Что тут такое? – спросил он.
  – Страховка, – весело ответил Армстронг. – Это на случай, если противник перейдёт на эту сторону.
  Виллис наклонился, постучал камнем о камень, и О'Хара увидел, что он поставил барабан на клин.
  – Ну и что? – спросил О'Хара.
  – Дерево, конечно, гнилое – барабан тут уж, наверное, много лет стоит, начал объяснять Виллис. – Но штука эта тяжёлая и может катиться. Пройдите вниз несколько шагов и посмотрите. Что вы там видите?
  – Ну, я знаю, там на крутом спуске дорога идёт по узкому коридору в скале. Его пробили взрывчаткой, – сказал О'Хара.
  Виллис продолжал:
  – Барабан оттуда не виден. Мы ждём, пока там покажется джип или грузовик, выбиваем из-под барабана камни, и он катится вниз. Если всё получится удачно, он может разбить машину и блокировать дорогу.
  О'Хара взглянул на Агиляра, посеревшее лицо которого показывало, как сильно он перенапрягся. Внутри О'Хара весь кипел от гнева. Он кивком головы отозвал Виллиса и Армстронга в сторону и негромким ровным голосом, стараясь сдержаться, стал их отчитывать:
  – Я считаю, что было бы неплохо, если бы вы не занимались самодеятельностыо.
  Виллис страшно удивился и даже порозовел.
  – Но… – начал он.
  О'Хара резко прервал его.
  – Да, идея чертовски хороша, но вы могли бы сначала и посоветоваться. Я помог бы вам прикатить этот чёртов барабан куда надо, а старика можно было поставить наполнять бутылки. Вы же знаете, что у него больное сердце, и если он чего доброго умрёт, то считайте, что эти свиньи на том берегу своего добились. Я не дам этому случиться, даже если придётся лишиться жизни вам или любому другому члену нашего отряда, включая и меня, конечно. Надо спасти Агиляра.
  Виллис выглядел потрясённым.
  – Говорите за себя, О'Хара, – сказал он сердито. – Я лично сражаюсь за свою жизнь.
  – Пока я командую вами – нет? И вы будете подчиняться моим приказам и советоваться со мной.
  Виллис вспыхнул.
  – А кто, собственно, вас назначал?
  – Я, – отрезал О'Хара, прямо глядя на Виллиса. – Будете оспаривать?
  – Может, и буду.
  – Нет, не будете, – решительно заявил О'Хара, сверля Виллиса взором.
  Виллис отвёл глаза. Армстронг сказал:
  – Было бы неплохо, если бы мы не дрались друг с другом. – Он повернулся к Виллису. – О'Хара, между прочим, прав. Не следовало привлекать Агиляра к этой работе.
  – Ладно, ладно, – нетерпеливо проговорил Виллис. – Но меня не надо покупать на всякую геройскую чепуху. "Родина или смерть!" и всё такое.
  – Послушайте, – сказал О'Хара. – Знаете, что я думаю? Я думаю, что вот я, стоящий здесь перед вами, погибший человек. У нас нет ни малейшей надежды помешать этим негодяям пересечь реку. Мы можем только задержать их, но не остановить. И, когда они перейдут по мосту сюда, они устроят настоящую охоту за нами и перережут нас, как поросят. Вот почему я считаю себя уже погибшим. Я не могу сказать, что мне как-то особенно нравится Агиляр, но он нужен коммунистам, и я готов выступить на его защиту, поэтому я так забочусь о нём.
  Виллис побледнел, как полотно.
  – А что же Форестер и Родэ?
  – Я считаю, что и они погибли, – холодно отрезал О'Хара. – Вы представляете себе хоть сколько-нибудь, что там такое, наверху? Знаете, Виллис, я возил альпинистов с их оборудованием – две американские группы, одну немецкую. И при всей их экипировке они, как правило, не достигали своих целей – в трёх случаях из четырёх. – Он махнул рукой в сторону гор. – Половина этих вершин даже не имеет названий, настолько они недоступны.
  Армстронг не выдержал:
  – Что-то уж больно мрачная картина у вас получается, О'Хара.
  – Но это правдивая картина, не так ли?
  – Боюсь, что да, – сокрушённо согласился Армстронг.
  О'Хара нетерпеливо покачал головой.
  – Знаете что, мы только зря теряем время. Давайте-ка доставим это сооружение вниз. – И он отошёл, оставив Виллиса, в недоумении смотрящего ему вслед.
  
  II
  
  Спустить вниз требуше оказалось не так трудно, как вначале думал О'Хара. Виллис хорошо потрудился, чтобы поставить его для транспортировки на колёса, и весь путь занял у них только три часа. Главной проблемой было выруливание неуклюжей машины на крутых поворотах серпантинной дороги. На каждом повороте ему казалось, что вот-вот появится мисс Понски с сообщением о наступлении коммунистов, но всё было спокойно, и за это время до них не донеслось ни единого винтовочного выстрела. "Быть может, у них не хватает боеприпасов, – подумал О'Хара. – Во всяком случае, беспорядочного огня, который можно вести с того берега всё это время, сегодня не было".
  Они подкатили требуше к месту, указанному Виллисом, в стороне от дороги. О'Хара сказал отрешённым голосом:
  – Бенедетта, пойдите смените Дженни и пришлите её сюда.
  Она взглянула на него с удивлением, но он уже отвернулся, чтобы помочь Виллису и Армстронгу перемонтировать требуше. Они собирались соорудить его на небольшом возвышении, чтобы путь короткого плеча, на который будет падать вес, был большим.
  Подошла мисс Понски и сообщила, что у моста ничего нового не произошло. Он, немного помолчав, спросил:
  – Слышали ли вы шум грузовиков?
  – Нет, с тех пор, как увезли джип, не слышала.
  – Видимо, мы ударили по ним сильнее, чем нам показалось.
  – Как вы думаете, они ещё там?
  – Да, конечно, – воскликнула она. – У меня у самой была такая же мысль. И я решила проверить. – Она зарделась. – Я надела мою шляпку на палку и помахала ею. Я видела такое в кинофильмах.
  Он улыбнулся.
  – Ну и что, пробили они её?
  – Нет, но были близки к тому.
  – Вы делаете успехи, Дженни.
  – Вы, должно быть, проголодались. Я приготовлю поесть… – Её губы дрожали. – Знаете, я так развлеклась… – Она повернулась и отошла, оставив его в состоянии некоторого потрясения. "Развлеклась!" Ничего себе!
  Сборка требуше продолжалась часа два. Когда работа подошла к концу, Армстронг, перепачканный, но счастливый, сказал:
  – Ну вот. Никогда не думал, что увижу это орудие в действии. – Он обратился к О'Харе. – Когда я изготавливал чертёж для Виллиса, ко мне подошёл Форестер и спросил, не готовлю ли я весы правосудия. Я сказал, да. Он, наверное, счёл меня сумасшедшим, но на самом деле он был недалёк от истины.
  Он закрыл глаза и продекламировал, словно читал статью словаря:
  – От латинского "требушетум", старофранцузское "требуше". Пара весов, взвешивание. – Он открыл глаза и протянул руку к машине. – Видите сходство?
  О'Хара видел. Требуше действительно выглядел как весы-коромысло, только одно плечо было больше другого. Он спросил:
  – Эта штука сильно брыкается? Какова отдача?
  – Она почти незаметна, поглощается землёй.
  О'Хара ещё раз посмотрел на всю эту сумасшедшую систему верёвок и блоков.
  – Вопрос теперь состоит в том, будет ли это животное работать?
  В голосе Виллиса чувствовалось раздражение:
  – Ну, разумеется. Давайте попробуем. – И показал на большой камень размером с человеческую голову.
  – Хорошо, – сказал О'Хара. – Давайте пульнем. Что надо делать?
  – Сначала надо изо всех сил потянуть за эту верёвку.
  Верёвка через трехчастный блок соединялась с концом длинного плеча. В то время как Виллис и О'Хара тянули, длинная балка пошла вниз, а короткая, на конце которой был укреплён груз, вверх. Грузом было старое ржавое ведро, наполненное камнями. Когда длинная балка коснулась земли, Армстронг дёрнул за какой-то рычаг, и на неё опустилось деревянное блокирующее устройство, прижавшее её к земле. Виллис нагнулся, поднял камень и положил его на диск автомобильного колпака, служившего снарядоприемником.
  – Мы готовы, – объявил он. – Я уже сориентировал эту штуку в общем направлении на мост. Надо послать кого-нибудь туда вниз, чтобы оценить результат выстрела.
  – Я пойду, – сказал О'Хара. Он спустился туда, где лежала Бенедетта, и опустился рядом с ней. – Они собираются запустить эту машину, – сказал он.
  Она повернула голову, чтобы посмотреть на требуше.
  – Неужели что-нибудь получится?
  – Посмотрим. – Он состроил гримасу. – В чём я наверняка уверен, так это в том, что мы ведём войну чёрт знает чем.
  – Мы готовы! – прокричал Армстронг.
  О'Хара сделал отмашку, и Армстронг дёрнул за рычаг спуска. Вес полетел вниз, а длинное плечо взметнулось кверху. Ведро с грохотом бухнулось о землю, и О'Хара увидел, как камень помчался по дуге над его головой. Он долго был в воздухе, набрал большую высоту и с верхней точки траектории стал падать, с каждым мгновением стремительно набирая скорость. Он упал на той стороне моста, далеко за дорогой и сожжённым грузовиком, на склоне горы. На месте, где он грохнулся о землю, вырос фонтан пыли.
  – Господи! – прошептал О'Хара. – Вот это дальность! – Он отполз назад и подбежал к требуше. – Перелёт тридцать ярдов, пятнадцать – вправо. Сколько весил этот камень?
  – Около тридцати фунтов, – моментально ответил Виллис. – Нужно побольше? – Он навалился на требуше. – Подвинем его немного вправо.
  На другом берегу раздались голоса и несколько одиночных выстрелов. Засмеявшись, О'Хара хлопнул Армстронга по спине.
  – Поздравляю с успехом! – проревел он. – Мы разнесём этот мост в щепки.
  Это, однако, оказалось не таким уж лёгким делом. Целый час ушёл на то, чтобы сделать шесть первых выстрелов, и ни один из них не попал в цель. Следующие два прошли совсем близко, а третий задел один из канатов, отчего мост зашатался из стороны в сторону.
  Странным было то, что никакой осмысленной реакции со стороны врага не было. Было много беготни и стрельбы после каждого выстрела, но толкового ничего не сделано. "С другой стороны, чем они могут ответить? – подумал О'Хара. – Камень в полёте уже ничем не остановишь".
  – Почему мы не можем так долго пристреляться? Что с этой чёртовой машиной? – раздражённо спросил он.
  Армстронг ответил спокойно.
  – Требуше вообще не очень точное оружие. В теории я это знал, а теперь вижу и на практике. Действительно, разброс имеет место.
  Виллис выглядел встревоженным.
  – Метательное плечо немного вихляет, – начал объяснять он. – Мы не могли закрепить его прочнее. Потом у нас нет стандартных снарядов. От этого то недолёт, то перелёт. А из-за вихляния они разлетаются вправо-влево.
  – Можно что-нибудь с этим сделать?
  Виллис покачал головой.
  – Подошла бы стальная балка, – сказал он иронически.
  – Нужно найти способ нахождения стандартного веса.
  Тогда изобретательный Виллис соорудил нечто вроде грубых весов, которые, как он сказал, смогут уравнивать камни с каким-нибудь одним с точностью до половины фунта. И они начали снова. Через четыре выстрела им удалось сделать их лучший выстрел.
  Требуше заскрежетал, ведро грохнулось о землю, вздымая кучу пыли, балка взметнулась вверх, и камень взвился в небо, забирая всё выше и выше. Над головой О'Хары он достиг своей высшей точки и начал падать, стремясь па этот раз к цели.
  – Ну же, ну! – проговорил О'Хара в нетерпении. – Кажется, теперь он должен бабахнуть куда надо.
  О'Хара затаил дыхание. Камень под воздействием силы тяжести летел быстрее и быстрее. Он пролетел между тяговыми канатами моста и, к ужасу О'Хары, прошёл точно сквозь проём в середине и скрылся в кипящей воде, вызвав столб брызг, оросивших нижнюю поверхность досок.
  – Боже всемогущий! – вскричал О'Хара. – Такой прекрасный выстрел и какая досада – не по мишени!
  Но в то же время он вдруг ощутил, что слова, которые он говорил Виллису в лагере, могут оказаться и неправдой. Нет, он не был ещё мертвецом, и враг не пройдёт через мост – у них появился хороший шанс на успешную борьбу. По мере того как росла в нём надежда, что-то сжималось у него в груди. Когда же надежды не было, нервная система была в порядке и готовности, но появившаяся возможность выжить сделала саму жизнь более ценной, с ней труднее было бы расстаться, и О'Хара немного занервничал. Человек, считающий себя уже мёртвым, не боится умереть, страх приходит только с надеждой.
  Он пошёл обратно к требуше.
  – Ну вы и артиллерист, чёрт возьми! – сказал он Виллису с горькой иронией.
  Тот вспыхнул:
  – Что вы имеете в виду?
  – То и имею, что сказал, – какой вы прекрасный артиллерист. Последний выстрел был замечательным. К сожалению, в этот момент там не оказалось моста. Камень прошёл через проём.
  Виллис усмехнулся и был, кажется, доволен.
  – Что ж, кажется, мы пристрелялись.
  – Давайте продолжать, – сказал О'Хара.
  Требуше, содрогаясь и стуча, метал каменные бомбы весь оставшийся день. Они работали, как рабы, натягивая верёвки, поднося камни, взвешивая их на весах, которыми заведовала мисс Понски. Постепенно им пришлось довольно точно научиться определять вес камня на глазок – тащить сорокафунтовый камень на пару сотен ярдов только для того, чтобы мисс Понски его забраковала, было занятием не из весёлых.
  О'Хара всё время поглядывал на часы и регистрировал выстрелы и их частоту. Он обнаружил, что за два часа скорострельность возросла до двенадцати камней в час. Попаданий было семь – одно в час. Сам О'Хара видел лишь два из них, но этого было достаточно, чтобы убедиться в том, что мост не мог выдержать долго такой бомбардировки. К сожалению, удары по нему шли вразброс – бить в одну точку было бы лучше, но всё же проём увеличился на две доски, и несколько досок надломилось. Конечно, это не могло помешать человеку перебраться по мосту пешком, но на автомобиле сделать это вряд ли кто-нибудь рискнул.
  Он был удовлетворён главным образом тем, что противник бессилен сейчас что-нибудь предпринять. Действительно, предотвратить постепенное размолачивание моста в щепки мог бы только миномётный огонь по требуше. Сначала с той стороны раздавались винтовочные выстрелы, но вскоре и они прекратились. Теперь там были слышны одни лишь крики – радостные возгласы, когда камень пролетал мимо, и раздосадованные стоны, когда удар приходился по мосту.
  За полчаса до наступления темноты к О'Харе подошёл Виллис и сказал:
  – Мы не можем так мучить это животное. Оно уже еле на ногах стоит и может развалиться на куски. Ещё два-три выстрела, и ему придёт конец.
  О'Хара выругался и посмотрел на стоящую перед ним серую фигуру – Виллис был с головы до ног покрыт пылью.
  – А я надеялся, что мы сможем заниматься этим всю ночь, чтобы к утру от моста ничего не осталось.
  – Нет, мы не сможем, – без лукавства сказал Виллис. – Требуше сильно расшатался, в одной из балок появилась трещина. Если мы не отремонтируем машину, она развалится и превратится в груду хлама, из которого и возникла.
  О'Хара почувствовал в себе прилив бессильной злобы. Он резко повернулся и сделал несколько шагов, но тут же вернулся.
  – Вы можете поправить дело?
  – Я могу попытаться, – сказал Виллис. – Надо посмотреть.
  – Не надо пытаться, не надо смотреть, надо сделать! – рявкнул О'Хара и зашагал прочь не оборачиваясь.
  
  III
  
  Ночь. Луна окружена туманной дымкой, но О'Хара всё же без особого труда лавировал между камнями. Наконец он нашёл укромное местечко и сел, привалившись спиной к скале. Перед ним был плоский камень, на который он осторожно поставил бутылку. В её глубине мерцал тусклый отблеск лунного света, словно там хранилась перламутровая жемчужина.
  Он долго смотрел на неё. Он страшно устал, в последнее время спал урывками, и напряжение этих дней сказывалось. Правда, теперь на ночное дежурство становились также мисс Понски и Бенедетта, так что стало немного полегче. Вблизи моста Виллис и Армстронг возились с требуше. О'Хара сначала решил пойти и помочь им, но передумал. "Ну его к чёрту! – пронеслось у него в голове. – Может же О'Хара хоть час уделить самому себе!"
  Противник – этот странно безликий противник – раздобыл ещё один джип. Его подогнали к мосту, и он теперь вновь был освещён. Они явно не хотели, чтобы в ночное время кто-нибудь подобрался к мосту и поджёг его. О'Хара никак не мог понять, чего они там ждут. Прошло уже два дня, как был сожжён грузовик, а никаких наступательных действий на том берегу не предпринимали, если не считать бесполезной и беспорядочной винтовочной стрельбы. "Что-то они всё же готовят, – подумал он. Это, видимо, окажется сюрпризом".
  О'Хара задумчиво разглядывал бутылку. Форестер и Родэ к утру будут уже на пути из рудника к перевалу.
  Интересно всё-таки, удастся ли им пройти? Он был честным в разговоре с Виллисом: он действительно сомневался в том, что есть хоть какая-то надежда на них. Если они не перейдут на ту сторону, а может, даже если и перейдут, – противник одержит победу. Бог войны – на его стороне, потому что там народ.
  Протяжно вздохнув, он взял бутылку, откупорил её, сдаваясь на милость сидевшим у него в душе бесам.
  
  IV
  
  Мисс Понски сказала:
  – Вы знаете, мне всё это нравится. Правда.
  Бенедетта посмотрела на неё с беспокойством.
  – Нравится?
  – Да, нравится, – повторила мисс Понски с удовлетворением. – Я никогда не думала, что мне выпадут такие приключения.
  Бенедетта сказала осторожно:
  – Вы знаете, что нас всех могут убить?
  – Да, дитя моё. Я знаю. Но теперь знаю, почему мужчины воюют. По той же причине они любят игры. Только на войне ставка более высока – их собственные жизни. Это придаёт переживаниям определённую остроту. – Она плотнее запахнула пальто и улыбнулась. – Я учительствую в школе уже тридцать лет. И я знаю, что обычно думают об училках – они скучны, ворчливы, прозаичны. Но я такой никогда не была. Пожалуй, я была слишком романтична, в ущерб себе. Я рассматривала жизнь через призму старинных легенд, исторических романов, а она ведь совсем другая. Однажды я встретила человека… – Бенедетта молча слушала, не желая прерывать эти удивительные откровения. Мисс Понски запнулась и затем взяла себя в руки. – В общем, вот такой я и была – романтической девушкой, постепенно взрослевшей, продвигавшейся по службе. Я стала старшим учителем – своего рода драконом для школьников. Но в своё свободное время я по-прежнему чувствовала себя немного романтиком. Я, кстати, неплохо фехтовала, когда была помоложе, а позже стала упражняться в стрельбе из лука. Но мне всегда хотелось быть мужчиной, уехать куда-нибудь, испытать острые чувства от приключений. Мужчины всё же намного свободнее нас, знаете ли. Я почти оставила все свои надежды, когда случилось всё это. – Её лицо расплылось в счастливой улыбке. – И вот сейчас, когда мне уже почти пятьдесят пять, я попала в такую отчаянную переделку. Я знаю, что меня могут убить, но это стоит того. Я за многое вознаграждена.
  Бенедетта в недоумении смотрела на неё. То, что происходило с ними, угрожало разрушить все надежды её дяди на будущее страны, а мисс Понски видела всё в романтическом свете какого-нибудь романа Стивенсона, как пряную приправу к её пресной жизни. Совсем недавно она была в состоянии паники, когда ей пришлось убить человека, а теперь, когда руки её уже окрасились кровью, её взгляд на человеческую жизнь изменился. И теперь, когда или если она вернётся домой, в свой любимый, безопасный Саутбридж, он ей будет казаться слегка нереальным, а реальностью будут мрачные склоны гор, над которыми витает смерть, и чувство скоротечности жизни оттого, что опасность заставила сильнее биться в жилах её старую девичью кровь.
  – Но я что-то разболталась, – проговорила быстро мисс Понски. – Пойду к мосту. Я обещала мистеру О'Харе. Такой мужественный молодой человек, не правда ли? Но временами он выглядит таким печальным.
  – Я думаю, что он несчастлив, – тихо ответила Бенедетта.
  Мисс Понски важно кивнула в знак согласия.
  – В его жизни было большое горе, – сказала она.
  И Бенедетте стало ясно, что она видит О'Хару в качестве мрачного байронического типа, соответствующего тому мифу, в котором она жила. "Но он же не такой, – воскликнула она про себя. – Он нормальный человек из плоти и крови и глупый, конечно, потому что не хочет, чтобы ему кто-нибудь помогал, чтобы кто-то разделил его переживания". Она думала о том, что произошло с ними в лагере, о его поцелуе, о том, как он взволновал её, и о том, как он стал необъяснимо холоден к ней после этого. Если он не хочет никому отдавать частицы своей души, то такой человек – не для неё, но ей так хотелось в этом ошибиться.
  Мисс Понски подошла к выходу из убежища.
  – Смотрите, какой туман! – воскликнула она. – Надо быть ещё более внимательными на дежурстве.
  Бенедетта отрешённо сказала:
  – Я спущусь через два часа.
  – Хорошо! – жизнерадостно отозвалась мисс Понски и застучала каблучками по камням на пути к мосту.
  Некоторое время Бенедетта сидела молча и штопала прореху в своём пальто. Иголку она всегда носила с собой, воткнутой во внутренний карман своей сумочки. Закончив эту небольшую домашнюю работу, она подумала, что рубаха у Тима тоже порвана и она смогла бы заштопать её.
  Он был мрачен и отчуждён за ужином и после сразу же ушёл вдоль берега вправо от моста. Что-то было у него на уме, но она не остановила его, а только заметила направление, в котором он скрылся. Теперь она накинула пальто, вышла из убежища и направилась на его поиски, осторожно обходя камни.
  Она нашла его неожиданно по звяканью стекла о камень. Тихо подошла сзади и увидела, что он сидит с бутылкой в руке, смотрит на луну и напевает какой-то мотив. Бутылка была уже наполовину пуста.
  Заметив её, он повернулся и протянул ей бутылку.
  – Выпейте, это полезно для здоровья. – Он говорил хрипловато и невнятно.
  – Нет, спасибо, Тим. – Она села рядом. – У вас порвана рубашка. Я её заштопаю, пойдёмте в убежище.
  – Ах, маленькая женщина, дом в пещере – это прекрасно. – Он невесело рассмеялся.
  Она показала на бутылку.
  – Вы думаете, сейчас это так необходимо?
  – Это необходимо в любое время, но сейчас – особенно. – Он помахал бутылкой в воздухе. – Пейте, ешьте, веселитесь, всё равно мы все умрём. – Он протянул ей бутылку. – Отпейте-ка глоточек.
  Она взяла её и быстрым движением разбила о камень. Он протянул руку, словно желая спасти бутылку, и сказал раздражённым тоном:
  – Для чего это вы сделали, чёрт возьми?
  – Ваше имя не Пибоди, – отрезала она.
  – Что вы об этом знаете? Мы с Пибоди старые приятели, дети бутылки. – Он вдруг стал шарить рукой по земле: может, она не совсем разбилась, может, что-нибудь осталось. Внезапно он отдёрнул руку. – Чёрт, я, кажется, порезался. – И он истерически засмеялся. – Смотрите, у меня палец в крови.
  Она увидела, как из пальца действительно текла чёрная в лунном свете кровь.
  – Вы безответственны, – строго сказала Бенедетта. – Дайте-ка руку. – Она приподняла юбку и оторвала от белья кусок материи для бинта.
  О'Хара разразился хохотом.
  – Классическая ситуация. Героиня бинтует раненого героя и делает всё, что придумал для таких случаев Голливуд. Как благородный человек, я сейчас должен скромно отвернуться, но у вас красивые ноги, и мне нравится на них смотреть.
  Она молча бинтовала его руку. Он посмотрел на её тёмную головку и сказал:
  – Безответствен? Наверное, так. Ну и что? За что мне нести ответственность? Пусть он провалится, весь этот мир, мне до него нет дела! – Он опять стал напевать. – Нагим пришёл я в этот мир, нагим я выйду из него. А что лежит в середине, всё это чепуха.
  – Ничего себе – философия жизни, – сказала она, не поднимая головы.
  Он взял её за подбородок, поднял её лицо, посмотрел в глаза:
  – Жизни? Что вы знаете о жизни? Вот вы – ведёте борьбу в этой поганой стране, чтобы живущие здесь глупые индейцы получили то, что они могли бы получить сами, будь у них смелости побольше. А вокруг – огромный мир, который постоянно вмешивается во всё. И в конце концов бухнетесь в ножки русским или американцам. Этого вам не избежать. Если вы думаете, что будете хозяевами в этой стране, то вы более глупы, чем я думал.
  Она не отвернулась от его взгляда и спокойно сказала:
  – Мы можем попытаться.
  – Ничего подобного, – он опустил руку. – Это мир, в котором все грызутся друг с другом, и ваша страна – кусок, из-за которого грызутся большие псы. Не съешь – тебя съедят, не убьёшь – тебя убьют.
  – Я в это не верю, – сказала она.
  Он коротко засмеялся.
  – Неужели? А что же мы здесь делаем, чёрт возьми? Почему бы нам не собрать вещички и не разъехаться по домам? Представим себе, что на другом берегу никого нет, никто в нас не стреляет, никто не хочет нас убить.
  Она ничего не ответила. Он обнял её одной рукой, а другую положил ей на колено и медленно повёл вверх под юбку. Она рывком освободилась от него и изо всей силы ударила по лицу. Он уставился на неё, потирая щёку, с выражением полного недоумения.
  Она закричала:
  – Вы, оказывается, слабак, Тим О'Хара, вы – один из тех, кого убивают и едят! У вас нет мужества, и вам всё время необходимо утешение – в вине, в женщине, какая разница. Жалкий, исковерканный человек.
  – Господи, что вы знаете обо мне? – проговорил он, поражённый её презрительным тоном, но чувствуя, что это презрение нравится ему больше, чем её сострадание.
  – Немного, – отрезала она. – А то, что знаю, мне не особенно нравится. Но я теперь точно знаю, что вы хуже Пибоди. Он слабый человек, но он с этим поделать ничего не может. А вы – сильный, но поддаётесь легко слабоволию. Вы всё время проводите, разглядывая свой пупок, и думаете, что это центр мира, и нет никого на свете, кто бы посочувствовал вам.
  – Посочувствовал? – взорвался он. – На что мне ваше сочувствие! С людьми, которые меня жалеют, я не общаюсь. Этого мне не нужно.
  – Это всякому нужно. Мы все испытываем страх – это слабость, присущая любому человеку, и любой, кто говорит обратное, лжёт. – И, понизив голос, она спросила: – Вы не были таким, Тим, что случилось?
  Он обвил голову руками. Сам чувствовал, что что-то в нём надломилось. Стены и бастионы, которые он нагромоздил в своей душе, за которыми он так долго прятался, начинали рушиться. Он вдруг понял, что слова Бенедетты – правда: его внутренний страх – не что-то ненормальное, а понятное человеческое чувство, и в том, чтобы это признать, нет никакого стыда.
  Он сказал придушенным голосом:
  – Боже мой, Бенедетта! Я действительно напуган. Я не хочу опять попасть им в лапы.
  – Коммунистам?
  Он кивнул.
  – Что они вам сделали?
  И он рассказал ей всё – о том, как лежал голым на ледяном полу среди собственных нечистот, о вынужденной бессоннице и бесконечных допросах, о слепящем свете электролампы и электрошоках, о лейтенанте Фэнге.
  – Они хотели, чтобы я признался в том, что распространял бациллы чумы. Но я не признался, потому что этого не делал. – Он схватил ртом воздух. – Но я был близок к этому.
  Во время его рассказа Бенедетта сидела бледная, по её щекам текли слёзы. В глубине души она испытывала жгучее презрение к себе за то, что назвала этого человека слабым. Она притянула его и положила его голову к себе на грудь. Его всего трясло.
  – Всё хорошо, – приговаривала она. – Теперь всё хорошо, Тим.
  Он был опустошён и благодатно облегчён от того, что было замкнуто в его душе многие годы. То, что он рассказал обо всём другому человеку, странным образом сделало его сильнее, приподняло его. Он чувствовал, будто в его душе вскрылся давний нарыв, и весь гной вытек наружу. Бенедетта мужественно приняла на себя этот поток окрашенных горечью слов, и утешала его отрывочными, почти бессмысленными фразами. Она чувствовала себя и старше и моложе его одновременно, и это смущало её. Она не знала, что ей делать дальше.
  Наконец, он успокоился, замолк, прислонившись к скале, словно в изнеможении. Она взяла его руки в свои и сказала:
  – Извините, Тим, за то, что я наговорила вам сгоряча.
  Он с трудом улыбнулся.
  – Вы были правы, я вёл себя как законченный негодяй.
  – У вас были на то свои причины.
  – Мне надо извиниться перед другими. Я их совсем заездил.
  Она осторожно сказала:
  – Мы ведь не шахматные фигурки, Тим. У нас есть чувства. А вы, по правде говоря, распоряжались нами, как в шахматной игре, и двигали нас – моего дядю, Виллиса, Армстронга, Дженни тоже – просто, чтобы решить определённую проблему. Но это не только ваша проблема, это касается всех нас. Виллис, к примеру, работал больше всех, и не надо было набрасываться на него так, когда разладился требуше.
  О'Хара вздохнул.
  – Я знаю. Но это кажется, было последней соломинкой. Я пришёл в жуткое состояние. Но я извинюсь перед ним.
  – Лучше всего было бы помочь ему.
  Он кивнул.
  – Хорошо. Я сейчас пойду. – Он посмотрел на Бенедетту и подумал, что, может быть, он навсегда оттолкнул её от себя. Ему казалось, что никакая женщина, узнавшая то, о чём он рассказал, не сможет его полюбить. Но Бенедетта широко улыбнулась, и он с облегчением понял, что всё будет хорошо.
  – Пошли, – сказала она. – Я пойду с тобой до убежища. – Она чувствовала, что в её груди поднимается волна огромного, беспричинного счастья. Она теперь знала, что ошибалась, когда думала, что Тим не для неё. Нет, это был человек, с которым она была готова разделить собственную жизнь до конца своих дней.
  Она поцеловала его, и они разошлись неподалёку от убежища. Когда его тёмная фигура почти скрылась за камнями, она вдруг вспомнила о его порванной рубашке и крикнула:
  – А когда же заштопать дырку?!
  – Завтра! – почти весело крикнул он в ответ и зашагал туда, где не покладая рук работал Виллис.
  
  V
  
  Рассвет был туманным, но поднявшееся солнце быстро сожгло серую пелену. Они провели утреннее совещание у требуше, чтобы решить, что же делать дальше.
  – Что вы думаете? – спросил О'Хара у Виллиса. – Сколько ещё времени нужно, чтобы починить эту штуку?
  Армстронг, закусив мундштук трубки, с интересом посмотрел на О'Хару. С этим человеком явно что-то произошло, что-то хорошее. Он бросил взор туда, где находилась на дежурстве Бенедетта. Она невероятно сияла в это утро. Казалось, от неё исходили почти видимые лучи света. Армстронг улыбнулся – эти двое были просто неприлично счастливы.
  Виллис сказал:
  – Сейчас работа пойдёт побыстрее. Теперь мы хотя бы видим, что делаем. Ещё часика два. – Его лицо выглядело похудевшим и уставшим.
  – Давайте продолжим, – сказал О'Хара.
  Он хотел что-то добавить, но вдруг замер, наклонив голову. Через несколько секунд Армстронг понял, к чему прислушивался О'Хара, – это было завывание стремительно приближавшегося реактивного самолёта.
  Он появился совершенно внезапно в бреющем полёте над руслом реки. Звук его быстро вырос до рёва, потом пробежала его тень, и он, пронесясь над их головами, круто взял вверх и влево. Виллис завопил:
  – Нас нашли, они нашли нас! – И он начал подпрыгивать и возбуждённо размахивать руками.
  – Это "Сейбр"! – прокричал О'Хара. – Он возвращается.
  Они наблюдали за тем, как самолёт дополз до высшей точки разворота и пошёл на них по плавной линии. Мисс Понски начала кричать изо всех сил, делая руками знаки лётчику, но О'Хара вдруг напрягся:
  – Мне это что-то не нравится. Ну-ка все – врассыпную и в укрытие!
  Он знал эту тактику по войне в Корее – в поведении лётчика были все признаки подготовки к штурмовой атаке.
  Они разбежались в разные стороны, как цыплята при виде коршуна, и снова самолёт промчался над ними, но пулемётной очереди не последовало – лишь затихающий вдали рёв. Ещё дважды он совершал этот манёвр, заставляя трепетать жёсткие стебли травы под напором воздушной волны. И затем, взлетев почти вертикально вверх, он пошёл на запад через горы.
  Они выбрались из укрытий и, сгрудившись, долго смотрели на вершины гор. Первым очутился Виллис.
  – Чёрт бы вас побрал! – набросился он на О'Хару. – Зачем вы заставили нас спрятаться? Этот самолёт, наверное, искал нас.
  – Вы так думаете? – с иронией сказал О'Хара. – Бенедетта, есть у Кордильеры "Сейбры" в военно-воздушных войсках?
  – Это был истребитель, – сказала она. – Но не знаю, из какой эскадрильи.
  – Я не успел разглядеть знаки, – сказал О'Хара. – Кто-нибудь их заметил?
  Оказалось, что никто.
  – Интересно всё же, из какой они эскадрильи? – задумчиво произнёс О'Хара. – Это немаловажно.
  – Я говорю вам, что это были поиски, – настаивал Виллис.
  – Ничего подобного, – отрезал О'Хара, – Лётчик прекрасно знал, куда лететь. Он ничего не искал. Ему сообщили наше местонахождение с абсолютной точностью. В его манёврах не было никакой неопределённости. Мы ему о нас ничего не сообщали, Форестер, ясно, не сообщал, – они ещё только уходят с рудника. Тогда кто?
  Армстронг вынул изо рта трубку и, ткнув мундштуком в сторону реки, проговорил:
  – Они. И это значит, что ничего хорошего нам ждать не следует.
  О'Хару словно ударило током, и прежняя активность вернулась к нему.
  – Давайте-ка побыстрее вернём это проклятое животное к жизни. Мост надо уничтожить как можно скорее. Дженни, берите арбалет, идите к реке в то место, откуда хорошо виден поворот дороги на том берегу. Если кто-то появится, стреляйте и моментально бегите сюда. Бенедетта, вы наблюдаете за мостом. Остальные занимаются требуше.
  Виллис был слишком большим оптимистом, когда говорил о необходимых двух часах для ремонта требуше. Это время прошло, а машина была ещё в разобранном виде и до конца работы было ещё далеко. Грязной рукой он вытер пот со лба.
  – Ничего, ещё часок, и всё будет в порядке.
  Но часок не получился. Бенедетта крикнула:
  – Слышу шум грузовиков!
  И почти тут же внизу по реке раздались винтовочные выстрелы и ещё один звук, который заставил О'Хару содрогнуться: сомневаться не приходилось: та-та-та-та бил на другом берегу реки пулемёт. Он подбежал к Бенедетте и спросил, задыхаясь:
  – Что ты видишь?
  – Пока ничего, – ответила она. – Нет, подожди, три больших грузовика.
  – Спускайся, я хочу посмотреть.
  Она ловко сползла по камням, и он занял её место.
  Вверх по дороге, вздымая клубы пыли, быстро двигался большой американский грузовик, за ним – ещё один и ещё. В кузове первого были люди, вооружённые винтовками, человек двадцать, по крайней мере. Грузовик выглядел немного странно, и сначала О'Хара никак не мог понять, в чём дело, но потом он увидел, что бензобак был прикрыт большим стальным щитом. Враг предпринял меры предосторожности.
  Грузовик остановился против моста, и люди стали выпрыгивать из кузова. Второй подъехал и стал следом за первым. В нём людей не было, если не считать двух человек в кабине. В кузове находилось что-то закрытое брезентом. В третьем грузовике опять были люди, хотя значительно меньше. С него сняли лёгкий станковый пулемёт и утащили в укрытие. У О'Хары ёкнуло сердце.
  Он обернулся и сказал Бенедетте:
  – Дай мне арбалет и приведи всех сюда.
  Но когда он снова посмотрел через реку, стрелять было не в кого – на том берегу, казалось, было пустынно, а бить по грузовикам не имело смысла.
  Подошли Армстронг и Виллис, и О'Хара объяснил им ситуацию.
  Виллис заметил:
  – Пулемёт – это, конечно, звучит скверно, но, с другой стороны, что они могут нам сделать? Ведь винтовки они уже применяли! Так что, какая разница?
  – Разница такая, что они могут поливать нас очередями, как из кишки, и пользоваться арбалетами будет теперь чертовски опасно.
  – Вы сказали, что второй грузовик пуст, – подключился к разговору Армстронг.
  – Я этого не говорил. В нём не было людей, это да, но в кузове что-то находится… под брезентом. – Он кисло улыбнулся. – Вероятно, они раздобыли горную гаубицу или миномёт. Если это действительно так, кончен бал, тушите свечи.
  Армстронг рассеянно выбил трубку о камень, несмотря на то что она была пуста.
  – Придётся начинать переговоры, – сказал он неожиданно. – Насколько я знаю, во время всякой осады рано или поздно начинаются переговоры.
  – Ради Бога, говорите дело! – взмолился О'Хара. – О каких переговорах может идти речь? Что мы им можем предложить? Эти ребята – хозяева положения, и они это прекрасно понимают. С чего бы это им вступать с нами в переговоры? И если уж на то пошло, зачем они нам? Они наобещают нам с три короба, а потом всё равно ничего не выполнят, это ясно. Какой же в этом толк?
  – Почему? У нас есть, что предложить, – спокойно возразил ему Армстронг. – У нас есть Агиляр. Они хотят его получить, вот его мы и предложим. – Он поднял обе руки вверх, отвергая раздавшиеся сразу же бурные протесты. – Что они могут дать нам? Наши жизни, конечно. Да, мы знаем, чего стоят их обещания, но это не имеет значения. Разумеется, мы им не отдадим Агиляра, но при некотором везении мы договоримся о перемирии и получим несколько лишних часов. Кто знает, может, именно эти часы и сыграют свою роль впоследствии.
  О'Хара подумал и обратился к Виллису:
  – Что вы на это скажете?
  Виллис пожал плечами:
  – Вообще-то мы ничего не теряем. Наоборот, приобретём время. Ведь мы же пока всё делали для того, чтобы выиграть время.
  – Можно починить требуше, – задумчиво произнёс О'Хара. – Из-за одного этого стоит попробовать. Хорошо, давайте.
  – Подождите, – сказал Армстронг. – Что там сейчас происходит, на том берегу?
  О'Хара поглядел.
  – Да ничего пока, всё тихо.
  – Я думаю, что надо подождать, пока они чего-нибудь не предпримут, – посоветовал Армстронг. – Я полагаю, что сейчас у них идёт совещание – новых со старыми. Есть смысл им не мешать. Любое выигранное нами время – наше преимущество. Так что подождём.
  Бенедетта, стоявшая всё время молча, сказала:
  – Дженни почему-то не вернулась.
  О'Хара резко повернулся:
  – В самом деле…
  Виллис обеспокоенно выпалил:
  – Может, её ранили? Этот пулемёт… – Его голос прервался.
  – Я пойду посмотрю, – сказала Бенедетта.
  – Нет, – резко возразил О'Хара. – Пойду я. Может, её придётся нести – тебе с этим не справиться. Ты лучше будь здесь на посту, а остальные смогут заняться требуше.
  Он сорвался с места и побежал в сторону моста, быстро пересёк открытое пространство дороги и скрылся в камнях по другую её сторону. Он хорошо представлял себе, какое место могла выбрать мисс Понски, и уверенно шёл прямо туда. Чертыхаясь про себя, он думал о том, что если мисс Понски убита, он никогда не простит себе этого.
  Весь путь занял у него двадцать минут, – великолепно, если считать, что идти по каменистой местности было трудно. Но, когда он подошёл к месту, там никого не было. Три болванки стояли вертикально воткнутые в землю, а рядом в каменной выемке блестела небольшая лужа крови.
  Он наклонился и увидел ещё одно кровавое пятно, затем ещё одно. Следуя по этому кровавому следу, он прошёл около ста ярдов и тогда услышал слабый стон и увидел мисс Понски, лежавшую в тени большого камня. Рука её сжимала правое плечо. Он опустился на одно колено рядом с ней и поднял её голову.
  – Куда вас ранило, Дженни? В плечо?
  Её глаза раскрылись, и она еле заметно кивнула.
  – Ещё?
  Она покачала головой и прошептала:
  – О Тим, извините, я потеряла арбалет.
  – Ничего, ничего, – говорил он, разрывая блузку на её плече и стараясь не делать резких движений. Рана обнажилась, и он вздохнул с облегчением – пуля прошла навылет, по-видимому, не задев кости. Но Дженни потеряла много крови, испытала болевой шок и сильно ослабла.
  – Мне надо было крепче держать арбалет, – сокрушённо сказала она. – Он упал с камней в реку. Так жаль.
  – К чёрту арбалет! – воскликнул О'Хара. – Ваше здоровье дороже.
  Он наложил на рану с обеих сторон куски материи, оторванные от своей рубашки, и сделал грубую перевязку.
  – Вы можете идти?
  Она попыталась, но тут же присела. Он бодро сказал:
  – Тогда мне придётся нести вас. Как пожарнику. Давайте. Он пригнулся, взвалил её на плечи и медленно пошёл по направлению к мосту. К тому времени, как он добрался до их убежища и передал Дженни на попечение Бенедетты, она опять потеряла сознание.
  – Тем более нам нужно перемирие, – мрачно бросил он Армстронгу. – Нужно успеть поставить Дженни на ноги, чтобы она смогла быстро двигаться. Что-нибудь произошло за это время?
  – Ничего. Но мы почти закончили работу с требуше.
  Спустя немного времени около грузовиков появились два человека и начали снимать брезент с кузова второго из них.
  – Теперь попробуем, – сказал О'Хара и, набрав в лёгкие побольше воздуха, прокричал по-испански: – Сеньоры, сеньоры, я хочу поговорить с вашим командиром! Пусть он выйдет – мы не будем стрелять.
  Двое на том берегу замерли и посмотрели друг на друга. Затем повернули головы в сторону противоположного берега. Они явно были в нерешительности. О'Хара иронически заметил, обращаясь к Армстронгу:
  – Как будто у нас много того, чем стреляют.
  Наконец, эти двое на том берегу приняли решение, и один из них побежал. Вскоре откуда-то из-за камней вылез грузный человек с бородой. Он подошёл к самому мосту и прокричал:
  – Это сеньор Агиляр?
  – Нет, – ответил О'Хара, переходя на английский. – Это О'Хара.
  – А, лётчик, – отозвался тот также по-английски, обнаруживая удивившую О'Хару осведомлённость. – Чего вы хотите, сеньор О'Хара?
  Подошедшая в этот момент Бенедетта быстро проговорила:
  – Он не кордильерец. У него кубинский акцент.
  О'Хара подмигнул ей и продолжил переговоры:
  – Сеньор кубинец, почему вы стреляли в нас?
  Человек весело рассмеялся:
  – Почему бы вам не спросить об этом сеньора Агиляра? Или он всё ещё продолжает называть себя Монтесом?
  – Агиляр не имеет никакого отношения ко мне! – прокричал О'Хара. – Это его дела, не мои, а мне уже надоело попадать под пули.
  Кубинец опять разразился смехом и стал хлопать себя по бокам.
  – Ну и что?
  – Ничего, я просто хочу выбраться отсюда.
  – Вместе с Агиляром?
  – Вы можете получить своего Агиляра, вы ведь для этого здесь, не так ли?
  Кубинец, казалось, глубоко задумался, а О'Хара сказал Бенедетте:
  – Когда я ущипну тебя, визжи изо всех сил.
  Она посмотрела на него с удивлением, но согласно кивнула.
  – Приведите Агиляра на мост и вы свободны, сеньор О'Хара.
  – А как быть с девушкой?
  – Девушка нам тоже нужна, конечно.
  О'Хара ущипнул Бенедетту за руку, и она издала леденящий душу визг, артистически его оборвав, словно ей заткнули рукой рот. О'Хара улыбнулся и несколько секунд выжидал. Затем крикнул:
  – Извините, сеньор кубинец, тут у нас небольшая заминка. – И, сделав паузу, продолжал. – Я ведь не один. Тут ещё несколько человек.
  – Вы все будете свободны, – сказал кубинец с интонацией щедрого богача. – Я сам провожу вас до Сан-Кроче. Приведите сейчас же Агиляра! Как только мы его получим, вы все сможете уходить.
  – Сейчас это невозможно, – сказал О'Хара. – Он наверху, в лагере. Он отправился туда сразу же после того, как увидел, что здесь происходит. Нужно время, чтобы привести его сюда.
  Кубинец насторожился.
  – Агиляр сбежал? – спросил он удивлённо.
  О'Хара мысленно выругался. Он не предполагал, что Агиляр имеет такую высокую репутацию у врагов. Он быстро сымпровизировал.
  – Ему велел идти туда Родэ, его друг. Кстати, он попал под пулемётную очередь и убит.
  Кубинец был в нерешительности. Он стоял, уставившись в землю, и нервно притопывал ногой. Затем, подняв голову, сказал:
  – Подождите, сеньор О'Хара.
  – Долго?
  – Несколько минут. – Он повернулся, прошёл по дороге и скрылся за камнями. Армстронг сказал:
  – Пошёл советоваться со своим помощником.
  – Клюнет он на это, как вы думаете?
  – Может быть, – сказал Виллис. – Предложение ведь заманчивое. Вы ему хорошую наживку подбросили. Он, наверное, думает, что Родэ командовал нами, держал нас в узде, и теперь, когда он мёртв, мы готовы сдаться. Это хорошо придумано.
  Кубинец отсутствовал минут десять и вновь появился у моста, но не один, а вместе со смуглым, индейского типа человеком.
  – Хорошо! – прокричал он. – Как вы, североамериканцы, любите говорить, сделка сделана. Сколько вам нужно времени, чтобы привести Агиляра?
  – Порядочно, часов пять.
  Двое посовещались, и кубинец крикнул:
  – Хорошо. Пять часов.
  – Заключаем перемирие?! – прокричал О'Хара. – Никакой стрельбы ни с той, ни с другой стороны.
  – Мы не будем стрелять, – пообещал кубинец.
  О'Хара вздохнул с облегчением.
  – Ну вот. У нас есть пять часов передышки. Надо закончить требуше. Как Дженни, Бенедетта?
  – Ничего. Я дала ей горячего супа, завернула в одеяло. Ей надо быть в тепле.
  – Пять часов – это не так много, – заметил Армстронг. – Конечно, хорошо, что они у нас есть, но это совсем немного. Может, как-нибудь протянем подольше.
  – Попытаемся, – сказал О'Хара. – Но на много больше – не удастся. Если через пять часов мы не выдадим Агиляра, они поймут, что тут что-то не так.
  Армстронг пожал плечами:
  – Ну а что они могут сделать, кроме того что делали в эти последние три дня?
  
  VI
  
  День тянулся медленно.
  Требуше был наконец-то восстановлен, и О'Хара начал готовиться к взрыву, который должен был последовать после окончания срока перемирия. Он сказал:
  – У нас остался один арбалет и есть пистолет с одним патроном. Так что мы сильно ограничены в боевых средствах. Бенедетта, ты должна поскорее отвести Дженни в лагерь. Поскольку она идти быстро не сможет, лучше выйти пораньше, на случай если тут что-нибудь разразится. Я пока не знаю, что у них во втором грузовике, но, несомненно, это предназначено для того, чтобы облегчить нам жизнь.
  Бенедетта и мисс Понски ушли, унося с собой запас "молотовского коктейля". Армстронг и О'Хара наблюдали за мостом, а Виллис в это время возился с требуше, доводя его до совершенства.
  На другой стороне реки было оживлённо. Люди появлялись из-за скал, ходили туда-сюда, беззаботно курили и разговаривали. Это напомнило О'Харе историю о Рождестве во время первой мировой войны.
  Он тщательно пересчитал людей на том берегу.
  – У меня получилось тридцать три, – сказал он вслух.
  – У меня – тридцать пять, – отозвался Армстронг. – Он смотрел на свою трубку. – Хорошо бы сейчас табачку, – сказал он не без раздражения.
  – Извините, все мои сигареты кончились.
  – Вы современный боец, – сказал Армстронг. – Скажите, что бы вы сделали на их месте? То есть, как бы вы планировали следующую стадию операции?
  О'Хара задумался.
  – Мы немного подолбили мост с помощью требуше, но этого недостаточно, – начал он. – Стоит им хоть как-то заделать проём, они начнут переброску людей – не машин, нет. Логичнее было бы, не теряя времени, перейти с солдатами на другой берег и приказать им занять плацдарм, на котором мы сейчас находимся. Потом, вытеснив нас отсюда, можно спокойно доделать мост и пустить по нему пару джипов. Я бы использовал джипы как танки, направил бы их по дороге к руднику, и они были бы там гораздо раньше, чем мы. Ну и теперь, когда оба конца дороги под контролем, куда мы можем отступить? Нам некуда деваться! Крышка!
  – Угу, – промычал Армстронг. – Я рассуждаю точно так же. – Он перевернулся на спину. – Смотрите, небо затягивается тучами.
  О'Хара посмотрел вверх. Там сгущалось грязно-серое облако, которое уже закрыло вершины гор и протягивало свои кольчатые щупальца к руднику.
  – Кажется, выпадет снег, – сказал он. – Если и был какой-то шанс, что нас начнут искать с воздуха, его можно считать потерянным. Погода, должно быть, преподнесла неприятный сюрпризец и ребятам. – Он зябко поёжился. – Не хотел бы я сейчас быть на их месте.
  В течение некоторого времени они наблюдали за облаком. Вдруг Армстронг сказал:
  – А между прочим, для нас это, может, не так уж и плохо. Я думаю, оно спустится ещё ниже. Сплошной густой туман будет нам на руку.
  Когда до окончания перемирия оставался час, первые серые завитки тумана стали закручиваться вокруг моста. Вдруг О'Хара резко привстал. Послышался рокот мотора, и на другом берегу появилась ещё одна машина – большой "Мерседес", остановившийся сразу за грузовиками. Из его салона вылез человек в аккуратном штатском костюме. О'Хара отметил его крепкое телосложение, широкие квадратные плечи, крупные черты лица. Он толкнул Армстронга локтем в бок.
  – Комиссар приехал.
  – Русский?
  – Даю голову на отсечение, – сказал О'Хара.
  Русский, если он и впрямь был русским, стал совещаться с кубинцем. Их разговор сразу же приобрёл характер спора, причём кубинец яростно жестикулировал, а русский стоял, засунув руки в карманы, неподвижно, подобно каменной глыбе. Он в конце концов, видимо, и победил, так как кубинец неожиданно резко повернулся и обрушил целый поток каких-то приказов. Люди мгновенно забегали, и весь берег превратился в подобие муравейника.
  С фантастической скоростью четыре человека закончили снимать брезент с грузовика. Кубинец что-то прокричал русскому и замахал руками. Русский постоял немного, глядя на ущелье, лениво повернулся и небрежной походкой направился к своему автомобилю.
  – Боже мой, они собираются нарушить перемирие, – сказал О'Хара, нахмурившись. Схватил лежавший рядом заряженный арбалет, и в тот же момент воздух распорола пулемётная очередь. – Быстро идите к требуше!
  Он тщательно прицелился в спину русского, выстрелил и тут же с ужасом понял, что промахнулся. Стал перезаряжать арбалет и услышал грохот – это Виллис нажал на спусковой рычаг требуше. Подняв голову, посмотрел на мост – камень пролетел мимо. Но не это заставило похолодеть его сердце, он, наконец, увидел, что находилось под брезентом: шесть человек сняли с грузовика и тащили к ущелью готовую мостовую конструкцию. Они уже начали заходить на мост, и уже бежали к мосту вооружённые люди, готовые, как только будет возможно, переправляться на другой берег. Одной арбалетной стрелой здесь ничего не сделаешь, а времени для перезарядки требуше уже нет. Противник может оказаться здесь в считанные минуты.
  Он что есть силы закричал Виллису и Армстронгу:
  – Уходите! Идите на дорогу – и к лагерю! – А сам с арбалетом в руке побежал, прячась за камнями, ближе к мосту.
  Один человек уже перешёл мост и двигался зигзагами, держа наготове автомат. О'Хара, сидя в засаде, стал целиться, выжидая, когда тот подойдёт поближе. Туман сгущался, видимость ухудшалась, и он дождался, когда противник приблизился на расстояние ярдов двадцать. Тогда и выстрелил. Болванка ударила человека прямо в грудь и прошла через него почти целиком. Он хрипло вскрикнул и, вскинув руки вверх, упал. В последний момент палец, сведённый предсмертной судорогой, надавил на спусковой крючок.
  О'Хара увидел, что следовавшая за ним группа тоже вышла на берег, и, не раздумывая, повернулся и побежал. Последнее, что он успел схватить краем глаза, была распростёртая на земле фигура, содрогавшаяся от толчков автомата, стрелявшего наугад до тех пор, пока в магазине не кончились патроны.
  
  Глава 7
  I
  
  Родэ яростно врубался в ледяную стену топориком, который он с отвращением поднял у тела Пибоди. Теперь он очень пригодился ему и использовался по своему прямому назначению – для спасения их жизней. Форестер лежал вдали от обрыва, под стеной, словно свёрток старой одежды. Родэ снятым с Пибоди пальто постарался укутать Форестера как можно лучше. Труп столкнул вниз в пропасть, и тот навсегда исчез в клубах сгустившегося тумана.
  Надвигавшаяся ночь обещала быть очень трудной. Карниз, на котором они находились, был уже скрыт туманом, небо начало посылать короткие снежные залпы. Поднялся ветер, и им просто необходимо было хоть какое-нибудь убежище.
  Родэ подошёл к Форестеру, наклонился над ним, поправил сползший с головы капюшон, затем возобновил свою борьбу со льдом.
  Форестер никогда в жизни не испытывал такого холода. Руки и ноги окоченели, зубы не прекращали лязгать. Он так замёрз, что когда от груди шла волна острой боли, был рад ей, потому что, как ему казалось, она согревала его. Кроме того, она не давала ему впасть в забытьё. Он понимал – во что бы то ни стало должен быть в сознании: Родэ удалось внушить ему эту мысль несколькими пощёчинами.
  "Был же на шаг от гибели", – думал он. Ещё одно усилие со стороны Пибоди, и нож перерезал бы верёвку. И тогда он устремился бы в пропасть, к смерти на крутом снежном склоне далеко внизу. Родэ без колебаний принял решение убить Пибоди в критический момент, хотя раньше он и слышать об этом не хотел. А может, он придерживался мысли, согласно которой тратить силы нужно только тогда, когда это необходимо.
  Волна боли неожиданно накатила на него, и он, стиснув зубы, ждал, когда она пройдёт. Спустя некоторое время он поднёс руку к лицу и начал энергично его растирать. Слёзы текли по щекам и тут же замерзали. Об этом Родэ ему тоже говорил – мудрейший человек Родэ, который, казалось, знал всё.
  После убийства Пибоди Родэ некоторое время неподвижно стоял, держа верёвку туго натянутой. Он боялся, что труп соскользнёт с карниза и утянет за собой Форестера. Затем стал пытаться вогнать ледоруб глубже в снег, чтобы он крепче держал верёвку, но под снегом обнаружился лёд, и одной рукой вонзить ледоруб достаточно глубоко было невозможно.
  Тогда он сменил тактику. Взял ледоруб и осторожно, чтобы не упасть всем вместе в пропасть, стал вырубать во льду две выемки, куда бы он мог твёрдо поставить ноги. Это дало возможность выпрямиться и начать потихоньку тянуть верёвку. Но решил пока не прилагать слишком больших усилий, потому что не знал, насколько она прочна.
  Немного передохнув, начал вырубать во льду глубокую борозду в форме окружности. Это было довольно трудно, потому что Виллис насадил ледоруб под острым углом, и пользоваться им как топором было очень неудобно. Понадобился час неимоверных усилий, чтобы закончить борозду, после чего он отвязал верёвку от своей талии и, сделав петлю, накинул её на сделанное изо льда подобие гриба. Теперь он мог свободно подойти к краю карниза. Но прежде немного помедлил, разминая ноги, чтобы восстановить кровообращение.
  У обрыва он лёг на живот и заглянул за край, вниз. Форестер был без сознания, его обмякшее тело раскачивалось на верёвке как манекен. Голова болталась из стороны в сторону.
  Верёвка сильно истончилась в том месте, где Пибоди остервенело поработал ножом, и Родэ, взяв запасной кусок, обмотанный вокруг талии, крепко привязал его выше и ниже места возможного разрыва. Потом стал медленно вытягивать безжизненное тело Форестера наверх.
  О том, чтобы в этот день идти дальше, не могло быть и речи. Форестер не мог двигаться. Когда он сорвался, верёвка безжалостной петлёй сдавила его грудь, и Родэ, осторожно обследовав её, пришёл к выводу, что Форестер получил трещины, если не перелом, рёбер. Он хорошенько укутал его, положил у ледяной стены и задумался над тем, что делать дальше.
  Место для ночёвки было неподходящим даже в случае хорошей погоды, а то, что ожидало их, было ужасным. Родэ опасался резкого усиления метели, ведь тогда снежный козырёк над ними мог рухнуть. А это означало, что они остались бы здесь похороненными на веки вечные. Другая подстерегающая их опасность – замёрзнуть, поэтому необходимо укрыться от ветра и снега. И Родэ принялся истово вырубать в ледяной стене неглубокую пещеру.
  
  II
  
  Стемнело, ветер усилился, а Родэ всё ещё работал. Когда налетел первый порыв, он устало оглянулся кругом. Он рубил твёрдый, как камень, лёд уже три часа, используя совершенно неподходящий для этого тупой инструмент, больше годный для расщепления лучины на кухне. Всё же небольшое углубление в стене, которое ему с таким трудом удалось сделать, смогло вместить двух человек.
  Он втащил в эту неглубокую пещеру Форестера и усадил спиной к задней её стене. Затем принёс три рюкзака и положил их один на другой у входа в виде невысокого и хлипкого барьера, который должен был хоть как-то защитить их от ветра и снега. Порывшись в карманах, достал порцию коки и дал её Форестеру.
  – Давайте-ка, дружище, жуйте!
  Ему понадобилось полчаса, чтобы распаковать керогаз и наладить огонь. Пальцы его заледенели и не слушались, мозг работал вяло, каждое движение требовало неимоверных усилий и много времени. Всё же, когда керогаз разгорелся, стало чуть-чуть светлее и теплее.
  Поверх барьера из рюкзаков он с помощью крючьев и одеяла соорудил защитный тент. К счастью, ветер дул со стороны перевала поверх ледяной стены. Но иногда боковые его порывы всё же проникали к ним, принося с собой снежные вихри и заставляя керогаз мигать и фыркать. Родэ с тревогой размышлял об их положении: то, что ветер дул с перевала, это хорошо, это защитит их от снега и холода, но вместе с тем это способствует росту снежного козырька, который может под собственной тяжестью рухнуть в любую минуту. Но если даже пронесёт эту беду мимо, то утром, когда они возобновят путь, им придётся двигаться прямо в пасть снежной бури. И он молил Бога о том, чтобы к тому времени ветер сменил направление.
  Снег в банке на керогазе наконец растаял, и Родэ смог приготовить немного тёплого бульона. Но Форестер поперхнулся от запаха, и ему самому он показался тошнотворным. Приготовив ещё одну порцию воды, выпили её без примеси. Горячая вода не беспокоила желудок, к тому же немного согрела их.
  Затем он начал осматривать руки и ноги Форестера, одновременно энергично растирая их. Тепло разлилось по всему телу, и когда Форестер полностью пришёл в себя, он смог проделать то же самое с Родэ.
  – Как вы думаете, удастся нам дойти, Мигель? – спросил Форестер, заканчивая массаж.
  – Да, – уверенно ответил Родэ, хотя на самом деле сомнения не покидали его. Тревожило состояние Форестера – ведь впереди труднейший перевал и не менее сложный спуск. А у него, видимо, сломаны рёбра.
  – Вы должны всё время двигаться, – сказал Родэ как можно спокойнее. – Шевелите пальцами рук и ног, растирайте щёки, нос, уши. Ни в коем случае не засыпайте.
  – Давайте лучше поговорим, – предложил Форестер. – Это отгонит сон. – Он приподнял голову, прислушиваясь к завываниям ветра. – Ну, так начнём беседу?
  Родэ, покрепче натягивая капюшон на голову, сказал:
  – О'Хара рассказывал, что вы были лётчиком.
  – Да. Я сел за штурвал под конец войны в Италии. Я летал на "Молниях". Потом, когда разгорелась война в Корее, меня опять призвали. Я тогда был в запасе военно-воздушных сил. Меня перевели на реактивный самолёт, и в Корее я летал на "Сейбрах", до тех пор пока меня не демобилизовали. Позже я стал инструктором. Возможно, что в Корее мы с О'Харой участвовали в одних и тех же операциях.
  – Да, он тоже так думает. А после войны?
  Форестер пожал плечами.
  – Какая-то больная авиацией муха продолжала меня кусать, поэтому я не порвал с ней, я имею в виду авиацию, а устроился в одной компании, которая занимается обслуживанием самолётов. – Он улыбнулся. – Когда всё это произошло, я как раз летел в Сантильяну, чтобы завершить одну сделку с вашим воздушным флотом по поводу запчастей. У вас ведь "Сейбры" всё ещё летают. Я, кстати, иногда и сам не прочь тряхнуть стариной, если командир эскадрильи хороший малый. – Он помолчал немного. – Если сеньору Агиляру удастся прийти к власти, сделка может пойти прахом. Не знаю, какого дьявола я втянулся в эту канитель!
  Родэ улыбнулся:
  – Если сеньору Агиляру удастся прийти к власти, вы можете не беспокоиться, он вас не забудет. Более того, вам не придётся давать взятки, на которые вы тратите большие суммы.
  В его голосе слышалась горечь.
  – Чёрт! – выругался Форестер. – Действительно, тут всё на этом построено, а при Лопеце расцвело пышным цветом. Нет, вы не думайте, я за Агиляра. Бизнесмены нуждаются в честном надёжном правительстве, это облегчает всю деловую жизнь. – Он потёр лицо руками. – А вы почему с Агиляром?
  – Кордильера – моя родина, – просто ответил Родэ, словно этим всё было сказано, а Форестер подумал, что встретить истинного патриота в Кордильере, всё равно что встретить в Арктике гиппопотама.
  Они помолчали, потом Форестер спросил:
  – Который час?
  Родэ посмотрел на часы:
  – Чуть больше девяти.
  Форестер содрогнулся. Ещё девять часов до рассвета, а он уже промёрз до костей. Порывы ледяного ветра, залетавшие в их пещеру, пронизывали его насквозь, не помогала и кожаная куртка О'Хары. Он сомневался, что к утру они останутся живы. Он слышал много историй о том, как умирали от холода люди, оказавшиеся в горах, и не питал никаких иллюзий по поводу собственного положения.
  Родэ пошевелился, достал два рюкзака и стал освобождать их от вещей, которые аккуратно складывал у стенки пещеры. Затем протянул пустой мешок Форестеру.
  – Возьмите, обмотайте им ноги. Это хоть как-то спасёт от холода. Форестер взял покрытый ледяной коркой, сделанный из одеяла мешок, сунул в него ноги и завязал поверх голеней верёвку.
  – Вы, кажется, говорили, что бывали здесь и раньше?
  – Да, но при более благоприятных обстоятельствах. Я тогда был студентом, ох, как давно это было! – вздохнул с грустью Родэ. – Я участвовал в альпинистской группе вместе с французами, которая штурмовала вон тот пик, справа от нас.
  – Ну и что, удалось?
  Родэ покачал головой.
  – Трижды пытались. Храбрыми людьми были французы. Но один из них погиб, и они отступились.
  – А почему вы присоединились к ним?
  Родэ пожал плечами.
  – Нуждался в деньгах. Студенты всегда в них нуждаются. А месье хорошо платили носильщикам. Больше скажу, меня как медика интересовал сороче. Ах, какое было у них снаряжение! Тёплые носки из овечьей шерсти, удобные горные ботинки из толстой кожи с кошками, отличные пуховики, прочные нейлоновые палатки, надёжный капроновый шнур, стальные крючья. В общем, в нашем положении об этом можно только мечтать!
  Родэ говорил с таким наслаждением, с каким голодный человек вспоминает банкет, на который он однажды попал.
  – И вы прошли этот перевал?
  – Да, но только с другой стороны, там подъём легче. У нас наверху был лагерь – лагерь номер три. Мы вообще поднимались медленно, по нескольку дней останавливаясь в каждом лагере, чтобы избежать сороче.
  – Не знаю, чего это люди лезут в горы, – сказал с некоторым раздражением Форестер. – Бог свидетель, я это делаю по необходимости, и меня поражает, когда люди занимаются этим по доброй воли.
  – Те французы были геологами, – сказал Родэ. – Они поднимались в горы не ради того, чтобы просто подняться. Они повсюду брали образцы пород, сделали карту. Я видел её сам, она была отпечатана в Париже. И я прочёл где-то, что они нашли какие-то ценные породы.
  – А что толку? – спросил Форестер. – Всё равно здесь никто работать не может.
  – Сейчас нет, – согласился Родэ, – а позже, может, смогут, кто знает? – Его голос прозвучал серьёзно и уверенно.
  Они говорили ещё долго, стараясь подгонять медленно текущее время. Затем Родэ стал петь народные кордильерские песни и полузабытые немецкие, которые когда-то пел отец. Форестер внёс свою лепту исполнением американских мелодий, выбирая в основном песни своей юности. Когда он исполнил наполовину "Я работаю на железной дороге", слева от них раздался страшный треск, который на мгновение заглушил завывание ветра.
  – Что это? – с испугом спросил он.
  – Снежный карниз падает, – сказал Родэ. – Видимо, сильно отяжелел от снега и не выдерживает. – Он поднял голову к потолку пещеры. – Будем молиться, чтобы он не накрыл нас наглухо.
  – Сколько же сейчас времени?
  – Полночь. Как вы себя чувствуете?
  – Дьявольски продрог.
  – А как ваши рёбра?
  – Я их не чувствую.
  Родэ нахмурился.
  – Это плохо. Двигайтесь, дружище, двигайтесь. Нельзя позволять себе мёрзнуть. – Он стал тормошить и мять Форестера, пока тот не почувствовал боли в груди и не взмолился.
  Около двух часов ночи снежный карниз над ними обвалился. Родэ и Форестер уже оба находились в это время в состоянии опасного полусна, соскальзывая в мир холода и неподвижности. Родэ услышал какой-то звук и слабо пошевелился, пытаясь приподняться, но безвольно осел обратно. Вдруг словно бомба разорвалась поблизости, и вал мелкого, порошкообразного снега ворвался в их убежище вместе с волной удушающего холода.
  Родэ барахтался в снегу, делая в густой темноте движения, как пловец, а волна снега росла и подкатывалась к груди. Он закричал Форестеру:
  – Разгребайте, быстрее разгребайте!
  Форестер застонал, слабо задвигал руками, и, к счастью, снег перестал прибывать, оставив их заваленными по плечи. Сильный продолжительный рокот, который, казалось, доходил до них откуда-то издалека, внезапно смолк. Вой метели, который врезался в уши так долго, что они перестали его замечать, тоже прекратился, и наступила раскалывающая голову тишина.
  – Что это? – с трудом проговорил Форестер.
  Что-то крепко держало его руки, и он никак не мог их освободить. В панике он стал биться всем телом, но Родэ крикнул:
  – Тише! – Голос прозвучал громко, как в закрытой комнате.
  В течение некоторого времени они лежали неподвижно, затем Родэ стал осторожно двигать руками. Снег вокруг был сухим и сыпучим, и ему удалось высвободить руки. Тогда он стал отгребать его к стене. Приказал Форестеру делать то же самое, и вскоре они очистили для себя пространство, в котором можно было двигаться. Родэ полез в карман за спичками и попытался зажечь одну, но спички намокли, и их вязкие головки тут же ломались о коробок.
  Преодолевая боль, Форестер сказал:
  – У меня есть зажигалка.
  Послышался щелчок, и язычок яркого пламени повис в воздухе. Родэ зажмурился, затем, отведя глаза, осмотрелся, и тут же понял, что они завалены. Там, где был выход из пещеры, стояла плотная снежная стена. Он засуетился:
  – Надо делать отверстие, а не то мы задохнёмся.
  И стал энергично шарить в снегу в поисках топорика. Найти его оказалось нелегко, под руку попадались другие предметы их немудрёного снаряжения. Он складывал их аккуратно сбоку, зная, что теперь буквально всё может оказаться жизненно важным.
  Наконец он нащупал топорик и, сидя погружёнными в снег ногами, набросился на снежную стену. Она всё же не была такой плотной, как ледяной монолит, из которого он вырубил их убежище, и дело двигалось довольно споро. Но он не имел никакого представления о том, какова толщина снежного слоя. Быть может, снег завалил весь карниз, и тогда, пробившись через его толщу, можно было оказаться прямо над пропастью.
  Он отогнал от себя эту мысль и настойчиво продолжал работать топориком. Форестер сгребал из выемки снег и трамбовал его у стены. Однажды он заметил:
  – Если так пойдёт, скоро не останется места для нас.
  Родэ не отвечал, наугад вгрызаясь в завал. Зажигалку он выключил и работал в темноте, на ощупь. Наконец отверстие стало столь глубоким, что он смог запустить руку по плечо. Топорик был уже бесполезен, и он коротко бросил:
  – Ледоруб где?
  Форестер подал ему ледоруб, и он, сунув его в дыру, стал с силой пробивать снег концом длинной рукоятки. Через некоторое время он, к своему облегчению, почувствовал, что ледоруб вышел наружу, и в пещеру проникла струя желанного свежего воздуха. Только тогда он осознал, насколько удушливой уже стала атмосфера внутри. В изнеможении, тяжело дыша, он рухнул прямо на Форестера.
  Форестер слегка оттолкну его, и Родэ безжизненно откатился в сторону. Через некоторое время, придя в себя, он обрадованно проговорил:
  – Толщина снега – метра два; думаю, мы спокойно выкарабкаемся отсюда.
  – Так берёмся за работу, и поскорее, – сказал Форестер.
  Родэ решил с этим повременить.
  – Сейчас здесь теплее, чем снаружи. Нам так лучше: снег предохраняет от ветра. Нужно только следить за тем, чтобы не занесло дыру. И будем надеяться, что второго обвала не случится.
  – Ладно, – согласился Форестер. – Как знаете.
  Тепло – понятие относительное, и вскоре Родэ почувствовал это на себе. Когда он работал, пот градом катился по спине, но теперь его тело стало остывать и даже покрылось под одеждой тоненькой коркой льда. Родэ с трудом разделся и велел Форестеру растереть себя. Форестер хмыкнул:
  – Низкотемпературная турецкая баня. Надо попробовать завести такую же в Нью-Йорке. Денежки потекут рекой.
  Родэ оделся и спросил:
  – А как вы?
  – По-прежнему мёрзну, но в общем – ничего.
  – Этот обвал спас нас. По-моему, мы уже уплывали куда-то далеко. Нельзя этого больше допустить. Ещё три часа до рассвета. Давайте разговаривать и петь.
  И они запели. Звуки легко отражались от ледяных стен убежища, и их голоса звучали, как выразился Форестер, словно у двух треклятых, поющих в бане Карузо.
  
  III
  
  За полчаса до рассвета Родэ вновь заработал ледорубом, пробивая выход в серый мир порывистого ветра и густого снега. Форестера поразило то, что он увидел снаружи. Хотя уже рассвело, видимость была не больше десяти ярдов. Он наклонился к Родэ и прокричал ему в ухо:
  – Хороший сквознячок, не правда ли?
  Родэ повернулся к нему с лицом, искажённым гримасой от пронизывающего ветра.
  – Как ваша грудь?
  Грудь страшно болела, но Форестер, выдавливая из себя улыбку, сказал:
  – Не беспокойтесь. Я пойду за вами куда угодно. – Он знал, что о второй ночи в горах не могло быть и речи и что им придётся либо пройти перевал, либо умереть здесь.
  Родэ показал ледорубом наверх.
  – Козырёк опять нарастает. Но это теперь не страшно. Мы сможем здесь подняться. Займитесь рюкзаками.
  Он подошёл к стене и стал умело вырубать во льду ступеньки, а Форестер в это время собирал вещи в мешки. Их было немного – кое-что они потеряли в снегу, а часть из них была уже не нужна, и Родэ велел их оставить. Лишний вес во время последнего отчаянного броска был бы им не по силам. Поэтому брали с собой только самое необходимое.
  Родэ вырубил ступеньки в пятнадцатифутовой стене, насколько могла дотянуться рука, затем поднялся по ним выше, забил крючья, закрепил верёвку и начал рубить новые. Он старался делать их поглубже, помня о состоянии Форестера. Спустя час, закончил работу с надеждой на то, что Форестер сможет подняться без особого труда.
  Мешки были доставлены наверх с помощью верёвки, после чего Форестер начал карабкаться по ступеням. Это оказалось для него делом неимоверно трудным. В обычных условиях он легко бы вбежал по ним – Родэ сделал их достаточно широкими и глубокими, но сейчас холодный лёд жёг ему пальцы даже сквозь перчатки, грудь ныла, и резкая боль пронизывала её, когда он поднимал вверх руки. Страшная слабость навалилась на него, словно все жизненные силы покинули тело. Всё же в конце концов он добрался доверху и свалился под ноги Родэ.
  Ветер здесь просто неистовствовал, с неописуемым рёвом бросая на них клубы снежной пыли и ледяных кристаллов, больно коловших лицо и руки. Это был леденящий душу, оглушительно-бушующий холодный ад. Родэ наклонился над Форестером, защищая его от резких порывов колючего ветра, и помог ему сесть.
  – Нам нельзя здесь долго задерживаться! – прокричал он. – Надо идти. Теперь уже не придётся карабкаться. Вон тот склон – и мы наверху. Оттуда – вниз.
  Форестер, жмурясь от льдинок, словно осколки стекла рассекавших его лицо, поднял голову, посмотрел в суровое и неумолимое лицо Родэ и хрипло выдавил из себя:
  – Ладно, ладно, парень. Куда вы, туда и я.
  Родэ сунул ему ещё одну порцию коки, проверил, как закреплена верёвка вокруг его талии. Затем он взял мешки, попробовал их на вес. Развязав их, он переложил содержимое одного из них в другой, и, невзирая на протесты Форестера, надел себе на плечи. Налетевший порыв ветра подхватил пустой мешок, и он исчез в круговерти метели за обрывом.
  Форестер с трудом поднялся и двинулся за Родэ. Он втянул голову в плечи и смотрел себе под ноги, стараясь предохранять лицо от жгучих снежных вихрей. Нижнюю часть лица ему удалось прикрыть, но глаза были незащищены и вскоре покраснели и разболелись. Однажды он попробовал поднять лицо, и ветер прямым попаданием в рот чуть не задушил его, заставив содрогнуться, как от удара в солнечное сплетение. Он быстро вновь наклонил голову и продолжал брести по следам Родэ.
  Склон был не крутой, но длинный. Он попытался вычислить, сколько ещё идти доверху. Наклон был градусов тридцать, подняться надо было на тысячу футов. Однако утомлённый мозг отказывался решать тригонометрические задачи, и он оставил свои расчёты.
  Родэ шёл и шёл вперёд, с трудом пробивая дорогу в глубоком снегу, всё время пробуя путь ледорубом. Видимость была не больше десяти ярдов, но он надеялся, что сам склон выведет к перевалу. Насколько он помнит, тут никаких препятствий не должно было быть, и карабкаться больше не придётся.
  Если бы он был один, он бы, конечно, шёл быстрее, но приходилось учитывать состояние своего спутника и необходимость помогать ему. Да и самому надо было экономить силы, отнюдь не безграничные, хотя он, конечно, чувствовал себя намного лучше, чем Форестер. Но ведь он и не падал с обрыва. Как и Форестер, он шёл, согнувшись почти вдвое, а ветер трепал его одежду и покрывал капюшон толстым слоем снега и льда.
  Через час они вышли к небольшой низине. Здесь снег был глубоким и чем дальше, становился всё глубже. Родэ поднял голову и поднёс руки к глазам, стараясь разглядеть, что там, впереди, сквозь щели между пальцами. Но ничего не было видно – только серая крутящаяся снежная мгла. Он постоял немного, подозвал Форестера и прокричал ему в ухо:
  – Ждите здесь, я пройду вперёд посмотрю.
  Форестер еле заметно кивнул и, рухнув в снег, сжался в позе плода в материнской утробе.
  Родэ отвязал от себя верёвку и двинулся вперёд. Пройдя несколько шагов, он оглянулся и увидел смутные очертания фигуры Форестера, цепочку своих следов на снегу. Он убедился в том, что так найдёт обратную дорогу, и пошёл дальше.
  Форестер снял рукавицу с руки, сунул в рот кусочек коки и стал медленно жевать её. Тело его промёрзло до костей, и только во рту ощущалось приятное тепло. Тепло, которое давала кока. Он потерял всякое представление о времени, часы его давно остановились, и он понятия не имел, сколько уже они идут по этому склону, после того как преодолели ледяной барьер. Холод остудил не только его тело, но и разум, и он уже не в состоянии был определить, шла ли речь о часах или о минутах. Он знал только то, что ему это всё безразлично и что он осуждён плестись и карабкаться в этом тусклом и холодном мире гор целую вечность.
  Он долго лежал на снегу в апатии. Потом действие коки стало сказываться, и он смог приподняться и посмотреть туда, куда ушёл Родэ. Ветер ударял в лицо, и он поднял руку, чтобы защититься. Вялое сознание отметило синюю, чешуйчатую, словно у ящерицы, кожу, побелевшие костяшки пальцев, боль от тысяч впившихся в открытое тело острых кристалликов льда.
  Родэ не было видно, и Форестером овладела лёгкая паника. Что если Родэ не отыщет его на обратном пути? Но ум его был слишком помутнён холодом и действием коки, чтобы придумать что-либо толковое, и он, опять свалившись в снег, пролежал до тех пор, пока не вернулся Родэ. Испугавшись его вида, Родэ стал энергично трясти Форестера за плечо.
  – Вставайте, дружище! – прокричал он. – Нельзя так сидеть и мёрзнуть. Разотрите лицо, наденьте рукавицу.
  Машинально Форестер поднял руку к лицу, слабо попытался его растереть, но ничего не почувствовал, словно ему сделали анестезию. Родэ лихо пошлёпал его по щеке – раз, другой. Форестер очнулся.
  – Хорошо, хорошо, – прохрипел он. – Не надо меня бить.
  Он стал хлопать руками, пока не восстановилось кровообращение, затем принялся растирать лицо.
  Родэ прокричал:
  – Я прошёл вперёд ярдов двести! Снег глубокий, до пояса, и становится ещё глубже. Здесь мы не пройдём. Надо искать обход.
  Форестера охватило отчаяние. Кончится всё это когда-нибудь? Он, пошатываясь, поднялся еле-еле, подождал, пока Родэ прикрепит к себе верёвку, и двинулся за ним. Теперь они шли поперёк склона под прямым углом к их прежнему курсу. Ветер бил сбоку, и им стоило немалых усилий держаться на ногах.
  Путь, избранный Родэ, шёл в обход зыбучих снегов, но им пришлось опять потерять высоту. Родэ сделал несколько попыток сразу подняться к перевалу, но всякий раз из-за глубокого снега приходилось возвращаться. Наконец, он нашёл место, где склон был круче, а слой снега меньше, и им удалось компенсировать потерю высоты.
  Форестер брёл в полубессознательном состоянии, шатаясь из стороны в сторону, механически переставляя ноги. По временам он поднимал глаза и видел впереди себя расплывчатые очертания фигуры Родэ, но потом мозг его опять отключался, и он погружался в дрёму. Иногда он спотыкался и падал – верёвка натягивалась, и Родэ останавливался, чтобы его подождать. Потом их монотонное движение вверх – всё время вверх, возобновлялось.
  Вдруг Родэ резко остановился, и Форестер приблизился почти вплотную. Родэ вытянул вперёд руку с ледорубом и сказал:
  – Скала. – В его голосе слышались нотки отчаяния. – Мы опять наткнулись на скалу. – Он ударил концом ледоруба в покрытый льдом выступ – ледяные осколки брызнули в разные стороны. Он ударил ещё раз, и вниз посыпалась бурая крошка, образуя грязное пятно на чистом снегу. – Эта скала порядочно выветрилась. Лезть на неё весьма опасно.
  Форестер заставил свой мозг включиться в работу.
  – Как далеко она идёт, как вы думаете? – спросил он.
  – Кто её знает! – раздражённо выдохнул Родэ, поворачиваясь спиной к ветру. – Взобраться на неё мы не сможем. Уже вчера нам было достаточно трудно лезть вверх, а тогда мы имели больше сил и не было этого чудовищного ветра. Нет, это чистое безумие. – Он похлопал рукой об руку.
  – А может, это просто одиночный камень? – предположил Форестер. – Нам же отсюда не видно.
  – Подождите здесь, я всё же поднимусь посмотрю.
  Он снова оставил Форестера, а сам стал карабкаться вверх. Форестер слышал мерный стук его ледоруба, видел, как откуда-то из серой мглы прилетали куски льда и камни. Он травил верёвку, если Родэ дёргал за неё, и старался не подставлять лицо колючему ветру. Когда поднял руку, чтобы поправить капюшон, Родэ упал. Донёсся слабый вскрик, и сверху, из воющей круговерти, спикировала его бесформенная фигура. Форестер напрягся, упёрся каблуком в снег, готовясь принять удар. Родэ пронёсся мимо него и покатился по склону. Затем последовал резкий рывок, который чуть было не сбил Форестера с ног. Но он устоял, вцепившись в верёвку, пока не убедился в том, что падение прекратилось. Увидел, как Родэ пошевелился, сел на снегу и начал растирать свою ногу.
  – Мигель, всё в порядке?! – прокричал он и стал спускаться к нему.
  Родэ поднял лицо с окутанной инеем бородой.
  – Нога, – сказал он. – Я повредил ногу.
  Форестер наклонился над ним и стал ощупывать ногу. Штанина была разорвана, и, сунув руку в дырку, он почувствовал на пальцах липкую, вязкую жидкость.
  – Кровь! Вы сильно поранили ногу, но, к счастью, она не сломана.
  – Здесь пути нет, – сказал Родэ, морщась от боли. – Никто там не пройдёт, даже при хорошей погоде.
  – Как далеко идёт эта скала?
  – Не знаю, конца её не видел. Впрочем, далеко я и не мог рассмотреть. – Он помолчал. – Придётся спуститься и попытаться пробиться с другой стороны.
  – Но там ледник! Мы же не можем спускаться на него при такой погоде!
  – Посмотрим. – Он посмотрел на скалу, с которой упал. – Ясно одно. Этот путь невозможен.
  – Надо залатать как-то разорванную штанину. Вы можете отморозить ногу.
  – Мешок, – сказал Родэ. – Помогите с мешком.
  Форестер стянул мешок с плеч Родэ, развязал его и высыпал содержимое на снег. Затем он разорвал одеяло из которого он был сделан, на полосы и плотно обмотал ими ногу Родэ.
  – Наше снаряжение всё время тает, – сказал он бесстрастно. – Я могу кое-что положить в карманы, но не так много.
  – Возьмите только керогаз. И немного керосина, – сказал Родэ. – Еси нам придётся идти к леднику, там мы найдём укрытие, которое защитит нас от стужи. И мы сможем приготовить себе что-нибудь горячее.
  Форестер засунул бутылку с керосином и горсть бульонных кубиков в карман и закинул на спину керогаз, привязанный к электрическому шнуру. Вдруг Родэ резко приподнялся и стал шарить рукой по снегу вокруг себя.
  – Ледоруб, – проговорил он с беспокойством в голосе, – где ледоруб?
  – Я не вижу его, – ответил Форестер.
  Они оба посмотрели вниз по склону, где крутилась серая метель, и Родэ почувствовал какую-то сосущую пустоту в животе. Ледоруб был им жизненно необходим. Без него они не смогли бы дойти до перевала. Родэ заметил, что его руки непроизвольно трясутся, – он понял, что его силы, физические и умственные, исчерпаны.
  Форестер же, наоборот, почувствовал неожиданный прилив сил. Он воскликнул:
  – Ну и что?! Эта дьявольская гора сделала всё, чтобы убить нас, но ей это не удалось. И я думаю, не удастся. Раз мы уже здесь, мы пройдём оставшийся путь. Обязательно! До верха осталось всего пятьсот футов, каких-то паршивых пятьсот футов, слышите, Мигель?
  Родэ слабо улыбнулся.
  – Но ведь нам предстоит спуститься ниже.
  – Подумаешь! Зато мы будем двигаться быстрее. Сейчас я пойду первым. Я вижу наши следы, и мы быстро доберёмся до того места, где повернули.
  И в состоянии необъяснимого оптимизма Форестер повёл хромающего Родэ вниз. Он обнаружил, что идти по старым следам нетрудно, и решил придерживаться их скрупулёзно, даже когда они обозначали случайный отход в сторону. "Лучше сделать несколько лишних шагов, – думал он, – чем сбиться в этой метели с пути". К тому же, когда они вернулись к месту, где сделали поворот направо, цепочка их следов была уже едва заметна – ветер и снег сделали своё дело.
  Он остановился и подождал Родэ.
  – Как нога?
  Родэ оскалил зубы, пытаясь улыбнуться.
  – Боль вроде бы прекратилась. Нога занемела и одеревенела.
  – Потерпите, – сказал Форестер. Он потрогал рукой замёрзшую щёку. – Я опять пойду впереди, а вы руководите мной с помощью верёвки: один раз дёрните – идти влево, два раза – вправо.
  Родэ молча согласился, и они опять пошли. Пробивать путь по целине было гораздо труднее, тем более без ледоруба, которым можно было бы прощупывать дорогу. Хорошо, что тут не было трещин, но если им придётся идти по леднику, риск будет огромным. Необходимость идти первым заставляла Форестера быть всё время начеку, и это подбадривало его уставший мозг. Действительно, несмотря на невероятные физические усилия, которые приходилось затрачивать, он внутренне чувствовал себя лучше.
  Время от времени по сигналу Родэ сворачивал вправо, но путь преграждали глубокие снежные заносы, и приходилось возвращаться. Так и не найдя хорошей дороги к перевалу, они подошли к вздыбленной колоннаде ледника.
  Форестер опустился на колени и почувствовал, как по его щекам поползли слёзы отчаяния.
  – Что же теперь с нами будет? – прошептал он, не ожидая ответа на свой вопрос.
  Родэ тяжело опустился рядом с ним, выставив вперёд свою больную ногу.
  – Мы сойдём на ледник и найдём там какое-нибудь укрытие. Там не так ветрено, – сказал он и, посмотрев на свои часы, поднёс их к уху. – Два часа. Четыре часа до наступления темноты. Времени терять больше нельзя, но всё же мы должны чего-нибудь выпить горячего, хоть просто воды.
  – Два часа! – повторил Форестер с горечью. – У меня такое ощущение, что я хожу вокруг этой скалы сто лет и пересчитал уже все снежинки в округе.
  Они вошли в ледяной лабиринт, и Форестера охватил страх перед возможным падением в трещину. Дважды он проваливался в снег по грудь, и Родэ с трудом вытаскивал его оттуда. Наконец, они нашли то, что искали, – щель в ледяной глыбе, куда не задувал ветер. Опустившись на снег, они с облегчением почувствовали, что были вне досягаемости его жгучих порывов.
  Родэ наладил керогаз, зажёг его и растопил немного снега. Как и в первый раз, мясной жирный вкус бульона показался им тошнотворным, и они ограничились подогретой водой. Форестер почувствовал, что от его живота по всему телу распространяется тепло и, как ни странно, был доволен.
  – Сколько отсюда до верха? – спросил он.
  – Может быть, футов семьсот, – ответил Родэ.
  – Значит, мы потеряли футов двести. – Форестер зевнул. – Господи, как хорошо не испытывать злющего ветра. Мне теперь гораздо теплее, процентов на сто. Это значит, что я приблизился к точке замерзания, – неудачно пошутил он.
  Плотнее запахнув куртку, он сквозь полузакрытые веки смотрел на Родэ. Тот не отводил блестящих от усталости глаз от керогаза. Так они лежали в своём ледяном укрытии, вокруг которого бушевал ветер и крутились снежные вихри, изредка тонкими снежными струйками вползая в их райский уголок.
  
  IV
  
  Родэ спал. Ему снился странный сон, будто он на громадной кровати с блаженством погружается в мягкую пуховую перину, а та постепенно обволакивает его уставшее тело. Кровать вместе с ним медленно падала в какую-то глубокую пропасть – вниз, вниз и вниз, и он вдруг с ужасом осознал, что его блаженство – блаженство смерти, и когда он достигнет дна, то умрёт.
  Он стал отчаянно барахтаться, пытаясь встать, но постель крепко держала его в своих объятиях, и он отчётливо слышал какие-то негромкие высокие голоса, которые упоённо смеялись над ним. В его руке оказался длинный острый нож, и он стал вонзать его в постель раз за разом, взрезая материю и выпуская в воздух фонтаны пуха. Нежные лёгкие пушинки метелью кружились вокруг.
  Он содрогнулся, закричал и открыл глаза. Вместо крика вышел хриплый стон, а вместо пушинок в воздухе перед ним плясали снежинки. Рядом простиралась ледяная пустыня. Он закоченел от холода, все части тела застыли, и он понял, что если будет спать, то уже никогда не проснётся.
  Что-то было странное во всей картине, открывшейся сейчас его взору, и он никак не мог понять, что именно. Он напряг мозг, и вдруг его озарило: не было ветра. Он с трудом встал и посмотрел на небо. Туман быстро рассеивался, и сквозь образовавшиеся промоины начинало виднеться голубое небо.
  Родэ повернулся к Форестеру, который лежал неподалёку прижавшись щекой ко льду. Возможно, он был мёртв. Наклонившись над ним, Родэ потряс его за плечо – голова безжизненно замоталась.
  – Проснитесь, – прохрипел он. – Ну же, проснитесь!
  Он опять встряхнул Форестера, затем взял его кисть, чтобы пощупать пульс. Под синей холодной кожей слабо билась тоненькая жилка, и он понял, что Форестер ещё жив – едва жив.
  За то время пока он спал, керогаз заглох. В бутылке оставалось ещё немного керосина. Он, нервничая, заправил спасительный очаг тепла, согрел воды и вылил её на голову Форестера в надежде, что тепло выведет его мозг из оцепенения. Через некоторое время тот и в самом деле зашевелился и забормотал что-то нечленораздельное. Родэ ударил его по щеке.
  – Просыпайтесь, – сказал он. – Сейчас нельзя сдаваться.
  Он попытался поставить Форестера на ноги, но тот не устоял. Снова вздёрнув его вверх, прижал тело к себе, не давая ему упасть.
  – Не спать, не спать, – приговаривал он, – надо идти. – Отыскав в кармане последний оставшийся кусочек коки, он насильно всунул его в рот Форестеру. – Жуйте и идите.
  Постепенно Форестер пришёл в себя – не полностью, но достаточно для того, чтобы механически передвигать ноги. Родэ провёл его несколько раз туда-сюда по ледяной площадке, чтобы он немного размялся и согрелся. И всё время говорил – не для того чтобы сообщить что-то Форестеру, а чтобы тишина, охватившая горы после того, как ветер утих, не была такой мертвящей.
  – Через два часа будет темно, – сказал он. – Мы должны дойти до перевала задолго до этого. Постойте спокойно, я закреплю верёвку.
  Форестер послушно встал, покачиваясь из стороны в сторону, пока Родэ возился с узлом.
  – Можете идти за мной? Можете? – спросил Родэ.
  Форестер медленно кивнул, глаза его были наполовину закрыты.
  – Хорошо. Тогда идём.
  Родэ вновь был впереди. Они вышли из своего укрытия и двинулись вверх по склону горы. Видимость теперь была хорошая, и перевал лежал вверху прямо перед ними – до него было как будто всего несколько шагов.
  Внизу расстилалось море облаков, ослепительно сиявших в свете заходящего солнца. Казалось, они были высечены из тверди и по ним можно было ходить.
  Он посмотрел на снежные склоны и сразу же увидел то, чего не было видно во время метели – чёткий каменный хребет, ведущий прямо к перевалу. Покров снега на нём не должен быть глубоким, и по нему сравнительно легко можно было достичь цели. Он дёрнул за верёвку и шагнул вперёд. Затем оглянулся на Форестера.
  Тот был в состоянии какого-то леденящего кошмара. Совсем недавно ему было так тепло, так удобно, а Родэ так грубо и безжалостно вырвал его из блаженства, и он опять оказался в этих горах. Какого дьявола нужно этому парню? Почему он не мог оставить его в покое, в сладком сне, вместо того чтобы тащить куда-то? Ну ладно, Родэ всё же неплохой парень, надо слушаться его. Но зачем нужны эти горы? Что им тут делать?
  Он пытался направить поток бессвязных мыслей в определённое русло, но ничего не получалось. Смутно вспоминалось падение с обрыва, и то, что этот парень Родэ спас его. Ну что ж, если так, он имеет право покомандовать. Неизвестно, чего он хочет, но нужно идти за ним до конца.
  И Форестер брёл и брёл за Родэ, нетвёрдо передвигаясь. Часто падал, потому что ноги его были ватными и не слушались. Всякий раз Родэ подходил к нему и помогал встать. Однажды он стал скользить вниз. Родэ тоже потерял равновесие, и они оба чуть не покатились по склону. Родэ удалось каблуками затормозить и остановить падение.
  Больная нога мешала Родэ идти, но ещё больше задерживал Форестер. Тем не менее они продвигались неплохо, и перевал постепенно приближался. До него оставалось ещё футов двести, когда Форестер рухнул в последний раз. Родэ опять попытался поднять его, но не смог – тот не стоял на ногах. Холод и усталость вытянули все силы из этого крепкого человека, и он лежал на снегу не в состоянии пошевелить ни ногой, ни рукой.
  Через какое-то время в его взоре появилась осмысленность, и он пристально посмотрел в глаза Родэ.
  – Оставьте меня, Мигель, – прошептал он, с трудом сглатывая слюну. – Я не могу больше. А вам обязательно надо дойти до цели.
  Родэ молчал. Форестер прохрипел:
  – Чёрт возьми, идите же отсюда.
  Хотя голос его был почти не слышен, ему казалось, что он кричит громко и с надрывом. Последние силы оставили его, и он потерял сознание.
  По-прежнему молча Родэ наклонился, поднял Форестера под мышки, подсел под него и с громадным усилием взвалил себе на плечи. Нога его болела, он шатался от груза и слабости, но заставил себя сделать шаг вперёд. Затем ещё один. Ещё. Ещё…
  Так он поднимался в гору, с хрипом втягивая в себя разреженный воздух, чувствуя, что жилы ног вот-вот разорвутся от напряжения. Руки Форестера болтались сзади и при каждом шаге колотили Родэ по пояснице. Вначале это раздражало его, но вскоре он перестал ощущать эти удары. Он вообще перестал что-либо ощущать. Тело его было мертво, и лишь одна искорка воли мерцала в нём и заставляла его двигаться. Он не видел ни снега, ни неба, ни вершин, ни обрывов. Он ничего не видел – в глазах стояла тьма, в которой время от времени вспыхивали какие-то сполохи.
  Одна нога шла вперёд легко – здоровая нога. Вторая в поисках точки опоры выделывала замысловатый полукруг. С ней было труднее – она совсем занемела и ничего не чувствовала. Однако сам себя подхлёстывал: медленно, очень медленно – ногу вперёд. Обопрись. Хорошо. Теперь тяни другую. Так. Отдохни.
  Он начал считать шаги, но, дойдя до одиннадцати, сбился. Начал снова, и на этот раз дошёл до восьми. После этого он оставил счёт и был доволен просто тем, что хоть как-то передвигает ноги.
  Шаг… остановка… опора… замах… шаг… остановка… опора… замах… шаг… остановка… опора… замах… шаг… Что-то яркое появилось перед его закрытыми глазами. Он разлепил веки и увидел светящие ему прямо в лицо лучи солнца. Он остановился, зажмурился от боли, но перед этим успел заметить на горизонте серебристую полосу.
  Это было море. Он снова открыл глаза и посмотрел вниз на зелёную равнину, разбросанные на ней белые Домишки Альтемироса, уютно расположившегося между горой и невысокими холмами вдали.
  Он облизал языком холодные, заиндевевшие губы.
  – Форестер! – задыхаясь от радости, прошептал он. – Форестер, мы – наверху!
  Но Форестеру ничего этого не слышал. Его безжизненное тело плетью свисало с широкого плеча Родэ.
  
  Глава 8
  I
  
  Агиляр бесстрастно смотрел на кровь, струившуюся из пореза на его руке, – одного из многих. "Нет, я никогда не буду слесарем, – думал он. – Я могу управлять людьми, но не инструментами". Он положил кусок ножовочного полотна, вытер кровь и стал высасывать ранку. Когда кровь перестала течь, он опять взял полотно и продолжал пилить тело арматурной железки.
  Агиляр изготовил уже десять болванок для арбалета, точнее, сделал в них продольные распилы, в которые вставил металлическое оперение. Заострить их было выше его сил. Он не мог одновременно вращать старый точильный камень и подносить к нему болванку. Если бы ему дали в помощь кого-нибудь, в течение часа стрелы были бы доведены до совершенства.
  Помимо изготовления стрел, Агиляр занимался также осмотром лагеря. Он проверил все помещения, запасы воды и пищи – в общем, вёл себя, как заправский квартирмейстер. Он испытывал противоречивые чувства от того, что его отослали в лагерь. С одной стороны, Агиляр прекрасно понимал, что в сражении от него толку никакого – он был стар, слаб и болен. Но было и другое: он знал, что он вообще человек мысли, а не действия, и это сейчас огорчало его, так как он не мог найти себе достойного места в сложившейся ситуации. Агиляр был политиком, а сражались, испытывали боль, умирали другие люди – даже его собственная племянница. Когда он подумал о Бенедетте, ножовка соскользнула, и он опять поранил себе руку. Он пробормотал проклятие и стал опять высасывать кровь из новой ранки. Затем он посмотрел на распил и решил, что тот уже достаточно глубок. Больше болванок уже не сделать: зубцы ножовки были настолько стёрты, что им едва можно было нарезать сыр, не говоря уже о стали.
  Агиляр вставил в болванку оперение, закрепил его так, как показывал ему Виллис, и положил её вместе с другими. "Странно, – подумал он, выходя из домика. Уже стемнело. Это из-за тумана". Он посмотрел наверх, на горные пики, но не увидел их в сгущавшейся мгле. Ему стало невероятно грустно при мысли о Родэ. И о Форестере – он не должен забывать ни о Форестере, ни о другом североамериканце – Пибоди.
  Из ущелья донеслись слабые звуки выстрелов. Он насторожился. Ему показалось, что это пулемёт. Он напряг слух, но звук, принесённый случайным порывом ветра снизу, не повторился. Не хотелось верить в то, что противник задействовал пулемёт, – их положение и без того было отчаянным.
  Агиляр вздохнул, вернулся в домик и взял с полки банку с супом, чтобы устроить себе запоздалый обед. Спустя полчаса он услышал голос своей племянницы, звавшей его. Поглубже запахнув пальто, он вышел на воздух и увидел, что туман совсем сгустился. Он окликнул Бенедетту, и через некоторое время из мглы появилась какая-то странная бесформенная фигура. Агиляру вдруг стало страшно.
  Вскоре он узнал Бенедетту, которая шла, поддерживая кого-то. Он бросился к ней на помощь. Задыхаясь, она проговорила:
  – Это Дженни. Она ранена.
  – Ранена? Как?
  – Пулей, – коротко бросила Бенедетта. – Помоги мне.
  Они внесли мисс Понски в дом и положили на лавку. Она была в сознании, слабо улыбалась, затем закрыла глаза. Бенедетта укрыла её одеялом и грустно взглянула на своего дядю.
  – Она стреляла, убила человека, помогала убивать других: естественно, что в неё тоже стреляли. Я бы хотела быть на её месте.
  Агиляр с болью в глазах посмотрел на неё и медленно произнёс:
  – В это трудно поверить. Я словно во сне. Почему эти люди стреляли в женщину?
  – Они же не знали, что там женщина, – горячо сказала Бенедетта. – И, думаю, им на это глубоко наплевать. Она стреляла в них, они стреляли в ответ. Мне так хотелось бы самой убить кого-нибудь из них! – воскликнула она с вызовом. – Я знаю, что ты всегда проповедовал мирный путь борьбы, но как можно быть мирным, когда кто-то угрожает тебе оружием! Что, надо обнажить грудь и сказать: давай убивай меня и забирай всё, что тебе нужно?
  Агиляр молчал. Потом он повернулся в сторону мисс Понски и спросил:
  – Она серьёзно ранена?
  – Нет, опасности нет. Она только потеряла много крови. Когда мы поднимались сюда, я слышала пулемётные очереди.
  – Да, мне тоже показалось, что это бил пулемёт. – Он посмотрел ей прямо в глаза. – Они перешли через мост?
  – Может быть, – прямо ответила Бенедетта. – Мы должны готовиться к сражению. Ты приготовил стрелы? У нас ещё остался один арбалет. Тим использует его.
  – Тим? Ах да, – О'Хара. – Он слегка приподнял бровь. – Их нужно ещё заточить.
  – Я помогу тебе.
  Она стала вертеть точильное колесо, а Агиляр затачивал на нём стальные болванки.
  – О'Хара – странный человек, – сказал он, не прерывая работу. – Сложный. Я, признаюсь, его во многом не понимаю. – Он слегка улыбнулся.
  – А я теперь прекрасно понимаю, – ответила она. От напряжения пот выступил у неё на лбу. Визжало точило, сыпались искры, воздух был наполнен запахом металлической окалины.
  – Ты разговаривала с ним? – спросил Агиляр.
  И она рассказала ему всё об О'Харе. Он внимательно слушал с серьёзным и печальным лицом.
  – Вот таковы наши попутчики, – закончила она свой рассказ. – Это такие же, что сейчас находятся на другой стороне реки.
  Еле слышным голосом Агиляр сказал:
  – Как много зла в мире, как много зла в людских сердцах!
  Они продолжали молча работать, пока не заострили все болванки.
  – Пойду посмотрю на дорогу, – сказала Бенедетта. – Приглядывай за Дженни.
  Он молча кивнул, и она вышла из домика. Туман стал ещё более густым, капли влаги оседали на её пальто. Если похолодает, пойдёт снег, – подумала она.
  На дороге было тихо и пустынно. Не было слышно ни единого звука, лишь изредка позванивали капельки воды, падающие с камней. Бенедетта чувствовала себя в туманном облаке, словно завёрнутой в шерстяной клубок.
  Она сошла с дороги, пересекла каменный склон и увидела смутные очертания кабельного барабана. Она постояла рядом с этой гигантской катушкой, спустилась немного ниже. Дорога была еле видна в серой туманной мути.
  Бенедетта была в нерешительности – надо было что-то делать, но что – она точно не знала.
  – Огонь, – вдруг вспыхнуло в её мозгу, – мы можем сражаться с помощью огня. Барабан готов к тому, чтобы остановить подошедшую близко машину, а огонь внесёт в ряды врагов панику, неразбериху.
  Она заторопилась назад, чтобы проверить бутылку с керосином. Заодно она заглянула в домик, где лежала мисс Понски.
  Агиляр, взглянув на неё, сказал:
  – Поешь супу, дорогая. Ты согреешься.
  Бенедетта протянула руки к керосиновому обогревателю и только тогда поняла, как сильно она замёрзла.
  – Хорошо, – ответила она. – Как вы себя чувствуете, Дженни?
  Мисс Понски, которая уже свободно сидела, жизнерадостно ответила:
  – Намного лучше, спасибо. Как это было глупо с моей стороны допустить, чтобы меня ранили! Мне не надо было так высовываться. К тому же я не попала по цели и в довершение всего потеряла арбалет.
  – Ладно, не переживайте, – сказала Бенедетта с улыбкой. – Плечо ещё болит?
  – Не очень. А потом, сеньор Агиляр помог мне подвязать руку, так ей намного спокойнее.
  Бенедетта быстро проглотила свой суп и поднялась.
  – Мне нужно отнести бутылки с керосином, – сказала она.
  – Давай я помогу тебе, – предложил Агиляр.
  – На улице холодно, дорогой дядя. Побудь лучше с Дженни.
  Она отнесла бутылки к барабану, затем спустилась пониже к каменной горловине и некоторое время сидела прислушиваясь. Поднялся ветер, и клубы тумана пришли в движение, сворачиваясь в жгуты и кольца. По временам дорога совершенно исчезала из виду, и даже на расстоянии нескольких футов ничего не было видно.
  Она собралась уже уходить, уверенная в том, что ничего особенного не произойдёт, когда далеко внизу раздался стук камней. Она замерла на мгновение, вскочила на ноги. "Если это наши, – подумала Бенедетта, – значит они отступают. А в таком случае, сюда могут приближаться и враги". Она подняла бутылку и нащупала в кармане спички.
  Долгое время больше никаких звуков не было. Потом она услышала топот ног – кто-то бежал по дороге. Туман на мгновение разошёлся, и она увидела тёмную фигуру, появившуюся из-за поворота. Спустя минуту она поняла, что это был Виллис.
  – Что случилось?! – крикнула она.
  Он резко поднял голову, слегка испугавшись неожиданно прозвучавшего человеческого голоса и сначала не узнавая его. Он остановился, и им овладел приступ кашля.
  – Они перешли реку, – проговорил Виллис задыхаясь. – Остальные идут за мной… Я слышал, как они побежали… если только…
  – Поднимайтесь сюда, – сказала Бенедетта.
  Виллис посмотрел вверх на её фигуру, смутно выделявшуюся на фоне тёмного неба.
  – Я обойду по дороге, – сказал он.
  Когда он присоединился к ней, Бенедетта услышала, что по дороге идёт кто-то ещё, и на всякий случай легла на краю каменной стенки, сжимая в руке бутылку, помня о словах Виллиса "если только…". Но это оказался Армстронг, быстро бежавший по дороге.
  – Сюда! – крикнула она.
  Он быстро взглянул наверх, и с той же скоростью промчался мимо, не теряя времени на объяснения. Через некоторое время Армстронг подошёл к ним сзади и опустился за камни.
  Оба были совершенно измотаны пятимильной пробежкой в гору, занявшей у них полтора часа. Она дала им возможность отдышаться и прийти в себя, затем спросила:
  – Что там произошло?
  – Я толком не знаю, – ответил Виллис. – Мы были у требуше и только выпустили снаряд, как О'Хара закричал, чтобы мы уходили, ну мы и побежали. Там стоял страшный шум, я имею в виду – шла дьявольская пальба.
  Бенедетта посмотрела на Армстронга.
  – Да, так и было. О'Хара одного из них, по-моему, пришпилил – я слышал вопль. Когда я побежал, то успел оглянуться и увидел, как они перешли мост. И видел О'Хару, он бежал к скалам. Он должен быть здесь с минуты на минуту.
  Бенедетта с облегчением вздохнула. Виллис сказал:
  – Но вся эта свора будет у него на пятках. Что нам-то делать?
  В его голосе послышались панические нотки.
  Армстронг был спокойнее.
  – Я не думаю, – сказал он. – Мы обсуждали этот вопрос с О'Харой и решили, что те рисковать не будут Они сначала починят мост, потом пустят по нему джип, чтобы раньше нас добраться до рудника. – Он посмотрел на барабан. – Вот всё, что у нас есть, чтобы остановить их.
  – И кое-что ещё, – сказала Бенедетта, поднимая вверх бутылку.
  – Во-о, прекрасно, – одобрительно отозвался Армстронг. – Это нам на руку. Я полагаю, что ваш дядя и мисс Понски особенно помочь нам ничем не смогут. Пусть они отправляются к руднику прямо сейчас. Если по дороге они услышат, что их кто-то нагоняет, они смогут спрятаться в камнях и переждать. Нужно благодарить Бога за этот туман.
  Бенедетта сидела не шелохнувшись.
  – Пойди к ним и скажите об этом, – обратился Агиляр к Бенедетте.
  – Нет, я останусь здесь и буду сражаться, – сказала она решительно.
  – Я пойду, – сказал Виллис.
  Он встал и тут же скрылся в тумане. Армстронг уловил в голосе Бенедетты нотку отчаянной решимости и мягко, по-отечески похлопал её по руке.
  – Мы должны сделать всё, что от нас зависит, – сказал он. – Виллис, кажется, напуган, но и вы, и я – тоже. О'Хара говорил со мной, он о нём не очень высокого мнения. Он сказал, что Виллис не лидер. Он не способен даже перевести отряд бойскаутов через улицу – вот его буквальные слова. Я думаю, он чрезмерно строг к Виллису, но, если уж на то пошло, он и обо мне думает не лучше, судя по его тону. – Он засмеялся.
  – Я уверена, что это он не всерьёз, – сказала Бенедетта. – На него ведь легла большая нагрузка.
  – Да нет, он, конечно, прав, – сказал Армстронг. – Я, как и Виллис, не особенно годен для активных действий.
  – Вот и мой дядя тоже. Он больше человек мысли. – Вдруг она встрепенулась. – А где же Тим? Он должен был бы уже прийти. – Она схватила Армстронга за руку. – Где Тим?
  
  II
  
  О'Хара лежал в расщелине между камнями, смотрел на пару крепких ботинок, возвышавшихся совсем рядом, и старался не дышать. После того как противник перешёл на этот берег, события стремительно развивались. О'Хара не успел выбраться на дорогу – для этого ему пришлось бы выйти на открытое пространство, и поэтому, петляя как заяц, он устремился к камням.
  Едва добравшись до них, поскользнулся, подвернул ногу и рухнул на землю. Тяжело дыша, лежал, ожидая, что в него полетит град пуль, и это означало бы только одно – мгновенную смерть. Но ничего не произошло. Он слышал дикие крики на берегу и догадался, что его предположения, видимо, были правильными, – противник рассредоточивался по берегу, прикрывая подходы к мосту.
  "Туман, конечно, нам на руку", – подумал О'Хара. Он слышал, как собралась толпа вокруг простреленного им человека. В их криках чувствовался некоторый испуг. О'Хара мрачно улыбнулся. Он был уверен, что они не осмелятся начать охоту на человека с бесшумным убойным оружием, особенно сейчас, когда смерть могла прийти к ним из глубины туманной мглы. Это не были хорошо знакомые им нож, пистолет или винтовка, но нечто неведомое, внушавшее им невероятный ужас.
  О'Хара пощупал свою лодыжку. Она распухла и болела, и он не знал, сможет ли ступить на эту ногу. Впрочем, пока о том, чтобы встать, не могло быть и речи. Он достал из кармана маленький перочинный ножик и отрезал от штанины полосу материи. Снимать ботинок не хотел, не будучи уверенным в том, что сможет надеть вновь, поэтому он обмотал ногу выше.
  Он так сосредоточился на перевязке, что не слышал, как вблизи появился человек. Стукнул отброшенный ногой камешек, и О'Хара замер. Боковым зрением он увидел стоящего вполоборота к нему парня, смотревшего в сторону моста. О'Хара не шевелился, только рука его сжала лежавший рядом булыжник. Парень в задумчивости почесал у себя под мышкой, затем шагнул в сторону и растворился в тумане.
  О'Хара перевёл дыхание и решил уходить. С ним были арбалет и три стрелы, и нужно быть очень осторожным, чтобы они не звенели, ударяясь друг о друга. Он пополз среди камней в сторону от моста. И опять послышался стук камней, предупреждая его об опасности. Он успел откатиться в расселину, и тут перед ним возникли те самые ботинки. Во рту у него вдруг запершило, и ему пришлось напрячь все свои силы, чтобы не раскашляться.
  Человек, шумно дыша, стал притопывать ногами и хлопать руками, чтобы согреться. Вдруг он застыл, и О'Хара услышал металлический щелчок предохранителя.
  – Кто идёт?! – крикнул он.
  – Сантос.
  О'Хара узнал голос кубинца. "Так, значит, его зовут Сантос! Надо запомнить и потом попытаться встретиться с ним вновь, конечно, если удастся выйти из этой переделки живым".
  Человек опять поставил винтовку на предохранитель. Сантос спросил по-испански:
  – Видел кого-нибудь?
  – Никого.
  Сантос недовольно проворчал:
  – Не стой здесь, давай вверх. Они же не будут здесь оставаться.
  – Но русский сказал, чтобы мы покамест не шли дальше.
  – Ну его к чёрту! – в сердцах сказал Сантос. – Если бы он не вмешался, Агиляр был бы уже в наших руках. Давай двигайся по склону вверх и других зови.
  Тот молча сорвался с места, и О'Хара услышал шум его ботинок выше по склону. Сантос постоял немного и тоже ушёл, клацая металлическими подковами. О'Хара вновь перевёл дыхание.
  Он подождал, раздумывая, что же делать дальше. Если Сантос гонит своих людей вверх, значит, для него естественнее всего идти вниз. Правда, по всей видимости, противник разделился на две группы, и внизу должен оставаться отряд под командованием русского. Всё же можно рискнуть.
  О'Хара вылез из расселины и начал ползти назад тем же путём, стараясь оберегать повреждённую ногу. К счастью, туман продолжал сгущаться. Со стороны моста доносились крики и удары топоров. Они торопились починить его, и там, видимо, скопилось много народу. Приближаться к мосту было опасно. Нужно наткнуться на отбившегося от группы солдата, желательно вооружённого до зубов. Иметь арбалет – хорошо, но желательно заполучить что-нибудь более совершенное.
  Он сменил направление и пополз теперь к требуше, делая частые остановки, чтобы осмотреться и прислушаться. Когда был недалеко от требуше, оттуда раздались взрывы смеха и какие-то издевательские выкрики. Несколько человек, стоявших вокруг их машины, явно забавлялись, рассматривая это чудо техники. О'Хара с усилием натянул арбалет, пользуясь общим шумом, затем придвинулся ещё ближе и спрятался за большим камнем. Через некоторое время послышался рёв Сантоса:
  – А ну-ка все марш отсюда! Вы что здесь разгоготались? Хуан, остаёшься здесь, а остальные – вверх по склону, и побыстрее!
  О'Хара вжался в землю, но рядом никто не появился. Под аккомпанемент ругательств они потопали в другую сторону. О'Хара подождал несколько минут, потом начал осторожное движение по кругу, чтобы найти точку, с которой часовой будет хорошо виден. Свет автомобильных фар от моста доходил сюда в виде смутно-дрожащего сияния, и, когда О'Хара выполз на удобную позицию, фигура часового чётким силуэтом вырисовывалась на светлом фоне.
  Хуан был совсем молоденьким пареньком, ему было не больше двадцати. О'Хара заколебался, но тут же отбросил все сомнения, считая, что сейчас на весах лежит нечто большее, чем жизнь обманутого юнца. Он поднял арбалет и тщательно прицелился. Но тут же вновь заколебался, на этот раз по другой причине. Он увидел, что Хуан решил поиграть в солдатики: стоял с автоматом наперевес и имитировал стрельбу, причём, как заподозрил О'Хара, со спущенным предохранителем. Он вспомнил, как человек, которого он застрелил у моста, уже после смерти выпустил в воздух целый магазин, и решил подождать.
  Наконец Хуану надоело играть с автоматом, и внимание его переключилось на требуше. Он склонился над ним и стал с любопытством разглядывать механизм. Автомат мешал ему, и он закинул его за спину. Тяжёлая болванка, пущенная с расстояния в десять ярдов, вошла ему между лопаток, пронзила его тело насквозь и пригвоздила к требуше. Он умер мгновенно.
  Десять минут спустя О'Хара сидел среди камней и осматривал свою добычу. Теперь у него были автомат с тремя полными магазинами, заряженный пистолет и большой с широким лезвием нож. Он удовлетворённо улыбнулся: теперь у него появились острые когти, и он сейчас очень опасен.
  
  III
  
  Бенедетта, Армстронг и Виллис сидели около кабельного барабана и ждали. Виллис то и дело вскакивал и осматривал каменные клинья, державшие барабан на месте, и пытался рассчитать усилие, которое понадобится, чтобы вытолкнуть его на дорогу. Армстронг и Бенедетта не двигаясь всматривались в окутавший их холодный туман и ловили каждый звук, доносившийся снизу.
  Армстронг думал о том, что они должны действовать безошибочно. Человек, появившийся на дороге, может оказаться О'Харой, и им следовало хорошенько убедиться в этом, прежде чем атаковать. Бенедетту охватила глубокая тоска. Почему О'Хара не пришёл в лагерь? Значит, он мёртв или, того хуже, схвачен. Она знала, как он относится к плену и прекрасно понимала, как он будет сопротивляться этому. Уверенность в том, что он уже мёртв, укреплялась всё больше, и внутри неё при этой мысли что-то надломилось.
  Агиляр никак не соглашался идти к руднику. Он решил остаться и вступить в бой вместе со всеми, несмотря на свой возраст и здоровье, и Бенедетте стоило большого труда переубедить его. Когда он услышал командные нотки в её голосе, глаза его округлились от удивления.
  – Из нас только трое дееспособны, – говорила она. – Мы никем не можем пожертвовать, чтобы сопровождать мисс Понски. Остаёшься только ты. Кроме того, ты не можешь идти быстро, значит, выходить надо сейчас же.
  Агиляр оглядел двух мужчин. Виллис сосредоточенно ковырял носком ботинка землю, Армстронг слегка улыбался. Было видно, что в отсутствие О'Хары они с готовностью уступают роль командира Бенедетте. "Она превратилась в амазонку, – подумал он, – в яростную молодую львицу". Он согласился идти с мисс Понски к руднику без дальнейших объяснений.
  Виллис оторвался от своих каменных клиньев и проговорил неестественно высоким голосом:
  – Что же они не идут? Пришли бы уж поскорее, и дело с концом.
  – Тихо, не говорите так громко, – зашипел на него Армстронг.
  – Ладно, – прошептал Виллис, – но почему они не атакуют нас?
  – Мы уже обсуждали это, – сказала Бенедетта. – Она обратилась к Армстронгу. – Как вы думаете, мы в состоянии защитить этот лагерь?
  Он покачал головой.
  – Нет, это невозможно. Надежды нет ни малейшей. Если нам удастся заблокировать дорогу, нам всё равно придётся отходить к руднику.
  – Тогда надо лагерь сжечь, – решительно сказала Бенедетта. – Мы не должны оставлять им тут удобного места для отдыха. – Она повернулась к Виллису. – Идите туда и облейте всё керосином. И когда услышите шум и выстрелы, поджигайте.
  – А потом?
  – А потом идите к руднику как можно быстрее. По-моему, можно найти путь короче – прямо по склону – и выйти на дорогу значительно выше. Мы тоже здесь не задержимся.
  Виллис ушёл, и Бенедетта сказала Армстронгу:
  – Он очень напуган. Старается это скрыть, но это видно. Здесь я не могу полностью на него положиться.
  – Я тоже боюсь, а вы? – спросил Армстронг.
  – Я испытывала страх, – ответила она. – Когда самолёт разбился, я долго после этого была вне себя от страха. При мысли о том, что придётся вступить в бой и, может быть, умереть, у меня просто ноги подкашивались. Но потом был разговор с Тимом, и он научил, как себя вести. – Она помолчала. – Когда он рассказал мне, как он сам боится.
  – В какой всё-таки чертовски глупой ситуации мы все оказались! – воскликнул Армстронг. – Вот мы сейчас поджидаем людей, чтобы попытаться их убить, а ведь мы о них ничего не знаем, как и они не знают ничего о нас. Впрочем, на войне всегда так бывает. – Он усмехнулся. – Как всё это глупо! Пожилой профессор и молодая девушка сидят в засаде в горах и ждут, когда им придётся убивать. Я думаю…
  – Тише! – прервала она, касаясь рукой его плеча.
  Он остановился и прислушался.
  – Что такое?
  – По-моему, были какие-то звуки.
  Они лежали тихо, изо всех сил напрягая слух, но до них доносился только свист ветра в окутанных туманом горах. Вдруг пальцы Бенедетты сжали руку Армстронга – где-то далеко внизу раздалось клацанье металла, как при переключении рычага передач.
  – Тим был прав, – прошептала она. – Они едут сюда на грузовике или на джипе. Надо приготовиться.
  – Я буду у барабана, – сказал Армстронг. – Вы стойте здесь и в нужный момент крикните. Я пущу его. – Он проворно вскочил на ноги и быстро скрылся.
  Бенедетта подбежала к тому месту, где она сложила бутылки с "молотовским коктейлем". Достала спички и стала зажигать фитили. У трёх из них отсыревшие тряпки долго не разгорались, но в конце концов на них появились язычки пламени, образовав в тумане три маленьких светящихся шарика. С дороги внизу их нельзя было увидеть, но на всякий случай она отнесла их подальше от края горловины.
  Машина тяжело ползла вверх, мотор в разреженном воздухе постоянно чихал. Дважды он глох, и слышался вой стартера. Автомобиль явно не был приспособлен к высокогорью и двигался со скоростью не больше, чем шесть-семь миль в час. Всё же быстрее, чем мог двигаться в таких условиях человек.
  Бенедетта лежала над горловиной и смотрела на дорогу. Из-за густого тумана она не видела поворота и надеялась на то, что включённые фары машины обозначат её путь. Рёв мотора усилился, затем стих и тут же усилился вновь – машина вошла в поворот серпантинной петли. Когда стал виден свет фар, Бенедетте показалось, что она различает шум двух моторов. "Всё равно, – подумала она – один, два – какая разница!"
  Армстронг, скорчившись, сидел рядом с барабаном, держа в руке кусок электрического шнура, с помощью которого он должен был выбить из-под него клин. Он смотрел в сторону горловины, но ничего не видел, кроме серой стены тумана. На лице его было написано страшное напряжение.
  Бенедетта следила за тем, как медленно ползли по дороге два световых пятна первой машины. Оглянувшись, удостоверилась, что фитили горят хорошо. Уже решила про себя, когда будет давать сигнал Армстронгу: машина должна поравняться с выступом скалы. Она затаила дыхание, когда мотор опять закашлял, заглох, и джип – теперь она видела сквозь туман, что это был джип, – остановился. Взревел стартер, и джип пополз снова. За ним появились ещё два огня: другая машина, проделав поворот, вырулила на прямой участок дороги.
  Фары передней машины поравнялись с выступом, и она что есть мочи закричала:
  – Давайте! Давайте! Давайте!
  Снизу донеслись встревоженные крики, и Бенедетта, не мешкая, схватила бутылки. Тут же раздался громкий перестук камней, и по склону, набирая скорость, покатилась огромная, словно колесница индийского божества, катушка. Она с грохотом врезалась в стенку горловины, послышался резкий скрежет металла, отчаянный человеческий вопль. Она подбежала к краю горловины и швырнула вниз бутылку.
  Тяжёлый барабан скатился прямо на переднюю часть джипа, сокрушив мотор и переднее сиденье. Водитель был убит наповал, сидевший рядом с ним потерял сознание. Бутылка, брошенная Бенедеттой, разбилась рядом, и человека охватило пламя. Он очнулся и завопил, стараясь вытащить зажатые внизу ноги. Двое сидевших на заднем сиденье скатились с джипа и побежали к идущему следом грузовику.
  Армстронг подбежал к Бенедетте, когда она бросила вторую бутылку. В его руках были ещё две, он зажёг фитили от оставшейся у Бенедетты третьей и побежал наверх горловины в сторону остановившегося грузовика. Там кто-то кричал, и раздалось несколько беспорядочных выстрелов.
  Армстронг размахнулся и бросил одну из бутылок на крышу кабины грузовика. Горящий керосин тотчас растёкся по ней, и шофёр внутри заорал благим матом. Вторую бутылку Армстронг пустил прямо в середину сидевших в кузове людей. В него никто не стрелял – для этого не было ни времени, ни возможности.
  Он бегом вернулся к Бенедетте, она собиралась бросить ещё одну бутылку. Руки её дрожали, она судорожно дышала. Напряжение и шок, вызванные происходящим, начали сказываться на ней.
  – Достаточно, – выдохнул он. – Надо уходить отсюда.
  Только он произнёс эти слова, раздался взрыв, и на том месте, где стоял джип, взметнулся столб огня. Армстронг слегка улыбнулся.
  – Это уже не керосин, это – бензин. Пошли.
  Когда они побежали, над лагерем стало разрастаться зарево – в одном месте, другом, третьем: это уже Виллис приступил к поджогу домов.
  
  IV
  
  Нога у О'Хары сильно болела. Прежде чем начать подъём в гору, он ещё раз хорошенько перевязал её, но вес равно наступать на неё как следует не мог. Это сильно затрудняло передвижение между камнями и делало его более слышным, чем ему хотелось бы.
  Он шёл за группой, организованной Сантосом для облавы, и, к счастью, они производили гораздо больше шума, чем он. Они поминутно спотыкались, падали, чертыхались и в целом, как определил О'Хара, работали скверно.
  У него же были свои проблемы. Нести одновременно арбалет и автомат было трудно, и он было подумал о том, чтобы избавиться от арбалета, но решил этого не делать. Это бесшумное оружие имело свои преимущества, и у него осталось ещё две стрелы.
  Внезапный рёв Сантоса, приказавшего своим людям возвращаться на дорогу, поверг его в смятение. Он быстро нырнул за камень, надеясь, что рядом никто не пройдёт. Так оно и случилось, и О'Хара улыбнулся, вспоминая нотки раздражения в голосе Сантоса. По-видимому, план русского и в самом деле оказался предпочтительнее – они переключались на него. В подтверждение этого у моста раздался рокот автомобильных моторов.
  Облава в горах, окутанных туманом, как и следовало ожидать, ничего не дала им. Русский явно лучше понимал обстановку и знал, что делать. Он, конечно, не поддался на их уловку с Агиляром и сейчас готовил свой отряд к броску в горы, к руднику.
  Лицо О'Хары исказилось гримасой отчаяния: он вдруг представил отчётливо, что может произойти в лагере. Теперь, когда склон горы был свободен от противника, он мог передвигаться свободнее и быстрее и мог держаться ближе к дороге. Вскоре рёв моторов усилился, и он понял, что механизированная дивизия коммунистов уже на марше. Он увидел, как по дороге прошёл джип, за ним грузовик, и ждал, что последует дальше. Но ничего не случилось, поэтому он смело вышел на дорогу и заковылял по её относительно ровной поверхности.
  Он был уверен, что это вполне безопасно. Любая машина, появившаяся сзади, будет слышна издалека, и времени, чтобы спрятаться, будет предостаточно. И всё же он шёл, держась ближе к краю дороги, с автоматом наготове и внимательно вглядываясь в серое пространство перед собой.
  Он шёл очень долго и, когда оказался на подходах к лагерю, услышал несколько одиночных выстрелов, затем звук, похожий на взрыв, – ему показалось, что в той стороне разгорается какое-то пламя. Он удвоил бдительность как раз вовремя – на дороге вверху раздались тяжёлые шаги, и он быстро спрятался в камнях. От напряжения пот градом катился по лицу.
  Человек бежал что есть мочи, и О'Хара слышал его сиплое дыхание. Он пробежал мимо и скрылся во мгле. О'Хара вышел опять на дорогу и продолжал свой трудный путь наверх. Полчаса спустя внизу раздалось урчание мотора. Он опять схоронился в камнях, а по дороге медленно прополз ещё один джип. Он заметил, что в нём сидит русский. Ох, как захотелось выстрелить! Однако джип скрылся за поворотом прежде, чем он успел поднять автомат.
  О'Хара тут же выругал себя за упущенную возможность. Конечно, стрелять в рядовых солдат смысла не имело, но если бы он смог убрать их командиров, вся их операция наверняка провалилась бы. Теперь главной целью будет русский и кубинец, и он приложит все усилия, чтобы взять их на мушку.
  Он уже понял, что в лагере что-то произошло, и старался идти быстрее. Раз они послали за русским, значит, что-то у них там не заладилось. Ему вспомнилась Бенедетта, и вспышка гнева овладела им: по какому праву эти безжалостные люди ловят и травят их, словно зверей?!
  Когда он поднялся выше, то понял, что зрение не обмануло, – впереди что-то горело, и зарево окрашивало клубы тумана в неяркие розовые тона. Он остановился, чтобы оценить обстановку. Судя по всему, там было два очага огня – большой и поменьше. Тот, что поменьше, был на дороге, а дальше разгоралось такое пламя, что он едва верил своим глазам. И вдруг до него дошло – конечно же, это горел их лагерь, вся его территория была охвачена огнём.
  Он решил обойти место пожаров и выйти вновь на дорогу выше лагеря. Но любопытство влекло к огню на дороге, где, как он думал, мог находиться сейчас русский.
  Туман был настолько густым, что ему никак не удавалось разглядеть, что всё-таки там происходит, но, судя по доносившимся крикам, можно было понять, что дорога заблокирована. "Чёрт возьми, – подумал О'Хара, – ведь это та горловина, куда Виллис собирался запустить кабельный барабан. Похоже, что эта штука и сработала. Но откуда взялся огонь?" Он решил подобраться поближе.
  Внезапно больная нога опять подвернулась, и он тяжело упал, выпустив из рук арбалет. Тот с ужасающим, как ему показалось, грохотом, ударился о камни. Сам он приземлился на локоть и застонал от пронзившей его сильной боли. Это случилось совсем рядом с дорогой, недалеко от второго джипа, и он лежал с гримасой боли на лице, стараясь не застонать вновь, и ждал, что его сейчас обнаружат.
  Но противник был слишком занят расчисткой дороги, и, к счастью, в общем шуме никто ничего не услышал. Джип заурчал и продвинулся вперёд.
  Боль слегка отпустила, и О'Хара попытался подняться, но тут к ужасу своему обнаружил, что его рука, в которой был автомат, оказалась в ловушке – попала в расселину между двумя камнями. Он осторожно пытался вынуть её, но автомат со звяканьем упёрся в камень, и он замер. Он продвинул руку глубже в расселину, но там опоры не было.
  В любое другое время над этим можно было бы посмеяться. Он очутился в положении той обезьяны, которая, схватив в кувшине яблоко, не могла вытащить из него руку. Он тоже не мог вытащить руку, не выпустив автомата. Ведь при падении на камни это произведёт большой шум. Поэтому ничего не оставалось делать, как попытаться высвободить руку с помощью каких-нибудь осторожных манёвров.
  Вдруг он застыл. Совсем рядом раздались голоса.
  – Я же говорил, что мой план лучше, – сказал кубинец.
  Другой голос был бесцветным и жёстким. Человек говорил по-испански с жутким акцентом:
  – А что он тебе дал? Одну сломанную и две ушибленных ноги. Ты теряешь людей быстрее, чем это мог бы сделать Агиляр. Устраивать поиски в горах при такой погоде было простой потерей времени. Вообще, ты всё завалил с самого начала.
  – А ваш план что, намного лучше? – проговорил Сантос агрессивным тоном. – Поглядите, что произошло! Джип и грузовик уничтожены, двое убитых, дорога заблокирована. Нет, надо было использовать людей иначе.
  Другой, русский, холодно возразил:
  – Это произошло из-за твоей глупости. Решил, что путь сюда – это прогулка по улицам Гаваны. Агиляр сделал из тебя дурака, и поделом. Слушай, Сантос, перед тобой горстка безоружных авиапассажиров, и они держат тебя здесь уже четыре дня. Шесть человек убиты, много раненых, и всё по твоей милости. В самом начале операции ты должен был обеспечить надёжность моста. Ты должен был быть на руднике, когда Гривас посадил самолёт… В общем, так! Беру командование на себя, и когда буду писать отчёт, расскажу обо всех твоих подвигах. Посмотрим, что о тебе скажут в Гаване, не говоря уже о Москве.
  Они отошли, и О'Хара возобновил свои попытки освободить руку. "Чёрт возьми! – подумал он. – Вот они были тут рядом, под носом, а я не смог сделать абсолютно ничего". Конечно, можно было уложить их обоих одной очередью и после этого скрыться, но увы! Ловушка держала крепко.
  Он слышал, как они прицепили джип русского к повреждённому грузовику, оттащили его и скинули с обрыва. Потом проделали то же самое со сгоревшим джипом и занялись барабаном. Чтобы откатить его, им понадобилось два часа, и всё это время О'Хара лежал в шести ярдах от них, обливаясь потом. Для него эти часы показались вечностью.
  
  V
  
  Тяжело дыша, Виллис сверху смотрел на горящий лагерь. Он был рад оставить Бенедетту и Армстронга и избежать возможности встретиться лицом к лицу с врагами, которые набросились бы на него, беззащитного человека, чтобы убить. Но ближайшее будущее тревожило его. Он не надеялся на успех в этой борьбе. Хотя они держались уже четыре дня в архисложных условиях, но ситуация выглядела всё более и более мрачной. Ему не хотелось так скоро умирать.
  Он выкатил наружу бочку с керосином, набрал тряпок и, заходя в каждый дом, смачивал деревянные столы и мебель как можно обильнее. Уже в последнем из них он услышал далёкий шум мотора и вышел на улицу.
  Чиркнул спичкой, но медлил. Бенедетта распорядилась, чтобы он ждал шума и стрельбы. Но этого пока не было. Впрочем, судя по выражению лица Бенедетты, стрельбы не избежать, а чтобы домики хорошо разгорелись, нужно время. Керосин ярко вспыхнул, и огненная дорожка побежала к деревянному домику. Виллис метнулся к следующему, зажёг комок тряпок и бросил его внутрь. Когда он поджигал последний дом, издали послышался какой-то грохот и выстрелы. Надо поторопиться, решил он. Пора уходить.
  Внутри домов разгоралось. Из окон уже вырывались большие языки пламени. Он стал напрямую карабкаться к дороге, и когда вылез выше лагеря, оглянулся. Там уже бушевала огненная лавина. Почувствовал удовлетворение – он всегда любил хорошо сделанную работу. Сквозь густой туман он видел только ярко-красные и жёлтые всполохи, но этого было достаточно, чтобы понять: лагерь объят пламенем по всей территории. "Сегодня там не придётся заночевать", – подумал он, повернулся и быстро зашагал по дороге.
  Он шёл долго, останавливаясь время от времени, чтобы перевести дыхание. В такие моменты он прислушивался к звукам, которые доносились снизу, но вскоре он вышел из зоны слышимости и дальше шёл уже в тишине.
  Недалеко от рудника он нагнал своих товарищей. Армстронг, заслышав его шаги, резко обернулся, но тут же с преувеличенной и несколько искусственной весёлостью воскликнул:
  – Вот это зрелище! Неплохой спектакль, а?
  Виллис остановился, жадно хватая ртом воздух.
  – Сегодня ночью им будет холодно. Может, они отложат своё наступление до завтра, – проговорил он, отдышавшись.
  Армстронг покачал головой:
  – Сомневаюсь. Они сильно подогреты неудачей. Сейчас наверняка готовы убивать направо и налево. – Он посмотрел на Виллиса. – Ладно. Не волнуйтесь. Помогите-ка лучше Дженни. Она скверно себя чувствует, скверно. Мы с Бенедеттой отправимся к руднику и посмотрим, что нас там ждёт.
  Виллис уставился на него.
  – Как вы думаете, они ещё далеко?
  – Какая разница? – сказала Бенедетта. – Будем сражаться – здесь ли, на руднике ли. – Она рассеянно поцеловала Агиляра, сказала ему что-то по-испански, сделала Армстронгу знак рукой, и они мгновенно исчезли из виду.
  До рудника добрались довольно быстро. Армстронг, окинув взором находившиеся там три сарая, уныло сказал:
  – Защита здесь невозможна, так же, как и в лагере. Давайте всё же посмотрим, чем располагаем.
  Он вошёл в один из сараев и с чувством безнадёжности осмотрел его. "Сквозь деревянные стены пули пройдут, как через бумагу, – подумал он. Лучше уж нам разбежаться по горам кто куда и умереть своей смертью". В этот момент раздался крик Бенедетты, и он опрометью бросился наружу.
  Она держала в руке клочок бумаги и вглядывалась в него при свете горевшей головешки.
  – Это от Форестера, – сказала с волнением. – Они приготовили для нас один из туннелей.
  – Где? – спросил Армстронг, резко вскидывая голову. Он взял у неё записку и посмотрел на обозначенную на ней схему. – Ага, понятно.
  Они быстро нашли туннель и увидели небольшую стенку из камней, построенную Форестером и Родэ.
  – Не бог весть что, но всё же укрытие, – сказал Армстронг, заглядывая в тёмный проём. – Идите назад и ведите сюда остальных, а я пока посмотрю, что там внутри.
  Когда все собрались у входа в тоннель, Армстронг с помощью факела уже исследовал его довольно основательно.
  – Это тупик, – сообщил он. – Наш последний рубеж. – Он вытащил из-за пояса револьвер. – У нас есть ещё оставленное Родэ оружие – с одним патроном. Кто хорошо стреляет? – Он протянул револьвер Виллису. – Может быть, вы, наш генерал?
  Виллис в смятении посмотрел на револьвер.
  – Я никогда в жизни не стрелял, – робко сказал он.
  Армстронг вздохнул:
  – Я тоже. Но, кажется, теперь придётся. – Он опять сунул револьвер за пояс и обратился к Бенедетте. – Что у вас?
  – Мигель оставил немного продуктов. На некоторое время хватит.
  – Что ж, значит, мы умрём не от голода, – саркастически заметил Армстронг.
  Виллис конвульсивно дёрнулся:
  – Ради Бога, не говорите так.
  – Извините. А как мисс Понски и Агиляр?
  – Как? Что можно сказать про старика с больным сердцем и про даму с пулевым ранением? Ведь им нужен свежий воздух, а этого здесь нет и в помине! – Она жалобно посмотрела на Армстронга. – Как вы думаете, есть у Тима шансы спастись?
  Армстронг виновато отвёл глаза.
  – Нет, – вдруг отрезал он и, повернувшись, пошёл к туннелю.
  Там он лёг на камни, положил рядом револьвер и стал ждать, глядя на мягко падающие крупные узорчатые снежинки.
  
  VI
  
  На дороге у горловины было тихо. Голоса раздавались выше, на территории горевшего лагеря. Зарево уже сникло, и О'Хара понял, что все домики сожжены дотла. Он разжал руку, и автомат со звяканьем упал на камни внизу. О'Хара вытащил занемевшую руку из расселины и стал её разминать.
  Одежда его отсырела, он продрог и пожалел, что не снял с убитого им часового пальто из ламы – молодому Хуану оно уже никогда не пригодится. Тогда он не захотел тратить время, да и занятие было не из приятных, но сейчас решил, что, наверное, зря.
  Минут пять сидел почти не шевелясь, не зная, слышал ли кто-нибудь шум от падения автомата. Потом спустился вниз. Из щели выудил его с помощью арбалета. Затем поднялся выше по склону горы, стараясь как можно дальше отойти от дороги.
  Проехало ещё три грузовика, но они не отправились к руднику, а сразу встали за лагерем. Противник решил пока затаиться и заняться тушением пожара.
  О'Хара решил обойти лагерь по склону, чтобы выйти прямо к грузовикам. Нога его распухла, страшно болела, и он знал, что долго идти не сможет. До рудника во всяком случае не дотянуть. И он решил пойти ва-банк: захватить один из грузовиков так же, как он захватил оружие.
  Когда был уже рядом с машинами, то с досадой увидел, как к ним побежала кучка людей. Впрочем, тут же выяснилось, что им понадобились только два. Джип стоял на дороге впереди, и О'Хара слышал, как русский на своём дрянном испанском отдавал приказания. Затем джип тронулся, и за ним, скрежеща рычагами передач, двинулись оба грузовика. Третий остался стоять.
  С того места, где находился О'Хара, было не видно, стоит ли там часовой, хотя скорее всего его там не было – противник наверняка думал, что преследуемая группа вся отошла к руднику. Поэтому для О'Хары, который, приближаясь к грузовику, соблюдая необходимую осторожность, встреча с часовым была, как гром среди ясного неба. Он наткнулся на него совершенно неожиданно, среди камней, куда тот отошёл, чтобы облегчиться.
  Услышав шум, парень вскинул голову, – глаза у него округлились, челюсть отвисла. Прежде чем он успел что-то крикнуть, О'Хара бросил оружие на камни и зажал ему рот ладонью, стараясь достать пальцами глаза. Другой рукой он крепко прижал его к груди, и тот отчаянно стал молотить кулаками спину О'Хары. О'Хара знал, что сейчас не в силах вести настоящую и длительную рукопашную, и вспомнил о висевшем у него на поясе ноже. Решил попробовать покончить с часовым, полагаясь на неожиданность и быстроту своих действий. Резко оттолкнул от себя, и пока тот, стараясь удержать равновесие, размахивал руками, выхватил нож, шагнул вперёд и сильным движением вогнал парню под рёбра.
  Парень судорожно, с икотой закашлял и повалился прямо на О'Хару. Он сделал глубокий вздох, но тело его обмякло… Тяжело дыша, О'Хара наклонился, вынул нож из груди, и струя горячей крови брызнула ему на руки. Он постоял с минуту, прислушиваясь, затем подошёл к брошенному автомату и поднял его. Палец скользнул по предохранителю; с ужасом осознал, что готовый к стрельбе автомат от резкого удара о камни мог произвести выстрел.
  Но этот момент, к счастью, был уже позади, а теперь надо во что бы то ни стало добраться до рудника, пристрелить русского с кубинцем и найти Бенедетту.
  Он заглянул в кабину грузовика, открыл дверь, забрался внутрь. Это была большая машина, и с высоты шофёрского сиденья были видны тлеющие угли на месте лагеря. Кроме струящегося дыма и вспыхивавших повсюду огоньков, никакого движения там не было. Он бросил взгляд вперёд на дорогу и нажал на стартер. Мотор рявкнул, взревел, и машина тронулась с места.
  Он ощущал какую-то лёгкость в голове. За короткое время он убил трёх человек, причём впервые в жизни он убивал врага лицом к лицу с ним, и чувствовал, что готов, если понадобится, убивать их и дальше. Он вспомнил, что в таком состоянии он был в Корее, перед тем как его сбили. Нервы натянуты, все чувства до предела обострены, и в мозгу не осталось ничего лишнего – только предстоящая боевая задача.
  Он не стал включать фары. Езда без света по горной дороге была чрезвычайно опасна, но ещё опаснее была возможность того, что противник увидит и подстережёт его. Он решил не подвергать себя этому риску.
  Грузовик полз по дороге, руль бился у него в руках, словно повторял колдобины и бугры на её поверхности. Он развил предельно возможную для таких условий скорость, которая на самом деле была очень маленькой. Всё же однажды после головокружительного поворота, он увидел красные огни шедшего впереди грузовика и решил притормозить, чтобы держаться от него на безопасной дистанции: на дороге он ничего сделать бы не смог. Его время настанет, когда они будут у рудника.
  Он протянул руку к лежащему на соседнем сиденье автомату и подвинул его поближе к себе. Так было надёжнее.
  Наконец он добрался до последнего поворота перед прямым участком дороги, ведшем к руднику. Остановил машину на обочине, поставил на ручной тормоз, но мотора не заглушил. Взяв автомат, он вылез из кабины и, морщась от боли в ноге, пошёл вверх по дороге. Поблизости от рудника он нашёл место, откуда всё было видно как на ладони. Только что прибывшие грузовики остановились, остальные машины стояли поблизости у сараев с зажжёнными фарами. В их свете суетливо бегали люди.
  Взревел мотор джипа, и он медленно двинулся, разворачиваясь так, что лучи от фар упёрлись в каменную стену и поползли по ней вбок. В их поле попал сначала первый туннель, затем второй. Когда осветился третий, раздался восторженный крик, взрыв дикой радости. Световое пятно остановилось, и стала видна низкая каменная стена перед входом в туннель. Мелькнуло чьё-то белое лицо и тотчас исчезло.
  О'Хара не стал задумываться над тем, кто это был. Он не мешкая заковылял к своему грузовику и влез в кабину. Вот теперь настало его время появиться на этой мрачной сцене.
  
  Глава 9
  I
  
  Форестеру было тепло и удобно, что, впрочем, для него значило одно и то же. Странно, думал он, почему снег такой мягкий, тёплый. Открыл глаза и увидел перед собой сияющую белизну. Вздохнул с огорчением и зажмурился. Да, это всё же был снег. Наверное, надо было встряхнуть себя и выбраться из этой восхитительной снежной пелены, иначе он умрёт, но стоит ли пытаться? Пожалуй, нет, решил он. Он поддался убаюкивающему комфорту тепла и стал тихо соскальзывать в прежнее бессознательное состояние. Лишь на секунду мелькнула мысль: "Где Родэ?" – и всё исчезло.
  В следующий раз, когда он очнулся и сверкающая белизна по-прежнему была перед ним, у него достало силы увидеть, что это – белизна залитой солнечным светом накрахмаленной простыни, покрывавшей его. Замигал удивлённо, опять посмотрел, но свет был слишком ярок, и он зажмурился. Знал, что ему надо что-то сделать, но никак не мог вспомнить, что именно, и изо всех сил старался не заснуть вновь, пытался нащупать нить своих смутных мыслей.
  Но даже во сне он отчётливо ощущал ход времени и хотел любым способом остановить его, повернуть вспять. Он должен был сделать что-то исключительно важное, но нужная мысль не приходила, и он начинал метаться, стонать. Медсестра в аккуратной белой форме подходила к нему и мягким движением вытирала пот со лба.
  Но он по-прежнему спал.
  И вот, наконец, он проснулся, взор его упёрся в потолок. Он тоже был белый, с толстыми деревянными балками. Он повернул голову и встретился с чьими-то добрыми глазами. Облизав сухие губы, прошептал:
  – Что случилось?
  – Не понимаю, – сказала сестра. – Пожалуйста, не говорите. Я позову врача.
  Она встала и вышла из комнаты. Он проследил за ней глазами, и ему страшно захотелось, чтобы она тотчас же вернулась и рассказала, что случилось и где сейчас Родэ. При мысли о Родэ он вспомнил всё – ночь в горах, бесплодные попытки найти путь к перевалу… Хотя конец их путешествия представлялся ему смутно, вспомнил, для чего затевалось это невероятное турне.
  Он попытался сесть, но не было сил, и он продолжал лежать тяжело дыша. Ему казалось, что его тело весит тысячу фунтов и что его всего избили резиновыми дубинками. И что он очень, очень, очень устал.
  В комнате долго никто не появлялся. Затем вошла сестра с чашкой горячего бульона. Она не дала ему говорить, а он был слишком слаб, чтобы сопротивляться, и всякий раз, когда он открывал рот, она совала ему ложку с бульоном. Питательная жидкость сразу же возымела действие, он почувствовал себя лучше и, когда съел до конца, спросил:
  – А где другой человек?
  – С вашим другом всё будет в порядке, – сказала она по-испански и упорхнула из комнаты прежде, чем он смог раскрыть рот.
  Вновь долго никто не приходил. Часов у него не было, но по положению солнца он определил, что уже полдень. Но какой же день? Сколько времени он уже тут находится? Он поднял руку, чтобы почесать грудь, где он ощущал невыносимый зуд, и понял, почему ему было так неудобно и тяжело. Кажется, он был обмотан каким-то липким пластырем.
  Вошёл человек и закрыл за собой дверь. Потом он сказал с американским акцентом:
  – Ну, мистер Форестер, я слышал, что вам уже получше?
  Он был одет в белый халат и вполне мог быть врачом. Он был не молод, он выглядел весьма сильным человеком. В волосах была заметна седина, вокруг глаз собрались насмешливые морщинки.
  Форестер расслабился:
  – Слава Богу – американец, – сказал он уже более окрепшим голосом.
  – Я Грудер. Доктор Грудер.
  – Откуда вы знаете моё имя? – спросил Форестер.
  – Документы в вашем кармане. У вас американский паспорт.
  – Знаете что, – заговорил Форестер с настойчивостью. – Вы должны выпустить меня отсюда. У меня есть дело. Я должен…
  – Вы отсюда не скоро выйдете, – перебил его Грудер. – Вы же встать не можете, даже если и захотите.
  Форестер тяжело откинулся на подушки.
  – Что это за место?
  – Миссия Сан-Антонио, – сказал Грудер. – Я здесь большой Белый Босс… Пресвитерианин.
  – Это вблизи Альтемироса?
  – Да. Альтемирос – ниже по дороге, милях в двух.
  – Мне нужно передать два сообщения. Одно – Рамону Сегерре в Альтемирос, а другое – в Сантильяну…
  – Тпру-тпру, погодите. – Грудер вытянул руку. – Вы так можете опять свалиться и выйти из строя. Будьте осторожны. Успокойтесь.
  – Ради Бога, – проговорил Форестер с досадой. – Это очень срочно.
  – Ради Бога нет ничего срочного, – уговаривал Грудер.
  – Времени впереди предостаточно. Вот что меня сейчас интересует: почему один человек тащит другого через непроходимый перевал, да ещё во время метели?
  – Родэ тащил меня?! Как он?
  – Хорошо, насколько это возможно, – ответил Грудер. – Мне интересно знать, почему он нёс вас.
  – Потому что я умирал, – сказал Форестер и задумчиво посмотрел на Грудера, как бы оценивая его. Ему не хотелось совершить ошибку – у коммунистов есть сторонники в самых неожиданных местах. Но ему казалось, что вряд ли можно было ошибиться в случае с врачом-пресвитерианином. В Грудере ничего подозрительного, кажется, не было. – Ладно, – решился он наконец. – Наверное, я должен вам всё сказать. По-моему, вам – можно.
  Грудер поднял брови, но промолчал. И Форестер рассказал ему обо всём, что происходило по ту сторону гор, начиная с авиакатастрофы. Кое-что он, впрочем, опустил в частности, убийство Пибоди, считая, что это может произвести неблагоприятное впечатление. Когда он рассказывал, брови Грудера постепенно ползли вверх, пока почти не скрылись в его шевелюре.
  Форестер закончил, и Грудер сказал:
  – Невероятная история. Ничего подобного в жизни не слыхивал. Видите ли, мистер Форестер, я вам не вполне верю. Мне тут позвонили с авиабазы – есть одна неподалёку, они интересуются вами. И вы несли с собой вот что. – Он сунул руку в карман и вытащил револьвер. – Мне не нравятся люди с оружием, это противно моей религии.
  Форестер наблюдал за тем, как Грудер заправски крутанул барабан и вынул из него патроны.
  – Для человека, не любящего оружие, вы неплохо владеете им, – сказал он.
  – Я служил во флоте, – сказал Грудер. – Так почему же кордильерские военные так интересуются вами?
  – Потому что они стали коммунистами.
  – Фу! – воскликнул Грудер неодобрительно. – Вы говорите, словно старая дева, которая видит грабителей в каждом углу. Полковник Родригес такой же коммунист, как и я.
  В душе Форестера зародилась некоторая надежда. Родригес командовал четырнадцатой эскадрильей и был другом Агиляра.
  – А вы разговаривали с Родригесом? – спросил он.
  – Нет, – ответил Грудер. – Это был какой-то нижний чин. – Он сделал паузу. – Послушайте, Форестер. Вы нужны военным, и я бы хотел знать почему.
  – Четырнадцатая эскадрилья сейчас на авиабазе? – ответил вопросом на вопрос Форестер.
  – Не знаю, Родригес что-то говорил о передислокации, но я не виделся с ним уже месяц.
  "Значит, придётся играть в орлянку, – с досадой подумал Форестер. Нет никакой возможности выяснить, друзья или враги эти военные. А Грудер, кажется, твёрдо собирается передать его". Поэтому он решил потянуть время.
  – Я полагаю, что для вас важно не замарать своей репутации. Вы сотрудничаете с местными властями, но в политику не вмешиваетесь. Так?
  – Именно так, – подтвердил Грудер. – Я не хочу, чтобы они закрыли миссию. У нас и без вас хватает хлопот.
  – Вы считаете, что у вас хватает хлопот с Лопецом, но это ничто по сравнению с тем, что вас ожидает при коммунистах, – отрезал Форестер. – Скажите мне прямо: соответствует ли вашей религии бездействие, в то время когда человеческие существа – некоторые из них ваши соотечественники, хотя какое это имеет значение! – подвергаются уничтожению в пятнадцати милях от сюда?
  У Грудера побелели ноздри, резче обозначилась складка у губ.
  – Я начинаю думать, что вы говорите правду, – медленно произнёс он.
  – И правильно делаете, чёрт возьми!
  Не обращая внимания на эту резкость, Грудер продолжал:
  – Вы упомянули некоего Сегерру. Я знаю сеньора Сегерру очень хорошо. Когда я бываю в селении, я всегда играю с ним в шахматы. Он человек хороший. Это очко в вашу пользу. А что вы хотели передать в Сантильяну?
  – То же самое другому человеку. Бобу Эддисону из американского посольства. Передайте им то, что я вам сказал. И скажите Эддисону, чтобы он двигался побыстрее.
  Грудер опять поднял брови:
  – Эддисон? По-моему, я знаю всех в посольстве, но ни о каком Эддисоне не слышал.
  – Это естественно, – сказал Форестер. – Он офицер Центрального разведывательного управления. Мы себя не афишируем.
  Брови Грудера поднялись ещё выше.
  – Мы?
  Форестер слабо улыбнулся.
  – Я тоже офицер ЦРУ. Вам придётся поверить мне на слово, у меня на груди это не вытатуировано.
  
  II
  
  Форестер был потрясён, когда узнал, что Родэ собираются ампутировать ногу.
  – Обморожение сильно повреждённой ноги ни к чему хорошему не приводит, – заметил Грудер. – Я, конечно, попытаюсь спасти его ногу. Жаль, что такое приключилось с этим храбрым малым.
  Грудер, кажется, наконец-то поверил рассказу Форестера, хотя и не без сильных колебаний. Что касается обращения в Госдепартамент, то тут возникли осложнения.
  – Они там дураки, – сказал он. – Начнут открыто вмешиваться, а это только на руку коммунистам. Те воспользуются волной антиамериканизма, чтобы приступить к своим действиям.
  – Ради Бога, – запротестовал Форестер. – Я не имею в виду открытого вмешательства. И моей задачей, кстати, была дружеская негласная поддержка Агиляра. Я просто должен был проследить, чтобы он добрался до места в безопасности. Но я, кажется, провалил это дело, – сказал он с горечью, глядя в потолок.
  – А что вы, собственно, могли сделать? – резонно заметил Грудер вставая. – Я уточню, какая эскадрилья сейчас на аэродроме, и сам повидаюсь с Сегеррой.
  – Не забудьте про посольство.
  – Я сейчас же позвоню туда.
  Однако это оказалось невозможно. Линия была отключена.
  Грудер сидел за своим столом и с нарастающим раздражением пытался добиться ответа от телефона. Такое случалось и прежде, примерно раз в неделю, и всегда в самый неподходящий момент. Наконец он бросил трубку, встал и начал снимать белый халат. В этот момент снаружи раздался скрип тормозов. Он посмотрел в окно и увидел, как во дворе появился армейский штабной автомобиль, за ним – грузовик и военно-медицинский фургон. Из грузовика выпрыгнули вооружённые солдаты, а из автомобиля вылез офицер.
  Грудер поспешно вновь надел халат, и, когда офицер вошёл, тот уже сидел за своим столом и что-то писал. Подняв голову, он сказал:
  – Добрый день… э-э-э… мистер… Чем обязан?
  Офицер лихо щёлкнул каблуками.
  – Майор Гарсиа, к вашим услугам. – Грудер откинулся на спинку стула, положив обе руки ладонями на стол.
  – Доктор Грудер. Чем могу быть полезен?
  Гарсиа хлопнул перчаткой по своим щегольским бриджам.
  – Это мы, то есть военно-воздушные силы Кордильеры, можем быть вам полезны, – сказал он непринуждённо. – Тут у вас находятся два человека в тяжёлом состоянии. Они сошли с гор. Мы предлагаем им наши медицинские услуги: госпиталь, лечение. – Он махнул рукой. – Машина ждёт.
  Грудер скосил глаза в сторону окна и увидел, что солдаты уже расположились у входа в здание. Они были готовы к действиям. Он посмотрел на Гарсиа:
  – Это что, почётный эскорт?
  – Нет, что вы, – заулыбался Гарсиа. – У нас были небольшие учения, когда я получил приказ, и я решил, чтобы не тратить время, прибыть сюда вместе со своими солдатами. А то они начали бы слоняться без дела.
  Грудер, разумеется, всему этому не поверил и сказал чрезвычайно предупредительным тоном:
  – Ну зачем же мы будем беспокоить военных? Я, правда, не бывал в вашем госпитале на авиабазе, но у нас здесь достаточно удобств и возможностей, чтобы позаботиться об этих больных. Я думаю, сейчас их нельзя тревожить.
  Улыбка сошла с лица Гарсиа.
  – Мы настаиваем, – сказал он холодно.
  Подвижные брови Грудера пошли вверх.
  – Настаиваете, майор Гарсиа?! Мне кажется, у вас нет прав настаивать.
  Гарсиа бросил многозначительный взгляд на солдат за окном.
  – Нет? – спросил он с иронией.
  – Нет, – решительно отрезал Грудер. – Как врач я считаю, что эти люди сейчас никакой транспортировке не подлежат. Если не верите мне, пригласите вашего врача, и пусть он их осмотрит. Я уверен, он скажет вам то же самое.
  В первый раз Гарсиа выглядел растерянным.
  – Врача?! – протянул он неуверенно. – Но с нами нет врача.
  – Нет врача?! – удивлённо воскликнул Грудер. – Мне кажется, вы неправильно поняли приказ, майор. Я сомневаюсь, чтобы ваше командование имело в виду транспортировку этих больных без надлежащего медицинского наблюдения. А у меня сейчас нет времени ехать с вами на авиабазу. Я занятой человек, майор Гарсиа.
  Гарсиа чуть-чуть заколебался, затем угрюмо сказал:
  – Мне надо позвонить.
  – Пожалуйста, – сказал Грудер. – Вот телефон, только он, как всегда, не работает.
  Гарсиа улыбнулся углом рта и что-то сказал в трубку. К удивлению Грудера, ему немедленно ответили. Стало ясно, что линия отключена неспроста и что она находится под контролем военных. Слушая, что говорил Гарсиа, он сразу же пришёл к выводу, что командир этой эскадрильи – не Родригес.
  Гарсиа положил трубку и с мрачной ухмылкой сказал:
  – Сожалею, доктор Грудер, но я всё же должен забрать этих людей.
  Он подошёл к окну и сделал знак сержанту.
  Грудер в ярости выскочил из-за стола.
  – Я повторяю вам, их положение слишком серьёзное. Их нельзя никуда перевозить. Кроме того, один из них – подданный Соединённых Штатов. Вы что, хотите вызвать международный скандал?
  – Ничего я не хочу, – сухо отозвался Гарсиа. – Я подчиняюсь приказам. Должен вас информировать, доктор Грудер, что эти люди подозреваются в заговоре против безопасности государства. И я имею указания арестовать их.
  – Вы с ума сошли! – воскликнул Грудер. – Если вы заберёте этих людей, вы окажетесь по уши в дипломатических дрязгах.
  Он направился к двери. Гарсиа преградил ему путь.
  – Я прошу вас не самовольничать, доктор Грудер, иначе мне придётся арестовать и вас. – Он обратился к появившемуся в дверях капралу. – Проводите доктора Грудера на улицу.
  – Ну что ж, если вы так настроены, делать нечего, – сказал Грудер, понимая, что он бессилен. – Да, а кто ваш командир?
  – Полковник Коельо.
  – Так вот, полковник Коельо может оказаться в щекотливом положении.
  И он шагнул в сторону, пропуская Гарсиа в коридор.
  – Ну, где ваши больные? – спросил Гарсиа, когда они вышли.
  Он стоял, нетерпеливо похлопывая себя перчаткой по ноге.
  Грудер быстро пошёл по коридору. Около комнаты, где находился Форестер, он остановился и умышленно громко сказал:
  – Вы должны осознать, что забираете этих людей вопреки моему разрешению. Военные не имеют права распоряжаться здесь, и я собираюсь заявить протест правительству Кордильеры через посольство Соединённых Штатов. И я обосную свой протест медицинскими соображениями: состояние больных таково, что их сейчас трогать никак нельзя.
  – Где они? – повторил Гарсиа.
  – Один из них только что перенёс операцию, он ещё без сознания. Другой – очень тяжёлый больной, я настаиваю на том, чтобы дать ему транквилизатор.
  Гарсиа заколебался, и Грудер продолжал давить на него:
  – Послушайте, майор. Военно-санитарные машины не очень-то приспособлены к мягкой езде. Вы ж не станете отказывать человеку в болеутоляющем средстве? – Он похлопал Гарсиа по плечу. – Эта история скоро будет во всех американских газетах, и вам ведь не захочется осложнять себе жизнь приобретением репутации жестокого человека?
  – Ладно, – нехотя согласился Гарсиа.
  – Я пойду за морфием, – сказал Грудер и, оставив Гарсиа стоять в коридоре, пошёл назад.
  Форестер слышал этот разговор, когда с аппетитом расправлялся с едой, лучше которой, казалось, в жизни не пробовал. Он понял, что что-то случилось и что Грудер хочет представить его более больным, чем на самом деле. Он был готов к тому, чтобы подыграть, поэтому, когда открылась дверь, он заранее засунув поднос под кровать, лежал с закрытыми глазами. Стоило Грудеру дотронуться до него, он мучительно застонал.
  – Мистер Форестер, – сказал Грудер, – майор Гарсиа считает, что в другом госпитале вы получите лучший уход, поэтому вас перевозят. – Форестер открыл глаза, и Грудер посмотрел на него из-под нависших бровей. – Я с этим не согласен, но обстоятельства выше меня. Впоследствии я проконсультируюсь с соответствующими властями по этому поводу. А сейчас я дам успокоительное, оно поможет вам перенести это путешествие. Впрочем, это недалеко, на авиабазу. – Он засучил пижаму на руке Форестера, помазал её ватным тампоном и набрал в шприц какое-то лекарство. – Пластырь на груди предохраняет ваши рёбра, – говорил он будничным тоном, – но я всё равно советую вам не очень-то двигаться, пока в этом не будет необходимости.
  Последние слова он произнёс слегка подчёркнуто и при этом подмигнул Форестеру. Делая укол, он наклонился и прошептал:
  – Это стимулятор.
  – Что это у вас? – рявкнул Гарсиа.
  – Вы про что? – спросил Грудер, окатывая того ледяным взором. – Я попросил бы вас не вмешиваться в мои профессиональные дела. Мистер Форестер в очень тяжёлом состоянии, и от имени правительства Соединённых Штатов я объявляю вас ответственным за всё, что с ним случится. Где ваши санитары?
  Гарсиа гаркнул сержанту, стоявшему в коридоре.
  – Носилки!
  Сержант понёсся на улицу, и через некоторое время принесли носилки. Пока Форестера перекладывали на них, Грудер суетился рядом, и, когда всё было готово, скомандовал:
  – Теперь можете забирать его.
  Он сделал шаг назад и наступил на металлическую ванночку, которая отлетела в сторону. Её резкий, неожиданный в этой тихой комнате звук заставил всех вздрогнуть и обернуться. Грудер, воспользовавшись всеобщим замешательством, быстро сунул под подушку Форестера какой-то твёрдый предмет.
  Затем Форестера потащили по коридору во двор, где он зажмурился от яркого солнечного света. В санитарной машине он притворился спящим, потому что сопровождавший солдат во все глаза смотрел на него. Медленно и как будто невзначай он под одеялом протянул руку к подушке, и его пальцы коснулись рукоятки револьвера.
  "Добрый старый Грудер, – подумал он. – Моряки приходят на помощь". Осторожно зацепив пальцами дужку спускового крючка, он подтянул револьвер поближе и затем постарался заткнуть его сзади за резинку пижамы так, чтобы он не был виден, если его будут переносить на кровать. Облегчённо улыбнулся. В другое время лежать на куске металла он счёл бы для себя исключительно неудобным, но сейчас ощущение оружия, впивавшегося в тело пониже спины, было просто восхитительным. Появилась надёжная уверенность.
  И то, что сказал ему Грудер, этой уверенности прибавило. Лента предохранит грудную клетку, а стимулятор укрепит его силы. Казалось, что в этом уже не было необходимости – после еды ему стало гораздо лучше, но врачу было виднее.
  В фургон внесли носилки с Родэ. Форестер увидел, что тот без сознания. Лицо его было бледным, покрытым каплями пота. Он неровно, прерывисто дышал.
  Ещё два солдата влезли в фургон, двери с шумом закрылись, и через несколько минут он тронулся. Форестер лежал с закрытыми глазами, но потом решил, что солдатам ничего не известно об успокоительном уколе, рискнул их открыть. Повернув голову, стал смотреть в окно.
  С того места, где он лежал, почти ничего нельзя было увидеть, но, когда машина остановилась, он различил железные ворота и какую-то вывеску. На ней был изображён орёл, парящий над покрытой снегом горой, и лента с художественно выполненной надписью: "Восьмая эскадрилья".
  Он с болью в сердце закрыл глаза. Им выпал проигрышный жребий. Это была эскадрилья коммунистов.
  
  III
  
  Грудер проследил за тем, как санитарный фургон и штабной автомобиль выехали на улицу, вернулся в свой кабинет, снял халат и надел пиджак. Достав из ящика стола ключи от машины, направился к госпитальному гаражу. Там он испытал шок. Перед воротами гаража стоял часовой в потасканной униформе. Однако винтовка у него была новенькая, и штык ярко блестел на солнце.
  Грудер подошёл к нему и прогремел начальственным тоном:
  – Дай-ка мне пройти.
  Солдат посмотрел на него из-под полуприкрытых век, покачал головой и сплюнул на землю. Разъярённый Грудер попытался отпихнуть солдата, но в грудь ему упёрся острый кончик штыка.
  – Спросите у сержанта. Если он разрешит вам взять машину, берите.
  Грудер отошёл, потирая грудь. Отыскав сержанта, он потребовал, чтобы его пропустили в гараж, но тот был непреклонен. Впрочем, вдали от офицеров он не скрывал своего сочувствия Грудеру, и его широкое индейское лицо было грустным.
  – Извините, доктор, – сказал он. – У меня есть приказ. И согласно ему никто не имеет права покидать миссию до особого распоряжения.
  – И когда же оно будет?
  Сержант покачал головой.
  – Кто его знает! – сказал он так, словно офицеры были жителями другой планеты, и их действия были непредсказуемыми.
  Грудер хмыкнул, резко повернулся и пошёл в свой кабинет. Телефон был по-прежнему мёртв, но, когда он рявкнул в трубку "дайте мне полковника Коельо на авиабазе", его соединили, правда, не с Коельо, а с кем-то чином ниже.
  Через пятнадцать минут, тяжело дыша от еле сдерживаемого гнева, он всё же добрался до Коельо.
  – Это Грудер, – произнёс он агрессивно. – Почему закрыли миссию Сан-Антонио?
  – Но миссия не закрыта, доктор, – учтиво ответил Коельо. – Любой может войти в неё.
  – Но я не могу из неё выйти, – сказал Грудер, – у меня работа.
  – Вот и занимайтесь ею. Ваша работа – в миссии. Сидите и работайте. И не вмешивайтесь в дела, которые вас не касаются.
  – Я не знаю, что вы имеете в виду, чёрт побери! – воскликнул Грудер с резкостью, которая со времени службы на флоте была ему несвойственна. – Я должен принять партию лекарств на вокзале в Альтемиросе. Мне они нужны, а военно-воздушные силы Кордильеры мешают мне получить их. Я так вижу эту ситуацию. Вы об этом пожалеете, полковник.
  – Что ж вы раньше об этом не сказали? – сказал Коельо примирительным тоном. – Я пошлю с базы машину. Она доставит вам лекарства. Вы же знаете, мы всегда помогаем вашей миссии. Я слышал, что у вас прекрасный госпиталь, доктор Грудер. Таких здесь очень мало.
  Грудер различил нотку циничного издевательства в голосе Коельо и бросил трубку. Несколько минут он сидел нахмурившись, думая о том, что по счастливому совпадению партия лекарств действительно ждёт его в Альтемиросе. Потом он вытащил из стола чистый лист бумаги и начал писать.
  Спустя полчаса история, рассказанная Форестером, была в сжатом виде записана. Он сложил бумагу, положил её в конверт, конверт сунул в карман. Всё это время он ощущал присутствие прямо под окном солдата, который время от времени бесцеремонно заглядывал в его кабинет. Выйдя в коридор, он увидел у двери другого человека, но, не обращая на него внимания, пошёл по коридору к палатам и операционной. Солдат равнодушно посмотрел ему вслед и поплёлся за ним.
  Грудер заглянул в несколько помещений и в одной из палат нашёл своего ближайшего помощника Санчеса. Санчес посмотрел на него и удивлённо поднял брови.
  – Что случилось, доктор?
  – Местные военные, кажется, совсем спятили. Меня не выпускают из миссии.
  – Они никого не выпускают, – сказал Санчес. – Я пытался.
  – Мне обязательно надо в Альтемирос, – сказал Грудер. – Вы не можете мне помочь? Вы знаете, я обычно держусь в стороне от политики, но тут дело другое. По ту сторону гор убивают людей.
  – Восьмая эскадрилья прибыла на авиабазу два дня тому назад. Об этой эскадрилье говорят странные вещи, – задумчиво произнёс Санчес. – Вас политика не касается, доктор, а меня касается. Конечно, я вам помогу.
  Грудер обернулся и увидел, как солдат тупо смотрит на них от двери палаты.
  – Пойдёмте в ваш кабинет, – сказал он.
  Они вошли в кабинет Санчеса, где Грудер включил экран с рентгенологическим снимком и стал что-то показывать. Дверь оставалась открытой, и в проёме был виден солдат, ковырявший в зубах, небрежно опершись на стену.
  – Вот что я хочу от вас… – начал Грудер негромко.
  А через пятнадцать минут он отправился к сержанту и спросил у него напрямик:
  – В чём состоит приказ, касающийся миссии?
  – Никого не выпускать и следить за вами, доктор Грудер. – Он сделал паузу. – Извините.
  – Да, я и впрямь заметил, что за мной следят, – иронично сказал Грудер. – Так вот. Я собираюсь делать операцию. В ней срочно нуждается старик Педро. С почками, знаете ли, не шутят. Я требую, чтобы никого из ваших солдат, плюющих по углам, в операционной не было. Мы и так с трудом поддерживаем чистоту.
  – Да, мы знаем, что вы, североамериканцы, большие чистюли, – согласился сержант. Потом он нахмурился. – Сколько дверей в этой комнате?
  – Одна. Окон нет. Можете сами проверить. Только не плюйте на пол.
  Сержант осмотрел операционную и убедился, что у неё действительно был только один выход.
  – Хорошо, – сказал он. – Я поставлю двух солдат у входа. Этого будет достаточно.
  Грудер прошёл во вспомогательную комнату и начал готовиться к операции. Привезли на каталке Педро. Сержант спросил:
  – Сколько времени займёт операция?
  Грудер подумал:
  – Часа два, может быть, чуть больше. Операция очень сложная.
  Он вошёл в операционную и закрыл двери. Пять минут спустя пустую каталку вывезли в коридор. Сержант заглянул в открывшуюся дверь и увидел врача с закрытым маской лицом, склонившегося над операционным столом. Дверь закрылась. Сержант кивнул двум часовым и отправился во двор, чтобы погреться на солнышке. Он не обратил никакого внимания на пустую каталку, которую везли по коридору две весело болтавшие между собой сестры.
  Когда каталка оказалась в цокольном помещении, Грудер, вцепившийся в неё снизу, ещё в операционной, опустился на пол. "Стар стал для такой акробатики", – подумал он и кивнул сёстрам. Они, хихикая, вышли. Он быстро поднялся и переоделся.
  В одном месте территория миссии выходила на склон, заросший колючими кактусами и дикой грушей. Уже давно он собирался привести в порядок этот уголок дикой природы, а теперь же был рад, что так и не успел этого сделать. Ни один часовой в здравом уме не забредёт в эти заросли пустырника и кактусов, и здесь можно было попробовать вырваться на свободу.
  И был прав. Двадцать минут спустя он был уже по другую сторону низенького забора. Его одежда, лицо и руки были жестоко исцарапаны, но он не обращал внимания на это. Впереди виднелись белые домики Альтемироса.
  Он побежал.
  
  IV
  
  Форестер всё ещё был на носилках. Он ожидал, что его поместят в палату, но вместо этого носилки внесли в какой-то кабинет и поставили на стулья. Его оставили одного, но, судя по шарканью ног, доносившихся снаружи, понял, что за дверью охранники.
  Кабинет с огромным, во всю стену окном, выходящим на лётное поле, был просторным, и он догадался, что тут должен сидеть большой начальник. На стенах развешены карты, снимки горных районов, сделанные с воздуха. Всё это не очень заинтересовало Форестера. Он бывал в таких кабинетах, когда сам служил в авиации, и всё ему тут было знакомо, начиная с групповых фотографий эскадрилья и кончая часами, вделанными в пропеллер.
  Гораздо больше его заинтересовало то, что было на поле. Он отлично разглядел контрольную вышку, площадку перед ней, группу ангаров вдали. Он даже прищёлкнул языком, увидев стоящие на площадке самолёты. Это были "Сейбры".
  "Старый добрый дядя Сэм! – подумал он. – Всегда готовый всё раздавать, включая военную технику, своим потенциальным врагам". Он с любопытством разглядывал истребители. Они, конечно, уже устарели и в американских ВВС не использовались, но для такой страны, как Кордильера, не имеющей сильных противников, они вполне годились. Насколько он мог понять, на таких он летал в Корее. "Можно было бы и сейчас попробовать, – подумал он. – Только в добраться туда".
  Истребителей было четыре, и они стояли на заправке. Нет – он даже приподнялся на носилках – не на заправке. На вооружении. Под крыльями закреплялись ракеты, и люди, стоявшие рядом, были не механики, а оружейники, готовившие самолёты к бою.
  "Господи, – подумал он. – Это всё равно что паровым молотом колоть орехи. О'Харе со своим отрядом против всего этого не продержаться и секунды". Стоп, стоп! Но это ведь значит, что пока он ещё держится, коммунисты на том берегу ещё не победили. Его охватила радость, которая, однако, тут же сменилась горечью и тревогой.
  Он лёг и вновь ощутил на пояснице прикосновение металла. "Надо готовиться к активным действиям", – решил он. Вытащив револьвер, он осмотрел его. Это был тот же самый револьвер, принадлежавший Гривасу. Холод и влага, конечно, сделали своё дело. Масло высохло, курок работал с натугой, но Форестер решил, что он не откажет. Барабан был заряжен, он покрутил его, потрогал курок ещё раз и, положив револьвер под одеяло рядом с собой, стал ждать. Теперь он готов настолько, насколько возможно в его положении.
  Ждать пришлось долго, и он стал нервничать. Всё его тело охватила лёгкая дрожь, чувства обострились. "Это стимулятор Грудера, – подумал он. – Интересно, что это было и как он взаимодействовал с кокой, которой я вдоволь наглотался?"
  Он продолжал смотреть на самолёты. Обслуга давно уже закончила свою работу, а в кабинете никто так и не появился. Наконец дверь отворилась, и Форестер увидел человека с длинным козлиным лицом.
  – Полковник Коельо, к вашим услугам, – сказал он, с улыбкой глядя на Форестера, и щёлкнул каблуками.
  Форестер заморгал глазами, притворяясь, будто спал.
  – Полковник… как? – промямлил он.
  Полковник сел за стол.
  – Коельо, – повторил он с удовольствием. – Я командир этой эскадрильи.
  – Что за чёрт, – произнёс Форестер с удивлённым видом. – Только что я был в госпитале и вдруг очутился в этом кабинете. Я, кстати, бывал в таких. Мне здесь многое знакомо.
  – Вы что, были лётчиком? – вежливо спросил Коельо.
  – Ну да, – сказал Форестер. – В Корее. Я там летал на "Сейбрах".
  – О, тогда мы можем говорить, как товарищи, – расплылся в улыбке Коельо. – Припоминаете доктора Грудера?
  – Почти нет. Я, помню, проснулся, и он тут же закатил мне что-то такое, от чего я опять заснул. Во второй раз я обнаружил себя уже здесь. А почему я не в госпитале?
  – Значит, вы ни о чём с доктором Грудером не говорили, ни о чём?
  – Нет, у меня даже и возможности такой не было. Ах, полковник, я так рад вас видеть! Там, по другую сторону гор, происходят ужасные вещи. Группа бандитов хочет убить горстку авиапассажиров. Мы пришли сюда, чтобы рассказать вам об этом.
  – Сюда?
  – Ну да. Там один латиноамериканец просил нас дойти сюда. Как же его звали? – Форестер поморщил брови.
  – Может быть, Агиляр?
  – Нет, этого имени я никогда не слышал. Его звали… да, Монтес.
  – И Монтес велел вам идти сюда? Он, наверное, думал, что здесь находится этот дурак Родригес. Вы опоздали на два дня, мистер Форестер. – И он захохотал.
  От этого смеха Форестер внутренне похолодел, но продолжал прикидываться невинным простаком.
  – Что тут смешного? – спросил он. – Почему вы сидите и смеётесь, вместо того чтобы что-нибудь предпринять?
  Коельо вытер прослезившиеся от смеха глаза.
  – Не беспокойтесь, сеньор Форестер. Мы уже обо всём знаем. Мы готовимся к… э-э-э… спасательной операции.
  "Это точно, готовитесь", – подумал Форестер с горечью, глядя на полностью вооружённые самолёты. Но вслух сказал:
  – Чёрт знает что! Получается, что я зря гробил себя в этих проклятых горах? Вот дурак!
  Коельо открыл лежавшую на столе папку.
  – Ваше имя Раймонд Форестер. Вы торговый агент в Южной Америке корпорации Фэрмилд и вы направлялись в Сантильяну. – Он улыбнулся, продолжая глядеть в папку. – Мы, конечно, всё проверили. Действительно, есть такой Раймонд Форестер в этой компании, и он действительно торговый агент в Южной Америке. ЦРУ такими мелочами не пренебрегает, мистер Форестер.
  – Что? ЦРУ?! – воскликнул Форестер. – О чём вы говорите, чёрт возьми?!
  Коельо сделал широкий жест руками.
  – О шпионаже, о подрывной деятельности, о подкупе официальных лиц, об антинародной пропаганде. Выбирайте любое – это всё ЦРУ. И вы тоже.
  – Вы сумасшедший! – горячо сказал Форестер.
  – А вы сующий нос не в свои дела америкашка! – вдруг рявкнул Коельо. – Вы приспешник буржуазии, капиталистический лакей! Вас можно было бы простить, если бы вы не ведали, что творите. Но вы всё хорошо понимаете и делаете свои грязные делишки вполне сознательно. Вы прибыли в Кордильеру, чтобы помочь осуществить империалистическую революцию и привести к власти этого негодяя Агиляра!
  – Кого? – спросил Форестер. – Нет, вы всё-таки сумасшедший!
  – Оставьте, мистер Форестер. Хватит притворяться. Мы всё знаем о компании, где вы якобы работаете. Это просто крыша для американской империалистической разведки. Мы всё знаем и о вас, и об Эддисоне в Сантильяне. Но его уже вывели из игры. И вас тоже.
  Форестер криво ухмыльнулся.
  – Говорите по-испански, но определения – московские. Или, может, пекинские? – Он кивнул в сторону самолётов. – Кто здесь на самом деле суёт нос не в свои дела?
  Коельо улыбнулся.
  – Я служу правительству генерала Лопеца. Я уверен, что он будет просто счастлив, когда узнает, что Агиляр мёртв.
  – Но вы ему об этом не скажете, держу пари. Я знаю, как работают ваши ребята. Вы используете имя Агиляра как угрозу Лопецу, а потом в подходящий момент вытурите и самого Лопеца. – Он сделал паузу. – Интересно, как вы узнали, что мы с Родэ в госпитале Грудера?
  – Вы хотите казаться более наивным, чем вы есть на самом деле? – спросил язвительно Коельо. – Мой дорогой Форестер, мы связаны по радио с нашими силами по ту сторону гор. – Внезапно в его тоне появилась горечь. – Конечно, они действуют не очень эффективно, но радио у них работает. Вас видели у моста. Это во-первых. Во-вторых, неужели вы думаете, что если кто-то спускается с перевала, об этом здесь никто не знает? Господи, весь Альтемирос говорит о сумасшедшем американце, который совершил невозможное.
  "Но они не знают, почему я это сделал, – подумал Форестер. – И никогда не узнают, если этот негодяй осуществит свои планы". Коельо взял в руки фотографию.
  – Мы подозревали, что ЦРУ может послать кого-нибудь вместе с Агиляром. Теперь мы знаем об этом точно. Этот снимок был сделан в Вашингтоне полгода тому назад.
  Он перевернул фотографию и показал её Форестеру. Он увидел на ней себя, разговаривающего со своим начальником на ступенях какого-то здания.
  – Отпечатано в Москве? – поиронизировал Форестер.
  Коельо улыбнулся и, не отвечая, спросил:
  – Можете ли вы мне назвать причины, по которым вас не следует расстрелять?
  – Могу, – парировал Форестер. – Не много, но могу. – Он приподнялся на локте и постарался придать вес своим словам. – По ту сторону гор вы убиваете американцев, Коельо. Правительство США вправе потребовать объяснений и расследования.
  – Вот как? Так была же авиакатастрофа. Мало ли их случается, даже в Северной Америке? А уж о местных маршрутах, обслуживаемых такими дрянными доморощенными компаниями, как Андская авиалиния, и говорить не приходится. Какой-то допотопный самолёт, пьяный пилот – всё более чем естественно. Тел никаких не обнаружено, в Соединённые Штаты послать нечего. Ужасно прискорбно, не правда ли?
  – Вам многое неизвестно, – сказал Форестер. – Данным случаем моё правительство заинтересуется. Не катастрофой как таковой. Дело в том, что я был в этом самолёте, и возникнут очень серьёзные подозрения. Дядя Сэм добьётся того, что Международная авиационная ассоциация организует расследование. Разумеется, параллельно будет вестись и негласный разбор этого дела, можете не сомневаться. Агенты всё разнюхают – скрыть улики вам окажется не под силу, и правда выйдет наружу. Правительство США не станет её утаивать, оно с удовольствием сделает её достоянием мировой общественности. – Он закашлялся, по лицу его струился пот. Кажется, всё прозвучало убедительно. – Из этого положения есть выход, – продолжал он. – Есть у вас сигареты?
  Глаза Коельо сузились. Он достал из ящика пачку, вышел из-за стола, подошёл к носилкам.
  – Должен ли я понимать всё так, что вы предлагаете мне сделку? Хотите купить свою жизнь?
  – Вы абсолютно правы. – Он постарался придать своему голосу жалобную интонацию. – Вы ж понимаете, у меня нет никакого желания ложиться в деревянный ящик. А я знаю, как ваши ребята поступают с пленными.
  В задумчивости Коельо щёлкнул зажигалкой, поднёс её к сигарете Форсстера.
  – Ну?
  – Послушайте, полковник. Предположим, я – единственный оставшийся в живых в этой катастрофе. Ну какая-то чудесная сила меня спасла. Такие случаи тоже бывают. И тогда я мог бы подтвердить, что действительно самолёт потерпел аварию. Никакой там диверсии или чего-то ещё. Просто несчастный случай. Мне поверят. Я у них на хорошем счёту.
  Коельо кивнул.
  – Не сомневаюсь. – Он улыбнулся. – А какая гарантия того, что вы это сделаете для нас?
  – Гарантия? Вы же прекрасно знаете, что я никакой гарантии дать не могу. Но я вам вот что скажу, приятель. Вы здесь не самый большой начальник, далеко не самый большой. А у меня в голове хранится много информации, связанной с ЦРУ: районы операций, имена, явки, тайники. Вам это нужно? У меня это есть. Если ваш босс узнает, что вы упустили такой шанс, вам не поздоровится. Что вы теряете? От вас требуется лишь сообщить начальнику, а уж он скажет – да или нет. Если он в чём-то засомневается, пусть доложит ещё выше. Вы не несёте никакой ответственности.
  Коельо пощёлкал ногтями свои зубы.
  – Я думаю, что вы просто тянете время, Форестер. – Он задумался. – Если вы дадите мне удовлетворительный ответ на один вопрос, я, может быть, поверю вам. Вы сказали, что боитесь умереть. Зачем же вы тогда рисковали жизнью, идя на перевал?
  Форестер вспомнил Пибоди и рассмеялся.
  – Слушайте, это же так понятно. У этого чёртова моста в меня стреляли. Разве можно вести разумные переговоры с тем, кто каждую секунду готов пустить тебе пулю в лоб? А вы не стреляете в меня, полковник. Я могу разговаривать с вами. В любом случае, я счёл, что пойти в горы безопаснее, чем оставаться у моста. Как видите, я оказался прав. Я здесь и пока ещё жив.
  – Да-а, – протянул Коельо. – Пока ещё живы. – Он вернулся к столу. – Вы можете проявить свою добрую волю прямо сейчас. Мы посылали туда на разведку самолёт, и пилот сделал снимки. Что бы вы могли о них сказать?
  Он высыпал груду фотографий на ноги Форестера. Тот привстал, пытаясь до них дотянуться.
  – Помилосердствуйте, полковник, – сказал он задыхаясь. – Я же весь переломан, я не могу их достать.
  Коельо взял линейку и ею подтолкнул фотографии поближе. Форестер сложив их веером, стал рассматривать. Качество было весьма неплохим. Из-за большой скорости изображение было чуть-чуть смазанным, но тем не менее все детали были различимы сносно. Он увидел мост, повёрнутые вверх лица – бледные овалы на тёмном фоне, и требуше. "Значит, они перетащили-таки его из лагеря", – подумал он.
  – Интересно, – произнёс он вслух.
  Коельо подался вперёд.
  – Что это? – спросил он. – Наши специалисты никак не могут понять.
  Он ткнул пальцем в изображение требуше.
  Форестер улыбнулся.
  – Ничего удивительного, – сказал он. – Там есть один чокнутый. Один малый по фамилии Армстронг. Он уговорил других построить этот механизм для бросания камней, называется требуше. Он говорил, что эта штуковина в последний раз использовалась, когда Кортес осаждал Мехико-сити, и особого успеха не принесла. Так что оснований для беспокойства нет.
  – Нет?! – воскликнул Коельо. – Но они с его помощью чуть не разбомбили мост.
  Форестер внутренне возликовал, но ничего не сказал. У него руки чесались вытащить револьвер и всадить пулю в этого Коельо, но он знал, что толку от этого не будет. Его самого подстрелит стража прежде, чем он сможет совершить что-нибудь более существенное.
  Коельо собрал фотографии, сложил их в папку и похлопал его по кисти рук.
  – Хорошо, – сказал он. – Мы вас не расстреляем. Пока. Вы выиграли для себя час жизни, а может быть, и больше. Я посоветуюсь со своим начальством, и оно решит, что делать с вами.
  Он пошёл к двери и там обернулся.
  – Не делайте никаких глупостей. Вас хорошо охраняют.
  – А что я могу предпринять в моём положении? – проворчал Форестер. – Я весь перебит, забинтован и слаб, как котёнок. Можете не беспокоиться.
  Когда Коельо вышел, Форестер перевёл дух. Он решил, что ему удалось вбить в его голову три пункта: то, что его можно купить, – это был выигрыш во времени; то, что он не может двигаться, – тут Коельо ждал большой сюрприз; и то, что самому Коельо терять нечего – кроме своей жизни, как надеялся Форестер.
  Он потрогал рукой револьвер и посмотрел в окно. Вокруг самолётов началось движение. Подъехала машина, и из неё вылезли три человека в полном лётном обмундировании. Они о чём-то поговорили, затем пошли каждый к своему самолёту и с помощью механиков быстро сели в кабины. До Форестера донёсся рёв моторов – тягачи начали один за другим вывозить самолёты в сторону лётной полосы. Через некоторое время эта процессия скрылась из виду, и на площадке остался один истребитель. Форестер понятия не имел о знаках отличия в кордильерской военной авиации, но решил, что три полосы па хвосте самолёта, видимо, важный символ. "Вероятно, эта помеченная особо машина – того бравого полковника", – подумал он.
  
  V
  
  "Вот уж неожиданность, что такой человек, как Рамон Сегерра, может быть связан с отчаянной борьбой против правительства", – думал Грудер, пробираясь задами и закоулками Альтемироса к конторе Сегерры. Что общего e этого благополучного купца с революцией? Хотя несомненно, режим Лопеца очень даже сказывается на его делах: доходы поглощаются взятками, рынок всё более ограничивается, а общее плачевное состояние экономики при Лопеце плохо влияет на бизнес. Революция не всегда бывает телом голодающего пролетариата.
  Он вышел к зданию, где располагался центр многообразной деловой активности Сегерры, с тыла и открыл заднюю дверь. Парадный вход был, конечно, исключён? так как прямо напротив находились почта и телеграф? которые наверняка контролировались силами восьмой эскадрильи. Проходя мимо секретарши, он, как обычно, приветливо помахал ей рукой. Сегерра сидел за столом и смотрел в окно на улицу.
  Увидев Грудера, тот весьма удивился:
  – Что привело вас ко мне?! – воскликнул он. – Для шахмат ещё рано, мой друг. – В этот момент на улице взревел грузовик, и внимание Сегерры быстро переключилось на него. Грудер заметил, что Сегерра чем-то обеспокоен.
  – Я не буду тратить зря ваше время, – сказал он, вынимая из кармана конверт. – Прочитайте это, так будет быстрее.
  Сегерра стал читать, и лицо его побледнело.
  – Это невероятно, – сказал он наконец. – Вы уверены во всём этом?
  – Они забрали Форестера и Родэ из миссии. Силой.
  – Этого Форестера я не знаю, а Мигель Родэ должен был быть здесь два дня назад, – сказал Сегерра. – В его обязанности входит взять под контроль горный район, когда…
  – Когда начнётся революция?
  Сегерра поднял глаза.
  – Хорошо, называйте это революцией, если хотите. Как ещё мы можем избавиться от Лопеца? – Он повернул голову в сторону окна. – Теперь мне понятно, что происходит на улице. – Он поднял трубку белого телефона. – Пришлите ко мне Хуана.
  – Что вы собираетесь делать? – спросил Грудер.
  – Пользоваться этим, – он ткнул пальцем в чёрный аппарат, – бесполезно, поскольку почта и телеграф заняты. Так что вся связь в горном районе под их контролем. Я пошлю своего сына Хуана через горы. Путь далёкий, потребуется время. Знаете сами, какие здесь дороги.
  – Да, нужно будет часа четыре или больше, – согласился Грудер.
  – Всё же я пошлю его. Но мы кое-что предпримем непосредственно. – Сегерра подошёл к окну и посмотрел через улицу. – Мы должны взять отделение связи.
  Грудер вскинул голову.
  – Вы что, собираетесь бороться с восьмой эскадрильей?
  Сегерра повернулся:
  – Да. Тут не только в связи дело. Видите ли, доктор Грудер, мы всегда знали, что если начнётся революция и восьмая эскадрилья будет здесь, её надо вывести из строя. Но как это сделать – вот проблема. – Он слегка улыбнулся. – Решение оказалось до смешного простым. Полковник Родригес заминировал все важнейшие точки на авиабазе. Мины электрические, и провода, замаскированные под телефонный кабель, идут в Альтемирос. Один поворот рукоятки – и восьмая эскадрилья вне игры. – Он стукнул кулаком по столу. – Запасную рукоятку должны были установить в моём кабинете сегодня утром. Но этого не получилось, и единственный выход теперь – взять почту силой. Там выходит нужный нам провод.
  Грудер покачал головой.
  – Я не разбираюсь в электротехнике, но мне кажется, что можно сделать отводку за пределами почты.
  – Понимаете, инженеры четырнадцатой эскадрильи занимались этим в большой спешке, так как восьмая эскадрилья появилась тут неожиданно. – Там полно всяких проводов, и никто не знает, который из них нам нужен. А где он выходит внутри помещения, я знаю, мне показал Родригес.
  Раздался вой реактивного самолёта, пролетевшего над Альтемиросом, и Сегерра сказал:
  – Надо действовать быстро, нельзя допустить, чтобы восьмая эскадрилья поднялась в воздух.
  И он начал действовать. Грудер был поражён размахом его приготовлений. Через некоторое время весь дом был наполнен людьми, и, как по мановению волшебной палочки, отовсюду стало появляться оружие – из невинных ящиков с чаем, из тюков со шкурками и прочих мест. Тут были не только винтовки, но и автоматы. Лицо Грудера вытянулось, и он сказал Сегерре:
  – Я не буду принимать участие в этом, вы знаете.
  Сегерра похлопал его по спине.
  – Мы в вас и не нуждаемся. Одним человеком меньше, одним больше. Да и вообще, североамериканцам незачем вмешиваться в наши дела. Но после для вас может найтись работа, придётся кого-нибудь подлатать.
  Однако особой битвы в отделении связи не произошло. Нападение на него было столь стремительным и неожиданным, что находившийся в здании отряд восьмой эскадрильи быстро и почти без сопротивления отступил. Сегерра вошёл внутрь.
  – Хайме! Хайме! Где этот дурак Хайме?! – закричал он.
  – Я здесь, – электрик Хайме появился, держа под кишкой большой ящик.
  Сегерра повлёк его в главную аппаратную. Грудер нашёл за ними.
  – Третий блок тумблеров – пятнадцатый справа, девятнадцатый снизу, – сказал Сегерра, посмотрев на клочок бумаги.
  Хайме тщательно сосчитал.
  – Вот он. Тут сначала надо отвинтить пару винтов. – Он вынул отвёртку. – Сейчас, это минуты две.
  Пока он работал отвёрткой, над городком пронёсся самолёт, потом другой, третий.
  – Надеюсь, мы не опоздаем, – прошептал Сегерра.
  Грудер положил ему руку на плечо.
  – А что же насчёт Форестера и Родэ? – спросил он с тревогой. – Они же на авиабазе.
  – Госпиталь не планируется к уничтожению, – сказал Сегерра. – Заминированы только самые важные объекты – топливные и оружейный склады, ангары, взлётная полоса, контрольная вышка. Нам важно нейтрализовать эскадрилью, а не уничтожить её – в ней всё-таки кордильерцы.
  Хайме сказал:
  – Готово.
  И Сегерра положил руку на тумблер.
  – Это мы должны сделать, – сказал он и резко двинул рукой.
  
  VI
  
  Коельо, по-видимому, должен был возглавлять ударную группу. Когда он появился во второй раз, то был в полном полётном обмундировании и при парашюте. Вид у него, однако, был кислый.
  – У вас будет больше времени, Форестер, – сказал он. – Решение по поводу вас ещё не принято. У меня есть сейчас дела поважнее. Тем не менее, я хочу вам кое-что продемонстрировать. Дать вам наглядный урок, так сказать.
  Он щёлкнул пальцами. Вбежали два солдата и схватили носилки.
  – Какой урок? – спросил Форестер, когда его выносили наружу.
  – Я покажу вам, насколько опасно отсутствие патриотизма, – ответил улыбаясь Коельо. – То, в чём вас может обвинить ваше правительство, мистер Форестер.
  Форестер пластом лежал на носилках и никак не мог понять, что происходит. Его вынесли из здания, пронесли мимо контрольной вышки, мимо последнего истребителя. Коельо на ходу бросил механику:
  – Десять минут.
  Механик отдал честь, а Форестер подумал: "Может быть, эти десять минут – всё, что ему осталось. Не так уж и много".
  Гул турбин усилился, и, повернув голову, он увидел, как первый самолёт оторвался от земли, за ним – второй и третий. Они быстро исчезли из поля зрения, и Форестер не мог понять, куда они полетели. Если их задачей было разбить отряд О'Хары, то направление, в котором они скрылись, было не то.
  Тем временем их небольшая процессия приблизилась к одному из ангаров. Его большие ворота были закрыты, и Коельо вошёл внутрь через маленькую дверь. За ним вошли солдаты с носилками. В ангаре было пусто, и их шаги гулко отдавались в пространстве между металлическими стенами. Коельо открыл дверь небольшой комнаты и жестом приказал внести носилки. Солдаты вновь положили их на стулья и удалились.
  Форестер посмотрел на Коельо.
  – Что всё это значит, чёрт возьми? – спросил он.
  – Увидите, – будничным тоном сказал тот и включил свет.
  Подойдя к окну, он задёрнул занавеску. На другом, внутреннем, выходившим в ангар окне, занавеска оставалась открытой.
  – Ну вот. Урок сейчас начнётся, – сказал он и наклонил голову, словно прислушиваясь к чему-то.
  Форестер тоже услышал этот звук – леденящий душу вой турбины приближающегося истребителя. Он становился всё громче и громче, – казалось, вот-вот лопнут барабанные перепонки. С резким свистом самолёт пронёсся над ангаром, едва не задев его, как профессионально определил Форестер.
  – Начинаем, – сказал Коельо и показал рукой на внутреннее окно.
  Почти одновременно с пролетевшим самолётом, словно по его сигналу, в ангаре появился взвод марширующих солдат, по команде офицера остановившийся против окна. У каждого из них на плече была винтовка и Форестера укололо предчувствие того, что должно было произойти.
  Он с ненавистью посмотрел на Коельо и хотел заговорить, но в это время на ангар обрушилась новая звуковая волна от второго самолёта. И в этот момент он увидел Родэ.
  Родэ не мог идти сам и его полунесли, полутащили два солдата. Ноги его волочились по бетонному полу. Коельо постучал карандашом по стеклу, и Родэ поднесли ближе к окну. Его лицо было в кровоподтёках, глаза почти не видны, но он был в сознании. Он посмотрел на Форестера тусклым взглядом, открыл рот и произнёс несколько слов, по их не было слышно. Форестер заметил, что у него было выбито несколько зубов.
  – Вы его били! – взорвался он.
  Коельо засмеялся.
  – Этот человек – подданный Кордильеры! И он – предатель, заговорщик против законного правительства. Что вы делаете с предателями вашей страны, Форестер?
  – Вы сукин сын, лицемер! – горячо бросил Форестер. – А что вы делаете, как не боретесь против законного правительства?
  Коельо осклабился.
  – Ну, это другое дело. Во-первых, меня не поймали, как этого. Во-вторых, я сейчас на стороне сильного, а сильный всегда прав, не так ли? Мы раздавим всех этих гнилых либералов, хлюпиков вроде Мигеля Родэ и Агиляра. – Он оскалил зубы. – Родэ мы раздавим прямо сейчас, а Агиляра минут через сорок – сорок пять.
  Он махнул рукой, и Родэ оттащили от окна. Форестер произнёс проклятия в адрес Коельо, но оно потонуло в рёве третьего самолёта, прошедшего над ангаром. Он подождал, пока стихнет шум, и спросил:
  – Зачем вы всё это делаете?
  – Как зачем? Чтобы преподать вам урок, – тут же ответил Коельо. – А также и предупредить. То же может произойти и с вами, если вы нас обманете.
  – Мне сдаётся, вы что-то не очень уверены в своих подчинённых, – сказал Форестер. – Вы не решились на публичную казнь, боитесь, что она произведёт впечатление, обратное тому, на которое вы рассчитываете. Собрались скрыть выстрелы в шуме самолётов.
  Коельо с раздражением отмахнулся.
  – Бросьте эти ваши буржуазные психоаналитические штучки.
  Он начал говорить ещё что-то, но к ангару в очередной раз приближался истребитель. Форестер в ужасе смотрел на Коельо. Он не знал, что делать. Он мог бы застрелить Коельо, но это не помогло бы Родэ. Там было около дюжины солдат, некоторые смотрели прямо в окно.
  Коельо засмеялся и показал рукой на Родэ.
  – Этот дурак не может стоять. Бедняжка. Придётся его застрелить в сидячем положении.
  – Бог вас накажет, – с трудом выдавил Форестер. – Он отправит вашу душу в ад.
  Один из солдат принёс откуда-то обыкновенный кухонный стул и поставил его у стены. На него усадили Родэ. Одна нога его не двигалась и была неуклюже выставлена вперёд. Солдат привязал Родэ верёвкой к спинке стула и отошёл. Офицер рявкнул какую-то команду и поднял вверх руку. Солдаты разом вскинули винтовки и стали целиться.
  Форестер беспомощно смотрел на всё происходящее, не в силах отвести глаз от жуткого зрелища.
  Следующий самолёт начал свой заход, и когда рёв достиг апогея, офицер резко махнул рукой. Огоньки выстрелов заплясали вдоль шеренги солдат. Тело Родэ несколько раз дёрнулось и повалилось на сторону вместе со стулом. Офицер с пистолетом подошёл поближе, чтобы убедиться, что Родэ мёртв.
  Коельо дёрнул за шнурок, и занавеска на окне задёрнулась, закрывая ужасную сцену.
  – Ублюдок! – прорычал Форестер.
  – Ругань вам не поможет, – сказал Коельо. – Хотя, как человек чести, я не могу оставить без внимания ваши оскорбления и предприму соответствующие шаги. – Он улыбнулся. – Теперь я скажу причину этого спектакля. Из ваших отнюдь не вежливых замечаний я делаю вывод, что вы симпатизируете этому неудачнику Родэ – увы, бывшему Родэ. Я провёл этот опыт по указанию моего начальника и должен с сожалением вам сообщить, что вы не выдержали испытания. По-моему, вы вполне доказали, что предложение, сделанное вами, не искренне. Боюсь, что вам придётся проделать тот же путь, что и Родэ. – Его рука нащупала пистолет на поясе. – А после вас – Агиляр. – Он начал вынимать пистолет. – Нет, в самом деле, Форестер, вам следовало бы знать, что…
  Его слова потонули в рёве турбины следующего истребителя, и именно в этот момент Форестер дважды выстрелил – холодно и расчётливо. Пули изрешетили живот Коельо, и он, не успев полностью вытащить пистолет, прострелил кобуру. От удивления и боли закричал, схватившись руками за живот, но грохот над крышей ангара заглушил все звуки. Форестер выстрелил ещё, на этот раз в сердце. Коельо отбросило назад, он упал на стол, затем медленно сполз на пол, увлекая за собой чернильницу и пресс-папье. Его глаза уставились в потолок, казалось, он прислушивался к шуму удалявшегося самолёта.
  Форестер слез с носилок и с револьвером в руке подошёл к двери. Мягко повернув ключи, он запер себя изнутри, потом осторожно выглянул в окно. Расстрельный взвод, сопровождаемый офицером, уходил из ангара. Только двое солдат покрывали брезентом тело Родэ.
  Форестер подождал, пока они ушли, осторожно приблизился к двери и прислушался. Снаружи слышались мерные шаги. Приставленные к нему солдаты были на месте и ждали приказа Коельо. Надо было действовать, причём очень быстро.
  Он начал снимать одежду с трупа, неуклюже двигаясь в своём панцире из липкого пластыря. Грудная клетка всё ещё болела, но эту боль можно было терпеть, и его тело после долгого лежания предвкушало радость движения. Он был благодарен Грудеру за тот стимулирующий укол.
  Форма Коельо хорошо подошла Форестеру. Он надел ботинки, прикрепил парашют и, положив тело убитого на носилки, накрыл простынёй так, чтобы его лицо было еле видно. Затем он надел тяжёлый полётный шлем с кислородной маской и взял револьвер.
  Выходя из кабинета, он поднёс одну руку к лицу, изображая, что с трудом застёгивает маску. Небрежно махнув солдатам револьвером, он сказал им по-испански:
  – Отправляйтесь обратно к штабу. – Его голос был приглушён маской.
  Он готов был стрелять сразу же, если бы те заподозрили что-то неладное. Но Форестер уповал на их послушание и на страх перед офицером. Один из них, вытянувшись и отдавая честь, гаркнул:
  – Слушаюсь, мой полковник! – и оба направились строевым шагом к выходу. Форестер подождал, пока они скрылись, запер кабинет, сунул револьвер в карман и тоже двинулся к выходу.
  Оказавшись снаружи, он взглянул на небо. Три истребителя кружили над аэродромом, но вскоре, построившись в линию, повернули на восток к горам. "Они не ждут Коельо", – подумал Форестер и бросился бежать.
  Наземная команда, ждавшая у самолёта, завидев его, пришла в движение.
  – Быстрее! – крикнул он, приблизившись к ним, и, не останавливаясь, стал карабкаться в кабину, стараясь держать лицо повёрнутым в сторону. Один из механиков, помогая залезть ему в кабину, сильно толкнул его под зад, чего Форестер никак не ожидал.
  Он уселся на место пилота, взглянул на приборы и рычаги. Всё было, в общем, знакомым и мгновенно странно чужим. Подъехал тягач, и сидящие в нём смотрели на кабину самолёта, ожидая сигнала. "Чёрт, я ведь не знаю команд по-испански", – подумал вдруг. Он закрыл глаза, руками нащупал нужные тумблеры, затем сделал отмашку.
  Это, по-видимому, оказалось достаточным. Из тягача выскочили двое, отсоединили кабель питания, взяли самолёт на буксир. Ещё кто-то хлопнул Форестера по шлему и задвинул прозрачный кожух кабины. Форестер махнул второй раз, показывая, что надо разблокировать шасси. Мотор тягача взвыл, и они медленно тронулись с места.
  На полосе тягач отцепили и укатили, а Форестер продолжал движение на собственной тяге. Доехав до конца полосы, он развернулся и включил радио, надеясь, что связь с контрольной вышкой установлена заранее. Он вовсе не собирался слушать их проклятые инструкции, но должен был погашать, что происходит. В наушниках раздался хриплый голос:
  – Полковник Коельо?
  – Угу, – пробурчал он.
  – Можете взлетать.
  Форестер улыбнулся и погнал истребитель вдоль полосы. Только он оторвался от земли, как ему показалось, будто под ним разверзся ад. Взлётная полоса буквально взлетела на воздух. Самолёт сильно тряхнуло. Он заложил крутой вираж и посмотрел вниз. То, что он увидел, привело его в изумление. По всему аэродрому вспыхивали огни взрывов. На его глазах контрольная вышка, поколебавшись, рухнула и превратилась в груду развалин. В небо взметнулся столб густой пыли.
  – Кто начал боевые действия?! – прокричал Форестер в микрофон.
  Но в наушниках раздался лишь треск. Вышки, где сидели диспетчеры, уже не было.
  Форестер понял, что никакого ответа не получит. Что бы там ни было, он остался невредимым, а восьмая эскадрилья, вероятно, надолго вышла из строя. Он бросил последний взгляд на удивительный фейерверк, свидетелем которого стал, и, направив самолёт на запад, стал искать по радио три других самолёта. Два канала были незанятыми, а по третьему он поймал неторопливый разговор лётчиков, явно не знавших о событиях на земле.
  Он посмотрел вниз. Под ним проплыл перевал – место, где он чуть было не умер, и с улыбкой подумал, что летать всё-таки лучше, чем ходить пешком. Затем он стал вглядываться вперёд, отыскивая самолёты. Из переговоров лётчиков он понял, что они кружили в каком-то условленном районе, ожидая Коельо. Ему необходимо выяснить, информировал ли Коельо своих лётчиков относительно операции или собирался сделать это в полёте. Надо подготовиться к тактике, которой придётся придерживаться при встрече с ними.
  Наконец он увидел их кружащими над одной из горных вершин. "Сейчас эти три молодчика-коммуниста получат сюрприз", – подумал он, уверенно направляя самолёт в их сторону.
  
  Глава 10
  I
  
  – Они приближаются, – сказал Армстронг, услышав рокот шедших по дороге машин и выглянув из-за каменной стенки.
  Туман, казалось, рассеивался, были видны сараи и то место дороги, где кончался подъём. Грузовики ещё не показывались, но свет их фар уже был заметен в виде светлых, движущихся туманных шаров.
  Подбежала Бенедетта и легла рядом.
  – Вам лучше уйти. Вы тут всё равно ничем не поможете. – Он поднял пистолет. – Одна пуля. Вот и вся наша борьба.
  – Но они-то этого не знают, – сказала она.
  – Как дядя? – спросил он.
  – Вообще-то лучше, но высота действует на него плохо. – Она поколебалась. – Меня беспокоит Дженни. У неё высокая температура. – Он промолчал: что значит температура и воздействие высоты, когда не больше чем через час все они, вероятно, будут мертвы! Бенедетту удивило молчание Армстронга. Глубоко вздохнув, она перевела разговор: – Мы их задержали в лагере часа на три.
  Она говорила, не придавая словам никакого определённого значения, просто чтобы не молчать. Все её мысли были об О'Харе.
  Армстронг искоса взглянул на неё:
  – Прошу прощения за то, что я такой пессимист, – сказал он, – но я думаю, это последний акт. Мы действовали удачно, если принимать во внимание, чем нам пришлось сражаться, но так долго продолжаться не может. Наполеон был прав: победа бывает на стороне многочисленной армии.
  Её голос прозвучал злорадно:
  – Но мы всё же утащим ещё кого-нибудь с собой. – Она схватила его за руку. – Смотрите, вот они!
  Первая машина выкатывалась на ровную часть дороги. Она была небольшой, и Армстронг решил, что это джип. За ним показался грузовик, потом ещё один. Они доехали до сараев и остановились. Послышались крики командиров, и солдаты стали спрыгивать на землю, гремя коваными ботинками о камни.
  Джип проделал большую дугу, словно косой, проведя лучами фар по скалам. "Он ищет туннели", – догадался Армстронг. В ту же секунду сноп света ослепил его, и, ныряя в укрытие, он услышал радостный звериный рёв заметивших его врагов.
  – Чёрт! – воскликнул он. – Глупо с моей стороны.
  – Какая разница! – стиснула зубы Бенедетта. – Рано или поздно нас всё равно бы нашли. – Лёжа, она вынула из стенки небольшой камень. – Вот тут можно всё видеть. Не надо высовываться.
  Сзади послышался звук шагов. Это подошёл Виллис.
  – Пригнитесь, – сказал Армстронг. – И ведите себя тихо.
  Виллис подполз поближе.
  – Ну, что там?
  – Они нас заметили. Сейчас, видимо, готовятся к атаке. – Он натужно рассмеялся. – Если бы они только знали, чем мы обороняемся…
  – Приближается ещё один грузовик, – сообщила Бенедетта. – Наверное, подкрепление. Думают, чтобы сокрушить нас, требуется целый полк.
  – Дайте-ка я посмотрю, – попросил Армстронг. Бенедетта отодвинулась от отверстия, и Армстронг заглянул в него. – Странно, он идёт с выключенными фарами. Идёт быстро. Меняет направление, движется к скалам. Скорость не снижает.
  Теперь отчётливо слышался рёв мотора. Армстронг вдруг завопил:
  – Он набирает скорость! Он сейчас врежется в них! – Его голос сорвался. – Может, это О'Хара?
  О'Хара в это время, крепко вцепившись в прыгающий руль, изо всех сил давил на акселератор. Он нацелился на джип, но затем его внимание привлекло нечто более существенное. При свете фар одного из грузовиков группа людей устанавливала станковый пулемёт. Он резко крутанул руль, грузовик бросило в сторону, и он опасно накренился – два боковых колеса оторвались от земли, но тут же с силой ухнулись обратно на камни. О'Хару бешено подбросило на сиденье, но он, не выпуская руля, вёл машину по новому курсу. Включив фары, он увидел белые лица людей, вскинутые вверх руки, защищающие глаза от яркого света. Затем они бросились врассыпную, но двое из них замешкались, и О'Хара почувствовал, как бампер машины ударился обо что-то мягкое. Но люди его сейчас не интересовали, его целью был пулемёт. Наехав на него, грузовик слегка приподнялся, качнулся – послышался скрежет вдавливаемого в камень металла – и понёсся дальше. Сзади началась беспорядочная и запоздалая стрельба.
  О'Хара опять резко вывернул руль и теперь вновь устремился к джипу. Грузовик, подскакивая, летел вперёд, как снаряд. Водитель джипа, сообразив, в чём дело, рванул вперёд, но О'Хара, неожиданно включив дальний свет, легко настигал его. Русский в джипе выхватил пистолет и выстрелил. Ветровое стекло перед лицом О'Хары покрылось густой сетью трещин. Он инстинктивно пригнулся.
  Водитель джипа отчаянно развернул машину вправо, но упёрся в каменную стенку. Его ошибка облегчила задачу О'Харе. Он направил грузовик прямо в бок джипа, и тот, перевернувшись, с грохотом и скрежетом отлетел в сторону. О'Хара затормозил и дал задний ход. Оглянувшись, увидел, как от грузовиков к нему бегут люди. Быстро поднял лежавший на полу кабины автомат, высунул его в окно и нажал на спусковой крючок. Он произвёл три очереди, меняя направление огня, и видел, как группа рассеялась, и люди заметались в поисках укрытия.
  В это время пуля прошила кабину, за ней другая, но он, не обращая на них внимания, снова пустил грузовик вперёд, и, словно бульдозером, толкая перевёрнутый джип перед собой, протащил его до стены и безжалостно расплющил об неё.
  Но этот акт гнева и возмездия оказался для него почти роковым. Когда удалось развернуться, он уже был под обильным обстрелом. Противник, расположившись полукругом, вёл прицельный огонь. К тому же из-за разбитого ветрового стекла О'Хара ничего не мог видеть впереди.
  Бенедетта, Армстронг и Виллис вскочили на ноги и начали что есть силы кричать. Но по ним никто не стрелял – сейчас О'Хара был намного опасней для врагов. Они видели, как грузовик мотался из стороны в сторону, словно пьяный, а пули высекали искры из стальных пластин, которыми Сантос распорядился прикрыть баки.
  – Он в опасности! – закричал Виллис, и раньше, чем кто-либо смог остановить его, перемахнул через стенку и побежал к грузовику.
  О'Хара держал руль одной рукой, а другой пытался прикладом автомата выбить бесполезное ветровое стекло. Виллис ловко вспрыгнул на подножку, и в этот момент О'Хару ранило. Пуля попала в плечо и бросила его на дверь. Он закричал от неожиданной боли и обмяк на сиденье. Виллису, который чуть не сорвался с подножки, удалось уцепиться за руль.
  – Держите ногу на акселераторе! – закричал он, и О'Хара, несмотря на адскую боль в плече, услышал его.
  Виллис, стоя, с трудом повернул руль и попытался направить машину в сторону туннеля. Вдребезги разбилось зеркало заднего вида, и он понял, что пуля прошла между ним и грузовиком. Но сейчас это было неважно, главное, надо было добраться до укрытия.
  Армстронг увидел, как грузовик повернул и направился к туннелю.
  – Бежим! – крикнул он Бенедетте и, схватив её за руку, побежал вглубь.
  Виллис правил в сторону тёмного зияющего отверстия, стараясь теснее прижаться к кабине. Когда нос грузовика врезался в защитную стенку, её камня, как при взрыве, полетели в туннель гигантской шрапнелью.
  И тут пуля угодила Виллису в поясницу. Он выпустил руль, и, как только грузовик с рёвом вошёл в тоннель, надвинувшаяся каменная стена смела его с подножки, и его тело изломанным комом упало перед самым входом.
  Пуля щёлкнула о камень прямо над головой, и Виллис слегка пошевелился, протянул вперёд руки. Его пальцы беспомощно заскребли по холодному камню. Затем две пули одновременно вошли в него, он дёрнулся один раз и застыл.
  
  II
  
  В кажущейся оглушающей тишине Армстронг и Бенедетта внесли О'Хару в тоннель, с трудом вытащив его тело из кабины грузовика. Стрельба прекратилась, и в туннеле было слышно только потрескивание остывающего мотора да ещё что-то звякнуло под ногой Армстронга в кабине. Они действовали в полной темноте, чтобы не привлечь внимания какого-нибудь стрелка снаружи.
  Наконец им удалось дотащить О'Хару до безопасного места за поворотом туннеля, и Бенедетта зажгла фитиль на последней бутылке с керосином. О'Хара был без сознания, рана оказалась очень серьёзной: рука безжизненно моталась, а плечо представляло собой месиво из разорванной плоти и разбитой кости. Лицо было сильно изрезано осколками разбитого ветрового стекла, когда грузовик врезался в стенку туннеля. Бенедетта смотрела на О'Хару полными слёз глазами, не зная с чего начать помощь.
  Подошёл Агиляр и тяжело, с присвистом дыша, еле слышно проговорил:
  – Ради Бога, скажите мне, что там произошло?
  – Дядя, ты здесь помочь не можешь, иди ложись, – обратилась к нему Бенедетта.
  Агиляр посмотрел на О'Хару, и глаза его округлились от ужаса. Он в первый раз видел перед собой жертву настоящей кровавой бойни. Затем спросил:
  – А где сеньор Виллис?
  – Я думаю, он мёртв, – ответил Армстронг. – Он не вернулся.
  Агиляр тяжело опустился на пол тоннеля радом с О'Харой.
  – Позвольте, я помогу.
  – А я пойду там покараулю, – согласился Армстронг. – Хотя не вижу никакого смысла. Скоро совсем стемнеет. Они, наверное, этого и ждут.
  Он направился к выходу из туннеля, а Бенедетта начала осматривать плечо О'Хары. Беспомощно взглянув на Агиляра, она простонала:
  – Чем мы можем ему помочь? Нужен врач и – госпиталь. Здесь мы с этим не справимся.
  – Надо сделать всё, что можно, – ответил Агиляр, – прежде чем он придёт в себя. Пододвинь-ка свет поближе.
  Он стал собирать кусочки разбитой кости. Потом Бенедетта перевязала рану, сделала повязку. Когда она закончила, О'Хара пришёл в себя и стиснув от боли зубы, с трудом произнёс:
  – Где Виллис?
  Она медленно покачала головой, и О'Хара отвернул лицо. В нём росла какая-то отчаянная злоба. Это было так несправедливо – начать вновь ощущать пульс жизни и тут же потерять всякую надежду на спасение. И как – закупоренным в холодной и мокрой каменной трубе, ожидая налёта волчьей стаи в человеческом обличье. Рядом слышалось какое-то неясное бормотание:
  – Кто это? – спросил он.
  – Дженни, – ответила Бенедетта. – Она бредит.
  Они уложили О'Хару поудобнее, и Бенедетта, вставая, сказала:
  – Я должна идти помочь Армстронгу.
  Агиляр, взглянув на неё, увидел, что её лицо сильно осунулось. Она посуровела, в усталых глазах сверкали искорки гнева. Он негромко вздохнул и пальцами затушил фитиль…
  Армстронг скорчившись сидел около грузовика.
  – Я ждал кого-нибудь, – сказал он.
  – Кого же вы ждали? – саркастически спросила она. – Мы с вами только и остались дееспособными. – Затем тихо прибавила: – Извините меня.
  – Ничего, – сказал Армстронг. – Как Тим?
  Её голос был полон горечи:
  – Он будет жить. Если ему позволят, конечно.
  Армстронг долго молчал, как бы ожидая, что гнев и досада у неё пройдут, потом сообщил:
  – Пока здесь всё спокойно. Они ничего не предпринимают, и я не пойму почему. Когда совсем стемнеет, я пойду посмотрю, что там происходит.
  – Не делайте глупостей, – с беспокойством проговорила она. – Вы же совершенно беззащитны.
  – Но я ничего не собираюсь делать, – возразил Армстронг. – И, кстати, я вовсе не беззащитен. У Тима ведь есть автомат и несколько полных магазинов к нему. Я, правда, не умею с ним обращаться, но ничего, сейчас пойду разберусь. А потом, у нас остался ведь ещё и арбалет с парой стрел.
  Бенедетта коснулась его рукой:
  – Не уходите пока, не оставляйте меня одну.
  Он почувствовал тоску в её голосе и согласился.
  – Кто бы мог подумать, что Виллис способен на такой по-настоящему смелый поступок? – сказал он. – Я от него не ожидал ничего подобного.
  – Кто знает, что находится внутри человека? – сказала Бенедетта тихо, и Армстронг догадался, о ком она сейчас думает.
  Он посидел рядом с ней, а когда почувствовал, что она немного расслабилась, вернулся в туннель и зажёг фитиль. О'Хара посмотрел на него полными боли глазами.
  – Что там с грузовиком? – спросил он.
  – Не знаю. Я ещё не смотрел, – ответил Армстронг.
  – Я думал о том, что, может быть, нам удастся выбраться отсюда с его помощью.
  – Я осмотрю его. Мне кажется, он не очень повреждён. Эти ребята хороню его укрепили против наших болванок. Но пули – совсем другое дело.
  Агиляр подвинулся ближе.
  – Может, нам воспользоваться темнотой? Чтобы уйти от них, я имею в виду?
  – Куда? – резонно возразил Армстронг. – Мост они охраняют, да к тому же ехать по нему в темноте равносильно самоубийству. Хотя, впрочем, они наверняка его освещают. Да и здесь они безусловно держат на мушке выход из туннеля. – Он почесал в затылке. – Всё же не понимаю, почему они не входят сюда и не берут нас здесь запросто, как слепых котят.
  – По-моему, я убил их начальника. Надеюсь на это, во всяком случае. А Сантос, я думаю, не решится на атаку. Он боится напороться на какую-нибудь неожиданность, – еле слышно проговорил О'Хара.
  – Кто это Сантос? – спросил Агиляр.
  – Кубинец. – О'Хара слегка улыбнулся. – Я чуть не достал его там, внизу.
  – Вы и так наделали тут шороху, – заметил Армстронг. – Видимо, они и впрямь нас опасаются. Может, они вообще отступят?
  – Нет, – уверенно ответил О'Хара. – Они слишком близки к успеху. В конце концов они могут просто разбить тут лагерь и заморить нас голодом в этой дыре.
  Долгое время все молчали, размышляя над сказанным, затем Армстронг оживился:
  – Я лично предпочитаю погибнуть со славой. – Он взял автомат в руки и обратился к О'Харе. – Как работает эта штуковина?
  О'Хара показал, и он отправился на свой пост. Агиляр нежно посмотрел на О'Хару:
  – Я страшно огорчён вашим ранением, сеньор.
  О'Хара обнажил зубы в короткой усмешке:
  – Я огорчён им ещё больше. Болит, как дьявол. Но это неважно. Полагаю, что скоро пройдёт.
  Агиляр на мгновение затаил дыхание.
  – Как вы думаете, нам конец?
  – Да.
  Агиляр даже вздрогнул от столь резкого ответа. Но вспомнил латынь: пока живу – надеюсь.
  – Очень жаль, сеньор. Вы бы ещё могли неплохо послужить новой Кордильере. Мне будут нужны хорошие люди. Их так мало, можно пересчитать по пальцам. – Агиляр говорил так уверенно о своём будущем, будто и не слышал этого резкого "да".
  – Какой толк в лётчике-неудачнике? Таких, как я, навалом.
  – Не думаю, – серьёзно ответил Агиляр. – В этой ситуации вы проявили себя смелым, деятельным человеком, такие качества в наши дни – редкость. Кордильерская армия слишком заражена политикой, и мне понадобятся люди, которые очистят её от скверны. Особенно это касается авиации. Если бы вы захотели остаться в Кордильере, я бы предложил вам высокий пост.
  На мгновение О'Хара, забыв, что минуты его жизни уже сочтены, а может, умирать не хотелось вовсе, произнёс:
  – Я бы согласился.
  – Рад этому. Но, пожалуйста, не думайте, что ваша задача станет более лёгкой из-за женитьбы на дочери президента. – Он коротко засмеялся, заметив, как дёрнулся О'Хара. – Я хорошо знаю свою племянницу, Тим. Она никогда не испытывала к мужчинам таких чувств, какие питает к вам. Я надеюсь, вы оба будете счастливы.
  – Да-а… – протянул О'Хара и замолчал. Реальность вновь навалилась на него со страшной силой. Через некоторое время он с тоской в голосе проговорил: – Всё это пустые мечты, сеньор Агиляр. Жизнь слишком жестока. Но я действительно хочу…
  – Но мы же пока живы, – перебил его Агиляр. – И пока в жилах течёт кровь, для человека нет ничего невозможного.
  Он больше ничего не сказал, и О'Хара слышал лишь одно его тяжёлое, хриплое дыхание.
  
  III
  
  Подойдя к Бенедетте, Армстронг посмотрел в сторону выхода из туннеля и увидел, что снаружи стало совсем темно, и только ярко горели автомобильные фары. Он напряг зрение:
  – По-моему, туман опять сгущается, как вы думаете?
  – Да, – ответила Бенедетта безучастно.
  – Настало время посмотреть, как обстоят наши дела?
  – Не делайте глупостей. Они же вас заметят.
  – Думаю, что нет. Туман отражает их свет. Наружу я выходить не собираюсь, а в туннеле им ни черта не видно.
  – Хорошо, – неуверенно согласилась Бенедетта. – Но будьте осторожны.
  Армстронг улыбнулся. Слово "осторожно" звучало в их ситуации просто смешно. Это было равносильно крикнуть "осторожнее!" вдогонку человеку, прыгнувшему из самолёта без парашюта. Тем не менее, ползком продвигаясь вперёд, он старался не шуметь. Ярдах в десяти от входа он остановился, решив, что дальше идти рискованно, и стал вглядываться в сверкающую пелену тумана. Сначала он ничего не видел, но постепенно, защитив рукой глаза от яркого света, смог кое-что разобрать. Два грузовика стояли под углом к скальной стене, нацелив свои фары на тоннель. Иногда свет мигал, значит, кто-то проходил мимо.
  Он полежал некоторое время, затем стал собирать камни и сложил из них небольшое укрытие, высотой всего лишь дюймов в восемнадцать. Это было немного, но достаточно для того, чтобы защитить лежащего человека от винтовочного огня. Опасался, что его движения смогли заметить снаружи, но этого не произошло. Раз или два там кто-то кашлянул, донеслись обрывки разговора, но в общем всё было спокойно.
  Армстронг отошёл назад к грузовику, Бенедетта прошептала откуда-то из темноты:
  – Ну что, как обстановка?
  – Чёрт их знает, – ответил он, оборачиваясь назад. – Там что-то слишком уж тихо. Смотрите внимательнее, а я займусь грузовиком.
  Армстронг пожал её руку и, пройдя к грузовику, залез в кабину. Насколько мог судить, с грузовиком вроде бы всё было в порядке. Он сидел на месте шофёра и размышлял над ситуацией. Надо искать выход.
  Начать с того, что вести грузовик будет он, больше некому. Придётся выводить его из туннеля задом. В кабину сядет ещё один человек, а остальные разместятся в кузове.
  Он на ощупь обследовал машину снаружи. Колёса, кажется, в порядке. На двух из них покрышки порезаны пулями, но каким-то чудом они оказались не пробиты. До баков, защищённых металлическими листами, пули не добрались.
  Армстронг опасался за радиатор, но, опустившись вниз и ощупав его руками, убедился, что вода из него не течёт. Неясно было с рулевыми тягачами, которые могли выйти из строя от последнего удара о стену, но проверить это можно было только на ходу. А сейчас заводить машину он не хотел, чтобы до поры до времени не привлекать внимание врага. Он опять подошёл к Бенедетте.
  – Так, – сказал он удовлетворённо. – Машина, кажется, в порядке. Я побуду здесь, а вы сходите посмотрите, как там с остальными.
  – Хорошо, – быстро согласилась она, и Армстронг понял, что ей всё это время страшно хотелось вернуться к О'Харе.
  – Подождите-ка. Давайте заранее договоримся о том, что делать в случае, если придётся срочно двигаться. Вы сможете стрелять из автомата?
  – Не знаю, – протянула она.
  Армстронг усмехнулся.
  – По правде говоря, я сам не умею с ним обращаться. Но, по словам О'Хары, это просто. Нажимаете крючок, и всё. Нужно только крепче держать его в руках. Ну и, конечно, снять его с предохранителя. Так. Я буду за рулём. Рядом со мной будет ваш дядя – он будет сидеть на полу. Тим и Дженни будут лежать в кузове. Там же будете и вы – с автоматом. Это небезопасно, если будете стрелять, придётся немного привстать.
  – Я буду стрелять. – Её голос был твёрд.
  – Молодец, – сказал Армстронг и потрепал её по плечу. – Если будете целовать Тима, поцелуйте его и за меня.
  Бенедетта ушла, а он, подобравшись к построенной им стенке, лёг и приготовил автомат. Сунув руку в карман, он нащупал там трубку и обнаружил, что она сломалась пополам.
  – Чёрт! – выругался он вполголоса и, сунув в рот кусок мундштука, стал его посасывать, не спуская глаз с выхода из туннеля.
  Ночь прошла спокойно.
  
  IV
  
  Утро было туманным, вход в туннель был окутан молочно-белой пеленой. Армстронг в сотый раз менял позу, стараясь лечь поудобнее. Все кости у него ныли. Он поглядел на О'Хару и подумал, что тому хуже, чем ему.
  Когда О'Хара узнал о новой каменной стенке у входа, он настоял на том, чтобы его перенесли туда.
  – Я ведь всё равно не засну, – сказал он. – Из-за боли в плече. Могу подежурить. Со мной полностью заряженный пистолет. Не всё ли равно, где мне лежать? А там я могу быть полезным, хотя бы тем, что остальные смогут передохнуть…
  Но Армстронгу не удалось заснуть, хотя он в жизни не чувствовал себя таким усталым. Когда стало светать, он жизнерадостно улыбнулся О'Харе и, осторожно приподняв голову, выглянул из-за стенки.
  Он ничего не увидел – только белый, клубящийся, подобный плотному занавесу туман. Негромко спросил:
  – Тим, почему они не набросились на нас ночью?
  – Потому что они знают, что у нас есть автомат, – ответил О'Хара. – Я бы на их месте тоже не рискнул сунуться в этот туннель, тем более ночью.
  – Угу, – произнёс Армстронг не очень-то уверенно. – Но почему они не открыли винтовочный огонь? Они же понимают, что любая пуля здесь вдвойне опасна из-за рикошета о стены туннеля. – О'Хара ничего не ответил, и Армстронг продолжал свои рассуждения: – Интересно, остался ли там вообще кто-нибудь?
  – Не будьте дураком, – проворчал О'Хара. – У нас нет возможности это проверить, пока. Кроме того, кто-то ведь выключил фары с наступлением рассвета.
  – Это верно, – согласился Армстронг и повернул голову на лёгкий шум в туннеле.
  Подползла Бенедетта со свёртком в руках.
  – Это последние продукты, – сказала она. – И у нас совсем нет воды.
  Армстронг поджал губы.
  – Это скверно, – сказал он.
  Когда он и О'Хара ели, снаружи послышались невнятные голоса.
  – Смена караула, – прошептал О'Хара. – Я слышал эти звуки четыре часа тому назад, когда вы спали. Они по-прежнему там, не сомневайтесь.
  – Я? Спал?! – воскликнул Армстронг недовольным тоном. – Да я и глаз-то не сомкнул этой ночью.
  – Значит, вы спали с открытыми глазами, – улыбнулся О'Хара и уже серьёзным тоном добавил: – Если нам понадобится вода, можно будет взять её из радиатора, но только в случае крайней необходимости.
  Бенедетта с беспокойством смотрела на О'Хару. У того на щеках играл лихорадочный румянец, и он был слишком возбуждён для человека, которого чуть не застрелили. У мисс Понски были те же симптомы, и вот теперь она была в забытьи. Она ничего не ела и всё время просила пить.
  – Я думаю, вода нам нужна уже сейчас, – сказала Бенедетта. – Нужна для Дженни.
  – В таком случае придётся вскрыть радиатор, – сказал Армстронг. – Надеюсь, что антифриз не опасен для жизни.
  Вместе с Бенедеттой он отполз к грузовику и отвернул нижнюю пробку радиатора. Нацедив полбанки, он протянул её Бенедетте.
  – Я думаю, этого пока достаточно, – сказал он. – Больше брать нежелательно, грузовик нам понадобится для отхода.
  Время шло, но по-прежнему ничего не происходило. Туман под лучами яркого солнца рассеивался, и пространство перед туннелем теперь было открыто. Армстронг, к своему разочарованию, увидел у сараев группу людей, которые, судя по всему, были в полной боевой готовности.
  – Интересно, они нас видят? – спросил О'Хара. – Думаю, что нет. Этот туннель должен выглядеть снаружи, как Чёрная пещера под Калькуттой.
  – Что они там делают?! – воскликнул Армстронг, выглядывая из-за стенки.
  О'Хара тоже стал наблюдать и через некоторое время с удивлением сказал:
  – Они складывают камни на землю, только и всего.
  Они ещё долго следили за действиями противника, но ничего нового не увидели. Солдаты собирали камни и укладывали так, что они образовали длинную полосу, тянущуюся в сторону от туннеля. Потом, видимо, устав, они разбились на небольшие группки и стояли, болтая и куря. Казалось, они чего-то ждали, но зачем они натаскали столько камней, ни О'Хара, ни Армстронг не могли разгадать.
  В полдень у Армстронга сдали нервы.
  – Ради Бога, давайте делать хоть что-нибудь, что-нибудь конструктивное.
  – Предлагайте, – откликнулся О'Хара вялым и уставшим голосом.
  – Если мы будем прорываться на грузовике, нам всё придётся делать очень быстро. Я предлагаю положить Дженни в кузов прямо сейчас, а старика посадить в кабину. Кстати говоря, ему там на мягком сиденье будет гораздо удобнее.
  О'Хара кивнул.
  – Ладно. Только оставьте мне автомат.
  Армстронг ушёл в туннель, не пригибаясь. "К чёрту это змеиное ползание на животе, – подумал он, – пройду хоть раз как человек".
  Снаружи его либо не видели, либо не обратили внимания. Он перенёс мисс Понски в кузов, а затем проводил до машины Агиляра. Агиляр чувствовал себя очень плохо, гораздо хуже, чем накануне. Речь его была сбивчивой, дыхание затруднённое, он был в полузабытьи и, кажется, не понимал, где он находится. Бенедетта, бледная и встревоженная, осталась с ним.
  Армстронг вернулся к О'Харе и, ложась за камни, сказал:
  – Если мы не выберемся отсюда в ближайшее время, эта проклятая банда одержит верх.
  О'Хара вскинул голову в удивлении.
  – Почему?
  – Агиляр, по-моему, на грани сердечного приступа. Если его не спустить ниже, туда, где он сможет свободно дышать, он запросто сыграет в ящик.
  О'Хара ещё раз выглянул наружу и сделал жест здоровой рукой.
  – Сейчас в поле зрения человек двадцать. Если мы попытаемся вырваться прямо сейчас, они перестреляют нас к чёртовой матери. Посмотрите, что произошло со мной, а ведь тогда был туман, видимости почти никакой. Сейчас все как на ладони, у нас нет ни малейшего шанса. Надо выждать.
  И они ждали. Ждал и враг. Солнце перевалило за середину дня. В три часа О'Хара беспокойно пошевелился, приподнялся и стал прислушиваться.
  – Мне кажется… – пробормотал он, – нет, нет…
  Он опять улёгся, но мгновение спустя снова поднял голову.
  – Да нет, точно… Слышите?
  – Что?
  – Самолёт, или самолёты, – произнёс О'Хара взволнованно.
  Армстронг напряг слух, и тут же отчётливо зазвучал, быстро нарастая, вой реактивного самолёта. Он промчался прямо над ними, и вой стал постепенно стихать.
  – Господи, вы правы, – сказал Армстронг, взглянул на О'Хару неожиданно округлившимися глазами. – Наш или их?
  Но до О'Хары уже дошло, какая жуткая опасность нависла над ними. Он с ужасом смотрел из туннеля в небо. Там, в рамке, образованной аркой входа, виднелся самолёт, нёсшийся прямо на них. Вдруг от каждого его крыла что-то оторвалось, и образовались два дымных облака.
  – Ракеты! – закричал он. – Ложитесь!..
  
  V
  
  Набрав высоту, Форестер направил свой "Сейбр" к трём другим самолётам. Увидев его, они построились в линию. Он зашёл сзади и взял на прицел хвост одного из них. Сняв предохранители, он поднёс большой палец к кнопке огня. "Этот малый никогда не узнает, кто его подбил", – подумал он, поглаживая кнопку.
  Всё это время в наушниках звучал голос лётчика, вызывавшего Коельо. Наконец решив, что связь с Коельо по какой-то причине нарушена, он сказал:
  – Поскольку вы молчите, мой полковник, я поведу атаку.
  Тогда Форестер понял, что эти лётчики получили инструктаж на земле, и нажал кнопку.
  Он снова, как и раньше, почувствовал знакомое содрогание самолёта, почти остановку, и увидел, как понеслись к цели трассирующие снаряды.
  Вражеский истребитель заплясал в воздухе, вспышки огня от разрывающихся снарядов вспороли его корпус, и тут же он взорвался облаком чёрного дыма с красным пламенем в центре.
  Форестер сманеврировал, чтобы не столкнуться с обломками, сделал резкий разворот и пошёл вверх. В наушниках раздались возгласы ужаса двух оставшихся лётчиков. Они захлёбываясь что-то говорили, затем один из них сказал:
  – Тише! Я займусь им.
  "Быстро он сообразил", – подумал Форестер, всматриваясь в небо. Холодок пробежал у него по спине. Ему придётся иметь дело с молодыми, быстрыми и тренированными ребятами. А он толком не летал уже десять лет. Несколько часов в год, необходимых для того чтобы формально подтвердить свою квалификацию, разумеется, были не в счёт. И теперь он мрачно думал о том, сколько времени он сможет продержаться.
  Появились недруги. Один из них нырнул вниз, другой пошёл резко вверх, обходя его сзади по крутой дуге. Форестер следил за ним и увидел, как тот выпустил ракеты.
  – Э, нет, мерзавец, так ты меня не поймаешь, – сказал Форестер вслух.
  Он понял, что лётчик избавился от ракет, чтобы уменьшить вес самолёта и прибавить в скорости. В какой-то момент он хотел сделать то же самое и выйти на прямой бой в чистом небе. Но прекрасно осознавал, что тут у него шансов нет. Кроме того, надеялся использовать ракеты с гораздо большей для себя пользой.
  Форестер надавил на рулевую колонку, самолёт с воем помчался вниз. Это было опасно: противник был быстрее, а потеря высоты в бою – вещь вообще недопустимая, это уж он знал назубок. Он напряжённо вглядывался в зеркало, и скоро "Сейбр" появился сзади и стал быстро его догонять. Он ждал до последнего момента и когда почувствовал, что тот вот-вот выстрелит, снова двинул колонку вперёд. Самолёт вошёл в почти вертикальное, смертельное пике. Противник, никак не ожидавший столь рискованного манёвра так близко от земли, промахнулся. Форестер, зная, что ему удалось оторваться лишь на время, сосредоточился на пилотировании, – теперь ему нужно быть предельно внимательным, чтобы не врезаться в горы. Самолёт задрожал, подбираясь к звуковому барьеру, и металл его корпуса застонал, когда Форестер вытащил самолёт из пике. Беспрестанно молил Бога, чтобы не отвалились крылья.
  Он уже нёсся параллельно земле, скалы и снег футах в двухстах под ним слились в сплошную серую массу. Резко поднялся вдруг ввысь и по широкой дуге отвёл самолёт от гор, глазами отыскивая внизу ущелье и мост. Ущелье заметил сразу же – оно было характерной деталью рельефа, а через минуту увидел и мост. Он сделал над ним разворот, внимательно изучая землю, но около моста никого не было. Тогда он направил самолёт над до боли знакомым серпантином дороги, где было истрачено столько сил.
  Форестер резко переменил курс, намереваясь подойти руднику параллельно горному хребту, и в этот момент, взглянув вверх, увидел, как в тысяче футов над ним "Сейбр" выпускает две ракеты. "Я опоздал", – мелькнуло в мозгу.
  Опять повернул и пронёсся низко над рудником вдоль посадочной полосы. Он увидел сараи, несколько машин и огромную, составленную из камней стрелу, упиравшуюся в основание горной стены. И на её острие – клубящееся облако дыма и пыли, там, где разорвались ракеты.
  – Господи! – вырвалось у него. – Только б они остались живы!
  Он сделал разворот, собираясь совершить новый заход, и тут обнаружил висевшего на своём хвосте противника. Лётчик, от которого он ушёл на высоте, обнаружил его и уже нажимал на пушечную гашетку. Но расстояние было слишком велико, и стрельба была явно преждевременной, что говорило о неопытности противника. Это дало Форе-стеру некоторую надежду, однако он убедился, что тот истребитель был быстрее, и ему следовало бы тотчас же расстаться с ракетами.
  Он уже нашёл для себя ничего не подозревавшую цель, но чтобы поразить её, нужно было гладко спикировать, а это было связано с опасностью подставиться противнику. Тогда он, оскалившись от напряжения, нацелил самолёт на сараи, грузовики и группку людей, стоявших рядом с ними, и нажал на кнопку. Восемь ракет залпом устремились к грузовикам и людям, которые, задрав головы, радостно махали руками. Только в последний момент они осознали, что смерть с неба несётся прямо на них, бросились врассыпную, но было уже поздно. Ракеты взорвались прямо среди них, и Форестер, с воем пролетев над рудником, заметил, как взрывной волной в воздух подбросило грузовик. Он громко расхохотался. Разумеется, для ракеты, способной остановить танк, грузовик был просто игрушкой.
  Без ракет самолёт моментально стал лучше управляемым, и его скорость значительно увеличилась. Форестер шёл вдоль посадочной полосы на бреющем полёте, не оглядываясь на причинённые им разрушения. Он очень надеялся, что ему удастся уйти от своего преследователя, держась, насколько возможно, ближе к земле. В конце полосы, словно соскальзывая с обрыва, нырнул ещё ниже, туда, где лежали обломки "Дакоты", и заложил отчаянный вираж.
  Посмотрев в зеркало, увидел, что его преследователь пошёл по более гладкой и высокой траектории. Форестер ухмыльнулся. "Негодяй не решился повторить мой манёвр, – подумал. – Он не смог стрелять и потерял дистанцию. Теперь надо с ним покончить".
  Он опять пошёл вверх вдоль горного склона футах в двадцати от поверхности. Это было очень рисковано, так как при малейшем просчёте какой-нибудь торчащий каменный зуб мог распороть самолёту всё брюхо. За считанные секунды, потребовавшиеся ему, чтобы достичь чистого неба, его лоб покрылся испариной.
  Над горами противник опять ринулся на него, но Форестер сделал "горку" и ушёл в другом направлении. В зеркало видел, как тот делает широкий разворот, чтобы повторить атаку, с ехидцей улыбнулся: проэкзаменовал своего врага и узнал, чего тому не хватает. Молодой лётчик боялся рисковать, и Форестер теперь убедился, что наверняка справится с ним.
  Всё произошло быстро и хладнокровно. Форестер сделал разворот и направил свой самолёт навстречу вражескому, показывая, что идёт на таран. Они стремительно сближались, и противник, как и предполагал Форестер, дрогнул и свернул в сторону. Не успел он опомниться, как Форестер уже сидел у него на хвосте. Конец был почти мгновенным и безжалостным – залп с близкого расстояния, взрыв в воздухе, разлетевшиеся обломки. Резко сворачивая в сторону, чтобы избежать столкновения с ними, Форестер подумал, как много всё же значит в жизни боевой опыт, а оценка личности противника – ещё больше.
  
  VI
  
  Армстронг совершенно оглох. Эхо от чудовищных взрывов всё ещё прокатывалось по проходу туннеля, но он не обращал внимания на гул. К тому же ничего не видел из-за облаков густой пыли, клубившихся вокруг. Он лежал ничком, судорожно вцепившись руками в каменный пол. Сознание его померкло.
  Первым пришёл в себя О'Хара. Обнаружив, что он ещё жив, он поднял голову и посмотрел в сторону выхода. Свет едва брезжил там сквозь густую завесу пыли. "Мимо, – подумал он рассеянно. – Ракеты не попали в цель, но были очень близки к ней". Он помотал головой, словно стряхивая с себя наваждение, с трудом встал и, пошатываясь, сделал несколько шагов к тому месту, где лежал Армстронг. Потормошив его, он прокричал ему в ухо:
  – Быстро к грузовику! Надо выбираться отсюда. Во второй раз он не промахнётся.
  Армстронг приподнял голову и непонимающе уставился на О'Хару, который, показывая на грузовик, руками покрутил в воздухе воображаемое рулевое колесо. Он поднялся и направился за О'Харой, всё ещё оглушённый взрывом.
  О'Хара крикнул Бенедетте:
  – Быстро в грузовик! – и передал ей автомат.
  С её помощью он влез в кузов и лёг рядом с мисс Понски. Снаружи послышалось буханье новых взрывов.
  Армстронг вскарабкался в кабину и приказал сидевшему там Агиляру опуститься на пол. Подталкивая его одной рукой, другой включил зажигание. Стартер взвизгнул и противно завыл. Он давил и давил на педаль, и когда был уже близок к отчаянию, мотор закашлял и заурчал.
  Поставив рычаг на заднюю передачу, он посмотрел назад и отжал сцепление. Грузовик дрогнул и, царапая бортом стену, пополз назад. Судя по всему, рулевое управление всё же было в порядке, и он старался держать машину на прямой линии к выходу из туннеля. За метр до него остановился, готовясь к прорыву наружу.
  Бенедетта до боли в пальцах сжимала непривычный для неё автомат и, сидя на корточках у заднего борта, готовилась к бою. О'Хара, зная, что в случае необходимости он не сможет быстро подняться, заранее сел, держа в руке пистолет. Мисс Понски была в блаженном неведении того, что происходит. Она что-то бормотала, но когда грузовик при выезде из туннеля сильно качнуло, она замолчала.
  О'Хара ожидал, что их встретит плотный винтовочный огонь, но снаружи всё было тихо. Он огляделся и в потрясении замигал глазами, ничего не понимая. Картина, которая предстала его взору, была знакома, но сейчас он никак не ожидал увидеть нечто подобное. Сараи и грузовики все были разбиты в щепки, кругом валялись тела убитых и раненых. Лишь двое людей шатались, как пьяные, и, явно ничего не соображая, брели неизвестно куда. Он оценил обстановку с точки зрения профессионала и понял, что самолёт выпустил восемь ракет по данной цели и напрочь уничтожил всё.
  – Армстронг! – закричал он что есть мочи. – Выбираемся отсюда к дьяволу! Поскорее, пока есть возможность! – и, обращаясь к Бенедетте, сказал: Один из этих ребят-истребителей допустил, вероятно ошибку и ударил по своим. Достанется ему, когда вернётся на базу.
  Армстронг одной рукой выбил остатки ветрового стекла, чтобы иметь возможность смотреть вперёд, развернул грузовик и направил его вперёд мимо разрушенных сараев. С трудом оторвав глаза от ужасного зрелища, он целиком сосредоточился на управлении незнакомой громоздкой машиной, тем более что горная дорога с её многочисленными крутыми поворотами была опасной. Через некоторое время над их головами послышался рёв авиационной турбины, и он сжался, ожидая новой атаки. Однако её не последовало – самолёт, пролетев низко над ними, скрылся вдали.
  Форестер сверху увидел движущийся грузовик. "Один из них ещё остался", – с удивлением подумал он и начал пикировать, держа палец на орудийной кнопке. В последний момент он заметил в кузове женщину с развевающимися волосами и быстро убрал палец. "Боже мой, – воскликнул он, – это же Бенедетта, они раздобыли себе грузовик!"
  Он вывел машину на крутой подъём и огляделся. Где-то был ещё третий истребитель, но пока его не было видно, и он сильно надеялся на то, что лётчик просто струсил и удрал. Это было бы весьма кстати, потому что он уже начал чувствовать какую-то странную, растекающуюся по всему телу истому, – действие стимулятора доктора Грудера, кажется, начало подходить к концу. Возобновилась боль в груди.
  О'Хара смотрел на кружащий истребитель.
  – Что-то я не понимаю этого парня, – сказал он. – Он же знает, что мы здесь, и ничего не предпринимает. – Он поморщился при очередном толчке машины. – Нам всё-таки надо быть готовыми к тому, чтобы быстро покинуть грузовик, если он вздумает атаковать нас. Бенедетта, спросите Армстронга, как нам остановить его в случае необходимости.
  Бенедетта пробралась к кабине и, свесившись к открытому боковому окну, прокричала:
  – Нас, возможно, будут атаковать с воздуха! Как нам остановить вас?
  Армстронг притормозил перед очередным крутым поворотом.
  – Колотите по кабине что есть мочи, я сразу же остановлюсь. Нам всё равно придётся остановиться перед лагерем. Там может быть засада.
  Бенедетта передала всё О'Харе, и он кивнул в ответ.
  – Жаль, что не могу сейчас работать с этой штучкой! – сказал он, показывая на автомат. – Если тебе придётся стрелять, держи его крепче и дави его вниз. Он брыкается, как необъезженный жеребчик, и ты можешь пустить всю очередь в небо.
  Он посмотрел на Бенедетту. Ветер развевал её длинные чёрные волосы, трепал платье, плотно облегающее её фигуру. На коленях у неё был автомат, и она, запрокинув голову, вглядывалась в небо. "Бог мой, – • подумал он с восхищением, – это же просто какая-то амазонка! Она выглядит, словно на рекламных плакатах, призывающих записываться в армию!" Ему вспомнилось предложение Агиляра о работе в авиации, и вдруг он почувствовал необъяснимую уверенность в том, что весь этот кошмар скоро кончится и кончится очень удачно для них.
  Бенедетта вскинула руку и голосом, полным отчаяния, закричала:
  – Ещё один, ещё один самолёт!
  О'Хара посмотрел наверх и увидел, как закладывает вираж ещё один истребитель, а другой поднимается вверх, чтобы приблизиться к нему. Бенедетта проговорила с горечью:
  – Как же они любят охотиться стаями. Даже если знают, что их противник безоружен.
  Но О'Хара, внимательно наблюдавший за манёврами самолётов, оценил ситуацию совсем иначе.
  – По-моему, они собираются вступить в поединок между собой, – сказал он с удивлением. – Сейчас каждый старается занять лучшую позицию для боя. Боже! Они действительно атакуют друг друга! – закричал он, когда до них донеслись резкие очереди автоматических пушек.
  Форестер уже находился в какой-то полудрёме и чуть было не попал под удар неприятеля. Он заметил его самолёт, когда тот оказался в опасной близости, и сделал отчаянную попытку уйти вверх. Раздались выстрелы, самолёт Форестера содрогнулся, и на его крыле, словно по волшебству, появилась большая рваная пробоина. Ему всё же удалось увернуться от залпа, и он продолжал набирать высоту.
  Внизу О'Хара возбуждённо кричал, колотя кулаками по крыше кабины:
  – Форестер и Родэ пришли-таки через горы! Наверняка прошли!
  Грузовик резко остановился, из кабины, как испуганный кролик, вылетел Армстронг и бросился к обочине. С другой стороны медленно слез Агиляр и пошёл к камням. Но, услышав крики в кузове, остановился и стал смотреть в небо, где дрались два истребителя.
  Бой постепенно смещался к западу, и вскоре оба самолёта скрылись за горы, оставив в синем небе белые, быстро тающие полоски.
  Армстронг вернулся к грузовику.
  – Что за чёрт! Что вообще происходит? – с некоторым раздражением спросил он. – Когда вы стали дубасить по кабине, я перепугался до смерти.
  – А чёрт его знает! – ответил О'Хара. – Но такое впечатление, что некоторые из этих самолётов на нашей стороне. Вон пара сейчас дерётся. – Он показал рукой в небо. – Смотрите, они возвращаются.
  Два истребителя теперь шли ниже, один преследовал другого. На крыльях заднего замелькали вспышки орудийных выстрелов, передний вдруг выпустил шлейф жирного чёрного дыма и резко пошёл вниз. От него отделился маленький чёрный комок. Лётчик катапультировался.
  – Всё, – сказал О'Хара. – Вышел из игры.
  Агиляр внимательно наблюдал за происходящим. Когда победитель стал по широкой дуге делать разворот, он с тревогой в голосе сказал:
  – Всё это хорошо, но кто же всё-таки взял верх?
  – Всем выходить из грузовика, – скомандовал О'Хара. – Армстронг, помогите Бенедетте снять Дженни.
  Но было уже поздно. Самолёт появился над их головами, медленно покачивая крыльями. О'Хара, здоровой рукой поддерживавший голову мисс Понски, с шумом выдохнул из себя воздух.
  – Кажется, наша сторона победила, – сказал он. – Но хотелось бы знать, кто же такой – эта наша сторона, чёрт возьми! – Он посмотрел на вновь возвращающийся истребитель. – Это не может быть Форестер. Это невероятно. А жаль. Он так хотел стать асом, сбить свой пятый самолёт.
  Истребитель нырнул немного ниже, потом повернул и направился в сторону лагеря. Вскоре оттуда послышалась пушечная стрельба.
  – Все в машину! – скомандовал О'Хара. – Он стреляет по лагерю. Мы можем спокойно направляться туда.
  Армстронг, садитесь за руль и не останавливайтесь, пока мыне окажемся на другом берегу. – Он вдруг рассмеялся. – Похоже, что мы теперь имеем прикрытие с воздуха.
  Наверху Форестер видел, как грузовик подошёл к мосту и медленно проехал по нему. Видимо, там было ветрено, так как мост дрожал и раскачивался. Впрочем, может быть, это был обман зрения. Глаза его безумно устали, всё тело словно налилось свинцом, и сильная боль пронизывала его. Он посмотрел на приборы. Горючего оставалось мало, надо было где-то садиться, и ему оставалось только надеяться, что он, несмотря на своё состояние, сможет приземлиться в целости и сохранности.
  Последний раз пролетев над мостом и убедившись, что внизу всё в порядке, он направился дальше вдоль дороги и через несколько минут увидел группу машин. Некоторые из них были под знаком Красного Креста. "Ну вот и хорошо", – подумал он и стал высматривать подходящее для посадки место.
  Агиляр заметил, что лицо Армстронга явно просветлело, когда колёса грузовика сошли с моста и оказались на твёрдой почве по другую сторону реки. "Отличные ребята, – подумал он". А сколько замечательных людей погибло – Кофлины, сеньор Виллис. Мисс Понски тяжело ранена, а О'Хара? Но с О'Харой всё образуется! Бенедетта уж постарается, можно быть уверенным. Он улыбнулся, думая о них, об их счастливых годах, которые ещё впереди. А другие! Мигель и двое американцев – Форестер и Пибоди. Кордильера не забудет их, наградит всех, даже Пибоди, но в особенности – Мигеля Родэ.
  О том, что случилось с Пибоди и с Родэ, он узнает много позже.
  О'Хара посмотрел на мисс Понски.
  – Она поправится? – спросил он.
  – Рана не воспалилась, она не так уж опасна, как твоя, Тим. Вам обоим придётся лечь в госпиталь. – Бенедетта помолчала. – Что ты собираешься делать дальше?
  – Наверное, вернусь в Сан-Кроче, подам Филсону заявление об уходе. Ущипну его за нос. Нет, пожалуй, не буду. Он даже этого не заслуживает.
  – Значит, ты собираешься уехать в Англию? – её голос звучал уныло.
  О'Хара улыбнулся.
  – Будущий президент одной южноамериканской страны предложил мне интересную работу. Я думаю, что смогу из-за этого задержаться. Конечно, если зарплата меня устроит.
  Он охнул, когда Бенедетта внезапно прильнула к нему.
  – Тише! Осторожнее – плечо! И брось ты этот дурацкий автомат, не дай Бог случайно выстрелит.
  Армстронг, ведя машину, бормотал вполголоса. Агиляр, недоверчиво поглядев на него, спросил:
  – Вы что-то говорите, сеньор?
  Армстронг рассмеялся.
  – Да, насчёт одной средневековой битвы. Довольно известной. Там шансы того, кто победил, вначале были ничтожны. У Шекспира есть об этом, я стараюсь вспомнить. Вообще-то я его недолюбливаю. Много неточностей в деталях. Но общий дух он, впрочем, схватил удачно. Это звучит примерно так. – Он откашлялся и начал декламировать:
  
  
  Да, тот кто этот день переживёт, жить будет долго.
  И каждый год, в его канун друзей собрав на угощенье,
  Он будет говорить: "Ведь завтра день святого Криспина".
  И, отвернув рукав, покажет свои шрамы и добавит:
  "День Криспина – тогда я ранен был".
  Забывчивы обычно старики, и он забудет всё,
  – Лишь этот день всё ярче будет в памяти сверкать
  И подвиги, какие совершил тогда он.
  Нас мало, тех счастливцев, мало, и братьями себя мы называем.
  
  
  Он замолчал. Несколько минут спустя сказал с усмешкой:
  – Я думаю, что Дженни Понски будет учить этот отрывок со своими учениками с особым удовольствием. Как вы думаете, она будет засучивать рукав, чтобы показать шрамы?
  Оба счастливо улыбнулись.
  Машина, кренясь на ухабах, мчалась по дороге навстречу свободе!
  
  Десмонд Бэгли
  
  Золотой киль
  Книга первая. Действующие лица
  Глава I. Уокер
  Моё имя Питер Халлоран, но все зовут меня Хал, за исключением жены, которая всегда величала меня только Питер. Женщинам, видимо, не по нраву фамильярное обращение с собственными мужьями. После войны я, как и многие, эмигрировал в колонии, проделав тернистый путь от Англии до Южной Африки через Сахару и Конго. Впрочем, это совсем другая история. В конце концов, в тысяча девятьсот сорок восьмом году я оказался в Кейптауне без работы и с почти пустым карманом.
  Сразу же по приезде я ответил на несколько объявлений о найме, которые вычитал в «Кейп Таймc», и в ожидании результатов бродил по городу. В то утро я осмотрел доки и напоследок остановился против стоянки яхт.
  Облокотившись о перила, я разглядывал стоявшие на приколе суда, как вдруг кто-то за моей спиной спросил:
  – Какую из них выберете, если появится такая возможность?
  Я обернулся и встретил взгляд седовласого человека лет шестидесяти, высокого роста, сутуловатого. У него было тёмное обветренное лицо и огрубевшие руки.
  Я показал на одну из яхт.
  – Думаю, эту. Она достаточно велика, чтобы её использовать для дела, но не настолько, чтобы ею не смог управлять один человек.
  Мой ответ, видимо, ему понравился.
  – Это «Грация», – сказал он, – я сам её строил.
  – Хорошо смотрится, – продолжил я, – у неё изящные обводы.
  Мы поболтали немного о судах. Я узнал, что он владеет верфью недалеко от Кейптауна, в районе Милнертона, и что специализируется на строительстве рыбацких шхун для малайцев. Я уже обращал внимание на эти крепко сколоченные, но малопривлекательные суда с высокими носами и с ходовой рубкой, торчащей наверху как курятник; в море, правда, они были очень надёжными. Узнал, что «Грация» – всего-навсего вторая его яхта.
  – Здесь, того и гляди, начнётся большой спрос на яхты, война-то кончилась, – заметил он. – У людей заведутся денежки, и они будут их тратить. Думаю, надо расширять дело в этом направлении.
  Он взглянул на часы и кивнул в сторону яхт-клуба.
  – Не зайти ли нам выпить кофе?
  Я замялся:
  – Я не состою в этом клубе.
  – Зато я состою, а вы – мой гость.
  Мы вошли в здание клуба, уселись на диван, откуда видна была стоянка яхт, и он заказал кофе.
  – Между прочим, меня зовут Том Санфорд.
  – А я Питер Халлоран.
  – Англичанин, – констатировал он. – Давно здесь?
  Я улыбнулся:
  – Три дня.
  – Я здесь немного дольше – с тысяча девятьсот десятого года. – Он пил кофе маленькими глотками и задумчиво разглядывал меня. – Сдаётся, вы понимаете кое-что в судах.
  – Всю жизнь был связан с ними, – ответил я. – Мой отец владел верфью на восточном побережье, рядом с Гуллем. Мы тоже строили рыбацкие лодки, до самой войны.
  – А во время войны?
  – Во время войны верфь выполняла оборонные заказы Адмиралтейства – строили моторные лодки для защиты гавани и другие мелкие суда, на большие не хватало мощностей. – Я пожал плечами. – А потом был воздушный налёт.
  – Худо. И всё было уничтожено?
  – Всё. Наш дом стоял рядом с верфью – его тоже зацепило. Родители и старший брат погибли.
  – Боже! – прошептал Том. – Совсем худо. Сколько же вам было лет?
  – Семнадцать. Пришлось уехать в Хэтфилд и поселиться у тётки. Там я поступил работать на завод Хэвиленда – строительство «москитов», самолётов с деревянными конструкциями, им нужны были плотники. Все мои желания, насколько я помню, сводились к одному – наесться досыта, а потом меня забрали в армию.
  Он оживился.
  – Знаете, а ведь перспективная вещь – эти новые методы, которые разработали на заводе у Хэвиленда. Например, метод горячей формовки. Вам не кажется, что его можно использовать при строительстве судов?
  Я постарался представить себе это.
  – А почему бы нет, даже здорово. В Хэтфилде мы не только строили новые модели, но и выполняли ремонтные работы, и я видел, что происходит с такого типа изделием, когда его сильно нагревают. Метод, возможно, и более дорогостоящий, чем традиционные, но при массовом производстве он наверняка окупится.
  – Я думаю, как использовать этот метод в строительстве яхт, – неторопливо проговорил Том. – Вы должны как-нибудь рассказать мне о нём более подробно. – Он улыбнулся. – А что ещё вы знаете о судах?
  – Когда-то я мечтал стать конструктором. Даже лет в пятнадцать сконструировал и построил гоночную шлюпку.
  – И были победы?
  – Да, мы с братом всех обставляли, – похвастался я. – Она была быстрой, как ветер. Сразу после войны, прохлаждаясь в ожидании демобилизации, я снова увлёкся этим, ну, конструированием, что ли. Полдюжины новых моделей напридумывал – помогало время коротать.
  – А чертежи сохранились?
  – Да, валяются где-нибудь на дне чемодана, давно в них не заглядывал.
  – Интересно было бы взглянуть на них, – сказал Том. – Слушай, парень, а не хотел бы ты поработать у меня? Я уже говорил, что хочу расширить своё дело, заняться строительством и продажей яхт. Такой ловкий парень, как ты, мог бы мне пригодиться.
  Вот так и случилось, что я начал работать у Тома Санфорда. На следующий же день я приехал на верфь со своими чертежами. В целом Том их одобрил, но предложил подумать над тем, как удешевить строительство: у него была масса соображений на этот счёт.
  – Ты прекрасный конструктор, – сказал он, – но тебе нужно хорошо изучить практическую сторону дела. Ну, ничего, научишься. Когда можешь приступить к работе?
  Встреча со старым Томом была самой большой удачей в моей жизни.
  В последующие десять лет произошло много приятных событий, заслужил я всё это или нет – другой вопрос. Просто было хорошо снова строить лодки. Я не растерял те навыки, которые приобрёл, работая с отцом, и, хотя был уже несколько староват, чтобы начинать всё сначала, вскоре сравнялся в мастерстве с другими рабочими, а в чём-то, может быть, и превзошёл их. Том подбивал меня на строительство новых конструкций, при этом безжалостно тыкал носом в ошибки.
  – Ты хорошо видишь линию, – говаривал он. – Из твоих конструкций выйдут хорошие яхты, но они безумно дороги. Тебе надо побольше работать над деталями. Подумай, как снизить себестоимость судна.
  Через четыре года Том сделал меня старшим мастером на верфи, и сразу же ко мне пришла первая удача. Я представил проект на конкурс, организованный местным журналом для яхтсменов, получил вторую премию и пятьдесят фунтов. Мало этого, мой проект понравился одному из местных яхтсменов, и тот сделал заказ на постройку яхты по этому проекту. Том выполнил его заказ, а я получил авторский гонорар, который увеличил мой и без того уже немалый счёт в банке.
  Том радовался моим успехам и предложил взяться за проект судна нового класса для поточного строительства на его верфи – так я создал судно водоизмещением в шесть тонн, которое очень хорошо пошло. Новый класс получил название «пингвин», и в первый же год Том построил и продал дюжину этих яхт по две тысячи фунтов за каждую. Мне так понравилась эта посудина, что я попросил Тома построить одну такую яхту для меня, и эту просьбу он выполнил, взяв с меня совсем немного, да и то с рассрочкой на два года. Создание проектной конторы дало предприятию новый толчок. Известность наша росла, клиенты теперь обращались ко мне чаще, чем к английским и американским коллегам. У нас ведь они могли сразу обсудить свой проект с исполнителем. А Тома это устраивало, потому что большинство заказов поступало на его верфь.
  В тысяча девятьсот пятьдесят четвёртом году он сделал меня управляющим верфи, а через год предложил стать его компаньоном.
  – Мне некому оставить дело, – сказал он прямо. – Жена умерла, сыновей нет. А я старею.
  – Вы, Том, и в сто лет будете строить свои лодки, – возразил я.
  Он покачал головой:
  – Да нет, я уже слышу звонок.
  Брови его нахмурились.
  – Я тут изучал приходные книги и обнаружил, что ты вкладываешь больше меня, поэтому решил продать тебе половину дела по льготной цене, всего за пять тысяч фунтов.
  Пять тысяч – смехотворная цена за партнёрство в такой процветающей фирме, но у меня не было и половины этой суммы. Поймав мой унылый взгляд, он прищурился.
  – Знаю, что у тебя нет таких денег, но ты ведь неплохо заработал на своих проектах за последнее время. По моим подсчётам, около двух тысяч.
  Том, как всегда проницательный, был прав – у меня было даже на две сотни больше.
  – Около того, – схитрил я.
  – Ладно, вкладывай две тысячи, а остальные три возьмёшь в банке. Они дадут тебе ссуду, когда проверят наши счета. Вернёшь их за три года из прибыли, особенно если осуществишь свой план с гоночной шлюпкой. Ну, так как?
  – Идёт, Том, – согласился я радостно, – сделка что надо!
  Идея постройки гоночной шлюпки, о которой упомянул Том, давно зрела в моей голове, ведь в Англии уже вовсю выпускались наборы готовых конструкций «Строим сами». На обширных просторах Южной Африки много маленьких озёр, и я подумал, что мог бы поставлять туда маленькие судёнышки, если налажу их серийное производство, – и целые лодки, и недорогие наборы готовых деталей для самостоятельной сборки.
  Мы построили ещё один деревообрабатывающий цех, и я разработал проект лодки – родоначальницы класса «сокол». Молодому парню Гарри Маршаллу передали подряд на её строительство, и он отлично справился с делом. Фирма к этому касательства не имела, и Том, оставшись в стороне, выражал своё презрение фразой: «Эта ваша чёртова фабрика…» Но нам она принесла кучу денег.
  Тогда же я познакомился с Джин, и мы поженились. История нашей с Джин совместной жизни не имеет отношения к моему рассказу, и я бы не стал упоминать о ней, если бы не одно происшествие, которое случилось гораздо позже. Мы были счастливы и крепко любили друг друга. Дела шли хорошо, у меня была жена, дом – о чём ещё мечтать мужчине?
  В конце тысяча девятьсот пятьдесят шестого года совершенно неожиданно скончался от сердечного приступа Том. Наверное, он знал, что с сердцем у него не всё в порядке, хотя никогда об этом не говорил. Свою долю в фирме он завещал сестре своей покойной жены. Она оказалась полным профаном и в коммерции, и, тем более, в судостроении, так что мы наняли адвокатов для переговоров, и наследница согласилась продать мне свой пай. Я выложил намного больше тех пяти тысяч, которые заплатил когда-то Тому, но сделка была выгодной, хоть я и испытал финансовый страх, так как крупно задолжал банку.
  Я горевал по Тому. Он дал мне такой шанс, который редко выпадает на долю молодого человека, и я был благодарен ему. Верфь, казалось, опустела с тех пор, как он перестал появляться у стапелей.
  Но фирма процветала, и мой авторитет конструктора окончательно утвердился, так как я владел большим количеством патентов. Джин взяла на себя управление конторой, а поскольку большую часть времени я проводил у чертёжной доски, то сделал Гарри Маршалла управляющим верфи, и он вёл дело очень умело.
  Джин, как истинная женщина, навела в конторе ослепительную чистоту, едва успев взять бразды в свои руки. Однажды она откопала какую-то старую жестяную коробку, которая годами пылилась на дальней полке. Порывшись в ней, она спросила:
  – А почему ты хранишь эту газетную вырезку?
  – Какую вырезку? – спросил я рассеянно.
  В этот момент я читал письмо, речь в котором шла о весьма выгодной сделке.
  – Ну, эту, о Муссолини, – приставала Джин, – я прочту тебе.
  Она присела на край стола, придерживая пальцами пожелтевшие клочки газетной бумаги:
  «Шестнадцать итальянских коммунистов осуждены вчера в Милане за причастность к делу об исчезновении сокровищ Муссолини. Сокровища, пропавшие в конце войны, включали партию золота из Итальянского государственного банка и много личных вещей Муссолини, в том числе эфиопскую корону. Предполагается, что большое количество правительственных документов исчезло вместе с сокровищами. Все обвиняемые, однако, заявили о своей непричастности к делу».
  Джин смотрела на меня.
  – О чём тут речь? Что всё это значит?
  Я вздрогнул. Далеко ушло то время, когда я задумывался об Уокере и Курце, о драме, которая разыгралась в Италии. Улыбнувшись, я ответил:
  – Я мог бы разбогатеть, если бы не эта газетная история.
  – Расскажи, пожалуйста, – попросила Джин.
  – История длинная, как-нибудь в другой раз.
  – Нет, – настаивала Джин, – сейчас. Меня всегда занимали рассказы о сокровищах.
  Пришлось отложить непрочитанную почту и поведать ей об Уокере и его безумной затее. История эта возвращалась ко мне из тумана прошлых лет обрывками. Кто упал со скалы – Донато или Альберто? Или его столкнули? Рассказ мой тянулся долго, и работа в конторе была в этот день заброшена.
  
  ***
  
  С Уокером я встретился в Южной Африке, куда приехал из Англии сразу после войны. Мне посчастливилось получить хорошую работу у Тома, но отсутствие друзей и лёгкое чувство одиночества привели меня в спортивный клуб Кейптауна, где можно было в компании посидеть и размяться. Уокер был одним из тех пройдох, которые вступают в клуб для того, чтобы иметь возможность выпить в воскресенье, когда другие питейные заведения закрыты. Его никогда не видели в клубе на неделе, но каждое воскресенье он непременно появлялся, играл для приличия партию в теннис, а всё остальное время проводил в баре.
  В баре мы с ним и познакомились. Там стоял невообразимый шум, и я вскоре понял, что попал в самый разгар спора о сдаче Тобрука[1] .
  Одно только упоминание об этом городе вызывало бурные споры в любом уголке Южной Африки, потому что его капитуляция воспринималась как национальный позор. Сходились всегда на одном – южноафриканцев бросили в беде, но постепенно разговор переходил в горячий и неопределённый спор. То обвиняли британских генералов, то командующего южноафриканским гарнизоном генерала Клоппера – всё шло в ход в тех длинных и бесполезных ссорах.
  Меня спор не волновал, ведь моя военная служба прошла в Европе, поэтому я сидел, спокойно наслаждаясь пивом и не вмешиваясь в разговор. Моим соседом оказался молодой человек приятной наружности, но со следами беспутной жизни, которому, очевидно, было что рассказать, так как каждое своё выступление он сопровождал ударом кулака по стойке. Я встречал его здесь и раньше, но знаком не был. Все сведения о нём я почерпнул из своих наблюдений: он, как я понял, много пьёт, даже сейчас, за время, что я тянул своё пиво, он успел выпить две порции бренди.
  В конце концов, и этот спор умер естественной смертью, так как бар опустел, и в нём остались только мой сосед да я. Допив свой стакан, я собрался уходить, но тут он с горьким презрением заявил:
  – Много они знают об этом!
  – Вы были там? – спросил я из вежливости.
  – Был, – ответил он мрачно. – И оказался в этом мешке вместе с другими. Правда, ненадолго, из лагеря в Италии я выбрался в сорок третьем.
  Он взглянул на мой пустой стакан:
  – Выпьем по одной на дорожку?
  Делать мне тогда было нечего, поэтому я согласился.
  – Спасибо, я буду пиво.
  Он заказал пиво для меня и порцию бренди для себя.
  – Меня зовут Уокер, – представился он. – Да, я бежал после того, как пало правительство Италии, и присоединился к партизанам.
  – Это, вероятно, было интересно, – сказал я.
  Он рассмеялся.
  – Пожалуй, подходящее слово. Это было интересно и жутко. Наверное, вы вправе сказать, что я и сержант Курце действительно интересно провели время – с этим типом мы были почти неразлучны.
  – С африканером? – вырвалось у меня.
  В Южной Африке я был чужаком и мало что успел узнать об этой стране, но такое имя могло быть только у представителя народа африкаанс.
  – Точно, – подтвердил Уокер. – Настоящий крепкий парень. Мы держались друг друга после побега из лагеря.
  – Трудно было бежать из плена?
  – Легче не бывает, – ответил Уокер. – Охрана была с нами в сговоре. Двое из них даже пошли с нами проводниками – Альберто Корсо и Донато Ринальди. Мне нравился Донато… Пожалуй, он спас мне жизнь.
  Увидев, что заинтриговал меня, Уокер с увлечением стал рассказывать свою историю.
  Когда правительство в сорок третьем году пало, Италия оказалась во власти хаоса. Итальянцы не знали, чего ждать от немцев, и потому относились к ним настороженно. Тогда-то и появилась возможность бежать из лагеря, тем более заманчивая, что нашлись два проводника. Выйти из лагеря не составило труда, но всё осложнилось тем, что немцы начали операцию по окружению всех военнопленных из числа войск союзников, находящихся на свободе в Центральной Италии.
  – Тут я и попал в беду, – сказал Уокер, – мы тогда речку переходили…
  
  ***
  
  …Внезапность нападения ошеломила их. Такая тишина вокруг стояла, лишь журчала вода да кто-нибудь тихо выругается, оскользнувшись на камне… И вдруг пулемётная очередь превратила ночь в кошмар с жутким визгом пуль, рикошетом отлетающих от речных валунов.
  Два итальянца развернулись и открыли огонь из автоматов. Курце, взревев как бык, порылся в подсумке, свисавшем с его пояса, и вот уже его рука описала дугу. Громкий всплеск – и ручная граната, не долетев до берега, взорвалась в воде. Ещё один бросок Курце – граната взорвалась на берегу.
  Уокер почувствовал толчок в ногу и упал. Пришёл в себя он от лившейся в рот воды. Свободной рукой пошарил вокруг, наткнулся на камень и в отчаянии уцепился за него.
  Курце бросил третью гранату – и пулемёт захлебнулся. Итальянцы, расстреляв обоймы, перезаряжали автоматы. Вокруг снова воцарилась тишина…
  
  ***
  
  – Наверное, они приняли нас за немцев, – рассказывал Уокер. – Не могли же они предположить, что в них стреляют сбежавшие военнопленные. Счастье ещё, что у итальянцев были автоматы. Так или иначе, но пулемёт заткнулся.
  
  ***
  
  Потом они подождали несколько минут, стоя на середине стремительного ледяного потока, не решаясь двинуться. Минут через пять Альберто негромко спросил:
  – Синьор Уокер, вы живы?
  Уокер с трудом встал и очень удивился, обнаружив, что всё ещё сжимает так и не выстрелившую винтовку. Его левая нога онемела и замёрзла.
  – Всё в порядке, – ответил он.
  Курце перевёл дыхание и скомандовал:
  – Ладно, пошли… Только тихо.
  Они добрались до противоположного берега и, не передохнув, поспешили вверх по склону горы. Вскоре нога Уокера разболелась, и он начал отставать. Альберто возмутился:
  – Нужно торопиться, склон надо перейти до рассвета.
  Уокер сдерживал стон, когда ступал на левую ногу.
  – Меня задело, – сказал он, – думаю, что задело.
  Шедший впереди Курце спустился к ним и раздражённо спросил:
  – Magtij[2], давайте живей, что вы тянетесь?
  – Совсем плохо, синьор Уокер? – спросил Альберто.
  – Что случилось? – Курце не знал итальянского.
  – У меня пуля в ноге, – наконец признался Уокер.
  – Этого только не хватало, – вздохнул Курце. На фоне ночного неба его фигура виднелась тёмной заплатой, но Уокер разглядел, что от нетерпения у него дёргалась голова. – Мы должны добраться до партизанского лагеря затемно.
  Уокер переговорил с Альберто, а затем перешёл на английский.
  – Альберто сказал, что здесь недалеко. Если свернуть направо, есть место, где можно спрятаться. Он считает, что кто-то должен остаться со мной, пока он сходит за подмогой.
  – Я пойду с ним, – Курце аж зарычал. – А второй итальянец побудет с тобой.
  Они двигались вдоль горного склона и вскоре оказались в узкой расселине. Низкорослые деревья создавали небольшое укрытие, а под ногами было высохшее русло реки.
  Альберто остановился.
  – Сидите здесь, пока мы не вернёмся. И не вылезайте из-за деревьев. Постарайтесь как можно меньше двигаться.
  – Спасибо, Альберто, – сказал Уокер.
  Несколько коротких слов на прощание, и Альберто с Курце исчезли в темноте. Донато устроил Уокера поудобней, и они приготовились пережидать ночь.
  Для Уокера это было тяжёлое время. Болела нога, и он очень замёрз. Они оставались в ущелье весь день, а к следующей ночи Уокер стал бредить, и Донато с трудом утихомиривал его.
  Когда, наконец, пришла помощь, Уокер был без сознания. Очнулся он в комнате с побелёнными стенами. Всходило солнце, и у постели, где он лежал, сидела маленькая девочка…
  
  ***
  
  Уокер внезапно замолк и посмотрел на свой пустой стакан.
  – Выпьем? – поспешил предложить я.
  Уговаривать его не пришлось, и я заказал ещё пару порций.
  – Значит, так вы и выбрались, – сказал я.
  Он кивнул.
  – Да, так оно и было. Господи, как было холодно в те две ночи на той чёртовой горе. Если бы не Донато, я бы умер.
  Я спросил:
  – Итак, вы были спасены. Но где же вы оказались?
  – В партизанском лагере высоко в горах. Партизанское движение тогда только создавалось, по-настоящему оно заработало, когда немцы начали укреплять свою власть в Италии. Немцы были верны себе – вы же знаете этих наглых ублюдков, – а итальянцам это не нравилось. В общем, партизаны не могли не появиться. Местные жители их поддерживали, и вскоре партизаны даже могли проводить крупномасштабные операции. Конечно, все они были разными – от бледно-голубых до ярко-красных. Коммунисты ненавидели монархистов, монархисты ненавидели коммунистов, ну и так далее. Группа, в которую меня занесло, состояла из монархистов. Там я познакомился с Графом…
  
  ***
  
  Графу Уго Монтепескали ди Тоди в то время перевалило за пятьдесят, но выглядел он моложе и был ещё полон энергии. Смуглый, с орлиным носом, с короткой седеющей бородкой, раздваивающейся книзу на два воинственных рога. Его род считался древним уже в эпоху Возрождения, так что аристократом он был до мозга костей.
  Поэтому он и ненавидел фашизм, ненавидел выскочек правителей с их претензиями, коррупцией, с их липкими загребущими руками. Для него Муссолини всегда оставался посредственным журналистом, который преуспел в демагогии и держал короля фактически под арестом.
  Уокер познакомился с Графом в первый же день своего появления в горном партизанском лагере. Как только пришёл в себя и увидел серьёзное личико девочки. Она улыбнулась ему и молча покинула комнату. А через несколько минут в неё вошёл невысокого роста широкоплечий человек с бородкой, похожей на щетину, и заговорил на английском языке:
  – А-а, проснулись? Теперь вы в безопасности.
  Уокер помнил, что задал какой-то бессмысленный вопрос.
  – Где я?
  – Разве это имеет какое-нибудь значение? – насмешливо спросил Граф. – В Италии, но от итальянских фашистов вы защищены. Лежите, пока не восстановите силы. Вы потеряли мною крови, так что постарайтесь отдыхать и есть, есть и снова отдыхать.
  Уокер был настолько слаб, что ему ничего не оставалось, как снова улечься на подушку. Спустя пять минут вошёл Курце, а с ним молодой человек с худощавым лицом.
  – Привёл эскулапа, – сказал Курце, – так, во всяком случае, он себя называет, но подозреваю, что он всего-навсего студент-медик.
  Доктор, или студент, осмотрел Уокера и остался доволен.
  – Через неделю будете ходить, – пообещал он, сложил свои инструменты в сумку и вышел.
  – Придётся присмотреть за этим скользким taal[3], – сказал Курце и поскрёб в затылке. – Похоже, мы здесь надолго.
  – И никакой возможности пробраться на юг? – спросил Уокер.
  – Никакой, – решительно отрезал Курце. – Граф, этот гном с bokbaavdjie[4], говорит, что ближе к югу немцев больше, чем стеблей на маисовом поле. Он считает, что немцы собираются строить линию оборонительных сооружений южнее Рима.
  Уокер вздохнул:
  – Тогда мы действительно застряли.
  Курце усмехнулся:
  – Не отчаивайся. Здесь хотя бы кормят лучше, чем в лагере. Граф хочет, чтобы мы вошли в его группу. Он, как я понял, руководит своего рода истребительным отрядом, который контролирует часть территории, потому и собирает людей и оружие, пока есть такая возможность. Мы могли бы воевать здесь не хуже, чем в армии. Что касается меня, то я всегда мечтал действовать самостоятельно.
  Толстая женщина внесла дымящуюся миску с мясным бульоном для Уокера, и Курце сказал на прощание:
  – Вылезай из-под одеяла и почувствуешь себя лучше. А я пока порыскаю вокруг.
  Уокер выпил бульон и ненадолго заснул, а проснувшись, снова поел. Через какое-то время возникла маленькая фигурка, которая несла в руках тазик и свёрнутые бинты. Это была уже знакомая девчушка. Уокер решил, что ей не больше двенадцати лет.
  – Папа велел сменить вам повязку, – сказала она по-английски ясным детским голоском.
  Уокер приподнялся на локтях и разглядывал её, пока она шла к кровати: одета аккуратно, в белом накрахмаленном фартуке.
  – Спасибо, – сказал он.
  Девочка наклонилась, чтобы срезать болтавшуюся на ноге шину, затем аккуратно смотала бинт, обнажив рану. Он посмотрел на неё сверху вниз, как на ребёнка.
  – Как тебя зовут?
  – Франческа.
  – Твой отец – врач?
  Он чувствовал, как её прохладные руки нежно прикасаются к его ноге.
  Она покачала головой и коротко ответила:
  – Нет.
  Промыв рану тёплой водой с явными, судя по запаху, добавками какого-то антисептика, Франческа присыпала её порошком. Действовала она так ловко, что через минуту нога уже была забинтована.
  – Ловко у тебя получается, – сказал Уокер.
  Только теперь девочка взглянула на него – у неё были холодные светло-карие глаза.
  – У меня большая практика, – ответила она, и Уокер смешался под её взглядом и проклял войну, которая делает из двенадцатилетних девочек опытных медицинских сестёр. – Теперь тебе нужно скорее поправляться.
  – Я постараюсь, – пообещал Уокер, – изо всех сил. Ради тебя.
  Она удивлённо посмотрела на него:
  – Не ради меня, а ради нашей борьбы. Ты должен поправиться, чтобы идти в горы и убить много немцев.
  Она степенно собрала грязные бинты и вышла из комнаты под изумлённым взглядом Уокера. Так он познакомился с Франческой, дочерью графа Уго Монтепескали. Прошло чуть больше недели, и он уже смог передвигаться, опираясь на палку, выходить из хижины, в которой помещался госпиталь. Тогда Курце и показал ему лагерь. Отряд в основном состоял из итальянцев, дезертировавших из армии и ненавидевших немцев. Тут же нашли пристанище и бежавшие из плена люди разных национальностей.
  Из бывших военнопленных Граф создал отряд под командованием Курце. Они называли себя иностранным легионом. За два последних года войны многим из них суждено было погибнуть в боях с немцами. Альберто и Донато по настоятельной просьбе Курце прикомандировали к его отряду в качестве переводчиков и проводников. Курце был самого высокого мнения о Графе.
  – Этот кеге[5] знает своё дело, – говаривал он. – Он вовсю вербует в свой отряд солдат итальянской армии, и каждый должен принести с собой оружие.
  Когда немцы перешли к зимней позиционной войне, базируясь в районе Сангро и Монте Кассино, партизаны развернули действия по уничтожению вражеских коммуникаций. Иностранный легион принимал участие в этой операции, специализируясь на взрывных работах. Перед войной Курце был минёром на золотых рудниках в Уитвоте-стенде и умел обращаться с динамитом. Вместе с Харрисоном, канадским геологом, он обучал других взрывному делу.
  Они минировали южные ущелья, взрывали дороги и мосты, устраивали крушения поездов и время от времени нападали на транспортные конвои, тотчас же отступая, если встречали сильный отпор.
  – Мы не должны участвовать в крупных сражениях, – не раз повторял Граф. – Нельзя допустить, чтобы немцы прижали нас. Мы всего лишь москиты, покусывающие немецкие шкуры. Будем надеяться, что у них от этого начнётся малярия.
  Уокер назвал этот период временем дальних увеселительных прогулок, приправленных страхом. Дисциплина была необременительной, обязательная армейская муштра отсутствовала. Он стал поджарым и крепким, ему ничего не стоило совершить дневной переход в тридцать миль по горам с полной выкладкой – оружие да ещё ранец с детонаторами за спиной.
  К концу сорок четвёртого иностранный легион значительно поредел. Многие погибли, а оставшиеся в живых после того, как союзные войска заняли Рим, предпочли прорываться на юг. Курце заявил, что остаётся, а значит, остался и Уокер. В отряде остались также Харрисон и англичанин Паркер. Иностранный легион теперь стал действительно очень маленьким…
  
  ***
  
  – Граф использовал нас как вьючных животных, – сказал Уокер. Он ещё раз заказал выпивку, но бренди уже ударило ему в голову: глаза налились кровью, язык заплетался.
  – Как вьючных животных? – переспросил я.
  – Отряд был слишком мал, чтобы вступать в настоящую драку, – объяснил он, – поэтому Граф использовал нас для переброски оружия и продовольствия на своей территории. Вот тогда мы и натолкнулись на тот конвой.
  – Какой конвой?
  Уокер уже с трудом ворочал языком.
  – Это было так. Одной из итальянских бригад было поручено раздолбать немецкую почту, предполагалось, что действовать она будет совместно с другой партизанской группой. Граф места себе не находил, потому что эта группа состояла из коммунистов. Граф опасался, что они, как это не раз бывало, подведут нас, ведь он был монархистом, и коми ненавидели его больше, чем немцев. Они уже строили планы на послевоенное время и не очень-то рвались в бой. Такова итальянская политика, понимаешь?
  Я кивнул.
  – Поэтому он хотел подбросить Умберто – парню, командовавшему итальянцами, – парочку пулемётов, так, на всякий случай, и Курце взялся доставить их.
  Уокер смолк, уставившись в свой стакан. Я спросил:
  – И что же с этим конвоем?
  – О, проклятье, – заговорил он, путая слова, – никакой надежды достать его оттуда. Оно останется там навсегда, если Курце ничего не придумает. Я расскажу тебе. Мы шли к Умберто и неожиданно наткнулись на транспортный немецкий конвой там, где никакого транспорта и быть не могло. Мы его и прихлопнули…
  
  ***
  
  Когда они добрались до вершины горы, Курце объявил привал.
  – Отдохнём минут десять и двинем дальше, – скомандовал он.
  Альберто глотнул воды и спустился пониже, откуда хорошо просматривалось ущелье. Он взглянул вниз, на каменистую пыльную дорогу, затем взгляд его поднялся чуть выше. И вдруг подозвал Курце:
  – Посмотри!
  Курце спрыгнул вниз. Вдалеке, куда тонкой змейкой убегала раскалённая солнцем тёмная дорога, висели клубы пыли. Курце быстро вскинул бинокль и навёл его на дорогу.
  – Что они здесь делают?
  – Кто – они?
  – Колонна военных грузовиков… немцы… Кажется, шесть машин.
  Он опустил бинокль.
  – Похоже, пытаются улизнуть окольными путями. Из-за нас главные дороги стали опасными для их здоровья.
  Уокер и Донато присоединились к ним. Курце взглянул на пулемёты и перевёл взгляд на Уокера.
  – Что скажешь?
  – Ты насчёт Умберто?
  – А, с ним всё в порядке. Просто Граф становится несколько беспокойным – ведь война идёт к концу. Считаю, нужно захватить эту небольшую колонну, у нас же два пулемёта, справимся.
  Уокер пожал плечами:
  – Я согласен.
  – Пошли. – И Курце побежал назад, к тому месту, где сидел Паркер.
  – Подъём, kereli – скомандовал он. – Война продолжается. Где только черти носят этого Харрисона?
  – Иду, – отозвался тот.
  – Быстрей тащите всё вниз, к дороге, – приказал Курце. Он посмотрел вниз. – Этот поворот – самое lekker[6] место.
  – Какое? – жалобно спросил Паркер. Он всегда морочил Курце с его южноафриканскими словечками.
  – Никакое, – огрызнулся Курце, – быстрее спускайте всё вниз, к дороге. Надо успеть приготовиться.
  Они нагрузились пулемётами и спустились по склону горы. На дороге Курце сделал мгновенную прикидку.
  – На повороте они сбавят скорость, – сказал он. – Ты, Альберто, берёшь Донато и устанавливаешь пулемёт с таким расчётом, чтобы обстрелять последние два грузовика. Последние два, понял? Быстро выводишь их из строя, чтобы остальным назад ходу не было. – Он обернулся к Харрисону и Паркеру. – А вы свой пулемёт поставьте здесь, с противоположной стороны дороги, вы подобьёте первый грузовик, и мы запрём их.
  – А что делаю я? – спросил Уокер.
  – Пойдёшь со мной. – Курце устремился вверх по дороге.
  Он добежал почти до поворота, свернул с дороги, взобрался на небольшой камень, откуда мог разглядеть немецкий конвой. Когда Уокер плюхнулся около него, Курце уже наводил бинокль.
  – Грузовиков четыре, а не шесть, – сказал он. – Впереди штабная машина, а перед ней мотоцикл с коляской. Похож на те, что выпускает фирма БМВ, в коляске – пулемёт.
  Он передал бинокль Уокеру.
  – Определи расстояние между хвостом колонны и штабной машиной.
  Уокер взглянул на приближающийся транспорт.
  – Приблизительно шестьдесят пять ярдов, – подсчитал он.
  – Пожалуй. – Курце забрал бинокль. – Отойдёшь по дороге ярдов на шестьдесят пять с тем, чтобы, когда последний грузовик будет поворачивать, штабная машина уже оказалась рядом с тобой. Мотоцикл пропустишь – я возьму его на себя. Иди назад и передай ребятам: огонь не открывать, пока не услышат взрывы, начну я, с мотоцикла. И ещё: пусть сконцентрируют весь огонь на грузовиках. – Курце повернулся и посмотрел назад: пулемётов видно не было, и дорога казалась безлюдной.
  – Отличная засада, лучше не придумаешь, – сказал он. – Почище тех, что устраивал мой сига[7] на англичан.
  Он хлопнул Уокера по плечу.
  – Теперь ступай. Я приду на помощь, как только покончу с мотоциклом.
  Уокер побежал по дороге, остановился у пулемётов, чтобы передать приказания Курце. Затем выбрал себе подходящий камень на расстоянии около шестидесяти ярдов от поворота, привалился к нему и проверил автомат.
  Вскоре он услышал голос бегущего по дороге Курце:
  – Четыре минуты! Они будут здесь через четыре минуты. Приготовиться!
  Курце промчался мимо и исчез у края дороги.
  Уокер говорил, что четыре минуты в такой ситуации могут показаться четырьмя часами. Скрючившись, он вглядывался в пустынную дорогу, не слыша ничего, кроме биения собственного сердца. Ему показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он различил рёв моторов и лязг сцеплений.
  Он плотнее прижался к камню и ждал. Ногу свела судорога, во рту пересохло. Мотоциклетный шум теперь перекрывал все остальные звуки, и Уокер снял автомат с предохранителя.
  Он увидел проезжавший мотоцикл, водителя в огромных очках, похожего на уродливую химеру, охранника в коляске, вертевшего головой во все стороны, крупным планом – его руки, сжимавшие гашетку пулемёта.
  Как во сне, перед ним проплыла рука Курце, небрежно метнувшая гранату. Граната легла между водителем и бортиком коляски. Встревоженный пулемётчик повернулся, и от его резкого движения граната соскользнула внутрь коляски. Раздался взрыв.
  Коляску разнесло, а пулемётчику, должно быть, оторвало ноги. Мотоцикл, как пьяный, завихлял поперёк дороги, и Уокер увидел вышедшего из-за укрытия Курце, стрелявшего в водителя из автомата. Тогда и он вышел вперёд, и уже его автомат поливал непрерывным огнём штабную машину.
  Уокер рассчитал очень точно, так как хорошо представлял себе, где расположено водительское место, и стрелял не целясь – ветровое стекло разнесло вдребезги как раз на уровне лица водителя.
  Он слышал стрекочущий звук и смутно понимал, что это пулемёты открыли по грузовикам огонь длинными очередями, но не имел ни времени, ни даже желания взглянуть в ту сторону. Уокеру было не до них. Прыгая на дороге, он увёртывался от потерявшей управление машины, за рулём которой сидел покойник.
  Офицер, сидевший рядом с водителем, поднялся во весь рост и судорожно рвал из кобуры пистолет, но короткая автоматная очередь – это подоспел Курце – превратила его в тряпичную куклу, нелепо повисшую на металлической раме разбитого ветрового стекла. Пистолет выскользнул из его руки и глухо стукнулся о землю.
  С раздирающим грохотом автомобиль врезался в скалу и наконец остановился, хорошенько встряхнув на заднем сиденье солдата, стрелявшего в Уокера. Уокер услышал свист пуль над головой и нажал на курок. Дюжина пуль впилась в немца и отбросила его на спинку сиденья. Уокер уверял, что между ними было каких-нибудь девять шагов, и клялся, что слышал, как пули входили в живую плоть – по звуку это напоминало удары палкой по ковру.
  Потом что-то кричал Курце и показывал рукой на грузовики. Уокер побежал по дороге за ним и увидел, что первый грузовик остановлен. На всякий случай он дал очередь по кабине, укрылся за ней и, оперевшись на горячий радиатор, перезарядил автомат.
  Пока он возился с автоматом, бой кончился. Все грузовики были захвачены, и Альберто с Донато вели двух контуженных немцев. Курце рявкнул:
  – Паркер, беги к повороту и проверь, нет ли там ещё кого-нибудь. – Потом повернулся, чтобы осмотреть тот хаос, который явился результатом задуманной им операции.
  Двое в мотоцикле были убиты наповал, в штабной машине было трое убитых. В каждом грузовике два солдата сидели в кабине и один – в кузове. Те, что сидели в кабинах, попали под пулемётный огонь и были уничтожены в считанные секунды. Как сказал Харрисон:
  – На расстоянии двадцати ярдов нельзя было промахнуться – мы просто обстреляли первый грузовик, потом второй. Это же всё равно что из пушек по воробьям стрелять.
  Из семнадцати охранников уцелели двое, у одного на руке была открытая рана. Курце спросил:
  – Обратили внимание?
  Уокер покачал головой. Его трясло от пережитой опасности, а в таком состоянии он уже ничего не замечал.
  Курце подошёл к одному из пленных и ткнул пальцем в эмблему на его воротнике. Тот съёжился.
  – Они эсэсовцы. Все.
  Курце отвернулся и зашагал к штабной машине. Офицер лежал на спине, наполовину вывалившись из передней дверцы. Курце взглянул на него, перегнулся и выдернул с переднего сиденья прижатый трупом кожаный портфель, который оказался запертым.
  – Значит, в нём что-то интересное, – сказал Курце. – Почему же они выбрали именно эту дорогу?
  – Ты же знаешь, они будут прорываться любыми путями, и здесь им бы это удалось, если бы случайно не нарвались на нас.
  – Понимаю, – сказал Курце, – идея у них была неплохой и почти удалась. Это-то меня и беспокоит. Обычно немцам не хватает воображения, они следуют привычному порядку. Что же, интересно, заставило их изменить привычке? Только одно, я думаю, – необычный характер груза. – Он посмотрел на грузовики. – Неплохо бы заглянуть внутрь.
  Он послал Донато следить за дорогой с другой стороны, а остальные, кроме Альберто, охранявшего пленных, направились осматривать грузовики.
  Харрисон заглянул через борт первого грузовика.
  – Здесь негусто, – сказал он.
  Уокер подошёл к нему и увидел на дне кузова множество ящичков – маленьких деревянных ящичков около восемнадцати дюймов в длину, в фут шириной и высотой не больше шести дюймов.
  – Груз какой-то маленький, – сказал он. Курце нахмурился и медленно произнёс:
  – Такие ящички я уже где-то видел, но не могу вспомнить где. Дай-ка сюда один, посмотрим.
  Уокер и Харрисон залезли в грузовик, оттащили в сторону тело убитого немца, и Харрисон ухватился за угол ближайшего ящика…
  – О, чёрт! – воскликнул он. – Проклятая штука прибита! Уокер помог ему, и ящик сдвинулся с места.
  – Нет, не прибит, просто очень тяжёлый, наверное, в нём свинец. Курце опустил задний борт.
  – По-моему, его лучше вытащить и вскрыть на земле, – предложил он дрогнувшим от волнения голосом.
  Уокер с Харрисоном волоком подтащили ящик к краю и перекантовали вниз. Ящик грохнулся на пыльную дорогу. Курце попросил:
  – Дайте-ка мне вон тот штык.
  Уокер вынул штык из ножен у мёртвого немца и передал Курце. С визгом вылетали гвозди, но крышка не поддавалась. Наконец Курце сорвал её:
  – Так я и думал.
  – Что это? – спросил Харрисон, утирая лоб.
  – Золото, – тихо ответил Курце.
  Все застыли…
  
  ***
  
  Уокер был уже вдребезги пьян, когда дошёл до этого места своего рассказа. Он еле держался на ногах и, чтобы сохранить равновесие, хватался за стойку бара и торжественно повторял:
  – Золото!
  – Ради всех святых, скажите, что вы с ним сделали? – воскликнул я. – И сколько же его там было?
  Уокер тихонько икнул.
  – Как насчёт… ещё по одной? – спросил он.
  Я тотчас сделал знак бармену.
  – Давай рассказывай, мне не терпится узнать, чем всё закончилось.
  Он искоса посмотрел на меня.
  – Вообще-то, не надо бы мне рассказывать тебе об этом, – сказал он. – Да чёрт с ним!.. Теперь уже всё равно. А дальше было вот что…
  
  ***
  
  Долго стояли они, глядя друг на друга.
  – Я же говорил, – сказал Курце, – что мне эти ящики знакомы. Такие использовали на золотом руднике. Риф для упаковки слитков перед погрузкой на транспорт.
  Убедившись, что все ящики в этом грузовике одинаковой тяжести, они как безумные бросились к другим машинам. Второй грузовик разочаровал их: он был забит коробками с какими-то документами.
  Курце, копаясь в коробке и выкидывая оттуда бумаги, произнёс с досадой:
  – И кому понадобилась эта макулатура?!
  Уокер выбрал подшивку и пролистал.
  – Похоже, это документы из Итальянского государственного архива. Может быть, сверхсекретные?
  Из глубины кузова донёсся приглушённый голос Харрисона:
  – Эй, ребята, смотрите, что я нашёл!
  Он вынырнул оттуда с пачками бумажных лир в обеих руках – чистенькими, новыми банкнотами.
  – Тут их целый ящик! А может, и больше!
  В третьем грузовике опять оказалось золото, но его было меньше, чем в первом; там же стояло несколько крепко сколоченных деревянных ларцов с запорами. И снова им пришлось поработать штыком.
  – Боже! – прошептал Уокер, когда открылся первый ларец. С благоговейным ужасом он достал оттуда переливающееся всеми цветами радуги драгоценное ожерелье из бриллиантов и изумрудов.
  – Сколько оно может стоить? – спросил Курце у Харрисона.
  Харрисон обалдело мотал головой.
  – Откуда мне знать? – Он слабо улыбнулся. – Я в этом не разбираюсь.
  Они стали копаться в ларце, и Курце наткнулся на золотой портсигар.
  – Здесь что-то написано, – сказал он и громко прочитал: – «Саго Benito da parte di Adolfe. Brennero. 1940»[8].
  Харрисон медленно заговорил:
  – Гитлер встречался с Муссолини на Бреннерском перевале в сороковом году. Тогда-то Муссолини и принял решение вступить в войну в качестве союзника Германии.
  – Ну вот, теперь мы знаем, кому это принадлежит, – сказал Уокер, помахивая рукой.
  – Или принадлежало, – задумчиво поправил его Курце. – А вот кому это принадлежит теперь?
  Они переглянулись и примолкли. Курце первым прервал молчание:
  – Пошли посмотрим, что в последнем грузовике.
  Четвёртая машина была набита уже знакомыми коробками с документацией. Но в ней ещё был ящик с короной, инкрустированной драгоценными камнями – рубинами и изумрудами, но без алмазов.
  Харрисону пришлось поднатужиться, чтобы поднять её.
  – Какой же гигант носил её во дворце? – спросил он, собственно, ни к кому не обращаясь. – Недаром говорят, что «долу клонится глава под тяжестью короны», – вполголоса пробормотал Харрисон, укладывая корону обратно в ящик. – Ну и что будем делать?
  Курце поскрёб затылок.
  – Действительно, проблема, – согласился он.
  – Давайте заберём всё себе, – прямо заявил Харрисон. – По праву победителей это – наше.
  Простодушный Харрисон сказал то, что было у всех на уме. Атмосфера разрядилась, и всем стало легче.
  Курце счёл необходимым собрать всех и провести голосование.
  – Что толку голосовать, если хоть один не согласится, – небрежно обронил Харрисон.
  Его сразу поняли. Если хоть один из них решит, что нужно обо всём рассказать Графу, большинство вынуждено будет подчиниться. Наконец Уокер предложил:
  – Без паники. Проголосуем, а там посмотрим.
  На дороге всё было спокойно, поэтому Донато и Паркера отозвали с постов. Пленных загнали в грузовик, так что Альберто тоже смог участвовать в обсуждении. Все вместе они приступили к работе, как парламентская комиссия по процедурным вопросам.
  Харрисон напрасно волновался – проголосовали единодушно. Слишком велик был соблазн, чтобы кто-то отказался.
  – Не попасть бы впросак, – сказал Харрисон, – ведь когда обнаружится пропажа, начнётся самое грандиозное в истории расследование, независимо от того, кто выиграет войну. Итальянское правительство не успокоится до тех пор, пока не найдёт пропажу, особенно документы. Бьюсь об заклад: они страшнее динамита.
  Курце погрузился в размышления.
  – Значит, мы должны спрятать и сокровища, и грузовики. Ничего не должно быть обнаружено. Надо сделать так, чтобы все решили – транспортный караван исчез бесследно.
  – Как же мы это сделаем? – спросил Паркер. Он посмотрел себе под ноги: везде были камни. – Нам потребуется неделя только на то, чтобы закопать сокровища, но нам не удастся закопать даже один грузовик, не говоря уже о четырёх.
  Харрисон щёлкнул пальцами.
  – Старый свинцовый рудник, – сказал он, – он же недалеко отсюда.
  Лицо Курце просияло.
  – Точно, – сказал он, – там есть подземная выработка, в которую всё и войдёт.
  Паркер недоумевал:
  – Какой свинцовый рудник… какая подземная выработка?
  – Понимаешь, это горизонтальный ствол шахты в горе, – объяснил Харрисон. – Эти шахты заброшены ещё с начала века. Никто к ним и близко не подходит с тех пор.
  Альберто понял:
  – Мы загоняем внутрь грузовики…
  – …и взрываем вход, – смачно закончил Курце.
  – А почему бы не прихватить что-нибудь из драгоценностей? – предложил Уокер.
  – Нет, – отрезал Курце, – слишком опасно. Харрисон прав. Тут такая адская заварушка начнётся, когда выяснится, что груз исчез. Его нужно припрятать и дождаться момента, когда опасность минует и можно будет спокойно достать всё обратно.
  – У тебя есть знакомые среди скупщиков краденых драгоценностей? – съязвил Харрисон. – А если нет, как ты избавишься от них?
  Решили спрятать всё: грузовики, трупы, золото, документы, драгоценности – абсолютно всё. Загрузили машины, собрав всё ценное в два грузовика, а всё остальное, включая бумаги; – в два других. Решили первой в туннель загнать штабную машину, на которую водрузили мотоцикл, за ней – грузовики с документацией и трупами и последними – грузовики с золотом и драгоценностями.
  – Так нам будет легче добраться до них, – пояснил Курце.
  Освободиться от грузовиков удалось довольно легко. От пыльной дороги, где они находились, к шахтам вела заброшенная колея. Подъехав туда, они завели машины в самый большой туннель задним ходом, именно в том порядке, как и было задумано. Курце и Харрисон приготовили заряд для взрыва, чтобы завалить вход. Нехитрое дело заняло всего несколько минут. Курце поджёг фитиль и отбежал.
  Когда пыль осела, они увидели, что вход в туннель, ставший отныне пышной гробницей для семнадцати мертвецов, исчез.
  – Что мы скажем Графу? – спросил Паркер.
  – Скажем, что имели небольшую стычку на дороге, – сказал Курце. – Кстати, так ведь и было, верно? – Он широко улыбнулся и велел трогаться в путь.
  По возвращении в лагерь они узнали, что Умберто попал в хороший переплёт и потерял много людей. Коммунисты нарушили договорённость и не явились, а ему так не хватало пулемётов…
  
  ***
  
  – Ты думаешь, золото и теперь там? – спросил я Уокера.
  – То-то и оно. – Уокер треснул кулаком по стойке. – Давай ещё по одной.
  После этой порции я уже ничего не мог от него добиться. Мозги его пропитались бренди, и он отвечал невпопад. Но на один вопрос ответил довольно связно.
  Я спросил:
  – Что стало с теми двумя пленными немцами?
  – А, с ними, – пренебрежительно ответил он, – убиты при попытке к бегству. Курце взял это на себя.
  Уокер так набрался в тот вечер, что не мог идти. Пришлось мне узнавать его адрес у клубного администратора. Я загрузил его в такси и забыл обо всём. Не принимать же всерьёз его историю – обычная пьяная болтовня. Возможно, он и нашёл что-нибудь ценное в Италии, но вряд ли это были четыре грузовика с золотом и драгоценностями – настолько моего воображения просто не хватало.
  Но если я и забыл об Уокере, то ненадолго. В следующее же воскресенье я увидел его в клубном баре сидящим за стаканчиком бренди. Он поднял глаза, но, узнав меня, поспешно отвёл взгляд, словно смутившись. Я не сделал попытки заговорить с ним, ведь он человек не моего круга, да и вообще не люблю иметь дело с пьяницами.
  Но позже, выйдя из бассейна и блаженно затянувшись сигаретой, я обнаружил, что рядом стоит Уокер. Он поймал мой взгляд и, преодолевая неловкость, заговорил:
  – Кажется, я остался вам должен за такси?
  – Забудьте, – коротко ответил я.
  Внезапно он пал на одно колено:
  – Я очень сожалею, что причинил вам неприятности.
  Я невольно улыбнулся.
  – Вспомнить не можете?
  – Ни черта не помню, – сознался он. – Я не лез в драку, не скандалил?
  – Нет, мы только разговаривали.
  На миг он отвёл глаза.
  – О чём же?
  – О ваших приключениях в Италии. Вы рассказывали мне довольно странную историю.
  – О золоте?
  Я кивнул.
  – Был пьян, – сказал он. – Надрался как сапожник. Не должен был я говорить вам об этом. Надеюсь, вы ещё никому не рассказывали?
  – Нет, – ответил я. – Вы что же, хотите сказать, что всё это правда?
  Сейчас Уокер определённо не был пьян.
  – Именно так, – мрачно ответил он. – Груз по-прежнему лежит там, на итальянской земле. И мне бы не хотелось, чтобы вы об этом болтали.
  – Не буду, – пообещал я.
  – Пошли выпьем, – предложил он.
  Я поблагодарил и отказался. Вид у него был подавленный. Мы попрощались, и я видел, как вяло поднимался он по лестнице.
  После этого разговора, казалось, Уокер уже не мог обходиться без меня. Возможно, доверив мне тайну, считал необходимым следить за её сохранностью. Он вёл себя так, будто мы с ним участники заговора: кивал, подмигивал, менял темп разговора, опасаясь подслушивания.
  При ближайшем знакомстве оказалось, что он неплохой, в общем-то, малый, если не брать во внимание непреодолимую тягу к спиртному. При необходимости он умел быть обаятельным, а основным объектом его внимания всегда оказывался я. Думаю, он мог и не стараться так: я был чужаком в этом экзотическом крае, а он составил мне какую-никакую компанию.
  Ему бы стоило пойти в актёры, он обладал врождённым даром подражания. Когда он рассказывал мне свою историю, его подвижное лицо неуловимо менялось, менялся голос – и передо мной возникали то Курце с его решительным упрямством, то мягкий Донато, то мужественный Альберто. И хотя в речи Уокера слышался лёгкий южноафриканский акцент, при желании он освобождался от него и легко переходил на гортанный язык африканеров или на быстрый и певучий итальянский. По-итальянски он говорил бегло, вероятно, он относился к тем людям, для которых выучить чужой язык – дело нескольких недель.
  Мои сомнения в правдивости его истории постепенно таяли. Слишком уж много в ней было подробностей. А самое большое впечатление на меня произвело то место в его рассказе, где говорилось о надписи на портсигаре. Не мог я представить себе, чтобы Уокер выдумал такое. И вскоре стало совершенно ясно, что бренди здесь ни при чём, – рассказывая эту историю в очередной раз, Уокер не менял в ней ни одного эпизода, независимо от того, выпил он или нет.
  Однажды я заметил:
  – Единственное, чего не могу себе представить, это огромную корону.
  – Альберто считал её короной эфиопских правителей, – сказал Уокер. – Она предназначалась не для приёмов, а только для обряда коронации.
  Это звучало убедительно.
  – А почему ты так уверен, что кто-то другой из вашей группы ещё не добыл клад? Ведь есть же ещё Харрисон и Паркер, а уж для итальянцев и вовсе просто – они там живут.
  Уокер покачал головой:
  – Нет, остались лишь Курце и я. Остальные погибли. – И он скривил рот. – Выяснилось, что приближаться к Курце небезопасно, тогда я перепугался вконец и удрал.
  Я пристально посмотрел на него.
  – Хочешь сказать, что Курце убил их?
  – Не приписывай мне того, чего я не говорил, – парировал Уокер. – Я знаю только, что четверо погибли, когда были поблизости от Курце.
  Он перечислил их по пальцам.
  – Харрисон погиб первым – на третий день, после того, как закопали добычу.
  Он постучал по второму пальцу.
  – Следующим был Альберто, я сам видел. Здесь не подкопаешься – несчастный случай, да и только. Потом Паркер. Он был убит в стычке точно так же, как Харрисон, и опять рядом не было никого, кроме Курце.
  Он держал уже три пальца и медленно разгибал четвёртый.
  – Последним был Донато. Его нашли недалеко от лагеря с разбитой головой. Сказали, что погиб, случайно сорвавшись со скалы, но меня-то не проведёшь. С меня было довольно, я собрал пожитки и смотался на юг.
  Я немного помолчал, а потом спросил:
  – Что ты имел в виду, когда сказал, что видел гибель Альберто?
  – Мы пошли на разведку, – начал рассказывать Уокер. – Как обычно. Но немцы опередили и заперли нас в ловушке. Оставалось одно – спускаться с отвесной скалы. Курце был в этом деле мастак, поэтому они с Альберто пошли первыми, впереди – Курце. Он сказал, что хочет найти самый безопасный путь. Дело привычное – он ведь всегда так поступал. Курце прошёл по карнизу и скрылся из виду, затем вернулся и знаком показал Альберто, что всё в порядке. Потом подошёл к нам и сказал, что можно начинать спуск. Паркер и я двигались за Альберто, но, завернув за выступ, увидели, что он застрял. Впереди ему не за что было держаться, но и назад он вернуться не мог. Как раз в тот момент, когда мы приблизились, Альберто потерял самообладание: мы видели, как он трясётся от страха. Он торчал, как муха на стене, под ногами – адская пропасть и свора немцев, готовая свалиться на голову, вот он и дрожал как студень. Паркер позвал Курце, и тот спустился. Ему едва хватило места, чтобы разойтись с нами, и он сказал, что пойдёт на помощь Альберто. Только он дошёл до того места, где стоял Альберто, как тот упал. Я готов поклясться, что Курце подтолкнул его.
  – Ты это видел? – спросил я.
  – Нет, – признался Уокер. – Я ведь не мог видеть Альберто после того, как вперёд прошёл Курце. Курце – малый здоровый и не стеклянный. Но зачем тогда он дал Альберто знак идти по этому карнизу?
  – Может быть, он просто ошибся?
  Уокер кивнул.
  – Я сначала тоже так думал. Потом Курце объяснил: он не предполагал, что Альберто уйдёт так далеко. Не доходя до места, где застрял Альберто, был подходящий спуск. По нему Курце и провёл нас вниз.
  Уокер закурил.
  – Но когда на следующей неделе подстрелили Паркера, я задумался.
  – А как это случилось?
  Уокер пожал плечами.
  – Обычное дело. Знаешь, как бывает в стычке? Когда всё кончилось, мы нашли Паркера с дыркой в голове. Никто не видел, как это случилось, но ближе всех к нему был Курце.
  Уокер помолчал немного.
  – Дыра была в затылке.
  – А пуля немецкая?
  Уокер фыркнул.
  – Братишка, у нас не было времени на вскрытие. Но и оно не прояснило бы ничего. Мы ведь пользовались немецким оружием и взрывчаткой – трофеи, а Курце с самого начала воевал с немецким автоматом, считал, что немецкое оружие лучше английского.
  Вид у Уокера был печальный, но он продолжал:
  – Случай с Паркером заставил меня задуматься всерьёз. Слишком уж всё как на заказ – ребята погибали так нелепо. И когда погиб Донато, я смылся. Всё равно от нашего иностранного легиона почти никого не оставалось. Я дождался момента, когда Граф послал Курце куда-то с заданием, собрал свои манатки, сказал «гуд бай» и подался на юг – к союзникам. Мне повезло – я добрался до них.
  – А что же Курце?
  – Он оставался с Графом до прихода американцев. Встретил я его в Йоханнесбурге два года назад. Перехожу улицу, направляясь в пивную, и вдруг вижу – туда входит Курце. Я и передумал, выпить-то я выпил, но только в другом месте.
  Внезапно он вздрогнул.
  – Нет, лучше держаться от Курце подальше. Между Кейптауном и Йоханнесбургом тысяча миль – должно хватить.
  Он резко встал.
  – Пошли выпьем, ради Бога!
  Мы пошли и выпили, и не по одной.
  Я чувствовал – Уокер что-то хочет мне предложить. Он говорил, что ему причитаются непонятно откуда деньги, что он нуждается в человеке, на которого можно положиться. Наконец он решился.
  – Слушай, – начал он, – мой старик умер в прошлом году и мне причитается две тысячи фунтов, если удастся вырвать их из лап адвокатов. Я мог бы съездить в Италию на эти две тысячи.
  – Конечно, мог бы, – сказал я.
  Он прикусил губу.
  – Хал, я хочу, чтобы ты поехал со мной.
  – За золотом?
  – Да, за золотом. Поделим поровну.
  – А как же Курце?
  – К чёрту Курце! – горячась, сказал Уокер. – Я не хочу иметь с ним дело.
  Его предложение заставило меня задуматься. Я был молод, настроение в те дни – паршивое, а тут такое заманчивое предложение, если, конечно, Уокер не врёт. Да хотя бы и врал, почему бы мне не прокатиться в Италию за его счёт? Путешествие сулило интересные приключения, но я колебался.
  – А зачем я тебе?
  – Не справлюсь я один, – ответил он. – Курце я бы не доверился, а тебе доверяю, честное слово.
  Я решился.
  – Хорошо, договорились, но при одном условии.
  – Выкладывай.
  – Ты перестанешь напиваться, – сказал я. – Пока ты трезвый, всё хорошо, но в пьяном виде ты невыносим. К тому же, сам знаешь, ты болтаешь много, когда наберёшься.
  Он скорчил самую серьёзную мину.
  – Согласен, Хал, больше не притронусь.
  – Ладно, когда отправляемся?
  Теперь-то я понимаю, какими наивными дурачками мы тогда были, собираясь без всяких хлопот вытащить из-под земли несколько тонн золота. Мы и не представляли себе, сколько изворотливости ума, усилий потребуется от нас, всё это ожидало нас в будущем.
  Уокер вздохнул:
  – Адвокат говорит, что завещание вступит в силу только через шесть недель. Тогда мы сразу можем с тобой отправляться.
  Мы частенько обсуждали с ним предстоящее путешествие. Собственно, практическая сторона дела Уокера не интересовала, он и думать не хотел о том, как достать золото из шахты, как переправить его. Он находился под гипнозом каких-то призрачных миллионов.
  Однажды он сказал:
  – Курце подсчитал, что золота там четыре тонны. По нынешним расценкам выходит больше миллиона фунтов! Да, там ведь ещё лиры – коробки просто набиты ими. Ты даже представить себе не можешь, какое количество лир только в одной такой коробке.
  – О них можешь забыть, – предупредил я. – Только вынешь такую бумажку, как тут же окажешься в лапах итальянской полиции.
  – Совсем необязательно тратить их в Италии, – недовольно буркнул он.
  – Тогда придётся иметь дело с Интерполом.
  – Да ладно, – нетерпеливо отмахнулся он, – забудем про лиры. Но там ещё драгоценности: кольца, браслеты, бриллианты и изумруды! – Глаза его загорелись. – Бьюсь об заклад, что эти драгоценности куда дороже золота.
  – Да, но их труднее сбыть, – сказал я.
  Меня всё больше и больше беспокоило его явно иллюзорное представление о практической стороне задуманного дела. Ситуация осложнялась ещё и тем, что Уокер не говорил, где, собственно, находится этот свинцовый рудник, так что я был лишён возможности активно участвовать в подготовке нашего путешествия.
  Он вёл себя словно ребёнок в предвкушении рождественских подарков. Я не мог заставить его подумать о фактической стороне дела и был готов отказаться от участия в этой безумной затее. Тем более что временами передо мной маячила перспектива низкооплачиваемой работы после длительной отсидки в итальянской тюрьме.
  Вечером, накануне того дня, когда Уокер должен был пойти к адвокату подписать последние бумаги и получить наконец наследство, я зашёл к нему в гостиницу. Полупьяный, он лежал на постели, рядом стояла бутылка.
  – Ты же обещал больше не пить, – холодно сказал я.
  – А, Хал, я не пью, совсем не пью. Только пригубил чуть-чуть, чтобы отметить событие.
  – Будет лучше, если ты прервёшь своё ликование и почитаешь газету.
  – Какую газету?!
  – Вот эту, – сказал я, вынимая из кармана сложенные газетные листы. – Вот, маленькая заметка в самом низу.
  Он взял газету и тупо уставился на неё.
  – Что я должен читать?
  – Заметку под заголовком «Приговор итальянцам вынесен».
  Заметка была крошечной, такие обычно используют в газетах для подвёрстки.
  Уокер сразу протрезвел.
  – Но они же не виновны, – прошептал он.
  – Это, как видишь, не спасло их от верёвки, – грубо ответил я.
  – О, Господи! – воскликнул он. – Они всё ещё ищут.
  – Конечно, ищут, – нетерпеливо сказал я. – И будут продолжать поиски, пока не найдут.
  Интересно, подумал я, что их больше волнует: золото или документы?
  Эйфорическим грёзам Уокера был нанесён серьёзный удар. Теперь ему придётся взглянуть в лицо действительности и понять, что охота за золотом на итальянской земле сопряжена с опасностями.
  – Тогда поездка отменяется, – медленно процедил он. – Мы не можем ехать туда сейчас. Подождём, пока всё уляжется.
  – А ты думаешь, уляжется… когда-нибудь? – спросил я.
  Он поднял на меня глаза.
  – Я не поеду туда сейчас, – сказал он с решительностью напуганного человека. – Всё откладывается… на неопределённое время.
  В каком-то смысле я почувствовал облегчение. В Уокере всё-таки была какая-то слабина, смущавшая и беспокоившая меня. Я уже давно сомневался в целесообразности поездки в Италию, а теперь всё решилось само собой.
  Я ушёл не простившись, так как он занялся своим привычным делом: наливал себе очередную порцию.
  По дороге домой мне пришло в голову, что газетный репортаж в деталях подтверждал рассказ Уокера. А это было самым главным.
  
  ***
  
  День уже клонился к вечеру, когда я закончил свой рассказ. В горле у меня пересохло, а глаза Джин стали больше и круглее.
  – Прямо из историй Испанской армады, – сказала она, – или триллеров Хэммонда Иннеса. А золото всё ещё там?
  Я пожал плечами:
  – Не знаю. В газетах больше ничего не писали. Думаю, что там… если, конечно, Уокер или Курце не откопали его.
  – А что было дальше с Уокером?
  – Он получил свои две тысячи фунтов и начал потихоньку спиваться. Потерял работу и исчез с горизонта. Кто-то сказал, что он уехал в Дурбан. Во всяком случае, я его не видел с тех пор.
  История с золотом захватила Джин, и вскоре мы стали играть, придумывая, каким способом можно вывезти из Италии четыре тонны золота незаметно, чисто теоретически. Джин обладала завидным воображением, и некоторые её идеи были небезынтересными.
  Собственно, проблема сводилась к тому, как практически можно вывезти четыре тонны золота не просто незаметно, а так, чтобы вообще никто не увидел груза.
  В пятьдесят девятом году мы, благодаря строгой экономии, расплатились с банком. Верфь теперь целиком принадлежала нам, мы отметили это событие закладкой нового судна водоизмещением в пятнадцать тонн, которое я спроектировал для себя и Джин. Моя старая, надёжная яхта «Королевский пингвин», родоначальница этого класса, идеально подходила для прибрежного плавания, но мы мечтали совершить как-нибудь путешествие по океану, а для такого плавания требовалась посудина побольше.
  Яхта водоизмещением в пятнадцать тонн – самое подходящее судно для двоих: и управлять им легко, и места для запасов достаточно, чтобы не ограничивать время плавания. Предполагалось, что габариты её будут соответствовать сорока футам длины, тридцати футам по ватерлинии и одиннадцати футам ширины. Яхта должна была быть оснащена в полном соответствии с требованиями океанского плавания и иметь в запасе большой дизель. Назвать её мы решили «Санфорд» в честь старого Тома. После окончания строительства мы собирались взять годовой отпуск и отплыть на север, чтобы побывать на Средиземном море, возвратиться вдоль восточного побережья, совершив таким образом круиз вокруг Африки. С озорным блеском в глазах Джин сказала:
  – Возможно, мы привезём с собой то самое золото.
  Но два месяца спустя случилось непоправимое.
  Я закончил проект судна для Билла Медоуза и отправил ему чертежи. На беду, чертежи внутреннего устройства яхты забыли вложить в пакет, и Джин вызвалась отвезти их в Фиш Хоек, где находился дом Билла. Дорога туда чудесная, вдоль мыса Чэпмена, с видом на море и горы, по красоте превосходящая всё, что я видел на Ривьере. Джин отвезла чертежи, а на обратном пути в сумерках какой-то пьяный придурок на скоростной американской машине снёс её с дороги, и она упала в море с высоты трёхсот футов.
  С утратой Джин моя жизнь утратила всякий смысл. Мне было всё равно, что водителю той машины дали только пять лет за непредумышленное убийство, какая разница – Джин ведь всё равно не вернуть. Я запустил дела на верфи и, если бы не Гарри Маршалл, наверняка бы разорился. Тогда я передумал всю свою жизнь и мысленно подвёл итог – мне тридцать шесть лет, я занимаюсь любимым делом, которое идёт хорошо, но теперь оно уже не так увлекает меня, я здоровый и сильный – работа на верфи и хождение под парусами помогли мне сохранить хорошую форму, и у меня нет долгов, наоборот, в банке у меня скопилось столько денег, сколько никогда не было. А с другой стороны, мне ужасно не хватало Джин, и ничто не могло избавить меня от этой тоски.
  Я понял, что не смогу оставаться на верфи и даже в Кейптауне, где за каждым углом меня подстерегали воспоминания о Джин. Я хотел уехать и ждал только повода.
  Я был готов на любые авантюры.
  Спустя две недели я сидел в баре на Эддерлей-стрит и выпивал. Не то чтобы я ударился в пьянство, но пил всё-таки гораздо больше, чем раньше. И только хотел осушить третий бокал бренди, как почувствовал, что кто-то трогает меня за локоть, и чей-то голос произнёс:
  – Привет, не встречал тебя целую вечность.
  Повернувшись, я увидел Уокера.
  Годы не пощадили его. Он отощал, потерял облик смуглого красавца, черты лица заострились, волосы поредели. Одежда на нём была мятая и вытертая по краям, весь его потрёпанный вид производил удручающее впечатление.
  – Привет, – ответил я. – Откуда ты свалился?
  Уокер не мог оторвать взгляд от моего стакана с бренди, и я предложил ему выпить.
  – Спасибо, – поспешно согласился он, – мне двойную.
  Я понял, в чём причина его плачевного состояния, но мне было не жаль потратиться на его выпивку, и я заказал двойную порцию бренди.
  Слегка дрожащей рукой он поднёс стакан к губам и одним глотком осушил две трети. Оторвавшись от стакана, он сказал:
  – У тебя вид процветающего человека.
  – Дела идут неплохо.
  – Мне было тяжело узнать о гибели твоей жены.
  Увидев мой вопросительный взгляд, он торопливо добавил:
  – В газете прочитал. И подумал, что это, должно быть, твоя жена – имя и всё остальное.
  Видимо, он какое-то время разыскивал меня. Ведь старые друзья и приятели – самые милые люди для алкоголика. Можно растрогать и выставить их на выпивку или перехватить пятёрку.
  – Всё было и быльём поросло, – отрезал я. Без умысла, но он задел меня за живое – напомнил о Джин. – Чем ты теперь занимаешься?
  Он пожал плечами:
  – Всем понемногу.
  – Золото ещё не откопал? – с умышленной жестокостью спросил я. Мне хотелось отплатить ему за ту боль, которую он причинил мне, спросив о Джин.
  – Неужели я похож на владельца золотых россыпей? – произнёс он с горечью. Потом неожиданно сказал: – Я видел Курце на прошлой неделе.
  – Здесь? В Кейптауне?
  – Да. Он возвращался из Италии. Наверное, сейчас он уже в Йоханнесбурге.
  Я улыбнулся:
  – Значит, он привёз с собой золото?
  Уокер покачал головой:
  – Он сказал, что ничего не изменилось.
  Он порывисто схватил меня за руку.
  – Золото ещё там – никто не нашёл его. Оно ещё там, в туннеле – четыре тонны золота и все драгоценности.
  В его настойчивости была безумная одержимость.
  – Так почему же Курце ничего не предпримет? – спросил я. – Почему он не поедет и не достанет эти сокровища? Почему бы вам вдвоём туда не поехать?
  – Он меня терпеть не может, – мрачно ответил Уокер. – Едва ли он станет разговаривать со мной.
  Он взял из моей пачки сигарету, и я дал ему прикурить, забавляясь всей этой сценой.
  – Вывезти такой груз из страны нелегко, – продолжил Уокер. – Даже такой высокомерный и всемогущий сержант, как Курце, не может ничего придумать. – Он загадочно усмехнулся. – Нет, ты только представь себе, даже мозговитый Курце ничего не может сделать. Он загнал золото в подземную дыру, но слишком труслив, чтобы достать его оттуда.
  Уокер истерически захохотал. Я взял его за руку.
  – Успокойся.
  Он резко оборвал смех.
  – Всё нормально – сказал он. – Заплати ещё за одну порцию. Я забыл бумажник дома.
  Я подал знак бармену, и Уокер заказал себе вторую двойную. Становилась понятной и ещё одна причина его деградации. На протяжении четырнадцати лет мысль о том, что золото лежит в Италии и ждёт, когда его заберут, пожирала Уокера, как тяжёлая болезнь. Уже тогда, десять лет назад, я знал за ним эту пагубную страсть, очевидно, крушение надежд подкосило его. Мне было интересно: а как Курце переносит такое напряжение? По крайней мере, он, видимо, что-то предпринимает, хотя бы присматривает за ситуацией.
  Я осторожно спросил:
  – Если Курце возьмёт тебя, готов ли ты отправиться в Италию за добычей?
  Вдруг он стал совершенно спокоен.
  – Что ты имеешь в виду? Ты что, говорил с Курце?
  – Я его в глаза не видел.
  Уокер взглядом нервно обшарил бар, потом выпрямился:
  – Ну, если он… согласится, если… я буду ему нужен – готов. Он произнёс эти слова с явной бравадой, но уже в следующее мгновение из него полезла злоба. – Ему без меня не обойтись. Нужен же я был ему, когда мы прятали добычу.
  – И ты не будешь его опасаться?
  – Что ты хочешь сказать? Почему я должен его опасаться? Я вообще никого не боюсь.
  – Ты же был абсолютно уверен, что он совершил, по крайней мере, четыре убийства.
  Мои слова вызвали у него раздражение.
  – А, это… Так это было давно. И я никогда не говорил, что он убил кого-нибудь. Этого я никогда не говорил.
  – Да, буквально так ты не говорил.
  Он нервно заелозил.
  – Да какая разница! Он не позовёт меня с собой. Он так и сказал на прошлой неделе.
  – Нет, позовёт, – тихо сказал я.
  Уокер вскинул на меня глаза.
  – Это почему же?
  Я невозмутимо ответил:
  – Да потому, что я знаю, как вывезти золото из Италии и доставить в любое место земного шара просто и почти без риска.
  Он вытаращил глаза.
  – Что-что? Как же ты можешь это сделать?
  – Я не собираюсь рассказывать тебе, – спокойно продолжал я. – Ведь ты не говоришь мне, где спрятано золото.
  – Так, пожалуйста, – сказал он, – я расскажу тебе, где золото, ты достанешь его, и сам чёрт тебе не брат. Зачем же брать с собой Курце?
  – Для такого дела потребуется больше двух человек, – возразил я. – К тому же он заслуживает своей доли: Курце приглядывал за золотом четырнадцать лет, и это значительно больше того, что сделал ты.
  Я не стал говорить, что считаю Уокера самым ничтожным из всех созданий Божьих.
  – Если мы договоримся, как ты будешь ладить с Курце?
  Он отвернулся, надувшись.
  – Ладно, я согласен, если только он оставит меня в покое. Не собираюсь я терпеть его насмешки.
  Он в изумлении вдруг посмотрел на меня, как бы отмахнувшись от всего, о чём мы только что говорили.
  – Так ты считаешь, что есть шанс вывезти груз? Реальный шанс?
  Я кивнул и встал из-за стойки.
  – Теперь извини, мне пора.
  – Куда ты идёшь? – поспешно спросил он.
  – Звонить в контору авиалинии, – ответил я, – чтобы заказать билет на завтрашний рейс в Йоханнесбург. Хочу встретиться с Курце.
  Вот он, знак судьбы, которого я ждал!
  
  Глава II. Курце
  
  Воздушное путешествие – чудесная штука. В середине следующего дня я уже оформлял гостиницу в Йоханнесбурге, за тысячу миль от Кейптауна. В самолёте я много размышлял о Курце. И решил, если мы с ним не договоримся, отказаться от своей затеи, потому что на Уокера положиться нельзя. Я должен придумать, как приручить Курце; по словам Уокера, у него дьявольски упрямый характер. Мне-то всё равно, при случае я тоже могу проявить характер, но идти на конфликт не хотелось. Вероятно, он будет подозрителен как чёрт и мне понадобятся мягкие лапки.
  Была ещё одна проблема – финансирование экспедиции. Я решил крепко держаться за верфь на случай провала экспедиции. Но если продать часть дела Гарри Маршаллу, продать дом, автомобиль и кое-что из вещей, то наберётся около двадцати пяти тысяч фунтов. Не слишком-то много для такого дела.
  Однако всё зависело от Курце. Я не смог удержаться от улыбки, узнав, где он работает. Это была Центральная плавильная фабрика, на которой шла очистка золота со всех шахт Рифского рудника. За последние несколько лет через его руки прошло, вероятно, золота больше, чем все военные правители стран Оси закопали в землю. Какие же танталовы муки он должен был испытывать! Во второй половине дня я позвонил на фабрику. Трубку долго не брали.
  Наконец я услышал отрывистое:
  – Курце.
  И сразу взял быка за рога.
  – Меня зовут Халлоран, – начал я, – наш общий друг, мистер Уокер из Кейптауна, говорит, что у вас трудности с транспортировкой товаров из Италии. Я из фирмы по внешнеторговым перевозкам и, думаю, мог бы вам помочь.
  Молчание было таким глубоким, что давило на уши. Я продолжал:
  – Моя фирма располагает всем необходимым для выполнения такого рода услуг. Кроме того, у нас никогда не было неприятностей с таможенной службой…
  Казалось, я бросил камень в бездонный колодец и жду, когда раздастся всплеск.
  – Почему бы вам не навестить меня, – предложил я. – Не хочу отнимать у вас время сейчас, уверен, вы занятой человек. Приходите в семь вечера, и мы за обедом всё обсудим. Я остановился в гостинице «Ридженси», она находится…
  – Я знаю, где она находится, – прервал меня Курце. Голос у него был низкий, с неприятным гортанным акцентом уроженца Южной Африки.
  – Хорошо, буду ждать, – закончил я разговор и опустил трубку. Я был доволен нашим первым контактом. Курце подозрителен, и правильно, не дурак же он. Но, если он придёт в гостиницу, считай, я его зацепил, и мне останется только не дать ему соскочить с крючка. Моя уверенность в том, что он придёт, основывалась на знании природы человеческого любопытства, которое и должно было привести Курце ко мне. Если он не придёт, значит, всё человеческое ему чуждо или он сверхчеловек.
  Курце пришёл, но не в семь, и я уже начинал сомневаться в своих рассуждениях о слабости человеческой натуры. Он постучал в дверь в начале девятого и, убедившись, что именно я ему звонил, сказал:
  – Про обед забудем – я только что поел.
  – Ладно, а как насчёт выпивки?
  Я пересёк комнату и взялся за бутылку бренди, не сомневаясь в его выборе – большинство южноафриканцев предпочитают этот напиток.
  – Я бы выпил виски, – неожиданно сказал он и запоздало добавил: – Спасибо.
  Пока я разливал, мне удалось рассмотреть его. Громоздкий и неуклюжий, с широкой грудью, с чёрными вьющимися волосами и весь какой-то лохматый. Я был уверен, что если его раздеть, то он будет похож на медведя гризли. Чёрные брови нависали над глазами неожиданно ярко-синего цвета. Вид у него был получше, чем у Уокера. Видимо, в отличие от того Курце следит за собой: живот подтянут, здоровьем так и пышет.
  Я протянул ему стакан, и мы уселись друг против друга. Чувствовалось, что он напряжён и насторожен, хотя пытается скрыть своё состояние, непринуждённо развалясь в кресле. Мы напоминали дуэлянтов, скрестивших клинки.
  – Сразу перейду к сути, – начал я разговор. – Давным-давно Уокер рассказал мне интересную историю о некоем золоте. Было это десять лет назад, и, хотя мы собирались кое-что предпринять, из этого ничего не вышло. Оно и к лучшему, потому что мы наверняка испортили бы всё дело.
  Я ткнул в него пальцем.
  – Вы следили за ним. Вероятно, вы наведывались в Италию не один раз только для того, чтобы следить за общей ситуацией. Ломали голову над тем, как вывезти золото, но так ничего и не придумали. Сейчас вы в тупике.
  В его лице ничего не дрогнуло, должно быть, он хороший игрок в покер. Он спросил:
  – Когда вы видели Уокера?
  – Вчера в Кейптауне.
  Его бесстрастное лицо рассекла ироническая усмешка.
  – И вы прилетели в Йоханнесбург только потому, что такой пьяница, как Уокер, наплёл вам небылицы? Уокер – жалкий бродяжка, да я таких дюжинами встречаю в парках. – В голосе его звучало глубокое презрение.
  – Он ничего не выдумал, готов доказать это.
  Курце продолжал сидеть неподвижно, уставившись на меня как истукан, со стаканом виски в руке, утонувшим в его огромной лапище.
  Я продолжал:
  – Почему, спрашивается, вы здесь, в этой комнате? Если всё это выдумка, вам достаточно было ещё во время нашего разговора по телефону задать мне вопрос: о чём, чёрт возьми, я с вами говорю? Но вы здесь – и это подтверждает достоверность рассказа Уокера.
  Он быстро принял решение.
  – Ладно, что вы предлагаете?
  – Вы всё ещё не придумали, как вывезти четыре тонны золота из Италии. Так ведь?
  Он натянуто улыбнулся:
  – Допустим.
  – А я знаю надёжный способ.
  Он поставил стакан и достал сигареты.
  – И какой же?
  – Я не собираюсь говорить вам… пока.
  Он хмыкнул.
  – Значит, Уокер не рассказал, где спрятано золото.
  – Да, не рассказал, – признался я. – Но обязательно расскажет. Уокер – человек, легко поддающийся воздействию… вы же знаете.
  – Да, он слишком много пьёт, – согласился Курце, – а когда пьянеет, слишком много болтает. Уверен, всю историю он выложил вам по пьянке.
  Он закурил.
  – И сколько вы хотите?
  – Равную долю, – твёрдо ответил я, – третью часть, после того, как будут оплачены все расходы.
  – И Уокер идёт с нами на дело, так?
  Курце поёрзал в кресле.
  – Мужик ты стоящий, – сказал он, – не знаю, правда, стоящий ли у тебя план. Пару раз мне тоже казалось, что я справлюсь с задачей. Но, допустим, твой план подойдёт. Зачем же нам брать с собой Уокера?
  Он поднял руки.
  – Да нет, я не предлагаю выкинуть его из доли или что-то в этом роде, хотя он, поверь, надул бы нас, не задумываясь. Рассчитаемся с ним после того, как всё закончим, но, ради всех святых, не надо брать его в Италию. Он обязательно натворит там что-нибудь.
  Я вспомнил о Харрисоне, Паркере и двух итальянцах.
  – Похоже, ты его не жалуешь.
  Курце рассеянно поглаживал пальцем шрам на лбу.
  – На него нельзя положиться, – сказал он. – Дважды он чуть не убил меня во время войны.
  – И всё же Уокера мы возьмём. Я не уверен, что мы справимся втроём, но вдвоём-то наверняка не справимся. Если только ты не захочешь взять в дело ещё кого-нибудь.
  Он воспринял мои слова как шутку.
  – Хватит, достаточно тебя. Но Уокеру теперь лучше заткнуться.
  – Будет лучше, если он вообще бросит пить, – предложил я.
  – Правильно, – согласился Курце, – держи его подальше от спиртного. Несколько банок пива ещё ничего, но не более. Пусть это будет твоей обязанностью. Я не хочу иметь дело с этим предателем.
  Он покурил и продолжил:
  – Теперь давай послушаем, что ты предлагаешь. Если предложение стоящее, я пойду с тобой. Если ты меня не убедишь – выйду из игры. В таком случае вы с Уокером можете делать всё, что заблагорассудится, но если отправитесь за золотом, вам придётся иметь дело со мной. Я большая сволочь, когда мне перебегают дорогу.
  – Я такой же, – сказал я.
  И мы рассмеялись. Этот человек мне, в общем-то, понравился. Я не стал бы доверять ему больше, чем Уокеру, но у меня сложилось впечатление, что если Уокер способен всадить нож в спину, то Курце, по крайней мере, будет нападать в открытую.
  – Ну ладно, выкладывай, – сказал он.
  – Я не собираюсь ничего говорить здесь, в этой комнате. – Увидев выражение его лица, я торопливо продолжил: – Но не потому, что не доверяю. Просто ты не поверишь. Тебе надо увидеть то, что я предлагаю, своими глазами в Кейптауне.
  Курце долго испытующе смотрел на меня, потом произнёс:
  – Если нельзя иначе, я согласен.
  Он помолчал, подумал.
  – У меня здесь хорошая работа, и я не собираюсь менять её на твоё неизвестно что. На подходе у меня три выходных. Я слетаю в Кейптаун. Если твоя идея мне подойдёт, работу можно послать к чертям, если нет – всё останется по-прежнему.
  – Я оплачу твои расходы, – предложил я.
  – Мне это самому по карману, – пробурчал он.
  – И всё же, если у нас не сладится, я беру все расходы на себя, – настаивал я. – Не хочу, чтобы ты понёс убытки.
  Курце поднял глаза и усмехнулся:
  – Думаю, мы поладим. Где твоя бутылка?
  Пока я разливал, он спросил:
  – Так, говоришь, вы с Уокером собирались в Италию? Что же вам помешало?
  Я достал из кармана газетную вырезку и протянул ему. Он прочитал и засмеялся.
  – Представляю, как перепугался Уокер. Я был там в это время, – неожиданно для меня сказал он.
  – В Италии?
  – Да. Я отложил армейское жалованье и наградные и в сорок восьмом году вернулся в Италию. Приехал, а тут как раз началась невероятная шумиха вокруг этого процесса: чего только не понаписали в газетах! В жизни не слышал такой чепухи. На всякий случай я решил держаться подальше, поэтому отпуск провёл в основном с Графом.
  – С тем самым Графом? – удивился я.
  – С ним, – подтвердил он. – Я каждый раз останавливался у Графа, когда приезжал в Италию. Уже четыре раза ездил.
  Я поинтересовался:
  – Как же ты собирался сбывать золото после того, как вывезешь его из Италии?
  – Это я продумал, – самоуверенно заявил он. – В Индии всегда есть спрос на золото и за него дают хорошую цену. Ты не представляешь, сколько контрабанды вывозится туда из этой страны мелкими партиями.
  Он был прав, Индия – золотой рынок мира, но я заметил вскользь:
  – А у меня идея обратиться в другую сторону – в Танжер. Открытый порт с легальным золотым рынком. Четыре тонны золота сбыть там не составит труда – главное, на законном основании. Никаких проблем с полицией.
  Он посмотрел на меня уважительно.
  – Об этом я не подумал. Вообще я плохо разбираюсь в международных финансовых делах.
  – Тут есть одна загвоздка, – сказал я, – в следующем году лавочку в Танжере прикроют, его присоединяют к Марокко. Он перестанет быть свободным портом, значит, и золотому рынку конец.
  – А точная дата известна?
  – Девятнадцатого апреля, – сказал я, – осталось девять месяцев. Думаю, мы должны успеть.
  Он улыбнулся.
  – Мне никогда и в голову не приходило, что можно сбыть золото легально. Считал, что это невозможно, что правительство давно наложило лапу на операции с золотом. Жаль, я раньше тебя не встретил!
  – А что толку, – сказал я. – Тогда у меня ещё не было такого опыта.
  Он засмеялся, и мы дружно допили бутылку.
  
  ***
  
  Курце прибыл в Кейптаун через две недели. Я встретил его в аэропорту и отвёз прямо на верфь, где нас ожидал Уокер.
  Уокеру, казалось, стало не по себе, когда я сообщил о приезде Курце. Как он ни хорохорился, я-то понял, что предстоящая встреча его совсем не радует. Впрочем, если даже половина из того, что он рассказывал про Курце, правда, то у него были все основания бояться. Да и у меня тоже, если подумать!
  Курце, вероятно, впервые в жизни попавший на судостроительную верфь, с любопытством разглядывал всё вокруг и даже задавал толковые вопросы. Наконец он не выдержал:
  – Так что ты хотел показать?
  Я повёл их к центральному сливу, где яхта Джимми Мёрфи «Эстралита» ожидала подъёма из воды для капитального ремонта.
  – Это парусная яхта, – сказал я, – водоизмещением в пятнадцать тонн. Какая, думаете, у неё осадка?
  Курце оглядел её и задрал голову к верхушке мачты.
  – Нужен порядочный противовес, чтобы удержать такую махину, – сказал он. – Но точно не скажу – ничего не понимаю в парусниках.
  Если учесть его последнее замечание, ответ был вполне разумным.
  – При нормальной загрузке её осадка – шесть футов, – просветил их я. – Сейчас осадка поменьше, так как часть такелажа с неё сняли.
  Курце прищурил глаза.
  – Я подумал, что осадка должна быть побольше. А если в паруса надует сильный ветер? Она не перевернётся?
  Всё шло как надо, и Курце оказался толковым малым.
  – У меня как раз строится такое же судно. Пошли посмотрим. – И я повёл их к стапелю, где в это время находилась яхта «Санфорд».
  Яхта была почти готова к спуску, оставалось только облицевать её покрытиями из стекловолокна и закончить внутреннюю отделку.
  – Ну и громадные же они на суше! – воскликнул Курце.
  Я улыбнулся: обычная реакция новичка.
  – Поднимемся на борт, – предложил я.
  На него произвёл большое впечатление просторный салон, и он вполне одобрил общую планировку.
  – Это всё ты сам спроектировал? – спросил он.
  Я кивнул.
  – Здесь можно недурно пожить, – заметил он, осматривая кубрик.
  – Мы и будем здесь жить, – сказал я. – На этой яхте и вывезем четыре тонны золота.
  Мои слова поразили его, он нахмурился.
  – Где же его тут разместить?
  – Присаживайся, и я расскажу тебе кое-что о парусниках.
  Курце неловко устроился на краешке дивана, на котором ещё даже не было матраса, и терпеливо ждал моих объяснений.
  – У этого судна водоизмещение, то есть вес, десять тонн, и…
  – Мне послышалось, что ты сказал – пятнадцать тонн, – вмешался Уокер.
  – Это по системе, принятой для яхт на Темзе. Там её тоннаж другой.
  Курце зыркнул на Уокера:
  – Заткнись и дай человеку сказать. – Он повернулся ко мне. – Если судно весит десять тонн, а ты добавишь ещё четыре, оно может легко затонуть, так? И потом, где ты их тут разместишь? Не класть же их на видном месте, чтобы сразу заметили полицейские.
  Я терпеливо объяснил:
  – Я обещал рассказать о парусниках то, чего ты не знаешь. Теперь слушай: сорок процентов веса любого парусника составляет балласт, который обеспечивает равновесие судна при сильном ветре. – Я постучал ногой по переборке. – К днищу этой яхты прикреплён кусок свинца весом как раз в четыре тонны.
  По глазам Курце было видно, что смысл моих слов начинает доходить до него.
  – Пойдёмте покажу ещё кое-что.
  Мы вышли наружу, и я обратил их внимание на свинцовый килевой балласт.
  – Через неделю всё это закроется, потому что всю яхту отделают специальным покрытием для защиты от древоточцев.
  Курце присел на корточки, разглядывая киль.
  – Так вот оно что, – медленно проговорил он. – Понял – золото будет спрятано под водой, как составная часть судна.
  Он захохотал, к нему присоединился Уокер. Я тоже не сдержался, и стены ангара загудели от нашего смеха. Но вдруг Курце снова стал серьёзным.
  – А при какой температуре плавится свинец? – неожиданно спросил он.
  Я знал, к чему он клонит.
  – При температуре четыреста-пятьдесят градусов по Цельсию, – ответил я. – На верфи есть небольшой плавильный цех, где изготовляют кили.
  – Да, – тяжело обронил он, – свинец можно отливать и на кухонной плите. Но у золота точка плавления свыше тысячи градусов, и нам понадобится что-нибудь более серьёзное, чем плита. Уж я-то знаю, переплавка золота моя специальность. Тут здоровенные печи нужны.
  Ответ у меня был готов.
  – Об этом я уже подумал. Поднимемся в мастерскую, я покажу вам то, чего вы никогда в жизни не видели.
  В мастерской я открыл шкаф.
  – Вот эта игрушка – последнее изобретение.
  Я установил прибор на верстаке.
  Курце с недоумением разглядывал его. Действительно, ничего особенного – обыкновенная металлическая коробка размерами девятнадцать на пятнадцать и высотой в девять дюймов, с асбестовым покрытием наверху и с клеммами, расположенными по системе Хита Робинсона.
  – Вы, конечно, знаете о быстрорастворимом кофе. Ну, так же быстро с помощью этого прибора можно получить высокую температуру. – Я начал готовить аппарат к работе. – Вода для охлаждения должна подаваться под давлением не менее пяти футов на дюйм – сгодится водопроводный кран. Прибор, кроме того, работает от обыкновенной электросети, так что его можно устанавливать где угодно.
  Я вынул главную деталь прибора – кусок чёрной ткани, размерами три на четыре дюйма.
  – Какой-то фокусник в Штатах открыл способ вытягивать и сплетать нити из чистого гранита, а другой придумал для него вот такое применение.
  Я поднял ручку машины, вложил графитовую прокладку и плотно зажал её. Затем взял кусочек металла и протянул его Курце. Он повертел его в руках и спросил:
  – Что это?
  – Кусок обыкновенной малоуглеродистой стали. Но если эта игрушка способна расплавить сталь, то она расплавит и золото. Верно?
  Курце кивнул и с явным сомнением взглянул на прибор – очень уж он был неказистый.
  Я взял кусочек стали и уронил на графитовую прокладку, затем вручил Уокеру и Курце по паре защитных очков.
  – Лучше надеть их, свечение будет ослепительным.
  Мы надели очки, и я включил прибор. Зрелище получилось эффектным. Графитовая прокладка моментально нагрелась до белого свечения, стальной брусок накалился докрасна, затем пожелтел и наконец стал белого цвета. Он растекался, как воск, и меньше чем за пятнадцать секунд превратился в маленькую лужицу. Вся процедура сопровождалась яростными фонтанами искр, так как металл на воздухе окислялся. Я выключил прибор и сдвинул очки.
  – При плавке золота такого фейерверка не будет, оно окисляется не так быстро, как железо.
  Курце не отрываясь смотрел на прибор.
  – Как он это делает?
  – По принципу сварочного аппарата, – ответил я. – Температуру можно довести до пяти тысяч градусов по Цельсию. Прибор, конечно, лабораторный, но, думаю, за один приём можно расплавить два фунта золота. Три таких прибора с большим количеством запасных прокладок – и мы сможем работать довольно быстро.
  Курце засомневался:
  – Если мы будем отливать по два фунта, киль получится с трещинами и пузырями и развалится под собственной тяжестью.
  – Это тоже предусмотрено, – спокойно парировал я. – Ты видел, как отливают бетон?
  Он было нахмурился, но потом понял, что к чему, и даже пальцами прищёлкнул.
  – Мы готовим опоку, закладываем внутрь проволочную сетку, – растолковывал я. – Она-то всё и держит.
  Я показал ему модель, которую изготовил на досуге из мягкой проволоки и свечного воска. Он её внимательно рассмотрел.
  – Ты проделал гигантскую работу по подготовке, – наконец проговорил он.
  – Ну кто-то же должен был это сделать, – сказал я. – Иначе золото пролежит там ещё лет четырнадцать.
  Курце мои слова пришлись не по вкусу, они выставляли его в невыгодном свете, но возразить было нечего. Он что-то забормотал, потом оборвал себя, лицо его горело. Потом глубоко вздохнул:
  – Ладно, убедил. Я буду участвовать.
  Теперь и я мог вздохнуть – с облегчением.
  
  ***
  
  В тот вечер мы совещались.
  – Теперь начнётся муштра. «Санфорд» будет готова к испытаниям на следующей неделе. После испытаний вы оба под моим руководством начнёте постигать науку управления парусами. Ровно через четыре месяца мы отплываем в Танжер.
  – Чёрт побери! – воскликнул Уокер. – Мне это совсем не нравится.
  – Ничего не поделаешь. Сотни людей мотаются по Атлантике в наши дни. Люди совершают кругосветные путешествия на судёнышках поменьше нашего. – Я посмотрел на Курце. – Наше предприятие надо будет как-то финансировать. У тебя есть деньги?
  – Около тысячи, – признался он.
  – Эти деньги пойдут в дело… вместе с моими двадцатью пятью тысячами.
  – Magtig, – изумился он, – это же огромная сумма!
  – И каждое пенни из неё пойдёт в дело. Нам, вероятно, придётся купить небольшую верфь в Италии, только так можно будет втайне отлить киль. Я сдам её в аренду фирме «Уокер. Курце и Халлоран» под стопроцентные дивиденды. И чтобы мне вернули пятьдесят тысяч до того, как начнётся делёжка. Можешь то же самое проделать со своей тысячей.
  – Вполне справедливо, – согласился Курце.
  – Уокер денег не имеет, а коль скоро ты бросил свою тысячу в общий котёл, то и у тебя их нет. Поэтому я беру вас к себе на жалованье. Нужно же вам на табак и трехразовое питание на всё это время.
  Моё сообщение заметно приободрило Уокера. Курце кивнул в знак согласия. Я сурово посмотрел на Уокера:
  – А ты воздержись от выпивки, не то мы тебя выкинем за борт. Запомни это!
  Он уныло кивнул. Курце спросил:
  – А почему мы начинаем с Танжера?
  – Надо заранее подготовить всё для переплавки золота в стандартные слитки, – сказал я. – Какой банкир примет у нас золотой киль? В любом случае это дело будущего, а сейчас нужно сделать из вас сносных моряков – ведь для начала необходимо доплыть до Средиземного моря.
  
  ***
  
  Я взошёл на борт «Санфорд», чтобы начать испытания, а Курце и Уокер – прогуляться и посмотреть, во что, собственно, они впутались.
  Яхта оказалась воплощением всех достоинств, о которых можно было мечтать, – вполне приличная скорость, хорошая устойчивость. Немного подправить паруса, и судно станет ещё послушней, серьёзных переделок не понадобится.
  Когда мы легли на курс и вышли на длительную пробежку, яхта легко набрала скорость и весело понеслась, рассекая волны, журчащие вдоль бортов и заигрывающие с палубой.
  Уокер позеленел.
  – Ты вроде говорил, что с помощью киля эта штука будет держаться вертикально. – Он мёртвой хваткой вцепился в бортик кокпита.
  Я засмеялся.
  – Можешь не волноваться. Крен не такой уж большой. Не перевернёмся.
  Курце не сказал ни слова – был слишком занят: его донимала морская болезнь.
  
  ***
  
  Следующие три месяца прошли в заботах и хлопотах. Люди забывают, что наш мыс назывался Мысом Бурь до того, как какой-то чиновник назвал его Мысом Доброй Надежды. Когда задувает «Берг», море там становится самым неуютным местом в мире.
  Я гонял Уокера и Курце немилосердно. За три месяца я должен был сделать из них приличных моряков «Санфорд» слишком большая яхта, чтобы управлять ею в одиночку. Я надеялся, что в паре они заменят мне одного опытного морехода. Мои ожидания были обоснованы, как мне кажется, тем, что за три месяца они провели в море больше времени, нежели посредственный яхтсмен, выходящий в море только в выходные дни, за три года. К тому же им крупно повезло с инструктором – я спуску им не давал.
  На берегу время проходило за изучением морского дела: как вязать узлы, чинить паруса. Они пытались роптать, но я быстро утихомиривал их: «А что, если меня смоет за борт посреди Атлантического океана?»
  Наконец мы решили проверить, чему я их научил, на практике, вначале – в заливе, потом – в открытом море, не удаляясь далеко от берега, а вскоре уже уходили на такие расстояния, что и земли не видать.
  Я думал, что Курце и на море окажется таким же выносливым, каким, очевидно, был на суше. Но из него настоящий моряк не получался. Подводил желудок. Курце всё время тошнило, он не выдерживал качки, так что толк от такого рулевого был невелик. Но в дальних рейсах он героически взялся исполнять обязанности кока. Не очень-то это благодарная работа для человека, страдающего морской болезнью. Снизу доносились его проклятия, когда из-за резкого крена яхты во время непогоды ему на колени опрокидывался горячий кофейник. Однажды он признался, что знает теперь, как чувствуют себя кости для игры в покер, когда их встряхивают. Он бы не выдержал таких мучений, если бы не сильная жажда овладеть золотом.
  Подлинным чудом оказался Уокер. Мы с Курце отвадили его от выпивки, несмотря на все его протесты. Он теперь лучше питался, а воздух и физические нагрузки явно пошли ему на пользу. Он поправился, его впавшие щёки округлились, грудь расправилась. Ничто, конечно, не могло вернуть ему былую шевелюру, но теперь он гораздо больше походил на того красавчика, каким я встретил его десять лет назад. Но что удивительней всего, – Уокер оказался прирождённым моряком. Ему нравилась яхта, и яхта отвечала ему взаимностью. Из него получился хороший рулевой, и, когда мы шли против ветра, он управлялся с яхтой не хуже меня. Сначала я неохотно оставлял на него яхту, но по мере того, как он проявлял себя в деле, сопротивление моё слабело.
  Пришло время, когда ждать больше было нечего. Мы загрузили яхту провиантом и взяли курс на север двенадцатого ноября, рассчитывая Рождество отпраздновать в море. Перед нами простиралась водная пустыня, а за ней маячили четыре тонны золота.
  Быть может, кто-нибудь осмелится назвать это приятной морской прогулкой!
  
  Книга вторая. Золото
  Глава III. Танжер
  
  Через два месяца мы входили в танжерскую гавань, выбросив «Q» флаг, и стали ждать, пока доктор разрешит нам выйти на берег, а таможенная служба проведёт беглый досмотр. Порт радовал глаз изящными силуэтами современных зданий, выделяющимися на фоне неба. На правой стороне расположился старый город, город арабов: приземистые дома с плоскими крышами, прилепившиеся к горе, только минарет, как копьё, взметнулся в небо. По левому борту – Европа, по правому – Африка.
  Для Уокера и Курце здесь не было ничего нового. В молодости они вдоволь покуролесили в Каире и Александрии, находясь на армейской службе. Во время плавания они часто вспоминали свои приключения в эти годы, да ещё на итальянском языке. Мы взяли за правило говорить по-итальянски, и, хотя мои спутники довольно неплохо знали язык, я не сильно от них отставал к тому времени, хотя пришлось начинать с азов.
  Мы придумали подходящую легенду для прикрытия наших похождений в Средиземном море. Я выступал в роли южноафриканского судостроителя, совершающего путешествие не только для развлечения, но и с деловой целью: меня привлекал богатый средиземноморский рынок, возможно, я бы и верфь купил, если цена и условия окажутся подходящими. Эта легенда была недалека от истины и могла пригодиться на тот случай, если нам действительно придётся покупать верфь для выплавки золотого киля. Курце изображал горного мастера, которому доктора рекомендовали для поправки здоровья провести отпуск на море, поэтому он поступил помощником ко мне на «Санфорд». Это как-то оправдывало его интерес к заброшенным свинцовым рудникам.
  Уокер – неплохой лицедей – взял на себя роль плейбоя среднего достатка. Деньги у него якобы водились, а работать он не любил, вот и готов на что угодно. И в этот средиземноморский вояж он пустился, потому что ему надоела Южная Африка и захотелось сменить обстановку. На него ложилась обязанность вести все переговоры в Танжере и приобрести уединённый домик, где мы могли бы завершить нашу операцию.
  В общем и целом я был доволен, хотя в дороге уже немного устал от Курце. Тому не нравилось, что я всем распоряжаюсь, и пришлось довольно грубо вдалбливать ему, что на корабле может быть только один хозяин. В этом он смог убедиться, когда мы попали в шторм у Азорских островов. К тому же Курце бесило, что презираемый им Уокер оказался лучшим моряком, чем он.
  Здесь, в Танжере, он пришёл в себя, и к нему вернулась прежняя самоуверенность – он всё чаще проявлял свой норов. Я понял, что пора опять его осадить.
  Уокер оглядел стоянку для яхт.
  – Здесь не очень-то много парусников, – заметил он.
  Действительно, в гавани стояло всего несколько неуклюжих на вид рыбацких судёнышек и один щеголеватый двухмачтовый парусник, направляющийся, вероятно, в Карибское море. Зато было, по крайней мере, двадцать больших моторных судов, по виду быстроходных, с низкой осадкой. Я знал об их назначении – флот контрабандистов: сигареты – в Испанию, зажигалки – во Францию, антибиотики туда, где на них можно заработать (хотя теперь на них спрос упал), наркотики – в любое место земного шара. Интересно, сколько оружия они поставляют в Алжир? Вскоре прибыли официальные службы, осмотрели яхту, оставляя на досках палубы следы от подбитых гвоздями ботинок. Я проводил их до катера, и как только они уплыли, Уокер тронул меня за руку.
  – К нам ещё один визитёр.
  Я обернулся и увидел вёсельную лодку, пересекающую гавань. Уокер сказал:
  – Наблюдал за нами в бинокль вон с того судна. – Он указал на одно из моторных судов. – Потом направился сюда.
  Я следил за приближающимся яликом. На вёслах сидел европеец, лица не было видно, он плыл к нам спиной, но как только человек развернулся к борту нашей яхты и взглянул вверх, я узнал Меткафа.
  Меткаф был из той разноязычной банды прохвостов, численность которых в мире не превышает сотни. Эти кондотьеры стекаются к горячим точкам планеты, пренебрегая опасностью, в расчёте поживиться. Собственно, я нисколько не удивился, увидев Меткафа в Танжере, который с незапамятных времён был цитаделью пиратов и, конечно же, одним из постоянных мест деловых встреч.
  Я был знаком с ним в Южной Африке, но весьма непродолжительное время и понятия не имею, чем он там занимался. Знаю только, что он великолепный моряк, взял не один приз на гонках в Кейптауне и даже занял одно из первых мест на лодочном чемпионате Южной Африки. Меткаф купил одну из моих яхт класса «сокол» и проводил много времени на верфи в период отделочных работ. Он нравился мне, и пару раз мы ходили с ним под парусами, частенько выпивали вместе в баре яхт-клуба, втроём проводили выходные – Джин, я и он. Наши отношения могли перерасти в дружбу, но вдруг он покинул Южную Африку, удирая от полиции. С тех пор мы не встречались, но до меня доходили кое-какие упоминания о нём, и даже иногда я встречал его имя в газетных сообщениях, рассказывающих, как правило, о волнениях в какой-нибудь экзотической стране.
  Теперь Меткаф поднимался на палубу яхты «Санфорд».
  – Я сразу подумал, что это ты, – сказал он, – но для уверенности посмотрел в бинокль. Что тебя сюда привело?
  – Просто путешествую, – ответил я, – сочетаю бизнес с отдыхом. Захотелось посмотреть, какие перспективы здесь, в Средиземноморье.
  Он широко улыбнулся:
  – О, они великолепны, брат! Но не в твоём вкусе. Или ты изменился?
  Я покачал головой и сказал:
  – В последний раз я слышал о тебе в связи с событиями на Кубе.
  – В Гаване я пробыл недолго. Это место не для меня. Революция там настоящая, по крайней мере до тех пор, пока её возглавляют коммунисты. Не могу конкурировать с ними, потому и вышел из игры.
  – А чем занят теперь?
  Он улыбнулся и бросил взгляд на Уокера.
  – Позже расскажу.
  Я представил своих спутников:
  – Познакомься, это Уокер, а это Курце.
  Они обменялись рукопожатиями, и Меткаф сказал:
  – Приятно вновь слышать южноафриканскую речь. У вас прекрасная страна, вот только полиция слишком ретивая.
  И обернулся ко мне:
  – Где Джин?
  – Умерла, – сказал я. – Погибла в автомобильной катастрофе.
  – Как это случилось?
  Я рассказал ему о дороге вдоль побережья, о пьяном водителе и о падении машины в море с высоты трёхсот футов. Пока я рассказывал, лицо его каменело, и когда я закончил, он сказал:
  – Значит, этот ублюдок получил всего пять лет, а если будет вести себя примерно, то выйдет через три с половиной. – Он потёр переносицу. – Мне нравилась Джин. Как зовут того парня? У меня остались друзья в Южной Африке, которые позаботятся о нём после выхода из тюрьмы.
  – Забудь, это не вернёт мне Джин.
  Он кивнул, потом хлопнул в ладоши.
  – А теперь все поедем ко мне. Остановитесь в моём доме. Там армию можно разместить.
  Я был в нерешительности.
  – А что будет с яхтой?
  Он улыбнулся:
  – Вижу, ты наслушался рассказов о портовых ворах Танжера. Всё правильно. Но ты можешь не беспокоиться, я поставлю охрану. Никто не покусится на то, что принадлежит моим людям… или мне.
  Он уплыл на другой конец гавани и быстро вернулся с марокканцем, судя по лицу, испуганным, и что-то сказал ему на быстром и гортанном арабском. Затем повернулся ко мне:
  – Всё устроилось. Скоро все в доках будут знать, что вы мои друзья. Так что твоя яхта в полной безопасности, всё равно что дома, на верфи.
  Я поверил ему. Не могло быть сомнений, что он пользуется влиянием в таком месте, как Танжер.
  – Поехали на берег, – сказал он. – Я проголодался.
  – И я, – сказал Курце.
  – Великая радость – не возиться с готовкой хоть какое-то время, правда? – спросил я.
  – Да я бы не огорчился, если б никогда в жизни не увидел сковородку, – ответил Курце.
  – А жаль, – заметил Меткаф. – Я ведь уже размечтался, что ты приготовишь мне что-нибудь, вроде koeksusten[9]. Всегда обожал южноафриканскую кухню. – Он громко засмеялся и хлопнул Курце по спине.
  
  ***
  
  Меткаф занимал большую квартиру в доме на авенида де Эспанья, мне он предоставил отдельную комнату, а Курце с Уокером – одну на двоих. В моей комнате он задержался, непринуждённо болтая, пока я распаковывал свой чемодан.
  – Южная Африка стала слишком спокойным местом для тебя? – спросил он.
  Я пустился рассказывать ему о причинах, которые заставили меня уехать, переплетая правду с вымыслом. У меня не было оснований доверять Меткафу больше, чем любому другому человеку, возможно, даже меньше, учитывая род его занятий. Не знаю, насколько убедительной показалась ему моя история, но он согласился, что хорошая верфь в Средиземноморье – выгодное дело.
  – Ты можешь не получить много заказов на строительство новых судов, но, несомненно, здесь есть возможности для процветания обслуживающей и ремонтной верфи. Дела хватит. На твоём месте я бы отправился восточнее, в сторону Греции. Верфи на островах обслуживают в основном местных рыбаков, а там есть простор для тех, кто разбирается в яхтах, и для яхтсменов.
  – А для чего ты приобрёл катер? – поддразнил я его.
  – Ну ты же меня знаешь. Я перевожу все виды грузов, кроме наркотиков. – Меткаф скорчил рожу. – Конечно, я закоренелый прохвост, но с наркотиками не связываюсь. А что другое – всегда готов.
  – Включая оружие в Алжир? – рискнул спросить я.
  Он засмеялся.
  – Французы в Алжире смертельно ненавидят меня и два месяца назад даже пытались перехитрить. Я перевалил груз в несколько рыбацких лодок и отправился в Алжир на заправку. И всё – я был чист! Все документы в порядке и помещения пусты. Отпустил экипаж на берег размяться и выпить, а сам прилёг и захрапел. Потом что-то разбудило меня, слышу – глухой удар, а затем странный звук, который, казалось, идёт откуда-то снизу. Я вскочил и обшарил все помещения – никого. Выхожу на палубу и вижу – лодка отплывает, а в воде рядом с ней – человек. – Он усмехнулся. – Ну, я человек осторожный и подозрительный, так что надел акваланг и поплыл осматривать корпус. И что же, ты думаешь, придумали эти ублюдки из французской службы безопасности?
  Я покачал головой.
  – Откуда же мне знать?
  – Они прилепили магнитную мину к рулю. Решили, должно быть с досады, раз не могут задержать меня официально, то все средства хороши. Если бы эта штука сработала, разворотило бы всю корму. Ладно, снял я мину и крепко задумался. Взрывать её в гавани они не станут – не очень-то красиво, скорее всего взрыв приурочен к тому времени, когда мы выйдем из гавани. Тогда я поплыл к тому месту, где болтался в гавани полицейский патрульный катер, и прилепил мину на его корму. Пусть, думаю, разорятся на новый катер. На следующий день мы отчалили рано, как и собирались, и вот слышу – заработал полицейский катер. Долго они сопровождали нас, а я плыл не спеша, со скоростью десять узлов, чтобы они меня из виду не потеряли. Висели они у меня на хвосте миль тридцать, наверное, предвкушали взрыв и умирали от смеха. Но им стало не до смеха, когда раздался взрыв и снесло задницу их собственного катера. Я вернулся и подобрал их. Хорошая шутка вышла, чистая – никто не пострадал. Когда я их всех выловил, то отвёз обратно в Алжир – благородный спаситель! Ты бы видел лица ребят из службы безопасности, когда я неожиданно свалился на них. Пришлось им провести церемонию с выражением благодарности за спасение этих вшивых моряков – жертв кораблекрушения. С самым невинным видом я рассуждал о том, что, должно быть, взорвалась глубинная бомба для подводных лодок, которая лежала на корме. Они сказали, что не может быть, полицейские катера не возят глубинных бомб. На этом всё и закончилось.
  Он расхохотался, страшно довольный собой.
  – Нет, не любят меня в Алжире.
  Я посмеялся вместе с ним. История была хороша и рассказана отлично.
  К Меткафу у меня было двойственное чувство: с одной стороны, он мог нам здорово помочь в Танжере, так как знал все ходы и выходы и имел большие связи. С другой – нам следовало сохранять осторожность, чтобы он ничего не учуял. Он был чертовски хорошим парнем и всё такое, но если он узнает, что мы собираемся объявиться с четырьмя тоннами золота, то ограбит нас, не задумываясь. Для него мы превратились бы в просто хорошую добычу. За такими он и охотился.
  Да, нужно быть осторожными с мистером Меткафом. Про себя я подумал, что следует предупредить и остальных, чтобы не болтали лишнего.
  – Какое у тебя судно?
  – Фэамайл, – ответил он. – Я, конечно, поставил новый мотор.
  Я слышал об этих судах, но никогда не видел. Во время войны их строили сотнями для береговой охраны. Ходил даже анекдот, что их готовят, как сосиски, милями, и отрезают по мере надобности. Длиной в сто двенадцать футов, с мощными двигателями, они свободно развивали скорость до двадцати узлов, но, как говорили, они плохо выдерживают штормовую качку. Брони или другой защиты на них не было, строились они из дерева, и когда несколько таких судов вошли в Сен-Назер вместе с «Кэмпбелтауном», их здорово потрепали.
  После войны можно было купить списанный фэамайл тысяч за пять, и они пользовались большим успехом у контрабандистов Танжера. Если Меткаф сменил двигатель на своём судне, значит, он увеличил мощность для того, чтобы отрываться от сборщиков пошлины, развивая в случае необходимости скорость до двадцати шести узлов. У «Санфорд» не было никаких шансов уйти от такого преследователя, если бы дело дошло до стычки.
  – Я хотел бы его посмотреть, – сказал я, подумав, что не мешает составить представление о потенциальном противнике.
  – Конечно, – с воодушевлением сказал Меткаф. – Только не сейчас. Я ухожу завтра ночью.
  Новость мне понравилась – за время отсутствия Меткафа мы могли спокойно заняться своими делами.
  – А когда возвращаешься? – спросил я.
  – Где-нибудь на следующей неделе, – ответил он. – Всё зависит от ветра, дождя и тому подобного.
  – Подобного тем сукиным детям из службы безопасности?
  – Вот именно, – небрежно бросил он. – Давайте поедим.
  
  ***
  
  Меткаф предоставил нам свою квартиру, сказав, что мы можем жить там в его отсутствие – слуги будут тоже в нашем распоряжении. В тот вечер он проехал со мной по городу и кое с кем познакомил. Многие из этих знакомств были явно полезными, например, поставщик провианта и судостроитель. Для чего нам нужны были другие: злодейского вида хозяин кафе, грек без определённых занятий и венгр, который долго объяснял, что он борец за свободу, бежавший из родной страны после неудавшейся революции тысяча девятьсот пятьдесят шестого года, я так и не понял. Но венгр мне особенно не понравился.
  Думаю, Меткаф таким образом давал понять, что мы его друзья, и тем самым избавлял от фокусов, которые обычно разыгрывают над приходящими сюда яхтсменами. С Меткафом неплохо иметь дело, если он твой друг, а ты яхтсмен. Но ведь я не обычный яхтсмен, для меня Меткаф мог стать опасным.
  Перед уходом мне удалось поговорить с Курце и Уокером без свидетелей.
  – Здесь надо держать язык за зубами и строго придерживаться легенды. Ничего не будем предпринимать, пока Меткаф не отвалит, и попытаемся закончить все приготовления до его возвращения.
  Уокер спросил:
  – Разве он опасен?
  – Вы что, не слыхали о Меткафе?!
  Я растолковал, чем он занимается. Конечно, оба слышали это имя; вокруг Меткафа было много шума – журналисты прямо обожают писать о таких колоритных фигурах.
  – Так это тот Меткаф! – воскликнул потрясённый Уокер.
  Курце сказал:
  – Не вижу в нём ничего особенного. Вряд ли он будет нам опасен.
  – Дело не в одном Меткафе. Конечно, он хозяин на своей территории. Но самое главное: он профессионал, а мы любители, так что держитесь подальше от него.
  Я хотел ещё добавить: и можете рассматривать мои слова как приказ, но передумал. Иначе Курце привязался бы ко мне, а я не хотел пока идти на конфликт. Правда, всё равно это случится, рано или поздно.
  
  ***
  
  Дня полтора мы вели себя как примерные туристы, бродили по Танжеру, вертя головами и глазея на город. Если бы мысли наши не были так заняты делами, прогулка могла быть даже интересной, а так – пустая трата времени.
  По счастью, Меткаф полностью был занят собственными таинственными делами. И мы его мало видели. Однако я поручил Уокеру выяснить у Меткафа одну важную вещь до его отъезда.
  За завтраком Уокер приступил к выполнению моего задания.
  – Мне нравится Танжер. Было бы неплохо пожить тут пару месяцев. Погода здесь всегда такая?
  – Почти всегда, – отвечал Меткаф. – Многие, уйдя от дел, переселяются в эти места.
  Уокер улыбнулся:
  – У меня нет никакого дела, от которого я мог бы уйти.
  Он оказался лучшим актёром, чем я ожидал. Последний штрих был просто восхитителен. Уокер продолжал:
  – Если бы я купил дом, можно было бы тогда пожить здесь подольше.
  – Пожалуй, Средиземноморье самое подходящее для вас место. Здесь много курортов: Ривьера и другие.
  – Не думаю, – сказал Уокер. – В Танжере не хуже, чем в других местах. А на Ривьере стало так многолюдно. – Он внезапно умолк, как будто ему в голову пришла неожиданная мысль, затем воскликнул, обращаясь ко мне: – Но ведь мне понадобится яхта! Вы не могли бы спроектировать для меня яхту? Я закажу её в Англии.
  – Конечно, мог бы. Только она вам недёшево обойдётся, – ответил я.
  – Вот и отлично, – сказал Уокер. – В конце концов, нельзя же здесь жить и не иметь верной подруги – яхты.
  Тут он явно начал переигрывать. Я заметил, что Меткаф поглядывает на него с насмешливым презрением, и поспешил вмешаться:
  – Он великолепный моряк. В прошлом году чуть не выиграл чемпионат Мыса по парусному спорту.
  Как и следовало ожидать, Меткаф попался на эту удочку.
  – О, – произнёс он с уважением.
  Несколько минут они увлечённо болтали о яхтах. Наконец Уокер приступил к главному:
  – Конечно, лучше всего было бы иметь дом где-нибудь на побережье, с собственной стоянкой и ангаром. Всё при себе, так сказать.
  – Собираетесь составить мне компанию? – с широкой улыбкой спросил Меткаф.
  – О нет, – ответил Уокер, ужаснувшись, – нервы не те. Денег мне хватает, кроме того, я не переношу моторные суда: шумно и топливом отвратительно воняет. Нет, я мечтаю о настоящей парусной яхте. – Он повернулся ко мне. – Знаете, чем больше я думаю, тем больше мне нравится эта идея. Я попрошу вас спроектировать яхту водоизмещением в десять тонн, которой я мог бы управлять один. А здешние места – великолепный трамплин для прогулок в Карибское море. Трансатлантический переход! Неплохое развлечение…
  Уокер доверительно заговорил с Меткафом:
  – Эти ребята, которые носятся туда-сюда через океан и ведут всякие дела, очень хорошие ребята, но большинство среди них – жертвы банкротства, они вынуждены жить за счёт своих яхт. А мне-то зачем это нужно? Представляете, как чудесно иметь свой дом с ангаром в глубине сада, где можно подготовить яхту к плаванию, вместо того чтобы торчать в этой вонючей гавани.
  Действительно, великолепная идея для богатого плейбоя – в одиночку пересечь Атлантический океан. Я отдал должное изобретательности Уокера. Меткаф не нашёл ничего странного в его прихоти.
  – Идея неплохая, если вы можете себе это позволить. Вот что, разыщите Аристида, моего друга. Он поможет снять что-нибудь приличное, у него большой выбор. Скажите, я вас направил, и он будет сговорчивее.
  Меткаф нацарапал адрес на клочке бумаги и протянул его Уокеру.
  – О, благодарю, – сказал Уокер, – вы действительно очень добры.
  Меткаф допил свой кофе.
  – Пора. Увидимся вечером перед моим отъездом.
  Когда он ушёл, Курце, сидевший всё это время с каменным выражением лица, сказал:
  – Я вот тут думал о зо…
  Я пнул его ногой и кивнул в сторону слуги-марокканца, который только что вошёл в комнату.
  – Давайте прогуляемся.
  Мы вышли из дома и сели за столик в ближайшем кафе.
  – Неизвестно, знают ли слуги Меткафа английский. Не хочу рисковать. Так что ты хотел сказать?
  – Я думал о том, как мы доставим сюда золото… Ну как мы это сделаем? Ты ведь говорил вчера, что золото в слитках надо предъявить на таможне. Но мы же не можем прийти и сказать: «Слушай, друг, у моей яхты киль из золота, и он весит около четырёх тонн».
  – Ты прав, – сказал я. – Скорее всего нам придётся доставить его контрабандой, перелить в стандартные слитки, вывезти по частям и снова завезти, предъявив таможне.
  – На всё это нужно время, – сказал Курце, – а у нас его нет.
  Я вздохнул:
  – Хорошо, давай разберёмся, как у нас обстоит дело со временем. Сегодня двенадцатое января, а Танжер закрывает свою золотую лавочку с девятнадцатого апреля. Значит, у нас девяносто семь дней, или четырнадцать недель.
  Я начал подсчитывать. Неделя оставалась до нашего отплытия из Танжера, две недели – чтобы доплыть до Италии, две недели – на обратный путь, и ещё одну я накинул на случай непогоды… Дальше: пара недель на подготовку и вывоз золота, три недели на переплавку – всего одиннадцать недель, и три остаётся в запасе. Мы прекрасно укладывались.
  – Итог подведём, когда вернёмся в Танжер с золотом. Было бы золото, а покупатель найдётся. Как бы не сглазить! Давай лучше пока не говорить о нём.
  Мне вдруг представилось, как мы плывём назад в Египет или даже в Индию, обречённые, как «Летучий Голландец», вечно мотаться по морям на яхте стоимостью в миллион фунтов стерлингов.
  Уокер почти не участвовал в разговоре. Решать организационные вопросы он предоставил Курце и мне. Слушая нас вполуха, он изучал адрес, который дал ему Меткаф.
  Неожиданно он вмешался в наш разговор:
  – Я-то думал, что старина Аристид – агент по продаже недвижимости, а оказывается – нет. – Он прочитал вслух адрес: «Аристид Теотопопулис, Танжерский торговый банк, бульвар Пастер». – Может, он нам что-нибудь посоветует?
  – Ни в коем случае, ведь он друг Меткафа. – Я посмотрел на Уокера. – Ты хорошо держался с Меткафом. Но, ради Бога, не перебарщивай с псевдооксфордским произношением, и поменьше этих «о, благодарю» и тому подобного. Меткафа провести трудно, тем более он жил в Южной Африке и знает что почём. Ты бы лучше использовал мамсберийское произношение. Но теперь уже поздно. Во всяком случае, сбавь на полтона.
  Уокер ухмыльнулся:
  – О'кей, паря.
  – А теперь, – сказал я, – пойдём, навестим Аристида Теото-как-его-там. Было бы неплохо взять напрокат машину. Мы ведь должны выглядеть как богатые туристы.
  
  ***
  
  Аристид Теотопопулис оказался человеком-«шаром» – диаметр его тела равнялся его высоте. Когда он сидел, посредине проходила складка, как у полунадутой футбольной камеры. С подбородка и затылка стекали на воротник жировые каскады. Даже руки его были пышными жировыми шарами, сверкавшими золотом колец, которые глубоко врезались в пальцы.
  – Ах, мистер Уокер, да-да, знаю, вам нужен дом. Утром мне звонил мистер Меткаф. У меня есть для вас именно то, что вы хотите. – Он говорил по-английски бегло и почти без акцента.
  – Так у вас есть такой дом? – учтиво осведомился Уокер.
  – Конечно! Зачем же, по-вашему, мистер Меткаф послал вас ко мне? Он знает Каза Сета. – Он примолк. – Не возражаете, если дом старый? – озабоченно поинтересовался он.
  – Какая нам разница! – небрежно ответил Уокер. – У меня хватит средств позволить себе любые переделки в доме, лишь бы он мне подошёл.
  Он поймал мой взгляд и поспешно добавил:
  – Я хочу сказать, что сейчас сниму дом на шесть месяцев, а потом куплю.
  Лицо Аристида вытянулось и из шара превратилось в эллипс.
  – Хорошо, как вам угодно, – произнёс он, и в голосе его послышалось сомнение.
  Он повёз нас вдоль северного побережья на «кадиллаке», а следом Курце вёл взятую нами напрокат машину.
  Дом выглядел карикатурной копией здания из фильма Чарльза Адамса, казалось, что из окна вот-вот выглянет Борис Карлов. Архитектура этого дома не испытала марокканского влияния, всего-навсего образец викторианской готики – большей безвкусицы и придумать трудно. Но несмотря на это, он мог нам подойти.
  Мы вошли внутрь и бегло осмотрели изъеденные деревянные панели стен, отметили отсутствие необходимых удобств. Кухня была оборудована по старинке, за домом тянулся заросший сад. А за ним простиралось море, и с небольшого обрыва мы посмотрели на отлогий морской берег.
  Всё казалось замечательным. Был там и лодочный ангар, достаточно большой, чтобы приютить «Санфорд», если предварительно снять с неё мачту, был и проржавевший слив, нуждавшийся в капитальном ремонте. Заметили мы и пристройку с односкатной крышей, где можно было расположить литейный цех.
  Я огляделся, прикидывая, сколько времени понадобится, чтобы навести здесь порядок, затем отвёл Курце в сторонку.
  – Что ты думаешь? – спросил я.
  – Думаю, надо брать. Во всей Северной Африке не найдётся более подходящего уголка.
  – И мне так кажется. Вот хорошо бы в Италии найти что-нибудь в этом роде. Наймём местных людей для ремонта слипа и, если поднапрячься, сможем за неделю закончить. Придётся немного поработать и в доме, но основная часть денег должна пойти на покупку дезодорантов – на то время, когда мы будем здесь, он должен быть пригоден для жилья. Я предупрежу Уокера об этом, он горазд придумывать невероятные причины для выполнения дурацких вещей.
  Мы вернулись к Уокеру и Аристиду, который с большим воодушевлением превозносил достоинства дома, и я незаметно кивнул Уокеру. Тот ослепительно улыбнулся Аристиду.
  – Бесполезно, мистер Теотопопулис, вам не удастся отговорить меня. Я обязательно куплю этот дом… предварительно сняв на шесть месяцев, конечно.
  Аристид, у которого не было ни малейшего намерения отговаривать кого-либо от чего-либо, был ошарашен, но, поняв игру, включился в неё:
  – Понимаете, мистер Уокер, я не могу вам дать никаких гарантий…
  – Всё в порядке, старина, – весело сказал Уокер, – но я должен всё-таки иметь шестимесячный опцион на дом. Не забудьте об этом.
  – Думаю, это можно будет устроить, – сказал Аристид с наигранным сомнением.
  – Как замечательно, наверно, жить в таком прекрасном доме! – сказал мне с пафосом Уокер.
  Я уставился на него. Вечная с ним морока: слишком увлекается своею ролью. Взгляд мой остался незамеченным, потому что Уокер уже повернулся к Аристиду.
  – Нет ли в доме привидений или ещё какой-нибудь нечистой силы? – спросил он таким тоном, как будто вопрошал о мёртвых крысах за деревянной панелью. Тоже мне Гамлет!
  – О нет, – поспешно заверил его Аристид, – никаких привидений.
  – Жаль, – небрежно заметил Уокер, – я всегда мечтал пожить в доме с привидениями.
  Аристиду пришлось тут же менять своё отношение к привидениям, поэтому я решил вмешаться и прекратить этот балаган. Я не имел ничего против заблуждения Аристида, полагавшего, что он имеет дело с дураком, но таких дураков, какого изображал Уокер, просто не бывает, и я испугался, что Аристид заподозрит неладное.
  Я предложил:
  – Давайте вернёмся в контору мистера Теотопопулиса и обговорим все детали. Уже поздно, а меня ждёт работа на яхте. – Потом обратился к Курце: – Тебе не надо с нами. Встретимся в ресторане, там, где были вчера вечером.
  Я видел, что от дурачеств Уокера в нём растёт раздражение, и решил отослать его, чтобы избежать взрыва.
  Всегда трудно, когда имеешь дело с людьми, но особенно тяжело с такими антагонистическими типами, как Курце и Уокер.
  Мы вернулись в контору Аристида, и всё шло нормально. На доме он нас, конечно же, нагрел, но я не стал возражать. Тот, кто сорит деньгами подобно Уокеру, может быть кем угодно, но только не честным человеком.
  А потом Уокер понёс такое… У меня даже кровь в жилах застыла, хотя спустя какое-то время, по зрелом размышлении, я пришёл к выводу, что он, пожалуй, неплохо ведёт игру и сможет выйти сухим из воды.
  – Танжер – забавное место. Слышал, что тут буквально на каждом шагу валяются золотые слитки.
  – Конечно, золото не валяется под ногами. – Аристид снисходительно улыбнулся. Он уже заработал сегодня свой кусок и готов был потратить несколько минут на пустую болтовню, к тому же этот идиот Уокер собирается жить в Танжере – на нём можно будет ещё заработать. – Мы храним золото в очень больших сейфах.
  – Хм, знаете, забавная вещь, – сказал Уокер, – я прожил всю жизнь в Южной Африке, где золото добывают в больших количествах, а между тем его ни разу в глаза не видел. Ведь в Южной Африке запрещена купля-продажа золота.
  Аристид так высоко поднял брови, как будто никогда и не слышал о таком.
  – Говорят, вы можете покупать здесь золото на фунты, как масло в магазине. Было бы забавно приобрести немного золота. Представляете, имея такие деньги, я никогда не видел золотого слитка, – произнёс он патетически. – У меня, знаете ли, очень много денег. Некоторые друзья говорят, что даже слишком много.
  Аристид нахмурился. Для него слова Уокера прозвучали как ересь. Нет такого человека, у которого было бы слишком много денег. И он стал очень серьёзным.
  – Мистер Уокер, лучшее, что может сделать каждый в наше тревожное время, – это купить золото. Единственное надёжное капиталовложение. Ценность золота не подвержена изменениям, какие весьма часто случаются с этими бумажками. – Лёгким движением руки он отмахнулся от ложных претензий американского доллара и фунта стерлингов. – Золото не ржавеет и не усыхает, оно всегда под рукой, всегда надёжно и всегда в цене. Если вы пожелаете вложить свои деньги выгодно, я в любой момент готов продать вам золото.
  – Неужели?! – изумился Уокер. – Вы продаёте золото, вот так просто?
  Аристид улыбнулся:
  – Вот так просто. – Но тут же улыбка на его лице опять сменилась озабоченностью. – Раз уж вы задумали покупать золото, то должны сделать это не откладывая, потому что свободный рынок в Танжере очень скоро закрывается. – Он пожал плечами. – Говорите, никогда не видели ни одного слитка золота? Я покажу вам слитки – много слитков. – Он повернулся ко мне. – И вам тоже, мистер Халлоран, если желаете, – сказал он небрежно. – Идите за мной.
  Он повёл нас вниз, куда-то в недра здания, через решётчатые двери, и привёл к огромному сейфу. По дороге к нам присоединились два широкоплечих охранника. Аристид открыл дверь сейфа толщиной в два фута и впустил нас внутрь.
  Золота было много. Конечно, не четыре тонны, но всё же очень много. Золотые слитки были аккуратно сложены штабелями в зависимости от размеров, а золотые монеты хранились в специальных ящичках – в общем, чёртова уйма золота.
  Аристид показал на один из слитков.
  – Это – танжерский стандартный слиток. Весит четыреста унций монетного веса или примерно двадцать семь с половиной фунтов обычного веса. Его стоимость больше пяти тысяч фунтов стерлингов.
  Он показал на другой слиток, поменьше.
  – Этот более удобного размера. Он весит килограмм – чуть больше тридцати двух унций – и стоит примерно четыреста фунтов стерлингов.
  Аристид открыл ящичек и стал любовно перебирать монеты, пропуская их сквозь короткие и жирные пальцы.
  – Здесь и британские соверены, и американские двуглавые орлы, а вот французские наполеондоры, австрийские дукаты.
  Насмешливо посмотрев на Уокера, он сказал:
  – Теперь понимаете, что я имею в виду, когда говорю, что золото никогда не утратит своей ценности.
  Он открыл ещё один ящичек.
  – Не все золотые монеты старинные. Вот эти, например, изготовлены по заказу одного из банков Танжера – не моего. Это танжерский геркулес. В нём ровно одна унция чистого золота.
  Аристид вынул монету из ящика, положил на ладонь и позволил Уокеру взять её. Уокер повертел монету в пальцах и неохотно передал мне.
  С этого мгновения наша безумная экспедиция перестала быть для меня только приключением. Прикосновение к жирной тяжести золотой монеты отозвалось во мне странным образом, и я понял, что имели в виду люди, когда рассказывали о золотой лихорадке. Я понял, почему золотоискатели копаются, как одержимые каторжники, в пустынных и бесплодных землях. И дело не в стоимости золота, то, что они ищут, – золото само по себе. Плотный жёлтый металл способен воздействовать на человека, изменить его; золото такой же наркотик, как любое чёртово зелье.
  Рука моя слегка дрожала, когда я возвращал монету Аристиду.
  Подбрасывая монету на руке, он сказал:
  – Золото в виде монеты обходится дороже, чем в слитке, потому что в её стоимость входит работа по чеканке. Но зато это самая удобная форма. – Он сардонически улыбнулся. – Мы продаём много золота политическим эмигрантам и южноамериканским диктаторам.
  Когда мы вернулись в контору, Уокер спросил:
  – У вас там внизу очень много золота. Но где вы его берёте?
  Аристид пожал плечами.
  – Я покупаю золото, и я продаю золото. Обе операции приносят мне выгоду. Покупаю, где могу, продаю, когда могу. В Танжере такие сделки не преследуются законом.
  – Но оно должно откуда-то поступать, – настаивал Уокер. – Я имею в виду вот что: какой-то пират, вернее, какой-то контрабандист пришёл к вам с полтонной золота. И вы бы его купили?
  – Если подойдёт цена, – мгновенно ответил Аристид.
  – Не выясняя, откуда оно?
  Лёгкая усмешка появилась в глазах Аристида.
  – Нет ничего более анонимного, чем золото, – сказал он. – У золота нет хозяина. Оно временно принадлежит тому, кто дотрагивается до него. Да, я купил бы это золото.
  – Даже тогда, когда свободный рынок закроется?
  Аристид только пожал плечами и улыбнулся.
  – А вот представьте себе, – продолжал Уокер с глупой и бессмысленной настойчивостью, – к вам должна поступить большая партия золота, прибывающая в Танжер…
  – Я продам вам золото, как только вы пожелаете, мистер Уокер, – сказал Аристид, усаживаясь за свой письменный стол. – Полагаю, вам понадобится счёт в банке, раз вы собираетесь жить в Танжере.
  Перед нами снова был деловой человек. Уокер бросил взгляд на меня, затем сказал:
  – Ну я не знаю. Пока я совершаю круиз вместе с Халом, обо всех моих нуждах заботится мой верный друг – аккредитив из Южной Африки. Я уже сорвал немалый куш в одном из здешних банков – ведь не мог я рассчитывать, что фортуна пошлёт мне столь благосклонного банкира. – Уокер не поскупился на широкую улыбку. – Мы здесь проездом, – продолжал он, – отплываем через пару недель, но я вернусь, да, я вернусь. Когда мы возвращаемся, Хал?
  – Мы направляемся в Испанию и Италию, потом – в Грецию. Вряд ли нас занесёт в такую даль, как Турция или Ливан, хотя всё может быть. Я бы сказал, что мы вернёмся сюда через три или четыре месяца.
  – Вот тогда-то я и поселюсь в своём доме основательно. Каза Сета! – произнёс Уокер мечтательно. – Звучит превосходно!
  Мы распрощались с Аристидом, а как только вышли на улицу, я в ярости накинулся на Уокера.
  – Что заставило тебя натворить столько глупостей?
  – Каких? – невинно спросил Уокер.
  – Ты отлично знаешь, о чём я говорю. Мы договорились не болтать о золоте.
  – Должны же мы хоть иногда поговорить о нём, – возразил Уокер. – Как мы сможем продать золото, ни слова не говоря о нём? Я даже подумал, что нам повезло: мы сумели выяснить, как относится Аристид к золоту из неизвестного источника. Считаю, я неплохо справился с этим.
  Пришлось его ещё и похвалить, но всё-таки я счёл нужным сказать:
  – Знаешь, ты бы поменьше валял дурака. Меня чуть удар не хватил, когда ты начал морочить голову Аристиду привидениями. На карту поставлены важные дела, а ты, видите ли, развлекаешься.
  – Знаю, – сказал он рассудительно. – Я понял это, когда мы находились в сейфе-хранилище. Я успел забыть, как выглядит золото и что при этом испытываешь.
  Значит, и его задело за живое. Я успокоился и сказал:
  – Ладно уж, но не забудь. И, Бога ради, не валяй дурака в присутствии Курце. Мне и так трудно сохранять мир, хотя бы такой, какой есть.
  
  ***
  
  Когда мы встретились с Курце за ленчем, я сообщил:
  – Сегодня утром мы видели чертовски много золота.
  Он выпрямился.
  – Где?
  – У Аристида, в очень большом банковском сейфе, – ответил Уокер.
  – Я полагаю… – начал заводиться Курце.
  – Ничего не случилось, – сказал я, – всё прошло очень спокойно. Мы посмотрели разные слитки золота. Существует два стандартных размера, которые с готовностью принимают здесь в Танжере: один весом в четыреста унций, второй – в один килограмм.
  Курце нахмурился, и я поспешил объяснить:
  – Это приблизительно два фунта с четвертью.
  Он что-то буркнул и глотнул виски.
  – Мы с Уокером обсудили всё и пришли к заключению, что Аристид купит золото даже после того, как золотой рынок здесь прикроют, но, возможно, нам придётся заранее обратиться к нему, чтобы он успел сделать необходимые приготовления.
  – А я думаю, что нам следует заняться этим немедленно, – заявил Уокер.
  Я покачал головой.
  – Нет! Аристид – друг Меткафа. Это всё равно что тигра приглашать на обед. Мы не должны вступать в переговоры до тех пор, пока не вернёмся, а тогда уж придётся рискнуть.
  Уокер промолчал, поэтому я продолжил:
  – Загвоздка вот в чём: вряд ли Аристид с радостью примет четырехтонную глыбу золота к себе в банк, поэтому нам всё равно нужно будет переплавлять киль в слитки. Наверняка Аристиду придётся как-то мухлевать с банковскими счетами, чтобы отчитаться за дополнительные четыре тонны, но тогда знать об этом он должен до того, как закроется рынок, следовательно, мы должны вернуться до девятнадцатого апреля.
  – Не так много времени, – проворчал Курце.
  – Я уже определил возможные сроки для каждого этапа операции, у нас в запасе остаётся месяц. Но возможны всякие непредвиденные обстоятельства, и нам этот месяц может понадобиться. Сейчас меня волнует совсем другое.
  – Что именно?
  – А вот что. Когда – и если – мы привезём сюда золото и начнём переплавлять его, то получим большое количество слитков, которые будут валяться у всех на виду. Не хочется сбывать их Аристиду маленькими партиями – это плохая политика, слишком велика опасность вмешательства посторонних лиц. Лучше переправить всё золото разом, произвести с ним расчёты по всем правилам через швейцарский банк и удалиться со спокойной душой. Но вот тогда и получается, что вся Каза Сета будет завалена грудами золотых слитков, а это никуда не годится.
  Я вздохнул.
  – Где же нам хранить эти проклятые штуковины? Складывать в жилой комнате? И сколько этих чёртовых слитков туда войдёт? – добавил я с раздражением.
  Уокер взглянул на Курце:
  – Ты говорил, что там около четырёх тонн, не так ли?
  – Да, – ответил Курце, – но подсчёт приблизительный.
  Я спросил Курце:
  – Ты же на своей работе имел дело с переплавкой золота в слитки. Вспомни, насколько точен тот подсчёт?
  Он задумался, мысленно вернувшись к событиям пятнадцатилетней давности, сравнивая то, что видел тогда, с тем, что узнал позже. Человеческий мозг – удивительное устройство. Наконец медленно произнёс:
  – Думаю, подсчёт точный, очень точный.
  – Ладно, – сказал я. – Значит, четыре тонны. Это составляет, девять тысяч фунтов. Точно, как в аптеке. В фунте шестнадцать унций и…
  – Нет, – неожиданно вмешался Курце. – Золото измеряют в монетных унциях. В английском фунте 14,58333 в периоде монетных унций.
  Он так уверенно оперировал этими цифрами, что я понял – он знает, о чём говорит. К тому же – ведь это его профессия.
  – Давай не усложнять, – предложил я, – пусть будет четырнадцать с половиной унций на фунт. Вполне достаточно.
  Я начал подсчитывать, делая массу ошибок, хотя скорее всего расчёт был совсем простой. Математика в моём проектном деле не вызывает такого эмоционального подъёма.
  Наконец я получил результат.
  – На большую точность я не способен, но если округлить, то выходит, что мы получим около трёхсот тридцати слитков по четыреста унций в каждом.
  – А сколько получится, если умножить количество слитков на пять тысяч фунтов стерлингов? – спросил Уокер.
  Я снова стал марать бумагу и с изумлением уставился на результат моих усилий. В первый раз я представил всё это в виде денег. До этого времени я был слишком занят организационными вопросами, а четыре тонны золота и без того казались мне достаточно кругленькой суммой, чтобы не забыть о ней.
  В полной растерянности я произнёс:
  – По моим подсчётам получается один миллион шестьсот пятьдесят тысяч!
  Курце удовлетворённо кивнул головой:
  – Такая же сумма вышла и у меня. Но есть ещё драгоценности. У меня были свои соображения насчёт драгоценностей. Аристид был прав, когда говорил, что золото анонимно, а о драгоценностях такого не скажешь. Драгоценности несут на себе печать владельца, и их легко опознать. Мне казалось, что драгоценности лучше оставить в туннеле. Но к этому моих компаньонов надо было подвести постепенно.
  Уокер сказал:
  – Каждая безделушка по полмиллиона с лишним.
  – Хорошо, допустим, полмиллиона каждая. Остающиеся сто пятьдесят тысяч фунтов стерлингов можно пустить на возмещение расходов. К тому времени, когда всё завершится, мы потратим больше, чем вложили.
  Я вернул разговор к тому, с чего начал:
  – Так, значит, у нас триста тридцать слитков золота. Что с ними делать?
  Уокер проговорил задумчиво:
  – В доме есть подвал.
  – Во всяком случае, это уже что-то.
  Он продолжал:
  – Знаешь, когда мы были в хранилище у Аристида, у меня появилась фантастическая идея. Я подумал, что оно напоминает хозяйство каменщика, в котором повсюду лежат кирпичи, почему бы нам не построить стену в подвале?
  Я посмотрел на Курце, он – на меня, и мы оба расхохотались.
  – Что в этом смешного? – жалобно спросил Уокер.
  – Ничего, – с трудом выдавил я. – Просто здорово, вот и всё.
  Курце, ухмыляясь, сказал:
  – Я могу быть великолепным каменщиком, если мне хорошо заплатят.
  Кто-то заблеял у меня над ухом, и я оглянулся. Рядом с нашим столиком торчал уличный продавец лотерейных билетов и протягивал мне толстую пачку. Я отмахнулся от него, но благодушный как никогда Курце примирительно сказал:
  – Нет, парень, надо взять один. Подстраховаться не мешает.
  Билет стоил сто песет, мы наскребли эту сумму, сложив вместе сдачу, лежавшую на столе, после чего вернулись на квартиру Меткафа.
  
  ***
  
  На следующий день мы всерьёз принялись за работу. Я оставался на яхте, готовя «Санфорд» к длительному плаванию и терроризируя поставщиков. К концу недели яхта была укомплектована и готова плыть хоть на край света.
  Курце с Уокером занимались отделочными работами в доме, восстанавливая лодочный ангар и слип, наблюдали за рабочими, которых они нашли благодаря любезной помощи Меткафа. Курце приговаривал:
  – Проблем не будет, если обращаться с местными туземцами так же, как со своими аборигенами на родине.
  Я не был уверен в его правоте, но дело, казалось, подвигалось.
  
  ***
  
  К тому времени как вернулся Меткаф из очередного таинственного вояжа, мы полностью закончили подготовительную работу и были готовы к отплытию. Я не стал заранее ничего говорить Меткафу, полагая, что чем меньше он будет знать, тем лучше.
  Поставив «Санфорд» в ангар, я отправился на судно Меткафа. Рыжеволосый мужчина, поливавший из шланга палубу, сказал мне:
  – Вы, должно быть, и есть Халлоран, угадал? А я Крупке, правая рука Меткафа.
  – Он здесь?
  Крупке отрицательно замотал головой.
  – Он ушёл с вашим другом… как его… с Уокером. Сказал, чтобы я показал вам всё, если вы прибудете на борт.
  – Вы американец, я угадал?
  Он заржал.
  – Точно, я из Милуоки. Не хотелось возвращаться в Штаты после войны. Мне двадцати ещё не было – совсем щенок. Я и подумал тогда – раз дядя Сэм оплатил мне дорогу, нужно этим воспользоваться.
  Вероятно, перебежчик, подумал я, и потому не смог вернуться в Штаты, хотя там, возможно, уже давно прошла амнистия для дезертиров. Я не знал, правда, насколько положения гражданских законов соответствуют военным. Из осторожности я ничего не сказал – ренегаты самолюбивы и иногда оказываются невероятными патриотами.
  Ходовая рубка, которую Крупке назвал палубной, была хорошо оборудована. В ней размещалось два эхографа, один – с самописцем. Блок управления двигателем находился прямо под рукой рулевого, а лобовые окна были снабжены экранами Кента на случай плохой погоды. Были там и большей приёмопередатчик морского типа, и радар.
  Я положил руку на дисплей радара и спросил:
  – Какой у него радиус действия?
  – У него несколько диапазонов, – объяснил Крупке, – выбираешь наиболее подходящий. Сейчас покажу.
  Он щёлкнул тумблером и повернул ручку настройки. Через несколько секунд экран засветился, на нём возникло крошечное изображение гавани. С помощью вращающейся антенны можно было обозревать всё пространство гавани. Даже «Санфорд» была видна – грязноватое пятнышко средь множества других.
  – Этот для ближнего наблюдения, – объяснил Крупке и снова щёлкнул тумблером. – А это максимальный диапазон – пятнадцать миль, но отсюда, из гавани, много не увидишь.
  Изображение береговой стороны стало размытым, а со стороны моря я отчётливо увидел двигающееся пятнышко.
  – Что это?
  Он взглянул на часы.
  – Наверное, паром из Гибралтара. Он сейчас за десять миль отсюда – можно определить по сетке координат на дисплее.
  – Такая штука незаменима при ночных подходах к берегу.
  – Конечно, – ответил американец. – Нужно только сравнивать экранное изображение с картой. И неважно, что нет луны или туман.
  Хотелось бы иметь такую установку и на «Санфорд», но на паруснике трудно будет ею пользоваться – слишком много линий от оснастки яхты попадёт в обзор антенны. Да и мощности у яхты не хватит.
  Я оглядел рубку.
  – Имея такое оборудование, можно обойтись без большого экипажа, даже если судно большое, – сказал я. – Сколько человек у вас?
  – Да мы с Меткафом можем и вдвоём управиться, – ответил Крупке, – особенно далеко мы не ходим… Но обычно мы берём с собой ещё одного человека – того марокканца, который дежурит у вас на «Санфорд».
  Я пробыл на фэамайле уже довольно долго, но Меткаф с Уокером так и не появились, пришлось мне вернуться в квартиру Меткафа. Курце был уже там, где остальные – никто не знал, и мы пошли обедать вдвоём.
  Покончив с едой, я сказал:
  – В ближайшее время будем отправляться. Всё, что нужно, мы сделали, и дальше задерживаться тут – только впустую тратить время.
  – Да, – согласился Курце, – впереди, что ни говори, не увеселительная прогулка.
  Мы вернулись на квартиру, где по-прежнему было пусто, если не считать слуг. Курце прошёл в свою комнату, а я решил дождаться Уокера и, сидя в кресле, просматривал журналы. Около десяти часов я услышал, что кто-то вошёл, и поднял глаза.
  От бешенства во мне всё закипело. Уокер был пьян – вдребезги, мертвецки пьян. Он висел на Меткафе, колени его подгибались, он вращал мутными глазами, но ничего не видел. Меткаф был тоже пьян, но не настолько. Он вздёрнул Уокера, чтобы не дать ему грохнуться, и весело сказал:
  – Мы отправились в город, чтобы хорошо провести вечерок, но ваш друг плохо перенёс его. Помоги мне его уложить.
  Мы дотащили Уокера до комнаты и уложили на постель. Курце, дремавший на соседней кровати, проснулся и спросил:
  – Что случилось?
  – У вашего приятеля слишком слабая голова для выпивки. Он упал в обморок и прямо в мои объятья… Да, напился он до потери сознания.
  Курце посмотрел на Уокера, потом на меня и гневно сдвинул свои чёрные брови. Я сделал ему знак помолчать. Меткаф потянулся:
  – Ладно, пойду-ка и я спать.
  Он взглянул на Уокера и с явным снисходительным презрением сказал:
  – Ничего, утром он будет в порядке, если не считать тяжёлого похмелья. Скажу Измаилу, чтобы приготовил ему на завтрак улиток.
  Он обернулся к Курце:
  – Как вы называете их на своём африкаанс?
  – Regmaker, – буркнул Курце.
  Меткаф засмеялся.
  – Вот-вот, это первое слово на африкаанс, которое я выучил.
  Он направился к двери.
  – Увидимся утром, – бросил он и вышел. Я прикрыл дверь.
  – Какой же дурак! – вырвалось у меня.
  Курце встал с постели, сгрёб пьяного Уокера в охапку и начал трясти.
  – Уокер, – заорал он, – ты рассказал ему что-нибудь?
  Голова Уокера безжизненно болталась из стороны в сторону, и он начал хрипеть. Я схватил Курце за плечо:
  – Успокойся, разбудишь весь дом. Да и без толку, сейчас от него ничего не добьёшься – он же без сознания. Потерпи до утра.
  Курце, чёрный от гнева, стряхнул мою руку и отвернулся.
  – Говорил я тебе. – Он перешёл на яростный полушёпот. – Говорил, что от него добра не жди! Кто знает, что наболтал спьяну этот подонок!
  Я снял с Уокера ботинки и укрыл его одеялом.
  – Выясним всё завтра, – сказал я, – сделаем это вместе. Только не набрасывайся на него, а то перепугаешь до смерти и он вообще ничего не скажет.
  – Я из него душу вытрясу, – с угрозой прошипел Курце. – Истинная правда!
  – Оставь его в покое, – сказал я резко. – У нас и без того достаточно хлопот, не хватало ещё вашей свары. Уокер нам нужен. – Курце только фыркнул. – Да, Уокер проделал здесь такую работу, какую мы с тобой никогда бы не сделали. У него талант разыгрывать всех самым убедительным образом.
  Я посмотрел на спящего Уокера и с горечью добавил:
  – Жаль только, что иногда он сам ведёт себя как последний дурак. Во всяком случае, он может опять нам понадобиться, так что оставь его в покое. Поговорим с ним завтра утром, вместе.
  Курце нехотя согласился, и я ушёл в свою комнату.
  
  ***
  
  На следующее утро я встал рано, но Меткафа уже не было. Я направился проведать Уокера и застал Курце уже наполовину одетым. Уокер похрапывал в постели. Я взял стакан воды и вылил ему на голову. У меня не было настроения церемониться с ним. Уокер пошевелился, застонал и открыл глаза, тогда Курце схватил графин и вылил на него всю воду. Уокер сел в постели, помотал головой, разбрызгивая вокруг себя воду, и вновь бессильно опустился на подушку.
  – Голова, – простонал он, сжимая руками виски.
  Курце сгрёб рубашку на груди Уокера и приподнял его.
  – Ну, козёл безногий, что ты рассказал Меткафу? – Он яростно встряхнул Уокера. – Что ты ему сказал?
  Такое обращение вряд ли облегчало страдания Уокера, поэтому я вмешался:
  – Полегче. Дай я сам поговорю с ним.
  Курце отпустил его и отошёл, теперь я встал перед Уокером, выжидая, когда он придёт в себя после такой встряски. Потом сказал:
  – Прошлой ночью ты напился как последний дурак, а главное, нашёл с кем пить – с Меткафом!
  Уокер посмотрел на меня. Я увидел глаза человека, жестоко страдающего от монументального похмелья, и присел к нему на постель.
  – Вспомни, ты говорил ему про золото?
  – Нет, – закричал Уокер, – нет, не говорил!
  Я спокойно продолжал:
  – Не лги, если это неправда, то сам знаешь, что мы с тобой сделаем.
  Уокер бросил испуганный взгляд на разъярённого Курце, стоящего поодаль, и закрыл глаза.
  – Ничего не помню, – сказал он, – пустота. Ничего не помню.
  Так было уже лучше. Скорее всего теперь он говорил правду.
  Полный провал в памяти – один из симптомов алкоголизма. Я проанализировал ситуацию и пришёл к заключению, что если Уокер и не сказал Меткафу о золоте, то легенду свою, вероятно, развеял. В один миг образ, который он так усердно создавал, мог полететь к чёрту, и тогда он предстал перед Меткафом таким, каким и был на самом деле – алкоголиком и неприятным типом.
  Меткаф – человек проницательный, иначе он не уцелел бы в преступном мире. Крах легенды Уокера вызвал бы у него сомнение в достоверности легенды старинного приятеля Хала и его экипажа. Вполне достаточно, чтобы Меткаф насторожился. Теперь исходить надо из того, сочтёт ли он нас достойным объектом для дальнейшего изучения.
  – Что было, то было, – сказал я и посмотрел на Уокера. Тот потупил взор и нервными пальцами перебирал одеяло. – Посмотри на меня, – потребовал я.
  Он медленно поднял глаза и встретился со мной взглядом.
  – Думаю, ты говоришь правду, – ледяным тоном произнёс я. – Но если ты обманул, пусть тебе будет хуже. И запомни, если ты за время нашего путешествия хоть раз напьёшься, я уничтожу тебя. Ты думаешь, что здесь тебе следует опасаться Курце, но у тебя будет больше оснований опасаться меня, если ты позволишь себе хоть один глоток. Понял?
  Он кивнул.
  – Мне безразлично, сколько ты выпил вчера, дело прошлое. Через шесть месяцев можешь упиться хоть до смерти, меня это касаться не будет. Но ещё один такой запой во время нашего путешествия – и ты покойник.
  Уокер вздрогнул, а я повернулся к Курце:
  – А теперь оставь его в покое, он будет вести себя нормально.
  Курце взмолился:
  – Дай мне только вздуть его, ну хоть разок.
  – Всё, кончено, – нетерпеливо сказал я. – Надо решать, что дальше делать. Собирайтесь, мы уезжаем.
  – А как же Меткаф?
  – Скажу, что нам захотелось попасть на фестиваль в Испании.
  – Какой фестиваль?
  – Откуда я знаю, какой! В Испании всегда какие-нибудь дурацкие фестивали. Я выберу самый подходящий для нас. Мы отплываем сегодня, как только я смогу получить разрешение на выход из гавани.
  – Я вот думаю, что бы такое сделать с Меткафом, – проговорил Курце.
  – Оставь Меткафа в покое, – сказал я. – Может, он вообще ничего не подозревает, а если вздуть его, то он сразу поймёт – здесь что-то нечисто. С Меткафом лучше не связываться. Он человек влиятельный, не то что мы.
  Мы немедленно упаковали чемоданы и отправились на яхту; притихший Уокер всё время держался сзади. Моулей Идрис восседал на передней палубе, ловя кайф от послеобеденной сигареты. Мы прошли вниз и начали готовиться к отплытию.
  Только я успел вытащить карту Гибралтарского пролива, чтобы проложить курс, как вошёл Курце и тихо сказал:
  – Мне кажется, кто-то обыскивал яхту.
  – Что за чёрт! – воскликнул я.
  Меткаф ведь ушёл очень рано – у него было достаточно времени, чтобы хорошенько обшарить «Санфорд».
  – Печи? – первое, что спросил я.
  Мы самым тщательным образом замаскировали три плавильные печи. Некоторые детали сняли и рассовали по двум коробкам в подсобке, где они перемешались с другим барахлом, которое обычно накапливается в судовом хозяйстве. Главные детали – контейнеры с тяжёлыми трансформаторами – были распределены на яхте так: один зацементирован в основание каюты, второй замаскирован под рацию, а третий встроен рядом с двигателем.
  Вряд ли Меткаф догадался об их назначении, даже если и обратил на них внимание, но сам факт, что они спрятаны, должен был его заинтриговать. В таком случае нас не ожидало ничего хорошего. Облазив всю яхту, мы убедились, что всё осталось на своих местах. Вообще-то, кроме печей и запасных графитовых прокладок, вмонтированных в двойное покрытие крыши, на борту не было ничего, что отличало бы «Санфорд» от других яхт, курсирующих в этих водах.
  – Может, это марокканец проявил любопытство? – предположил я.
  Курце выругался.
  – Если он суёт нос, куда его не просят, я швырну его за борт.
  Я поднялся на палубу. Марокканец сидел на том же месте.
  – Мистер Меткаф? – спросил я.
  Он показал рукой на стоявший в гавани фэамайл. Я спустил ялик и поплыл к нему.
  Меткаф встретил меня вопросом:
  – Как Уокер?
  – Полон раскаяния, – ответил я, наблюдая, как Меткаф пришвартовывает мою лодку. – Жаль, что всё так получилось. Его будет мутить как собаку, когда мы поплывём.
  – Вы уходите? – удивился Меткаф.
  – Я не успел сказать тебе об этом вчера. Берём курс на Испанию. – Я выдал ему заготовленную байку, а напоследок сказал: – Не знаю, зайдём ли на обратном пути. Уокер, конечно, вернётся, а мы с Курце пройдём вдоль восточного побережья и домой, в Южную Африку.
  Я думал, что мои слова звучат убедительно.
  – Очень жаль, – ответил Меткаф, – я надеялся, что ты спроектируешь для меня ялик.
  – Знаешь что, я напишу в Кейптаун и дам верфи поручение выслать тебе комплект «сокола». За мой счёт, конечно. Тебе останется оплатить транспортные расходы.
  – Ну спасибо, очень мило с твоей стороны.
  Мне показалось, что он доволен.
  – Рад, что могу отблагодарить тебя за гостеприимство.
  Он протянул мне руку, и я пожал её.
  – Удачи тебе, Хал, во всём. Надеюсь, ты осуществишь свой замысел.
  Я был неосторожен.
  – Какой замысел? – резко спросил я.
  – Да я о твоём плане покупки верфи! Разве у тебя на уме ещё что-нибудь?
  Я обругал себя в сердцах и с трудом выдавил улыбку.
  – Нет… конечно, нет.
  Я повернулся, чтобы спуститься в лодку, и услышал спокойный голос Меткафа:
  – Ты не годишься для такой жизни, как моя, Хал. Если у тебя и была подобная мысль, то лучше выброси её из головы. Жизнь эта сложная, и в ней слишком много конкурентов.
  Выгребая к «Санфорд», я размышлял над словами Меткафа: не скрывалось ли в них намёка на то, что он в курсе наших дел? В определённом смысле Меткаф был честным человеком и не стал бы без нужды нападать на друга. Но он пойдёт на это, если друг будет ему мешать.
  В три пополудни мы покинули танжерскую гавань, и я взял курс на Гибралтар. Мы вышли на выбранный нами путь, но позади оставили слишком много ошибок.
  
  Глава IV. Франческа
  
  Мы шли, сражаясь с ветром в проливе, когда Курце предложил отправиться прямо в Италию.
  – Слушай, если мы сказали Меткафу, что идём в Испанию, значит, мы пойдём в Испанию.
  Он хлопнул кулаком по обшивке кубрика.
  – Но у нас нет времени!
  – Придётся навёрстывать, – сказал я упрямо. – Я предупреждал, что у нас могут быть непредвиденные обстоятельства, которые съедят наш резервный месяц, вот тебе одно из них. До Италии нам теперь добираться целый месяц вместо двух недель, в запасе остаётся только две недели, но придётся пойти на это. Может, удастся наверстать в Италии.
  Он проворчал в ответ, что напрасно я опасаюсь Меткафа. Тогда я сказал:
  – Ты ждал такой возможности пятнадцать лет – сможешь подождать лишние две недели. Мы зайдём в Гибралтар, Малагу и Барселону, посетим Ривьеру, Ниццу и Монте-Карло и только потом попадём в Италию. Мы посмотрим корриду, поиграем в рулетку, побываем в казино – будем вести себя как самые обычные туристы. Причём такие прилежные туристы, каких Меткаф в жизни не видывал.
  – Но Меткаф остался в Танжере!
  – Возможно, что сейчас он уже в Испании. В любой момент он мог обойти нас на своём фэамайле. Мог прилететь на самолёте, переправиться в Гибралтар на пароме – он может всё. Если Меткаф хоть что-то заподозрил, уверен, он будет следить за нами.
  – Чёрт бы побрал этого Уокера! – взорвался Курце.
  – Согласен, – сказал я. – Но что было, то сплыло.
  Я стал вспоминать, сколько ошибок мы наделали. Под номером один – опрометчивое заявление Уокера Аристиду, что он пользуется аккредитивом. Это ложь, да к тому же бессмысленная – аккредитив был у меня, и Уокер мог так и сказать. Только контроль за финансовой стороной нашей экспедиции давал гарантию, что Курце не обманет меня. Ведь я ещё не знал, где находится золото.
  Аристид, естественно, может навести справки у своих знакомых банкиров о финансовом положении «богача» Уокера. Ему ничего не стоит получить такую информацию, все банкиры связаны между собой (и плевать им на этику). Он, конечно, выяснит, что мистер Уокер не брал никаких денег ни в одном из банков Танжера. Вполне вероятно, Аристид спросит об этом у Меткафа, а для Меткафа такое обстоятельство станет ещё одним поводом для подозрений. Он выведает у Аристида, что Уокер и Халлоран интересовались вопросами ввоза и вывоза золота.
  Меткаф может сам отправиться в Каза Сета и там собрать сведения. Допустим, он не узнает ничего такого, что противоречило бы легенде Уокера, но именно его легенда должна вызывать наибольшие подозрения – ведь Уокер после того, как напился, напрочь выпадал из неё. При упоминании о золоте у Меткафа небось уши торчком встали – такие люди издалека золото чуют. И я бы на месте Меткафа тоже проявил интерес к маршруту прогулочной яхты «Санфорд».
  Все мои рассуждения имели смысл только при одном условии: пьяный Уокер не рассказал о золоте. Если же рассказал, то и рассуждать нечего – беды не миновать.
  Мы бросили якорь в Гибралтаре и провели там целый день, глазея на берберийских обезьян и искусственные пещеры. Затем попали в Малагу и до тошноты наслушались цыганской музыки. На второй день нашего пребывания в Малаге, когда мы с Уокером, как все добропорядочные туристы, отправились к цыганским пещерам, я обнаружил, что за нами следят. Усатый молодой человек с нездоровым цветом лица сидел в отдалении, когда мы закусывали в уличном кафе; он мелькнул на стоянке яхт, аплодировал исполнителям фламенко во время нашего посещения цыган.
  Я ничего не сказал своим спутникам, но убедился, что правильно оценил возможности Меткафа. Наверняка у него есть друзья в каждом средиземноморском порту, и он, вероятно, сидел в Танжере, как паук в паутине, принимая телефонограммы из тех мест, где мы появлялись. Возможно, он знал не только наш маршрут, но и наши расходы до последней песеты.
  Единственный выход – вести себя как ни в чём не бывало и надеяться, что ему надоест за нами следить и он в конце концов оставит свои подозрения.
  В Барселоне мы пошли на бой быков. К тому времени я уже развлекал себя тем, что угадывал людей Меткафа, Вычислить их при желании не составляло особого труда, на этот раз наблюдателем оказался молодчик высокого роста с острым подбородком.
  Я с полным основанием считал, что если кто и попытается ограбить «Санфорд», то это непременно будут друзья Меткафа. Разнесётся слух, что он за нами охотится, и мелкая рыбёшка оставит яхту в покое. Я нанял на судно сторожа, который явно не внушал доверия – по лицу было видно, что он родную бабушку продаст за десять песет, и мы втроём отправились на бой быков.
  Перед уходом я позаботился о тщательном камуфляже: набросал ложную смету расходов по устройству судостроительной верфи в Испании, положив её вместе с ворохом технической документации; оставил на виду предположительную схему нашего маршрута вплоть до Греции, перечень адресов людей, которых надо посетить. С точностью до миллиметра определил расположение каждой бумажки.
  Когда мы вернулись, сторож доложил, что всё было спокойно, я расплатился, и он ушёл. Но бумаги оказались сдвинутыми со своих мест, в запертую кабину кто-то входил, несмотря на присутствие сторожа… а может быть, и благодаря его присутствию. Интересно, подумал я, сколько ему заплатили, и, главное, поверил ли Меткаф в то, что мы – самые обыкновенные путешествующие бездельники.
  Из Барселоны мы пошли через Лионский залив в Ниццу, не заходя на Мальорку из-за нехватки времени. Опять я вёл свою игру, обходя судостроительные верфи, и опять вычислил наблюдателя Меткафа, но на сей раз совершил ошибку: сказал обо всём Курце. Тот раскипятился.
  – Почему не сказал раньше? – пристал он ко мне.
  – Что бы это изменило? – отбивался я. – Всё равно мы ничего сделать не можем.
  – Не можем? – удивлённо переспросил он и смолк.
  Ничего особенного в Ницце не произошло. Место приятное, если у вас нет срочных дел где-то ещё, но мы там задержались, чтобы сделать нашу легенду более убедительной, а затем проплыли несколько миль до Монте-Карло – места паломничества всех туристов.
  В Монте-Карло я остался на яхте, а Курце с Уокером сошли на берег. Никаких дел, кроме обычной уборки, у меня не было, и я расположился в кокпите, наслаждаясь ночным покоем. Курце и Уокер отсутствовали долго. Когда они вернулись, Уокер показался мне необычно молчаливым. Когда Курце спустился вниз, я спросил Уокера:
  – Что случилось? Язык проглотил? Понравилось тебе в городе?
  Уокер мотнул головой в сторону трапа, по которому только что спустился Курце.
  – Он кого-то пришиб.
  Я похолодел.
  – Кого?
  – Парня, который следил за нами весь день. Курце вычислил его. Мы позволили этому типу ходить за нами до темноты, а потом Курце завёл его в глухой переулок и избил.
  Я вскочил и ринулся вниз. Курце промывал на кухне разбитые костяшки пальцев.
  – Значит, ты всё-таки дорвался! Тебе обязательно надо пускать в ход свои идиотские кулаки, головой ты работать не можешь. Ты даже хуже Уокера. У него хоть оправдание есть – он больной человек.
  Курце удивлённо посмотрел на меня:
  – В чём дело?
  – Я слышал, ты кого-то избил.
  Курце посмотрел на свой кулак и усмехнулся мне в лицо.
  – Он больше никогда не побеспокоит нас – месяц в больнице ему обеспечен.
  Бог мой, он ещё гордился собой!
  – Ты же всё испортил. – Я старался говорить сдержанно. – Мне только-только удалось подвести Меткафа к мысли о нашей непричастности к тёмным делам. Теперь ты избил его человека, и он убедится, что не напрасно подозревал нас – что у нас действительно есть какие-то тайные замыслы. С таким же успехом ты мог позвонить ему и сказать: «У нас тут на подходе золото, приезжайте и заберите». Ты же дурак!
  Лицо Курце потемнело.
  – Никто не смеет так говорить со мной.
  Он поднял кулак.
  – Я смею. И если ты хоть пальцем до меня дотронешься, можешь распрощаться с золотом. Ты не поплывёшь ни на этом, ни на другом, даже самом паршивом судне, и Уокер помогать тебе не станет – он люто ненавидит тебя. Ты ударишь меня – и исчезнешь навсегда. Ты можешь избить меня, давай, пожалуйста, но за такое удовольствие заплатишь чистых полмиллиона.
  Такой разговор назревал давно.
  – Паршивый англичанишка, – сказал он.
  – Ну, давай, бей. – Я приготовился встретить удар Курце.
  Он явно передумал драться, но угрожающим жестом вскинул руку.
  – Берегись, мы с тобой ещё разберёмся!
  – Ладно, разберёмся потом, но до тех пор командовать буду я. Понял?
  Его лицо снова потемнело.
  – Никто мной командовать не будет, – прорычал он.
  – Хорошо, тогда мы отправляемся назад по тому же маршруту – Ницца, Барселона, Малага, Гибралтар. Уокер поможет мне управиться с яхтой, а ты на него можешь не рассчитывать, он для тебя палец о палец не ударит.
  Я повернулся, чтобы уйти.
  – Подожди, – сказал Курце, и я остановился. – Так и быть, – прохрипел он, – но берегись, когда всё закончится, чёрт побери, будешь ходить и оглядываться.
  – Но до тех пор командую я?
  – Да, – сказал он угрюмо.
  – И ты выполняешь мои приказания?
  Курце сжал кулаки, но сдержался.
  – Да.
  – Тогда получай первое: ничего не предпринимать, не посоветовавшись со мной.
  Я уже поднимался по трапу, когда меня осенила одна идея, и я опять спустился.
  – Хочу предупредить: не вздумай что-нибудь затевать против меня и Уокера, в противном случае тебе придётся иметь дело не только со мной, но и с Меткафом. Буду рад отдать Меткафу твою долю, если ещё что-нибудь натворишь. И в целом мире не найдётся такого места, где ты сможешь укрыться от Меткафа.
  Курце зло посмотрел на меня и отвернулся.
  Я вышел на палубу. Уокер сидел в кокпите.
  – Ты всё слышал? – спросил я.
  Он кивнул:
  – Рад, что ты считаешь меня своим союзником.
  От возбуждения меня трясло. Сомнительное удовольствие – сцепиться с таким медведем, как Курце, одни рефлексы – и ни капли ума. Разделаться со мной ему так же легко, как другому сломать спичку.
  – Господи, и угораздило меня отправиться в это безумное путешествие с такой пьянью, как ты, и таким маньяком, как Курце. Вначале ты наводишь Меткафа на след, потом Курце окончательно загоняет нас в тупик.
  Уокер мягко возразил:
  – Я не хотел этого, Хал. Мне вообще кажется, что я ничего не говорил Меткафу.
  – Надеюсь, но свою игру ты всё-таки испортил.
  Я потянулся, чтобы расслабить мышцы.
  – Впрочем, это не важно. Или мы добудем золото – или нет. Вот и всё.
  – Ты всегда можешь рассчитывать на меня, если тебе понадобится помощь против Курце.
  Я улыбнулся. Рассчитывать на Уокера – всё равно что рассчитывать на сломанную мачту во время урагана – урагана в лице Курце. Своей слепой первобытной силой он подавлял таких людей, как Уокер. В общем, зверь, а не человек.
  Я хлопнул Уокера по колену.
  – Ладно, отныне мы союзники.
  Я постарался придать голосу некоторую суровость, потому что Уокера тоже надо было держать в ежовых рукавицах.
  – Но чтобы никакой выпивки. Там, в Танжере, я говорил всерьёз.
  
  ***
  
  Следующая остановка была в Рапалло, порт, который мы первоначально выбрали для создания базы в Италии, при условии, конечно, что найдём там подходящее место для выполнения задуманного дела. На двигателе мы вошли на стоянку яхт, и провалиться мне на этом месте, если я сразу не узнал одного из своих «соколов», стоявшего у причала. Вот уж не думал увидеть их когда-нибудь здесь, в Европе.
  Раз мы пришли из другой страны, нас ожидали обычные формальности: таможенный и медицинский досмотр. Я потолкался немного с ребятами из таможни, обсуждая яхты и стили вождения, сказал им, что сам я конструктор и строитель яхт. Как бы, между прочим, добавил, что собираюсь открыть верфь где-нибудь на Средиземном море, указав на «сокола», как на один из образцов моей продукции.
  На таможенников это произвело впечатление. С человеком, чья продукция пользуется спросом за шесть тысяч миль от того места, где её создали, надо считаться. Они ничего не смогли рассказать о местных условиях, но дали несколько полезных адресов.
  Я был вполне доволен. Если уж создавать себе репутацию порядочного человека, следует начинать именно с таможни. Этот невесть откуда взявшийся «сокол» подвернулся очень вовремя.
  Сходя на берег, я приказал Уокеру и Курце оставаться на борту. Никакой необходимости в этом не было, но хотелось испытать свою власть над ними. Курце вернулся как будто в обычное состояние и даже успел отпустить парочку шуток – ему свойственно было постоянно шутить. Но я не заблуждался насчёт того, что он всё забыл. Африканеры известны своей злопамятностью.
  Я направился в яхт-клуб и предъявил рекомендации. Одно из преимуществ яхтенного спорта в том, что тебе гарантирован тёплый приём в любой точке земного шара. Чувство товарищества между яхтсменами очень поддерживает в мире, который готов послать к чёрту даже сам себя. Благодаря интернациональному братству и тому, что морское право не требует лицензии на вождение малых судов, путешествие под парусами – одно из самых приятных занятий на свете.
  Я поболтал о том о сём с секретарём клуба, превосходно владеющим английским. Он пригласил меня в бар, угостил и познакомил с местными членами клуба и его гостями. Потолковав немного о плавании из Южной Африки, я перевёл разговор на местные верфи и кое-что о них разузнал.
  Путешествуя по Средиземноморью, я пришёл к заключению, что моей легенде о покупке верфи вовсе не обязательно оставаться только легендой, она может составить реальную цель нашего плавания. Я охладел к поискам золота, особенно после выкрутасов Уокера и Курце, зато мой интерес к перспективам коммерческой деятельности в Средиземном море возрос. Кроме того, я нервничал и сомневался, сможем ли мы втроём довести начатое дело до конца – слишком большая разница характеров создавала напряжённость, угрожая провалом всего предприятия.
  Жажда золота, овладевшая мной в подземелье Аристида, ещё не исчезла, но поутихла. Правда, её власти надо мной ещё хватало, чтобы заставить продолжать гонку, противостоять Курце и Уокеру, пытаться перехитрить Меткафа. Но если бы я узнал тогда, что в игру готовы вступить другие силы, я бы скорее всего отказался от этой затеи тут же, в баре рапалльского яхт-клуба.
  За день я посетил несколько верфей. Но не только с целью выяснения деловых перспектив. «Санфорд» прошла длинный путь, и её днище заросло ракушками и водорослями. Необходимо было поднять яхту из воды и почистить, что увеличило бы её скорость на пол-узла.
  Мы договорились, что под этим предлогом поднимем яхту, а небрежно обронённое мной в яхт-клубе замечание о неисправности в креплении киля оправдало бы его замену. Для этого я и подыскивал тихое местечко, где мы могли бы отлить наш золотой киль.
  Я забеспокоился, не обнаружив за собой слежки. Если Меткаф снял наблюдение, убедившись в нашей невиновности, то можно радоваться. Но такой вариант казался маловероятным после того, как Курце выдал нас. Скорее всего что-то готовится, и это что-то обязательно будет связано с нашей яхтой. Я свернул свои поиски и поспешил на стоянку.
  Увидев Курце, я сообщил ему, что за мной никто не следил.
  – Говорил же я тебе, что мой способ самый надёжный, – сказал он. – Они струхнули.
  – Если ты думаешь, что Меткаф отступится из-за того, что избили нанятую им причальную крысу, тебе придётся переменить мнение о нём, – сказал я и сурово посмотрел на него. – Если я отпущу тебя на берег размяться, есть гарантия, что ты не изобьёшь кого-нибудь, кто, как вдруг тебе покажется, косо смотрит на тебя?
  Курце попытался выдержать мой взгляд, но не сумел.
  – О'кей, – буркнул он сердито, – буду осторожен. Но ты всё равно поймёшь, что мой способ самый надёжный.
  – Посмотрим. Вы с Уокером можете сойти на берег для закупки продуктов. – Я повернулся к Уокеру. – Помни, никакой выпивки, даже вина.
  Курце вмешался:
  – Я присмотрю за этим. Мы теперь с ним неразлучны, правда? И он хлопнул Уокера по спине.
  Они взобрались на край причала и зашагали в сторону города: неторопливыми большими шагами – Курце и быстрой семенящей походкой – Уокер. Я начал было ломать себе голову над тем, что же затевает Меткаф, но нашёл это занятие бесполезным, спустился вниз подумать о делах, которые предстоят нам в ближайшие дни. Я растянулся на койке и (должно быть, сказалась накопившаяся усталость) проснулся только, когда совсем стемнело, лишь в иллюминаторах мерцали огни города.
  По палубе кто-то ходил – эти шаги и разбудили меня.
  Продолжая лежать, прислушался – действительно, лёгкие шаги. Тогда я осторожно встал, поднялся по трапу до люка и тихо позвал:
  – Курце?
  Незнакомый голос произнёс:
  – Это вы, синьор Халлоран?
  Голос принадлежал женщине. Я быстро вышел в кокпит.
  – Кто здесь?
  Тёмная фигура двинулась мне навстречу.
  – Мистер Халлоран, мне надо поговорить с вами.
  Она говорила по-английски с едва заметным итальянским акцентом, и голос её был приятным и тихим.
  – Кто вы? – спросил я.
  – Наверное, знакомиться лучше всего при свете, когда видишь друг друга. – В голосе зазвучали повелительные нотки, как у человека, привыкшего добиваться своего.
  – Хорошо, – согласился я, – спустимся вниз.
  Женщина проскользнула мимо меня к трапу, и я последовал за ней, включив верхний свет в салоне. Теперь я мог её рассмотреть, а смотреть было на что. Волосы цвета воронова крыла, забранные вверх с двух сторон гладкими прядями, тёмный разлёт бровей над спокойными светло-карими глазами. Высокие скулы подчёркивали впалость щёк, но она ничем не напоминала тех измождённых, в угоду моде, красоток, которых демонстрирует журнал «Вог». Одета она была в простое шерстяное платье, которое красиво облегало её великолепную фигуру. Такое платье с одинаковым успехом могло быть куплено как в местном универмаге, так и в парижском салоне, но всё-таки я склонялся к последнему – нельзя быть долго женатым и не узнать что почём.
  Туфли она несла в руке, и это обстоятельство было в её пользу. Женщина весом в сто фунтов в туфлях на шпильках давит вниз с силой в две тонны, что чертовски плохо отражается на палубных досках. Значит, либо она что-то знает о яхтах, либо…
  Я показал на туфли:
  – Вы не очень-то опытный грабитель. Следовало бы повесить их на шею, чтобы освободить руки.
  Она засмеялась:
  – Я не грабитель, мистер Халлоран, просто не особенно люблю ходить в туфлях, к тому же мне приходилось бывать на яхтах и раньше.
  Я подошёл к ней. Высокая, почти с меня ростом. Лет около тридцати или, возможно, немного за тридцать. Губы не накрашены, и вообще очень мало косметики. Одним словом, очень красивая женщина.
  – У вас есть преимущество: вы знаете, как меня зовут, а я – нет, – сказал я.
  – Я графиня ди Эстреноли.
  Я указал на диванчик:
  – Прошу вас, графиня, присаживайтесь.
  – Не графиня, а мадам, – сказала она и присела. – Во время наших взаимных отношений вы будете называть меня «мадам».
  Я медленно опустился на соседний диванчик (воистину Меткаф донимал меня сюрпризами!) и осторожно спросил:
  – Значит, мы становимся партнёрами? Я и подумать не смел о таком прекрасном партнёре. Когда начнём?
  – Это не то партнёрство, о котором вы думаете, мистер Халлоран, – сказала она ледяным тоном. И вдруг сменила темп. – Я вижу… ваши… э… компаньоны сошли на берег. Они не заметили меня – я хотела поговорить с вами наедине.
  – Мы одни, – коротко ответил я.
  Она собралась с мыслями и сказала убийственно точно:
  – Мистер Халлоран, вы отправились в Италию с мистером Курце и мистером Уокером, чтобы вывезти из нашей страны некоторые ценности. Вы намерены сделать это нелегально, поэтому весь ваш план держится на секретности – вы не сможете, ну, скажем так, действовать, если кто-то заглядывает вам через плечо. Так вот я как раз и намерена заглянуть вам через плечо.
  Я с трудом удержался, чтобы не застонать вслух. Значит, Меткаф всё знал! Единственное, что ему не известно, это где спрятано сокровище. Эта женщина права, утверждая, что нам его не вывезти, в любом случае тут же появится он и потребует своей доли. Значит, Уокер всё разболтал в Танжере.
  Пришлось пойти на переговоры:
  – О'кей, графиня, и сколько же хочет Меткаф?
  Она подняла свои крылатые брови.
  – Меткаф?
  – Да, Меткаф, ваш хозяин.
  Она покачала головой.
  – Не знаю никакого Меткафа, и мне всё равно, кто он. Я сама себе хозяйка, уверяю вас.
  Думаю, мне удалось не выдать своего удивления. Вопросы так и рвались с языка. Если эта графиня связана с Меткафом, то почему отрицает это? Если не связана, то кто она такая, чёрт побери, и как она узнала о сокровище?
  Я спросил:
  – А если я предложу вам убраться?
  Она улыбнулась.
  – Тогда вам ни за что не вывезти эти ценности из Италии.
  В её словах был намёк на возможность договориться, и я сказал:
  – Но если я предложу вам остаться, то мы сможем вывезти груз, не так ли?
  – Часть груза, – пошла она на компромисс. – Без моего сотрудничества вы немало времени проведёте в итальянской тюрьме.
  Здесь определённо было над чем подумать, и после размышлений я спросил:
  – Хорошо, кто вы и что вы знаете?
  – Я узнала, что в район порта пришёл сигнал следить за яхтой «Санфорд». Я узнала, что владельцем яхты является мистер Халлоран, а сопровождают его мистер Курце и мистер Уокер. Для меня этой информации было достаточно.
  – И что же решила предпринять графиня ди Эстреноли? Как же решилась итальянская аристократка иметь дело с уголовниками, за которыми ведётся слежка?
  Улыбнувшись, она ответила:
  – У меня странные друзья, мистер Халлоран. Я узнала все эти интересные новости в порту. Возможно, именно ваш мистер Меткаф несёт ответственность за распространение таких инструкций.
  – Значит, вам сообщают, что яхта с тремя мужчинами на борту направляется в Рапалло, и вы говорите себе: «А-а, вот эти трое собираются нелегально вывезти что-то из Италии», – мрачно пошутил я. – Придумайте что-нибудь получше, графиня.
  – Видите ли, я знаю мистера Курце и мистера Уокера, – сказала она. – Большой и неуклюжий мистер Курце не раз бывал в Италии. И я всегда узнавала о его приезде и следила за ним. – Она улыбнулась. – Он напоминал мне пса перед кроличьей норой, который лает, потому что нора слишком мала для него и он не может влезть туда. Курце всегда уезжал из Италии с пустыми руками.
  Теперь понятно: Курце, должно быть, раскрыл ей свои карты во время одной из поездок в Италию. Чёрт, но откуда она знает Уокера? Он ведь давно не бывал в Италии – или бывал?
  Женщина продолжала:
  – Так вот, услышав, что мистер Курце возвращается с мистером Уокером и с неизвестным мне мистером Халлораном, я поняла: готовится нечто грандиозное. Вы собираетесь вывезти то, что было спрятано, мистер Халлоран.
  – А что именно, вы знаете?
  – Только то, что это большие ценности, – просто ответила она.
  – А может быть, я археолог? – сказал я.
  Она засмеялась.
  – Нет, вы не археолог, мистер Халлоран, вы строите лодки. – Заметив по моим глазам, что я удивлён, добавила: – Я много о вас знаю.
  – Довольно интриговать, откуда вы узнали, что существуют какие-то ценности?
  Всё так же неторопливо и спокойно она рассказала:
  – Человек по имени Альберто Корсо написал письмо моему отцу. Письмо он не успел закончить – его убили, поэтому информация была не такой полной, как хотелось бы. Но мне достаточно было узнать, что за мистером Курце надо следить…
  Осенённый догадкой, я щёлкнул пальцами.
  – Вы маленькая дочь Графа! Вы… э-э… Франческа!
  Она склонила голову.
  – Да.
  – Ну вот теперь мы почти разобрались, – сказал я. – Значит, Граф охотится за добычей?
  Графиня широко распахнула глаза.
  – О нет! Мой отец ничего не знает об этом. Совсем ничего.
  Я подумал, что её слова нуждаются в объяснении, и уже собирался высказать свои сомнения, как вдруг кто-то спрыгнул на палубу.
  – Кто это? – спросила графиня.
  – Наверное, наши вернулись, – ответил я и замер в ожидании: до конца вечера возможны ещё сюрпризы.
  Это был Уокер. Спустившись по трапу, он застыл, увидев женщину.
  – О-о, – произнёс он. – Надеюсь, не помешал?
  Я представил их друг другу: «Графиня ди Эстреноли – мистер Уокер».
  Я пристально наблюдал за ним – узнаёт или нет? Но он смотрел на графиню, как смотрят на незнакомую красивую женщину, и, перейдя на итальянский, сказал:
  – Рад с вами познакомиться, синьора.
  Она улыбнулась ему:
  – Не узнаёте меня, мистер Уокер? А я ведь перевязывала вашу ногу, когда вы попали к нам в горный лагерь во время войны.
  Уокер стал вглядываться, а потом недоверчиво произнёс:
  – Франческа?!
  – Правильно, я Франческа.
  – Вы… ты изменилась, – сказал он. – Выросла. Я имею в виду… а… – Он смутился.
  Она оглядела его:
  – Да, все мы изменились.
  В её голосе я уловил нотку сожаления. Они поболтали несколько минут, потом она подхватила с пола свои туфли.
  – Мне пора.
  Уокер стал возражать:
  – Но ты же только пришла…
  – Нет, не могу, у меня через двадцать минут свидание.
  Франческа встала и поднялась по трапу, я проводил её на палубу.
  Здесь она сказала:
  – Я могу понять Курце, теперь понимаю и Уокера, но вас – нет, мистер Халлоран. Вы же преуспевающий человек, сделали себе имя на профессиональном поприще. Зачем вам-то это понадобилось?
  Я вздохнул.
  – В самом начале у меня действительно была причина, может быть, она есть и сейчас – не знаю. Но дело зашло так далеко, что приходится продолжать.
  Она понимающе кивнула, потом сказала:
  – В районе порта есть кафе под названием «Три рыбки». Ждите меня там в девять утра. Приходите один. Курце я никогда не любила, а теперь, пожалуй, мне так же неприятен и Уокер. Мне бы не хотелось разговаривать с ними.
  – Хорошо, – сказал я, – приду.
  Графиня легко спрыгнула на причал и, грациозно изогнувшись, надела туфли. Я смотрел ей вслед и долго ещё слышал дробный стук каблучков из темноты, поглотившей её.
  Внизу Уокер стал приставать ко мне с вопросами:
  – Откуда она взялась? Как узнала, что мы здесь?
  – «А мачты гнулись и скрипели…» – пропел я. – Ей известно всё или почти всё… и она облагает нас налогом.
  Уокер аж рот раскрыл.
  – Она узнала про золото?
  – Да, – ответил я, – но больше я тебе ничего не скажу, пока не вернётся Курце. Нет смысла повторяться.
  Уокер пытался настаивать, но усмирил своё нетерпение, когда понял, что я не намерен продолжать разговор, и, надувшись, съёжился на диване. Через полчаса мы услышали шаги Курце на палубе. Он был благодушно настроен и притащил много еды, которой предстояло разнообразить наш стол; чувствовалось, что успел пропустить пару стаканчиков.
  – Знаете, эти итальяшки умеют готовить.
  – Здесь только что была Франческа, – сообщил я.
  Потрясённый новостью, Курце смотрел на меня.
  – Дочка Графа?
  – Да.
  Уокер снова завёлся:
  – Я хочу знать, как она разыскала нас.
  – Чего надо этой заносчивой суке? – Реакция Курце меня удивила.
  Ну, очевидно, антипатия у них взаимная.
  – Она хочет получить часть сокровищ, – прямо ответил я.
  Курце выругался:
  – Откуда, чёрт возьми, она узнала про золото?
  – Альберто перед смертью написал.
  Курце и Уокер обменялись взглядами, и после тягостного молчания Курце сказал:
  – Значит, Альберто собирался нас предать.
  – Он и сделал это, – сказал я.
  – Тогда почему золото до сих пор там? – недоумевал Курце.
  – Письмо не было закончено, – объяснил я. – Альберто не успел написать, где спрятано золото.
  – Фу – с облегчением вздохнул Курце. – Ну тогда ничего страшного.
  Его тупость меня раздражала.
  – Как, по-твоему, мы будем выбираться отсюда, если пол-Италии наблюдает за нами? – спросил я. – Она всё время была в курсе твоих дел, следила за тобой каждый раз, когда ты приезжал в Италию, и посмеивалась. А теперь поняла, что готовится нечто серьёзное.
  – Этой суке лишь бы посмеяться надо мной, – злобно сказал Курце. – Она всегда обращалась со мной, как с грязью. Наверное, и Граф хохотал как сумасшедший.
  Я задумчиво потирал подбородок.
  – Она уверяет, что Граф ничего не знает. Расскажи-ка о нём.
  – О Графе? Никчёмный старик. Он не смог вернуть свои имения после войны – почему, не знаю – и сейчас беден как церковная мышь. Живёт в Милане в убогой квартире, в которой и повернуться негде.
  – Кто-нибудь помогает ему?
  Курце пожал плечами.
  – Не знаю, может, она. Она в состоянии себе это позволить. Вышла замуж за римского графа, слышал, очень богатого, так что, полагаю, подкидывает старику кое-что на хозяйственные расходы.
  – За что ты так не любишь её?
  – А потому что она из этих высокомерных сук высшего общества – я их всегда терпеть не мог. У нас в Хьюгтоне тоже полно таких, только здешние ещё хуже. Она со мной и здороваться не желала. Не то что её отец. С ним мы ладили.
  Возможно, в один из приездов он приставал к ней и получил достойный отпор. А приставания Курце скорее всего были грубы и непристойны, как если бы исходили от гориллы.
  – Часто она попадалась тебе на глаза в Италии?
  Он подумал и сказал:
  – Пожалуй. В каждый мой приезд хоть раз да попадалась.
  – Понятно. Это всё, что ей было нужно: засечь тебя, проще говоря. Похоже, она окружена весьма полезными друзьями и, сдаётся, они не из того общества, к которому ты её причислил. Она перехватила сигналы Меткафа всем средиземноморским портам, правильно их расшифровала, так что у неё, кроме красивой внешности, есть и мозги.
  Курце зафыркал:
  – Красивая? Просто сука облезлая…
  Она таки сидела у него в печёнках.
  – Неважно, но нас возьмёт голыми руками. Мы ничего не сможем сделать, пока она следует за нами по пятам. Не говоря уже о Меткафе, который тоже идёт следом. Странно, что он ещё не проявил себя в Рапалло.
  – Говорю тебе, он струхнул, – прорычал Курце.
  Я даже отвечать ему не стал.
  – Впрочем, не стоит ломать голову, пока мы точно не узнаем, чего она хочет. Я встречаюсь с ней завтра утром, после этого, вероятно, кое-что прояснится.
  – Я пойду с тобой, – твёрдо заявил Курце.
  – Она хочет видеть меня, а не тебя, – ответил я. – Она это специально оговорила.
  – Чёртова сучка! – взорвался Курце.
  – И, ради Бога, подбери другое слово, надоело слушать, – раздражённо сказал я.
  Он испепелил меня взглядом.
  – Что, втюрился?
  Я окончательно потерял терпение и ответил:
  – Не знаю я эту женщину – видел её всего пятнадцать минут. Отвечу тебе завтра.
  – Она что-нибудь говорила обо мне? – спросил Уокер.
  – Нет, – солгал я.
  Не было смысла настраивать против неё обоих. Похоже, действовать нам придётся вместе, и чем меньше неприязни, тем лучше.
  – Но мне всё же придётся идти на встречу с ней одному.
  Курце тихо ворчал, поэтому я счёл нужным сказать:
  – Не беспокойся: ни она, ни я не знаем, где находится золото. Ты нужен всем – и ей, и мне, и Меткафу. Кстати, мы не должны забывать о Меткафе.
  
  ***
  
  На следующий день рано утром я отправился на поиски кафе «Три рыбки». Оно оказалось обычной портовой забегаловкой, каких полно в любом приморском городе. Приметив его, я пошёл прогуляться около стоянки яхт, разглядывая элегантные прогулочные суда богатых европейцев. Среди них было немало больших судов, хозяева которых и гости вели беззаботную жизнь, пользуясь услугами наёмного экипажа; но мне по вкусу были другие яхты – маленькие, удобные в управлении, где хозяева, не гнушавшиеся никакой работой, всё делали сами.
  С удовольствием погуляв часок, я почувствовал, что проголодался, и вернулся в кафе. Было ровно девять. Она ещё не пришла, и я заказал завтрак, качество которого оказалось лучше, чем можно было предположить. Только я приступил к еде, появилась графиня и тихонько уселась напротив.
  – Извините за опоздание, – сказала она.
  – Ну что вы!
  На ней были свободные брюки и свитер – наряд из числа тех, которые чаще встречаешь на страницах женских журналов, чем в реальной жизни. Свитер был ей к лицу.
  Она заглянула в мою тарелку и сказала:
  – Я уже завтракала, но, пожалуй, съем ещё что-нибудь. Вы не против, если я присоединюсь к вам?
  – Вы здесь хозяйка.
  – Здесь хорошо кормят, – сообщила она и, подозвав официанта, сделала заказ итальянской скороговоркой. Я продолжал молча есть. Пусть заговорит первой.
  Она тоже молчала и только смотрела на меня. Когда ей принесли завтрак, она набросилась на него так, словно неделю не ела. Здоровая женщина со здоровым аппетитом. Закончив, я достал пачку сигарет.
  – Не возражаете? – спросил я.
  В этот момент рот у неё был набит, и она только утвердительно кивнула головой. Я закурил. Наконец она со вздохом отодвинула тарелку и взяла предложенную мной сигарету.
  – Пробовали наш кофе-эспрессо? – спросила она.
  – Пробовал.
  – Ах да, я забыла, что эти автоматы успели проникнуть даже в вашу Чёрную Африку. Его полагается пить после обеда, но я это делаю весь день. Выпьете?
  Я согласился, и она крикнула официанту:
  – Два эспрессо. – И повернулась ко мне. – Так как же, мистер Халлоран, обдумали наш вчерашний разговор?
  Я сказал, что обдумал.
  – И что же?
  – И что же, – повторил я. – Правильнее было бы спросить – так как же? Мне надо знать о вас гораздо больше, чтобы довериться вам, графиня.
  Похоже, она обиделась.
  – Не называйте меня графиней, – сказала она с раздражением. – Что вы хотите знать?
  Я стряхнул пепел.
  – Во-первых, как вам удалось перехватить послание Меткафа? Сомневаюсь, чтобы графиня случайно могла натолкнуться на что-то в этом роде.
  – Я уже говорила: у меня есть друзья.
  – Кто они, эти друзья?
  – Мой отец и я были среди тех, кто боролся против фашистского правительства во время войны…
  – Вы были в партизанах, я знаю.
  Она махнула рукой.
  – Ладно, пусть в партизанах, если вам так нравится. Только не приведи Бог моих друзей услышать, как вы их называете, – коммунисты испоганили это слово. Мои друзья тоже были партизанами, и я никогда не прерывала с ними отношений. Понимаете, в то время они считали, что я, маленькая девочка, приношу им счастье. После войны многие из них вернулись к своей работе, но были и такие, кто не знал другой жизни, кроме той, в которой они убивали немцев. Это забывается не скоро. Вы понимаете?
  Я спросил:
  – Хотите сказать, что у них появился вкус к приключениям и им стала нравиться такая жизнь?
  – Да, приключений хватало и после войны. Некоторые из них, перестав убивать немцев, начали убивать коммунистов – итальянских коммунистов. Это было ужасно. Но и коммунисты не отставали, между прочим. Некоторые ударились в другого рода приключения – даже выходящие за рамки закона, – ничего серьёзного, правда, немного контрабанды, иногда кое-что похуже… Оказавшись вне закона, они невольно вступают в контакт с людьми из этого мира.
  Действительно, очень логично, подумал я.
  – В Генуе заправляет Торлони, один из лидеров преступного мира, большой спец в таких делах. Это он дал знать во все порты – в Савону, Ливорно, Рапалло и дальше к югу до Неаполя, что интересуется вами и готов заплатить за любую информацию. Он указал имена и название яхты.
  Я не сомневался, что источником такой информации мог быть только Меткаф. Возможно, Торлони чем-то ему обязан и теперь таким образом расплачивается.
  Франческа продолжала свой рассказ:
  – Мои друзья услышали имя Курце – редкое в Италии, а им известно, что я интересуюсь человеком с таким именем, и сообщили мне об этом. Когда я услышала, как зовут второго, я поняла: что-то готовится. – Она пожала плечами. – С ними некий Халлоран – вы. О вас я ничего не знала, пришлось выяснять.
  – Ваши друзья передали Торлони сведения о нас?
  – Я попросила их проследить, чтобы Торлони ничего не узнал. Влияние моих друзей на побережье очень велико – во время войны весь этот район контролировался нами, а не немцами.
  Вырисовывалась следующая картина: Франческа – талисман и дочь любимого командира. Она Хозяйка Побережья, Молодая Госпожа, которую нельзя обижать. К тому же план Меткафа, похоже, провалился, хотя бы временно. Но я на приколе у Франчески и шайки её пиратов, а они в своём деле доки.
  Я задал второй вопрос:
  – Вы говорили, что отец не знает ничего об истории с золотом. А как же письмо, которое написал ему Альберто Корсо?
  – Я не отдала письмо отцу, – просто ответила Франческа.
  Я насмешливо посмотрел на неё.
  – Вот как ведёт себя дочь почтенного родителя! Не только читает чужие письма, но и скрывает их.
  – Совсем не так, – резко возразила она. – Я расскажу, как это вышло.
  Она облокотилась на стол.
  – Во время войны я была ещё очень маленькой, но отец заставлял меня работать – каждый должен был что-то делать. Мне приходилось, кроме всего прочего, собирать личные вещи погибших и складывать их в одно место, чтобы сохранить те из них, которые могут понадобиться, а остальное переправить семье погибшего. После того как Альберто погиб в горах, я собрала его небольшое имущество и среди вещей обнаружила письмо. Две исписанные страницы, адресованные моему отцу, но без концовки. Я бегло просмотрела письмо, и мне оно показалось важным, но смысла его я тогда не поняла, была слишком мала. Я положила письмо в карман, чтобы позже отдать отцу. Но немцы наступали, и нам пришлось срочно уходить. Мы укрылись в доме фермера, а вскоре ушли и оттуда. Так и вышло, что небольшая жестяная коробка, в которой лежали мои собственные вещи, осталась на ферме. И только в тысяча девятьсот сорок шестом году у меня появилась возможность вернуться на ферму, чтобы поблагодарить хозяев. Они угостили меня вином, а потом жена фермера вынесла маленькую коробку и спросила, не моя ли она. Я уже успела забыть и об этой коробке, и о том, что в ней.
  Франческа улыбнулась.
  – В коробке лежала кукла, ну, не кукла, а то, что вы называете… кажется, игрушечным маленьким медведем?
  – Тедди-медвежонок, – подсказал я.
  – Да, медвежонок… я его до сих пор храню. Были в коробке и какие-то безделушки, там же лежало письмо Альберто.
  – Однако вы не передали его отцу? Почему?
  Она стукнула своим маленьким кулачком по столу.
  – Вам трудно понять, что происходило в Италии после войны. Ладно, попытаюсь объяснить. Тогда очень велико было влияние коммунистов, особенно здесь, на севере, и после войны они разорили моего отца. Обвинили его в сотрудничестве с немцами, в том, что он воевал с отрядами коммунистов, вместо того чтобы воевать с фашистами. И это моего отца! Который всю свою жизнь боролся с фашизмом! Они выставили ложных свидетелей, и никто не захотел слушать отца. Его поместья были конфискованы фашистским правительством, а после войны получить их он не смог. Да и как бы ему это удалось, если Тольятти, заместитель главы правительства, был руководителем итальянской компартии! Они сказали: «Он коллаборационист и должен быть наказан». Но даже несмотря на все ложные обвинения, они не осмелились посадить отца в тюрьму, только вот поместья он себе не вернул и теперь нищий.
  В глазах Франчески стояли слёзы. Она приложила платок к глазам и сказала:
  – Извините, не могу спокойно говорить об этом.
  Мне стало неловко.
  – Ну что вы…
  Она подняла на меня глаза и сказала:
  – Эти коммунисты с их антифашистской борьбой! Да мой отец в десять раз больше сделал для победы над фашистами, чем они. Вы слышали когда-нибудь о Пятьдесят второй партизанской бригаде?
  Я отрицательно покачал головой.
  – Ну как же, знаменитая коммунистическая бригада, которая захватила Муссолини. Коммунисты присвоили ей имя Гарибальди. Знаете, сколько человек воевало в этой якобы знаменитой Гарибальдийской бригаде в сорок пятом году?
  – Я почти ничего не слышал о ней.
  – Всего восемнадцать, – с презрением сказала она. – Восемнадцать человек называли себя бригадой. Да под командованием моего отца было в пятьдесят раз больше бойцов! А когда я поехала в Парму на юбилейные торжества в сорок девятом году, то увидела, что под знаменем бригады маршируют сотни людей! Все коммунистические подонки выползли из своих нор теперь, когда война закончилась и им ничего не грозило. Они шли по улицам, и у каждого на шее был красный фуляр, и каждый называл себя партизаном. Они даже памятник Гарибальди раскрасили так, что на нём оказалась красная рубашка и красная шляпа! Поэтому я и мои друзья не называем себя партизанами. По милости коммунистов слово «партизан» стало насмешкой.
  От гнева её трясло, в глазах сверкали непролитые слёзы.
  – Коммунисты разорили моего отца, потому что он пользовался авторитетом и выступал против коммунистического влияния в Италии. Он всегда был либералом и придерживался умеренных взглядов. А тех, кто идёт по середине дороги, сбивают. Но он не мог понять этого, – сказала она мрачно. – Он-то думал, идёт честная борьба. Как будто коммунисты когда-нибудь боролись честно!
  История была трогательной и типичной для нашего времени. И совпадала с тем, что рассказывал Курце. Я заметил:
  – Коммунисты сегодня далеко не так сильны. Почему бы вашему отцу не подать апелляцию на пересмотр дела?
  – Грязь оставляет следы, и неважно, кто её бросил. Да и лет прошло немало – люди предпочитают не вспоминать то время; к тому же никто, особенно официальные лица, не могут признавать свои ошибки.
  Франческа трезво смотрела на жизнь, и я решил, что пора вернуться из прошлого в настоящее.
  – Но как это связано с письмом?
  – Вы хотите понять, почему я не отдала письмо отцу после войны?
  – Да.
  Она сдержанно улыбнулась.
  – Чтобы понять, нужно знать моего отца. Видите ли, то, за чем вы приехали, имеет большую ценность. Из письма Альберто я поняла, что речь идёт о документации и большом количестве золотых слитков. Так вот, мой отец – благородный человек. Он бы всё вернул правительству, поскольку правительству это всё и принадлежало. И не подумал бы взять себе хоть что-то. Это было бы неблагородно.
  Она опустила глаза и стала разглядывать свои руки.
  – Ну а я женщина не благородная. Мне больно видеть отца, живущего в миланских трущобах, вынужденного распродавать вещи из дому, чтобы купить продукты. Он старый человек: несправедливо, что ему приходится так жить. И если у меня будет достаточно денег, я позабочусь о его счастливой старости. И он не узнает, откуда взялись деньги.
  Я откинулся на спинку стула и задумчиво рассматривал её. Она покраснела под моим испытующим взглядом. Я мягко спросил:
  – Почему бы вам не посылать ему денег? Я слышал, вы удачно вышли замуж.
  Её губы искривила неприятная усмешка.
  – Вы же ничего не знаете обо мне, не так ли, мистер Халлоран? У меня нет ни денег, ни мужа – точнее, нет никого, кого бы я хотела назвать своим мужем. – Она протянула вперёд лежавшие на столе руки. – Я продала кольца, чтобы послать отцу денег, но это было давным-давно. Если бы не мои друзья, я бы оказалась на улице. Нет, мистер Халлоран, у меня нет денег.
  Я не всё понял, но задавать вопросы не решился. Какая разница, почему она решила влезть в это дело, главное, она застала нас врасплох. При её связях мы и шагу по Италии не сделаем без того, чтобы не споткнуться о какого-нибудь её друга, бывшего партизана. Если мы попытаемся поднять золото, не заключив предварительного соглашения с ней, она возникнет в нужный момент и спокойно всё отнимет. Она связала нас по рукам и ногам.
  У меня вырвалось:
  – Вы такая же, как Меткаф!
  – Кстати, хотела выяснить, кто такой Меткаф?
  – Так, один проказник.
  Она не настолько владела английским, чтобы понять мой ответ.
  – Проказник? – озадаченно переспросила она. – Это что, птица?
  – Один из наших общих конкурентов. Тоже охотится за золотом.
  Я наклонился над столом.
  – Итак, если мы примем вас в дело, то хотели бы иметь определённые гарантии.
  – Не думаю, что в вашем положении можно требовать гарантий, – сказала она ледяным тоном.
  – Тем не менее, хотелось бы их иметь. Только не горячитесь, это и в ваших интересах – за спиной Торлони стоит Меткаф, а он крепкий парень. Поэтому нам нужна защита от Меткафа. Из ваших слов ясно, что Торлони имеет вес, но, если у него не хватит силёнок, Меткаф, возможно, призовёт на нашу голову ещё кого-нибудь. Сможете ли вы обеспечить защиту от этой компании?
  – В любой момент я могу собрать сто человек, – гордо ответила она.
  – Кого же? – спросил я грубо. – Ветеранов на пенсии?
  Она улыбнулась.
  – Большинство моих военных друзей живут спокойно и каждый день ходят на работу. Мне бы не хотелось втягивать их в горячие или незаконные дела, хотя они придут на помощь, если понадобится. Но моим… – она запнулась, подыскивая слово, – моим менее привлекательным друзьям я охотно поручила бы это дело. Я говорила, они предприимчивы и совсем не старые – не старше вас, мистер Халлоран, – кокетливо закончила она.
  – И их наберётся целая сотня?
  Она немного подумала.
  – Ну, пятьдесят, – призналась она. – А ветераны из отряда моего отца дадут сто очков вперёд этим головорезам.
  У меня не было в этом сомнений, правда, при условии, что силы в количественном отношении будут равные. Но Меткаф с Торлони, пожалуй, могут собрать головорезов со всей Италии, и они скорее всего пойдут на это – слишком велика ставка.
  – Нужны и гарантии на будущее. Где уверенность, что вы нас не надуете?
  – В этом можете не сомневаться, – сухо ответила она.
  Я решил заняться немного мелодраматическим искусством.
  – Поклянитесь в том, что не пойдёте на обман.
  Она подняла руку.
  – Клянусь, что я, Франческа ди Эстреноли, ни в коем случае не обману мистера Халлорана из Южной Африки! – Она улыбалась. – Так вас устраивает?
  Я покачал головой.
  – Не совсем. Вы же сами сказали, что вы неблагородная женщина Я хочу, чтобы вы поклялись именем и честью отца.
  Её щёки зарделись от гнева, мне показалось, что она вот-вот влепит мне пощёчину, и я вкрадчиво спросил:
  – Так вы клянётесь?
  Она опустила глаза и тихо сказала:
  – Клянусь.
  – Именем и честью отца, – настаивал я.
  – Именем и честью отца, – повторила она и в упор посмотрела на меня. – Теперь, надеюсь, вы довольны? – На её глазах опять появились слёзы.
  Напряжение, которое не оставляло меня на протяжении всего разговора, вдруг исчезло, и я почувствовал облегчение. Пусть немного, но чего-то я добился – может, сработает!
  Бармен за моей спиной вышел из-за стойки и медленно подошёл к столу. Он посмотрел на меня с неприязнью и, обратившись к Франческе, спросил:
  – Что-нибудь случилось, мадам?
  – Нет, Джузеппе, всё в порядке. – Она улыбнулась. – Ничего не случилось.
  Джузеппе улыбнулся ей в ответ, бросил на меня мрачный взгляд и вернулся за стойку. У меня по спине прошёл холодок. А если Франческа ответила бы ему иначе? Наверняка быть бы мне верным кандидатом на уютную водяную могилу где-нибудь возле причала ещё до конца недели.
  Я показал пальцем через плечо:
  – Этот тоже из вашей гвардии, да?
  Она кивнула:
  – Он видел, что вы обидели меня, и подошёл выяснить, не нужно ли помочь.
  – Я не собирался обижать вас.
  – Вам не следовало приезжать сюда. Вам не следовало приезжать в Италию. Я ещё могу понять Курце и Уокера – они дрались с немцами, прятали золото. Но вы-то тут при чём?
  Я тихо сказал:
  – Я тоже воевал с немцами – в Голландии и Германии.
  – Простите, мне не следовало так говорить.
  – Ничего. Что же касается остального… – Я пожал плечами. – Должен же кто-то быть организатором… Курце и Уокер не способны на это: Уокер – пьяница, а Курце – просто туша без признаков интеллекта. Нужен был человек, который подтолкнул бы их.
  – Но почему подталкивать взялись именно вы?
  – Была одна причина, – коротко ответил я. – Забудем. Давайте лучше говорить о том, что нам предстоит. Например, о делёжке.
  – О делёжке?
  – Как мы будем делить добычу.
  – Я ещё не думала об этом – надо обсудить.
  – Надо, – согласился я. – Итак, нас трое, вы и пятьдесят ваших друзей – всего пятьдесят четыре человека. Если вы собираетесь разделить всё на пятьдесят четыре равные части, то лучше забудьте сразу. Мы на это не пойдём.
  – Не понимаю, как мы можем обсуждать такой вопрос, не зная, о какой сумме идёт речь.
  – Мы обсуждаем принцип – в процентном соотношении, – нетерпеливо пояснил я. – Вот как я себе представляю: по одной части получит каждый из нас троих, одну часть вам и одну поделят между собой ваши друзья.
  – Нет, – твёрдо заявила она. – Несправедливо. Вы здесь вообще ни при чём. Вы просто грабитель.
  – Мне казалось, вы изменили своё отношение, – сказал я. – Ну так слушайте, и слушайте очень внимательно – я не намерен повторяться. И Курце и Уокеру полагается по целой части. Они отбили золото, позаботились о нём. Не говоря уже о том, что только они знают, где оно лежит. Правильно?
  Она согласно кивнула головой. Я зловеще улыбался.
  – Теперь перейдём ко мне, к личности, которую вы так откровенно презираете.
  Я остановил её нетерпеливый жест.
  – Я – мозговой центр, я знаю, как вывезти груз из Италии, и я подготовил это плавание. Без меня весь план рухнет, а я потратил на него время и средства. Поэтому, полагаю, у меня есть право на равную долю. – Я ткнул в её сторону пальцем. – А теперь явились вы и шантажируете нас. Да, шантажируете, – повторил я, когда она открыла рот, чтобы возразить. – Вы ещё ничего не вложили в это дело, а уже недовольны тем, что получите равную долю. Что же до ваших друзей, то, как я понимаю, речь идёт о наёмной рабочей силе, которой нужно заплатить. Если вам покажется, что им платят недостаточно, сможете доплатить из своей доли.
  – Но ведь каждому достанется совсем понемножку, – сказала она.
  – Понемножку?! – От изумления я лишился дара речи. Потом, переведя дыхание, спросил: – Вы хоть знаете, сколько там?
  – Приблизительно, – уклончиво ответила она.
  Я отбросил осторожность.
  – Там полтора миллиона только в золоте и, вероятно, столько же в драгоценных камнях. Если разделить хотя бы золото, то пятая часть составит триста тысяч, и, значит, каждому из ваших друзей достанется по шесть тысяч. Если приплюсуете драгоценности, то можете эту сумму удвоить.
  Глаза её открывались всё шире по мере того, как она мысленно подсчитывала сумму и переводила её в лиры. Цифры получались астрономические.
  – Так много, – прошептала она.
  – Да, так много, – подтвердил я.
  В этот момент у меня появилась идея. Камни! Они могли оказаться горячими – в криминальном плане. Придётся возиться с новой огранкой, маскировать их – дело рискованное. Теперь я увидел возможность заключить выгодную сделку.
  – Слушайте, – сказал я, изображая порыв щедрости, – только что я предложил вам и вашим друзьям две пятых добычи. Предположим, драгоценности составляют больше двух пятых – скорее всего так оно и есть, – тогда вы можете взять их себе целиком, а нам троим предоставить право распорядиться золотом. К тому же драгоценные камни не занимают много места и их легко спрятать.
  Она попалась на удочку.
  – Я знаю ювелира, который был в нашем отряде во время войны. Он сможет оценить их. Да, предложение, по-моему, вполне разумно.
  Мне оно тоже казалось разумным, тем более что до сих пор я принимал в расчёт только золото. Курце, Уокер и я в результате оставались при своих: по полмиллиона на каждого.
  – Да, ещё одно соображение, – сказал я.
  – Какое?
  – В том хранилище много бумажных денег: лиры, франки, доллары и прочая валюта. Никто не должен дотрагиваться до них – уверен, списки их номеров хранятся во всех банках мира. Вам придётся последить за своими друзьями, когда мы доберёмся туда.
  – Я смогу проследить за ними, – надменно произнесла она. Потом улыбнулась и протянула мне руку. – Значит, договорились!
  Я посмотрел на предложенную руку, но не притронулся к ней.
  – Я ещё должен обсудить это с Курце и Уокером. А они чертовски несговорчивые ребята, особенно Курце. Кстати, что вы ему сделали?
  Она медленно убрала руку и странно посмотрела на меня.
  – Вы почти убедили меня в своей порядочности…
  Я улыбнулся.
  – Необходимость, только и всего. Эти ребята – единственные, кто знает, где лежит золото.
  – Ах да, я и забыла. Что же касается Курце, то он грубиян.
  – Он первый признал бы вашу правоту, – сказал я, – хотя на языке африкаанс это слово имеет другое значение.[10]
  Внезапно меня осенило.
  – А кто-нибудь, кроме вас, знает о письме Роберто и вообще обо всей этой истории?
  Франческа было отрицательно качнула головой, но вдруг остановилась, желая, видимо, оставаться честной до конца.
  – Да, – сказала она, – один человек, но ему можно доверять – он верный друг.
  – Ладно, я только хотел застраховаться от желающих проделать такой же трюк, какой проделали вы. Похоже, всё Средиземноморье пришло в движение. Я бы не стал на вашем месте открывать своим друзьям все карты, по крайней мере до тех пор, пока дело не завершится благополучно. Если они вне закона, как вы говорите, у них могут возникнуть собственные соображения.
  – Я никогда с ними слишком не откровенничала, не собираюсь и теперь.
  – Правильно. Но вы должны сказать им, чтобы присмотрели за ребятами Торлони. Те ведь могут установить наблюдение за нашей яхтой и узнать, куда мы направляемся.
  – Ах, ну конечно, мистер Халлоран, я непременно попрошу их присмотреть за вашей яхтой, – любезно ответила она.
  Я засмеялся:
  – Не сомневаюсь. Когда будете готовы, загляните-ка к нам, но торопитесь, времени осталось очень мало.
  Я встал из-за стола и покинул её, полагая, что она сама оплатит завтрак, раз уж мы с ней теперь партнёры, или, как она выразилась по-английски, «во взаимных отношениях».
  
  ***
  
  Она появилась вечером того же дня в сопровождении мужчины внушительных габаритов, которого она представила как Пьеро Морезе. Тот любезно кивнул мне, проигнорировал Уокера и настороженно приветствовал Курце.
  С Курце я замучился – его долго пришлось уговаривать, а он повторял одно и то же ворчливым басом: «Не дам себя одурачить, не дам себя одурачить».
  Наконец я устало предложил:
  – Ладно. Золото – в этих горах, место ты знаешь. Почему бы тебе не отправиться туда и не забрать золото? Уверен, что ты и один справишься с Торлони и Меткафом, с графиней и её головорезами; уверен, что ты вывезешь золото и доставишь его в Танжер до девятнадцатого апреля. Пожалуйста, езжай и оставь меня в покое!
  Он поутих, но вид у него был несчастный и клокотал он как вулкан, не зная, продолжать извержение или воздержаться. Теперь он сидел в салоне, с презрением смотрел на графиню и подозрительно – на итальянского великана.
  Морезе совсем не знал английского, и собрание решило вести переговоры на итальянском, который я уже неплохо понимал, если разговор шёл неторопливо. Графиня сказала:
  – При нём всё можно говорить. Он знает столько же, сколько и я.
  – Я помню тебя – ты был в группе Умберто, – сказал Курце на ломаном итальянском.
  Морезе только коротко кивнул. Графиня продолжала:
  – Мы собрались здесь, чтобы окончательно договориться. – Она посмотрела на меня. – Вы всё обсудили?
  – Да.
  – Они принимают условия?
  – Принимают.
  – Тогда говорите, где находится золото.
  Со стороны Курце послышалось угрожающее ворчание, которое я заглушил громким хохотом.
  – Графиня, вы меня уморите, – с трудом выдавил я. – Я умру от смеха. Вы же не рассчитывали, что получите ответ на этот вопрос, так ведь?
  Она кисло улыбнулась:
  – Нет, но не мешало попробовать. Ладно, так как мы действуем?
  Я стал излагать наш план:
  – Первое, времени у нас в обрез. Золото нужно переправить в Рапалло к первому марта, это самое позднее. Нам также потребуется спокойное место для работы с яхтой – подойдёт чей-нибудь лодочный ангар или верфь. Найти такое место надо сейчас, заранее.
  Она прищурилась:
  – Почему именно к первому марта?
  – К вам это не имеет никакого отношения, так нужно.
  Морезе вставил:
  – Но первое число через две недели.
  – Верно, – сказал я. – Нужно уложиться. Второе. Только мы, пятеро присутствующих здесь, отправимся за золотом. И больше никто. Мы вскроем шахту, достанем спрятанные ценности, запакуем всё, что нам нужно, в крепкие ящики и вынесем. Потом снова завалим вход в шахту. После этого, и только после этого, нам понадобится дополнительная помощь, но даже тогда лишь для погрузки и транспортировки на побережье. Нет необходимости посвящать слишком много посторонних в наши дела.
  – Придумано толково, – согласился Морезе.
  Я продолжал:
  – Весь груз будет доставлен на берег к яхте, весь – включая драгоценности. Мы будем жить все вместе, впятером, в течение месяца, пока я со своими друзьями не закончу то, что нам предстоит сделать. Если вам захочется предварительно оценить стоимость драгоценностей, придётся доставить ювелира к нам, а не наоборот. Окончательный расчёт произведём после оценки камней, но не раньше, чем яхта окажется на воде.
  – Вы как будто не доверяете нам, – сказал Морезе.
  – Не доверяю, – заявил я прямо. И, показав большим пальцем на графиню, сказал: – Ваша подруга методом шантажа принудила нас принять её в долю, так что не вижу оснований для доверия.
  Его лицо потемнело.
  – Недостойно с вашей стороны!
  Я пожал плечами.
  – Скажем так, недостойно с её стороны. Она заварила эту кашу. Таковы факты.
  Графиня положила руку на плечо Морезе, и он умолк. У Курце вырвался короткий смешок, похожий на собачий лай.
  – Magtig, ты её раскусил. – Он покачал головой. – За ней надо смотреть в оба. Это тонкая штучка.
  Я повернулся к нему:
  – Теперь всё зависит от тебя. Что нужно для того, чтобы достать груз?
  Курце наклонился вперёд.
  – Во время моего приезда в прошлом году я не заметил никаких изменений. В том месте по-прежнему никто не бывает. Туда ведёт немощёная дорога, так что прямиком на грузовике и подъедем. Ближайшая деревня – в четырёх милях.
  – Сможем ли мы работать ночью? – спросил я.
  Курце задумался.
  – Скалы там на вид страшнее, чем на самом деле, я в этом сам убедился, опыт взрывных работ у меня есть. Думаю, двое с кирками и лопатами справятся с делом за четыре часа, а ночью, наверное, часов за шесть.
  – Значит, мы пробудем там целую ночь, а возможно, и дольше.
  – Да, – сказал Курце. – Если работать только ночью, то за одну не успеть.
  Вмешалась графиня:
  – Итальянцы не бродят ночью по горам. Можно без опаски установить освещение, но так, чтобы его не было видно со стороны деревни.
  Курце возразил:
  – Из деревни и так ничего не увидят.
  – Всё равно, нам нужно прикрытие, – заметил я. – Если мы будем околачиваться там хотя бы один день, нужна на всякий случай убедительная версия. Есть какие-нибудь идеи?
  Наступило молчание, и неожиданно в первый раз заговорил Уокер:
  – Может, передвижной дом на колёсах? Англичане увлекаются кемпингами… У итальянцев даже слов таких в языке нет, они пользуются английскими. Если мы встанем лагерем на две ночи, то крестьяне примут нас за очередную группу английских туристов.
  Мы подумали и решили, что идея подойдёт. Графиня пообещала достать дом на колёсах и палатку.
  Я стал перечислять всё, что нам может понадобиться.
  – Нужны фонари…
  – Используем автомобильные фары, – заметил Курце.
  – Это хорошо для освещения снаружи, а фонари понадобятся для работы внутри. Значит, запастись надо, скажем, дюжиной фонарей и запасными батарейками.
  Я кивнул Морезе.
  – Займись этим ты. Необходимы инструменты – четыре кирки и четыре лопаты. Теперь – грузовики… Сколько их нужно, чтобы управиться за один заезд?
  – Две трёхтонки, – уверенно сказал Курце. – У немцев было четыре, но они везли много всякого барахла, которое мы не возьмём.
  – Машины с водителями должны стоять наготове, – предупредил я. – Понадобится также много тёса для изготовления ящиков. Золото придётся переложить.
  – Зачем это нужно, оно же упаковано, – возразил Курце. – Просто уйма лишней работы.
  – Вспомни, – терпеливо объяснил я. – Вспомни, как ты в первый раз увидел эти ящики в немецком грузовике. Ты сразу опознал в них специальные контейнеры для упаковки золотых слитков. Не нужно нам, чтобы какой-нибудь любопытный проделал то же самое на обратном пути.
  Уокер внёс предложение:
  – Не надо перекладывать золото – и тёса много не понадобится. Просто прибить снаружи тонкие планки, чтобы изменить конфигурацию ящиков.
  Уокер оказался настоящим генератором идей. Если бы он ещё не пил!
  – Там, внутри шахты, должно валяться много древесины, которую можно использовать, – добавил Уокер.
  – Нет, – не согласился я, – нужен свежий тёс. Я не хочу, чтобы что-то видом или хотя бы запахом напоминало о подземелье. Кроме того, на планках от старых ящиков может оказаться не замеченная нами маркировка.
  – Вы хотите избежать любого риска, не так ли? – заметила графиня.
  – Не в игрушки играем, – бросил я. – Древесину можно забросить в горы на грузовиках, – обратился я к Морезе.
  – Я займусь этим, – ответил тот.
  – Не забудьте молотки и гвозди, – добавил я, стараясь предусмотреть всё: дело может сорваться из-за какого-нибудь пустяка.
  Со стороны причала дважды раздался тихий свист. Морезе взглянул на графиню, и она едва заметно кивнула. Он поднялся на палубу.
  Я обратился к Курце:
  – Что ещё? Мы ничего не забыли, не упустили?
  – Нет, – ответил он. – Это всё.
  Морезе вернулся и обратился к графине:
  – Он хочет говорить с тобой.
  Она встала и покинула салон, Морезе сопровождал её на палубу. Через открытый иллюминатор слышался приглушённый разговор.
  – Я не доверяю им, – резко заявил Курце. – Я не верю ни этой суке, ни Морезе. Он паршивый ублюдок. И во время войны был ублюдком. Пленных не брал – всегда говорил, что пристрелил их при попытке к бегству.
  – Ты поступил так же, – сказал я, – когда захватил золото.
  Он вспылил.
  – Там было по-другому. Они действительно пытались убежать.
  – Очень кстати для вас, – съязвил я. Меня бесило, что этот человек, которого я мог, и не без оснований, подозревать в убийстве по крайней мере четверых, строит из себя гуманиста.
  Он поразмыслил немного и сказал:
  – А что помешает им отобрать у нас всё, что мы достанем? Что помешает им перестрелять нас и замуровать в туннеле?
  – Ничего, и это всем понятно, – ответил я. – Вот если только дочернее чувство и фамильная гордость… – Я не стал развивать эту тему. Сам чувствовал неубедительность своих аргументов.
  Графиня и Морезе вернулись.
  – Торлони прислал двоих в Рапалло. Они расспрашивали о вас капитана порта всего десять минут назад.
  – Только не говорите, что капитан порта – один из ваших друзей.
  – Нет, но начальник таможни – да. Он их сразу узнал. Одного он посадил в тюрьму три года назад за контрабанду героина, а за вторым уже давно охотится. Оба, по его словам, работают на Торлони.
  – Ну что ж, мы и не надеялись, что нам удастся бесконечно скрываться, – сказал я. – Но они не должны знать, что вы с нами заодно, хотя бы на первых порах. Придётся вам дождаться темноты, тогда уйдёте.
  Графиня заметила:
  – За ними следят мои люди.
  – Отлично, но этого мало, – сказал я. – Хочу отплатить Меткафу его же монетой. Надо, чтобы за Торлони следили в Генуе. К тому же установите слежку во всех портах побережья за судном Меткафа. Я должен знать, когда он прибудет в Италию. – И я подробно описал ей Меткафа, Крупке и их фэамайл. – Справитесь с этим?
  – Конечно. Вы будете знать о Меткафе всё с первого момента, как он ступит на берег Италии.
  – Добро, – сказал я. – Тогда как насчёт стаканчика?
  Я взглянул на Курце.
  – Похоже, тебе всё-таки не удалось отпугнуть Меткафа.
  Он посмотрел на меня с таким растерянным видом, что я засмеялся.
  – Не огорчайся. Доставай бутылку и – выше голову!
  
  ***
  
  Больше мы не встречались с графиней и Морезе. Но на следующее утро я обнаружил в кокпите записку, в которой меня приглашали зайти в «Три рыбки» и советовали нанять караульного на «Санфорд».
  Я, конечно, пошёл. На этот раз Джузеппе вёл себя более дружелюбно, чем во время моего первого визита. Он лично обслуживал меня, и, когда принёс мне завтрак, я спросил:
  – Вы, должно быть, в курсе всего, что происходит в районе порта, и всех знаете. Не могли бы вы порекомендовать кого-нибудь в сторожа на мою яхту? Безусловно, честного человека.
  – О да, синьор, – ответил он, – я знаю человека, который вам нужен, это старый Луиджи. Такая жалость, во время войны его ранило, и с тех пор он может выполнять только лёгкую работу. Сейчас он как раз не при деле.
  – Пришлите его сюда после завтрака, – попросил я.
  Так мы заполучили честного караульного, и старый Луиджи стал нашим посредником между графиней и «Санфорд». Каждое утро он приносил письмо, в котором графиня описывала свои успехи.
  Мы узнавали, что за Торлони установили наблюдение, но пока ничего не происходит; его люди всё ещё находятся в Рапалло и следят за «Санфорд», но за ними тоже ведётся наблюдение, грузовики и водители найдены, тёс заготовлен, инструменты куплены, ей предложили немецкий передвижной дом, но она слышала, что в Милане продаётся английский, и решила лучше купить английский – не дам ли я денег на его покупку…
  
  ***
  
  Казалось, всё идёт нормально.
  Мы трое, экипаж «Санфорд», тратили много времени на осмотр местных достопримечательностей, что вызывало у шпионов Торлони огромное к нам отвращение. Я болтался в яхт-клубе, и вскоре пополз слух, что я решил осесть в Средиземноморье и подыскиваю подходящую для приобретения верфь.
  На пятый день нашего пребывания в Рапалло утреннее письмо содержало указание пойти на верфь Сильвио Пальмерини и попросить разрешения на подъём и окраску «Санфорд». «Цена будет умеренной, – писала графиня, – Сильвио – один из моих, то есть наших, друзей».
  Верфь Пальмерини находилась в стороне от Рапалло. Сам Сильвио, похожий на высохший стручок человек лет шестидесяти, был из тех, что мягко стелют, да жёстко спать.
  – Понимаете, синьор Пальмерини, я ведь тоже строю лодки и хотел бы сам выполнить эту работу на вашей верфи.
  Он кивнул – ничего странного в том, что человек намерен сам позаботиться о своей лодке, раз он это умеет, к тому же и обойдётся дешевле.
  – И хотелось бы сделать это в тайне, – продолжал я. – Киль я установил не совсем обычным способом, и, возможно, придётся его снять, чтобы проверить.
  Он опять кивнул. Эксперимент – дело рискованное, лучше придерживаться старых проверенных способов. Было бы глупо, если б киль милорда отвалился посреди Средиземного моря.
  Я понимал, что выгляжу глупо, и сказал:
  – Мы с друзьями можем выполнить эту работу без посторонней помощи. Нам требуется только место, где мы могли бы работать без помех.
  Он кивнул в третий раз. У него есть большой сарай, который запирается. Никто не будет нам мешать, даже сам он не побеспокоит нас, а уж тем более никто из посторонних – за этим он проследит. А не является ли милорд тем богатым англичанином, который хочет купить верфь? Если это так, то почему милорду не обратить своё внимание на верфь Пальмерини, красу и гордость западного побережья?
  Меня аж передёрнуло. Опять вымогательство! Хоть и вежливо, но дают понять, что мне лучше купить верфь и тем самым заплатить за молчание. Я ответил уклончиво:
  – Да, я подумываю о покупке верфи. Но мудрый человек сперва изучит все возможности. – Чёрт! Сам заговорил в его манере. – Я побывал в Испании и Франции, теперь в Италии, потом направлюсь в Грецию. Надо присмотреться.
  Пальмерини энергично кивал, его шишковатая голова, напоминавшая сморщенное яблочко-китайку, челноком ходила вверх-вниз. Да, милорд поступает мудро, желая изучить все возможности, но он всё-таки убеждён, что милорд вернётся на верфь Пальмерини, потому что она самая лучшая на всём побережье Средиземного моря. Что понимают греки в искусстве яхтостроения? Всё, что они освоили, это строительство турецких шлюпок. А цена была бы для милорда умеренной. Коль скоро у них есть общие друзья, то стоимость верфи по договорённости можно было бы выплачивать в рассрочку, при наличии соответствующих гарантий, конечно.
  Из намёков старого хитреца я понял, что он будет дожидаться завершения операции, когда у меня появится наличный капитал и я смогу доказать верность своему слову.
  Я вернулся на яхту в полной уверенности, что в этой части нашей программы дела идут хорошо. Даже если придётся купить верфь Пальмерини, что не так уж и плохо, какую бы цену он ни назначил, разницу можно будет списать за счёт экспедиционных расходов.
  
  ***
  
  На девятый день нашего пребывания в Рапалло очередное утреннее послание известило нас о том, что всё готово и мы можем отправляться в любой момент. Однако оговаривалось, что следующий день воскресный и было бы лучше начать наш поход в глубь страны в понедельник. Такое соображение придавало нашему предприятию романтическую окраску. Ещё одна сумасшедшая в компании сумасшедших, подумал я.
  Графиня писала: «Мои друзья позаботятся, чтобы после вашего исчезновения люди Торлони ничего не заподозрили. Яхту оставите на попечение Луиджи, встречаемся в девять утра в «Трёх рыбках».
  Я сжёг письмо и позвал Луиджи.
  – Говорят, вы честный человек. А взятку вы бы приняли?
  Мой вопрос до крайности возмутил его.
  – О нет, синьор!
  – Вы знаете, что за лодкой следят?
  – Да, синьор. Эти люди – ваши враги и враги мадам.
  – Знаете ли вы, каким делом мы с мадам заняты?
  Он покачал головой.
  – Нет, синьор. Я пришёл помогать вам по просьбе мадам. Вопросов я не задавал, – с достоинством ответил он.
  – Луиджи, я и мои друзья собираемся уехать на несколько дней, яхта остаётся на вашем попечении. Как вы поступите, если люди, которые следят за нами, предложат вам денег, чтобы вы не мешали им проникнуть на яхту и обыскать её?
  Он даже выпрямился.
  – Я брошу им деньги в лицо, синьор!
  – Нет, вы поступите не так, – сказал я. – Вы будете торговаться с ними. Если они прибавят, вы пустите их на яхту.
  Он смотрел на меня в полном недоумении. Я стал втолковывать:
  – Пусть они обыскивают яхту, они всё равно ничего не найдут. Нет таких причин, по которым вам нужно отказываться от удовольствия изъять некую сумму денег у врагов мадам.
  Вдруг он засмеялся, хлопнув себя по ляжкам.
  – Здорово, синьор, просто здорово! Вы хотите, чтобы они порыскали тут?
  – Да, но не надо облегчать им задачу, иначе у них появятся подозрения.
  Я хотел в последний раз попробовать одурачить Меткафа, как уже проделывал это в Барселоне, или, скорее, надеялся, что смогу его одурачить, вплоть до того момента, когда Курце влез со своими кулаками и всё испортил.
  Я написал графине письмо, в котором рассказал, чем занимаюсь, и отдал письмо Луиджи для передачи.
  – Давно вы знаете мадам? – полюбопытствовал я.
  – С войны, синьор, она тогда ещё девчушкой была.
  – И вы готовы ради неё на всё?
  – А как же, – удивился он, – она столько сделала для меня, что я перед ней в неоплатном долгу. После войны она водила меня к врачам, платила за операцию. Не её вина, что им не удалось полностью выпрямить мою ногу, но без этой операции я остался бы калекой.
  Я увидел Франческу в новом свете.
  – Спасибо, Луиджи. Передайте письмо мадам, когда увидите её.
  Я ввёл Курце и Уокера в курс дела. Теперь нам осталось только дождаться понедельника.
  
  Глава V. Туннель
  
  Утром в понедельник я снова занялся камуфляжем – разложил все бумаги так, чтобы на них было легко наткнуться. Уверенный, что бумаги будут тщательно изучены, я подготовил даже смету на ремонтные работы – переоснастку «Санфорд» – у Пальмерини на верфи, а также приблизительные подсчёты стоимости верфи на случай её приобретения. Если нас там увидят потом, это послужит объяснением. Мы покинули яхту около девяти, простились с Луиджи, который добродушно подмигнул мне, и вовремя прибыли к месту свидания. В «Трёх рыбках» графиня с Морезе уже ждали нас, и мы вместе заказали завтрак. В наряде графини угадывался английский стиль, и я это оценил – в уме ей не откажешь.
  – Как вам удалось избавиться от шестёрок Торлони? – спросил я.
  Морезе ухмыльнулся:
  – Один неожиданно попал в автокатастрофу. Другой, дожидавшийся его в порту, видимо, перегрелся на солнце и внезапно упал в воду. Пришлось ему взять такси и отправиться в отель, сейчас уж, верно, переодевается.
  – Ваш друг Меткаф прибыл в Геную вчера вечером, – сообщила графиня.
  – Вы уверены? Это точно?
  – Абсолютно точно. Он прямиком направился к Торлони и пробыл у него довольно долго. Затем поехал в гостиницу.
  Ну вот и конец сомнениям. Я долго мучился – не возвожу ли я на Меткафа напраслину, может быть, это плод моего воспалённого воображения, ведь доказательств – никаких, одни догадки.
  – Вы установили за ним наблюдение?
  – Конечно.
  Джузеппе принёс завтрак, и разговор прервался. Когда он вернулся за стойку, я сказал:
  – Ну, дружище Курце, теперь рассказывай, где лежит золото.
  – Ну нет, – ответил он. – Я приведу вас туда, но рассказывать до этого ничего не собираюсь.
  Я вздохнул тяжко.
  – Послушай, эти милые люди приготовили транспорт. Что они скажут водителям грузовиков – куда те должны подогнать машины.
  – Они позвонят им.
  – Откуда?
  – В деревне должен быть телефон.
  – Ни один из нас близко не подойдёт к деревне, – сказал я. – К тому же все мы иностранцы. И если ты думаешь, что я отпущу этих двоих без сопровождения, то ты свихнулся. С этого момента мы глаз с них не спустим.
  – Не очень-то вы нам доверяете, – заметила графиня.
  Я взглянул на неё:
  – А вы мне доверяете?
  – Не слишком.
  – Вот и я вам так же.
  Я снова обратился к Курце:
  – Графиня проведёт телефонные переговоры во-о-н из того телефона-автомата на углу и в моём присутствии.
  – Хватит обзывать меня графиней, – огрызнулась Франческа.
  Я пропустил её слова мимо ушей и сосредоточил всё своё внимание на Курце.
  – Так вот, слушай, мы должны знать, где это место. Если не скажешь ты, то, уверен, скажет Уокер, но мне бы хотелось услышать это от тебя.
  Он довольно долго обдумывал мои слова и наконец сказал:
  – Ладно, когда-нибудь ты отспоришь свой путь на небеса! Место находится в сорока милях к северу от Рапалло, между Варци и Тассаро. – Он пустился в подробные объяснения, и Морезе заметил:
  – Прямо в центре гор.
  – Как думаешь, – спросил я, – может, направить грузовики прямо туда?
  Франческа предложила свой вариант:
  – Я скажу им, чтобы ждали в Варци. Они понадобятся нам только на вторую ночь. Мы сможем сами подъехать в Варци и оттуда направить дальше.
  – Хорошо, давай звонить.
  Я проводил Франческу до угла и стоял рядом, пока она давала инструкции, – не дай Бог, сболтнёт что-нибудь лишнее. Ничего себе, компания неразлучных друзей!
  Мы вернулись к столу, и я сообщил:
  – Дело сделано. Можем отправляться хоть сейчас.
  Мы закончили завтрак и встали из-за стола. Франческа предупредила:
  – Только не через главный вход. Наблюдатели Торлони уже могли вернуться. Они не должны видеть, что мы выходим из кафе. Идите за мной.
  Мы вышли через боковую дверь во двор, где нас ждал автомобиль с прицепленным домиком на колёсах типа Эколь.
  – У нас недельный запас продуктов, – сообщила Франческа, – может, пригодится.
  – Не пригодится, – сказал я мрачно. – Если мы не добудем груз к завтрашнему вечеру, он нам вообще не достанется – по нашим следам идёт Меткаф.
  Я оглядел всю компанию и моментально принял решение.
  – Каждый из нас вполне сойдёт за англичанина, кроме вас, Морезе, вы совсем не похожи на англосакса. Поедете в прицепе, и не высовывайтесь, пожалуйста.
  Он нахмурился и посмотрел на Франческу.
  – Садись в прицеп, Пьеро, делай, как говорит мистер Халлоран, – сказала она и повернулась ко мне. – Пьеро получает указания только от меня и больше ни от кого, мистер Халлоран. Надеюсь, вы запомните это на будущее.
  Я пожал плечами и сказал:
  – Ладно, поехали.
  Курце сел за баранку, потому что он был единственный среди нас, кто знал дорогу. Уокер тоже сел впереди, мы с Франческой – сзади. Все в основном молчали; Курце вёл машину очень осторожно, так как не успел приноровиться к громоздкому прицепу, да и автомобиль оказался с правосторонним управлением.
  Мы выехали из Рапалло и вскоре уже поднимались в горы – Лигурийские Апеннины. Суровый каменистый край с бедной растительностью. Редкие очаги сельского хозяйства составляли виноградники и оливковые рощи, вид которых вызывал не радость, а скорее сострадание.
  За час мы доехали до Варци, свернули с шоссе и затряслись по каменистой просёлочной дороге. Дождя не было уже несколько дней, и пыль висела клубами.
  Немного погодя Курце стал притормаживать, а у поворота почти совсем остановился.
  – Здесь мы обстреляли грузовики, – сказал он.
  Миновав поворот, мы выехали на прямую пустынную дорогу. Курце остановил машину, и Уокер вышел. Через пятнадцать лет он вернулся сюда. Он дошёл до большого камня справа от дороги, обернулся и посмотрел вниз. Я догадался, что это тот самый камень, за которым он когда-то стоял, посылая пулю за пулей в водителя штабной машины.
  Я подумал о страшной кровавой драме, разыгравшейся на этом месте, и, окинув взглядом заросшие склоны гор, представил себе бегущих пленников, спасающихся от преследователей, которые расстреливали их в упор, и резко скомандовал:
  – Нечего здесь делать, поехали.
  Курце завёл машину и поехал медленно, пока не сел Уокер, затем набрал скорость, и мы снова устремились вперёд.
  – Теперь недалеко, – сказал Уокер. Голос его от волнения стал хриплым.
  Не прошло и пятнадцати минут, как Курце опять стал тормозить – отсюда шла ещё одна дорога, настолько неезженная, что её и разглядеть было трудно.
  – Старая шахта там, наверху, милях в полутора отсюда, – сказал он. – Что теперь?
  Франческа и я вышли из машины и с удовольствием размяли затёкшие ноги. Я огляделся: на расстоянии ста ярдов протекал ручей.
  – Подходящее место для лагеря. Сразу предупреждаю – никто из нас даже краем глаза не должен смотреть в ту сторону при свете дня.
  Мы откатили прицеп с дороги, поставили на опоры и разбили палатку. Франческа залезла внутрь дома и разговаривала с Морезе. Я попросил:
  – С этого момента, ради Бога, ведите себя как обычные туристы. Помните, мы – чокнутые англичане, предпочитающие жизнь без удобств комфортабельному безделью в гостинице.
  
  ***
  
  День тянулся бесконечно. После обеда, приготовленного Франческой в маленькой кухоньке прицепного дома, мы лениво переговаривались в ожидании захода солнца. Франческа почти всё время торчала в доме с Морезе, чтобы тот не скучал. Уокер то и дело вскакивал, ему не сиделось на месте. Курце глубокомысленно созерцал собственный пуп. Я попытался заснуть, но не смог.
  Единственным событием дня стала фермерская повозка, медленно проехавшая по дороге. Она появилась в виде облака пыли, передвигаясь степенно со скоростью улитки, и наконец приблизилась настолько, что её можно было разглядеть. Курце вышел из оцепенения и сам с собой заключил пари на время, которое понадобится повозке, чтобы поравняться с нашим лагерем. Повозка проскрипела мимо нас. Запряжённая двумя волами, она как будто сошла с картины Брейгеля. Утрируя своё плохое знание итальянского языка, я поприветствовал крестьянина, шагавшего рядом с волами.
  Он глянул искоса, что-то пробурчал, я не разобрал что, и продолжил свой путь. Другого движения на дороге за всё время нашего пребывания там не было.
  В половине пятого я поднялся и направился в дом, чтобы повидать Франческу.
  – Нам надо поужинать как можно раньше, – сказал я. – Когда стемнеет, отправимся к шахте.
  – На ужин будут консервы, – ответила она, – их недолго разогреть. Ночью, может быть, захочется есть, и я перед отъездом приготовила два больших термоса с едой. И ещё термосы с кофе.
  – Вы хорошо распорядились моими деньгами, – сказал я.
  Она проигнорировала эти слова.
  – Мне понадобится вода. Вам не трудно сходить к ручью?
  – Если вы пойдёте со мной, – сказал я. – Не мешает немного прогуляться.
  Неожиданно у меня появилась потребность поговорить с ней.
  – Хорошо, – согласилась она и, открыв буфет, достала оттуда три брезентовых ведра.
  По дороге я завёл разговор:
  – Во время войны вы ведь были совсем крошкой?
  – Да, мне было всего десять лет, когда мы с отцом ушли в горы. – Она обвела рукой окрестные скалы. – В эти горы.
  – Такая жизнь мало подходит для девочки.
  Она подумала над моими словами.
  – Вначале было весело. Каждый ребёнок любит проводить школьные каникулы за городом в палатках, и для меня такая жизнь была сплошными каникулами. Да, было весело…
  – Когда же кончилось веселье?
  На её лице появилось выражение глубокой печали.
  – Когда люди стали умирать. Когда начались бои, уже было не до веселья…
  – И вы работали в лазарете?
  – Да, я ухаживала и за Уокером, когда он прибыл к нам из лагеря военнопленных. Вы об этом знали?
  Я вспомнил, как Уокер рассказывал мне о маленькой, но очень серьёзной девочке, которая хотела, чтобы он поскорее выздоровел и опять пошёл убивать немцев.
  – Да, он говорил.
  Мы дошли до ручья, я с сомнением посмотрел на воду. Она была прозрачной, но я спросил на всякий случай:
  – А пригодна она для питья?
  – Вскипятим, и всё будет в порядке, – ответила Франческа и, нагнувшись, стала делать углубление в дне. – Нужно выкопать ямку для ведра, так легче будет набирать воду.
  Я помог ей выкопать углубление, подумав, что такая практичность – результат партизанского воспитания. Если бы я один пошёл за водой, то наверняка весь бы вымок и перепачкался.
  Раскопав достаточно глубокую лунку на дне ручья, мы уселись на берегу, ожидая, пока осядет муть, и я возобновил разговор:
  – А Курце был хоть раз ранен?
  – Нет, ему везло. Ни одной царапины, хотя возможностей у него было предостаточно.
  Я предложил ей сигарету и дал прикурить.
  – Хорошо воевал?
  – Все хорошо воевали, – сказала она и задумчиво затянулась сигаретой. – Но Курце, похоже, нравилось это занятие. Он убил много немцев… и итальянцев.
  – Каких итальянцев? – живо спросил я. Мне вспомнился рассказ Уокера.
  – Фашистов, – ответила она. – Тех, что остались верны Муссолини в период республики Сало[11]. В этих горах шла гражданская война. Вы знали об этом? Может, слышали?
  – Нет, – признался я. – Я вообще очень мало знаю об Италии.
  Мы посидели немного молча.
  – Значит, Курце был убийцей?
  – Он был хорошим солдатом. Он прирождённый вожак.
  Я сменил тему.
  – А как погиб Альберто?
  – Он сорвался со скалы, когда немцы устроили облаву в секторе Умберто. Говорили, что Курце пошёл спасать его, но не успел.
  – Хм, я слышал приблизительно то же самое. А отчего умерли Харрисон и Паркер?
  Она сдвинула брови.
  – Харрисон и Паркер? Ах да, они воевали в иностранном легионе. Они погибли в бою. Только в разное время.
  – А Донато Ринальди? Как он погиб?
  – Его нашли мёртвым около лагеря, с разбитой головой. Он лежал у подножия скалы, и все решили, что он сорвался во время подъёма. Загадочная история.
  – А зачем он полез туда? Он что, увлекался альпинизмом?
  – Не думаю, но он был молод, а молодые люди и не такие глупости совершают.
  Я улыбнулся, подумав про себя – не только молодые совершают глупости, и бросил в ручей камешек.
  – Напоминает известную песенку про десять негритят: «И их осталось двое…» Почему же уехал Уокер?
  Она внимательно посмотрела на меня:
  – Вы что, считаете, они не сами погибли? Кто-то из лагеря убил их?
  Я пожал плечами.
  – Я не утверждаю этого, но кое-кому их смерть была выгодна. Судите сами, шесть человек прячут золото, и вскоре четверо из них погибают один за другим. – Я бросил в воду ещё один камешек. – Кому это могло быть выгодно? Уокеру и Курце. А почему уехал Уокер?
  – Не знаю. Он уехал неожиданно. Помню, отцу он сказал, что хочет прорваться к союзникам. Они тогда уже были близко.
  – А когда Уокер уходил, Курце был в лагере?
  Она долго вспоминала.
  – Не знаю. Не могу вспомнить.
  – Сам Уокер говорит, что сбежал, потому что боялся Курце. Он и сейчас его боится, и по той же причине. Наш Кобус действительно бывает страшен, иногда.
  Франческа медленно заговорила:
  – Альберто там, на скале… Курце мог…
  – …столкнуть его? Да, мог. Ещё Уокер говорил, что Паркеру стреляли в затылок. По всем свидетельствам, включая ваше, Курце – прирождённый убийца. Всё сходится.
  – Я всегда считала Курце вспыльчивым человеком, но…
  – Вы сомневаетесь? Тогда почему он вам так не нравится, Франческа?
  Она бросила окурок в воду и смотрела, как он плывёт по течению.
  – Просто недоразумение, которое случается между мужчиной и женщиной. Он был… слишком настойчив.
  – Когда это произошло?
  – Три года назад. Сразу после моего замужества.
  Я колебался. Мне так хотелось расспросить её об этом замужестве, но она резко встала.
  – Пора набирать воду.
  На обратном пути я сказал:
  – Похоже, мне надо быть готовым к нападению Курце – он, возможно, опасен. Вам лучше рассказать эту историю Пьеро, чтобы и он был начеку.
  Она остановилась.
  – Я думала, Курце ваш друг. Считала, что вы на его стороне…
  – Я ни на чьей стороне. Но не могу допустить убийства.
  Остаток пути мы прошли молча. До самой темноты Франческа хлопотала на кухне. Как только стемнело, все занялись приготовлениями. Погрузили в багажник кирки и лопаты, несколько фонарей. Пьеро достал герметичную лампу Тиллея и полгаллона керосина – в туннеле такая лампа будет полезнее фонарей. Из прицепа он выкатил ещё и тачку, сказав:
  – Думаю, пригодится для уборки камней – не стоит оставлять их у входа.
  Мне понравилась его предусмотрительность, я-то об этом не подумал.
  Курце с профессиональным видом осмотрел кирки, но не нашёл к чему придраться. По мне, кирка и есть кирка, а заступ – всё равно лопата, но я допускаю, что даже в таком деле могут быть большие специалисты.
  Помогая Пьеро укладывать в багажник тачку, я наступил на камень, нога подвернулась, и я всем телом рухнул на Курце.
  – Прости, – пробормотал я.
  – Нечего извиняться, лучше смотри под ноги, – проворчал он.
  Нам удалось засунуть тачку в багажник, хотя после этого крышка не закрывалась. Тут я тихо сказал Курце:
  – Я бы хотел поговорить с тобой… вон там.
  Мы отошли немного от остальных, где нас прикрыла сгустившаяся темнота.
  – Ну, что? – спросил Курце.
  Я похлопал по твёрдому предмету, выпиравшему из-под куртки на его груди, и сказал:
  – Похоже, у тебя здесь оружие.
  – Оружие, – сказал он.
  – В кого собираешься стрелять?
  – В любого, кто станет между мной и золотом.
  – Слушай внимательно, – твёрдо сказал я, – ты ни в кого стрелять не будешь, потому что отдашь оружие мне. Если не согласен, можешь один откапывать своё золото. Я приехал в Италию не для того, чтобы кого-то убивать. Я не убийца.
  – Малыш, – сказал Курце, – если тебе так нужен этот пистолет, то попробуй отнять его у меня.
  – Ты, конечно, можешь загнать нас в шахту под дулом пистолета. Но в темноте легко схлопотать камнем по башке, стоит только зазеваться – скорее всего я буду одним из тех, кто позаботится об этом. А когда ты, угрожая оружием, получишь золото, тебе останется только куковать рядом с ним. Без помощи друзей Франчески ты не сможешь перевезти его на побережье, а без меня – вывезти из Италии.
  Я загонял его в угол. Этот приём я использовал с момента нашего отплытия из Южной Африки в тех случаях, когда он начинал взбрыкивать, и всегда успешно. Курце опять проиграл и понял это.
  – А откуда ты знаешь, что в этих Богом проклятых горах не засели партизаны графини, готовые наброситься на нас, как только мы откроем туннель?
  – Да оттуда, что им неизвестно, где мы находимся, – ответил я. – Единственное место, которое знают водители, – Варци. Им дано указание прибыть туда. Да и не станут они нападать: графиня – наша заложница.
  Он заколебался, и я сказал:
  – Всё, давай сюда пистолет.
  Курце неторопливо сунул руку за пазуху и вытащил пистолет.
  Тьма мешала разглядеть выражение его глаз, но нетрудно было догадаться, что сейчас они полны ненависти. Он держал пистолет, направив дуло в мою сторону, и, я уверен, боролся с искушением выстрелить в меня. Потом вдруг расслабился и положил пистолет в мою открытую ладонь.
  – Ох и посчитаюсь же я с тобой, когда всё кончится, – с угрозой сказал он.
  Я промолчал и взглянул на оружие. Это был немецкий пистолет люгер, точно такой же я оставил в Южной Африке. Я направил пистолет в его сторону и сказал:
  – А теперь стой спокойно, я обыщу тебя.
  Он проклинал меня, но не дёргался, пока я охлопывал его карманы. И точно, в одном из карманов были запасные обоймы. Я вынул обойму из пистолета, проверил, не осталось ли в нём патрона. Оказалось – остался.
  – У Морезе наверняка есть оружие, – сказал Курце.
  – Сейчас проверим. Я заговорю с ним, а ты стой за его спиной и готовься схватить, если понадобится.
  Мы вернулись в лагерь, и я подозвал Франческу с Пьеро. Когда они подошли, Курце незаметно пристроился за спиной итальянца. Я обратился к Франческе:
  – У Пьеро есть оружие?
  От удивления она вздрогнула.
  – Не знаю. – И повернулась к Морезе. – У тебя есть оружие, Пьеро?
  Он помешкал в растерянности, потом кивнул. Я поднял на него ствол пистолета.
  – Давай вынимай… только медленно.
  Он смотрел не отрываясь на дуло пистолета, брови его от гнева сошлись в одну линию, но он привык подчиняться приказам и медленно вынул пистолет из плечевой кобуры.
  – Впервые ты исполняешь мой приказ. Отдай пистолет Франческе.
  Он выполнил и этот приказ, тогда я отвёл люгер и забрал у Франчески пистолет. Это была армейская беретта, вероятно, память о партизанских днях. Я вынул обойму, проверил ствол и положил его в другой карман. Курце передал мне две запасные обоймы, найденные в карманах Пьеро.
  Я спросил Уокера:
  – Оружие есть?
  Он отрицательно покачал головой.
  – Иди сюда, посмотрим. – Мне не хотелось рисковать.
  Оружия у Уокера не было. Тогда я велел обыскать машину, не припрятано ли там какой-нибудь игрушки. И повернулся к Франческе:
  – А вы случайно не вооружились чем-нибудь?
  Она скрестила руки на груди.
  – Собираетесь и меня обыскивать?
  – Нет, вам поверю на слово.
  Она успокоилась.
  – У меня нет оружия, – тихо сказала она.
  Я обратился ко всем:
  – А теперь слушайте. Я забрал пистолеты у Курце и Морезе. В руках у меня патроны. – Двумя сильными бросками я метнул обоймы в темноту, и слышно было, как они стукнулись о скалу. – Если нам суждено передраться, то только голыми руками. Убитых не будет, слышите?
  Я достал из карманов оружие и вернул его владельцам.
  – Держите, пригодятся забивать гвозди.
  Они с неохотой забрали свои пистолеты, и вид у них при этом был весьма нелюбезный. А я сказал:
  – Мы потеряли уйму времени из-за вашей глупости. Машина готова?
  – Можем ехать, – ответил Уокер.
  Когда стали усаживаться в машину, Франческа сказала мне:
  – Я рада, что вы сделали это. Я правда не знала, что у Пьеро есть оружие.
  – Я тоже не знал, что Курце вооружён, хотя должен был догадаться… зная о его подвигах.
  – Как вам удалось забрать у него пистолет? – полюбопытствовала она.
  – Психологический этюд, – загадочно ответил я. – Ему ведь важнее заполучить золото, чем убить меня. Но как только золото окажется в его руках, ситуация может измениться.
  – Вам нужно быть очень осторожным, – сказала Франческа.
  – Приятно знать, что о тебе беспокоятся, – усмехнулся я. – Пошли в машину.
  
  ***
  
  Мы ехали с выключенными фарами, и Курце очень медленно вёл машину по заросшей дороге. Я даже слышал, как шуршит высокая трава. Сразу за поворотом, уже не опасаясь, что нас могут увидеть из деревни, Курце включил фары и набрал скорость. Никто не разговаривал. Курце и Морезе злились на меня, злилась и Франческа, не простившая моего насмешливого тона. Уокера переполняло возбуждение, но ему приходилось сдерживаться, чтобы не раздражать остальных. Я молчал, потому что говорить было не о чем.
  Вскоре мы подъехали к шахте, и фары высветили развалины строений – обветшалые остатки промышленного предприятия. Нет более тяжкого зрелища, чем вид опустевших заводских помещений и брошенных станков. Впрочем, осталось там не так уж много. Должно быть, после закрытия шахты крестьяне со всей округи, подобно саранче, делали набеги и растаскивали всё мало-мальски ценное. То, что осталось, не стоило и десяти лир, а вывезти весь этот хлам отсюда обошлось бы в сотни тысяч.
  Курце остановил машину, и мы вышли.
  – А что здесь добывали? – спросил Пьеро.
  – Свинец, – ответил Курце. – Шахту давно закрыли, чуть ли не в тысяча девятьсот восьмом году…
  – В то время как раз открыли большие залежи в Сардинии, – сказал Пьеро. – Оттуда руду вывозили морем в Специю на переплавку, а это легче, чем отсюда по железной дороге.
  – Так где твой туннель? – спросил я.
  Курце указал направление.
  – Вон там. Их здесь всего пять.
  – Разверни машину так, чтобы фары освещали вход.
  Курце снова сел за баранку и подогнал машину поближе. Лучи света высветили пещеру, в глубине которой и находился заваленный вход в туннель. Завал производил такое впечатление, что и за месяц его не раскопать даже с помощью сапёрного полка.
  Курце высунулся из окна машины.
  – Я тут на совесть поработал, – самодовольно заметил он.
  – Ты уверен, что мы управимся за одну ночь?
  – Запросто, – ответил он.
  Положившись на его слова, в конце концов ведь взрывником был он, я пошёл помогать Пьеро и Уокеру выгружать инструменты, а Курце отправился осматривать завал. С этого момента командование перешло к Курце, и я не мешал – ведь он специалист. Он отдавал чёткие приказания, и мы все беспрекословно выполняли их.
  Курце сообщил нам:
  – Раскапывать всё не придётся. Взрывчатку я закладывал так, чтобы с одной стороны завал был не толще десяти футов.
  – Десять футов – это звучит… – возразил я.
  – Да ничего подобного, – ответил он с презрением к моему невежеству, – здесь же не монолитная скала, а рыхлая порода. – Он отвернулся и, махнув в сторону, сказал: – За тем зданием найдёте несколько брёвен, которые я приготовил три года назад. Вы с Морезе отправляйтесь за ними. Мы с Уокером начнём копать.
  – А мне что делать? – спросила Франческа.
  – Можете нагружать тачку породой, которую мы будем выкапывать. Потом отвозите в сторону и разбрасывайте так, чтобы выглядело естественно. Морезе прав – мы не должны оставлять здесь груды камней.
  Захватив фонарики, мы с Пьеро пошли искать брёвна и нашли их там, где указал Курце. Я представил себе, как Курце, приезжая сюда каждые три-четыре года, мучился над проблемой, решить которую ему так и не удалось. Вероятно, он не раз прокручивал варианты раскопок и тратил часы на подбор брёвен, подходящих для осуществления работы, которую, возможно, ему никогда не придётся делать. Не удивительно, что он такой вспыльчивый.
  Около часа мы потратили на переноску всех брёвен, за это время Курце с Уокером прошли три фута завала. Темпы были хорошими, я бы даже сказал, более чем хорошими. Курце предупредил, что дальше работа пойдёт медленнее, так как придётся останавливаться и укреплять кровлю, а на это уйдёт время.
  Проход, который они пробивали в завале, был невелик – пять футов в высоту и два в ширину – как раз впору, чтобы пролез один человек. Потом Курце взялся сортировать брёвна для крепёжных работ, а мы с Пьеро помогали Франческе разбрасывать породу.
  Курце оказался прав. Крепёжные работы отнимали много времени, но были необходимы. Если бы верх завала рухнул, пришлось бы начинать всё сначала, да и пострадать кто-нибудь мог.
  Взошла луна, при её свете стало легче разбрасывать породу, поэтому фары выключили, а Курце работал при свете лампы. Он никому не уступал место в завале, поэтому Уокер, Пьеро и я по очереди помогали ему, выволакивая из прохода камни. Ещё через три часа проход с прочной кровлей прорезал завал уже на шесть футов, и тут мы решили, что пора сделать перерыв и подкрепиться.
  Пьеро рассказал, что он чувствовал, когда я отбирал у него пистолет.
  – Разозлился я страшно в тот момент. Не очень-то приятно, когда в тебя «пушкой» тычут!
  – Пистолет был не заряжен.
  – Да я понял и от этого ещё больше разозлился. – Совершенно неожиданно Пьеро засмеялся. – Но теперь я думаю, что ты это здорово проделал. Без стрельбы как-то лучше.
  Мы в это время стояли в стороне от завала, и я спросил:
  – Франческа рассказала про Курце?
  – Да. Я никогда об этом не думал. Помню, тогда, во время войны, я удивился, узнав, что Донато Ринальди нашли мёртвым. Но мне и в голову не пришло, что кто-то мог его убить. Мы же все были друзьями.
  Золото разрушает дружеские связи, подумал я, но мой слабый итальянский помешал мне выразить эту мысль. Вместо этого я спросил:
  – Ты был там, скажи, мог Курце убить тех четверых?
  – Харрисона он не мог убить, я сам видел, как тот погиб. В него стрелял немец, которого я пристрелил. Но остальных – Паркера, Корсо и Ринальди – Курце, пожалуй, мог убить. Он был таким человеком, который ни о чём другом не думал.
  – Убить он мог, но убивал ли? – спросил я.
  Пьеро пожал плечами:
  – Кто же это может знать? Прошло столько лет, и свидетелей не осталось.
  Обсуждать этот вопрос дальше не имело никакого смысла, так что мы вернулись к работе…
  
  ***
  
  Курце торопливо заглатывал еду, чтобы поскорее отправиться в забой. При свете лампы глаза его ярко сверкали, он весь был во власти золота, ведь всего четыре фута отделяли его от сокровищ, которыми он бредил пятнадцать лет. Уокер пребывал в таком же состоянии – едва Курце зашевелился, как он вскочил на ноги, и они поспешили к завалу.
  Пьеро и Франческа вели себя спокойно. Они ведь не видели золота. Франческа неторопливо закончила полуночную трапезу, собрала тарелки и отнесла их в машину.
  Я сказал Пьеро:
  – Странная женщина…
  – Любой ребёнок, выросший среди повстанцев, будет странным. У неё трудная жизнь.
  Я осторожно спросил:
  – Кажется, она несчастлива в браке?
  Морезе сплюнул:
  – Эстреноли – дегенерат.
  – Зачем же она вышла за него?
  – Жизнь «аристос» отличается от нашей. Брак по расчёту – так многие думают. Но на самом деле это не так.
  – Как тебя понимать?
  Он взял предложенную мной сигарету.
  – Знаешь, как коммунисты обошлись с её отцом?
  – Она говорила мне что-то.
  – Позор. Он человек, настоящий человек, они недостойны лизать его ботинки. Теперь от него только оболочка осталась, больной сломленный старик. – Пьеро чиркнул спичкой, и огонь осветил его лицо. – Несправедливость способна убить жизнь в человеке, даже если он всё ещё ходит по улицам.
  – А какое отношение это имеет к замужеству Франчески?
  – Старик был против. Он знал породу Эстреноли. Но мадам настаивала. Видишь ли, молодой Эстреноли хотел её. В нём говорила не любовь, только желание – мадам очень красивая женщина, – поэтому он и хотел её, но получить не мог. Она знала об этом.
  – Так почему, чёрт возьми, она вышла за него?
  – Тут Эстреноли проявил смекалку. У него дядя – член правительства, и он пообещал, что, может быть, там пересмотрят дело Графа. За определённую плату, конечно.
  – Понимаю, – удручённо сказал я.
  – Поэтому она и вышла за него. Но по мне, он всё равно что животное.
  – И выяснилось, что он не может выполнить своё обещание?
  – Не может?! – возмутился Пьеро. – Да он и не собирался его выполнять! В роду Эстреноли за последние пятьсот лет не было ни одного, кто выполнял бы свои обещания. – Он вздохнул. – Видишь ли, она послушная дочь церкви, и, когда она венчалась с ним, Эстреноли знал, что получает её навсегда. И он гордился ею, о да, очень гордился. Она была самой красивой женщиной в Риме, и он покупал ей платья, наряжал её, как ребёнок свою любимую куклу. Ни на одном манекене в Италии не было тогда столь дорогих нарядов.
  – А потом?
  – А потом она ему надоела. Он ведь извращенец, вернулся к своим мальчикам, таблеткам, таскался по римским притонам. Синьор Халлоран, римское общество – самое развращённое в мире.
  Мне доводилось кое-что слышать об этом. Недавно был случай: утопилась девушка, и расследование этого дела угрожало спокойствию высокопоставленных развратников. Так, говорили, что итальянское правительство сделало всё, чтобы эта история не получила огласки.
  – В то время она помогала отцу и старым друзьям, – продолжал Пьеро. – Всем было трудно, и она делала что могла. Но Эстреноли узнал об этом и сказал, что не намерен растрачивать состояние на шайку грязных партизан. Он перестал давать ей деньги, совсем – ни единой лиры. Пытался развратить её, довести до своего уровня, но не смог – не такой она человек. Тогда он выбросил мадам на улицу…
  – Поэтому она и вернулась в Лигурию?
  – Да. Мы помогаем ей, когда можем, потому что уважаем и её, и её отца. Мы пытаемся помочь и ему, но сделать это трудно – он отказывается принимать какую-либо помощь, называет её милостыней.
  – И она по-прежнему жена Эстреноли?
  – В Италии нет разводов, а она добрая католичка. Но скажу, как перед Богом, церковь не права, когда такое творится.
  – Поэтому вы и помогаете Франческе в таком рискованном предприятии?
  – Мне оно не по душе, и зря она, по-моему, ввязалась в него. Боюсь, мы многих недосчитаемся в результате этой авантюры. Но я помогаю ей.
  – Я только не понимаю, ведь её отец настолько стар, что золото вряд ли поможет ему.
  – Она думает не только об отце, – ответил Пьеро. – Эти средства – для всех, кто воевал вместе с ним и пострадал от коммунистов. На эти деньги она собирается лечить их, если нужно, дать их детям образование. Дело хорошее, если обойдётся без жертв.
  – Да, хорошо бы, – согласился я. – Мне бы тоже не хотелось убивать, Пьеро.
  – Я знаю, синьор Халлоран, вы это уже доказали. Но есть другие – Торлони и этот Меткаф. Да ещё ваш друг Курце.
  – Ему вы не доверяете, не так ли? А Уокеру?
  – Тьфу, пустое место!
  – А мне? Мне вы доверяете?
  Он не спеша растёр ногой сигарету.
  – Я бы доверился вам в другой ситуации, синьор Халлоран, ну, скажем, на яхте или в горах. А золото – другое дело, оно пробуждает в человеке не самые лучшие чувства.
  Другими словами, но он выразил именно то, о чём я думал раньше. Я собрался ответить, как вдруг услышал голос разгневанного Курце:
  – Какого чёрта, что вы там делаете? Идите сюда и вытаскивайте мусор!
  И мы снова принялись за работу.
  
  ***
  
  Завал мы прошли к трём часам утра. Курце издал радостный вопль, когда его кирка, не встретив сопротивления, исчезла в пустоте. За десять минут он проделал лаз, через который можно было проникнуть внутрь, и полез туда, как терьер за кроликом. Я протолкнул лампу через дыру и вошёл следом.
  Курце пробирался через обвалившиеся камни, которыми был усыпан весь туннель.
  – Подожди, – крикнул я. – Не торопись!
  Он никак не отреагировал и продолжал быстро удаляться в темноту. Послышался лязг, а затем проклятия Курце:
  – Принеси эту чёртову лампу!
  Я продвигался вперёд вместе с кругом света. Разогнавшись в темноте, Курце врезался в грузовик. Он рассёк щеку, и льющаяся кровь промывала бороздки в густом слое пыли, покрывавшей его лицо, – вид у него был безумный.
  – Вот оно! – загоготал Курце. – Magtig, что я говорил?! Я же говорил, здесь моё золото! Ну, вот оно… Здесь столько золота, сколько проходит на Рифе за месяц… – Он посмотрел на меня в странном изумлении. – Господи, как я счастлив! Я никогда не думал, что доберусь до него.
  Я слышал, что остальные пробираются через лаз, и ждал, когда они подойдут.
  – Кобус Курце проводит экскурсию в пещере сокровищ, – объявил я.
  Уокер лихорадочно затараторил:
  – Золото в первом грузовике, в этом. Основная часть здесь. Правда, во втором тоже есть золото, но больше всего здесь, в первом. Во втором драгоценности – множество ожерелий и колец, бриллиантов, изумрудов и жемчугов, зажигалок и портсигаров – всё из золота, груды денег – лиры, доллары, фунты и всякие другие, кипы документов, но они справа, в задних грузовиках, вместе с трупами… – Голос его упал. – С трупами, – повторил он тупо.
  Наступило молчание, все осознали, что тут не только пещера сокровищ, но и склеп.
  К Курце вернулась его обычная сдержанность. Он взял из моих рук лампу, высоко поднял её и заглянул в первый грузовик.
  – Надо было уложить их штабелями, – заметил он недовольно. Крышки прогнили и прогнулись настолько, что их едва можно было разглядеть.
  – Знаешь, – сказал Курце, – когда мы загоняли всю колонну сюда, я был уверен, что когда-нибудь выведу эти грузовики своим ходом. Но не думал, что это случится только через пятнадцать лет. – Он хохотнул. – Сейчас бы нам пришлось попотеть, чтобы завести их.
  Нетерпеливый Уокер перебил его:
  – Ну, что же вы, давайте заниматься делом.
  Он, по-видимому, оправился от страха, который сам на себя нагнал. Я предложил:
  – Давайте осматривать грузовики по порядку. Сначала заглянем в первый.
  Курце, держа лампу, указывал дорогу. Между грузовиком и стеной туннеля можно было протиснуться. Я заметил разбитое лобовое стекло, через которое пулемётной очередью были убиты водитель и его напарник. Всё покрывал толстый слой пыли, образовавшейся в основном от взрыва, который устроил Курце, закрывая вход в туннель.
  Курце отбивал камнем болты заднего борта.
  – Заклинило, проклятые, – сказал он, – нужен молоток.
  – Пьеро, – позвал я, – принеси молоток.
  – У меня молоток, – спокойно сказала Франческа. Она оказалась так близко, что я вздрогнул от неожиданности.
  Я взял молоток и передал Курце. После нескольких ударов болт удалось освободить, Курце набросился на второй и подхватил падающий борт грузовика.
  – Есть! – сказал он. – Теперь – к золоту! – И прыгнул в кузов.
  Я передал ему лампу, влез сам и повернулся, чтобы помочь Франческе. На меня уже напирал Уокер, жаждавший поскорее увидеть золото. Пьеро, как всегда спокойный, невозмутимо залезал в кузов. Тесным кругом мы расположились на ящиках с золотом, присев на корточки.
  – Где же тот, который мы открывали? – риторически спросил Курце. – Где-то сзади, должно быть.
  Вдруг вскрикнула Франческа.
  – Я наступила на гвоздь!
  – Значит, он здесь, – заявил довольный Курце.
  Франческа отодвинулась, и Курце поднёс лампу. Ящик, на котором присела Франческа, явно вскрывали, а потом наспех приложили крышку. Я медленно её поднял. В свете лампы тускло переливался жёлтый металл, не поддающийся ни ржавчине, ни порче, как сокровища небесные. Но это сокровище покоилось в аду.
  Курце выдохнул:
  – Вот оно!
  Я спросил у Франчески:
  – Вы не поранили ногу?
  Не отрывая взгляда от золота, она машинально ответила, что всё в порядке.
  Пьеро вынул из ящика слиток. Не рассчитав, он попытался сделать это одной рукой, но пришлось ухватиться двумя, и он положил слиток на колено.
  – Золото… – удивлённо произнёс он.
  Слиток пустили по кругу, и каждый трогал и поглаживал его. Неожиданно для себя я вновь испытал то чувство, которое возникло у меня в огромном сейфе Аристида, когда я держал в руке тяжёлую золотую монету под названием геркулес.
  С паническим ужасом заговорил Уокер:
  – А вдруг не во всех ящиках золото? Мы же их не вскрывали!
  – Не волнуйся, – успокоил его Курце, – я проверил вес каждого ящика ещё тогда. И убеждён, что всё в порядке. Здесь около трёх тонн золота и ещё одна тонна в следующем грузовике.
  В золотом сиянии таилось предательское очарование, и мы никак не могли оторваться от него.
  Для Уокера и Курце этот момент был кульминацией того сражения, которое они вели на пыльной дороге пятнадцать лет назад, для меня – концом сказки, которую мне довелось услышать когда-то в баре Кейптауна.
  И вдруг меня словно кольнуло. Нет, подумал я, это ещё не конец сказки, и, если нам нужен счастливый конец, придётся немало потрудиться.
  – Ладно, хватит, – сказал я. – Надо ещё много чего осмотреть и ещё больше – поработать.
  Золотое наваждение рассеялось, мы направились ко второму грузовику, и Курце опять пришлось работать молотком, чтобы открыть задний борт. В кузове этого грузовика ящики с золотом были прикрыты другими ящиками, наваленными в беспорядке.
  – Вот в этом ящике – корона! – сообщил взволнованный Уокер.
  Мы все залезли в кузов и столпились у края; Курце огляделся.
  Неожиданно он обратился к Франческе:
  – Откройте вон тот ларец и выбирайте.
  Он указал на массивный крепкий ларец со сломанным замком. Графиня откинула крышку и ахнула. В лицо ей брызнул свет переливающихся бриллиантов, ярко-зелёных изумрудов, тёмно-красных рубинов. Она протянула руку и, достав первое что попалось – ожерелье из бриллиантов и изумрудов, пропустила его сквозь пальцы.
  – Какое чудо!
  Тут заговорил Пьеро, голос выдавал его волнение:
  – Сколько всё это может стоить?
  – Не знаю, – ответил я, – наверно, тысяч пятнадцать, если камни настоящие.
  Курце заметил раздражённо:
  – Вывезем груз, тогда и займёмся подсчётами. Когда мы его прятали, у нас не было на это времени.
  – Хорошие слова и сказаны вовремя, – съязвил я, – потому что у нас и сейчас нет на это времени. Вот-вот рассветёт, а нас не должны видеть около шахты.
  Мы начали убирать верхние ящики. Курце предусмотрительно оставил место между грузовиками, так что работалось легко. В четырёх ларцах были драгоценности, один из них был заполнен только обручальными кольцами, тысячи колец. Слышал я, вроде во время войны женщины Италии отдавали свои обручальные кольца на общее дело, одержимые чувством патриотизма, – теперь эти кольца лежали здесь… Здесь же – ящик с усеянной драгоценными камнями короной, осенявшей когда-то не одно поколение эфиопских королей; восемь больших коробок, набитых бумажными деньгами, аккуратно сложенными и перевязанными резинками, в том числе лирами в новеньких банковских упаковках. А на самом дне – снова ящики с золотом, не меньше тонны.
  Франческа ушла к машине и вернулась с флягами. Подкрепившись кофе, мы уселись рассматривать добычу. Ларец, из которого Франческа достала ожерелье, был единственным, чьё содержимое имело баснословную ценность, – но и этого было достаточно. Я не разбираюсь в драгоценных камнях, но, по-моему, только этот ларец тянул на миллион фунтов стерлингов.
  Один из ларцов был набит золотыми изделиями мужского назначения: карманные часы, портсигары и зажигалки, золотые медали и медальоны, ножички для обрезания сигар и прочее, прочее… Много вещиц с гравировкой, но имена там были разные, и я решил, что перед нами мужской эквивалент женских патриотических пожертвований. В третьем – опять лежали обручальные кольца, а в последнем – множество золотых монет, в основном британские соверены и тысячи других, среди которых я узнавал те, что когда-то показывал нам Аристид американские орлы, австрийские дукаты и даже танжерские геркулесы. Ящик оказался особенно тяжёлым. Франческа опять достала ожерелье.
  – Нравится? – спросил я.
  – В жизни не видела такой красоты, – вздохнула она.
  Я взял из её рук ожерелье.
  – Повернитесь. – Я застегнул ожерелье у неё на шее. – Самое надёжное место – жалко, если потеряется.
  Она расправила плечи – и тройная нить бриллиантов засверкала на чёрном свитере. Как истинная женщина, Франческа не могла не посетовать, что рядом нет зеркала. Пальцы её бережно и любовно касались драгоценностей.
  Смеющийся Уокер с трудом поднялся на ноги, держа двумя руками корону. Он водрузил её на Курце, вдавившего круглую голову в широкие плечи.
  – Король Курце, – истерически воскликнул он. – Все приветствуют!
  Курце осел под тяжестью короны.
  – Нет, парень, – сказал он. – Я республиканец. – Потом посмотрел в упор на меня и насмешливо улыбнулся: – Вот кто король нашей экспедиции.
  Если бы нас могли увидеть со стороны, то приняли бы за сумасшедших. Четверо растрёпанных и грязных мужчин, один – с уникальной короной на голове и окровавленным лицом, и не слишком-то опрятная женщина в ожерелье, достойном королевского наряда… Сами мы были не в состоянии оценить всю нелепость этой сцены – слишком долго мы рисовали её в своём воображении.
  – Давайте думать, как действовать дальше, – предложил я.
  Курце двумя руками снял с головы корону. Веселье кончилось, опять начиналась серьёзная работа.
  – Тебе придётся доделать проход в туннель, – сказал я Курце. – Того небольшого лаза недостаточно для выноса груза.
  – Да, но на это потребуется немного времени, – ответил Курце.
  – Тем не менее лучше сделать это сейчас. Скоро рассвет. – Я ткнул большим пальцем в сторону третьего грузовика. – Там есть что-нибудь ценное?
  – Нет, только документы и мёртвые немцы. Можешь посмотреть, если хочешь.
  – Хочу, – ответил я, оглядывая туннель. – Пожалуй, мы с Уокером останемся здесь на день, подготовим груз и перенесём его поближе к выходу, оттуда будет легче выносить. Это сэкономит время при погрузке – не надо, чтобы грузовики здесь долго околачивались.
  Я тщательно продумал этот план. На Курце ложилась обязанность присматривать за Пьеро и Франческой на случай каких-нибудь фокусов с их стороны по прибытии в Варци.
  Но Курце моментально насторожился – очень уж ему не хотелось оставлять нас с Уокером наедине с сокровищами. Я разозлился.
  – Чёрт возьми, ты замуруешь нас, а если мы пойдём на воровство, то в карманах много не унесёшь, не волнуйся, останется больше. Пойми, я хочу только сэкономить время.
  Покипев немного, Курце принял моё предложение и пошёл с Пьеро заканчивать работу у входа в туннель.
  – Пойдём заглянем в остальные грузовики, – сказал я Уокеру.
  – Нет. Не могу.
  – Я пойду с вами, – спокойно предложила Франческа. – Я не боюсь немцев, особенно мёртвых.
  Она окинула Уокера презрительным взглядом. Я хотел взять с собой лампу, но Уокер истерически потребовал оставить лампу ему.
  – Не дури, – сказал я. – Отнеси её Курце. Заодно поможешь ему.
  Когда он ушёл, мы с Франческой включили фонари. Я взвесил на руке молоток и сказал:
  – Ну что, пошли распугивать духов?
  Третий грузовик был заполнен упаковочными коробками и оружием. Оружия там хватило бы на то, чтобы начать новую войну. Я взял автомат и проверил его – смазка застыла, но всё было в полной исправности. Оглядев весь этот арсенал, я подумал, насколько тщетными оказались бы мои героические усилия по разоружению Курце и Пьеро, если бы Курце вспомнил, сколько оружия здесь припрятано. Интересно, а можно ли им ещё пользоваться?
  Франческа сдвинула в сторону несколько винтовок, оторвала крышку одной из картонных коробок. В ней лежали папки с выдавленным на обложках изображением «фашо» – пучком дикторских прутьев – символикой фашистского правительства Италии. Она достала одну из папок и начала читать, время от времени раздирая склеившиеся страницы.
  – Что-нибудь интересное? – спросил я.
  – О вторжении в Албанию, – ответила она – Подробный план.
  Она взяла другую папку и углубилась в её изучение.
  – Здесь то же самое, только об эфиопской кампании.
  Я оставил её наедине с пыльными бумагами и повернул к четвёртому грузовику. От картины, представшей передо мной, веяло жутью. В туннеле не было влаги, и крысы, вероятно, здесь не водились – трупы высохли и превратились в мумии с чёрными черепами, плотно обтянутыми пергаментной кожей, со страшным оскалом – улыбкой смерти. Я пересчитал трупы – в грузовике их было пятнадцать, сваленных как попало, словно говяжьи туши, и два – в штабной машине, на одном сохранилась форма офицера СС. В глубине кузова стоял деревянный ящик, но я не стал его осматривать. Если в нём и было что-то ценное, пусть мёртвые продолжают охранять его.
  Я вернулся к штабной машине, потому что заметил там кое-что. На заднем сиденье лежал автомат-пистолет шмайссер, наполовину прикрытый мотоциклом. Я вытащил его и задумчиво повертел в руке. Мысли мои были скорее о Курце, чем о Меткафе, и приятными их не назовёшь. Над Курце тяготело подозрение по крайней мере в трёх убийствах, и всё из-за сокровищ. Нам ведь ещё предстояло распределять дивиденды, и он вполне мог сыграть такую же игру здесь или в другом подходящем месте. Ставка была огромной!
  Что же до шмайссера, то это очень удобное оружие, ещё во время войны я восхищался им. Выглядит он как обычный автоматический пистолет и работает по такому же принципу, но если его соединить с кобурой-ложем, в которую встроен простой упор, то вы надёжно держите пистолет у плеча.
  Внешне он очень напоминает старенький маузер, но на этом сходство кончается. Обоймы к этому пистолету двух размеров, в одной – восемь патронов, как в обычной пистолетной обойме, а в другой – около тридцати. С большой обоймой из него можно вести беглый огонь, как из ручного пулемёта, весьма эффективно при стрельбе с близкого расстояния. Я с войны не держал в руках оружия, и мысль о том, что можно компенсировать недостаток меткости возможностью стрелять сплошными очередями, меня соблазнила.
  Я огляделся в поисках запасных обойм, но ничего не нашёл. Такими пистолетами обычно вооружали сержантов и младших офицеров, так что я приготовился к выполнению неприятной задачи.
  Через десять минут нашлось всё, что мне было нужно: кобура и ремень, потерявшие от времени эластичность, но в полной исправности, четыре длинные и четыре короткие обоймы. Нашёл ещё один такой же пистолет, но брать не стал. Я соединил кобуру с пистолетом и спрятал всё в стенной нише. После этого вернулся к Франческе, которая при свете фонаря всё так же читала подшивки старых документов.
  – Продолжаете изучать историю?
  Она оторвалась от своего занятия.
  – Ничтожная летопись: сплошные споры и ссоры в высших сферах, аккуратно запротоколированные и подшитые. – Она потрясла головой. – Лучше оставить эти папки здесь. Всё это достойно забвения.
  – А ведь за них можно выручить миллион долларов, если найдётся не слишком щепетильный американский университет и приобретёт их. Любой историк всё бы отдал за эти кипы. Но вы правы: мы не можем позволить им гулять по свету, тогда наша затея потерпит крах.
  – А что вы нашли там? – спросила она.
  – Омерзительное зрелище.
  – Я хотела бы взглянуть, – сказала она и спрыгнула с грузовика. Мне вспомнилась маленькая девочка военных лет, которая ненавидела немцев, и я не стал удерживать её.
  Она вернулась через пять минут, бледная, с застывшим взглядом и молчаливая. Много времени спустя она рассказала, как её вырвало от ужасного вида мертвецов. Она считала, что их было бы достойней похоронить, хотя это и немцы.
  Когда мы вернулись к входу, Курце уже закончил работу. Проход получился достаточно широкий, чтобы вынести ящики. Я послал Уокера и Франческу в наш лагерь за едой и спальными принадлежностями, потом отвёл Курце в сторону и сказал ему по-английски, чтобы не понял Пьеро:
  – Есть ли к шахте другой подъезд, кроме той дороги, по которой мы приехали?
  – Только по бездорожью, с другой стороны.
  – Ты останешься с Пьеро и Франческой в лагере до наступления ночи. Если увидишь, что кто-то появился на дороге, поскорее мчись к нам, чтобы предупредить, ведь мы можем тут поднять шум. Ну а когда заснём, то и беспокоиться не о чем.
  – Задумано неплохо, – сказал он.
  – Возможно, Пьеро попробует разыскать обоймы с патронами, которые я выбросил. Ты приглядывай за ним. Когда поедете в Варци за грузовиками, держись всё время рядом, чтобы никто не смог заговорить с ними в твоё отсутствие.
  – Можешь не паниковать, – сказал он, – от меня ничего не укроется.
  – Отлично, – сказал я. – Теперь пойду глотнуть свежего воздуха перед длительным заточением.
  Я вышел из туннеля и стал прогуливаться, не удаляясь от входа. Пока всё идёт по плану, думал я, если так будет и дальше, я поставлю Богу свечку. Только одно меня беспокоило. Забрав с собой Франческу и Пьеро, мы оказались оторваны от нашей разведывательной службы и теперь не знали, чем занимаются Меткаф и Торлони.
  Вскоре из туннеля вышел Пьеро и присоединился ко мне. Он взглянул на небо:
  – Скоро будет светло.
  – Да, – откликнулся я. – Скорей бы Уокер с Франческой возвращались. – Я повернулся к нему. – Пьеро, меня кое-что беспокоит.
  – Что же, синьор Халлоран?
  – Курце! У него остался пистолет, и, думаю, он попытается отыскать обоймы с патронами, которые я выкинул.
  Пьеро засмеялся:
  – Я пригляжу за ним. Глаз не спущу.
  Вот так-то! Эти двое так будут заняты взаимной слежкой, что у них не останется времени на глупости. Я даже польстил себе сравнением с Макиавелли. Франческа меня больше не беспокоила. По-моему, она вообще не способна на двойную игру. Пьеро – другое дело, не случайно ведь он сказал, что золото портит характер.
  Вскоре вернулись Уокер и Франческа, привезли еду, одеяла, несколько диванных подушек из домика… Я тихо спросил Уокера:
  – Были трудности?
  – Никаких, – ответил он.
  Зыбкий свет наступающего утра уже проступал на востоке.
  – Пора, – сказал я. И мы с Уокером вернулись в туннель. Курце начал заваливать вход снаружи, а я помогал ему изнутри.
  Чем выше становилась стена камней, тем сильнее я чувствовал себя отшельником, добровольно замуровавшим себя ради спасения души. Прежде чем положить последние камни, Курце сказал мне:
  – Насчёт Варци не беспокойся, там будет всё нормально.
  – Жду вас завтра, когда стемнеет, – ответил я.
  – Будем как штык! – пообещал Курце. – И не думай, что я не доверяю тебе.
  Последний камень полностью закрыл вход, и я ещё долго слышал, как он возится с той стороны, наводя порядок, чтобы всё выглядело естественно.
  Я пошёл в глубь туннеля и нашёл Уокера, по локти закопавшегося в золотые соверены. Стоя на коленях перед ящиком, он пересыпал монеты, издававшие приятный звон.
  – Нам тоже пора за дело. Перетащим половину груза, потом позавтракаем и перетащим остальное. А после этого завалимся спать.
  Если работа есть, надо её делать. К тому же я хотел, чтобы Уокер измотался и покрепче уснул, тогда я смог бы достать свой шмайссер.
  Сначала нам потребовалось очистить от камней площадку перед первым грузовиком – здесь мы будем камуфлировать ящики с золотом и перепаковывать остальной груз. Работали мы быстро, не отвлекаясь на разговоры. В туннеле стояла мёртвая тишина, слышалось только наше тяжёлое дыхание, приглушённый шум лампы и изредка стук камня.
  Через час мы расчистили площадку и начали перетаскивать золото. Ящики были чертовски тяжёлыми, и носить их приходилось осторожно. Один ящик мы чуть не уронили на ногу Уокеру, тогда я предложил сбрасывать их с грузовика на диванные подушки. Подушки, конечно, пострадали, но это всё-таки не такой убыток, как сломанная нога. Переносить ящики было неудобно. Расстояние между грузовиком и стеной слишком узко для двоих, а в одиночку их не унести. Я проклинал Курце, загнавшего грузовики в туннель задним ходом.
  Наконец, побродив между грузовиками, я нашёл буксирный трос. Теперь мы стали обматывать каждый ящик и волоком тащить по земле, сменяя друг друга. Работа пошла быстрее.
  Сняв всё золото с первого грузовика и перетащив его поближе к выходу, я объявил перерыв. Франческа приготовила для нас горячую еду и кофе в большом количестве. Мы ели и лениво переговаривались.
  – Что ты сделаешь со своей долей? – спросил я.
  – Не знаю, – ответил Уокер. – Ещё не думал. Но времена настанут хорошие, это я могу сказать тебе точно.
  Я скривился. Большую часть твоих денег получат букмекеры, подумал я, а остальные в первый же год уйдут в доход владельцев питейных заведений. А потом, скорее всего, Уокер умрёт от цирроза печени или белой горячки.
  – Возможно, отправлюсь путешествовать, – продолжал он. – Всегда мечтал о путешествиях. А ты что будешь делать?
  Я мечтательно запрокинул голову.
  – Полмиллиона – большие деньги. Хотелось бы построить новые яхты самых разных и невероятных конструкций, чтобы людям в здравом уме страшно было ступить на их борт. Например, огромный крейсерский катамаран… да много чего можно сделать в этой области. У меня хватит денег обзавестись испытательным бассейном, как и положено. Я мог бы финансировать личное участие в чемпионате Америки – мне всегда хотелось спроектировать двенадцатиметровую яхту. Представь, как будет здорово, если она придёт первой.
  – Ты хочешь сказать, что будешь работать?! – ужаснулся Уокер.
  – Я люблю своё дело, а когда дело по душе, это уже не работа.
  Так мы строили планы на будущее, вспоминая всё, о чём когда-то мечталось… Потом я посмотрел на часы:
  – Пошли вкалывать, чем быстрее закончим, тем раньше завалимся спать.
  Было уже девять часов утра, и, по моим подсчётам, мы должны были закончить к середине дня.
  Таскать золото из кузова третьего грузовика приходилось дальше, и на это ушло больше времени. Под конец работа пошла полегче, и скоро в машине остались только бумажные деньги. Уокер посмотрел на них с сожалением:
  – А может, мы…
  – Ни в коем случае, – резко оборвал его я. – Сжечь бы их, да дым могут увидеть.
  Уокера, казалось, потрясло такое еретическое намерение, и он уселся считать деньги, пока я расстилал одеяла, устраивая себе ложе для сна. Когда я уже лёг, Уокер вдруг сказал:
  – Здесь почти тысяча миллионов лир – подумать только! И ещё фунты стерлингов. Тысячи купюр по пять фунтов.
  Я зевнул:
  – Какого цвета купюры?
  – Белые, – ответил Уокер. – Самая большая купюра, которую я когда-либо видел.
  – Предъявишь одну и высоко залетишь, – сказал я. – Они поменяли её цвет, когда выяснилось, что немцы выпустили фальшивые купюры Бог знает на сколько миллионов. Поразмышляй-ка над этим, может, те, что здесь лежат, немецкого производства. Ложись спать, потом сам будешь радоваться.
  Мои слова явно огорчили его. Он забрал свои одеяла и устроился внизу. Я лежал, изо всех сил стараясь не уснуть, пока не услышал ровное дыхание крепко спящего Уокера. Тогда я поднялся и тихо пошёл в глубь туннеля. Вытащил шмайссер с обоймами и принёс их к себе в постель. Вначале я не мог придумать, куда их лучше спрятать, потом обнаружил, что диванная подушка у меня в изголовье порвана и оттуда вылезает набивка. Я распотрошил набивку и положил внутрь пистолет и обоймы. Подушка стала твёрже, но мне было всё равно – зато теперь, если кто-то станет угрожать мне оружием, у меня есть возможность ответить тем же.
  Спали мы плохо – обоих одолевали беспокойные мысли. Я непрерывно ворочался и слышал, как ворочается Уокер. Наконец нам это надоело, и мы отказались от дальнейших попыток. Было четыре часа дня, и, если всё шло по плану, наши партнёры уже должны отправиться в Варци.
  
  ***
  
  Мы прошли к началу туннеля и ещё раз всё проверили, а потом уселись ждать наступления темноты. А может, ночь уже наступила и мои часы показывают неправильно – в туннель ведь свет не проникал.
  Уокер нервничал, дважды спрашивал меня, не слышу ли я шума, но не со стороны входа, а из глубины туннеля. Трупы убитых им немцев не давали ему покоя. Я посоветовал пойти взглянуть на них, полагая, что шоковая терапия подействует благотворно. Но он отказался.
  Наконец послышался слабый шум у входа Я взял молоток и приготовился – ведь это мог быть и не Курце. Упал камень, и чей-то голос позвал: «Халлоран?»
  Я расслабился и с облегчением вздохнул: Курце. Упал ещё один камень, и я спросил через завал:
  – Всё в порядке?
  – Без сучка и задоринки, – ответил он, энергично разбирая камни. – Грузовики здесь.
  Вместе с Уокером мы помогли изнутри разобрать завал, и Курце посветил мне в лицо фонариком.
  – Ну и ну, – сказал он, – придётся вам умыться.
  Могу себе представить, на кого мы были похожи! Воды в туннеле не было, и пыль покрыла нас плотным слоем. Рядом с Курце стояла Франческа.
  – Как вы, мистер Халлоран?
  – Всё в порядке. Где грузовики?
  Она двигалась, едва различимая в темноте.
  – Здесь, недалеко.
  – С ними четыре итальянца, – сказал Курце.
  – Они знают, что им предстоит делать? – поспешно спросил я.
  Из темноты надвинулся Пьеро.
  – Они знают, что дело секретное, а значит, наверняка незаконное, – сказал он. – Больше им ничего не известно.
  – Пусть двое из них спустятся вниз к нашей стоянке, снимут лагерь и ждут там. Предупредите, чтобы следили за дорогой, и, если кто-то появится, немедленно сообщили. Двое других пусть поднимутся в горы для наблюдения за подходами к шахте, один – слева, второй – справа. Сейчас самый опасный момент, нельзя допустить, чтобы нас застали врасплох, когда мы вынесем золото.
  Пьеро ушёл, и я слышал, как уверенно он отдавал приказания.
  – Остальные будут работать здесь. Принесите доски из грузовиков, – командовал я.
  Всё действительно удалось, грузовиков оказалось даже больше, чем нужно. Один из них был набит обрезками грубой древесины, а также наспех сделанными багажными клетями, в которые предстояло переложить остальной груз.
  Мы вытащили доски и перенесли их в туннель вместе с инструментами – двумя пилами, четырьмя молотками и несколькими пакетами гвоздей. Там мы начали обивать ящики с золотом, меняя их конфигурацию и размеры.
  Вчетвером мы действовали быстро, уже в процессе работы распределив обязанности. Уокер распиливал доски нужной длины, Курце прибивал их снизу и сверху ящиков, я обивал их с боков, а Пьеро заканчивал. Франческа занялась переупаковкой драгоценностей и золотых мелочей из тех ящиков, в которых они лежали, в багажные клети.
  Через три часа мы закончили, оставалось только вынести груз из туннеля и погрузить в машины.
  Я скатал одеяла, вынес их вместе с подушкой и затолкал за водительское сиденье в одном из грузовиков – в таком месте шмайссеру будет уютно.
  Ящики получились тяжёлыми, но Курце и Пьеро напрягались изо всех сил, поднимая их вертикально в машины и аккуратно укладывая.
  Мы с Уокером опять воспользовались тросом, чтобы вытащить ящики из туннеля через узкий для двоих проход. Франческа приготовила несколько фляжек кофе и гору сандвичей; мы ели и пили, не прерывая работы. Она определённо верила, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок.
  Наконец и с этим было покончено.
  – А теперь, – сказал я, – надо убрать из туннеля всё, что мы принесли с собой. Надо уничтожить малейшие следы нашего пребывания здесь, не должно остаться ни одной мелочи, которая могла бы выдать нас.
  Мы вернулись в туннель и подобрали одеяла, подушки, инструменты, фонари, фляжки, даже погнутые гвозди и клочки обивки разодранных диванных подушек. Всё снесли в грузовики, а я задержался, чтобы ещё раз всё осмотреть. Подобрал забытый кусок доски и направился к выходу.
  Тут-то это и случилось.
  Курце, должно быть, торопился, когда укреплял свод в конце входа – он ведь уже видел золото и ни о чём другом думать не мог. Когда я повернулся, чтобы выйти, злополучный кусок доски задел стенку входа и сдвинул камень. Послышался угрожающий треск, я бросился бежать, но… поздно.
  От сильного удара в плечо я рухнул на колени, успел услышать нарастающий грохот камнепада и, по-видимому, потерял сознание.
  
  ***
  
  Придя в себя, как сквозь вату я различил голос:
  – Халлоран, как вы? Халлоран!
  Что-то нежное прикоснулось к моей щеке, потом что-то холодное и мокрое. Я застонал и открыл глаза, но ничего не увидел. В затылке пульсировала боль, и её волны застилали глаза. Должно быть, я опять потерял сознание. Но когда в следующий раз открыл глаза, изображение стало чётким. Голос Курце сказал:
  – Можешь двигать ногами, парень? Можешь ногами двигать?
  Я попытался. Оказалось, что с ногами всё в порядке, и я попытался встать. И не смог! Какая-то тяжесть на спине не пускала меня.
  – Не волнуйся, парень, мы вытащим тебя отсюда, это точно!
  Видимо, он ушёл, и я услышал голос Франчески:
  – Халлоран, вы должны лежать тихо и не двигаться. Вы слышите меня?
  – Слышу, – пробормотал я. – Что случилось? – Мне было трудно говорить, потому что правая сторона лица оказалась прижатой к чему-то грубому и твёрдому.
  – Вас придавило грудой камней, – сказала она. – Ногами двигать можете?
  – Да, могу.
  Франческа отошла, слышно было, как она разговаривает с кем-то. Разум возвращался ко мне, и я понял, что лежу ничком, на спине – огромная тяжесть, а голова повёрнута так, что правая щека упирается в камень. Правая рука вытянута вдоль тела, и я не могу ею шевельнуть. Левая рука чуть приподнята и в таком положении плотно зажата.
  Вернулась Франческа и сказала:
  – Теперь будьте внимательны. Курце говорит, что, если ноги свободны, значит, вас завалило только посредине. Он собирается освободить вас, но на это уйдёт много времени, и вы не должны двигаться. Поняли?
  – Понял.
  – Как вы? Где-нибудь болит? – Голос её был тихим и нежным.
  – Тела не чувствую, – ответил я. – А главное, давит на спину.
  – Я принесла бренди. Хотите глотнуть?
  Я попытался покачать головой, но понял, что это невозможно.
  – Нет, пусть Курце начинает разбирать завал.
  Она ушла, вернулся Курце.
  – Парень, – сказал он, – ты попал в трудное положение, да. Но не волнуйся. Мне уже приходилось заниматься таким делом. Всё, что требуется от тебя, – лежать и не двигаться.
  Вскоре я услышал скрежет камней – на лицо посыпалась пыль. Время тянулось медленно. Курце работал осторожно, не торопясь снимал камень за камнем, предварительно проверяя каждый. Иногда ему приходилось отходить, и я слышал тихий разговор, но он быстро возвращался и трудился с тихим упорством.
  Наконец Курце сказал:
  – Теперь уже недолго.
  Неожиданно он начал убирать камни энергичней, и тяжесть на спине уменьшилась. Ощущение было прекрасным. Курце предупредил:
  – Сейчас я вытащу тебя. Будет немного больно.
  – Тащи!
  Он ухватил меня за левую руку и дёрнул изо всех сил. Я сдвинулся с места, а через две минуты уже лежал под открытым небом и смотрел на бледнеющие звёзды. Я хотел встать, но Франческа велела лежать и не двигаться. Светало, и уже можно было разглядеть её лицо, склонившееся надо мной. Брови её были нахмурены, когда она мягко прошлась руками по моему телу, проверяя, нет ли переломов.
  – Можете перевернуться? – спросила она.
  С болью я перевернулся на живот и услышал, что она рвёт на мне рубашку. Затем я услышал, как она присвистнула.
  – У вас сильно поранена спина.
  Я и сам чувствовал, что сильно. Её руки, мягкие и нежные, осторожно двигались по моей спине.
  – Ни одного перелома, – с радостным изумлением заключила Франческа.
  Я криво усмехнулся. По моим ощущениям, спина была перебита и кто-то развёл на ней костёр, но её известие, что ни одна моя кость не пострадала, радовало. Она что-то рвала и перевязывала мои раны. Когда она закончила, я сел.
  Курце держал доску размерами шесть на шесть.
  – Тебе чертовски повезло, парень. Эта штука лежала поперёк спины и держала весь груз камней, свалившихся на тебя.
  – Спасибо, Кобус, – сказал я.
  От смущения он покраснел и отвернулся, пробормотав:
  – Чего там, Хал… всё в порядке.
  Впервые он назвал меня Хал. Потом, посмотрев на небо, сказал:
  – Нам лучше сейчас же отправиться. – И обратился к Франческе: – Он может двигаться?
  Я медленно встал на ноги:
  – Конечно, могу.
  Франческа попыталась удержать меня, но я сделал вид, что не заметил.
  – Действительно, пора выбираться отсюда.
  А Курце я сказал, посмотрев в сторону туннеля:
  – Тебе лучше закончить с ним сейчас, используя мой маленький вклад. Тогда и тронемся.
  Курце направился к туннелю.
  – А где же Уокер? – спросил я.
  – Сидит в машине, – ответил Пьеро.
  – Пошли его вниз на стоянку и свистни двум дозорным, пусть идут с Уокером. Все они могут отправляться в Рапалло.
  Пьеро кивнул и ушёл. Франческа спросила:
  – Не лучше ли вам немного отдохнуть?
  – Отдохну в Рапалло. Вы сможете вести грузовик?
  – Конечно, – ответила Франческа.
  – Хорошо. Один грузовик поведут Курце и Пьеро, а мы с вами – второй. Хотя, вероятно, я не смогу подменить вас.
  Мне не хотелось оставлять Пьеро и Франческу вдвоём, к тому же неплохо, если бы за другими итальянцами приглядывал Уокер. Конечно, я мог поехать и с Пьеро, но я был не в том состоянии, чтобы оказать сопротивление, если ему вздумается напасть на меня.
  – Я справлюсь, – заверила меня Франческа.
  В это время послышался шум обвала – это Курце завалил вход в туннель, запечатав его, к счастью, навсегда. Курце подошёл к нам.
  – Ты поедешь с Пьеро в том грузовике, – сказал я ему. – Не тащитесь у нас в хвосте, сохраняйте дистанцию, мы не должны выглядеть как колонна.
  – Ты сможешь перенести дорогу? – спросил он.
  – Смогу, – ответил я и, с трудом передвигая ноги, пошёл к грузовику, в котором спрятал пистолет. Попытки залезть в кабину вызвали сильную боль в спине, но, в конце концов, мне это удалось, и я в изнеможении опустился на сиденье, не решаясь, правда, откинуться назад. Франческа лихо взлетела на водительское место и захлопнула дверцу. Она посмотрела на меня, и я махнул рукой: поехали.
  Она включила двигатель, рывком тронула машину с места, и мы покатили, подскакивая на камнях, вниз по дороге, ведущей к шахте. Показавшееся на горизонте солнце светило нам в лобовое стекло.
  
  ***
  
  Обратное путешествие в Рапалло не показалось мне увеселительной прогулкой. Езда в грузовике утомительна даже при самых благоприятных условиях, а для меня она стала пыткой. Я смертельно устал, всё тело ныло, а ободранная спина кровоточила. В общем, состояние было плачевное.
  Франческа, вопреки её уверениям, никак не могла сладить с грузовиком. Она привыкла к переключению скоростей в легковушках, и ей никак не удавалось правильно переключать скорость у грузовика. Чтобы зря не рисковать, мы притормозили, и я показал, как это делается. Машина пошла ровнее, и мы смогли разговаривать.
  – Вам нужен доктор, мистер Халлоран.
  – Друзья зовут меня просто Хал, – сказал я.
  Она удивлённо посмотрела на меня:
  – Я уже ваш друг?
  – Вы не дали мне погибнуть, когда меня завалило в туннеле, – сказал я. – Значит, друг.
  Она покосилась на меня:
  – Но ведь и Курце помогал.
  – Ему я ещё нужен, без меня он не вывезет золото из Италии.
  – Он действительно беспокоился, – согласилась она. – Но не думаю, что только золото тому причиной. – Она замолкла, входя в поворот. – Кто думает только о золоте, так это Уокер. Он всё время сидел в грузовике, готовый в любую минуту смыться. Жалкий человечек.
  Слишком усталый, чтобы вникать в её слова, глядя на бегущую ленту дороги, я погружался в какое-то гипнотическое состояние. Среди прочих обрывочных мыслей мелькнуло: что-то я не видел портсигара, который, по рассказам Уокера, Гитлер якобы преподнёс Муссолини во время их встречи на Бреннерском перевале в сороковом году…
  Воспоминание о портсигаре мелькнуло, и я тут же забыл о нём, а когда вспомнил, было уже поздно.
  
  Глава VI. Меткаф
  
  На следующий день мне стало лучше.
  Мы благополучно прибыли на верфь Пальмерини, въехали в приготовленный для нас большой ангар, разгрузили машины и с благодарностью вернули их владельцам. Прицепной дом на колёсах устроили в углу – он должен был служить нам кухней и спальней.
  Для серьёзной работы я ещё не годился, так что Уокер и Курце взялись привести «Санфорд» со стоянки после того, как я проясню ситуацию с Меткафом и Торлони. Франческа переговорила с Пальмерини, и вскоре на верфь вереницей потянулись итальянцы с донесениями. Они тихо разговаривали с Франческой и быстро исчезали, их откровенно радовало возвращение к былой партизанской службе.
  Собрав информацию, Франческа пришла ко мне, вид у неё был несчастный.
  – Луиджи в госпитале, – сообщила она. – Ему разбили голову. Бедный Луиджи! Наёмники Торлони и не подумали утруждать себя подкупом. Портовая полиция разыскивала налётчиков, но безуспешно; полицейские хотели встретиться с владельцем яхты для составления протокола о краже. Они думали, что это обычное ограбление.
  От Франчески веяло ледяным холодом.
  – Мы знаем, кто это сделал, – сказала она. – Из Рапалло им так просто не уйти!
  – Прошу, не надо, – сказал я. – Оставьте их в покое.
  Мне не хотелось до поры до времени раскрывать карты, а вдруг повезёт – и Меткаф с Торлони поверят в мою выдумку. К тому же по причинам, неясным до конца мне самому, я не хотел открыто впутывать в наши дела Франческу – ей ещё жить здесь, в Италии, а мы уедем.
  – Не трогайте их, – повторил я. – Мы сами позаботимся о них. Что известно о Меткафе и Торлони?
  Оказалось, они всё ещё в Генуе и видятся каждый день. Обнаружив, что мы исчезли из Рапалло, они прислали ещё троих наблюдателей, и теперь тех здесь пятеро. Меткаф поднял свой фэамайл из воды, и Крупке перекрашивает дно. Араб Моулей Идрис исчез, и никто не знает, куда он делся, но в Рапалло его нет наверняка.
  Всё выглядело относительно спокойно, если не считать того, что в Рапалло стало больше людей Торлони.
  Я позвал Курце и рассказал ему обо всём.
  – Когда отправитесь за яхтой, сообщи в полиции, что со мной в горах произошло несчастье и я нездоров. Бурно, возмущайся ограблением, как положено честному человеку. Зайди в больницу навестить Луиджи и скажи ему, что больничный счёт будет нами оплачен и сверх того он получит за причинённый ему ущерб.
  – Позволь я займусь этими мерзавцами. Ведь не было у них необходимости избивать старика.
  – И близко не смей подходить к ним, – ответил я. – Это можно будет сделать только перед самым отплытием.
  Курце заворчал, но спорить не стал, и они с Уокером отправились выяснять, какой ущерб нанесён яхте. После их ухода я поговорил с Пьеро:
  – Слышал о Луиджи?
  – Да, грязное дело, но очень похоже на Торлони.
  – Думаю, нам понадобится здесь охрана.
  – Мы уже принимаем меры, – сказал Морезе. – Нас здесь хорошо охраняют.
  – А Франческа знает об этом?
  Он покачал головой.
  – Женщинам не стоит вникать в такие дела. Я скажу мадам, когда будет необходимость. Но верфь хорошо охраняется. Я могу собрать десять человек в течение пятнадцати минут.
  – Нужны сильные и выносливые, чтобы справиться с бандитами Торлони.
  На лице Пьеро мелькнула мрачная усмешка.
  – Люди Торлони – профаны, – сказал он презрительно. – А люди, которых могу собрать я, – настоящие бойцы, они убивали вооружённых до зубов немцев голыми руками. Если бы не Луиджи, я бы им даже посочувствовал.
  Его слова меня успокоили. Могу себе представить, какой портовый сброд работает на Торлони, им не устоять против людей, привыкших к дисциплине и закалённых в боях.
  – Только помни – трупы нам ни к чему.
  – Трупов не будет, если они не начнут первыми. А если начнут… – Он пожал плечами. – Я не могу поручиться за разгневанных людей.
  Я простился с ним и пошёл в домик, чтобы почистить и смазать пистолет. В туннеле было сухо, и шмайссер практически не пострадал. Сомневался я в патронах: столько лет пролежали, годятся ли ещё? Но выяснится это только во время перестрелки. А может, обойдётся без перестрелки? Хорошо бы, Меткаф и Торлони не узнали о нашей связи с партизанами – я ведь вроде всё сделал, чтобы скрыть её. Если Торлони предпримет нападение, для него их присутствие будет сюрпризом. И всё же лучше, если бы нападения не было, очень уж не хотелось вовлекать итальянцев в наши дела.
  
  ***
  
  Поздно вечером Курце с Уокером привели «Санфорд» на верфь, и сыновья Пальмерини сразу занялись ею – подняли на стапель и сняли мачту.
  Курце сообщил, что за ними следовал мощный катер.
  – Значит, они знают, что мы здесь?
  – Да, – ответил он, – но мы им доставили немало хлопот.
  Уокер пояснил:
  – Только мы отчалили, они за нами пустились, думали – совсем отплываем. Вышли из гавани – зыбь, качка – тут всех троих и укачало. – Он усмехнулся. – И Курце тоже.
  – Яхта сильно пострадала?
  – Не очень, – ответил Курце. – Взломали шкафы и разбросали вещи, но полиция успела навести порядок после этих свиней.
  – А печки?
  – Нормально. Я их первыми проверил.
  Тогда всё не так уж плохо. Сейчас успех экспедиции держался на этих печах, если бы их украли, все наши усилия пропали бы даром. Времени на замену уже не оставалось, истекал крайний срок в Танжере. Теперь всё зависело от того, как быстро мы будем работать.
  Курце занялся печами. Он быстро перенёс их с яхты и вскоре уже монтировал на верстаке в углу ангара. Пьеро ничего не понимал, но помалкивал.
  Я решил, что бессмысленно и дальше скрывать от него и Франчески наш план, да и невозможно. И вообще я начал уставать от бесконечных подозрений, в которых и сам запутался, как в паутине. Итальянцы вели себя до сих пор честно и открыто, к тому же мы целиком находимся в их власти, и, если у них было намерение отобрать груз, они давно могли это сделать.
  Я объяснил Пьеро, что собираюсь изготовить новый киль для «Санфорд». Пьеро удивился:
  – Зачем? Какая-нибудь поломка?
  – С ним всё в порядке, только вот сделан он из свинца. А я человек привередливый и хочу киль из золота.
  Лицо его осветила радостная улыбка.
  – А я-то гадал, как вы собираетесь вывезти золото из страны! Думал и так и эдак, но ничего не выходило, а вы казались такими уверенными…
  – Да, таким вот способом, – сказал я и направился к Курце.
  – Послушай, в ближайшие дни я не гожусь для тяжёлой работы. Буду монтировать печи – работа сидячая, а ты лучше займись другими делами. Например, изготовлением формы.
  – Я уже кое-что предпринял, – ответил он. – У Пальмерини, оказывается, много формовочного песка.
  Я развязал пояс и из потайного кармана достал чертёж нового киля, который сделал много месяцев назад.
  – Гарри внёс изменения в кильсон, чтобы он подходил новому килю. Он, наверное, подумал, что я рехнулся. От тебя требуется отлить киль точно по этому чертежу – и он встанет как миленький.
  Курце забрал чертёж и пошёл разыскивать Пальмерини. Я занялся монтажом печей – работы было немного, и к ночи я завершил её.
  
  ***
  
  Полагаю, мало кому доводилось распиливать золотые слитки ножовкой. Работа адски трудная, потому что металл мягкий и зубья быстро засоряются. Как сказал Уокер, это всё равно что патоку распиливать.
  Но приходилось пилить, потому как за один приём мы могли расплавить только два фунта золота. Проблему с золотой пылью я решил, послав за маленьким пылесосом, которым Уокер весьма усердно пользовался, обсасывая каждый кусочек золота, попадавший ему под руку.
  Когда Уокер в конце дня заканчивал с распилкой, ему приходилось подметать вокруг верстака и промывать собранную пыль в тазу, как в прежние времена это делали старатели. Но даже с такими предосторожностями, как я полагал, мы должны были потерять несколько фунтов золота на распилке.
  На первую плавку собрались все. Курце уронил маленький кусочек золота на графитовую прокладку и включил аппарат. Чем больше накалялась графитовая прокладка, тем ярче становилось белое свечение, и золото таяло, растекалось лужицей, и через несколько секунд можно было выливать его в форму.
  Три печки работали исправно, но, поскольку они были всего-навсего лабораторными аппаратами и выдавали жидкое золото маленькими порциями, работа предстояла долгая. Внутрь формы мы заложили проволочную сетку, которая должна была скреплять золото. Курце одолевали сомнения в успешном результате такого метода, несколько раз он останавливал работу и переплавлял золото заново.
  – В киле будет столько пузырей и трещин, что он развалится, – говорил он.
  Приходилось добавлять всё больше и больше проволоки: заливая её золотом, мы надеялись, что она сможет удержать всю эту массу.
  Усталость и раны на спине давали себя знать, нагибаться для меня стало пыткой, и помогать я, естественно, в полную силу не мог. Я обсудил положение с Курце.
  – Знаешь, кто-то из нас должен показаться в Рапалло. Меткаф ведь знает, что мы здесь, и, если мы все засядем в ангаре, он постарается узнать, чем мы тут заняты.
  – Верно, тебе стоит показаться в городе, – сказал Курце. – Здесь ты пока не нужен.
  
  ***
  
  Франческа сменила мне повязку, и я поехал прямиком в яхт-клуб. Секретарь выразил мне сочувствие в связи с нападением на «Санфорд» и надежду, что ничего не украдено.
  – Вряд ли это местные, – сказал он. – У нас здесь с этим очень строго.
  Он так вопросительно поглядывал на моё лицо в синяках и ссадинах, что я улыбнулся и сказал:
  – Похоже, ваши горы сделаны из более твёрдого материала, чем наши, в Южной Африке.
  – А-а, вы занимались альпинизмом?
  – Пытался, – ответил я. – Разрешите пригласить вас?
  Он отказался, а я пошёл в бар и, заказав себе виски, занял столик у окна, из которого открывался вид на стоянку яхт. На стоянке появилось новое судно – огромная яхта водоизмещением около ста тонн. На Средиземном море такие не редкость. Их владельцы, очень богатые люди, выходят в море только в хорошую погоду, но при этом содержат постоянный экипаж, члены которого, можно сказать, наслаждаются жизнью на берегу, так как работы у них немного. Исключительно от нечего делать я стал рассматривать яхту в клубный бинокль и прочитал название – «Калабрия».
  Выйдя из клуба, я засёк своих наблюдателей и с удовольствием поводил их за собой по самым многолюдным туристским местам. Будь я в лучшей форме, помотались бы они у меня, но я пошёл на компромисс и взял такси. Дело у них, я отметил, было поставлено здорово: подъехала неизвестно откуда взявшаяся машина и подобрала их.
  Вернувшись на верфь, я рассказал об этом Франческе.
  – Торлони прислал в Рапалло подкрепление, – сообщила она.
  Новость мне не понравилась.
  – И большое?
  – Ещё троих, теперь их восемь. Видимо, он хочет набрать здесь столько людей, чтобы хватило для слежки за каждым из нас, на случай, если мы разделимся. А ведь им ещё спать иногда надо.
  – А где Меткаф?
  – Пока в Генуе. Утром его судно спустили на воду.
  – Спасибо, Франческа, вы действуете великолепно.
  – Буду рада, когда всё это кончится, – сказала она мрачно. – Лучше бы я не влезала в это дело.
  – Мороз по коже?
  – Не понимаю, что вы этим хотите сказать, но боюсь, здесь скоро станет слишком жарко.
  – Мне и самому всё это не по душе, – честно признался я. – Но события развиваются, и их уже нельзя остановить. У вас, итальянцев, есть поговорка: что будет, то будет.
  Она вздохнула:
  – Да, в таких делах, если начал, иди до конца.
  Вот, наконец, и она поняла, что ввязалась совсем не в ту игру. В этой игре ставки так высоки, что игроки не остановятся даже перед убийством: наши противники – наверняка, а возможно, и Курце…
  Работа по выплавке киля шла полным ходом. Курце и Пьеро потели у раскалённых печей, в ярких вспышках света они напоминали двух бесноватых.
  Курце сдвинул очки и спросил:
  – Сколько у нас запасных прокладок?
  – А в чём дело?
  – В том, что они долго не выдерживают. Четыре плавки, и сгорают. Нам может не хватить прокладок.
  – Пойду проверю, – сказал я. И пошёл считать с карандашом и бумагой. Закончив расчёты, я пересчитал прокладки и вернулся к Курце. – Нельзя ли проводить пять плавок на одной прокладке?
  Курце заворчал:
  – Можно, но работать придётся аккуратнее, а значит, медленнее. Хватит ли времени?
  – Если прокладки кончатся до завершения работы, то время уже не будет иметь значения – так и так погорим. Надо уложиться. Сколько выйдет за день, если на каждой прокладке делать по пять плавок?
  Он задумался, потом сказал:
  – Двенадцать плавок в час, не больше.
  Я снова пошёл считать. Если взять девять тысяч фунтов золота, получится четыре с половиной тысячи плавок, из которых Курце провёл пятьсот. Двенадцать плавок в час – значит триста сорок рабочих часов, по двенадцать часов в день – то есть двадцать восемь дней. Нет, это слишком долго, и я начал сначала. Триста сорок часов работы по шестнадцать часов в день – двадцать один день. А сможет ли он работать по шестнадцать часов? Я проклинал свою разодранную спину, которая выбила меня из колеи, но рисковать не имел права: если мне станет хуже, наш замысел вообще не осуществится. Ведь кто-то должен управлять яхтой, а на Уокера я теперь положиться не мог, его молчаливость и скрытность всё больше бросались в глаза…
  Я опять пошёл к Курце, двигаясь до неестественности прямо, так как спина горела адским пламенем.
  – Тебе придётся увеличить свой рабочий день. Срок истекает.
  – Если б мог, то работал бы по двадцать четыре часа в сутки! Но вряд ли получится. Буду работать, пока не рухну.
  Я стал думать – нет ли другого выхода. Наблюдая за работой Курце и Пьеро, вскоре я сообразил, как можно ускорить весь процесс.
  На следующее утро я взялся руководить ими. Курце я велел только заливать расплавленное золото в форму. Пьеро будет плавить золото и передавать Курце. Печки довольно лёгкие, поэтому я поставил стол так, что они свободно могли передвигаться вдоль него. Уокер успел напилить много золота, поэтому я оторвал его от верстака. Он будет забирать печку у Курце, менять прокладку, закладывать кусок золота и передавать Пьеро печь, готовую для плавки. На себя я взял обязанность чистить прокладки для повторного использования – это я мог делать сидя.
  Надо было всего-навсего решить задачу на время и выстроить технологический ряд. Теперь до конца дня мы делали по шестнадцать плавок в час и расходовали гораздо меньше прокладок.
  Так проходили дни. Мы начали работать по шестнадцать часов в сутки, но не выдержали, и постепенно наши дневные темпы снизились, несмотря на увеличение часовой выработки. Работа возле полыхающих жаром печей была каторжной, мы все теряли в весе и не могли утолить постоянную жажду.
  Когда дневная производительность упала до ста пятидесяти плавок, а оставалось ещё две тысячи, я начал беспокоиться всерьёз. Мне нужны были три недели, чтобы доплыть до Танжера, а выходило так, что их у меня не будет. Стала очевидна необходимость срочных мер.
  Вечером, когда мы собрались за ужином после рабочего дня, я объявил:
  – Послушайте, мы все здорово устали. Нам нужно передохнуть. Завтра у нас будет выходной день, и мы ничего не будем делать – только отдыхать!
  Я решил испробовать и такую возможность: пожертвовав одним днём, выиграть потом на повышении производительности. Но Курце тупо возразил:
  – Нет, будем работать! Мы не можем попусту тратить время.
  Надёжный человек Курце, но умом не блещет!
  – Скажи, ведь до сих пор я принимал правильные решения?
  Нехотя он признал это.
  – Мы сможем сделать больше, если отдохнём, – сказал я. – Обещаю тебе.
  Он поворчал ещё немного, но спорить не стал – так устал, что сил на борьбу не осталось. Остальные согласились без особого энтузиазма, и мы разошлись спать с мыслью о завтрашнем выходном.
  
  ***
  
  На следующее утро за завтраком я спросил у Франчески:
  – Чем занимаются наши враги?
  – Продолжают наблюдение.
  – Подкрепление есть?
  Она покачала головой.
  – Нет, их по-прежнему восемь человек. Дежурят по очереди.
  – Пора им размяться. Мы разделимся и погоняем их по городу или даже за городом. А то они совсем обленились в последнее время. – Я взглянул на Курце. – Связываться с ними не надо – к открытому столкновению мы ещё не готовы, и чем позже это произойдёт, тем лучше для нас. Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь из нас выпал из игры, если такое случится – нам кранты. Всё оставшееся время мы потратим на изготовление киля, надо успеть к намеченному сроку.
  Предупредил и Уокера:
  – А ты воздержись от выпивки. Тебя будут соблазнять, а ты не поддавайся. Помни о том, что я сказал тебе в Танжере.
  Он молча кивнул и уставился в тарелку. В последнее время меня беспокоила его замкнутость, хотел бы я знать, что у него на уме! Франческе я сказал:
  – А вам, думаю, пора пригласить ювелира для оценки драгоценностей.
  – Сегодня встречусь с ним, – ответила она, – и, возможно, сумею договориться на завтра.
  – Хорошо, но его визит должен пройти незамеченным. Если наблюдатели Торлони узнают, что здесь драгоценности, мы их не удержим.
  – Пальмерини доставит его сюда незаметно, в грузовике.
  – Отлично. – Я встал из-за стола и потянулся. – А теперь – путаем следы. Все расходятся в разные стороны. Пьеро, вам с Франческой лучше выйти отсюда последними, пока можно, надо держать их в неведении о нашем союзе. Но если мы все уйдём, то кто обеспечит безопасность верфи?
  – Десять наших людей проведут здесь весь день, – сказала Франческа.
  – Что ж, великолепно, пусть только не привлекают к себе внимание.
  Предстоящий выход в город радовал меня. Спина вроде заживала, лицо больше не напоминало поле боя. Настроение было приподнятое, потому что впереди целый выходной день. Должно быть, Курце чувствовал это ещё острее, подумал я. Ведь он не покидал верфь Пальмерини с того дня, как приплыл на яхте, а я за это время уже не один раз выходил в город.
  
  ***
  
  Всё утро я праздно шатался по городу, покупал сувениры для туристов на пьяцца Кавур, где с радостью обнаружил магазин, торговавший английскими книгами. Долго сидел в кафе на бульваре, неторопливо читая английский роман и запивая его бесчисленным количеством кофе. Сколько месяцев я не мог себе позволить такой роскоши!
  Ближе к полудню я отправился в яхт-клуб, решив немного выпить. В баре стоял непривычный шум, источником которого, как я сразу определил, была группа полупьяных людей, спорящих о чём-то в глубине комнаты. Большинство членов клуба подчёркнуто не обращали внимания на столь вызывающее поведение. Заказывая официанту виски, я спросил:
  – По какому поводу торжество?
  – Что вы, синьор, какое торжество, просто пьяные бездельники.
  Я поинтересовался, почему секретарь не прикажет вывести их из клуба.
  Официант беспомощно пожал плечами:
  – Что поделаешь, синьор, есть люди, для которых правила не существуют, а здесь как раз такой человек.
  Я прекратил расспросы, в конце концов не моё дело учить итальянцев, как вести себя в клубе, в котором я всего-навсего гость.
  Но свой бокал я понёс в соседнюю комнату и уселся почитывать роман. Книга была интересной, жаль, что мне никогда не удавалось дочитать её, а хотелось наконец узнать, как выпутается герой из такого трудного положения, в которое его поставил автор. Но я не одолел и шести страниц, как подошёл официант и сообщил, что меня хочет видеть дама. Выйдя в фойе, я нашёл там Франческу.
  – Что вы здесь делаете? – рассердился я.
  – Торлони в Рапалло, – ответила она.
  Я не успел ничего сказать, потому что из-за угла появился секретарь клуба, который увидел нас.
  – Нам лучше пройти внутрь, здесь мы выглядим слишком подозрительно.
  Секретарь уже спешил к нам со словами:
  – О, мадам, мы так давно не имели чести видеть вас у себя.
  Я был членом клуба, правда, только почётным, поэтому спросил:
  – Надеюсь, я могу пригласить мадам в клуб?
  Вид у секретаря почему-то стал испуганным, и говорил он как-то нервно:
  – Да-да, конечно… Мадам нет необходимости расписываться в книге.
  Провожая Франческу в комнату, я пытался разобраться, что же так могло взволновать секретаря, но мысли мои были заняты другим, и я забыл о нём.
  Усадив Франческу, я спросил, что она будет пить. Она выбрала кампари и тут же затараторила:
  – Торлони привёз с собой ещё людей.
  – Остыньте, – сказал я и заказал официанту кампари. Когда он отошёл от стола, я спросил: – А что известно о Меткафе?
  – Фэамайл вышел из Генуи, но где он сейчас – неизвестно.
  – А Торлони?
  – Час назад он заказал себе номер в гостинице на пьяцца Кавур.
  Невероятно, но именно час назад я был там. Я даже мог его видеть!
  – Говорите, он приехал не один?
  – С ним восемь человек.
  Дело плохо. Видимо, готовится нападение. Восемь и восемь – уже шестнадцать, да ещё сам Торлони и, возможно, Меткаф, Крупке, марокканец, может быть, в экипаже есть и другие… Больше двадцати человек!
  – Надо действовать быстро. Многое придётся организовать по-другому. Поэтому я пришла сюда сама, некого было послать, – сказала Франческа.
  – Сколько у нас людей?
  – Двадцать пять, потом подойдут ещё. Пока я не могу точно сказать. – Она была настроена решительно.
  Не так уж плохо, перевес всё ещё на нашей стороне. Интересно, почему Торлони собрал столько людей? Скорее всего, он пронюхал о наших союзниках – партизанах, значит, такого преимущества, как момент неожиданности, мы лишились.
  Официант принёс бокал кампари, и, пока я с ним расплачивался, Франческа, отвернувшись, смотрела в окно на стоянку яхт. Когда официант ушёл, она спросила:
  – Что там за судно?
  – Которое?
  Она указала на моторную яхту, которую я рассматривал в свой прошлый визит сюда.
  – А, эта! Наверняка плавучий бордель какого-нибудь толстосума.
  В голосе её появилось напряжение.
  – А называется?
  Я порылся в памяти.
  – Э-э… кажется, «Калабрия».
  Она так сжимала подлокотники кресла, что у неё побелели пальцы.
  – Яхта Эдуардо, – тихо произнесла она.
  – Кто такой Эдуардо?
  – Мой муж.
  Тут всё стало понятно. Вот почему у секретаря было испуганное лицо. Неприлично иностранцу приглашать даму, когда её муж где-то поблизости, а может, и в соседней комнате. Ситуация показалась мне смешной.
  – Наверняка он и есть тот парень, который поднял шум в баре.
  – Я должна уйти, – сказала Франческа. – Не хочу сталкиваться с ним. – Она отодвинула свой бокал и взялась за сумочку.
  – Вы могли бы допить. В первый раз я вас угощаю. По-моему, ни один мужчина не заслуживает того, чтобы из-за него отказываться от такого чудесного вина.
  Франческа успокоилась и подняла бокал.
  – Эдуардо вообще ничего не заслуживает, – решительно заявила она. – Ну ладно, буду современной и допью вино, но всё равно мне пора уходить.
  И всё-таки мы столкнулись с ним. Только Эстреноли – судя по тому, что я слышал о нём, – мог встать так театрально в дверях, повернувшись в сторону нашего столика, и обратиться к Франческе.
  – О… моя любимая жена, – воскликнул он, – не ожидал увидеть тебя здесь, в цивилизованном обществе! Я думал, ты спиваешься под заборами.
  Перед нами стоял коренастый раскрасневшийся от выпитого мужчина с красивым лицом, которое портили налитые кровью глаза и безвольный рот. Тонкие усики уродливо топорщились над его верхней губой. На меня он не обращал ни малейшего внимания.
  Франческа застыла, глядя прямо перед собой и сжав губы, и даже головы не повернула, когда он тяжело плюхнулся в кресло рядом с ней.
  – Вас никто не приглашал, синьор, – сказал я.
  С коротким смехом он повернулся и смерил меня надменным взглядом. А потом снова обратился к Франческе:
  – Вижу, итальянские подонки тебя уже не устраивают, тебе подавай в любовники иностранцев.
  Я вытянул ногу и, зацепившись за перекладину кресла, в котором он сидел, сильно толкнул. Кресло выскользнуло из-под него, он кувырнулся на пол, растянувшись во весь рост. Я подошёл к нему:
  – Я же сказал: вас не приглашали.
  Он смотрел на меня снизу – лицо его багровело от злости – и медленно поднимался.
  – Я выкину тебя из страны в двадцать четыре часа, – вдруг пронзительно закричал он. – Ты знаешь, кто я?!
  Жалко было упустить такую возможность.
  – Мусор, который плавает на поверхности, – невозмутимо ответил я и тут же добавил: – Эстреноли, убирайся в Рим, Лигурия – не самое безопасное для тебя место.
  – Что ты хочешь этим сказать, – насторожился он, – ты угрожаешь мне?
  – В радиусе одной мили найдётся, я думаю, по меньшей мере человек пятьдесят, готовых драться между собой за честь перерезать тебе глотку, – сказал я. – Слушай меня внимательно: у тебя есть двадцать четыре часа, чтобы убраться из Лигурии. Позже я не дам и старой лиры за твою жизнь.
  Я повернулся к Франческе:
  – Уйдём отсюда. Здесь дурно пахнет.
  Она подхватила сумочку и пошла со мной к выходу, гордо миновав остолбеневшего от растерянности Эстреноли. Я успел услышать приглушённый гул зала – посетители обсуждали происшедшее, многие посмеивались над Эстреноли.
  Полагаю, многим хотелось бы сделать то же самое, но боялись связываться – он слыл слишком влиятельным человеком. Я не сожалел о своём поступке, во мне клокотала ярость.
  Насмешек Эстреноли вынести не мог. Он догнал нас в фойе. Я почувствовал его руку у себя на плече и повернул голову.
  – Убери руку, – холодно сказал я.
  Он был почти невменяем от злости.
  – Не знаю, кто ты, но британский посол узнает о тебе.
  – Моё имя Халлоран, и убери свою поганую руку.
  Вместо этого он сжал мне плечо и вынудил меня повернуться к нему лицом.
  Это было уже слишком. Я ткнул прямыми пальцами в его дряблый живот – задохнувшись, он согнулся пополам. Тогда я ударил его. Всё, что накопилось во мне из-за неудач последней недели, я вложил в этот удар; я бил Меткафа и Торлони, всех головорезов, слетевшихся сюда подобно стервятникам. Эстреноли упал как подкошенный и остался лежать бесформенной грудой, изо рта стекала струйка крови.
  В момент, когда я его ударил, спину резанула жестокая боль.
  – Господи, спина! – простонал я и повернулся к Франческе. Но её не было, а передо мной стоял Меткаф!
  – Какой удар! – восхищённо воскликнул он. – Ты, наверно, сломал ему челюсть. Я слышал, как она хрустнула. Ты никогда не подумывал о профессиональном боксе?
  Я был слишком потрясён и промолчал, но тут же вспомнил о Франческе и стал озираться по сторонам. Она появилась из-за спины Меткафа.
  – Не поминал ли этот тип британского посла? – Меткаф осмотрел фойе.
  К счастью, в фойе было безлюдно, никто ничего не видел. Взгляд Меткафа задержался на ближайшей двери, которая оказалась входом в мужской туалет. Он хмыкнул.
  – Не перенести ли нам останки в соседнюю комнату?
  Вдвоём мы перетащили Эстреноли в туалетную комнату и втиснули в одну из кабин. Выпрямившись, Меткаф сказал:
  – Если эта пташка в хороших отношениях с британским послом, то поднимется чёрт знает какой шум. Кто он такой?
  Я назвал имя, и Меткаф присвистнул.
  – Высоко ты замахнулся! Даже мне доводилось слышать это имя. За что ты врезал ему?
  – Личные мотивы, – ответил я.
  – Из-за женщины?
  – Из-за его жены.
  Меткаф застонал:
  – Ну, брат, ты попал в переплёт. Влип здорово – тебя вытащат из Италии за уши не позже чем через двенадцать часов.
  Он поскрёб за ухом.
  – А может, и нет, попытаюсь как-нибудь уладить это дело. Стой здесь и никого не пускай в эту кабину. Я скажу твоей подружке, чтобы не уходила, вернусь я через две минуты.
  Я упёрся в стену и попытался хоть что-то понять, но поведение Меткафа не поддавалось объяснению. Спину жгло как в аду, и рука, которой я вмазал Эстреноли, ныла. Похоже, я здорово всё запутал. Столько раз предупреждал Курце, чтобы не лез на рожон, а сам сорвался и к тому же по уши завяз с Меткафом.
  Меткаф сдержал слово и вернулся через две минуты. С ним пришёл итальянец, толстый коротышка с плохо выбритым лицом, одетый в яркий костюм.
  Меткаф представил его:
  – Мой друг, Гвидо Торлони. Гвидо, это Питер Халлоран.
  По взгляду Торлони я понял, что он не ожидал увидеть меня.
  – Понимаешь, Хал влип, – сказал Меткаф. – Разбил правительственную челюсть.
  Потом он отвёл Торлони в сторону, и они тихо разговаривали. Я наблюдал за Торлони и думал о том, что ситуация всё больше осложняется.
  Подошёл Меткаф:
  – Не волнуйся, Гвидо сможет уладить это дело. Он всё может уладить.
  – Даже с Эстреноли? – спросил я недоверчиво.
  – Даже с Эстреноли. Гвидо – мистер Главный Улаживатель в здешних местах. Пошли, пусть он сам разбирается.
  В фойе я не увидел Франчески. Меткаф объяснил:
  – Миссис Эстреноли ожидает нас в машине.
  Мы подошли к машине, и Франческа встретила нас вопросом:
  – Всё в порядке?
  – Всё замечательно.
  Меткаф засмеялся:
  – Кроме вашего мужа, мадам. Он будет сильно расстроен, когда проснётся.
  Рука Франчески лежала на дверце машины. Я положил сверху свою и незаметно нажал, призывая к осторожности.
  – Мне очень жаль, Франческа, – сказал я. – Познакомьтесь, это мистер Меткаф, мой старый друг по Южной Африке.
  Я почувствовал, как напряглись её пальцы, и быстро добавил:
  – Друг мистера Меткафа, мистер Торлони, присмотрит за вашим мужем. Я уверен, с ним всё будет в порядке.
  – О да, – бодро подхватил Меткаф. – С вашим мужем всё будет хорошо. Он больше никому не причинит вреда. – Вдруг он нахмурился. – А что с твоей спиной, Хал? Лучше, если ты покажешься врачу. Хочешь, я отвезу тебя?
  – Пустяки, – отмахнулся я. С Меткафом мне никуда не хотелось ехать.
  – Не глупи, – возразил он. – Кто твой врач?
  Ну, если он повезёт нас к врачу по нашему выбору, тогда другое дело. Я посмотрел на Франческу, и она сказала, что знает хорошего врача.
  Меткаф хлопнул в ладоши:
  – Отлично, тогда поехали.
  Итак, он повёз нас через весь город, и Франческа показала дом врача. Меткаф остановился и сказал:
  – Вы идите. А я подожду здесь и подброшу вас потом на верфь Пальмерини.
  Это был очередной удар. Видимо, Меткаф не придал особого значения тому, что знает о нашем местонахождении. Всё становилось настолько неопределённым, что я растерялся. Как только мы вошли в приёмную врача, Франческа спросила:
  – Это что, тот самый Меткаф? Он показался мне приятным человеком.
  – Он такой и есть, – ответил я. – Но лучше не попадаться на его пути – переедет.
  Я морщился от мерзкой пульсирующей боли в спине.
  – Чёрт возьми, что же теперь делать?
  – Ничего, в сущности, не изменилось, – резонно заметила Франческа. – Мы же знали, что они появятся. Теперь они здесь, только и всего.
  Замечание было точным.
  – Мне жаль, что я ударил вашего мужа.
  – А мне нет, – просто ответила она. – Мне только жаль, что вы сами пострадали. У вас могут быть неприятности.
  – Ничего не будет, – сказал я мрачно. – По крайней мере, пока он в руках Торлони. Не могу только понять, какой интерес Меткафу с Торлони вытаскивать меня из беды. Не вижу никакого смысла.
  Врач освободился и принял меня. Осмотрев спину, он сказал, что порвано сухожилие, и стал пеленать меня, как ребёнка. Перевязал и руку, пострадавшую от зубов Эстреноли.
  Когда мы вышли от врача, Меткаф окликнул нас:
  – Садитесь, я отвезу вас на верфь.
  При таких обстоятельствах причин отказываться не было, и мы забрались в машину. Когда мы тронулись, я как бы невзначай спросил:
  – Как ты узнал, что мы остановились на верфи Пальмерини?
  – Я знал, что вы ходите где-то в этих водах, поэтому и спросил у капитана порта, не появились ли вы на горизонте, – добродушно ответил Меткаф. – Он мне всё и рассказал.
  Звучало правдоподобно. И если бы мне ничего не было известно о других источниках информации, я даже поверил бы ему.
  – Я слышал, у вас что-то с килем стряслось, – сказал Меткаф. Это был удар ниже пояса.
  – Да-а… я попробовал новый метод крепления киля, но, похоже, из этого ничего не вышло. Возможно, придётся снимать киль и крепить его заново.
  – Желаю удачи, – сказал он. – Будет обидно, если он отвалится, когда вы будете в море. Перевернётесь мгновенно!
  Разговор удовольствия мне не доставлял. Со стороны он, может, казался обычной болтовнёй двух яхтсменов, но с Меткафом никогда нельзя быть ни в чём уверенным до конца.
  К моему крайнему облегчению, он переменил тему.
  – А что у тебя с лицом? Ещё одна потасовка?
  – Свалился с горной вершины, – отшутился я.
  Он сочувственно почмокал губами.
  – Хал, мой мальчик, тебе надо быть поосторожней. Мне не хотелось бы, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
  Ну, это было уже слишком.
  – Откуда такое сострадание? – съязвил я.
  Он удивлённо повернулся ко мне.
  – Не люблю, когда колотят моих друзей, особенно тебя. Знаешь, ты ведь довольно симпатичный парень. – Он обратился к Франческе: – Не так ли?
  – Да, мне тоже так кажется, – согласилась она.
  Поворот в разговоре удивил меня.
  – Как-нибудь переживу, – проворчал я. Меткаф уже выруливал к воротам верфи. – Не впервой.
  Мы с Франческой вышли из автомобиля, и Меткаф спросил вдогонку:
  – Хал, не хочешь показать свой новый способ крепления киля?
  Я хмыкнул:
  – Мой Бог, я же профессиональный конструктор и никому не демонстрирую свои неудачи.
  Если он может вести непринуждённую двусмысленную беседу, то почему я не могу. Он улыбнулся:
  – Мудро с твоей стороны. До встречи!
  Я подошёл вплотную к машине – подальше от ушей Франчески.
  – Что будет с Эстреноли?
  – Ничего особенного. Гвидо доставит его к хорошему врачу: который умеет держать язык за зубами, тот подправит его, потом Гвидо забросит его в Рим, на прощанье хорошенько припугнув. По-моему, Эстреноли не из храброго десятка, а наш Гвидо может сильно напугать, когда захочет. И на этом всё кончится.
  Я отошёл от машины слегка успокоенный. Я боялся, что Эстреноли сбросят на дно залива в бетонной упаковке, а мне не хотелось иметь на совести чью-то смерть, даже его. Я обернулся:
  – Спасибо. Думаю, ещё увидимся. Вряд ли можно избежать встречи… в таком маленьком городишке, как этот, не так ли?
  Он включил двигатель и медленно поехал, улыбаясь мне в боковом окне.
  – Ты хороший парень, Хал. Не позволяй никому обойти себя.
  И он уехал, оставив меня гадать, что, чёрт возьми, он имел в виду.
  
  ***
  
  Обстановка в ангаре была напряжённой. Пока мы шли по территории верфи, нам встретилось много незнакомых людей – друзья Франчески. Когда мы вошли в ангар, Пьеро бросился к нам с вопросом:
  – Что случилось в клубе? – Голос его дрожал от волнения.
  – Ничего не случилось, – ответил я. – Ничего серьёзного.
  Поодаль я увидел незнакомого человека невысокого роста, со светлыми острыми глазками.
  – Что за чёрт, кто это?
  Пьеро обернулся:
  – Это Кариачети, ювелир, не обращай на него внимания. Что же произошло в клубе? Ты вошёл, за тобой мадам, позже – этот Меткаф и Торлони, а потом ты и мадам вышли с Меткафом. Что происходит?
  – Не волнуйся, всё в порядке. Мы столкнулись с Эстреноли, и мне пришлось его осадить.
  – Эстреноли? – удивился Пьеро и взглянул на Франческу. Она кивком головы подтвердила мои слова. – Где он сейчас? – спросил он свирепо.
  – Торлони забрал его.
  Для Пьеро это было слишком непонятно. Он опустился на козлы и уставился в пол.
  – Торлони? – тупо повторил он. – Что ему нужно от Эстреноли?
  – Чёрт его знает! Вся эта история – одна из дьявольских игр Меткафа. Ясно одно: я влип с Эстреноли, и Меткаф временно изолировал его, а почему он это сделал – не сказал.
  Пьеро поднял глаза.
  – Говорят, ты вёл себя с Меткафом, как с другом. – В его голосе слышалось подозрение.
  – А почему бы и нет? Какой смысл враждовать с ним? Если хочешь знать, как всё было, спроси Франческу – она всё видела.
  – Хал говорит правду, – сказала Франческа. – Он правильно вёл себя с Меткафом. Хотя Меткаф здорово провоцировал его, Хал держал себя в руках. Кроме того, – она слегка улыбнулась, – Меткаф, похоже, из тех людей, которых трудно ненавидеть.
  – Но совсем не трудно ненавидеть Торлони, – проворчал Пьеро, – а Меткаф – его друг.
  Разговор зашёл в тупик, поэтому я сменил тему:
  – А где Курце и Уокер?
  – В городе, – ответил Пьеро. – Мы знаем, где их искать.
  – Думаю, им лучше вернуться, – сказал я. – События могут развернуться быстро, надо решать, как действовать дальше.
  Он молча встал и вышел. Я обратился к маленькому ювелиру:
  – Синьор Кариачети, как я понимаю, вы прибыли взглянуть на драгоценные камни?
  – Именно так, но мне не хотелось бы задерживаться.
  Я вернулся к Франческе.
  – Вам лучше сосредоточить внимание Кариачети на драгоценностях. Не исключено, что у нас не так много времени.
  Она пошла вести переговоры с Кариачети, а я уныло смотрел на киль, которому не хватало почти двух тонн веса. Положение было трудное, и я был в отчаянии. Чтобы закончить киль, понадобится восемь дней напряжённейшей работы, ещё день – чтобы поставить и закрепить его, ещё один – чтобы снять оболочку из стекловаты и спустить «Санфорд» на воду. Десять дней! Станут ли Меткаф и Торлони ждать так долго?
  Вскоре вернулась Франческа.
  – Кариачети ошалел от изумления, – сообщила она, – никогда не видела такого счастливого человека.
  – Приятно, что хоть кто-то счастлив, – угрюмо заметил я. – А вся наша затея – на грани, катастрофы.
  Она накрыла мою руку своей:
  – Не кляните себя, никто не мог бы сделать больше, чем вы.
  Я присел на козлы.
  – Мне кажется, что дальше дела пойдут ещё хуже, – сказал я. – Уокер напьётся до омерзения именно тогда, когда будет нужен, Курце начнёт бросаться как бешеный бык, а я упаду и переломаю себе кости.
  Она обняла руками мою забинтованную лапищу.
  – Никогда ни одному мужчине я не говорила таких слов: вы человек, которым я восхищаюсь!
  – Только восхищаетесь? – осторожно спросил я.
  Я заглянул ей в лицо и увидел, что она покраснела. Быстро убрала свои руки и отвернулась.
  – Иногда вы меня очень раздражаете, мистер Халлоран.
  Я встал.
  – Ещё недавно вы называли меня Хал. Я ведь говорил вам, что друзья зовут меня Хал.
  – Конечно, я ваш друг, – медленно произнесла она.
  – Франческа, я хочу, чтобы вы стали мне больше, чем другом. – От растерянности она притихла, и я положил руку ей на талию. – Мне кажется, я люблю вас, Франческа.
  Она повернулась ко мне, и я увидел, как она улыбается сквозь слёзы.
  – Вам только так кажется, Хал. Вы, англичане, люди холодные и осторожные. А я знаю, что люблю вас.
  Вот тут во мне всё оборвалось, а в тёмном ангаре внезапно посветлело.
  – Да, я люблю тебя. Но я не знал, как сказать тебе об этом, не знал, что ответишь ты…
  – Я скажу: браво!
  – Мы будем хорошо жить, – сказал я. – Кейп чудесное место… Да что там, перед нами весь мир!
  Неожиданно она погрустнела.
  – Не знаю, Хал, не знаю, ведь я замужем…
  – На Италии свет клином не сошёлся, – нежно сказал я, – есть другие страны, в которых развод не считается грехом. Люди, придумавшие закон о разводе, были мудрецами, нельзя же обрекать на пожизненную каторгу с таким человеком, как Эстреноли.
  Она покачала головой:
  – Здесь, в Италии, в глазах церкви развод по-прежнему считается грехом.
  – Значит, Италия и церковь не правы. Я так считаю, даже Пьеро так считает.
  Она спросила:
  – Моему мужу что-нибудь угрожает?
  – Не знаю, но Меткаф пообещал, что его доставят назад в Рим под охраной.
  – И всё? Торлони не убьёт его?
  – Думаю, нет. Меткаф сказал, что нет… Я верю Меткафу. Он, может, и прохвост, но я ни разу не поймал его на лжи.
  Она кивнула.
  – Я ему тоже верю. – Она немного помолчала. – Как только я узнаю, что Эдуардо в безопасности, я уеду с тобой в Южную Африку или в другое место. За границей я получу развод, и мы будем вместе, но Эдуардо должен быть жив и здоров, я не хочу брать на душу и этот грех.
  – Не беспокойся, я поговорю с Меткафом.
  Взгляд мой упал на киль.
  – Но это дело придётся довести до конца. Я ведь связан им со множеством людей – с Курце, Уокером, Пьеро, с твоими друзьями, я не могу всё бросить. И дело не только в золоте. Ты понимаешь?
  – Понимаю, – ответила она. – В твоей жизни должно было произойти что-то страшное, чтобы ты пошёл на это.
  – У меня была жена, которая погибла из-за такого же пьяницы, как Уокер.
  – Я ведь ничего не знаю о твоей прошлой жизни, – сказала она задумчиво. – Как много мне предстоит узнать. Твоя жена… ты очень любил её. – Она не спрашивала, она утверждала.
  Я рассказал ей немного о Джин, побольше – о себе, и мы забыли о времени, тихонько открывая друг другу свои души, как это свойственно влюблённым.
  Но тут вошёл Курце. Ему не терпелось узнать причину паники. Для человека, который так не хотел отрываться от работы, он был слишком возмущён тем, что его лишили мимолётных радостей.
  Я ввёл его в курс последних событий.
  – Почему Меткафу вздумалось помогать нам? – озадаченно вопрошал он.
  – Не знаю и выяснять не собираюсь, – ответил я. – Он может сказать правду, а правда может оказаться хуже наших опасений.
  Курце, в точности как я, кинулся осматривать киль.
  – Как минимум, ещё восемь дней, чтобы закончить отливку, – сказал я.
  – Magtig, – взорвался он, – теперь уже никто не оторвёт меня от работы. – Он снял пиджак. – Приступаем немедленно.
  – Тебе придётся поработать часок одному, – сказал я. – У меня назначена встреча.
  Курце открыл рот, но промолчал, наблюдая, как я с трудом влезаю в пиджак. Франческа помогла мне натянуть его на толстую повязку, выпиравшую из-под рубашки.
  – Куда ты собрался? – спросила она тихо.
  – Повидаться с Меткафом. Хочу добиться полной ясности.
  Она кивнула:
  – Будь осторожен.
  У выхода я столкнулся с Уокером.
  – Что с тобой? – спросил я. – Можно подумать по твоему виду, что ты потерял шиллинг, а нашёл шесть пенсов.
  – Какой-то мерзавец обчистил мои карманы, – зло сказал он.
  – Много пропало?
  – Пропал мой по… – Он запнулся, как будто передумал. – Пропал бумажник.
  – Я бы на твоём месте так сильно не переживал, – сказал я. – У нас, того гляди, всё золото пропадёт. Иди к Курце, он тебе расскажет.
  Уокер недоумевающе посмотрел мне вслед.
  
  ***
  
  Я зашёл в контору Пальмерини и попросил разрешения воспользоваться его автомобилем. Он ничего не имел против, и я отправился к стоянке яхт на его маленьком «фиате». Там я быстро отыскал фэамайл, обратив внимание, что со стороны яхт-клуба его не видно. Вот почему я не засёк его раньше! Крупке драил медную отделку рулевой рубки.
  – Привет, – сказал он, – рад тебя видеть. Меткаф говорил мне, что ты в городе.
  – Он на борту? Я хочу повидать его.
  – Подожди минутку, – бросил Крупке и нырнул вниз. Он почти сразу вернулся: – Говорит, чтобы ты спускался.
  Я спрыгнул на палубу и пошёл за Крупке в кают-компанию. Меткаф лежал на диване и читал книгу.
  – Что привело тебя ко мне так скоро? – спросил он.
  – Мне надо тебе кое-что сказать. – Я посмотрел в сторону Крупке.
  – О'кей, Крупке, – сказал Меткаф, и тот вышел.
  Меткаф открыл шкафчик, достал бутылку и два стакана.
  – Выпьешь?
  – Спасибо.
  Наполнив стаканы, он, не разбавляя, поднял один:
  – За тебя.
  Мы выпили, и Меткаф спросил:
  – В чём проблема?
  – Ты говорил, что Торлони позаботится об Эстреноли, это правда?
  – Конечно, Эстреноли сейчас у врача.
  – Я просто хотел удостовериться и попросить тебя непременно передать Торлони, что, если Эстреноли не доберётся до Рима живым и здоровым, я удавлю его собственными руками.
  Меткаф сделал большие глаза.
  – Ого! – воскликнул он. – Видно, кто-то напоил тебя тигриным молочком. Что это ты так забеспокоился о его безопасности?
  Он пристально посмотрел на меня, потом вдруг засмеялся и щёлкнул пальцами.
  – Ну конечно же, это графиня накрутила цыплёнка!
  – Её в это дело не впутывай.
  Меткаф смущённо улыбнулся:
  – О, эти молодые, никогда не знаешь, чего от них ждать.
  – Заткнись!
  Он вытянул перед собой руки в притворном ужасе.
  – Ладно, ладно. – И снова засмеялся. – Ты сам чуть не убил Эстреноли. Ударь ты сильнее – и он был бы уже покойником.
  – Я не мог убить его.
  – За это я не поручусь, – сказал Меткаф. – Он всё ещё не пришёл в сознание. Эскулап вправил ему челюсть, но говорить он не сможет ещё месяц.
  Он снова наполнил стаканы.
  – Хорошо, я прослежу, чтобы в Рим он прибыл не в худшем, чем сейчас, виде.
  – Мне нужно подтверждение от самого Эстреноли, например, в виде письма из Рима по почте с датой отправки не позднее недели.
  Внешне Меткаф оставался спокойным.
  – Не слишком ли много требуешь? – спросил он вкрадчиво.
  – Это необходимо, – упрямо сказал я.
  Он пристально вглядывался в меня.
  – Кто-то пытается сделать из тебя настоящего мужчину, Хал, – наконец проговорил он. – Ладно, пусть будет по-твоему.
  Он подтолкнул ко мне стакан через стол.
  – Видишь ли, – сказал он задумчиво и тихо, – на твоём месте я не стал бы задерживаться в Рапалло, а наскоро бы приладил киль и смылся. С таким человеком, как Торлони, лучше не иметь дел.
  – У меня нет никаких дел с Торлони, я видел его сегодня в первый раз.
  Он кивнул:
  – О'кей, если тебя устраивает такая игра, пожалуйста, дело твоё. Но смотри, Хал! Ты только что ставил мне условия, и я их принял, поскольку Эстреноли меня не интересует, а ты мне вроде приятель, да, может, я и сам согласен с твоими условиями. Но не пытайся давить на Торлони, он отчаянный малый – съест тебя и не подавится.
  – Я не трогаю Торлони до тех пор, пока он не трогает меня. – Я допил стакан и поднялся. – Увидимся ещё.
  Меткаф усмехнулся:
  – Наверняка. Как ты сказал, в таком маленьком городке трудно разминуться.
  Меткаф проводил меня на палубу, и, возвращаясь на верфь, я всю дорогу размышлял о нём. Вроде бы разговор получился откровенный, но не совсем – в общем, поведение Меткафа стало для меня ещё более непонятным. Он ведь сказал именно то, что думал: смывайся, пока Торлони из тебя котлету не сделал. А я пытался понять, какова роль Меткафа, что заставляет его предупреждать меня, ведь Торлони – его человек. Но это не умещалось в моей голове.
  Когда я вернулся на верфь, работа в ангаре шла полным ходом, как будто никогда и не останавливалась. Я увидел ставшую привычной картину: плавится золото, излучая яркий свет, Курце наклоняется над формой и выливает туда жидкий металл.
  Подошла Франческа, и я сказал ей:
  – Я обо всём договорился – ты получишь известие от Эдуардо через неделю.
  Она вздохнула:
  – Иди поужинай. Ты ещё не ел.
  Поблагодарив, я пошёл за ней в домик.
  
  Глава VII. Золотой киль
  
  Мы работали, Боже, как мы работали!
  Вспоминая ту неделю, я переношусь в тёмную мастерскую с мелькающими на фоне разноцветных вспышек тенями. Мы плавили и лили золото по шестнадцать часов в сутки, когда руки уже отказывались служить, а глаза воспалялись от яркого свечения печей. Мы падали поздно ночью в постель и засыпали, не донеся голову до подушки, часы сна казались мгновенными, и снова надо было вставать к этому проклятому конвейеру, который я сам придумал.
  Мне стали ненавистны и вид золота, и прикосновение к нему, и даже его запах – да, во время плавки появлялся характерный запах, – и я мечтал о том времени, когда мы снова выйдем в море, и мне не о чем будет беспокоиться, кроме шквалов и береговых укрытий. Я бы скорее согласился оказаться в маленькой лодке один на один с ураганом в Вест-Индии, чем ещё раз пережить такую неделю!
  Но работа подходила к концу. Масса золота в форме увеличивалась, а груда слитков уменьшалась. Мы делали больше двухсот пятидесяти плавок в день и подсчитали, что опережаем составленный график на полдня. Двенадцатичасовой выигрыш во времени – не так много, но от него зависели наша победа или наше поражение.
  Меткаф и Торлони вели себя на удивление тихо. За нами наблюдали – точнее, наблюдали за верфью, и всё. Несмотря на подкрепления, высланные Торлони в Рапалло, и несмотря на тот факт, что он лично прибыл руководить операцией, против нас не предпринимали никаких открытых действий.
  Я ничего не мог понять.
  Франческа сохраняла бодрость и в такой обстановке. Она успевала вести хозяйство, получать донесения и давать указания нашей разведывательной службе. И хотя из-за напряжённой работы у нас не было времени побыть вдвоём, её маленькие знаки внимания – прикосновение руки или улыбка, посланная тайком, – давали мне силы работать.
  Через пять дней после нашей встречи с Меткафом она получила письмо, которое, прочитав, сожгла, и я видел по выражению её лица, что письмо причинило ей боль. Она подошла ко мне и сообщила, что Эдуардо в Риме.
  – Значит, Меткаф выполнил обещание, – сказал я.
  Лёгкая улыбка мелькнула на её губах.
  – И я своё выполню… – И серьёзно добавила: – Завтра надо показаться врачу.
  – У нас нет времени, – нетерпеливо ответил я.
  – Постарайся найти, – настаивала она. – Очень скоро тебе придётся управлять яхтой, ты должен быть здоров.
  В разговор она втянула Курце.
  – Она права. Не можем же мы зависеть от Уокера!
  Ещё одна забота! Уокер менялся на глазах. Он стал угрюмым и необязательным, впадал в ярость и без причины ссорился со всеми подряд. Золото портило его медленно, но верно, действуя сильнее, чем алкоголь…
  – Давай, парень, отправляйся к врачу, – сказал Курце и робко улыбнулся. – Это из-за меня тебе досталось. Если бы я получше укрепил тот проход!.. Иди, я позабочусь, чтобы работа без тебя не пострадала.
  Впервые Курце признал свою вину, и я почувствовал к нему уважение. Но вот моя ободранная рука сочувствия у него не вызывала, он утверждал, что настоящий мужчина должен уметь драться, не причиняя себе вреда.
  Итак, на следующий день Франческа повезла меня к врачу. Он присвистывал, причмокивал, осматривая меня, бинтовал и наконец с удовлетворением заметил, что процесс заживления идёт быстро, но надо показаться ему на следующей неделе в это же время. Я пообещал приехать, хотя знал, что в это время мы уже будем держать курс на Танжер.
  Когда мы вернулись в машину, Франческа сказала:
  – А теперь поедем в гостиницу «Леванте».
  – Мне нужно на верфь.
  – По-моему, тебе не мешает выпить, несколько минут ничего не изменит.
  Мы отправились в гостиницу, зашли в бар и заказали выпивку. Франческа повертела в руках бокал и неуверенно сказала:
  – Есть ещё кое-что… есть ещё причина, почему я привезла тебя сюда. Мне хотелось, чтобы ты встретился тут кое с кем.
  – С кем же? Кто здесь может быть?
  – Мой отец живёт в этой гостинице сейчас. Хорошо бы тебе встретиться с ним.
  Для меня её предложение было полной неожиданностью.
  – Он знает о нас?
  Она покачала головой.
  – Нет. Я рассказала ему о золоте и драгоценностях. Он очень рассердился, и не знаю, что он собирается делать. О нас с тобой я ничего не говорила.
  Похоже, мне предстоял трудный разговор. Ситуация уж очень необычная: будущий зять должен услышать от старого человека, что он вор, а потом попросить у него руки дочери, которая к тому же замужем за другим.
  И я сказал:
  – Мне давно хотелось познакомиться с твоим отцом.
  Мы осушили бокалы и поднялись в номер. Отец Франчески сидел в кресле, укрытый до пояса шерстяным одеялом; когда мы вошли, он открыл глаза. Я увидел совсем седого дряхлого человека, борода его больше не топорщилась, волосы стали тонкими и редкими. Перед нами сидел усталый старик с погасшим взглядом.
  – Это мистер Халлоран, – представила меня Франческа.
  Я подошёл ближе:
  – Очень рад познакомиться с вами, сэр.
  В глазах его зажглись искорки.
  – Неужели? – сказал он, не замечая моей протянутой руки, и откинулся в кресле. – Значит, вы и есть тот самый вор, который вывозит золото, принадлежащее моей стране?
  Я почувствовал, как мне сводит судорогой скулы, но возразил спокойно:
  – Очевидно, вы не знаете законов своей страны, сэр.
  – О! Быть может, вы просветите меня, мистер Халлоран?
  – Эти ценности подпадают под статью закона об утраченной собственности, – сказал я. – В соответствии с итальянским законом, первый, кто заявит на них права, становится их владельцем.
  Он задумался, потом отреагировал:
  – Возможно, вы и правы, допускаю, но в таком случае, к чему вся эта конспирация?
  – Большие ценности имеют притягательную силу. Стервятники уже слетелись, и, несмотря на конспирацию, нам приходится трудновато.
  Он прищурился:
  – Не думаю, чтобы приведённый вами закон так уж подходил к данному случаю, молодой человек. Ведь эти ценности не назовёшь утраченными – они отбиты у немцев с помощью оружия. Какой материал для судебного процесса!
  – Даже если мы выиграем процесс, все наши деньги уйдут на судебные издержки, – сухо заметил я.
  – Впрочем, поступайте как знаете, – сказал он, – но мне это не нравится, особенно, что мою дочь втянули в подобное дело.
  – Ваша дочь была втянута и в худшие дела, – сказал я, зная, что поступаю жестоко.
  – Что вы имеете в виду? – требовательно спросил он.
  – Брак с Эстреноли.
  Он вздохнул и откинулся на спинку кресла, искорки, что плясал в его глазах, потухли, и перед нами снова был угасающий старик.
  – Да, знаю, – устало произнёс он, – позорная сделка. Я должен был запретить, но Франческа…
  – Я должна была это сделать, – заявила она.
  – Но вам больше не придётся терзаться из-за него – теперь он от вас отстанет.
  Граф снова оживился:
  – А что с ним случилось?
  Франческа слегка улыбнулась и сказала:
  – Хал сломал ему челюсть.
  – Неужели! Неужели вы это сделали?! – Граф кивнул мне. – Подойдите сюда, молодой человек, садитесь поближе. Вы действительно ударили Эстреноли? Но за что?
  – Мне не понравились его манеры.
  – Многим не нравятся манеры Эстреноли, но никто до сих пор не пытался вразумить его таким образом. И здорово ему досталось?
  – Один мой друг говорит, что я чуть не убил его.
  – А! Жаль… – двусмысленно высказался Граф. – Но будьте осторожны, он сам влиятельный человек и имеет влиятельных друзей в правительстве. Вам надо поскорее уехать из Италии.
  – Я сделаю это, но не из-за Эстреноли. Думаю, он сейчас достаточно напуган и для меня не опасен.
  – Человек, который справился с Эстреноли, заслуживает моей благодарности… и моего глубочайшего уважения.
  Франческа встала рядом со мной и положила мне на плечо руку.
  – Я тоже собираюсь уехать из Италии, – сказала она. – С Халом.
  Граф долго смотрел на неё, потом опустил голову и уставился на свои костлявые руки, сложенные на коленях.
  – Поступай так, как лучше для тебя, моя девочка, – тихо сказал он наконец. – На родине ты ничего, кроме несчастья, не узнала, возможно, чтобы стать счастливой, тебе нужно жить по другим законам. – Он поднял голову. – Вы позаботитесь о ней, мистер Халлоран?
  Я кивнул, не в силах говорить.
  Франческа подошла к отцу, встала перед ним на колени и взяла его руки в свои.
  – Мы вынуждены уехать, папа, ведь мы любим друг друга. Ты благословишь нас?
  – Разве можно благословлять то, что считается греховным, девочка? Но, надеюсь, Бог мудрее служителей церкви и Он поймёт. Так что я вас благословляю вас, и вы должны верить, что Бог тоже благословит.
  Франческа склонила голову, плечи её вздрагивали. Граф взглянул на меня:
  – Я был против брака с Эстреноли, но она пошла на это ради меня. Такой уж здесь закон – подобные сделки нельзя расторгнуть.
  Франческа вытерла глаза и сказала:
  – Папа, у нас мало времени, а я должна сказать тебе ещё кое-что. Кариачети – помнишь, маленького Кариачети? – будет заходить к тебе и приносить деньги. Ты должен…
  Он прервал её:
  – Мне не нужны эти деньги!
  – Папа, выслушай. Эти деньги не для тебя. Их будет много, и ты должен брать какую-то часть на свои нужды, но остальное надо раздать. Дашь денег Марио Прадели, у которого младший ребёнок родился больным, дашь Пьетро Морелли – ему не на что послать сына в университет. Раздай деньги тем, кто воевал вместе с тобой, тем, кого, как и тебя, ограбили коммунисты, тем, кто просто нуждается в помощи.
  – Моя доля золота теперь принадлежит Франческе, – сказал я. – И она может распоряжаться ею по своему усмотрению. Вырученные за золото деньги тоже можно раздать.
  Граф надолго задумался.
  – В конце концов из вашего дела может выйти что-то хорошее. Ладно, я приму деньги и распоряжусь ими так, как вы говорите.
  – Пьеро Морезе поможет тебе, он знает, где живут твои старые товарищи, – сказала Франческа. – А меня здесь не будет, я отплываю с Халом через несколько дней.
  – Нет, – сказал я, – ты останешься. А я потом вернусь за тобой.
  – Я уеду с тобой, – настаивала она.
  – Прошу, останься пока здесь. Я не хочу, чтобы ты плыла с нами на «Санфорд».
  Вмешался Граф:
  – Слушайся его, Франческа. Он знает свой долг, и, может быть, твоё присутствие на яхте помешает ему выполнить его.
  Всё в ней бунтовало, и уступила она неохотно. Граф сказал ей:
  – Франческа, я хочу поговорить с Халом… наедине.
  – Я буду внизу.
  Граф подождал, пока она уйдёт.
  – Вы производите впечатление человека порядочного, мистер Халлоран. Так отозвался о вас Пьеро Морезе, когда говорил со мной прошлой ночью по телефону. Каковы ваши намерения?
  – Я намерен жениться на вашей дочери, – ответил я. – Сразу же после её развода.
  – А вы понимаете, что при таких обстоятельствах она никогда не сможет вернуться в Италию? Что такой брак будет считаться здесь двоемужеством?
  – Я знаю… и Франческа тоже знает. Но вы же сами сказали, что в Италии она ничего, кроме горя, не узнала.
  – Это верно, – вздохнул он. – Мать Франчески умерла, когда она была ещё крошкой, перед войной. Моя дочь выросла в партизанском лагере в разгар гражданской войны, с ранних лет она узнала людей разных – и героев, и предателей. Оттого и выросла непохожей на других. Кому-то её жизненный опыт покажется горьким, но в ней самой горечи нет. Её большое сердце готово сострадать всему человечеству – и мне не хотелось бы видеть его разбитым.
  – Я люблю Франческу, – заверил я его. – И не разобью ей сердце, во всяком случае, умышленно.
  – Как я слышал, вы конструктор кораблей и судостроитель?
  – Не кораблей, а маленьких лодок.
  – Понимаю. После разговора с Пьеро я решил побольше узнать о вас, так что один мой друг навёл кое-какие справки… Оказывается, у вас высокая профессиональная репутация.
  – Возможно, в Южной Африке, но я понятия не имел, что меня знают здесь.
  – На вас даже как-то ссылались, – продолжал он. – Скажу прямо: мне понравилось то, что я узнал о вас. Нынешняя авантюра не в счёт. Я не верю в её успех… Но, если вам будет сопутствовать успех, поверьте, вы получите заколдованное золото – в ваших руках оно обернётся жухлыми листьями. Приятно знать, что на своём профессиональном поприще вы преуспеваете.
  Он подоткнул вокруг ног одеяло.
  – Теперь вам надо идти – Франческа ждёт. Мне нечего подарить вам, кроме добрых пожеланий, но они всегда и везде будут с вами.
  Я пожал его протянутую руку и неожиданно для себя сказал:
  – Почему бы вам тоже не уехать из Италии вместе с нами?
  Он улыбнулся и покачал головой.
  – Нет, я стар, а старики не любят перемен. Теперь мне уже не покинуть свою родину, но благодарен вам за это предложение. Прощайте, Хал, думаю вы сможете сделать мою дочь счастливой.
  Я попрощался и вышел. Больше я никогда не видел Графа.
  
  ***
  
  Просто невероятно, но наступил день, когда киль был отлит. Мы столпились вокруг формы и не верили своим глазам. Неужели весь наш пот и труд воплотился в этой застывшей массе тусклого жёлтого металла размером в восемь кубических футов?!
  – Ну вот, – сказал я. – Через два дня спустим «Санфорд» на воду.
  Курце взглянул на часы:
  – Мы можем сделать сегодня ещё что-нибудь. Нельзя расхолаживаться, киль закончен, но впереди ещё масса дел.
  Итак, работа продолжалась. Уокер начал разбирать печи, а Курце и Пьеро под моим руководством готовили «Санфорд» к замене свинцового киля. В ту ночь мы были счастливы.
  Франческа доложила, что на потенциальном военном фронте – без перемен: Меткаф на борту фэамайла, Торлони в гостинице, наблюдение за верфью ведётся в том же составе – в общем, всё нормально, насколько это возможно в столь ненормальной ситуации.
  Беда придёт, если ей суждено прийти, когда мы спустим «Санфорд» на воду. При первых же признаках нашего отъезда противник будет вынужден действовать. Я никак не мог понять, почему они до сих пор на нас не напали.
  Следующий день принёс сплошные радости. Мы работали, как всегда, напряжённо, а когда закончили, «Санфорд» стала самой дорогой в мире яхтой. Килевые болты, отлитые Курце вместе с золотым килем, легко вошли в новые отверстия кильсона, которые Гарри сделал давным-давно в Кейптауне, и, как только мы убрали тали, «Санфорд» удобно и надёжно обосновалась на золоте.
  – Не понимаю, почему ты не использовал старые отверстия? – спросил Курце.
  – Другое распределение тяжести, – объяснил я. – Золото в два раза легче свинца, и такой киль должен иметь другой профиль. Мне пришлось поколдовать с центром тяжести. Конечно, с балластом, сдвинутым к центру, яхта будет испытывать бортовую качку, как шлюпка, но с этим уж ничего не поделаешь.
  Я любовался «Санфорд»: теперь яхта стоила около двух миллионов фунтов – самая дорогая в истории пятнадцатитоннажная яхта. Я испытал за неё прилив гордости – немногие конструкторы могут похвалиться такой изобретательностью!
  За ужином мы сидели притихшие и расслабленные. Я сказал Франческе:
  – Сегодня ночью лучше бы вывезти отсюда драгоценности, возможно, это последний удобный момент перед «фейерверком».
  Она улыбнулась:
  – Это сделать нетрудно. Пьеро залил их в бетонные кирпичи – перенимаем у вас опыт камуфляжа. Они сложены около нового ангара, который строит Пальмерини.
  Я рассмеялся:
  – Нужно взглянуть на них.
  – Пошли, – предложила Франческа, – я покажу тебе.
  Мы вышли в ночную темноту, и она направила луч фонаря на рассыпанную груду кирпичей около нового ангара.
  – Вот они, драгоценные кирпичики, вымазанные извёсткой.
  – Неплохо, – оценил я, – совсем неплохо.
  Она прильнула ко мне, и я нежно обнял её. Нечасто нам выпадала такая возможность, из-за отсутствия времени мы были лишены многих радостей, которыми обычно наполнена жизнь нормальных влюблённых. Через секунду она тихо спросила:
  – А когда ты вернёшься?
  – Как только продам золото, – ответил я. – Первым же рейсом из Танжера.
  – Я буду ждать, – сказала она. – Только не здесь, а в Милане с отцом.
  Она назвала мне адрес, который я запомнил.
  – Тебе не жаль будет покидать Италию?
  – Нет. С тобой – нет.
  – Я предложил твоему отцу поехать с нами, но он отказался.
  – Конечно, ему ведь за семьдесят. Он не переживёт этого.
  – Я тоже так думал, но всё-таки решил попробовать.
  Мы ещё долго болтали в темноте о всяких пустяках, столь милых сердцам влюблённых. Потом Франческа пожаловалась на усталость и пошла спать. А я остался выкурить сигарету, мне было так хорошо. Я видел, как её силуэт таял в темноте, на секунду возник прямоугольник света дверного проёма, и вот она уже скользнула внутрь.
  Из темноты послышался шёпот:
  – Халлоран!
  Я вздрогнул.
  – Кто здесь? – Я стал шарить вокруг лучом фонаря.
  – Убери свой чёртов фонарь. Это я, Меткаф.
  Я выключил фонарь и шагнул в сторону, чтобы ухватить один из бетонных кирпичей. Я не разобрал, меченый он или нет; если меченый, то Меткафу достанется по башке драгоценным кирпичом. Тёмный силуэт приблизился.
  – Я уж думал, ты никогда не кончишь любезничать со своей подружкой, – сказал Меткаф.
  – Что тебе нужно и как ты сюда попал?
  Меткаф посмеивался.
  – Пробрался со стороны моря… за воротами верфи наблюдают ребята Торлони.
  – Я знаю.
  – Знаешь? – В голосе его звучало удивление. – Давно ли? – Я видел, как блеснули его зубы. – Впрочем, какое это имеет значение, теперь это ничего не меняет.
  – Что не меняет?
  – Хал, мальчик мой, ты в беде, – торопился сообщить Меткаф. – Торлони собирается напасть на вас сегодня ночью. Я пытался удержать его, но он совсем от рук отбился.
  – Ты на чьей стороне?
  Он засмеялся.
  – Только на своей. – Но тут же изменил тон. – Что ты собираешься делать?
  Я пожал плечами:
  – А что мне остаётся? Конечно, буду защищаться.
  – Ни в коем случае! Тебе не справиться с головорезами Торлони. Яхта готова к спуску?
  – Пока нет, её нужно шпаклевать и красить.
  – Какого чёрта! – рассердился он. – Нашёл время думать о червях в обшивке. Ведь новый киль ты уже поставил?
  Я удивился – откуда он знает об этом?
  – Ну и что?
  – А то – втыкай мачту и спускай яхту на воду, не медли! Ты должен любой ценой убраться отсюда поживее. – Он всунул мне что-то в руку. – Вот тебе разрешение на выход. Я же говорил, что капитан порта – мой приятель.
  Я взял бумагу и спросил:
  – Не понимаю, почему ты помогаешь нам. Разве Торлони работает не на тебя?
  Он тихо засмеялся:
  – Торлони работает только на себя. Действительно, он выполнял мою просьбу, но не знал, откуда ветер дует. Я просил его присматривать за вами. И вдруг узнаю о происшествии со старым сторожем – это сделали бандиты Торлони, я здесь ни при чём.
  – Я так и думал, что калечить стариков не в твоём стиле.
  – Ясное дело! – сказал он. – А теперь Торлони знает подоплёку моей просьбы – всё выдал этот чёртов остолоп Уокер.
  – Уокер? Каким образом?
  – Один из подручных Торлони залез к нему в карман и украл портсигар. Портсигар, однако, оказался неплохим, из золота, а внутри маленькая надпись: «Caro Benito da parte di Adolfe. Brennero. 1940». Увидев его, Торлони сразу понял, что происходит на самом деле, вот так-то. Ещё с войны люди рыщут по всей Италии в поисках этих сокровищ, и теперь Торлони уверен, что держит их в своих жирных лапах.
  Мысленно я проклинал этого идиота Уокера, погоревшего на такой ерунде.
  – Я пытался удержать Торлони, но это уже невозможно. За такую грандиозную ставку он перережет глотку и тебе, и мне. Вот почему я спешил предупредить тебя.
  – Когда он собирается начать атаку?
  – В три часа утра. Он бросит на вас всю свою банду.
  – Они вооружены?
  Меткаф задумался.
  – Вряд ли они применят огнестрельное оружие. Торлони выгоднее проделать операцию тихо, ведь ему ещё нужно вывезти золото. А это требует времени, и он не захочет, чтобы на хвосте висела полиция. Думаю, оружия у них не будет.
  Хоть одна хорошая новость, которую я услышал от Меткафа с того момента, как он застал меня врасплох. Я спросил:
  – Где сейчас могут быть его люди?
  – Насколько я знаю, отправились спать – они не любят ночных бдений.
  – Значит, они в тех же гостиницах – все шестнадцать…
  Меткаф тихонечко свистнул:
  – Кажется, ты знаешь не меньше меня.
  – Я давно знал, что за нами следят, – признался я. – Мы засекали твоих наблюдателей, как только они прибывали в Рапалло. Впрочем, и до этого тоже, в каждом порту, куда мы заходили.
  Он медленно произнёс:
  – Я догадался, когда Дино избили в Монте-Карло. Это твоих рук дело?
  – Курце, – односложно ответил я. Тут я покрепче сжал кирпич, который держал во время нашего разговора наготове. Всё-таки я принял решение оглушить Меткафа – слишком уж часто он вёл двойную игру, пусть хоть раз сыграет в одну. И будет лучше, если он останется здесь под нашим наблюдением.
  Он смеялся.
  – Да, конечно, это его рука.
  Я медленно поднимал кирпич.
  – А как ты разгадал нас? – спросил я. – Это случилось в Танжере, я знаю, но что навело тебя на мысль?
  Ответа не было.
  – Расскажи, как это было, Меткаф! – Я поднял кирпич.
  Тишина.
  – Меткаф! – наугад позвал я и включил фонарь. Его не было, а со стороны моря послышался слабый всплеск и скрип уключин. Поделом мне, а то возомнил, что могу перехитрить Меткафа, – такой опытный малый мне не по зубам.
  Возвращаясь к ангару, я взглянул на часы: десять – до штурма Торлони оставалось всего пять часов. Успеем ли мы поставить мачту и весь такелаж? Вряд ли. Если включить прожекторное освещение, то наблюдатели Торлони сразу поймут, что ситуация изменилась, и нагрянут немедленно. Если работать в темноте, то чёрт его знает, что из этого выйдет. Я никогда не слышал, чтобы мачту высотой в пятьдесят пять футов устанавливали в полной темноте, и сомневался, что это возможно.
  Значит, другого выхода нет: придётся остаться и принять бой.
  Я разбудил Курце. Услышав новость, он моментально проснулся. В своём рассказе я не упомянул о той роли, которую сыграл Уокер во всей заварушке. Уокер был ещё нужен, а я знал, что, если сказать Курце, у меня на руках окажутся труп и убийца. А времени на выяснение отношений у нас не было.
  Курце с подозрением спросил:
  – А на чьей стороне Меткаф?
  – Не знаю, и сейчас это меня меньше всего волнует. Важно, что он вовремя предупредил нас, и если мы с толком не используем оставшееся время, то будем дураками. В любом случае Меткаф выпал из команды Торлони.
  – Тогда за дело, – сказал Курце и вскочил с постели.
  – Подожди. Что ты думаешь насчёт мачты? – И я поделился с ним своими сомнениями, сможем ли мы поставить мачту в темноте.
  Он потёр подбородок, в ночной тишине было слышно, как потрескивает его щетина.
  – Считаю, что мы можем включить свет, – сказал он наконец. – Но только после того, как приготовимся к встрече с Торлони. Нам ведь известно, что он собирается напасть, а раньше это произойдёт или позже – неважно, главное, мы уже будем готовы к встрече.
  Это была речь человека действия, прирождённого военного командира. Его доводы мне понравились, и я согласился. Курце поднял Пьеро, и они ушли держать совет, а мы с Уокером стали собирать и грузить на яхту вещи. Франческа вышла на шум узнать, что происходит, и её тут же привлекли к участию в военном совете.
  Вскоре Пьеро выскользнул из ангара, и Курце позвал меня:
  – Послушай, что мы решили предпринять.
  Перед ним лежала крупномасштабная карта Рапалло, из тех, что выпускает Бюро по туризму, и во время рассказа он показывал мне пункты, отмеченные как особо важные. Придуманный им план был очень прост, а следовательно, хорош.
  Думаю, что если бы Курце не попал в плен в Тобруке, рано или поздно дослужился бы до офицерского звания. Наверняка он обладал хваткой стратега: его план, составленный по всем правилам военного искусства, предусматривал уничтожение сил противника до того, как они успеют объединиться.
  – Сейчас время отпусков и гостиницы забиты. Торлони не мог поместить всех своих людей в одну гостиницу, значит, они разбросаны по всему городу: четверо – здесь, шесть человек – там, трое – здесь, а остальные – вместе с Торлони. – Во время рассказа он уверенно чертил толстым пальцем по карте. – Мы можем собрать двадцать пять человек, десять из них останутся здесь, на верфи. Сейчас у ворот верфи дежурят четверо из команды Торлони. Убрать их не составит труда – десять человек легко справятся с этим. А тогда уже некому будет сообщить Торлони, что мы включили свет.
  – Идея, кажется, неплохая, – сказал я.
  – Остаются пятнадцать человек для операций за пределами верфи. К каждой гостинице мы пошлём по два человека, кроме этой – туда пойдут девять человек. В этой гостинице остановились четыре человека – когда они выйдут, их оглоушат.
  – Их численность сократилась уже наполовину, – сказал я.
  – Верно. Дальше Торлони и с ним четыре человека направляются к верфи. Он рассчитывает на шестнадцать, но у него такого количества людей уже нет. Возможно, он растеряется, но вряд ли. Ведь он уверен, что здесь только четверо мужчин и женщина и что справиться с ними ничего не стоит. Но у нас на верфи будут четырнадцать мужчин, вместе с нами, а за спиной у него окажутся ещё пятнадцать наших, которые начнут действовать, если он сунется.
  Курце поднял на меня глаза.
  – Ну как?
  – Великолепно, – признал я. – Но ты должен сказать итальянцам, чтобы действовали быстро. Мы должны прижать этих мерзавцев раньше, чем они начнут стрелять. Меткаф сказал, что стрельба вряд ли нужна Торлони, но они могут пустить в ход оружие, если увидят, что их затея провалилась.
  – Итальянцы не подведут, – пообещал Курце. – Пьеро сейчас висит на телефоне, раздавая задания. Им предстоит убрать отсюда четырёх наблюдателей к одиннадцати часам. – Он взглянул на часы. – Осталось пять минут. Пойдём взглянем на это представление. Кажется, мы всё предусмотрели – должно получиться.
  Мне тоже так казалось, но мы ошибались!
  Мы направлялись к выходу, когда я заметил Уокера, тащившегося сзади. В последнее время он держался в тени, стараясь не обращать на себя внимания. Я пропустил всех вперёд, а его схватил за руку.
  – Ты останешься здесь, – сказал я. – И если попытаешься выйти из ангара, клянусь, я убью тебя.
  Лицо его побелело.
  – Почему?
  – Потому что ты потерял бумажник, – сказал я. – Идиот. Зачем тебе понадобилось таскать с собой тот портсигар?!
  – Ка… какой портсигар?
  Он ещё пытался вывернуться!
  – Не притворяйся, сам знаешь какой. Теперь сиди здесь и не высовывайся. Нечего путаться под ногами, у меня нет времени следить, чтобы ты ещё каких-нибудь глупостей не натворил. – Я ухватил его за рубашку и притянул к себе. – Не останешься здесь – расскажу всем, почему Торлони собрался атаковать нас, – и Курце разорвёт тебя на части.
  Нижняя губа Уокера задрожала.
  – Ради Бога, не говори Курце, – зашептал он, – не говори.
  Я отпустил его.
  – Ладно, но из ангара ни ногой.
  Я нашёл всех в конторе Пальмерини. Курце сообщил:
  – Всё готово.
  Я попросил Пьеро:
  – Вызови сюда Пальмерини, нам понадобится его помощь, чтобы поставить мачту.
  – Я уже позвонил ему, – ответил Пьеро. – Он прибудет в одиннадцать пятнадцать, сразу после того, как мы закончим свою работу. – Он кивнул в сторону ворот.
  – Отлично. Думаешь, мы сможем что-нибудь увидеть отсюда?
  – Не всё, конечно, но один из наблюдателей Торлони стоит прямо под уличным фонарём напротив ворот.
  Мы тихо подкрались к воротам. Ворота были деревянные, старые, высушенные солнцем и с множеством глазков. Я встал на колени и через глазок увидел на противоположной стороне парня, освещённого уличным фонарём. Он стоял, спокойно покуривая сигарету, а одну руку держал в кармане брюк. До меня доносилось приглушённое звяканье – похоже, он играл ключами или монетами.
  Курце прошептал:
  – Сейчас начнётся!
  Но ничего не происходило. По-прежнему стояла тишина, только где-то неожиданно резко прокричала чайка. Пьеро тихо сказал:
  – Двоих уже взяли.
  – Как ты узнал?
  Он хмыкнул:
  – Птицы… они мне докладывают.
  Тут меня осенило: чайки по ночам спят, они не могли кричать.
  Вдалеке послышалось пение, которое становилось всё громче, и наконец на улице появились трое мужчин, орущих во всё горло. Видимо, они здорово нажрались, потому что раскачивались и спотыкались, один был особенно пьян, и двое других поддерживали его. Парень под фонарём бросил окурок и раздавил его каблуком, после чего отступил к стене, пропуская пьяную компанию. Один из пьяных размахивал бутылкой и кричал:
  – Выпей, брат, выпей за моего первенца!
  Человек Торлони покачал головой, отказываясь, но они облепили его со всех сторон, шумно протестуя пьяными голосами и требуя, чтобы он с ними выпил. Неожиданно бутылка резко опустилась, и я услышал глухой звук.
  – Господи! Надеюсь, они его не убили?
  Пьеро ответил:
  – Не волнуйся, они знают, какова прочность человеческого черепа.
  В тот же миг пьяницы чудесным образом протрезвели и бегом пересекли улицу, волоча обмякшее тело. Одновременно слева и справа появились другие группы, каждая тащила по наблюдателю. По улице проехала машина и свернула к воротам.
  – Все четверо, – удовлетворённо сказал Курце. – Несите их в ангар.
  – Нет, – возразил я, – лучше положить их в новый, недостроенный ангар. – Я не хотел, чтобы они высмотрели что-нибудь в нашем ангаре. – Свяжите их, кляп в рот, и пусть двое останутся охранять их.
  Пьеро перевёл мои слова на итальянскую скороговорку, и четвёрку унесли. Нас окружила группа итальянцев, так шумно обсуждавших проведённую операцию, что Пьеро был вынужден прикрикнуть на них, призывая к тишине.
  – Вы ветераны или зелёные новобранцы? Чёрт возьми, да если бы Граф увидел вас сейчас – всех бы перестрелял! – После его слов шум стих. – Поставьте наружное наблюдение. Джузеппе, отправляйся в контору и сиди у телефона, если зазвонит – зови меня. Остальным – наблюдать и сохранять спокойствие.
  За воротами гудела машина, и я начал нервничать. Пьеро быстро выглянул.
  – Всё в порядке. Это Пальмерини. Впусти его.
  Маленький «фиат» въехал в ворота, и из него вывалился клубок перепутанных рук и ног – Пальмерини с тремя сыновьями. Он тут же подошёл ко мне и сказал:
  – Мне сообщили, что вы торопитесь спустить яхту на воду. Придётся платить дополнительно за сверхурочную работу, вы понимаете?
  Я усмехнулся. Пальмерини бросился защищать свои законные права.
  – Сколько времени понадобится?
  – При освещении – часа четыре, если, конечно, и вы будете помогать.
  Оставалось всего три часа и пятнадцать минут – не успеем! Похоже, драки не избежать. Я сказал:
  – Нам, возможно, будут мешать, синьор Пальмерини.
  – Ладно, ладно, но всякий ущерб должен быть оплачен, – ответил он.
  Очевидно, он всё заносил в счёт, поэтому я сказал:
  – Вам хорошо за всё заплатят. Начнём?
  Он отвернулся и стал бранить сыновей:
  – И чего вы ждёте, ленивые уроды, не слышали, что сказал синьор? Послал же мне Боженька сыновей, с крепкими руками и слабой головой!
  Он честил их всю дорогу до ангара, и мне почему-то стало веселее.
  Когда прожектора осветили выход из ангара, Франческа сказала, задумчиво глядя на ворота:
  – На месте Торлони я попробовала бы прорваться здесь на машине…
  – Тараном?
  – Да, ворота очень слабые.
  Курце усмехнулся:
  – Правильно, но мы сможем быстро остановить их. Мы прихватили один из его автомобилей. Я припарковал его поперёк въезда за воротами. Если он попробует пойти на таран, то врежется в заслон более крепкий, чем ожидал.
  – Тогда оставляю вас здесь, – сказал я. – Надо помочь Пальмерини. – Я побежал вниз к ангару и услышал за спиной шум мотора.
  Пальмерини стоял в дверях ангара. Он был вне себя:
  – Синьор, вы не можете спустить яхту в таком виде. Без краски, без купороса, голое дно… В наших водах яхта мгновенно выйдет из строя – черви проедят её насквозь!
  – У нас нет времени, придётся пойти на риск.
  Профессиональная этика была для него важнее всего.
  – Не знаю, смогу ли я разрешить, – проворчал он. – Ещё ни одна лодка не покидала моей верфи в таком состоянии. Кто-нибудь услышит об этом и непременно скажет «Пальмерини – старый осёл, он такой старый, что совсем из ума выжил».
  Как ни велико было моё желание поскорее закончить работу, я понимал, что он недалёк от истины. И пообещал:
  – Никто не узнает об этом, синьор Пальмерини, я никому не скажу.
  Мы пошли с ним к яхте. Пальмерини тихо, но упрямо бубнил, что безобразие – выпускать судно с голым днищем, не защищённым от мелких морских паразитов. Он осмотрел киль и постучал по нему костяшками пальцев.
  – А это что, синьор! Никогда не слышал, чтобы киль отливали из латуни!
  – Я ведь говорил, что люблю экспериментировать.
  Он по-петушиному склонил голову, и на его сморщенном личике появилось хитрое выражение.
  – Ах, синьор, не было ещё такой яхты на Средиземном море. Даже знаменитый «Арго» не сравнялся бы с вашей яхтой – золотое руно не стоило таких денег! – Он засмеялся. – Пойду посмотрю, что успели сделать мои ленивцы.
  Он вышел на освещённую площадку перед ангаром, хихикая как помешанный. Думаю, никому не удалось бы сделать на этой верфи хоть что-нибудь без его ведома. Великий интриган этот Пальмерини!
  Я позвал его обратно и сказал:
  – Синьор Пальмерини, когда всё закончится благополучно, я вернусь и куплю вашу верфь, если вы не передумаете. И дам хорошую цену.
  Он всё ещё посмеивался.
  – Думаете, я продам свою верфь человеку, который пускается в плавание на судне с голым, непокрашенным днищем?! Ах, мой мальчик, я поддразниваю вас, потому что вы всегда такой серьёзный.
  Я улыбнулся:
  – Очень хорошо, но здесь остаётся свинцовый киль, который мне не нужен. Уверен, вы найдёте ему применение.
  По рыночным ценам на свинец старый киль стоил почти полторы тысячи фунтов.
  Пальмерини одобрительно кивнул.
  – Он мне пригодится. Его стоимость как раз покроет ваши расходы за работу в ночное время. – Он опять захихикал и пошёл подгонять своих сыновей.
  Уокер по-прежнему был мрачен и бледен, а от моих понуканий помрачнел ещё больше, но я делал вид, что не замечаю его настроения, и гонял вовсю. Когда к нам присоединились Курце и Франческа, работа пошла быстрее.
  Франческа сказала:
  – Я оставила Пьеро за главного. Он знает, что делать. К тому же он ничего не понимает в яхтах.
  – Так же, как и ты, – добавил я.
  – Верно, но я могу научиться.
  – Теперь тебе придётся уехать. Здесь для тебя ещё долго будет небезопасно.
  – Нет, – упрямо заявила она, – я остаюсь.
  – Ты уедешь.
  Франческа с вызовом посмотрела на меня.
  – А как ты сможешь заставить меня уехать?
  Она обезоружила меня и знала это. Я растерялся и промолчал.
  – Не волнуйся, я не только не останусь в Рапалло, но даже поплыву с тобой.
  – Решим позже, – ответил я, – сейчас не время спорить.
  Мы вытащили «Санфорд» из ангара, и младший Пальмерини подогнал небольшой кран. Он подцепил мачту и поднял её высоко над яхтой, а затем медленно стал опускать её в пяртнерс[12]. Я находился под мачтой и следил, чтобы нижним концом она встала точно в гнездо. Старый Пальмерини спустился ко мне.
  – Я сам займусь креплением. Если вы так торопитесь, как говорили, то вам лучше заняться двигателем.
  И я пошёл на корму проверять двигатель. Пока яхта стояла в ангаре, я по два раза в неделю гонял его на разных оборотах. Двигатель завёлся сразу и работал ровно и бесшумно; за него я мог не беспокоиться: лишь бы в море выйти, а там он покажет, на что способен.
  Я проверил танки с топливом и водой и вернулся на палубу, чтобы помочь ребятам Пальмерини управиться с такелажем. Не прерывая работы, мы выпили кофе, который принесла Франческа. Когда я благодарил её за кофе, она тихонько напомнила:
  – Срок истекает.
  – Бог мой! – воскликнул я, взглянув на часы. – У нас остался всего час! Что там у Пьеро?
  – Всё тихо. Сколько вам нужно ещё времени, чтобы закончить работу?
  – Всё не так плохо, как кажется, – успокоил её я. – Хотя, думаю, нам нужно ещё около двух часов.
  – Тогда придётся драться, – заключила она.
  – Похоже на то. – Тут я вспомнил о плане Курце. – Но ведь их должно быть немного.
  – Пойду к Пьеро, – сказала Франческа. – Если что-нибудь начнётся, дам знать.
  Я посмотрел ей вслед и вернулся к Уокеру:
  – На бегучий такелаж наплевать, закрепим его потом в море. Только пропусти фалы через шкивы и привяжи их. Времени мало.
  Если до этого мы работали напряжённо, то теперь просто выбивались из сил… Но всё равно не успели. Из конторы к нам бежала Франческа.
  – Хал, Хал, Пьеро зовёт тебя.
  Я бросил всё и побежал, Курце – за мной. Пьеро разговаривал по телефону, когда я вошёл. Через минуту он повесил трубку и сказал:
  – Началось.
  Курце присел к столу, на котором была расстелена карта.
  – Кто там?
  Пьеро ткнул пальцем в карту:
  – Вот эти. За ними следуют двое наших.
  – Это не те четверо, которых мы собирались сразу убрать?
  – Нет, об этих я ничего не знал. – Он подошёл к окну, высунулся и сказал несколько слов караульному. Я посмотрел на часы – половина третьего.
  Мы сидели молча и слушали, как уходят минуты. Обстановка была гнетущей и напомнила мне, как во время войны мы сидели в ожидании атаки, не зная даже, когда и откуда пойдёт враг.
  Неожиданно зазвонил телефон, и мы вздрогнули.
  Пьеро снял трубку, и по мере того как он слушал, губы его сжимались всё плотнее. Опустив трубку, он сказал:
  – У Торлони чёртова прорва людей. Они собираются на пьяцца Кавур и там садятся в два грузовика.
  – Проклятье, откуда они взялись? – спросил я.
  – Из Специи, он объединился с другой бандой.
  Мозг мой работал на полных оборотах. Почему же Торлони пошёл на это? Зачем ему столько людей против нас, четверых? Или он знал, что мы действуем вместе с партизанами? Ну конечно, знал, потому и решил задавить нас численным перевесом.
  – Сколько ещё у него людей? – спросил Курце.
  – По крайней мере, около тридцати.
  Курце выругался. Его план лопнул: противник свои силы сконцентрировал, а мы свои – распылили. Я спросил у Пьеро:
  – Ты держишь связь со своими людьми?
  Он кивнул:
  – Один наблюдает, другой у телефона.
  Я посмотрел на Курце:
  – Может, лучше привести их сюда?
  Он яростно затряс головой.
  – Нет, план всё ещё годится. Мы будем драться с бандой здесь, а те, кто сейчас в городе, атакуют их с тыла.
  – Сколько у нас всего людей? – спросил я.
  Курце ответил:
  – Двадцать пять итальянцев и нас четверо.
  – А у них не меньше сорока трёх. Плохо дело.
  – Те, что с нами, могут драться, но есть и другие, которые могут наблюдать. Я предлагаю позвать стариков, которые освободят бойцов от несения караульной службы, тогда наши боевые силы увеличатся, – предложила Франческа.
  Рука Пьеро потянулась к телефону, но Курце решительно возразил:
  – Нет! – Он откинулся на спинку стула. – Мысль хорошая, но слишком поздно. Перестроиться мы уже не успеем. Главное сейчас – не занимать телефон. Я хочу знать, что происходит у наших ребят в городе.
  Опять потянулись тягостные минуты.
  – А где Уокер? – вдруг спохватился Курце.
  – Трудится на яхте, – ответил я. – Там от него больше пользы.
  Курце фыркнул:
  – Истинная правда. В драке от него толку никакого.
  Затрещал телефон. Пьеро тотчас схватил трубку. Он слушал и сразу же быстро отдавал приказы. Я посмотрел на Курце, и он стал переводить:
  – Четырёх взяли… осталось тридцать девять, – закончил он мрачно.
  Пьеро положил трубку:
  – Молодцы ребята! Они двигаются в сторону пьяцца Кавур.
  Под его рукой снова зазвонил телефон, и он снял трубку. Я сказал Франческе:
  – Иди к яхте и скажи Уокеру, чтобы работал там, как будто за ним дьявол гонится. Тебе тоже лучше остаться там.
  Когда она вышла из конторы, Пьеро сообщил:
  – Торлони отбыл с пьяцца Кавур – две легковушки и два грузовика. Из наших там было всего два человека, и они уже упустили один грузовик из виду. Второй грузовик и легковушки двигаются прямо сюда.
  Курце хлопнул по столу.
  – Чёрт возьми, а куда же направился второй грузовик?
  Я сказал насмешливо:
  – Я бы не стал волноваться из-за таких пустяков. Раз ничего исправить нельзя, значит, обстоятельства будут меняться к лучшему. Хуже просто быть не может, и деваться нам некуда, поэтому будем драться.
  Выйдя из конторы, я постоял в темноте. Джузеппе, караульный, спросил меня:
  – Что происходит, синьор?
  – Торлони со своими бандитами появится здесь через несколько минут. Скажи остальным, пусть приготовятся.
  Вскоре ко мне присоединился Курце.
  – Телефонную линию перекрыли, – сообщил он.
  – Вот это здорово! Теперь мы вообще ничего не узнаем.
  – Надеюсь, наши друзья сообразят, что к чему, и соберутся в одну группу. Если нет – мы пропали, – сказал он угрюмо.
  Подошёл Пьеро.
  – Как ты думаешь, сыновья Пальмерини будут драться? – спросил я.
  – Да, если их тронут.
  – Сбегай к ним и скажи старику, чтобы поберёгся. Не хотелось бы, чтобы ему досталось из-за нас.
  Пьеро ушёл, а Курце уселся у ворот наблюдать. Улица была пустынна и тиха. Мы долго ждали, но ничего не менялось. Может, Торлони растерялся, узнав, что исчезли его наблюдатели, и отложил налёт? Или устроил перекличку и, обнаружив, что не хватает восьми человек, почувствовал себя не так уж уверенно?
  Я взглянул на часы – 3.15. Если бы Торлони задержался, мы бы успели спустить яхту на воду и уплыть, а наши друзья разошлись бы. Я молил, чтобы он задержался хотя бы на полчаса.
  Но мои надежды оказались тщетными.
  Послышался шум мотора, с каждой минутой он становился всё громче. Слева вспыхнул свет фар, показался мчащийся на большой скорости грузовик. Он поравнялся с верфью, свернул и поехал прямо на ворота.
  Я благословил догадливость Франчески и крикнул по-итальянски:
  – К воротам!
  Грузовик врезался в ворота, раздался громкий треск сухого дерева, перекрытый тут же чудовищным грохотом, – это грузовик смял бок легковушке и остановился как вкопанный, изрядно встряхнув сидевших в нём бандитов. Мы не стали ждать, когда они очухаются, и тут же пошли в наступление. Я вскарабкался через разбитый автомобиль на капот грузовика и пробрался к пассажирскому месту. Сидевший там человек как пьяный мотал головой – по-видимому, он не ожидал такого сильного столкновения и врезался в лобовое стекло. Я добавил ему кулаком, и он тяжело сполз на пол кабины.
  Водитель лихорадочно пытался завести заглохший двигатель, и я увидел, как Курце одним рывком выдернул его из кабины и швырнул в темноту. Кто-то из кузова заехал мне ногой по голове, и я не удержался на подножке, успев только заметить атакующую цепь наших людей.
  Пока я приходил в себя, всё кончилось. Курце вытаскивал меня из-под грузовика и спрашивал:
  – Ты ранен?
  Я потрогал шишку на голове.
  – Нет, всё в порядке. Что тут было?
  – Эти парни толком не поняли, что в них врезалось, вернее, во что они врезались. Толчок был сильный, и их здорово тряхнуло. Сопротивляться они не могли, мы их просто выкидывали из грузовика.
  – Сколько их было?
  – Как сардин в банке! Видимо, они рассчитывали снести ворота, ворваться на верфь, а потом благополучно смыться. Но номер у них не прошёл! – Курце посмотрел на ворота. – Здесь они больше не пойдут.
  Ворота на верфь из самого уязвимого места в нашей обороне превратились в самое надёжное. Затор из грузовика и легкового автомобиля полностью блокировал вход.
  Подошёл Пьеро и сообщил, что ещё троих захватили в плен.
  – Свяжи их и засунь к остальным, – посоветовал я.
  Уж чего всегда в избытке на верфи, так это верёвок. Теперь Торлони потерял одиннадцать человек, четвёртую часть своих сил. Возможно, это заставит его хорошенько подумать, прежде чем предпринять новую атаку.
  Я спросил Курце:
  – Ты уверен, что они не обойдут нас с флангов?
  – Абсолютно. Мы защищены с двух сторон зданиями. Он будет вынужден идти в лобовую атаку. Но, чёрт побери, куда же делся второй грузовик?
  Резко зазвонил телефон.
  – Связь же прервана! – Я посмотрел на Курце.
  – Пьеро мне так сказал.
  Мы побежали к конторе, и Курце сорвал телефонную трубку. Секунду он слушал, а потом произнёс:
  – Торлони…
  – Надо поговорить с ним, – сказал я и взял трубку. Рукой прикрыв микрофон, прошептал: – У меня идея: приведи сюда Пальмерини. – И уже в микрофон спросил: – Что вам угодно?
  – Это Халлоран?
  – Да.
  – Халлоран, будьте благоразумны, вы же знаете, шансов у вас никаких.
  – Ваш телефонный звонок – доказательство, что шансы у меня есть, – ответил я. – Стали бы вы разговаривать со мной, если бы могли получить желаемое другим способом! А теперь выкладывайте ваше предложение, если оно у вас есть, если нет – можете заткнуться.
  Голос его стал угрожающе ласковым.
  – Напрасно вы так говорите со мной, вы ещё об этом пожалеете. Я всё знаю об этих ветеранах мадам Эстреноли, но у вас их слишком мало. Я думаю, мы поладим, если вы отстегнёте мне половину.
  – Катитесь к чёрту!
  – Ладно, – сказал он, – тогда я сотру тебя в порошок и сделаю это с удовольствием.
  – Ещё одна атака – и сюда прибудет полиция. – Я тоже попытался его припугнуть.
  Он подумал немного и вкрадчиво спросил:
  – А как же вы им сообщите, если у вас нет телефонной связи?
  – Я сделал кое-какие приготовления, – давил я на него. – С одним из них вы уже столкнулись. У вас ведь много людей таинственно исчезло, не так ли?
  Я почти слышал, как напрягаются его мозги в поисках решения.
  – Вы не позовёте полицию, – пришёл он к заключению. – Она вам так же нужна, как и мне. Халлоран, я сделал вам одолжение – избавил от Эстреноли, так ведь? Не могли бы вы вернуть мне должок?
  – Должок за Меткафом, а не за мной, – отрезал я и повесил трубку. Вряд ли ему это пришлось по вкусу.
  Курце спросил:
  – Чего он хочет?
  – Хочет получить половину, а может, просто хитрит.
  – Сперва я увижу его в аду! – грубо сказал Курце.
  – Где Пальмерини?
  – Идёт. Я послал за ним Джузеппе.
  Едва Пальмерини вошёл в контору, я спросил:
  – Как дела на яхте?
  – Дайте мне пятнадцать минут, только пятнадцать минут, и всё будет сделано.
  – Это не в моей власти. Послушайте, у вас есть несколько переносных прожекторов, которыми вы пользуетесь для работы в ночное время. Возьмите двух человек и принесите их быстро сюда. – Я обернулся к Курце. – Необходимо видеть, что происходит. На этот раз они полезут через стену, но, перебравшись сюда, им будет трудно выбраться обратно. Значит, следующая атака последняя – пан или пропал. А теперь смотри, что получается.
  Я обрисовал в общих чертах свою затею с освещением, и Курце одобрительно кивнул.
  За каких-нибудь пять минут мы установили прожектора, добавив к ним «фиат» и грузовик, чтобы усилить освещение их фарами. Распределив людей, мы устроились в ожидании атаки.
  Долго ждать не пришлось. Из-за стены донеслись шорохи, и Курце сказал:
  – Вот и они.
  – Подождём, – выдохнул я.
  Послышалось несколько глухих ударов – кто-то тяжело спрыгнул на землю. Я скомандовал: «Свет!» – свет вспыхнул.
  Это было похоже на живые картины. Несколько бандитов уже стояли с нашей стороны, прищурившись от бьющего в них потока света. Некоторые только что приземлились и повернулись, чтобы взглянуть на происходящее.
  Увиденное вряд ли придало им уверенности: сгусток ослепительного света, а дальше непроницаемая тьма, в которой может таиться опасность, в то время как сами они открыты и каждого хорошо видно. Не очень-то приятная ситуация для людей, готовивших, вероятно, внезапную атаку.
  Бандиты топтались в нерешительности, и тут мы пошли на них одновременно с двух сторон. Пьеро вёл группу справа, а Курце – слева. Я остался с маленьким резервом из трёх человек, готовых вмешаться, если потребуется подмога.
  Воспользовавшись замешательством противника, наши группы окружили бандитов, и в центре образовалась каша из орущих и дерущихся людей. Но бандиты всё прибывали, быстро скатываясь со стены, и я уже собирался бросить на помощь свой маленький отряд, как вдруг услышал шум с другой стороны.
  Кричали где-то сзади.
  – Пошли, – скомандовал я, и мы понеслись вниз к яхте. Теперь стало понятно, куда направился второй грузовик с бандитами. Они зашли со стороны моря, и теперь у Торлони был шанс взять нас в кольцо.
  Яхта была окружена. Одна лодка уже стояла на песчаном берегу, а вторая, переполненная людьми, как раз подходила к берегу. Бандиты пытались залезть на палубу, а наши люди храбро от них отбивались. Я разглядел маленькую фигурку Пальмерини – в руках его была верёвка с блоком на конце, он крутил ею над головой, словно средневековым шаром на цепи. Ещё круг – и блок попал в челюсть нападающего, тот грохнулся с лестницы, на которую успел взгромоздиться, и, бесчувственный, упал на землю.
  Отчаянно дрались сыновья Пальмерини, я видел, как они сбросили одного. Тут же была и Франческа, размахивающая багром, как копьём. Она метнула багор в незваного гостя и остриём пробила ему бедро. Он пронзительно вскрикнул и упал, багор так и остался торчать в его ноге. Я увидел гримасу ужаса на лице Франчески и отчаянно бросился в атаку со своим маленьким отрядом.
  Но тщетно. Нам только удалось освободить осаждённый гарнизон «Санфорд» – нападавших было раза в три больше, чем нас, и мы отступили. Бандиты не стали преследовать нас, они так ликовали, захватив яхту, что им не хотелось оставлять её. Нам повезло с их глупостью.
  Я огляделся, пытаясь разобраться, что происходит наверху. Отряд Курце оказался к нам ближе, чем я надеялся, должно быть, тоже отступили, но сам Курце в драке не участвовал, и это меня удивило. Если обе группы противника начнут действовать согласованно – мы пропали!
  Франческе я сказал:
  – Спрячься под этими мешками и сиди тихо. Может быть, хоть ты выберешься отсюда.
  И сразу побежал к Курце.
  – Что происходит?
  Он ухмыльнулся и стёр со щеки кровь.
  – Наши ребята из города собрались и здорово бьют Торлони за стеной. Ему теперь отступать некуда – каждый, кто попытается уйти через стену, получит по башке. Отдышусь, и снова туда.
  – Они захватили яхту, – сообщил я. – Обошли с моря, мы теперь тоже попали в клещи.
  Грудь его заходила ходуном.
  – Ладно, отобьёмся.
  – Постой, – сказал я, – посмотри-ка.
  Мы увидели Торлони. Стоя под стеной, он визгливо покрикивал на своих людей, видимо, гнал их в новую атаку.
  – Сейчас мы освободим эту часть верфи и будем надеяться, что этот сброд внизу подождёт нас. Идём брать самого Торлони. Где Пьеро?
  – Я здесь.
  – Хорошо. Скажи ребятам: атаку начинаем по моему сигналу. Ты остаёшься с Курце и со мной, втроём мы берём Торлони.
  Обернувшись, я увидел Франческу.
  – Я же велел тебе спрятаться.
  Она только упрямо тряхнула головой. За её спиной стоял старший Пальмерини.
  – Старина, – обратился я к нему, – присмотри, чтобы она отсюда не уходила.
  Он кивнул и обхватил её руками. Курце я предупредил:
  – Помни, нам нужен Торлони, больше ни на что не отвлекаемся.
  И мы бросились вперёд. Втроём – Курце, Пьеро и я – стремительно влетели на верхнюю площадку верфи, уклоняясь от каждого, кто пытался остановить нас. Мы не дрались, мы только бежали. Курце понял меня и нёсся так, как будто он на поле для регби и прорывается для последнего броска.
  Но здесь нашей целью был не гол, а Торлони, и мы добрались до него прежде, чем он осознал, что происходит. Он взревел, и в руке его стальным блеском сверкнул пистолет.
  – Расходимся, – закричал я, и мы разделились, окружая его с трёх сторон. Оружие в его руке полыхнуло, и Курце споткнулся на бегу, но мы с Пьеро накинулись на Торлони. Я вскинул руку и ребром ладони ударил его, видимо, сломав ему ключицу, – он вскрикнул от боли и выронил пистолет.
  После вопля Торлони на верфи воцарилась тишина. В поведении его людей появилась неуверенность, они оглядывались назад, пытаясь разглядеть, что произошло. Я подобрал пистолет и приставил его к голове Торлони.
  – Отзови своих псов, – жёстко приказал я, – или я выбью из тебя мозги.
  Впервые в жизни я был так близок к убийству. Торлони понял это и побледнел.
  – Остановитесь! – крикнул он.
  – Громче, – приказал Пьеро и сжал ему плечо. Он скривился от боли и тут же заорал на своих:
  – Кончайте драку! Это говорит вам Торлони!
  Люди у него были случайные – дрались, потому что обещали заплатить хорошо, а если Хозяина взяли в плен, то и денег им не видать. У наёмников бескорыстной преданности не бывает. Неуверенное шарканье ног, и вот уже их фигуры исчезают в темноте.
  Курце сидел на земле, прижав к плечу руку. Сквозь пальцы сочилась кровь. Он отнял руку и посмотрел на неё в тупом изумлении.
  – Мерзавец, прострелил меня! – сказал он растерянно.
  Я подошёл к нему.
  – Как ты?
  Он опять потрогал плечо и встал на ноги.
  – Порядок. – Он посмотрел на Торлони. – А с тобой я ещё посчитаюсь.
  – Позже, – сказал я, – сейчас займёмся теми, внизу.
  Теперь к нам присоединились наши люди, быстро перелезавшие через стену. Это возвращались те, кого мы рассылали по городу. Они приняли бой в тылу у Торлони и победили. Объединившись в большой отряд, мы двинулись в нижнюю часть верфи, к нашей «Санфорд», впереди тащили упиравшегося Торлони.
  Как только мы приблизились к яхте, я ткнул дуло пистолета в мясистую шею Торлони.
  – Говори им, – потребовал я.
  Он крикнул:
  – Покиньте яхту. Уходите! С вами творит Торлони!
  Бандиты, стоявшие вокруг «Санфорд», равнодушно смотрели на нас и не двигались с места. Пьеро снова сжал плечо Торлони, и тот заорал:
  – А-а-а… Убирайтесь с яхты, говорю вам!
  Тут захватчики разглядели за нашими спинами большое количество людей, сообразили, что их меньше, и медленно стали отходить к своим лодкам. Пьеро тихо сказал мне:
  – Это бандиты из Специи. Вон тот человек в синей фуфайке – их вожак, Морле, француз из Марселя. – Он задумчиво смотрел на их лодки. – Ты ещё можешь нахлебаться с ними. Ведь им безразлично, останется Торлони в живых или нет.
  Я наблюдал, как люди Морле сталкивали свои лодки в воду.
  – Справимся как-нибудь, если они сунутся, – сказал я. – Главное, выбраться сейчас отсюда. Скорее всего перепалка привлекла уже чьё-нибудь внимание, сюда могли вызвать полицию – мы ведь наделали много шума, и выстрел был. Много у нас раненых?
  – Не знаю, пойду – выясню.
  Пальмерини вместе с Франческой пробирались к нам через толпу.
  – Яхта не пострадала, – сказал он. – Можно хоть сейчас спускать её на воду.
  – Спасибо, – сказал я ему. Взглянув на Франческу, я быстро принял решение. – Не передумала плыть с нами?
  – Нет, не передумала.
  – Ладно, только времени на сборы у тебя маловато. Мы отплываем не позже чем через час.
  Она улыбнулась:
  – Мой маленький чемодан уже уложен. Я приготовила его ещё неделю назад.
  Курце стоял рядом с Торлони и не спускал с него глаз.
  – Что будем делать с этим? – спросил он.
  – Возьмём его с собой, пусть поплавает. Он ещё нам может пригодиться. Франческа, Кобус ранен, ты не могла бы хоть на скорую руку перевязать его?
  – Ой, я не знаю, – ответила она. – Куда ранен?
  – В плечо, – рассеянно ответил Курце. Он наблюдал за Уокером, слоняющимся по палубе яхты. – Где был этот kerel, когда началась заварушка?
  – Не знаю, – ответил я. – Я не видел его всё это время.
  Мы легко спустили «Санфорд» на воду – помощников было хоть отбавляй. Почувствовав под ногами неустойчивую тёплую палубу, я вздохнул с облегчением – как давно я мечтал об этом! До отплытия время ещё было, я вернулся к Пьеро и отозвал его в сторону.
  – Скажи Графу, что Франческу я взял с собой. Так, думаю, будет лучше. Торлони захочет свести счёты. Вы-то за себя сможете постоять, а её оставлять опасно.
  – Решение правильное, – согласился он.
  – Если Торлони попытается ещё что-нибудь выкинуть, ты теперь знаешь, как с ним надо обращаться. С его шестёрками не связывайся, а выходи прямо на Торлони. За свою жизнь он видишь как трясётся. А я втолкую ему, что если он опять примется за свои глупости, то кончит где-нибудь на дне залива. Узнал о раненых?
  – Да, ничего серьёзного, – ответил Пьеро. – У одного сломана рука, у троих ножевые ранения, а трое или четверо контужены.
  – Слава Богу, никого не убили, – сказал я. – Я этого очень боялся. Думаю, Франческе есть о чём поговорить с тобой, поэтому я вас оставлю.
  Мы сердечно пожали друг другу руки, и я поднялся на борт. Пьеро оказался замечательным человеком, хорошо с таким рядом в бою.
  Разговор у них получился недолгий, и скоро Франческа уже стояла рядом со мной на палубе. Она тихо плакала, и я обнял её, чтобы утешить. Расставаться с родиной грустно при любых обстоятельствах, но при таких, как у Франчески, грустно вдвойне. Я расположился в кокпите, положив руку на штурвал, а Уокер завёл двигатель. Услышав шум работающего двигателя, я снова почувствовал себя капитаном.
  «Санфорд» стала медленно отплывать. Долго мы ещё видели освещённую площадку перед ангаром, на которой остались наши итальянские друзья. Они не расходились, продолжая смотреть нам вслед. И я понял, как мне грустно расставаться с ними.
  – Мы когда-нибудь вернёмся, – сказал я Франческе.
  – Нет, – тихо ответила она. – Мы никогда не вернёмся.
  Мы устремились в ночь со скоростью шесть узлов, держа курс на юг, мимо мыса Портовенто. Я смотрел на мачту, едва различимую на фоне звёздного неба, и думал, сколько времени нам понадобится на закрепление бегучего такелажа. На палубе царил такой хаос, что выражение «корабельный порядок» становилось насмешкой, но сделать в темноте ничего было нельзя, приходилось ждать рассвета. Уокер спустился в салон, а Курце на передней палубе сторожил Торлони. Франческа находилась рядом со мной, и мы тихо разговаривали, строя планы нашей совместной жизни.
  Вдруг Курце спросил:
  – А когда мы избавимся от этой мрази? Он лезет ко мне с вопросами! Боится, что мы бросим его за борт, а он не умеет плавать.
  – Скажи, что мы высадим его на берег ближе к Портовенто, – сказал я. – Перевезём в ялике.
  Курце ворчливо высказал своё пожелание избавиться от Торлони побыстрее и снова замолчал. Франческа спросила:
  – А что с мотором? Мне кажется, у него другой звук.
  Я прислушался и действительно уловил посторонний шум, но дело было не в нашем двигателе. Я уменьшил обороты – где-то неподалёку, со стороны правого борта, в море работал другой мотор.
  – Спускайся быстро вниз, – сказал я Франческе и тихо – Курце: – К нам пожаловали гости.
  Он бросился на корму. Я кивнул вправо, и мы разглядели в темноте белый выступ носового волнолома, приближавшийся к нам полным ходом.
  С воды донёсся голос:
  – Месье Халлоран, вы слышите меня?
  – Это Морле, – сказал я Курце и прокричал: – Да, слышу.
  – Мы идём на абордаж, – крикнул он, – сопротивление бесполезно.
  – Опять вы за своё, – крикнул я. – Что вам ещё нужно?
  Курце рассвирепел и двинулся вперёд. Я выхватил из кармана пистолет Торлони и взвёл курок.
  – Вас только четверо, – орал Морле, – а нас много.
  Носовое ограждение оказалось совсем рядом, и я смог разглядеть лодку. Людей на ней было действительно много. Потом она подошла к борту нашей яхты настолько близко, что они стукнулись планширами. Морле прыгнул на палубу «Санфорд». Нас разделяло всего четыре фута, и я выстрелил ему в ногу. Он вскрикнул и упал в воду.
  Курце в это время поднял одной рукой извивающегося от страха Торлони.
  – Получайте эту мразь! – рявкнул он и сильным броском швырнул Торлони в лезущих на палубу людей. Торлони взвыл и, падая, смёл их, как кегли, в собственную лодку – из-за резкого крена левого борта бандиты чуть не попадали в воду.
  Я воспользовался их замешательством, и расстояние между лодками стало быстро увеличиваться. По-видимому, они потеряли управление. Наверно, сбило рулевого, подумал я.
  Мы слышали, как бандиты кричали, вылавливая из воды Морле, но атаковать больше не решились. Получить ещё одну пулю никому не хотелось.
  При свете луны мы убедились, что наш кильватер чист, и взяли курс в открытое море. Надо было успеть в Танжер – времени оставалось в обрез.
  
  Книга третья. Море
  Глава VIII. Штиль и шторм
  
  В первые дни нам помогал попутный ветер, и «Санфорд» резво навёрстывала упущенное время. Как я и подозревал, смещение центра тяжести из-за нового киля отразилось на поведении яхты. При попутной волне она совершала полный цикл за две минуты. При кормовом ветре одной четверти «Санфорд» уже не показывала, как обычно, свои лучшие ходовые качества, а шла с поперечно-килевой качкой, и мачта чертила на небе широкие дуги.
  Делать было нечего, приходилось терпеть. Единственный способ избавиться от мучительной качки – равномернее распределить балласт, но именно этого мы и не могли сделать. От качки больше других страдал Курце. Он и раньше, как известно, был не ахти какой моряк, а тут ещё рана в плече.
  На рассвете, после той яростной ночи, мы легли в дрейф. Берег давно скрылся из глаз, и наконец можно было заняться наведением порядка на палубе. Управились быстро. Оказывается, Пальмерини сделал больше, чем я ожидал, и вскоре мы продолжали свой путь под парусами. И вот тогда валкость «Санфорд» стала очевидной. Я сделал всё, чтобы как-то исправить положение, но скоро понял, что это не в моих силах, и перестал напрасно тратить время. Мы устремились дальше.
  Корабельная жизнь быстро вошла в привычный ритм, определённый сменой ходовой вахты. Единственное изменение внесла Франческа – к великой радости Курце, она взяла обязанности кока на себя.
  Во время плавания члены экипажа такого небольшого судна, как наша яхта, редко видят друг друга, разве что при смене вахт, но Уокер держался и того обособленнее. Когда я ловил на себе его пристальный взгляд, он вздрагивал и отводил глаза, как побитый пёс. Очевидно, боялся: не скажу ли я Курце о портсигаре. Такого намерения у меня не было – без Уокера мы бы не смогли управиться с яхтой. Но и успокаивать его не стал. Пусть попотеет от страха, думал я в сердцах.
  С плечом Курце дело обстояло не так уж плохо, ранение оказалось сквозным и чистым, к тому же Франческа регулярно меняла повязку. Я настоял на том, чтобы он перебрался на корму, где качка ощущалась не так сильно, и это привело к общей перетасовке. Я теперь спал на лоцманской койке в кают-компании, что по левому борту, а Франческе отвели место по правому борту, которое она отгородила куском парусины, чтобы создать себе минимум личного пространства. В результате Уокера сослали на нос, где у клюза можно было прикорнуть на стоянке: для сна во время рейса это место не годилось – неудобно, да и качает там сильнее всего. Так ему и надо, думал я без тени жалости. Но из-за этого мы стали видеть его ещё меньше.
  Мы хорошо шли в Лигурийском море первые пять дней, делая по сто с лишним миль в сутки. Ежедневно я брал высоту солнца и сверял по карте наш курс, проложенный к Балеарским островам. Мне доставляло огромное удовольствие обучать Франческу искусству вождения яхты – она оказалась способной ученицей и ошибок делала не больше, чем любой новичок.
  С некоторым изумлением я обнаружил, что Курце, оказывается, утратил былую ненависть к Франческе. Он сильно изменился и был уже не таким колючим, как прежде. Возможно, потому, что долгожданное золото было у него под ногами в целости и сохранности, а может, вся его яростная сила ушла во время сражения на верфи. Так или иначе, но они наконец поладили с Франческой и вели длинные беседы о Южной Африке.
  Однажды она спросила у Курце, что он собирается делать со своей долей добычи. Он улыбнулся:
  – Куплю plaas.
  – Что купишь?
  – Ферму, – перевёл я, – все африканеры в душе фермеры, они так и называют себя, ведь «бур» на языке африкаанс означает «фермер».
  Эти первые пять дней после прощания с Италией были лучшими днями за всё время нашего путешествия. Лучше не было ни до, ни тем более после.
  К вечеру пятого дня ветер упал, а на шестой он так часто менял направление, будто не знал, на что решиться. Трёхбалльный ветер сменялся мёртвым штилем – и у нас появилась пропасть работы с парусами. В тот день мы прошли всего семьдесят миль.
  На рассвете седьмого дня воцарился мёртвый штиль. Гладкое море, будто политое маслом, набегало длинными языками волн. К вечеру настроение у всех испортилось: мы пропадали от безделья, нам ничего не оставалось, как только смотреть на верхушку мачты, чертившую круги по небу. Драгоценные часы уходили, а мы были всё так же далеки от Танжера. Меня раздражал скрип вертлюжного штыря гика – я соорудил подпорку, и мы опустили на него гик. Потом я спустился вниз, чтобы занять себя работой с картой. За сутки мы прошли двадцать миль. При такой скорости мы опаздываем в Танжер месяца на три… Пошёл проверить, сколько у нас топлива: оставалось пятнадцать галлонов – это дало бы нам сто пятьдесят миль за тридцать часов при самой экономичной скорости. Пожалуй, лучше включить двигатель, чем сидеть сложа руки и слушать, как хлопают фалы о мачту. Решение было принято, и, запустив двигатель, мы снова двинулись вперёд.
  Меня злило, что приходится тратить топливо – нам следовало поберечь его на крайний случай, но ведь это, похоже, и был крайний случай, и, как ни крути, тратить приходилось. Мы рассекали вязкое море со скоростью в пять узлов, и я проложил курс к югу от Балеарских островов, поближе к Мальорке. Тогда, если возникнет необходимость зайти в порт, нам не придётся сильно отклоняться от курса. Ближайшим был порт Пальма.
  Всю ночь и следующее утро мы шли под мотором. Ветра не было, и ничто его не предвещало. Безоблачное синее небо отражало такое же безоблачное море, но мне было не до красот. Без ветра яхта беспомощна, а что мы будем делать, когда топливо кончится? Я посоветовался с Курце:
  – Думаю, нам придётся зайти в Пальму. Сможем там забункероваться.
  Он швырнул за борт окурок:
  – Это огромная потеря времени. Придётся делать крюк, а что будет, если нас там поджидают?
  – Мы потеряем больше времени, если останемся без топлива. Этому штилю не видно конца.
  – Я заглядывал в средиземноморскую лоцию, – возразил он. – В ней говорится, что процент штилевых дней в это время года невелик.
  – На неё полагаться нельзя – в лоции приведены средние цифры, а этот штиль может тянуться ещё неделю.
  Он вздохнул:
  – Ты капитан – тебе и решать.
  Я переложил руль, взяв чуть севернее, и мы пошли в Пальму. Проверив оставшееся топливо, я усомнился, хватит ли его, но мы дотянули. В парусную гавань Пальмы мы вошли на последних оборотах. При подходе к причалу двигатель заглох, и остаток пути мы проделали по инерции.
  Тут я поднял глаза и увидел Меткафа.
  
  ***
  
  С таможенными формальностями мы разделались быстро, заявив, что на берег сходить не собираемся – нам бы только добрать топлива. Таможенник посетовал вместе с нами на неблагоприятную для парусников погоду и пообещал вызвать агента по снабжению судов.
  В ожидании агента мы могли обсудить появление здесь Меткафа. Он не проронил ни слова, слегка улыбнулся нам в знак приветствия, круто развернулся и ушёл.
  Курце сказал:
  – Он что-то замышляет.
  – Да уж наверняка, – откликнулся я с досадой. – Неужели мы никогда не отвяжемся от этих стервятников?!
  – Нет, – сказал Курце. – Пока у нас под ногами четыре тонны золота, которые притягивают их почище магнита.
  Я бросил взгляд на переднюю палубу, где в одиночестве сидел Уокер. Если бы не этот дурак со своим длинным языком и всякими глупостями, стая хищников, возможно, и не напала бы на наш след! А впрочем, нет – у таких людей, как Меткаф и Торлони, острый нюх на золото. Но Уокер мог бы им и не помогать!
  – Интересно, что он будет делать? – спросила Франческа.
  – По-моему, устроит обычное пиратское нападение, – ответил я. – Стиль Испанской армады импонирует его извращённому чувству юмора.
  Я лёг на спину и уставился в небо. Брейд-вымпел на верхушке клубной мачты развевался от лёгкого бриза.
  – Смотри-ка! – позвал я Курце. – Похоже, мы дождались ветра, слава тебе, Господи!
  – Я же говорил, не стоило заходить сюда, – заворчал он. – Ветер бы начался рано или поздно, а вот Меткаф бы нас не засёк.
  И тут я вспомнил катер Меткафа и радар, особенно радар.
  – Да, всё равно. Наверно, он следил за нами с момента нашего отплытия из Италии.
  Я быстренько прикинул возможности пятнадцатимильного радара – он может контролировать морское пространство в семьсот квадратных миль и давать информацию обо всём, что находится на его поверхности. Меткафу достаточно просто дрейфовать где-нибудь за горизонтом и держать нас в поле зрения радара. Нам же никогда не засечь его.
  – Так что же теперь делать? – спросила Франческа.
  – Плыть дальше как ни в чём не бывало, – ответил я, – выбора у нас нет. Но лично я не собираюсь вручать наше золото этому мистеру Пирату только потому, что он свалился нам на голову и напугал нас. Будем плыть дальше и надеяться на лучшее.
  
  ***
  
  Мы запаслись топливом, пресной водой и к вечеру вышли в море. На закате солнца мы прошли Кабо Фигуэра, и я, оставив у штурвала Франческу, спустился вниз поколдовать над картой. Был у меня один план, как перехитрить Меткафа. Может, и не сработает, но попробовать стоит.
  Как только стемнело, я скомандовал:
  – Переложи руль на сто восемьдесят градусов.
  – К югу? – удивилась Франческа.
  – Именно, к югу. Ты знаешь, для чего эта квадратная штуковина на середине мачты? – спросил я у Курце.
  – Нет, капитан, понятия не имею.
  – Это радиолокационный отражатель, – сказал я. – Его ставят на деревянные суда в целях безопасности, потому что дерево – плохой отражатель, а так нас хорошо видно на экране радара. Если Меткаф всё время следил за нами, он привык к такому изображению и в дальнейшем будет опознавать нас на больших расстояниях только по отражению на экране радарного луча. А мы уберём его! Изображение он получит, но оно будет другим, менее чётким.
  Я примотал небольшой гаечный ключ к руке, карабином пристегнул линь к страховочному поясу и полез на мачту. Отражатель был прикручен болтами к нижним отводам, и открутить их оказалось нелёгким делом. Из-за постоянной качки работать приходилось по старинному морскому правилу: «одной рукой за себя, другой – за корабль», к тому же болты выскальзывали из-под руки, как орехи. Неудивительно, что я проторчал на мачте около часа, прежде чем мне удалось снять отражатель.
  Спустившись на палубу, я закинул отражатель в кладовку и поинтересовался у Курце:
  – Где Уокер?
  – Дрыхнет внизу, ему в полночь заступать.
  – Я забыл. Тогда мы с тобой поменяем огни.
  Я спустился к себе. Клотиковый фонарь на мачте, видный издалека, был соединён с ключом для передачи сигналов по Морзе. Я замкнул ключ – теперь фонарь будет гореть постоянно. Затем позвал Курце:
  – Сними огни с бака и загони их на мачту.
  Он спустился ко мне.
  – А это зачем?
  Я объяснил:
  – Видишь ли, мы свернули с курса на Танжер, теряем время, но другого выхода нет, нам нужно сбить с толку Меткафа. Мы изменили наш радарный след, но Меткаф может заподозрить неладное и тогда подойдёт поближе взглянуть на нас. А мы, разукрашенные огнями, как обычные испанские рыбаки, просто рыбачим. В темноте не заметив подвоха, он отправится искать нас где-нибудь ещё.
  – Ну и хитёр же ты, мерзавец! – восхитился Курце.
  – Но это сработает только раз, – сказал я. – На рассвете опять возьмём курс на Танжер.
  Ночью усилился ветер, и мы убрали верхние паруса, что позволило «Санфорд» изрядно увеличить скорость. Но что толку, ведь мы ни на дюйм не приблизились к Танжеру!
  К рассвету ветер увеличился до пяти баллов, мы поменяли курс – теперь ветер дул сбоку в одну четверть, и яхта понеслась таким галопом, что леерное ограждение и носовой волнолом покрылись белой пеной. Я проверил показания лага и обнаружил, что мы идём со скоростью в семь узлов – с максимальной скоростью под парусами. Наконец-то всё шло как надо – держим курс на Танжер, и скорость отличная.
  Мы всё время следили за горизонтом, чтобы не прозевать Меткафа, но он не появлялся. Конечно, если ему известно, где мы, то и появляться ему ни к чему. Поэтому я не знал, радоваться мне или огорчаться. Я бы порадовался, если б был уверен, что Меткаф попался на мою уловку, но если нет…
  Крепкий бриз держался весь день и обещал к ночи усилиться. Появились крупные волны с пенными гребнями, то и дело разбивающиеся на корме. От каждого такого удара яхта вздрагивала, стряхивала с себя воду, чтобы, освободившись, снова устремиться вперёд. По моим подсчётам, сила ветра приближалась к шести баллам. Как опытный мореход, я понимал, что надо убрать гротовые паруса, но мне хотелось наверстать время – его и так оставалось в обрез.
  Уокер досрочно принял у меня вахту, и перед сном я попытался смоделировать действия Меткафа. Впереди у нас Гибралтарский пролив. Если Средиземное море представить в виде воронки, то пролив – её горловина. Если в проливе притаился Меткаф, то его радар контролирует весь канал от берега до берега.
  С другой стороны, в проливе движение оживлённое, значит, Меткафу придётся самому проверять все подозрительные яхты. Тогда опять же, если он замышляет пиратское нападение, номер у него не пройдёт, ведь его легко будет обнаружить – в Гибралтаре всегда патрулируют несколько быстроходных военных катеров. Не думаю, чтобы даже Меткафу хватило наглости напасть на нас среди бела дня.
  Итак, ясно – пролив надо пройти днём.
  Если (я уже стал уставать от всех этих «если»), если только он не перехватит нас перед проливом или на выходе из него. Мне смутно припомнился случай пиратства в пятьдесят шестом году как раз на подходе к Танжеру: сцепились две группы контрабандистов, и в результате одно судно сгорело. Да вряд ли Меткаф планирует напасть на нас там – ведь мы будем почти у цели и сможем ускользнуть, а в парусной гавани он уже ничего с нами не сделает. Нет, не думаю, чтобы он стал откладывать своё чёрное дело.
  А перед проливом? Тут складывается другая весёленькая ситуация, которая зависит от другого «если». Если наша уловка после Мальорки удалась и он не знает, где мы, тогда у нас есть какой-то шанс. Но если знает, то может объявиться в непосредственной близости в любой момент, и экипаж-победитель взойдёт на борт. Если (ещё одно «если»), если, конечно, погода позволит ему.
  Засыпая, я благословлял всё усиливающийся ветер, который как на крыльях нёс «Санфорд» и вряд ли позволит катеру Меткафа подойти близко к её борту.
  Разбудил меня Курце.
  – Ветер разгулялся вовсю! Может, паруса надо сменить или ещё что-то сделать? – Ему приходилось кричать, чтобы перекрыть рёв ветра и моря.
  Я заметил время перед тем, как натянуть дождевик: было два, значит, я проспал шесть часов. «Санфорд» изрядно брыкалась, и я никак не мог надеть брюки. Резкий крен послал меня через всю каюту, и я, как бильярдный шар, влетел в койку, где спала Франческа.
  – Что случилось? – испуганно спросила она.
  – Ничего, – ответил я, – всё замечательно, спи дальше.
  – Думаешь, в таких условиях можно спать?
  Я усмехнулся:
  – Скоро привыкнешь. Подумаешь, ветерок задувает, о чём беспокоиться-то?
  Наконец я оделся и поднялся в кокпит. Курце был прав, надо заняться парусами. Ветер устойчиво дул с силой в семь баллов. Такой ветер бывалые моряки презрительно зовут «бурей для яхтсменов», а адмирал Бофор сдержанно называл «сильным ветром». Рваные облака неслись по небу и, пролетая мимо луны, создавали быструю смену тьмы и лунного света. Море вздымалось глыбами волн с белыми гребнями наверху, и ветер срывал клочья пены. Зарываясь носом в волны, яхта каждый раз застывала и теряла на этом скорость. Уменьшение парусности позволило бы ей поднять нос и увеличить скорость, поэтому я сказал Курце, вернее, прокричал:
  – Ты прав, сейчас я помогу бедняжке. Держи её, как держал.
  Я пристегнул страховочный линь к спасательному поясу и пополз вверх по безумно раскачивающейся мачте. Понадобилось полчаса, чтобы убрать два гротовых паруса и кливер, фок я оставил для равновесия. Только я принялся за кливер, как тут же почувствовал перемену – яхта стала легче взбираться на волны и почти не зарывалась в волну.
  Я вернулся в кокпит и спросил у Курце:
  – Ну, как теперь?
  – Лучше! – прокричал он. – Похоже, и скорости прибавилось.
  – Конечно, теперь она не застопоривается.
  Он посмотрел на вздыбленные волны.
  – А вдруг будет ещё хуже, чем сейчас?
  – Пустяки, – ответил я, – главное, мы идём на предельной скорости, а это то, что нам нужно. – Я улыбнулся: на маленьком судне, вроде нашего, такой шторм кажется грандиозней и страшней, чем на самом деле. И всё же хотелось верить, что шторм не усилится.
  Я постоял рядом с Курце, чтобы немного приободрить его. Всё равно скоро – моя вахта, и не было смысла идти спать. А потом я спустился в камбуз сварить кофе; кухонная плита участвовала в общей свистопляске, и мне пришлось постоянно придерживать кофейник.
  Франческа испуганно поглядывала на меня из-за своей занавески, и, как только кофе был готов, я позвал её. Пусть уж лучше она придёт к кофе, а не наоборот – меньше шансов пролить.
  Мы втиснулись в узкий закуток между кухонной скамьёй и переборкой и стали пить горячий кофе.
  Франческа посмеивалась надо мной:
  – Тебе ведь нравится такая погода, да?
  – Погода просто замечательная!
  – А меня она пугает.
  – Что погода! – сказал я. – Опасность кроется обычно в другом.
  – О чём ты говоришь?
  – Об экипаже, – сказал я. – Видишь ли, в малых судах конструкторская мысль достигла почти совершенства во всём, что имеет отношение к ходовым качествам судна. Яхта, вроде нашей, запросто выдержит любые погодные трудности, если ею правильно управлять, я говорю это не потому, что сам её проектировал и строил, это относится к любому судну такого типа. Подводит обычно не судно, а экипаж. Накапливается усталость – и в результате допускаешь ошибку, а иной раз достаточно одной… С морем ведь шутки плохи.
  – И сколько нужно времени, чтобы экипаж настолько устал?
  – Нам это не угрожает, – бодро заверил я её. – Людей у нас хватает, и каждый может выспаться. Так что запас прочности не ограничен. Достаётся обычно героям-одиночкам.
  – Ты меня успокоил, – сказала она и потянулась за другой чашкой. – Отнесу Курце кофе.
  – Не надо, только солёной воды в поднос наберёшь, а нет ничего отвратительней солёного кофе. Он вот-вот спустится – сейчас моя вахта.
  Я застегнул дождевик на все пуговицы, плотно обмотал шею шарфом.
  – Думаю, пора сменить его – трудновато ему в такую погоду торчать наверху с дырой в плече. Кстати, как она?
  – Нормально заживает, – ответила она.
  – Да, можно сказать, повезло ему: на шесть дюймов ниже – и пуля попала бы прямо в сердце.
  – А знаешь, я изменила мнение о нём. Он неплохой человек.
  – Золотое сердце под грубой оболочкой? – усмехнулся я.
  Она кивнула.
  – Во всяком случае, – сказал я, – сердце его тянется к золоту, это уж точно. Возможно, мы ещё с ним нахлебаемся, когда избавимся от Меткафа, – не забывай о его прошлом. Впрочем, можешь дать «неплохому человеку» кофе, когда он спустится.
  Я поднялся к штурвалу и отпустил Курце.
  – Тебя ждёт внизу кофе, – прокричал я.
  – Спасибо, это как раз то, что мне нужно, – ответил он и нырнул вниз.
  «Санфорд» продолжала глотать мили, ветер крепчал. И хорошо, и плохо – всё вместе. Мы по-прежнему шли под парусами, но когда Уокер пришёл сменить меня на рассвете, небо обложили серые тучи, сулившие дождь, и я снял ещё один парус.
  Не успел я ступить на трап, собираясь позавтракать, как Уокер сказал:
  – Шторм скоро усилится.
  Я взглянул на небо:
  – Не думаю. В Средиземном море редко бывают шторма сильнее, чем этот.
  Он пожал плечами.
  – Про Средиземное море не знаю, просто чувствую, что погода будет ухудшаться, вот и всё.
  Вниз я спустился в плохом настроении. Уокер уже не раз обнаруживал сверхъестественную способность предсказывать перемены в погоде без всяких видимых признаков. Он и раньше демонстрировал нам своё чутьё на погоду и неизменно оказывался прав. Я надеялся, что на этот раз он ошибся.
  Но нет, Уокер не ошибся!
  Я не смог снять полуденную высоту из-за плотной облачности и ограничился визуальным осмотром. Даже если бы я поймал солнце, вряд ли мне удалось бы удержать секстант на ходячей ходуном палубе. Лаг показал сто пятьдесят две мили за сутки – рекордная цифра для «Санфорд».
  Сразу после полудня скорость ветра возросла до восьми баллов и продолжала расти, приближаясь к девяти. Настоящий шторм!
  Мы совсем убрали большие паруса и поставили трисель, крошечный треугольник прочной парусины, рассчитанной на штормовую погоду. С большими трудностями спустили и фок-парус – работать на передней палубе становилось опасно.
  Высота волн стала устрашающей. Как только появлялись белые гребни, ветер рвал их в клочья и уносил в море. Большие куски пены сбивались в белые заплаты, и море напоминало гигантскую лохань, в которую всыпали не одну тысячу тонн стирального порошка.
  Я приказал никому не выходить на палубу, кроме вахтенного, который должен был всё время носить спасательный пояс. Сам я улёгся в койку и, чтобы не выбросило во время крена, поднял её борта. Пытался читать журнал, но без особого успеха – меня больше занимал вопрос, в море ли сейчас Меткаф. Если в море, здорово ему достаётся сейчас – механическому судну в шторм тяжелее, чем парусному.
  К вечеру обстановка продолжала ухудшаться, и я решил положить яхту в дрейф. Мы убрали трисель и залегли без парусов на траверзе волн. Потом задраили люки, и все четверо собрались в кают-компании, болтая о том о сём в ожидании «трубного гласа судьбы».
  Но вскоре мной овладело беспокойство, ведь я не знал, где мы находимся. Выглянуть я не мог, и, хотя навигационное счисление пути и показания лага были по-своему полезны, беспокойство моё всё росло. По моим предположениям, мы дрейфовали где-то в горловине воронки между испанским портом Альмерия и Марокко. Нам не грозило врезаться в материк, но именно здесь, неподалёку затаился остров под названием Альборан, который мог бы стать причиной нашей гибели, если бы нас занесло к нему в такую погоду.
  Я проштудировал заново средиземноморскую лоцию. Действительно, такие шторма нехарактерны для Средиземного моря, но это было слабым утешением. Очевидно, Хозяин Погоды не читал лоцию – старый неуч просто плевать на неё хотел.
  В пять часов я вышел на палубу, чтобы в последний раз осмотреться перед наступлением ночи. Курце помог мне отодвинуть водонепроницаемые перегородки, блокировавшие вход в кают-компанию. В кокпите было по колено воды, несмотря на три двухдюймовых водостока, встроенных мною.
  Я подумал, что надо сделать дополнительные водостоки, и посмотрел на море. Зрелище было грозным, шторм гулял вовсю, вздымая чудовищной высоты волны со страшными гребнями. Один гребень рухнул на палубу, и яхта содрогнулась. Бедная моя старушка принимала на себя все удары, а я не знал, чем ей помочь. И если кто-то должен мокнуть и трястись от страха в кокпите, то этим человеком мог быть только я – никому бы я не доверил ту, что сам сотворил. Я спустился вниз.
  – Нам нужно бежать впереди ветра, – сказал я. – Уокер, сходи на бак за бухтой четырехдюймового нейлонового троса. Кобус, залезай в свой дождевик и пошли со мной.
  Мы с Курце поднялись в кокпит, и я отвязал штурвал.
  – Когда мы пустим яхту по ветру, придётся придерживать её, – прокричал я. – Мы набросим трос с кормы, и он станет тормозом.
  Уокер принёс в кокпит трос, и мы закрепили один конец на левом кормовом кнехте. Я привёл «Санфорд» в подветренное положение, и Курце начал травить трос за корму. Нейлон, в отличие от манильской пеньки, в воде не тонет, и тросовая петля действует как тормоз при диком напоре яхты.
  Слишком большая скорость, когда несёшься вперёд штормового ветра, таит в себе опасность – судно может опрокинуться, так же как бегущий человек спотыкается о собственные ноги. Если возникает такая ситуация, нос зарывается в море, корма поднимается – и судно делает кувырок. Подобное случилось с «Цу Ганг» в Тихом океане и с яхтой Эрлинга Тамбса «Сандефьорд» в Атлантике. Он тогда потерял одного члена экипажа. Не хотелось, чтобы такое произошло и со мной.
  Управлять судном в таких условиях безумно трудно. Корму нужно держать точно в соответствии с набегающей волной, и, если тебе это удаётся, корма плавно поднимается и волна проходит под ней. Если хоть чуть-чуть корма отклоняется, то получаешь шлепок – волна бьёт сзади, тебя окатывает водой, румпель буквально рвётся из рук, а ты ещё раз убеждаешься, как много зависит от умения правильно держать руль…
  Курце вытравил весь трос, все сорок морских саженей, и яхта стала вести себя лучше. Казалось, трос утихомирил волны за кормой – теперь они не так часто обрушивались на нас. Но я считал, что мы всё ещё идём слишком быстро, поэтому велел Уокеру принести ещё один трос. Если мы спустим за корму дополнительный трос толщиной в три дюйма и длиной в двадцать морских саженей, скорость «Санфорд» уменьшится, по моим подсчётам, до трёх узлов.
  Можно было сделать ещё кое-что. Я наклонился к Курце и сказал ему прямо в ухо:
  – Спустись и принеси с бака запасную канистру с дизельным топливом. Отдай её Франческе и скажи, пусть выливает в умывальник по полпинте за один раз и смывает. С интервалом в три минуты.
  Он кивнул и пошёл вниз. Четырехгаллонная канистра, которую мы держали про запас, сейчас пришлась как нельзя кстати. Я много слышал о том, что таким способом удавалось усмирить бушующие волны, – теперь можно проверить, насколько это эффективно.
  Уокер подкладывал парусину под тросы, свисающие с кормы, чтобы они не перетирались о гакаборт[13]. При такой скорости их хватит ненадолго, а если трос порвётся в тот момент, когда придётся сразиться с одной из исключительно злобных волн, налетающих время от времени, – нам конец.
  Я взглянул на часы. Они показывали половину шестого, и всё говорило за то, что впереди скверная и тревожная ночь. Но я уже наловчился удерживать корму «Санфорд» на волне, и теперь от меня требовались только внимание и выдержка. Вернулся Курце и прокричал:
  – Пошло топливо!
  Я посмотрел за борт. Особых перемен не было, хотя наверное сказать трудно. Но всё, что могло хоть чуть-чуть изменить ситуацию к лучшему, следовало использовать, поэтому я велел Франческе продолжать.
  Волны были огромными. По моей прикидке, они достигали почти сорока футов высоты от впадины до гребня. Когда мы опускались во впадину, волны нависали над нами жуткими гребнями. Потом нос яхты опускался, и, когда волна поднимала корму, казалось, сейчас «Санфорд» встанет вертикально и прямиком пойдёт на дно моря. Волна выносила яхту на гребень – тогда мы видели сверху обезображенное штормом море – и вместе с пеной несла нас горизонтально, и трудно было разобрать, где море, а где небо. И снова мы опускались в пропасть, задрав нос яхты к небесам, и снова нас пугали чудовищные волны.
  Иногда, не более четырёх раз в час, появлялась необычная волна – вероятно, одна волна наскакивала на другую и образовывалась двойная волна. Эти уроды, по-моему, были высотой в шестьдесят футов – выше нашей мачты! – и мне приходилось быть особенно внимательным, чтобы не черпнуть кормой.
  Один раз, только раз, корму захлестнуло, и случилось это, когда Уокер перегнулся через борт. Мы ещё были покрыты водой, когда огромная волна обрушилась на корму, и услышал его отчаянный крик, успел увидеть безумные глаза на бледном лице. Секунда – и его вынесло из кокпита за борт.
  Курце в то же мгновение бросился к Уокеру, но не успел.
  – Страховочный линь – тяни за него! – крикнул я.
  Курце стёр с лица воду и завопил:
  – Он без пояса!
  Проклятый дурак, подумал я, а возможно, не подумал, а прокричал.
  Курце громко вскрикнул и показал за корму, я перегнулся через борт и разглядел в бурлящих волнах что-то тёмное, а потом увидел белые руки, вцепившиеся в нейлоновый трос. Говорят, утопающий хватается за соломинку. Уокеру повезло, он ухватился за более надёжный предмет – за один из тормозных тросов.
  Курце уже быстро выбирал трос. Это было нелегко с таким грузом, как Уокер, да ещё имея рану в плече, но он тянул трос так быстро, как будто на нём и не было никакого груза. Он поднял Уокера прямо под корму и закрепил трос.
  – Я спущусь через кормовой подзор, тебе придётся сесть мне на ноги.
  Я кивнул, и Курце начал переползать туда, где Уокер всё ещё крепко держался за трос. Курце скользил по корме, а я тянулся за ним, выбираясь из кокпита, пока мне не удалось сесть ему на ноги. В яростной свистопляске шторма только мой вес не давал Курце улететь в море.
  Он захватил трос и потащил, плечи его дрожали от напряжения. Он держал Уокера, висящего на высоте пяти футов, – таково расстояние от поверхности воды до гакаборта. Только бы Уокер удержался, молил я Бога. Если он отпустит трос, то не только сам пропадёт, но от резкого толчка и Курце потеряет равновесие. Тогда – конец.
  Над гакабортом показались руки Уокера, и Курце ухватил его за обшлаг пиджака. Взглянув за борт, я завопил:
  – Держись, ради Бога, держись!
  Одна из этих дьявольских волн шла на нас – жуткое чудовище нагоняло корму со скоростью экспресса. Нос «Санфорд» опустился, Курце рывком подтянул Уокера выше и, схватив за шиворот, выволок на кормовой подзор.
  Тут нас накрыла волна и ушла так же стремительно, как пришла. Уокер свалился на дно кокпита, без сознания или мёртвый – определить я не мог, а на него упал Курце, тяжело дыша от напряжения. Он полежал несколько минут, потом наклонился, чтобы высвободить трос из железной хватки Уокера.
  Когда Курце удалось отодрать его пальцы от троса, я сказал:
  – Неси его вниз и сам лучше побудь пока там.
  Великое озарение сошло на меня, но времени всё продумать не было – нужно было вернуть трос на место, за корму, пока не выбило румпель, и следить за следующей волной.
  Курце вернулся только через час, который я провёл один на один со страшной стихией, не имея возможности осмыслить то, чему стал свидетелем. Шторм, казалось, закручивал всё сильнее, и я уже начал пересматривать своё мнение о мореходных достоинствах маленьких судов, о которых рассказывал Франческе.
  Забравшись в кокпит, Курце взялся вместо Уокера приглядывать за кормовыми тросами и, как только устроился, улыбнулся мне.
  – С Уокером всё в порядке, – крикнул он, – Франческа присмотрит за ним. Я откачал его – нахлебался парень под завязку. – Он засмеялся, и радостное торжество его хохота не смог заглушить злобный рёв шторма.
  Я смотрел на него с изумлением.
  
  ***
  
  Шторм на Средиземном море продолжительным не бывает, нет той океанской мощи, которая подпитывала бы его, и сильный ветер скоро стихает. К четырём часам следующего утра шторм ослаб настолько, что я смог доверить управление яхтой Курце и спуститься в каюту. Сев на диван, я почувствовал невыразимую усталость, руки дрожали после долгого напряжения.
  – Ты, наверно, проголодался, – сказала Франческа, – сейчас я приготовлю что-нибудь.
  Я покачал головой:
  – Не надо, я слишком устал, чтобы есть, пойду спать.
  Она помогла мне снять дождевик.
  – Как Уокер?
  – Всё хорошо, спит на кормовой койке.
  Я медленно кивнул – Курце положил Уокера на свою койку. Ещё одно подтверждение моей догадки.
  – Разбуди меня через два часа, не давай спать дольше. Мне не хочется оставлять Курце одного надолго.
  Я завалился в койку и мгновенно заснул. В полусне всплыло видение – Курце втягивает Уокера за шиворот на палубу.
  Франческа разбудила меня в шесть тридцать, держа наготове чашку кофе, которую я с наслаждением выпил.
  – Хочешь что-нибудь поесть? – спросила она.
  Я прислушался к шуму ветра и проанализировал движение яхты.
  – Приготовь завтрак для всех, – сказал я, – мы сейчас ляжем в дрейф и немного отдохнём. Думаю, пришло время поговорить с Курце начистоту, чем бы это ни кончилось.
  Я вышел в кокпит и оценил обстановку. Ветер ещё сильно задувал, но с тем, что было совсем недавно, не сравнить. Курце, как я заметил, уже выбрал оба тормозных троса и аккуратно свернул их.
  – Мы ложимся в дрейф, а тебе пора поспать, – сказал я.
  Он только кивнул головой, и мы вдвоём убрали бухты троса. Потом привязали румпель и проследили, чтобы «Санфорд» встала боком к волне – теперь это ничем не грозило. Когда мы спустились, Франческа возилась у плиты, готовя завтрак. Она постелила на стол в кают-компании влажную скатерть, чтобы не скользили приборы, и мы с Курце уселись.
  Он начал мазать хлеб маслом, а я мучительно соображал, с чего начать. Тема была трудной, особенно если учесть взрывной характер Кобуса, и я не знал, как подойти к ней. И я начал так:
  – Знаешь, я ведь ещё не поблагодарил тебя по-настоящему за то, что ты вытащил меня из шахты, помнишь, когда кровля обвалилась.
  Он жевал хлеб и ответил с набитым ртом:
  – Нет, дружище, то была моя вина, я ведь уже сказал тебе. Мне надо было тогда как следует укрепить последний пролёт.
  – Уокер тоже должен благодарить тебя. Прошлой ночью ты спас ему жизнь.
  Курце фыркнул:
  – Нужна мне его благодарность!
  Приготовившись схлопотать, я осторожно спросил:
  – Между прочим, почему ты сделал это? Не вытащи ты его, получил бы около четверти миллиона дополнительно.
  Оскорблённый Курце уставился на меня. Лицо его заливала краска гнева.
  – Ты что, считаешь меня кровожадным убийцей?
  Да, именно так я и думал раньше, но говорить об этом не стоило.
  – И ты не убивал Паркера или Альберто Корсо и Донато Ринальди?
  Лицо его побагровело.
  – Кто сказал, что я это сделал?!
  Я указал пальцем на койку, где всё ещё спал Уокер.
  – Он и сказал.
  Я думал, Курце хватит удар. Челюсти его сжались, он буквально онемел, не в силах вымолвить ни слова. Я всё-таки договорил:
  – По словам нашего друга Уокера, ты завёл Альберто в ловушку на скале, а потом столкнул его, ты размозжил голову Донато, ты выстрелил в затылок Паркеру во время перестрелки с немцами.
  – Маленький ублюдок, – процедил Курце. Он стал подниматься. – Я загоню эти лживые обвинения обратно в его поганую глотку.
  Я придержал его.
  – Постой, не горячись. Давай вначале разберёмся. Я бы хотел услышать твой рассказ о том, что случилось тогда. Понимаешь, события прошедшей ночи заставили меня кое-что пересмотреть. Я подумал, зачем же тебе спасать Уокера, если ты такой, каким он тебя изобразил. На этот раз я хочу узнать правду.
  Он медленно опустился и уставился в стол. Наконец заговорил:
  – Альберто погиб по несчастной случайности. Я пытался спасти его, но не смог.
  – Я верю тебе… после вчерашней ночи.
  – О Донато я ничего не знаю. Помню, мне почудилось что-то странное в его гибели. Непонятно было, зачем Донато понадобилось лезть на скалы. Ему этого удовольствия хватало, когда Граф гонял нас по горам с заданиями.
  – А Паркер?
  – Я не мог убить Паркера, даже если бы хотел, – сказал он потухшим голосом.
  – Почему не мог?
  Он отвечал вяло:
  – Мы с Умберто, как всегда, устроили засаду. Умберто разделил нас на две группы, они засели с разных сторон долины. В итоге засада провалилась, и каждая из групп добиралась в лагерь самостоятельно. И только вернувшись в лагерь, я узнал, что Паркер убит.
  Он потёр подбородок.
  – Так это Уокер сказал тебе, что Паркеру стреляли в затылок?
  – Да.
  Он посмотрел на свои руки, лежавшие на столе.
  – Уокер мог сделать это сам, понимаешь, это вполне в его духе.
  – Знаю, – сказал я. – Ты как-то сказал мне, что из-за Уокера дважды во время войны оказывался в трудном положении. Когда это произошло? До того, как вы спрятали золото, или после?
  Он задумался, насупив брови, пытаясь восстановить в памяти события тех далёких дней.
  – Я помню один случай, когда Уокер отослал несколько человек из кювета, хотя никто ему это не поручал. Действовал он как посыльный Умберто и объяснил потом, что неправильно понял его задание. Я со своей группой тоже участвовал в этой операции, и фактически Уокер оголил мой левый фланг. – Глаза Курце потемнели. – В результате двое моих ребят погибли, а я чуть не получил штык в спину. – Лицо его исказилось при этом воспоминании. – Операция проходила после того, как мы схоронили золото.
  – Ты уверен?
  – Абсолютно.
  Я осторожно сказал:
  – Предположим, он мог выстрелить Паркеру в затылок или ударить камнем по голове Донато и изобразить это как несчастный случай во время подъёма на скалу. Но тебя он, вероятно, слишком боялся, чтобы напасть в открытую или исподтишка. Знаешь, ведь ты можешь запугать кого угодно. А не пытался ли он сделать так, чтобы немцы убили тебя?
  Лежащие на столе руки Курце сжались в кулаки.
  – Он всегда боялся тебя, Кобус, он и сейчас боится.
  – Magtig, теперь у него есть для этого основания, – взорвался Курце. – Донато вывел нас из лагеря военнопленных. Донато остался с ним на склоне горы, пока вокруг рыскали немцы. – Он посмотрел на меня глазами полными боли. – Каким же человеком надо быть, чтобы пойти на такое?!
  – Надо быть Уокером, – сказал я. – Думаю, теперь мы должны поговорить с ним. Мне не терпится узнать, что он готовил для нас с Франческой.
  На лице Курце появилось жёсткое выражение.
  – Да, пожалуй, пора прервать его lekker slaar[14].
  Он поднялся в тот момент, когда Франческа вошла с подносом, уставленным чашками. Увидев лицо Курце, она застыла в нерешительности.
  – Что случилось?
  Я взял у неё из рук поднос и поставил его на стол.
  – Мы собираемся поговорить с Уокером. Тебе стоит пойти с нами.
  Но Уокер уже проснулся, и по выражению его лица я понял, что он в курсе происходящего. Он выскочил из койки и попытался обойти Курце, но тот замахнулся на него.
  – Подожди, – сказал я и схватил Курце за руку. – Мы ведь собирались поговорить с ним.
  Курце с трудом совладал с собой, и я отпустил его руку.
  – Курце считает тебя лжецом, – обратился я к Уокеру. – Что скажешь?
  Глаза его бегали, он бросил на Курце испуганный взгляд и тут же отвёл глаза.
  – Я не говорил, что он кого-то убивал. Я этого не говорил.
  – Действительно, не говорил, – согласился я, – но ты очень прозрачно намекал на это.
  Курце тихо ворчал, но сдерживался. Я спросил:
  – Так как же было на самом деле с Паркером? Ты сказал, что рядом находился Курце, когда его застрелили. Курце утверждает, что его там не было.
  – Этого я тоже не говорил, – ответил Уокер мрачно.
  – Ты действительно отъявленный лжец, – убеждённо сказал я. – У меня хорошая память, в отличие от тебя. Я предупреждал в Танжере, что будет, если ты когда-нибудь обманешь меня, поэтому берегись! А теперь я хочу услышать правду – был Курце рядом с Паркером, когда его убили?
  Повисло долгое молчание.
  – Ну, так был он рядом? – требовал я ответа.
  Наконец его прорвало.
  – Нет, не был, – взвизгнул он. – Я выдумал это. Его там не было, он был на другой стороне долины.
  – Кто же тогда убил Паркера?
  – Немцы, – отчаянно кричал он, – это были немцы… Я говорил тебе, что это были немцы.
  Трудно было, конечно, ожидать, что Уокер сознаётся в убийстве, но выражение лица выдавало его. У меня не было причин щадить его, поэтому я сказал Курце:
  – Это из-за него Торлони напал на нас.
  Удивлённый Курце проворчал:
  – Каким образом?
  Я рассказал ему о портсигаре, а потом повернулся к Уокеру:
  – Прошлой ночью Курце спас тебе жизнь, но, ей-богу, лучше бы он дал тебе утонуть. Сейчас я уйду, и пусть он делает с тобой, что хочет.
  Уокер поймал мою руку.
  – Не оставляй меня, – взмолился он.
  Он всегда боялся, что это может случиться, что никого не окажется между ним и Курце. Он специально очернил Курце в моих глазах, чтобы иметь союзника в давнем поединке с ним, но теперь я был на стороне Курце. Уокер боялся физической расправы, ведь свои убийства он совершал из засады, а Курце для него был воплощением насилия.
  – Пожалуйста, – хныкал он, – не уходи.
  Уокер перевёл взгляд на Франческу, в глазах его была страстная мольба. Она отвернулась, не проронив ни слова, и поднялась по трапу в кокпит. Я стряхнул его руку и последовал за ней, закрыв за собой люк.
  – Курце убьёт его, – прошептала она.
  – Разве у него нет такого права? – возразил я. – В общем-то я не сторонник личной расправы, но в данном случае готов сделать исключение.
  – Уокер меня не волнует, – сказала она, – я думаю о Курце. Никто не может убить подобного себе и остаться прежним. Пострадает его… его душа.
  – Курце поступит так, как сочтёт нужным.
  В глубоком молчании, отвернувшись друг от друга, мы смотрели на беспокойное море.
  Люк кабины открылся, и в кокпит вошёл Курце. Хриплым голосом он сказал:
  – Я собирался убить этого ничтожного ублюдка, но не смог даже ударить. Ну как можно бить человека, который не хочет даже защищаться. Это просто невозможно, правда?
  Я усмехнулся, а Франческа весело засмеялась. Курце посмотрел на нас, и на лице его медленно стала появляться улыбка.
  – Но что же нам делать с ним? – спросил он.
  – Бросим его в Танжере, и пусть идёт на все четыре стороны, – сказал я. – Он испытал самое страшное, что может испытать человек, – смертельный страх.
  Мы сидели, улыбаясь друг другу, радуясь как дураки, когда Франческа неожиданно воскликнула:
  – Смотрите!
  Я посмотрел в ту сторону, куда она показывала рукой, и застонал:
  – О нет!
  Курце взглянул и выругался.
  Прямо на нас, рассекая бурные волны, надвигался фэамайл.
  
  Глава IX. «Санфорд»
  
  Чувство горестной досады переполнило меня. Я был уверен, что Меткаф окончательно потерял нас, но ему сопутствовало дьявольское везение. Он не смог обнаружить нас с помощью радара, потому что шторм снёс все надстройки, – исчезла и радарная антенна, и радиомачта, и небольшой деррик-кран. Только по чистой случайности Меткаф наткнулся на нас.
  – Спускайся вниз и заводи двигатель, – сказал я Курце. Потом повернулся к Франческе. – Ты тоже иди вниз и побудь там.
  Я определил расстояние между нами – не больше мили, и приближался фэамайл со скоростью восьми узлов. Оставалось каких-нибудь пять минут. Что можно сделать за такое время! Никаких иллюзий в отношении Меткафа я не питал. С Торлони нам пришлось трудно, но он действовал только силой, а у Меткафа к тому же был ум.
  Когда дул ветер, волны шли в одном направлении и были одинаковой величины. Сейчас же, с исчезновением ветра, на море воцарился хаос – уродливо-пирамидальные глыбы воды неожиданно вырастали и исчезали. Яхту сотрясала то килевая, то бортовая качка.
  Но и катер Меткафа раскачивало и швыряло, когда внезапная волна обрушивалась на него, и можно себе представить, каково приходится его корпусу. Катер старый, прошёл войну, и корпус, должно быть, здорово износился, несмотря на все заботы Меткафа. Ведь фактически срок службы таких судов – пять лет, да и материал, из которого они делались, не отличался высоким качеством. Мне вдруг стало ясно, что быстрее двигаться фэамайл не может. Меткаф на таких волнах выжимает из него максимальную скорость. Двигатели, конечно, позволяли делать и двадцать шесть узлов, но на спокойной воде, а сейчас превышение скорости в восемь узлов грозило катастрофой. Меткаф пойдёт на всё ради золота, но катером рисковать не будет.
  Как только послышался старт двигателя, я открыл на полную катушку подачу топлива и успел отвернуть «Санфорд» от катера. Двигатель у нас – будь здоров, и я мог выжать из яхты не меньше семи узлов даже на такой волне. Передышка в пять минут увеличилась до часа, и, может быть, за этот час меня осенит ещё какая-нибудь идея.
  Поднялся Курце, и я передал ему штурвал, а сам спустился вниз. Открыл сундук под своей койкой и достал шмайссер со всеми обоймами. Франческа следила за мной, сидя на диванчике.
  – У тебя нет другого выхода? – спросила она.
  – Постараюсь не стрелять, во всяком случае до тех пор, пока они не начнут. – Я оглянулся. – А где Уокер?
  – Заперся на баке – боится Курце.
  – Ну и хорошо, не будет путаться под ногами, – сказал я и вернулся в кокпит.
  Курце с удивлением посмотрел на пистолет.
  – Что за чёрт, откуда он у тебя?
  – Из туннеля, – ответил я. – Надеюсь, он ещё годится для дела, ведь эти патроны пролежали столько лет.
  Я загнал большую обойму и поставил на место плечевой упор.
  – Тебе лучше приготовить свой люгер, иди, я постою у штурвала.
  Курце кисло улыбнулся:
  – А что толку! Ты выбросил все патроны.
  – Чёрт! Хотя постой, у нас же есть пистолет Торлони. Он лежит в ящике штурманского стола.
  Курце пошёл за пистолетом, а я оглянулся посмотреть, где катер. Действительно, Меткаф не смог увеличить скорость, когда наша яхта увернулась. Правда, большого значения это не имело – фэамайл шёл на один узел быстрее нас, и было видно, что он значительно приблизился.
  Вернулся Курце с пистолетом, засунутым за пояс брюк, и спросил:
  – Скоро он догонит нас?
  – Не пройдёт и часа – Я поправил шмайссер. – Стрелять первыми не будем, а если придётся, то только так, чтобы никого не убить.
  – Ну да, а он будет расстреливать нас.
  – Не знаю, – буркнул я, – возможно, и будет.
  Курце заворчал и, вынув пистолет, стал проверять его. Говорить было не о чем. Я стал вспоминать, как надо обращаться с автоматом, повторять про себя основные правила, которые когда-то вколачивал в меня краснорожий сержант. Главное – помнить, что при отдаче дуло задирается вверх, и если после выстрела не прижать дуло вниз, следующая очередь уйдёт в воздух. Я попытался припомнить что-нибудь, но ничего не получилось, что ж, придётся ограничиться этим.
  Через некоторое время я сказал Курце:
  – Знаешь, не помешало бы выпить кофе.
  – Неплохая идея, – ответил он и поспешил вниз: африканер никогда не откажется от предложения выпить кофе. Через пять минут Курце вернулся с двумя кружками, от которых шёл ароматный пар, и сообщил, что Франческа хочет подняться.
  Я оглянулся на фэамайл и отрезал:
  – Нет.
  Мы выпили кофе, пролив половину, когда яхта содрогнулась от удара очередной волны. Катер находился от нас в четверти мили, и я отчётливо видел Меткафа, стоявшего у ходовой рубки. Я сказал:
  – Интересно, как он собирается действовать. К борту при такой волне не подойти – слишком велика опасность протаранить нам бок. А что бы предпринял на его месте ты, Кобус?
  – Не стал бы подходить ближе чем на винтовочный выстрел и всех бы уложил. Как в тире. А когда волнение на море уляжется, взял бы яхту на абордаж без боя.
  Звучало убедительно, однако так просто, как в тире, не выйдет – там металлические утки не отвечают выстрелом на выстрел. Я передал штурвал Курце.
  – Мы можем проделать весьма забавный манёвр. Но ты должен хорошо удерживать яхту. Когда скажу, что надо делать, выполняй моментально. – Я поднял шмайссер вертикально и упёрся им в колено, потом спросил: – Сколько зарядов у тебя в пистолете?
  – Немного, – ответил Курце, – всего пять.
  Наконец катер оказался в какой-нибудь сотне ярдов от нашей кормы, и Меткаф вышел из рубки с мегафоном. Голос его загремел над водой:
  – Зачем же так торопиться? Буксир не нужен?
  Я приставил ладони ко рту:
  – Рассчитываешь на вознаграждение за оказание помощи?
  Он засмеялся.
  – Досталось вам от шторма?
  – Нисколько, – прокричал я. – До порта дойдём своим ходом. Если человеку хочется разыгрывать комедию – пожалуйста. Мне терять нечего.
  Фэамайл дал задний ход, чтобы сохранить безопасную дистанцию между судами. Меткаф крутанул усилитель звука, и из мегафона вырвался отвратительный свист.
  – Хал, – кричал Меткаф, – мне нужна твоя посудина… и твой груз.
  Ну вот – высказался прямым текстом! А из мегафона неслось:
  – Если мы поладим, то я согласен на половину, в противном случае забираю всё.
  – Торлони уже подкатывался с таким предложением, ты знаешь, чем это кончилось.
  – Торлони был в невыгодном положении, – отозвался Меткаф, – он не мог пустить в ход оружие, а я могу.
  В поле зрения появился Крупке с винтовкой в руках. Он забрался на верхнюю палубу и улёгся прямо за ходовой рубкой.
  – В точности как ты предсказал, – бросил я Курце.
  Плохо, конечно, но не хуже всего остального. Крупке – в прошлом солдат и привык стрелять из устойчивого положения, двигалась обычно мишень. Пожалуй, ему будет непросто вести прицельный огонь с неустойчивой палубы фэамайла.
  Катер незаметно приблизился, и я велел Курце следить за сохранением дистанции. Меткаф закричал:
  – Ну как?
  – Пошёл к чёрту!
  Он кивнул Крупке, и тот выстрелил. Я не видел, куда ушла пуля, скорее всего он вообще не попал. Затем выстрелил снова; на этот раз, судя по звуку, пуля срикошетила о какой-то металлический предмет на передней палубе.
  Курце ткнул меня в бок.
  – Не оглядывайся, чтобы Меткаф не заметил, но, похоже, нас скоро опять накроет шторм.
  Краем глаза я стал наблюдать за тем, что происходит сзади. Горизонт был чёрен от мощного шквала, который двигался в нашу сторону. Господи, скорее бы!
  – Слушай, Курце, – сказал я, – теперь надо любыми способами тянуть время.
  Крупке опять выстрелил, пуля легла где-то сзади. Перегнувшись через борт, я увидел дыру, пробитую в кормовом подзоре. Он начинал пристреливаться. Я закричал:
  – Если Крупке продырявит нас ниже ватерлинии, мы пойдём ко дну. Вряд ли вам это понравится.
  Возникла пауза. Было видно, как Меткаф что-то объясняет Крупке. Я срочно вызвал на палубу Франческу. Эти пули в никелевой оболочке способны изрешетить тонкую обшивку «Санфорд», как папиросную бумагу. Франческа появилась одновременно с очередным выстрелом Крупке. Пуля прошла высоко, ничего не задев.
  Увидев Франческу, Меткаф поднял руку, и стрельба прекратилась.
  – Хал, будь благоразумен, – взывал он, – у тебя женщина на борту.
  Я взглянул на Франческу и, увидев, что она покачала головой, крикнул:
  – Можешь продолжать.
  – Не хочется, чтобы кто-нибудь пострадал, – умолял Меткаф.
  – Тогда – убирайся!
  Он пожал плечами и что-то сказал Крупке. Опять раздался выстрел. Пуля клацнула по вертлюжному штырю.
  Я горестно размышлял над странными представлениями Меткафа о морали, смешно, но, с его точки зрения, я становился виновником возможного убийства.
  Шквал приближался. Это был прощальный пинок стихающего шторма, и долго он не задержится – как раз хватит, чтобы улизнуть от Меткафа, подумал я с надеждой. Вероятно, Меткаф ещё не заметил его, слишком поглощён нами.
  Крупке выстрелил опять. Глухой звук донёсся с носовой части яхты – пуля попала в главный салон. Вовремя я вызвал оттуда Франческу!
  Крупке начинал меня беспокоить. Несмотря на качку, он смог пристреляться и рано или поздно сумеет сделать точный выстрел. Интересно, сколько у него зарядов?
  – Меткаф! – позвал я.
  Он поднял руку, но Крупке уже успел нажать курок. Комингс переборки кокпита разлетелся в щепки прямо у меня под локтем. Мы присели, и я с изумлением увидел, что в тыльной стороне моей ладони торчит двухдюймовая щепка красного дерева; выдернув её, я завопил:
  – Эй, попридержи его! Это уж слишком!
  – Что тебе надо?
  Я заметил, что фэамайл опять надвигается на нас, поэтому приказал Курце отойти.
  – Ну что? – В голосе Меткафа слышалось нетерпение.
  – Я готов заключить сделку.
  – Мои условия тебе известны.
  – Какие гарантии, что ты не обманешь?
  Меткаф был беспощаден.
  – Никаких!
  Я сделал вид, что советуюсь с Курце.
  – Где же этот шквал?
  – Если ты ещё немного поводишь Меткафа за нос, нам, возможно, удастся оторваться.
  Я повернулся в сторону катера:
  – У меня есть другое предложение. Мы отдадим тебе треть – Уокеру не понадобится его доля.
  Меткаф рассмеялся:
  – Значит, вы наконец-то раскусили его, раньше надо было…
  – Так что скажешь?
  – Ничего не выйдет – половину или всё. Выбирай, в твоём положении не торгуются.
  Я повернулся к Курце:
  – Что думаешь, Кобус?
  Он потёр подбородок.
  – Как ты решишь, так и будет.
  – Франческа?
  Она вздохнула:
  – Считаешь, этот надвигающийся шторм поможет нам?
  – Это не шторм, но он поможет. Думаю, мы уйдём от Меткафа, если продержимся ещё десять минут.
  – А мы сумеем продержаться?
  – Пожалуй, да, но с риском.
  Губы её сжались.
  – Тогда стреляй в него!
  Я оглянулся на Меткафа. Он стоял у двери ходовой рубки и слушал Крупке, который показывал ему на что-то сзади. А, он увидел надвигающийся шквал! Я закричал:
  – Слушай, мы тут посовещались и сошлись на том, что тебе всё-таки надо убираться к чёрту!
  Меткаф нетерпеливо махнул рукой. Крупке выстрелил в очередной раз и промазал!
  – Дадим им ещё два выстрела, – сказал я Курце. – Сразу после второго клади руль вправо, как будто собираешься идти на таран, но, ради Бога, не врежься в него. Подойди вплотную и быстро выруливай на параллельный курс. Понял?
  Не успел он кивнуть, как раздался выстрел, и пуля прошла прямо под кокпитом – Крупке начал стрелять слишком хорошо!
  Меткаф не знал, что у нас есть автомат. «Санфорд» обыскивали много раз, а оружие, даже пистолеты, не валяется в Италии под ногами. Так что мы имели возможность припугнуть противника. Я предупредил Франческу:
  – Как только начнём поворачивать, ложись на дно кокпита.
  Крупке выстрелил ещё раз, промахнулся, и Курце переложил руль.
  Меткаф растерялся – ещё бы: кролик нападает на удава. У нас было всего двадцать секунд на выполнение манёвра, но мы уложились! Пока Меткаф приходил в себя, орал на штурвального, а тот на него, мы уже встали рядом. Крупке выстрелил, увидев, что мы подходим, но пуля унеслась неизвестно куда. Теперь он целился в меня. И тогда я дал волю шмайссеру.
  Я успел выпустить две очереди. Первую в Крупке – нужно было убрать его раньше, чем он меня. Несколько зарядов попало в окно рубки, тогда я позволил отдаче задрать дуло. Пули легли дальше. Крупке покачнулся, закрыв лицо руками, и я услышал его крик.
  Потом я перенёс огонь на ходовую рубку и щедро полил её. Вылетело стекло, но Меткаф успел спрятаться. Шмайссер дал осечку, и я, срывая голос, крикнул Курце:
  – Уходим!
  – Куда?
  – Назад, туда, откуда пришли, в шторм!
  Я оглянулся. Меткаф стоял на верхней палубе, наклонившись над Крупке. Катер не двигался с места. Нос его болтался из стороны в сторону, как будто у штурвала никого не было.
  – Значит, сработало, – сказал я.
  Но не прошло и нескольких минут, как фэамайл развернулся и пустился вдогонку за нами. Я поглядывал на небо и молился, чтобы мы поскорее оказались во власти шквала. Никогда прежде я так не уповал на плохую погоду!
  Меткаф висел у нас на хвосте, но мы всё-таки ушли. Первые порывы шквала обрушились на яхту, когда между нами оставалось всего двести ярдов, а через десять секунд катер уже исчез за плотной дождевой завесой и пенными валами. Я переключил двигатель на самую малую скорость – не пытаться же пробить эту стену. Погодка была злой, верно, но куда ей до беспредельной свирепости предыдущего шторма, к тому же я знал, что всё закончится через каких-нибудь полчаса. И за такое короткое время мы должны скрыться от Меткафа.
  Я поставил к штурвалу Курце, добрался до мачты, оступаясь на каждом шагу, и поднял трисель. С его помощью нас меньше сносило, и можно было определиться с направлением. Я решил пробиваться против ветра – при такой погоде решение неожиданное – и понадеялся, что, когда минует шквал, Меткаф отправится искать нас под ветром.
  Яхте мой выбор явно не понравился – она вставала на дыбы, заваливалась, а я проклинал золотой киль – причину всех наших бед.
  – Шли бы вы с Кобусом вниз, – сказал я Франческе, – незачем нам всем мокнуть.
  Интересно, что предпримет Меткаф? Если додумается, то встанет носом к ветру, пустив двигатель на малых оборотах, чтобы устоять. Но ведь он жаждет золота и будет испытывать судьбу до тех пор, пока катер не начнёт разваливаться на части. Впрочем, он продемонстрировал своё умение искусно управлять судном, пройдя через сильный шторм целым и невредимым, и этот шквал ему, пожалуй, не страшен.
  Вдруг «Санфорд» резко накренилась, и у меня мелькнула мысль, что это моя яхта разваливается. Возникло странное ощущение, что она не слушается руля, а в чём дело, я не понимал – ничего похожего из своей морской практики припомнить не мог. «Санфорд» начала скользить в воде боком, при этом ужасно раскачиваясь без особых причин. Я попытался сильнее налечь на штурвал – яхта перевалилась на другой бок. Поспешно рванул штурвал в другую сторону – и она тут же вернулась в исходное положение, только крен увеличился. Управлять яхтой было невозможно – всё равно что объезжать лошадь без седла. Я отказывался что-либо понимать.
  Внезапно страшная догадка заставила меня заглянуть через борт. Трудно было увидеть что-нибудь в бурлящей воде, но полоса переменных ватерлиний на корпусе яхты, похоже, выступала из воды больше, чем ей положено. И тут я наконец понял, что произошло: всё дело в киле, в этом проклятом золотом киле! Курце предупреждал нас об этом. Говорил, что киль получится с трещинами и не выдержит перегрузок. А за последние двое суток «Санфорд» изрядно потрепало, и этот последний штормовой заход – шквал – оказался последней каплей: разбил киль яхты.
  Я опять перегнулся через борт, пытаясь разглядеть, насколько яхта поднялась из воды. Выходило, что исчезло две трети киля. «Санфорд» утратила три тонны балласта и могла перевернуться в любой момент.
  Я забарабанил по крышке люка и заорал изо всех сил.
  Курце высунул голову.
  – Что случилось? – крикнул он.
  – Быстрей на палубу! Позови Франческу! Чёртов киль отвалился! Мы сейчас перевернёмся!
  Он недоуменно смотрел на меня.
  – Какого чёрта… что ты несёшь?
  Но тут до него стало доходить, лицо налилось кровью.
  – Ты хочешь сказать, что исчезло золото? – недоверчиво спросил он.
  – Ради Бога, не стой разинув рот! – закричал я. – Вылезай скорее и вытащи оттуда Франческу! Кто знает, сколько мы продержимся в таком положении!
  Курце побледнел, и его голова исчезла. Франческа, помогая себе руками, вылезла из каюты, следом за ней – Курце. Яхта совсем взбесилась, и я крикнул Курце:
  – Убери к чёрту этот парус, быстрей!
  Курце бросился вперёд и вместо того, чтобы отстегнуть трос фала от крепительной утки, быстро снял с ремня нож и одним взмахом отсёк трос. Как только парус упал, яхта немного успокоилась, но по-прежнему скользила кругами по воде, и только чудом мне удавалось удерживать её вертикально, потому что такого опыта у меня не было, да и мало у кого он есть.
  Вернулся Курце, и я крикнул:
  – Надо приниматься за мачту – иначе перевернёмся!
  Он окинул взглядом мачту, возвышавшуюся над нами, и коротко кивнул. Интересно, вспомнил ли он сейчас, что говорил мне когда-то в Кейптауне? Тогда он измерил взглядом мачту «Эстралиты» и заметил: «Нужен порядочный противовес, чтобы удержать такую махину».
  Теперь киль, наш противовес, исчез, и мачта высотой в пятьдесят пять футов несла «Санфорд» гибель!
  Я показал Курце на топор, закреплённый на стенке кокпита:
  – Руби ванты!
  Схватив топор, он двинулся вперёд и замахнулся на кормовую ванту с правого борта. Но топор отскочил от проволоки из нержавеющей стали, и я проклинал себя в тот момент, что строил «Санфорд» так добротно. Курце пришлось здорово помахать топором прежде, чем удалось перерубить проволоку. Он перебрался к носовому ванту, и я не выдержал:
  – Франческа, надо помочь ему, а то будет слишком поздно! Сможешь держать штурвал?
  – Что нужно делать?
  – Яхта очень неустойчива, – сказал я, – поэтому нельзя резко менять положение руля. Повернуть её можно, но только плавно, иначе она снова взбесится.
  Выбравшись из кокпита, я взялся освобождать оба ходовых ролика бакштага, и наконец леера свободно провисли. На корме мачту уже ничто не удерживало.
  Я поспешил на нос и встал на самом краю носовой площадки, сжавшись в комок, и, рискуя жизнью, стал откручивать остриём самодельного ножа болты фок-штага Нож не годился для такой работы и всё время соскальзывал; при каждом носовом погружении яхты меня окатывало водой, и всё же я значительно ослабил болты. Задрав голову, я убедился, что штаг прогибается под ветром.
  Оглянувшись, я увидел Курце, сражавшегося с вантами по левому борту, и принялся расшатывать стойки фор-стеньги. Теперь мачта изогнулась, как рыболовная удочка. И всё-таки эта чёртова кочерга никак не хотела сдаваться!
  Только добравшись до носового люка, я вспомнил об Уокере и, забарабанив изо всех сил по крышке, закричал:
  – Уокер, вылезай, мы тонем! – Но в отсвет ничего не услышал.
  Проклиная на чём свет стоит эту мелкую душонку, я пробрался на корму и прогрохотал по трапу в кают-компанию; с трудом удерживая равновесие из-за усилившейся болтанки, дошёл до двери отсека на баке. Дверь была заперта изнутри. Я колотил по ней кулаком и кричал:
  – Уокер, выходи, мы сейчас перевернёмся!
  Наконец он откликнулся:
  – Я не собираюсь выходить.
  – Не будь идиотом! – взревел я. – Мы можем утонуть в любой момент!
  – Хитришь, чтобы выманить меня. Я знаю – Курце только этого и ждёт.
  – Ты клинический идиот! – Голос мой сорвался на визг. Я продолжал колотить в дверь, но без толку – он больше не отвечал.
  Вдруг яхта задрожала всем корпусом, я как безумный бросился к трапу и успел увидеть, как падает мачта. Она треснула, расщепилась в десяти футах над палубой и опрокинулась в бушующее море, удерживаемая только задними и передними стойками.
  Я сменил Франческу у штурвала. Яхта по-прежнему скользила кругами, но без верхнего рангоута и такелажа ей стало легче. Я пнул ногой в ларь и крикнул Франческе:
  – Спасательные жилеты… достань их.
  Решение одной проблемы неизбежно вело к возникновению другой – мачта ещё удерживалась в воде и ритмично билась в борт «Санфорд». Если она и дальше будет так колотить, то в корпусе образуется пробоина, и мы камнем пойдём на дно. Курце был уже на носу и наносил удар за ударом по фок-штагу, топор так и сверкал в его руках. Курце прекрасно понимал, какая угроза таится в таком положении мачты.
  Быстро натянув спасательный жилет, пока Франческа держала штурвал, я схватил багор-отпорник с крыши каюты и перегнулся через борт – оттолкнуть мачту, когда она снова пойдёт на таран. Курце перебрался на корму и начал рубить бакштаги задних стоек. На палубе перерубить их было легче, чем в натянутом положении, и уже через пять минут мачту стало медленно относить волнами, и вскоре она скрылась из виду в морском тумане.
  Курце без сил свалился в рубку, но Франческа заставила его сразу надеть спасательный жилет.
  Мы связали вместе наши страховочные лини; я, повинуясь внезапному импульсу, задраил главный люк. Если же Уокер захочет выйти, он сможет воспользоваться носовым люком. Надо было загерметизировать яхту, ведь если она перевернётся и заполнится водой, то утонет в считанные секунды.
  Шквал достиг пика и в свои последние минуты был особенно беспощадным. Продержись мы это время, появился бы шанс сохранить «Санфорд». Впервые я с надеждой думал о Меткафе – вдруг он находится где-нибудь неподалёку.
  Но шквалу не было до нас дела. Сильный порыв ветра совпал с двойной волной, и «Санфорд» резко накренилась. В отчаянии я крутил штурвал, но напрасно: крен увеличивался, палуба встала под углом в сорок пять градусов.
  Я крикнул:
  – Держитесь, она уходит! – И в этот момент яхта окончательно легла на бок и меня швырнуло в море.
  Я успел изрядно наглотаться солёной воды, пока не надулся жилет и не вынес меня на поверхность. Покачиваясь на спине, я как безумный искал глазами Франческу и успокоился, когда её головка вынырнула недалеко от меня. Я ухватил её страховочный линь и подтягивал до тех пор, пока мы не оказались рядом.
  – Назад, к яхте, – пробормотал я.
  Перебирая страховочные лини, мы подтянули себя к «Санфорд». Яхта лежала на правом боку, вяло покачиваясь на волнах, и мы с трудом вскарабкались по вертикальной палубе, ухватившись под конец за стойки перил левого борта. С высоты я стал высматривать Курце – его нигде на было видно. Подтянувшись, я перевалил через перила и оказался на новой, странней формы верхней палубе – на левом боку «Санфорд».
  Я помогал Франческе перелезать через поручень, когда увидел Курце, прильнувшего к тому, что осталось от киля, – очевидно, он спрыгнул в другую сторону. Он держался за спутанный клубок изогнутой проволоки, той самой, которая должна была удержать киль, но своего назначения не выполнила. Я соскользнул пониже, протянул ему руку, и вскоре мы втроём, прижавшись друг к другу на открытом всем ветрам остове яхты, гадали, что же, чёрт возьми, нам делать дальше. Довольно слабый порыв ветра оказался финальным щелчком шквального хлыста, и вот он уже совсем исчез, бросив поверженную яхту на произвол сумбурного моря. Я всматривался в горизонт, надеясь увидеть Меткафа, но фэамайл не появлялся, впрочем, он, наверно, только выходит из непогоды, оставленной пронёсшимся шквалом.
  Мой взгляд наткнулся на ялик, всё ещё принайтованный к крыше каюты, и тут Курце вдруг произнёс:
  – А знаешь, там ещё много золота осталось внизу. – Он никак не мог оторваться от киля.
  – К чёрту золото, – сказал я, – давай добудем ялик.
  Мы перерезали найтовы, и ялик упал в море, правда, я предусмотрительно привязал к нему линь. Он плавал вверх дном, но это меня не беспокоило – ялик мог оставаться на плаву в любом положении. Я сполз по палубе в море и выправил его. Затем достал черпак, который оказался на месте, и начал вычерпывать воду.
  Едва успев закончить, услышал крик Франчески:
  – Меткаф! Меткаф плывёт!
  Пока я карабкался наверх, катер подошёл совсем близко, шлёпая со скоростью восемь узлов, которой Меткаф всегда отдавал предпочтение в плохую погоду. Поскольку на этот раз мы и не собирались убегать от него, то вскоре уже могли переговариваться.
  Из рубки вышел Меткаф и крикнул:
  – Бросить вам линь?
  Курце махнул рукой, и катер осторожно приблизился. Меткаф раскрутил над головой верёвочное кольцо. Первая попытка оказалась неудачной, но второе кольцо Курце поймал и съехал вниз по палубе, чтобы привязать линь к обломку мачты, Я отрезал две длины и закрепил их в виде петель на верёвке, которую бросил Меткаф.
  – Мы подойдём к ним в ялике, подтягиваясь на лине, – сказал я. – Ради Бога, не выпустите петли из рук, иначе нас унесёт в море.
  Спустившись в ялик, мы стали подтягиваться к фэамайлу. Дело само по себе не особенно трудное, но мы замёрзли, вымокли и устали, а в таком состоянии легко совершить ошибку. Меткаф помог Франческе подняться на борт, затем поднялся Курце. Мне он швырнул линь:
  – Привяжи к ялику, может, пригодится.
  Выполнив его приказ, я забрался на палубу. Меткаф шагнул ко мне с искажённым от гнева лицом и, схватив меня за плечи, заорал:
  – Идиот… я говорил тебе, говорил, чтобы ты надёжно установил киль! Говорил же я тебе в Рапалло о киле!
  Он тряс изо всех сил, а я был слишком измучен, чтобы сопротивляться. Голова моя болталась из стороны в сторону, как у куклы, набитой опилками, и, когда он меня отпустил, я просто осел на палубу.
  Меткаф повернулся к Курце.
  – Сколько там осталось? – строго спросил он.
  – Около четверти.
  Он посмотрел на брошенную «Санфорд», в глазах его светилась решимость.
  – Её-то я не упущу. Бросать целую тонну золота!
  Он крикнул что-то в рубку, и марокканец Моулей Идрис вышел на палубу. Меткаф быстро отдал ему приказания на арабском, затем прыгнул в ялик и подтянулся к «Санфорд». Идрис приладил к линю тяжёлый трос и, когда Меткаф поднялся на корпус яхты, вытянул его.
  Нас с Франческой это мало интересовало. Мы измучились до предела и желали только одного – остаться в живых и больше никогда не расставаться; дальнейшая судьба золота нас не волновала. Курце, однако, принимал живое участие в происходящем и помогал арабу закрепить трос.
  Меткаф вернулся и сказал Курце:
  – Ты прав, там около тонны осталось. Не знаю, как поведёт себя эта развалина, если взять её на буксир, но мы рискнём.
  Когда фэамайл сделал разворот и трос натянулся, над бурным морем засияло солнце сквозь водяную пыль, и я оглянулся на «Санфорд», которая медленно тянулась на буксире. Кокпит был наполовину залит водой, но до носового люка вода не дошла…
  – Господи! – вскричал я. – Ведь там же Уокер!
  – Magtig! Я и забыл о нём!
  Наверное, от удара он потерял сознание, когда яхта перевернулась, иначе мы бы услышали его крики.
  – Смотрите! – вдруг воскликнула Франческа. – Там… в кокпите!
  Крышка главного люка была выломана изнутри, и в проёме мелькнула голова Уокера. На него обрушилась хлынувшая внутрь яхты вода, руками он пытался ухватиться за комингс рубки, которого уже не было. – Крупке снёс его выстрелом. Потом напор воды загнал Уокера обратно в каюту, и он исчез.
  Если бы Уокер пошёл через носовой люк, он бы спасся, но даже в этот гибельный момент он обязательно должен был совершить ошибку! Главный люк остался открытым, вода вливалась внутрь, и «Санфорд» тонула!
  Меткаф был вне себя от ярости.
  – Идиот! – кричал он. – Я думал, что вы избавились от него. Он забирает с собой столько золота!
  «Санфорд» погружалась в воду. Меткаф в полном отчаянии смотрел на яхту, голос его дрожал от бешенства.
  – Глупец, проклятый идиот! – кричал он. – Ведь он портил всё с самого начала!
  Буксирный трос натягивался, и, чем глубже опускалась яхта, тем больше оседала корма фэамайла. «Санфорд» накренилась ещё больше, когда сжатый воздух из отсека вышиб крышку носового люка, и стала тонуть всё быстрее, так как и в это отверстие стала вливаться вода. Тянущая вниз нагрузка на корму фэамайла становилась опасной, и Меткаф, взяв из зажима топор, встал рядом с тросом. Он оглянулся на «Санфорд», видно, никак не мог решиться, но наконец взмахнул топором и с силой ударил. Трос лопнул, как натянутая струна, свободный конец скользнул в море – и корма катера подпрыгнула. Яхта ещё больше накренилась и перевернулась. Когда она погрузилась и почти исчезла в бурном водовороте, случайный луч солнца коснулся киля, и мы увидели ослепительный блеск вечного золота. И больше ничего, только море.
  Велик был гнев Меткафа, но, как и шквал, он скоро утих, и перед нами снова предстал мудрый и жизнерадостный Меткаф, философски принимавший удары судьбы.
  – Жаль, – сказал он, – но что поделаешь! Золото пропало, и мы не в силах вернуть его.
  
  ***
  
  Мы сидели в салоне фэамайла, державшего курс в Малагу, где Меткаф собирался высадить нас. Он дал нам сухую одежду, накормил, и мы почувствовали себя увереннее. Я спросил:
  – Чем теперь займёшься?
  Он пожал плечами:
  – Танжер вот-вот закроется, марокканцы приберут его к рукам. Думаю рвануть в Конго, там, похоже, что-то готовится.
  Меткаф и такие, как он, несомненно «рванут» в Конго, подумал я. Чёрные вороны стаей слетаются на поживу, но Меткаф всё-таки не такой чёрный…
  – Может, объяснишь мне кое-что?
  Он ухмыльнулся.
  – А что ты хочешь знать?
  – Во-первых, как ты вычислил нас во время первой встречи? Почему у тебя возникло подозрение, что мы направляемся за золотом?
  – Дружище, какое подозрение? Я просто знал об этом.
  – Когда ты успел узнать, дьявольское отродье?
  – А когда напоил Уокера. Он вывалил мне всю историю о золоте, о киле… обо всём.
  Значит, он всё-таки разболтал, чёрт возьми! Я вспомнил, сколько трудов потратил, чтобы сбить Меткафа со следа, как ломал себе голову, изобретая всевозможные уловки, чтобы одурачить его. И всё впустую!
  – Я думал, вы уже избавились от него, – сказал Меткаф, – ведь с самого начала и до конца от него были одни убытки. Или спустили за борт, или ещё что-нибудь в этом роде.
  Я увидел улыбку на лице Курце и заметил:
  – Возможно, на совести Уокера ещё и убийство.
  – Меня бы это не удивило, – согласился Меткаф, – он был жалким предателем по натуре.
  Тут я вспомнил, что, возможно, и сам убил человека.
  – Где Крупке? Что-то я его не вижу.
  Меткаф хохотнул.
  – Причитает в своей койке. У него вся рожа в занозах.
  Я показал ему руку.
  – Со мной он проделал то же самое.
  – Вижу, – сказал Меткаф серьёзно. – Только Крупке, наверно, ослепнет на один глаз.
  – Так ему и надо, чёрт бы его побрал! – зло сказал я. – Это отобьёт у него охоту целиться в людей.
  Я ещё не забыл, что Меткаф и его команда негодяев старались изо всех сил убить нас всего несколько часов тому назад. Но ссориться с Меткафом сейчас не с руки – как-никак мы находились у него на борту.
  – Автомат был для нас полной неожиданностью. Ты чуть не подстрелил меня. – Меткаф показал на разбитый мегафон, лежащий на буфете. – Своим выстрелом выбил у меня из рук эту замечательную вещь.
  Франческа спросила:
  – А почему вы так заботились о моём муже? Взяли на себя столько хлопот?
  – О, мне действительно стало не по себе, когда я увидел, какой удар нанёс ему Хал, – серьёзно ответил Меткаф. – Видите ли, я ведь знал, кто он такой и сколько от него будет вони. Я хотел, чтобы Хал отлил киль и выбрался из Италии, и мне нужно было предотвратить вмешательство полиции.
  – По этой же причине ты пытался удержать Торлони, – добавил я.
  Он потёр подбородок.
  – Что верно, то верно, Торлони – моя ошибка, – согласился он. – Я думал, что сумею использовать его, не посвящая в суть дела. Но он отъявленный мерзавец, и, когда в его руки попал портсигар, всё обернулось против меня. Я ведь хотел, чтобы Торлони только следил за вами, но вмешался этот идиот Уокер, и всё полетело к чертям. Торлони стал неуправляемым.
  – Поэтому ты предупредил нас.
  Он развёл руками.
  – А что ещё я мог сделать для друга!
  – Дружба тут ни при чём. Тебе нужно было золото.
  Он усмехнулся.
  – Что теперь об этом говорить? Ты же выбрался, не так ли?
  Мне горько было думать, что Меткаф вертел нами, как марионетками. Одна кукла порвала-таки ниточки, расстроив все планы, – Уокер оставил с носом и Меткафа.
  – Если бы ты не впутал в дело Торлони, киль бы не развалился. Ведь отливать его пришлось в жуткой спешке, когда бандиты уже готовили нападение.
  – Верно, – сказал Меткаф. – А что же ваши доблестные партизаны? Почему не помогли? – Он поднялся. – Ладно, пора заняться делами. – Он помедлил немного, а потом достал из кармана портсигар. – Возьмите себе этот сувенир – Торлони обронил. Кое-что внутри вас порадует. – Меткаф метнул портсигар на стол и вышел из салона.
  Я переглянулся с Франческой и Курце, потом не торопясь протянул руку и взял портсигар. Он был тяжёлым и вызвал знакомое ощущение золота, но я не почувствовал того утробного волнения, которое испытал, когда Уокер положил мне на руку геркулес – сейчас меня тошнило от одного вида золота.
  Открыв портсигар, я обнаружил внутри письмо, сложенное пополам. Оно было адресовано мне, владельцу яхты «Санфорд», танжерская гавань. Я начал читать, и меня стал разбирать смех.
  Франческа и Курце ничего не понимали. Я пытался остановиться, но не мог, смех буквально душил меня.
  – Мы… мы выиграли… выиграли… в лотерею, – выдавил я наконец и передал письмо Франческе. Прочитав, она тоже не смогла удержаться от смеха.
  Озадаченный Курце спросил:
  – Какая ещё лотерея?
  – Неужели не помнишь? Ты же сам настоял, чтобы мы купили лотерейный билет в Танжере. И ещё сказал: «Надо подстраховаться». Так вот он выиграл!
  Он заулыбался:
  – И сколько?
  – Шестьсот тысяч песет.
  – А сколько это будет в нормальных деньгах?
  Я стёр выступившие от смеха слёзы.
  – Чуть больше шести тысяч фунтов. Эта сумма, конечно, не покроет всех расходов, ведь я вбухал в эту весёленькую поездку всё, что имел, но и они пригодятся: всё же лучше, чем ничего.
  Курце смутился.
  – Сколько ты потратил?
  Я стал подсчитывать. Я потерял яхту – это около двенадцати тысяч, оплачивал все расходы в течение года, что тоже немало, ведь мы выдавали себя за богатых туристов, плюс огромная рента за поместье Каза Сети в Танжере и расходы на экипировку и провизию.
  – Думаю, тысяч семнадцать-восемнадцать наберётся.
  Глаза Курце засветились, и он полез в потайной кармашек.
  – Вот, они тебя выручат? – спросил он и выкатил на стол четыре крупных бриллианта.
  – Ничего себе! – изумился я. – Где ты их прихватил?
  – Наверно, прилипли к моим рукам в туннеле, – развеселился он. – Так же как шмайссер прилип к твоим.
  Франческа засмеялась и тронула замшевый мешочек, висевший на её шее. Ослабив шнурок, она вытряхнула его содержимое – к лежащим на столе добавились ещё два бриллианта и четыре изумруда.
  Я посмотрел на них и сказал:
  – Ну, жульё, как же вам не стыдно! Договорились ведь, что драгоценности останутся в Италии.
  Я хмыкнул и достал свои пять бриллиантов. Мы сидели вокруг стола, хохоча как полоумные.
  Потом мы убрали драгоценные камешки подальше от любопытных глаз Меткафа и вышли на палубу. На горизонте из тумана выплывали горы Испании. Я обнял Франческу за плечи и как-то неуверенно сказал:
  – А у меня есть ещё половина верфи в Кейптауне. Ты не откажешься стать женой судостроителя?
  Она крепко сжала мне руку.
  – Не волнуйся, Южная Африка мне наверняка понравится.
  Я достал из кармана портсигар и открыл его. На внутренней стороне крышки имелась надпись, и впервые я сам прочитал её: «Саго Benito da parte di Adolfe. Brermero. 1940».
  – Да, слишком опасно хранить такую вещицу. Увидит ещё какой-нибудь Торлони! – сказал я.
  Франческа вздрогнула:
  – Надо избавиться от него. Хал, выброси, пожалуйста!
  И я швырнул портсигар за борт – золото на мгновение сверкнуло в зелёной волне и исчезло навсегда.
  
  Десмонд Бэгли
  
  Оползень
  Глава 1
  1
  Сойдя с автобуса в Форт-Фаррелл, я почувствовал усталость. Как ни хороши автострады и ни удобны сиденья, после нескольких часов езды всё равно кажется, что всю дорогу сидел на мешке с камнями. Вот и я, от усталости, не пришёл в восторг от вида Форт-Фаррелла – "самого большого маленького города в глубине Северо-Запада" – так гласила надпись на придорожном щите.
  Это была конечная остановка, и автобус здесь не задерживался. Я вышел, никто не вошёл, и он, развернувшись, отправился обратно в Пис-ривер и к Форт-Сент-Джордж, назад к цивилизации. Население Форт-Фаррелла увеличивалось на одного человека – временно.
  Было около двенадцати, и у меня оставалось время на мои дела. От того, как они пойдут, зависело, насколько я задержусь в этой столице лесных чащ. Я не стал искать гостиницу, оставил сумку в камере хранения и спросил, как мне найти Дом Маттерсона. Маленький толстый парень, очевидно служитель при камере, посмотрел на меня, насмешливо прищурившись, и хихикнул.
  – Что, впервые в наших краях?
  – Поскольку я только что вылез из автобуса, надо полагать, ты не ошибся, – согласился я. – Предпочитаю информацию получать, а не давать.
  Парень как-то хрюкнул, и глаза его погрустнели.
  – Это на Кинг-стрит. Не пропустите, если не слепой, – сказал он ехидно. Он, видимо, был из тех любителей повыпендриваться, которые считают своей привилегией всё время хохмить. Таких в маленьких городках всегда уйма. Ну да чёрт с ним! Я пока не думал заводить знакомства, хотя очень скоро мне предстояло оказать на жизнь здешних жителей некоторое влияние.
  Хай-стрит – главная артерия города, такая прямая, словно её провели по линейке, была не только главной, но и, по сути, единственной улицей Форт-Фаррелла (население – 1806 человек плюс один). Вдоль неё тянулся обычный ряд зданий с фальшивыми парадными фасадами. Они тщились выглядеть больше, чем есть на самом деле. В них находились различные коммерческие предприятия, с помощью которых местные жители зарабатывали свои честные доллары: заправочные станции с продажей автомобилей, бакалейная лавка, которая величала себя "супермаркетом", парикмахерская "Парижская мода" со всяким барахлом для женщин, магазин рыболовных снастей и охотничьих принадлежностей. Я заметил, что имя Маттерсон встречалось невероятно часто, и решил, что этот Маттерсон – большая шишка в Форт-Фаррелле.
  Впереди маячило, бесспорно, единственное приличное здание в этом городе – восьмиэтажный гигант, который, конечно, наверняка и был Домом Маттерсона. Окрылённый надеждой, я ускорил шаг, но там, где Хай-стрит, слегка расширяясь, переходила в небольшой сквер с подстриженными зелёными газонами и тенистыми деревьями, приостановился. Посредине сквера возвышалась бронзовая статуя человека в форме. Сначала я подумал, что это какой-то воинский мемориал, но это оказался памятник отцу основателю города – некоему Уильяму Дж. Фарреллу, лейтенанту Королевского корпуса инженеров. Ах, первопроходцы! Этот тип давно уже умер, и в то время, как незрячие глаза его скульптурного образа слепо взирали на фальшивые фасады по Хай-стрит, непочтительные птицы пачкали его форменную фуражку.
  Когда я, не веря своим глазам, уставился на название парка, холодный пот выступил у меня на спине. Трэнаван-парк был расположен на перекрёстке Хай-стрит и Фаррелл-стрит, и это имя, выплывшее из далёкого прошлого, ошеломило меня. Уже приблизившись к Дому Маттерсона, я всё ещё не пришёл в себя.
  Говарда Маттерсона оказалось не так-то легко увидеть. Я выкурил в его приёмной три сигареты, изучая прелести пухлой секретарши и размышляя об имени Трэнаван. Не такое уж обычное имя, не так уж часто встречается; на самом деле на моём пути оно попалось лишь однажды, и при таких обстоятельствах, о которых я предпочёл бы не вспоминать. Можно даже сказать, что Трэнаван изменил мою жизнь, но как – к худшему или к лучшему, – на этот вопрос трудно ответить. Я призадумался, стоит ли мне оставаться в Форт-Фаррелле. Однако тощий кошелёк и пустой желудок – самые убедительные аргументы, и я решил задержаться и посмотреть, что мне предложит Маттерсон.
  Внезапно, без всякого предупреждения секретарша сказала:
  – Мистер Маттерсон может вас принять.
  Я не слышал ни звонка, ни телефонного вызова, и я уныло улыбнулся. Значит, он из тех ребят, кто демонстрирует свою власть таким образом: "Мисс Такая-то, подержите-ка этого Бойда полчаса, а потом впустите его". И думает при этом: "Пусть знает, кто здесь хозяин". А может, я ошибался, вдруг он действительно был занят.
  Он оказался крупным и плотным, с красным лицом и, к моему удивлению, моего возраста – года тридцать три. Исходя из назойливого мелькания его имени в городе, я подумал, что он постарше: в таком возрасте обычно не успевают создать империю, даже самую маленькую. У него были широкие плечи, но он был явно склонен к ожирению, о чём свидетельствовали тяжёлые складки у подбородка и на шее. Как ни велик он, а я всё-таки немного выше его. Ну, я-то ведь тоже не крошка.
  Стоя за столом, он протянул мне руку.
  – Рад вас видеть, мистер Бойд. Дон Хальсбах говорил мне о вас много хорошего.
  "Ещё бы ему не говорить, – подумал я, – если иметь в виду, что я принёс ему целое состояние". Затем мне пришлось приложить некоторые усилия, чтобы достойно ответить на костоломное рукопожатие Маттерсона. Я старательно мял его пальцы, пытаясь доказать, что наши силы равны.
  – Ну ладно, садитесь, – ухмыльнулся он, выпустив мою руку. – Я оформлю вас на это дело. Процедура самая обыденная.
  Я сел и взял сигарету из коробки, которую он подтолкнул ко мне через стол.
  – Вот что, мистер Маттерсон, – сказал я. – Не буду вводить вас в заблуждение. Я рассчитываю на то, что работа будет непродолжительной. Я хочу освободиться к весне.
  Он кивнул.
  – Я знаю. Дон говорил мне об этом; он сказал, что летом вы хотите вернуться на Северо-Западные территории. Вы рассчитываете извлечь для себя какую-нибудь выгоду из такого рода геологии?
  – Другие-то извлекали, – ответил я. – Было много удачных проб. Я полагаю, что здесь в земле больше металла, чем мы думаем, и всё, что нам надо, – найти его.
  Он осклабился.
  – "Мы" подразумевает "вы". – Затем он покачал головой. – Вы обгоняете время, Бойд. Северо-Запад ещё не готов для эксплуатации. Какой толк в богатом месторождении, если оно расположено в диких лесах, и чтобы разработать его, требуются миллионы?
  Я пожал плечами.
  – Если жила достаточно крупная – деньги будут.
  – Может быть, – сказал Маттерсон сухо. – Как бы там ни было, из слов Дона мне ясно, что вы хотите работать недолго, с тем чтобы сразу получить всё вознаграждение и уехать, правильно?
  – Что-то вроде этого.
  – Хорошо, мы вам подчиняемся. Теперь об общей картине. Корпорация уверена в громадном потенциале этого района Британской Колумбии, и дел у нас по горло. Мы организуем производство по многим взаимосвязанным направлениям с опорой главным образом на древесину. Выпускаем целлюлозу, фанеру, пиломатериалы. Мы задумали построить фабрику газетной бумаги, расширяем фанерные цеха. Но есть одна вещь, в которой мы сильно нуждаемся, – энергия. В особенности электроэнергия. – Он откинулся в кресле. – Конечно, мы могли бы провести трубопровод к месторождениям природного газа в районе Доусон-крик и использовать его для генераторов. Но это обойдётся недёшево, мы за этот газ никогда не расплатимся. Если мы пойдём по этому пути, поставщики газа будут держать нас на крючке. Используя излишки средств, они запустят руки в наше дело и отхватят себе лакомый кусочек. А мы хотим этот пирог съесть сами! И вот что мы задумали.
  Он махнул рукой в сторону карты, висевшей на стене.
  – Британская Колумбия богата электроэнергией, но совершенно в этом отношении неразвита. Она даёт полтора миллиона киловатт из возможных двадцати двух. А здесь, на Северо-Западе, где можно получить пять миллионов, – ни одной электростанции, чтобы пенки снять. Чёрт знает сколько энергии пропадает!
  Я сказал:
  – Ведь на Пис-ривер, у Портейдж-Маунтейн строится плотина.
  Маттерсон хмыкнул.
  – Это займёт годы, а мы не можем ждать, пока правительство построит плотину стоимостью в миллиард долларов. Энергия нужна нам сейчас. Поэтому мы поступим так. Мы построим собственную плотину – небольшую, но вполне достаточную для нас с учётом планов на обозримое будущее. Мы уже подобрали место и получили благословение правительства. А от вас нам нужно вот что: проследить, чтобы мы не допустили ошибки, из-за которой потом кусали бы себе локти. Нам бы не хотелось затопить двадцать квадратных миль долины, а потом узнать, что мы похоронили под стофутовым слоем воды богатейшую медную жилу в Канаде. Этот район никогда всерьёз не изучался геологами, и перед тем, как строить плотину, мы предоставляем его вам для полного обследования. Вы сумеете это сделать?
  – С того места, где я сижу, это выглядит пустяком, – сказал я. – Но мне хотелось бы посмотреть карту.
  Маттерсон удовлетворённо кивнул и взял телефонную трубку:
  – Принеси карты района Кинокси, Фред. – Затем повернулся ко мне. – Мы горными работами вообще-то не занимаемся, но не хотелось бы упускать шанс. – Он потёр подбородок. – Я давно подумывал о том, чтобы провести геологическую разведку всех наших владений. На этом ведь можно что-то поиметь. Если вы здесь хорошо поработаете, мы будем рассчитывать на вас в будущем.
  – Я подумаю, – ответил я сухо. Не было желания сразу связывать себя обязательствами.
  Вошёл человек с рулоном карт. Выглядел он как банкир. Что там Дж. П. Морган! Одет аккуратно, в изящном старомодном деловом костюме. Лицо – худое и невыразительное, глаза – светло-голубые, холодные. Маттерсон сказал:
  – Спасибо, Фред, – и взял карты. – Познакомьтесь. Это – мистер Бойд, геолог, которого мы приглашаем. Фред Доннер – один из наших администраторов.
  – Очень приятно, – сказал я.
  Доннер сдержанно кивнул и обратился к Маттерсону, разворачивавшему карты:
  – Владельцы "Национального Бетона" нажимают на нас с подписанием контракта.
  – Поводи-ка их пока за нос, – ответил Маттерсон. – Мы ничего не подпишем, пока Бойд не сделает своё дело. – Он взглянул на меня. – Смотрите. Кинокси – приток Квадачи, которая впадает в Финлей, а дальше – в Пис-ривер. Вот в этом месте – ущелье. Здесь Кинокси превращается в каскад стремнин и порогов. А там – долина. – Он рубанул рукой по карте. – Мы поставим плотину здесь и получим отличный, стабильный перепад уровней. А внизу под откосом соорудим генераторный зал. Напор будет хорошим. Топографы считают, что вода поднимется вверх по долине миль на десять при ширине водоёма около двух миль. Появится новое озеро – озеро Маттерсона.
  – Воды будет много, – заметил я.
  – Но озеро будет неглубоким, – сказал Маттерсон. – Поэтому мы считаем, что сможем обойтись недорогой плотиной. – Он ткнул пальцем куда-то вниз. – Теперь дело за вами. Вы должны дать нам знать, потеряем ли мы что-нибудь в пределах этих двадцати квадратных миль.
  В течение некоторого времени я разглядывал карту, затем сказал:
  – Я сделаю это. Где находится эта долина?
  – Миль сорок отсюда. Когда мы начнём строительство, то дотянем туда дорогу. А сейчас вам туда попасть не удастся. Район труднодоступный.
  – Ну не такой же, как Северо-Западные территории, – ответил я, – ничего, доберусь.
  – Да уж придётся, я думаю, – ухмыльнулся Маттерсон. – Но дело обстоит не так уж худо. Мы доставим вас туда и обратно на вертолёте корпорации.
  Это меня обрадовало. Хоть подошвы целей будут. Я заявил:
  – Возможно, мне понадобится сделать пару пробных скважин, в зависимости от того, что я там обнаружу. Я хочу, чтобы вы взяли в аренду буровую установку и дали мне пару человек таскать оборудование.
  Доннер сказал:
  – Ну, это уж слишком. Сомневаюсь, что это необходимо. И к тому же, я считаю, в контракте нужно оговорить, что всю необходимую работу вы делаете сами.
  Я произнёс ровным голосом:
  – Мистер Доннер, мне платят не за то, что я сверлю в земле дыры. Мне платят за то, что я шевелю мозгами, чтобы понять, что значат те образцы породы, которые берутся из скважины. Далее: если вы хотите, чтобы я работал в одиночку, я лично ничего не имею против, но это потребует в шесть раз больше времени и счёт за работу я вам предъявлю, исходя из моих собственных расценок. А это недёшево, уверяю вас. Так что я стремлюсь сэкономить ваши же денежки.
  Маттерсон махнул рукой.
  – Кончай, Фред. Может, всего этого и не понадобится. Вы ведь будете бурить только в том случае, если найдёте что-то определённое, правда, Бойд?
  – Конечно.
  Доннер посмотрел на Маттерсона своими холодными глазами.
  – Ещё одно, – сказал он. – Пусть Бойд не касается северного угла. Это не...
  – Я знаю, что "это не", Фред, – перебил Маттерсон раздражённо. – С Клэр я улажу.
  – Да уж, – сказал Доннер, – а не то все планы рухнут.
  Этот обмен репликами ничего мне не сказал, но из него я понял, что между этими двумя произошла стычка по каким-то личным мотивам и мне лучше не встревать. Однако нужно было внести ясность, и я всё же спросил:
  – Хотелось бы знать, кто же мой работодатель? От кого я должен получать распоряжения? От вас, мистер Маттерсон? Или от мистера Доннера?
  Маттерсон уставился на меня.
  – Распоряжения отдаю я, – сказал он решительно. – Моё имя Маттерсон, и эта корпорация – Маттерсона.
  Он бросил взор на Доннера, словно приглашая его на диспут, но Доннер после продолжительной паузы кивнул, пошёл на попятную.
  – Я тоже так думаю, – сказал я непринуждённо.
  Затем мы начали торговаться по поводу условий контракта. Доннер был скупердяем, и, поскольку он привёл меня в бешенство попыткой зажать оплату возможных буровых работ, цену я назначил более высокую, чем обычно.
  Предстоящее дело казалось простым и очевидным, и в деньгах я действительно нуждался, но чувствовались во всём этом какие-то подводные течения, что мне совсем не нравилось. А тут ещё всплыло имя – Трэнаван, хотя особого отношения к происходящему оно, кажется, не имело. Впрочем, условия, которые я буквально вырвал из Доннера, были так хороши, что я понял – работу надо брать. Эти деньги дадут мне возможность заниматься своим делом на Северо-Западе в течение года.
  Маттерсон Доннеру не помогал. Он просто устроился рядом с нашим рингом и ухмылялся, пока я утюжил Доннера. Ничего себе манера руководить корпорацией, чёрт возьми!
  Когда все детали были обговорены, Маттерсон сказал:
  – Я зарезервировал для вас номер в Доме Маттерсона. Это не "Хилтон", но я думаю, вам там будет достаточно удобно. Когда вы сможете приступить к работе?
  – Как только получу своё оборудование из Эдмонтона.
  – Доставьте его по воздуху, – сказал Маттерсон. – Мы оплатим рейс.
  Доннер фыркнул и вышел из комнаты с видом человека, который знает, что в его присутствии больше не нуждаются.
  2
  Отель "Маттерсон-хаус" оказался частью "Дома Маттерсона", так что мне не пришлось идти. По дороге я обратил внимание на цепочку контор, носивших имя Маттерсона, а на углу квартала находился Банк Маттерсона. Форт-Фаррелл действительно казался старомодным городком одной-единственной компании, а когда Маттерсон построит свою плотину, в нём появится вдобавок ещё и "Маттерсон Энерго". Маттерсон тогда окончательно затянет петлю на шее этого лесного района.
  С дежурившим в отеле клерком я договорился, чтобы мою сумку переправили сюда из камеры хранения, и заодно спросил, существует ли здесь городская газета.
  – Да, и выходит по пятницам.
  – А где находится редакция?
  – В Трэнаван-парке, с северной стороны.
  Я вышел из отеля и снова направился вдоль по Хай-стрит, пока вновь не очутился у сквера. Смеркалось. Лейтенант Фаррелл незрячими глазами уставился на заходящее солнце, последние лучи которого подсвечивали его лицо, покрытое вперемежку с белёсыми пятнами – следами птичьей непочтительности.
  Интересно, как бы он отреагировал, узнав, во что превратилось основанное им поселение? Судя по выражению его лица, он таки знал и не пребывал в восторге от этого.
  Редакция "Форт-Фарреллского летописца", по-видимому, занималась в основном не газетой, а выпуском всякой печатной мелочи, но на свой первый вопрос я получил вразумительный ответ. Его дала девица, по-видимому, единственный редакционный сотрудник, по крайней мере, других не было.
  – Да, конечно, мы храним экземпляры газеты. Что именно нужно?
  – Примерно десятилетней давности.
  – Они уже переплетены в отдельные тома. Вам придётся зайти внутрь, – и состроила гримасу.
  Я вошёл вслед за ней в пропылённую комнату.
  – Вам какой день нужен?
  Назвать этот день для меня не составляло никакого труда – каждый ведь помнит день своего рождения.
  – Вторник, четвёртого сентября тысяча девятьсот пятьдесят шестого года.
  Она глянула на верхнюю полку и смущённо сказала:
  – Это там, высоко, я сама не достану.
  – Разрешите мне, – сказал я и снял с полки том, по весу и размеру равный десятку Библий. Где уж ей было справиться с этой громадиной, наверное, равной ей самой по весу.
  Она предупредила:
  – Вам придётся читать его здесь. И не делайте вырезок, это наши контрольные экземпляры.
  – Не буду, – пообещал я и положил том на стол. – У вас тут свет есть?
  – Конечно. – Она щёлкнула выключателем и вышла.
  Я пододвинул стул и открыл тяжёлую обложку тома. В нём содержались номера "Форт-Фарреллского летописца" за два года – сто четыре свидетельства о здоровье и болезнях местного общества, о рождении и смерти, о радостях и печалях, хотя, если вдуматься, не столь уж пока многочисленных, преступлениях, о добрых делах. Добрых дел могло бы быть и побольше, но они ведь обычно и не стремятся быть на виду. Словом, это была типичная провинциальная газета.
  Я нашёл выпуск за седьмое сентября – конец той недели, на которой произошла катастрофа. Одновременно я страшился того, что ничего не найду. Но вот оно, прямо на первой же странице, кричащими жирными буквами на жёлтом газетном листе: ДЖОН ТРЭНАВАН ПОГИБАЕТ В АВТОКАТАСТРОФЕ.
  Хоть я и знал эту историю наизусть, я внимательно прочёл газетную заметку и нашёл в ней некоторые подробности, неизвестные мне раньше. Сама по себе история была проста, к сожалению, банальна и не заслуживала такого, как здесь, крупного заголовка; насколько я помню, в ванкуверской газете ей отвели четверть колонки внизу второй страницы и всего лишь параграф – в Торонто.
  А дело заключалось вот в чём. Джон Трэнаван был могущественной фигурой в Форт-Фаррелле, старшим партнёром в фирме Трэнавана и Маттерсона. Внезапно Бог-отец скончался, и весь Форт-Фаррелл погрузился в скорбь. Скорбь глубокую, откровенную, чёрным по белому.
  Джон Трэнаван (56 лет) ехал из Доусон-крика в Эдмонтон со своей женой Анной (возраст не приводится) и сыном Фрэнком (22). Они ехали в новой машине мистера Трэнавана, "кадиллаке", но эта сверкающая новая игрушка в Эдмонтоне так и не появилась. Вместо этого она очутилась у подножия двухсотфутовой крутой скалы вблизи от дороги. Следы от колёс и царапины на стволах деревьев свидетельствовали, как всё произошло. "Возможно, – заявил следователь, – автомобиль вышел из-под контроля из-за большой скорости. Но ничего нельзя утверждать наверняка".
  "Кадиллак" представлял собой груду искорёженного, обгоревшего металла. Тела троих Трэнаванов изуродованы. Все они погибли. К тому же оказалось, что в машине присутствовал четвёртый пассажир, молодой человек, по имени, как выяснилось позже, Роберт Грант. Он был ещё жив, хотя сильно обожжён, с разбитым черепом и многочисленными переломами костей. По всей вероятности, этого Гранта мистер Трэнаван по доброте душевной подобрал где-то на пути от Доусон-крика к месту катастрофы. Предполагалось, что он не выживет – слишком уж тяжёлое состояние.
  Весь Форт-Фаррелл, более того – вся Канада, писал автор заметки, скорбят по поводу ухода Джона Трэнавана и сожалеют о конце славной эпохи. Связь Трэнавана с городом тянулась с героических времён лейтенанта Фаррелла. И прискорбно (лично для автора), что имя Трэнаван не унаследуется по мужской линии. Существовала, однако, некая мисс К.Т. Трэнаван, племянница, обучавшаяся в Лозанне (Швейцария). Выражалась надежда, что трагедия, смерть любимого дяди, не помешает ей завершить образование, которое дядя стремился ей дать.
  Я откинулся на спинку стула. Так. Трэнаван, значит, был партнёром Маттерсона, разумеется, не того, с кем я разговаривал, этот слишком молод. В момент катастрофы Маттерсону было около двадцати, словом, примерно столько же, сколько и погибшему молодому Трэнавану. А теперь я в таком же возрасте. Итак, существовал ещё Маттерсон, скорее всего отец Говарда, который и сделал сына коронованным принцем маттерсоновской империи, если, конечно, тот вступил в права наследства.
  Я вздохнул. Какими же дьявольскими совпадениями ознаменовался мой визит в Форт-Фаррелл! Я вернулся к газетам, просмотрел следующий номер, но не нашёл в нём ничего, касающегося этого дела. Никакого продолжения не было и в последующих номерах: ни некролога, ни соболезнований, ни читательских откликов – абсолютно ничего. Имя Трэнавана вообще больше не упоминалось.
  Я посмотрел ещё раз на газеты. Всё-таки это более чем странно: в родном городе Трэнавана, в городе, где он был буквально королём, местная газета не извлекла для себя никакой выгоды из факта его смерти. Ничего себе манера вести газету, чёрт возьми!
  Стоп, уже второй раз за этот день аналогичная мысль пришла мне в голову. В первый раз – в связи с Говардом Маттерсоном и тем, как он вёл дела в корпорации Маттерсона. Я стал размышлять над этим и задался таким вопросом: "А кто, собственно, владелец "Форт-Фарреллского летописца"?
  Девица из редакции просунула голову в дверь:
  – Вам придётся уйти. Всё, мы закрываемся.
  Я улыбнулся ей:
  – А я думал, газетные редакции работают круглосуточно.
  – Ну, мы же не ванкуверское "Солнце" и не монреальская "Звезда".
  "Это уж точно, чёрт побери", – подумал я.
  – Ну, что, нашли, кого искали? – поинтересовалась она.
  Я вышел за ней в переднюю комнату.
  – Да, нашёл несколько отгадок, но ещё больше загадок.
  Она посмотрела на меня непонимающим взглядом. Я спросил:
  – Где тут можно выпить чашечку кофе?
  – А вот через сквер греческое кафе.
  – Может, присоединитесь ко мне? – Я подумал, что, поговорив с ней, сумею разузнать что-нибудь ещё.
  Она улыбнулась:
  – Мама не велит мне встречаться с незнакомыми мужчинами. Кроме того, у меня свидание.
  Я взглянул на неё, полную жизни в свои восемнадцать лет, и мне захотелось вновь стать молодым, таким же, как до катастрофы.
  – Ну, что ж, в другой раз, может быть, – сказал я.
  – Может быть. – Она неумело пудрилась.
  Я вышел и пошёл через сквер. Следует держаться поосторожнее, чтобы не заслужить обвинения в похищении детей, подумалось мне.
  Не знаю, почему так получается, но в любом месте, где есть спрос на дешёвую еду, обязательно найдётся какой-нибудь грек, который откроет небольшую кофейню или пирожковую. Вместе с ростом населения расширяется и его дело, из родных краёв выписываются родные братья, и очень скоро в городе средних размеров греки подминают под себя весь продуктовый бизнес, уступая в нём долю лишь итальянцам, которые вообще-то склонны к более тонким предприятиям. Так что я оказался в греческом кафе, не в первый и, конечно, не в последний раз, во всяком случае пока я лишь бедный геолог в поисках удачи.
  Я взял кофе и кусок пирога и отошёл к пустому столику, чтобы, устроившись поудобнее, хорошенько пораскинуть мозгами, но такой возможности мне не представилось – кто-то подошёл к столику и попросил разрешения присесть.
  Это был старый, лет семидесяти, человек с тёмным лицом цвета скорлупы грецкого ореха, с тощей, иссушенной возрастом шеей. Волосы у него были белые, но густые, голубые глаза пытливо смотрели из-под лохматых бровей.
  Я довольно долго созерцал его, пока он наконец не сказал:
  – Я – Мак Дугалл, главный репортёр местной скандальной газетёнки.
  Я махнул рукой в сторону стула:
  – Садитесь, пожалуйста.
  Он поставил на стол чашку кофе, которую держал в руках, и, усаживаясь, негромко пробормотал:
  – А также главный наборщик и единственный печатник. А ещё литературный редактор. В общем, вся контора.
  – И издатель?
  Он иронически фыркнул.
  – А что, я разве похож на издателя?
  – Не слишком.
  Он сделал глоток кофе и взглянул на меня из-под зарослей своих бровей.
  – Нашли то, что искали, мистер Бойд?
  – А вы хорошо информированы, – заметил я. – Нет ещё и двух часов, как я в городе, а "Летописец", похоже, уже готовится сообщить обо мне. Как вам это удаётся?
  Он улыбнулся.
  – Это ведь маленький город, и я знаю в нём каждого мужчину, каждую женщину, каждого ребёнка. Я только что был в Доме Маттерсона, и я знаю о вас всё, мистер Бойд.
  Этот Мак Дугалл казался дьявольски проницательным. Я сказал:
  – Держу пари, вам известны и условия моего контракта.
  – Возможно. – Он ухмыльнулся, и лицо его приняло шаловливое выражение мальчишки. – Доннер не особенно доволен. – Он поставил чашку. – Вам удалось узнать то, что вы хотели, о Джоне Трэнаване?
  Я погасил окурок.
  – У вас очень смешная манера вести газету, мистер Мак Дугалл. Никогда в жизни не встречал такого странного и внезапного молчания.
  Улыбка исчезла с его лица, и он сразу предстал таким, каким был на самом деле, – уставшим старым человеком. Некоторое время он сидел молча, потом неожиданно произнёс:
  – Вам нравится хорошее виски, мистер Бойд?
  – Такого ещё не бывало, чтоб я от него отказался.
  Он мотнул головой в сторону редакции газеты.
  – У меня там есть комната наверху, а в комнате – бутылка. Присоединитесь? Мне вдруг захотелось напиться.
  Вместо ответа я встал из-за стола и заплатил по счёту за двоих. Пока мы шли через сквер, Мак Дугалл рассказывал:
  – Эта комната мне досталась бесплатно. Зато я обязан находиться в пределах досягаемости двадцать четыре часа в сутки. Не знаю, для кого эта сделка выгоднее.
  – Может, вам лучше как-то передоговориться с издателем?
  – С Джимсоном? Это смешно, он просто винтик, подчиняющийся владельцу.
  – А владелец – Маттерсон, – предположил я, пуская стрелу наудачу.
  Мак Дугалл искоса взглянул на меня.
  – Значит, вы уже настолько в курсе дела? Вы меня заинтриговали, мистер Бойд, в самом деле заинтриговали.
  – И вы меня начинаете интриговать, – сказал я.
  Мы поднялись по лестнице в его комнату, скромно обставленную, но удобную. Мак Дугалл открыл шкаф и достал бутылку.
  – Есть два сорта виски, – сказал он. – Есть то, что производится миллионами галлонов: к спирту добавляют хорошего виски для вкуса и жжёный сахар для цвета и затем выдерживают семь лет, чтобы оно заслужило почётное имя шотландского виски. А есть, – продолжал он, поднимая бутылку, – настоящая вещь из пятнадцатилетнего чистого солода, которую приготовляют с любовью и пьют с любовью. Это – с Айли, лучшее, что может быть.
  Он разлил соломенного цвета жидкость в большие бокалы и один протянул мне. Я сказал:
  – За ваше здоровье, мистер Мак Дугалл. Кстати, к Мак Дугаллу у вас ещё какое имя?
  Готов поклясться, он вдруг покраснел.
  – У меня хорошая шотландская фамилия, и я мог бы быть довольным, но мой отец почему-то решил присоединить к ней имя Хэмиш. Зовите меня лучше Маком, как все. Тогда мы избежим потасовки. – Он усмехнулся. – Боже, сколько же драк я затевал из-за этого в детстве.
  Я сказал:
  – Меня зовут Боб Бойд.
  Он кивнул головой:
  – И что ж у вас за интерес к Трэнаванам?
  – А разве есть интерес?
  Он вздохнул:
  – Боб, я – старый журналист, поэтому сделайте мне одолжение, просто согласитесь, что я знаю, что мне делать. Я всегда присматриваюсь к тем, кто заглядывает в старые газеты. Вы не поверите, как часто это приносит плоды. Я десять лет дожидался, чтобы кому-нибудь понадобился именно тот номер.
  – А зачем "Летописцу" сейчас проявлять интерес к Трэнаванам? Трэнаваны мертвы, и "Летописец" сделал их ещё мертвее. Согласитесь, разве возможно покушение на память?
  – Ну, русские, к примеру, мастера этого дела. Они могут убить человека и вместе с тем оставить его в живых, ходячим трупом, – сказал Мак Дугалл. – Посмотрите, что они сделали с Хрущёвым. Вот на эту идею набрёл и Маттерсон.
  – Вы не ответили на мой вопрос, – сказал я резко. – Прекратите вилять, Мак.
  – Да, официально "Летописец" не проявляет интереса к Трэнаванам, – сказал он. – Если я напишу статью о ком-либо из них или хотя бы упомяну их имя, меня тут же выбросят. Мой интерес – сугубо личный, и если Булл Маттерсон узнает, что я беседовал с кем-то о Трэнаванах, я окажусь в большой опасности. – Он ткнул в меня пальцем. – Поэтому держите язык за зубами, понимаете? – Он налил себе ещё виски, и я заметил, что руки у него дрожат. – Ладно, так что там у вас?
  – Мак, пока вы не расскажете мне о Трэнаванах, я ничего вам не скажу. И не спрашивайте меня почему, всё равно не отвечу.
  Он долго задумчиво смотрел на меня и наконец проговорил:
  – Ну а потом скажете?
  – Может быть.
  Мой ответ пришёлся ему не по вкусу, но ему пришлось проглотить его.
  – Хорошо. Другого выбора у меня всё равно вроде бы нет. Я расскажу о Трэнаванах. – Он подтолкнул ко мне бутылку. – Налей-ка, сынок.
  Трэнаваны были старой канадской семьёй, ведущей происхождение от Жака Трэнавана, который прибыл в Канаду из Бретани с намерением обосноваться в Квебеке ещё в XVIII веке. Но Трэнаваны не отличались склонностью к оседлости и не занимались торговлей, по крайней мере в те времена. Они были непоседы, и какой-то зуд гнал их всё дальше на запад. Прапрадед Джона Трэнавана считался довольно известным путешественником, другие Трэнаваны были охотниками. Ходили слухи, что кто-то из них пересёк континент и вышел к Тихому океану задолго до Александра Макензи.
  Дед Джона был разведчиком в отряде лейтенанта Фаррелла, и когда Фаррелл построил форт, решил в нём остаться и пустить корни в Британской Колумбии. Страна оказалась хороша, она понравилась ему, к тому же он увидел заложенные в ней громадные возможности. Хотя Трэнаваны перестали кочевать, их активность не угасла. Три поколения Трэнаванов создали лесопромышленную империю, небольшую, но солидную.
  – Именно Джон Трэнаван действительно сильно двинул это дело, – сказал Мак Дугалл. – Он принадлежал уже двадцатому веку – родился в тысяча девятисотом – и вошёл в бизнес, будучи молодым. Ему было двадцать три года, когда умер отец. Британская Колумбия в те времена была совсем неразвита и стала тем, что она есть сейчас, благодаря усилиям таких людей, как Джон Трэнаван. – Он задумчиво посмотрел на свой бокал. – Я полагаю, что, с чисто деловой точки зрения, одним из самых удачных его предприятий стало то, что он объединился с Буллом Маттерсоном.
  – Вы второй раз употребляете это имя, – сказал я. – Но это же не тот, с которым я виделся в Доме Маттерсона.
  – Да нет, чёрт возьми. То – Говард, никчёмный сосунок, – ответил Мак Дугалл презрительно. – Я говорю о старике, отце Говарда. Он был на несколько лет старше Трэнавана, и они нашли друг друга в тысяча девятьсот двадцать пятом году. Джон Трэнаван играл роль мозгового треста и формировал стратегию их союза, а Маттерсон предоставлял энергию и напор, так что дела тут завертелись круто. В каждом куске пирога была их доля, одного или другого. Они объединили разрозненные лесоповальные участки в одно хозяйство, они первые поняли, что необработанные стволы ни к чёрту не годятся и надо что-то с ними делать прямо на месте. Они построили целлюлозные и фанерные фабрики и зарабатывали на этом громадные деньги, особенно во время войны. Уже к концу войны местная публика проводила свободные вечера, развлекаясь гаданием о том, каковы же в самом деле состояния Трэнавана и Маттерсона.
  Он наклонился к столу и взял бутылку.
  – Конечно, они занимались не только лесом. Почти сразу они проникли в другие области, приобрели заправочные станции, пустили автобусную линию, потом продали её Грейхаунду, завели продуктовые, бакалейные магазины, в общем, все в этом районе так или иначе зависели от них.
  Он помолчал, затем добавил с сомнением в голосе:
  – Не знаю, насколько всё это хорошо для местных жителей. Я-то не люблю всякого рода отеческое покровительство, даже если намерения самые лучшие. Но здесь сложилось таким вот образом.
  Я сказал:
  – Они ещё и владельцы газеты.
  Лицо Мак Дугалла скривилось.
  – Это единственное дело Маттерсона, не приносящее ему дохода. Оно невыгодно. Город не настолько велик, чтобы иметь собственную газету. В своё время Джон Трэнаван начал выпускать её в качестве своего рода благотворительности, как побочное дело для типографии. Он считал, что народ в городе имеет право знать, что творится вокруг, и, кстати, на издателя никогда не давил. А Маттерсон держит газету с другой целью.
  – Какой?
  – Контролировать общественное мнение. Он не решается закрыть газету, потому что Форт-Фаррелл растёт и кому-нибудь может прийти в голову идея выпускать честную газету, которая будет ему не подвластна. А пока есть "Летописец", он спокоен, потому что для двух газет в городе места нет, это уж точно.
  Я кивнул.
  – Итак, Трэнаван и Маттерсон, каждый нажил себе состояние. А дальше что?
  – А дальше – ничего. Трэнаван был убит, а Маттерсону достались все угодья на корню и с потрохами. Ведь Трэнаванов-то никого не осталось.
  – Как не осталось? "Летописец" ведь упоминает некую мисс Трэнаван – племянницу Джона.
  – Ты имеешь в виду Клэр, – сказал Мак Дугалл. – Да она в действительности и не племянница, так, седьмая вода на киселе. Двести лет тому назад Трэнаваны были раскидистым деревом, но их восточная ветвь усохла. Насколько я знаю, Клэр сейчас вообще последняя из Трэнаванов в Канаде. Джон случайно встретился с ней в Монреале. Она была сиротой, и он принял в ней участие, считая, что какие-то родственные узы между ними должны существовать. Относился он к ней, как к родной дочери.
  – Но она не была его наследницей?
  Мак Дугалл покачал головой.
  – Нет, формально он её не удочерил, а возможности как-то доказать родство никакой, кажется, не оказалось. Так что здесь ей ни на что не приходилось рассчитывать.
  – Так кому же достался капитал Трэнавана? И как Маттерсон загрёб долю Трэнавана в их деле?
  Мак Дугалл криво ухмыльнулся.
  – Ответы на эти вопросы взаимосвязаны. Согласно завещанию Джона, учреждался фонд для опеки его жены и сына, а весь капитал передавался в собственность Фрэнка по достижении им тридцатилетия. Это было с умом составленное завещание, в нём всё оказалось предусмотрено, в том числе, разумеется, и на тот случай, если Джон переживёт всех, кого оно так или иначе касается. Тогда фонд должен был быть использован для открытия лесотехнического факультета в Канадском университете.
  – Ну и что, его открыли?
  – Да. Этот фонд вообще делает хорошее дело. Однако мог бы делать гораздо больше, и чтобы ответить на вопрос, почему, нужно вернуться назад к тысяча девятьсот двадцать девятому году. Именно в это время Трэнаван и Маттерсон осознали тот факт, что они, в сущности, создают империю. Никто из них не хотел, чтобы смерть одного из партнёров положила конец их начинаниям, и они выработали соглашение, по которому, если один умирает, другой имеет преимущественное право приобрести его долю в деле по номинальной цене. Что Маттерсон и сделал.
  – Значит, фонд был объединён с владениями Трэнавана, но попечители его были обязаны продать их Маттерсону, если б он захотел воспользоваться своим правом. Я не вижу в этом ничего незаконного.
  Мак Дугалл раздражённо прищёлкнул языком.
  – Не будь наивным, Бойд. – Он стал загибать пальцы. – Во-первых. Эта сделка предусматривала покупку по номинальной цене, и, когда Доннер закончил манипуляции с бухгалтерскими книгами, эта цена каким-то таинственным образом упала. Это одна сторона дела. Во-вторых. Председатель совета попечителей – Уильям Юстус Слоа, он практически у Булла Маттерсона в кармане. Совет попечителей даже то немногое, что оставалось под их контролем, быстренько переинвестировал в Корпорацию Маттерсона, и если кто-то контролирует эти деньги, так это старик Булл. В-третьих. Этому совету потребовалось чёрт знает сколько времени, чтобы оторвать свою коллективную задницу от кресла и привести в исполнение условия попечительства. Открытие лесотехнического факультета затянулось не меньше, чем на четыре года, да и сделано это было, прямо скажем, без большой охоты. Как я слышал, этот факультет сильно нуждается в средствах. В-четвёртых. Условия продажи собственности Трэнавана Буллу никогда не оглашались. Я думаю, он должен был прирезать себе где-то от семи до десяти миллионов долларов, но вот совет попечителей вложил в корпорацию только два. В-пятых... Эх, да что я теряю время!
  – Значит, вы полагаете, что Булл Маттерсон вроде как украл деньги Трэнавана?
  – Не может быть никаких "вроде бы", – рявкнул Мак Дугалл.
  – Да, мисс Клэр не повезло, – сказал я.
  – Да нет, с ней всё не так уж плохо. В завещании оказался пункт, касавшийся её. Джон оставил ей полмиллиона долларов и порядочный кусок земли. На это Булл наложить лапу не смог. Это не значит, что не пытался.
  Я вспомнил тон газетной статьи, в которой содержалось пожелание, чтобы мисс Трэнаван не прерывала своё обучение.
  – Сколько ей было, когда погиб Трэнаван?
  – Она была девушкой семнадцати лет. Старый Джон послал её учиться в Швейцарию.
  – А кто написал статью в номер от седьмого сентября тысяча девятьсот пятьдесят шестого года?
  Мак Дугалл улыбнулся.
  – А, значит, ты понял, в чём дело? Ты, оказывается, смышлёный парень. Статью написал Джимсон, но, держу пари, под диктовку Маттерсона. Можно или нельзя было помешать совершению сделки, вопрос спорный, тем более, Клэр формально не принадлежала к семье Джона, но Маттерсон решил исключить всякий риск. Он сам полетел в Швейцарию, уговорил Клэр остаться там и подсунул ей ту статью, чтобы показать ей, что люди в Форт-Фаррелле думают так же, как и он. Она знала, что "Летописец" – честная газета, но не могла знать, что Маттерсон подкупил её сразу же после смерти Трэнавана. Она была семнадцатилетней девушкой, которая ничего не смыслила в делах.
  – А в чьём ведении находились полмиллиона долларов до её совершеннолетия?
  – Государственного попечителя, – сказал Мак Дугалл. – В таких случаях это происходит автоматически. Булл попытался как-то вклиниться в это дело, но у него ничего не вышло.
  Я прокрутил в уме всю эту неприглядную историю и покачал головой.
  – Чего я никак не понимаю, зачем Маттерсону понадобилось так задавить имя Трэнавана? Ему что, надо было что-то скрывать?
  – Не знаю, – признался Мак Дугалл. – Я надеялся, что человек, спустя десять лет заинтересовавшийся тем номером "Летописца", сможет мне что-нибудь рассказать. Ведь с того дня и по сей день имя Трэнавана просто-таки вымарано из жизни города. Банк Трэнавана был переименован в Банк Маттерсона, как и любое другое носившее имя Трэнавана предприятие. Он попытался перекрестить и Трэнаван-парк, но тут на его пути стала миссис Давенант, этакая старая боевая лошадь, председатель Форт-Фарреллского исторического общества.
  – Да, – сказал я, – если б не это, я бы и не узнал, что Форт-Фаррелл был городом Трэнавана.
  – Ну и что из того?
  Я не ответил, и Мак Дугалл сказал:
  – Он также не мог переименовать Клэр Трэнаван. Думаю, он молил Бога, чтобы она поскорее вышла замуж. Она, кстати, сейчас живёт недалеко от города и от души ненавидит Булла Маттерсона.
  – Значит, старик ещё жив?
  – Конечно. Ему сейчас около семидесяти лет, и для своего возраста он ещё просто живчик. Да он всегда был довольно буйным жеребцом. Джон Трэнаван ещё как-то сдерживал его, но когда тот погиб, Булл как с цепи сорвался. Он влез со своей компанией куда только можно и прямо-таки набросился на город с целью добычи денег. И здесь уж он не гнушался никакими средствами и сейчас не гнушается, если уж на то пошло. А какими лесными угодьями он владеет!
  Я перебил его:
  – Я думал, что все леса находятся во владении государства.
  – В Британской Колумбии девяносто пять процентов земли принадлежит государству, а пять процентов – примерно семь миллионов акров – частным лицам. Буллу принадлежит не менее миллиона акров, а кроме того, он имеет лицензию на лесоповал на двух миллионах акрах государственных земель. Он добывает шестьдесят миллионов кубических футов древесины в год и постоянно переходит границы дозволенного. Правительство этого не любит, поэтому он всегда может ждать крупных неприятностей, но до сих пор ему всегда удавалось выйти сухим из воды. Сейчас он собирается строить собственную гидростанцию, и когда она будет готова, тут-то он окончательно возьмёт эту область страны за горло.
  – Но молодой Маттерсон сказал, что станция строится только для нужд Корпорации.
  Мак Дугалл саркастически ухмыльнулся.
  – А что такое весь Форт-Фаррелл, как не Корпорация Маттерсона? Тут у нас есть двухтактный движок, но он никогда не даёт нужного напряжения, всё время ломается. Теперь за дело берётся Электрическая Компания Маттерсона, а Маттерсон имеет привычку постоянно расширять свои операции. Я думаю, что старый Булл спит и видит себя хозяином куска Британской Колумбии от Форт-Сент-Джорджа до Киспиокса, от Принц-Джорджа до Юкона – в общем, собственное королевство, в котором делаешь, что хочешь.
  – А какова во всём этом деле роль Доннера? – спросил я с любопытством.
  – Он – бухгалтер, имеет дело с деньгами. Мыслит только долларами и центами. И каждый доллар жмёт до тех пор, пока тот не закричит – "Мама!". Беспощадный и коварный негодяй. Он составляет планы для Маттерсона, а тот приводит их в исполнение. Сейчас Булл занимает позицию наверху в качестве председателя правления, а повседневные дела он возложил на Говарда, и Доннер сейчас пасёт его, чтобы тот не взбесился.
  – Что-то он не слишком преуспел в этом, – заметил я и рассказал о том, что произошло в кабинете Говарда.
  Мак Дугалл фыркнул.
  – Доннер в состоянии справиться с этим подонком одной левой. Он уступает ему в вопросах малозначительных, но когда речь заходит о серьёзных вещах, тут последнее слово всегда останется за Доннером. Говард пыжится, старается выглядеть настоящим мужчиной, но внутри он – труха. В нём нет и десятой доли той силы, которой обладает его отец.
  Я сидел и довольно долго усваивал всю эту информацию, потом сказал:
  – Хорошо, Мак. Вы сказали, что у вас есть во всём этом личный интерес. Какой же?
  Он посмотрел мне прямо в глаза и сказал:
  – Может, тебе покажется странным, что у простого газетчика есть чувство чести. Джон Трэнаван был моим другом. Он часто захаживал сюда, сидел, пил моё виски, рассказывал всякие истории. Мне тошно было смотреть, как удружил ему "Летописец" после его смерти. Я работал в газете, но ничего не сделал, чтобы помешать этому. Джимсон – неумелый дурак, а я мог бы написать такую статью, что Джона Трэнавана никогда не забыли бы в Форт-Фаррелле. Но не написал. И знаешь почему? Потому что я трус, потому что я боялся Булла Маттерсона, потому что я не хотел потерять работу.
  Голос его дрогнул.
  – Сынок, когда Джона Трэнавана убили, мне было около шестидесяти – возраст почтенный. Я всегда любил тратить деньги, хотя и не имел их. И я никогда не забывал о том, что происхожу из семьи долгожителей, так что впереди у меня оставалось ещё много лет. И что бы стал делать без работы шестидесятилетний старик? – Его голос окреп. – Сейчас мне семьдесят один, и я всё ещё работаю на Маттерсона. Работаю хорошо, поэтому он и держит меня. Не из благотворительности, конечно, он и слова такого не знает. За последние десять лет мне удалось скопить кое-какие деньги, жить мне теперь осталось не так уж долго, и я хочу сделать что-нибудь для моего друга Джона Трэнавана. Страха во мне больше нет.
  Я сказал:
  – Ну и что вы надумали?
  Он глубоко вздохнул.
  – Вот это скажешь мне ты. Ведь человек с улицы просто так, без всякой причины заходить в редакцию, чтобы почитать газету десятилетней давности, не будет. Я хочу знать эту причину.
  – Нет, Мак, – сказал я. – Не сейчас. Я даже не представляю, есть ли в действительности причина или нет. Не знаю, имею ли я право вмешиваться в местные дела. Я ведь в Форт-Фаррелле совершенно случайно, и всё, что здесь происходит, меня не касается.
  Он надул щёки и с шумом выдохнул.
  – Я что-то не понимаю, – сказал он. – Нет, я решительно не понимаю. – Вид у него был озадаченный. – Ты что, хочешь мне сказать, что это у тебя бзик такой – читать старые газеты, что ты просто любишь копаться в провинциальной газетной трухе? А, ты, наверное, хотел узнать имя домохозяйки, которая на той неделе получила первый приз на конкурсе тыквенных пирогов, да?
  – Не надо, Мак, – вы из меня ничего не выудите до тех пор, пока я сам не буду готов к этому. А до этого пока ещё очень далеко.
  – Ладно, – сказал он спокойно. – Я тебе много рассказал, достаточно для того, чтобы Маттерсон, если узнает, оторвал мне голову. Так что моя голова уже на плахе.
  – Со мной вы в безопасности, Мак.
  Он проворчал:
  – Да уж надеюсь, чёрт побери. Не хотелось бы быть вытуренным без всякой пользы.
  Он встал и взял с полки какую-то папку.
  – Пожалуй, я мог бы сообщить тебе ещё кое-что. Мне пришло в голову, что если Маттерсон хочет стереть с лица земли имя Трэнавана, то причина кроется в том, как погиб Трэнаван.
  Он вынул из папки фотографию и протянул её мне.
  – Знаешь, кто это?
  Я взглянул на свежее молодое лицо и покачал головой. Я видел копию этой фотографии раньше, но не сказал об этом Мак Дугаллу. Я просто положил фотографию на стол.
  – Это Роберт Грант. Четвёртый пассажир в автомобиле, – сообщил Мак Дугалл, постучав пальцами по карточке. – Этот юноша остался в живых. Никто не мог в это поверить, но он действительно выжил. Через полгода после смерти Трэнавана я ушёл в отпуск и решил провести небольшое расследование в тайне от старого Булла. Я отправился в Эдмонтон и заглянул в госпиталь. Там я узнал, что Роберта Гранта перевели в Квебек, в какую-то частную клинику и связаться с ним не было никакой возможности. След его потерялся. А ведь от старого опытного репортёра, в особенности когда клюнула какая-то идея, скрыться не так-то просто. Я разослал копии этой фотографии моим друзьям-газетчикам по всей Канаде, но за десять лет наружу так ничего и не выплыло. Роберт Грант просто исчез с поверхности земли.
  – Ну?
  – Ну вот я и спрашиваю, сынок, видел ли ты этого парня.
  Я снова посмотрел на карточку. Грант выглядел совсем мальчиком, может, ему было лет двадцать – впереди полная, прекрасная жизнь. Я медленно произнёс:
  – Насколько я знаю, этого лица я никогда не видел.
  – Что ж! – сказал Мак Дугалл, – я так спросил, на всякий случай: я ведь сначала думал, может, ты его друг и приехал по его просьбе прощупать здесь почву.
  – Извините, Мак. Никогда с этим человеком не встречался. А кстати, зачем ему-то возвращаться сюда? Он-то во всей этой истории лицо вроде случайное?
  – Может быть, так, – протянул Мак Дугалл задумчиво. – А может быть, и нет. Но мне хотелось бы поговорить с ним, это точно. – Он пожал плечами. – Давай-ка выпьем ещё, чёрт возьми!
  * * *
  Этой ночью меня посетил сон. Уже по меньшей мере лет пять он не снился мне, и теперь, как прежде, он вызвал во мне леденящий страх. Я видел гору, покрытую снегом, из которого торчали, словно щербатые зубы, острые чёрные скалы. Я не поднимался в гору и не спускался с неё, я просто стоял, словно пригвождённый к месту, и когда пытался двинуть ногой, снег становился тягучим, словно клей. Я чувствовал себя как муха, попавшая на липучку.
  Снег всё падал и падал, вокруг меня росли сугробы, и вот я уже по колено в снегу, затем – по пояс. Я знал, что если не буду двигаться, меня завалит окончательно, и вновь пытался бороться со снегом, наклонялся и черпал его голыми руками.
  И тогда вдруг до меня дошло, что снег не холодный, а обжигающе горячий, хотя и остаётся в моём сне белым. Я застонал от боли и страдания, отдёрнул руки и застыл в беспомощном ожидании. А снег незаметно окружал, укутывал моё тело. Вот он коснулся рук, потом лица, и я закричал, когда он, раскалённый добела, навалился на меня и стал меня жечь, жечь, жечь...
  Я проснулся в холодном поту в комнате неизвестной мне гостиницы с одним желанием – глотнуть превосходного виски Мак Дугалла.
  Глава 2
  1
  Первым ощущением в моей жизни была боль. Не многим случалось испытать муки собственного рождения, и я никому не пожелал бы этого. Впрочем, дело не в моих пожеланиях, никто ведь не решает сам, рождаться ему или нет, да и выбор, каким образом произойти на свет, никому не предлагается.
  Я чувствовал боль, как муку, прочно укоренившуюся в моём теле. С течением времени она усиливалась, поглощала и сжигала меня, словно ярко пылавший огонь. Я боролся с ней как только мог и, казалось, вышел победителем, но мне сообщили, что боль утихла благодаря наркотикам. Она ушла, и я погрузился в беспамятство.
  Когда я родился, мне было двадцать три года, так мне, во всяком случае, сообщили. Ещё мне сказали, что я провёл несколько недель в состоянии комы, балансируя на грани жизни и смерти. Думаю, что это пошло во благо, потому что, если бы я находился в сознании хотя бы частично, чтоб только ощущать боль, она убила бы меня, и жизнь моя оказалась бы короткой.
  Когда сознание вернулось ко мне, боль, хотя ещё и сидела в моём теле, значительно уменьшилась, и её можно было терпеть. Гораздо хуже оказалось положение, в котором я себя обнаружил. Я был распят – привязан за руки и за ноги, лежал на спине и, очевидно, погружён в какую-то жидкость. Остального мне определить не удалось, потому что мне никак не удавалось открыть глаза. Лицо моё словно чем-то сковало. Мне стало страшно, и я попытался освободиться.
  Чей-то голос строго проговорил:
  – Тихо-тихо. Вам нельзя двигаться. Вы не должны двигаться.
  Голос звучал приятно и мягко, я расслабился и снова соскользнул в благодатную кому.
  Время шло, и сознание всё чаще возвращалось ко мне. В моей памяти об этом периоде сохранилось немного, только то, что боль перестала преследовать меня и я стал крепнуть. Меня начали кормить через трубку – супами, фруктовыми соками. Кажется, три раза меня возили в операционную. Об этом я узнал из разговора медсестёр. В целом я пребывал в радостном состоянии осознания действительности, и мне не приходило в голову задаваться вопросами, что я здесь делаю и как я сюда попал. Как новорождённый младенец в колыбели, я довольствовался тем, что мне хорошо и удобно, а остальное меня не трогало.
  Наступил день, когда с моего лица сняли бинты. Голос, тот мужской голос, который я уже слышал, сказал:
  – Так, спокойно. Держите глаза закрытыми, пока я не скажу.
  Я покорно зажмурился и услышал клацанье ножниц, разрезавших бинты. Чьи-то пальцы коснулись моих век, и кто-то прошептал:
  – Кажется, всё в порядке. – Кто-то дышал мне в лицо. Он сказал: – Хорошо. Теперь открывайте глаза.
  Я открыл глаза и увидел полутёмную комнату. Прямо передо мной смутно вырисовывался силуэт человека. Он спросил:
  – Сколько пальцев я вам показываю?
  Какой-то белый объект подплыл ко мне. Я ответил:
  – Два.
  – А теперь?
  – Четыре.
  Он с облегчением вздохнул.
  – Ну, зрение ваше, кажется, не пострадало. Вы счастливчик, мистер Грант.
  Человек немного помолчал.
  – Но вы ведь Грант, не так ли?
  Я стал думать над этим, и человек решил, что я не собираюсь отвечать. Он спросил:
  – Ну-ну, если вы не Грант, так кто же?
  Как мне потом сообщили, именно в этот момент я стал кричать и меня пришлось утихомиривать с помощью лекарств. Я не помню этого. Всё, что я помню, – какое-то ужасное ощущение пустоты, когда я понял, что не знаю, кто я.
  Я достаточно подробно изложил историю моего нового рождения. Удивительно то, что я жил в течение этих недель, нимало не беспокоясь о том, кто я такой. Позже мне всё разъяснил Саскинд.
  Доктор Мэтьюз, специалист по пересадке кожи, был одним из группы специалистов, которая по частям сшивала меня, и он первый обратил внимание на то, что со мной что-то неладно, помимо состояния моего тела, разумеется. И в группу дополнительно включили Саскинда. Я никогда не звал его по-другому, он сам и представлялся так – Саскинд, и стал он для меня просто хорошим другом, ничего больше. А это, я полагаю, и есть главное достоинство психиатра. Когда я уже встал на ноги и мог выходить из здания госпиталя, мы часто гуляли вдвоём и даже вместе пили пиво. Не знаю, насколько обычен такой метод психиатрического лечения, – я-то всегда думал, что эти охотники за душами предпочитают вцепиться в больного, прочно сидя на мягкой табуретке рядом с его койкой. Но у Саскинда оказались свои подходы, и он вправду стал моим другом.
  Он вошёл в полутёмную комнату и посмотрел на меня.
  – Я – Саскинд, – сказал он коротко и оглядел комнату. – Доктор Мэтьюз считает, что тебе можно дать больше света. По-моему, идея хорошая. – Он подошёл к окну и раздвинул занавески. – Темнота плохо действует на психику.
  Он вернулся к кровати и стоял, глядя на меня. У него было волевое лицо с крепкой нижней челюстью и носом, похожим на клюв, но глаза – неожиданно мягкие, карие, словно у умной обезьяны.
  – Можно, я сяду?
  Я кивнул головой, и он пододвинул к себе стул, подцепив его ногой. Затем он непринуждённо сел, положив ногу на ногу, и я даже увидел его полосатый носок и выше – кусок волосатой кожи.
  – Ну как самочувствие?
  Я опять покачал головой.
  – В чём дело? Ты что, дара речи лишился?
  Я вновь не отвечал, и он сказал:
  – Слушай, парень, ты ведь в беде. Как же я смогу тебе помочь, если ты со мной не разговариваешь?
  Прошедшая ночь была для меня ужасной. Я бился над вопросом: "Кто я?" – и к утру оказался не ближе к его решению, чем вначале. Я устал и не испытывал желания говорить с кем бы то ни было.
  Саскинд начал говорить сам, негромким, мягким голосом. Я не помню, что он тогда сказал в точности, но потом он возвращался к этой теме неоднократно, и я думаю, что его речь тогда выглядела примерно так:
  – Эта проблема рано или поздно возникает в жизни каждого человека, и он вдруг задаёт себе в высшей степени неудобный вопрос: "Кто я?" и сопутствующие этому вопросы: "Почему я существую? Почему я нахожусь здесь?" К человеку равнодушному эти вопросы приходят поздно, может быть, уже на смертном одре. Люди думающие спрашивают себя об этом раньше, погружаясь в мучительную работу мысли.
  Именно из такого самовопрошения произошло много прекрасных вещей, хотя так бывало и не всегда. Некоторые из тех, кто подступали сами к себе с этими вопросами, сходили с ума. Некоторые становились святыми. Большинство же находило какой-то компромисс. Из этих вопросов родились великие религии, философы посвятили им несметное количество книг, содержащие горы чепухи и зёрна истины. Учёные искали ответы на них в движении атомов, в воздействии на человека лекарственных препаратов. В общем, эта проблема затрагивает каждого, и тот, кто отмахивается от неё, не имеет права считаться настоящим человеком.
  Ну вот, а ты, можно сказать, прямо лоб расшиб об эту проблему, да ещё и в наиболее острой форме. Ты думаешь, что раз ты не можешь вспомнить своё имя, ты – ничто. Это неверно. Личность заключается не в имени. Имя – всего лишь слово, своего рода описание человека, принимаемое нами для удобства. Самосознание, ощущение, что в глубине твоего существа есть то, что можно назвать "Я", – это есть в тебе. Если бы не было, тогда и в самом деле лучше было бы умереть.
  Ты также полагаешь, что, поскольку не можешь вспомнить никаких событий из твоей прошлой жизни, твоя личная жизнь подошла к концу. Но почему? Ты дышишь, ты живёшь. Вскоре ты покинешь госпиталь, думающим, задающим вопросы человеком, готовым исполнить всё то, что тебе предназначено. Наверное, нам придётся ещё над тобой поработать, и есть шансы, что в течение дней или недель твоя память вернётся обратно. Вероятно, это займёт много времени. А я здесь для того, чтобы помочь этому. Ну?
  Я взглянул в его строгое лицо с нелепыми добрыми глазами и прошептал: "Спасибо". Потом я в изнеможении закрыл глаза и сразу же погрузился в сон. Когда я проснулся, Саскинда рядом не оказалось.
  Он пришёл на следующий день.
  – Как себя чувствуешь, получше?
  – Немного.
  Он сел.
  – Не возражаешь, если я закурю?
  Он прикурил, потом посмотрел на сигарету с неодобрением.
  – Я курю слишком много этой чертовщины. – Он протянул мне пачку. – Хочешь?
  – Не употребляю.
  – А откуда ты знаешь?
  Я задумался на некоторое время. Саскинд терпеливо и безмолвно ждал.
  – Нет, – сказал я, – нет, я не курю, я знаю это.
  – Ну что ж, неплохое начало, – заявил он с каким-то яростным удовлетворением. – Значит, тебе кое-что о себе известно. Ну, а что ты вспомнишь в первую очередь?
  Я сразу же ответил:
  – Боль. Боль и качку. А ещё то, что я был связан.
  Саскинд пустился в подробные рассуждения по этому поводу, и мне показалось, что, когда он кончил, на его лице отразилось какое-то сомнение. Он спросил:
  – Ты имеешь какое-нибудь представление о том, как ты попал в этот госпиталь?
  – Нет. Я здесь родился.
  Он улыбнулся.
  – В твоём-то возрасте?
  – А я не знаю, каков мой возраст.
  – Ну, насколько мы можем судить, тебе двадцать три года. Ты попал в автокатастрофу. А об этом ты что-нибудь знаешь?
  – Нет.
  – Но ты, однако, представляешь себе, что такое автомобиль?
  – Конечно. – Я помолчал. – А где произошла катастрофа?
  – На дороге от Доусон-крика к Эдмонтону. Знаешь, где это?
  – Знаю.
  Саскинд погасил окурок.
  – Эти пепельницы чертовски малы, – пробормотал он и закурил новую сигарету. – Хотел бы ты знать о себе немного больше? Конечно, это будет твоё собственное знание о себе, но всё же. Возьмём, к примеру, твоё имя.
  Я сказал:
  – Доктор Мэтьюз звал меня Грант.
  Саскинд осторожно заметил:
  – Да, насколько мы знаем, это твоё имя. Более точно: Роберт Бойд Грант. Что ещё тебе хотелось бы знать?
  – Так. А чем я занимался? Где я работал?
  – Ты был студентом Университета Британской Колумбии в Ванкувере. Помнишь что-нибудь об этом?
  Я покачал головой.
  Он вдруг спросил:
  – Что такое мофетт?
  – Это отверстие в земле, через которое вырывается углекислый газ вулканического происхождения. – Я посмотрел на Саскинда. – Интересно, откуда я это знаю?
  – Ты специализировался в геологии, – ответил он коротко. – А как звали твоего отца?
  – Не знаю. А почему "звали"? Он что, умер?
  – Да, – сказал Саскинд и быстро продолжал: – Предположим, ты отправился в Ивнинг-хаус, Нью-Вестминстер, что ты там ожидаешь увидеть?
  – Музей.
  – Есть у тебя братья или сёстры?
  – Не знаю.
  – Какой политической партии ты симпатизируешь?
  Я подумал, потом пожал плечами:
  – Не знаю. Не знаю, интересует ли меня политика вообще.
  Саскинд задавал десятки вопросов, словно расстреливая меня ими, и требовал быстрых ответов. Наконец он остановился и вновь закурил.
  – Я буду с тобой говорить напрямую, Боб, во-первых, потому, что предпочитаю не скрывать от моих клиентов неприятные факты, а во-вторых, потому, что ты сможешь их принять. Потеря памяти в твоём случае носит, так сказать, личный характер, она касается только тебя. Все те знания, которые не имеют отношения к тебе как индивиду, такие, скажем, как сведения из геологии, географии, умение водить машину, у тебя сохранились целиком и полностью. – Он сбил пепел с сигареты над пепельницей. – Другие же, связанные с твоей биографией, отношениями с людьми, исчезли. Не только твоя семья начисто выпала из твоей памяти. Ты не можешь вспомнить никого из твоего прошлого: ни преподавателя по геологии, с которым ты занимался, ни лучшего друга в колледже. Словно кто-то внутри тебя взял и стёр всё это, как со школьной доски.
  Я чувствовал, что убит. Что остаётся в жизни человеку моего возраста, когда он лишён всех человеческих связей – родственных и дружеских? Боже мой, даже врагов у меня не осталось, а человек, у которого нет врагов, просто ничтожество.
  Саскинд ткнул меня своим толстым указательным пальцем.
  – Не отчаивайся, парень. Мы ведь только начали. И потом – посмотри на всё с другой стороны: найдётся немало людей, которые душу бы заложили, чтобы иметь возможность начать жизнь заново. Я тебе кое-что объясню. Подсознание – любопытная вещь. У него есть своя логика поведения, с виду довольно странная, но вполне определённая, и работает она по строго определённым правилам. Наша задача – эти правила вычислить. Мы с тобой проведём несколько психологических тестов, и тогда, я думаю, мне удастся понять, как привести тебя в порядок. Тем временем я попробую покопаться в твоём прошлом, вдруг мы что-нибудь обнаружим в этом направлении.
  – Саскинд, каковы шансы?
  – Я тебя не буду обманывать, – сказал он. – Не вдаваясь в детали, замечу только, что твой случай – не простая потеря памяти. О тебе надо книгу писать, что я со временем и сделаю. Смотри, Боб. Некто получает удар по голове. Происходит потеря памяти, но ненадолго. Через пару дней, в худшем случае, через пару недель, всё приходит в норму. Это обычное дело. Но бывают случаи посерьёзнее. Недавно мне пришлось иметь дело с восьмидесятилетним стариком, которого сбили с ног на улице. На следующий день он пришёл в госпиталь, и выяснилось, что он потерял год своей жизни. Он ни черта не мог вспомнить из того, что произошло с ним за весь год до этого.
  Он помахал сигаретой перед моим носом.
  – Это случай полной потери памяти. Частичная же, выборочная потеря, как у тебя, встречается нечасто. Ну, а как пойдёт восстановление памяти, в обоих случаях предсказать трудно. К сожалению, с частичной потерей мы сталкиваемся гораздо реже и потому знаем о ней меньше. Я был бы счастлив уверить тебя, что память вернётся к тебе через неделю, но я этого не сделаю, потому что сам ничего не знаю. Всё, что мы можем, – продолжать работать. И вот мой тебе совет: прекрати переживать по этому поводу и сосредоточься на чём-нибудь другом. Как только позволит состояние твоих глаз, я принесу кое-какие книги, и ты вновь станешь трудиться. Когда снимут бинты с рук, начнёшь писать. Имей в виду, парень, что через двенадцать месяцев тебе предстоит сдавать экзамены.
  2
  Саскинд заставлял меня работать, и если я ленился, мне крепко доставалось от него. Он становился прямо-таки ядовитым, если считал, что это на пользу дела. После снятия бинтов он тыкал меня носом в книги и устраивал мне всякие тесты – на интеллект, на личность, на призвание. Результаты как будто его удовлетворяли.
  – А ты не дурак, – объявлял он, размахивая пачкой листков. – Сто тридцать три балла по системе Векслера-Бельвью – не так уж плохо. Мозги у тебя есть, так что давай шевели ими.
  Всё моё тело было иссечено шрамами, особенно на груди. Новая кожа на руках была неестественного розового цвета. Когда я касался лица, пальцы ощущали неровные борозды.
  Однажды доктор Мэтьюз в сопровождении Саскинда зашёл проведать меня.
  – Нам надо поговорить с тобой, Боб, – сказал он.
  Саскинд ухмыльнулся и мотнул головой в сторону Мэтьюза.
  – Серьёзный малый вот этот. С ним шутки плохи.
  – Дело в самом деле серьёзное, – сказал Мэтьюз. – Боб, ты должен принять решение. Я сделал для тебя всё, что мог. С глазами у тебя всё в порядке, но всё остальное... Тут я бессилен. Я не гений, а всего лишь обыкновенный больничный хирург, специализирующийся на пересадке кожи.
  Он помедлил, явно подыскивая слова.
  – Ты никогда не интересовался, почему здесь нет зеркал?
  Я покачал головой, и тут влез Саскинд.
  – Наш Роберт Бойд Грант человек очень непритязательный. Хочешь увидеть себя, Боб?
  Я приложил руки к щекам, пальцами ощутил грубую шероховатость кожи.
  – Не знаю, не думаю, – сказал я, чувствуя, что меня начинает трясти.
  – Всё же я советую тебе это сделать, – сказал Саскинд. – Это жестоко, но зато поможет тебе принять решение.
  – Ладно, – ответил я.
  Саскинд щёлкнул пальцами, и сестра, стоящая рядом с ними, вышла из палаты. Она вернулась почти сразу же с большим зеркалом, которое положила на столик стеклом вниз. Затем она снова вышла и закрыла за собой дверь. Я посмотрел на зеркало, но не пошевелился.
  – Ну, давай, – сказал Саскинд.
  Я медленно взял зеркало и повернул его к себе.
  – Боже мой! – вырвалось у меня. Я быстро закрыл глаза, к горлу подкатывала тошнота. Через некоторое время я вновь посмотрел в зеркало. Передо мной было чудовищно отвратительное лицо, розовое, пересечённое в разных направлениях белыми швами. Ребёнок, если бы попытался вылепить из воска человеческое лицо, что-нибудь подобное мог бы изобразить. В нём не чувствовалось ни характера, ни осмысленности, – ничего, что должно было бы соответствовать моему возрасту, просто ничего.
  Мэтьюз сказал тихо:
  – Теперь ты понимаешь, почему у тебя отдельная палата?
  Я вдруг начал смеяться.
  – Это же смешно, чертовски смешно, оказывается, я потерял не только себя, но и своё лицо.
  Саскинд положил руку мне на плечо:
  – Лицо – это просто лицо. Человек его не выбирает, оно ему дано, и всё. Послушай-ка, что тебе скажет доктор Мэтьюз.
  Мэтьюз заговорил:
  – Я не специалист в пластических операциях. – Он указал на зеркало. – Ты сам всё видишь. Когда тебя доставили сюда, не могло быть и речи о каких-то тонкостях. Ты бы просто умер, если бы мы занялись всякими изысканными штуками. Но сейчас ты в достаточно хорошей форме, чтобы сделать следующий шаг, если хочешь, конечно.
  – А именно?
  – Ещё одна операция. Хирург – один толковый человек в Монреале. Лучший специалист своего дела в Канаде, а может быть, и во всём Западном полушарии. Ты имеешь шанс получить новое лицо и заодно – новые руки.
  – Ещё операция! Ну нет, я уже сыт этим по горло.
  – У тебя есть несколько дней на размышления, – сказал Мэтьюз.
  Саскинд обратился к нему:
  – Мэт, оставь это дело мне. Я поговорю с ним, ладно?
  – Ладно, – сказал Мэтьюз. – Давай действуй, а я пошёл. Пока, Боб.
  Он вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Саскинд прикурил, бросил пачку на стол и стал меня уговаривать:
  – Я, приятель, на твоём месте согласился бы. С таким лицом, как у тебя, на публике не покажешься, разумеется, если ты не собираешься блистать в фильмах ужасов.
  – Хорошо, – сказал я сквозь зубы. Я ведь понимал, что на это всё равно придётся пойти. – Но меня вот что интересует: кто за всё это платит? Кто оплачивает эту палату, кто будет платить лучшему хирургу в Канаде?
  Саскинд щёлкнул языком.
  – А вот это загадка. Но кто-то страшно любит тебя, это точно. Каждый месяц доктор Мэтьюз получает конверт с тысячей долларов сотенными бумажками и вот с этим.
  Он порылся в карманах, выудил какую-то карточку и передал её мне. Я внимательно её осмотрел. На ней ничего не было, кроме одной машинописной строчки: "На благо Роберта Бойда Гранта".
  Я недоверчиво посмотрел на Саскинда.
  – Уж не вы ли этим занимаетесь?
  – Боже милостивый! Хотел бы я посмотреть на госпитального психиатра, который в состоянии отвалить тебе двенадцать тысяч долларов. Я не в состоянии дать тебе даже двенадцати тысяч центов. – Он ухмыльнулся. – Но за комплимент спасибо.
  Я ткнул пальцем в карточку.
  – Может, это и есть ключ к моему прошлому?
  – Нет, – сказал Саскинд как-то тускло. Он выглядел удручённым. – Ты, наверное, заметил, что я избегал говорить с тобой о твоём прошлом. Хотя я ведь обещал тебе навести справки.
  – Да, и я всё собирался спросить вас об этом.
  – Ну, кое-что я разузнал. Но у меня нет уверенности даже не в том, что тебе сказать, а в том, надо ли мне об этом говорить вообще. Знаешь, Боб, люди, как правило, имеют превратное представление о моей профессии. Они полагают, что в таком случае, как твой, моё дело – вернуть пациенту память, и все дела. Я смотрю на это иначе. Я как тот врач, который говаривал, что его задача помочь гению постепенно пребывать в состоянии нервного расстройства. Я не стремлюсь делать людей нормальными, я хочу сделать их счастливыми. И то, что эти два понятия не равны, – симптом серьёзной болезни мира, в котором мы живём.
  – Ну, а я тут при чём?
  Саскинд произнёс серьёзным тоном:
  – Мой совет тебе – оставь всё как есть. Не копайся в прошлом. Живи новой жизнью и забудь всё, что случилось с тобой до того, как ты попал сюда. Я не буду помогать тебе восстанавливать память.
  Я уставился на него:
  – Саскинд, неужели вы думаете, что после таких слов я оставлю вас в покое?
  – А что?
  – Ну, будь вы на моём месте, вы что – успокоились бы?
  – Да нет, наверное, – сказал он и вздохнул. – В общем-то, я отдавал дань профессиональной этике, но, видно, этого разговора не избежать. Ладно, держись. Я буду краток, а ты слушай и не перебивай меня.
  Он опять глубоко вздохнул.
  – Твой отец бросил твою мать вскоре после твоего рождения. Жив он сейчас или нет, неизвестно. А мать умерла, когда тебе было десять. Откровенно говоря, небольшая потеря, она была всего-навсего дешёвой шлюхой. Кстати, твои родители в браке-то не состояли. Ты остался сиротой и был отправлен в приют. Там ты прославился как буян и хулиган, и скоро тебя уже официально считали неисправимым. Ну, что, может, хватит?
  – Продолжайте, – прошептал я.
  – Твоё досье в полиции открывается кражей автомобиля, после которой ты загремел в исправительную колонию. Но она тебя не очень-то исправила. Всё, что ты там приобрёл, – это опыт уголовника. Ты сбежал оттуда и некоторое время перебивался мелкими кражами. Тебя опять схватили и опять отправили в колонию, к счастью, в другую. Тамошний начальник сумел найти подход к тебе, и ты стал понемногу исправляться. Из колонии тебя направили в общежитие для прохождения испытательного срока. Ты сумел окончить школу с неплохими отметками и поступил в колледж. Казалось, жизнь твоя налаживается.
  В голосе Саскинда зазвучали какие-то жёсткие нотки.
  – Но ты оступился. По-видимому, ты просто не мог идти по прямой дороге. Тебя притянули за курение марихуаны – ещё один подвиг для досье. Был ещё случай, когда одна девчонка умерла в результате аборта, сделанного каким-то шарлатаном. Имя его стало известно, но определённых доказательств собрать не удалось, так что оставим это. Хочешь ещё?
  – А есть ещё?
  Саскинд печально кивнул головой:
  – Есть.
  – Я слушаю, – сказал я ровным голосом.
  – Так. Тебя снова замели за наркотики. На это раз ты заинтересовался героином и тут уж дошёл почти до ручки. Существовали подозрения, что ты участвуешь и в торговле, но поймать тебя с поличным не смогли. Полиция, однако, теперь не спускала с тебя глаз. И вот наступила развязка. Ты знал, что декан колледжа собирается тебя выпереть, и Бог свидетель, у него было достаточно оснований для этого. У тебя оставалась единственная надежда – блестящая успеваемость. Но успеваемость и наркотики плохо сочетаются друг с другом, и тебе взбрела в голову дурацкая мысль проникнуть в комнату декана и подлечить свои отметки.
  – И меня поймали, – сказал я скучным голосом.
  – Если б поймали, тебе же было бы лучше. Нет, тебя не схватили на месте преступления, но ты всё проделал так топорно, что директор колледжа вскоре послал за тобой студента. Когда тот нашёл тебя, ты уже накачался наркотиками и встретил его с кулаками. Избив парня до полусмерти, ты смылся. Непонятно, где ты хотел найти убежище: на Северном полюсе, что ли. Во всяком случае, хороший человек по имени Трэнаван согласился подвезти тебя, и вдруг – бах! – Трэнаван погиб, его жена – погибла, их сын – погиб и ты погиб на девяносто девять процентов.
  Он потёр глаза и сказал устало:
  – Вот, пожалуй, и всё.
  Я покрылся холодным потом.
  – Вы думаете, что это я убил Трэнавана и его семью?
  – Я думаю, произошёл несчастный случай, и только, – сказал Саскинд. – Теперь послушай меня внимательно, Боб. Я тебе говорил, что подсознание имеет свои логические законы. И вот я обнаружил кое-какие любопытные вещи. Когда тебя тягали за употребление героина, было проведено психиатрическое обследование. Я видел эти документы. – Саскинд откинулся на спинку стула. – Один из их тестов проводил с тобой и я. И вот я сравнил результаты – их и мои – и увидел, что они совершенно не стыкуются. Как будто проверяли двух разных людей. И я тебе ещё вот что скажу, Боб: тому парню, которого проверяли в полиции, я бы не доверился ни за что, а тебе я бы доверил даже свою жизнь.
  – Значит, кто-то допустил ошибку, – сказал я.
  Он решительно покачал головой:
  – Нет, ошибки не было. Ты помнишь человека, которого я однажды привёл с собой сюда. Он присутствовал на одном из тестов. Он специалист по необычному состоянию человеческой психики – множественному расщеплению личности. Ты когда-нибудь читал книгу "Три лика Евы"?
  – Я видел эту картину – с Джоан Вудворт.
  – Вот-вот. Теперь ты понимаешь, куда я клоню. С тобой произошло примерно то же, что и с ней. Скажи-ка, какого ты мнения о прошлой жизни парня по имени Роберт Бойд Грант?
  – Она тошнотворна. Я не могу поверить в то, что всё это сделал я.
  – Ты не делал, – сказал Саскинд резко. – Насколько я могу понять, произошло вот что. Этот человек, Роберт Бойд Грант, был довольно паршивым типом, и он это знал. Я думаю, он сам себе надоел и хотел как-то от себя убежать – отсюда пристрастие к наркотикам. Но марихуана и героин могут освободить человека лишь временно, и он, как и всякий наркоман, стал их пленником. Наверное, это ему самому было противно, но он ничего не мог с собой поделать – сознательно и по своей воле изменить свою личность человек не в силах. Но, как я сказал, у подсознания есть своя логика, и мы в этом госпитале ненароком подыграли ей. Тебя доставили сюда с ожогами третьей степени, покрывавшими более шестидесяти процентов поверхности тела. В таком состоянии класть тебя на больничную койку было нельзя, и тебя поместили в физиологический раствор, который для твоего подсознания сыграл роль околоплодных вод. Понимаешь, о чём я говорю?
  – Возвращение в материнское лоно?
  Саскинд щёлкнул пальцами:
  – Именно. Теперь слушай, я тебе всё объясню попросту, совершенно непрофессиональным языком, так что не вздумай где-нибудь цитировать меня, особенно в разговорах с психиатрами. Положение, в котором ты оказался, словно было создано по заказу для твоего подсознания. Наметился шанс для твоего рождения заново, и мы за него ухватились. Остаётся неясным, видимо навсегда, существовала ли твоя вторая личность уже в готовом, так сказать, виде и ждала, когда её востребуют, или она формировалась в то время, как ты лежал в растворе. Впрочем, это не имеет значения. То, что вторая личность у тебя есть, причём лучшая, – это факт, и я готов утверждать это под присягой в любом суде, что, вероятно, мне ещё и придётся делать. Ты один из немногих людей, про которых можно сказать: "родился заново".
  Всё это невозможно было переварить сразу. Я сказал:
  – Боже, тут есть над чем поразмыслить.
  – Я должен был тебе всё это сказать, – ответил Саскинд. – Мне надо было убедить тебя не касаться своего прошлого. Когда я рассказывал тебе о том, что натворил этот Роберт Грант, тебе ведь казалось, надеюсь, что эта история кого-то другого, постороннего, не так ли? Позволь, я приведу тебе такую аналогию. Вот ты сидишь в кино, и с экрана на тебя вдруг бросается тигр. Ну, и ничего страшного не происходит – кино есть кино. Но если ты очутился в Африке и там на тебя прыгает тигр, пиши пропало. Это – жестокая реальность. Если ты будешь копаться в своём прошлом и преуспеешь в этом настолько, что всё произошедшее с тем парнем станет твоими воспоминаниями о себе самом, ты расколешь себя надвое. Лучше оставь это дело. Считай себя человеком без прошлого, но с большим будущим.
  – А вдруг этот тип неожиданно объявится во мне?
  – Думаю, что вероятность невелика. Тебя можно считать человеком с сильной волей, а тот явно был слабовольным. Люди с сильной волей обычно к наркотикам не тянутся. Ну, а так, в каждом из нас сидит какой-нибудь бес, каждому приходится подавлять в себе первобытные инстинкты. И в этом отношении ты такой же, как все.
  Я взял зеркало и вновь посмотрел на то, что было издевательством над человеческим лицом.
  – А как я... нет, как он выглядел?
  Саскинд вынул бумажник и извлёк оттуда фотографию.
  – Не знаю, есть ли смысл в том, чтобы показывать её тебе, но если ты хочешь, смотри.
  Роберт Бойд Грант был юнцом со свежим, гладким лицом, на котором вопреки ожиданиям следов порока заметно не было. По виду типичный студент любого из североамериканских колледжей. Выглядел он довольно симпатично, хотя совсем по-детски, и я почему-то подумал, была ли у него девчонка, на которой он бы хотел жениться.
  – Я бы на твоём месте выкинул его из головы, – сказал Саскинд. – Не возвращайся в прошлое. Ну а Роберте, пластический хирург, – это просто скульптор. Он тебе такое лицо сделает, что сможешь пробоваться на роль рядом с Элизабет Тэйлор.
  Я сказал:
  – Мне будет вас не хватать, Саскинд.
  Саскинд фыркнул:
  – Не хватать? Тебе не придётся скучать по мне, приятель. Я от тебя не отстану. Я буду писать о тебе книгу, так и знай. – Он пускал клубы сигаретного дыма. – Вообще-то я хочу уйти из госпиталя и заняться частной практикой. Мне уже предложили партнёрство, знаешь где? В Монреале!
  У меня на душе полегчало – всё же Саскинд будет неподалёку. Я опять взглянул на фотографию и сказал:
  – Пожалуй, мне надо идти до конца. Новый человек – новое лицо... А может, и новое имя, а?
  – Прекрасная мысль, – согласился Саскинд. – Какие предложения?
  Я вернул ему фотографию.
  – Это Роберт Грант. А я буду Боб Бойд. Не такое уж плохое имя.
  3
  В Монреале в течение года мне сделали три операции. Я провёл несколько месяцев в таком положении, когда левая рука притянута к правой щеке для пересадки кожи, а затем – так же – с правой рукой, соединённой с левой щекой.
  Робертс оказался гением. Он тщательно измерил мою голову, затем сделал её гипсовую модель, которую однажды принёс в палату.
  – Ну, какое лицо тебе хотелось бы иметь? – спросил он меня.
  Вопрос был не из лёгких, ведь речь шла о том, как я буду выглядеть до конца моих дней. Мы с Робертсом перепробовали много вариантов, налепляя на гипс куски глины. Не всё из желаемого было выполнимо.
  – У нас в распоряжении слишком мало телесного материала, – сетовал Роберте. – Пластическая хирургия по большей части имеет дело с сокращением плоти, к примеру, с укорочением носа. А здесь более сложная работа, а наши возможности по пересадке тканей ограничены.
  В общем, всё это казалось бы даже забавным, если, конечно, такие жутковатые вещи могут развлекать. Не каждому выпадает шанс выбрать себе лицо, даже при ограниченных вариантах. Сами операции отнюдь не были забавными, но я их перенёс мужественно, и постепенно стала вырисовываться грубоватая и мятая физиономия человека намного старше двадцати четырёх лет. Она была испещрена морщинами, как бы следами многотрудной жизни, и выглядел я намного умнее, чем был на самом деле.
  – Не беспокойся, – сказал Роберте. – Ты всё равно дорастёшь до такого лица. Даже самые тщательные пластические операции оставляют шрамы, от этого никуда не денешься, и я постарался скрыть их складками кожи, подобными тем, что появляются с возрастом. – Он улыбнулся. – Сдаётся мне, что с таким лицом тебе не придётся соперничать с парнями твоего возраста. Они будут робеть перед тобой, сами не зная почему. Впрочем, посоветуйся с Саскиндом, как вести себя в подобных ситуациях.
  Мэтьюз передал Саскинду право распоряжаться ежемесячно приходившей на моё имя суммой в тысячу долларов. Приписку к ней "На благо Роберта Бойда Гранта" Саскинд трактовал весьма широко. Он заставил меня продолжить образование, заниматься как следует, и, поскольку колледж я посещать не мог, он пригласил частных преподавателей.
  – У тебя мало времени, – говорил он. – Ты родился не в прошлом году, и если ты сейчас профукаешь возможность получить образование, ничего тебе в жизни, кроме посудомойки, не видать.
  Я работал упорно и тем отвлекался от нависших надо мною проблем. Я обнаружил, что мне нравится геология, и дела мои шли неплохо, тем более что геологических фактов в моём мозгу, видимо, хранилось немало. Саскинд договорился с колледжем, и между второй и третьей операциями (со всё ещё забинтованными головой и руками) я сдал письменные экзамены. Что бы я делал без Саскинда, не знаю.
  После экзаменов я стал посещать библиотеку и, несмотря на предупреждения Саскинда, откопал газетные сообщения о той автокатастрофе, в которую попал. В них не оказалось того, что Трэнаван был довольно крупной фигурой в каком-то захолустном городишке Британской Колумбии. В общем, катастрофа была заурядная и больших откликов не вызвала. Но мне после чтения этих газет стали сниться дурные сны. Это напугало меня, и я прекратил свои изыскания.
  Наконец мои мучения подошли к концу. Была сделана последняя операция, и с меня сняли бинты. На той же неделе пришли результаты экзаменов, и я превратился в бакалавра наук и свежеиспечённого геолога без работы. Саскинд предложил отметить мой успех и пригласил меня к себе домой. Мы сидели, попивая пиво, и разговаривали.
  – Ну, что ты теперь собираешься делать? – спросил Саскинд. – Будешь писать диссертацию?
  Я замотал головой.
  – Нет, пока, я думаю, не буду. Мне надо поднабраться практического опыта.
  Саскинд одобрительно кивнул.
  – Ну а что ты собираешься делать?
  – Мне не хочется связываться с какой-либо фирмой. Буду работать самостоятельно. Я полагаю, что в Северо-Западных территориях возможностей для свободного геолога хоть отбавляй.
  Саскинд задумался.
  – Не знаю, так ли уж это хорошо. – Он посмотрел на меня и улыбнулся. – Что, всё-таки комплексуешь немного по поводу своей внешности? Думаешь забиться куда-нибудь подальше от людских глаз?
  – Пожалуй, и это тоже, – протянул я неохотно. – Но, в общем, в самом деле я хочу двинуть на север.
  – Ты пробыл в госпитале полтора года, – сказал Саскинд. – Ты мало знаком с людьми. Может, тебе лучше, выйдя на свет Божий, напиться, завести друзей, жениться, наконец!
  – Боже мой! – воскликнул я. – Я бы не смог жениться.
  Саскинд взмахнул своей кружкой.
  – Почему это? Найди по-настоящему хорошую девушку, расскажи ей всё, она всё поймёт, если полюбит тебя.
  – Так, стало быть, теперь вы превращаетесь в брачного консультанта. А почему же вы в таком случае сами не женаты?
  – Ну, кто ж пойдёт за такого охламона, как я? – Он нервно задвигался в кресле и обсыпал свою грудь пеплом. – Да я ведь кое-что от тебя утаил, дружок. Ты ведь оказался страшно дорогим клиентом. Ты думаешь, тысяча долларов в месяц могли покрыть все расходы на тебя? Как бы не так! Один Роберте чего стоил! А ведь были ещё и преподаватели, не говоря уже о баснословной стоимости моих услуг.
  – Что вы хотите этим сказать, Саскинд? – спросил я.
  – Когда пришёл первый конверт с деньгами, в нём было ещё кое-что, – сказал Саскинд и протянул мне листок бумаги. На нём были известные мне слова: "На благо Роберта Бойда Гранта", но ниже шла ещё одна фраза: "Если этой суммы окажется недостаточно, напечатайте в колонке объявлений частных лиц газеты "Солнце Ванкувера" следующее: "Р. Б. Г. нуждается в добавке". – Когда тебя перевели в Монреаль, – продолжал Саскинд, – я решил, что настало время давать объявление. И этот кто-то, кто, сдаётся мне, сам печатает деньги, удвоил сумму. За полтора года он отвалил тебе тридцать шесть тысяч долларов. Сейчас в загашнике осталось около четырёх тысяч. Как ты думаешь ими распорядиться?
  – Отдам на благотворительные цели, – сказал я.
  – Не валяй дурака. Ты что, собираешься выйти в открытое море без снаряжения и припасов? Спрячь в карман свою гордость и забирай деньги.
  – Ладно, я подумаю, – согласился я.
  – Чего тут думать! Вариантов всё равно нет. У тебя ведь за душой ни гроша.
  Я повертел в руках листок.
  – Интересно всё-таки, что за этим стоит? Кому всё это понадобилось?
  – Во всяком случае, к твоему прошлому это не имеет никакого отношения. Банда, с которой якшался Грант, вряд ли смогла бы наскрести и десять долларов. Вообще-то все госпитали получают такого рода пожертвования. Не такие большие, конечно, и не такие специфические, но дело, в общем, обычное. Может, какой-нибудь чудак миллионер прочёл о тебе в газете, и ему взбрела в голову мысль помочь тебе. Кто знает? – Он пожал плечами. – Да, а деньги-то, две тысячи в месяц, всё ещё идут. Что будем делать?
  Я написал несколько слов на клочке бумаги и передал ему. Он прочёл и рассмеялся.
  – "Р. Б. Г. говорит: "Хватит". Хорошо. Я отправляю это в газету, и посмотрим, что будет. – Он разлил оставшееся пиво в стаканы. – Ну, и когда же ты отправляешься в свои заснеженные поля?
  – Что ж, я воспользуюсь этими деньгами. И как только достану нужное оборудование, отправлюсь.
  Саскинд сказал:
  – Мне было приятно иметь с тобой дело, Боб. Ты хороший парень. Постарайся таким и остаться, слышишь? Оставь своё любопытство, забудь прошлое, смотри только вперёд, и всё будет в порядке. В противном случае ты можешь, как бомба, разлететься на куски. Ну и сообщай о себе время от времени.
  Две недели спустя я покинул Монреаль. Я полагаю, что если бы кто-то спросил меня о моём отце, я бы назвал Саскинда, человека с сильным, беспощадным и добрым умом. Он привил мне вкус к табаку, хотя по количеству выкуренных сигарет я никогда даже не приближался к нему. Кроме того, он дал мне жизнь и здоровую психику.
  Его полное имя было Авраам Айзек Саскинд.
  Я всегда его звал просто Саскинд.
  Глава 3
  1
  Вертолёт завис прямо над верхушками деревьев. Я крикнул пилоту:
  – Давай! Вон к той полянке на берегу озера.
  Он кивнул, машина медленно пошла на снижение. На гладкой воде появилась рябь от воздушной струи. Последовал обычный толчок – колёса коснулись земли, сработала гидравлическая амортизация, и машина остановилась, продолжая слегка вибрировать от крутившегося винта.
  Пилот не глушил мотор. Я открыл дверь и начал сбрасывать оборудование, которому падение с небольшой высоты не могло нанести вреда. Затем я выбрался из вертолёта и стал вытаскивать ящики с инструментами. Пилот и не думал мне помогать. Он сидел на своём месте и просто наблюдал за тем, как я работаю. Можно было подумать, что устав профсоюза лётчиков запрещает им возиться с багажом.
  Я выгрузил всё и крикнул ему:
  – Через неделю прилетишь?
  – Ладно, – откликнулся он. – Утром, что-нибудь около одиннадцати.
  Я отошёл. Вертолёт оторвался от земли, поднялся и исчез за деревьями, похожий на большого неуклюжего кузнечика. Я начал устраиваться на месте. Других планов на сегодня у меня не было, может, ещё поудить немного. Конечно, тем самым я лишал Компанию Маттерсона значительной части моего рабочего дня, но я давно понял, что набрасываться на работу сразу, без подготовки не следует.
  Многие люди, особенно горожане, если им приходится жить на природе, превращаются в свиней. Он не бреются, не оборудуют туалет, питаются одним горохом. Я же люблю устраиваться основательно и удобно, а это требует времени. Ещё оно из моих правил: работа идёт, даже если ты просто бродишь вокруг лагеря. К примеру, сидя на берегу с удочкой в ожидании поклёвки, можно обозревать местность, и её характер немало скажет опытному геологу. Чтобы понять, что яйцо тухлое, не обязательно есть его до конца, и так же не обязательно перелопачивать каждый метр территории, чтобы узнать, что есть в земле и чего нет.
  Итак, прежде всего я оборудовал лагерь. Выкопал яму под отхожее место и тут же им воспользовался. Набрал на берегу сухого хвороста и разжёг костёр. Отыскал кофейник, налил в него воды и поставил его на огонь. Затем набрал лапника для своего ложа. К этому моменту кофе поспел, я сел и, прислонившись спиной к камню, начал рассматривать озеро. Насколько я мог видеть со своего места, местность вокруг озера была геологически неоднородна. Берег, на котором я сидел, был почти наверняка мезозойским: осадочные породы, вулканические скалы, словом, пейзаж для изысканий многообещающий. Другой берег, судя по характеру местности и по тому, что мне удалось заметить с воздуха, был, вероятно, палеозойским и сулил мало интересного. Впрочем, мне всё равно предстояло отправиться туда и посмотреть всё на месте. Я глотнул горячего, обжигающего кофе и набрал в руку горсть мелкой гальки. Не торопясь, я разглядывал её, позволяя камушкам по одному падать с ладони. Оставшийся камушек я забросил в озеро, и он булькнул, образовав расходящиеся круги на воде.
  Озеро было ледникового происхождения. Точнее, это был типичный для Канады замкнутый морёный пруд, не более мили в длину, подпитываемый с севера довольно крупным ручьём. С воздуха я видел и морену, и речку, вытекавшую из озера и мчавшуюся на юг к долине, где Корпорация Маттерсона собиралась строить плотину.
  Я выплеснул остатки кофе, сполоснул кофейник и кружку и принялся сооружать ветрозащитную стенку. Палаток я не люблю. Во-первых, в них не теплее, чем снаружи, во-вторых, с ними много возни, и если их хорошо не натянуть, они легко промокают. А стенку можно сделать из подручного материала, который не надо таскать с собой, как палатку. В случае дождя легко соорудить и непромокаемую крышу. Конечно, тут нужно умение, но за время моих долгих скитаний по Северо-Западным территориям я его приобрёл.
  К середине дня лагерь был готов. Все вещи, которые могли мне понадобиться, находились под рукой, в определённых местах, и мне легко было до них добраться. Эту систему я отрабатывал долго, следуя примеру эскимосов, у которых она достигла совершенства: любой странник может зайти в незнакомый шатёр-иглу и, протянув в темноте руку в нужном направлении, обнаружить масляную лампу или костяные рыболовные крючки.
  Плеск рыбы в озере заставил меня вспомнить о том, что я голоден, и возникшая в воображении картина кипящей на сковороде форели показалась мне привлекательной. Вообще-то на рыбной диете в холодном климате долго не протянешь, но в Форт-Фаррелле я всё-таки поел мяса, а в дальнейшем, если нужно, разжился бы олениной.
  В этот вечер, лёжа на мягком лапнике и глядя в разукрашенное звёздными алмазами небо, я думал о Трэнаванах: до сих пор, памятуя о том, что сказал мне Саскинд, я избегал этого, но сейчас я не пытался себя пересилить. Когда случайно прикусишь щеку, язык невольно тянется к больному месту. Так всё время влекла к себе и эта история.
  Она и в самом деле представлялась странной. Какого чёрта Маттерсону надо было так старательно вычёркивать из жизни имя Трэнавана и память о нём? В задумчивости я курил сигарету, глядя на красные угли потухшего костра. Я всё более убеждался в том, что ключ ко всему – автокатастрофа. Но трое из попавших в неё погибли, а четвёртый ничего о ней не помнил, да и не хотел вспоминать. Ситуация зашла в тупик.
  Кому же выгодна смерть Трэнавана? Конечно, Буллу Маттерсону. Он стал единоличным хозяином целой империи. Можно это считать мотивом убийства? По словам Мак Дугалла, Маттерсон был в бизнесе твёрд и жесток, но ведь не всякий же бизнесмен с кулаками – убийца.
  Далее: где находился Булл Маттерсон во время катастрофы? Кто ещё выиграл от неё? Ещё Клэр Трэнаван. А где она была в это время? Ах, дурак, она была в Швейцарии, зелёной школьницей. Так что оставим Клэр Трэнаван в покое.
  Кто ещё? Кажется, больше никто особой выгоды в результате этой истории не получил, во всяком случае финансовой. Вообще о тех, кто так или иначе с ней связан, я знал очень мало. Здесь тоже был тупик.
  Тут я решительно прервал свои полудремотные рассуждения. О чём это я думаю? Я должен от всего этого держаться подальше, для меня это слишком опасно. В том, что это так, я убедился скоро, в два часа ночи, когда проснулся в холодном поту и лихорадочной дрожи. Меня вновь посетил Сон.
  2
  С рассветом мне полегчало, и всё, как это и бывает по утрам, предстало в ином свете. Я соорудил завтрак: горох, ветчину, яичницу и с аппетитом проглотил всё это. Затем надел приготовленный с вечера рюкзак. Полевой геолог на ходу обычно напоминает движущуюся рождественскую ёлку. Я – человек крупный, но и для меня груз был значительным. Теперь понимаете, почему я не люблю брать с собой палатку?
  На лицевой стороне моего рюкзака – большой жёлтый круг. Я придаю ему серьёзное значение, ибо, бродя по лесам Североамериканского континента, нетрудно пересечься с каким-нибудь дураком охотником, который разрядит свою пушку по любому движущемуся предмету. Жёлтый круг должен заставить его повременить, прежде чем давить на спусковой крючок, и в это мгновение сообразить, что на животном в лесу таких кругов не бывает. По той же причине я беру с собой накидку столь ярких цветов, какую ни одни индеец, даже в пьяном виде или под страхом смерти, носить не будет. А моя шерстяная шапка снабжена большим красным помпоном. В общем, я в прямом смысле слова представляю собой колоритную личность.
  Я проверил затвор своего ружья, убедился, что патрона в стволе нет, поставил предохранитель и отправился по берегу озера на юг. С южной части долины я и собирался начать разведку. Через неделю вертолёт перебросит меня на север. Я планировал тщательное изучение всего района.
  В конце первого дня работы я сверил мои результаты с выпущенной правительством геологической картой и нашёл, что мои данные более точны. Я обнаружил следы молибдена, цинка и свинца, но ничего такого, из-за чего Компания Маттерсона могла поднять шум. Когда геолог говорит о следах, он именно это и подразумевает.
  Я продолжал работу и к концу недели пришёл к твёрдому убеждению, что добыча ископаемых в южной части долины Кинокси – дело бесперспективное. Я упаковал все свои вещи и стал ждать вертолёта. Он прибыл с потрясающей точностью.
  На этот раз лётчик высадил меня в северной части долины, у ручья. Один день я опять посвятил оборудованию лагеря, а на следующий отправился осматривать местность.
  На третий день я понял, что за мной наблюдают. Признаки этого были малозаметны, но они были: нитка, зацепившаяся за сучок, свежая царапина на дереве, сделанная не мной, и однажды – блеск неосторожно выдвинутого на солнце бинокля.
  В северных лесах не принято подходить к чьей-либо стоянке и не знакомиться с её хозяином. Тот, кому нечего скрывать, так не сделает. Я, конечно, не возражаю против того, что у людей есть свои секреты, у меня они тоже есть, но когда эти секреты касаются меня, мне это не нравится и злит меня. Впрочем, пока я ничего не мог с этим поделать и продолжал работать как ни в чём не бывало, надеясь скоро преподнести этому типу сюрприз.
  На пятый день я запланировал обследовать крайнюю часть долины в северной стороне и решил, что заберусь на север как можно дальше и там где-нибудь заночую. Я пробирался вдоль ручья и вдруг услышал сзади меня голос:
  – Куда это ты направляешься?
  Я замер и обернулся. Невдалеке стоял высокий человек в красной накидке и с небрежно взятым наперевес охотничьим ружьём. Оно не было повёрнуто в мою сторону, но это могло произойти в любую секунду, так что фактически я оказался у него на мушке. Поскольку этот парень только что появился из-за дерева, он явно поджидал меня в засаде. Момент, чтобы уличить его в этом, был неподходящий, и я просто спросил его:
  – Эй, откуда это ты взялся?
  Я заметил, как у него напряглись желваки на скулах. Парень был молодой, немногим более двадцати. Он сказал:
  – Ты не ответил на мой вопрос.
  Его напряжённые скулы мне не понравились, и я опасался, как бы не напрягся и его палец на спусковом крючке. Парни его возраста заводятся с пол-оборота. Я поправил рюкзак и сказал:
  – Я иду вверх по долине.
  – Зачем?
  – Вообще-то это не твоё дело, сосунок, но я веду разведку для Корпорации Маттерсона.
  – Но не на этой земле. – Он мотнул головой в сторону. – Видишь этот знак?
  Я посмотрел туда, куда он указал, и увидел небольшую кучу камней. Она сильно заросла зеленью, почему я и не приметил её. С той стороны, откуда я подошёл, она была совершенно невидима. Я взглянул на своего молодого друга.
  – Ну и что?
  – А то, что здесь земля Маттерсона кончается. – Он ухмыльнулся, но без тени юмора. – Я ждал, когда ты объявишься здесь, – знак облегчает мне задачу объяснить тебе, что к чему.
  Я прошёл немного и оглядел камни. Парень двинулся за мной, сжимая своё ружьё. Теперь знак оказался между нами, и я сказал:
  – Здесь-то я могу стоять?
  – Конечно, – сказал он весело. – Там ты можешь стоять. Законом не возбраняется.
  – Не возражаешь, если я сниму рюкзак?
  – Нет, если ты его не положишь по эту сторону границы. – Он улыбнулся, и было видно, что он доволен своей забавой.
  Я решил пока не обращать на это внимания, снял рюкзак, поставил его на землю, расправил плечи. Это его насторожило, он заметил, что я крупного телосложения, и ружьё дёрнулось в мою сторону, сейчас я уж точно оказался у него под прицелом.
  Я вынул из бокового кармана карту и взглянул на неё.
  – Но здесь нет никакой границы.
  – А её и не может быть. Это ж карта Маттерсона. А земля – Трэнавана.
  – А, то есть Клэр Трэнаван?
  – Вот именно. – Он нетерпеливо повёл ружьём.
  – А где она? Мне бы хотелось с ней встретиться.
  – Она – здесь, но ты её не увидишь, пока она сама этого не захочет. – Он издал короткий смешок. – Я на твоём месте не торчал бы здесь в ожидании встречи. А то превратишься в пень.
  Я кивнул.
  – Я устроюсь вон там, на полянке. А ты, сынок, отваливай и скажи мисс Трэнаван, что я знаю, где хоронят мёртвых.
  Сам не понимаю, почему я сказал это, но мне казалось в тот момент, что так было надо. Он вздёрнул подбородок.
  – Что?
  – Беги и передай это мисс Трэнаван, – сказал я. – Ты ведь у неё мальчик на побегушках.
  Я наклонился, взял рюкзак и ушёл, оставив его стоять с открытым ртом. Когда я достиг поляны и посмотрел назад, его уже и след простыл.
  Костёр разгорелся, кофе булькало, когда я услышал приближавшиеся сверху по долине голоса. Появился мой приятель, охотник, но на этот раз без своей артиллерии. За ним шла аккуратно одетая женщина – в джинсах, в рубашке с открытым воротом и накидке. Некоторым женщинам идут джинсы, но не многим. Как заметил Огден Нэш, женщина, захотевшая носить брюки, должна представлять себе, как она будет выглядеть в них со спины. Несомненно, фигура мисс Трэнаван смотрелась бы в любом наряде, даже в джутовом мешке.
  Она была прекрасна даже в состоянии ярости. Решительно приблизившись прямо ко мне, она провозгласила:
  – Что это всё значит? Кто вы такой?
  – Моё имя Бойд, – сказал я. – Я геолог и работаю на контракте у Корпорации Маттерсона. Я...
  Она взглянула на меня леденящим взором. Я никогда не видел такого холода.
  – Хватит. Дальше этого места вверх по долине вы не пойдёте, мистер Бойд. Последи за этим, Джимми.
  – Да я ему говорил, мисс Трэнаван, но он не захотел меня слушать.
  Я повернул голову и посмотрел на него.
  – Не влезай в это дело, малыш. Мисс Трэнаван на земле Маттерсона по приглашению, а ты нет, так что лети отсюда. И больше не тыкай в меня ружьём, а то я завяжу его тебе вокруг шеи.
  – Мисс Трэнаван, это ложь, – завопил он. – Я никогда...
  Тут я развернулся и ударил его. Это хороший приём: вы распрямляете руку снизу вместе с поворотом корпуса, и когда она входит в контакт, скорость набирается приличная. Мой кулак попал ему под челюсть и приподнял его чуть ли не на фут. Он шлёпнулся на спину, потрепыхался немного, как вытащенная на берег форель, и затих.
  Мисс Трэнаван смотрела на меня с широко открытым ртом – можно было свободно заглянуть внутрь. Я потёр кулак и сказал спокойно:
  – Не люблю лжецов.
  – Он не лжец, – воскликнула она. – У него не было ружья.
  – Когда на меня смотрит дуло тридцатого калибра, я уж как-нибудь знаю, что это такое. – Я указал пальцем на распростёртое снизу на сосновой хвое тело. – Этот тип следил за мной в течение последних трёх дней. Я этого тоже не люблю. И он получил, что ему причитается.
  По тому, как она оскалила зубы, я решил, что она собирается меня укусить.
  – Вы – варвар, вы даже не дали ему возможности вам ответить. Я оставил это без внимания. Я бывал в разных заварушках и не настолько глуп, чтобы давать такие возможности другим. Пусть этим занимаются спортсмены, которые как раз и зарабатывают тем, что позволяют вышибать из себя мозги.
  Она опустилась на колени перед распростёртым телом.
  – Джимми, Джимми, ну как ты? – Затем взглянула на меня. – Вы, должно быть, сломали ему челюсть.
  – Нет, – сказал я. – Не так уж сильно я его ударил. Ну, пострадает духом и телом несколько дней, и всё. – Я взял кружку, зачерпнул из ручья воды и вылил её на лицо Джимми. Он пошевелился и застонал. – Через несколько минут он встанет. Отведите его к себе и скажите ему, чтобы он перестал бегать за мной с ружьём, а не то я убью его.
  Она сердито засопела, но ничего не сказала. Джимми очнулся и смог нетвёрдо стать на ноги. Его взгляд в мою сторону был исполнен неприкрытой ненависти. Я сказал:
  – Когда вы уложите его, мисс Трэнаван, рад буду повидать вас вновь. Я буду на этом же месте.
  Она повернула ко мне удивлённое, вспыхнувшее лицо:
  – Почему это вы думаете, что я захочу вас снова увидеть?
  – Потому что я знаю, где хоронят мёртвых, – сказал я вежливо. – И не бойтесь. Я никогда не поднимаю руку на женщин.
  Я мог бы поклясться, что она произнесла несколько слов из лексикона лесорубов, но сделала это вполголоса, и я их не расслышал. Затем она подала Джимми руку, и они, пройдя мимо знака, скрылись из виду. К этому моменту кофе весь выкипел, и я, выплеснув остатки, принялся готовить новую порцию. Взглянув на небо, я обнаружил, что день на исходе и пора подумать о ночёвке.
  Когда сгустились сумерки, я заметил её фигуру среди деревьев, она возвращалась. Я сидел, удобно устроившись спиной к огню, и обрабатывал жирный кусок утки, поджаренной мною на вертеле. Она подошла, остановилась прямо передо мной и резко спросила:
  – Что вам здесь нужно на самом деле? – Я взглянул на неё.
  – Хотите поесть? – Она нетерпеливо отмахнулась. – Жареная утка, свежий хлеб, сельдерей, горячий кофе, по-моему, неплохо, а?
  Она присела на корточки рядом со мной.
  – Это я приказала Джимми следить за вами. Я знала о вашем приходе. Но я не велела ему заходить на землю Маттерсонов. И о ружье ничего не говорила.
  – А может, и следовало бы, – заметил я. – Может, следовало сказать так: "Джимми, не бери с собой ружьё!"
  – Я знаю, Джимми немного диковат, но это не извиняет того, что вы сделали.
  Я взял кусок хлеба из глиняного очага, положил его на деревянную тарелку.
  – Вам когда-нибудь приходилось смотреть в направленное на вас оружейное дуло? Довольно-таки неприятное ощущение, а я человек нервный и в такие моменты теряю над собой контроль. – Я протянул ей тарелку. – Немного утки?
  Её ноздри почуяли аромат жареного мяса, и она засмеялась.
  – Ладно, купили меня. Пахнет действительно вкусно. Я начал разрезать утку.
  – С Джимми ничего страшного не случилось, если не считать, конечно, оскорблённого самолюбия. Если он будет продолжать ют так носиться по лесам с ружьём, в один прекрасный момент он ухлопает кого-нибудь, и его повесят. Так что я спас ему жизнь. А кто он?
  – Один из моих людей.
  – Значит, вы знали о моём приходе сюда, – произнёс я задумчиво. – Да, новости распространяются здесь быстро, особенно если учесть, что населения здесь раз, два и обчёлся.
  Она выбрала на тарелке кусочек грудки и отправила его в рот.
  – Обо всём, что касается меня, я должна знать. У-у, это и впрямь вкусно!
  – Ну, повар из меня никудышный, – сказал я. – На свежем воздухе всё кажется вкусным. А каким образом я касаюсь вас?
  – Вы работаете на Маттерсона. Вы были на моей земле. Это касается меня.
  Я сказал:
  – Когда я подписывал контракт на эту работу, Говард Маттерсон немного поспорил с человеком по имени Доннер. Он сказал, что уладил какой-то вопрос с некоей Клэр, то есть, по всей вероятности, с вами. Ну и что? Уладил?
  – Я не виделась с Говардом Маттерсоном уже месяц и предпочла бы вообще с ним не встречаться.
  – Вы не можете меня винить в том, что я не знаю всех обстоятельств. Я был уверен в том, что дело это чистое. Да, Маттерсон странно ведёт свои дела.
  Она взяла утиную ногу и стала аккуратно её обгладывать.
  – Не странно, а бесчестно. Впрочем, это зависит от того, о каком Маттерсоне вы говорите. Жулик – Булл Маттерсон, а Говард просто недотёпа.
  – Вы думаете, он просто забыл поговорить с вами? – спросил я с удивлением.
  – Что-то в этом роде. – Она ткнула в мою сторону утиной косточкой. – О каких это мертвецах вы говорили?
  Я улыбнулся.
  – А, я просто хотел побеседовать с вами. Я знал, что это вас заставит прийти.
  – Почему это? – Она уставилась на меня.
  – Но ведь вы пришли, правда? Вообще-то это вариант старой шутки: один любитель розыгрышей послал своим приятелям такую телеграмму: "Немедленно беги, всё раскрылось". И что же? Девять из десяти тут же удрали из города. Почти у каждого есть, что скрывать.
  – Вам просто недоставало компании, – сказала она едко.
  – Мог ли я пропустить возможность поужинать с прекрасной женщиной в лесу?
  – Я вам не верю, – сказала она ровным голосом. – Оставьте при себе комплименты. В конце концов, я могла бы оказаться старой каргой лет под девяносто. Впрочем, вы, конечно, наводили обо мне справки. Так что же вам нужно, Бойд?
  – Хорошо, – сказал я. – Давайте начнём вот с чего. Вы когда-нибудь подробно интересовались соглашением о партнёрстве Трэнавана и Маттерсона, а также сделкой между Маттерсоном и попечителями владений? Мне кажется, что эти дела стоят того, чтобы в них углубиться. Почему этого никто не сделал?
  Она смотрела на меня, широко открыв глаза.
  – Ничего себе! Если вы занимались такими расспросами в Форт-Фаррелле, то как только старый Булл узнает об этом, считайте, что вы в беде.
  – Да, – сказал я. – Я знаю, что ему бы хотелось забыть о существовании Трэнавана. Но не волнуйтесь. Он ничего не пронюхает. У меня есть сугубо личный источник информации.
  – А я и не волнуюсь, – сказала она холодно. – Но вы, наверное, думаете, что сможете обращаться с Маттерсоном так же, как с Джимми. Я бы на вас не поставила.
  – Я понимаю, что это вам безразлично, – сказал я с улыбкой, – но почему никто не попытался разобраться в той сделке? Ведь она с запашком. Ну вот вы, например?
  – А что я? – произнесла она быстро. – Какое мне дело до того, как Маттерсон облапошивает своих попечителей. Впутывание во всё это денег бы мне прибавило?
  – Вы хотите сказать, что вам нет дела до того, что намерения Джона Трэнавана были искажены, и это прибавило денег Маттерсону? – спросил я нарочито мягким тоном.
  На мгновение мне показалось, что она швырнёт в меня тарелку. Лицо её побелело, щёки пошли красными пятнами.
  – Идите вы к чёрту! – закричала она. Потом, постепенно успокаиваясь, добавила:
  – Однажды я такую попытку сделала. Но ничего из этого не вышло. Доннер содержит все документы Корпорации Маттерсона в таком дьявольски запутанном виде, что развязать этот узел сможет лишь команда из высокооплачиваемых юристов, да и то лет, наверное, за десять. Это мне было не по карману, и мой адвокат посоветовал мне не влезать в это. А вас-то всё-таки почему это интересует?
  Я наблюдал за тем, как она обмакнула кусок хлеба в соус, и подумал, что девушки с хорошим аппетитом в моём вкусе.
  – Не знаю, интересует ли меня это в самом деле. Над этим тоже следует подумать. Как и над тем, почему Маттерсон хочет похоронить Трэнавана навечно.
  – Не высовывайтесь, голову отрубят, – предупредила она меня. – Маттерсон таких вопросов не любит. – Она поставила тарелку на землю, встала и направилась к ручью сполоснуть руки. Затем вернулась, вытирая их большим мужским носовым платком. Я налил кофе.
  – Но я ведь спрашиваю не Маттерсона, а Трэнаван. Любой Трэнаван сам должен задавать такие вопросы время от времени, не так ли?
  – Разумеется. И, как любой другой, не получать на них ответа. – Она пристально посмотрела на меня. – Что вам всё-таки нужно, Бойд? Кто вы, чёрт возьми?
  – Я просто свободный наёмный геолог. А Маттерсон часто вас беспокоит?
  Она отхлебнула горячего кофе.
  – Да нет. Здесь я бываю редко. Я приезжаю сюда на пару месяцев в году, чем, наверное, раздражаю его. Вот и всё.
  – И вы так и не знаете, что он имеет против Трэнавана?
  – Нет.
  Я посмотрел в огонь и произнёс задумчиво:
  – Кое-кто мне сказал, что хотел бы, чтобы вы вышли замуж. Подразумевалось, что тогда здесь не осталось бы никого с фамилией Трэнаван.
  Она вспыхнула.
  – Это Говард... – Она запнулась и закусила губу.
  – Что – Говард?
  Она вскочила на ноги и отряхнулась.
  – Вы мне не нравитесь, мистер Бойд. Вы задаёте слишком много вопросов, а я не могу на них ответить. Я не знаю, кто вы, чего вы хотите. Если вы хотите заняться Маттерсоном, это ваше дело. Но вот вам бесплатный совет: "Не надо". Маттерсон котлету из вас сделает. Впрочем, меня это не касается. Но вот что запомните – оставьте меня в покое.
  – А что вы мне сделаете такого, чего не сделал бы Маттерсон?
  – Имя Трэнаван не совсем забыто. У меня есть хорошие друзья.
  – Надеюсь, получше, чем Джимми, – предположил я саркастически.
  И тут мне пришло в голову, что ссорюсь я с ней напрасно. В этом не было никакого смысла. Я поднялся на ноги.
  – Послушайте, я ведь не собираюсь воевать с вами и вмешиваться в ваши дела не собираюсь. Я человек безобидный, конечно, если в меня не тычут ружьём. Я отправлюсь к Маттерсону и просто скажу ему, что вы не пустили меня в свои владения. Мне-то что от этого?
  – Ну вот и отправляйтесь, – сказала она, и в голосе её послышались какие-то нотки сомнения. – Странный вы человек, Бойд. Приходите сюда как посторонний и вдруг начинаете копаться в истории десятилетней давности, которую все уже забыли. Откуда вы вообще о ней узнали?
  – Тот, кто мне об этом рассказывал, предпочёл бы остаться неизвестным.
  – Не сомневаюсь в этом, – сказала она с презрением. – Такое впечатление, что жители Форт-Фаррелла находят удобным иметь короткую память и излишнюю робость.
  – У вас, наверное, и в Форт-Фаррелле есть друзья? – спросил я.
  Она застегнула накидку, становилось свежо.
  – Я не собираюсь торчать здесь и играть с вами в секретики, мистер Бойд. Запомните одну вещь: никогда не появляйтесь на моей земле.
  Она повернулась, чтобы уходить. Я сказал:
  – Стойте! В лесу ведь всякие духи, лешие, животные, мало ли на что можно налететь. Мне бы не хотелось, чтобы вы повстречались с медведем. Я провожу вас до вашего лагеря.
  – О, Господи! Лесной кавалер нашёлся, – сказала она с неприязнью, но остановилась. Пока я забрасывал землёй костёр и проверял ружьё, она при слабом свете луны рассматривала мою стоянку.
  – Неплохо устроились.
  – Дело опыта. Ну что, пошли?
  Она зашагала рядом со мной, и когда мы миновали знак, я сказал:
  – Благодарю вас, мисс Трэнаван, за то, что вы разрешили мне вступить на вашу землю.
  – Не могу устоять перед галантностью, – сказала она и, показывая рукой в сторону, добавила:
  – Идём туда.
  Её "лагерь" оказался для меня полным сюрпризом. После того как мы более получаса шли вверх по склону, что дало ощутимую нагрузку на мускулы ног, перед нами неожиданно возник тёмный силуэт дома. В луче фонаря, который она вынула, мелькнула стена из гранита и брёвен, сверкнули большие окна. Она толкнула незапертую дверь и сказала с некоторым нетерпением:
  – Ну, что же вы не входите?
  Внутренность дома поразила меня ещё больше. Дом был большим и тёплым, с центральным отоплением. Она зажгла свет, и я увидел комнату, столь громадную, что дальний её конец тонул в темноте. Одна стена была застеклена, и через неё открывался великолепный вид на долину. Далеко внизу блестело под луной озеро, вокруг которого я вёл разведку. Она ещё раз щёлкнула выключателем, и комната ярко осветилась. Я увидел отполированный деревянный пол, покрытый шкурами, современную мебель, яркие полоски книг на другой стене и грампластинки, разбросанные на полу, перед встроенным в стену проигрывателем, словно кому-то неожиданно помешали слушать музыку.
  Настоящий дачный домик миллионера! Я оглядывался кругом с удивлением и, вероятно, с широко открытым ртом.
  – М-да, можно было бы даже стать президентом по одной-единственной причине рождения в подобном доме, – сказал я.
  – Я не нуждаюсь в ваших шуточках, – сказала она – Если хотите выпить, пожалуйста, это вон там. И если хотите, займитесь камином. Необходимости в этом нет, но я люблю смотреть на огонь.
  Она исчезла, прикрыв за собой дверь. Я поставил ружьё и подошёл к камину. Он представлял собою громадное гранитное сооружение, над очагом можно было свободно зажарить лося. В нём тлело несколько угольков, и я заправил его дровами из находившейся рядом поленницы. Подождав, пока огонь разгорится, я совершил обход комнаты, полагая, что хозяйка вернётся не так скоро. Известно, что жилище способно много рассказать о его владельце.
  Книжки оказались самые разные. Много современных романов, но в основном не авангардных, так, всякие надуманные истории; солидная порция английской и французской классики; полка биографий с вкраплениями истории, главным образом Канады. Что больше всего меня поразило, так это куча книг по археологии, по большей части ближневосточной. Да, Клэр Трэнаван, кажется, оригинальная женщина.
  Я оставил книги и двинулся дальше по комнате, рассматривая образцы разномастной керамики и скульптуры, на вид относившиеся ко временам Мафусаила, фотографии животных, в основном канадских, набор ружей и пистолетов в стеклянном шкафу. Я с любопытством рассматривал их сквозь стекло и обнаружил, что, хотя они содержались в порядке, все покрыты налётом пыли. Затем я задержался взглядом на фотографии великана медведя и решил, что тому, кто его снимал, даже пользуясь телевиком, пришлось подойти к нему чертовски близко.
  Она сказала за моей спиной:
  – Немного напоминает вас, верно?
  Я обернулся.
  – Я не такой огромный. Он же раз в шесть больше меня.
  Она переоделась в хорошо скроенные брюки, купленные, надо думать, в дорогом магазине.
  – Я сейчас навещала Джимми. Думаю, с ним всё будет в порядке.
  – Я ударил ровно настолько, насколько это было необходимо, – сказал я. – Достаточно для того, чтобы научить его, как себя вести. А гнёздышко ничего себе.
  – Бойд, меня тошнит от ваших слов, – сказала она холодно. – Вообще можете убираться отсюда. Вы грязный человек, если думаете, что я делю это "гнёздышко" с Джимми Вейстрендом.
  – Ай-ай-ай, – сказал я. – Вы делаете слишком поспешные выводы, Трэнаван. Я имел в виду лишь то, что всё это чертовски здорово. Я никак не ожидал всё это увидеть в лесу, больше ничего.
  Медленно краска сошла с её щёк, и она сказала:
  – Извините, если я поняла вас неправильно. Может быть, я излишне нервничаю. Если так, это ваша вина, Бойд.
  – Не надо извинений, Трэнаван.
  Она вдруг начала смеяться, сначала тихо, потом громче и громче. Я не мог удержаться, последовал за ней, и секунд тридцать мы хохотали, как безумные. Затем она взяла себя в руки.
  – Нет, – сказала она, мотая головой, – так не пойдёт. Не надо звать меня Трэнаван. Зовите меня лучше Клэр.
  – А я – Боб, – сказал я. – Привет, Клэр.
  – Привет, Боб.
  – Ты знаешь, я в самом деле никак не намекал на твои отношения с Джимми. Он недостаточно мужествен для тебя.
  Она погасила улыбку, сложила руки на груди и посмотрела на меня долгим взглядом.
  – Боб Бойд, до сих пор я не встречала ни одного человека, общение с которым заставляло бы меня вот так всё время вставать на дыбы. Если ты думаешь, что я сужу о людях по тому, каковы они в драке, ты сильно ошибаешься. Вообще тебе надо было стать анестезиологом – стоит тебе открыть рот, как тут же сморозишь что-нибудь. Ладно, ради Бога, помолчи и налей мне чего-нибудь.
  Я направился к бару.
  – А тебе не следует заимствовать остроты у герцога Эдинбургского. Это выглядит претенциозно. Что будешь пить?
  – Виски с водой, пополам. Там есть отличное виски.
  Да, виски действительно было отличное – "Айлейский туман". Я с почтением взял бутылку и вспомнил о Хэмише Мак Дугалле – интересно, как давно он не виделся с Клэр Трэнаван? Вслух я этого, конечно, не произнёс и решил, как она советовала, помолчать.
  Когда я передавал ей стакан, она спросила:
  – Сколько времени ты в этих лесах?
  – Около двух недель.
  – Не хочешь принять горячую ванну?
  – Клэр, за это я отдал бы душу. Озёрная вода слишком холодна, и часто в ней не пополощешься.
  Она показала пальцем:
  – Иди в ту дверь, а там – вторая дверь налево. Полотенце для тебя приготовлено.
  – Могу я взять с собой виски?
  – Конечно.
  На ванную стоило посмотреть. Выложенная белым и синим кафелем, она была настолько большая, что здесь можно было бы проводить собрания, если б такая фантазия пришла вам в голову. Сама ванна представляла собой выемку в полу и больше напоминала плавательный бассейн. Из крана лилась горячая вода. Тут же была гора полотенец, каждое величиной с акр.
  Пока я отмокал в воде, разные мысли посещали меня. Я думал о том, почему Клэр вспомнила Говарда Маттерсона, когда я заговорил о её замужестве; о рисунках на этикетках от виски, в особенности того, с острова Айлей; об изгибе шеи Клэр Трэнаван у воротничка рубашки; о человеке, которого я никогда не видел, – Булле Маттерсоне, о том, как он выглядит, о завитке волос за ухом Клэр Трэнаван.
  Ни одна из этих мыслей не получила какого-либо завершения, так что я выбрался из ванны, насухо вытерся и допил своё виски. Когда я одевался, до меня донеслись откуда-то из глубины домика – ничего себе домика! – звуки музыки, заглушившие отдалённое ворчание дизельного генератора, и, вернувшись в комнату, я застал Клэр сидящей на полу и слушающей финал Первой симфонии Сибелиуса.
  Она подала мне пустой стакан и рукой показала на бар. Я налил нам по новой порции виски и тихо уселся рядом с ней. Музыка кончилась, она зябко поёжилась и, глядя через окно на долину, залитую лунным светом, сказала:
  – Мне всегда кажется, что эта музыка изображает вот это.
  – Финские пейзажи очень напоминают Канаду, – подтвердил я. – Леса, озёра.
  Она приподняла бровь.
  – Ого, лесной кавалер не только галантен, но и образован.
  Я улыбнулся.
  – У меня и диплом есть.
  Она покраснела.
  – Прошу прощения. Мне не следовало так говорить. С моей стороны это скверно, да?
  – Да ничего, – сказал я, махнув рукой. – А почему ты построила дом здесь?
  – Как тебе, наверное, сообщил твой таинственный осведомитель, я ведь выросла в этих краях. Дядя Джон и оставил мне эту землю. Я её люблю, потому на ней и обосновалась. – Она помедлила. – Кстати, поскольку ты так хорошо информирован обо мне, ты, наверное, знаешь, что он мне, собственно, не родной дядя.
  – Да, – сказал я и решил сменить темп. – У меня есть к тебе одно замечание. Ружья и пистолеты нужно чистить почаще.
  – Я сейчас ими не пользуюсь. У меня пропало желание убивать животных. Я теперь пристрастилась к фотоохоте.
  – Вот такого рода? – спросил я, показывая на крупный план оскаленной пасти медведя. Она кивнула головой, и я сказал:
  – Надеюсь, когда ты снимала это ружьё было под рукой?
  – Я была вне опасности. – Мы погрузились в молчание и долго смотрели на огонь. Потом она спросила:
  – Боб, сколько тебе ещё осталось работать на Маттерсона?
  – Недолго. Я фактически всё закончил. Остался лишь кусок Трэнаван. – Я улыбнулся. – Думаю, тут ничего не поделаешь. Владелец – с норовом.
  – А потом что?
  – А потом вернусь на Северо-Западные территории.
  – На кого ты там работаешь?
  – Ни на кого, на себя.
  Я рассказал ей немного о своей работе.
  – Я вёл там разведку полтора года и кое-что нашёл. Это позволило мне протянуть ещё пять лет. Но это время было неудачным, потому я и подрядился к Маттерсону – надо обеспечить мои дальнейшие изыскания.
  Она задумалась.
  – Ищешь холостую жилу, тыкая пальцем в небо?
  – Что-то вроде этого, – согласился я. – А ты чем занимаешься?
  – Я – археолог, – сказала она неожиданно.
  – Ну! – вырвалось у меня.
  Она встрепенулась и посмотрела на меня.
  – Я не дилетант, Боб. Я не какая-нибудь богачка, которая носится со своим хобби, пока не вышла замуж. Я работаю в этой области, почитай мои статьи.
  – Да что ты так отбиваешься? Я верю тебе. Где ты ведёшь свою разведку?
  Она засмеялась.
  – В основном на Ближнем Востоке, хотя я делала раскопки и на Крите. – Она показала на статуэтку женщины в юбке с оборками и с обнажённой грудью. – Вот это – с Крита. Правительство разрешило мне взять её.
  Я взял статуэтку в руки.
  – Это Ариадна?
  – Я тоже так думаю. – Она посмотрела в окно. – Каждый год я стараюсь вернуться сюда. Средиземноморье такое голое и без лесов, меня тянет в родные места.
  – Я понимаю.
  Мы проговорили ещё долго, пока не погас огонь. О чём мы говорили, я толком не помню, просто обо всяких обычных вещах, что составляют жизнь каждого. В конце концов она сказала:
  – Меня клонит в сон. Который час?
  – Два часа.
  Она засмеялась.
  – Ничего удивительного. – Она помолчала. – Если хочешь остаться, есть лишняя кровать. Возвращаться в лагерь уже поздно. – Она строго посмотрела на меня. – Но запомни: никаких заигрываний. Будешь приставать – тут же вылетишь вон.
  – Хорошо, Клэр. Не буду, – обещал я.
  * * *
  Спустя два дня я вернулся в Форт-Фаррелл. Как только я добрался до своей комнаты в гостинице Дома Маттерсона, то первым делом наполнил ванну и забрался в неё, чтобы предаться любимому занятию: лежать в воде, попивая что-нибудь крепкое и обдумывая свои дела.
  Я покинул дом Клэр на другое утро после нашей встречи. К моему удивлению, она была сосредоточенна и замкнута. Правда, она приготовила отличный и вполне подходящий для мужчины завтрак, но так поступила бы любая хозяйка просто по привычке. Я решил, что, может быть, она сожалела о сближении с врагом, в конце концов, я ведь работал на Маттерсона; а может быть, её всё же задело то, что я на самом деле не приставал к ней. Женщин никогда толком не поймёшь.
  Во всяком случае, когда мы прощались, она вела себя весьма сдержанно. Когда я сказал, что её дом будет стоять на берегу нового озера, как только Маттерсон построит плотину, она взорвалась:
  – Маттерсону не удастся затопить мою землю. Можешь передать ему, что я вступаю с ним в борьбу.
  – Хорошо, я передам ему.
  – Ну, иди, Бойд, У тебя, я думаю, дел по горло.
  – Да, – сказал я. – Но я их не буду делать на твоей земле. – Я взял своё ружьё. – Выше голову, Трэнаван.
  И ушёл. На полдороге я оглянулся, но всё, что смог увидеть, была фигура Джимми Вейстренда, стоявшего на возвышении; по-ковбойски расставив ноги, он смотрел мне вслед, словно проверяя, действительно ли я удалился.
  Закончить разведку маттерсоновских владений было делом недолгим, я вернулся в свой лагерь рано и почти весь день ещё слонялся вокруг, пока не прилетел вертолёт. Через час я уже был в Форт-Фаррелле и нежился в ванне.
  Я плескался в воде и уточнял план своих действий. В комнате зазвонил телефон, но я не обратил на него внимания, и он смолк. Сначала я должен был встретиться с Маттерсоном, затем мне хотелось повидать Мак Дугалла, чтобы проверить некоторые свои подозрения. Всё, что оставалось сделать дальше, – написать отчёт о разведке, получить деньги и успеть на автобус из города. Ничто, кроме некоторых личных переживаний, с Форт-Фарреллом меня больше не связывало.
  Телефон зазвонил снова, и я выбрался из ванны. Звонил Говард Маттерсон. Он оказался раздосадованным, что его заставляют ждать.
  – Я слышал о вашем возвращении, – сказал он, – и уже жду вас.
  – Я тут полирую ванну, – сказал я. – Когда буду готов, повидаюсь с вами.
  Некоторое время он переваривал это. Полагаю, что он не привык к тому, чтобы ждать кого-то. Потом он сказал:
  – Хорошо, давайте побыстрее. Как ваша экспедиция?
  – Так, ничего особенного. Расскажу обо всём при встрече. В двух словах: серьёзных оснований для горной добычи в долине Кинокси нет. Подробно всё напишу в отчёте.
  – Ага, это именно то, что я хотел знать, – воскликнул он и повесил трубку.
  Я, не торопясь, оделся и отправился в его контору. Теперь мне пришлось ждать ещё больше, минут сорок. Наверное, он решил по тому, как я с ним говорил по телефону, что я заслуживаю этого. Но, когда я, минуя его секретаршу, вошёл наконец в его кабинет, встретил он меня достаточно дружелюбно.
  – Рад вас видеть, – сказал он. – С вами ничего не случилось?
  Я поднял брови.
  – А что, могло что-то случиться?
  Улыбка застыла на его лице, словно не зная, исчезать ей или оставаться, потом всё же осталась.
  – Конечно, нет, – произнёс он сердечно. – Вы же человек опытный, я знаю.
  – Спасибо, – сказал я сухо. – Впрочем, кое-кому я помешал. Я вам, пожалуй, скажу об этом, потому что могут последовать жалобы. Знаете некоего Джимми Вейстренда?
  Маттерсон прикуривал сигару.
  – В северной части? – спросил он, не глядя на меня.
  – Да-да. Дело дошло до кулаков. Но я справился с этим делом, – заметил я скромно.
  Маттерсон выглядел удовлетворённым.
  – Значит, вы провели разведку целого района?
  – Нет, не провёл.
  Он нахмурился.
  – Нет? Почему?
  – Потому что я не дерусь с женщинами. Мисс Трэнаван категорически не разрешила мне проводить работы на её земле от имени Корпорации Маттерсона. – Я наклонился вперёд. – По-моему, вы сказали мистеру Доннеру, что уладите этот небольшой вопрос с мисс Трэнаван. Как оказалось, вы этого не сделали.
  – Я попытался с ней связаться, но её не было на месте. – Он забарабанил пальцами по столу. – Жаль, но тут уж, я думаю, ничего не поделаешь.
  Я видел, что он лжёт, но уличать его в этом не имело смысла. Я сказал:
  – Что касается остальной части района, то, насколько я вижу, в нём нет ничего такого, что можно было бы разрабатывать.
  – Следы нефти, газа?
  – Ничего. Я составлю для вас полный отчёт. Вероятно, я заберу у вас машинистку на время. Тогда вы получите его быстрее, да и я быстрее уеду отсюда.
  – Конечно. Я это устрою. Давайте делайте поскорее.
  – Хорошо, – сказал я и поднялся. У двери я остановился. – Да, вот ещё что. У озера в долине я обнаружил следы плывучей глины. Это обычная вещь в осадочных породах для этих мест. Она может принести вам неприятности. Нужны дополнительные исследования.
  – Хорошо, хорошо, – сказал он. – Обо всём этом напишите в отчёте.
  Когда я покидал здание, то подумал о том, что Маттерсон вряд ли понял, о чём я говорил. Впрочем, в отчёте я напишу об этом подробно.
  * * *
  Я дошёл до Трэнаван-парка и убедился, что лейтенант Фаррелл по-прежнему стоит на часах, охраняя голубей. В греческом кафе я попросил принести мне кофе и сел за столик. Если Мак Дугалл хоть наполовину такой газетчик, каким он себя считает, его следовало ожидать с минуты на минуту. И точно, минут через пятнадцать он появился и молча уселся рядом со мной. Я наблюдал за тем, как он помешивает свой кофе.
  – В чём дело, Мак? Язык проглотили?
  Он улыбнулся.
  – Я жду, что ты мне что-нибудь расскажешь. Я хороший слушатель.
  Я сказал:
  – Никто не может остановить Маттерсона в строительстве плотины, кроме Клэр. Почему вы не предупредили меня, что она там?
  – Я думал, что тебе лучше обнаружить это самому. А что, были неприятности?
  – Да нет, ничего. А что это за тип, Джимми Вейстренд?
  Мак Дугалл засмеялся.
  – Сын смотрителя дома, брыкливый щенок.
  – Он явно насмотрелся голливудских вестернов, – сказав я и описал Маку эпизод с Джимми.
  Мак Дугалл посерьёзнел.
  – С парнем надо поговорить. У него нет никакого права выслеживать людей на земле Маттерсона. Что касается ружья, – он покачал головой, – отец должен за это спустить с него шкуру.
  – Я полагаю, что уже наставил его на путь истинный, – сказал я и взглянул на Мака. – А когда вы в последний раз видели Клэр?
  – Месяц назад, когда она проследовала через город по пути к своему дому.
  – И с тех пор она здесь не появлялась?
  – По-моему, нет. Она обычно оттуда не вылезает.
  Я подумал, что для Говарда Маттерсона не составляло никакого труда сесть в вертолёт и преодолеть расстояние в сорок пять миль. Почему же он не сделал этого? Может, он действительно недотёпа, как сказала Клэр? Я обратился к Мак Дугаллу:
  – А какие отношения у Клэр с Говардом?
  – Он хочет жениться на ней.
  Я уставился на него с удивлением, потом расхохотался.
  – У него же нет ни малейшей надежды! Послушали бы вы, что она говорила о Маттерсоне, о папаше и сынке.
  – У Говарда толстая шкура, – сказал Мак Дугалл. – И он надеется со временем переупрямить Клэр.
  – Но он не сможет этого сделать, находясь вдали от неё или затопив её земли. Кстати, каковы её юридические права в этом отношении?
  – Довольно шаткие. Дело в том, что большинство гидроэлектростанций в Британской Колумбии находятся под контролем правительства. Но есть исключения. Например, Канадская Алюминиевая Компания построила собственную гидроэлектростанцию в Китимате. Это – прецедент для Маттерсона. Он уже подготовил почву в правительственных кругах, и тут у него всё схвачено. Если будет решение, что строительство плотины отвечает потребностям общества, Клэр проиграет.
  Он печально улыбнулся.
  – Джимсон и "Форт-Фарреллский летописец" сейчас как раз работают в этом направлении, но меня, естественно, к этому не допускают, и я пробавляюсь свадьбами и похоронами. Когда я уходил из конторы, Джимсон кропал редакционную статью о том, как по-рыцарски блюдёт интересы общества Корпорация Маттерсона.
  – Он, наверное, уже знает о результатах моих исследований от Говарда, – сказал я. – Сожалею, но ничего не поделаешь.
  – Ты здесь ни при чём, это твоя работа, – он взглянул на меня искоса. – Ну и что ты собираешься делать?
  – В каком смысле?
  – В смысле всей этой вонючей ситуации. Я думал, что ты там в лесах обо всём поразмыслил.
  – Мак, я ведь не рыцарь в сверкающих латах. Я не знаю, чем бы я мог быть здесь полезен и чем вообще тут можно помочь.
  – Я тебе не верю, – сказал Мак Дугалл резко.
  – Верите или не верите, один чёрт.
  Я вдруг почувствовал, что мне надоело его цепляние, или я ощутил что-то вроде чувства вины, хотя в чём, сам не знаю.
  – Я пишу отчёт, забираю деньги, сажусь в автобус и уматываю отсюда. Вся эта ваша заварушка меня не касается.
  Мак Дугалл встал.
  – Что ж, значит, я ошибался, – сказал он уставшим голосом. – Я думал, ты мужчина. Я думал, у тебя есть мужество противостоять Маттерсонам и поставить их на место, но я оказался не прав. – Он ткнул в меня дрожащим пальцем. – Ты что-то знаешь. Я знаю, что ты что-то знаешь. Наверное, у тебя есть свои причины скрывать это, так подавись ими! Ты не мужчина, а бесхребетный манекен, трусливая тряпка! Я рад, что ты уезжаешь из Форт-Фаррелла, потому что при каждой встрече с тобой меня бы тошнило!
  Он повернулся и, пошатываясь, вышел на улицу. Я видел, как он, словно слепой, пересёк площадь, и мне стало очень жаль его. Но что я мог поделать! Человеком, располагавшим информацией, был не Боб Бойд, а Роберт Грант, который умер десять лет назад.
  У меня произошла ещё одна, последняя схватка с Говардом Маттерсоном, когда я вручил ему отчёт. Он взял бумаги и карты и бросил их на стол.
  – Я слышал, у вас состоялась приятная беседа с Клэр Трэнаван?
  – Я угостил её обедом. Любой поступил бы так же.
  – И вы отправились к ней в дом?
  – Конечно, – сказал я непринуждённо. – Я думал, это будет в ваших интересах. Я надеялся сделать её более сговорчивой.
  Его голос стал ледяным:
  – А ночь в её доме вы провели тоже в моих интересах?
  Это ошеломило меня, Бог мой, парень-то ревновал! Но откуда он узнал обо всём? Клэр, разумеется, не могла ему ничего рассказать, так что, вероятнее всего, это сделал Джимми Вейстренд. Этот подонок отвечал мне ударом на удар, наушничал Маттерсону. В Форт-Фаррелле, должно быть, все знали, что Говард сохнет по Клэр, но не имеет у неё успеха.
  Я улыбнулся Маттерсону.
  – Нет, это было в моих интересах.
  Его лицо густо покраснело, и он поднялся.
  – Тут нечего улыбаться, – сказал он ледяным тоном. – Мы заботимся о мисс Трэнаван и об её репутации.
  Он начал двигаться вокруг стола, поигрывая плечами, и я понял, что он собирается наброситься на меня. Я не мог в это поверить, этот парень так и не повзрослел. Он вёл себя как обыкновенный драчливый мальчишка, все достоинства которого в кулаках, или самец антилопы, готовый защищать свой гарем от любого пришельца.
  Я сказал:
  – Маттерсон, Клэр Трэнаван способна сама позаботиться о себе и своей репутации. И я не думаю, что, устраивая драку, вы её репутацию укрепите. Мне известны её взгляды на этот вопрос. А она обо всём узнает, будьте уверены, потому что, если вы коснётесь меня хоть пальцем, я вышвырну вас из ближайшего окна, и возникнет скандал.
  Он продолжал двигаться, но потом одумался и остановился. Я сказал:
  – Клэр Трэнаван предложила мне принять ванну и переночевать, но заметьте, не в своей постели. А если вы думаете о Клэр подобным образом, не удивительно, что ваши шансы невелики, теперь давайте мой гонорар.
  Низким придушенным голосом он сказал:
  – Вон конверт, на столе. Берите и убирайтесь.
  Я взял конверт, разорвал его и вынул из него листок бумаги. Это был чек на сумму, о которой я договаривался с Маттерсоном. Я повернулся и вышел из офиса вне себя от ярости. Тем не менее я не забыл зайти в Банк Маттерсона и получить по чеку деньги, прежде чем Говард как-то воспрепятствует этому.
  С пачкой банкнот в кармане я почувствовал себя лучше. Я отправился в свой номер, упаковал чемодан и выписался из гостиницы. Идя вниз по Кинг-стрит, я отдал последние почести лейтенанту Фарреллу, фигуре в Трэнаван-парке, и проследовал дальше, мимо греческого кафе к автобусной остановке. Автобус уже был на месте, я с радостью сел в него, и через некоторое время Форт-Фаррелл уплыл в прошлое. Городок в общем-то так себе.
  Глава 4
  1
  Зимой я выполнил ещё один заказ в долине Оканаган около границы с США, и к весне я был готов вернуться на Северо-Западные территории. Я ждал таяния снегов, заснеженный пейзаж представляет для геолога унылое зрелище. Только короткое лето давало мне возможность поработать, так что пока ничего не оставалось делать, как ждать.
  Я сообщил Саскинду обо всём, что случилось со мной в Форт-Фаррелле. Его ответ убедил меня в том, что я всё сделал правильно.
  "Я думаю, – писал Саскинд, – ты поступил мудро, удрав из Форт-Фаррелла. Такого рода любопытство не принесло бы тебе ничего хорошего. Если ты не будешь думать об этом эпизоде, плохие сны оставят тебя в покое.
  Между прочим, я сейчас вспомнил кое-что, о чём нужно было давным-давно рассказать тебе. Как только ты покинул Монреаль, появился какой-то сыщик и расспрашивал о тебе, точнее, о Роберте Гранте. Я отправил его восвояси с фингалом под глазом и синяком пониже спины. Тогда я не сказал тебе ничего, считая, что ты ещё не готов к восприятию таких новостей. А потом забыл об этом.
  Кто нанял этого детектива? Я наводил справки, но ничего не разузнал, здесь я дилетант. Как бы то ни было, дело это давнее, и сейчас, наверное, всё это не имеет значения, но я всё же решил тебе сообщить о том, что кто-то ещё, кроме твоего неизвестного благодетеля, интересовался тобой".
  Новость была интересной, но давно устаревшей.
  Я подумал над ней некоторое время, но, как и Саскинд, ни к чему не пришёл.
  Весной я отправился на север в дистрикт Мак Кензи и провозился там в поисках месторождений всё лето. Но год выдался неудачным, и я стал подумывать, не бросить ли всё и запродаться какой-нибудь компании для регулярного заработка. Но я знал, что не сделаю этого. Мне слишком хорошо знаком вкус свободы, чтобы сковать себя по рукам и ногам, да и человек я не компанейский. Но для продолжения работы следующим летом нужны были деньги, значит, мне вновь предстояло двигаться на юг, к цивилизации.
  Наверное, надо было быть круглым дураком, чтобы опять очутиться в Британской Колумбии. Я действительно стремился следовать совету Саскинда и забыть о Форт-Фаррелле, но порой трудно себя контролировать. Днём, когда я чувствовал себя одиноко, и в особенности ночью я думал о странной судьбе Трэнаванов. Я чувствовал своего рода сопричастность ей, ведь я был в том разбившемся "кадиллаке" – и даже некоторую смутную вину. И, конечно же, я испытывал чувство вины за то, что удрал из Форт-Фаррелла, последние слова Мак Дугалла всё время звучали у меня в ушах, несмотря на уверения Саскинда в моей правоте.
  И ещё я много думал о Клэр, несомненно гораздо больше, чем следовало одинокому мужчине посреди диких лесов.
  Как бы то ни было, я возвратился и зимой подключился к группе учёных, работавших недалеко от Кэмлус в Британской Колумбии над проблемой землетрясений, – платили мне немного, да и атмосфера внутри этой компании высоколобых оказалась мне не по душе, но я делал своё дело и кое-что скопил.
  По мере приближения весны меня стало охватывать какое-то беспокойство, но я понимал, что ресурсов для самостоятельной экспедиции у меня всё же недостаточно. Похоже было на то, что мне не удастся вырваться из порочного круга зависимости от наёмной работы. Однако вскоре я получил деньги, но таким образом, что вместо этого предпочёл бы лет двадцать трудиться на кого-нибудь.
  Мне пришло письмо от некоего Джарвиса, партнёра Саскинда. Он извещал меня о неожиданной смерти Саскинда от сердечного приступа и о том, что Саскинд оставил мне пять тысяч долларов.
  "Я знаю, что у вас с Саскиндом были особые отношения, – писал Джарвис, – более глубокие, нежели простая связь врача и пациента. Примите мои искренние соболезнования и знайте, что вы всегда можете рассчитывать в случае необходимости на мою профессиональную помощь".
  Я испытал чувство огромной потери. Саскинд был единственным отцом, которого я знал. Он был единственным моим якорем в том мире, который отобрал у меня три четверти моей жизни. Хотя встречались мы в эти годы очень редко и нерегулярно, нас связывала переписка, а теперь не будет ни писем Саскинда, ни его самого, грубоватого, умного.
  Известие о его кончине выбило меня из колеи. Во всяком случае, я почему-то стал задумываться о геологической структуре Северо-Востока Британской Колумбии и о том, нужно ли мне этим летом возвращаться на свой крайний север. Словом, я решил ехать в Форт-Фаррелл.
  Задним числом я объяснил своё решение. Пока был жив Саскинд, существовала какая-то реальная связь с моими истоками. Когда его не стало, она оборвалась, и мне нужно было опять бороться за себя и попытаться узнать, кто же я такой. А это можно было сделать только разобравшись в моём прошлом, чем бы ужасным это мне ни грозило. Ну, а путь к прошлому лежал через Форт-Фаррелл, через события, связанные с гибелью семьи Трэнаванов и рождением лесопромышленной империи Маттерсона.
  В то время я, конечно, так не рассуждал. Я действовал не раздумывая. В течение месяца я завершил работу, которой тогда занимался, собрал свои вещи и отправился в Форт-Фаррелл.
  Городок совершенно не изменился. Когда я сошёл с автобуса, то увидел в камере хранения всё того же толстого парня. Он смерил меня взглядом и произнёс:
  – Что, опять к нам?
  Я улыбнулся.
  – Теперь мне уже не надо спрашивать, где находится Дом Маттерсона. А скажи мне лучше вот что: Мак Дугалл на месте?
  – На прошлой неделе был. С тех пор я его не видел.
  – Из тебя вышел бы хороший свидетель, – сказал я. – Умеешь аккуратно давать показания.
  Я направился к Кинг-стрит и далее – к Трэнаван-парку. Здесь всё же кое-что изменилось. Греческое кафе теперь обрело имя, яркие неоновые буквы сообщали, что теперь это кафе "Эллада". Лейтенант Фаррелл, однако, совершенно не изменился. Я опять поселился в гостинице Дома Маттерсона, но не мог сказать твёрдо, сколько в ней проживу. Когда я начну шевелить камни, чтобы посмотреть, какую мерзость они под собой скрывают, Маттерсон, как хозяин гостиницы, вряд ли позволит мне оставаться его клиентом. Но это дело будущего, а пока я решил разузнать, как идут дела у Говарда.
  Я поднялся на лифте в его офис и попросил секретаршу, уже новую, передать хозяину, что его хочет видеть мистер Бойд. На этот раз он принял меня в рекордно короткое время, минуты через две. Должно быть, Говард сгорал от любопытства узнать, зачем я вернулся в Форт-Фаррелл.
  Он тоже нисколько не изменился, да и почему он должен был меняться? Всё такой же малый с бычьей шеей и со склонностью к полноте. Пожалуй, он только немного пополнел за это время.
  – Так, так, – воскликнул он, – вот уж не ожидал вас снова увидеть!
  – Почему же не ожидали, – сказал я невинным голосом. – Вы же сами предложили мне работу.
  – Что? – Он уставился на меня, не веря своим ушам.
  – Да, вы предложили мне работу. Вы же сказали тогда, что хотели бы провести геологическую разведку всех владений Маттерсона, и поручили это дело мне. Вы что, не помните?
  Он осознал, что рот его широко открыт, и захлопнул его.
  – Господи, да вы нахал! Вы что, думаете, что... – Он запнулся и фыркнул. – Нет, мистер Бойд, боюсь, что наши планы изменились.
  – Очень жаль, – сказал я. – В этом году я не смог отправиться на север.
  Он злорадно усмехнулся.
  – Да? А что такое? Некому вас субсидировать?
  – Что-то в этом роде, – сказал я и напустил на себя удручённый и опечаленный вид.
  – Да, времена сейчас трудные, – пустился он в рассуждения, наслаждаясь ситуацией. – Должен вам признаться, что, к сожалению, для человека вашей профессии в наших краях работы нет. Более того, сейчас вообще подходящей работы для вас не найдётся. В этом году безработица в Форт-Фаррелле достигла невероятных размеров. Впрочем, я, конечно, попытаюсь для вас что-нибудь подыскать. Например, в гостинице – место коридорного. Они там всё-таки прислушиваются к моим рекомендациям. Я надеюсь, что таскать чемоданы для вас не составит труда?
  Я не препятствовал его развлечению. Я просто встал и сказал:
  – Нет, я всё же до этого ещё не дошёл.
  Это не удовлетворило Говарда. Ему страшно хотелось ещё потыкать меня носом в дерьмо.
  – Садитесь, – сказал он сердечно, – давайте поговорим о прошлом.
  – Давайте, – сказал я и снова сел. – Встречались в последнее время с Клэр Трэнаван?
  Это ошарашило его. Он резко сказал:
  – Давайте не будем её касаться.
  – Я просто хотел узнать, здесь ли она сейчас, – сказал я. – Очень милая женщина. Было бы приятно снова с ней повидаться.
  Он выпучил глаза, как будто проглотил жевательную резинку. Ему, наверное, пришло в голову, что я серьёзно увлёкся Клэр, что, кстати, было недалеко от истины. Теперь уж точно срок моего проживания в гостинице будет непродолжительным, подумал я.
  Говард взял себя в руки.
  – Её нет в городе, – сказал он с видимым удовлетворением. – Её вообще здесь нет. Она далеко, в другом полушарии, и не скоро вернётся. Весьма сожалею.
  Действительно жаль. Я всё мечтал, как мы вновь будем с ней обмениваться колкостями. Но, в конце концов, не она была главной причиной моего появления в городе, хотя в её лице я, конечно, потерял возможного союзника.
  – Ну, что ж, – сказал я, вставая, – на самом деле всё нелегко.
  На этот раз он меня не останавливал. Ему, наверное, не понравилось предложенное мною направление разговора о прошлом. Я подошёл к двери и сказал:
  – До встречи.
  – Вы что, собираетесь здесь остаться?
  Я засмеялся:
  – Это зависит от того, насколько ситуация с работой, обрисованная вами, соответствует действительности.
  Я закрыл за собой дверь и улыбнулся его секретарше.
  – Ну и хозяин у вас – сила! Да-с!
  Она посмотрела на меня, как на сумасшедшего. Я подмигнул ей и вышел.
  Издёвки над Говардом Маттерсоном были пустым ребячеством, но я не мог удержаться от этого. Я хоть чуть-чуть поднял себе настроение. Сам он меня в общем-то не интересовал, да и что я знал о нём, кроме того немногого, о чём мне рассказывали Клэр Трэнаван и Мак Дугалл. Но теперь я снова убедился в том, какой он смельчак. Ничто не радовало его больше, чем возможность пнуть ногой упавшего человека. Садизм, продемонстрированный им, только расшевелил меня, и, кроме того, я был удовлетворён, что поставил его на место.
  Шагая по Кинг-стрит, я взглянул на часы и ускорил шаг. Если Мак Дугалл всё ещё придерживался своих привычек, он уже сидит в греческом кафе, то бишь в кафе "Эллада". И точно, он уже сидел там, задумавшись над пустой кофейной чашкой. Я взял две чашки кофе, который выдавало хромированное чудовище, выпускавшее пар из каждой своей щели и грохотавшее, словно ракета на старте. Я отнёс кофе к столику, где сидел Мак, и поставил одну чашку перед ним. Если он и удивился, увидев меня, то виду не показал. Его ресницы слегка дрогнули, и он проговорил:
  – Что тебе нужно?
  Я уселся рядом с ним.
  – Моё настроение изменилось, Мак.
  Он ничего не ответил, лишь пожал плечами.
  Я показал на кофейную машину.
  – Когда здесь появился этот признак благосостояния?
  – Пару месяцев тому назад. И кофе чертовски скверный, – сказал он кисло. – Рад видеть тебя, сынок.
  Я сказал:
  – Я буду краток, мне кажется, лучше нам вместе тут перед всеми долго не маячить. Говард Маттерсон знает, что я в городе, и он в ярости.
  – Почему?
  – У меня была вечеринка с ним перед отъездом, полтора года тому назад.
  Я рассказал Маку о том, что произошло между нами, и о моих подозрениях относительно Джимми Вейстренда. Мак поцокал языком.
  – Подонок! – воскликнул он. – А знаешь, что сделал Говард? Он сказал Клэр, будто ты хвастался тем, что провёл с ней ночь. Она была вне себя от ярости и проклинала тебя на чём свет стоит. Так что теперь ты не самый желанный гость в её доме.
  – И что, она поверила ему?
  – А почему бы ей не поверить? Кто же ещё мог сказать об этом Говарду? О Джимми никто и не подумал. – Он вдруг фыркнул. – Так вот оно как Джимми получил своё место – он работает сейчас у Маттерсона на строительстве плотины.
  – Значит, они всё-таки строят её?
  – Угу. Общественное мнение было хорошо обработано, а сопротивление Клэр Маттерсон просто-таки смял. Строительство началось прошлым летом и продвигается такими темпами, будто Маттерсон приказал закончить его ко вчерашнему дню. Зимой они, конечно, бетонными работами заниматься не могли, зато сейчас гонят их днём и ночью. Через три месяца там появится озеро длиной миль в десять. Уже начали валить там лес, правда не принадлежащий Клэр. Она сказала, что пусть лучше он уйдёт под воду, нежели на лесопилку Маттерсона.
  – Я хочу сообщить вам кое-что, – сказал я. – Но разговор это долгий, я зайду к вам вечером.
  Мак Дугалл улыбнулся.
  – Клэр, когда уезжала, оставила мне немного "Айлейского тумана". Кстати, ты знаешь, что её нет здесь?
  – Да, Говард с большим удовольствием известил меня об этом, – сказал я сухо.
  – М-м-м, – протянул он и одним глотком осушил свою чашку. – Сейчас вспомнил, что у меня есть дело. Увидимся, приходи где-то около семи. – Он с трудом поднялся. – Мои кости стареют, – сказал он, состроив гримасу, и направился к выходу.
  Я допил свой кофе не торопясь и пошёл к себе в гостиницу. Шагая быстрее Мак Дугалла, я почти нагнал его на Хай-стрит, но он вдруг свернул в сторону и скрылся в телеграфном отделении. Я прошёл мимо. Всё, что надо, я скажу ему вечером, а сейчас снова показываться вместе не стоило. Уже через несколько дней я стану в Форт-Фаррелле подозрительным человеком, и любой маттерсоновский служащий поостережётся поддерживать со мной отношения из страха потерять работу. Мне совсем не хотелось, чтобы Мак Дугалла уволили.
  Из комнаты меня пока не выселили. Вероятно, Говард не думал, что у меня хватит наглости останавливаться в Доме Маттерсона, и ему не пришло в голову проверить, но как только я заварю здесь кашу, он, конечно, обнаружит меня и велит вышвырнуть меня вон. Придётся обсудить с Маком вопрос о пристанище.
  Я пробездельничал почти до семи часов и направился в жилище Мака. Он сидел перед зажжённым камином. Мак молча указал мне на бутылку, стоявшую на столе. Я налил себе виски и присоединился к нему.
  В течение некоторого времени я смотрел на пляшущий в камине огонь, затем сказал:
  – Мак, вы вряд ли поверите тому, что я собираюсь вам рассказать.
  – Газетчика моего возраста ничем не удивишь, – ответил он, – мы – как врачи или священники, нам столько всего приходится слышать. Ты не поверишь, сколько к нам поступает информации, которая по тем или иным причинам не публикуется.
  – Ладно, – сказал я, – всё же, думаю, моя история вас удивит. К тому же я никогда не рассказывал её ни одной живой душе. О ней знают лишь несколько врачей.
  И я рассказал ему всё: о пробуждении в госпитале, о Саскинде и его лечении, о пластических операциях – всё, включая таинственные тридцать шесть тысяч долларов и появление частного детектива. Под конец объяснил:
  – Вот почему, Мак, я утверждал, что не знаю ничего, что могло бы помочь в этом деле. Я не лгал.
  – О, Боже, как мне стыдно, – пробормотал он. – Мне стыдно за то, что я наговорил тебе тогда. Таких вещей нельзя говорить друг другу. Сожалею.
  – Но вы же не знали, – сказал я. – Не надо извиняться.
  Он встал и взял папку, которую показывал мне раньше, и выудил из неё фотографию Роберта Гранта. Пристально посмотрев на меня, он перевёл глаза на фотографию, потом вновь на меня.
  – Невероятно, – выдохнул он. – Невероятно, чёрт побери! Никакого сходства.
  – Я последовал совету Саскинда, – сказал я. – Роберте, пластический хирург, сверялся с этой фотографией, чтобы знать, чего не надо делать.
  – Роберт Грант, Роберт Б. Грант, – пробормотал он. – Почему, чёрт возьми, мне не пришло в голову узнать, что стоит за буквой Б? Хороший из меня репортёр! – Он положил фотографию в папку. – Не знаю, Боб. Не знаю, нужно ли нам сейчас влезать в это дело. Ты заставил меня усомниться в этом.
  – Но почему? Ничего же не изменилось. Трэнаваны по-прежнему мертвы, и Маттерсон по-прежнему хранит всё, что связано с ними, за семью печатями. Почему вы не хотите продолжить расследование?
  – Из того, что ты мне рассказал, я делаю вывод, что это опасно для тебя лично, для твоей головы. Ты можешь сойти с ума. – Он покачал головой. – Я не хочу этого.
  Я встал и стал ходить по комнате.
  – Я должен докопаться до правды, Мак. Несмотря на предупреждение Саскинда. Пока он был жив, со мной всё было в порядке, я опирался на него. Но сейчас мне необходимо выяснить, кто же я. Неизвестность просто убивает меня. – Я остановился у него за спиной. – Я делаю это не для вас, Мак, я делаю это для себя. Я был в автомобиле, когда он разбился, и мне кажется, корни всей загадки – в этой катастрофе.
  – Но что ты собираешься предпринять? – произнёс Мак беспомощно. – Ты ведь ничего не помнишь.
  – Я собираюсь поднять здесь волну. Маттерсон не желает, чтобы о Трэнаванах говорили. Прекрасно. В ближайшие дни я только и буду делать, что говорить о них. Рано или поздно что-то произойдёт. Но для начала мне нужна информация, и её можете предоставить вы, Мак.
  – Ты в самом деле решил идти до конца? – спросил он.
  – Да.
  Он вздохнул.
  – Хорошо, Боб. Говори, что тебе нужно.
  – Прежде всего я хочу знать, где был старый Маттерсон во время катастрофы.
  Мак скривил лицо.
  – Я раньше тебя подумал об этом. Было у меня такое же подозрение. Но это всё впустую. Как ты думаешь, кто докажет его алиби?
  – Откуда я знаю?
  – Я, чёрт меня дери! – воскликнул Мак с отвращением. – Да, он торчал в конторе "Летописца" чуть ли не целый день. Мне бы хотелось сказать, что я его не видел, но я видел его.
  – А в какое время дня произошла катастрофа?
  – Нет, нет, – сказал Мак. – Здесь ничего не выйдет. Я уже прикидывал всякие варианты с точки зрения времени. Булл никак не мог оказаться на месте происшествия, абсолютно.
  – Он очень многое приобрёл р результате этого, – сказал я, – единственный. Все остальные только потеряли. Я убеждён в том, что он участвовал в этом.
  – Ради Бога, не надо! Когда ты слышал о том, чтобы один миллионер убил другого? – Мак вдруг замер. – Я имею в виду, лично, – сказал он тихо.
  – То есть вы хотите сказать, что он мог нанять кого-то?
  Мак устало поглядел на меня:
  – Мог, но если он это сделал, у нас нет никаких шансов доказать это. Убийца, вероятно, доживает где-нибудь в Австралии с солидным счётом в банке. Прошло ведь двенадцать лет, Боб. Как, чёрт возьми, мы сумеем что-то доказать?
  – Ничего, мы найдём возможность, – сказал я упрямо. – То соглашение о партнёрстве, с ним действительно всё в порядке?
  – Кажется, да. Джон Трэнаван, конечно, здорово сглупил, что не аннулировал его, когда женился и начал семейную жизнь.
  – Есть возможность подделки?
  – Ни малейшей, хотя мысли такие у меня мелькали. Старик Булл откопал живого свидетеля, который удостоверил подписи.
  Мак Дугалл подбросил полешко в огонь и уныло добавил:
  – Нет, не вижу никаких шансов.
  – У Маттерсона есть уязвимое место, – возразил я. – Он приложил все усилия к тому, чтобы уничтожить имя Трэнавана, значит, у него должна быть веская причина на это. Я начну говорить о Джоне Трэнаване на каждом углу Форт-Фаррелла, и он как-нибудь отреагирует.
  – А дальше что?
  – А дальше посмотрим. Всё будет зависеть от того, какой получится расклад. В случае необходимости я пойду в открытую и объявлю, что я – тот самый Роберт Грант, который был в машине Трэнавана. Это подействует.
  – Если дело с катастрофой действительно нечисто и если Маттерсон действительно к ней причастен, тебе не поздоровится, – предупредил Мак. – Если Маттерсон убил троих, он не остановится перед убийством четвёртого. Ты будешь в опасности.
  – Я сумею постоять за себя, – сказал я, искренне полагая, что это действительно так. – Есть ещё проблема. Как только я начну тревожить здешнее болото, я не смогу оставаться в Доме Маттерсона. Вы не поможете мне с жильём?
  – У меня есть небольшой домик за городом, – сказал Мак. – Перебирайся туда.
  – Чёрт возьми, это невозможно. Маттерсон повяжет вас вместе со мной, и вы тоже окажетесь в опасности.
  – Я уже ухожу на покой, – сказал Мак спокойно. – В любом случае в конце лета я бы ушёл. Ну, уйду чуть раньше, какая разница. Я уже старик, Боб, скоро семьдесят два. Пора дать отдых старым костям. Займусь рыбной ловлей, давно хотел.
  – Хорошо, – сказал я. – Нам придётся задраить люки. Ожидается ураган, который поднимет Маттерсон.
  – Да не боюсь я Маттерсона и никогда не боялся. Он знает это. Ну, вытурит с работы, и всё. Чёрт с ним! Тем более что я собираюсь стать лауреатом премии Пулитцера. С журналистикой я завязываю, но один репортаж всё же хотел бы написать и он прогремит по всей Канаде. А материал для него зависит от тебя, Боб.
  – Сделаю всё, что смогу, – сказал я.
  * * *
  Вечером уже в постели у меня возникла мысль, которая заставила меня похолодеть от ужаса. Мак Дугалл предположил, что Маттерсон для достижения своих грязных целей нанял убийцу, и я вдруг с ужасающей очевидностью осознал, что этим убийцей мог быть некий неразборчивый подонок по имени Роберт Грант.
  Конечно, можно предположить, что Грант провалил порученное ему дело и попал в катастрофу по чистой случайности. Но ведь можно предположить и то, что Роберт Бойд Грант всё же был убийцей троих человек, кто же тогда я, Боб Бойд?
  Меня прошиб холодный пот. Саскинд всё же был прав. Я могу обнаружить в своей прошлой жизни такое, что сведёт меня с ума.
  Я крутился и вертелся на своей постели почти всю ночь, пытаясь успокоиться. Я стремился отыскать любую возможность доказать невиновность Гранта. По словам Саскинда, Гранд находился в бегах, когда произошла катастрофа. Полиция преследовала его за нападение на студента. Пошёл бы он на умышленное убийство только потому, что кто-то попросил его?
  Пошёл бы, если бы ему хорошо заплатили. Но как тогда Маттерсон вышел на него? Не мог же он подойти на улице к обыкновенному студенту и сказать ему: "Послушай, тут есть семья из трёх человек, надо её вырубить". Это смешно.
  Я начал думать, что вся построенная мною и Мак Дугаллом схема, хотя внешне и правдоподобна, не выдерживает критики. Обвинять в убийстве уважаемого, хотя и жестокого, миллионера?
  Затем мои мысли обратились к моему неизвестному благодетелю и тридцати шести тысячам долларов. Может, это была плата Роберту Гранту? А частный детектив? Какова его роль?
  Я всё же задремал наконец и вновь видел Сон: я погружаюсь в горячий снег и наблюдаю, как вздувается пузырями и чернеет моя кожа. Но в этот раз происходило кое-что новое. Я слышал какие-то звуки: треск пламени, доносившийся откуда-то, и видел прыгающие красные блики на снегу, который оседал, таял и превращался в ручьи крови.
  2
  На следующее утро я вышел на улицу в неважном состоянии. Я был угнетён, разбит, всё тело болело так, словно меня поколотили. Яркий солнечный свет раздражал меня, в глазах саднило, как если б их запорошило мелким песком. В общем, я чувствовал себя скверно.
  Чашка крепкого кофе немного подкрепила меня."Ты ж знал, что так будет, – говорил я сам себе. – Ну что, сдрейфил? А ты ведь по-настоящему и не начинал. Дальше будет труднее. С другой стороны, подумай, – возражал я, – как здорово можно ударить по Маттерсону. Не думай о себе, думай об этом негодяе".
  Когда я допил кофе, мой внутренний спор увенчался успехом, мне стало намного лучше, и я проголодался. Я заказал завтрак и мигом проглотил его. Мне стало совсем хорошо. Удивительно, сколько психологических проблем проистекает из пустого желудка. Я вышел на Кинг-стрит, огляделся. В одном конце улицы я заметил магазин по продаже новых автомобилей, а в другом находилась лавчонка, где можно было купить подержанные. Магазин принадлежал Маттерсону, и я направился к лавке, поскольку не желал, чтобы мои деньги шли в его карман.
  Пока я осматривал всякую валявшуюся вокруг рухлядь, появился человек и сказал:
  – Чем могу быть полезен? Есть хорошие вещи, и недорого. Лучшие автомобили в городе.
  – Мне нужен небольшой грузовичок с двумя ведущими осями.
  – Что-то вроде джипа?
  – Да, если он у вас есть.
  Он покачал головой.
  – Могу предложить "лэндровер". Это даже лучше, чем джип.
  – А где он?
  Он указал на кучу старого металлолома с четырьмя колёсами.
  – Вот, лучше не найдёте. Английское производство. Лучше, чем эти детройтские железки.
  – Не торопитесь, приятель, – сказал я и подошёл к "лэндроверу", чтобы осмотреть его. Кто-то здорово попользовался им. Краска почти вся сошла, вмятины налезали друг на друга во всех мыслимых и немыслимых местах. В кабине тоже всё было изношено донельзя и выглядело ужасно. Но "лэндровер", в конце концов, – это не роскошный лимузин. Колёса у него были хорошие.
  – Можно посмотреть мотор?
  – Конечно, – он открыл капот, продолжая болтать, – это, знаете ли, будет хорошая покупка. У него был только один владелец.
  – Да-да, – сказал я, – какая-нибудь старая дама, ездившая на нём только в церковь по воскресеньям.
  – Поймите меня правильно, – сказал он. – Я говорю то, что есть. Он принадлежал Джиму Куперу, у него гараж с грузовиками за городом. Он купил новую машину, а эту сдал мне. Но эта тачка ещё неплохо бегает.
  Я взглянул на мотор и подумал, что хозяин, кажется, прав. Мотор был чистым, без красноречивых масляных подтёков, но состояние коробки передач – это дело, конечно, особое, и я обратился к хозяину:
  – Могу я взять его на полчаса?
  – Конечно, – ответил он. – Ключ в замке.
  Я выехал со двора и направился в северном направлении. Я знал, что там плохие дороги, и, кроме того, в том направлении находился домик Мак Дугалла, и мне предоставлялась возможность точно определить его месторасположение, чтобы в случае нужды быстро до него добраться. Я нашёл неровный участок дороги и пустил по нему машину на скорости. Рессоры вроде в порядке. Побитый кузов машины издавал какие-то неприятные звуки, но на них не стоило обращать внимания.
  Добравшись до поворота к домику Мака, я выехал на действительно жуткую дорогу: ухабистую, грязную. Я попробовал на ней все скорости, их набор составляет одно из приятных преимуществ "лэндровера", а также передний ведущий мост, и нашёл, что машина в приличном состоянии.
  Небольшой домик Мака живописно расположился на склоне холма. Лицом он был обращён к лесу, а позади него протекал ручей, в котором вполне могла водиться рыба. В течение пяти минут я осматривал окрестности, затем вернулся к машине и поехал обратно.
  Мы немного поторговались с хозяином и наконец остановились на цене, которая показалась ему маловатой, а мне – великоватой, так что мы оба были слегка разочарованы. Я дал ему деньги и подумал, не начать ли мне осуществление своего замысла с него – какая разница?
  – Вы помните человека по имени Трэнаван, Джон Трэнаван?
  Он поскрёб в затылке.
  – Да, пожалуй, я помню старого Джона. Интересно, я в последние годы и не вспоминал о нём. А вы что, его знакомый?
  – Нет, я с ним не встречался. Он жил здесь?
  – Жил здесь? Мистер, Форт-Фаррелл – это и был он!
  – А я думал – Маттерсон.
  Тут последовал плевок, который чуть не попал мне на ногу.
  – Маттерсон! – Тон, которым это было произнесено, был недвусмысленным. Я сказал:
  – Я слышал, он погиб в автокатастрофе. Это правда?
  – Да, и его жена, и сын. По дороге к Эдмонтону. Прошло уж небось больше десяти лет. Неприятная история, скажу я вам.
  – А что у него была за машина?
  Он посмотрел на меня с подозрением.
  – А почему всё это вас интересует, мистер?..
  – Меня зовут Бойд. Боб Бойд. Кое-кто попросил меня поразузнать об этом, если я окажусь в этих краях. Кажется, Трэнаван оказал услугу одному моему другу много лет тому назад. Что-то связанное с деньгами, по-моему.
  – Это похоже на Трэнавана. Он был хорошим человеком. Меня зовут Саммерскилл.
  Я улыбнулся ему.
  – Рад познакомиться с вами, мистер Саммерскилл. А что, Трэнаван у вас купил тот автомобиль?
  Саммерскилл расхохотался.
  – Нет, чёрт возьми. У меня не тот уровень. Старина Джон мог позволить себе "кадиллак", а кроме того, у него самого вон там по улице был автосалон: Форт-Фаррелл Моторс. Теперь он принадлежит Маттерсону.
  Я посмотрел в ту сторону.
  – Должно быть, сильная конкуренция для вас?
  – Да, – согласился он, – но я не бедствую, мистер Бойд.
  – Любопытно, мистер Саммерскилл, – сказал я, – я здесь уже некоторое время, и постоянно мне попадается имя Маттерсона и никаких других. Банк Маттерсона, Дом Маттерсона. Я полагаю, здесь должна быть и Корпорация Маттерсона. Он что, откупил всё, чем владел Трэнаван?
  Саммерскилл состроил гримасу.
  – То, что вы видите, – это верхушка айсберга. Маттерсон, можно сказать, владеет тут почти всем. Лесоповал, лесопилки, целлюлозные фабрики – всё его. Он большая величина, чем был старый Джон. В смысле могущества, конечно. Но не в смысле человечности, нет, сэр! Трэнаван обладал большим сердцем, ни у кого такого не было. А что касается откупа, я мог бы вам рассказать об этом кое-что интересное. Впрочем, всё это быльём поросло, лучше не ворошить.
  – Похоже, что я приехал сюда слишком поздно.
  – Да, скажите своему другу, что он припозднился лет на десять. Если он что-то должен старому Джону, сейчас уж не вернёт.
  – По-моему, тут дело в другом, – сказал я. – Вроде бы он хотел наладить старые связи.
  Саммерскилл кивнул.
  – Понятное дело. Вот я – родился в Хезельтоне и покинул его очень рано. А всё хотелось вернуться назад. Ну, спустя пять лет и вернулся. И что же? Первые же два парня, которых я пошёл навестить, оказалось, умерли. Вот так. Всё меняется на этом свете.
  Я протянул руку.
  – Хорошо, мистер Саммерскилл, я рад, что имел дело с вами.
  – К вашим услугам, мистер Бойд. – Мы пожали друг другу руки. – Заходите в любое время, если понадобятся запчасти.
  Я забрался в кабину и высунулся из окна.
  – Если мотор вдруг выпадет из этой кучи металла, обязательно зайду, – сказал я, смягчив свои слова улыбкой.
  Он засмеялся и помахал рукой. Когда я выезжал на Кинг-стрит, я подумал, что хоть в одной голове удалось восстановить память о Джоне Трэнаване. А дальше Саммерскилл, быть может, упомянет об этом своей жене, паре своих дружков.
  "Слушай, тут я разговорился с одним человеком... Ты небось помнишь старого Джона Трэнавана? Помнишь, он организовал газету "Летописец" и все думали, что она скоро накроется?"
  Так это и пойдёт. Круги будут расходиться всё шире и шире, особенно если я подброшу ещё камушков в этот стоячий пруд. Рано или поздно они дойдут до злобной старой щуки, которая царит в этом пруду, и, как я надеялся, она начнёт действовать.
  Я остановился у офиса лесничества и вошёл в него. Начальник по имени Тэннер оказался любезным и предупредительным. Я сказал, что я здесь проездом и интересуюсь приобретением лицензий на лесное хозяйство.
  – Ничего нет, мистер Бойд, – ответил он. – Корпорация Маттерсона скупила все лицензии на использование здешних государственных земель. Осталась пара кусочков, но они такие маленькие, что их переплюнуть можно.
  Я поскрёб подбородок.
  – А можно взглянуть на карту?
  – Конечно, – быстро сказал он и, вытащив большую карту, расстелил её на столе. – На ней вы сразу всё и увидите. – Он обвёл пальцем большой кусок территории. – Вот это – владения Маттерсона, частная собственность. А это... – на сей раз его палец очертил ещё большее пространство, – государственная земля, сданная в аренду Корпорации Маттерсона по лицензиям.
  Я внимательно смотрел на карту, чувствуя, что всё это очень интересно. Чтобы отвлечь Тэннера от моих действительных целей, я спросил:
  – А как обстоят дела с коллективными хозяйствами? – Я имел в виду районы, которыми занималось лесничество, выдававшее лицензии на лесоповал по краткосрочным контрактам.
  – Нет, здесь таких нет, мистер Бойд. Места у нас глухие, и лесничество хозяйством не занимается. Это всё гораздо южнее.
  – Да, похоже, тут втиснуться действительно некуда. Скажите, а это правда, что у Корпорации Маттерсона неприятности по поводу переруба?
  Тэннер взглянул на меня настороженно, ведь переруб, с точки зрения лесничества, самое страшное преступление.
  – Ничего не могу сказать по этому поводу, – сказал он напряжённо.
  Я сначала подумал, что он, вероятно, подкуплен Маттерсоном, но потом решил, что вряд ли. В Британской Колумбии подкуп лесничего дело почти невозможное, это всё равно что подкуп кардинала церкви. Половина доходов провинции идёт от лесной промышленности, и сохранение лесов можно уподобить евангельской заповеди. Нарушение её значило бы что-то вроде оскорбления материнства.
  Я вновь взглянул на карту.
  – Благодарю вас, мистер Тэннер, вы были очень любезны, но, кажется, для меня тут ничего нет. Вакантных лицензий не ожидается?
  – В ближайшее время нет. Корпорация Маттерсона вложила большие средства в лесопилки, в целлюлозное производство, они настояли на том, чтобы лицензии были долгосрочные.
  Я кивнул:
  – Правильно. Я поступил бы так же. Что ж, ещё раз спасибо, мистер Тэннер.
  Я вышел, так и не удовлетворив любопытства, которое явно светилось в его глазах, и отправился в камеру хранения, где хранилось моё геологическое оборудование, присланное мною заранее. Толстый парень помог погрузить его в "лэндровер".
  – Что, думаете задержаться?
  – Да, ненадолго. Совсем ненадолго. Считай меня последней надеждой Трэнавана.
  На его лице появилась гнусная похабная улыбка.
  – Вы имеете в виду Клэр Трэнаван? Тогда остерегайтесь Говарда Маттерсона.
  Мне хотелось двинуть его по физиономии, но я сдержался и сказал вежливо:
  – Не Клэр Трэнаван, а Джона Трэнавана. А с Говардом Маттерсоном, если он будет вмешиваться, я справлюсь. Есть тут телефон поблизости?
  Изумлённо уставившись на меня, он машинально произнёс:
  – Там, в холле.
  Я прошёл внутрь, он, пыхтя, засеменил за мной.
  – Эй, мистер, ведь Джон Трэнаван мёртв. Он уже десять лет как мёртв.
  Я остановился:
  – Я знаю, что он мёртв. В этом всё и дело. Не понимаешь? Ну и вали отсюда. У меня личный разговор.
  Он повернулся, недоуменно пожал плечами и пробормотал:
  – Рехнуться можно!
  Я улыбнулся. Ещё один камень был брошен в пруд, новые круги должны напугать голодную щуку.
  "Слышал о сумасшедшем, который свалился на наш город? Он сказал, что он последняя надежда Трэнавана. Я сначала думал, он имеет в виду Клэр Трэнаван, но он сказал – Джона. Ты усёк? Ведь Джон-то десять, нет, двенадцать лет как мёртв. Этот парень был здесь пару лет тому назад и стыкнулся с Говардом Маттерсоном по поводу Клэр. Откуда я знаю? Мне говорила Мэгги Хоун, она тогда секретаршей у Маттерсона работала. Я посоветовал ей держать язык за зубами, но она не послушалась, и Говард выпер её. Но этот парень – псих. "Нет, говорит, я имею в виду Джона Трэнавана". Да ведь он умер".
  Я позвонил в редакцию "Летописца" и попросил Мака.
  – У вас есть на примете хороший юрист?
  – Возможно, – сказал он осторожно. – А для чего он тебе нужен?
  – Мне нужен юрист, который не побоялся бы лягнуть Маттерсона. Земельное законодательство мне в общем знакомо, но необходимо юридически грамотно оформить то, что я знаю.
  – Есть тут один, некто Фрэзер. Сейчас он в отставке. Это мой друг, и он Маттерсона терпеть не может.
  – Прекрасно, – сказал я. – Надеюсь, он не настолько стар и сможет появиться в суде?
  – Нет, он, конечно, появится в суде, если надо. А что ты затеял, Боб?
  – Я собираюсь вести разведку на земле Маттерсона. Полагаю, это ему не понравится.
  В трубке послышался глухой шум, и я дал отбой.
  Глава 5
  1
  К долине Кинокси вела теперь новая дорога. В одну сторону по ней шли грузовики с материалами для плотины, а в другую – лесовозы, гружённые стволами деревьев. Дорога была плохая, сделанная наспех, разбитая тяжёлым транспортом. На болотистых участках были проложены гати из брёвен, езда по которым заставляла клацать зубами. Местами грунт был снят, и машины шли по твёрдой скальной породе.
  На меня никто не обращал внимания. Я был просто водитель обшарпанного грузовичка, который вполне вписывался в окружающую обстановку. Дорога шла вниз, к основанию ущелья, где строили генераторный зал, который пока что представлял собой приземистую конструкцию, словно плававшую в озере жидкой глины. Там в поте лица своего трудилась бригада постоянно переругивавшихся строителей. Вверх по ущелью, параллельно с бурой от глины речкой шла тридцатишестидюймовая труба, по которой должна была подаваться вода к генераторам. Дорога пересекала речку и по склону холма зигзагами поднималась наверх к плотине.
  Я поразился, насколько далеко продвинулись работы. Мак Дугалл был прав: через три месяца они все закончат. Я съехал с дороги и в течение нескольких минут наблюдал за тем, как заливают бетон. Я отметил, что грузовики с песком и гравием подходили один за другим. Всё было здорово организовано.
  Мимо меня прополз, словно колесница индийского бога, гружённый брёвнами громадный лесовоз, и мой "лэндровер" подпрыгнул на своих рессорах. Следующий грузовик не должен был последовать сразу, так что я вернулся на дорогу, миновал плотину и поднялся по долине. Там я опять съехал в сторону и поставил машину за деревьями, с дороги её было не видно. Затем я начал карабкаться по склону холма до места, откуда долина открывалась, как на ладони.
  Зрелище оказалось удручающим. Тихой долины, где, как я помнил, в речке плескалась рыба, а в лесах паслись олени, больше не существовало. На её месте моему взору предстала пустыня с неровными пнями, усеянная сучьями и лапником от поваленных деревьев. На грязной почве повсюду виднелись следы колёс. Выше и в стороне от долины, около небольшого озерка, всё ещё зеленел лес, но оттуда доносился резкий визг электрических пил, вгрызавшихся в живое дерево.
  Я был в шоке. Обычно при лесоповале выбираются только спелые деревья. Здесь же рубили всё подряд. В общем, это было, конечно, логично. Если долина будет затоплена, какой смысл оставлять в ней деревья? И всё же то, что я увидел, покоробило меня. Это было грубое насилие над землёй, нечто невиданное с довоенных времён, когда ещё не были приняты законы о сохранении лесов.
  Я произвёл в уме некоторые приблизительные подсчёты. Новое озеро Маттерсона должно затопить территорию примерно в двадцать квадратных миль. Из них пять на севере принадлежали Клэр Трэнаван. Это означало, что Маттерсон вырубает солидный кусок в пятнадцать квадратных миль, и лесничество позволяет ему это делать по причине строительства плотины. Такого количества древесины вполне достаточно, чтобы оплатить стоимость этого строительства, и ещё чёрт знает сколько осталось бы. Да, Маттерсон сообразительный малый, только, на мой взгляд, жестокий, как дьявол.
  Я вернулся к "лэндроверу" и отправился обратно. Миновав плотину и проехав полпути вдоль ущелья, я вновь съехал с дороги и остановился. Однако на сей раз я не прятался, я стремился к тому, чтобы меня увидели. Порывшись в инструментах, я взял всё, что нужно, чтобы и неспециалист понял мои намерения. Затем совершенно открыто я приступил к действиям, которые должны были показаться подозрительными. Я отбивал молотком образцы пород, делал дырки в земле, словно суслик, копающий кору; я рассматривал камни сквозь увеличительное стекло, я мерил шагами местность, пристально глядя на шкалу некоего прибора, который держал в руке.
  Примерно через час меня заметили. Снизу прилетел джип и со скрежетом остановился неподалёку. Из него вышли двое и направились ко мне. Я тем временем снял часы, взял их в руку и наклонился, чтобы поднять большой камень. Ноги в ботинках с хрустом приблизились, я выпрямился и обернулся. Тот, что был покрупнее, спросил:
  – Что это вы тут делаете?
  – Веду разведку, – сказал я невозмутимо.
  – Какого чёрта! Это – частные владения.
  – Не думаю, – сказал я.
  Второй спросил, указывая пальцем:
  – Что это у вас там?
  – Это? Это – счётчик Гейгера.
  Я поднёс прибор к камню и одновременно к часам с люминесцирующим циферблатом, которые держал в руке. Он запищал, как обезумевший комар.
  – Интересно, – сказал я.
  Тот, что покрупнее, наклонился вперёд.
  – Что это?
  – Может быть, уран, – сказал я. – Но не думаю. Скорее всего торий. – Я пристально посмотрел на камень, потом небрежно бросил его в сторону. – Сам по себе он не имеет значения, но важен как указание на что-то. Вообще тут любопытная картина с точки зрения геологии.
  Они посмотрели друг на друга с некоторым беспокойством. Затем большой сказал:
  – Возможно, но это – частные владения.
  Я вежливо сказал:
  – Вы не можете мне запретить вести здесь разведку.
  – Неужели? – произнёс он угрожающе.
  – Вы бы лучше посоветовались со своим начальством.
  Маленький сказал:
  – Слушай, Новак, может, и правда поговорить с Вейстрендом? Уран, другая какая-то штука, вдруг это серьёзно?
  Большой поколебался, затем сказал грубым голосом:
  – У вас имя есть, мистер?
  – Имя – Бойд, – сказал я. – Боб Бойд.
  – Ладно, Бойд. Я поговорю с боссом. Но я не думаю, что вам позволят здесь крутиться.
  Я смотрел, как удалялся их джип, и улыбался. Часы я надел обратно на руку. Значит, Вейстренд теперь здесь босс. Я вспомнил, что Мак Дугалл говорил о какой-то хорошей работе, которую получил Вейстренд. Я взглянул на телефонный провод, висевший над дорогой. Так. Большой скажет Вейстренду, Вейстренд, конечно, тут же позвонит в Форт-Фаррелл. Реакцию Говарда Маттерсона можно предвидеть: он взорвётся.
  Не прошло и десяти минут, как джип появился вновь, на этот раз в нём сидел ещё третий. Я узнал Вейстренда, хотя он сильно повзрослел – раздался в плечах, стал как-то крепче и уже не выглядел юнцом, у которого молоко на губах не обсохло. Но всё же он не мог сравниться со мной по массе, и, прикинув, я решил, что в случае необходимости справлюсь с ним, конечно, если двое других не вмешаются. Вариант "трое на одного" был не в мою пользу.
  Вейстренд подошёл ко мне с нехорошей улыбкой на лице.
  – А, так это ты? Я не был вполне уверен, когда мне назвали имя.
  Прими наилучшие пожелания от мистера Маттерсона и убирайся отсюда к чёрту.
  – От которого Маттерсона?
  – От Говарда Маттерсона.
  – Значит, ты по-прежнему бегаешь к нему ябедничать, Джимми? – спросил я саркастически.
  Он сжал кулаки.
  – Мистер Маттерсон просил меня убрать тебя отсюда без лишнего шума. – Чувствовалось, что он с трудом сдерживает себя. – Я должен тебе возвратить кое-что, Бойд, и для меня не составит труда сделать это. Мистер Маттерсон сказал, что если ты не уйдёшь по-тихому, я могу действовать, как мне будет угодно. Так что отваливай и отправляйся в Форт-Фаррелл. Решай, что тебе лучше, уйти самому или быть вынесенным отсюда.
  Я сказал:
  – Но у меня есть право находиться здесь.
  Вейстренд сделал знак своим спутникам.
  – Хорошо. Берите его, ребята.
  – Подождите, – сказал я быстро. – Я ухожу. – Я понимал, что дать себя поколотить сейчас было бы неразумно, хотя у меня чесались руки, страшно хотелось сбить с его физиономии наглую ухмылку.
  – Где ж твоя храбрость, Бойд? Перед человеком, готовым к драке, ты её что-то не показываешь.
  – Тебя я достану в любое время, – сказал я. – Когда ты будешь без ружья.
  Это ему не понравилось, но он никак не отреагировал. Они наблюдали за тем, как я собирал своё оборудование и грузил его в машину. Затем Вейстренд влез в свой джип и медленно стал спускаться по дороге вниз. Я следовал за ним, а за мной шёл другой джип. Они принимали меры, чтобы я никуда от них не ускользнул.
  Мы спустились к низу ущелья, и Вейстренд сделал мне знак остановиться. Сам он подкатил ко мне и сказал:
  – Жди здесь, Бойд. И без всяких штучек.
  Он рванул с места и подлетел к идущему по дороге лесовозу. Поговорив о чём-то с водителем, он вернулся.
  – Ладно, верзила. Езжай. И не думай возвращаться обратно. Хотя лично я был бы рад.
  – Я тоже, – сказал я. – До встречи, Джимми.
  Я резко включил передачу и отъехал. Впереди меня по дороге медленно двигался тяжёлый гружённый брёвнами лесовоз. Я быстро нагнал его, но обойти его возможности не было. Здесь дорога шла по скале со снятым грунтом, который образовал насыпи по обеим сторонам. Я не мог понять, чего этот парень так ползёт, но, конечно, не стал искушать судьбу в попытке проскочить вперёд. Быть смятым в лепёшку двадцатью тоннами металла и дерева мне не хотелось.
  Грузовик пошёл ещё медленнее, и я полз за ним со скоростью пешехода. Возможно, у шофёра были свои серьёзные причины так ехать, но меня это раздражало, я сидел в своей машине и ругался, хотя, по правде говоря, в Форт-Фаррелл особенно не торопился.
  И вдруг, бросив взгляд на зеркало заднего вида, я похолодел. Этот парень впереди и впрямь имел серьёзные причины ехать медленно. Сзади на меня надвигался громадный восемнадцатиколесный лесовоз, более двадцати тонн, летевший со скоростью тридцать миль в час. Он был уже так близко, что, когда водитель ударил по тормозам, я услышал пронзительное шипение воздуха совсем рядом. Теперь он пополз, как и мы, а уродливый квадратный передок его машины почти касался моего "лэндровера".
  Я очутился внутри жуткого бутерброда. Мне было видно, как самозабвенно хохотал шофёр заднего грузовика, и я знал, что стоит мне допустить оплошность, как бутерброд окажется смазанным чем-то красным, и это будет отнюдь не кетчуп, можно не сомневаться. "Лэндровер" перекосило на сторону, когда тяжёлый бампер грузовика вдруг упёрся в него, послышался скрежет. Я нажал на педаль газа и бросил машину немного вперёд, к первому грузовику. Но слишком близко приближаться к нему было нельзя, иначе я получил бы удар громадным бревном по ветровому стеклу. Я запомнил этот участок дороги по пути туда и знал, что на протяжении мили съезда с неё не будет, а мы ещё не преодолели и четверти. Так что впереди меня ждали ещё три четверти мили такой свистопляски.
  Второй грузовик заревел клаксоном, и передний прибавил скорости. Я тоже нажал на газ, но не успел избежать нового удара сзади, на этот раз более сильного. Всё оказалось сложнее, чем я предполагал. Кажется, начиналась гонка, и она была смертельно опасной.
  Мы подъехали к спуску, и скорость возросла миль до сорока в час. Водитель заднего грузовика явно стремился держаться вплотную к переднему, нимало не заботясь о том, что находится между ними. Ладони мои вспотели и скользили по рулю, мне приходилось проделывать замысловатые трюки, манипулируя акселератором, тормозами и сцеплением. Одна ошибка с моей или их стороны, и "лэндровер" превратился бы в груду искорёженного металла, а его мотор оказался бы у меня в животе.
  Преследовавший меня грузовик ещё три раза налетел на мой "лэндровер", и я старался не думать о том, во что превратился его зад. Однажды я был зажат между стальными бамперами обеих машин и на какой-то момент, клянусь, почувствовал, что меня поднимает в воздух. Перед самым моим носом очутилось бревно, которое превратило переднее стекло в мельчайшую сеть трещин, так что я перестал что-либо видеть перед собой.
  К счастью, хватка разжалась, и я оказался на свободе. Через боковое стекло я видел, что мы уже в конце окаймлённого насыпями участка дороги. Одно из брёвен на переднем лесовозе было уложено выше других, и я решил, что мой "лэндровер" сумеет пройти под ним. Я должен был выбраться из этой ловушки, а не то эти проклятые садисты, не давая мне ни малейшей возможности для манёвра, протащили бы меня до самой лесопилки, и то, если б я смог разобрать дорогу.
  Поэтому я резко крутанул руль и понял, что ошибся. Машина под бревном не прошла. Между ним и крышей не оказалось никакого зазора, и я услышал скрежет раздираемого листового металла. Но мне уже не удалось остановиться, и, отчаянно надавив на акселератор, я вырвался на свободу. В ту же секунду я обнаружил, что моя машина, подпрыгивая на ухабах, несётся прямо на громадную ель. Я вцепился в руль и, отчаянно крутя его из стороны в сторону, совершил слалом между деревьями, продолжая двигаться параллельно дороге.
  Догнав передний грузовик, я, увеличив скорость, вылетел перед ним на дорогу. Восемнадцатиколесное чудовище гналось за мной, грохоча и ревя клаксоном. Разумеется, я и не думал останавливаться, чтобы выяснять отношения с этими парнями. Они бы из-за меня даже не притормозили, и я вместе с "лэндровером" перестал бы существовать. Теперь я имел преимущество в скорости и уходил от них. Миновав поворот к лесопилке, я ехал ещё не меньше мили, прежде чем остановиться.
  Руки мои дрожали, рубашка намокла от пота и прилипла к телу. Я закурил и некоторое время сидел, стараясь успокоиться. Когда дрожь в руках унялась, я вылез из машины посмотреть, что с ней стало. Перед был ещё ничего, хотя струйка воды указывала на лопнувший радиатор. Ветровое стекло совершенно вышло из строя, а верх кабины имел такой вид, словно её вскрыли тупым консервным ножом. Зад был, конечно, размолочен основательно. Деревянный ящик с инструментами был разбит, как и моя походная лаборатория. Валялись осколки бутылок, на днище кузова образовалась лужа от реактивов, издававшая сильный кислотный запах. Я поспешно вытащил оттуда счётчик Гейгера, этому тонкому прибору соседство с кислотой могло повредить.
  Теперь я решил посчитать, во что обойдётся компенсация убытков. Так. Два водителя – два расквашенных носа. Джимми Вейстренд – вероятно, сломанная шея. И Говард Маттерсон – новенький "лэндровер". Впрочем, к Говарду я решил быть снисходительным. Вряд ли он отдавал приказ раздавить меня таким образом. А вот Джимми Вейстренд, без сомнения, отдавал и должен был ответить за это на всю катушку.
  Через некоторое время я въезжал в Форт-Фаррелл, чувствуя на себе удивлённые взгляды прохожих на Кинг-стрит. Я въехал во двор лавки Саммерскилла. Он тут же выбежал и воскликнул в тревоге:
  – Ой, я в этом не виноват, это всё случилось после того, как вы её купили!
  – Да, я знаю, – успокоил я его. – Я просто хочу, чтобы вы немного её подлатали. Нужен новый радиатор, поставьте задние фонари.
  Он обошёл вокруг машины и уставился на меня:
  – Что случилось? Вы что, попали под танк?
  – Что-то вроде этого, – согласился я.
  Он махнул рукой.
  – А задний бампер! Он же превратился в крендель. Как это произошло?
  – Может, он нагрелся и переплавился в крендель? Ладно, хватит охать. Сколько вам нужно времени?
  – Вы хотите, чтобы машина работала, и всё? Ремонт на ходу?
  – Да, этого достаточно.
  Он почесал в голове.
  – У меня, кажется, есть радиатор от "лэндровера", там, в сарае. Так что вам повезло. Ну, скажем, часа два?
  – Отлично. Через час я вернусь и помогу вам.
  Я двинулся к Дому Маттерсона. Наверное, пора начинать ссору с Говардом.
  Я ворвался к нему в приёмную и, не останавливаясь, бросил секретарше:
  – Я – к Маттерсону.
  – Но он занят, – завопила она.
  – Конечно, – подтвердил я, – он очень, очень занятой человек.
  Я открыл дверь его кабинета и вошёл внутрь. Говард вёл какие-то переговоры с Доннером.
  – Привет, Говард, – сказал я. – Разве ты не хочешь видеть меня?
  – На каком основании ты вламываешься ко мне таким вот образом? – спросил он. – Ты видишь, я занят. – Он нажал на какую-то кнопку. – Мисс Керр, на каком основании вы разрешаете людям...
  Я подскочил поближе и сбросил его руку с кнопки.
  – Она не разрешала мне, – сказал я мягко. – Не вини её. Она просто не могла остановить меня. А теперь я тебе задам схожий вопрос: на каком основании ты велел Вейстренду выпихнуть менял оттуда?
  – Глупый вопрос, – прорычал он. И обратился к Доннеру: – Объясните ему.
  Доннер щёлкнул костяшками пальцев и сказал равнодушно:
  – Любое геологическое исследование на территории, принадлежащей Маттерсону, организуем мы сами. Ваши услуги нам не требуются, Бойд. И не потребуются, я полагаю.
  – Не потребуются, держу пари, – повторил Маттерсон.
  Я сказал:
  – Говард, неужели ты впрямь думаешь, что, располагая долгосрочными лицензиями на пользование землёй, ты становишься её владельцем? Через несколько лет ты, чего доброго, всю Британскую Колумбию объявишь своей собственностью. У тебя что-то с головой не в порядке, Говард.
  – Не называй меня Говардом, – рявкнул он. – Говори по делу.
  – Хорошо, – сказал я. – Я находился не на земле Маттерсона, а на государственной. А всякий, у кого есть лицензия на проведение изысканий, может заниматься этим на государственной земле. И ты не имеешь права мне этого запретить только потому, что у тебя есть право выращивать и валить на ней лес. А если ты считаешь, что вправе, я подам на тебя в суд и сделаю это так быстро, что ты и ахнуть не успеешь.
  До Маттерсона наконец дошло, и он беспомощно посмотрел на Доннера. Я улыбнулся Доннеру и сказал, пародируя Маттерсона:
  – Объясните ему.
  Доннер сказал:
  – Если вы были на государственной земле, в чём я ещё не уверен, то вы, вероятно, правы.
  – Не может быть никаких "вероятно", и вы это прекрасно знаете, – сказал я.
  Маттерсон вдруг вмешался:
  – Сомневаюсь, что ты был на государственной земле.
  – Давайте посмотрим карты, – предложил я. – Держу пару, вы уже много лет их не видели, считая весь этот район своей собственностью.
  Маттерсон дал знак Доннеру, и тот вышел. Злобно глядя на меня, он спросил:
  – Что тебе нужно, Бойд?
  – Я просто хочу немного подработать, – сказал я непринуждённо. – Земли здесь перспективные, не хуже, чем на севере, да тут и намного теплее.
  – Для тебя может оказаться слишком тепло, – сказал он ядовито. – Ты ведёшь себя здесь недружелюбно.
  Я удивлённо посмотрел на него:
  – Ну уж только не я. Побывал бы ты сегодня утром на дороге к Кинокси. Лучше дружить с каким-нибудь гризли, чем с некоторыми из твоих шофёров. Как бы то ни было, я здесь не для того, чтобы участвовать в конкурсе на популярность.
  – А для чего же?
  – Co временем узнаешь, Говард, если у тебя с головой всё в порядке.
  – Я просил тебя не называть меня Говардом, – раздражённо сказал он.
  Вошёл Доннер с картой, копией той, которую я изучал в лесничестве. Говард расстелил её на столе, и я сказал:
  – Долина Кинокси поделена между вами и Клэр Трэнаван. Она – на севере, вы – на юге. У вас, конечно, львиная доля. Но земли Маттерсона кончаются сразу перед ущельем. Всё, что к югу, принадлежит государству. А это значит, что и плотина на верху ущелья, и генераторный дом внизу находятся на государственной земле, и я имею право вести там разведку. Вопросы есть?
  Маттерсон взглянул на Доннера, тот слегка покачал головой.
  – Кажется, мистер Бойд прав, – сказал он.
  – Это точно, я прав, чёрт возьми, – сказал я. Затем обратился к Маттерсону: – Есть ещё одно дело, о котором я хотел бы поговорить. Я имею в виду разбитый "лэндровер".
  Он посмотрел на меня.
  – Меня не касается, как ты водишь машину. При чём здесь я?
  По его тону я понял, что он в курсе дела.
  – Ладно. В ближайшем будущем я буду часто ездить по дороге вдоль Кинокси. Вели своим водителям не приближаться ко мне, а то кто-нибудь погибнет в дорожном происшествии, причём не я.
  Он оскалил зубы и сказал:
  – Я знаю, что ты проживал в Доме Маттерсона. – Он сделал сильный акцент на глаголе в прошедшем времени.
  – Намёк понял, – сказал я. – Враги до гроба, да, Говард?
  И я вышел, не говоря больше ни слова.
  В гостинице администратор, увидев меня, встрепенулся, но я предупредил его:
  – Я так понимаю, что вы меня выписали.
  – Э-э... Да, мистер Бойд. Вот ваш счёт.
  Я заплатил, поднялся наверх и упаковал чемодан. Выйдя из гостиницы, я направился к автолавке Саммерскилла. Он вылез из-под "лэндровера" с озадаченным видом.
  – Ещё не готово, мистер Бойд. – Он поднялся на ноги. – Мистер Бойд, знаете, произошло что-то странное. Рама выгнулась.
  – Как это выгнулась?
  Саммерскилл раздвинул руки с согнутыми пальцами и стал их медленно сближать, словно при игре на аккордеоне.
  – Эту чёртову раму вот так сжали. – Вид у него был растерянный.
  – А это отражается на езде?
  – Не так уж сильно, если вы не требуете слишком многого.
  – Тогда оставьте её в покое, – посоветовал я. – Я скоро вернусь, пойду чего-нибудь перекушу.
  Я зашёл в греческое кафе, ожидая встретить там Мак Дугалла, но тот не появился. В редакции "Летописца" мне встречаться с ним не хотелось, так что я побродил немного по городу, всюду ища его глазами. Спустя час, так нигде и не увидев Мак Дугалла, я вернулся в лавку Саммерскилла, который уже почти закончил работу.
  – Сорок пять долларов, мистер Бойд, Я беру с вас недорого, – сказал он.
  Я положил в машину купленные мною продукты и достал бумажник, мысленно добавив сорок пять долларов к счёту, который я когда-нибудь предъявлю Маттерсону. Пока я отсчитывал деньги, Саммерскилл говорил:
  – С крышей я ничего не мог поделать, мистер Бойд. Я постарался выпрямить листы и накрыл верх брезентом, будет хоть какая-то защита от дождя.
  – Спасибо, – сказал я. – Если я попаду ещё в одну переделку, а это вполне вероятно, опять к вам приеду.
  Он кисло улыбнулся.
  – Ещё одна такая переделка, и чинить будет нечего.
  * * *
  Я выехал из города и добрался до домика Мак Дугалла. Выгрузив всё из машины, я поставил её так, чтобы она была не видна с дороги. Внутри я разделся, сменил одежду и согрел воды. Постирал рубашку и штаны, приготовил кофе. Сложив привезённые с собой продукты в кладовку, я принялся за осмотр своего оборудования: надо было точно знать, что повреждено. Когда я горевал над разбитым сцинтиллометром, послышался шум автомобиля, и, выглянув из окна, я увидел подъехавший старый, видавший виды "шевроле". Из него вылез Мак.
  – Я так и думал, что найду тебя здесь, – сказал он. – В гостинице я узнал, что тебя выписали.
  – Да, Говард мне устроил это.
  – С полчаса тому назад я имел разговор с самим Богом. Старый Булл позвонил мне. Он обеспокоен. Хочет знать, кто ты, откуда, зачем сюда приехал и долго ли пробудешь в Форт-Фаррелле.
  – Никаких ответов, – сказал я.
  – Что ты имеешь в виду? – Мак поднял брови.
  – То, что у меня есть данное мне от Бога право держать рот на замке. Скажите ему, что я отказываюсь отвечать на вопросы прессы. Я хочу, чтобы он помучился в догадках. Пусть сам придёт ко мне.
  – Это правильно, – сказал Мак. – Но он не знает, где ты. Никому не известно, что ты здесь.
  – Ну, это недолго будет тайной, – сказал я. – Особенно в таком городишке, как Форт-Фаррелл. – Я улыбнулся. – Что ж, значит, мы всё-таки расшевелили старика. Интересно, что заставило его встрепенуться?
  – Причины могли быть разные, – сообщил Мак. – Бен Паркер, например, думает, что ты сумасшедший.
  – Кто это – Бен Паркер?
  – Парень на автобусной станции. Клэри Саммерскилл, наоборот, отозвался о тебе с уважением. Он сказал, что тот, кто за три часа сделал то, что ты сделал с "лэндровером", несомненно, самый крутой парень в Канаде. Он исходил из того, что на тебе-то не оказалось ни царапины. Что, в самом деле, произошло?
  – Я поставлю ещё воды для кофе, – сказал я. – "Лэндровер" стоит там, сзади. Посмотри на него.
  Мак вышел и вернулся с перекошенным лицом.
  – Ты что, свалился в пропасть?
  Я рассказал ему всё, и он расстроился:
  – Да, ребята не собираются шутить.
  – Это ещё что, так, просто игрушки. Вообще это – затея Вейстренда. Маттерсон тут ни при чём. По-настоящему они ещё и не начинали.
  Чайник вскипел.
  – Я выпью чаю, – сказал Мак. – Кофе в больших количествах сказывается на моих нервах. А зачем ты отправился к плотине?
  – Я хотел побеспокоить Говарда. И хотел, чтобы на меня обратили внимание.
  – Это тебе удалось, – заметил Мак сухо.
  – Интересно, сколько может стоить эта плотина? – спросил я.
  Мак подумал.
  – Принимая в расчёт всё – и плотину, и генераторный зал, и линии связи, миллионов шесть. Не такая дорогая, как на Пис-ривер, но всё же не фунт изюму.
  – Я тут подсчитал, что Маттерсон выберет древесины из долины Кинокси миллионов на десять. Он же берёт всё, имейте это в виду, всё, а не тот процент, который разрешает рубить лесничество. Значит, прибыль его составит четыре миллиона зелёненьких.
  – Недурно, – заметил Мак.
  – Дело обстоит даже лучше. Ему ведь эти четыре миллиона как таковые не нужны, на них налог будет слишком велик. Но электростанция нуждается в обслуживании; прими во внимание ещё и амортизацию, во всё это он вкладывает три миллиона, и дело в шляпе. У него остаётся миллион чистыми, и на всю будущую жизнь он обеспечен бесплатной электроэнергией.
  – Добавь к этому деньги, которые он получит, продавая энергию, – сказал Мак. – Это самые настоящие сливки. Тут чувствуется рука Доннера. Этот парень чует деньги там, где никто другой их и не предполагает. Притом всё законно.
  Я сказал:
  – Мне кажется, что Клэр Трэнаван – сентиментальная дура. У неё вместо мыслей – эмоции. Долина Кинокси будет затоплена, и этому никто не сможет помешать.
  – Ну и что?
  – А то, что пять квадратных миль её лесов пропадут зря, и она упускает три миллиона долларов только потому, что злится на Маттерсона. Она понимает, что делает?
  Мак покачал головой:
  – Она, конечно, не бизнесмен и не интересуется этим. Её финансовые дела контролирует банк в Ванкувере. Сомневаюсь, что она толком обдумывала эту ситуацию.
  – А что же лесничество молчит? Ведь глупо терять столько древесины.
  – Лесничество не наказывает за неповал леса. С подобными случаями они раньше не сталкивались.
  – Имея три миллиона, она могла бы построить свою лесопилку, – настойчиво продолжал я.
  – Сейчас уж что говорить. Поздновато, – заметил Мак.
  – Да, очень жаль. – Я помолчал в раздумье. – У неё больше сходства с Маттерсоном, чем она думает. Она тоже очень эмоциональна, но немного более предсказуема, чем он. – Я улыбнулся. – Я надеюсь, что сумею заставить Маттерсона попрыгать.
  – Только не думай, что ты сможешь то же самое со стариком, – предупредил Мак. – Он – орешек покрепче и не так прост. У него в запасе окажутся такие гостинцы, что голова кругом пойдёт. Не знаешь, откуда ждать беды.
  Он внезапно переменил тему разговора:
  – Что будешь делать дальше?
  – В общем, то же самое. Старик Маттерсон отреагировал быстро, значит, мы нащупали больное место. Я продолжу разговоры о Трэнаване и буду околачиваться около плотины.
  – А плотина тебе на что? Я почесал в затылке.
  – Толком не знаю. Но у меня есть подозрение, что именно там найдётся какой-то ответ. На самом деле мы точно не знаем, что именно насторожило Булла Маттерсона в моём копании там. А ещё я хочу подняться к дому Клэр. Я же не могу этого сделать, не пересекая владений Маттерсона.
  – Туда ведёт окольный путь, – сказал Мак. Он не спросил меня, зачем мне подниматься к дому Клэр, а просто вытащил старую истёртую карту. Я внимательно посмотрел на неё и вздохнул. Объезд оказался чертовски длинным, и я готов был заложить душу за вертолёт Корпорации Маттерсона.
  2
  Весь следующий день я провёл в Форт-Фаррелле, продолжая нужные мне разговоры. На этот раз я уж старался вовсю. Если до этого я упомянул имя Трэнавана только двоим, то теперь завёл значительную часть населения Форт-Фаррелла. Я чувствовал себя чем-то вроде частного детектива и работника Института Гэллапа одновременно. Вечером в домике Мака я занялся обработкой и сортировкой результатов опроса общественного мнения.
  Наиболее поражала та невероятная лёгкость, с которой имя человека удалось вытравить из людской памяти. Из тех, кто поселился в Форт-Фаррелле за последние десять лет, целых восемьдесят процентов никогда о Джоне Трэнаване не слыхали. То же самое можно было сказать о молодёжи, выросшей уже после его смерти.
  Другие, более старые люди, вспоминали о нём не сразу, но по большей части тепло. О Маттерсонах говорили, как правило, с возмущением, хотя и с некоторым страхом. Корпорация Маттерсона настолько подмяла под себя экономическую жизнь местного общества, что могла так или иначе задавить любого его члена. Почти все жители Форт-Фаррелла, если не сами, то через родственников, зависели от Маттерсона, поэтому прямых ответов на мои неудобные вопросы они старались избегать.
  Реакция на имя Джона Трэнавана была более определённой. Люди, казалось, сами удивлялись тому, что забыли его: "Не знаю, почему, но уже много лет я не вспоминал старого Джона". Я-то знал, почему. Когда единственное средство массовой информации в городе молчит по этому поводу, словно набрав в рот воды, когда письма к редактору о погибшем не печатают, когда всесильная в городе персона не поощряет всякие разговоры о нём, особой охоты вспоминать его не возникает. Живые погружаются в суету будней, а мёртвые уходят в забвение.
  Одно время поговаривали об открытии памятника Джону Трэнавану напротив статуи лейтенанта Фаррелла.
  "Не знаю, почему, но идея как-то заглохла. Может, денег на это не оказалось. Хотя, чёрт возьми, Джон Трэнаван буквально накачал этот город деньгами, будьте уверены. Вы думаете, людям стало стыдно за себя? Ничего подобного. Они просто забыли всё то, что он сделал для Форт-Фаррелла".
  Мне надоело слушать этот припев: "Не знаю, почему". Самое печальное состояло в том, что они действительно не знали, не знали, что Булл Маттерсон вычеркнул имя Трэнавана из их жизни. В отношении контроля над умами людей он превзошёл Гитлера и Сталина, и я не уставал поражаться его настойчивости, хотя причин её всё же никак понять не мог.
  – Где похоронены Трэнаваны? – спросил я у Мака.
  – Эдмонтон, – ответил он коротко. – Так решил Булл.
  Значит, Трэнаваны даже были лишены возможности покоиться в городе, который они создали.
  После энергичного зондирования тайны Трэнаванов я решил предоставить Форт-Фарреллу день отдыха. Если всего-навсего два разговора задели Булла Маттерсона, то, продолжая свои усилия в этом направлении, я уж наверняка приведу его в ярость. Исходя из психологических соображений, мне полезно было исчезнуть, пусть он поищет меня и действительно дойдёт до точки кипения. Поэтому и к плотине ехать мне пока не имело смысла, и я решил отправиться к дому Клэр Трэнаван. Почему я так решил, не знаю. Во всяком случае, для того, чтобы скрыться с глаз Маттерсона, это место было не хуже других. Кроме того, там я мог бы без помех предаться размышлениям, а также немного поудить рыбу.
  Туда вели сто двадцать миль разбитой и ухабистой дороги, окольный путь вокруг владений Маттерсона, и, когда я добрался до дома, всё тело моё ныло.
  Дом показался мне больше, чем я его помнил: длинное низкое строение, крытое лемехом из красного кедра. Поодаль виднелся небольшой домик, попроще, из серой трубы которого вился дымок. В двери показался человек с коротким ружьём. Он прислонил его к стене и посмотрел в мою сторону.
  – Мистер Вейстренд? – спросил я.
  – Да.
  – У меня есть к вам письмо от Мак Дугалла из Форт-Фаррелла.
  Мак Дугалл настоял на том, чтобы я взял с собой письмо к отцу Джимми, потому что его преданность Клэр Трэнаван была абсолютной, а отношение к Бобу Бойду скорее всего плохим.
  "Ты приложил его сына и оскорбил Клэр, вернее, он так думает, – сказал Мак, – лучше, если я разъясню ему суть дела. Я дам тебе письмо".
  Вейстренд оказался человеком лет пятидесяти, с лицом, изрезанным морщинами и коричневым, как орех. Он читал письмо медленно, шевеля губами, затем окинул меня взглядом своих голубых глаз и стал читать его вновь, столь же внимательно. Закончив, он сказал немного неуверенно:
  – Старина Мак говорит, что ты парень в порядке.
  Я перевёл дыхание.
  – Не знаю, не мне судить об этом. Но я ему доверяю. А вы?
  Вейстренд нехотя улыбнулся.
  – Думаю, что да. Чем я могу быть для вас полезным?
  – Ничего особенного не надо. Место, где я смог бы разбить лагерь, и буду вам обязан, если пожертвуете мне рыбёшку из ручья.
  – Форель вас ждёт, а разбивать лагерь не надо, здесь есть лишняя кровать. Можете спать на ней, если хотите. Моего сына сейчас здесь нет. – Его глаза встретились с моими.
  – Спасибо, мистер Вейстренд. Вы очень добры.
  Идти на рыбалку мне всё же не пришлось, потому что Вейстренд приготовил вкусный гуляш и пригласил меня. Он был медлителен, молчалив, мысль его работала на первой передаче, но это не значило, что он был глуп, просто, чтобы прийти к решению, ему требовалось немного больше времени, вот и всё.
  После еды я попытался разговорить его.
  – Вы давно знакомы с мисс Трэнаван?
  Он вынул изо рта трубку и выпустил клубы голубого дыма.
  – Прилично.
  Я ничего не сказал и сидел, ожидая, что колёса постепенно раскрутятся. Он задумчиво курил в течение нескольких минут, затем произнёс:
  – Я был со стариком.
  – С Джоном Трэнаваном?
  Он кивнул.
  – Я начал работать у него сразу после школы, сосунком. И с тех пор так и остался.
  – Говорят, он был хороший человек.
  – Да, наверное, лучше всех.
  Он стал рассматривать тлеющие угольки в своей трубке.
  Я сказал:
  – Ужасно, что произошла эта катастрофа.
  – Катастрофа?
  – Ну да, автомобильная.
  Опять последовало долгое молчание, прежде чем он вновь вынул трубку изо рта.
  – Да, некоторые, кажется, называют это автомобильной катастрофой.
  Я затаил дыхание.
  – А вы?
  – Мистер Трэнаван был хороший водитель, – сказал он. – Он бы не стал гнать машину по обледеневшей дороге.
  – Неизвестно, он ли вёл машину. Может, за рулём была жена. Или сын.
  – Не на этой машине, – сказал Вейстренд убеждённо. – Это был новый "кадиллак", всего двухнедельный. Мистер Трэнаван никому бы не позволил вести его.
  – Что же случилось, как вы думаете?
  – Тогда много странных вещей происходило, – сказал он загадочно.
  – Например?
  Он выбил трубку о каблук.
  – Вы задаёте много вопросов, Бойд. Почему я должен на них отвечать? Правда, старина Мак просил меня об этом, но вы мне не очень-то нравитесь. И вот что я хочу знать наверняка: не собираетесь ли вы предпринять что-нибудь против мисс Трэнаван?
  Я посмотрел ему в глаза.
  – Нет, мистер Вейстренд, не собираюсь.
  Он ещё некоторое время задержал свой взгляд на мне, затем сделал рукой широкий жест.
  – Все земли, тут сотни тысяч акров, принадлежат Буллу Маттерсону, кроме вот этой части, которую Джон оставил мисс Трэнаван. Булл получил почти всё, что построил Джон, – лесопилки, целлюлозные фабрики. Не кажется ли вам, что катастрофа произошла очень вовремя?
  Я почувствовал досаду. Всё, что Вейстренд мог сказать, было, кажется, просто подозрением, таким же, какое преследовало Мака и меня. Я спросил:
  – А есть ли у вас свидетельства того, что это не было катастрофой? Хоть какие-нибудь?
  Он тяжело мотнул головой.
  – Нет.
  – А что Клэр... мисс Трэнаван думала обо всём этом? Я имею в виду, не тогда, когда это случилось, а позже.
  – Я не говорил с ней об этом. И она мне ничего не говорила.
  Он выбил трубку и положил её на выступ над камином.
  – Я пошёл спать, – сказал он резко.
  Я ещё посидел немного, вновь и вновь обдумывая ситуацию, затем тоже пошёл спать в комнату Джимми Вейстренда. Она была почти голой, какой-то унылой, как номер в гостинице. Кроме кровати, в ней находились умывальник, шкаф и несколько пустых полок. Складывалось такое впечатление, что Джимми съезжал отсюда навсегда и поэтому ничего здесь не оставил. Мне стало жаль старого Вейстренда.
  На другой день я немного порыбачил, затем стал колоть дрова. На звук топора вышел Вейстренд и наблюдал за мной. Мне стало жарко, и я снял рубашку. Вейстренд смотрел некоторое время, как я работаю, и сказал:
  – Вы – сильный человек, но тратите свою силу зря. Так топором не размахивают.
  – А вы знаете, как надо?
  – Конечно. Дайте-ка его мне.
  Он встал перед чуркой и как-то небрежно опустил топор. Отлетело полено, затем ещё и ещё.
  – Видите? – спросил он. – Тут дело в работе кисти. – Он показал медленно. – Попробуйте так.
  Я последовал его совету, вначале неумело, но постепенно осваиваясь. Действительно, дело пошло лучше.
  – А вы – опытный человек, – сказал я.
  – Я работал лесорубом у мистера Трэнавана. А потом меня придавило бревном, я повредил спину. – Он улыбнулся. – Поэтому предоставляю вам право продолжать работу. Моей спине это вредно.
  Я поколол ещё немного и спросил его:
  – Вы имеете представление о стоимости древесины?
  – Кое-какое имею. Я был главой участка, кое-что знаю.
  – Маттерсон очищает от леса эту часть Кинокси, – сказал я. – Он берёт всё, не только позволенный лесничеством процент. Как вы считаете, какова стоимость древесины с квадратной мили?
  Он подумал и сказал:
  – Не намного меньше семисот тысяч долларов.
  – Вам не кажется, что мисс Трэнаван должна что-то предпринять на своей территории? Она много потеряет, если все эти деревья будут затоплены.
  Он кивнул головой.
  – Да, здесь ведь не рубили со времени Джона Трэнавана. Деревья выросли, здесь много спелого леса, который уже пора бы рубить. Думаю, что здесь можно получить миллион долларов с квадратной мили.
  Я присвистнул. Выходит, я недооценил её потери. Пять миллионов долларов, громадная сумма.
  – А вы говорили с ней об этом?
  – Она давно сюда не приезжала. А писать я не мастер.
  – Может, мне написать ей? – предложил я. – На какой адрес?
  Вейстренд заколебался.
  – Напишите на банк в Ванкувере. Ей передадут.
  Я пробыл со старым Вейстрендом до полудня, нарубил ему чёртову гору дров, с каждым ударом топора проклиная Джимми. Этот молодой щенок не имел права оставлять отца одного, тем более с больной спиной.
  Когда я уезжал, Вейстренд сказал:
  – Если увидите моего парня, передайте ему, что он может вернуться сюда в любое время.
  Я не сказал ему, что уже встречался с ним.
  – Передам, я его обязательно увижу.
  – Вы тогда правильно поставили его на место, – сказал Вейстренд. – Сначала я так не думал, а потом, после разговора с мисс Трэнаван, понял, что он это заслужил. – Он протянул руку. – Я не в обиде, всё в порядке, мистер Бойд.
  – Всё в порядке, – сказал я, и мы обменялись рукопожатием. Я сел в "лэндровер", включил зажигание и поехал вниз по тряской дороге. Он смотрел мне вслед – одинокая, печальная, быстро уменьшавшаяся фигурка.
  Я довольно быстро проделал обратный путь, но когда оказался на дороге, ведущей к домику Мак Дугалла, стемнело. Неожиданно передо мной возник автомобиль, стоявший на дороге. Он увяз в грязи в одном из узких мест, и мой "лэндровер" с трудом протиснулся мимо него. Это был дивный, похожий на сон, "линкольн-континентал", размером с боевой фрегат, автомобиль, совершенно не подходящий для подобных дорог. Он был слишком длинный и, вероятно, всё время скрёб дорогу своей кормой. На крыше салона свободно могла разместиться вертолётная площадка.
  Подъезжая к дому, я увидел, что в нём горит свет. Машины Мака поблизости не оказалось. Я заглушил мотор и тихо вышел. Будучи человеком осторожным и не зная, что произошло в моё отсутствие, я счёл за лучшее сначала посмотреть, кто этот неожиданный гость. Подкравшись к окну, я заглянул внутрь.
  Перед камином сидела женщина и спокойно читала книгу. Женщина, которую я никогда раньше не видел.
  Глава 6
  1
  Я толкнул дверь, и женщина повернулась ко мне.
  – Мистер Бойд?
  Я смотрел на неё. Для Форт-Фаррелла она выглядела так же нелепо, как появившаяся бы здесь манекенщица с обложки журнала мод. Она была высокой и тощей, что, кажется, сейчас модно, Бог знает почему. Можно было подумать, что она питается салатом и чёрным хлебом без масла. Бифштекс с картошкой, без сомнения, нанёс бы сокрушительный удар по её пищеварению. Вся, с головы до ног, она была отражением мира, который добрые люди Форт-Фаррелла знали очень мало. Этому миру, беспокойному миру стиляг шестидесятых годов, принадлежали и прямые длинные волосы, и мини-юбка, и вычурные лакированные ботинки. Я не особенный любитель всего этого, но, наверное, я старомоден. Во всяком случае, работа "под девочку" совершенно не шла этой женщине, которой, видимо, было за тридцать.
  – Да, я Бойд, – сказал я.
  Она встала.
  – Я – миссис Эдертон. Простите, что ворвалась к вам без предупреждения, но здесь так принято.
  По выговору она могла быть канадкой, подражающей английскому стилю. Я сказал:
  – Чем могу быть полезен, миссис Эдертон?
  – О, не вы мне, а я вам. Я услышала, что вы находитесь здесь, и просто заехала навестить, так, по-соседски, знаете ли. – Она выглядела столь же "по-соседски", как Бриджит Бардо.
  – Спасибо, что побеспокоились, миссис Эдертон, – сказал я. – Но я не думаю, что в этом есть необходимость. Я уже большой мальчик.
  Она оглядела меня.
  – Да, действительно, – произнесла она с восхищением, – вы такой большой.
  Я обратил внимание на то, что она успела попользоваться виски Мака.
  – Выпейте ещё, – сказал я иронически.
  – Благодарю, пожалуй, выпью, – согласилась она.
  Я начал понимать, что избавиться от неё будет нелёгкой задачей. И правда, что можно сделать с женщиной, которую ничем не проймёшь? Остаётся только вышвырнуть её на улицу к чертям собачьим, но это не в моём стиле. Я сказал:
  – А я, пожалуй, не буду.
  – Как хотите, – ответила она спокойно и щедро плеснула себе "Айлейского тумана", напитка, столь ревниво оберегавшегося Маком. – Долго пробудете в Форт-Фаррелле, мистер Бойд?
  – А почему это вас интересует?
  – О, вы знаете, я так радуюсь каждому новому человеку в этом болоте. Не знаю, чего я застряла здесь, просто не знаю.
  Я сказал осторожно:
  – А мистер Эдертон работает в Форт-Фаррелле?
  Она засмеялась:
  – Нет никакого мистера Эдертона. Больше нет.
  – Извините.
  – Ничего, мой дорогой. Нет, он не умер, мы развелись.
  Она закинула ногу на ногу и предоставила мне лицезреть изрядную порцию её бедра – мини-юбка скрывает не много. Но для меня женское колено – анатомическое сочленение, а не предмет вожделения, так что она зря теряла время.
  – Для кого вы работаете? – спросила она.
  – Я – свободный геолог, – ответил я.
  – О, Боже, человек науки. Не говорите мне о ней, я в ней абсолютно ничего не понимаю.
  Я всё никак не мог взять в толк, что этой "соседке" от меня нужно. Домик Мака расположен вдалеке от наезженных дорог, и только очень добрый самаритянин заехал бы в эту глушь, дабы дать утешение и милость, особенно если это связано с риском утопить в грязи "линкольн-континенталя".
  Она спросила:
  – А что вы ищете, уран?
  – Всё, что ценно.
  Интересно, почему она наговорила об уране? В моём мозгу прозвенел предупредительный звонок.
  – А мне говорили, что земля здесь исследована вдоль и поперёк, вдруг вы работаете здесь впустую? – Она вдруг заливисто засмеялась и одарила меня сверкающей улыбкой. – Впрочем, где мне знать обо всём этом, я просто слышала всякие разговоры.
  Я обаятельно улыбнулся ей в ответ.
  – Знаете, миссис Эдертон, я предпочитаю во всём убедиться сам. Я ведь не новичок в этом деле.
  Тут она посмотрела на меня невероятно кротким, застенчивым взглядом.
  – Я нисколько в этом не сомневаюсь. – И сделала глоток на треть стакана. – А вы интересуетесь историей, мистер Бойд?
  К такому повороту я был не готов и смотрел на неё некоторое время непонимающим взглядом.
  – Какой историей? Я вообще как-то об этом не думал.
  Она поболтала виски в стакане.
  – Знаете, в Форт-Фаррелле надо чем-то заниматься, а то с ума сойти можно. Я вот хочу вступить в Форт-Фарреллское историческое общество, его председатель миссис Давенант, знакомы с ней?
  – Нет. – Я не мог понять, к чему все эти разговоры. Во всяком случае, миссис Эдертон такой же историк, как я – хвостатый лемур.
  – Вы знаете, я вообще-то очень застенчивый человек. Вы, наверное, об этом не подозреваете, – сказала она. И была права: мне такое и в голову не могло прийти. – Мне как-то неловко вступать в это общество одной. То есть быть новичком среди опытных людей. Вот если кто-нибудь вступил бы вместе со мной, для поддержки, тогда другое дело.
  – Вы хотите, чтобы я вступил в историческое общество?
  – Говорят, что у Форт-Фаррелла очень интересная история. Вы знаете, что он был основан лейтенантом Фарреллом в... ну, неважно. А помогал ему некто Джон Трэнаван, и семья Трэнаванов фактически создала этот город.
  – Неужели? – сказал я сдержанно.
  – Жаль Трэнаванов, – посетовала она как бы между прочим. – Вся семья погибла не так давно. Не правда ли, ужасно, что семья, построившая целый город, вот так исчезла?
  Снова предупредительный звонок зазвенел в моём мозгу, на этот раз оглушительно громко. Миссис Эдертон оказалась первым человеком, который поднял тему Трэнаванов по собственной воле; всех других надо было наводить на неё. Я вспомнил всё, что она говорила ранее, и решил, что она старалась расколоть меня, хотя и не очень искусно. Она подняла и другую тему – урана, а ведь именно я внушил парням у плотины, что я ищу уран.
  Я сказал:
  – Но ведь вся семья не исчезла. Ведь есть ещё некая мисс Клэр Трэнаван?
  Она как-то сникла.
  – Да, кажется, есть, – сказала она коротко. – Но я слышала, что она не настоящая Трэнаван.
  – А вы знали Трэнаванов? – спросил я.
  – О да, – сказала она поспешно, слишком поспешно. – Я знала Джона Трэнавана очень хорошо.
  Я решил разочаровать её и встал.
  – Сожалею, миссис Эдертон. Я не очень интересуюсь местной историей. Я – инженер, и история – не моя область. Конечно, если б я решил остаться в вашем городе – тогда другое дело, наверное, у меня и возник бы интерес. Но я кочевник, миссис Эдертон, я, знаете ли, постоянно в движении.
  Она посмотрела на меня нерешительно.
  – Значит, вы в Форт-Фаррелле ненадолго?
  – Это зависит от того, что я найду, – сказал я, – судя по вашим словам, я вряд ли могу надеяться на успех. Что ж, спасибо за информацию, хоть и негативную.
  Она казалась растерянной.
  – Вы не вступите в историческое общество? – промолвила она тихо. – Вас не интересуют ни лейтенант Фаррелл, ни Трэнаваны, ни... ээ... другие, кто создал этот город?
  – А почему они должны меня интересовать? – спросил я с удивлением.
  Она встала.
  – Ну да, я понимаю. Мне не надо было задавать этот вопрос. Хорошо, мистер Бойд. Если вам что-нибудь понадобится, скажите мне, я помогу.
  – И где же мне найти вас? – спросил я с иронией.
  – Э... э... э... портье в Доме Маттерсона всегда знает, как связаться со мной.
  – Я безусловно буду рассчитывать на вашу помощь, – сказал я и взял меховое пальто, переброшенное через спинку стула. Когда я подавал его ей, мне в глаза бросилось письмо, стоявшее на камине. Оно было адресовано мне. Я вскрыл его и прочёл всего лишь одну строчку от Мак Дугалла: "Приезжай ко мне на квартиру как можно быстрее. Мак".
  Я сказал:
  – Вам понадобится помощь, чтобы вывести ваш автомобиль на дорогу. Я возьму свой грузовик и подтолкну вас.
  Она сказала:
  – Кажется, вы поможете мне больше, чем я вам, мистер Бойд. – Она покачалась на высоких каблуках и на мгновение прижалась ко мне. Я растянул рот в улыбке:
  – О, чисто по-соседски, миссис Эдертон, чисто по-соседски.
  2
  Я остановился у тёмной редакции "Летописца" и увидел свет наверху, в квартире Мака. Меня ожидал невероятный сюрприз. На стуле лицом к двери сидела Клэр Трэнаван. Вся комната была завалена вещами, выброшенными из ящиков и комодов. Мак Дугалл стоял посредине комнаты, держа в руках стопку рубашек. Клэр взглянула на меня равнодушно:
  – Привет, Бойд.
  Я улыбнулся ей.
  – С возвращением, Трэнаван. – Я удивился, насколько я рад видеть её.
  – Мак говорит, что я должна перед тобой извиниться.
  Я нахмурился.
  – Не знаю, за что ты должна передо мной извиняться.
  – Я тут крепко поминала тебя, когда ты уехал из Форт-Фаррелла. Сейчас я знаю, что это было несправедливо, что Говард Маттерсон и Джимми Вейстренд состряпали против тебя мерзкую историю. Извини.
  Я пожал плечами.
  – Неважно. Извини, что так получилось.
  Она натянуто улыбнулась.
  – Ты имеешь в виду мою репутацию? У меня скверная репутация в Форт-Фаррелле. Здесь я чудачка, которая ездит за границу, выкапывает из земли посуду и предпочитает якшаться с грязными арабами, а не с добрыми христианами.
  Я посмотрел на разбросанные но полу вещи.
  – А что здесь происходит?
  – Меня выперли, – сказал Мак Дугалл буднично. – Джимми рассчитал меня сегодня днём и велел выкатываться из квартиры до утра. Я бы хотел использовать твой "лэндровер".
  – Разумеется. Сожалею, Мак, – сказал я.
  – А я нет, – ответил он. – Ты, наверное, куснул-таки старого Булла за нежное место.
  Я взглянул на Клэр.
  – Что заставило тебя вернуться? Я собирался писать тебе.
  На её лице появилась улыбка мальчишки-сорванца.
  – Помнишь историю, которую ты рассказывал мне? Ну, о человеке, который послал телеграмму десятку друзей: "Вылетай, всё обнаружилось". – Она кивнула головой в сторону Мак Дугалла и сунула руку в карман своей твидовой юбки. – Некий псевдошотландец по имени Хэмиш Мак Дугалл тоже способен сочинять загадочные телеграммы. – Она развернула бумажку и прочла: – "Если тебе дорог душевный покой, прилетай быстро". Какова приманка?
  – Ты отреагировала быстро. Но я тут ни при чём.
  – Я знаю. Мак мне сказал. Я была в Лондоне, кое-чем занималась в Британском музее. Мак знал, где найти меня. Я вылетела первым же рейсом. – Она махнула рукой. – Садись, Боб. Нам надо серьёзно поговорить.
  Пока я подвигал к себе стул, Мак сказал:
  – Я ей поведал обо всём, сынок!
  – Обо всём?
  Он кивнул.
  – Она должна знать. У неё есть право знать. Джон Трэнаван был её самым близким родственником, а ты находился в "кадиллаке", когда он погиб.
  Я был раздосадован. Ведь я рассказал ему о своей жизни по секрету и не хотел, чтобы эта история распространялась дальше. Она была не из тех, которую всякий правильно поймёт. Клэр наблюдала за выражением моего лица.
  – Не беспокойся, – сказала она. – Дальше это не пойдёт. Я ясно сказала об этом Маку. Ладно. Прежде всего, о чём ты собирался написать мне?
  – О лесе на твоей земле в долине Кинокси. Ты знаешь, сколько он стоит?
  – Я об этом не особенно думала, – призналась она. – Меня не интересует лес как древесина. Всё, что я знаю, – это что Маттерсон не заработает на ней ни цента.
  Я сказал:
  – Я разговаривал с твоим мистером Вейстрендом. Я сделал прикидку, и он согласился с ней, вернее, поправил меня. Если эти деревья уйдут под воду, ты потеряешь пять миллионов долларов.
  Её глаза расширились.
  – Пять миллионов долларов?! – выдохнула она. – Нет, это невозможно.
  – А что тут невозможного? – вмешался Мак. – Валить-то надо всё, до единого дерева. Боб прав.
  Розовые пятна выступили у неё на щеках.
  – Ну и скупердяй, ну и сукин сын! – воскликнула она горячо.
  – Кто?
  – Доннер. Он предложил мне двести тысяч долларов за право рубить лес на моей территории. Я предложила ему пойти и утопиться в озере Маттерсона, когда оно будет достаточно глубоким.
  Я взглянул на Мака. Тот повёл плечами.
  – Вот тебе Доннер, – сказал он.
  – Подожди, – обратился я к Клэр. – А он не набавлял цену?
  – Нет, у него не осталось времени на это. Я вышвырнула его вон.
  – Маттерсон постарается не допустить, чтобы этот лес утонул, – сказал я. – Он попытается выжать из него деньги. Держу пари, что скоро он сделает ещё одно предложение. Клэр, меньше четырёх миллионов не бери, он и так имеет крупный доход.
  – Не знаю, что делать, – ответила она. – Я не хочу класть деньги в карман Маттерсона.
  – Не будь такой совестливой. Выстави его на столько, на сколько возможно, а потом подумай, как с помощью этих денег его пригвоздить. Всякий, кто не любит Маттерсона, распоряжаясь миллионами, найдёт способ нанести ему немалый ущерб. Если ты считаешь, что эти деньги запачканы, не храни их.
  Она засмеялась.
  – Ты оригинально рассуждаешь, Боб.
  Тут неожиданная мысль пришла мне в голову.
  – Знает ли кто-нибудь из вас некую миссис Эдертон? – спросил я.
  Брови Мака поползли вверх, как две гусеницы, пока не добрались до шевелюры.
  – Люси Эдертон! Где, чёрт возьми, ты её видел?
  – У вас в доме.
  Мак лишился дара речи и некоторое время клокотал, как индюк. Я взглянул на Клэр. Она сказала:
  – Люси Эдертон – сестра Говарда. Она – Маттерсон.
  Озарение не столько находит на человека, сколько ударяет в него, как молния.
  – Теперь понятно, что за игру она вела. Она пыталась выяснить, откуда происходит мой интерес к Трэнаванам. Но не преуспела в этом.
  Я рассказал им о моей встрече, и, когда я кончил, Мак заметил:
  – Эти Маттерсоны хитры. Они знали, что меня в доме не будет, что я съезжаю с квартиры, а ты о Люси и представления не имеешь. Старый Булл послал её на разведку.
  – Расскажите о ней побольше.
  – Ну что, сейчас она пока без мужа, – сказал Мак. – Эдертон был её вторым мужем, кажется. Она развелась с ним около полугода тому назад. Удивительно, что она оказалась здесь. Обычное её занятие – вращаться в обществе где-нибудь в Нью-Йорке, на Майами или в Лас-Вегасе. Я слышал, что она нимфоманка.
  – Она – ведьма, пожирающая мужчин, – сказала Клэр спокойным, ровным голосом.
  – Теперь мы точно знаем, что Булл обеспокоен, – сказал Мак удовлетворённо. – Любопытно, что его не заботит, знаем ли мы об этом. Он мог бы догадаться, что ты спросишь у меня об этой Эдертон.
  – Мы поразмыслим над этим позже, – сказал я. – Сейчас надо собрать всё это барахло и отвезти в дом.
  – Поедем с нами, Клэр, – предложил Мак. – Ты разместишься на кровати Боба, а молодой парень может переночевать и в лесу.
  Клэр ткнула меня пальцем в грудь, и я понял, что она как-то по-своему истолковала выражение моего лица.
  – Я сама позабочусь о своей репутации, Бойд. Неужели ты думаешь, что я буду останавливаться у Маттерсона в гостинице?
  3
  Я резко сменил передачу – мы подъезжали к домику Мака. Вдруг впереди послышалось шуршание листьев и топот, что-то тяжело двигалось, удаляясь.
  – Интересно, – произнёс Мак озадаченно. – Сюда олени обычно не заходят.
  Свет фар скользнул по стене дома, и я увидел какую-то фигуру, бросившуюся в укрытие.
  – Какой это, к чёрту, олень? – сказал я и, выпрыгнув из автомобиля, побежал следом. Раздался звон стекла, выбитого изнутри дома. Я приостановился, развернулся и метнулся в дверной проём. Вдруг на меня кто-то налетел с кулаками. Но справиться с человеком моей комплекции не так-то легко, и я затолкал его назад просто за счёт своей массы. Он скрылся во тьме дома, а я сунул руку в карман за спичками. Но тут мне в нос ударил густой удушливый запах керосина. Я понял, что дом буквально пропитан им и зажечь в нём спичку всё равно что закурить в пороховом погребе.
  В темноте кто-то пошевелился, а затем я услышал шаги Мака, подходившего к двери.
  – Не приближайся, Мак! – закричал я.
  Глаза мои начали привыкать к темноте, и я различил полоску окна на противоположной стене. Присев на корточки, я медленно обвёл взглядом комнату. И вот полоска на мгновение затемнилась – кто-то двигался слева направо, чтобы незаметно добраться до двери. Я нырнул туда, где, как мне казалось, должны были быть его ноги. Он упал на меня, и резкая боль пронзила моё плечо. Мне пришлось ослабить хватку, и, не успев откатиться в сторону, я получил удар ногой в лицо. Когда я с трудом, спотыкаясь, добрался до двери, снаружи донёсся лишь топот убегавшего. Я увидел Клэр, склонившуюся над распростёртой фигурой.
  Это был Мак. Когда я подошёл, он, шатаясь, поднялся на ноги, схватившись за живот.
  – Что случилось? Как вы?
  – Он... долбанул... меня, – еле-еле выговорил Мак, – вышиб из меня дух.
  – Ничего, не волнуйтесь, – сказал я.
  – Давай поможем ему добраться до дома, – предложила Клэр.
  – Туда нельзя, – сказал я резко. – Дом в любую минуту может взорваться, как бомба. Достань фонарь, там, в "лэндровере".
  Она отошла, а я отвёл Мака в сторону и усадил на пень. Он тяжело дышал, как старая паровая машина, и я выругался на чём свет стоит. Вернулась Клэр и направила на меня луч света.
  – Боже! Что у тебя с лицом? – воскликнула она.
  – На него наступили. Дай мне фонарь.
  Я вошёл в дом и осмотрел его. Керосинная вонь чуть не вывернула меня наизнанку. Да это и понятно. Всё внутри было вверх дном: одеяла и простыни сорваны с кроватей, матрасы вспороты ножом, и всё это свалено в кучу посредине комнаты и щедро полито керосином. Потрачено было галлонов пять, так что и на полу разлилась керосиновая лужа.
  Я взял фонарь-жужжалку, несколько банок консервов из кладовки и вышел.
  – Придётся ночевать на улице, – сказал я. – Домом нельзя пользоваться, пока не приведём его в порядок. К счастью, я не распаковал ещё мой чемодан, там найдутся простыни.
  Маку тем временем стало лучше, он стал дышать более свободно. Он спросил:
  – А что там в доме?
  Я рассказал ему, и он начал изрыгать ругательства, пока не вспомнил, что рядом находится Клэр.
  – Извиняюсь, – пробормотал он. – Меня понесло.
  Она засмеялась.
  – Я не слышала, чтобы так выражались, с тех пор как умер дядя Джон. Боб, как ты думаешь, кто это всё сделал?
  – Не знаю. Лиц я не разглядел. Но Маттерсон действует быстро. Миссис Эдертон доложила, и он сразу отреагировал.
  – Надо заявить в полицию, – сказала она.
  Мак хмыкнул.
  – Много это даст, – сказал Мак язвительно. – Мы не видели никого, и нет никаких данных о том, что тут замешаны Маттерсоны. В любом случае я не представляю себе полицейских, ведущих расследование против Булла Маттерсона, он слишком крупная рыба, чтобы сержант Гиббонс ловил его на удочку.
  – Вы хотите сказать, что этот Гиббонс подкуплен, как и все другие?
  – Я ничего не хочу сказать, – ответил Мак. – Гиббонс хороший парень, но прежде чем он даже заговорит с Маттерсоном, ему нужны твёрдые доказательства, а что мы имеем? Ничего существенного.
  Я сказал:
  – Давайте устроим ночлег, а потом ещё обсудим всё это. Расположимся подальше от дома.
  Мы выбрали полянку в четверти мили от дома, и я занялся костром. Левое плечо болело, и, приложив к нему руку, я увидел кровь. Клэр встревоженно спросила:
  – Что это?
  – Господи, меня, кажется, пырнули ножом!
  4
  На следующее утро я оставил Мака и Клэр приводить в порядок дом, а сам отправился в Форт-Фаррелл. Рана в плече была несерьёзной, собственно, это оказался порез, который Клэр забинтовала без особого труда. Плечо ныло и затекло, но поскольку кровь удалось унять, это меня не беспокоило. Мак спросил:
  – Куда ты собираешься?
  – Нанести визит, – ответил я коротко.
  – Не лезь на рожон, слышишь!
  – Никаких происшествий не будет, – пообещал я.
  Карбюратор затарахтел, поэтому я оставил "лэндровер" у Клэри Саммерскилла и двинулся по улице до полицейского участка, где тут же узнал, что сержанта Гиббонса нет на месте. В этом не было ничего удивительного – у сержанта полиции провинциального округа большая паства, а округ Гиббонса гораздо больше остальных.
  Констебль выслушал всё, что я рассказал, и, когда я сообщил ему о ножевой ране, он нахмурился.
  – А вы не опознали этих людей?
  Я покачал головой.
  – Нет, было слишком темно.
  – А у вас или мистера Мак Дугалла есть враги?
  Я сказал осторожно:
  – Не исключено, что эти люди могут оказаться на службе у Маттерсона.
  Лицо констебля как-то закрылось, словно опустилась штора. Он сказал:
  – Ну, так можно сказать о половине населения Форт-Фаррелла. Ладно, мистер Бойд, я займусь этим делом. Буду благодарен, если вы, ради соблюдения формы, изложите всё на бумаге.
  – Я пришлю вам заявление, – сказал я устало. Я понял, что без твёрдых доказательств мне здесь делать нечего. – Когда возвращается сержант Гиббонс?
  – Через пару дней. Я прослежу за тем, чтобы ему доложили об этом.
  "Могу поспорить, что проследишь", – подумал я с горечью, конечно, констебль будет только рад сплавить это дельце сержанту. Сержант прочтёт моё заявление, понюхает носом воздух, ничего не найдёт и всё это дело прикроет. В данном случае его и винить будет не в чем.
  Я вышел из полицейского участка, пересёк улицу и подошёл к Дому Маттерсона. Первым человеком, которого я увидел в фойе, оказалась миссис Эдертон.
  – Привет, – сказала она весело. – Куда идёте?
  Я глянул ей прямо в глаза.
  – Иду потрошить вашего брата.
  Она залилась своим неестественным смехом.
  – Знаете, я бы этого вам не советовала. У него теперь телохранитель. Вы к нему и близко не подойдёте. – Она посмотрела на меня оценивающе. – Значит, старый шотландец вам что-то говорил обо мне?
  – Ничего в вашу пользу.
  – Нет, правда, я бы на вашем месте не пошла к Говарду, – проговорила она, когда я двинулся к лифту. – Неужели вам хочется лететь с восьмого этажа? Кроме того, вас хочет видеть старик. Поэтому я здесь, я вас ждала.
  – Булл Маттерсон хочет меня видеть?
  – Именно. Он послал меня за вами.
  – Если он хочет меня видеть, я ведь часто бываю в городе, – сказал я. – Он найдёт меня, когда ему нужно.
  – Разве так можно относиться к старому человеку? – сказала она – Моему отцу семьдесят семь, мистер Бойд. Он почти не вылезает из дому.
  Я потёр подбородок.
  – А зачем ему, а? За него всё делают другие люди. Хорошо, миссис Эдертон. Я готов повидаться с ним.
  Она сладко улыбнулась:
  – Ну вот, я знала, что вы поступите правильно. Мой автомобиль на улице.
  Мы забрались в "континентал" и выехали из города в южном направлении. Сначала я думал, что мы направляемся к Лейксайду, форт-фарреллскому варианту пригорода с домами высшего класса. Там жили все крупные чиновники Корпорации Маттерсона. Но мы миновали его и проследовали дальше на юг. Тогда мне пришло в голову, что ведь Булл Маттерсон не крупный чиновник и он не причисляет себя к высшему разряду. Он царь и построил себе приличествующий своему сану дворец.
  По пути миссис Эдертон почти всё время молчала, потому что я довольно грубо осадил её. У меня не было настроения слушать её болтовню, и я дал ей это понять. Её это, по-видимому, не задело. Она курила сигарету за сигаретой и вела машину одной рукой.
  Дворец Маттерсона оказался типичным французским замком, по размеру больше, чем дворец Фронтенак в Квебеке. Я понял, увидев дом, что собой представляет Маттерсон. Это был экземпляр, подобные которому, как мне казалось, вымерли ещё в девятнадцатом веке: барон-грабитель, готовый совершить налёт на железную дорогу или корпорацию, а затем использовать добытые деньги, чтобы награбить сокровищ в Европе. Просто удивительно, что такие люди ещё существуют в середине двадцатого века, но эта порода на редкость крепкая.
  Мы вошли в холл, просторный, как средних размеров футбольное поле, обставленный рыцарскими доспехами и прочим антиквариатом. А может, это были и подделки под старину, не знаю. Впрочем, какое это имеет значение! Важно, что обстановка отражает характер Маттерсона. Мы миновали громадную лестничную клетку и подошли к двери лифта, незаметно расположенной в углу. Кабина была тесной, и миссис Эдертон не упустила случая поприставать ко мне во время подъёма. Она крепко прижалась ко мне и произнесла с упрёком:
  – Вы не слишком добры ко мне, мистер Бойд.
  – Я вообще не очень общаюсь с гремучими змеями, – ответил я.
  Она дала мне пощёчину, а я дал ей сдачи. Я, конечно, согласен с понятиями о слабом поле при условии, что он действительно слабый. Нельзя же быть и слабым, и наглым одновременно, не правда ли? Я ударил её не сильно, но это оказалось для неё настолько неожиданно, что она в ужасе уставилась на меня. В своём окружении она привыкла раздавать мужчинам пощёчины направо и налево, а тут какой-то невежа не оценил её по достоинству.
  Дверь лифта бесшумно открылась. Она выбежала и, показывая рукой в конец коридора, придушенным голосом произнесла:
  – Туда, чёрт бы тебя побрал! – И поспешила в противоположном направлении.
  Дверь вела в кабинет, обрамлённый шкафами с книгами, тихий, как усыпальница. Должно быть, немало благородных коров пошло под нож ради того, чтобы переплести все эти книги. Светло-коричневая кожа тускло поблёскивала – то ли от того, что их много читали, то ли от забот какого-нибудь лакея, начищавшего их время от времени заодно с хозяйскими ботинками. На противоположной стене кабинета находились высокие, от пола до потолка, окна. Перед окнами стоял большой стол, покрытый зелёной кожей с золотым тиснением.
  За столом сидел человек – Булл Маттерсон.
  Я знал, что он на пять лет старше Мак Дугалла, но выглядел он на пять лет моложе – бодрый старик с подстриженными усами такого же металлического оттенка, как волосы на голове. Он был крупный, плотный, широкоплечий, всё ещё мускулистый. Я понял, что он до сих пор занимается спортом. Единственное, что выдавало возраст, – это коричневые пятна на руках и несколько отрешённый взгляд голубых глаз.
  Он жестом пригласил меня садиться.
  – Садитесь, мистер Бойд. – Голос у него оказался резким, твёрдым, начальственным.
  Я посмотрел на низкое кресло, улыбнулся и остался стоять Старик явно намеревался использовать психологические трюки. Его голова нетерпеливо дёрнулась.
  – Садитесь, Бойд. Вас ведь так зовут?
  – Да, это моё имя, – согласился я. – Но я лучше постою. Я не предвижу продолжительного разговора.
  – Как хотите, – сказал он сухо. – Я попросил вас прийти сюда по определённой причине.
  – Надеюсь, что причина действительно веская, – сказал я.
  Улыбка чуть смягчила его твёрдые черты.
  – Я выразился неудачно, – согласился он, – но не беспокойтесь. Я ещё не впал в маразм. Я хочу знать, что вы делаете в Форт-Фаррелле.
  – Почему-то все хотят это знать, – вспылил я, – а какое вам до этого дело, мистер Маттерсон?
  – А вы не догадываетесь? Некто приходит на мою землю, начинает вести на ней разведку, и вы считаете, мне до этого и дела нет?
  – На государственную землю, – уточнил я.
  Он раздражённо отмахнулся от моей поправки.
  – Что вы здесь делаете, Бойд?
  – Стараюсь заработать на жизнь, только и всего.
  Он посмотрел на меня задумчиво.
  – Шантажировать меня бесполезно, молодой человек. Были люди, посильнее вас, пытались, но я ломал им хребет.
  Я поднял брови.
  – Шантаж? Я ничего у вас не просил, мистер Маттерсон, и не намерен. При чём тут шантаж? У вас могут быть свои тайны, но я ведь не лезу в ваши дела.
  – Почему вы интересуетесь Джоном Трэнаваном? – спросил он прямо.
  – А почему вас это интересует?
  Он грохнул кулаком по столу так, что тот задрожал.
  – Прекрати играть со мной, ты, молокосос!
  Я наклонился над столом.
  – А кем вы себя считаете, скажите на милость? И кем вы считаете меня? – Он вдруг неожиданно притих. – Я ведь не житель Форт-Фаррелла, которым вы заткнули рот. Вы думаете, я буду стоять в сторонке и смотреть, как вы сжигаете дом старого человека?
  Он побагровел.
  – Вы что, обвиняете меня в поджоге?
  – Давайте будем говорить о покушении на поджог. Попытка не удалась.
  Он откинулся в кресле.
  – Это чей же дом я собирался поджечь?
  – Вы не удовлетворились тем, что выгнали Мак Дугалла с работы, только потому, что он завёл дружбу не с тем, с кем нужно, вы...
  Он стукнул рукой по столу:
  – Когда был этот так называемый поджог?
  – Прошлой ночью.
  Он нажал на кнопку.
  – Пришлите ко мне дочь, – сказал он резко в какой-то невидимый микрофон. – Мистер Бойд, уверяю вас, я не занимаюсь поджогом домов. А если б занимался, они бы сгорали дотла. Не было никаких попыток. Ладно, вернёмся к нашему разговору. Так почему вы интересуетесь Джоном Трэнаваном?
  Я ответил:
  – Возможно, меня интересует семейный круг женщины, на которой я собираюсь жениться. – Я сказал это по внезапному озарению, но потом решил, что получилось не так уж плохо.
  Он хмыкнул.
  – А, охотник за сокровищами.
  Я улыбнулся.
  – Если бы я был охотником за сокровищами, то положил бы глаз на вашу дочь. Но чтобы её переварить, нужен другой желудок.
  Я так и не узнал, что бы он сказал на это, потому что как раз в этот момент вошла Люси Эдертон. Маттерсон повернулся и посмотрел на неё.
  – Прошлой ночью была совершена попытка поджечь дом Мак Дугалла, – сказал он. – Кто это сделал?
  – Почём я знаю, – ответила она раздражённо.
  – Не лги мне, Люси, – произнёс он скрипучим голосом. – Тебе это никогда не удаётся.
  Она бросила на меня неприязненный взгляд и пожала плечами.
  – Я же говорю тебе, не знаю.
  – Значит, не знаешь, – сказал Маттерсон. – Ладно. Кто отдал приказ: ты или Говард? Не обращай внимания на то, что здесь Бойд. Говори правду, слышишь?
  – Ну, хорошо, я, – выпалила она. – Мне показалось, что это хорошая мысль. Ты же сам хотел, чтобы Бойд уехал отсюда.
  Маттерсон глядел на неё с изумлением.
  – И ты решила, что ты прогонишь его тем, что сожжёшь дом старого Мака? Ну и идиотка ты у меня! Ну и чушь! – Он ткнул пальцем в мою сторону. – Взгляни на этого человека. Он взялся нанести удар по Корпорации Маттерсона и уже дал прикурить Говарду. Неужели ты думаешь, что поджог дома заставит его взять и удалиться?
  Она глубоко вздохнула.
  – Папа, этот человек ударил меня.
  Я улыбнулся.
  – Это был ответный удар.
  Маттерсон проигнорировал мои слова.
  – Для меня ты ещё не настолько взрослая, чтобы я не решился выпороть тебя, Люси. Может быть, мне следовало бы сделать это раньше. А теперь убирайся к чёрту. – Он подождал, пока она подошла к двери. – И запомни: никаких штучек. Я сам справлюсь с этим делом.
  Дверь хлопнула. Я сказал:
  – Вы, конечно, справитесь с ним законно.
  Он посмотрел на меня прищуренными глазами.
  – Всё, что я делаю, я делаю законно. – Выпустив пар, он успокоился и, доставая из ящика чековую книжку, проговорил:
  – Сожалею от том, что произошло с домом Мака. Это не мой стиль. Каков ущерб?
  Поскольку я не сторонник излишних церемоний, к тому же деньги возвращались Маку, я сказал:
  – Тысяча долларов покроют убытки. – И добавил: – Ещё ставлю вопрос о моём "лэндровере".
  Он взглянул на меня из-под серых бровей и сказал едко:
  – Не пытайтесь вытрясти из меня лишнее. Что там ещё?
  Я рассказал ему, что случилось на дороге к Кинокси.
  – Говард велел Вейстренду потолкать меня, и тот постарался.
  – Я, кажется, воспитал идиотов, – проворчал он и, выписав чек, перебросил его мне через стол. Чек был на три тысячи долларов.
  Я сказал:
  – Вы предупредили вашу дочь. Может, теперь предупредите и сына? Если он будет ещё фокусничать, я попорчу ему внешний вид, будьте уверены.
  Маттерсон посмотрел на меня оценивающим взглядом.
  – Что ж, это вам по силам, а ему поделом. – В голосе его послышалось презрение, и я на мгновение даже почувствовал жалость к нему. Он взял телефонную трубку.
  – Соедините меня с кабинетом Говарда.
  Он прикрыл микрофон рукой.
  – Я это делаю не ради Говарда, Бойд. От вас я избавлюсь всё равно, но это будет на законном основании, и вам не удастся отыграться.
  В трубке что-то крякнуло.
  – Говард! Послушай-ка. Оставь Бойда в покое. Я сам им займусь. Да, он отправится к плотине. Он имеет право там быть. Да, законно. Что он будет там делать? Неважно, отстань от него, слышишь? Кстати, ты имеешь отношение к этой истории с домом Мак Дугалла? Не знаешь? Ну, спроси свою сестру-идиотку.
  Он шлёпнул трубку на место.
  – Удовлетворены?
  – Конечно, – сказал я. – Я ведь не хочу неприятностей.
  – Но вы их будете иметь, – пообещал он. – Если не покинете Форт-Фаррелл. С вашим прошлым вы легко можете угодить в кутузку.
  Я подался вперёд.
  – С каким прошлым, мистер Маттерсон?
  – Я знаю, кто вы, – произнёс он надменным голосом. – Ваше новое лицо не обманывает меня, Грант. Ваш послужной список в полиции достаточно обширен: воровство, баловство с наркотиками, нападение на человека. Вы – преступник, и стоит вам сделать один неверный шаг в Форт-Фаррелле, как вас быстро упекут. Не затевайте здесь ничего, Грант, оставьте нас тут в покое, и вас никто не потревожит.
  Я задохнулся от неожиданности:
  – Я вижу, вы выражаетесь без обиняков.
  – Это моя обычная политика. И предупреждений своих я не повторяю, – сказал он убеждённо.
  – Значит, сержант Гиббонс вами подкуплен.
  – Не будьте глупцом, мне незачем подкупать полицию, она и так на моей стороне. Гиббонс будет следовать закону, а он – против вас.
  Интересно, откуда он узнал, что я был Грантом, подумал я. И тут я понял, что это он подослал того частного детектива, чтобы навести обо мне справки. Но он не стал бы этого делать, если б его что-то не беспокоило. Значит, он всё же кое-что скрывает, и это придало мне уверенности. Я сказал:
  – Ну вас к чёрту, Маттерсон! Я сделаю то, что считаю нужным.
  – Тогда мне вас жаль, – сказал он мрачно. – Послушайте, мальчик, не вмешивайтесь в эти дела, не связывайтесь с тем, что вас не касается. – В его голосе мне послышалась странная нота. Если бы он разговаривал не со мной, я бы решил, что это умоляющая интонация.
  Я сказал:
  – Как мне добраться обратно до Форт-Фаррелла? Ваша дочь привезла меня сюда, но обратно она меня, я думаю, не повезёт.
  Маттерсон холодно произнёс:
  – Ничего. Вам полезно пройтись. Тут всего пять миль.
  Я пожал плечами и вышел. Я не стал пользоваться лифтом и спустился по лестнице. Холл внизу был пуст. Покинув дом, я почувствовал себя так, словно освободился из тюрьмы. На ступеньках я постоял немного, с наслаждением вдыхая чистый воздух.
  "Континентал" Люси Эдертон стоял там же, где она оставила его. В замке зажигания торчал ключ. Я сел в машину и отправился в Форт-Фаррелл. Ей пройтись будет ещё полезнее.
  5
  Я припарковал машину у Дома Маттерсона, взял в банке выписанные мне Маттерсоном деньги и, перейдя улицу, зашёл к Клэри Саммерскиллу.
  – Я починил карбюратор, мистер Бойд. За это мне придётся взять с вас ещё пятнадцать долларов. Знаете что. Возьмите лучше другую тачку – эта скоро развалится. Я только что получил джип, он подойдёт. А вы мне вернёте "лэндровер" с доплатой.
  Я улыбнулся.
  – И сколько вы мне доплатите?
  – Мистер Бойд, о чём вы говорите? Вы же его совершенно разбили. Мне он пригодится только на запасные части. Но я с вас всё равно много не возьму.
  Так мы поторговались немного и завершили тем, что я поехал к Маку в джипе. Клэр и Мак только-только закончили уборку дома, но густой запах керосина всё ещё висел в воздухе. Я вручил Маку тысячу долларов.
  Он спросил изумлённо:
  – Что это?
  – Деньги раскаяния, – ответил я и рассказал ему о своём посещении Маттерсона.
  Он кивал головой.
  – Старый Булл, конечно, безжалостный негодяй, – сказал он, – но его ещё никто не поймал на беззаконии. Честно говоря, я был немного удивлён тем, что случилось.
  Клэр произнесла задумчиво:
  – Интересно, откуда он знает, что ты – Грант?
  – Он нанимал детектива, чтобы выяснить это. Но дело не в этом. Мне хотелось бы знать, почему он пошёл на это спустя много лет. И ещё одна вещь интересует меня – характеристика.
  – Что ты имеешь в виду?
  – Понимаешь, в чём дело, мне он показался честным. Может, он жесток, как Чингисхан, и вообще крепкий орешек, но я думаю, человек он прямой. Такое у меня сложилось впечатление. Что скрывать такому человеку?
  – Он ведь сам заговорил о шантаже, – вспомнила Клэр. – Тогда поставим вопрос так: чем его можно шантажировать?
  – А каково твоё впечатление о нём, Мак? – спросил я.
  – Во многом такое же. Я уже сказал, что никто его на чём-либо незаконном ещё не поймал. Ходили разговоры, что, мол, такие деньги честным трудом не наживёшь, но всё это пустой трёп, в основном неудачников. Я думаю, вполне может быть, что он действительно честен.
  – Тогда что же навело его на мысль о шантаже?
  – Я всё время думаю об этом, – признался Мак. – Ты лучше-ка сядь, сынок, то, что я сейчас скажу, может сбить тебя с ног. Клэр, поставь чайник, время нам выпить чаю.
  Клэр улыбнулась, наполнила чайник и вышла. Мак подождал, пока она вернётся.
  – Это и тебя касается, – сказал он. – Я хочу, чтобы вы оба слушали внимательно, это довольно сложно.
  Он помолчал, видимо, не зная, с чего начать, затем заговорил:
  – Люди сейчас стали другие по сравнению с прошлым, особенно молодёжь. Раньше можно было легко отличить богатого от бедного по одежде, теперь – нет. А о юнцах и студентах и говорить нечего. Ну вот. В том "кадиллаке", который разбился, находилось четверо: Джон Трэнаван, его жена и двое молодых людей – Фрэнк Трэнаван и Роберт Бойд Грант, оба студенты. Фрэнк был сыном богача, а Роберт – забулдыга, если не сказать больше. Но по одежде они не отличались. Знаете, студенты ведь часто стремятся к какому-то единому стилю – скажем, джинсы, рубашки с открытым воротом. Вот так были одеты и те двое. Пиджаков на них не было.
  Я медленно произнёс:
  – Мак, к чему ты клонишь?
  – Ладно, выложу сразу, – сказал он. – Почему ты считаешь, что ты Роберт Бойд Грант?
  Я открыл было рот, чтобы ответить, но тут же закрыл его.
  Он улыбнулся насмешливо.
  – Только потому, что кто-то это сказал тебе, но не потому, что ты сам в этом уверен.
  Клэр недоверчиво спросила:
  – Вы что же, намекаете, что он, возможно, Фрэнк Трэнаван?
  – Возможно, – сказал Мак. – Понимаете, я никогда не был падок на всю эту психиатрическую чепуху. Фрэнк был хорошим парнем, и ты, Боб, такой же. Я наводил справки о Гранте и пришёл к выводу, что подобного сукина сына я в жизни своей не встречал. Для меня то, что ты Грант, – форменная бессмыслица. Твой психиатр, этот Саскинд, всё очень здорово разъяснил с помощью теории раздвоения личности, но мне на неё наплевать, чёрт побери! Я считаю, что ты Фрэнк Трэнаван, и всё тут, ты тот же парень, только так вот случилось, что ты потерял память.
  Я был ошеломлён. Через некоторое время мой мозг бешено заработал. Я сказал:
  – Спокойно, Мак, спокойно. Саскинд не мог допустить такой ошибки.
  – А почему, собственно? – заявил Мак. – Не забывай, ему ведь сказали, что ты – Грант. Ты должен представлять себе, как это всё происходило. Опознавал тело не кто иной, как Маттерсон, и он определил их как тела Трэнаванов. Естественно, что в отношении Джона и его жены он ошибиться не мог, а мёртвого юношу он назвал Фрэнком. – Он хмыкнул. – Я видел фотографию этого трупа, и как он сумел его опознать, чёрт его знает.
  – Но ведь должны же существовать более надёжные способы опознания трупов, – сказала Клэр.
  Мак взглянул на неё скептически.
  – Ты, я думаю, не знаешь, что такое действительно серьёзная автомобильная катастрофа, да ещё сопровождающаяся пожаром. Вот Боб получил ожоги, изменившие его до неузнаваемости. Но он хоть остался жив. А другой парень был сожжён, он погиб. Обувь с их ног слетела, часы тоже исчезли, рубашки обратились в золу. Джинсы были одинаковые. Оба были крупными ребятами, примерно одинаковой комплекции.
  – Да нет, это смешно, – сказал я. – Как же я мог сохранить какие-то знания по геологии, если б не учился на геолога, как Грант.
  Мак кивнул.
  – Это верно, – он наклонился ко мне и похлопал меня по колену. – Но ведь и Фрэнк Трэнаван занимался геологией.
  – Боже мой! – воскликнул я. – Вы заставляете меня поверить в эту безумную историю. Значит, они оба учились на геолога! Может, они знали друг друга?
  – Не думаю. Грант занимался в университете Британской Колумбии, а Трэнаван – в университете в Альберте. Скажи мне, Боб, прежде чем я продолжу, есть ли в той информации, которой ты располагаешь, хоть что-нибудь, что противоречило бы моей идее? Можешь ли ты привести хоть одно твёрдое доказательство того, что ты Грант, а не Фрэнк Трэнаван?
  Я стал размышлять над этим, пока не заныло в висках. С тех пор, как мною занялся Саскинд, я знал, что я – Грант, но только потому, что мне это сообщили. Прибегая к каламбуру, можно сказать, что мне гарантировали, что я Грант. И теперь я испытывал потрясение от того, что моё знание оказалось поколебленным. Как я ни старался, я и в самом деле не сумел обнаружить ни одного реального довода в пользу того или другого решения.
  Я покачал головой.
  – Нет, с моей точки зрения, я не вижу никаких доказательств.
  Мак сказал мягко:
  – А это ведёт к очень странной ситуации. Если ты – Фрэнк Трэнаван, то ты наследник Джона, что ставит Булла Маттерсона в чертовски затруднительное положение. Вопрос о судьбе состояния Джона возвращается на исходные позиции. Вероятно, Маттерсон как-то сможет убедить суд признать его договор с Трэнаваном, но всё равно придётся обратиться к тебе, и всё откроется.
  У меня отвисла челюсть.
  – Погодите, Мак. Не заходите так далеко.
  – Я просто рассуждаю логически, – сказал он. – Если ты Фрэнк Трэнаван и можешь это доказать, ты становишься богачом. Но тебе придётся отобрать это богатство у Маттерсона, а это ему не понравится. Не говоря уж о том, что его могут обвинить в мошенничестве, и хорошо, если ему удастся избежать тюрьмы.
  Клэр сказала:
  – Понятно, почему ты ему здесь совершенно не нужен.
  Я потёр подбородок.
  – Мак, вы говорите, что вся эта канитель происходит оттого, что тела опознавал Маттерсон. Как вы думаете, он сделал всё умышленно или просто ошибся? И была ли это вообще ошибка? Всё же, насколько я знаю, покамест я Грант.
  – Я думаю, он хотел, чтобы Трэнаваны погибли, – сказал Мак обыденным тоном. – Наверное, он решил рискнуть. Не забывай, что тот, кто остался в живых, находился в ужасном состоянии и вряд ли должен был протянуть более полусуток. Если бы так случилось, что ты выжил бы как Фрэнк Трэнаван, что ж, он бы признал, что ошибся, – в тех обстоятельствах вполне возможная вещь. Чёрт возьми, может, он действительно не знал, кто есть кто, но воспользовался ситуацией и оказался в таком выигрыше, какого он даже не ожидал. Ты выжил, но потерял память, а он опознал тебя как Гранта.
  – Он упомянул шантаж, – сказал я. – И исходя из того, что вы сейчас говорили, у него есть все основания думать, что я буду его шантажировать, если я Грант. Такой тип, как Грант, так бы и поступил. А стал бы это делать Фрэнк?
  – Нет, – тут же отозвалась Клэр. – Он был не такой. Кроме того, заявлять свои законные права – это не шантаж.
  – Чёрт побери, какой-то заколдованный круг, – произнёс Мак с отвращением. – Если ты действительно Грант, ты ведь и не вправе его шантажировать, для этого у тебя нет оснований. – Он посмотрел на меня задумчиво. – Я думаю, что скорее всего он совершил один противозаконный поступок – и весьма значительный, которому ты был свидетелем. И он боится, как бы дело не вышло наружу, потому что для него это будет означать полный обвал.
  – И что же это за поступок?
  – Ты знаешь, что я имею в виду, – резко сказал Мак. – Давай не будем мямлить по этому поводу и скажем прямо – убийство.
  После этого мы говорили немного. Последние заявления Мака были, пожалуй, чересчур решительными, и обсуждать их, не имея никаких определённых доказательств, мы не имели права. Мак погрузился в какие-то дела по дому и упорно молчал. В то же время он всё время поглядывал на меня испытующе, что мне в конце концов надоело, и я пошёл прогуляться. Клэр взяла джип и уехала в город под предлогом покупки простыней и матрасов для Мака.
  Я уселся на берегу ручья. Мак обрушил на меня проблему, серьёзней которой в моей жизни не бывало. Я вновь мысленно возвращался к моим истокам: дням, проведённым в госпитале в Эдмонтоне, где я заново родился, и пытался отыскать хоть какой-нибудь ключ к прошлому, но ничего определённого не находил. Единственное, что я хорошо осознавал, – это то, что у меня было два вероятных прошлых. Разумеется, я предпочёл бы быть Трэнаваном. Я много уже слышал о Джоне и мог бы гордиться тем, что я его сын. Конечно, в этом случае наши отношения с Клэр осложнились бы.
  Я кидал камушки в ручей и предавался размышлениям о том, в каком родстве состояли Фрэнк и Клэр и стало бы оно препятствием их браку. В конце концов я решил, что нет.
  Короткое и ужасное слово "убийство", которое произнёс Мак, повергло нас в смятение. Всё выглядело туманным, и ничего определённого в отношении Маттерсона не вырисовывалось, тем более что у него было алиби в лице самого Мака. Я так и сяк прокручивал в уме всякие возможности и вероятности, представляя себе Гранта и Трэнавана как двух отдалённо знакомых мне молодых людей. Это был способ, которому меня научил Саскинд, чтобы я не очень влезал в проблемы Гранта. Понятно, что и это ни к чему не привело. Подъехала Клэр, и я оставил это занятие.
  Мне снова пришлось расположиться на лесной полянке, так как Клэр ещё не ушла к себе, в долину Кинокси, а в домике Мака было всего две комнаты. Этой ночью я вновь видел Сон. Горячий снег превращался в реки крови, и слышались такие звуки, словно гудела и содрогалась земля. Я проснулся, задыхаясь, и чуть не захлебнулся холодным ночным воздухом. Спустя некоторое время я развёл костёр, приготовил себе кофе и выпил его, глядя на домик Мака. Внутри горел огонь, кто-то, видно, не спал.
  Наверное, Клэр?
  Глава 7
  1
  В последующие дни никаких особенных событий не происходило. Я ничего не предпринимал против Булла Маттерсона, и Мак Дугалл меня к этому не подталкивал. Я думаю, он понимал, что мне нужно время, чтобы свыкнуться с новой для меня ситуацией.
  Клэр отправилась к себе домой. Перед её уходом я сказал ей:
  – Может быть, тебе не следовало препятствовать моей работе на твоей территории. Вдруг я натолкнулся бы там на что-нибудь, обнаружил бы, например, залежи марганца. А этого достаточно, чтобы предотвратить затопление долины.
  Она медленно сказала:
  – Допустим, ты найдёшь что-нибудь сейчас. Это ведь уже ничего не изменит.
  – Как сказать. Если месторождение окажется крупным, то правительство может начать его разработку вместо строительства плотины. Это привлечёт больше рабочих рук.
  – Тогда почему бы тебе теперь не провести разведку? Сделать прощальную попытку? – Она улыбнулась.
  – Хорошо, – сказал я. – Дай мне несколько дней подумать.
  Я начал свои изыскания, но к плотине на этот раз и близко не подходил. Несмотря на уверения Маттерсона, что-то всё же могло там произойти, скажем, между мной и Вейстрендом или шофёрами. А я не хотел никаких конфликтов прежде, чем справлюсь с неразберихой в собственной голове. Поэтому я потихоньку копался на государственных землях с западной стороны, не ведя никаких целенаправленных поисков.
  Спустя две недели я вернулся в Форт-Фаррелл в том же состоянии, что и раньше. По ночам я видел сны, которые бередили мне душу. Они всё время менялись, становясь всё более пугающими и реальными, – сожжённые тела, разбросанные на обледеневшем пространстве, резкие звуки, невыносимые по своей интенсивности. Когда я добрался до Мака, я был уже совершенно измочален.
  Он отнёсся ко мне с участием:
  – Жалею, сынок, что вывалил на тебя всё это. Наверное, мне не следовало говорить об этом.
  – Нет, вы всё сделали правильно, – сказал я. – Мне тяжело, Мак, но я выдержу. Знаете, получаешь что-то вроде шока, когда узнаёшь, что у тебя существует выбор прошлого.
  – Я поступил как дурак, – продолжал Мак. – Мне бы десять минут на раздумья да на десять центов соображения, и я поступил бы иначе. Я всё время шпыняю себя за то, что раскрыл свою пасть.
  – Забудьте об этом, – сказал я.
  – Но ты ведь не забудешь. – Он помолчал. – Если ты сочтёшь необходимым бросить всё это и забыть обо всём, я не стану думать о тебе хуже, мой мальчик. И не упрекну тебя ни в чём, как в прошлый раз.
  – Я так не поступлю, – сказал я. – Слишком многое изменилось с тех пор. Старик Маттерсон пытался меня запугать, но я не поддался. Есть и другие причины.
  Он посмотрел на меня проницательно:
  – Значит, ты ещё размышляешь. А почему бы тебе тем временем не поработать на земле Клэр? Ты ведь обещал. Как раз будет ещё время подумать.
  Он никак не подходил на роль Купидона, но мыслил правильно, и идея действительно была не плоха. Словом, через пару дней я отправился на джипе к северной Кинокси. Дорога со времени моего последнего путешествия туда отнюдь не улучшилась, и когда дом Клэр появился в поле зрения, я чувствовал себя более уставшим, чем если б шёл туда пешком.
  Вейстренд вышел встретить меня своей неторопливой, скованной походкой. Я спросил:
  – Мисс Трэнаван дома?
  – Гуляет в лесу, – ответил он коротко. – Вы остаётесь?
  – Ненадолго. Мисс Трэнаван хочет, чтобы я провёл геологическую разведку местности.
  Он молча кивнул.
  – Мне не удалось увидеть вашего сына, поэтому я не смог передать ему ваши слова, – сказал я.
  Он пожал плечами.
  – Это, пожалуй, без разницы. Вы ели?
  Я немного поел вместе с ним, затем стал колоть дрова, а он наблюдал за мной с одобрением, видя, что теперь я управляюсь с топором более умело. Вспотев, я скинул рубашку, и он через некоторое время спросил:
  – Не хочу совать нос не в своё дело, но скажите, вас что, медведь порвал?
  Я бросил взгляд на рубцы и блестящую кожу на моей груди.
  – Скорее, красный петух, – сказал я. – Я попал в автокатастрофу.
  – О, – произнёс он. Это было всё, чем он отозвался на мои слова. Посидев ещё немного, он ушёл, а я продолжал махать топором.
  Клэр пришла из лесу к закату и, кажется, была рада видеть меня. Она спросила, что предпринял Маттерсон, но когда я сказал ей, что с обеих сторон никаких шагов предпринято не было, она просто кивнула головой.
  Мы пообедали в доме. За обедом она интересовалась предстоящей разведкой, так что позже я вытащил карту и показал, где я буду работать и как. Она спросила:
  – А есть надежда найти что-нибудь?
  – Судя по тому, что я видел на маттерсоновской земле, боюсь, что небольшая. Хотя шансы всегда есть, иногда на месторождения наталкивались в самых неожиданных местах. – Поговорив ещё на эту тему, я пустился в воспоминания о Северо-Западных территориях. Неожиданно Клэр сказала:
  – Почему ты не возвращаешься туда, Боб? Почему ты не уезжаешь из Форт-Фаррелла? Что здесь хорошего для тебя?
  – Ты – третий человек, который предложил мне удрать, – сказал я. – Маттерсон, Мак Дугалл, теперь вот ты.
  – Я это сделала, вероятно, по тем же причинам, что и Мак. Но не сравнивай меня, пожалуйста, с Маттерсоном.
  – Я понимаю, Клэр. Извини, – сказал я. – Но я не удеру.
  Она поняла, что я настроен решительно, и не стала больше на меня давить. Вместо этого она спросила:
  – А можно мне пойти с тобой на изыскания?
  – Почему бы нет? Это твоя земля, – ответил я. – Следи внимательно, чтобы я что-нибудь не стянул.
  * * *
  Мы собирались выступить на следующее утро пораньше, но сильно замешкались. Во-первых, я проспал, чего вообще-то со мной никогда не случается. В первый раз за три недели я спал крепко, без сновидений и проснулся отдохнувшим, но очень поздно. Клэр сказала, что она не решилась меня будить, а я по этому поводу не протестовал. Длительная задержка привела к тому, что на нас с неба свалились неожиданные и непрошеные посетители.
  Я находился в своей комнате, когда услышал звук вертолёта и увидел, что тот приземлился на полянке за домом. Из него вылезли Говард Маттерсон и Доннер. Клэр вышла им навстречу. Пилот заглушил мотор и тоже покинул кабину, так что стало ясно: Говард прилетел сюда отнюдь не на минутку.
  Кажется, там шла какая-то дискуссия. Говард говорил без передышки, Доннер время от времени вставлял свои дурацкие замечания, а Клэр стояла с каменным лицом и отвечала односложно. Потом Говард махнул рукой в сторону дома, и Клэр пожала плечами. Все скрылись из виду, и затем я услышал, как они разговаривают в большой комнате.
  Я колебался, стоит ли мне прислушаться, но потом решил, что всё это не моё дело. В конце концов, Клэр знала о ситуации с лесом на её земле, и я был уверен, что она не позволит Говарду надеяться на что-то. Я продолжал собирать свой рюкзак.
  Я слышал раскаты голоса Говарда и тихие, бесцветные реплики Доннера. Клэр, кажется, вступала редко, и я надеялся, что она произносила слово "нет". Затем раздался стук в дверь, и она вошла ко мне.
  – Не присоединишься ли к нам? – Её губы были сжаты, красные пятна на щеках, какие я уже видел раньше, сигнализировали об опасности.
  Я последовал за ней. Говард при виде меня побагровел и нахмурился.
  – Что он тут делает? – спросил он.
  – А тебе что? – сказала Клэр. Она указала на Доннера. – Ты привёз сюда своего счетовода. А это – мой советник. – Она обратилась ко мне: – Они удвоили цену. Они предлагают полмиллиона долларов за право рубки леса на пяти квадратных милях моей земли.
  – Ты выдвинула контрпредложение? – поинтересовался я.
  – Пять миллионов долларов.
  Я улыбнулся ей.
  – Будь благоразумна, Клэр. Маттерсонам это не выгодно. Я не предлагаю тебе делить разницу пополам, но думаю, что, если ты вычтешь из твоей их цену, может возникнуть основание для сделки. Четыре с половиной миллиона долларов.
  – Это смешно, – заявил Доннер.
  – А что тут смешного? – Я повернулся к нему. – Вы же сами знаете, что собираетесь смошенничать.
  – А тебе лучше держаться в сторонке, – Говард уже начинал заводиться.
  – Я здесь по приглашению, Говард, – сказал я. – То есть несколько иначе, чем ты. Извини, что спутал твои карты, но уж ничего не поделаешь. Ты прекрасно понимаешь, что наше предложение справедливо, и вот мой совет: принимай его или оставь это дело в покое.
  – Клянусь Богом, мы оставляем его, – произнёс он сквозь зубы. – Пошли, Доннер.
  Я засмеялся.
  – Твоему отцу это не понравится, и он тебя здорово отчихвостит, Говард. Сомневаюсь, что он сам когда-нибудь провалил хоть одну сделку из-за жадности.
  Это подействовало на него. Он переглянулся с Доннером и сказал:
  – Мы должны посовещаться вдвоём.
  – Давайте, – сказала Клэр. – На улице сколько угодно места. Они вышли, и Клэр сказала:
  – Надеюсь, что ты прав.
  – Я-то прав, но Говард способен заупрямиться. Он ведь из тех, кто нацеливает себя на определённый курс и уже от него не уклоняется. Он не гибок, а ведь гибкость для бизнесмена – качество весьма важное. Боюсь, что он сваляет дурака.
  – Что ты имеешь в виду?
  – Он уже настроен на то, чтобы сорвать здесь крупный куш, и это делает его неспособным к разумной договорённости. И я не думаю, что Доннер сумеет его здесь удержать под своим контролем. Всё дело может сорваться. Ты позволишь мне поторговаться с ними?
  Она улыбнулась:
  – Ты, кажется, знаешь, что делаешь.
  – Вероятно. Но до сих пор мои самые крупные сделки касались подержанных автомобилей. Здесь я могу оказаться не на высоте. Я никогда не торговался на миллионы.
  – И я тоже, – сказала Клэр. – Но если всё, что я слышала о продавцах старых машин, правда, то они торгуются ничуть не хуже всех остальных. Попытайся представить Говарда Клэри Саммерскиллом.
  – Это было бы обидно для Клэренса, – сказал я.
  Говард и Доннер возвратились. Говард проникновенно заговорил:
  – Хорошо, забудем то, что было. Я пропускаю мимо ушей те оскорбления, которые были допущены Бойдом в виде его предложений, и делаю вам своё, новое. Клэр, я удваиваю сумму, и получается круглый миллион долларов – справедливее ничего быть не может.
  Она холодно смотрела на него.
  – Четыре с половиной.
  Доннер произнёс своим резким голосом:
  – Вы слишком жёстки, мисс Трэнаван.
  – А вы слишком привольны и беспечны, – сказал я и улыбнулся Говарду. – У меня есть идея: давайте пригласим Тэннера из лесничества, и он даст независимую оценку. Я уверен, что Клэр согласится с ней.
  Я мог совершенно не бояться того, что Маттерсон пойдёт на это. И он не пошёл. Его голос прозвучал как треск льдины.
  – Нет никакой необходимости тратить время на чепуху. Плотина почти готова – через две недели будем пускать заслоны. Меньше чем через четыре месяца эта земля будет затоплена. До этого необходимо вывезти отсюда древесину. Сроки поджимают, и мне придётся задействовать всех своих людей до единого, чтобы сделать это вовремя, даже если мы начнём прямо сейчас.
  – Ну так и начинайте сейчас, – сказал я. – Соглашайтесь на разумное предложение.
  Он посмотрел на меня с отвращением.
  – Клэр, разве мы не в состоянии договориться? – Он перешёл на умоляющий тон. – Разве мы не можем обойтись без этого типа, сующего свой нос в наши дела?
  – По-моему, он всё делает правильно, – сказала она. Доннер быстро проговорил:
  – Полтора миллиона.
  – Четыре с половиной, – флегматично сказала Клэр.
  Говард негодующе фыркнул, а Доннер сказал:
  – Мы всё время идём вам навстречу, мисс Трэнаван, но вы не делаете никаких попыток ответить нам тем же.
  – Всего лишь потому, что я знаю цену моих владений.
  Я сказал:
  – Ладно, Доннер. И мы пойдём вам навстречу: скажем, четыре с четвертью.
  – Ради Бога! – воскликнул Говард. – Разве он имеет право вести переговоры от твоего имени, Клэр?
  – Да, – сказала она, глядя прямо на него.
  – К чёрту, – сказал он. – Я не имею дела с разорившимися геологами, для которых наскрести два цента – уже проблема.
  – Тогда наши переговоры закончены, – сказала Клэр и встала.
  Я никогда не восхищался ею больше, чем в этот момент. Она поверила в человека, которого едва знала, и от этого меня бросило в жар.
  Вмешался Доннер.
  – Не будем так торопиться. – Он локтем толкнул Говарда. – Вот моё предложение, Бойд, чистых два миллиона долларов и ни цента больше.
  Доннер казался спокойным, но Говард был готов сорваться с цепи. Он прибыл сюда, надеясь заполучить пятимиллионную собственность за полмиллиона, и получил отпор, что ему совершенно не понравилось. Но в какой-то момент я усомнился, что поступаю правильно: в конце концов, моя прикидка могла быть и неверной, я ведь никак не был связан с лесом, а старый Вейстренд был всего-навсего работником по дому.
  Я почувствовал, что пот ручьём течёт у меня по спине, когда сказал:
  – Не пойдёт.
  Говард взорвался.
  – Всё! – закричал он. – Конец! Доннер, уходим отсюда, к чёрту! У тебя не советник, а дурак, Клэр. Даже человеку, заблудившемуся в пустыне, он не сможет посоветовать, как тому сделать глоток воды. Когда захочешь принять наше последнее предложение, приходи. Знаешь, где меня найти.
  Он направился к двери. Я взглянул на Доннера, который явно не хотел уходить, и понял, что в конце концов я оказался прав. Доннер был готов продолжать обсуждение условий сделки и сделать новое предложение. Но он уже утерял контроль над Говардом, как я и предполагал. Того уже обуяла ярость, и он не дал бы Доннеру возможности вести переговоры дальше. То, чего я боялся, кажется, должно было вот-вот произойти. И я сказал:
  – Наступило время посмотреть, кто здесь мужчина и кто мальчик. Клэр, позови старого Вейстренда.
  Она взглянула на меня с удивлением, но послушно вышла, и было слышно, как она звала его. Говард смотрел на меня в нерешительности. Доннер задумчиво взирал на меня. Клэр возвратилась.
  – Я предупреждал тебя, Говард, – сказал я, – что твоему старикану это не понравится. Если ты выпустишь из рук хорошую сделку, на которой можно сделать большие деньги, я не думаю, что он позволит тебе оставаться во главе Компании Маттерсона. Что скажете, Доннер?
  – Что вы хотите, чтобы я сказал? – сказал Доннер, криво улыбаясь.
  Я обратился к Клэр:
  – Принеси бумагу и перо. Напиши официальное письмо Маттерсону, в котором предложи ему право рубки за четыре с четвертью миллиона долларов. Он собьёт цену до четырёх и всё же спокойно положит в свой карман миллион долларов. И скажи ему, что предпочитаешь иметь дело с мужчиной, а не с мальчишкой. Пусть Вейстренд сегодня же доставит это письмо.
  Клэр подошла к письменному столу и села. Говард, по-моему, готов был наброситься на меня, но Доннер схватил его за пальто и потянул назад. Они оба отошли в сторону, и Доннер начал что-то яростно шептать Говарду на ухо. Я прекрасно знал, что он говорил. Если письмо дойдёт до Булла, это будет означать признание Говардом факта, что он провалил серьёзное дело. Из того, что я уже успел увидеть, легко было сделать вывод, что старик относится к сыну с презрением, недаром он приставил к нему Доннера в качестве няньки. Булл Маттерсон никогда не простит Говарду, что тот чуть не потерял миллион долларов.
  Вошёл Вейстренд. Клэр взглянула на него и сказала:
  – Пожалуйста, отвези это письмо в Форт-Фаррелл, Мэтью.
  Шёпот в углу перерос в шипение, и Говард пожал плечами. Доннер сказал решительно:
  – Подождите минутку, мисс Трэнаван. – Затем он обратился прямо ко мне, и на этот раз в его тоне не прозвучало сомнения, что у меня есть право вести переговоры. – Вы имеете в виду, Бойд, что вы берёте четыре миллиона долларов?
  – Мисс Трэнаван возьмёт.
  Его губы на мгновение сжались.
  – Хорошо. Я уполномочен согласиться. – Он вынул из кармана контракт. – Всё, что нужно, – это обозначить сумму и получить подпись мисс Трэнаван при свидетелях.
  – Я ничего не подпишу, пока мой адвокат всё не проверит, – холодно сказала Клэр. – Вам придётся подождать.
  Доннер кивнул головой. Он и не ожидал ничего другого, так как сам был законником.
  – По возможности поторопитесь. – Он вынул ручку, заполнил графу посредине листа, затем сунул ручку в руку Говарду. – Подпишите.
  Говард поджал губы и размашисто расписался. Выпрямившись, он ткнул в мою сторону дрожащим пальцем.
  – Смотри, Бойд, ой, смотри. Больше тебе не удастся так вести себя со мной.
  Я улыбнулся.
  – Говард, в порядке утешения скажу тебе, что у тебя здесь не было никаких шансов. Во-первых, мы прекрасно знали, что имели, и, во-вторых, мне пришлось долго уговаривать Клэр согласиться на продажу. Её это не интересовало, а это большое преимущество при деловых переговорах. Тебе нужна была сделка, непременно. Твой старик её бы не упустил.
  Доннер сказал:
  – Видите? Я заверяю подпись мистера Маттерсона. – Он расписался и положил бумагу на стол. – Я думаю, это всё.
  Говард повернулся на каблуках и вышел, не произнеся ни слова. Доннер последовал за ним. Клэр медленно разорвала письмо, которое она написала, и сказала Вейстренду:
  – Необходимость ехать в Форт-Фаррелл отпала, Мэтью.
  Тот потоптался на месте, потом рот его растянулся в улыбке.
  – Кажется, вас хорошо опекают, мисс Клэр. – Он взглянул на меня дружелюбно и ушёл.
  Я вдруг почувствовал, что у меня подкашиваются ноги, и сел. Клэр сказала деловито:
  – По-моему, тебе надо выпить. – Она подошла к бару, достала виски и налила мне большую порцию. – Спасибо, Боб.
  – Я не думал, что нам удастся провернуть такое дельце, – сказал я. – Когда Говард собрался уходить, мне показалось, что всё рухнуло из-за меня. – Я помотал головой.
  – Ты его шантажировал, – сказала она. – Он до смерти боится своего отца, и ты это использовал, чтобы напугать его.
  – Поделом ему. Он попытался навязать тебе нечестную сделку. Впрочем, старый Булл об этом не узнает, и он будет счастлив со своим миллионом долларов. – Я взглянул на неё. – Ну, а ты что собираешься делать со своими четырьмя?
  Она засмеялась.
  – Теперь у меня есть возможность организовать собственные раскопки, раньше я не могла себе этого позволить. Но сначала я хочу помочь тебе. Мне не понравилось высказывание Говарда о разорившихся геологах.
  – Да нет, – сказал я. – Я ничего особенного не совершил.
  – Ты сделал много больше, чем смогла бы я одна. Мне бы не выдержать такого разговора с Говардом. Так что комиссионные – по праву твои.
  Об этом я даже и не подумал. Клэр продолжала:
  – Давай будем разговаривать по-деловому. Ты проделал определённую работу, и тебе за неё положена плата. Ну, скажем, двадцать процентов?
  – Ради Бога! Это слишком много. Десять процентов.
  – Мы поделим разницу, – сказала она. – Это будет пятнадцать процентов. Ты их получишь.
  Я сделал хороший глоток виски и чуть не поперхнулся при мысли о том, что только что заработал шестьсот тысяч долларов.
  2
  Как я уже говорил, мы вышли в тот день поздно, и, когда остановились, чтобы перекусить, были не так уж далеко от дома. Наблюдая за тем, как Клэр разжигает костёр, я понял, что она привычна к лесу, – костёр получился как раз такой, какой надо. Я спросил её:
  – А как вышло, что Вейстренд работает у тебя?
  – Мэтью? Он работал у дяди Джона. Он был хорошим лесорубом, но с ним случилось несчастье.
  – Он мне рассказывал.
  – Он вообще много горя хлебнул. Примерно в то же время умерла его жена – кажется, от рака. На его руках остался мальчик, и дядя Джон позвал его к себе помогать по дому, что в Лейксайде. Лесорубом он уже работать не мог.
  Я кивнул.
  – И он вроде как перешёл потом к тебе.
  – Да. Он присматривает за домом, когда меня нет. – Она нахмурилась. – А молодой Джимми, он прямо сошёл с ума, к сожалению. Он крупно поссорился с отцом из-за чего-то и ушёл работать в Корпорацию Маттерсона.
  – Я догадываюсь, из-за чего они поссорились. Ведь работа, которую получил Джимми, – плата за то, что он наговаривал Говарду обо мне.
  Она покраснела.
  – Ты имеешь в виду, о той ночи в доме?
  Я сказал:
  – Джимми мне должен за это и ещё кое за что. – И я рассказал ей о дикой гонке по дороге с Кинокси, когда я был начинкой в бутерброде из лесовозов.
  – Ты чуть не погиб! – воскликнула она.
  – Конечно, но всё было бы представлено как дорожное происшествие. – Я улыбнулся. – Но старый Булл оказался джентльменом. Он хорошо мне заплатил, и вот теперь у меня есть джип.
  Вытащив геологические карты, я объяснил Клэр, что собираюсь делать. Она схватывала на лету.
  – Это почти так же, как в археологии. Глядя на карту, всегда знаешь, где копать. Только значки отличаются.
  Я согласился с ней.
  – Этот район называется Скальный Разлом. Он возник в результате геологических катаклизмов, и обычно в таких местах на поверхности обнаруживаются разные интересные вещи. Так что у нас есть шанс кое-что обнаружить, хотя рядом, на земле Маттерсона, ничего и не было. Давай пойдём прямо в верховье долины.
  До верховья было всего миль десять, но время поджимало, и по дороге разведкой я не занимался. Я решил, что лучше уж скорее добраться до места, а потом, на обратном пути, спускаясь, присмотреться. Так будет легче.
  Когда мы разбили лагерь, стемнело. Луны не было, и единственный свет шёл от костра, который весело потрескивал и распространял приятное тепло. За костром начиналось чёрное пространство, океан деревьев: елей, сосен, кедров, других хвойных. Все они были очень ценны с коммерческой точки зрения. Я спросил Клэр:
  – Сколько же у тебя земли?
  – Около десяти тысяч акров, – ответила она. – Их мне оставил дядя Джон.
  – Тебе, наверное, следует завести небольшую лесопилку. Смотри, сколько спелой древесины, её давно пора рубить.
  – Её ведь придётся тащить через Маттерсонову землю. В обход – страшно невыгодно. Вообще, надо подумать об этом.
  Я оставил её заниматься приготовлением пищи и пошёл набрать лапника для постелей, которые я решил устроить по обе стороны от костра. Она распоряжалась у костра со знанием дела, не производя ни одного лишнего движения. Я видел, что тут её нечему учить. Скоро вокруг распространился вкусный запах мяса, и она позвала меня. Вручив мне полную тарелку нарезанного мяса, она улыбнулась и сказала:
  – Утка, которой ты меня угощал, была вкуснее.
  – Нет, это просто чудесно. А завтра мы, может быть, раздобудем свежего мяса.
  Мы ели и разговаривали, потом пили кофе. Клэр порылась в своём рюкзаке и достала фляжку.
  – Хочешь выпить?
  В день, когда тебе привалило шестьсот тысяч долларов, отказаться было невозможно. И я сказал:
  – Ну, один глоток не повредит.
  Ночь выдалась чудесная. Даже летом на Северо-Восточных территориях Британской Колумбии тёплые ночи редкость, а это была одна из них – мягкая, покойная ночь со звёздами, окутанными дымкой облаков. Я потягивал виски и, наслаждаясь его крепким вкусом, вдыхая аромат дымка от костра, чувствовал себя легко и свободно. Может, это происходило из-за присутствия рядом женщины; ведь в тех местах, где я обычно разбивал свой лагерь, женщин встречаешь редко, а когда случается, у них оказываются плоские носы, широкие скулы, чёрные зубы и кожа, намазанная прогорклым жиром, они привлекательны для своих соплеменников-эскимосов, но не для меня.
  Я расстегнул рубашку и вытянул ноги.
  – Не хочу никакой иной жизни.
  – Тем более что ты можешь теперь иметь всё, что пожелаешь, – заметила Клэр.
  – Ах да, и впрямь могу, – сказал я. О деньгах я действительно не думал, к мысли о том, что я богат, ещё не привык.
  – Что думаешь делать? – спросила Клэр.
  Я ответил полусонно:
  – Я знаю одно местечко к северу от озера Слейв, куда человек с деньгами может снарядить настоящую экспедицию, и там есть надежда наткнуться на что-нибудь стоящее. Нужна магнитная разведка, а для неё необходим самолёт или, ещё лучше, вертолёт. Вот на это деньги и пригодятся.
  – Но ты ведь богат, – заметила Клэр. – Ну, точнее, будешь богат, когда сделка совершится. У тебя будет больше, чем у меня, когда я получила наследство от дяди Джона. А я себя никогда не считала особенно бедной.
  Я взглянул на неё.
  – Я только что сказал, что не хочу никакой иной жизни. У тебя есть твоя археология, у меня – моя геология. И ты прекрасно знаешь, что мы занимаемся этими вещами не из праздного любопытства.
  Она улыбнулась.
  – Наверное, ты прав.
  Затем, внимательно посмотрев на меня, спросила:
  – А что, вот этот шрам на груди, это?..
  – Катастрофа? Да. В тех местах, которые скрыты от глаз, хирурги работали не особенно тщательно.
  Она медленно вытянула руку и коснулась пальцами шрама. Я сказал:
  – Клэр, ты была знакома с Фрэнком Трэнаваном. Я знаю, что у меня не его лицо, но если я Фрэнк, то, Бог ведает, должно же что-то от него сохраниться во мне. Ты ничего такого не замечаешь?
  Её лицо помрачнело. Она сказала неуверенно:
  – Не знаю. Это случилось так давно, я была совсем девочкой. Когда я уехала из Канады, мне было шестнадцать, Фрэнку – двадцать два. Он относился ко мне как к маленькой сестре, и я в действительности не знала его. – Она покачала головой и повторила: – Не знаю.
  Её пальцы всё ещё оставались на моей груди. Я обнял её за плечи и прижал к себе.
  – Не огорчайся, на самом деле это не имеет никакого значения.
  Она улыбнулась и прошептала:
  – Ты абсолютно прав, это не имеет значения. Меня не интересует, кто ты и откуда. Для меня ты – Боб Бойд, и всё.
  И мы стали целовать друг друга, как безумные. Её рука оказалась под моей рубашкой, и она притягивала меня к себе всё ближе и ближе. Внезапно раздался шипящий звук – афф! – это стакан с виски опрокинулся в костёр, и к небу взметнулся большой язык жёлто-голубого пламени.
  3
  Позже этой ночью я сказал в полусне:
  – Ты – неистовая женщина, Клэр. Ты заставила меня набрать вдвое больше лапника, чем нам нужно.
  Она ткнула меня под ребро и теснее прижалась ко мне.
  – Знаешь что? – протянула она задумчиво.
  – Что?
  – Помнишь, тогда, когда ты ночевал у меня в первый раз япредупредила тебя, чтоб ты не заигрывал со мной?
  – Да что-то такое было, помню.
  – Я должна была тебе это сказать. Если б не сказала, всё, я бы пропала.
  Я открыл один глаз.
  – Пропала?
  – Да, уже тогда. Даже сейчас, когда вспоминаю об этом, меня охватывает волнение. Знаешь, Боб Бойд, ты ведь мужчина. Для меня, может быть, слишком, мне трудно с этим совладать. Ты теперь уж, будь любезен, не источай свою мужественность перед другими женщинами.
  Я сказал:
  – Не говори глупостей.
  – Нет, я серьёзно.
  Через несколько минут она спросила:
  – Ты спишь?
  – Угу.
  – Ты не рассердишься, если я скажу тебе кое-что не слишком умное?
  – Смотря что.
  Она помолчала, затем сказала:
  – Не забывай, что свои комиссионные ты заработал, слышишь? И я очень рада этому, но по особой причине.
  – По какой? – спросил я в полусне.
  – Ты чертовски гордый, – сказала она. – Я боялась, что тебя отпугнут мои деньги. Но теперь деньги есть и у тебя, так что мои опасения отпали.
  – Чепуха! – воскликнул я. – Что там какие-то шестьсот тысяч долларов? Мне нужны все. – Я обнял её крепче. – Мне нужно всё, что принадлежит тебе.
  Она слегка застонала и снова отдалась мне. Наконец, когда небо перед рассветом стало медленно и как бы нехотя светлеть, она заснула, положив мне голову на плечо, а рука по-прежнему покоилась у меня на груди.
  4
  Разведка, на которую хватило бы и четырёх дней, затянулась на две недели. По сути дела, это был медовый месяц, проведённый нами до свадьбы. Так случается со многими, и, наверное, это не самый страшный из грехов в нашем мире. Я знаю только одно: для меня это оказалось счастливейшее время в моей жизни.
  Мы говорили друг с другом, Боже, как мы говорили! Ведь чтобы двум людям по-настоящему сблизиться, требуется дьявольски много слов, это при том, что самое важное можно выразить лишь молча. К концу двух недель я узнал уйму сведений по археологии; а она познакомилась с геологией настолько, чтобы понять: наши изыскания завершились неудачей.
  Но нас это нисколько не обеспокоило. Три последних дня мы провели у маленького озера, спрятавшегося в складках гор. Мы разбили лагерь прямо на берегу и купались каждое утро и в полдень, не заботясь о купальных костюмах. Потом мы вытирали друг друга насухо и согревались. По ночам под шум леса мы тихо разговаривали, в основном о себе, о своём будущем. Потом мы любили друг друга.
  Но всему приходит конец. Однажды утром она сказала:
  – Мэтью, наверное, уже собирается организовать наши поиски. Ты знаешь, сколько мы отсутствовали?
  Я ухмыльнулся:
  – У Мэтью достаточно здравого смысла, чтобы не делать этого. Надеюсь, он уже привык мне доверять. – Я потёр подбородок. – И всё же надо возвращаться, я думаю.
  – Да, – сказала она глухо.
  Мы ликвидировали наш лагерь и собрали вещи молча. Я помог ей надеть рюкзак и сказал:
  – Клэр, ты знаешь, мы не можем пожениться сразу.
  – Но почему? – спросила она удивлённо.
  Я наподдал ногой камень.
  – Это будет несправедливо. Если я женюсь на тебе и останусь, ситуация здесь может резко обостриться, и это повредит тебе. Если уж этому суждено произойти, пусть произойдёт до нашей свадьбы.
  Она открыла рот, чтобы возразить, она вообще была великая спорщица, но я остановил её.
  – Саскинд, наверное, был прав. Стоит мне слишком углубиться в своё прошлое, и я свихнусь. Я не хочу, чтобы это случилось с тобой.
  Она помолчала, затем спросила:
  – Предположим, я соглашусь с этим, и что ты намереваешься делать дальше?
  – Я собираюсь взорвать эту ситуацию, выпустить всё наружу – перед тем, как мы поженимся. У меня теперь есть за что бороться, кроме меня самого. Если я пройду благополучно через всё это, мы станем мужем и женой. Если нет, что ж, никому из нас не придётся совершить непоправимой ошибки.
  Она сказала спокойно:
  – Ты самый здравый человек из всех, кого я знаю, буду полагаться на это.
  – Да нет, – сказал я. – Ты не представляешь себе, Клэр, что это такое – не иметь прошлого или, если уж на то пошло, иметь их два. Это гложет человека. Я обязан всё знать и хочу сделать попытку узнать. Саскинд сказал, что это может расколоть меня пополам, и я не хочу, чтобы это слишком отразилось на тебе.
  – Но это меня касается! – закричала она. – Это уже очень меня касается!
  – Всё же не так, как если бы мы были женаты. Смотри, Клэр, ведь в этом случае я бы проявил колебания там, где колебания опасны, я бы не шёл напролом, когда это потребовалось бы, я бы не рисковал, даже если бы риск был необходим. Я всё время думал бы о тебе. Дай мне месяц, Клэр, только один месяц.
  – Хорошо, месяц, – сказала она едва слышно. – Только один месяц.
  * * *
  Мы добрались до дома поздно, уже к ночи, уставшие и разбитые. В этот день мы говорили друг с другом мало. Мэтью Вейстренд встретил нас. Он улыбнулся Клэр и пристально посмотрел на меня.
  – Камин разожжён, – сказал он хрипло.
  Я направился в свою комнату и с облегчением скинул рюкзак. Когда я переменил одежду и вышел, Клэр уже нежилась в ванне. Я спустился к домику Мэтью. Он сидел у огня и курил. Я сказал ему:
  – Я скоро уезжаю, присмотрите за мисс Трэнаван.
  – Что, она нуждается в этом больше, чем обычно? – спросил он мрачно.
  – Может быть, – ответил я и присел рядом. – Вы отправили то письмо, что она дала вам? – Я имел в виду письмо Клэр в Ванкувер своему адвокату с контрактом Маттерсона.
  Он кивнул.
  – Уже пришёл ответ, – сказал он и нахохлился. – У неё.
  – Хорошо. – Я подождал, не скажет ли он чего-нибудь ещё, но он молчал. Я встал и сказал:
  – Ладно. Я пошёл.
  – Погодите, – сказал он. – Я тут всё думал о ваших словах тогда, ну, о том, не случилось ли чего-нибудь необычного в то время, когда старый Джон был убит. Я кое-что вспомнил; не знаю, правда, сочтёте ли вы это необычным.
  – А что это?
  – Старый Булл через неделю купил себе новый автомобиль. "Бьюик".
  – Действительно, что ж тут необычного?
  – Любопытно то, что "бьюик" заменил автомобиль, который у него уже был. Который он приобрёл всего за три месяца до того.
  – Интересно. А тот что, был не в порядке?
  – Не знаю, – коротко ответил Вейстренд. – Только я сомневаюсь, что за три месяца он мог сильно поломаться.
  – А куда он потом делся?
  – И этого не знаю. Он просто исчез.
  Я поразмыслил над этим. Узнать, что произошло с автомобилем, который взял и "просто исчез", чертовски трудно, особенно спустя двенадцать лет. Сомнительно, чтобы такая тоненькая ниточка куда-нибудь привела, хотя кто его знает? Может, и стоит проверить в регистрационной конторе.
  – Спасибо, Мэтью, – сказал я. – Вы не возражаете, если я буду звать вас Мэтью?
  Он нахмурился.
  – Ваша эта самая разведка что-то затянулась. Как там мисс Трэнаван?
  Я улыбнулся.
  – Никогда не чувствовала себя лучше, она сама мне это сказала. Спросите у неё.
  – Да нет, чего там, – пробурчал он. – Да, зовите меня по имени, я не возражаю. Оно ведь для того и существует, а?
  5
  Я уехал на следующее утро, как только рассвело. Тот разговор, который произошёл между нами, вряд ли можно было назвать спором, но после него возникло ощущение какой-то напряжённости. Клэр считала, что я неправ, и хотела, чтобы мы поженились как можно скорее. Я думал иначе, и мы дулись друг на друга, как маленькие дети. Напряжённость, однако, прошла ночью в её постели, мы уже начали привыкать к образу жизни супружеской четы.
  Мы ещё раз обсудили контракт с Маттерсоном, который её адвокат нашёл не слишком грабительским. Она подписала его и дала мне. Я должен был занести его в кабинет Маттерсона и взять там копию, подписанную им. Когда я уезжал, Клэр сказала:
  – Всё же не слишком подставляй свою голову, Боб. Топор старого Булла не знает пощады.
  Я заверил её в том, что не буду, и покатил по дороге к Форт-Фарреллу, куда добрался к середине дня. Мак Дугалл слонялся по своему дому и, когда я вошёл, окинул меня проницательным взглядом.
  – Что это ты какой-то взъерошенный? – спросил он. – Сколотил себе состояние?
  – Почти что, – ответил я и рассказал ему о том, что произошло у нас с Говардом и Доннером.
  С ним чуть не случился припадок от хохота. Он ловил ртом воздух, рычал, топал ногами и наконец проговорил:
  – Значит, ты заработал шестьсот тысяч колов только тем, что нанёс оскорбление Говарду Маттерсону? Где моё пальто? Я сейчас же иду в Дом Маттерсона.
  Я тоже смеялся.
  – Вы абсолютно правы. – Я показал ему контракт. – Последите, чтобы он дошёл до Маттерсона, но не отдавайте его, пока не получите подписанную им копию. И просмотрите её внимательно.
  – Не сомневайся, просмотрю, чёрт побери, – сказал Мак. – Я этому подонку, пока у меня мозги варят, не доверюсь. А что ты собираешься делать?
  – Я пойду к плотине, – сказал я. – Говард в связи с ней чем-то обеспокоен. Что там вообще происходит?
  – Плотина почти закончена. Пару дней назад опустили заслоны, и вода начала подниматься. – Он хмыкнул. – У них, я слышал, были неприятности с доставкой генераторного оборудования. Это ведь штуки большие, с ними не так-то легко управляться. В общем, они там застряли где-то в грязи недалеко от турбинного зала.
  – Я посмотрю, – сказал я. – Мак, ещё одна просьба. Когда будете в городе, распространите слух о том, что я тот парень, который выжил после катастрофы, когда были убиты Трэнаваны.
  Он опять хмыкнул.
  – Понятно, ты наращиваешь давление. Хорошо, я пущу этот слух. К вечеру весь Форт-Фаррелл будет знать, что ты Грант.
  – Нет, – резко сказал я. – Не так. Вы имён не называйте. Просто говорите – парень, который выжил после катастрофы, и всё. Мак явно был в недоумении, поэтому я продолжал:
  – Мак, я не знаю, Грант я или Фрэнк Трэнаван. Так? Пусть себе Булл Маттерсон думает, что я Грант, но я хочу, чтобы выбор оставался открытым. Может быть, наступит момент, когда я преподнесу ему сюрприз.
  – Это хитро, – сказал Мак восхищённо. Он посмотрел на меня понимающе и добавил: – Значит, ты настроен решительно, сынок?
  – Да, я настроен решительно.
  – Ну и хорошо, – сказал он сердечно. Потом, как бы вспомнив, спросил: – А как Клэр?
  – Прекрасно.
  – Ты, наверное, основательно прошёлся по её владениям?
  – Прошёлся, – ответил я безразличным тоном. – Я уверен, что там нет ничего стоящего. Пришлось поработать две недели.
  Мак, по-моему, собирался продолжать свои расспросы, но я предпочёл от них уклониться и сообщил:
  – Ну, я поехал к плотине. Увидимся вечером. И, пожалуйста, сделайте всё точно.
  Я влез в свой джип. А Мак остался в некотором недоумении.
  6
  Мак был прав, когда говорил, что у Корпорации Маттерсона нелады с генераторами. Хотя эта гидроэлектростанция не столь велика, как станция на Пис-ривер, но всё же турбины к ней были приличных размеров, и их транспортировка по просёлочным дорогам оказалась делом исключительно трудным. Их выписали из Штатов, и пока они шли по железной дороге, особых хлопот не доставляли, но потом началось...
  Я едва сдержал взрыв хохота, когда проезжал мимо турбинного зала внизу ущелья. Большой лесовоз, гружённый арматурой, почти утонул в грязи, и его окружила толпа рабочих, исходивших потом и руганью. Другая группа, барахтаясь в море жидкой глины, наводила гать к турбинному залу, до которого всего-то оставалось ярдов двести.
  Я остановился и наблюдал этот спектакль. Да, монтажникам не позавидуешь: дотащить все эти конструкции к месту в сохранности было адской задачей. Посмотрев на небо и увидев, как с запада, со стороны Тихого океана, надвигаются дождевые облака, я подумал, что один хороший ливень осложнит работу раз в десять.
  На дороге показался джип и, заскользив по грязи, остановился. Из него выбрался Джимми Вейстренд и подошёл ко мне:
  – Какого дьявола ты тут делаешь?
  – Развлекаюсь, – ответил я, показав на застрявший грузовик.
  Его лицо потемнело.
  – Тебя сюда никто не звал, – сказал он грубо. – Проваливай.
  – А ты консультировался с Буллом Маттерсоном по этому поводу? – спросил я спокойно. – А Говард тебе разве ничего не говорил?
  – А, чёрт! – воскликнул он раздражённо. Его, конечно, подмывало прогнать меня отсюда, но Булла он боялся больше, чем меня.
  Я сказал ему почти нежно:
  – Один твой неверный шаг, Джимми, и Буллу Маттерсону вручат повестку в суд. Это обойдётся ему дорого, и ты можешь держать пари на свой последний цент, – если он у тебя, конечно, сохранится, – что это отразится на твоём кармане. Тебе лучше всего поставить на то, чтоб заниматься своим делом и расхлебать вон ту кашу до повторного дождя.
  – Повторного дождя? – изумился он. – Никакого дождя ещё не было.
  – А откуда же взялась эта грязь?
  – Откуда я знаю, чёрт побери! – огрызнулся он. – Взялась и взялась. – Он уставился на меня. – Какого чёрта я тут с тобой тяну резину? – Он повернулся и зашагал к джипу. – Запомни, – прокричал он оттуда, – не балуй, а то мы тебя высечем!
  Я проводил его взглядом и стал с интересом рассматривать глину. На вид в ней не было ничего особенного. Я наклонился, взял щепотку и растёр её между пальцами. Глина была мягкой, лишённой зернистости и скользкой, как мыло. Она послужила бы хорошей смазкой буров для нефтяных скважин. Маттерсон мог бы подзаработать на ней, продавая её в бутылках. Я попробовал её кончиком языка. Привкуса соли не оказалось, но я его и не ожидал, так как человеческий язык – инструмент недостаточно надёжный.
  Я ещё понаблюдал, как скользят на глине люди, потом подошёл к своему джипу и достал из него пару колб. Зайдя в самую гущу грязи и основательно при этом перепачкавшись, я наклонился и наполнил колбы сероватой, тягучей массой. Затем, вернувшись к джипу, я тщательно упаковал их и двинулся вверх по ущелью.
  На его склонах и на дороге, карабкавшейся по ним, грязи не было. Работа над плотиной завершалась, заслоны уже закрылись, и вода накапливалась за бетонной стеной. Печальная картина разорения, которую я увидел, уже исчезла под слоем чистой воды. Наверное, это даже милосердно: скрыть свидетельство человеческой жадности. Новое озеро, довольно мелкое, постепенно растягивалось в длину, то тут, то там оставляя на поверхности одиноко и жалобно торчащие чахлые деревца, из которых даже Маттерсон не сумел бы извлечь выгоды. Им суждено умереть, и, как только вода размоет их корни, они упадут и начнут гнить.
  Я посмотрел вниз, где копошились люди, словно муравьи вокруг подохшего жука. Но подобно тому, как муравьи, сколько бы ни старались, не справились бы с телом большого насекомого, так и люди вокруг грузовика суетились без особого успеха.
  Я вынул одну из колб и задумчиво стал рассматривать её содержимое. Затем уложил её обратно в гнездо, сделанное из старой газеты. Десять минут спустя я уже мчался по дороге к Форт-Фарреллу.
  Мне срочно понадобился микроскоп.
  Глава 8
  1
  Когда Мак вернулся из города, я всё ещё возился с микроскопом. Он сбросил коробку с продуктами на стол, так что картинка, которую я рассматривал, задрожала.
  – Ну что там, Боб?
  – Беда, – ответил я, не отрываясь от микроскопа.
  – Для нас?
  – Для Маттерсона, – сказал я. – Если это то, что я думаю, плотина не стоит и двух центов. Впрочем, я могу ошибаться.
  Мак разразился смехом.
  – Это же лучшая новость за последние годы. А что это за беда такая?
  Я встал.
  – Посмотрите и скажите мне, что вы видите.
  Он наклонился и приник к окуляру.
  – Да что там увидишь – какие-то кусочки камня, что ли; во всяком случае, мне кажется, что это камень.
  Я сказал:
  – Это вещество, которое образует глину; это действительно каменные частицы, верно. Что ещё? Расскажите мне так, будто описываете, что видите, слепому.
  Он сначала помолчал, потом произнёс:
  – Ну, это не моё дело описывать такие вещи. Я же не могу сказать, что это за камни. Ну, несколько круглых кусочков побольше и много маленьких, плоских.
  – А эти маленькие какой формы?
  – Трудно сказать. Просто тонкие и плоские. – Он распрямился и потёр глаза. – А каковы их размеры?
  – Большие округлые – это песчинки. Они довольно велики. А меленькие плоские – порядка двух микронов в поперечнике. Это частицы минералов. По-моему, это монтмориллонит.
  Мак стукнул ладонью по столу.
  – Стой, ты меня уже запутал. Я же в школе вон когда учился, целая вечность прошла. Что такое микрон?
  – Тысячная доля миллиметра.
  – А этот, монтмо... Как там его?
  – Монтмориллонит. Это один из минералов, самый обычный.
  Он пожал плечами.
  – Не вижу причин для волнения.
  – Немногие увидят, – сказал я. – Кстати, я предупреждал Говарда, но этот проклятый дурак не удосужился проверить. Мак, а есть тут у кого-нибудь буровая установка?
  Он ухмыльнулся.
  – Ты что, нашёл нефть?
  – Мне нужен бур, который вошёл бы в мягкую глину не глубже, чем футов на сорок.
  Он покачал головой.
  – Даже такой едва ли найдётся. У нас тот, кто хочет пробурить, например, колодец, обращается к Питу Бурке. Это в Форт-Сент-Джордже. – Он взглянул на меня с любопытством. – Ты чем-то расстроен?
  Я сказал:
  – Эта плотина рухнет, если что-то срочно не предпринять. По крайней мере, я так считаю.
  – Меня это не беспокоит, – сказал Мак решительным тоном.
  – А меня – беспокоит, – сказал я. – Если не будет плотины, не будет и озера, и Клэр теряет четыре миллиона долларов, потому что тогда лесничество запретит порубку.
  Мак посмотрел на меня с открытым ртом.
  – Ты что, считаешь, что это может произойти прямо сейчас?
  – Это может произойти уже ночью, а может не произойти и в ближайшие месяцы. Вероятно, я вообще ошибаюсь, и тогда вообще ничего не случится.
  – Ладно, убедил меня. А что всё-таки способно разрушить такую бетонную глыбу за ночь?
  – Плывучая глина. Это вещь убийственная. Из-за неё погибло много людей. Сейчас у меня нет времени объяснить всё подробно, Мак. Я еду в Форт-Сент-Джордж. Мне нужна хорошая лаборатория.
  Я быстро вышел и, когда джип тронулся с места, посмотрел на окно. Было видно, как Мак, почёсывая в голове, наклонился к микроскопу. Я резко надавил на акселератор, так что колёса провернулись на месте, и стремительно покатил прочь.
  2
  Я был не в восторге от того, что мне пришлось нестись по ночной дороге двести миль, но время я показал хорошее и прибыл в Форт-Сент-Джордж ранним утром, когда городок ещё спал. Кругом было мёртвое царство, работала только автозаправка, которая дежурила круглосуточно. Я остановился в отеле "Кондил", где полусонный служащий записал меня в книгу и где я смог часа два поспать перед завтраком.
  У Пита Бурке меня ждало разочарование.
  – Извините, мистер Бойд, ничем не могу вам помочь. У меня три установки, и они уже все задействованы. На ближайший месяц всё расписано, ничего нельзя сделать.
  Ситуация складывалась скверная. Я предложил:
  – Может, с переплатой? Приличной?
  Он развёл руками.
  – Извините.
  Я посмотрел в окно конторы на двор.
  – А вон там какой-то бур стоит, – сказал я. – Это что?
  Он хрюкнул.
  – Это вы называете буром? Это же музейный экспонат.
  – Но с его помощью возможно пробить сорок футов глины и взять образцы? – спросил я.
  – Если вам нужно только это, пожалуй, да. Ну, конечно, повозиться придётся. – Он засмеялся. – Знаете, это моя первая буровая установка. Я с ней начинал своё дело. Сейчас она уже разваливается на части.
  – Идёт, – сказал я. – Снабдите её только двухдюймовыми бурами.
  – Вы думаете, она у вас заработает? Учтите, я вам никого в помощь не дам.
  – Я сам справлюсь, – сказал я, и мы приступили к уточнению финансовой стороны дела.
  Я уехал от Бурке с буровой установкой, уложенной в джипе, и занялся поисками коллеги-геолога. Я нашёл одного в конторе нефтяной компании и попросил его разрешить мне попользоваться лабораторией пару часов. Одной колбы с глинистой субстанцией оказалось достаточно для того, чтобы установить то, что мне было нужно: минералом оказался монтмориллонит, как я и подозревал; содержание соли в воде меньше четырёх граммов на литр – ещё один плохой признак; а получасовое погружение в "Прикладную минералогию глины" Грима подтвердило мои самые худшие ожидания.
  Однако эти выводы носили всё же предварительный характер, и, чтобы сделать их окончательными, нужны были глубинные пробы. И вот где-то около полудня я уже ехал обратно в Форт-Фаррелл. В моём багаже лежала буровая установка, которая по своему внешнему виду вполне могла служить иллюстрацией к трактату Агриколы "О горном деле".
  3
  На следующее утро, вдыхая аромат горячих пышек, приготовленных Маком, я обратился к нему с просьбой:
  – Мне нужен помощник. Не знаете ли какого-нибудь сильного молодого парня, который не боится Маттерсона?
  – Вот он – я.
  Я окинул взглядом его костлявую фигуру.
  – Мне нужно затащить буровую установку на верх ущелья. Думаю, что вы не подойдёте для этого, Мак.
  – Боюсь, что ты прав, – произнёс он с горечью. – Но можно, я всё же пойду с тобой?
  – Конечно, если чувствуете, что это вам по силам. Но мне необходим ещё один человек.
  – Что ты думаешь о Клэри Самерскилле? Он не любит Маттерсона и симпатизирует тебе.
  Я сказал с сомнением:
  – Клэри не совсем соответствует моему представлению о молодом сильном парне.
  – Нет, он крепкий человек, – сказал Мак. – Не всякий в его возрасте так сохранится.
  После некоторого размышления я принял идею Мака.
  Хотя я вообще в состоянии управиться с буром, но данное изобретение каменного века могло оказаться капризным, и присутствие рядом механика не помешает.
  – Хорошо, – сказал я. – Сообщите это ему. И если он согласится, попросите его взять инструменты. Возможно, ему придётся лечить тяжелобольного.
  – Он согласится, – весело заявил Мак. – Его любопытство не позволят ему остаться в стороне.
  4
  К полудню мы уже ехали по дороге, ведущей мимо турбинного зала и поднимавшейся дальше по ущелью. Маттерсоновская бригада монтажников, судя по всему, не слишком преуспела в доставке оборудования на своё место, и там было столько же грязи, сколько и раньше, только ещё более взбаламученной. Мы миновали это место, и я остановил машину примерно на полпути вверх. Мы вылезли, и я сказал, указывая на место под плотиной.
  – Вон там мы сделаем первую дырку, прямо в центре.
  Клэри взглянул вверх на голую бетонную махину.
  – Ничего себе, а? Обошлась в кругленькую сумму, как я слышал. – Потом он перевёл глаза вниз. – А эти ребята не причинят нам неприятностей, мистер Бойд?
  – Не думаю, – ответил я. – Их предупредили.
  В глубине души я, однако, не был в этом уверен. Слоняться вокруг, что-то там искать – одно дело, а бурить скважину – совсем другое.
  – Давайте разгружаться.
  Самой тяжёлой частью установки оказался бензиновый движок, который давал жизнь этому чудовищу. Клэри и я на руках, спотыкаясь и скользя, потащили его по склону и свалили в месте, которое я выбрал, а Мак тем временем оставался в джипе. После этого дело пошло намного легче, хотя прошло около двух часов, прежде чем мы приступили к работе.
  Подлый движок отказывался заводиться и, если б не Клэри, никогда бы и не завёлся. Это был выживший из ума старый двухтактный мотор, который долго сопротивлялся, но Клэри удалось его обмануть, и на двенадцатой попытке он разразился шумным треском. Клапаны страшно загрохотали, и мне казалось, что распределительный вал вот-вот взлетит из машины. Но благодаря удаче и исходившей от Клэри магической силе он удержался на месте, и я, подключив бур, начал работать.
  Как я и ожидал, шум привлёк внимание. На дороге появился мчащийся во весь опор джип, остановившийся сразу за нашим. Из него выскочили двое "моих друзей" и бросились ко мне. Новак на ходу завопил, перекрывая рёв двигателя:
  – Какого чёрта вы тут делаете?
  Я приложил руку к уху и прокричал:
  – Не слышу!
  Он приблизился.
  – Что это вы делаете с этой штукой?
  – Делаю пробную скважину.
  – Остановите эту проклятую машину, – проорал он.
  Я покачал головой и махнул рукой, показывая, что нам надо отойти. Мы отошли в сторону, где можно было вести вежливый разговор и где барабанные перепонки не подвергались бы опасности. Он спросил агрессивно:
  – Что вы имеете в виду, говоря, "делаю пробную скважину?"
  – Только то, что я сказал: делаю отверстие в земле, чтобы посмотреть, что выйдет оттуда.
  – Вы не имеете права заниматься этим здесь.
  – Почему?
  – Потому что... потому что...
  – Потому что потому, – отрезал я. – Я имею полное право бурить на государственной земле.
  – Посмотрим, – произнёс он угрожающе и пошёл к своему джипу. Я посмотрел ему вслед и вернулся к своей установке, чтобы проконтролировать взятие первого образца.
  Бурение глины – дело быстрое, к тому же сильно углубляться необходимости не было. Образцы шли один за другим, я нумеровал их, а Мак складывал в джип. Мы разделались с первой скважиной к тому моменту, когда к нам прибыл с визитом Джимми Вейстренд.
  Клэри с некоторым сожалением выключил двигатель, и тут Мак толкнул меня локтем.
  – Приближаются неприятности.
  Я выпрямился, чтобы встретить Вейстренда. Судя по его виду, у него самого были неприятности там, у турбинного зала. Он был облеплен Грязью с головы до ног и пребывал в состоянии озлобленности.
  – Ну что, опять будем конфликтовать? – заявил он.
  – Да нет, если ты не напрашиваешься на это, – ответил я. – Я не делаю здесь ничего такого, что должно привести к конфликту.
  – Неужели? – И он показал на бурильную установку. – Мистер Маттерсон знает об этом?
  – Если ему никто не сказал, то нет, – ответил я. – Я у него разрешения не спрашивал, да мне это и ни к чему.
  Вейстренд чуть не лопнул от ярости.
  – Ты буришь скважину между плотиной Маттерсона и турбинным корпусом Маттерсона и не считаешь, что тебе нужно разрешение? Ты, наверное, с ума сошёл!
  – Земля-то всё-таки здесь государственная, – сказал я. – Если Маттерсон хочет сделать её своей, то ему, наверное, надо заключить какой-нибудь договор с правительством. Я могу изрешетить эти склоны скважинами и сделать их похожими на швейцарский сыр, и Маттерсон мне ничего не сделает. Свяжись с ним по телефону и сообщи ему об этом. Скажи ему ещё, что он не читал моего отчёта и что он в большой опасности.
  Вейстренд расхохотался.
  – Что? Он в опасности?
  – Безусловно, – сказал я. – И ты тоже, судя по твоим грязным штанам. Опасность велика, вот так и скажи Говарду.
  – Я скажу ему, – сказал Вейстренд. – И могу гарантировать, что ты больше не пробуришь ни одной скважины.
  Он плюнул на землю возле моей ноги и пошёл.
  Мак сказал:
  – Не увлёкся ли ты, Боб, а?
  – Вероятно, – ответил я. – Ладно, надо продолжать. Мне нужны ещё две скважины. Одна – вон там на склоне, другая – около дороги.
  Мы опять поволокли установку, теперь вверх по склону, и пробурили вторую скважину. Затем проделали весь обратный путь к джипу и там пробурили третью. На этом мы работу закончили и сложили всё оборудование в джип. Обычно когда я планирую продолжать изыскания, то оставляю установку на месте, но в этот раз условия были, разумеется, необычными, и я знал, что если не приму мер, то утром обнаружу мою технику в ещё более разбитом, чем она пребывала, виде.
  Мы двинулись вниз по дороге, но вскоре нам пришлось остановиться – навстречу шла машина, которая резко затормозила, перекрывая нам путь. Из неё вышел Говард Маттерсон и подошёл к нам.
  – Бойд, больше терпеть твои выходки я не намерен, – сказал он, еле сдерживаясь.
  Я пожал плечами.
  – А что я такого совершил?
  – Джимми Вейстренд говорит, что ты тут занялся бурением. Так вот, ты его сейчас же прекратишь.
  – Очень может быть, – согласился я. – Это зависит от того, какие оно дало результаты. Кстати, мне не пришлось бы этим заниматься, если бы ты прочёл мой отчёт. Я тебя предупреждал, что надо опасаться плыву...
  – Мне наплевать на твой отчёт, будь он проклят! – прервал он меня. – И плевать на твоё бурение. Но что меня действительно интересует, так это слухи о том, что ты и есть тот самый парень, что погиб в катастрофе с Трэнаванами.
  – А что, люди говорят об этом? – спросил я невинно.
  – Ты сам знаешь, что говорят, чёрт возьми. И я хочу, чтобы это прекратилось.
  – Но как я-то могу это прекратить? – спросил я. – От меня не зависит то, о чём говорят люди между собой. Что хотят, то и говорят. Меня это не волнует. А вот тебя, кажется, волнует, – сказал я, приятно улыбаясь, – интересно, с чего бы это?
  Говард вспыхнул.
  – Слушай, Бойд или Грант, или как тебя там. Не пытайся совать свой нос в дела, которые тебя не касаются. Это – последнее предупреждение. Мой старик уже предупреждал тебя, теперь это делаю я. А я не такой мягкий, как он со своим старческим маразмом. И я говорю тебе: убирайся отсюда к чёрту, пока тебе не наподдали как следует.
  Я показал рукой на его машину.
  – Как же я уберусь отсюда с этой штукой на дороге?
  – Всё шутишь, – сказал Говард, но пошёл к машине, сел в неё и отвёл в сторону. Я проехал немного вперёд и встал рядом с ним.
  – Говард, – сказал я ему, – меня не так легко столкнуть с моего пути. И ещё, я бы не назвал твоего отца мягким. Он, возможно, узнает обо всём этом, и тогда ты на своей шкуре убедишься в его мягкости.
  – Я даю тебе двадцать четыре часа, – сказал Говард и нажал на газ. Его отъезд был подпорчен грязью на дороге. Колёса забуксовали, машину несколько раз кинуло из стороны в сторону и затем задом – на скалу. Я улыбнулся, помахал ему вслед рукой и двинулся в Форт-Фаррелл.
  Клэри Саммерскилл задумчиво произнёс:
  – Да, я что-то такое слышал вчера. Это правда, мистер Бойд?
  – Что правда?
  – То, что вы тот самый парень, Грант, который разбился вместе с Джоном Трэнаваном.
  Я посмотрел на него искоса и сказал тихо:
  – А мог бы я быть кем-то ещё, кроме Гранта?
  Саммерскилл был озабочен.
  – Если вы были в этой катастрофе, я что-то не вижу, кем бы ещё вы могли быть. Что это за игра, мистер Бойд?
  – Не думай об этом слишком много, Клэри, – посоветовал Мак. – Ты можешь перенапрячь мозги. Бойд знает, что он делает. Это беспокоит Маттерсонов, правда? Ну так почему это должно беспокоить тебя?
  – Да я особенно не беспокоюсь, – сказал Клэри, немного приободрившись. – Я просто не понимаю, что происходит.
  Мак хмыкнул.
  – Никто не понимает, – сказал он. – Никто не понимает, но мы постепенно что-то нащупываем.
  Клэри сказал:
  – Будьте поосторожнее с Говардом Маттерсоном, мистер Бойд. Он заводится с пол-оборота. А если уж заведётся, может слететь с катушек. Иногда я думаю, что он немного того.
  Я придерживался того же мнения, но заявил:
  – Я бы не придавал этому значения, Клэри, увидишь – он мне по зубам.
  Когда мы подъезжали к домику Мака, Клэри воскликнул:
  – Эй, это случайно не машина мисс Трэнаван?
  – Точно, – сказал Мак. – А вот и она сама.
  Клэр вышла нам навстречу, приветливо помахав рукой.
  – Я волновалась, – объяснила она. – И приехала узнать, как обстоят дела.
  – Очень рад, – отреагировал Мак. И с улыбкой обратился ко мне: – Тебе опять придётся ночевать в лесу.
  Клэри спросил:
  – Как ваш автомобиль, в порядке, мисс Трэнаван?
  – Всё прекрасно, – заверила она его.
  – Вот и хорошо. Ну что ж, мистер Бойд, я, пожалуй, двину домой. Жена уж, наверное, ищет меня. Я ещё вам понадоблюсь?
  – Может быть. Езжайте, Клэри. Говард Маттерсон видел вас со мной. Не принесёт ли это вам неприятности? Я ведь здесь не слишком желанный гость.
  – Э, не беспокойтесь, он уже много лет пытается выпихнуть меня из бизнеса, но пока что не преуспел в этом. Когда я вам буду нужен, позовите меня, мистер Бойд. – Он покачал головой. – Но вообще-то страшно хочется знать, что такое происходит.
  – Узнаешь, Клэри, – сказал Мак. – Как только мы сами узнаем.
  Саммерскилл уехал домой, а Мак повёл нас с Клэр в дом.
  – Боб тут напускает какого-то туману, – сказал он. – У него появилась сумасшедшая идея, что эта плотина в скором времени рухнет. Если это произойдёт, четыре миллиона долларов улыбнутся тебе, Клэр.
  Она быстро посмотрела на меня.
  – Ты это серьёзно?
  – Да. Но я смогу рассказать об этом больше только после того, как исследую образцы. Давайте вынем их, Мак.
  Скоро стол оказался заваленным двухдюймовыми цилиндрами. Я расположил их в правильном порядке, откладывая в сторону те, которые были не нужны. Затем, разделив их на три группы, сказал, обращаясь к Клэр:
  – Они вынуты из трёх скважин, которые мы сегодня сделали около плотины. – Я потрогал один из цилиндров и посмотрел на свой увлажнившийся палец. – Если бы вместо них были динамитные заряды, они оказались бы не так опасны.
  Мак как-то нервно дёрнулся, а я улыбнулся.
  – Да нет, в них самих ничего страшного нет. Меня беспокоит порода, составляющая склоны ущелья. Вот в чём дело.
  Я подошёл к шкафчику, вынул из него тюбик с лаком для волос. Отвинтив крышку, выдавил немного содержимого на ладонь.
  – Это вещество находится почти в твёрдом состоянии, – сказал я. – Но когда я его растираю в ладонях, – вот так – оно превращается в жидкость. Я втираю её в волосы, и оно смачивает каждый волосок. Затем я причёсываюсь, а жидкость тем временем опять застывает.
  – Очень интересно, – заметил Мак. – Собираешься открыть салон красоты, сынок?
  Я оставил его реплику без внимания и продолжал:
  – Теперь я беру одну из проб. Это глина. Сейчас я вам кое-что покажу. Мак, у вас есть острый нож?
  Мак дал мне острый нож, и я отрезал от пробы два четырехдюймовых столбика. Один из них я поставил на стол вертикально.
  – Люди обычно не верят, – сказал я, – пока им всё не покажешь. Мне бы нужно этот опыт продемонстрировать Маттерсону, тогда, возможно, что-нибудь и проникло бы в его крепкий череп. Вот у меня здесь несколько плоских гирек. Как вы думаете, сколько фунтов может выдержать этот столбик из глины?
  – Откуда я знаю? – сказал Мак. – Но ты, наверное, к чему-то клонишь.
  – Поперечное сечение столбика чуть больше трёх квадратных дюймов. – Я положил десятифунтовую гирьку на цилиндр, на неё – другую. – Двадцать фунтов. – Я добавил ещё несколько гирек, сооружая небольшую башню, покоящуюся на столбике из глины. – Итого всего двадцать девять фунтов. Таким образом, мы доказали, что эта глина выдержит вес около полутора тысяч фунтов на квадратный фут. На самом деле и больше.
  – Ну и что? – спросил Мак. – Ты доказал, что она достаточно прочна. И что теперь?
  – Достаточно прочна? – спросил я спокойно. – Дайте-ка мне кувшин и столовую ложку.
  Он проворчал что-то о показе фокусов, но сделал, что я просил. Я подмигнул Клэр и взял другой столбик глины.
  – Леди и джентльмены! Прошу убедиться в том, что у меня в рукавах ничего нет.
  Я положил глину в кувшин и стал энергично размешивать её ложкой, словно тесто. На Мака всё это явно не производило никакого впечатления, но Клэр вдруг посерьёзнела. Я сказал:
  – Вот в чём всё дело, – и опрокинул кувшин. Струя жидкой грязи выплеснулась из него и потекла, образуя расширяющуюся лужу. Она достигла края стола и начала капать на пол. Мак подскочил.
  – Откуда взялась вода? Она уже была в кувшине, – выдвинул он обвинение.
  – Вы же знаете, что там её не было. Сами же мне давали кувшин. – Я показал на коричневое болото. – Ну и какой вес выдержит это, Мак?
  Мак был совершенно потрясён. Клэр протянула руку и сунула палец в грязную лужу.
  – Но откуда же всё-таки взялась вода, Бойд?
  – Она уже наличествовала в глине. – Я кивнул на другой столбик, всё ещё державший башню из гирек. – Это вещество наполовину состоит из воды.
  – Я всё же не в силах в это поверить, – заявил Мак. – Хотя и сам всё видел.
  – Давайте повторим, – предложил я.
  – Да нет, не надо, – он махнул рукой. – Не трудись. Лучше скажи, как это глина держит воду, словно губка.
  – Помните, когда вы смотрели в микроскоп, то видели массу плоских частичек? – Он кивнул. – Они страшно малы – пятисотая доля миллиметра, но в кубическом дюйме их миллионы. И они – в этом всё и дело – расположены так, что образуют как бы карточный домик. Ты когда-нибудь строила домики из карт, Клэр?
  Она улыбнулась.
  – Пыталась, но до высоких дело не доходило. Дядя Джон был искусен в этом.
  – Значит, ты должна знать, что такой домик состоит в основном из пустот. – Я щёлкнул пальцем по одной из проб. – А тут пустоты заполнены водой.
  Мак выглядел несколько удивлённым, но сказал:
  – Звучит правдоподобно.
  Клэр тихо спросила:
  – Ну а дальше? Ты ведь это всё показывал нам не как фокусник на вечеринке, не ради забавы, я полагаю.
  – Конечно, нет, – сказал я. – Клэр, что наиболее характерно для карточного домика?
  – То, что он мгновенно разрушается.
  – Вот именно. Это очень неустойчивая структура. Теперь я поведаю вам пару историй, чтобы продемонстрировать, что такое плывучие глины, или плывуны. Несколько лет тому назад странный случай произошёл в Николе, в провинции Квебек. Местная школа, гараж, несколько домов, бульдозер вдруг поехали куда-то, а на их месте образовался провал длиной в шестьсот футов, шириной в четыреста и глубиной в тридцать. Что послужило толчком к оползню, так никогда и не выяснилось. А вот ещё один пример.
  Это случилось в Швеции. Там есть такой город, Сурте, довольно большой. Однажды он буквально сполз в реку. Сто миллионов кубических футов почвы вдруг помчались как сумасшедшие и увлекли с собой шоссе, железную дорогу, дома. На этот раз дыра была длиной в милю, а шириной с треть. А причиной катастрофы оказался копёр, которым забивали сваи под фундамент нового дома.
  – Копёр! – воскликнул Мак и не сразу закрыл рот.
  – Да, чтобы привести в движение плывучие глины, не требуется даже особенно сильной вибрации. Изменения в ней происходят даже при простом прикосновении. И если это случается, то при определённых условиях огромные пласты тверди превращаются в жидкость и начинают двигаться, причём стремительно. Катастрофа в Сурте продолжалась всего три минуты. Один дом переместился на расстояние в четыреста пятьдесят футов. Вам бы не хотелось находиться внутри дома, который вдруг помчался со скоростью примерно двадцать миль в час?
  – Я бы не хотел, – произнёс Мак мрачно.
  Клэр сказала:
  – И ты думаешь, что всё это угрожает плотине?
  Я показал рукой на образцы, лежавшие на столе.
  – Я взял пробы по всей её длине, и они подтверждают наличие плывучих глин по склонам и по дну ущелья. Не знаю, как далеко их слой заходит вверх и вниз, но полагаю, что достаточно далеко. Во всяком случае, снизу сейчас целое скопище жидкой грязи. Оползень из плывучей глины способен двигаться со скоростью двадцать миль в час при угле наклона всего лишь один градус. А в этом ущелье мы имеем градусов пятнадцать, так что в случае катастрофы глина помчится вниз весьма быстро, и турбинный зал будет похоронен под стофутовым слоем грязи. Кроме того, будет, вероятно, подорвано основание самой плотины, и за грязью последует всё маттерсоновское озеро. Сомневаюсь, что от турбинного зала вообще что-либо останется.
  – Или кто-либо в нём, – сказала Клэр тихо.
  – Или кто-либо в нём, – согласился я.
  Мак, ссутулившись, близко рассматривал образцы.
  – Ну и что теперь делать? – спросила Клэр.
  – Нужно всё же как-то сообщить обо всём Маттерсону, – сказал я. – Я попытался что-то сказать Говарду, но он и слушать меня не стал. В своём отчёте я указывал на опасность плывучих глин, но, по-моему, он его даже не читал. Ты права, Клэр, как бизнесмен он беспомощен. – Я потянулся. – Но теперь мне надо узнать побольше об этих образцах, и особенно, сколько в них воды.
  – Сначала я приготовлю ужин, – сказала Клэр. – Освободи-ка стол от этого безобразия.
  5
  После ужина я вновь занялся образцами и обнаружил, что содержание в них воды в среднем равно сорока процентам. Из этого следовало, что квадратный фут вещества мог держать вес около тонны. Если учесть, что вода нового озера будет подпитывать слой глины, то её содержание в глине скоро удвоится. Сопротивляемость глины упадёт до пятисот фунтов на квадратный фут. А это будет означать, что какой-нибудь здоровяк с тяжёлым шагом вполне способен стать причиной оползня.
  – Всё-таки что же следует предпринять, чтобы спасти плотину? – спросила Клэр.
  Я вздохнул.
  – Не знаю, Клэр. Наверное, нужно спустить озеро, затем определить те места, где глина выходит на поверхность, и как-то закрепить её. Положить там, скажем, слой бетона. Но это вряд ли уменьшит опасность.
  – А дальше? – спросил Мак.
  Я улыбнулся.
  – А дальше – закачать в глину ещё воды. – Лицо Мака приняло такое выражение, что я не удержался от смеха. – Нет, правда, Мак. Только я имею в виду густой раствор соли, который окажет на глину связующее действие.
  – У тебя на всё готов ответ, – произнёс Мак едко. – Ладно, ответь-ка на такой вопрос: как ты заставишь выслушать себя Корпорацию Маттерсона? Ты что, ворвёшься в кабинет Говарда и прикажешь ему открыть заслоны? Он подумает, что ты сбрендил.
  – Я бы могла поговорить с ним, – сказала Клэр.
  Мак пренебрежительно фыркнул.
  – С точки зрения Говарда, вы с Бобом надули его на четыре миллиона долларов, которые он считал по праву своими. Если ты посоветуешь ему прекратить работы на плотине, он тотчас же решит, что вы затеваете какое-то новое дельце. Он не способен понять, в чём оно состоит, но будет в полной уверенности, что вы его хотите обвести вокруг пальца.
  Я предложил:
  – А как насчёт старого Булла? Он бы нас выслушал.
  – Он мог бы, – подтвердил Мак. – Но, с другой стороны, ты сам просил меня распространять слухи в Форт-Фаррелле, и это наверняка обозлило его. Я бы не поручился, что он захочет услышать что-либо от тебя.
  – Вот чёрт! – воскликнул я. – Ладно, давайте спать. Может, завтра что-нибудь придёт в голову.
  * * *
  Я опять расположился на полянке, так как мою кровать заняла Клэр. Заснуть я не мог и размышлял о том, чего я достиг. И достиг ли я чего-нибудь вообще? Форт-Фаррелл был тихим, застойным прудом, когда я прибыл сюда; теперь его взбаламутили, трудно было разобраться в поднявшейся мути. Я продолжал ломать голову над тайной Трэнаванов, а уколы, которые я наносил Маттерсонам, до сих пор были бесплодными.
  Обдумывая ситуацию в целом, я нашёл, что в ней есть что-то странное. Старый Булл с самого начала знал, кто я такой, и моё появление встревожило его. Из этого я заключил, что ему есть что скрывать, и, по-видимому, я был прав, так как именно он столь решительно затоптал имя Трэнавана.
  Говарда же беспокоили другие вещи: наше соперничество по поводу Клэр, его поражение в стычке относительно моей разведки на государственных землях, другое – в связи с порубкой леса во владениях Клэр. Но когда я попросил Мака распространить историю о том, что я – тот, кто выжил в катастрофе с Трэнаваном, Говард немедленно сорвался с цепи и дал мне двадцать четыре часа на то, чтобы я убрался из города.
  Вот что странно! Булл Маттерсон знал, кто я, но не сказал об этом своему сыну, почему? Значит, он что-то скрывал и от него? А Говард? Какова его роль во всём этом? Почему он так встревожился, когда узнал, кто я? Может, он как-то оберегал отца?
  Тут я услышал, как треснула сухая ветка, и быстро сел. Тонкая фигура двигалась между деревьями, приближаясь ко мне. Тёплый голос Клэр сказал:
  – Ты думал, что я позволю тебе ночевать здесь одному?
  Я перевёл дыхание.
  – Мак будет шокирован.
  – Он спит, – сказала Клэр, укладываясь рядом со мной. – Кроме того, шокировать репортёра его возраста не так-то легко. Он, между прочим, взрослый.
  6
  На следующее утро за завтраком я сказал:
  – Я всё же сделаю ещё одну попытку воздействовать на Говарда, попытаюсь воззвать к его здравому смыслу.
  Мак проворчал:
  – Ты думаешь, тебе удастся подойти близко к Дому Маттерсона?
  – Нет, я отправлюсь в ущелье и начну там сверлить ещё одну дыру, он тут же сам прибежит ко мне. Попросите, пожалуйста, Клэри присоединиться к нашей компании.
  – Да, – согласился Мак, – это заставит Говарда прийти.
  – Но там может возникнуть стычка, – предупредила Клэр.
  – Ничего, я рискну, – сказал я и впился зубами в горячий пирог. – Возможно, ситуация прояснится. Мне надоело это хождение вокруг да около. А вы на этот раз оставайтесь дома, Мак.
  – Ты хочешь дать мне отставку, – с обидой проговорил Мак и добавил, копируя меня: – Но ты не имеешь нрава запретить мне проводить изыскания на государственной земле. – Он потёр руками глаза. – Беда в том, что я порядком устал.
  – Вы что, не спали?
  Уткнувшись в тарелку, Мак пробормотал:
  – Слишком много какого-то шевеления ночью было. Кто-то ходил туда-сюда.
  Клэр потупилась, её шея и лицо густо покраснели. Я дружески улыбнулся Маку.
  – Вероятно, вам лучше было ночевать в лесу, там очень спокойно.
  Мак встал, отодвигая стул.
  – Ну, я поехал за Клэри.
  – Скажите ему, что могут возникнуть неприятности, – сказал я. – Пусть сам решает, присоединяться ему ко мне или нет. Он-то здесь ни при чём.
  – Клэри будет счастлив попытаться обломать Говарда.
  – Дело тут не в Говарде, – сказал я, имея в виду Джимми Вейстренда и двух его телохранителей.
  Клэри прибыл, и мы втроём двинулись по дороге на Кинокси. Клэр тоже хотела ехать с нами, но эту идею я зарубил на корню.
  – Вернувшись, – сказал я, – мы проголодаемся. Так что приготовь обед, а также бинтов и йода.
  Никто не остановил нас, когда мы миновали турбинный зал и поехали дальше по дороге вверх. Мы остановились у самой плотины – я решил взять пробу прямо у её основания. Исключительно важно было знать, есть ли слой плывучей глины под ней.
  Мы с Клэри вытащили движок и остальное оборудование, перетащили их к месту бурения и подготовили установку к работе. Никто по-прежнему не обращал на нас внимания, хотя нас было очень хорошо видно отовсюду. В низу ущелья люди всё так же копошились с турбиной. В их действиях наметился явный прогресс, потому что в трясину кинули столько брёвен, что их хватило бы для работы маттерсоновской лесопилки в течение полных суток. Слышались крики, ругань, команды, но скоро они потонули в рёве движка, который завёл Клэри. Бурение началось.
  Я осторожно вынимал образцы, поднятые с глубины тридцати четырёх футов, и один из них показал Маку.
  – Смотрите, здесь более влажно.
  Мак нервно переминался с ноги на ногу.
  – А здесь безопасно? Не может это случиться прямо сейчас?
  – Может, – сказал я. – Но не думаю, что случится, пока нет. – Я улыбнулся. – Меня вовсе не привлекает перспектива скатиться вниз, особенно с плотиной на голове.
  – Вы, ребята, говорите так, будто ждёте землетрясения, – заметил Клэри.
  – Это то, о чём я тебе рассказывал, – сказал Мак. – Вот об этом мы и говорим.
  – Гм, – выдавил Клэри и стал озираться по сторонам. – А как же вы предсказываете землетрясение?
  – Вот, например, одно из них приближается, – сказал я и показал пальцем. – На нас идёт Говард в полной боевой готовности.
  Он спускался по склону ущелья вместе с Джимми Вейстрендом, и, когда приблизился к нам, я увидел, что он клокочет от ярости.
  – Я предупреждал тебя, Бойд! – заорал он. – Теперь ты получишь!
  Я стоял не шелохнувшись, внимательно наблюдая за Вейстрендом, и, когда они оказались рядом, сказал:
  – Говард, ты глупец, чёрт тебя возьми, почему ты не прочёл мой отчёт? Посмотри вон на то болото внизу.
  По-моему, он даже не услышал моих слов. Тыча в меня пальцем, он гнул своё:
  – Убирайся сейчас же, ты нам здесь не нужен.
  – Нам? Ты имеешь в виду себя и своего отца?
  Это, пожалуй, было лишнее; сейчас не имело смысла просто ругаться с ним, существовали вопросы поважнее.
  – Послушай, Говард. Ради Бога, охолони немного. Помнишь, я тебя предупреждал о плывучей глине?
  – Какой ещё плывучей глине?
  – Ты ведь не читал моего отчёта, там об этом сказано.
  – Иди ты к чёрту со своим отчётом! Что ты мне всё талдычишь, отчёт да отчёт! Я тебе заплатил за него, а читать или не читать – это моё дело.
  – Нет, в конце концов, это не только твоё дело. Речь идёт о жизни лю...
  – Заткнись сейчас же, хватит об этом! – завопил он.
  Мак сказал резко:
  – Лучше выслушай его, Говард.
  – Не вмешивайся не в своё дело, старый дурак, – прорычал тот. – И ты, Саммерскилл. Вы оба ещё пожалеете, что связались с этим типом. Я сам об этом позабочусь.
  – Говард, ты Мак Дугалла не трогай, – сказал я, – не то я тебе сломаю шею.
  Клэри Саммерскилл искусно сплюнул и как бы невзначай попал на Говардов сапог.
  – Вы меня нисколько не напугали, Маттерсон.
  Говард шагнул ко мне и занёс свой кулак. Я быстро сказал:
  – Стой, Говард. К тебе идёт подкрепление. – Я кивнул головой в сторону.
  По склону осторожно спускались двое: один – одетый в униформу шофёр; он вёл другого, старика, поддерживая его под локоть.
  Сам Булл Маттерсон вылез наконец из своего замка.
  У Клэри отвисла челюсть, когда он посмотрел на эту пару и на стоявший на дороге большой "бэнтли".
  – Ну и ну, чёрт возьми! Я уже целую вечность не видел старика, – сказал он вполголоса.
  – Он, наверное, приехал защитить своего отпрыска, – сказал Мак язвительно.
  Говард пошёл навстречу отцу, чтобы помочь ему, – воплощение сыновней почтительности. Но тот сердито отвёл протянутую ему руку. Он выглядел вполне прилично и явно не нуждался в посторонней помощи. Мак сказал со смешком:
  – А старикан-то в лучшей форме, нежели я.
  Я сказал:
  – Такое впечатление, что приближается момент истины.
  Мак лукаво взглянул на меня:
  – Так, кажется, говорят про корриду, когда матадор заносит кинжал, чтобы убить быка. Чтобы свалить этого, тебе нужен очень острый клинок.
  Наконец старик подошёл к нам и пристально оглядел всю сцену. Шофёру он коротко бросил:
  – Иди к машине. – Затем он задержал взгляд на буровой установке и перевёл его на Джимми Вейстренда.
  – Ты кто такой?
  – Я работаю на строительстве станции.
  Маттерсон поднял брови.
  – Неужели? Вот и отправляйся туда.
  Вейстренд нерешительно посмотрел на Говарда, тот слегка кивнул.
  Обратившись к Клэри, Маттерсон отрезал:
  – Ты нам тоже не нужен. И ты, Мак Дугалл.
  Я спокойно сказал:
  – Клэри, подождите нас у джипа. А Мак Дугалл пусть останется.
  – Что ж, это его дело, – сказал Маттерсон. – Ну, что, Мак Дугалл?
  – Я хочу посмотреть на честную борьбу. Двое на двое. – Он засмеялся. – Боб займётся Говардом, а мы с вами, я думаю, образуем вполне подходящую пару для турнира ветеранов прошлых веков. – Он пощупал ладонью кожух движка, не слишком ли он горячий, и непринуждённо прислонился к нему.
  Маттерсон покачал головой.
  – Хорошо, я не возражаю против свидетеля. Пусть послушает, что я скажу. – Он вонзил в меня взгляд своих холодных голубых глаз, отнюдь не выцветших от старости. – Я предупреждал тебя, Грант. Ты предпочёл не обратить на это внимания.
  Говард вмешался:
  – Ты что, действительно считаешь, что он – Грант и что он был в той катастрофе?
  – Помолчи, – сказал Маттерсон ледяным тоном и не поворачивая головы. – Я занимаюсь этим делом. Ты и твоя сестра наделали уже достаточно глупостей. – Он всё не отводил от меня взгляда. – У тебя есть что сказать, Грант?
  – У меня есть что сказать, но не о том, что могло произойти с Джоном Трэнаваном и его семьёй. Я хочу сказать о более насущных...
  – Ничто другое меня и не интересует, – перебил меня Маттерсон. – Говори, если есть о чём. А если нет, убирайся отсюда к чёрту, или я постараюсь тебе в этом поспособствовать.
  – Конечно, – сказал я не торопясь. – Я бы хотел вам кое-что сообщить, но боюсь, это вам не понравится.
  – Мне многое не нравилось в жизни, – произнёс Маттерсон надменно – Ещё кое-что ничего не изменит. – Он немного наклонился вперёд. – Только смотри, будь осторожен со всякими обвинениями. Они могут обернуться против тебя.
  Я заметил, что Говард как-то нервно дёрнулся.
  – О, Боже, – сказал он, глядя на Мака, – не надо торопить события.
  – Я тебе приказал молчать, – сказал старик. – И повторять больше не намерен. Ну, Грант, что там у тебя, говори, но помни о моём предупреждении. Я – Маттерсон, владелец этой земли и всех, кто на ней живёт. А те, кем я не владею, всё равно зависят от меня, и они прекрасно об этом знают. – Его губы тронула мрачная улыбка. – Обычно я так не разговариваю с людьми, это – плохая политика. Люди ведь не любят слушать правду о себе. Но это правда, и ты это прекрасно понимаешь. – Он распрямил плечи и продолжал: – Так вот. Не думаешь ли ты, что твоё слово что-нибудь значит против моего? Особенно если я обнародую правду о твоём прошлом. Кто поверит слову наркомана и торговца наркотиками? Ладно, говори, и чёрт с тобой, Грант!
  Я смотрел на него задумчиво. Он явно был уверен в том, что я что-то такое откопал, и открыто призывал меня высказаться, уповая на то, что репутация Гранта сведёт всё это на нет. Это был бы искусный манёвр, если бы я впрямь что-то знал, а я ведь не знал, и если бы я был Грант. Я сказал:
  – Послушайте, вы всё время зовёте меня Грантом, почему?
  Выражение его лица слегка изменилось. Он резко сказал:
  – Что ты имеешь в виду?
  – Вам лучше знать, – сказал я. – Вы же опознавали тела. – Я мрачно ухмыльнулся. – А что, если я – Фрэнк Трэнаван?
  Он не пошевелился, но лицо его приобрело грязно-серый оттенок. Затем он покачнулся, попытался что-то сказать, но лишь сдавленный хрип сорвался с его губ. Прежде чем кто-нибудь успел поддержать его, он рухнул на землю, словно одно из деревьев, сваленных на его угодьях.
  Говард бросился к нему и наклонился над ним. Через его плечо я видел, что старик был жив, но дышал тяжело и неровно. Мак схватил меня за рукав и оттащил в сторону.
  – Сердечный приступ, – сказал он. – Такое с ним уже бывало, я видел. Поэтому он особенно не вылезает из дому.
  В момент истины мой клинок был остёр, наверное, даже слишком. Да и был ли это момент истины? Этого я ещё не знал. Я ведь так и не знал, кто я – Грант или Фрэнк Трэнаван. Я всё ещё был одинокой душой, слепо бродящей в потёмках прошлого.
  Глава 9
  1
  Всё произошло стремительно.
  Говард и я обменялись выкриками над распростёртым телом. Кричал в основном Говард, я старался успокоить его. Шофёр со всех ног бросился к нам от своей машины, и Мак отвёл меня в сторону. Он показал пальцем на Говарда и сказал:
  – Сейчас он хлопочет над своим отцом, но есть ещё Джимми Вейстренд. Он может быстро очутиться здесь. Говард науськает на тебя своих ребят, как свору собак на зайца. Давай-ка лучше сматываться отсюда.
  Я колебался. Старику было плохо, и я хотел убедиться в том, что с ним всё же не произошло ничего страшного. С другой стороны, я видел, что Мак прав, – задерживаться здесь не стоило.
  – Пошли, – сказал я. – Двигаемся.
  Клэри Саммерскилл, увидев нас, спросил:
  – Что там произошло? Вы что, пристукнули старика?
  – Да ты что! – воскликнул Мак с возмущением. – У него приступ. Давай залезай в машину.
  – А бур?
  – Мы его здесь оставим, – сказал я. – Мы тут сделали всё, что необходимо. – Я посмотрел вниз на маленькую группу людей под плотиной. – Может быть, даже переборщили.
  Ведя джип, я приготовился ко всему, но ничего не произошло. Мы спокойно миновали турбинный зал, и я немного расслабился. Мак задумчиво произнёс:
  – Я смотрю, это вышибло-таки дух из старого негодяя, правда? Хотел бы я знать, почему.
  – Меня начинает занимать этот Булл Маттерсон, – сказал я. – Мне кажется, он не так уж плох.
  – После всего того, что он наговорил тебе? – Мак был рассержен.
  – Нет, он, конечно, крепкий орешек и не особенно выбирает средства достижения целей, но по существу, мне кажется, он честный человек. Если он умышленно неправильно опознал тело после катастрофы, он бы точно знал, кто я такой. Он не был бы потрясён настолько, чтобы свалиться с сердечным приступом. Он был просто в шоке, Мак.
  – Пожалуй, да, – сказал Мак, покачивая головой. – Действительно, тут и для меня что-то не ясно.
  – И для меня, – сказал Клэри. – Кто-нибудь скажет мне, что вообще происходит?
  Я сказал:
  – Клэри, вы можете оказать мне услугу? Поезжайте в контору, где выдают номера на автомобили, и узнайте, зарегистрировал ли Маттерсон примерно в середине сентября пятьдесят шестого года новый "бьюик". Я слышал, что он сделал это.
  – А что из того? – спросил Мак.
  – Надо знать, что случилось со старой машиной. Мэтью Вейстренд сказал мне, что ей было всего три месяца. Вы ведь имеете дело с подержанными автомобилями, Клэри. Можно что-нибудь выяснить?
  – Через двенадцать лет? – воскликнул он. – Я думаю, невозможно. Но я всё же попытаюсь.
  Мы подъехали к домику Мака. Клэри вернулся в Форт-Фаррелл на своей машине. Мак и я рассказали Клэр обо всём, что произошло. Она помрачнела.
  – Я его звала дядя Булл, – сказал она. – Вы знаете, он неплохой человек. Ведь только с появлением Доннера Корпорация Маттерсона стала такой зубастой.
  Мак всё же был настроен скептически.
  – Доннер же не руководитель Корпорации. Он на службе, ему платят. В конце концов, плоды операции с Фондом Трэнавана пожинает именно Булл Маттерсон.
  Клэр слабо улыбнулась.
  – Мне кажется, он не видел в ней ничего незаконного. Для него она была просто удачно провёрнутым делом. Без всякого жульничества.
  – Но аморальным, – ввернул Мак.
  – Я согласна, что такого рода соображения действительно не приходили ему в голову, – сказала Клэр. – Он превратился в машину для делания денег. Он в тяжёлом состоянии, Боб?
  – Когда мы уезжали, он выглядел не блестяще, – сказал я. – Что же нам делать дальше, Мак?
  – В связи с чем – с делом Трэнавана или с этой плотиной? – Он пожал плечами. – Я вообще думаю, что это уже не твоя забота. Теперь ход Говарда, и он может начать тебя преследовать.
  – Но всё-таки надо что-то решить по поводу плотины. А если повидаться с Доннером?
  – Ты до него теперь не доберёшься, – сказал Мак. – Говард его обработает соответствующим образом. Всё, что тебе остаётся, – сидеть и ждать развязки или исчезнуть из города.
  Я сказал:
  – Господи, хоть бы мне никогда не слышать об этом Форт-Фаррелле! Извини, Клэр.
  – Не говори глупостей, – сказал Мак. – Ты что, раскис из-за того, что со стариком случился сердечный приступ? Чёрт, я, кстати, не знал, что у него вообще есть сердце. Не оставляй борьбы, Боб. Попытайся всадить в них новую пулю, пока они сбиты с толку.
  Я проговорил медленно, словно в раздумье:
  – А если мне покинуть город, отправиться в Сент-Джордж и попытаться там возбудить чей-нибудь интерес? Где-нибудь, кого-нибудь вдруг привлечёт моё предположение о том, что плотина может рухнуть.
  – Куда бы ты ни отправился, какая разница, – сказал Мак, – ведь ясно одно – Маттерсоны сейчас потревожены, как осиное гнездо, и никто в Форт-Фаррелле пальцем не пошевелит, чтобы помочь тебе: каждый чувствует на своей шее горячее дыхание Говарда. Старый Булл прав: Маттерсоны владеют этой землёй, и все это знают. Никто тебя даже слушать не станет, Боб. А что касается того, чтобы ехать в Сент-Джордж, имей в виду: тебе сначала нужно проехать через Форт-Фаррелл. Мой тебе совет: подожди темноты.
  Я уставился на него:
  – Вы что, с ума сошли? Я что, беглый каторжник, что ли?
  Но его лицо оставалось серьёзным.
  – Я вот что думаю. Теперь, когда Булл поневоле оказался в стороне, Говарда никому не удержать. Доннер с ним не справится, тут и думать нечего. Джимми Вейстренд и другие говардовские головорезы могут сделать из тебя котлету. Помнишь, Клэр, что случилось пару лет назад с Чарли Бёрнсом? Сломанная нога, сломанная рука, четыре перебитых ребра и изуродованное лицо. Эти ребята не шутят, и держу пари, они уже ищут тебя, так что не выезжай пока в Форт-Фаррелл.
  Клэр встала.
  – Но ничто не препятствует выехать в Форт-Фаррелл мне.
  Мак взглянул на неё.
  – Зачем?
  – Встретиться с Гиббонсом, – сказала она. – Пора уже в это дело вмешаться полиции.
  Он пожал плечами.
  – Чем может помочь Гиббонс? Сержант провинциальной полиции в подобной ситуации вряд ли будет в состоянии что-нибудь сделать.
  – Неважно. Я должна его повидать, – сказала она и вышла из домика. Было слышно, как она завела мотор и уехала. Я спросил Мака насмешливо:
  – Так вы это вы там говорили про другую пулю и про то, что они сбиты с толку?
  – Ладно, не придирайся. Возможно, я поторопился, не всё ещё сумел толком переварить.
  – А что это за парень, Бёрнс?
  – Да был тут один, не поладил с Говардом. Его избили. Причём все знают почему, но никто не осмелился обвинить в этом Говарда. Бёрнс уехал из города и никогда больше здесь не появлялся. Я уж и забыл о нём. Между прочим, он и вполовину так не уел Говарда, как ты. Я никогда не видел его таким взбешённым, как сегодня утром. – Он встал и заглянул в печку.
  – Надо выпить чаю, пойду принесу дров.
  Он вышел, а я остался сидеть и думать о том, что же делать дальше. К сожалению, я нисколько не продвинулся в раскрытии тайны Трэнаванов, а человек, который мог бы мне рассказать об этом, вероятно, уже в больнице. Меня подмывало тут же отправиться в Форт-Фаррелл, зайти в кабинет Говарда в Доме Маттерсона и дать ему по морде. Конечно, это вряд ли решило бы проблему, но я хотя бы разрядился.
  Дверь внезапно распахнулась, и я понял, что необходимость ехать в Форт-Фаррелл отпала. На пороге стоял Говард с винтовкой в руках, и круглая дыра уставленного на меня ствола выглядела как бездонная яма.
  – Так, сукин сын, – сказал он, тяжело дыша. – Что это за трёп о Фрэнке Трэнаване?
  Он вошёл в комнату, продолжая держать меня на мушке. За ним появилась Люси Эдертон, смотревшая на меня, зловеще улыбаясь. Я попытался приподняться, но он прорычал:
  – Сидеть! Ты, негодяй, оставайся на месте.
  Я плюхнулся обратно на стул.
  – Чего тебя так интересует Фрэнк Трэнаван? Он ведь уже давно мёртв, не так ли? – Я старался говорить ровным голосом, но когда прямо на тебя направлено оружие, с голосом что-то происходит.
  – Испугался, Бойд? – спросила Люси Эдертон.
  – Спокойно, – сказал Говард. Он облизал губы и медленно подошёл ко мне, не спуская с меня глаз.
  – Ты – Фрэнк Трэнаван?
  Я расхохотался ему в лицо. Я должен был как-то иначе отреагировать на его вопрос, но я просто расхохотался.
  – Отвечай, чёрт побери! – закричал он, и голос его дрогнул. Он сделал ещё один шаг вперёд, и лицо его задёргалось. Я надеялся, что спусковой крючок его винтовки был не слишком лёгким, не выпуская из поля зрения его правую руку, ждал, когда он подойдёт поближе. Тогда у меня появился бы шанс, вступив с ним в борьбу, отвести винтовку от своего лица. Он остановился.
  – Слушай, – произнёс он дрожащим голосом, – ты ответишь мне, и ты скажешь мне правду. Ты – Фрэнк Трэнаван?
  – Какое это имеет значение, – сказал я. – Возможно, я Грант, а возможно, я – Трэнаван. В любом случае я был в машине.
  – Да, это верно, – сказал он. – Ты был в машине. – Он как-то опасно затих, изучая моё лицо. – Я знал Фрэнка, и я видел фотографии Гранта. Ты не похож ни на того, ни на другого. Тебя много оперировали. Это видно. Тебе было больно, я надеюсь.
  Люси Эдертон захихикала.
  – Да, – повторил он. – Ты был в машине. Люси, шрамы заметны если смотреть вблизи. Они тонкие, как волос.
  Я сказал:
  – Я смотрю, ты заинтересовался, Говард.
  – Я всё думаю – ты всё время зовёшь меня Говардом. Так звал меня Фрэнк. Ты – Фрэнк?
  – Ну, какая разница?
  – Конечно, – согласился он. – Какая разница? А что ты видел в автомобиле? Ну-ка скажи мне, а не то твоё милое личико придётся подвергнуть новым операциям.
  – Это ты мне скажи, что я видел, а я скажу, так это или нет.
  Его лицо потемнело от ярости, и он слегка подвинулся ко мне, но недостаточно для того, чтобы я смог броситься на него. Сидя, я был в слишком неудобной и невыгодной позиции.
  – Давай не будем играть, – проговорил он резко. – Говори!
  Голос у двери вдруг произнёс:
  – Положи винтовку, Говард, а не то я сделаю из тебя решето.
  Я скосил глаза и увидел Мака с двустволкой в руках. Говард замер и медленно повернулся. Мак крикнул:
  – Винтовку, Говард! Клади её сейчас же. Я повторять не намерен.
  – Да-да, – сказала Люси быстро, – у него ружьё.
  Говард наклонил винтовку. Я встал и подхватил её в момент, когда он выпустил её из рук – чего доброго, она разрядилась бы сама. Затем я отошёл назад и взглянул на мрачно улыбнувшегося Мака.
  – Я положил ружьё в джип, – сказал он, – так, на всякий случай. Удачно вышло. Ладно, Говард, подойди-ка к той стене. И ты тоже, сестрица Люси.
  Я осмотрел Говардову винтовку. Предохранитель был снят, и, когда я передёрнул затвор, из патронника вылетел заряд. Да, я был недалёк от смерти.
  – Спасибо, Мак, – сказал я.
  – Сейчас не до вежливости, – сказал Мак. – Говард, садись на пол и прислонись к стене. И ты, Люси, тоже. Не стесняйся.
  Лицо Говарда полыхало ненавистью. Он проговорил:
  – Тебе далеко не уйти, Бойд. Мои ребята тебя пришпилят.
  – Бойд? – удивился я. – А я думал, что я Грант или Трэнаван. Тебя гнетёт, Говард, то, что ты этого не знаешь, не правда ли? Ты не уверен.
  Я повернулся к Маку.
  – Что теперь?
  – Теперь ты отправляйся и догони Клэр. Обязательно привезите сюда Гиббонса. Мы прижмём этого прохвоста за вооружённый налёт. Я подержу его здесь.
  – Смотрите, чтобы он как-нибудь не прыгнул на вас. – Я с недоверием посмотрел на Говарда.
  – Он побоится, – сказал Мак, похлопывая своё ружьё. – У меня здесь крупная картечь. На таком расстоянии она расщепит его пополам. Слышишь, Говард?
  Тот ничего не ответил, и Мак добавил:
  – Тебя это тоже касается, Люси. Сиди там спокойно, миссис Эдертон.
  – Хорошо, Мак, – сказал я. – Увидимся через полчаса. – Я поднял винтовку Говарда, разрядил её и ссыпал патроны в угол. По дороге к джипу я бросил винтовку в кусты и через минуту был уже в пути. Но недолго.
  Когда я сворачивал к Форт-Фарреллу, то неожиданно увидел лежащее поперёк дороги дерево. Я даже не успел нажать на тормоз, и мой джип налетел прямо на него. К счастью, на повороте я немного сбавил скорость, но всё равно столкновение ничего хорошего передку джипа не принесло. А я ударился головой о ветровое стекло.
  В следующий момент я ощутил, как кто-то вытаскивает меня из машины. Послышался пронзительный свист и чей-то крик:
  – Вот он!
  Кто-то схватил меня за рубашку и притянул к себе. Я наклонился и что есть силы укусил державшую меня руку. Раздался вопль, и рука разжалась. Я выиграл секунду, чтобы хоть что-то сообразить. Пока я видел только одного человека, который готовился вновь наброситься на меня. Я нырнул в сторону и выскочил из джипа с другой стороны – для человека моей комплекции принимать бой на переднем сиденье джипа было явно невыгодно.
  У меня гудело в голове после удара, но я всё же заметил, что человек приближается ко мне, обогнув джип. К сожалению для него, он приближался чересчур быстро, так как на всём ходу налетел коленом на мой каблук, и это почти вывело его из строя. Пока он катался по земле, завывая от боли, я рванул к лесу, слыша за собой крики и топот по крайней мене двух пар сапог.
  Спринтер из меня никудышный – слишком много мяса приходится тащить на себе, но всё же при необходимости я развиваю неплохую скорость. Парни позади меня, видимо, тоже бегали неплохо, и в первые пять минут расстояние между нами сохранялось. Но они орали на бегу, сбивая дыхание, а я помалкивал, и они стали отставать.
  Наконец я рискнул оглянуться. Вблизи никого не оказалось, и я слышал, как они вопили неподалёку. Я спрятался за деревом и постарался дышать потише. Крики приближались, захрустели сучья. Первый проскочил мимо меня, и я позволил ему уйти, а для второго я подобрал камень, очень кстати попавшийся мне под руку. Когда он приблизился, я вышел из-за дерева прямо перед ним.
  Остановиться он не успел. И вообще ничего не успел сделать, кроме как открыть от удивления рот. Я его закрыл прямым ударом в челюсть, в который вложил всю свою силу. Основной эффект произошёл, конечно, от камня в руке. Что-то хрустнуло, ноги у парня подкосились, он упал на спину, затем перевернулся и больше не двигался.
  Я прислушался. Того, кого я пропустил вперёд, было не видно, но он продолжал кричать. Я слышал и другие крики, нёсшиеся с дороги, и понял, что преследователей было человек десять. Я снова пустился бежать, на этот раз под прямым углом к прежнему курсу.
  Мне было не до раздумий, было ясно одно – что на меня спущена маттерсоновская свора, возможно, во главе с Джимми Вейстрендом. Первым делом надо было ускользнуть от них, а это оказалось нелегко. Это были лесорубы, привыкшие к лесу и, вероятно, знавшие его лучше меня. Да и вообще эту местность они, конечно, изучили. Поэтому никак нельзя было позволить им гнать меня удобным для них путём. Лучше всего – совсем оторваться от них.
  Поближе к городу лес поредел. Он состоял из тощих деревьев, не представлявших коммерческой ценности и использовавшихся жителями Форт-Фаррелла для своих домашних нужд. Лес этот, к несчастью, хорошо просматривался и не имел подходящих для укрытия мест, особенно если ещё учесть красную шерстяную рубашку, которая была на мне. Не раз мне казалось, что я уже вне досягаемости, но тут поблизости раздавался крик, и я понимал, что меня заметили.
  Я отбросил ненужную осторожность, прибавил скорости, стремясь побыстрее достичь гребня холма. Оттуда открывался вид на всю долину, покрытую настоящим лесом с крупными деревьями. Там у меня был шанс обмануть преследователей. И я сломя голову бросился вниз, в долину, как заяц, преследуемый лисой.
  По крикам, доносившимся сзади, я определил, что сохраняю дистанцию, но это меня не слишком утешило. Ведь десяток решительно настроенных людей в конце концов всегда загоняют одиночку, им легко менять лидера и давать друг другу отдых. Но и у одиночки есть преимущество – подскок адреналина в его крови при мысли о том, что с ним случится, если он будет пойман. Относительно этого я никаких иллюзий не питал. Десяток здоровых лесорубов не станут тратить свои силы на бег по пересечённой местности только для того, чтобы поиграть в казаки-разбойники. Если они поймают меня, они изуродуют меня на всю жизнь. В своё время я видел, как одна банда настигла беглеца и измолотила его ногами. То, что получилось в результате этого, уже едва ли можно было считать человеком.
  Так что для меня убежать – был вопрос жизни. Я знал, что, если проиграю, жизни, которой стоило бы жить, у меня больше не будет. И я не обращал внимания ни на боль в мускулах ног, ни на хрипы в горле, ни на боль в боку. Я приготовил себя к долгому бегу через долину. Я не оглядывался, так как потерял бы на это время – возможно, всего доли секунды, но, накапливаясь, они сыграли бы свою роковую роль. Я просто работал ногами и внимательно смотрел перед собой, выбирая наиболее удобный путь, стараясь при этом не сильно отклоняться от прямой линии.
  Кроме того, я постоянно вслушивался в крики – одни громче и ближе, другие – слабее и дальше. Судя по всему, группа моих преследователей вытянулась в цепочку с наиболее выносливыми из них впереди. Если бы их было только двое, как вначале, я бы остановился и поборолся с ними, но против десятка у меня шансов не было. И я ещё наддал, увеличивая скорость, несмотря на усиливавшуюся боль в боку.
  Деревья приближались – высокие до неба ели, кедры, лиственницы, громадный лес, простиравшийся отсюда к северу до Юкона. Нырнув в него, я обретал возможность бороться. Здесь показались стволы, за которыми мог скрыться не то что человек – грузовик; здесь существовала игра света и тени, когда лучи солнца, пробиваясь сквозь кроны, создавали на земле мозаику из пятен; здесь имелись поваленные деревья, за которыми можно было укрыться, и ямы; толстый слой хвои внизу помогал двигаться бесшумно. Словом, лес – это моё спасение.
  Наконец я достиг ельника и позволил себе оглянуться. Один из парней был на расстоянии двухсот ярдов, остальные бежали за ним длинной цепочкой. Я сделал перебежку к другому дереву, затем сменил направление и перебежал к прежнему. На опушке леса деревья росли ещё довольно редко, и человека было хорошо видно, но всё же это, конечно, лучше, чем открытое пространство.
  Теперь я передвигался медленнее, но более аккуратно, чтобы пореже попадаться на глаза преследователям. Я делал зигзаги и перебегал от дерева к дереву, наклонившись. Гонка кончилась, началась игра в кошки-мышки. И мышкой был я.
  Поскольку я сбавил обороты, то немного отдышался, хотя сердце продолжало бешено колотиться и буквально выпрыгивало из груди. Я всё же улыбнулся, подумав, что преследователи, вероятно, не в лучшей форме, и нырнул поглубже в лес. Вдруг стало как-то тихо, и я даже решил, что погоня прекратилась, но тут раздался крик слева и ответный крик справа. Значит, они рассыпались и решили прочесать лес.
  Я опять ускорил свой бег, надеясь, что следопытов среди них не окажется. Однако такой возможности не стоило исключать. До заката оставалось ещё много времени, часа четыре, и я не знал, хватит ли у маттерсоновской братии энтузиазма, чтобы покончить со мной. А пока я решил отыскать хорошее место, чтобы спрятаться и дать погоне пройти мимо.
  Впереди виднелось скопление валунов, покрытых растительностью, – отличное укрытие, но я миновал его. Такое место они не пропустят и обыщут каждую щель. Это потребует некоторого времени, а таких дыр – видимо-невидимо, и в этом состоял один из моих шансов. По крикам сзади я понял, что преследователи поотстали, что было естественно: им приходилось тыкаться туда и сюда, заглядывать во всякие дыры и под поваленные деревья.
  Я не хотел забираться в лес слишком далеко. Я беспокоился о Маке, о том, сколько времени он продержит Говарда и его сестру. Когда Клэр поехала за Гиббонсом, ситуация была не такой острой, Гиббонс мог не торопиться. В общем, мне надо как-то вернуться в дом, и лишний ярд в глубь леса означал лишний ярд обратно.
  Кругом меня вздымались вверх ели с массивными голыми стволами футов на пятьдесят. Но вскоре мне попалось то, что нужно, – молодой кедр с достаточно низко росшими ветвями, по которым было легко карабкаться. Я взобрался на одну из ветвей, пролез немного вверх и устроился в зелени так, что снизу меня не увидели бы. На всякий случай я снял свою красную рубашку, свернул её в комок и стал ждать.
  В течение десяти минут ничего не произошло. Затем они появились – так тихо, что сначала я заметил только какое-то движение, а лишь потом – лёгкий звук шагов. На краю небольшой полянки возник человек и стал озираться по сторонам. Я замер. Человек стоял ярдах в пятидесяти от меня и пристально вглядывался через полянку в лес, внимательно исследуя каждый метр пространства. Затем он сделал жест рукой, и к нему подошёл ещё один. Вместе они начали осторожно продвигаться вперёд.
  Обычно люди редко смотрят вверх, и эти двое не были исключением. Ни дать ни взять герои Фенимора Купера, они пересекли полянку и остановились под кедром. Один из них сказал:
  – Кажется, мы его упустили.
  Другой резко рубанул рукой воздух.
  – Тс-с! Он может быть где-то рядом.
  – Да нет, он уж, наверное, милях в пяти отсюда. Ой, как болят ноги!
  – У тебя не только ноги заболят, если Вейстренд узнает, что ты провалил дело.
  – Ух, гадёныш!
  – А что ты с ним сделаешь? Давай попробуй, только я на тебя не поставлю. Всё равно этого парня надо изловить, Маттерсон велел. Так что кончай скулить.
  Они отошли, но я не расслабился. Вдалеке послышался крик, но рядом со мной всё было тихо. Я просидел на дереве целых пятнадцать минут, затем спустился. Было довольно прохладно, но рубашку я оставил на дереве, заткнув её между ветвями так, чтобы она была не видна.
  Я не пошёл обратно по своим следам, а сразу взял угол в направлении на домик Мака. Если бы я сумел добраться туда и если Мак всё ещё держал Говарда под присмотром, я получил бы хорошего заложника, своего рода охранный паспорт. Я неторопливо трусил, тщательно всматриваясь в каждое более или менее открытое место, прежде чем выйти на него. К тому моменту, когда я подошёл к выходу из леса, я не встретил никого.
  В любом коллективе всегда найдётся человек, который стремится подбросить товарищу свою долю работы или просто сачкует. Вот такой и сидел под деревом на опушке, неторопливо сворачивая цигарку. Он, видимо, натёр ноги, и его ботинки были расшнурованы – он, конечно, снимал их и теперь надевал вновь.
  Он оказался для меня страшной помехой, так как, несмотря на то, что явно сачковал, его позиция на опушке оказалась идеальной для обзора поросшего кустарником пространства, которое мне предстояло пересечь. Вообще говоря, если бы Вейстренд оставил его здесь специально, лучшего места он не придумал бы.
  Я бесшумно отошёл и огляделся в поисках какого-нибудь орудия. Атака должна была быть внезапной и быстрой. Я ведь не имел представления о том, сколько его приятелей находилось поблизости. И если бы он только квакнул, мне пришлось бы опять пуститься в бегство. Я поднял с земли длинный сук и ножом сострогал с него ветки. Когда я вернулся, он всё так же сидел под деревом. Цигарку он уже скрутил и теперь наслаждался, попыхивая ею.
  Я тихонько подобрался к дереву сзади и выскочил из-за него, занеся свою палицу. Он даже не сообразил, что свалило его. Удар пришёлся по скуле, и он, не охнув, упал на бок, выронив из размякших пальцев цигарку. Я отбросил свою дубину и подошёл к нему, машинально погасив ногой огонёк вспыхнувшей сухой хвои. Быстро подхватив парня под мышки, я втащил его в кусты.
  Холодок пробежал по моей спине: мне показалось, что он мёртв. Но он застонал, веки его задрожали. Угрызений совести, что я ударил его сзади, у меня не было, но убивать я никого не хотел – за это можно оказаться и на виселице. Закон в таких случаях очень суров, а мне нужно иметь Гиббонса на своей стороне.
  На нём была тёмно-серая рубашка, как раз то, то мне нужно. Я снял её с него и обшарил его карманы. В них ничего особенного не оказалось: кошелёк с тремя долларами, какие-то личные бумаги, табак и спички, складной нож. Нож и спички я взял, остальное оставил. Затем я надел его рубашку, которая могла послужить мне хорошим маскировочным средством.
  Я положил его в таком месте, где вряд ли кто-нибудь споткнулся бы об его тело, и смело вышел из леса, чтобы пересечь большую, поросшую кустарником поляну. Дом Мака, по моим расчётам, должен был находиться не больше чем в миле отсюда. Вдруг кто-то окликнул меня. К счастью, он стоял довольно далеко и в наступающих сумерках не мог различить моего лица.
  – Эй! Что там случилось?
  Я сложил руки рупором и прокричал в ответ:
  – Мы потеряли его!
  – Всех собирают у дома Мак Дугалла, – прокричал он. – Маттерсон хочет поговорить с тобой.
  Сердце моё упало. Что произошло с Маком? Я помахал рукой и ответил:
  – Иду туда.
  Он двинулся в мою сторону, и когда расстояние между нами сократилось, я отвернулся и сменил направление. Как только он скрылся из вида, я бросился бежать. Вскоре в густеющей темноте засветились огни, и я остановился, соображая, как поступить дальше. Надо было выяснить, что случилось с Маком, поэтому, описав круг, я подошёл к дому с тыла и услышал раздававшиеся в нём голоса.
  Кто-то вынес фонарь и поставил его на приступку. С места, около ручья, где я улёгся, видно было, что перед домом разгуливают человек двадцать мужчин. Вместе с теми десятью, что гнались за мной по лесу, отряд уже насчитывал человек тридцать или больше. Говард собрал целую армию.
  Я лежал долго, возможно час, и пытался понять, что происходит. Никаких признаков присутствия Мака, Клэр или Гиббонса не было. Я видел, как к группе присоединился Вейстренд. Он выглядел уставшим, даже измождённым, но так, наверное, выглядел и я, поэтому никакого сочувствия к нему я не испытывал. Он что-то спросил у одного из парней, и тот махнул рукой в сторону дома. Вейстренд вошёл в дом, и скоро я всё узнал. Он почти тут же вышел, за ним следовал Говард.
  Говард встал на крыльце, поднял руки, и наступила тишина, прерываемая только кваканьем лягушек.
  – Так, – сказал Говард громко. – Вы знаете, почему вы здесь. Вы должны найти человека – человека по имени Бойд. Большинство из вас видели его в Форт-Фаррелле и знают, как выглядит. Вы знаете, зачем он нам нужен, а?
  В толпе раздался нестройный гул.
  – Для тех, кто опоздал, повторю. Этот Бойд избил моего отца. Он ударил человека вдвое старше его, старика. Моему отцу – семьдесят шесть.
  Кровь застыла у меня в жилах, когда я услышал реакцию этих людей.
  – Теперь вы знаете, почему он мне понадобился, – выкрикнул Говард. – Пока вы ловите Бойда, я плачу вам полную зарплату, без вычетов. Тому, кто первым заметит Бойда, даю сто долларов.
  Толпа издала рёв, и Говард отчаянно замахал рукой, призывая к тишине.
  – А те, кто поймает его, – завопил он, – кто поймает его, получат по тысяче долларов каждый!
  Толпу охватило какое-то безумие, и Говард на этот раз её не укрощал. На его лице, освещённом резким светом фонаря, появилась кривая ухмылка. Постояв так некоторое время, он вновь поднял руку.
  – Сейчас мы его временно потеряли. Он где-то там, в лесах. У него нет пищи, и, держу пари, он напуган. Но будьте осторожны, он вооружён. Когда я пришёл сюда, чтобы отомстить ему за отца, он стал угрожать мне винтовкой. Так что остерегайтесь его.
  Вейстренд что-то прошептал Говарду на ухо, и Говард поправился:
  – Я, вероятно, ошибся, ребята. Вейстренд говорит, что у Бойда не было оружия, когда он удрал в леса. Это облегчает дело. Сейчас я разделю вас на группы, и приступайте к делу. Когда поймаете его, известите меня. Запомните, не ведите его в Форт-Фаррелл, он, чего доброго, ускользнёт. Держите его на месте до моего прибытия. Свяжите его. Если не будет верёвки, сломайте ему ногу. И если вы немного пощекочете его, я плакать не стану.
  Раздался взрыв дикого хохота. Говард сказал:
  – Ладно. Командовать группами будут Вейстренд, Новак, Симпсон и Гендерсон. Пойдёмте в дом, ребята, обговорим детали.
  Мне страшно хотелось знать, о чём они там совещались, но голосов не было слышно. Я полежал минуты две на своём месте, а затем неторопливо и осторожно отодвинулся подальше в темноту.
  Теперь на примере Говарда я узнал, как организуется суд Линча. Этот мерзавец натравил на меня шайку, жаждавшую крови, и с тысячей долларов, предложенной за мою голову, я не мог рассчитывать на безопасность где бы то ни было в форт-фарреллской округе. Эти лесорубы – крутые ребята, а он зарядил их такой бессовестной ложью, что пытаться что-то объяснять было бы абсолютно бесполезным.
  Внезапно мне в голову пришла счастливая мысль. Я пополз к тому месту, где я ночевал накануне, и порадовался, что проявил небрежность – не занёс свой рюкзак в дом. Там он по-прежнему и находился, и я теперь был обеспечен минимально необходимыми для долгого нахождения в лесу вещами, за исключением еды и оружия.
  Со стороны дома послышался шум и рокот заводившихся моторов. Кто-то, спотыкаясь, прошёл рядом со мной через кусты. А я никак не мог решить, что же мне делать. За всю мою жизнь я никогда не находился в столь критической ситуации, пожалуй, только в госпитале, когда я пришёл в себя и осознал, что у меня нет прошлого. Я подтянул лямки рюкзака и мрачно подумал о том, что, если я прошёл через такие трудности, эти как-нибудь преодолею.
  "Думай хорошенько, – сказал я себе. – Надо найти безопасное место".
  Единственным безопасным для меня местом, несомненно, оставалась тюрьма, где я пребывал бы в качестве почётного гостя, разумеется. Я решил, что в одной из камер Гиббонса мне было бы, пожалуй, так же спокойно, как и в любом другом месте, до тех пор, пока это всё не кончится. Тогда, возможно, мне удалось бы найти кого-нибудь здравомыслящего, кто выслушал бы мои объяснения. И я направился в город окружным путём, чтобы не привлекать внимания.
  Но мне следовало бы сообразить, что Говард учтёт этот вариант. Он не хотел привлекать полицию к этому делу ни в коем случае – ведь если бы я добрался до Гиббонса, многое из его планов пошло бы насмарку. Скажем, вряд ли Говард продолжал бы настаивать на том, что я ударил старого Маттерсона. Правда вышла бы наружу, а этого он никак не хотел допустить. Поэтому, хоть он и был уверен, что я скрываюсь в лесах, он предпочёл подстраховать себя и оставил засаду на моём предполагаемом пути к Гиббонсу.
  Этого я не предполагал, хотя во всём остальном соблюдал большую осторожность и, войдя в Форт-Фаррелл, город, геометрически спланированный вдоль одной главной улицы, выбирал на пути к полицейскому участку самые тихие и малолюдные места К моему несчастью, светила полная луна, и мне постоянно приходилось искать затемнённые места. Мне никто не попался навстречу, и я уже решил, что замысел мой удался. Только бы Гиббонс оказался на месте, молил я Бога.
  Я был примерно в ста ярдах от участка, когда меня накрыли. Близость к цели всё же, вероятно, расслабила меня, и я потерял бдительность. В лицо мне внезапно ударил сноп яркого света, и раздался крик:
  – Вот он!
  Я пригнулся и бросился в сторону, но тут что-то со страшной силой ударило меня по рюкзаку. Я потерял равновесие и растянулся на земле. Луч фонаря запрыгал где-то рядом, нащупывая меня, я был обнаружен, и носок чьего-то ботинка ударил меня под ребро. Я перевернулся, зная, что, если мне не удастся встать на ноги, меня забьют до смерти. У лесорубов тяжёлые кованные железом ботинки, и хороший удар ногой способен размозжить грудную клетку человека и всадить его рёбра в лёгкие.
  Поэтому я стал перекатываться, стараясь, несмотря на мешавший мне рюкзак, делать это как можно быстрее, чтобы уйти от света проклятого фонаря. Голос неподалёку прохрипел:
  – Хватай его, Джек! – И новый удар ботинка пришёлся мне по бедру. Лёжа на спине, я оперся руками о землю, приподнял согнутые ноги и стал яростно молотить ими по воздуху. Мне удалось зацепить того, кто стремился ко мне, и он рухнул прямо на меня. Видимо, при этом он ударился головой о землю, потому что тут же обмяк. Я смог сбросить его с себя и встать на ноги. И очень вовремя – на меня уже нёсся, как бык, второй. Ещё один, чёрт бы его взял, стоял в стороне с фонарём, не давая мне никакой возможности скрыться во тьме, но это, по крайней мере, ставило меня и нападавших в равные условия.
  Мысли о честной борьбе были здесь ни к чему. Представление о ней существует в цивилизованном мире, а там, где тридцать человек выпущены на одного, цивилизация кончается. Когда нападавший оказался рядом, я поднял согнутую ногу и распрямил её так, что внешняя сторона моего ботинка с силой проскребла по его голени вниз. Затем, прижимая каблуком его ногу в подъёме, я левой рукой нанёс ему удар в живот, а правой схватил его лицо так, что низ ладони пошёл под подбородок и пальцы давили ему на глаза, – и резко оттолкнул его голову от себя.
  Он успел нанести мне два неплохих удара по корпусу, но потом его собственные проблемы заняли его целиком. Он завыл от боли, так как кожа на голени была содрана до кости, а руками попытался защитить глаза. Я ещё раз ударил его поддых, он судорожно стал глотать ртом воздух и осел на землю. Я парень крупный и сильный, и мне уже не составило труда приподнять его и швырнуть в сторону приятеля с фонарём. Они столкнулись, и фонарь упал. Я услышал звон разбитого стекла, но не стал смотреть, что произошло дальше. Сколько там было этих головорезов, я не знал. Поэтому, не раздумывая, я рванул во всю мочь в сторону лесов.
  2
  К полуночи я ушёл далеко, но пребывал в состоянии совершенной измотанности. Меня преследовали, чуть было опять не схватили, потом я едва избежал встречи ещё с одной маттерсоновской бандой, видимо, брошенной на подмогу. И я повернул на запад, в направлении, с их точки зрения, наименее вероятном – в дикую тайгу.
  Это направление не давало мне никаких особых преимуществ, но по крайней мере я мог немного отдышаться и продумать план действий. Луна стояла высоко, и я довольно быстро нашёл укромную расщелину в камнях и с облегчением снял рюкзак. Я, конечно, устал. Охота за мной продолжалась уже в общей сложности часов десять, и, понятно, дух из меня почти весь вышел. Я ещё и проголодался, но с этим пришлось смириться, разве что затянуть потуже ремень.
  Временно я считал себя в безопасности. Ночью Маттерсон вряд ли смог бы организовать толковую операцию по моей поимке, даже если бы ему был известен район, где я находился, и единственное, чего следовало бояться, – это какой-нибудь случайной встречи. Я нуждался в отдыхе и сне, тем более что следующий день обещал оказаться повеселее.
  Я снял ботинки, сменил носки. Ноги теперь мои лучшие друзья, на ближайшее будущее они требуют достойного обхождения. Затем я сделал глоток из фляги, притороченной к рюкзаку. Запас воды у меня ещё оставался: я наполнил флягу из попавшегося мне по дороге ручья, но всё же стоило расходовать воду бережно. Я попал в незнакомую местность и не был уверен в том, что впредь по пути мне встретятся водоёмы.
  Я сидел, расслабившись, разминая пальцы ног, и размышлял. В первый раз за последнее время мне представилась возможность хорошенько подумать – до сих пор моей главной заботой было просто спастись.
  Прежде всего я вспомнил о Клэр. Что же с ней случилось? Она отправилась к Гиббонсу и должна была возвратиться к Маку с ним или без него ещё до заката. Но я не видел её в то время, как Говард произносил свою речь, призывавшую к линчеванию. Оставалось две возможности: или она находилась в доме, и это означало, что её держат под присмотром, или она находилась вне дома, и тогда – неизвестно где.
  Теперь – Мак. Маттерсон каким-то образом вышел из-под прицела его ружья – значит, с Маком что-то случилось. Скажем так: Мак вышел из игры, Клэр – тоже, и остался на свободе из нас троих только я, и только я имел возможность ещё что-то сделать. Но покамест я делал только то, что бежал, словно участник олимпийского марафона.
  Я проанализировал то, что говорил Говард, его специальные инструкции лесорубам. Стало быть, меня должны были держать до прихода Говарда на месте. Это усугубляло моё и так скверное положение, так как означало, что он меня собирается убить. Другого варианта я не видел.
  Разумеется, он не мог убить меня открыто. Его люди вряд ли пошли бы на это. Но меня можно было убить, предположим, "случайно", или, предположим, Говард сказал бы, что он убил меня при самообороне, или я "убежал" бы от Говарда, и никто никогда меня больше не увидел бы. Словом, способов устроить что-нибудь подобное существовало множество, а в густых лесах всегда найдутся места, где тело не обнаружишь и за столетие.
  Всё это заставило меня взглянуть на Говарда с другой точки зрения. Почему он хочет убить меня? Ответ: потому что именно он как-то связан с автокатастрофой, а не старый Булл. А как он связан с автокатастрофой? Ответ: он, вероятно, сам её и организовал. Иначе говоря, вероятно, он – убийца.
  В своё время я интересовался, где находился во время катастрофы Булл, но мне не пришло в голову сделать то же в отношении Говарда. Ведь когда есть некто с ясными мотивами и возможностями для совершения преступления, кому же придёт в голову, что юноша двадцати одного года – убийца? На этом я и промахнулся. Где был Говард, когда случилась катастрофа? Ответ: я не знаю, не в силах догадаться.
  Если, поймав меня, он отправил бы меня в Форт-Фаррелл, вся эта история вышла бы наружу. Поэтому ему надо было избавиться от меня во что бы то ни стало, и единственным способом достичь этого было ещё одно убийство.
  Меня передёрнуло. Жизнь моя была сурова, но ещё не случалось, чтобы за мной так настойчиво охотились с целью убить. Теперь это новый для меня жизненный опыт и не исключено, что последний. Конечно, ещё имелись шансы удрать. Я мог, двигаясь дальше на запад, затем повернув на юго-запад, выйти к побережью около Стюарта или Принс-Руперта, а затем исчезнуть для Форт-Фаррелла навсегда. Но я знал, что не сделаю этого из-за Мака и Клэр, особенно – из-за Клэр.
  Откопав в рюкзаке одеяло, я накрылся им. Я смертельно устал и был не в состоянии прийти к какому-либо определённому решению. Днём у меня будет время поразмыслить о том, что делать дальше. Я стал погружаться в сон. В ушах у меня звучали слова Мака: "Не оставляй борьбы: всади в них новую пулю, пока они сбиты с толку".
  Это хороший совет, хотя не известно, сбиты они с толку или нет. Уже засыпая, я решил, что важны две вещи. Первая: бороться на своей собственной территории, то есть на местности, которую я хорошо знал. Таковой была долина Кинокси, где я проводил разведку и где, как я полагал, я сумел бы переиграть любого.
  Второй жизненно важной вещью была необходимость сделать преследование Боба Бойда в высшей степени невыгодным делом. Я должен абсолютно ясно показать, что задевать меня не стоит даже ради обещанной тысячи долларов. Существовал единственный способ проучить этих лесорубов: прибегнуть к насилию. Трое из них уже убедились в этом: у одного разбита коленная чашечка, у другого – разбита челюсть, у третьего ободрана до кости голень. Если понадобились бы более сильные меры, чтобы охладить их пыл, я позаботился бы о том, чтобы осуществить их.
  Я хотел выманить Говарда на открытое пространство, лишить его прикрытия негодяев, а чтобы сделать это, надо было их испугать. А это чертовски трудная задача. Во-первых, это весьма опасно, а во-вторых, лесорубы – народ не из пугливых. И всё же я должен был это сделать, чтобы избавиться от них, и, значит, мне предстояло совершить что-нибудь настолько убедительное, что им придётся хорошенько подумать прежде, чем идти зарабатывать свои деньги.
  Глава 10
  1
  На следующее утро с восходом солнца я уже был на ногах и двигался на север. По моим расчётам, я находился в двенадцати милях к западу от Форт-Фаррелла и, как я надеялся, за пределами раскинутой Маттерсоном сети. Голод начал беспокоить меня, и хотя я ещё не чувствовал себя ослабленным, через день-другой проблема пищи могла стать серьёзной.
  Я шёл непрерывно, поддерживая постоянную скорость в две с половиной мили в час – быстрее, чем я обычно хожу во время моих экспедиций. Я постоянно оглядывался – не для того, чтобы посмотреть, не идёт ли кто за мной, а просто чтобы удостовериться в том, что я не отклонился от прямого курса, и запомнить оставленную позади местность. Это могло пригодиться, если бы мне снова пришлось убегать. А исключить это было нельзя: я понимал, что на территории с плотностью населения один человек на три квадратных мили к любому встречному следовало отнестись с подозрением и считать его появление неслучайным.
  По дороге я собирал кое-какую еду. Грибов у меня было уже около двух фунтов, но сырыми их есть я не решался. Вряд ли я отравился бы ими до смерти, но неприятности с животом вывели бы меня из строя.
  Я регулярно останавливался, чтобы отдохнуть, но ненадолго: минут по пять в час. Большие остановки расслабили бы меня, а я хотел быть в форме. Даже в полдень я сделал привал только для того, чтобы сменить носки. Грязные я постирал в ручье, из которого также наполнил флягу. Влажные носки я пристроил для просушки на рюкзаке и продолжал свой путь на север.
  За два часа до захода солнца я начал присматриваться, где бы мне разместиться на ночь, и нашёл хорошее укромное место на вершине одного из холмов, откуда местность просматривалась в обе стороны. Я скинул рюкзак и с полчаса просто сидел и смотрел, нет ли кого-нибудь поблизости. Затем я распаковал рюкзак и достал со дна свою "коробку жизни".
  Когда я работал на Северо-Западных территориях, мне приходилось бывать в тайге месяцами подряд, и поскольку патроны вещь тяжёлая, я брал их немного, а свежее мясо научился добывать другими способами. С годами у меня сложился набор необходимых предметов, помещённых в жестяную коробку из-под шоколадных конфет, которую я всегда клал на дно рюкзака.
  Незадолго до заката я заметил зайчат, игравших на полянке. Я выудил из коробки, стараясь не задевать рыболовных крючков, три проволочных петли и смастерил трое силков – судя по следам, зайцев здесь было много. Затем я набрал хворосту – в первую очередь сухих, как кость, веток лиственницы и соорудил из них пирамидку для костра. Зажечь её я собирался после заката, когда дым будет не заметен. Найдя берёзу, я вырезал ножом кольцо бересты и поставил её, как полый цилиндр, вокруг пирамидки на камешки так, чтобы снизу образовалась тяга.
  Спустя полчаса я зажёг огонь и отошёл в сторону посмотреть, заметен ли костёр. Мне он был заметен только потому, что я знал, что он есть; в противном же случае его мог обнаружить человек столь же опытный, как я. Удовлетворённый, я вернулся к костру, налил в сковородку немного воды и бросил туда собранные мной грибы. Пока они жарились, я отправился проверить силки. Двое оказались пусты, а в третий попалась молодая зайчиха. Мяса в ней было немного, на два глотка, но пока и это удача.
  После ужина я обошёл лагерь и, вернувшись, рискнул выкурить сигарету. Я прикинул, что прошёл уже около тридцати миль к северу. Теперь если я от этого места поверну на северо-запад, то миль через пятнадцать выйду к долине Кинокси примерно там, где располагался лагерь маттерсоновских лесорубов. Это, конечно, опасно, но мне пора было начинать ответную операцию. Ходить вокруг да около – это, безусловно, прекрасно, но ничего не даёт. Мне необходимо влепить им по первое число.
  Через некоторое время, убедившись, что костёр погас, я заснул.
  2
  Я поднялся на гребень холма над долиной Кинокси около двух часов дня. Озеро Маттерсона сильно увеличилось с тех пор, как я видел его в последний раз, и занимало теперь примерно треть площади, затопив пустошь, образованную после рубки леса. Я находился у северного края. Предназначенная для вырубки территория поднималась выше по долине, видимо, почти до самых владений Клэр Трэнаван. Свою землю Маттерсон раздел донага.
  С движением границы лесоповала переместился и лагерь лесорубов, но пока я его не видел. Мне пришлось пройти ещё немного на север, скрываясь за гребнями холмов над долиной. Теперь можно было считать, что я находился в запретной зоне, но я об этом не думал. Ведь до сих пор я действовал исключительно в Форт-Фаррелле и около плотины, расположенной в южной части долины.
  Мысленно поставив себя на место Говарда Маттерсона, я попытался подумать за него – неприятное, признаться, занятие. "Бойд доставил нам неприятности в Форт-Фаррелле, и мы его там чуть не поймали, значит – внимание! – он может попытаться что-нибудь там снова устроить. Бойд интересовался плотиной, бурил там, надо следить и там, возможно, он вернётся туда. Но к самой долине Кинокси Бойд никакого интереса не проявлял, и так какой же смысл ему туда идти".
  Я-то знал, какой – я собирался устроить там настоящий ад! Это были места, где я работал, и я их хорошо знал: извивы и повороты ручьёв, подъёмы и склоны, ровные места и овраги. Я намеревался держаться поближе к густым лесам на севере, заманить туда Говардовых охотников и там наказать их так, чтобы им неповадно было продолжать это дело. Надо разрубить этот узел и вывести Говарда на чистую воду.
  И лучшим местом для устройства ада я счёл маттерсоновский лагерь лесорубов.
  Я прошёл к северу мили четыре и увидел его. Он расположился на дне долины прямо посреди порубки. Кругом было открытое пространство, что меня, конечно, не устраивало, но с этим уж ничего не поделаешь. До наступления ночи спускаться туда было опасно, поэтому до заката я просто сидел, прорабатывал ситуацию.
  В лагере ничего особенного не происходило, стояла тишина. Никаких звуков не доносилось и из долины, оттуда, где шёл лесоповал. Создавалось впечатление, что Говард задействовал всех своих работников в охоте на меня, и, как я надеялся, они всё ещё сидели, протирая свои штаны, где-нибудь поблизости от Форт-Фаррелла. Над лагерем поднимался дымок, шедший, как я полагал, от кухни, и в моём животе при мысли о еде заурчало. Вот и ещё одна причина для того, чтобы спуститься вниз.
  Я пристально наблюдал за лагерем в течение последующих трёх часов и заметил в нём не более шести человек. Издалека было плохо видно, но, по-моему, все это были пожилые люди, которые использовались в качестве поваров и посудомоек, а на то, чтобы валить лес или преследовать Боба Бойда, они уже не годились. Так что я не ожидал внизу больших затруднений.
  Потирая подбородок, я размышлял о последствиях действий Говарда и о выводах, которые из них следовали. То, что он отвлёк от работы столько лесорубов, наверняка влетит ему в копеечку. Если он вовремя не вернёт их на свои места, то не успеет вырубить лес на затапливаемой территории, если, конечно, не открыть заслоны плотины. Но даже и в этом случае он проигрывает в финансовом отношении. Ведь от рубки леса зависела работа лесопилки, и прекращение притока брёвен из долины скажется на ней – её придётся пока закрыть.
  Очевидно, что я просто необходим Говарду, и это добавило ещё кирпичик в здание моих обвинений против Говарда. Это, конечно, не обвинения в юридическом смысле слова, но меня они устраивали.
  Когда стало смеркаться, я приготовился действовать. Я вынул из рюкзака свои простыни и, сделав из них мешок, начал спускаться в долину. Вскоре я уже оказался рядом с лагерем. Два вагончика были освещены, кроме этого, никаких признаков жизни я не заметил, если не считать доносившихся откуда-то звуков расстроенной гармоники. Я осторожно пробрался к кухне. По моему мнению, никаких причин, чтобы не разжиться здесь съестными припасами за счёт Говарда, не существовало.
  Вагончик, где располагалась кухня, был как раз одним из тех, где горел свет. Дверь была приоткрыта. Я заглянул в окно и никого не увидел. Тогда я проскользнул внутрь и притворил за собой дверь. Большой чан стоял на печи, и запах готовившегося мяса чуть не свёл меня с ума. Но мне было теперь не до роскоши, меня интересовала в первую очередь кладовая.
  Я обнаружил её в конце кухни: небольшую комнату с полками, на которых во множестве стояли консервные банки. Я стал загружать ими свой мешок, стараясь, чтобы они не стукались одна о другую и для верности прокладывая их своими рубашками. Только я собрался уходить, как кто-то вошёл в кухню, и я быстро прикрыл дверь кладовой.
  Других дверей или окон в кладовой не оказалось – предосторожность, направленная против зверского аппетита вороватых лесорубов. Поэтому мне предстояло либо дождаться, когда кухня опустеет, либо прорываться через неё с боем.
  Я чуть-чуть приоткрыл дверь и увидел у печи человека, помешивавшего в чане деревянной ложкой. Он попробовал варево, положил ложку, отошёл к столу за солью. Это был пожилой человек, припадавший на одну ногу, и я решил, что о насилии не может быть и речи. Он не причинил мне никакого вреда и не думал делать этого, а я вовсе не хотел, чтобы он хоть в какой-то степени отвечал за грехи Говарда.
  Мне показалось, что он торчал на кухне вечность, в действительности не более двадцати минут, и что он никогда не покинет её. Он двигался как сомнамбула: помыл пару тарелок, отжал какую-то тряпку и повесил её сушиться около печи, направился к кладовой, но на полпути, когда я уже решил, что мне придётся-таки ударить его, остановился, повернул назад, опять попробовал содержимое чана, пожал плечами и вышел.
  Удостоверясь, что в кухне никого нет, я вышел из кладовой и затем вместе со своей добычей выскользнул наружу. К этому моменту у меня уже созрел план, как устроить тут сумасшедший дом. Лагерь освещался электричеством от генератора, глухое ворчание которого слышалось с дальнего конца, так что найти его по звуку проблемы не составляло, надо было только двигаться осторожно, стараясь держаться в тени.
  Генератор располагался в отдельном домике. Я хорошенько осмотрел ближние подступы к нему, чтобы не оказаться в уязвимом положении в случае опасности. В следующем от генераторного домике находилась ремонтная мастерская, а между ними стояла тысячегаллоновая цистерна с дизельным топливом. Судя по индикатору, она была заполнена наполовину. Рядом с мастерской я нашёл хороший топор, который с силой швырнул в цистерну, и он довольно легко пробил листовой металл, из которого она была сделана.
  Шум получился что надо, и когда я проделал это ещё пару раз, со стороны лагеря послышались тревожные крики. Из цистерны выплёскивалась солярка и, растекаясь по земле, быстро образовывала громадную лужу. Я отошёл и зажёг приготовленный из бумажных жгутов факел. Метнув его в сторону цистерны, я скрылся в темноте.
  Поначалу я думал, что факел не достиг лужи, но тут произошла яркая вспышка, и к небу взметнулся столб огня. Обернувшись, я увидел какую-то фигуру, растерянно взирающую на пожар, и рванул вверх по склону быстро, как только мог, несмотря на то, что был совершенно уверен: никто меня преследовать не будет.
  3
  Рассвет застал меня уютно устроившимся на развилке дерева в глухом лесу северной части долины. Я хорошо поел и часа четыре поспал. Пища, состоявшая из тушёного мяса и бобов, хотя голодная, придала мне силы, и теперь я был готов отразить любое нападение Маттерсона. Интересно узнать, с чего он начнёт.
  Скоро я это узнал, даже раньше, чем слез с дерева. Я услышал шум винта, и надо мной, едва не касаясь вершин деревьев, пролетел вертолёт. Вращавшиеся лопасти окатили меня волной холодного воздуха, и на землю посыпался дождь из сосновых игл. Я оставался на месте, и он, конечно же, появился снова, на этот раз несколько западнее.
  Я спрыгнул с дерева, отряхнулся и надел рюкзак. Говард сделал тот вывод, какого я и добивался, и разведка с воздуха стала его первым шагом. Через некоторое время в долине появятся его ударные силы, но пока было ещё рано, и я размышлял, что мне делать дальше.
  Я слышал, как вертолёт удалился вниз по долине, но знал, что очень скоро он появится вновь и сделает второй заход. Я выбрал место, с которого можно было за ним наблюдать. Он летел вдоль русла долины, и, напрягшись, я смог разглядеть в нём лишь двух человек: пилота и пассажира. Я прикинул, что если они меня и заметят, то садиться не будут, так как пилот от машины не отойдёт, а пассажир в одиночку не рискнёт со мной связаться. Это оставляло мне возможность манёвра.
  План мой был прост и опирался на знание человеческой психологии. У меня, правда, не было уверенности в том, правильно ли я, с этой точки зрения, оценил этих парней, но единственной возможностью выяснить это оставалась проверка на практике. Ещё мой план предусматривал использование некоторой простейшей технологии, и опять-таки мне предстояло проверить, насколько те хитрости, которым я обучился на севере, применимы к поимке не только животных, но и людей.
  Я с полмили прошёл через лес, вышел на известную мне звериную тропу и принялся сооружать западню. Проволочная петля годится для зайцев, а для антилопы или человека требуется что-нибудь покрупнее, причём для человека ещё и намного хитрее.
  В одном месте тропа огибала холм и шла по его склону. С одной стороны находился четырехфутовый подъём, а с другой – шестифутовый спуск. Я вкатил вверх по склону громадный валун и закрепил его в неустойчивом положении так, что достаточно было лёгкого прикосновения к нему, чтобы он покатился. Затем я достал свою "коробку жизни" и сделал из лески петлю с расчётом на человеческую ногу. От петли леска шла к небольшому камню, который держал валун на склоне.
  Возня с западнёй заняла у меня около получаса, за это время я не раз слышал рокот вертолёта, облетавшего противоположную сторону долины. Я замаскировал леску и прошёлся туда-сюда мимо петли, чтобы убедиться в том, что всё выглядит вполне невинно. Лучше я не мог придумать. Затем я прошёл тропой ярдов четыреста к месту, где она выходила к небольшому болотцу. Я намеренно влез в это болотце, пересёк его, вылез на сухое место и потоптался на нём. Я хотел оставить как можно больше следов своего пребывания: примятой травы, отпечатков ног, комков грязи. Пройдя вперёд ещё немного, я сошёл с тропы, сделал круг и вернулся к своей западне.
  Это была первая половина плана. В соответствии с другой я спустился по тропе на прогалину, где бежал ручей. Оставив рюкзак у тропы, я подошёл к ручью и стал набирать воду во фляжку как раз в то время, когда, по моим подсчётам, над прогалиной должен был появиться вертолёт.
  Я рассчитал правильно. Он появился внезапно и даже быстрее, чем я ожидал. Видимо, густые ели скрыли от меня звук его приближения. Я взглянул наверх и увидел белое пятно чьего-то лица. Не раздумывая, я со всех ног бросился в укрытие. Вертолёт покрутился в воздухе, ещё раз прошёлся над прогалиной, затем сделал круг побольше и быстро устремился вниз по долине. Маттерсон наконец обнаружил Бойда.
  Я вернулся к прогалине и там, с сожалением оторвав от рубашки кусок ткани, прицепил его к какому-то колючему кусту. Я должен был направить этих ребят по нужному мне курсу, а для этого мне приходилось заманивать их. Выбрав укромное местечко, откуда открывался вид на мою западню, я перетащил туда рюкзак и приготовился ждать. Чтобы не терять времени даром, с помощью охотничьего ножа я принялся вырезать себе приличную дубинку.
  По моим прикидкам, вертолёт вновь появится здесь с минуты на минуту. Вряд ли он пролетел дальше плотины. Это миль десять – восемь минут. Даём им пятнадцать минут на принятие решения, восемь минут – на обратный путь. Всего около получаса. Вертолёт доставит людей, но погрузиться в него могут всего четверо, не считая пилота. Ссадив этих, он улетит за другими – скажем, ещё двадцать минут.
  Итак, в моём распоряжении оставалось двадцать минут, чтобы разделаться с четырьмя людьми. Немного, но, как я надеялся, достаточно.
  Прошло почти три четверти часа, прежде чем вертолёт вернулся. По низкому тону рокота мотора я понял, что он снижается на прогалину. Затем он поднялся и начал кружить над ней. Я никак не мог понять, почему он не улетает, и испугался, что весь мой план рухнет. Наконец я с облегчением услышал, как он удаляется на юг, и стал пристально наблюдать за тропой, надеясь, что моя наживка будет проглочена.
  Скоро до моего слуха донёсся слабый крик, в котором я различил нотки триумфа, – наживку, кажется, заглотили целиком. Сквозь листву я увидел людей, быстро идущих по тропе. Они были вооружены – два ружья и винтовка, – что мне совсем не понравилось. Подумав, я, однако, решил, что это не имеет значения, так как моя операция строилась на эффекте неожиданности.
  Они почти бежали по тропе, четверо молодых, крепких парней, которых, как это принято в современной армии, доставили к полю боя с удобствами. Если бы мне пришлось убегать от них, они догнали бы меня уже через милю, но это не входило в мои замыслы. В первый раз я удирал, потому что был застигнут врасплох, но сейчас ситуация совершенно изменилась. Эти парни не догадывались, что жертва теперь не я, а они.
  Они шли по тропе парами, но вынуждены были выстроиться друг другу в затылок там, где тропа сузилась и стала огибать холм. Я затаил дыхание, когда они приблизились к западне. Первый проскочил петлю, и я чертыхнулся про себя. Но второй поставил свою ногу прямо в неё, рванул и выдернул камень, поддерживающий валун. Валун скатился прямо на третьего и ударил его в бедро. От неожиданности тот вцепился в идущего впереди, и оба они с криками и руганью покатились по склону вместе с валуном, весившим никак не меньше полутораста фунтов. Скоро они уже приземлились внизу – один сидел, тупо глядя на сломанную ногу, второй, – завывая от адской боли в бедре.
  Командиром этой группы был Новак, здоровый малый, с которым я раньше уже общался.
  – Надо смотреть, куда ставишь свои костыли! – заорал он.
  – Да он просто свалился на меня, Новак, – стал оправдываться тот, что с повреждённым бедром. – Я ни черта такого не делал.
  Я лежал в зарослях футах в двадцати от этой сцены и улыбался. Я правильно рассчитал, что если на человека с шестифутовой высоты сваливается валун, то перелома костей не избежать. Таким образом, одного я вывел из строя начисто, и шансы мои возросли.
  – У меня сломана нога! – закричал другой.
  Новак спустился вниз и стал рассматривать его ногу, а я затаил дыхание. Если они обнаружат остатки петли, то поймут, что инцидент был не случайным. Но мне повезло – то ли леска порвалась, то ли Новак не заметил её. Он выпрямился и начал ругаться.
  – Не прошло и пяти минут, как мы здесь, а один из нас уже готов, а может, и двое, – заключил он. – Как твоё бедро?
  – Болит, чёрт бы его побрал. Мне кажется, что повреждена тазовая кость.
  Новак ещё проворчал что-то и сказал:
  – Скоро придёт подкрепление. Оставайся здесь с Бэнксом, попробуй наложить ему шину. А мы со Скотти отправимся дальше. Бойд с каждой минутой удаляется от нас.
  Он выбрался на тропу и, сделав несколько выразительных замечаний о Бэнксе и его косолапых предках, кивнул четвёртому:
  – Пошли, Скотти. – И они удалились.
  Мне предстояло действовать быстро. Когда они скрылись из глаз, я перевёл свой взгляд на Бэнкса. Он стоял спиной ко мне, склонившись над товарищем, и рассматривал его ногу. Я вышел из укрытия, согнувшись, пробежал двадцать футов и ударил его своей дубиной. Не успев повернуться, он рухнул. У того, кто лежал, от ужаса округлились глаза. Не давая ему времени опомниться, я схватил ружьё и ткнул дулом ему в лицо.
  – Только пикни, и ещё что-нибудь сломаешь.
  Он закрыл рот и уставился, кося глазами, в круглую железную дыру перед ним. Я скомандовал:
  – Поверни голову.
  – А?
  – Поверни голову, чёрт возьми! У меня мало времени.
  Он повернул голову с неохотой. Я поднял выпущенную из рук дубинку и ударил его. Удар был недостаточно сильным, мне всё же претило бить человека со сломанной ногой. Он обмяк и слабо замотал головой. Я не мог позволить ему закричать, пришлось ударить его вторично, на этот раз сильнее, и он отключился.
  Я ощутил какую-то неприятную слабость. Мне пришло в голову, что если я буду вот так колошматить людей по черепу, в один прекрасный момент мне попадётся кто-нибудь с тонкой костью, и я убью его. Тем не менее, мне приходилось рисковать. Я должен был как-то припугнуть этих парней, а этого, как я полагал, можно было добиться только будучи беспощадным.
  Я вынул из штанов Бэнкса ремень и быстро связал его, соединив сзади его руки с ногами. Затем, захватив ружьё, бросился за Новаком и Скотти. С тех пор как они ушли, прошло минуты четыре, не больше. Я должен был раньше, чем они, добраться до места, где тропа пересекала болотце. Я бежал как заяц, петляя между деревьями, и успел-таки вовремя. Тяжело дыша, я спрятался за деревом неподалёку от болотца.
  Я услышал, как они идут: не так быстро, как прежде. У двух преследователей всё-таки меньше уверенности, чем у четырёх, даже если они вооружены. Как бы то ни было, они двигались медленнее. Новак шёл впереди и первым увидел мои следы на болотце.
  Он ускорил шаг и проскочил мимо меня. Скотти, не заметив, что так взволновало Новака, немного поотстал. Он и не увидел, как прикладом ружья я ударил его по затылку. Он упал, уткнувшись лицом в грязь.
  Новак услышал звук падения и обернулся, но я уже взял ружьё на изготовку и нацелил в него.
  – Брось винтовку, Новак, – приказал я.
  Он пребывал в нерешительности. Я похлопал ладонью по ружью.
  – Я не знаю, какой здесь заряд, Новак, на зайца или на лося, но, если не бросишь винтовку, я это выясню на тебе.
  Он разжал руки, и винтовка шлёпнулась в грязь. Я вышел из зарослей высокой травы.
  – Хорошо, теперь подойди поближе, только медленно.
  Он вылез из болотца, чавкая грязью, на твёрдую землю. Я сказал:
  – Где Вейстренд?
  Новак ухмыльнулся.
  – Скоро будет.
  – Я надеюсь на это, – сказал я. И на лице Новака появилось озадаченное выражение. Я дёрнул ружьё в сторону лежащего Скотти.
  – Подними его, но не думай схватить винтовку, не то я снесу тебе череп.
  Я отступил с тропы и наблюдал за тем, как он взгромоздил Скотти себе на спину. Он был крупный мужчина, почти такой же, как я, и Скотти для него не представлял серьёзной тяжести.
  – Хорошо, – сказал я. – Теперь пошёл назад.
  Я поднял ружьё и безжалостно погнал Новака по тропе, не давая ему ни малейшей передышки, так что, когда мы присоединились к другим, он изрядно запыхался, чего я, собственно, и хотел. Бэнкс уже очнулся и, когда увидел Новака, открыл рот, чтобы заорать. Но затем в поле зрения его очутился я с направленным на него ружьём, и он закрыл рот, клацнув челюстью. Парень со сломанной ногой был ещё без сознания. Я обратился к Новаку:
  – Брось Скотти туда вниз.
  Новак метнул на меня зверский взгляд, но сделал, как я сказал. Правда, он свалил Скотти довольно неаккуратно, и тот имел все основания быть в претензии, но, как я полагал, вина всё равно будет возложена на меня.
  Я сказал:
  – Теперь сам спускайся, только не торопись.
  Когда он оказался ниже тропы, я велел ему идти вниз, не оборачиваясь. За ним слез и я. Услышав это, Новак дёрнулся и обернулся, но, увидев, что я продолжаю держать его на мушке, затих.
  – Так, – сказал я. – Теперь сними у Скотти ремень и свяжи его. Привяжи его руки к ногам. Но сначала вынь свой ремень.
  Он расстегнул ремень и вынул его из штанов. В какой-то момент мне показалось, что он хотел бросить его в меня, но под дулом, направленным ему в живот, передумал.
  – Теперь спусти штаны, – приказал я ему.
  Он крепко выругался, но снова подчинился. Человек со спущенными штанами обычно не способен к решительным действиям, это слишком неудобно – проверено на опыте теми, кого заставали с чужими жёнами. Но Новак, надо сказать, был парень не из таких.
  Он заканчивал связывать Скотти и вдруг бросился мне в ноги, пытаясь свалить меня. Но он не знал, что как раз в это время я приноравливался к тому, чтобы ударить его сзади. Подбородком он налетел на опустившийся вниз приклад, и это вырубило его.
  Я проверил, как Новак связал Скотти, и увидел, что он, конечно, схалтурил. Я связал его как следует, затем быстро сделал то же самое и с Новаком. Времени до прибытия вертолёта оставалось совсем мало. Взяв одно из ружей, я размозжил его приклад о скалу, а патроны забрал. Вдруг мне пришла мысль обшарить карманы Новака. Я нашёл в одном из них свинчатку – короткую, но тяжёлую, обшитую кожей дубинку с петлёй для кисти. Теперь, если мне и дальше придётся бить по черепам, я смогу это делать, пользуясь инструментом, специально для этого предназначенным.
  Я положил её в карман, конфисковал у Скотти бинокль и взял второе ружьё. Вдали уже слышался шум приближавшегося вертолёта, несколько запаздывавшего сравнительно с моими расчётами.
  Достав клочок бумаги, я нацарапал на нём несколько слов: "Кто хочет получить то же самое, пусть продолжает преследование. Бойд". Вложив эту записку в рот Новака, я стал уходить вверх по холму.
  Отойдя на безопасное расстояние, я залёг в кусты и приготовился наблюдать в бинокль сцену встречи двух групп. Вертолёт сел вне пределов видимости. Вскоре на тропе появились четыре человека и тут же наткнулись на мой маленький квартет. Я видел, как они замахали руками, а один побежал назад к вертолёту. Слышать я ничего не мог, но догадывался, какие слова вылетали из их уст.
  Новака приподняли, и он сидел, держась рукой за челюсть. Кажется, он не мог толком ничего сказать. Он выплюнул изо рта бумагу, и кто-то прочёл её. Её пустили по кругу, и я заметил, как один из них нервно оглянулся через плечо. Проверив оружие, они поняли, что у меня теперь есть ружьё.
  После длительного обмена мнениями они соорудили носилки и унесли парня со сломанной ногой на прогалину. Никто не вернулся вновь, и винить их в этом было нечего. Я расправился в течение получаса с четырьмя из них, и это подействовало им на нервы. Никто не жаждал броситься в лес, чтобы получить там такой же приём. Или хуже.
  Я не был склонен надуваться от гордости, как лягушка, из-за того, что я сотворил. Это была операция, основанная не только на искусстве, но и на удаче, и повторить её было бы, вероятно, невозможно. Я не особенно падок на трескучие фразы вроде: "Он боролся за правое дело и потому победил". По-моему, чаще в этом мире побеждает всякая дрянь – возьмите Гитлера, к примеру. Но всё же, как сказал Наполеон, моральный фактор относится к физическому как три к одному, и я это могу подтвердить на своём трудном опыте. Если вы в состоянии ошеломить своих врагов, вывести их из равновесия, расчленить их, то у вас есть шанс на победу.
  Я отложил бинокль в сторону и взял ружьё. Мне хотелось посмотреть, во что превратился бы живот Новака, если б я нажал спусковой крючок. Когда я достал из двух стволов патроны, кровь застыла у меня в жилах. Они были гораздо опаснее, чем заряд на крупного зверя. Это была даже не дробь, а жаканы – самодельные рифлёные пули, неровные куски свинца. Когда такая штука попадает в тело, получается дыра, в которую можно засунуть оба кулака. Если б я нажал-таки на крючок, потроха Новака разлетелись бы по всей долине Кинокси. Не удивительно, что он бросил винтовку.
  Я с отвращением отбросил эти патроны в сторону и, покопавшись в своей добыче, нашёл более подходящие для моих целей. Если выстрелить ими с не слишком близкого расстояния, можно поразить человека, но вряд ли убьёшь его. Это было то, что нужно. Я вовсе не хотел, чтобы каким-нибудь мрачным утром надо мной закачалась верёвочная петля.
  Оглядев ещё раз расстилавшийся передо мною безлюдный пейзаж, я встал и двинулся вверх по долине.
  4
  В течение двух дней я петлял по северной части долины Кинокси. Говард Маттерсон, должно быть, побеседовал со своими ребятами и вернул им некоторую уверенность. Они вновь приступили к охоте за мной, но, как я заметил, теперь передвигались группами, не меньше, чем в шесть человек. Я играл с ними в прятки, стремясь по возможности уходить к востоку, и они так ни разу меня и не увидели. Если в одиночку ещё можно остаться в лесу незамеченным, то команде из шести человек это не удаётся, а они только вместе и ходили. Новак, конечно, рассказал им о том, что произошло, и предупредил, чтобы они не разделялись.
  Я соорудил за два дня ещё полдюжины ловушек, но сработала только одна, в результате чего кого-то со сломанной рукой увезли на вертолёте. Однажды я услышал перестрелку и не мог понять, что произошло. Вообще-то, когда по лесу бродит множество вооружённых людей, часто случается, что один из них когда-нибудь да нажмёт спусковой крючок в самое неподходящее время, но это не объясняет сильной ответной стрельбы. Впоследствии я узнал, что в кого-то действительно стреляли по ошибке, он ответил, и тогда стали стрелять и другие. Парня увезли с огнестрельными ранами. Ему, бедняге, сильно не повезло.
  Запас пищи у меня подходил к концу, и я задумался о его пополнении. В лагерь лесорубов идти было опасно. Маттерсон наверняка прочно закрыл его для меня. Оставался один выход: пробираться к дому Клэр. Я знал, что там смогу запастись продуктами, и надеялся увидеть её. Кроме того, нужно было как-то связаться с Гиббонсом. Я знал, что он не одобрит охоту на человека в пределах его участка, и ему придётся что-то быстро предпринять. В любом случае мне нужно было узнать, что произошло с Клэр.
  Дважды я пытался прорваться к востоку, но наталкивался на маттерсоновских бандитов, поэтому вынужден был отступить и попытался обойти их. С третьей попытки мне это удалось, и когда я добрался до дома, то страшно устал. Тем не менее, я не утратил бдительности и проявлял чрезвычайную осторожность.
  В сумерках я выбрался на склон против дома, улёгся и некоторое время наблюдал за ним. Кажется, там всё было спокойно, и я с сожалением отметил, что огонь в доме не горит. Следовательно, и Клэр там не было. Но старый Вейстренд, видимо, был на месте, так как в его домике ярко горел свет.
  Я подобрался к нему путаными путями, всё время оглядываясь, и сначала заглянул к Вейстренду в окно. Надо было убедиться, что он один. Старик сидел перед печкой в облаках сизого дыма от трубки, и я, обойдя дом вокруг, хотел уже было войти, но дверь, вопреки обыкновению, оказалась заперта. Это меня удивило.
  – Кто там? – послышался голос Вейстренда.
  – Бойд.
  Я слышал, как он, шаркая подошвами, подошёл к двери.
  – Кто, вы сказали?
  – Боб Бойд. Откройте, Мэтью.
  Он отодвинул щеколду, дверь немного приоткрылась, и луч света упал на меня. Тогда он открыл дверь пошире.
  – Входите, входите быстрее.
  Я перешагнул через порог, а он захлопнул дверь и задвинул щеколду. Затем он повесил на крюк только что снятое им ружьё.
  – Они вас беспокоят, Мэтью?
  Он повернулся, и я увидел его лицо. Оно было в синяках и царапинах.
  – Да, – сказал он мрачно, – меня беспокоили. Что это за чертовщина происходит кругом, Бойд?
  Я сказал:
  – Говард Маттерсон сорвался с цепи и охотится за моей головой. И своих ребят он настроил против меня. Он сказал им, что я вышиб дух из старого Булла.
  – Вправду вышибли?
  Я посмотрел на него.
  – Чего я буду бить старика? Говарда теперь-то уж я растерзал бы, но это другое дело. У старого Булла был сердечный приступ. И я это видел, как и Мак Дугалл. И Говард тоже, но он всё время лжёт.
  Мэтью кивнул головой.
  – Я тебе верю.
  Я спросил:
  – Кто вас побил, Мэтью?
  Он уставился в пол.
  – Я дрался со своим собственным сыном, – сказал он, и руки его сжались в кулаки. – Он поколотил меня. Я всегда думал, что сумею справиться с ним, но он меня поколотил.
  Я сказал:
  – Я позабочусь о нём. Он у меня второй по счёту. А что произошло?
  – Он приходил сюда с Говардом три дня назад, – сказал Мэтью. – Они прилетели на вертолёте. Интересовались, нет ли тут тебя поблизости. Затем Говард сказал, что хочет обыскать дом мисс Трэнаван, а я сказал, что он не имеет права этого делать. Тогда он заявил, что наверняка вы там прячетесь, а я спросил его, не считает ли он меня лжецом. – Мэтью пожал плечами. – И пошло, и поехало, слово за слово, а кончилось тем, что сын ударил меня. Мы подрались. – Он поднял голову. – Он поколотил меня, мистер Бойд, но в дом я их не пустил. Я взял это самое ружьё и приказал им убираться к чёрту.
  Старик с поникшим видом опустился на стул перед огнём, и я почувствовал к нему жалость.
  – И больше они ничего не предпринимали?
  – Нет, ничего. У меня даже появилась мысль убить Джимми, и я мог бы нажать спусковой крючок, он знал это. – Старик посмотрел на меня полными горечи глазами. – Он совсем сошёл с ума. Я подозревал, что рано или поздно это случится, но не думал, что наступит момент, когда мне захочется убить собственного сына.
  – Очень сожалею, что так случилось, – сказал я. – А что, Говард никак не пытался вмешаться?
  – Нет, – сказал Мэтью с презрением. – Он просто стоял и хохотал, как жена, когда мы дрались, но перестал хохотать, когда я направил на него ружьё.
  Это было похоже на Говарда. Я снял свой рюкзак и опустил его на пол.
  – Вы не видели в последнее время Клэ... ээ... мисс Трэнаван?
  – Целую неделю не видел, – ответил он.
  Я вздохнул и сел. Значит, с тех пор, как всё это началось, Клэр не была дома, и неизвестно, где она и что делает.
  Мэтью посмотрел на меня сочувственно.
  – Вы устали, – сказал он. – Я тут всё рассказываю о своих неприятностях, но у вас их, видимо, больше.
  Я сказал:
  – Меня преследуют вот уже шесть дней. Эти леса кишат ребятами, которые надеются поймать меня и выбить из меня мозги. Если хотите заработать тысячу долларов, Мэтью, всё, что нужно, – донести на меня Говарду.
  – На что мне тысяча долларов? – проворчал он. – Вы голодны?
  Я улыбнулся.
  – Трёх поросят я бы сейчас съел, но не больше, аппетит что-то пропал.
  – У меня есть жаркое. Сейчас подогрею. Минут через пятнадцать будет готово. А пока приведите себя в порядок. – Он вынул из коробки связку ключей и бросил её мне. – Это от большого дома. Пойдите примите ванну.
  Я подбросил ключи на ладони.
  – А Говарду вы их не дали.
  – Говард – это другое дело, – сказал он. – Он же не друг мисс Трэнаван.
  Я принял горячую ванну, сбрил недельную щетину и почувствовал себя человеком. Когда я вернулся в домик Мэтью, на столе меня уже ждала тарелка с едой, на которую я тут же набросился и, проглотив всё в мгновение ока, попросил добавки.
  Мэтью улыбнулся и заметил:
  – Вам полезно жить на воздухе.
  – Только не так, как в последние дни, – сказал я и достал из кармана куртки ружейные патроны. – Это заряды на медведя, Мэтью.
  Он взял один из патронов, осмотрел его и в первый раз при мне смачно выругался.
  – Вот сволочи! Я с таким зарядом и на оленя бы не пошёл. – Он взглянул на меня. – Старый Булл, наверное, умер.
  Я не думал о нём всё это время и похолодел.
  – Надеюсь, что нет, – сказал я искренне. – Надеюсь, что он поправится. Он единственный человек, который может вытянуть меня из этой ямы. По крайней мере, он может сказать этим лесорубам, что я не трогал его. Без него мне не стряхнуть Говарда со своего загривка.
  – Ну разве не смешно, – заговорил Мэтью голосом совсем не весёлым, а наоборот, очень грустным, – я никогда не любил Булла, но у нас с ним есть много общего. Наши сыновья оба взбесились.
  Я ничего не ответил на это, что тут можно сказать, в самом деле? Я покончил с едой, выпил кофе и почувствовал себя гораздо лучше. Мэтью сказал:
  – Постель для вас готова. Вам надо хорошо поспать. – Он встал и взял ружьё. – Пойду огляжу окрестности, чтобы вас ничто не побеспокоило.
  Я бухнулся в мягкую кровать и сразу же провалился в сон. Проснулся я от ярких лучей солнца, бьющих мне в лицо. Я встал, оделся и вышел в большую комнату. Мэтью не было, но на печи стоял кофейник, а рядом – сковорода с яичницей и ветчиной.
  Я выпил чашку кофе и только успел приняться за яичницу, как услышал снаружи чей-то топот. Схватив ружьё, я подбежал к окну. Мэтью мчался к дому изо всех сил. Он рванул дверь и выпалил задыхаясь:
  – Там куча парней... за мной... не больше десяти минут...
  Я быстро надел куртку и рюкзак, который показался мне потяжелевшим.
  – Я там кое-что положил, – сказал Мэтью. – Извините, всё, что смог.
  – Вы можете ещё кое-что, – заговорил я быстро. – Доберитесь до Форт-Фаррелла, свяжитесь с Гиббонсом, расскажите ему, что здесь происходит. Постарайтесь разузнать что-нибудь о Мак Дугалле и Клэр. Сможете?
  – Я отправлюсь туда сразу же, – сказал он. – Но вы лучше уходите скорее. Эти парни бежали быстро.
  Я вышел из домика и бросился к деревьям, к тому месту на холме, откуда я предыдущей ночью наблюдал за домом. Добравшись туда, я достал бинокль.
  Они уже появились. По крайней мере, шесть человек сновали в округе домика Мэтью, заходили в него, вели себя как хозяева. Я видел, как они ворвались в дом Клэр и обыскивали его. Я недоумевал, откуда им стало известно, что я был в нём, и понял, что они, наверное, выставили наблюдателя. Он и заметил огонь, горевший в доме, когда я принимал ванну.
  Я выругал себя за эту идиотскую оплошность, но предаваться раскаянию было поздно. Именно такие дурацкие ошибки обыкновенно выдают преследуемого человека, и мне в будущем лучше было бы их не повторять.
  Один из парней подошёл к "пикапу" Мэтью, и я закусил губу. Он открыл капот, сунул туда руку и вытащил что-то похожее на связку макарон – автомобильную электропроводку. Теперь Мэтью не скоро сможет попасть в Форт-Фаррелл или куда-либо ещё.
  Глава 11
  1
  Погода испортилась. Поползли низкие облака, пошёл дождь, затем облака просто опустились на землю, и мне пришлось идти в тумане. Это было и хорошо и плохо. Плохая видимость означала, что меня не так просто теперь обнаружить, а о проклятом вертолёте и речи быть не могло. С другой стороны, я весь промок, но не решался зажечь костёр, чтобы просушиться. Влажные складки одежды стали натирать мне тело; вдобавок я простудился и чихал, что могло оказаться в какой-то момент даже опасным.
  Работа говардовского штаба улучшилась. Меня зажали на небольшой территории не более чем в три квадратные мили, постепенно и неуклонно сжимая вокруг меня петлю. Бог знает, сколько теперь народу было в распоряжении Говарда, но явно слишком много на меня одного. Трижды я пытался под прикрытием тумана выйти из окружения, но трижды терпел неудачу. Парни теперь не боялись использовать ружья, и в последней попытке меня чуть не изрешетили крупной дробью. Я отделался царапиной на бедре. Отойдя к своей норе, где я скрывался, я заклеил царапину пластырем. Нога немного болела, но это, к счастью, не сказалось на скорости передвижения.
  Я промок, продрог, чувствовал себя несчастным и, само собой разумеется, проголодался. Мне показалось, что я дошёл до ручки. Теперь я был готов лечь прямо на землю и заснуть где угодно, и пусть они приходят и хватают меня. Но всё же я помнил, что со мной тогда сделают, и не имел намерения остаться на всю жизнь калекой – и тоже в том только случае, если Говард удовлетворился бы этим. От таких мыслей я встряхивался, вставал и снова шёл, пробираясь сквозь туман и настойчиво пытаясь найти выход из сужающегося круга.
  И вдруг я чуть не споткнулся о медведя. Он зарычал, попятился и встал во весь свой восьмифутовый рост, двигая передними лапами с крепкими когтями и обнажая зубы. Я отбежал на приличное расстояние, чтобы обдумать ситуацию.
  О медведях-гризли ходит много нелепых слухов, больше, чем о каком-либо другом животном, за исключением волка. Взрослые люди поведают вам ужасающие подробности о своих встречах с гризли; расскажут о том, что гризли нападают на человека, как только увидят его; о том, что гризли бегают скорее лошади, валят наземь деревья и вообще быстро приходят в бешенство без всякой причины. Правда состоит в том, что гризли, как и всякое другое животное, имеет достаточно здравого смысла, чтобы не связываться с человеком без серьёзных на то оснований. Действительно, они бывают в плохом настроении весной после зимней спячки, но то же самое можно сказать и о людях, когда они вылезают из постели. И ещё весной их мучает голод.
  Но сейчас было лето, и именно тот его пик, которого вообще достигает лето в Британской Колумбии. И этот гризли на вид был сыт и упитан. Он вернулся в прежнее положение, встал на четыре лапы, и к прежнему занятию – выкапыванию каких-то корешков. Время от времени он косил на меня глазом и ворчал, показывая, что он меня вовсе не испугался.
  Я зашёл за дерево, чтобы не тревожить его и заодно сообразить, что мне делать. Я, конечно, мог просто взять и уйти, но у меня возникла идея – использовать медведя в качестве своего союзника, конечно, если удастся привлечь его на свою сторону. Не каждый выдержит нападение гризли.
  Ближайшие маттерсоновские бойцы находились не более чем в полумиле от этого места и медленно приближались. Естественно, что медведь будет уходить от них. Они, как я заметил, передвигались довольно шумно, и он вскоре должен был их услышать. Что касается меня, то я научился скользить по лесу бесшумно: в той ситуации, в которой я очутился, другого мне ничего не оставалось, иначе я был бы давно уже мёртв.
  Мне предстояло заставить медведя, вопреки его естественному желанию, бежать в другую сторону – навстречу надвигающимся людям. Но как это осуществить? Его же нельзя просто шугануть, как корову, а решение принимать надо было быстро.
  После минутного раздумья я достал несколько ружейных патронов и начал ковырять их ножом. Пули и дробь я выбрасывал, а порох собирал в перчатку, чтобы он сохранился сухим. Затем я наклонился и ножом разворошил слой хвои. Сосновые иглы не впитывают воду, она скатывается с них, как с утки, и мне не пришлось долго искать, где набрать хорошего горючего материала.
  Всё это время я не спускал глаз с братца медведя, аппетитно чавкавшего в стороне и в свою очередь косившего глазом в мою сторону. Он вроде бы не собирался нападать на меня, пока я не беспокоил его, во всяком случае, так мне казалось. Тем не менее, я облюбовал себе дерево, на которое можно было бы легко взобраться в случае необходимости. Из кармана рюкзака я извлёк геологическую карту и блокнот. Я разодрал карту на бумажные полосы, а из блокнота вырвал все страницы и изготовил бумажные жгуты. Затем, пересыпая эти жгуты порохом и обложив их сосновой хвоей, я соорудил основу для костра. Я сделал пороховую дорожку, подведя её к трём ружейным патронам.
  После этого я прислушался, но, не услышав ничего подозрительного, продолжил свою работу. Я стал обходить медведя по окружности и, пройдя примерно шестую её часть, заложил таким же образом новый заряд, потом, уже на противоположной стороне, – ещё один. Медведь ворчал, глядя на меня, пятился, но я ближе к нему не подходил, и он успокоился.
  Заложив заряды, я стал ждать, когда маттерсоновские ребята приблизятся ещё. Медведь должен был их учуять и дать мне знак, а пока я просто стоял, держа в руках ружьё, и терпеливо ждал, не сводя глаз с животного.
  Наконец, когда я ещё ничего не слышал, медведь что-то учуял, заволновался, шумно понюхал воздух, затем, заворчав, отвернулся от меня в другую сторону. Я достал спички. Благодаря своему опыту я знал, как их хранить сухими, – я заливал коробок парафином, и они хранились как бы в парафиновом кирпичике. Я отодрал три спички и приготовился их зажечь.
  Медведь стал пятиться назад, в мою сторону. Он беспокойно оглянулся, чувствуя, что он в какой-то ловушке, а когда гризли испытывает это чувство, лучше всего быть от него подальше. Я наклонился, чиркнул спичкой по коробку и бросил её на пороховую дорожку. Порох с треском вспыхнул, а я сломя голову помчался к другому заряду, крича во всё горло.
  Медведь приступил к действиям и уже нёсся прямо на меня, но взрыв патрона заставил его резко остановиться.
  Сзади медведя послышались возбуждённые крики – кто-то тоже услышал выстрел.
  Медведь растерянно повертел головой, снова начал двигаться в мою сторону, но в первом заряде взорвался ещё один патрон, и это ему не понравилось. Он отвернулся от меня, не прекращая ворчать, а я в это время зажёг второй заряд и побежал к третьему.
  Мишка просто не знал, что делать, – с одной стороны его подстерегала опасность в виде приближавшихся людей, с другой – в виде громких будоражащих звуков. Вновь раздались людские крики, и он, видимо, принял решение поворачивать от них, но тут для него разверзся ад: патроны стали рваться один за другим, словно на войне.
  Нервы гризли сдали, он опять отвернулся от меня и пустился бежать. Я ещё наподдал ему, выпустив по его заду из ружья порцию мелкой дроби, и бросился следом за ним. Он мчался среди деревьев, как демон, вылетевший из преисподней, – полтонны устрашающей, дикой ярости. На самом деле он сам был безумно напуган, но именно в такие моменты гризли наиболее опасен.
  Я увидел трёх человек, стоявших внизу склона, с лицами, мгновенно побелевшими от ужаса при виде того, что неслось на них сверху. Для них это, наверное, выглядело как сплошные зубы и когти, да ещё вдвое крупнее обычных – я представил себе, как потом они будут рассказывать обо всём в забегаловках, если доживут до этого. Они бросились врассыпную, но один замешкался, и медведь на ходу рванул по нему лапой. Тот закричал, падая на землю, но, к счастью для него, медведь не остановился, чтобы его растерзать.
  Я тоже стремительно проскочил мимо. Но за медведем угнаться мне было трудно, он уже значительно опережал меня. Впереди послышался ещё один вопль, затем прогремели два выстрела, и я выскочил на парня, стоявшего с ружьём, направленным в сторону убегавшего медведя. Он обернулся и, увидев меня, быстро сближавшегося с ним, выстрелил. Но патронов в стволах ружья уже не оказалось, оно сухо щёлкнуло, и тут я на всей скорости врезался плечом в его грудь. Я сшиб его с ног, он распластался на земле, а я на ходу успел ещё дать ему затрещину. Кое-чему я у медведя научился.
  Я не останавливался в течение пятнадцати минут, пока не убедился, что меня никто не преследует. Я не сомневался в том, что они там сейчас ухаживали за тем, кого задел медведь. Хотя сделал он это походя, но когти-то ведь у него как стальные.
  Туман поднимался, и я увидел своего приятеля гризли, прыгавшего по склону. Он замедлил ход, остановился и оглянулся. Я помахал ему рукой и свернул в сторону – с этим медведем в ближайшие пару дней мне встречаться больше не хотелось.
  2
  Погода улучшилась. Я вырвался из Говардова заколдованного круга, но не сомневался, что они опять пустятся за мной в погоню. Пока я мог передохнуть. После того как в течение целого дня я не видел и не слышал никого из преследователей, я решился убить антилопу, надеясь, что никто не заметит выстрела. Я освежевал её и развёл небольшой костёр, чтобы поджарить печень, то, что быстрее всего готовится и лучше всего усваивается. Затем я подержал на огне полоски мяса и полусырыми уложил их в рюкзак. Остатки туши я спрятал и быстро снялся с места, опасаясь, что меня настигнут.
  В этот раз я заночевал на берегу ручья, в первый раз с тех пор, как на меня началась охота. Это было вполне естественно для находящегося в лесу человека, но я давно уже не осмеливался на это из страха быть схваченным. Но теперь мне всё осточертело, и я махнул рукой на возможные последствия. Напряжение последних дней начинало сказываться, и я, похоже, внутренне уже был готов к сдаче. Мне хотелось только одного: хорошо выспаться, и я был решительно настроен на то, чтобы это сделать, несмотря на риск проснуться и увидеть направленное на меня дуло.
  Я нарезал лапника, чего тоже давно себе не позволял, не желая оставлять никаких следов, и даже запалил костерок. Конечно, я не дошёл до того, чтобы раздеться, но расстелил свои простыни и растянулся на них, наевшись мяса и с кружкой кофе в руке. Всё выглядело так же, как в мои лучшие времена.
  В этот день я стал лагерем довольно рано, потому что от непрерывной ходьбы устал до предела, и к закату меня уже клонило в сон. Сквозь дремоту я услышал шум мотора и свист лопастей и усилием воли встряхнулся. Проклятый вертолёт опять преследовал меня, и они, конечно, заметили мой костёр, светивший во тьме как маяк.
  Я просто-таки застонал от отчаяния, но заставил себя встать на ноги. Шум вертолёта внезапно где-то к северу от меня исчез. Я потянулся и оглядел лагерь. Жаль было его оставлять, но ничего не поделаешь, надо было возобновлять гонку. Но тут мне в голову пришла такая мысль: а почему, собственно, я должен бежать? Почему бы мне не оставаться здесь и не принять бой?
  В то же время сидеть сложа руки и быть пойманным, как птица, не имело смысла. И я кое-что придумал. Найти рядом бревно примерно моих размеров не составляло труда, и вскоре, закутанное в мои простыни, оно выглядело как спящий человек. Для усиления иллюзии я прицепил к нему леску, чтобы, дёргая за неё, создавать впечатление движения человека во сне. Я нашёл себе удобное место, откуда мог лёжа управлять бревном, и испробовал своё изобретение. Оно обмануло бы и меня, если б я не знал, в чём дело.
  Что бы ни случилось этой ночью, мне нужен был хороший свет, и я подбросил дров в костёр, пока он не разгорелся как следует. И тут меня ожидал сюрприз. Треск ветки на расстоянии дал мне знать, что у меня гораздо меньше времени, чем я полагал. Я нырнул в укрытие и проверил там своё ружьё – заряжено ли оно и есть ли у меня в кармане патроны. Поскольку огонь был рядом, стволы могли давать блики, и я обмазал их мокрой глиной. Затем я расположился поудобнее и стал ждать.
  Кто-то уже был поблизости, а это означало или то, что вертолёт шёл впереди наземной группы, или то, что он высадил всего одну партию людей, то есть не больше четырёх человек. Неразумность такой операции уже была подтверждена на практике, и я недоумевал, не собираются ли они повторить свою ошибку снова.
  Сучок в лесу треснул снова, на этот раз гораздо ближе, и я напрягся, стараясь понять, с какой стороны последует нападение. То, что сучок треснул с западной стороны, не исключало возможности, что какой-нибудь более осторожный малый двигается с востока или, может быть, с юга. Мурашки поползли у меня по коже – я лежал на южной стороне, и прямо сзади меня уже, возможно, стоял кто-то, готовый вышибить из меня мозги. Я лежал на животе в крайне неудобной позиции, но это было необходимо, чтобы находиться вблизи от костра и в то же время не высовываться.
  Я хотел было осторожно оглянуться, когда в поле моего зрения возник силуэт – кого-то или чего-то. Я затаил дыхание. Фигура подвинулась к огню, и я обомлел – это оказался Говард Маттерсон. Наконец я выманил лису.
  Он тихо крался, аккуратно ступая, словно земля была покрыта яичной скорлупой. Вот он подошёл к моему рюкзаку и склонился над ним. Определить принадлежность рюкзака не составляло труда: на нём стояла наклейка с моим именем. Я слегка потянул леску, бревно повернулось, и Говард выпрямился.
  В следующую же секунду он вскинул ружьё, и ночь раскололась от вспышек и грохота. Он один за другим всадил в бревно под простынёй четыре заряда.
  Холодный пот так и прошиб меня. Теперь я имел очевидное и окончательное доказательство того, что Говард Маттерсон стремится убрать меня с дороги самым решительным и зверским образом. Он подошёл к моему ложу и носком ноги ткнул бревно. Я закричал:
  – Говард, подлец, ты попался! Ты...
  Но я не закончил фразу, так как он резко повернулся в мою сторону и вновь зарядил ружьё. Вспышка огня ослепила меня. В ту же секунду сзади раздался дикий вопль, и чьё-то тело с жутким хрипом рухнуло на землю. Я был прав, предполагая, что кто-то должен был идти с той стороны. Джимми Вейстренд стоял совсем рядом со мной, футах в шести. Говард поспешил нажать на спусковой крючок, и молодой Джимми получил полный живот свинца.
  Я вскочил на ноги и выстрелил в Говарда, но глаза мои после вспышки во тьме видели плохо, и я промахнулся. Говард в изумлении смотрел на меня и тут же, не целясь, вновь нажал на крючок. Но выстрела не последовало, он забыл, что в его автоматической винтовке всего пять патронов, и курок только сухо щёлкнул.
  Должен признать, действовал он быстро. Одним прыжком он скрылся во тьме, и я услышал плеск воды – он, видимо, пересекал ручей. Я ещё раз выстрелил в темноту, но, вероятно, опять не попал. Было слышно, как он с шумом продирался сквозь кусты на другой стороне ручья, потом звуки стали ослабевать, и скоро всё стихло.
  Я наклонился над Джимми. Он был мёртв, как может быть мёртв человек, а я уж этого повидал. Винтовка Говарда, вероятно, была заряжена патронами с этими проклятыми самодельными пулями, и Джимми получил одну прямо в центр живота. Она прошла через тело и вышибла кусок позвоночника. Кругом валялись разодранные внутренности.
  Я выпрямился на дрожащих ногах, сделал несколько шагов в сторону, и меня вырвало. Всё хорошее мясо, которое я недавно съел, оказалось на земле, подобно кишкам Джимми Вейстренда. Минут пять меня трясло, словно в лихорадке, затем я взял себя в руки. Я поднял ружьё и зарядил его, выбрав патрон с той же пулей, что была у Говарда, – он заслужил всего самого лучшего. Затем я бросился в погоню.
  Идти по его следам оказалось задачей не из трудных. Короткие вспышки моего фонаря освещали то примятую или грязную траву, то согнутые ветки. Но тут я сообразил, что при нём всё ещё оставалось ружьё, которое он, по-видимому, перезарядил, так что, если я стану пользоваться фонарём, включая его хоть на секунду, его цель будет удобно подсвечиваться, и всё, что ему придётся сделать, – это подстеречь меня где-нибудь и нажать спусковой крючок. Для меня это означало бы верную смерть.
  Я остановился и призадумался, в первый раз после того, как Говард начинил своими пулями бревно, – всё ведь произошло так стремительно. Я перевёл мой мозг на низкую передачу и начал спокойно рассуждать. По-видимому, вокруг меня сейчас никого, кроме Говарда, не было, иначе меня бы прикончили, когда меня выворачивало наизнанку над трупом Джимми Вейстренда. С вертолёта, который должен был находиться не так уж далеко, сошли только двое.
  Звук вертолёта, когда он прилетел, резко прекратился в северной стороне, значит, где-то там он и сел. Я вспомнил, что как раз в этом направлении находилось удобное место для приземления: скалистая площадка с тонким слоем почвы на ней. Говард удалился в западном направлении, и он вряд ли хорошо ориентируется в лесу, значит, у меня есть хорошие шансы добраться до вертолёта раньше него.
  Я оставил его след и пошёл в нужном мне направлении. Не отягощённый рюкзаком, я двигался быстро. После того как я столько протаскал его на себе за последние две недели, его отсутствие давало мне великолепное ощущение свободы и лёгкости. Оставляя рюкзак, я, конечно, рисковал. Без вещей, которые остались в нём, надежды на то, чтобы выжить в лесах, у меня не было. Но в то же время у меня появилось какое-то неодолимое предчувствие того, что я приближаюсь к развязке: либо я пройду через всё это, либо потерплю поражение, что в данном случае означало пулю Говарда в моём животе, как у Джимми Вейстренда. Иначе он просто не смог бы меня остановить.
  Я шёл быстро и тихо, временами останавливаясь, чтобы прислушаться. Говарда я не слышал, но очень скоро до меня донёсся свист воздуха, разрезаемого лопастями. Вертолёт не только стоял на том самом месте, о котором я думал, но и был готов к взлёту. По-видимому, пилот занервничал и завёл мотор, когда услышал выстрелы.
  Я решил действовать грамотно и сделал круг, чтобы подойти к вертолёту с противоположной стороны. Выйдя на открытое место, я стал подползать к нему на четвереньках. Шум винта сделал моё приближение бесшумным, и я очутился рядом с пилотом, который стоял, глядя на юг, и ждал развития событий.
  Для него события действительно стали развиваться стремительно. Я ткнул дуло ружья ему под рёбра, и от неожиданности он подскочил на месте.
  – Спокойно, – сказал я. – Это – Бойд. Знаешь, кто я?
  – Угу, – произнёс он нервно.
  – Прекрасно, – сказал я. – Мы, кстати, встречались пару лет назад. В последний раз ты переправлял меня из долины Кинокси в Форт-Фаррелл. Теперь тебе придётся сделать это ещё раз. – Я сильнее нажал дулом на его бок. – Теперь сделай шесть шагов вперёд и не оборачивайся, пока я не скажу. И не пытайся выкинуть какой-нибудь фокус, сам знаешь.
  Он отошёл на шесть шагов и остановился. Он мог бы свободно удрать от меня, скрыться в темноте безлунной ночи, но, должно быть, он сильно напугался. Я, видимо, пользовался уже определённой репутацией. Забравшись на пассажирское сиденье вертолёта, я крикнул ему:
  – Давай влезай.
  Он вскарабкался в машину и занял своё место. Я сказал ему простым, обыденным тоном:
  – Так, я не умею управлять этим механизмом, а ты умеешь. Значит, ты сейчас полетишь в Форт-Фаррелл и сделаешь это гладко и тихо, без затей. – Я вытащил свой охотничий нож, и его лезвие блеснуло в слабом свете приборной доски. – Это будет у тебя под боком, и если тебе придёт вдруг в голову устроить катастрофу, помни, что ты будешь так же мёртв, как и я. Мне сейчас жизнь безразлична, а ты, вероятно, относишься к ней иначе. Ясно?
  Он кивнул.
  – Ясно. Всё будет как надо, Бойд.
  Я произнёс угрожающе:
  – Для тебя – мистер Бойд. Ладно, взлетай и двигай, куда я сказал.
  Он заработал рычагами и тумблерами, мотор заревел сильнее, лопасти завращались быстрее. И в это время на краю поляны что-то вспыхнуло, и одно из стёкол разлетелось вдребезги. Я закричал:
  – Взлетай быстрее, чёрт, а не то Говард Маттерсон снесёт тебе голову.
  Вертолёт внезапно подпрыгнул, как испуганный кузнечик. Говард выстрелил ещё раз, что-то дзынькнуло сзади меня, машина вздрогнула, но уже летела над тёмным прибоем моря лесов. Пилот перевёл дыхание, и я почувствовал, как он расслабился в своём кресле. Я тоже немного расслабился, мы набрали высоту и взяли курс прямо на юг.
  Путешествие по воздуху – чудесная вещь. Мы неслись вдоль долины Кинокси и уже через пятнадцать минут миновали плотину. Ещё миль сорок, скажем, полчаса, и мы в Форт-Фаррелле. И действительно, вскоре показались огни. Я сказал:
  – У Булла Маттерсона есть, наверное, вертолётная площадка?
  – Да, рядом с домом.
  – Садись там.
  Мы пересекли Форт-Фаррелл, группу домов на окраине у озера и внезапно оказались над громадой фантастического замка Маттерсона. Когда вертолёт приземлился, я сказал:
  – Выключи мотор.
  Когда винт остановился, наступила потрясающая тишина. Я спросил:
  – Обычно кто-нибудь встречает тебя?
  – Ночью нет.
  Это меня устраивало. Я сказал:
  – Ты оставайся здесь. Если я не обнаружу тебя, когда вернусь, то найду рано или поздно. Знаешь, чем это грозит?
  – Я буду здесь, мистер Бойд, – сказал пилот дрожащим голосом. Мужеством он явно не отличался.
  Я спрыгнул на землю, спрятал нож и, держа в руках ружьё, направился к дому, силуэт которого смутно вырисовывался на тёмном небе. В доме кое-где горел свет, но большинство его обитателей, по-видимому, спали. Я не знал, сколько нужно обслуги, чтобы содержать в порядке такое здание, но решил, что сейчас в нём народу немного.
  Я намеревался войти через парадную дверь, так как это был единственный знакомый мне вход. Когда я приближался к ней, она вдруг открылась, и полоска света легла на землю. Я отскочил в сторону и укрылся под крышей навеса, оказавшегося гаражом. Послышались голоса, и я весь обратился в слух.
  Мужчина сказал:
  – Помните, ему нужен покой.
  – Конечно, доктор, – ответила женщина.
  – Если что, сразу звоните мне. – Хлопнула дверь автомобиля. – Я буду дома всю ночь. – Мотор заурчал, зажглись фары. Автомобиль обогнул двор, на мгновение высветив внутренность гаража, и уехал по аллее. Парадная дверь дома тихо закрылась, и снова стало темно.
  Я подождал, пока женщина вернётся на своё место, и исследовал гараж. По первому впечатлению Маттерсоны были владельцами десяти автомобилей. В коротких вспышках моего фонаря я увидел большой "континентал" миссис Эдертон, "бэнтли" Булла Маттерсона, пару потрёпанных "понтиаков" и спортивный "Астон Мартин". В глубине гаража свет фонаря выхватил из тьмы "шевроле" – это была старая побитая машина Мака. А рядом с ней стоял автомобиль Клэр!
  Я судорожно сглотнул, теряясь в догадках, где же Клэр и Мак.
  Не тратя больше времени даром, я вышел из гаража, смело подошёл к двери и толкнул её. Большой зал внизу был скупо освещён, и я на цыпочках прошёл к лестнице и стал подниматься. Я решил идти к кабинету старика, в конце концов, это единственная комната в доме, которую я знал.
  Внутри неё кто-то был. Дверь была приоткрыта, и сквозь щель в полутёмный коридор пробивался свет. Я осторожно заглянул внутрь и увидел Люси Эдертон, открывавшую один за другим ящики стола Булла. Она увлечённо бросала на пол бумаги, которые уже покрывали его, как слой пыли. Я решил, что она самая подходящая фигура для моих планов, резко открыл дверь и в мгновение ока очутился рядом с ней. Прежде чем она смогла что-то сообразить, я оказался позади неё, сгибом локтя сжимая ей горло. Ружьё я бросил на пол, покрытый мягким ковром.
  – Тихо, без шума, – сказал я спокойно. В горле её что-то забулькало, когда перед её глазами очутилось лезвие ножа. – Где старик?
  Я немного ослабил хватку, чтобы она глотнула воздуха и смогла говорить. Из её горла вырвался шёпот:
  – Он... болен.
  Я приблизил остриё ножа к её правому глазу – примерно на дюйм от зрачка.
  – Я второй раз спрашивать не буду.
  – В... спальне.
  – Где она? Ладно, показывай. – Я спрятал нож в ножны и наклонился, не отпуская её, за ружьём. – Если будешь шуметь, убью. Ваша семейка уже у меня в печёнках сидит. Давай, где эта комната?
  Я продолжал держать её за горло и чувствовал, как дрожит её худое тело. Я вытащил её из кабинета. Рукой она махнула в сторону одной из дверей. Я сказал:
  – Хорошо, поверни ручку и открой её.
  Как только она повернула ручку, я ногой открыл дверь и швырнул её внутрь. Она приземлилась на колени и растянулась на толстом ковре. Я быстро вошёл в комнату следом за ней, закрыл дверь и взял ружьё наперевес, ожидая чего угодно.
  "Что угодно" оказалось всего лишь медсестрой в аккуратном белом халатике, которая смотрела на меня широко открытыми глазами. Я не обратил на неё внимания и осмотрелся. Комната была большая, с окнами, занавешенными тёмными шторами. Громадная кровать стояла в тени. Её полог был из того же материала, что и шторы, но отдёрнут.
  Сестра дрожала мелкой дрожью, но оказалась отважной. Она встала и спросила:
  – Кто вы такой?
  – Где Булл Маттерсон? – спросил я.
  В это время Люси Эдертон приподнялась, пытаясь встать на ноги. Я поставил ногу на её зад и, толкнув, вернул её в лежачее положение. Сестра задрожала ещё больше.
  – Вы не должны беспокоить мистера Маттерсона. Он очень болен. – И тихо добавила: – Он умирает.
  Скрипучий голос донёсся из постели:
  – Кто это умирает? Вы говорите чепуху, девушка.
  Сестра повернулась к Маттерсону.
  – Вам нужно лежать тихо, мистер Маттерсон. – И, вновь обращаясь ко мне и глядя на меня умоляющими глазами, сказала: – Прошу вас, уходите.
  Маттерсон спросил:
  – Это вы, Бойд?
  – Это я.
  Его голос зазвучал насмешливо:
  – Я так и думал, что вы объявитесь. Что задержало вас?
  Я было собрался рассказать ему всё, но он перебил меня раздражённым тоном:
  – А почему я лежу в темноте? Молодая леди, ну-ка зажгите свет.
  – Но, мистер Маттерсон, доктор...
  – Делайте, что я говорю, чёрт возьми. Не волнуйте меня, а то знаете, что случится. Зажгите свет.
  Сестра подошла к кровати и щёлкнула выключателем. Лампа осветила лежащую на ней худую фигуру. Маттерсон сказал:
  – Бойд, подойдите поближе.
  Я поднял Люси с пола и подтолкнул её вперёд. Маттерсон хмыкнул.
  – А, уж не Люси ли это? Наконец пришла навестить своего отца? Ладно, выкладывай всё, Бойд. Сейчас я уже не боюсь шантажа. Поздновато.
  Я обратился к сестре:
  – Запомните. Вы сидите здесь абсолютно тихо и не пытаетесь покинуть комнату.
  – Я не собираюсь покидать моего пациента, – ответила она сухо.
  – Что вы там шепчетесь? – спросил Маттерсон.
  Я подошёл к его кровати, крепко держа Люси.
  – Говард взбесился, там, на Кинокси. Он сколотил из ваших лесорубов банду линчевателей, подогрел их всех историей о том, что я будто бы побил вас. Они гоняли меня почти две недели. Но это не всё. Говард убил человека. Сейчас он от нас в восьми часах ходьбы.
  Маттерсон смотрел на меня без всякого выражения.
  – А кого он убил? – спросил он бесцветным голосом.
  – Парня по имени Джимми Вейстренд. Он не намеревался его убить, целился он в меня.
  – Это тот парень, которого я видел на плотине?
  – Да, тот. – Я бросил на кровать патрон. – Он был убит вот такой штукой.
  Маттерсон зашарил по одеялу слабой рукой, и я вложил патрон в его пальцы. Он поднёс его к глазам и сказал:
  – Да, это надёжный способ убийства. – Патрон выскользнул из его пальцев. – Я знал его отца. Мэтью – хороший человек. Целую вечность его не видел. – Он закрыл глаза, и я увидел, как по его щеке покатилась слеза. – Значит, Говард опять сделал это. О, я должен был знать, что это случится.
  – Опять! – воскликнул я. – Мистер Маттерсон, это Говард убил Джона Трэнавана и его семью?
  Он открыл глаза и посмотрел на меня.
  – Кто ты, сынок? Ты Грант или мальчик Джона Трэнавана? Я должен знать.
  Я покачал головой и сказал серьёзно:
  – Я не знаю, мистер Маттерсон. Я действительно не знаю. Я потерял память в автокатастрофе.
  Он слабо кивнул.
  – Я думал, она вернулась к тебе. – Он помолчал, в горле его что-то клокотало. – Они были все сожжены, чёрные тела, живое мясо... Я не знал. Боже, помоги мне! – Его глаза смотрели куда-то в пространство, в далёкое прошлое и видели ужасное зрелище катастрофы на дороге к Эдмонтону. – При опознании я рискнул, я думал, так будет лучше.
  "Кому лучше?" – подумал я с горечью, но не допустил, чтобы горечь окрасила мои слова, и спросил ровным голосом:
  – Мистер Маттерсон, кто убил Джона Трэнавана?
  Медленно он приподнял худую руку и указал дрожащим пальцем на Люси Эдертон:
  – Она убила. Она и её беспутный братец.
  Глава 12
  1
  Люси Эдертон резко дёрнулась и, вырвавшись из моей хватки, побежала к двери. Старый Булл, хотя был очень слаб, вложил все свои силы в короткую команду:
  – Люси!
  Она остановилась в центре комнаты. Маттерсон холодно сказал:
  – Чем заряжено твоё ружьё?
  – Рифлёными пулями, – ответил я.
  Голосом, ещё более холодным, он продолжал:
  – Даю своё согласие на то, чтобы пришить её такой пулей, если она сделает ещё один шаг. Слышишь, Люси? Мне бы самому надо было это сделать двенадцать лет тому назад.
  Я сказал:
  – Я столкнулся с ней в вашем кабинете, где она рылась в бумагах. Наверное, она искала ваше завещание.
  – Похоже на то, – сказал старик саркастически. – Я породил дьяволов. – Он поднял руку. – Девушка, подключите телефон сюда.
  Сестра вздрогнула от прямого обращения к ней. Всё, что здесь происходило, было для неё слишком неожиданно. Я сказал:
  – Подключайте, подключайте побыстрее.
  Она взяла аппарат, поднесла его к кровати и соединила с розеткой, которая находилась рядом с ней. Я спросил у неё:
  – У вас есть чем писать?
  – Ручка? Есть.
  – Записывайте всё, что услышите здесь. Возможно, вам придётся выступать на суде.
  Маттерсон возился с телефоном, но не совладал с ним. Махнув рукой, он обратился ко мне:
  – Соедини меня с Гиббонсом.
  Он дал мне номер, я набрал его и поднёс трубку к его уху. Сначала была пауза, потом он сказал:
  – Гиббонс, это Маттерсон... Да чёрт с ним, с моим здоровьем. Слушайте: приезжайте сейчас же ко мне... Здесь произошло убийство... – Его голова упала на подушку, я взял трубку и положил её на рычаг.
  Всё это время я продолжал держать ружьё, направленное в сторону Люси. Она стояла, вытянув руки по швам, белая как мел, неестественно спокойная. Только правая её щека всё время дёргалась. Маттерсон заговорил тихим, низким голосом, и я подтолкнул сестру поближе, чтобы ей лучше было слышно. Старик говорил медленно, поэтому ей не составляло труда записывать всё подробно.
  – Говард всегда завидовал Фрэнку, – начал он. – Молодой Фрэнк был хорошим парнем, и всё было при нём: ум, сила, любовь окружающих, всё, чего не было у Говарда. Он получал хорошие отметки в колледже, а Говард плавал на экзаменах; у него были девушки, которые даже не смотрели в сторону Говарда, и он, наконец, скорее всего, стал бы во главе дела, когда мы с Джоном сошли бы со сцены. И не потому, что Джон Трэнаван просто предпочёл бы Говарду своего сына, нет, речь шла о более подходящем кандидате. И я со своей стороны тоже выбрал бы Фрэнка, и Говард это знал.
  И он убил Фрэнка. И не только его – он убил Джона и его жену. Ему был двадцать один год, и он стал трижды убийцей. – Маттерсон вздохнул и слабо пошевелил рукой. – Не думаю, что он сам это придумал, идея была её. У Говарда не хватило бы мужества пойти на такое дело самому, на это его толкнула Люси. – Он повернул голову и посмотрел на неё. – Говард был похож на меня, немного, но всё-таки. А эта пошла в мать. – Он вновь обратился ко мне: – Ты знаешь, что моя жена покончила с собой в сумасшедшем доме?
  Я помотал головой, чувствуя жалость к старику. Он говорил о своих детях в прошедшем времени так, будто они уже умерли.
  – Да, – тяжело произнёс он, – я думаю, что Люси такая же сумасшедшая, как и её мать к концу жизни. Она видела, что перед Говардом стоит проблема, и она решила всё в своём духе – безумно. Молодой Фрэнк был для Говарда препятствием – значит, надо просто избавиться от него, чего проще? То, что оказались убиты старый Джон и его жена, – событие случайное. Целью был не Джон, целью был Фрэнк!
  Меня вдруг охватил озноб – в этой большой, тёплой, с батареями центрального отопления комнате, – озноб ужаса. Я посмотрел на Люси Эдертон. На её лице ничего не отразилось, словно всё, что было сказано, не касалось её ни в малейшей мере. И то, что в машине ещё оказался некий попутчик Грант, тоже было случайным событием, не имевшим никакого значения.
  Маттерсон вздохнул:
  – Итак, Люси подбила Говарда на это дело, причём, я полагаю, без особого труда. Он всегда был слабовольным и испорченным мальчишкой. Они взяли мой "бьюик", последовали за Трэнаванами по Эдмонтонской дороге и столкнули их со скалы вниз умышленно и хладнокровно, воспользовавшись тем, что Джон знал и мою машину, и их самих.
  Я выдавил из себя:
  – Кто вёл машину?
  – Не знаю. Никто этого теперь не скажет. "Бьюик", конечно, пострадал, и скрыть от меня это было невозможно. Всё стало ясно, как дважды два. Я припёр Говарда к стенке, и он потёк, как мокрый бумажный пакет.
  На некоторое время старик замолчал. Потом сказал:
  – Что я мог сделать? Ведь это мои дети! – В голосе его зазвучали умоляющие ноты. – Разве отец отдаст своих детей в руки судей за убийство? И я стал их соучастником. – Теперь он заговорил тоном самоосуждения. – Я стал их покрывать, прости меня Бог. Я скрыл их за стеной из моих денег.
  Я спросил:
  – Это вы посылали деньги в госпиталь, чтобы помочь Гранту?
  – Моё сердце разрывалось, – сказал он. – Я не хотел, чтобы на моей совести оказалась ещё одна смерть. Да, я посылал деньги, это всё, что я мог сделать. Но я, кроме того, не хотел терять тебя из виду. Я знал, что ты лишился памяти, и до смерти боялся, что она вернётся к тебе. Я нанял частного детектива следить за тобой, но он как-то упустил тебя. Наверное, когда ты сменил имя. – Его руки судорожно хватали одеяло. – И я боялся, что ты можешь начать своё расследование в попытке вернуть себя. Я должен был как-то действовать, и я решил избавиться от имени Трэнавана: странное имя и легко западает в память. Джон и его семья были единственными Трэнаванами в Канаде, за исключением Клэр, и я знал, что, если ты наткнёшься на это имя, ты можешь им заинтересоваться, и я постарался уничтожить его. Как ты на него вышел?
  – Трэнаван-парк, – ответил я.
  – Ах, да, – он усмехнулся. – Я и его хотел переименовать, но эта старая кляча, Давенант, не дала. Она, пожалуй, единственный человек в Форт-Фаррелле, который ни черта не боится меня. Независимый источник дохода, – пояснил он. – Как бы то ни было, я продолжал строить свою компанию. Бог его знает, для чего, но в то время это мне представлялось самым важным делом. Мне очень недоставало Джона, он всегда был мозгом нашего предприятия, но тут мне попался Доннер, и дела наши пошли очень успешно.
  Судя по тону, каким он это говорил, раскаяния в том, как он вёл свои дела, у него не было. Он оставался таким же крутым, неразборчивым в средствах, хотя по-своему и честным. Послышался звук быстро подъехавшего автомобиля: шелест гравия, скрип тормозов. Я обратился к сестре:
  – Всё записали?
  Она посмотрела на меня несчастными глазами.
  – Да, но лучше б всего этого не было.
  – Я тоже этого хочу, дитя моё, – сказал Маттерсон.
  – Мне бы следовало самому прикончить эту парочку двенадцать лет тому назад. – Он протянул руку и дёрнул меня за рукав. – Ты должен остановить Говарда. Я знаю его. Он теперь будет убивать, пока с ним не покончат. Он легко теряет голову и совершает ужасные ошибки. Он будет убивать и убивать, думая, что находит выход из положения, и не соображая, что увязает всё глубже.
  Я сказал:
  – Оставим это сержанту Гиббонсу, он всё-таки профессионал.
  Внизу раздался стук в дверь. Я кивнул сестре.
  – Пойдите встретьте его. Я не могу отлучаться, пока она здесь.
  Я имел в виду Люси Эдертон, с которой не спускал глаз. Её лицо продолжало спазматически дёргаться. Когда сестра вышла, я обратился к ней:
  – Так, Люси. Где они? Где Клэр Трэнаван и Мак Дугалл?
  Холодок пробежал у меня по спине. Я боялся за них, боялся, что эта безумная женщина убила их. Маттерсон вяло пробормотал:
  – Господи, ещё кто-то?
  Я не ответил ему.
  – Люси, где они? – повторил я. У меня не было к ней жалости, я знал, что пойду на всё, чтобы вырвать у неё ответ. Я вытащил охотничий нож. – Если ты мне не скажешь, Люси, я выпотрошу тебя так же, как потрошу дичь, с той только разницей, что тебе придётся всё это хорошенько прочувствовать.
  Старик ничего не говорил, но дыхание его участилось. Люси тупо смотрела на меня. Я сказал:
  – Ладно, Люси, ты сама этого хотела.
  Я должен был получить от неё ответ как можно быстрее, прежде чем появится Гиббонс. Он не одобрил бы моих методов добычи информации.
  Люси вдруг захихикала. Это было тихое идиотское хихиканье, которое, сотрясая всё её тело, переросло в дикий маниакальный хохот.
  – Я скажу, – завопила она. – Я заперла эту шлюху в кладовой и старого дурака вместе с ней. Я хотела убить их обоих, да Говард мне не дал, идиот, чёрт бы его побрал.
  Гиббонс слышал всё это. Он открыл дверь, когда она стала хохотать, и стоял у входа с побелевшим лицом. Я почувствовал страшное облегчение и сказал, обращаясь к нему:
  – Сестра уже рассказала вам?
  – Да, кое-что. – Он помотал головой. – Не могу в это поверить.
  – Но вы ведь и сами уже кое-что слышали. Она посадила Клэр Трэнаван и Мак Дугалла в какую-то камеру в этом мавзолее. Советую вам надеть наручники на неё, и следите за ней – это убийца.
  Я держал её под прицелом до тех пор, пока он не сковал ей руки, затем бросил ему ружьё и сказал:
  – Сестра вам всё опишет в деталях, а я пойду на поиски Клэр и Мака. – Потом посмотрел на старика, чьи глаза были закрыты, он, видимо, мирно спал. – Нет, сначала взгляните на пациента, – сказал я сестре, – я бы не хотел сейчас его потерять.
  Я выбежал из комнаты и помчался вниз по лестнице. В холле я увидел человека в халате, стоявшего с озадаченным видом. Он, шаркая ногами, подошёл ко мне и спросил с акцентом, выдававшим в нём англичанина:
  – Что это за суматоха? Почему у нас полиция?
  – Вы кто? – спросил я его.
  Он подтянулся и ответил:
  – Я дворецкий мистера Маттерсона.
  – Хорошо, у вас есть дубликаты ключей от кладовой?
  – Сэр, я не знаю, кто вы...
  – Я из полиции, – проговорил я нетерпеливо. – Ключи!
  – У меня есть набор всех ключей в буфетной.
  – Принесите их. И поскорее.
  Я пошёл за ним и проследил, как он достаёт ключи из шкафа, содержимое которого пришлось кстати в какой-нибудь слесарной мастерской. Затем я заставил его бегом спуститься в подвал, где находились кладовые, под стать всему дому – громадные и в основном пустые. Пока мы осматривали их, я время от времени кричал, и наконец до моего слуха донёсся слабый голос.
  – Вот, – сказал я ему. – Откройте ту дверь.
  Он сверился с номером, выбитым на двери, неторопливо стал отыскивать в связке соответствующий ключ, а я стоял, прямо-таки дрожа от нетерпения. Дверь со скрипом открылась, и Клэр очутилась в моих объятиях. Когда мы оторвались друг от друга, я увидел, что она в грязной одежде, впрочем, не более грязной, чем моя, что лицо её тоже в грязи, лишь тонкие светлые полоски оставались там, где текли слёзы.
  – Слава Богу! – воскликнул я. – Слава Богу, ты жива!
  – Маку нехорошо, – сказала она, поворачиваясь назад, и всхлипнула. – Они не кормили нас. Говард иногда заходил, но вот уже пять дней, как мы его не видели.
  Конечно, со стороны Люси было естественным не кормить людей, которых она считала мёртвыми.
  Я обратился к дворецкому, застывшему рядом с открытым ртом.
  – Пошлите за врачом и за каретой "скорой помощи". И поскорее, чёрт возьми.
  Он зашлёпал по коридору, а я вошёл внутрь посмотреть на Мака. Он часто и неглубоко дышал, пульс был слабым. Я взял его на руки, он весил не больше, чем ребёнок, и поднялся с ним по лестнице в холл. Клэр шла сзади. Дворецкий был там, и я обратился к нему:
  – Спальню. Затем еды на шестерых, большой кофейник и галлон воды.
  – Воды, сэр? – спросил он.
  – Ради Бога, не повторяйте за мной. Да – воды.
  Мы уложили Мака в постель, и к этому времени дворецкий уже поднял на ноги весь дом. Я предупредил Клэр, чтобы она не пила сразу слишком много воды, и она набросилась на холодные котлеты так, словно голодала не пять дней, а пять недель. Я подумал, что, в конце концов, моя жизнь на Кинокси не столь уж плоха.
  Мы оставили Мака на попечение врача и пошли разыскивать Гиббонса, который, как выяснилось, сидел на телефоне, пытаясь убедить кого-то в невероятном.
  – Да, – говорил он. – Он где-то в долине Кинокси. У него ружьё с самодельными пулями. Да, да, Говард Маттерсон. Конечно, я уверен. Мне это сказал сам Булл. – Он взглянул на меня и добавил: – Тут у меня есть один, в которого Говард стрелял. – Он вздохнул, но потом повеселел, так как смысл его слов дошёл, видимо, наконец до кого-то на том конце линии. – Теперь слушайте, – продолжал он. – Я сейчас сам выезжаю на Кинокси, но вряд ли я его обнаружу, мало ли где он ходит. Мне нужно подкрепление, надо будет поставить кордоны в лесах.
  Я печально улыбнулся Клэр. Всё происходило так же, как со мной, только на этот раз во время охоты на человека я был в другой группе, не той, которую ловят. Гиббонс отдал ещё кое-какие распоряжения и закончил:
  – Позвоню вам непосредственно перед выездом. Может, раздобуду ещё какую-нибудь информацию. – Он положил трубку. – Это просто уму непостижимо, чёрт возьми!
  – Это вы мне говорите? – сказал я усталым голосом и сел. – Вам удалось поговорить с Буллом?
  Гиббонс кивнул, и на лице его появилось смешанное выражение отчаяния и ужаса.
  – Он дал мне специальное указание, – сказал он. – Я должен стрелять в Говарда и убить его на месте, словно бешеную собаку.
  – Булл недалёк от истины, – сказал я. – Вы ведь видели Люси. Она же совсем сумасшедшая.
  Гиббонс передёрнул плечами, затем взял себя в руки.
  – Ну, такого мы, конечно, не допустим, – заявил он. – Я доставлю его живым.
  – Не делайте из себя героя, – посоветовал я. – Не забывайте, что у него автоматическое пятизарядное ружьё с рифлёными пулями. Он почти развалил Джимми Вейстренда надвое одним выстрелом. – Я пожал плечами. – Впрочем, вы профессионал, вам виднее.
  Гиббонс повертел в руках несколько листков бумаги.
  – А это что, всё правда? Об убийстве Трэнаванов?
  – Это буквальная запись того, что сказал Маттерсон. Я – свидетель.
  – Ладно, – сказал он. – Тут у меня есть карта. Покажите, где вы в последний раз видели Говарда.
  Он развернул карту, и я наклонился к ней.
  – Вот тут. Он сделал два выстрела по вертолёту. Кстати, вы можете им воспользоваться. Он стоит за домом, и в нём, возможно, даже есть пилот. Если он откажется лететь на Кинокси, скажите, что я велю ему это сделать.
  Гиббонс пристально посмотрел на меня.
  – Эта сестра довольно путано рассказала мне о вас. Я так понимаю, что Говард и отряд лесорубов гонялись за вами в течение трёх недель?
  – Нет, это преувеличение, меньше двух.
  – Почему же, чёрт возьми, вы не пришли ко мне?
  И тут мной овладел смех. Я смеялся до тех пор, пока слёзы не выступили у меня на глазах и не заболело в боку. Потом смех перерос в истерику, и ко мне позвали врача, чтобы он меня успокоил. Когда меня клали в постель, я всё ещё смеялся, но, как только голова моя коснулась подушки, тут же заснул.
  2
  Я проспал целый день, и когда проснулся, рядом сидела Клэр. Она повернулась ко мне в профиль, и я подумал, что никогда в жизни не видел ничего более прелестного. Она почувствовала, что я не сплю, и посмотрела на меня.
  – Привет, Бойд, – сказала она.
  – Привет, Трэнаван, – ответил я и с наслаждением потянулся. – Который час?
  – Начало первого. – Она оглядела меня весьма критически. – Тебе не мешает привести себя в порядок. Ты давно не смотрелся в зеркало?
  Я потёр подбородок. Он был колючим, щетина подросла. Я предложил:
  – А может, мне отрастить бороду?
  – Только попробуй! – Она погрозила пальцем. – Вон там ванная комната. Я раздобыла тебе бритву.
  – Надеюсь, я не оскорблю твою девичью скромность, – сказал я, отбрасывая в сторону одеяло. Я вылез из постели и прошёл в ванную. Лицо, смотревшее на меня из зеркала, было лицом незнакомца, осунувшееся и дикое.
  – Боже мой! – воскликнул я. – Недаром пилот наложил в штаны. При взгляде на меня небось и коровы прекратят доиться.
  – Возьми мыло и помойся как следует, – сказала Клэр.
  Я наполнил ванну и полчаса блаженствовал в ней, затем побрился и оделся. Причём в свою собственную одежду.
  – Где ты её взяла?
  – Я попросила, чтобы её привезли из дома Мака.
  Только тут я о нём вспомнил.
  – Как он?
  – Ничего, всё будет в порядке. Он такой же крепкий, как и Булл. А тот даже в таких обстоятельствах держится хоть куда.
  – Я бы хотел, чтобы он выступил в суде, рассказал бы всё. А потом пусть помирает.
  – Не будь к нему так суров, Боб, – сказала Клэр серьёзно. – Ему и так пришлось нелегко.
  Я помолчал, потом спросил:
  – Тебе сообщили все детали этого развлечения?
  – Я думаю, большую часть. Я надеюсь, остальное расскажешь мне ты. Но это потом, дорогой. У нас ещё много времени впереди. – Она прямо взглянула на меня. – Ну, ты уже понял, кто ты?
  Я пожал плечами.
  – А какая разница? Нет, Клэр. Я не ближе к разгадке, чем раньше, хотя продолжаю думать об этом. Между прочим, Грант по сравнению с семейкой Маттерсонов просто малёк. Мелкая торговля наркотиками – и многочисленные убийства. Есть разница? Может, Грант был и не таким уж плохим парнем, в конце концов. В любом случае какая разница? Что касается меня – я просто Боб Бойд.
  – Дорогой, именно в этом и я пыталась тебя убедить! – воскликнула Клэр, и мы минут пять провели в страстных объятиях. Когда мы оторвались друг от друга, я сказал, стирая со щеки помаду:
  – Сейчас мне пришла в голову любопытная вещь. Ты знаешь, я ведь часто видел страшные сны, прямо скажем, жуткие кошмары, и я просыпался от них весь в поту и даже кричал во сне. Когда я в действительности оказался под страшным прессом, на Кинокси, с этими парнями, жаждавшими моей крови, и с Говардом с ружьём в руках, – я спал очень мало, а когда спал, совсем не видел снов. По-моему, это странно.
  Клэр сказала:
  – Вероятно, то обстоятельство, что ты подвергался реальной опасности, разрушило воображаемую реальность сна. Что в прошлом, то в прошлом, Боб. Сны ведь не могут причинить тебе зла. Надо надеяться, что они не вернутся.
  Я усмехнулся.
  – Теперь, если меня вновь посетят кошмары, они, вероятнее всего, будут связаны с воспоминанием об автоматическом ружье Говарда. Вот от чего можно было завопить.
  * * *
  Мы пошли навестить Мак Дугалла. Он находился под действием лекарств и пребывал в полузабытьи, но врач сказал, что в скором времени он поправится и что за ним ухаживает хорошенькая сестра. Мак всё же нашёл в себе силы подмигнуть мне и слабым голосом проговорил:
  – В той кладовой я на минуту было подумал, что ты забыл обо мне, сынок.
  Булла Маттерсона я не видел, при нём находился врач, а с ночной сестрой встретился. Я сказал ей:
  – Прошу прощения за то, что так налетел на вас, мисс... э... э...
  – Смитсон, – представилась она и улыбнулась. – Ничего, мистер Бойд.
  – Я рад, что вы оказались хладнокровным человеком. Будь на вашем месте какая-нибудь наседка, она своим кудахтаньем подняла бы весь дом и разрушила бы мои планы.
  – О, я ни при каких обстоятельствах не стала бы шуметь, – сказала мисс Смитсон, поджав губы. – Это плохо повлияло бы на здоровье мистера Маттерсона.
  Я посмотрел на Клэр, которая едва сдерживала приступ смеха, и мы покинули жилище Маттерсона. Когда мы ехали по дороге в автомобиле Клэр, я взглянул в зеркало на хвастливое великолепие этого фальшивого замка и пожелал себе больше никогда его не видеть.
  Клэр задумчиво сказала:
  – Знаешь, сколько лет было Люси, когда они с Говардом убили дядю Джона, тётю Энн и Фрэнка?
  – Нет.
  – Ей было восемнадцать лет, всего восемнадцать. Как можно в восемнадцать лет совершить такое?
  Я не знал, что ответить на это, и мы молча миновали Форт-Фаррелл и выехали на дорогу к дому Мака. Только перед самым поворотом к нему я вспомнил ужасную вещь. Стукнув рукой по рулю, я воскликнул:
  – Боже мой! Я, наверное, сошёл с ума. Я же никому не сказал о плывучей глине. Начисто забыл о ней.
  Наверное, в этом не было ничего удивительного. Ведь я всё время думал о другом: например, как избежать быть убитым. Да и откровения Булла Маттерсона также способствовали тому, чтобы эта самая глина выветрилась из моей головы. Я резко затормозил и хотел даже повернуть обратно, но потом передумал.
  – Нет, лучше ехать к плотине. Там наверняка установлен полицейский пост, чтобы никого не пропускать в долину.
  – Как ты думаешь, они уже поймали Говарда?
  – Наверняка – нет. Он ещё от них побегает.
  Я включил передачу.
  – Я подброшу тебя к дому.
  – Нет, – сказала Клэр, – я еду с тобой на плотину.
  Я посмотрел на неё и вздохнул. Упрямое выражение её лица говорило о том, что она готова к отпору, а времени на то, чтобы спорить, не было.
  – Ладно, – согласился я. – Но будь осторожна.
  И мы помчались по дороге на Кинокси. Грузовиков на ней не оказалось, нам никто не мешал, но в полумиле от турбинного корпуса мы были остановлены флажком патрульного полицейского. Он подошёл к нам.
  – Дальше ехать нельзя.
  – А что там происходит?
  – Ничего такого, что касается вас, – терпеливо разъяснил он. – Просто поворачивайте назад и уезжайте.
  – Моё имя – Бойд, а это – мисс Трэнаван. Мне нужно повидать вашего командира.
  Он с любопытством посмотрел на меня.
  – Так вы тот самый Бойд, который заварил всю эту кашу?
  – Я заварил?! – воскликнул я с возмущением. – А разве не Говард Маттерсон?
  – Да, пожалуй, так, наверное, – задумчиво протянул он. – Вам нужно найти капитана Краппера – он где-то у плотины. А если там нет, дождитесь его.
  – Вы ещё не поймали Говарда? – спросила Клэр.
  – Насколько я знаю, нет, – ответил патрульный и отступил, давая нам дорогу.
  Работы у турбинного зала всё ещё продолжались. Маленькие фигурки людей виднелись и на голой бетонной громаде плотины. В низу ущелья по-прежнему стояло море липкой жидкой грязи, взбитой грузовиками. Для двух из них оно оказалось непреодолимым, и они стояли, завязнув в грязи по колёсные оси. Группа рабочих, поставив лебёдку на высоком сухом месте, пыталась вытащить одну из них.
  Я остановился рядом с большим автомобилем, в котором, как оказалось, сидел Доннер. Он посмотрел на меня без всякого выражения, затем вылез из машины. Мы вместе с Клэр подошли к нему.
  – Доннер, вам грозит беда, – сказал я, проводя рукой в сторону турбинного корпуса и плотины.
  – Беда! – с горечью отозвался он. – Это вы называете бедой? – Для человека, лишённого крови и нервов, каким всегда казался Доннер, это был просто эмоциональный взрыв. – Проклятые Маттерсоны поставили меня в дьявольски трудное положение!
  Я понял, что его беспокоило. Он – один из тех людей, которые занимаются изготовлением пуль, а стреляют другие. Сам он никогда не рискнул бы нажать на спусковой крючок. В общем, прекрасная вторая рука Булла Маттерсона, но лишённая его мужества и решительности. И вот теперь, хоть и временно, он оказался во главе маттерсоновской империи, и это раздражало его, тем более что она явно разваливалась на части. Кроме того, вся её история должна была скоро выплыть наружу, в частности манипулирование Фондом Трэнавана, и Доннер уже искал способ свалить на кого-нибудь всю вину.
  В общем, это, видимо, не обещало больших хлопот. Булл чувствовал себя плохо и уже не мог сопротивляться, а из убийцы Говарда сделать козла отпущения не составляло труда. Тем не менее, для Доннера наступило время испытаний. Меня, однако, его личные проблемы не волновали, надвигалась опасность посерьёзнее. Я сказал:
  – Беда гораздо большая, чем вы думаете. Вы читали мой отчёт о геологии долины Кинокси?
  – Это дела Говарда, – ответил он. – Я простой бухгалтер. Я его не видел, а если б и видел, ничего бы в нём не понял.
  Он уже старался увести свою голову из-под топора. Он чувствовал приближение каких-то неприятностей и снимал с себя ответственность. Впрочем, скорее всего он действительно моего отчёта не видел, но всё это не имело уже никакого значения. Сейчас самым важным становился срочный вывод всех рабочих со строительства.
  Я указал на ущелье:
  – Вот этот склон в любую минуту может рухнуть, Доннер. Вам нужно убрать оттуда людей.
  Он взглянул на меня с удивлением.
  – Вы что, с ума сошли? Мы и так потеряли уйму времени из-за того, что этот дурак Говард отправил рабочих ловить вас. Каждый день обходится нам в тысячи долларов. И ещё эта грязь, она нас тоже сильно задержала.
  – Доннер, поймите своей башкой, что вам грозит беда. Я не шучу. Этот чёртов склон обрушится на вас.
  Он повернул голову в сторону ущелья, потом опять посмотрел на меня изумлённым взглядом.
  – Что за чушь вы городите? Как этот склон может обрушиться?
  – Вам следовало бы почитать мой отчёт, – сказал я. – Я обнаружил в долине плывучую глину. Господи, вы что, не производили геологической разведки там, где собирались строить плотину?
  – Об этом должен был позаботиться Говард. Он отвечал за техническую сторону дела. А что такое плывучая глина?
  – На вид это плотное вещество, которое превращается в жидкость под воздействием внезапной встряски, причём особой встряски даже и не нужно. Насколько мне удалось установить, слой такой глины проходит под плотиной. – Я мрачно ухмыльнулся. – Давайте надеяться на лучшее: если она поплывёт, пара миллионов тонн почвы, которую она понесёт с собой, накроет ваш турбинный корпус.
  Клэр тронула меня за локоть.
  – А в худшем случае?
  Я кивнул в сторону плотины.
  – Эта глыба бетона может лишиться опоры. Если это произойдёт, вода, скопившаяся за плотиной, покатит как раз через место, где мы сейчас стоим. Кстати, сколько воды в водохранилище, Доннер?
  Он не ответил на мой вопрос. Вместо этого он ехидно улыбнулся.
  – Вы хорошо рассказываете, Бойд. Мне понравилось. Просто здорово. Отдаю должное вашей творческой фантазии. Но меня на это не возьмёшь. – Он поскрёб подбородок. – Одного не могу понять, что вы-то выгадываете, если приостановят работы. Просто не пойму ваших расчётов.
  Я уставился на него. Да, Мак Дугалл прав – этот человек все человеческие побуждения рассматривал только с точки зрения долларов и центов. Я глубоко вздохнул и сказал:
  – Вы невежественный чурбан! – Я отвернулся от него с отвращением. – Ладно! А где полицейский капитан, который должен быть здесь?
  – Вон он едет, – сказал Доннер. – Возвращается из долины.
  Я посмотрел на дорогу, шедшую вверх по склону мимо плотины. По ней спускался автомобиль, оставляя за собой клубы пыли.
  – У капитана Краппера нет полномочий останавливать работы, – заметил Доннер. – Хотелось бы всё-таки знать, к чему вы всё это затеваете, Бойд, Правда, скажите мне, что у вас на уме.
  Клэр произнесла взволнованно:
  – То, чего вам не понять, Доннер. Он просто хочет спасти вашу жизнь, хотя, чёрт меня побери, я не понимаю, зачем. Он хочет спасти и других людей, несмотря на то, что они совсем недавно охотились за его головой.
  Доннер пожал плечами и улыбнулся.
  – Припасите ваши речи для младенцев, мисс Трэнаван.
  – Доннер, вы уже попали в переделку, – предупредил я его, – но ещё не в такую, какая вам угрожает. Покамест самое худшее для вас – угодить в тюрьму. Но если кто-нибудь погибнет из-за того, что вы пропустили мимо ушей мои предостережения, многие захотят оторвать вам голову, и вы ещё посчитаете, что вам дико повезло, если вас не повесят на первом попавшемся дереве.
  В этот момент подкатил полицейский автомобиль, и из него вылез капитан Краппер.
  Доннер сказал:
  – Капитан Краппер, это мистер Бойд и мисс Трэнаван.
  Краппер жёстко посмотрел на меня.
  – Гм, из-за вас тут целая история возникла, Бойд. Сожалею о том, что с вами произошло. И с вами, мисс Трэнаван. – Он взглянул на Доннера. – Очевидно, придётся начать расследование по делу о Корпорации Маттерсона. Охота на человека выходит за рамки нормальной деловой деятельности.
  – Это затея Говарда, – поспешно сказал Доннер. – Я об этом ничего не знал.
  – О нём можете не беспокоиться, – сказал Краппер коротко. – Мы поймали его.
  – Поймали! – воскликнул я. – Быстро. Я думал, это займёт у вас больше времени.
  – Очевидно, он не так хорошо ориентируется в лесу, как вы, – мрачно пошутил Краппер. – Мы потеряли хорошего человека.
  – Сожалею об этом.
  Он хлопнул перчаткой по бедру.
  – Гиббонс был ранен в колено. Ему ампутировали ногу.
  – Я предупреждал его, чтобы он был чрезвычайно осторожен с Говардом. И Булл говорил ему о том же.
  – Я знаю, – сказал Краппер устало. – Но мы всегда вначале стараемся всё разрешить мирным путём. Мы не имеем права стрелять в человека просто потому, что кто-то нас об этом попросил. В этой стране есть законы, Бойд.
  Я что-то не замечал этих законов на Кинокси в последние две недели, но решил эту тему не затрагивать.
  – Тут может погибнуть ещё много хороших людей, если этот идиот Доннер не отзовёт их со строительства, – заметил я.
  Краппер быстро отреагировал на моё замечание. Он обвёл взором здание турбинного корпуса, затем уставился на меня и холодно спросил:
  – Что вы имеете в виду?
  Доннер произнёс почти ласковым тоном:
  – Мистер Бойд полагает, что должно произойти внезапное землетрясение. Он старается убедить меня в том, что вон тот склон скоро обвалится.
  – Я – геолог, – сказал я, обращаясь к Крапперу. – Ответьте мне, капитан, какова дорога на Кинокси, сухая или мокрая?
  Он посмотрел на меня как на сумасшедшего.
  – Совершенно сухая.
  – Я знаю. Вы ехали по ней в облаке пыли. А теперь скажите: откуда же взялась вся эта грязь? – И я показал рукой на болото вокруг турбинного корпуса.
  Краппер посмотрел туда, потом в задумчивости перевёл глаза на меня:
  – Хорошо. Скажите сами.
  Я опять пустился в объяснения и в конце попросил Клэр рассказать об опыте, который она наблюдала.
  – Смахивает на фокус, – сказал Краппер и вздохнул. – Раз такое дело, мистер Доннер, почему бы в самом деле не отозвать рабочих и не провести экспертизу на месте?
  – Послушайте, Краппер, – возразил Доннер, – мы и так сильно запаздываем. Я не хочу терять тысячи долларов только из-за рассказов Бойда. Он всё время пытается нам помешать, и я не собираюсь идти у него на поводу.
  Краппер пожал плечами:
  – Боюсь, что ничего не могу поделать, мистер Бойд. Если я закрою работы на плотине и выяснится, что ей ничто не грозит, мне не сносить головы.
  – Это точно, чёрт возьми, – угрожающе произнёс Доннер.
  Краппер недовольно взглянул на него и продолжал:
  – Однако, если бы я был уверен в том, что приостановка работ отвечает общественным интересам, я бы сделал это немедленно.
  – Вам не обязательно полагаться на мои слова, – сказал я. – Позвоните на геологический факультет любого университета. Постарайтесь раздобыть специалистов. Любой сколько-нибудь квалифицированный геолог подтвердит вам то, что я сказал.
  Краппер спросил с решимостью:
  – Где тут у вас телефон, мистер Доннер?
  – Подождите, – закричал Доннер. – Вы что, собираетесь играть на его стороне? Да, Краппер?
  Тут неожиданно вмешалась Клэр.
  – Доннер, а вы знаете, почему у Булла Маттерсона случился сердечный припадок?
  Он пожал плечами:
  – Это вы о том, что Бойд – это Фрэнк Трэнаван? Это всё враки.
  – А что если это всё правда? – вкрадчиво спросила она. – Ведь это значит, что Боб Бойд станет в будущем хозяином Корпорации Маттерсона. Вашим хозяином, Доннер. Я на вашем месте подумала бы об этом.
  Доннер встревоженно посмотрел сначала на неё, потом на меня. Я улыбнулся ей и сказал:
  – Ладно, довольно.
  Она, конечно, блефовала, но в данном случае это было полезно, чтобы как-то воздействовать на Доннера. Поэтому я попытался нажать на него:
  – Так вы отведёте людей или нет?
  Доннер пребывал в замешательстве. События развивались слишком стремительно для него.
  – Нет! – сказал он. – Это невозможно.
  Он был человеком очень далёким от жизни. Он привык манипулировать колонками цифр и даже не замечал того, что живёт в искусственном мире. Представить себе ситуацию, которая находилась бы вне его контроля, он оказался не в состоянии.
  Краппер резко сказал:
  – Либо делайте что-нибудь, либо не мешайте. Где прораб?
  – У турбинного корпуса, – произнёс Доннер безразличным тоном.
  – Пошли туда, – сказал Краппер и зашлёпал по грязи.
  Я сказал Клэр:
  – Садись в машину и уезжай отсюда.
  – Я пойду туда же, куда и ты, – упрямо сказала она.
  Я понял, что тут ничего не поделаешь, разве что дать ей тумака, и не стал с ней спорить. Пока мы шли, я наклонился, взял немного глины и растёр её пальцами. Было всё то же ощущение чего-то скользкого, мыльного – ощущение близящейся катастрофы.
  Я нагнал Краппера.
  – Вы на всякий случай рассчитывайте на худшее, капитан. Предположим, плотина рухнет, тогда озеро хлынет сюда, и вода помчится вдоль русла Кинокси. Весь этот район следует эвакуировать.
  – Слава Богу, плотность населения здесь минимальная. Может пострадать лишь пара семей. Да ещё тут только что разбит новый лагерь для лесорубов. – Он щёлкнул пальцами. – Где этот чёртов телефон?
  Когда Краппер заканчивал свои телефонные переговоры, подошёл Доннер. За ним следовал крупный парень, которого я в последний раз видел в тот момент, когда приклад моего ружья сокрушал его подбородок.
  Это был Новак.
  Он набычился, увидев меня, и сжал кулаки. Затем, оттеснив Доннера плечом, вышел вперёд. Я внутренне приготовился встретить его, надеясь, что Краппер быстро прекратит стычку. Не спуская с него глаз, я тихо сказал Клэр:
  – Отойди от меня быстро.
  Новак встал передо мной с грозным видом.
  – Бойд, шельмец, – прошептал он. Его рука двинулась вверх, но, к своему удивлению, я увидел не кулак, а дружески протянутую ладонь.
  – Извиняюсь за прошлую неделю, – сказал он. – Говард Маттерсон нас всех накачал.
  Когда я взял его руку, он улыбнулся и другой рукой потёр свой подбородок.
  – Ты ведь чуть не своротил мне челюсть, – сказал он.
  – Это не по злобе, – сказал я. – Не сердись.
  – Ладно, не сержусь, – он засмеялся, – всё же хотелось бы как-нибудь по-дружески ответить тебе, просто посмотреть, смогу ли я тебя отделать.
  – Ладно, – произнёс Краппер раздражённо. – Вы тут не дома на каникулах. – Он посмотрел на Доннера. – Ну что, вы ему скажете или должен я?
  Доннер как-то съёжился и стал казаться меньше, чем был на самом деле. Поколебавшись, он выдавил из себя:
  – Выведи людей со строительства.
  – Что? – переспросил Новак, тупо глядя на Доннера.
  – Вы слышали, что он сказал. Выводите людей, – приказал Краппер.
  – Да, я слышал, но что это за чертовщина? – Новак постучал рукой по груди Доннера. – Вы нас подгоняли с этой работой, а теперь велите, чтобы мы её прекратили, так?
  – Так, – сказал Доннер кисло.
  – Хорошо, – пожал плечами Новак. – Надеюсь, я понял вас правильно и отбоя не будет.
  – Подожди минутку, – сказал я ему. – Давай всё сделаем грамотно. Пойдём. – Мы вышли из турбинного корпуса. – Сколько человек у тебя здесь?
  – Около шестидесяти.
  – Где они?
  Новак махнул рукой.
  – Примерно половина у турбинного корпуса, другие – на плотине, с десяток рассыпаны по разным местам, я точно не знаю где. Строительство ведь большое. Что всё-таки происходит?
  Я указал рукой вдоль ущелья к плотине.
  – Видишь этот склон? Никто не должен ходить по нему. Скажи ребятам на плотине, чтобы они забирались повыше, в сторону от неё. А капитан Краппер пусть уведёт всех от турбинного корпуса. И помни – на этот склон – ни ногой!
  – Ладно. Ты, видимо, знаешь, что говоришь. Пока за это отвечает Доннер, мне всё равно. Снять ребят с плотины нетрудно, у нас есть телефонная связь с ними.
  – Ещё одно. Перед уходом отсюда надо открыть заслоны.
  Конечно, я знал, что это чисто символическое действие для того, чтобы спустить озеро, потребуется длительное время, но в любом случае – рухнет склон или нет – его надо было спускать, и чем скорее, тем лучше.
  Новак вернулся в корпус, а я остался на месте и смотрел на плотину. Минут через десять я увидел, как маленькие фигурки людей уходят с неё, покидают опасную зону. Удовлетворённый этим, я тоже пошёл в турбинный корпус, где Краппер уже занимался эвакуацией рабочих.
  – Идите отсюда, – говорил он, – и держитесь возвышенных мест. Не выходите на Форт-Фарреллскую дорогу и не приближайтесь к реке. Вообще на дно долины не спускайтесь.
  Кто-то выкрикнул:
  – Вы что, боитесь, что плотина рухнет? С ума, что ли, сошли?
  – Я знаю, что плотина надёжная, – сказал Краппер. – Но есть некоторые опасения, и я вынужден принимать меры предосторожности. Двигайтесь, ребята, и не дрожите за свои кошельки. Вы пока на полном жалованье. – Он язвительно улыбнулся Доннеру и сказал, обращаясь к нам: – Мы тоже все уходим отсюда.
  Я почувствовал облегчение.
  – Разумеется. Давай, Клэр. На этот раз тебе придётся уйти. Впрочем, как и мне.
  Доннер раздражённым тоном спросил:
  – Ну, все уходят. А дальше что?
  – А дальше надо получше проанализировать положение дел, – сказал я.
  – Но что вы в этой ситуации сможете сделать?
  – Кое-что можно, – ответил я. – Есть специалисты, которые разбираются в этом лучше меня. По моему мнению, единственно возможный путь – спустить озеро и блокировать выходы плывучей глины. Будем надеяться, что до этого она не поплывёт.
  – Плывучая глина? – вдруг спросил Новак, как будто что-то вспомнил.
  – Да, что-нибудь слышал о ней?
  – Я всю жизнь на строительстве, – заявил он. – Не такой уж я болван.
  Кто-то прокричал через весь корпус:
  – Новак, мы не можем найти Скиннера и Бурке.
  – Чем они занимались?
  – Они корчевали пни под плотиной.
  Новак взревел:
  – Джонсон! Где, дьявол, Джонсон?
  Дородный парень отделился от толпы и подошёл к нам.
  – Ты посылал Скиннера и Бурке под плотину?
  – Да, – ответил Джонсон, – а их ещё нет здесь?
  – А как они собирались корчевать пни? – спросил Новак.
  – Вообще-то они почти всё уже сделали. Осталось там штуки три заковыристых, и я дал им немного аммонала.
  Новак замер и взглянул на меня.
  – Боже! – сказал я. – Их надо немедленно остановить.
  Я представил себе, как воздействует взрыв на карточную структуру плывучей глины. Она подастся в одном месте, затем цепная реакция пойдёт по склону, как падают одна за другой поставленные в ряд костяшки домино. Глина мгновенно превратится в жидкую массу, и весь склон обрушится вниз.
  Я быстро повернулся к Клэр:
  – Сейчас же уходи отсюда.
  Она увидела выражение моего лица и, не прекословя, повернулась, чтобы уйти.
  – Краппер, выводите всех отсюда немедленно.
  Новак бросился мимо меня к двери.
  – Я знаю, где они, – прокричал он.
  Я побежал за ним, и, выскочив наружу, мы стали смотреть на плотину.
  – Я думаю, они вон там, справа, – хрипло сказал Новак.
  – Бежим, – сказал я, и мы бросились вверх по склону.
  Я схватил Новака за руку:
  – Давай не особенно топать, а то мы сами можем вызвать оползень.
  Если сила внутреннего сцепления в глине начала ослабевать, то даже небольшой толчок мог бы вызвать цепную реакцию. А по моим оценкам, эта сила сейчас была меньше того давления, которое производил на почву ботинок бегущего сломя голову Новака.
  Мы старались бежать помягче, но быстро и четверть мили до плотины преодолели минут за пятнадцать. Новак закричал:
  – Скиннер! Бурке!
  Голое бетонное тело плотины, нависшей над нами, гулко отразило его голос.
  Кто-то неподалёку откликнулся:
  – Эй, что такое?
  Я повернулся и увидел человека, сидящего на корточках за большим камнем. Он удивлённо смотрел на нас.
  – Бурке! – воскликнул Новак. – Где Скиннер?
  – Там, за скалой.
  – Что он делает?
  – Мы сейчас будем взрывать вон тот пень.
  Он показал на громадную корягу, остаток высокого дерева. Я заметил, что к ней был проведён тонкий провод.
  – Никаких взрывов, – сказал Новак и быстро направился к коряге.
  – Эй, – встревоженно закричал Бурке, – не ходи туда, она может взорваться в любую секунду.
  Тут я стал свидетелем по-настоящему смелого поступка. Новак подошёл к коряге, наклонился и выдернул из неё шнур с электрическим детонатором. Он небрежно бросил его на землю и вернулся к нам.
  – Я сказал, не будет никаких взрывов. Теперь уматывай отсюда, Бурке. И иди вон по той дороге, к турбинному залу не спускайся.
  Бурке пожал плечами.
  – Ладно, ты – начальник. – Он повернулся и пошёл. Затем остановился. – Если нужно прекратить взрывы, поторопитесь. Скиннер собирался взрывать три пня одновременно. Этот лишь один из них.
  – Боже! – сказал я, и мы с Новаком одновременно посмотрели в сторону нагромождения камней, где находился Скиннер. Но было уже поздно. Оттуда послышался резкий хлопок и одновременно сухой щелчок неподалёку – это оказался безобидный взрыв детонатора, который Новак вытащил из коряги ярдах в пятидесяти от нас. В воздух взметнулись два облачка пыли и дыма, и ветер неторопливо стал относить их в сторону.
  Я затаил дыхание, потом стал медленно выпускать воздух из груди. Новак улыбнулся:
  – Похоже, в этот раз пронесло. – Он приложил руку ко лбу и посмотрел на влажные пальцы. – Взмокнешь от этих дел.
  – Давай-ка удалим Скиннера оттуда, – сказал я, и в этот момент до моего слуха донёсся слабый гул, как будто где-то вдалеке прогремел гром. Я воспринял его даже не ушами, а всем своим существом, как и лёгкое дрожание почвы под ногами.
  Новак замер на полушаге.
  – Что это? – Он с удивлением посмотрел вокруг себя.
  Звук, если это был звук, повторился, и колебания почвы стали сильнее.
  – Смотри! – крикнул я Новаку, показывая на высокие тонкие деревья. Их верхушки тряслись, словно трава под напором ветра. На наших глазах дерево вдруг стало наклоняться и упало на землю.
  – Оползень! – закричал я. – Началось! На склоне появилась фигура.
  – Скиннер! – закричал Новак. – Беги оттуда!
  Земля затряслась под моими ногами, и окружающий пейзаж стал стремительно меняться. Скиннер побежал в нашу сторону, но не успел покрыть и половины расстояния, как изменения вокруг приобрели катастрофический характер.
  И Скиннер исчез. Там, где он только что находился, мы увидели поток движущихся камней, из которого, как пробки, иногда вылетали отдельные валуны. Весь склон буквально потёк, и всё, что было на нём, плавно поехало вниз. Одновременно возник страшный, оглушающий гул, какого я до сих пор не слыхал. Он был похож на гром, на тысячекратно усиленный рокот оркестровых литавр, на близкий рёв реактивного бомбардировщика и в то же время не похож ни на что. А из глубины шёл ещё один звук – чавкающий и сосущий, – такой бывает, когда вытаскиваешь из трясины ногу, только сейчас это была нога великана.
  Новак и я стояли, словно пригвождённые к земле, и беспомощно смотрели на то место, где исчез Скиннер. Собственно, местом это назвать было нельзя, потому что само это понятие предполагает нечто определённое, неподвижное. В ущелье же ничего неподвижного уже не существовало и "место", где Скиннера перемололо камнями, оказалось уже ярдах в ста от нас и быстро уносилось вниз.
  По-видимому, мы стояли так не больше чем две-три секунды, но они показались нам вечностью. Преодолев шок, я вышел из состояния оцепенения и крикнул Новаку, стараясь перекрыть шум:
  – Беги, Новак. Оно разрастается.
  Мы повернулись и стремглав пустились бежать вверх к дороге, которая означала для нас безопасность и жизнь. Но цепная реакция, развивавшаяся в слое глины в тридцати футах под нашими ногами, шла быстрее нас, и земля, казавшаяся твёрдой, начинала колебаться, скользить, раскачиваться, словно океан.
  Мы бежали через рощу молодых деревьев, которые наклонялись и падали в разные стороны, и одно рухнуло прямо передо мной, с обнажёнными корнями. Я перепрыгнул через него и продолжал бежать, но тут сзади до меня донёсся звук – наполовину крик, наполовину стон. Я обернулся и увидел, что Новак лежит на земле, придавленный ветвью другого упавшего дерева.
  Я подбежал к нему и понял, что он почти без сознания. Напрягая все свои силы, я начал высвобождать его. Это было нелегко, хотя дерево, к счастью, оказалось небольшим. Я чувствовал тошнотворную слабость, невероятный грохот оказывал на меня почти паралитическое воздействие. Впечатление было такое, что я находился внутри гигантского барабана, по которому что есть мочи лупил какой-то великан.
  Но я всё же вытащил Новака из ловушки и как раз вовремя. Громадный валун, подпрыгивая, как мячик, скатился в том месте, где только что лежал Новак. Глаза его были открыты, но остекленели, и он явно ничего не соображал. Я дал ему сильную пощёчину, и он пришёл в себя.
  – Беги! – прокричал я. – Беги, Новак, чёрт тебя возьми!
  И мы побежали снова, только теперь Новак тяжело опирался на моё плечо. Я старался придерживаться прямого курса к дороге, но это было почти так же невозможно, как при переходе реки с сильным течением. Прямо перед нами неожиданно взлетел фонтан высотой футов пятнадцать и окатил нас грязной водой, выдавленной из плывучей глины. Ко всем трудностям добавилась новая. Земля под нашими ногами становилась влажной, и мы начали беспомощно скользить и спотыкаться.
  И всё же нам удалось выбраться из опасной зоны. По мере того, как мы приближались к краю оползня, колебания земли уменьшались, и наконец у меня была возможность сбросить Новака на твёрдую почву и судорожно перевести дыхание. Неподалёку я увидел лежащего Бурке, руки которого двигались, словно он хотел загрести под себя всю землю. Он пронзительно кричал.
  Со времени падения первого дерева до того момента, когда мы очутились в безопасности, прошло, вероятно, не больше минуты, одной долгой минуты, понадобившейся нам, чтобы пробежать целых пятьдесят ярдов. Это, конечно, не было рекордом, но я сомневаюсь, что какой-нибудь чемпион спринта мог бы его улучшить.
  Я хотел помочь Новаку и Бурке, но что-то, скорее всего профессиональный интерес, заставило меня задержать внимание на самой катастрофе. Я увидел, что вся земля вокруг ущелья двигается вниз с возрастающей скоростью. Фронт оползня оказался уже почти у турбинного корпуса. Из потока вылетали, как спички, целые деревья, громадные валуны бились друг о друга с громоподобным грохотом. И вот фронт потока ударил в турбинный корпус, стены его рухнули, и всё строение, как бы сложившись и превратившись в плоскость, исчезло под рекой плывущей почвы. Она двинулась дальше на юг, и мне казалось, что этому теперь не будет конца. Повсюду виднелись фонтаны выжимаемой из глины воды, а подошвами ног я чувствовал вибрацию миллионов тонн потревоженной земли.
  Но конец всё-таки наступил. Стало тихо, если не считать отдельных, возникавших то тут, то там шумов, свидетельствовавших о том, что давление внизу постепенно выравнивается, напряжение спадает. Не прошло и двух минут после взрыва пней, а оползень приобрёл громадные очертания, две тысячи футов в длину и пятьсот футов от одного склона до другого. Повсюду стояли озёра мутной воды. Глина отдала всю свою жидкость, и опасность нового оползня стала теперь невелика.
  Я посмотрел вниз, на то место, где был генераторный зал, и увидел там лишь голое пространство взрытой земли. Оползень уничтожил его и, пройдя ниже, перекрыл дорогу на Форт-Фаррелл. Группа машин, которая стояла на дороге, тоже исчезла, а из-под языка оползня вырвался поток воды, который быстро пробил себе русло в мягкой почве и побежал на слияние с Кинокси. Никакого другого движения внизу не наблюдалось, и меня пронзила мысль о том, что Клэр погибла.
  Новак, шатаясь, встал на ноги и покрутил головой, словно стараясь вернуть на место мозги.
  – Как же, чёрт возьми... – зарычал он, потом с удивлением посмотрел на меня и начал ещё раз, более спокойно: – Как же, чёрт возьми, нам удалось спастись от всего этого? – Он махнул рукой в сторону оползня.
  – Удача и крепкие ноги, – ответил я.
  Бурке всё ещё продолжал цепляться за землю и кричать. Новак повернулся к нему.
  – Ради Бога, заткнись, – рявкнул он. – Ты же спасся. – Но Бурке не обратил внимания на его слова.
  Выше на дороге стукнула дверь машины, и появился полицейский, глядевший в нашу сторону с таким выражением лица, словно не верил своим глазам.
  – Что случилось? – спросил он.
  – Мы рванули слишком много аммонала, – прокричал Новак с насмешкой. Он подошёл к Бурке и стукнул его по голове. Вопли неожиданно прекратились, но тот продолжал всхлипывать.
  Полицейский спустился к нам.
  – Вы откуда? – спросил я его.
  – Мы едем сверху из долины Кинокси, – ответил он. – Я везу арестованного в Форт-Фаррелл.
  – Говарда Маттерсона?
  Он кивнул. Я сказал ему:
  – Держите покрепче этого негодяя. Езжайте скорее вниз, найдите там капитана Краппера, если он жив. – Я увидел ещё одного полицейского на дороге. – Сколько вас всего?
  – Нас четверо, плюс Маттерсон.
  – Вы, наверное, будете нужны на спасательных работах, так что не задерживайтесь.
  Полицейский посмотрел на Новака, поддерживавшего Бурке.
  – Ну, вы тут справитесь?
  Меня подмывало поехать с ними вниз, но Бурке сам двигаться был не в состоянии, а Новак не мог нести его в одиночку.
  – Справимся, – сказал я.
  Он повернулся, и в этот момент раздался какой-то стон, словно от страшной боли. Сначала я решил, что это застонал Бурке, но звук повторился, на этот раз сильнее, и прокатился по долине.
  Это стонала плотина под напором воды, и я понял, что это означает.
  – Боже мой! – прошептал я.
  Новак подхватил Бурке и начал карабкаться с ним по склону. Полицейский тоже бросился вверх, словно за ним гнались черти. Я подбежал к Новаку, чтобы помочь ему.
  – Отойди, – прохрипел Новак, – не глупи, ты всё равно не сможешь помочь.
  В самом деле, двое не смогут тащить человека вверх по склону быстрее, чем один, так что я просто держался за Новаком, чтобы помочь ему, если он оступится. Шум со стороны плотины усиливался, появились странные потрескивания, похожие на взрывы. Я оглянулся через плечо и увидел нечто невероятное: вода била из-под плотины фонтаном высотой в сто футов, и водяная пыль от него ложилась на моё лицо.
  – Она подаётся! – закричал я и, обхватив одной рукой ствол дерева, другой схватил Новака за пояс.
  Послышался громкий хруст, и на поверхности плотины появилась трещина, зигзагом прочертившая её сверху донизу. Плывучая глина ушла из-под плотины, и воды озера Маттерсона вымывали её опору, не оставляя ничего, что держало бы огромный вес.
  Ещё одна трещина появилась в плотине, и затем всё массивное сооружение стало подаваться под колоссальным напором плотной стены воды. Большой кусок железобетона, весивший никак не меньше пятисот тонн, был вырван из тела плотины, подброшен в воздух и, кувыркаясь, грохнулся в море грязи внизу. Секунду спустя через него уже перекатывался вал, нёсшийся из озера.
  И рядом были мы.
  Мы не успели пройти вверх по склону ещё хоть несколько шагов, и поток, быстро поднимаясь, накрыл нас. Я набрал в лёгкие воздуха, чтобы не захлебнуться, но, когда вода сбила с ног Новака, я почувствовал, что меня может разорвать пополам. Одной рукой я, схватив Новака за ремень, держал вес двух человек, и мне казалось, что руку вот-вот оторвёт, а другой, до боли напрягая мускулы, держался за дерево. Когда я наконец смог глотнуть воздуха, лёгкие мои готовы были разорваться.
  Первый большой вал заполнил долину от края до края слоем воды глубиной в сто футов, но он быстро прошёл, устремившись на юг. Мне стало легче – это полицейский взял на себя Новака. Тот мотал головой и задыхался.
  – Я не мог ничего поделать, – с отчаянием воскликнул он. – Я не мог его больше держать.
  Бурке не было видно.
  Внизу текла только что образовавшаяся новая река. Это был теперь немного успокоившийся, но неумолимый поток, в триста футов шириной и пятьдесят глубиной, нёсший многие миллионы галлонов воды. Теперь он постепенно, час за часом, будет убывать, пока не исчезнет с лица земли озеро Маттерсона и не побежит опять ручей, именуемый рекой Кинокси, который вытекал из этой долины в течение последних пятнадцати тысяч лет.
  Пошатываясь, я выбрался на дорогу, с наслаждением ощущая под ногами замечательную твёрдую почву. Я опёрся на полицейский автомобиль, и судорога от только что пережитого сотрясла всё моё тело. В этот момент я почувствовал, что кто-то пристально смотрит на меня. В глубине автомобиля, зажатый между двумя полицейскими, сидел Говард Маттерсон. Зубы его были обнажены в волчьем оскале. Он выглядел совершенно безумным.
  Кто-то хлопнул меня по плечу.
  – Садитесь в машину, мы подвезём вас.
  Я отрицательно покачал головой.
  – Если я окажусь рядом с этим человеком, вы не сможете мне помешать убить его.
  Полицейский с удивлением посмотрел на меня.
  – Как хотите.
  Я шёл по дороге вниз, и моим единственным желанием было увидеть Клэр. Мне стали попадаться люди, медленно, как сомнамбулы, бредшие в ту же сторону. Слава Богу, что они спаслись. Потом я наткнулся на Доннера. Он был с головы до ног покрыт липкой грязью и стоял, устремив свой взор на поток мчавшейся мимо воды. Когда я поравнялся с ним, то услышал, что он что-то бормочет. Я разобрал:
  – Миллионы долларов, миллионы долларов – всё пропало!
  – Боб! Боб!
  Я повернулся, и в следующее мгновение в моих объятиях оказалась Клэр, плачущая и смеющаяся одновременно.
  – Я думала, что ты погиб, – говорила она. – О, дорогой, я думала, ты погиб.
  Я улыбнулся вымученной улыбкой.
  – Маттерсоны провели свою последнюю атаку на меня, но я её отбил.
  – Эй, Бойд! – Это был Краппер, аккуратная и чистая форма которого превратилась теперь в отрепья бродяги. Любой из его подчинённых тотчас же отправил бы его в тюрьму только лишь на основании его внешнего вида. Он протянул мне руку. – Я уж и не ожидал вас снова увидеть.
  – И я вас тоже, – сказал я. – Каковы потери?
  – О пяти жертвах я могу говорить наверняка, – ответил он серьёзно, – Мы ещё не всех разыскали. Бог его знает, что там обнаружится ниже по течению. Там людей не успели предупредить.
  – Можете считать наверняка семь, – сказал я. – Скиннер и Бурке всё-таки погибли. А Новак выбрался.
  – Ну ладно, дел по горло, – сказал Краппер, – я пойду.
  Я не предлагал своей помощи. С меня уже было достаточно. Больше всего мне хотелось забиться в какое-нибудь тихое, спокойное место.
  Клэр взяла меня под руку.
  – Пошли, – сказала она. – Попробуем найти путь в обход этой воды.
  И мы медленно стали подниматься вверх. Дойдя до гребня, мы остановились отдохнуть и посмотрели на север, на долину Кинокси. Убывающие воды озера Маттерсона очень скоро обнажат уродливые пни на истерзанной земле. Но на севере леса стояли – леса, в которых на меня охотились, как на зверя, но которые всё же спасли мне жизнь.
  Мы с Клэр потеряли четыре миллиона долларов, так как лесничество ни за что теперь не разрешит полную вырубку. Но это нас не так уж огорчало, зато деревья сохранятся и вырастут и срублены будут в свой срок, когда понадобится, а до тех пор в их тени станут пастись антилопы, и быть может, я подружусь с братцем медведем, сначала попросив у него прощения за те неприятности, что я ему доставил.
  Клэр взяла меня за руку, и мы продолжили свой путь по гребню холма. Этот долгий путь домой нам предстояло ещё преодолеть.
  Десмонд Бэгли
  
  Пари для простаков
  Глава 1
  1
  
  Она лежала, раскинувшись на кровати в тесном гостиничном номере. Ей уже было всё безразлично – жизнь покинула её тело, и теперь предстояло выяснить причину смерти.
  Инспектор Стифенс мельком взглянул на покойницу, а затем целиком сосредоточился на осмотре комнаты. Обстановка убогая – дешёвая обшарпанная мебель, истёршийся ковёр, грязный дощатый пол. Шкафа в комнате не было, и одежда девушки валялась частью на стульях, частью на полу. Сама она была обнажена и чем-то походила на выпотрошенную раковину. Смерть напрочь лишает соблазнительности женское тело.
  Стифенс взял переброшенный через спинку стула свитер, профессиональным жестом пощупал его – мягкий и великолепного качества. Взглянув на фирменную бирку, он нахмурился и передал свитер сержанту Инсли.
  – Она могла себе позволить такие дорогие вещи. Как насчёт опознания?
  – Беттс сейчас разговаривает с хозяйкой гостиницы.
  Стифенс знал, что многого он не добьётся. Обитатели его района неохотно беседуют с полицией.
  – От неё толку мало, – сказал он. – В лучшем случае он узнает только имя, да и то скорее всего окажется фальшивым. Видели шприц?
  – Конечно, сэр, он мне сразу попался на глаза. Думаете, наркотики?
  – Может быть. – Стифенс повернулся к некрашеному белому комоду и дёрнул за ручку один из ящиков. Он выдвинулся на дюйм и застрял. Стифенс задвинул его ударом ладоней.
  – Врач из полиции прибыл?
  – Пойду посмотрю, сэр.
  – Ладно, не трудитесь. Приедет, рано или поздно. – Стифенс повернул голову к кровати. – Она ведь уже никуда не торопится. – Он опять потянул на себя ящик и тот опять застрял. – Чёрт побери этот проклятый комод!
  Констебль в форме вошёл в комнату и закрыл за собой дверь.
  – Её зовут Хеллиер, сэр. Джун Хеллиер. Она здесь неделю. Приехала в среду.
  Стифенс распрямился.
  – Это нам мало что говорит, Беттс. Вы её видели раньше во время своих обходов?
  Беттс взглянул на кровать и покачал головой.
  – Нет, сэр.
  – А хозяйка раньше знала её?
  – Нет, сэр. Она просто приехала и попросила комнату. Заплатила вперёд.
  – Ну, иначе её здесь бы не было, – сказал Инсли. – Я знаю эту старую клюшку – от неё за просто так ничего не получишь.
  – Были у неё друзья или знакомые? – спросил Стифенс. – Разговаривала ли она с кем-нибудь?
  – Не смог этого выяснить, сэр. Судя по всему, большую часть времени она торчала в этой комнате.
  Вошёл маленький человек с брюшком. Он подошёл к кровати и поставил на пол свой саквояж.
  – Извините, Джо, за опоздание. Этот проклятый транспорт всегда подводит.
  – Пустяки, доктор, – Стифенс снова обратился к Беттсу. – Попробуй ещё что-нибудь разузнать. – Он подошёл к врачу и взглянул на покойницу. – Время смерти и причина, как обычно.
  Доктор Помрей взглянул на него.
  – Подозреваете убийство?
  Стифенс пожал плечами.
  – Пока трудно сказать. – Он показал на шприц и стакан на бамбуковом столике рядом с кроватью. – Может, наркотики. Слишком большая доза.
  Помрей наклонился и осторожно понюхал стакан. На донышке виднелась какая-то жидкость, и он было протянул руку, но Стифенс сказал:
  – Не трогайте, доктор. Надо сначала снять отпечатки пальцев.
  – По-моему, в этом нет необходимости. Она, конечно, была наркоманкой. Посмотрите на её бёдра. Я просто хотел узнать, чем именно она баловалась.
  Стифенс уже видел следы от уколов, но всё же возразил:
  – А может, она была диабетиком?
  Помрей решительно покачал головой.
  – Да нет. Видите, какие синяки и воспаление кожи. Ни один врач не допустил бы такого у своего пациента. – Он наклонился и сжал пальцами кожу. – Желтуха в начальной стадии. Печень была не в порядке. Типичные признаки наркомании и несоблюдение гигиены при уколах. Более точный диагноз, конечно, установит вскрытие.
  – Хорошо. Продолжайте, доктор. – Стифенс повернулся к Инсли. – Откройте комод, сержант.
  – И ещё, – сказал Помрей. – Она очень истощена. К тому же, слишком много курила. – Он показал на пепельницу, переполненную сигаретными окурками.
  Стифенс тем временем наблюдал, как Инсли, аккуратно взявшись двумя пальцами за ручку ящика, без помех выдвинул его. Он отвёл свой взгляд от торжествующего лица Инсли и сказал:
  – Я тоже слишком много курю, доктор. Но это ещё ни о чём не говорит.
  – Я просто набрасываю клиническую картину, – сказал Помрей.
  Стифенс кивнул головой.
  – Я хотел бы знать, умерла ли она на этой кровати?
  Помрей удивился.
  – А что, есть основания считать, что это могло произойти где-то ещё?
  Стифенс слегка улыбнулся.
  – Пока нет. Но мне нужна полная ясность.
  – Постараюсь выяснить, если смогу, – сказал Помрей.
  В ящике комода вещей было не много. Сумочка, три чулка, двое грязных трусов, связка ключей, губная помада, пояс с подвязками и шприц со сломанной иглой. Стифенс раскрыл тюбик с помадой. Она была почти пуста, и, судя по завалившейся в щель пола спичке с красным концом, девушка пыталась выскрести последние её крохи. Стифенс, который считал себя экспертом по таким деталям, сделал вывод, что Джун Хеллиер пребывала на грани нищеты.
  На трусах он заметил пару красно-коричневых пятен, такие же были на верхней части чулок. Видимо, засохшая кровь, результат неумелых инъекций в бедро. Ключей в связке было три, один из них – автомобильный. Стифенс обратился к Инсли.
  – Сбегай вниз, посмотри, была ли у неё машина.
  Другой ключ подошёл к чемодану, стоявшему в углу. Это была роскошная вещь. Не так давно Стифенс хотел было купить такой же в подарок своей жене, но его кошелёк не выдержал бы такого удара. В чемодане ничего не было.
  Третий ключ, похоже, ни к чему не подходил, и Стифенс переключил своё внимание на сумочку из тиснёной кожи. Он собрался открыть её, и в этот момент вошёл Инсли и сказал:
  – Машины нет, сэр.
  – Естественно, – Стифенс поджал губы. Щёлкнув замком сумочки, он заглянул в неё. Какие-то бумаги, салфетки, ещё один тюбик без помады, три шиллинга и четыре пенса монетами – бумажных денег не было.
  – Послушайте, сержант, – сказал он. – Хорошая сумочка, хороший чемодан, ключи от машины, но машины нет, дорогая одежда, за исключением чулок, – чулки второсортные, – позолоченный тюбик помады в комоде, модная помада в сумочке. Что вы на это скажете?
  – Опустившаяся особа, сэр.
  Стифенс кивнул, машинально перебирая монеты. Потом внезапно спросил:
  – Она была девственницей, доктор?
  – Нет, – ответил Помрей, – я проверил.
  – Может быть, она была шлюхой? – предположил Инсли.
  – Может, – сказал Стифенс. – Если понадобится, мы это выясним.
  Помрей распрямился.
  – Она умерла на кровати, это точно. Я сделал всё, что пока в моих силах. Где я могу помыть руки?
  – Там в холле есть туалет, – сказал Инсли. – Грязь там несусветная.
  Стифенс разбирал найденные в сумочке бумаги.
  – Так от чего же она умерла, доктор? – спросил он.
  – Пожалуй, от сильной дозы наркотиков. Не могу сказать, от каких именно. Подождём результатов вскрытия.
  – Она перебрала случайно или преднамеренно?
  – Опять-таки подождём вскрытия. Если доза очень большая, то наверняка она вколола её умышленно. Наркоманы обычно знают свою норму до миллиграмма. А небольшой перебор мог быть и случайным.
  – Если доза была увеличена преднамеренно, – рассуждал Стифенс, – то мне приходится выбирать между убийством и самоубийством.
  – Я думаю, что убийство вы можете исключить, – заметил Помрей. – Наркоманы обычно не любят, когда в них втыкают иглу другие. – Он пожал плечами. – А процент самоубийств среди наркоманов, когда они скатываются на дно, очень высок.
  Стифенс присвистнул. Среди бумаг он нашёл визитную карточку врача, имя которого у него с чем-то ассоциировалось.
  – Что вы знаете о докторе Николасе Уоррене? Он, кажется, связан с наркоманами?
  Помрей кивнул.
  – Значит, она была одной из его пациенток, – оживился он.
  – Что он за врач? Профессионал? – продолжал Стифенс.
  Помрей почти возмутился:
  – Боже мой! Да репутация его безупречна, как только что выпавший снег. В своей области он один из лучших. Он не шарлатан, если вы это имели в виду.
  – Ну, нам всякие попадаются, – сказал Стифенс спокойно. – Сами знаете. – Он протянул карточку Инсли. – Он тут недалеко. Постарайтесь связаться с ним, сержант. Мы ведь пока ещё не уверены, что труп опознан.
  – Есть, сэр, – сказал Инсли и направился к двери.
  – Да, сержант, – сказал ему вдогонку Стифенс, – не говорите ему, что она мертва.
  Инсли ухмыльнулся.
  – Хорошо.
  – Послушайте, – вмешался Помрей. – Я не советую вам давить на Уоррена, он человек крутой.
  – Терпеть не могу врачей, которые снабжают наркоманов, – сказал Стифенс мрачно.
  – Больно много вы об этом знаете, – огрызнулся Помрей. – Вам не удастся обвинить Ника Уоррена в нарушении врачебной этики. Попробуйте только, он вас сотрёт в порошок.
  – Посмотрим. Мне приходилось иметь дело с крутыми ребятами.
  Помрей неожиданно заулыбался.
  – Я, пожалуй, останусь, посмотрю. Уоррен знает о наркотиках и наркоманах больше, чем кто-либо. В своём деле он просто фанатик. Но я думаю, вы от него ничего не добьётесь. Ну ладно, пойду схожу в эту клоаку. Скоро вернусь.
  Стифенс встретил Уоррена в полутёмном холле рядом с комнатой. Ему хотелось сохранить психологическое преимущество, которое, как ему казалось, он имел, потому что тот не был извещён о смерти девушки. Он удивился, что доктор прибыл так скоро, но виду не показал и, пока тот шёл по холлу, смотрел на него с профессиональным хладнокровием.
  Уоррен оказался высоким человеком с выразительным, но странно неподвижным лицом. Говорил он очень взвешенно, порой, прежде чем ответить, довольно долго молчал, словно не слышал или игнорировал вопрос, но в конце концов отвечал, когда Стифенс уже готов был его повторить. Такая сверхосторожность раздражала Стифенса, но он старался сохранять невозмутимость.
  – Рад, что вы смогли прийти, – сказал он. – У нас тут некоторые сложности, доктор. Вы случайно не знаете молодую леди по имени Джун Хеллиер?
  – Да, знаю, – коротко ответил Уоррен.
  Стифенс подождал, ожидая, не добавит ли Уоррен что-нибудь, но тот молча смотрел на него. Подавляя недовольство, он продолжал:
  – Это одна из ваших пациенток?
  – Да, – сказал Уоррен.
  – От чего вы её лечили, доктор?
  Последовала долгая пауза, прежде чем Уоррен ответил:
  – Я не обязан отвечать на этот вопрос.
  Стифенс почувствовал, как Помрей заёрзал сзади него. Он сказал сухо:
  – Вы обязаны отвечать на вопросы полиции.
  Уоррен опять помолчал, не отводя глаз от пристального взора Стифенса. Наконец, он сказал:
  – Я полагаю, что если мисс Хеллиер нуждается в помощи, мы зря стоим здесь, теряя время.
  – Ей не понадобится помощь, – сказал Стифенс бесцветно.
  Помрей не выдержал.
  – Она мертва, Ник.
  – Понятно, – сказал Уоррен. Казалось, на него это не произвело никакого впечатления.
  Стифенс был возмущён предательством Помрея, но безразличие Уоррена его потрясло.
  – Вы, кажется, не удивлены, доктор, – сказал он.
  – Нет, – последовал лаконичный ответ.
  – Вы снабжали её наркотиками?
  – Я их прописывал ей – раньше.
  – А какие именно?
  – Героин.
  – Это было необходимо?
  Уоррен был так же невозмутим, как и прежде, только в глазах его появился стальной блеск.
  – Я не собираюсь обсуждать профессиональные тонкости с профанами.
  Волна гнева захлестнула Стифенса.
  – Однако её смерть вас не удивляет. Она, что, была обречена? Её нельзя было спасти?
  Уоррен посмотрел на Стифенса задумчиво и сказал:
  – Уровень смертности среди наркоманов примерно в двадцать восемь раз выше среднего. Поэтому её смерть меня и не удивляет.
  – Она колола героин?
  – Да.
  – И вы её снабжали героином?
  – Да.
  – Понятно, – сказал Стифенс, как бы закругляясь. Он бросил взгляд на Помрея, но затем опять обратился к Уоррену.
  – Не скажу, что мне всё это нравится.
  – А мне безразлично, нравится вам это или нет, – сказал Уоррен монотонным голосом. – Я хочу посмотреть на мою пациентку. Вам всё равно понадобится свидетельство о смерти. Лучше, если его напишу я.
  "Вот стальные нервы", – подумал Стифенс. Он резко повернулся и толкнул рукой дверь.
  – Входите, – сказал он коротко.
  Следом за ним Уоррен и Помрей вошли в комнату. Стифенс кивнул головой сержанту Инсли, давая ему знак, чтобы тот вышел и закрыл дверь. Когда он присоединился к Уоррену и Помрею, простыня, которой Помрей накрыл тело Джун Хеллиер, была откинута, и два врача перешли на профессиональный язык, из которого ему было понятно примерно одно слово из четырёх. Стифенсу захотелось вмешаться.
  – Доктор Уоррен, – сказал он. – Я предположил, что девушка, может быть, страдала диабетом – вон следы уколов. Доктор Помрей сказал, что кожа воспалена и что ни один врач не допустит, чтобы это случилось с его пациентом. Эту девушку лечили вы. Что вы скажете на это?
  Уоррен взглянул на Помрея, и губы его слегка шевельнулись, как бы изображая улыбку.
  – Я не обязан отвечать, – сказал он, – но всё же отвечу. Диабетики и наркоманы колются по-разному. Наркоманы всегда очень спешат, нарушают правила гигиены. – И, обращаясь уже к Помрею, добавил: – Я ведь учил её, как пользоваться шприцем, но ей уже было не до того.
  Стифенс был шокирован.
  – Как! Вы учили её пользоваться шприцем! Боже мой, у вас искажённые представления о врачебной этике.
  Уоррен посмотрел на него хладнокровно и абсолютно ровным голосом ответил:
  – Инспектор, сомнения в моей профессиональной этике вам следует переправить соответствующим властям, а если не знаете, каким именно, я охотно сообщу вам адрес. – И, отвернувшись от Стифенса, словно его присутствие ничего не значило, сказал Помрею:
  – Я подпишу свидетельство вместе с патологоанатомом. Так будет лучше.
  Уоррен подошёл к изголовью кровати и постоял немного, глядя на девушку. Затем он бережно накрыл её простынёй. В этом движении проскользнуло нечто, озадачившее Стифенса, – это был акт… нежности.
  Он подождал, когда Уоррен поднимет голову, и сказал:
  – Вы знаете что-нибудь о её семье?
  – Практически ничего. Наркоманы – очень скрытый народ, и я к ним с расспросами не лезу.
  – Об отце её ничего не известно?
  – Ничего, кроме самого факта, что у неё есть отец. Она упоминала о нём пару раз.
  – Когда она пришла к вам за наркотиками?
  – Она пришла ко мне на лечение примерно полтора года тому назад. На лечение, инспектор.
  – Разумеется, – произнёс Стифенс с иронией и протянул ему сложенный лист бумаги. – Посмотрите. Это, может быть, вас заинтересует.
  Уоррен взял лист и, обратив внимание на его протёртый край, развернул.
  – Где вы это взяли?
  – В её сумочке.
  Это было письмо, отпечатанное на машинке на роскошном официальном бланке с грифом "Компания Риджент-фильм" и адресом на Вордур-стрит. На нём стояла дата шестимесячной давности. Текст был такой:
  "Дорогая мисс Хеллиер!
  По поручению Вашего отца сообщаю Вам, что он не сможет увидеться с Вами в следующую пятницу, так как улетает в Америку. Сколько он там пробудет, пока неизвестно.
  Он просил передать, что напишет Вам, как только немного освободится, и надеется, что Вы не будете слишком огорчены его отсутствием.
  Искренне Ваша Д.Л. Уолден."
  Уоррен негромко сказал:
  – Это многое объясняет. – И взглянул на Стифенса. – А он написал ей?
  – Не знаю, – ответил Стифенс. – Я больше ничего не обнаружил.
  Уоррен постучал кончиком пальцев по письму.
  – Не думаю, что он написал. Джун не стала бы хранить это письмо, уничтожив письмо отца. – Он кивнул на покрытое простынёй тело. – Бедная девочка.
  – Вы лучше пожалейте себя, доктор, – произнёс Стифенс язвительно. – Взгляните на список директоров компании, там под грифом.
  Уоррен взглянул на него и увидел: сэр Роберт Хеллиер (председатель). Сделав гримасу, он передал письмо Помрею.
  – Боже мой! – воскликнул Помрей. – Так это тот Хеллиер.
  – Да, тот Хеллиер, – сказал Стифенс. – И я думаю, что он этого так не оставит. Как вы думаете, доктор Уоррен? – Он смотрел на Уоррена с неприязнью, не скрывая злорадства.
  
  2
  
  Уоррен сидел за столом в своём кабинете. Пациентов не было, и он тратил своё драгоценное время на просмотр горы бумаг, которыми его атаковали заботившиеся о благе народа чиновники. Он терпеть не мог всю эту медицинскую бюрократию и был даже доволен, когда его отвлёк телефонный звонок. Но его удовольствие испарилось, как только он услышал в трубке голос своей секретарши: "Сэр Роберт Хеллиер хочет поговорить с вами, доктор".
  Он вздохнул. Он ждал этого звонка.
  – Соедините меня с ним, Мэри.
  Послышался щелчок, затем зуммер.
  – Говорит Хеллиер.
  – Николас Уоррен слушает.
  Тоном повелителя Хеллиер заявил:
  – Я хочу вас видеть, Уоррен.
  – Я вас понимаю, сэр Роберт.
  – Я буду в своём кабинете в два тридцать. Вы знаете, где это?
  – Нет, это невозможно, – сказал Уоррен твёрдо. – Я очень занят. Я предлагаю встретиться у меня. Я назначу вам время.
  Последовало молчание. Хеллиер не верил своим ушам. Он готов был взорваться.
  – Послушайте-ка…
  – Извините, сэр Роберт, – перебил его Уоррен. – Я мог бы принять вас сегодня у себя в пять часов. Думаю, что к тому времени я освобожусь.
  Хеллиер уже принял решение.
  – Ладно, – рявкнул он, и Уоррен даже слегка вздохнул, когда трубка на другом конце провода шлёпнулась на рычаг. Свою он положил аккуратно и нажал на кнопку внутренней связи.
  – Мэри, в пять у меня будет сэр Роберт Хеллиер. Если там ещё есть пациенты, сделайте так, чтобы он был после них последним. Полагаю, что ему нужна продолжительная консультация.
  – Хорошо, доктор.
  – Да, Мэри. Как только он появится, вы можете быть свободны.
  – Спасибо, доктор.
  Уоррен посидел некоторое время, глядя в пространство, затем вновь принялся за свои бумаги.
  
  ***
  
  Сэр Роберт Хеллиер был могучего телосложения и недюжинной силы. Хорошо сшитый изысканный костюм подчёркивал его атлетические достоинства. Он держался и разговаривал так, что сразу было ясно – он не привык, чтобы ему перечили. Он вошёл в кабинет и коротко без околичностей сказал:
  – Вы знаете, почему я здесь.
  – Да, вы пришли, чтобы поговорить о своей дочери. Садитесь, пожалуйста.
  Хеллиер сел по другую сторону стола напротив Уоррена.
  – Я сразу приступлю к делу. Моя дочь мертва. Информация полиции кажется мне невероятной. Мне сказали, что моя дочь была наркоманкой, употребляла героин.
  – Да, это так.
  – Героин, который давали ей вы?
  – Героин, который я ей прописывал, – поправил Уоррен.
  Хеллиер даже растерялся на мгновение.
  – Не ожидал, что вы так легко в этом признаетесь.
  – Почему же? Я ведь был врачом вашей дочери.
  – Какая неслыханная наглость! – разразился Хеллиер. Он подался вперёд, и его могучие плечи напряглись. – Врач прописывает молодой девушке сильнодействующие препараты! Это же безобразие!
  – Это было… – начал Уоррен.
  – Я вас упрячу в тюрьму! – завопил Хеллиер. -…по моему мнению, абсолютно необходимо.
  – Вы просто преступник!
  Уоррен встал, и его холодный голос оборвал тираду Хеллиера:
  – Ещё одно оскорбление, и я вас привлеку к суду за клевету. Если вы не собираетесь меня выслушать, я попрошу вас покинуть мой кабинет, так как дальнейшие объяснения с вами я считаю бессмысленными. Если вы хотите подать жалобу на мои действия, обращайтесь в Дисциплинарный комитет Центрального медицинского совета.
  Хеллиер в изумлении смотрел на него.
  – Вы хотите сказать, что Центральный медицинский совет одобрит ваши действия?
  – Именно так, – сухо сказал Уоррен и сел на своё место. – Кстати, и британское правительство тоже. Есть соответствующий закон.
  Хеллиер выглядел растерянно.
  – Ну, хорошо, – нерешительно сказал он. – Наверное, мне надо выслушать вас. Собственно, за этим я сюда и пришёл.
  Уоррен посмотрел на него задумчиво и сказал:
  – Джун пришла ко мне около полутора лет тому назад. К этому времени она употребляла героин примерно два года.
  Хеллиер опять вспыхнул.
  – Не может быть!
  – Почему же?
  – Я бы знал об этом.
  – Как бы вы знали?
  – Ну, есть же… симптомы.
  – Понятно. А какие симптомы, сэр Роберт?
  Хеллиер начал объяснять, но тут же сбился и замолчал. Уоррен сказал:
  – У наркоманов вовсе не обязательно дрожат руки. Есть симптомы куда более скрытые, а уж что-что, скрывать они натренировались. Но что-то вы могли заметить. Скажите, ваша дочь испытывала денежные затруднения в то время?
  Хеллиер посмотрел на тыльную сторону своих ладоней и не спеша, словно всё взвешивая, сказал:
  – По правде говоря, ей всегда не хватало денег. Мне это страшно надоело, и я поставил её в жёсткие рамки. Я сказал ей, что воспитывал её не для того, чтобы она бездельничала и разбрасывала деньги налево и направо. И я устроил её на работу, купил для неё квартиру, но сумму, которую я ей давал, сократил вдвое.
  – Понятно, – сказал Уоррен. – А долго она работала?
  Хеллиер покачал головой.
  – Не знаю. Знаю только, что она потеряла работу.
  Он вдавил ладони в край стола, так, что побелели костяшки пальцев.
  – Вы знаете, она ведь ограбила меня, меня, родного отца.
  – Как это случилось? вежливо спросил Уоррен.
  – У меня есть дом в Беркшире, – сказал Хеллиер. – Она приехала туда и обчистила его, буквально обчистила. У меня среди прочего было много грузинского серебра. У неё хватило наглости оставить записку, что она взяла егс и продала какому-то антиквару, даже адрес его написала. Я у него потом всё выкупил, но это стоило мне бешеных денег.
  – Вы заявили в полицию?
  – Не говорите глупостей, – с яростью проговорил Хеллиер. – У меня ведь есть определённая репутация. Представляете, как бы меня прокатили в газетах, если бы я официально обвинил свою дочь в воровстве. У меня и так напряжённые отношения с прессой.
  – Может, для неё было бы и лучше, если бы вы заявили, – сказал Уоррен. – А сами вы спрашивали у неё, почему она ограбила вас?
  Хеллиер вздохнул.
  – Я решил, что она окончательно свихнулась. Пошла по стопам своей матери. – Он распрямил плечи. – Но это уже другая история.
  – Конечно, – сказал Уоррен. – Как я вам сообщил, Джун пришла ко мне лечиться, или, точнее, за героином, когда у неё был уже двухлетний опыт наркомании. Она сама в этом призналась, да и осмотр убедил меня в этом.
  – Вы хотите сказать – она пришла не лечиться, а за героином? – спросил Хеллиер.
  – Наркоманы свято уверены, что мы, врачи, обязаны снабжать их наркотиками, – стал объяснять Уоррен, голос его погас. – Они не хотят, чтобы их лечили, это их отпугивает.
  Хеллиер тупо смотрел на Уоррена.
  – Но ведь это чудовищно, – сказал он. – Вы давали ей героин?
  – Давал.
  – И не лечили?
  – Практически нет. Нельзя лечить человека, который ни за что не хочет лечиться. В Англии нет закона о принудительном лечении.
  – Но вы потворствовали ей? Вы давали ей героин.
  – А вы предпочли бы, чтобы не давал? Вы предпочли бы, чтобы она шаталась по улицам в поисках героина, добывала его чёрт знает где? У подпольных барыг и за баснословную цену. Кто знает, с какой дрянью этот героин обычно смешивают. По крайней мере, тот препарат, который давал ей я, соответствовал фармацевтическим стандартам, а это резко снижало шанс заразиться гепатитом.
  Хеллиер как-то обмяк.
  – Не понимаю, – сказал он. – Просто не понимаю.
  – Да, не понимаете, – согласился Уоррен. – Вот вы обвиняли меня в нарушении врачебной этики. Впрочем, об этом потом. Так вот. Он сложил ладони. – Через месяц я убедил Джун начать лечение. Для таких, как она, есть специальные клиники. Она провела в одной из них двадцать семь дней. – Он пристально посмотрел на Хеллиера. – На её месте я бы там не продержался и неделю. Джун была волевой девушкой, сэр Роберт.
  – Я ничего не знаю об этом… э-э… лечении.
  Уоррен открыл ящик стола, достал оттуда пачку сигарет. Взяв одну, он, помедлив, протянул пачку Хеллиеру.
  – Извините. Вы курите?
  – Спасибо, – сказал Хеллиер и взял сигарету. Уоррен перегнулся через стол и чиркнул зажигалкой. Затем закурил сам. Некоторое время он смотрел на Хеллиера, словно изучая его.
  – Здесь тоже есть наркотик, – сказал он, вынимая сигарету изо рта, – но наркотик не очень сильный, – никотин. Он создаёт зависимость в основном психологическую. Имея сильную волю, можно бросить курить. – Он наклонился вперёд. – Героин – дело другое. Возникает физическая зависимость. Организм требует его, а разум практически бездействует. Он откинулся назад. – Наркоман, не получив вовремя дозу наркотика, может умереть. И мы, врачи, непременно учитываем это, приступая к лечению.
  Хеллиер побелел.
  – Она мучилась?
  – Да, – сказал Уоррен холодно, – я бы охотно вам солгал, но это так. Они все мучаются. Они испытывают такие страдания, что лишь один из ста может это выдержать, Джун продержалась какое-то время, но потом сбежала. Я не мог заставить её вернуться – повторяю, лечение добровольное.
  Сигарета в пальцах Хеллиера заметно дрожала. Уоррен продолжал:
  – После этого я долгое время её не видел. Но она вернулась полгода тому назад. Они все рано или поздно возвращаются. Она просила у меня героин. Но я уже не мог ей его выписать. Порядки изменились – теперь наркоманы должны были обращаться в специальные государственные клиники; Я предложил ей вновь пройти курс лечения, но она и слышать об этом не хотела. Мне всё же удалось поместить её в клинику, где я мог быть рядом с ней как консультант, – ведь я знал её и знал историю её болезни. Ей прописали героин и давали минимальную дозу, пока она не умерла.
  – Однако она умерла от слишком большой дозы.
  – Нет, – сказал Уоррен. – Она умерла от дозы героина, растворённой в метиламфитамине, а этот коктейль действует очень сильно. Амфитамин ей прописан не был, она его где-то раздобыла сама.
  Хеллиер весь трясся.
  – Вы ко всему этому относитесь как-то очень спокойно, Уоррен, – сказал он срывающимся голосом. – По моему мнению, слишком спокойно.
  – Мне приходится быть спокойным, – возразил Уоррен. – Врач, который позволяет себе излишние эмоции, вредит и себе, и пациентам.
  – Гуманный, объективный, профессиональный подход, – с насмешкой сказал Хеллиер. – Но вы погубили мою Джун. – Он ткнул свой дрожащий палец почти под нос Уоррену. – Я спущу с вас шкуру, Уоррен. Я человек влиятельный, и я вас сотру в порошок.
  Уоррен окинул Хеллиера печальным взором.
  – Не в моих привычках бить родителей моих пациентов по зубам, – сказал он угрожающе, – но вы, кажется, напрашиваетесь.
  – Я напрашиваюсь! – взревел Хеллиер. – Да я вас живьём закопаю, как говорят русские!
  Уоррен встал.
  – Хорошо. Только сначала ответьте на мой вопрос: вы всегда общаетесь со своими детьми через посредников?
  – Что вы имеете в виду?
  – Шесть месяцев тому назад, как раз перед вашим отъездом в Америку, Джун хотела встретиться с вами. Но вы отшили её официальным письмом, написанным вашим секретарём. Бог тому свидетель.
  – Я был очень занят в то время – готовился к крупной сделке.
  – Она хотела обратиться к вам за помощью. Но вы ей отказали, и она пришла ко мне. Вы, кстати, обещали написать ей из Америки. Написали?
  – Я был занят, – повторил Хеллиер уныло. – Занят, понимаете? Масса дел… совещания…
  – Итак, вы ей не написали. А когда вы вернулись?
  – Две недели тому назад.
  – Значит, вас не было почти полгода. За это время вы хоть раз поинтересовались, где ваша дочь? Встретились с ней, когда вернулись? Она, между прочим, тогда была ещё жива.
  – Боже праведный! На меня столько всего свалилось по возвращении. В моё отсутствие тут всё пошло прахом, чёрт побери.
  – Вот именно, – сказал Уоррен ледяным тоном. – Вот вы говорили, что устроили Джун на работу, нашли ей квартиру. Всё это прекрасно звучит, но я бы сказал, что вы просто отпихнули её от себя. Вы вообще задавались вопросом, почему изменилось её поведение, почему ей не хватало денег? Мне хотелось бы знать, как часто вы вообще видели свою дочь, интересовались ли, как она живёт, в какой она компании. Были ли вы ей настоящим отцом?
  Лицо Хеллиера приняло пепельно-бледный оттенок.
  – О Господи! – прошептал он.
  Уоррен опять сел и спокойно сказал:
  – А теперь я должен сообщить вам нечто и впрямь неприятное, Хеллиер. Ваша дочь ненавидела вас до глубины души. Она мне говорила об этом, хотя я и не знал, кто вы такой. Она хранила это чёртово покровительственное письмо от вашего секретаря, чтобы её ненависть не остывала, и кончила жизнь в грязной ночлежке в Ноттинг-хилле с тремя шиллингами и четырьмя пенсами в сумочке. Если полгода тому назад вы уделили бы своей дочери пятнадцать минут своего драгоценного времени, она сейчас была бы жива.
  Он склонился над столом и спросил, не скрывая раздражения:
  – А теперь скажите мне, Хеллиер, кто виноват в смерти вашей дочери?
  Лицо Хеллиера исказилось от боли, и Уоррен, откинувшись на спинку кресла, смотрел на него вроде бы даже с сочувствием. Ему было стыдно за себя, за то, что он так поддался эмоциям вопреки профессиональному кодексу. Он увидел, как Хеллиер вытаскивает платок, встал и, подойдя к шкафчику, достал какой-то пузырёк. Высыпав из него на ладонь две пилюли, он вернулся к столу и сказал:
  – Примите это, вам станет легче.
  Не сопротивляясь, Хеллиер взял лекарство и запил водой из стакана. Он немного успокоился, хотя голос его дрожал.
  – Элен – моя жена – мать Джун – моя бывшая жена – мы, знаете ли, развелись. Я с ней развёлся – Джун тогда было пятнадцать. Элен была совершенно невыносима. Она мне изменяла – и я не выдержал. Надоело выглядеть дураком. Джун осталась со мной, она сама так захотела. А Элен она была не нужна. – Он судорожно перевёл дыхание. – Джун, конечно, ходила в школу. А я был поглощён работой. Дела мои пошли в гору и поглотили меня целиком. У меня не оставалось ни минуты. Мне приходилось много ездить. – Он словно погружался в прошлое. – Я не представлял тогда…
  – Я понимаю, – мягко заметил Уоррен.
  Хеллиер взглянул на него.
  – Сомневаюсь, доктор. – Он заморгал, не выдержав пристального взора Уоррена, и опустил голову. – А может, и понимаете. Вероятно, вы часто сталкиваетесь с подобными ситуациями…
  Уоррен миролюбиво сказал:
  – С молодым поколением всегда трудно найти общий язык. Даже когда они ещё под стол пешком ходят. По-видимому, у них свой склад мышления, свои идеалы.
  Хеллиер вздохнул.
  – Но я должен был хотя бы попытаться. – Он крепко сцепил пальцы рук. – Люди моего круга считают, что безотцовщина, юношеская преступность – удел неимущих классов. Господи!
  Уоррен потеплел:
  – Я вам дам что-нибудь, чтобы вы хорошо спали ночью.
  Хеллиер сделал отрицательный жест рукой.
  – Нет, спасибо, доктор. Я приму что-нибудь покрепче. – Он поднял голову. – Скажите мне, когда это началось? Как она?.. Как она могла?..
  Уоррен пожал плечами.
  – Она мне об этом особенно не рассказывала. Думаю, что её случай был достаточно типичен. Для начала – марихуана, ради бравады или забавы; потом более сильные наркотики и наконец героин и сильнодействующий амфетамин. Обычно всё начинается с какой-нибудь сомнительной компании.
  Хеллиер кивнул.
  – Вот оно – отсутствие родительского контроля, – с горечью сказал он. – Где они достают эту дрянь?
  – Трудно сказать. Преступники грабят склады медикаментов и затем сбывают товар по своим каналам. И есть, конечно, контрабанда. В Англии государство контролирует сбыт наркотиков, и те, кто зарегистрированы как наркоманы, получают героин по рецептам. Иное дело в Штатах. Там торговля наркотиками полностью запрещена, и поэтому существует громадный чёрный рынок с колоссальными доходами и налаженной системой добычи и сбыта наркотиков. Одним словом, наркобизнес.
  – И что же, неужели полиция бессильна?
  Уоррен сказал иронически:
  – Полагаю, инспектор Стифенс вам уже всё рассказал обо мне.
  – Он составил о вас превратное представление, – пробормотал Хеллиер, беспокойно ёрзая.
  – Не страшно. Я уже привык к этому. Полиция и общественное мнение в этом сходятся. А я считаю, что преследовать человека, когда он уже сел на иглу, бессмысленно. Это только на руку гангстерам, ведь наркоман, которого преследуют, только к ним и будет обращаться. Люди, которым нужны наркотики и которые не в состоянии за них платить, готовы на любое преступление.
  Уоррен наблюдал за Хеллиером, который стал заметно спокойнее, и решил, что это произошло скорее благодаря их академической беседе, нежели успокоительному лекарству. Он продолжал:
  – Наркоманы – больные люди, и полиция не должна преследовать их. Мы, врачи, позаботимся о них, а уж её дело – перекрыть подпольные источники наркотиков.
  – А они занимаются этим?
  – Не всё так просто. Торговля наркотиками имеет международный размах. Всё законспирировано. – Он улыбнулся. – Наркоманы боятся полиции как огня, из них много не выудишь. К тому же для врачей они крепкие орешки, ии большинство предпочитает с ними не связываться, – я же их понимаю, и мне они доверяются. Вполне возможно, что я располагаю более солидной информацией, чем официальные полицейские органы.
  – Почему же вы не поделитесь с полицией? – спросил Хеллиер.
  Голос Уоррена вдруг стал жёстким:
  – Если кто-нибудь из моих пациентов узнает, что я злоупотребляю их доверием и выбалтываю их тайны полиции, я потеряю их всех. Доверие между врачом и пациентом должно быть абсолютным, особенно, когда речь идёт о наркоманах. Иначе они не обратятся к врачу, и их невозможно будет лечить. Они станут жертвой подпольного наркобизнеса и будут добывать нечистый героин либо в каких-нибудь притонах по бешеной цене, либо у моих коллег, потерявших совесть, которые их лечить не собираются. Есть и такие среди медиков, о чём инспектор Стифенс, вероятно, не преминул вам сообщить.
  Хеллиер как-то сгорбился и сидел, задумчиво уткнувшись в стол.
  – Но ведь надо же что-то делать? Неужели вы ничего не можете предпринять? – спросил он.
  – Я? – воскликнул Уоррен с удивлением. – Что я могу предпринять? Наркотики добывают за пределами Англии, на Ближнем Востоке. Я не искатель приключений из какого-нибудь романа, Хеллиер. Я – врач, работаю с пациентами и еле-еле свожу концы с концами. Я не сумасшедший и не авантюрист, чтобы ни с того ни с сего взять и вылететь в Иран.
  – Если бы вы оказались настолько сумасшедшим, вы могли бы растерять своих пациентов, – сказал Хеллиер басом и встал. – Простите, что вначале я был с вами резок, доктор Уоррен. Благодаря вам я многое узнал. Конечно, я очень виноват. Но ведь и вы не без греха. Вы знаете, как сокрушить наркоманию, но сами ничего не предпринимаете. Разве это порядочно? – Он двинулся к двери. – Не трудитесь меня провожать. Я найду дорогу.
  Уоррена словно застали врасплох, он встревоженно вскочил со своего места, когда дверь за Хеллиером закрылась, и прошёл по кабинету. Медленно вернулся к своему креслу и сел. Зажёг сигарету и погрузился в глубокое раздумье. Затем он яростно помотал головой, словно пытался отогнать назойливую муху. "Возмутительно! – прошептал он. – Просто возмутительно!" Он долго не мог успокоиться. Совесть его была потревожена.
  В тот вечер он направился по Пикадилли в Сохо. Он шёл мимо ресторанов, ночных клубов, кафе со стриптизом. Это были места, куда часто наведывались его пациенты, и нескольких он встретил. Они в знак приветствия махали руками, он машинально отвечал и шёл дальше, почти ничего не замечая вокруг, пока не очутился на Вардур-стрит вблизи дирекции кинокомпании Риджент.
  Он посмотрел на здание и громко воскликнул:
  – Это просто возмутительно!
  
  3
  
  Сэр Роберт Хеллиер тоже плохо спал этой ночью. Он отправился домой и почти совершенно не помнил, как туда доехал. Шофёр заметил, что хозяин в мрачнейшем настроении, и, прежде, чем поставить машину в гараж, позвонил слуге Хеллиера Хатчинсу.
  – Старый хрыч не в духе сегодня, Гарри, – сказал он. – Держись от него подальше и будь тише воды, ниже травы.
  Поэтому, когда Хеллиер вошёл в свой особняк, Хатчинс приготовил для него виски, стараясь не попадаться ему на глаза. Но Хеллиер не обратил никакого внимания ни на виски, ни на Хатчинса и, погрузившись в глубокое кресло, предался размышлениям.
  Чувство вины терзало его. Уоррен положил его на обе лопатки. Впервые в жизни он потерпел поражение. Он презирал себя самого и ещё больше Уоррена за то, что тот ткнул его носом в его пороки. Но положа руку на сердце он вынужден был признать, что превысил пределы допустимой обороны и напоследок оскорбил Уоррена, не желая признать его правоту и, следовательно, превосходство.
  А что же Джун? Что она значила для него? Он вспомнил о ней, прежней – весёлой, лёгкой, беззаботной. Когда он был готов дать ей всё, от самых дорогих и модных туалетов до престижных школ, балов, каникул в Европе и всего прочего.
  Всего, кроме себя самого, – думал он с раскаянием.
  А затем с Джун что-то случилось. Откуда-то в ней возникла ненасытная страсть к деньгам, не к нарядам, не к прочим благам, а именно к деньгам. Хеллиер всю жизнь пробивался сам, считал, что молодые люди должны сами всего добиваться. И если поначалу он пытался увещевать дочь, то потом все их встречи заканчивались бурными скандалами. В конце концов он потерял терпение и перестал с ней видеться. Уоррен прав: он оттолкнул от себя дочь, так и не поняв, что с ней произошло.
  После кражи серебра он убедился, что дочь для него безвозвратно потеряна, и единственное, что его заботило, – как бы этот скандал не просочился в прессу. Да и сейчас, к своему стыду, он признался в этом, после встречи с инспектором Стифенсом его больше всего беспокоило, что результаты расследования подмочат его репутацию и вся эта история станет достоянием газет.
  Как же всё произошло? Как случилось, что он потерял сначала жену, а затем и дочь?
  Он ведь работал, да, работал!
  Когтями и зубами карабкался вверх, не брезгуя никакими средствами. Он виртуозно обхаживал партнёров и рисковал миллионами. Взять хотя бы эту поездку в Америку – он-таки обломал, чёрт возьми, этих крутых янки, но какой ценой! Язва, повышенное давление, нервные стрессы и три пачки сигарет в день – вот итог тех шести месяцев.
  И погибшая дочь.
  Он оглядел свою комнату, взглянул на воздушно-лёгкого Ренуара на одной стене, на Пикассо голубого перила – на другой. Символы благополучия. Он вдруг проникся к ним отвращением и пересел в другое кресло, откуда картины были не видны и открывалась панорама Лондона – на дворец святого Джеймса с тюдоровскими амбразурами.
  Ради кого он так азартно запоем работал? Сначала ради Элен и юной Джун, ради других будущих детей. Но Элен не захотела больше иметь детей, и Джун была единственной. Наверное, тогда его работа уже стала для него своего рода наркотиком. Он целиком растворился в атмосфере киностудий, где царили артисты и деньги, где так много значил счастливый жребий. А жена и дочь – они отошли на второй план.
  Может быть, поэтому Элен начала изменять ему сперва скрытно, а потом откровенно и вызывающе. Поползли грязные слухи, и он добился развода.
  Господи, ну а Джун? Ведь работа поглотила его целиком, без остатка. Вся его жизнь оказалась сплошной цепочкой дел, разговоров, поездок, в ней не оставалось места ни для чего, кроме работы.
  Он посмотрел на свои руки. "Я – просто робот, – подумал он с тревогой. – Мозговое устройство – для принятия решения, а руки – для подписывания чеков".
  А дочь его, Джун, потерялась. Внезапно его охватил жгучий стыд за то письмо, о котором говорил Уоррен. Теперь он вспомнил, как всё было. Та неделя выдалась беспросветной. Он готовился к поездке в Америку, утрясал все дела и совершенно замотался. Однажды в коридоре его остановила секретарша, мисс Уолден.
  – У меня для вас письмо от мисс Хеллиер, сэр Роберт. Она просит разрешения встретиться с вами в пятницу.
  Он в отчаянии потёр подбородок. Ему хотелось повидаться с дочерью, но в то же время не хотелось отрываться от дел.
  – Ах, чёрт! У меня же запланирована встреча с Мэтчетом на утро. А это означает и ланч вместе с ним. А что у меня после ланча, мисс Уолден?
  Не заглядывая в свои записи, та тут же ответила:
  – Самолёт вылетает в три тридцать. Так что вам не стоит сильно задерживаться за ланчем.
  – Ага. Мисс Уолден, окажите мне любезность. Напишите моей дочери письмо и объясните ей ситуацию.
  Сообщите, что я напишу ей из Штатов сразу, как только немного освобожусь.
  И он отправился дальше по своим делам и занимался ими до вечера, весь свой восемнадцатичасовой рабочий день. А через два дня настала та самая пятница, и была встреча с Мэтчетом, и обильный ланч, который был устроен, чтобы завоевать расположение Мэтчета. Сразу после ланча он поспешил в аэропорт Хитроу и отбыл в Нью-Йорк, где его ждали Хьюминг и Моррин со своими весьма сомнительными предложениями.
  Затем, хоть это не было предусмотрено, ему пришлось вылететь в Лос-Анджелес и сражаться с местными голливудскими заправилами на их территории. По возвращении в Нью-Йорк Моррин уговаривал его поехать на Майами и на Багамы – замаскированная под видом гостеприимства попытка взятки. Но он всех их переиграл и вернулся в Лондон как победитель, чемпион на взлёте своей карьеры. И тут его ожидала чертовская неразбериха в делах, так как никто не мог справиться с Мэтчетом.
  И за всё это время он ни разу не вспомнил о дочери.
  В полумраке комнаты, с землистым цветом лица, подавленный, он обдумывал этот ужасный факт. Он пытался найти ему оправдания, но не мог. И он знал, что это ещё не самое худшее, он знал, что они с Джун никогда не общались на простом человеческом уровне. Она находилась на периферии его жизни, она была словно вещь или экспонат, забытый в камере хранения.
  Хеллиер встал с кресла и принялся ходить по комнате, вспоминая всё, что ему говорил Уоррен. Уоррен, кажется, воспринимал наркоманию как нечто данное, как жизненный факт, с которым нужно было каким-то образом считаться. И хотя он не сказал этого, но подразумевал, что из-за таких, как он, из-за их преступной беспечности, происходят такие драмы, как с Джун, и ему, Уоррену, приходится расхлёбывать.
  Но не может быть виноват только он. Виноват ещё кто-то. Те, кто добывают, сбывают наркотики, и наживаются на чужой беде.
  Хеллиер почувствовал, как в нём поднимается гнев, почти праведный гнев. Собственный грех его заключался в том, что он уклонился от своего отцовского долга, и грех этот не следовало преуменьшать. Но грех склонения юных созданий к потреблению наркотиков, грех ради наживы был чудовищен. Сам он согрешил по недомыслию, а торговцы наркотиками сознательно встают на путь порока.
  Он почти задыхался, гнев захлёстывал его. И всё-таки он взял себя в руки и решил поразмышлять спокойно. Ведь не позволил же он в своё время эмоциям сорвать переговоры с Мэтчетом, Хьюмингом и Моррином. А сейчас и подавно нужно взять себя в руки. Хеллиер включил свой отнюдь не малый интеллект на полную мощность.
  Он снова вспомнил Уоррена. У Хеллиера вошло в профессиональную привычку досконально изучать людей, с которыми ему приходилось иметь дело, знать их сильные и слабые стороны, во всех, даже самых крайних проявлениях. Он заново прокручивал свою встречу с Уорреном, вспоминая не только, что тот говорил, но и как. Конечно, Уоррен знал нечто важное.
  Он решительно поднял телефонную трубку и набрал номер. Спустя несколько секунд он сказал:
  – Да, я знаю, что поздно. У вас записаны данные фирмы, которая помогла нам с делом Лоури? Прекрасно. Свяжитесь с ними и попросите их раздобыть все данные о докторе Николасе Уоррене. Повторите. Так. Всё нужно сделать деликатно. Всё, что только можно, чёрт возьми! Побыстрее… через три дня… О расходах не беспокойтесь… на мой личный счёт… да. – Он рассеянно взял со стола графин с виски. – И ещё. Постарайтесь узнать в отделе информации всё, что возможно, о контрабанде наркотиков. Вообще о наркобизнесе. Опять-таки три дня… Да-да, я серьёзно… Может получиться хороший фильм. – Он сделал паузу. – Вот ещё что. Только не беспокойте доктора Уоррена. Понятно? Хорошо.
  Он положил трубку и с некоторым удивлением посмотрел на графин. Аккуратно поставив его на место, он встал и пошёл в спальню. Впервые в жизни он изменил своей привычке педантично складывать и развешивать свою одежду, просто швырнул её на пол.
  Только в постели внутреннее напряжение отпустило его, он расслабился. И тут он не сдержался. Тело его сотрясалось от рыданий, и подушка сразу намокла от слёз.
  
  Глава 2
  1
  
  Уоррен был удивлён, когда получил от Хеллиера приглашение зайти к нему, хотя и был к этому готов. Он не мог понять, что нужно от него Хеллиеру, и сначала решил отказаться. По своему опыту он знал, что общение с родственниками умерших пациентов ни к чему хорошему не приводит. В конце концов они всегда стремились оправдать свою вину, а он считал, что виновные должны быть наказаны и лучше всего, если они наказывают себя сами. Но сказанные Хеллиером напоследок слова глубоко задели его, и неожиданно для себя самого он принял предложение Хеллиера встретиться с ним на его квартире. В этот раз, как ни странно, он ничего не имел против встречи на чужой территории – ведь первая битва была уже выиграна.
  Хеллиер приветствовал его: "Очень любезно с вашей стороны, доктор, прийти ко мне", и провёл в большую роскошно обставленную гостиную, где вежливо предложил ему сесть в кресло.
  – Выпьете? – спросил он. – Или вы не пьёте?
  Уоррен улыбнулся.
  – Ничто человеческое мне не чуждо. Виски, пожалуйста.
  Виски оказался столь великолепен, что разбавлять его водой было бы преступлением, он взял сигарету с монограммой Хеллиера.
  – Мы люди оригинальные, – сказал Хеллиер с кривой усмешкой, – мы, кинематографисты. Самореклама – один из наших грехов.
  Уоррен взглянул на золочёную монограмму Р.Х. на сигарете, сделанной по специальному заказу, и пришёл к заключению, что Хеллиер по трезвом размышлении решил вести себя так, как принято в его кругу. Уоррен терпеливо ждал, пока Хеллиер заговорит.
  – Прежде всего, приношу свои извинения за ту сцену, которую я вам устроил в вашем кабинете, – сказал Хеллиер.
  – Дело прошлое, – снисходительно ответил Уоррен. – Можете не извиняться.
  Хеллиер устроился в кресле напротив Уоррена и поставил свой стакан на низенький столик.
  – Я узнал, что у вас безупречная репутация среди профессионалов.
  Уоррен насторожился.
  – В самом деле?
  – Я навёл кое-какие справки о наркобизнесе, так что сейчас имею о нём полное представление.
  – За три дня? – иронически спросил Уоррен.
  – Кинопромышленность не может существовать без информации. А мой отдел информации работает так же эффективно, как, скажем, редакция газеты. За три дня можно многое узнать, стоит только захотеть.
  Уоррен кивнул головой.
  – Мой информационный штаб сделал массу запросов.
  Многие сходятся во мнении, что вы – ведущий нарколог и советуют обращаться к вам.
  – Но они не обратились, – сухо сказал Уоррен.
  Хеллиер улыбнулся.
  – Нет. Я запретил. Ведь вы сказали тогда, что очень заняты, и я не хотел, чтобы вас беспокоили.
  – Полагаю, я должен быть вам за это благодарен, – сказал Уоррен не меняя выражения лица.
  Хеллиер распрямился.
  – Доктор Уоррен, давайте не будем ссориться. Я кладу свои карты на стол. Признаюсь вам, что я навёл справки и о вас лично.
  Уоррен цедил виски и пристально смотрел поверх стакана на Хеллиера.
  – Какая бесцеремонность, чёрт возьми, – возмутился он. – И что же вы обнаружили, позвольте узнать?
  Хеллиер поднял руку.
  – Вы вне подозрений, доктор.
  Уоррен усмехнулся:
  – Хорошо бы как-нибудь почитать это досье. Это будет похоже на чтение собственного некролога. Мало кому такое выпадает в жизни. – Он поставил стакан. – И на что вам всё это, позвольте спросить?
  – Я хотел убедиться в том, что вы тот человек, который мне нужен, – ответил Хеллиер серьёзно.
  – Вы говорите загадками, – Уоррен был заинтригован. – Вы что, хотите предложить мне работу? Консультанта какого-нибудь фильма? – Он улыбнулся.
  – Вполне возможно, – сказал Хеллиер. – Позвольте задать вам вопрос. Вы в разводе с женой? Почему?
  Уоррен был одновременно возмущён, удивлён и шокирован. Возмущён бестактностью вопроса, удивлён тем, что его задал Хеллиер, человек, знающий правила приличия, и шокирован тем, что тот, видимо, раскопал всю его подноготную.
  – Это моё дело, – отрезал он холодно.
  – Без сомнения. – Хеллиер пристально смотрел на Уоррена. – Я скажу вам, почему ваша жена развелась с вами. Ей не нравилось, что вы общаетесь с наркоманами.
  Уоррен положил руки на подлокотники кресла, собираясь встать, но Хеллиер резко сказал:
  – Сядьте-ка. И послушайте, что я вам скажу.
  – Только прекратите меня допрашивать. Я этого не люблю.
  Хеллиер потушил в пепельнице окурок и зажёг новую сигарету.
  – Факт развода характеризует в большей степени вас, чем вашу жену, она меня вообще не интересует. Он свидетельствует о том, что интересы дела для вас выше личных обстоятельств. Вас считают непревзойдённым фанатом, вы об этом знаете?
  – Наслышан, – сказал Уоррен не без высокомерия.
  Хеллиер кивнул.
  – Вы в прошлый раз сказали, да и я в результате моего блиц-расследования получил подтверждение, что наркопациенты – отнюдь не подарок. Они самонадеянны, агрессивны, лживы, коварны, хитры – список этих негативных характеристик можно продолжить. И тем не менее, вы беззаветно пытаетесь им помочь, вплоть до того, что теряете даже жену. Это похоже на акт самоотречения.
  – Самоотречение! Скажете тоже, – фыркнул Уоррен. – Ведь я врач. А все эти пороки не что иное, как симптомы болезни – наркотического синдрома. Наркотики растлевают личность, это верно, но врач обязан помогать всем, и плохим, и хорошим. А уж наркоманов тем более нельзя оставлять один на один с болезнью. – Он покачал головой. – Но я ведь пришёл к вам не для того, чтобы выслушивать комплименты. Ради чего вы меня вызвали?
  Хеллиер вспыхнул.
  – Что ж, приступим к делу. В прошлый раз вы утверждали, что контрабанда наркотиками имеет международный размах. А потом добавили, что вы – не авантюрист, чтобы ехать в Иран. – Он ткнул в собеседника пальцем. – Я думаю, что вы что-то знаете, доктор Уоррен, что-то конкретное.
  – Боже мой! – воскликнул Уоррен. – Как вам такое пришло в голову!
  – Разве я не прав? – отпарировал Хеллиер непринуждённо. – Видите ли, за моими плечами колоссальный опыт. К тому же интуиция меня, как правило не подводит. За это мне и платят, причём весьма неплохо. Теперь об Иране. Почему, собственно, Иран? Героин добывается из опиума, а опиум распространён во многих странах на Дальнем Востоке, Китае или Бирме, но вы назвали Ближний Восток. Почему Ближний Восток? И почему именно Иран? Ведь контрабандой опиума занимаются всюду – от Афганистана до Греции… Вы знаете что-то конкретное, доктор Уоррен.
  Уоррен заёрзал в кресле.
  – Почему вдруг вас всё это заинтересовало?
  – Я собираюсь кое-что предпринять, – сказал Хеллиер и, заметив выражение лица Уоррена, засмеялся. – Нет, не думайте, что я сошёл с ума. Вы ведь сами сказали – вы бессильны лечить наркоманов, до тех пор, пока они могут на ближайшем углу купить себе новую порцию зелья. Надо вообще перекрыть каналы поступления наркотиков в страну!
  – Послушайте! – взорвался Уоррен. – Полиция многих стран мира бессильна в борьбе с этим злом. А вы собираетесь преуспеть? На что вы рассчитываете?
  Хеллиер опять ткнул в Уоррена указательным пальцем.
  – На информацию, которой вы располагаете и которую по своим моральным соображениям, не передаёте полиции.
  – И которую я передам вам, вы это хотите сказать?
  – Да нет, – сказал Хеллиер. – Можете мне ничего не сообщать, это ваше дело. Видите ли, я выбрал вас для этой миссии.
  – Теперь мне ясно, что вы маньяк, Хеллиер, – сказал Уоррен с возмущением. – Вам взбрела в голову идея искупить свою вину таким невероятным образом, и вы хотите втянуть меня… – Его губы искривились. – Нет уж, увольте, после драки кулаками не машут.
  Хеллиер невозмутимо зажёг следующую сигарету, и у Уоррена вырвалось:
  – Вы слишком много курите.
  – Вы второй врач, который говорит мне об этом за последние две недели. – Хеллиер махнул рукой. – Очевидно, вы ко всем относитесь как к пациентам, Уоррен. В прошлый раз вы сказали: "Я просто врач, который еле-еле сводит концы с концами!" – Хеллиер усмехнулся. – Вы правы. Я ознакомился с вашим счётом в банке. Но представим себе, у вас неограниченные средства и к тому же, вы располагаете информацией, которая у вас есть на сегодняшний день. Что вы предпримете?
  Уоррен сказал решительно:
  – Один в поле не воин.
  – Ну так подберите себе команду, – воскликнул Хеллиер возбуждённо.
  Уоррен уставился на него.
  – Вы что, серьёзно? – спросил он изумлённо.
  – Вообще-то я сочиняю сказочки, это моя профессия, – сказал Хеллиер спокойно, – но сейчас я говорю абсолютно серьёзно.
  Уоррен убедился, что Хеллиер не в себе. Смерть дочери выбила его из колеи. До сих пор он шёл заданным курсом, а теперь в поле его зрения появилась новая цель, и вразумить его будет, вероятно, нелегко.
  – Вы просто не представляете, что вы затеваете, – сказал Уоррен.
  – Я знаю, на что я иду, – ответил Хеллиер. – Я хочу скрутить этих мерзавцев в бараний рог. Я жажду крови.
  – Чьей крови, моей? – поинтересовался Уоррен. – Я не тот человек, который вам нужен, Хеллиер. Да и вряд ли такой человек существует. Вам нужна комбинация святого Георгия и Джеймса Бонда. Я врач, а не охотник за гангстерами.
  – Но мне нужны именно вы, ваши знания и опыт, – настаивал Хеллиер. И чувствуя, что Уоррен уже на взводе, слегка ослабил натиск. – Я не жду от вас немедленного решения, доктор. Просто подумайте над тем, что я сказал. – И добавил решительно: – Кстати, не забудьте о ваших профессиональных этических соображениях. – Он взглянул на часы. – Как вы относитесь к тому, чтобы немного перекусить?
  
  2
  
  Покинув роскошную квартиру Хеллиера с приятной тяжестью в желудке, но в расстроенных чувствах, Уоррен вновь и вновь возвращался к недавнему разговору. Возможно, Хеллиер и говорил всерьёз, но он явно не имел представления о мире наркобизнеса, которому он решил объявить войну. Мир этот закрыт для посторонних и требует высоких ставок.
  Уоррен пробрался сквозь шумную толпу на Джермин-стрит к Пикадилли-серкус и свернул в Сохо. Остановившись у одного из кафе, он взглянул на часы и вошёл внутрь. Народу было много, но кто-то, завидев его, дружелюбно уступил ему место у стойки бара. Он заказал виски и, держа стакан в руке, оглядел зал. В глубине за столиком он увидел трёх своих пациентов. Задержав на них взгляд, он понял, что они недавно кольнулись. Они были чрезмерно раскованны и увлечённо болтали. Один из них увидел доктора и приветствовал его, помахав рукой. Уоррен поехал в ответ.
  Доктору Уоррену не так-то просто было завоевать доверие своих пациентов – это стоило многих усилий. Он пытался приучить их использовать чистые иглы и дистиллированную воду – большинство из них не имели ни малейшего представления о гигиене. Обитая вместе с ними в их сумеречном мире, тесно соприкасавшимся с миром преступным, он многое постиг. Его потрясло, например, что даже проститутки в Сохо презирают и осуждают наркоманов, считая их поведение аморальным. Всё это было бы смешно, если б не было так грустно.
  Уоррен никогда не смотрел на своих пациентов сквозь призму общепринятой морали. Он не задавался вопросом, как и почему люди обращаются к героину и, попав на этот крючок, становятся наркоманами. Что толку упрекать больного, ему надо помочь. И Уоррен помогал как мог. Мнение полиции и общества не волновало его.
  В этом кафе и других заведениях подобного рода он и почерпнул ту информацию, которая заинтересовала Хеллиера. Впрочем, не всю эту информацию можно было считать достоверной – наряду с точными сведениями и фактами циркулировало множество слухов. Конечно, он не сразу завоевал доверие наркоманов, но, убедившись, что он держит язык за зубами, они перестали его бояться. Они знали, кто он и чем занимается, и воспринимали это нормально, хотя некоторые относились к нему как к назойливому благодетелю, который суёт свой нос в чужие дела.
  Он повернулся лицом к бару и уставился в свой стакан. "Ник Уоррен – доморощенный Джеймс Бонд! – думал он. – Ну и ну! А Хеллиер-то каков! Самонадеянный индюк! Замахнулся на наркомафию! Он даже не представляет себе, чем это чревато. Хеллиер, конечно, миллионер, но по сравнению с воротилами наркобизнеса – он просто жалкий нищий. Ради таких барышей люди готовы на всё, не остановятся они и перед убийством".
  Чья-то тяжёлая рука хлопнула его по спине так, что он поперхнулся виски.
  – Привет, доктор! Топите в вине свои печали?
  Уоррен оглянулся.
  – А, привет, Энди. Присоединяйтесь.
  – Очень любезно с вашей стороны, – сказал Эндрю Тоузьер, – но позвольте мне. – Он вытащил довольно толстый бумажник и достал оттуда банкноту.
  – Ни в коем случае, – запротестовал Уоррен. – Вы ведь всё ещё без работы. – Он кивнул бармену и заказал два виски.
  – Да, – сказал Тоузьер, убирая бумажник. – Что-то в мире всё спокойненько. Мне это не нравится.
  – Вы, видимо, не читаете газет, – возразил Уоррен. – Русские опять мутят воду, да и война во Вьетнаме на полном ходу.
  – Ну, это глобальные катаклизмы, – сказал Тоузьер. – Таким, как я, подавай что-нибудь попроще. Но крупный бизнес вытесняет малый, что ж поделаешь! – Он поднял стакан. – За ваше здоровье!
  Уоррен взглянул на него с неожиданным интересом. Майор Эндрю Тоузьер. Профессия – наёмный солдат. То бишь, наёмный убийца. То есть просто так он, конечно, убивать не будет, но если надо построить полк полуобученных чёрных солдат и повести его в атаку, он всегда готов. В общем – ходячий символ нашего сумасшедшего мира.
  – За ваше здоровье! – рассеянно откликнулся Уоррен. Он погрузился в свои мысли.
  Тоузьер кивнул в сторону двери.
  – Ваши пациенты, доктор.
  Уоррен увидел входивших в кафе четырёх молодых людей. Трое были его пациентами, а четвёртого он не знал.
  – Не представляю, как вы общаетесь с этими подонками, – сказал Тоузьер.
  – Должен же их кто-то опекать, – сказал Уоррен. – А что это за парень – новичок?
  Тоузьер пожал плечами.
  – Ещё одна заблудшая душа устремилась в ад. Вы познакомитесь с ним, когда ему потребуется ширануться.
  Уоррен кивнул головой.
  – Стало быть, вы не у дел, Энди.
  – Сплошная невезуха.
  – А может, у вас ставки завышены? Спрос регулирует предложение или что-то вроде этого, не так ли?
  – В таких делах ставки не могут считаться завышенными, доктор, – сказал Тоузьер грустно. – Ну вот вы, во сколько бы вы оценили свою шкуру?
  – Именно это я и хотел у вас узнать, – ответил Уоррен, мысленно возвращаясь к Хеллиеру. – Какова сейчас такса на подобные услуги?
  – Пятьсот в месяц и солидный гонорар по завершению операции. – Тоузьер улыбнулся. – Хотите кому-нибудь объявить войну?
  Уоррен посмотрел ему прямо в глаза.
  – Не исключено.
  Улыбка сползла с лица Тоузьера. Это произвело на него впечатление.
  – Да вы, кажется, всерьёз что-то затеяли. Против кого? Против столичной полиции?
  Он снова улыбнулся.
  Уоррен сказал:
  – Вы когда-нибудь выполняли частные заказы? Я имею в виду, так сказать, частные войны в отличие от гражданских?
  Тоузьер покачал головой.
  – Я всегда старался быть в ладах с законом. Хотя вообще-то есть молодчики, которые финансируют частные разборки. Я надеюсь, вы не собираетесь поставлять оружие какому-нибудь нуворишу из Сохо? Или его охране?
  – Не угадали, – ответил Уоррен.
  Он пытался припомнить, что он, собственно, знал об Эндрю Тоузьере. У него, безусловно, были свои идеалы. Не так давно Уоррен спросил Тоузьера, почему тот не поехал в одну из южноафриканских стран, когда там вспыхнул конфликт. Тоузьер равнодушно ответил:
  – Господи, это же стычка двух банд высокопоставленных головорезов. Зачем же я буду зазря косить этих сукиных детей, крестьян, которые ни при чём? – Он посмотрел на Уоррена и решительно добавил: – Я, знаете ли, разборчив.
  Уоррен подумал, что если бы он одобрил безумную затею Хеллиера, такой человек, как Тоузьер, пришёлся бы очень кстати. Но он не даст Хеллиеру втянуть себя в эту авантюру.
  Тоузьер жестом заказал бармену две порции. Повернувшись к Уоррену, он сказал:
  – У вас что-то стряслось, доктор? Кто-то донимает вас?
  – Некоторым образом, – уклончиво ответил Уоррен. И подумал, что Хеллиер ещё не взялся за него всерьёз. Наверняка следующим этапом атаки будет шантаж.
  – Кто именно? – поинтересовался Тоузьер. – Я его живо поставлю на место.
  Уоррен улыбнулся.
  – В этом нет необходимости, Энди.
  Тоузьер повеселел.
  – Ну тогда ладно, я думал, кто-то из ваших клиентов тянет на вас. Я бы их быстро вразумил. – Он положил на прилавок купюру и взял сдачу. – Ну, будем здоровы.
  – А что, если мне действительно понадобится телохранитель? – осторожно начал Уоррен. – Вы бы согласились, и если да, то какова ваша такса?
  Тоузьер громко рассмеялся.
  – Я вам не по карману. Впрочем, если это ненадолго, то обслужу вас бесплатно. – Он нахмурился. – Доктор, что-то всё-таки тревожит вас. Скажите-ка откровенно.
  – Нет, – резко ответил Уоррен. Если он всё же ввязался бы в это дело, в чём он сильно сомневался, он не должен был никому доверять, даже Энди Тоузьеру, который казался достаточно честным человеком. – Вы можете мне понадобиться, – медленно продолжал он, – на несколько месяцев. Речь идёт о Ближнем Востоке. Вам платили бы ваши пять сотен плюс вознаграждение.
  Тоузьер опустил стакан.
  – Это не связано с политикой?
  – Насколько я понимаю, нет, – задумчиво сказал Уоррен.
  – А охранять нужно именно вас? – Тоузьер выглядел смущённым.
  Уоррен улыбнулся.
  – Там могут возникнуть и более серьёзные ситуации.
  – Ближний Восток, с политикой не связано, – что ж, может, это мне и подойдёт, – сказал Тоузьер, но покачал головой. – Обычно я предпочитаю знать конкретно, что меня ждёт. – Он бросил на Уоррена острый взгляд. – Но вам я доверяю. Если понадоблюсь, кликните.
  – Я пока и сам не знаю ничего определённого.
  – Ладно, ладно, – сказал Тоузьер. – Словом, если что, можете на меня рассчитывать. – Он допил содержимое своего стакана, с грохотом поставил его на стойку и посмотрел на Уоррена выжидающе. – Теперь ваша очередь. Тот, кто может себе позволить нанять меня, в состоянии угостить меня ещё одним стаканчиком.
  Вернувшись домой, Уоррен долгое время сидел, тупо глядя в пространство перед собой. Почему-то он уже ощущал втянутым себя в авантюру, на которую его подбивал Хеллиер. И хотя Тоузьеру он не сказал ничего конкретного, встреча с ним как-то взбудоражила Уоррена. Безумные идеи начинали обретать реальные очертания. Он вдруг вскочил и заметался по комнате.
  – Чёрт бы побрал этого Хеллиера! – вырвалось у него.
  Затем он подошёл к столу, вынул лист бумаги и начал что-то увлечённо писать. Через полчаса на листе были выведены двадцать имён. Вдумчиво и не торопясь, он разглядывал свой список, вычёркивая из него то одно, то другое имя. Через пятнадцать минут их осталось только пять:
  Эндрю Тоузьер
  Джон Фоллет
  Дэн Паркер
  Бен Брайен
  Майкл Эббот
  
  3
  
  Аккуратный домик по Акация-роуд 23 почти не отличался от других, окружавших его. Уоррен толкнул деревянную калитку, сделал несколько шагов по крошечному, размером почти с почтовую марку, саду, и оказался у парадной двери. Он позвонил, и ему открыла чистенькая женщина средних лет, которая приветливо поздоровалась с ним.
  – О, доктор Уоррен! Как давно мы вас не видели. – Внезапно тень тревоги легла на её лицо. – Вы не по поводу Джимми, нет? С ним ничего не случилось?
  Уоррен ободряюще улыбнулся.
  – Насколько я знаю, нет, миссис Паркер.
  Он почувствовал, что у неё отлегло от сердца.
  – О! – воскликнула она, – тогда всё в порядке. Вы хотите повидать Джимми? Его сейчас нет, он пошёл в молодёжный клуб.
  – Я хочу повидаться с Дэном, – сказал Уоррен. – Просто так, поболтать.
  – Ой, да что ж это я, – спохватилась миссис Паркер, – держу вас на пороге. Заходите, доктор. Дэн только что вернулся, он сейчас наверху, умывается.
  Уоррен уже знал, что Дэн Паркер вернулся только что. Он не хотел встречаться с ним в гараже, где тот работал, и, сидя в машине, ждал, пока он отправится домой. Миссис Паркер, пригласив Уоррена в гостиную, сказала:
  – Я пойду скажу ему, что вы пришли.
  Она вышла, и Уоррен стал изучать комнату. Он задержал свой взгляд на трёх глиняных утятах, на фотографиях детей на комоде и молодого Дэна Паркера в форме военного моряка. Ждать пришлось недолго. Паркер вошёл в гостиную и протянул руку:
  – Вот уж не ждали вас, доктор. Очень приятно.
  Уоррен пожал большую мозолистую руку Паркера.
  – Я как раз недавно говорил Сэлли, – продолжал Паркер, – о том, что вы, к сожалению, редко заходите к нам.
  – Может, это и к лучшему, – печально заметил Уоррен. – Вон как я переполошил миссис Паркер.
  – Да, – согласился Дэн, – я понимаю, что вы имеете в виду. Тем не менее, нам бы всё же хотелось встречаться с вами по-дружески. – В его речи чувствовался ланкаширский акцент, хотя он уже много лет жил в Лондоне. – Садитесь, доктор. Сейчас Сэлли принесёт чай.
  – Я пришёл к вам… э-э… по делу.
  – Ну что же, поговорим, только после чая, ладно? Кстати, Сэлли должна будет уйти. Её младшей сестре что-то нездоровится, и надо посидеть с ребёнком.
  – Сочувствую, – сказал Уоррен. – А как Джимми?
  – Спасибо, всё хорошо. Вы спасли его, доктор. Вам удалось внушить ему страх Божий, и я слежу, чтобы он не принялся за старое.
  – На вашем месте я был бы с ним помягче.
  – Строгость ему не повредит, – возразил Паркер. – Надеюсь, он позабудет это баловство. – Он вздохнул. – Что за молодёжь теперь пошла, не возьму в толк. Когда я был парнем, такого не было. Если б мне такое взбрело в голову, мой отец мигом вправил бы мне мозги ремнём. Рука у него была тяжёлая, у отца. – Он покачал головой. – Да разве я посмел бы!
  Уоррен привык к этим банальным родительским жалобам и покорно без тени улыбки их выслушивал.
  – Да, – сказал он серьёзно. – Всё меняется.
  Сэлли принесла чай и настояла на том, чтобы Уоррен попробовал домашних пирогов и лепёшек. Пока она разливала чай, Уоррен исподволь разглядывал Паркера и размышлял о том, как лучше начать щепетильный разговор и максимально заинтересовать Паркера.
  Дэниэлу Паркеру было сорок лет. Он пришёл на флот в последние месяцы войны и решил связать с ним свою судьбу. После войны он упорно продвигался по службе, хотя каждое новое звание давалось нелегко. Войну он закончил в чине старшины и рассчитывал стать офицером. Но в 1962 году торпеда, сорвавшись с креплений, повредила ему ногу, и на этом его морская карьера окончилась.
  Он демобилизовался с одной ногой короче другой, с пенсией по инвалидности и без работы. Впрочем, работу он нашёл сразу – у него были золотые руки. С 1963 года он работал механиком в гараже. И его хозяин, думал Уоррен, должен был быть счастлив иметь такого работника.
  Миссис Паркер взглянула на часы и воскликнула:
  – Ах, я ведь опаздываю. Извините меня, доктор.
  – Ничего, миссис Паркер, – сказал Уоррен, вставая.
  – Иди, дорогая, – сказал Паркер. – Я помою посуду, и мы спокойно посидим с доктором, поговорим.
  Миссис Паркер ушла, и Паркер, достав короткую трубку, стал набивать её табаком.
  – Вы вроде хотели поговорить со мной о деле, доктор. – Он посмотрел с любопытством на Уоррена, затем улыбнулся. – Может, вам нужен новый автомобиль?
  – Нет, – сказал Уоррен. – А как дела в гараже, Дэн?
  Паркер пожал плечами.
  – Да как всегда. Вообще-то скучновато, хотя я время от времени кое-что придумываю, изобретаю. – Он улыбнулся. – В большинстве случаев меня донимают девицы. Вот недавно одна приехала, жалуется, что её машина сжирает слишком много бензина. Я проверил – всё в порядке. На следующий день опять приезжает. Он чиркнул спичкой. – Я опять проверяю, опять говорю – всё нормально. Она ни в какую. Я сказал: "Мисс Хэмптон, давайте проедем вместе с вами, посмотрим на ходу". Ну, садимся. Первое, что она делает, – оттягивает ручку подсоса и вешает на неё сумочку. Оказывается, она была уверена, что эта ручка для того и предназначена. – Он неодобрительно покачал головой.
  Уоррен засмеялся.
  – Вы ведь давно расстались с флотом, Дэн?
  – Да, это точно, – мрачно подтвердил Паркер. – И я по нему скучаю, знаете ли. Но что поделаешь? – Он рассеянно похлопал по больной ноге. – Да и для Сэлли и детей так лучше, правда, жена привыкла к моим долгим отлучкам.
  – А по чему именно вы скучаете, Дэн?
  Паркер в задумчивости попыхтел трубкой.
  – Трудно сказать. Наверное, мне не хватает хорошей техники. Ремонт обычных автомобилей – рядовое ремесло. А мне подавай что-нибудь посложнее.
  Уоррен осторожно спросил:
  – А если бы я предложил вам тряхнуть стариной, вы бы согласились?
  Паркер вынул трубку изо рта.
  – Что вы имеете в виду, доктор?
  – Мне нужен человек, который разбирается в торпедах, – напрямик сказал Уоррен.
  Паркер заморгал глазами.
  – Вообще-то, я вроде бы разбираюсь, но я не понимаю… – голос его как-то потух, он замолчал, растерянно глядя на Уоррена.
  – Ну, предположим, мне нужно переправить какой-нибудь груз не очень тяжёлый, но очень ценный в другую страну, имеющую выход к морю. Торпеда годится?
  Паркер почесал в затылке.
  – Я об этом не задумывался, – сказал он, ухмыляясь, – но идея неплохая. Вам нужно что-нибудь укрыть от налогов? Швейцарские часы?
  – А как насчёт героина?
  Паркер окаменел и уставился на Уоррена так, словно у того вдруг выросли хвост и рога. Трубка выпала у него из рук.
  – Вы что, серьёзно? Никогда не поверю.
  – Я вполне серьёзно, Дэн, – сказал Уоррен, – я потом вам всё объясню. Только скажите, в принципе это возможно?
  Последовала долгая пауза, потом Паркер поднял трубку и сказал:
  – Вполне. Старая торпеда Марк-XI несла боеголовку весом более семисот фунтов. Туда можно натолкать много этого героина.
  – А расстояние?
  – Максимум пять тысяч пятьсот ярдов, если предварительно нагреть батареи, – не задумываясь ответил Паркер.
  – Чёрт! – воскликнул Уоррен разочарованно. – Этого недостаточно. Вы упомянули батареи. Они что, с электродвигателем?
  – Да, между прочим, идеальный вариант для контрабанды. Никаких пузырей.
  – Но такое расстояние меня не устраивает, – сказал Уоррен уныло. – Стало быть, идея неосуществима.
  – А что вам, собственно, нужно? – спроси Паркер, зажигая спичку.
  – Мне нужно, чтобы некий корабль, находящийся за пределами территориальных вод Соединённых Штатов, выпустил торпеду в сторону берега, и она благополучно достигла его. Это – двенадцать миль, больше двадцати одной тысячи ярдов.
  – Да, дистанция приличная, – сказал Паркер, пытаясь раскурить трубку. Он долго возился, чиркая спичками. Наконец, он с удовольствием затянулся и произнёс: – Но, может быть, её и можно преодолеть.
  Уоррен мгновенно преобразился.
  – Неужели?
  – Марк-XI выпускается с 1944 года, с тех пор многое изменилось, – задумчиво произнёс Паркер. Он взглянул на Уоррена. – А где вы торпеду-то достанете?
  – Ну, об этом я пока не думал. Вообще-то есть у меня на примете один американец, он в Швейцарии, имеет доступ к военному снабжению. У него столько всего, что он всю британскую армию может экипировать. Наверняка и торпеды у него есть.
  – Ну, тогда лучше всего Марк-XI или немецкий эквивалент. Не думаю, чтобы на рынке военного оборудования появилось что-нибудь новое. – Он поджал губы. – Вообще-то занятно. Понимаете, у Марка-XI были свинцово-кислотные аккумуляторы, пятьдесят две штуки. Но сейчас-то существует и кое-что получше. Что бы я сделал? Я бы вынул старые батареи и заменил бы их мощными ртутными элементами. – Он мечтательно посмотрел в потолок. – Конечно, тогда надо было бы переделать все схемы. Вышло бы недёшево. Но я бы смог это осуществить. – Он наклонился и выбил трубку о решётку камина. Затем твёрдо посмотрел Уоррену в глаза. – Но не ради контрабанды героина.
  – Хорошо, Дэн. Я ещё не всё вам сказал. – Уоррен потёр подбородок. – Я хочу пригласить вас поработать вместе со мной. Вы будете зарабатывать вдвое больше того, что сейчас имеете в гараже, а позже, по окончании работы, получите ещё и значительное вознаграждение. А если потом вы не захотите возвращаться в гараж, у вас будет постоянная работа и приличный заработок.
  Паркер выпустил длинную струю дыма.
  – Всё это как-то неожиданно, доктор. Попахивает криминалом.
  – Никакого криминала, – возразил Уоррен. – Но дело опасное.
  Паркер размышлял.
  – А сколько времени это займёт?
  – Не знаю. Может, три месяца, может полгода. Работа будет не в Англии. Мы поедем на Ближний Восток.
  – А в чём опасность?
  Уоррен сказал начистоту.
  – Можно поплатиться головой.
  Паркер положил трубку на каминную полку.
  – Вы слишком многого хотите, чёрт возьми. У меня жена, трое детей, а вы приходите ко мне с весьма сомнительным предложением, да ещё и предупреждаете, что меня могут убить. А почему вы выбрали именно меня кстати?
  – Мне нужен хороший специалист по торпедам, а я знаю только вас. – Уоррен улыбнулся. – Таких специалистов раз-два и обчёлся.
  Паркер кивнул головой в знак согласия.
  – Это факт. Я и сам не знаю, кто бы смог такое сделать. Да, это вам не фунт изюма, – послать старину Марка-XI за двадцать тысяч ярдов, подумать только.
  Уоррен очень рассчитывал, что Паркер соблазнится, но тот покачал головой и сказал:
  – Нет, я не возьмусь. Что скажет Сэлли?
  – Я понимаю, Дэн, дело и впрямь опасное.
  – Да нет, я не об этом. Я не за свою шкуру волнуюсь. Меня могли бы и раньше убить, в Корее. Понимаете… Ну, словом, я не застрахован, и если со мной что случится, что она будет делать с тремя детьми?
  – Будем надеяться на лучшее. Но если что-то случится, я вам обещаю – Сэлли будет получать пенсию, равную вашему теперешнему заработку. И я дам вам такую гарантию в письменном виде.
  – Вы как-то чересчур расточительны, или это не ваши деньги? – спросил проницательный Паркер.
  – Неважно, откуда деньги. Главное, что они используются во благо.
  Паркер вздохнул.
  – Что ж, я вам доверяю. Я знаю, что вы никогда ни во что сомнительное не впутывались. А когда всё это намечается начать?
  – Я пока не решил, – ответил Уоррен. – Может, и никогда. Но не раньше будущего месяца.
  Паркер теребил трубку, явно не замечая, что она погасла. Наконец, он взглянул на Уоррена повеселевшими глазами.
  – Ладно, согласен. Конечно, Сэлли устроит мне хорошую взбучку, – он улыбнулся, – поэтому ничего не говорите ей, доктор. Я сам что-нибудь наплету. – Он почесал в затылке. – Надо повидаться со старыми приятелями по флоту, посмотреть, можно ли достать инструкцию по эксплуатации Марка-XI, наверное, у кого-нибудь завалялась. Если придётся переделывать электроцепи, она пригодится.
  – Отлично, – сказал Уоррен. – А теперь я могу вам кое-что объяснить.
  – Не надо! – вдруг запротестовал Паркер. – Я понял, что от меня требуется. Если дело сопряжено с опасностью, то чем меньше я буду знать, тем лучше для вас. Просто будете говорить, что надо делать, и я буду делать.
  – А торпеда может подвести?
  – Вообще-то может. Но если у меня будет всё необходимое, я с ней справлюсь. Марк-XI – чудо-машина, у неё неограниченные возможности. – Он улыбнулся. – Ради чего вы всё это затеяли, доктор? Надоели пациенты-наркоманы?
  – Что-то в этом роде, – сказал Уоррен.
  Он уходил от Паркера в приподнятом настроении, и хотя он всё время твердил себе, что он ещё ничего не решил, что он ещё только примеряется к ситуации, Уоррен понимал – он уже не отступит.
  
  4
  
  Он позвонил Тоузьеру.
  – Могу я рассчитывать на вашу помощь сегодня вечером, Энди?
  – Конечно. Моральную или физическую?
  – Возможно, и ту и другую. Встретимся в Говарде. Знаете этот клуб?
  – Знаю, – сказал Тоузьер. – Вы могли бы найти местечко и получше, Док, где тратить ваши денежки. Это не клуб, а сучий вертеп.
  – Я буду играть, Энди, но не на деньги, – сказал Уоррен. – Держитесь где-нибудь в тени. В случае чего, я вам дам знак. Я там буду в десять часов.
  – Уловил. Вам нужна некоторая страховка.
  – Вот-вот, – сказал Уоррен и повесил трубку.
  Клуб Говард находился в Кенсингтоне, скрываясь за фасадом одного из старых викторианских домов с террасой. В отличие от клубов в Сохо, он призывно возвещал о себе неоновой рекламой пива и рулетки. Это было солидное заведение. Разовыми порциями наркотиков здесь не торговали.
  В начале одиннадцатого Уоррен, пройдя игральные комнаты, подошёл к бару. Он прекрасно понимал, что его визит в это заведение не останется незамеченным Швейцар у входа, завидев его, поднял трубку внутреннего телефона и что-то сообщил, стало быть, о приходе Уоррена мгновенно узнали высшие эшелоны местной власти. Когда Уоррен наблюдал за рулеткой, он вдруг подумал, что будь он Джеймсом Бондом, здесь могло бы произойти убийство.
  В баре он заказал себе виски, и когда бармен поставил перед ним стакан, раздался блёклый голос с американским акцентом:
  – Это будет за наш счёт, доктор Уоррен.
  Уоррен обернулся и увидел распорядителя клуба Джона Фоллета.
  – Что вас привело к нам? – спросил Фоллет. – Если вы ищете здесь ваших заблудших овечек, то их здесь нет. Мы их не привечаем.
  Уоррен понял, что это предупреждение. Он знал, что некоторые пациенты являлись сюда в надежде на крупный выигрыш. Но чаще всего это заканчивалось скандалами и потасовками, которые, конечно, претили заправилам клуба. Уоррену дали понять, чтобы он приструнил своих подопечных.
  Он улыбнулся Фоллету.
  – Да нет, зашёл просто так, Джонни. – Он поднял стакан. – Присоединяйтесь!
  Фоллет кивнул бармену и сказал:
  – Ну что ж, рад вас видеть.
  "Посмотрим", – подумал Уоррен.
  – Видите ли, Джонни, – сказал он, – мои пациенты, о которых вы говорите, просто больные люди. Я ведь не командую ими.
  – Может, и так, – согласился Фоллет, – но когда эта публика под кайфом, хлопот не оберёшься. Вы даже не представляете, что они могут натворить. Только вы и можете с ними сладить.
  – Я их предупреждал, чтобы они сюда не совались. Это всё, что я могу сделать.
  Фоллет коротко кивнул.
  – Понятно. И на этом спасибо, доктор.
  Уоррен оглядел зал и заметил Эндрю Тоузьера, стоявшего за ближайшей стойкой.
  – Вы, кажется, процветаете, – сказал он непринуждённо.
  Фоллет фыркнул.
  – Разве можно процветать в этой безумной стране? Нам приходится теперь обходиться без нуля в рулетке, а это чёрт-те что! Ни один клуб не продержится, если у него заранее не будет некоторого преимущества.
  – Разве? – удивился Уоррен. – У вас же равные шансы с посетителями. Потом, вы имеете доходы от бара и ресторана, к тому же члены клуба вам платят взносы.
  – Да вы что, всерьёз? – возмутился Фоллет. – Здесь другие законы. В любой игре с равными шансами удачливый богатей всегда обштопает удачливого бедняка. Бернулли открыл это аж в тысяча семьсот тринадцатом году, – это называется Санкт-Петербургский парадокс. – Он показал рукой в сторону рулеточного стола. – Куш на этом колесе пятьдесят тысяч фунтов, а сколько, вы думаете, имеют клиенты? Мы играем против них с равными шансами, а они, теоретически говоря, бесконечно богаты. В перспективе нас обдерут как липку.
  – А я и не знал, что вы математик, – сказал Уоррен.
  – Любой бизнесмен, не знающий математики, быстро свернёт себе шею, – сказал Фоллет. – Пора бы уже и вашим законодателям обзавестись математиками. – Он нахмурился. – Вот хотя бы очко, – он кивнул в сторону карточных столов. – Было время, когда эта игра была запрещена, считалось, что в ней всё решает случай. Теперь, когда подобные игры разрешены, очко опять запрещают, на сей раз потому, что хороший игрок может обыграть плохого. Ведь это же идиотизм!
  – А как по-вашему, можно стабильно выигрывать в очко? – спросил Уоррен с интересом.
  Фоллет кивнул.
  – Если у вас железная память и стальные нервы. На наше счастье, таких клиентов у нас раз, два и обчёлся. Мы рискуем в очко, но в рулетке необходимо железное преимущество. – Он уныло посмотрел в свой стакан. – А с такими законами далеко не уедешь.
  – Да, кругом одни проблемы, – равнодушно заметил Уоррен. – Может, вам вернуться в Штаты?
  – Да нет, покантуюсь пока здесь, – ответил Фоллет, осушая свой стакан и собираясь уйти.
  – Подождите, – сказал Уоррен. – Мне нужно поговорить с вами, за этим я и пришёл.
  – Если речь идёт о пожертвованиях вашей клинике, вы же знаете, я в этом деле пунктуален.
  Уоррен улыбнулся.
  – На этот раз я хочу предложить вам денег.
  – Ах вот как? Что ж, придётся задержаться, послушать, – сказал Фоллет. – Выкладывайте.
  – Я планирую небольшую экспедицию примерно на полгода, – сказал Уоррен. – Конечно, заработок скромный, скажем, две с половиной в месяц. Но в случае удачи вас ожидает вознаграждение.
  – Две с половиной! – Фоллет засмеялся. – Смекните-ка, сколько я сейчас имею. Нет, доктор, поищите кого-нибудь другого.
  – Не забывайте о вознаграждении, – спокойно напомнил Уоррен.
  – Ну, хорошо, каково же вознаграждение? – спросил Фоллет, улыбаясь.
  – Тут можно и поторговаться, ну для начала, предположим, тысяча.
  – Доктор, не смешите меня, я-то думал, что вы предложите мне что-нибудь серьёзное. – Он повернулся, чтобы уйти. – Увидимся.
  – Не уходите, Джонни. Мне почему-то кажется, что вы согласитесь на моё предложение. Видите ли, я знаю, что произошло с тем аргентинцем пару месяцев тому назад. Вы ведь нагрели его больше, чем на двести тысяч фунтов, не так ли?
  Фоллет замер на секунду и, повернув голову, сказал через плечо:
  – А откуда вам это известно?
  – Ну, такие истории быстро распространяются, Джонни. Здорово вы с Костасом облапошили беднягу.
  Фоллет повернулся к Уоррену и серьёзным тоном сказал:
  – Выбирайте выражения, доктор Уоррен, особенно, когда речь идёт об аргентинских миллионерах. С вами что-нибудь может произойти.
  – Разумеется, – согласился Уоррен. – И с вами тоже что-нибудь может произойти, Джонни. Например, если этот аргентинец узнает, как его обтяпали, он этого не спустит, ведь правда? Он несомненно обратится в полицию. Одно дело, когда ты проигрываешь, а другое, когда тебя надувают. Так что он пойдёт в полицию, а полиция, – он похлопал Фоллета по груди, – придёт к вам. И тогда в лучшем случае вас посадят на судно и отправят в Штаты. Кстати, я слышал, что Джонни Фоллету сейчас следует держаться от Штатов подальше.
  – Вы слишком много слышите, – холодно сказал Фоллет.
  – Так уж получается, – сказал Уоррен со скромной улыбкой.
  – Вы что, пытаетесь поддеть меня на крючок?
  – Считайте, что так.
  Фоллет вздохнул.
  – Уоррен, ну вы же знаете, как тут обстоят дела. Я здесь имею всего пятнадцать процентов прибыли, ведь я – не хозяин. То, что проделали с аргентинцем, что бы там ни было, дело рук Костаса. Ну, я, конечно, находился где-то рядом, но это была не моя идея, и я во всём этом не участвовал и ничего с этого не получил. Это всё Костас.
  – Я знаю, – сказал Уоррен, – вы чисты, как ангел. Но им это будет без разницы, вас просто посадят на корабль и вытурят в Штаты. – Он помолчал и сказал задумчиво: – А может, они даже организуют специальный комитет, который будет встречать вас в аэропорту Кеннеди.
  – Мне всё это не нравится, – сказал Фоллет резко. – Предположим, я скажу Костасу, что вы тут мелете языком. Что с вами может случиться, как вы думаете? Я никогда ничего не имел против вас и не понимаю, зачем вам всё это. Уймитесь.
  Он отвернулся, и Уоррен быстро сказал:
  – Извините, Джонни. Кажется, вам и впрямь придётся отправиться в Штаты до конца месяца.
  – Ах так! – взорвался Фоллет. – Я вам сказал, что Костасу лучше дорогу не переходить. Берегитесь, Уоррен! – он щёлкнул пальцами, и какая-то фигура отделилась от стены и направилась к ним. Фоллет сказал:
  – Доктор Уоррен сейчас уходит.
  Уоррен бросил взгляд через плечо в сторону Эндрю Тоузьера и поднял палец. Тоузьер тотчас же подошёл и сказал:
  – Добрый вечер всем.
  – Джонни Фоллет хочет выбросить меня на улицу, – сказал Уоррен.
  – В самом деле? – спросил Тоузьер с неподдельным интересом. – Интересно. Посмотрим.
  – Кто это, чёрт возьми? – рявкнул Фоллет.
  – О, я просто друг доктора Уоррена, – сказал Тоузьер. – А у вас тут очень мило, Фоллет. Здесь приятно будет поразмяться.
  – Что вы мелете?
  – Да, просто поглазеть, как это заведение разнесут на куски. Я знаю парочку бывших сержантов, славных малых, они запросто тут всё разбомбят. А вам потом придётся всё расхлёбывать. – Голос его стал жёстче. Мой вам совет: если доктор Уоррен хочет поговорить с вами, навострите свои волосатые уши и выслушайте его.
  Фоллет шумно вздохнул и надул щёки.
  – Ладно, Стив. Я сам тут разберусь, – сказал он подошедшему. – Но не уходи, ты можешь понадобиться. – Тот отошёл к стене и занял прежнюю позицию.
  – Давайте-ка для начала выпьем, – предложил Тоузьер.
  – Я ничего не понимаю, – протестующе заговорил Фоллет. – Что вы ко мне прицепились, Уоррен? Я же ничего вам не сделал.
  – И не сделаете, – заметил Уоррен. – В частности, вы ничего не скажете о нашем разговоре Костасу, потому что, если со мной что-нибудь случится, вам несдобровать.
  Тоузьер добавил:
  – Я не знаю, в чём тут дело, но если с доктором Уорреном что-нибудь произойдёт, некий Джонни Фоллет будет горько сожалеть о том, что он родился на свет.
  – Чего вы на меня ополчились? – в отчаянье воскликнул Фоллет.
  – Я не знаю, – сказал Тоузьер. – Доктор, чего мы на него ополчились?
  – Джонни, всё, что вам надо сделать, – взять отпуск, – сказал Уоррен. – Вы поедете со мной на Ближний Восток, поможете мне и затем вернётесь обратно. И всё останется, как было. Лично мне абсолютно всё равно, на какую сумму вы надули аргентинского миллионера. Вот и всё.
  – Но почему вы выбрали меня? – спросил Фоллет.
  – Да я не выбирал вас, – ответил Уоррен устало, – просто другой кандидатуры у меня нет, чёрт побери. Мне нужен человек, обладающий вашими талантами. Кроме того, вы же не рискнёте отправиться обратно в Соединённые Штаты. Я знаю вас, вы – игрок, но всё же не до такой степени.
  – Ладно, будем считать, что вы обставили меня, – сказал Фоллет с горечью. – Что я должен делать?
  – Будете исполнять то, что я вам скажу. Когда придёт время.
  – Но я хотел бы…
  – Я уже всё сказал.
  Фоллет помотал головой в замешательстве.
  – Ничего не понимаю.
  – Если это может вас утешить, дядя Сэм, я тоже ничего не понимаю, – сказал Тоузьер и задумчиво посмотрел на Уоррена. – Но док, без всякого сомнения, действует как босс, и я так думаю, он босс и есть.
  – Тогда ради Бога, не называйте меня боссом. Это ни к чему.
  – Хорошо, босс, – ответил Тоузьер с невозмутимым видом.
  
  5
  
  Уоррену не пришлось искать Майка Эббота, потому что Майк Эббот сам явился к нему. К концу напряжённого рабочего дня он возник на пороге кабинета Уоррена.
  – Ну, что нового, доктор? – спросил он.
  – Да ничего особенного, – ответил Уоррен. – А что вам нужно?
  – Да всё то же – всякий интересный мусор по поводу наркоманов.
  Уоррен, закончив работу, закрыл кабинет, и они вместе вышли на улицу.
  – Ну, например, что-нибудь о дочке Хеллиера?
  – Чьей дочке? – спросил Уоррен с непроницаемым лицом.
  – Сэра Роберта Хеллиера – кинематографического султана. И не делайте непроницаемого лица. Вы знаете, о ком я говорю. Следствие молчит, как в рот воды набрали. Да, старине Хеллиеру удалось всех приструнить. Господи, чего не добьёшься, имея в кармане несколько миллионов колов! Что это было – случайность или самоубийство? Или её подтолкнули к этому?
  – А почему вы меня спрашиваете? – спросил Уоррен. – Вы ведь сами спец по жареному, уж вам-то должно быть всё известно.
  Эббот ухмыльнулся.
  – Я поставляю информацию газетам, но должен же я сам откуда-нибудь или от кого-нибудь её черпать? Вот от вас, например.
  – Извините, Майк, мне нечего сказать.
  – Ну что ж, попытка – не пытка, – сказал Эббот философски. – А почему бы нам не зайти в этот паб? Пошли, я угощаю.
  – Что ж, – согласился Уоррен. – Пожалуй, по одной можно. У меня был тяжёлый день.
  Когда они входили в дверь, Эббот сказал:
  – Что-то у вас в последнее время все дни тяжёлые, судя по тому, что вы теперь частенько закладываете. – Они подошли к бару. – Что будете пить?
  – Виски, – сказал Уоррен. – Что это вы, чёрт возьми, хотите сказать?
  – Да я шучу! – воскликнул Эббот, – Просто на днях застал вас поглощающим некую жидкость. Сначала в пабе в Сохо, а потом в Говард-клабе.
  – Вы что, следите за мной? – возмутился Уоррен.
  – Боже упаси! – заявил Эббот, – чистая случайность. – Он заказал выпивку. – И всё же признайтесь, вы вращаетесь в подозрительной компании. Не понимаю, что может быть общего у врача с профессиональным игроком и наёмным солдатом.
  – В один прекрасный день вам отрежут ваш длинный нос. – Уоррен разбавил виски водой.
  – А по-моему, страшнее потерять своё лицо, – сказал Эббот. – Меня всегда интересуют пикантные подробности. Например: по какой причине высокоуважаемый доктор Уоррен ссорится с Джонни Фоллетом? Уж это вы не станете отрицать?
  – Неужели не догадываетесь? – сказал Уоррен мрачно. – Кто-то из моих пациентов устроил в клубе потасовку. Джонни это не понравилось.
  – И вам понадобилась ваша личная армия для поддержки? – не отставал Эббот. – Скажите на милость. – Он расплатился с барменом и, вновь повернувшись к Уоррену, сказал:
  – Повторим, доктор? За мой счёт, разумеется. Фирма платит.
  – Повторим, – согласился Уоррен без энтузиазма. И всё-таки он ещё не решился принять предложение Хеллиера. Правда, он уже провёл предварительную разведку и прикидывал, сможет ли он в случае чего собрать необходимую команду. Майк Эббот предположительно входил в неё – Уоррен сам бы его выбрал. А тут Эббот вроде бы сам предлагал свои услуги.
  – Послушайте, Майк, – сказал он. – Глупо, конечно, спрашивать об этом журналиста, но всё же скажите – вы можете хранить тайну?
  Эббот напрягся.
  – Да как вам сказать. Во всяком случае, не настолько, чтобы пожертвовать хорошим репортажем. Вы ведь знаете, каково тягаться с этими головорезами с Флит-стрит.
  Уоррен кивнул.
  – Вы кому-нибудь подотчётны? Я имею в виду, обязаны ли вы сообщать о своих расследованиях начальству? Скажем, редактору?
  – Ну да, – сказал Эббот. – Ведь они платят мне жалованье. – И умолк в ожидании дальнейших объяснений.
  Но Уоррен только сказал:
  – Очень жаль.
  – Послушайте, – разволновался Эббот, – что же вы замолкли? Выкладывайте.
  – Я хотел просить вашей помощи, но дело сугубо конфиденциальное. Нельзя, чтобы слухи просочились в газеты, – сами знаете журналистскую братию. Дайте слово, что будете держать язык за зубами.
  – На меня вы можете положиться. А вот мой редактор, например, мигом всё разболтает, – заметил Эббот. – Как в том анекдоте. Чудак один продаёт акции Компании Мыльного Пузыря и всем говорит: "Только никому ничего не говорите". Это дело связано с наркотиками?
  – Точно, – ответил Уоррен. – Предстоит поездка на Ближний Восток.
  Эббот навострил уши.
  – Звучит заманчиво. – Он побарабанил пальцами по столу. – Серьёзное дело.
  – Да уж, куда серьёзней.
  – А я смогу потом об этом написать?
  – Вот именно, – сказал Уоррен. – Вам и карты в руки.
  – А сколько времени всё это займёт?
  – Сам не знаю, – ответил Уоррен и пристально посмотрел на Эббота. – Я вообще не уверен, что из этого получится. Ну, предположим, три месяца.
  – Срок немалый, – сказал Эббот и задумался. Потом снова заговорил. – Вообще-то у меня отпуск на носу. Скажу своему редактору, что хочу заняться одним частным делом. И если оно меня устроит, то после отпуска уволюсь с работы. Я думаю, он согласится.
  – Только не упоминайте обо мне, – предупредил Уоррен.
  – Само собой, – Эббот осушил свой стакан. – Да, он скорее всего согласится. Только сделает круглые глаза, когда я скажу, что собираюсь работать во время отпуска. – Он поставил стакан. – Но вообще-то вы меня ещё не убедили.
  Уоррен заказал ещё две порции.
  – Давайте сядем за стол, и я вам всё объясню. Надеюсь, у вас появится аппетит.
  
  6
  
  Вывеска одного из домов по Дин-стрит аккуратными золочёными буквами гласила: "Центр терапии в Сохо". Здание внешне почти ничем не отличалось от других. Только оконные стёкла были окрашены в мягкие зелёные тона и препятствовали любопытным взорам.
  Уоррен открыл дверь и, не увидев никого, прошёл через холл в комнату в глубине помещения, переделанную в кабинет. Там он обнаружил взлохмаченного молодого человека, который, сидя у письменного стола, один за другим вытаскивал и опустошал ящики. На столе перед ним уже громоздилась неопрятная куча каких-то бумаг. Когда Уоррен вошёл, он поднял голову и сказал:
  – Где ты пропадаешь, Ник? Я уже давно пытаюсь тебя найти.
  – А в чём дело, Бен? – спросил Уоррен, с удивлением глядя на стол.
  – Никогда не поверишь, – отозвался Бен, роясь в бумагах. – Куда ж она запропастилась, чёрт возьми?
  Уоррен скинул со стула стопку книг и сел.
  – Успокойся, – посоветовал он. – Тише едешь, дальше будешь.
  – Успокоиться? Подожди, сейчас увидишь. Ты и сам потеряешь свой покой. – Он вновь набросился на бумажную гору, и часть её рухнула.
  – Может, ты всё-таки объяснишь, в чём дело, – предложил Уоррен.
  – Ладно… хотя вот она. Прочти-ка.
  Уоррен развернул листок бумаги. Это было уведомление – краткое и категоричное.
  – Он выбрасывает нас на улицу? – Уоррен был вне себя. Он посмотрел на Брайена. – Разве он имеет право расторгнуть договор?
  – Имеет и расторгнет, – сказал Брайен. – Наш юрист прозевал одну деталь, чёрт бы его побрал!
  Уоррен был просто разъярён. Придушенным голосом он сказал:
  – Выуди-ка телефон из-под этого хлама.
  – Бесполезно, – вздохнул Брайен. – Я уже говорил с ним. Он заявил, что не знал, что это помещение будет использоваться для лечения наркоманов. Вроде бы другие съёмщики жалуются, мол, у нас тут какая-то сомнительная атмосфера.
  – Господи! – возмутился Уоррен. – Один из них промышляет стриптизом, а другой – продажей порнографических открыток. Ханжи поганые!
  – Пропадут наши ребята, Ник. Если им некуда будет приходить, они пропадут.
  Бен Брайен был психологом, специализирующимся в наркологии. Вместе с Уорреном и ещё двумя медиками он создал этот "Центр терапии в Сохо". Сюда наркоманы приходили за помощью – здесь их понимали. Здесь, вдали от суеты, наркоманы могли позволить себе расслабиться и даже сделать укол, используя стерильный шприц и дистиллированную воду. Некоторых из них отправляли на лечение в клинику Уоррена.
  – Теперь они опять будут слоняться по улицам, ширяться в сортирах на Пикадилли, и полиция будет их гонять по всему Вест-энду, – сказал Брайен.
  Уоррен кивнул головой.
  – А потом опять начнётся вспышка гепатита. Господи, этого никак нельзя допустить.
  – Я уже пытался найти что-нибудь подходящее, – сказал Брайен. – Вчера весь день провисел на телефоне: и никому до нас дела нет. Мы тут как бельмо на глазу и, похоже, уже попали в чёрный список. А ведь нам надо позарез остаться в этом районе.
  Уоррен буквально взорвался:
  – А мы и останемся! – решительно произнёс он. – Бен, а что, если нам найти хорошее местечко, здесь в Сохо? Какой-нибудь шикарный особнячок? Нанять посыльного?
  – По мне и здесь неплохо, – ответил Брайен.
  Уоррен уже не мог остановиться.
  – Бен, а помнишь, ты хотел открыть отделение массовой терапии? Нечто вроде самоуправляемой общины? Может, откроем, а?
  – Ты что, спятил? – удивился Брайен. – Для этого нужен загородный дом. Где мы раздобудем деньги?
  – Раздобудем, – уверенно заявил Уоррен. – Давай, откапывай телефон.
  Он уже принял решение и ни секунды не колебался. Ему надоело сражаться с косным общественным мнением, доказывать свою правоту. Надоело зависеть от капризов домовладельца. Выходит, чтобы преуспеть, ему надо превратиться в новоявленного Джеймса Бонда. Что ж, если так, он станет Джеймсом Бондом, но это будет стоить Хеллиеру бешеных денег.
  
  Глава 3
  1
  
  Уоррена пригласили в кабинет Хеллиера в здании на Вардур-стрит – ему пришлось миновать целый взвод секретарш – все как на подбор, одна стройнее другой, – пока он, наконец, добрался до внутреннего святилища. Хеллиер, приветствуя его, сказал:
  – Вот уж не ожидал вас, доктор. Я полагал, что мне придётся охотиться за вами. Садитесь.
  Уоррен решил взять быка за рога:
  – Вы в прошлый раз сказали, что ваши финансовые возможности неограниченны. Я вас правильно понял?
  – Я не беден, – Хеллиер улыбнулся. – Сколько вам нужно?
  – Об этом – потом. Сначала о деле.
  – Давайте. – Хеллиер продолжал улыбаться.
  Уоррен положил на стол папку.
  – Вы правы – я действительно кое-что знаю. Но предупреждаю: сведений у меня немного. Так – парочка имён, мест. Понимаете, – он криво усмехнулся, – я не обращался в полицию вовсе не по каким-то там этическим соображениям, а только потому, что в сущности не располагаю точной информацией.
  – А знаете, Уоррен, мне приходилось принимать важные решения, опираясь исключительно на слухи. Я ведь говорил вам, что мне платят за интуицию.
  Уоррен пожал плечами.
  – Я много времени провожу в Сохо, в основном в Вест-энде, – там бывает большинство из моих пациентов. О многом мне приходится только догадываться.
  – У вас большая практика, – сказал Хеллиер.
  – В тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году, – начал Уоррен, – во Франции из цепи наркомафии выпало одно звено. Там перекрыли довольно мощную группу. Дело в том, что героин, поступающий в Англию, – лишь капля в море американского наркобизнеса. Эта группа переправляла огромные партии героина в Америку, и когда её накрыли, наш ручеёк обмелел. Тут, конечно, такое поднялось! Нелегальный приток наркотиков по существу прекратился.
  – Погодите, – разволновался Хеллиер, – вы что, хотите сказать, что для того, чтобы перекрыть каналы наркомафии в Англии, необходимо сделать то же самое в Америке?
  – Вот именно. Наркомафия имеет разветвлённую сеть в разных странах. И если перекрыть каналы в одном месте, это не решение проблемы.
  – Да, я так и думал, – согласился Хеллиер. – Наркобизнес имеет международный размах.
  Он был спокоен, и Уоррен продолжал:
  – Рассмотрим американский вариант. Рядовой наркоман в Нью-Йорке обычно покупает у подпольного торговца "одну шестнадцатую" – имеется в виду шестнадцатая часть унции. Он вынужден это делать, поскольку легально, как в Англии, наркотики достать нельзя. Цены, конечно, соответствующие, и каждая "шестнадцатая" обходится ему в 6 – 7 долларов. В среднем, нужно две порции в день.
  Хеллиер напряжённо размышлял. После паузы он сказал:
  – В Америку, должно быть, идёт чёртова прорва героина.
  – Да нет, – сказал Уоррен, – не такая уж прорва. По моим подсчётам, нелегальный импорт составляет примерно от двух до трёх тонн в год. Видите ли, героин, который продают наркоманам, растворяют в каком-нибудь нейтральном веществе, обычно в лактозе, молочном сахаре. Если учесть при этом всякие накладки, то героина в растворе содержится от половины до одного процента. Ну, предположим, один процент.
  Хеллиер взял листок бумаги и занялся подсчётами.
  – Если в одной порции шестнадцать сотых чистого героина, а наркоман платит за неё, скажем, шесть с половиной долларов, – он вдруг замер, – чёрт! Это же больше десяти тысяч долларов за унцию!
  – Да, прибыль колоссальная, – подтвердил Уоррен. – Это сумасшедший бизнес. Фунт героина, готового для инъекций, стоит примерно сто семьдесят тысяч долларов. Разумеется, чистая прибыль значительно меньше. Героин добывается из опийного мака а он, понятное дело, в Штатах не растёт. Тут целая технологическая цепочка – от мака к сырому опиуму, от опиума – к морфию, от морфия – к героину.
  – Какова же себестоимость этого производства? – спросил Хеллиер.
  – Пустяки по сравнению с прибылью, – ответил Уоррен. – Но не в этом дело. В Америке, как я сказал, фунт героина стоит сто семьдесят тысяч долларов. Оптовая цена – пятьдесят тысяч, а за пределами Штатов – двадцать. А уж там, на Ближнем Востоке, фунт опиума-сырца можно купить за пятьдесят долларов.
  – Я могу сделать два вывода, – задумчиво произнёс Хеллиер, – первое – на каждом этапе можно извлечь огромные барыши, и второе – цена товара зависит от риска, связанного с его контрабандой.
  – Точно, – сказал Уоррен. – До сегодняшнего дня процесс изготовления наркотиков состоял из нескольких этапов. Когда разбомбили французскую банду, образовалась брешь. Теперь система меняется. Боссы задумали взять всё в свои руки – всё – от выращивания мака, до порционной продажи в любой точке Штатов. Накладные и промежуточные расходы отпадают, и прибыль в пятьдесят тысяч долларов за фунт товара гарантирована. Это ещё до ввоза в Штаты. Подобные операции, кстати, сопряжены с особым риском.
  – Вертикальная интеграция, – произнёс Хеллиер с важным видом. – Эти ребята действуют по законам большого бизнеса. Контролируют весь процесс – от производства до сбыта.
  – Если они овладеют рынком в Америке, то увеличится приток героина и в Англию. Здесь доходы намного меньше, но они ими пренебрегать не будут, – Уоррен махнул рукой. – Впрочем, за достоверность этой информации не ручаюсь – за что купил, за то и продаю.
  Хеллиер положил руки на стол.
  – Теперь выкладывайте факты, – сказал он жёстко.
  – Я кое-что раскопал. У меня двое на примете, – произнёс Уоррен. – Джордж Спиринг – фармацевт с подмоченной репутацией. В прошлом году он попался на наркотиках. Фармацевтическое общество, естественно, его осудило, и он чудом избежал тюрьмы.
  – Его дисквалифицировали?
  – Да. Сейчас он в Англии и я, насколько могу, стараюсь держать его в поле зрения, но скоро, я думаю, он уедет за границу.
  – Почему? Когда?
  Уоррен постучал пальцем по настольному календарю.
  – Опийный мак ещё не созрел, его будут собирать не раньше, чем через месяц. Морфий извлекается, как правило, из свежего опиума, так что, когда эта банда получит сырьё, Спиринг приступит к работе.
  – Я думаю, надо установить слежку за Спирингом.
  Уоррен кивнул.
  – Сейчас он, кажется, прохлаждается. Деньги у него есть, за услуги ему, видимо, неплохо платят. Я согласен с вами, – за ним нужно следить.
  – Кто второй? – спросил Хеллиер.
  – Жанетт Делорм. Я ничего о ней раньше не слышал. Судя по имени, она француженка, а ошивается на Ближнем Востоке. Больше я ничего не знаю о ней. Просто в связи со Спирингом всплыло как-то это имя, и всё.
  Хеллиер нацарапал имя на клочке бумаги.
  – Так. Жанетт Делорм. – Он взглянул на Уоррена. – И где она?
  – В Иране, – коротко ответил Уоррен.
  Хеллиер был разочарован.
  – Да, фактов не много.
  – А я вас предупреждал, – сказал Уоррен раздражённо. – Что я, собственно, мог сообщить полиции?
  – Но полиция может связаться с Интерполом. Ведь они могут что-то предпринять.
  – Сразу видно, что вы киношник, – сказал Уоррен с иронией, – и витаете в облаках. Интерпол – всего лишь информационный центр, сами они никаких расследований не начнут. Ну, предположим, они всё-таки сообщат иранской полиции. А там полиция, как и везде, коррумпирована. Говорят, правда, иранская лучше, чем большинство из них.
  – Я вас понимаю. – Хеллиер немного помолчал. – Итак, наш шанс, по видимому, этот тип, Спиринг.
  – Вас не пугает, что у нас столь скудная информация, вы всё-таки хотите затеять это дело?
  Хеллиер удивился:
  – Разумеется!
  Уоррен вынул из папки несколько листков.
  – Может, вы передумаете. Взгляните. Вам предстоят большие расходы. Вы хотели, чтобы я набрал команду, и я уже задействовал несколько человек. Имейте это в виду. – Он через стол придвинул к Хеллиеру два листка бумаги. – Здесь краткое досье: что за люди, сколько они запрашивают, краткие биографические сведения.
  Хеллиер бегло просмотрел листки и сказал, не раздумывая:
  – Я согласен на эти условия. Я согласен и на выплату премии в пять тысяч фунтов каждому после успешного окончания операции. – Он взглянул на Уоррена. – Не будет успеха, не будет и премии. Справедливо?
  – Справедливо. Но только в том случае, если наши представления об успехе совпадают.
  – Я хочу уничтожить эту банду, – сказал Хеллиер жёстко. – Стереть с лица земли.
  – Будем стараться, – сухо заметил Уоррен. – Ознакомьтесь с прейскурантом моих услуг. – Он передал Хеллиеру ещё один листок.
  Хеллиер быстро пробежал его глазами и воскликнул:
  – Хм! На кой чёрт вам недвижимость в Сохо? Это же стоит кучу денег!
  Уоррен не стал отпираться и выложил всё насчёт "Центра терапии в Сохо". Хеллиер фыркнул:
  – Да, встречаются же такие ханжи. Да я и сам, впрочем, был таким… Что ж. – Он встал и подошёл к окну. – Вардур-стрит вас устроит?
  – Конечно, предел мечтаний.
  – У компании есть тут помещение, вон там, через улицу. Раньше оно использовалось под склад, но теперь пустует. Конечно, оно не ахти как благоустроено, но мне кажется, вы сможете там устроиться. – Он вернулся к столу. – Мы собирались его продавать, но теперь я сдам его вам за небольшую плату – чисто символическую, – а разницу буду выплачивать компании из своего кармана.
  Уоррен коротко кивнул, но он не считал тему исчерпанной и придвинул к Хеллиеру ещё один листок.
  – А это моё вознаграждение по окончании нашего предприятия, в случае успеха.
  Хеллиер взглянул на листок и буквально взорвался.
  – Загородный дом из двадцати комнат! Это ещё что такое, чёрт побери? – Он уставился на Уоррена. – Ваши услуги слишком дороги, доктор.
  – Вы хотите крови – сказал Уоррен, – а за это надо платить. Мы объявляем войну банде, которая ни перед чем не остановится. Они будут насмерть стоять за свои миллионные доходы. Рано или поздно кровь прольётся – их или наша. Вы хотите крови, – это дорого стоит.
  – Так это вы хотите стать владельцем имения? – вызывающе спросил Хеллиер.
  – Не я, а человек по имени Бен Брайен. Он хочет организовать своего рода коммуну для наркоманов на принципах самоуправления. Для того, чтобы вырвать их из заколдованного круга привычек и знакомых и попробовать наставить их на путь истинный. В Штатах подобные коммуны добились успеха.
  – Понятно, – сказал Хеллиер. – Ну что ж, я согласен.
  Он просматривал краткие биографии членов команды. Уоррен заметил:
  – Никто из них не знает, для чего я их нанимаю. Не исключено, что в наши руки перепадёт партия героина, скажем, сотни фунтов, – это колоссальные деньги. В этом случае я не смог бы положиться, скажем, на Энди Тоузьера. А уж Джонни Фоллету я бы точно не стал доверять.
  Хеллиер теребил страничку и, подумав немного, сказал:
  – По какому принципу вы их отбирали? Видит Бог, половина из них, по-моему, негодяи, а другая половина – ни рыба, ни мясо.
  – А чего вы хотите? – спросил Уоррен. – Делегацию святых, размахивающих флажками, на такое дело не пошлёшь. Кстати говоря, ни один из них не прельстился деньгами, кроме Энди Тоузьера. У каждого были свои причины. – Он подумал о себе "хорош гусь" и вспомнил про Джонни Фолетта. – Мне пришлось проявить талант шантажиста и вымогателя.
  – Мне понятно, почему вы выбрали Тоузьера, – он профессиональный военный, – сказал Хеллиер. – Но Фоллет? Он ведь игрок?
  – Джонни наделён многими достоинствами. Помимо того, что он игрок, он ещё и удачливый жулик. Он запросто выудит из вас деньги, пока вы соображаете – что к чему. Мне кажется, он ещё кое на что способен.
  – Ну что ж, не буду спорить, – сказал Хеллиер неуверенно, – но вот этот, Эббот, журналист, он-то вам на что?
  – Пусть он лучше играет за нас, чем против нас, – сказал Уоррен. – Я его с самого начала включил в список, а потом он и сам ко мне пожаловал. У него хороший нюх, получше, чем у любого детектива, и это может нам пригодиться.
  – Что ж, воля ваша, – мрачно сказал Хеллиер. – А Паркер-то вам на что? От него-то какой прок?
  – Дэн – единственный честный человек из этой шайки, – сказал Уоррен и засмеялся. Кроме того, он – мой страховой полис.
  
  2
  
  Хеллиер знакомил Уоррена с некоторыми сторонами кинобизнеса.
  – Нас, киношников, хорошо принимают везде, особенно в отсталых странах. Местное начальство мы умасливаем взятками и хорошо платим красочно разодетым статистам. И сами мы не в накладе – здесь, дома, нам всё обошлось бы значительно дороже.
  Он взял в руки переплетённый толстый том большого формата.
  – Это – старый сценарий. Частично действие происходит в Иране. Я решил вернуться к нему и запустить в дело. Мы нанимаем вас и вашу команду. Мы пошлём вас в Иран для выбора места съёмок. Это даст вам удобную возможность появляться там, где вам нужно. Ну как, одобряете?
  – Да, – согласился Уоррен, – неплохое прикрытие.
  – Мы обеспечим вас транспортом и реквизитом, – сказал Хеллиер. – Составьте список, что вам нужно. – Он раскрыл сценарий и быстро пробежал глазами несколько страниц. – Гм, быть может, нам удастся заодно и фильм сварганить.
  
  ***
  
  Энди Тоузьер сказал Уоррену:
  – Вы держите меня в неведении, доктор, а мне хотелось бы знать, на что вы меня подбиваете. На что мне рассчитывать?
  – Готовьтесь к самому худшему, – ответил Уоррен уклончиво.
  – Но это не ответ, чёрт возьми. Вы затеваете военную операцию?
  – Ну, назовём её полувоенной, – осторожно сказал Уоррен.
  – Так. Значит, без стрельбы не обойтись.
  – Скорее всего.
  Тоузьер поскрёб подбородок.
  – Это мне не очень нравится. И потом, если в меня будут стрелять, мне бы хотелось иметь под рукой какой-нибудь веский аргумент. Учтите.
  – Вам виднее, – сказал Уоррен. – Вы же специалист. – Тоузьер невежливо хмыкнул, и Уоррен добавил: – Я и в самом деле не имею понятия, что нас ждёт.
  Тоузьер задумался:
  – А какой транспорт нам дадут?
  – Пару новеньких "лендроверов". Их доставят вместе с нами в Иран самолётом. Местность там не для ровной езды.
  – А оборудование? Чем мы располагаем?
  – Чистейший камуфляж – несколько фотоаппаратов с набором объективов. Пара шестнадцатимиллиметровых кинокамер. Видеокамера. Ну и ещё масса всякой всячины.
  – А камеры будут с треногами? – спросил Тоузьер.
  Уоррен кивнул.
  – Прекрасно. Я бы хотел взглянуть на "лендроверы" и оборудование. И чем скорее, тем лучше. Возможно, понадобятся кое-какие усовершенствования.
  – Хоть завтра.
  – И ещё мне нужны деньги. Мои усовершенствования стоят дорого. Отвалите хотя бы тысчонку из той золотой жилы, на которую вы напали.
  – Получите две, – сказал Уоррен. – Завтра.
  – А Джонни Фоллет не такой уж балласт, как я думал, – задумчиво произнёс Тоузьер. – Он знает толк в оружии, он ведь был в Корее.
  – Да? Тогда он поладит с Дэном Паркером.
  Тоузьер покачал головой:
  – А это что за фрукт?
  Уоррен усмехнулся.
  – Вы с ним скоро познакомитесь, – пообещал он.
  
  ***
  
  – Я еду с тобой, – заявил Бен Брайен, когда Уоррен рассказал ему о последних событиях.
  – А зачем нам психиатр? – спросил Уоррен.
  – Буду вас вразумлять, – сказал Брайен с улыбкой. – Затея-то безумная.
  – Если ты присоединишься к нам, значит, ты такой же безумец. Впрочем, ты нам и в самом деле можешь пригодиться, – он задумчиво посмотрел на Брайена. – Я тебя включу в основную группу. А Майк Эббот с Паркером будут в резерве.
  – А в чём их задача?
  – Они возьмут след этой мадам Делорм, головоломная задача. Сейчас в Париже по поручению Хеллиера несколько человек пытаются выяснить, кто она такая. Они там просматривают метрические документы и нашли уже восемь Жанетт Делорм. На всякий случай такие же поиски ведутся и в Швейцарии – может, она родом оттуда.
  – А если она родилась на Мартинике? – спросил Брайен.
  – Сначала надо исключить более вероятные варианты, – сказал Уоррен. – У Хеллиера, кстати, классные сыщики. Я в этом убедился на своей шкуре. К тому же он тратит деньги так, словно у него в распоряжении печатный станок. Он уже истратил на нас семьдесят тысяч фунтов. – Он усмехнулся. – Впрочем, для него это пустяк – он на яхту тратит больше.
  – Да, вот уж не думал, что есть такие богачи, которые легко расстаются с деньгами, – сказал Брайен. – Здорово ты его укатал. Ты, видно, заставил его взглянуть на себя – и он ужаснулся. Вот бы мне удалось проделать то же самое с моими пациентами. Пожалуй, тебе стоит сменить профессию.
  – А я уже сменил. Я теперь сколачиваю частные армии.
  
  ***
  
  Всё произошло как будто неожиданно.
  Не счастливый случай, не опытные сыщики Хеллиера принесли удачу. Делорм отследили через французскую Сюрте. У Майка Эббота вроде бы нашёлся друг, у которого нашёлся друг… и так далее.
  Хеллиер бросил папку на стол и сказал Уоррену:
  – Интересно, что вы об этом скажете.
  Уоррен поудобнее уселся в кресле, открыл папку и начал читать: "Жанетт Вероник Делорм: р. 12 апреля 1937 г., Шалон. Родители… – он не стал читать все эти подробности, чтобы поскорее добраться до сути.
  «…три месяца заключения за мелкое мошенничество; шесть месяцев заключения за контрабанду через франко-испанскую границу; выехала из Франции в 1956 г.».
  Затем следовали гипотезы. "Вероятно, имела отношение к контрабанде из Танжера в Испанию, 1958 – 60 гг.; к контрабанде оружия в Алжир, 1961 – 1963 гг.; контрабанде наркотиков в Швейцарию и Италию, 1963 – 1967 гг. Предполагается соучастие в убийстве Генри Роува (американец), 1962 г.; Курта Шлезингера (немец), Ахмед Бен Буза (алжирца) и Жана Фуже (Франция) в 1963 г.; Камер Османа (ливанец) и Пьетро Фузелли (итальянец) в 1966 г.
  Оперативная характеристика: хороший организатор, способна контролировать большие группы; беспощадна и нетерпима к промахам; осторожна, избегает прямого участия в контрабандных операциях, но предположительно руководила крупными хищениями драгоценностей во Франции в 1967 г. Впрочем, вина не доказана.
  Местонахождение в настоящем: Бейрут, Ливан.
  Ситуация в настоящем: в розыске за преступления во Франции не находится".
  К досье была приложена пара неважного качества фотокопий, на которых можно было различить блондинку неопределённого возраста.
  Уоррен оживился.
  – Ну и штучка. – Он щёлкнул пальцами по папке. – Я думаю, это она. Всё сходится.
  – Я тоже так думаю, – сказал Хеллиер. – Я приказал сосредоточиться на ней. В Бейрут уже вылетел человек, который попытается её обнаружить.
  – Я надеюсь, его предупредили, чтобы он был осторожен, – сказал Уоррен.
  – Ему поручено только узнать, где она живёт, и выяснить её… э-э-э… положение в обществе. Это ничем не грозит. Затем на сцене появитесь вы.
  – Как только появятся конкретные сведения, я отправлю туда Дэна Паркера. Ему будет помогать Майк Эббот, полагаю, Дэн один не справится. Дело щепетильное – тут нужен особый подход. Да, у нас ещё есть доброволец – Бен Брайен. Он присоединится к иранской группе.
  – Я рад, что мистер Брайен будет отрабатывать свой загородный особняк, – сказал Хеллиер не без сарказма. – А о вашем Спиринге пока ничего нет.
  – Он возникнет, и думаю, скоро, – твёрдо сказал Уоррен. Досье на Жанетт Делорм приободрило его.
  – Хорошо. Процедура будет той же. С ним будет человек, который, возможно, и вылетит вместе с ним. Затем подключаетесь вы.
  
  ***
  
  Спиринг возник два дня спустя, а ещё через двенадцать часов Уоррен, Тоузьер, Фоллет и Брайен находились в воздухе на зафрахтованном самолёте. С ними летели и два "лендровера". Паркер и Эббот в это время уже приближались к Ливану.
  
  3
  
  В Тегеране шёл снег.
  Фоллет зябко поёжился от порыва холодного ветра.
  – Я-то думал, что здесь жарко, – сказал он, глядя через лётное поле на обнажённую стену горного массива Эльбрус, потом на серое небо, с которого сыпал мелкий снежок:
  – И это Ближний Восток?! – воскликнул он разочарованно.
  – Ближе не бывает, – изрёк Тоузьер. – К тому же учтите, сейчас март, и мы находимся на высоте около пяти тысяч футов над уровнем моря.
  Фоллет поднял воротник своего пиджака и втянул шею.
  – Куда запропастился Уоррен?
  – Он сейчас проводит через таможню машины и оборудование, – сказал Тоузьер и мрачно ухмыльнулся. Если бы усовершенствования на "лендроверах" были обнаружены, в таможне разразились бы адские громы и молнии, а Уоррен и Брайен очутились бы в тюрьме, не успев даже пикнуть. То, что Уоррен не знал об усовершенствованиях Тоузьера, было к лучшему. Под рентгеновскими взглядами опытных таможенников искреннее неведение безопаснее притворства. Так что он вздохнул с облегчением, когда Фоллет тронул его за плечо и сказал:
  – Вон они едут.
  К ним подкатил "лендровер" с аккуратно выведенной на боку надписью: "Корпорация Риджент-фильм. Группа изысканий". Тоузьер ликовал.
  Из окошка машины высунулась голова Уоррена.
  – Бен едет за мной, – сказал он. – Кто-нибудь из вас пусть сядет ко мне.
  – Всё в порядке? – спросил Тоузьер.
  – В порядке, – ответил удивлённо Уоррен.
  Тоузьер улыбнулся и ничего не сказал. Он обошёл вокруг машины и похлопал ладонью одну из металлических стоек каркаса, державшего брезентовый верх. Фоллет сказал:
  – Впустите меня поскорей. Я хочу укрыться от этого чёртова ветра. Куда мы направляемся?
  – У нас зарезервированы места в Роял Тегеран Хилтоне. Не знаю, где он находится, но думаю, что найти его не составит труда. – Он кивнул на заполнявшийся пассажирами микроавтобус с названием отеля на борту. – Мы просто поедем за ним.
  Фоллет залез в машину и захлопнул дверь.
  – Всё же что мы здесь делаем, чёрт возьми, Уоррен? – спросил он, мрачно озираясь по сторонам.
  Уоррен увидел в зеркале, что подъехал второй "лендровер".
  – Ищем одного человека.
  – Господи Иисусе, из вас слова не вытянешь. И из вашего вояки тоже. Вы и его держите в потёмках?
  – Делайте то, что вам говорят, Джонни, и всё будет в порядке, – посоветовал Уоррен.
  – Мне было бы в сто раз лучше, если б я знал, что мне нужно делать, – проворчал Фоллет.
  – Ваш черёд придёт.
  Фоллет вдруг расхохотался.
  – Вы оригинал, Уоррен. Знаете что: вы мне нравитесь. Нет, правда. Вы взяли меня на мушку. Вы предложили мне тысячу, хотя знали, что я согласился бы и на гроши. Затем вы повысили мою ставку до пяти тысяч, хотя могли бы этого не делать. Как это понять?
  Уоррен улыбнулся:
  – Я надеюсь, вы это заслужите.
  – Может, и заслужу. Но пока не вижу, каким образом. Всё равно я высоко ценю ваш жест. Можете на меня рассчитывать, – в пределах разумного, конечно, – добавил он поспешно. – А то Тоузьер болтал какую-то чепуху, вроде того, что в нас могут стрелять.
  – Но вы же, наверное, привыкли к этому в Корее?
  – Знаете, нет, – сказал Фоллет. – Смешно, но есть вещи, к которым человек не привыкает, вы меня понимаете?
  
  ***
  
  Роял Тегеран Хилтон был расположен на окраине города – караван-сарай, предназначенный в основном для нефтяников и бизнесменов, которых Иран притягивал экономическим бумом, вспыхнувшим в эпоху реформаторского режима Мохаммеда Реза Пехлеви, Царя царей, Светоча арийцев. Путь из аэропорта был нелёгким, поскольку местные автовладельцы летели как бешеные. Уоррен несколько раз был на волосок от серьёзной аварии. Когда они, наконец, достигли отеля, он весь взмок, несмотря на холод.
  Они зарегистрировались, и Уоррену выдали ожидавшее его письмо. Он не стал вскрывать его сразу, а сделал это только оставшись один в своём номере. На листке было всего несколько слов: "Ваш номер – 7.30 вечера. Лэйн". Он посмотрел на часы, – у него ещё оставалось время, чтобы распаковать вещи.
  В 7.29 раздался лёгкий стук. Он открыл дверь.
  – Мистер Уоррен? Я надеюсь, вы ждёте меня? Меня зовут Лэйн.
  – Входите, мистер Лэйн, – сказал Уоррен и приоткрыл дверь пошире. Пока Лэйн снимал пальто, Уоррен разглядел его и не нашёл в нём ничего примечательного, что, безусловно, должно быть достоинством для частного детектива.
  Лэйн сел в кресло:
  – Ваш подопечный здесь, в Хилтоне. Он снял номер на неделю.
  – Вы, надеюсь, не один?
  – Нет, мистер Уоррен, не беспокойтесь. Нас двое. Так что он всё время под наблюдением. – Лэйн пожал плечами. – Но вообще-то он никуда особенно не выходит, предпочитает держаться поближе к местам, где можно выпить.
  – Он много пьёт?
  – Не скажу, что он алкаш, но поддаёт прилично. Обычно он торчит в баре до закрытия, потом ему ещё посылают бутылку в номер.
  Уоррен кивнул головой.
  – Что ещё вы можете сообщить мне о Спиринге?
  Лэйн достал из кармана блокнот.
  – Он тут общается кое с кем. Я передам вам список, но для начала расскажу. – Он раскрыл блокнот. – В аэропорту его встречал человек, местный – вероятно, иранец, – и привёз сюда в отель. К сожалению, я не смог его засечь. Мы только что прибыли и не могли сориентироваться, – сказал он извиняющимся тоном.
  – Не страшно.
  – Во всяком случае, мы этого иранца больше не видели. На следующий день Спиринг отправился на Маулави, это близ вокзала. Адрес у меня есть. Там он взял автомобиль, точнее, американский джип. Но он не брал его напрокат. Я попытался установить кое-что по номеру, но это довольно трудно сделать в незнакомом городе.
  – Да, конечно, – согласился Уоррен.
  – Оттуда он направился на оптовую фармацевтическую базу – вот адрес, – где провёл полтора часа. Затем вернулся в отель, где и оставался до конца дня. Это – вчера. А сегодня утром его посетил некий американец – Джон Истмэн. Они говорили в его номере почти всё утро, три часа. Потом вместе обедали в ресторане Хилтона.
  – Об Истмэне что-нибудь известно?
  Лэйн покачал головой.
  – Чтобы постоянно наблюдать за кем-либо, требуется как минимум четверо, а нас только двое. Мы не могли следить за Истмэном без риска потерять Спиринга, а наш объект – Спиринг. – Лэйн вновь заглянул в свой блокнот. – Истмэн после лэнча сразу же ушёл, а Спиринг остался. Сейчас он в баре. Вот и всё, мистер Уоррен.
  – Что ж, вы неплохо поработали, – сказал Уоррен. – Тут со мною несколько друзей. Я хочу, чтобы они взглянули на Спиринга в ближайшее время. Можно это устроить?
  – Нет ничего проще, – сказал Лэйн. – Нужно только зайти в бар и выпить. – Он достал конверт и передал его Уоррену. – Тут всё, что у нас есть на Спиринга. Номер его машины, имена, адреса, по которым он ездил в Тегеране. – Он помолчал. – Я так понимаю, что на этом наша задача выполнена. Мне осталось только показать вам его.
  – Именно так, вы своё дело сделали.
  Лэйн был явно удовлетворён.
  – Мы с этим типом натерпелись, – доверительно сообщил он. – В Лондоне у меня нет проблем, я работал в Париже и Риме. Но здесь западный человек всегда на виду, не так-то легко наблюдать за кем-нибудь и остаться незамеченным. Когда вы хотите видеть Спиринга?
  – А может прямо сейчас? – спросил Уоррен. – Пойду позову моих друзей.
  
  ***
  
  Перед тем как зайти в бар, Уоррен остановился и сказал:
  – Не забывайте, что мы здесь находимся по делу. Мистер Лэйн незаметно покажет нам человека, ради которого мы сюда прибыли. Мы должны посмотреть на него, – подчёркиваю, посмотреть. Разглядите его хорошенько, запомните, чтобы потом при любых обстоятельствах не ошибаться. Но делайте это украдкой. Идея состоит в том, чтобы увидеть и остаться незамеченными. Предлагаю разделиться.
  Они пересекли фойе и вошли в бар. Уоррен сразу же заметил Спиринга и решил не попадаться ему на глаза. Он несколько раз видел Спиринга в Лондоне и, хотя не думал, что тот может его узнать, почёл за лучшее не рисковать и не привлекать к себе его внимания. Он повернулся спиной к залу, облокотился на стойку и заказал себе выпивку.
  Человек, сидевший неподалёку, вдруг повернулся к нему.
  – Эй, привет!
  Уоррен вежливо кивнул.
  – Добрый вечер.
  – Вы из ИМЕГ? – Произношение выдавало в нём американца.
  – ИМЕГ?
  Человек рассмеялся.
  – Наверное, нет. Я подумал, что вы англичанин и решил, что вы, может быть, из ИМЕГ.
  – Я даже не знаю, что такое ИМЕГ, – сказал Уоррен. Он бросил взгляд на зеркало в глубине бара и увидел Тоузьера, сидящего за столом и заказывающего что-то выпить.
  – О, ИМЕГ, пожалуй, может сотрясти эту крысиную нору, то бишь, эту страну, – произнёс американец. Он был уже навеселе. – Мы переориентируем сорокадюймовый газопровод из Себадана прямо к русской границе. Шестьсот миллионов колов это стоит. Деньги текут, как… как деньги, – он расхохотался.
  – В самом деле? – сказал Уоррен, которого всё это не интересовало ни в малейшей степени.
  – ИМЕГ всем этим руководит, – то есть вы, англичане. А мы – я представляюсь, Уильямс Бразерс – всего лишь выполняем всю эту дьявольскую работу. Разве это справедливое разделение труда?
  – Да, грандиозно, – сказал Уоррен неопределённо. Он повернулся и увидел на другом конце стойки Фоллета.
  – Грандиозно. – Американец залпом высушил свой стакан. – Но кто, вы думаете, снимает пенки? Русские! Ни фига себе, а? Они покупают по дешёвке иранский газ, а свой газ гонят по трубопроводу в Триест и продают итальянцам втридорога. А ещё говорят, что эти чёртовы большевики не умеют делать бизнес. – Он толкнул локтем Уоррена. – Выпейте.
  – Нет, спасибо, – сказал Уоррен. – Я жду друга.
  – Ах, чёрт! – американец посмотрел на часы. – Надо чего-нибудь пожрать, пожалуй. Ну, увидимся.
  Когда он исчез, Тоузьер поднялся со своего места и подошёл к Уоррену.
  – Что это за приятель?
  – Так, одинокий пьяница.
  – Я видел вашего подопечного. Похоже, ещё один пьяница. Что теперь?
  – Теперь нельзя упускать его.
  – А потом?
  Уоррен пожал плечами.
  – А потом посмотрим.
  Тоузьер некоторое время молчал. Он вынул портсигар, взял сигарету, зажёг её и выпустил длинную струю дыма.
  – Так не пойдёт, док. Я не люблю действовать в потёмках.
  – Весьма сожалею.
  – Вы будете сожалеть ещё больше, когда я завтра покину вас. – Уоррен резко повернул голову, и Тоузьер продолжал. – Я не знаю, что вы намереваетесь делать, но вы не можете вести эту операцию, держа всё под покровом тайны. Какая это к чёрту работа, когда я даже не знаю, что я делаю.
  – Мне очень жаль, Энди, что вы всё это так воспринимаете. Вы мне не доверяете?
  – Нет, я вам доверяю. Беда в том, что вы не доверяете мне. Так что я отваливаю, Ник. Завтра я возвращаюсь в Лондон. У вас есть что-то на Джонни Фоллета, а может быть, на Бена Брайена, я не знаю. Но ко мне не придерёшься. Я пошёл на это исключительно ради денег.
  – Ну так оставайтесь и заработаете их.
  Тоузьер покачал головой.
  – Не зная, что к чему, – нет. Я говорил вам как-то, что хочу иметь что-нибудь, чтобы достойно ответить, если в меня будут стрелять. Но я хочу знать, почему кто-то в меня стреляет. Чёрт возьми, я, может, пойму его. А может быть, даже перейду на его сторону, если мне будет понятно, что к чему.
  Уоррен крепко сжал пальцами свой стакан. Он почувствовал, что его прижали к стенке.
  – Энди, вы работаете за деньги. Скажите, согласились бы вы за деньги заниматься контрабандой наркотиков?
  – Я об этом не думал, – ответил Тоузьер. – Никто мне этого не предлагал. А разве вы об этом меня просите, Ник?
  – Я что, выгляжу, как спекулянт наркотиками? – возмутился Уоррен.
  – Не знаю, – ответил Тоузьер. – Я не знаю, как такие люди выглядят. Но я точно знаю, что даже честнейшие люди сгибаются, когда им угрожают. А вам ведь угрожали, Ник. Я видел, как вы барахтались. – Он допил своё виски. – Раз уж вы спросили меня – я отвечу. Нет! Я не стану заниматься контрабандой наркотиков ради денег. И по-моему, вы стали самым настоящим сукиным сыном, Ник. Вы и меня попытались втянуть в это дело, но ничего у вас не вышло.
  Уоррен надул щёки и глубоко выдохнул. Внутренне он ликовал. Он улыбнулся Тоузьеру.
  – Вы меня не так поняли, Энди. Я вам сейчас всё объясню. Отойдём в сторону, чтобы Спиринг нас не видел.
  Он взял Тоузьера под локоть, подвёл его к дальнему столику и за пять минут вкратце всё ему растолковал. Тоузьер внимательно слушал, он, казалось, был потрясён.
  – И это всё, с чем вы приступаете к делу? Вы что, с ума сошли?
  – Конечно, этого мало, – согласился Уоррен. – Но увы, больше ничего нет.
  Тоузьер фыркнул:
  – Это – безумие, но в этом что-то есть. Извините, Ник, за то, что я на вас напустился, но вы же ничего толком не объясняли. – Он печально кивнул головой. – Я вас понимаю, доверять в этом деле никому нельзя. Ладно, считайте, что я с вами.
  – Спасибо, Энди, – произнёс Уоррен тихо.
  Тоузьер подозвал официанта и заказал ещё виски.
  – Я думаю, вы были правы, выбрав Джонни Фоллета. Когда речь идёт о деньгах, Джонни прежде всего заинтересован в том чтобы поскорее получить свою долю, а как он её получит, его особенно не заботит. Но всё равно, хорошо, что он с нами, и его можно использовать, пока вы его крепко держите на крючке. Кстати, чем вы его взяли?
  – Разве это имеет значение?
  Тоузьер пожал плечами:
  – Пожалуй, нет. Хорошо, а что вы думаете о Спиринге?
  – Он прибыл сюда с одной целью – добыть морфий из опиума. Я в этом абсолютно уверен, – сказал Уоррен. – Вот почему он вчера отправился на оптовую фармацевтическую базу. Он там заказывал нужные ему вещества.
  – А какие именно?
  – Специальная фармацевтическая известь, метилен-хлорид, бензол, амиловый спирт, соляная кислота. И ещё химическая посуда. – Он сделал паузу. – Я не знаю, намерен ли он тут же извлекать из морфия героин. Если да, то ему будет ещё нужна уксусная кислота.
  Тоузьер нахмурился.
  – Объясните мне, наконец, какая разница между морфием и героином?
  Принесли виски, и Уоррен подождал, пока официант отойдёт, затем объяснил:
  – Морфий – это алкалоид, получаемый из опиума сравнительно простым химическим процессом. Героин – это морфий, у которого изменена молекулярная структура. Это тоже сделать несложно. – Он усмехнулся. – Для этого сгодится любая хорошо оборудованная кухня.
  – Ну а разница-то в чём?
  – Ну, героин растворяется в воде, а морфий нет. А так как человеческое тело состоит в основном из воды, то он легче усваивается. Он в целом более эффективен, и привыкают к нему значительно быстрее.
  Тоузьер откинулся на спинку стула.
  – Значит, Спиринг собирается добывать морфий. Но где? Здесь, в Иране? И как он будет доставляться на побережье? То ли через юг, к Персидскому заливу, то ли через Ирак и Сирию к Средиземному морю? Массу вещей предстоит выяснить, Ник.
  – Да, – мрачно подтвердил Уоррен. – Есть ещё одна загвоздка. Я её даже не обсуждал с Хеллиером.
  – Какая?
  Уоррен изрёк:
  – В Иране нет опиума.
  Тоузьер в недоумении уставился на него.
  – Мне казалось, что весь Ближний Восток буквально завален этой дрянью.
  – Так оно и есть, и так оно и было в Иране, пока здесь правил старый шах. Но этот молодой – он же реформатор. – Уоррен облокотился о стол. – При старом шахе всё катилось в тартарары. Он управлял Ираном на манер римского императора. Чтобы ублажить народ, он удерживал цены на сильно заниженном уровне. Это была самоубийственная политика, потому что фермерам было невыгодно сеять хлеб, и вместо этого они стали разводить опийный мак – дело гораздо более прибыльное. Стало быть, хлеба становилось всё меньше, а опиума – всё больше. – Он состроил гримасу. – Шаху это было на руку, так как он ввёл монополию на опиум. Существовал и правительственный налог на производства опиума, так что шах имел свою долю от каждого фунта.
  – Ничего себе, – сказал Тоузьер.
  – Это ещё не всё. В тысяча девятьсот тридцать шестом году Иран производил тысяча триста пятьдесят тонн опиума, а мировая потребность в медицинском опиуме составляла всего четыреста тонн.
  Тоузьер передёрнул плечами.
  – Вы хотите сказать, что остальное шло на контрабанду?
  – В этом даже не было необходимости. Шах легально продавал опиум кому угодно, лишь бы платили. Но он перегнул палку и вынужден был отречься от престола. Потом в Иране к власти пришло временное правительство и, наконец, его сменил молодой шах. Он оказался очень толковым парнем. Ему хотелось хоть за шкирку втащить свою несчастную страну в двадцатый век, но он быстро понял, что, имея народ, семьдесят пять процентов которого наркоманы, об индустриализации и думать нечего. Поэтому он приструнил наркомафию, и сейчас вы и унции нелегального опиума в стране не найдёте.
  Тоузьер был в недоумении.
  – А что же тогда здесь делает Спиринг?
  – В этом-то и весь вопрос, – сказал Уоррен. – Но я думаю, что Спирингу мы его задавать не будем.
  – Конечно, нет, – задумчиво протянул Тоузьер. – Но будем идти за ним по пятам.
  Подошёл официант и спросил неуверенно:
  – Мистер Уоррен?
  – Да.
  – Вам записка.
  – Спасибо.
  Уоррен удивлённо поднял брови и посмотрел на Тоузьера, который давал официанту чаевые. Пробежав записку глазами, он сказал:
  – Это от Лэйна. Спиринг выписывается из отеля. Завтра он уезжает. Куда, Лэйн не знает, но сообщает, что его джип был отремонтирован и загружен двумя баками с водой. Что это значит, как вы думаете?
  – То, что он покидает Тегеран, – уверенно сказал Тоузьер. – Пойду-ка и я проверю машины. Важно, чтобы радиосвязь работала надёжно. Мы выйдем поодиночке, вы идите через пять минут.
  Уоррен с нетерпением выждал пять минут, затем встал и направился к выходу. Он был растроган неожиданной сценой. Спиринг и Джонни Фоллет увлечённо кидали вверх монеты.
  
  4
  
  Спиринг двигался на северо-запад от Тегерана в сторону Казвина. Накануне вечером они обсудили план действий.
  – Вы поезжайте впереди него, а я буду подпирать его сзади, – сказал Тоузьер Уоррену. – Мы из него бутерброд сделаем. А если он свернёт с дороги, я в два счёта вас догоню.
  Всю ночь они следили за джипом Спиринга, и зря. Утром Спиринг, не торопясь, позавтракал и выехал около десяти. С ним был шофёр – иранец с заострёнными чертами лица. Они следовали за джипом по запруженным транспортом улицам, а когда, наконец, оказались за чертой города, Уоррен газанул, обошёл Спиринга и затем, выбрав удобную дистанцию, сбавил скорость. Фоллет, в роли пассажира, внимательно наблюдал за джипом в зеркало заднего вида, дополнительно поставленное Тоузьером, когда он усовершенствовал "лендроверы".
  Направо от них возвышались заснеженные пики Эльбрусских гор, кругом была пустая и унылая равнина. Дорога, с точки зрения Уоррена, была неважнецкая, но для иранского шофёра, вполне вероятно, это был высший класс. Как бы то ни было, это была единственная автострада к Тебризу.
  Когда Уоррен немного привык к дороге, он вдруг спросил Фоллета:
  – Вчера вы разговаривали со Спирингом! О чём?
  – Так, коротали время, – беззаботно откликнулся Фоллет.
  – Смотрите, не оступитесь, Джонни, – сказал Уоррен доверительно. – А то можно больно ушибиться.
  – Чёрт, что я такого сделал? – запротестовал Фоллет. – Я тут ни при чём. Он сам ко мне подошёл, что я, должен был молчать, что ли?
  – О чём вы говорили?
  – О том, о сём. О работе. Я сказал ему, что приехал с киногруппой. Ну и стал заливать ему – какой мы фильм снимаем и всё такое прочее. Он сказал, что работает в нефтяной компании. – Он засмеялся. – Кроме того, я выудил у него немного денег.
  – Это я видел, – сказал Уоррен саркастически. – Вы что, играли монетой с двумя решками?
  Фоллет возмутился.
  – Боже избави, я и не думал его надуть. Вы же знаете, это не мой стиль. Да в этом и не было необходимости. Он был почти в стельку пьян. – Его глаза скользнули по зеркалу. – Притормозите немного, а то мы потеряем его из виду.
  От Тегерана до Казвина насчитывалось примерно сто миль, и они добрались до окраины города почти в час дня. Динамик в машине Уоррена вдруг подал признаки жизни.
  – Вызываю Риджент один. Вызываю Риджент один. Перехожу на приём.
  Фоллет взял микрофон и нажал кнопку:
  – Риджент один, вас слышу. Приём.
  Голос Тоузьера был слабым и искажённым:
  – Наш подопечный остановился в отеле. Я думаю, что он сейчас заливает за воротник. Приём.
  – Совсем неплохо. Я вообще-то проголодался, – сказал Фоллет и с вызовом посмотрел на Уоррена.
  – Мы остановимся в другом конце города, – сказал Уоррен. Он ехал, пока Казвин не остался позади, и только тогда резко затормозил. – Там сзади корзина. Я поручил Бену быть нашим интендантом. Посмотрим, как он справился с заданием.
  После бутербродов с курицей и кофе из фляжки Уоррен почувствовал себя бодрее, но Фоллет был не в духе.
  – Какая унылая местность, – сказал он, – мы проехали уже сто миль, а кругом эти чёртовы горы, и ничего другого. – Он показал рукой на караван верблюдов, медленно двигавшийся по дороге. – Держу пари, что в конце концов нам придётся прибегнуть к такому транспорту.
  – Это не самое страшное, – заметил Уоррен. – Мне кажется, наши "лендроверы" слишком бросаются в глаза. – Он взял карту. – Интересно всё же, куда направляется Спиринг.
  Фоллет заглянул в карту через его плечо.
  – Следующий город – Занджан: ещё сто миль, пропади пропадом. – Он посмотрел по сторонам. – Господи, проклятая страна! Хуже, чем Аризона.
  – А вы там были?
  – Чёрт возьми, я там родился. Но я удрал оттуда, как только подрос. По натуре я городской житель. Яркие огни – моя стихия. – Он замурлыкал "Мелодию Бродвея", и, наклонившись, вытащил из ящичка под приборной доской колоду карт. – Поупражняюсь немного.
  Уоррен услышал лёгкий шорох и, скосив глаза, увидел, как Фоллет, разделив колоду пополам, перемешивает её с невероятной скоростью и искусством. Это был высокий класс!
  – По-моему, вы говорили мне, что не мухлюете.
  – Нет, но если нужно, конечно, могу. В картах я дока. – Он обворожительно улыбнулся. – Понимаете, в чём дело, если у вас есть такое заведение, как у меня в Лондоне, мухлевать нет нужды, по крайней мере, до тех пор, пока мы в выигрыше у клиентов. Выигрыш – это главное. Вы ведь не думаете, что Монте-Карло получает прибыль, надувая посетителей?
  – Нет, предполагается, что игра – честная.
  – На сто процентов честная, – энергично подтвердил Фоллет. – Пока вы имеете преимущество и доход, вы никого не обманываете. Вот я вам сейчас продемонстрирую, что я имею в виду. Я чувствую, сейчас удача на моей стороне. На этой дороге нам навстречу попадалось примерно машин двадцать в час. Давайте поспорим, что у двух из встреченных нами следующих машин две последние цифры в номерах совпадут. Так и время скоротаем.
  Уоррен подсчитывал. Было сто возможных комбинаций – от 00 до 99. Фоллет ограничил число машин двадцатью. Похоже, шансы были на стороне Уоррена. Он решился:
  – Ну что ж, давайте попробуем.
  – Сто фунтов, – спокойно произнёс Фоллет. – Если я выиграю, вы можете добавить их к моему вознаграждению. Идёт?
  Уоррен засопел носом и согласился:
  – Идёт.
  Из динамика послышался голос Бена Брайена:
  – Вызывает Риджент два. Наш подопечный собирается двигаться дальше. Приём.
  Уоррен снял с крюка микрофон.
  – Риджент один на связи, спасибо. Мы поедем медленно, и он нас догонит. Жратва была отличной, Бен. Вы – первый кандидат на повышение. Приём.
  Динамик издал какой-то клёкот и замолк. Уоррен ухмыльнулся и нажал на кнопку стартера.
  – Ведите наблюдение, Джонни. Когда появится Спиринг, скажите.
  Фоллет достал авторучку.
  – Вы называйте мне номера, а я их буду записывать. Не беспокойтесь, я не прозеваю Спиринга.
  Игра, предложенная Фоллетом, действительно немного скрашивала монотонную езду. Уоррен вёл машину, то прибавляя, то сбавляя скорость, следуя указаниям Фоллета. Если б не новая игра, он бы вскоре начал клевать носом.
  Уоррен называл номера, а Фоллет записывал их. Хотя внимание Фоллета было сосредоточено в основном на Спиринге, он, как заметил Уоррен, успевал бросать быстрый взгляд на встречную машину, проверяя правильность называемых номеров. Фоллет явно предпочитал не доверять никому. Когда число номеров достигло пятнадцати и ни один не повторился, Уоррен обрадовался, что его шансы выиграть сто фунтов сильно возросли, и игра показалась ему более увлекательной.
  На восемнадцатом номере Фоллет вдруг сказал:
  – Вот – пятый и восемнадцатый номера те же – тридцать один. Вы проиграли, Уоррен. Моё вознаграждение увеличивается на сто фунтов. – Он положил ручку обратно в карман. – Теорема доказана. Называется она – пари для простаков.
  – Не понимаю, – сказал Уоррен.
  Фоллет засмеялся.
  – Это потому, что вы ничего не смыслите в математике. Вы думали, что если из ста комбинаций нужно выбрать только двадцать, то шансы на вашей стороне – пять к одному и что я – болван, раз предлагаю вам такое пари. На самом деле болваном были вы, так как шансы на самом деле в мою пользу – не меньше, чем семь к одному. Так что разбираться в математике иногда выгодно.
  – Я всё-таки не понимаю, – сказал Уоррен.
  – Ну, смотрите. Если бы я держал пари на то, что совпадут двузначные числа, то действительно, я был бы болваном. Но я так не говорил. Я сказал: "если совпадут две последние цифры".
  Уоррен нахмурился. Он по-прежнему не понимал, в чём дело, – математика всегда была его слабым местом. Фоллет продолжал:
  – Это пари, которое выглядит заманчивым для простаков, но на самом деле выгодно для ловкачей, которые его предлагают. Покопайтесь в разных областях математики – особенно в теории вероятности – и вы найдёте десятки таких вот задач, на которые всегда клюнет какой-нибудь растяпа.
  – Ну, меня вы больше не поймаете, – сказал Уоррен.
  Фоллет фыркнул.
  – Хотите пари? Удивительно, как часто люди стремятся вновь попасться на крючок. Вот и Тоузьер тоже. На этой задачке он уже погорел и погорит ещё на чём-нибудь. К тому времени, когда наше предприятие будет подходить к концу, всё его вознаграждение будет у меня в кармане. – Он взглянул в зеркальце. – Притормозите-ка. Дорога начинает петлять.
  Наконец, они добрались до Занджана. Фоллет сказал:
  – Вижу джип. Мне кажется, он едет прямо, не останавливаясь. – Две минуты спустя он сказал: – Я потерял его.
  С кряканьем и треском ожило радио, и сквозь шум, вызванный, видимо, магнитной бурей, послышалось: -…повернул налево… отель… следуйте… поняли? Приём.
  Фоллет нажал на кнопку.
  – Спиринг повернул налево у отеля, и вы хотите, чтобы мы следовали за ним. Правильно, Энди? Приём.
  – Правильно… быстрее… всё.
  Уоррен резко остановился. Фоллет сказал:
  – Давайте, я сяду за руль. Вы устали.
  – Хорошо, – сказал Уоррен, и они поменялись местами. Уоррен с удовольствием расправил плечи и потянулся. Он был за рулём уже целый день, и, кроме того, вести "лендровер" оказалось несколько труднее, чем легковой автомобиль. Они вернулись в Занджан и недалеко от отеля увидели дорогу, ведущую на запад. На повороте стоял указатель с надписью на фарси, в котором Уоррен ни черта не смыслил, и он развернул карту.
  Дорога вела в сторону гор и постепенно становилась всё извилистее и опасней. Фоллет вёл машину быстрее, чем следовало, чтобы нагнать Тоузьера с Брайеном, и "лендровер" содрогался и подпрыгивал. Наконец, впереди показалось облако пыли.
  – Это, должно быть, Энди, – сказал Фоллет. Через некоторое время он слегка сбавил скорость. – Да, это Энди. Я буду держаться от него на расстоянии. Неохота глотать пыль всю дорогу. Чёрт его знает, сколько ещё ехать.
  По мере того как они поднимались в горы, скорость падала. Дорога стала ужасной – костоломные рытвины и ухабы, поперечные промоины от ливневых потоков. Откосы становились всё круче, повороты – всё резче. Фоллет всё время держался на самой низкой передаче, это и есть конёк "лендровера". День клонился к вечеру.
  Уоррен прикрепил карту к планшету, положил его к себе на колени и взглянул на компас. Всё это время они ехали на запад, и, ещё раз сверившись с картой, он объявил:
  – Мы движемся к Курдистану.
  Он знал, что это обычный маршрут торговцев опиумом, – из Ирана в Сирию и Иорданию, – и убедился, что не ошибся в своих расчётах.
  Фоллет сделал ещё один крутой поворот и выехал на один из немногих прямых участков дороги. Справа вздымалась голая скала. Слева был обрыв.
  – Посмотрите-ка, – кивнул головой Фоллет в сторону долины.
  Внизу, на дороге, пересекавшей долину и затем опять карабкавшейся наверх, было видно пронизанное лучами заходящего солнца пыльное облако красно-кирпичного цвета.
  – Это Спиринг, – сказал Фоллет. – Энди ещё на самом дне долины. Теперь, если мы видим Спиринга, он тоже может увидеть нас. Если он ещё не сообразил, что мы его преследуем, то он либо слеп, либо мертвецки пьян.
  – Что же нам делать? – мрачно заметил Уоррен. – У нас нет выбора.
  – А что мы будем делать после захода солнца? Вы об этом подумали?
  Уоррен думал об этом, его это тревожило. Он посмотрел на часы и прикинул, что двигаться можно ещё примерно с час.
  – Едем, пока есть ещё возможность, – сухо сказал он. Но ехать пришлось недолго. Не прошло и получаса, как они увидели у обочины дороги "лендровер" и Бена Брайена, махавшего им рукой. За ним стоял Тоузьер и смотрел в сторону гор. Фоллет остановился, и Уоррен крикнул через окошко:
  – В чём дело, Бен?
  От пыли лицо Брайена потемнело, ветер трепал ему волосы.
  – Он облапошил нас, Ник. Погляди туда, где стоит Энди.
  Уоррен вышел из машины и направился к Тоузьеру. Тот обернулся.
  – Скажите мне, куда он поехал.
  Они находились на небольшой площадке среди скал, отсюда разветвлялось пять дорог.
  – Пять дорог, – сказал Тоузьер. – По какой же он поехал?
  – Следы есть?
  – Грунт тут твёрдый, по существу один камень. – Тоузьер оглянулся. – По-видимому, это главный перекрёсток, но на карте его нет.
  – Дороги, по которой мы ехали, кстати, там тоже нет, – заметил Уоррен. – Он присел на корточки и положил на колени планшет. – Я полагаю, мы находимся здесь. – Он нанёс небольшой крестик на карту. – Примерно в тридцати милях от центра Курдистана. – Он выпрямился и, подойдя к краю дороги, посмотрел на запад, где заходящее солнце эффектно высвечивало грозовые тучи над красками гор. – Спиринг скорее всего направляется к иракской границе.
  – Ночью он туда не доберётся, – сказал Тоузьер. – По такой дороге в этих горах? Нет. Что будем делать, Ник?
  – А что мы можем делать, чёрт побери? – взорвался Уоррен. – Мы потеряли его в самом начале игры. У нас есть ещё один шанс из пяти, что мы выберем правильную дорогу. Пари для простаков. – Он нервничал. – Сейчас мы ничего не сможем сделать. Уже почти темно, давайте лучше разбивать лагерь.
  Тоузьер кивнул.
  – Хорошо. Но давайте отойдём в сторону от дороги, чтобы нас не увидели.
  – Почему? Что вы имеете в виду?
  – Я ничего не имею в виду, – Тоузьер пожал плечами. – Я исхожу из соображений безопасности. Профессиональная привычка.
  И он пошёл к машинам, оставив Уоррена в подавленном состоянии. "Мы провалились, – подумал он. – Надеюсь, что с божьей милостью Майк и Дэн будут удачливее". Но он не стал бы спорить по этому поводу – может, это было ещё одно пари для простаков.
  
  Глава 4
  1
  
  – Вот это жизнь! – воскликнул Майкл Эббот. Он отхлебнул из запотевшего холодного стакана и с любопытством уставился на дородную девицу в символическом бикини, появившуюся на вышке для прыжков в воду. Она согнула ноги в коленях, замерла на мгновение, потом ласточкой полетела вниз, рассекая воздух, и почти без брызг вошла в средиземноморскую воду.
  На Дэна Паркера это не произвело никакого впечатления.
  – Мы попросту теряем время, – проворчал он.
  – Мы не можем торопить события, – ответил Эббот. Они уже много раз говорили на эту тему, и Дэн вынужден был согласиться, что так будет лучше. У них было два варианта. Первый: самим приблизиться к Делорм и дать ей понять, что они её союзники. Но если б это не удалось, они потерпели бы полное и безоговорочное фиаско. Второй вариант – сделать так, чтобы она сама подошла к ним. Для этого требовалось время и терпение.
  Эббот подался вперёд, чтобы получше рассмотреть девицу, как раз вылезавшую из воды.
  – Ничего, у нас ещё есть время, – сказал он.
  – И поэтому мы торчим в этом дурацком отеле, и вы балдеете от этих вонючих напитков. – Паркер был раздражён. Ему было неуютно в отеле Сент-Джордж.
  – Успокойтесь, Дэн, – мирно сказал Эббот. – Мы ведь только приехали. Если мы не сможем сами приблизиться к ней, мы выясним, кто её друзья, – собственно, мы сейчас этим и занимаемся.
  
  ***
  
  Жанетт Делорм вращалась в высших кругах ливанского общества. Она жила в роскошной вилле в горах Хаммана и могла себе позволить два дня кряду обедать в отеле "Сент-Джордж". Приблизиться к ней было действительно не так-то просто. "Каким-то образом надо расположить её к себе, – думал Эббот, – правда, это равносильно тому, чтобы расположить к себе гремучую змею". Он хорошо изучил её досье.
  Единственный путь к ней, решил он, – найти её сообщников, по возможности с подмоченной репутацией, и расставить на них силки. Это займёт много времени, что не по вкусу Дэну Паркеру, но другого выхода нет. И вот они сидели в незаметном уголке отеля "Сент-Джордж" и наблюдали, как Делорм обедает с каким-то своим приятелем, о котором они, конечно, сразу же наведут справки, как только она с ним расстанется. Накануне у них была своего рода репетиция, кончившаяся неудачей. Она была в обществе некоего ливанского банкира с брюшком, с вполне, как они выяснили, приличной репутацией.
  Эббот по-прежнему наблюдал за девицей, которая вновь полезла на вышку. Неожиданно он спросил Паркера:
  – Дэн, а вы знаете, почему этот отель называется "Сент-Джордж? " – Нет, – коротко ответил Паркер, давая понять, что ему на это наплевать.
  Эббот повёл рукой со стаканом.
  – Именно здесь, в Бейруте святой Георгий убил дракона. Так мне рассказывали. Наверное, в этом заливе Сент-Джордж. Но мне всегда казалось, что христиане стибрили эту историю у греков. Персей и Андромеда, слыхали? – Он показал на девицу-ныряльщицу. – Я и сам был бы не прочь схлестнуться с драконом за такой приз.
  Паркер нетерпеливо заёрзал на стуле. "С Дэном можно прекрасно ладить, – подумал Эббот, когда он занят, мастерит что-нибудь; а эта непривычная обстановка явно выбивает его из колеи. Надо что-то предпринять". Он спросил:
  – Дэн, о чём вы думаете?
  – Я по-прежнему думаю, что мы зря теряем время. – Паркер вынул платок и вытер потный лоб. – Страшно хочется пива. Чего бы не дал сейчас за пинту.
  – А почему бы вам и впрямь не выпить пива, – сказал Эббот, ища глазами официанта. – Почему вы не заказали себе пива?
  – Что? В этом месте? – Паркер был шокирован. Для него пиво всегда ассоциировалось с кружками в лондонском пабе или с низкими потолками какой-нибудь загородной гостиницы. – Неужели в таком шикарном месте они будут подавать пиво?
  – А почему бы и нет? Здесь угождают клиентам, – сухо заметил Эббот. – Вон сзади нас какой-то янки цедит себе свой "Будвайзер", почему бы и вам не выпить пивка? – Он сделал знак официанту, который тотчас же подошёл к ним. – У вас есть английское пиво?
  – Разумеется, сэр. Выбирайте – Бэсс, Уортингтон, Уотнис…
  – Уотнис, то, что нужно, – сказал Паркер.
  – Видите, Дэн, всё очень просто, – сказал Эббот.
  – Никогда бы не подумал, – Дэн был удивлён.
  Эббот сказал:
  – Если какой-нибудь английский миллионер приедет сюда и не получит свою любимую выпивку, он тут такое устроит! Это им невыгодно. Нам тоже придётся платить, как миллионерам, но, в конце концов, такие расходы предусмотрены.
  Удивлению Дэна не было предела, когда перед ним появилась громадная пивная кружка, за которую он тотчас же взялся. Оторвавшись от неё, чтобы глотнуть воздуха с пеной на верхней губе, он проговорил:
  – Пожалуй, ничего! Холодное, но недурное.
  – Может, оно скрасит вашу жизнь, – сказал Эббот. Он взглянул на принесённый официантом счёт, поморщился и отодвинул его в сторону. Если бы Дэн увидел обозначенные в нём цифры, его невинное удовольствие было бы сильно подпорчено, несмотря на то, что оплачивал их Хеллиер. Искоса посмотрев на Паркера, он заметил, что вкус привычного пива подействовал на того благотворно. – А вы уверены, что справитесь с торпедой?
  – Уверен. Эти рыбки меня слушаются.
  – Собственно, нам нужно, чтобы она прошла большое расстояние. Раз в пять больше обычного. Вот и всё.
  – Да вы не беспокойтесь, – сказал Дэн спокойно. – Я сделаю это. Меня интересует вот что: смогут ли они достать торпеду? Они ведь, знаете ли, на дороге не валяются.
  Это беспокоило и Эббота, хотя он не признавался самому себе в этом. Одно дело – сумасшедшая идея Уоррена о контрабанде с помощью торпеды, другое дело – её осуществление. Если Делорм не удастся где-нибудь заполучить торпеду, вся их затея рухнет. Он сказал:
  – Не будем торопить события…
  Пока они не спеша беседовали, Эббот не спускал глаз с вышки для прыжков в воду, на которую чередой поднимались ныряльщицы. Он ощущал себя калифом перед толпой невольниц. В то же время он продолжал наблюдать за входом в ресторан. Через полчаса он тихо сказал:
  – Вот она. Допивайте, Дэн.
  Паркер опрокинул вторую кружку с лёгкостью – по части поглощать пиво он был мастак.
  – Тот же, что и вчера.
  – Да. Мы выследим его. – Пока Эббот платил по счёту, Паркер неторопливо пристроился в кильватер выходящей из ресторана парочке. Когда он открывал дверцу машины, к нему присоединился Эббот.
  – Четвёртая машина в ряду, – сказал Паркер. – Неужели ещё один банкир!
  – Я сяду за руль, – сказал Эббот и сел в кабину. Он видел, как отъехал большой "мерседес", затем включил зажигание, выехал на улицу и последовал за ним, пропустив впереди себя три машины. – Мне кажется, он не банкир. Во-первых, у него нет брюшка. Во-вторых, он абсолютно не похож на ливанца.
  – Вы вот всё смотрели на этих голых девиц. А вот что вы скажете про ту, что впереди нас?
  – Про нашу Жанетт? – Эббот некоторое время был целиком поглощён тем, чтобы благополучно выехать с улицы Мине Эль Хоси. – Я о ней никогда с этой точки зрения не думал. Если уж об этом зашла речь, то, полагаю, она довольно симпатичная, хотя мне не удалось толком её разглядеть. Трудновато оценить женщину, когда надо делать вид, что не замечаешь её.
  – Вы так и не ответили, – насмешливо сказал Паркер.
  – Ну, ладно. Для меня она старовата, – Эбботу было двадцать шесть. – Но она в хорошей форме, очень хорошей, – в общем, для постели сгодится. – Он поморщился. – Но, я думаю, это всё равно, что ложиться в постель с паучихой.
  – Вы это о чём?
  – Вы что, не знаете, – паучиха, позабавившись со своим партнёром, съедает его. – Он свернул на улицу Блисс, следуя за "мерседесом" на вполне приличном расстоянии. Когда они проезжали мимо Американского университета, он сказал:
  – Интересно, куда они едут. Там же ничего нет, только море.
  – Скоро увидим, – бесстрастно отозвался Паркер.
  Улица Блисс сменилась улицей Манарах, но "мерседес" не остановился. После очередного поворота показалось море. Паркер сказал:
  – Внимание! Он заезжает куда-то.
  Эббот проехал мимо, изо всех сил заставляя себя не смотреть в их сторону. "Мерседес" повернул за угол и остановился.
  – Это был отель, – сказал он и погрузился в размышления. Наконец, приняв решение, он обратился к Паркеру:
  – Я иду туда. Как только "мерседес" тронется с места, следуйте за ними, если в нём будет он. Меня не ждите.
  – Ладно.
  – И, Дэн, постарайтесь, чтобы вас не заметили.
  – Вы тоже, – сказал Паркер. Он проводил взором Эббота, скрывшегося за углом, развернулся и поставил машину так, чтобы можно было вести наблюдение за входом в отель и в случае необходимости сразу же последовать за "мерседесом." Через некоторое время Делорм и её спутник вышли на улицу вместе со слугой, который доверху загрузил чем-то багажник. Машина тронулась, и Паркер последовал за ней. Путь ему был уже знаком: мимо Ливанского университета, аэропорта Кхальдех в Хамману. Ему очень хотелось повернуть обратно, но он пересилил себя и благополучно проводил Делорм вместе с её гостем до дому. Затем он вернулся в Бейрут, с трудом пробираясь по запруженным транспортом улицам.
  Эббот был уже в отеле. Он спросил:
  – Где вас черти носили, Дэн?
  – Вы же знаете, сколько сейчас машин, – раздражённо ответил Паркер. – Она отвезла его домой, а уж какая дорога из города, сами знаете. В общем, она отвезла его домой – вместе с чемоданами и прочим. Он у неё гостит. – Он ухмыльнулся. – Если он исчезнет, значит, она действительно паучиха. А вам удалось что-нибудь разведать?
  – Удалось, – сказал Эббот. – Мне удалось обаять одну милашку в отеле, и я выяснил, что он – американец, его имя Джон Истмэн, и он прилетел вчера из Тегерана. Слышите, Дэн? Из Тегерана! Вот вам и первое звено.
  
  2
  
  Возможно, это было первое звено, но оно могло оказаться последним – Истмэн был столь же недосягаемым, как и Делорм.
  – Какие заносчивые типы эти торговцы героином, – заметил Эббот. – Не желают якшаться с нами, простыми смертными.
  В итоге они решили придерживаться уже выработанной ранее тактики. Нужно было набраться времени и терпения, чтобы наблюдать за Истмэном, выявлять его связи, и они давно бы отступили, если б не знали наверняка, что находятся на правильном пути. В этом их убедило письмо от Хеллиера, который играл роль их информационного центра.
  – Есть хорошие новости и плохие, – сообщил Эббот, прочитав письмо.
  – Давайте сначала плохие, – ответил Паркер. – Предпочитаю напоследок хорошие.
  – Уоррен потерял Спиринга. Он как сквозь землю провалился прямо в центре Курдистана. Теперь вся надежда на нас, Дэн. Держу пари, что Ник сейчас просто лезет на стенку.
  – Ну, нам тоже нечем особенно похвастать, – сказал Паркер мрачно.
  – Как сказать. Вот и хорошие новости. Истмэн виделся со Спирингом за день до того, как он улизнул от Ника. А это напрямую связывает Спиринга с Делорм. Это – первый бесспорный факт, которым мы располагаем. Всё остальное – всего лишь слухи, которые собрал Ник Уоррен.
  Паркер приободрился:
  – Что ж, отлично. Значит, нам надо продолжать.
  Наконец Эббот принял решение.
  – Вот кто нам нужен, – сказал он. – Здесь мы забросим наш невод, и, надеюсь, он вернётся к нам с уловом. Пико!
  Пико был статистом в этой игре. Просто знал кого-то, кто знал кого-то, кто знал Истмэна. Но он был доступен и, как надеялся Эббот, восприимчив к новым идеям. Кроме того, от внимательного взгляда не ускользнуло бы одно его качество – он был мошенник, и это многое сулило Эбботу.
  – Как мы будем его обрабатывать? – спросил Паркер.
  – Прежде всего, мы переедем в более дешёвый отель. – Он оценивающе посмотрел на Паркера. – Так. Мы не купаемся в деньгах, но ещё и не на грани краха. Мы жаждем добычи, но вместе с тем осторожны. У нас есть что продать, но по самой высокой цене, поэтому мы не назойливы. Общая картина понятна?
  Паркер меланхолически улыбнулся.
  – То, что мы не купаемся в деньгах, мне особенно понятно. У меня никогда не было их много. А как мы доведём всё это до сведения Пико?
  – Мы будем разыгрывать сценки, а он будет зрителем, – беззаботно ответил Эббот.
  Пико был завсегдатаем кафе в старом городе в районе порта, и когда следующим вечером здесь появились Эббот и Паркер, он уже был там и, сидя за столиком, читал газету. Эббот выбрал столик рядом, и они сели. Эббот долго смотрел в меню, морщил нос прежде, чем сделал заказ. Паркер оглядел местечко и шёпотом спросил:
  – Что будем делать?
  – Не беспокойтесь, – тихо ответил Эббот. – Всё произойдёт само собой.
  Он повернулся и посмотрел на стопку газет и журналов, лежавших на столике Пико и явно предназначенных для всех посетителей.
  – Вы позволите, месье? – спросил он по-английски.
  Пико поднял глаза и кивнул.
  – Конечно, пожалуйста. – Он говорил по-английски с французским и американским акцентами.
  Эббот взял журнал и начал лениво перелистывать его. Подошёл официант и поставил на столик несколько тарелок, два стакана с каким-то напитком и кувшин с водой. Эббот плеснул немного воды в свой стакан, и в нём образовался бурунчик молочного цвета.
  – Будем здоровы, Дэн!
  Паркер сделал то же самое и после первого глотка поперхнулся. Он грохнул стакан о стол.
  – Что это за штука? Микстура от кашля?
  – Это местная белая молния – арак.
  Паркер кончиком языка коснулся неба.
  – Ничего подобного не употреблял с детства. – Вид у него был такой, словно он только что сделал открытие. – Анисовые семена! – Он понюхал стакан. – Это не питьё для взрослого человека. Интересно, можно ли здесь заказать английское пиво?
  Эббот хмыкнул:
  – Сомневаюсь. Если хотите пива, можете выбирать между ливанским французским и ливанским немецким.
  – Лучше немецкое, – решил Паркер, и Эббот заказал для него Ханнингер Библос. Когда он вновь повернулся к Паркеру, то увидел, что тот рассматривает содержимое тарелок с нескрываемым подозрением.
  – Ради Бога, прекратите вести себя, как турист, Дэн, – сказал он с раздражением. – Вы что, рассчитываете здесь получить рыбу с картофельными чипсами?
  – Я хочу знать, что я ем, – сказал Паркер невозмутимо.
  – Это – мецца, – громко сказал Эббот. – Ею можно наесться, и она вполне доступна. Если хотите чего-нибудь другого, отправляйтесь в Сент-Джордж, только учтите, платить за это я не собираюсь. И вообще, вы мне уже надоели, и я подумываю о том, чтобы покончить с этим делом.
  Паркер встревоженно посмотрел на Эббота, но успокоился, когда тот подмигнул ему. В это время подоспело пиво, он отхлебнул его и после этого одобрительно заметил:
  – Ничего, сойдёт.
  Эббот тихо сказал:
  – Могли бы вы… э-э-э… нализаться?
  Паркер щёлкнул пальцем по стакану.
  – Для этого нужна штука покрепче. Это же так, детские игрушки.
  – Но вы попробуйте всё-таки, попробуйте. Можете даже вести себя немного неприлично.
  – Тогда закажите мне ещё, – сказал Паркер и залпом осушил свой стакан.
  Эббот ел с аппетитом, но Паркер привередливо ковырялся в своей тарелке, зато пил много, явно больше своей нормы. Он говорил всё громче, слова у него путались, и его явно начинало клонить в меланхолию.
  – Вы вот хотите покончить с этим делом, – а что мне прикажете делать? У меня родилась идея – просто замечательная идея, – и что вы с ней делаете? А ничего! Просто сидите на своей первоклассной заднице. Как это назвать?
  – Тише, Дэн, – увещевал его Эббот.
  – Не буду я тише, чёрт возьми! Мне осточертели ваши придирки. – Он состроил рожу. – "Не делайте этого, Дэн! Не делайте того, Дэн! Не ешьте с открытым ртом, Дэн!" Да кто вы такой?!
  – Дэн, ради Бога!
  – Вы сказали, что поможете мне реализовать мои планы, и что же? Эх вы, жопа!
  – Но ведь нужно время, чтобы наладить контакты, – вяло отбивался Эббот.
  – Но вы утверждали, что они у вас есть, – напирал Паркер.
  – Послушайте, чего вы разошлись? – повысил голос Эббот. – Вы ведь ни за что не платите, не так ли? Если б не я, вы продолжали бы протирать штаны в своём Лондоне, возиться с побитыми автомобилями и мечтать о том, как бы побыстрее разбогатеть. Я положил на это дело почти тысячу колов, Дэн, – это ведь кое-что, а?
  – Меня не интересует, чьи это деньги. Вы всё равно ни черта не делаете и гробите моё время. – Паркер выбросил руку по направлению к открытой двери. – Вот, в порту полно кораблей, и, держу пари, половина занимается контрабандой. Ребята там уцепятся в мою идею и солидно заплатят мне. А вы говорите, что я протираю штаны. Позаботьтесь лучше о своих.
  Эббот безуспешно пытался утихомирить Паркера.
  – Да заткнитесь же вы, ради Бога! Вы что, хотите всё выболтать? Вы уверены, что здесь нет полиции?
  Паркер, пьяно покачиваясь, с трудом поднялся на ноги.
  – Ах, дьявол! – Он мутным взором окинул зал. – Где тут это заведение?
  Эббот безнадёжно посмотрел на Паркера и показал на дверь в глубине кафе.
  – Вон там. Идите, только ни с кем не вступайте в разговоры. Он проследил, – как Паркер нетвёрдым шагом удалился, пожал плечами и опять взялся за журнал. Голос сзади него тихо сказал:
  – Месье?
  Он обернулся и увидел Пико, уставившегося на него.
  – Да?
  – Простите, я правильно понял?.. Вы и ваш друг нуждаетесь в… работе?
  – Нет, – отрезал Эббот и отвернулся. Затем, поколебавшись, обратился к Пико с вопросом:
  – А почему вы так думаете?
  – Да так, мне показалось, что вы безработные. Моряки, наверное?
  – А что, я похож на моряка?
  Пико улыбнулся.
  – Нет, месье, но ваш друг…
  – Дела моего друга касаются только его самого.
  – А вы, месье? – Пико поднял брови. – Значит, вы не заинтересованы в работе?
  – А какого рода работа?
  – Ну, для моряка работа всегда найдётся.
  – Я не моряк. Мой друг был когда-то моряком. Но мы с ним должны быть вместе. Мы – большие друзья, нас водой не разольёшь.
  Пико, внимательно изучая свои ногти, улыбнулся.
  – Я понимаю, месье. Всё будет зависеть от того, чего хочет ваш друг. Было бы неплохо, если б вы меня просветили на этот счёт.
  – Не пойдёт, – решительно заявил Эббот. – Кроме того, я понятия не имею, кто вы такой. А с незнакомцами я не связываюсь.
  – Меня зовут Жюль Фабр, – сказал Пико, не моргнув глазом.
  Эббот покачал головой.
  – Это мне ничего не говорит. Может, вы и крупная рыба, а может, мелочь пузатая – откуда мне знать?
  – Вы не слишком вежливы, – с упрёком сказал Пико.
  – Я не хотел вас обидеть, – сказал Эббот.
  – Вы усложняете ситуацию, – продолжал Пико, – вы ведь не можете продать мне кота в мешке. Рано или поздно вам придётся сказать. – - Вообще-то это не по моей части, этим занимается Дэн, – мой друг. Он – специалист.
  – А вы?
  Эббот нахально ухмыльнулся.
  – Считайте меня его менеджером. А также спонсором, – деньги вложены мои. – Он презрительно смерил Пико взглядом. – Кстати, о деньгах. Наш товар – чертовски дорогой, и я думаю, что такой мелкой сошке, как вы, он не по карману. Так что нечего зря терять время. – И он отвернулся.
  – Подождите, – сказал Пико. – И за сколько же вы думаете его продать?
  Эббот резко повернулся и, буравя Пико взглядом, произнёс:
  – За полмиллиона американских долларов. Есть у вас такие деньги?
  Губы Пико задрожали, и он понизил голос:
  – И это всё за контрабанду?
  – А о чём же мы всё это время говорим, чёрт побери? – рассердился Эббот.
  Пико оживился:
  – Хотите наладить контакты с кем-нибудь наверху? Я могу вам помочь, месье, – конечно, не просто так. – Он выразительно щёлкнул пальцами. – За определённый гонорар, месье.
  Эббот, казалось, был в нерешительности, затем покачал головой.
  – Нет. То, что у нас есть, настолько привлекательно, что вам заплатят люди наверху, – за то, что вы вышли на нас. С чего это я буду вас подмасливать?
  – А с того, что иначе люди наверху о вас никогда не услышат. Мне ведь тоже нужно жить, месье.
  Вернулся Паркер и тяжело опустился на стул. Он взял пустую бутылку и стукнул ею об стол.
  – Хочу ещё пива.
  Эббот слегка повернулся к нему.
  – Ну и закажите, – сказал он раздражённо.
  – Нет денег, – сказал Паркер. – Кроме того, – добавил он угрожающим тоном, – вы ведь здесь мистер Портмоне.
  – О, Господи! – вздохнул Эббот, вынув бумажник и отделив от небольшой пачки купюру, бросил её на стол. – Закажите себе хоть бочонок и залейтесь своим пивом. Хоть утоните в нём, мне всё равно. – Он опять повернулся к Пико. – Ладно. Сколько вы хотите, мошенник?
  – Тысячу ливанских фунтов.
  – Половина сейчас, половина потом. – Он отсчитал деньги и шлёпнул их перед Пико на стол.
  – Правильно?
  Пико протянул руку и деликатно забрал деньги.
  – Всё в порядке, месье. Как ваше имя и где вас найти?
  – Имя моё не имеет значения, а буду я здесь почти все вечера, – сказал Эббот. – Этого достаточно.
  Пико кивнул.
  – Смотрите, не теряйте времени зря, – предупредил он, – люди наверху не дадут себя одурачить.
  – Они будут счастливы получить то, что у нас есть, – доверительно сообщил Эббот.
  – Надеюсь, – Пико взглянул на Паркера, который окунул нос в кружку. – Ваш друг слишком много пьёт. И говорит очень громко. Это нехорошо.
  – Ничего страшного. Ему просто надоело ждать, вот и всё. Во всяком случае, я держу его под контролем.
  – Понятно, – сухо сказал Пико и встал. – Скоро увидимся.
  Эббот подождал, пока Пико исчез, и сказал:
  – Вы были просто замечательны, Дэн. Сцена потеряла великолепного актёра.
  Паркер поставил стакан и посмотрел на него без воодушевления.
  – Когда-то я недурно играл в любительских спектаклях, – сказал он самодовольно. – Вы ему что-то дали. Сколько?
  – Он просил тысячу фунтов. Я дал половину. – Эббот засмеялся. – Не грустите, Дэн, это ливанские фунты, каждый стоит около полукроны.
  Паркер проворчал:
  – Всё равно многовато, – сказал он и взболтнул остаток пива в кружке. – Это чёрт знает что, моча какая-то. Пойдёмте куда-нибудь и выпьем чего-нибудь настоящего. А вы расскажете мне, как было дело.
  
  3
  
  На следующий день ничего не произошло. Они пришли в кафе в то же время, но Пико не было. Они посидели, пообедали, поболтали о том, о сём и ушли. Хотя Эббот держался уверенно, в глубине души он всё-таки сомневался, тот ли Пико человек, который им нужен, и не отдал ли он больше шестидесяти английских фунтов ловкому жулику.
  Через день, когда они собирались в очередной раз отправиться в кафе, в дверь постучали. Эббот удивлённо поднял брови и пошёл открывать.
  – Кто там?
  – Фабр.
  Он открыл дверь.
  – Как вы узнали, что мы здесь?
  – Это не имеет значения, месье Эббот. Вы хотели с кем-нибудь поговорить. Этот человек здесь. – Он скосил глаза. – Итак, пятьсот фунтов.
  Эббот увидел в полумраке коридора высокую фигуру.
  – Не пытайтесь меня надуть, Фабр. Почём я знаю, что это тот, кто мне нужен. Может, это спектакль. Я сначала поговорю с ним, а потом вы получите свои деньги.
  – Хорошо, – согласился Пико. – Я буду завтра на своём обычном месте.
  Он удалился по коридору, а Эббот остался стоять в дверном проёме. Высокий человек сделал шаг вперёд, и Эббот, разглядев его, понял, что ему удалось сорвать банк. Это был Истмэн. Он посторонился, чтобы пропустить его в комнату. Истмэн на ходу спросил:
  – Что, Пико старался вытрясти из вас что-нибудь? Эббот закрыл дверь.
  – Кто? – спросил он с удивлением. – Он представился как Фабр.
  – Его зовут Пико, он – просто мелкий пройдоха, – сказал Истмэн беззлобно.
  – Что касается имён… Это – Дэн Паркер, а я – Майк Эббот. А вы?.. – Вопрос повис в воздухе.
  – Моё имя – Истмэн.
  Эббот улыбнулся.
  – Садитесь, мистер Истмэн. Дэн, берите стул и присоединяйтесь к компании.
  Истмэн сел на предложенный ему стул.
  – Мне сказали, что у вас есть что-то на продажу. Давайте.
  – Я начну, Дэн, – сказал Эббот. – А вы подключитесь, когда дело дойдёт до технических деталей. – Он взглянул на Истмэна. – По слухам, в этих местах хорошо развита контрабанда. У Дэна и у меня есть идея, хорошая идея. Но беда в том, что у нас нет капитала, так что мы ждём предложений – на долевых началах, конечно.
  – Вам никто не предложит ни цента, пока вы не скажете, о чём конкретно идёт речь.
  – М-да… тут наступает деликатный момент, – сказал Эббот. – Впрочем, Дэн считает, что даже если вы знаете секрет, это не имеет большого значения. Он уверен в том, что только он может заставить эту вещь работать. Разумеется, со слишком большим грузом она не заработает. В контрабанде чего вы заинтересованы?
  Истмэн после некоторого колебания сказал:
  – Ну, допустим, золота.
  – Допустим, золота, – согласился Эббот. – Дэн, сколько золота можно потянуть?
  – До пятисот фунтов.
  – Подойдёт? – спросил Эббот.
  – Может быть. А в чём идея?
  – Товар выныривает из моря. Вы его посылаете в торпеде. – Эббот взглянул на Истмэна так, словно ожидал аплодисментов.
  Истмэн вздохнул и положил руки на стол, словно собираясь подняться.
  – Я зря теряю с вами время, – сказал он. – Извините.
  – Подождите, – возразил Эббот, – почему это вы теряете время?
  Истмэн грустно покачал головой.
  – Потому что многие уже пробовали, и из этого ничего не вышло. Вот так, ребята.
  – Так вы, наверное, использовали не те торпеды?
  – Наверное. – Тут Истмэн взглянул на Эббота с некоторым интересом. – А что вы предлагаете?
  – Вы скажите, что вам надо, тогда, может, мы на чём-нибудь сойдёмся.
  Истмэн слегка улыбнулся.
  – Ну, ладно. Пусть будет моя подача. У меня есть ещё десять свободных минут. Торпеда хорошо сработала лишь однажды. Это было на австро-итальянской границе. Несколько любителей-прощелыг где-то нашли торпеду и стали с её помощью перегонять товар с одного берега озера на другой. В одну сторону – алкоголь, в другую – табак.
  Они совершенно свели с ума таможенную полицию, которая никак не могла понять, что происходит. Но однажды какой-то болван проболтался, и это дело накрылось.
  – Ну? – сказал Эббот, – ведь идея сработала, не так ли?
  – Сработала, – но только в пруду величиной с половину задницы. У торпеды нет необходимой мне дальности.
  – А вы можете раздобыть торпеду?
  – Разумеется, только зачем? У тех, которые мы можем достать, недостаточная дальность, а подходящие нам – засекречены. Эх, если б заполучить такую современную управляемую красотку, я б нагрел на этом руки.
  Тут вмешался Паркер.
  – Какого рода торпеду вы можете раздобыть?
  Истмэн пожал плечами.
  – Из тех, что есть на международном рынке, – модели сороковых и пятидесятых годов. Ничего современного.
  – А английскую Марк-ХI?
  – Эту можно, конечно. Но её максимальный запас хода – три мили. На черта она нужна?
  – Пятьсот пятьдесят ярдов с подогретыми батареями, – уточнил Паркер.
  Эббот ухмыльнулся.
  – Скажите-ка ему, Дэн.
  Паркер сказал как бы между прочим:
  – Я могу выжать из Марк-XI пятнадцать миль.
  Истмэн напрягся.
  – Действительно можете?
  – Может, может, – подтвердил Эббот. – Он может заставить эту Марк-XI показывать фокусы. Рекомендую: мистер Паркер, лучший сержант и механик, которым когда-либо располагал Королевский флот.
  – Это интересно, – сказал Истмэн, – вы уверены насчёт пятнадцати миль?
  Улыбка расплылась на лице Паркера.
  – Я могу так взбодрить Марк-XI, что вы, находясь за пределами двенадцатимильной береговой зоны, запустите её к берегу со скоростью тридцать узлов. И никаких пузырей.
  – И она понесёт пятьсот фунтов?
  – Именно.
  Истмэн некоторое время размышлял:
  – А как насчёт точности? – осведомился он.
  – Это зависит от того, какую рыбку вы мне раздобудете, у них довольно капризное навигационное устройство. Но это можно наладить, если будут испытания на море. – Паркер почесал подбородок. – Я полагаю, погрешность будет в три дюйма на сто ярдов, то есть меньше семидесяти ярдов в ту или иную сторону на пятнадцать миль.
  – Господи! – воскликнул Истмэн. – Это совсем недурно.
  – Но вам нужно найти подходящий берег, – сказал Эббот, – очень пологий. Это, наверное, не слишком трудно.
  – Погодите, – перебил его Паркер, – я говорю о точности самой этой рыбки, но существуют ещё течения. Вы пускаете её поперёк течения, и её будет сносить. Не забывайте, что она будет в воде около получаса. Если скорость течения невелика – половина узла, она всё же отклонится от курса ярдов на пятьсот. Тем не менее, располагая необходимыми гидрологическими данными, можно компенсировать отклонение, а в спокойных водах вообще всё будет в порядке.
  – Да, пожалуй, – сказал Истмэн, грызя костяшки своих пальцев. – А вы, я вижу, уверены в своих силах.
  – Учтите, – сказал Паркер, – это обойдётся вам в чертовски крупную сумму. Прежде всего – торпеда и к ней торпедный аппарат. Затем нужно закупить мощные ртутные элементы, а они недёшевы, и затем… -…цена наших услуг, – непринуждённо подхватил Эббот, – они тоже недёшевы.
  – Если вы сможете раскрутить это дело, о вас позаботятся, – сказал Истмэн. – Если нет, о вас позаботятся в другом смысле. – Его взор стал ледяным.
  Паркера это, однако, не смутило.
  – Ну мы же вам сначала покажем работу, ведь будут морские испытания.
  – Правильно, – сказал Истмэн. – Но сначала я должен поговорить с хозяином.
  – С хозяином? – Эббот был изумлён. – А я думал, что вы и есть хозяин.
  – Вы много чего думаете, – заметил Истмэн. – В общем, будьте на месте, чтобы вас всегда можно было найти. – Он встал. – А вы сами откуда, ребята?
  – Из Лондона, – сказал Эббот.
  Истмэн кивнул.
  – Хорошо. Скоро увидимся.
  – Мне бы не хотелось быть слишком настырным, – сказал Эббот, – но всё же как насчёт задатка? Или, скажем, так: вы остановили свой выбор на нас, и за это надо бы заплатить?
  – А вы малый не промах, – сказал Истмэн и достал кошелёк. – На сколько вас зацепил Пико?
  – Тысяча ливанских фунтов. Половину мы отдали ему сразу, половину обещали потом.
  – Хорошо, вот вам две с половиной. Это сразу даёт вам выгоду в две тысячи, а вы ведь пока ещё ничего не сделали. Если Пико будет спрашивать с вас оставшуюся часть, скажите ему, чтобы он обратился ко мне. – Он слегка улыбнулся. – Он, впрочем, этого делать не будет. – Он резко повернулся и вышел из комнаты.
  Эббот медленно сел на стул и обратился к Паркеру.
  – Я надеюсь, что с Божьей помощью вы справитесь с этим делом. Мы их, наконец, заарканили, но и они нас держат на крючке. Если у нас ничего не выйдет, дело худо.
  Паркер набил свою трубку.
  – Они получат то, что хотят, а может, и несколько больше. – Он помолчал. – Как вы думаете, они будут проверять нас в Лондоне?
  – Несомненно. Но тут беспокоиться нечего. У тебя всё в порядке, Дэн, – сказал Эббот и потянулся. – Что касается меня, то перед отъездом у меня был скандал с моим редактором, разумеется, инсценированный. Я думаю, что волны от него ещё ходят по Флит-стрит. – Он ухмыльнулся. – Меня выперли, Дэн, к чертям собачьим за поведение, несовместимое со званием профессионального журналиста и джентльмена. Я надеюсь, это удовлетворит Истмэна и его компанию.
  
  4
  
  Истмэн не заставил их ждать слишком долго. Он позвонил через три дня и сказал:
  – Привет, Эббот. Надевайте-ка свой лучший выходной костюм, поедем сегодня в город.
  – Куда это?
  – В "Красный голубь". Если у вас нет приличной одежды, купите себе что-нибудь на те деньги, что я вам дал.
  – А кто будет платить? – спросил Эббот, продолжая играть роль легкомысленного искателя приключений.
  – Заплачено, – сказал Истмэн. – У вас будет встреча с хозяином. Ведите себя прилично. Я пошлю за вами машину в девять тридцать.
  Эббот медленно положил телефонную трубку и повернулся к Паркеру, который с интересом ждал от него новостей.
  – У вас есть смокинг, Дэн?
  Паркер кивнул головой.
  – Я на всякий случай взял с собой, думал, может, понадобится.
  – Понадобится сегодня вечером. Нас пригласили в "Красный голубь".
  – Это будет третий раз, что я надену его, – сказал Паркер и похлопал себя по животу. – Может быть, слегка тесноват. А что это за "Красный голубь"?
  – Это ночной клуб в отеле "Финикия". Мы встречаемся с хозяином, и если это тот, кто я думаю, то мы просто молодцы. Кстати, нам тактично намекнули, чтобы мы побрились и как следует почистили зубы.
  – Отель "Финикия" – это не то большое заведение, что недалеко от "Сент-Джорджа"?
  – Точно. А знаете, Дэн, что такое пятизвездный отель?
  Паркер заморгал глазами.
  – Это как "Сент-Джордж"? – рискнул предположить он.
  – Именно! А для "Финикии" никаких звёзд не хватит. Контрабанда наркотиков, должно быть, выгодное занятие.
  
  ***
  
  За ними заехал чёрный "мерседес" с неразговорчивым ливанцем-шофёром и отвёз их в "Финикию". Паркер был расстроен, так как его опасения относительно вечернего костюма подтвердились. Рубашка сжимала ему горло, а брюки отчаянно жали в талии и в паху. Он дал себе слово немедленно начать заниматься физкультурой, чтобы сбросить жирок, характерный для человека средних лет.
  Они назвали имя Истмэна эффектно одетому метрдотелю, и тот немедленно провёл их к столику. "Красный голубь" был погружён в изысканный полумрак, как любой ночной клуб, но Эббот всё же смог мгновенно засечь свою добычу. Истмэн сидел за столиком с Жанетт Делорм. Он встал, когда они приблизились.
  – Рад, что вы пришли, – сказал он церемонно.
  – Очень приятно, мистер Истмэн, – сказал Эббот. Он посмотрел на женщину. – Это и есть хозяин?
  Истмэн улыбнулся.
  – Попробуйте рассердить её и узнаете. – Он повернулся к ней. – Это Эббот, вот это – Паркер. Джентльмены – мисс Делорм.
  Эббот наклонил голову и стал рассматривать Жанетт. Она была одета в простое узкое платье, почти не скрывавшее её плечи и грудь. На вид ей было лет двадцать пять. Но он знал, что на самом деле ей было тридцать два, – деньги воистину могли творить чудеса. Дорогая штучка была эта мисс Делорм.
  Она ткнула в его сторону пальцем.
  – Вы – садитесь здесь.
  Возникла небольшая заминка, пока официанты переставляли стулья, после чего Эббот оказался рядом с ней, напротив Паркера и с бокалом шампанского в руке. Она внимательно и довольно долго разглядывала его, потом сказала:
  – Если то, что говорит мне Джек, правда, я, может быть, и найму вас. Но мне нужны доказательства. – Её английский был превосходен и почти совершенно без акцента.
  – У вас будут доказательства, – сказал Эббот. – Дэн вам их предоставит.
  Паркер сказал:
  – Тут кругом – море. Можно провести испытания.
  – Какая торпеда подходит больше всего?
  – Это, в сущности, не имеет значения. Главное, чтобы двигатель работал от сети.
  Жанетт медленно повертела в пальцах стакан.
  – У меня есть приятель, – сказала она, – который был капитаном подлодки во время войны. Так вот, он невысокого мнения о качестве британских торпед. Половина запусков проходит впустую. – Её голос стал колючим. – А это недопустимо.
  – Ни в коем случае, – подхватил Истмэн. – Мы не можем терять торпеду с грузом. Это было бы просто разорением.
  – Вы говорите о старых английских торпедах, – сказал Паркер. – Но Марк одиннадцатый – дело другое. Ваш капитан-подводник прав на все сто – старые английские рыбки хреновые. А Марк одиннадцатый – копия немецкой рыбки, и когда её взяли на вооружение в сорок четвёртом, она была хороша. Мы спёрли её у фрицев, а янки – у нас. Любая из этих торпед подойдёт, но я бы предпочёл иметь старый образец, он мне всё-таки лучше знаком. Но в целом они отличаются лишь некоторыми деталями.
  – За счёт чего вы собираетесь улучшить её показатели?
  – Видите ли, – сказал Паркер, явно воодушевлённый. – Марк одиннадцатый начали производить в сорок четвёртом, и она работала на свинцово-кислотных батареях. Других тогда не знали. Сейчас прошло уже двадцать пять лет, времена изменились. Нынешние батареи, ртутные и цинковые, значительно мощнее. Эту мощность можно использовать двояко: увеличить либо дальность, либо скорость. Я знаю способ сделать и то, и другое.
  – Нас интересует дальность, – сказал Истмэн.
  – Я знаю, – Паркер кивнул головой. – Но это вам обойдётся в кругленькую сумму. Ртутные батареи очень дорогие.
  – А точнее? – спросила Делорм.
  Паркер почесал в затылке.
  – Каждый запуск торпеды обойдётся в штуку. Это расходы только на энергию.
  Она взглянула на Истмэна, который перевёл:
  – Тысяча фунтов стерлингов.
  Эббот, потягивая шампанское, холодно вставил:
  – Общая цена куда выше.
  – Это уж точно, – сказал Паркер с усмешкой. – В сорок четвёртом одна торпеда стоила шестьсот. А сейчас не знаю.
  – Пятьсот фунтов, – сказал Истмэн. – Это ходовая цена продажи со склада.
  – Ну вот, – сказал Паркер, – ещё тысяча на испытания, ещё одна на рабочий пуск плюс, скажем, пятьсот на её возвращение. В общем где-то четыре тысячи. Ну и сверх того – наша доля.
  – А какова ваша доля? – поинтересовалась Жанетт Делорм.
  – Проценты с дохода, – ответил Паркер.
  – Вот как! – Она повернулась к Эбботу. – А вы-то здесь при чём, не понимаю. Всю работу, кажется, делает Паркер.
  Эббот непринуждённо улыбнулся.
  – Допустим, я его менеджер.
  – Нам менеджеры не нужны, – отрезала она.
  – Мы с Майком кореша, – вмешался Паркер, – куда он, туда и я, и наоборот. Кроме того, без его помощи мне не обойтись.
  – Понимаете, мы заключаем только коллективный договор, – сказал Эббот. – Так что давайте ближе к делу.
  – Доходы от контрабанды золота не слишком большие, – задумчиво протянула Делорм.
  – Ах, оставьте, – воскликнул Эббот с негодованием. – Вы же занимаетесь не золотом, вы занимаетесь наркотой.
  Она бросила взгляд на Истмэна, потом на Эббота.
  – А откуда вы это знаете? – вкрадчиво спросила она.
  – Дважды два равно четырём. До нас дошёл слушок в Лондоне, потому мы и приехали сюда.
  – Ну и зря, – сказала она.
  Эббот улыбнулся.
  – Слухи – моя профессия. Правда, нам не так-то просто было сюда приехать, но овчинка стоит выделки.
  – Не уверена, – заметила она. – Сколько вы хотите?
  – Двадцать процентов, – сказал Эббот.
  Она засмеялась.
  – Да вы что, совсем рехнулись? Что скажешь, Джек?
  Истмэн ухмыльнулся, и она продолжала серьёзным тоном.
  – Вы получите один процент, хватит с вас, месье Мишель Эббот.
  – Может, я и рехнулся, – сказал Эббот, – но не настолько, чтобы соглашаться на один процент.
  – Мне кажется, – сказал Истмэн, – вы не в своём уме, если рассчитываете получить какой-нибудь процент. Мы так не работаем.
  – Вот именно, – подтвердила Делорм. – Мы дадим вам определённую сумму за работу, – скажем, сто тысяч американских долларов.
  – Каждому?
  Она на мгновение заколебалась.
  – Разумеется.
  – Пожалуй, это не подойдёт, – сказал Эббот, качая головой. – Мы хотим, чтобы эта сумма была, по крайней мере удвоена. Вы думаете, я не знаю, какие доходы даёт ваш бизнес?
  Истмэн поперхнулся.
  – Нет, всё-таки вы спятили. Что из того, что вы дали нам хорошую идею? А если мы воспользуемся ею сами, без вашей помощи? Что нам помешает?
  – Кто же здесь спятил? – спросил Эббот. – Специалиста по торпедам не так просто найти, а тех, кто смог бы переконструировать торпеду, ещё труднее. А механика, который смог бы и при этом согласен заняться контрабандой наркотиков, вообще днём с огнём не сыскать. Нет, без нас вам не обойтись, и вы это отлично знаете.
  – Значит, вы считаете, что держите нас на мушке, – с сарказмом сказал Истмэн. – Знаете что? Неделю тому назад мы даже не знали о вашем существовании. Мы, понимаете ли, в вас не нуждаемся.
  – Но идея всё-таки неплоха, Джек, – задумчиво произнесла Делорм. – Может, мы всё-таки договоримся с Эбботом. – Она повернулась к нему. – Вот окончательное решение – триста тысяч долларов на вас обоих. Сотню тысяч мы положим в банк на ваше имя после успешного завершения испытаний, остальное получите потом, когда провернём дело.
  Эббот обратился к Паркеру:
  – Что вы думаете, Дэн?
  Паркер сидел разинув рот. Он сказал:
  – Из нас двоих вы – бизнесмен. Решайте сами, Майк. – Он судорожно глотнул слюну.
  Эббот долго размышлял, затем сказал:
  – Хорошо, мы согласны.
  – Прекрасно! – воскликнула Делорм и обворожительно улыбнулась. – Закажи ещё шампанского, Джек.
  Эббот подмигнул Паркеру.
  – Удовлетворён, Дэн?
  – Я счастлив, – еле проговорил он.
  – Я думаю, что аккордная плата, пожалуй, лучше, – сказал Эббот и искоса посмотрел на Истмэна. – Если бы мы настояли на процентах, Джек бы надул нас, как миленьких. Он ни за что не показал бы нам свои гроссбухи, это уж точно.
  – Какие такие гроссбухи? – осклабился Истмэн и пальцем подозвал официанта.
  – Я хочу танцевать, – заявила Делорм. Она взглянула на Эббота, который начал приподниматься, и сказала:
  – Я думаю, что я буду танцевать с… мистером Паркером.
  Эббот опустился на своё место, а Делорм увела потрясённого Паркера в середину зала. Эббот усмехнулся.
  – Значит, это и есть хозяин. По правде говоря, я не ожидал этого.
  – И не вздумайте к ней кадриться, – посоветовал Истмэн. – Жанетт – не та девушка. Лично я бы предпочёл обнять электропилу. – Он кивнул в сторону зала. – А что, Паркер в самом деле такой дока, как он говорит?
  – Он не подведёт. А что за груз?
  Истмэн, слегка поколебавшись, сказал:
  – Думаю, теперь могу сказать – это героин.
  – Все пятьсот фунтов?
  – Да.
  Эббот присвистнул и быстро посчитал.
  – Это ведь, по крайней мере, миллионов двадцать пять долларов, – сказал он со смешком. – Ну что ж, мне всё же удалось выцарапать один процент у Жанетт.
  – Вам дико повезло, – сказал Истмэн. – Но не забывайте – вы всё-таки наши наёмники. – Он закурил. – Интересно всё-таки знать, кто там в Лондоне распускает о нас слухи?
  Эббот пожал плечами.
  – Знаете, как это бывает, – что-то ухватишь здесь, что-то – там. Складываешь вместе – получается некоторая картина. У меня в этом деле большой опыт. Я ведь был репортёром.
  – Я знаю, – спокойно сказал Истмэн. – Мы вас проверяли. Правда, о Паркере ничего не удалось узнать. – Он жёстко посмотрел на Эббота. – Я рекомендую вам забыть о репортёрстве, Эббот.
  – Да уж куда мне с моей теперешней репутацией. Если вы проверяли меня, то должны знать, что мне дали пинка. Вот почему я решил ввязаться в это предприятие и заработать приличные деньги.
  – Пока вы с нами, ведите себя так, чтобы комар носа не подточил, – посоветовал Истмэн. – Так, ну а что вы можете сказать о Паркере? Босс хочет его тоже прощупать. Она, знаете ли, помешана на безопасности.
  Эббот охотно рассказал ему о Паркере, правда, не вдаваясь в подробности. Врать в данном случае не имело смысла. Только он кончил, как вернулись Жанетт с Паркером, сильно раскрасневшимся.
  Жанетт сказала:
  – По-моему, Дэн не мастак в современных танцах. А вы, Майк Эббот?
  Эббот встал.
  – Хотите проверить?
  В ответ она развела руками, и он вылез из-за стола. Заиграла музыка – это было что-то медленное и довольно старомодное, и они вышли на площадку для танцев. Он полуобнял её и спросил:
  – Почему вы, такая симпатичная девушка, занимаетесь этим бизнесом?
  – Я люблю деньги, – ответила она. – Как и вы.
  – У вас их, наверное, много, – сказал он, – ведь не всякий может спокойно выложить сто тысяч долларов наличными – это наше вознаграждение за успешную репетицию, если не забыли. Я полагаю, что дело не ограничится одним пуском?
  – А вам что до этого?
  – Я люблю торчать там, где пахнет деньгами. Было бы славно, если б всё это приобрело регулярный характер.
  Она придвинулась к нему ближе.
  – Почему бы и нет? Для этого нужно, чтобы вы работали и держали язык за зубами. И то, и другое полезно для вашего здоровья.
  – Это что – угроза? – поинтересовался Эббот.
  Она прижалась к нему крепко всем телом.
  – Может быть. Никакие штучки со мной не проходят, месье Эббот, учтите.
  – Я ничего такого и не замышляю, – сказал Эббот и внутренне похолодел. Он вспомнил её досье, и Истмэн сказал: "Электрическая пила". Любой, кто встанет на пути Делорм или её сомнительных предприятий, рискует в лучшем случае головой. Об этом свидетельствовал список шести её жертв. Она почти прижалась к нему, и он решил, что она скорее всего, действительно, паучиха.
  Она задышала ему в ухо.
  – Вы очень хорошо танцуете, Майк. – Он поморщился, когда она куснула его за ухо.
  – Благодарю за комплимент, но вы преувеличиваете, – сказал он сухо.
  Она захихикала.
  – Дэн был шокирован. Он всё время талдычил мне про свою жену и детей. У него действительно есть жена и дети?
  – Конечно. Трое, по-моему.
  – Он мужиковат. Крестьянский тип, – сказала она. – Вы – другой.
  Эббот подавил смешок, представив себе, как был бы возмущён Паркер, если б узнал, что его обозвали крестьянином.
  – А чем я отличаюсь?
  – Сами прекрасно знаете, – сказала она. – Добро пожаловать в нашу компанию, Майк. Мы постараемся сделать вас счастливым.
  Он улыбнулся:
  – Мы – в том числе и Джек Истмэн?
  – Не обращайте на него внимания, – сказала она неожиданно резко. – Джек делает то, что я ему велю. Он не… – Она осеклась и вплотную прижалась к нему. – Я сделаю вас счастливым, – прошептала она.
  Музыка прекратилась, и она нехотя оторвалась от него. Когда они возвратились к столику, ему показалось, что в глазах Истмэна вспыхнули какие-то иронические блёстки.
  – Я совсем не устала, – сказала она. – Как это мило иметь трёх кавалеров. Пойдём, Джек.
  Истмэн пошёл с ней к центру зала, а Эббот рухнул на стул рядом с Паркером. Он почувствовал, что вспотел. "Жарко здесь", – подумал он, беря в руку свой вновь наполненный шампанским бокал.
  Паркер смотрел в сторону танцующих.
  – Эта женщина пугает меня, – сказал он мрачно.
  – Что она, попыталась вас изнасиловать прямо во время танца?
  – Почти что, – щёки Паркера опять стали пунцовыми. – Ей богу, если б моя кляча увидела всё это, завтра же я получил бы развод. – Он пытался расстегнуть воротничок рубашки. – Она и впрямь пожирательница мужчин.
  – Похоже, что наши роли уже чётко расписаны, – сказал Эббот. – Вы занимаетесь торпедой, я занимаюсь Жанетт. – Он хлебнул шампанского. – Точнее, она занимается мной, если я её правильно понял.
  Он улыбнулся.
  
  ***
  
  В "Красном голубе" они пробыли довольно долго – обедали, смотрели варьете. Около двух часов ночи они вышли. Их уже ждал "мерседес". Истмэн уселся впереди с шофёром, а Эббот очутился рядом с Жанетт, тесно прижатой к его плечу и бедру. На ней была блестящая серебряная накидка.
  Автомобиль тронулся. Спустя несколько минут Эббот, глядя в окно на море, сказал:
  – Любопытно узнать, куда мы едем.
  – Скоро узнаете, – сказала она и достала портсигар. – Дайте мне огня.
  – Как прикажете, босс, – он чиркнул зажигалкой и заметил, как Паркер, сидевший по другую сторону от Жанетт, расстёгивал свой воротничок.
  Автомобиль плавно нёсся по дороге из Бейрута в сторону Триполи, и Эбботу хотелось знать, куда и зачем их везут. Ему не пришлось долго мучиться любопытством, потому, что вскоре "мерседес" свернул в сторону и подкатил к громадным деревянным воротам, тотчас же открытым для них каким-то арабом. Они въехали во двор и остановились.
  Выйдя из машины, Эббот огляделся. Насколько он мог видеть в темноте, это было что-то вроде небольшой фабрики. На фоне ночного неба чернела крыша какого-то большого сарая, за ним – тускло мерцало море в лунном свете.
  – Сюда, – сказал Истмэн, и Эббот последовал за ним в контору. Первое, что он там увидел, был его чемодан, прислонённый к стене.
  – Какого дьявола… – вырвалось у него.
  – Вы будете жить здесь, – сказал Истмэн. – Рядом в комнате – две кровати. Ванной нет, к сожалению, но есть умывальник. – Он взглянул на Жанетт, затем опять перевёл взор на Эббота. – Вам здесь будет удобно, – сказал он язвительно. – Пишу вам будет готовить Али.
  Жанетт сказала:
  – Вы будете находиться здесь, пока мы не проведём испытание торпеды. Сроки зависят от вас. – Она улыбнулась и добавила: – Я буду навещать вас часто. – Затем, повернувшись к Паркеру, резко спросила: – Сколько вам нужно времени?
  Паркер пожал плечами:
  – Две недели, если будет необходимое оборудование. Без него не стоит и браться. Но прежде всего нужна торпеда.
  Она кивнула головой.
  – Пойдёмте.
  Они вышли из конторы, пересекли двор и подошли к большому сараю. Али, араб, достал ключи, открыл замок и отступил в сторону, пропуская их внутрь. Сарай был двухъярусным, и они оказались на галерее, с которой открывался вид вниз на мастерскую. Туда вела деревянная лестница. Эббот перегнулся через перила и воскликнул:
  – Чёрт возьми, вы всё-таки поверили в нас?
  Внизу на козлах лежало лоснящееся от масла, переливающееся в свете лампы тело смертоносной торпеды. Эбботу она показалась громадной, и он сразу подумал: каким же образом этой суке удалось раздобыть такую штуку всего за три дня?
  
  Глава 5
  1
  
  Уоррен в очередной раз исследовал карту и прочертил на ней маршрут их путешествия. Две недели, которые они провели в Курдистане, пропали зря, но как нужно было действовать дальше, он не представлял. Конечно, можно было наткнуться на Спиринга случайно, но был лишь один шанс из ста.
  Поэтому они вернулись в Тегеран, где Уоррен рассчитывал получить какую-нибудь новую информацию. Он провалился, и провалился с треском. Каждый раз, когда ему надо было писать Хеллиеру об очередной неудаче, он мрачнел. Единственное, что утешало, – успехи Эббота и Паркера – его идея подстраховки, в конце концов, себя оправдала. Но сейчас связь с ними совершенно прервалась, и Уоррен не знал, что и подумать.
  Джонни Фоллет воспринимал всё философски. Его не волновало ничего, пока ему платили. Он вполне наслаждался своим пребыванием в Тегеране, для него это был своего рода экзотический отпуск. Он шатался по улицам, глазел по сторонам и вскоре даже обзавёлся кое-какими знакомыми.
  Бен Брайен волновался, хотя вся ответственность лежала на Уоррене. Вместе с ним он долго просиживал за картой северо-запада Ирана, пытаясь разгадать, где Спи-ринг провалился как сквозь землю.
  – Это бесполезно, – не раз говорил он. – Если б эта карта соответствовала британским стандартам, у нас была бы надежда. А так… Половина здешних дорог даже не нанесена на неё.
  – Ну и что же будем делать? – спрашивал Уоррен.
  Но Брайен не знал, и они вяло продолжали свои поиски. Энди Тоузьер тоже был озабочен. Он всё время проигрывал Джонни Фоллету и оттого был не в духе. Суммы, правда, были небольшие, но Энди раздражало то, что Фоллет выигрывает постоянно. Он поделился с Уорреном.
  – Играем-то мы справедливо, а он постоянно выигрывает.
  – Я бы не стал доверять Джонни, – сказал Уоррен. – А какая игра?
  – У нас у каждого своя монета. Мы их не кидаем, а по очереди показываем – орёл или решка. Понятно?
  – Ну, пока понятно, – осторожно сказал Уоррен.
  – Так, – продолжал Тоузьер. – Теперь, если я показываю решку, а он орла, он платит мне тридцать фунтов. Если я показываю орла, а он решку, он платит мне десять.
  Уоррен подумал.
  – Это два из четырёх вариантов.
  – Правильно, – подтвердил Тоузьер. – Остальные два – оба орла или обе решки. В этом случае я плачу ему двадцать фунтов.
  – Подождите-ка, – перебил Уоррен и начал что-то чиркать на листке бумаги. – Всего четыре возможности, из которых в двух можете выиграть вы, а в двух – он. Если мы признаем все возможности равными, а так оно и есть, то вы выигрываете сорок фунтов, и он сорок. Мне кажется, всё справедливо.
  – Почему же тогда, чёрт возьми, он всё время выигрывает? – вопрошал Тоузьер. – Я уже проиграл ему почти сто фунтов.
  – Вы хотите сказать, что вы никогда не выигрываете?
  – Нет, нет. И я выигрываю, но он – чаще. Это как качели, но он, получается, весит больше, чем я, и мои денежки рекой стекаются к нему. Но меня просто бесит – я никак не могу разгадать его трюк.
  – Может, вам лучше прекратить играть?
  – Пока не выясню, не прекращу, – заявил Тоузьер. – Вначале я думал, что он использует монету с двумя решками, но, чёрт побери, это для него же хуже, ведь и я могу смухлевать. – Он ухмыльнулся. – Я готов пожертвовать ещё сотней, чтобы разгадать этот секрет. Это выгодная игра, я и сам мог бы нагреть руки, если б разобрался, что к чему.
  – У вас будет много времени на игру, – сказал Уоррен с горечью. – Кажется, наша затея провалилась.
  – Я и сам думал об этом, – сказал Тоузьер, – и мне пришла в голову такая идея. Что, если прощупать ту аптекарскую базу, где Спиринг заказывал медикаменты? Они ведь отпускали ему товар, значит, должны знать его адрес. Он у них где-нибудь записан, и нам надо найти способ извлечь его.
  Уоррен устало посмотрел на него:
  – А как? Разве что устроить взлом?
  – Что-нибудь вроде этого.
  – Я тоже об этом подумывал, – признался Уоррен. – Но как мы найдём то, что нам нужно? Ведь они же ведут записи на фарси, а мы в нём ни черта не смыслим.
  – Чёрт, вот этого я не учёл, – согласился Тоузьер. – Болтать я ещё кое-как умею, но читать эту бодягу я не могу. – Он взглянул на Уоррена. – Что, может, я поговорю всё же об этом с Джонни?
  Уоррен был в нерешительности.
  – Ладно, только в общих чертах, – наконец сказал он. – Я не хочу, чтобы он знал слишком много.
  – Я ему скажу ровно столько, сколько ему следует знать. Но пора ему уже что-нибудь сделать. Он хороший пройдоха, и если мы никак иначе не можем получить нужной нам информации, пусть Джонни раздобудет её, он знает, как и с кем поговорить.
  Тоузьер поговорил с Джонни Фоллетом. Тот внимательно выслушал и сказал:
  – Хорошо. Дайте мне пару дней. Посмотрим, может, я смогу что-нибудь раздобыть.
  Он исчез, растворился где-то на улицах Тегерана и пропадал четыре дня. Когда он вернулся, то доложил Тоузьеру следующее:
  – Это можно сделать. Придётся немного покрутиться, но сделать это можно. Я думаю, что в пределах недели вы получите информацию.
  
  2
  
  Фоллет придумал такой дьявольский план, что волосы на голове Уоррена встали дыбом. Он сказал:
  – Вы извращенец, Джонни.
  – Наверное, – небрежно отозвался тот. – Так веселее. Но, ради Бога, я говорю вполне серьёзно. Надо действовать с умом.
  – Выкладывайте, кого вы нашли.
  – Я подцепил одного малого, он помощник управляющего отделом складирования этой фирмы. Он отпускает товары по требованиям и записывает в книгу данные – количество и прочее. Он располагает нужными нам сведениями или, во всяком случае, в состоянии их раздобыть. С деньгами он дела не имеет, они проходят через главную контору. Жаль, потому что таким образом мы теряем шанс подцепить его на крючок.
  – А почему бы просто не подкупить его? – спросил Тоузьер.
  – Потому что он честен, вот почему. Предположим, мы попытаемся сунуть ему взятку, а он не возьмёт. Он доложит своему хозяину, и мы погорели. А если дело дойдёт до полиции, мы вообще можем оказаться в опасности.
  – Они не скажут полиции, – сказал Уоррен. – Раз они связаны со Спирингом, у них рыльце в пуху. Любая фирма, производящая подобное оборудование и химикалии, понимает, с кем она имеет дело. Уверен, они не такие простачки.
  Фоллет пожал плечами:
  – Этот Джавид Раки – неплохой малый. Он хорошо говорит по-английски, он образован. Я думаю, что управляющий, когда у него на пятках сидит такой молодой человек, долго не продержится. У него есть только один недостаток, он – игрок.
  – Как и вы, Джонни, – сказал Тоузьер с улыбкой.
  – Нет, – парировал Фоллет. – Он игрок-простачок. Это не значит, что он дурак, нет. Он научился играть в покер – ребята с газопровода научили его – и играет вполне прилично. Он только что выудил у меня энную сумму, причём я играл всерьёз. Он раздел меня вполне профессионально. На эту слабость его и можно подцепить. И уж тогда он всё сделает, как миленький.
  Уоррен поморщился:
  – Неужели нет никакого другого способа?
  – Нельзя давать простачкам равные шансы, – назидательно сказал Фоллет и повернулся к Тоузьеру. – Теперь всё зависит от видеотехники. Как она работает?
  – Она у меня в комнате и работает отлично.
  – Я сам должен посмотреть. Пошли, подымемся к вам.
  Они все двинулись в комнату Тоузьера, он включил телевизор и показал на видеоплейер.
  – Вот он; он уже подключён к телевизору.
  – Он записывает всё – изображение и звук? – спросил Фоллет.
  – Да.
  – А каково качество записи?
  – Если снимать видеокамерой, немного подрагивает, особенно при движении, а так на экране – всё здорово, не отличишь от телепередачи.
  – На сколько времени рассчитана плёнка?
  – На час.
  – Этого вполне достаточно. Что ж, давайте сделаем пробную запись.
  Они записали какую-то передачу и воспроизвели её. Фоллет, наклонившись вперёд, придирчиво вглядывался вэкран.
  – Качество отличное, – заключил он. – Эта штука сработает. – Он распрямился. – Что ж. В субботу мы начинаем операцию. Вы должны будете не только произносить правильные слова, но с правильной интонацией и оттенками. Никаких фальшивых нот. – Он оценивающе посмотрел на своих компаньонов. – Вы все в этой игре любители, так что нам надо провести несколько репетиций. Представьте себе, что мы ставим пьесу, и я режиссёр. Единственное, что играть вы её должны ради одного зрителя.
  – Я не могу играть, – сказал Брайен. – Никогда не умел.
  – Ладно, мы поставим вас на видеотехнику, – сказал Фоллет. – Остальные распределятся так: я сыграю рубаху-парня, Энди – крутого мужика, а Уоррен – босса. – Он улыбнулся, видя выражение лица Уоррена. – Главное – спокойствие. Не переигрывайте. Обыкновенный разговорный тон в некоторых ситуациях может звучать поистине угрожающе. – Он оглядел комнату. – Так, а где мы разместим Бена и его аппаратуру?
  Тоузьер подошёл к окну и выглянул из него.
  – Я смогу провести провод в вашу комнату, Джонни. Там Бен и будет сидеть.
  – Пойдёт, – сказал Фоллет и похлопал в ладони. – Внимание! Первая репетиция. Начинаем.
  
  3
  
  В субботу в двенадцать тридцать они расположились в одном из закутков нижнего фойе отеля, не то чтобы прячась от посторонних взоров, но всё же стараясь быть как можно более незаметными. Фоллет толкнул в бок Уоррена.
  – Вот он. Я сказал ему, что буду в баре. Вы входите первым. Энди попозже, когда вы сядете, а я под конец. Давайте.
  Когда Уоррен ушёл, он с беспокойством сказал Тоузьеру:
  – Надеюсь, Бен не провалит свою часть с телевидением.
  Уоррен пересёк фойе, вошёл в бар и заказал себе виски.
  Джавид Раки сидел за одним из столиков и нервно поглядывал вокруг. Нервы Уоррена тоже были напряжены, и он постоянно подбадривал себя, чтобы сыграть свою роль в этой шараде. Раки был молодым человеком лет двадцати пяти, одетым с иголочки на европейский манер. Чем-то он напоминал Рудольфе Валентине и, видимо, подавал большие надежды. Уоррен почувствовал к нему жалость.
  В двери появился Тоузьер с пиджаком, небрежно переброшенным через руку. Он прошёл внутрь, и, когда миновал столик Раки, что-то выпало из кармана пиджака и упало прямо Раки под ноги. Это был плотно набитый бумажник из коричневой кожи. Раки посмотрел вниз, наклонился, поднял бумажник и посмотрел вслед Тоузьеру, который, не останавливаясь, направлялся к бару. С бумажником в руке Раки пошёл за ним.
  Уоррен видел, что они беседуют, и до него донёсся более громкий голос Тоузьера:
  – О, спасибо! Какая небрежность с моей стороны. Разрешите мне угостить вас?
  В этот момент в зале уже появился Джонни Фоллет, который проследовал прямо за Раки.
  – Эй, Джавид! – воскликнул он удивлённо. – А вы, оказывается знакомы, я не знал.
  – Да нет, мистер Фоллет, – сказал Раки.
  – А, так это вы о нём мне говорили, Джонни? Мистер Раки – так, кажется, вас зовут? – только что спас мой бумажник. – Он открыл его, продемонстрировав толстую пачку денег. – Он мог бы их взять, не пытаясь их выиграть.
  Фоллет фыркнул:
  – Он бы их взял в любом случае. Он отлично играет в покер. – Он посмотрел по сторонам. – Где-то здесь Ник. Нас будет как раз четверо. Согласны, Джавид?
  Раки, немного смущаясь, сказал:
  – Согласен, мистер Фоллет.
  – К чёрту мистера Фоллета, – сказал Фоллет. – Мы тут все друзья. Я просто Джонни, это – Энди Тоузьер, а вот и Ник Уоррен. Джентльмены, позвольте вам представить: Джавид Раки, лучший покерист во всём Тегеране. Я не шучу.
  Уоррен без особого восторга посмотрел на Раки и поздоровался. Фоллет продолжал:
  – Энди, не покупайте выпивку. Пойдёмте-ка сразу на ристалище. Там у меня всё готово – и выпить, и закусить.
  Они поднялись в комнату Тоузьера, в которой телевизор был передвинут к окну. Фоллет действительно размахнулся: на столе стояли холодные цыплята, сосиски разных сортов, салаты и неоткупоренные бутылки виски. Всё было явно рассчитано на долгие бдения. Уоррен незаметно взглянул на свои часы. Они показывали почти двенадцать, то есть отставали на полчаса. Он недоумевал, каким образом Фоллет сможет перевести стрелки на дорогостоящих часах, которые сверкали на худом запястье Раки, незаметно от их владельца.
  Фоллет вынул из ящика стола нераспечатанную колоду карт.
  – Держите, Джавид. Сдавайте первым. Это – привилегия гостя, хотя скоро вы будете своим среди нас.
  Уоррен разлил в четыре стакана виски и поставил их на стол. Раки тасовал карты. Делал он это весьма искусно, но всё же, как заметил Уоррен, далеко не так, как Фоллет, в этом не было сомнений.
  – Мы будем играть только в покер, джентльмены, – объявил Фоллет. – Это серьёзная игра для серьёзных людей. В ней нет места всяким сомнительным штучкам. Так что играем в покер.
  Раки сдал карты – по пять каждому. Уоррен взглянул на свои. Он не был игроком, хотя и знал правила. "Это не имеет значения, – сказал ему Фоллет, – вам ведь не нужно выигрывать". Но он всё же преподал Уоррену несколько очень серьёзных уроков.
  К концу первого часа Уоррен проиграл почти четыре тысячи реалов – где-то около двадцати двух фунтов. Тоузьер тоже проиграл, но не так много. Фоллет был в небольшом выигрыше, а весь куш сорвал Раки, который разбогател на пять тысяч реалов.
  Теперь тасовал Фоллет.
  – Что я вам говорил! – воскликнул он, весело начиная сдавать. – Этот малый может играть в покер. Кстати, Джавид, что за часы у вас на руке? Можно взглянуть?
  Раки был воодушевлён успехом и не был так скован и стеснителен, как раньше.
  – Конечно, – сказал он с готовностью и снял часы с руки.
  Когда они оказались в руках Фоллета, Уоррен сказал:
  – Вы прекрасно говорите по-английски, Джавид. Где вы учили его?
  – В школе, Ник. Потом ещё ходил на вечерние курсы. – Он улыбнулся. – А практиковался я за покерным столом.
  – У вас здорово получается.
  Тоузьер отсчитал свои деньги.
  – Вот и играй в покер, сплошной убыток.
  Фоллет ухмыльнулся:
  – Я же говорил вам, что Джавид возьмёт ваш бумажник.
  В этот момент часы, которые он держал, как-то выскользнули у него из рук и упали на пол. Фоллет отодвинул стул, и послышался хруст.
  – Ах, чёрт! – воскликнул он в ужасе. – Я, кажется, разбил их. – Он наклонился, поднял часы и приложил их к уху. – Но они идут. Повреждён только циферблат.
  Раки протянул руку.
  – Не огорчайтесь, Джонни, ничего страшного.
  – Как это ничего страшного! – сказал Фоллет и положил часы в карман рубашки. – Я их разбил, я их и починю. Нет, нет, я настаиваю на этом, не возражайте. Чья очередь сдавать?
  Раки подчинился, игра продолжалась и успех был по-прежнему на его стороне. Он действительно неплохо играл, и Уоррен не думал, что Фоллет как-то незаметно подыгрывает ему, но с полной определённостью судить об этом не мог. Он знал только, что сам регулярно проигрывает, хотя старался изо всех сил. Тоузьер восстановил свои потери и держался теперь где-то на нуле. Фоллет был в некотором проигрыше.
  Сигаретный дым в комнате становился всё гуще, у Уоррена начала побаливать голова. Такое субботнее времяпрепровождение было ему не по душе. Он взглянул на свои часы. На них было полтретьего. Бен Брайен в соседней комнате должен был уже записывать телевизионную передачу.
  Без четверти три Тоузьер хлопнул себя рукой по колену и воскликнул с беспокойством в голосе:
  – Эй! Пора звонить!
  Фоллет посмотрел на часы.
  – Боже, совсем забыл. Уже без четверти три. – Он встал и подошёл к телефону.
  – Я думал, сейчас уже больше, – заметил Раки с некоторым удивлением.
  Уоррен достал свои часы и показал их Раки.
  – Нет, так и есть.
  Когда Фоллет поднял телефонную трубку, Тоузьер резко сказал:
  – Не с этого, Джонни. Позвоните из холла. – И многозначительно кивнул головой в сторону Раки.
  – Да нет, с Джавидом всё в порядке, – непринуждённо сказал Фоллет.
  – Я сказал, позвоните из холла.
  – Вы зануда, Энди. Перед вами молодой человек, у которого хватило честности вернуть вам ваш кошелёк, когда он и понятия не имел, кто вы такой. Ему вполне можно доверять.
  Уоррен добавил:
  – Ведите себя прилично, Энди.
  Раки переводил взгляд с одного на другого в полном замешательстве. Он ничего не мог понять. Тоузьер картинно пожал плечами.
  – Пожалуйста, мне-то что. Я просто думал, вы сами не хотите это афишировать.
  – Ничего страшного, – опять сказал Уоррен спокойно. – Мы уже знаем Джавида, с ним всё в порядке. Звоните, Джонни. А то уже поздно. Пока мы тут будем спорить, пропустим время.
  – Ладно, – сказал Фоллет и стал набирать номер. Он заслонил телефон собою. Выждав паузу, он сказал:
  – Это ты, Джамшид?.. Да, знаю… сейчас всё так скверно… в этот раз я непременно выиграю, обещаю… ещё есть время до заезда… поставь двадцать тысяч реалов на Аль Фархи. – Он с улыбкой повернулся к Раки. – Да, как договорились… и, знаешь что, поставь ещё две тысячи за моего друга. – Он положил трубку. – Ставки сделаны, ребята. Шансы – восемь к одному. И ваших две тысячи поставлено, Джавид.
  – Но, Джонни, я не играю на скачках, – запротестовал Раки, – две тысячи реалов – огромная сумма.
  – Ничего, это за наш счёт, – великодушно заявил Фоллет, – Энди сделает ставку в знак покаяния.
  – Идите к чёрту! – огрызнулся Тоузьер.
  – Не волнуйтесь, Джавид, – я поставлю за вас, – сказал Фоллет и повернулся к Уоррену. – Пусть молодой человек останется и посмотрит. Мы языка не знаем, вот он нам и скажет, какая лошадь выиграет. – И добавил небрежно: – Будто мы этого сами не знаем.
  – Ну что вы всё болтаете! – сказал Тоузьер раздражённо.
  – А что тут такого, Энди? – вмешался Уоррен. – Джонни прав. Вы порядочный скупердяй. Сколько у вас было в бумажнике, когда вы его обронили?
  – Около ста тысяч реалов, – нехотя выдавил из себя Тоузьер.
  Фоллет пришёл в негодование:
  – И вы ещё упираетесь, не хотите отблагодарить парня, – закричал он. – Вам ведь даже не нужно сейчас выкладывать деньги. Джамшид сам поставит. – Он повернулся к Раки. – Вы знаете Джамшида?
  Раки слабо улыбнулся. Он был страшно смущён из-за того, что оказался в центре внимания.
  – Кто его не знает в Тегеране? Все ставки на лошадей делаются через Джамшида.
  – Да, у него солидная репутация, – подтвердил Фоллет. – Он сразу платит вам, если вы выигрываете, но, боже вас упаси просрочить ему деньги в случае проигрыша. Он парень крутой.
  – Ну что же, давайте посмотрим, как мы выиграем наши деньги, – предложил Уоррен и кивнул головой в сторону телевизора. – Заезды сейчас начнутся.
  – Угу, – сказал Фоллет и подошёл к окну. Уоррен молил Бога, чтобы Бен сделал свою часть работы как надо. Бен уже знал имя победителя заезда в три часа и сообщил его Фоллету во время инсценированного им телефонного разговора, но если произошли какие-то неполадки с записью, весь замысел можно было считать рухнувшим.
  Стал слышен голос, говоривший что-то по-фарси, и на экране возник переполненный зрителями ипподром.
  – Ещё минут пять до начала, – сказал Уоррен, незаметно переводя дыхание.
  – Что он там говорит? – спросил Тоузьер.
  – Рассказывает о лошадях, – сказал Раки. – Вот эта ваша – Аль Фахри, номер пять.
  – Наша, Джавид, наша, – поправил его Фоллет. – Вы ведь с нами. – Он встал, подошёл к столику, где стояли бутылки. – Выпьем за нашу победу. Заезд длится недолго.
  – Вы, я вижу, вполне уверены в выигрыше, – сказал Раки.
  Фоллет повернулся и подмигнул ему.
  – Уверен – не то слово. Наши акции верные – на все сто. – Он стал разливать виски.
  Тоузьер сказал:
  – Они уже на старте, Джонни.
  – Прекрасно, прекрасно. Всё идёт своим чередом.
  Комментатор что-то увлечённо вещал – заезд начался. Уоррен подумал, что знание языка в данном случае совсем не важно, на бегах и так всё ясно. Раки напрягся, когда Аль Фахри обошла группу лошадей и стала настигать лидера.
  – У неё есть шанс, – заметил он.
  – Больше того, – откликнулся Фоллет будничным голосом. – Она выиграет.
  Аль Фахри рванула вперёд и обошла соперника на два корпуса. Уоррен поднялся и выключил телевизор.
  – Вот так, – сказал он спокойно.
  – Держите, малыш, выпьем за здоровье Джамшида, – сказал Фоллет, вручая ему стакан. – Он честный букмекер, всё, что положено, всегда отдаёт. Так что вы стали чуть-чуть богаче, чем были сегодня утром.
  Раки оглядел своих компаньонов. Уоррен вынул блокнот и что-то аккуратно туда записывал. Тоузьер собирал рассыпанные на столе карты, Фоллет весь сиял и был воодушевлён. Раки нерешительно спросил:
  – Что, заезд был куплен?
  – Организован, малыш, так точнее. Мы договорились с парой хороших жокеев. Я говорил вам, что наши акции – верные. "Скверные – на самом деле, – подумал Уоррен".
  Фоллет залез в свой пиджак, висевший на спинке стула, достал бумажник и отсчитал пачку банкнот.
  – Вам не нужно обращаться к Джамшиду, – сказал он. – Я заберу у него все деньги сразу. – Он положил стопку денег перед Раки. – Ставка была восемь против одного, – вот ваши шестнадцать тысяч. – Он ухмыльнулся. – То, что вы поставили, я вам не отдаю, деньги ведь были наши, хорошо, малыш?
  Раки взял в руки деньги и смотрел на них в изумлении.
  – Давайте, – подбодрил его Фоллет, – берите, они ваши.
  – Благодарю, – сказал Раки и поспешно спрятал деньги.
  Тоузьер напомнил всем о покере:
  – Вернёмся к игре.
  – Прекрасно, – сказал Фоллет, – вдруг нам удастся отыграть у Раки его шестнадцать тысяч. – Он сел и спросил Уоррена: – Сколько у нас всего на счёту, Ник?
  – Чуть меньше двух миллионов, – ответил Уоррен. – Я думаю, надо сделать перерыв.
  – В то время, когда нам так везёт! Вы с ума сошли!
  – Джамшид может почуять неладное, – сказал Уоррен. – Правда, мы всё провернули здорово – он не знает, что мы втроём – одна компания, но он догадается, если мы будем неосторожны. Зная Джамшида, я постарался бы этого избежать.
  – Ну, хорошо, – согласился Фоллет. – В следующую субботу сыграем в последний раз, потом – перерыв. Но давайте сыграем по-крупному.
  – Нет! – резко сказал Тоузьер.
  – Почему нет? Предположим, мы ставим сто тысяч при десяти к одному. И быстро получаем миллион. – Он развёл руками. – И считать легко, – миллион каждому.
  – Нет, это рискованно, – сопротивлялся Уоррен.
  – Ба, у меня появилась идея, – сказал Фоллет взволнованно. – Джамшид ведь не знает, что Раки здесь. Почему бы Раки не поставить за нас? Он мог бы добавить и свои башли и сам что-нибудь загрести. Что вы на это скажете, Раки?
  – Не знаю, – замялся Раки.
  Тоузьер вдруг оживился.
  – А ведь это может выгореть, – сказал он задумчиво.
  – Вы можете стать богатым человеком, Джавид, – сказал Фоллет. – У вас есть шестнадцать тысяч, которые вы только что выиграли, и вы можете их превратить в сто шестьдесят тысяч. Это больше, чем мы втроём получили сегодня. И тут невозможно промахнуться, – дело верное.
  Раки заглотнул наживку, как треска муху.
  – Хорошо, – согласился он, – я так и сделаю.
  – Прекрасно, – сказал Уоррен, сдаваясь. – Но в последний раз в этом году, понятно?
  Фоллет кивнул, и Тоузьер сказал:
  – Давайте играть в покер.
  – Только до шести часов, – предупредил Уоррен, – у меня встреча вечером. В любом случае в шесть я закругляюсь.
  Ему почти удалось отыграться – и карта пошла лучше, и он удачно блефовал. К шести часам он проиграл всего около тысячи реалов. Часы он незаметно перевёл на правильное время.
  – Ну вот, – сказал Фоллет, – до следующей недели, Джавид. – Он подмигнул ему. – Готовьтесь к крупным событиям.
  Когда Раки ушёл, Уоррен встал и с наслаждением потянулся.
  – Ничего себе способ проводить время, – сказал он.
  – Наш парень просто счастлив, – заметил Фоллет. – Его посетила большая удача, и это не стоило ему ни цента. Давайте подсчитаем, сколько мы ему проиграли. Сколько у вас, Уоррен?
  – Почти тысяча, – ну, тысяча.
  – Энди?
  – Близко к трём. Он-таки умеет играть в покер.
  – Умеет, – подтвердил Фоллет. – Мне пришлось после заезда немного обстричь его – я не хотел, чтобы он думал, будто он может картами выиграть больше, чем на бегах. – Он взглянул на Уоррена. – А вы совсем не покерист. Итак, посмотрим. Я проиграл тысячу, значит, всего он изъял у нас двадцать одну тысячу. И он придёт на следующей неделе.
  – За очередным выигрышем, – сказал Тоузьер. – А вы, помнится, говорили, что он неподкупен.
  – Ну, каждый из нас немного мошенник, – ответил Фоллет. – Скажем, большинство добропорядочных граждан не сочтут зазорным надуть букмекера или протащить через таможню бутылку виски. – Он взял в руки колоду карт и начал их тасовать. – Среди шулеров есть такая поговорка: честного человека не надуешь. Если бы Джавид был стопроцентно честен, наша затея не удалась бы. Но он честен в меру.
  – А вы всё-таки можете надуть его в покере? – спросил Уоррен. – От этого многое зависит.
  – А чем я, скажите на милость, занимался сегодня вечером? – ответил Фоллет. – Уж вам-то это должно быть известно. Вы, надеюсь, не думаете, что начали выигрывать благодаря собственным усилиям? – Он протянул колоду Уоррену. – Возьмите верхнюю карту.
  Уоррен взял её. Это была девятка бубен. Фоллет, держа колоду в руках, сказал: – Положите её обратно. Теперь я кладу верхнюю карту на стол. Смотрите внимательно. – Он положил карту перед Уорреном. – Переверните её.
  Уоррен перевернул и увидел трефового туза. Фоллет засмеялся.
  – Я всегда сдаю со второй карты, но вы этого никогда не заметите. – Он показал колоду Уоррену. – Если увидите, что кто-нибудь держит колоду вот так, не играйте с ним. Это профессиональный приём, и он вас так или иначе облапошит и очистит ваши карманы. Не беспокойтесь, я справлюсь с Джавидом Раки.
  
  4
  
  Неделя тянулась долго. Уоррен понимал, что осталось только ждать, но всё равно, страшно томился. Тоузьер и Фоллет без роздыху играли в свои монеты, и Тоузьер, к своему немалому удивлению, продолжал постоянно проигрывать.
  – Я вас разоблачу, – заявлял он, на что Фоллет только удовлетворённо фыркал.
  Даже внешне безучастный к этим детским проказам, Уоррен был заинтригован, почему Фоллет так неизменно выигрывает там, где шансы, казалось, равны да и мошенничество исключалось.
  На Брайена безделье действовало так же, как и на Уоррена.
  – Я чувствую себя не в своей тарелке, – говорил он. – Как запасное колесо. Я ничего не делаю и никуда не двигаюсь.
  – Не один ты так себя чувствуешь, – сказал ему Уоррен раздражённо.
  – Да, но меня заткнули работать с этим видеомагнитофоном, а вы там, кажется, неплохо развлеклись.
  – Но на вас была важнейшая часть работы, Бен.
  – Может быть, но это ведь уже позади. Вам больше не понадобится видео. Что же мне делать – бить баклуши?
  Фоллет взглянул на него.
  – Погодите-ка. Мне кажется, мы можем использовать вас, Бен. Но это потребует нескольких репетиций со мной и Энди. Это будет очень важно. Вы готовы?
  – Конечно, – с радостью ответил Бен.
  И они втроём отправились в комнату Фоллета.
  – Вам не о чём беспокоиться, Ник, – сказал Фоллет Уоррену перед уходом, – лучше, если вы не будете знать, что произойдёт. Актёр вы никудышный, а я хочу, чтобы это получилось как настоящий сюрприз.
  Наконец наступила суббота, и Джавид Раки прибыл к ним довольно рано. Фоллет позвонил ему и предложил поиграть подольше, начиная с утра, и он охотно согласился.
  – У нас должно быть время, чтобы ободрать этого проходимца, как липку, – сказал Фоллет цинично.
  Они засели за покер с десяти тридцати, и для начала Раки опять, как и в прошлый раз, выиграл. Но затем удача, кажется, отвернулась от него. Не то чтобы он проигрывал раз за разом или даже часто, но когда проигрывал, на кону была крупная сумма.
  К середине дня его бумажник был пуст, и он, поколебавшись, вытащил конверт. Нетерпеливо разорвав его, он высыпал из него кучу денег.
  – Вы уверены, что вам надо продолжать игру? – участливо спросил его Фоллет.
  – У меня есть ещё деньги, много денег, – ответил Раки с каким-то напряжением.
  – О, я не хотел вас обидеть, – сказал Фоллет, собирая карты. – Я полагаю, вы знаете, что делаете. Вы ведь солидный человек.
  Он сдал карты, и Раки вновь проиграл. К двум часам Раки проигрался в пух и прах. Следующие полчаса он ещё кое-как протянул на одном уровне, и деньги – около тысячи реалов – не выходили из игры.
  Уоррен догадался, что это дело рук Фоллета, и ему стало не по себе. Ему не нравилась эта игра в кошки-мышки. Наконец, Тоузьер взглянул на часы:
  – А теперь займёмся нашими лошадками, – сказал он. – Времени осталось мало.
  – Да, конечно, – подтвердил Фоллет. – Делайте ставку, Ник: вы ведь у нас банкир. Джавид, вы знаете, что делать?
  Раки был бледен.
  – Надо позвонить, – почти безучастно прошептал он, в то время как Уоррен отсчитывал на столе деньги.
  – Э, нет, – сказал Фоллет, – Джамшид не принимает ставок выше двадцати пяти тысяч в кредит, а мы втроём ставим сто тысяч. Ставить надо у Джамшида – наличными на бочку. Сколько вы даёте, Джавид?
  Раки судорожно глотнул:
  – Не знаю, – сказал он растерянно. – Я… проигрался.
  – Да, скверно, – сказал Тоузьер безучастно. – В следующий раз повезёт больше.
  Уоррен сложил деньги в пачку, стукнул ею об стол.
  – Сто тысяч, – сказал он и подвинул пачку к Раки.
  – Но вы всё же поставите это за нас, а? – спросил Фоллет. – Вы ведь обещали.
  Раки кивнул головой. Некоторое время он колебался, затем сказал:
  – Не можете ли вы… э-э-э… одолжить мне некоторую сумму, до окончания заезда?
  Фоллет с жалостью посмотрел на него.
  – Эй, малыш! Вы ведь теперь богатый человек. Это только в школах мальчишки постоянно тягают друг у друга пенсовики да полтинники, но не здесь.
  Тоузьер с негодованием фыркнул, и Раки передёрнулся, словно его кто-то ударил.
  – Но… но… – он запнулся.
  Уоррен покачал головой:
  – Извините, Джавид. Но я думал, вы понимаете. В этом деле каждый сам за себя. – Он помолчал. – Я полагаю, вы и сами понимаете, что просить взаймы – дурная манера.
  По лицу Раки градом катился пот. Он посмотрел на свои дрожащие руки и сунул их в карман.
  – Когда мне нужно идти к Джамшиду?
  – В любое время до того, как кобылы выйдут на старт, – сказал Фоллет. – Но мы хотели бы, чтобы деньги были у Джамшида пораньше. Не дай Бог проворонить такую игру, ставки серьёзные.
  – Вы не возражаете, если я выйду? – спросил Раки.
  – Нет, если вовремя вернётесь, – сказал Фоллет. – Не забывайте, дело серьёзное.
  Раки встал:
  – Я скоро вернусь, – хрипло сказал он. – Через полчаса. – Он пошёл к двери и, выходя в коридор, споткнулся.
  Фоллет, после того как щёлкнул дверной замок, негромко сказал:
  – Он на крючке.
  – А он вернётся? – спросил Уоррен.
  – Вернётся. Простачки, когда их посылают за деньгами, всегда возвращаются, – сказал Фоллет с циничной убеждённостью.
  – За сколько мы его взяли? – спросил Тоузьер.
  Фоллет пересчитал деньги: – Чуть больше сорока восьми тысяч. Он, наверное, пустил в ход свои сбережения, но мы уже распорядились ими. Теперь он изойдёт потом и кровью, чтобы где-нибудь раздобыть нужную сумму.
  – Где же он её раздобудет? – спросил Уоррен.
  – А нам какое дело? Достанет, не беспокойтесь. Он знает, что он на пороге большой удачи, и не захочет упустить свой шанс. Он не в состоянии преодолеть соблазн облапошить Джамшида, так что он достанет деньги любым способом.
  Чтобы скоротать время до возвращения Раки, Тоузьер и Фоллет вернулись к своим монетам, и Фоллет для разнообразия проигрывал.
  – Не имеет значения, – сказал он. – Общий счёт всё равно в мою пользу.
  – Хотелось бы знать, почему, – произнёс Тоузьер зловещим тоном. – Я докопаюсь. Мне кажется, до меня доходит.
  Раздался лёгкий стук в дверь.
  – Ага, это наш мальчик, – сказал Фоллет.
  Раки тихо вошёл в комнату и, подойдя к столу, уставился на лежавшие на нём деньги.
  – Всё в порядке, Джавид? – спросил Уоррен.
  Раки медленно вынул из кармана пачку банкнот.
  – Да, – сказал он, – я готов. – Внезапно он повернулся к Фоллету. – Эта лошадь не подведёт? Она выиграет? – спросил он.
  – Боже мой! – воскликнул Фоллет. – Мы вам даём сто тысяч наших денег, и вы ещё спрашиваете? Конечно, она выиграет. Всё в ажуре.
  – Тогда я готов идти, – сказал Раки и взял деньги.
  – Я пойду с вами, – сказал Фоллет, посмеиваясь. – Не потому, что мы не доверяем вам, а просто из боязни, что какой-нибудь лихой парень пристукнет вас по дороге. Рассматривайте меня как вашего телохранителя. – Он надел пиджак. – Мы вернёмся к началу заезда. – И вышел вслед за Раки.
  Уоррен вздохнул:
  – Мне всё-таки жаль этого мальчика.
  – И мне, – сказал Тоузьер, – но, как правильно считает Джонни, если бы он был абсолютно честен, этого с ним бы не случилось.
  – Да, наверное, – согласился Уоррен и замолчал. Вдруг, встрепенувшись, он спросил с беспокойством:
  – А вдруг эта лошадь выиграет?
  – Ни в коем случае, – уверенно сказал Тоузьер. – Мы с Джонни выбрали такую клячу, что она сможет выиграть, если все остальные сломают ноги.
  – Ну, а что, если она всё же выиграет? – не унимался Уоррен. – Кто-то ведь, наверное, рассчитывает на неё?
  – Что ж, тогда мы огребем кучу денег, и Раки тоже, в зависимости от того, сколько ему удалось раздобыть. И тогда нам придётся начинать раскалывать его с самого начала. Но этого не произойдёт.
  Он начал играть в монеты сам с собой, а Уоррен беспокойно ходил по комнате. Фоллет и Раки отсутствовали довольно долго и прибыли как раз к тому моменту, когда Уоррен собирался включить телевизор. Раки сел за стол – нервный, погружённый в себя. Фоллет был в хорошем расположении духа.
  – У Джавида поджилки трясутся, – сказал он. – Я всё время говорю ему, что всё будет в порядке, но он всё равно волнуется. К тому же, азарт – он ведь ещё не привык к крупным ставкам.
  – Сколько вы поставили на эту кобылу? – спросил Тоузьер.
  Раки не ответил, но Фоллет, хохотнув, радостно сообщил:
  – Пятьдесят тысяч. Пятнадцать к одному. Наш юноша должен выиграть три четверти миллиона реалов. Я говорю ему – "всё будет в порядке", но ему не верится.
  Тоузьер присвистнул. Три четверти миллиона реалов – это около четырёх тысяч фунтов – целое состояние для молодого иранского служащего. Даже его ставка – пятьдесят тысяч, то есть около двухсот пятидесяти фунтов, – составляла приличную часть всего его годового дохода. Он спросил:
  – Где же вы взяли столько денег? Пошли домой и разбили вашу хрюшку-копилку?
  – Замолчите! – резко сказал Уоррен. – Заезд начинается.
  – Я наполню стаканы, – сказал Фоллет и отошёл к столику. – А вы, ребята, крикните ура, когда всё окончится. Имя лошади Нусс эль-лейл.
  – А что это значит, Джавид? – спросил Тоузьер.
  Раки разомкнул бескровные губы и, не отрывая глаза от экрана, прошептал:
  – Полночь!
  – Хорошее имя для чёрной лошади, – заметил Тоузьер. – Так, они пошли.
  Уоррен искоса посмотрел на Раки. Тот напряжённо сидел на краешке стула, голубой свет экрана отражался в его глазах. Его руки были сцеплены так, что костяшки пальцев побелели.
  Тоузьер нетерпеливо дёрнулся и спросил:
  – Как идёт эта лошадь? Вы её видите, Джавид?
  – Пока четвёртой, – сказал Раки. Мгновение спустя он сообщил: – уже пятая, нет – шестая. – Руки его стали дрожать.
  – Проклятый жокей! Куда он смотрит. Чёрт его побери! – воскликнул Тоузьер.
  Через пятнадцать секунд всё было кончено. Нусс эль-лейл даже не вошла в зачёт.
  Фоллет окаменело стоял у столика.
  – Этот подлец подставил нам ножку, – выдохнул он и с дикой яростью швырнул в стену стакан с виски. Во все стороны полетели брызги стекла и жидкости. – Завтра же упеку его в каталажку! – завопил он.
  Уоррен выключил телевизор:
  – Успокойтесь, Джонни. Я же вам говорил, – долго это продолжаться не может.
  – Да, но я не предполагал, что это закончится вот так! – прокричал Фоллет воинственно. – Я рассчитывал на расположение Джамшида. Я не думал, что эта обезьяна на лошади так обведёт нас вокруг пальца. Я задушу его своими собственными руками!
  – Оставьте его в покое, – сказал Уоррен резко. Затем он продолжал более мирным тоном. – Итак, мы потеряли сто тысяч – это всего лишь пять процентов нашего общего выигрыша. Ничего страшного. – Он сел за стол и взял карты. – Кто будет играть?
  – Я считаю, что Джонни прав, – отчеканил Тоузьер. – Мы не можем позволять такие вещи. Я не дам, чтобы какой-то жокеишка вот так надул меня, я вам точно говорю. Если я покупаю жокея, он должен быть мой, и всё тут.
  – Забудьте об этом, – отрезал Уоррен. – Игра сделана, её не вернёшь, надо думать о чём-то другом. Я вас предупреждал – мы играем в последний раз, предупреждал ведь? – Он бросил взор через плечо. – Ради Бога, Джонни, подойдите сюда и сядьте. Мир же не перевернулся. К тому же вам сдавать. – Он перетасовал карты и бросил их через стол.
  Всё это время Раки сидел не двигаясь, он не произнёс ни слова.
  – Эй! – обратился к нему Фоллет. – В чём дело, малыш? Вы выглядите словно на поминках!
  Две слезы выкатились из глаз Раки и покатились по его щекам.
  – Ради Бога! – сказал Тоузьер с негодованием. – Нам ещё плачущих детей тут не хватало!
  – Заткнитесь, Энди! – гаркнул на него Уоррен.
  – Что случилось, Джавид? – спросил Фоллет. – Пятьдесят тысяч – большая сумма? Вы разорились?
  Казалось, Раки отсутствует. Оливковый цвет его лица превратился в грязно-зелёный, его трясло. Он облизал пересохшие губы и прошептал:
  – Они были не мои.
  – А, вот это плохо, – с сочувствием сказал Фоллет. – Помните, я говорил вам – играть надо только на свои деньги? Помните? И Ник говорил то же самое.
  – Я теперь потеряю работу, – сказал Раки голосом исполненным отчаяния. – Что скажет жена? Что она скажет? – Его голос перешёл на фальцет и сорвался. Потом он что-то залопотал по фарси, и никто ничего не мог понять. Фоллет вдруг подошёл к нему и резко шлёпнул его по щеке. Раки потрясённо замолчал.
  – Извините, Джавид, но вы уже были в истерике. Успокойтесь-ка, и давайте разумно поговорим. Где вы достали деньги?
  – На работе, – сказал Раки через силу. – У управляющего есть сейф, а у меня – ключ от него. Он держит деньги на непредвиденные расходы. Я пошёл в офис и… и…
  – Украл деньги, – докончил Тоузьер будничным тоном.
  Раки механически кивнул головой.
  – Он узнает об этом, как только откроет сейф, в понедельник. Он узнает, что…
  – Не переживайте, малыш, – сказал Фоллет, – вы ведь ещё не в тюрьме.
  Об этом Раки ещё не думал, и он уставился на Фоллета с ужасом. Фоллет сказал:
  – Может, нам удастся помочь вам.
  – На меня не рассчитывайте, – прямо заявил Тоузьер. – Я не собираюсь поддерживать нахлебника-молокососа. Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Ему вообще не следовало ввязываться в наши дела. Я об этом сразу так и сказал.
  Уоррен посмотрел на Фоллета, который, пожав плечами, сказал:
  – Наверно, это правильно. Надо учиться на своих ошибках, малыш. Если мы сейчас выкупим вас, вы опять когда-нибудь пойдёте на это.
  – Нет, нет, я обещаю, обещаю, – заговорил он заискивающим тоном и стал на колени перед Фоллетом. – Помогите мне, ну, пожалуйста, помогите мне, я обещаю…
  – О Боже! Будьте же мужчиной, встаньте немедленно, – рявкнул Тоузьер. – Не выношу никаких сцен. Я ухожу.
  – Подождите, – сказал Фоллет. – У меня есть кое-что.- Он ткнул пальцем в сторону Тоузьера. – Кажется, это вы мне говорили, что один парень хотел что-то получить от фирмы, в которой работает этот юноша? Что-то связанное с химикалиями?
  Тоузьер подумал немного, затем кивнул головой.
  – Ну и что?
  – А сколько он заплатит?
  – Откуда ж, к чёрту, мне знать? – возмутился Тоузьер. – Меня его дела совершенно не интересуют.
  – Ну вы же можете его спросить. Вот телефон.
  – Да на что мне это нужно?
  – Ради Бога, будьте человечны хоть раз в вашей проклятой жизни, – взмолился Фоллет.
  Уоррен сказал негромко, но властно:
  – Звоните, Энди.
  – Ну ладно, – Тоузьер взял свой пиджак. – Где-то у меня был его телефон.
  Фоллет похлопал Раки по плечу:
  – Держитесь, Джавид. Я думаю, мы как-нибудь поможем вам выкрутиться. – Он подсел к нему и начал разговаривать с ним вполголоса. Тоузьер болтал что-то по телефону. Наконец, он положил трубку и вернулся к столу с листком бумаги в руке.
  – Этот человек хочет знать, кто заказывал эти препараты и, особенно, в каком количестве. Он хочет также знать, куда они были направлены. Ещё ему нужна информация о сделках с человеком по имени… – он сверился с бумагой, – по имени Спиринг. Вот. – Он потёр рукой подбородок. – Я расколол его на сорок тысяч. Больше он за информацию не даст.
  – Зачем она ему? – спросил Уоррен.
  – По-моему, он связан с промышленным шпионажем.
  Фоллет взял листок.
  – Какая разница, зачем это ему нужно? Главное, что Джавид знает. – И он передал бумагу Раки.
  – Можете?
  Раки вытер глаза и внимательно просмотрел записи на листке. Кивнув головой, он прошептал:
  – Я думаю, да. Всё это есть в регистрационных книгах.
  – Но этот тип согласен заплатить только сорок тысяч, чёрт бы его взял, – сказал Фоллет. – Э, была – не была! Я готов помочь покрыть недостачу.
  – Меня не считайте, – сумрачно сказал Тоузьер. – Я своё дело сделал.
  – Ник?
  – Хорошо, Джонни. Мы разделим сумму между собой.
  Из пачки денег, что лежали на столе, Уоррен отсчитал пять тысяч реалов и передал их Фоллету.
  – Вот видите, Джавид. Здесь уже десять тысяч. Остаётся раздобыть ещё сорок. Для этого нужно всего-навсего отправиться в офис. Ключ у вас есть?
  Раки кивнул, и Фоллет помог ему встать на ноги.
  – Потребуется время, – сказал он.
  – Полчаса. Ровно столько вам понадобилось, чтобы ограбить сейф сегодня днём, – отрезал жестокий Тоузьер.
  Фоллет проводил Раки до двери, закрыл её и, повернувшись, сказал:
  – Дело почти в шляпе. Осталась самая малость.
  Уоррен вздохнул:
  – Что ещё?
  – Не ваша забота, не переживайте, – сказал Фоллет. – Сейчас нам остаётся только ждать. Пойду навещу Бена. Вернусь минут через десять.
  
  ***
  
  Уоррену показалось, что до возвращения Раки прошла целая вечность. Пока часы неторопливо отсчитывали минуты, он размышлял о том, какие нравственные барьеры ему пришлось преодолеть, чтобы осуществить эту безумную авантюру. Он шантажировал Фоллета, а теперь ещё и совратил с пути истинного чистого молодого человека. Легко Фоллету проповедовать, что нельзя надуть честного человека. Тот, кто предлагает тридцать сребреников, по меньшей мере так же виновен, как и тот, кто их берёт.
  Как и в первый раз, раздался лёгкий стук в дверь, и Фоллет пошёл открывать. Раки уже не был так бледен и сутул, как перед уходом.
  – Ну что, малыш? Достали? – спросил Фоллет.
  Раки кивнул:
  – Я взял сведения из журналов, которые ведутся по-английски. Я решил, что так будет лучше.
  – Ну, конечно, – сказал Фоллет, который вообще-то совершенно забыл о проблеме, связанной с языком.
  – Давайте.
  Фоллет взял у него три листка бумаги и передал их Тоузьеру.
  – Проследите, Энди, чтобы это попало туда, куда нужно.
  Тоузьер кивнул, и Фоллет дал Раки пачку купюр.
  – Вот ваши пятьдесят тысяч, Джавид. Поскорее положите их обратно в сейф.
  Когда Раки рассовывал по карманам деньги, дверь внезапно открылась, и на пороге появился человек с лицом, обмотанным шарфом и с пистолетом в руке.
  – Всем стоять на месте, – проговорил он не очень внятно, – а не то разряжу пушку.
  Уоррен смотрел на него, не веря своим глазам. Он терялся в догадках, кто бы это мог быть и что ему было нужно. Незнакомец повернулся к Фоллету и Раки и дёрнул пистолетом в сторону.
  – Вон туда, – сказал он, и те переместились к Уоррену. За ними направился и Тоузьер, но человек остановил его.
  – Нет, вы стойте, где стояли. – Он неожиданно сделал шаг к нему и вырвал из его руки бумаги.
  – Вот всё, что мне нужно.
  – Чёрта с два! – взревел Тоузьер и бросился на него. Раздался резкий щелчок выстрела, и Тоузьер внезапно остановился, как вкопанный. На лице его появилось глупое выражение, колени подогнулись. Медленно, как срубленное дерево, он повалился на бок, и когда он растянулся на полу, изо рта вырвался фонтан крови. В комнате стоял запах порохового дыма. Хлопнула дверь, и таинственный посетитель исчез.
  Первым очухался Фоллет. Он бросился к Тоузьеру и опустился перед ним на колени. И, подняв голову, потрясённо произнёс:
  – Боже! Он – мёртв!
  Уоррен инстинктивно бросился к нему, но Фоллет остановил его.
  – Не трогайте его, Ник, а то вы измажетесь в крови. – В тоне Фоллета было нечто неожиданное, и Уоррен остановился.
  Раки трясся, словно осина во время урагана. Он издавал какие-то звуки, похожие на стоны, он дышал, как загнанный зверь. С ужасом он смотрел на пятно крови, попавшее на рукав его пиджака. Фоллет дёрнул его за руку:
  – Джавид! Джавид! Прекратите! Слышите?
  Раки немного опомнился:
  – Я… я… ничего…
  – Слушайте меня внимательно. Вам быть замешанным в этом деле ни к чему. Понятия не имею, что это всё значит, но если вы быстро уберётесь отсюда, ваша шкура будет цела!
  – Правда? – Он дышал немного ровнее.
  Фоллет посмотрел на тело Тоузьера: – Мы с Ником тут разберёмся и как-то избавимся от него. Он, конечно, был негодяй, каких мало, но я б никогда не желал ему этого. Эта информация, которой интересовался его друг, видимо, и впрямь была ценной. – Он повернулся к Раки. – Если желаете себе добра, сваливайте отсюда и держите язык за зубами. Отправляйтесь в офис, положите деньги обратно в сейф, идите домой и держите язык за зубами. Понятно?
  Раки кивнул.
  – Ну вот, и давайте. Только идите, как обычно, чтобы не вызвать подозрений. И главное – спокойствие!
  
  ***
  
  Всхлипывая, Раки бросился к двери и выбежал в коридор. Дверь с шумом захлопнулась. Фоллет вздохнул и потёр рукой шею.
  – Бедный Энди, – сказал он. – Благородный сукин сын. Ну, ладно, теперь можете встать. Восстань, о Лазарь!
  Тоузьер открыл глаза, подмигнул и, приподнявшись на локте, спросил:
  – Ну, как?
  – Превосходно! Я было подумал, что Бен в самом деле всадил в вас пулю.
  Уоррен сделал шаг к Фоллету.
  – Зачем вы разыграли эту комедию? – спросил он ледяным тоном.
  – Затем, – сказал Фоллет, – что так надёжнее. Через несколько дней он задумался бы о том, что произошло и не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что его надули. Эти ребята ведь не дураки, знаете ли. А тут мы так шуганули его, что он теперь долго не очухается.
  – Ну?
  – Ну и теперь он не опасен. Эта смерть выбьет его из колеи. До конца жизни он так и не сможет понять, что же в сущности произошло. Он никогда не узнает, кто убил Энди и почему. Всё случилось так внезапно. И он предпочтёт молчать, чтобы случайно не быть заподозренным в убийстве. Вот почему мы и разыграли его с помощью гондона.
  – С помощью чего?
  – Гондона с кровью. – Фоллет сделал знак Тоузьеру. – Покажите ему, Энди.
  Тоузьер выплюнул что-то изо рта себе на ладонь.
  – Я чуть было не проглотил эту проклятую штуку. – Он протянул руку и показал покрасневший лоскуток тонкой резины. – Это всего лишь презерватив, наполненный куриной кровью. Их часто используют, когда надо разыграть убийство. – Он захихикал. – В остальных случаях презервативы используют по прямому назначению, насколько я знаю.
  Вошёл сияющий Бен Брайен:
  – Ну, как у меня получилось, Джонни?
  – Отлично получилось, Бен. Где эти бумаги? – Он взял их у Брайена и сунул в обмякшие руки Уоррена. – Вот то, что вы хотели.
  – Да, – сказал Уоррен с горечью. – Это то, что я хотел.
  – Вы хотели их получить – вы их и получили, – сказал Фоллет со значением. – Теперь используйте их. Только не устраивайте мне сцен на тему морали, Уоррен. Вы не лучше других. – Он резко повернулся и вышел из комнаты.
  
  Глава 6
  1
  
  Снова они ехали в охряно-красных горах Курдистана по извилистой, обрывистой дороге. Уоррен был доволен, что находится в головной машине: где-то сзади в облаке пыли, во втором "лендровере" находились Тоузьер с Фоллетом, и он не завидовал им. Брайен вёл машину, а Уоррен, исполняя обязанности штурмана, постоянно сверялся с картой, стараясь держаться в направлении обозначенной на ней точки. Это было не так-то просто, и по временам Уоррен чувствовал себя так, словно они находились вместе с Алисой в Зазеркалье. Не обозначенные на карте дороги кружили и резко сворачивали в сторону, вились в клубок, и часто, чтобы попасть в нужное место, приходилось двигаться в противоположном направлении.
  К тому же эти едва заметные в горах полосы можно было назвать дорогами с большой натяжкой. Немощёные, каменистые, размытые, часто проложенные прямо по голым скалам, эти пути были протоптаны караванами верблюдов на протяжении сотен, а может быть, и тысяч лет. Александр Македонский шёл через эти горы со всеми своими наложницами в Персию и дальше в Индию, и дороги, думал Уоррен, с того времени никаким усовершенствованиям не подвергались.
  Несколько раз им попадались группы кочевников-курдов, вероятно, устремлённые в поисках зелёных пастбищ, хотя где бы они могли здесь находиться, Уоррен понятия не имел. Местность представляла собой дикие скалы и выжженную голую землю с неприхотливой растительностью, прятавшейся в расселинах, скудной и чахлой, но упрямо цеплявшейся за жизнь. Иссушенной солнцем, бурой ей было далеко до образа зелёных пастбищных лугов.
  Он снова сверился с картой, затем уткнулся в листки бумаги, которые Джавид Раки добыл в своём офисе после стольких злоключений. Уоррен не верил своим глазам. Его не удивило бы определённое количество химикалий, достаточных для того, чтобы произвести, скажем, сто фунтов морфина из сырого опиума. Но затребованное количество химикатов превзошло все ожидания, его хватило бы для производства не менее двух тонн морфия. Двух тонн! Холодок пополз у него по спине. Этого количества наркотиков вполне хватило бы, чтобы на год насытить весь чёрный рынок в Соединённых Штатах, и ещё много осталось бы. Если такое количество наркотика выйдет из подполья, наркомания станет неуправляемой!
  Он сказал:
  – Бен, я опять думал над этими цифрами, они у меня в голове никак не укладываются.
  Брайен притормозил на крутом повороте.
  – Да, они завораживают и пугают, – согласился он.
  – Пугают! – воскликнул Уоррен. – Они вообще нереальны. Смотри, Бен! Двадцать тонн сырого опиума – двадцать тонн, помилуй Бог! Такое количество на подпольном рынке потянет чуть ли не на миллион фунтов. Как ты думаешь, эта Делорм располагает таким капиталом?
  Брайен засмеялся:
  – Если б у меня были такие деньги, я бы отошёл от дел. – Он круто повернул руль. – Меня осенило – возможно, от волнения Раки исказил цифры. Спутал что-нибудь и повторил одну и ту же ошибку повсюду. То есть увеличил все числа с постоянным коэффициентом.
  Уоррен не мог успокоиться.
  – Но с каким? Ну, допустим, он увеличил всё в десять раз – тогда получается около четырёхсот фунтов морфия. Это всё равно чертовски много, но всё же ближе к реальности.
  – Во сколько это обойдётся Делорм? – спросил Брайен.
  – Около двадцати миллионов американских долларов.
  – Ага, – рассудительно заметил Брайен, – это уже реальная цифра. – Он переключил передачу перед подъёмом. – Сколько нам ещё ехать до этого… как бишь его зовут?
  – Шейх Фарваз. – Уоррен опять посмотрел на карту. – Если всё будет хорошо, мы должны быть там через час.
  "Лендровер" с рёвом взлетел на горный перевал, и Брайен на самой вершине сбросил газ. Уоррен смотрел вперёд сквозь запылённое ветровое стекло. Вдруг он весь напрягся и скомандовал:
  – Назад, Бен! Быстро, быстро, за укрытие!
  Брайен лихорадочно заработал рычагом передач – возбуждение Уоррена тотчас же передалось и ему. "Лендровер" рывками покатился назад и остановился.
  – Беги вниз по дороге и останови Энди. Попроси его пешком подойти сюда. И не стучи дверцей, когда будешь вылезать.
  Он спрыгнул на землю и, прячась, побежал к вершине перевала, к груде камней. Он добрался до неё, задыхаясь от возбуждения. Схоронившись за камнями, он медленно высунул из-за них голову, чтобы обозреть долину.
  На другой её стороне, на фоне привычных выжженных солнцем скал была видна полоса свежезасеянной возделанной земли, расчерченной на квадраты полей. Посредине теснились низенькие, с плоскими крышами домики – небольшая деревня или крупная ферма. Это были владения Шейха Фарваза, человека, который заказал громадное количество несельскохозяйственных химикалий, и именно здесь Уоррен надеялся найти Спиринга.
  Он услышал шаги позади себя и обернулся. Это были Тоузьер и Фоллет. Рукой он дал им знак пригнуться, и они подошли к нему крадучись.
  – Значит, вот оно, – сказал Тоузьер после небольшой паузы. – Что теперь?
  Фоллет вдруг сказал:
  – Эти люда были недавно в большой переделке.
  Уоррен глянул вниз:
  – Откуда вам это известно?
  – Глаза у вас есть? – спросил Фоллет. – Посмотрите на те бомбовые воронки вон там, они разукрасили всю долину. Одна бомба чуть было не попала вон в тот большой дом. Кто-то налетел на этих ребят с воздуха.
  Фоллет оказался прав. Линия воронок шла через всю долину, начинаясь прямо под ними, пересекая селение и направляясь дальше. Тоузьер достал бинокль.
  – Кто мог бы их бомбить, кроме иранских военно-воздушных сил? – Он навёл фокус. – Но работа сделана плохо. То здание даже не задето. Нет никаких следов ремонта стены около воронки.
  – А вы уверены, что это бомбовые воронки? – спросил Уоррен, что-то смутно вспоминая.
  – Я их навалом видел в Корее, – сказал Фоллет.
  – Да нет, это бомбовые воронки, только бомбы маленькие.
  Такой неожиданный поворот событий встревожил Уоррена. Но он не стал на этом сосредотачиваться и спросил:
  – Ну и что же мы будем теперь делать?
  К ним подошёл Брайен.
  – Давайте спустимся вниз, – сказал он, кивая в сторону машин. – Надо действовать дальше. Даже здесь люди, наверное, слышали о кино.
  Тоузьер кивнул головой.
  – Половина из нас спустится вниз, – уточнил он, – одна машина. Другая останется здесь, в укрытии. Будем поддерживать постоянную связь по радио.
  – Каковы наши действия? – спросил Уоррен. Он знал, что Тоузьер, профессионал, разбирался в подобных ситуациях больше, чем кто бы то ни было, и готов был в данном случае ему подчиниться.
  Тоузьер, сощурившись, посмотрел на долину.
  – Я в своё время прочесал немало таких вот невинно выглядевших деревенек – в основном, в поисках спрятанного оружия. Но тогда это были открытые операции, у нас в руках были автоматы. Сейчас это не пройдёт. Если люди в этой деревне невинны, они будут гостеприимны. Если за ними есть грехи, они будут стараться казаться гостеприимными. Мы должны заглянуть в каждый дом, и тот дом, в который нас не пустят, окажется на подозрении. Тогда и посмотрим, что делать дальше. Поехали.
  – Значит, едем мы с вами, – сказал Уоррен. – Бен и Джонни останутся здесь.
  
  ***
  
  Дорога серпантином спустилась в благодатный оазис, в долину, где зелёная растительность выглядела неправдоподобно свежей. Некоторые поля были уже пусты, и на них были видны борозды от примитивного плуга. Но большинство было под посевами. Тоузьер – он был за рулём – спросил Уоррена:
  – Вы смогли бы различить опийный мак? Думаю, что здесь его можно найти.
  – Пока я что-то не вижу, – ответил Уоррен. – Подождите минутку. Можно проехать вон туда прямо по полю?
  – Почему бы и нет? – Тоузьер повернул руль, и "лендровер", съехав с дороги, направился по целине. Впрочем, тряска и качка были те же – дорога была чисто символической.
  – Куда ехать?
  – Я хочу посмотреть на эти воронки вблизи, – сказал Уоррен. – Эти бомбы не дают мне покоя.
  Тоузьер подъехал к ближайшей воронке и остановил машину, не заглушая мотора. Они вышли и посмотрели через долину на деревню. Линия воронок тянулась к домам, и расстояние между ними было одинаковым – примерно пятьдесят ярдов. Тоузьер посмотрел на воронку и сказал:
  – Если это не след от бомбы, то я утконос. Видите этот вал выброшенной земли по краям воронки?
  – Посмотрим поближе, – сказал Уоррен и, подойдя к валу, стал карабкаться по мягкой земле вверх. Там он посмотрел вниз и вдруг расхохотался:
  – Вы таки утконос, Энди. Подойдите, взгляните.
  Энди полез за ним и тоже посмотрел вниз.
  – Чёрт меня возьми! Это ж просто дыра. – Он сделал шаг к воронке, взял камень и кинул вниз. После долгой паузы донёсся слабый всплеск воды. Он выпрямился и посмотрел на линию воронок с недоумением.
  – Это какое-то безумие, – сказал он. – Кому это понадобилось копать ямы с водой, к тому же такие глубокие, с интервалом в пятьдесят ярдов и точно по прямой линии?
  Уоррен щёлкнул пальцами и воскликнул:
  – Я знаю, что это! У меня в голове что-то мелькнуло, когда Фоллет показал на них, но я не мог точно вспомнить. Это – канал.
  – Что-что?
  – Канал. – Он повернулся и посмотрел на горы. – Подземный канал! Источник воды – там, на склоне, и оттуда она поступает в деревню. Я ведь читал кое-что об Иране, прежде чем мы двинулись сюда, и мне попадались сведения о таких каналах. Иран просто-таки испещрён ими – протяжённость их около двухсот тысяч миль.
  Тоузьер почесал в затылке:
  – Почему они не строят свои каналы на поверхности, как нормальные люди?
  – Они используются как водопроводы, – объяснил Уоррен. – Когда канал под землёй, то вода испаряется гораздо меньше. Это очень старое изобретение – персы строят такие штуки уже более трёх тысяч лет. – Он улыбнулся и вздохнул с облегчением. – Это не бомбовые воронки, это вентиляционные отверстия. Они делаются для того, чтобы люди, которые спускаются туда для ремонта, не задохнулись.
  – Что ж, всё в порядке, – сказал Тоузьер. – Поехали!
  Они опять сели в машину, вернулись на дорогу и направились к селению. Строения были однотипные, одноэтажные, какие встречались им уже не раз, глинобитные стены, плоские крыши. Это должно было облегчить поиски. У самой деревни они наткнулись на стадо коз – за ними следил мальчик, при виде машины радостно замахавший рукой. Когда они приблизились ко двору большого дома, из-под колёс метнулась стая тощих цыплят. Они въехали во двор. Тоузьер сказал:
  – Если захотите что-нибудь мне сказать, подождите, пока мы останемся одни. Эти люди на самом деле могут понимать по-английски лучше, чем они прикидываются. Но должен признать, что тут всё выглядит вполне мирно.
  Уоррен не успел ответить – толпа мальчишек бросилась навстречу нежданным гостям и подняла пронзительный визг. Пыль стояла столбом. Женщины засуетились и, натягивая на себя паранджи, скрывались в дверях. Уоррен сказал:
  – Здесь до черта помещений, которые нам надо проверить. А если у Фарваза есть ещё и гарем, наша задача усложнится.
  Они вышли из машины, и мальчишки тотчас же окрУ" жили их плотным кольцом. Тоузьер громко сказал:
  – Заприте-ка лучше двери, а не то по возвращении мы многого не досчитаемся.
  В этот момент раздался голос, резко скомандовавший. Мальчишек как ветром сдуло, и они врассыпную бросились через двор, словно за ними гнался шайтан. Появился высокий пожилой человек с прямой осанкой, богато одетый. Рукоятка кинжала, торчавшего у него за поясом, сверкала драгоценными камнями. Большой камень украшал и его тюрбан, пальцы были в дорогих кольцах. У него было тонкое, аскетичное лицо и седая борода.
  Он что-то вполголоса сказал своему спутнику, и тот неожиданно произнёс по-английски:
  – Шейх Фарваз приветствует вас. Его дом – ваш дом. – Он сделал паузу и саркастически добавил: – Конечно, это не следует понимать буквально, это просто речевой оборот.
  Уоррен, оправившись от удивления, сказал:
  – Спасибо. Я – Николас Уоррен, а это мой друг Эндрю Тоузьер. Мы ищем место для съёмок. – Он показал на надпись на боку "лендровера". – Мы из компании "Риджент-фильм" в Лондоне.
  – Вы сбились с проторённой дороги. Я – Ахмед, а это мой отец. – Он опять заговорил со стариком, и Шейх, важно закивав головой, пробормотал что-то. Ахмед продолжал:
  – Мы всё же приветствуем вас, хотя отец не одобряет вашего занятия. Он правоверный мусульманин, а изображать человека противоречит нашей вере. – Он улыбнулся. – Что касается меня, то мне всё равно. Вам ни к чему запирать машину – никто ничего не украдёт.
  Уоррен улыбнулся.
  – Мы… э… э… не ожидали, что в таком заброшенном месте могут говорить по-английски.
  Ахмед усмехнулся.
  – Вы полагаете, я должен повесить большое объявление: "Здесь говорят по-английски"? – Он сделал жест рукой.
  – Мой отец просит вас зайти в дом.
  – Спасибо, – сказал Уоррен. – Большое спасибо. – Он бросил взгляд на Тоузьера. – Пошли, Энди.
  Их провели в большую комнату. На полу были разбросаны овечьи шкуры, а стены покрыты гобеленами. В центре лежал прекрасный персидский ковёр, окружённый несколькими низкими кушетками. На бронзовых подносах уже дымился горячий кофе.
  – Садитесь, – сказал Ахмед и, изящно опустившись на одну из кушеток, подобрал ноги. Уоррен деликатно подождал, пока усядется Шейх Фарваз, и затем сел, пытаясь сымитировать позу Ахмеда, которую тот явно находил удобной. Тоузьер тоже сел, и Уоррен слышал, как хрустнули его суставы.
  – У нас бывали европейцы и прежде, – сказал Ахмед. – Мой отец – человек старого воспитания, и когда наши гости чтут наши обычаи, он очень доволен. – Он опять обворожительно улыбнулся. – А потом мы пойдём ко мне и выпьем виски.
  – Очень любезно с вашей стороны, – сказал Уоррен. – Не так ли, Энди?
  – Да, я бы сейчас выпил чего-нибудь покрепче, – согласился Тоузьер.
  Ахмед продолжал:
  – Сейчас мы выпьем кофе. Это своего рода церемония, она не займёт много времени. Мой отец интересуется, давно ли вы в Курдистане?
  – Не очень, – ответил Уоррен. – Мы прибыли из Джилана всего дня два назад.
  Ахмед перевёл его ответ отцу и сказал:
  – Берите кофейную чашку правой рукой. Кофе горячий и сладкий, может быть, слишком сладкий на ваш вкус. Вы в первый раз в Курдистане?
  Уоррен почёл за лучшее говорить правду. Ложь могла быть опасной. Взяв чашку, он ответил:
  – Мы были здесь несколько недель тому назад. Но нам не удалось найти того, что мы искали, поэтому мы решили сделать перерыв и вернулись в Тегеран, чтобы немного передохнуть.
  – Да, – сказал Ахмед, – в Курдистане не отдохнёшь. – Он опять повернулся к отцу и что-то быстро проговорил, потом продолжил: – Пейте кофе весь сразу, затем кладите чашку на поднос, перевернув её. А что за фильм вы снимаете, мистер Уоррен?
  – Я не снимаю фильм, – ответил Уоррен. – Мы – поисковая группа, которая определяет места для съёмок в соответствии со сценарием. – Он выпил кофе, горячий, приторно сладкий и наполовину состоящий из кофейной гущи. Поставив чашку на поднос, он перевернул её. Старый Шейх Фарваз одобрительно улыбнулся.
  – Понятно, – сказал Ахмед. – Ещё две чашки, пожалуйста. Отец просто счастлив, когда курдское гостеприимство находит отклик. – Он с видимым удовольствием выпил свой кофе. – А вы… э… э… руководитель группы, мистер Уоррен?
  – Да. – Уоррен, следуя примеру Ахмеда, взял вторую чашку. – Энди – мистер Тоузьер – больше по технической части. Его интересуют углы съёмки и всё такое прочее. – Уоррен имел туманное представление о том, чем занимаются подобные группы, и очень старался не брякнуть какой-нибудь чепухи.
  – Вас только двое?
  – Нет, нас четверо и две машины. Но другая машина сломалась, и они застряли.
  – Мы должны проявить гостеприимство и к ним. Скоро уже ночь.
  Уоррен покачал головой:
  – В этом нет никакой необходимости. Они могут разбить лагерь.
  – Ну как хотите, – сказал Ахмед и повернулся к своему отцу.
  Они, давясь, выпили ещё по чашке кофе, после чего Шейх Фарваз встал и произнёс целую тираду. Ахмед перевёл её коротко: – Отец приглашает вас переночевать в его доме.
  Уоррен искоса посмотрел на Тоузьера. Тот еле заметно кивнул, и Уоррен сказал:
  – Мы очень рады. Мне хотелось бы только взять в машине необходимые вещи – прибор для бритья и кое-какую мелочь.
  – Я всё принесу, – откликнулся Тоузьер.
  – О, мистер Тоузьер, – сказал Ахмед с лёгкой укоризной, – а я-то думал, что вы потеряли дар речи. Он явно бравировал своим превосходным знанием английского.
  Тоузьер ухмыльнулся:
  – Я предпочитаю молчать, когда говорит начальство.
  – Что ж, идите, но только после того, как уйдёт отец, – таков обычай.
  Шейх Фарваз поклонился и исчез в одной из дверей в глубине комнаты. Тоузьер вышел So двор. Он подошёл к машине, открыл дверь, снял с крюка микрофон и небрежно перебросил его в хвост кузова, к вещам. Потом, обойдя машину и открыв багажник, он стал открывать свой чемодан и, нажав на кнопку микрофона, тихо сказал:
  – Вызываю Риджент два; вызываю Риджент два. Перехожу на приём.
  Голос Фоллета из динамика оглушил его:
  – Это Джонни. У вас всё в порядке? Приём!
  – Всё будет в порядке, только потише. Мы остаёмся на ночь. Будьте на приёме на всякий случай. Приём.
  – Я не могу оставлять приёмник включённым на всю ночь, – сказал Фоллет тихо. – Я посажу батареи. Приём.
  – Тогда включайтесь каждый час на десять минут. Понятно? Приём!
  – Понятно. Счастливо. Конец связи.
  Тоузьер достал всё, что могло понадобиться ему и Уоррену, затем спрятал микрофон. Когда он вернулся в дом, Уоррен и Ахмед оживлённо болтали.
  – Ахмед рассказывал мне, как он обучился английскому языку, – сказал Уоррен. – Он, оказывается, семнадцать лет жил в Англии.
  – О, – сказал Тоузьер, – интересно. Как это случилось?
  Ахмед сделал изящный жест рукой.
  – Давайте поговорим об этом за выпивкой. Пойдёмте, друзья.
  Он провёл их из дома через двор в другое помещение, где находились его апартаменты, обставленные в европейском стиле. Он открыл шкаф.
  – Виски?
  – Спасибо, – вежливо сказал Уоррен. – Вы очень любезны.
  Ахмед разлил виски.
  – Мой отец, конечно, этого не одобряет, но у себя я делаю, что хочу. – Он вручил стакан Уоррену. – Пророк выступал против алкоголя, но зачем богу разрешать нам производить его, если мы его никак не используем. – Он поднял бутылку, посмотрел на неё и игриво закончил: – Если это и грех, то самого высокого качества. Ваш стакан, мистер Тоузьер.
  – Спасибо.
  Налив себе весьма приличную порцию, Ахмед снова заговорил:
  – Имейте в виду, что само слово "алкоголь" арабского происхождения. Должен сказать, что вкус к шотландскому виски я приобрёл в Англии. Да, садитесь, джентльмены. Здесь вам, надеюсь, будет удобней, чем в доме моего отца.
  – Как же вы попали в Англию? – с любопытством спросил Уоррен.
  – Это длинная история, – начал Ахмед. – Что вы знаете о политических проблемах курдов?
  – Абсолютно ничего. А вы, Энди?
  – Я слышал о проблеме курдов, но в чём она состоит, толком не понял, – ответил Тоузьер.
  Ахмед рассмеялся:
  – Мы предпочитаем называть её иранской проблемой, или иракской, или турецкой. Ибо мы, курды, существуем, но не считаем это проблемой. – Он сделал глоток виски. – В сорок шестом году на севере Ирана образовалась Курдская республика, которую поддерживали русские. Она просуществовала недолго, и её лидеры – Мулла Мустафа Барзани и мой отец – нашли убежище в России. – Он постучал рукой по груди. – Но меня отец послал в Англию, где я и жил до шестьдесят третьего года. Мой отец – мудрый человек. Он не хотел, чтобы вся его семья была в России. Как вы, англичане, говорите: "Нельзя класть в одну корзину слишком много яиц". Вот он и послал меня в Англию, а моего старшего брата во Францию. Вот так.
  – А этот Мулла, или как там его, – кто он? – спросил Тоузьер.
  – Мулла Мустафа Барзани? Я сказал – один из наших лидеров. Он ещё жив. – Ахмед удовлетворённо хмыкнул. – Сейчас он воюет в Ираке. У него двадцатитысячная армия. Я ведь тоже Барзани. То есть член клана Барзани, который возглавляет Мулла.
  – А как ваш отец вернулся в Иран? – спросил Уоррен.
  – Было нечто вроде амнистии, и ему разрешили вернуться. Конечно, за ним следят, но за всеми курдами, можно сказать, следят. Так или иначе, отец уже стар и больше не склонен заниматься политикой. А я никогда ею и не занимался. К тому же я жил в Англии и стал, как бы это сказать, терпимее, что ли.
  Уоррен поглядел на кинжал Ахмеда и усомнился в его чисто декоративном назначении.
  – А при чём здесь Ирак и Турция? – спросил Тоузьер.
  – А, вы о курдской проблеме. Её лучше всего очертить с помощью карты – где-то она у меня была. – Ахмед подошёл к полке с книгами и достал нечто похожее на старый школьный атлас. Он полистал страницы. – Ага, вот, – Средний Восток. На севере – Турция, на востоке – Иран, на западе – Ирак. – Его палец скользнул от гор на востоке Турции вдоль иракско-иранской границы. – Это родина курдов. Мы – разделённый народ, населяющий три страны, и в каждой мы – меньшинство, при всём том подавляемое меньшинство. Согласитесь, взрывоопасная ситуация.
  – Да, – сказал Тоузьер, – теперь мне всё понятно.
  – Барзани сейчас борется за курдскую автономию в Ираке, – продолжал Ахмед. – Он умный человек и хороший боец. Иракцы со всеми своими танками и тяжёлой артиллерией не смогли победить его. Поэтому новый президент, Бакр, вынужден идти на переговоры. – Он улыбнулся. – Это триумф Барзани. – Он закрыл атлас. – Но довольно о политике. Давайте ещё выпьем. Расскажите мне об Англии.
  
  2
  
  Ахмед допоздна рассказывал Уоррену и Тоузьеру о своей жизни в Англии и расспрашивал о современной английской действительности. Утром после завтрака он предложил:
  – Не хотите ли посмотреть хозяйство? Типично курдское, знаете ли. – Он очаровательно улыбнулся. – Я ведь надеюсь увидеть всё это на экране.
  Осмотр хозяйства просто-таки измотал их. Ахмед показал им абсолютно всё и всё дотошно комментировал. Они уже не чаяли покинуть щедрого и гостеприимного хозяина, и такая возможность появилась только после одиннадцати.
  – Куда же вы теперь? – спросил Ахмед.
  Тоузьер посмотрел на часы.
  – Джонни так и не появился. Наверное, что-нибудь серьёзное. Пора нам вернуться к ним. Как ты думаешь, Ник?
  – Пожалуй, – согласился Уоррен. – Я думаю, он отправился ещё раз посмотреть те места, которые ему приглянулись. Так что нам придётся догонять их. – Он улыбнулся Ахмеду. – Благодарим вас за ваше гостеприимство – вы были очень любезны.
  – Это – типично курдское гостеприимство, – с улыбкой ответил Ахмед.
  Они обменялись ещё несколькими любезностями и двинулись в путь. Ахмед махал им вслед рукой и кричал: "Бог вам в помощь!" Когда они, наконец, выехали на дорогу к перевалу, Уоррен спросил:
  – Ну, что вы думаете обо всём этом?
  Тоузьер фыркнул:
  – Чересчур хорошо, чтобы быть правдой, на мой взгляд. Уж слишком он был угодлив.
  – Да, он что-то слишком лебезил перед нами, – заметил Уоррен. – Типично курдское гостеприимство, – повторил он.
  – Гостеприимство – прах его возьми, – прорычал вдруг Тоузьер. – Вы обратили внимание, что он показал нам все строения, водил нас абсолютно повсюду? Он как будто специально демонстрировал нам, что ему нечего скрывать. Как вы спали, кстати?
  – Как убитый, – сказал Уоррен. – Он щедро подливал виски, и под конец я, по-моему, слегка окосел.
  – И я тоже, – сказал Тоузьер. – Обычно со мной после виски такого не бывает. – Он помолчал немного. – Может, он нас оглушил этим морфием, который мы ищем?
  – Возможно, – согласился Уоррен. – Признаться, когда я проснулся сегодня, то чувствовал какую-то слабость.
  – Мне показалось, что ночью была какая-то возня, – сказал Тоузьер. – Вроде какие-то верблюды ходили. То ли это было на самом деле, то ли мне приснилось.
  Они взобрались на вершину перевала, и Уоррен оглянулся. Селение выглядело невинно и мирно – мирный сельский пейзаж. – "Типично курдский", – с иронией подумал Уоррен. И тем не менее именно Шейх Фарваз заказал эти проклятые химикалии. Он сказал:
  – Мы видели там абсолютно всё, следовательно, им нечего было прятать. Если только…
  – Если только что?
  – Если только они так всё спрятали, что Ахмед был уверен, нам это не удастся засечь.
  – Сколько места нужно Спирингу для его лаборатории или что там у него?
  Уоррен представил себе немыслимое количество химических веществ, которое, согласно данным Раки, было получено на складе.
  – Что-нибудь от двухсот квадратных метров до двух тысяч.
  – Тогда их там нет, – сказал Тоузьер. – Мы бы их увидели.
  – Увидели? – с сомнением спросил Уоррен. – Вы говорили, что прочёсывали деревни в поисках оружия. Где вы его обычно находили?
  – О Боже мой! – воскликнул Тоузьер, хлопая ладонями по рулю. – Под землёй, разумеется. Но отдельными небольшими партиями – то там, то тут. Они не хранили его скопом.
  – Что ж, здесь это будет не так уж трудно. Дно долины не каменистое – мягкая земля на красной глине.
  – Значит, вы считаете, нам следует вернуться обратно и посмотреть ещё раз? Это будет не так-то просто и к тому же рискованно.
  – Надо обсудить это со всеми. Вон уже Бен появился. Брайен махал им рукой, показывая в сторону дороги, на небольшую долину, овраг. Он вскочил на подножку и проехал с ними около двухсот ярдов к месту, где стоял второй "лендровер". Перед ним сидел на земле Фоллет, он поднял голову и спросил:
  – Какие-нибудь неприятности?
  – Пока нет, – коротко ответил Тоузьер и подошёл к Фоллету. Он рассказал обо всём, что они видели в долине, а потом спросил:
  – Ну а у вас что?
  – Фотографии долины. Я сделал дюжину кадров "Поляроидом".
  – Они могут пригодиться. Нам придётся вернуться туда, на этот раз тайком. Давайте-ка поглядим их.
  Фоллет разложил на капоте машины фотографии. Через некоторое время Тоузьер сказал:
  – Да, не очень-то весело. Каждый, кто спускается с перевала, днём виден как на ладони, и держу пари, они ведут наблюдение за дорогой. От подошвы горы до селения – четыре мили. Туда и обратно – восемь. Для ночной прогулки пешком многовато. Ну и даже если мы туда доберёмся, как мы во тьме найдём то, что мы ищем? Не вижу в этом никакого смысла.
  – А что вы, собственно, собираетесь искать? – спросил Фоллет.
  – Подпольное помещение, – сказал Уоррен.
  Фоллет скорчил гримасу:
  – Как же вы, действительно, его найдёте?
  – Не знаю, – ответил Уоррен раздражённо.
  Брайен наклонился вперёд и взял одну из фотографий.
  – Энди озабочен, как добраться до селения и остаться незамеченным, – сказал он. – Рыбку можно по-разному ловить. Расскажите-ка поподробнее об этих каналах. Насколько они глубоки? Может ли по ним двигаться человек?
  Уоррен кивнул.
  – Кажется, да. Туда ведь спускаются люди для ремонта.
  – Ну вот, – сказал Брайен. – Это уже проще. Это же прямая трасса к селению. Можно, как кролик, нырнуть в одну ямку и вынырнуть из другой.
  Тоузьер посмотрел на него с нескрываемой иронией.
  – Послушаешь вас – так всё легче лёгкого. Какой уклон может быть там внизу, Ник?
  – Небольшой, наверное. Чтобы вода текла.
  – А какая глубина?
  – Думаю, что тоже небольшая. Может быть, фут. – Уоррен немного паниковал. – Энди, я ведь знаю не намного больше вас. Я просто кое-что читал.
  Тоузьер словно пропустил это мимо ушей и продолжал свои расспросы:
  – А дно какое? Ровное?
  Уоррен закрыл глаза, пытаясь вспомнить иллюстрацию, которую видел в книге. Наконец он сказал:
  – Кажется, ровное.
  Тоузьер ещё раз посмотрел на фотографии и принял решение.
  – Как только стемнеет, мы пешком спускаемся с перевала. Затем проникаем в этот канал через одно из отверстий. Если дно позволяет и мы сможем делать по две мили в час, через два часа мы в селении. Мы приближаемся к селению и почти до рассвета проводим поиски. Затем опять погружаемся под землю и уходим невидимыми. Подняться к перевалу можно рискнуть и днём, какое-то укрытие по дороге есть. Это вполне реально.
  – Реально? – фыркнул Фоллет. – Это безумие. Ползти под землёй! О Господи!
  – Предположим, что путь под землёй доступен, – сказал Уоррен. – Я сомневаюсь, но давайте предположим. А как мы будем рыскать по деревне? Вы думаете, нас никто не засечёт?
  – Надо попробовать, – сказал Тоузьер. – А потом, вы что, можете предложить что-нибудь другое?
  – Нет, – сказал Уоррен. – Нет, чёрт возьми!
  
  3
  
  Тоузьер готовился к штурму. Он вытащил из "лендровера" такое количество верёвок, о наличии которого Уоррен и не подозревал. Это был лёгкий, очень прочный нейлоновый шнур. Затем из ящика с инструментами он извлёк кошки.
  – Спуск в шахту будет нетрудным, – сказал он. – А вот подъём – задача нелёгкая. Тогда они нам и пригодятся.
  Он достал также мощные электрические фонари и поясные ножи. Но когда он стал развинчивать треногу для фотокамеры, Уоррен не выдержал:
  – Что вы делаете? – спросил он.
  – Предположим, вы обнаружите эту лабораторию – что вы собираетесь с ней делать?
  – Уничтожить её, – сухо ответил Уоррен.
  – Как?
  – Ну, может, поджечь или ещё как-нибудь?
  – Под землёй всё это может и не сработать, – сказал Тоузьер, продолжая развинчивать треногу. Он отделил алюминиевые трубки и вытряс из них несколько коричневых цилиндров. – А вот это – годится. На такую лабораторию много взрывчатки не потребуется.
  Уоррен, разинув рот, наблюдал, как Тоузьер соединил вместе цилиндры и обтянул их липкой лентой, превратив в одну довольно складную упаковку.
  – Вы ведь поручали мне провести подготовку экспедиции? – спросил он, усмехаясь.
  – Да, поручал, – ответил Тоузьер.
  Затем Тоузьер взял отвёртку и вывернул из приборного щитка часы.
  – Они уже готовы, – сказал он. – Видите вот этот стерженёк? Это – детонатор. Мы его втыкаем в один из этих цилиндров и ставим часы на любое нужное нам время в пределах полусуток. – Он засмеялся. – Искусство войны – это искусство подготовки к ней.
  – А ещё какие сюрпризы? – холодно спросил Уоррен.
  Тоузьер серьёзно покосился на него и ткнул большим пальцем в сторону селения.
  – Эти ребята – гангстеры, и оружие у них гангстерское – ножи и пистолеты. Могут быть и винтовки. А я военный и люблю военное вооружение. – Он похлопал "лендровер" по стенке. – Эти машины уже не те, что были вначале. Даже на заводе, где их выпускали, не разобрались бы в том, что я с ними проделал. И таможенники тоже.
  – Ну?
  – Ну и всё. Как выглядит автомат, знаете?
  Уоррен смутился.
  – Ну как, – у него есть ствол, спусковой крючок, приклад.
  – Именно, – сказал Тоузьер и, подойдя к "лендроверу" с тыла, вынул из гнезда одну из опор брезентового покрытия машины. – Вот вам ствол, – сказал он, вручая её Уоррену. – Теперь перейдём к затворному механизму. И он стал извлекать из автомобиля разные металлические части – зажигалку с приборной доски, пепельницу, ящик с инструментами, ещё что-то. Через десять минут он собрал автомат.
  – Теперь – приклад, – сказал он и достал из машины пристёгнутую к стенке лопату. Движением кисти руки он разделил её на две части, и ручка точно вошла в собранную им конструкцию.
  – Ну вот, – сказал он. – Автомат и готов. В автомобиле столько мелких металлических частей, что никто не догадается, зачем они нужны. А более крупные части всегда можно как-нибудь замаскировать. – Он посмотрел на своё детище. – Мы же не могли бы въехать в эту страну с такими вещами в руках?
  – Нет, – ответил Уоррен, потрясённый. – И сколько у вас таких вещичек?
  – Две вот таких небольших игрушки и довольно приличный пулемёт с воздушным охлаждением, который устанавливается на треногу. Проблема с боеприпасами. Их труднее всего было замаскировать, поэтому их у нас немного. Кое-что есть в этих коробках с плёнкой.
  – Это просто фантастика! – воскликнул Уоррен.
  – Есть ещё и миномёт, – продолжал Тоузьер невозмутимо.
  – Не может быть! Послушайте, это же невероятно!
  – Прошу, – сказал Тоузьер, жестом приглашая Уоррена к "лендроверу". – Если сами найдёте, с меня причитается, если, конечно, у меня что-нибудь останется после общения с Джонни Фоллетом.
  И он отошёл, а Уоррен принялся рассматривать "лендровер" с удвоенным любопытством. Миномёт – крупная штучка, и сколько Уоррен ни искал, ничего, даже отдалённо его напоминающего, найти не смог, так же, как не смог обнаружить снарядов к нему. Поэтому он решил, что Тоузьер просто над ним подшутил.
  Закончив приготовления, они подкатили "лендроверы" к вершине перевала и спрятали их в скалах. На закате они стали спускаться вниз. Было ещё не настолько темно, чтобы дорога была неразличимой, но уже смеркалось, и издали вряд ли кто-нибудь мог бы их видеть. До первого колодца канала осталось немного больше мили, и когда они добрались до него, совсем стемнело, только молодой месяц освещал дорогу.
  Тоузьер взглянул на небо.
  – Я и забыл о луне, – сказал он. – А вообще нам чертовски повезло с этими каналами, если, конечно, всё удастся. – И он стал разматывать верёвку.
  – Подождите-ка, – сказал Уоррен. – Давайте начнём со следующего колодца. Этот ведь первый, и вода здесь должна быть слишком глубокой.
  Они прошли пятьдесят ярдов до следующего отверстия.
  – Какова глубина колодца? А, Ник? – спросил Тоузьер.
  – Не имею понятия, – ответил тот.
  Тоузьер поднял камень и бросил его в отверстие, засекая время по тиканью своих часов.
  – Меньше ста футов, – уточнил он. – Не так уж и плохо. Не исключено, что нам придётся выбираться из него в спешке. – Он протянул конец верёвки Брайену. – Зацепите её за что-нибудь, только за что-нибудь устойчивое.
  Брайен порыскал около колодца, нашёл кусочек скалы, прочно сидящей в земле, сделал петлю и, обмотав верёвку вокруг камня, затянул её в крепкий узел. Тоузьер, потянув за верёвку, проверил надёжность крепления и спустил её в колодец. Он отдал автомат Уоррену и сказал:
  – Я спущусь первым, и если там всё в порядке, я дам сигнал – три вспышки фонаря. – Он сел на край колодца, свесив в него ноги, затем перевернулся на живот и пошёл вниз. – До встречи на дне, – прошептал он, и голос его прозвучал из чёрной дыры как из могилы.
  Он спускался, перебирая руками и опираясь коленями о стенку колодца, который оказался фута три в диаметре. О расстоянии он мог судить по кусочкам материи, которые заранее привязал к верёвке через каждые десять футов. После отметки девяносто футов его ноги коснулись воды и затем ощутили твёрдую опору.
  Он взглянул наверх и увидел круг чуть более светлый, чем окружавшая его тьма. Заметно было некоторое движение, – он догадался, что кто-то смотрел вниз. Он просигналил три раза фонарём, затем посветил вокруг себя и вдоль канала. Он был трёх футов в ширину, шести в высоту и уходил вдаль за пределы, достижимые лучом фонаря. Кругом были голые земляные сырые стены, а внизу струился ручей глубиной в девять дюймов.
  Он почувствовал, как верёвка задёргалась в его руках и на голову полетели комья земли, – кто-то спускался вслед за ним. Он отошёл в сторону, и через некоторое время перед ним появился слегка запыхавшийся Уоррен. Тоузьер взял у него автомат и сказал:
  – Ну, вот мы и на месте, Ник, – он поводил лучом по потолку. – Упаси Боже, если этот свод обвалится.
  – Не думаю, что это произойдёт, – сказал Уоррен. – Если бы такая опасность грозила, они бы укрепили своды. Не забывайте, что люди спускаются сюда довольно часто, чтобы следить за состоянием тока воды, и не хотят быть здесь похороненными. – Он, однако, не сообщил Тоузьеру, что эти люди придумали для каналов вполне подходящее для них название "убийцы".
  – Интересно, когда они придумали эту штуку? – спросил Тоузьер.
  – Не знаю. Может, десять лет назад, а может, тысячу или ещё больше. Какое это имеет значение?
  – Наверное, никакого.
  Вскоре к ним присоединились Брайен и затем Фоллет. Тоузьер сказал:
  – Колодец, из которого мы должны вылезти, – тридцать пятый отсюда.
  – Тридцать четвёртый, – поправил Уоррен.
  – Ах да, – сказал Тоузьер, – я и забыл, что один мы пропустили. – Считать будем на всякий случай. Если будет расхождение, побеждает большинство. Идём тихо – неизвестно, как здесь распространяется звук и можно ли, находясь наверху, нас слышать. Я иду первым с автоматом, затем Ник, затем Бен и замыкает Джонни с другим автоматом. Пошли.
  Идти оказалось на удивление легко, и они двигались гораздо быстрее, чем предполагал Уоррен, – по крайней мере, со скоростью трёх миль в час. Как выразился Брайен, это была трасса, ведущая к селению. Дно канала было твёрдым, не скользким и даже не грязным. Вода стояла неглубоко и не сильно препятствовала движению. Мощный фонарь Тоузьера освещал путь.
  Лишь однажды возникло некоторое препятствие. Глубина вдруг увеличилась до двух, потом до трёх футов. Тоузьер приказал всем остановиться и сам прошёл немного вперёд. Он обнаружил небольшую запруду, которая образовалась от свалившейся с потолка земли. Он разрушил её ударом ноги, и освободившаяся вода с журчанием стала быстро уходить из маленького водохранилища, пока прежняя глубина потока не была восстановлена.
  Наконец Тоузьер дал знак остановиться. Он повернулся к ним и сказал:
  – Это тридцать третий колодец. Согласны?
  Все согласились с ним.
  – Теперь пойдём медленно и очень осторожно. Селение прямо над нами.
  Они опять двинулись вперёд, а Тоузьер аккуратно считал шаги. Внезапно он остановился и Уоррен чуть не налетел на него.
  – Вы что-нибудь слышите? – спросил он тихо.
  Уоррен прислушался, но ничего, кроме журчания воды не услышал.
  – Нет, – сказал он, и в этот момент действительно послышался какой-то непонятный звук, который быстро затих вдали. Они замерли, но звук больше не повторился.
  Тоузьер сказал:
  – Пошли, осталось всего около двадцати ярдов.
  Они прошли немного вперёд и остановились под колодцем. Когда подошли все остальные, Тоузьер резко обернулся и прошептал:
  – Там свет, откуда бы ему взяться.
  Уоррен протиснулся несколько вперёд и посмотрел наверх. Высоко в отверстии колодца виднелось небо, а на стене он увидел пятно довольно яркого света. Он прикинул, что оно было футов в пятидесяти выше них. Он отошёл немного назад и сказал:
  – Мы ищем что-то под землёй, не так ли? Я думаю, это оно и есть. Помещение ведь должно вентилироваться. Вот они и используют колодец канала. А этот колодец – ближайший к дому.
  Тоузьер был удивлён:
  – Вы думаете, что вы нашли то, что нужно, сразу, с первой попытки?
  Внезапно в полной темноте раздался голос Фоллета:
  – Может, нам повезло. Почему бы и нет?
  Послышался какой-то звук. Несильный, но отчётливо различимый кашель.
  – Там кто-то есть, – прошептал Тоузьер. – И этот кто-то не спит. Нам лучше подождать.
  Он посмотрел наверх.
  – На ночь они, наверное, выключают свет. Я прослежу, а остальные – отойдите ярдов на сто. И – тише.
  Началось томительное ожидание. Только спустя три часа Тоузьер просигналил им фонарём и они подошли.
  – Всё в порядке? – спросил Уоррен.
  – Света нет уже около часа. Мне показалось, что там кто-то храпит, будем надеяться, что он заснул. Я попробую вскарабкаться наверх и посмотрю. Вы помогите мне.
  – Не беспокойтесь.
  – А я и не беспокоюсь, – сказал Тоузьер, с мрачным видом надевая на ботинки кошки. – Я наблюдал за этим светом до того, как он погас, и мне кажется, что здесь главный вход в их логово. Когда доберусь, то брошу вам верёвку.
  Уоррен, Брайен и Фоллет подняли Тоузьера на руки, образовав своего рода ступеньку, по которой он мог вскарабкаться наверх, по колодцу. Он ощупал руками его стенки, затем, подняв ногу, вонзил шипы в глину и подтянулся вверх. Затем, опершись на другую ногу и одновременно спиной о противоположную стену шахты, сделал ещё один рывок. Так он медленно карабкался по колодцу, используя технику "дымоход", которой обучался в горной школе. Это оказалось не слишком трудно – ему приходилось совершать и более серьёзные восхождения, правда, не в такой темноте.
  На полпути он остановился и пару минут отдыхал. Затем он возобновил свой подъём. На этот раз чувствуя себя более уверенно, – ему удалось найти определённый ритм и освоиться, так что вторую часть пути он проделал гораздо быстрее. Так он добрался до площадки, вырубленной в стене колодца. Здесь он рискнул включить фонарь и увидел крепёжный столб, к которому привязал верёвку, а конец сбросил вниз.
  Поднялся Уоррен с автоматом, который Тоузьер тут же забрал и с металлическим клацаньем передёрнул затвор. А потом появился Брайен и следом за ним Фоллет. Все они сгрудились на маленькой площадке, и Тоузьер опять включил свой фонарь. Прямо перед собой на площадке они увидели дверь. Тоузьер толкнул её рукой, и она без шума поддалась. Тоузьер, держа автомат наперевес, вошёл внутрь, за ним последовал Фоллет, тоже с автоматом. Следом шли Уоррен и Брайен. Тоузьер осветил лучом фонаря всё помещение, и свет ярко заиграл на стеклянной посуде, расставленной на скамьях. Затем луч фонаря высветил кровать, на которой спал человек. Он беспокойно задвигался во сне, и Тоузьер шепнул:
  – Возьмите его, Джонни.
  Фоллет в три прыжка пересёк комнату. Автомат с глухим стуком соскочил вниз, послышался сдавленный стон.
  Тоузьер обшарил лучом всю комнату в поисках других спящих, но больше здесь никого не было.
  – Закройте дверь, Бен, – сказал он. – Джонни, зажгите вон ту лампу.
  Света одной лампы было достаточно для того, чтобы Уоррен убедился: они нашли то, что искали. Это было помещение, выкопанное в аллювиальной глине, потолок которого поддерживали столбы из крепкой древесины. Оно чем-то напомнило ему окопы времён первой мировой войны, которые он видел в кино. Комната была сильно заставлена: одна её половина была забита коробками, а другая – лабораторным оборудованием.
  Тоузьер сказал:
  – Посмотрите, Ник. Это действительно то, что мы ищем?
  Уоррен бросил профессиональный взгляд на посуду:
  – Похоже, именно то! – Он понюхал несколько открытых бутылок, взял щепотку какого-то вещества и попробовал её на вкус. – Да, да, то самое.
  Брайен, наклонившись над кроватью, сказал:
  – Он совершенно вырубился. Чем вы это его стукнули, Джонни?
  Фоллет ухмыльнулся и показал тяжёлую обшитую кожей свинчатку.
  – Это – без сомнения Спиринг, – сказал Брайен. – Он отрастил бороду, но я узнаю его.
  – Неужели он работал здесь, в одиночку? – спросил Тоузьер.
  Уоррен, внимательно изучая оборудование, ответил:
  – Вообще-то ему нужны были бы помощники, но, может быть, он обходился и неквалифицированной рабочей силой. Предположим, несколькими из наших гостеприимных курдов. – Он оглядел комнату и заметил кофейник, грязные тарелки, пустые бутылки из-под виски. – Я смотрю, Ахмед поит его другим виски. Он, конечно, находится здесь постоянно. Если б он вылезал наверх и расхаживал по селению, то его бы могли бы заметить, и это могло бы испортить им всю игру. Этого они, конечно, допустить не хотят.
  Он перевёл взгляд на коробки и заглянул в одну из них, ту, которая была вскрыта.
  – Боже всемогущий! – воскликнул он.
  – Это что, сыры? – спросил Тоузьер, увидев в коробке какие-то цилиндры.
  – Это – опиум, – ответил Уоррен. – Причём турецкий, не иранский.
  – Откуда вы знаете, что турецкий?
  – По форме. Так упаковывают его только турки, – он сделал шаг назад и оценивающе посмотрел на коробки. – Если все они полны, то здесь должно быть тонн десять этого вещества.
  Тоузьер приподнял пару коробок, выбранных наугад.
  – Они полны, это ясно.
  Уоррен подумал, что Раки, наверное, не ошибся в своих сводках. Он прошёл в ту часть комнаты, которая использовалась для хранения химикалий, и стал сверять их со списком Раки. Через некоторое время он сказал:
  – Насколько я могу судить, он использовал около половины всего запаса. Но где же морфий?
  Фоллет присвистнул, а Тоузьер спросил:
  – Что это?
  В руке у него был какой-то предмет, похожий на кирпич. Уоррен взял его и поскрёб пальцами:
  – Это тоже опиум, обёрнутый листьями мака. Наверное, из Афганистана. Такое впечатление, что они получают товар со всего Востока. – Он бросил взгляд на одну из лавок. – Это меня не интересует. Меня интересует только морфий.
  – А на что он похож?
  – Чистый белый порошок – как столовая соль или сахарная пудра. И здесь его должна быть тьма-тьмущая.
  Они стали тщательно обыскивать помещение, и через некоторое время послышался возглас Фоллета:
  – А вот это что такое?
  Он держал в руках большую бутыль в оплётке. Уоррен осторожно проверил её содержимое.
  – Это он. Морфий.
  – Готовый?
  – Это – чистый морфий. Во всяком случае, настолько чистый, насколько это возможно при работе в такой дыре.
  Фоллет присвистнул.
  – Значит, вы за этим и гонялись. И с таким энтузиазмом, Уоррен, – не так ли? Здесь должно быть фунтов двадцать. Это значит – полмиллиона колов.
  – Не забивайте себе голову всякой чепухой, Джонни, – сказал Тоузьер.
  Уоррен резко повернулся:
  – Двадцать фунтов! Да здесь его должно быть в сотню раз больше!
  Фоллет уставился на него.
  – Вы что, серьёзно! Нет, вы шутите, док.
  – Уж какие шутки, – прошипел Уоррен и показал рукой на коробки с опиумом, стоявшие у стола. – Здесь опиума хватит на то, чтобы сделать тонну морфия. Спиринг использовал половину своих запасов химикалий, значит, свою работу он сделал наполовину. Он здесь уже довольно давно, так что с помощью всей этой техники тонну он уже должен был бы сделать. А где она? – От возбуждения он чуть ли не кричал.
  – Тише, – осадил его Тоузьер. Он кивнул на кровать, где лежал неровно дышащий Спиринг. – Спросим у него.
  – Угу, – согласился Фоллет. – Только он может зашуметь, пока мы его будем расспрашивать.
  – Тогда прихватим его с собой, – сказал Тоузьер. – Потом отпустим. – Он обратился к Уоррену. – Что будем делать с этим местом?
  – Я хочу, чтобы оно было уничтожено, – холодно заметил Уоррен. – Абсолютно.
  – Полмиллиона колов, – сказал Фоллет и пнул ногой бутыль с морфием. – Дорогое удовольствие.
  – А есть другие предложения? – спросил Тоузьер вкрадчивым тоном.
  – Нет, чёрт возьми, – спохватился Фоллет. – Это – не по моей части. Я предпочитаю быть на стороне закона. Хотя, надо сказать, во время этого путешествия приходится его толковать несколько расширенно.
  – Ладно. Тогда опускайте Спиринга в колодец. Ник, а вы помогите мне со взрывчаткой.
  Фоллет разорвал простыню на куски и обмотал ими Спиринга; концом последнего куска он заткнул Спирингу рот.
  – Это – на случай, если он посреди дороги очнётся, – объяснил он. – Бен, помогите мне.
  Они обвязали верёвкой расслабленное тело Спиринга, вытащили его на площадку и стали спускать в колодец. Когда натяжение верёвки ослабло, они поняли, что Спиринг уже внизу. Фоллет подошёл к Тоузьеру:
  – Мы с Беном спускаемся.
  – Хорошо. Ждите нас с Ником внизу. – Он поглядел на часы. – Я заведу часовой механизм так, чтобы взрыв произошёл через три часа. Этого времени достаточно, чтобы всем нам выбраться на поверхность.
  Фоллет ушёл, и Тоузьер начал размещать заряды. Затем он приладил к ним часовой механизм и осторожно нажал на рычажок.
  – Всё. Он заведён, – сказал он. – Будильничек, который разбудит Ахмеда. Пошли, Ник, надо отсюда убираться подобру-поздорову. Вблизи от заряда мне всегда как-то не по себе.
  Уоррен схватился за верёвку и, перебирая руками, погрузился в темноту колодца. Вскоре его ноги коснулись воды.
  – Сюда, – прошептал Брайен, и Уоррен отступил вверх по течению. Фоллет сказал:
  – Наш друг, кажется, оживает, – он направил луч фонаря в лицо Спирингу. Тот выкатил глаза и пытался что-то сказать, но мешал кляп во рту. Затем он увидел лезвие ножа, на котором зловеще играли блики света.
  – Если будешь шуметь, схлопочешь царапину на горле, – сказал голос.
  Спиринг мгновенно затих.
  Послышался глухой стук и всплеск со стороны колодца.
  – Всё в порядке, – сказал Тоузьер. – Надо идти быстрее. Спиринг может идти?
  – Это и в его интересах, – сказал Фоллет. – Я буду его подгонять вот этим кнутиком. – Он посветил вниз, нагнулся и разрезал Спирингу верёвки на ногах. – Вставай на ноги, сукин сын, вставай и иди.
  Несмотря на то, что спотыкающийся Спиринг был изрядной помехой, всё же им удалось быстро продвигаться по каналу. Тоузьер шёл впереди. За ним плёлся Спиринг, которого подгонял страх перед Фоллетом и его ножом. Брайен и Уоррен замыкали шествие. Поскольку руки Спиринга были связаны, он терял равновесие, его всё время бросало от стенки к стенке, иногда он падал на колени, но Фоллет тут же поднимал его на ноги, угрожая ему кинжалом.
  Через три четверти часа Тоузьер велел всем остановиться.
  – Надо перевести дыхание, – сказал он. – Кроме того, надо поговорить со Спирингом. Здесь достаточно безопасно. – Он посветил фонарём вверх. – Мы как раз между колодцами. Выньте кляп, Джонни.
  Фоллет поднёс нож к глазам Спиринга.
  – Будь умницей, понятно! – Спиринг кивнул, и Фоллет поддел ножом кляп. – Плюй, негодяй.
  Спиринг долго кашлял, задыхался, выталкивая изо рта материю. По его щеке и бороде текла кровь из царапины – Фоллет его нечаянно зацепил, вынимая кляп. Наконец, он судорожно сглотнул и выдавил из себя:
  – Кто вы такие?
  – Ты будешь не задавать вопросы, – сказал Тоузьер, – а отвечать на них. Давайте, Ник.
  – Сколько морфия вы произвели, Спиринг? И где он теперь?
  Спиринг ещё не пришёл в себя, и его грудь ходила ходуном. Он покачал головой, но ничего не ответил.
  – Ого! – сказал Фоллет, – оказывается, мы беседуем с мертвецом.
  Тоузьер, неожиданно и резко подойдя к Спирингу, выбросил вперёд руку и похлопал его по щеке:
  – Мой друг прав, – сказал он с угрозой. – Отвечай на вопросы, или ты – покойник.
  – Сколько морфия вы произвели? – повторил Уоррен спокойно.
  – Они меня убьют, – выдохнул Спиринг. – Вы не знаете их.
  – Кого? – спросил Тоузьер.
  – Фарваза и Ахмеда. – Спиринг был в ужасе. – Вы не знаете, что это за люди!
  – А ты не знаешь, что мы за люди, – веско ответил Фоллет. – Выбирай: умрёшь сейчас или позже? – Он пощекотал лезвием горло Спиринга. – Отвечай, сколько морфия?
  Спиринг выгнулся назад, пытаясь уклониться от ножа.
  – Ты… тысячу килограмм.
  Тоузьер взглянул на Уоррена.
  – Вы попали в точку. Это двести двадцать фунтов. Хорошо, Спиринг. Где же они?
  Спиринг отчаянно замотал головой.
  – Я не знаю, клянусь, я не знаю.
  – Когда они исчезли?
  – Прошлой ночью. Они взяли его ночью.
  – Значит, когда мы" там были, – сказал Тоузьер задумчиво. – Они увезли эту штуку прямо у нас из-под носа. А куда они её увезли?
  – Я не знаю.
  – Но ты мог бы догадаться, – сказал Фоллет, чуть сильнее надавливая на нож. Струйка крови потекла по шее Спиринга. – Держу пари, у тебя есть на этот счёт соображения.
  – Ирак, – выдавил Спиринг. – Они сказали, что отправляют его в Ирак.
  – Мы ведь в тридцати милях от иракской границы, – сказал Тоузьер. – Это походит на правду. Я же говорил вам, мне казалось, будто ходят верблюды. Они увезли груз на верблюдах?
  Спиринг попытался кивнуть, но опять наткнулся на нож.
  – Да, – произнёс он слабым голосом.
  – Почему вы не превратили морфий в героин? – спросил Уоррен. – И где они собираются это сделать?
  – Я должен был сделать это здесь, но они изменили свои планы. Они его увезли прошлой ночью. Больше я ничего не знаю.
  Тоузьер взглянул на Уоррена.
  – А Спиринг им для этого нужен?
  – Может, и нет. Это дело несложное. Кажется, мы-таки спугнули Ахмеда. Он сплавил товар из предосторожности.
  – Эта предосторожность оправдала себя, – раздражённо сказал Тоузьер. – Если б он этого не сделал, мы бы накрыли эту партию. А так мы её прошляпили. Теперь она уже в Ираке. – Он повернулся к Спирингу. – Ты уверен, что не знаешь, куда именно в Ираке направили товар? Говори лучше правду!
  Спиринг повращал глазами.
  – Ну, малыш, – подбодрил его Фоллет, – это последний вопрос.
  Спиринг, наконец, сдался.
  – Я точно не знаю, но это где-то около Сулеймании.
  Тоузьер взглянул на часы.
  – Заткните ему опять рот, Джонни. Дорога в Ирак идёт мимо Фарвазова селения. Нам нужно успеть перехватить их.
  – А что делать со Спирингом?
  – Что делать со Спирингом? Мы его оставим здесь. Со связанными руками и с кляпом во рту он безопасен. Поторопитесь, Джонни.
  Три минуты спустя они вновь шли по каналу, на этот раз без Спиринга. Когда они уходили, Уоррен направил луч своего фонаря туда, где остался Спиринг. Он сидел, привалившись к стене, потом встал и медленно побрёл в противоположном направлении. Уоррен встретился глазами с Беном Брайеном.
  – Давай, Бен, пошли.
  Брайен секунду поколебался и двинулся вслед за Уорреном, который спешил, чтобы нагнать тех, впереди идущих.
  Уоррен лихорадочно обрабатывал вновь полученную информацию. Горы Курдистана составляли часть привычного контрабандного маршрута, сомнений в том, что Фар-ваз и Ахмед знают их как свои пять пальцев, быть не могло. Ясно, что перебросить морфий в Ирак для них не составляло труда. Буква закона не особенно почиталась в любой части Курдистана, а в Иракском Курдистане о ней и думать забыли.
  Он машинально плёлся вслед за Фоллетом и думал о том, что им следует делать дальше. У Тоузьера, судя по всему, сомнений не было. "Дорога в Ирак ведёт через селение Фарваза", – сказал он, и для него было очевидно, что они направятся в Ирак. Уоррен позавидовал его упрямой целеустремлённости.
  Тут его толкнули в спину.
  – Стой, – сказал Бен, – и вели Тоузьеру остановиться.
  Уоррен передал просьбу Бена, и Тоузьер остановился.
  – В чём дело?
  – Спиринг погибает. Он шёл в противоположном от нас направлении. Если даже он не погибнет при взрыве, потолок канала обрушится и погребёт его под собой.
  – Он может выкарабкаться из колодца.
  – С завязанными руками?
  – Ну погибнет, – сказал Тоузьер тускло, – подумаешь!
  – Погибнет по нашей вине, – Брайен почти кричал. – Мы его бросили в темноте со связанными руками!
  – Вы думаете, он не заслуживает этого?
  – Я не хочу, чтобы кто-нибудь погиб из-за нас. Я возвращаюсь.
  – Ради Бога! – взмолился Тоузьер. – У нас нет больше времени. Мы должны выбраться наружу, доползти до машин и двинуться в путь до того, как произойдёт взрыв. Ведь потом, когда подземная лаборатория взлетит на воздух, селение будет потревожено, как муравейник, и я бы хотел в это время быть подальше отсюда.
  – Вы идите, – сказал Брайен, – я вас догоню.
  – Погоди, Бен, – сказал Уоррен, – что ты собираешься делать?
  – Развязать ему руки и показать дорогу. Это даст ему шанс.
  – Ты дашь ему шанс, а он потом нас всех заложит, – заметил ехидно Фоллет.
  – Ну и чёрт с ним, я иду назад, – сказал Брайен и направился в другую сторону. Уоррен посветил ему вслед фонарём, фигура Брайена быстро удалялась во мрак канала.
  – Дурак, чёрт бы его побрал! – сказал Тоузьер мрачно.
  Уоррен был в замешательстве.
  – Что ж нам-то делать?
  – Лично я выбираюсь отсюда, – сказал Фоллет. – Я не хочу рисковать своей шкурой из-за какого-то Спиринга.
  – Джонни прав, – заметил Тоузьер. – Нет смысла ждать Бена здесь. Мы спустимся на машинах с перевала и подхватим Бена, когда он вылезет. Пошли.
  Пожалуй, это было резонно, и Уоррен после некоторых колебаний последовал за Тоузьером и Фоллетом. Тоузьер задал сногсшибательный темп, они стремительно продвигались вперёд, подстёгиваемые неумолимо приближающимся взрывом. Они миновали колодец за колодцем, и Уоррен про себя считал.
  Наконец, Тоузьер остановился.
  – Вот он.
  – Не может быть, – задыхаясь, возразил Уоррен. – По моему, это только тридцать первый.
  – Ошибаетесь, – сказал Тоузьер. – Я держу верёвку. Чем скорее мы окажемся на поверхности, тем лучше я буду себя чувствовать. – И он полез наверх.
  Уоррен, поднявшись вслед за ним, не выдержал и рухнул на окружающий колодец вал. Тоузьер помог выбраться Уоррену и сказал:
  – Я с Джонни пойду за машинами, а вы стойте здесь и, когда услышите шум моторов, посигнальте фонарём.
  Они растворились во тьме, и Уоррен услышал, как хрустят камни у них под ногами. Он взглянул на небо. Луна уже садилась за горы, но ещё ярко и ровно освещала скалистый пейзаж и плоские крыши селения вдалеке. Он крикнул в колодец:
  – Бен! Бен! Где ты?
  Его голос отразился эхом, но ответа не последовало. Он закусил губу. Несомненно, Бен поступил глупо. Но был ли он не прав? Уоррен терзался – в его душе столкнулись идеалист и практик – подобных сомнений он раньше никогда не испытывал. Он взялся было за верёвку, собираясь спуститься вниз, но остановился в нерешительности. А как же тогда другие? Не подвергнет ли он опасности их жизни, если сам спустится за Беном вниз?
  Он бросил верёвку и продолжал угрюмо сидеть у колодца, мучаясь сомнениями. Вскоре он услышал глухой рёв моторов и осторожно посветил фонарём, аккуратно прикрывая его рукой. Неожиданно из тьмы возник "лендровер" и остановился с работающим на холостом ходу мотором. Из него вылез Тоузьер и подошёл к Уоррену.
  – Ну как, он не появился?
  – Нет, – мрачно ответил Уоррен.
  – Чёртовы идеалисты! – рявкнул Тоузьер. – Они у меня в печёнках сидят.
  – Это его профессия, – спасать людей, – сказал Уоррен. – Его можно понять. Что будем делать?
  Тоузьер взглянул на флюоресцирующие стрелки своих часов, которые он обычно носил на запястье циферблатом вниз.
  – Заряд ахнет через тридцать минут. Я надеюсь, мы к тому времени проскочим селение. – Он тяжело вздохнул. – Этот молодой проклятый идиот всё поставил под удар.
  – Вы отправляйтесь, – сказал Уоррен, – а я подожду Бена.
  – Нет, – сказал Тоузьер, – я подожду, а вы с Джонни двигайте к селению. Когда бахнет, прорывайтесь. Не бойтесь паники – бегите. Ждите меня с другой стороны. Если услышите стрельбу, будьте готовы вернуться и помочь нам выбраться.
  – Я не знаю, может… – начал Уоррен.
  – Ради Бога, не медлите, – жёстко потребовал Тоузьер. – Я знаю, что я делаю. У меня есть опыт в таких делах.
  Уоррен подбежал ко второму "лендроверу" и сообщил Фоллету о плане Тоузьера. Фоллет сказал:
  – Садитесь за руль. – Он взял свой автомат. – А я приготовлюсь к стрельбе.
  Уоррен сел за руль и повёл машину, стараясь как можно меньше шуметь. Они двигались по долине в сторону селения со скоростью менее десяти миль в час. Фоллет с тревогой посматривал на свои часы. Наконец, Уоррен мягко притормозил. Впереди маячили домики с плоскими крышами. Было тихо и безлюдно. Только урчание приглушённого мотора нарушало тишину.
  – Осталось меньше минуты, – прошептал Фоллет.
  Не успел он это сказать, как послышался утробный гул, словно закашлял какой-нибудь великан, и земля под ними содрогнулась. Столб пыли вырвался из ближайшего к селению колодца – того колодца, который служил входом в секретную лабораторию. Он вздымался всё выше, смыкаясь в гигантское, мерцавшее при свете луны кольцо, будто великан выпустил кольцо табачного дыма.
  Фоллет стукнул его по плечу.
  – Давайте, вперёд! Фары!
  "Лендровер" рванулся вперёд, его фары высветили впереди какие-то строения, мотор прерывисто гудел, пока Уоррен работал рычагами передач. От слишком резкого старта колеса завертелись вхолостую, и через мгновение автомобиль понёсся с бешеной скоростью, подпрыгивая на ухабах.
  Эта сцена надолго запомнилась Уоррену.
  Стайки кур на дороге, встревоженные взрывом, чьё-то коричневое лицо в окне с зажмуренными глазами, фигура человека с раскинутыми руками, прижавшегося к стене, спасающегося от безумно несущегося автомобиля, – всё закружилось в вихре движения.
  Внезапно Фоллет закричал:
  – Осторожно!
  Уоррен резко нажал на тормоза. Фары высветили каменную стену впереди, её пересекала громадная трещина, и спустя мгновение стена медленно рухнула на дорогу. Послышался грохот, и возникло облако клубящейся пыли, в которое врезался "лендровер". Пыль заволокла кабину, и Уоррен судорожно раскашлялся.
  – Проклятые дома из дерьма, – проворчал Фоллет.
  Уоррен дёрнул рычагом передач и быстро дал задний ход. Когда пыль немного осела, они увидели, что дорога перед ними полностью перегорожена развалинами. Издали донёсся звук выстрела.
  – Давайте-ка побыстрее выбираться отсюда, – сказал Фоллет. – Посмотрите, нет ли окружной дороги.
  "Лендровер" продолжал двигаться задним ходом, – не хватало места для разворота. При первой же возможности Уоррен быстро развернулся и стал глазами искать путь в нужную сторону. Послышались ещё выстрелы, но пули пока до них не долетали. Фоллет показал рукой на какой-то проём.
  – Попытайтесь проскочить там. Поскорее, ради Бога.
  Когда Уоррен направил машину в узкую улочку, что-то ударило о борт. Фоллет высунул автомат из бокового окна и выпустил длинную очередь, разрядив почти полмагазина.
  – Это чтобы они не высовывались, – прокричал он. "Лендровер" понёсся по улочке, которая была ещё уже, чем показалось. Боками он цеплял стены домов. Впереди возник человек, стоя целившийся в них из винтовки. Уоррен инстинктивно наклонился и сильнее нажал на газ. Машина рванулась вперёд, послышался глухой стук, мелькнули две вскинутые вверх руки и винтовка, отлетевшая в сторону.
  Вскоре они выбрались на простор и очутились по другую сторону селения. Впереди была бескрайняя тьма. Фоллет потянул Уоррена за рукав.
  – Выключите свет, чтобы они потеряли нас из виду. – Он оглянулся назад. – Как там Энди?
  
  ***
  
  Когда произошёл взрыв, Тоузьер смотрел в сторону селения. Он увидел поднимающийся вверх столб пыли, и тут же земля дрогнула у него под ногами и послышался гул. Из колодца поднялась взрывная волна – Тоузьер ощутил её лицом.
  Он наклонился над отверстием и крикнул:
  – Бен!
  Ответа не было.
  Он постоял в нерешительности, кусая губы, затем схватился за верёвку и спустился вниз. Там всё было почти так же, как раньше. Он ещё раз крикнул. Кусок земли оторвался от потолка и шлёпнулся в воду. Он направил луч фонаря вниз и нахмурился. Глубина канала изменилась. Он воткнул лезвие ножа в стену на уровне воды и нахмурился ещё больше. Вода явно прибывала.
  Фонарь, направленный вдоль канала, не высветил ничего. Он прошёл вперёд от своего колодца на сто ярдов, миновал ещё два колодца, и вода уже была ему по бёдра. И тогда он увидел завал от рухнувшего потолка, который полностью перекрыл канал. Это примитивное сооружение с некрепленым потолком, даже на приличном расстоянии не выдержало ударной волны взрыва.
  Обойти это препятствие он не мог, поэтому ему пришлось повернуть назад, и когда он добрался до верёвки, прибывавшая из горных ключей вода была ему уже по грудь.
  Промокший и дрожавший от холодного ночного воздуха, он вылез на поверхность земли и побежал, не думая о смертельной ловушке, похоронившей Брайена и Спиринга. В его профессии смерть была повседневным и обычным событием. Сейчас он уже ничем не мог помочь Брайену, а ему ещё предстояла нелёгкая борьба за свою собственную жизнь.
  Он осторожно подъехал к границе селения и, остановившись, выключил мотор, чтобы лучше слышать, что происходит. До него донеслись крики и приглушённый рокот голосов. Видны были огни – Ахмед со своими людьми пытались найти причину взрыва и определить степень разрушений. Центр поисков сместился влево, к каналу, и Тоузьер холодно ухмыльнулся.
  Он изготовил автомат к стрельбе и положил его себе под бок на соседнее сиденье. Затем включил стартер и медленно пополз вперёд, не включая фары. Теперь важнее была не безумная храбрость, а хитрость. Люди Ахмеда были начеку, и прорываться через селение, как он это советовал Уоррену, было уже нельзя.
  Он проехал первые строения, и, когда очутился на открытом месте, его засекли. Кто-то крикнул, раздался выстрел, потом ещё один, потом крики и выстрелы стали чередоваться. Пока он переключал передачу, выстрелили, судя по вспышке в темноте, уже прямо в него, и он включил фары, чтобы увидеть, что же ждёт его впереди.
  Он увидел трёх человек, которые закрывали глаза руками от внезапно вспыхнувшего луча. Нащупав рукой автомат, он приготовился было уже схватить его, но в этот момент один из троих вскочил на подножку машины, рванув, открыл дверь и вцепился в него. Тоузьер мигом поднял автомат и дважды выстрелил. Послышался сдавленный крик, и человек упал.
  В зеркале заднего вида мерцали вспышки винтовочного огня, они резко погасли после того, как пуля, просвистев рядом с его головой, попала в зеркало и разбила его вдребезги. Он дотронулся до брови и почувствовал на глазах что-то влажное и липкое. Это была кровь из глубокого пореза на лбу.
  Повернув за угол, он вскоре вынужден был остановиться перед той же стеной, которая преградила путь Уоррену и Фоллету. Выругавшись, он дал задний ход и тут же пригнулся, когда несколько пуль просвистели над ним и прошили бок машины. Он вновь схватил автомат, перевёл его на боевой режим, очередями и веером выпустил весь магазин по неясным фигурам позади него.
  Фоллет напряжённо прислушивался к перестрелке. Когда раздался треск автоматной очереди, он сказал:
  – Всё. Они загнали Энди в угол. Надо его выручать.
  Уоррен, который на этот случай уже развернул машину, тронулся с места, и они двинулись назад. Фоллет сказал:
  – Я думаю, они его зажали в том же месте, где почти изловили и нас. Вы знаете, куда надо ехать?
  Уоррен вернулся на ту же узкую улицу, миновал лежавшее на земле тело человека, которого он сшиб. На углу, вне досягаемости огня Тоузьера, стояла толпа курдов, которые были ошеломлены внезапной атакой на них с тыла. Когда Фоллет высунулся из окна и очередями начал стрелять, они бросились врассыпную. Но один из них не успел – он дёрнулся, словно споткнулся о что-то невидимое, упал навзничь и затих.
  – Прямо! – заорал Фоллет. – Потом поворот.
  Колёса завизжали от слишком резкого скоростного разворота, и в свете фар появился другой "лендровер". Фоллет опять высунулся из окна и закричал:
  – Энди! Какого чёрта вы ждёте! Давайте!
  "Лендровер" Тоузьера рванулся назад, на открытое место и стремительно помчался по узкой улице. Вплотную за ним держался "лендровер" Уоррена, из которого время от времени стрелял Фоллет, чтобы спугнуть погоню.
  Так они вылетели из селения и понеслись на полной скорости вперёд. Только мили через три они остановились, на самом верху другой стороны долины.
  Фоллет посмотрел вниз. Там было темно.
  – Они нас не преследуют, – сказал он. – Нас спасла темнота.
  Уоррен был опустошён и словно весь выжат. Впервые в жизни в него стреляли. Он поднял дрожащие руки, затем посмотрел на другую машину и сказал:
  – Я не видел там Бена.
  Послышался хруст мелких камней, и в окно их машины заглянул Тоузьер. Его лицо было всё в крови.
  – Бен не вернулся, – сказал он будничным голосом. – Он получил своё.
  – Он сам виноват, – сказал Фоллет.
  – Да, – печально согласился Уоррен. – Он сам виноват. Вы уверены в этом, Энди?
  – Уверен, – сказал Тоузьер твёрдо. Он оглянулся на долину. – Пора ехать. Я хочу, чтобы мы пересекли иракскую границу до того, как Ахмед поймёт, что же произошло на самом деле.
  Он отошёл, и Уоррен услышал, как хлопнула дверца машины. Два "лендровера" медленно тронулись в путь.
  
  Глава 7
  1
  
  Дэн Паркер с любовью провёл рукой по гладкому маслянистому телу торпеды.
  – Старая Марк одиннадцатый, – сказал он. – Вот уж не ожидал, что когда-нибудь в своей жизни увижу её снова.
  – Вы лучше позаботьтесь о том, чтобы она сработала, – сказал Истмэн. – Эта штука дорого обошлась нам.
  – А будет стоить ещё дороже, – сказал Паркер. – Мне нужно кое-какое оборудование. – Он осмотрел голую внутренность сарая. – Места здесь достаточно.
  – Что вам нужно? – спросила Жанетт Делорм.
  – Токарный станок, фрезерный, предпочтительно универсальный, сверлильный. Ну и некоторые инструменты – кусачки, там, гаечные ключи и прочее. Я составлю список.
  – Возьми его у него прямо сейчас, Джек, – сказала она. – И предоставь ему всё, что он хочет. Я еду домой.
  – А я? – спросил Истмэн.
  – Возьмёшь такси, – сказала она и вышла.
  Эббот улыбнулся, глядя на Истмэна.
  – Да, она босс, это точно. Теперь я вижу.
  – Обойдусь без ваших шуточек, – сказал сумрачно Истмэн. Он повернулся к Паркеру. – Что ещё?
  – Вот что, – сказал Паркер, рассматривавший ходовую часть торпеды. – Я надеюсь, что в боеголовке ничего нет.
  – Мы заказывали её пустой.
  – Это хорошо. Тринитротолуол – ненадёжная штука, но всё равно, эта не годится.
  – Что за чёрт?
  – Понимаете, – сказал Паркер, – дело в том, что если вы хотите провести испытания, то, кроме этой, нужна учебная боеголовка. Если вы запустите эту рыбку сейчас, то она в конце дистанции затонет, а это, понятно, вас не устраивает. А в учебной боеголовке есть воздушная камера, которая удержит торпеду на плаву, и ещё так называемые огни Холмса, чтобы легче найти её. Вы сможете получить учебную головку там же, где вы взяли торпеду. – Он похлопал торпеду по боку.
  – Ладно, достанем учебную боеголовку. Ещё что?
  – Разумеется, батареи. Без них делать нечего. Я включу их в список, какого типа и сколько. Вам дадут целый блок. Дальше. Я буду работать с торпедой здесь. Потребуется специальный стенд. Мне нужны крепления, чтобы она была надёжно зажата и не прыгала тут по всему сараю. – Он показал на свою хромую ногу. – Из-за этого меня и вытурили из флота.
  Эббот прошёлся вдоль торпеды.
  – Я и не подозревал, что она так велика, – сказал он.
  – Двадцать один дюйм в диаметре, – сказал Паркер. – Двадцать два фута пять и четыре пятых дюйма в длину. Боевой вес – три тысячи шестьсот тридцать один фунт. – Он похлопал боеголовку. – И семьсот восемнадцать фунтов тринитротолуола – весьма мощный заряд.
  – Что, мы можем заложить в неё больше семисот фунтов? – спросил Истмэн с интересом.
  Паркер покачал головой:
  – Я сказал: пятьсот фунтов и имел в виду пятьсот фунтов. Мне же нужно разместить впереди батареи. Кстати, вы думали о том, как вы будете запускать её?
  – Вы – специалист, – сказал Истмэн. – Вы и решайте.
  – Вообще-то существует три способа. Из аппарата под водой, как на подлодке; из аппарата над водой, как на эсминце, и с воздуха – с самолёта. Последнее я бы не рекомендовал, поскольку груз будет ценным. Навигационная система может выйти из строя.
  – Понятно, – сказал Истмэн. – Авиация исключается. А другие способы?
  – Я полагаю, что вам вряд ли удастся раздобыть эсминец, – размышлял Паркер. – А торпедный аппарат в любом другом месте будет выглядеть, прямо скажем, неуместно. Так что, я думаю, для вас лучше всего прибегнуть к подводному запуску. Это и надёжно, и незаметно. Но это потребует судна с приличной осадкой.
  Истмэн кивнул головой.
  – Давайте дальше!
  – Вам придётся достать торпедный аппарат, а я приспособлю его для запуска.
  – Вы его получите, – заверил Истмэн.
  Паркер зевнул:
  – Я устал – сказал он. – Я приготовлю вам список завтра.
  – Босс сказала – сейчас, – возразил Истмэн.
  – Придётся ей подождать, – огрызнулся Паркер. – Я действительно устал, и толком сейчас не соображаю. Работать будем долго, и лишние восемь часов погоды не сделают.
  – Вот вы и скажите ей это, – иронически заметил Истмэн.
  – Нет уж, приятель, – сказал Паркер. – Давайте условимся с самого начала. – Он посмотрел Истмэну прямо в глаза. – Будете меня погонять – за качество не ручаюсь. – Он усмехнулся. – Вы же, надеюсь, не хотите, чтобы эта рыбка со всем своим грузом пошла ко дну?
  – Нет, чёрт возьми! – Истмэна даже передёрнуло от такой мысли.
  – Ну вот, – сказал Паркер и сделал рукой выразительный жест. – Теперь отваливайте и возвращайтесь утром часам к десяти. Список я приготовлю. Где нам спать, мы знаем.
  – Ладно, – согласился Истмэн. – До завтра. – Он пересёк сарай и поднялся по деревянной лестнице. – Наверху он обернулся. – Ещё одно. Вы будете находиться здесь постоянно. Оба. Али будет следить за тем, чтобы вы никуда не отлучались. Запомните: если его разозлить, с ним шутки плохи. Так что берегитесь.
  Эббот сказал:
  – Мы будем беречь его.
  Истмэн не смог сдержать улыбки:
  – Надеюсь, вы всё поняли.
  Он открыл дверь, и они услышали, как он что-то говорит вполголоса. Когда он ушёл, появился араб Али. Он не спустился по лестнице, а просто встал, опираясь на перила и уставился на них.
  Эббот взглянул на Паркера:
  – Вы его немножко подцели, а?
  – Да просто слегка поставил на место, – сказал Паркер. – Я был сержантом и таких типов часто встречал. Там полно таких вонючих офицеришек, которые всё время стремятся вытереть об тебя ноги. Но если ты – хороший специалист, то всегда отбреешь их. И они мигом успокоятся.
  – Надеюсь, что вам удастся продолжать в том же духе, – сказал Эббот. Он оглядел торпеду. – Они достали эту штуку в считанные часы – как им это удалось? Бравые ребята, ничего не скажешь. Нам действительно надо вести себя весьма осмотрительно. – Он задумчиво посмотрел на араба.
  – Я, кстати, не схитрил, когда сказал, что устал. И кроме того, мне хотелось побыстрее убраться из этой проклятой обезьяньей клетки, – она просто убивает меня. Пошли спать, ради Бога!
  
  2
  
  Истмэн, получив список, управился за два дня – большинство требуемого оборудования было доставлено. Торпеду на это время убрали, чтобы рабочие не могли её увидеть. Для них это выглядело как оборудование небольшой механической мастерской.
  Затем началась работа над самой торпедой. Эббот был поражён сложностью её устройства, и он проникся к Паркеру глубоким уважением. Человек, который разбирался в такой технике и так непринуждённо мог ею манипулировать, с его точки зрения, заслуживал восхищения.
  Они вытащили из корпуса торпеды старые батареи – пятьдесят две штуки – и сложили их в углу сарая.
  – Они понадобятся нам позже, когда я буду пробовать мотор, – сказал Паркер. – Использовать для этого новые, дорогие, ни к чему. Потом их же надо будет топить в море. Любой моряк, которому они попадутся на глаза, узнает и смекнёт, в чём тут дело. Это может погубить всё дело.
  Истмэн принял это сообщение к сведению, а Эббот про себя подумал, что Паркер как-то уж слишком сильно входит во вкус этого предприятия. Он и сказал об этом Паркеру, когда они остались одни.
  – Надо ведь, чтобы всё выглядело по-настоящему, – возразил тот. – Всякая мелочь играет роль. Смотрите, Истмэн становится к нам более дружелюбным, это нам на руку.
  Эббот не мог с этим не согласиться.
  Паркер вытащил мотор.
  – А он в хорошем состоянии, – сказал он и погладил его почти с любовью. – Замечательная работа. Девяносто восемь лошадиных сил при таком небольшом объёме. Чудесная вещь, а изобретена для того, чтобы разлететься в пыль. – Он покачал головой. – Всё-таки в безумном мире мы живём.
  Он методично разобрал торпеду с помощью Эббота, который что-то подносил, что-то уносил, чистил детали. Он заказал специальные масла и смазки, дорогие провода для своих новых схем, при том, что новые батареи сами по себе обошлись в целое, хоть и небольшое, состояние. Работая, он проповедовал, как апостол, идею совершенства: "Не может быть ничего слишком хорошего, – говаривал он. – Это будет самая совершенная из торпед, которые когда-либо касались воды".
  Похоже, это было правдой. Ни одна торпеда, наверное, не была удостоена всепоглощающего внимания и любовной заботы, как эта. "Может быть, только над самым первым опытным экземпляром, – подумал Эббот, – так колдовали взволнованные предстоящими испытаниями специалисты".
  Истмэн понял, что Паркер – непревзойдённый специалист, и начал ему потакать. Он предоставлял Паркеру всё, чего бы тот ни потребовал. Правда, Эббота это ничуть не удивляло, ведь торпеда должна была везти товара на сумму в двадцать пять миллионов долларов.
  Большую часть своих усилий Паркер посвятил навигационной системе, над которой он кудахтал, словно курица над заблудшим цыплёнком.
  – Если эта штука взбрыкнёт, – сказал он, – вы всё потеряете.
  – Пусть лучше она этого не делает, – мрачно произнёс Истмэн.
  – Не будет, – успокоил его Паркер.
  Истмэн ушёл почти счастливым.
  – Вы вкладываете столько души в то, что должно быть в конце концов взорвано, – заметил Эббот.
  – У каждого специалиста по торпедам время от времени возникают сомнения, – сказал Паркер, пожимая плечами. – Берёшь симпатичное устройство, вроде этого, кумекаешь над ним, доводишь его до состояния, которое и самому конструктору не снилось. А затем оно шмякается о борт какого-нибудь корабля и разлетается вдребезги. Такая работа, чёрт возьми.
  Но, в конце концов, торпеды ведь для этого и предназначены.
  Паркер кивнул.
  – Я знаю, что мы должны в данном случае организовать саботаж. Но перед этим будут испытания, и ей предстоит хорошо себя проявить. – Он посмотрел на Эббота и продолжал вещать. – Вы знаете, я давно не был так чертовски счастлив. После того, как я ушёл из флота и должен был цацкаться с чужими автомобилями, мне всё время чего-то не хватало, и я не понимал, чего именно. – Он махнул рукой в сторону оголённой торпеды. – Теперь я понял. Мне не хватало вот этих красавиц.
  – Всё-таки не увлекайтесь, – посоветовал Эббот. – Помните, что в конце концов эта затея должна провалиться.
  – Она и провалится, – угрюмо сказал Паркер. Его лицо напряглось. – Но прежде будет чертовски удачный запуск. – Он похлопал Эббота по груди. – Если вы думаете, что всё это очень легко, Майк, вы сильно заблуждаетесь. Я работаю сейчас на пределе возможного. Марк одиннадцатый не рассчитан на дистанцию в пятнадцать миль, и заставить его пройти это расстояние будет дьявольски трудно. Но я сделаю это, и сделаю с наслаждением, потому что, видимо, в последний раз в своей жизни имею дело с торпедой. Ну ладно, давайте работать.
  Они сняли все металлические части, какие только могли снять. Паркер придирчиво осматривал каждую в отдельности и аккуратно ставил на место. Так они постепенно разобрали и вновь собрали всю торпеду, и подошло время для стендовых испытаний. Эббот понял, зачем нужны были специальные крепления, о которых говорил Паркер. Без них торпеда с работающим даже в четверть силы мотором могла просто взбеситься.
  Паркер был удовлетворён прогоном и обратился к Истмэну:
  – Ну как насчёт торпедного аппарата? С рыбкой я сделал всё, что мог.
  – Прекрасно, – сказал Истмэн. – Пошли со мной.
  Он провёз их немного вдоль берега к небольшой верфи и показал им обшарпанное каботажное судно водоизмещением примерно в три тысячи тонн.
  – Вот – корабль "Орест". Хозяин его грек, а зарегистрирован он в Панаме.
  Паркер с сомнением посмотрел на судно.
  – Вы что, собираетесь на нём пересечь Атлантику?
  – И я, и вы, – сказал Истмэн. – Ему не впервой, не сомневайтесь. Сослужит ещё раз, а потом потеряется в море. – Он улыбнулся. – Оно застраховано на неполную сумму, и мы не собираемся выставлять счёт. Лучше, чтобы никто особенно не интересовался, что с ним произошло.
  Если вы будете устанавливать под водой торпедный аппарат, то должны продолбить дыру в трюме. Как вы собираетесь это сделать?
  – Надо посмотреть поближе, – сказал Паркер.
  Они взошли на корабль. Паркер спустился в трюм в носовой части и провёл там довольно много времени. Поднявшись, он набросал небольшой чертёж.
  – Мы соорудим своего рода кессонную камеру, которую приварим снизу к днищу. Потом я изнутри сделаю в корпусе дыру и установлю трубу для торпеды. После этого камеру можно будет убрать. Вам придётся найти аквалангиста, который согласился бы на такую необычную работу и при этом помалкивал.
  – Это ведь наша верфь, – осклабился Истмэн.
  В течение недели торпедный аппарат был установлен. Паркер долго возился с измерениями и, наконец, приладил его вдоль корпуса.
  – Всё, что требуется, – развернуть и нацелить корабль в нужном направлении, – сказал он. – Теперь всё. Мы готовы к испытаниям.
  
  3
  
  Жаннет Делорм долгое время не появлялась, и это беспокоило Эббота, так как он был лишён возможности следить за её действиями. Фактически они были пленниками и ничего не знали о своих компаньонах. Он не имел связи ни с Уорреном, ни с Хеллиером. В такой ситуации их положение могло стать очень серьёзным. События могли развиваться в худшую сторону. Эббот сказал Истмэну:
  – Ваш босс что-то не очень интересуется нами. С той первой ночи я её не видел.
  – Она с рабочими не якшается, – сказал Истмэн. – Руковожу всем здесь я. – Он насмешливо посмотрел на Эббота. – Помните, я говорил вам, что на вашем месте я бы держался от неё подальше.
  Эббот пожал плечами:
  – Я беспокоюсь о деньгах. Мы уже готовы к испытаниям, а я не думаю, что вы имеете право подписывать чеки.
  – О деньгах не беспокойтесь, – сказал Истмэн, улыбаясь, – беспокойтесь лучше об испытаниях. Они назначены на завтра, и она там будет. И да поможет вам Бог, если что-нибудь пойдёт не так. – Слегка подумав, он добавил:
  – Она съездила в Штаты, организовывала дела на той стороне маршрута.
  
  ***
  
  На следующее утро за Эбботом заехал чёрный "мерседес", и он был встревожен тем, что его разлучали с Паркером:
  – А где же будет Дэн? – спросил он.
  – На "Оресте", – ответил Истмэн.
  – А я?
  – Узнаете в своё время, – Истмэн был явно раздражён.
  Эбботу пришлось сесть в "мерседес", который повёз его к центру Бейрута. Когда машина проезжала мимо редакции англоязычной газеты "Дэйли Стар", он сунул руку в карман и нащупал в нём конверт, который ему надо было, не привлекая внимания, передать туда. Они с Хеллиером договаривались о способе срочной связи, но похоже было на то, что воспользоваться им ему не удастся.
  "Мерседес" привёз его к пирсу, где стояли яхты, и его встретил аккуратно одетый матрос:
  – Мистер Эббот?
  Эббот кивнул.
  – Сюда, пожалуйста, – матрос показал на моторную лодку, стоявшую у причала.
  Эббот по лестнице спустился к лодке, сел в неё, и они плавно отъехали.
  – Куда мы направляемся? – спросил Эббот.
  – К яхте "Звезда моря", – матрос показал рукой. – Вот она.
  Эббот стал разглядывать яхту. Это была игрушка богача, типичное для Средиземноморья судно водоизмещением около двухсот тонн, оснащённое самым первоклассным оборудованием, сверхкомфортабельное. Такое судно вполне можно было бы отправить в кругосветное путешествие. Но, как правило, такие яхты чаще всего торчали на приколе в Ницце, Каннах, Бейруте, у фешенебельных курортов и представляли собой просто плавающие виллы богачей. Эббот всё более убеждался в том, что контрабанда наркотиков дело фантастически прибыльное.
  Поднявшись по трапу, он был встречен ещё одним одетым в матросскую форму лакеем, который проводил его на верхнюю палубу. Когда он взбирался туда по лестнице, он услышал клацанье якорной цепи, и корпус яхты слегка вздрогнул от заработавших двигателей. Выходило, что ждали только его.
  На верхней палубе он увидел Жаннет Делорм. Лёжа на спине, она загорала на солнце. Она была практически обнажена. Такого чисто символического костюма ему прежде видеть не доводилось. Её бикини состоял из маленького треугольника между бёдер и двух кружочков, которые прикрывали только соски. Привычное зрелище для Сохо, какого-нибудь ночного клуба со стриптизом. Эббот прикинул, сколько может весить её наряд, и решил, что он, безусловно, легче её тёмных очков.
  – Хеллоу, Майк, – сказала она, лениво приподняв руку в знак приветствия. – Это – Юсиф Фуад.
  Эббот нехотя перевёл свой взгляд с неё на её спутника. Голый череп, коричневая, как у ящерицы, кожа, глаза рептилии – Майк был не в восторге. Спутник слегка кивнул головой.
  – Доброе утро, мистер Фуад, – сказал он и вспомнил, что раньше он его уже где-то видел. Это был тот ливанский банкир, с которым Делорм обедала и которого он нашёл тогда слишком респектабельным, вот ведь как можно ошибаться в людях. Разумеется, в день испытания торпеды Фуад не просто совершал морскую оздоровительную прогулку.
  Фуад встрепенулся и сказал недовольным тоном:
  – Что он здесь делает?
  – Я хочу, чтобы он был здесь, – сказала Жанетт. – Садитесь, Майк.
  – Я, кажется, говорил, что… – Фуад остановился и снова дёрнул головой. – Мне это не нравится.
  Эббот, который почти уже сел в кресло, услышав это, выпрямился и сказал:
  – Если я здесь нежеланный посетитель, свистните мотористу, и я тут же уеду.
  – Садитесь, Майк, – произнесла Жанетт таким тоном, что у Эббота сами собой подогнулись колена. – Юсиф всегда нервничает. Он боится потерять свою респектабельность. – В её голосе была насмешка.
  – Мы же договаривались, – сказал Юсиф сердито.
  – А я нарушила договор, – сказала Жанетт, – что вы будете теперь делать? – Она улыбнулась. – Не беспокойтесь, Юсиф. Я о вас позабочусь.
  Что-то такое происходило между ними, что не понравилось Эбботу. Было очевидно, что он не должен был ничего знать о Фуаде, и Фуад не хотел раскрываться. Если Фуад вдруг захотел бы вернуть ситуацию в исходное состояние, положение Майка Эббота могло стать весьма щекотливым. Судя по виду этого Фуада, он в случае чего не моргнёт своим ящеричным глазом, чтобы убить кого-нибудь. Он перевёл взгляд на Делорм и, хотя её вид был куда более привлекателен, напомнил себе, что и она не моргнёт.
  Жанетт улыбнулась ему:
  – Ну, чем вы занимались в последнее время, Майк?
  – Вы же знаете это не хуже меня, – ответил Эббот грубо. – Если Истмэн не пренебрегал своими обязанностями.
  – Джек докладывал мне обо всём, – согласилась она. – Но он ведь в технике не разбирается. – Её голос стал резким. – Будет эта торпеда работать?
  – Я ведь тоже не технарь, – сказал Эббот. – Но Дэн Паркер, кажется, уверен. – Он потёр рукой подбородок. – Мне сдаётся, что вы должны нам сто тысяч долларов.
  – Чек уже готов. Он у Юсифа. Он вручит его вам. Надеюсь, что вы сможете им воспользоваться.
  От этого недвусмысленного намёка на расправу в случае провала испытаний Эббот похолодел. Он вспомнил, как Паркер говорил что-то о пределах возможного, глубоко вздохнул и заставил себя произнести беззаботно:
  – Куда же мы едем? Какая программа? – и посмотрел в сторону удалявшегося берега, больше для того, чтобы избежать пристального взгляда Жанетт из-под тёмных очков. Сравнивая эти две человеческие особи – её и Фуада – он всё же был уверен в том, что женская куда опаснее мужской.
  Она внезапно села и поправила свой миниатюрный бюстгальтер, который несколько съехал в сторону и опасно обнажил её прелести.
  – Мы соединимся с "Орестом". Он уже там, вдали от морских путей. У нас есть и моторки, так что всё это напоминает морские манёвры.
  – И когда мы туда доберёмся?
  – Часа через два, может, и больше.
  – Так, значит, три часа туда, три обратно, – сказал Эббот. – И сколько продлятся испытания, одному Богу известно. В общем, весь день на море. А у меня уже начинается морская болезнь. Никогда не любил морские путешествия.
  Она высунула кончик языка изо рта.
  – Я знаю средство от морской болезни, – сказала она. – Абсолютно надёжное, уверяю вас. Вам будет некогда думать о ней, мистер Эббот.
  Она закинула за голову руки, и её груди нацелились прямо на Эббота. Ему показалось, что он начинает ей верить. Он бросил взгляд на Фуада, который тоже смотрел на неё своими ящеричьими глазами, но в этих мёртвых глазах рептилии не было даже и намёка на похоть.
  
  ***
  
  "Орест" натужно двигался по спокойному утреннему морю. Паркер выбрался на палубу и показал, подняв вверх два больших пальца, знак готовности.
  – Я всё держу под контролем. Приступим к нагреву батарей.
  Истмэн кивнул в сторону человека в форменной фуражке.
  – Капитан недоволен. Говорит; что судно теперь не подчиняется рулю.
  – Чего же можно ожидать от него с дырой, пробитой в трюме? – сказал Паркер. – Ничего. Привыкнет.
  – Надеюсь, – согласился Истмэн и задумался. – А может, стоит пробить вторую дыру с другой стороны?
  – Может, и стоит, – согласился Паркер. – Равновесие, наверное, восстановится, хотя бы частично.
  – А зачем нагревать батареи?
  – Нагретая батарея легче и быстрее отдаёт энергию. Разница в тридцать градусов по Фаренгейту увеличивает её мощность на треть. А нам надо из неё выжать всё, что только возможно. – Паркер вынул изо рта трубку. – Я настроил её на глубину двенадцать футов. На меньшей глубине она может начать куролесить и даже выпрыгнуть из воды. Такая нестабильность собьёт её с курса. А так в конце дистанции она легко вылетит на поверхность, как пробка, и включатся огни Холмса, так что вы её увидите без труда.
  – Вы там будете и сами её обнаружите.
  – Я думал, вы хотите, чтобы я контролировал запуск.
  – Вы можете сделать и то, и другое, – сказал Истмэн. – У нас есть моторная лодка, и она доставит вас на другой конец маршрута.
  Паркер чиркнул спичкой.
  – Нужна дьявольски быстроходная лодка, – сказал он, – чтобы обогнать торпеду.
  – У нас есть такая. Сорока пяти узлов достаточно?
  – Достаточно, – согласился Паркер и выпустил изо рта клубы голубого дыма.
  Истмэн с неудовольствием понюхал воздух и стал с подветренной стороны. – Что это вы курите? Старые носки?
  Паркер добродушно улыбнулся.
  – Что, уже нервничаете? – Он снова затянулся. – Интересно, куда отправился Майк сегодня утром?
  Истмэн уставился на горизонт.
  – Босс захотела его увидеть, – сказал он мрачно.
  – Зачем? – удивился Паркер.
  – Зачем? Тайна мадридского двора! – воскликнул Истмэн язвительно. – У этой суки течка.
  Паркер неодобрительно хмыкнул.
  – Нельзя так говорить о своём боссе, – заметил он. – Вы что, хотите сказать, что… она и Майк… это самое… э-э-э?..
  – Да они уже сейчас кувыркаются в постели, – со злобой выкрикнул Истмэн и хлопнул кулаком по поручням.
  – Джек! Вы, оказывается, ревнуете, – сказал Паркер, не скрывая удовольствия.
  – К чёрту! – сказал Истмэн. – Меня не колеблет, какие приключения ищет эта вертихвостка на свою жопу, но лучше бы она не смешивала свои удовольствия с делом. Это может выйти нам всем боком. Ей не следует…
  Он осёкся, и Паркер невинно спросил:
  – Ей не следует, что?..
  – Ничего, – отрезал Истмэн и зашагал по палубе прочь.
  
  ***
  
  Эббот застегнул рубашку и, наклонясь над растерзанной постелью, взглянул в иллюминатор. "Чего не сделаешь в интересах дела", – подумал он и посмотрел на часы. Они были в море уже больше двух часов. Из помещения рядом с каютой послышался плеск воды – Жанетт принимала душ. Через некоторое время она появилась, мокрая и нагая. Бросив ему полотенце, она скомандовала:
  – Вытри меня.
  Энергично растирая её, он вдруг вспомнил, как в детстве захаживал в конюшню своего деда, и там старый Бенсон обучал его премудростям конюшенного дела. Он даже перенял у него привычку насвистывать, ухаживая за лошадьми. И сейчас, вытирая Жанетт, он свистел и размышлял, что старик сказал бы об этой шустрой кобылке.
  – Тебя что-то в последнее время не видно было, – сказал он. – Я думал, что буду видеть тебя чаще.
  – Меня нельзя было видеть чаще.
  – А что ты делала в Штатах?
  Она вся напряглась.
  – А откуда ты знаешь, что я была в Штатах?
  – Истмэн сказал.
  – Он слишком много болтает. – После паузы она сказала: – Что я там могла делать? Готовилась.
  – Успешно?
  – Вполне. – Она выскользнула из его рук. – Я собираюсь получить крупную сумму денег.
  Эббот ухмыльнулся:
  – Я знаю. Я всё стараюсь придумать что-нибудь, чтобы и мне обломилась доля побольше.
  Она пошла в другой конец каюты, и он мог рассмотреть её стройное тело, ровно покрытое загаром. На нём не было ни одной белой полоски, так что утреннее бикини казалось явной уступкой приличиям, неизвестно только, ради кого. Ради Фуада? Это было бы просто смешно.
  Она с улыбкой повернулась к нему.
  – Это вполне возможно, – сказала она, – если испытания пройдут успешно. – Она нацепила на себя маленькие трусики. – А что ты думаешь о Джеке Истмэне?
  – Он производит впечатление крутого парня, – сказал Эббот с некоторой осторожностью. – Во всяком случае, он не размазня.
  – Мог бы ты с ним поладить?
  – Мог бы, если б он старался ладить со мной. Она кивнула.
  – Кое-что можно организовать. – Она застегнула бюстгальтер. – На случай, если вы не поладите, кое-что можно организовать, если ты готов помочь.
  "Боже, ну и ведьма!" – подумал он. Ему было совершенно ясно, на что она намекала. Он мог занять место Истмэна, избавившись от него, он даже не сомневался, что именно имелось в виду. Вероятно, заручившись его согласием вытеснить соперника, она надеялась присвоить его долю. Но тогда он окажется на месте Истмэна, в опасной роли, и вызовет на себя огонь следующего простачка, очередного объекта её сексуальных устремлений. Он вспомнил о списке убитых в её досье и подумал, что среди них были, наверное, и её любовники. Паучиха – пожирательница мужчин.
  Он обворожительно улыбнулся.
  – Это – идея! А какова во всём этом роль Фуада?
  – Не болтай лишнее, – упрекнула она его, застёгивая блузку. – Он не имеет к тебе никакого отношения.
  – Почему же? В его руках денежные мешки.
  Она села на край столика и начала делать макияж.
  – Не спеши с выводами. Но в общем ты прав. – Она смотрела на него в своё зеркальце. – Ты неглупый парень, Майк. Умнее, чем Джек. Я думаю, у тебя с ним не будет затруднений.
  – Спасибо за доверие.
  – Раз ты такой умный, скажи-ка мне вот что. Что ты знаешь о "Риджент-фильм"?
  Эббот чувствовал, что она наблюдает за ним, хотя она сидела спиной к нему, и надеялся, что выражение его лица не изменилось.
  – Это одна английская кинокомпания. Довольно крупная.
  – Кто ею руководит?
  – Некий Хеллиер – сэр Роберт Хеллиер.
  Она повернулась к нему:
  – Тогда скажи мне, почему благородный английский джентльмен вмешивается в мои дела?
  Эббот не удержался и фыркнул:
  – Да уж, небось его можно назвать благородным. А он что, действительно вмешивается?
  – Его компания. И очень. Они мне уже влетели в копеечку. – Эббот старался сохранить невозмутимое выражение лица, хотя внутренне возликовал. Значит, Уоррен и его иранская команда поразили её в самое сердце, вернее, в кошелёк, который у неё вместо сердца. Он пожал плечами.
  – О Хеллиере я толком ничего не знаю. Он не по моей части. Я околокиношными сплетнями не занимался. На мой взгляд, у него солидная фирма. И фильмы они делают вполне приличные, я кое-что видел.
  Она швырнула на пол гребешок.
  – Эти люди из Риджента обошлись мне в такую сумму, о какой ты и не слыхивал. Они…
  Тут зазвонил телефон и прервал её на полуслове. Она подняла трубку.
  – Да? Хорошо.
  Эббот посмотрел в иллюминатор и увидел неподалёку от них "Ореста". Жанетт сказала:
  – Пошли, Майк. Наш ждут на палубе. Мы переходим на другое судно.
  Когда они вышли, группа матросов спускала на воду лодку. "Звезда моря" остановилась и покачивалась на волнах, прямо по курсу ярдах в двухстах стоял "Орест".
  Фуада на палубе не было, Эббот заметил его в салоне. По всей вероятности, Юсиф Фуад изо всех сил старался скрыть свою причастность ко всей этой мерзкой возне, почему он и был недоволен появлением на борту Эббота. Жанетт, наоборот, хотела подчеркнуть свою тесную связь с Фуадом, и Эббот стал подумывать о том, не использовать ли ему это обстоятельство для нападения.
  Вслед за Жанетт он спустился по трапу в лодку, и она, неторопливо описав полукруг, направилась к "Оресту". Как только Жанетт оказалась на борту этого старого судёнышка, её охватил деловой пыл.
  – Прекрасно, Джек. Давай начинай. Вы готовы, Паркер?
  – Как никогда, – сказал Дэн с непринуждённой улыбкой.
  Она ответила ему кислой полуулыбкой.
  – Постарайтесь-ка, чтобы всё прошло успешно. Впрочем, Джек говорил мне, что вы хорошо поработали.
  Раздался звонок машинного телеграфа, палуба задрожала, когда двигатель прибавил обороты, и "Орест" сдвинулся с места.
  – Какие у нас планы? – спросил Эббот.
  – Мы пройдём ещё пятнадцать миль, – сказал Истмэн. – Затем развернёмся и выстрелим. У нас есть две моторные лодки, они будут двигаться вместе с торпедой. Она должна вынырнуть где-то рядом с яхтой, если пройдёт нужную нам дистанцию.
  Эббот засмеялся и сказал Паркеру:
  – Постарайтесь-ка, чтобы всё прошло не слишком успешно, Дэн. Хороша будет штучка, если вы всадите торпеду прямо в "Звезду моря".
  – Ну, без заряда в боеголовке она не причинит ей большого вреда, – сказал Паркер. – Но рыбку тогда придётся списать, а мне этого не хотелось бы.
  – Мне тоже, – сказал Истмэн. Он холодно и недружелюбно посмотрел на Эббота. – Мне не нравится ваш юмор.
  – Мне бы тоже этого не хотелось, – сказал он, всё ещё улыбаясь. – Ведь с торпедой едут наши с Дэном сто тысяч долларов.
  "Орест", рассекая волны, двигался на запад. Жанетт взяла Истмэна под локоть, и они удалились на другую сторону палубы, где стояли, оживлённо беседуя. Эббот сказал:
  – Он что-то не так дружелюбен, как прежде.
  Паркер засмеялся:
  – Он, наверное, ревнует. Есть у него на это причина, Майк?
  – Вы имеете в виду меня и Делорм? – Эббот состроил кислую гримасу. – Не знаю, как насчёт ревности, а то, что он напуган, возможно. Эта сука хочет, чтобы я его тюкнул при удобном случае. Это я понял во время нашей милой дружеской беседы.
  – Держу пари, что беседой ваше общение не ограничилось, – заметил Паркер. – Вы хотите сказать, что она предлагала вам убить Истмэна?
  – Ну, впрямую она этого не говорила, но прозрачно намекала. И ещё: Уоррен, кажется, крепко приложил её в Иране. Она вся кипит по этому поводу. Спрашивала у меня о Риджент-фильм.
  – Это приятно слышать. Что же вы ей сказали?
  – Я притворился невеждой и сказал, что почти ничего не знаю. Может Уоррену удастся вся эта затея, и он сможет нас вызволить отсюда.
  – Он не сможет, – сказал Эббот. – Мы на крючке, и мы барахтаемся. Мы должны сами о себе позаботиться. Я иду вниз – проверю свою рыбку.
  Эббот нахмурился. Ему показалось, что Паркер слегка нервничает, – это было впервые. Ему не хотелось думать о том, что будет, если испытания провалятся, но Паркера беспокоило другое, – что будет, если испытания пройдут успешно. Об этом стоило подумать.
  Вероятно, их возьмут на "Орест", чтобы они произвели рабочий пуск из Атлантики в сторону какого-нибудь безлюдного берега. Вся загвоздка заключалась в том, чтобы торпеда туда не попала. Действия Жанетт в этом случае можно было спрогнозировать достаточно точно. По-видимому, ему и Паркеру придётся лечь в один бетонный гроб на двоих и погрузиться в тишину моря. От этой мысли становилось жутковато.
  Лучше всего было дождаться, пока боевую головку заполнят героином, а затем каким-либо образом распотрошить её и сбежать. Но все нити были в руках у Делорм, они же были полностью лишены инициативы. Так что им оставалось только ждать.
  Он облокотился о поручни и мрачно смотрел на море, погружённый в свои мысли. Потом со вздохом повернулся и стал смотреть на Жанетт и Истмэна, которые продолжали разговаривать, касаясь друг друга ладонями. Она, видимо, рассказывала ему о том, что она делала в Штатах, и Эббот дорого дал бы за возможность подслушать. Если бы он знал, куда именно будет направлен героин, банду в Штатах можно было бы накрыть, оцепить берег и захватить торпеду, и они с Паркером были бы тогда ни при чём.
  Звонок машинного телеграфа прервал ход его мыслей. Вибрация корабля уменьшилась. Паркер вышел на палубу.
  – Прибыли, – сказал он. – Посмотрите на эту штуку внизу.
  Эббот увидел приближающийся к ним глиссер. Подошёл Истмэн.
  – На нём мы вернёмся на яхту. Как вы собираетесь действовать, Паркер?
  – Можем мы связаться с лодки с этим кораблём?
  – Конечно, радиосвязь есть.
  – Тогда передайте капитану. Рядом с компасом есть выключатель. Когда компас укажет направление корабля на север, пусть он нажмёт кнопку. А я в это время буду в лодке – посмотрю, как поплывёт эта рыбка.
  – Я ему передам, – сказал Истмэн и пошёл на мостик.
  Все распоряжения были сделаны, и они спустились в глиссер – сначала Жанетт и Истмэн, затем Эббот и Паркер. Мотор заурчал, и они оторвались от "Ореста", который стал разворачиваться на обратный курс. Паркер сказал:
  – Дайте мне бинокль и скажите капитану: пусть стреляет, когда будет готов. А мы, когда я скажу, должны начать двигаться на север со скоростью тридцать узлов в час. И все смотрите на нос корабля.
  Истмэн сказал что-то в микрофон, затем обратился к Паркеру:
  – Он будет стрелять, как только ляжет на курс. Это может быть с минуты на минуту.
  Паркер смотрел в бинокль на корабль. Последовала пауза. Вдруг Истмэн сказал:
  – Он выстрелил.
  Паркер завопил:
  – Пошла! Идёт! – Он увидел, как из-под носа "Ореста" вырвалась струя воздушных пузырей.
  Глухой рокот мотора внезапно сменился оглушительным рёвом, и Эббота буквально пригвоздило к сиденью – они стремительно набирали скорость. Паркер смотрел на воду.
  – Она не взбрыкнула! – закричал он. – А то я боялся. Теперь она не подведёт.
  – Что вы имеете в виду? – спросил Истмэн.
  – Аппарат находится на глубине всего лишь шести футов, а рыбка настроена на глубину в двенадцать. Я думал, она может нырнуть, а потом выскочить из воды. Но она этого не сделала, голубушка. – Он наклонился вперёд. – Скажите водителю, чтобы он шёл прямо на скорости около тридцати одного узла.
  Эбботу казалось, что этот кошмар никогда не закончится. Хотя море было спокойным, любая, даже самая маленькая волна заставляла глиссер подпрыгивать. Иногда Эбботу казалось, что перед тем, как тяжело шлёпнуться вниз, глиссер на долю секунды взлетал на воздух. Он тронул Паркера за руку.
  – Долго нам ещё?
  – Около получаса. Торпеда делает тридцать узлов в час. Мы должны держаться немного впереди неё. Смотрите назад, и я надеюсь, вы ничего не увидите.
  Эббот смотрел назад на море и на волну, убегавшую от них, как ему казалось, с фантастической скоростью. Через некоторое время он почувствовал себя загипнотизированным ею, и его стало укачивать. Он повернул голову и посмотрел на остальных, щурясь от резкого встречного ветра.
  Жанетт сидела спокойно, так, как она сидела в "Красном голубе"; одна рука её покоилась на хромированных поручнях. Ветер развевал её волосы, и блузка плотно облегала тело. Истмэн оскалился, обнажив зубы. Время от времени он говорил что-то в микрофон, но кому и что, Эббот не слышал. Паркер с улыбкой до ушей смотрел назад. Он, казалось, слегка возбуждён – это был его день.
  Глиссер продолжал нестись по волнам. Через десять минут они увидели довольно большую моторную лодку. Истмэн встал и помахал рукой. Это была одна из лодок, курсировавших вдоль их маршрута. От неё отделилась волна, и глиссер страшно закачало, а Истмэн с размаху шлёпнулся на своё место. Они пронеслись мимо лодки, и она стремительно исчезла у них за кормой.
  Эббот подумал о торпеде, которая неслась где-то позади под водой на головокружительной скорости, не отклоняясь от курса. Он посмотрел вперёд на человека, который вёл глиссер, и увидел, как напряжены мышцы его рук и спины, сколько усилий он прилагал, чтобы удержать курс, и он ещё раз оценил достижение Паркера – ошибка всего в полдюйма на сто ярдов. И это миля за милей.
  Они проскочили мимо ещё одной лодки и опять запрыгали на её волне. Истмэн посмотрел на часы.
  – Ещё десять минут, – крикнул он и улыбнулся Паркеру. – Прошли десять миль, осталось пять.
  Паркер энергично кивнул:
  – Сбросьте немного скорость, – сказал он, – нам не следует слишком перегонять её.
  Истмэн повернулся и дал указания водителю. Рёв двигателей еле слышно изменился. Эббот даже не ощутил, что они сбавили скорость. Волна за кормой так же стремительно, образуя прямую линию, тянулась к горизонту. Его мутило, шум был оглушающим, и он понял, что если они в ближайшее время не остановятся, его вывернет наизнанку. Этот водный спорт был не для него.
  Наконец заговорила Жанетт. Она встала и, махнув рукой вперёд, произнесла:
  – "Звезда моря".
  Эббот почувствовал облегчение. Его мучениям, кажется, приходил конец. Паркер повернулся и посмотрел на яхту, затем обратился к Истмэну:
  – Не останавливайтесь. Продолжайте двигаться тем же курсом. Нам нужна торпеда, а не эта проклятая яхта.
  Истмэн опять что-то сказал водителю, и они пронеслись мимо "Звезды моря", и опять впереди ничего, кроме зыбкого горизонта.
  Паркер крикнул:
  – Все смотрите назад. Она должна высунуть свой нос из воды, как бревно, и будет свет и немного дыма.
  Все стали смотреть на море, но ничего не было видно, кроме уменьшающейся на горизонте "Звезды моря". Эббот чувствовал себя скверно. Он взглянул на часы и отметил, что бешеная гонка по Средиземному морю продолжалась уже тридцать три минуты. Он прикинул, что они, вероятно, прошли уже шестнадцать миль, если не больше. Что могло случиться?
  Он вспомнил, что говорил Паркер о взбрыкивании торпеды. Что, если она, не остановившись на своих двенадцати футах, пошла вниз, в глубину? А если она окажется на глубине более шестидесяти футов, то, по словам Паркера, давление взорвёт её, и она никогда больше не всплывёт.
  Он взглянул на Жанетт, но выражение её лица не изменилось. Что она сделает в этом случае? Можно было только догадываться, в какой она будет ярости. Паркер напряжённо смотрел назад. Улыбка сошла с его лица, и круги под глазами обозначились резче.
  Тридцать четыре минуты – и ничего. Тридцать пять – ничего. Эббот попытался привлечь к себе внимание Паркера, но тот был занят только морем. Провал, решил Эббот, и отчаяние охватило его.
  Вдруг Паркер прямо подпрыгнул на месте:
  – Вот она! – крикнул он взволнованно. – Справа! Заглушите эти чёртовы моторы!
  Эббот с удовольствием слушал, как снижают обороты и затихают моторы. Он посмотрел на море и увидел, как вдали высунулась из моря торпеда, – именно так, как описывал Паркер, и жёлтое дымное пламя тускло мерцало в солнечных лучах. Глиссер повернул к ней, а Паркер пустился отплясывать какой-то дикий танец.
  – Где багор? – спросил он. – Надо её зацепить.
  – Что это за огонь? – спросил Истмэн.
  – Это огни Холмса. Натрий. Чем больше он увлажняется, тем лучше горит.
  – Хороший фокус, – сказал Истмэн.
  Паркер повернулся к нему и торжественно произнёс:
  – То, что эта торпеда пришла сюда, фокус ещё лучше. Она сделала, я думаю, восемнадцать миль, и это не фокус, это – чудо, чёрт возьми! Вы удовлетворены?
  Истмэн ухмыльнулся и посмотрел на Жанетт:
  – Наверное, да.
  – Мы ждём от вас чека, – сказал Эббот.
  Она ослепительно улыбнулась ему.
  – Я возьму его у Юсифа, как только мы возвратимся на яхту.
  
  4
  
  Они вернулись в Бейрут на "Звезде моря", оставив "Ореста" забрать торпеду, которая была прикреплена к лодке. Паркер грозил вечной карой любому, кто посмеет причинить торпеде какой-нибудь ущерб во время её подъёма. В роскошном салоне Истмэн распахнул коктейль-бар.
  – Я думаю, все мы должны выпить.
  Эббот тяжело опустился на стул. В первый раз он был полностью солидарен с Истмэном. За последний час он столько пережил, что хватило бы на целую жизнь, и пропустить стаканчик было бы очень кстати. Все были чрезвычайно оживлены. Истмэн не скрывал радости, Паркер был опьянён успехом, Жанетт была весела и вся искрилась.
  И даже Юсиф Фуад позволил изобразить нечто наподобие улыбки. Эббот же испытывал просто облегчение.
  Жанетт щёлкнула пальцами, глядя на Фуада, и тот вынул из кармана сложенный листок бумаги и дал его ей. Она передала его Эбботу.
  – Это первый взнос, Майк. Остальное – потом.
  Он развернул чек и увидел, что он выписан на сто тысяч американских долларов и должен быть предъявлен в собственном банке Фуада. Он никак не прокомментировал последнее обстоятельство – предполагалось, что он не знает, что Фуад – банкир. Он просто сказал:
  – Эх, ещё бы побольше.
  Истмэн поднял стакан:
  – Предлагаю тост за лучшего механика, которого я когда-либо встречал.
  И они все выпили за зардевшегося Паркера.
  – Как жаль, что не устраиваются торпедные гонки, – продолжал Истмэн. – Вам бы работы хватило, Дэн. Правда, никогда не видел ничего более захватывающего. – Он улыбнулся Жанетт. – Полагаю, что ставка здесь куда выше, чем на каких-нибудь скачках.
  Паркер сказал:
  – Это ещё только полдела. Нам предстоят ещё испытания.
  – Какие испытания? – забеспокоилась Жанетт.
  Паркер взболтал виски в стакане:
  – Торпеда Марк-XI обычно имеет небольшую длину пробега – чуть больше трёх миль. На таком расстоянии цель хорошо видна, – любой дурак заметит корабль в трёх милях. Но вы ведь хотите поразить цель, находящуюся за линией горизонта. Вы же видели, сколько мы только что прошли.
  – Это не так уж трудно, – сказал Истмэн. – Нужно только иметь хорошего штурмана, который знает, где он находится.
  – Самый лучший штурман, находясь в открытом море, не определит своё местоположение с точностью до четверти мили. Здесь нужна специальная навигационная система, которую вам не купить.
  – Ну и что же делать? – спросила Жанетт.
  – Самая большая мачта на "Оресте" возвышается футов на пятьдесят над водой, – сказал Паркер. – Если вы прикрепите наверху бочку, как это делалось раньше, то человек оттуда сможет видеть на восемь миль. Что вам нужно сделать: организуйте на борту источник яркого света на такой же высоте или даже выше, тогда он будет виден на шестнадцать миль, и малый в бочке сможет заметить его. Всё это нужно, разумеется, делать ночью.
  – Это и так будет ночью, – сказал Истмэн.
  Паркер кивнул:
  – Нужно, конечно, ещё отработать эту схему, но основная идея такова. – Он сделал паузу. – Потом. По берегу может быть несколько огней, и необходимо как-то определить нужный огонь. Можно сделать его цветным, или, лучше, придумать световые сигналы. Человек в бочке должен иметь телескоп – ну, такого типа, как оптический прицел у снайперов, и он должен быть неподвижно закреплён. Как только он в него увидит свет, нажмёт на кнопку, и торпеда уходит. Хорошо, если б у него была связь с рулевым.
  – Вы прямо фантазируете идеями, – с восхищением сказал Истмэн.
  – Я просто отрабатываю свои деньги, – скромно ответил Паркер. – У меня свой интерес.
  – Да, – сказал Истмэн. – Ещё двести тысяч долларов. Вы неплохо зарабатываете.
  – Вы можете получить и больше, Паркер, – сказала Жанетт, сладко улыбаясь Фуаду. – Юсиф ведь не беден и не скуп.
  Лицо Фуада приобрело каменное выражение, глаза сощурились. Для Эббота он был так же щедр, как грабитель, обчистивший ящик с пожертвованиями в какой-нибудь церкви.
  Автомобиль Жанетт ждал их на том же месте, недалеко от причала.
  – Я хочу вам кое-что показать, – сказала она Эбботу и Паркеру. – Садитесь в машину. – А ты, – обратилась она к Истмэну, – оставайся с Юсифом: проверьте вместе всё, что надо. Посмотрите, не появились ли в ней какие-нибудь дырки.
  Она влезла в машину и села рядом с Эбботом. Они отъехали. Эбботу хотелось остаться с Паркером наедине, так как тот, опьянённый успехом, болтал много лишнего. Он должен был одёрнуть его. Он повернулся к Жанетт:
  – Куда мы едем?
  – Обратно, туда, откуда вы приехали утром.
  – Но там для нас нет ничего нового, – возразил Эббот. – Я там и так всё уже видел.
  Она только улыбнулась и ничего не сказала, а машина продолжала двигаться по триполийской дороге из Бейрута к их торпедному сараю. Подъехав, они завернули во двор. Жанетт сказала:
  – Войдите внутрь, посмотрите, возвращайтесь и скажите мне, что вы думаете по этому поводу.
  Он и Паркер вышли из машины и направились к сараю. Перед тем как открыть дверь, Эббот остановился:
  – Минутку, Дэн. Я хочу с вами поговорить. Вы не должны так щедро делиться с ними своими идеями, как сегодня. Если эта стерва поймёт, что она может обойтись без нас, нам придётся худо.
  Паркер усмехнулся.
  – Мы им нужны, – сказал он убеждённо. – Кто им поставит новые батареи на торпеду? Истмэн, что ли? С нами всё будет в порядке, Майк. – Его лицо посерьёзнело. – А вот что будет потом, я не знаю. Ладно, пошли посмотрим, что за сюрприз нам приготовили.
  Они вошли в сарай. Паркер зажёг свет и остановился на верху лестницы, как громом поражённый.
  – Дьявольщина! – вскричал он. – Мы им нужны, это точно!
  Внизу на подпорках лежали три торпеды.
  У Эббота внезапно пересохло во рту. Ещё три! Это же чёртова пропасть героина. Ему было необходимо срочно сообщить об этом на волю. Но как это сделать? Каждый их шаг, каждое движение контролировались.
  – Если они думают, что я собираюсь открыть конвейер с одной парой рабочих рук, то они ошибаются, – проворчал Паркер.
  – Тише, Дэн, ради Бога, тише, – сказал Эббот. – Я пытаюсь что-нибудь придумать. – Через некоторое время он сказал:
  – Я всё же хочу попробовать надуть эту суку. Вы поддержите меня. Скажите, что у вас был трудный день, что вы страшно устали и хотите только одного – спать.
  Он вышел из сарая, подошёл к машине и, наклонившись к окну, сказал:
  – Вот это сюрприз. Их что, надо подготовить и запустить всё сразу?
  Жанетт сказала:
  – Это то, что Джек называет банчок. Здесь есть и ваша доля, конечно.
  – Да, – сказал Эббот, – мы это обсудим. Но не здесь же. Почему бы тебе не вывезти нас куда-нибудь вечером, в тот же "Красный голубь"? Отпразднуем наш успех. – Он улыбнулся. – Я плачу. Теперь могу себе это позволить.
  Сзади послышался голос Паркера:
  – Только без меня, я слишком устал. Мне бы до постели добраться.
  – Ну что ж, я понимаю. Вы ведь доверяете мне уладить с Жанетт все финансовые вопросы?
  – Конечно, о чём речь! Вы всё сделаете, как надо. – Он провёл рукой по лицу, – А я пойду завалюсь. Спокойной ночи!
  Он ушёл, и Эббот сказал:
  – Ну, что, Жанетт? Мне надоело быть закупоренным в этом сарае. Хочется расправить крылья и немного покаркать. – Он рукой махнул в сторону сарая. – Работы там хоть отбавляй. Неплохо устроить передышку.
  Жанетт показала на свою одежду:
  – Но не могу же я в таком виде идти в "Красный голубь"?
  – Ничего, – сказал Эббот. – Дай мне две минуты, я переоденусь и поеду с тобой к тебе. Там ты тоже переоденешься, и поедем. Вот и всё!
  Она задумалась:
  – Что ж, это, может, и неплохая идея. Как, ты сможешь выполнить роль служанки? Я отпустила свою девчонку на сегодня.
  – Прекрасно, – заверил её Эббот. – Я сейчас.
  Пять часов спустя Эббот вертел стакан бренди и разглагольствовал:
  – Ты ставишь жёсткие условия, Жанни, прелесть моя, но мы можем пойти на уступки. Ты сама знаешь, что задёшево нас покупаешь.
  – Майк, ты можешь думать не только о деньгах? – её голос звучал почти обиженно.
  – Мне это плохо удаётся, – сказал он и отхлебнул бренди. – Мы с тобой одного поля ягоды, ты и я. – Он подозвал официанта.
  – Да, мне кажется, мы похожи. Я чувствую, что ты мне ближе, чем бедный Джек.
  Эббот вскинул брови:
  – Почему бедный?
  Она откинулась на спинку стула:
  – Он был очень раздражён, увидев тебя на борту "Звезды моря". Мне кажется, он ревнует. Если ты останешься с нами, со мной, это дело надо уладить, и уладить раз и навсегда. – Она улыбнулась. – Бедный Джек!
  – Он живёт с тобой, да? – спросил Эббот. – Это ведь его одежду я видел в шкафу?
  – О, я вижу, ты тоже ревнуешь! – воскликнула она польщённо.
  Он почувствовал, как мороз пошёл у него по коже. Ему представилась такая картина: Жанетт и Истмэн лежат в постели и обсуждают подробности расправы некоего Истмэна с неким Эбботом. Эта дьяволица способна была вести двойную и даже тройную игру, и считала, что выжить должен сильнейший и выживший получает первый приз – её гибкое ненасытное тело. Приз вообще-то был недурной, если, конечно выиграть состязание. Беда в том, что правила игры устанавливала она сама, а если играть по ним, то этим состязаниям не будет конца.
  Он с трудом заставил себя улыбнуться.
  – Ты мне нравишься, и деньги я люблю. Что касается Джека Истмэна, давай не будем об этом пока. Он всё-таки может кое в чём пригодиться нам.
  – Конечно, – согласилась она, – пока не будем. Но потом…
  Он отодвинул стул:
  – Извини. Я должен на минутку выйти. Я – мигом.
  Он быстро вышел в фойе и оказался в том единственном здесь помещении, где был в недосягаемости от Делорм. Зайдя в кабинку, он заперся и достал из кармана конверт. Вынув из него письмо, он ещё раз пробежал его глазами, сложил его обратно и аккуратно надписал на конверте адрес.
  Служителю туалета, который предупредительно стал чистить щёткой его пиджак, он сказал, передавая письмо:
  – Нужно немедленно доставить это письмо в редакцию газеты "Дейли стар".
  Тот был в недоумении, но, услышав хруст разворачиваемой купюры, стал понятливее.
  – Хорошо, сэр. Я постараюсь его доставить.
  – Это очень важно, – добавил Эббот. – Нужно это сделать сегодня же. – И дал ему ещё купюру. – Это чтобы я был уверен в том, что через час письмо будет доставлено.
  Затем, расправив плечи, он вышел из туалета и направился туда, где его ждала паучиха.
  
  5
  
  Сэр Роберт Хеллиер сидел за своим столом и просматривал газету. Это была выходящая в Бейруте на английском языке "Дэйли стар", которую он регулярно получал оттуда. Новости его не интересовали, он сразу приступил к колонкам объявлений – он изучал их каждое утро в течение уже нескольких недель.
  Вдруг он присвистнул, и палец его, скользивший по полосе, остановился. Взяв ручку, Хеллиер обвёл кружком объявление: "Продаётся ферма около Залеха, 2000 акров хорошей земли. Большой двор, хороший дом, хозяйственные постройки, инвентарь. Ящик 192".
  Хеллиер с облегчением вздохнул. Вот уже много недель, как он потерял все контакты с Эбботом и Паркером и был очень этим обеспокоен. И вот теперь он узнал, что они живы. Он приободрился. Он перечитал объявление и взялся за ручку.
  Он взмок от напряжения. В расчёты прокралась ошибка – лишние нули. 2000 акров в объявлении означали, что Делорм собиралась переправить 2000 фунтов героина. От такой цифры можно было подпрыгнуть. Он ещё раз просмотрел объявление, но результат потряс его. 340.000.000 долларов. Именно столько выложили бы наркоманы за две тысячи фунтов героина по семь или восемь долларов за порцию. Он написал ещё одно число: 100.000.000. Эту сумму получит Делорм, если ей удастся успешно переправить весь наркотик в Штаты. Остальное разойдётся по организованной ею цепочке, которая начинается на маковых полях Ближнего Востока. Она берёт на себя риск за эту операцию, и она же снимает все сливки, получая громадную прибыль.
  Трясущимися руками он взял телефонную трубку.
  – Мисс Уолден, отмените все встречи на неопределённое время. Закажите билет на Бейрут на ближайший рейс. И, соответственно, забронируйте для меня номер в отеле – в "Сент-Джордже" или "Финикии". Пожалуйста, поскорее.
  Он снова и снова просматривал объявление, ему бы очень хотелось, чтобы там была допущена опечатка. Он надеялся, что Уоррен вскоре объявится, потому что он и три его спутника бесследно исчезли из поля его зрения.
  
  Глава 8
  1
  
  Они въехали в Ирак без особых хлопот. Они заблаговременно запаслись визами во все страны Ближнего Востока, на случай, если их туда забросит погоня. Хеллиер позаботился об этом и снабдил их и другими документами и рекомендательными письмами, которые, судя по всему, имели весьма значительный вес. Правда, офицер на иракской границе очень удивился, что они направляются в Ирак через Курдистан, да ещё с севера, и проявил к ним чрезмерное любопытство.
  Тоузьер произнёс проникновенную речь на душераздирающем арабском, что весьма облегчило пересечение границы, наряду с документами, хотя в какой-то момент Уоррен уже представлял себя в иракско-курдской тюрьме – а уж это не то местечко, откуда можно было бы легко дозвониться до своего адвоката.
  На пограничном посту они пополнили запасы бензина и воды и быстро, пока офицер размышлял, отъехали. Тоузьер ехал впереди, за ним следовали Фоллет с Уорреном. В полдень Тоузьер остановился и подождал, пока подъедут его спутники. Потом он вынул из машины примус и сказал:
  – Самое время немного перекусить.
  Фоллет, открывая консервы, заметил:
  – Не вижу никакой разницы с Ираном. Я, кстати, не очень голоден – наглотался пыли.
  Тоузьер ухмыльнулся и оглядел безжизненный пейзаж. Действительно, такие же пыльные дороги, такие же тусклые горы, как по другую сторону границы.
  – Мы недалеко от Сулеймании, но что мы там будем делать, понятия не имею. Там будет видно.
  Уоррен заправил примус и поставил на него воду.
  – Мы так и не успели поговорить толком. Что там случилось? – обратился он к Тоузьеру.
  – В канале?
  – Да.
  – Он обрушился, Ник. Я не смог пройти по нему.
  – Так что, Бен так и не выбрался?
  Тоузьер покачал головой.
  – Похоже, он погиб, прежде чем успел что-то сообразить.
  Уоррен помрачнел. Он был прав, когда предупреждал Хеллиера о том, что может пролиться кровь. Но всё равно, для него это был удар. Тоузьер сказал:
  – Не переживайте так, Ник. Он знал, чем рискует. Конечно, это было глупо. Да и нас там всех чуть не прихлопнули.
  – Да, это было глупо, – тупо повторил Уоррен. Он наклонил голову, как бы пряча лицо. Он чувствовал себя так, словно кто-то всадил ему в живот холодный нож. Они с Беном были медиками, они сами спасали чьи-то жизни. Кто из них был лучше? Бен Брайен с его неосмотрительностью и идеализмом или Николас Уоррен, который затащил его в эту пустыню и обрёк на смерть? Этот страшный вопрос не давал Уоррену покоя.
  Они ещё обедали, когда Тоузьер как бы между прочим заметил:
  – К нам пожаловали гости. Советую не делать резких движений.
  Уоррен поспешно огляделся. Фоллет продолжал спокойно разливать кофе.
  – Где они? – спросил он.
  – Двое на холме над нами, – сказал Тоузьер. – Трое или четверо двигаются в обход холма. Нас окружают.
  – Есть ли шанс вырваться?
  – Не думаю, Джонни. Пока мы вытащим наше оружие, они нас опередят. А если эти ребята – кто бы они ни были – настроены серьёзно, они заблокируют дорогу. А пешком далеко не уйдёшь. Так что сделаем вид, что нас это не касается. – Он взял у Фоллета чашку. – Передайте сахар, Ник.
  – Что?
  – Передайте сахар, – терпеливо повторил Тоузьер. – Сейчас нет смысла поднимать бучу. Может, это просто любопытные курды.
  – Или слишком любопытные, – заметил Фоллет. – Не забывайте, Ахмед тоже курд. – Он встал и потянулся. – А вот к нам уже направляется делегация.
  – А мы знаем кого-нибудь из них?
  – Трудно сказать. Они все в каких-то халатах.
  Уоррен услышал, как сзади зашуршали камни.
  – Не волнуйтесь, – сказал Тоузьер. – Постарайтесь быть полюбезнее. – Он встал, обернулся и увидел Ахмеда, сына Шейха Фарваза. – Ах, это вы! – вырвалось у него.
  Ахмед подошёл к ним:
  – Ну, мистер Уоррен, мистер Тоузьер, рад опять вас видеть. Не представите ли мне вашего компаньона? – Он улыбался, но лицо его, заметил Уоррен, ничего хорошего не предвещало. Подыгрывая, он сказал:
  – Мистер Фоллет из нашей группы.
  – Очень рад познакомиться с вами, – сказал Ахмед весело. – А где ещё один ваш товарищ? Только не говорите мне, что он потерялся. – Он пристально посмотрел на них. – Нечего сказать? Надеюсь, вы понимаете, что наша встреча не случайна. Мы вас искали.
  – А в чём дело? – спросил Тоузьер с удивлением.
  – И вы ещё спрашиваете! Мой отец беспокоится о вашей безопасности. Вы не представляете себе, какие головорезы населяют эти горы. Он поручил мне проводить вас в безопасное место. У вас будут телохранители, они будут вас… э-э-э… – защищать.
  – Защищать нас от самих себя? – спросил Уоррен иронически. – Вы что-то напутали, Ахмед. А иракские власти в курсе, что вы находитесь на территории Ирака?
  – Это слишком долго объяснять, – сказал Ахмед. – Поехали. Мои люди погрузят ваши вещи в машины и отвезут вас. Мы обязаны это сделать.
  Уоррен теперь не сомневался, что они окружены со всех сторон и что на них направлены дула винтовок Ахмедовых молодцов. Он бросил взгляд на Тоузьера. Тот пожал плечами и сказал:
  – Что ж? Почему бы и нет?
  – Ну вот и хорошо, – одобрительно сказал Ахмед. – Мистер Тоузьер говорит мало, но по делу. – Он щёлкнул пальцами, и его молодцы сделали шаг вперёд. – Давайте не будем зря терять времени. Отец просто жаждет… спросить вас кое о чём.
  Всё это очень не нравилось Уоррену, но пришлось покориться.
  
  2
  
  Их троих затолкали в заднюю часть одного из "лендроверов". Спереди разместились шофёр и человек, который всё время сидел вполоборота к ним и держал в руке пистолет. Время от времени, когда машину сильно подбрасывало, Уоррен ожидал выстрела, так как этот человек держал палец на спусковом крючке и мог выстрелить в любую минуту. В этом случае пуля непременно попала бы в одного из них троих, они сидели, плотно зажатые между фотооборудованием.
  Насколько он мог судить, они ехали обратно на восток, почти до иранской границы, затем повернули на север, всё глубже забираясь в горы. Это означало, что они обогнули Сулейманию, которая теперь осталась позади. Они следовали за грузовиком, большим и неуклюжим, такие обычно используют в армии. Сзади в клубах пыли время от времени можно было увидеть второй "лендровер".
  Человек с пистолетом вроде бы не запрещал им разговаривать, но Уоррен предпочитал вести себя поосторожнее. После знакомства с Ахмедом он убедился, что внешность обманчива – каким бы ни выглядел неотёсанным человек, это вовсе не исключает того, что он понимает по-английски. Он только спросил:
  – Всё в порядке?
  – Со мной всё в порядке, лишь бы убрали локоть с моего живота, – сказал Фоллет. – Значит, это и есть Ахмед? Какой приятный человек!
  – Я думаю, нам не следует много говорить о деле, – сказал Уоррен осторожно. – У этих стен могут быть длинные уши.
  Фоллет взглянул на человека с пистолетом:
  – Длинные и волосатые, – сказал он с брезгливостью. – А также грязные. Ты когда-нибудь слышал о воде, приятель?
  Человек посмотрел на Фоллета без всякого выражения на лице, и Тоузьер сказал:
  – Оставьте, Джонни. Ник прав.
  – Я просто хотел что-нибудь разузнать, – сказал Фоллет.
  – Вы, может, и узнаете что-нибудь, но дорого заплатите. Никогда не шутите с вооружёнными людьми. Их чувство юмора может оказаться для вас смертельным.
  Ехали они долго.
  Ночью включили фары, сбавили скорость. А их увозили всё выше в горы, туда, где, как смутно, помнил Уоррен, никаких дорог не было. Да и какие дороги – машину трясло и качало на ухабах.
  Судя по всему, в полночь они заехали в узкое ущелье в скалах, и Уоррен приподнялся на локте, чтобы посмотреть вперёд. В свете фар видна была каменная стена, шофёр сделал крутой поворот, потом ещё один. Ущелье петляло и постепенно всё больше сужалось. Неожиданно они вырвались на открытое место, где можно было различить точки огней на склоне горы, и машина остановилась.
  Открылась задняя дверь, и, повинуясь команде человека с пистолетом, они выползли наружу. Вокруг них тут же собрались какие-то тёмные фигуры, загудели голоса. Уоррен с удовольствием потянулся, разминая затёкшие члены, и осмотрелся. При ярком свете луны Уоррен разглядел маленькую горную долину, со всех сторон окружённую скалами.
  Тоузьер потёр своё бедро, взглянул на огни по склону и с мрачным юмором заметил:
  – Добро пожаловать в горное гнездо!
  – Метко сказано, – раздался голос Ахмеда из темноты. – Здесь почти непроходимые места, уверяю вас. Сюда, будьте любезны.
  "А если я не буду любезен?" – с горечью подумал Уоррен, но не стал сопротивляться. Их повели через долину к подножию скалы, через крутую обрывистую тропинку, столь узкую, что ночью по ней было опасно ходить, хотя днём на ней могли бы разойтись два идущих навстречу человека. На полпути до вершины она переходила в более широкий карниз, и Уоррен кинув взгляд вперёд, увидел, что свет шёл из пещер, выбитых в скале вдоль карниза.
  Когда они шли по карнизу, он заглядывал в пещеры и увидел, что там полно людей – около двухсот человек. Женщин он не увидел.
  Их остановили перед одной из пещер, просторной, хорошо освещённой. Когда Ахмед вошёл в неё, навстречу ему поднялась с кушетки какая-то высокая фигура. Уоррен узнал Шейха Фарваза.
  Вдруг Тоузьер ткнул Уоррена локтем в бок и прошептал ему:
  – А это кто?
  Тоузьер пристально смотрел в пещеру, и Уоррен понял, кто так привлёк его внимание. Рядом с Фарвазом стоял невысокий, жилистый и мускулистый человек в европейской одежде. Он поднял руку, приветствуя Ахмеда, и пока Ахмед разговаривал с Фарвазом, он в разговор не вмешивался, хотя стоял рядом.
  – Я знаю его, – прошептал Тоузьер.
  – Кто это?
  – Потом скажу. Ахмед возвращается.
  Ахмед вышел из пещеры, сделал знак рукой, и их повели от Фарваза дальше по карнизу. Ярдов через двадцать они остановились перед дверью, врезанной прямо в скалу. Кто-то уже отпирал её, бренча ключами. Ахмед сказал:
  – Я надеюсь, вы не сочтёте ваше местопребывание слишком неудобным. Еду вам принесут. Мы постараемся не морить наших гостей голодом… понапрасну.
  Чьи-то руки втолкнули Уоррена внутрь. Он споткнулся обо что-то и упал, тут же на него упал ещё кто-то. Пока они вставали в темноте, дверь захлопнулась, и её заперли на ключ.
  – Банда негодяев! – сказал Фоллет, переводя дыхание.
  Уоррен задрал штанину и руками ощупал голень. На ней была кровь. Тут щёлкнула, вспыхнув искрами, зажигалка, и в руке Тоузьера возник язычок огня, от которого на стенах пещеры задвигались громадные тени, и темнота немного отодвинулась вглубь. При свете зажигалки Уоррен увидел какие-то ящики и мешки, но больше ничего разглядеть не смог, потому что и свет, и тени заплясали, когда Тоузьер стал что-то искать.
  – Ага, – сказал он удовлетворённо. – Вот то, что нам нужно, – и зажёг найденный им огарок свечи. Свету стало больше, и он стал ровнее.
  Фоллет осмотрелся кругом.
  – Должно быть, это их тюрьма. Судя по виду, также и склад, но, главным образом, тюрьма. В каждой воинской части должна быть кутузка – это закон природы.
  – Воинской? – воскликнул Уоррен.
  – Да, – сказал Тоузьер. – Это явно военная организация. Скорее всего, партизанская часть, но военизированная. Вы что, не видели винтовок?
  – Вот это да, – сказал Уоррен. – А при чём тут наркотики?
  – Я и сам ничего не понимаю. Человека, которого я видел рядом с Фарвазом, зовут Меткалф. Меткалф и винтовки – это понятно, это как яичница и ветчина, но Меткалф и наркотики – абсолютно исключено.
  – Почему? Что это за человек?
  – Меткалф – это… это Меткалф, и всё. Он способен на всё что угодно, но с наркотиками он связываться не станет. Это про него всё знают. Ему не раз предлагали, парень он толковый и хваткий, но он всегда отвергал подобные предложения. Тут он непреклонен.
  Уоррен сел на какой-то ящик:
  – Расскажите о нём ещё что-нибудь.
  Тоузьер ткнул пальцем в бумажный мешок и посмотрел на надпись, – минеральные удобрения. Он поставил его на попа и сел на него.
  – Мы с ним воевали.
  – Он был наёмником?
  Тоузьер кивнул.
  – В Конго. Он хватается за всё сразу. И чем безумнее затея, тем лучше для него. По-моему, его вышвырнули из Южной Африки за какую-то афёру с алмазами. Я знаю, что он занимался контрабандой из Танжера, когда тот был открытым портом.
  – А что он провозил?
  – Сигареты в Испанию, какие-то антибиотики – тогда они были в дефиците. Я слышал также, что он поставлял оружие алжирским повстанцам.
  – Да? – спросил Уоррен с интересом. – Тем же занималась и Жанетт Делорм.
  – Я слышал краем уха, что он был замешан в контрабанде колоссального количества золота в Италию, но это не подтвердилось. Во всяком случае, богаче он, по-моему, от этого не стал. Вот и всё, что я о нём знаю. Он, в общем, не гнушается ничем, кроме наркотиков. А почему, меня не спрашивайте, я не знаю.
  – А что он здесь потерял?
  – Он – вояка. В партизанской войне он знает толк. В настоящей воинской части он особых успехов бы не достиг – никаких военных училищ не кончал, вся эта муштра и прочее дерьмо ему не по нутру, но среди партизан он силён, как никто. Так мне кажется, по крайней мере. Мы знаем, что курды воюют с иракцами, Ахмед нам об этом рассказывал. Ну вот они и заполучили к себе Меткалфа, чтобы он им помогал.
  – А как же наркотики, с которыми он не любит иметь дела?
  Тоузьер помолчал.
  – Наверное, он о них ничего не знает.
  Уоррен размышлял, что полезного можно извлечь из этой ситуации. Только он открыл рот, чтобы что-то сказать, как в замке повернулся ключ, и дверь распахнулась. Вошёл курд с пистолетом в руке и стал спиной к стене. За ним появился Ахмед.
  – Я сказал, что мы не морим наших гостей голодом. Вам принесли еду. Может, она и непривычна для ваших европейских желудков, но еда хорошая.
  Внесли два больших подноса, покрытых полотенцами.
  – Да, мистер Тоузьер, – сказал Ахмед, – у нас, кажется, обнаружился общий друг. Не вижу препятствий к тому, чтобы вы повидались, – позже, когда поедите.
  – С удовольствием повидаюсь с Томом Меткалфом, – сказал Тоузьер.
  – Я так и думал, – заметил Ахмед и повернулся, чтобы уйти. Но неожиданно остановился.
  – Да, джентльмены, совсем забыл. Моему отцу нужна кое-какая информация. Кто может ему помочь? – Он испытующе посмотрел на Уоррена и улыбнулся. – Сомневаюсь, что мистера Уоррена легко будет убедить; тем более мистера Тоузьера. Я изучал вас внимательно во время нашей встречи. – Его взгляд соскользнул на Фоллета. – Вы ведь американец, не так ли, мистер Фоллет?
  – Да, – сказал тот. – Как только увидите американского консула, передайте ему, что я хочу его видеть.
  – Понятно, – вздохнул Ахмед. – Я вижу, вы так же упрямы, как и ваши друзья. Отец хочет поговорить с вами, но он человек старый, сейчас заснул, у вас есть ещё несколько часов. Так что отдыхайте.
  И он ушёл со своим телохранителем, хлопнув дверью. Тоузьер показал на керосиновую лампу, стоявшую на одном из подносов.
  – Он был столь любезен, что оставил нам это.
  Фоллет приподнял полотенце.
  – Что-то горячее.
  Тоузьер снял полотенце с другого подноса.
  – Что ж, делать нечего, давайте есть. М-м, это даже неплохо: африканский суп, цыплёнок, кофе.
  Фоллет набросился на цыплячью ножку, но тут же с негодованием отшвырнул её.
  – Это, по-моему, не цыплёнок, а престарелый петух.
  Уоррен взял тарелку.
  – Где же мы сейчас находимся, как вы думаете?
  – Наверное, недалеко от турецкой границы, – сказал Фоллет. – Совсем рядом, я думаю. И от иранской недалеко.
  – В сердце Курдистана, – заметил Тоузьер. – Это что-то значит. А, может, ничего не значит. – Он нахмурился. – Ник, помните историю, которую рассказывал Ахмед? О политической ситуации в Курдистане? Он упоминал чьё-то имя. Ну, того, кто наводит ужас на иракскую армию.
  – Барзани, – сказал Уоррен. – Мулла Мустафа Барзани.
  – Вот-вот. Ахмед говорил, что у него своя армия. Мне кажется, здешние ребята – оттуда.
  – Может быть. Но нам-то от этого не легче?
  – Бог помогает тому, кто помогает себе сам, – резонно заметил Фоллет и, продолжая держать в руке куриную ножку, встал, взял свечу и принялся рассматривать внутренность пещеры. Его голос донёсся из глубины:
  – Ничего особенного.
  – Ну да, тюрьма как тюрьма, – сказал Тоузьер. – Тем не менее, надо знать, чем мы всё-таки располагаем. Что это за ящик, на котором вы сидите, Ник?
  – Он пуст.
  – А я сижу на удобрении, – сказал Тоузьер с отвращением. – Что ещё Джонни?
  – Ещё – пустые ящики, автомобильные запчасти – все ржавые, полканистры солярки, пара мешков с соломой, – вот почти и всё.
  Тоузьер вздохнул. Фоллет вернулся, поставил свечу и, взяв керосиновую лампу, взболтал её, поднеся к уху.
  – Немного керосина ещё есть. А там – солома. Может, из этого что-нибудь выйдет?
  – Пещеру же не спалишь дотла, Джонни. Мы же сами и задохнёмся. – Тоузьер встал и подошёл к двери. – Она не меньше четырёх дюймов в ширину. – Он наклонил голову, прислушиваясь. – Кто-то идёт. – Он быстро вернулся на место.
  Дверь открылась, и вошёл Меткалф. Он нашёл глазами Тоузьера и сказал без улыбки:
  – Привет, Энди. Давно не виделись.
  – Привет, Том.
  Меткалф подошёл ближе и протянул Тоузьеру руку. Тот пожал её.
  – Какого чёрта ты здесь делаешь, Энди?
  – Это долгая история, – ответил Тоузьер. – Это – Ник Уоррен и Джон Фоллет.
  – Если я скажу: "Рад тебя видеть", то погрешу против истины, – сказал Меткалф сухо. Он оглядел с ног до головы Уоррена и вновь повернулся к Тоузьеру. – Как вы сюда попали?
  – Не по собственной воле.
  – Я видел, как вас заталкивали сюда, и не поверил своим глазам. По-моему, ты не тот человек, которого так легко можно скрутить?
  – Садись, Том, в ногах правды нет. Что предпочитаешь? Ящик или мешок с удобрениями?
  – Да, побудьте с нами немного, – сказал Фоллет.
  – Я посижу на ящике, – сказал Меткалф. – А вы – янки, да?
  Фоллет заговорил, утрируя южный акцент:
  – Я из мест, где любят драться. Я родился в Аризоне но папаша мой из Джорджии.
  Меткалф довольно долго рассматривал Фоллета.
  – Хорошо, что вы не теряете силы духа. Оно вам пригодится. Вы, похоже, служили?
  – Давно, – ответил Фоллет. – Корея.
  – Ага, – сказал Меткалф и улыбнулся – белые зубы ярко выделялись на его загорелом лице. – Борец за идею. А вы, Уоррен?
  – Я – врач.
  – Вот как? И что же делает врач в Курдистане вместе с таким подозрительным типом, как Энди Тоузьер?
  – Ты тут в наёмниках, Том? – спросил Тоузьер.
  – Так, зарабатываю понемногу.
  – Командуешь?
  Меткалф задумался, потом расхохотался.
  – Ты имеешь в виду, тренирую этих парней? Энди, они сами могут нас научить кое-чему. Они воюют уже тридцать пять лет. Я просто привёз им кое-какой груз, и всё. Через пару дней уезжаю.
  – А какой груз?
  – Какой, какой! Оружие, конечно. Что ещё нужно этой публике. – Он улыбнулся. – Вообще-то задавать вопросы должен я, а не ты. Для этого старый Фарваз и послал меня сюда. Ахмеду это, кстати, не понравилось. Он хотел выпотрошить вас немедленно, но старик решил, что я смогу расспросить вас, не прибегая к крайностям. – Его лицо посерьёзнело. – Боюсь, на этот раз ты крепко влип, Энди.
  – А что он хочет знать? – спросил Уоррен.
  – Всё. Вы чем-то ему крепко досадили, но он об этом со мной не говорил. Он решил, что поскольку я знаю Энди, вы мне доверитесь. – Он покачал головой. – Вы и впрямь из кинокомпании, Энди? Думаю, что это просто крыша. Так же думает и Фарваз, кстати.
  – А что думает Барзани? – спросил Тоузьер.
  – Барзани! – воскликнул Меткалф удивлённо. – Откуда мне знать, что думает Барзани, чёрт возьми! – Внезапно он хлопнул себя по колену. – Вы действительно думаете, что Фарваз один из людей Барзани? Это же смешно.
  – Да уж, смешно до коликов, – язвительно заметил Фоллет.
  – Придётся преподать вам небольшой урок по истории курдской политики, – наставительно сказал Меткалф. – Фарваз и Барзани были вместе, когда русские хотели создать Мехабадскую курдскую республику в Иране в 1946 году. Они даже вместе оказались в изгнании, когда эта затея провалилась. Они были большими друзьями. Затем Барзани отправился в Ирак, собрал своих единомышленников и с тех пор наводит на иракцев ужас.
  – А Фарваз?
  – Он один из "Педжмерга", – сказал Меткалф, словно это объясняло им что-то.
  – Жертвующие собой, – перевёл Тоузьер. – Ну и что?
  – Эта "Педжмерга" составляла ядро сторонников Барзани, на которое он мог всегда положиться. Но не сейчас. Сейчас он стал вести переговоры с президентом Ирака Бакром по поводу создания автономной курдской провинции в Иране. Фарваз же ястреб, и он думает, что эта сделка будет выгодна иракцам, и, может быть, он прав. Гораздо важнее то, что он и большинство из "Педжмерга" выступают против отдельных курдских провинций где бы то ни было. Они не хотят, чтобы Курдистан был расчленён между Ираком, Ираном и Турцией. Они стремятся к объединению всех курдов и отвергают полумеры.
  – Точь-в-точь как ирландская проблема, – прокомментировал Тоузьер.
  – В общем, вам картина ясна. Фарваз считает Барзани предателем курдского народа за то, что тот вообще разговаривает с Бакром. Но Барзани пользуется большим авторитетом. Он многие годы воевал в Ираке, в то время как Фарваз просиживал свои штаны в Иране. Если Барзани вступает в какую-то сделку с иракцами, Фарваз оказывается в очень опасном положении. Поэтому он так спешно запасается оружием.
  – И вы его поставляете, – сказал Уоррен. – С какой стати?
  Меткалф пожал плечами:
  – Курдов сильно прижимали в течение веков. Если Барзани заключит соглашение с Ираком и оно обернётся против курдов, то им нужны какие-то гарантии свободы. Вот я их им и представляю. Кстати, Бакр пришёл к власти путём военного переворота, и у него много врагов. Так что я разделяю точку зрения Фарваза. – Он потёр подбородок. – Впрочем, не скажу, что он мне слишком нравится. На мой вкус, он слишком фанатичен.
  – А кто оказывает ему финансовую поддержку?
  – Не знаю, – он ухмыльнулся. – Пока мне платят, я не интересуюсь, откуда берутся деньги.
  – А стоило бы, – заметил как бы между прочим Тоузьер. – Как ты провёз это оружие?
  – Так я тебе и сказал. Сам ведь знаешь, старина, что это профессиональный секрет.
  – А что ты вывозишь отсюда?
  – Ничего, – ответил с удивлением Меткалф. – Деньги я получаю в банке в Бейруте. Ты же не думаешь, что я буду бродить по Ближнему Востоку с полными золотом карманами. Не такой уж я дурак!
  – Я думаю, надо ему всё сказать, Ник, – обратился Тоузьер к Уоррену. – Тут явно всё сходится.
  – Я хочу для начала кое-что выяснить, – сказал Уоррен. – Кто поставляет оружие?
  Меткалф улыбнулся и взглянул на Тоузьера.
  – Твой приятель слишком любопытен. Это не доведёт его до добра. Об этом не принято говорить.
  – По-видимому, Делорм? – решился поставить все точки над "и" Уоррен.
  Брови Меткалфа взметнулись:
  – Вы и впрямь знаете слишком много. Не удивительно, что Фарваз так обеспокоен.
  – Это ты должен быть обеспокоен, – сказал Тоузьер. – Когда я спрашивал, не вывозишь ли ты что-нибудь, я имел в виду наркотики.
  Меткалф насторожился:
  – С чего ты это взял? – спросил он упавшим голосом.
  – С того, что здесь находится тонна чистого морфия, – сказал Уоррен. – Фарваз гонит наркотики, чтобы оплачивать свою революцию. Делорм поставляет ему оружие в обмен на наркотики, и сейчас она сидит в Бейруте и ждёт, когда она сможет переправить этот груз в Штаты.
  Меткалф напрягся.
  – Мне что-то не верится, – сказал он.
  – Ой, оставь, Том, не будь мальчишкой, – сказал Тоузьер. – Мы недавно щипали Фарваза в Иране. Я лично взорвал десять тонн опиума – отправил их ко всем чертям. Он увяз в этом деле по свою худую старческую шею.
  Меткалф медленно приподнялся:
  – А ты не врёшь, Энди?
  – Всё, как есть, – сказал Тоузьер. – Ты ведь знаешь меня, Том.
  – Я не люблю, когда меня вот так используют, – произнёс Меткалф сдавленным голосом. – Жанетт знает, что я не люблю наркотики. Если она, сучка, втянула меня в это дело, я убью её, клянусь. – Он резко повернулся к Уоррену:
  – Сколько морфия, вы сказали?
  – Около тонны. Я думаю, она перед отправкой превратит его в героин. Если такое количество героина выплеснется на рынок, то о последствиях лучше даже и не думать, настолько они страшны.
  – Тонна, – прошептал Меткалф, не веря своим ушам.
  – Могло бы быть и вдвое больше, – сказал Тоузьер. – Но мы ликвидировали лабораторию. Твоя подружка очень энергично плела свои сети. По-моему, такой крупной партии контрабандных наркотиков ещё не было.
  Меткалф немного подумал.
  – Думаю, что товара здесь нет, – сказал он. – Сразу после того, как я сюда прибыл, пришёл караван верблюдов. Поднялась суматоха, они о чём-то шушукались – я так и не понял. Людей разогнали по углам, а мешки переложили в грузовики. Сегодня утром они уехали.
  – Ну и что ты собираешься делать, Том? – спросил Тоузьер как бы невзначай.
  – Сам не знаю, – Меткалф глубоко вздохнул. – Первым делом надо вас вызволить отсюда – а как? – Он криво ухмыльнулся. – Теперь я понимаю, почему Фарваз весь кипит.
  – А ты можешь передать нам оружие? Я чувствую себя намного лучше с пистолетом в руках.
  Меткалф покачал головой.
  – Вряд ли, они мне не очень-то доверяют. Когда я сюда входил, меня обыскали. У входа постоянно дежурят двое часовых.
  Тоузьер показал на дверь:
  – Мы должны вырваться отсюда – невзирая ни на каких часовых. – Он резко встал, и мешок, на котором он сидел, повалился набок. Он пнул его ногой, потом наклонился над ним и стал его разглядывать. – Не мог бы ты принести сюда несколько кусков угля, Том? – неожиданно спросил он.
  – Уголь в Курдистане? – воскликнул Меткалф со смешком. Но тут же, посмотрев туда, куда и Тоузьер, посерьёзнел. Он наклонился, чтобы прочесть надпись на мешке, и сказал: – Понятно. Фокус Мванза. – Он выпрямился. – Древесный уголь пойдёт?
  – Почему бы и нет. Мне много не надо. Сколько топлива в канистре, которую вы нашли, Джонни?
  – Около литра, а что?
  – Мы подорвём эту дверь, – сказал Тоузьер. – Нужен детонатор. Том, в одном из наших "лендроверов", на приборной доске есть часы, выверни их, пожалуйста, и принеси нам вместе с углём.
  – Как же мне удастся протащить сюда часы?
  – Как-нибудь. Придумай. Давай, действуй, Том.
  Меткалф постучал по двери, и его выпустили. Когда дверь закрылась, Уоррен сказал:
  – Как вы думаете, он надёжен?
  – Для нас да, для Фарваза – нет, – сказал Тоузьер. – Я знаю Тома Меткалфа. Когда речь заходит о наркотиках, он просто звереет. Если наш план удастся, мне будет жаль эту Делорм. Том доберётся до неё и повесит её. – Он наклонился и стал распаковывать мешок с удобрениями.
  Фоллет скептически спросил:
  – Вы сказали, что собираетесь взорвать дверь, используя удобрения? Я не ослышался?
  – Да, собираюсь. Мы с Томом как-то вместе были в Конго. Около местечка Мванза противник взорвал скалу и блокировал дорогу, так что наши грузовики не могли по ней пройти. У нас было очень мало боеприпасов и совсем не было взрывчатки. Но в запасе у нас имелось секретное оружие. Его изобрёл один горняк, южноафриканец по имени Ван Нискерк. – Он запустил руку в мешок и вытащил из него горсть белого порошка. – Это минеральное удобрение. Кальциево-аммонийная селитра. Она обогащает землю нитратами. Но Ван Нискерк знал и другое. Если взять сто фунтов этого вещества, шесть пинт горючего и два фунта угольного порошка, смешать всё это вместе, получается неплохая взрывчатка. Никогда не забуду, Ван Нискерк напугал меня до смерти, – он смешивал всё это в бетономешалке.
  – А нам хватит этого вещества, чтобы выбить дверь? – спросил Фоллет.
  – Вообще-то для этого много не требуется, – ответил Тоузьер. – Бабахнуть может. – Он усмехнулся. – Ван Нискерк говорил, что большинство взрывов в южноафриканских золотых копях проводится именно так. Это и дешевле и безопаснее, чем хранить взрывчатку на складах.
  – Но нам же нужен уголь.
  – Да, и детонатор. Придётся подождать, когда вернётся Том.
  "Если вернётся", – подумал Уоррен и стал мрачно рассматривать мешок с удобрениями. В Лондоне он предупреждал Хеллиера, что им буквально придётся вступить в войну, но, конечно, не предполагал, что всё так обернётся.
  
  3
  
  Меткалф вернулся через час. Он курил сигару и слегка прихрамывал. Как только за ним закрылась дверь, он вынул сигару изо рта и вручил её Тоузьеру.
  – Кусок угля, – сказал он. – Пришлось провести кое-какие манипуляции с сигарой, когда меня обыскивали. Я ещё и в ботинки засыпал уголь.
  – А детонатор? – нетерпеливо спросил Тоузьер.
  Меткалф расслабил ремень и, пошарив в своих штанах, извлёк из их таинственных недр часы, от которых под прямым углом отходил штырь детонатора.
  – Как же вам удалось его пронести? – спросил Фоллет подозрительно.
  Меткалф состроил гримасу:
  – Пришлось засунуть этот штырь в задний проход. Идти, конечно, оказалось трудновато. Небось, от этой штуки у меня будет геморрой.
  – Ничего, – с улыбкой успокоил его Тоузьер. – Это ради правого дела. Какие ещё были сложности, Том?
  – Никаких. Я кое-что наплёл Фарвазу, просто опустил некоторые подробности. Впрочем, он меня за этими подробностями и послал. Давайте-ка обсудим наши планы. Вас ещё не скоро потревожат. Старик устал и будет спать. – Он взглянул на часы. – Рассвет наступит через три часа.
  – Лучше бы бежать ночью, – заметил Тоузьер.
  Меткалф покачал головой.
  – Ночью у вас нет никаких шансов. Пока вы будете искать выход, вас поймают. Самое благоприятное время – начало рассвета, когда уже светло. Да и мне нужно кое-что заготовить. Насколько точно работает твой часовой механизм?
  – С точностью до минуты.
  – Прекрасно. Поставь его на пять тридцать. В это время вы уже услышите снаружи суматоху. – Меткалф сел на корточки и начал чертить на песчаном полу пещеры. – Ваши "лендроверы" здесь, ключи зажигания в замках, я проверил. Выход здесь. Когда вы взорвёте дверь, часовые будут либо убиты, либо до смерти напуганы – чёрт с ними. Главное – действовать быстро и решительно. Когда выйдете из пещеры, поворачивайте налево, – не в ту сторону, откуда вас привели. Там увидите крутую тропу вниз, ярдах в десяти от карниза.
  – Тропа очень крутая? – спросил Тоузьер.
  – Пройдёте, – заверил его Меткалф. – Из этой долины есть только один вход и выход – ущелье. Вы должны прорваться к вашим машинам и через это ущелье выехать из долины. Там на первом же крутом повороте остановитесь. Я буду следить за вами в машине Фарваза, которую я захвачу, и поставлю её так, чтобы блокировать выход из ущелья. Если это удастся, у нас есть шанс спастись. Только, ради Бога, подождите меня.
  – Понятно, Том.
  Меткалф снял ботинки и высыпал из них горстку кусочков угля.
  – Будем надеяться, всё это сработает, – сказал он. – Если нет, нам каюк.
  – У нас всё равно нет другого выхода, – заметил Тоузьер. – Так что не будем сокрушаться. – Он посмотрел на Меткалфа и сказал: – Спасибо тебе за всё, Том.
  – Ради старой дружбы, – сказал Меткалф. – Я должен идти. Запомни – пять тридцать.
  Часовой выпустил его из пещеры, и Уоррен задумчиво спросил:
  – Энди, а если б в этом деле не были замешаны наркотики, помог бы он тебе ради старой дружбы?
  – Не уверен, – ответил Тоузьер сухо. – Наёмник – как политик. Если его купили, то он обязан отработать. Я воевал и вместе с Томом, и против него. Может, даже нам доводилось одновременно стрелять друг в друга. Думаю, что, если б не наркотики, нам надо было бы рассчитывать только на себя. Нам повезло, ведь он считает, что его обвели вокруг пальца.
  – И потому он поверил нам, – добавил Фоллет.
  – Вот именно, – согласился Тоузьер. – Но мы с Томом съели вместе пуд соли и никогда друг друга не надували, так что не вижу причины, почему бы ему не поверить мне. Ладно, давайте-ка приступим к делу.
  Он велел Фоллету и Уоррену растирать удобрения в мелкий порошок, используя тарелки и ручки ложек.
  – Смотрите, чтобы не было крошек, – добавил он.
  – А это не опасно? – занервничал Фоллет.
  – Это же всего-навсего удобрения, – успокоил его Тоузьер. – Даже смеси, чтобы её взорвать, требуется детонатор. – А про себя он прикидывал количество, проценты, вес и затем начал растирать уголь. Через некоторое время он отправился в глубь пещеры, что-то поискал там и вернулся с трубой, заткнутой с одного конца. – То, что нужно. Набор для террориста: "Сделай сам". Вы когда-нибудь делали бомбы, Ник?
  – Вот уж чем никогда не занимался!
  – Да нет, это, конечно, не по вашей части. Ну а мне приходилось заниматься подобной работой. Однажды мне удалось собрать вполне дееспособный танк из шести развалин. – Он улыбнулся. – Это похоже на случай с Моисеем, когда фараон велел ему и его народу делать кирпичи без соломы.
  Он насухо вытер кофейник и стал слоями насыпать в него порошки удобрений и угля, хорошенько их перемешивая. Когда он решил, что пропорция получилась правильная, он дал кофейник Фоллету и сказал:
  – Продолжайте перемешивать, время пройдёт незаметно.
  Он взял канистру с соляркой и посмотрел на неё с сомнением.
  – Вообще-то по рецепту нужен бензин. Не знаю, подойдёт ли это? Всё равно, придётся пробовать, другого выхода нет. Добавим недостающий компонент. – Он вылил немного солярки в кофейник. – Мешайте, мешайте, Фоллет. Эта смесь не должна быть как жидкая паста. Желательно, чтобы она на ощупь была, как пластилин.
  – Сами щупайте, – сказал Фоллет. – Я предпочитаю щупать женщин.
  Тоузьер захохотал:
  – Они столь же взрывоопасны, если не уметь с ними обращаться. Давайте, я попробую.
  Он попробовал и добавил ещё солярки. Но слегка переборщил, и пришлось добавить ещё порошков. Он провозился ещё довольно долго. Наконец, он сказал:
  – Ну вот. Теперь сделаем бомбу.
  Он проверил, насколько надёжна заглушка, и стал начинять трубу взрывчатым веществом, утрамбовывая его длинным толстым болтом. Фоллет внимательно наблюдал, затем обеспокоенно сказал:
  – Энди, немедленно остановитесь.
  Тоузьер застыл:
  – В чём дело?
  – Это ведь стальная труба? – спросил Фоллет.
  – Ну и что?
  – А вы используете как уплотнитель стальной болт. Ради Бога, не выбейте искры!
  Тоузьер перевёл дыхание.
  – Я постараюсь, – сказал он и стал работать болтом аккуратнее. Он плотно набил трубу взрывчаткой, взял часы, поставил механизм на нужное время и засунул штырь детонатора в трубу. – Тут есть несколько металлических листов и коробка, на которой сидит Уоррен. Их мы используем, чтобы прикрепить бомбу к двери.
  Это заняло у них много времени, поскольку они старались работать бесшумно, чтобы не привлекать к себе внимания часовых. Когда они закончили, у маленького перочинного ножика Тоузьера, который они использовали как отвёртку, были обломаны все лезвия. Он критически посмотрел на заряд, потом перевёл взор на часы.
  – О, уже почти пять. Осталось полчаса. Долго же мы возились.
  – Не хочу быть назойливым, – сказал Фоллет, – но обратите внимание, что мы заперты в заминированной изнутри пещере. Вы подумали о такой детали?
  – В глубине, за теми коробками мы будем в безопасности. Там и заляжем.
  – Как хорошо, что среди нас есть врач, – продолжал Фоллет. – Ник, вы можете нам пригодиться, если этот фейерверк сработает. Что касается меня, то я отправляюсь искать себе местечко прямо сейчас.
  Уоррен и Тоузьер последовали за ним и соорудили из ящиков примитивную баррикаду. Затем они легли на мешки с соломой и стали ждать. Минуты ползли медленно, и Уоррен, к немалому своему удивлению, обнаружил, что его клонит ко сну. Если бы ему кто-то сказал, что такое может случиться с ним в подобных обстоятельствах, он рассмеялся бы. Но он не спал уже вторую ночь, и в этом ничего удивительного не было. Тоузьер ткнул в него локтем.
  – Пять минут, готовьтесь.
  Уоррен не был уверен, сработает ли бомба Тоузьера. Если да, то будет ли она достаточно мощной? А если чрезмерно мощной? Фоллет тоже этого боялся.
  – Четыре минуты, – сказал Тоузьер, не отрывая глаз от часов. – Джонни, вы идёте первым, затем – Ник. Я буду замыкать.
  Счёт уже пошёл на секунды, и Уоррен почувствовал, как у него внутри всё сжалось. Во рту стало сухо, а в желудке неприятно посасывало, как от голода. И всё-таки он был в состоянии оценивать происходящее как бы со стороны, он подумал: "Так вот что это такое – быть во власти страха".
  Тоузьер сказал:
  – Три минуты. – И в этот момент щёлкнул замок. – Дьявол! – воскликнул он. – Кто-то идёт.
  Фоллет проворчал:
  – Ничего себе выбрал времечко.
  Когда дверь отворилась, Тоузьер приподнял голову и увидел на фоне серого рассветного неба силуэт Ахмеда. Его насмешливый голос эхом отразился от стен:
  – Что, все спят? И никаких угрызений совести?
  Тоузьер приподнялся на локте, словно сию минуту проснулся.
  – Какого чёрта вам нужно? – проворчал он.
  – Я хочу с кем-нибудь поговорить, – сказал Ахмед. – Ну, кого выберем? Кого, мистер Тоузьер, посоветуйте.
  Тоузьер тянул время. Он взглянул на часы и сказал:
  – Что-то вы рано пришли. Давайте через часок. А ещё лучше вообще не приходите. – "Полторы минуты!".
  Ахмед развёл руки.
  – Боюсь, что не смогу удовлетворить ваше желание, мистер Тоузьер. Мой отец спит мало, он старый человек, и сейчас он уже на ногах и жаждет поговорить с вами.
  – Ладно, – сказал Тоузьер. – Вставайте, ребята. Я даю вам минуту на то, чтобы встать. Одну минуту – слышите?
  Уоррен понял намёк и продолжал лежать.
  – Ну что там такое, Энди? Я устал.
  – А, мистер Уоррен, я вижу, вы хорошо спали. – Ахмед повысил голос. – А ну-ка вставайте! Или мне приказать вытащить вас отсюда? Мой отец ждёт вас, он хочет вам показать, что такое истинно курдское гостеприимство. – Он захохотал.
  Тоузьер взглянул на Ахмеда и бросился на пол. Когда взорвалась бомба, Ахмед ещё хохотал. Взрыв сорвал дверь с петель и швырнул её прямо на него. Его тело с колоссальной силой было отброшено к каменной стене и превратилось в кровавое месиво. Поднялся вихрь пыли и вдали кто-то закричал.
  – Вперёд! – прорычал Тоузьер.
  Фоллет, как и договаривались, первым выбежал из пещеры. Он резко свернул налево и, споткнувшись о лежащее тут же чьё-то тело, чуть было не полетел в пропасть. Уоррен, который следовал за ним, успел схватить его за руку. Фоллет устоял и рванул вдоль карниза. На идущей вниз тропе стоял часовой с открытым от удивления ртом и уже снимавший с плеча винтовку. Фоллет оказался рядом с ним прежде, чем тот взял её в руки, и двинул ему в лицо кулаком. В кулаке был зажат стальной болт, и Уоррен отчётливо слышал хруст челюсти. Из горла часового вырвался крик, и он рухнул. Выход на тропу был свободен.
  Фоллет спускался на большой скорости, из-под его ног лавиной летели струи песка и камни. Уоррен, шедший следом, наступил на камень, потерял равновесие и чуть не сорвался с тропы. Но могучая рука Тоузьера ухватила его за пояс. Так или иначе, они миновали опасную тропу.
  Между тем в долине подняли тревогу. Послышались автоматные очереди, винтовочные выстрелы, уханье гранат. Одна из пещер вдалеке, сотрясая землю, взорвалась, и прилегающая к ней часть карниза обрушилась вниз. "Некоторые мероприятия" Меткалфа приобретали все признаки небольшой войны.
  В сером свете наступающего утра они бежали к своим "лендроверам". Какой-то человек, видимо, со сломанным позвоночником лежал прямо под пещерой. Он был сброшен с карниза взрывом тоузьеровской бомбы. Уоррен перепрыгнул через него и догнал Фоллета. Сзади семенил Тоузьер.
  Они увидели небольшое стадо верблюдов, перепуганных шумом. Некоторые из них сорвались с привязи и начали метаться по долине, где и так царила суматоха, пуля просвистела мимо Уоррена, и срикошетила о скалу. Кое-кто, видимо, оправился от шока и начал стрелять по ним. Времени на размышления не оставалось – надо было добраться до "лендроверов", и как можно скорее.
  До них было ещё ярдов сто, они уже задыхались от бега, но ноги продолжали энергично работать. Около машин неизвестно откуда возникли три курда, один из них опустился на одно колено и прицелился. Промахнуться он не мог, но между ним и бежавшими вдруг оказался верблюд, который и принял на себя пулю. Фоллет резко свернул вправо, используя падающее животное как прикрытие, и в это время один из курдов был сбит с ног другим обезумевшим от страха верблюдом.
  Фоллет прыгнул на курда и с силой всадил каблук своего кованого ботинка ему в горло. Схватив его винтовку, он начал стрелять на бегу. Неожиданно обстрелянные двое курдов бросились бежать. Путь к машинам был свободен.
  В долине царил полный переполох – верблюды срывались с привязи и метались, как бешеные. Это их и спасло, как решил потом Уоррен. Верблюды всё время мешали курдам прицеливаться, и пули пролетали мимо.
  Уоррен, наконец, подбежал к ближнему "лендроверу", рванул дверцу и бухнулся на сиденье. Включая зажигание, он видел, как у другой машины уже завертелись колёса и сделал рывок вперёд. Тоузьер, однако, ещё бежал рядом. Фоллет распахнул дверцу, и Тоузьер прыгнул внутрь. В этот момент несколько пуль взметнули фонтанчики пыли там, где только что находился Тоузьер. Но он уже сидел рядом с Фоллетом, и Уоррен, работая рычагом передач, пустил свой "лендровер", следом за ним, моля Бога о том, чтобы Фоллет не ошибся в направлении на ущелье.
  Он бросил взгляд в зеркало и увидел, как к ним пристроился большой грузовик. Это был Меткалф, который должен был закупорить ущелье. Ветровое стекло грузовика было поднято, и Уоррен разглядел в кабине загорелое лицо Меткалфа с выделявшейся на нём белой полоской зубов – в такой миг Меткалф мог смеяться. Он также увидел, что с грузовиком было что-то неладно, – за ним волочился шлейф густого чёрного дыма, и тёмные облака начинали опутывать всю долину. Несколько пуль настигли "лендровер" сзади, вдребезги разбилось боковое зеркало.
  Уоррен нажал на педаль газа и приблизился к Фоллету. До ущелья было уже недалеко. Он вдруг вспомнил, что ярдах в ста перед ним должен быть крутой поворот. Но он оказался ближе, и ему пришлось резко нажать на тормоза, чтобы не налететь на "лендровер" Фоллета.
  Когда он был уже в ущелье, сзади послышался какой-то грохот. Он повернул голову и увидел, что Меткалф, крутанув руль, уткнулся грузовиком в стену ущелья, полностью перекрыв его горловину и уже вылезал из смотрового окна. Жирный дым продолжал валить из грузовика, и Уоррен понял, что это была дымовая завеса, сооружённая Меткалфом, чтобы прикрыть их побег.
  Меткалф бежал, сжимая в руке автомат. Он махнул Фоллету рукой и крикнул:
  – Двигайтесь!..
  Затем он вскочил в машину Уоррена и сказал задыхаясь:
  – Быстрее, грузовик полон миномётных снарядов, и я его поджёг.
  Фоллет рванул вперёд, за ним, – Уоррен. После того как они миновали поворот, позади горящего грузовика раздался мощный взрыв. Всё, что последовало потом, сильно напоминало огневые манёвры мотострелкового полка.
  – Я набросал в кузов ещё и автоматных патронов, – объяснил Меткалф. Приблизиться к этому грузовику будет невозможно ещё, по крайней мере, в течение получаса.
  Руки Уоррена сильно дрожали, и он отчаянно пытался унять дрожь, крепко вцепившись в рулевое колесо. Он спросил Меткалфа:
  – Может нам кто-нибудь из них попасться по дороге?
  – Это вероятно, вы правы, – сказал Меткалф, беря свой автомат наизготовку. Увидев микрофон, он взял его. – Эта штука работает? Связь есть?
  – Работает, если её включить. Не знаю, готов ли сейчас Энди вести переговоры.
  – Готов, готов, – убеждённо сказал Меткалф. – Он старый волк и понимает толк в связи. – Он нажал на рычаг и поднёс микрофон к губам. – Алло, Энди, слышишь меня? Приём!
  – Слышу тебя, Том, – откликнулся металлический голос Тоузьера. – Ты всё очень здорово рассчитал. Приём.
  – Всё в порядке, старина, – сказал Меткалф. – Но учти, впереди могут быть преграды. Там, по другую сторону ущелья, застава. Человек десять, не больше, но у них есть пулемёт. Что будем делать? Приём.
  Тоузьер ахнул. Потом спросил:
  – А сколько ещё до выхода из ущелья?
  – Минут двадцать. Полчаса максимум. Приём.
  – Останови нас вблизи заставы, но вне её видимости. Я думаю, справимся. Конец связи.
  Меткалф повесил микрофон.
  – Толковый парень Энди, – сказал он без всякого выражения на лице. – Но сейчас нам всем надо быть начеку, а ему особенно. – Он расстегнул и снял ранец с плеч. – Я отправлюсь назад, – сказал он и полез в багажную часть "лендровера". В зеркальце Уоррен видел, как Меткалф что-то выбрасывает из машины. Когда он вернулся, Уоррен спросил его:
  – Что это вы там делали?
  – Я им бросил колючки, протыкатели шин, – сказал Меткалф с ухмылкой. – Они не увидят металлические шипы. Курды всегда их используют, когда спасаются от иракских патрулей в бетеэрах. Пусть для разнообразия испытают на себе их действие.
  Руки Уоррена теперь стали твёрже. Рядом с этим уверенным в себе человеком он и сам успокоился. Он притормозил перед очередным поворотом и спросил:
  – Как вам удалось заварить всю эту кашу в долине?
  – Я устроил им пожар на складе с боеприпасами, – беспечно сказал Меткалф. – И ещё я заложил взрыватель с часовым механизмом на минном складе. Кроме того, я привязал к чекам несколько гранат со шнурами, другой конец которых прицепил к грузовику. Так что, когда я поехал, они стали взрываться одна за другой. У старого Фарваза, конечно, имеется оружие, которое я привёз, но боеприпасов немного.
  Вдалеке раздались новые взрывы, приглушённые каменными стенами ущелья, и Меткалф, довольный, улыбнулся. Уоррен спросил:
  – Сколько ещё ехать?
  – Мы прошли примерно половину пути. – Он снял микрофон и положил его себе на колени. Через некоторое время он поднёс его к губам и сказал:
  – Энди, мы приближаемся. За следующим углом остановись. Приём.
  – Хорошо, Том.
  Они остановились. Меткалф выпрыгнул из машины и подошёл к Тоузьеру.
  Тоузьер спросил:
  – Какая обстановка?
  Меткалф кивнул головой.
  – Ущелье кончается за этим поворотом. Там возвышается скала. Эти ребята на скале и сидят.
  – Отсюда далеко?
  Меткалф склонил голову на бок, прикидывая:
  – Ярдов четыреста. Если ты вскарабкаешься вон туда, будет видно.
  Тоузьер взглянул наверх, коротко кивнул и обратился к Уоррену:
  – Ник, помогите Джонни. Первым делом достаньте запасное колесо. Только осторожно, старайтесь не стучать по металлу.
  Уоррен нахмурился:
  – Запасное колесо… – начал он, но Тоузьер уже отошёл и что-то говорил Фоллету. Уоррен пожал плечами и, взяв гаечный ключ, отправился отвинчивать гайки.
  Меткалф и Тоузьер полезли наверх по стене ущелья, а Фоллет присоединился к Уоррену и стал ему помогать. Они отделили колесо, и Фоллет, откатив его в сторону, осторожно положил на землю. Вернувшись к машине, он сказал:
  – Достаньте домкрат, – и, к удивлению Уоррена, полез с гаечным ключом под машину.
  Уоррен достал домкрат, Фоллет глухим голосом произнёс из-под машины:
  – Помогите мне.
  Уоррен опустился на колени и, сунув голову под машину, увидел, как Фоллет энергично отвинчивает глушитель. Закончив, он передал его Уоррену, и тот удивился, какой он тяжёлый. Вместе они вытащили его из-под машины. Фоллет отвинтил пару гаек и отделил от него выхлопную трубу.
  – Поднесите всё туда, – сказал он, кивая на колесо.
  – Зачем это всё? – удивлённо спросил Уоррен.
  – Сейчас мы будем собирать миномёт, – сказал Фоллет. – Ему нужен опорный диск – для этого и колесо. Вот этот выступ будет обеспечивать хороший контакт с землёй. Дальше. Выхлопная труба – это ствол. Вы, наверное, не подозревали, что выхлопная труба "лендровера" может быть использована таким образом? – Он стал быстро соединять отдельные части. – Вот эти выступы входят сюда, в колесо. Помогите мне.
  Выступы точно вошли в отверстия, и Фоллет закрепил трубу с помощью специальных болтов.
  – Домкрат будет поднимать и опускать ствол. Он становится вот сюда. Завинтите, пожалуйста, гайки.
  Он побежал к автомобилям, а Уоррен пребывал в лёгком потрясении, впрочем, недолго, он понимал, что медлить сейчас нельзя. Фоллет вернулся и принёс с собой обыкновенный пластмассовый транспортир.
  – Он привинчивается к домкрату, тут уже есть специальное отверстие. Это и будет шкала дальности огня.
  В это время над ними Меткалф и Тоузьер разглядывали скалу, на которой расположилась застава. Как и сказал Меткалф, она была примерно в четырёхстах ярдах, и отсюда всё хорошо просматривалось – на вершине стояли шестеро.
  – Как общается с ними Фарваз? По телефону?
  Меткалф, наклонив голову, прислушался – вдали раздался грохот.
  – В данном случае никакой связи и не нужно, – сказал он. – Они прекрасно слышат, что там происходит. Посмотри, как они обеспокоены.
  Люди на вершине скалы смотрели на выход из ущелья и отчаянно жестикулировали. Тоузьер достал из кармана небольшой компас и аккуратно определил направление на скалу.
  – У нас есть миномёт, – сказал он. – Джонни Фоллет сейчас собирает его. Кроме того, у нас есть небольшой пулемёт. Мы затащим его сюда, и ты спровоцируешь их на огонь. Как только станет ясно расположение их пулемёта, мы его устраним с помощью миномёта.
  – Энди, сукин сын, ты просто кудесник, – сказал Меткалф восхищённо. – Я всегда это знал, и, видит Бог, это чистая правда.
  – У нашего пулемёта нет ни ленты, ни диска. Есть просто такой приёмник, куда ссыпаются одиночные патроны. Ты разберёшься.
  – А, это типа японского Намбу. Знаю.
  – Кроме того, ты будешь корректировать нашу стрельбу. Помнишь сигналы, которыми мы пользовались в Конго?
  – Помню, – ответил Меткалф. – Давай затащим пулемёт. Я, кстати, не удивлюсь, если эти ребята захотят войти в ущелье и посмотреть, что здесь происходит.
  Они спустились вниз, когда Фоллет заворачивал последнюю гайку на миномёте. Меткалф смотрел на него, не веря своим глазам.
  – Вот это штучка, с ума сойти! Неужели она будет стрелять?
  – Будет, – лаконично сказал Тоузьер. – Посмотри, как Джонни будет собирать пулемёт. Времени осталось мало.
  Он опустился на одно колено, проверил сборку миномёта и стал устанавливать его в соответствии с определённым по компасу направлением.
  – Мы настроим его на четыреста ярдов. И да поможет нам Бог.
  – Вы знаете, я сперва не поверил вам, когда вы заговорили о миномёте, – сказал Уоррен. – А как же снаряды?
  – У нас их мало, – ответил Тоузьер. – Видели наши огнетушители? Вот это они и есть. Всего шесть штук. Помогите мне снять их.
  Меткалф вновь забрался по стене ущелья наверх. На этот раз он тянул за собой шнур, на котором затем поднял пулемёт. Он хорошенько укрепил его, засыпал патроны в приёмник, устроился сам, тщательно нацелил пулемёт на группу людей на скале и махнул рукой.
  Тоузьер поднял руку и обратился к Фоллету.
  – Берите автомат и идите назад по ущелью до первого поворота. Заметите какое-нибудь движение, сразу стреляйте. Я чувствую себя спокойнее, когда моя спина прикрыта.
  – А как с этим? – спросил Фоллет, указывая на миномёт.
  – Мы с Ником справимся. Быстрый огонь мы вести не будем – с шестью снарядами не разгуляешься. Давайте, идите.
  Фоллет кивнул, схватил автомат и трусцой побежал по ущелью. Тоузьер подождал две минуты и махнул рукой.
  Меткалф приладился и плавно нажал на спусковой крючок. На скале были ясно видны фигуры пяти человек, и смерть понеслась к ним со скоростью 2.500 футов в секунду. Пули скосили всех с вершины скалы.
  Он прекратил огонь и решил подзарядить пулемёт – первая очередь сработала. Вытянув руку, он насыпал в приёмник ещё горсть пуль. Затем посмотрел на скалу, – тишина.
  Раздался винтовочный выстрел, затем ещё один, но пули прошли где-то далеко. Стреляли явно наугад. Пулемёт на заставе был расположен таким образом, чтобы держать под прицелом вход в ущелье, и, по-видимому, никто не рассчитывал на атаку сзади. Чтобы переставить его, требовалось некоторое время. Меткалф усмехнулся, представив себе, какая суматоха поднялась сейчас за скалой и каким ужасом охвачены эти люди.
  Два винтовочных выстрела раздались почти одновременно. "Двое", – подумал Меткалф. Его задачей было вызвать огонь на себя, и он решил вновь пощекотать их. Он снова нажал на гашетку и выпустил небольшую экономную очередь из пяти пуль. На этот раз ему ответили тем же, и град пуль прошёлся по камням слева и ниже, ярдах в тридцати. Но расположение их пулемёта он не заметил. Поэтому он повторил очередь и вновь получил ответ. На этот раз ему повезло больше, он засёк их пулемёт. Они вытащили его на небольшую площадку сбоку от скалы и поместили за грудой камней. Он просигналил Тоузьеру.
  Тоузьер дёрнул шнур, и миномёт рявкнул. Уоррен видел, как из его жерла вылетел снаряд и направился по крутой траектории вверх. Тоузьер уже смотрел на Меткалфа, ожидая коррекции.
  Меткалф сделал знак, и Тоузьер проворчал:
  – Тридцать ярдов недолёт, двадцать – влево. Ладно, сейчас поправимся.
  Он слегка подкрутил домкрат, чуть повернул в сторону миномёт и снова дёрнул за шнур. Теперь снаряд прошёл точно по линии, на которой находился пулемёт, но разорвался сзади. Кто-то выбежал из-за укрытия, и Меткалф хладнокровно скосил его короткой очередью. Затем просигналил Тоузьеру. "Теперь они полностью деморализованы", – подумал он, но радость была преждевременна. Пулемёт на скале застрочил вновь, и чуть ниже позиции Меткалфа взметнулись фонтанчики земли и каменной крошки. Каменные осколки просвистели над его головой, и он моментально сполз вниз в укрытие. Свинцовый вихрь тут же прошёлся по тому месту, где он только что был, и смёл его пулемёт.
  Но третий миномётный снаряд был уже в воздухе. Он услышал взрыв, и пулемёт замолк. Он рискнул приподняться и посмотреть на скалу. Лёгкий дымок вился в тихом утреннем воздухе над бывшим пулемётным гнездом. Миномёт сзади него выстрелил ещё раз, и новый снаряд угодил почти в то же место. Он обернулся и прокричал:
  – Хватит! Они уже готовы.
  Он стал быстро спускаться вниз, посредине сорвался, но приземлился на ноги, словно кот. Подбежав к миномёту, он сказал, задыхаясь:
  – Давай двигаться, пока они не очухались. Да, твой симпатичный пулемёт, Энди, накрылся.
  – Ничего, он сослужил нам добрую службу, – сказал Тоузьер и, вложив в рот два пальца, оглушительно, как уличный мальчишка, свистнул. – Вызываю Джонни.
  Уоррен побежал к своему "лендроверу", сел в него и завёл мотор. Меткалф уселся рядом с ним.
  – Энди – просто чудо, чёрт возьми, – сказал он как нечто само собой разумеющееся. – Отменная была перестрелка. – Его голова дёрнулась назад, когда Уоррен рывком сдвинул "лендровер" с места. – Потише, вы так покалечите меня.
  "Лендроверы" с рёвом выкатились из ущелья и пронеслись мимо скалы, которая всё ещё была слегка окутана дымом. Фоллет сидел, высунувшись из машины сзади, держа наготове автомат, но стрелять, как выяснилось, было не в кого. Никто не стрелял в них, никто вообще не шевелился на заставе. Всё, что заметил Уоррен, – три тени на склоне скалы.
  Меткалф взял микрофон:
  – Энди, пусти меня вперёд, я знаю дорогу. И давай двигаться скорее, а не то молодой Ахмед выпустит джинна из бутылки. Приём.
  – Он этого не сделает, – ответил Тоузьер. – Он мёртв. Его пристукнуло дверью. Приём.
  – Боже мой! – воскликнул Меткалф. – Он – любимый сын Фарваза. Тем более надо торопиться, Фарваз устроит погоню. Чем быстрее мы уберёмся из страны, тем лучше. Надо добраться до международного аэропорта в Мосуле. Мы вас обгоняем. Конец.
  Он повесил микрофон и сказал:
  – Ну, доктор, если вы хотите вновь лечить людей, а не убивать их, смотрите, чтобы этот драндулет не развалился по эту сторону Сулеймании. Вперёд, доктор, полный вперёд!
  
  Глава 9
  1
  
  Двумя днями позже они приземлились в ливанском международном аэропорту Кхальдех и отправились в Бейрут на такси. "Лендроверы" были оставлены в Мосуле на попечение одного из меткалфовских друзей с весьма сомнительной репутацией, но который уже вышел в тираж и был никому не нужен.
  – Бейрут – наш последний шанс, – сказал Тоузьер.
  Они остановились в отеле, и Уоррен сказал:
  – Я позвоню в Лондон. Хеллиер должен сообщить нам обо всём, что здесь происходит. Он знает, где Майк и Дэн. Потом мы обсудим наши дальнейшие действия.
  – Лично я собираюсь сломать Жанетт её прелестную шею, – объявил Меткалф кровожадно.
  Уоррен посмотрел на Тоузьера, и брови его взметнулись вверх. Тоузьер тихо спросил:
  – Ты будешь с нами, Том?
  – Я – с вами. Я говорил вам, что не терплю, когда меня надувают. Я продаюсь, да, но на своих условиях. А мои условия исключают наркотики.
  – Тогда я предлагаю тебе оставить Жанетт в покое, – сказал Тоузьер. – Она теперь не имеет значения. Важен героин. Уничтожим его – можешь получить свою Жанетт.
  – С удовольствием – сказал Меткалф.
  – Хорошо, – сказал Тоузьер. – Джонни, наймите нам автомобиль – нет, лучше два, чтобы не было затруднений с передвижением. После того как Ник переговорит с Хеллиером, решим, что делать дальше.
  Когда Уоррен позвонил в Лондон, мисс Уолден сообщила ему, что Хеллиер в Бейруте. Он позвонил в "Сент Джордж", и через полчаса они все уже сидели в номере Хеллиера. Уоррен представил ему Меткалфа.
  – Он присоединился к нам в самый нужный момент, – сказал он.
  – А где же Брайен? – спросил Хеллиер, оглядываясь.
  – Я расскажу вам о нём позже, – сказал Уоррен. Его начинал возмущать Хеллиер, который заявлял, что жаждет крови, но сам своей шкурой не рисковал. А ситуация отсюда смотрелась иначе, чем из Лондона.
  Хеллиер достал из папки бумаги.
  – Я что-то не понимаю толком Эббота, – начал он. – Он передал мне, что Делорм переправляет две тысячи фунтов героина. Мне кажется, это невероятно, но получить подтверждение или опровержение от Эббота мне не удалось.
  – Я подтверждаю, – сказал Уоррен. – Если бы не Энди и Джонни, то была бы не одна тонна, а две.
  – Расскажите-ка мне всё поподробнее.
  Уоррен рассказал ему всё, от начала до конца. Так он дошёл до гибели Брайена.
  – Он поступил глупо, но это моя вина. Мне следовало бы запретить ему возвращаться назад.
  – Это был его собственный выбор, – сказал Фоллет.
  Уоррен дошёл до конца.
  – Вот и всё, – сказал он уныло. – В общем, мы постоянно опаздывали.
  Хеллиер был бледен и барабанил пальцами по столу.
  – Что ж, мы сделали всё, что могли. Теперь дело за полицией. У нас накопилось много улик.
  Голос Тоузьера прозвучал резко и решительно:
  – Ни в коем случае. Никаких дел с полицией. Вспомните, как мы собирали этот материал. – Он повернулся к Уоррену. – Сколько людей вы убили, Ник?
  – О чём вы говорите? – спросил Уоррен, начиная догадываться, что имел в виду Тоузьер.
  – О чём? Что вы скажете по поводу той ночи, когда мы прорывались сквозь селение Фарваза? Джонни, например, точно видел, что вы сбили человека.
  – Да, и судя по всему, шансов остаться в живых у него не было, – подтвердил Фоллет. – Во всяком случае, когда нам пришлось возвращаться, он лежал на дороге.
  – Он же стрелял в нас, – сердито возразил Уоррен.
  – Расскажите это иранской полиции, – с издёвкой произнёс Тоузьер. – Что касается меня, я по этому поводу вокруг да около ходить не собираюсь. Да, во время этой прогулки я убивал людей. Ахмед был убит моей бомбой, которую мне помогал делать Уоррен; мы разметали миномётным огнём целую группу – в общем, между нами говоря, мы ликвидировали человек двенадцать. – Он наклонился вперёд. – Обычно меня это не заботит. Правительство, которое меня нанимает, тем самым даёт мне своего рода лицензию на убийства. Но этот случай – другой, и меня могут по закону повесить, так же, как и всех вас. – Он ткнул пальцем в сторону Хеллиера. – И вас тоже. Вы так же виновны. Соучастник преднамеренного преступления. Так что подумайте хорошенько, прежде чем обращаться в полицию.
  Хеллиер фыркнул:
  – Вы что, действительно думаете, что нас будут преследовать по закону за убийство какого-то негодяя? – сказал он, презрительно выпятив губу.
  – Нет, вы, я вижу, не понимаете, – сказал Тоузьер. – Том, объясни ему, в чём дело.
  Меткалф с ухмылкой начал:
  – Дело вот в чём. Здесь очень развито чувство национальной гордости. Возьмите, к примеру, иракцев. Я не думаю, что президент Бакр будет проливать слёзы над убитыми курдами, – он сам пытается их смести с лица земли, – но ни одно правительство не потерпит, чтобы группа каких-то иностранцев ворвалась на их землю и устроила там стрельбу. Никакие оправдания тут не помогут. Энди абсолютно прав. Только вы позовёте полицейских, тут же начнётся крупный дипломатический скандал, и чем он кончится, ещё неизвестно. В мгновение ока русские объявят Фоллета агентом ЦРУ, а из вас сделают главаря Интеллиджент-сервис. Тогда вы попляшете.
  Фоллет сказал:
  – Никаких полицейских. – В голосе его была решимость.
  Хеллиер некоторое время молчал, с трудом переваривая то, что ему объяснили. Наконец, он сказал:
  – Понятно. Значит, вы полагаете, что наши действия в Курдистане могут быть рассмотрены как провокация?
  – Боже мой, конечно! – воскликнул Тоузьер. – А как же ещё, чёрт побери!
  – Что ж, признаюсь, вы убедили меня, – не без сожаления сказал Хеллиер. – Хотя я всё же думаю, нас можно оправдать. – Он взглянул на Меткалфа. – То есть некоторых из нас. Контрабанда оружия – совсем другое дело.
  – Мне плевать, что вы обо мне думаете, – спокойно произнёс Меткалф. – За всё, что я делаю, я отвечаю сам. И если я захочу остаться вместе с этими ребятами, вы можете ваше паскудное мнение оставить при вашей толстой особе.
  Хеллиер вспыхнул:
  – Мне что-то не нравится ваше настроение.
  – А мне начхать – нравится или не нравится. – Меткалф повернулся к Тоузьеру. – Кто вам подбросил этого типа?
  – Довольно! – резко сказал Уоррен. – Замолчите, Хеллиер. Нечего тут разглагольствовать. Если Меткалф решил заняться передачей оружия курдам, это его личное дело.
  Меткалф пожал плечами.
  – Я, вероятно, попал не на тех курдов, но это не меняет дела. Эти ребята здорово натерпелись от иракцев, кто-то же должен им помочь.
  – И сделать на них деньги при этом, – ядовито заметил Хеллиер.
  – За труд положено вознаграждение, – сказал Меткалф. – А я рисковал своей шкурой.
  Тоузьер встал и посмотрел на Хеллиера с неприязнью.
  – Думаю, что нам здесь нечего делать, Том, – сказал он. – Рядом с этим надутым пузырём, во всяком случае.
  – Да, – сказал Фоллет, с шумом отодвигая стул. – И мне здесь не нравится.
  Тут вмешался Уоррен.
  – Садитесь все! – сказал он резко. Он обратился к Хеллиеру. – Сэр Роберт, я думаю, вам следует извиниться.
  Хеллиер весь как-то съёжился и пробормотал:
  – Извините, я не хотел, мистер Меткалф.
  Меткалф кивнул головой, а Тоузьер сел на место.
  Уоррен сказал:
  – Давайте сосредоточимся на деле. Как нам обнаружить Эббота и Паркера? Что вы думаете по этому поводу, Энди?
  – Найти Делорм, и она приведёт нас, куда нужно, – быстро ответил Тоузьер.
  – Я много думал об этой женщине, – продолжал Уоррен. – Вы знаете о ней больше, чем кто-либо из нас, Том. Что вы можете нам о ней рассказать нового?
  – Сам не знаю, – ответил Меткалф. – Она для меня – загадка. И вообще, в этом деле много загадок. Жанетт, конечно, работает здорово, но её успехи не так уж и велики. Всё, чем она занималась, приносило деньги, но чистые доходы были не такими уж впечатляющими, и я сомневаюсь, чтобы она сколотила себе приличный капитал. Тем более, насколько я знаю, она любит пошиковать.
  – Ну и что? – спросил Хеллиер.
  – Сколько опиума собрал для неё Фарваз в Иране?
  – Двадцать тонн. Или больше, – сказал Уоррен.
  – Ну вот, – сказал Меткалф. – Это же стоит фантастических денег. Где же она их берёт?
  – А зачем они ей? – сказал Тоузьер. – Она договаривается о бартерной сделке. Прямой обмен оружия на наркотик. За опиум платит не она, а Фарваз, но он ему недорого обходится. У него и владения, и связи.
  – Предположим, это была бартерная сделка, – сказал Меткалф с досадой. – Но я-то доставил Фарвазу оружия на полмиллиона долларов. И это было не в первый раз. Где Жанетт раздобыла полмиллиона?
  – Погодите, – сказал Хеллиер и стал рыться в своей папке. – В одном из первых докладов Эббота говорилось о каком-то банкире. – Он полистал досье. – Вот. Она обедала с человеком по фамилии Фуад, который связан с Интерист банком. – Он взял телефонную трубку. – Надо, пожалуй, узнать о нём поподробнее. У меня здесь хорошие связи среди финансистов.
  – Только будьте осторожны, – предостерёг его Уоррен.
  Хеллиер одарил его высокомерной улыбкой.
  – Не волнуйтесь. Это обыкновенная финансовая справка, ничего особенного.
  Он что-то сказал в телефонную трубку и затем долго слушал ответ. Затем он вновь заговорил:
  – Да, это меня устраивает. Всё, что с ним связано. Особенно директорство и тому подобное. Большое спасибо. Да, я думаю, позвоню вам попозже, на неделе. Да, мы тут делаем фильм. Я тут разберусь с делами, мы с вами пообедаем. Вы пришлёте досье сразу же? Прекрасно.
  Он положил трубку, широко улыбаясь:
  – Я думал, этот Фуад – менеджер банка Интерист. Оказывается, он его владелец. Это интересно.
  – Почему? – спросил Уоррен.
  Хеллиер добродушно улыбнулся:
  – Вы связаны с Мидлэнд-банком, не так ли? Скажите, когда вы в последний раз обедали с главой этого банка?
  Уоррен скривил лицо.
  – Да я никогда не обедал. Я думаю, он и не знает о моём существовании. Я не представляю особого финансового интереса для таких высоких особ.
  – Так же, как и Делорм, судя по тому, что сказал Меткалф. Тем не менее, она обедает с Фуадом, который владеет Интеристом. – Хеллиер сложил руки. – Банковское дело в Ливане ведётся таким образом, что у дельцов Лондонского Сити волосы встанут дыбом. Правила игры, по которым играет Фуад в здешней вольной атмосфере, считаются нормальными, но это значит, что после обмена рукопожатиями с ним вы можете не досчитаться пальцев. Тут один мой друг следит за его действиями и ведёт на него досье – исключительно в целях собственной безопасности. Он его нам сейчас и пришлёт.
  – Значит, вы считаете, что финансирование всей этой махинации осуществляет именно он? – спросил Уоррен.
  – Скорее всего, – ответил Хеллиер. – Мы будем это знать точнее, когда я ознакомлюсь с его досье. Посмотрим, какие посты он занимает.
  – Это одна сторона дела, – сказал Тоузьер. – Но есть и другая. Морфий должен быть превращён в героин. Что вы думаете по этому поводу, Ник?
  – Да, они должны сделать это где-нибудь. Уверен, что здесь, в Бейруте.
  – Без Спиринга?
  – Ну, есть и другие специалисты, и вообще это не трудно, не труднее, чем извлекать морфий из опиума. Тут и школьных знаний достаточно.
  Так они ничего и не решили. Невозможно было обыскать весь Бейрут, тем более Ливан. Уоррен сказал, что надо искать Эббота и Паркера.
  – Если Делорм клюнула на эту идею, Паркер сейчас должен быть очень занят. Поэтому их и держат в каком-нибудь укрытии.
  – Для Жанетт раздобыть торпеду нетрудно, – заметил Меткалф. – Она уже много лет гонит оружие по всему Средиземноморью. Но в данном случае ей нужно кое-что, а именно корабль. Это сужает круг наших поисков до портов и гаваней.
  – Не очень обнадёживает, – сказал Фоллет. – Здесь до черта всяких посудин.
  Зазвонил телефон, и Хеллиер поднял трубку.
  – Да. Принесите его.
  Вскоре раздался робкий стук в дверь. Хеллиер подошёл к двери и возвратился к столу с толстым пакетом.
  – Досье на Фуада, – сказал он. – Посмотрим, что оно нам даст.
  Он взял пачку листов с машинописным текстом и стал их изучать.
  Через несколько минут он сказал раздражённо:
  – Он похож на рыночного торговца. Деньги гребёт лопатой. У него есть яхта – "Звезда моря". – Он просмотрел ещё несколько страниц. – Судя по списку директорских постов, которые он занимает, он запустил руку в пирог по локоть. В его распоряжении отели, рестораны, виноградники, две фермы, верфь… – Он оторвался от бумаг. – Вот на это стоит обратить внимание в свете нашего расследования. – Он сделал пометку в блокноте и продолжал: – Фабрика специй и маринадов, гараж, какое-то механическое предприятие, жилищно-эксплуатационная служба…
  – Ну-ка повторите, – вдруг перебил его Уоррен.
  – Что? Жилищно-эксплуатационная служба?
  – Нет, что-то насчёт маринадов.
  Хеллиер заглянул в досье.
  – Да, фабрика специй и маринадов. А что такое?
  – А вот что. При обработке морфия выделяется резкий запах – используется уксусная кислота. Точно такой запах бывает на подобных предприятиях. Они же используют в больших количествах уксус.
  – Так, мы, кажется, что-то нащупали, – произнёс Тоузьер с удовлетворением. – Нам надо разделиться. Нику мы поручим маринадную фабрику – он в этом деле больше понимает; Джонни следит за Делорм, я ему буду помогать. А ты, Том, займись верфью. От этой женщины держись подальше. Фарваз уже ей донёс, конечно, обо всём и о твоём участии в этом деле.
  – Ладно, – согласился Меткалф, – но я до неё доберусь.
  – Доберёшься, – зловеще пообещал Тоузьер. – Сэр Роберт тем временем продолжит изучать досье на Фуада, может, ещё что-нибудь нам подскажет. Он будет нашим штабом и останется здесь. Связь по телефону. Он корректирует наши действия.
  
  2
  
  Паркер готовился заняться последней торпедой и мурлыкал себе под нос какую-то песенку. Он часами не разгибал спины, почти не ел, его жизнь была ограничена пространством сарая и прилегающего к нему двора, но всё равно он был несказанно счастлив, занимаясь своим любимым делом. Он был огорчён тем, что работа близилась к концу по двум причинам: заканчивалась приятная её часть, а опасная неминуемо приближалась. Но сейчас он не думал о том, что произойдёт на той стороне Атлантики, и неторопливо вскрывал боеголовку торпеды.
  Эббот же становился всё более взвинченным. Он ничего не смог выведать у Жанетт по поводу предстоящей операции. Ему совершенно необходимо было знать её место и время, но эти данные Жанетт держала при себе. Видимо, и Истмэн ничего не знал. Делорм играла в карты, но козыри держала в тайне.
  Как и Паркер, он был заключён в четырёх стенах. Ему удалось увидеть номер газеты со своим объявлением, он понял, что этот трюк ему удался, но о том, что за этим последовало, он не имел ни малейшего представления. Он гневно нахмурился и посмотрел наверх. Араб Али стоял там, облокотясь на перила, и смотрел на них своими коричневыми немигающими глазами. Ещё одно – они были под постоянным наблюдением.
  Тут он увидел, что Паркер как-то затих. Он склонился над торпедой и внимательно рассматривал её.
  – В чём дело? – спросил Эббот.
  – Подойдите сюда, – тихо сказал Паркер.
  Эббот подошёл к Паркеру, посмотрел на боеголовку. Руки у Паркера слегка дрожали.
  – Не подавайте виду, – тихо сказал Паркер. – Не привлекайте внимания этого проклятого араба. Эта штука заполнена.
  – Заполнена чем? – спросил Эббот.
  – Тринитротолуолом. Вы что, дурак, что ли? Чем ещё заполняют боевые головки! Здесь его достаточно, чтобы вся эта дыра взлетела на милю вверх.
  Эббот судорожно сглотнул.
  – Но Истмэн говорил, что ему поставляют пустые торпеды.
  – Значит, эта прошла по ошибке. Более того, здесь есть детонатор, который, я надеюсь, не заряжен. По идее, он не должен быть заряжен. Пойдите спокойно пройдитесь, а я попробую его вытащить.
  Эббот, как загипнотизированный, смотрел на боеголовку. Паркер работал чрезвычайно осторожно. Вынув детонатор, он положил его на скамью.
  – Так-то лучше. Всё равно, конечно, утешительного мало. Удивляюсь, почему это всё не взорвалось раньше. Оставлять детонатор в боеголовке – преступление.
  – Да, – выдавил из себя Эббот, обливаясь потом. – А почему это вы сказали: "утешительного мало"?
  – Тринитротолуол – вещь капризная, – ответил Паркер. – Со временем в нём происходят какие-то изменения, он становится нестабильным и настолько чувствительным, что может и сам взорваться. – Он искоса посмотрел на Эббота. – Так что лучше не подходите близко, Майк.
  – Не беспокойтесь, не подойду. – Автоматически он вынул из кармана портсигар, но тут же засунул его снова. – И курить, конечно, нельзя. Ну, что мы будем с ним делать?
  – Мы его вытащим. Пусть лежит про запас. Может он нам и пригодится. Надо только, чтобы Али не узнал об этом.
  – Навряд ли он узнает, – сказал Эббот. – Он в технике ничего не понимает. Но вот Истмэн, он может о чём-то и догадаться. А для чего вам этот тринитротолуол?
  – У меня возникла идея: эта торпеда должна взорваться, – сказал Паркер. – В конце концов, она для этого и предназначена, и будет правильно, если так оно и произойдёт. Когда эти рыбки будут запущены, они, как я задумал, должны сбиться с курса. Пусть произведут небольшой тарарам. То, что мы нашли в этой торпеде взрывчатку, по моему разумению, перст судьбы.
  Эббот представил себе, как четыре торпеды, гружённые героином на сумму двадцать пять миллионов долларов каждая, взрываются вблизи американского берега перед потрясённой публикой. Вот будет потеха!
  – А как с весом? – спросил Эббот. – Вы ведь постоянно что-то ныли насчёт него.
  Паркер подмигнул:
  – Я преувеличивал. У меня есть кое-что в резерве.
  – Но у нас же только один детонатор.
  – Толковый мастер всегда что-нибудь придумает, – произнёс Паркер. – Вполне вероятно, что, когда я буду вынимать это вещество, мы оба взлетим на воздух к чертям собачьим. Так что отложим это на потом. Может, и не понадобится. – Он внимательно осмотрел боеголовку. – Мне нужны инструменты из меди. Надо их самому изготовить.
  Он ушёл. Эббот ещё некоторое время побыл наедине с торпедой и тоже ушёл, стараясь не делать резких движений.
  Четыре дня спустя Истмэн с удовлетворением проинспектировал торпеды.
  – Вы считаете, что можно их запускать, Дэн? – спросил он.
  – Всё готово, – ответил Паркер. – Осталось их загрузить, и можете закладывать их в аппарат.
  – Между прочим, вторая труба, приваренная к днищу "Ореста", повысила его устойчивость. Капитан сказал, что теперь он ведёт себя гораздо лучше.
  Паркер улыбнулся:
  – Ну, она, конечно, уравновесила его. Что ж, я готов к загрузке, если у вас готов товар.
  – Босс немного волнуется и хочет заниматься этим сама.
  – Нет, ни в коем случае, – отрезал Паркер. – Это точная работа. Надо знать, где центр тяжести и как расположить груз, чтобы его не нарушить. – Действительно, допустить, чтобы кто-нибудь лазил в боеголовки, Паркер не мог. – Она может стоять рядом и смотреть, как я это делаю, – согласился он после небольшого раздумья.
  Эббот включился в беседу:
  – Дэн говорил, что если центр тяжести будет смещён, торпеда может нырнуть в глубину.
  – Это повлияет также и на навигационное управление, – добавил Паркер.
  – Ладно, ладно, – сказал Истмэн, поднимая руки, – сдаюсь. Меня убедили – как всегда. Жанетт скоро будет здесь вместе с грузом, попробуйте убедить её.
  Убедить Жанетт оказалось намного сложнее, но и она в конце концов согласилась с доводами Паркера, которые он к тому же расцветил яркими техническими подробностями.
  – Но я должна присутствовать при загрузке, а потом опечатать головку, – сказала она.
  – Вы, я вижу, нам не доверяете, – усмехнувшись, сказал Эббот.
  – Именно, – ответила она холодно. – Помогите Джеку принести груз.
  Эббот помог Истмэну стащить с лестницы большую картонную коробку и пошёл за другой. Жанетт пнула коробку ногой, обутой в аккуратную туфельку.
  – Откройте.
  Паркер взял нож и вскрыл коробку. Она была доверху набита полиэтиленовыми пакетами с белым порошком.
  – В каждом пакете – полкило героина, – сказала она. – Здесь их пятьсот – груз на одну торпеду.
  Паркер выпрямился.
  – Нет, так не пойдёт. Я сказал: пятьсот фунтов, а не двести пятьдесят килограммов. Я за это не возьмусь. Перевес – пятьдесят фунтов.
  – Закладывайте, – приказала она.
  – Вы не понимаете, – сказал он, горячась, – эти торпеды сбалансированы на определённый вес. Если вы их перегрузите, нарушится центр тяжести. – Он потёр нос, как бы раздумывая. – Впрочем, наверное, это возможно.
  – За лишних сто тысяч долларов, я полагаю? Ладно, только для вас. Я не скажу Эбботу.
  – Ну, что ж, давайте, – сказал он. – Постараюсь. – Он не хотел оставлять здесь лишний героин, да к тому же на самом деле центр тяжести его ни в малейшей мере не волновал. Он устроил ей представление вокруг торпеды, ошеломил её учёными словами и терминами, чтобы не вызывать её подозрений. – За лишние сто тысяч – будьте любезны.
  – Я так и думала, что вы согласитесь, – улыбнулась она.
  Он подсчитал про себя и решил, что почти ничего не теряет. Дополнительный героин стоит миллионов десять, а она раскошелится только на сто тысяч. Господи, ну и доходы в этом бизнесе!
  Истмэн и Эббот приволокли ещё одну коробку, и Паркер стал начинять боеголовку пакетами.
  – Тут ещё проблема плотности, – провещал он Жанетт. – Героин, да ещё в пакетах довольно рыхл, не то что тринитротолуол. Ему нужно больше места.
  – Эта боеголовка не протечёт? – обеспокоенно спросила Жанетт.
  – Не бойтесь, – заверил он её, – она надёжна, как утиная задница.
  На её лице отразилось мистическое благоговение. Истмэн не смог сдержать улыбки. Чтобы скрыть её, он подошёл к скамье и стал перебирать инструменты. Что-то привлекло его внимание, и Эббот застыл, видя, как он взял в руки один из детонаторов, изготовленных Паркером.
  – Это что такое?
  Паркер посмотрел и небрежно ответил:
  – Размыкатель цепи "Б". Он плохо работал, мне пришлось сделать новый.
  Истмэн подбросил его в воздух, поймал и положил обратно.
  – У вас золотые руки, Дэн. Я бы мог подыскать вам приличную работу в Штатах.
  – Не возражаю, – ответил Паркер. – Если она оплачивается так же хорошо, как эта. – Он замолчал, углубившись в работу. Потом сказал: – Это последний пакет. Удивительно, нет, в самом деле, – мне удалось затолкать их все. Теперь я закрываю головку, и можете ставить, если хотите, свою печать. – Он внимательно осмотрел прокладку, вставил её в люк и закрыл крышкой. – Майк, готовьте блок и тали. Сейчас мы соединим головку с корпусом, и торпеда готова к отправке на "Орест".
  Они подняли боеголовку, и Паркер крепко присоединил её болтами к телу торпеды.
  – Вот, мисс, – сказал он. – Ну как, вы довольны? Надо бы мне взять с вас расписку, да вы не дадите.
  – Я довольна, – сказала Жанетт. – Отправляйте её вечером на "Орест", Джек. Завтра прибудет новый груз, Паркер. "Орест" отчаливает послезавтра утром. – Она улыбнулась Эбботу. – Приятной морской прогулки всем нам.
  
  3
  
  Когда они вновь встретились в номере Хеллиера, Уоррен был в плохом расположении духа. День прошёл зря. Фабрика маринадов оказалась закрытой, и попасть на неё не удалось. На воротах висело объявление: "Закрыто на ремонт".
  – Как вы смогли прочесть надпись на арабском? – спросил Меткалф.
  – Мне перевели её на французский, – сказал Уоррен усталым голосом. – Запах уксуса я чувствовал, но не очень сильный. Никто туда не входил, никто и не выходил. В общем, день прошёл впустую.
  – А я видел, что кое-кто вошёл, – неожиданно сказал Фоллет. – Я следил за Делорм, и она вошла на фабрику через заднюю дверь. С ней был парень – американец. Они провели там около часа.
  – Что ж, всё сходится, – сказал Хеллиер, глядя на Фоллета с одобрением. – Значит, Делорм и Фуад связаны. Что удалось узнать о верфи?
  – Она не очень большая, – сказал Меткалф. – Незаметно туда войти невозможно. Жанетт я не видел. Я нанял лодку и смог рассмотреть эту верфь с моря. Там стоит яхта Фуада и старое изношенное каботажное судно "Орест". Оно под панамским флагом. Сама верфь выглядит заброшенной. На ней вроде никого нет, зато у главных ворот полно крутых ребят.
  – Наверное, тоже закрыта на ремонт, – сказал Тоузьер с иронией. – Если они возят по Бейруту партии героина на миллионы долларов, ясно, что ничьи любопытные глаза на перевалочных пунктах им не нужны, поэтому они так заботятся о безопасности. Вполне вероятно, что "Орест" – тот корабль, который мы ищем. Может он пересечь Атлантику?
  – Почему бы и нет? – ответил Меткалф. – У него водоизмещение три тысячи тонн. Ещё одна любопытная деталь. Сегодня днём оттуда выехал грузовик с длинным прицепом. Что в нём было, я, конечно, не видел – он был покрыт брезентом, но думаю, это, скорее всего, и была торпеда.
  – Я в этом не уверен, – сказал Уоррен. – Паркер мне говорил, что одна торпеда может нести только пятьсот фунтов, а, как мы знаем, переправлена должна быть тонна. – Он нахмурился. – Даже если Паркеру и Эбботу удастся пустить на дно торпеду, останется ещё три четверти тонны героина. Если торпеда погибнет, Делорм и её шайка затаятся, и наше положение будет хуже, чем сейчас.
  – Если Жанетт может раздобыть одну торпеду – а она может, – то достанет и четыре, – сказал Меткалф. – Я знаю Жанетт, она от своего не отступит, и если уж её привлекла эта идея с торпедой, она отдалась ей целиком, всей душой.
  – Всё это прекрасно, – сказал Уоррен, – но мы ведь даже не знаем, удалось ли Паркеру купить её на этой идее.
  – У меня есть ещё кое-что, – продолжал Меткалф. – Когда грузовик выехал из верфи, я последовал за ним. Он прибыл к одному месту на побережье, столь же закрытому и недоступному для наблюдения. Мне пришлось хорошенько раскошелиться, чтобы проникнуть в мансарду дома напротив, из которой было видно примерно три четверти того, что находится за забором. Там разгуливал араб, видимо, присматривающий за этим местом, и я видел ещё одного человека – невысокого роста, широкоплечего и мускулистого, хромающего на одну ногу…
  – Паркер! – воскликнул Уоррен. -…и ещё одного – высокого молодого блондина. Это, наверное, Эббот.
  – Скорее всего, – кивнул Уоррен.
  – Какая-то машина въехала туда, постояла там несколько минут и уехала. На ней приехал высокий человек с клювообразным носом и пролысинами на висках.
  – А это похоже на парня, с которым была Делорм, – сказал Фоллет. – Это был чёрный "мерседес"?
  Меткалф кивнул, и Хеллиер сказал:
  – Я думаю, что мы на правильном пути. Что же нам делать?
  – Мне кажется, что Паркер и Эббот в большой опасности, – сказал Уоррен.
  – Не то слово, – фыркнул Меткалф. – Ведь Паркер собирается загубить торпеду. Представляете себе Жанетт, когда это случится? Она и вообще-то девица чувствительная, а тут она упустит такие деньги. В таких случаях люди теряют рассудок и человеческий облик. Её карающая десница настигнет Паркера и Эббота. Их просто выкинут за борт, и никто никогда о них больше не услышит. – Он помолчал, задумавшись. – Да и вообще, с ними могут расправиться, даже если торпеда успешно выполнит свою функцию. Жанетт страсть как любит заметать свои следы.
  Тоузьер сказал:
  – Ник, я боюсь, что вы сваляли дурака. Идея с торпедой была сама по себе хороша, но вы предусмотрели не всё. Конечно, это замечательно иметь возможность уничтожить героин, но что будет с Паркером и Эбботом?
  – Мне кажется, нам пора действовать, – сказал Хеллиер. – Остаётся выбрать, на что мы совершаем налёт в первую очередь – на фабрику или на корабль.
  – Во всяком случае, не на фабрику, – тут же возразил Уоррен. – Предположим, они уже вывезли оттуда героин?
  Или большую его часть? Я высказываюсь в пользу корабля где мы можем накрыть, если не всё, то почти всё.
  – И спасти Паркера и Эббота, – заметил Хеллиер.
  – Это значит, что нападать нужно перед отплытием "Ореста", – сказал Тоузьер задумчиво, – а когда это должно произойти, мы не знаем.
  – И чем он будет загружен? – сказал Меткалф. – Мы ещё многого не знаем.
  – Эх, если бы можно было поговорить с Эбботом, хотя бы пять минут, – вздохнул Уоррен.
  Тут Меткалф щёлкнул пальцами.
  – Вы говорили, что Паркер служил на флоте. Так он, наверное, помнит азбуку Морзе?
  – Возможно, – сказал Уоррен. – Даже скорее всего.
  – Эта мансарда, где я был, расположена против заходящего солнца. Оно мне чертовски мешало, когда я наблюдал. Но это можно использовать. Нужно всего лишь зеркальце. Мы установим с ними связь с помощью солнечного зайчика.
  – Но это надо сделать незаметно, – сказал Уоррен.
  – Я уж как-нибудь постараюсь, – заметил Меткалф.
  На этом совещание закончилось. Уоррен должен был помогать Меткалфу, а Тоузьер с Фоллетом – сосредоточиться на верфи и нащупать в ней брешь. Хеллиер опять остался в качестве координационного центра.
  Уоррен обсудил план действий с Меткалфом. Когда они обо всём договорились, Уоррен сказал:
  – Меткалф, я хочу задать вам один личный вопрос, можно?
  – Пожалуйста, только не рассчитывайте получить откровенный ответ.
  – Вы меня удивляете, Меткалф. Вы ведь не особенно в ладах с законом и правопорядком, не так ли? Но вы, тем не менее, железно настроены против наркотиков. Почему?
  Улыбка сползла с лица Меткалфа:
  – Это не ваше дело, – отрезал он.
  – В данных обстоятельствах, я думаю, моё, – сказал Уоррен осторожно.
  – Наверное, у вас есть свои резоны, – согласился Меткалф. – Вы боитесь, что я захвачу эти наркотики, убегу и обведу вас всех вокруг пальца. – Он слегка улыбнулся. – Я бы мог это сделать – деньги будут колоссальные, – если б это не были наркотики. Вот что я вам скажу, у меня был младший брат – и на этом замнём для ясности.
  – Понимаю, – медленно протянул Уоррен.
  – Конечно, понимаете – вы ведь сами связаны с этим делом, как мне рассказывал Энди. А что касается закона и правопорядка, то я их уважаю, как и любой человек, но если бедные курды хотят бороться за свои человеческие права, я готов поставлять им оружие.
  – Вы рассуждаете так же, как Энди Тоузьер.
  – Мы с Энди хорошо ладим друг с другом, – сказал Меткалф. – Позвольте мне дать вам небольшой совет, Ник: не задавайте личных вопросов, по крайней мере, южнее Марселя. А то можете стать калекой – всерьёз и надолго.
  
  4
  
  Дэн Паркер сидел на стуле около скамьи и колдовал над последней торпедой. Вечернее солнце заливало сарай, работу он почти закончил. С утра были набиты и увезены две торпеды, последнюю должны были увезти через несколько часов. Он устал и был расстроен. Следующая стадия их приключения беспокоила его всё больше и больше.
  Там, в Лондоне, осталась его жена, остались двое сыновей, и он уже не надеялся их вновь увидеть. Он не строил иллюзий относительно того, что произойдёт на той стороне Атлантики, когда все четыре торпеды взорвутся у берега и уничтожат целое состояние. Его просто-напросто убьют, и он не видел пути к спасению. Он и раньше рисковал жизнью, но это был риск на войне – там многое зависело от случайности. Здесь же смерть надвигалась холодно неумолимо и неизбежно.
  Он заморгал глазами, когда какой-то лучик света скользнул по его лицу. Его занимала опасная ситуация, в которой они с Эбботом оказались. Сбежать в Бейруте они не могли – тогда бы все догадались, что они смухлевали с торпедами, и всё их опасное предприятие пошло бы насмарку. Делорм как-нибудь компенсирует свои потери и займётся своим бизнесом по-старому. Значит, не было иного выхода, как грузить торпеды на "Орест" и надеяться на судьбу.
  Он напрягся, когда увидел, что на скамье рядом с ним скачет солнечный зайчик и азбукой Морзе отстукивает его имя – снова и снова.
  Он встал и подошёл к Али, который сидел на корточках на верху лестницы.
  – Эй, Али, проклятый мошенник, пойди-ка в контору да принеси мне сигареты. Понял? Сигареты. – Он изобразил, как чиркают спичкой и зажигают сигарету.
  Эббот сказал:
  – У меня есть, Дэн.
  Не оборачиваясь, сквозь зубы, Паркер произнёс:
  – Я эти не курю, – и громко, – шевелись, болван!
  Али кивнул и отправился в контору. Как только он исчез, Паркер быстро повернулся к Эбботу.
  – Ступайте туда и задержите его там как можно дольше – как хотите, скажите, что у вас понос, живот болит, – не важно, только задержите его.
  Эббот повиновался Паркеру и, ничего не спрашивая, побежал наверх по лестнице. Он не понимал, в чём дело, но чувствовал, что так надо. Паркер возвратился к скамье, где по-прежнему мерцал солнечный лучик, и некоторое время изучал его. Затем он поднял голову – сигналили через окно. В этот момент свет полоснул его по глазам, ослепив его, и замер. Он заслонился от него ладонью, одновременно делая знак поднятым пальцем, затем сделал шаг в сторону.
  Световое пятно замерло на скамье, затем стало мигать и медленно сигналить азбукой Морзе: "Здесь Уоррен… есть вопросы… отвечай светом… одна вспышка – да, две – нет… понятно…" Паркер взял находившуюся в помещении лампу и поднёс её к окну. Он включил её и тут же выключил. Свет на скамье замер, потом просигналил:
  – Торпеда работает?
  Паркер понял это так: "Контрабанда будет осуществляться с помощью торпеды?" – и ответил одной вспышкой.
  – Сколько… одна?
  Две вспышки.
  – Четыре…
  Одна.
  – На "Оресте"…
  Одна.
  – Когда… на следующей неделе…
  Две.
  – Завтра…
  Одна вспышка.
  Меткалф в мансарде проверил тщательно подготовленный им лист вопросов. Он использовал имя Уоррена потому, что он сам был Паркеру неизвестен, и ему надо было в кратчайшее время получить максимум информации. Это было похоже на игру в "Двадцать вопросов". Он просигналил следующий вопрос, может быть, самый важный: -…весь ли наркотик уходит?..
  Одна вспышка. -…вы с Эбботом едете…
  Одна вспышка. -…Нужно вас спасать…
  Слабый свет в сарае лихорадочно замигал, и Меткалф понял, что Паркер пытается что-то сообщить. Но свет лампы был слишком тусклым, солнце ярко светило Меткалфу в глаза, и он ничего не понимал. Он держал свой луч неподвижным, пока Паркер не остановился, хотел начать снова, но заколебался, потому что в поле его зрения появился араб. Но тут же ему преградил дорогу Эббот, который делал рукой какие-то жесты, и они вдвоём вышли из сарая.
  Меткалф вновь заработал зеркальцем. – уточни своё местонахождение… можешь сигналить ночью…
  Одна вспышка. -…буду здесь всю ночь… удачи…
  Луч замер на скамье и внезапно исчез. Паркер снял руку с выключателя лампы и вздохнул. Подойдя к окну, он посмотрел на здание с мансардой, из которого шли сигналы. Там ярко сверкало единственное окно, отражая красный свет заходящего солнца. Мрачное настроение Паркера улетучилось – они с Эбботом почувствовали, что не одиноки.
  Он взобрался наверх по лестнице, подошёл к двери и заревел:
  – Ну, где же эти проклятые сигареты?
  
  5
  
  Хеллиер нанял быстроходный катер, который стоял в яхтовой гавани, и рано утром они все собрались на нём, чтобы обсудить ситуацию. Фоллет помог Меткалфу поднять на борт тяжёлый чемодан, и они все уселись за круглым столом в каюте. Тоузьер спросил:
  – Том, ты уверен, что "Орест" должен отправиться в девять?
  – Так мне просигналил Паркер. Мы довольно долго болтали.
  – Что он думает?
  – Он не хочет, чтобы мы их спасали из сарая. Они и сами могли бы удрать оттуда – пристукнуть этого араба и смыться. Но это испортило бы всю игру.
  Тоузьер посмотрел на часы.
  – Уже семь. У нас не так много времени, чтобы выработать план действий. Будем ли мы атаковать "Орест" здесь, перед его отплытием или в открытом море?
  – Это надо сделать до его отправления, – с уверенностью сказал Меткалф. – Как мы попадём на корабль в море? Ковровую дорожку перед нами расстилать не будут, Истмэн этого не допустит.
  – Я хочу точно знать, – сказал Хеллиер, – Истмэн идёт на "Оресте" с Паркером и Эбботом. Делорм остаётся в Бейруте? Так?
  – Не надолго, – сказал Уоррен. – Паркер сказал, что она с Фуадом будет следовать за ними на яхте – якобы прогуляться по Карибскому морю. Кроме того, он считает, что после того, как торпеды будут выпущены, они постараются избавиться от "Ореста". Торпедные аппараты – это серьёзная улика против них, и они не могут позволить, чтобы таможенные власти в порту обнаружили их при досмотре. "Звезда моря" будет рядом и примет экипаж "Ореста".
  – Вероятно, – сказал Меткалф и усмехнулся. – Часть экипажа, скорее всего. Я ведь говорил вам, что Жанетт любит заметать свои следы.
  – Итак, останавливаемся на верфи, – сказал Тоузьер. – Я предлагаю нанести удар по ним прямо перед отплытием. Мы захватим корабль, выведем его в море и там утопим торпеды. После этого мы где-нибудь причалим к берегу и разлетимся.
  – Нам надо их огорошить, – сказал Меткалф. – Мы пойдём со стороны моря. Они типичные береговые крысы и охраняют себя со стороны берега. Но всё нужно делать быстро и аккуратно. – Он обратился к Фоллету. – Откройте чемодан, Джонни.
  Фоллет открыл чемодан, и Меткалф начал выкладывать его содержимое на стол.
  – Я тут встречался со своими приятелями, – сказал Меткалф, вынимая один за другим пистолеты и небольшие автоматы. – Нам это может пригодиться. Как видите, не только Жанетт может добывать оружие. – Он кивнул в сторону Хеллиера. – Счёт получите попозже.
  Тоузьер взял автомат.
  – Этот вот для меня. А как с боеприпасами?
  – Достаточно, если не разбазаривать зря. Но лучше, конечно, вообще обойтись без стрельбы. Нам совершенно не нужно, чтобы полиция в порту начала за нами охоту. – Он показал рукой на стол. – Какой вам по душе, Ник?
  Уоррен уставился на эту коллекцию оружия.
  – Не знаю, – протянул он. – Я не умею пользоваться пистолетом. Всё равно не попаду.
  Фоллет выбрал себе пистолет, попробовал, как работает спусковой механизм.
  – Лучше возьмите всё-таки, – посоветовал он. – Хотя бы для устрашения. А не то быстро получите кусок свинца в задницу.
  Хеллиер тоже потянулся к пистолетам.
  – Я возьму вот этот, – решил он. – Практика у меня тоже небольшая. Я служил когда-то в артиллерии, но это было очень давно.
  – А вы что, пойдёте с нами? – с удивлением спросил Меткалф.
  – Конечно, – спокойно ответил Хеллиер. – А что, есть причины, по которым мне не идти?
  Меткалф пожал плечами:
  – Да нет. Но я думал, вы предпочтёте отсиживаться в тылу.
  Хеллиер бросил взгляд на Уоррена.
  – Паркер и Эббот оказались сейчас там отчасти и по моей вине. Когда-то я сказал Уоррену, что жажду крови. Теперь я сам готов за неё платить.
  Уоррен посмотрел на единственный оставшийся на столе пистолет.
  – Я покажу вам, как надо с ним обращаться, Ник, – сказал Фоллет. – У нас есть ещё время для урока.
  Уоррен медленно протянул руку и взял пистолет, ощущая непривычную тяжесть воронёного металла.
  – Ладно, Джонни, – сказал он. – Показывайте.
  
  Глава 10
  1
  
  Полковник Мирза Навар, глава секретной службы по северо-западным провинциям Ирана, сидел за своим столом и читал многочисленные донесения. В одном из них сообщалось о сильном взрыве в Курдистане вблизи иракской границы. Такого рода события вообще были нежелательны, а уж в этом неспокойном районе в особенности. Здесь явно замешан Фарваз, и полковник с неудовольствием думал о возможных последствиях происшествия.
  В дверях появился секретарь.
  – Вас хочет видеть капитан Муккари.
  – Впустите его немедленно.
  Судя по виду капитана, ему только что пришлось предпринять тяжёлое и поспешное путешествие через труднодоступные районы Ирана. Полковник, окинув его взором, сказал:
  – Ну, капитан, что там у вас?
  – Там был взрыв, сэр, очень большой. Подземный канал практически разрушен.
  Полковник с облегчением откинулся на спинку кресла.
  – Ну, это обычное дело. Они выясняют свои права на воду. Пусть этим занимается гражданская полиция.
  – Я тоже так думал, сэр, – сказал Муккари, – пока не обнаружил вот это. – Он положил на стол небольшой кубик.
  Полковник взял его, поцарапал ногтем, затем осторожно понюхал.
  – Опиум.
  Это было серьёзнее, хотя тоже не совсем по его части.
  – Это вы нашли в хозяйстве Фарваза?
  – Да, сэр, среди обломков на месте взрыва. Фарваз куда-то исчез вместе с сыном. Жители клянутся, что ничего не знают.
  – Ещё бы, – сказал полковник обыденным тоном. – Что ж, надо обратиться к специалистам по наркотикам.
  Он пододвинул к себе телефон.
  
  ***
  
  В Багдаде другой офицер читал другое донесение. Вблизи границы с Турцией происходило что-то непонятное. Там произошло какое-то сражение, но иракские войска никакого участия в нём не принимали. Что само по себе было любопытно. Похоже, что курды воевали друг с другом.
  Он включил диктофон и стал записывать свои комментарии к донесению.
  
  ***
  
  – Хорошо известно, что лидер повстанцев Аль Фарваз, имеющий свою вотчину в Иране, оборудовал укреплённый пункт по эту сторону границы. Моё предварительное предположение: Мустафа Барзани попытался устранить Фарваза накануне переговоров с иракским правительством. Согласно непроверенным данным, Ахмед бен Фарваз был убит в схватке. Ожидаются новые сообщения.
  Он и понятия не имел, насколько он заблуждается.
  
  ***
  
  В здании, расположенном недалеко по той же улице в Багдаде, ещё один из высших полицейских чинов проверял, стоя у карты, ещё одно донесение. Исмаил Аль-Кхалил давно уже состоял на службе в отделе по борьбе с наркотиками и имел немалый опыт. В донесении говорилось о взрыве и гибели подземной лаборатории. Среди осколков посуды обнаружили громадное количество опиума и химических веществ – подробности были зафиксированы на отдельном листе. Он прекрасно знал, что всё это означало.
  Он провёл пальцем по воображаемой линии из Ирана в северный Ирак и затем в Сирию. Он вернулся за стол и сказал своему сослуживцу:
  – Иракцы абсолютно уверены, что наркотик пересёк границу. – Он пожал плечами. – Что мы можем поделать? Учитывая политическую ситуацию в Курдистане, ничего. Я подготовлю доклад, копии разошлём в Сирию, Иорданию и Ливан.
  Одна из них легла на стол Джамиля Хасана из Бюро по борьбе с наркотиками в Бейруте. Он прочёл её и немедленно начал действовать. Подпольный мир Бейрута тотчас же ощутил это на себе. Один из тех, кого замели, был некто Андре Пико, мелкий жулик, подозреваемый в связях с торговцами наркотиками. Его допросили, но за несколько часов выудить из него ничего не удалось. Во-первых, он действительно почти ничего не знал; во-вторых, допрашивавшие сами толком не знали, о чём расспрашивать. У Пико от яркого света ламп появилась нестерпимая боль в глазах. Его отпустили около девяти часов утра – и напрасно.
  
  3
  
  Без десяти девять катер плавно качался на голубых волнах Средиземного моря, медленно двигаясь на малых оборотах. Хеллиер сидел на борту с удочкой в руках и был, казалось, целиком поглощён рыбной ловлей. Но Тоузьер, находившийся в каюте, внимательно и неотступно следил за "Орестом" в бинокль. Вившийся над трубой дымок свидетельствовал о том, что котлы уже работали и корабль был готов к отплытию.
  Уоррен тоже сидел в каюте у двери и смотрел на Меткалфа, стоявшего у руля. Он видел, что тот управляет катером превосходно, и сказал ему об этом. Меткалф ухмыльнулся.
  – Я прошёл суровую школу, – сказал он. – Несколько лет тому назад я гонял сигареты из Танжера в Испанию вместе с одним янки по имени Крупке. У нас был катер военного образца, который мне пришлось переделать так, чтобы он мог удрать от испанской береговой охраны. Не умей я обращаться с лодками и катерами, немногого бы я стоил.
  Он наклонился и заглянул в каюту.
  – Есть движение, Энди?
  – Никакого, – ответил Тоузьер, не отрываясь от бинокля. – Через десять минут надо двигаться.
  – Нам придётся расстаться с этой посудиной, сэр Роберт, – сказал Меткалф, поворачиваясь к Хеллиеру. – Владельцам это, я думаю, не понравится – вам вчинят какой-нибудь иск.
  – Ничего, это мне по карману, – отозвался Хеллиер.
  Уоррен всё время ощущал металлическую тяжесть пистолета, заткнутого за пояс. Он мешал ему, и он вынужден был то и дело подтягивать брюки. Меткалф это заметил.
  – Не обращайте на него внимания, Ник, и всё будет в порядке. Когда начнём, делайте то же, что и я.
  Уоррену было не по себе, оттого, что Меткалф заметил его нервозность. Он сухо ответил:
  – Когда мы начнём, всё будет в порядке.
  – Конечно, – согласился Меткалф. – Все в таких случаях вначале мандражируют. – Он вздохнул. – Мне и самому всю жизнь приходится пересиливать себя.
  Сзади раздалось клацанье металла. Уоррен повернул голову и увидел, как Фоллет загоняет в пистолет полный магазин патронов. Меткалф сказал:
  – Каждый человек ведёт себя в такой ситуации по-разному. Джонни тоже нервничает и успокаивает себя тем, что постоянно осматривает свой пистолет. Ему надо много раз удостовериться в том, что он готов к стрельбе.
  Уоррен сказал:
  – Мы собираемся брать на абордаж это судно с оружием в руках, но его команда ведь может быть совершенно ни в чём не виновата.
  – Этого не может быть, – произнёс Меткалф. – Нельзя же в самом деле приладить к корпусу судна торпедный аппарат так, чтобы команда об этом и не догадывалась. Они все тут замешаны. А стрелять мы не будем, если они первыми не начнут. – Он посмотрел в сторону "Ореста". – Скорее всего, там будет только костяк команды. Жанетт вряд ли позволит быть на борту хоть одному лишнему человеку.
  Тоузьер сказал:
  – Почему бы нам не двинуться прямо сейчас? Они готовы, и мы тоже. Зачем нам ждать, когда они начнут сниматься с якоря?
  – Правильно, – сказал Меткалф и начал поворачивать руль. Через плечо он обратился к Хеллиеру: – Постарайтесь быть похожим на рыбака, сэр Роберт. – Он приоткрыл дроссельную заслонку, и катер прибавил скорость. Подмигнув Уоррену, он продолжал: – Главное – не суетиться. Не будем включать моторы на полную катушку, пойдём к ним тихонько – они не сообразят, что к чему. А когда сообразят, я надеюсь, будет поздно.
  Тоузьер отложил в сторону бинокль и занялся приготовлениями. Он закинул себе на плечо автомат и проверил тщательно, во избежание петель, уложенную бухту топкого каната с прикреплённым к нему трехлапным крюком. Затем он похлопал Уоррена по плечу и попросил его посторониться.
  – Теперь гончей самое время увидеть зайца, – сказал он, проходя на корму.
  Со стороны, с берега, казалось, что катер невзначай приблизился к судну, которое вдруг очутилось на его пути. Вот-вот могло произойти неприятное столкновение, а водитель катера, вероятно, был целиком поглощён восторженным созерцанием рыбы, которую поймал сидевший в катере толстый англичанин.
  Рыба, причём очень хороший экземпляр, была куплена утром на рынке в соответствии с планом маскировки, разработанным Фоллетом, мастером всяческих розыгрышей. Хеллиер изо всех сил старался, чтобы она выглядела у него на крючке, как живая. Этот трюк должен был позволить им подойти к кораблю ещё ярдов на десять ближе, не вызывая подозрений.
  Когда они были совсем близко от "Ореста", Меткалф приглушённым голосом скомандовал:
  – Вперёд! – и стремительно повёл катер к корме "Ореста", используя его корпус как прикрытие от взгляда со стороны гавани.
  Тоузьер схватил верёвку с крючком и, повертев его над головой, забросил на палубное ограждение корабля. Как только крючок закрепился, Хеллиер выпустил свою рыбу и, схватившись за канат, подтянул катер к борту. Меткалф в это время перевёл рычаг передач в нейтральное положение. А Тоузьер уже забрался на судно, перебирая по канату руками, и вскоре Уоррен услышал, как он шагает по палубе.
  Меткалф, бросив руль, пошёл следующим. Уоррен с тревогой смотрел на выступ кормы "Ореста" и думал о том, что катер находится в опасной близости от винта, и, если бы капитан дал сейчас "полный вперёд", водяной вихрь неизбежно смёл бы маленькую посудину.
  Фоллет подтолкнул его сзади и прошипел:
  – Давайте!
  И Уоррен, схватившись за канат, стал подтягиваться. Он не был спортсменом и не лазил по канату со времени школьных занятий по физкультуре, но, напрягая все свои силы, он добрался доверху, где кто-то схватил его за шиворот и помог перевалиться через ограждение.
  Времени на передышку не было, и он, не переводя дыхания, бросился вслед за Меткалфом. Тоузьера нигде не было видно, а оглянувшись назад, он увидел топающего сзади Хеллиера. Его фигура в яркой цветастой рубашке и шортах выглядела комично, хотя в руке он сжимал пистолет.
  Под их ногами задрожала палуба, и Меткалф предупреждающе поднял руку. Когда подбежал Уоррен, он вполголоса сказал ему.
  – Мы как раз вовремя. Они отплывают. – Он показал рукой на лестницу. – Она ведёт на мостик. Пошли.
  Он легко взлетел по ступенькам наверх. Следуя за ним, Уоррен недоумевал, почему они никого до сих пор не встретили. Однако теперь, на мостике, столкновение было неизбежным – капитан обычно вооружён на случай нападения на корабль.
  Меткалф появился на мостике первым, и тут же, словно они договаривались, с другой стороны возник Тоузьер. На мостике было четверо: капитан, два помощника и рулевой. Капитан, не веря своим глазам, смотрел на автомат в руках Тоузьера, повернулся назад и увидел стоявшего Меткалфа. Он было открыл рот, чтобы что-то произнести, но Меткалф выпалил:
  – Тихо! – и повторил то же для верности по-арабски.
  Жест, который он при этом сделал рукой с пистолетом, был интернациональным, и капитан замолчал. Движением автомата Тоузьер сбил двух помощников, а Меткалф дал знак рулевому оставаться на своём месте. Уоррен стоял на верху лестницы со своим пистолетом, а внизу сторожил Хеллиер. Фоллет, вероятно, тоже был там.
  Корабль продолжал двигаться, и расстояние между ним и гаванью увеличивалось. Меткалф взялся за медную ручку машинного телеграфа и передал команду увеличить скорость. Механик сразу выполнил приказ, а рулевой, следя за указующим пальцем Меткалфа, начал крутить штурвал. Берег стал уходить быстрее.
  Внезапно из рубки вышел Истмэн и, увидев, что происходит, застыл на месте. Его рука нырнула под пиджак, и в ней тут же очутился пистолет. Уоррен вскинул свой пистолет, и в течение секунды продолжалась немая сцена. Потом Истмэн вскрикнул, потому что получил сзади сильный удар по руке. Его пистолет выстрелил, и пуля улетела в море. Но Истмэн не выронил пистолета и, резко обернувшись, увидел перед собой Паркера, державшего стальной прут. Он ударил его локтем в живот, и Паркер, согнувшись вдвое, выронил прут. Затем Истмэн бросился бежать сломя голову, и Уоррен услышал, как вдали стукнула дверь.
  Первым стал действовать Меткалф. Он подбежал к краю мостика и посмотрел на людей, стоявших на берегу и смотревших на уходящий корабль.
  – Они слышали, – сказал он и крикнул Фоллету: – Джонни, сюда! – Затем, обращаясь к Тоузьеру, – держи мостик, а мы с Джонни пришпилим Истмэна.
  – Давай! – сказал Тоузьер. – Ник, пришлите сюда Хеллиера, а сами осмотрите нашего друга с железным прутом. – Он повернулся к помощникам. – Кто из вас говорит по-английски?
  – Я хорошо говорю по-английски, – сказал капитан.
  – Тогда мы поладим. Возьмите мегафон и прикажите команде собраться на носу. Кстати, где радиорубка?
  Капитан глубоко вздохнул, он бы, может, и оказал сопротивление, но передумал, видя как угрожающе дёрнулся автомат в руках Тоузьера. Он кивнул головой туда, где Уоррен помогал Паркеру подняться на ноги:
  – Вон там.
  – Наблюдайте за ним, – сказал Тоузьер Хеллиеру и быстро отошёл. Когда он вернулся, капитан через мегафон уже собрал всю команду. Людей действительно было немного, команда была недоукомплектована.
  – Хотел бы я знать, все тут или нет? – сказал Тоузьер, оглядывая команду.
  Подошли Уоррен и Паркер.
  – Это Дэн Паркер, – сказал Уоррен, – он нам всё скажет.
  Тоузьер улыбнулся:
  – Рад познакомиться с вами.
  – Я рад ещё больше, – ответил Паркер и, посмотрев на нос корабля, добавил: – Думаю, это всё. Есть ещё механики. Если они остановят машины, нам крышка.
  – Они не могли слышать выстрела, – сказал Тоузьер. – Но мы это сейчас выясним. – Он подошёл к машинному телеграфу и передал распоряжение идти полным ходом. Телеграф откликнулся послушным звонком. – Никто им ничего ещё не говорил.
  – Если мы их вытащим оттуда, я могу обслуживать машины, – сказал Паркер. – Он оглянулся. – А где Майк?
  – Я его не видел, – сказал Уоррен. – Где он был?
  – В своей каюте, я думаю.
  – Мы найдём его позже, – сказал Тоузьер нетерпеливо. – Что нам делать с командой? Мы должны обеспечить прежде всего безопасность корабля.
  – Здесь есть пустой кубрик, – сказал Паркер. – Там они будут надёжно закрыты.
  – Ник, вы и Хеллиер идите с Паркером и займитесь этим, заберите всех и заприте их. Эти, – Тоузьер указал па помощников, – не доставят вам хлопот. Они, по-моему, крепко струсили. Надеюсь, что Том там справляется со своим делом.
  
  3
  
  Они заперли команду, спустились в машинное отделение и обнаружили там трёх механиков. Уоррен оставил там Хеллиера и Паркера, а сам, отведя механиков в тот же кубрик, вышел к мостику и посмотрел наверх. Тоузьер, опершись о перила, сказал:
  – У нас тут кое-какие сложности, поднимайтесь.
  – Л что делать с командой?
  – Я пошлю туда Эббота, мы его обнаружили. Дайте ему ваш пистолет.
  Эббот спустился с мостика и весело улыбнулся Уоррену.
  – Чудесно мы здесь развлекаемся, – сказал он. – Страшно рад видеть вашу команду.
  Уоррен отдал ему пистолет.
  – А какие сложности?
  – Вот это мило. Пусть вам ваши приятели и скажут. Уоррен поднялся на мостик. Фоллет стоял у руля, Тоузьер – рядом. Тоузьер быстро заговорил:
  – Мы загнали Истмэна в бутылку, но близко он никого не подпускает. Сейчас Меткалф надёжно держит затычку в горлышке, но дело в том, что Истмэн находится при торпедах. Поэтому пока мы не выкурим его оттуда, мы не можем добраться до героина.
  – Он решил охранять груз, – сказал Фоллет. – Видимо, надеется на спасение. Команда нам ничего не сделает, а Делорм с Фуадом могут преследовать нас на яхте.
  Но Уоррен не допускал такой возможности.
  – Торпеды готовы к пуску? Как выстрелить? – спросил он.
  Тоузьер показал в сторону рубки.
  – Вот там две кнопки. Нажмите их, и вылетят две торпеды.
  Уоррен кивнул:
  – Значит, мы можем избавиться от половины героина. – И он сделал шаг вперёд.
  Тоузьер схватил его в охапку.
  – Погодите. Ваш человек, этот Паркер, славно поработал. Все торпеды боевые. Он начинил их взрывчаткой. Каждая несёт по сто восемьдесят фунтов тринитротолуола.
  – Да, это будет самый дорогостоящий взрыв в истории, если не считать водородную бомбу, – заметил Фоллет.
  Уоррен был в недоумении.
  – Так в чём же проблема?
  Тоузьер уставился на него.
  – Господи, нельзя же в Средиземном море вот так без разбора стрелять торпедами, особенно такими. У них же дальность восемнадцать миль – так Паркер говорит. – Он показал рукой в сторону горизонта. – Мы ведь не знаем, что там сейчас находится? Отсюда не видно.
  Фоллет весело расхохотался.
  – Я слышал, что недавно в этих водах находился Шестой американский флот. Если мы вдруг потопим один из авианосцев дяди Сэма, то будет неплохой повод начать третью мировую войну.
  Уоррен обдумал ситуацию.
  – Нет ли здесь каких-нибудь необитаемых островов? – спросил он. – Или скал? Или отмелей? Ну, во что мы могли бы выстрелить, не боясь убить никого, кроме рыб.
  – Уникальный способ разжечь международные конфликты, – сказал Тоузьер. – Вы пускаете торпеды по любой скале вблизи арабских стран, и на израильтян начинают валиться все шишки. Здесь ситуация такая деликатная, что несколько взрывов действительно могут иметь непредсказуемые последствия.
  – И у нас в руках останется ещё половина всего наркотика, – сказал Фоллет. – А может, и весь – если Истмэн достаточно сметлив, он уже перерезал всю проводку.
  – Надо извлечь его оттуда, – сказал Уоррен. – Я думаю, Паркер справится с этим делом, он хорошо знает корабль.
  – Минуточку, – сказал Фоллет. – Я здесь всё торчу за этим рулём, а может мне кто-нибудь сказать, куда мы направляемся?
  – Какая разница! – нетерпеливо проговорил Тоузьер.
  – Меткалф считает, что разница есть. Он видел Жанетт в гавани, когда мы отплывали, и она его видела. Она решит, что он угоняет корабль с грузом, и пустится следом за нами, вооружённая, как говорит Том, словно на медвежью охоту.
  – Ну и что?
  – Ну и то, что мы можем плыть либо вдоль берега, либо в открытое море. Как вы считаете?
  – Я бы держался берега, – сказал Тоузьер. – Если она настигнет нас в море, где стрельбу никто не услышит, наши шансы мне кажутся мизерными, особенно, если она набрала на яхту своих головорезов.
  – А вы не думаете, что она разгадает наши замыслы и повернёт к берегу, где и накроет нас? Держу пари, она нас уже видит.
  – Откуда мне, к чёрту, знать, что она подумает? – взорвался Тоузьер. – Или вообще что думают женщины!
  – Есть один вариант, – сказал Фоллет. – Подержите-ка кто-нибудь руль. – Он отошёл в сторону, вынул ручку и блокнот. – Так. Если мы идём вдоль берега, а она ищет нас в море, мы спасены на сто процентов, правильно?
  – До тех пор, пока она всё же не догонит нас.
  – Ну, мы смогли бы уйти за пределы её досягаемости, – возразил Фоллет. – То же самое и в противоположном случае – мы идём в море, она идёт вдоль берега Энди, какой шанс у нас на спасение, если она настигнет нас в море?
  – Небольшой, – сказал Тоузьер. – Скажем, двадцать пять процентов.
  Фоллет записал это в блокнот.
  – А если у берега?
  – Это немного лучше. Она побоится лишнего шума, и у нас появится хороший шанс выйти из этой переделки, – скажем, семьдесят пять процентов.
  Фоллет начал что-то быстро писать, и Уоррен, заглянув через его плечо в блокнот, увидел, что он занялся чем-то вроде выведения математической формулы. Наконец, Фоллет сказал:
  – Сделаем вот что. Кладём в шапку четыре кусочка бумаги, – один со знаком. Если мы вытаскиваем его, – идём в море, если нет – будем держаться вдоль берега.
  – Вы что, совсем спятили! – закричал Тоузьер. – Разве можно такое серьёзное дело предоставлять случаю?
  – Совсем спятил, хорошо, – сказал Фоллет. – А сколько я у вас выиграл, когда мы играли в монеты?
  – Около тысячи колов – но какое это имеет значение сейчас?
  Фоллет выскреб из кармана горстку мелочи и сунул её Тоузьеру под нос:
  – Вот какое. Здесь восемь монет. Три из них выпуска тысяча девятьсот шестидесятого года. Когда мы играли, я вынимал их из кармана наугад. Если попадалась монета тысяча девятьсот шестидесятого года, я говорил: "орёл", если другая – "решка". И это было достаточно, чтобы получить мой процент выигрышей, моё преимущество. И вы с этим ни черта не могли поделать.
  Он обратился к Уоррену.
  – Это из теории игр – математический способ определить шансы в сложных ситуациях, принцип такой: чтобы не сделать того, что вы думаете, что я сделаю, я сделаю наоборот, потому что думаю, что вы знаете, что я сделаю… – в общем какой-то чёртов порочный круг. А эта теория даёт самый большой шанс – в нашем случае несколько больше восьмидесяти одного процента.
  Тоузьер выглядел обескураженным.
  – Что вы думаете, Ник, по этому поводу?
  – Ну вы же действительно постоянно проигрывали, – сказал Уоррен. – Может, Джонни в чём-то и прав.
  – Вот именно, чёрт возьми, – сказал Фоллет и, наклонившись, поднял с палубы форменную фуражку. Положив в неё четыре монеты, он повернулся к Уоррену.
  – Выберите одну, Ник. Если она тысяча девятьсот шестидесятого года, мы идём в море, если нет – будем держаться у берега. – Он протянул фуражку Уоррену, который явно колебался. – Ну, посмотрите, – настойчиво продолжал он, – в данный момент, пока вы не выбрали монету, мы не знаем, куда мы двигаемся. Если мы не знаем, как же может это вычислить Делорм? А монеты дают нам наилучший шанс, что бы она ни предприняла. – Он помолчал. – Ещё одно. Мы должны сделать то, что скажут монеты, – никаких вторых попыток.
  Уоррен протянул руку, взял из фуражки монету и положил её на ладонь той стороной, где была дата выпуска. Тоузьер взглянул на неё:
  – Тысяча девятьсот шестидесятый год, – сказал он со вздохом. – Значит, в море. Помоги нам, Боже!
  Он крутанул штурвал, и нос "Ореста" стал разворачиваться в сторону запада.
  
  4
  
  Тоузьер оставил Уоррена и Фоллета на мостике и спустился в машинное отделение, чтобы проконсультироваться с Паркером. Тот с маслёнкой в руке разгуливал в опасной близости от движущихся стальных шатунов двигателя. Неподалёку находился и Хеллиер, стоявший у приёмника машинного телеграфа.
  Тоузьер кивком головы подозвал к себе Паркера.
  – Можете на минуту выйти отсюда?
  – Вообще-то рук здесь не хватает, но ненадолго можно. В чём дело?
  – Ваш приятель Истмэн забаррикадировался в торпедном отсеке в трюме. Нужно его как-то извлечь оттуда.
  Паркер нахмурился:
  – Это довольно-таки трудно. Я там соорудил на всякий случай водонепроницаемую перегородку; если он за ней, то всё – его оттуда не достанешь.
  – Что же делать? Он заперся, и мы ни черта не можем сделать с этим проклятым героином.
  – Пошли посмотрим, – коротко ответил Паркер.
  Там они нашли Меткалфа, который сидел на корточках около узкого стального коридора, в конце которого была видна крепкая стальная дверь, плотно закрытая.
  – Он за ней, – сказал Меткалф.
  – С одной стороны её можно попытаться открыть, но он ведь будет стрелять, и вы точно получите пулю в лоб. Здесь он не промахнётся. – Тоузьер осмотрел коридор:
  – Нет, благодарю. Здесь нет никакого укрытия.
  – Дверь, кстати, пуленепробиваемая, – сказал Меткалф. – Я пару раз стрельнул в неё, но нашёл, что из-за рикошета это опасно для меня, а не для него.
  – Ты пытался с ним говорить?
  – Да, но он либо не слышит, либо не хочет слышать.
  – Ну что, Паркер?
  – Сюда только один путь, – сказал Паркер, – через эту дверь.
  – Значит, это помещение неприступно, – заключил Тоузьер.
  Меткалф скорчил гримасу.
  – Более того, – сказал он, – если он продержится до того, как этот корабль будет захвачен, он выиграет.
  – Ты что-то нервничаешь по этому поводу. Делорм ещё предстоит нас найти, и взять нас будет не так-то легко.
  Меткалф круто повернулся к нему.
  – Когда я взялся доставить товар Делорм Фарвазу, я заметил, что несколько вещей она оставила у себя, – к примеру, два тяжёлых пулемёта.
  – А это плохо, – сказал Тоузьер.
  – Но не самое худшее, – продолжал Меткалф. – Она пыталась всучить Фарвазу четыре сорокамиллиметровые пушки, но он ни за что не хотел их брать. Они, по его мнению, слишком быстро поглощают боеприпасы. Так что и они остались у неё. Если ей придёт в голову установить одну из них на борту яхты, у неё есть для этого достаточно времени; всё, что для этого нужно, – сталь и сварочный аппарат. Этого всего навалом на верфи.
  – Ты думаешь, она может пойти на это?
  – Эта сука не упустит никакой возможности, – с яростью проговорил Меткалф. – Напрасно вы отговорили меня от того, чтобы достать её в Бейруте.
  – И тогда мы потеряли бы героин. А нам обязательно нужно его ликвидировать. Нельзя допустить, чтобы он достался ей в руки.
  – Будьте любезны, – Меткалф ткнул большим пальцем в сторону коридора, – откройте эту дверь.
  – У меня есть идея, – сказал Паркер. – Может, его выкурить оттуда?
  – То есть, вы имеете в виду затопить это помещение? – спросил Тоузьер. – А можно это сделать?
  – Нет, не затопить, – сказал Паркер. Он задрал голову и посмотрел наверх. – Как раз над нами на палубе якорная лебёдка. Она приводится в движение паром от котла. Я думаю, можно сделать отвод и провести его сюда.
  – Ну и что дальше?
  – А дальше вот что. Здесь есть система дезинфекции судна – для уничтожения крыс. Газовая труба идёт по всем помещениям, и я думаю, что на отрезке, который проходит там, кран открыт. Я найду другой конец этой трубы и соединю с ним мой отвод. Немножко горячего пара – и Истмэн выскочит оттуда, как ошпаренный кот.
  – У вас замечательные идеи, – заметил Меткалф, – и вполне гуманные к тому же. Сколько па это потребуется времени?
  – Не знаю, может, час, может, два. Всё зависит от того, что я обнаружу наверху.
  – Давайте, действуйте, – сказал Меткалф.
  
  5
  
  Джамиль Хасан был человеком пунктуальным, но, к сожалению, бюрократизм и местничество в том учреждении, где он работал, были неодолимы, и к свежим новостям он доступа практически не имел. Только потому, что ему пришло в голову выпить чашечку кофе, ему удалось кое-что услышать.
  По пути, проходя мимо столика дежурного офицера, он машинально спросил:
  – Что нового?
  – Ничего особенного, сэр. Правда, пришло одно донесение. О стрельбе на судне, которое вышло с верфи Эль-гамхурия.
  Молодой полицейский, сидевший неподалёку и что-то писавший, навострил уши. Офицер продолжал: – К тому моменту, как мы смогли послать туда человека, судно было уже за пределами наших территориальных вод, и мы ничего уже не могли поделать.
  Молодой полицейский вскочил на ноги.
  – Сэр!
  Хасан посмотрел на него:
  – Да?
  – По вашему указанию мы вчера приводили на допрос человека по имени Андре Пико.
  – Ну и что?
  Молодой человек явно волновался:
  – Это… это… я… видел, как этот Пико выходил из верфи Эльгамхурия три дня тому назад. Может быть…
  Хасан движением руки остановил его. Он лихорадочно сопоставлял факты. Героин – большая партия – был вывезен из Ирана в сторону запада; подозреваемый в контрабанде Пико был допрошен – безуспешно; три дня назад его видели на верфи Эльгамхурия; выстрел – или выстрелы – слышались на корабле, вышедшем из этой верфи: корабль быстро покинул воды Ливана. Это было не много, но вполне достаточно. Он взял телефонную трубку и набрал номер:
  – Приведите ещё раз Пико для беседы и закажите мне машину.
  Полчаса спустя он стоял на причале верфи и разговаривал с офицером, которого прислали расследовать происшествие.
  – Корабль тронулся после выстрела?
  – Да, сэр.
  – Название корабля?
  – "Орест".
  – Кроме него, тут не было никаких других кораблей. Странно!
  – Нет, сэр, ещё была яхта. Она отошла пять минут тому назад. – Он показал пальцем. – Вон она.
  Хасан заслонил ладонью глаза и посмотрел в сторону моря:
  – И вы дали ей уйти? А владелец яхты был на ней во время инцидента?
  – Да, сэр. Но он говорит, что ничего не слышал. И команда яхты тоже.
  Хасан опять посмотрел в сторону удалявшейся яхты.
  – Как же так? Кто он?
  – Его имя Фуад, сэр. Он сказал, что должен плыть в Карибское море.
  – Бог мой! Неужели! А что это у него там на корме? – воскликнул Хасан.
  Офицер стал вглядываться в даль.
  – Может, брезент? – предположил он.
  – Брезент, что-то скрывающий, – поправил его Хасан. – Где здесь телефон?
  Две минуты спустя он на повышенных тонах разговаривал с каким-то чересчур тупым офицером из штаба военно-морского флота в Бейруте.
  
  6
  
  "Орест" неутомимо шёл по новому курсу, и земля за кормой постепенно удалялась и исчезла. Осталось только небольшое туманное пятно, которым издали представлялась Ливанская гора. Уоррен, найдя кубрик, где располагался камбуз, решил заняться каким-то делом и взялся за приготовление пищи. К обеду из тушёнки и плоских караваев арабского хлеба он собирался подать жидкое кислое вино.
  Пока он готовил еду, он размышлял об отношениях Меткалфа и Тоузьера. Эти люди были вылеплены из одного теста и действовали очень согласованно. Каждый инстинктивно чувствовал, что другой в случае необходимости не промахнётся. Интересно, думал он, кто из них победит в случае конфликта?
  В конце концов он решил, что ставить лучше на Меткалфа. Тоузьер был более консервативен и предпочитал не нарушать законы. Меткалф был не обременён моральными соображениями, он напоминал флибустьера, неразборчивого в средствах и опытного во всякого рода махинациях. В случае крайней необходимости Тоузьер мог проявить нерешительность там, где Меткалф действовал бы без колебаний. Уоррен надеялся, однако, что его теория не подвергнется проверке на практике.
  Он покончил с обедом и вышел на мостик с подносом. Сейчас командовал Меткалф, лучше знающий корабль и морское дело, а Тоузьер внизу сторожил Истмэна. Фоллет находился в машинном отделении, где под дулом его пистолета двое выпущенных на волю механиков обслуживали двигатель. Паркер и Эббот работали на носу у якорного подъёмника. Хеллиер стоял на страже арестованной команды.
  Меткалф позвал Эббота и Хеллиера перекусить.
  – Всё спокойно? – спросил он.
  – Всё нормально, – заверил Хеллиер. – Они притихли.
  Меткалф предложил ему бутерброд. Когда тот вонзил в него зубы, Меткалф с ухмылкой произнёс:
  – Теперь вы запятнали себя ещё и пиратством, сэр Роберт. В Англии за это дело всё ещё вешают.
  Хеллиер поперхнулся бутербродом и закашлялся. Уоррен сказал:
  – Не думаю, что Делорм предъявит нам какие-то обвинения в суде, – Он взглянул на Меткалфа. – Интересно, что она делает сейчас.
  – Замышляет какую-нибудь пакость, это уж точно, – заметил Меткалф. – Но меня больше заботит, что она собирается делать. Безусловно, она не будет просто сидеть на своей прелестной заднице. Когда Жанетт приходит в ярость, она начинает действовать. – Он кивнул головой в сторону носа корабля. – Как там дела у Паркера?
  – Он говорит, что ему нужен ещё час, – ответил Эббот.
  – Я принесу ему что-нибудь заморить червячка и посмотрю, может, ему надо помочь, – сказал Уоррен.
  Одной рукой держась за штурвал, Меткалф другой взял себе бутерброд.
  – Ну и корыто этот "Орест". Он может делать девять узлов, если пустить его под горку. – Он посмотрел наверх. – А что это за приспособление там на мачте?
  Эббот сказал:
  – Одно из новшеств Дэна. – И рассказал об огнях на берегу и наблюдении из бочки.
  – Здорово, – похвалил Меткалф. – Залезьте-ка туда и скажите, что вы там видите.
  Эббот полез наверх и посмотрел в телескоп, жёстко прикреплённый к мачте. На высоте пятидесяти футов над уровнем моря дул довольно сильный ветер, и качка была значительно заметнее.
  – Здесь ещё две кнопки, – прокричал Эббот. – Истмэн на всякий случай продублировал запуск торпед.
  – Оставьте их в покое. Что там видно?
  – Впереди какое-то судно. – Он медленно, поворачиваясь, осмотрел горизонт. – Сзади ещё одно.
  Меткалф насторожился.
  – Догоняет нас?
  – Трудно сказать, – прокричал Эббот. – И после некоторого молчания добавил. – Думаю, что да! Идёт на большой скорости. Виден бурунчик спереди.
  Меткалф передал руль Хеллиеру. На ходу вытаскивая бинокль, он подбежал к мачте и вскарабкался на неё, как обезьяна на пальму. Наверху, оперевшись ногами и спиной, он навёл бинокль на преследовавшее их судно.
  – Это яхта Фуада. Она летит, как летучая мышь из преисподней.
  – Далеко она?
  Меткалф прикинул в уме.
  – Миль шесть. У них есть радар, они нас засекли. – Он передал бинокль Эбботу. – Оставайтесь здесь и следите за ней.
  Он спустился с мачты, прошёл на мостик и по внутреннему телефону позвонил в машинное отделение.
  – Джонни, подстегните своих ребят немного – нам нужно идти побыстрее… Я знаю, но Жанетт у нас на хвосте.
  Он шлёпнул телефонную трубку. Хеллиер у руля искоса взглянул на него.
  – Какой у нас запас времени?
  – Это ржавое ведро может делать восемь узлов, если его подстёгивать. А яхта – тринадцать или четырнадцать. – Меткалф подошёл к краю мостика. – Отсюда её не видно. Она ещё за горизонтом. – Он обернулся, и на его лице возникла мрачная улыбка. – Эта забава мне знакома. Однажды в западной части Средиземного моря я и мой приятель Крупке были в подобной ситуации. Только тогда догоняли мы.
  – Кто победил? – спросил Хеллиер.
  Улыбка Меткалфа стала зловещей.
  – Я.
  – Что она будет делать, когда догонит нас? Она же не может брать нас на абордаж?
  – Она может устроить адскую пальбу. – Меткалф взглянул на часы. – Через час здоровье этой посудины будет под угрозой.
  Хеллиер сказал:
  – Но ведь здесь много металлических частей, за которыми можно укрыться.
  – Металлических! – в голосе Меткалфа послышалось презрение. Он пнул ногой в бок, и из обшивки мостика посыпалась ржавая труха. – Пули прошьют этот металл, как картон. Вы же были артиллеристом, догадываетесь, что может сделать с этим мостиком сорокамиллиметровая пушка?
  Он оставил Хеллиера тоскливо размышлять над этим вопросом и пошёл к Паркеру и Эбботу, которые трудились на носу.
  – Прибавьте, ребята, – сказал он, – нас догоняют. Сколько ещё осталось?
  Паркер, не прекращая привинчивать трубу, ответил:
  – Я сказал – час.
  – Час – это всё, что мы имеем, – сказал Меткалф. – После этого прячьте свои головы.
  Уоррен взглянул на него.
  – Тут Дэн говорил мне о том, что сделает с нами Делорм. Она что, действительно будет стрелять?
  При этих словах Паркер прервал работу.
  – Как только я увидел эту корову, – сказал он, – я сразу понял, что она – дрянь. Не понимаю, как Майк мог её терпеть рядом с собой. Она перебьёт всех нас, а затем пойдёт на танцульки и даже не вспомнит о нас. – Он опять взялся за гаечный ключ и, затянув гайку, сказал: – Здесь, наверху, – всё. Остальное надо делать в трюме.
  – Если я могу чем-то помочь, чтобы ускорить работу, скажите, – предложил Меткалф. – Я иду вниз и сообщу Энди о раскладе.
  Он говорил с Тоузьером и с Фоллетом в машинном отделении, и, когда вновь поднялся на палубу, "Звезда моря" была уже видна на горизонте. Он прошёл на корму, внимательно посмотрел назад и, вернувшись, поднялся на мостик.
  – Это будет их основная цель, – сказал он Хеллиеру, обводя мостик рукой. – Тот, кто находится здесь, будет уничтожен.
  – Кто-то должен быть у штурвала, – спокойно произнёс Хеллиер.
  – Да, но не здесь. Есть запасное рулевое устройство сзади. – Меткалф, задрав голову, посмотрел вверх. – Майк, слезайте оттуда и беритесь за штурвал.
  Они с Хеллиером отправились на корму, вытащили из специальной ниши рулевое колесо и приладили его непосредственно над рулём. Меткалф придирчиво осмотрел его.
  – Слишком на виду, – решил он. – Надо сделать брезентовый навес. Он, конечно, не защитит от пули, но они, может быть, не видя никого, и стрелять по нему не будут.
  Он соорудил навес над новым штурвалом.
  – Побудьте здесь немного, – сказал Меткалф. – Ведите судно до тех пор, пока я не скажу вам. А я освобожу от штурвала Эббота, он мне нужен.
  Он опять бросился вперёд. Бегая по кораблю, он проделал уже порядочное расстояние. На мостике он велел Эбботу отойти от штурвалу и проверил курс "Ореста". После некоторого отклонения он опять продолжал двигаться в заданном направлении. Колесо на мостике слегка вращалось туда-сюда, словно за ним стоял кто-то невидимый.
  – Загляните в каюты, – обратился Меткалф к Эбботу. – Принесите сюда подушки, одеяла, одежду, головные уборы. Я хочу соорудить несколько чучел.
  Они натянули пиджаки на подушки, с помощью шампуров, взятых из камбуза, укрепили на них форменные фуражки. Сооружённые таким образом три чучела были подвешены на верёвках в рулевой рубке. Они выглядели немного как висельники, но издали вполне могли сойти за живых людей, тем более, что лёгкое покачивание придавало им некую естественность движений.
  Меткалф вышел на мостик и посмотрел назад.
  – Она быстро нас догоняет. Осталась, наверное, миля. Это всего десять минут. Сматывайтесь отсюда, Майк. Я пойду посмотрю, что делает Паркер.
  – По правому борту корабль, – сказал Эббот, – мили две от нас. Можем мы рассчитывать на их помощь?
  – Если вы хотите устроить здесь кровавую бойню, то да, – сказал Меткалф хриплым голосом. – Если мы подойдём к этому кораблю, мы только увеличим список жертв.
  – Вы считаете, она и их расстреляет?
  – А как же? Сто миллионов долларов обладают огромной убойной силой. Здесь в портах полно головорезов, которые за пять тысяч убьют кого угодно, и я думаю, она нашпиговала ими яхту. – Он раздражённо пожал плечами. – Давайте лучше действовать.
  Паркер и Уоррен были уставшими и злыми.
  – Ещё пять минут, – ответил Паркер на вопрос Меткалфа. – Остался один кусок трубы.
  – Где кран, чтобы пустить пар по вашей системе?
  – На палубе, около якорной лебёдки, – сказал Паркер. – Увидите.
  – Я буду там и жду вашего сигнала, – сказал Меткалф. – Кто-нибудь из вас пойдите к Энди и скажите ему, что мы готовы. Ему может понадобиться помощь. Впрочем, но думаю.
  Он вновь вышел на палубу и увидел, что "Звезда моря" уже рядом по левому борту. Поравнявшись с "Орестом", она снизила скорость и расположилась примерно в двухстах ярдах. Меткалф спрятался за лебёдкой.
  – Что это у неё на корме? – спросил сзади Эббот.
  – Спрячьтесь, – рявкнул Меткалф. Он посмотрел на покрытую брезентом конструкцию с выпирающими углами и почувствовал безотчётный страх.
  – Это пушка. Она изрыгает снаряды, как водяная кишка. – Он помолчал. – Я думаю, что они прикрепили ещё и пулемёт спереди и посредине. В общем, плавающий сундук с напастями.
  – Чего ж они ждут? – спросил Эббот почти нетерпеливо.
  – Они ждут, чтобы прошёл тот, другой корабль. Жанетт ведь не нужны свидетели. Она подождёт, пока он удалится. Надеюсь на это. – Он посмотрел на кран, расположенный в стороне и вне укрытия.
  Он нервно барабанил пальцами по металлу лебёдки, ожидая сигнала от Паркера. Наконец, донёсся голос Уоррена.
  – Порядок, Том. Открывайте. Минуты на три. Дэн говорит, этого хватит.
  Меткалф вышел из-за лебёдки и, подскочив к крану, открыл его. Он всей кожей чувствовал, что находится прямо на виду у яхты, и мурашки поползли у него между лопаток. Пар со свистом вырвался из щели между плохо соединёнными трубами.
  Внизу Тоузьер ждал, держа наготове автомат. За ним стоял, опершись на стену, Паркер, ожидая развития событий. Что-нибудь произойдёт, он не сомневался. Ни один человек не усидит в закрытом помещении, куда под давлением накачивают горячий пар. Кивнув Тоузьеру, он сказал:
  – Слышу приближающиеся шаги.
  Тоузьер мог бы пожалеть Истмэна, но Истмэн, резко открыв дверь, вывалился изнутри вместе с облаком пара, стреляя наугад. Тоузьер нажал на спусковой крючок автомата. В замкнутом помещении очередь прогремела оглушительно, но ещё сильней был резкий свист выходившего из трубы пара. Истмэн не успел сделать и двух шагов, как пули прошили его грудь и отбросили его тело на порог торпедной камеры.
  Свист пара прекратился. Паркер сказал:
  – Он выдержал две минуты – больше, чем я предполагал. Давайте посмотрим, не напортил ли он там чего-нибудь.
  Тоузьер опустил пистолет.
  – Да, и давайте избавимся от этих проклятых штук. Паркер вдруг резко остановился:
  – Проклятие! Ну уж нет! – прокричал он с яростью. – Это ж оружие, которым мы располагаем. Мы можем его использовать.
  У Тоузьера отвисла челюсть.
  – Бог мой! Вы правы. Я просто дурак, что сам не додумался до этого. Проверьте торпеды, Дэн. Я организую это дело. – Он побежал по коридору и начал карабкаться вверх по лестнице. Он был уже почти готов вылезти на палубу, но d этот момент чья-то рука остановила его.
  – Тише, тише, – сказал Меткалф. – Налетишь па пулю. Выгляни-ка наружу.
  Тоузьер осторожно высунул голову и, увидев находившуюся совсем рядом "Звезду моря", тут же нырнул обратно.
  – Дьявольщина! – рявкнул он. – Она уже тут.
  – Тут ещё одно судно, но оно уходит. Жанетт ждёт чистого горизонта.
  – У Паркера появилась идея, – сказал Тоузьер. – Он хочет торпедировать её. – Он улыбнулся, увидев выражение лица Меткалфа. – Он же в прошлом моряк, так что идей ему не занимать.
  – Она могла бы и мне прийти в голову тоже, – сказал Меткалф. В его глазах появился хищный блеск. – Пойду сменю Хеллиера. Сейчас у руля нужен искусный штурман. Паркеру нужна помощь?
  – Понадобится. Скажи Хеллиеру, чтобы тот шёл к нему. Пойду сообщу Джонни о нашем плане.
  Тоузьер спустился в машинное отделение, где у машинного телеграфа с пистолетом в руке сидел Фоллет и наблюдал за действиями механика. Чтобы сообщить ему новость, Тоузьеру пришлось почти кричать.
  – Ах, сукин сын! – с восторгом воскликнул Фоллет. – Значит, мы будем её торпедировать?
  – Попробуем.
  Фоллет посмотрел на замасленные стальные плиты пола. За ними, за пределами скорлупы корабля было море.
  – Если что-нибудь случится, если какая-нибудь неприятность, сообщите мне, – сказал он. – Я хороший пловец, мне хотелось бы это доказать.
  Мрачная улыбка тронула губы Тоузьера.
  – Какие шансы вы сейчас даёте нам, Джонни?
  – Больше никаких пари, – сказал Фоллет. – Но мы действовали правильно. Я это знаю. А все шансы полностью всё равно никогда не удаётся использовать.
  Тоузьер слегка похлопал его по плечу.
  – Ладно, следите, чтобы этот металлолом работал. Тому примется маневрировать.
  Он вернулся к торпедному отделению и прежде, чем войти в него, оттащил в сторону труп Истмэна.
  – Кажется, всё в порядке, – сказал Паркер. – Истмэн не напакостил здесь. – Он положил руку на торпеду. – Мне понадобится помощь. Две уже в аппаратах, а перезарядить их в одиночку я не смогу.
  – Сюда придёт Хеллиер, – сказал Тоузьер. – Он из нас самый мясистый. А, вот он уже здесь. Дэн, теперь скажите мне вот что: для запуска мы нажимаем кнопки, и всё? Так?
  Паркер кивнул.
  – Одна пара на мостике, другая на мачте. Можете выбирать любую. Но на мачте лучше, там есть телескоп для прицеливания.
  – Хорошо. Ну, я пойду наверх, – сказал Тоузьер. – Забава скоро начнётся.
  Он кивнул Хеллиеру и ушёл.
  Хеллиер спросил:
  – Что делать?
  – Пока ничего, – флегматично ответил Паркер. – Будем ждать. – Он бросил взгляд на Хеллиера. – Если верите в Бога, молитесь.
  Тоузьер нашёл Эббота и Уоррена на корме. Эббот плашмя лежал на палубе и из-за угла рубки смотрел на "Звезду моря". Тоузьер тронул его за плечо, и он встал.
  – Они что-то делают там с этой штукой на корме, – сказал Эббот.
  Тоузьер лёг на его место. Три или четыре человека на корме яхты снимали брезент, из-под которого обнажился длинный пушечный ствол. Один из них уселся в кресло наводчика и покрутил какую-то ручку. Ствол стал двигаться вверх и вниз. Ещё один сел в другое кресло, развернул ствол и приник к прицелу. Тоузьер готов был на всё ради хорошей винтовки. Он мог бы снять их всех прежде, чем они успели бы уйти в укрытие.
  Ещё несколько человек занимались пулемётами, и Тоузьер наблюдал, как большой дисковый магазин был прикреплён к одному из них. Он отодвинулся и посмотрел за корму. Корабль, с которым они повстречались, был уже размытым пятном на горизонте, над ним вился дымок. Тоузьер встал и зычно крикнул:
  – Том, готовься к бою!
  Голос Меткалфа из-под брезента, накрывавшего штурвал, прозвучал чуть приглушённо:
  – Есть, сэр!
  Тоузьер приказал Уоррену и Эбботу отойти.
  – Левый борт теперь будет опасен. Лучше всего лечь на палубу за рубкой на правой стороне. Мы попробуем торпедировать её. Командовать будет Том, потому что он должен нацеливать корабль.
  – Но кнопки ведь на мостике, – сказал Уоррен.
  – Да, – ответил Тоузьер. – В этом и состоит пикантность нашего положения. Майк, вы оставайтесь здесь и держите связь с Томом. Вы передадите нам, когда он будет готов к атаке. Ник, вы будете со мной. Когда поступит сигнал, вы должны взобраться на мостик и попытаться нажать на кнопки.
  Уоррен кивнул. Он подумал: а что будет делать Тоузьер? Этот вопрос не остался без ответа. Показав на мачту, Тоузьер сказал:
  – Наверху есть ещё пара кнопок. Если вам не удастся нажать их на мостике, мне нужно будет добраться до них.
  Уоррен посмотрел наверх на абсолютно незащищённую бочку на мачте, и у него пересохли губы.
  – А если и вам не удастся? – спросил он.
  – Мне уже не придётся об этом беспокоиться, – сказал Тоузьер беспечно. – Кто-то ещё должен будет сделать попытку. Так. Приготовимся.
  Они спрятались за рубкой на правом борту и стали ждать. Всё началось внезапно. С места, где находился Уоррен, он мог видеть заднюю часть мостика. И вот под грохот снарядов она на его глазах развалилась на куски. Яркие вспышки огня заплясали повсюду, где разрывались артиллерийские снаряды, и рулевая рубка в один момент была превращена в руины. Над головой Уоррена что-то стукнуло, и, чуть приподняв голову, он с изумлением увидел, как в тиковый комингс впился осколок толстого стекла. Отлетев от рубки, он с убийственной скоростью просвистел совсем рядом и острым, как бритва, концом на дюйм вошёл в твёрдое дерево. Если б голова Уоррена находилась хоть на несколько дюймов выше, её бы снесло.
  Он вновь затаился за своим укрытием, когда пушечный огонь возобновился, теперь уже на корме. Снаряды рвались на палубе, и куски обшивки летели повсюду. Один осколок, пробив полу его пиджака, проделал в ней рваную дыру. Теперь басовитое рыкание пушки и лёгкий рокот пулемёта, сливались воедино, и пули пролетали сквозь рубку, словно её стены были бумажными. Уоррен вдавил своё тело в палубу, словно пытаясь зарыться в неё.
  Выстрелы были услышаны молодым капитаном патрульного ливанского катера, который шёл в четырёх милях к западу. Капитан повернулся к находившемуся в катере Джамилю Хасану и сказал:
  – Стрельба!
  Хасан встрепенулся.
  – Быстрее, ещё быстрее.
  Уоррен осторожно поднял голову, потому что шум внезапно прекратился, и стало тихо, как и прежде. Только ровно стучал двигатель, и раздавался плеск волн под бушпритом. Он взглянул на мостик – всё вокруг было разрушено. Он снова представил, как плясали, словно марионетки, прошиваемые пулями и осколками, изготовленные Меткалфом куклы.
  "Орест" начал медленно поворачиваться налево. Меткалф крикнул:
  – Я разворачиваюсь, чтобы она оказалась у нас перед носом как бы случайно. Может, получится. Скажите, чтобы Энди приготовился.
  Эббот, пригнувшись, побежал вперёд и передал сообщение. Тоузьер посмотрел на раскрошенный мостик и покачал головой.
  – Идите, Ник, но не спешите. Подождите, пока она будет под прицелом, тогда жмите на кнопки. Если не сможете стрелять, крикните мне.
  Уоррен почувствовал, что весь дрожит. Он знал, что не сможет это сделать. Он подбежал к лестнице на мостик, взлетел по ней наверх и, пригнув голову, плюхнулся на мостик. Потом, приподнявшись, посмотрел на рулевую рубку. От неё мало что осталось – ни колёс, ни компаса, ни машинного телеграфа. Не было и маленького ящика с установленными на нём двумя кнопками. Мостик был снесён начисто.
  – Ничего хорошего, Энди, – прокричал он и, повернувшись, стал спускаться, чтобы не попасть под очередной залп. Не заботясь о ступеньках, он просто слетел вниз по воздуху и приземлился рядом с остатками рубки.
  Он увидел, как Тоузьер выбежал на открытое пространство палубы и, петляя, три шага вправо, три шага влево, добрался до кожуха вспомогательного двигателя, расположенного под мачтой. Скрывшись за ним, он стремительно начал взбираться вверх. Уоррен был поражён скоростью, с которой он карабкался.
  Меткалф внимательно следил за "Звездой моря" и одновременно за действиями Тоузьера. Тот добрался до бочки и приник к прицельному телескопу, но в этот момент яхту стало относить в сторону, хотя Меткалф прилагал все усилия, чтобы удержать нос "Ореста" на одной линии с ней.
  Внезапные манёвры обоих кораблей сбили с толку снайперов. Передний пулемёт вообще прекратил работать, а пулемёт в середине вёл неприцельный огонь. Пушка была расположена удачно, ей плавно развернули ствол, и стрелки выпустили очередную порцию снарядов. Они просвистели совсем рядом с Тоузьером, который каким-то чудом оказался невредимым. Позади "Ореста" море вскипело фонтанами безопасных взрывов.
  Тоузьер нажал на обе кнопки, и две торпеды общей стоимостью пятьдесят миллионов долларов отправились в путь.
  Затем он понёсся вниз по мачте. Дойдя до высоты десять фунтов, он спрыгнул вниз. Пушка прекратила огонь, и Уоррен услышал с кормы радостные крики, но чему так радовался Меткалф, было не ясно. Ясно, однако, было, что торпеды в цель не попали. Не произошло никакого взрыва, на яхте продолжал дробно стучать пулемёт.
  Меткалф, стоя за штурвалом, втягивал голову в плечи, как будто это могло спасти его голову от снаряда. Если бы пушечный ствол опустился чуть ниже, корма "Ореста" была бы снесена, и Меткалф вместе с ней. Когда пушка умолкла, Меткалф посмотрел сквозь дыру в брезенте и издал радостный крик.
  На "Звезде моря" что-то произошло. На палубе началась какая-то беготня, а ствол пушки вздёрнулся вверх под неестественным углом. Оказалось, что наскоро сооружённый для неё лафет не смог устоять перед натиском снарядов и вышел из строя. На яхте кто-то охал и стонал, похоже было, что кто-то был серьёзно ранен.
  Этому и радовался Меткалф.
  Внизу, в трюме Паркер и Хеллиер услышали, как шипел сжатый воздух, когда торпеды покинули аппараты. Хеллиер хотел подождать результатов, но Паркер уже закрывал внешние заслонки труб, чтобы перезарядить их. Он отворил внутренние заслонки и отошёл вбок, когда оттуда хлынула вода. Потом, взявшись за ручки зажимов, в которых покоилась торпеда, крикнул:
  – Идите сюда! Будем загонять эту негодницу в трубу!
  Они с Хеллиером навалились на торпеду, и она медленно поползла на роликах к отверстию аппаратной трубы. Она была тяжела и двигалась сначала толчками по доле дюйма, но постепенно набрала скорость и плавно стала на место. Паркер захлопнул заслонку и закрутил запорное колесо.
  – Теперь другую, – проговорил он, слегка запыхавшись.
  – Как вы думаете, первый залп попал?
  – Не знаю, – ответил Паркер. – Пожалуй, нет. Судя по тому, что там наверху творится, должно быть, промазали. Давайте, ради Бога, зарядим эту.
  Уоррен оглянулся, ища взглядом Тоузьера, но того не было видно. Он высунулся из-за укрытия и посмотрел на "Звезду моря". Она, как и "Орест", повернулась, но по-прежнему была по левому борту и шла параллельным курсом. Пулемёт посредине всё ещё стрелял короткими очередями, и теперь к нему опять подключился передний. Оба сосредоточили свой огонь на носовой части "Ореста".
  Уоррен понял почему. На полубаке, в расщелине сидел Тоузьер. Даже на расстоянии Уоррен увидел, что у него сломана нога. Он видел также, как из двери, ведущей в трюм, выскочил Паркер и бросился к Тоузьеру. Не успел он сделать два шага, как его настигла пуля, которая сбила его с ног и бросила на палубу, где он затих.
  Это было слишком для Уоррена. Он бросил своё укрытие и побежал по палубе, уже не заботясь о том, опасно это или нет. В то же мгновение с кормы донёсся громоподобный рёв:
  – Она заходит справа, чтобы расстрелять пас в упор! Она пройдёт у нас перед носом! Готовьтесь стрелять!
  Уоррен слышал эти слова, но даже не понял их смысла. Он был целиком сосредоточен на том, чтобы добраться до Паркера и Тоузьера. Вместе с тем он обрадовался, что пулемётный огонь прекратился, – "Звезда моря" стала обходить "Орест" спереди, и стрелять пока стало неудобно. Поэтому он добежал до Паркера, не получив ни единой царапины.
  Он наклонился над Паркером, взял его за подмышки и оттащил в укрытие, не заботясь об осторожности – времени на это не было, к тому же Паркер был, к счастью, без сознания. Затем он вернулся за Тоузьером. Тот слабо улыбнулся:
  – Нога сломана.
  – Вы можете стоять на другой, – сказал Уоррен и помог ему встать.
  – Ради Бога! – завопил Меткалф. – Кто-нибудь, полезайте на эту треклятую мачту!
  Уоррен оглянулся в нерешительности – Тоузьер тяжело опирался на него. И тут он увидел, как Эббот подбежал к мачте, скрылся за вспомогательным двигателем, как раньше Тоузьер, и возник уже посредине мачты, отчаянно карабкаясь к бочке, словно дьявол преследовал его.
  Меткалф, стоя сзади, великолепно всё видел. "Звезда моря" пересекала курс "Ореста" на расстоянии трёхсот ярдов. При виде Эббота на мачте вновь заработал пулемёт, нещадно поливая "Орест" свинцом. Эббот не имел возможности использовать прицел. Он прижал рукой обе кнопки, и в ту же секунду его грудь, прошитая пулемётной очередью, покрылась кровавыми дырами. Раскинув руки, Эббот рухнул с тридцатифутовой высоты вниз на палубу.
  Но в это время яхта содрогнулась и замерла – в неё ударили обе торпеды, и триста пятьдесят фунтов тринитротолуола взорвались в её чреве, подбросив её над водой. Она не была военным судном, готовым к такому испытанию, и взрыв разорвал её пополам. Средняя часть была уничтожена полностью, а нос и корма разлетелись в разные стороны. Нос продержался на воде всего несколько секунд, а корма плыла, быстро наполняясь водой.
  Какие-то человеческие фигурки прыгнули с кормы за мгновение до того, как она исчезла в кипящей водяной воронке. Меткалф видел всё, он усмехнулся. "Орест" продвигался вперёд, к плавающим по воде останкам яхты, и Меткалф заметил, как внизу мелькнуло белое лицо, окаймлённое длинными волосами, и отчаянно забились руки.
  Медленно и аккуратно он повернул штурвал так, чтобы "Орест" прошёл вплотную к Жанетт Делорм и чтобы она была втянута в мощный водоворот от взбивающего воду винта. Затем он так же аккуратно выровнял курс и даже не подумал оглянуться назад, чтобы посмотреть, что выплывет после этого на поверхность.
  
  7
  
  Меткалф стоял, облокотившись на ограждение и уже второй раз за сегодняшний день смотрел на зияющее дуло скорострельной пушки. Она была нацелена на "Орест" с ливанского патрульного катера, который раскачивался на волнах в ста ярдах слева по борту совершенно так же, как незадолго до этого "Звезда моря". Всё было так же, только машины "Ореста" были остановлены, был спущен висячий трап и к кораблю приближалась лодка с офицером и двумя матросами ливанского флота.
  – Помогите мне, Том, – сказал Уоррен.
  Меткалф повернулся и подошёл к тому месту, где Уоррен перевязывал плечо Паркера. Уоррен попросил его подержать бинт.
  – Как вы себя чувствуете? – спросил Меткалф Паркера.
  – Ничего, – ответил тот. – Могло быть и хуже. Не буду жаловаться.
  Меткалф присел на корточки и сказал Уоррену:
  – Этот, что взошёл к нам на борт, по-моему, не моряк.
  – Я даже не знал, что у Ливана есть морской флот, – сказал Уоррен.
  – А его и нет. Так, несколько судов береговой охраны. – Меткалф кивнул в сторону катера. – Я часто уходил от этих ребят. – Он нахмурился. – Как вы думаете, о чём там они с Хеллиером болтают? Они вдвоём уже говорят час.
  – Откуда мне знать, – отрезал Уоррен. Он вспомнил Бена Брайена и Майка Эббота – двух жертв из своей команды. Сорок процентов потерь были высокой ценой, а если к ним прибавить раненых – ещё сорок процентов.
  Тоузьер лежал тут же, его нога была в шине. Фоллет разговаривал с ним.
  – Чёрт возьми! Придётся объяснить ещё раз. – Он побренчал монетами в руке.
  – Да нет, я верю вам, – сказал Тоузьер. – Приходится верить, не так ли? В конце концов, вы-таки забрали мои деньги. Тонкая штука. – Он посмотрел на покрытое брезентом тело, лежавшее на пороге кают-кампании. – Жаль, что эта идея не сработала так же и дальше.
  – Я понимаю, что вы имеете в виду, но мы поступили наилучшим образом, – упрямо сказал Фоллет. – Я же говорил, все шансы никогда не реализуются. – Он поднял глаза. – А, вот идёт Хеллиер.
  Хеллиер направлялся к ним. Меткалф выпрямился и спросил:
  – Он моряк? – и кивнул на Хасана, стоявшего в стороне.
  – Нет. Полицейский.
  – Что вы ему рассказали?
  – Всё. Всю историю.
  Меткалф надул щёки.
  – Так. Попадаем в самое яблочко, – сказал он. – Хорошо, если мы не загремим лет на двадцать. Вы когда-нибудь бывали в ближневосточной тюрьме, сэр Роберт?
  Хеллиер улыбнулся.
  – О вашей деятельности по перегонке оружия я особенно не распространялся. Он, впрочем, этим не интересовался. Он хочет говорить с нами.
  Он повернулся к Хасану, и тот подошёл, держа руки в карманах. Сжав губы, он осмотрел всех и отрывисто заговорил:
  – Меня зовут Джамиль Хасан. Я – полицейский офицер. Вы, джентльмены, кажется, затеяли небольшую частную войну частично на ливанской территории. Как полицейский, я нахожу это совершенно недопустимым. – Строгость исчезла с его лица. – Однако, – продолжал он, – как полицейский, я беспомощен, поскольку море за пределами ливанских территориальных вод в мою компетенцию не входит. Что мне делать?
  Меткалф хмыкнул.
  – Скажите сами, приятель.
  Хасан пропустил это замечание мимо ушей.
  – Конечно, я полицейский, но, вместе с тем, я и гражданин Ливана. В этом качестве я хочу поблагодарить вас за то, что вы сделали. Но мне хотелось бы вам посоветовать в дальнейшем такого рода мероприятия оставлять на попечение более компетентных органов. – Его губы слегка скривились. – Которые, надо признать, в данном случае особой компетенции не проявили. Но остаётся всё же без ответа вопрос: что я должен делать с вами?
  – У нас раненые, – сказал Уоррен. – Они нуждаются в лечении, в госпитализации. Вы можете их взять с собой в Бейрут на этом вашем катере.
  – Не моём, – поправил его Хасан. – Вы, я полагаю, доктор Уоррен? – Уоррен утвердительно кивнул, и он продолжал. – Любой из вас, кто отправится в Бейрут на этом катере, будет арестован. На нашем маленьком флоте нет вашей английской традиции закрывать на что-то глаза. Нет, вы останетесь здесь, а я пришлю кого-нибудь за вами, и вы сойдёте на берег тихо и незаметно. Вы понимаете, что я это организую исключительно как частное лицо, а не полицейский офицер.
  Меткалф вздохнул. Хасан посмотрел на него лукаво и сказал:
  – Арабские народы тесно сотрудничают друг с другом, и передача некоторых лиц одним государством другому осуществляется легко. Недавно прокатилась волна слухов о банде каких-то иностранцев, бродящей по Ближнему Востоку; убивающих без разбора, использующих армейское оружие и… – тут он стал буравить Меткалфа взглядом, – вовлечённых в другие антигосударственные действия, в особенности в Ираке. Имея в виду эти обязательства, вы покинете Ливан как можно быстрее. Билеты на самолёт будут доставлены к вам в отель, и вы немедленно покинете пределы страны. Надеюсь, понятно?
  Тоузьер спросил:
  – А как насчёт команды этого корабля? Они всё ещё маются взаперти.
  – Вы их освободите перед тем, как покинете этот корабль. – Хасан едва улыбнулся. – Если этот корабль вернётся в порт, им придётся ответить на несколько довольно неудобных вопросов. В данных обстоятельствах я думаю, что мы больше никогда не увидим этого судна.
  – Спасибо, – сказал Хеллиер. – Мы очень ценим ваше расположение.
  Хасан коротко кивнул и направился к кают-компании. На полпути он остановился и, повернувшись, спросил:
  – Сколько было героина?
  – Тысяча килограмм, – сказал Паркер. – Тонна.
  Хасан кивнул.
  – Спасибо, джентльмены. – Он неожиданно улыбнулся. – Я думал, что знаю всё о контрабанде наркотиков, но – торпеды! – Он покачал головой и лицо его помрачнело, когда он посмотрел в сторону лежащего под брезентом тела Эббота. – Я предлагаю вам захоронить этого смелого человека в море. – Он подошёл к трапу и стал спускаться в лодку.
  Тоузьер сказал:
  – Ну, что ж, Ник, вот и всё. Мы боролись до последнего, но мы всё же добились своего.
  Уоррен вдруг почувствовал страшную усталость.
  – Да, добились, – сказал он. – Некоторые из нас, по крайней мере.
  Но Бен Брайен никогда уже не будет владельцем имения, хотя Уоррен намеревался заставить Хеллиера выполнить своё обещание о создании центра по лечению наркоманов; Майка Эббота он никогда больше не увидит у своей конторы, Майка Эббота, охотящегося за пикантными подробностями из жизни наркоманов.
  Он посмотрел на Хеллиера – человека, который жаждал крови и который теперь мог быть удовлетворён. Но можно ли этим оправдать смерть? Многие, особенно в Соединённых Штатах, проживут долгую и, вероятно, счастливую жизнь, даже не догадываясь, что кое-кто за это заплатил жизнью. А потом, рано или поздно, или даже через год возникнут новый Истмэн или новая Делорм, и весь этот проклятый и грязный бизнес возродится вновь.
  Уоррен закрыл глаза от слепящего света солнца. Но теперь пусть с ними воюет кто-нибудь другой, подумал он. Обыкновенному врачу ни к чему заниматься таким опасным делом.
  
  Десмонд Бэгли
  
  Тигр снегов
  * * *
  Этот снежный обвал был несильным, впрочем, и небольшой обвал может похоронить человека, и Бэллард остался в живых только потому, что Майк Макгилл захватил шнур Эртеля. Подобно тому, как человек может выжить в океане, имея должное снаряжение, а потом всё-таки утонуть в луже, так и Бэллард мог погибнуть из-за мелкой оплошности. Что, впрочем, не было бы из ряда вон выходящим событием в снежных обвалах Швейцарии.
  Макгилл был классным лыжником, к этому его обязывала профессия, и он взял новичка под своё крыло. Они встретились в лыжном домике во время отдыха и сразу прониклись друг к другу симпатией. Хотя они были ровесниками, Макгилл казался старше, может быть, по причине своего более разностороннего опыта, но он проявил интерес к новичку, их волновали не только темы снега и льда. Они дополняли друг друга, что не такая уж необычная причина мужской дружбы.
  Как-то утром Макгилл предложил нечто новенькое.
  – Пора бы нам стащить тебя с общей площадки, – сказал он. – Прямо в глубокий снег. Прокладывать первую лыжню – что может с этим сравниться!
  – А это очень сложно? – поинтересовался Бэллард.
  Макгилл уверенно покачал головой.
  – Миф новичков. Повороты делать не так легко, но треверсы – одно удовольствие. Тебе понравится. Давай взглянем на карту.
  Они поднялись вверх на подъёмнике, через полчаса уже были на вершине девственно-чистого склона, который Макгилл выбрал по совету кого-то из местных. Он остановился, опираясь на палки, и начал рассматривать склон.
  – Выглядит неплохо, но не будем искушать судьбу. Вот где надо нацепить наши хвосты.
  Он расстегнул карман своего анорака и достал моток красного шнура, который разделил на два кольца, одно из них протянул Бэлларду.
  – Обвяжи один конец вокруг запястья.
  – Для чего?
  – Это шнур Эртеля – простейшее приспособление, спасшее чёрт-те сколько жизней. Если лавина накроет тебя, на поверхности будет заметен кусочек красного шнура, по которому тебя смогут быстро найти и откопать.
  Бэллард посмотрел вниз.
  – Похоже, будет обвал.
  – Никогда не скажешь наверняка, – бодро сказал Макгилл, завязывая шнур узлом на запястье.
  – Я не видел, чтобы кто-то ещё носил эту штуку.
  – Ты был только на общей площадке.
  Макгилл отверг колебания Бэлларда.
  – Многие ребята не надевают шнуры, им кажется, что он придаёт им идиотский вид. На кой чёрт съезжать вниз с этим красным хвостом, думают они. Это – форменный идиотизм.
  – А вдруг будет обвал? – повторил Бэллард.
  – Слушай, – терпеливо сказал Макгилл и показал на подножие склона. – Если бы я считал, что там внизу есть действительно серьёзный риск обвала, мы вообще бы не спускались вниз. Я проверил сводки о состоянии снега, прежде чем мы вышли, и сейчас здесь могут кататься даже, наверное, малыши. Но любой снег на любом склоне может быть опасным – и не обязательно в Швейцарии; люди попадали в обвалы и в южных низинах в Англии. Шнур – всего лишь предосторожность, только и всего.
  Бэллард пожал плечами и начал завязывать шнур. Макгилл сказал:
  – Лучше продолжим твоё образование. Ты знаешь, что делать, если начнётся обвал?
  – Начинать молиться?
  Макгилл ухмыльнулся.
  – Этого мало. Если обвал движется вообще, то он движется либо под твоими лыжами, либо позади тебя. Это происходит не так быстро, так что у тебя есть время решить, что делать, но времени немного, запомни. Если он движется под ногами, у тебя может хватить времени прыгнуть вверх по склону, в этом случае он тебя не настигнет. Если же он начинает надвигаться на тебя сзади, помни одно – тебе из него не выкарабкаться. Я, может, и смогу, но не ты.
  – Так что же мне делать?
  – Первым делом освободи руки от застёжек на лыжных палках. Отбрось палки подальше, потом отстегни крепления на лыжах. Они должны отстёгиваться автоматически, когда падаешь, но никогда не доверяй им. Когда лавина настигнет тебя, начинай плыть по течению и пытайся выбраться на поверхность. Задержи дыхание и не давай снегу задушить тебя. Когда немножко замедлишь ход, приложи руку к лицу – этим ты выиграешь немного пространства для воздуха, сможешь дышать и, может быть, закричишь, чтобы тебя кто-нибудь услышал.
  Он засмеялся, увидев выражение лица Бэлларда, и решил утешить его:
  – Не волнуйся, этого может никогда не произойти. Пойдём. Я пойду первым, не слишком быстро, а ты – за мной, делай то, что я.
  Он двинулся вниз по склону, Бэллард двинул за ним, это была самая приятная поездка в его жизни. Макгилл был прав – поворачивать в глубоком снегу было непросто, и его лодыжки скоро заныли, зато скольжение доставляло наслаждение. Холодный ветер жалил его щёки и свистел в ушах, шуршали лыжи, вспарывающие девственный снег.
  Впереди у подножия он увидел Макгилла, только что завершившего лихой поворот и тормозящего. Подъезжая к нему, он бодро воскликнул:
  – Вот это здорово! Давай ещё раз.
  Макгилл засмеялся и протянул руку.
  – Там нам придётся долго идти, чтобы вернуться к подъёмнику; это около вон того уступа горы. Может быть, мы сегодня днём успеем ещё раз скатиться.
  Около трёх часов дня они взобрались на вершину склона, и Макгилл показал на две лыжных колеи.
  – Никого здесь, кроме нас, бедолаг, не было. Вот что мне нравится здесь – не так людно, как на общей площадке.
  Он протянул Бэлларду шнур Эртеля.
  – Теперь первым идёшь ты; я понаблюдаю за твоей техникой, пока мы спускаемся.
  Завязывая шнур, он рассматривал склон. Послеполуденное зимнее солнце уже отбрасывало на снег длинные тени. Макгилл сказал:
  – Держись ближе к солнцу; не заезжай в тень.
  Пока он говорил, Бэллард взял старт, и Макгилл лениво последовал за ним, замечая каждое движение менее опытного лыжника и фиксируя все промахи – для дальнейшего инструктажа. Всё шло хорошо, пока он не заметил, что Бэллард отклоняется немного влево, к небольшой крутизне, где сгущались тени. Он увеличил скорость, одновременно выкрикивая:
  – Бери вправо, Йен. Бери к центру.
  Не успел он это крикнуть, как Бэллард качнулся в ровном быстром спуске. Затем начал оползать весь склон, увлекая Бэлларда за собой. Макгилл резко затормозил, лицо его побледнело, он не отрывал взгляда от Бэлларда, который был уже далеко. Он видел, как тот отбросил правую палку и погрузился в водоворот снежной крупы. Раскаты далёкого грома наполнили воздух.
  Бэллард избавился от палок, но его стиснула бушующая стихия. Ему удалось освободиться от правой лыжи, но сейчас же его перевернуло и закружило. Он усердно заработал руками, подавив поднимающийся изнутри прилив страха, и попытался вспомнить советы Макгилла. Вдруг он ощутил острую боль в левом бедре; неумолимая сила тянула его ногу, пока он не почувствовал, что нога словно откручена от бедра.
  От боли он едва не потерял сознание, но после внезапной вспышки боль немного утихла. Болтанка прекратилась, и он вспомнил, что Макгилл говорил о технике дыхания и поднёс левую руку к лицу. Затем всё прекратилось, и Бэллард потерял сознание.
  Всё это заняло немногим больше десяти секунд, и Бэлларда протащило не больше сотни футов.
  Макгилл подождал, пока снег не перестал двигаться, затем подъехал к самому краю остановившегося оползня. Он быстро осмотрел его, потом, воткнув палки в снег, освободился от лыж. Неся лыжи и палки, он осторожно двигался по месту оползня, затем мысленно разделил его на четыре части. По опыту он знал, что самое важное теперь – выиграть время; в памяти возникла диаграмма, которую ему показывали несколько дней тому назад на местной спасательной станции – шансы на выживание зависели от времени нахождения в оползне.
  Осмотр занял полчаса, но он не увидел ничего, кроме снега. Если он сейчас не найдёт Бэлларда, ему останется мало шансов на успех. Одному человеку не под силу обследовать всё место за короткое время, и было бы лучше заручиться чьей-нибудь поддержкой – привести поисковую собаку, например.
  Он вступил на нижний край оползня и нерешительно глянул вверх, затем расправил плечи и начал взбираться вверх, придерживаясь центра оползня. Он решил, что если за пять минут не найдёт ничего на пути к вершине, то повернёт назад к лыжной станции.
  Он медленно продвигался вверх, шаря глазами по сторонам, и вскоре увидел крошечное красное пятнышко в тени снежного валуна. Этого было достаточно. Он встал на одно колено, разгребая снег, и поднялся с красным шнуром в руках. Потянул его за один конец – тот остался у него в руках, и он принялся за другой. Шнур, отрываясь от снега, повёл его на двадцать футов вниз по склону до тех пор, пока не стал оказывать сопротивление и не принял вертикальное положение. Макгилл принялся раскапывать снег руками. Снег был мягким и рассыпчатым, его было легко расчищать, и, прорыв немногим более трёх футов в глубину, он наткнулся на Бэлларда.
  Тщательно расчистил снег и разгрёб Бэлларда, удостоверившись сперва, что тот дышит. Ему было приятно увидеть, что Бэллард выполнил его советы и левой рукой помогал дыханию. Когда он высвободил Бэлларда из-под снега, то увидел у него перелом ноги, и понял почему. Бэллард не смог освободиться от левой лыжи, лыжа работала как рычаг в этой снежной болтанке – и выкрутила ногу.
  Он решил не перетаскивать Бэлларда, рассудив, что это принесёт больше вреда, чем пользы, только снял свою куртку-анорак и плотно укутал его, чтобы тот не замёрз. Встал на лыжи и отправился вниз к дороге, где ему повезло – сразу остановил машину. Меньше чем через два часа Бэллард был в больнице.
  Шесть месяцев спустя Бэллард всё ещё скучал, прикованный к постели. Нога его только-только заживала, ведь была сломана кость и разорваны мускулы, до исцеления было ещё далеко. Его доставили в Лондон на носилках, и там мать перевезла его в свой дом. Обычно в Лондоне он жил в собственной крошечной квартире, но сейчас без помощи матери он бы не обошёлся. Он тосковал и чувствовал себя прескверно.
  Однажды утром, после малообнадеживающего визита врача, назначившего долгие недели постельного режима, он услышал, как кто-то громко спорил на первом этаже. Высокий голос принадлежал матери, а кому принадлежит второй, низкий голос, он не знал. Далёкие голоса становились то громче, то тише, а затем начали приближаться, поднимаясь по лестнице.
  Дверь открылась, и в комнату вошла мать, поджав губы и нахмурившись.
  – Твой дед хочет тебя видеть, – коротко сказала она. – Я объяснила, что ты неважно себя чувствуешь, но он продолжает настаивать – такой же упрямый, как всегда. Я советую не слушать его, Йен. Но, разумеется, это твоё дело – ты всегда поступал так, как тебе нравилось.
  – Кроме перелома, ничего страшного со мной не случилось. – Он разглядывал мать, и ему уже в который раз захотелось, чтобы она одевалась не так безвкусно и неряшливо.
  – Он говорит, что уйдёт, если ты не захочешь его видеть.
  – Нет, в самом деле?
  Захлопнуть дверь перед Беном Бэллардом было всё равно что поставить рекорд для книги Гиннесса. Йен вздохнул.
  – Лучше его всё-таки впустить.
  – Я бы не стала.
  – Впусти его, мама; я хорошо себя чувствую.
  – Ты такой же остолоп, как и он, – проворчала она, но пошла открывать дверь.
  Йен не видел старика полтора года и был поражён. Его дед всегда был подвижным, излучающим энергию, но сейчас выглядел на все свои восемьдесят семь лет. Он медленно вошёл в комнату, тяжело опираясь на чёрную, с шипами, трость; его щёки запали, а глазные впадины стали ещё больше – так, что его обычно живое лицо напоминало теперь череп. Но в нём всё ещё чувствовалась сила. Он повернулся и попросил отрывисто:
  – Дай мне стул, Герриет.
  Она фыркнула, но поставила стул рядом с кроватью и встала тут же.
  Бен со скрипом опустился на стул, поставил трость между колен и опёрся на неё обеими руками. Он рассматривал Йена с головы до ног и с ног до головы. Усмехнулся сардонически.
  – Хорош плэйбой! Из сливок общества! Ручаюсь, ты был в Гштааде.
  Йен не попался на удочку – он хорошо знал методы старика.
  – Куда уж мне?
  Бен ухмыльнулся.
  – Не рассказывай, что был в дешёвом туре.
  Показал пальцем на его ногу. Палец слегка задрожал.
  – Очень плохо, мальчик?
  – Могло быть хуже – могли вообще ампутировать.
  – О чём ты говоришь! – с болью сказала Герриет.
  Бен деликатно улыбнулся, но сразу посерьёзнел.
  – Так ты отправился покататься на лыжах, и вот результат. Вместо того, чтобы работать, ты развлекался.
  – Нет, – спокойно ответил Йен. – Это был мой первый отпуск почти за три года.
  – Гм! Но ты сейчас лежишь в этой кровати вместо того, чтобы работать.
  Мать Йена разозлилась.
  – Какой ты бессердечный!
  – Замолчи, Герриет, – сказал старик, не поворачивая головы. – И уходи. Не забудь закрыть за собой дверь.
  – Я не позволю, чтобы мной командовали в моём доме.
  – Делай, что я говорю, женщина. Мне нужно поговорить о деле.
  Йен Бэллард поймал взгляд матери и слегка кивнул. Она с шумом выбежала из комнаты. Дверь за ней захлопнулась.
  – У тебя прежние манеры, – уныло заметил Йен.
  Плечи Бена вздрагивали, он давился от смеха.
  – Вот почему ты мне нравишься, мальчик; никто бы не сказал мне этого в глаза.
  – Это говорили довольно часто за твоей спиной.
  – Чего мне волноваться о том, что говорили? Важно то, что человек делает. – Руки Бена на мгновение крепко стиснули трость.
  – Я ничего не имел в виду, когда говорил, что ты лежишь в постели, вместо того чтобы работать. Дело в том, что мы не могли ждать, пока ты оклемаешься и встанешь.
  – Меня уволили?
  – В некотором роде. Для тебя найдётся другая работа, когда ты поправишься. Если ты согласен, конечно.
  – А что мне надо делать? – осторожно поинтересовался Йен.
  – Почти четыре года назад мы открыли копи в Новой Зеландии – золотые копи. Теперь, когда золото поднялось в цене, это становится доходным делом, перспективы хорошие. Директор там – старый идиот по имени Фишер, уходит в отставку в следующем месяце. – Трость стукнула по полу. – Старческий маразм в 65 лет – можешь себе представить?
  К данайцам, дары приносящим, Йен Бэллард относился настороженно.
  – И что же?
  – Так тебе нужна работа?
  Тут, наверняка, была ловушка.
  – Конечно, нужна. Когда мне надо приступать?
  – Как можно скорее. Я рекомендовал бы тебе добраться морем. На корабле твоя нога будет заживать так же, как и здесь, в комнате.
  – Я, что, один буду отвечать за всё?
  – Директор полностью подчиняется Правлению – ты это знаешь.
  – Да, я знаю бэллардовскую систему. Правление – марионетки, которых дёргают за ниточки из Лондона. У меня нет ни малейшего желания быть мальчиком на побегушках у моих почтенных дядюшек. Не знаю, почему ты позволяешь им делать то, что они делают.
  Руки старика побелели, когда он сжал набалдашник трости.
  – Ты знаешь, что в компании Бэллард Холдингс, моё слово уже ничего не значит. Учредив Совет попечителей, я устранил контроль. Так что твои дядюшки теперь сами отвечают за свои действия.
  – И всё-таки ты можешь подарить мне пост директора?
  Бен снова по-акульи ухмыльнулся.
  – Твои дядюшки не единственные, кто может время от времени дёргать за ниточки. Но помни, я уже стар.
  Йен размышлял.
  – Где находятся копи?
  – На Южном острове. Место называется Хукахоронуи.
  – Нет! – непроизвольно вырвалось у Йена.
  – Что такое? Боишься?
  Верхняя губа Бена приподнялась, обнажив зубы.
  – Если так, то в тебе нет ни капли моей крови.
  Йен глубоко вздохнул.
  – Ты знаешь, что это значит – вернуться? Ты же знаешь, как я ненавижу это место.
  – Если ты и был несчастлив там – это было очень давно.
  Бен подался вперёд, грузно опёрся на трость.
  – Если ты отвергнешь это предложение, то никогда не будешь счастлив снова – я уверен на все сто. И это произойдёт не потому, что я что-то сделаю, с моей стороны никаких претензий не будет. Это будет внутри тебя, ты будешь жить с этим, вот в чём фокус. Всю оставшуюся жизнь ты будешь удивляться этому.
  Йен уставился на него.
  – Ты, старый колдун!
  Старик исторг что-то, похожее на смех.
  – Может, и так. Теперь послушай меня. У меня четверо сыновей, и трое из них гроша ломаного не стоят. Они ленивы, безалаберны и к тому же мошенники, они превратили Бэллард Холдингс в Лондоне в помойную яму.
  Бен чуть приподнялся на стуле.
  – Видит Бог, в своё время я не был ангелом. Я был груб и жесток, заключал крутые сделки и устранял конкурентов, когда было нужно, таков был дух времени. Но никто не может обвинить Бена Бэлларда в нечестности и сказать, что он когда-либо нарушил своё слово. Достаточно было моего слова и рукопожатия, чтобы в Сити это признали надёжнейшим контрактом. Но никто не может положиться на слово твоих дядюшек – ни одного из них. Каждый, кто имеет с ними дело, должен нанять полк юристов, чтобы правильно составить контракт.
  Он пожал плечами.
  – Но вот что получается. Теперь они управляют компанией Бэллард Холдингс. Я уже стар, и они наступают. Это в порядке вещей, Йен.
  Его голос становился мягче.
  – Но у меня есть и четвёртый сын, на которого я очень надеялся, но его испортила женщина, так же как она чуть не испортила тебя, прежде чем у меня хватило ума забрать тебя из той долины в Новой Зеландии.
  Голос у Йена напрягся.
  – Моя мать тут не при чём.
  Бен несколько театрально протянул руку.
  – Мне нравится твоя преданность, Йен, пусть даже она и неуместна. Ты неплохой сын своего отца, как и он был мне неплохим сыном – в самом деле неплохим. Беда в том, что тогда я наломал дров.
  Он словно погрузился прошлое, затем потряс головой, стряхивая воспоминания.
  – Но это было давно. Достаточно, что я вытащил тебя из Хукахоронуи. Правильно я тогда поступил?
  Йен глухо ответил:
  – Я никогда не был благодарен тебе за это. Ни за это, ни за что-либо другое.
  – Да, но ведь ты получил степень и поступил в Школу горных инженеров в Иоганнесбурге, а потом – в Колорадо; окончил школу бизнеса в Гарварде. Ты вполне соображаешь, и мне не нравилось, что ты тратишь свои мозги впустую.
  Он хихикнул.
  Он наклонился вперёд.
  – Видишь ли, парень, я пришёл за долгом.
  Йен ощутил, что в горле у него пересохло.
  – Что ты имеешь в виду?
  – Ты очень обрадуешь деда, если возьмёшься за эту работу в Хукахоронуи. Запомни, ты не обязан соглашаться – право выбора за тобой. Но я был бы доволен, если бы ты согласился.
  – Мне нужно решать прямо сейчас?
  В голосе Бена проскользнула ирония.
  – Не хочешь ли ты посоветоваться с матерью?
  – Ты никогда не любил её, не так ли?
  – Она всегда была нытиком, занудной учительшей, боявшейся жизни, с ней хороший парень деградировал до её жалкого уровня. Теперь это состарившаяся раньше времени женщина, потому что она всегда боялась жизни, всего вокруг, и теперь она хочет и тебя сделать таким же.
  Бен говорил без сантиментов.
  – Ты думаешь, почему я тебя зову «мальчиком» и «парнем», когда ты взрослый тридцатипятилетний мужчина? Да потому что ты такой и есть. Ради Бога, хоть раз в жизни прими решение самостоятельно.
  Йен молчал. Наконец он сказал:
  – Хорошо, я поеду в Хукахоронуи.
  – Один, без неё?
  – Один.
  Бен не проявил особого восторга; он только печально кивнул и сказал:
  – Теперь там почти город. Думаю, ты не узнаешь его, он так преобразился. Я был там года два назад, до того, как проклятый доктор запретил мне путешествовать. Там есть даже мэр. Первого мэра звали Джон Петерсен. Петерсены там – в фаворе.
  – О Боже! – сказал Йен. – Они ещё там?
  – А ты что думал? Разумеется, они ещё там. Джон, Эрик и Чарли – они всё ещё там.
  – Но без Алека.
  – Да – без Алека, – согласился Бен.
  Йен взглянул на него.
  – Ты понимаешь, что ты затеял? Чего, чёрт возьми, ты от меня хочешь? Ты прекрасно знаешь, что отправить Бэлларда в Хука всё равно что заложить детонатор в заряд с динамитом.
  Брови Бена поднялись.
  – В роли динамита – Петерсены, я полагаю.
  Он нагнулся вперёд.
  – Я скажу тебе, что мне нужно. Я хочу, чтобы ты управлял этими чёртовыми копями, не так, как ими управляли до сегодняшнего дня. Я поручаю тебе работёнку не из лёгких. Этот старый дурак, Фишер, не может контролировать ситуацию, это во-первых. Во-вторых, Доббс, управляющий шахтой, хронический лентяй и, в-третьих, Камерон, инженер, потасканный америкашка, который держится за место обеими руками, так как знает, что это его последняя работа, и боится до смерти, что потеряет её. Тебе надо навести там порядок.
  Бен откинулся чуть назад.
  – Конечно, – сказал он уверенно.
  – Петерсены не примут тебя с распростёртыми объятиями. Ведь это их семейная традиция – думать, что у них отняли шахту. Всё это чепуха, конечно, но они в это верят – всегда помни, Йен, что на людей действуют не факты, а то, во что они верят.
  Он наклонил голову.
  – Я думаю, у тебя могут возникнуть проблемы с Петерсенами.
  – Не раздражай меня, – сказал Йен Бэллард. – Я сказал, что поеду.
  Старик хотел уже было подняться, но остановился.
  – Ещё одна вещь. Если случится что-нибудь серьёзное – с Бэллард Холдингс или со мной, – свяжись с Биллом Стеннингом.
  Он немного подумал.
  – По пустякам не беспокой. Билл свяжется с тобой достаточно быстро.
  – Ты о чём?
  – Не волнуйся, этого может никогда не случиться.
  Бен медленно поднялся и направился к двери. Посреди комнаты он остановился и чуть приподнял трость.
  – Я не думаю, что буду ещё ходить с ней. Я пошлю её тебе завтра. Тебе она понадобится. А потом, когда выздоровеешь, не отсылай назад – выброси.
  Он задержался перед дверью и повысил голос:
  – Теперь можешь войти, Герриет. Не нужно подслушивать через замочную скважину.
  СЛУШАНИЕ – ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
  ПРАВИТЕЛЬСТВО НОВОЙ ЗЕЛАНДИИ
  КОМИССИЯ ПО РАССЛЕДОВАНИЮ
  СЛУШАНИЕ КАТАСТРОФЫ В ХУКАХОРОНУИ
  Председатель: Др. Г. А. Гаррисон
  Эксперты-консультанты: Проф. Дж. В. Роландсон
  М-р Ф. Г. Френч
  Секретарь: М-р Дж. Рид
  в Палате Провинции Кентербери
  Крайстчёрч, Южный остров.
  1
  Большой зал был великолепен. Построенный в середине девятнадцатого века, спроектированный архитектором – прямым наследником Симона де Монфора, он олицетворял средневековую Англию в Южном полушарии, в этом более чем английском городке Крайстчёрч. Просторный, со сводчатым потолком, украшенным фресками, он изобиловал выступами, столбами, стрельчатыми арками, деревянными панелями и искусной резьбой. В зале было также много витражей.
  Дэн Эдвардс, управляющий департаментом прессы в Крайстчёрче, не обращал внимания на неуместное великолепие; он слишком часто его видел и раньше. Гораздо больше его занимал пол, отвратительно скрипящий, когда капельдинеры проходили под ложей прессы, расставляя на столах бумагу для записей и авторучки.
  – Акустика дерьмовая, – сказал он. – А этот чёртов пол из каури её не спасает.
  – Разве нельзя его смазать или что-то ещё? – спросил Дэлвуд, родом из Окленда.
  – Они всё перепробовали, но безрезультатно. Я вот что тебе скажу – давай объединим усилия. Если я что-то пропущу, ты мне поможешь, и наоборот, ладно?
  Дэлвуд пожал плечами.
  – Ладно.
  Перегнувшись через край ложи, он посмотрел на возвышение внизу, прямо под ними. Три кресла с высокими спинками стояли позади трибуны, и перед каждым лежали новый небольшой блокнот с двумя шариковыми ручками слева и заточенными карандашами справа. Сверху графины с водой и стаканы смотрелись как столовые приборы.
  Эдвардс следил за его взглядом и кивнул на галерею для публики, уже заполненную в северной части зала.
  – Они собираются задать здесь пир.
  Дэлвуд слегка подтолкнул его и показал на дверь под галереей.
  – Вон молодой Бэллард. Привёл с собой целую армию.
  Эдвардс разглядывал молодого человека, который возглавлял процессию пожилых, строго одетых мужчин. Он поджал губы.
  – На месте Бэлларда я бы в штаны наложил от страха.
  – Его принесли в жертву?
  – Ну да, как овечку, – согласился Эдвардс. Он взглянул вниз, на трибуну.
  – Ну вот, началось.
  Гул голосов замер, когда трое заняли свои места в креслах за трибуной. Один из двух стенографистов уже приготовился опустить руки на клавиши машинки. Поднялся шорох, когда все встали.
  Трое уселись, а четвёртый вышел вперёд и сел на скамью перед трибуной. Он положил перед собой пачку документов и открыл верхнюю папку. Над ним, в центре трибуны, восседал пожилой, седовласый человек с лицом, покрытым глубокими морщинами. Он посмотрел на чистый листок блокнота, лежащий перед ним, и отодвинул его в сторону. Затем заговорил негромко и отчётливо.
  – Зимой этого года, восемнадцатого июля, в городке Хукахоронуи на Южном острове Новой Зеландии произошла катастрофа, в результате которой погибло пятьдесят четыре человека. Правительство Новой Зеландии назначило Комиссию по расследованию, и я являюсь её председателем. Меня зовут Артур Гаррисон, я исполняю обязанности ректора Кентерберийского университета.
  Он развёл руки.
  – Со мной – двое экспертов, оба они опытные и компетентные специалисты. Слева от меня – профессор Дж. В. Роландсон, из Министерства научных и промышленных изысканий. – Гаррисон выдержал паузу. – Для краткости это министерство в будущем будет именоваться МНПИ.
  Роландсон улыбнулся и кивнул утвердительно.
  – Справа от меня сидит мистер Ф. Г. Френч из Управления шахтами Новой Зеландии. Позвольте вам представить и мистера Джона Рида, он – адвокат, секретарь Комиссии.
  Гаррисон обвёл взглядом другие столы зала заседаний.
  – Присутствуют также несколько заинтересованных сторон. Они могли бы представиться по порядку, начиная справа.
  Упитанный, не старый ещё мужчина, сидевший рядом с Бэллардом, поднялся.
  – Джон Рикмен, юрист, представляю горнодобывающую Компанию Хукахоронуи, частное акционерное общество с ограниченной ответственностью.
  После долгой паузы встал мужчина за соседним столом, и Эдвардс прошептал:
  – Бэллард кому-то поручил представлять свои интересы.
  – Майкл Ганн, юрист, представляю Генеральный Союз шахтёров Новой Зеландии и интересы родственников рабочих, погибших во время катастрофы.
  – Альфред Смитерс, юрист, представляю Министерство гражданской защиты.
  – Питер Лайалл, юрист, представляю Чарльза Стюарта Петерсена и Эрика Парнелла Петерсена.
  Удивлённый гул пронёсся по залу, публика среагировала. Эдвардс оторвался от своих записей.
  – Значит, они считают, что им нужна юридическая помощь? Это обнадёживает.
  Гаррисон дождался, пока гул затих.
  – Я смотрю, у нас хорошо представлена юридическая защита. Поэтому хочу предупредить присутствующих юристов, что у нас не судебный процесс. У нас – Комиссия по расследованию, которая наделена правом принимать решения. Совсем не обязательно, что заслушанные здесь свидетельства будут приняты на судебном процессе. Цель Комиссии – установить причины обвала в Хукахоронуи, обсудить его последствия.
  Он откинулся в кресле.
  – Надеюсь, конфликтов, столь обычных на судебных процессах, здесь не будет. Мы хотим узнать правду, независимо от процессуальных формальностей, для того, чтобы подобные катастрофы не повторялись. Вследствие катастрофы в Хукахоронуи могут состояться судебные процессы. Комиссия призвана скорее предотвратить будущие эксцессы, чем наказать виновников, упущения и ошибки которых привели к трагедии. Комиссия уполномочена принять постановление.
  Ганн быстро поднялся.
  – Мистер председатель, не думаете ли Вы, что это компетенция арбитражного суда? Наверняка, возникнут иски о компенсациях. Если заинтересованными сторонами запрещается использовать показания в дальнейших судебных разбирательствах, полагаю, будет допущена несправедливость.
  – Мистер Ганн, я не сомневаюсь, что правительство назначит арбитра, который изучит результаты работы Комиссии и сделает необходимые выводы. Это Вас удовлетворяет?
  Ганн кивнул с довольным выражением.
  – Вполне удовлетворяет, мистер председатель.
  Дэлвуд шепнул Эдвардсу:
  – Неудивительно, что он доволен. Уж на этом чёртовом военно-полевом суде он своего не упустит.
  Эдвардс хмыкнул.
  – Ему нечего ждать от старины Гаррисона.
  – Теперь о свидетелях. Некоторые граждане явились добровольно давать показания, других вызвали в суд повестками, по требованию одной или нескольких заинтересованных сторон.
  Гаррисон нахмурился.
  – Я и мои коллеги долго дискутировали, как заслушивать показания, и решили, что они будут заслушаны в хронологическом порядке, без каких-либо ограничений. Но в то же время мы оставляем за собой право прервать любого свидетеля. Во время работы Комиссии все свидетели должны быть готовы дать показания по любому вопросу.
  – Мистер председатель!
  Поднялся Рикмен.
  Гаррисон сказал:
  – Да, мистер Рикмен?
  – Такое условие может быть обременительным для некоторых свидетелей. Некоторые из них очень заняты. Расследование может затянуться, и как быть?
  – Когда Вы говорите о некоторых свидетелях, могу ли я считать, что вы имеете в виду мистера Бэлларда? – сухо спросил Гаррисон.
  – Мистер Бэллард – один из таких свидетелей, – согласился Рикмен. – Несомненно, было бы лучше выслушать показания и отпустить его.
  – Мистер Бэллард – гражданин Новой Зеландии?
  – Нет, мистер председатель, он подданный Великобритании.
  – И он должен уехать туда сразу после работы Комиссии?
  Рикмен наклонился и что-то шепнул Бэлларду, который ответил так же тихо. Рикмен выпрямился.
  – Да, мистер Бэллард ограничен во времени.
  Гаррисон холодно проговорил:
  – Если мистер Бэллард намеревается покинуть Новую Зеландию во время слушаний в Комиссии, я буду вынужден обратиться к властям. Это расследование очень серьёзно, мистер Рикмен.
  – Я уверен, что мистер Бэллард не намеревается пренебречь работой Комиссии, – поспешно заметил Рикмен.
  Он снова наклонился проконсультироваться с Бэллардом, затем распрямился и произнёс:
  – В настоящее время мистер Бэллард не намеревается покинуть Новую Зеландию.
  – Я предпочитаю услышать это от самого мистера Бэлларда.
  Гаррисон подался вперёд.
  – Так как, мистер Бэллард?
  Бэллард встал и ответил негромко.
  – Сэр, я – в распоряжении Комиссии.
  – В таком случае мы не возражаем, чтобы вы присутствовали на расследовании наряду с остальными свидетелями. Спасибо.
  В ложе прессы Эдвардс проговорил:
  – Рикмен представляет кого угодно, только не Бэлларда. Он готов подставить его.
  Гаррисон сказал:
  – В этом расследовании не будет формальностей судебного процесса, но не будет он и открытым для публики. Представители заинтересованных сторон могут обращаться к свидетелям с разрешения председателя. Необязательно угождать правосудию, вставая каждый раз, достаточно просто поднять руку. Юристы могут задавать вопросы свидетелям только в пределах их компетенции.
  Он сложил руки.
  – Так как мы решили восстановить хронологию событий, то вернёмся к началу. На основании фактов, имеющихся у Комиссии, я заключаю, что именно появление мистера Бэлларда в Хукахоронуи привело к ряду событий, которые могли иметь – или следует доказать обратное – отношение к катастрофе, случившейся через несколько недель. Это и предстоит решить расследованию. Думаю, что первым свидетелем должен быть мистер Бэллард.
  Рид, секретарь, попросил:
  – Не могли бы Вы пройти вперёд, мистер Бэллард, и сесть там.
  Он указал на кресло с богатой резьбой чуть правее трибуны. Подождал, пока Бэллард усядется, и спросил:
  – Вас зовут Йен Дэйкр Бэллард?
  – Да, сэр.
  – И Вы являетесь директором горнодобывающей Компании Хукахоронуи, частного акционерного общества с ограниченной ответственностью.
  – Нет, сэр.
  Зал загудел как потревоженный улей. Гаррисон подождал тишины и потребовал:
  – Призываю к спокойствию всех присутствующих во время опроса свидетелей.
  Он подался чуть вперёд.
  – Благодарю Вас, мистер Рид. Мистер Бэллард, во время катастрофы Вы являлись директором Компании?
  – Да, сэр.
  – Можете ли Вы объяснить, почему Вы больше не занимаете эту должность?
  Бэллард бесцветно произнёс:
  – Я был освобождён от обязанностей через две недели после случившегося.
  – Понятно.
  Гаррисон взглянул в зал и увидел поднятую руку.
  – Да, мистер Ганн?
  – Может ли свидетель объяснить нам, кто является владельцем горнодобывающей Компании Хукахоронуи?
  Гаррисон кивнул Бэлларду, и тот ответил:
  – Её полновластным владельцем является новозеландское акционерное общество Минерал Холдингс.
  – И эта компания – всего лишь ширма для прикрытия юридических и финансовых сделок, не так ли? Кто ею владеет?
  – В основном она принадлежит международной Корпорации вкладов в горное дело.
  – И кто обладает контрольным пакетом акций в международной Корпорации вкладов в горное дело?
  – Мистер председатель! – резко сказал Рикмен. – У меня есть возражения.
  – Конечно, мистер Рикмен. Какие у Вас возражения?
  – Я не могу понять, какое отношение эти вопросы имеют к горному обвалу.
  – Я тоже, – ответил Гаррисон. – Но мистер Ганн, не сомневаюсь, поможет это разъяснить.
  – Я надеюсь получить ответ на мой последний вопрос, – сказал Ганн. – Я спросил, кому принадлежит контрольный пакет акций в международной Корпорации вкладов в горное дело.
  Бэллард поднял голову и чётко ответил:
  – Акционерному обществу Бэллард Холдингс, зарегистрированному в Лондоне.
  Ганн улыбнулся.
  – Спасибо.
  – Ну и ну! – сказал Эдвардс, быстро записывая. – Так он один из тех Бэллардов.
  Дэлвуд хмыкнул.
  – И Ганн охотится на Рикмена. За рабочих и против международного капитала. Он чует деньги.
  Гаррисон легонько постучал председательским молотком, и зал постепенно затих.
  – Мистер Бэллард, Вы владеете акциями – и соответственно прибылью – в обществе Бэллард Холдингс? Или какая-либо другая из упомянутых здесь компаний?
  – Нет, сэр.
  – Кто-нибудь из вашей семьи получает прибыль?
  – Да, трое моих дядей и некоторые мои двоюродные братья.
  – Но не Ваш отец?
  – Он умер.
  – Как Вам удалось занять пост директора горнодобывающей Компании Хукахоронуи?
  Бэллард пожал плечами.
  – Компания – предмет давней заботы нашей семьи, и я полагаю...
  – Может ли свидетель подтвердить своё соответствие занимаемой должности?
  Гаррисон повернулся, чтобы установить, кто осмелился прервать ход расследования.
  – Я был бы Вам очень признателен, если бы Вы не оглашали зал своими криками, мистер Лайалл. Кроме того, Вы не имеете права прерывать свидетеля. – И он произнёс уже мягче: – Однако вопрос по существу, свидетель, отвечайте.
  – Я получил диплом горного инженера в Бирмингемском университете. Потом завершил аспирантский курс в Южной Африке и США.
  Рука Лайалла поднялась.
  – Но практическогоопыта горного инженера у Вас нет?
  Розовые пятна выступили на лице Бэлларда, но он, казалось, взял себя в руки, обратившись к Гаррисону:
  – Могу ли я продолжить свой ответ на вопрос мистера Лайалла?
  – Разумеется.
  Гаррисон посмотрел на Лайалла.
  – Мистер Лайалл, не прерывайте свидетеля. Адресуйте свои вопросы сначала мне. Продолжайте, мистер Бэллард.
  – Я собирался сказать, что, помимо инженерного образования, я два года посещал школу бизнеса в Гарварде. Что касается практического опыта горного инженера, то он был бы необходим, если бы я претендовал на должность горного инженера, но в качестве директора Компании я занимался скорее администраторской деятельностью.
  – Ценное уточнение. Директору не обязательно обладать квалификацией своих сотрудников. Иначе огромное количество наших директоров немедленно остались бы без работы.
  Он подождал, пока смолкнет смех, и сказал:
  – Я не вижу смысла в дальнейших вопросах подобного рода, мистер Лайалл.
  Поскольку Лайалл не опустил руку, он спросил:
  – У Вас есть ещё вопрос другого рода?
  – Да, мистер председатель. Мне известно совершенно точно, что когда мистер Бэллард появился в Хукахоронуи, он не мог ходить без палки. Это верно?
  – Это относится к делу, мистер Лайалл?
  – Думаю, что да, сэр.
  – Свидетель, ответьте на вопрос.
  – Всё точно.
  Лайалл, подняв руку, педантично хранил молчание, пока Гаррисон коротко не кивнул в его сторону.
  – Не могли бы Вы объяснить, почему?
  – Произошёл несчастный случай, когда я катался на лыжах в Швейцарии – я сломал ногу.
  – Благодарю Вас, мистер Бэллард.
  – Неуместный вопрос, – заметил Гаррисон.
  – Посмотрим.
  – Произошёл обвал, – сказал Бэллард.
  В зале воцарилась мёртвая тишина.
  Гаррисон посмотрел в сторону Лайалла.
  – Я всё же считаю этот вопрос неуместным, – сказал он. – Мистер Лайалл так и не убедил меня. Впрочем, продолжим разбирательство. Мистер Бэллард, когда Вы прибыли в Хукахоронуи?
  – Шестого июня – за шесть недель до катастрофы.
  – Значит, вы пробыли здесь не так долго. Оправдал ли Хукахоронуи ваши ожидания?
  Бэллард нахмурился, размышляя.
  – Первое, что мне бросилось в глаза – как всё изменилось.
  Гаррисон поднял брови.
  – Изменилось! Значит, Вы бывали здесь и раньше?
  – Я провёл здесь всё детство – до шестнадцатилетия.
  Гаррисон сделал отметку в блокноте.
  – Продолжайте, мистер Бэллард. В каком смысле изменился Хукахоронуи?
  – Стал больше. Шахта, разумеется, выстроена недавно, и домов стало больше – гораздо больше. – Он сделал паузу. – Намного больше, чем я помню с детства.
  Профессор Роландсон из МНПИ заметил:
  – Метеосводки подтверждают, что выпадение снежных осадков в Южных Альпах прошлой зимой было необычайно интенсивным.
  2
  Ведя «лендровер», принадлежащий компании, к западу от Крайстчёрча, Бэллард чувствовал себя сильно подавленным. Он возвращался к своим корням, в Хукахоронуи, который располагался неподалёку от цепи гор под названием Два Пальца и который он не ожидал снова увидеть.
  Хукахоронуи.
  Глубокая долина в горах, округлённая небольшими ущельями в скалах и рядами высоких деревьев на склонах.
  Её пересекала река, ледяная от растаявшего снега, сошедшего с вершин, и в самом центре долины были рассыпаны домики, свободно группировавшиеся вокруг церкви, магазина и местной школы. Его мать когда-то работала здесь школьной учительницей.
  Он ненавидел это место.
  Туда неудобно было добираться по густому снегу – из-за сильных снегопадов даже на хорошей машине со специальными шинами для заснеженных дорог Бэлларду пришлось попотеть. Сколько он себя помнил, такого снега в этих местах не было с 1943 года, но, естественно, воспоминание об этом было смутным – тогда ему было четыре года. Хотя причины запомнить снегопад того года у него были.
  Намучившись изрядно с первой передачей машины, он наконец достиг Ущелья и свернул с дороги на ровную площадку, откуда открывался вид на русло реки и где он принялся рассматривать Хукахоронуи.
  Конечно, он изменился, прав был старый Бен. Вдали располагался посёлок, там, где раньше ничего не было. С одной стороны, у западного склона долины вытянулась цепь промышленных зданий, скорее всего, обрабатывающие и очистительные заводы, принадлежащие шахте. Столб чёрного дыма из высокой трубы казался пятном на белоснежном склоне позади него.
  Посёлок раскинулся почти по всей долине, а большинство домов сосредоточились на западной стороне реки, пересечённой мостом. Жители долины много лет добивались, чтобы был построен мост через реку, и наконец, под стремительным напором развивающейся экономики, его построили. Деньги на строительство субсидировали лишь после постройки шахты.
  За посёлком, казалось, изменилось немногое. Совсем далеко, под огромной скалой, называвшейся Камакамару, Бэллард разглядел домик Тури. Он подумал: интересно, жив ли ещё старик или дым из той далёкой трубы валит из очага уже другого хозяина. Тури был стариком, ещё когда Бэллард покидал долину, хотя возраст у маори трудно определить, особенно шестнадцатилетнему подростку. В шестнадцать лет человек за сорок кажется дряхлой развалиной.
  Но в долине что-то ещё казалось непривычным и Бэллард не сразу смог понять, в чём дело. Вроде та же шахта, тот же посёлок. Он попытался оживить свои воспоминания шестнадцатилетней давности. Та же река; она текла по тому же руслу, или, во всяком случае, так ему казалось.
  И тут он обнаружил перемену. На склоне холма в западной стороне все деревья были вырублены. Исчезли ряды высоких белых сосен и кедров, кахикатей и коукоу – склон стал почти совсем голым. Бэллард посмотрел вверх, на вершины, где снега простирались вплоть до самых уступов отвесных скал в едином плавном и эффектном размахе. Для спуска на лыжах смотрелось великолепно.
  Он включил зажигание и поехал вниз, в новый посёлок. Он обратил внимание на планировку. Хотя многое было покрыто снегом, он различил участки, которые летом станут замечательными открытыми садами, с детскими площадками, качелями, горками, каруселями и трапециями.
  Хотя крыши домов покрывал плотный слой снега, дорога была подчищенной и выметенной. Въезжая в центр города, он разминулся с бульдозером, который чистил дорогу опущенным скребком. На нём виднелась табличка: «Горнодобывающая Компания Хукахоронуи, акционерное общество с ограниченной ответственностью». Похоже управление Компании интересовалось муниципальными делами. Ему это понравилось.
  Он проехал дома, выстроенные вдоль обрыва, выходящие на реку; когда Бэллард был ребёнком, это место называлось Большая Излучина, и именно здесь у них был оборудован бассейн. Магазин Петерсена находился в центре обрыва, хотя он и не совсем узнал его. Тогда это был одноэтажный домик с рифлёной железной крышей, с широкими карнизами, защищающими от летнего солнца. На веранде обычно стояли кресла, и она была любимым местом сплетниц. Теперь здание превратилось в двухэтажный магазин с пристроенным фасадом и с большими, ярко освещёнными зеркальными витринами. Веранды не было.
  Он подогнал «лендровер» на специальную стоянку для парковки и удивился полному отсутствию счётчиков. Солнце садилось за западные склоны долины, и его длинные тени уже крались по городу. Это был один из недостатков Хукахоронуи; на узкую долину, обращённую на север и юг, быстро спускались сумерки.
  На другой стороне улицы стояло ещё не совсем достроенное здание с названием «Отель Д'Аршиак» – по имени соседней горы. Улица была весьма оживлённой; легковые автомобили и контейнеровозы сновали мимо, и женщины с сумками для покупок спешили запастись провиантом до закрытия магазинов. В своё время магазин Петерсенов был единственным, но сейчас, не выходя из машины, Бэллард заметил ещё три, не считая магазинчика-бензоколонки на углу. Светились огни в окнах старой школы, у которой появилось два новых крыла.
  Бэллард достал терновую дедовскую трость, лежавшую на заднем сиденье, и вышел из машины. Он перешёл дорогу, направляясь к отелю и тяжело опираясь на трость, поскольку пока ещё не наступал на левую ногу. Он прикинул, что Доббс, управляющий шахтой, наверняка, приютил бы его, но время было позднее, он не хотел причинять неудобства, поэтому приготовился провести ночь в отеле и познакомиться с персоналом шахты на следующее утро.
  У входа в отель на него налетел человек, задевший его плечом. Он и не подумал извиниться и проскочил к припаркованной неподалёку машине. Бэллард узнал его – это был Эрик Петерсен, средний из трёх братьев Петерсенов. Последний раз он видел Эрика, когда тот был девятнадцатилетним долговязым и неуклюжим юношей; теперь он превратился в широкоплечего мускулистого мужчину. С годами его манеры не стали изысканней.
  Едва Бэллард развернулся, чтобы войти, как увидел пожилую женщину, изучающе смотревшую на него.
  – Да это же Йен Бэллард, – сказала она. – Йен?
  Йен попытался вспомнить её. Как её звали? Симпсон? Нет, не так.
  – Здравствуйте, миссис Сэмсон, – сказал он.
  – Йен Бэллард, – сказала она удивлённо. – Ну и ну! Что ты здесь делаешь? Как твоя мама?
  – С ней всё в порядке, – ответил он, и солгал: – Она просила передать Вам привет.
  Он верил, что такая светская ложь – во благо.
  – Это очень любезно с её стороны, – приветливо сказала миссис Сэмсон. Она взмахнула рукой.
  – Как тебе наши края? Сильно изменились с тех пор, как ты уехал?
  – Никогда бы не подумал, что цивилизация посетит Два Пальца.
  – Это из-за шахты, разумеется, – сказала миссис Сэмсон. – Шахта принесла процветание. Ты знаешь, теперь у нас есть даже городской совет.
  – В самом деле, – вежливо согласился он. Он чуть покосился в сторону и увидел, как Эрик Петерсен замер, открывая дверцу машины, и уставился на него.
  – Да, в самом деле, – сказала миссис Сэмсон. – И меня сделали советником, представь себе! Кто бы мог подумать. Но что ты-то тут делаешь, Йен?
  – Для начала поселюсь в отеле.
  Он почувствовал, как Эрик Петерсен идёт ему навстречу.
  – Йен Бэллард.
  Голос Петерсена был ровным и невыразительным. Бэллард обернулся, и миссис Сэмсон сказала:
  – Вы знакомы друг с другом? Это Эрик Петерс...
  Её голос замер и взгляд стал настороженным, взгляд человека, допустившего промах в этикете.
  – Ну, конечно, вы знакомы, – медленно произнесла она.
  – Привет, Эрик.
  Петерсен усмехнулся.
  – И что же ты здесь делаешь?
  Не было смысла юлить. Бэллард ответил:
  – Я – новый директор горнодобывающей Компании.
  Какая-то искорка появилась в глазах Петерсена.
  – Ну, ну! – сказал он, с иронией и удивлением.
  – Так, значит, Бэлларды перестали прятаться. Что случилось, Йен? У вас не хватает больше фальшивых компаний?
  – Не совсем так, – ответил Бэллард. – У нас есть компьютер, который для нас их сочиняет. Как твои дела, Эрик?
  Петерсен перевёл взгляд на палку, на которую опирался Бэллард.
  – Получше, чем твои. Повредил ногу? Ничего серьёзного, надеюсь.
  Миссис Сэмсон наконец-то сообразила оставить их, после долгих и нудных объяснений.
  – Мы наверняка ещё увидимся, – сказала она.
  Петерсен проводил её взглядом.
  – Безмозглая старая перечница! Всех в совете довела до белого каления.
  – Ты тоже советник?
  Петерсен кивнул рассеянно – он думал о другом.
  – Я слышал, ты собираешься снять номер в гостинице?
  – Да, именно.
  Петерсен взял Бэлларда под руку.
  – Тогда позволь, я тебя представлю хозяину отеля.
  Когда они вошли в вестибюль, он сказал:
  – Джонни и я – владельцы половины отеля, так что мы наверняка подыщем приличный номер для такого старого друга, как ты.
  – А вы совсем неплохо устроились.
  Петерсен воровски ухмыльнулся.
  – Шахта приносит кое-какой доход, хоть и не чистое золото.
  Он остановился у стойки портье.
  – Джефф, это Йен Бэллард, старый друг. Мы же были друзьями, не правда ли, Йен?
  Он не дождался ответа Бэлларда.
  – Джефф Вестон управляет отелем, и он – владелец второй его половины. Мы никак не можем договориться, какая половина ему принадлежит, он считает, что та, которая с баром, и мы всё время спорим.
  – Рад познакомиться, мистер Бэллард, – сказал Вестон.
  – Уверен, что Вы найдёте хороший номер для мистера Бэлларда.
  Вестон пожал плечами.
  – Нет проблем.
  – Хорошо, – бодро сказал Петерсен. – Дайте мистеру Бэлларду лучший номер.
  Его глаза внезапно посуровели и голос стал жёстким.
  – На сутки. А потом – всё. Я не хочу обманывать, что тебе здесь рады, Бэллард. Не принимай болтовню миссис Сэмсон за чистую монету.
  Он резко повернулся на каблуках и устремился прочь, оставив Вестона с открытым ртом. Бэллард сказал беззлобно:
  – Эрик всегда был шутником. Я должен здесь расписаться, мистер Вестон?
  Вечером Бэллард писал письмо Майклу Макгиллу. Там среди прочего были и такие строки:
  «Я помню, ты говорил мне, что собираешься в этом году в Новую Зеландию. Почему бы тебе не заехать ко мне в гости? Я живу в городе Хукахоронуи на Южном острове, здесь чертовски много снега и для горных лыж место выглядит прекрасно. Тут многое изменилось с тех пор, как я был здесь в последний раз; цивилизация наступает и приносит неплохие результаты. Но это не так уж плохо, да и горы остались нетронутыми. Дай мне знать, как тебе нравится моя идея, – мне хотелось бы встретить тебя в аэропорту в Окленде».
  3
  Гаррисон отхлебнул воды из стакана и отставил его в сторону.
  – Мистер Бэллард, когда вы осознали угрозу обвала?
  – Только за несколько дней до катастрофы. На эту опасность обратил моё внимание мой друг, Майк Макгилл, который приехал навестить меня.
  Гаррисон сверился с документами.
  – Я знаю, что доктор Макгилл добровольно согласился выступить в роли свидетеля. Я думаю, что было бы лучше услышать показания от него самого. Вы можете пройти на место, мистер Бэллард, но учтите, Вас могут вызвать опять.
  – Да, сэр.
  Бэллард вернулся в зал.
  Рид сказал:
  – Не мог ли доктор Макгилл пройти вперёд?
  Макгилл пошёл к трибуне, неся под мышкой тонкий кожаный портфель. Он уселся, и Рид спросил:
  – Вас зовут Майкл Говард Макгилл?
  – Да, сэр; именно так.
  Гаррисон расслышал заокеанский акцент в голосе Макгилла.
  – Вы американец, доктор Макгилл?
  – Нет, сэр; я гражданин Канады.
  – Понятно. Это весьма благородно с вашей стороны – добровольно остаться и дать показания.
  Макгилл улыбнулся.
  – К вашим услугам, сэр. Мне надо быть в Крайстчёрче в любом случае. Я отправляюсь в Антарктику в следующем месяце. Может быть, вы знаете, что рейсы «Операции Глубокого Замораживания» отправляются отсюда.
  Профессор Роландсон привстал.
  – Вы отправляетесь в Антарктику и Вас зовут Макгилл! Не тот ли вы доктор Макгилл, написавший статью о давлении и деформации на снеговых склонах, которая была опубликована в последнем номере «Антарктического журнала»?
  – Тот самый, сэр.
  Роландсон повернулся к Гаррисону.
  – Мне кажется, нам очень повезло, что доктор Макгилл среди нас. Я прочёл многое из его работ и подтверждаю, что в роли свидетеля-эксперта он будет незаменим.
  – Да, разумеется.
  Гаррисон повёл бровью.
  – Но, мне кажется, роль свидетеля-эксперта должна быть оговорена в протоколе.
  – Вы сообщите нам что-нибудь о себе, доктор Макгилл?
  – С удовольствием.
  Макгилл чуть помедлил, приводя мысли в порядок.
  – Я получил степень бакалавра физики в Университете Ванкувера, а потом работал два года в канадском Министерстве научных и промышленных изысканий (МНПИ) в Британской Колумбии. Оттуда я отправился в Соединённые Штаты, где получил степень магистра метеорологии в Колумбийском университете и доктора гляциологии в Калифорнийском институте технологии. Что касается практики, то я работал два сезона в Антарктике, год в Гренландии, в Лагере Сенчюри, два года на Аляске и только что завершил теоретические исследования в Швейцарии, которыми занимался год. В настоящее время работаю исследователем в Лаборатории изысканий и инженерии холодных регионов центра геологических наук Армии Соединённых Штатов.
  Воцарилась тишина, которую нарушил Гаррисон. Он нервно кашлянул.
  – Да, разумеется. Для краткости как бы вы назвали вашу нынешнюю должность?
  Макгилл усмехнулся.
  – Меня называли снежным человеком.
  Лёгкий смешок пронёсся по залу, и губы Роландсона искривились в улыбке.
  – Надо сказать, что в мои обязанности входит практическое и теоретическое изучение снега и льда, которое помогает лучше понять движение этих субстанций, в частности, во время обвалов.
  – Я согласен с профессором Роландсоном, – сказал Гаррисон. – Нам в самом деле повезло с таким квалифицированным свидетелем, который сможет оценить события до, во время и после катастрофы. Что привело вас в Хукахоронуи, доктор Макгилл?
  – Я встретил Йена Бэлларда в Швейцарии, и мы сразу подружились. Он приехал в Новую Зеландию и пригласил меня навестить его. Он знал, что я буду в Новой Зеландии на пути в Антарктику, и предложил прилететь раньше, погостить у него. Он встретил меня в аэропорту Окленда, и мы отправились прямо в Хукахоронуи.
  Лайалл держал руку поднятой, и Гаррисон кивнул ему.
  – Как долго свидетель был знаком с мистером Бэллардом в Швейцарии?
  – Две недели.
  – Две недели! – повторил Лайалл. – Не кажется ли вам странным, что после случайного знакомства мистер Бэллард предпринимает такое долгое путешествие, включающее авиаперелет с Южного острова на Северный, только чтобы встретить вас в аэропорту?
  Гаррисон только открыл рот, чтобы возразить, как Макгилл, раздражённый, опередил его.
  – Вопрос некорректен, но я отвечу. Мистеру Бэлларду надо было участвовать на заседании правления его компании в Окленде, с которым совпал мой приезд.
  – Я тоже не понимаю сути этого вопроса, мистер Лайалл, – зловеще проговорил Гаррисон. – Вы удовлетворены ответом?
  – Да, сэр.
  – Расследование займёт меньше времени, если не относящиеся к делу вопросы будут сведены до минимума, – холодно сказал Гаррисон. – Продолжайте, доктор Макгилл.
  В ложе прессы Дэн Эдвардс заметил:
  – Неспроста всё это! Интересно, какие инструкции Петерсены дали Лайаллу...
  * * *
  За пятнадцать миль до Хукахоронуи они встретили застрявший в сугробе «фольксваген», с привязанными к открытому багажнику лыжами. В машине сидело двое растерявшихся от этой снежной осады американцев. Бэллард и Макгилл помогли вытащить «фольксваген» из сугроба и едва пресекли поток благодарностей от туристов Миллера и Ньюмена. Макгилл, посмотрев на их машину, заметил:
  – Не лучший транспорт для местных условий.
  – Кто же спорит, – согласился Ньюмен. – Здесь больше снега, чем в Монтане. Я этого совсем не ожидал.
  – Нынешний сезон – исключение, – сказал Макгилл, знавший метеосводки.
  Миллер спросил:
  – Как далеко до Хука...
  Он запнулся, но выговорил, делая паузы между слогами.
  – Хука-хоро-нуи?
  – Около пятнадцати миль, – сказал Бэллард. Он улыбнулся. – Вы не заблудитесь – дорога ведёт туда.
  – Мы собираемся покататься на лыжах.
  Он усмехнулся, увидев, что Бэллард смотрит на привязанные к машине лыжи.
  – Впрочем, это и так ясно.
  – Вы можете застрять опять, – заметил Бэллард. – Это неизбежно. Поезжайте-ка лучше вперёд, а мы – за вами, в случае чего – поможем выбраться.
  – Это так любезно с вашей стороны, – сказал Миллер. – Ловим вас на слове. Ваша тачка помощнее, чем эта.
  Им пришлось вытаскивать «фольксваген» ещё раз пять, прежде чем они прибыли в Хукахоронуи. Застряв в пятый раз, Ньюмен сказал:
  – Спасибо вам, ребята, что вы нам так помогаете.
  Бэллард улыбнулся.
  – Вы бы сделали то же самое, я уверен, если в мы поменялись местами.
  Он показал рукой.
  – Вот и Ущелье – вход в долину. Как только вы его проедете, считайте, что вы дома, целые и невредимые.
  Они проехали за «фольксвагеном» до самого Ущелья и проследили за тем, как он спускается в долину, затем Бэллард остановил машину на обочине.
  – Ну, вот и приехали.
  Макгилл изучал представший его взору пейзаж взглядом профессионала. Его внимание привлёк белый простор западного холма. Он слегка нахмурился, затем произнёс:
  – Это и есть твоя шахта там, внизу, у подножия?
  – Она самая.
  – Знаешь что? Я ведь не спрашивал тебя, что ты там добываешь.
  – Золото, – ответил Бэллард. – Золото в небольших количествах.
  Он вынул пачку сигарет и предложил Макгиллу.
  – Мы давно знали, что там есть золото, – мой отец первым его обнаружил, но не было смысла рисковать, вкладывая капитал, пока цена на золото была зафиксирована на тридцати пяти долларах за унцию. А когда цена стала свободной, компания рискнула парой миллионов фунтов стерлингов, построив завод, который ты видишь там, внизу. Пока мы остаёмся при своих интересах; то золото, что добывается, только окупает капиталовложения. Но в золотоносном пласте, который мы разрабатываем, добыча становится всё богаче, и нам есть на что надеяться.
  Макгилл рассеянно кивнул. Он смотрел через боковое стекло на скалистые обрывы по обеим сторонам Ущелья.
  – Вам, наверное, трудно расчищать здесь всё время дорогу?
  – Когда я жил здесь много лет назад, проблем вроде не было. Но теперь мы заключили договор. Город арендует кое-какую уборочную технику, принадлежащую компании.
  – Я проверил метеорологические сводки, – сказал Макгилл. – В этом году ожидаются сильные осадки, и по прогнозам их будет ещё больше.
  – Хорошо для лыжников, – сказал Бэллард. – И плохо для шахты. Уже сейчас нелегко доставлять туда оборудование.
  Он завёл двигатель.
  – Давай спустимся туда.
  Он проехал через город к офису шахты.
  – Заходи, познакомишься с руководством, – сказал он. Но потом передумал.
  – Послушай, я буду немного занят, наверное, в течение часа.
  Он улыбнулся.
  – Обнаружу, что они тут сделали состояние, пока меня не было. Я попрошу кого-нибудь подвезти тебя.
  – Это было бы здорово, – ответил Макгилл.
  Они вошли в здание офиса, и Бэллард открыл дверь.
  – Привет, Бетти. Мистер Доббс у себя?
  Бетти махнула рукой.
  – Он там с мистером Камероном.
  – Прекрасно. Пойдём, Майк.
  Он провёл его в кабинет, где двое мужчин обсуждали план, разложенный на столе перед ними.
  – Здравствуйте, мистер Доббс, привет, Джо. Я хочу вас познакомить с моим другом, он поживёт в Хука некоторое время, это Майк Макгилл. Это Гарри Доббс, управляющий шахты, и Джо Камерон, инженер шахты.
  Доббс был остролицым новозеландцем – судя по выражению его лица, стряпня его жены не шла ему на пользу. Камерон – широкоплечий американец, лет около шестидесяти, который отчаянно молодился. Они обменялись рукопожатиями, и Бэллард спросил:
  – Всё в порядке?
  Камерон посмотрел на Доббса, а Доббс – на Камерона. Доббс произнёс тонким голосом:
  – Ситуация продолжает ухудшаться.
  Камерон откашлялся.
  – Он имеет в виду, что у нас всё ещё масса проблем с этим чёртовым снегом. Вчера в Ущелье застрял грузовик; пришлось послать два бульдозера, чтоб его вытащить.
  – Если мы не можем доставить необходимое оборудование, то добычу придётся ограничить, – сказал Доббс.
  – Я не думаю, что мы получим прибыль в этом полугодии, – заметил Бэллард. – Вот и Майк говорит, что осадков будет больше, а уж кому знать, как не ему – он специалист по снегу.
  – Моё мнение – не истина в последней инстанции, – возразил Макгилл. – Известно, что я тоже ошибаюсь.
  Он посмотрел в окно.
  – Это вход в шахту?
  Камерон проследил за его взглядом.
  – Да, это главный вход. Многие думают, что у шахты – вертикальный ствол, но мы всего лишь ведём штольню вглубь горы. Внутри она идёт вниз, разумеется, следуя за золотоносным пластом.
  – Это напоминает мне местечко в Британской Колумбии, которое называлось Грандюк.
  Макгилл метнул взгляд на Камерона.
  – Слышали о нём?
  Камерон покачал головой.
  – Никогда не слышал.
  Макгилл выглядел явно разочарованным.
  Доббс продолжал:
  – ... и проход Артура был блокирован вчера на двенадцать часов, а Хааст был закрыт ещё во вторник. Я, правда, не слышал о проходе Льюиса.
  – Какое нам дело до всех этих проходов? – спросил Бэллард.
  – Наше оборудование подвозится из Крайстчёрча, для этого совсем не нужно пересекать горы.
  – Это главные проходы через Южные Альпы, – сказал Доббс. – Если власти не смогут их разблокировать, что мы сможем сделать? Они бросят туда все машины, и никто и не подумает послать снегоочиститель на расчистку дороги в Хукахоронуи – это же тупик.
  – Нам придётся сделать всё, что в наших силах, мистер Доббс.
  Бэллард кивнул Макгиллу.
  – Давай разместим тебя, наконец, Майк.
  Макгилл слегка поклонился и сказал, ни к кому не обращаясь:
  – Рад был с вами познакомиться.
  – Нам надо как-нибудь собраться вместе, – сказал Камерон. Заходите как-нибудь ко мне на обед. Моя дочь превосходно готовит.
  Доббс ничего не сказал.
  Они вышли в холл офиса.
  – Бетти отведёт тебя в дом. Спальня слева – твоя. Я не задержусь дольше часа.
  – Не спеши, – сказал Макгилл.
  Бэллард вернулся почти через три часа, к тому времени Макгилл успел распаковать вещи, прогуляться по городу, правда, совсем недолго, и возвратиться домой, чтобы срочно позвонить.
  Бэллард выглядел усталым и подавленным. Увидев Макгилла, он вздрогнул, словно от неприятного воспоминания.
  – О, чёрт! Я забыл предупредить миссис Эванс, что мы вернёмся. Пожрать ничего нет.
  – Успокойся, – сказал Макгилл. – В духовке ты найдёшь кое-что, а именно – тушёное мясо с овощами, фирменное антарктическое блюдо Макгилла, которое подаётся в лучших ресторанах к югу от шестидесятой широты. Мы хорошо поедим.
  Бэллард вздохнул с облегчением.
  – Я думал, придётся есть в отеле. Там я не слишком популярен.
  Макгилл никак не отреагировал.
  – Только одну вещь я не смог для тебя найти – выпивку.
  Бэллард усмехнулся.
  – О чём ты говоришь.
  Они вошли в гостиную, и Макгилл сказал:
  – Я пользовался твоим телефоном. Надеюсь, ты не возражаешь.
  – Чувствуй себя как дома. – Бэллард открыл шкаф для посуды, достал бутылку и два бокала.
  – Ты получаешь припасы из Крайстчёрча. Я понимаю, что место у тебя ограничено, но нельзя ли захватить и мою посылку?
  – Большую?
  Макгилл очертил в воздухе размеры посылки, и Бэллард ответил:
  – Всего-то? Сделаем.
  Он бросил взгляд на часы.
  – Тот грузовик, о котором говорил Камерон, выезжает с грузом из Крайстчёрча. Я наверняка успею связаться с водителем, прежде чем он уедет.
  Он прошёл по комнате и взял трубку.
  – Привет, Морин. Говорит Йен Бэллард. Можешь соединить меня с офисом в Крайстчёрче?
  – Я немного прошёлся по городу, – сказал Макгилл. – В основном он выглядит новым.
  – Он и есть новый. Когда я жил здесь, он был в десять раз меньше.
  – И прекрасно распланирован к тому же. Большая часть ведь собственность шахты?
  – В основном, да. Дома для супружеских пар, отдельные квартиры и клуб для холостяков. Мой дом тоже принадлежит шахте. Мой предшественник жил в одном из старых домов, но я предпочёл этот. Мне нравится быть на виду.
  – Сколько человек работает на шахте?
  – Согласно последнему отчёту, сто четыре – включая персонал офиса.
  – А сколько всего жителей?
  – Чуть больше восьмисот, мне кажется. Благодаря шахте эти края процветают.
  – Я приблизительно так и представлял, – сказал Макгилл.
  Бэллард услышал в трубке электронный голос и сказал:
  – Это Йен Бэллард с шахты. Сэм Джефрис ещё не уехал? Дайте мне его, хорошо?
  Затем – пауза.
  – Сэм, доктор Макгилл хочет поговорить с тобой, не клади трубку.
  Макгилл подошёл к телефону.
  – Это Макгилл. Вы знаете, где находится Главный штаб «Операция Глубокой Заморозки»? Да... около аэропорта Хэрвуд. Вы пройдёте в здание штаба и разыщете главного старшину Финнея... попросите его передать посылку для меня... Макгилл. Правильно.
  – Для чего всё это? – спросил Бэллард.
  Макгилл взял из рук Бэлларда бокал.
  – Я всего лишь думал чем-то занять себя, пока я здесь.
  Он сменил тему.
  – Что с твоим Доббсом? Он как будто лимон проглотил.
  Бэллард устало улыбнулся и опустился в кресло.
  – Он ищет повода для ссоры. Он рассчитывал, что его введут в правление директоров и предложат мою работу, вместо этого он получил меня. Да плюс ко всему меня зовут Бэллард.
  – Какое это имеет значение?
  – Ты разве не знаешь? Если ты копнёшь поглубже прошлое, то узнаешь, что шахта целиком принадлежала семье Бэллардов.
  Макгилл чуть было не сплюнул в свой бокал.
  – Тьфу, да чёрт меня побери! Оказывается, я дружу с капиталистами – плутократами, и никогда не знал об этом. Это называется «непотизм». Ничего удивительного, что Доббс такой язвительный.
  – Если это и «непотизм», то пользы он мне не приносит, – ответил Бэллард.
  Какое-то раздражение слышалось в его тоне.
  – Я не получаю ни пенни кроме своей директорской зарплаты.
  – У тебя нет акций компании?
  – Ни этой, ни любой другой компании Бэллардов, но расскажи-ка это Доббсону, он не поверит. Я даже и не пытался.
  Макгилл участливо спросил:
  – А в чём дело, Йен? К твоей семье родственники плохо относятся?
  – Не совсем так. – Бэллард встал, чтобы наполнить ещё раз бокал.
  – У меня есть дед – эгоист, старое чудовище, а отец не хотел ему подчиняться. Отец послал старика ко всем чертям, и он никак не может это забыть.
  – Дети платят за грехи отцов, – задумчиво произнёс Макгилл. – И всё-таки на работу тебя взяла компания Бэллардов. В этом, должно быть, что-то есть.
  – Они платят мне не больше, чем я заслуживаю, – знают цену деньгам.
  Бэллард вздохнул.
  – Но, Боже, я могу управлять компанией лучше, чем ей управляют сейчас.
  Он взболтал бокал.
  – Я не имею в виду эту шахту, это ничтожное мелкое предприятие.
  – Ты называешь компанию с оборотом в два миллиона фунтов ничтожным предприятием! – изумился Макгилл.
  – Я как-то проверил их. Бэлларды контролируют компании с капиталом в двести двадцать миллионов фунтов. Доля акций, принадлежащих Бэллардам, равняется сорока двум миллионам фунтов. Правда, это было несколько лет назад.
  – Боже! – нечаянно вырвалось у Макгилла.
  – Надо мной висят три прожорливых старых хищника, которые называют себя моими дядюшками, а также полдюжины кузенов той же породы. Их интересует только добыча, а когда её нет, им совершенно наплевать на производство. Они – асы по части заглатывания конкурентов и сдирания имущества с банкротов, они выдавливают все до единого пенни, пока жертва не кричит от боли. Возьми хоть эту шахту. Там, в Окленде, надо мной поставлен банковский контролёр, который о каждом моём шаге сообщает в Лондон, и я не могу подписать чек больше чем на тысячу долларов без его ведома. А ведь я считаюсь директором.
  Он тяжело дышал.
  – Когда я приехал, то сразу же спустился в шахту и той же ночью молился, чтобы нас не посетил горный инспектор до того, как я успею поправить дела.
  – Там был непорядок?
  Бэллард пожал плечами.
  – Фишер, последний директор, был старым кретином. Вряд ли у него были преступные намерения, но халатность в сочетании со скупостью привела к такой ситуации, что компания могла бы иметь очень серьёзные неприятности. У меня есть управляющий шахтой, который неспособен принимать решения, но хочет всё время меня контролировать, и есть инженер шахты, более или менее приличный. Да, с Камероном, я полагаю, всё в порядке, но он стар и многого боится.
  – Словом, у тебя куча неприятностей, – отметил Макгилл.
  Бэллард фыркнул.
  – Ты не знаешь и половины. Я ещё ничего не сказал о профсоюзах, о том, как ко мне относятся некоторые в городе.
  – Похоже, ты действительно отрабатываешь своё жалованье. Но какого чёрта ты держишься за компанию Бэллардов, если так себя чувствуешь?
  – О, я не знаю, наверное, какие-то остатки семейной чести, – устало ответил Бэллард. – Кроме того, дед оплачивал моё образование, а учился я довольно долго. Я считаю, что чем-то ему обязан.
  Макгилл заметил, что Бэллард устал и огорчён, поэтому решил переменить тему.
  – Давай есть, и я расскажу тебе о снежных червях на Аляске.
  И он приступил к невероятнейшей истории.
  4
  Следующее утро выдалось ярким и солнечным, снегопад прекратился, оставив мир чистым и свежим. Когда Бэллард, невыспавшийся и со слипающимися глазами, наконец поднялся, то увидел на кухне миссис Эванс, готовившую завтрак. Она принялась ворчать.
  – Вам следовало бы предупредить меня, когда вы вернётесь. Я случайно узнала вчера вечером от Бетти Харгривс.
  – Прошу прощения, – сказал он. – Я забыл. Вы готовите на троих?
  Миссис Эванс обычно завтракала вместе с ним; всё было очень демократично.
  – На троих. Ваш друг уже вышел, но обещал вернуться к завтраку.
  Бэллард, взглянув на часы, обнаружил, что спал на час больше обычного.
  – Дайте мне десять минут.
  Приняв душ и одевшись, он почувствовал себя лучше, в гостиной он обнаружил Макгилла, который потрошил большую посылку.
  – Доставили, – сказал Макгилл. – Твой грузовик всё-таки проехал.
  Бэллард посмотрел на свёрток внутри; это был рюкзак, в котором не было ничего, кроме секций алюминиевых трубок, каждая в отдельном холщовом карманчике.
  – Что это?
  – Мои профессиональные орудия, – сказал Макгилл.
  Миссис Эванс пригласила их к столу, и он добавил:
  – Давайте поедим, я проголодался.
  Бэллард вяло глотал завтрак, пока Макгилл расправлялся с полной тарелкой с яичницей и беконом, и обрадовал миссис Эванс, попросив добавки. Когда она вышла из комнаты, он сказал:
  – Ты спрашивал меня насчёт горных лыж здесь; по-моему, лучшего времени, чем сейчас, не найти. Как твоя нога?
  Бэллард покачал головой.
  – Нога в порядке, но извини, Майк, не сегодня. Я на службе.
  – Пойдём, старина.
  Что-то в интонации Макгилла заставило Бэлларда внимательно посмотреть на него. Лицо Макгилла было серьёзно.
  – Пойдём, посмотришь, чем я буду заниматься. Мне нужен независимый свидетель.
  – Свидетель чего?
  – Чего бы я ни обнаружил.
  – И что же это такое?
  – Откуда я знаю, пока не нашёл?
  Он смотрел на Бэлларда.
  – Я говорю серьёзно, Йен. Ты знаешь, кто я по профессии. Я собираюсь провести профессиональное расследование. Ты – главный человек на шахте, лучшего свидетеля и пожелать нельзя. У тебя есть власть.
  – Ради Бога, – вскричал Бэллард. – Власть на что?
  – Закрыть шахту, если понадобится, но это зависит от того, что я найду, понимаешь?
  Увидев, как Бэллард приоткрыл рот, Макгилл сказал:
  – Вчера я просто не поверил своим глазам. Всё выглядит так, будто катастрофа вот-вот произойдёт, и я чертовски скверно спал. Я не успокоюсь, пока не посмотрю.
  – Где?
  Макгилл поднялся и подошёл к окну.
  – Посмотри.
  Он показал на крутой склон над шахтой.
  – Там, наверху.
  Бэллард взглянул на длинный изгиб склона, ослепительно белый в солнечном свете.
  – Ты думаешь...
  Его голос постепенно стих.
  – Я не думаю ничего, пока не получу доказательства – так или иначе, – сухо сказал Макгилл. – Я учёный, а не ясновидящий.
  Он предупреждающе покачал головой, когда миссис Эванс вошла с новой порцией яичницы с беконом.
  – Давай дозавтракаем.
  Когда они поели, Макгилл сказал:
  – Надеюсь, ты найдёшь мне пару лыж.
  Бэллард кивнул, всё ещё размышляя о словах Макгилла. А тот уже поглощал вторую порцию.
  – Потом мы пойдём на лыжах, – мягко сказал он.
  Через два часа они были на высоте почти трёх тысяч футов над шахтой и на полпути к вершине холма. Бэллард что-то сказал, Макгилл посоветовал ему беречь дыхание для подъёма. Они остановились, Макгилл снял с плеча рюкзак, высвободил лыжную палку и воткнул её в снег.
  Затем он снял лыжи и укрепил их вертикально в снегу, повыше на склоне.
  – Ещё одна мера предосторожности, – охотно объяснил он. – Если произойдёт обвал, то лыжи покажут, что нас снесло. И по той же причине не снимай свой шнур Эртеля.
  Бэллард опёрся на палки.
  – После того, как ты рассказывал про обвалы последний раз, я-таки попал в один из них.
  Макгилл усмехнулся.
  – Не преувеличивай. То был не обвал, а тоненький ручеёк – всего на сто футов.
  Он показал на подножие горы.
  – Если эта махина двинется, будет совсем по-другому.
  Бэллард почувствовал тревогу.
  – Ты и в самом деле ожидаешь обвала?
  Макгилл покачал головой.
  – Не сейчас.
  Он нагнулся к рюкзаку.
  – Я собираюсь легонько простучать поверхность, а ты мне поможешь. Сними лыжи.
  Он стал вынимать алюминиевые трубки и собирать из них какое-то диковинное сооружение.
  – Это пенетрометр – усовершенствованная модель Хэфели. Что-то вроде карманного копера – он измеряет сопротивление снега. Он также измеряет и температуру снега с интервалами в десять сантиметров. Вся информация о снежном покрове.
  Бэллард помог ему установить прибор, хотя подозревал, что Макгилл прекрасно бы справился с работой и без него. Прибор состоял из небольшого груза, скользящего вниз по узкому стержню на определённое расстояние и ударявшего по концу алюминиевой трубки, загоняя её таким образом в снег. Каждый раз, когда груз скользил вниз, Макгилл определял глубину проникновения и делал отметку в тетради.
  Они простукивали снег с помощью груза, удлинняя трубку, и наконец достигли дна на расстоянии 158 сантиметров – около пяти футов.
  – Там где-то посередине – очень твёрдый слой, – сказал Макгилл, вынимая из рюкзака электрический штепсель. Один конец он присоединил к верхней части трубки, другой – к коробке с циферблатом. – Запиши температурные показания; всего будет 15 отметок.
  Бэллард сделал последнюю отметку и спросил:
  – И как мы это вытащим?
  – У нас есть штатив, миниатюрный блок и другое снаряжение.
  Макгилл усмехнулся.
  – По-моему, они содрали эту систему с нефтяной вышки.
  Он установил штатив и начал вытаскивать трубки. Он осторожно отсоединил первую секцию, достал нож и стал нарезать кусочками лёд в трубке. Макгилл положил трубки со снеговой начинкой обратно в рюкзак.
  – Дома мы их исследуем.
  Бэллард присел на корточки и оглядел долину.
  – А что теперь?
  – Теперь повторим процедуру ещё, и ещё, и ещё раз по диагонали вдоль склона. Я бы хотел сделать больше, но это – все трубки, которые у меня есть.
  Они только что закончили четвёртую пробу, изрядно подустав, когда Макгилл посмотрел на вершину склона.
  – У нас есть компаньоны.
  Бэллард, повернув голову, увидел трёх лыжников, спускавшихся траверсами по направлению к ним. Первый из них двигался быстро, и вскоре притормозил рядом классным поворотом упором, засыпав их снегом. Когда он поднял тёмно-синие защитные очки, Бэллард узнал Чарли Петерсена.
  Петерсен смотрел на Бэлларда с некоторым удивлением.
  – Ах, это ты! Эрик говорил мне, что ты вернулся, но я пока тебя не видел.
  – Привет, Чарли.
  Тем временем подъехали два других лыжника и затормозили более спокойно – это были двое американцев, Миллер и Ньюмен. Чарли спросил:
  – Как вы сюда попали?
  Бэллард и Макгилл переглянулись, и Бэллард, не говоря ни слова, показал на лыжи. Чарли фыркнул.
  – Помнится, ты боялся упасть с биллиардного стола.
  Он взглянул с интересом на разобранный пенетрометр.
  – Что вы делаете?
  Макгилл ответил:
  – Смотрим на снег.
  Чарли протянул лыжную палку.
  – Это что за штука?
  – Прибор для определения сопротивления снега.
  Чарли насмешливо посмотрел на Бэлларда.
  – С каких пор ты начал интересоваться снегом? Твоя мамочка вряд ли подпустила бы тебя к этому занятию, боялась бы, что простудишься.
  Бэллард миролюбиво ответил:
  – С тех пор я стал многим интересоваться, Чарли.
  Тот громко расхохотался.
  – Да? Держу пари, девочки от тебя без ума.
  Ньюмен резко сказал:
  – Пойдём.
  – Нет, погоди минутку, – сказал Чарли. – Мне интересно. Так что вы делаете с этой штуковиной?
  Макгилл выпрямился.
  – Я проверяю давление снега на этот склон.
  – Этот склон в порядке.
  – Разве раньше у вас было столько снега?
  – Зимой всегда есть снег.
  – Но не в таком количестве.
  Чарли посмотрел на Миллера и Ньюмена и подмигнул им.
  – Снег радует лыжников...
  Он потёр подбородок.
  – Только зачем его измерять?
  Макгилл нагнулся, чтобы завязать ремень.
  – Есть причина.
  Чарли Петерсен перестал ухмыляться.
  – Какая причина? – спросил он серьёзно.
  – Мало ли, – терпеливо ответил Макгилл.
  – Забавно! – сказал Чарли. – Очень забавно! Сколько вы здесь намереваетесь пробыть?
  – Сколько понадобится.
  – А точнее?
  Бэллард шагнул вперёд.
  – Это пока всё, что мы можем тебе сказать, Чарли.
  Чарли добродушно ухмыльнулся.
  – А ты стал чертовски колючим. Раньше ты не был таким дерзким.
  Бэллард улыбнулся.
  – Может быть, я изменился, Чарли.
  – Я не думаю, – сказал тот. – Такие, как ты, не меняются.
  – Не скажи.
  Ньюмен сказал:
  – Прекрати, Чарли. Я не знаю, что ты имеешь против этого парня, да мне наплевать. Я знаю только, что он помог нам вчера. В любом случае, здесь не место для выяснения отношений.
  – Я тоже так считаю, – согласился Бэллард.
  Чарли повернулся к Ньюмену.
  – Слышал? Он не изменился.
  Он развернулся и показал вниз, на склон.
  – Хорошо. Мы спустимся на треверсах, для начала. На этом склоне удобно осваивать повороты упором.
  Миллер подтвердил:
  – Он смотрится неплохо.
  – Подожди минутку, – резко сказал Макгилл. – Я бы не стал этого делать.
  Чарли повернул голову.
  – Но почему?
  – Это может быть опасно.
  – Переходить улицу тоже опасно, – презрительно сказал он. И кивнул Миллеру: – Пойдём.
  Миллер надел защитные очки.
  – Пошли.
  – Подожди, – сказал Ньюмен. Он посмотрел на пенетрометр. – Может, этот парень нашёл здесь что-то.
  – И чёрт с ним, – ответил Чарли и взял старт.
  Миллер молча последовал за ним. Ньюмен посмотрел на Бэлларда, потом выразительно пожал плечами и поехал вдогонку за обоими.
  Макгилл и Бэллард смотрели, как они спускались. Впереди Чарли, который выпендривался как мог, Миллер, чувствовавший себя довольно неуверенно, и Ньюмен – аккуратный и точный в движениях. Они наблюдали, пока те не спустились до самой долины.
  Всё было в порядке.
  – Что за выскочка? – спросил Макгилл.
  – Чарли Петерсен. Он сейчас работает лыжным инструктором.
  – Похоже, он тебя знает. – Макгилл посмотрел по сторонам. – И твою семью.
  – Да, – безучастно произнёс Бэллард.
  – Я всё время забываю, что ты здесь вырос. Бэллард потёр щеку.
  – Ты мне должен помочь. Я хочу найти кого-нибудь в долине, кто жил здесь долгое время, чья семья долго жила здесь. Мне нужна информация.
  Бэллард задумался на мгновение, потом улыбнулся и показал лыжной палкой.
  – Видишь скалу там, внизу? Это Камакамару, и в доме с другой её стороны живёт человек по имени Тури Бак. Мне следовало бы повидаться с ним раньше, но я был чертовски занят.
  Макгилл повесил свой рюкзак на столб перед домом Тури Бака.
  – Лучше не брать это с собой. Лёд будет таять.
  Бэллард постучал в дверь, которую открыла девочка лет четырнадцати, маори с доброй улыбкой.
  – Я к Тури Баку.
  – Подождите минутку, – сказала она, затем исчезла, и он услышал в глубине дома её голос:
  – Дедушка, там к тебе кто-то пришёл.
  Вскоре появился Тури. Бэллард почти не узнал его: волосы Тури стали пепельно-седыми, а лицо избороздили морщины, словно холм в засушливую погоду. Его карие глаза смотрели не мигая, когда он спросил:
  – Чем могу служить?
  – Ничего серьёзного, Тури, – сказал Бэллард. – Разве ты меня не помнишь?
  Тури шагнул вперёд, выйдя из дверей на свет. Он нахмурился и сказал неуверенно:
  – Я не... моё зрение сейчас не такое, как... Йен?
  – Не так уж плохо у тебя со зрением, – сказал Бэллард.
  – Йен! – в восторге воскликнул Тури. – Я слышал, что ты вернулся, мог зайти ко мне раньше. Я думал, ты забыл меня.
  – Работа, Тури, работа прежде всего – ты меня учил этому. Это мой друг, Майк Макгилл.
  Тури просто сиял от радости.
  – Что ж, входите, входите.
  Он повёл их в дом, в комнату, которая была знакома Бэлларду.
  Над огромным камином из грубого камня висела голова оленя-вапити с ветвистыми рогами, и под ней весело потрескивали поленья. На стенах были развешаны резные деревянные гравюры, инкрустированные раковинами пайя, которые радужно переливались. Нефритовый мере – военный топор маори – также всё ещё красовался там, вместе с тростью уакапапа, предметом гордости Тури, его самой ценной реликвией, украшенной изящной резьбой. Это был трофей предков.
  Бэллард огляделся.
  – Ничего не изменилось.
  – Пожалуй, – согласился Тури.
  Бэллард кивнул на окно.
  – А в долине всё по-другому, я сперва её не узнал.
  Тури вздохнул.
  – Да, там всё не так, как раньше. Но ты-то где был, Йен?
  – Где я только не был. Поездил по всему миру.
  – Садись, – сказал Тури. – Рассказывай.
  – Сперва ты расскажи о себе. Эта очаровательная юная леди назвала тебя дедушкой?
  – У меня пятеро внуков, – Тури расправил плечи. – Все мои сыновья уже женаты. Обе мои дочери – уже матери.
  – Таухаки, – сказал Бэллард. – Как там Таухаки? – Он был другом детства Йена, да и позднее, когда он вырос, они продолжали дружить.
  – У него всё в порядке, – ответил Тури. – Он учился в университете Отаго и получил учёную степень.
  – В какой области?
  Тури засмеялся.
  – В экономике. Представь себе маори, который разбирается в экономике. Он служит в Министерстве финансов в Окленде. Я не так часто с ним вижусь.
  – Скажешь мне его адрес. Я навещу его, когда буду в следующий раз в Окленде.
  Бэллард заметил, что Тури с интересом рассматривает Макгилла.
  – Это Майк, он очень интересуется снегом. Он настолько им интересуется, что собирается в Антарктику.
  Печальная улыбка появилась на лице Тури.
  – Тогда здесь для тебя кое-что найдётся, Майк. У нас много снега; таких снегопадов я не припомню с 1943 года.
  – Я так и предполагал.
  Бэллард подошёл к окну. На другой стороне долины ветви кедров тяжело поникли под тяжестью снега. Он обернулся и спросил:
  – Что случилось с деревьями на западном склоне, Тури?
  – Над шахтой?
  – Да, – подтвердил Бэллард. – На том склоне, где деревьев не осталось.
  Макгилл насторожился.
  – Так этот склон был покрыт лесом?
  Тури кивнул, затем пожал плечами.
  – Когда они строили шахту, понадобились материалы для стройки. Из кахикатейи выходит неплохое оборудование для шахт.
  Он взглянул вверх.
  – Этим участком владеют Петерсены; они хорошо на нём заработали.
  – Не сомневаюсь, – сказал Бэллард.
  – Лучше бы твоя мать не продавала им эту землю.
  Тури стиснул руки.
  – Потом они выкорчевали все пни и решили использовать землю для заготовки сена. Там, в речных низинах они пасут скот; херфордширских быков – на мясо и несколько молочных коров. Это ведь становится сейчас выгодным делом, когда город растёт.
  Бэллард сказал:
  – Разве никто не сообразил, что может случиться, когда выпадет снег.
  – Да, конечно, – ответил Тури. – Я подумал об этом.
  – И ничего не сказал? Не возражал, когда они начали строить здания для шахты? Когда они выстроили посёлок для рабочих?
  – Я возражал. Я протестовал как мог. Но Петерсенам наплевать. Кто станет слушать старика?
  Его губы скривились.
  – Особенно с коричневой кожей.
  Бэллард фыркнул и посмотрел на Макгилла, который медленно произнёс:
  – Тупые подонки! Тупые, жадные подонки!
  Он осмотрел комнату и его взгляд остановился на Тури.
  – Когда Вы приехали в долину, мистер Бак?
  – Меня зовут Тури, и я здесь родился.
  Он улыбнулся.
  – В 1900-м, в первый день Нового года. Я – ровесник века.
  – Кто построил этот дом?
  – Мой отец построил его примерно в 1880-х, так вроде. Он был построен на месте дома моего деда.
  – А тот когда построили?
  Тури пожал плечами.
  – Я не знаю. Мой народ живёт здесь давно.
  Макгилл кивнул.
  – Ваш отец объяснял когда-нибудь, почему он строил на том же месте? Под этой большой скалой?
  Тури ответил уклончиво:
  – Он говорил, что каждый, кто строит в Хукахоронуи, должен принять меры предосторожности.
  – Он знал, что говорил.
  Макгилл повернулся к Бэлларду.
  – Я хотел бы как можно скорее проверить тут пробы снега. И мне хотелось бы ещё раз поговорить с Вами, Тури, если можно?
  – Вы оба должны зайти ещё раз. Приходите поужинать и поиграть с моими двумя внучатами.
  Пока Тури провожал их до дверей. Бэллард сказал:
  – Тебе не слишком по душе эта шахта, не правда ли, Тури?
  – Слишком много перемен, – сказал он, и сделал кислую мину. – Теперь у нас есть супермаркет.
  – Ты знаешь, я теперь во главе шахты – и мне она тоже не очень-то нравится. Но, похоже, по другим причинам. Тури, будут ещё перемены, но они тебе, я думаю, понравятся.
  Тури похлопал его по плечу.
  – Хи тамарики коу? Ты теперь мужчина, Йен; настоящий мужчина.
  – Да, – сказал Бэллард. – Я вырос. Спасибо, Тури.
  Тури смотрел, как они надевали лыжи, и, когда они двинулись по склону, удаляясь от дома, помахал рукой и крикнул:
  – Хэре ра!
  Бэллард посмотрел через плечо назад.
  – Хэре ра!
  Они поехали назад к шахте.
  5
  Послеполуденное солнце прибивалось сквозь окна зала, отражая разноцветные лучи от витражей. Пятна света лежали на столах; графин с водой перед Бэллардом казался красным.
  Дэн Эдвардс чуть ослабил галстук, мечтая о холодном пиве.
  – Скоро они сделают перерыв, – сказал он Дэлвуду. – Лучше бы старине Гаррисону поторапливаться. Весь этот трёп о снеге совсем не охлаждает.
  Гаррисон налил себе в стакан воды и сделал глоток. Поставив стакан, он произнёс:
  – Значит, Вы взяли пробы снежного покрова на западном склоне в присутствии мистера Бэлларда. Что же Вы обнаружили?
  Макгилл расстегнул кожаную сумку и вытащил стопку бумаг.
  – Я написал подробный доклад о событиях, произошедших в Хукахоронуи – с технической точки зрения, разумеется. Я предоставляю этот доклад комиссии.
  Он вручил доклад Риду, который передал его Гаррисону.
  – Часть первая содержит результаты первых проб снежного профиля, которые были представлены руководству шахты, а затем – муниципальным властям Хукахоронуи.
  Гаррисон бегло пролистал страницы, нахмурился и передал их профессору Роландсону. Они недолго, шёпотом совещались, потом Гаррисон произнёс:
  – Всё это прекрасно, доктор Макгилл; но ваш доклад представляется узкоспециальным и содержит математические формулы, недоступные пониманию большинства сидящих здесь. Поскольку это открытое слушание дела, не могли бы Вы сообщить результаты Ваших исследований на языке, который понимали бы другие кроме Вас и профессора Роландсона?
  – Разумеется, – сказал Макгилл. – Конечно, я так и рассказывал жителям Хукахоронуи.
  – Пожалуйста, приступайте. Учтите, что вам могут задавать вопросы, в частности, профессор Роландсон.
  Макгилл сложил руки перед собой.
  – Снег – не только вещество, но и процесс, который находится в непрерывном движении. Снежинка, падая на землю, становится частью всего снежного покрова. Это шестигранный кристалл, не очень устойчивый, и с него начинается процесс сублимации – нечто вроде выпаривания. Постепенно кристалл превращается в маленькое круглое ядрышко. Это называется деструктивным метаморфизмом и приводит к высокой плотности, поскольку весь воздух как бы «выдавливается» наружу. В то же время, из-за процесса испарения, в снежной массе почти не остаётся воды и, благодаря низкой температуре, отдельные ядрышки скапливаются вместе.
  – Это не очень прочное образование, не правда ли? – спросил Роландсон.
  – Не прочное, если сравнивать с другими веществами.
  Роландсон кивнул, и Макгилл продолжил.
  – Следует принять во внимание температуру снежного покрова. Она непостоянна – нижняя часть теплее верхней и образует таким образом температурную кривую на графике. Если Вы посмотрите на график номер один, то увидите температурную кривую первых пяти проб.
  Роландсон пролистал страницы.
  – Если она отклоняется, то ненамного – не больше, чем на два градуса.
  – Достаточно для следующего этапа этого процесса. В снежном покрове всё ещё достаточно воздуха – относительно тёплый воздух начинает подниматься со дна, вызывая одновременное испарение воды. Она оседает на более холодных ядрышках сверху. Так развивается строительный процесс, называемый конструктивным метаморфизмом, и начинает формироваться новый кристалл – кристалл в форме чашки.
  – Не могли бы Вы описать этот кристалл, доктор Макгилл?
  – Он имеет форму конуса с углублением в тупой части – как чашка.
  – И каких же размеров этот «чашечный» кристалл?
  – Хорошо развитый кристалл может достигать половины дюйма[1] в длину, но обычно большинство из них – не больше четверти дюйма.[2]
  Макгилл остановился и, поскольку Роландсон ничего не сказал, добавил: – График номер два даёт показания пенетрометра, то есть сопротивление снега различным давлениям.
  Роландсон внимательно рассматривал схему.
  – Это сопротивление измеряется в тоннах на квадратный фут?
  – Да, сэр.
  – Но график прерывается на середине на всех пяти пробах.
  – Да, сэр, это слой инея на поверхности. Гаррисон вмешался:
  – Если он не на поверхности, как Вы можете говорить, что это иней на поверхности?
  – Он был на поверхности. Когда снежная поверхность холоднее, чем воздух над ней, тогда процесс испарения воды проходит интенсивнее – что-то вроде конденсации наверху бокала с холодным пивом.
  В ложе прессы Дэн Эдвардс тяжело вздохнул и облизнул губы.
  – В этом случае следует представить, что это происходило ясной безоблачной ночью, когда была возможна значительная радиация. Тогда иней, или наледь, будут образовываться на поверхности, создавая широкие пластинки тонкого льда.
  Снова Гаррисон попытался возразить.
  – Но этот разрыв в графике, как его назвал профессор Роландсон, отражает то, что было не на поверхности.
  – Да, – согласился Макгилл. – Обычно он исчезает под утренним солнцем. В этом случае я могу выдвинуть гипотезу, что тучи собрались перед самым рассветом и снова начался очень сильный снегопад. Он накрыл и тем самым сохранил слой наледи.
  – И что дальше? – поинтересовался Роландсон.
  – А дальше могло произойти несколько вещей. Этот слой достаточно твёрд, как Вы можете судить по показаниям пенетрометра. К тому же он достаточно гладкий и мог образовать скользящую поверхность для снега, что находится над ним.
  Макгилл вытянул второй палец.
  – Во-вторых, слой наледи образован из спаянных вместе широких пластинок льда, то есть он относительно воздухонепроницаем. Это значит, что наиболее вероятное место для формирования «чашечных» кристаллов будет как раз под слоем наледи.
  – Вы все подчёркиваете роль «чашечных» кристаллов. Чем именно они опасны?
  – Они опасны своей круглой формой, а также тем, что связь между одним кристаллом и другим очень непрочна.
  Макгилл почесал затылок.
  – В качестве очень глубокой аналогии могу привести пример. Ходить по полу, устланному катающимися биллиардными шарами, человеку было бы очень трудно. Это именно такая нестабильность.
  – Есть ли свидетельства о возникновении таких кристаллов?
  – Они начали формироваться в пробе первой, взятой на самой вершине склона. У меня есть основания предполагать, что этот процесс будет продолжаться и приведёт к полной нестабильности.
  – Продолжайте, доктор Макгилл.
  Макгилл вытянул третий палец.
  – В-третьих, прогноз погоды предвещает сильные снегопады, а, значит, увеличение давления на этом склоне.
  Он опустил руку.
  – По этим причинам я пришёл к выводу, что снежный покров на западном склоне долины Хукахоронуи был относительно нестабильным и, таким образом, создавал потенциальную угрозу обвала. Именно так я и информировал управление шахты.
  – Вы имеете в виду мистера Бэлларда? – спросил Гаррисон.
  – На встрече присутствовали мистер Бэллард, мистер Доббс, управляющий шахтой, мистер Камерон, инженер шахты, мистер Квентин, представитель профсоюза.
  – И Вы находились там на протяжении всей встречи?
  – Да, сэр.
  – Тогда, мне кажется, мы можем рассматривать ваше свидетельство как информацию о том, что произошло на этой встрече, предмете нашего дальнейшего расследования. Однако пора завершить сегодняшнее заседание. Мы соберёмся здесь в десять утра, и Вы, доктор Макгилл, снова будете свидетелем. Слушание заканчивается.
  6
  Участники расследования хлынули на мостовую улицы Армаг и начали рассеиваться. Дэн Эдвардс, немедленно устремившийся на поиски пива, остановился, когда Дэлвуд спросил:
  – Кто эта высокая рыженькая, которая беседует с Бэллардом? Девушка с собакой.
  Эдвардс вытянул шею.
  – Боже мой! Да что там теперь происходит, чёрт возьми?
  – Кто она?
  – Лиз Петерсен, сестра Чарли и Эрика.
  Дэлвуд смотрел, как Бэллард ласкает сенбернара и дружелюбно улыбается девушке.
  – Похоже, они в хороших отношениях.
  – Да, забавно! Чарли сделал всё, чтобы прикончить Бэлларда, и сейчас ему не позавидуешь. Интересно, знает ли он, что Лиз подружилась с его врагом?
  – Скоро мы это выясним, – сказал Дэлвуд. – Вон идут Чарли и Эрик.
  Двое мужчин вышли из здания, обмениваясь короткими фразами. Чарли посмотрел вверх, и лицо его омрачилось. Он что-то проговорил брату и ускорил шаги, локтями прокладывая путь сквозь толпу на тротуаре. В этот момент подъехала машина, Бэллард сел в неё, и когда Чарли настиг сестру, его уже след простыл. Чарли начал что-то говорить сестре, и спор, казалось, затянулся.
  Эдвардс наблюдал происходящее и сказал: – Если и не знал, то узнал сейчас. Скажу больше, это ему не понравилось.
  – И собаке не нравится Чарли. Посмотри на неё.
  Сенбернар оскалил зубы, и Лиз пришлось натянуть поводок и что-то резко приказать собаке.
  Эдвардс вздохнул.
  – Пойдём попьём пива.
  Майк Макгилл вёл машину. Он покосился на Бэлларда и снова переключил внимание на дорогу.
  – Ну, так что ты думаешь?
  – У тебя были хорошие показания. Очень чёткие.
  – Роландсон помог; он задавал нужные вопросы. В моей комедии он сыграл наивного простака. А ты всё-таки не так хорошо держался.
  – Я держусь.
  – Проснись, Йен! Этот сукин сын Рикмен разделает тебя в пух и прах, если ты его не остановишь.
  – Перестань, Майк, – коротко сказал Бэллард. – Я дико устал.
  Макгилл прикусил губу и погрузился в молчание. Через десять минут он свернул с дороги и припарковал машину во дворе отеля.
  – Ты почувствуешь себя лучше после холодненького пива, – сказал он. – В этом чёртовом суде было так жарко. Идёт?
  – Ладно, – безучастно произнёс Бэллард.
  Они вошли в бар отеля, Макгилл заказал две кружки пива и отнёс их к укромному столику.
  – Здесь нам будет спокойно.
  Он сделал глоток и застонал от наслаждения.
  – Боже, как мне этого не хватало!
  Он отпил ещё.
  – Ну и местечко этот зал суда! Кто его строил – Эдвард Исповедник?
  – Это не зал суда – это что-то вроде провинциального здания парламента. Бывшего, разумеется.
  Макгилл усмехнулся.
  – Что мне в нём нравится, так это благочестивые изречения на витражах. Интересно, чья это идея?
  И спросил так же спокойно:
  – Чего хотела Лиз Петерсен?
  – Просто пожелала мне удачи.
  – В самом деле? – с иронией переспросил Макгилл. – Если так, то ей следовало бы разделать своего братца острым ножом.
  Он посмотрел на запотевшие края кружки.
  – Подумай сам, тупой нож может оказаться лучше. Юрист Петерсена просто доконал тебя утром.
  – Я знаю, – Бэллард отпил глоток с видимым удовольствием. – Это не важно, Майк. И ты, и я знаем, что показания в нашу пользу.
  – Ошибаешься, – решительно сказал Макгилл. – Свидетельство зависит от того, как преподнесёт его юрист, а говоря о юристах, подумай хотя бы о Рикмене. Ты ведь знаешь, какой финт он провернул сегодня утром, не правда ли? Он хотел повернуть дело так, как будто ты пытаешься улизнуть. Чёрт, а ведь каждый в зале думал, что ты действительно собирался уехать из страны.
  Бэллард потёр глаза.
  – Я говорил что-то Рикмену как раз перед началом заседания, и он меня неправильно понял, только и всего.
  – Только и всего? Не может быть. Уж он-то такой ушлый парень, в зале суда он всё понимает. Если он неправильно понял, значит, он хотел неправильно понять. И всё-таки, что ты ему сказал?
  Бэллард вынул бумажник и извлёк листок. – Я уже уходил из отеля сегодня утром, когда мне передали это.
  Он передал листок Макгиллу. – Мой дед умер!
  Макгилл развернул телеграмму и прочитал.
  – Прости, Йен; мне в самом деле очень жаль.
  Он секунду помолчал.
  – Эта Герриет – твоя мать?
  – Да.
  – Она хочет, чтобы ты возвращался домой?
  – Ещё бы, – с горечью сказал Бэллард.
  – И ты показал это Рикмену?
  – Да.
  – И он, прикинувшись ангелочком, упрекнул тебя в том, что ты трус. Какого чёрта, Йен; он представляет вовсе не тебя. Он представляет компанию.
  – Мои интересы – интересы компании.
  – Ты ведь веришь тому, что сказал председатель комиссии, не правда ли? То есть всё, что им нужно – это добиться истины. Так вот, может быть, это то, что думает Гаррисон, но не то, что нужно публике. Пятьдесят четыре человека погибли, Йен, и публике нужен козёл отпущения. Президент вашей компании знает...
  – Председатель.
  Макгилл сделал нетерпеливый жест.
  – К чёрту семантику. Председатель вашей компании это тоже понимает и, ручаюсь, сделает всё, чтобы козлом отпущения не стала компания. Поэтому-то он и нанял этого пройдоху Рикмена, и если ты думаешь, что Рикмен помогает тебе, ты сошёл с ума. Если компания сумеет выбраться, принеся тебя при этом в жертву, тогда это именно то, что они сделают.
  Он стукнул по столу.
  – Я прямо сейчас могу набросать тебе сценарий. Мистер Бэллард – новый сотрудник компании. Мистер Бэллард молод и неопытен. Вполне естественно ожидать, что в таком возрасте человек может совершать такие непростительные ошибки. И, конечно, эти ошибки мы вполне можем извинить его неопытностью.
  Макгилл откинулся на спинку стула.
  – К тому времени, как Рикмен разделается с тобой, он заставит каждого поверить, что ты устроил этот чёртов обвал, а Петерсены с их мошенником-юристом наизнанку вывернутся, чтобы помочь ему.
  Бэллард слегка улыбнулся.
  – Воображение у тебя работает великолепно, Майк.
  – Да не болтай чепуху! – воскликнул Макгилл с отвращением. – Давай возьмём ещё пива.
  – Моя очередь.
  Бэллард встал и направился к бару. Вернувшись, он сказал:
  – Значит, старикан отдал концы.
  Он покрутил головой.
  – Знаешь, Майк, это задело меня сильнее, чем я ожидал.
  Макгилл налил себе ещё пива.
  – Судя по тому, как ты говоришь о нём, я удивляюсь, что ты вообще что-нибудь чувствуешь.
  – О, он был сварливым старикашкой – упрямым и себялюбивым, но было в нём что-то...
  Бэллард помотал головой.
  – Не знаю.
  – Что произошло с корпорацией твоих родителей. Как она называется?
  – Бэллард Холдингс.
  – Что будет с Бэллард Холдингс теперь, когда он умер? Её тут же проглотят?
  – Не уверен. Старик организовал Совет попечителей или что-то вроде того. Я никогда не пробовал разобраться в этом, знал, что всё равно не удастся. Думаю, что всё останется очень стабильным, потому что дядя Берт, дядя Стив и дядя Эд управляют делами так же, как и раньше. То есть плохо.
  – Я не понимаю, почему пайщики мирятся с этим.
  – Пайщики не имеют к делу ни малейшего отношения. Приведу тебе один факт из нашей финансовой жизни, Майк. Совсем не обязательно иметь пятьдесят один процент акций компании, чтобы её контролировать. Достаточно тридцати процентов, если остальные акции разделены на мелкие части и твои юристы и бухгалтеры немного соображают.
  Бэллард пожал плечами.
  – В любом случае у пайщиков нет причин огорчаться; все компании Бэллардов делают прибыль, и те, кто покупает акции Бэллардов сегодня, отнюдь не склонны глубоко вникать, каким путём она достаётся.
  – Конечно, – безучастно сказал Макгилл.
  Это его не очень интересовало. Он наклонился вперёд и предложил:
  – Давай разработаем кое-какую стратегию.
  – Что ты имеешь в виду?
  – Я пытаюсь вычислить, как поступит Гаррисон. В логике ему не откажешь, и это нам на пользу. Завтра мне предстоит давать показания о встрече с управлением шахты. Почему именно мне?
  – Гаррисон спрашивал, был ли ты там во время встречи, а ты был. Он выбрал тебя – ты уже стоял на трибуне, и не к чему было вызывать другого свидетеля. Во всяком случае, я так думаю.
  Макгилл казался удовлетворённым ответом.
  – Я тоже так считаю. Гаррисон сказал, что выслушает показания в хронологическом порядке, так он и делает.
  – А что произошло после этой встречи?
  – У нас была встреча с городским советом.
  – И о чём Гаррисон будет меня спрашивать?
  – Он спросит, присутствовал ли ты во время встречи, и тебе придётся ответить «нет», потому что ты ушёл с половины. Значит?
  – Значит, я вызову следующего свидетеля и, зная, как поступит Гаррисон, думаю, что смогу угадать его.
  – Кто же будет следующим свидетелем?
  – Тури Бак, – сказал Макгилл. – Я хочу занести в протокол историю Хукахоронуи, только чтобы убедить их. Я хочу засвидетельствовать в протоколе удивительную тупость этого чертового городского совета.
  Бэллард угрюмо заглянул в кружку.
  – Я не хотел бы вмешивать сюда Тури.
  – Но он сам этого хочет. Он уже предложил себя в качестве добровольного свидетеля. Он остановился здесь, у сестры в Крайстчёрче, завтра утром мы подвезём его.
  – Ладно.
  – Теперь, смотри, Йен. Тури – старик, и враждебный перекрёстный допрос может легко сбить его с толку. Нам придётся позаботиться, чтобы вопросы были поставлены в должном порядке. Мы должны законопатить всё так тщательно, чтобы никто – ни Лайалл, ни Рикмен – не смог найти ни малейшей щёлки.
  – Я составлю список вопросов для Рикмена, – сказал Бэллард.
  Макгилл возвёл глаза к небу.
  – Неужели ты не соображаешь, что, если Рикмен начнёт допрашивать Тури, он это будет делать крайне враждебно?
  Бэллард коротко заметил:
  – Рикмен представляет меня, и он последует моим указаниям.
  – А если нет?
  – Если нет, тогда я признаю, что ты прав, и это полностью развяжет мне руки. Мы посмотрим.
  Он осушил кружку.
  – Я весь липкий от пота; надо принять душ.
  Когда они выходили из бара, Макгилл сказал:
  – Кстати, о телеграмме. Ты ведь не собираешься возвращаться, не так ли?
  – Ты имеешь в виду, не поспешу ли я домой к мамочке? – усмехнулся Бэллард. – Нет, пока Гаррисон – председатель комиссии. Сомневаюсь, чтоб даже моя матушка взяла верх над Гаррисоном.
  – Твоя мать ведь не еврейка, правда? – с любопытством спросил Макгилл.
  – Нет. Почему ты спросил?
  – Просто принято считать, что у еврейских матерей очень сильный характер. Но, похоже, твоя мать может дать фору еврейской матери, и всё-таки выиграет.
  – Тут дело не в сильном характере, – рассудительно произнёс Бэллард. – Это всего лишь откровенный моральный шантаж.
  СЛУШАНИЕ – ДЕНЬ ВТОРОЙ
  7
  Макгилл и Бэллард увидели Тури Бака, который ждал их у дома сестры в половине девятого утра. Хотя было ещё рано, можно было предсказать, что погода будет изнурительно жаркой. Бэллард откинулся назад, чтобы открыть заднюю дверь машины, и пригласил:
  – Запрыгивай, Тури.
  – Мне уже поздно куда-либо прыгать, Йен, – осторожно сказал Тури. – Но я попытаюсь расположиться на этом месте.
  Иногда Тури изъяснялся с оттенком некой старомодности. Бэллард знал, что он не получил никакого образования, но очень начитан, и даже подозревал, что в некоторых из его наиболее вежливых выражений виноват сэр Вальтер Скотт.
  – Так любезно с твоей стороны, что ты поехал, Тури.
  – Я должен поехать, Йен.
  В Палате Провинции, ровно в десять часов, Гаррисон легонько постучал своим молотком по трибуне и сказал:
  – Сейчас мы готовы возобновить расследование о причинах катастрофы в Хукахоронуи. В прошлый раз показания давал доктор Макгилл. Не могли бы Вы занять прежнее место?
  Макгилл прошёл к креслу свидетеля и опустился в него. Гаррисон сказал:
  – Вчера Вы упоминали о встрече с руководством шахты, которому Вы представили доклад. Что произошло на этой встрече?
  Макгилл в задумчивости потёр ухо.
  – Нужно было объяснить происхождение полученных данных и внушить им серьёзность положения. Мистер Бэллард всё понял. Мистер Камерон детально изучил все цифры и в конце концов признал их достойными внимания. Остальные остались в стороне.
  * * *
  Именно Камерон, инженер, понял значение «чашечных» кристаллов.
  – Не мог бы ты нарисовать один из них, Майк?
  – Конечно.
  Макгилл вынул из кармана ручку и набросал схему.
  – Как я уже сказал, он имеет форму конуса – вот такую – и остаётся пустым с тупой стороны. Потому и называется «чашечным».
  – Меня не пустота беспокоит.
  Камерон уставился на рисунок.
  – То, что Вы здесь нарисовали, смахивает на обычный роликовый подшипник в форме конуса. Вы говорите, они вероятнее всего будут образовываться под этим твёрдым слоем наледи?
  – Точно.
  – Это опасно, – сказал Камерон. – Очень опасно. Если сила притяжения будет тянуть достаточно большой груз сверху вниз, то по обеим сторонам холма вступит в действие равнодействующая сила. Целый склон может съехать вниз на уже готовых подшипниках.
  Камерон передал рисунок Доббсу, вместе с Квентином из профсоюза, заглядывавшим через его плечо. Они изучали его.
  – И эти штуки с чашками сейчас уже там?
  – В одной из проб заметно, как они формируются. Я бы сказал, что процесс в самом разгаре.
  – Давайте взглянем на ваши показатели давления.
  Камерон морщился, рассматривая уравнения.
  – Я привык работать с более мощным материалом, чем снег.
  – Но принцип тот же самый, – заметил Макгилл.
  Доббс вручил рисунок Бэлларду.
  – Так Вы всерьёз утверждаете, что случится обвал, который накроет шахту?
  – Не совсем так, – осторожно сказал Макгилл. – Сейчас я утверждаю, что существует потенциальная угроза, которую надо учитывать. Я не думаю, что обвал произойдёт через час или даже сегодня. Многое зависит от того, как будут развиваться события.
  – Например? – спросил Бэллард.
  – Как будет изменяться температура. Какими будут снежные осадки. Если скорость ветра заметно возрастёт, это тоже не пойдёт на пользу.
  – А по прогнозам снегопад усиливается, – сказал Бэллард.
  Макгилл заметил:
  – Когда существует такого типа потенциальная угроза, надо принимать меры предосторожности. Укрепить главный вход шахты, например. Существует специальная металлическая конструкция под названием «Чудесная Арка». Она была разработана в Лагере Сенчюри в Гренландии специально для такого рода укреплений. Её часто используют в Антарктике.
  – Это дорого? – спросил Доббс.
  В его голосе слышалось сомнение. Макгилл пожал плечами.
  – Зависит от того, сколько денег в вашем балансе отведено на человеческие жизни.
  Он повернулся к Камерону.
  – Джо, помнишь, я тебя спрашивал, слышал ли ты о Грандюке в Британской Колумбии?
  Камерон оторвался от цифр.
  – Помню. Я не слышал.
  – Так вот, Грандюк был удивительно похож на твою шахту. Они построили «Чудесную Арку» – построили навес над дорогой к главному входу.
  Он потёр челюсть.
  – Всё равно, что запереть двери конюшни, когда лошадь уже убежала; они установили арку в 1966-м году, после обвала в 1965-м, в котором погибо двадцать шесть человек.
  Наступившее молчание вскоре нарушил Камерон.
  – Ваши объяснения вполне убедительны.
  Бэллард сказал:
  – Я сообщу об этом директорскому правлению.
  – Это ещё не всё, – сказал Макгилл. – Нужно предусмотреть развитие ситуации. Этот склон опасен в основном потому, что на нём вырубили весь лес. Его придётся восстанавливать, то есть расставить ограничители для снега. Хорошие снежные ограничители на один фут[3] стоят по шестьдесят долларов, я думаю, понадобится не меньше миллиона.
  Камерон шумно вздохнул.
  – Затем понадобятся отражатели снега на самом дне, – неумолимо продолжал Макгилл. – Это ещё, может быть, полмиллиона. Словом, влетит в копеечку.
  – Правление не согласится, – сказал Доббс. Он смотрел на Бэлларда.
  – Вы знаете, что мы только начали окупать расходы. Они не будут вкладывать весь наличный капитал в дело, не наращивающее производство. Это просто бессмысленно.
  Квентин взволновался.
  – Ведь Вы не собираетесь закрыть шахту?
  – Это не исключено, – ответил Бэллард. – Но не мне это решать.
  – Мои ребята высказались бы на этот счёт. Слишком много рабочих мест поставлено на карту.
  Квентин враждебно посмотрел на Макгилла и предостерегающе вытянул руку.
  – А кто ручается, что он прав? Он тут появляется откуда-то и рассказывает душераздирающие истории, но кто он такой, чёрт побери?
  Бэллард выпрямился.
  – Давайте уясним для себя одну вещь, – сказал он. – Со вчерашнего дня доктор Макгилл нанят компанией в качестве профессионального консультанта. Я считаю, что он подходит как нельзя лучше на эту должность.
  – Вы мне этого не сказали, – заметил Доббс.
  Бэллард холодно посмотрел на него.
  – Я не уверен, что обязан перед вами отчитываться, мистер Доббс. Я сообщаю Вам это сейчас.
  – Председатель знает об этом?
  – Узнает, когда я сообщу ему, и это произойдёт очень скоро.
  Квентин был серьёзен.
  – Послушайте, мистер Бэллард, я Вас внимательно выслушал. Обвала нет, и ваш друг не уверен, что он произойдёт. Он говорит только о том, что может произойти. Я уверен, что правлению потребуется гораздо больше доказательств, прежде чем оно расстанется с полутора миллионами долларов. Я не думаю, что они закроют шахту – нет оснований.
  – Что Вы хотите? – спросил Макгилл. – Чтобы случился обвал, а потом уже принимать меры?
  – Мне нужна защита рабочих мест, – ответил Квентин. – Для того меня сюда и назначили.
  – Мёртвым рабочие места не нужны, – резко заключил Макгилл. – И поскольку уж мы заговорили об этом, давайте проясним ещё одну вещь. Мистер Бэллард сказал, что назначил меня консультантом, и это совершенная правда. Но, скажу честно, шахта меня сейчас абсолютно не волнует.
  – Председателю будет приятно это услышать, – желчно сказал Доббс. – Он посмотрел на Бэлларда. – Не думаю, что стоит продолжать дальше.
  – Продолжай, Майк, – тихо сказал Бэллард. – Расскажи им остальное. Расскажи им, что на самом деле тебя беспокоит.
  Макгилл сказал:
  – Я беспокоюсь за город.
  Казалось, в наступившей тишине было слышно, как бьются десять сердец. Затем Камерон прокашлялся:
  – Опять пошёл снег, – сказал он, совершенно не думая, уместно ли это прозвучит.
  * * *
  – Примерно так и закончилась встреча, – сказал Макгилл. – Было решено назначить совещание руководства шахты с городским советом в полдень, если это будет возможно. Затем мистер Бэллард должен был связаться по телефону с Прези... Председателем своей компании.
  Ганн поднял руку, и Гаррисон кивнул ему:
  – Да, мистер Ганн?
  – Могу я задать вопрос свидетелю, мистер председатель? – Гаррисон утвердительно кивнул и Ганн спросил: – Доктор Макгилл, встреча, о которой Вы нам рассказали, произошла давно, не так ли?
  – Она состоялась пятого июля. В пятницу утром.
  – Сейчас декабрь – прошло почти пять месяцев. Можете ли Вы сказать, что у Вас хорошая память, доктор Макгилл?
  – Думаю, что обыкновенная.
  – Обыкновенная! Я бы сказал, что она у Вас гораздо лучше, нежели обыкновенная.
  – Ну раз Вам так кажется.
  – Конечно, мне так кажется. Когда я слушал Ваши показания, особенно, когда Вы воспроизвели слово в слово речь своих собеседников, то снова почувствовал себя на представлении, которое видел совсем недавно – там, где артист с феноменальной памятью изумляет аудиторию.
  – Мистер Ганн, – вмешался Гаррисон. – Ирония и сарказм здесь неуместны. Воздержитесь, будьте добры.
  – Да, мистер председатель.
  Ганн вовсе не смутился, он знал, к чему клонит.
  – Доктор Макгилл, Вы дали показания, что мистер Квентин, руководитель профсоюза шахты Хукахоронуи, казалось – и я умышленно использую это слово – казалось, в погоне за прибылью не заботится о сохранении жизней своих товарищей. Сейчас мистер Квентин не может защищать себя – он погиб во время катастрофы, и так как я представляю профсоюз, то должен высказаться в его защиту. Я заявляю, что ваши воспоминания о столь давней встрече могут быть неточны.
  – Нет, сэр, они вполне точны.
  – Послушайте, мистер Макгилл; я ведь сказал, что показания Ваши могут быть неточны. Кажется, нет ничего оскорбительного в моём предположении.
  – Мои показания абсолютно точны, сэр.
  – Оклеветать погибшего – не признак хороших манер, сэр. Не сомневаюсь, Вы слышали изречение: «О мёртвых ничего, кроме хорошего».
  Ганн обвёл рукой зал.
  – Добрые и разумные люди, построившие этот зал, сочли уместным начертать на окнах меткие афоризмы, своего рода руководство к действию. Я обращаю ваше внимание на надпись в окне, как раз над вашей головой, доктор Макгилл. Она гласит: «Не лицемерь перед людьми, и когда говоришь, говори лишь доброе».
  Макгилл молчал, и тогда Ганн продолжил:
  – Так что же, доктор Макгилл?
  – Я не понял, в чём заключается Ваш вопрос, – коротко ответил Макгилл.
  Гаррисон тревожно повернулся в кресле и, казалось, хотел вмешаться, но Ганн снова поднял руку.
  – Если Вы утверждаете, что у Вас память намного лучше, чем у других, тогда, видимо, я должен принять ваши показания.
  – У меня самая обыкновенная память, сэр. Просто я веду дневник.
  – А! – насторожился Ганн. – Регулярно?
  – Настолько регулярно, насколько требуется. Я – учёный, занимаюсь снегом, материей неустойчивой и постоянно меняющейся, поэтому привык сразу делать заметки.
  – Вы хотите сказать, что во время встречи Вы записывали то, что говорилось?
  – Нет, сэр.
  – Ха! Следовательно, после встречи должно было пройти какое-то время, пока Вы не записали Ваши впечатления. Разве не так?
  – Так, сэр. Полчаса. Я записывал их в дневник перед сном, через полчаса после того, как встреча закончилась. И утром перечитал их, чтобы освежить в памяти, прежде чем идти сюда давать показания.
  – И Вы продолжаете настаивать на показании, которое Вы сделали относительно мистера Квентина?
  – Продолжаю.
  – Вы знаете, как погиб мистер Квентин?
  – Я очень хорошо знаю, как погиб мистер Квентин.
  – У меня нет больше вопросов, – сказал Ганн с гримасой отвращения. – Мне всё ясно с этим свидетелем.
  Макгилл взглянул на Гаррисона.
  – Могу я кое-что добавить?
  – Если это имеет отношение к нашему расследованию.
  – Думаю, что имеет.
  Макгилл посмотрел на потолок зала, затем перевёл взгляд на Ганна.
  – Я тоже интересовался афоризмами на окнах, мистер Ганн, и один из них мне очень запомнился. Он – на том окне, что рядом с Вами, и он гласит: «Разумно взвешивать слова твои, чтобы не споткнуться и не угодить в ловушку того, кто её для тебя приготовил».
  Взрыв смеха разрядил напряжение зала, и даже Гаррисон улыбнулся, а Роландсон откровенно загоготал. Гаррисон стукнул молотком, что привело к относительному спокойствию.
  Макгилл сказал:
  – Что касается Вашего латинского изречения, мистер Ганн, я никогда не верил, что латынь обращает глупость в достоинство, и поэтому я не верю, что не следует говорить о мёртвых плохо. Я верю в истину, а истина в том, что количество погибших в катастрофе Хукахоронуи было гораздо больше, чем могло бы быть. Причина – в том, как вели себя люди, столкнувшиеся с неожиданной ситуацией. Мистер Квентин был один из них. Я знаю, что он погиб в катастрофе, и погиб как герой. И всё же до истины нужно докопаться прежде всего для того, чтобы другие знали, как правильно поступить в будущем в аналогичной ситуации.
  – Мистер председатель!
  Ганн уже поднимал руку, но Рикмен опередил его. Он вскочил, вытянув руку и оттопырив палец.
  – Это чудовищно! Разве свидетель имеет право поучать нас, как выполнять свой долг? Разве он должен...
  Молоток Гаррисона строго опустился на трибуну, прервав Рикмена на полуслове.
  – Мистер Рикмен, можно ли снова напомнить Вам, что у нас не заседание суда, и ходом нашего расследования распоряжаюсь я. Доктор Макгилл ещё раз сформулировал смысл и задачу нашей Комиссии намного точнее и аккуратнее, чем вчера во время открытия. Вчера я предупреждал, что тактика враждебности, которую мы с вами наблюдаем, недопустима. Я вынужден это повторить.
  Воцарилось молчание.
  Дэн Эдвардс лихорадочно записывал.
  – Ну и ну, ну и ну! Наконец-то неплохая информация.
  Он вырвал листок из блокнота и вручил юнцу позади него.
  – Доставь это в редакцию как можно скорее.
  Гаррисон отложил молоток в сторону.
  – Доктор Макгилл, Вы говорили, что управление шахты встречалось с городским советом Хукахоронуи в пятницу, пятого июля, днём.
  – Нет, сэр. Я сказал, что на нашей встрече утром мы договорились об этом. На самом деле встреча в пятницу не состоялась.
  – Почему?
  – Троих членов совета в тот день не было в городе, поэтому невозможно было собрать кворум. Встреча состоялась на следующее утро – в субботу.
  – То есть полдня было потеряно.
  – Да, сэр.
  Макгилл, казалось, колебался.
  – Я и мистер Бэллард обсуждали, надо ли ставить в известность двух членов совета, которые оставались в городе, и решили, что не надо. Мы рассудили, что столь важную информацию надо сообщить всему совету; мы не хотели дважды повторять столь сложную историю.
  – Значит, Вы встречались в субботу?
  – Да, сэр. Был ещё один человек, присутствовавший по моей просьбе.
  – Да, и кто же это был?
  – Мистер Тури Бак. Хочу подчеркнуть, что я не досидел до конца, ушёл с половины.
  Гаррисон наклонился вперёд и спросил Рида:
  – Мистер Бак в зале?
  – Да, мистер председатель.
  Рид повернулся в кресле.
  – Вы не могли бы выйти сюда, мистер Бак?
  Тури Бак прошёл вперёд и встал перед трибуной.
  – Присутствовали ли Вы в продолжение всей встречи, мистер Бак? – спросил Гаррисон.
  – Да, сэр, присутствовал.
  Его голос звучал уверенно.
  – Тогда Вы можете сменить доктора Макгилла в свидетельском кресле.
  Макгилл спустился и прошёл к своему месту, подмигнув по пути Бэлларду.
  8
  Гаррисон спросил:
  – Мистер Бак, не родственник ли Вы знаменитого соотечественника, сэра Питера Бака?
  Улыбка появилась на приветливом лице Тури.
  – Нет, сэр.
  – Понятно.
  Гаррисон придвинул к себе блокнот.
  – Не могли бы Вы сказать, кто присутствовал на встрече?
  – Там были Йе... мистер Бэллард и мистер Камерон с шахты. Был доктор Макгилл. Были также мистер Хьютон, мэр, и мистер Петерсен – то есть Джон Петерсен – и Эрик Петерсен, мистер Уоррик и миссис Сэмсон.
  – Последние пять – члены совета?
  – Да, сэр.
  Гаррисон сверился со списком.
  – Разве мистер Квентин не присутствовал?
  – О да, он был там. Я забыл про него.
  – Что же, мистер Бак, наверное, Вы могли бы рассказать нам, что происходило на встрече.
  Тури нахмурился.
  – Она началась с того, что доктор Макгилл рассказал о своих наблюдениях. Из того, что я слышал, находясь там, могу утверждать, что говорил он то же самое, о чём рассказывал на встрече на шахте в пятницу. Он сказал им, что существует опасность обвала, и объяснил, почему.
  – Как они отреагировали?
  – Они не поверили ему.
  Лайалл поднял руку.
  – Мистер председатель!
  – Да, мистер Лайалл.
  – Считаю своим долгом заявить, что из десяти человек, присутствовавших на встрече, только четверо смогли появиться на этом расследовании. Надо добавить, что из пяти членов совета только мистер Эрик Петерсен смог придти сюда.
  Гаррисон посмотрел на него.
  – И теперь, когда Вы поделились со мной такими сведениями, о которых, надо сказать, я хорошо осведомлён, что прикажете с ними делать?
  – Со всем уважением, сэр, хочу заметить, что правдиво рассказать о реакции совета может только мистер Эрик Петерсен.
  – Мистер Петерсен желает быть свидетелем?
  – Да, желает.
  – Тогда позднее мы предоставим ему эту возможность. Сейчас мы слушаем показания мистера Бака.
  – И снова позвольте заметить, мистер председатель, что из всего управления шахты здесь присутствует только мистер Бэллард. Мистер Доббс и мистер Квентин мертвы, а мистер Камерон – в госпитале. В Хукахоронуи хорошо известно, что мистер Бэллард и мистер Бак – давние друзья, и мы уже знаем, что прочная дружба связывает мистера Бэлларда и доктора Макгилла. Создаётся впечатление, что показания, оглашённые здесь, как бы выразиться поточнее, слишком односторонние.
  Гаррисон откинулся в кресле.
  – Очевидно, мистер Лайалл, что Вы либо ставите под сомнение авторитет нашей Комиссии, либо сомневаетесь в честности мистера Бака. Скорее всего, и то, и другое. Правильно я Вас понял?
  – Я не ставлю под сомнение авторитет Комиссии, сэр.
  Лицо Тури окаменело, он наполовину поднялся из кресла. Йен Бэллард нервно заёрзал. Он толкнул Рикмена локтем и проговорил:
  – Подонок! Законченный подонок! Давай, начинай задавать вопросы, которые я подготовил тебе.
  Рикмен покачал головой.
  – Это было бы неразумно. Это не в интересах компании.
  Он повернул голову и посмотрел на Лайалла.
  – Смотри, как он всё раздувает.
  – Но, чёрт побери, он выставляет нас какими-то заговорщиками.
  Рикмен смотрел на него, не мигая.
  – Но не впутывает сюда компанию, – заметил он.
  Тури Бак беспомощно развёл руками, которые заметно задрожали, когда он обратился к Гаррисону:
  – Не могли бы Вы освободить меня от свидетельских обязанностей, сэр?
  – Нет, не могу, мистер Бак.
  Гаррисон повернулся.
  – Да, мистер Бэллард?
  Бэллард опустил руку.
  – Я хотел бы задать вопрос мистеру Баку.
  Гаррисон нахмурился.
  – Я думал, что у Вас есть представитель, мистер Бэллард. Я предупредил перед началом расследования, что не допущу подобных вольностей.
  Бэллард сказал:
  – Полминуты назад мистер Рикмен перестал быть моим личным представителем. Он будет, разумеется, представлять компанию.
  В зале раздался тревожный гул. Рикмен прошипел:
  – Ты, глупый молокосос! Что ты себе позволяешь?
  – Вы уволены, – коротко сказал Бэллард.
  Гаррисон с ожесточением стучал молотком и, наконец, достиг относительного спокойствия.
  – Если шум будет продолжаться, мне придётся удалить публику, – объявил он. – Все формальности будут производиться в строгом порядке.
  Он подождал, пока не наступила полная тишина, нарушаемая только потрескиванием старого деревянного пола, и обратился к Бэлларду.
  – Просите ли Вы о прекращении заседания, чтобы найти нового юридического представителя?
  – Нет, сэр. По крайней мере, сегодня я могу представлять свои интересы самостоятельно. Я не хочу тратить впустую время Комиссии.
  Гаррисон позволил себе холодно улыбнуться.
  – Весьма похвально. Хотелось бы, чтобы и остальные участники расследования учились у Вас вести себя. Вы хотите задать вопрос мистеру Баку?
  – Да, сэр.
  – Протестую, – сказал Рикмен. – Мало того, что эта бесцеремонная и публичная отставка оскорбляет меня лично, я считаю её незаконной.
  Гаррисон вздохнул.
  – Мистер Рикмен, Вам много раз говорили, что я персонально определяю ход этого расследования. Даже в обычном судопроизводстве можно найти случаи, когда человек сам представляет свои интересы, отказываясь при этом от помощи адвоката. Следовательно, я могу это допустить.
  Он предостерегающе поднял руку.
  – И не допущу возражений на этот счёт. Продолжайте, мистер Бэллард.
  Бэллард улыбнулся Тури.
  – Я не стану комментировать замечания, которые были высказаны здесь, я начну с Вашего последнего заявления. Мистер Бак, Вы сказали, что члены совета не поверили доктору Макгиллу, когда он сообщил об угрозе обвала. Чем они это мотивировали?
  – Они сказали, что в долине никогда не было обвалов.
  – В самом деле сказали? Мистер председатель, можно ли представить сюда карту долины?
  – Мы приготовили её. Мистер Рид, не могли бы Вы позаботиться об этом?
  Вскоре карта большого масштаба была установлена на подставке позади свидетельского кресла. Гаррисон сказал:
  – Поскольку от этой карты многое будет зависеть, мы должны удостовериться, что она отвечает нашим требованиям. Мистер Рид, будьте добры, вызовите технического свидетеля.
  – Вызывается мистер Уилер.
  Бэллард не был знаком с Уилером, поэтому рассматривал его с интересом. Затем он снова перевёл взгляд на карту и неожиданно прищурился. Рид спросил:
  – Ваше полное имя?
  – Гарольд Герберт Уилер.
  Гаррисон сказал:
  – Вам даже не обязательно занимать свидетельское место, мистер Уилер. Ваши показания – чисто технические и много времени не займут. Ваша профессия?
  – Я – картограф Министерства земельного хозяйства правительства Новой Зеландии.
  – И Вы подготовили эту карту специально для нашего расследования?
  – Именно так, сэр.
  – Что изображено на карте?
  – Это карта долины Хукахоронуи, вместе с городом Хукахоронуи. Масштаб её – один к 2500, то есть приблизительно двадцать пять дюймов на одну милю.
  – Долина изображена здесь до или после катастрофы?
  – До неё, сэр. Она нарисована на основании последних данных Отдела Топографии.
  – Благодарю Вас, мистер Уилер. Это всё.
  Бэллард сказал:
  – Не могу ли я задавать вопросы мистеру Уилеру и в дальнейшем?
  Гаррисон поднял бровь.
  – Думаю, что можете, мистер Бэллард. Будьте готовы, что мы Вас вызовем, мистер Уилер.
  Бэллард рассматривал карту.
  – Мистер Бак, я хотел бы, если возможно, чтобы Вы показали Ваш дом на этой карте.
  Тури встал и пальцем указал точку на карте.
  – И магазин Петерсена.
  Рука Тури очертила дугу и остановилась.
  – Теперь мой дом.
  Тури показал снова.
  – И главный вход в шахту.
  – Я не вижу в этом смысла, – заметил Рикмен.
  – Смысл в том, что мистер Бак может читать карту так же хорошо, как и предыдущий свидетель, – с удовольствием объяснил Бэллард.
  – Мистер Бак, на встрече с советом была карта?
  – Да, но не такая большая, как эта.
  – И Вас просили показать различные места на этой карте?
  – Да, сэр.
  – Теперь я хочу, чтобы Вы сосредоточились. Я не хочу сбить Вас своими вопросами. Вы меня поняли?
  – Да, сэр.
  – Почему Вы пришли на встречу?
  – Потому что доктор Макгилл попросил меня прийти.
  – Вы знаете, почему он попросил Вас прийти туда?
  – Он сказал, что я знаю историю Хукахоронуи лучше, чем кто-либо из тех, кого он знает.
  – Вы сказали, что совет отреагировал так, как будто до сегодняшнего дня в долине вообще не случались обвалы. Так считали все члены совета?
  – Сначала все.
  – Значит, потом кто-то изменил своё мнение. Давайте попробуем понять, почему. Мистер Бак, Вы принадлежите к расе маори. Вы знаете язык?
  – Да, сэр.
  – Не могли бы Вы перевести, хотя бы приблизительно, что означает Хукахоронуи?
  – Да, сэр, это значит «Великий Снежный Обвал».
  По залу прокатился гул.
  – Не покажите ли Вы ещё раз свой дом, мистер Бак? Здесь, между Вашим домом и склоном горы – огромная скала, правильно? Как она называется?
  – Камакамару.
  – Камакамару, – повторил Бэллард. – Не могли бы Вы дать английский перевод?
  – Это значит «Скала-Убежище».
  И снова по залу прошло волнение, впрочем, быстро затихшее.
  – Когда был построен Ваш дом, мистер Бак?
  – Мой отец построил его приблизительно в 1880-м, на том самом месте, где стоял дом моего деда.
  – Давайте уясним для себя одну вещь. Ваша семья ещё не жила в Хукахоронуи, когда белые переселенцы пришли в Новую Зеландию?
  – До Пакейи? Нет, сэр, моя семья пришла с Северного острова.
  Тури улыбнулся.
  – Говорили, что мы идём на Южный остров, чтобы миновать Пакейю.
  – Это ваша семья дала названия долине и скале?
  – Нет, они уже так назывались. Поблизости жили люди моего племени. Не в самой долине, но поблизости.
  – Ваш отец выстроил новый дом на месте старого, потому что тот был, как бы это сказать, повреждён обвалом?
  – Нет, сэр. Он его построил, потому что прежний уже разваливался, да и семья увеличивалась.
  Бэллард замолчал на мгновение, сверившись с документами. Наконец, он поднял голову и тихо спросил:
  – Мистер Бак, можете ли Вы рассказать, исходя из своего опыта, о каких-либо обвалах в долине Хукахоронуи?
  – Да, в 1912 году, когда я был маленьким, случился обвал. Семья Бейли построила дом почти рядом с нашим, но он не был защищён Камакамару. Мой отец предупредил Бейли, но те его не послушали. Зимой 1912 года произошёл обвал, он-то и снёс дом Бейли. Погибла вся семья – все семеро.
  Он посмотрел на Бэлларда и добавил уверенно:
  – Я был там – помогал откапывать тела.
  – Значит скала Камакамару была чем-то вроде защитного клина. Это так?
  – Скала стояла на пути обвала, и дом оставался цел и невредим.
  – Но дом Бейли был разрушен. Случались ли ещё обвалы?
  – Следующий обвал был в 1918 году.
  Было видно, что Тури сомневается.
  – Меня там не было, я служил в армии. Я получил письмо от отца, где говорилось и про обвал.
  – И снова на западном склоне?
  – Да. Никто не погиб, слава Богу, и имущество не было повреждено, но снежная лавина запрудила реку, и начался потоп. У фермеров утонуло много скота.
  – Итак, шесть лет спустя. А ещё?
  – Был обвал в 1943 году.
  – И Вы действительно видели падающую лавину?
  – Нет, но помню, как она сломала множество деревьев на западном склоне. Я обычно собирал там после этого дрова.
  – Да, – сказал Бэллард. – Там и два-три года спустя собирали сухие деревья на дрова. Были какие-нибудь жертвы в 1943-м году?
  Тури широко открыл глаза.
  – Да, Йен. Тогда погиб твой отец.
  Пока Бэллард расспрашивал Тури, зал оставался спокойным, но теперь обстановка накалилась. Гаррисон подождал, пока гул смолкнет, и лишь потом воспользовался своим молоточком.
  Бэллард спросил:
  – Не могли бы Вы показать на карте место, где погиб мой отец?
  Тури протянул руку.
  – Вот здесь, – сказал он. – Там, где сейчас офис шахты.
  – Откуда Вы знаете, что это произошло именно там?
  – Потому что ты показал мне это место через три дня после того, как всё случилось. А ты это сам видел.
  – Сколько мне тогда было лет, мистер Бак?
  Тури подсчитал.
  – Четыре года, по-моему.
  – Мистер Бак, Вы снабдили нас бесценной информацией. Вы сообщили ту же самую информацию членам совета на встрече?
  – Да, сообщил.
  – Благодарю Вас, мистер Бак.
  Бэллард откинулся назад и тут заметил Лайалла, который уже поднял руку.
  – Мне бы хотелось задать мистеру Баку один-два вопроса.
  Гаррисон кивнул.
  – Очень хорошо.
  – Обвал 1943-го был очень сильным?
  Тури задумался, затем кивнул.
  – Очень сильным – сильнее, чем в 1912-м году.
  Лайалл выглядел удовлетворённым.
  – Понятно. Не покажете ли Вы на этой карте, насколько далеко лавина спустилась со склона?
  – До самого дна. Там и погиб отец мистера Бэлларда. Дальше лавина не пошла.
  – Но она не дошла до супермаркета Петерсена?
  – До магазина Петерсена она вообще не дошла.
  – Превосходно. Теперь скажите, мистер Бак, если супермаркет не пострадал от очень сильного обвала 1943-го года, то почему он был разрушен в этом году?
  Тури посмотрел на него ясным взглядом и произнёс:
  – Дело в деревьях, конечно.
  Бэллард тяжело вздохнул, но Лайалл не успокоился.
  – Деревья! Вы имеете в виду ту часть западного склона, что покрыта лесом?
  Тури повернулся, чтобы взглянуть на карту. С минуту он рассматривал её, потом произнёс:
  – Но здесь всё неправильно.
  Бэллард поднял руку.
  – Мистер председатель, по поводу показаний. Хотелось бы, чтобы мистер Уилер быстренько вспомнил кое-что. У меня создалось впечатление, что эта карта не совсем точна.
  Гаррисон выглядел настороженно, он поднял брови.
  – Мистер Лайалл?
  Лайалл нахмурился, но сказал:
  – У меня нет возражений.
  Уилер вернулся к трибуне, и Бэллард спросил:
  – Посмотрите на карту, мистер Уилер. Вы видите эту часть западного холма долины, покрытую лесом?
  – Да, сэр.
  – Я могу привести пятьсот свидетелей, готовых показать под присягой, что перед самым обвалом никакого леса здесь не было. Что Вы на это скажете?
  Уилер явно не знал, что ему на это сказать. Он нервно переступил с ноги на ногу и произнёс:
  – Информация, которой я воспользовался при составлении карты, взята из последних доступных источников.
  – Нет, похоже, не из самых последних. Ведь на западном склоне лес отсутствует, так что – карта неправильна. Не так ли?
  Уилер пожал плечами.
  – Вполне возможно. Сам-то я никогда не был в Хукахоронуи.
  – Не мне это решать, – ответил Бэллард. – Но давайте спросим мистера Бака. Когда вырубили деревья?
  – Их начали вырубать, когда открылась шахта. Лес шёл на строительство шахты и домов.
  – Это было четыре года назад?
  – Да. Два года продолжали рубить лес. В итоге почти весь склон оказался оголённым.
  Роландсон сказал, волнуясь:
  – Мистер Бэллард, надо ли нам понимать так, что Вы считаете вырубку леса дополнительным фактором, который способствовал катастрофе?
  Казалось, Бэллард сомневался.
  – Я не специалист по обвалам, сэр. Я бы предпочёл, чтобы на Ваш вопрос ответил доктор Макгилл.
  – Непременно, – прорычал Роландсон, и некоторое время совещался с Гаррисоном.
  Оба смотрели на Уилера, который чувствовал себя явно не в своей тарелке.
  – Вы не бывали в Хукахоронуи и тем не менее представляете эту карту для свидетельских показаний, – недоверчиво произнёс Гаррисон. – Именно это Вы имели в виду, не правда ли?
  – Так, – горестно согласился Уилер.
  Он выглядел ещё более несчастным, когда Гаррисон разрешил ему вернуться на место. Когда Лайалла спросили, есть ли у того ещё вопросы, он осторожно ответил, что нет. Бэллард поднял руку.
  – Я бы хотел задать мистеру Баку ещё один вопрос.
  – Очень хорошо.
  – Мистер Бак, какова была непосредственная реакция членов совета на Ваш рассказ о предыдущих обвалах в Хукахоронуи?
  Тури Бак замер. И глухо произнёс:
  – Я бы не хотел отвечать.
  – Мистер Бак, я задал Вам вопрос.
  Тури покачал головой.
  – Я не стану отвечать.
  – Вы должны ответить на вопрос, мистер Бак, – сказал Гаррисон, но Тури упрямо качал головой.
  Гаррисон беспомощно посмотрел на Бэлларда, и тот пожал плечами. В зале было очень тихо, когда кто-то сказал:
  – Я могу ответить на этот вопрос.
  Гаррисон наклонил голову.
  – Доктор Макгилл, это нарушение правил.
  Макгилл выступил вперёд.
  – Мистер председатель, только четверо могут ответить на этот вопрос. Мистер Бак отказывается отвечать по вполне понятным мне причинам. Мистер Эрик Петерсен не будет отвечать тоже по причинам, которые я понимаю. Согласно порядку, мистер Бэллард если он расспрашивает мистера Бака, не может быть следователем и свидетелем одновременно. Из всех, кто принимал участие во встрече, остаюсь один я.
  Гаррисон вздохнул.
  – Очень хорошо, Вы будете отвечать. Какой был вопрос, мистер Бэллард?
  – Какова была непосредственная реакция членов совета на свидетельство мистера Бака?
  Макгилл расстегнул свой портфель и достал объёмистый блокнот.
  – Я по привычке делал заметки сразу после встречи. Я могу прямо зачитать то, что там было сказано.
  Он нашёл страницу и посмотрел на Эрика Петерсена, сидевшего рядом с Лайаллом.
  – Мистер Эрик Петерсен сказал примерно следующее: «Тури Бак – невежественный чёрный старик. Он ничего не знает, никогда не знал и не будет знать».
  В ложе прессы началось нечто невообразимое.
  Зал возмущённо загудел, Гаррисон тщетно пытался призвать к порядку, но стук молоточка тонул во всеобщем гаме. Наконец, все расслышали его разгневанный голос:
  – Слушание откладывается, поскольку присутствующие ведут себя неподобающим образом. О следующем заседании будет сообщено дополнительно.
  9
  – Тури Бак – невежественный чёрный старик. Он ничего не знает, никогда не знал и не будет знать.
  Слова эти тяжело повисли в тишине, внезапно наступившей в комнате для отдыха отделя «Д'Аршиак», которая на время стала палатой для заседания совета. Наконец Мэтью Хьютон нервно кашлянул и сказал:
  – Не стоит так говорить, Эрик.
  Бэллард разозлился.
  – Надо думать, чёрт побери, прежде чем говорить такие вещи.
  Стоявший рядом Джон Петерсен положил руку на плечо брата.
  – Эрик, если ты не можешь говорить по делу, тогда сиди и помалкивай. Ты начинаешь вести себя как Чарли.
  Он взглянул на Тури.
  – Я приношу извинения.
  – Может быть, Эрик сам извинится, – жёстко сказал Бэллард.
  Эрик покраснел, но ничего не сказал. Джон Петерсен словно не слышал Бэлларда – он обратился к Макгиллу.
  – Итак, Вы рассказали об обвалах, которые уже произошли здесь, и теперь утверждаете, что будет ещё один.
  – Этого я не говорил.
  – Тогда что Вы говорили? – спросил Хьютон.
  Макгилл развёл руками.
  – Кому какое дело, что несколько тысяч тонн снега будут падать с горы? В Южных Альпах это обычное дело. Но если они сметут всё на своём пути, это будет чересчур опасно. Вы сейчас именно в такой ситуации. Сейчас существует потенциальная угроза.
  – Не реальная угроза? – поинтересовался Джон Петерсен.
  – Точнее я могу сказать после серии следующих проб. Но твёрдо могу сказать вам – опасность сохраняется.
  Петерсен сказал:
  – Для меня это звучит неубедительно. Из того, что Вы тут наговорили, у меня создалось впечатление, что Вы просто хотите заставить нас потратить кучу денег на то, что может никогда не случиться.
  – Вот чего я никак не могу понять, – сказал Хьютон. – Если в прошлом случались обвалы, почему не были повреждены дома? Мой дом был вторым, построенным в долине; мой дед выстроил его через два года после расселения племени отаго, в 1850-м году.
  Бэллард ответил:
  – Давайте посмотрим на карту.
  Он подвинул к Хьютону лежавшую на столе карту.
  – Мэтт, я хочу, чтобы ты представил себе, что происходило, допустим, двадцать лет назад – когда ещё не начали строить дома вместе с шахтой. Я прошу тебя отметить все дома, которые ты помнишь.
  Он протянул Хьютону ручку.
  – Ну, вот здесь мой дом, вот дом Тури Бака – но ведь ясно, почему он сохранился. И вот дом Каннингхэма, дом Пирмена...
  – ...и дом Джексона, и дом старика Фишера, – добавила миссис Сэмсон.
  Хьютон аккуратно отметил их на карте и откинулся к спинке кресла.
  Бэллард произнёс:
  – Не забудь церковь и школу, и магазин Петерсена.
  Хьютон нанёс ещё несколько крестиков на карту, и тогда Бэллард сказал:
  – Теперь посмотрите. Все эти дома были разбросаны по долине, и если вы посмотрите на местность, то увидите, что каждый из них защищён от оползней с западного склона в большей или меньшей степени.
  Он достал ручку.
  – Но мы знаем, что было и другое здание – дом Бейли.
  Он нанёс его на карту.
  – И вот его не стало.
  Миссис Сэмсон спросила:
  – К чему ты клонишь?
  – Когда поселенцы впервые пришли сюда, в середине прошлого века, они не слишком-то беспокоились о записях, поэтому мы почти ничего не знаем о разрушенных домах. Мы знаем только о доме Бейли – благодаря Тури. Держу пари – те дома, которые Мэтт только что отметил, сохранились.
  Фил Уоррик сказал:
  – В этом есть смысл. Если чей-нибудь дом накрыла лавина, он не будет строить его на том же самом месте. Если у него, конечно, есть голова на плечах.
  – Или если он выжил, – сказал Макгилл. – Бейли это не удалось.
  Он положил на карту ладонь.
  – Эти дома сохранились, либо потому что строителям повезло, либо – они знали, что делают. Но теперь у вас здесь целый небольшой городок – не просто несколько разбросанных домиков. Вот что находится под угрозой.
  – Так что же Вы хотите, чтобы мы сделали? – спросил Джон Петерсен.
  – Я хочу, чтобы Вы признали факт, что угроза обвала существует. Тогда вы уже сможете действовать дальше. Таким образом, вам придётся принять необходимые предосторожности – краткосрочные и долгосрочные. Вам надо известить о существующей опасности власти округа. Затем вы должны быть готовы к тому, что это случится. Спасательное снаряжение должно храниться у вас в надёжных местах, откуда его можно будет быстро достать в случае необходимости. У вас должны быть люди, обученные пользоваться этим снаряжением. Также у вас должен быть составлен план эвакуации города, если возникнет необходимость. Я многое могу вам посоветовать.
  Эрик Петерсен сказал:
  – Мой брат прав. Мне кажется, Вы хотите, чтобы мы потратили огромные деньги на защиту от того, что может и не произойти. Если нам придётся тренировать спасателей, нам надо будет платить им; если нам понадобится снаряжение, его тоже придётся оплачивать. Где взять деньги?
  Квентин засмеялся с горечью.
  – Ты ещё ничего не слышал. Подожди, ты ещё услышишь о долгосрочных мерах предосторожности.
  Он вытянул указательный палец.
  – Если этот человек настоит на своём, шахту придётся закрыть.
  – Какого чёрта! – Джон Петерсен уставился на Бэлларда. – Что за бред Вы несёте?
  – Спросите Макгилла, во что обойдётся защита шахты, – сказал Квентин. – На последней встрече речь шла о миллионах долларов, и все мы понимаем, что компании это не осилить.
  – Не защита шахты, – парировал Бэллард, – а зашита города. В такой ситуации вы можете получить дотацию от правительства.
  Эрик Петерсен коротко рассмеялся.
  – Каждому известно, что правительственных пособий не хватает ни на что – даже на самые дешёвые мероприятия. Мы это выяснили, когда пытались расширить школу. А Вы говорите о миллионах долларов, даже не тысячах.
  Он посмотрел на брата.
  – Подумай, какая прибыль будет у города в следующем году, если мы последуем совету этого молодчика. Бэллард тихо спросил:
  – Сколько стоит твоя жизнь, Эрик?
  – Это не вопрос, а издевательство! Но коротко я тебе отвечу. Моя жизнь стоит столько же, сколько жизнь моих братьев – не больше и не меньше.
  – Не об этом речь, – сказал Хьютон.
  – Ну, так он же заговорил об этом, – ответил Эрик. – Во всяком случае, если следовать его логике, то я в безопасности.
  Он ткнул пальцем в карту.
  – Мой дом – один из сохранившихся.
  – Уже нет, – заметил Бэллард. – С тех пор, как на западном склоне были вырублены деревья. Это ты сделал, Эрик?
  – Какое это, чёрт возьми, имеет к делу отношение?
  – Магазин сохранился в 1943-м году только потому, что тогда ещё были деревья. Сейчас, когда их нет, между тобой и снегом нет никакой преграды. Ты поставил не на ту лошадку.
  Эрик встал.
  – Правильно, чёрт возьми, что я поставил не на ту лошадку, точнее, не я, а мой старик. Ты прекрасно знаешь – когда твоя мать продавала ему недвижимость, она надула его с правами на полезные ископаемые. О, она всё предусмотрела, не так ли? Она даже оставила себе тот участок земли в долине, где сейчас шахта – как раз столько, чтобы построить фабрику для переработки золота, руды, которую она получала из нашейземли.
  Бэллард протёр глаза.
  – Всё совсем не так, Эрик. Это мой отец разделил права на недвижимость и добычу полезных ископаемых. Он оговорил это в завещании. Твой отец в течение пяти лет не покупал эту землю. Он сделал это в 1948-м году, не так ли?
  – К чёрту даты! – закричал Эрик. – Она всё ещё получает золото.
  – Нет, не получает, – ответил Бэллард. – У неё нет прав на ископаемые.
  – Рассказывай кому-нибудь другому, – съехидничал Эрик. – Все вы Бэлларды.
  Мэтт Хьютон барабанил пальцами по столу.
  – Кажется, мы отклонились от темы.
  Он с тревогой посмотрел на Эрика.
  – Да, – сказал Макгилл. – Я не знаю, что это вы так горячо обсуждаете, но не думаю, что это имеет какое-то отношение к снегу на склоне. А вот вырубленные деревья имеют; теперь на пути лавины нет преград.
  Эрик пожал плечами и снова опустился в кресло.
  – Это всё-таки паршивый участок. Слишком крутой для скота, и я даже не смог добраться туда скосить сено в этом году.
  Макгилл поднял голову.
  – Как скосить сено? – настороженно спросил он.
  – Какое Вам до этого дело?
  – Лучше расскажите мне. Что случилось с сеном?
  Джон Петерсен поднял глаза вверх, к потолку.
  – Ради Бога, Эрик! Удовлетвори его любопытство. На этом, наверное, можно будет поставить точку. Мне ещё столько нужно успеть сегодня.
  Эрик пожал плечами.
  – Сначала из-за дождя – всё сено намокло, и мы не смогли его накосить. Я думал, ещё выдадутся сухие деньки, но ошибся – дожди шли до самой зимы, поэтому мы отказались от этой затеи. Сено всё-таки осталось догнивать в полях.
  – И Вы просто оставили его там, – сказал Макгилл. – И оно всё ещё там, неубранное. Так?
  – Да, так, – сказал Эрик, и ехидно добавил: – Будь я проклят, если понимаю, какое это имеет к Вам отношение.
  Взгляд Макгилла пробуравил Эрика насквозь.
  – Так Вы срубили все деревья, что уже плохо. Потом оставили нескошенную траву, что ещё хуже. Высокая, мокрая трава на горном склоне – самое скользкое вещество, какое я знаю. Шансы оползня повышаются во много раз.
  Уоррик заметил:
  – Там в самом деле было скользко, это правда. Я пробовал забраться туда во время дождя. Отказался с третьей попытки.
  – Да что же я? Враг народа? – воскликнул Эрик. – Что это вообще за шутник, который лезет тут со своими обвинениями?
  – Я никого ни в чём не обвиняю, разве что в некоторой недальновидности, – ответил Макгилл. – Первый признак потенциально опасной территории – гора, на которой лежит снег, но, кажется, никто из вас этого не видит.
  – Доктор Макгилл прав, – сказал Бэллард.
  Эрик Петерсен резко поднялся.
  – Любой из Бэллардов – последний человек, кто имеет право обвинять меня вообще в чём-нибудь, – сказал он с нервными нотками в голосе. – Любой трус...
  – Перестаньте, – резко вмешалась миссис Сэмсон. – Что прошло, то прошло.
  – О чём это вы? – спросил Уоррик, переводя взгляд с Бэлларда на Эрика Петерсена. У него был виноватый взгляд, как у человека, который вдруг пропустил в беседе самое существенное.
  Мэтт Хьютон заметно помрачнел.
  – Эта старая история не имеет отношения к предмету. Макгилл встал.
  – Джентльмены, у вас есть мой доклад. Он – на столе перед Вами, написан в технических терминах, и я объяснил вам вкратце его содержание. Больше предпринять я ничего не могу. Я предоставляю вам возможность сделать выводы.
  – Куда Вы уходите? – спросил Хьютон.
  – Есть кое-какие дела.
  – Как Вас можно будет найти, если понадобится информация от Вас в дальнейшем?
  – В доме мистера Бэлларда, – ответил Макгилл. – Или прямо на западном склоне – там я буду продолжать исследования. Но никого туда за мной не посылайте. По сути дела, с этого момента никого нельзя пускать туда. Это чертовски опасно.
  Он вышел из комнаты.
  10
  Йен Бэллард проплыл ещё раз вдоль бассейна и выбрался на бортик. Он прошествовал к шезлонгу, на котором оставил полотенце, и начал ожесточённо растираться с ног до головы. Было приятно расслабиться после целого дня в зале заседаний. Он налил себе пива и бросил взгляд на часы, прежде чем застегнуть их на руке.
  Майк Макгилл медленно направлялся к нему через лужайку, протягивая Йену конверт.
  – Дела зовут. Старина Гаррисон, похоже, справился со своим гневом. Это тебе уведомление о продолжении расследования; я тоже получил.
  Бэллард распечатал конверт. Макгилл не ошибся, письмо было подписано Ридом, секретарём Комиссии. Он бросил его на траву, рядом с шезлонгом, и произнёс:
  – Значит, продолжаем. О чём будут следующие показания?
  – О первом обвале, наверное.
  Макгилл усмехнулся и развернул перед Бэллардом газету.
  – Эрик попал в газеты.
  Бэллард увидел жирный заголовок на первой полосе:
  ЯРЛЫК НЕВЕЖЕСТВЕННОГО ЧЁРНОГО СТАРИКА
  Он покачал головой.
  – Ему это явно не понравится.
  Макгилл прокашлялся.
  – Думаешь, он начнёт за мной охотиться с ружьём?
  – Эрик не начнёт, а Чарли может, – рассудительно заметил Бэллард. – Он ведь чокнутый.
  Макгилл засмеялся и опустился на траву.
  – Ты уже нашёл себе адвоката?
  – Нет.
  – Пора начинать искать.
  – У меня обнаружился неожиданный талант, – сказал Бэллард. – Я прекрасно могу защищать себя сам.
  – У тебя хорошо вышло с Тури, и Лайалла заставил изрядно попотеть, прежде чем тот сдался. Неплохо для начинающего.
  – Мистер Бэллард?
  Йен взглянул вверх и увидел посыльного из отеля.
  – Телеграмма пришла только что. Я подумал, что это важно, поэтому принёс прямо сюда.
  – Спасибо.
  Бэллард надорвал конверт.
  – Это из Англии.
  Он быстро просмотрел сообщение и нахмурился.
  – С чего бы...
  – Что-то случилось?
  – Не знаю.
  Бэллард передал телеграмму Макгиллу.
  – С чего бы человеку вдруг лететь через полмира, только чтобы встретиться со мной?
  – Кто такой Стеннинг?
  – Друг моего деда.
  Бэллард безучастно взглянул на бассейн.
  Макгилл начал подсчёты.
  – Он говорит, что вылетает вечером. Неважно, прилетит ли он с запада или с востока, в любом случае до Окленда – сорок часов. Затем ему надо будет воспользоваться внутренней авиалинией, чтобы добраться до нас. То есть целых два дня уйдёт на дорогу – он будет здесь в субботу днём.
  – В субботу Комиссия заседать не будет. Я встречу его в субботу в аэропорту.
  – Лучше дать ему знать в Окленд, чтобы ты смог встретить его здесь.
  Бэллард кивнул.
  – Старина Бен говорил что-то про Стеннинга, когда я видел его в последний раз. Он говорил, что если что-нибудь случится с ним или с компанией, мне лучше сразу связаться со Стеннингом. Ещё он сказал, чтобы я не забивал себе этим голову, потому что Стеннинг и сам меня разыщет. Похоже, так оно и получилось.
  – Что ты ещё знаешь про него, кроме того, что он друг твоего деда?
  – Он адвокат.
  – Тогда он появится очень кстати, – заявил Макгилл. – Тот человек, что тебе нужен.
  Бэллард покачал головой.
  – Он не тот адвокат, что мне нужен. Он специализируется по налогам.
  – А, он из этих ребят.
  Макгилл усмехнулся.
  – Он, наверное, спешит покаяться, что запоздал с оформлением завещания, и вместо трёх миллионов от старика ты получишь три тысячи.
  Бэллард улыбнулся.
  – Я не получу и трёх центов. Бен предупреждал меня об этом. Он сказал, что дал мне образование и теперь мне придётся самому становиться на ноги, как пришлось ему самому в моём возрасте. Я уже рассказывал тебе, что всеми деньгами распоряжаются какие-то попечители или кто-то ещё.
  Он потянулся.
  – Что-то я начинаю мёрзнуть. Пойдём внутрь.
  – В баре теплее, – согласился Макгилл.
  СЛУШАНИЕ – ДЕНЬ ТРЕТИЙ
  11
  Пока Гаррисон расспрашивал Эрика Петерсена, в ложе прессы яблоку негде было упасть. Дэн Эдвардс обеспечил себе пространство, послав туда двух юнцов-репортёров и выставив их оттуда без малейших угрызений совести, когда заседание началось. Но это всё равно не помогло; коллеги бурно протестовали и вскоре заняли все свободные места, Эдвардсу пришлось стенографировать в таких же невыносимых условиях, как и остальным.
  Гаррисон сделал отметку в блокноте и поднял глаза.
  – Итак, мы остановились на том, что доктор Макгилл вышел, сообщив свою неприятную информацию. Что происходило потом, мистер Петерсен?
  Эрик Петерсен пожал плечами.
  – Ну, беседовали мы ещё долго. Честно говоря, не все понимали, насколько серьёзна ситуация. Надо помнить, что всё это свалилось на нас так неожиданно – застало врасплох, если хотите. В самом деле, если вдруг кто-то подходит к тебе и говорит: «Наступает конец света!», вам понадобится немало доказательств, чтобы поверить ему.
  – Я учту ваше мнение, – сказал Гаррисон. – Не могли бы Вы рассказать, как высказались члены совета?
  – Ну, мой брат утверждал, что если даже Макгилл в чём-то и прав, то не стоит сеять панику. Я поддержал его, и Мэт Хьютон, и мэр тоже. Фил Уоррик, похоже, вообще ни о чём не думал. Он только посматривал по сторонам и соглашался со всеми. Миссис Сэмсон хотела начать приготовления к эвакуации прямо там и тогда.
  – Кого поддержало руководство шахты?
  – Мистер Бэллард согласился с миссис Сэмсон. Мистер Квентин сказал, что об опасности и речи быть не может – он сказал, что всё это блеф. Мистер Камерон, кажется, поддерживал мистера Бэлларда.
  Петерсен стиснул руки перед собой.
  – Вам надо понять, что любое решение относительно города должно было быть принято советом. Руководство шахты не имело права диктовать, как поступить с городом. Доктор Макгилл сказал, что непосредственной угрозы с западного склона нет, и многим казалось бессмысленным ввязываться в проект, который будет стоить городу огромных денег и времени, потраченных впустую.
  – И голосов избирателей, если бы ничего не случилось, – желчно заметил Эдвардс.
  – Так вот, как я сказал, беседовали мы долго, и даже начали повторяться. Наконец Мэт Хьютон высказал предложение. Он сказал, что, может быть, Макгилл и прав, но хотелось бы услышать и ещё чьё-то мнение. Он сказал, что надо бы обратиться в Крайстчёрч за советом.
  – К кому он собирался обратиться?
  – В том-то и загвоздка. Он никого там не знал. Мистер Камерон посоветовал ему поговорить с кем-нибудь из Министерства лесного хозяйства – он сказал, что они могут что-нибудь знать об обвалах. Потом ещё кто-то, я не помню кто, предложил Министерство гражданской защиты. Решили, что он обратится в оба. Миссис Сэмсон сказала, что надо информировать полицию, и с этим тоже согласились.
  – Руководство шахты предложило что-нибудь конкретное?
  – Нам предложили транспорт – грузовики и всё такое. А также бульдозеры.
  – Кто предложил?
  Петерсен искоса посмотрел на Бэлларда. Немного поколебавшись, он ответил:
  – Не помню. Наверное, мистер Камерон.
  Бэллард улыбнулся.
  – И что происходило дальше?
  – Встреча закончилась, и мы решили собраться на следующее утро, в одиннадцать, хотя было воскресенье.
  – Понятно.
  Гаррисон оглядел зал.
  – У кого-нибудь ещё есть вопросы к мистеру Петерсену?
  Смитерс поднял руку.
  – Я представляю Министерство гражданской защиты. Кто звонил представителям Министерства?
  – Мне об этом неизвестно.
  – Почему?
  – Я говорил после встречи с Мэттом Хьютоном. У него были кое-какие сомнения. Он сказал, что сделает так, как он обычно поступает в таких случаях. Он сказал, что подумает об этом.
  – А полиция – её поставили в известность?
  – Это было не так просто. Артура Пая не было на месте; он был внизу, в долине, расследовал дело о пропаже овец.
  – Кто такой Артур Пай?
  – Наш полицейский. Ведь Хукахоронуи – маленькое местечко, здесь одного полицейского вполне достаточно.
  – Не хотите ли Вы сказать, что, обсуждая необходимость поставить полицию в известность, Вы имели в виду проинформировать Артура Пая? – спросил Смитерс с недоверием.
  – Ну, он бы знал, что сообщить своему начальству, – заметил Петерсен в своё оправдание.
  – Значит никто за пределами Хукахоронуи не знал об опасности?
  – Думаю, что так.
  – И в самом Хукахоронуи о происходящем знала лишь небольшая кучка посвящённых.
  – Да, сэр.
  Смитерс заглянул в блокнот.
  – Вы сказали, что когда решили выслушать мнение другого эксперта по поводу прогноза Макгилла, то не знали, к кому обратиться.
  Он поднял голову и посмотрел на Петерсена с явным недоверием.
  – Неужели никто в совете не читал инструкции, присланные из моего Министерства?
  – Мы получаем очень много бумаг от правительства.
  Петерсен пожал плечами.
  – Я не могу сам читать всё.
  – Очевидно, никто из совета не читал их.
  Смитерс глубоко вздохнул.
  – Мистер Петерсен, вы – член совета и ответственное лицо. Не кажется ли Вам, что ваша община явно не подготовлена к катастрофам и кризисам? Я имею в виду не только обвалы – мы живём в стране, чреватой землетрясениями, почему и было создано Министерство гражданской защиты.
  – Могу я возразить? – быстро среагировал Лайалл.
  Гаррисон взглянул на него, оторвавшись от записей.
  – Ваше возражение?
  – Мне хотелось бы подчеркнуть, что город Хукахоронуи возник сравнительно недавно, и его население состоит из недавно поселившихся в долине. В этой ситуации община, естественно, не столь едина, как община с давней историей.
  – Это ваше возражение, мистер Лайалл? Кажется, Вы отвечаете за свидетеля.
  – Мистер председатель, моё возражение заключается в том, что мистеру Смитерсу неправомерно задавать столь многозначные вопросы мистеру Петерсену. Он берёт на себя функции Комиссии, а только она одна обладает правом решать, имеет ли его вопрос отношение к действительным причинам катастрофы.
  – Не совсем к месту, но всё же стоит принять во внимание, – заключил Гаррисон. – Призываю Вас к корректности. Мистер Смитерс, Ваш последний вопрос признаётся неправомерным. Есть ли у Вас другие вопросы?
  – Таких, на которые мог бы ответить этот свидетель, нет, – коротко ответил Смитерс.
  – Тогда Вы можете вернуться на своё место, мистер Петерсен, и будьте готовы к тому, что мы Вас вызовем снова.
  С заметным облегчением Петерсен покинул свидетельское кресло, и Гаррисон нагнулся вперёд что-то сказать Риду. Потом он выпрямился и сказал:
  – Мистер Камерон, инженер горнодобывающей компании Хукахоронуи, уже много месяцев находится в госпитале из-за ран, полученных в результате катастрофы. Однако он уведомил Комиссию о том, что чувствует себя нормально и может давать показания; сейчас он находится здесь. Не могли бы пройти сюда, мистер Камерон?
  В зале возник шум, пока Камерон пробирался к трибуне, тяжело опираясь на руку сопровождающего из госпиталя. Он сильно сбавил в весе и теперь выглядел почти истощённым; его щёки впали, а ярко-рыжие волосы после катастрофы стали почти седыми. Он выглядел стариком.
  Он занял свидетельское кресло, его спутник сел рядом. Рид спросил:
  – Как Ваше полное имя?
  – Джозеф Макнил Камерон.
  – Ваша профессия, мистер Камерон?
  – Я был горным инженером, – ответил Камерон, – работал на горнодобывающую компанию Хукахоронуи в тот период, который сейчас интересует Комиссию.
  Он говорил твёрдо, но медленно.
  – Мистер Камерон, – сказал Гаррисон, – как только Вы почувствуете, что не можете продолжать, пожалуйста, сразу скажите нам об этом.
  – Благодарю Вас, мистер председатель.
  – Я так понял, что Вы собираетесь дать показания о событиях вечера того дня, когда произошла встреча с советом. То есть о субботнем вечере, не так ли?
  – Да, сэр, – ответил Камерон. – В тот вечер в отеле «Д'Аршиак» давали званый обед с балом. Я пригласил мистера Бэлларда и доктора Макгилла пойти со мной. Со мной была также моя дочь, Стейси – она приехала из Штатов на каникулы и должна была возвращаться назад на следующей неделе. За обедом все общались, и именно тогда я узнал, что, несмотря на наше решение, мэр ещё никуда не звонил. Всё это, вместе с новыми и самыми тревожными сообщениями от доктора Макгилла, очень нас встревожило.
  – Нельзя ли рассказать об этом подробнее? – попросил Гаррисон.
  – Почему же, можно. Мы только сели за стол...
  * * *
  Макгилл изучал меню.
  – Колониальный гусь, – сказал он. – Звучит аппетитно.
  Бэллард хмыкнул.
  – Не думай, что тебе принесут дичь.
  – Я тоже хотела заказать его, – сказала Стейси Камерон. Это была высокая, смуглая и гибкая девушка с типично американскими манерами. Макгилл окинул её взглядом знатока и определил как длинноногую американскую красотку калифорнийской разновидности.
  Она спросила:
  – Если это не птица, тогда что?
  – Техасский соловей тоже не птица, милая, – сказал Камерон. – Это осёл. В Новой Зеландии тоже есть такие шутки.
  Стейси ужаснулась.
  – Ты хочешь сказать, что это лошадиное мясо?
  – Нет, – вмешался Бэллард. – Это молодой боров с начинкой.
  – Теперь я запутался, – пожаловался Макгилл. – Что такое боров?
  – Нечто среднее между барашком и ягнёнком. В Новой Зеландии – миллионы овец и почти столько же рецептов их приготовления. Колониальный гусь, конечно, колониальная шутка, но неплохая.
  – Ловушка для неосторожного туриста, – резюмировал Макгилл. – Кстати, о туристах. Когда ты возвращаешься в Штаты, Стейси?
  – Через десять дней, – вздохнув, ответила она.
  – Я всё пытаюсь уговорить её остаться, – поделился Камерон.
  – Почему бы и нет? – спросил её Бэллард.
  – Я бы очень хотела, – с сожалением сказала она. – Только чтобы присматривать за этим сумасшедшим.
  Она наклонилась и погладила отца по руке.
  – Но мой босс в Сан-Франциско очень от меня зависит – я не хочу подводить его.
  Камерон заметил:
  – Незаменимых людей нет. Когда закончится твой контракт?
  Она задумалась.
  – Наверное, через шесть месяцев.
  – И ты подумаешь о моём предложении?
  – Конечно, подумаю, – сказала она. – Обязательно.
  За обедом Камерон делился трудностями, с которыми им пришлось встретиться, открывая шахту.
  – В основном проблемы были с людьми. Сначала особого энтузиазма не чувствовалось. Все были как-то устроены и не хотели никаких перемен. Все, кроме старика Петерсена, конечно.
  – Да, чтобы не забыть, – сказал Макгилл. – Кто такие Петерсены? И сколько их здесь, Бога ради?
  – Три брата, – ответил Бэллард. – Джон, Эрик и Чарли. Старик умер в прошлом году.
  Камерон сказал:
  – У Джона есть мозги, у Эрика – энергия, у Чарли – мускулы и кое-что ещё весьма ценное. Если бы у крошки Чарли мозгов было бы вдвое больше, чем сейчас, то и тогда я назвал бы его слабоумным. Петерсены владеют супермаркетом и бензозаправкой, половина отеля принадлежит им, пара ферм и всё в таком духе. Чарли хотел сделать из Хука лыжный курорт, но понял, что это не так то просто; а братья считают, что пока не время этим заниматься. Старый Петерсен был дальновиден, а его парни продолжают его дело.
  – Ты забыл Лиз, – сказала Стейси. – Она здесь – через четыре стола от нас.
  Бэллард повернул голову. С тех пор как он вернулся в долину, он ещё не видел Лиз, она для него была всё ещё хрупкой, худенькой девчонкой с косичками в разные стороны и тощими коленками. То, что представилось его взору сейчас, заставило Бэлларда затаить дыхание.
  Лиз Петерсен была потрясающе красива – той редкой красотой, которая не нуждается в хитростях косметики. Её красота заключалась в сиянии молодости и отменного здоровья, в плавных и гармоничных движениях тела. Она была красива, как бывает красиво молодое животное, и в ней чувствовалась бессознательная уверенность в себе, какую можно увидеть в скакуне хороших кровей или охотничьей собаке редкой породы.
  – Боже мой, – воскликнул он. – Да она выросла.
  Камерон усмехнулся.
  – Это иногда случается.
  – Почему я её до сих пор не видел?
  – Она уезжала на Северный остров; и только вернулась на этой неделе, – ответил Камерон. – Она обедала у нас в понедельник. На Стейси она произвела большое впечатление, а это случается весьма нечасто.
  – Мне нравится Лиз, – сказала Стейси. – Она очень независима.
  Бэллард задумчиво рассматривал тарелку.
  – Кто-нибудь из Петерсенов женат?
  – Джон, а Эрик помолвлен.
  – А Чарли?
  – Нет, пока ему не приходилось, но, насколько я знаю, раз или два он пытался это сделать. Что касается Лиз, она бы давно уже была замужем, если бы Чарли не имел привычки отпугивать её поклонников. Он трясётся над сестрой, как наседка над цыплятами.
  Макгилл сказал:
  – Петерсены тебя не любят, Йен. В чём они тебя обвиняли сегодня утром?
  – Давняя ссора, – коротко ответил Йен. Он посмотрел на Камерона. – Ты ведь знаешь, Джо?
  – Слышал, – откликнулся Камерон. – Что-то про Бэллардов, которые надули Петерсенов с шахтой.
  – Так утверждают Петерсены, – согласился Бэллард. – Не Джон – тот парень разумный, но Эрик пытается представить это по-своему. На самом деле мой отец поссорился с дедом и эмигрировал в Новую Зеландию. Хотя он и порвал с семьёй, но всё-таки остался Бэллардом настолько, чтобы заинтересоваться золотом, которое нашёл на своей земле. Он понимал, что нет смысла заниматься серьёзными разработками, тогдашняя цена на золото была бросовая, но когда он написал завещание перед тем, как уйти в армию, он оставил землю моей матери, а права на добычу полезных ископаемых – моему деду.
  – Несмотря на то, что они поссорились? – спросил Макгилл.
  – Он был Бэллардом. Что бы мама делала с этими правами? Так или иначе, когда он умер, моей матери пришлось продать землю – сама управлять ею она бы не смогла. Большую часть – то есть западный склон – она продала старому Петерсену, который не позаботился проверить, есть ли у него эти права. Я не знаю, пробовал ли он это проверить, но когда мой дед купил у матери оставшуюся землю – кусочек у подножия склона – и начал добычу золота не только там, но и на участке Петерсена, тут-то всё и началось. В чём только они друг друга не обвиняли! Петерсены всегда были уверены, что стали жертвой хорошо организованного заговора Бэллардов. На самом деле ничего подобного, разумеется, не было, но так как я – Бэллард, они считают, что я здесь замешан.
  – В том, что ты рассказываешь, нет ничего плохого, – сказал Камерон. – Но всё равно, я не удивляюсь, что Петерсены злы на тебя.
  – Я не могу понять, почему, – ответил Бэллард. – Единственные, кому шахта приносит прибыль, – Петерсены; шахта сделала долину процветающей и Петерсенам остаётся только снимать пенки. Уж во всяком случае Бэлларды не получают прибыли. Ты видел цифры бюджета, Джо, и знаешь, что компания только начинает окупать затраты.
  Он покачал головой.
  – Я не знаю, что будет, если нам придётся устанавливать дорогостоящую защиту от обвалов. Весь день я пытаюсь связаться с Кроуэллом, но его нет на месте.
  – Кто он такой? – спросил Макгилл.
  – Председатель компании. Живёт в Окленде.
  – Я тут думал о защите от обвалов, – в раздумье сказал Макгилл. – И приготовил кое-какие цифры для тебя, Джо. Когда будешь проектировать защитный навес над главным входом шахты, учитывай давление в десять тонн на квадратный фут[4].
  Камерон вздрогнул.
  – Так много? – недоверчиво спросил он.
  – Я говорил с людьми, которые помнят обвал 1943-го года. Судя по всему, это был оползень снегового давления, и точно такой же был в 1912-м, если верить Тури Баку. И следующий будет таким же.
  – Снеговое давление! Это ещё что?
  – Сейчас некогда читать лекции по динамике обвалов. Всё, что вам надо знать, – это то, что он движется очень быстро и может всё смести на своём пути.
  Бэллард сказал:
  – Обвал 1943-го года превратил сотни акров высокого леса в дрова.
  Камерон отложил вилку.
  – Теперь я понимаю, почему вы так беспокоитесь о городе.
  – Хотел бы я, чтобы этот сраный совет беспокоился так же, как я, – уныло заметил Макгилл.
  Камерон посмотрел вверх.
  – Вон идёт Мэтт Хьютон. Может быть, если Вы расскажете ему, то что сейчас рассказали мне, это напугает его так же, как и меня.
  Когда Хьютон подошёл, лучась лысым черепом, Камерон пододвинул ему стул.
  – Садись, Мэтт. Что говорят люди из Гражданской защиты?
  Хьютон тяжело опустился на стул.
  – У меня пока не было времени поговорить с ними. Мы устанавливали знаки на склоне; их смастерили скауты Бобби Фоусетта, и завтра они закончат их расставлять. У тебя найдутся какие-нибудь столбики, Джо?
  – Конечно, – сказал Камерон, но его голос звучал неуверенно. Он смотрел на Макгилла.
  Бэллард нагнулся вперёд.
  – Что ты имеешь в виду, Мэтт, – пока не было времени? Я думал, мы договорились...
  Хьютон взмахнул рукой.
  – Сегодня суббота, Йен, – сказал он спокойно, потом пожал плечами. – А завтра будет воскресенье. По всей видимости, мы не сможем дозвониться до них до понедельника.
  Бэллард выглядел растерянным.
  – Мэтт, неужели ты в самом деле считаешь, что Министерство гражданской Обороны закрыт по выходным дням? Всё, что тебе нужно сделать, это снять телефонную трубку.
  – Успокойся, Йен. У меня достаточно проблем с Петерсенами. Чарли занял телефонную линию, чтобы никто не помешал ему гулять – или кататься на лыжах – на своей земле.
  – Боже мой! Он сошёл с ума?
  Хыотон вздохнул.
  – Ты знаешь Чарли. Он всё такой же феодал, терпеть не может, чтобы ему мешали.
  – Какое, чёрт возьми, я имею отношение к продаже и покупке прав на полезные ископаемые? Я тогда был ещё ребёнком.
  – Не в этом дело; тут другое. Ты же знаешь, Чарли был близнецом Алека.
  – Но это случилось почти двадцать пять лет назад.
  – Память, Йен, память.
  Хьютон потёр подбородок.
  – Помнишь, ты рассказывал о своей практике – Иоганнесбург и Гарвард. Эрик, похоже, не собирался верить тебе.
  – Так он считает меня не только трусом, но и лгуном, – с горечью сказал Бэллард. – Что же, как ему кажется, нужно для того, чтобы управлять такой компанией, как эта?
  – Он упоминал по богатого дедушку, – осторожно сказал Хьютон.
  Взгляд Бэлларда заставил его опустить глаза. Бэллард сказал:
  – Я жду звонка от старого Кроуэлла. Можете поговорить с ним, если хотите убедиться в моих профессиональных качествах.
  В голосе его звучал лёд.
  – Успокойся – я верю тебе. Ты много сделал в своей жизни, и это самое главное.
  – Нет, не самое главное, Мэтт. Самое главное – этот чёртов снег на склоне над городом, и я не хочу, чтобы полузабытое прошлое становилось на пути. Я уверен, что поступаю правильно, и если Петерсены встанут на моём пути, я не стану их обходить – просто пойду по ним. Я раздавлю их.
  Хьютон удивлённо посмотрел на него.
  – Боже, а ты изменился!
  – Тури Бак сказал то же, я повзрослел, – устало сказал Бэллард.
  За столом наступило неловкое молчание. Макгилл, тихо наблюдавший за происходящим, сказал:
  – Я не знаю, кто из вас прав, мистер Хьютон, но скажу Вам вот что. Ситуация сейчас гораздо серьёзнее, чем когда я выступал перед вами сегодня утром. Я сделал ещё несколько проб на склоне, и угроза становится всё реальнее. Я также говорил с людьми о предыдущих обвалах, и только что предупредил мистера Камерона, чтобы тот приготовился к действительно сильному давлению на шахту. Мне надо сказать вам, что то же самое относится и к городу.
  Хьютон выглядел оскорблённым.
  – Какого чёрта, Вы не сказали это сегодня утром, а разводили наукообразную бредятину? Утром Вы сказали, что существует потенциальная угроза.
  Теперь разозлился Макгилл.
  – Иногда я спрашиваю себя, говорим ли мы на одном языке, – ответил он. – Потенциальная угроза всё ещё остаётся и останется, пока что-нибудь не произойдёт, и тогда уже будет поздно, чёрт побери, что-нибудь делать. Что вы от меня хотите? Чтобы я залез на склон и начал пробовать сдвинуть лавину, чтобы вам что-то доказать?
  Бэллард сказал:
  – Возвращайтесь к вашему совету и скажите им, чтобы они прекратили заниматься политикой. И передайте от меня Петерсенам, что за мёртвых никто не голосует. – В его голосе звучала сталь. – Можете также сказать им, что если они не предпримут ничего существенного к завтрашнему полудню, я соберу народ на митинг и предоставлю людям решать самим.
  – И позвоните в Гражданскую Защиту как можно скорее, – добавил Макгилл.
  Хьютон глубоко вздохнул и поднялся. Его лицо покраснело и блестело от пота.
  – Я сделаю всё, что смогу, – сказал он и вышел.
  Бэллард проводил его взглядом.
  – По-моему, сейчас самое время выпить.
  12
  – И мистер Бэллард действительно много пил в тот вечер? – спросил Лайалл.
  Камерон на мгновение поджал губы.
  – Не больше, чем обычно, – с лёгкостью сказал он. – Вспомните, это был званый обед. К примеру, он выпил гораздо меньше меня. – И добавил, подумав: – И гораздо меньше из многих присутствующих здесь.
  Лайалл быстро вмешался:
  – Я вынужден протестовать. Свидетель не должен позволять себе столь грубые выпады.
  Гаррисон безуспешно старался спрятать улыбку.
  – Мне кажется, что мистер Камерон просто-напросто боится, чтобы мистера Бэлларда не обвинили в алкоголизме. Не так ли, мистер Камерон?
  – Это была вечеринка в маленьком городке, – ответил Камерон. – Разумеется, не обошлось без выпивки. Некоторые парни с шахты хорошо поддали. Ребята из города – тоже. У меня у самого к концу вечера язык немного заплетался. Но мистер Бэллард был трезв, как стёклышко. Я вообще не думаю, что он любит выпить. Так, совсем немного.
  – Я думаю, это вполне исчерпывающий ответ, мистер Лайалл. Продолжайте, мистер Камерон.
  – Так вот, тогда вечером, в половине двенадцатого, мистер Бэллард снова поинтересовался у мэра, звонил ли от куда-нибудь – в Гражданскую Защиту или ещё куда, и Хьютон ответил, что не звонил. Он сказал, что несколько часов ничего не решают и что не хотел бы выставлять себя идиотом, звонить посреди ночи какому-нибудь охраннику и задавать ему дурацкие вопросы.
  Гаррисон покосился на Бэлларда.
  – Мистер Камерон, было бы неправомерно спрашивать Вас, почему в таком случае мистер Бэллард не позвонил сам. Мистер Бэллард здесь и может ответить сам, в чём я не сомневаюсь. Но, если дело было таким срочным, почему Вы не позвонили сами?
  Камерон, казалось, растерялся.
  – Нам объяснили достаточно выразительно, чтобы мы не совались в дела городских властей. И к тому времени мы считали, что всех обзвонили. И когда это выяснилось, мы подумали, что вероятность застать кого-нибудь знающего в Министерстве гражданской обороны, кто смог бы ответить на все наши вопросы, очень мала. К тому же мистер Бэллард всё ещё не потерял надежду сотрудничать с советом, и если бы он позвонил сам, они могли бы подумать, что он решил их обойти в деле, которое могут решить только городские власти. Отношения между шахтой и городом могли бы быть основательно испорченны.
  – А как к этому отнёсся доктор Макгилл?
  – Тогда его не было с нами; он проверял погодные условия. Но позже он сказал, что мистер Бэллард – круглый дурак.
  Камерон потёр щеку.
  – Он сказал, что я тоже круглый дурак.
  – Похоже, что доктор Макгилл – единственный, кого не в чем упрекнуть в этой ситуации, – резюмировал Гаррисон. – Похоже, что каждый находит оправдания, которые просто несерьёзны на фоне возможной катастрофы.
  – Вы правы, – искренне заметил Камерон. – Но доктор Макгилл был единственным, кто мог оценить размеры беды, стоявшей перед нами. Когда он посоветовал мне приготовиться ко внезапному давлению в десять тонн на квадратный фут, я подумал, что он немного переборщил. Я согласился со всеми доводами, но в глубине души не очень-то ему поверил. Мне казалось, что мистер Бэллард подумал так же, а в технике мы разбираемся.
  – И то, что члены совета к технике отношения не имели, может оправдать их медлительность.
  – Нет, – сумрачно ответил Камерон. – Все мы в большей или меньшей степени виноваты. Это не извиняет наше поведение, но помогает объяснить его.
  Гаррисон долго молчал, затем произнёс мягко:
  – Я принимаю это, мистер Камерон. Что было дальше?
  – Мистер Бэллард и я остались за столом, беседовали и потягивали напитки. Если мистер Бэллард и пил той ночью, то именно тогда. Он не выпил и двух бокалов к тому времени.
  * * *
  Камерон какое-то время беседовал с Бэллардом, минут двадцать, затем к ним присоединилась Стейси Камерон. Бэллард прислушался к звукам из танцевального зала; было уже поздно, и зажигательные мелодии рока сменились наверху тихим шарканьем танцующих ног.
  – Потанцуем? – предложил он.
  Стейси поморщилась.
  – Спасибо, конечно, но не стоит. У меня уже ноги отваливаются от этих танцев.
  Она села рядом и положила ногу на ногу, затем посмотрела на него.
  – Лиз Петерсен интересовалась, не думаешь ли ты, что у неё оспа?
  Он моргнул.
  – Что?!
  – Кажется, она считает, что ты игнорируешь её. Похоже, так оно и есть.
  Бэллард улыбнулся.
  – Я просто не помнил о её существовании до сегодняшнего вечера.
  – Ну, теперь-то ты знаешь, что она существует. Почему бы тебе не пригласить её потанцевать? Сейчас она как раз не танцует.
  Бэллард остолбенел, но потом решился.
  – Конечно, ради Бога, почему бы и нет?
  Он опустошил бокал и почувствовал, как его содержимое сразу обожгло желудок.
  – Я закружу её.
  Он отправился в сторону танцевального зала.
  – Ты с ума сошла? – поинтересовался Камерон. – Разве тебе неизвестно, что Бэлларды дружат с Петерсенами, как Монтекки с Капулетти? Ты что, хочешь начать войну?
  – Но когда-нибудь им надо нормально выслушать друг друга, – ответила Стейси. – Хука не такой большой город, чтобы можно было вечно игнорировать друг друга.
  На лице Камерона было сомнение.
  – Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь.
  – Папа, почему тут всё время говорят про обвал?
  – Какой обвал?
  – Не разговаривай со мной, как с дурочкой, – сказала Стейси. – Обвал, который вы обсуждали за обедом.
  – А, этот! – ответил Камерон с наигранным удивлением. – Ничего серьёзного. Просто Макгилл просит нас принять кое-какие предосторожности.
  – Предосторожности, – задумчиво произнесла она. – Йен так вцепился в Хьютона, что я заподозрила здесь что-то другое. – Она отвела взгляд от отца. – А вот и Майк идёт. Как погода, Майк?
  – Собирается сильный снегопад.
  Макгилл бросил взгляд на часы.
  – Почти полночь. Сколько они ещё будут веселиться?
  – Ровно в полночь всё закончится, – заявил Камерон. – Эти новозеландцы – ребята очень религиозные. Никаких танцулек в воскресенье.
  Макгилл кивнул.
  – Я не отказался бы сейчас вздремнуть. – Он потянулся. – Что там говорят эти деятели из гражданской обороны?
  – Хьютон не звонил.
  – Не звонил! – Макгилл схватил Камерона за плечо. – Чем вы вообще занимались? Йен пробовал дозвониться?
  Камерон покачал головой.
  – Тогда он самый настоящий осёл, как и ты. Где телефон?
  – Один в вестибюле, – ответил Камерон. – Послушай, Майк, в это время там не будет никого, кто сможет тебе что-нибудь ответить.
  – Какого дьявола – ответить! – воскликнул Макгилл. – Я собираюсь сказать им. Я собираюсь поднять тревогу.
  Он быстро пошёл прочь в сопровождении Камерона. Проходя мимо танцевального зала, они услышали крики и гул. Макгилл присмотрелся и увидел Чарли Петерсена, который держал руку на плече Бэлларда.
  – Этого нам ещё не хватало, – с отвращением сказал он. – Пойдём, Джо, – и он двинулся через зал к ним.
  Бэллард продолжал танцевать с Лиз Петерсен, когда почувствовал на своём плече увесистую лапищу Чарли. Лицо Чарли лоснилось от пота, а глаза покраснели. Он хрипло прошептал ему, обдав алкогольными парами:
  – Не трогай мою сестру, Бэллард.
  Лиз вспыхнула.
  – Чарли, я тебе уже говорила...
  – Заткнись!
  Его лапа крепко стиснула плечо Бэлларда.
  – Если ещё раз застану тебя с ней, на тебе живого места не останется.
  – Убери руку, – сказал Бэллард.
  Свирепость Чарли отчасти испарилась, и он насмешливо ухмыльнулся.
  – Убери сам – если сможешь.
  Его пальцы злобно сдавливали руку Бэлларда.
  – Прекрати, – сказала Лиз. – С каждым днём ты всё больше сходишь с ума.
  Чарли не обратил никакого внимания и продолжал давить Бэлларда.
  – Так что же? Мамочка тебя не заругает – её здесь нет.
  Казалось, Бэллард готов был сдаться. Но вдруг резко взмахнул руками, сильно ударив Чарли по локтю и таким образом освободившись от его хватки.
  Чарли подался вперёд, но Камерон схватил его за руку и завёл за спину. Это было сделано очень ловко, и было ясно, что в классической борьбе Камерон явно не был новичком.
  – Прекращайте, – сказал Макгилл. – Это всё-таки зал для танцев, а не боксёрский ринг.
  Чарли снова подался вперёд, но Макгилл упёрся рукой ему в грудь и оттолкнул назад.
  – Ладно, – сказал Чарли. – Встречу тебя на улице, когда дружки не прибегут помогать тебе.
  – Боже, ты как мальчишка, – удивился Макгилл.
  – Я ему покажу, – пригрозил Чарли.
  Вдали послышался чей-то голос.
  – Мистер Бэллард здесь? Его к телефону.
  Макгилл кивнул Бэлларду.
  – Подойди к телефону.
  Бэллард натянул на плечи помятый пиджак и коротко кивнул в ответ. Он прошёл мимо Чарли, совершенно не замечая того. Чарли дёрнулся, пытаясь освободиться от крепко держащего его Камерона, и прокричал:
  – Ты не изменился, подонок. Всё так же трусливо сматываешься.
  – Что здесь происходит? – спросил кто-то.
  Макгилл повернулся и обнаружил рядом Эрика Петерсена. Он снял руку с груди Чарли и ответил:
  – Твой братишка немного не в себе.
  Эрик взглянул на Лиз.
  – Что случилось?
  – То же, что случается каждый раз, когда я подхожу слишком близко к мужчине, – устало ответила она. – Но в этот раз было ещё хуже, чем обычно.
  Эрик холодно сказал Чарли:
  – Я тебя об этом уже предупреждал.
  Чарли вырвал руку из захвата Камерона.
  – Но это же был Бэллард! – взмолился он. – Это был Бэллард.
  Эрик нахмурился.
  – А! – Но потом добавил: – Мне безразлично, кто это был. Ты больше не будешь устраивать таких сцен.
  Он помедлил.
  – Не на публике.
  Макгилл перехватил взгляд Камерона, и они двинулись в сторону вестибюля, у стойки портье они нашли Бэлларда. Портье показывал ему направление.
  – Телефон вон там.
  – От кого ты ждёшь звонка? – спросил Макгилл.
  – От Кроуэлла, если повезёт.
  – Когда закончишь, мне надо позвонить в Крайстчёрч.
  Макгилл повернулся к портье.
  – У Вас есть телефонный справочник Крайстчёрча?
  Бэллард снял телефонную трубку и набрал номер, пока Макгилл листал справочник.
  – Говорит Бэллард.
  Раздражённый голос произнёс:
  – Тут у меня полдюжины телефонных сообщений для тебя. Я только что вошёл, поэтому сразу сообщаю тебе.
  – Спасибо, – мрачно сказал Бэллард. – У нас здесь скверная история. Есть основания полагать, что шахта – и город – под угрозой разрушения, вероятен обвал.
  Наступила полная тишина, прерываемая только мелодиями из танцевального зала. Наконец, Кроуэлл сказал:
  – Что?!
  – Обвал, – повторил Бэллард. – Могут быть трагические последствия.
  – Ты серьёзно?
  Бэллард заткнул пальцем другое ухо, чтобы музыка из зала не мешала ему.
  – Разумеется, серьёзно. С такими вещами не шутят. Я прошу Вас связаться с Министерством гражданской защиты и поставить их в известность. Скоро нам может понадобится помощь.
  – Но я не понимаю, – тупо сказал Кроуэлл.
  – Вам и не нужно понимать, – парировал Бэллард. – Просто скажите им, что город Хукахоронуи может быть снесён с лица земли.
  Макгилл отметил ногтем строчку в телефонном справочнике. Он увидел, как кто-то бежит в их сторону со стороны зала, и узнал Чарли Петерсена, подбегающего тем временем к Бэлларду. Он уронил справочник и устремился к ним.
  Чарли схватил Бэлларда за плечо, и тот закричал:
  – Какого чёрта?..
  – Я разорву тебя пополам, – сказал Чарли.
  В их криках потонул мягкий раскат далёкого грома. Бэллард оттолкнул Чарли, но ему мешала телефонная трубка в руках. Она упала, и в качающемся динамике раздался квакающий голос Кроуэлла в Окленде. Макгилл обхватил Чарли и стал оттаскивать его в сторону.
  Бэллард, тяжело дыша, приложил трубку снова к уху. Кроуэлл говорил:
  – ...происходит там? Ты меня слышишь, Бэллард? Что?..
  Линия выключилась.
  Макгилл скрутил Чарли и отправил его в нокдаун сильным ударом в челюсть, как раз, когда погас весь свет.
  13
  – После того, как погас свет, начался кавардак, – сказал Камерон.
  Он вполоборота повернулся в кресле и что-то тихо сказал своему спутнику. Тот поднялся, чтобы наполнить стакан водой, и когда Камерон его брал, его рука дрожала.
  Гаррисон внимательно наблюдал за его действиями.
  – Вы уже достаточно долго даёте показания, мистер Камерон, и мне кажется, Вы можете отдохнуть какое-то время. Поскольку мы проводим опрос свидетелей в хронологическом порядке, следующим выступит, естественно, мистер Кроуэлл. Благодарю Вас, мистер Камерон.
  – Спасибо, сэр.
  Камерон встал, бережно поддерживаемый своим спутником, и медленно заковылял по залу. Лицо его исказилось от боли.
  – Мистер Кроуэлл, не могли бы Вы подняться со своего места сюда? – спросил Рид.
  Невысокий коренастый мужчина поднялся со своего места и неуверенно направился к трибуне. Усевшись, он повернул голову, чтобы встретиться взглядом с Рикменом, который ободряюще кивнул ему.
  Рид спросил:
  – Ваше полное имя?
  Кроуэлл нервно облизнул губы и кашлянул.
  – Генри Джеймс Кроуэлл.
  – Ваша профессия, мистер Кроуэлл?
  – Я председатель нескольких компаний, в том числе и горнодобывающей компании Хукахоронуи.
  Гаррисон спросил:
  – Вы являетесь пайщиком этой компании?
  – Да, у меня есть небольшое число акций.
  – Мистер Бэллард был директором этой компании, не правда ли?
  – Да.
  – В чём заключались его обязанности?
  Кроуэлл нахмурился.
  – Я не понял вопроса.
  – Какие обязанности были у мистера Бэлларда?
  – Самые обычные директорские обязанности – действовать в интересах компании под руководством совета директоров.
  – Который возглавляли Вы?
  – Да.
  – Вы выслушали показания по поводу вашего телефонного звонка мистеру Бэлларду. Вы в самом деле звонили ему?
  – Да.
  – Зачем?
  – Меня не было в городе, и я вернулся только поздно вечером в субботу. Мой секретарь дал мне список сообщений от мистера Бэлларда, чтобы я перезвонил ему. Я понял, что дело неотложное, поэтому немедленно позвонил ему.
  – И что он ответил?
  – Он что-то говорил про обвал. Я почти ничего не понял – говорил он очень невнятно.
  – Вы не просили его объяснить подробнее?
  – Просил.
  Кроуэлл сжал руки.
  – На том конце провода было слишком шумно – музыка и всякое такое. Я не смог всё разобрать.
  Гаррисон задумчиво смотрел на него, затем повернулся в сторону.
  – Да, мистер Смитерс?
  – Может ли свидетель уточнить, просил ли его мистер Бэллард связаться с Министерством гражданской обороны и предупредить о надвигающейся катастрофе в Хукахоронуи?
  Гаррисон перевёл взгляд на Кроуэлла, который заёрзал в кресле.
  – Он упоминал что-то в этом роде, но было слишком много помех на линии. Шум и крики.
  Он помолчал.
  – Потом линия отключилась.
  – Что Вы сделали потом? – спросил Гаррисон.
  – Посоветовался с женой.
  Зал внезапно ожил. Гаррисон строго постучал молотком.
  – Так Вы связались с Министерством гражданской обороны?
  Кроуэлл, казалось, колебался.
  – Нет, сэр.
  – Почему нет?
  – Я подумал, что меня разыгрывают. Эта музыка и шум на том конце провода... ну, я и решил...
  Его голос смолк.
  – Так Вы подумали, что мистер Бэллард Вас разыгрывает? – поинтересовался Гаррисон.
  Лайалл и Рикмен подняли руки одновременно. Гаррисон кивнул Рикмену.
  – Вы подумали, что мистер Бэллард пьян? – спросил Рикмен.
  Лайалл ухмыльнулся и опустил руку.
  – Подумал.
  – Когда Вы сказали, что мистер Бэллард невнятно объяснялся, Вы ведь это имели в виду, не так ли?
  – Да, – ответил Кроуэлл.
  И благодарно улыбнулся Рикмену.
  – Вы не имеете права подсказывать свидетелю ответы, – мягко сказал Гаррисон.
  – Прошу прощения, мистер председатель.
  Рикмен поощрительно улыбнулся Кроуэллу.
  – Кто назначил мистера Бэлларда директором компании?
  – Указание пришло из Лондона – согласно решению большинства акционеров.
  – Значит, к этому назначению Вы не имеете никакого отношения. Можно ли сказать, что кандидатуру мистера Бэлларда Вам навязали?
  – Как владельцу немногих акций, мне не приходилось особенно возражать.
  – Если бы Вы имели решающий голос, кого бы Вы рекомендовали на эту должность?
  – Мистера Доббса, инженера шахты.
  – Который погиб.
  Кроуэлл наклонил голову и ничего не сказал.
  – У меня всё, – сказал Рикмен.
  – Что Вы подумали о мистере Бэлларде, когда впервые встретили его? – спросил Гаррисон.
  Кроуэлл пожал плечами.
  – Подумал, что он достаточно самостоятельный молодой человек, правда, может быть, слишком молодой для такой работы.
  – Показалось ли Вам, что он расположен к выпивке и розыгрышам?
  – Тогда он не производил такого впечатления.
  – А когда?
  – Тем вечером, мистер председатель.
  Гаррисон вздохнул, раздражённый закоренелой тупостью Кроуэлла.
  – Но мы заслушали показания, что мистер Бэллард не был пьян и не собирался кого-либо разыгрывать. Почему же Вы не поверили ему, что он Вам говорил?
  Кроуэлл горестно покрутил головой и посмотрел в сторону Рикмена, который сделал вид, что читает важную бумагу.
  – Я не знаю, просто он так говорил.
  – Тут было высказано предположение, что мистер Бэллард был Вам навязан. – Гаррисон произнёс «навязан» с неприязненной интонацией. – После его назначения Вам приходилось кому-нибудь жаловаться на его деятельность?
  – Нет.
  Гаррисон медленно покачал головой, глядя неприязненно на свидетеля.
  – Очень хорошо. Больше вопросов у меня нет.
  Он взглянул с трибуны вниз.
  – Да, мистер Бэллард.
  – У меня есть вопросы.
  – Я вижу, что у Вас всё ещё нет юридического представителя. Вы считаете, это разумно? Наверное, Вам приходилось слышать поговорку: «Защищающий себя сам – лёгкая добыча для хорошего юриста».
  Бэллард улыбнулся.
  – Она годится в обычном суде, а Вы, мистер председатель, не раз повторяли, что у нас совсем не судебное разбирательство. Я считаю, что имею право задавать вопросы свидетелю самостоятельно.
  Гаррисон кивнул.
  – Очень хорошо, мистер Бэллард.
  Бэллард посмотрел на Кроуэлла.
  – Мистер Кроуэлл, две недели спустя после катастрофы правление освободило меня от занимаемой должности. Почему?
  Взметнулась рука Рикмена.
  – Протестую! То, что произошло две недели спустя, не имеет никакого отношения к нашему расследованию.
  – Мистер Рикмен возражает по существу.
  – Я в самом деле не думаю, что имеет.
  Бэллард встал.
  – Могу я с Вами не согласиться?
  – Конечно.
  Бэллард достал блокнот.
  – Я записал то, что Вы говорили в начале заседания. Вы поставили условие, что данные здесь показания не будут использованы в последующих судебных разбирательствах. Мне кажется, что это расследование – единственное возможное открытое слушание.
  Он перевернул страницу.
  – Во второй день Макгилл сказал, что количество смертных случаев в результате катастрофы было больше чем могло бы быть. Возражение против этого заявления Вы отклонили на том основании, что это не судебное разбирательство, и Вы также можете контролировать данное слушание самостоятельно.
  Он взглянул вверх.
  – Мистер председатель, наше расследование широко освещается прессой, и не только в Новой Зеландии, но и в Великобритании. Несмотря на ваши разыскания, люди всё равно будут склонны обвинять кого-либо в этих бессмысленных смертях. Сейчас были сделаны определённые обвинения по поводу моего характера, моего пристрастия к выпивке и предположительной любви к розыгрышам, которые я не могу игнорировать. Я прошу разрешения задать мистеру Кроуэллу вопросы в этой связи, ведь неспроста я был уволен с моей должности две недели спустя после катастрофы.
  Гаррисон быстро проконсультировался с двумя своими помощниками, потом сказал:
  – Портить чью-либо репутацию – не задача нашей Комиссии. Вы можете сесть, мистер Бэллард, и задавать вопросы мистеру Кроуэллу.
  Рикмен сказал предостерегающе:
  – Они могут быть опротестованы, мистер председатель.
  – Разумеется, могут, – спокойно согласился Гаррисон. – Вы же видите, что слушание проходит согласно уставу Комиссии по расследованию. Продолжайте, мистер Бэллард.
  Бэллард сел.
  – Почему я был освобождён от должности, мистер Кроуэлл?
  – Это было единодушное решение правления.
  – Это не исчерпывающий ответ на мой вопрос, но пока не будем на этом останавливаться. Вы показали, что не имели к моему назначению никакого отношения, что сами бы выбрали другую кандидатуру, и что получили указания из Лондона. Вы обычно получаете указания из Лондона, мистер Кроуэлл?
  – Конечно, нет.
  – Тогда откуда же Вы получаете указания?
  – Ну как же, от...
  Кроуэлл неожиданно остановился.
  – Я не получаю, как Вы говорите, указаний. Я – председатель компании.
  – Понятно. Считаете себя кем-то вроде диктатора?
  – Это оскорбительный вопрос.
  – Вы вправе так считать. И всё-таки прошу Вас ответить.
  – Разумеется, я не диктатор.
  – Но ведь невозможно не быть ни тем, ни другим, – заметил Бэллард. – Либо Вы получаете инструкции, либо нет. Так как, мистер Кроуэлл?
  – Как председатель, я подчиняюсь правлению. Все решения принимаются сообща.
  – Весьма демократично, – проговорил Бэллард. – Но решение о моём назначении на пост директора не было совместным решением правления, не правда ли, мистер Кроуэлл?
  – Это решение не обязательно должно было быть единогласным, – ответил Кроуэлл. – Как Вы изволили заметить, это демократичная процедура, где решает большинство.
  – Но не такая демократичная, чтобы кто-то решал единолично. Разве неизвестно, что тот, кто контролирует большинство голосов, управляет и компанией?
  – Это обычная система.
  – И Вы показали, что указание о моём назначении было принято держателем большинства акций в Лондоне. Этот акционер – член правления?
  Кроуэлл испуганно вздрогнул. И ответил глухо:
  – Нет, вовсе нет.
  – Значит, это неправда, что ваше правление директоров не имеет реальной власти и поэтому весьма далеко от демократизма?! Значит, по-вашему, это неправда, что компания контролируется откуда-то извне? Например, из Лондона?
  – Вы неправильно представляете ситуацию, – угрюмо произнёс Кроуэлл.
  – Давайте перейдём от моего назначения к увольнению, – сказал Бэллард. – Указание о моём увольнении тоже пришло из Лондона?
  – Это не исключено.
  – Уж Вам-то наверняка это известно. Вы – председатель компании.
  – Но я не обязан контролировать ежедневные дела компании.
  – Нет, – согласился Бэллард. – Это обязанность директора. Вы сами показали это. Разумеется, Вы не предполагаете, что я сам себя уволил?
  Дэн Эдвардс не смог удержаться. Громкое хихиканье донеслось из ложи прессы, и Гаррисон посмотрел вверх, нахмурившись.
  – Это просто смешно, – заметил Кроуэлл.
  Бэллард сухо ответил:
  – Мне так не кажется. Остаётся ещё одна альтернатива. Не считаете ли Вы, что увольнение директора шахты было столь незначительным событием в ежедневной текучке, что Вам о нём просто не сообщили?
  – Разумеется, не считаю.
  – Тогда Вы знаете, от кого исходит инициатива моего увольнения, правильно?
  – Теперь я припоминаю, инструкция о Вашем увольнении действительно была получена из Лондона.
  – Понятно. Но и это не ответ на мой вопрос. Разве Ваша связь с Лондоном не свидетельство того, что Ваше правление – всего-навсего марионетка, за ниточки которой дёргают в Лондоне? Разве предположение, сделанное Вами, не доказывает, что компания может предстать не в самом лучшем свете благодаря данным этой Комиссии показаниям? А Ваше предположение о том, что я, как неопытный новичок, лучше всех подхожу на роль человека, на которого можно спихнуть ответственность, и именно тогда-то и была дана инструкция из Лондона о моём увольнении?
  – Протестую! – воскликнул Рикмен. – Мистер Бэллард не имеет права решать за свидетеля.
  – Пожалуй, я согласен, – ответил Гаррисон. – Мы не можем допустить вопросы в такой последовательности, мистер Бэллард.
  – Я снимаю вопрос. Вернёмся к моему телефонному разговору с мистером Кроуэллом. Что Вы сделали, когда линия отключилась? Ах, да; Вы стали советоваться с женой, не так ли? О чём именно Вы говорили?
  – Я не помню.
  И Кроуэлл добавил с раздражением:
  – Было очень поздно, мы оба очень устали.
  – Когда Вас разъединили, Вы пробовали перезвонить?
  – Нет.
  – Нет? Почему нет?
  – Вы слышали мои показания. Я думал, Вы пьяны.
  – И как долго Вам казалось, что я пьян, мистер Кроуэлл? – мягко спросил Бэллард.
  Кроуэлл выглядел встревоженным и растерявшимся.
  – Я не понял Ваш вопрос.
  – Это очень простой вопрос. Отвечайте, пожалуйста.
  – Я совсем не думал об этом.
  Бэллард пододвинул к себе листок.
  – Вы сообщили, что Ваш секретарь оставил множество сообщений от меня. Вы также сказали, что, судя по количеству и тону этих сообщений, дело было неотложным. Значит, Вы считали, что я был пьян целый день? Первый раз я оставил Вам сообщение в одиннадцать тридцать утра.
  – Я уже сказал Вам. Я не думал об этом.
  – Похоже, что так. Так Вы не пытались мне перезвонить?
  – Нет.
  – И Вы не пытались связаться с Министерством гражданской защиты?
  – Нет.
  – Мне просто интересно, мистер Кроуэлл, что же Вы сделали? После разговора с женой, я имею в виду.
  – Пошёл спать.
  – Вы пошли спать, – медленно повторил Бэллард. – Благодарю Вас, мистер Кроуэлл. У меня всё.
  Он подождал, пока Кроуэлл не привстал из кресла наполовину.
  – Да, у меня ещё один небольшой вопрос. Вы добровольно пришли сюда давать показания, или Вас вызвали повесткой?
  – Я протестую, – произнёс Рикмен. – Это не имеет к делу никакого отношения.
  – Я согласен, мистер Рикмен, – сказал Гаррисон. – Не следует доводить до сведения Комиссии, что мистеру Кроуэллу была послана повестка – мы уже знаем об этом.
  Он не обратил внимания на протест Рикмена и спокойно продолжил:
  – Теперь, мне кажется, пришло время перерыва на ланч.
  14
  За ланчем в ресторане Макгилл заметил:
  – У тебя всё идёт нормально, Йен. Этим утром ты снабдил их неплохой информацией.
  Бэллард налил себе воды в бокал.
  – Вот уж не думал, что Гаррисон позволит мне это сделать.
  – Позволит это сделать! Боже мой, он на твоей стороне. Конечно, он давал тебе жару, когда приходилось, но ни разу не прервал тебя. Я думаю, что он немного нарушил устав, когда сообщил во всеуслышание, что Кроуэлл был вызван повесткой. Он согласился с Рикменом и тут же дал ему пилюлю.
  Он сделал паузу.
  – Мне не кажется, что Гаррисону нравится Кроуэлл.
  – Мне самому он не особенно нравится.
  – Теперь от твоего семейства ничего хорошего тебе ждать не придётся. Эту напыщенную речь о компании, которую дёргают за ниточки из Лондона, твои дядья воспримут без энтузиазма. Где ты научился откалывать такие штуки?
  Бэллард усмехнулся.
  – Я изучил приёмы Перри Мейсона.
  Он пожал плечами.
  – Мне это безразлично. Я уже решил бросить концерн Бэллардов.
  – После такой речи у тебя нет другого выбора. Я не думаю, что какая-либо компания Бэллардов наймёт тебя теперь. Что ты будешь делать?
  – Ещё не решил. Что-нибудь да подвернётся.
  Он нахмурился.
  – Всё-таки мне интересно, что нужно Стеннингу.
  – Ты вообще его знаешь?
  – Не очень-то. Старик рассчитывал на него, и я знаю, почему. Это крепкий орешек, такой же крутой, как и сам старый Бен. Бен говорил ему, что он хочет сделать, и Стеннинг прикидывал, как это можно сделать легально. Остёр, как бритва.
  – Ты сказал, что он стар, сколько ему?
  Бэллард подсчитал.
  – Сейчас, по-моему, уже за семьдесят. Он гораздо моложе Бена. Был одним из тех блестящих молодых людей, которыми Бен окружал себя в начале карьеры.
  – Семидесятилетний старикан пролетает полмира, – проговорил Макгилл. – Должно быть что-то важное, Йен.
  – Только не знаю, что.
  Макгилл взглянул вверх.
  – Вот кому ничего хорошего от собственного семейства ждать не придётся.
  Он поднялся.
  – Привет, Лиз.
  Лиз Петерсен опустила руку на плечо Бэлларда.
  – Не вставай, Йен. Привет, Майк.
  Макгилл пододвинул ей стул и затем сел сам. Он потрепал собаку Лиз за ухом.
  – Привет, Виктор; как поживаешь, малыш?
  Сенбернар высунул язык и усердно завилял хвостом.
  – Я не видел тебя на слушании сегодня утром, – сказал Бэллард.
  – Я там была. Ни за что не стану пропускать. Ты меня не видел, потому что я не сидела с братьями. Я не люблю Лайалла – мне от него плохо становится. А где Джо?
  – Вернулся в госпиталь. Эти показания сегодня утром вымотали его окончательно.
  Лиз постукивала пальцами по столу.
  – Мой прелестный братец Чарли отливает пули, а Бэллард стреляет.
  Она передразнила акцент Лайалла.
  – Мистер Бэллард много выпил тем вечером? Я была просто в восторге, когда Джо достойно ему ответил. Этот ответ глубоко огорчил Чарли.
  – Ничего хорошего от них тебе ждать не придётся, – предостерёг Бэллард.
  – И к чёрту обоих, – с удовольствием ответила она. – Я общалась с ними только из-за Джонни, а теперь, когда он погиб, я уеду из Хука. А может быть, и из Новой Зеландии.
  – Вот прекрасная парочка, – сказал Макгилл. – Ни один из вас, похоже, не верит в семейные узы?
  – Только не мы, – ответила Лиз. – Чарли чуть удар не хватил из-за меня. Я сказала, что если кто-нибудь хоть раз ещё намекнёт, что Йен был тогда пьян, я предложу себя в качестве свидетеля. Я сказала ему, что могу хорошо различить, пьян ли человек, с которым я танцую, или нет, и что Йен не был, а вот Чарли уж точно был пьян.
  Она засмеялась.
  – Я никогда не видела, чтобы человек краснел и бледнел одновременно.
  – Будь осторожна, Лиз, – рассудительно произнёс Бэллард. – Чарли может быть агрессивен.
  – Кому ты рассказываешь? Однажды мне пришлось шарахнуть его бутылкой. Но я могу с ним справиться.
  Макгилл иронично улыбнулся.
  – Значит, «жизнь Королевы совсем не то, что наша жизнь», – продекламировал он.
  Бэллард сказал:
  – Спасибо за поддержку, Лиз. Обвал поверг меня в депрессию, но теперь мне легче. Я принял пару решений и сейчас будущее представляется яснее. Ты мне в этом очень помогла.
  – Я не просто поддерживаю тебя, я делюсь информацией. Рикмен и Лайалл вдвоём что-то готовят. Я проезжала мимо офиса компании, когда они вместе выходили оттуда, смеясь как-то зловеще.
  – Осторожнее, Йен, – предостерёг Макгилл. – Они возьмут тебя в клещи.
  – Спасибо, Лиз, – сказал Бэллард.
  Она посмотрела на часы.
  – Я думаю, что посижу с братиком сегодня днём. Нужно выведать побольше. Встретимся на заседании.
  Она встала.
  – Пойдём, Виктор.
  Когда она уходила, Макгилл заметил:
  – Прекраснейший шпион, которого я когда-либо знал.
  – Он допил кофе и поискал взглядом официанта. – Нам лучше тоже идти. Кстати, что это за пара решений?
  – Об одном ты уже слышал – я ухожу из концерна Бэллардов.
  – А другое?
  – Я женюсь, – спокойно произнёс Бэллард.
  Макгилл замер, не успев положить бумажник в карман куртки.
  – Что ж, поздравляю. Кто же эта счастливица?
  Бэллард промокнул губы салфеткой.
  – Лиз Петерсен – если согласится.
  – Похоже, ты не в себе, – сказал Макгилл. – И ты возьмёшь в шурины Чарли?
  15
  Макаллистер, электроинженер, был обстоятелен и точен в своих ответах. На вопрос Гаррисона о том, когда вышли из строя линии электропередачи, он ответил:
  – До полуночи оставалось две минуты и семь секунд.
  – Как Вы узнали? – спросил профессор Роландсон.
  – Каждый предохранитель имеет записывающее устройство. Когда он срабатывает, время фиксируется.
  Гаррисон спросил:
  – Что же Вы сделали?
  – Установил, где произошло повреждение.
  – Как? – поинтересовался Роландсон.
  – Я пустил ток по линии и измерил сопротивление. Это помогло приблизительно представить, где произошёл обрыв. Я рассчитал, что это совсем недалеко от Хукахоронуи.
  – А потом?
  – Я позвонил своему напарнику в почтовый и телефонный офис и спросил, как у него. Оказалось, что тоже самое, и он подтвердил мои догадки. Тогда я послал аварийную бригаду.
  – Каков же был результат?
  – Через два часа они позвонили и сказали, что обнаружили причину. Они сказали, что причина – в снегопаде. Там была и группа из почтового офиса, и мои люди использовали их портативную рацию.
  – Они сказали только, что это произошло из-за снегопада?
  – Да, сэр. Мне показалось странным, как обычный снегопад мог разъединить электропровода, поэтому я попросил объяснить подробнее. Вход в долину Хукахоронуи находится неподалёку от трещины или расселины, и мои люди сказали, что там столько снега, что они не могут в темноте увидеть даже вершину. Я знаю это место, сэр, и спросил, течёт ли ещё река, которая выходит из долины. Они ответили, что какой-то ручеёк просачивается, но маленький. Я сделал вывод, что по ту сторону этой снежной плотины должен быть потоп, и немедленно известил полицию.
  – Весьма разумное решение, – заметил Гаррисон. Но почему полицию?
  – Так положено по инструкции, сэр, – с достоинством ответил Макаллистер.
  – Как Вы действовали дальше?
  – Я выехал на то место, где случился обрыв. Когда я отправился в путь, шёл сильный снег, и пока я ехал, стало ещё хуже. Когда я прибыл на место, из-за снегопада почти ничего нельзя было разглядеть – было что-то вроде метели. На моём грузовике была подвижная фара, но снегопад так отражал снег, что совершенно невозможно было оценить высоту плотины в расселине. Я также попробовал определить течение реки – оно было минимальным. Я нашёл ситуацию достаточно серьёзной, чтобы ещё раз позвонить в полицию.
  – И как отреагировали в полиции?
  – Они приняли к сведению те факты, которые я им сообщил, сэр.
  – И только?
  – Больше они ничего мне не сказали.
  – Вы сказали, что не смогли определить высоту плотины. Очевидно, Вы не смогли оценить и её глубину – на какое расстояние она покрывала расселину?
  – Нет, сэр.
  – Вы сделали что-нибудь, чтобы попробовать определить?
  – Тогда нет. Шёл сильный снег и было темно. Заниматься этим в таких условиях было бы очень опасно. Я не полез бы туда сам, и не послал бы никого из группы. Я решил, что лучше подождать пока не наступит день, когда мы сможем видеть, что делаем.
  Гаррисон посмотрел на Смитерса.
  – Из показаний мистера Макаллистера следует, что это был первый случай, когда кто-то за пределами Хукахоронуи догадался о катастрофе.
  Он перевёл взгляд на Кроуэлла, сидевшего рядом с Рикменом, и поправился:
  – Или кто сделал что-то существенное, я имею в виду. У Вас есть вопросы, мистер Смитерс?
  – Нет, мистер председатель. Но, мне кажется, свидетелю следует вынести благодарность за те разумные меры, которые он предпринял – особенно за ту быстроту, с которой он сообщил известия о потенциальной угрозе.
  – Я согласен, – и Гаррисон повернулся к Макаллистеру. – Что Вы ещё можете добавить к сказанному?
  – Во второй раз я позвонил в полицию в три тридцать, утром в воскресенье.
  – Благодарю Вас. Вы можете вернуться на место, мистер Макаллистер, приняв нашу благодарность за достойное выполнение Ваших обязанностей.
  Макаллистер покинул свидетельское место, и Гаррисон сказал:
  – Я думаю, настало время вернуться к тому моменту, когда в Хукахоронуи погас свет. Мы только что слышали о снегопаде, перегородившем ущелье Хукахоронуи. Хотелось бы услышать профессиональную оценку этого события от доктора Макгилла.
  Макгилл поднялся, прошёл к свидетельскому креслу и поставил свой портфель на пол рядом с собой. Гаррисон спросил:
  – Вы находились в вестибюле отеля «Д'Аршиак», когда погас свет?
  – Да, сэр. Как сказал мистер Камерон, возникла страшная суматоха. Мистер Бэллард пытался продолжить разговор с мистером Кроуэллом и не смог этого сделать из-за действий мистера Чарльза Петерсена. Я поспешил ему на помощь, и как раз в этот момент погас свет. Мистер Бэллард сказал, что телефон тоже отключился.
  – Вы слышали, что в ущелье произошёл снежный обвал?
  – Нет. В отеле было слишком шумно.
  – Так что же произошло?
  – Администрация отеля позаботилась – принесли свечи и керосиновые лампы, они всегда наготове для таких случаев. Мне сказали, что перебои с электричеством иногда случаются, и такой же случай был как раз месяц назад. Никто не видел в этом ничего необычного. Я спросил об отключённом телефоне, но и это, похоже, никого не волновало. Однако танцы закончились, поэтому все стали расходиться.
  – И Вы в том числе?
  – Да. Я поехал домой с мистером Бэллардом и сразу лёг спать.
  * * *
  Бэллард помог Макгиллу очнуться от тревожного сна. Он проснулся в темноте и привычно потянулся к выключателю стоящей рядом лампы, но обнаружил, что она не включается. Это напомнило ему о перебоях с электричеством. Невидимый в темноте Бэллард был где-то рядом.
  – Который час? – спросил Макгилл.
  – Половина шестого. Камерон только что звонил, рассказал забавную вещь. Один из его группы, Джек Стивенс, выехал рано утром в Крайстчёрч к матери. Он говорит, что не смог выехать из долины.
  – Почему не смог?
  – Он говорит, что Ущелье забито снегом. Он не смог проехать.
  – А что у него за машина?
  – «Фольксваген».
  – Ну и что здесь удивительного? Помнишь, что случилось с этими двумя американцами недавно. Снег всё ещё идёт?
  – И очень сильно.
  – Ну, вот тебе и причина. Он, должно быть, шёл всю ночь. Я не гарантирую, что и сам смогу пробраться туда даже в «лендровере».
  – Камерон говорит, что Джек не это имел в виду. Он рассказывал о снежной стене, такой высокой, что не видно вершины. Я велел Камерону доставить его сюда.
  Макгилл хмыкнул.
  – Зажги ту свечу на обеденном столе, хорошо?
  Десять минут спустя он говорил:
  – Значит, ты уверен. Это не просто огромный сугроб на дороге?
  – Я уже сказал тебе, что нет, – ответил Стивенс. – Это здоровенная стена из снега.
  – Мне кажется, я лучше пойду и сам посмотрю на неё, – сказал Макгилл.
  Бэллард сказал:
  – Я пойду с тобой.
  Он посмотрел на телефон, потом – на Камерона.
  – Если нет энергии, как Вы смогли мне позвонить?
  Стивенс ответил:
  – На коммутаторе есть комплект батарей и аварийный дизельный генератор, чтобы зарядить их. С местными звонками у нас всё в порядке.
  Макгилл кивнул.
  – Что бы ни произошло в Ущелье, отключились одновременно и линии электропередач, и телефонная связь.
  Он достал тёплую куртку-анорак.
  – Давайте отправляться.
  – И я пойду, – сказал Камерон.
  – Нет, – сказал Макгилл. – Мне только что пришла в голову идея. У Вас на шахте есть дизельные генераторы?
  – Конечно.
  – Тогда проверьте, чтобы они были готовы к работе. Сдаётся мне, что их энергия нам понадобится ещё долго.
  – Это уже мои обязанности, – сказал Стивенс. – Я – электрик шахты. – Он подмигнул Камерону. – Дадите двойную зарплату за воскресную работу?
  Бэллард надел лыжные штаны и анорак, затем вышел в гараж к Макгиллу. Он сел за руль «лендровера» и включил стартер; тот взревел, но двигатель не завёлся.
  – Замёрз, – сказал он и попробовал ещё раз. Он пробовал снова и снова, но безрезультатно.
  – Проклятая тачка!
  – Полегче, – сказал Макгилл. – Ты посадишь её. Подожди две минуты. Он застегнул анорак и надел перчатки.
  – Что произошло между тобой и Чарли Петерсеном? Вчера вечером он напоминал лося в период течки.
  – Старая история, – сказал Бэллард. – Не стоит вспоминать.
  – Я думаю, тебе лучше знать. Смотри, Йен: Петерсены составляют сорок процентов городского совета и этот дурачина мэр, Хьютон, сделает всё, что Джон Петерсен велит ему делать.
  – С Джоном всё в порядке, – ответил Бэллард.
  – Может быть. Но Эрик просто свихнулся с этой шахтой, а тебя он терпеть не может. Что касается Чарли – я не знаю. Какая-то другая кошка между вами пробежала. Что ты сделал? Увёл у него девушку или что-то в этом духе?
  – Конечно, нет.
  – Если эта старая ссора помешает нам договориться с советом, лучше бы мне знать об этом. Вчера вечером Чарли основательно нам напортил.
  – Это очень долгая история.
  – Так расскажи, – попросил Макгилл. – Снег из Ущелья никуда не исчезнет, если то, что говорил Стивенс – правда. Время у нас есть.
  – Я никогда не видел своего отца, – сказал Бэллард. – Я родился в Англии в январе 1939-го и воспитывался здесь. В 1939-м произошло ещё кое-что.
  – Война?
  – Именно. Мой отец тогда поссорился с Беном, решил оставить Англию и заниматься хозяйством здесь. Он купил землю, но потом пришла война, и он пошёл в армию. Он служил в Западной пустыне в Новозеландской дивизии, я ни разу его не видел, пока он не вернулся в 1943 м – мне было четыре года. Мать хотела, чтобы он остался – многие из тех, кто вернулся в 1943-м, отказывались возвращаться на военную службу, и это было причиной их ссоры. В итоге никто не настоял на своём, так как отец погиб тогда в катастрофе. Я видел, как это случилось. И это всё, что я знаю об отце.
  – Немного.
  – Вот именно. Это очень потрясло мою мать, и с тех пор она немного не в себе. Не то, чтобы она спятила или что-нибудь такое. Просто сильное потрясение.
  – Это сделало её невротичкой?
  – Наверное, это так называется.
  – А как это выражается?
  Бэллард безучастно наблюдал за кружащимися на ветру снежинками у дверей гаража.
  – Наверное, она стала чересчур авторитарной во всём, что касалось меня.
  – Чарли именно это и имел в виду, когда говорил, что она не подпустит тебя к снегу – боится, что ты простудишься?
  – Что-то в этом роде.
  – Он подпустил ещё одну шпильку – сказал, что ты побоишься влезть на биллиардный стол.
  Бэллард вздохнул.
  – Это из той же оперы. Мама работала здесь учительницей в школе. Она пробовала сама управлять хозяйством, но не смогла, поэтому продала большую часть земли старому Петерсену, оставив себе небольшой участок с домом. Чтобы заработать на жизнь, она пошла преподавать в школу. Образование у неё было. Но мне от этого стало ещё хуже. Как могли относиться к отпрыску учителки, которому она шагу не даёт ступить самостоятельно.
  – Не подходи к воде, пока не научишься плавать, – процитировал Макгилл.
  – Ты даже не представляешь, Майк. – В голосе Бэлларда слышалась горечь. – Как и у всех ребят, у нас был пляж для купания под обрывом, за магазином Петерсена. Все пацаны прекрасно плавали, кроме меня, я мог только плескаться на отмели и если бы мать узнала, то задала бы мне изрядную взбучку.
  Он достал пачку сигарет и предложил Макгиллу закурить, тот достал зажигалку. Затягиваясь, Йен продолжил:
  – Когда это случилось, мне было двенадцать. Была весна, и мы с Алеком Петерсеном были у реки. Алек был четвёртый из братьев Петерсенов. Река была полна талой воды с гор – течение было очень сильным, а вода – дьявольски холодной, но ты ведь знаешь, что такое дети. Я бултыхался по отмели, прыгая туда и обратно – в основном обратно, а Алек поплыл дальше. Он был силён для своих десяти лет и хорошо плавал.
  – Можешь не рассказывать, – сказал Макгилл. – Он попал в беду.
  – Я думаю, он ударился обо что-то, – сказал Бэллард. – Так или иначе, он закричал, когда его понесло течением. Я знал, что у меня нет ни малейшего шанса помочь ему, но я хорошо знал реку. Она огибала утёс, а на другой стороне выступал берег, к которому обычно прибивало всё плывущее по течению. Пацаны хорошо знали, что там можно было собрать много дров. Поэтому я побежал через утёс, мимо магазина Петерсена, на всех парусах.
  Он глубоко затянулся.
  – Я оказался прав. Алек уже был у берега, я смог войти в воду и перехватить его. Но, огибая утёс, он разбил голову о скалу. Череп треснул, мозги вытекали наружу, и он был абсолютно мёртв.
  Макгилл тяжело вздохнул.
  – Ужасно! Но я не понимаю, как тебя могли обвинять в чём-нибудь?
  – Не понимаешь? Что ж, я расскажу тебе. Ещё двое слышали, как кричал Алек, но были слишком далеко, чтобы помочь ему. И они видели, что я бегу как угорелый. Потом говорили, что видели, как я бежал, бросив Алека. Эти двое – братья Алека, Эрик и Чарли.
  Макгилл присвистнул.
  – Теперь понимаю.
  – Следующие четыре года они отравляли мне жизнь, прошёл через ад, Майк. Делоне только в Петерсенах, они застроили против меня всех ребят. Таким одиноким я никогда потом не был. Наверное, я бы спятил, если бы не сын Гури, Таухаки.
  – Туго тебе пришлось.
  Бэллард кивнул.
  – В общем, когда мне было шестнадцать, старый Бен появился в долине – словно с неба свалился. Именно тогда готовились к строительству шахты. Он наслушался местных сплетен, посмотрел на меня и на мать, и потом у них возникла серьёзная ссора. Разумеется, он одержал верх; немногие могли спорить с Беном. В результате я отправился с ним обратно в Англию.
  – А твоя мать?
  – Она прожила там ещё несколько лет – пока не начали строить шахту, а затем тоже вернулась в Англию.
  – И снова держала тебя в ежовых рукавицах?
  – Уже не так, к тому времени я понял, как с ней обращаться. И мог сопротивляться её опеке.
  Бэллард выбросил щелчком окурок в снег.
  Они немного помолчали, потом Макгилл произнёс:
  – И всё-таки я не совсем понимаю. Взрослые люди не ведут себя так, как ведёт Чарли, только из-за того, что случилось когда-то в детстве.
  – Ты не знаешь Чарли, – сказал Бэллард. – Джон – парень нормальный, да и Эрик, если не считать того, что он вбил себе в голову по поводу шахты. Но, во-первых, Чарли и Алек очень дружили – они были близнецами. Во-вторых, хотя и нельзя назвать Чарли недоразвитым, но и взрослым – тоже нельзя, он так и не вырос. Ещё вчера вечером ты сказал, что он как мальчишка.
  – Точно.
  Макгилл в задумчивости потёр щеку. Он не успел побриться, и щека была колючей.
  – И всё-таки я рад, что ты рассказал мне. Мне многое стало ясно.
  Бэллард снова завёл стартер, и на этот раз двигатель плавно загудел.
  – Давай поедем прямо в ущелье.
  Он въехал в город, и когда они проезжали супермаркет Макгилл показал на отъезжающую машину.
  – Похоже, что он тоже выезжает.
  – Это Джон Петерсен.
  Бэллард прибавил скорость и выехал вперёд, помахав Петерсену рукой.
  Когда Петерсен поравнялся с ними, Макгилл опустил боковое стекло.
  – Далеко собрались, мистер Петерсен?
  Джон ответил:
  – Завтра у меня ранняя деловая встреча в Крайстчёрче, поэтому я решил сегодня выехать пораньше и сыграть партию-другую в гольф.
  Он улыбнулся и показал на падающий снег.
  – С гольфом только не повезло, не правда ли?
  – Боюсь Вас огорчить, – сказал Макгилл. – У нас есть сведения, что Ущелье заблокировано!
  – Как заблокировано? Не может быть!
  – Мы как раз собираемся посмотреть. Может быть, вы хотите присоединиться к нам?
  – Хорошо. Но я уверен, что вы ошибаетесь.
  Макгилл закрыл окно.
  – Как сказала Снежная Королева, перед завтраком я смогу подумать о шести невозможных вещах. Поезжай, Йен.
  Они выбрались на дорогу, что поднималась к Ущелью и шла параллельно реке. Когда лучи фар скользнули по руслу реки, Макгилл произнёс:
  – По-моему, Джек Стивенс был прав. Вы когда-нибудь видели столько воды в реке?
  – Я смогу сказать, когда подъедем к следующему её повороту.
  У следующего поворота Бэллард остановил машину. Свет автомобильных фар освещал спокойные воды реки, только кое-где появлялись небольшие водовороты.
  – Я никогда не видел, чтобы она так разливалась. Сейчас, наверное, в ней больше тридцати футов.
  – Поехали.
  Макгилл повернулся на своём сиденье.
  – Петерсен ещё ждёт нас.
  Бэллард тронулся и ехал до тех пор, пока его не остановила скала, неожиданно появившаяся из темноты, – скала, которой тут никогда не было.
  – Боже мой! – воскликнул он. – Ты только посмотри!
  Макгилл открыл дверь и выбрался из машины. Он шёл по направлению к снежной стене, и его силуэт хорошо вырисовывался в свете фар. Он потыкал рукой снег и посмотрел вверх, задрав голову. Жестами он показал, чтобы Бэллард подошёл к нему.
  Бэллард вышел из машины как раз, когда подъехал Петерсен. Вместе они подошли к месту, где стоял Макгилл, отряхивавший руки от снега. Петерсен посмотрел на снежную глыбу.
  – Почему это произошло?
  Макгилл вежливо ответил:
  – То, что вы видите, мистер Петерсен, конечный результат обвала. Небольшого, правда. Некоторое время никто не сможет выехать из Хукахоронуи – по крайней мере, в машине.
  Петерсен смотрел вверх, приложив ладонь к глазам, чтобы не попадал снег.
  – Там очень много снега.
  – У обвалов есть такая особенность, – сухо ответил Макгилл. – Если снег сорвётся с того склона над городом, то его будет, наверняка, много больше, чем здесь.
  Бэллард отошёл в сторону и посмотрел на реку.
  – В долине может быть наводнение, если вода будет по-прежнему прибывать.
  – Думаю, что нет, – ответил Макгилл. – Воды здесь много, и она будет постоянно давить на дно. Вскоре она проделает дыру в этой плотине – по-моему, прежде чем кончится день. Образуется нечто вроде снежного моста через реку, но это ничем не поможет расчистке дороги.
  Он вернулся обратно к снежной стене, взял горсть снега и принялся изучать его.
  – Не слишком сухой, но всё же достаточно.
  – О чём Вы? – спросил Петерсен.
  – Ни о чём. Небольшое техническое уточнение.
  Он поднёс руку ладонью вверх, к самому носу Петерсена. Указательным пальцем слегка помешал снег.
  – Мягкий, безобидный материал, видите? Совсем как волк в овечьей шкуре.
  Он сжал снег в кулаке.
  – В области, которой я занимаюсь, работал учёный по имени Здарский, – увлечённо сообщил он. – В своём деле он был первопроходцем, как раз перед первой мировой войной. Здарский говорил: «Снег – это не волк в овечьей шкуре, это тигр в шкуре ягнёнка».
  Он разжал кулак.
  – Посмотрите сюда, мистер Петерсен. Что это?
  В его ладони лежал комок твёрдого льда.
  * * *
  – Значит, это и был первый обвал, – сказал Гаррисон.
  – Да, сэр.
  – И это означало, что никакой транспорт не мог въехать или выехать из долины?
  – Именно так.
  – Что же произошло дальше?
  Макгилл сказал:
  – Я намеревался убедить городской совет эвакуировать население долины, пока опасность не минует. Теперь это стало невозможным.
  – Вы сказали «невозможным». Но, наверняка, можно было перелезть через преграду.
  – Перелезть могли здоровые и сильные, это так; но как спасти больных, стариков и детей. Но, по крайней мере, хотя бы один член городского совета теперь убедился, что обвалы в Хукахоронуи могут заставить с собой считаться. Теперь он был готов ехать обратно в город и с энтузиазмом выполнять мои рекомендации. Мистер Джон Петерсен был первым мэром, его слова и поступки для всех значили очень много. Мы отправились обратно в город, чтобы начать действовать.
  Гаррисон кивнул и пометил что-то в блокноте.
  – Как звали человека, о котором Вы рассказывали мистеру Петерсену? Не могли бы Вы произнести по буквам?
  – З-Д-А-Р-С-К-И-Й, Маттиас Здарский. Он был австрийцем, основателем науки о снегах.
  Макгилл замялся.
  – Я могу рассказать анекдот, который имеет отношение к нашей беседе с мистером Петерсеном.
  – Пожалуйста, – разрешил Гаррисон. – Если это не уведёт нас слишком далеко от основной задачи.
  – Думаю, не уведёт. Пару лет назад я работал в Западной Канаде – техническим экспертом по защите от обвалов. Со мной работал один картограф, у которого было задание начертить карту местности, с обозначением всех грозящих обвалом мест. Это была большая работа, но он почти уже справился с ней, когда однажды, вернувшись после ланча, обнаружил, что какой-то шутник начертил готическими буквами на месте каждого обвала: «Тигры – здесь», совсем как на старых картах.
  Он лукаво улыбнулся.
  – Картограф не оценил шутку, но начальник департамента взял карту, оправил её рамкой и повесил у себя в кабинете как напоминание об угрозе. Видите ли, каждый в этой игре знал о Маттиасе Здарском и о том, что с ним случилось.
  – Курьёзный случай, – сказал Гаррисон. – Вы кстати его вспомнили. Рискуя занять ещё немного времени, я хотел бы услышать, что же случилось со Здарским.
  – Во время первой мировой он служил в австрийской армии. Тогда обе стороны – австрийцы и итальянцы – использовали снежные обвалы как оружие в Доломитах и Тироле. Известно, что в этих обвалах погибли восемьдесят тысяч человек во время войны. В 1916 году Здарский отправился спасать двадцать пять австрийских солдат, попавших в обвал, и сам попал в катастрофу. Ему повезло – он остался в живых, но это было его единственной удачей. У него было восемьдесят переломов и вывихов, и снова встать на лыжи он смог только через одиннадцать лет.
  Зал притих. И тогда Гаррисон сказал:
  – Благодарю вас, доктор Макгилл.
  Он посмотрел на настенные часы.
  – Кажется, настало время разойтись на уик-энд. Расследование возобновится в понедельник, в десять утра.
  Он легонько стукнул молотком.
  – Заседание окончено.
  16
  На следующее утро Бэллард отправился в госпиталь навестить Камерона. Он старался делать это как можно чаще, чтобы приободрить старика и составить ему компанию. Несомненно, Камерон был теперь стариком; катастрофа буквально сломила его – физически и морально. Макгилл сказал:
  – Я навещу его завтра. Мне надо кое-что сделать для Штаба Глубокой Заморозки.
  – Вечером я буду проезжать в том районе, – сказал Бэллард. – Я встречаю Стеннинга в Хэрвуде. Тебя подвезти домой?
  – Спасибо, – сказал Макгилл. – Спроси тогда обо мне в офисе.
  Бэллард нашёл Камерона не в кровати, а в инвалидной коляске, укутанным в одеяло, несмотря на то, что день был очень жарким. Он беседовал с Лиз Петерсен, когда Бэллард вошёл в комнату.
  – Привет! – сказала Лиз. – Я только что рассказывала Джо, как Майк пробовал заставить нас оцепенеть от страха, когда давал показания вчера.
  – Да, похоже, он заставил Гаррисона немного испугаться.
  Про себя он счёл бестактным рассказывать о страданиях попавшего в обвал Здарского человеку, который сам стал жертвой обвала, и ему стало интересно, сколько уже успела рассказать Лиз.
  – Как ты себя чувствуешь, Джо?
  – Сегодня с утра немного лучше. Я мог бы остаться вчера и после полудня, несмотря на моего бестолкового врача.
  – Делай, что он говорит, – посоветовал Бэллард. – Как тебе кажется, Лиз?
  – Я думаю, Джо надо делать, как ему нравится. Врачи не могут знать всё на свете.
  Камерон засмеялся.
  – О, как здорово, когда здесь прекрасная девушка – особенно если она на моей стороне. Но тебе в самом деле не надо здесь торчать, Лиз.
  Он кивнул в окно.
  – Тебе надо быть на воздухе, наслаждаться солнышком. Может быть, на теннисном корте.
  – У меня остаётся масса времени на теннис, Джо, – сказала она. – Вся оставшаяся жизнь. Они здесь хорошо за тобой ухаживают?
  – Хорошо, наверное, как и в любом другом госпитале. Еда отвратительная – у них слишком много диетологов и слишком мало поваров.
  – Мы пришлём тебе что-нибудь вкусненькое, – сказал Бэллард. – Пришлём, Лиз?
  Она улыбнулась.
  – Я готовлю дома совсем неплохо.
  Они оставались до тех пор, пока Камерон их не выпроводил, говоря, что молодые люди могут подыскать более интересное занятие, чем сидеть в госпиталях. На солнечной улице Бэллард сказал:
  – Ты спешишь куда-нибудь, Лиз?
  – Вообще-то нет.
  – Может быть, позавтракаем вместе?
  Она отчасти заколебалась, но ответила:
  – Неплохая идея.
  – Поедем в моей машине. Я привезу тебя назад, когда поеду вечером в аэропорт. Мне надо встретить кое-кого.
  – Это тебе обойдётся в завтрак на двоих. Мне придётся взять Виктора, я, не смогу оставить его в машине.
  – Конечно.
  Она засмеялась.
  – Любишь меня – люби и мою собаку.
  Бэллард, заводя машину, сказал:
  – Ты в самом деле собираешься сделать, о чём сказала вчера – уехать из Новой Зеландии?
  – Я думаю об этом.
  – Куда бы ты хотела поехать?
  – В Англию, я думаю, для начала, во всяком случае. Потом, наверное, в Америку. Ты ведь немного путешествовал, правда? Я всегда хотела путешествовать – увидеть как можно больше.
  Он выехал с госпитального паркинга.
  – Да, мне пришлось поездить, но это всегда были деловые поездки. Могу сказать тебе вот что – я был уверен, что никогда не вернусь в Новую Зеландию.
  – Тогда почему ты вернулся?
  Бэллард вздохнул.
  – Так захотел мой дед. Он был настойчивым стариканом.
  – Был! Я не знала, что он умер.
  – Он умер несколько дней назад.
  – О, Йен! Мне очень жаль.
  – Мне тоже, в некотором роде. Мы не всегда были лучшими друзьями, но мне будет не хватать его. Теперь, когда его нет, я не останусь в концерне Бэллардов. Фактически, я сам так решил.
  – Совсем как Майк сказал – никто из нас не ладит с родственниками.
  Лиз засмеялась.
  – Вчера вечером я поругалась с Чарли. Кто-то вчера заметил нас в ресторане и проболтался Чарли.
  – Я не хочу, чтобы у тебя были из-за меня неприятности, Лиз.
  – Я устала от выходок Чарли. Я взрослая женщина и могу встречаться, с кем хочу. Я так ему и сказала вчера вечером.
  Она инстинктивно потёрла щеку.
  Бэллард покосился на неё и заметил это движение.
  – Он тебя ударил?
  – Уже не в первый раз, но это будет последний.
  Она увидела выражение лица Бэлларда.
  – Не волнуйся, Йен. Я умею защищаться. Меня знают как весьма агрессивную теннисистку, а эти сражения с теннисным мячом развивают мускулы.
  – Значит, ты дала ему сдачи. Сомневаюсь, что это хоть как-то на него подействовало.
  Она ехидно усмехнулась.
  – Мне случилось тогда держать полную тарелку спагетти.
  Когда Бэллард отсмеялся, она продолжила:
  – Эрик тоже хорошенько поддал ему. Мы, Петерсены, почти счастливое семейство.
  Он повернул машину к стоянке отеля. Когда они вошли в фойе, он заметил:
  – Здесь совсем неплохо готовят; можно заказать замечательный ланч. Но сначала выберем, что мы будем пить.
  – Что-нибудь холодное, – ответила она.
  – Мы сядем у бассейна, – решил он. – Иди за мной. Вдруг он остановился и заметно помрачнел.
  – Что случилось?
  – Это просто мистика. Мой кузен Фрэнсис. Ну какого чёрта его сюда принесло?
  Перед ними появился моложавый человек в строгом деловом костюме.
  – Доброе утро, Йен, – сказал он строго, без улыбки.
  – Доброе утро, Фрэнк, – ответил Бэллард. – Мисс Петерсен, это мой кузен, Фрэнк Бэллард.
  Фрэнк Бэллард слегка кивнул ей.
  – Мне нужно поговорить с тобой, Йен.
  – Конечно. Мы как раз собирались выпить пару коктейлей у бассейна. Составь нам компанию.
  Фрэнк покачал головой.
  – Наедине.
  – Ладно. Тогда после ланча.
  – Нет, у меня нет времени. Мне скоро надо будет попасть на самолёт до Сиднея. Придётся поговорить сейчас.
  – Не обращайте на меня внимания, – сказала Лиз. – Я подожду тебя у бассейна, Йен. Пойдём, Виктор.
  Она ушла, не дождавшись ответа.
  Фрэнк спросил:
  – Как насчёт твоей комнаты?
  – Хорошо.
  Бэллард пошёл впереди. Они шли молча. Закрыв дверь, Бэллард спросил:
  – Что заставило тебя приехать из Австралии, Фрэнк?
  Фрэнк заёрзал.
  – Ты сам знаешь, что. Какого дьявола ты выставил старого Кроуэлла таким идиотом вчера? Вчера он звонил мне, буквально плакался в телефон из-за этого.
  Йен улыбнулся.
  – Пытался узнать хотя бы долю истины.
  Фрэнк и не подумал улыбнуться ему в ответ.
  – Теперь послушай меня, Йен. Ты создаёшь компании большие неприятности. Какой же ты, к чёрту, директор компании.
  – Разве ты забыл, что именно Кроуэлл освободил меня от этой должности? Или я должен твои слова понимать как предложение снова вернуться к моим обязанностям?
  – Ты непроходимый идиот! Тебя освободили от должности до тех пор, пока не закончится расследование. Если бы ты хоть немножко пошевелил мозгами и помалкивал, всё было бы прекрасно, и через неделю ты бы уже работал снова. А сейчас я в этом не уверен. Ты так ухитрился облить грязью компанию, что вряд ли сможешь работать в ней снова.
  Йен опустился на кровать.
  – Если бы я помалкивал, моя песенка была бы спета, и ты это знаешь. Выбирая между мной и Петерсенами, компания вряд ли выбрала бы меня. Ты действительно считаешь, что мне надо было спокойно сидеть и ждать, пока вы не сделаете из меня отбивную?
  – Это компания Бэллардов, – яростно сказал Фрэнк. – Мы заботимся о своих. Или у тебя нет никакого чувства семейной чести?
  – Вы бы позаботились обо мне, как лиса заботится о кролике, – ответил Йен.
  – Если ты так в самом деле считаешь, ты извини.
  Фрэнк помахал указательным пальцем.
  – Когда в понедельник расследование возобновится, тебе бы лучше помолчать. Достаточно этих обращений к заседателям, вроде тех, какие ты себе позволял в прошлый раз. Если ты обещаешь это выполнить, может быть, для тебя найдётся какая-нибудь работа в концерне. Я сомневаюсь, что смогу тебе обеспечить директорство в Хукахоронуи, – мой босс явно против – но, всё-таки смогу гарантировать тебе кое-какую работу.
  – Спасибо, – с иронией ответил Бэллард. – Я просто подавлен твоей щедростью. Ты ведь знаешь, какого я мнения о концерне – я никогда не делал из этого секрета.
  – Ради Бога! – взорвался Фрэнк. – Тебе известно, как мы сильны. Нам достаточно замолвить слово, и ты уже никогда не будешь работать в горнодобывающих компаниях. Послушай, тебе даже не надо ничего делать – только прекрати задавать свои идиотские вопросы перед публикой. Йен встал.
  – Не дави на меня, Фрэнк, – предостерёг он.
  – Я ещё даже не начал. Ради всего святого, будь разумным, Йен. Ты знаешь, насколько упала цена акций компании со вчерашнего дня? Вся эта газетная шумиха делает своё дело даже в Лондоне. Наши убытки растут.
  – У меня просто сердце кровью обливается.
  – Тебе известно, что мы готовим новый выпуск акций Хукахоронуи. Как ты думаешь, какие у нас будут шансы, если ты будешь и дальше выставлять председателя правления полным идиотом?
  – К идиотизму Кроуэлла я никакого отношения не имею – он от рождения такой. Поэтому-то вы его и держите на этой должности – чтобы он плясал под вашу дудку. Вам бы лучше избавиться от Кроуэлла, а не от меня.
  – Ты невыносим, – с отвращением сказал Фрэнк. – Мы вовсе не избавляемся от тебя.
  – Нет, – согласился Йен. – У меня свой образ жизни, и я решаю за себя сам. Меня не так-то просто шантажировать, Фрэнк, и твоя игра скоро заведёт тебя слишком далеко.
  Фрэнк поднял голову и спросил резко:
  – Что ты имеешь в виду?
  – Тебе известен состав Комиссии по расследованию? Там есть Гаррисон, председатель, двое его помощников, оба специалисты в своей области. Роландсон изучает снег, а Фрэнч работает в Управлении шахтами. Пока он сказал немного.
  – Ну так что?
  – Если будешь напирать на меня, то я начну задавать вопросы о состоянии этой шахты, и к тому времени, когда я закончу, Фрэнч успеет написать такой доклад, что у тебя волосы станут дыбом – доклад, который явно не понравится вашим акционерам. Вот тогда вы увидите, что на самом деле случится с ценой ваших акций.
  – Ты и впрямь имеешь на нас зуб. Но почему, Йен?
  – И ты ещё спрашиваешь, после того, что сделал? Мне не нравится, когда мной управляют, Фрэнк. Я не люблю, когда мной помыкают. Я не Кроуэлл. И вот ещё что: за день до моего увольнения – и давай называть вещи своими именами, Фрэнк, хватит чепухи о временном отстранении от должности – я видел результаты последних проб. Богатые образцы, Фрэнк, старина, очень богатые образцы. Но не можешь ли ты сказать, почему об этих результатах не сообщили акционерам?
  – Не твоё собачье дело.
  – Может быть, и моё, если бы я собирался купить какие-нибудь акции. Сейчас уже не собираюсь, разумеется. Эта шахта сделает кому-то состояние, но вы собираетесь устроить так, что вряд ли обычным акционерам что-то перепадёт.
  – Никто ничего не будет делать, если ты снова встанешь в позу и начнёшь задавать свои дурацкие вопросы про защиту от обвалов, – мрачно заметил Фрэнк. – Боже мой, ты представляешь, во что нам это обойдётся, если это чертового расследование пойдёт не в том направлении?
  Йен уставился на него.
  – Как не в том направлении? Так вы не собираетесь строить защиту от обвалов?
  – Чёрт возьми, да обвалы случаются тут только каждые тридцать лет или около того. К тому времени, как произойдёт следующий, в шахте ничего не останется.
  Йен глубоко вздохнул.
  – Нельзя быть таким кретином! Это было, когда на западном склоне ещё росли деревья. Теперь, когда их нет, обвал может произойти после любого сильного снегопада.
  – Ладно.
  Фрэнк нетерпеливо постучал ладонью.
  – Мы снова посадим там деревья. Это обойдётся дешевле, чем колышки для снега, на которых настаивает твой дружок Макгилл.
  – Фрэнк, ты представляешь себе, сколько времени должно пройти, прежде чем вырастет дерево? Я думал, ты просто не понимаешь, в чём дело, но теперь я знаю, насколько ты жаден.
  Голос Бэлларда звучал строго.
  – Я предлагаю закончить нашу беседу.
  Он подошёл к двери и настежь раскрыл её.
  Фрэнк медлил.
  – Подумай ещё раз, Йен.
  Йен резко покачал головой.
  – Вон!
  Фрэнк пошёл к двери.
  – Ты пожалеешь об этом.
  – Как поживает дядюшка Стив?
  – Ему явно не понравится ответ, с которым я появлюсь у него в Сиднее.
  – Ему надо было приехать самому, а не посылать такого тупицу для этой грязной работы. Он слишком интеллигентен для того, чтобы действовать угрозами, насколько я его знаю, он предпочитает взятки. Передай ему от меня, что и это бы не сработало. Может быть, это поможет тебе сохранить шкуру.
  Уже выйдя за дверь, Фрэнк обернулся.
  – С тобой всё кончено, Йен. Надеюсь, ты это понял.
  Йен захлопнул дверь перед его носом.
  Когда он вёз Лиз назад в сторону госпиталя, чтобы подкинуть её до машины, он сказал:
  – Извини за дурацкий завтрак, Лиз. Мне слишком о многом надо подумать.
  – В самом деле, ты был немного печален, – согласилась она. – Что случилось? Что-нибудь с родными? Ты был таким весёлым, пока не увидел кузена.
  Он ответил не сразу, сперва свернул с шоссе и припарковался у обочины. Он повернулся к ней и сказал:
  – Похоже, у нас обоих одни и те же неприятности. Когда ты думаешь поехать в Англию, Лиз?
  – О столь далёком будущем я пока не думала.
  – Я поеду туда, как только закончится расследование. Почему бы тебе не поехать со мной?
  – Боже! – воскликнула она. – Чарли с ума сойдёт. Это что-то вроде предложения, Йен?
  Она улыбнулась.
  – Или я поеду как твоя любовница?
  – Это зависит от тебя. У тебя есть выбор.
  Лиз засмеялась.
  – В пьесе Шекспира об этом не сказано. Я понимаю, что мы с тобой как Монтекки и Капулетти, но Ромео никогда не делал такого предложения.
  Она положила свою руку на его.
  – Ты мне нравишься, Йен, но я не уверена, что люблю тебя.
  – В том-то и дело, – ответил он. – Мы не слишком долго знаем друг друга. Всего два или три дня в Хука до катастрофы и неделя здесь. Любовь вряд ли расцветает в таких условиях, особенно под присмотром твоего братца Чарли.
  – Разве ты не веришь в любовь с первого взгляда?
  – Я-то верю, – ответил Бэллард. – А ты, очевидно, нет. Всё началось в тот вечер, во время танца. Слушай, Лиз: когда я сяду в самолёт, то уже не вернусь в Новую Зеландию. Мне не по себе от мысли, что я больше тебя не увижу. Может быть, ты меня не любишь, но было бы прекрасно, если бы дала шанс нам обоим.
  – Не знаю, – сказала она.
  – Почему?
  Она рассеянно смотрела через лобовое стекло. Потом сказала:
  – Если я действительно отправлюсь с тобой в Англию, хотя пока я не решила, но учти... Я сама себе хозяйка, Йен; и очень скрытная женщина. Этого Чарли никогда не мог понять. Поэтому если я поеду, это будет мой собственный выбор, и если через какое-то время уйду от тебя, то опять же по своему выбору. Ты меня понимаешь?
  Он кивнул:
  – Понимаю.
  – Хочу тебе сказать вот что. Эрик в принципе против Бэллардов – не только против тебя. А Чарли совершенно определённо настроен против тебя. Понимаешь, мне было только два года, когда умер Алек; я не знала его – даже не помню. Тогда тебе было двенадцать, сейчас – тридцать пять. Двенадцатилетний и тридцатипятилетний – два разных человека, которых нельзя путать друг с другом, как это делает Чарли. Я не знаю, кто прав, а кто виноват в гибели Алека, и не хочу знать. Я поеду в Англию с мужчиной, не с мальчиком.
  – Спасибо, – сказал Бэллард. – Спасибо, Лиз.
  – Я ещё не сказала, что еду с тобой, – предупредила она. – Мне надо подумать.
  17
  Бэллард высадил Лиз у госпиталя и пошёл в Штаб Глубокой Заморозки. Он не нашёл Макгилла в офисе, но в конце концов догнал его в клубе офицеров, куда тот зашёл за какими-то покупками. Бэллард сказал:
  – Я решил сперва заехать за тобой. У старика Стеннинга долгий полёт, и он приедет уставшим, поэтому я подумал, что не стоит заставлять его ждать.
  – Конечно, – ответил Макгилл. – Я уже готов. Когда он прилетает?
  – Через пятнадцать минут, если не опоздает самолёт.
  Через две минуты они уже были в аэропорту Хэрвуд и стояли в зале ожидания, встречая Стеннинга. Макгилл заметил:
  – Я никогда не встречал юристов-миллионеров. Ты думаешь, что узнаешь Стеннинга?
  Бэллард кивнул.
  – Он худой, высокий и седой. Немного смахивает на Бертрана Рассела.
  Самолёт прибыл вовремя, и когда пассажиры устремились к выходу, Бэллард сказал:
  – Вот и он.
  Макгилл увидел высокого старика с лицом аскета.
  Бэллард выступил вперёд.
  – Добрый день, мистер Стеннинг.
  Они обменялись рукопожатием.
  – Это Майк Макгилл, мой друг. Он поможет нам донести чемоданы. Надеюсь, нам придётся их ждать недолго.
  Стеннигг улыбнулся.
  – Так Вы тот самый доктор Макгилл, который даёт показания на расследовании?
  – Да, сэр.
  – Если Вы уже носите чемоданы, то явно опускаетесь вниз по социальной лестнице.
  – Там начали разгружать багаж, – сказал Бэллард.
  Стеннинг показал на свои чемоданы, и Бэллард сказал:
  – Давай-ка дотащим это до машины, Майк.
  Когда они вышли из здания аэропорта, он сказал Стеннингу:
  – Я заказал для Вас комнату в отеле, где живу сам. Он достаточно комфортабельный.
  – Только проводи меня до любой кровати, – сказал Стеннинг. – В самолёте, оказывается, спать очень неудобно. Как идёт расследование?
  – Я собрал для Вас газеты. В Крайстчёрче оно освещается весьма подробно.
  Стеннинг довольно хмыкнул:
  – Хорошо! Я два дня был в самолёте, поэтому отстал от событий. Мне очень хотелось бы обсудить катастрофу с Вами, доктор Макгилл.
  – В любое время, мистер Стеннинг, когда я не занят в суде.
  В отеле Макгилл тактично отстал, пока Бэллард показывал Стеннингу его комнату. Стеннинг сказал:
  – Я не такой крепкий, каким был когда-то, Йен. Я собираюсь поспать. Твой дед сперва поговорил бы немного о деле, будь он здесь. В моём возрасте он был заядлым путешественником.
  Он покрутил головой.
  – Мне очень жаль, что его больше нет.
  – Да, – ответил Йен. – Мне тоже.
  Стеннинг смотрел на него с любопытством.
  – Тебе тоже? – недоверчиво спросил он. – Если бы ты сказал совсем другое – я нисколько бы не удивился – или не был бы шокирован. С твоим дедом не так-то легко было ладить. Мне всегда казалось, что он относился к тебе довольно прохладно.
  Бэллард пожал плечами.
  – Всё равно мне его не хватает.
  – И мне, Йен. И мне. Теперь, если ты извинишь усталого старика...
  – Вы уже поели? Я могу прислать Вам что-нибудь в номер.
  – Нет, я только хочу поспать.
  Бэллард показал на буфет.
  Я поставил сюда кое-какие напитки. Здесь виски, джин и брэнди – с закуской.
  – Спасибо за заботу. Виски перед сном – полезная штука. Увидимся завтра, Йен.
  Бэллард вышел из номера и нашёл Макгилла, потягивающего пиво у бассейна. Макгилл вскинул бровь.
  – Так что?
  – Ничего, – ответил Бэллард. – Он, чёрт побери, не сказал абсолютно ничего.
  Макгилл нахмурился.
  – Вот что я тебе скажу, – заметил он. – Чёрта с два он проделал 13.000 миль, чтобы обсудить обвал с Майком Макгиллом.
  На следующее утро к завтраку Стеннинг не вышел. Макгилл намазал маслом кусочек тоста.
  – Похоже, он явно не торопится. Настоящий юрист; они живут совсем по другому времени.
  – Вчера меня поймал один из родственников, – сказал Бэллард. – Мой кузен Фрэнк.
  Он рассказал Макгиллу об их встрече.
  Макгилл присвистнул.
  – Вы, Бэлларды, грубо играете. Он действительно может сделать то, чем угрожает? Подмочить твою репутацию?
  – Сомневаюсь. Скорее всего, просто болтает.
  – Каким образом Фрэнк оказался в Сиднее?
  – У концерна Бэллардов есть филиалы во многих странах, включая Австралию. Члена нашей семьи можно найти практически везде. Я думаю, что мой дядя Стив, отец Фрэнка, тоже в Сиднее. Именно это Фрэнк и имел в виду.
  Макгилл взял немного мармелада.
  – Кроуэлл знал, что они в Австралии, поэтому и поливал тебя как мог. Фрэнк приехал как-то подозрительно быстро.
  Они перебрасывались репликами, пока Макгилл не допил кофе.
  – Я собираюсь в госпиталь навестить Джо. Если Стеннинг захочет сказать что-нибудь важное, ты знаешь, как меня найти.
  Он встал из-за стола, оставив Бэлларда доедать завтрак в одиночестве.
  Бэллард, сев у бассейна, принялся за воскресные газеты, первым делом пытаясь сосредоточиться на репортажах о расследовании.
  Это заняло немного времени, и он перешёл к остальным новостям, которые, впрочем, просматривал тоже недолго. Он почувствовал беспокойство и подумал, что хорошо бы повидаться с Лиз, но не хотел уходить из отеля, не встретившись со Стеннингом. Он поднялся к себе в номер, надел плавки и попробовал погасить беспокойство, проплыв бассейн несколько раз подряд.
  В половине двенадцатого появился Стеннинг, неся несколько газетных вырезок.
  – Доброе утро, Йен, – коротко поздоровался он.
  – Вы хорошо спали?
  – Сном младенца. Как и следовало ожидать, естественно. Я позавтракал в номере. Где доктор Макгилл?
  – Он пошёл навестить Джо Камерона, инженера шахты. Тот всё ещё в госпитале.
  Вырезки шелестели в руке Стеннинга.
  – Вот это я просмотрел.
  Он огляделся.
  – Лучшего места для разговора не найти. Здесь замечательно.
  Бэллард развернул ещё один шезлонг.
  – Сам город тоже неплохо смотрится. Крайстчёрч гордится тем, что он более «английский», чем сама Англия.
  Стеннинг уселся.
  – Мне не терпится осмотреть его.
  Он посмотрел на вырезки, затем сложил их и убрал в карман.
  – Наделал ты дел с этим расследованием. Не думаю, что твоему семейству понравятся твои высказывания.
  – Знаю, что не понравятся, – ответил Бэллард. – Вчера я разговаривал с Фрэнком. Он хочет, чтобы я заткнулся.
  – И что ж ты сделал? – поинтересовался Стеннинг.
  – Я показал ему на дверь.
  Стеннинг никак на это не отреагировал, но выглядел явно довольным, и Бэллард никак не мог понять причину.
  – Ты знаешь, я был не просто юристом твоего деда. Я был ещё и его другом.
  – Я знаю, что он Вам многое доверял.
  – Доверял, – сказал Стеннинг и улыбнулся. – Доверие – вот о чём я хочу поговорить. Что ты знаешь о том, как твой дед организовывал свои дела, я имею в виду финансовые?
  – Практически ничего, – ответил Бэллард. – Я знаю, что он вложил все или почти все свои деньги в нечто вроде треста несколько лет назад. Он ясно дал мне понять, что мне по наследству не перейдёт ничего, поэтому я не очень-то и интересовался. Ко мне это не имело никакого отношения.
  Стеннинг кивнул.
  – Точно, это было чуть больше семи лет тому назад. Ты знаешь что-нибудь о налогах на наследство в Великобритании?
  – Почти ничего.
  – Тогда я разъясню тебе. Человек может завещать деньги не своей семье, а благотворительному фонду, как и поступил Бен. Однако, если он умирает в течение семи лет после оформления завещания, его наследство облагается специальным налогом, как будто бы завещание и не оформлено. Если он умирает после семи лет, налог на наследство аннулируется.
  – Я слышал об этом.
  Бэллард улыбнулся.
  – Сам-то я об этом не очень беспокоюсь. Моё наследство будет не таким большим, да и завещать его мне некому.
  Стеннинг покачал головой.
  – Каждый человек должен готовиться к будущему, о котором ему неизвестно, – сказал он строгим голосом судьи. – Бен умер по истечении семи лет.
  – Значит, фонду не придётся платить налог.
  – Вот именно. Но всё это не так-то просто. С одной стороны, правительство изменило закон, и теперь считается, что Бен немного не дотянул до окончания срока. С другой стороны, он умер спустя две недели после того, как семилетний срок закончился. По сути дела, точно сказать этого нельзя. Ты помнишь, когда он приходил к тебе перед тем, как ты отправился в Новую Зеландию?
  – Конечно. Именно тогда он и предложил мне работу в Хукахоронуи.
  – На следующий день он слёг в постель и больше не вставал, – сказал Стеннинг.
  – Он послал мне свою трость, – сказал Бэллард. – В то время я сломал ногу. Он сказал, что трость ему больше не понадобится.
  – Она и не понадобилась.
  Стеннинг рассеянно посмотрел на небо.
  – Бену было очень важно увидеть тебя тогда. Твой перелом не был большой трагедией, правда, ты не смог бы прийти к нему, поэтому горе пришлось идти к Магомету. Это было для него так важно, что он рискнул очень большой суммой – и ещё кое-чём.
  Бэллард нахмурился.
  – Не понимаю. Он сделал только одно – заставил меня занять эту должность, и посмотри, что из этого вышло.
  – Да, этот обвал не входил в планы Бена, но принёс пользу.
  Стеннинг засмеялся, увидев растерянное лицо Бэлларда.
  – Думаешь, я говорю загадками? Не обращай внимания; со временем всё разъяснится. Давай посмотрим на благотворительный фонд. Бен вложил в него всё своё состояние, оставив себе немного на жизнь. Он не охотился за символами престижа, «роллс-ройса», например, у него не было. Он был нетребователен и жил очень скромно. Но фонд получил огромную сумму.
  – Теперь понятно, почему.
  – Эти деньги, или, точнее, проценты с них, поддерживают несколько лабораторий, изучающих проблемы безопасности и здоровья рабочих горной индустрии. В самом деле, достойная и полезная деятельность.
  – Боже мой! – удивлённо воскликнул Бэллард. – Знают ли члены совета попечителей, как работает концерн Бэллардов? Почти любое правило техники безопасности обычно игнорируется или нарушается, если им кажется, что без него можно обойтись. Одной рукой дают, а другой в то же время отнимают.
  Стеннинг кивнул.
  – Это тревожило Бена, но тогда он ничего не мог с этим поделать. Причины я тебе объясню позже. Теперь давай посмотрим на попечителей. Их пятеро.
  Он стал загибать пальцы на руке.
  – Твой дядя Эдвард, твой кузен Фрэнк, лорд Брокхурст, сэр Уильям Бенделл и я. Я – председатель совета попечителей фонда Бэллардов.
  – Удивительно, что среди них – двое из нашей семьи. Насколько я понял, Бен был невысокого о них мнения.
  – Бен сделал их попечителями из тактических соображений. Ты поймёшь, что я имею в виду, когда я перейду к сути дела. Ты правильно, разумеется, оценил отношение Бена к семейству. У него – четверо сыновей, один из которых погиб здесь, в Новой Зеландии, а то, как действовали трое других, вызывало у него негодование. О своих внуках он тоже был невысокого мнения, за исключением одного.
  Стеннинг вытянул худой указательный палец.
  – Тебя.
  – Он очень забавно это демонстрировал, – осторожно сказал Бэллард.
  – Он видел, что случилось с его сыновьями, и знал, что хорошим отцом он не был. Поэтому он позаботился о твоём образовании и предоставил тебя самому себе. Он наблюдал за тобой, конечно, и был вполне доволен. Теперь посуди сам – как мог поступить Бен несколько лет назад, когда решал, что делать со своим состоянием? Он не завещал бы его своему семейству, которое недолюбливал, не так ли?
  – Ни в коем случае.
  – Вот так, – согласился Стеннинг. – Во всяком случае, считал Бен, у них и так денег достаточно. И, положа руку на сердце, мог ли он передать их тебе? Сколько тебе тогда исполнилось?
  – Семь лет назад? Двадцать восемь. Стеннинг откинулся назад.
  – Мне всё-таки кажется, что когда Бен впервые заговорил со мной на эту тему, тебе было двадцать шесть. Ты был просто неопытным юнцом, Йен. Бен и думать не мог, как можно вручить столько денег и власти, а деньги – это власть, в руки такого юнца. Кроме того, он не слишком был уверен в тебе. Он считал тебя недостаточно взрослым для твоих лет. Также ему казалось, что ты пляшешь под дудку матери.
  – Я знаю. Он всячески это подчёркивал, когда заходил ко мне.
  – Итак, он основал фонд Бэллардов. И ему пришлось позаботиться о двух вещах: ему надо было быть уверенным, что он контролирует его деятельность, и ему надо было прожить семь лет. Он справился и с тем, и с другим. И наблюдал за тобой как ястреб, потому что хотел увидеть, в кого ты превратишься.
  Бэллард скорчил гримасу.
  – Я оправдал ожидания?
  – Ему не суждено было узнать обо всём, – ответил Стеннинг. – Он умер прежде, чем эксперимент с Хукохоронуи был закончен.
  Бэллард уставился на него.
  – Эксперимент! Какой эксперимент?
  – Тебя проверяли, – сказал Стеннинг. – И вот как это было. Теперь тебе исполнилось тридцать пять; ты был более чем компетентен в любой специальности, которую тебе могли предложить, и ты знал, как управлять людьми. Но у Бена было такое чувство, что у тебя слишком мягкий характер, и он решил проверить, так ли это на самом деле.
  Он помолчал.
  – Полагаю, что ты и семья Петерсенов не слишком ладили между собой.
  – Это ещё мягко сказано, – заметил Бэллард.
  Лицо Стеннинга было строгим.
  – Бен сказал мне, что Петерсены из тебя верёвки вили, когда ты был мальчиком. Он послал тебя в Хукахоронуи, чтобы проверить, не произойдёт ли то же самое.
  – Да будь я проклят! – неожиданно разозлился Бэллард. – Кем он себя возомнил, чёрт побери? Богом? И на какой хрен всё это было нужно?
  – Не будь таким наивным, – сказал Стеннинг. – Посмотри на состав совета попечителей.
  – Хорошо; давай посмотрим. Двое Бэллардов, Вы сами и двое других. И что из этого?
  – То и получается. Старый Брокхурст, Билли Бенделл и я – все старые друзья Бена. Нам пришлось ввести в состав совета двух родственников, чтобы семейство ничего не заподозрило. Если бы они о чём-нибудь пронюхали, то быстренько нашли бы возможность вмешаться и нарушить все планы Бена. Любой хваткий полулегальный юрист смог бы потопить Фонд, прежде чем Бен умер. Но в течение этих семи лет все трое из нас пытались не ссориться с Бэллардами, чтобы не подставить дело под удар. Нам приходилось играть с двумя Бэллардами – членами совета, проявляя инициативу только там, где это не затрагивало их интересов. Они думают, что так будет продолжаться и дальше, но ошибаются.
  – Я не вижу, какое это имеет ко мне отношение.
  Стеннинг ответил просто:
  – Бен хотел ввести тебя в состав совета попечителей.
  Бэллард уставился на него.
  – Как?
  – Решено было поступить следующим образом. Совет – организация самообновляющаяся. Если член совета уходит в отставку, принято голосовать за кандидатуру, его замещающую, и – что важно – сам уходящий имеет право голоса. Брокхурсту – почти восемьдесят, и он не уходил только по просьбе Бена. Сейчас он уйдёт в отставку и отдаст тебе свой голос, Билли Бенделл проголосует за тебя, я сделаю то же самое – и ты наберёшь большинство, с которым Бэлларды ничего не смогут поделать.
  Бэллард долго молчал. Наконец произнёс:
  – Всё это очень хорошо, но я вовсе не администратор и уж, во всяком случае, не попечитель. Я полагаю, что это весьма почётно, но мне нужно зарабатывать на жизнь. Вы предлагаете мне работу для бизнесмена на пенсии. Я не хочу управлять благотворительным фондом, каким бы он ни был.
  Стеннинг печально покачал головой.
  – Ты всё ещё не понимаешь меня. Бен основал этот фонд с единственной целью, и цель эта – не допустить распыления его состояния и сохранить единство концерна Бэллардов, но уже без его сыновей.
  Он достал из кармана конверт.
  – Здесь у меня список акций, которыми владели компании концерна Бэлларда в середине прошлой недели.
  Из конверта он достал листок.
  – Удивительно, сколько можно уместить на таком крошечном листочке.
  Он наклонил голову.
  – Общая стоимость всех акций – двести тридцать два миллиона фунтов. Доля акций семейства Бэллардов – то есть твоих дядюшек и кузенов – равна четырнадцати миллионам фунтов. Доля фонда Бэллардов – сорок один миллион фунтов, и пока что фонд – крупнейший держатель акций.
  Он убрал листочек обратно в конверт.
  – Йен, тот, кто может влиять на голоса совета попечителей, контролирует и фонд Бэллардов, а тот, кто контролирует фонд, управляет всеми компаниями концерна Бэллардов. Семь лет мы ждали, когда ты сможешь вступить в права наследника.
  Бэлларду показалось, словно его обдало порывом сильного ветра. Он смотрел на сверкающую гладь бассейна невидящим взглядом и понимал, что во внезапном блеске в его глазах повинен не только отражающийся от воды солнечный свет. Этот замечательный, эгоистичный, сумасшедший старик! Он протёр глаза и убедился, что они были влажными. Стеннинг что-то говорил ему.
  – Что Вы сказали?
  – Я сказал, наверное, это соринка, – произнёс Стеннинг.
  – Очень может быть.
  – Да.
  Лёгкая улыбка скользнула по лицу Стеннинга.
  – Бен знал, что жить ему осталось недолго. За два дня до смерти он взял с меня обещание приехать сюда и проверить результат эксперимента Хукахоронуи – проверить, подчиняешься ли ты всё ещё Петерсенам. Как друг Бена – и его юрист – я считаю своим долгом почтить его последнее желание и выполнить то, что он сделал бы сам, будь он жив.
  – Значит, пока Вы его не выполнили.
  – Я с большим интересом прочёл газетные репортажи о расследовании. Ты хорошо сражаешься, Йен, но мне кажется, что Петерсены всё ещё берут над тобой вверх. Бен считал, что человек, который не может сам защитить себя, не способен управлять и концерном Бэллардов, и должен сказать, что готов с ним согласиться. Для манипуляций с такой властью нужно железо, а не человек.
  – Это уже второй шок, в который Вы повергаете меня сегодня, мягко заметил Бэллард.
  – Не могу сказать того же о газетных репортажах, – сказал Стеннинг. – Всё-таки я слишком юрист, чтобы верить всему, что прочёл. Уважение к Бену не должно помешать тебе остаться честным, Йен.
  – И Вы будете моим судьёй. Единственным судьёй?
  Стеннинг наклонил голову.
  – Бен во многом опирался на меня, но последнее бремя, которое он на меня возложил, тяжелейшее из всех. И всё-таки я не смогу сбросить его.
  – Нет, – задумчиво сказал Бэллард. – Думаю, что не можете.
  Он вспомнил, как неистово он жаждал сбежать из Хукахоронуи, когда ему было шестнадцать. Желание убежать от преследований Петерсенов целиком поглощало его тогда.
  – Мне хотелось бы обдумать всё наедине.
  – Вполне понятно, – сказал Стеннинг. – Встретимся за ланчем?
  – Не знаю.
  Бэллард встал и взял своё полотенце.
  – Здесь должен появиться Макгилл. Можете расспросить его об обвале.
  Он прошёл через холл в свой номер.
  СЛУШАНИЕ – ДЕНЬ ЧЕТВЁРТЫЙ
  18
  Когда на следующее утро за завтраком Стеннинг объявил о своём намерении посещать заседания расследования, Бэллард сказал:
  – Это не так-то просто. Процессом многие интересуются, и существует очередь на места для публики. Если хотите, можете посидеть рядом со мной.
  – Сомневаюсь, стоит ли, – сказал Стеннинг. – Слухи об этом дойдут до твоих дядюшек очень быстро. Но ты не волнуйся, Йен. Я позвонил доктору Гаррисону в субботу вечером, и он нашёл для меня место.
  Он улыбнулся.
  – Гостеприимство к заезжему юристу.
  «Ловко! – подумал Бэллард. – Очень ловко!»
  Он сказал:
  – Если Вы там будете постоянно, то новости могут быстро дойти до семейства.
  Стеннинг разрезал ломтик жареной ветчины на две части.
  – Сомневаюсь. В Новой Зеландии меня никто не знает, да и ты говорил, что никого из семейства здесь сейчас нет.
  Без десяти десять Бэллард уже сидел в своём кресле и просматривал записи. Он видел, как вошёл Стеннинг в сопровождении распорядителя, который показал ему место в ложе для очень важных персон. Стеннинг уселся и с интересом принялся рассматривать зал, его немигающий взгляд скользнул по Бэлларду. Из своего портфеля он достал тетрадь и ручку, положил их на столе перед собой.
  Когда Бэллард склонился над своими записями, на столе перед собой он увидел тень, подняв голову, он узнал Рикмена.
  – Нельзя ли поговорить с Вами, мистер Бэллард?
  Бэллард кивнул на трибуну.
  – Давайте поспешим. Они скоро начнут.
  – Это не займёт много времени.
  Рикмен перегнулся через стол, наклонившись к Бэлларду.
  – Мистер Кроуэлл был очень огорчён Вашими вопросами к нему как к свидетелю, которые Вы задавали в пятницу, но он обдумывал их в течение всего уик-энда, и теперь он более уверен в своих показаниях.
  – Рад слышать, – сказал Бэллард с непроницаемым выражением.
  – Может быть, Вы ещё не знаете, что мистер Кроуэлл скоро будет... гм... назначен на более высокую должность. Он станет председателем новозеландской компании «Минерал Холдингс», одним из филиалов которой является горнодобывающая компания Хукахоронуи. Все уже говорят об этом.
  – Очень рад за него.
  – Он считает, что справляться сразу с двумя должностями – председательством обеих компаний – для него не под силу. Поэтому место председателя горнодобывающей компании будет вакантным.
  – Интересно, – сказал Бэллард бесцветно. И замолчал. Он хотел, чтобы Рикмен продолжал.
  – Вам известно, что пробы, сделанные на шахте перед самым обвалом, показали высокое содержание золота, и правление решило выпустить новые акции, чтобы заручиться капиталом на расширение добычи. Кто бы ни был назначен председателем, он окажется в самом выгодном положении. Эта работа даст возможность приобрести значительное число акций на выбор, то есть Вы сможете выбрать достаточно много акций по номинальной цене.
  – Я знаю, что такое выбор акций.
  Рикмен развёл руками.
  – Что ж, прекрасно. Когда появится информация о богатых золотых жилах, цена акций неизбежно пойдёт вверх. Каждый, кто обладает правом выбора акций, сможет заработать неплохие деньги.
  – Разве это законно? Такие сделки внутри компании совсем не поощряются.
  – Уверяю Вас, что всё будет сделано совершенно легально, – без запинки ответил Рикмен.
  – Верю Вам, мистер Рикмен. Вы юрист, а я – нет. Но я не понимаю, какое это имеет ко мне отношение.
  – Как председатель основной компании мистер Кроуэлл сможет сильно повлиять на назначение председателя горнодобывающей компании. Ему кажется, что Вы обладаете всеми достоинствами для этой должности, если бы Вы захотели выдвинуть свою кандидатуру.
  – Кандидатуру на что? – прямо спросил Бэллард.
  – Бросьте, мистер Бэллард. Мы с Вами знаем, о чём идёт речь.
  – Узнаю почерк дяди Стива, – сказал Бэллард. – Он дёргает в Сиднее за ниточки, а Кроуэлл тут подпрыгивает.
  Он показал на пустое свидетельское кресло.
  – Кроуэлл там сидел в пятницу, и я заставил его покрутиться. Теперь он предлагает мне место председателя компании, из которой меня только что уволил – с места директора. Так что же за человек ваш Кроуэлл, мистер Рикмен?
  Он покачал головой.
  – Не думаю, что Вы можете включить меня в свой список возможных кандидатов.
  Рикмен нахмурился.
  – Немногие молодые люди отказались бы от такой должности, особенно, учитывая предстоящие показания, которые будут даны на заседании, показания, губительные для Вас. Эффективность этих показаний может быть сведена до минимума.
  Он выдержал паузу.
  – Или наоборот.
  – Я не хочу иметь ничего общего ни с вами, мистер Рикмен, ни с Кроуэллом. Я привык говорить искренне и скажу Вам, что я думаю. Сначала Вы пытались подкупить меня, теперь угрожаете мне. Я уже сказал Фрэнку Бэлларду, что не подействует ни то, ни другое. Теперь я говорю Вам то же самое. Убирайтесь, мистер Рикмен.
  Лицо Рикмена потемнело.
  – Если бы у меня был сейчас свидетель, я привлёк бы Вас к суду за клевету.
  – А ведь Вы уже проверили, чтобы никаких свидетелей не было, – парировал Бэллард. – Иначе зачем Вы говорите шёпотом?
  Рикмен скорчил гримасу крайнего недовольства, повернулся к нему спиной и пошёл к своему месту, где быстро о чём-то переговорил с Кроуэллом. Бэллард мгновение наблюдал за ними, затем перевёл взгляд на места, приготовленные для свидетелей. Майк Макгилл вопросительно поднял брови, и Бэллард подмигнул ему.
  Он рассказал только Майку, почему Стеннинг с такой поспешностью прилетел в Новую Зеландию, и тот чуть не поперхнулся пивом.
  – Двести тридцать два миллиона фунтов!
  Он отодвинул стакан и уставился в пространство, беззвучно шевеля губами.
  – Это больше шестисот миллионов долларов – даже по американским стандартам неслабо.
  – Они не мои, – сухо сказал Бэллард. – Они принадлежат акционерам.
  – Может быть, но ты ими распоряжаешься. Ты сможешь управлять ими как захочешь. Это дьявольски сильная власть.
  – Но я ещё не член совета попечителей. Это решение Стеннинга.
  – Нет, не Стеннинга, – строго сказал Макгилл. – Это твоё решение. Всё, что тебе надо будет сделать, – это поставить на место Петерсенов. Стеннинг всё тебе объяснил. Боже, этот твой дед, наверное, был в своё время шутником. Придумывал очень занятные фокусы.
  – Поставить на место Петерсенов, – повторил Бэллард. – Лиз это явно придётся не по душе.
  – Ради женщины можно пожертвовать миром – ты это имеешь в виду?
  Макгилл хмыкнул.
  – Так вот, Стеннинг всё объяснил. Он мог даже вытатуировать это на твоей груди. Все тайные происки Петерсенов надо сделать явными, и сделать это на публике во время заседания. Это твой последний шанс.
  Бэллард спросил язвительно:
  – И как же мне это сделать?
  Макгилл пожал плечами.
  Не знаю. До первого обвала они были заняты местными интригами, и эти их действия достойны осуждения. Но после него они вели себя вполне пристойно. Чарли даже вызвался пойти со мной на склон после обвала, туда, где, как я думал, мог сорваться второй оползень. А для этого нужна смелость. С этой стороны Петерсенов обвинить не в чём.
  – Значит, на место их не поставить?
  Макгилл рассмеялся.
  – Почему, конечно, можно поставить. Наверняка, тебя спросят, что ты решил по поводу шахты. Больше пятидесяти человек погибли, Йен.
  19
  Показания давал Эрик Петерсен.
  – Было около семи утра, воскресенье, когда мой брат, Джон, разбудил меня. С ним пришли мистер Бэллард и доктор Макгилл. Они сказали, что произошёл обвал. Сначала я им не поверил. Я ничего не слышал, но, судя по тому, что они говорили, весь город мог бы быть стёрт с лица земли. Джон сказал, что Ущелье блокировано и никто не может ни въехать, ни выехать.
  Он пожал плечами.
  – И всё-таки я ещё не верил, хотя Джон говорил очень убедительно. Потом он сказал, что доктор Макгилл был прав, предупреждая об опасности того склона для города. Мой брат оседлал телефон и стал срочно собирать всех членов совета на экстренное совещание. Время подходило к восьми часам, начинало светать. Совещание проходило в супермаркете.
  В это воскресное утро люминесцентные лампы под потолком не сверкали своим холодным светом. Две керосиновые коптилки отбрасывали мягкий свет, бледневший по мере того, как небо становилось всё светлее. Солнечным лучам ещё предстояло высоко подняться, чтобы осветить восточный склон и рассеять густой утренний туман.
  * * *
  Эрик Петерсен заправил старомодную пузатую печь дровами и заметил:
  – Я рад, что мы так и не избавились от этого антиквариата.
  Он показал пальцем назад в сторону магазинных запасов.
  – Там, сзади, стоят две тысячи галлонов нефтяного топлива, которое годится практически на всё. Чтобы завести центральную отопительную систему, нужно всего два электромотора.
  – Почему Мэтт задерживается? – раздражённо спросила миссис Сэмсон.
  – Он скоро придёт, – ответил Джон Петерсен. – Вы же знаете Мэтта – он медлительный, но надёжный.
  Эрик приладил крышку обратно к печке.
  – Дальше там есть холодильники и ледник, всё обесточено. Хорошо, что это не случилось летом.
  – Ради Бога! – гневно произнёс Джон. – Пошевели мозгами хоть раз. Как, чёрт побери, это могло случиться летом?
  Эрик замолчал, удивлённый.
  – Как я мог забыть. Я имел в виду, что...
  – К чёрту, что ты имел в виду. Если не можешь говорить разумно, лучше заткнись!
  Обстановка явно накалялась. Макгилл сказал примирительно:
  – Мне кажется, нам следует начать и без мистера Хьютона. Самое необходимое мы расскажем ему позже.
  – Не нужно, – сказал Фил Уоррик. – Вот и он сам.
  Хьютон подошёл к группе, расположившейся рядом с печкой.
  – Я знаю, что мы договорились собраться сегодня утром, но эта шутка уже ни в какие ворота не лезет. Вы знаете, который час?
  Джон Петерсен поднял руку.
  – В Ущелье произошёл обвал, Мэтт. Оно полностью заблокировано. Там столько снега, что и вершины не видно.
  – Ты имеешь в виду, что нам не выбраться?
  – Только не на машинах, – заметил Макгилл.
  Хьютон неуверенно озирался по сторонам, и тогда Джон Петерсен сказал ему:
  – Сядь, Мэтт. Там, где был один обвал, может случиться другой. Я предлагаю извиниться перед доктором Макгиллом и выслушать его предложения.
  – Не нужно никаких извинений – это моё первое предложение.
  Макгилл обвёл взглядом небольшую группу.
  – Нас всё-таки здесь недостаточно: нам нужно побольше мужчин; и мужчин сильных, которых нелегко испугать. Женщин тоже; но не эфирных созданий, а деловых и дисциплинированных.
  Сразу трое заговорили одновременно, и он остановил их рукой.
  – Миссис Сэмсон, Вы будете нашим секретарём. Запишите имена тех, кого предлагают.
  Эрик сказал:
  – Бумага и карандаш – у кассы. Я принесу их.
  Через десять минут Макгилл сказал:
  – Пока достаточно. Миссис Сэмсон, не могли бы Вы срочно разыскать всех этих людей, всё им объяснить и проверить, чтобы они появились здесь как можно быстрей.
  Она встала.
  – Они будут здесь.
  Бэллард вручил ей записку.
  – Передайте это Джо Камерону. Я думаю, Вы найдёте его на шахте, а не дома.
  Миссис Сэмсон вышла. Макгилл посмотрел за окно на неяркий свет.
  – Во-первых, нужно оповестить всех за пределами долины о том, что здесь происходит. Как только станет достаточно светло, я попрошу мужчин попробовать влезть на эту преграду; две команды по двое в каждой, для безопасности. Я напишу для них – нам совсем не нужно, чтобы факты перевирались.
  Бэллард сказал:
  – Тебе для этого может понадобится секретарь. Ты можешь попросить Бэтти с шахты.
  Макгилл коротко кивнул:
  – Если то, что падает со склона, – «крупяной» обвал – вероятнее всего, это он и есть, – тогда магазин может снести.
  – Вы думаете, может? – спросил Эрик.
  – Я уверен, теперь, когда нет деревьев.
  – Ради Бога! – взмолился Эрик. – Каждый раз, когда я задаю вопрос, он обвиняет меня в том, что я срубил деревья.
  Макгилл стукнул ладонью по стеклу витрины. Звук был похож на пистолетный выстрел, и Уоррик заметно подпрыгнул.
  – Теперь послушайте меня, – сказал Макгилл жёстким тоном. – Мы все успеем гораздо больше, если не будем винить друг друга. Я никого не обвинял; я просто констатировал очевидное.
  Тогда вмешался Бэллард и показал на дверь.
  – Сюда сейчас придёт куча народу, и нам предстоит предупредить их о надвигающейся катастрофе. Им совсем не нужно знать, что городской совет владеет информацией вот уже двадцать четыре часа и скрывает её. Вник, Эрик?
  Джон произнёс холодно:
  – Я уже сказал тебе, Эрик, если не можешь говорить разумно, лучше молчи.
  Он кивнул Макгиллу.
  – Продолжайте.
  – Хорошо. Предположим, что это место может снести. Надо, чтобы с полок всё было убрано, и еда была спрятана в надёжном месте.
  Его взгляд остановился на Филе Уоррике.
  – Вы сможете это организовать, мистер Уоррик?
  – Разумеется, – ответил тот. – Но о каком надёжном месте Вы говорите?
  – Для начала – о доме Тури Бака, о других сообщу вам позже. Начните с основных продуктов, а шоколадные бисквиты оставьте на потом. И если Вы найдёте несколько пустых канистр, то можете наполнить их нефтяным топливом из цистерны, о которой упоминал Эрик. Чтобы выжить в катастрофе, нам понадобятся и отопление и еда.
  – Правильно, – решительно сказал Уоррик.
  Бэллард подумал, что, в сущности, Уоррик был совсем неплохим работником, когда он не отдавал указания, а выполнял их.
  – Не забудьте про кладовые в задней части магазина, – напомнил Джон Петерсен.
  Хьютон сказал:
  – С питанием-то всё будет в порядке, а вот что – с людьми? Мы не сможем укрыть всё городское население в доме Тури Бака. Я думаю, что нам всем нужно подняться на восточный склон.
  – Я уже подумал об этом, – сказал Макгилл.
  Он нагнулся вперёд.
  – Я надеюсь, что этого не произойдёт, мистер Хьютон, но когда крупяной оползень сорвётся с западного склона, он пересечёт дно долины и может перевалить через реку. И я не могу тогда сказать, насколько он заденет восточный склон.
  Хьютон смотрел со скептическим выражением, и Макгилл похлопал себя по коленке.
  – Он будет двигаться очень быстро, мистер Хьютон. Не только быстрее, чем Вы бежите, но быстрее, чем едет Ваша машина.
  – Это Ваше предположение, Макгилл? – спросил Эрик.
  – Это результат моих проб. Снег, который перекрыл Ущелье, показался мне чересчур сухим. Чем он суше, тем больше вероятность образования крупяного оползня, и тем быстрее он двигается. Более того, с падением температуры снег становится суше.
  Макгилл кивнул на окно.
  – А температура падает очень быстро.
  Уоррик спросил:
  – Если температура падает, почему же там такой туман? Если верить Вам, то холодный воздух должен рассеять его.
  Макгилл нахмурился, потом ответил:
  – Поверьте мне, что температура понижается. Она упала на полтора градуса с утра.
  – Так куда же пойдут люди? – настаивал Хьютон.
  – Я смогу объяснить, когда посмотрю на карту, которая была у нас вчера.
  Со стороны входа в супермаркет донёсся какой-то шум, и Макгилл сказал Уоррику:
  – Сходите туда и попросите этих ребят подождать там немного. Мы должны объяснить сразу всем. Скажите мне, когда все соберутся.
  – Ладно, – сказал Уоррик.
  – И ни слова им не говорите, – сказал Макгилл. – Нам тут не нужно паники. Просто скажите, что они всё узнают через... – он покосился мимо Хьютона на Джона Петерсена, – ...пятнадцать минут.
  Джон одобрительно кивнул.
  Уоррик вышел, и тогда Эрик сказал:
  – Конечно, есть же надёжное место, где можно спрятать людей. Что Вы скажете о шахте? Это как здоровенное бомбоубежище. И прямо в самой горе.
  – Слушайте, это идея! – воскликнул Хьютон.
  – Я не уверен, что она годится.
  Макгилл подпёр подбородок рукой.
  – Главный вход – как раз у подножия склона, и любая лавина пройдёт прямо над ним.
  – Это точно, – заметил Джон Петерсен. – Потому-то и строят над шоссе снежные галереи. Я видел такие в Швейцарии. Снег попадает точно на перекрытие и скатывается с него.
  – А если, как Вы утверждаете, основная снежная масса станет пересекать долину, то выбраться будет несложно, – заметил Хьютон.
  – Но тогда я говорил о крупяном оползне, – ответил Макгилл. – А представьте себе, что температура начнёт подниматься, тогда о крупяном оползне и речи нет. Лавина будет гораздо более влажной и станет двигаться медленнее, оставив у подножия склона чертовски много снега. И он перегородит главный вход. Мокрый снег после обвала обычно застывает как цемент.
  – На шахте есть оборудование, – сказал Джон Петерсен. – Если им можно бурить скалы, то что говорить про снег или лёд. Через час они уже сумеют выбраться.
  Макгилл пристально смотрел на него.
  – Мне кажется, мы всё-таки не понимаем друг друга. Вы знаете, сколько снега накопилось на западном склоне?
  – Не думаю, что смогу Вам ответить.
  – Так вот, я провёл кое-какие расчёты, и мой приблизительный результат – больше миллиона тонн.
  Эрик разразился хохотом, а Хьютон просто заметил:
  – Это невозможно!
  – Что, чёрт побери, в этом невозможного? Там почти две тысячи акров, покрытых более чем шестью футами снега. Десять дюймов свежего снега равны одному дюйму дождевых осадков, но они испаряются, а снег остаётся. Но этот снег подвергается давлению, и поэтому, по моим расчётам, он эквивалентен восьми дюймам воды на поверхности – и даже больше. Вам даже не потребуется высчитывать, сколько потребуется времени, чтобы такая махина сорвалась. К тому же в последние тридцать шесть часов шёл сумасшедший снегопад, поэтому я вряд ли недооцениваю ситуацию.
  Наступила тишина. Макгилл потёр небритую щеку.
  – Так что ты об этом думаешь, Йен?
  – Что касается шахты, то меня больше беспокоит крупяной обвал. Судя по твоим математическим расчётам этого обвала, мне кажется, ты пользуешься динамикой жидкостей.
  Макгилл кивнул.
  – Правильно.
  – Я так и думал. Так вот, если жидкая масса пройдёт над главным входом с той скоростью, о какой ты говоришь, это приведёт к весьма опасным эффектам в самой шахте. Это всё равно что дуть в горлышко бутылки из-под пива, но даже ещё сильнее.
  – Всасывание, – сказал Макгилл. – Чёрт побери, она сможет сразу высосать весь воздух. Вот об этом я не подумал.
  – Я поговорю с Камероном, – сказал Бэллард. – Может быть, нам удастся построить что-то вроде перегородки или щита.
  – Давай пока оставим это, – сказал Макгилл. – Об этом можно будет подумать, если у нас не будет других мест для укрытия. Давайте перейдём к следующему шагу. Предположим, что обвал произошёл и кого-то накрыло. Что мы должны сделать?
  – Вряд ли мы сможем сделать многое, – сказал Хьютон. – В этом случае и обсуждать нечего. Они погибнут.
  – Совсем необязательно, представь себе. Во время обвалов случаются самые курьёзные вещи. Просто надо спешить на помощь, когда произошёл обвал. Надо проинструктировать их, как следует действовать в таких ситуациях.
  – Не помешает, – заметил Джон Петерсен.
  – Вот именно, – мрачно ответил Макгилл.
  Кто-то шёл к их комнате со стороны входа. Бэллард обернулся и увидел полицейского в форме. Внезапно его осенило, и он хлопнул Макгилла по спине.
  – Радио! – воскликнул он. – У Пая есть передатчик – должен быть.
  Артур Пай остановился.
  – Доброе утро, Джон. Что случилось? Матушка Сэмсон сказала, что ты страсть как хочешь меня видеть.
  Бэллард вмешался.
  – Артур, ведь у тебя есть радиопередатчик, правда?
  Пай обернулся к нему.
  – Да, мистер Бэллард, обычно я ношу его с собой. Но не сегодня. У него небольшая поломка, и поэтому в пятницу я отправил его в ремонт. Завтра рассчитываю его получить.
  Макгилл застонал.
  – Кругом не везёт!
  – Что происходит? – заволновался Пай.
  Мэтт Хьютон открыл было рот, но Джон Петерсен поднял руку и вкратце объяснил, в чём дело. Пай посмотрел на Макгилла с интересом.
  – Это правда?
  Макгилл кивнул.
  – Нарушены телефонные линии и линии электропередач. У кого-нибудь ещё есть радиопередатчик? Есть радиолюбители?
  – Я вроде бы не слышал, – ответил Пай. – Может быть, у одного из скаутов. Я спрошу Бобби Фоусетта.
  Он повернулся к Джону Петерсену.
  – И какие меры Вы приняли?
  Джон показал на всё прибывающую толпу у входа.
  – Мы собираем самых надёжных. Я объясню им ситуацию, а Макгилл объяснит, как им действовать.
  Он пожал плечами.
  – Только он это знает.
  – Тогда лучше вам поторопиться, – посоветовал Пай. – Они уже начинают волноваться.
  Джон Петерсен посмотрел на Макгилла, которой кивнул ему.
  – Хорошо. Давайте приступим.
  Макгилл сказал Бэлларду:
  – Позвони Тури Баку и попроси его приготовиться развлекать толпу детей.
  Он встал и подошёл к Петерсену и Паю.
  – Мы создадим комитет по защите от обвалов, но он не должен превратиться в пустую говорильню – иначе я ничем не смогу помочь.
  – Не превратится, – пообещал Пай.
  Макгилл одобрительно кивнул.
  – Я включил и вас, мистер Пай; и ещё нам хорошо бы врача. Теперь пойдёмте и огласим дурные вести.
  * * *
  Эрик Петерсен сказал:
  – Итак, мой брат рассказал всё людям, которых собрала миссис Сэмсон. Сначала те не поверили, пока кто-то не вошёл с улицы и не сказал, что не может проехать через Ущелье. Даже тогда пришлось их долго убеждать, что город в опасности.
  Он пожал плечами.
  – Было совсем как на той первой встрече совета, только в большем масштабе. Каждому хотелось выдвинуть свои аргументы.
  – А в котором часу это было? – спросил Гаррисон.
  – В половине девятого или ближе к девяти.
  – Значит, уже было светло?
  – И да, и нет. Хука окружена со всех сторон горами, поэтому туда не попадает солнечный свет до самого позднего утра. Было уже светло, но висел плотный туман.
  Профессор Роландсон вытянул указательный палец, и Гаррисон кивнул.
  – Вы утверждаете, что доктор Макгилл сказал Вам, как падает температура. И что мистер Уоррик поинтересовался, что же происходит с туманом. Честно говоря, я сам этого не понимаю. Я бы предположил, что в таких условиях туман должен превратиться в иней. Этому было дано какое-нибудь объяснение?
  – Мне об этом неизвестно.
  – И в это время снегопад ещё продолжался?
  – Нет, сэр, он прекратился. И больше не шёл в течение всего дня.
  Роландсон откинулся назад, а Гаррисон спросил:
  – И как же вы решили проблему? Я имею в виду, как вам удалось убедить собравшихся?
  – Убедил их Артур Пай. Некоторое время он выслушивал аргументы каждого, затем сказал, что надо прекратить болтовню. Он сказал это очень убедительно.
  Гаррисон поднял руку и обратился к залу.
  – Очень жаль, что констебль Пай не смог давать здесь показания. Как вы, наверное, знаете, он погиб уже после обвала, доблестно пытаясь спасти пострадавших. Вчера мне сообщили, что констебль Пай и мистер Уильям Квентин, представитель профсоюза шахты, награждены Её Величеством посмертно крестом святого Георга.
  Раздался гул голосов и негромкие хлопки, быстро перешедшие в бурю аплодисментов. В ложе прессы шумели и неистовствовали. Гаррисон подождал, пока не стихнут аплодисменты, и затем постучал по трибуне.
  – Давайте продолжим заседание.
  Зал успокоился, и Гаррисон обратился к Эрику Петерсену:
  – Не могли бы Вы рассказать нам, что в то время делал мистер Бэллард?
  – Он звонил по телефону, а потом разговаривал некоторое время с мистером Камероном.
  – Он совсем не участвовал в споре?
  – Тогда нет. Он отвёл мистера Камерона в сторону и о чём-то говорил с ним.
  – Вы не слышали, о чём они говорили?
  – Нет, сэр.
  Гаррисон посмотрел на Бэлларда.
  – Мне бы хотелось услышать, о чём шла речь в этой беседе. Вы можете прервать показания, мистер Петерсен. Не пройдёте ли Вы вперёд, мистер Бэллард?
  20
  Бэллард был очень напряжён. Тогда в Хукахоронуи он принял решение, и теперь его вызывали, чтобы он оправдывался. Из-за этого решения пятьдесят четыре человека, которые могли остаться в живых, погибли, и сознание вины легло на него тяжёлым бременем. Он стиснул руки, чтобы не дрожали пальцы.
  Гаррисон спросил:
  – Можете ли Вы пересказать вкратце суть Вашей беседы с мистером Камероном, состоявшейся тогда?
  Голос Бэлларда был твёрд.
  – Мы обсуждали предложение мистера Эрика Петерсена использовать шахту в качестве убежища. Я уже знал от доктора Макгилла, каковы последствия обвалов, и он сказал, что крупяные лавины движутся очень быстро вплоть до двухсот восьмидесяти миль в час.
  Он помолчал.
  – Это промежуточная скорость, разумеется.
  – Вы имеете в виду общую скорость движущейся снежной массы? – спросил Роландсон.
  – Да. Но внутри этой массы существует постоянное коловращение, как утверждает доктор Макгилл. Это коловращение может привести к внезапным порывам, вдвое превышающим промежуточную скорость.
  Роландсон поднял брови.
  – Вы имеете в виду, что скорость лавины в это время может превышать пятьсот миль в час?
  – Так меня информировал доктор Макгилл.
  – Теперь я понимаю Ваши сомнения. Вы боялись эффекта «органной трубки», когда лавина катилась бы над главным входом шахты.
  – Да, сэр. Всасывание могло быть очень сильным.
  – Каков же второй тип обвала?
  – Снежная мокрая лавина может скатываться и гораздо медленнее, возможно, со скоростью тридцать – сорок миль в час. В результате этой сравнительно небольшой скорости она могла бы остановиться над самым главным входом, и доктор Макгилл объяснил мне, что снег такой консистенции немедленно превращается в лёд. Я видел опасность, что несколько сотен тысяч тонн льда неизвестной толщины отгородят людей в шахте от внешнего мира. Эти проблемы мы и обсуждали с мистером Камероном.
  – И что же думал по этому поводу мистер Камерон? – спросил Гаррисон.
  * * *
  Камерон был скептичен.
  – Боже! – воскликнул он. – Вы собираетесь разместить всё население в отверстии горы?
  – Это убежище.
  – Хорошо, это убежище, я знаю, но это не просто. Например, когда именно может произойти катастрофа?
  – Она может вообще не произойти.
  – Точно. Так сколько они будут сидеть там и ждать? Люди смогут выдержать там от силы день, и, если ничего не случится, они захотят выбраться. Вы думаете, что сможете остановить их?
  – Сможет городской совет.
  Камерон присвистнул.
  – Честно говоря, я не слишком завидую тем, кто будет находиться в шахте во время обвала. Миллион тонн снега, падающего с высоты приблизительно три тысячи футов, обязательно вызовет вибрацию.
  Бэллард прищурился.
  – К чему ты клонишь, Джо?
  – Ну, ты ведь знаешь, как мы иногда шли в обход кое-каких правил.
  – Я уже видел результаты этих нарушений. Фактически, я написал об этом доклад в правление. Я ведь недолго здесь работаю, Джо; недостаточно долго, чтобы получить возможность что-то исправить. И сейчас я хочу сказать тебе, что это прекратится. Почему, скажи ты мне Бога ради, ты позволил им так поступать?
  – Я мелкая сошка, – ответил Камерон. – Мой нынешний начальник – этот жалкий комок желе, Доббс, а над ним – Фишер, что одной ногой в могиле и вряд ли соображает, что к чему. Остальные не лучше. Гуманисты они только в одном – если, скажем, особо старательный работяга хочет зашибить деньгу, нарушив какое-то правило, он всегда может это сделать. Доббс на такие вещи смотрит сквозь пальцы, потому что сам кое-что с этого имеет.
  – А ты?
  Камерон уткнулся взглядом в пол.
  – Может быть, я тоже.
  Он с вызовом посмотрел на Бэлларда.
  – Я этого не оправдываю. Я просто говорю как есть. Мне не нравится Доббс, и я это делал не ради денег. Я делал это ради работы, Йен. Мне приходилось держаться за своё место. Это последнее место главного инженера, которое я получил. Если я потеряю его, то скачусь вниз, стану помощником какого-нибудь ловкого молодчика, который делает карьеру, а когда ты будешь в моём возрасте, ты поймёшь, что на это невозможно согласиться. Если бы я не играл в эти игры, меня бы уволили.
  Он невесело засмеялся и похлопал Бэлларда по плечу.
  – Но не говори мне, что ты уже окончательно поверил мне. Я пытался сделать, что мог, в самом деле пытался, но эти деловые акулы из Окленда – довольно прижимистые подонки – только берут, не давая ничего взамен. Я умолял Доббса, я умолял Фишера – выделить больше средств на безопасность шахты, на поддержание техники безопасности. Они мне ответили: «Работайте!» И точка.
  Бэллард протёр глаза.
  – Не понимаю, о чём ты? Говори конкретнее.
  – Скажу. Если эта махина сорвётся с горы, мокрый снег или сухой, это не имеет значения, она, наверняка, вызовет чертовски сильное сотрясение. Может быть, мы и обращались с инструкциями чересчур вольно, но мне не хотелось бы оказаться там, когда это произойдёт. Я не думаю, что поддерживающие системы выдержат.
  Бэллард глубоко вздохнул.
  – Есть над чем подумать, Джо. Кто-нибудь сегодня есть в шахте?
  – Воскресная эксплуатационная группа. Парней шесть. Инженеры и электрики.
  В голосе Бэлларда зазвенела сталь.
  – Выведи их оттуда. Выведи их оттуда немедленно. И пошевеливайся, Джо, чёрт побери.
  Он повернулся на каблуках и пошёл к шумной толпе спорящих около двери. Артур Пай взревел, как раненый бык, перекрывая шум:
  – Тихо! Давайте послушаем, что нам скажет Макгилл.
  Макгилл повернулся, когда Бэллард тронул его за локоть.
  – Мы тут обсуждали идею Эрика Петерсена использовать шахту как укрытие. Мне кажется, не такая уж плохая идея. Я думаю, можно не обращать внимания на эффект всасывания, если Джо Камерон сможет закрыть вход каким-нибудь щитом. И там все смогут легко разместиться.
  – Нет, – сказал Бэллард. – Никто туда не спустится. Я только что приказал находящимся сейчас в шахте людям немедленно покинуть её.
  Раздались удивлённые восклицания, снова прерванные окриком Пая. Он спросил:
  – Почему, мистер Бэллард?
  – Потому что я не ручаюсь за её надёжность. Мистер Камерон только что сказал, что миллион тонн снега, устремлённого на дно долины, вызовет достаточное сотрясение. Я не считаю, что шахта надёжна.
  Пай нахмурился.
  – Не надёжна?
  – Это моё решение, и я его принял, – ответил Бэллард. – Как только все выйдут оттуда, я опечатаю вход.
  – Ну, вот и всё, – сказал Макгилл. – Не будем больше об этом спорить. – Он с любопытством посмотрел на Бэлларда, прежде чем повернулся в Паю. – Мне нужны четверо мужчин, знающих горы, если возможно. Им понадобятся верёвки и ледорубы, если у вас есть.
  – Некоторые из скаутов – хорошие альпинисты.
  – Годится, – коротко ответил Макгилл. – Где же секретарша, которую ты мне обещал, Йен?
  * * *
  – Вот как это было, – сказал Бэллард.
  Гаррисон подался назад и спросил заседателя слева:
  – У Вас есть вопросы, мистер Фрэнч?
  – Разумеется, есть.
  Фрэнч развернул своё кресло так, чтобы хорошо видеть Бэлларда.
  – Вы знаете, что я из Горного Министерства, мистер Бэллард?
  – Да.
  – Я очень внимательно слушал Ваши показания. Итак, вы приказали опечатать шахту, потому что боялись, что ствол может обвалиться от снежной лавины?
  – Именно так.
  – Известно ли Вам, что из-за некоторых природных особеностей правила горной добычи в нашей стране предусматривают возможность землетресений?
  – Известно.
  – Таким образом, если даже большая снежная масса сойдёт вниз с западного склона над шахтой, ущерб будет незаметным или его не будет вообще при условии, что соблюдаются все правила. Вы согласны с этим?
  – Да.
  – Значит, поступая именно так, Вы очевидно считали, что правила, утверждённые Министерством, не были выполнены?
  – Я считал, вместе с мистером Камероном, что эти инструкции были истолкованы достаточно свободно, в основном в экономических интересах. Окажись у нас на шахте горный инспектор, я был бы в затруднительном положении.
  – Это, мистер Бэллард, весьма опасное допущение, – холодно сказал Фрэнч.
  – Согласен с Вами, сэр.
  – И, следовательно, руководствуясь этими соображениями, Вы опечатали шахту. В катастрофе погибло пятьдесят четыре человека. После катастрофы шахта была вскрыта, и поддерживающие системы, как оказалось, в результате, выдержали сотрясение. Ни в одной части шахты ничего не было нарушено. Если бы всё население Хукахоронуи укрылось бы в шахте, как предложил мистер Эрик Петерсен, они были бы в безопасности. Что Вы на это скажете, мистер Бэллард?
  Бэллард выглядел удручённым.
  – Это давило на меня тяжёлым грузом после катастрофы. Ясно, что я принял неправильное решение, но ясно это только нам с вами сейчас. А тогда я был там, и решение зависело от меня, поэтому я принял его, опираясь на доступные мне сведения.
  Он сделал паузу.
  – Я должен добавить, что если бы снова оказался в той же ситуации, то не стал бы менять своего решения.
  На галёрке послышались восклицания, и пол заскрипел. Гаррисон мягко сказал:
  – Но шахта должна былабыть надёжной, мистер Бэллард.
  – Правильно, сэр.
  – И она не была таковой?
  – Не была.
  Роландсон нагнулся вперёд, широко расставив локти на трибуне, и встретился взглядом с Фрэнчем.
  – Была ли шахта опечатана членом инспекции горной добычи, мистер Фрэнч?
  – Да, была.
  – Что он думал о поддерживающих системах, которые осмотрел?
  – Его отзыв был нелестным, – ответил Фрэнч. – К тому же, он сделал устный доклад сразу после своей проверки, и его реплики были явно непечатными.
  Бэллард сказал:
  – Я представил подробный доклад правлению компании. Я требую, чтобы он фигурировал в качестве свидетельства.
  Гаррисон нагнулся вперёд.
  – Мистер Рикмен, можно ли ознакомиться с докладом?
  Рикмен несколько минут шептался с Кроуэллом, затем взглянул на Гаррисона.
  – Мне поручено довести до сведения Комиссии, что никакого доклада от мистера Бэлларда получено не было.
  Бэллард побледнел. Он произнёс, сдерживая себя:
  – Я могу представить Комиссии копию моего доклада.
  – Позвольте заметить, мистер председатель, – сказал Рикмен. – Тот факт, что мистер Бэллард может сейчас предложить копию своего доклада, вовсе не означает, что доклад был послан в правление компании. По сути дела, любой доклад, который мистер Бэллард может предложить Комиссии, мог быть написан постфактум.
  Гаррисон обомлел.
  – Вы на самом деле считаете, что доклад, представленный мистером Бэллардом, написан уже после катастрофы и является фальшивкой?
  – Позволю себе заметить, что я просто не исключаю такой возможности – он мог быть написан хоть вчера.
  – Занятное предположение, мистер Рикмен. Что Вы об этом думаете, мистер Бэллард?
  Бэллард посмотрел на Рикмена, который посмотрел на него без тени смущения.
  – Мистер Рикмен утверждает, что я лжец.
  – О, нет! – воскликнул Рикмен несколько напыщенно. – Я лишь утверждаю, что Вы вполне можете им быть.
  – Мистер Рикмен не совсем благотворно действует на мою психику, – заметил Бэллард. – Я буду рад ответить на любые вопросы по поводу безопасности шахты мистера Фрэнча, мистера Ганна, представляющего Всеобщий Союз Шахтёров, или любого другого заинтересованного лица.
  Улыбка исчезла с лица Рикмена, когда Ганн ухватился за предложение.
  – Мистер Бэллард, Вы утверждаете, что шахта была небезопасна. Говорили ли Вы об этом тогда с кем-нибудь ещё?
  – Говорил. Я упоминал об этом в беседах с мистером Доббсом, мистером Камероном и доктором Макгиллом и до, и после катастрофы.
  – Вы предприняли какие-нибудь шаги, чтобы исправить положение?
  – Я написал доклад и собирался выполнять изложенные там требования.
  – За сколько времени до обвала вы приступили к работе в компании?
  – За шесть недель.
  – Всего шесть недель! – повторил Рикмен с явно наигранным удивлением.
  – В таком случае мистер Рикмен или даже мистер Лайалл едва ли смогут предположить, что Вы несёте ответственность за положение дел на шахте.
  – У меня и не было такого предположения, – сухо сказал Лайалл.
  Рикмен промолчал.
  – Но кто-то должен был нести ответственность, – настаивал Ганн.
  – В чём, на Ваш взгляд, причина такого скандального положения дел?
  – Шахта была ориентирована на прибыль. Чтобы её добиться, все побочные расходы были сокращены. Все деньги, которые вкладывались в шахту, шли на увеличение производительности – на увеличение прибыли. Все расходы, не связанные с производительностью, сокращались, в том числе и расходы на технику безопасности.
  Бэллард подвинулся в кресле и посмотрел прямо на Рикмена.
  – Теперь, когда богатая жила золотой руды высокого качества обнаружена на этом участке, можно надеяться, что больше денег будет вложено в технику безопасности.
  Рикмен сразу вскочил.
  – Мистер председатель, я протестую. Свидетель выдаёт главные секреты компании – секреты, которые он узнал во время исполнения своих служебных обязанностей. Разве это достойно ответственного за свои поступки директора?
  Ложа прессы начала неистовствовать. В возникшем шуме потонула реплика Бэлларда:
  – Вы имеете в виду экс-директора?
  21
  Когда комиссия по расследованию снова собралась после полудня, Гаррисон язвительно заметил:
  – Надеюсь, что нарушений, из-за которых пришлось закрыть утреннее заседание, больше не будет. Мудро ли ведёт себя мистер Бэллард, решать не мне. Однако мне кажется, что его поведение – реакция на ту тактику враждебности, против которой я призывал ещё на открытии нашего расследования. Мистер Рикмен, я предупреждаю Вас в последний раз: Вы не должны переусердствовать в защите интересов Вашего клиента. Ещё одно такое же выступление, подобное утреннему, и мне придётся просить Вашего клиента найти кого-то другого, представляющего его интересы.
  Рикмен встал.
  – Я приношу комиссии свои извинения, если обидел кого-нибудь.
  – Ваши извинения приняты.
  Гаррисон посмотрел на свои записи.
  – Я хотел бы задать следующий вопрос мистеру Бэлларду. Он будет коротким, поэтому Вы можете оставаться на своём месте. Мистер Бэллард, Вы сказали, что советовались с мистером Камероном. Я внимательно прочитал Ваше свидетельство и обнаружил, что мистер Доббс, управляющий шахтой и начальник мистера Камерона, в нём совершенно не фигурирует. Где мистер Доббс был всё это время?
  Бэллард колебался.
  – Я в самом деле затрудняюсь ответить. Похоже, с ним что-то случилось.
  – Что именно?
  – Я бы сказал, что он психологически вышел из строя. Казалось, он замкнулся в себе. Он передал все свои обязанности в мои руки. Естественно, меня это взволновало, и я послал доктора Скотта поговорить с мистером Доббсом, чтобы тот разобрался, что же происходит на самом деле. Мне кажется, полезнее будет выслушать его показания. Я не специалист в медицине.
  – Да, это будет полезнее. Я вызову его позднее, если возникнет необходимость.
  Гаррисон снова просмотрел свои записи.
  – Похоже, что доктор Макгилл тогда возглавил дело и взялся за него серьёзно. Он был, так сказать, организующей силой, поскольку он один имел представление о том, что может произойти. Мне кажется, нам лучше выслушать его мнение.
  Макгилл занял своё место и сразу заявил:
  – Думаю, что могу разъяснить вопрос, который волнует профессора Роландсона. Туман.
  Роландсон поднял голову.
  – Да, хотелось бы услышать.
  – Это меня тоже сильно волновало, – сказал Макгилл. – Хотя я и старался это скрыть. Я не понимал, откуда взялся такой туман при быстро падающей температуре. Он был весьма плотным – почти как смог – и был для нас очень опасен. И только после обвала мне пришло это в голову.
  Он знал, что будет давать показания всё оставшееся время, и устроился поудобнее в кресле.
  – Может быть, вы помните, что первый обвал перегородил и реку, и дорогу одновременно. Река была покрыта льдом, но вода, разумеется, двигалась под ним совершенно свободно. Когда река была перегорожена, вода поднялась и взломала лёд. Эта вода была относительно тёплой, и от её соприкосновения с холодным воздухом появился туман. Он постоянно превращался в иней, но, когда вода разлилась по береговым поймам, вся их поверхность оказалась в соприкосновении с воздухом, и поэтому туман образовывался гораздо быстрее, чем выпадал иней.
  – Оригинальная теория, – заметил Роландсон. – И, несомненно, точная.
  – Как я говорил, этот эффект причинил нам немало неприятностей в тот день. Он весьма затруднил наши действия.
  – О чём Вы побеспокоились прежде всего? – спросил Гаррисон.
  – О безопасности людей, – сразу ответил Макгилл. – Как только серьёзность ситуации стала очевидной, у меня появилась большая поддержка. Мне хотелось бы сказать, что многие сделали всё, что было в их силах. Особенно отличился Джон Петерсен.
  Гаррисон кивнул и сделал пометку в блокноте.
  – Какие меры были предприняты?
  – Во-первых, нужно было установить связь с внешним миром. Как только позволил свет, мы послали две команды, которые были должны выбраться из долины. Первая команда должна была перебраться через лавину, блокировавшую Ущелье, вторая отправилась окружным путём. Как только это удалось, я собрал всех детей и отправил в дом Тури Бака, о безопасности которого было известно. В это время меня начал беспокоить централ, практически уязвимый...
  – Централ? – поинтересовался Гаррисон.
  – Прошу прощения, – сказал Макгилл. – Трансатлантическая – или транстихоокеанская – путаница. Вы называете это коммутатором – телефонным коммутатором. Он был как раз на открытой местности и явно подвергался опасности, а связь нам нужна была позарез. Выход из строя телефонной системы во время наших операций создал бы огромные трудности. Я обсудил это с мистером Бэллардом и мистером Петерсеном, и один из электриков шахты вызвался добровольцем – работать на коммутаторе. Однако миссис Морин Скэнлон, телефонный оператор, отказалась покинуть своё место. Она сказала, что не хочет обвинений в уклонении от обязанностей, и отказалась уйти. Она также заявила, что это – её коммутатор и она никому не позволит его трогать.
  Макгилл понизил голос.
  – Телефонная связь работала прекрасно во время наших манёвров и вплоть до самой катастрофы, когда коммутатор был разрушен, и миссис Скэнлон погибла. Мистер Джон Петерсен погиб там же, пытаясь спасти миссис Скэнлон.
  В зале наступила мёртвая тишина, затем послышался долгий, прерывистый вздох.
  Гаррисон мягко заметил:
  – Похоже, Вы переоценили свои силы.
  – Мистер Бэллард и Джон Петерсен были, если можно так выразиться, основными передаточными звеньями нашего комитета. Мистер Бэллард занимался шахтой, а мистер Джон Петерсен городом, ему помогали остальные члены совета. Прежде всего необходимо было убедить жителей города в серьёзности ситуации, потому-то и была так важна телефонная связь. Члены совета говорили лично с каждым владельцем дома долины. Что касается меня, то я просто обеспечивал общее руководство, чтобы предотвратить возможные ошибки, и, спустя некоторое время, я смог поразмыслить над тем, что нужно делать, когда обвал кончится.
  Профессор Роландсон сказал:
  – Вы в то время были уверены, что произойдёт ещё один обвал?
  – Я не был уверен, но не исключал такой возможности. Как учёный, я привык к этому. Точно об обвалах известно только то, что они непредсказуемы. Я вспоминаю случай в Швейцарии, где был снесён пятисотлетний дом, – за пятьсот лет по этому пути не прошла ни одна лавина! Никто не может предсказать такие вещи. Но на базе моих исследований и моего опыта я рассчитал, что обвал возможен процентов на семьдесят – и с падением температуры шансы будут увеличиваться.
  – Увеличиваться до восьмидесяти процентов?
  – Да, что-то около того, и даже выше.
  – Мы остановились на том, что Вы рекомендовали людям укрыться в безопасных местах. Кто оценивал их безопасность? – продолжил Гаррисон.
  – Я, сэр.
  Макгилл колебался.
  – Безопасность была относительной. По правде говоря, я не был уверен даже в безопасности дома Тури Бака теперь, когда на склоне не было деревьев. Но из того, чем мы располагали, он был менее опасным, и поэтому почти всех детей мы разместили там. Что касается остальных, я изучил карту и открытую территорию, правда, тут туман осложнял задачу, и попытался учесть особенности местности; годилось всё, что можно было использовать в качестве преграды между людьми и снегом.
  Он остановился.
  – Надо признаться, я допустил грубую ошибку в одном из расчётов.
  – Никто не может Вас в этом обвинить, – заметил Гаррисон.
  – Спасибо, сэр. Самым трудным было заставить людей двигаться. Никто не хотел покидать тёплый дом ради того, чтобы торчать на улице под снегом, а плотный туман играл явно не в нашу пользу. Констебль Пай, человек сильной воли, очень помог в этом.
  – Вы сказали, что у Вас появилось время подумать, что придётся делать после обвала. Что Вы имеете в виду?
  – Самое главное после обвала – поспешить на помощь, но спасатели не всесильны. Обнаружить заваленного снегом человека исключительно трудно. Опыт Швейцарии показывает, что команда из двадцати тренированных спасателей должна работать двадцать часов, чтобы тщательно исследовать местность в один гектар.
  – Гектар равен двум с половиной акрам, – вмешался Роландсон.
  – Так вот, у нас не было ни тренированных спасателей, ни оборудования. Мы не могли быть уверены в помощи извне, поэтому нам приходилось обходиться тем, что у нас было. Мы сняли с домов телевизионные антенны; из них мы смогли смастерить алюминиевые щупы, чтобы спасательные команды могли делать пробы. Мистер Камерон в мастерской шахты сделал из антенн десятифутовые щупы. Я собрал три команды – шестьдесят человек, и попытался провести начальный курс для спасателей.
  – В котором часу это было?
  Макгилл покрутил головой.
  – Не могу сказать, сэр. Я был слишком занят, чтобы смотреть на часы.
  * * *
  От тумана кожа делалась липкой. Он чуть клубился, как только задувал лёгкий ветерок, и тогда доступная взгляду перспектива резко менялась. Большая группа мужчин, неповоротливых в своей тёплой зимней одежде, бесцельно ожидала чего-то – одни стучали нога об ногу, чтобы согреться, другие грели пальцы своим дыханием и стучали себя по груди.
  – Вот что, ребята, – крикнул Макгилл. – Те, у кого есть щупы, выйдите вперёд и постройтесь.
  Он очень критически осмотрел их.
  – Постройтесь как в армии или на параде – плечом к плечу, по стойке «вольно!» Ноги врозь на десять дюймов.
  Все задвигались. Когда они догадались, какой у них сейчас вид, послышался смущённый смех.
  – Ничего смешного в этом нет, – заметил Макгилл. – Остальные – подойдите поближе.
  Он вышел вперёд, держа моток шнура, и один конец вручил крайнему в строю слева.
  – Держи.
  Он двинулся вдоль строя, разматывая шнур, и подойдя к последнему справа, обрезал шнур и вручил ему.
  – Теперь вы двое будете делать отметки. Наклонитесь и натяните шнур туго по снегу. Все остальные – наступите на шнур.
  Он наблюдал за выполнением приказа.
  – Так вот. Впереди местность, где кого-то завалило снегом, но вы не знаете, где именно. Наступите на щуп носком левого сапога и утрамбуйте снег. Вы нащупаете дно на три фута, не больше. Когда будет обвал, снега будет гораздо больше, чем сейчас.
  Все принялись действовать щупами.
  – Хорошо, теперь повторите то же самое носком правого сапога.
  Кто-то из строя крикнул:
  – А как мы обнаружим тело?
  – Узнаете, – ответил Макгилл. – Тут ошибиться невозможно. Как только наткнётесь на тело, остановитесь – не используйте щуп как копьё. Вызывайте начальника команды, который очертит место для тех, кто будет копать. Теперь вы, двое маркеров, сделайте шаг вперёд – не больше чем на фут – и снова натягивайте шнур. Все остальные – наступите на него и снова пробуйте щупом – как до этого.
  Он повернулся к толпе наблюдавших.
  – Видите? Они проверяют каждый квадратный фут; мы называем это «глубокий поиск», и точность попадания девяносто пять процентов. Для глубокого поиска нужно проверить щупом каждый фут. Если тело находится не глубже длины вашего щупа, то вы точно найдёте его.
  Кто-то сказал:
  – Чертовски долгая история.
  – Да, – согласился Макгилл. – Дело долгое. Когда будут готовы остальные щупы, я обучу вас черновому поиску. Правда, здесь шансы найти тело уменьшаются на тридцать процентов, но зато дело двигается быстрее. Иногда скорость нужнее, чем тщательность.
  – Вон Камерон везёт нам щупы, – воскликнул кто-то.
  Макгилл развернулся и увидел грузовик, направляющийся к ним. Как только тот затормозил, он сказал:
  – О'кей, давайте разгружать.
  Он вынул пачку сигарет. Камерон выбрался из кабины и проковылял по хрустящему снегу, чтобы взять сигарету из предложенной пачки.
  – Спасибо, Майк. Как дела?
  Макгилл оглянулся, чтобы удостовериться, что остальные их не слышат.
  – Не здорово. Ты знаешь, сколько нужно времени для тренировки спасателей Парсенденста в Швейцарии? При том, что у них есть снаряжение.
  – Что ... как ты сказал? Это что-то вроде спасательной снежной службы?
  Макгилл кивнул.
  – Наши парни полны энтузиазма, но как дойдёт до дела, особой пользы от них не будет. Некоторые из них вообще могут оказаться под снегом. От остальных тоже мало проку.
  – С чего ты взял?
  – Миллион тонн снега, или ещё чего-нибудь, падающего совсем рядом, парализует человека.
  Макгилл выпустил длинную струю дыма.
  – Это называется обвальным шоком. Нам понадобится помощь извне, и как можно скорее, и я просто очень надеюсь, что у них будут собаки. Обученная собака находит тело за одну десятую того времени, которое понадобится команде из двадцати спасателей. Половина жертв обвалов в Швейцарии была найдена собаками.
  Камерон повернулся и посмотрел на строй мужчин, всё ещё опускающих щупы в снег.
  – Тогда для чего ты всё это затеял?
  – Просто чтобы поддержать дух. Вроде трудотерапии. Сколько щупов ты привёз?
  – Двадцать. Через час будет ещё двадцать.
  Он оглянулся на грузовик.
  – Они разгрузили. Я, пожалуй, поеду.
  – Ладно, Джо.
  Когда Камерон уехал, Макгилл вышел вперёд.
  – Ребята, кто получил новые щупы, подойдите сюда. Я покажу вам черновой поиск.
  Он замолчал, увидев «лендровер», подъехавший и остановившийся рядом с ними. Из него вышли двое, один оказался Бэллардом. Другого Макгилл видел впервые.
  Бэллард подошёл к нему.
  – Майк, это Джек Макаллистер. Он перешёл через Ущелье.
  – Мы встретили двоих ваших на самой вершине, – сказал Макаллистер. – Сейчас они пошли разыскивать телефон. Они рассказали нам, что тут произошло, поэтому я спустился, чтобы увидеть собственными глазами.
  – Слава Богу! – сказал Макгилл. Он слегка перевёл дух. – Каковы шансы на эвакуацию всей долины – всех жителей?
  Макаллистер покачал головой.
  – Шансов нет. Я очень долго пробирался. Снег застывает – теперь это скорее лёд. Местами там просто вертикальные уступы. Но ребята – телефонисты пробуют провести там сейчас линию.
  – Дай-то Бог.
  Макгилл бросил сигарету и потушил её сапогом.
  – По крайней мере, мы прорвались к внешнему миру. Лучше поздно, чем никогда.
  – Они знали ещё прошлой ночью, – неожиданно сказал Макаллистер. – Я звонил в полицию. Там, по другую сторону Ущелья, собралась сейчас целая команда. Они ставили там палатки, как раз когда я начал подъём.
  Макгилл повернулся к Бэлларду.
  – Знаешь, что меня беспокоит?
  – Что?
  Макгилл показал наверх.
  – То, что из-за тумана нельзя увидеть этот чёртов склон. Это в меня вселяет какое-то неприятное чувство.
  – Тсс! – произнёс Макаллистер. – Что это?
  – Что, что?
  Над их головами раздался гул, постепенно нараставший.
  – Самолёт, – сказал Макгилл, тщетно пытаясь разглядеть что-то в тумане.
  – Он здесь не сможет сесть, – сказал Бэллард.
  Они слышали, как самолёт кружит над ними, но не видели его. Гудение продолжалось минут десять, затем прекратилось, чтобы возобновиться через десять минут.
  * * *
  – Вот и всё, – сказал Макгилл. Он упёрся руками в подлокотники свидетельского кресла и смотрел на Гаррисона. – Тут-то нас и застигла лавина.
  22
  Гаррисон глубоко вздохнул.
  – Теперь приступим к самому обвалу. В прессе высказывались предположения, что самолёт, посланный для расследования ведомством гражданской защиты, вызвал вибрацию, которая и привела лавину в движение. Что Вы думаете по этому поводу, доктор Макгилл?
  – Это сущая чепуха, сэр, – резко заявил Макгилл. – Идея, что шум способен вызвать обвал, – просто миф, сплетня старых кумушек. В США были проведены авиационные исследования сверхзвуковых скоростей. Даже довольно высокое давление в два фута на квадратный фут, вызываемое истребителем типа «Хастлер», не произвело заметного эффекта.
  Он сделал паузу.
  – Но это – при нормальной мощности. В Монтане были проведены эксперименты с самолётом «Ф-106», выходившим из пике на сверхзвуковых скоростях. Они в самом деле вызвали снежные обвалы. Но самолёт, летавший над Хукахоронуи, ни в коем случае не мог быть причиной обвала.
  Гаррисон улыбнулся.
  – Пилот будет очень рад это услышать. Мне кажется, его мучили угрызения совести.
  – И совершенно зря, – сказал Макгилл. – Эта лавина была готова сорваться, и она сорвалась без его помощи.
  – Благодарю Вас, доктор Макгилл. Так вышло, что пилот и бывший с ним в самолёте наблюдатель оказались единственными, кто видел, как начинался обвал. Из показаний, которые мне удалось прочесть, мне стало ясно, что наблюдатель готов рассказать об обвале гораздо больше. Вы свободны, доктор Макгилл. Вызовите, пожалуйста, офицера авиации Гатри.
  Гатри занял место Макгилла. Это был пышущий здоровьем молодой человек лет двадцати.
  Рид спросил:
  – Как Вас зовут?
  – Чарльз Говард Гатри.
  – Ваша профессия?
  – Офицер авиации Королевских Воздушных сил Новой Зеландии.
  Гаррисон спросил:
  – Как получилось, что Вы пролетали в то время над Хукахоронуи?
  – Приказ, сэр.
  – Какой именно приказ Вы выполняли?
  – Вылететь в Хукахоронуи и приземлиться, если возможно. Разведать ситуацию и сообщить по радио. Как мне сказали, приказ был дан Министерством гражданской защиты.
  – Так. Продолжайте.
  – Пилотировал экипаж лейтенант авиации Сторей, а я был наблюдателем. Мы вылетели в Хукахоронуи из аэропорта Хэрвуд, что находится здесь, в Крайстчёрче. Когда мы добрались до места, то обнаружили, что о посадке и речи быть не может. Долину покрывал плотный слой тумана. Садиться было чертовски рискованно. Мы передали по радио эту информацию в Крайстчёрч и получили инструкции летать над долиной в ожидании, пока туман рассеется.
  – Что Вы можете ещё сказать о погоде?
  – Наверху, над облаками небо было чистым, и ярко светило солнце. Воздух был очень прозрачным. Можно было фотографировать. Я помню, как сказал лейтенанту Сторей, что снаружи, должно быть, очень холодно. Был именно такой день – ясный и холодный.
  – Вы упомянули о фотографировании. Вы получили инструкции делать фотографии?
  – Да, сэр. Я отснял целых две плёнки пространства над долиной – всего семьдесят два кадра. Включая фотографии местности, покрытой туманом, на всякий случай, вдруг это окажется важным. Я не мог понять, откуда взялся туман, сэр, поскольку вокруг всё было так ясно.
  Гаррисон достал из конверта несколько глянцевых чёрно-белых снимков.
  – Это те самые фотографии, которые Вы сделали?
  Он начал по одной показывать их Гатри.
  Тот подался вперёд.
  – Да, сэр, это те самые официальные фотографии.
  – Я вижу, Вы сделали снимок лавины, которая заблокировала Ущелье.
  – Да, мы пролетали низко, чтобы его сделать.
  – Вы сказали, что это официальные фотографии. Следует ли нам понимать, что есть ещё и неофициальные фотографии?
  Гатри заёрзал в своём кресле.
  – Вообще-то я – кинолюбитель, и случайно прихватил с собой кинокамеру. Возможности у неё небольшие – стандарт 8 мм. Но условия были хорошие, да и горы казались такими красивыми, что я решил отснять одну часть.
  – И пока Вы снимали, начался обвал, и Вам удалось заснять его?
  – Кое-что, сэр.
  Гатри сделал паузу.
  – Я боюсь, что фильм не очень высокого качества.
  – Но когда Вы проявили плёнку, Вы поняли, насколько это важно и предложили Комиссии в качестве свидетельства. Это правильно?
  – Да, сэр.
  – Что ж, тогда мне кажется, что фильм будет лучшим свидетельством. Установите экран, мистер Рид, будьте добры.
  Гул голосов раздался в зале, пока распорядители устанавливали экран и проектор. На окнах были спущены шторы. В полутьме Гаррисон произнёс:
  – Можете начинать.
  Проектор щёлкнул и загудел, на экране вспыхнули быстро сменяющие друг друга буквы на неясном белом фоне. Неожиданно появилось знакомое изображение – белые горы и голубое небо. Оно сменилось кадром с земной поверхностью.
  – Это долина, – объяснил Гатри. – Вы можете видеть туман.
  Он замолчал.
  – Прошу прощения, сэр.
  – Ничего, мистер Гатри. Комментируйте, если находите нужным.
  – В первой половине фильма комментировать особенно нечего, – сказал Гатри. – Только горы. Несколько красивых панорам горы Кука.
  Фильм продолжался. Обычная любительская съёмка туриста. Но шли секунды, сцены сменяли друг друга, и напряжение в зале росло.
  Наконец Гатри сказал:
  – Мне кажется, сейчас должно появиться. Я попросил лейтенанта Сторея взять направление на север над долиной Хукахоронуи.
  – На какой высоте Вы летели? – спросил Роландсон.
  – Немного выше двух тысяч футов.
  – Значит, западный склон долины находился прямо под вами.
  – Да, сэр. После я обнаружил, что его высота – от вершины до дна долины – шесть тысяч футов. Вот он, наконец-то.
  Камера взмыла вверх, показав кусочек голубого неба во весь экран, потом – несколько скал, тут и там поднимавшихся ввысь, и потом появился снег, настолько белый, резкий, что заболели глаза. С эстетической точки зрения это выглядело ужасно, но не это сейчас было главным.
  Неожиданно изображение задрожало и расплылось, затем вернулась чёткость.
  – Вот он, – сказал Гатри. – Тогда-то всё и началось.
  Появилась слабая струйка серого цвета, тень от поднявшегося снега, становившаяся всё больше, пока лавина двигалась вниз по склону. Вскоре она скользнула в сторону, и камера последовала за ней. Следующий, смазанный кадр изображал далёкие горы и небо.
  – Мы пытались выровнять самолёт, – извиняющимся тоном сказал Гатри. – Мы были выбиты из колеи.
  На другом кадре ослепительно-белые облака постепенно заслонила упавшая на горы тень, которая продолжала расти. Бэллард облизнул сухие губы. Ему приходилось однажды видеть огромный пожар на нефтевышках, и зрелище этого растущего облака, двигавшегося вниз по склону, напоминало ему вздымающиеся клубы чёрного дыма того пожара.
  Кадр сменился круговой панорамой земной поверхности.
  – Я попросил лейтенанта Сторея накрениться, – сказал Гатри, – чтобы можно было лучше рассмотреть долину. Он сделал это чересчур резко.
  Кадры уже не дёргались, и теперь можно было видеть, как пришёл в движение целый склон. Хотя кадры были не очень чёткими, зрелище впечатляло.
  Теперь часть лавины почти достигла подножия горы и приближалась к самому туману, покрывавшему дно долины. Гатри сказал:
  – Скоро у нас должно было кончиться топливо. Нам оставалось дать ещё один круг и возвращаться назад.
  Туман вёл себя странно. Задолго до того, как лавина приблизилась к нему, туман неожиданно расступился, словно разогнанный невидимым реактивным самолётом. Он испарился самым волшебным образом, и на мгновение стали видны здания. Затем снег поглотил всё.
  Экран залил ослепительно белый свет, и в наступившей тишине был Слышен только звук ракорда, хлопающего по ещё вращающейся бобине.
  – Именно тогда у меня кончилась плёнка, – сказал Гатри.
  – Кто-нибудь может раздвинуть занавески? – попросил Гаррисон.
  Его просьбу исполнили, и он подождал, пока не стихнет обмен мнениями.
  – Итак, Вы отсняли плёнку. Что Вы сделали потом?
  – Связались со штабом по рации и доложили о том, что видели.
  – И как там отреагировали?
  – Они спросили, не можем ли мы приземлиться. Я спросил лейтенанта Сторея, и он сказал, что нет. Внизу всё ещё оставался небольшой туман, но это было не всё. Понимаете, он не знал, где можно сесть после того, как всё накрыла лавина. Тогда нам было приказано возвращаться в Крайстчёрч.
  – Благодарю Вас, мистер Гатри. Вы можете вернуться на своё место.
  Гаррисон посмотрел на Макгилла.
  – Есть ли у Вас какие-нибудь комментарии к тому, что Вы только что видели, доктор Макгилл? Вы можете отвечать со своего места.
  – С профессиональной точки зрения этот фильм меня очень заинтересовал. Если мы узнаем количество кадров в секунду, мы сможем точно измерить скорость лавины. Фильм подтверждает наши догадки. Из-за тумана мы наблюдали, что впереди движущейся снежной массы шла воздушная волна. По самым приблизительным расчётам я могу допустить, что волна двигалась около двухсот миль в час. Такая волна, помимо лавины, и сама может вызвать значительный ущерб. Мне кажется, фильм следует сохранить и, само собой, сделать с него копии. Я не отказался бы иметь копию для своих исследований.
  – Благодарю Вас.
  Гаррисон посмотрел на часы.
  – Время подошло к концу. Мы снова соберёмся здесь завтра, в десять часов.
  Его молоточек стукнул по трибуне.
  23
  Макгилл влился в поток выходящих из зала. Впереди, рядом с Бэллардом, он увидел высокую фигуру Стеннинга. Они не беседовали друг с другом и, выйдя в коридор, разошлись в разные стороны. Он улыбнулся и подумал, что ни одного из них семейство Бэллардов ни в чём бы не заподозрило.
  – Доктор Макгилл!
  Кто-то ухватил его за локоть и, обернувшись, он увидел подошедших сзади братьев Петерсенов, сначала Эрика, позади него – коренастую фигуру Чарли.
  Эрик сказал:
  – Я рад, что вы так отозвались о Джонни. Я хочу поблагодарить Вас за это.
  – Не стоит, – сказал Макгилл. – Никогда не следует умалчивать о заслугах.
  – Всё равно, – смущённо сказал Эрик, – было очень благородно с Вашей стороны заявить об этом публично, особенно, если Вы, так сказать, в другом лагере.
  – Минутку, – резко сказал Макгилл. – Я сохраняю нейтралитет – и не принадлежу ни к какому лагерю. Честно говоря, я не знал, что у вас есть какие-то лагеря. Это расследование, а не сражение в суде. Разве Вы не слышали, как настаивает на этом Гаррисон.
  На Чарли это не произвело ни малейшего впечатления.
  – Вы такой же нейтральный, как я – фея. Каждому ясно, что Вы с Бэллардом – два сапога пара.
  – Замолчи, Чарли! – воскликнул Эрик.
  – Какого чёрта я должен молчать? Гаррисон сказал, что хочет докопаться до всей правды, но хочет ли? Посмотрите на сегодняшние показания. Бэллард допустил грубую ошибку, но ему всё сошло. Почему ты не напустил на него Лайалла?
  – Слушай, Чарли, прекрати.
  Эрик поглядел на Макгилла и выразительно пожал плечами.
  – И не подумаю, – сказал Чарли. – У меня было три брата, а теперь остался один – и двое погибли по вине этого подонка. И что я должен делать? Спокойно ждать, пока он не перебьёт всю семью Петерсенов?
  – Успокойся, ради Бога, – раздражённо сказал Эрик. – А сейчас, доктор Макгилл Нейтральный, не уверяйте меня, что не увидите Бэлларда сегодня вечером.
  – Я увижу его, – просто ответил Макгилл.
  – Так вот, передайте ему то, что я думаю. Эрик предложил использовать шахту под убежище, но Бэллард отказался, считая, что шахта небезопасна. За безопасность шахты отвечал Бэллард – это ведь входило в его обязанности, не так ли? Но шахта была небезопасна. Я считаю, что это преступная безответственность, и надеюсь увидеть, как его привлекут за это. Вы его друг – расскажите ему об этом. – Чарли повысил голос: – Скажите ему, если я не привлеку его за убийство, то привлеку за гибель пятидесяти четырёх человек.
  Эрик взял его за руку.
  – Прекрати вопить. Хватит истерик!
  Чарли стряхнул его руку.
  – Отстань!
  Он гневно смотрел на Макгилла.
  – Передайте своему дружку-убийце: пусть не попадается на моём пути, если я хоть раз его встречу, разорву на куски.
  Макгилл посмотрел на него. Кроме них троих в зале никого не было. Он сказал:
  – Я бы на Вашем месте воздержался от угроз. Вы рискуете устроить себе серьёзные неприятности.
  – Он прав, – сказал Эрик. – Ради Бога, заткнись. Не болтай попусту.
  – Я не болтаю.
  Указательный палец Чарли упёрся в грудь Макгилла.
  – Передайте Бэлларду, если он ещё раз осмелится посмотреть на Лиз, я убью его.
  – Убери свою руку, – мягко сказал Макгилл.
  Эрик оттащил Чарли в сторону.
  – Не задирайся, идиот.
  Он уныло покачал головой.
  – Извините нас, Макгилл.
  – Нечего извиняться за меня, – заорал Чарли. – Боже, Эрик, ты такой же трус, как и все остальные. Ты тут пресмыкаешься перед: Макгиллом – могучим и властным, всезнающим доктором Макгиллом – и благодаришь за то, что он хорошо отозвался о Петерсенах. Какого чёрта? Да ведь он с Бэллардом затеяли хитроумнейшую операцию, перед которой Уотергейт покажется детской сказкой.
  Эрик глубоко вздохнул.
  – Чарли, мне иногда кажется, что ты не в своём уме. Может, ты всё-таки заткнёшься? Пойдём лучше выпьем пива и успокоимся.
  Он обнял Чарли за плечи и направил его к двери. Чарли позволил увлечь себя, но повернул голову и крикнул Макгиллу:
  – Не забудь. Передай Бэлларду, сукиному сыну, что он у меня десять лет в тюрьме проторчит.
  В отеле Стеннинг зашёл в свой номер, чтобы привести себя в порядок. Климат здесь был непривычно жаркий для него, и он обливался потом. Костюм его оказался слишком тёплым для новозеландского лета, и он немедленно решил, что нужно купить костюм полегче, поскольку, похоже, расследование закончится ещё нескоро.
  После душа ему полегчало, он посидел немного в халате, записывая события дня, расшифровывая стенографические записи. Прочитав показания, он покачал головой и подумал, что Бэллард очутился в не совсем выигрышной ситуации; возникни дело о безопасности шахты, и против него могли бы выдвинуть серьёзные обвинения, вздумай кто-нибудь копнуть здесь поглубже. Он поразмыслил и решил, что Рикмен копать тут не будет; не в его интересах вытаскивать что-нибудь, что может бросить тень на компанию. Ганн, юрист профсоюзов, сменил гнев на милость к Бэлларду, продолжая свои обвинения против компании. Стеннинг был удивлён, что юрист Петерсенов, Лайалл, не поднял этого вопроса. Видимо, всё это было впереди.
  Немного спустя он оделся и вышел из номера, обнаружив Бэлларда, который сидел за столом у бассейна с удивительно красивой молодой женщиной. Когда он подходил, Бэллард краем глаза заметил его и встал.
  – Мисс Петерсен, это мистер Стеннинг, он приехал из Англии.
  Седые брови Стеннинга приподнялись, когда он услышал её имя.
  – Добрый вечер, мисс Петерсен.
  – Хочешь чего-нибудь холодненького? – предложил Бэллард.
  Стеннинг присел за стол.
  – С удовольствием. Джин с тоником, пожалуйста.
  – Сейчас принесу. – Бэллард отошёл от них.
  – Я могла видеть Вас на расследовании Хука сегодня днём? – спросила Лиз.
  – Да, я там был. Я ведь юрист, мисс Петерсен. И очень интересуюсь вашими идеями административной справедливости здесь, в Новой Зеландии. Доктор Гаррисон был так добр, что зарезервировал для меня место.
  Она потрепала уши собаки, сидевшей тут же.
  – И какие у Вас впечатления?
  Он улыбнулся и ответил с осторожностью юриста:
  – Об этом говорить пока ещё рано. Я должен ещё прочитать стенограмму первых дней расследования. Скажите, а Вы имеете какое-то отношение к семейству Петерсенов?
  – Да, конечно. Эрик и Чарли – мои браться.
  – А!
  Стеннинг попробовал как-то всё сопоставить, но не смог, и поэтому только повторил:
  – А!
  Лиз отпила из бокала свой коктейль «Куба Либр», не отрывая глаз от своего соседа. Потом спросила:
  – Вы давно знаете Йена Бэлларда?
  – Мы остановились в одном отеле, – ответил он, явно избегая ответа.
  – А Вы давно с ним знакомы?
  – Я знаю его всю жизнь, – ответила она. – И в то же время я его не знаю.
  Она заметила уклончивость Стеннинга. Он явно заинтриговал её.
  – Он ведь уезжал в Англию.
  – Значит, Вы знали его в Хукахоронуи ещё мальчишкой.
  – Может, Вам не стоит читать стенограмму расследования, – резко ответила она. – На сегодняшнем заседании об этом не говорилось.
  – Нет, – согласился он. – По-моему, я прочёл об этом в газетах.
  Бэллард вернулся и поставил запотевший от холода стакан перед Стеннингом.
  Лиз заметила:
  – Мистер Стеннинг говорит загадками.
  – О! О чём?
  – В том-то и загадка. О чём?
  Бэллард посмотрел на Стеннинга и поднял брови. Стеннинг ответил непринуждённо.
  – Мисс Петерсен – весьма остроумная юная леди, но ей видятся загадки там, где их нет.
  Лиз улыбнулась и сказала:
  – Давно ты знаком с мистером Стеннингом, Йен?
  – Двадцать лет – или немного меньше.
  – И вы всего лишь знакомые, – предположила она. – И остановились в одной гостинице, конечно.
  – Может быть, я и кривлю душой, мисс Петерсен, – сказал Стеннинг. – Но у меня есть на то причины. Нельзя ли попросить Вас не упоминать моего имени рядом с именем мистера Бэлларда.
  – Зачем я буду упоминать Вас?
  Стеннинг взял свой бокал.
  – Это иногда случается. В случайной беседе о многом можно упомянуть.
  Лиз повернулась к Бэлларду.
  – Что всё это значит?
  – Просто у нас с мистером Стеннингом дело, которое мы сейчас предпочитаем не афишировать.
  – Это имеет отношение к расследованию?
  – Никакого отношения к расследованию, – искренне ответил он.
  И повернулся к Стеннингу.
  – Кстати, о расследовании. Рикмен сегодня утром, перед заседанием, попытался меня подкупить. Он подошёл ко мне и...
  Он остановился, потому что Стеннинг махнул рукой и сказал:
  – Следует ли мне понимать, что ты не возражаешь, если мисс Петерсен узнает об этом?
  – А почему бы ей об этом не знать? – удивлённо спросил Бэллард.
  Стеннинг нахмурился.
  – Что-то я ничего не понимаю, – сказал он раздражённо.
  – Просто сначала Рикмен пытался подкупить меня, потом – шантажировать.
  Он пересказал беседу с Рикменом.
  Стеннинг поморщился.
  – Кто-нибудь был свидетелем этой любопытной беседы?
  – Нет.
  – Жаль. Я получил бы много удовольствия, когда его бы лишили звания адвоката.
  Лиз засмеялась.
  – У тебя замечательные друзья, Йен. Просто прекрасные люди.
  – Почти такие же замечательные, как Петерсены. Бэллард взглянул наверх.
  – Вот и Майк. Ты что-то задержался.
  Макгилл поставил бокал и бутылку пива «ДБ» на столик.
  – Очередная стычка с прелестными братцами Лиз. Привет Лиз. Не спрашиваю, как твои родные, потому что знаю. Как Вам понравилось шоу, мистер Стеннинг? Кино было неплохое.
  – Есть очень драматические моменты.
  Стеннинг откинулся в кресле и с любопытством рассматривал Бэлларда и Лиз Петерсен.
  – Что там с моими братьями? – спросила Лиз.
  Макгилл наполнял бокал.
  – С Эриком всё в порядке, – ответил он, стараясь не пролить пену. – Но вы когда-нибудь задумывались, что происходит с Чарли? Будь я психиатром, я склонялся бы к диагнозу «паранойя».
  – Он опять устраивал свои сцены?
  – Да ещё какие!
  Макгилл кивнул на Бэлларда.
  – Угрожал разрезать Бэлларда на части, если ещё раз встретит его.
  – Трёп! – презрительно сказала Лиз. – Он всегда так говорит.
  – Может быть, – сказал Макгилл. – Йен, если ты и эта красавица собираетесь проводить время друг с другом, тебе бы лучше носить шоры. Он сказал, что если ты осмелишься смотреть на Лиз, он убьёт тебя.
  Вмешался Стеннинг.
  – А у Вас найдётся свидетель?
  – Только я и Эрик.
  – Он прямо так и сказал: «Убью»?
  – Так и сказал.
  Стеннинг покачал головой. Лиз сказала:
  – Придётся поговорить с Чарли. Ему придётся крепко-накрепко вдолбить себе, что я сама распоряжаюсь собственной жизнью. На этот раз тарелкой спагетти он не отделается.
  – Будь осторожна, Лиз, – предостерёг Макгилл. – У меня сложилось мнение, что он от рождения психически неуравновешен. Даже Эрику показалось, что он потерял контроль над собой. Эрику всё время приходилось его успокаивать.
  – Он просто большой олух, – ответила она. – Но я приведу его в порядок. А впрочем, хватит о Петерсенах. Как твой теннис, Йен?
  – Неплохо, – ответил Бэллард.
  Она подняла бокал.
  – Держу пари, следующий раз я тебе не проиграю.
  – Идёт, – коротко сказал он.
  – Пойдём, – сказала она и встала.
  Макгилл повернул голову, наблюдая, как они направились к теннисным кортам. Он улыбнулся Стеннингу.
  – Вам не скучно с нами, мистер Стеннинг?
  – Нет, что вы! А с мисс Петерсен вообще очень интересно.
  Макгилл пригубил из своего бокала.
  – Скажите, если Йен женится на Петерсен, будет ли это засчитано вашей компанией как сокрушение Петерсенов?
  Стеннинг даже не пошевельнулся, только бросил быстрый взгляд на Макгилла.
  – Так он рассказал Вам обо всём. Мне трудно ответить. Я сомневаюсь, что это входило в замысел Бена.
  – Но обстоятельства меняют дело.
  Стеннинг строго ответил:
  – Это трюизм.
  ОБВАЛ
  24
  Высоко, на западном склоне, в глубине снежного покрова лавина набирала темп. Слегка подогреваемый у земли воздух поднимался сквозь снежный покров вверх в виде водных испарений, пока не достигал непроницаемого слоя наледи где-то посередине снежной массы. Здесь испарения охлаждались, формируя таким образом конусообразные кристаллы, похожие на чашки.
  Но теперь «чашечные» кристаллы превратились в большие и хорошо развитые, некоторые из них достигали более чем полдюйма в длину.
  Сильный снегопад последних двух дней добавил достаточно веса, который, оказывая вместе с силой тяжести вертикальное давление на «чашечные» кристаллы склона, привёл к весьма шаткому состоянию. Вы можете взять зёрнышко апельсина, поместить его между большим и указательным пальцами и так же мягко надавить на него – оно выскользнет достаточно быстро. То же самое было и на западном склоне. Матёрый ястреб, севший на снег, мог вызвать то небольшое добавочное давление, что привело бы «чашечные» кристаллы в движение.
  Случилось что-то в этом роде – и началось небольшое скольжение. Совсем небольшое – это расстояние человек мог бы охватить руками. Заново выпавший снег, очень холодный сухой и напоминающий крупу, немного поднялся вверх из-за этого неожиданного движения в виде небольшого белого фонтанчика, похожего на столб дыма. Но хаос внутри самой снежной массы начался. Хрупкая ледяная пластинка слоя наледи треснула, вытолкнув находившиеся внизу «чашечные» кристаллы, которые тут же начали катиться. Хрупкие связи, удерживавшие снежинки, дали трещины, которые начали расширяться, расходясь зигзагами на большой скорости от места первоначального надлома. Это была цепная реакция – одно в неумолимой последовательности тянуло за собой другое, и вскоре весь снежный квадрат в пятьдесят футов двинулся вперёд и вниз, добавляя свой вес к нетронутому снегу дальше вниз по склону.
  И вновь – неизбежное действие и реакция на него. Одно цеплялось за другое, и, наконец, вся верхняя часть склона в сто ярдов пришла в движение и устремилась вниз.
  И всё же двигалась она не столь быстро. Через пять секунд после первого скольжения оказавшийся двумястами ярдами ниже по склону пожилой человек мог спастись от смерти, отойдя в сторону, причём не спеша. В это время скорость появившейся лавины не превышала и десяти миль в час. Но само движение и сопротивление воздуха заставляли лёгкий, сухой снег на поверхности подниматься, и по мере того, как скорость нарастала, всё больше и больше снежной крупы оказывалось в воздухе.
  Крупа, смешивающаяся ветром с воздухом, образовывала совершенно новый материал – газ в десять раз плотнее, чем воздух. Этот газ, увлекаемый силой тяжести вниз по склону, трение о землю не слишком задерживало, не то что снег в основной лавине. Облако газа набирало скорость и двигалось впереди главного оползня. Через двадцать секунд после первого толчка оно двигалось со скоростью пятьдесят миль в час, сметая всё на своём пути и разрушая хрупкий баланс сил, удерживающих снег в неподвижности.
  Этот процесс был самозаряжающимся. Всё больше снега попадало в водоворот, увеличивая облако газа и саму лавину, уже не крошечную, как прежде, но неумолимо увеличивающуюся, жадно всасывающую в себя снег ниже по склону. Уже вся верхняя часть склона на протяжении четырёхсот ярдов кипела и бурлила.
  Туча, окружавшая лавину, укутала горы ещё быстрее. На скорости семьдесят миль в час она начала всасывать в себя окружающий воздух, увеличиваясь таким образом в размерах. Разрастаясь так, она увеличивала свою скорость. При скорости сто миль в час воздушные круговороты в её недрах вызывали резкие порывы ветра, доходящие до скорости двести миль в час. При скорости сто тридцать миль в час по её краям, там, где она всасывала окружающий воздух, начали формироваться миниатюрные торнадо; внутренняя скорость этих воздушных воронок достигала трёхсот миль в час.
  К этому времени уже сформировавшаяся лавина встретила сопротивление воздуха. Она двигалась так быстро, что воздух впереди неё не успевал освободить для неё путь. Воздух находился под сильным давлением, и это в значительной степени повышало температуру. Подталкиваемый тяжёлым лавинным облаком, фронт воздушного давления начал формироваться перед быстро движущимся снегом, мощная ударная волна, способная разрушить здание с таким же эффектом, что и бомба.
  Окончательно разросшаяся, лавина испускала рёв в своей утробе, словно великан, страдающий от газов в кишечнике. Миллион тонн снега и сто тысяч тонн воздуха были в движении, устремившись к туманной завесе над дном долины. К тому времени, как лавина достигла тумана, она набрала скорость двести миль в час; воздушные же воронки внутри неё крутились ещё быстрее. Фронт воздушного давления прорвал туман и яростно развеял его, на мгновение приоткрыв при этом несколько зданий. Спустя долю секунды основная масса лавины достигла дна долины.
  Белая смерть пришла в Хукахоронуи.
  * * *
  Доктор Роберт Скотт с профессиональным вниманием рассматривал Гарольда Доббса. Тот явно был не в порядке. Ясно, что он пару дней не брился – его щёки и подбородок покрывала грязновато-седая щетина. Его глаза в красных прожилках, обведённые красноватыми ободками, упорно не хотели встречаться со взглядом Скотта. Когда он сидел в кресле, его пальцы нервно постукивали по колену, голову он повернул в другую сторону.
  Скотт заметил почти пустую бутылку джина и наполовину полный бокал на журнальном столике у его кресла и сказал:
  – Мистер Бэллард попросил меня навестить Вас. Он беспокоится, что Вы вдруг заболели.
  – Ничего со мной не случилось, – ответил Доббс. Он говорил так тихо, что Скотту пришлось нагнуться вперёд и напрячь слух, чтобы расслышать его.
  – Вы уверены? Всё-таки я – врач. Не хотите ли Вы, чтобы я открыл маленький чёрный чемоданчик и осмотрел Вас?
  – Оставьте меня в покое! – воскликнул Доббс неожиданно энергично. Эта вспышка явно истощила его силы и снова вернула в дремотное состояние. – Уходите, – прошептал он.
  Скотт не ушёл. Вместо этого он сказал:
  – Наверняка, что-то случилось, Гарри. Почему ты не появлялся на работе последние два дня?
  – Это моё дело, – пробормотал Доббс. Он взял бокал и сделал глоток.
  – Не совсем. Компании необходимо что-то вроде объяснения. Кроме того, ты – управляющий шахтой. Ты не имеешь права просто сложить с себя обязанности, ничего не объяснив.
  Доббс мрачно смотрел на него.
  – Что ты хочешь, чтобы я сказал?
  Скотт применил шоковую терапию.
  – Чтобы ты рассказал, почему ты бросил управлять шахтой и пытаешься вместо этого утонуть в этой бутылке с джином. Кстати, сколько ты уже их прикончил?
  Доббс хранил молчание, и Скотт спросил:
  – Ты ведь знаешь, что там происходит, не так ли?
  – Пусть Йен, чёртов Бэллард, займётся этим, – прохрипел Доббс. – Ему за это платят.
  – Мне кажется, это безрассудно. Ему платят, чтобы он выполнял свою работу, а вовсе не твою.
  Скотт кивнул в сторону окна.
  – Тебе следовало бы быть там, помочь Бэлларду и Джо Камерону. Сейчас у них работы по горло.
  – Он занял мою должность, понимаешь? – вырвалось у Доббса.
  Скотт был явно озадачен.
  – Я не понимаю, что ты имеешь в виду. Ничего он не занял. Просто ты засел дома и припал к бутылке.
  Доббс взмахнул рукой; она вяло мелькнула в воздухе, словно он не мог управлять ею.
  – Я не это имею в виду – не должность управляющего. Председатель обещал мне новую работу. Кроуэлл сказал, что я войду в правление и стану директором компании, когда уйдёт Фишер. Чёрта с два! Вместо этого появляется этот молокосос помми[5] и получает эту работу только потому, что его фамилия – Бэллард. Можно подумать, что у Бэллардов никогда не было достаточно денег, так им надо прибрать ещё и шахту.
  Скотт было открыл рот, но закрыл опять, когда Доббс продолжил свои причитания. Он с сочувствием глядел на немолодого уже человека, который продолжал рассказывать. Доббс явно не мог обуздать приступ своего гнева. Он чуть ли не брызгал слюной.
  – Понятно, я не молодею. Я не скопил столько, сколько надеялся, эти мошенники на бирже забрали у меня слишком много. Прохиндеи, их там много. Я собирался занять пост директора компании – так обещал Кроуэлл. Меня это устраивало, я бы скопил достаточно, чтобы уйти через несколько лет на пенсию. И тут семья Бэллардов распорядилась по-своему. Они не только лишили меня должности, но и подчинили меня Бэлларду. Так вот им лучше снова крепко об этом подумать.
  Скотт мягко заметил:
  – Пусть даже так, всё равно это не причина исчезнуть, никому ничего не сказав. Особенно когда случилась беда. Спасибо тебе за это не скажут.
  – Беда! – повторил Доббс. – Что может знать этот выскочка о настоящей беде? Я управлял шахтой, когда он ещё у мамки титьку сосал!
  – Беда не с шахтой, – сказал Скотт. – С городом.
  – Не городи чепухи. Он просто идиот. Он убеждает потратить миллионы, чтобы остановить несколько снежинок, падающих с гор. Откуда мы возьмём деньги – ты можешь мне сказать? И теперь он так всем запудрил мозги, что никто ни о чём другом и слышать не хочет. И они говорят мне, что он закрывает шахту. Подожди, пусть об этом только проведают в Окленде – не говоря уже о Лондоне.
  – Для того, кто не выходил из дома два дня, ты хорошо осведомлён.
  Доббс усмехнулся.
  – У меня есть друзья. Квентин зашёл посоветоваться, что сделать, чтобы остановить этого кретина.
  Он снова взял стакан и отпил из него, потом покачал головой.
  – Квентин прекрасно понимает, в чём дело, но ничего не может поделать. Никто из нас ничего не сможет сделать. Дохлый номер, точно тебе говорю.
  Скотт прищурился. Ему потребовалось не так много времени, чтобы определить психическую неуравновешенность Доббса. Обида клокотала в нём, и Скотт догадался, в чём дело.
  Он сказал:
  – Ты считаешь, что справился бы с работой директора шахты?
  Доббс буквально ошалел.
  – Разумеется, справился бы, – заорал он. – Конечно, я бы прекрасно справился.
  Скотт встал.
  – Что ж, сейчас это не имеет значения. По-моему, тебе лучше укрыться в более безопасном месте. Если там что-нибудь случится, этот дом будет снесён в первую очередь.
  – Чепуха! – заявил Доббс. – Полнейшая чепуха! Я никуда не пойду и никто меня не заставит.
  Он ухмыльнулся, эта усмешка резко обнажила передние зубы.
  – Разве что молодой Бэллард придёт сюда и извинится за то, что занял мою должность, – язвительно произнёс он.
  Скотт пожал плечами и взял свой чемоданчик.
  – Поступай, как хочешь.
  – И закрой за собой дверь, – крикнул Доббс вслед Скотту.
  Он обхватил своё тощее тело руками.
  – Я бы справился с этой работой, – громко повторил он. – Я бы справился.
  Услышав, как завелась машина Скотта, он взял бокал и подошёл к окну. Он следил за машиной, пока та не скрылась из виду, и затем перевёл взгляд на здание шахты. Из-за тумана местность не очень хорошо просматривалась, но он мог угадать очертания офиса.
  – Господи! – прошептал он. – Что будет?
  Вдруг туман рассеялся, словно по волшебству, и его ступни ощутили вибрацию. Всё здание офиса, теперь чётко просматриваемое, оторвалось от фундамента и поплыло по воздуху по направлению к нему. Он смотрел на него, открыв рот, когда оно пролетело над его домом. Он увидел выкатившийся из него собственный рабочий стол, прежде чем всё здание скрылось из виду над его головой.
  Потом прямо перед ним лопнуло стекло, и осколки вонзились ему в горло. Прежде чем дом взорвался, его протащило на середину комнаты, но он так и не узнал, что его дом разлетелся на части.
  Гарри Доббс был первым погибшим в Хукахоронуи.
  Выходя из дома Доббса, доктор Скотт размышлял о своём пациенте. Доббс стремился занять должность директора шахты и не хотел признаться себе, что не сможет с ней справиться, и эта мысль подтачивала его, как червь – сердцевину яблока.
  «Бедняга, – подумал Скотт, заводя машину. – Полная потеря реальности».
  Он доехал до угла и повернул к городу. Проехав около трёхсот ярдов, он обнаружил, что что-то не в порядке с управлением – машина не слушалась руля, и он испытал ни на что не похожее ощущение парения в воздухе.
  Потом он с удивлением увидел, что машина и в самом деле парит над землёй – колёса оторвались от дороги на добрых три фута. Он не успел даже моргнуть, как машина перевернулась, он ударился головой о косяк обзорного стекла и потерял сознание.
  Когда он очнулся, то увидел, что по-прежнему сидит за рулём, а машина вроде в нормальном состоянии на всех четырёх колёсах. Он поднёс к голове руку и вздрогнул, нащупав шишку. Затем огляделся вокруг и ничего не смог различить; плотный слой снега покрывал все окна, не пропускавшие свет.
  Он выбрался из машины, совершенно обалдевший. Сначала он не мог понять, куда его занесло, и только когда он это понял, то не сразу поверил. Неожиданно он почувствовал спазмы, опёрся о машину, и его вырвало.
  Придя в себя, он осмотрелся снова. Тумана почти не было, и теперь он мог видеть даже Ущелье на другой стороне реки. На другойстороне. Он облизал пересохшие губы.
  – Через реку! – прошептал он. – Меня перенесло прямо через эту чёртову реку!
  Он перевёл взгляд на ту сторону, туда, где должен был находиться город Хукахоронуи. Кроме снежных холмов, там ничего не было.
  Позднее он измерил расстояние, на которое его протащил обвал. Его машину несло горизонтально почти три четверти мили, перекинуло через реку и подняло почти на триста футов вверх, занеся в итоге на восточный склон. Двигатель заглох, но, как только он включил зажигание, завёлся так же плавно, как обычно.
  Доктор Роберт Скотт был застигнут лавиной и чудом выжил. Ему повезло.
  Ральф У. Ньюмен был американским туристом. Его второе имя было Уилберфорс, о чём он предпочитал умалчивать. Он приехал в Хукахоронуи покататься на лыжах, последовав совету человека, которого встретил в Крайстчёрче, что склоны здесь просто замечательные. Они могли бы устроить там прекрасный лыжный курорт, однако одного снега на склонах для этого явно недостаточно, а самых элементарных удобств в Хукахоронуи не было. Не было подъёмника, сервиса и тех маленьких удовольствий, что так ценишь после лыжных прогулок. Танцевальные вечера в отеле по субботам не могли их восполнить.
  Встреченный им в Крайстчёрче человек, рассказывавший о прелестях Хукахоронуи, был Чарли Петерсен. Теперь Ньюмен считал его просто жуликом.
  Он приехал в Хукахоронуи покататься на лыжах. И уж, конечно, не ожидал оказаться в середине строя из двадцати мужчин, держащих длинные алюминиевые пруты, сделанные из телеантенн, и методично втыкающих их в снег носком своих сапог под резкие команды канадского учёного. Всё это было слишком невероятным.
  Стоящий рядом человек подтолкнул его и кивнул на Макгилла.
  – Из этого шутника вышел бы крутой старшина.
  – Верно замечено, – ответил Ньюмен. Он почувствовал, как щуп коснулся дна, и принялся его вытаскивать.
  – Думаешь, он правду говорит насчёт обвалов?
  – Похоже, он знает, что делает. Я как-то встретил его на склоне – у него были с собой какие-то научные штуковины. Сказал, что делает пробы снега.
  Его собеседник опёрся на щуп.
  – Да, похоже, он и здесь знает, что надо делать. Я никогда не думал, что можно искать и так. Честно говоря, полчаса назад это мне и в голову не приходило.
  Строй продвинулся на один фут вперёд и Ньюмен приставил носки сапог к натянувшемуся шнуру. Шнур ослаб, и он ввёл щуп в снег ещё раз.
  – Меня зовут Джек Хэслем, – сказал его сосед. – Работаю на шахте. Я – стопер.
  Ньюмен не знал, кто такой стопер. Он сказал:
  – А меня зовут Ньюмен.
  – Где же твой друг?
  – Миллер? Не знаю. Он ушёл рано утром. Что такое стопер?
  Хэслем усмехнулся.
  – Это шахтёрская элита. Я достаю золото.
  Они потянули щупы вверх. Ньюмен вздохнул.
  – Я устал.
  – Послушай! – воскликнул Хэслем. – По-моему, я слышу самолёт.
  Они остановились и прислушались к гулу над головой. Вскоре остановился весь строй – все уставились в серое небо.
  – Да вы что! – воскликнул руководитель. – Самолёта никогда не слышали?
  Строй двинулся вперёд ещё на один фут и двадцать щупов одновременно вонзились в снег.
  Ньюмен методично трудился. Ввести щуп слева... вытащить... ввести щуп справа... вытащить... вперёд на один фут... ввести щуп слева... вытащить... ввести щуп...
  Его остановил истошный крик Макгилла. От этого крика волосы Ньюмена встали дыбом, и в животе возникла неожиданная пустота.
  – Прячьтесь! – закричал Макгилл. – Немедленно прячьтесь! У вас осталось меньше тридцати секунд.
  Ньюмен устремился к месту, которое было обозначено на случай тревоги. Его сапоги с хрустом ступали по скалистой заснеженной земле; он видел бежавшего рядом Хэслема. Когда они подбегали к скалам, Макгилл всё ещё продолжал хрипло кричать.
  Хэслем схватил Ньюмена за руку.
  – Сюда.
  Он втолкнул Ньюмена в расселину не больше двух футов в ширину и трёх – в вышину.
  – Вот сюда.
  Ньюмен вполз внутрь и очутился в крошечной пещере. Хэслем тяжело дышал, втиснувшись вслед за ним. Он произнёс:
  – Я тут играл ещё ребёнком.
  Ньюмен хмыкнул.
  – Вы, шахтёры, все под землёй родились. – Он был не в себе.
  Через узкую дыру лезли другие, пока в маленькой пещерке не оказалось семь человек. Было очень тесно. Один из них, Брюер, руководитель группы, сказал.
  – А ну-ка потише!
  Они услышали вдали крик, который неожиданно оборвался, и постепенно стихающий далёкий шум. Ньюмен посмотрел на часы. В пещере было темно, но он наблюдал за светящейся секундной стрелкой, размеренно двигавшейся по циферблату.
  – Должно быть, больше тридцати секунд.
  Воздух чуть заметно дрожал, и шум стал немного громче. Неожиданно послышался ужасный рёв, и весь воздух был выкачан из пещеры. Ньюмен задохнулся, пытаясь перевести дыхание, и мысленно поблагодарил Бога, что всасывающая воронка исчезла так же внезапно, как и появилась.
  Небольшая скала под ним задрожала, и оглушительный, как гроза грохот, раздался над их головами. Вся пещера стала наполняться снежинками. Снега прибывало всё больше и больше, и он плотным слоем начал оседать на клубке съёжившихся тел. Грохот становился всё сильнее, и Ньюмен подумал, что его барабанные перепонки сейчас разорвутся.
  Кто-то громко кричал. Он не мог разобрать слов, но, как только грохот стал чуть тише, он узнал голос Брюера.
  – Выбрасывайте! Выбрасывайте этот чёртов снег отсюда!
  Ближайший ко входу усердно заработал обеими руками, но снег просачивался всё быстрее и быстрее, гораздо быстрее, чем они могли с ним справиться.
  – Закрывайте рты, – закричал Брюер, и Ньюмен с большим трудом – так было тесно в пещере – поднёс к лицу руку.
  Он чувствовал, как покрывается холодным, сухим снегом. Наконец всё пространство в пещере, не занятое телами, до конца заполнил снег.
  Грохот прекратился.
  Ньюмен сидел не двигаясь, дыша глубоко и ровно. Он подумал о том, сколько он сможет дышать таким образом – он не знал, сможет ли воздух проникать сквозь снежную массу. Тут он почувствовал, как кто-то зашевелился рядом и попробовал двинуться сам.
  Он стал разгребать руками снег и обнаружил, что может таким образом освободить дополнительное пространство для воздуха. Он услышал слабый голос, доносившийся словно за сто миль отсюда и прекратил работу, прислушиваясь.
  – Меня кто-нибудь слышит?
  – Да, – закричал он. – Ты кто?
  – Брюер.
  Казалось довольно глупым, что приходилось изо всех сил орать человеку, находившемуся совсем близко от тебя. Он вспомнил, что Брюер сидел ближе всех ко входу в пещеру.
  – Ты можешь выйти?
  Наступило молчание, и теперь он услышал другой голос.
  – Это Андерсон.
  Брюер отозвался.
  – Едва ли. Снаружи слишком много снега.
  Ньюмен занялся расширением пространства. Он раскапывал снежную крупу, отбрасывая её к скалистой стене. Он прокричал Брюеру, что он делает, и тот велел всем остальным заняться тем же. Он попросил их также назвать свои имена.
  Неподалёку от него Ньюмен наткнулся на неподвижное тело Хэслема. Тот не двигался и не издавал ни звука. Он вытянул вперёд руку, чтобы нащупать лицо Хэслема и коснулся его щеки. Хэслем по-прежнему не двигался, поэтому Ньюмен больно ущипнул его за ладонь между большим и указательным пальцами. Хэслем не подавал признаков жизни.
  – Тут парень по имени Хэслем, – крикнул он. – Он без сознания.
  Теперь в пещере стало так много воздуха, что уже не нужно было кричать. Брюер сказал:
  – Погоди минутку. Я постараюсь достать из кармана фонарик.
  Из темноты послышалось тяжёлое дыхание и шорох, и, наконец, вспыхнул луч фонарика.
  Ньюмен поморгал, затем повернулся к Хэслему. Он поднял руку и показал на него.
  – Свети вот сюда.
  Он нагнулся над Хэслемом, а Брюер с фонариком протиснулся к нему. Ньюмен нащупывал пульс на запястье Хэслема, но не смог обнаружить его, поэтому он нагнулся и приложил ухо к его груди. Подняв голову, он повернулся к лучу света.
  – Похоже, этот парень мёртв.
  – Как это он может быть мёртв? – поинтересовался Брюер.
  – Дай-ка мне фонарь.
  Ньюмен направил его на лицо Хэслема, принявшее серый оттенок.
  – Он умер от удушья, это точно.
  – У него рот забит снегом, – заметил Брюер.
  – Да.
  Ньюмен вернул ему фонарь и дотронулся пальцем до рта Хэслема.
  – Не очень. Недостаточно, чтобы задохнуться. Слушайте, парни, вы не подвинетесь немного? Я попробую сделать искусственное дыхание.
  Потеснились с большим трудом.
  – Может быть, он умер от шока, – предположил кто-то.
  Ньюмен вдохнул воздух в лёгкие Хэслема, потом нажал ему на грудь. Он повторял эту процедуру достаточно долго, но Хэслем не пошевелился. Тело его постепенно холодело. Через пятнадцать минут Ньюмен остановился.
  – Бесполезно. Он умер.
  Он повернул голову к Брюеру.
  – Лучше пока выключить фонарик. Он у вас не вечный.
  Тот послушался, и вскоре наступила тишина и молчание, все были заняты своими мыслями.
  Наконец Ньюмен позвал:
  – Брюер.
  – Да?
  – Никто не будет искать нас с щупами – во всяком случае, в этой пещере. Как ты думаешь, много ли снега снаружи?
  – Трудно сказать.
  – Надо посмотреть. Похоже, что нам придётся спасать себя самим.
  Ньюмен пошарил рядом с собой и нашёл шапку Хэслема, которой он покрыл лицо умершего. Это был напрасный в темноте, но подлинно человеческий жест. Он вспомнил последние слова Хэслема: «Я тут играл ещё ребёнком». Это было слишком иронично, чтобы быть правдой.
  Шестеро были втиснуты в эту узкую расселину скалы; Ньюмен, Брюер, Андерсон, Дженкинс, Фоулер и Кэстл.
  И один погибший – Хэслем.
  Нашествие детей Тури Бак выдерживал мужественно. Его дом под огромной скалой Камакамару и в начале был большим, а потом, когда все его дети выросли и разлетелись по белу свету, казался слишком просторным. Сейчас он радовался шуму и суете. Правда, он был не в восторге от стеклянного взгляда мисс Фробишер, учительницы, которая привела сюда детей. Работа школьной учительницы в изолированных общинах довольно скоро превращала женщину в брюзгу, и такой же желчной была и мисс Фробишер. Тури пришлось выслушать её рассуждения о беспомощности городских властей, мужской тупости и тому подобных материях. Он понял, что та из себя представляет, и с тех пор сторонился её.
  Его невестка, управлявшая сейчас хозяйством, и внучка были заняты – они раскладывали подстилки и готовили спальные места для шумной непоседливой мелюзги. Это было женским делом, и Тури, зная, что никакого вмешательства они не потерпят, ретировался на задний двор – проверить, как установили аварийный генератор.
  Джок Маклин, инженер, отвечающий за оборудование шахты, оказался педантом из педантов. Носком ботинка он постучал по цементной поверхности двора, где сейчас лежали снятые с шестов бельевые верёвки.
  – Насколько он глубок, мистер Бак?
  – Меня зовут Тури, а толщина цемента – шесть дюймов. Я сам его клал.
  – Хорошо. Мы просверлим четыре дырки для болтов основания и закрепим их каким-нибудь каменным грузом. Нам совсем не нужно, чтоб эта штуковина дёргалась.
  – Как Вы собираетесь сверлить дырки? – поинтересовался Тури. – Электричества-то нет.
  Маклин ткнул пальцем себе за спину.
  – Воздушный компрессор с дрелью сжатого воздуха.
  Тури посмотрел вниз, на цемент, и покачал головой.
  – Только не здесь. Вы можете просверлить скалу?
  – С алмазным буром можно просверлить хоть стальную поверхность.
  Тури показал.
  – Тогда поставьте генератор вон там. Прикрепите его к скале.
  Маклин уставился на старика, потом улыбнулся.
  – По-моему, шесть дюймов бетона его удержат, – терпеливо разъяснил он.
  – Вам случалось попадать в обвал, мистер Маклин? – участливо спросил Тури.
  – Можете называть меня Джок.
  Маклин покачал головой.
  – У нас в Горбелс их не было – почти сорок лет, с тех пор, как помню себя ребёнком. Разве что в Авьеморе.
  – А мне случалось. Мне приходилось выкапывать из снега трупы.
  Тури кивнул головой на север.
  – Прямо вон там – двести ярдов отсюда. Прикрепите вашу машину к скале.
  Маклин почесал в затылке.
  – Они что, действительно так ужасны?
  – Когда случается обвал, то это бывает похуже самого ужасного, что было в Вашей жизни.
  – Сомневаюсь, – ответил Маклин. – Наш десант высаживали в Энзио.
  – Я тоже был на войне, – сказал Тури. – Наверное, пострашнее, чем ваша. Я был на Флендерсе в 1918-м. Когда придёт лавина, это будет ещё страшнее.
  – Что ж, есть, сэр.
  Маклин посмотрел по сторонам.
  – Только надо найти ровную поверхность на скале, а это не так-то просто.
  Он походил вокруг, всё внимательно осматривая.
  – Вот здесь достаточно ровно. Это годится.
  Тури подошёл и встал на место, которое очертил Маклин. Он взглянул на Камакамаури и покачал головой.
  – Это место не годится.
  – Да почему же? – поинтересовался Маклин.
  – В 1912-м у моего отца тут стояла мастерская. Она была очень надёжно построена, потому что отец привык строить надёжно. В ту же зиму произошёл обвал и мастерскую снесло. Мы не нашли даже кирпичика.
  Он показал рукой.
  – Я уверен, что когда налетит ветер, а за ним снежная крупа, здесь образуется круговорот. Это место ненадёжно.
  – Ты предусмотрительный, – заметил Маклин. – А вон там, прямо под скалой?
  – Там, – годится, – печально сказал Тури. – В 1912-м там у меня стояла клетка с кроликами. Она была не совсем прочной, потому что делал её не мой отец, а я сам. Но с кроликами ничего не случилось.
  – Чёрт меня побери! – воскликнул Маклин. – Так давайте пойдём посмотрим, годится ли эта площадка.
  Она оказалась пригодной. Тури сказал:
  – Вот здесь с генератором ничего не случится.
  Он ушёл, и Маклин проводил его долгим взглядом.
  Прибыл грузовик, гружённый коробками со всякой всячиной, в нём оказалось несколько канистр с топливом. Тури показал Лену Бакстеру и Дейву Скенлону, куда поставить канистры, затем вернулся объяснить детям постарше, как и что разгружать. Потом он вернулся на задний двор, где нашёл Бакстера и Скенлона, помогавших Маклину устанавливать генератор.
  Маклин проделал в скале четыре отверстия и при помощи прочных зажимов укрепил в них болты. Тури подивился скорости, с которой Маклин проделал эти отверстия; Маклин явно имел основания доверять своему буру с алмазной головкой. Теперь же он установил штатив и спускал генератор с помощью блока и троса, пока Скенлон и Бакстер следили за тем, чтобы болты вошли в отверстия фундамента.
  Наконец всё было готово, и Маклин крякнул с облегчением.
  – Ладно, ребята, – сказал он и вынул из кармана четыре стальных гайки. – Дальше я и сам справлюсь.
  Дейв Скенлон кивнул.
  – Я бы вернулся. Мне надо поговорить с Морин.
  Они ушли вдвоём, и Тури услышал, как завёлся и уехал грузовик.
  С полным подносом подошла невестка Тури.
  – Не хотите ли чаю, мистер Маклин? У нас есть домашние бисквиты.
  Маклин ссыпал гайки обратно в карман.
  – С большим удовольствием. Спасибо, миссис... мисс... гм...
  – Это Руихи, моя невестка, – представил её Тури.
  Откусив кусочек, Маклин явно оживился.
  – Неплохо, – сказал он. – Такому старому вдовцу, как я, не часто выпадает случай полакомиться настоящей домашней стряпнёй.
  Руихи улыбнулась ему и ушла, оставив поднос, а Тури и Маклин поболтали ещё за чаем с бисквитами. Маклин налил себе вторую чашку и махнул рукой в сторону долины.
  – Эти трупы, о которых ты говорил недавно, сколько их было?
  – Семеро, – ответил Тури. – Вся семья Бейли. Там стоял их дом. Он был разрушен полностью.
  Он рассказал Маклину, как помогал отцу их откапывать. Маклин покачал головой.
  – Это ужасно. Во всяком случае, для двенадцатилетнего мальчишки.
  Он допил чай и взглянул на часы.
  – Так мы ещё даже генератор не укрепили.
  Он вынул из кармана гайки и взял гаечный ключ.
  – Надо этим заняться.
  Тури наклонил голову. Он услышал гул и на какой-то момент ему показалось, что это самолёт, пролетающий над головой. Затем он услышал и сразу узнал тот жуткий низкий гул и высокий свистящий звук, который он не слышал с самого 1912-го.
  Он схватил Маклина за плечо.
  – Слишком поздно. Давай в дом – быстро!
  Маклин стал сопротивляться.
  – Какого чёрта! Мне надо...
  Тури стал тащить его.
  – Идёт лавина, – заорал он.
  Маклин взглянул на искажённое лицо старика и сразу поверил ему. Оба устремились к задней двери, которую, как только они оказались внутри, Тури немедленно захлопнул и закрыл на все засовы. Потом он шагнул вперёд.
  – Дети...
  Маклинн видел, как Тури открывает и закрывает рот, но конца фразы не услышал, потому что шум сделал оглушительным.
  Лавина накрыла город.
  Маклину приходилось слышать огневой шквал в битве под Эль-Аламейном, который, как ему казалось, превосходил даже шум котельной в Клейде, где он работал подмастерьем. Теперь он знал, подумал он с грустной уверенностью, новую границу максимально возможного шума.
  Гул был удивительно низким, всепоглощающим – он сдавил его желудок гигантской рукой. Он открыл рот, и воздух неожиданно вырвался у него из лёгких, а брюшная диафрагма болезненно сжалась.
  На фоне главной басовой ноты звучала целая какофония свистов, пронзительно режущих слух, они накладывались друг на друга, создавая странную и жуткую гармонию. Ему показалось, что давящий на уши гул сплющивает его мозг. Старый дом дрожал до самого основания. Неожиданно исчез свет, как при солнечном затмении, и в окне он мог разглядеть только грязно серое пятно. Дом накренился под двумя резкими ударами, оконные стёкла брызнули внутрь. Звука бьющегося стекла он не услышал.
  Сквозь пустые рамы в комнату ворвалась снежная крупа, словно выброшенная гигантским насосом. Струя снега ударилась в стену рядом с Маклином и начала заполнять комнату, затем прекратилась также неожиданно, как и началась. Началась обратная реакция, но уже не такая сильная. Воздух высасывало из комнаты вместе со снегом.
  Маклину показалось, что он стоит здесь уже целую вечность. Разумеется, он ошибался, так как лавина прошла сквозь скалу Камакамару всего за двадцать секунд. Когда всё стихло, он продолжал стоять неподвижно, как статуя. С ног до головы он был покрыт снежной крупой, делавшей его похожим на привидение. В ушах звенело, и он слышал крики до того далёкие, что казалось, они доносились из города.
  Зашевелился Тури Бак. Он медленно поднял руки и приложил к ушам, затем покрутил головой, словно хотел удостовериться, держится ли она ещё на шее.
  – Обвал кончился, – сказал он.
  Его голос прозвучал неестественно громко, словно завибрировав в пустотах черепа Маклина. Он повернул голову и посмотрел на него, повторив:
  – Кончился.
  Маклин не двигался, поэтому Тури мягко взял его за руку. Дрожь пробежала по телу Маклина, и он взглянул на Тури, Его глаза испуганно блуждали по сторонам. Тури сказал:
  – Всё кончилось, Джок.
  Маклин видел, как шевелятся губы Тури и едва слышал его голос, доносившийся словно издалека, почти тонувший в постоянном шуме. В ушах у него звенело. Он чуть нахмурился, и глубокие морщины появились на его покрытом снегом лице, выделив желобки от крыльев носа к уголкам рта. Он судорожно глотнул, и слух стал возвращаться к нему. Крики, которые он слышал, стали громче, раздаваясь у него в ушах почти как шум обвала.
  Кричали находившиеся в доме дети.
  – Дети, – сказал Тури. – Надо посмотреть, что с детьми.
  – Да, – сказал Маклин. Его голос охрип. Он взглянул на свои руки и увидел, что всё ещё держит четыре стальных гайки в левой руке и ключ – в правой. Он глубоко вздохнул и снова посмотрел на Тури. – У тебя кровь идёт, – сказал он.
  Порез на щеке Тури от пролетевшего стеклянного осколка был единственной раной, от которой пострадали обитатели дома. Конечно, не говоря о психических травмах.
  Остальным домам долины не так повезло.
  Мэтт Хьютон был уверен, что уж ему-то не приходилось бояться никаких лавин с западного склона. Его дом стоял на другой стороне реки, вверх по восточному склону, как бы возвышаясь над долиной. Её панорама, обозреваемая с парадного входа, была предметом особой гордости Мэтта Хьютона – летом он очень любил сидеть на крылечке и попивать пиво погожими вечерами. Тщеславие было ему не чуждо, и с тех пор, как его избрали мэром Хукахоронуи, он считал, что обозревает свои владения. К тому же, по его мнению, эта панорама увеличивала стоимость его дома по крайней мере на две тысячи долларов.
  Случилось так, что в то воскресное утро он не сидел на своём крыльце. Во-первых, было слишком холодно, а во-вторых, крыльцо было завалено упакованными в спешке чемоданами, принадлежащими его неожиданным гостям. Его жена, Мэми, приготовляла на кухне груды бутербродов и галлоны чая, а сам он играл роль добродушного хозяина.
  – Так мило с Вашей стороны принять нас, – сказала миссис Джарвис мелодичным голосом.
  Она была самой старой в Хукахоронуи. Ей было восемьдесят два.
  – Не стоит благодарности. – Хьютон весело рассмеялся. – Я делаю это только, чтобы получить Ваш голос на следующих выборах.
  Она неуверенно посмотрела на него и спросила:
  – Вам кажется, мы здесь в безопасности?
  – Конечно, в безопасности, – заверил он её. – Этот дом стоит здесь очень давно – второй старейший дом в долине. До сих пор обвалы его не трогали, поэтому надеюсь, что и сейчас бог милует.
  Сэм Критчелл, сидя в большом инвалидном кресле, сказал:
  – Никогда не угадаешь. Обвалы совершенно непредсказуемы.
  – Что ты знаешь об обвалах, Сэм? – саркастично спросил Хьютон.
  Критчелл продолжал безмятежно набивать трубку коротенькими, похожими на сосиски пальцами.
  – Да видел я их.
  – Где?
  – В конце войны мне пришлось побывать в горах около Триеста. Той зимой случилось много обвалов. Для спасательных работ вызывали солдат.
  Он чиркнул спичкой.
  – Повидал достаточно, чтобы знать, какие неожиданные штуки они могут выкидывать.
  – Так если бы я не считал этот дом безопасным, разве я бы жил здесь? – задал риторический вопрос Хьютон.
  Критчелл выпустил долгую струю дыма.
  – И я бы не жил. Я только хочу сказать, что обвалы полны неожиданностей.
  К Хьютону подошла высокая, худая женщина, и он воспользовался возможностью избежать ненужного спора.
  – Ну как ваши дела, миссис Фоусетт? – приветливо спросил он.
  В руках у неё была папка. Миссис Фоусетт была одной из самых энергичных в общине. Её неутомимая энергия направлялась на театральный кружок, которым она жёстко руководила, и «спор-клуб». Её сын, Бобби, был начальником команды скаутов. Она была прирождённым организатором, личностью необычайно деловой, у Хьютона всегда возникало неприятное чувство, что она рассматривает его с осуждением. Она сверилась с каким-то списком из папки и сказала:
  – Все здесь, кроме Джека Бакстера.
  – Сколько всего?
  – Двадцать пять вместе с Джеком. С вашей семьёй нас здесь будет двадцать девять.
  Хьютон хмыкнул.
  – Будем надеяться, что еды хватит.
  Она посмотрела на него, как на слабоумного.
  – У стариков незавидный аппетит, – едко заметила она. – Интересно, почему задерживается Джек?
  – Кто привезёт его?
  – Джим Хэтерлей.
  Она слегка наклонила голову и взглянула наверх.
  – Опять этот самолёт.
  – Неужели этот идиот-лётчик не знает, что любой звук может вызвать обвал? – раздражительно спросил Хьютон.
  Он вышел из комнаты, пройдя через гостиную на крыльцо, где принялся рассматривать небо. Ничего не было видно.
  Он уже собирался войти обратно в дом, когда подбежал задыхающийся Джим Хэтерли.
  – У меня беда, мистер Хьютон. Джек Бакстер поскользнулся, когда выходил из машины. Я уверен, что он сломал ногу.
  – О, чёрт! – воскликнул Хьютон. – Где он?
  – Лежит около машины тут, за углом.
  – Лучше позвонить врачу; телефон там, у входа. Я пойду посмотрю, что с ним.
  Хьютон замолк, покусывая губы. Он недолюбливал миссис Фоусетт, но та, наверняка, знала, как быть с переломом.
  – И попроси миссис Фоусетт подойти сюда.
  – Хорошо.
  Хэтерлей зашёл в дом и стал разыскивать миссис Фоусетт. Её он не увидел, зато заметил телефон и решил сначала позвонить. Он снял трубку и услышал голос Морин Скэнлон на коммутаторе.
  – Какой номер Вам нужен?
  Хэтерлей сказал:
  – Морин, говорит Джим Хэтерлей из дома Мэтта Хьютона. Тут старый Бакстер упал неудачно и, похоже, сломал ногу. Ты не могла бы найти сейчас доктора Скотта?
  Спустя несколько секунд она ответила:
  – Попробую.
  Раздался щелчок, и линия отключилась.
  Хэтерлей в нетерпении постукивал по телефонному столику, пока ждал, когда его соединят. Он обернулся и увидел входившую в гостиную миссис Фоусетт. Он помахал ей и быстро объяснил, что случилось с Бакстером.
  – Ох, бедняга, – сказала она. – Я сейчас иду.
  Она повернулась, сделала два шага в направлении двери и умерла.
  Когда лавина достигла дна долины, плотное облако снежной крупы и воздуха снизило скорость, но остановилось не сразу. Его энергия должна была рассеяться трением о землю и окружающий воздух, и оно продолжало быстро катиться через долину.
  И только достигнув другого склона, его движение стало замедляться. Теперь, когда оно поднималось по восточному склону, сила тяжести постепенно заставила его остановиться в ста ярдах от дома Хьютона и приблизительно в ста футах под ним по вертикали. Сама снежная лавина больше не угрожала дому Мэтта Хьютона.
  Но воздушная волна не остановилась. Она продолжала подниматься вверх по склону со скоростью сто пятьдесят миль в час. Она проникла под карниз и сорвала крышу. Так как стены больше ничего не подкрепляло, волна, ударившая в них, взорвала дом, словно бомба. Все, кто находились там в это время – двадцать восемь человек – погибли. Кого-то убило каменными обломками, кто-то погиб в завалах. Двое умерли от сердечного приступа. Некоторые погибли мгновенно, другие – несколько дней спустя в госпитале.
  Но погибли все, кто находился в доме.
  Мэтта Хьютона в доме не было, равно как и Джека Бакстера. Когда волна накрыла дом, Хьютон склонялся над Бакстером и спрашивал, тщательно имитируя холодный, профессиональный тон врача, где именно у него болит. Его загораживала машина, а машину защищал небольшой, чуть выше трёх футов, холмик, находившийся ниже их по склону. Когда воздушная волна накрыла склон и взорвала дом, машина всего лишь только тяжело качнулась на рессорах.
  Хьютон посмотрел вверх, удивлённый, но не испуганный. Он заглянул под машину и, ничего не обнаружив, распрямился и обошёл её кругом. Его обдало порывом ветра, остатком воздушной волны, не вполне привычной, чтобы насторожить его. Стоя по другую сторону от машины, он мог видеть прямо под собой долину. Туманная завеса рассеялась, и у него глаза полезли на лоб, когда он увидел то, что предстало его взору.
  Он в растерянности покрутил головой и поднялся повыше, на холмик, чтобы разглядеть получше. Он было подумал, что смотрит не в том направлении, и тогда он повернул голову, но ничего не изменилось. Проблема заключалась в том, что мэр не мог найти свой город.
  В затруднении он почесал затылок и вдруг нашёл объяснение. Ну конечно! Всю ночь шёл сильный снег, и теперь город был просто покрыт снегом. Должен был быть и в самом деле сильный снегопад, подумал он, чтобы покрыть здания так, что их теперь не видно, но похоже, что и туман ещё не весь развеялся.
  За машиной застонал Бакстер, и Хьютон подумал, что пора бы прийти и миссис Фоусетт. Всё ещё стоя на холмике, он обернулся, чтобы взглянуть в сторону дома, да так и застыл. Дома не было! Ни крыльца, ни высокой каменной трубы – ничего! Если бы он был немного выше на холме, он бы увидел развалины и раскиданные тела, но с его места просто показалось, что дома с панорамой на две тысячи долларов никогда и не было.
  Он издал звук, словно его душили, и пена показалась на его губах. Неестественно выпрямившись, он качнулся вперёд и уже не почувствовал, как ударился о землю.
  Тут чей-то тревожный голос стал спрашивать:
  – Мэтт! Мэтт? Где все?
  Джек Бакстер, с переломанной ногой, но не пострадавший от воздушной волны, был ещё полон жизни. Ни в тот момент, ни спустя ещё какое-то время он так и не понял, как посчастливилось ему сломать ногу в нужный момент.
  * * *
  Стейси Камерон вела машину своего отца к дому доктора Скотта, где он обычно проводил операции. Проучившись на курсах срочной медицинской помощи, она хотела предложить свои услуги, если они понадобятся, а только от Скотта – единственного доктора зависело разрешение всех медицинских проблем. Она припарковалась за небольшим микроавтобусом, стоявшим перед домом Скотта.
  Лиз Петерсен была уже там.
  – Привет, – поздоровалась Стейси. – Ты тоже хочешь добровольно работать медсестрой?
  – Скорее кастеляншей, – ответила Лиз. – Доктор Скотт просил нас собрать все медикаменты. Его сейчас нет, Бэллард попросил его взглянуть на Гарри Доббса.
  – Гарри? – Стейси покрутила головой. – Разве он не в офисе шахты?
  – Нет, – ответила Лиз. – В том-то и беда.
  Стейси предложила Лиз сигареты.
  – Кстати, о Йене – что же на самом деле случилось вчера вечером?
  – Случился мой братец – идиот, – ответила Лиз. – Он меня уже просто извёл. – Она прикурила от протянутой зажигалки. – Скажи, а как дела в Калифорнии?
  Стейси очень удивилась.
  – Какие дела ты имеешь в виду?
  – Условия жизни и работы. Я думаю уехать отсюда.
  – Ну и дела, – заметила Стейси. – А я думаю переехать сюда.
  Лиз улыбнулась.
  – Тогда, может быть, мы совершил обмен: работами, домами – в общем, всем.
  – У меня нет дома. Я снимаю квартиру.
  – У тебя, наверное, есть особенные причины похоронить себя в такой дыре, как Хука?
  – Мой отец.
  Стейси засмеялась.
  – И другие причины.
  – А как зовут другую причину? – с любопытством спросила Лиз.
  – Вчера вечером ты с ним танцевала.
  Лиз подняла брови.
  – Между прочим, ты сама мне предложила. Я ведь не слепая и не глухая, знаешь ли. Ты поговорила сначала со мной, затем пошла беседовать с ним. Йен не был пьян, но мог позволить себе сказать: «Я танцую с Лиз Петерсен, и к чёрту её задиристых братцев». А идею дала ему ты. Согласись, странно для девушки вести себя так со своей причиной.
  – Я не хотела выглядеть стяжательницей. По крайней мере, не на этой деликатной стадии наших отношений.
  – И что же это за стадия?
  Стейси улыбнулась.
  – Он ещё не заметил моего существования.
  Она вздохнула.
  – А у меня осталось всего пять дней.
  – Ну, сейчас ему явно не до этого. Может быть, во время обвала у тебя будет шанс. Всё, что тебе нужно – чтобы тебя элегантно спас Йен Бэллард. Потом ему придётся жениться на тебе – и будет совсем здорово, когда у вас появится малыш, как во всех фильмах, которые я смотрела.
  – Что ты о нём думаешь?
  – Очень хороший человек, – холодно заметила Лиз. – Но мне больше нравится его друг, Майк Макгилл.
  Она потрясла головой.
  – Но это сложный случай.
  – Почему же?
  – Он говорил, что ему порядком досталось от женщин. Три года назад его жена развелась с ним; сказала, что не может жить со снежным человеком, которого никогда нет дома. Майк сказал, что не винит её. Кому нужен муж, который мечется между Северным и Южным полюсом как йо-йо[6].
  Стейси сочувственно кивнула.
  – Скажи мне, что не поделили твои братья и Йен?
  – Слишком давняя история, – коротко ответила Лиз.
  Она потушила сигарету.
  – Пойдём, займёмся медикаментами.
  Они подъехали к аптеке на главной улице, Лиз вышла из машины и попробовала открыть дверь, которая оказалась закрытой. Она постучала несколько раз, но ответа не было, и наконец она сдалась.
  – Этого идиота, Роусона, предупредили, чтобы он был здесь, – гневно сказала она. – Какого чёрта его ещё нет?
  – Задержали, наверное.
  – Я его задержу, как только увижу, – угрюмо пообещала Лиз. Она увидела проезжавший за спиной Стейси грузовик, выбежала вперёд и начала махать водителю. Когда тот остановился, она крикнула:
  – Лен, ты нигде не видел Роусона?
  Лен Бакстер отрицательно покачал головой и повернулся посоветоваться со Скэнлоном.
  – Дейв говорит, что видел, как он заходил в отель полтора часа назад.
  – Спасибо.
  Лиз обернулась к Стейси.
  – Давай-ка оторвём его от пива. Пойдём.
  В любой общине есть какое-то количество собственных глупцов, и собирались многие из них обычно в отеле «Д'Аршиак». Философия администрации отеля была проста – «Бизнес есть бизнес», и пока дела шли неплохо. Гул мужских голосов доносился из переполненного бара, а в столовой всё было накрыто для ланча, как и в каждое воскресенье.
  У входа в бар Лиз увидела Эрика и кивком головы подозвала его к себе.
  – Что здесь происходит? Разве эти люди не знают, в чём дело?
  – Я им говорил, – ответил брат. – Но им, похоже, как с гуся вода. Здесь собралось много шахтёров, их подбивает Билл Квентин. У них что-то вроде митинга протеста против закрытия шахты.
  – Первый раз об этом слышу, – заявила Стейси. – Папа ничего не говорил об этом.
  – Билл Квентин говорит, что это уже точно.
  Лиз проводила взглядом официантку, несущую полный напитков поднос в столовую.
  – Это место лучше закрыть. Закрой его, Эрик. Ведь половина – наша собственность.
  Эрик пожал плечами.
  – Ты прекрасно знаешь, что Джонни и я – только совладельцы. Мы договорились с Вестоном, что не будем вмешиваться в ежедневный бизнес. Я уже говорил с ним, но он сказал, что закрываться не собирается.
  – Тогда он просто осёл.
  – Осёл, который делает деньги.
  Эрик вытянул руку в сторону бара.
  – Ты посмотри на них.
  – И чёрт с ними! – огрызнулась Лиз. – Роусон здесь?
  – Да, я видел, как он говорил с...
  – Вызови его оттуда. Мне нужно, чтобы он открыл аптеку. Нам нужны медикаменты.
  – Ладно, – Эрик зашёл в бар и довольно долго торчал там. Наконец, вышел оттуда с Роусоном, высоким сухопарым джентльменом в очках с толстыми стёклами.
  Лиз шагнула ему навстречу и сухо произнесла:
  – Мистер Роусон, Вы обещали быть в Вашем магазине полчаса назад.
  Роусон улыбнулся.
  – Вы думаете, дело настолько серьёзно, мисс Петерсен?
  Его тон был терпеливо-снисходительным.
  Лиз набрала побольше воздуха и ответила как можно строже:
  – Серьёзно оно или нет, но Вы обещали быть в Вашем магазине в определённое время.
  Роусон печально посмотрел на бар.
  – Ох, ну хорошо, – недовольно ответил он. – Думаю, что придётся пойти.
  – Ты остаёшься здесь? – спросила Лиз Эрика.
  Он покачал головой.
  – Пойду поищу Джонни. Иначе эту толпу не сдвинешь.
  – Сделай это поскорее, – посоветовала она. – Пойдёмте, мистер Роусон.
  Когда они вышли из отеля, Стейси, обернувшись, увидела, как из бара вышел Квентин и подошёл к Эрику. Похоже, они начинали спорить.
  Когда Роусон открыл аптеку, то сказал с вызывом:
  – Не уверен, что не нарушаю закон, делая это.
  – Провизорам разрешают открывать аптеки по воскресеньям в экстренных случаях, – ответила Лиз. – Похоже, я знаю законы лучше, чем Вы.
  Роусон вошёл внутрь и щёлкнул выключателем. Когда свет не включился, он сказал:
  – Ах, да, я забыл. Не беда, у меня есть несколько свечей на складе.
  Лиз ответила:
  – Пока и так светло. Давайте обойдёмся без свечей. Роусон зашёл за прилавок и принял привычную позу.
  – Что ж, леди, – оживлённо сказал он. – Чем могу служить?
  Стейси спрятала улыбку. Она наполовину была уверена, что сейчас он наденет белый халат.
  – Вот список, – ответила Лиз и подала ему.
  Роусон медленно просматривал листки, с раздражающим педантизмом возвращаясь к уже прочитанному.
  – Боже! – наконец произнёс он. – Да это много.
  – Да, – терпеливо согласилась Лиз.
  Роусон поднял голову.
  – Кто будет за всё это платить?
  Лиз посмотрела на него без всякого выражения, затем перевела взгляд на Стейси, стоявшую с открытым ртом. Она перегнулась через стойку и сказала чарующим голосом:
  – Вы предпочитаете оплату до или после доставки, мистер Роусон?
  Тупо глядевший на неё Роусон не уловил никакого подвоха в её интонациях.
  – Понадобится время составить счёт на такую уйму лекарств.
  Он кашлянул.
  – Хорошо, что я купил один из этих новых электронных калькуляторов. Это так облегчает жизнь, знаете ли.
  Лиз легонько похлопала ладонью по прилавку.
  – Начинайте отпускать, Роусон. Если Вы беспокоитесь об оплате, запишите на счёт Джонни – надеюсь, у него ещё хороший кредит?
  – О, нет, с этим-то всё в порядке, – быстро откликнулся Роусон. Он снова изучал список, – Хорошо, приступим. Бинты – десять дюжин двухдюймовых коробок, десять дюжин трёхдюймовых, столько же шестидюймовых...
  Он остановился.
  – За этими придётся пойти в кладовую.
  – Прекрасно, давайте пойдём в кладовую. Где она?
  – Погодите минутку, – сказал он. – Здесь не всё в порядке, мисс Петерсен. Весь этот морфий – здесь, на третьей странице.
  Он протянул ей листок.
  – Я не смогу отпустить его без рецепта. И в таком количестве!
  Он покрутил головой.
  – Я могу потерять мою лицензию.
  – Если вы взглянете на последнюю страницу, то увидите подпись доктора Скотта.
  – Этого всё равно недостаточно, мисс Петерсен. Во-первых, на третьей странице подписи нет, во-вторых, рецепт должен быть написан на специальном бланке. Инструкция о препаратах группы А очень строга на этот счёт. Ваш рецепт не соответствует требованиям, и я очень удивлён, как мог доктор Скотт подписаться под этим.
  – Боже мой! – взорвалась Лиз.
  Роусон испугался и встревожился.
  – Вы можете погибнуть в любую секунду и ещё беспокоитесь о том, правильно ли написано что-то на этих чёртовых листочках. Слушайте меня внимательно: если вы не поспешите и не отпустите всё по этому списку, я приведу Артура Пая, чтобы он конфисковал все ваши чёртовы запасы. А он это сделает, не беспокойтесь.
  Роусон выглядел уязвлённым.
  – Вы не имеете права угрожать мне полицией!
  – Как это не имею права? Я это сделаю, только и всего. Стейси, возьми вон тот телефон и разыщи Артура Пая.
  Роусон поднял руки вверх.
  – Что ж, очень хорошо, но я настаиваю, что я доставлю все опасные препараты из списка доктору Скотту лично.
  – Хорошо! – с облегчением воскликнула Лиз. – Значит, наконец-то вы нам поможете. Где кладовая?
  Роусон махнул рукой.
  – Вон та задняя дверь.
  Когда Лиз направилась к ней, он сказал:
  – Но она закрыта. Предосторожность в таких вещах никогда не помешает.
  Он подошёл к ней и вынул из кармана цепь, на одном конце которой болталась связка ключей. Он отпер дверь.
  – Все коробки с бинтами на тех полках справа. Я буду подбирать лекарства в амбулатории.
  Две девушки прошли мимо него, и он покачал головой, осуждая поспешность современной молодёжи. Кто бы мог подумать, что такая воспитанная девушка, как Элизабет Петерсен, может использовать язык, который до сих пор у него ассоциировался только с завсегдатаями баров?
  Он вошёл в амбулаторию и отпер дверцу шкафа с самыми ценными лекарствами. Он взял коробку и стал наполнять её ампулами, старательно подсчитывая и каждый раз делая пометку в журнале для выдачи ядовитых веществ. Дело было действительно долгим. А Роусон был исключительно педантичным.
  Он ещё не знал, что его невыполненное обещание явиться вовремя и его скрупулёзность уже обрекли его на смерть. Если бы он оказался в аптеке вовремя, когда пришли девушки, не пришлось бы тратить время на его поиски в баре. Из-за своих педантичных записей в журнале он всё ещё находился в амбулатории, когда лавина настигла город.
  Когда фасад магазина был вдавлен лавиной, удар, сотрясший здание до основания, сорвал с полки полугаллоновую бутылку, которая разбилась на столе прямо перед провизором. В ней была соляная кислота, залившая всё его лицо и переднюю часть тела.
  Лиз Петерсен спасла история, случившаяся пять лет назад. Той зимой, тоже очень холодной, в маленькой трещинке между задней стеной кладовой и полом замёрзла капля воды. Вода, превратившись в лёд, расширила и углубила трещину. На следующий год произошло то же самое, но воды было уже немного больше, и год за годом трещина ширилась, пока не стала угрожать прочности самой стены.
  Если бы Роусон знал об этом, то сразу бы починил её – человек такого склада, как он, не стал бы тянуть. Но, поскольку всё происходило под землёй, он не знал об этом. Поэтому, когда дом настигла лавина, задняя стена подалась без особого сопротивления.
  Лиз швырнуло вперёд, на ряды коробок с бинтами, которые смягчили удар, хотя она сломала два ребра о край полки. Весь кавардак – полки, коробки, тела Лиз и Стейси – устремился в заднюю стену, сразу упавшую, и Лиз стремительно понесло по воздуху в вихре коробок с неразвернувшимися бинтами.
  Она упала на снег, и снег немедленно стал засыпать её, не давая пошевелить ни рукой, ни ногой. Сознание её работало ясно, и она подумала, что, наверное, сейчас погибнет. Она не могла знать, что совсем недалеко от неё, на расстоянии десяти футов, Стейси Камерон оказалась в таком же положении. Обе потеряли сознание почти одновременно, почти через полторы минуты после того, как их засыпало.
  Роусона завалило снегом в двадцати ярдах от них. Ему суждено было умирать медленно и мучительно, пока кислота разъедала бы его лицо и тело. К счастью, как только он открыл рот, чтобы крикнуть, его забило мокрым снегом, и он умер быстро и без мучений от удушья.
  Отель «Д'Аршиак», эта цитадель глупцов, был разрушен довольно быстро. Джеффу Вестону, королю глупцов, пришлось потерять гораздо больше, чем деньги. Бизнес был в разгаре, так что он сам вышел за стойку помочь усталому бармену, и когда подступила лавина, бутылка шотландского виски, упавшая с полки, попала ему в голову со скоростью снаряда.
  Большинство сидевших в баре были убиты наповал разлетевшимися бутылками. Вслед за бутылками рухнула целая стена, и налетевший снег покрыл всё. Они умерли глупой смертью, хотя циник сказал бы, что они умерли от хронического алкоголизма. Но с этого воскресного утра в Хукахоронуи не осталось больше циников.
  Находившихся в столовой прихлопнула упавшая на них крыша. Алису Харпер, официантку, подававшую Макгиллу колониального гуся на том памятном вечере, сразил тяжёлый чемодан, свалившийся из верхних номеров. Чемодан принадлежал американцу Ньюмену, у которого в тот момент тоже было немало проблем.
  Комната Ньюмена и на комнату была больше не похожа, и то же самое относилось к комнате по соседству, которую занимал его друг, Миллер. Ему явно повезло, что он отсутствовал.
  Исключительно повезло Биллу Квентину, который вышел из отеля с Эриком Петерсеном за несколько секунд до того, как отель был разрушен. Он вышел из бара в фойе и нашёл там Эрика.
  – Слушай, – сказал он. – Совету известно, что происходит?
  – Ты о чём?
  – О закрытии шахты.
  – Шахту закрыли. Бэллард закрыл её сегодня утром.
  – Я не об этом. Я имею в виду, что её собираются закрыть навсегда.
  Эрик немного устало покрутил головой.
  – Никто нас не предупредил – во всяком случае, пока.
  – Что же, и вы ничего не собираетесь предпринимать?
  – Что ты, чёрт возьми, хочешь, чтобы мы сделали, если нас даже официально не предупредили? Я не верю, что шахту закроют.
  Квентин хмыкнул.
  – Бэллард сказал, что может. Он сказал это вчера на встрече. Он сказал, что компании не по карману потратиться на защиту от обвалов. По-моему, этот обвал будет последней точкой. Мне кажется, компании нужно показаться застигнутой врасплох.
  – Застигнутой врасплох чем? Я не понимаю, о чём ты.
  Эрик направился к двери.
  – Ты знаешь, как все эти большие компании обтяпывают делишки.
  Квентин зашагал рядом с ним.
  – Я слышал, что Бэллард связан с крупной шишкой в Лондоне. Тебе что-нибудь известно об этом?
  – Слышал кое-что.
  Эрик ускорил шаг.
  – Так и есть.
  – Держу пари, его послали прикрыть дело. Эй, ты куда идёшь?
  – Мне надо встретить Джонни в доме старого Фишера.
  – Я с тобой, – сказал Квентин. – Мне кажется, что совету следует об этом знать. Где Мэтт Хьютон?
  – Дома.
  Они сошли на мостовую, и Квентин сказал:
  – Это значит, он единственный разумный здесь человек. Все остальные забились по своим норам.
  Эрик покосился на него.
  – Вроде меня?
  – Только не рассказывай, что веришь в Судный День.
  Эрик ступил на противоположный тротуар. Он стоял к дому Фишера спиной и поэтому не видел, как его брат переходит через дорогу к телефонному коммутатору.
  – Джонни совсем не дурак и верит в него, – с выражением сказал он. – И я начинаю верить.
  Он двинулся ещё быстрее, и Квентин, гораздо ниже ростом, был вынужден почти бежать рысью, чтобы не отстать от него. Они вошли в дом, Эрик заглянул в пустую комнату, выходящую в холл.
  – Он, наверное, в подвале.
  Двое уже сходили по ступенькам в подвал, когда лавина настигла дом. Эрик скатился вниз, упав на юную Мэри Риз, и сломал ей ногу. Билл Квентин упал на Эрика и сломал ему руку. Сам он остался в целости и сохранности и не был даже поцарапан каменными обломками разваливающегося дома.
  * * *
  Предупредив об угрозе, Макгилл, подталкиваемый Бэллардом, спрыгнул в своё убежище. Он схватил телефон, который недавно установил электрик шахты, и обнаружил, что коммутатор был занят.
  – Ну давай же, ради Бога! – пробормотал он.
  Через десять секунд, которые показались ему десятью минутами, раздался голос телефонного оператора Морин Скэнлон. Он быстро произнёс:
  – Соедините меня с Джоном Петерсеном, миссис Скэнлон, и уходите оттуда – как можно скорее.
  – Я поняла, – ответила она, и в трубке раздался гудок.
  – Джон Петерсен слушает.
  – Макгилл. Спрячьте Ваших людей в укрытие. Надвигается лавина.
  – А что с Морин Скэнлон?
  – Я предупредил, чтобы она уходила. С вашего места можно видеть коммутатор. Наблюдайте за ней.
  – О'кей, – и Петерсен бросил трубку, крикнув Бобби Фоусетту:
  – Всех вниз. Быстро, Бобби.
  Фоусетт выбежал из комнаты, а Петерсен посмотрел из окна на здание телефонной станции через дорогу. Улица была пустынной, без всяких признаков движения. Он нервно постукивал по столу и решал, что делать.
  Как только миссис Скэнлон соединила Макгилла с Петерсеном, она сняла наушники, встала и взяла пальто с вешалки. Она точно знала, что делать, Петерсен всё объяснил ей. Она должна была последовать в дом старого Фишера, один из немногих в городе, где был подвал. Она даже не стала надевать пальто, но не успела сделать к двери и шага, как на приборной доске зазвучал зуммер. Она вернулась, надела наушники и включила их.
  – Какой номер Вам нужен?
  – Морин, это Джим Хэтерлей из дома Мэтта Хьютона. Старый Бакстер неудачно упал и, похоже, сломал ногу. Не могла бы ты разыскать доктора Скотта?
  Она закусила губу.
  – Я попробую.
  Она нашла ячейку и стала звонить в дом Скотта.
  Петерсен в доме Фишера наконец принял решение. Он выбежал из комнаты в холл. В дверях стояла четырнадцатилетняя девочка с хрупким личиком, и он крикнул ей:
  – В подвал, Мэри. Живо!
  Властные нотки его голоса заставили подчиниться почти механически. Но она спросила:
  – Вы куда идёте?
  – Забрать миссис Скэнлон.
  Он выбежал на улицу, а Мэри Риз спустилась к остальным, в подвал.
  Петерсен перебежал пустую улицу, направляясь к зданию коммутатора. Он добежал до угла, где дорога поворачивала налево, к шахте, бросил на неё беглый взгляд и неожиданно резко остановился. Он не поверил своим глазам. Туман рассеялся и теперь можно было видеть всё до самой шахты, но не это остановило его. Прямо на него по воздуху, разваливаясь на глазах, летело здание, и в эту долю секунды он узнал офис шахты.
  Он отпрыгнул назад, за бетонную стену, неловко приземлившись, и чуть развернулся, чтобы лучше видеть. Он почувствовал яростный порыв ветра и увидел, как здание офиса упало прямо на телефонную станцию, полностью разрушив её.
  Ветер подул снова, и неожиданно он почувствовал острую боль в груди.
  «Инфаркт! – печально подумал он. – У меня инфаркт».
  Он недолго превозмогал боль, потерял сознание и вскоре умер.
  В подвале дома Фишера кричала Мэри Риз, кричала, как и другие, когда здание начало рушиться у неё над головой и что-то, или кто-то упал на неё. Из находившихся в подвале никто не погиб, но несколько человек было серьёзно ранено, включая Мэри, которая сломала ногу.
  * * *
  В супермаркете Фил Уоррик огляделся вокруг и с удовлетворением произнёс:
  – Мы подчистили почти всё.
  Он приподнял печную заслонку и бросил туда немного дров.
  Преподобный Говард Дэвис, викарий англиканской церкви святого Михаила, согласился с ним.
  – Почти всё, – сказал он. – Это – последний груз. Он подкатил тележку для продуктов к стойке с бисквитами и принялся загружать её.
  Уоррик посмотрел на него и усмехнулся.
  – Макгилл сказал – никаких шоколадных бисквитов.
  – Я не знаю, что доктору Макгиллу известно о питании, но ему наверняка ничего не известно о детях, – с улыбкой сказал Дэвис. – Для поддержания духа шоколадные бисквиты гораздо лучше варёной фасоли.
  Уоррик кивнул.
  – Надеюсь, что он знает, что делает. После того как я потаскал эти коробки с консервами, клянусь, у меня руки выросли дюйма на два.
  Он задвинул каминную заслонку обратно.
  Дэвис с любопытством посмотрел на него.
  – Ты хочешь сказать, что тебе будет жалко, если никакого обвала не случится?
  – О, ты же знаешь, что я не хочу никакого обвала, но было бы обидно увидеть, что такую тяжёлую работу проделали зря.
  – Я тоже не хочу обвала, но нет никакого вреда в том, чтобы приготовиться к нему. Если Джон Петерсен позволяет так разграбить свой магазин, значит, он верит Макгиллу, а ведь у Джона есть голова на плечах.
  Снаружи подъехал грузовик, из него вылезли двое и зашли в супермаркет. Уоррик поздоровался:
  – Дэйв... Лен, привет!
  Лен Бакстер сказал:
  – Этот самолёт опять возвращается. Он всё ещё летает где-то здесь. Интересно, что ему нужно?
  – Он и не думает садиться, – заметил Уоррик. – Туман слишком плотный.
  Дэвис взял кофейник и поставил его на плиту.
  – Хорошо бы вам чем-нибудь согреться.
  Дэйв Скэнлон протянул руки к камину. У него был тревожный взгляд.
  – Вот это здорово. А и правда, здорово холодает.
  Он взглянул на Дэвиса.
  – Я всё ещё беспокоюсь за Морин. Кто-то сказал, что здание коммутатора совсем не защищено.
  – Джон Петерсен пообещал мне позаботиться о ней, – сказал Дэвис.
  – Я уверен, что с ней всё будет в порядке. – Он приложил палец к кофейнику, чтобы узнать, нагрелся ли тот. – Уже скоро.
  – У вас есть ещё горючее? – спросил Лен.
  – Ещё две канистры по сорок пять галлонов, – сказал Уоррик. – Последние, что я нашёл. Но мы, кажется, уже израсходовали почти шестьсот галлонов из этой цистерны.
  – Я тут разговаривал с одним инженером шахты в доме Тури Бака, – сказал Лен. – Он устанавливал там генератор. Он сказал, что использовать нефтяное горючее дизельный двигатель может только в крайнем случае. Я об этом никогда не знал.
  Дэйв сказал:
  – Я думаю, что после кофе я всё-таки пойду разыщу Морин.
  Пока Дэвис брал чашку, Лен Бакстер заметил:
  – Кстати, ты напомнил мне. Никто не знает случайно, где мой старик? Я был так занят сегодня утром, что совершенно перестал понимать, в каком мире я нахожусь.
  – Он поехал в дом Мэтта Хьютона. Макгилл считает, что это одно из самых безопасных мест в долине.
  Уоррик кивнул.
  – Мы говорили об этом на заседании совета. Дома его и Тури Бака – два самых старых в долине. Всех детей отправили к Тури, а стариков – к Мэтту.
  – Не всех детей, – заметил Дэйв.
  Он взял протянутую Дэвисом чашку кофе.
  – Я только что встретил Мэри Риз.
  Уоррик нахмурился.
  – Где?
  – Здесь, в городе. Она стояла в дверях дома старого Фишера.
  – Это ничего, – сказал Дэвис. – Там есть подвал. Туда должна прийти и Морин. Всё это организовал Джон Петерсен.
  – А вы где собираетесь спрятаться? – поинтересовался Лен.
  – Я буду в церкви, – твёрдо ответил Дэвис. Его тон отвергал всякое предположение, что он может прятаться где-нибудь ещё.
  Лен кивнул.
  – Неплохо, – отозвался он.
  – Церковь, должно быть, самое прочное здесь здание. Во всяком случае, единственное, построенное из камня.
  Дэйв Скэнлон допил свой кофе.
  – Я только выгляну наружу и поищу Морин, потом вернусь – помогу вам грузить.
  Он взмахнул рукой.
  – Никогда не видел город таким пустым, даже по воскресеньям.
  Он повернулся, чтобы идти, и внезапно замер.
  – Туман исчез...
  Запаркованный снаружи трёхтонный грузовик подхватило и швырнуло в стеклянные витрины супермаркета, словно чудовищный снаряд. Но ещё пока он летел, здание вокруг них уже начало рушиться. Выстроено оно было без особой прочности, и теперь, настигнутое гигантским кулаком лавины, рассыпалось как карточный домик.
  Неожиданно преподобный Дэвис ощутил, что барахтается в снегу. Он удивился и, дотронувшись до головы рукой, увидел, что она вся в крови. Он стоял по пояс в снегу и с изумлением обнаружил, что в левой руке всё ещё продолжает держать кофейник. Открыв его и заглянув внутрь, он обнаружил, что тот наполовину заполнен кипящей жидкостью. Когда он наклонил голову, она закружилась. В глазах у него померкло, и перед тем как потерять сознание, он уже ничего не мог разглядеть. Кофейник выпал у него из рук и упал рядом, прожигая кипятком снег.
  Дэйв Скэнлон погиб мгновенно. Сбивший его грузовик превратил тело Дэйва в кровавую массу. Лена Бакстера настиг попавший в голову кирпич. Его тело быстро засыпало каменными осколками, а затем – снежным потоком. В это время он был ещё жив, но скончался через несколько минут.
  Металлическую печь оторвало от бетонного фундамента, к которому она была прикреплена четырьмя полудюймовыми болтами. Она пробила заднюю стену магазина и задела цистерну с горючим, которая дала трещину. Фила Уоррика пронесло вслед за ней, и вскоре он упал прямо на её поверхность. Он сам усердно начинял её дровами всё утро, и теперь она была раскалена докрасна. Её крышка отскочила, и оттуда вырвался Фонтан тлеющих углей, поджигая бившее из цистерны горючее. Пламя разрасталось, и облако чёрного дыма поднялось вверх, но было моментально рассеяно ревущим снежным потоком.
  Пламя горело недолго, его погасил распространившийся повсюду снег, но всё же достаточно долго, чтобы убить Фила Уоррика. Державшийся за раскалённую печь, он сгорел заживо под снежным покровом в шесть футов.
  Джо Камерон, доставив щупы и ведя грузовик обратно к шахте, был застигнут прямо на открытой местности. Он испытал то же жуткое ощущение, что управляет летящей по воздуху машиной, которое изведал и доктор Скотт. Воздушная волна толкнула грузовик в борт, тот резко накренился. Левые колёса оторвались от земли, и несколько ярдов грузовик балансировал на двух других, то и дело рискуя опрокинуться. Затем колёса снова с хрустом коснулись земли, и Камерон судорожно старался управлять машиной снова.
  Вслед за воздушной волной появилось снежное облако из гораздо более плотного материала. Оно обрушилось на борт грузовика с гораздо большей силой и теперь уже перевернуло его набок. Но в таком положении грузовик оставался недолго. Поддаваясь давлению лавины, он продолжал катиться в снежном вихре всё быстрее и быстрее.
  Камерона швыряло и било об кабину. Его правая нога оказалась зажатой между педалями скорости и тормоза; каждый раз, когда грузовик переворачивался, рычаг управления вонзался ему в живот, а тело неумолимо кидало из стороны в сторону, и когда его рука случайно попала между спицами руля, удар по передней оси заставил руль закрутиться, сломав при этом руку Камерона с сухим треском, которого он не услышал.
  Когда грузовик, наконец, остановился колёсами вверх, его покрывало пятнадцать футов снега. Камерон висел вниз головой, с ногой, всё ещё зажатой между педалями. Лобовое стекло было выдавлено, кабина была забита снегом, но место для воздуха всё же оставалось, и человек мог дышать ещё довольно долго.
  Рваная рана на его щеке обильно кровоточила, и кровь окрашивала снег в ярко-красный цвет.
  Он был без сознания, но, наконец, задвигался и застонал. Когда он пришёл в себя, он чувствовал себя так, словно его пропустили сквозь мельничные жернова и потом распяли на дыбе; болела каждая частица его тела, некоторые раны доставляли просто мучительную боль. Он попробовал двинуть рукой и почувствовал, как осколки кости сломались, коснувшись друг друга, словно в плечо его вошёл раскалённый нож. Больше двигать этой рукой он не пробовал.
  Опасность погибнуть в снежном завале для него была весьма реальной, но Камерон не знал, что подвергается более серьёзной опасности – опасности утонуть.
  Сперва прошла воздушная волна, за ней – тяжёлый неумолимый кулак снежной лавины. За ними устремился снег, остававшийся на скользкой поверхности склона. Он неумолимо и плавно, но не так быстро, как два первых потока, двинулся вдоль долины Хукахоронуи. Он прошёл над церковью и разрушил шпиль; он сровнял с землёй развалины отеля «Д'Аршиак» и пронёсся над руинами аптеки мистера Роусона; он достиг супермаркета и укрыл обгорелый труп Фила Уоррика, затем устремился к обрыву над рекой, сорвался с него и заполнил всё речное русло.
  Река поглотила его энергию, и стремительный разбег постепенно стихал, пока не достиг скорости быстро бегущего человека. Немного позже, встретившись со вздымающимися холмами восточного склона, он окончательно остановился, упрятав все следы разрушения под своим ослепительно белым покрывалом.
  Лавина миновала.
  Но катастрофа ещё не завершилась.
  Макгилл забрался на небольшой снежный холмик, чтобы лучше видеть долину. Он взглянул вниз, на самое её дно, и мягко произнёс:
  – О боже мой!
  Большая часть города исчезла. Единственным уцелевшим зданием была церковь, выглядевшая довольно необычно в своей белоснежной мантии. Мельчайшие частички снега словно въелись в каменное кружево, и теперь перед Макгиллом был скорее призрак церкви. Остальное пространство было покрыто безбрежным морем снега.
  Он вернулся к Бэлларду и склонился над ним.
  – Пойдём, Йен. Всё кончилось, и теперь у нас много работы.
  Бэллард медленно поднял голову и посмотрел на Макгилла. Его глаза казались двумя тёмными пятнышками на белом лице; они смотрели без всякого выражения. Его губы немного пошевелились, прежде чем он произнёс:
  – Что?
  Макгилл почувствовал сострадание, так как прекрасно понимал, что случилось с Бэллардом. Он подвергся такому сильному потрясению, что ощущение реальности на время оставило его, как солдата, пострадавшего от артиллерийской канонады. Макгилл и сам чувствовал себя не очень хорошо, но, благодаря своим знаниям и опыту, знал, чего ожидать, и это предохраняло его от психологических потрясений.
  У Бэлларда был шок, вызванный катастрофой.
  Макгилл медленно покачал головой. Сострадания тут явно было недостаточно. Много народа, наверняка, погибло, и если оставшиеся в живых находились в таком же шоке, что и Бэллард, многим ещё предстояло погибнуть от отсутствия помощи. Он протянул руку и сильно ударил Бэлларда по лицу несколько раз.
  – Очнись, Бэллард, – резко сказал он. – Поднимайся!
  Бэллард медленно поднял свою руку и потрогал красную полосу на щеке. Он быстро моргнул, при этом с глаз его скатилась слезинка, и пробормотал:
  – Ты что?
  – Получишь ещё, если не встанешь сейчас же.
  Макгилл старался говорить как можно строже.
  – Встать, быстро!
  Бэллард еле-еле распрямился, и Макгилл подтащил его на холмик.
  – Посмотри сюда.
  Бэллард посмотрел вниз, на долину, и его лицо исказилось.
  – Боже! – выдохнул он. – Ничего не осталось.
  – Осталось очень много, – возразил Макгилл. – Но нам придётся поискать.
  – Но что мы сможем сделать? – в отчаянии спросил Бэллард.
  – Для начала нужно проснуться, – жёстко сказал Макгилл. – Затем поищем остальных из нашей группы, они где-то здесь, и попробуем привести их в чувство. Нам предстоит организовать что-то вроде спасательных работ.
  Бэллард ещё раз взглянул на мёртвую пустыню под ним и сошёл с холма. Он потёр горящую щеку и сказал:
  – Спасибо, Майк.
  – Ладно, – ответил Макгилл. – Ты посмотри вон там, может, обнаружишь кого-нибудь.
  Он повернулся и пошёл прочь от Бэлларда. А тот медленно потащился в сторону, которую показал Макгилл. Голова у него всё ещё кружилась.
  Уже через пятнадцать минут их стало сорок. Макгилл безжалостно извлекал потрясённых людей, одного за другим, из расселин, где те прятались, обращаясь с ними просто безжалостно. Все в той или иной степени испытали шок и с большой неохотой смотрели вверх, на теперь уже ясно видневшийся склон, откуда пришла лавина. Они неподвижно стояли, повернувшись спиной к западу.
  Макгилл отобрал самых толковых и послал их на розыски – те обнаружили ещё кое-кого. Через полчаса он уже начинал верить, что у них, пожалуй, есть шанс разыскать всех. Одному из помощников он дал свой блокнот с ручкой и приказал ему записывать имя каждого, кто остался в живых.
  – И спрашивайте каждого, с кем именно он стоял радом, перед тем как бежать в укрытие. Нам надо определить, кто пока не найден.
  Бэлларду он сказал:
  – Возьми троих и отправляйся в дом Тури Бака. Разведай, как там у них дела.
  Остальных он послал к дому Мэтта Хьютона, и сам отправился в город.
  Последним его распоряжением было:
  – Если кто-нибудь найдёт доктора Скотта, посылайте его немедленно ко мне.
  В это время доктор Скотт тоже был на пути к городу. Ему предстояло пересечь реку, с которой снесло мост, но мост и не понадобился, так как русло реки было забито снегом, и ему удалось пересечь его, правда, с большим трудом из-за мягкого снега. Он пересёк реку как раз напротив обрыва, где находился супермаркет, и всё ещё не мог понять всех масштабов катастрофы. Казалось бессмысленным и невозможным, что супермаркет вдруг исчез.
  Он медленно тащился по раскисшему снегу со своим портфельчиком, содержимое которого теперь было бесценным. Впереди он разглядел что-то чёрное, вырисовывающееся на бескрайнем белом фоне, оказавшееся, когда он подошёл поближе, человеком, закопанным в снег по пояс. Рядом с ним валялся опрокинутый кофейник.
  Скотт склонился над ним, повернул его голову к себе и узнал преподобного Дэвиса. Он был жив, но его пульс бился еле-еле. Скотт принялся старательно раскапывать снег, работая затянутыми в перчатки руками. Снег оказался не очень спрессованным, и работа шла довольно быстро; через десять минут тело Дэвиса было вызволено из снега и лежало на поверхности.
  Открывая свой портфельчик, Скотт услышал вдалеке голоса, поэтому он вскочил и увидел группу людей, медленно бредущих по снегу туда, где был город. Он принялся кричать и размахивать руками, и, наконец, те подошли к нему. Впереди шёл канадец, Макгилл.
  – Я рад, что Вы остались живы, доктор, – сказал ему Макгилл. – Ваша помощь очень понадобится. Как он?
  – Он будет жить, – ответил Скотт. – Его надо согреть. Горячий суп ему бы очень помог.
  – Мы сможем дать ему суп, если цел дом Тури Бака. Церковь не пострадала, поэтому она будет нашим штабом. Лучше отнести его туда.
  Макгилл взглянул на Дэвиса и заметил воротничок священника.
  – Как раз к месту. А чтобы его отогреть, придётся сжечь все церковные скамьи.
  Скотт огляделся.
  – Ну и хаос!
  Макгилл повернулся к Макаллистеру, инженеру с электростанции.
  – Мак, возьми с собой пару ребят и отправляйтесь к Ущелью. Если встретите кого-нибудь с той стороны, скажите, что нам срочно нужна помощь. Но нам нужны профессиональные спасатели – те, кто умеет спасать из обвалов. Добровольцы, которые только разведут здесь беспорядок, нам не нужны.
  Макаллистер кивнул и приготовился идти. Макгилл добавил:
  – И ещё, Мак, если в Новой Зеландии есть специально тренированные для снежных обвалов собаки, они нам тоже очень понадобятся.
  – Хорошо, – ответил Макаллистер и принялся отбирать людей.
  Остальные помогли нести Дэвиса и во главе с Макгиллом пошли по направлению к городу.
  * * *
  Тури Бак оставил Маклина, когда тот всё ещё был в шоковом состоянии. Он пошёл на крики, захватив с собой коробку леденцов с кухни. Испуганных детишек ему пришлось успокаивать довольно долго, но вскоре ему на помощь пришла Руихи.
  – Леденцы – это хорошо, – сказала она. – Но сладкое горячее какао – ещё лучше.
  Она направилась на кухню, где ей пришлось заново развести погасший огонь, и вскоре кухня наполнилась едким дымом из-за того, что дымоход был забит снегом.
  От мисс Фробишер никакого толку не было. Она сжалась в комок от страха и всё время хныкала. Тури не обращал на неё внимания и продолжал заботиться о детях.
  Маклин посмотрел на гаечный ключ в руке и нахмурился. Его сознание медленно начинало работать.
  – Почему я держу этот ключ? – просил он себя, и где-то в глубине сознания забрезжил ответ.
  – Генератор!
  Он медленно подошёл к двери и открыл её. Лёгкий ветерок ворвался в комнату, взметнув вверх снежную крупу с пола. Выйдя наружу, он посмотрел в сторону скалы Камакамару и недоуменно прищурился.
  Генератор был на том же месте, где он его оставил, хотя и остался непривинченным к фундаменту.
  – Слава Богу! – подумал он. – Что хорошо для кроликов, то хорошо и для генераторов.
  Но исчез портативный компрессор, которым он пользовался для сверления, и он вспомнил, что тот стоял на том месте под скалой, где он сначала предложил разместить генератор. Он подошёл к дереву, верхушку которого срезало футов на десять. Он остановился и чуть не поперхнулся, увидев бур. Воздушный шланг, соединявший его с компрессором, оторвался и теперь раскачивался на ветру; само сверло глубоко вонзилось в ствол дерева словно гигантская стрела.
  Когда Бэллард и его группа, наконец, добрались до дома, они были рады услышать голоса и даже смех. Детишки не унывали, и очнувшись от шока, очень оживились, даже сверх меры. Бэллард вошёл в дом и увидел Тури в большом кресле, окружённым толпой детей и казавшимся кем-то вроде библейского патриарха.
  – Слава Богу! – воскликнул он. – Ты в порядке, Тури?
  – Мы все в порядке.
  Тури кивнул в угол комнаты, где Руихи поддерживала мисс Фробишер и готовила ей чай.
  – Её немного потрясло.
  С заднего двора донёсся странный вой, переходящий в ровный гул. Удивлённый, Бэллард спросил:
  – Что это?
  – Мне кажется, это Джок Маклин собирается проверять генератор.
  Тури встал.
  – Не хочешь ли чаю? – спросил он вежливо, словно они были его обычными гостями.
  Бэллард молча кивнул. Тури послал кого-то из детей постарше на кухню за мятным чаем и сэндвичами. Потом он спросил:
  – Что случилось с городом?
  – Тури, города больше нет.
  – Исчез?
  – Кроме церкви, я ничего больше не видел.
  – А люди?
  Бэллард покачал головой.
  – Я не знаю. Там сейчас Майк.
  – Я пойду помогать искать, – сказал Тури. – Сразу, как вы немного отдохнёте.
  Наконец, появились чай с сэндвичами, и Бэллард принялся за них с таким аппетитом, словно не ел неделю. Чай всем тоже очень понравился, особенно когда Тури добавил туда бренди.
  Покончив с чаем, Бэллард лениво потянулся к телефону и приложил трубку к уху, но ничего не услышал. Покачивая ею, он произнёс:
  – Связь – вот что сейчас нам понадобится. Сюда должны были подвезти много продуктов, Тури.
  – Уже привезли. Продуктов у нас много.
  – Мы возьмём с собой немного в город. Конечно, тяжеловато будет это тащить, но как-нибудь справимся.
  Руихи спросила:
  – Ведь машина в гараже, правда?
  Бэллард резко выпрямился.
  – У вас есть машина?
  – Не самая лучшая, – сказал Тури. – Но ездить можно.
  Бэллард подумал о мокром снеге, что покрыл Хукахоронуи и пришёл к выводу, что машина – не самый лучший выход, но всё же отправился взглянуть на неё Машина оказалась допотопным микроавтобусом «Холден» австралийского производства, но он не обратил на него особого внимания, потому что стоявший рядом трактор «Фергюсон» оказался настоящим сокровищем. Через пятнадцать минут он был загружен съестными припасами и катил в город, таща за собой наспех сооружённые сани.
  Когда Бэллард подъехал к церкви, то обнаружил больше народу, чем ожидал. Макгилл был тут же, рядом с импровизированной трибуной у алтаря, центра всё увеличивающегося штаба. В углу работал доктор Скотт, ему ассистировали три женщины. У многих лежавших здесь были переломы, и двое мужчин разламывали церковные скамьи, чтобы сделать из них шины. В очереди к доктору Скотту Бэллард увидел Эрика Петерсена и направился к нему.
  – Что с Лиз?
  Лицо Эрика было мертвенно бледным и измождённым.
  – Не знаю.
  – Похоже, их с этой американкой лавина застигла в аптеке Роусона.
  Его взгляд помрачнел.
  – Аптека разрушена – ничего не осталось.
  В его голосе слышался панический ужас.
  – Ты пока почини себе руку, – сказал Бэллард – Я попробую их поискать.
  Он подошёл к Макгиллу.
  – С домом Тури всё в порядке, – сказал он. – Ни один не ранен. Они сумели включить генератор, а ещё я привёз массу продуктов на тракторе – они снаружи. Постарайся позаботиться о них.
  Макгилл вздохнул с облегчением.
  – Слава Богу, дети живы.
  Он одобрительно кивнул.
  – Хорошая работа, Йен. Этот трактор очень пригодится.
  Бэллард повернулся, чтобы идти, но Макгилл спросил:
  – Ты куда это?
  – Искать Лиз и Сейси. Они были в магазине Роусона.
  – И думать об этом не смей, – отрубил Макгилл. – Мне не нужны твои дилетантские поиски.
  – Но...
  – Но ничего. Если ты начнёшь там бродить, то отобьёшь все запахи для собак спасателей, а они справляются с делом намного лучше, чем сто человек. Поэтому сейчас все должны оставаться в церкви – на некоторое время, по крайней мере. Если ты можешь точно указать, где кто был, когда нас застигла лавина, расскажи об этом Артуру Паю – он вот там. Он сейчас наше бюро без вести пропавших.
  Бэллард приготовил гневный ответ, но тут кто-то толкнул его, и он узнал Дикинсона, работавшего на шахте. Дикинсон быстро сказал:
  – Я только что из дома Хьютона – там просто бойня какая-то. Однако кое-кто ещё жив, по-моему. Мне кажется, надо послать туда доктора Скотта.
  Макгилл повысил голос:
  – Доктор Скотт, не подойдёте ли сюда?
  Скотт наложил повязку и подошёл. Макгилл сказал Дикинсону:
  – Продолжайте.
  – Дом выглядит как будто после взрыва, – сказал Дикинсон. – Перед ним я нашёл Джека Бакстера. Джек жизнерадостный, как сверчок, но у него сломана нога. А с Мэттом что-то непонятное – он почти не может говорить, он наполовину парализован.
  – Наверное, паралич, – сказал Скотт.
  – Я посадил обоих в машину и привёз сюда – как можно ближе к церкви. Я не рискнул перебраться через реку по этому мокрому снегу, поэтому оставил их на другой стороне.
  – А в доме что?
  – О, там просто ужасно. Я не пересчитывал тела, но там их несколько сотен. Некоторые ещё живы, это я точно говорю.
  – Какие у них ранения? – спросил Скотт. – Мне нужно знать, что взять с собой.
  Макгилл грустно усмехнулся.
  – У Вас не так-то много всего. Лучше взять побольше.
  – Мы с Тури привезли из дома аптечку первой помощи, – сказал Бэллард.
  – Это понадобится, – отозвался Скотт.
  Они не почувствовали далёкого сотрясения воздуха, но сейчас громкий рёв раздался над ними. Бэллард пригнулся и укрыл голову, думая, что идёт новый обвал, но Макгилл спокойно посмотрел вверх.
  – Самолёт – и какой огромный!
  Он вскочил и побежал к двери, остальные устремились за ним. Самолёт, пролетавший очень низко над долиной, уже разворачивался, чтобы сделать ещё круг. На его борту они разглядели опознавательные знаки военно-морского флота США.
  Из толпы вырвался радостный крик, и Макгилл не удержал счастливой улыбки.
  – Это американский «Геркулес» из Хэрвуда, – сказал он. – Морские пехотинцы прибыли вовремя.
  «Геркулес» закончил разворот и снизился, держа курс над долиной. Из его хвоста выпали чёрные точки – парашюты и раскрылись, сверкая словно разноцветные бутоны. Макгилл принялся считать:
  – ...семь... восемь... девять... десять. И все это специалисты, которые нам очень нужны.
  СЛУШАНИЕ – ДЕНЬ ВОСЬМОЙ
  25
  Джон Рид, секретарь Комиссии, поднял руку.
  – Ваше полное имя, будьте добры?
  – Джесси Уиллард Расч.
  Высокий плотно сложённый человек с нарочито немодной причёской поднялся. У него чувствовался сильный американский акцент.
  – Ваша профессия, мистер Расч?
  – Я нахожусь в звании капитана-лейтенанта военно-морского флота США. В настоящее время я исполняю обязанности офицера транспортного снабжения в Шестой Дивизии по освоению Антарктики. Это подразделение выполняет все антарктические перелёты в рамках программы выполняя программы Замораживания.
  – Благодарю Вас, – сказал Рид.
  Гаррисон с интересом рассматривал американца.
  – Как я понимаю, Вы были первым человеком с опытом спасения из снежных обвалов, прибывшим в Хукахоронуи после катастрофы.
  – Я так думаю, сэр. Но нас было пятеро. Просто мне удалось приземлиться первым.
  – Но Вы были руководителем группы.
  – Да, сэр.
  – Можете ли Вы рассказать, какие обстоятельства предшествовали вашему заданию?
  – Да, сэр. Мне известно, что Ваши люди из министерства гражданской защиты послали запрос командиру Линдсею, в подчинении которого находится наш форпост здесь, в Крайстчёрче. А поскольку запрос касался снежного обвала и поскольку я являюсь офицером транспортного снабжения (ВХЕ-6 – наше подразделение), то он и назначил меня ответственным.
  Гаррисон посмотрел на потолок, и в его голове мелькнуло, что, пожалуй, американцы всё-таки странные люди.
  – Я не вижу связи, – заметил он. – Какое отношение снежные обвалы имеют к Вашему рангу офицера транспортного снабжения? Мне казалось, что Ваша должность скорее ближе к интендантской.
  – Есть что-то общее, – ответил Расч. – Я объясню. В Антарктике всегда много работы; обычно должностей гораздо больше, чем исполнителей, и поэтому считается нормальным, когда один человек занимает одновременно несколько должностей. Уже стало традицией, и довольно давней традицией, что офицер транспортного снабжения ВХЕ-6 отвечает и за спасательные работы и одновременно несёт ответственность за всё, что их обеспечивает, в частности, и за воздушный транспорт.
  – Понятно. Тогда Ваших объяснений вполне достаточно.
  – Я только хочу добавить, что все мы – опытные парашютисты. Наша парашютная подготовка проводилась в Лэйкхерсте, Нью-Джерси, обучение спасательным работам из завалов – в районе горы Эребус в Антарктике. Мы тренировались под наблюдением опытных инструкторов из Федерального горного Клуба Новой Зеландии.
  Расч сделал паузу.
  – Поэтому, когда новозеландцы попросили нас о помощи, мы быстро откликнулись.
  – Вы изложили всё очень ясно.
  – Спасибо, сэр. Когда поступил запрос, а это было в середине зимы, все служащие нашего Штаба порядком устали. Полёты в ледовую зону – в Антарктику – не такое простое дело в это время года, и экипажи были готовы к вылетам только в экстренных случаях или в случае опытных испытаний. Обычно в спасательной команде у нас двенадцать человек – надо сказать, что все они – добровольцы, но в тот момент были готовы только я и ещё четверо.
  Гаррисон сделал отметку в блокноте.
  – Вам случалось испытывать недостаток в добровольцах?
  Расч покачал головой.
  – Насколько мне известно, не приходилось.
  – Интересно. Продолжайте, пожалуйста.
  – Мы получили инструкции перед вылетом – вместе с лётчиками – и загрузили самолёт необходимым снаряжением, которое уже было запаковано так, что его можно было сразу пустить в ход. Принято, что команда из четырёх человек катапультируется с одной парой нагруженных саней. Однако, учитывая инструкции и возможные условия в пункте назначения, я загрузил ещё несколько пар. Мы высадились впятером, с пятью парами саней в 12.56. Насколько мне известно, это произошло через пятьдесят пять минут после обвала.
  Расч улыбнулся.
  – Представьте моё удивление, когда первым человеком, встретившим меня, оказался мой знакомый по Антарктике – доктор Макгилл.
  * * *
  Расч свернул парашют и отстегнул моментальные крепления. Он сдвинул маску на затылок и проверил, спустились ли остальные, затем повернулся к группе людей, пробиравшихся к нему по снежному полю. Подбоченясь, он с недоверием смотрел на шедшего впереди человека.
  – Да, чёрт меня побери! – воскликнул он.
  Когда Макгилл приблизился, Расч пошёл ему навстречу.
  – Доктор Макгилл, я полагаю?
  – Доброе утро, капитан-лейтенант. – Макгилл устало потёр глаза. – Или уже день?
  – Уже день, и добрым он мне не кажется. Где город?
  – Вы на него смотрите.
  Расч посмотрел на него и слегка присвистнул.
  – У Вас здесь вышла пренеприятная история, Майк. Вы здесь главный?
  – Похоже, что я.
  – Нет!
  Перед ними появился Бэллард, поддерживая Эрика Петерсена за здоровую руку.
  – Это – член городского совета Эрик Петерсен, пока только один. Он представитель городских властей.
  Расч недоуменно посмотрел на Макгилла, затем неловко пожал левую руку Петерсену.
  – Мы могли бы встретиться при более благоприятных обстоятельствах, мистер Петерсен.
  Петерсен, казалось, растерялся.
  – Я? – спросил он Бэлларда. – А что с Мэттом Хьютоном?
  – По-моему, у него инфаркт.
  Дицо Петерсена выглядело озабоченным.
  – Что же, тогда вот что, – невнятно произнёс он, и показал на правую руку. – Со сломанным крылом я летать быстро не смогу. Лучше бы ты заменил меня, Йен. Ты и Макгилл.
  – Хорошо! – Бэллард повернулся к Расчу. – Нам нужны медикаменты.
  – Мы привезли их.
  Расч отступил в сторону и крикнул:
  – Эй, Чиф, мне нужны сани с медикаментами – их там две пары.
  Бэллард сказал:
  – Доктор Скотт, Вы отвечаете за них, и приготовьте всё необходимое. Как насчёт связи, лейтенант... простите?..
  – Расч. Капитан-лейтенант Расч. У нас есть пять «уоки-токи»[7]; поэтому связь мы установим. В одних санях есть передатчик помощнее – для связи с внешним миром. Нам следует всех поднять на ноги в Чё-чёр... Крайстчёрче, вот как.
  – Его лучше поставить в церковь, – решил Бэллард. – Там наш штаб. Мне надо поговорить с кем-нибудь из гражданской обороны как можно скорее.
  Он остановился.
  – Кстати, меня зовут Йен Бэллард. Давайте приступим к делу.
  На обратном пути в церковь Макгилл шёл по следам Бэлларда.
  – Чем это Тури тебя накормил дома? Сырым мясом?
  – Кто-то должен возглавлять штаб по спасению, и это вовсе не обязательно должен быть ты. Ты специалист в спасательных работах, вот и займись ими. Но перед тем, как ты пойдёшь, оставь мне список всего, что тебе понадобится, чтобы мне было о чём попросить в Крайстчёрче.
  – Ладно.
  Они прошагали ещё немного, и Макгилл спросил:
  – Что за идея так выдвигать вперёд Петерсена? От него сейчас пользы, как от пятого колеса в телеге.
  – Стратегия. Он отказался – разве ты не слышал? Я так и думал. Послушай Майк: я – администратор по образованию, и на любом другом месте буду только бесполезно тратить время. Давай лучше используем наши возможности наилучшим образом.
  – Разумно. – Макгилл усмехнулся. – И к тому же легально. Мы теперь с тобой стали городскими советниками.
  Они вошли в церковь. Расч сразу остановился и нахмурился, когда увидел то, что было внутри.
  – Хуже, чем на войне.
  Скамьи были переполнены бледными, неподвижными мужчинами и женщинами с безжизненными глазами. Они лежали или сидели тихо и неподвижно, сторонясь друг друга, с ужасом вспоминая недавнюю встречу со смертью. Передвигалось только несколько человек, и всего лишь шестеро пытались ухаживать за остальными.
  Макгилл сказал:
  – От них сейчас большой помощи не ждите. Они сильно пострадали от обвального шока.
  – Одеяла, – произнёс Бэллард. – Нам нужны одеяла. Давайте поднимемся в офис.
  Он провёл их к столу, установленному Макгиллом, и сел за него.
  – Хорошо, Майк. Что нам ещё понадобится?
  – Специально обученные спасатели – и много. Их могут прислать на вертолётах или лёгких самолётах, оборудованных лыжами. На них же можно вывезти этих людей.
  – В Хэрвуде у нас стоят кое-какие вертолёты, – сказал Расч. – Некоторые законсервированы на зимнее хранение, но четыре годятся к полётам.
  – Нам нужны и спасательные собаки, – сказал Макгилл.
  – С этим сложнее, – отозвался Расч. – Насколько я знаю, в стране их нет. Хотя я могу ошибаться. Попробуйте связаться с Горой Кука и Пиком Коронет.
  Бэллард кивнул. Это были известные горнолыжные и альпинистские курорты.
  – У них там должны быть и инструкторы-спасатели.
  Расч сказал:
  – Ваш доктор отправился в дом на другой стороне долины. С ним ушёл один из моих ребят. Другого я оставлю здесь, чтобы он помог установить передатчик, потом – помочь раненым. В общем-то, мы не врачи, но справляться с переломами умеем.
  Бэллард громко сказал:
  – Артур, подойди сюда на минутку.
  Артур Пай, который пытался расспросить одного из переживших катастрофу, но пока безуспешно, распрямился и подошёл к столу. Его лицо осунулось, а движения были скованны, но в глазах светилась искорка, в отличие от других.
  Бэллард спросил:
  – Какой расклад, Артур? Сколько пропало?
  – Боже, я не знаю.
  Пай утёр лицо огромной ручищей.
  – Кто может это знать?
  – Хотя бы приблизительно. Мне надо хоть что-то передать в Крайстчёрч.
  – Это дьявольски сложно – из кого-нибудь сейчас выжать хоть что-нибудь.
  Пай попробовал прикинуть.
  – Ладно – скажем, триста пятьдесят.
  Расч окаменел.
  – Так много!
  Пай взмахнул рукой в сторону города.
  – Вы видели город – или то, что от него осталось. Люди всё ещё подходят, по одному, по двое. Я думаю, окончательная цифра будет гораздо меньше.
  Макгилл сказал:
  – Те, кто способен дойти сам – просто счастливчики. Скоро будут приносить тех, кого завалило.
  – Ладно, Майк, – сказал Расч. – Давай начнём поиски. Наш радист готовит передатчик для установки. Если понадобится связаться со мной, мистер Бэллард, воспользуйтесь его «уоки-токи».
  Расч и Макгилл вышли из церкви, и Бэллард посмотрел на Пая.
  – Ты уверен в этой цифре?
  – Разумеется, нет, – устало ответил Пай. Но что-то около того. Кажется, погиб Джон Петерсен. Мэри Риз видела, как он перебегал через улицу как раз перед самым обвалом.
  Один из американцев прошёл в центр прохода, разматывая шнур с катушки. Он остановился перед их столом и сказал:
  – Я – радист Лэйрд, сэр. Снаружи я установил радиопередатчик; там приём будет лучше из-за антенны. Но Вы сможете здесь использовать переносные наушники. К ним присоединён микрофон – Вы можете этим пользоваться как обычным телефоном.
  Он положил прибор на стол и включил его.
  Бэллард посмотрел на телефон.
  – С кем Вы меня соединяете?
  – С центром связи Глубоких Холодов. Я только что говорил с ними.
  Бэллард глубоко вздохнул и протянул руку к телефону.
  – Здравствуйте, это говорит Бэллард из Хукахоронуи. Можно соединить меня с Министерством гражданской обороны? Это в здании Резервного Банка, улица Херфорд...
  Его прервал мягкий голос:
  – Это не нужно, мистер Бэллард. Они уже слушают Вас.
  26
  Расч, Макгилл и двое спасателей – американцев пробирались по снежной пустыне, когда-то бывшей городом Хукахоронуи. Макгилл снял перчатку и наклонился, чтобы попробовать снег на ощупь.
  – Начинает твердеть, – сказал он, выпрямившись. – Я тут пытался перед самым обвалом обучить некоторых парней спасательным навыкам. Я сказал тогда, что от них толку будет мало, и оказался прав. Знаете, что меня сейчас больше всего беспокоит?
  – Что? – спросил Расч.
  – Если Бэллард справится с делом, сюда слетится масса народу – может быть, несколько сотен.
  Макгилл кивнул на западный склон.
  – Я боюсь, что лавина может сорваться снова. Вот тогда уже будет действительно страшная катастрофа.
  – Есть вероятность?
  – Там вверху всё ещё очень много снега, и мне кажется, вниз прошла только половина, соскользнув по твёрдой заледеневшей поверхности. Мне надо посмотреть самому.
  Шедший за Расчем спасатель тронул его за руку.
  – Сэр!
  – Кто там? Коттон?
  – Посмотрите на эту собаку, сэр. Она что-то учуяла в снегу.
  Они посмотрели, куда показывал Коттон, и увидели сенбернара, который раскапывал снег и поскуливал.
  – По-моему, она не обучена, – заметил Макгилл. – Но других, правда, нет.
  Когда они приблизились, собака посмотрела на них, завиляла хвостом и продолжала разрывать снег передними лапами.
  – Хороший пёс, – сказал Расч. – Коттон, поработай-ка этой лопатой.
  На глубине трёх футов Коттон обнаружил тело, и Расч проверил пульс.
  – Умер. Давайте извлечём его оттуда.
  Они вытащили тело из снега, Расч тяжело задышал.
  – Боже мой, что у него с лицом? Ты его знаешь, Майк?
  – Его жена сейчас бы не узнала, – печально сказал Макгилл. Он сильно побледнел.
  Собака весело завиляла хвостом и отбежала куда-то в сторону, потом остановилась, снова принявшись обнюхивать снег и лапами разгребать его.
  – Коттон, теперь ты будешь её хозяином, – сказал Расч. – А ты, Гаррис, собери всех, кто может работать, и копай там, где показывает эта умница.
  Макгилл услышал знакомый шорох лыж и, обернувшись, увидел, что к ним приближаются двое. Они остановились, тот, что был спереди, снял защитные очки.
  – Чем я могу вам помочь? – спросил Чарли Петерсен.
  Макгилл посмотрел на ноги Чарли.
  – Для начала Вы можете дать мне лыжи. Я собираюсь подняться в горы.
  Миллер выступил из-за спины Чарли и уставился на труп.
  – Боже! – воскликнул он. – Что с ним случилось? – в горле у него что-то заклокотало, он отвернулся, и в этот момент его вырвало.
  На Чарли труп не произвёл особого впечатления. Он посмотрел вниз и сказал:
  – Это Роусон. Что с ним произошло?
  – Откуда Вы знаете, что он? – спросил Расч. – У него же лица нет.
  Чарли показал.
  – На мизинце левой руки у него нет сустава. – Он взглянул на Макгилла. – Возьмите лыжи Миллера. Я пойду с Вами.
  – Этот холм не самое надёжное место, Чарли.
  Чарли бандитски ухмыльнулся.
  – Можно погибнуть, переходя улицу. Я ведь уже говорил это, не так ли?
  Макгилл оценивающе смотрел на Чарли, и, наконец, решился.
  – Помогите-ка снять с него лыжи. Сам он вряд ли сможет это проделать.
  Через пять минут Расч смотрел им вслед. Он перевёл взгляд вверх, на склон, и нахмурился. За такую опасную работу он по доброй воле не взялся бы.
  – Сэр! – Коттон вдруг позвал его. – Тут у нас находка – женщина, к тому же живая.
  Расч подошёл к нему.
  – Осторожнее с лопатой, Гаррис. Коттон, привези-ка сюда эти пустые сани.
  Безвольное тело Лиз Петерсен уложили на сани и тщательно укрыли тёплым одеялом. Расч посмотрел на её лицо.
  – Прелестная девочка, – оценил он. – Отвезите её в церковь. Мы, похоже, начали отрабатывать своё жалованье.
  * * *
  В Палате Провинции Кентербери было очень тихо, когда капитан-лейтенант Расч давал показания, хотя при рассказе о найденном теле Роусона послышался испуганный шёпот.
  – В этот первый час пёс нам очень помог, сэр, – сказал Расч. – Он обнаружил троих, двое из которых оказались живы. Но потом у него пропал интерес. Я думаю, он просто устал – снег был очень глубоким, копать его было нелегко, да и учуять он ничего больше не мог. Всё-таки он не был этому обучен.
  – Вы выяснили, кому принадлежал пёс? – спросил Гаррисон.
  – Его звали Виктор, он обитал в семействе Скэнлонов. Из них никого в живых не осталось.
  – Надеюсь, у него нашёлся добрый хозяин.
  – Надеюсь, что да, сэр. Мисс Петерсен взяла его к себе.
  Гаррисон окинул взглядом зал, ища стол Петерсенов. Он улыбнулся и кивнул Лиз Петерсен.
  – Хозяин – тот, что нужно, – заметил он. Он посмотрел на часы. – Наше следующее заседание будет посвящено деятельности Министерства гражданской обороны. Поскольку сейчас уже поздно, слушание откладывается до завтрашнего утра. Как обычно, в десять часов.
  Он повернулся к Расчу.
  – Благодарю Вас, капитан-лейтенант. Мне остаётся только поблагодарить Вас и ваших товарищей за работу, которую вы прекрасно выполнили.
  Расч, взволнованный, даже покраснел.
  27
  – Когда я сейчас слушал показания, меня снова прошиб холодный пот, – сказал Макгилл. – Тогда я всё время был слишком занят, чтобы подумать над тем, что происходит, но когда это всё снова возникает перед тобой, то становится страшно.
  – Ужасный опыт, – согласился Стеннинг.
  Они стояли у стойки портье, дожидаясь, пока тот не кончит говорить по телефону.
  – Где Йен? – спросил Стеннинг.
  – Ушёл куда-то с Лиз.
  Макгилл улыбнулся.
  – Вы пока не задумывались над моим вопросом? Что будет, если Йен женится на ней?
  Стеннинг отрицательно покачал головой.
  – Над этим придётся серьёзно подумать.
  Портье оторвался, наконец, от телефона и выдал им ключи.
  – Мистер Стеннинг. Доктор Макгилл. Вот письмо Вам, доктор Макгилл.
  – Спасибо.
  Макгилл взвесил его на ладони.
  – Не хотите ли выпить со мной?
  – В другой раз, – ответил Стеннинг. – Пойду немного отдохну.
  Стеннинг поднялся в свой номер, а Макгилл вошёл в бар. Он сделал заказ и взялся за письмо. Когда он развернул листочки, оттуда выпал и улетел за стойку бара чек. Подняв чек, он посмотрел на него, и его глаза расширились от указанной на нём суммы. Он отложил чек и сдвинул брови, читая первую страницу письма. Он пробежал глазами листок и принялся читать внимательно, не обращая внимания на поставленный рядом бокал. Наконец он добрался до конца и сразу же, взявшись за первую страницу, принялся читать снова. Затем сел на табуретку перед баром и принялся задумчиво смотреть прямо перед собой, отчего бармен, оказавшийся в центре странного взгляда Макгилла, очень забеспокоился.
  – Что-то не в порядке с Вашим скотчем, сэр?
  – Что? – Макгилл пришёл в себя. – Нет, дайте мне ещё один – на этот раз двойной.
  Он взял стоявший перед ним бокал и одним залпом осушил его.
  Когда появился Бэллард, Макгилл уже ждал его. Он подал знак бармену.
  – Ещё два двойных. Мы сегодня празднуем, Йен.
  – Что это мы празднуем?
  – Угадай, что у меня в кармане?
  – Как я могу угадать?
  Бэллард пристально посмотрел на Макгилла.
  – Майк, ты пьян, что ли? Ты смотришь, как сова днём.
  – В моём кармане, – торжественно произнёс Макгилл. – В моём кармане тот самый каток, который раздавит Петерсенов. Он прибыл авиапочтой из Лос-Анджелеса.
  Он вынул письмо из внутреннего кармана пиджака и помахал перед носом Бэлларда.
  – Читай его, друг мой. Читай и плачь. Мне совсем не хочется успокаивать тебя, даже если это и твоё спасение.
  – По-моему, ты всё-таки пьян.
  Бэллард взял конверт и достал оттуда письмо. Он увидел чек и спросил:
  – А это ещё что? Взятка?
  – Прочти, – настаивал Макгилл.
  Бэллард начал с первой страницы, потом, нахмурившись, заглянул в конец письма, чтобы удостовериться, что письмо было от американца, Миллера. Содержание его было ужасающим.
  "Дорогой доктор Макгилл.
  Я давно собирался написать Вам это письмо, но всё время откладывал, наверное, потому, что просто боялся. С тех пор как случился обвал, вызвавший столько смертей, в том числе и моего хорошего друга, Ральфа, всё происшедшее лежало тяжким грузом на моей совести. Приятель прислал мне газетные вырезки о расследовании по поводу катастрофы в Хукахоронуи. После их прочтения этот жуткий опыт снова встал передо мной, и я понял, что пришло время написать Вам.
  Я засвидетельствовал нотариально это письмо, чтобы оно могло быть использовано в качестве свидетельства, если Вы сочтёте это необходимым, но всё же надеюсь, что Вы этого не сделаете. Решение зависит полностью от Вас.
  Ранним утром того проклятого воскресенья мы с Чарли Петерсеном отправились кататься на лыжах. Над долиной ещё висел туман, но Чарли сказал, что выше по склону появится солнце. Я немного нервничал, наслушавшись в отеле разговоров об обвалах, но Чарли надо мной подшучивал и говорил, что меня здорово разыгрывают. Мы поднялись вверх по холмам на краю долины, но они оказались неудобными для спуска, и Чарли предложил перейти на склоны поближе к Хукахоронуи. Что мы и сделали.
  Наконец мы забрались на вершину восточного склона над городом и увидели объявление, запрещающее кататься здесь на лыжах. Я решил уехать и поискать что-нибудь в другом месте, но Чарли сказал, что эта земля принадлежит Петерсенам и что никто не может запретить ему делать что он хочет на собственной земле. Он сказал, что все эти слухи про обвалы – полная чепуха, что в Хукахоронуи никогда ни одного не было. Он смеялся, когда говорил, что объявление – дело рук бойскаутов и что это нужно им для своих отметок.
  И там, на вершине, мы серьёзно поругались. Я сказал, что скаутам, наверняка, приказали установить объявление здесь, и предположил, что приказали именно Вы. Я сказал, что Вы вряд ли можете ошибаться насчёт опасности обвала. Чарли стоял и просто смеялся, и в его поведении было что-то забавное. Он сказал, что обвал может быть очень кстати и что всё, что поможет избавиться, наконец, от мистера Бэлларда, будет только полезно.
  Он изрядно прошёлся по поводу мистера Бэлларда, говорил какие-то обидные вещи. Он сказал, что Бэллард убил его брата, украл шахту у его отца и что кто-то вовремя пресёк его попытку заграбастать весь Хукахоронуи целиком. Он возмущался таким образом ещё минут пять, потом добавил, что шахта не принесёт пользы Бэлларду, если её вдруг не будет.
  – Я сказал ему, что он говорит как ненормальный, и спросил, как это он может заставить исчезнуть целую шахту. Вдруг он заорал: «Я покажу тебе!» и начал спускаться вниз. Но делал это не очень быстро, а в основном прыгал вперёд и назад, стараясь приземлиться потяжелее. Я поехал следом, чтобы попробовать остановить его, но неожиданно прозвучал сухой треск – как трещит жареный картофель на сковородке – и Чарли торжествующе закричал. Я остановился и увидел, что он стал подниматься обратно.
  Сначала ничего не произошло, потом я увидел, как на снегу, там, где прыгал Чарли, появилась трещина. Они стали появляться одна за другой очень быстро, снег пришёл в движение и начал подниматься в воздух. Затем двинулся оползень. Со мной и Чарли ничего не случилось – мы были вне пределов досягаемости. Мы просто стояли там и смотрели вниз – должен сказать, что я не видел более ужасного зрелища.
  Мы проследили за ней, когда она вошла в туман над городом, и тогда я заплакал. И не стыдился этого. Чарли принялся трясти меня и говорить, что я младенец. Он сказал мне, чтобы я помалкивал. Он сказал, что если я кому-нибудь расскажу об этом, он меня убьёт. Я поверил, когда он пообещал это, – он был достаточно ненормальным для таких вещей.
  Я спросил, что же нам теперь делать, он ответил, что мы пойдём в город и посмотрим, что произошло. Он сказал, что это была не лавина, а так, пушинки, и что она просто немного попугала людей, хотя он надеется, что с шахтой она сделала, то что нужно. Он смеялся, когда говорил об этом. Итак, мы спустились в город и увидели всё то ужасное, что произошло.
  Тогда Чарли снова начал грозить мне. Он сказал, что если я осмелюсь хотя бы кивнуть в его сторону, спрятаться мне не удастся ни в одной стране – он будет искать меня, где бы я ни скрывался, и в конце концов найдёт.
  Бог свидетель, что я рассказал истинную правду о том, что произошло тем воскресным утром. Мне очень стыдно за то, что я не признался раньше, и надеюсь, что это письмо искупит мою ошибку. Я полагаю, что будет организован общественный фонд для членов семей погибших в катастрофе, как это обычно делается. Я прилагаю чек на 10 000 долларов. Это почти все мои сбережения, и я не могу выделить больше."
  Бэллард оторвался от письма.
  – Боже мой!
  – Как будто держишь неразорвавшуюся бомбу, правда?
  – Но это мы не сможем использовать?
  – Но почему же? Стеннинг будет просто носить тебя на руках.
  – К чёрту Стеннинга. Я ни с кем бы не смог так поступить. Кроме того...
  Он замолчал, и тогда Макгилл заметил:
  – Никаких преград на дороге Любви? Йен, концерн Бэллардов почти у тебя в кармане.
  Бэллард посмотрел на поставленный перед ним бокал. Он протянул к нему руку, но только для того, чтобы отставить в сторону. И повернулся к Макгиллу.
  – Майк, ответь мне на один вопрос, только ответь честно. Перед обвалом мы подготовили всё, что было в наших силах. Мы ждали этого обвала, не правда ли? Это и в самом деле что-то изменяет?
  Он для убедительности постучал по стойке бара и кивнул головой немедленно прибежавшему бармену.
  – Ты доказал невиновность того пилота – сказал, что в тот момент снег уже и так был готов сорваться. Ты всё ещё так считаешь?
  Макгилл вздохнул.
  – Да, всё ещё считаю.
  Тогда мы не станем это использовать.
  – Ты поступаешь слишком благородно в ущерб самому же себе, Йен. А мы живём в жестоком мире.
  – Я не хочу жить в том мире, где мне пришлось бы использовать это письмо.
  – Это невозможно, – прямо сказал Макгилл.
  – Я знаю, о чём ты думаешь. Если станет известно о письме, тебе придётся попрощаться с Лиз. Но это не аргумент. Этот сукин сын убил пятьдесят четыре человека. Если бы Миллер настаивал, что он сделал это случайно, я бы так и оставил дело, но он пишет, что Чарли сделал это нарочно. Это нельзя замалчивать.
  – Что же мне делать, Майк?
  – Тебе ничего не надо делать. За это буду отвечать я. Письмо адресовано мне.
  Он взял его у Бэлларда из рук, положил в конверт и спрятал обратно в карман.
  – Лиз никогда не поверит, что я не поддерживаю тебя, – печально сказал Бэллард.
  Макгилл пожал плечами.
  – Может быть, и нет.
  Он поднёс к губам бокал.
  – Если уж говорить начистоту, мне бы совсем не понравилось, если бы ты с радостными криками уцепился за возможность утопить Петерсенов. Ты глупый мальчишка, но всё-таки я тебя люблю. – Он поднял бокал. – За рыцарей, которые ещё не перевелись в Крайстчёрче.
  – Всё-таки мне ещё кажется, что ты пьян.
  – Вот именно, и собираюсь напиться ещё больше – только чтобы забыть, сколько ещё дерьма на этом свете.
  Он осушил бокал и хлопнул его об стойку.
  – Когда ты собираешься показать письмо Гаррисону?
  – Завтра, разумеется.
  – Подожди немного, – быстро попросил Бэллард. – Я хочу сначала всё объяснить Лиз. Я не хочу, чтобы на неё всё это обрушилось сразу на заседании.
  Макгилл наклонил голову.
  – О'кей, на двадцать четыре часа ты можешь рассчитывать.
  – Спасибо.
  Бэллард подвинул свой нетронутый бокал к Макгиллу.
  – Если тебе непременно хочется напиться, то это – мой взнос.
  Макгилл развернулся на табуретке и проводил взглядом Бэлларда, выходившего из бара, затем повернулся к крутившемуся рядом бармену.
  – Ещё два двойных.
  – Значит, этот джентльмен вернётся?
  – Нет, он не вернётся, – рассеянно сказал Макгилл. – Но в одном Вы правы. Он и в самом деле джентльмен, а их сегодня осталось так немного.
  Вечером Бэллард и Стеннинг обедали вместе. Бэллард казался рассеянным и не был расположен к пустым разговорам. Стеннинг, видя это, старался хранить молчание, но спросил, когда принесли кофе:
  – Йен, как твои отношения с мисс Петерсен?
  Бэллард вздрогнул, немного озадаченный настойчивым вопросом.
  – По-моему, это не Ваше дело.
  – По-твоему?
  Стеннинг размешивал кофе.
  – Ты забыл о деле под названием «концерн Бэлларда». А за это дело отвечаю пока ещё я.
  – Я не вижу, какое к этому имеет отношение Лиз. – Он скривил губы. – Только не рассказывайте мне, что я должен поговорить с ней.
  – Я вовсе не собираюсь заставлять тебя делать то, что ты не хочешь.
  – Лучше не стоит, – сказал Бэллард.
  – И всё-таки мне приходится выполнять завещание Бена, а это гораздо сложнее, чем я предполагал. О Лиз Петерсен Бен меня не предупредил.
  – Старик не был большого мнения о женщинах, – заметил Бэллард. – Он жил ради бизнеса, а так как в бизнесе женщинам места нет, то они для него просто не существовали. Он не рассказывал Вам о Лиз только потому, что она для него ничего не представляла.
  – Ты понимаешь Бена лучше, чем я думал.
  Стеннинг задержал в воздухе чашку кофе и осторожно поставил её обратно.
  – Да, это действительно следует принять во внимание.
  – Я не понимаю, о чём Вы говорите.
  – Это зависит от твоих отношений с Лиз Петерсен. Об этом меня спрашивал и Макгилл – он хотел знать, если ты женишься на ней, повлияет ли это как-то на «операцию подавления Петерсенов», как он выразился.
  – И каков был ответ?
  – Маловразумительный, – ответил Стеннинг. – Мне пришлось немало подумать над этим.
  Бэллард наклонился вперёд.
  – Позвольте мне сказать Вам кое-что, – произнёс он голосом тихим, но напряжённым.
  – Бен думал, что он – бог. Он управлял мной, как управлял всей семьёй с помощью концерна. Я не имею ничего против, если это делается ради бизнеса, но если этот старый осёл собирается, лёжа в могиле, вмешиваться в мою личную жизнь, тогда это совсем другое дело.
  Стеннинг кивнул.
  – Ты очень точно определяешь отношение Бена к женщинам. По-моему, ты совершенно прав, говоря, что Бен не упоминал о мисс Петерсен, потому что совершенно не брал её в расчёт. Поэтому такое отношение сильно повлияет на то, как я буду выполнять его завещание. Вот к какому выводу я пришёл: ты можешь жениться или не жениться – ты даже можешь жениться на мисс Петерсен. Как бы ты ни поступил, это не изменит моего решения о твоей пригодности на должность члена правления. Если Бен не принимал во внимание мисс Петерсен, то и я не буду.
  – Спасибо, – съязвил Йен.
  – Конечно, проблема братьев Петерсенов остаётся.
  – Спасибо и на этом, – сказал Бэллард. – Неужели вы на самом деле верите, что, если я одержу верх над Петерсенами, как вы деликатно выразились, у меня сохранятся отношения с Лиз? Известно, что она не слишком ладит с братьями, но я бы не женился на женщине, у которой нет понятия о семейной чести.
  – Да, нелегко тебе будет.
  Бэллард поднялся.
  – Идите ко всем чертям, мистер Стеннинг.
  Он бросил на стол свою салфетку.
  – Со всем вашим концерном Бэллардов.
  На лице Стеннинга было непроницаемое выражение. Он поднёс чашку к губам, но, обнаружив, что кофе совсем остыл, подозвал официанта.
  СЛУШАНИЕ – ДЕНЬ ДВЕНАДЦАТЫЙ
  28
  Свидетель за свидетелем проходили перед Гаррисоном и его помощниками – городские жители, полицейские, альпинисты, врачи, инженеры, учёные, солдаты, работники Министерства гражданской обороны давали показания. Дэн Эдвард, порядком подустав в ложе прессы, заметил Дэлвуду:
  – Похоже, этот старый идиот надеется, что на том свете его назначат ангелом-регистратором.
  * * *
  В долине началось движение. Число спасателей росло с каждым часом, их привозили на вертолётах и самолётах с лыжными шасси. Горные спасатели прибывали с Горы Кука, Пика Коронет, Эгмонт, Тонгариро – это были люди, знающие толк в своей профессии. Врачи прибыли на вертолётах военно-воздушных сил США, чтобы развезти детей и тяжелораненых по госпиталям.
  Лавина, перегородившая Ущелье, подверглась яростной атаке. Были прорублены ступеньки и натянуты верёвочные перила, чтобы каждый, кто мог активно передвигаться, покинул долину за считанные часы. Эту работу проделали добровольцы из альпинистских клубов, немедленно прилетевшие к месту катастрофы, некоторые из них – даже с отдалённого Северного острова.
  Эти люди знали, что нужно делать, и поэтому, оказавшись в долине, организовали отряды для проверки снега, сначала работая под руководством Джесси Расча. Им помогали полицейские отряды и даже роты солдат, которых было гораздо больше. Но даже теперь спасателей было недостаточно; необходимо было проверить тщательно, фут за футом, местность больше четырёхсот акров.
  Сначала Бэллард координировал их усилия, но был рад передать свои обязанности профессионалу из Министерства гражданской обороны, прилетевшему из Крайстчёрча.
  Он начал помогать Артуру Паю. Опознавать погибших, составлять список тех, кого ещё не нашли, – с этой работой мог справиться только кто-то из местных. Его глаза затуманились, когда в списке погибших он увидел имя Стэйси Камерон.
  – Есть какие-нибудь известия о Джо Камероне? – спросил он.
  Пай отрицательно покачал головой.
  – Ни следа нет. Его, наверное, завалило где-то там. Они уже нашли труп Доббса. Странно: парень, который его откапывал, сказал, что у Доббса было разрезано горло. Всё тело было в крови.
  Он потёр глаза.
  – Боже, как я устал.
  – Отдохни, Артур, – сказал Бэллард. – Съешь чего-нибудь и поспи немного. Я пока тут справлюсь.
  – Я чувствую, если сейчас пойду спать, то больше уже не проснусь.
  Пай поднялся из кресла и потянулся.
  – Пойду лучше прогуляюсь. На свежем воздухе я быстро оклемаюсь.
  Бэллард, проверил, нужна ли пока его помощь, и затем направился к скамье, на которой лежала укутанная в одеяла Лиз. Лицо её было смертельно бледным, шок у неё ещё не прошёл. Он опустился перед ней на колени.
  – Ну как ты себя чувствуешь, Лиз?
  – Немного лучше.
  – Ты поела супа?
  Она кивнула и облизала пересохшие губы.
  – Ты ещё не нашёл Джонни?
  Он помолчал, решая, говорить ей или нет. Рано или поздно ей придётся узнать, подумал он, и ответил мягко:
  – Он погиб, Лиз.
  Она закрыла глаза и вздохнула.
  – Он умер как герой. Маленькая Мэри Риз говорит, что он пытался спасти миссис Скэнлон из здания телефонной станции, когда это случилось.
  Лиз открыла глаза.
  – А Стэйси?
  Бэллард покачал головой.
  – Но она была со мной – она стояла совсем рядом. Как она могла погибнуть, если я жива?
  – Тебе повезло. Тебя нашли одной из первых. Стэйси была от тебя всего в нескольких футах, но об этом никто не знал. Мы ждали спасателей, а потом было уже поздно. И пока никак не могут найти Джо.
  – Бедная Стэйси. Она была тут в отпуске, понимаешь.
  – Я знаю.
  – Она много думала о тебе, Йен.
  – Правда?
  – Больше, чем ты думаешь.
  Лиз приподнялась на локте.
  – Я видела Эрика, но где Чарли?
  – С ним всё в порядке. Не волнуйся, Лиз. Он добровольно вызвался подняться в горы с Майком. Майк боится, что может произойти ещё один обвал, поэтому они пошли проверить.
  – О Боже мой! – воскликнула Лиз. – Просто ужасно, если это случится ещё раз.
  Она начала дрожать.
  – Не волнуйся. Майк не пошёл бы в горы, если бы там это ему чем-нибудь грозило. Просто мера предосторожности, вот и всё.
  Он положил ей руки на плечи и принялся делать массаж, затем поплотнее укутал одеялами.
  – Я думаю, тебя заберут следующим рейсом.
  Он оглянулся на свой стол.
  – Я должен сейчас идти, но я ещё подойду, прежде чем за тобой придут.
  Он вернулся к столу, где стоял Билл Квентин.
  – Надеюсь, у тебя хорошие новости, Билл.
  Квентин кивнул.
  – Миссис Хэслем – они только что нашли её. Она жива, но в очень плохом состоянии. Доктор говорит, правда, что она выкарабкается.
  Бэллард вычеркнул её имя из одного списка и вписал в другой.
  – А что с её мужем?
  – Ничего неизвестно.
  Квентин замялся.
  – Я вёл себя как круглый идиот – перед обвалом, мистер Бэллард. Простите меня.
  Бэллард взглянул на него.
  – Не стоит беспокоиться, Билл. В своё время я тоже делал жуткие ошибки. И если уж на то пошло, меня зовут Йен. Те, кто прошёл через такое вместе, имеют право называть друг друга по имени.
  Квентин глотнул.
  – Спасибо. Я пойду назад.
  – Возвращайся с хорошими известиями.
  Появился Миллер. Его лицо было мучнисто-белым, а глаза казались двумя прожжёнными в простыне дырочками.
  – Пока никаких известий о Ральфе Ньюмене?
  – Мне очень жаль, мистер Миллер. Пока никаких.
  Миллер снова пошёл прочь, что-то бормоча себе под нос. Он задавал этот вопрос каждые десять минут.
  Бэллард склонился над списками. Они уже изрядно потрепались, многие фамилии были написаны неразборчиво или вычеркнуты. Он взял чистые листы и начал заново всё переписывать в алфавитном порядке – монотонная и утомительная, но необходимая работа.
  Брюэра, Андерсона, Дженкинса, Ньюмена, Кэстла, Фоулера и Хэслема – всех семерых вместе с погибшим снег и лёд заперли в пещере. Ключа к спасению не было.
  – От такого холода тут можно и концы отдать, сказал Андерсон.
  Ньюмен ничего не ответил. Уже восьмой раз Андерсон пытался начать разговор, повторяя для затравки одно и то же. Он поплотнее закутался в свою куртку и пробовал унять озноб.
  – Сколько времени уже прошло? – спросил Брюэр.
  Ньюмен поднёс к глазам часы.
  – Почти шесть часов.
  Сильный, сотрясающий грудь кашель вырвался у Дженкинса. Он бормотал что-то, одновременно пытаясь успокоить приступ кашля, потом выдохнул:
  – Где они? Где же они, чёрт побери?
  Ньюмен проговорил в темноту:
  – Брюэр?
  – Да?
  – Как насчёт ещё одной попытки?
  – Бесполезно. Раскапываешь снег, а он всё падает и падает. Так можно угодить в ловушку.
  – Твой фонарь не работает?
  Вместо ответа Брюэр включил его, появилась хилая струйка света.
  – Что, если я попробую?
  – Это слишком опасно, чёрт возьми.
  Ньюмена бил сильный озноб.
  – И всё-таки мне хочется попробовать.
  – Здесь, в пещере, безопаснее. Они очень скоро придут за нами.
  – Если там, снаружи, кто-нибудь остался. Хочешь пари, Брюэр?
  – Я не богатый янки, – ответил Брюэр. – И пари держать мне не на что.
  – А на свою жизнь, – заметил Ньюмен. – Сидя здесь, мы погибнем так или иначе.
  – Заткнитесь, – заорал Дженкинс. – Раскаркались!
  – Ладно, – согласился Брюэр. Что толку попусту болтать. Он помолчал.
  – Давайте лучше споём ещё раз.
  – И песня нам не поможет, – сказал Ньюмен. – Нам надо самим о себе позаботиться. Мы не можем полагаться на кого-то, кто придёт нас откапывать. Откуда им знать, где нас искать?
  – Дженкинс прав, – резко сказал Брюэр. – Если не можете развеселиться, лучше помолчите.
  Ньюмен вздохнул. «А что толку?» – подумал он. Вдруг его осенило, и он воскликнул:
  – Тихо, все!
  – Что такое?
  – Называйте свои имена. Я уже долго не слышал Фоулера и Кэстла.
  – Фоулер заснул, – отозвался Кэстл.
  – Тогда лучше разбудите-ка его, пока он не умер.
  Гнев просто распирал Ньюмена.
  – Брюэр, сколько снега над нами, как ты думаешь?
  – Чертовски много.
  – Может быть, всего футов десять или футов шесть. Это же пустяки.
  – Прошу последний раз, – сказал Брюэр.
  Ньюмен зашевелился и случайно задел рукой лицо Хэслема, сбив шапку. Оно было как лёд.
  Ньюмен ошибался.
  Пещеру образовывали нагромождённые друг на друга огромные скалы, оставшиеся здесь с незапамятных ледниковых времён. Потолком пещеры служила очень большая скала, выше шестидесяти футов, из-за неё пещеру и выбрали в качестве надёжного убежища от лавины. Решили, что лавина заденет только вершину скалы, а все притаившиеся на дне пещеры будут в относительной сохранности.
  Так и получилось, но углубление перед скалой, их пещера оказалась заполненной снегом, как миска, засыпанная мукой. Снег забил всё вплоть до самой вершины скалы. Ньюмен был совсем неправ. Толщина снежного покрова над входом пещеры была не десять футов, ни даже шесть, как считал оптимист Ньюмен.
  Она составляла шестьдесят футов.
  * * *
  Камерон кричал.
  Кричал он уже долго, да так, что сорвал голос. Грузовик перевернулся, и он всё ещё висел в кабине, нога была зажата между педалей. Он попытался высвободить её, но каждое движение причиняло ему такую боль, что он был вынужден остановиться. Он так и продолжал висеть вниз головой, кровь приливала к вискам.
  Голова болела так сильно, что он почувствовал тошноту.
  Камерон закричал снова. Крик даже ему самому показался слабым, и когда он посмотрел на снег через разбитое ветровое стекло, едва освещённое автомобильной подсветкой на крыше, он понял, что беспредельная белизна просто поглотила звук. Уже в который раз он поклялся не кричать, чтобы поберечь силы. Но он знал, всё равно будет кричать: мысль о том, что кто-то мог оказаться рядом и не знать, что он здесь, казалась невыносимой. Но на какое-то время кричать он перестал.
  Он стал прикидывать, сколько над ним сейчас снега. Три фута? Шесть футов? Десять футов? Как узнать? В кабине становилось душно, и это пугало его. Недостаток кислорода грозил мучительной медленной смертью. Его инженерная мысль лихорадочно работала – он начал рассчитывать проницаемость снега по отношению к воздуху, но он очень устал и, кроме того, ему не хватало данных о погодных условиях. «Если бы Макгилл был здесь», – с грустью подумал он.
  Не знал Камерон и ещё одного обстоятельства, и для него это было даже лучше. Его перевёрнутый грузовик занесло в речное русло, и снег, перегородивший её течение, теперь размывала вода. Медленно, но неуклонно река подбиралась к нему.
  Высоко на западном склоне Макгилл остановился перевести дыхание и опёрся на лыжные палки. «Пожалуй, хватит, – сказал он. – Возьмём пробы здесь».
  Чарли Петерсен пристально смотрел вниз.
  – Смотрите, а там всё в движении.
  Макгилл смотрел, как идёт на посадку ещё один вертолёт.
  – Да, они прибывают.
  Он взглянул на Чарли.
  – Особенно топать здесь не нужно. Представьте, что идёте по заварному крему и боитесь в нём завязнуть.
  – Постараюсь, – ответил Чарли и засмеялся. – Никогда бы не подумал, что придётся изображать из себя балетного танцора.
  Макгилл хмыкнул и посмотрел на расстилавшийся перед ним склон.
  – Ваш брат рассказывал, что заготовлял здесь сено. Вы пасёте здесь скот?
  – Да вы что, нет! Склон слишком крутой. Пришлось бы выводить особую породу коров – ноги с одной стороны короткие, с другой – длинные.
  – Разумно, – сказал Макгилл. – Профессор Рожэ со своим «коровьим тестом» был абсолютно прав.
  – Что ещё за тест?
  – Когда горнолыжный спорт в Швейцарии только зарождался, кто-то спросил Рожэ, как определить, достаточно ли надёжен склон для лыжных спусков. Он посоветовал поставить себя на место коровы, и если вам не захочется здесь пастись, значит, склон ненадёжный.
  – Вообще-то, похоже, мы потеряем много скота.
  Чарли показал на долину.
  – Там, на ферме, сильный потоп.
  – Реку завалило, но плотина скоро прорвётся.
  Макгилл перевернул свой шест.
  – Придётся всё делать на глазок, – печально заметил он. – Пропало всё моё снаряжение. – Он воткнул палку в снег и принялся медленно вдавливать её. Дойдя до дна, он отметил глубину ногтем и вытащил палку.
  – Чуть выше трёх футов – не так-то плохо.
  Он посмотрел вниз на проделанное отверстие.
  – Хотел бы я, чёрт возьми, знать, что же всё-таки там внизу.
  – Почему бы нам не раскопать здесь и не выяснить?
  – Именно это я и собираюсь сделать. Чарли, встаньте надо мной по склону на десять ярдов. И не сводите с меня глаз. Если снег подастся, отметьте место, где видели меня последний раз.
  – Послушайте, неужели вы думаете...
  – Это мера предосторожности, – ободряюще ответил Макгилл. Он показал пальцем на долину. – Если бы я думал, что мои действия принесут вред оставшимся там, разве я стал бы этим заниматься?
  Чарли вскарабкался по склону и принялся наблюдать за Макгиллом, который уже начал копать. Его движения были плавными, но работал он быстро, выкидывал снег из ямы на поверхность. Наконец он просунул руку как можно дальше вниз и вытащил несколько бурых нитей.
  – Высокая трава. Это не очень здорово.
  Он выпрямился.
  – Мы пойдём по диагонали вверх, делая отверстия каждую сотню ярдов.
  Он сощурился на солнце и показал рукой в ту сторону.
  – Мне всё-таки кажется, что лавина двинулась с тех скал, что нагрелись под солнцем. Я бы хотел посмотреть на это место.
  Чарли посмотрел, куда показывал Макгилл.
  – Это так необходимо?
  – Не совсем необходимо, но всё-таки мне хотелось бы взглянуть туда.
  Он усмехнулся.
  – Это всего через шесть отверстий. Пойдёмте, Чарли.
  Они поднялись вверх, пробираясь по рыхлому снегу.
  Когда прошли сотню ярдов, Макгилл остановился и раскопал ещё одно отверстие, и они продолжили путь. В первый раз Чарли стал выказывать признаки тревоги.
  – Вы в самом деле думаете, что там безопасно?
  – Так же, как перейти улицу, – иронично ответил Макгилл.
  – Мой приятель погиб в Окленде, переходя дорогу.
  Макгилл проделал ещё отверстие.
  – Ну и как? – спросил Чарли.
  – Диагноз тот же. Снега не так уж много, но под ним скользкая поверхность. Если он даже и двинется, то много вреда не причинит, хотя я очень надеюсь, что больше никаких обвалов не будет, пока мы не закончим там, внизу.
  Они трудились на большой высоте. Чарли наблюдал, как копает Макгилл, и то и дело оглядывался через плечо на скалы, откуда, по мнению Макгилла, начался обвал. До них оставалось всего двести ярдов. Он снова взглянул на Макгилла и крикнул:
  – А почему под ним так скользко?
  – Трава.
  – Мне кажется, нам лучше бы убраться отсюда.
  – Что мы и делаем, – безмятежно ответил Макгилл. – Теперь осталось совсем немного. Вот только доберёмся до тех скал.
  Он распрямился.
  – Я думаю, копать мы больше не будем. Пойдём прямо туда.
  – Эта идея мне совсем не нравится, – сказал Чарли.
  Его голос напрягся.
  – Что с вами? – спросил Макгилл. – Вы испугались?
  – Я не собираюсь стоять там. Я уже видел, что до этого произошло.
  Самолёт пролетел над ними очень низко, так что Макгилл успел разглядеть белое пятно лица в иллюминаторе. Сидевший там, очевидно, снимал долину. Он покачал головой и снова взглянул на Чарли.
  – Там совершенно безопасно, – сказал он. – Даю вам слово.
  За его спиной со стороны долины послышался странный шум, и он обернулся.
  – Что это?
  Чарли посмотрел вниз.
  – Не знаю. Слишком далеко, чтобы разглядеть.
  На белом пространстве долины чёрные точки подтягивались к одному месту, словно муравьи, намеревающиеся растащить по кусочкам тело мёртвого жука. Макгилл не мог разглядеть их. Он сказал:
  – У тебя зрение получше, Чарли? Куда это они так спешат?
  Чарли прищурился.
  – Не вижу.
  Они долго смотрели, но так и не смогли определить причину столь внезапной активности в долине. Наконец Макгилл произнёс:
  – Ну что, пойдём.
  Но Чарли не двинулся... Он стоял неподвижно, глядя на долину.
  – Бросьте это, Чарли.
  – О Боже, – воскликнул Чарли. – Смотрите! Макгилл обернулся. Огромным пятном вспыхнуло пламя в центре долины, расширяясь у них на глазах, а петля густого чёрного дыма устремилась вверх, становясь похожей на гигантское дерево, оставляя в воздухе уродливые клубы.
  Макгилл выдохнул с каким-то свистом.
  – Это ещё что за чертовщина? – сказал он, когда до них донёсся взрыв.
  – Давайте спускаться туда.
  – Ясное дело, – ответил Чарли.
  29
  Джесси Расч направлялся к церкви, но немедленно свернул в сторону, услышав чей-то крик:
  – Ещё один!
  Он подбежал к группе спасателей, которые нарушили строй, отложили щупы и взялись за лопаты. Он стоял рядом, внимательно наблюдая за тем, как они копают, и не сдержал улыбки, когда кто-то произнёс с отвращением:
  – Это просто обугленная корова.
  И впрямь, это была корова, но не совсем обугленная. Один из них попробовал толкнуть её за копыто, но нога оказалась крепкой, как металлический стержень. Расч подошёл к ним.
  – Всё равно откопайте её.
  Спасатель обернулся к нему.
  – Да зачем? Только время терять.
  – Да потому что под ней мог кто-нибудь оказаться, – терпеливо сказал Расч. – Только поэтому.
  Правда он и сам понимал, что его предположение маловероятно, поэтому распорядился:
  – Трое раскапывают корову, остальные продолжают работать щупами.
  Спасатели побросали лопаты и энергично взялись за щупы, оставив того, кто спрашивал, зачем надо откапывать корову, в полном одиночестве. Он с неприязнью посмотрел на своих приятелей и крикнул:
  – Эй, вам сказали, копают трое.
  Он обернулся и увидел в двадцати ярдах от себя группу мужчин, они стояли, держа руки в карманах.
  – Эй, вы там, – позвал он. – Идите сюда и помогите мне.
  Они посмотрели на него ничего не выражающими глазами, затем повернулись спиной и стали медленно удаляться. Спасатель в ярости швырнул лопатку вниз.
  – Боже праведный! – выразительно произнёс он. – Я одолел четыреста миль, чтобы помочь этим ублюдкам, а эти выродки не хотят даже сами себе помочь.
  – Пусть их, – смиренно ответил Расч. – Не хотят и не надо. Считай их конченными людьми, если это поможет. Возьми лопату и начинай работать. Если тебе нужна помощь, спроси руководителя своей команды.
  Спасатель выразительно надул щёки, затем поднял лопату и принялся яростно раскапывать снег. Секунд десять Расч наблюдал за ним, потом повернулся и отправился восвояси.
  Перед церковью он встретил пилота вертолёта из их подразделения ВХЕ-6 Гарри Бейкера. Тот был в такой ярости, что мог бы расплавить снег на несколько ярдов вокруг. Расч подошёл и, прежде чем Бейкер успел открыть рот, сказал примирительно:
  – Ты чего, дружище?
  Бейкер поднял глаза к небу.
  – Какой-то кретин просто атаковал меня в воздухе. Ему надо было сделать фотографии.
  Он был вне себя.
  Расч философски пожал плечами.
  – Наверное, журналисты. Сейчас они будут бронировать самолёты и налетят сюда, как саранча.
  – Джесси, там наверху сейчас уже больше народу, чем на Таймс-сквер, – серьёзно сказал Бейкер. – Не стряслась бы беда.
  Расч кивнул.
  – Ладно, Гарри. Я увижу тут ребят из штаба гражданской защиты и поговорю, сможем ли мы установить жёсткий контроль за полётами. Если понадобится, я буду настаивать на отмене всех незарегистрированных рейсов. А пока остынь немного.
  Он вошёл в церковь, кивнул Бэлларду, который разговаривал с лежащей на скамье женщиной, и отправился к алтарю для беседы с местным координатором гражданской защиты.
  Бэллард говорил:
  – Прости меня, Лиз. Я знаю, что обещал посадить тебя на самолёт как можно раньше, но тут многие в ещё худшем положении, чем ты. Миссис Хэслем, например, нужно срочно доставить в госпиталь и некоторых детей тоже.
  – Конечно. Сейчас я гораздо лучше себя чувствую Чарли всё ещё там наверху с Майком?
  – Да.
  Она занервничала.
  – Надеюсь, они в безопасности. Мне не нравится, что они там.
  – Майк знает, что делает, – ответил Бэллард. Носилки с миссис Хэслем грузили в вертолёт Артур Пай и Билл Квентин. Она застонала и спросила еле слышно:
  – Где Джек? Мне нужен мой Джек.
  – Вы скоро увидите его, миссис Хэслем, – ответил Пай, не зная, соврал он или нет.
  Гарри Бейкер закрепил свой шлем и сказал наземному диспетчеру:
  – Пусть вся эта толпа сдаст назад, когда я буду взлетать. Прошлый раз они стояли слишком близко.
  Он поднял руку к небу.
  – Хаоса там мне вполне достаточно.
  Диспетчер кивнул ему.
  – Я их уберу.
  Он оглядел вертолёт, заметив, что Пай и Квентин уже вышли, и бортинженер закрыл за ними входной люк. Бортинженер махнул им, и крикнул:
  – Это последние. Можете стартовать.
  Бейкер залез в кабину, а диспетчер закричал:
  – Внимание, всем просьба отойти назад. Отойдите назад как можно дальше. Побыстрее, пожалуйста.
  Бейкер сказал второму пилоту:
  – Давай взлетай поскорее. До вечера нам надо успеть сделать ещё три полёта.
  Пай и Квентин отошли вместе с остальными, куда указывал им диспетчер. Двигатель вертолёта завёлся, и лопасти принялись вращаться. Вертолёт неуклюже взмыл вверх, по вертикали, набирая скорость. Квентин не заметил, как произошла катастрофа, зато заметил Пай. Поднимавшийся вертолёт оказался на пути пролетавшего низко самолёта, который появился неизвестно откуда, и врезался в его хвост. Раздался ужасный скрежет и две сцепленные друг с другом машины упали прямо в снег.
  Все бросились к ним, впереди – Пай и Квентин. Пай ухватился за ручку вертолётного люка, но та перекосилась, и открыть он её не смог.
  – Помоги-ка мне, Билл, – крикнул он, и они с Квентином навалились на люк, который со скрипом приоткрылся наполовину и застрял.
  Сразу перед люком лежал бортинженер, не потерявший сознания только благодаря своему шлему. Он едва пошевелил головой, когда Пай подхватил его за плечи и вытащил из вертолёта. Вслед за этим Пай забрался внутрь, за ним последовал Квентин.
  Они увидели двух малышей, пристёгнутых ремнями к сиденьям, их тела безвольно свешивались вперёд, поддерживаемые только креплениями. Нащупав ремни, Пай не мог понять, живы они или нет, но времени выяснять у него не было. Он распутал девочку и передал её назад, Квентину, и сразу взялся за другого, мальчика. Вдалеке он расслышал крик диспетчера:
  – Эй, ребята, вы там внутри поторапливайтесь. Он может взорваться.
  Он освободил от ремней мальчика, передав его в протянутые снизу руки, и сказал Квентину:
  – Я пойду назад взять эти носилки сзади. А ты берись за этот конец.
  Перед ними было двое носилок, и когда Пай посмотрел на первые из них, то понял, что лежавшему на них помочь уже ничем нельзя. Голова его была наклонена под совершенно неестественным углом, и Пай с первого взгляда решил, что у того была сломана шея. Он повернулся к другим носилкам и услышал слабый голос миссис Хэслем:
  – Это ты, Джек?
  Она пристально, не мигая, смотрела на него.
  – Да, я. Я пришёл забрать тебя домой.
  Он обломал ногти, и пальцы его стали кровоточить, пока он трудился над постромками, закреплявшими носилки. Ему удалось отстегнуть одну и, обернувшись он увидел что Квентин отвязал вторую.
  – Так. Теперь берём их аккуратно.
  Он наклонился вперёд и ободряюще сказал миссис Хэслем:
  – Скоро мы Вас отсюда вытащим.
  И как раз в этот момент загорелся топливный отсек. Он увидел ослепительную вспышку, страшный жар опалил его, а когда вдохнул, то втянул в лёгкие испарения пылающего топлива. Боли он не почувствовал и умер, так и не придя в сознание, как и Билл Квентин, миссис Хэслем, Гарри Бейкер, и его второй пилот которого в Хукахоронуи так никто и не видел.
  В зале воцарилась мёртвая тишина только поскрипывал старый пол из каури. Гаррисон нарушил молчание:
  – Причинам этой авиакатастрофы уже было посвящено открытое расследование. Его проводил отвечающий за это инспектор по авиакатастрофам. Результаты его будут учтены в нашем расследовании. Однако сейчас мне хотелось бы сказать несколько слов по этому поводу.
  Его голос стал спокойным и грустным.
  – Капитан-лейтенант Расч уже сообщил нам, что поставил в известность вышестоящих лиц об опасных условиях полётов. Даже в момент катастрофы капитан-лейтенант Расч докладывал администрации аэропорта Хэрвуд о своих опасениях, и как вы слышали из его показаний и показаний других свидетелей, он был весьма настойчив.
  Сразу после катастрофы предположили, что самолёт, с которым произошло столкновение, был нанят газетой. Позднее выяснилось, что самолёт совершал официальный рейс правительственного министра, который намеревался самостоятельно оценить размеры территории, пострадавшей от обвала в Хукахоронуи. Независимо от того, был рейс официальным или неофициальным, ясно, что налицо полная несогласованность действий между Министерством гражданской обороны и управлением гражданской и военной авиации, и это обернулось преступной халатностью.
  Он холодно посмотрел на ложу прессы, и Дэн Эдвардс заёрзал в своём кресле.
  – Должен отметить, что представители прессы, совершая полёты над территорией бедствия, вели себя совершенно безответственно. Хотя репортёр и считает своим долгом погоню за фактами, но и у них есть определённая ответственность перед обществом. Многие пилоты гражданской авиации получили взыскания и были лишены лицензий, и мне очень жаль, что те, кто так безответственно бронировал самолёты и отдавал приказы, не понесли никакого наказания.
  Он пристально посмотрел на Смитерса.
  – Надеюсь, министерство гражданской защиты немедленно сделает выводы из результатов наших заседаний, не дожидаясь, пока они будут опубликованы. Завтра может случиться такая же катастрофа, мистер Смитерс.
  Он не стал ждать, пока Смитерс что-то возразит ему, а постучал председательским молоточком.
  – Заседание откладывается на завтра, до десяти утра.
  30
  Выйдя из зала Бэллард увидел Макгилла, разговаривавшего со средних лет мужчиной в очках. Он уже заприметил его в первом ряду ложи прессы. Подходя к ним, он услышал, как Макгилл говорит:
  – Я был бы вам очень обязан, если бы вы смогли достать их для меня.
  Дэн Эдвардс потёр щеку, размышляя.
  – Баш на баш, – ответил он. – Взамен информации, которую вы мне сообщите. – Он улыбнулся.
  – Пусть старина Гаррисон и корчит из себя папу Римского, но я пока что журналист.
  – Я вам первому сообщу, – пообещал Макгилл. – Даже Гаррисон согласится, что это – в интересах публики.
  – Когда же вам они понадобятся?
  – Срочно. Можно встретиться с вами в вашем офисе через полчаса?
  Эдвардс скорчил гримасу.
  – Я собирался выпить пива, но с этим, наверное, можно подождать.
  – Если я найду то, что ищу, куплю вам ящик пива.
  Эдвардс ответил:
  – Ловлю вас на слове, – и ушёл.
  – О чём ты тут толкуешь, Майк? – спросил Бэллард.
  – Да так, всё по делам. Ты ещё не видел Лиз?
  – Нет. Я встречусь с ней попозже.
  – Не теряй времени, – посоветовал Макгилл. – Если бы Гаррисон знал, что я затеял, он бы на кусочки меня разрезал.
  Он увидел кого-то позади Бэлларда.
  – А вот и парень, который мне нужен.
  Он удалился с офицером снабжения Гатри, оживлённо беседуя и жестикулируя. Бэллард проводил их любопытным взглядом, потом пожал плечами и отправился к своей машине.
  Во время ланча ему не удалось встретить Лиз – она быстро ушла с Эриком и Чарли, а на дневном заседании её не было. Во время перерыва он позвонил ей в гостиницу.
  – Сюда тебе лучше не приходить, – сказала она. – Чарли это не понравится. Я приду к тебе после обеда. В девять, тебя устраивает?
  В отеле он старался избегать Стеннинга, просто не выходя из номера. После случившегося вчера вечером у него не было ни малейшего желания разговаривать со Стеннингом. Он попытался скоротать время за романом, который быстро надоел ему.
  Ему захотелось узнать, где сейчас Макгилл и чем он занимается. Чтобы отвлечься, он стал думать о том, как будет рассказывать неприятные новости Лиз – задачка не из лёгких. Как можно объяснить женщине, которую ты любишь, что её брат – причём совершенно умышленно – совершил массовое убийство?
  Он пообедал у себя в номере. В девять пятнадцать он принялся нервно расхаживать по комнате, а в девять тридцать, когда Лиз всё ещё не было, он уже решил позвонить ей снова. В девять сорок зазвонил телефон, он сорвал трубку.
  Бэллард.
  – К вам гость, мистер Бэллард.
  – Я сейчас же спускаюсь.
  Он подошёл к стойке портье, который махнул рукой.
  – Вон в том салоне, мистер Бэллард.
  Бэллард вошёл в салон и быстро огляделся. В углу он заметил Стеннинга, читающего газету, но Лиз нигде не было видно. За спиной его раздался голос:
  – Держу пари, меня ты не ожидал, Бэллард.
  Он обернулся и увидел Чарли Петерсена.
  – Где Лиз? – резко спросил он.
  Чарли слегка покачивался. Лицо его покраснело и покрылось потом, а под левым глазом конвульсивно билась жилка.
  – Она сюда не придёт, – ответил он. – Я позаботился об этом. Я же тебя предупреждал – держись подальше от моей сестры, подонок.
  – Что ты с ней сделал?
  – С тобой у неё никаких дел не будет – ни теперь, ни в любое другое время. Ты, должно быть, либо оглох, либо спятил. Разве Макгилл не передал тебе моё предупреждение?
  – Передал.
  Бэллард довольно долго и пристально рассматривал Чарли, потом произнёс:
  – Я просил Лиз придти сюда, потому что собирался сказать ей очень важную вещь. Раз её нет, я скажу тебе.
  – Меня совершенно не интересует, что ты собирался сказать.
  Чарли оглядел салон.
  – Если бы мы встретились не здесь, я бы устроил тебе перелом позвоночника. Ты всегда такой расчётливый, что один не остаёшься, правда?
  – Лучше выслушай меня, Чарли, для твоего же блага. И лучше сядь, когда будешь слушать, а то ещё упадёшь.
  Что-то в голосе Бэлларда заставило Чарли насторожиться. Он прищурился и ответил:
  – Ну ладно, выкладывай.
  Он тяжело плюхнулся на диван.
  Усевшись, Бэллард увидел, как из угла на них с любопытством смотрит Стеннинг. Он не обратил на него внимания и посмотрел на Чарли.
  – Ты влип – и влип крепко.
  Чарли иронично ухмыльнулся.
  – Я влип! Подожди, скоро ты узнаешь, что я для тебя приготовил.
  – Нам известно, что произошло на вершине западного склона перед обвалом. Мы знаем, что ты натворил, Чарли.
  Усмешка сошла с лица Чарли.
  – Меня не было на западном склоне и никто не докажет, что я там был. Кто это сказал?
  – Миллер, – тихо ответил Бэллард. – Мы получили письмо.
  – Он лжёт, – напряжённо произнёс Чарли.
  Бэллард пожал плечами.
  – Какой смысл ему лгать? Какой смысл ему посылать десять тысяч долларов в Фонд помощи жертвам катастрофы? Отвечай.
  – Где это письмо? Я хочу посмотреть.
  – Ты посмотришь. Завтра утром оно будет вручено Гаррисону.
  Чарли сглотнул застрявший в горле комок.
  – И что же, по твоему, я сделал? Расскажи, а то я ведь не знаю.
  Бэллард посмотрел ему прямо в глаза.
  – Он пишет, что ты специально устроил обвал.
  Жилка на лице Чарли задёргалась ещё сильнее.
  – Ложь! – закричал он. – Он всё врёт, сволочь!
  – Говори потише, – попросил Бэллард.
  – Потише! – сказал разъярённый Чарли. – Меня обвиняют в убийстве, и ты просишь меня говорить потише!
  Тем не менее он сбавил тон и воровато огляделся по сторонам.
  – Теперь выслушай меня. Я собирался встретить здесь Лиз, чтобы объяснить ей всё, чтобы завтра на публичном заседании для неё это не было неожиданностью. Я не знаю, как тебе удалось задержать её, но раз уж ты здесь, я решил рассказать тебе. Я даю тебе шанс, Чарли.
  – Что ещё за шанс? – спросил он.
  – Может быть, Миллер – лжец, а может, и нет. Но кем бы он ни был, я даю тебе возможность завтра оторвать свой зад от кресла, как только начнётся заседание, и самому рассказать Гаррисону, что произошло на склоне, прежде чем ему передадут письмо. И не думай, что я это делаю для тебя. Я делаю это для Лиз.
  – Вряд ли, – презрительно усмехнулся Чарли. – Ты специально всё это состряпал, Бэллард; ты и твой дружок Макгилл.
  – Я знаю только, что это – правда, – тихо ответил Бэллард. – Думаю, и ты это знаешь. Но я не знаю, куда ты дел Лиз, но если ты причинил ей боль, ты мне за это ответишь.
  Неожиданно Чарли поднялся.
  – Слушай, подонок, за Лиз не отвечает никто, кроме меня, и ни один сукин сын помми не подойдёт к ней и на шаг, и уж, по крайней мере, никто из Бэллардов.
  Он оглянулся на быстро заполнявшийся людьми салон и ткнул Бэлларда в грудь пальцем.
  – И запомни, если я встречу тебя один на один без посторонних, ты пожалеешь, что когда-то услышал о семье Петерсенов.
  Он резко повернулся на каблуках и вышел из салона.
  – Мне уже сейчас хотелось бы ничего не слышать, – беззлобно ответил Бэллард и оглянулся на Стеннинга, который смотрел на него с непроницаемым лицом.
  Макгилл засиделся допоздна в фотолаборатории штаба-форпоста глубоких холодов. Это была кропотливая и утомительная работа, требующая аккуратности и точности. И хотя ему помогал фотограф ВМФ США, Макгилл вышел далеко за полночь – в результате у него был готов небольшой конверт с глянцевыми снимками восемь на десять и несколькими слайдами.
  Вернувшись обратно в отель, он припарковал машину рядом с машиной Бэлларда и вылез, захватив с собой конверт.
  Он уже повернулся, чтобы идти в отель, но что-то остановило его – он медленно обошёл вокруг, чтобы взглянуть на машину Бэлларда. В ней никого не было, дверь была заперта. Он пожал плечами и собрался было уходить, но вдруг услышал странный звук, до того слабый, что его заглушили бы шаги по гравию. Он постоял неподвижно, напряжённо вслушиваясь, но больше ничего не услышал.
  Он зашёл с другой стороны машины Бэлларда и вдруг наступил в темноте на что-то мягкое и податливое. Он сделал шаг назад, достав зажигалку и всматриваясь в то, что лежало впереди, потом резко выдохнул и, повернувшись на каблуках, бросился к отелю.
  Когда Макгилл ворвался в фойе и резко остановился, ночной портье испуганно посмотрел на него.
  – Срочно вызовите врача и скорую помощь, – задыхаясь, сказал Макгилл. – Там человек на автостоянке – он серьёзно ранен.
  Едва проснувшийся портье замешкался, и тогда Макгилл заорал:
  – Шевелись, приятель!
  Портье вздрогнул и схватил телефонную трубку, а минуту спустя Макгилл уже колотил в дверь Стеннинга.
  – Кто там?
  Голос Стеннинга был глухим и сонным.
  – Макгилл. Откройте.
  Наконец Стеннинг открыл дверь. Его седые волосы были растрёпаны, глаза смотрели сонно, и он придерживал пояс халата у талии.
  – В чём дело?
  Макгилл был краток.
  – Лучше пойдёмте со мной и полюбуйтесь, что получается, когда вы суёте нос не в своё дело.
  – О чём вы говорите?
  Стеннинг сразу проснулся.
  – Увидите. Пойдёмте. Это недалеко, одеваться вам не нужно.
  – Тапочки, – сказал Стеннинг. – Только надену тапочки.
  Он зашёл обратно в комнату и сразу же вернулся.
  Когда они проходили через фойе, Макгилл крикнул:
  – Что там с врачом?
  – Уже выехала машина скорой помощи, – ответил портье.
  – Вы можете включить фонари на автостоянке?
  – Да, сэр.
  Он открыл какую-то дверцу и щёлкнул выключателями.
  – Автокатастрофа?
  Макгилл не счёл нужным ответить.
  – Вам лучше пойти разбудить управляющего. Пойдёмте, Стеннинг.
  Они быстро шли через автостоянку, залитую ярким светом. Стеннинг спросил:
  – Кто-то ранен?
  – Йен – и очень серьёзно. Вон там.
  У Стеннинга вырвался испуганный крик, когда он взглянул вниз, на окровавленное тело Бэлларда.
  – О Боже мой! Что случилось?
  – Это уж точно не автокатастрофа, ручаюсь.
  Макгилл взял Бэлларда за запястье, тот истекал кровью.
  – Мне кажется, он ещё жив – правда, я не уверен. Да где же этот проклятый доктор?
  – По-моему, его сбила машина.
  – Как, чёрт возьми, машина могла его сбить здесь?
  Макгилл взмахнул рукой.
  – Расстояние между машинами здесь не больше трёх футов.
  – Он мог приползти сюда.
  – Тогда остались бы следы крови, а их нет.
  Макгилл распрямился.
  – Его избили, Стеннинг, избили чуть ли не до смерти, и я даже не уверен насчёт этого «чуть». Ваша заслуга, Стеннинг.
  Стеннинг побледнел. У Макгилла срывался голос:
  – Вы сидите в своих шикарных лондонских кабинетах, манипулируете людьми и ставите над ними свои чёртовы эксперименты.
  И его палец устремился в сторону распростёртого тела Бэлларда.
  – А вот что происходит в результате, Стеннинг. Смотрите, чёрт бы вас побрал!
  Стеннинг глотнул, и кадык у него задвигался.
  – Но у них не было намерения...
  – Намерения убить?
  Макгилл засмеялся, и в ночной тишине смех его прозвучал жутковато.
  – А какого ещё идиотизма можно ожидать, если вы втравили сюда этого маньяка, Чарли Петерсена.
  Стеннинг был юристом, и ход мыслей был у него примитивный.
  – Вечером я видел Чарли Петерсена вместе с Бэллардом в отеле. У них была долгая, хотя совсем не дружеская, беседа, но это вовсе ничего не доказывает.
  Он повернул голову и посмотрел на Макгилла.
  – Вы уверены, что это был Петерсен?
  – Да, – ответил Макгилл.
  – Откуда вам это известно?
  Макгилл помолчал. Он вдруг увидел, что всё ещё держит конверт с фотографиями. Секунду он смотрел на него, лихорадочно размышляя.
  – Я знаю точно, – сказал он, солгав. – Знаю, потому что Йен сам сказал мне, прежде чем потерял сознание.
  Вдали послышался рёв сирены кареты скорой помощи.
  СЛУШАНИЕ – ДЕНЬ ПОСЛЕДНИЙ
  31
  В десять часов Гаррисон вошёл в зал и занял своё место за трибуной, за ним – Роландсон и Фрэнч. Он подождал, пока все успокоились, и произнёс:
  – Я должен сообщить, что мистер Йен Бэллард был серьёзно ранен в автомобильной катастрофе, происшедшей сегодня рано утром, и находится сейчас в госпитале Принцессы Маргарет. Он – в коматозном состоянии и с ним, вполне понятно, доктор Макгилл.
  Зал загудел. В ложе прессы Дэн Эдвардс нахмурился и произнёс:
  – Проклятье! Интересно, повлияет ли это на нашу сделку?
  – Какую ещё сделку? – поинтересовался Дэлвуд.
  – А, пустяки. Я собираю кое-какую информацию.
  Он подтолкнул Дэлвуда.
  – Взгляни на Чарли Петерсена. Он сам себя в итоге разоблачит.
  Гаррисон стукнул молоточком, чтобы навести порядок.
  – На этой стадии расследования показания мистера Бэлларда и доктора Макгилла являются несущественными, поэтому нет смысла откладывать заседание. Вызовите первого свидетеля, мистер Рид.
  Спустя ровно сутки после обвала число пропавших сократилось до двадцати одного. Имена остальных добавили в два других списка – живых и погибших. Бэллард сказал грустно:
  – Никаких следов Джо Камерона.
  – Он твой друг? – спросил Джесси Расч.
  – Да, наверное. Я узнал его недавно. Боюсь, что нет надежды найти его. Погибла его дочь.
  – Да, слишком много людей здесь погибло, – сказал Расч, подумав о Бейкере. – И многие совершенно нелепо.
  – Я думаю, все, – мрачно заметил Бэллард.
  Подошёл Тури Бак и молча протянул ему листок.
  Бэллард взял, потом посмотрел на Тури.
  – Семья Маршаллов, все четверо?
  – Мы только что откопали дом – точнее, то что от него осталось.
  – Погибли? Все?
  – Да.
  Тури пошёл обратно, плечи его были опущены.
  Бэллард яростно вычеркнул четыре имени из лежащего перед ним списка.
  – Семнадцать.
  – Сегодня днём мы сможем получить бульдозеры, – сказал Расч. – Дело сразу пойдёт скорее.
  – Но это может быть опасно, – заметил Бэллард. – Нож бульдозера может разрезать человека пополам.
  – Мы будем действовать осторожно, – заверил Расч. – Очень осторожно. Но нужно торопиться. Если кто-то в снежных завалах всё ещё жив, времени осталось в обрез.
  Но он явно сомневался, что кто-то мог бы быть ещё жив.
  Камерон был совершенно истощён. Он заснул или провалился в забытьё – что было одним и тем же, но теперь снова очнулся. Всё тело его гудело от боли, а голова раскалывалась. Всю ночь его рвало, и теперь он боялся задохнуться в собственной блевотине.
  Он вдруг услышал какие-то звуки и, решив, что рядом были люди, воспрянул духом. Ему послышался чей-то смех. Камерон слабо крикнул и снова услышал далёкий смех. Он решил, что сходит с ума – кто мог смеяться в глубине снежной горы?
  Он почувствовал головокружение и на несколько минут потерял сознание. Придя в себя, он снова услышал звук, но это уже был другой звук. Теперь он больше был похож на бульканье, чем на смех, или, скорее, напоминал детский плач. Прислушавшись, он испугался. Это был шум воды.
  Наконец, он почувствовал, что его голова намокла. Пока тоненький ручеёк ворвался в кабину и он стал разливаться вокруг него. Теперь он знал, что утонет. Не так уж и много воды понадобится ему захлебнуться – не выше шести дюймов.
  На поверхности реки два молодых водителя вели бульдозер сквозь снеговые торосы. За рулём был Джон Скиннер, строитель из Окленда; он был членом альпинистского спортивного клуба. С ним был университетский преподаватель и член Лыжного клуба Кентерберийского университета Роджер Хэлливел. Скиннер остановил бульдозер у реки и сказал:
  – Наводнение кончится, как только река смоет снег.
  – Я слышал, много коров утонуло, – заметил Хэлливел.
  – Но не людей, слава Богу. Этот проклятый обвал и без наводнения натворил немало бед.
  Скиннер осмотрелся по сторонам.
  – Так где же этот америкашка просил нас раскапывать?
  Снежный сугроб в русле реки резко осел вниз, подрезанный течением, и Хэлливел лениво проследил за ним. Потом сказал:
  – По-моему, я заметил что-то там, внизу.
  – Что?
  – Не знаю. Что-то тёмное. И круглое.
  – Валун, наверное.
  – Может быть.
  Хэлливел нахмурился.
  – Надо проверить.
  Выскочив из бульдозера, он подошёл к самому краю реки о осторожно наступил ногой на снег. Он оказался мягким, но выдержал вес Хэлливела, нога не очень глубоко ушла в него. Он продолжал медленно идти, высоко поднимая ноги. Снег становился всё более влажным, под ним протекала вода, и вдруг он увяз в снегу по пояс. Он в ужасе представил, что сейчас сорвётся вниз, но неожиданно обнаружил себя стоящим на чём-то твёрдом. Он засунул в снег руку и нащупал какую-то поверхность, которую принялся исследовать. Это оказалась шина автомобильного колеса.
  – Эй, тут машина, – закричал он.
  Скиннер спрыгнул вниз и отстегнул от борта бульдозера буксировочный трос. На концах его были большие крепительные скобы, одну из которых он зацепил за специальную перекладину на бампере бульдозера.
  – Поймаешь?
  Он раскрутил другой конец троса над головой, как лассо.
  Первый раз он промахнулся, но на второй раз Хэлливел поймал его. Найти, к чему прикрепить трос, было необычайно трудно. Хэлливел понимал, что надо найти колёсную ось грузовика, и некоторое время двигался в снегу на ощупь, но безуспешно.
  Камерон почти тонул в своей кабине. Вода дошла уже до носа, хотя он и втягивал голову в плечи, словно черепаха, пытающаяся спрятаться в свой панцирь. Ещё один дюйм, и вода накроет его с головой. Пока он мог набрал полные лёгкие воздуха.
  Грузовик накренился, голова его оказалась в воде. Когда кабина остановилась, Камерон тщетно пытался вынырнуть. Грузовик снова дёрнулся, на этот раз вперёд, он вскрикнул от боли и подумал, что у него сломан позвоночник. Бульдозер медленно вытащил грузовик на берег, где он так и остался лежать на боку.
  Хэлливел подбежал к нему.
  – Там внутри кто-то есть! – удивлённо воскликнул он. И он жив, клянусь Богом!
  Через час Камерон уже был в вертолёте, направлявшимся в Крайстчёрч. Но от многочисленных тяжелейших переломов он потерял сознание.
  Ньюмену не повезло.
  Всю ночь он пробивался в абсолютной темноте вперёд, раскапывая снег. Ему пришлось прокопать отверстие по крайней мере диаметром два фута. Ему надо было прорубить ещё и ступеньки, чтобы можно было стоять. Для раскопок он использовал всё, что было под рукой. Самым полезным инструментом оказалась шариковая ручка, которой он надрезал снег над собой, отламывал его кусок за куском. Часто снежная крупа засыпалась ему в глаза, но особого значения это не имело, было и так темно. Дважды он ронял ручку, а это уже имело значение, так как ему приходилось садиться и шарить по земле руками в перчатках. На это уходило много времени.
  И только в одном ему повезло. Он не знал, сколько ему предстоит копать, а если бы знал, что это около шестидесяти футов, то вряд ли бы начал вообще. Но пока они сидели там, снег начал оседать и спрессовываться по мере того, как улетучивался воздух. Хотя это и значило, что снежный покров становился плотнее и менее проницаемым для воздуха, но это также уменьшало расстояние, которое ему предстояло преодолеть, до пятидесяти футов.
  Он трудился в одиночестве, поскольку остальные в пещере впали в полную апатию.
  После обвала прошло уже пятьдесят два часа, небо темнело, и Сэм Фостер, лесничий из Тонгариро, сомневался, стоит ли его команде продолжать поиски. Оставалось несколько пропавших, да ещё неизвестно, живы ли они, даже если и продолжать их разыскивать. Наверное, было бы лучше отложить поиски до утра.
  Он вошёл в слегка наклонённую конусообразную лощину и уже был посередине, как снег подался под его ногами. До поверхности Ньюмену оставалось около фута, когда тело Фостера провалилось вниз. Ньюмен упал в отверстие, которое сам проделал. Падал он недолго, поскольку дно было забито перекопанным им снегом. Но достаточном для того, чтобы сломать шею.
  Остальных, разумеется, спасли, кроме уже мёртвого Хэслема. Ньюмен оказался последним погибшим в долине. Последней погибшей в результате катастрофы в Хукахоронуи была миссис Джарвис, самая пожилая, ещё неделю боровшаяся за свою жизнь в госпитале.
  В том же году, уже весенней оттепелью, на западном склоне Хукахоронуи произошёл второй обвал. На этот раз никто не погиб.
  32
  Днём, в половине четвёртого, Макгилл поставил машину и быстро перешёл улицу Дэрхем, направляясь к зданию Палаты провинции. Вместо того, чтобы идти в зал, где происходило заседание, он поднялся наверх, к ложе прессы, где что-то шепнул распорядителю.
  К нему тотчас вышел Дэн Эдвардс.
  – Я сдержал слово, – сказал Макгилл. – История у вас в кармане.
  Он вручил Эдвардсу конверт.
  – Фотокопия письма и несколько фотографий, о которых я расскажу председателю. Что там происходит?
  – Гаррисон раскручивает свидетелей. Сейчас патологоанатом даёт медицинское заключение.
  Эдвардс замешкался, раскрывая конверт.
  – Кстати о медицине – как там Бэллард?
  – Очень плохо.
  – Эти чёртовы лихачи – водилы.
  Он заметил удивлённый взгляд Макгилла и пояснил:
  – Один из наших навёл справки в отеле. Его ведь точно кто-то сшиб и смылся, ведь так?
  Он пристально разглядывал Макгилла.
  – Или я чего-то не знаю.
  Макгилл ткнул пальцем на конверт.
  – Вы ещё не знаете вашей истории.
  Эдвардс вытащил копию письма и быстро проглядел её. У него отвисла челюсть.
  – Боже! Только что получили?
  – Я вручу Гаррисону подлинник через пять минут.
  – Спасибо, Макгилл. Наверное, я вам куплю ящик пива.
  Он вернулся в ложу прессы и разыскал своего юного помощника.
  – Срочно отнеси это в редакцию. Отдай самому редактору – никому больше, слышишь? Одна нога здесь, другая – там.
  Он вернулся на своё место, и Дэлвуд с любопытством спросил:
  – Что новенького?
  Эдвардс широко осклабился и кивнул вниз, на зал.
  – Фейерверк может начаться каждую минуту.
  Макгилл прошёл через вестибюль, мимо двух полицейских у входа в зал и вошёл внутрь. Гаррисон обернулся к нему и сказал свидетелю:
  – Простите, доктор Кросс. Добрый день, доктор Макгилл. Как мистер Бэллард?
  – Пока без сознания, мистер председатель.
  – Мне жаль это слышать. Очень любезно с вашей стороны, что вы вернулись, но это совсем необязательно в такой ситуации.
  – Я считаю, что обязан был вернуться. Я готов представить новое вещественное доказательство.
  – В самом деле? Подойдите сюда, доктор Макгилл. Вы пока свободны, доктор Кросс.
  Патолог ретировался, а Макгилл подошёл к трибуне. Достал из кармана конверт.
  – Я получил это письмо и обсудил его содержание с мистером Бэллардом. Мы пришли к выводу, что столь важный факт скрывать нельзя, хотя он и может подорвать чью-то репутацию.
  Он подал письмо Гаррисону, который вскрыл его и погрузился в чтение. Наконец он поднял голову и произнёс:
  – Понятно. Такое и в самом деле нельзя было скрывать.
  Он снова взглянул на письмо.
  – Я вижу, что на каждой странице – две заверительные подписи и печать гражданского нотариуса. Видимо, это американский эквивалент нашего специального уполномоченного в гражданских клятвах?
  – Именно так, мистер председатель.
  Гаррисон взглядом поискал кого-то.
  – Мистер Лайалл, не могли бы вы подойти сюда?
  Казалось, Лайалл был сильно удивлён, но ответил:
  – Разумеется, мистер председатель.
  Он поднялся, прошёл к трибуне, где встал неподалёку от Макгилла.
  Гаррисон непривычно тихо произнёс:
  – Это связано с одним из ваших клиентов. Мне кажется, вам надо прочесть.
  Он передал письмо.
  Через несколько минут Лайалл с тревогой сказал:
  – Я в самом деле не знаю, что сказать, мистер председатель. – Его лицо стало белым, как мел. – Я хотел бы отказаться от обязательств защитника.
  – В самом деле?
  Вопрос Гаррисона прозвучал зловеще.
  – Это не защита, мистер Лайалл; это комиссия по расследованию. Кроме того, я сомневаюсь, что адвокат, отказавшийся от своего клиента в трудную минуту, сможет сохранить репутацию.
  Красные пятна выступили на скулах Лайалла.
  – Очень хорошо, – резко ответил он. – Но это свидетельство может быть принято?
  – Как раз это и предстоит решить мне и моим помощникам, – веско заметил Гаррисон.
  Он взял письмо у Лайалла и передал его Роландсону.
  Макгилл вмешался:
  – У меня есть и другое свидетельство, в защиту письма.
  – Никакое другое свидетельство не может быть засчитано в поддержку этого письма, если оно само по себе неприемлемо, – ответил Лайлл. – И если вы всё же примете письмо, то основания для апелляции возникнут сами собой.
  – Не будет никакой апелляции, – сказал Макгилл. – И вы это знаете.
  – Вы здесь не для того, чтобы оспаривать полномочия адвоката, доктор Макгилл, – ледяным тоном произнёс Гаррисон.
  И повернулся к Роландсону:
  – Что вы думаете?
  – Невероятно, – отрезал Роландсон.
  – Я имею в виду письмо, можно ли его принять к сведению?
  – Разрешите мне дочитать до конца.
  Наконец Роландсон произнёс:
  – Оно было заверено под присягой. Оно вполне приемлемо.
  Гаррисон передал письмо Фрэнчу, который, читая, скорчил такую гримасу, словно под носом у него оказалось что-то дурно пахнущее. Он отложил письмо.
  – Разумеется, приемлемо.
  – Мне тоже так кажется. Мне очень жаль, мистер Лайалл.
  Гаррисон передал письмо секретарю Комиссии.
  – Огласите это, мистер Рид.
  Он неожиданно смутился.
  Рид просмотрел письмо и приступил к чтению.
  – Это письмо написано мистером Джорджем Альбертом Миллером из Риверсайда, Калифорнии, адресовано оно доктору Майку Макгиллу.
  Читал он медленно и даже монотонно, что резко контрастировало с содержанием письма. Закончив читать, он добавил:
  – Каждая страница подписана мистером Миллером и заверена подписью Карла Рисинджера. Каждая страница заверена печатью гражданского нотариуса.
  Тишина в зале, казалось, длилась вечность. Время словно остановилось. Чарли Петерсен притягивал взгляды всех присутствующих, как стрелка компаса к магниту.
  Он обмяк в своём кресле, лицо побледнело, а глаза бесцельно блуждали. Сидевший рядом Эрик чуть отодвинулся от него и растерянно смотрел на брата. Лиз сидела прямо, держа руки на коленях и смотрела прямо перед собой. Её брови были сдвинуты, а губы сжаты. Её душил гнев.
  Чарли начал оглядываться вокруг себя и увидел, что все молча смотрят на него. Он вскочил.
  – Это ложь! – закричал он. – Миллер врёт. Он начал обвал, а не я.
  Слова Чарли взорвали тишину. Гаррисон яростно постучал молоточком. С большим трудом он навёл порядок и холодно обронил:
  – Ещё одна такая помеха, и заседание будет закрыто.
  Он смерил Чарли ледяным взглядом.
  – Будьте добры, сядьте, мистер Петерсен.
  Чарли резко выбросил правую руку в сторону Гаррисона, и Макгилл прищурился, увидев полоску пластыря на костяшках его пальцев:
  – Разве вы не собираетесь меня выслушать? – заорал он. – Вы ведь дали слово Бэлларду, когда речь шла о его репутации.
  Гаррисон посмотрел на Лайалла.
  – Вы должны призвать к порядку своего клиента, мистер Лайалл. Либо он сядет, либо покинет зал – с помощью распорядителей, если понадобится.
  Лайалл обратился к нему:
  – Садись, Чарли. Ты платишь мне, чтобы я с этим разобрался.
  – А у тебя это не слишком хорошо получается, – огрызнулся Чарли. Но сел, и Эрик что-то яростно зашептал ему.
  Лайалл сказал:
  – Я должен заявить свой официальный протест. Это письмо не может фигурировать в качестве свидетельства. Оно, на мой взгляд, серьёзно подрывает репутацию моего клиента. Я не имею возможности задать свои вопросы мистеру Миллеру и поэтому вынужден протестовать. На будущее же я должен предупредить, я немедленно составлю апелляцию.
  Гаррисон мягко ответил:
  – Как я уже напоминал мистеру Рикмену, процессуальная сторона расследования изложена в Парламентском своде актов, в соответствии с которым и ведутся заседания комиссии. Доктор Макгилл, вы сказали, что имеете другое свидетельство. Оно поддерживает заявление мистера Миллера?
  – Да, сэр.
  – Тогда мы выслушаем его.
  – Протестую!
  – Это не в ваших полномочиях, мистер Лайалл.
  – Это свидетельство – фильм, мистер председатель, – сказал Макгилл. – Я позволил себе принести на заседание необходимое оборудование. И хотел бы воспользоваться им.
  Гаррисон резко кивнул.
  – Мистер Рид, проконтролируйте.
  На несколько минут, пока устанавливали аппарат, гул снова возник в зале. Дэлвуд сказал Эдвардсу:
  – Ты-то знал, что будет, старая лиса.
  Он продолжал яростно строчить в блокноте.
  Эдвардс, довольный, усмехнулся.
  – Прямо сейчас мой босс переделывает первую полосу. Мы получили фотокопию письма Миллера.
  – Как, чёрт тебя возьми, вам удалось её получить?
  – Макгиллу было кое-что нужно от нас.
  Он кивнул на зал.
  – Увидишь.
  Гаррисон потребовал тишины, и зал быстро успокоился.
  – Продолжайте, доктор Макгилл.
  Макгилл стоял рядом с кинопроектором.
  – Здесь подлинник фильма об обвале, снятый офицером снабжения Гатри. Фильм, который он предоставил Комиссии, был копией; качество оригинала гораздо выше. Я не думаю, что Гатри можно в этом упрекнуть – этого не должны делать ни комиссия, ни его непосредственные начальники ВВФ. Для настоящего кинолюбителя очень трудно расстаться с подлинником.
  Он включил проектор.
  – Я покажу только ту часть фильма, что нас интересует.
  Дрожащее изображение появилось на экране – несколько скал, рассыпавшихся по снежной белизне, и за ними – синее небо. Внезапно поднялось как будто бы дымное облако, и в этот момент Макгилл отключил проектор, чтобы остановить кадр. И вышел вперёд с указкой в руках.
  – Как видите, обвал начался здесь, у этих скал. Был день, и в чистом небе ярко сияло солнце. В этих условиях снег и скалы нагреваются по-разному; скалы нагреваются гораздо быстрее, и эта разница оказывает такое давление на снег, что и без того критический баланс сил нарушается. Так я предположил, увидев фильм впервые.
  Он выключил проектор.
  – Здесь у меня этот же кадр, только многократно увеличенный, который я помещаю в этот специальный проектор "Он сделан специально для сравнения.
  Макгилл включил его.
  – Степень увеличения такова, что изображение будет очень зернистым, но для наших целей вполне достаточным.
  И снова Макгилл подошёл к экрану с указкой.
  – Вот скалы, а здесь вы видите снежное облако, с которого и начался обвал. Этот слайд – кадр из фильма, назовём его кадром первым. На следующем слайде вы видите то же изображение, но уже спустя тридцать шесть кадров. Другими словами, между этими двумя кадрами прошло две секунды.
  Он вернулся к проектору и вставил второй слайд.
  – Разница не так уж велика, как вы можете убедиться.
  Он сделал паузу.
  – Но если мы будем быстро чередовать слайды, как предусматривает этот аппарат, вы увидите кое-что любопытное.
  Изображение на экране быстро замигало, и снежное облако пришло в движение. Макгилл поднёс указку к экрану.
  – Вот эти две чёрные точечки, которые я сначала принял за скалы, движутся. Вот эта, что на вершине, почти не продвинулась за эти две секунды, но та, что внизу, заметно передвинулась вверх. Я предполагаю, что точка на вершине – мистер Миллер, а та, что под ним – Петерсен, который поднимется к нему, когда лавина уже сорвалась.
  Зал взорвался, и Гаррисону пришлось долго стучать молотком.
  – Я возражаю, – сказал Лайалл. – Два зернистых кадрика на плёнке, где и людей-то нельзя разглядеть! Что это за свидетельство? Может, это просто царапины на плёнке.
  – Я ещё не закончил, – негромко произнёс Макгилл.
  – И я, – парировал Лайалл. – Я бы хотел поговорить с вами наедине, мистер председатель.
  Гаррисон прислушался к возмущённому гулу зала.
  – Мне кажется, вы можете сказать мне всё и при свидетелях. Только не повышая голоса, разумеется.
  – Протестую, – напористо сказал Лайалл. – Доктор Макгилл давал показания относительно моего клиента. Он ясно дал понять присутствующим, что одна из этих точек на плёнке – Чарли Петерсен. Далее он заявил, что нижняя из этих точек и есть мистер Петерсен и что он и начал обвал. Может ли он это доказать?
  – Можете, доктор Макгилл? – спросил Гаррисон.
  Макгилл помолчал секунду.
  – Нет, – согласился он.
  – Предположим, в порядке рабочей гипотезы, что эти точки и есть люди, – сказал Лайалл. – Но они могут быть кем угодно, и к моему клиенту не имеют никакого отношения.
  – Подождите минутку, – сказал Макгилл. – Чарли только что сказал, что обвал начал Миллер. А если он это знает, значит, он находился там. И мы также располагаем свидетельством Миллера, данным под присягой.
  – Я вполне способен делать выводы самостоятельно, – заметил Гаррисон. – Я предлагаю вам, доктор Макгилл, ограничить свои показания тем, что вам известно.
  Лайалл сказал:
  – В данном случае заявление Миллера направлено против моего клиента. Но самого его здесь нет, и допросить его мы не можем.
  – Что пользы ему обвинять Чарли! – воскликнул Макгилл. – Гораздо благоразумнее для него было бы просто промолчать. Кроме того, он пожертвовал десять тысяч долларов.
  – Достаточно, – резко прервал его Гаррисон. – Как я уже говорил, вы здесь не для того, чтобы брать на себя функции юриста, доктор Макгилл. Вы говорите, что у вас есть ещё доказательства.
  – Да, сэр.
  – Фильм?
  – Фильм и моё собственное свидетельство.
  – Тогда, я полагаю, мы можем продолжить. – Гаррисон снова постучал молотком, пока зал не затих. Наконец он произнёс негромко: – Доктор Макгилл, продолжайте.
  Макгилл повернулся к проектору.
  – После обвала я вернулся на западный склон, чтобы проверить, существует ли опасность ещё одного обвала. Выяснилось, что на ближайшее будущее она минимальна Чарли Петерсен добровольно вызвался помогать мне. Мы обследовали склон, мистер Петерсен был очень спокоен и не выказывал никаких признаков беспокойства. И только когда я сообщил о своём решении проверить место, откуда начался обвал, он сильно забеспокоился.
  Тогда я приписал это его естественному страху в столь опасной ситуации.
  Когда мы поднимались вверх по склону, он занервничал и предложил повернуть назад. Мы уже приближались к тому самому месту, где я хотел сделать пробы, поэтому не обратил на него никакого внимания. В результате мы так и не добрались туда. Увидев пожар в долине, мы поспешили вниз.
  – Интересно, – сказал Гаррисон. – Но непонятно, к чему вы клоните.
  – А вот к чему, – ответил Макгилл. – Пока мы находились на склоне, над нами очень низко пролетел самолёт, и я увидел, как кто-то нас снимает. Позднее я узнал, что самолёт был арендован местной газетой, из Крайстчёрча. Вчера вечером я побывал у них в редакции и просмотрел все фотографии, которые были тогда сделаны. Вот некоторые из них.
  Проектор щёлкнул и мерно загудел, на экране появился чёрно-белый кадр. Макгилл пояснил:
  – Снизу, в правом углу, вы видите меня и Петерсена. В верхнем левом углу – освещённые солнцем скалы. Рядом со скалами – лыжные колеи – здесь и здесь. Мне кажется, Петерсен не хотел, чтобы я увидел их, поэтому и нервничал так.
  – Беспочвенное предположение, – заявил Лайалл.
  Макгилл не обратил на него внимания, вставляя другой слайд.
  – Это увеличенная фотография места, откуда сорвалась лавина. Вот сюда подходит лыжная колея, здесь одна прерывистая линия, а тут – другая. В тот вечер был сильный снегопад, а, значит, все эти колеи могли быть проложены только в то утро, когда произошёл обвал.
  Он выключил проектор.
  – Я готов показать под присягой, что когда я в первый раз увидел в то воскресенье Миллера и Петерсена, они оба были на лыжах.
  В темноте зал содрогнулся от криков.
  – Свет! – потребовал Гаррисон. – Включите свет!
  Загорелись люстры, а потом зал наполнился солнечным светом, когда распорядитель раздвинул занавески.
  Чарли вскочил с места.
  – Будь ты проклят! – заорал он Макгиллу.
  – Заткнись, Чарли, – буркнул Лайалл, но было уже поздно.
  – Будьте вы все прокляты!! – кричал Чарли. – Бэллард убил моего брата – это все знают. Никто бы не погиб, если бы спрятались в шахте, как хотел Эрик. И Алек бы не утонул, если бы не Бэллард. Это он – убийца, я точно вам говорю!
  Пена выступила у него на губах.
  – Это он устроил обвал, он и Миллер с ним.
  Лайалл опустил плечи, и Макгилл услышал, как он произнёс:
  – Да он сумасшедший!
  Чарли зашёлся.
  – Бэллард ненавидит Хука и всех здесь.
  Он широко развёл руки.
  – Он хотел разрушить здесь всё – и разрушил. А больше всего он ненавидел нас, Петерсенов. Двоих убил, а из моей сестры сделал шлюху.
  Он вытянул руку в сторону и показал на Лиз.
  Гаррисон сильно ударил молоточком о трибуну и произнёс:
  – Доктор Кросс, вы можете сделать что-нибудь?
  Эрик ухватил Чарли за руку, но тот вырвался.
  – И всё это натворил Макгилл, я сейчас убью этого подонка!
  Он было рванулся через зал к Макгиллу, но не успел подбежать к нему, как Эрик повис у него на спине.
  – Пусти меня, – закричал тот. – Дай мне добраться до него!
  Он снова вырвался из рук Эрика и устремился к Макгиллу, но на этот раз несколько мужчин бросились ему навстречу. После короткой схватки Чарли вдруг вырвался и побежал в сторону, затем устремился к двери. Прежде чем он добежал, дверь открылась, и он угодил в объятия двух полицейских. Они надели на него наручники, и вскоре он в сопровождении полицейских скрылся из виду.
  Гаррисон напрасно стучал молотком. Его слова. «Заседание объявляется закрытым», – потонули в гаме и суматохе.
  33
  Через полчаса Макгилла осаждали журналисты.
  – Никаких комментариев, – твердил он. – Я сообщил всё, что хотел, когда давал показания. Больше мне нечего сказать.
  Он прорвал их осаду, вошёл в первую попавшуюся на его пути комнату и закрыл за собой дверь. Повернувшись, он увидел Гаррисона и Стеннинга.
  – Простите, но вы не будете возражать, если я спрячусь тут на несколько минут? Эти журналисты с ума меня сведут.
  – О чём речь, – запросто сказал Гаррисон. – Вы произвели сенсацию, доктор Макгилл.
  Макгилл поморщился.
  – Не я, а Чарли. Как он?
  – Доктор Кросс дал ему что-то успокоительное.
  Он помолчал.
  – Мне, кажется, у нас есть все основания ходатайствовать о его принудительном психиатрическом лечении.
  Гаррисон сообразил, что надо соблюсти приличия.
  – Да, это мистер Стеннинг, наш гость из Англии. Он наблюдает, как мы здесь осуществляем нашу административную справедливость. Я говорю ему, что не все наши расследования проходят так бурно. Но, кажется, он мне не верит.
  – Я знаком с мистером Стеннингом, – ответил Макгилл. – Мы остановились в одном отеле.
  Гаррисон взял свой портфель.
  – Думаю, джентльмены, что с чёрного хода выйти будет безопаснее.
  Стеннинг спросил:
  – Нельзя ли вас на минутку, доктор Макгилл?
  – Конечно.
  – Пожалуйста, пользуйтесь этим офисом, – предложил Гаррисон. – Вы появитесь завтра на заседании, мистер Стеннинг?
  – Думаю, что нет. У меня неотложные дела в Англии. Уверяю вас, это заседание было самым интересным.
  – Что ж, тогда попрощаемся сейчас.
  Они обменялись рукопожатием.
  Когда Макгилл и Стеннинг остались наедине, Стеннинг сказал:
  – Гаррисон допустил ошибку – письмо не могло быть принято как свидетельство, поскольку Миллер не мог присутствовать и давать показания. Я думаю, что теперь расследование будет отложено, пока Гаррисон не получит специальных юридических инструкций. Весьма нецелесообразно, когда непрофессионал исполняет обязанности юриста.
  Макгилл пожал плечами.
  – Разве теперь это имеет значение? Мы же убедились, что Чарли – настоящий шизофреник.
  Стеннинг изучающе рассматривал его.
  – Вы сказали на заседании, что Йен согласился с тем, чтобы письмо было зачитано?
  – Правильно.
  – Странно. Когда я говорил с Йеном последний раз, он послал меня к чёрту. Туда же отправил и концерн Бэллардов. Наверное, он изменил своё решение. Интересно было бы узнать, когда именно он изменил его.
  – Я думаю, когда Чарли Петерсен начал избивать его до полусмерти.
  – Вы считаете, это был Петерсен?
  – Боже мой? Да кто же ещё? Вы же только что видели, как Чарли вёл себя. Он отшвыривал Эрика словно тряпичную куклу, а тот вовсе не карлик. Сегодня на заседании я взглянул на его руки. Кулаки его порядком ободраны.
  – И только поэтому вы делаете выводы, что его избил Петерсен? Я бы не стал этого утверждать, доктор Макгилл.
  – Не только поэтому, разумеется, – бодро соврал Макгилл, ничуть не изменившись в лице. – Йен сказал мне сам, когда я обнаружил его на автостоянке. Он сказал мне, я точно передаю его слова: «Это Чарли. Используй письмо, раздави его». И сразу потерял сознание.
  – Понятно. – Стеннинг улыбнулся и многозначительно заметил: – Повезло Йену с таким другом.
  – Я сделал бы то же самое для каждого, кому в итоге подложили такую свинью, мистер Стеннинг. И подложили, знаете ли, с двух сторон. У вас тоже не слишком чистые руки в этом деле.
  Он резко повернулся спиной к Стеннингу и вышел из комнаты. Он прошёл через Палату провинции, теперь опустевшую, и вошёл в вестибюль, где столкнулся с Лиз Петерсен. Та размахнулась и дала ему пощёчину со всей силой, на которую была способна, а это оказалось весьма ощутимо.
  Макгилл дёрнул головой, но он тут же перехватил её запястье.
  – Успокойся, Лиз.
  – Как вы могли? – воскликнула она гневно. – Как вы могли поступить так с Чарли!
  – Но кто-то должен был остановить его.
  – Но не так. Зачем надо было распинать его перед всеми?
  – Он сумасшедший, Лиз. Чувство вины не давало ему покоя, и он хотел выместить всё на Йене.
  – Йен! – презрительно произнесла Лиз. – Он ещё хотел жениться на мне. Я не хочу больше никогда его видеть. Он мог бы и спрятать это письмо.
  – Он хотел, – ответил Макгилл. – Но я отговорил его. Было бы глупо так поступить. Он собирался встретиться с тобой вчера вечером. Вы встречались?
  Она отрицательно покачала головой.
  – Чарли разыграл одну из своих штучек. Он посадил меня в свою машину под каким-то предлогом и повёз прочь из города, словно маньяк.
  Она остановилась, поняв, что сказала лишнее, но взяла себя в руки.
  – В общем, он высадил меня на обочину загородного шоссе и уехал. Когда я вернулась в город, уже была почти полночь. Я позвонила Йену, но его не было. Я решила, что увижусь с ним утром, но потом узнала про несчастный случай.
  – Чарли знал, что ты собираешься встретиться с Йеном.
  – Нет, но Эрик сказал ему.
  – Значит, ты сказала Эрику, а тот рассказал Чарли. Очень глупо.
  Он взял её под руку.
  – Мне надо кое о чём рассказать тебе, милая, и я хочу пригласить тебя выпить.
  Через пять минут за укромным столиком в салоне отеля Макгилл говорил:
  – Эта история лихо закручена. Йен, прочитав письмо от Миллера, задал мне только один вопрос. Он хотел узнать, произошёл бы обвал в любом случае, независимо от того, что натворил Чарли. И мне пришлось ответить, что наверняка произошёл бы. Это был только вопрос времени, Лиз.
  Он взял бокал и сосредоточенно посмотрел на него.
  – Тогда же Йен сказал, что хотел бы, чтобы я никому не показывал письмо. Я попробовал его отговорить, и мне почти это удалось, но он ответил, что сначала объяснит всё тебе.
  – А я не пришла, – мрачно сказала Лиз.
  – Потом я увидел его уже в госпитале, и мне пришлось нагло врать этому старику Стеннингу – ты ведь знаешь его.
  – А он-то какое имеет к этому отношение?
  Макгилл подробно рассказал ей о старом Бене Бэлларде, концерне Бэллардов и задаче, которая была возложена на Стеннинга. Потом он прибавил:
  – Даже когда Йен узнал о письме Миллера, он велел Стеннингу убираться ко всем чертям. Стеннинг только что мне сказал об этом.
  – Он был готов отказаться от всего этого? – медленно спросила Лиз.
  – Но не потому, что не хотел навредить Чарли, а потому, что не хотел обидеть тебя. Ни в чём не обвиняй Йена. В общем, теперь это не имеет значения. Стеннингу доказали, что в конце концов Йен всё-таки одержал верх над Петерсенами. Он может подозревать мошенничество, но не может этого доказать, и вынужден будет согласиться с этим, так как он юрист.
  Макгилл улыбнулся.
  – Судя по тому, что он мне сейчас говорил, я понял, что ему всё это очень нравится.
  – Вы надули Стеннинга? – улыбнулась Лиз.
  – Вовсе нет. По-моему, старина Бен ошибался. Он говорил, что человек должен быть сделан из стали, чтобы управлять концерном, но, мне кажется, вокруг и так слишком много стальных людей. Они уже выходят из моды. Сейчас концерну нужен управляющий, администратор, дипломат – и Йен сочетает всё это в себе. А если ему понадобится сталь, она у него будет, когда рядом с ним окажется мисс Петерсен.
  – О, Майк, ты думаешь?..
  Лиз положила свою руку на руку Макгилла, глаза её наполнились слезами.
  – Я просто места себе не нахожу, Майк. Чарли забрали в полицию из-за этого обвала и...
  – Нет! – возразил Макгилл. – Не из-за обвала. Это не было доказано, и может быть, вообще не будет.
  – Тогда почему?
  – Йен собирался вчера вечером встретиться с тобой, а вместо этого обнаружил Чарли. Стеннинг видел обоих в отеле. И Чарли избил Йена до полусмерти на автостоянке, вероятно, когда тот собирался ехать разыскивать тебя. Это не было автомобильной катастрофой. Полиция уже ждала Чарли, когда он выбегал из зала, чтобы арестовать его.
  Лиз побледнела так же, как в тот день, когда Макгилл увидел её в церкви после обвала. Он сказал мягко:
  – Его надо было остановить, Лиз. Я часто спрашивал себя, что бы случилось, если бы мы прошли после обвала ещё те двести футов по западному склону вверх, и я бы увидел те лыжные колеи. Наверное, появилась бы ещё одна жертва катастрофы. Он достаточно силён, чтобы разорвать меня пополам. Его надо было остановить, а это был самый верный путь.
  Лиз судорожно вздохнула.
  – Я знала, что он жесток, и у него есть свои странности. Но не предполагала, что до такой степени. Что теперь с ним будет, Майк?
  – Всё будет в порядке. За ним присмотрят. Я не думаю, что его привлекут к суду. Он в другом мире, Лиз, совсем в другом. Ты же видела его днём – ты понимаешь, о чём я. То же самое говорит и Гаррисон.
  Она кивнула.
  – Значит, всё кончилось.
  – Кончилось, – согласился он. – Мои хозяева собираются отправить меня к югу, на лёд. Они установили на Южном полюсе геодезический купол – Бакминстер Фуллер опять пошаливает – и хотят, чтобы снежный человек проверил фундамент.
  Макгилл откинулся в кресле и взял со стола бокал. И невзначай заметил:
  – Йен сейчас в госпитале Принцессы Маргарет – на третьем этаже. Тамошняя сиделка – её зовут Куэйд – суровая старушенция, но если ты скажешь, что ты невеста Йена, то, может быть, она пропустит...
  Тут он понял, что разговаривает сам с собой.
  – Эй, ты даже не допила!
  Но Лиз была уже у выхода, и рядом с ней трусил Виктор, весело помахивая хвостом.
  Десмонд Бэгли
  
  Ураган Уайетта
  Глава 1
  I
  
  «Супер-констеллейшн» летел на юго-запад, оставив позади подкову зелёных островов, разбросанных по морщинистой поверхности моря, – островную цепь, известную под названием Малые Антиллы. Впереди, где-то за чёткой линией горизонта, находился пункт назначения. Там, к северу от экватора, в той части Атлантики, что расположена между Северной Африкой и Южной Америкой, должна была произойти встреча с опасностью.
  Лётчик, капитан-лейтенант Хансен, в точности не знал, где и когда это случится, – он во всём полагался на указания сидящего сзади штатского. Он не в первый раз участвовал в такого рода полётах и хорошо знал, с чем ему придётся столкнуться и что от него потребуется, поэтому пока, расслабившись, сидел в своём кресле, передав управление Моргану, второму пилоту. Капитан-лейтенант уже больше двенадцати лет служил в морской авиации США и получал шестьсот шестьдесят долларов в месяц – явно меньше того, что он заслужил за свою работу.
  Самолёт, один из самых удачных в истории авиации, когда-то гордо летал над Северной Америкой по одному из коммерческих маршрутов, пока не был вытеснен более современными реактивными лайнерами. Его законсервировали, но через некоторое время он понадобился флоту, и на нём появился знак военно-морских сил США. Самолёт выглядел более изношенным, чем это приличествовало военному кораблю, крылья были покрыты вмятинами, крылатое облако, нарисованное на носу, поблёкло и облупилось, но после многих такого рода полётов всё это было более, чем естественно.
  Хансен посмотрел на горизонт и увидел на чистом голубом небе первые перистые облачка. Он включил переговорное устройство и сказал:
  – Я думаю, он приближается, Дейв. Какие будут распоряжения? Голос в его наушниках проговорил:
  – Я посмотрю, что там на дисплее.
  Хансен сложил руки на животе и взглянул на сгущающиеся впереди облака. Большинство военных лётчиков терпеть не может получать приказы от гражданских лиц, тем более не американцев, но у Хансена было другое мнение. На данной работе ни чины, ни национальность не играли никакой роли. Главное было, чтобы люди, с которыми летишь, были компетентны и старались, насколько это было в их силах, не довести дело до катастрофы.
  Сразу за кабиной находилось помещение, бывшее прежде салоном, где сидели пассажиры первого класса и, потягивая напитки, обменивались шутками со стюардессами. Теперь там находилось множество приборов и люди, следившие за их работой. Приборные блоки стояли справа и слева по борту, высились в проходе, образуя острова, мешавшие движению трёх человек, затерявшихся в лабиринте электронного оборудования.
  Дэвид Уайетт резко повернулся на вращающемся стуле и в который раз больно ударился коленкой о стойку радарного комплекса. Он поморщился и подумал, что печальный опыт не идёт ему впрок. Одной рукой потирая ногу, он второй включил дисплей. Большой экран засветился мерцающим зелёным светом, и Уайетт уставился на него. Сделав несколько записей, он, порывшись в сумке, достал из неё кое-какие бумаги, встал и направился в пилотскую кабину.
  Он похлопал Хансена по плечу, сделал ему знак поднятыми вверх большими пальцами обеих рук и посмотрел вперёд. Шелковистые пряди перистых облаков были теперь прямо перед ними, а у горизонта уже обозначилось скопление перисто-слоистых облаков. Под ними, Уайетт это хорошо знал, должна была быть сфера кучевых облаков, носителей дождя, пока ещё скрытая за горизонтом.
  – Ну вот, – сказал он и улыбнулся.
  – Чему тут радоваться? – проворчал Хансен.
  Уайетт подал ему несколько фотографий.
  – Так он выглядит с верхнего этажа.
  Хансен взял слегка липкие листки и посмотрел на них.
  Это были снимки, сделанные с метеорологического спутника.
  – Это с Тироса-9? – спросил Хансен.
  – Ага.
  – У них всё лучше и лучше получается. Эти совсем неплохи, – сказал Хансен. Он оценил размер белого завитка, сравнив его с масштабом, помещённым в углу снимка. – Этот, кажется, небольшой, слава Богу.
  – Тут дело не в размерах, – сказал Уайетт. – Ты же знаешь, что главное – перепад давлений. Для этого мы и летим туда.
  – Изменения в обычной процедуре будут?
  Уайетт покачал головой.
  – Нет, всё как всегда: идём против часовой стрелки по ветру, постепенно смещаясь к центру. В юго-восточном квадранте поворачиваем и идём к нему по прямой.
  Хансен поскрёб щёку.
  – Постарайтесь там, чтобы все измерения получились сразу. Мне не улыбается перспектива повторять всё ещё раз, – Он наклонил голову. – Надеюсь, твой инструментарий будет работать лучше, чем в прошлый раз.
  Уайетт скорчил гримасу.
  – Я тоже.
  Он махнул рукой и пошёл на своё место, чтобы ещё раз посмотреть на экран радара. Всё было в норме – обычная опасная ситуация. Он взглянул на двух своих помощников. Оба они были флотские специалисты, до тонкостей знавшие аппаратуру, на которой работали, оба уже бывали в подобных экспедициях и знали, что их ждёт впереди. Сейчас в ожидании перегрузок и толчков они проверяли, хорошо ли пристёгнуты их плотные матерчатые ремни.
  Уайетт прошёл на своё место и тоже пристегнулся к креслу. Когда он поворачивал рычаг, закрепляющий кресло в одном положении, он вынужден был признаться себе в том, что испуган. На этом этапе операции его всегда охватывал страх, больший, он был уверен в этом, чем всех других членов экипажа. Но он и знал об ураганах больше, чем все остальные, включая Хансена. Ураганы были его работой, его жизненным призванием, и он хорошо представлял себе силу ревущего ветра, который должен был вскоре обрушиться на самолёт с тем, чтобы его уничтожить. А в данном случае было ещё кое-что, совсем новое. В тот момент, когда он на мысе Саррат впервые увидел белое пятно на снимке с метеоспутника, он почувствовал, что тут дело худо. Он не мог дать отчёт в своих чувствах, не мог выразить их на бумаге в виде холодных символов и формул метеорологической науки, но страх жил в глубине его души. И в этот раз он был испуган больше, чем обычно.
  Он передёрнул плечами, когда налетел первый, пока ещё небольшой порыв ветра, и занялся работой. Зелёная полоса на экране точно соответствовала тому, что было на снимках, и он включил аппаратуру, которая запишет все данные приборов на магнитную ленту, чтобы потом в главном компьютере их можно было сравнить с другой информацией.
  А Хансен вглядывался в надвигающуюся на них тьму. Чёрные жирные дождевые облака под воздействием ветра неуклюже громоздились, образуя гроздья, перемешивались и распадались. Он, напряжённо улыбнувшись, сказал Моргану:
  – Ну, что ж, начнём, – и мягко повернул вправо.
  Судя по показаниям приборов, скорость «Супер-констеллейшн» сейчас была около 220 узлов, но Хансен готов был биться об заклад, что, когда они попали в воздушную струю, относительно Земли она стала где-то узлов 270.
  В этом и состояла одна из дьявольских трудностей его работы: показания приборов были не точны, а вниз смотреть не имело никакого смысла, так как даже если бы и появился просвет в облаках – а он никогда не появлялся – кроме ровной поверхности океана ничего увидеть было нельзя.
  Внезапно самолёт, как камень, провалился в воздушную яму, и Хансену пришлось активно заработать рычагами, следя, как ползёт вверх стрелка альтиметра. Когда самолёт был почти на прежней высоте, шквал налетел снизу, и опять пришлось активно работать, чтобы не быть выброшенным за пределы исследуемого пространства.
  Через переднее стекло он увидел надвигающуюся стену ливня, освещаемую голубым светом молний. Он бросил взгляд назад, и в глаза ему блеснула яркая и ветвистая, словно дерево, вспышка, прилепившаяся к кончику крыла. Он понял, что молния ударила в самолёт, но в воздухе это не имело значения. В металле появится небольшая дырочка, которую заделает на земле команда техников, – вот и всё. Кроме того, теперь и самолёт, и его содержимое получили высоковольтный заряд электричества, который нужно будет как-то снять при посадке.
  Осторожно он подал машину вглубь бури, выдерживая курс по спирали и стремясь найти более быстрый воздушный поток. Молнии теперь били почти постоянно, но треск разрядов поглощался шумом работающих моторов. Он включил ларингофон и прокричал бортинженеру:
  – Микер, всё в порядке?
  После большой паузы Микер ответил:
  – Всё… на… то, – слова почти утонули в разрядах статического электричества.
  – Так держать! – вновь прокричал Хансен и решил заняться кое-какими подсчётами. Судя по фотографии со спутника, диаметр циклона должен был быть примерно 300 миль, что давало размер окружности около 950 миль. Чтобы добраться до юго-восточного квадранта, где ветры были не такими сильными и где было менее опасно повернуть к центру, надо было пролететь ещё, скажем, двести тридцать миль. Спидометр на самолёте сейчас был бесполезен, но по своему опыту Хансен знал, что скорость относительно Земли должна сейчас составлять чуть больше 300 узлов, то есть где-то 350 миль в час. Они находились в циклоне уже полчаса, значит, до поворота осталось ещё полчаса.
  Лоб его покрылся испариной.
  Уайетта трясло и мотало в инструментальном отсеке, и он чувствовал, что набил синяки и шишки. Огоньки приборов мигали и вспыхивали, когда очередная молния ударяла в самолёт, и Уайетт уповал на то, что перегрузка электроцепей всё же не выведет приборы из строя.
  Он посмотрел на своих помощников. Смит сгорбился в кресле и умело нырял в стороны, когда самолёт сильно накренялся. Время от времени он поворачивал какие-то ручки. С ним было всё в порядке.
  Яблонски явно чувствовал себя плохо. Лицо его приняло зеленоватый оттенок, и когда Уайетт бросил взгляд в его сторону, он отвернулся, и его вывернуло наизнанку. Правда, он довольно скоро пришёл в себя и принялся за работу. Уайетт улыбнулся.
  Взглянув на часы, он начал размышлять. Когда они повёрнут к центру урагана, им надо будет пролететь немногим более ста миль, чтобы оказаться в его «зрачке», таинственном островке спокойствия среди бушующего воздушного океана. Сначала их встретят там перехлестывающиеся потоки ветров разных направлений, и начнётся приличная тряска – Уайетт положил на это минут сорок пять, – но затем можно будет перевести дыхание и осмотреться, прежде чем вновь ввязаться в драку. Хансен в течение пятнадцати минут будет кружить в этой чудесной тишине, а Уайетт займётся измерениями. Все они будут потирать ушибленные места и настраивать себя на обратный полёт.
  С момента поворота к центру заработают все приборы, регистрируя воздушное давление, влажность, температуру и прочие компоненты самых сильных ветров на Земле. Кроме того, с самолёта будет сброшено то, что Уайетт называет «бомбовым грузом» – блоки сложнейших, замечательных приборов. Некоторые из них прежде, чем упасть, будут путешествовать в воздушных струях, другие сразу полетят вниз и будут плавать по поверхности потревоженного ураганом моря, а иные нырнут на определённую глубину. И все они будут посылать радиосигналы, которые должны регистрироваться аппаратурой на борту. Уайетт поудобнее устроился в кресле и, используя ларингофоны, соединённые с небольшим магнитофоном, стал наговаривать на плёнку свои наблюдения.
  Полчаса спустя Хансен повернул к центру урагана, о чём предупредил Уайетта звонком. Угол ветровой атаки на самолёт изменился, и это чувствовалось сразу. Возникли новые звуки, усилившие и без того невообразимую какофонию, рычаги управления повели себя по-другому. «Констеллейшн» стал хуже управляемым, попав в перекрестье ветров, мчавшихся, как лётчик прекрасно знал, со скоростью миль 130 в час; самолёт постоянно проваливался, кренился, и у Хансена, вынужденного без устали работать рычагами, скоро заболели руки. Гирокомпас давно вышел из строя, а катушка магнитного компаса бешено вертелась в своём кожухе.
  Уайетт и его команда были погружены в работу. Оглушённые убийственным рёвом, измученные жуткой тряской, они всё же находили в себе силы делать то, что нужно. Капсулы с приборами выбрасывались строго по графику и сразу же начинали подавать сигналы, они записывались на тридцать две дюймовых ленты, над которыми колдовали Смит и Яблонски. В перерывах между сбросами капсул Уайетт продолжал диктовать в свой микрофон, он знал: то, что он говорит, очень субъективно и не может быть использовано в качестве научных данных, но он любил позже сравнивать эти записи с цифровыми показаниями приборов.
  Внезапно шум и тряска прекратились, и Уайетт почувствовал облегчение, – они добрались до «зрачка» урагана. Самолёт прекратило качать, и он словно заскользил по воздуху, и после рёва бури звук работающих моторов показался чем-то невероятно тихим и мирным. Уайетт с трудом отстегнул ремни и спросил:
  – Ну, как дела?
  Смит помахал рукой.
  – Картина такая же, как обычно. Номер четыре не дал данных по влажности; нет данных по температуре с номера шесть; нет температуры моря с номера семь. – Он поморщился. – Ни клочка информации с номера три, а подводные капсулы все не сработали.
  – Чёрт бы их побрал! – в сердцах воскликнул Уайетт. – Я всегда говорил, что они слишком сложны. Что у вас, Яблонски?
  – У меня всё в порядке, – ответил Яблонски.
  – Хорошо. Следите за приборами. Я пойду к лётчикам.
  Он прошёл к кабине и застал Хансена за массажем рук. Морган вёл самолёт по узкому кругу. Увидев Уайетта, он слегка улыбнулся.
  – Это просто какой-то ублюдок, – сказал Хансен. – Крепок, негодяй. Как там у вас?
  – Обычное число отказов, – этого мы ожидали. А под водой ни один не сработал.
  – А когда они хоть раз срабатывали?
  Уайетт криво улыбнулся.
  – Многого от них захотели. Чертовски сложные приборы, эти подводные капсулы. Вернёмся, я напишу доклад и выскажу своё мнение, – мы без толку выбрасываем в море слишком много денег.
  – Если вернёмся, – заметил Хансен. – Худшее ещё впереди. На моей памяти таких ветров в юго-восточном квадранте не бывало. И чем севернее, тем будет хуже и хуже.
  – Если хотите, мы можем вернуться обратно тем же путём, – предложил Уайетт.
  – Если бы я мог, я так бы и сделал, – сказал Хансен. – Но, к сожалению, у нас не хватит горючего на то, чтобы опять идти по кругу. Так что придётся прорываться кратчайшим путём. Предупреждаю, что полёт будет дьявольским. – Он взглянул на Уайетта. – Это действительно препоганый циклон, Дейв.
  – Я знаю, – серьёзно сказал Уайетт. – Позвони мне, когда будешь готов. – Он вернулся к приборам.
  Прошло всего пять минут, и звонок зазвенел. Уайетт понял, что Хансен нервничает. Обычно он старался побыть в «зрачке» урагана подольше. Быстро пристегнувшись, Уайетт напрягся, ожидая налёта бури. Хансен был прав, этот циклон, несмотря на свои небольшие размеры, был исключительно злым, коварным и сильным. Интересно, каков должен быть перепад давлений, чтобы вызвать такой мощный ветер.
  Если то, через что они прошли, можно было назвать чистилищем, то теперь перед ними разверзся сущий ад. Всё тело «Констеллейшн» скрипело и стонало от муки под ударами шквалов, во многих местах появились какие-то подтёки, и временами Уайетту казалось, что вот-вот от машины отвалятся крылья вместе со специальными дополнительными креплениями, корпус рухнет вниз и разобьётся вдребезги о поверхность бушующего океана. Сверху на него откуда-то ручьём лилась вода, но тем не менее он умудрился сбросить оставшиеся приборные капсулы с точно рассчитанными интервалами.
  Почти в течение часа Хансен боролся с ураганом и был уже близок к отчаянию, когда самолёт выбросило из облаков. Он был выплюнут совсем так же, как человек выплёвывает вишнёвую косточку. Хансен дал знак Моргану принять управление и в полном изнеможении откинулся на своём кресле.
  Когда болтанка прекратилась, Уайетт подвёл некоторые итоги. Половина оборудования Яблонски вышла из строя, счётчики просто стояли на нуле. Но запись на ленты шла, так что не всё ещё было потеряно. Результаты Смита были ещё плачевнее – только три из двенадцати капсул стали подавать сигналы, да и те прекратились, когда прибор, который их принимал и записывал, от удара молнии заискрился и был почти сорван со своей стойки.
  – Ничего, – философски успокаивал себя Уайетт. – Мы всё же прорвались.
  Яблонски стирал воду со своих приборов.
  – Вот это да, чёрт возьми, – заметил он. – Ничего себе ураган. Ещё один такой же, как этот, и я буду искать себе работу на Земле.
  Смит усмехнулся.
  – И я тоже. Мы вместе.
  Уайетт посмотрел на них с улыбкой.
  – Такой, как этот, встретится нескоро, – сказал он. – Он был самым страшным из двадцати трёх, с которыми я встречался.
  Уайетт двинулся в сторону кабины, и Яблонски, глядя ему вслед, произнёс:
  – Двадцать три! Этот парень совсем свихнулся. Я больше десяти не выдержу. Осталось, кстати, ещё два.
  Смит задумчиво тёр рукой подбородок.
  – Может, он ищет смерть? Знаешь, есть такой комплекс – психология и всё такое. А может, он просто любитель ураганов? Но он смелый малый, ничего не скажешь! Я никогда не видел такого хладнокровия.
  В кабине Хансен говорил усталым голосом:
  – Надеюсь, ты получил всё, что хотел. Повторить это будет невозможно.
  – Думаю, этого достаточно, – сказал Уайетт. – Хотя точно можно будет сказать только, когда окажемся на земле. Сколько, кстати, нам ещё лететь?
  – Три часа.
  В ровном рёве машины послышался какой-то сбой, и из правого мотора появилась струйка чёрного дыма. Руки Хансена молниеносно метнулись к рычагам, и он заорал:
  – Микер? В чём дело?
  – Не знаю, – ответил Микер. – Давление масла падает. – Он сделал паузу. – Некоторое время назад были кое-какие неполадки, но тогда было бесполезно говорить вам об этом.
  Хансен глубоко вздохнул и, надув щёки, с шумом выпустил воздух.
  – О, Господи! – проговорил он серьёзно и взглянул на Уайетта. – Теперь часа четыре, не меньше.
  Уайетт слабо кивнул и облокотился на перегородку. Он почувствовал, что напряжение внизу живота стало рассасываться, и теперь, когда всё было позади, всё его тело стала бить крупная дрожь.
  
  II
  
  Уайетт сидел за своим столом. Тело его отдыхало, но мозг был готов к работе. Было раннее утро, солнечные лучи не обрели ещё той жгучести, которая будет днём, и всё кругом было свежо и ново. Уайетт чувствовал себя хорошо. По возвращении в прошлый полдень на базу он отправил все ленты с записями на компьютер и с наслаждением погрузился в горячую ванну, чтобы снять утомление его измочаленного тела. А вечером они с Хансеном выпили по паре пива.
  Теперь, при свете полного свежести утра, он предвкушал работу над полученными во время полёта данными, хотя заранее знал: то, что он обнаружит, ему не понравится. Он, не отрываясь, просидел всё утро, превращая сухие цифры в линии на листе бумаги, строя скелет этого явления природы, – схематичное изображение урагана. Закончив, он внимательно посмотрел на полученную таблицу и прикрепил её кнопкой к большой доске, висевшей на стене кабинета.
  Только он начал составлять официальную справку, зазвенел телефон. Он взял трубку, и сердце его буквально подпрыгнуло, когда он услышал хорошо знакомый голос.
  – Джули! – воскликнул он. – Что ты тут делаешь, чёрт побери?
  Теплота её голоса дошла до него сквозь электронные дебри телефонной связи.
  – У меня неделя отпуска, – сказала она. – Я была в Пуэрто-Рико, и один друг подкинул меня на своём самолёте.
  – Где ты сейчас?
  – Я только что остановилась в «Империале». Это прямо сарай какой-то.
  – Пока у нас нет «Хилтона», это лучшее, что тут имеется, а он, я думаю, не объявится. Он не такой дурак. Жаль, что тебе нельзя остановиться на базе.
  – Ничего, – сказала Джули. – Когда можно с тобой повидаться?
  – Ах, чёрт, – с досадой сказал Уайетт. – Боюсь, что я весь день буду занят. Дел по горло. Может, вечером? Как насчёт обеда?
  – Отлично, – согласилась она, но Уайетту показалось, что она слегка разочарована. – Может, отправимся в Марака-клуб, – если он ещё существует?
  – Он существует, хотя как удаётся Эвменидесу держаться на плаву, просто загадка. – Уайетт взглянул на часы. – Слушай, Джули, я сейчас, действительно, просто в запарке. Чтобы освободить вечер, надо успеть сделать уйму работы.
  Джули рассмеялась.
  – Ладно, ладно. Не будем болтать по телефону. Лучше при встрече. До вечера.
  Она положила трубку. Уайетт медленно положил свою и, повернувшись в кресле, посмотрел в окно на далёкий Сен-Пьер, расположенный на другом берегу залива Сан-тего. Там, среди скопления строений, он смог различить маленький кубик «Империала». Улыбка тронула его губы. «Джули Марлоу, – с удивлением подумал он. – Так, так». Он познакомился с ней не так давно. Она работала стюардессой на линиях Карибского моря и Флориды, и её представил ему гражданский лётчик, друг Хансена.
  До поры до времени всё складывалось удачно: она дважды в неделю пролетала через Сан-Фернандес, и они виделись регулярно. Прошли три приятных месяца, а затем руководство авиалинии решило, что правительство Сан-Фернандеса, в особенности президент Серрюрье, стали чинить препятствия нормальной её деятельности, й Сан-Фернандес был исключён из маршрута.
  Уайетт стал вспоминать, когда же это было – два года? Нет, почти уже три года тому назад. Поначалу они с Джули активно переписывались, потом постепенна поток писем стал редеть. Дружбу трудно поддерживать перепиской, особенно дружбу между мужчиной и женщиной, и он каждый день ждал, что она сообщит ему о помолвке или замужестве, и тогда всё вообще кончится.
  Он мотнул головой и посмотрел на часы, затем повернулся к столу и придвинул к себе бумагу. Он почти заполнил её, когда в комнату вошёл Шеллинг, главный метеоролог базы на мысе Саррат.
  – Последние данные с Тироса о вашей малышке, – сообщил он и бросил на стол пачку фотографий. – Хансен мне говорил, что вас изрядно поколотило.
  – Он не преувеличивал. Взгляните сюда, – Уайетт показал на таблицу, висевшую на стенде.
  Шеллинг подошёл ближе и присвистнул.
  – Вы уверены, что ваши приборы не ошиблись?
  Уайетт тоже подошёл к стене.
  – Да нет, у меня нет оснований так думать. – Он поднял кверху палец. – Восемьсот семьдесят миллибар в центре – такого низкого давления я что-то не припомню.
  Шеллинг опытным взглядом окинул таблицу.
  – А снаружи давление – тысяча сорок миллибар.
  – Перепад давления в сто семьдесят миллибар меньше, чем на сто пятьдесят миль. – Уайетт показал на северную часть урагана. – Теоретически здесь скорость ветра должна достигать ста семидесяти миль. После того, как мы там побывали, я в этом не сомневаюсь. И Хансен тоже.
  Шеллинг сказал:
  – Силён.
  – Да, – бросил Уайетт и вернулся к столу.
  Шеллинг последовал за ним, и они вместе стали разглядывать фотографии урагана.
  – Такое впечатление, что он немного сжимается, – сказал Уайетт. – Странно.
  – Это только ухудшает дело, – добавил Шеллинг мрачно. – Он положил две фотографии рядом. – Хотя движется он не так быстро.
  – Я полагаю, он делает восемь миль в час, то есть около двухсот миль в день. Давайте-ка уточним. Это важно. – Уайетт достал электронный калькулятор и стал нажимать кнопки. – Так и есть. Чуть-чуть меньше двухсот за последние двадцать четыре часа.
  Шеллинг надул щёки и с облегчением выдохнул.
  – Что же, это не так плохо. При такой скорости он должен добраться до восточного побережья Штатов дней через десять. А обычно такие ураганы держатся не больше недели. К тому же он, вероятно, будет двигаться не по прямой линии. Сила Кориолиса будет выталкивать его к востоку, и я думаю, что где-нибудь в северной Атлантике он рассосётся, как это по большей части и бывает.
  – В вашем рассуждении есть два слабых пункта, – сказал Уайетт будничным голосом. – Нет никаких оснований быть уверенным в том, что его скорость не возрастёт. Восемь миль в час – это страшно мало, в среднем их скорость – пятнадцать миль. Так что весьма вероятно, что он успеет дойти до Штатов. Что же касается силы Кориолиса, то есть другие факторы, которые могут её подавить. К примеру, струя из турбины реактивного самолёта на большой высоте может оказать сильное воздействие на траекторию урагана. Это моё предположение, ибо вообще-то нам известно об этом крайне мало. А о самолётах мы можем вообще никогда не узнать.
  Лицо Шеллинга вновь приняло унылое выражение.
  – Бюро погоды это всё не понравится. Надо дать им знать.
  – Тут уж я ничего не смогу поделать, – сказал Уайетт, беря со стола специальный бланк. – Я не собираюсь ставить свою подпись под этим образчиком бюрократической писанины. Посмотрите, чего они хотят: «Сообщите продолжительность и направление движения урагана». Я не предсказатель и не работаю с магическими кристаллами.
  Шеллинг нетерпеливо пошевелил губами.
  – Всё, что им нужно, предсказания согласно стандартной теории, – сказал он. – Это их вполне удовлетворит.
  – Вся наша теория выеденного яйца не стоит, – сказал Уайетт. – Это ведь всё не то. Ну, вот, мы заполним эту форму, и какой-нибудь чиновник из Бюро погоды сочтёт всё, что тут написано, за святую истину. Мол, раз учёные говорят, значит, так оно и есть. А в результате тысячи людей могут погибнуть, так как действительность не сойдётся с теорией. Возьмём Айону в 1955 году. Он менял направление семь раз за десять дней и угомонился прямо в бухте Святого Лаврентия. Ребята из метеорологических служб из кожи вон лезли, а он плевать хотел на всю их теорию. Нет, я не подпишу эту бумагу.
  – Хорошо, я подпишу, – сказал с раздражением Шеллинг. – Какое имя у этого урагана?
  Уайетт заглянул в какой-то справочник.
  – Имена довольно быстро идут на смену друг другу в этом году. Так, последний был Лаура. Значит, это будет Мейбл. – Он посмотрел на Шеллинга. – Ещё одно. Как насчёт островов?
  – А что острова? Мы дадим им обычное предупреждение.
  Он повернулся и вышел из кабинета. Уайетт смотрел ему вслед с нарастающим чувством отвращения.
  
  III
  
  К вечеру Уайетт ехал по дороге, огибающей залив Сантего, к Сен-Пьеру, столице Сан-Фернандеса. Не велика была эта столица, но то же самое можно было сказать и обо всём острове. В угасающем свете дня он разглядывал привычные картины – банановые и ананасовые плантации, людей, работавших на них, – мужчин в грязных выцветших хлопчатобумажных рубашках и синих джинсах, женщин в ярких цветастых платьях и красивых косынках на головах. Все они, как обычно, смеялись, болтали друг с другом, их белые зубы и тёмные лоснящиеся лица блестели в лучах заходящего солнца. И как обычно, Уайетт с удивлением спросил себя: «Почему эти люди всегда кажутся такими радостными и счастливыми?»
  Причин радоваться у них было не много. Большинство из них было задавлено постоянной нищетой, результатом в первую очередь перенаселённости и неумелого обращения с землёй. Когда-то, в восемнадцатом веке, Сан-Фернандес был богат сахарным тростником и кофе и был лакомым кусочком для боровшихся между собой европейских колониальных держав. Но в какой-то момент, когда хозяева отвлеклись на другие дела, рабы восстали и решили сами вершить свою судьбу.
  Может быть, это было хорошо, а может быть, и плохо. Правда, рабы теперь были свободны, но последовал ряд жестоких гражданских войн, истощивших экономику острова Сан-Фернандес. Непомерный рост населения довершил дело, и несчастные безграмотные крестьяне остались один на один со своими жалкими клочками земли и системой натурального обмена. Уайетт слышал, что в центральном, гористом районе острова люди за всю свою жизнь даже не видели денег.
  В начале двадцатого века дела на острове, кажется, стали поправляться. Окрепшее правительство открыло путь иностранному капиталу, кофе сменили бананы и ананасы, площади сахарного тростника значительно увеличились. Это были хорошие дни. Хотя заработок на плантациях, которыми владели американцы, был невысок, он всё же был постоянен, и постепенно денежный рынок на острове оживал. Именно тогда был построен отель «Империал», и Сен-Пьер стал расширяться за пределы Старого города.
  Но Сан-Фернандес никак не мог выбраться из заколдованного круга своей истории. После второй мировой войны в результате кровавого переворота к власти пришёл Серрюрье, самозванная Чёрная Звезда Антильских островов. Его кровавая клика правила неправедным путём судов, убийств, диктатуры армии. У него не было противников, он расправился с ними, и на острове установилась одна власть, власть чёрного кулака Серрюрье.
  И всё же люди находили в себе силы смеяться.
  Сен-Пьер был замызганным городишкой с кое-как построенными кирпичными домами с ржавыми крышами и облупленными стенами. Повсюду стоял тяжёлый запах гниющих фруктов, тухлой рыбы, людских и звериных экскрементов. Он ощущался и здесь, в «Империале», хранившем ещё следы лучших времён.
  Уайетт вглядывался в полумрак плохо освещённого помещения – на городской станции опять что-то произошло – и наконец, увидел Джули. Она сидела за столом с каким-то мужчиной, и настроение у Уайетта вдруг неизвестно отчего упало. Впрочем, услышав знакомый тёплый голос, он немного приободрился.
  – Хелло, Дейв. Очень рада вновь видеть тебя. Это Джон Костон. Он тоже здесь остановился. Он, как и я, летел из Майами в Сан-Хуан, и здесь мы опять наткнулись друг на друга.
  Уайетт стоял в нерешительности, ожидая, что, может быть, Джули извинится перед Костоном и покинет его, но она этого не сделала, и он сел за стол рядом с ними.
  Костон сказал:
  – Мисс Марлоу рассказывала мне о вас. Не могу понять одной вещи, почему англичанин работает на американской военно-морской базе.
  Прежде чем ответить, Уайетт посмотрел на Джули, затем оценивающе – на Костона. Тот был невысокого роста, крепкий человек с квадратным лицом, с сединой на висках и проницательными карими глазами. Судя по его акценту, он был англичанином, но его флоридский костюм мог ввести в заблуждение.
  – Начнём с того, что я не англичанин, – сказал Уайетт подчёркнуто. – Я из Вест-Индии. Мы тут не все чёрные, знаете ли. Я родился на Сен-Криттсе, детство провёл на Гренаде, а образование получил в Англии. Ну, а что касается американцев, то я работаю не на них, а с ними. Тут есть разница. Я на этой базе вроде как в командировке от местной метеорологической службы.
  Костон улыбнулся.
  – Теперь понятно.
  Уайетт посмотрел на Джули.
  – Может, выпьем перед обедом?
  – Прекрасная мысль. Что хорошо идёт на Сан-Фернандесе?
  – Может быть, мистер Уайетт покажет нам, как делается местный напиток – «пунш по-плантаторски», – сказал Костон, весело поблёскивая глазами.
  – О, да, пожалуйста. Мне всегда хотелось его попробовать в хорошей компании, – попросила Джули.
  – Я-то лично считаю, что его достоинства сильно преувеличены, – сказал Уайетт. – Я предпочитаю виски. Но если вы хотите этого пунша, пожалуйста.
  Он подозвал официанта и сказал ему несколько слов на распространённом на острове жаргоне, представлявшем собой смесь ломаного французского и местных наречий. Вскоре необходимые ингредиенты для пунша появились на столе.
  Костон достал из нагрудного кармана блокнот.
  – Я запишу, если вы не возражаете. Может, пригодится.
  – Не надо. Есть маленький стишок, который вы легко запомните и никогда не забудете. Послушайте:
  Кислому – доля,
  Сладкому – две,
  Крепкому – три доли,
  Четыре – воде.
  – Это, конечно, схема, но близко к истине. Кислое – лимонный сок, сладкое – сироп, крепкое – ром. Лучше всего из Мартиники. Ну и вода со льдом. А пропорции – в стишке.
  Уайетт говорил, а руки его механически двигались, отмеряя нужные составные части и смешивая их в большой серебряной чаше, стоявшей посередине стола. Одновременно он смотрел на Джули. Она совсем не изменилась, только сделалась ещё более привлекательной. Может, ему так казалось, потому что он давно не видел её. Он перевёл взгляд на Костона. Ему хотелось знать, какое тот имеет отношение к Джули.
  – Если вы окажетесь на Мартинике, – сказал он, – там в любом баре вы сами сможете изготовить «пунш по-плантаторски». Там так много рома, что за него даже не берут денег – только за лимон и сироп.
  Костон повёл носом.
  – Пахнет замечательно.
  Уайетт улыбнулся.
  – Ром делает своё дело.
  – Почему ты никогда не делал этого раньше, Дейв? – спросила Джули, с интересом глядя на чашу.
  – Меня никогда не просили, – сказал Уайетт, делая последнее помешивание. – Ну вот. Некоторые ещё кладут туда фрукты, но я лично не люблю напитки, которые надо есть. – Он наполнил черпак. – Джулия?
  Она протянула стакан, и он наполнил его. Затем, наполнив остальные стаканы, сказал:
  – Добро пожаловать на Карибское море, мистер Костон.
  – Замечательно! – воскликнула Джули. – Так мягко.
  – Мягко, но в то же время сильно, – заметил Уайетт. – Тебе не понадобится выпить много, чтобы очутиться в отключке.
  – Что ж, хорошее начало вечера, – сказала Джули. – Теперь даже «Марака-клуб» нам покажется привлекательным. – Она обратилась к Костону. – Не присоединитесь к нам?
  – Большое спасибо, – сказал Костон. – Я как раз размышлял, чем бы развлечь себя этим вечером. Я к тому же надеюсь, что мистер Уайетт, как сторожил этого острова, сможет рассказать мне, что следует посмотреть на Сан-Фернандесе.
  Уайетт, бросив мрачный взгляд на Джули, вежливо сказал:
  – Буду рад.
  На самом деле он был расстроен. Он надеялся, что Джули привлекла на Сан-Фернандес возможность повидаться с ним, но, по-видимому, она просто искала развлечений. Но какого же дьявола ей надо было для этого ехать сюда?
  Костон, как оказалось, был журналистом, корреспондентом одной крупной лондонской газеты, и за обедом он веселил их смешными эпизодами из своей жизни. Затем они поехали в «Мараку», лучший из ночных клубов, который мог отыскаться в Сен-Пьере. Его владельцем был грек Эвменидес Папегайкос, который обеспечивал сочетание экзотической южно-американской атмосферы с минимумом услуг и с самыми высокими ценами. Но если не считать порядком поднадоевшего Уайетту офицерского клуба на базе, это было единственное место, где можно было культурно провести вечер.
  Они вошли в прокуренную, тускло освещённую залу, из глубины которой кто-то помахал Уайетту рукой. Это был Хансен, который проводил здесь время вместе со своим экипажем. В дальнем конце был слышен пронзительный голос какого-то американца, повествовавшего с многочисленными подробностями о своих рыболовных успехах. Они нашли свободный столик, и, пока Костон заказывал выпивку на чистом французском языке, которого официант не мог понять, Уайетт предложил Джули потанцевать.
  Раньше они с удовольствием танцевали друг с другом, но сейчас в каждом из них была какая-то скованность, напряжённость. Они некоторое время танцевали молча, потом Джули спросила:
  – Ну что, Дейв, познакомился с какими-нибудь хорошими ураганами за последнее время?
  – Достаточно видеть один, и ты уже знаком со всеми, – ответил он. – А ты?
  – Почти то же самое. Один полёт похож на все остальные. Те же места, тот же воздух, те же пассажиры. Я иногда готова поклясться, что авиапассажиры – особый народ, не то, что мы, простые смертные. Вроде Доусона – вон того, видишь?
  Уайетт вновь прислушался к резкому голосу американца, продолжавшего свои рыболовные байки.
  – Ты знаешь его?
  – А ты не знаешь? – воскликнула она с удивлением. – Это же Доусон. Большой Джим Доусон – писатель. Его все знают. Он постоянный пассажир на моём маршруте и чертовски неприятный, надо сказать.
  – Слышал о таком, – сказал Уайетт.
  Джули была права. Имя Большого Джима Доусона было известно во всех уголках земного шара. Предполагалось, что он хороший писатель, но Уайетт не был настолько компетентен, чтобы судить об этом. Во всяком случае, критики считали именно так. Он посмотрел на Джули и сказал:
  – А Костон тебе не кажется неприятным?
  – Нет, мне он нравится. Он один из таких вежливых, невозмутимых англичан, о которых пишут в романах, знаешь, такой тип тихони с неизвестными глубинами.
  – Он один из постоянных пассажиров?
  – Нет, я увидела его впервые в прошлом рейсе. И совсем неожиданно встретила его здесь, на Сан-Фернандесе.
  – Ты, конечно, приложила максимум стараний, чтобы он чувствовал себя здесь, как дома.
  – Нет, это было просто гостеприимство. Помощь иноземцу в чужой стране. – В глазах Джули зажёгся озорной огонёк. – Что такое, мистер Уайетт, да вы никак ревнуете?
  – Может быть, – проговорил Уайетт грубовато. – Если, конечно, мне стоит ревновать.
  Джули опустила глаза и слегка побледнела. Дальше они танцевали в неловком молчании. Когда музыка прекратилась, они направились к столику, но тут Джули подхватил шумно весёлый Хансен.
  – Джуди Марлоу! Что вы делаете здесь, в этой дыре? Я её умыкаю, малыш Дейви, но возвращу в целости и сохранности. – Он стремительно увлёк её на танцевальный круг и принялся выписывать шаржированную самбу, а загрустивший Уайетт присоединился к Костону.
  – Сильная штука, – сказал Костон, поднимая бутылку и разглядывая её на свет. – Хотите?
  Уайетт кивнул и стал смотреть, как Костон наполняет бокал.
  – Вы здесь по делу? – спросил он.
  – Упаси Боже! – воскликнул Костон. – У меня была неделя отпуска, и поскольку я оказался в Нью-Йорке, я решил завернуть сюда.
  Уайетт посмотрел в умные глаза Костона, пытаясь понять, говорит ли он правду.
  – Здесь нет ничего особенного для отдыха. Лучше вам отправиться на Бермуды.
  – Может быть, – бросил невзначай Костон. – Расскажите мне что-нибудь о Сан-Фернандесе. Какая у него история?
  Уайетт кисло улыбнулся.
  – Такая же, как у любого Карибского острова, может, чуть подлинней. Сначала остров был испанским, затем английским и, наконец, французским. Французы оказали наибольшее влияние – это видно по языку, хотя здесь можно встретить людей, которые называют Сен-Пьер Сан-Педро или Порт-Питер. Вообще язык страшно смешанный.
  Костон уныло кивнул, думая о своём неудачном общении с официантом.
  – Когда Туссен и Кристоф в начале девятнадцатого века выгнали французов с Гаити, – продолжал Уайетт, – народ здесь сделал то же самое, хотя этот факт не получил такой известности.
  – Угу, – опять кивнул Костон. – А как здесь оказались американцы?
  – Это случилось на рубеже нашего столетия. Как раз в это время американцы начали поигрывать мускулами. Они нашли, что уже достаточно сильны, чтобы следовать доктрине Монро, и участвовали в парочке войн, чтобы доказать это. Им пришлась по вкусу перспектива на правах старшего брата вмешиваться в дела других народов в этой части мира. На Сан-Фернандесе в 1905 году творилось что-то кошмарное – кровавые мятежи, восстания, и американцы послали сюда морскую пехоту. Остров управлялся ими вплоть до 1917 года. Потом они ушли, но зацепились за мыс Саррат.
  – Нечто подобное произошло и на Гаити?
  – На большинстве островов – на Гаити, Кубе, в Доминиканской республике.
  Костон ухмыльнулся.
  – В Доминиканской республике это происходило не раз. – Он отхлебнул из стакана. – Я полагаю, по поводу мыса Саррат есть какой-то договор?
  – Это можно назвать и так. Американцы арендовали мыс в 1906 году за тысячу золотых долларов в год, – неплохая сумма для того времени. Сейчас, вследствие инфляции, президент Серрюрье получает 1693 доллара. – Он сделал паузу и добавил: – и двенадцать центов.
  Костон хмыкнул.
  – Неплохая сделка с точки зрения американцев, хотя немного и жёсткая.
  – То же они проделали на Кубе с базой Гуантанамо. Кастро получает от них вдвое больше, но я думаю, он предпочёл бы иметь Гуантанамо, а не американцев.
  – Ещё бы.
  – Флот старается укрепиться здесь и использовать эту базу в качестве замены Гуантанамо в случае, если Кастро решит отобрать её у американцев. По-моему, возможность такая имеется.
  – Имеется, – согласился Костон. – Не думаю, что он может вернуть её силой, но при удачных политических обстоятельствах прибегнет к шантажу и сможет достичь своей цели.
  – Как бы то ни было, у американцев есть мыс Саррат, – сказал Уайетт. – Но он далеко не так хорош, как Гуантанамо. Залив Сантего мелкий, даже лёгкий крейсер сюда не зайдёт. А чтобы только достичь уровня Гуантанамо с точки зрения оборудования и удобств, понадобится ещё двадцать лет и миллионов двести долларов. Хотя как воздушная база мыс Саррат оборудован неплохо, поэтому мы и используем его в качестве центра для изучения ураганов.
  – Да, мисс Марлоу говорила мне об этом, – начал было Костон, но тут вернулись Хансен с Джули, и он решил воспользоваться случаем, чтобы пригласить Джули на танец.
  – Вы не собираетесь предложить мне выпить? – вопросил Хансен.
  – Пожалуйста, наливай, – сказал Уайетт и в это время увидел, как в комнату вошёл Шеллинг с ещё одним офицером. – Скажи мне, Гарри, каким образом удалось Шеллингу получить чин капитана третьего ранга?
  – Не знаю, – сказал Хансен, присаживаясь к столу. – Наверное, потому, что хороший метеоролог. Офицер из него, как из быка дойная корова. Настоящий офицер должен вести людей, а этот не может быть даже вожатым у девчонок-скаутов. Так что он получил повышение по линии специальности.
  – Я расскажу тебе кое-что, – сказал Уайетт и поведал Хансену об утреннем разговоре с Шеллингом. Он закончил рассказ словами:
  – Он думает, что метеорология – точная наука. Прямо как говорится в учебниках. Такие люди пугают меня.
  Хансен засмеялся.
  – Дейв, ты столкнулся с типом офицера, который не так уж редок в старом добром американском флоте. Пентагон просто кишит ими. Он всегда действует по уставу по одной простой причине – в этом случае он никогда не ошибётся, а офицер, который не ошибается, считается надёжным и удобным.
  – Надёжным! – Уайетт почти сорвал голос. – Да в своей работе он так же надёжен, как гремучая змея. В его руках жизни людей!
  – Большинство морских офицеров отвечают за людские жизни, – сказал Хансен. – Послушай, Дейв, я тебе скажу, как надо обращаться с такими парнями, как Шеллинг. У него скрытный ум, он сам как стенка. Сквозь него не пройдёшь. Значит, надо идти в обход него.
  – Это мне трудно. У меня же нет статуса. Я не имею отношения к военно-морскому флоту, я даже не американец. Он составляет сообщения для Бюро погоды, они поверят ему.
  – Ты что-то сильно переживаешь по этому поводу. В чём дело?
  – Чёрт его знает. У меня странное предчувствие, что всё скоро пойдёт не так, как надо.
  – Ты имеешь в виду Мейбл?
  – Да, наверное, Мейбл. Я не вполне уверен.
  – Я тоже по этому поводу переживал, когда копошился в его брюхе, – сказал Хансен. – Но сейчас я вполне успокоился.
  Уайетт сказал:
  – Гарри, я родился здесь и мне довелось здесь увидеть кое-какие странные вещи. Я помню, когда я был ещё мальчишкой, нам сообщили, что приближается ураган, но мы можем не беспокоиться, – он пройдёт в милях в двухстах от Гренады. Никто и не стал беспокоиться, кроме жителей горных районов, которым, кстати, никто ничего так и не сообщил. Там много истинных карибцев, у некоторых тысячелетние корни в районе Карибского моря. Они укрепили двери встроенных в породу амбаров и спрятались в них. Когда ураган подошёл к Гренаде, он вдруг сделал резкий поворот вправо и чуть не затопил остров. Откуда эти горные жители знали, что ураган повернёт?
  – У них было предчувствие, – сказал Хансен. – И хватило здравого смысла прислушаться к нему. Со мной так тоже бывало. Я однажды летел в облаке, и вдруг что-то словно толкнуло меня. Я рванул рычаг и немного снизил высоту. И будь я проклят, если в том слое, где я только находился, не объявился гражданский самолёт. Он просвистел надо мной на расстоянии комариного носа.
  Уайетт пожал плечами.
  – Как учёный я должен полагаться не на свои чувства, а на то, что я могу измерить. Я же не могу продемонстрировать свои ощущения Шеллингу.
  – Чёрт с ним, с Шеллингом! – сказал Хансен. – Дейв, я не думаю, что найдётся хоть один крупный учёный, который бы не двигался вперёд с помощью интуиции. Я всё же считаю, что ты должен обойти Шеллинга. Что ты думаешь о том, чтобы поговорить с командующим?
  – Я посмотрю, как пойдут дела завтра, – сказал Уайетт. – Я хочу убедиться в том, что перед нами действительно настоящий ураган.
  – Не забывай о своих чувствах к Мейбл, – сказал Хансен.
  – Какие же чувства ты испытываешь к этой Мейбл? – раздался сзади холодный голос Джули.
  Хансен расхохотался и приподнялся со стула. Джули жестом руки усадила его обратно.
  – Все ноги оттанцевала, – сказала она. – А я ещё ничего не пила. Следующий танец мы пропустим. – Она бросила взгляд на Уайетта. – Кто эта Мейбл?
  Хансен подавился смешком.
  – Это одна из девочек Дейва. У него их целый набор. В прошлом году была Изабель, помнишь, Дейв? Ты славно и весело побаловался с ней.
  Уайетт сказал:
  – А тебя она неплохо отколошматила, если не ошибаюсь.
  – Но мне удалось вырваться из её объятий. Костон щёлкнул пальцами и, словно в озарении, воскликнул:
  – Да вы же говорите об ураганах, правда?
  – Зачем это ураганам дают женские имена? – спросила Джули с оттенком неудовольствия.
  – Так их легче запомнить, – сказал Уайетт с невозмутимым лицом. – И трудно забыть. Кажется, ассоциация женских клубов Америки выдвинула протест по этому поводу, но у них ничего не вышло. Один раунд борьбы между полами был выигран.
  – Я бы хотел познакомиться с вашей работой, – сказал Костон. – В профессиональном плане, я имею в виду.
  – Вы же в отпуске.
  – Журналисты на самом деле никогда не бывают в отпуске. Новости подворачиваются всегда.
  Уайетт вдруг понял, что Костон ему начинает нравиться. Он сказал:
  – Что ж, вы могли бы приехать на базу. Почему бы и нет.
  Хансен усмехнулся.
  – Шеллинг возражать не будет. Он страшно падок на газетную популярность – позитивного характера, конечно.
  – Я постараюсь не быть слишком строгим, – сказал Костон. – Когда можно приехать?
  – Как насчёт завтра, в одиннадцать? – спросил Уайетт. Он повернулся к Джули. – Ты интересуешься ураганами? Почему бы и тебе не приехать за компанию? – Его вопрос прозвучал довольно официально.
  – Большое спасибо, – ответила она таким же официальным тоном.
  – Договорились, – сказал Костон. – Я привезу мисс Марлоу. Я как раз собираюсь нанять машину на время. – Он обратился к Хансену. – Вы там на базе сталкиваетесь с какими-нибудь затруднениями при общении с местными властями?
  Глаза Хансена на долю секунды сузились, он спросил:
  – Что вы имеете в виду?
  – Ну, насколько я понимаю, американцы здесь не пользуются большой популярностью. А что касается Серрюрье, то он, кажется, крутой парень и проводит жёсткую политику, не задумываясь о средствах. То, что мне рассказывали, повергло меня почти в шок, а я вообще-то не слишком впечатлительная натура.
  Хансен ответил лаконично:
  – Мы в их дела не вмешиваемся, они не вмешиваются в наши, – это своего рода неписаное соглашение. Ребята на базе хорошо проинструктированы на этот счёт. Были кое-какие инциденты, но командующий принял быстрые и решительные меры.
  – Какого рода… – начал Костон, но его вопрос потонул в оглушительном голосе, раздавшемся прямо над ними:
  – Эй, вы случайно не стюардесса с моего рейса в Пуэрто-Рико?
  Уайетт поднял глаза и увидел нависшую над ним бычью фигуру Доусона. Он посмотрел на Джули. На её лице появилась стандартная профессиональная улыбка.
  – Вы правы, мистер Доусон.
  – Не ожидал увидеть вас здесь, – проревел Доусон. Казалось, он был просто не в состоянии говорить нормальным голосом, хотя, может быть, это было оттого, что он был навеселе. – Не выпьете ли со мной? – он сделал широкий жест рукой. – Давайте все выпьем.
  – Я тут председатель, мистер Доусон, – сказал Костон, – не выпьете ли со мной?
  Доусон наклонился и посмотрел на Костона, слегка прищурясь.
  – По-моему, я вас где-то видел.
  – Кажется, мы встречались в Лондоне.
  Доусон распрямился и обошёл вокруг стола, чтобы получше разглядеть Костона. Некоторое время он стоял, тупо уставясь на него, затем щёлкнул пальцами.
  – Точно. Вы один из тех нахалов-репортёров, которые разделали меня под орех, когда в Англии вышла моя «Огненная игра». Я ваше лицо никогда не забуду. Вы из тех парней, что пили мой ликёр, а потом всадили мне нож в спину.
  – Насколько я помню, я в то утро ничего не пил, – невозмутимо заметил Костон.
  Доусон шумно выдохнул воздух.
  – Я не уверен, что буду пить с вами, мистер Как-вас-там. Я выбираю свою компанию. – Он покачнулся на ногах и перевёл взор на Джули. – В отличие от некоторых.
  Уайетт и Хансен встали со своих стульев, но Костон резко произнёс:
  – Сядьте вы, оба. Не валяйте дурака.
  – А ну вас к дьяволу, – пробормотал Доусон, проведя ладонью по лицу. Он повернулся, наткнулся на стул и нетвёрдым шагом направился в сторону туалетов.
  – Несимпатичный тип, – сухо заметил Костон. – Сожалею.
  Уайетт поднял упавший стул.
  – Я думал, что вы журналист-международник, – сказал он.
  – Вообще-то да, – ответил Костон. – Но пару лет тому назад я помогал редакции с местным материалом. Тогда много было больных гриппом. – Он улыбнулся. – Я не литературный критик. И я написал статью о нём как о человеке, не как о писателе. Доусону она абсолютно не понравилась.
  – А мне Доусон абсолютно не нравится, – сказал Хансен. – Вздорный американец.
  – Самое смешное, – сказал Костон, – что он хороший писатель. Мне вообще-то нравится, как он пишет. И критики его высоко ценят. Хуже другое. Он свято верит в то, что мантия папы Хемингуэя покроет его плечи, а мне кажется, он ему не по плечу.
  Уайетт тихо спросил Джули:
  – Он сильно досаждал тебе во время рейса?
  – Стюардесс учат тому, чтобы они присматривали только за собой, – ответила она шутливо, но он заметил, что она при этом не улыбнулась.
  Происшествие явно подействовало на всех. Джули больше не захотела танцевать, и они покинули клуб довольно рано. Уайетт подвёз Джули и Костона к «Империалу», и они с Хансеном отправились на базу.
  Но по дороге, около площади Чёрной Свободы им пришлось задержаться. Колонна военных грузовиков преградила им путь. За ней промаршировал батальон пехоты. Солдаты изнывали под тяжестью амуниции, их чёрные лица лоснились от пота и в свете уличных фонарей сверкали, как хорошо начищенные ботинки.
  – Что-то сегодня неспокойно, – сказал Хансен. – Ребята в полной выкладке. Жди каких-нибудь событий.
  Уайетт осмотрелся.
  Большая площадь, обычно запруженная народом даже в такое время, была теперь совершенно пуста. Лишь кое-где виднелась группа полицейских и людей, одетых в штатское – агентов тайной полиции Серрюрье. Обычная здесь весёлая разноголосица толпы сменилась мерным стуком солдатских ботинок. Все кафе и ресторанчики были закрыты, окна их зашторены, и площадь выглядела тёмной и угрюмой.
  – Да, что-то происходит, – согласился он. – Такое уже было полгода назад. Я так и не понял, почему.
  – Серрюрье – довольно нервный тип, – заметил Хансен. – Боится собственной тени. Говорят, что он больше года уже не вылезает из президентского дворца.
  – Видимо, у него новый кошмар.
  Колонна марширующих кончилась, и Уайетт, выжав сцепление, повёл машину вокруг площади мимо напыщенно-героической бронзовой статуи Серрюрье и выехал на дорогу, ведущую к базе. Всю дорогу до мыса Саррат он думал о Джули, о странном её поведении.
  Думал он и о Мейбл.
  
  Глава 2
  I
  
  Костон на следующий день поднялся рано и после обычного гостиничного завтрака, посмотрев в записной книжке пару адресов, вышел в город. Он вернулся в «Империал» задумчивым и рассеянным, так что когда они ехали на мыс Саррат в нанятом им автомобиле, разговора не получилось. У ворот базы их остановили, но после разговора по телефону дежурный дал знак матросу, и тот проводил их до кабинета Уайетта.
  Джули с любопытством рассматривала таблицы на стенах, старенький стол и поцарапанные стулья.
  – Вы тут не роскошествуете, – заметила она.
  – Это просто рабочий кабинет, – сказал Уайетт. – Присаживайтесь.
  Костон уставился на таблицы с выражением некоторого скепсиса на лице.
  – Меня поражают эти учёные, – сказал он. – Они всегда говорят о простых вещах так, что мы, простые смертные, ни черта не можем понять.
  Уайетт рассмеялся, но ответил серьёзно.
  – Дело обстоит как раз наоборот. Наша задача – упростить то, что на самом деле невероятно сложно.
  – Да уж, постарайтесь, пожалуйста, подбирать слова попроще, – попросил Костон. – Я слышал, что вы недавно летали на личную встречу с ураганом. Как вам удалось узнать его месторасположение? Он ведь в тысяче миль отсюда.
  – Это совсем просто. Раньше об образовании циклона узнавали только тогда, когда его замечали на каком-нибудь корабле или на острове. В наши дни мы их обнаруживаем рано. – Уайетт разложил на столе фотографии. – Это снимки из космоса. Мы их получаем со спутников – либо серии Тирос, либо – Нимбус.
  Джули смотрела на фотографии, ничего не понимая. Уайетт начал объяснять.
  – Здесь всё, что нам нужно знать. Вот здесь, в углу, – время, когда это снято, вот это – масштаб. Этот конкретный ураган – около трёхсот миль в поперечнике. А вот это – широта и долгота. Так что мы точно знаем, где он находится.
  Костон щёлкнул ногтем по одной из фотографий.
  – Это как раз тот ураган, которым вы сейчас занимаетесь?
  – Именно. Это Мейбл. Я только что закончил расчёты по его теперешнему местонахождению и курсу. Он сейчас находится менее, чем в шестистах милях к юго-востоку от нас и движется на северо-запад со скоростью, чуть превышающей десять миль в час. Это вполне согласуется с теорией.
  – А я думала, ураганы движутся быстрее, – сказала Джули с удивлением.
  – Нет-нет, речь идёт не о скорости ветра: Это скорость всего урагана в целом относительно поверхности Земли. А ветра внутри него чрезвычайно сильные, более ста семидесяти миль в час.
  Костон был погружён в раздумье.
  – Мне это как-то не нравится, – сказал он. – Вы говорите, что он идёт на северо-запад. Такое впечатление, что он движется прямо на нас.
  – Да, – подтвердил Уайетт. – Но учтите, что ураган обычно движется не по прямой. – Он взял со стола большую плоскую книгу. – Это атлас ураганов. Мы фиксируем их траектории и, анализируя их, пытаемся делать обобщения. Иногда нам это удаётся. Вот к примеру – 1955 год. – Он открыл атлас, полистал его. – Вот Флора и Эдит – хрестоматийные случаи. Они шли с юго-востока, затем повернули к северо-востоку по параболе. Такая траектория определяется несколькими факторами. На ранней стадии ураган устремляется на север, но затем вынужден повернуть к западу под воздействием вращения Земли. Позже он попадает под влияние северо-атлантической системы ветров и поворачивает к востоку.
  Костон пристально вглядывался в таблицы.
  – А что вы скажите про этот?
  Уайетт улыбнулся.
  – Я так и думал, что вы обратите на него внимание. Это Алиса. Он двигался к югу, а завершился в Северной Бразилии, – мы до сих пор не знаем, почему. А вот Джанет и Хильда. Они не поворачивали назад, а вопреки теории прошли прямо над Юкатаном в Северную Мексику и Техас. Они погубили массу людей.
  – Мне кажется, ваша теория сильно хромает, – проворчал Костон. – А что вы скажите про эту завитушку?
  – Айона? Я как раз вчера вспоминал его. Он шёл, извиваясь, как змея, и если распрямить извивы, получится курс, вполне соответствующий теории. Но мы пока не знаем, что в точности является причиной таких резких поворотов ураганов. У меня есть идея о том, что, может, на них оказывают влияние газовые струи реактивных самолётов, но это трудно проверить. Вообще ураган – весьма чувствительная вещь. Он ведь представляет собой довольно тонкий слой, всего несколько тысяч футов высотой. Поэтому, скажем, контакт с Землёй разрушает его. Стоит ему налететь на горную цепь, он разобьётся об неё до смерти. Правда, при этом успеет наделать бед.
  Джули тоже внимательно рассматривала таблицы.
  – Они похожи на больших животных, правда? Ей-богу, такое впечатление, что этот Айона сначала хотел разрушить мыс Гаттерас, но потом повернул, потому что он ему не понравился.
  – Было бы здорово, если бы они обладали разумом. Тогда нам, может быть, лучше удавалось бы предсказывать их поведение. А это необходимо. Ведь ураган – это гигантская тепловая машина, самая большая и мощная динамическая система на Земле. – Он кивнул на таблицы. – Мейбл, к примеру, имеет энергию большую, чем энергия тысячи водородных бомб.
  – Ты так восторгаешься ураганами, словно влюблён в них, – заметила Джули.
  – Чепуха! – воскликнул Уайетт. – Я их ненавижу. Как и всё население Вест-Индии.
  – А здесь, на Сан-Фернандесе, бывали ураганы? – спросил Костон.
  – На моей памяти нет. В последний раз ураган налетел на Сан-Фернандес в 1910 году. Он разрушил Сен-Пьер до основания и убил шесть тысяч человек.
  – Один ураган за шестьдесят лет, – протянул Костон. – А скажите, мне просто интересно это знать, какова вероятность того, что этот ваш приятель Мейбл завернёт прямо сюда?
  Уайетт улыбнулся.
  – Это возможно, но маловероятно.
  – Ага, – сказал Костон, глядя на таблицу. – Получается, что Серрюрье гораздо более опасен для острова, чем любой из ваших ураганов. Он в общей сложности погубил здесь больше, чем 20 000 человек. Если бы ураган помог избавиться от него, то лучше в он пришёл сюда.
  – Может быть, – сказал Уайетт. – Но это не моя область. Я с политикой дела не имею. – Он снова начал говорить об ураганах, но теперь интерес его слушателей не был таким горячим, они явно устали от обилия научной информации, и он предложил завершить их встречу и пойти на ланч.
  Они расположились в офицерской столовой, куда Хансен, который согласился к ним присоединиться, пришёл с опозданием.
  – Извините, друзья, я был занят. – Он обратился к Уайетту.
  – Кто-то, видимо, спятил. Пришёл приказ – срочно подготовить к полёту все вышедшие из строя самолёты. Мою машину они уже сделали. Утром я осмотрел её, а днём – контрольный полёт. – Он притворно закатил глаза. – А я-то мечтал о неделе отдыха.
  Костон был явно заинтересован.
  – Что-нибудь серьёзное? – спросил он.
  Хансен пожал плечами.
  – Да, по-моему, нет. Брукс вообще не склонен к панике.
  – Брукс?
  – Капитан первого ранга Брукс – командующий базой.
  Уайетт тихо спросил Джули:
  – Что ты сегодня делаешь днём?
  – Ничего особенного. А что?
  – Я устал от кабинетной работы. Не прокатиться ли нам на Сен-Мишель? По-моему, ты любила бывать на этом пляже. Сегодня вполне подходящий день для купания.
  – Прекрасная мысль, – согласилась она. – Хорошо.
  – После ланча и поедем.
  – Что там с Мейбл? – спросил Хансен.
  – Ничего нового, – сказал Уайетт. – Пока он ведёт себя вполне прилично. Только что прошёл мимо Гренады, как мы и предсказывали. Скорость, впрочем, немного увеличилась. Шеллинг слегка обеспокоен этим.
  – А своим предсказанием он не обеспокоен? Впрочем, он себя обезопасил, будь уверен.
  Костон, вытирая салфеткой углы рта, сказал:
  – Если позволите, я переменю тему. Кто-нибудь из вас слышал о человеке по имени Фавель?
  – Джулио Фавель? – переспросил Хансен. – Да он же мёртв.
  – В прошлом году люди Серрюрье схватили его в горах. Там происходила стычка, и пленников не брали. Фавеля убили. Об этом сообщали в газетах. – Он недоуменно поднял брови. – А почему вы им интересуетесь?
  – Да ходят слухи, что он жив, – сказал Костон. – Я об этом слушал только сегодня утром.
  Хансен посмотрел на Уайетта, Уайетт на Хансена. Уайетт сказал:
  – Не этим ли объясняется кошмар прошлой ночи? – И, обращаясь к Костону, пояснил: – Прошлой ночью в городе было много войск.
  – Я тоже видел, – сказал Костон. – А кто этот Фавель?
  – Не притворяйтесь, – сказал Уайетт. – Вы же репортёр, вы знаете это так же, как я.
  Костон улыбнулся и сказал без тени смущения:
  – А я хочу знать взгляды других. Так сказать, объективное мнение. Как учёный, вы должны ценить это.
  – Так кто же такой этот Фавель? – вмешалась Джули.
  Костон сказал:
  – Кость в горле Серрюрье. Серрюрье называет его бандитом, а Фавель предпочитает называть себя патриотом. Я думаю, что правда скорее на стороне Фавеля. До того, как сообщили о его смерти, он скрывался в горах и доставлял Серрюрье немало хлопот. После никаких сведений о нём не поступало – до сих пор.
  – Не верю, что он жив, – сказал Хансен. – Мы бы, наверное, знали об этом.
  – У него могло быть достаточно ума, чтобы, пользуясь слухами о своей смерти, залечь на дно и копить силы.
  – А может, он болел, – сказал Уайетт.
  – Может быть, – сказал Костон и обратился к Хансену, – ну и что вы думаете по этому поводу?
  – Вся моя информация исходит из газет, – сказал Хансен: – к тому же мой французский не так уж хорош, – во всяком случае, это не тот французский, на котором изъясняются тут. – Он наклонился вперёд. – Послушайте, мистер Костон. Мы ведь тут на базе подчиняемся военной дисциплине. Был приказ ни в коем случае не вмешиваться в местные дела, даже не интересоваться ими. Стоит нам сунуть свой нос во что-то, нас ждут крупные неприятности. Даже если мы сможем вырваться из лап головорезов Серрюрье, с нас сдерёт шкуру командующий Брукс. Было тут несколько случаев, в основном с рядовыми. Их мгновенно выслали в Штаты, где их на год или два посадили за решётку. Я, кстати, собирался вам вчера об этом рассказать, но этот Доусон помешал.
  – Понятно, – сказал Костон. – Что ж, прошу прощения. Я не представлял себе ваши трудности.
  – Ничего, – ответил Хансен. – Вы ж не обязаны были знать. Но я должен ещё добавить, что нас особенно предостерегают против разговоров с заезжими репортёрами.
  – Да, никто нас не любит, – сказал Костон со вздохом.
  – Разумеется, – подтвердил Хансен. – Все обычно что-то скрывают, но наши причины особенные – мы стремимся не создавать здесь поводов для нарушения спокойствия. Вы же сами знаете лучше меня – там, где появляется репортёр, жди беды.
  – Я бы не сказал, дело обстоит как раз наоборот, где случается беда, появляется репортёр. Беда приходит вначале. – Он резко переменил тему. – Кстати, о Доусоне. Он, оказывается, тоже остановился в «Империале». Когда мы сегодня утром выходили из отеля, мы видели его в ресторане. Он боролся с похмельем с помощью сырых яиц и бутылки виски.
  Уайетт спросил:
  – Вы ведь на самом деле не в отпуске, а, Костон?
  Костон вздохнул.
  – Мой шеф считает, что я в отпуске. Но я прибыл сюда в порядке небольшого личного расследования. До меня доходили разные слухи и отголоски слухов. К примеру, в эти края направлялось довольно много оружия. Оно шло не на Кубу и не в Южную Америку, это я выяснил, – значит, оно оседает где-то здесь. Я рассказал об этом моему шефу, но он не согласился с моими доводами, или, как он выразился, домыслами. Однако я привык доверять себе, поэтому я взял отгул и вот я здесь.
  – Ну, и нашли вы то, что ищете?
  – Знаете, очень боюсь, что нашёл.
  
  II
  
  Уайетт медленно вёл машину по окраине Сен-Пьера. Толчея на улицах не позволяла ехать быстрее. Полуголые мальчишки, рискуя быть задавленными, перебегали дорогу прямо перед носом автомобиля и заливались весёлым смехом, услышав тревожные гудки клаксона; повозки, запряжённые быками, перегруженные грузовики постоянно создавали пробки; кругом стоял оглушительный шум, – словом, это была обычная городская суета. Выехав из города, Уайетт вздохнул с облегчением и прибавил скорость.
  Дорога к Сен-Мишелю шла через цветущую долину Негрито, окаймлённую плантациями бананов, ананасов и сахарного тростника, на которые хмуро взирали вершины Святых гор.
  – Похоже, что тревога прошлой ночью была ложной, – заметил Уайетт. – Несмотря на то, что говорил утром Костон.
  – Никак не могу понять, нравится мне Костон или нет, – сказала Джули задумчиво. – Вообще-то газетчики обычно напоминают мне стервятников.
  – Я чувствую с ними какое-то родство, – сказал Уайетт. – Он зарабатывает на всяческих несчастьях, и я тоже.
  Джули была шокирована.
  – Нет, это совсем другое дело. Ты всё же стараешься предупредить несчастья.
  – Ну, и он тоже, так он во всяком случае сам говорит. Я читал кое-что из его статей. По-моему, очень неплохо. У него есть сочувствие к ближнему. Я думаю, он искренне огорчён тем, что оказался прав в данной ситуации, если всё же он прав, конечно. Моли Бога, чтобы это оказалось не так.
  Она нетерпеливо пожала плечами.
  – Ладно, не будем больше о нём, хорошо? Давай на время забудем и о нём, и о Серрюрье, и об этом, как его, Фавеле.
  Он притормозил, чтобы объехать почти загородившую дорогу повозку с камнями, и кивнул головой в сторону солдата, стоявшего у дороги.
  – Серрюрье не так легко забыть. Напоминания о нём на каждом шагу.
  Джули посмотрела назад.
  – Что это?
  – Это «корве» – принудительные работы на дорогах. Все крестьяне должны в них участвовать. Это отрыжка предреволюционной Франции, и Серрюрье использует её на все сто. На Сан-Фернандесе всегда так было. – Он кивнул теперь в бок. – Так же обстоит дело и с плантациями. Когда-то ими владели иностранные компании, в основном американские и французские. Серрюрье, когда пришёл к власти, произвёл национализацию, а точнее, забрал всё себе. Теперь он их использует как зону, где трудятся заключённые. А попасть в заключенью на острове – пара пустяков, поэтому недостатка в рабочей силе тут нет. Впрочем, сейчас участились побеги.
  Тихим голосом она спросила:
  – Как ты можешь жить здесь, среди всех этих ужасов?
  – Здесь моя работа, Джули. То, что я делаю, помогает сохранить жизни людей по всему Карибскому морю и на побережье Америки. И лучшее место для этого – здесь. Я ничего не могу сделать с Серрюрье. Если бы я даже попытался, меня тут же убили бы или в лучшем случае арестовали. Ну, выслали бы отсюда. Никому от этого лучше не стало бы. Так что я, как Хансен и другие, держусь за базу и стараюсь сосредоточиться на своей работе. – Он замолчал, увидев впереди крутой поворот, потом закончил: – конечно, всё это мне не нравится.
  – Значит, ты не думаешь о том, чтобы уехать отсюда, скажем, в Штаты?
  – Здесь наилучшие условия для моей работы, – сказал Уайетт, – я ведь уроженец Вест-Индии. Это – мой дом. Пусть плохой, но дом.
  Несколько миль они ехали молча. Наконец он остановил машину на обочине.
  – Помнишь это место?
  – Его невозможно забыть, – сказала она, выйдя из машины и оглядывая раскинувшуюся перед ними панораму.
  Вдали виднелось море, словно сверкающее громадное блюдо из чеканного серебра. Прямо перед ними лежали петли пыльной дороги, по которой они только что поднялись. А между дорогой и морем располагалась роскошная долина реки Негрито, спускавшаяся к заливу Сантего с мысом Саррат в дальнем конце, и уютно устроившимся в изгибе маленьким городком – Сен-Пьером.
  Уайетт не смотрел вниз. Вид Джули, стоявшей на ветру у края обрыва в платье, облепившем её фигуру, привлекал его гораздо больше. Она вытянула руку, показывая через долину на место, где солнце ярко отражалось в потоке воды.
  – Что это?
  – Это Серебряный водопад на Малой Негрито. – Он подошёл к ней. – Малая Негрито соединяется с Большой ниже по долине. Отсюда их слияние не видно.
  Она перевела дыхание.
  – Это один из самых замечательных видов, какие мне приходилось видеть. Я как раз думала, привезёшь ли ты меня сюда вновь.
  – Рад, что угодил тебе, – сказал он. – Из-за этого ты приехала на Сан-Фернандес?
  Она засмеялась.
  – Это одна из причин.
  Он кивнул.
  – Что ж, основательная причина. Надеюсь, другие не хуже.
  – Я тоже. – Её голос был каким-то смутным. Она опустила голову.
  – Но ты в этом не уверена?
  Она подняла голову и посмотрела ему прямо в глаза.
  – Нет, Дейв, не уверена. Совсем не уверена.
  Он положил руки на её плечи и привлёк к себе.
  – Жаль, – сказал он и поцеловал её.
  Она не сопротивлялась, её губы раскрылись навстречу его губам, руки обняли его. Она тесно прижалась к нему, но вдруг резко вырвалась из объятий.
  – Не знаю, – воскликнула она. – Я всё же ни в чём не уверена. Я даже не уверена в том, что я не уверена.
  Он сказал:
  – Что ты думаешь о том, чтобы переселиться на Сан-Фернандес?
  Она посмотрела на него настороженно.
  – Это что, предложение?
  – Пожалуй, да, считай это предложением, – сказал Уайетт, потирая подбородок рукой. – Не могу же я всё время жить на этой базе, а ты – вести экзотическую жизнь бортпроводницы. Мы найдём дом. Хотелось бы тебе поселиться где-нибудь здесь?
  – О, Дейв, это было бы замечательно! – воскликнула она, и они вновь бросились друг другу в объятия.
  Через некоторое время Уайетт сказал:
  – Никак не могу понять, почему ты была так холодна со мной. Ты прилипла к Костону так, словно он тебе родной брат.
  – Ну тебя к чёрту, Дейв Уайетт, – возмутилась Джули. – Войди в моё положение. Я, можно сказать, охочусь за мужчиной, а женщине это не положено. В последний момент у меня просто похолодели ноги, я так боялась, что выглядела сущей дурой.
  – Значит, ты прилетела, чтобы повидаться со мной?
  Она взъерошила его волосы.
  – Ты не очень разбираешься в людях, а, Дейв? Погружён в свои ураганы и формулы. Конечно, я прилетела, чтобы повидаться с тобой. – Она взяла его руку и стала разглядывать его пальцы один за другим. – Знаешь, у меня было много парней, и всякий раз я думала, что вот этот, может быть, то, что надо, но всегда в ход моих мыслей каким-то образом вмешивался ты. И я решила приехать и всё прояснить для себя на месте. Я должна была или сохранить тебя в своём сердце или вырвать из него, хотя не знаю, смогла бы. А ты продолжал писать свои бесстрастные письма, от которых мне хотелось выть.
  Он усмехнулся.
  – Я никогда не умел выражать свои чувства на бумаге. Теперь вижу, что я наказан – попался в капкан, поставленной хитрой женщиной, – так давай же отпразднуем это событие. – Он подошёл к машине. – Я наполнил термос твоим любимым напитком – «плантаторским пуншем». Правда, я отошёл от строгой формулы – в интересах трезвости и учитывая время дня. Иначе говоря, здесь меньше рому и больше сока.
  Они сели лицом к Негрито и попробовали пунш. Джули сказала:
  – Я ведь мало знаю о тебе, Дейв. Ты говорил прошлым вечером, что родился в Сен-Киттсе, где это?
  Уайетт махнул рукой.
  – Это остров к юго-востоку отсюда. Вообще-то его настоящее название Сен-Кристоф, но в последние четыре столетия его звали Сен-Киттс. Кристофер, чёрный император Гаити, взял себе имя святого Киттса – он был беглый раб.
  – Твоя семья всегда там жила?
  – Мы не были аборигенами, но Уайетты известны на острове с начала семнадцатого века. Они были рыбаками, плантаторами, даже пиратами, как мне говорили, – словом, пёстрая публика. – Он хлебнул пунша. – Я последний Уайетт с Сен-Киттса.
  – Да? Это нехорошо. Почему же?
  – В середине прошлого века ураган почти уничтожил остров. Три четверти Уайеттов были убиты. Погибло вообще три четверти населения. Затем на Карибах наступила полоса экономического упадка, – конкуренция со стороны бразильского кофе, восточно-африканского сахара и так далее. Те Уайетты, которые ещё оставались, уехали. Мои родители держались до моего рождения. А потом и они переселились на Гренаду. Там я и вырос.
  – А где находится Гренада?
  – Юг островной гряды, севернее Тринидада. А прямо к северу от Гренады лежат Гренадины, цепь маленьких островков, которые на Карибах ближе всего к нашему представлению о рае. Как-нибудь я отвезу тебя туда. Мы жили на одном из них до тех пор, пока мне не исполнилось десять лет. А потом я отправился в Англию.
  – Родители послали тебя туда в школу?
  Он покачал головой.
  – Нет. Они погибли. Был ещё один ураган. Я воспитывался у тётки в Англии.
  Джули осторожно спросила:
  – Ты поэтому так любишь ураганы?
  – Наверное, да. Я думаю, что когда-нибудь мы возьмём их под контроль, и я внесу в это свою лепту, надеюсь. Сейчас мы можем организовать только раннее оповещение об ураганах, но в будущем сможем остановить их прямо на месте зарождения, несмотря на всю их силу. Работа в этом направлении ведётся. – Он улыбнулся. – Ну вот, теперь ты знаешь о Дэвиде Уайетте всё.
  – Ну, не всё, но впереди много времени, чтобы узнать, – сказала она удовлетворённо.
  – Ну, а как насчёт истории твоей жизни?
  – С этим пока тоже можно подождать, – сказала она, отводя его руку, и встала. – Ты обещал, что мы будем купаться.
  Они залезли в машину, и Джули стала разглядывать голубовато-зелёные склоны Святых гор. Уайетт сказал:
  – Это скверная местность – нездоровая, неплодородная, труднопроходимая. Здесь скрывался Фавель, пока его не убили. Здесь целая армия может исчезнуть. Да так не раз и бывало.
  – Когда?
  – А первый раз это случилось, когда Бонапарт пытался подавить восстание рабов. Основное направление удара было, конечно, на Гаити, но параллельно Ле-Клерк послал полк на Сан-Фернандес, чтобы укротить рабов и на нём. Полк благополучно высадился на остров и направился вглубь, не встречая особого сопротивления. Он дошёл до этих мест и больше назад не возвращался.
  – Что же случилось с ним?
  Уайетт пожал плечами.
  – Засады, снайперы, болезни, истощение. Белые люди не могут жить здесь. А чёрные могут. Тем не менее эта местность поглотила ещё одну армию, на этот раз чёрную. Это было не так давно. Серрюрье послал сюда три батальона, пытаясь выудить отсюда Фавеля и навязать ему открытый бой. Но они исчезли таким же образом. Это ведь территория Фавеля.
  Джули посмотрела вдаль, на освещённые солнцем холмы, и содрогнулась.
  – Чем больше я знакомлюсь с историей Сан-Фернандеса, тем больше она ужасает меня.
  – Мы, жители Вест-Индии, просто смеёмся, когда слышим, как американцы и европейцы восхищаются антильским тропическим раем. А как ты думаешь, почему Нью-Йорк наводнён пуэрториканцами, а Лондон – выходцами с Ямайки? Карибские страны все поражены нищетой и раздорами, не только Сан-Фернандес. – Уайетт вдруг остановился и как-то смущённо засмеялся. – Я забыл, что предложил тебе здесь жить. Хорошую рекламу я создал этому месту, не правда ли? – Он несколько минут помолчал, затем продолжал серьёзно.
  – То, что ты говорила о работе в Америке, может быть, имеет смысл.
  – Нет, Дейв. – Джули покачала головой. – Я так не поступлю с тобой. Я не хочу, чтобы наша совместная жизнь началась с того, что ты бросишь свою работу. Это никому из нас не принесёт пользы. Мы поселимся здесь, на Сан-Фернандесе, и будем здесь счастливы. – Она улыбнулась. – Только сколько же я должна ждать, чтобы искупаться?
  Уайетт включил зажигание, и они снова поехали. По мере того, как они поднимались выше, чтобы перевалить горный хребет, местность менялась. Плантации уступили место густому переплетённому кустарнику, в котором лишь изредка мелькали расчищенные полянки с ветхими хижинами. Однажды большая змея переползла дорогу прямо перед медленно двигавшимся автомобилем, Джули испуганно вскрикнула.
  – Это ещё что, – заметил Уайетт, – это бледная тень того, что можно встретить выше в горах. Впрочем, там нет дорог.
  Внезапно он остановил машину и стал смотреть на маленький домик, стоявший у края дороги. Джули тоже посмотрела на него, но не увидела ничего примечательного – обычная глинобитная хижина без окон с неряшливой соломенной крышей. Около неё стоял человек и вбивал в землю деревянный колышек.
  – Извини, Джули, – сказал Уайетт. – Мне надо поговорить с ним.
  Он вышел из машины и направился к хижине. Его внимание привлекла крыша, на которую накинута сеть, сплетённая из волокон местного растения – сизаля. К сети были привязаны длинные верёвки, три из которых другим концом были прикреплены к колышкам. Он дважды обошёл хижину, затем задумчиво посмотрел на человека, продолжавшего невозмутимо работать большим молотком, и спросил его на местном искажённом французском:
  – Что это вы делаете?
  Человек взглянул на Уайетта. Лицо его блестело от пота. Он был стар, но сколько ему было лет, сказать было трудно. Внешность здешних жителей обманчива. На взгляд он казался семидесятилетним, но на самом деле ему могло быть около пятидесяти.
  – Как что, белый человек? – ответил он. – Я предохраняю свой дом.
  Уайетт вынул пачку сигарет и протянул старику.
  – Тяжёлая работа – предохранять свой дом, – сказал он.
  Старик поставил молоток на землю, взял сигарету. Наклонив голову к зажжённой спичке, он затянулся и произнёс:
  – Очень тяжёлая, белый человек, очень. Но её нужно делать. – Он посмотрел на сигарету. – Американская. Хорошая.
  Уайетт тоже закурил и вновь посмотрел на хижину.
  – Да, крышу надо укреплять, – согласился он. – Дом без крыши всё равно, что мужчина без женщины, – не завершён. А у вас есть женщина?
  Старик кивнул и выпустил клуб дыма.
  – Что-то я не вижу её, – продолжал Уайетт.
  Старик снова затянулся и посмотрел на Уайетта своими карими в красных прожилках глазами.
  – Она пошла в гости.
  – Вместе с детьми?
  – Угу.
  – А вы укрепляете крышу дома. Должно быть, вы боитесь чего-то?
  Старик отвёл глаза от Уайетта и, переминаясь с ноги на ногу, сказал:
  – Сейчас время такое. Нужно бояться. Никто не может совладать с тем, что идёт к нам.
  – Большой ветер? – тихо спросил Уайетт.
  В глазах старика появилось удивление.
  – Конечно, а что же ещё? – Он хлопнул в ладоши и вскинул руки вверх. – Когда приходит большой ветер, он крушит всё подряд.
  Уайетт кивнул.
  – Вы правы. Надо заботиться о крыше своего дома. – Он сделал паузу. – А почему вы уверены в том, что большой ветер придёт?
  Старик поковырял босой ногой сухую землю и отвернулся.
  – Я знаю, – пробормотал он, – знаю.
  Уайетт понял, что настаивать на ответе не имеет смысла – ему уже доводилось вести такие разговоры.
  – А когда придёт большой ветер? – спросил он.
  Старик посмотрел на безоблачное голубое небо, потом наклонился, взял щепотку пыли, потёр её между пальцами.
  – Дня два, – сказал он. – Может, три. Не больше.
  Уайетт был поражён точностью предсказания. Если Мейбл вообще нанесёт удар по Сан-Фернандесу, это произойдёт именно в этих временных пределах. Но каким образом этот безграмотный старик мог узнать об этом?
  – Вы ведь просто отослали жену с детьми отсюда, правда? – спросил он.
  – В горах есть пещера. Закончу работу и сам отправлюсь туда.
  Уайетт взглянул на хижину.
  – Когда пойдёте, оставьте дверь открытой. Ураганы не любят закрытых дверей.
  – Конечно, – согласился старик. – Закрытая дверь – это не гостеприимно. – Он посмотрел на Уайетта, и в глазах его мелькнула весёлая искорка. – Кажется, будет ещё один ветер, белый человек. Посильнее, чем ураган. Фавель идёт с гор.
  – Но ведь Фавель мёртв.
  Старик пожал плечами.
  – Фавель идёт с гор, – повторил он, и подняв свой молот, возобновил работу.
  Уайетт вернулся к машине и сел за руль.
  – В чём дело? – спросила Джули.
  – Он говорит, что идёт большой ветер, и поэтому он укрепляет крышу своего дома. И ещё он говорит, что когда этот ветер приходит, он крушит всё подряд. – Уайетт посмотрел на старика, трудившегося на солнцепёке. – Он также знает, что надо оставить дверь дома открытой. Знаешь, Джули, к сожалению, я должен вернуться на базу. Мне нужно кое-что проверить.
  – Понимаю, – сказала Джули. – Если надо, так надо.
  Он развернулся, и они поехали назад. Джули спросила:
  – Гарри Хансен говорил мне, что обеспокоен этим Мейбл. Действительно стоит беспокоиться?
  – Понимаешь, всё противоречит тому, чему меня учили, противоречит логике. И всё же я думаю, что Мейбл повернёт к Сан-Фернандесу и накроет нас. – Он криво усмехнулся. – Теперь мне нужно убедить в этом Шеллинга.
  – Он поверит тебе, как ты думаешь?
  – А какие у меня есть доказательства? Сосущее чувство под ложечкой? Безграмотный старик, укрепляющий крышу? Шеллингу нужны факты – показатели давления, адиабатические кривые, – словом, всё, что можно оценить в цифрах и проверить в справочниках. Сомневаюсь, что я смогу его убедить. И в то же время я должен это сделать. Сен-Пьер сейчас не в лучшем положении, чем в 1910 году, в смысле возможности противостоять урагану. Ты же видела целый город развалюх, который возник на окраине. Сколько они простоят под напором ветра? А вот население Сен-Пьера увеличилось и сейчас составляет тысяч шестьдесят. Ураган будет для него катастрофой, последствия которой даже трудно представить.
  Он машинально давил и давил на акселератор, и машина, заскрежетав шинами на повороте, едва устояла на колёсах.
  – О, Дейв, – воскликнула Джули, – ты не решишь своих проблем тем, что угробишь себя на этом откосе.
  Он притормозил.
  – Извини, Джули. Я немного нервничаю. – Он покачал головой. – Меня удручает то, что я совершенно бессилен.
  Джули задумчиво проговорила:
  – А если тебе как-нибудь подделать цифры, так, чтобы привлечь к ним внимание командующего Брукса. Конечно, если ураган не придёт, твоя профессиональная карьера будет кончена, но ведь стоит попробовать.
  – Если бы я был уверен, что это получится, я бы сделал это, – мрачно ответил Уайетт. – Но Шеллинга не проведёшь. Пусть он глуп, но не настолько, чтобы пропустить явную липу. Он достаточно опытен для этого.
  – Хорошо, ну что же ты собираешься делать?
  – Не знаю, – сказал он. – Не знаю.
  
  III
  
  Он подвёз Джули к «Империалу» и на страшной скорости помчался на базу. На улицах города было много солдат, но он не придал значения этому факту, так как мозг его был занят тем, как вести разговор с Шеллингом. Когда он добрался до главного входа на базу, он всё ещё не знал, что он будет ему говорить.
  У ворот его остановил морской пехотинец в полной боевой форме и с автоматом в руках.
  – Назад, приятель! – сказал он и повёл дулом автомата в сторону.
  – Что за чёрт! Что происходит? – воскликнул Уайетт.
  Губы моряка сжались.
  – Я сказал – назад!
  Уайетт открыл дверцу машины и вылез наружу. Моряк отошёл на два шага в сторону. Уайетт посмотрел вверх на вышки по обеим сторонам ворот. На них находились люди, и тупые рыла пулемётов смотрели в его сторону.
  Моряк спросил:
  – Ты кто, приятель?
  – Я из метеорологического подразделения, – сказал Уайетт. – Что это всё за суета?
  – Докажите, – сказал моряк бесцветным голосом.
  Уайетт вынул бумажник.
  – Здесь удостоверение, – сказал он.
  Моряк даже не сделал попытки подойти ближе.
  – Бросьте его на землю. – Уайетт бросил бумажник на землю. – Теперь отойдите.
  Уайетт медленно отступил, а моряк сделал шаг к бумажнику и поднял его, не сводя глаз с Уайетта. Он открыл его, просмотрел содержание и сказал:
  – Всё в порядке, мистер Уайетт.
  – Что же всё-таки происходит? – сердито спросил Уайетт.
  Моряк прижал автомат к груди и подошёл ближе.
  – Да начальство решило провести учения, мистер Уайетт. Проверяем безопасность базы. Я действовал по инструкции. Лейтенант следит за мной.
  Уайетт хмыкнул и сел в машину. Моряк наклонился к окошечку и сказал:
  – Не советую вам ехать через ворота быстро. Пулемёты заряжены боевыми патронами. – Он сокрушённо покачал головой. – Непременно кого-нибудь угробят на этих учениях.
  – Не меня, надеюсь, – пообещал Уайетт.
  Моряк ухмыльнулся, и лицо его в первый раз оживилось.
  – Может, лейтенанту всадят в задницу, – сказал он и махнул рукой.
  Пока Уайетт ехал к зданию, где помещался его кабинет, он убедился, что база превратилась в военный лагерь. Все, кто ему попадался по дороге, были снаряжены по-боевому, все пулемётные гнёзда были наготове, то там, то сям двигались грузовики, а у метеорологического подразделения стояли бронемашины с работающими двигателями. На мгновение он решил, что старик оказался прав, – Фавель спускается с гор, но тут же раздражённо отмахнулся от этой мысли.
  Как только он оказался в своём кабинете, он поднял телефонную трубку.
  – Каковы последние данные о Мейбл?
  – О ком? Ах, о Мейбл! Полчаса назад получены новые снимки с Тироса.
  – Пришлите их скорее.
  – Извините, не можем. Все курьеры задействованы в учениях.
  – Ладно, я сам приду за ними, – сказал Уайетт, швыряя трубку. Он сгорал от нетерпения.
  Сев в машину, он отправился за снимками. Вернувшись, он разложил их на столе и стал внимательно изучать. Спустя час он закончил работу, но ни к каким определённым выводам так и не пришёл. Циклон двигался теперь немного быстрее – одиннадцать миль в час, – по предсказанному маршруту. Он должен был подойти к Сан-Фернандесу всего лишь настолько, чтобы своим хвостом чуть задеть его – несколько часов сильного ветра и дождя. Так утверждала теория.
  Он задумался над тем, что делать дальше. Веры в теорию, именем которой всегда клялся Шеллинг, у него не было. Он не раз сталкивался с ураганами, которые, вопреки теории, вдруг сворачивали со своего курса и опустошали целые острова. И он был родом из Вест-Индии, как тот старик, который старался защитить от ветра свой дом. У них у обоих было сходное предчувствие относительно этого урагана, которое у обоих породило душевное смятение. Причём предки Уайетта жили на островах каких-то четыре века, а родословная того чёрного человека уходила корнями в далёкое прошлое, когда его предки поклонялись Хунракену, могущественному богу бури. Старик вполне доверял своим чувствам и, основываясь на них, принял свои меры предосторожности, и Уайетт полагал, что он должен сделать то же самое, несмотря на то, что ничего не мог доказать средствами своей науки.
  Он отправился к Шеллингу в унылом расположении духа.
  Шеллинг, кажется, был чем-то занят, но, в конце концов, чем-то занятым он казался всегда. Он поднял голову, когда вошёл Уайетт, и сказал:
  – Я думал, вы свободны сегодня утром.
  – Я вернулся, чтобы проверить кое-какие данные о Мейбл. Он набирает скорость.
  – Да? – сказал Шеллинг. Он бросил на стол ручку и отодвинул блокнот. – Какова сейчас скорость?
  – За последние девять часов он прошёл сто миль, т. е. скорость была одиннадцать миль в час. Вначале была – восемь, помните? – Уайетт решил, что лучший способ расшевелить Шеллинга – внушить ему некоторую неуверенность в себе, дать ему понять, что прогноз, отправленный им в Бюро погоды, теперь расходится с фактами. Он продолжал. – При такой скорости он достигнет атлантического побережья через шесть дней. Но я думаю, что скорость ещё возрастёт. Пока все показатели не выходят за пределы нормы.
  Шеллинг задумчиво смотрел на стол.
  – А курс?
  Это был щекотливый вопрос.
  – Расчётный, – осторожно сказал Уайетт. – Но он может сойти с него, – как бывало не раз.
  – Мы обезопасим себя, – сказал Шеллинг. – Я дам сигнал Бюро погоды. Они там будут размышлять над ним два дня, затем сообщат Службе ураганов Юго-восточных штатов. Конечно, многое будет зависеть от того, как поведёт себя циклон в эти два дня, но они там будут знать, что мы не зря едим свой хлеб.
  Уайетт сел без приглашения.
  – А что насчёт островов? – спросил он.
  – Туда мы тоже пошлём предупреждение, – сказал Шеллинг. – Как обычно. Где сейчас находится Мейбл?
  – Он проскользнул между Гренадой и Тобаго. Судя по сводкам, которые я только что получил, он там навёл страху, но серьёзного ущерба не причинил. Сейчас он севернее Лос-Тестигос. – Он помолчал. – Если он будет продолжать идти по теперешнему курсу, то пересечёт Юкатан и войдёт в Мексику и Техас, как Джанет и Хильда в 1955 году.
  – Этого не будет, – бросил Шеллинг с раздражением. – Он повернёт на север.
  – Но ведь Джанет и Хильда не повернули, – возразил Уайетт. – Но предположим, он действительно повернёт к северу, как положено. Достаточно того, что поворот будет круче, чем предсказывает теория, и он постучится прямо в нашу дверь.
  Шеллинг вскинул голову.
  – Вы что, хотите меня уверить в том, что Мейбл может ударить по Сан-Фернандесу?
  – Именно. Вы оповестили местные власти?
  Шеллинг сощурил глаза.
  – Нет, не считаю это необходимым.
  – Не считаете это необходимым. Мне кажется, пример 1910 года делает это необходимым.
  Шеллинг хмыкнул.
  – Вы же знаете, что такое местное опереточное правительство. Ну, мы скажем им, они же всё равно ничего не сделают. Они ведь даже не сочли нужным организовать службу оповещения об ураганах. Это потребовало бы денег из кармана Серрюрье. Вы можете представить себе, чтобы он на это пошёл? Нет, толку от моего предупреждения всё равно не будет.
  – Зато оно будет зафиксировано в документах, – сказал Уайетт, играя на слабой струнке Шеллинга.
  – Это, конечно, верно, – протянул Шеллинг. Потом пожал плечами. – Я, собственно, даже не знаю, кого именно оповещать. Раньше мы имели дело с Дескэ, министром внутренних дел острова, но теперь Серрюрье взял все функции себе. А разговаривать с Серрюрье, сами знаете, не просто.
  – Когда же это случилось?
  – Он турнул Дескэ вчера. Ну, вы знаете, что это значит. Он теперь либо мёртв, либо сидит в замке Рамбо и жаждет смерти.
  Уайетт нахмурился. Значит, Дескэ, шефа службы безопасности, уже нет, сметён во время очередной чистки. Но он всегда был правой рукой Серрюрье. Должно было произойти что-то очень серьёзное, чтобы он попал в немилость. Фавель идёт с гор. Уайетт постарался отбросить эту мысль, – какое отношение она имеет к урагану?
  – Всё же вы лучше предупредите Серрюрье, – сказал он.
  Улыбка тронула губы Шеллинга.
  – Сомневаюсь, что Серрюрье захочет слушать о том, о чём он не желает слышать. – Он постучал пальцами по столу. – Но я свяжусь кое с кем во дворце, просто, чтобы отметиться.
  – Вы, конечно, уже сообщили обо всём командующему Бруксу, – сказал Уайетт между прочим.
  – Э-э… да, он знает о Мейбл.
  – Он всё знает о Мейбл? – подчёркнуто спросил Уайетт. – Что это за тип урагана?
  – Я сделал ему обычный доклад, – сказал Шеллинг сухо. Он наклонился вперёд. – Послушайте, Уайетт. Мне кажется, вы чересчур носитесь с этим ураганом. Если вам есть, что сказать, – я имею в виду факты, – говорите прямо сейчас. Если нет, – то ради Бога, умолкните и занимайтесь своим делом.
  – Вы сделали командующему обычный доклад, – тихо повторил Уайетт. – Шеллинг, я хочу с ним поговорить.
  – Командующий Брукс, как и Серрюрье, слишком занят сейчас, чтобы заниматься прогнозами погоды.
  Уайетт встал.
  – Я должен повидать командующего Брукса, – сказал он упрямо.
  Шеллинг всполошился.
  – Вы что, идёте к командующему через мою голову?
  – Я хочу поговорить с ним, – мрачно повторил Уайетт. – С вами или без вас, неважно.
  Он ожидал, что Шеллинг взорвётся от оскорблённого самолюбия, и на момент показалось, что он действительно готов лопнуть, но он сдержал себя и коротко сказал:
  – Хорошо, я организую вам встречу с командующим, идите в свой кабинет и ждите, пока вас не позовут. Потребуется какое-то время. – Он криво усмехнулся. – Это не прибавит вам популярности, знаете ли.
  – Я за популярностью не гонюсь, – парировал Уайетт и, повернувшись, вышел из кабинета Шеллинга. Он был несколько озадачен тем, что Шеллинг так легко сдался. Вдруг до него дошло. Доклад, который тот предоставил командующему, наверное, был слишком схематичен, и Шеллингу просто необходимо было усилить свою версию событий. Несомненно, сейчас он уже был у командующего и нашёптывал ему сочинённую им историю.
  Вызов пришёл часа примерно через полтора. Это время Уайетт посвятил подборке важных статистических данных для Брукса. Конечно, на них едва ли можно было опереться, но ничего другого, кроме чувства надвигающейся катастрофы, у него не было. А в чувствах и интуиции Уайетта командующий не нуждался.
  Кабинет Брукса был оазисом спокойствия посреди бури. Здание штаба напоминало потревоженный улей, но у командующего царили мир и тишина. Поверхность стола, громадное пространство полированного тика, была чистой и гладкой, на нём не лежало ни одной бумаги. Капитан первого ранга сидел за столом, подтянутый и аккуратный, и смотрел на Уайетта холодным, каменным взором. Рядом стоял Шеллинг. Руки у него были за спиной, словно он только что получил приказание – «вольно!»
  Брукс начал неторопливо.
  – Я только что узнал, что среди метеорологического персонала имеется некоторое расхождение во мнениях. Изложите мне вашу позицию, мистер Уайетт.
  – Приближается ураган, сэр, – сказал Уайетт. – Очень сильный. Я думаю, что есть значительная опасность, что он налетит на Сан-Фернандес. Капитан Шеллинг со мной не согласен.
  – Точку зрения Шеллинга я знаю, – сказал Брукс, подтверждая подозрения Уайетта. – Я бы хотел услышать ваши соображения. Хочу вас сразу предупредить, что исходя из фактов, которые вы мне собираетесь изложить, я нахожу, что возможность появления урагана сомнительна. Последний ураган здесь был, кажется, в 1910 году.
  Ясно было, что Шеллинг хорошо его проинструктировал. Уайетт сказал:
  – Это верно, сэр. Погибло около 6000 человек.
  Брукс поднял брови.
  – Так много?
  – Да, сэр.
  – Продолжайте, мистер Уайетт.
  Уайетт коротко изложил ему все факты, имевшиеся в наличии и изученные им, и в заключение сказал:
  – Всё указывает на то, что Мейбл – сверхопасное атмосферное явление. Перепад давления исключительный, сила ветра необычайно велика. Капитан-лейтенант Хансен считает, что в худших метеорологических условиях он ещё не летал.
  Брукс наклонил голову.
  – Соглашаясь с тем, что это очень сильный ураган, я бы хотел знать, какие данные позволяют считать, что он повернёт на Сан-Фернандес. Вы, кажется, говорили о «значительной опасности». Мне нужно знать больше – какова её вероятность.
  – Я сделал некоторые расчёты, – сказал Уайетт, выкладывая на безупречную поверхность стола пачку листов. – Капитан Шеллинг, я полагаю, опирается на принятую теорию, когда утверждает, что Мейбл не придёт сюда. Он совершенно справедливо учитывает все силы, которые действуют при образовании тропических циклонов. Но дело в том, что мы многого ещё не знаем, поэтому рисковать не можем.
  Он разложил бумаги на столе.
  – Тут содержатся основные данные по тем ураганам, которые я наблюдал в течение четырёх лет, что я здесь. А это три четверти всех ураганов бассейна Карибского моря. Я высчитал, что сорок пять процентов ураганов отклонились от курса, положенного им по теории. Сильно или несильно, – но отклонились. Чтобы по возможности соблюсти объективность, я вот здесь приготовил лист, где обозначены ураганы, обладавшие характеристиками Мейбл, то есть место зарождения, время и так далее. Так вот, опасения того, что Мейбл свернёт с теоретического курса, составляют тридцать процентов.
  Он пододвинул бумаги к Бруксу, но тот оттолкнул их.
  – Я вам верю, мистер Уайетт, – сказал он. – Капитан, что вы скажете на это?
  Шеллинг сказал:
  – Я думаю, что такого рода статистика может быть интерпретирована и использована неверно. Я готов верить цифрам мистера Уайетта, но не его рассуждениям. Он говорит, что есть тридцать процентов вероятности, что Мейбл свернёт со своего пути. Я с этим согласен, но это ведь не значит, что он свернёт в сторону Сан-Фернандеса. В конце концов, он может пойти по другому пути.
  – Мистер Уайетт?
  Уайетт кивнул.
  – Да, это, конечно, верно.
  Брукс сложил ладони.
  – Итак, дело сводится к следующему. Риск того, что Мейбл ударит по нам, составляет промежуток от нуля до тридцати процентов. Даже если предположить, что случится худшее, риск всё же не более тридцати процентов. Я правильно говорю, мистер Уайетт?
  Уайетт кивнул.
  – Да, сэр. Но я хотел бы указать на пару обстоятельств, которые мне кажутся существенными. В 1900 году ураган накрыл Гальвестон, а в 1910 – Сан-Фернандес. Большой процент потерь и в том и в другом случае связан с одним и тем же явлением – наводнением.
  – Из-за дождей?
  – Нет, из-за структуры циклона и особенностей местной географии.
  Брукс сказал:
  – Продолжайте, мистер Уайетт. Капитан, я надеюсь, поправит вас, если вы допустите ошибку.
  – Давление воздуха внутри циклона сильно падает. Вследствие этого вода с поверхности океана поднимается вверх, футов на десять собственно в циклоне. Мейбл – циклон далеко не обыкновенный. Внутреннее давление тут очень низкое, и я полагаю, что вода должна подняться более, чем на двадцать футов. Футов на двадцать пять, может быть. – Он повернулся и указал на окно. – Если Мейбл придёт сюда, то с юга и, значит, прямо на залив. Здесь мелкие воды, а мы знаем, что происходит с приливной водой на мелководье – она резко поднимается. В заливе Сантего можно ожидать подъёма воды больше, чем на пятьдесят футов. В районе мыса Саррат он будет футов сорок пять. Водяной вал покатит прямо на базу. Вспомните, что в 1910 году базу пришлось строить заново, а тогда, кстати, ещё почти нечего было строить, база только создавалась.
  Он посмотрел на Брукса. Тот негромко сказал:
  – Продолжайте, продолжайте, мистер Уайетт. Вы ведь ещё не закончили, я думаю.
  – Нет, сэр. Теперь возьмём Сан-Пьер. В 1910 году население было уничтожено. Если то же произойдёт сейчас, людские потери составят тысяч тридцать. Большая часть города расположена на уровне мыса Саррат, и люди подготовлены к урагану не больше, чем это было в 1910 году.
  Брукс перевёл глаза на Шеллинга.
  – Ну, капитан, ошибся ли в чём-нибудь мистер Уайетт?
  Шиллинг нехотя сказал:
  – Нет, теоретически он совершенно прав. Но всё зависит от того, насколько точны результаты измерений, проделанных мистером Уайеттом и капитан-лейтенантом Хансеном.
  Брукс кивнул.
  – Да, я думаю, надо ещё раз присмотреться к Мейбл. Капитан, займитесь этим. Нужно сейчас же послать самолёт и лучшего лётчика.
  Уайетт немедленно сказал:
  – Не Хансена, с него достаточно.
  Шеллинг столь же быстро согласился.
  – Да, должна быть другая команда и другие испытатели.
  Уайетт внутренне напрягся.
  – Я считаю, что это высказывание бросает тень на мою профессиональную подготовку, – заметил он холодно.
  Брукс внезапно хлопнул ладонью по столу, словно выстрелил из пистолета.
  – Ничего подобного, – рявкнул он. – Между двумя специалистами есть разногласия, и мне нужно мнение третьего. Понятно?
  – Да, сэр, – сказал Уайетт.
  – Капитан, чего вы ждёте? Идите, организуйте вылет. – Проводив взглядом уходящего Шеллинга, Брукс, заметив, что Уайетт пребывает в нерешительности, сказал: – Подождите, мистер Уайетт. Я хочу поговорить с вами. – Он сложил ладони шалашиком и пристально посмотрел на Уайетта. – Чего вы от меня хотите, мистер Уайетт? Что бы вы сделали на моём месте?
  – Я бы вывел корабли в море, – быстро ответил Уайетт, – и на них весь персонал базы. Все самолёты я бы отослал в Пуэрто-Рико. И я бы во что бы то ни стало убедил президента Серрюрье в серьёзности ситуации. Я бы также эвакуировал отсюда всех американцев да и других иностранцев.
  – Легко сказать, – заметил Брукс.
  – Но есть ещё два дня.
  Брукс вздохнул.
  – Было бы всё просто, если бы дело этим ограничивалось. Но сейчас на острове введено военное положение. По всей видимости, близится гражданская война между повстанцами с гор и правительством. Вот почему на базе объявлена повышенная боевая готовность, весь американский персонал находится внутри. Более того, я только издал приказ, по которому все американские граждане должны ради безопасности укрыться на базе.
  – Фавель спускается с гор? – вырвалось у Уайетта.
  – Что-что?
  – Я слышал, что Фавель спускается с гор и движется сюда.
  Брукс кивнул.
  – Очень может быть. Он, видимо, не погиб. Президент Серрюрье обвинил американское правительство в том, что оно снабжает мятежников оружием. С ним вообще очень трудно разговаривать, а сейчас, я думаю, слушать мои рассуждения о погоде он тем более не будет.
  – А что, американское правительство, действительно, снабжает восставших оружием? – спросил Уайетт напрямик.
  Брукс рассвирепел.
  – Нет, конечно! Мы ведь открыто заявили, что наша политика здесь – никоим образом не вмешиваться во внутренние дела Сан-Фернандеса. У меня есть строгие указания на этот счёт. – Он посмотрел на тыльную сторону своих рук и глухо закончил. – Когда мы в своё время послали морскую пехоту в Доминиканскую республику, это отбросило нашу южноамериканскую политику лет на десять назад. Не следует повторять ошибок. – Словно осознав, что сказал слишком много, он забарабанил пальцами по столу и нахмурился. – Что касается эвакуации базы, – я решил оставаться. Вероятность того, что ураган придёт сюда, как вы сами сказали, тридцать процентов. Этим я могу рискнуть. А покидать базу сейчас, когда на острове возникла опасность войны, слишком опрометчиво. – Он улыбнулся. – Я обычно не разъясняю подчинённым причины моих решений, тем более иностранным подданным, но в данном случае я действую ради блага всех, кого это касается. Кроме того, я хочу воспользоваться вашими услугами. Я попрошу вас доставить письмо мистеру Росторну, британскому консулу в Сен-Пьере. В нём я разъясняю свою позицию в настоящей ситуации и приглашаю всех англичан в Сан-Фернандесе воспользоваться нашим гостеприимством и безопасностью. Письмо будет готово через пятнадцать минут.
  – Я возьму письмо, – сказал Уайетт.
  Брукс кивнул.
  – Что касается этого урагана, может быть, Серрюрье послушает англичан? Во всяком случае, попытайтесь что-нибудь сделать через Росторна.
  – Хорошо.
  – Ещё вот что. В любой достаточно большой организации происходит своего рода окостенение. Кое-кому становится неохота говорить начальству правду. Но всякие недомолвки только мешают нашему общему делу! Я благодарен вам за то, что вы привлекли моё внимание к этой проблеме.
  – Спасибо, сэр.
  В голосе Брукса появились иронические нотки.
  – Капитан Шеллинг – надёжный офицер. Я точно знаю, чего можно ожидать от него. Я надеюсь, что в будущем вы не будете испытывать затруднений в работе с ним.
  – Я тоже надеюсь.
  – Благодарю вас, мистер Уайетт. Письмо к мистеру Росторну принесут вам в кабинет.
  Возвращаясь к себе, Уайетт размышлял о разговоре с Бруксом и решил, что командующий достоин восхищения. Перед ним стояла острая дилемма, и он решил пойти по пути рассчитанного риска. Покинуть сейчас базу и оставить её антиамерикански настроенному Серрюрье значило навести на себя гнев вышестоящего начальства. Если Серрюрье займёт базу, выкурить его оттуда будет трудно, а то и вообще невозможно. С другой стороны, ураган был реальной опасностью, а следственные комиссии никогда не были снисходительны к тем морским офицерам, которые пытались списать свои промахи на стихийные бедствия. Базу можно было потерять и в том, и в другом случае, и Бруксу надо было принять взвешенное и единственное решение.
  С горечью Уайетт думал о том, что решение, которое принял Брукс, было неверным.
  
  IV
  
  Час спустя он вёл машину по улицам Сен-Пьера, направляясь в район доков, где находилась резиденция Росторна. Улицы были непривычно пустынны, и местный рынок, обычно шумный и полный движения, был закрыт и тих. Солдат не было видно, но полицейских было много, и они ходили группами по четыре человека. Впрочем, делать им было нечего, так как население города скрылось за дверьми и ставнями своих домов.
  Дом Росторна тоже был наглухо закрыт. С одного из верхних окон вяло свисал потрёпанный английский флаг. Уайетт долго колотил в дверь, пока услышал чей-то голос:
  – Кто там?
  – Моё имя – Уайетт. Я – англичанин. Разрешите войти.
  Щеколду отодвинули в сторону, образовалась щёлочка, потом дверь открылась пошире.
  – Входите, входите. Сейчас не время бродить по улицам.
  Уайетт однажды видел Росторна, когда тот посещал базу. Это был невысокого роста человек, который мог бы сойти за прототип Пиквика. Он занимался на острове коммерцией, а официальные его обязанности британского консула доставляли ему мало хлопот. Англичан здесь было мало, и его консульская деятельность состояла в основном из вызволения из кутузки пьяных английских моряков и распространения среди населения брошюр, с помощью которых правительство Англии пыталось пропагандировать британский образ жизни.
  Росторн склонил голову набок, стараясь в полумраке рассмотреть Уайетта.
  – Мне кажется, где-то я вас видел.
  – Мы встречались на мысе Саррат. Я там работаю.
  – Да-да, конечно, вы – тамошний метеоролог, вспоминаю.
  – У меня есть для вас письмо от капитана первого ранга Брукса, – Уайетт протянул конверт.
  – Пойдёмте в мой кабинет, – сказал Росторн и провёл Уайетта в затхлое помещение, обставленное мебелью девятнадцатого века и напоминавшее романы Диккенса. Портрет королевы на стене смотрел на герцога Эдинбургского, висевшего на противоположной. Росторн вскрыл конверт и сказал:
  – Почему командующий не позвонил мне, как обычно?
  Уайетт криво усмехнулся.
  – Телефонная сеть на базе надёжная, а вот городской сети он не очень доверяет.
  – А, это очень разумно, – заметил Росторн и стал читать.
  – Очень любезно со стороны командующего пригласить нас на базу, – сказал он через некоторое время. – Нас вообще-то так мало. – Он пощёлкал пальцем по письму. – Он пишет, что у вас есть какие-то сомнения насчёт урагана. Дорогой сэр, ураганов здесь не было с 1910 года.
  – Каждый находит нужным сообщить мне об этом, – с горечью сказал Уайетт. – Мистер Росторн, вам когда-нибудь приходилось ломать себе руку?
  Росторн опешил. Он немного подумал, затем сказал:
  – Ну да. В детстве.
  – То есть очень давно.
  – Лет пятьдесят тому назад. Но при чём тут…
  – Означает ли тот факт, что вы в детстве ломали руку, – перебил его Уайетт, – что завтра вы не сломаете её ещё раз?
  Росторн помолчал.
  – Всё понятно, молодой человек. Значит, вы серьёзно относитесь к этому урагану.
  – Да, – сказал Уайетт, стараясь произнести это как можно более убедительно.
  – Командующий Брукс – человек исключительно честный. Он пишет мне, что, если вы окажитесь правы, база отнюдь не будет самым безопасным местом на острове. Он советует мне принять это во внимание прежде, чем принимать решение. – Он посмотрел на Уайетта заинтересованно. – Расскажите-ка мне об этом урагане поподробнее.
  Уайетту вновь пришлось изложить свои соображения по поводу Мейбл. Росторн слушал внимательно, не пропускал ни малейшей детали, и часто прерывал повествование весьма уместными и точными вопросами. Когда Уайетт закончил, он сказал:
  – Значит так. Тридцать процентов за то, что этот ураган, столь насмешливо именуемый Мейбл, придёт сюда. Об этом говорят ваши цифры. Но есть ещё ваше чувство, говорящее о том, что он непременно придёт; и я думаю, этого не следует недооценивать, ни в коем случае! Я высоко ценю интуицию. Что мне делать, мистер Уайетт?
  – Командующий предложил, чтобы вы встретились с Серрюрье. Он полагает, что тот скорее выслушает англичан, нежели американцев.
  Росторн кивнул.
  – Да, скорее всего это так. Но увидеться с ним чрезвычайно трудно. – Он покачал головой. – К нему и в лучшие-то времена было не пробиться, а сейчас…
  – Можно всё же попробовать, – настаивал Уайетт.
  – Да-да, можно, – подтвердил Росторн, – даже нужно. – Он взглянул на Уайетта своими умными проницательными глазами. – Вы умеете убеждать, молодой человек. Пойдём сейчас же. От того, что сделает Серрюрье, зависит моё решение по поводу британских подданных.
  Президентский дворец был в кольце войск. Здесь располагались лагерем два батальона, и свет их костров разгонял нависшую над дворцом тьму. По дороге их автомобиль дважды останавливали, но благодаря Росторну тут же пропускали дальше. Наконец, они добрались до конечного пункта – охранного помещения у главных ворот дворца.
  – Мне нужно встретиться с мсье Ипполитом, главой протокольного отдела, – объявил Росторн офицеру, преградившему им путь.
  – А захочет ли мсье Ипполит видеться с вами? – высокомерно спросил офицер. Зубы ярко блестели на его тёмном лице.
  – Я – консул Великобритании, – твёрдо сказал Росторн. – И если я немедленно не увижусь с мсье Ипполитом, он будет рассержен. – Он помолчал и добавил: – И президент Серрюрье тоже.
  Ухмылка сошла с лица офицера при упоминании Серрюрье, и он заколебался.
  – Подождите, – рявкнул он и вошёл внутрь дворца.
  Уайетт окинул взором до зубов вооружённых солдат, окружавших машину, и спросил:
  – А почему Ипполит?
  – Это наша надежда на то, чтобы добраться до Серрюрье. У него достаточный вес во дворце, и Серрюрье прислушивается к нему, и в то же время он не настолько крупная фигура, чтобы я его боялся. Для меня он всё равно, что этот наглый щенок.
  «Наглый щенок» в этот момент вновь подошёл к ним.
  – Вы можете повидаться с мсье Ипполитом. – Он сделал солдатам жест рукой. – Обыщите их.
  Уайетт почувствовал на себе чёрные лапы солдата. Ему пришлось подчиниться этой унизительной процедуре, после которой его протолкнули через проход во дворец. За ним семенил Росторн, бормотавший сквозь зубы:
  – Ипполит ещё пожалеет об этом. Я устрою ему протокол. Он говорит по-английски, так что пара тёплых слов дойдёт до него.
  – Не стоит, – сказал Уайетт решительно, – наша главная цель – Серрюрье.
  Ипполит сидел в большом кабинете с высоким потолком, украшенным алебастровой лепниной. Он поднялся из-за прекрасного стола восемнадцатого века и вышел к ним с распростёртыми объятиями.
  – А, мистер Росторн! Что привело вас сюда в такое время? И так поздно? – Произношение у него было чисто оксфордское.
  Росторн, с трудом подавив желание бросить ему в лицо свои «пару тёплых слов», сухо сказал:
  – Я хочу видеть президента Серрюрье.
  Лицо Ипполита вытянулось.
  – Боюсь, это невозможно. Вы должны понимать, мистер Росторн, что пришли сюда в очень неудачное время.
  Росторн напыжился, насколько это было возможно при его маленьком росте, и Уайетту померещилось, что он заговорил как власть имеющий от имени всего имперского могущества.
  – Я здесь, – произнёс он, – чтобы передать послание от правительства Её Величества Королевы Великобритании, – сказал он торжественно. – Послание я должен вручить президенту лично. Я полагаю, что он будет раздосадован, если не получит его.
  Приятная улыбка исчезла с лица Ипполита.
  – Президент сейчас… совещается. Его нельзя беспокоить.
  – Должен ли я сообщить правительству, что президент отказался принять его послание?
  Лицо Ипполита покрылось капельками пота.
  – Нет, мне бы не хотелось формулировать это таким образом, – сказал он.
  – Мне тоже, – сказал Росторн, улыбаясь. – Но мне кажется, что президент мог бы сам сформулировать своё отношение к этому. Я не думаю, что ему нравится, когда другие люди действуют от его имени, совсем нет. Может быть, вы всё-таки спросите его, желает ли он видеть меня или нет.
  – Пожалуй, да, – нехотя согласился Ипполит. – Не могли бы вы мне сказать, по крайней мере, с чем связано это послание?
  – Не могу, – отрезал Росторн. – Это государственное дело.
  – Хорошо. Я пойду спрошу президента. Вы подождите здесь. – Он исчез из комнаты.
  Уайетт посмотрел на Росторна.
  – Вы не переборщили? – спросил он.
  – Если это дойдёт до Уайтхолла, – сказал Росторн, хмуря брови, – меня, конечно, тотчас же лишат работы. Но это единственный способ иметь дело с Ипполитом. Этот тип – трус. Он боится обращаться к Серрюрье, но ещё больше боится того, что произойдёт, если он не обратится к нему. Обычная вещь при тиранических режимах. Диктаторы предпочитают окружать себя вот такими медузами, как Ипполит.
  – Как вы думаете, он всё-таки примет нас?
  – Думаю, что да, – сказал Росторн. – Мы возбудили его любопытство.
  Ипполит вернулся через пятнадцать минут.
  – Президент примет вас. Пожалуйста, сюда.
  Они последовали за ним по богато орнаментированному коридору длиной, как им показалось, с полумилю, и остановились перед дверью.
  – Президент крайне обеспокоен нынешней ситуацией, – сказал Ипполит, – не поймите его неправильно, если вам покажется, что он… в плохом расположении духа, скажем так.
  Росторн понял, что Ипполит только что попал под горячую руку Серрюрье, и решил поднажать со своей стороны.
  – Он придёт в ещё более плохое расположение духа, когда узнает, как с нами здесь обращались, – бросил он. – Это неслыханная вещь, чтобы представителей иностранной державы обыскивали, как обыкновенных преступников.
  Ипполит, лицо которого приобрело какой-то грязно-серый оттенок, начал было что-то говорить, но Росторн, не обращая на него внимания, толкнул дверь и вошёл внутрь. Уайетт последовал за ним.
  Это был большой, почти без мебели зал, украшенный с тем же изяществом, что и другие помещения дворца. В дальнем его углу они увидели складной стол, вокруг которого стояло несколько человек в форменной одежде. Они всё что-то горячо говорили, пока маленький человек, сидевший спиной к двери, вдруг не стукнул кулаком по столу и не прокричал:
  – Найдите их, генерал! Найдите и сотрите в порошок!
  Росторн почти не шевеля губами, сказал Уайетту:
  – Серрюрье со своими генералами – Дерюйе, Лескюйе, Рокамбо.
  Один из них что-то прошептал на ухо Серрюрье, тот обернулся.
  – А, Росторн, вы хотели мне что-то сообщить?
  – Пошли, – сказал Росторн, и они начали пересекать пространство зала.
  Серрюрье сидел, облокотившись на стол, заваленный картами. Это был маленький, почти незаметный человечек с поднятыми плечами и впалой грудью. У него были коричневые глаза шимпанзе, в которых застыло выражение мольбы, словно их владелец никак не мог взять в толк, за что его можно ненавидеть или хотя бы не любить. Но голос его был груб и резок – голос человека, знавшего, что такое власть, и привыкшего командовать.
  Он поскрёб подбородок и сказал:
  – Вы выбрали неудачное время. А кто этот белый человек?
  – Это английский учёный, Ваше Превосходительство.
  Серрюрье пожал плечами, словно вычёркивая Уайетта из списка людей, с которыми стоит иметь дело.
  – Чего хочет британское правительство от меня?
  – Меня просили кое-что передать вам, – сказал Росторн.
  – Что именно? – проворчал Серрюрье.
  – Ценную информацию, Ваше Превосходительство. Мистер Уайетт – специалист-метеоролог, он имеет сведения о надвигающемся урагане – очень опасном.
  Челюсть Серрюрье отвисла.
  – И вы пришли ко мне сейчас, в такое время, чтобы поговорить со мной о погоде? – вопросил он, словно не веря своим ушам. – Сейчас, когда война у порога, вы тратите моё время на пустяки? – Он схватил со стола карту и, сжав её в своём чёрном кулаке, потряс ею под носом Росторна. – Я-то думал, что вы мне сообщите что-нибудь новое о Фавеле. О Фавеле, Фавеле – понимаете? Он сейчас меня интересует, а больше ничего.
  – Ваше Превосходительство… – начал Росторн.
  Серрюрье раздражённо прервал его.
  – На Сан-Фернандесе ураганов не бывает, об этом все знают.
  – Был в 1910 году, – вставил Уайетт.
  – У нас не бывает ураганов, – повторил Серрюрье, сверля Уайетта глазами. Внезапно он взорвался. – Ипполит! Ипполит, где, чёрт тебя возьми! А ну отправь этих дураков отсюда.
  – Но Ваше Превосходительство… – сделал ещё одну попытку Росторн.
  – На Сан-Фернандесе не бывает ураганов, – завопил Серрюрье. – Вы что, оглохли, Росторн? Ипполит, уведи их с глаз долой. – Он наклонился над столом, тяжело дыша. – А с тобой я поговорю попозже, Ипполит, – добавил он угрожающим тоном.
  Уайетт почувствовал, как Ипполит вцепился в его пиджак, и посмотрел на Росторна.
  – Пошли, – сказал Росторн уныло. – Мы передали наше сообщение, как могли.
  Он с подчёркнутым достоинством повернулся и зашагал к двери. Секунду поколебавшись, Уайетт последовал за ним. Когда они открыли дверь, вновь раздался истерический крик Серрюрье:
  – У нас не бывает ураганов, мистер английский учёный!
  В коридоре Ипполит тотчас переменился, исполнившись мстительной злобы. Он счёл, что Росторн обвёл его вокруг пальца, а, кроме того, почувствовал страх перед расправой, которую ему пообещал Серрюрье. Он крикнул взвод солдат, и те, не церемонясь, дотащили Уайетта и Росторна до ворот дворца и буквально выкинули на улицу.
  – Я ожидал чего-то подобного, – сказал Росторн, разглядывая разорванную полу своего пальто. – Но мы должны были попытаться.
  – Он сумасшедший, – сказал Уайетт. – Клинический случай очевидного, буйного помешательства.
  – Разумеется, – спокойно сказал Росторн. – А вы этого не знали? Лорд Эктон сказал однажды, что абсолютная власть абсолютно развращает. Серрюрье, конечно, до конца развращён, – вот почему все его так боятся. Я, кстати, стал сомневаться, что мы вообще выйдем отсюда.
  Уайетт помотал головой, словно отряхивая с себя паутину.
  – У нас не бывает ураганов, – сказал он, копируя Серрюрье, – как будто он отменил их президентским декретом. – На его лице было недоуменное выражение.
  – Давайте-ка уматывать отсюда, – сказал Росторн, оглядывая стоящих кругом солдат. – Где ваш автомобиль?
  – Вон там, – сказал Уайетт. – Я отвезу вас домой, потом заеду в «Империал».
  Послышался глухой рокот, шедший откуда-то с гор. Росторн наклонил голову набок, прислушиваясь.
  – Это гром, – сказал он. – Это что, ваш ураган уже здесь?
  Уайетт посмотрел на луну, плавающую вверху в безоблачном небе.
  – Это не гром, – сказал он. – По моему, кто-то из них нашёл другого – Серрюрье Фавеля или наоборот. – Он взглянул на Росторна. – Это орудийный огонь.
  
  Глава 3
  I
  
  Был уже поздний вечер, когда Уайетт подвёл машину к подъезду «Империала». Ему сильно досталось за это время. Уличные фонари либо сами погасли, либо были потушены умышленно (он предположил, что обслуживающий персонал электростанции просто сбежал); три раза его останавливала полиция и с подозрением осматривала автомобиль, один из немногих на пустынных улицах. Время от времени вспыхивала перестрелка, – то одиночная, то залпами, гулко прокатываясь вдоль улиц. Полиция и солдаты нервничали и готовы были стрелять в любой движущийся объект. И надо всем этим властвовал глухой рокот артиллерийской канонады, особенно отчётливый в тяжёлом ночном воздухе.
  Мысли Уайетта были в разброде. Он даже не знал, радоваться ему или огорчаться, если он встретит в «Империале» Джули. Если она отправилась на мыс Саррат, тогда ему уже ничего не придётся решать, а если она всё ещё в отеле, ему предстоял трудный выбор. Мыс Саррат, с точки зрения Уайетта, был не безопасным местом, но равным образом небезопасно было оказаться замешанным в борьбе воюющих сторон. Мог ли он, руководствуясь только своими предчувствиями, советовать кому-либо, и особенно Джули, не ехать на мыс Саррат?
  Он посмотрел на затемнённый отель и внутренне содрогнулся, сейчас ему предстоит решать, что же делать. Когда он был готов закрыть и запереть автомобиль, ему в голову пришла мысль. Он открыл капот и снял распределительный ротор. Теперь в любом случае автомобиль останется на месте.
  Фойе отеля было тёмным, только со стороны американского бара шёл слабый свет. Он направился туда, но внезапно остановился: сзади раздался стук отодвигаемого стула. Он повернулся.
  – Кто здесь?
  Послышался шорох, какая-то фигура тенью мелькнула на фоне окна, затем со стуком закрылась дверь, и всё стихло. Со стороны американского бара донёсся голос:
  – Кто там?
  – Это Уайетт.
  Джули бросилась ему на грудь, как только он вошёл в бар.
  – О, Дейв, я так рада, что ты здесь. Ты с базы? У тебя есть машина?
  – Машина есть. Но я не прямо с базы. А тебя ведь должен был кто-то туда отвезти?
  – Они приезжали, но меня тут не было, никого из нас не было.
  Тут Уайетт обнаружил, что находится в центре небольшой группы. Здесь были Доусон, Папегайкос из клуба «Марака» и женщина средних лет, которую он не знал. Сзади, за стойкой, виднелась фигура бармена.
  – Я была здесь, – говорила женщина. – Я спала в своей комнате, и никто не пришёл за мной. – Тон её был обиженным и агрессивным.
  – Ты, вероятно, не знаешь миссис Вормингтон, – сказала Джули.
  Уайетт кивнул головой.
  – Значит, вы оказались за бортом, – сказал он.
  – Не совсем. Когда мы с мистером Доусоном добрались до отеля и увидели, что никого уже нет, мы сели вот тут и стали думать, что делать дальше. В это время зазвонил телефон в кабинете администратора. Оказалось, что звонили с базы. Они проверяли, не остался ли кто-нибудь здесь, и сказали, что пришлют за нами грузовик, – но тут прямо посередине фразы связь оборвалась.
  – Вероятно, люди Серрюрье отрезали линию, – сказал Уайетт. – Они явно нервничают. Видно, не уверены в себе. Когда это произошло?
  – Около двух часов тому назад.
  Уайетту это не понравилось, но он ничего не сказал, не было смысла пугать присутствующих. Он улыбнулся Папегайкосу:
  – Привет, Эвменидес. Я не знал, что вас привлекает «Империал».
  Бледный грек произнёс уныло:
  – Мне говорили: приди сюда, если хочешь на базу. Доусон выпалил:
  – Этот грузовик будет с минуты на минуту, и нас заберут отсюда. – Он махнул рукой со стаканом в сторону Уайетта. – Мне кажется, вы не откажетесь выпить.
  – Да, это было бы кстати, – сказал Уайетт. – У меня был тяжёлый день.
  Доусон повернулся.
  – Эй, ты! Куда это ты направился? – Он подался вперёд и схватил маленького человечка, который выскользнул из-за стойки. Бармен отчаянно барахтался в лапе Доусона, но тот держал его крепко и быстро водрузил на место.
  – Знаете, он ещё и кассу прихватил с собою, – сказал он, обернувшись, Уайетту.
  – Оставьте его в покое, – сказал Уайетт устало. – Какое нам до этого дело? Весь персонал убежал. Один из них как раз выбирался отсюда, когда я вошёл.
  Доусон пожал плечами, разнял хватку и выпустил бармена на свободу.
  – Действительно, ну его к чёрту! Бар с самообслуживанием мне нравится больше.
  Миссис Вормингтон была настроена решительно.
  – Что ж, раз у вас есть машина, мы можем сами отправиться на базу.
  Уайетт вздохнул.
  – Не знаю, разумно ли это. Мы можем не пробиться туда. Молодчики Серрюрье готовы стрелять без предупреждений. Они сначала стреляют, а потом задают вопросы. Да и после вопросов они могут нас перестрелять.
  Доусон, вручая ему наполненный стакан, сказал:
  – Чёрт, но ведь мы американцы. Мы же не ссоримся с Серрюрье.
  – Мы это знаем, командующий Брукс знает, а Серрюрье – нет. Он убеждён, что американцы снабжают мятежников пушками – слышите грохот – и что Брукс только ждёт, чтобы, выбрав подходящий момент, нанести ему удар в спину.
  Уайетт пригубил виски и поперхнулся. Да, Доусон тяготел к сильным напиткам. Он с трудом сделал глоток и продолжал:
  – Я предполагаю, что Серрюрье сейчас сосредоточил вокруг базы приличные силы. Поэтому и машина за вами не пришла.
  Все молча смотрели на Уайетта. Наконец, миссис Вормингтон сказала:
  – Нет, я уверена в том, что командующий Брукс не оставит нас здесь, даже если ему придётся поднимать для этого морскую пехоту.
  – У командующего Брукса сейчас столько забот, что ему не до горстки американцев, оказавшихся в затруднительном положении, – сказал Уайетт холодно. – Он думает прежде всего о безопасности базы.
  Доусон обеспокоенно спросил:
  – А что, собственно, заставляет считать, что база в опасности?
  – Идёт беда, – сказал Уайетт, – я имею в виду не войну, а…
  – Есть тут кто-нибудь? – раздался голос из фойе, и Джули сказала:
  – Это Костон.
  Костон вошёл в бар. Он слегка прихрамывал, пиджак его был разорван, а правая щека была в крови.
  – Чертовски глупо получилось, – сказал он. – У меня кончилась кассета, пришлось вернуться. – Он осмотрел собравшихся в баре. – Я думал, вы все уже на базе.
  – С базой нет связи, – сказал Уайетт и объяснил ему, что произошло.
  – Да, вы упустили свой шанс, – сказал Костон мрачно. – Правительство отрезало базу от мира. Там сейчас установлен кордон. – Он посмотрел на Доусона с ироническим блеском в глазах. – Мистер Доусон, вам всё это должно понравиться. Какой материал для книги, а?
  Доусон сказал:
  – Да, конечно, может выйти неплохая книга. – Но в голосе его не было никакого воодушевления.
  – Я бы сейчас как следует выпил, – сказал Костон. Он повернулся к Уайетту.
  – Это ваша машина там, на улице? Полицейский разглядывал её, когда я входил.
  – Ничего с ней не сделается. А чем вы занимались?
  – Работал, – ответил Костон небрежно. – Тут, по-моему, ад разверзся. Ага, спасибо, – он принял от Папегайкоса стакан виски. Опустошив его наполовину в один присест, он продолжал, обращаясь к Уайетту: – Вы хорошо знаете этот остров? Предположим, вы были бы мятежником в горах и ожидали бы большую партию оружия на корабле – на большом корабле. Какое бы вы выбрали место, чтобы легко и незаметно разгрузить его и затем без проблем отправить в горы?
  Уайетт задумался.
  – Где-нибудь на северном побережье, это несомненно. Там местность довольно дикая. Я бы выбрал Кампо-де-лас-Перлас, где-нибудь в этом районе.
  – Дайте этому человеку в награду кокос, – сказал Костон. – Именно там в прошлом месяце был разгружен по крайней мере один корабль. Разведка Серрюрье проворонила его. И знаете что? Фавель-то жив. – Он похлопал себя по карманам. – Есть у кого-нибудь сигареты?
  Джули протянула ему пачку.
  – Откуда у вас кровь на лице?
  Костон приложил ладонь к щеке, затем с удивлением посмотрел на кончики пальцев.
  – Я пытался проникнуть к Серрюрье. Охрана обошлась со мной довольно сурово, один из них не снял с пальца кольцо. А может, это был кастет.
  – Я видел Серрюрье, – сказал Уайетт невозмутимо.
  – Ну! Правда? – воскликнул Костон. – Жаль, что я не знал. Я бы прошёл с вами. Я хочу задать ему пару вопросов.
  Уайетт принуждённо засмеялся.
  – Серрюрье – это не тот человек, которого можно о чём-то спрашивать. Он же типичный маньяк. Я думаю, от всего того, что происходит, он вообще сбрендил.
  – А что вам было нужно от него?
  – Я хотел довести до его сведения, что через два дня на этот остров обрушится ураган. Он вышвырнул нас вон и отменил ураган своим декретом.
  – Господи, – сказал Костон. – Этого ещё нам не хватало. Вы что, серьёзно?
  – Абсолютно.
  Миссис Вормингтон неожиданно взвизгнула.
  – Нам надо добраться до базы, – проговорила она сердито. – На базе мы будем в безопасности.
  Уайетт смотрел на неё некоторое время, потом сказал Костону вполголоса:
  – Мне надо поговорить с вами.
  Костон бросил взгляд на серьёзное лицо Уайетта и допил свой виски.
  – Я поднимусь в свою комнату за плёнкой. Пойдёмте со мной.
  Он поднялся со стула. Уайетт сказал Джули:
  – Я вернусь через пару минут.
  Они вышли в фойе. Костон достал фонарик, и они поднялись по лестнице на второй этаж. Уайетт сказал:
  – Всё это меня очень беспокоит.
  – Этот ураган?
  – Именно, – подтвердил Уайетт и в двух словах рассказал Костону о надвигающейся опасности, не особенно углубляясь в детали и предчувствия. – Некоторым образом я чувствую ответственность за этих людей внизу, – заключил он. – Я думаю, что Джули будет держаться молодцом, а вот вторая женщина – сомневаюсь. Она не молода и всё время на взводе.
  – Она вас измочалит, если вы не уймёте её, – сказал Костон. – Она, мне кажется, любит покомандовать.
  – А Эвменидес? Непонятно, что он за человек. У меня нет полной уверенности, что на него можно положиться. Доусон, конечно, другое дело.
  – Разве? Я не столь уверен в братце Доусоне, – сказал Костон, шаря лучом фонарика по комнате.
  – Понятно, – сказал Уайетт. – В общем, ситуация дрянная. Мне надлежит пасти это небольшое стадо и по возможности привести его в безопасное место, то есть за пределы города.
  Плетёный стул заскрипел, когда Костон сел на него.
  – Давайте без обиняков. Вы утверждаете, что ураган налетит на остров. Когда?
  – Через два дня, – сказал Уайетт. – Плюс-минус полсуток.
  – И когда он придёт, база будет разрушена.
  – Практически – да.
  – И Сен-Пьер?
  – И Сен-Пьер.
  – Так. И вы хотите вывести этих людей к горам. Но это значит идти прямо навстречу опасности, знаете ли.
  – Не обязательно, – сказал Уайетт. – Нам не нужно подниматься высоко, на сто футов выше уровня моря, и не нужен северный склон хребта. Подходящее место можно найти недалеко от Сен-Пьера. Где-нибудь по течению Негрито в сторону Сен-Мишеля.
  – Я бы не стал этого делать, – решительно возразил Костон. – Фавель ведь будет идти по Негрито вниз. Судя по канонаде, он сейчас уже в верхней части долины.
  – А откуда известно, что это пушки Фавеля? – неожиданно спросил Уайетт. – У Серрюрье тоже предостаточно артиллерии.
  В голосе Костона прозвучала обида.
  – Я свои задания хорошо выполняю, – сказал он. – Серрюрье был застигнут врасплох. Всего два часа назад большая часть его артиллерии образовала громадную пробку на дороге к северу от города. Если Фавель поторопится, он сможет всё это благополучно захватить. Послушайте, он просто поливает их огнём.
  – Эта партия вооружения, о которой вы говорили, была, вероятно, весьма крупной.
  – Может быть. Мне кажется, что он делает ставку на внезапный удар. Если он сейчас не прорвётся и не захватит Сен-Пьер, его дело – труба.
  – А если прорвётся, то потеряет свою армию, – заметил Уайетт.
  – Господи, мне это в голову не пришло. – Костон задумался. – Всё становится чертовски интересным. Как вы считаете, он знает об урагане?
  – Сомневаюсь. Послушайте, Костон. Мы теряем время. Надо успеть вывести людей в безопасное место. Вы поможете мне? Вы ведь, кажется, лучше, чем кто-либо, представляете себе, что здесь происходит.
  – Конечно помогу, старик. Но помните, у меня и своя собственная работа есть. Я поддержу вас во всём, что скажете, пойду с вами, прослежу, чтоб им никакая опасность не угрожала. Но после мне придётся отправиться по своим делам. Мой шеф не простит мне, если я не окажусь в нужное время в нужном месте. – Он усмехнулся. – Я, пожалуй, ещё расколю Доусона на какой-нибудь поступок. Это будет славно.
  Они вернулись в бар, и Костон громко сказал:
  – Уайетт должен сообщить нечто очень важное. Соберитесь вместе. А где Доусон?
  – Только что был здесь, – сказала Джули. – Наверное, вышел.
  – Ладно, – сказал Костон. – Я ему потом сам скажу, – я даже предвкушаю, как я это сделаю. Ну, мистер Уайетт, начинайте.
  Костон сел и стал перезаряжать миниатюрный магнитофон, который он вытащил из своего кармана.
  Уайетту уже надоело в который раз повторять свою информацию. Поэтому он даже не пытался что-то объяснять, а просто выложил голые факты. Когда он кончил, в баре наступила мёртвая тишина. Выражение лица грека не изменилось, скорее всего, он ничего не понял; Джули была бледна, но её подбородок был боевито задран кверху; щёки миссис Вормингтон побелели, и на них ярко выделялись два пунцовых пятна. Внезапно её прорвало.
  – Это смешно! – закричала она. – Американская база не может быть разрушена. Я требую, чтобы меня немедленно отправили на мыс Саррат.
  – Вы можете требовать хоть до посинения, – грубо сказал Уайетт. – Я в эту сторону не еду. – Он повернулся к Джули. – Мы должны выехать из Сен-Пьера и добраться до возвышенной местности. Это может оказаться трудным. Но у меня есть машина, и мы должны влезть в неё. Надо хорошо экипироваться – взять еду, медикаменты, воду и так далее. Продукты есть на кухне, минеральная и содовая – в баре.
  Миссис Вормингтон чуть не задохнулась от ярости.
  – Сколько отсюда до базы? – произнесла она, тяжело дыша.
  – Пятнадцать миль, – сказал Костон. – Вдоль берега залива. И учтите, между нами и базой армия. – Он сокрушённо покачал головой. – Нет, я бы не стал пытаться, миссис Вормингтон, в самом деле не стал бы.
  – Не знаю, как обстоят дела с вами, – продолжала бушевать миссис Вормингтон, – но нас, американцев, местные не тронут. Здешнее правительство поостережётся связываться с Америкой. Я считаю, что нужно двигаться к базе прежде, чем эти мятежники спустятся с гор.
  Папегайкос, стоявший сзади неё, внезапно схватил её за плечо и сказал:
  – Я думаю, вам лучше закрыть свой рот. – Его голос был мягок, но хватка крепкая. Миссис Вормингтон захлопала глазами.
  – Я думаю, вы глупый женщина. – Он посмотрел на Уайетта. – Продолжайте.
  – Я говорил, что нам надо загрузить машину едой и водой и поскорей уезжать отсюда, – сказал Уайетт усталым голосом.
  – На сколько дней мы должны рассчитывать? – задала Джули практический вопрос.
  – По крайней мере, на четыре, а лучше – на неделю. После урагана здесь будет полная разруха.
  – Прежде, чем выходить, надо поесть, – сказала она. – Думаю, что все голодны. Я посмотрю, что осталось па кухне. Бутерброды сойдут?
  – Если их достаточно, – улыбнулся Уайетт.
  Миссис Вормингтон резко выпрямилась.
  – Ладно, я думаю, что вы все сошли с ума, но не оставаться же мне здесь одной. Придётся быть вместе с вами. Пошли, дитя, приготовим бутерброды. – Она взяла свечу и жестом позвала Джули за собой.
  Уайетт посмотрел на Костона, прятавшего свой магнитофон.
  – Что вы думаете насчёт пистолетов? – спросил он. – Они могли бы нам пригодиться.
  – Дорогой мой, – сказал Костон, – там оружия уже больше, чем достаточно. Если нас остановят и обыщут люди Серрюрье, то, найдя у нас хоть один пистолет, они нас тут же пристрелят. Я бывал в своей жизни в переделках и никогда не имел при себе оружия. Этому я обязан своей жизнью.
  – Что ж, это разумно, – согласился Уайетт. Он посмотрел на грека, стоявшего у стойки. – У вас есть пистолет, Эвменидес?
  Папегайкос коснулся рукой груди и кивнул.
  – У меня есть.
  – Тогда вы не едете с нами, – подчёркнуто сказал Уайетт, – можете идти пешком, сами.
  Грек сунул руку в карман пиджака и вытащил короткоствольный револьвер.
  – Вы тут что, командир? – спросил он, улыбаясь и как бы взвешивая револьвер в руке.
  – Именно, – сказал Уайетт твёрдо. – Вы ничего не знаете об ураганах и их последствиях, вы не знаете, как найти наилучшее место для укрытия, а я знаю. Я – специалист, и поэтому я командую.
  Папегайкос принял решение. Он положил револьвер на стойку и быстро отошёл от неё. Уайетт, надув щёки, с облегчением выдохнул. Костон засмеялся.
  – Идёт, Уайетт, – сказал он. – Вы настоящий командир, если только вы не позволите этой миссис Вормингтон оседлать вас. Я надеюсь, вы не пожалеете, что взялись за дело.
  В это время вошла Джули, неся тарелку с бутербродами.
  – Это для начала. Сейчас будут ещё. – Она мотнула головой в сторону кухни. – Мы натерпимся с этой, – сказала она сумрачно.
  Уайетт чуть не застонал.
  – Что ещё?
  – Это тип организатора. Знаешь, любительница раздавать приказы. Она там меня совершенно загоняла, и при этом сама ровным счётом ничего не сделала.
  – Не обращайте на неё внимание и всё, – сказал Костон. – Она отстанет, если увидит, что никто её не замечает.
  – Ладно, – сказала Джули и снова скрылась на кухне.
  – Давайте сделаем запас воды, – сказал Уайетт.
  Он направился к бару, но остановился, когда Костон воскликнул:
  – Стойте! Слушайте!
  Уайетт напряг слух и услышал скрежещущий звук.
  – Кто-то пытается завести ваш автомобиль, – предположил Костон.
  – Ну-ка проверим, – сказал Уайетт и через фойе направился к входной двери. Выйдя на улицу, он увидел на переднем сиденье машины тёмную фигуру и услышал жужжание стартера. Наклонившись, он глянул внутрь и увидел Доусона. Рванув дверь, он просунулся в машину и рявкнул:
  – Какого чёрта вы тут делаете?
  Доусон вздрогнул и резко повернул голову.
  – О, это вы, – сказал он с облегчением. – Я думал это тот тип.
  – Какой тип?
  – Полицейский. Он хотел завести машину, но у него ничего не вышло, и он ушёл. Я решил: дай-ка проверю, но у меня она тоже не заводится.
  – Вы лучше вылезайте и отправляйтесь в отель, – сказал Уайетт. – Я предусмотрел такую возможность и снял ротор распределителя.
  Он посторонился, выпуская Доусона из машины.
  – А вы хитрец, – сказал Доусон.
  – А зачем терять машину? – ответил Уайетт. Он посмотрел поверх плеча Доусона и вдруг замер.
  – Спокойно, – сказал он вполголоса. – Полицейский возвращается. Да ещё и не один.
  – Дьявол, скорее бежим в отель, – сказал Доусон.
  – Оставайтесь на месте и помалкивайте, – быстро проговорил Уайетт, – они могут подумать, что мы бежим от них, и погонятся за нами. Не следует вмешивать других в это дело.
  Доусон сначала напрягся, потом расслабился. Уайетт смотрел, как к ним, не торопясь, приближались четыре полицейских. Когда они поравнялись с ними, один из них спросил:
  – Что это вы тут делаете, белые люди?
  – Я думал, что кто-то пытается угнать мой автомобиль.
  – Кто? Этот?
  – Нет, другой. Это мой друг.
  – Где вы живёте?
  Уайетт кивнул в сторону отеля.
  – В «Империале».
  – О, вы богач. А этот, ваш друг?
  – Тоже в отеле.
  Доусон потянул Уайетта за рукав.
  – Что всё это значит, чёрт возьми?
  – О чём говорит ваш друг? – спросил полицейский.
  – Он не понимает языка. Он спрашивает, что вы говорите.
  Полицейский расхохотался.
  – Мы, значит, спрашиваем об одном и том же. – Он уставился на них. – Нехорошо в такое время быть на улице, белый человек. Лучше бы вам находиться в вашем богатом отеле.
  Он повернулся, чтобы уйти, и Уайетт потихоньку перевёл дух, но другой полицейский что-то сказал вполголоса, и первый вновь обратился к Уайетту:
  – Вы из какой страны?
  – Можете считать меня англичанином, – сказал Уайетт. – Но я приехал сюда из Гренады. Мой друг – американец.
  – Американец! – полицейский сплюнул на землю. – Вы, как англичанин, знаете человека по имени Мэннинг?
  Уайетт покачал головой.
  – Нет. – Имя показалось ему отдалённо знакомым, но точно он припомнить не мог.
  – А Фуллера?
  Опять что-то замкнулось в голове Уайетта.
  – Я, кажется, слышал о них. Они живут на северном побережье?
  – Вы с ними встречались?
  – Никогда в жизни не видел, – откровенно ответил Уайетт.
  Один из полицейских подошёл поближе и ткнул пальцем во Уайетта:
  – Этот человек работает у американцев, на мысе Саррат.
  – Ага. Но вы говорили, что живёте в отеле. Значит, вы мне солгали?
  – Я не солгал. Я остановился здесь вечером. Вы же сами прекрасно знаете, что путь на базу закрыт.
  Полицейского, однако, это не убедило.
  – Вы продолжаете утверждать, что не знаете Фуллера и Мэннинга?
  – Нет, не знаю.
  – Извините, белый человек, но я должен обыскать вас. – Он сделал знак своим товарищам.
  – Эй! – в тревоге воскликнул Доусон. – Что они собираются делать?
  – Ведите себя тихо, – сквозь зубы проговорил Уайетт. – Они будут нас обыскивать. Не сопротивляйтесь. Чем скорее кончат, тем лучше.
  Второй раз за день он испытал унижение от того, что его обыскивают. На этот раз обыск был более основательным. Охранники во дворце интересовались главным образом оружием, а эти искали что-то ещё. Карманы Уайетта были опустошены, и их содержимое передано старшему из полицейских.
  Он с любопытством стал копаться в бумажнике Уайетта.
  – Что ж, вы действительно работаете на мысе Саррат, – сказал он, осмотрев документы. У вас американский пропуск. Какую военную работу вы делаете там?
  – Никакой. Я гражданский специалист, направленный сюда Британским правительством. Я занимаюсь метеорологией.
  Полицейский осклабился.
  – А может, вы американский шпион?
  – Чепуха!
  – Вашего друга, американца, мы тоже обыщем.
  Чёрные лапы схватили Доусона, и он начал сопротивляться.
  – Уберите свои грязные руки! – завопил он.
  Полицейский не понял слов, но тон Доусона не оставлял никаких сомнений. Тотчас у него в руке оказался револьвер, и Доусон увидел прямо перед собой дуло.
  – Дурак! – бросил Уайетт. – Не трепыхайтесь. Пусть они обыщут вас. Обыщут и отпустят.
  Но он тут же понял, что зря это сказал. Полицейский издал возглас триумфа и вытащил из-под пиджака Доусона автоматический пистолет.
  – А! Вооружённые американцы гуляют по улицам в такое время, – сказал старший. – Пойдёмте-ка с нами.
  – Послушайте, – начал было Уайетт, но замолк, почувствовав, как ему в шею упёрлось дуло револьвера. Он закусил губу. Полицейский махнул рукой, приказывая им двигаться.
  – Вы идиот! – прошипел Уайетт Доусону. – Какого чёрта вам понадобился пистолет? Теперь мы очутимся в одной из тюрем Серрюрье.
  
  II
  
  Костон осторожно вышел из глубокой тени и посмотрел в ту сторону, куда быстро уходила небольшая группа людей. Затем он повернулся и поспешил через фойе в бар. Как раз в этот момент миссис Вормингтон и Джули принесли новую порцию бутербродов. Папегайкос занимался тем, что доставал из бара бутылки с содовой и ставил их на стойку.
  – Уайетта и Доусона загребли полицейские, – сообщил Костон. – У Доусона был пистолет, и полицейским это не понравилось. – Он бросил многозначительный взгляд на грека, тот потупил глаза.
  Джули со стуком опустила на стол кофейник.
  – Куда же их повели?
  – Не знаю. Наверное, в местную кутузку. Эвменидес, вы знаете, где это?
  – Площадь Чёрной Свободы, – сказал грек и покачал головой, – оттуда их не удастся вытащить.
  – Посмотрим, – сказал Костон. – Мы должны приложить все усилия для этого. У Уайетта остался ротор распределителя. Без него от машины нет проку.
  Миссис Вормингтон проговорила скрипучим голосом:
  – Есть же другие машины.
  – Это идея, – сказал Костон. – Эвменидес, у вас есть машина?
  – Была. Но военные её взяли.
  – Дело не в машине, – сказала Джули. – Дело в том, как нам вызволить Дейва и Доусона из рук полиции.
  – Мы этим займёмся, конечно, но машина нам нужна сейчас. – Костон потёр рукой щёку. – До доков отсюда слишком далеко. Пешком не доберёшься.
  Эвменидес пожал плечами.
  – Нам нужна машина, а не скуна.
  – Что? – с удивлением спросил Костон. – А, вы хотите сказать шхуна! Нет, нам нужен британский консул. Он живёт там. Может быть, если мы задействуем официальную власть да ещё подключим прессу, нам удастся освободить Уайетта и Доусона. – Он с сожалением посмотрел на бутерброды. – Чем скорее я попаду туда, тем лучше.
  – У вас всё же есть время, чтобы проглотить чашечку кофе, – сказала Джули. – И захватите с собой бутерброды.
  – Спасибо, – сказал Костон, принимая из её рук чашку. – Здесь есть какая-нибудь кладовая?
  – Нет, кладовой нет, – сказал грек.
  – Жаль. – Костон оглядел помещение бара. – Вам лучше уйти отсюда. В теперешней ситуации могут начаться всякие безобразия, и любители лёгкой наживы несомненно зайдут сюда хотя бы за выпивкой. Я думаю, сюда в первую очередь. Вам надо подняться наверх. Небольшая баррикада на лестнице тоже не помешает.
  Он обвёл оценивающим взглядом фигуру Эвменидеса.
  – Я надеюсь, вы присмотрите за женщинами в моё отсутствие?
  – Я посмотрю за всем, – сказал грек.
  Эти слова не очень обнадёжили Костона, но делать было нечего. Он допил кофе, положил пакет с бутербродами в карман и сказал:
  – Я вернусь, как только смогу. Постараюсь вместе с Уайеттом.
  – Не забудьте о мистере Доусоне, – напомнила миссис Вормингтон.
  – Постараюсь, – сказал Костон сухо. – Не покидайте отель. Мы и так уже достаточно разобщены.
  Эвменидес вдруг сказал:
  – У Росторна была машина. Я видел. У неё особый. Этот… – он защёлкал пальцами, подыскивая нужное слово.
  – Дипломатический номер? – подсказал Костон.
  – Вот.
  – Это может быть полезным. Ладно. Я пошёл. Надеюсь вернуться часа через два. Пока.
  Он покинул бар, пересёк фойе и некоторое время смотрел через стеклянную дверь на улицу. Убедившись, что там никого нет, он толкнул дверную вертушку и вышел.
  Он двинулся по направлению к той части города, где были доки, стараясь держаться ближе к стенам домов. Посмотрев на часы, он удивился – ещё не было десяти, хотя ему казалось, что наступила ночь. При удачном стечении обстоятельств он мог бы вернуться в «Империал» к двенадцати часам.
  Поначалу он шёл быстро, скользя по пустынным улицам, как привидение. Ближе к докам он почувствовал, что вступает в район, занятый армией. Тёмные улицы то и дело освещались фарами проезжавших грузовиков, издали доносился топот марширующих солдат.
  Он остановился, затем нырнул в какой-то подъезд и, достав карту, сверился с ней, водя по ней лучом карманного фонарика. Выходило, что добраться до Росторна было чертовски трудным делом. Неподалёку находилась старая крепость Сан-Хуан, которую Серрюрье использовал в качестве арсенала. Не удивительно, что вокруг было так много войск. Армейские части, расположившиеся в долине Негрито, снабжались боеприпасами из этой крепости, чем и объяснялось постоянное движение грузовиков.
  Костон, вглядываясь в карту, старался найти наиболее подходящий обходной маршрут. Он понял, что придётся потратить лишний час времени, но другого выхода не было. Вдали прокатился гром артиллерийской стрельбы и затих. Наступила мёртвая тишина. Костон оглянулся по сторонам и пересёк улицу, досадуя на то, что его кожаные ботинки при каждом шаге слегка поскрипывали. Он завернул за угол и пошёл в сторону от крепости Сан-Хуан.
  Его интересовало, почему прекратился артиллерийский огонь. В своей жизни он повидал немало боевых действий в Конго, Вьетнаме, Малайзии, научился придавать значение таким деталям и делать из них выводы.
  Прежде всего, орудия без сомнения принадлежали Фавелю, он сам видел, как правительственная артиллерия безнадёжно застряла где-то на окраине Сен-Пьера. Пушки Фавеля стреляли, разумеется, не в воздух, значит, перед ними находились главные сухопутные силы Серрюрье, которые он бросил вверх по Негрито при первых же признаках опасности. Теперь огонь прекратился, и это означало, что войска Фавеля передвигаются, скорее всего вперёд, атакуя пехоту Серрюрье, потрёпанную артиллерийскими снарядами. Подтверждением этому могли быть новые залпы, если они будут ближе, значит, наступление Фавеля проходит успешно.
  Фавель выбрал для атаки ночное время. В этом у него был несомненный опыт, и его люди были хорошо подготовлены к боевым действиям ночью ив горах. Любой из его солдат стоил двух солдат Серрюрье до тех пор, пока Фавелю удавалось диктовать свои условия битвы. Но на равнине, оказавшись под прессом артиллерии и авиации Серрюрье, его войска должны были быть разгромлены. Он страшно рисковал, направляя их по долине Негрито к заливу Сантего, но пока его риск оправдывался его успешной стратегией и тупоумием артиллерийских генералов Серрюрье, не имевших представления об элементарной логике.
  Костон был так увлечён этими рассуждениями, что чуть было не налетел на полицейский патруль. В последний момент он остановился и юркнул в тень. Патруль прошёл мимо и он с облегчением перевёл дух. К тому времени, когда он добрался до Росторна, ему удалось избежать встречи с тремя патрулями. Но это сильно задержало его, и когда он постучал в дверь дома, было уже очень поздно.
  
  III
  
  Джеймс Фаулер Доусон был удачливым писателем. Критики хвалили его и прочили ему славу лауреата Нобелевской премии, его книги раскупались нарасхват и приносили громадные доходы. Он рассчитывал на то, что в будущем эти доходы будут расти, и так как любил деньги, то всеми силами старался поддерживать в глазах читателей тот образ, который он как-то скроил по собственному усмотрению и который пропагандировался во всём мире его агентами.
  Его первый роман «Тарпон» был опубликован в год смерти Хемингуэя. В это время он был начинающим писателем, поставлявшим в американские спортивные журналы очерки и статейки о том, как славно охотиться на радужную форель или о том, какие чувства испытывает человек, целясь из ружья в гризли. Успех этих статеек был средним, и Доусон жил впроголодь. Когда «Тарпон» оказался первым в списке бестселлеров, никто не удивился больше, чем сам Доусон. Он знал, что вкусы читателей переменчивы, что хорошо писать – это ещё не всё, и чтобы закрепить успех, нужно стать заметной фигурой на общественном небосклоне.
  И он решил подхватить мантию, упавшую с плеч Хемингуэя и стать мужчиной из мужчин. Он охотился на слонов и львов в Африке; он ловил рыбу в Карибском море и у Сейшельских островов; он взбирался на горные вершины Аляски; он летал на собственном самолёте и, как и Хемингуэй, попал в катастрофу. Как ни странно, везде под рукой оказывались фотографы, и все события его бурной жизни были запечатлены на плёнке.
  Но он всё же не был Хемингуэем. Львы, которых он убивал, были жалкими, затравленными животными, загнанными в кольцо охотников, да и то он не убил ни одного льва с первого выстрела. Штурм горных вершин состоял в том, что его буквально вносили туда искусные и хорошо оплаченные альпинисты. Он ненавидел самолёт, боялся летать на нём и залезал в кабину только тогда, когда было необходимо подновить свой образ. Вот рыбную ловлю он любил и достиг в ней неплохих результатов. Но, несмотря ни на что, он был хорошим писателем, хотя всегда опасался, что скоро выдохнется и провалится с очередным романом.
  Пока его образ был покрыт глянцем, пока его имя мелькало на первых страницах газет, пока деньги текли в его кошелёк, он был вполне счастлив. Было приятно, что тебя хорошо знают в столичных городах, встречают в аэропортах газетчики и фотографы и спрашивают твоё мнение о событиях в мире. Если случались какие-то затруднения, то одно лишь упоминание его имени всегда помогало ему, так что, когда они с Уайеттом очутились в тюрьме, он не особенно обеспокоился. Он и раньше бывал в тюрьмах – мир не раз смеялся над эскападами Большого Джима Доусона, но всегда не больше, чем на несколько часов. Символический штраф, пожертвование в фонд помощи сиротам, извинение от имени Джима Доусона – и его освобождали. У него были все основания считать, что и сейчас будет так же.
  – Хорошо бы выпить, – сердито сказал он. – Эти сволочи забрали мою фляжку.
  Уайетт осмотрел камеру. Здание, в котором она находилась, было старым, дверь была обыкновенная, без современных ухищрений из толстых металлических прутьев. Но каменные стены были мощные, и единственное окошко помещалось под самым потолком. Даже встав на стул, он с трудом мог дотянуться до него, а рост у него был не маленький. Он смог разглядеть туманные очертания строений во дворе и понял, что они находятся на третьем этаже здания, где размещался полицейский участок.
  Он слез со стула и спросил Доусона:
  – Зачем вам понадобился пистолет?
  – Да я всегда ношу его при себе. Человек с моим положением часто попадает в неприятные ситуации. Всегда есть чокнутые, которым не нравится то, что я пишу, или парни, которые хотят доказать, что они покруче меня. У меня, кстати, есть разрешение на ношение оружия. Несколько лет назад я стал получать письма с угрозами, и вокруг дома происходили странные вещи. В общем, пистолет мне нужен.
  – Не знаю, насколько это так даже в Штатах, – сказал Уайетт, – но здесь мы из-за этого попали в тюрьму. Ваша лицензия здесь никого не интересует.
  – Ничего, мы выберемся отсюда без труда, – сердито бросил Доусон. – Главное, нужно повидать кого-нибудь поважнее этих мелких чинов, сказать им, кто я, и нас обоих отпустят.
  Уайетт посмотрел на него с удивлением:
  – Вы что, серьёзно?
  – Разумеется, чёрт побери! Меня ведь все знают. Правительство этой поганой банановой республики поостережётся портить отношения с дядей Сэмом. Этот случай будет в заголовках всех газет мира, и этот тип, Серрюрье, не захочет усугублять свои дела, которые и так обстоят для него не лучшим образом.
  Уайетт глубоко вздохнул.
  – Вы не знаете Серрюрье. Он не любит американцев. Это во-первых. И во-вторых, ему наплевать на вас, даже если он о вас и слышал, в чём я сильно сомневаюсь.
  Доусона задело кощунственное высказывание Уайетта.
  – Не слышал обо мне? Как он мог не слышать обо мне!
  – Вы слышали орудийную стрельбу? – спросил Уайетт. – Так вот, Серрюрье борется за свою жизнь – понимаете? Если победит Фавель, Серрюрье каюк. Сейчас ему не до дядюшки Сэма или кого-нибудь другого. Он, заметьте, как всякий плохой врач, предпочитает не афишировать свои ошибки. И если ему доложат о нас, то в подвале этого дома, вполне вероятно, будет вечеринка со стрельбой, и мы будем гостями. Так что я молю Бога, чтобы ему не донесли о нас. Я надеюсь, что его подчинённые достаточно безынициативны.
  – Но должен же быть суд, – возмущался Доусон. – Я вызову моего адвоката.
  – Ради Бога! – взорвался Уайетт. – Где вы находитесь, на луне? Серрюрье за последние семь лет казнил двадцать тысяч человек без суда и следствия. Они попросту исчезли, молитесь, чтобы мы не присоединились к ним.
  – Но это же ерунда! – заявил Доусон. – Я уже пять лет приезжаю на Сан-Фернандес. Здесь отличная рыбалка. И я ничего об этом не слышал. Я встречался и с правительственными чиновниками, и с простыми людьми. Они все отличные ребята. Конечно, они чёрные, но я из-за этого не отношусь к ним хуже.
  – Очень благородно с вашей стороны, – заметил Уайетт язвительно. – Не могли бы вы назвать имена этих ребят? Это очень интересно.
  – Конечно. Ну, во-первых, министр внутренних дел – Дескэ. Самый лучший из них. Он…
  – Не надо, – простонал Уайетт, садясь на стул и закрывая лицо руками.
  – А что?
  Уайетт посмотрел на него.
  – Послушайте, Доусон. Я постараюсь вам рассказать о нём совсем коротко. Этот отличный парень Дескэ был шефом тайной полиции Серрюрье. Серрюрье говорил: «Сделай это». И Дескэ делал. И всё это кончалось целым рядом убийств. Но Дескэ однажды допустил промах. Один из смертников выжил и ускользнул из его рук. Это его пушки гремят там, в горах, Фавеля. – Он похлопал Доусона по плечу. – Серрюрье не простил этого Дескэ. И как вы думаете, что случилось с ним?
  Доусон сидел, как пришибленный.
  – Откуда я знаю?
  – И никто не знает. Дескэ исчез. Как сквозь землю провалился. Или испарился. По моему предположению, он закопан в землю где-то на территории замка Рамбо.
  – Но ведь он был таким хорошим, приветливым малым, – сказал Доусон и покачал в недоумении головой. – Как же я всего этого не заметил? Ведь писатель должен разбираться в людях. Мы с Дескэ даже рыбу вместе ловили. Во время рыбной ловли ведь как-то можно узнать человека, правда?
  – Вовсе не обязательно. У людей, подобных Дескэ, мозг разбит на секции. Скажем, если кто-то из нас убьёт человека, это останется с ним на всю жизнь, повлияет на него. Но с Дескэ иначе. Он убивает человека и тут же забывает об этом. Это не беспокоит его ни в малейшей степени и никак на нём не сказывается.
  – Господи! – произнёс Доусон в ужасе. – Я ловил рыбу с убийцей!
  – Больше уже не придётся, – жёстко сказал Уайетт. – Вы вообще больше ни с кем не будете ловить рыбу, если мы не выберемся отсюда.
  Доусон разразился гневными тирадами.
  – Чем занимается американское правительство, чёрт побери! У нас здесь база, почему мы не избавили этот остров от всякой нечисти!
  – Меня просто тошнит от ваших рассуждений, – сказал Уайетт. – Вы не знаете того, что творится под самым вашим носом, а когда вам дают щелчок по носу, то кричите «караул» и бежите за помощью к вашему правительству. А оно придерживается на этом острове политики невмешательства. Если оно повторит здесь опыт с Доминиканской республикой, то испортит дипломатические отношения со всеми другими странами этого полушария. Русские просто животы надорвут от смеха. Так что лучше всего действовать именно так. А потом, свободу нельзя поднести людям на блюдечке, они сами должны её взять. Фавель это знает, и он этим сейчас занимается. – Он посмотрел на странно поникшую фигуру Доусона, сидевшего на кровати.
  – Вы хотели взять мою машину, не так ли? Не полицейский, а вы хотели её увести.
  Доусон кивнул.
  – Я поднялся наверх и услышал, как вы с Костоном говорили об урагане. Я испугался и решил, что лучше мне удрать.
  – И вы могли покинуть всех нас?
  Доусон горестно покивал головой.
  – Не понимаю, – сказал Уайетт. – Я этого не понимаю. Вы – Доусон, Большой Джим Доусон, человек, с которым, как полагают, никто не может сравниться в стрельбе, борьбе, пилотировании самолёта. Что случилось с вами?
  Доусон лёг на кровать и отвернулся к стенке.
  – Идите к чёрту, – послышался его сдавленный голос.
  
  IV
  
  За ними пришли в четыре часа утра, вытащили их из камеры и погнали куда-то по коридору. Кабинет, куда их привели, был голым и мрачным, как все такие кабинеты во всём мире. Типичной была и фигура сидевшего за столом. Тёмные холодные глаза и равнодушный взгляд можно встретить в любом полицейском участке Нью-Йорка, Лондона или Токио, и то, что у человека был тёмный цвет кожи, не имело никакого значения.
  Человек долго бесстрастно смотрел на арестованных, затем сказал кому-то:
  – Ты – дурак. Мне они нужны порознь. Уведи вот этого.
  От ткнул авторучкой во Уайетта, и того немедленно вывели из кабинета и препроводили обратно в камеру. Щёлкнул ключ в замке, и Уайетт остался один.
  Он прислонился к стене и стал размышлять о том, что может с ним произойти. Вероятно, его ожидает участь Дескэ, и надежды на освобождение теперь приходилось связывать только с Фавелем. Его пушек в последнее время не было слышно, и Уайетт не имел представления о том, каково сейчас положение его войск. Если Фавель не захватит Сен-Пьер, то его либо расстреляют, либо он утонет в этой камере, когда воды залива Сантего поглотят город.
  Он сел на стул и продолжал размышлять. Полицейский, который их арестовал, проявил большой интерес к Мэннингу и Фуллеру, двум англичанам с Северного побережья. Было непонятно, зачем они понадобились ему сейчас, когда в разгаре была гражданская война. Потом он вспомнил, как Костон говорил что-то о поставках оружия и спрашивал о месте, где оно разгружалось, Кампо-де-лас-Перлас. Если эти двое были замешаны в этом, ничего удивительного в интересе полиции к их деятельности не было. Равно как и к деятельности других англичан на Сан-Фернандесе.
  Затем Уайетт, почувствовав страшную усталость, растянулся на кровати и заснул.
  Его разбудили, когда первые лучи рассвета проникли в камеру через окошко под потолком. Снова его повели по коридору и грубо втолкнули в ту же мрачную комнату. Доусона в ней не было, а полицейский за столом улыбался.
  – Входите, мистер Уайетт. Садитесь.
  Это звучало не как приглашение, а как приказ. Уайетт сел на жёсткий стул и скрестил ноги. Полицейский заговорил по-английски:
  – Я инспектор Розо, мистер Уайетт. Как вы находите мой английский? Я выучил его на Ямайке.
  – Хороший английский, – подтвердил Уайетт.
  – Очень приятно, – сказал Розо. – Я надеюсь, мы поймём друг друга. Когда вы в последний раз встречались с Мэннингом?
  – Я вообще никогда с ним не встречался.
  – Ас Фуллером?
  – И с Фуллером тоже.
  – Но вы знаете, где они живут. Вы сами признали это.
  – Я ничего не признавал. Я сказал вашему полицейскому, что я слышал, что они живут на северном побережье. И кроме того, я сказал ему, что я никогда не видел ни того, ни другого.
  Розо уткнулся в лист бумаги, лежавший перед ним. Не поднимая глаз, он спросил:
  – Когда вас завербовала американская разведка?
  – Чёрт возьми! – взорвался Уайетт. – Что за чепуха!
  Розо резко поднял голову.
  – Значит, вы состоите в английской? Вы британский шпион?
  – Вы с ума сошли, – с негодованием сказал Уайетт. – Я учёный, метеоролог. И я вам кое-что скажу в связи с этим. Если вы в течение двух дней не эвакуируете людей из города, вы получите такое месиво, какого никогда в своей жизни не видывали. Приближается ураган.
  Розо терпеливо улыбнулся.
  – Да, мистер Уайетт. Мы знаем, под какой крышей вы работаете. Мы также знаем, что англичане и американцы тесно сотрудничают с Фавелем, чтобы свергнуть законное правительство нашей страны.
  – Хватит, – воскликнул Уайетт и хлопнул ладонью по столу. – С меня достаточно. Я хочу встретиться с британским консулом.
  – Вы хотите видеть Росторна? – спросил Розо, кривя рот в зловещей улыбке. – Он тоже хотел вас видеть. Он тут был ещё с одним англичанином. К сожалению, из-за его дипломатического статуса мы не могли арестовать и его, мы знаем, что он руководит вами. Наше правительство посылает в Лондон официальный протест по поводу его деятельности. Он объявлен персоной нон грата. – Улыбка расплылась на его лице. – Видите, я не чужд и латыни, мистер Уайетт. Неплохо для невежественного нигера, а?
  – Невежественность – очень подходящее слово, – сухо заметил Уайетт.
  Розо вздохнул, как вздыхает учитель, видя строптивого нерадивого ученика.
  – Не стоит оскорблять меня, Уайетт. Ваш сообщник – этот Доусон, американский агент, уже признался во всём. Эти американцы вообще-то слабаки, знаете ли.
  – В чём он признался, чёрт побери? Он столь же не виновен ни в чём, как и я. – Он машинально провёл рукой по столу и ощутил на его поверхности какую-то влагу. Повернув к себе ладонь, он увидел на ней кровь. Он поднял голову и с ненавистью посмотрел на Розо.
  – Да-да, Уайетт. Он сознался, – сказал Розо. Затем, вытащив из ящика чистый лист бумаги и аккуратно положив его перед собой, он выжидательно поднял авторучку. – Итак. Начнём снова. Когда вы в последний раз видели Мэннинга?
  – Я никогда не видел Мэннинга.
  – Когда вы в последний раз видели Фуллера?
  – Я никогда не видел Фуллера, – монотонно повторил Уайетт.
  Розо медленно положил ручку на стол и вкрадчиво сказал:
  – Ну что, может, мы проверим, так ли вы упрямы, как Доусон? Может быть, всё-таки менее упрямы? Это было бы лучше для вас. Как и для меня, впрочем.
  Уайетт прекрасно знал, что за его спиной у двери находились двое полицейских. Они стояли неподвижно и безмолвно, но он чувствовал их присутствие всем своим существом. Он решил прибегнуть к уловке из арсенала Росторна.
  – Розо, – сказал он. – Серрюрье спустит с вас шкуру за это.
  Розо поморгал глазами, но ничего не сказал.
  – Он знает, что я здесь? Он человек суровый, особенно если его рассердить. Вчера при мне он сделал такую выволочку Ипполиту – тот весь трясся.
  – Вы что, видели вчера нашего президента? – спросил Розо голосом не столь твёрдым, как раньше.
  Уайетт попытался вести себя так, словно встречаться с Серрюрье и выпивать с ним по паре рюмочек было для него делом самым обыкновенным.
  – Конечно, – он наклонился к столу. – А вы знаете, кто такой Доусон, которого вы избили? Это всемирно известный писатель. Вы, может быть, слышали о Большом Джиме Доусоне? Его все знают.
  У Розо задёргалась щека.
  – Он пытался мне внушить, что… – он внезапно осёкся.
  – Вы же ставите Серрюрье в трудное положение, – продолжал своё наступление Уайетт. – У него на руках Фавель, но это ещё ладно, с ним он как-нибудь справится. Он сам мне это сказал. Но его беспокоят американцы на мысе Саррат. Он не знает, собираются ли они выступить против него или нет. Вы, я думаю, представляете себе, что произойдёт, если они выступят. Они с Фавелем с двух сторон расколют Серрюрье, как орех.
  – А при чём здесь я? – неуверенно спросил Розо.
  Уайетт откинулся на стуле и посмотрел на Розо с хорошо наигранным ужасом.
  – Как при чём! – воскликнул он. – Вы что, дурак? Вы не понимаете, что вы даёте американцам в руки козырь, которого они ждут? Доусон – заметная фигура на международной арене, и он американец. Очень скоро командующий Брукс будет запрашивать Серрюрье о нём, и если тот не предъявит ему Доусона живым и невредимым, Брукс предпримет необходимые шаги, включая применение силы. Доусон – прекрасный предлог для этого. Человек известный во всём мире, кандидат на Нобелевскую премию – это не рядовой американец какой-нибудь. И Брукс прекрасно понимает, что мировое общественное мнение поддержит его.
  Розо молчал, нервно подёргиваясь. Уайетт дал ему возможность дозреть и через некоторое время продолжал:
  – Вы знаете не хуже меня, что Доусон не сказал вам ничего о Мэннинге и Фуллере. По очень простой причине: он понятия о них не имеет, но вы использовали его для того, чтобы напугать меня. Я вам вот что скажу, инспектор Розо. Когда Брукс спросит Серрюрье о Доусоне, тот перевернёт Сен-Пьер с ног на голову, чтобы отыскать его, потому что знает: если он его не найдёт, то, пока он возится с Фавелем, американцы вломятся к нему с заднего хода и нанесут удар в спину. И если он выяснит, что инспектор Розо по глупости задержал Доусона и избил его до полусмерти, то держу пари, вы и пяти минут не проживёте. Поэтому я советую вам как можно быстрее послать к Доусону врача и упросить его, чтобы он молчал о том, что произошло. Как вам удастся добиться этого, дело ваше.
  Лицо Розо приняло такое выражение, что Уайетт чуть не рассмеялся. Наконец, Розо закрыл рот, глубоко вздохнул.
  – Уведите этого человека в камеру, – приказал он. Уайетт почувствовал на своём плече руку полицейского, на этот раз державшего его менее грубо. Его вновь отвели в камеру.
  Он долго не мог прийти в себя, не мог унять невольную дрожь от пережитого. Успокоившись, он стал вновь размышлять о ситуации, в которой они с Доусоном оказались. Теперь, после того, как ему удалось купить Розо на блестящей идее, счастливо пришедшей ему в голову, эта ситуация виделась в новом свете.
  По-видимому, Розо теперь опасаться не следовало. Но оставалась проблема выбраться из этого здания до налёта урагана, и решить её было не так просто. Надо было подогреть страхи Розо, а для этого его надо было вновь увидеть. Уайетт подозревал, что это может произойти довольно скоро – знакомство с Серрюрье, на которое он напирал, должно было возбудить любопытство Розо, и он мог захотеть узнать об этом побольше.
  Уайетт посмотрел на часы. Было семь утра, и солнечный свет вовсю пробивался сквозь окошко. Он надеялся на то, что Костону удалось вывести остальных из «Империала». Даже пешком они могли удалиться от него на приличное расстояние.
  В этот момент до его сознания дошло, что снаружи что-то происходит. Оттуда доносился шум, на который он, погружённый в свои мысли, сначала не обратил внимания, – рёв моторов, стук подошв бегающих туда-сюда людей, неясный гул голосов и прерывавшие его резкие звуки команд – так рявкают сержанты во всех армиях мира. Казалось, что на площади группировалась какая-то воинская часть.
  Уайетт подтолкнул стул к стене, встал на него и попытался выглянуть в окошко. Но земли не было видно, ему удалось увидеть только верхнюю часть зданий на противоположном конце площади. Он долго стоял на стуле, стараясь определить, что происходит, но, в конце концов, махнул на это рукой. Он уже готов был спрыгнуть со стула, как раздался грохот орудий и так близко, что горячий воздух в камере, казалось, сотрясся.
  Он поднялся на цыпочки, в отчаянии пытаясь хоть что-нибудь увидеть, и поймал красный отблеск огня на крыше стоявшего напротив здания. Послышался взрыв. Фасад здания медленно поехал вниз и с грохотом потонул в клубах серой пыли.
  Затем взрыв раздался совсем рядом, и сильный поток воздуха и разбитого оконного стекла отбросил Уайетта к противоположной стене камеры. Последнее, что он помнил, – удар его головы о дерево двери, и он потерял сознание.
  
  Глава 4
  I
  
  Раскаты орудийных залпов разбудили Костона. Он с колотящимся сердцем вскочил с постели, не в состоянии сразу сообразить, где он находится. Увидев знакомую обстановку своего номера в «Империале», он с облегчением вздохнул. Эвменидес, который ночевал вместе с ним, стоял у окна и смотрел на улицу.
  – Чёрт возьми! – воскликнул Костон. – Пушки-то близко. Фавелю, наверное, удалось прорваться. – Тут он к своему смущению обнаружил, что спал в брюках.
  Эвменидес отошёл от окна и мрачно посмотрел на Костона.
  – Они будут драться в городе, – сказал он. – Нам будет плохо.
  – Естественно, – согласился Костон, потирая ладонью щетину на щеках. – Что там внизу?
  – Много людей, солдаты, – ответил Эвменидес. – Много раненых.
  – Раненые сами идут? Значит, Серрюрье отступает. Но он, конечно, так город не отдаст. Скоро начнётся самое страшное – перестрелка на улицах. – Он быстрыми, точными движениями завёл механическую бритву. – Полиция Серрюрье сдерживает население. Это он правильно сделал – ему ни к чему сейчас потоки беженцев, которые помешают армии. Но смогут ли они удержать народ, когда разыграется сражение? Вот в чём вопрос. У меня такое предчувствие, что нам предстоит кошмарный день.
  Грек зажёг сигарету и ничего не ответил. Костон закончил бриться в молчании. Его голова была занята размышлениями над тем, что означала близость артиллерии. Должно быть, Фавель разбил армию Серрюрье в долине Негрито и совершил прорыв к окраинам Сен-Пьера. Двигаясь быстро, он, конечно, мог ликвидировать остатки частей противника, и сейчас они, вероятно, оказались разбросанными по всей долине. Ночью на них можно было не обращать внимания, но днём они вполне могли представлять собой довольно опасную силу. Впрочем, Фавелю было не до них, так как он оказался перед лицом более грозной опасности. Он сейчас находился на равнине, на подходе к Сен-Пьеру, и Костон сомневался, были ли его солдаты столь хорошо вооружены и укомплектованы, чтобы соперничать в затяжной перестрелке с частями армии Серрюрье. До сих пор успех Фавелбыл связан с неожиданным для Серрюрье мощным артиллерийским ударом, к которому войска Серрюрье были не готовы. Но оправившись от него, они могли перейти к более решительным действиям. В распоряжении у Серрюрье имелись и артиллерия, и бронетехника, и авиация. Правда, бронетехника состояла из трёх устаревших танков и десятка разномастных бронетранспортёров, а авиация – из переделанных для войны гражданских самолётов, но Фавелю хорошо было смеяться над всем этим, укрывшись в горах. На равнине ситуация была совершенно другой. Даже один танк представлял собой грозную силу, а самолёты могли поражать цели с помощью авиабомб.
  Костон посмотрел на себя в зеркало. Интересно, думал он, удалось Фавелю захватить артиллерию Серрюрье? Если да, то он был бы самым большим счастливчиком в истории войн, потому что эта артиллерия была ему просто подарена бестолковыми правительственными генералами. Но удача или неудача всегда важна в военных успехах.
  Он подставил голову под струю холодной воды и, отфыркиваясь, потянулся за полотенцем. Только он вытер лицо, как в дверь постучали. Сделав предупредительный знак бросившемуся к двери Эвменидесу, он спросил:
  – Кто там?
  – Это я, – послышался из-за двери голос Джули.
  – Входите, мисс Марлоу, – сказал он с облегчением.
  Джули выглядела утомлённой и встревоженной. Под глазами были тёмные круги, волосы растрёпаны.
  – Эта женщина скоро доконает меня, – сказала она.
  – Что она сейчас делает?
  – Сейчас, слава Богу, спит. Она ведёт себя со мной, как барыня со служанкой, и разряжается, когда я не выполню её приказы. В середине ночи на неё нашло вдруг плаксивое настроение, и она чуть не свела меня с ума. Пришлось дать ей люминал.
  – Это хорошо, – сказал Костон, прислушиваясь к орудийным раскатам. – Пусть она побудет в отключке, пока мы не найдём возможность выбраться отсюда. Я надеюсь, Росторн будет здесь вовремя. – Он бросил взгляд на Джули. – Вы неважно выглядите.
  – Я просто измучена, – сказала она. – Я почти не спала. Я всё время думала о Дейве и мистере Доусоне. Только мне удалось задремать, началась эта канонада. – Она вздрогнула от близкого взрыва. – Признаюсь откровенно, мне страшно.
  – Мне тоже не по себе, – сказал Костон. – А как вы, Эвменидес?
  Грек выразительно передёрнул плечами, дико оскалился и провёл пальцами по своему горлу. Костон засмеялся.
  – Очень убедительно.
  Джули спросила:
  – Как вы думаете, есть смысл ещё раз попытаться вызволить Дейва из тюрьмы?
  – Боюсь, особой надежды на это нет, – сказал Костон. – Стены местной тюрьмы крепки, а черепа полицейских ещё крепче. Может, Фавель их освободит, если поторопится. – Он поставил ногу на кровать, чтобы зашнуровать ботинок. – Кстати, а что вы знаете об урагане?
  – Я знаю, что Дейв был очень им обеспокоен. Особенно после встречи со стариком, – сказала Джули.
  – Каким стариком?
  Джули рассказала о человеке, укреплявшем крышу своего дома. Костон поскрёб в затылке.
  – Я смотрю, Уайетт прибегает к не совсем научным методам в своей работе.
  – Вы что, не верите ему?
  – В том-то и дело, чёрт возьми, что верю, – сказал Костон. – Я вам больше скажу, Джули. Я сам предпочитаю руководствоваться своей интуицией, и она редко подводит меня. Вот почему я здесь, на этом острове, между прочим. Мой редактор упрекнул меня в том, что я говорю чепуху – у меня же не было точных данных о том, что здесь может произойти. Поэтому я здесь, так сказать, неофициально. Да, я верю в этот ураган Уайетта, и нам надо скорее что-то предпринимать.
  – А что мы можем предпринять в связи с ураганом?
  – Надо позаботиться о себе. Вот смотрите, Джули. Непосредственный начальник Уайетта не поверил ему, Серрюрье не поверил. Он сделал всё, что смог, и нам ничего не остаётся. Не выходить же нам на улицу с плакатом: «Все готовьтесь к грядущей катастрофе!»
  Джули покачала головой.
  – Это всё так. Но в Сен-Пьере шестьдесят тысяч беззащитных людей. Это ужасно.
  – Мы здесь бессильны. Надо спасать самих себя, а это тоже нелёгкая проблема. – Он вынул из пиджака карту и расстелил её на кровати. – Было бы лучше, если в Росторн смог выехать этой ночью, но он сказал, что ему надо возвращаться в консульство. Им ведь приходится в таких вот критических ситуациях сжигать документы, кодовые таблицы и тому подобное. Который час?
  – Почти пол-восьмого, – ответил Эвменидес.
  – Он сказал, что будет здесь в восемь. Но, скорее всего, опоздает. Никто не ожидал, что Фавелю удастся продвинуться столь быстро, в том числе, я думаю, и Серрюрье. Росторна могут задержать, несмотря на его дипломатический номер. Этот чёртов дурак Доусон! – взорвался он. – Если в не он, мы в уже давно были далеко отсюда. – Он посмотрел на карту. – Уайетт сказал, что мы должны найти укрытие выше отметки в сто футов лицом на север. На этой чёртовой карте нет нужной разметки. Эвменидес, вы не поможете мне?
  Грек посмотрел через плечо Костона.
  – Вот, – сказал он и ткнул пальцем в карту.
  – Похоже, это то, что нужно. Но, чтобы попасть туда, необходимо миновать две сражающиеся армии. Нет, придётся двигаться вдоль береговой линии в ту или иную сторону, а затем, резко свернув, подниматься вверх. Я думаю двигаться на запад, к мысу Саррат смысла нет. Во-первых, там и высот подходящих нет. Кроме того, в той стороне – гражданский аэропорт, и Фавель вполне может направить удар туда. В общем, там нам делать нечего. Значит, надо двигаться в другую сторону. Что там за дорога, Эвменидес? Вот эта, на восток.
  – Идёт вверх, – сказал грек. – Там… там… – он защёлкал пальцами, – там падает в море.
  – А, обрывы со стороны моря, – уточнил Костон. Грек кивнул. – Это то, что нам нужно. А какова там местность в стороне от моря? Скажем, здесь?
  Эвменидес выразительно повёл рукой в воздухе.
  – Холмы.
  – Понятно, – сказал Костон. – Но вы всё ещё обсудите с Росторном, когда он приедет.
  – А вы? – спросила Джули. – Вы куда-то собираетесь?
  – Надо провести разведку, – сказал Костон. – Надо выяснить, насколько это осуществимо – двигаться в том направлении. Я хочу разнюхать, что делается в восточной части города. Для одного человека это вполне безопасно. – Он встал с колен и подошёл к окну. – Сейчас на улицах полно гражданских. Полиция не в состоянии держать всё население в домах. Я думаю, мне удастся пройти незамеченным.
  – С вашей белой кожей?
  – О, – сказал Костон, – я об этом не подумал. Это хорошая мысль. – Он подошёл к своей сумке и расстегнул её. – Проделаем небольшой фокус. – Он достал из сумки баночку коричневого сапожного крема. – Джули, помажьте меня, только не густо. Здесь достаточно мулатов, а настоящим негром я выглядеть не хочу.
  Джули нанесла немного крема на его лицо.
  – Не забудьте шею, это очень важно. Для меня главное – ввести людей в заблуждение. Чтоб не думали: «А, это белый», а бросили взгляд и шли себе дальше. – Он натёр кремом кисти рук. – Теперь мне нужен реквизит.
  – Что? – удивлённо спросила Джули.
  – Реквизит. В своё время я свободно бродил по коридорам Уайт-холла, потому что у меня в руках была пачка бумаги. Так же и в госпитале. Я спокойно ходил по палатам, облачившись в белый халат и со стетоскопом в кармане. Необходимо выглядеть в любом окружении естественно. Стетоскоп давал мне право находиться в медицинском учреждении. Ну вот. А что даст мне право быть на гражданской войне?
  – Пистолет, – сказал Эвменидес, зловеще улыбаясь.
  – Боюсь, что да, – с сожалением сказал Костон. – Потом мне, может, удастся подобрать что-нибудь – винтовку или какую-нибудь часть формы. А пока… Где ваш револьвер, Эвменидес?
  – В баре, где я оставил его.
  – Хорошо. Ну я пошёл. – Раздался близкий взрыв, и стёкла в оконных рамах задребезжали. – Ого, становится горячей. Жаль, что здесь нет кладовой. Я советую вам спуститься вниз. Под лестницей самое лучшее место. А если эта Вормингтон закатит истерику, дайте ей раза.
  Эвменидес кивнул.
  Костон подошёл к двери.
  – Надеюсь, я не задержусь. Но если меня не будет к одиннадцати, не ждите меня, отправляйтесь.
  Не дожидаясь ответа, он вышел в коридор, сбежал по лестнице вниз и вошёл в бар. Бутылки с содовой стояли на прежних местах, но револьвера видно не было. Он поискал его минуты две и, не желая терять времени, покинул бар, пересёк фойе, помедлил у стеклянной двери, глядя через неё, и смело вышел на улицу.
  
  II
  
  Миссис Вормингтон была в полудрёме, когда вернулась Джули. Она с трудом разлепила веки и спросила:
  – Ктр… час?
  – Ещё рано, – ответила Джули. – Но нам надо спускаться вниз.
  – Я хочу спать, – пробормотала миссис Вормингтон. – Пусть мне принесут чаю через час.
  – Надо идти, – твёрдо повторила Джули. – Мы скоро уезжаем отсюда. – Она стала собирать свои вещи.
  – Что это за шум? – недовольно спросила миссис Вормингтон. – Я нахожу, что это самый шумный отель из всех, где я останавливалась. – Это заявление, видимо, исчерпало её силы, она закрыла глаза, и с её постели послышался лёгкий свист – слишком тонкий, чтобы назвать его храпом.
  – Проснитесь, миссис Вормингтон, вставайте. – Джулия стала трясти её за плечи.
  Та с трудом приподнялась на одном локте.
  – О, моя голова! У нас что, была вечеринка? – Сознание медленно возвращалось к ней, и, наконец, она встрепенулась, расслышав гром орудийной стрельбы. – Боже мой! Что происходит? – простонала она.
  – Мятежники обстреливают город, – объяснила Джули.
  Миссис Вормингтон вскочила с постели, остатки сна улетучились.
  – Мы должны уезжать, – затараторила она, – мы должны уезжать немедленно.
  – У нас пока нет машины. Мистер Росторн ещё не приехал, – сказала Джули и, повернувшись, увидела, как миссис Вормингтон пытается втиснуть свою грузную фигуру в грацию. – Господи! – воскликнула она. – Оставьте это, нам, может быть, придётся быстро идти. Это вам помешает. Есть у вас брюки?
  – Я считаю, что женщина моего… э… э… типа не должна носить брюк.
  Джули не смогла сдержать улыбки.
  – Может, вы и правы. Ну, тогда наденьте костюм, если в нём юбка не очень узкая. В общем, что-нибудь практичное.
  Она сняла с кроватей одеяла и сложила их в стопку. Миссис Вормингтон, влезая в узкие туфли, сказала:
  – Я так и знала, что надо было ещё вчера отправляться на базу.
  – Это же было невозможно, – коротко бросила Джули.
  – Неужели командующий Брукс оставит нас на милость этих дикарей! Пошли, надо уходить отсюда, – сказала миссис Вормингтон, выходя в коридор и предоставляя Джули тащить одеяла.
  У лестницы стоял Эвменидес. Он посмотрел на одеяла и сказал, забирая их у Джули:
  – Это хорошо.
  Снизу донёсся какой-то стук, словно кто-то опрокинул стул. Они обратились в слух. Потом миссис Вормингтон, ткнув грека пальцем под ребро, прошипела:
  – Не стойте здесь просто так. Пойдите и узнайте, что там такое.
  Эвменидес бросил одеяла и на цыпочках стал спускаться вниз. Миссис Вормингтон крепко прижала к груди свою сумочку, затем повернулась и направилась к своему номеру. Джули услышала, как она вошла в него и заперла дверь на задвижку.
  Появился Эвменидес.
  – Это Росторн.
  Джули пришлось идти к номеру и вновь извлекать из него миссис Вормингтон. Когда они все спустились вниз, Росторн с обеспокоенным видом сообщил:
  – Они начали обстреливать город. Правительственные войска готовятся к обороне. Нам лучше поторопиться, пока не заблокированы все дороги.
  – Правильно, – заявила миссис Вормингтон.
  Росторн посмотрел по сторонам.
  – А где Костон?
  – Он пошёл разведать, как лучше выбраться из города, – сказала Джули. – Он сказал, что скоро вернётся. Сейчас который час?
  Росторн вынул из кармана часы.
  – Без четверти девять. Извините, я задержался. Он сказал, когда он вернётся?
  – Он сказал, что если он не вернётся к одиннадцати, мы можем уходить.
  Раздался мощный взрыв где-то неподалёку, и куски штукатурки посыпались с потолка. Миссис Вормингтон подпрыгнула на месте.
  – Пойдёмте к вашей машине, мистер Росторн. Мы должны ехать.
  Росторн пропустил её замечание мимо ушей.
  – Так, значит, ещё два часа, – сказал он. – Но он вернётся гораздо раньше, надеюсь. Тем временем… – он многозначительно посмотрел на потолок.
  – Костон сказал, что нам лучше всего укрыться под лестницей, – сказала Джули.
  – Мы что, остаёмся, что ли? – вопрошала миссис Вормингтон. – В то время, как здесь такое творится? Вы нас всех погубите.
  – Мы не можем оставить мистера Костона, – сказала Джули.
  – Я устрою, – сказал Эвменидес. – Пошли.
  Пространство под лестничным пролётом использовалось как кладовка. Дверь её была на замке, но Эвменидес сбил его подвернувшимся под руку пожарным топориком, выбросил из кладовки находившиеся там вёдра, щётки и прочий хлам и снёс туда заготовленную ими провизию. Миссис Вормингтон решительно отказалась сидеть на полу, но когда Джули невозмутимо предложила ей идти подальше, она сдалась. Каморка была тесной, но вчетвером они кое-как поместились в ней. Росторн обнаружил, что если держать дверь чуть приоткрытой, можно наблюдать за входом в отель и увидеть, когда появится Костон.
  – Костону всё же не следовало уходить, – заметил он. – Я никогда не видел Сен-Пьера в таком состоянии. Город готов взорваться, как паровой котёл.
  – Ничего, с ним всё будет в порядке, – сказала Джули. – Он опытный человек, не раз бывал в таких переделках. Это его работа.
  – Слава Богу, не моя, – с выражением произнёс Росторн. – По-видимому, правительственная армия потерпела жестокое поражение в долине Негрито. Город кишит дезертирами, много раненых. – Он покачал головой. – Вероятно, атака Фавеля была совершенно неожиданной. Они все в шоке. А ведь правительственных войск раза в три больше.
  – Вы сказали, что Серрюрье готовится к обороне, – значит, борьба будет продолжаться? – спросила Джули.
  – И, может быть, довольно долго. У Серрюрье есть части, которые ещё не вступили в дело, не успели. Они сейчас окапываются на севере города. Предстоит ещё одна схватка. – Он неодобрительно щёлкнул языком. – Боюсь, что Фавель переоценил свои силы.
  Он замолчал, и они некоторое время прислушивались к звукам боя. Были слышны глухие выстрелы пушек, частые и громкие разрывы падающих снарядов. Здание отеля изредка содрогалось, постепенно наполняясь плавающей в воздухе пылью, и лучи солнца, проникавшие в фойе, пронизывали его, словно яркие прожектора.
  Джули пошевелилась, шаря среди коробок, которые принёс в каморку Эвменидес.
  – Вы завтракали, мистер Росторн? – спросила она.
  – Не успел, моя дорогая.
  – Тогда можно и поесть, – деловито распорядилась Джули. – Я сейчас порежу хлеб, а вы рассаживайтесь поудобнее.
  Они позавтракали хлебом и консервированной тушёнкой, запивая всё содовой водой. Когда они поели, Росторн спросил:
  – Который час? Я что-то не могу найти свои часы.
  – Десять тридцать, – ответила Джули.
  – Даём Костону ещё сорок пять минут. После этого мы должны двигаться. Прошу прощения, ничего не поделаешь.
  – Понятно, – сказала Джули. – Он сам велел нам в одиннадцать выезжать.
  Время от времени с улицы доносились отдалённые крики, вопли, топот бегущих людей. Эвменидес вдруг спросил:
  – Ваша машина… на улице?
  – Нет, – сказал Росторн. – Я поставил её за отелем. – Он сделал паузу. – На автомобиль Уайетта страшно смотреть. Все стёкла выбиты, кто-то успел унести колёса.
  Все молчали. Потом миссис Вормингтон, покопавшись в своей сумке, начала произносить какой-то монолог, но Джули не обращала на неё внимания. Она прислушивалась к разрывам снарядов и думала о том, что с ними будет, если случится прямое попадание в здание отеля. Подобные вещи она видела только в кино и на телеэкране, но отчётливо осознавала, что там была показана лишь бледная копия реальности. Во рту у неё внезапно пересохло, и она почувствовала страх.
  Медленно тянулись минута за минутой. Вдруг снаряд разорвался совсем близко. В фойе раздался звон разбитого стекла. Взрывная волна ворвалась в окна. Миссис Вормингтон истерически взвизгнула и сделала попытку вскочить на ноги. Джули потянула её назад.
  – Сидите на месте! Здесь безопаснее всего.
  Миссис Вормингтон плюхнулась на пол. Джули после этого стало почему-то легче. Она посмотрела на Эвменидеса, чьё лицо даже в сумраке каморки казалось белым.
  Ей хотелось узнать, о чём он сейчас думает. Его положение было особенно затруднительным, потому что с его английским ему было нелегко общаться с окружающими. Он поднёс руку с часами к глазам.
  – Без четверти одинна, – объявил он. – Думаю, надо грузить машину.
  Росторн пошевелился.
  – Что ж, давайте начнём, – согласился он и начал открывать дверь.
  – Стойте. Вот и Костон появился.
  – Слава Богу! – со вздохом сказала Джули.
  Росторн открыл дверь и вдруг замер.
  – Нет, это не он, – прошептал он. – Это солдат. И за ним ещё один. – Он тихонько закрыл дверь, оставив только щёлочку для глаза.
  Солдат нёс на плече винтовку, у другого оружия не было. Они вошли в фойе, отшвырнули ногами сломанные стулья и остановились, вглядываясь в пыльный полумрак. Один из них сказал что-то, другой засмеялся, и они оба скрылись из вида.
  – Пошли в бар, – прошептал Росторн.
  Действительно, издали донеслось звяканье бутылок, громкий смех, звон разбитого стакана.
  – Нам нельзя выходить, пока они здесь, – сказал Росторн. – Придётся подождать.
  Ждать пришлось долго, у Росторна затекла нога. Из бара не доносилось ни звука, и он начал думать, что солдаты, может быть, покинули отель через заднюю дверь. Он прошептал:
  – Который час?
  – Двадцать минут двенадцатого.
  – Чепуха! – вдруг громко воскликнула миссис Вормингтон. – Они, конечно, уже ушли.
  – Тише, – с раздражением прошипел Росторн, прислушиваясь. – Может, ушли, а может, и нет, Я пойду посмотрю.
  – Будьте осторожны! – прошептала Джули.
  Только он хотел открыть дверь, как из бара появился один из солдат. Он медленно брёл по фойе, держа запрокинутую бутылку у рта. Росторн выругался про себя. Солдат подошёл к двери и некоторое время стоял, глядя на улицу через разбитые рамы вертушки, затем крикнул что-то и помахал бутылкой.
  В фойе с улицы вошли ещё двое и о чём-то стали с ним разговаривать. Тот сделал широкий жест в сторону бара, словно говоря: «Я угощаю». Один из двух крикнул кому-то снаружи, и в одно мгновение в фойе оказалось с десяток солдат. Гогоча и выкрикивая что-то, они протопали к бару.
  – Чёрт бы их побрал! – выругался Росторн. – Они, кажется, устроили тут пьянку.
  – Что же делать? – спросила Джули.
  – Ничего, – отрезал Росторн. Он помолчал и добавил: – Я думаю, это дезертиры. Не хотелось бы, чтобы они заметили нас, особенно… – голос его пресёкся.
  – Особенно женщин, – закончила Джули и почувствовала, как затряслась миссис Вормингтон.
  Они молча лежали в каморке, слушая доносящиеся из бара звуки – грубые выкрики, звон стаканов, нестройное пение.
  – Закона в городе, кажется, больше нет, – сказал Росторн.
  – Я хочу выйти отсюда, – неожиданно громко заявила миссис Вормингтон.
  – Успокойте её, – прошипел Росторн.
  – Я не останусь здесь, – закричала она и стала подниматься.
  – Замолчите! – яростно крикнула Джули.
  – Вы меня здесь не удержите, – продолжала миссис Вормингтон.
  Джули не видела, что сделал Эвменидес, но вдруг миссис Вормингтон свалилась прямо на неё – тяжёлое, неповоротливое, вялое тело. Она отчаянно двинула плечами и сбросила её с себя.
  – Спасибо, Эвменидес.
  – Ради Бога, тише! – выдохнул Росторн, изо всех сил прислушиваясь к доносившимся из бара звукам, стараясь уловить в них перемену. Но ничего не произошло. Крики стали ещё громче и развязнее – парни, видимо, уже хорошо напились.
  Росторн спросил:
  – Что случилось с этой женщиной? Она что, с ума сошла?
  – Нет, – сказала Джули. – Она просто испорчена и глупа. Она всю жизнь поступала, как хотела, ни с кем не считаясь, и ей трудно представить себе ситуацию, в которой её своеволие привело бы к её гибели. Она не в состоянии приспособиться к окружающим. – И добавила задумчиво. – Вообще-то мне жаль её.
  – Жаль, не жаль, держите её в узде, – сказал Росторн. Он посмотрел в щёлку. – Бог его знает, сколько времени продлится эта пьянка. Они всё пьют и пьют.
  Они продолжали лежать, прислушиваясь к безобразным звукам, летевшим из бара, и к звукам со стороны улицы. Джули то и дело смотрела на часы. Ей казалось, что через следующие пять минут всё кончится, но ничего не кончалось. Вдруг Росторн тихо ойкнул.
  – Что там? – прошептала она.
  Он повернул голову.
  – Они ещё идут.
  На этот раз их было семеро: шесть десантников и один, похоже, офицер. В их движениях чувствовалась организованность и дисциплина. Офицер посмотрел в сторону бара и крикнул что-то. Но его голос потонул в шедшем оттуда рёве. Тогда он вынул из кобуры револьвер и выстрелил вверх. В отеле сразу наступила тишина.
  Миссис Вормингтон пошевелилась, с её губ слетел слабый стон. Джули закрыла ей рот рукой.
  Офицер резким голосом выкрикнул команду, и дезертиры один за другим появились в фойе, что-то бурча и глядя на офицера вызывающе и презрительно. Последним был солдат с винтовкой. Он уже еле волочил ноги.
  Офицер набросился на них с ругательствами. Затем, сделав рукой повелительный жест, скомандовал им построиться в ряд. Перепивший солдат вдруг сорвал с плеча винтовку и, выкрикнув что-то, стал наводить её на офицера. Тот дал знак стоявшему сзади десантнику. Раздалась оглушительная автоматная очередь, и веер пуль, прошив грудь солдата, бросил его назад на столик, который с шумом опрокинулся.
  Одна из пуль угодила в дверь рядом с головой Росторна. Он инстинктивно дёрнулся, но продолжал наблюдать за тем, что происходит в фойе. Он увидел, как офицер небрежно махнул рукой. Дезертиры послушно построились и промаршировали из отеля, сопровождаемые вооружёнными десантниками. Офицер вложил револьвер в кобуру и, взглянув на тело убитого, с ухмылкой пнул его ногой. Затем, повернувшись на каблуках, тоже вышел на улицу.
  Росторн подождал ещё пять минут и осторожно сказал:
  – Теперь, я думаю, мы можем идти.
  Он толкнул дверь каморки и с трудом встал на затёкшие ноги. Джули отпустила миссис Вормингтон, и та тяжело повалилась на Эвменидеса. Вдвоём они вытащили её наружу.
  – Надеюсь, я не задушила её, – сказала она.
  Росторн наклонился над миссис Вормингтон.
  – Ничего, всё будет в порядке.
  Через двадцать минут они сидели в машине, готовые двинуться. Миссис Вормингтон пришла в сознание, но плохо соображала, что происходит. Эвменидес был в шоке. Он обнаружил, что его пиджак был разорван ниже левого рукава, – случайная пуля, попавшая в дверь рядом с Росторном, чуть не попала греку прямо в сердце.
  – У нас полный бак и две запасные канистры, – сказал Росторн. – Этого нам вполне хватит.
  Он завёл мотор, и машина покатила по узкой аллее позади отеля к улице. На её капоте трепетал под ветром британский флажок.
  Было без четверти два.
  
  III
  
  Когда Костон вышел на улицу, ему казалось, что на него со всех сторон с подозрением смотрят чьи-то глаза, но вскоре он почувствовал себя увереннее и понял, что никому нет до него никакого дела. Бросив взгляд вдоль запруженной людьми улицы в сторону площади Чёрной Свободы, он увидел столб чёрного дыма, и тут же ещё один снаряд разорвался, как казалось, прямо посередине площади.
  Он повернулся и пошёл в другую сторону вместе с толпой. Шум был ужасный – грохот пушек, свист снарядов, оглушительные взрывы сотрясали воздух, но ещё сильнее был рёв толпы. Все почему-то кричали изо всех сил.
  Какой-то человек схватил Костона за плечо и выпалил ему в лицо нечто невразумительное. Костон сказал по-английски:
  – Извини, старик, я не понимаю ни одного слова, – и стряхнул его руку. Только когда он повернулся, чтобы идти дальше, он сообразил, что и сам кричал что есть мочи.
  Толпа состояла в основном из гражданских лиц, хотя в ней попадались солдаты, иногда вооружённые, чаще – нет. В их глазах застыло выражение страха и какой-то безнадёжности. Видимо, это были люди, впервые в жизни попавшие под артиллерийский обстрел и не выдержавшие его.
  Встречались раненые. Одни плелись, поддерживая сломанную руку, другие ковыляли с повреждёнными ногами, а однажды Костон наблюдал жуткое зрелище – двое вели молодого солдата, который окровавленными руками поддерживал вываливающиеся из вспоротого живота внутренности.
  Гражданские были ещё более напуганы, чем солдаты. Они двигались беспорядочно, бегали туда-сюда и явно были растеряны. Один человек повстречался Костону шесть раз за шесть минут прежде, чем совсем исчезнуть в толпе. Девочка в красном платье стояла посередине улицы, зажав уши руками, и пронзительно визжала. Он долго ещё слышал этот визг, продираясь сквозь объятую ужасом агонизирующую людскую массу.
  Костон решил свернуть на какую-нибудь боковую улицу, полагая, что там ему будет легче передвигаться. Он пошёл по тротуару и повернул за первый попавшийся угол. Там действительно было спокойнее, и он пошёл значительно быстрее. Внезапно он наткнулся на молодого солдата, сидевшего на ящике из-под апельсинов. Винтовка стояла рядом.
  – Что, рука сломана? – спросил Костон, заметив разорванный и странно болтающийся рукав его гимнастёрки.
  Парень посмотрел на него тупым взором. Лицо у него было серым, измученным. Костон похлопал себя по руке.
  – Рука? – спросил он по-французски и сделал движение, будто ломает о колено палку.
  Солдат механически кивнул.
  – Я тебе помогу, – сказал Костон и сел рядом с солдатом на корточки, чтобы помочь ему снять гимнастёрку. Он разломал ящик из-под апельсинов, сделал несколько шин и наложил повязку. Уходя, он прихватил с собой гимнастёрку и винтовку. Теперь у него был реквизит.
  Гимнастёрка была ему мала, и он не смог её застегнуть, штаны к ней не подходили, и форменной шапки у него не было, но он решил, что это не имеет значения. Главное было то, что он был похож на солдата, и следовательно, как бы участвовал в войне. Осмотрев винтовку, он увидел, что магазин её пуст. Он улыбнулся. Это тоже не имело значения. Он никого не убивал в своей жизни и не собирался этого делать впредь.
  Постепенно кружным путём, постоянно сверяясь с картой, он выбрался в восточную часть города к дороге, идущей вдоль берега. Он увидел, что здесь народу было меньше, люди казались значительно спокойнее. По дороге вился тоненький людской ручеёк, который позже должен был превратиться в бурный поток. «Чем скорее Росторн выведет свою машину, тем лучше для всех нас», – подумал он и повернул обратно.
  Было около десяти часов, – он потратил времени больше, чем рассчитывал.
  Теперь он двигался против течения, и по мере того, как приближался к центру города, идти становилось всё труднее. В небе над городом растекались клубы дыма, начались сильные пожары.
  – Это ненадолго, – угрюмо подумал он. – Если Уайетт окажется прав, конечно.
  Теперь он находился посреди сумасшедшего дома, именовавшегося Сен-Пьером, и чтобы продвигаться вперёд, приходилось отпихивать налегавшие на него тела и даже работать прикладом. Однажды он столкнулся с солдатом, так же, как и он, расчищавшим себе дорогу. Они сошлись лицом к лицу, и Костон быстро взял свою винтовку наперевес и резко, с клацаньем дёрнул затвор. Он не знал, что будет делать, если солдат не поймёт намёка, но тот, нервно глядя на зрачок дула, направленного ему в живот, схватился было за свою винтовку, но передумал, и отступив, растворился в толпе. Костон, злорадно ухмыльнувшись, продолжал свой путь.
  Недалеко от «Империала» он застрял в густой толпе. «Господи, – подумал он, – мы же тут все, как мишень для артиллерийских снарядов». Он рванулся назад, но вырваться из толпы не смог. Что-то явно держало её, что-то, что нельзя было обойти или столкнуть с дороги.
  Ему всё же удалось пробиться назад к углу улицы, и тут он понял, в чём дело. Из переулка вышло воинское подразделение, которое, встав в ряд, перекрыло движение по магистрали. На толпу были направлены автоматы. Затем военные стали вытаскивать из неё людей в солдатской форме и отводить их на свободное пространство. Серрюрье таким образом собирал свою распадающуюся армию. Костон тут же пригнулся и попытался исчезнуть, но чья-то рука крепко схватила его, грубо вытащила из толпы и швырнула к постепенно увеличивающейся группе дезертиров.
  Все они были солдатами, никто из них не был ранен, и они стояли, виновато переминаясь с ноги на ногу и уставившись в землю. Костон тоже поднял плечи, опустил голову, стараясь не выделяться среди других и не очутиться в передней шеренге. Подошёл офицер и произнёс речь Костон ничего не понял, но общий смысл до него дошёл. Все они были дезертирами, бежавшими из-под огня, и все заслуживали расстрела, как можно более скорого. Единственным их шансом было отправиться опять на линию фронта и стать перед пушками Фавеля ради славы Сан-Фернандеса и Серрюрье.
  Чтобы сделать свою речь более убедительной, офицер прошёлся вдоль шеренги дезертиров, отобрал из них шестерых. Их, как дрожащих, ничего не смыслящих овец, отвели к соседнему дому, поставили к стенке и расстреляли из автоматов. Офицер подошёл к телам, добил из пистолета одного несчастного, из груди которого вырывались громкие стоны, повернулся и дал команду.
  Дезертиры тут же пришли в движение. Под крики сержантов они образовали строй и зашагали по боковой улице, и Костон вместе с ними. Проходя мимо грузовика, он взглянул на рассаживающуюся в нём расстрельную команду, затем перевёл глаза на шесть лежавших у стены трупов. «Это чтоб подбодрить остальных», – с горечью подумал он.
  Так Костон оказался в армии Серрюрье.
  
  IV
  
  Доусон удивлялся самому себе.
  Всю свою жизнь он прожил как цивилизованный член североамериканского общества и никогда не задумывался над тем, что он будет делать, если попадёт в беду. Как и большинство цивилизованных людей, он не сталкивался с подобного рода обстоятельствами. Общество оберегало и лелеяло его, он сам исправно платил налоги и был абсолютно уверен в том, что защита ему обеспечена всегда и что в случае необходимости кто-то станет между ним и грубой реальностью, такой, например, как пытки или смерть от пули.
  Хотя он создал свой образ независимого мужчины, идеал для всей Америки и был склонен верить им же самим инспирированным газетным статьям, в глубине души он понимал, что образ этот дутый, и время от времени ему смутно хотелось знать, что же он представляет собой на самом деле. Он боялся этого вопроса и старался отмахнуться от него, потому что с ужасом осознавал, что на самом деле он был человеком слабым, и эта мысль страшно тревожила его. Но он никогда не мог убедиться в этом на деле, – возможность испытать себя ему не предоставлялась.
  Презрение, которое почти не скрыл от него Уайетт, задело его за живое, и он почувствовал стыд за то, что хотел украсть машину. Настоящий мужчина так бы не поступил. И когда настал для него час испытаний, что-то в глубине души заставило его распрямить плечи и послать инспектора Розо к чёрту, прибавив, чтобы он делал это поскорей.
  И сейчас, лёжа на кровати и прислушиваясь к тому, как снаружи разверзается ад, он с удивлением думал о себе. Он вытерпел такую боль, о которой раньше и не подозревал, и чувствовал нарастающую в груди гордость за то, что смог найти в себе силы, глядя в холодное лицо Розо, произнести, прежде, чем потерял сознание:
  – Повторяю, иди к дьяволу, сукин сын!
  Когда сознание вернулось к нему, он обнаружил себя в чистой постели с забинтованными руками. Он не знал, что произошло, и не понимал, почему он не может встать. Он сделал несколько попыток, но оставил их и сосредоточился на себе, на своей новой удивительной сущности. Всего за один час он обнаружил, что ему не понадобится больше его образ, работающий на публику, и ему незачем мучить себя самоанализом.
  – Я никогда больше не буду бояться, – шептал он разбитыми губами. – Господи, я выдержал, я избавился от страха.
  Но когда начался артиллерийский обстрел, он всё же испугался. Он не мог подавить естественную реакцию своего тела, и страх вошёл в него вместе с мыслью о том, что белый потолок над ним вот-вот рухнет и очередной снаряд унесёт только что обретённое им мужество.
  Недалеко от Доусона в камере сидел Уайетт, закрыв уши руками, так как грохот снаружи стал нестерпимым. Лицо его было исцарапано осколками стекла, к счастью, не задевшими глаза. Некоторое время он вытаскивал кусочки стекла из своей кожи. Это было болезненное и скрупулёзное занятие, и Уайетт сосредоточился на нём целиком. Теперь он полностью осознавал, что происходит.
  Фавель сосредоточил весь огонь на площади Чёрной Свободы. Снаряд разрывался за снарядом, и едкий дым вплывал в камеру сквозь окошко. Полицейский участок пока избежал прямого попадания, во всяком случае так полагал Уайетт. Он знал, что если это случится, прозевать это будет невозможно. Сидя в углу камеры, как кузнечик, опустив голову между высоко поднятыми коленями, он думал о том, что ему делать, если снаряд угодит в здание – в том случае, если он останется жив, конечно.
  Внезапно раздался умопомрачительный грохот взрыва, сотрясшего камеру. Уайетт почувствовал себя как мышь, забравшаяся в большой барабан – он был совершенно оглушён, и звуки в течение некоторого времени доходили до него словно сквозь несколько слоёв ваты. Он медленно, с трудом встал на ноги, помотал очумелой головой и прислонился к стене. Немного придя в себя, он оглядел свою камеру. Снаряд попал в здание, это было ясно, и что-то в нём, слава Богу, изменилось.
  Он посмотрел на противоположную стену. Безусловно, в ней не было вот той выпуклости. Он подошёл ближе и увидел зигзаг широкой трещины. Он толкнул стену рукой, затем навалился на неё плечом. Но она стояла.
  Он сделал шаг назад и оглядел камеру в поисках какого-нибудь орудия. Стул не годится – с ним можно было атаковать человека, но не стену. Оставалась кровать. Она представляла собой металлический каркас с сеткой. Спинки кровати были составлены из небольших частей. Болты, которыми они скреплялись между собой, проржавели, и после получасовой работы ему удалось вытащить их и изготовить набор необходимых ему инструментов: два примитивных лома, несколько сделанных из пружин скребков и предмет, названия которому не существовало, но которому он, несомненно, мог найти применение.
  Чувствуя себя Эдмоном Дантесом, он опустился перед стеной на колени и стал скребком выковыривать из трещины каменную крошку и цемент. Цемент, видимо, столетней давности был исключительно твёрд, но взрыв всё-таки сделал своё дело, и постепенно Уайетт проковырял в стене дыру, достаточную для того, чтобы вставить в неё конец одного из своих ломов. Он налёг на него всей своей тяжестью и с удовлетворением заметил, что кусок каменной стены слегка подался.
  Он отступил назад, чтобы прикинуть, как действовать дальше, и осознал, что интенсивная стрельба по площади прекратилась. Снаряд, который попал в полицейский участок, был, должно быть, одним из последних в этом направлении, и сейчас он слышал лишь отдалённый шум сражения, доносившийся с северной части города.
  Он перестал думать о стрельбе и задумчиво посмотрел на свой самодельный лом. Лом – это рычаг, стал рассуждать он, точнее часть рычага. Другая его часть – опора, а её-то у него и не было. Он посмотрел на раму кровати и решил, что она была бы хорошей опорой, если бы подходила к отверстию, которое он сделал. Пришлось начинать сначала и выскребать новую дыру.
  Вновь это отняло у него много времени. Под конец руки его покрылись царапинами и ссадинами, кончики пальцев кровоточили и болели, словно по ним прошлись наждаком. Он устал и страдал от жажды. Воды в графине, стоявшем в камере, давно не было, и никто с момента последнего взрыва его не навестил. Само по себе это было неплохим знаком.
  Он вставил свой лом в новую дыру и повернул его. Опять кладка чуть-чуть подалась. Он пододвинул ближе кроватную раму и, используя её как опору, налёг изо всех сил на сооружённый им рычаг. Что-то должно было поломаться – лом, кровать, стена, а может, сам Уайетт. Он надеялся, что это будет стена.
  Он почувствовал, что металлическая труба от кровати сгибается, но продолжал давить. Внезапно послышался скрежет, что-то подалось, и Уайетт очутился на полу. Он поднял голову, закашлялся и замахал рукой, чтобы отогнать клуб пыли, клубившейся над ним и освещённой ярким лучом солнца, шедшим из отверстия, которое он только что проделал.
  Он отдохнул несколько минут и подошёл посмотреть на дыру. Он предполагал, что может оказаться просто в соседней камере, но надеялся на то, что она окажется не запертой. К своему удивлению, заглянув в дыру, он увидел часть площади и кусок какой-то стены.
  Снаряд, поразивший полицейский участок, совершенно разрушил соседнюю камеру, и только благодаря тому, что строители в старину строили добротно и на века, он не отправился к праотцам.
  Дыра в стене была невелика, но, к счастью, Уайетт, будучи сухощавого телосложения, смог пролезть сквозь неё, отделавшись несколькими дополнительными царапинами. По другую сторону он с трудом нашёл, куда поставить ногу, так как пол камеры почти целиком рухнул, и под ним был первый этаж, находившийся прямо под открытым небом. Снизу на него смотрели чьи-то удивлённые коричневые глаза, но их обладатель лежал с проломленной куском стены грудью и был мёртв.
  Уайетт закрепился на небольшом, шириной с его ступню, выступе, уцепившись руками за стену, и посмотрел в сторону площади. Она была пустынна и усеяна сотнями трупов в светло-голубой форме правительственных войск. Всё было неподвижно, если не считать плывущего вверх дыма от десятка сожжённых грузовиков, стоявших вокруг каменного постамента, на котором раньше высилась статуя Серрюрье. Теперь она была снесена железным шквалом.
  Он глянул вниз. «Спуститься туда и очутиться на свободе будет не трудно», – подумал он. Посмотрев вправо, он увидел болтавшуюся на одной петле дверь соседней камеры и вспомнил о Доусоне. Поколебавшись немного, он принял решение найти его.
  Он осторожно прошёл по выступу до соседней стены и перешёл на более широкий карниз. Теперь добраться до двери было минутным делом, и вскоре он очутился в коридоре тюремной части здания. Здесь всё было цело. Если не считать толстого слоя пыли на полу, никаких признаков того, что здание разрушено.
  Идя по коридору, он несколько раз звал Доусона, но ему отвечали какие-то чужие голоса из камер.
  – Заткнитесь! – крикнул он, и те смолкли.
  Он опять позвал Доусона, и на этот раз тот ответил ему слабым голосом, шедшим из комнаты рядом с кабинетом Розо. Он осмотрел дверь. К счастью, это была не камера, и проникнуть внутрь было не трудно. Он подобрал стоявший неподалёку тяжёлый огнетушитель и, используя его как таран, разбил дверную панель в щепки, выбил замок и вломился в комнату.
  Доусон лежал на кровати. Руки и голова его были перевязаны. Вокруг глаз были кровоподтёки, несколько зубов, кажется, были выбиты.
  – Господи Боже мой! – воскликнул Уайетт. – Что они с вами сделали?
  Доусон открыл глаза, посмотрел на Уайетта и заставил себя улыбнуться.
  – А себя-то вы видели? – сказал он, с трудом шевеля распухшими губами.
  – Вставайте, – сказал Уайетт. – Надо уходить отсюда.
  – Я не могу, – сказал Доусон в бессильной ярости. – Они, по-моему, привязали меня к кровати.
  Действительно, две широкие ленты шли поперёк тела Доусона, а узлы были под кроватью, так что добраться до них он не мог. Уайетт нырнул под кровать и начал их развязывать.
  – Что произошло после того, как они избили вас? – спросил он.
  – Чертовски странная вещь, – сказал Доусон. – Я проснулся здесь и обнаружил себя в таком виде. На кой чёрт им это понадобилось?
  – Я попытался запугать Розо, – сказал Уайетт. – Кажется, это удалось.
  – Они, видимо, не хотели выпускать меня из своих рук, – предположил Доусон, – поэтому привязали меня. Я тут испытал муки ада, глядя в потолок и ожидая, что сквозь него на меня свалится снаряд. Мне показалось, что это случилось дважды.
  – Дважды? По-моему, было только одно попадание.
  Доусон встал с кровати.
  – Нет, я полагаю, два. – Он кивнул на стул. – Помогите мне надеть брюки. Я сейчас своими руками не смогу этого сделать. О, как бы мне хотелось ещё разок повидаться с этой скотиной Розо.
  – Как ваши ноги? – спросил Уайетт, помогая Доусону одеться.
  – Ничего.
  – Придётся спускаться вниз. Совсем немного – один этаж. Надеюсь, вы сможете. Пошли.
  Они вышли в коридор.
  – Там есть камера, которая сейчас отлично вентилируется, – сказал Уайетт. – Нам туда.
  Грянул выстрел, прокатившийся по коридору громким эхом, и пуля ударила в стену недалеко от головы Уайетта, осыпав его каменной крошкой. Он стремительно пригнулся и, повернув голову, увидел, как по коридору, спотыкаясь, за ними бежит Розо. Вид его был ужасен. Мундир превратился в тряпки, правая рука болталась и была, по-видимому, сломана. Он держал револьвер в левой и не смог толком прицелиться. Вторая пуля тоже прошла мимо.
  – Туда, – показал рукой Уайетт и сильно толкнул Доусона.
  Тот пробежал несколько футов до двери, рванулся в неё и замер от неожиданности, еле удержавшись от падения вниз.
  Уайетт отступал медленно, не спуская глаз с Розо, двигавшегося зигзагами и с остановками. Тыльной стороной руки, в которой был револьвер, Розо стёр кровь с переносицы и, глядя на Уайетта фанатически горящими глазами, стал целиться в него. Револьвер в его руке ходил ходуном, челюсть конвульсивно двигалась. Уайетт нырнул в дверь камеры, раздался выстрел, и пуля, отчётливо щёлкнув, вошла в дверной косяк.
  – Давайте сюда! – завопил Доусон, и Уайетт, переступив порог, вышел на карниз и присоединился к нему. – Если этот сумасшедший сунется сюда, нам придётся прыгать.
  – Что ж, ногу можно сломать с равным успехом и здесь, и в другом месте, – заметил Уайетт. Его пальцы в этот момент нащупали в стене непрочный камень, и в его руке оказался кусок камня величиной с кулак.
  – Вот он! – сказал Доусон.
  Розо появился в дверном проёме, явно не замечая провала под ним. Он сделал шаг вперёд, пристально глядя на Уайетта, и носки его ботинок оказались вровень с обрывом. Дрожащей рукой он поднял револьвер.
  И тут Уайетт бросил камень, угодивший Розо в голову. Он покачнулся, успел нажать на спусковой крючок и лицом вниз полетел с карниза. Он упал рядом с уже лежавшим там мертвецом, и его рука легла тому на шею, словно он приветствовал старого друга. Потревоженная пыль улеглась и покрыла открытые, удивлённо смотревшие на мир глаза Розо.
  Доусон перевёл дух.
  – Господи! Что за настырный сукин сын. Спасибо, Уайетт.
  Уайетта била крупная дрожь. Он стоял, прислонившись к стене, ожидая, когда дрожь утихнет. Доусон посмотрел вниз на тело Розо.
  – Он хотел, чтобы я оклеветал вас. Я этого не сделал, Уайетт. Я не сказал ему ничего.
  – Я так и думал, – тихо сказал Уайетт. – Давайте спускаться вниз. Пока здесь всё спокойно, но это может измениться каждую минуту.
  Когда они выбрались на улицу, Доусон спросил:
  – Что же нам делать дальше?
  – Я собираюсь вернуться в «Империал», – сказал Уайетт. – Я должен отыскать Джули, по крайней мере, выяснить, где она.
  – Куда нам идти?
  – Туда, через площадь.
  Они пересекали площадь Чёрной Свободы. На каждом шагу им попадались тела убитых. Их было так много, что вскоре они перестали их обходить, а просто перешагивали через них. Доусон с ужасом смотрел на это зрелище. Внезапно он отвернулся, и его вырвало.
  Уайетт споткнулся обо что-то тяжёлое, издавшее металлический звук. Он наклонился и увидел, что это была голова человека. Она смотрела на него пустыми глазницами. В левом виске зияла дыра.
  Это была бронзовая голова от статуи Серрюрье.
  
  Глава 5
  I
  
  Костон шагал навстречу звукам пушечных выстрелов. Он обливался потом под палящими лучами солнца, но ни о какой передышке не могло быть и речи. Резкие крики сержанта постоянно подстёгивали их отряд. «Как же выбраться из этой передряги?» – лихорадочно думал Костон. Если бы ему удалось вырваться из строя на несколько минут, он сорвал бы с себя гимнастёрку, бросил винтовку и всё, он снова превратился бы в гражданского человека. Но десантники с автоматами зорко следили за дезертирами, а офицер то и дело носился на джипе взад и вперёд вдоль колонны.
  Человек, шедший рядом с ним, спросил его о чём-то на местном языке. Костон изобразил из себя немого. Он сделал несколько сложных движений пальцами, надеясь, что его сосед не распознает его уловку. Тот громко расхохотался и ткнул шедшего перед ним солдата, привлекая его внимание к Костону. Ему явно показалось забавным то, что среди них оказался немой. Несколько пар глаз с любопытством уставились на Костона, и он в душе молил Бога о том, чтобы струйки пота не смыли его самодельный грим.
  Впереди послышалась стрельба, очереди из автомата, беспорядочные хлопки винтовок, гораздо ближе, чем он ожидал. Значит, Фавель уже довёл линию огня до окраин Сен-Пьера и, судя по звукам, расходует боеприпасы с фантастической щедростью. Костон вздрогнул, когда неподалёку разорвался снаряд, разнёсший в щепки какой-то сарай. Колонна заколебалась и замедлила ход. Заорал сержант, офицер произнёс несколько ругательств, и они вновь прибавили шагу. Вскоре они завернули в переулок и остановились. Костон с интересом посмотрел ка армейские грузовики, стоявшие в линию по всей длине переулка. Они были пусты. Он заметил, что солдаты выкачивают бензин из одних баков и доливают его в другие.
  Офицер встал перед строем и снова стал разглагольствовать. Потом он, видимо, что-то спросил, и несколько человек подняли руки с винтовками. Костон сделал то же самое. Раздалась команда, и они вышли из колонны и построились отдельно. Костон вместе с ними. Появился сержант. Он подошёл к ним и стал раздавать патроны из большого ящика, который тащили за ним двое. Предварительно он каждого спрашивал о чём-то. Когда он приблизился к Костону и спросил его, Костон молча отвёл затвор винтовки и показал ему, что магазин пуст. Сержант сунул ему в руки две обоймы и проследовал дальше.
  Костон опять посмотрел на грузовики. С одного из них сгружали винтовки и тут же раздавали солдатам. На всех не хватало, и Костон понял, что Серрюрье испытывает недостаток в вооружении и, судя по действиям солдат у грузовиков, в горючем. То есть, наверное, у него всего этого было предостаточно, но он не мог им воспользоваться. По-видимому, Фавелю своим неожиданным прорывом удалось парализовать систему технического обеспечения армии Серрюрье.
  Костон зарядил винтовку, другую обойму положил в карман. Трудности, которые испытывает Серрюрье, думал он, могут обернуться гибелью одного хорошего иностранного журналиста. Здесь ему явно не место. Он посмотрел кругом, прикидывая шансы на то, чтобы незаметно удрать, и с горечью убедился, что они равны нулю. Но кто знает, что может принести постоянно меняющаяся на войне обстановка.
  Вновь последовали команды, и колонна зашагала на этот раз в сторону от предыдущего направления, параллельно, как выяснил Костон, линии огня. Они вошли в один из беднейших пригородов Сен-Пьера, трущобный город, в котором хижины были сделаны из расплющенных керосиновых бидонов и ржавого железа. Жителей не было видно. Они либо прятались по своим лачугам, либо поспешно бежали.
  Направление движения опять изменилось. Теперь их погнали в сторону линии фронта. На открытом пространстве, представлявшем собой вклинившуюся в город часть поля, их остановили и приказали образовать длинную цепь. «Заняли позицию», – подумал Костон. Все стали окапываться, используя вместо лопат штыки, и Костону пришлось делать то же самое.
  Выяснилось, что место, где ему предстояло умереть, было дурно пахнущей свалкой. Штык его винтовки неожиданно наткнулся на вздувшийся труп собаки, присыпанный золой. Газы с мягким шипением вырвались из него, и Костон почувствовал такую мерзкую вонь, что его чуть не вывернуло наизнанку. Он отполз в сторону и вновь принялся ковырять землю, на этот раз более успешно. Земля на свалке была мягкой, и это имело свои преимущества, вырыть небольшой окопчик оказалось не так уж трудно.
  Покончив с этим, Костон осмотрелся, в первую очередь оглянувшись назад, чтобы приискать себе лазейку к отходу. Но сразу же обнаружил сзади себя сержанта, крепкого и неумолимого с виду парня, который держал винтовку дулом вперёд, направив её, может, даже и умышленно, прямо на Костона.
  Он посмотрел вперёд. Перед ним расстилалось поле шириной, наверное, с четверть мили, а может, ярдов с четыреста. На другой его стороне были видны дома, принадлежавшие более зажиточной части населения Сен-Пьера. Полоса ничейной земли как бы предохраняла их от контакта с жителями трущоб.
  Именно там шёл бой. Снаряды и мины взрывались с пугающей регулярностью, взметая вверх обломки домов. Винтовочная и автоматная стрельба была непрерывной, и один раз шальная пуля почти достала Костона, осыпав его голову землёй и пылью.
  Он определил, что там и была линия фронта и что правительственные войска терпят поражение. Иначе зачем бы понадобилось поспешно организовывать вторую цепь обороны, составленную из плохо вооружённых дезертиров. Вместе с тем позиция эта была выбрана неплохо. Если бойцы Фавеля опрокинут переднюю линию обороны, им придётся пересечь четыреста ярдов совершенно открытого пространства. Но тут же Костон вспомнил, что в его распоряжении имеются всего две обоймы, так что, в конце концов, фавелевскому авангарду удастся справиться с этой задачей без особых трудностей. Многое ещё будет зависеть от того, организованно или нет будут отступать правительственные войска.
  В течение долгого времени ничего не происходило, и Костон, лёжа на припёке, почувствовал сонливость. Знакомые ему военнослужащие говаривали, что война – это время, когда скука лишь изредка прерывается моментами страха, и сейчас он был готов поверить этому. Во всяком случае, его небольшой солдатский опыт свидетельствовал именно об этом.
  Время от времени он оборачивался, чтобы посмотреть, не улучшились ли его шансы на побег, но ничего не менялось. Сержант смотрел на него с каменным лицом, и залёгшие сзади солдаты тоже были на месте. Капитан то курил сигареты, делая быстрые нервные затяжки, то смотрел в сторону линии фронта в бинокль.
  Чтобы как-то наладить отношения с сержантом и в надежде на его снисхождение в будущем, Костон предложил ему сигарету. Сержант протянул руку, взял её, с удивлением на неё посмотрел, улыбнулся и закурил. Костон улыбнулся в ответ, опять лёг на живот, надеясь, что его инициатива принесла кое-какие плоды.
  В это время крики впереди резко усилились, и там началось какое-то движение. Несколько плохо различимых фигур, пригнувшись, бежали вдоль стен дальних домов. Костон напряг зрение и пожалел, что у него не было бинокля. Сзади раздался голос офицера и, вторя ему, дикий вопль сержанта. Но Костон не обратил на них никакого внимания. Он уже разглядел, что фигуры вдали были солдатами правительственной армии и они неслись сломя голову, – передняя линия обороны была прорвана.
  Ближайший к нему солдат выставил винтовку вперёд. По цепи раздалось металлическое щёлканье затворов. Костон во все глаза смотрел вперёд. Один из бежавших был уже посередине поля и вдруг он, словно споткнувшись обо что-то, взмахнул руками и упал навзничь. Тело его несколько раз конвульсивно дёрнулось и замерло.
  Поле теперь кишело беспорядочно отступавшими солдатами. Некоторые, более опытные, бежали, делая неожиданные зигзаги, спасаясь от прицельных выстрелов. Другие, неопытные и менее сообразительные, просто неслись, подгоняемые страхом, напрямик. Их и настигали пули винтовок и автоматов.
  Костон вдруг с некоторым изумлением понял, что он находится под обстрелом. В воздухе с разных сторон что-то посвистывало, и он сначала не знал, что это такое. Но когда собака сбоку от него внезапно задрыгала ногами, словно преследуя во сне зайца, а впереди брызнули фонтанчики земли, он, словно черепаха в панцирь, втиснулся в свой окопчик и замер. Однако его журналистское любопытство заставило его ещё раз поднять голову, чтобы посмотреть, что происходит.
  На поле начали рваться мины, вздымая кучи земли и пыли, относимой ветром в сторону. Первый из бежавших солдат был уже совсем близко, и Костон хорошо видел его широко открытый рот, безумные глаза, слышал тяжёлый стук его ботинок о сухую землю. Он был уже ярдах в десяти и вдруг упал, болтая руками и ногами. Когда он затих, Костон увидел громадную дыру в его черепе.
  Бежавший сзади обогнул тело товарища и прибавил ходу, работая ногами, как шатунами. Охваченный ужасом, он перепрыгнул прямо через Костона и исчез где-то сзади. Потом появился ещё один, за ним ещё и ещё – все они в панике бежали за вторую линию обороны. Лежавшие в окопах нервно зашевелились, готовые последовать за бегущими, но раздавшийся рёв сержанта пригвоздил их к земле. И сразу же неподалёку раздался выстрел. «Бежать – убьют, не бежать – убьют, – подумал Костон. – Лучше пока не бежать», – решил он.
  В течение получаса оставшиеся в живых солдаты Серрюрье совершенно деморализованные бежали назад, и вскоре Костон услышал выстрелы в тылу. Солдат приводили в чувство. Он посмотрел на поле, ожидая увидеть войска Фавеля, но там ничего не изменилось. Только миномётный огонь, на время прекратившийся, возобновился с новой силой и был направлен теперь прямо на их позицию. За короткий момент передышки, когда дым битвы ненадолго рассеялся, Костон увидел десятки трупов на поле и услышал отдалённые стоны и крики.
  Затем у него уже не было времени ни наблюдать, ни анализировать, так как снаряды стали поливать их позицию железным огнём. Он сжался в своём окопчике, вонзил пальцы в дурно пахнущую землю, которая содрогалась и ходила под ним ходуном. Казалось, этому не будет конца, хотя позже, вспоминая об этом, Костон предположил, что налёт продолжался минут пятнадцать. «Господи, – бормотал он, вжимаясь в землю, – дай мне уйти отсюда живым».
  Обстрел прекратился так же внезапно, как и начался. Костон был оглушён и лежал некоторое время в своей норе, не решаясь поднять голову. Когда он посмотрел на поле, то ожидал увидеть сквозь дым и пыль первые цепи наступающих отрядов Фавеля, но на поле, усеянном трупами, не было видно ни одной живой души.
  Он медленно повернул голову. Железные сараи за их позицией были разрушены, некоторые уничтожены целиком, поверхность земли изрыта воронками. Офицерский джип с оторванными задними колёсами ярко горел. Самого капитана поблизости не было. Рядом лежал торс мужчины – без головы, рук и ног. «Наверное, это всё, что осталось от сержанта», – подумал Костон. Он потянулся, распрямляя застывшие члены, и решил, что, если уж бежать, то сейчас, лучшего времени для этого не будет.
  Из соседнего окопчика появился человек, лицо его было серым от пыли и страха. Глаза были широко раскрыты и застыли. Он приподнялся на руках, встал и, загребая землю заплетающимися ногами, начал отходить в сторону. Из-под земли вдруг показалась голова сержанта, он что-то крикнул солдату, но тот не обратил на это никакого внимания. Сержант поднял винтовку и выстрелил. Человек, нелепо дёрнувшись, упал.
  Костон опять прижался к земле. Он не мог не восхищаться сержантом – выносливым, профессиональным воякой, который и помыслить не мог о возможности отступления перед лицом противника. Но сейчас он для него был чрезвычайно неудобен.
  Костон посмотрел вокруг и, увидев ещё целый ряд высунувшихся из-под земли голов, удивился тому, что немало солдат пережили артналёт. Он слышал о том, что хорошо окопавшиеся войска могут успешно перенести артиллерийский обстрел, но теперь он это знал по собственному опыту.
  На поле по-прежнему ничто не предвещало наступления пехоты. Даже огонь из стрелкового оружия прекратился.
  Сержант вылез из своей норы и пошёл вдоль цепи, подсчитывая потери. Внезапно где-то сбоку, в совершенно неожиданной точке и в ужасной близости забил пулемёт. Веер пуль пронёсся над позицией, и сержант, крутанувшись, как волчок, упал и исчез из вида. Костон, свернувшись калачиком в своём окопчике, определил, что огонь шёл слева и чуть сзади. Это означало, что их обошли сбоку.
  Он услышал топот ног, крики и понял, что лежавшие рядом с ним солдаты побежали. Он был убеждён, что они поступили опрометчиво, и, кроме того, ему надоело быть бойцом армии Серрюрье, так что он решил остаться на месте. Чем дальше его временные товарищи убегут от него, тем лучше, а он будет лежать, притворившись мёртвым.
  Пулемётный огонь прекратился, но он ещё минут пятнадцать не решался поднять голову. Когда же поднял, то первое, что увидел, была длинная цепь людей, двигавшихся по полю со стороны домов, – Фавель пошёл вперёд.
  Костон вылез из своей норы и быстро пополз к остаткам лачуг, каждую секунду ожидая получить пулю в спину. К счастью, после бомбёжки осталось много воронок, и он мог передвигаться от одной к другой, почти не обнаруживая себя.
  Наконец, он добрался до одной из лачуг и посмотрел назад. Люди Фавеля уже почти перешли поле и, как полагал Костон, будут стрелять по всему, что движется. Надо было найти укрытие получше. Слева послышались звуки боя, кто-то ещё пытался сопротивляться. Он начал двигаться вправо, перебегая от одной лачуги к другой и постоянно отходя назад. По дороге он сорвал с себя гимнастёрку и вытер лицо. Он надеялся, что вид белого человека заставит возможного стрелка прежде, чем нажать спусковой крючок, заколебаться. Следов армии Серрюрье не было видно, и всё указывало на то, что Фавелю удалось проделать в ней дыру и что, по-видимому, некому будет его остановить.
  Ему в голову пришла идея зайти в одну лачугу. Ведь убегать не имело никакого смысла. В конце концов, не собирался же он воссоединиться с солдатами Серрюрье. Лучше всего спрятаться, а затем выйти уже внутри расположения отрядов Фавеля.
  Дверь была не закрыта. Он толкнул её, она заскрипела, и он вошёл внутрь. Лачуга была покинута. Она состояла всего из двух комнат, и ему не составляло никакого труда убедиться в том, что в ней никого нет. Он огляделся и увидел рукомойник, рядом висело облупленное и загаженное мухами зеркало. По одну сторону было прикреплено густо раскрашенное изображение Мадонны, по другую – штампованный портрет Серрюрье.
  Он быстро сорвал Серрюрье со стены и забросил его под кровать. Если кто-то зайдёт сюда, пусть не задаёт ненужных вопросов. Затем он налил тёплой воды в таз и начал умывать лицо, в то же время чутко прислушиваясь к тому, что происходит снаружи. Через пять минут он с отчаянием увидел, что по-прежнему слегка похож на светлого негра. Обувной крем был водоотталкивающим и не желал сходить с лица, сколько он не тёр его. Многие из жителей Сан-Фернандеса были даже светлее его и обладали европейскими чертами лица.
  Тогда он расстегнул рубашку и посмотрел на свою грудь. Двумя днями раньше он досадовал на свою белизну, на то, что не успел загореть, но сейчас он был этому только рад. Он снял рубашку и приготовился ждать.
  Звук автомобиля снаружи заставил его встрепенуться. Он решил, что тот, кто здесь ездит на автомашине, будет достаточно цивилизован для того, чтобы не стрелять в него немедленно. Он вышел в переднюю комнату и выглянул в окно. За рулём «лендровера», проезжавшего мимо, сидел белый.
  – Эй, послушайте, – он бросился к двери, – остановитесь!
  Человек, ведший «лендровер», оглянулся назад и резко затормозил. Костон подбежал к машине.
  – Кто вы такой, чёрт возьми? – спросил человек, с удивлением оглядывая Костона.
  – Слава Богу! – воскликнул Костон. – Вы говорите по-английски. Меня зовут Костон, я что-то вроде военного корреспондента.
  Человек смотрел на него недоверчиво.
  – Вы как-то быстро освоились с обстановкой, – сказал он. – Война началась только вчера, а вы уже выглядите так, словно вы не корреспондент, а нигер какой-нибудь.
  – Да нет, со мной всё в порядке, – заверил его Костон.
  Человек поднял лежавший на сиденье рядом с ним автомат и сказал:
  – Я думаю, Фавелю стоит приглядеться к вам получше. Садитесь.
  – Как раз он-то мне и нужен, – сказал Костон, влезая в «лендровер» и опасливо косясь на автомат. – Вы его друг?
  – Можно и так сказать. Меня зовут Мэннинг.
  
  II
  
  – Слишком жарко, – недовольным тоном заявила миссис Вормингтон.
  Джули была с ней согласна, но промолчала, – выражать согласие с миссис Вормингтон по какому бы то ни было поводу было выше её сил. Она лишь поёрзала на своём сидении, испытывая раздражение от прилипшей к телу блузки и продолжая смотреть через ветровое стекло вперёд. Там уже больше получаса было одно и то же – маленькая повозка, доверху набитая предметами домашнего обихода, которую толкали перед собой старик и мальчик. Они шли прямо посреди дороги и упрямо не хотели посторониться.
  – Мотор скоро перегреется, если так дело будет идти и дальше, – сказал Росторн, в который раз переключая рычаг со второй передачи на первую.
  – Нам нельзя останавливаться, – забеспокоилась Джули.
  – Остановиться может оказаться труднее, чем двигаться, – заметил Росторн. – Вы не видели, что творится сзади?
  Джули повернулась и посмотрела через заднее стекло. Машина в это время находилась на крутом подъёме. Сзади, насколько хватало глаз, тянулась длинная линия беженцев. Она видела подобную картину в кино, но никогда не думала, что ей придётся увидеть её в действительности. Это был исход народа, понуро уходившего от нависших над ним превратностей войны и тащившего с собой столько необходимого для жизни скарба, сколько можно было увезти на самых невероятных колёсных сооружениях. Тут были детские коляски, в которых ехали не дети, а одежда, часы, картины, прочие предметы быта; тележки, которые тащили либо люди, либо ослы; обшарпанные автомобили Бог весть каких марок и годов выпуска, автобусы, грузовики и приличные автомобили более зажиточных горожан.
  Но прежде всего там были люди: мужчины и женщины, старики и молодёжь, здоровые и больные. Эти люди не смеялись, не разговаривали между собой, а уныло шли, как стадо, с потухшими глазами, опустив свои серые лица, и единственное, что выдавало их тревогу, это постоянное нервное оглядывание назад.
  Росторн нажал на клаксон, делая ещё одну попытку обойти упрямого старика.
  – Проклятый тип, – пробормотал он. – Ну хоть бы немного сдвинулся в сторону.
  Эвменидес сказал:
  – Дорога – сбоку канава. Боится, упадёт.
  – Да, это верно, тележка его сильно перегружена, а сбоку глубокий кювет.
  – Сколько нам ещё ехать? – спросила Джули.
  – При такой скорости часа два, – сказал Росторн, резко тормозя, чтоб не врезаться в старика.
  Так они и ехали с рывками и остановками. Пешие беженцы двигались даже быстрее, чем люди на колёсах, и Росторн подумывал о том, чтобы оставить машину. Но он сразу же отмёл эту мысль. Продукты, воду, одеяла – всё то, что им было необходимо на предстоящей неделе, пришлось бы тащить на себе.
  Он сказал:
  – По крайней мере, в одном отношении эта война полезна – она заставила людей покинуть Сен-Пьер.
  – Но ведь не все же уйдут, – возразила Джули. – А что будет с солдатами?
  – Фавелю крупно не повезёт, – заметил Росторн. – Представляете, они захватывают город, и тут же его войска уничтожаются ураганом. Я много читал по военной истории, но другого такого случая что-то не припоминаю.
  – Но ураган разобьёт и Серрюрье, – сказала Джули.
  – Видимо, да, – протянул Росторн. – Интересно, кто будет здесь собирать черепки. – Он сделал паузу. – Мне нравится Уайетт, но я надеюсь, что он всё-таки ошибается в отношении урагана. Это вполне возможно. Он ведь слишком полагается на свою интуицию. Мне хотелось бы, чтобы у Фавеля сохранилась возможность бороться.
  – Я тоже надеюсь, что он ошибается, – сказала Джули угрюмо. – Он ведь остался там, словно в ловушке.
  Росторн бросил взгляд на неё, прикусил губу и погрузился в молчание. Время ползло медленно, наподобие их машины. Минут через пять их обогнала группа молодых людей. Они были бедно одеты, но выглядели крепкими и бодрыми. Один держал в руке пачку денег, которые на ходу пересчитывал, другой вертел на пальце сверкающее ожерелье.
  – Сейчас нам очень бы пригодился ваш револьвер, Эвменидес. По-моему, они мародёры. Пока они забирают деньги и драгоценности, но вскоре проголодаются и будут рыскать в поисках пищи.
  Эвменидес пожал плечами.
  – Поздно. Костон взял. Я смотрел.
  Наконец, в поле их зрения показался небольшой мыс. Росторн сказал:
  – Ну вот, скоро мы съедем с дороги. Посмотрите, где бы удобнее это сделать. Лучше всего, если будет какое-нибудь ответвление от дороги.
  Они продолжали медленно двигаться, и через некоторое время Эвменидес сказал:
  – Поворачивайте здесь.
  Росторн вытянул шею, глядя вперёд.
  – Да, кажется, это подходит. Интересно, куда она ведёт.
  – Давайте попробуем, – сказала Джули. – На неё вроде никто не сворачивает.
  Росторн повернул руль, и они оказались на пустынном просёлке. По нему можно было двигаться быстрее. Росторн включил вторую скорость, и они, подпрыгивая на ухабах, проехали несколько сот метров и упёрлись в большой карьер.
  – Чёрт! – выругался Росторн. – Это тупик.
  – Ну что ж, – сказала Джули. – По крайней мере прежде, чем возвращаться, мы можем вылезти и размять ноги. И, пожалуй, нужно поесть.
  Хлеб зачерствел, масло растаяло, вода была тёплой, да и жара не способствовала аппетиту, но они всё же заставили себя подкрепиться, сидя в тени одного из прикарьерных сараев, и заодно обсудили дальнейшие планы. Миссис Вормингтон сказала:
  – А почему бы нам не остаться здесь? Здесь так тихо.
  – Боюсь, что это невозможно. Отсюда видно море, это к югу. Уайетт сказал, что ураган придёт с юга.
  Миссис Вормингтон шумно выдохнула.
  – По-моему, этот молодой человек – паникёр. Я не думаю, что будет какой-то там ураган. Когда мы ехали, я посмотрела на базу. Все корабли на месте. Командующий Брукс не боится урагана, так почему его должны бояться мы?
  – Мы не должны рассчитывать на то, что он не может ошибаться, – тихо заметила Джули. – Она обратилась к Росторну. – Надо выехать обратно на дорогу и попытаться ещё раз.
  – Не знаю, удастся ли нам это, – сказал Росторн. – Дорога так загружена, что мы просто не сможем вклиниться в поток. Никто из-за нас не будет останавливаться. – Он посмотрел на карьер. – Надо перебраться на другую его сторону.
  Миссис Вормингтон хмыкнула.
  – Я и не подумаю лезть по этому косорогу. Я остаюсь здесь.
  Росторн расхохотался.
  – Да нам вовсе и не нужно никуда лезть. Карьер мы просто обойдём. Вон там я вижу более пологое место. – Он пожевал чёрствый бутерброд. – Уайетт говорил, что надо оказаться на северном склоне хребта. Вот мы это и сделаем.
  Эвменидес спросил:
  – Мы оставим машину?
  – Придётся. Возьмём всё, что нам нужно, и остановимся вон за теми домиками. Если нам повезёт, нас никто не увидит.
  Они закончили свою короткую трапезу и начали собираться. Джули взглянула на скисшую миссис Вормингтон и сказала, стараясь быть ироничной:
  – Эй, нам ведь не надо мыть посуду.
  Но миссис Вормингтон не реагировала. Она сидела в тени с широко открытым ртом, и Джули не без злорадства подумала, что прогулка пойдёт ей на пользу, во всяком случае для сбрасывания лишнего веса можно не прибегать к диете.
  Росторн повёл машину обратно по просёлку и нашёл укромное место.
  – Давайте разгрузимся здесь. Здесь нас никто не увидит. А то не дай Бог, какие-нибудь молодчики, вроде тех, засекут нас. – Он взглянул вверх, на вершину холма. – Нам не так далеко идти, по-моему, этот хребет не больше, чем двести метров высотой.
  Он опять заехал в карьер и оставил в нём машину.
  – Что ж, надо так надо, – сказала миссис Вормингтон, – хотя я лично думаю, всё это какая-то ерунда. – Она повернулась к Эвменидесу. – А вы что стоите. Берите что-нибудь.
  Джули насмешливо взглянула на миссис Вормингтон.
  – Вам тоже придётся кое-что нести.
  Та посмотрела на заросший кустарником склон и с сомнением покачала головой.
  – Я не смогу. У меня больное сердце, знаете ли.
  Джули подумала, что сердце у миссис Вормингтон столь же здоровое, как у быка, и столь же бесчувственное.
  – Одеяла не тяжёлые, – сказала она. – Вы можете взять часть из них. – Она бросила миссис Вормингтон стопку одеял. Та, не ожидая этого, выпустила из рук сумочку. Она тяжело упала в пыль, и они обе бросились поднимать её. Первой успела Джули.
  – Что это у вас там? – спросила она, ощущая необычную тяжесть.
  Миссис Вормингтон вырвала сумочку из рук Джули и уронила одеяла.
  – Это мои брильянты, дорогая. Вы что думаете, я оставлю их?
  Джули показала на одеяла.
  – Вот что может спасти вас, а не брильянты. – Она строго смотрела на миссис Вормингтон. – Вы бы лучше делали что-нибудь, а не раздавали направо и налево приказы. От вас до сих пор не было никакого проку, вы просто балласт.
  – Ладно, – сказала миссис Вормингтон, несколько встревоженная выражением лица Джули. – Не придирайтесь. У вас мужской характер, моя дорогая. Не удивительно, что вы до сих пор не нашли себе мужа.
  Джули пропустила её тираду мимо ушей и взялась за ящик с бутылками. Таща его вверх по склону, она с улыбкой подумала о том, что несколько дней назад эта пикировка задела бы её, но не сейчас. Когда-то она пришла к выводу, что, может быть, слишком самостоятельна, в то время как мужчинам больше нравится тип женщин, которые вешаются им на шею. Таких женщин она презирала, считала их паразитками и лицемерками. Да ну, к чёрту! Она не собирается ни менять себя, ни притворяться в угоду мужчине. А если какой-нибудь мужчина позволяет обмануть себя, то нечего за такого выходить замуж. Лучше уж она останется сама собой, чем превратится в ни на что не годную, набитую дуру, вроде миссис Вормингтон.
  Но сердце её сжималось при мысли о том, что, может быть, она никогда больше не увидит Уайетта.
  Перетаскивание поклажи на вершину хребта заняло довольно много времени. Росторн, хотя и очень старался, был всё же не молод, и у него не было достаточно сил и выносливости. Миссис Вормингтон вообще была не способна к какой-либо работе, и после того, как она приволокла наверх стопочку одеял, она осталась там и сидя наблюдала, как работают другие. Джули, несмотря на то, что оказалась крепкой женщиной, не привыкла к сильной жаре, и скоро у неё закружилась голова. Так что большую часть их запасов перенёс Эвменидес, с готовностью и ни на что не жалуясь. Всё, что он себе позволял, был презрительный взгляд в сторону миссис Вормингтон всякий раз, когда он сгружал очередную порцию их запасов.
  Наконец, всё было наверху, и они некоторое время отдыхали.
  Глядя в сторону моря, они видели прибрежную дорогу, по-прежнему загруженную беженцами, двигавшимися к востоку от Сен-Пьера. Сам город был скрыт мысом, но они слышали доносившуюся оттуда орудийную стрельбу и видели поднимающиеся в западной стороне клубы дыма. По другую сторону склон плавно переходил в долину, засаженную рядами бананов. На расстоянии мили располагалось длинное низкое здание, окружённое маленькими домиками. Росторн удовлетворённо смотрел на банановую плантацию.
  – У нас там будет много тени, а земля там мягкая, легко копать.
  – Я всегда любила бананы, – сказала миссис Вормингтон.
  – Они ещё не созрели. У вас начнутся колики в животе, – сказал Росторн. Он на минуту погрузился в размышление. – Я не специалист по ураганам, как Уайетт, но кое-что мне о них известно. Если ураган идёт с юга, то ветер сначала будет дуть с востока. Нам надо найти укрытие от него. Позже, однако, подует западный ветер, и это осложняет наше положение.
  Эвменидес вытянул руку.
  – Вон там, маленькая впадина.
  – Да, точно, – сказал Росторн, вставая и беря лопату. – Я на всякий случай захватил несколько. Пошли? Оставим все вещи здесь. Сначала надо обосноваться, а их успеем потом перетащить.
  Они спустились к плантации, которая явно была покинута.
  – Будем держаться подальше от строений, – сказал Росторн. – Это бараки для заключённых, работавших здесь. Я могу предположить, что Серрюрье отдал приказ о том, чтобы их всех тут запереть, но мы не будем испытывать судьбу. – Он ткнул лопатой землю под одним из бананов. – У местных совершенно нет культуры земледелия. Эти растения нуждаются в обрезке, иначе они заболеют. А этим на острове повсюду пренебрегают с тех пор, как к власти пришёл Серрюрье. Всё катится вниз.
  Они достигли впадины, и Росторн счёл, что это неплохое место.
  – Теперь давайте копать, – сказал он и вонзил лопату в землю.
  – Глубоко? – поинтересовался Эвменидес.
  – Надо сделать ячейки, такие небольшие окопчики, как в армии. – Росторн стал измерять землю. – Нужно выкопать пять – для нас и отдельно для продуктов.
  Они стали копать по очереди – Росторн, Эвменидес и Джули, а миссис Вормингтон сидела в тени и тяжело дышала. Работа была не слишком трудной, земля, как и предполагал Росторн, была мягкой, но солнце пекло нещадно, и они все изрядно взмокли. Незадолго до конца Джули отошла в сторону, чтобы выпить воды и посмотреть на пять выкопанных ими… могил? Эта мысль, как молния, пронеслась в её мозгу, и она содрогнулась.
  К закату они завершили работу и перенесли в низину свои запасы и вещи. Вечер был душным. Росторн срезал несколько банановых листьев и накрыл ими свежевыкопанную землю.
  – В эпицентре гражданской войны маскировка не помешает. В любом случае бананы нужно обрезать.
  Джули подняла голову.
  – Кстати, о войне. Не кажется ли вам, что пушки стали звучать громче… ближе?
  Росторн стал внимательно вслушиваться.
  – Действительно, так оно и есть. – Он нахмурился. – Интересно… – Он щёлкнул языком и покачал головой.
  – Что интересно?
  – Я вообще думал о том, что боевые действия могут нас настигнуть, но всё же считаю это маловероятным. Если Фавель захватит Сен-Пьер, он должен атаковать силы Серрюрье между Сен-Пьером и мысом Саррат, то есть совсем в другой стороне.
  – Но орудия всё же бьют ближе к этой стороне.
  – Это эффект от ветра, – сказал Росторн неуверенно, поскольку ветра не было.
  Когда зашло солнце, они приготовились к ночёвке и распределили дежурство. Миссис Вормингтон с общего согласия было позволено спать всю ночь. На неё полагаться было бессмысленно. Они ещё поговорили о том, о сём и улеглись, оставив на часах Джули.
  Она сидела в полном мраке и прислушивалась к артиллерийскому шуму. Её неопытному уху казалось, что пушки находятся где-то совсем рядом, внизу долины или даже ближе, но она успокаивала себя, вспоминая рассуждения Росторна. На западе небо освещалось красным огнём – город горел.
  Она отыскала у себя в кармане смятую сигарету, зажгла её, жадно затянулась. Курение немного успокоило её, сняло напряжение тяжёлого дня. Прислонясь спиной к стволу бананового дерева, или растения, или как там его, она думала о Уайетте, о том, что могло с ним случиться. Может быть, он уже был мёртв, перемолот челюстями войны. Или сидел в камере, сгорая от бессильного гнева, в ожидании смертоносного ветра, который – он один это знал, – скоро должен прийти. Она так жалела, что они оказались разлучёнными, так хотела, чтобы он оказался сейчас рядом с ней.
  А Костон? Что произошло с Костоном? Если ему удалось вернуться в отель, он должен был найти их записку, приколотую к двери каморки под лестницей, и узнать из неё, что они уже на пути к безопасности. Но он не узнает, где они находятся, и не сможет к ним присоединиться. Тем не менее она надеялась, что с ним всё будет в порядке, а вот Уайетт… и она снова стала думать о Уайетте.
  Когда взошла луна, Джули как было условлено, разбудила Эвменидеса.
  – Всё тихо, – проговорила она негромко. – Ничего не произошло.
  Он кивнул и сказал:
  – Пушки близко. Ближе, чем раньше.
  – Вы так думаете?
  Она снова кивнула, но больше ничего её сказала. Джули отошла к своему окопу и легла на одеяло. Мысль о могиле опять пришла ей в голову, потом в окутавшей её дремоте она увидела Уайетта и не заметила, как заснула.
  Она проснулась от того, что кто-то трогал её лицо. Она попыталась подняться, но чья-то рука тяжело легла ей на плечо.
  – Ш-ш-ш… – прошипел Эвменидес. – Тише.
  – Что случилось? – прошептала она.
  – Не знаю, – сказал он ей на ухо. – Здесь люди, много.
  Она напрягла слух и действительно услышала какой-то неопределённый, неизвестно откуда исходивший шум.
  – Это ветер в банановых листьях, – пробормотала она.
  – Не ветер, – сказал Эвменидес с уверенностью.
  Она ещё раз прислушалась и как будто уловила вдалеке голоса.
  – Не знаю, что там такое, но надо разбудить остальных.
  Он пошёл будить Росторна, а Джули – миссис Вормингтон. Та проснулась со встревоженным криком, и Джули тут же зажала ей рот рукой.
  – Тише вы, чёрт вас возьми! – прошептала она. – Мы, может быть, в опасности. Будьте здесь и приготовьтесь к тому, чтобы быстро уходить. И не производите ни звука.
  Она подошла к Росторну и Эвменидесу, вполголоса обсуждавшим ситуацию.
  – Что-то там происходит, – сказал Росторн. – Пушечная стрельба прекратилась. Эвменидес, поднимитесь по склону наверх и посмотрите, что там, со стороны моря. А я произведу разведку со стороны долины. Луна яркая, и видно будет далеко. – Он помолчал. – Такое впечатление, что эти проклятые звуки идут отовсюду, – в голосе его слышалось искреннее недоумение.
  Он встал.
  – Справитесь тут, Джули?
  – Не беспокойтесь. И я прослежу за тем, чтобы эта женщина вела себя тихо, даже если мне придётся дать ей тумака.
  Мужчины ушли и быстро потерялись из виду. Росторн пробирался между рядами пальм к баракам. Вскоре он наткнулся на внутреннюю дорогу, идущую посередине плантации, и только хотел её пересечь, как совсем рядом раздался чей-то голос.
  Он застыл и увидел, как по дороге прошла группа людей. Это были солдаты правительственной армии, и судя по их тусклым голосам, они были уставшими и деморализованными. Из обрывков разговора он понял, что они потерпели поражение и болезненно переживали это. Он подождал, пока они прошли, перешёл дорогу и оказался на другой стороне плантации.
  Здесь чуть было не споткнулся о раненого, лежавшего неподалёку от дороги. Раненый вдруг громко застонал, и Росторн поспешил отойти от него, полагая, что его стон может привлечь чьё-нибудь внимание. Он стал кружить между банановыми стволами и вдруг осознал, что пространство вокруг него, причудливо освещённое пробивающимся сквозь резные листья бананов светом луны, наполнено людьми. Они брели по плантации, двигаясь со стороны Сен-Пьера, без строя и без командования.
  Прямо перед Росторном вспыхнул огонь – кто-то из солдат зажёг костёр. Он отпрянул назад и свернул в сторону, но вскоре наткнулся на другой костёр. И тут огоньки замелькали повсюду, как светлячки. Он осторожно подошёл ближе к костру и увидел, что вокруг него расположился десяток людей. Они лежали или сидели, глядя на пляшущие языки огня. Некоторые жарили надетые на прутья неспелые бананы, надеясь сделать их более съедобными.
  Росторн понял, что оказался в гуще разгромленной армии Серрюрье, и когда услышал на дороге, которую только что пересёк, урчание грузовиков и резкие крики команд, то понял также, что начинается перегруппировка сил для завтрашнего боя, который, вероятнее всего, произойдёт именно на том месте, где он сейчас находится.
  
  III
  
  Доусон почувствовал себя лучше, когда площадь Чёрной Свободы, вид которой вызвал у него ужас, осталась позади. Ноги его не были повреждены, и он легко поспевал за торопившимся Уайеттом. Хотя центр города сейчас не обстреливался, с северной стороны доносился и постепенно усиливался шум битвы, и Уайетт стремился добраться до «Империала» прежде, чем там начнутся боевые действия. Он должен был убедиться в том, что Джули в безопасности.
  По дороге от площади им всё чаще стали попадаться люди – в одиночку, парами, затем группами побольше. В районе «Империала» уже бурлила толпа, и Уайетт понял, что становится свидетелем паники населения во время войны.
  Преступные элементы уже начали пользоваться ситуацией, и дорогие магазины вблизи отеля были разгромлены и разграблены. Тела, лежавшие на их порогах, свидетельствовали о том, что полиция старалась принимать защитные меры, но Уайетт заметил и два трупа в полицейской форме.
  Улицы Сен-Пьера становились небезопасными для передвижения.
  Они продрались сквозь кричащую возбуждённую толпу, подбежали ко входу в отель и через вращающуюся дверь вошли в фойе.
  – Джули! – крикнул Уайетт. – Костон!
  Ответа не было.
  Он пересёк фойе и наткнулся на мёртвого солдата, лежавшего рядом с перевёрнутым столиком. Он крикнул ещё раз, затем сказал Доусону:
  – Я пойду наверх, а вы посмотрите здесь.
  Доусон вошёл в бар, давя подошвами битое стекло. Здесь явно побывала весёлая компания, оставившая после себя полупустые бутылки, грязные стаканы. Доусону захотелось выпить, но он подавил в себе это желание – сейчас было не до выпивки.
  Он осмотрел первый этаж, но не нашёл ничего, заслуживающего внимание и вернулся в фойе, где уже находился Уайетт. Лицо его было мрачно.
  – Их нет, – сказал он, глядя на тело солдата, вокруг которого летали мухи.
  – Как вы думаете, может, их увели солдаты? – предположил Доусон.
  – Не знаю, – ответил Уайетт с тяжёлым вздохом.
  – Сожалею, что так всё вышло, это из-за меня.
  – Ну, это неизвестно. Нас в любом случае могли замести, – сказал Уайетт и вдруг почувствовал, что у него слегка кружится голова. Он сел на стул.
  – Знаете что? – сказал Доусон, – озабоченно глядя на Уайетта. – Давайте поедим. Когда мы ели в последний раз? – Он вытянул свои забинтованные руки и сказал извиняющимся тоном. – Я бы сам раздобыл еды, но думаю, что не смогу открыть консервную банку.
  – Вы правы. Надо поесть. Я пойду посмотрю, что там можно найти.
  Десять минут спустя они жадно набросились на консервированное мясо. Доусону удалось левой рукой захватить ложку и, зажав банку между правой рукой и туловищем, он, несмотря на неудобство и боль, вполне мог действовать сам. Ему страшно не хотелось, чтобы Уайетт кормил его с ложечки, как ребёнка.
  – Что ж нам теперь делать? – спросил он.
  Уайетт, прислушиваясь к артиллерийской стрельбе, покачал головой.
  – Не знаю. Жаль, что они не оставили никакой записки.
  – А может, оставили.
  – В комнатах ничего не было.
  Доусон задумался.
  – А может, они были не в комнатах? А, допустим, в подвале. Услышали стрельбу, шум, ну и решили спрятаться.
  – Здесь нет подвала.
  – Ладно, тогда где-нибудь ещё. Куда бы вы пошли во время артобстрела? Я знаю в Лондоне одного репортёра, он, помнится, говорил, что лучшее место – под лестницей. Давайте посмотрим.
  Он неуклюже положил ложку, встал и пошёл к лестнице.
  – Эй, – позвал он. – Тут что-то приколото на двери.
  Уайетт со стуком опустил свою банку и бегом бросился к Доусону. Он оторвал записку от двери и стал читать.
  – Костон исчез. Но остальным удалось выехать на машине Росторна. Она направились на восток, подальше от залива. – Он перевёл дыхание. – Слава Богу!
  – Прекрасно, я рад, что они уехали отсюда, – сказал Доусон. – Ну а мы что будем делать? Попытаемся их догнать?
  – Вам, пожалуй, так и надо поступить.
  Доусон посмотрел на Уайетта с удивлением.
  – Мне? А вы что собираетесь делать?
  – Я всё время прислушиваюсь к артиллерийским залпам. Мне кажется, Фавель успешно наступает. Я хочу повидаться с ним.
  – Вы что, не в своём уме? Вы попадёте в самое пекло этой проклятой войны, вас же застрелят. Давайте лучше вместе пробиваться на восток.
  – Нет, я остаюсь, – сказал Уайетт упрямо. – Кто-то должен сказать Фавелю об урагане.
  – Почему вы думаете, что Фавель станет вас слушать? Вы уверены хотя бы в том, что вам вообще удастся добраться до него? Когда Фавель войдёт в город, тут такое начнётся!..
  – Мне кажется, что Фавель разумный человек, не такой психопат, как Серрюрье. Если мне удастся попасть к нему, он меня выслушает.
  Доусон застонал, но взглянув на решительное лицо Уайетта, понял, что переубедить его бесполезно. Он сказал:
  – Вы упрямы, как сто ослов, вы прямолинейны и настырны, Уайетт, вы идиот, лишённый здравого смысла. Но если уж вы так настроены, я останусь с вами до тех пор, пока не увижу своими глазами, как вы будете расплачиваться за своё упрямство.
  Уайетт с удивлением взглянул на него.
  – Это совершенно необязательно, – сказал он тихо.
  – Я знаю, но я остаюсь. Может, Костон был прав, тут есть материал для хорошей книги. – Он бросил на Уайетта полусердитый, полуироничный взгляд. – Вы станете её героем, чего доброго.
  – Нет уж, я предпочитаю не иметь отношения к вашим писаниям, – предупредил Уайетт.
  – Можете не беспокоиться, мёртвый герой мне не нужен.
  – А мёртвый писатель ничего не напишет. Так что лучше уж вы не ввязывайтесь в это дело.
  – Я остаюсь, – повторил Доусон. Он чувствовал себя должником Уайетта и надеялся, что, оставаясь вблизи его, сможет как-нибудь оплатить свой долг.
  – Ну, как хотите, – сказал Уайетт равнодушно и направился к двери.
  – Подождите. Давайте не бросаться головой в омут. Обсудим, что происходит. Почему вы решили, что Фавелю удалось совершить прорыв?
  – Некоторое время назад вёлся интенсивный артиллерийский огонь. Теперь он прекратился.
  – Прекратился? По-моему, всё осталось по-прежнему.
  – Послушайте внимательно. Пушки бьют на востоке и на западе. В центре – молчат.
  Доусон наклонил голову, прислушиваясь.
  – Да, вы правы. Значит, вы считаете, что Фавель пробился к центру?
  – Вполне вероятно.
  Доусон сел.
  – Тогда всё, что нам нужно делать – это сидеть и ждать. Фавель сам придёт к нам.
  – Может, вы правы. – Он посмотрел сквозь окно с выбитым стеклом. – Улицы сейчас пустынны. Ни души.
  – Эти люди всё-таки соображают, – сказал Доусон. – Никто не хочет встретиться с наступающими войсками, паже если это войска Фавеля. Он сам, может быть, и разумный человек, как вы говорите, но люди с винтовками и автоматами, как правило, не рассуждают. Так что разумнее будет, если мы переждём здесь и посмотрим, как будут развиваться события дальше.
  Уайетт начал ходить взад-вперёд по фойе, и Доусон видел, что в нём нарастает раздражение.
  – У вас есть сигареты? – спросил Доусон неожиданно. – У меня забрали полицейские.
  – У меня тоже, – сказал Уайетт, прекращая своё бесконечное хождение. – Надо посмотреть в баре.
  Он отправился в бар, нашёл там пачку сигарет, сунул одну Доусону в рот и зажёг её. Доусон глубоко затянулся, затем сказал:
  – Когда ожидается этот ваш ураган?
  – Может, завтра, может, послезавтра. У меня сейчас нет о нём никаких сведений.
  – Ну, и чего вы волнуетесь? Фавель идёт к нам, ваша девушка в безопасности. – Доусон прищурил глаза, увидев, как Уайетт резко дёрнул головой. – Но ведь она ваша девушка, не так ли?
  Уайетт промолчал, а Доусон сменил тему.
  – А как отреагирует Фавель на ваше сообщение об урагане? – спросил он. – У этого парня голова забита военными проблемами.
  – Ничего. Через два дня ему придётся задуматься кое о чём другом. А если он останется в Сен-Пьере, он потеряет свою армию. Так что он должен будет выслушать меня.
  – Будем надеяться, – произнёс Доусон философски. Он поднял руку неуклюжим движением и попытался вынуть сигарету изо рта. Это у него не вышло, и рука упала на стол. Он зажмурился и застонал от боли.
  – Давайте-ка посмотрим, что у вас с руками, – сказал Уайетт.
  – Да не надо.
  – Нет, давайте посмотрим, пока хуже не стало.
  Уайетт посмотрел ему прямо в глаза.
  – Я хочу взглянуть на них, не упрямьтесь. То, что в порядке в любом другом месте, в тропиках может обернуться бедой. – Он начал разматывать бинты на одной руке, и когда она открылась, в ужасе воскликнул: – Боже мой! Что они с вами сделали?
  Рука представляла собой кровавое месиво. Два ногтя сошли вместе с бинтом, пальцы были сплошь синие или красные, как мясо бифштекса.
  Доусон бессильно откинулся на спинку стула.
  – Они били меня по рукам резиновой дубинкой. Кости, кажется, всё-таки целы, но я думаю, мне ещё долго не придётся пользоваться машинкой.
  – Теперь я нисколько не жалею о том, что убил Розо, – сказал Уайетт.
  – А я и не жалел никогда, – отозвался Доусон с кривой улыбкой.
  Уайетт был удивлён. Он не ожидал от Доусона такого самообладания, перед ним был не тот человек, который ещё недавно от страха пытался угнать автомобиль. Что-то случилось с ним.
  – Нужно чем-то смазать руки, – сказал он. – Да и укол пенициллина не помешает. Тут неподалёку есть аптека. Я схожу посмотрю, что можно достать. Если её не разграбили, конечно.
  – Да не беспокойтесь, – встревожился Доусон. – Сейчас улица не самое безопасное место на свете.
  – Я буду осторожен, – сказал Уайетт, направляясь к двери. Он внимательно посмотрел в обе стороны и, убедившись, что снаружи никого нет, вышел и быстро пересёк улицу.
  Аптека была разгромлена, но Уайетт, не обращая внимания на хаос, прошёл прямо в заднюю её часть, где хранились лекарства. Пошарив по полкам и ящикам, он нашёл бинты, таблетки кодеина, мазь, но антибиотиков не было. Он не стал терять время на поиски и пошёл к выходу.
  Прежде, чем выйти, он опять осмотрел улицу и замер. Он увидел человека, перебежавшего на другую сторону и спрятавшегося в одном из подъездов.
  Спустя минуту, человек выглянул на улицу, держа в руке пистолет. Он махнул рукой, и появилось ещё трое. Они двигались перебежками, прижимаясь к стенам домов. Они были в штатском, и Уайетт решил, что это передовые разведчики армии Фавеля. Он тихо открыл дверь и вышел на улицу, высоко подняв руки с лекарствами.
  Как ни странно, его сначала не заметили. Когда он был уже на полпути к отелю, его окликнули. Он повернулся, и к нему подошёл человек.
  – Здесь нет людей Серрюрье, – сказал Уайетт. – А где Фавель?
  – Это что? – спросил человек, угрожающе поднимая винтовку.
  – Бинты и лекарства. Для раненого друга. Он там, в отеле. А где Фавель?
  Ствол винтовки упёрся в его спину, но он не повернулся.
  Человек перед ним отвёл свою винтовку и приказал:
  – К отелю!
  Уайетт зашагал, окружённый группой вооружённых людей. Один из них толкнул вращающуюся дверь отеля и с винтовкой наперевес вошёл внутрь. Уайетт крикнул по-английски:
  – Доусон не двигайтесь. К нам гости.
  Человек, шедший перед Уайеттом, повернулся и, ткнув в его живот пистолет, угрожающе рявкнул:
  – Что такое?
  – Я сказал моему другу, чтобы он не боялся, – объяснил Уайетт.
  Они вошли в фойе, где в застывшей позе сидел на стуле Доусон и смотрел на солдата, стоявшего с наведённой на него винтовкой. Уайетт сказал:
  – Я достал бинты и кодеин – он немного снимет боль.
  Люди Фавеля рассыпались по этажу, чтобы произвести осмотр. Действовали они профессионально. Не найдя ничего подозрительного, они вернулись в фойе и сгруппировались вокруг своего командира, которого Уайетт счёл за сержанта, хотя знаков отличия на нём не было. Тот ткнул ногой лежавший на полу труп и сказал:
  – Кто его убил?
  Уайетт, обрабатывающий руки Доусона, поднял голову и пожал плечами:
  – Не знаю, – сказал он и вернулся к своему занятию.
  Сержант подошёл к Доусону и взглянул на его руки.
  – Кто это сделал?
  – Полиция Серрюрье, – сказал Уайетт, не поднимая головы.
  Сержант хмыкнул.
  – Значит, вы не сторонники Серрюрье? Это хорошо.
  – Мне необходимо встретиться с Фавелем, – сказал Уайетт, – у меня для него очень важное сообщение.
  – Какое это важное сообщение, белый человек?
  – Это только для ушей Фавеля. Если он сочтёт нужным, он вам сообщит.
  Сержант подумал и сказал:
  – Ты, кажется, говоришь серьёзно, белый человек. Но твоё сообщение должно быть хорошим. А не то Фавель вырвет твою печёнку. – Он сделал паузу и, мрачно улыбнувшись, добавил: – И мою заодно.
  Он повернулся и произнёс несколько быстрых команд. Уайетт глубоко вздохнул.
  – Слава Богу, – пробормотал он. – Кажется, мы движемся куда-то.
  
  Глава 6
  I
  
  Самой высокой точкой мыса Саррат был холм, поднимавшийся на сорок пять футов над уровнем моря. На его вершине стояла четырехфутовая решётчатая радиомачта, на которой были укреплены радарные антенны. От них шли сигналы, которые принимались в небольшом строении у основания мачты. Там эти сигналы, усиленные специальными устройствами в миллионы раз, подавались на экран, который освещал ядовито-зелёным светом лицо старшины третьего класса Джозефа У. Хармона.
  Старшину Хармона одолевала усталость и скука. Весь день его туркали офицеры и гоняли по разным поручениям, а ночью его послали исполнять его обычное дело – дежурить у экрана радара, так что спать ему в эти сутки почти не пришлось. Поначалу он был взволнован звуками орудийных залпов, доносившихся через залив Сантего со стороны Сен-Пьера, и ещё больше, когда клубы дыма поднялись над городом и ему сообщили, что части армии Серрюрье окружают базу и каждую минуту она может подвергнуться нападению.
  Но человек не может находиться в возбуждённом состоянии долгое время, и сейчас, в пять часов утра, перед самым восходом солнца, он размяк, и его страшно клонило ко сну. Глаза у него были воспалены, они сами собой стали закрываться, ему казалось, что под веки набился песок.
  Он с трудом заставил себя открыть их и, мигая, посмотрел на экран, по которому кругами неутомимо ходил луч света.
  Вдруг что-то привлекло его внимание. В одной точке экрана в луче появился крохотный зелёный всплеск и тут же исчез. Пришлось ждать возвращения луча в эту точку, и всплеск повторился – еле заметная вспышка, продолжавшаяся долю секунды. Он зафиксировал направление – 174 градуса.
  «Ничего опасного», – подумал он. Направление было на юг, а вспышка была далеко, на самом краю экрана. Реальная опасность, если она возникнет, придёт со стороны суши в лице смехотворных военно-воздушных сил Серрюрье. Раньше его авиация была довольно активна, но в последнее время она о себе даже не напоминала. Этот факт послужил темой недолгих разговоров среди офицеров, но для Хармона он ничего не значил.
  Он продолжал смотреть на экран и вновь зафиксировал отклонение от норм к югу. По своему богатому опыту радарного оператора он знал, что оно означало, – там, на юге, за линией горизонта, была плохая погода, и прямой луч радара реагировал на неё. Он немного поколебался, потом всё же снял телефонную трубку. В его задачу по инструкции входило сообщать дежурному по секции радарного наблюдения о любом, повторяю, любом отклонении от нормы.
  – Дайте мне лейтенанта Мура, – сказал он, чувствуя лёгкое злорадство от того, что имеет возможность вытащить лейтенанта из какого-нибудь укромного местечка, где он сладко спал.
  Когда капитан третьего ранга Шеллинг пришёл в свой кабинет в восемь часов утра, на его столе уже лежало готовое, аккуратно отпечатанное на пишущей машинке донесение. Он рассеянно взял его в руки, пробежал глазами и встрепенулся – информация, содержащаяся в нём, дошла до него, как вонзающийся в тело гарпун. Он схватил телефонную трубку и гаркнул:
  – Секцию радарного наблюдения, дежурного офицера.
  Пока он ждал ответа, он ещё раз прочёл донесение, и оно не понравилось ему ещё больше. Трубка у его уха ожила.
  – Лейтенант Мур сдал дежурство.
  – Сдал? А кто там сейчас за главного?…Хорошо, дайте мне Дженнингса… Алло, Дженнингс, что там у вас с погодой на юге?
  Он выслушал доклад Дженнингса, нетерпеливо барабаня пальцами по столу, и бросил трубку. Лоб его вспотел. Уайетт оказался прав – Мейбл свернул со своего пути и собирается нанести визит на Сан-Фернандес. Он быстро собрал всю информацию о Мейбл, которая у него имелась, сложил листки в папку. В голову назойливо лезли всякие мысли: «Как это чертовски несправедливо! Почему оправдались совершенно ненаучные домыслы Уайетта? Ну почему Мейбл сошёл со своего курса, чёрт возьми? Как мне всё это объяснить Бруксу?»
  Он почти бегом кинулся в радарную секцию. Одного взгляда на экран ему было достаточно. Он обрушился на Дженнингса.
  – Почему мне об этом не сообщили раньше?
  – Лейтенант Мур послал вам донесение, сэр.
  – Это было почти три часа тому назад! – продолжал бушевать Шеллинг Он показал рукой на экран. – Вы знаете, что это такое?
  – Да, сэр, – сказал Дженнингс. – Участок плохой погоды.
  – Участок плохой погоды! – передразнил его Шеллинг. – Убирайтесь с глаз моих долой, дурак! – Он пронёсся мимо Дженнингса и выбежал в освещённый солнцем коридор. Там он постоял в нерешительности, облизывая языком пересохшие губы. Надо, конечно, сказать командующему. Он покинул радарную станцию, как человек, направляющийся на казнь. Дженнингс смотрел ему вслед изумлённым взором.
  Офицер перед кабинетом Брукса, оберегая покой командующего, сначала не хотел пускать к нему Шеллинга. Шеллинг, наклонившись над столом, сказал отчеканивая каждое слово:
  – Если вы не дадите мне увидеть командующего в течение двух минут, в последующие двадцать лет вам придётся только то и делать, что таскать якорную цепь.
  Видя, что ему удалось пронять этого офицера, Шеллинг испытал некоторое чувство удовлетворения, которое, однако, тут же поглотило предчувствие того, что ему скажет командующий Брукс.
  Стол Брукса, как всегда, был аккуратен и пуст, и сам Брукс сидел за ним в той же позе, что и в первый раз, словно и не выходил из кабинета в течение последних двух дней.
  – Ну, капитан, я так понимаю, что вы хотите поговорить со мной срочно, – сказал Брукс.
  Шеллинг проглотил слюну.
  – Э… э… да, сэр. Это насчёт Мейбл.
  Ни один мускул не дрогнул на лице Брукса, тон его голоса не изменился ни на йоту, но словно какое-то напряжение внезапно возникло в нём, когда он буднично проговорил:
  – А что насчёт Мейбл?
  Шеллинг набрался духа.
  – Он, кажется, свернул со своего расчётного курса.
  – Что значит кажется? Свернул или не свернул?
  – Да, сэр, свернул.
  – Ну?
  Шеллинг посмотрел в серые жёсткие глаза командующего и вдруг, задыхаясь и глотая слова, быстро заговорил:
  – Он движется прямо на нас. Но он не должен был этого делать, сэр. Это против всякой теории. Он должен был пройти к западу от Кубы. Я не могу вам сказать, почему это произошло, и я не знаю, кто из метеорологов мог бы. Тут есть много разных факторов…
  В первый раз Брукс слегка пошевелился.
  – Прекратите тараторить, Шеллинг. Сколько у нас есть времени?
  Шеллинг положил на стол папку и открыл её.
  – Он сейчас чуть больше, чем в ста семидесяти милях от нас и движется со скоростью одиннадцать миль в час. Это даёт нам пятнадцать, может быть, шестнадцать часов.
  – Ваши объяснения меня не интересуют. Мне нужно было знать время и всё. – Он повернулся в кресле и поднял телефонную трубку. – Дайте мне первого заместителя… Капитан Лири? Приказываю привести в действие план "К" немедленно, – он бросил взгляд на часы, – да, восемь тридцать одна. Точно… немедленная эвакуация.
  Он положил трубку на рычаг и вновь повернулся к Шеллингу.
  – Не переживайте так, капитан. Это было моё решение – оставаться, не ваше. А у Уайетта ведь не было твёрдых фактов, он опирался на интуицию.
  – Но, может быть, я был слишком негибок в этом вопросе, сэр.
  Брукс махнул рукой.
  – Я это тоже принял во внимание. Я знаю возможности своих подчинённых. – Он обернулся и посмотрел к окно. – Единственное, о чём я сожалею, это то, что мы никак не сможем помочь населению Сен-Пьера. Сейчас это невозможно. Разумеется, как только мы возвратимся, мы начнём работу по ликвидации последствий урагана, но и это будет нелегко. Наши корабли, видимо, понесут ущерб. – Он посмотрел на Шеллинга. – Вы знаете ваши обязанности по плану "К"?
  – Да, сэр.
  – Идите и приступайте к их выполнению.
  Он проводил Шеллинга взором, в котором было, что-то от сострадания, затем позвал своего адъютанта и отдал ему несколько распоряжений. Оставшись один, он подошёл к сейфу в стене, открыл его и стал перекладывать документы в портфель с отделениями, выложенными свинцом. Только когда он выполнил свои обязанности командующего базой на мысе Саррат, он собрал немногие личные вещи, которые хотел взять с собой, в том числе фотографию жены с двумя сыновьями из ящика своего стола.
  
  II
  
  Эвменидес Папегайкос был человеком робким. Он был сделан не из того теста, из какого вылеплены герои, и положение, в котором он очутился, ему вовсе не нравилось. Конечно, содержание ночного клуба имело свои трудности, но они были такого рода, что вполне решались с помощью денег, как от коррумпированной полиции Серрюрье, так и от местных рэкетиров можно было откупиться, чем частично объяснялись высокие цены в клубе. Но откупиться от гражданской войны было немыслимо, равно как за всё золото мира нельзя было спастись от урагана.
  Он надеялся, что отправится на мыс Саррат вместе с американкой, но Уайетт и война помешали этому. В некотором роде он был рад, что очутился среди иностранцев – плохое знание английского языка скрывало его страхи и нерешительность. Он сам не предлагал своих услуг, но с повышенной готовностью делал то, что ему говорили, вследствие чего он в данный момент полз по банановой плантации к верху гряды, откуда было видно море.
  Тишину вокруг нарушали какие-то звуки, и помимо пенья цикад был слышен шум, происхождение которого оставалось непонятным. Он, впрочем, различал металлическое позвякивание, смутные голоса, шорох банановых листьев, странный в эту сухую безветренную ночь.
  Обливаясь потом, он добрался до вершины гряды и посмотрел вниз на прибрежную дорогу. Там урчали грузовики, то и дело вспыхивали огоньки, и в ярком свете луны были видны толпы движущихся людей. Карьер, где они оставили машину Росторна, был теперь заполнен машинами, а по просёлку шло интенсивное движение в ту и другую сторону.
  Спустя некоторое время Эвменидес повернулся, чтобы идти обратно. Тут он увидел, что среди бананов вспыхивали огни, двигались какие-то люди. Он спустился к лощине, где схоронились его спутники, стараясь держаться в тени банановых стволов.
  – Эвменидес? – окликнула его Джули, лежавшая в своём окопе под банановыми листьями.
  – Да. Где Росторн?
  – Ещё не вернулся. Что там происходит?
  Эвменидес с видимым усилием подбирал английские слова.
  – Много людей. Солдаты. Армия.
  – Правительственная армия? Солдаты Серрюрье?
  – Да, – он провёл рукой в воздухе. – Кругом.
  Миссис Вормингтон негромко захныкала. Джули сказала:
  – Наверное, Серрюрье потерпел поражение. Его выбили из Сен-Пьера. Что же нам делать?
  Эвменидес потерянно молчал. Он совершенно не знал, что делать. Если они попытаются уйти отсюда куда-нибудь сейчас, их наверняка схватят. Если дождаться утра, их схватят утром. Джули спросила:
  – Солдаты близко от нас?
  – Может быть, двести футов. Вы говорите громко, они слышат.
  – Как хорошо, что нашли эту выемку. Забирайтесь в свою дыру, Эвменидес. Накройте себя листьями. Подождём Росторна.
  – Я боюсь, – заскулила миссис Вормингтон в темноте.
  – А вы думаете, я не боюсь? – прошептала Джули. – Не шумите.
  – Но они же убьют нас, – проговорила миссис Вормингтон ещё громче. – Они изнасилуют нас, убьют.
  – Ради Бога, тише, – яростно зашипела на неё Джули. – Они же услышат вас.
  Миссис Вормингтон издала низкий стон и погрузилась в молчание. Джули лежала в окопе, думая о том, куда же делся Росторн, когда он вернётся и что они должны предпринять.
  А Росторн попал в трудное положение. Пересекши дорогу внутри плантации, он теперь никак не мог вернуться обратно. По дороге постоянно двигались грузовики с зажжёнными фарами, и даже подходить к ней было опасно. К тому же сначала он вообще её потерял. Обнаружив себя посреди армии Серрюрье, он стал ходить кругами, запутался в рядах бананов, в ужасе натыкаясь то на одну группу солдат, то на другую и с колотящимся сердцем отбегая от них.
  К тому времени, когда он немного пришёл в себя, он оказался так далеко от дороги, что для возвращения к ней ему понадобилось полтора часа. У него не было иллюзий относительно того, что будет с ним, если его обнаружат солдаты. Пропаганда Серрюрье работала хорошо, и мозги этих людей были одурманены, представление об окружающем мире искажено. Для них все белые были американцами, а американцы были злыми духами в той мифологии, которой их накачал Серрюрье и его сподручные. И Росторн прекрасно знал, что его просто пристрелят на месте.
  Поэтому, пробираясь между бананами, он был предельно осторожен. Однажды ему пришлось замереть почти на полчаса, прячась за стволом банана, по другую сторону которого сидела группа лениво переговаривающихся между собой солдат. Он молил Бога, чтобы никому из них не пришла в голову мысль встать и двинуться в его сторону.
  Обрывки разговоров, невольным свидетелем которых он стал, сказали ему многое. Войска Серрюрье устали и были деморализованы. Солдаты жаловались на никчёмность офицеров и испытывали ужас перед артиллерией Фавеля. Назойливой темой была: где же наши пушки? Никто не мог ответить на этот вопрос. В то же время говорили о том, что армия перегруппируется под командованием генерала Рокамбо и наутро готовится атака на Сен-Пьер. Хотя большое количество вооружения было потеряно и захвачено Фавелем, отступающие части Рокамбо сумели захватить арсенал и пополнить запасы боеприпасов. Когда люди говорили о Рокамбо, в их голосах звучали воодушевление и новая надежда.
  Наконец, Росторн вышел к дороге и стал ждать, когда можно будет перейти её, но удобного случая всё никак не предоставлялось. Тогда он пошёл вдоль дороги и добрался доее поворота. Здесь шансов перебежать дорогу, не попав под свет фар, было больше. Он подождал, пока пройдёт один из грузовиков, тут же бросился вперёд и уже на другой стороне упал на землю. Свет фар следующего грузовика скользнул выше его сжавшейся фигуры, приткнувшейся к стволу банана.
  Когда он определил направление на выемку и двинулся в её сторону, небо на востоке начало розоветь. Он шёл, пошатываясь и спотыкаясь, и думал о том, что такого рода испытания были бы под стать более молодым людям, таким как Уайетт и Костон, но для него, пожилого человека, они смертельно опасны.
  Джули приподнялась на локте, затем осторожно села, осматриваясь. Небо начинало светлеть. Росторна не было. К их выемке никто не подходил, и, возможно, у них всё же был шанс остаться незамеченными. Она прошептала Эвменидесу:
  – Я подползу к краю, посмотрю.
  Банановые листья рядом зашевелились.
  – Хорошо.
  – Не оставляйте меня, – умоляющим голосом произнесла миссис Вормингтон, садясь, – пожалуйста, не уходите, я боюсь.
  – Тсс… Я не ухожу далеко, всего несколько ярдов. Оставайтесь на месте и молчите.
  Она подползла к кромке их убежища и нашла удобное место для наблюдения. В сером свете раннего утра она увидела движущихся людей, услышала приглушённые голоса. Ближайшая группа была всего в пятидесяти ярдах, несколько бесформенных фигур, лежавших вокруг остывающего костра.
  Джули обернулась, чтобы посмотреть, как выглядит их убежище со стороны. Выкопанная земля была всё же подозрительно свежей, но её можно было прикрыть дополнительными банановыми листьями. Сами же окопы были незаметны, во всяком случае до тех пор, пока эта чёртова женщина будет вести себя тихо.
  Миссис Вормингтон сидела, поминутно нервно оглядываясь, и прижимала к груди свою сумочку. Затем она открыла её, достала оттуда гребень и стала причёсываться. Ей ничего не втолкуешь, подумала Джули в отчаянии. Она не хочет отказываться ни от одной из своих привычек. Причёсывание волос по утрам, несомненно, похвальное занятие, но здесь оно могло означать смерть.
  Джули была готова соскользнуть вниз и заставить эту женщину залезть в окопчик, даже если для этого придётся затолкать её туда, когда её внимание привлекло движение на другой стороне выемки. К ней медленно подходил солдат, подняв руки вверх и потягиваясь после сна. На его шее висела винтовка. Джули замерла и перевела взгляд на миссис Вормингтон, которая смотрела на себя в маленькое зеркальце. Она отчётливо услышала возглас неодобрения, вырвавшийся из уст миссис Вормингтон при виде своей растрёпанной головы.
  Солдат тоже слышал его. Он снял винтовку, взял её наперевес и начал спускаться в лощину. До миссис Вормингтон донеслось металлическое клацанье затвора, и она, обернувшись и увидев приближающегося солдата, вцепилась в свою сумочку и завизжала. Солдат в удивлении остановился, затем рот его растянулся в улыбке до ушей, и он, подняв винтовку, шагнул ближе.
  Раздались три хлопка, гулко прозвучавшие в утреннем воздухе. Солдат крикнул что-то, повернулся вокруг себя и упал прямо к ногам миссис Вормингтон, извиваясь, как пойманная рыба. На его гимнастёрке разлилось пятно крови.
  Эвменидес выскочил из своей норы, как чёртик из шкатулки. Джули побежала вниз. Когда она оказалась на дне лощины, грек стоял, наклонившись над стонавшим солдатом и тупо смотрел на его окровавленную руку.
  – В него стреляли, – сказал он.
  – Он напал на меня! – кричала миссис Вормингтон. – Он собирался убить меня! – В её руке был револьвер.
  Джули была охвачена яростью и отчаянием. Надо было во что бы то ни стало заставить замолчать эту истеричку. Она размахнулась и изо всех сил ударила её по щеке. Та резко замолчала, и револьвер выпал из её пальцев. Эвменидес подхватил его, и его глаза расширились от изумления.
  – Это мой, – выдохнул он.
  Сзади раздался крик, и Джули резко обернулась. Трое солдат быстро спускались к ним. Первый из них увидел распростёртую фигуру, револьвер в руке Эвменидеса и не стал терять времени. Он вскинул винтовку и выстрелил греку в живот.
  Эвменидес застонал, согнулся вдвое и, прижав руки к животу, опустился на колени. Солдат ещё раз поднял винтовку и вонзил штык в его спину. Эвменидес повалился набок, а солдат вновь и вновь колол его тело, пока оно не оказалось буквально залитым кровью.
  Росторн, видевший всё это из-за кромки лощины, был охвачен ужасом, но не мог оторвать взора от жуткой картины. Теперь солдаты с криками окружили женщин. Один из них стал тыкать в них штыком, и Росторн заметил, как по руке Джули потекла кровь. Он решил, что сейчас их, видно, расстреляют, но тут появился офицер, и их вывели из лощины, в которой осталось лежать безжизненное тело Эвменидеса Папегайкоса.
  Прошло немало времени, прежде чем Росторн оправился от шока. Он стал отползать от лощины, но в какую сторону ему надо было двигаться и что теперь делать, он не имел ни малейшего представления.
  
  III
  
  Уайетта с Доусоном передали младшему командиру, который был целиком погружён в решение какой-то тактической задачи и поэтому не обратил на них особого внимания. Чтобы освободиться от помехи, он отправил их куда-то вместе с одним-единственным солдатом, огорчённым тем, что его отстранили от боевых действий. Доусон бросил взгляд на солдата и сказал:
  – У этих ребят высокий боевой дух.
  – Они побеждают, – бросил Уайетт. Он сгорал от нетерпения встретиться с Фавелем, но видел, что это будет не так легко. Война как бы разделилась на две части – к востоку и западу от Сен-Пьера. Сокрушительный удар Фавеля по центру расколол армию Серрюрье. Большая её часть с боями отходила на восток, а меньшая в беспорядке бежала к западу, чтобы воссоединиться со свежими её частями, сосредоточившимися на мысе Саррат.
  Другой командир рассмеялся в лицо Уайетту, когда тот заявил, что хочет видеть Фавеля.
  – Ты хочешь видеть Фавеля! – воскликнул он, словно не веря своим ушам. – Белый человек, я тоже хочу видеть его, все его хотят видеть. Но он всё время в движении. Он человек занятой.
  – Будет ли он здесь?
  Командир вздохнул.
  – Мне это не ведомо. Он появляется там, где возникают затруднения, и я не хочу быть причиной его прибытия сюда. Но он может наведаться и ко мне, – предположил он. – Мы идём навстречу Рокамбо.
  – Можно мы останемся с вами?
  – Пожалуйста, только не мешайте.
  И они остались при батальонном штабе. Уайетт изложил Доусону суть своего разговора с командиром, и тот сказал:
  – Думаю, что у вас нет никаких шансов встретиться с Фавелем. Вы бы стали слушать в разгар боевых действий какого-то учёного?
  – Наверное, не стал бы, – понуро сказал Уайетт.
  Из разговоров, ведущихся вокруг него, он начал понимать, как складывается военная ситуация. Имя Серрюрье почти не упоминалось, зато у всех на устах был Рокамбо.
  – Кто этот Рокамбо, чёрт возьми? – поинтересовался Доусон.
  – Он был одним из младших генералов, – начал Уайетт. – Потом его назначили вместо убитого Дерюйе, и Фавель сразу почувствовал, что Рокамбо значительно сильнее своего предшественника. Фавель думал закончить войну одним ударом, но Рокамбо удалось провести успешную операцию по выводу войск из опасной зоны. Он отошёл к востоку, и сейчас его части перегруппировываются. К тому же ему удалось опустошить арсенал Сан-Хуан. У него теперь достаточно оружия и боеприпасов, чтобы закончить войну не так, как хочется Фавелю.
  – А Фавель не сможет предупредить его, добить его, пока он ещё не готов?
  Уайетт покачал головой.
  – Фавель устал. Он уже давно борется против превосходящих сил. Его люди еле стоят на ногах. Ему тоже нужна передышка.
  – Ну, и что же теперь будет?
  Уайетт поморщился.
  – Фавель остановятся в Сен-Пьере, он не может идти дальше. В городе он будет держать оборону, а потом налетит Мейбл и сметёт всю его армию. Впрочем, и другую тоже. В этой войне не будет победителей.
  Доусон искоса посмотрел на Уайетта.
  – Может, нам как-нибудь удрать отсюда? – предложил он. – Мы могли бы подняться вверх по Негрито.
  – Только после того, как я повидаюсь с Фавелем, – твёрдо сказал Уайетт.
  – Ну, ладно, – вздохнул Доусон. – Останемся и повидаемся с Фавелем, может быть. – Он помолчал. – А где именно Рокамбо перегруппирует свои части?
  – К востоку, в стороне от прежней дороги, милях в пяти от города.
  – Святые угодники! – воскликнул Доусон. – Да ведь туда, кажется, отправились Росторн и другие?
  – Я стараюсь не думать об этом, – сухо сказал Уайетт.
  – Извините, – угрюмо сказал Доусон. – Извините меня за мой глупый поступок, ну, с автомобилем. Если б не я, мы все были бы вместе.
  Уайетт с удивлением посмотрел на него. Что случилось с Доусоном? Это был не тот человек, которого он в первый раз увидел в клубе Марака, – большой известный писатель. И не тот, который в камере послал его к чёрту.
  – Я как-то уже спрашивал вас об этом, – осторожно сказал Уайетт, – но вы чуть не съели меня…
  Доусон поднял глаза.
  – Вы хотите спросить, почему я пытался украсть вашу машину? Я вам скажу. Я испугался. Большой Джим Доусон испугался.
  – Вот это меня всё время смущало, – задумчиво сказал Уайетт. – Это не похоже на то, что я слышал о вас.
  Доусон горько усмехнулся и ответил без тени юмора:
  – То, что вы слышали, муть. Я трус.
  Уайетт бросил взгляд на его руки.
  – Я бы так не сказал.
  – Понимаете, какая смешная вещь. Когда я столкнулся с Розо и понял, что мои слова на него не действуют, я должен был бы испугаться, но вместо этого пришёл в ярость. Со мной ведь раньше ничего подобного не случалось. А что касается моей репутации, то это всё подделка, грим. Да в этом не было ничего трудного – поехал в Африку, подстрелил льва, и ты уже герой. С помощью таких вещей я заработал себе репутацию, как говорят китайцы, создал бумажного тигра. А журналисты! Просто диву даёшься, до чего они неразборчивы.
  – Но для чего всё это? – спросил Уайетт. – Вы же хороший писатель, все критики согласны в этом, вам не нужны никакие ходули.
  – То, что думают критики и что думаю я, – разные вещи, – сказал Доусон, разглядывая пыльный носок своего ботинка. – Когда я сижу перед пишущей машинкой с чистым листом бумаги, у меня в животе появляется противное сосущее чувство. И когда я заполняю этот лист своими текстами, выпускаю книгу, это чувство усиливается. И каждый раз, когда выходит очередной роман, я предполагаю страшный провал и должен что-то придумать, чтобы читатели покупали его. Так и появился Большой Джим Доусон.
  – Вы всё время стремитесь к невозможному – к совершенству.
  Доусон улыбнулся.
  – И буду стремиться снова, – сказало он бодро. – Но теперь я думаю, что не буду бояться.
  Несколько часов спустя Уайетта разбудили. Он не помнил, как заснул, и когда открыл глаза, почувствовал, что все части тела затекли, суставы ныли. Он зажмурился от яркого света фонаря.
  – Кто из вас Уайетт? Вы?
  – Я Уайетт, – сказал он. – А вы кто? – Он отбросил одеяло, которым кто-то заботливо укрыл его, и, взглянув вверх, увидел крупного бородатого человека, смотревшего на него.
  – Я Фуллер. Я искал вас по всему Сен-Пьеру. Вас хочет видеть Фавель.
  – Фавель хочет видеть меня? – воскликнул Уайетт. – Откуда ему известно о моём существовании?
  – Это целая история. Пошли.
  Уайетт с трудом поднялся на ноги и посмотрел через открытую дверь на улицу. Начало светать, и Уайетт смог различить силуэт стоявшего там джипа. Мотор его тихо урчал. Он повернулся к бородатому.
  – Фуллер? Вы – англичанин, один из тех, кто живёт на Северном побережье, в Кампо-де-лас-Перлас?
  – Точно.
  – Вы и Мэннинг.
  – Да, да, – подтвердил Фуллер в нетерпении. – Пошли, у нас нет времени на болтовню.
  – Подождите, я разбужу Доусона.
  – Времени нет, – повторил Фуллер. – Пусть он останется здесь.
  Уайетт сурово посмотрел на Фуллера.
  – Послушайте, этого человека избили головорезы Серрюрье из-за вас. Мы были на волоске от расстрела. Нет, он поедет со мной.
  К чести Фуллера, он слегка смутился.
  – Ладно, давайте в темпе.
  Уайетт разбудил Доусона, быстро объяснил ему ситуацию, и Доусон встал.
  – Как же, чёрт возьми, он узнал о вас? – был первый его вопрос.
  – Фуллер объяснит нам это по дороге, – сказал Уайетт тоном, не оставлявшим сомнений в том, что Фуллеру и впрямь придётся заняться разъяснениями.
  Они сели в джип и отъехали. Фуллер сказал:
  – Фавель со своим штабом разместился в «Империале».
  – Чёрт, – воскликнул Доусон. – Мы могли бы не двигаться оттуда ни на йоту. Мы там были вчера.
  – Правительственные здания подверглись бомбардировке, – сказал Фуллер, – ими какое-то время нельзя будет пользоваться.
  – Вы это говорите нам, – с чувством произнёс Уайетт. – Мы всё это испытали на себе.
  – Да, я слышал. Сочувствую вам.
  Уайетт посмотрел на небо, втянул в себя воздух. Было очень жарко, странно жарко для утреннего часа. «Днём будет просто пекло», – подумал он, нахмурившись.
  – Почему Фавель послал за мной?
  – Там появился один английский журналист, который произносил какие-то странные речи, что-то насчёт урагана. В общем, какую-то чушь. Однако Фавеля это почему-то заинтересовало, и он распорядился отыскать вас. Вы ведь метеорологический бог, не так ли?
  – Да, – сказал Уайетт бесцветным голосом.
  – Значит, Костону удалось прорваться, – сказал Доусон. – Что ж, хорошо.
  Фуллер захихикал.
  – Но прежде ему пришлось отступать в правительственной армии. Он-то и сообщил нам, что вас посадили в кутузку в участке на площади Свободы. Но это не очень обнадёживало. Мы прилично её расколошматили, но ваших трупов там не нашли, поэтому мы решили, что, может быть, вам удалось удрать. Я искал вас всю ночь – Фавель очень настаивал на том, чтобы вас найти. А когда он настаивает, дела делаются.
  – Когда возобновится война? – спросил Уайетт.
  – Как только Рокамбо начнёт наступление. Мы сейчас будем обороняться, у нас нет сил для атаки.
  – А что делают правительственные войска на западе?
  – Они сосредоточены около базы. Серрюрье всё ещё боится, что янки вылезут оттуда и ударят его с тыла.
  – Пойдут ли они на это?
  – Да нет, что вы! Это местная война, американцам в ней делать нечего. Они, конечно, предпочитают Фавеля Серрюрье, а кто нет? Но вмешиваться в их борьбу не будут. Слава Богу, Серрюрье придерживается другого мнения.
  Уайетта заинтересовал Фуллер. Он говорил авторитетно, как представитель командования и человек, безусловно, близкий Фавелю. Но задавать ему много вопросов было сейчас не время, были вещи гораздо более серьёзные. Самое главное – Фавель хочет его видеть. И Уайетт решил мысленно повторить то, что он скажет Фавелю.
  Фуллер остановил машину возле «Империала», и они вылезли из неё. Люди постоянно входили в отель, выходили из него, и Уайетт обратил внимание на то, что дверь-вертушка была снята, чтобы не мешать проходу. Он отметил про себя эту небольшую, но значительную деталь как знак деловитости и расторопности Фавеля. Он последовал за Фуллером в фойе и увидел, что внутри произошли изменения. Фойе было очищено от посторонних предметов, а бар превращён в помещение для стратегических карт.
  Фуллер сказал:
  – Подождите. Я пойду доложу, что вы прибыли.
  Он ушёл, и Доусон заметил:
  – Здесь война мне больше нравится.
  – Вполне вероятно, вы измените своё мнение, когда Рокамбо начнёт наступление.
  – Очень может быть, – сказал Доусон, – но я не собираюсь горевать по этому поводу.
  На лестнице раздался приветливый окрик, и они увидели Костона, спешащего к ним.
  – Рад вас видеть. Здорово, что вам удалось вырваться из кутузки.
  Уайетт улыбнулся.
  – Нас выбили оттуда.
  – Не верьте ему, – сказал Доусон. – Уайетт сделал большое дело. Он, собственно, вызволил нас обоих оттуда. – Он уставился на Костона. – Что это у вас на лице?
  – Сапожный крем. Никак не могу его смыть. Вы, наверное, хотите умыться и переодеться?
  – А где Джули и Росторн? – спросил Уайетт.
  Костон помрачнел.
  – Мы очень скоро потеряли друг друга из виду. Сначала мы планировали двигаться на восток.
  – Они и двинулись на восток, – сказал Уайетт. – Но там сейчас армия Серрюрье.
  Наступило неловкое молчание, потом Костон сказал:
  – Сходите оба помойтесь, пока есть время. Фавель всё равно сейчас вас не примет, у него совещание. Они стараются выжать из ситуации всё, что возможно.
  Он провёл их в свою комнату, где их ожидали вода и мыло. Одного взгляда на руки Доусона было достаточно, чтобы появился врач и увёл его к себе. Костон подал Уайетту чистую рубашку и механическую бритву. Уайетт сел на постель и, когда начал бриться, сразу почувствовал себя лучше.
  – Как вы отделились от других? – спросил он Костона.
  Костон поведал Уайетту о своих приключениях и, заканчивая, сказал:
  – В конце концов, добрался до Фавеля, и мне удалось убедить его в том, что ему нужно поговорить с вами. – Он почесал затылок. – То ли вообще его не нужно было убеждать, то ли моя сила убеждения больше, чем я думал, не знаю. Во всяком случае он быстро всё схватил. Интересный парень.
  – Если не принимать во внимание ураган, как вы думаете, есть у него шанс победить в этой войне?
  Костон усмехнулся.
  – На этот вопрос невозможно ответить. Правительственная армия куда сильней, и покамест он выигрывает за счёт неожиданности действий и тонкого расчёта. Он планирует каждый свой шаг, основы его наступательной операции были заложены несколько месяцев тому назад. – Он помолчал. – Вы знаете, ведь главные силы правительственной артиллерии до сих пор так и не были введены в дело. Пушки стреляли в какой-то жуткой каше почти у самого устья Негрито, и Фавель захватил их. Я сначала думал, что ему так повезло, но теперь знаю, что он никогда не полагается на удачу. Он и в данном случае всё организовал. Он подкупил Лескюйе, командующего правительственной артиллерией; тот издал серию противоречащих один другому приказов, и две колонны артиллерии столкнулись лоб в лоб на узкой дороге. Затем Лескюйе сбежал, и пока Дейрюйе разбирался, что к чему, всё было кончено. К тому же сам Дерюйе погиб.
  – Именно тогда командующим стал Рокамбо, – сказал Уайетт.
  Костон кивнул головой.
  – Да, к сожалению. Потому что Рокамбо – чертовски умелый командир, он намного лучше Дерюйе. Он вывел правительственную армию из ловушки. И что теперь будет, Бог знает.
  – А бронетехника сильно беспокоила Фавеля, когда он вышел на равнину?
  – Да нет. Он отсортировал захваченные им пушки, безжалостно выбросил всякую рухлядь, а из оставшихся сформировал шесть мобильных колонн и начал поливать огнём бронетехнику Серрюрье. Стоило какому-нибудь танку или броневику только показаться на поле боя, как дюжина орудий начинала их обрабатывать. В общем, Фавель с самого начала держал всё в своих руках, правительственные генералы плясали под его дудку до тех пор, пока не появился Рокамбо. Вот, к примеру, как Фавель расправился с третьим полком на площади Чёрной Свободы. Он заранее заслал в город корректировщиков огня, снабдил их рациями, и они зажали этот полк в клещи, когда он ещё только формировался.
  – Я знаю, – сказал Уайетт сумрачно. – Я видел результат.
  Лицо Костона расплылось в улыбке.
  – Столь же эффективно Фавель расправился с опереточными военно-воздушными силами Серрюрье. Самолёты поднялись в воздух, провели по три боевые атаки, это верно, но затем обнаружилось, что в их баках нет горючего. Бросились открывать запасные ёмкости, заправили баки, и тут же выяснилось, что в горючем растворён сахар – его, как вы знаете, на Сан-Фернандесе навалом, так что все самолёты застыли на земле с заклиненными моторами.
  – Что ж, ему надо поставить пятёрку за прилежание, – заметил Уайетт.
  – А какова роль Мэннинга и Фуллера во всём этом?
  – Мне ещё не всё до конца ясно. Я думаю, что они связаны с поставками вооружения. У Фавеля чёткое представление о том, что ему нужно, – винтовки, автоматы, подвижная артиллерия, в том числе горные пушки и миномёты, ну и, конечно, боеприпасы. Всё это, разумеется, стоит дорого, и мне пока не удалось выяснить, кто финансировал поставки. Полиция, кажется, подозревала, что Мэннинг и Фуллер связаны с Фавелем. Они избили Доусона до полусмерти, пытаясь добыть у него информацию.
  – Я видел его руки, – сказал Костон. – И что он им сказал?
  – А что он им мог сказать? Он просто упёрся и всё.
  – Удивительно. У журналистов он имел репутацию мыльного пузыря. Мы знаем, к примеру, что авиакатастрофа на Аляске пару лет тому назад была срежиссирована для того, чтобы поднять тиражи его книг. Её организовал Дон Вайсман, а исполнил один оставшийся без работы лётчик.
  – А кто это Дон Вайсман?
  – Агент Доусона по прессе. Я всегда полагал, что нам приходится видеть Доусона в образе, который создаёт Вайсман.
  – Я думаю, что теперь Вайсман может считаться бывшим агентом Доусона, – заметил Уайетт.
  Костон поднял брови.
  – А что, с Доусоном что-нибудь не в порядке?
  – Нет, с Доусоном всё в порядке. – Он отложил бритву. – Когда же я увижусь с Фавелем?
  Костон пожал плечами.
  – Когда он будет готов вас принять. У него сейчас забот по горло. Мне кажется, запас его военных хитростей подошёл к концу. Его первоначальный план был хорош, но он уже выполнен, и дела могут обернуться не в пользу Фавеля. Перед ним маячит угроза прямого военного столкновения с Рокамбо, а он не в той форме, чтобы рассчитывать в нём на успех. У него всего пять тысяч человек, а у правительства – пятнадцать. Если он станет меряться силами с Рокамбо, ему конец. Уж лучше ему сразу отойти к себе в горы.
  Уайетт застегнул рубашку.
  – Ему надо принимать решение быстрее, – сказал он мрачно. – Мейбл не будет ждать.
  Костон некоторое время молчал, затем с чувством спросил:
  – Кроме ваших догадок, у вас всё же есть какие-нибудь конкретные данные? Что вы можете предложить Фавелю?
  Уайетт подошёл к окну и посмотрел на горячее синее небо.
  – Немного, – сказал он. – Если бы я был на базе, я бы посмотрел на свои приборы, их показания дали бы мне что-то, а так… – Он пожал плечами.
  Костон выглядел разочарованным. Уайетт сказал:
  – А знаете, сейчас погода – как раз для урагана. Эта тишина и жара неестественны. Что-то остановило отток воздуха с юго-востока, и я полагаю, это Мейбл. – Он кивнул в сторону моря. – Он там, за горизонтом. Я не могу ничем доказать, что он движется сюда, но это, безусловно, так.
  – Там внизу есть барометр. Может, взглянуть на него? – с некоторой надеждой в голосе предложил Костон.
  – Я взгляну, – сказал Уайетт. – Но думаю, это вряд ли что-нибудь даст.
  Они спустились вниз, в суматоху армейского штаба, и Костон показал Уайетту барометр, висевший на стене в кабинете метрдотеля.
  – Господи Боже мой! Барометр Торичелли! Это же музейная редкость. – Он прикоснулся к нему рукой. – Ему никак не меньше ста лет. – Вглядевшись в него внимательнее, он поправился. – Нет, чуть меньше. Вот: Адамеус Копенганс – Амстердам – 1872.
  – Ну, а им можно пользоваться? – спросил Костон.
  – Это, знаете ли, всё равно, что предложить физику топор для расщепления атома. – Он постучал по стеклу рукой. – Эта штука сообщает нам о том, что происходит сейчас, а это не так важно. Важно знать, что произошло за последние двадцать четыре часа. Я бы сейчас дорого дал за анероид с барографом и с данными за последние три дня.
  – Значит, этот бесполезен?
  – Боюсь, что да. К тому же его показания, думаю, не точны. Не представляю себе, чтобы кто-нибудь здесь следил за ним, корректировал его, учитывая температуру, влажность.
  Голос Костона звучал иронически.
  – Беда с вами, учёными, состоит в том, что вы усовершенствовали ваши приборы до такой степени, что теперь не можете без них обойтись. Что же вы делали раньше без спутников и электронных устройств?
  – Полагались на опыт и инстинкт, – спокойно парировал Уайетт, – что я сейчас и делаю. Если бы вы имели дело со столькими ураганами, со сколькими я, то у вас возникло бы шестое чувство, которое без всяких приборов подсказало бы вам, как поведёт себя тот или иной ураган. Глас опыта, я бы сказал.
  – Я-то вам верю, – протянул Костон задумчиво. – Но вопрос в том, сможем ли мы убедить Фавеля?
  – Меня волнует и другое. Что предпримет Фавель если мы его убедим. Он между двух огней.
  – Давайте посмотрим, закончилось ли совещание, – сказал Костон. – Как журналисту, мне интересно знать, что он делает. – Он провёл рукой по лбу. – Да, вы правы, погода какая-то необычная.
  Фавель ещё не освободился, и они ждали в фойе, наблюдая, как между залом ресторана, где проходило совещание, и входом в отель постоянно курсировали вестовые. Наконец, из зала вышел Фуллер и позвал их.
  – Вы следующие, – сказал он. – И постарайтесь побыстрее. – Он посмотрел на Уайетта своими чистыми голубыми глазами. – Лично я думаю, что это потеря времени. Здесь не бывает ураганов.
  – Серрюрье говорил мне то же самое и почти теми же словами, – сказал Уайетт. – Он тоже не метеоролог, знаете ли.
  Фуллер хмыкнул.
  – Ладно, входите. Поговорим, и дело с концом.
  Он проводил их в обеденный зал. Посередине его на столах, составленных вместе, были разложены карты, в дальнем углу стояла группа людей, тихо переговаривавшихся между собой. Сцена чем-то напомнила Уайетту совещание у Серрюрье, проходившее в богато орнаментированном зале дворца. Но были отличия: не было видно золотых галунов, не было атмосферы истерии.
  Костон тронул Уайетта за локоть.
  – Вон Мэннинг, – сказал он, указывая на высокого белого человека. – А рядом с ним Фавель.
  Фавель оказался худым жилистым человеком ниже среднего роста. Кожа его была светлее, чем у обыкновенного жителя Сан-Фернандеса, а глаза были неожиданно пронзительно голубыми, нечто совершенно необычное для представителя негроидной расы. Он был одет в простую полевую форму цвета хаки, открытый ворот рубашки обнажал колонну сильной жилистой шеи. Когда он повернулся, чтобы, приветствовать Уайетта, сеть морщинок вокруг глаз пришла в движение, и на его лице появилась улыбка.
  – А, мистер Уайетт, – сказал он. – А я ищу вас. Я хочу знать, что вы собираетесь мне сообщить, и, судя по словам мистера Костона, боюсь, что это мне не понравится. – Его английский язык был правильным и лишённым акцента.
  – На нас идёт ураган, – выпалил Уайетт без всяких околичностей.
  Выражение лица Фавеля не изменилось. Он продолжал смотреть на Уайетта с лёгкой улыбкой.
  – Да ну! – сказал он иронично.
  Высокий человек, Мэннинг, подал свой голос:
  – Это слишком смелое утверждение, мистер Уайетт. Здесь не было ураганов с 1910 года.
  – Я уже устал от этих слов, – сказал Уайетт с досадой. – Что, в цифре 1910 есть что-то магическое? И не следует ли нам ожидать следующего урагана в 2010 году?
  Фавель сказал примирительным тоном:
  – Если не в 2010 году, то когда всё же нам его ожидать?
  – В течение двадцати четырёх часов, – объявил Уайетт, – не больше.
  Мэннинг презрительно-насмешливо присвистнул, но Фавель поднял руку.
  – Чарльз, я знаю, что ты не любишь помех в разгар войны, но давай всё же выслушаем мистера Уайетта. От этого может сильно зависеть весь план наших дальнейших действий. – Он облокотился на стол и ткнул свой коричневый палец в сторону Уайетта. – Давайте вашу информацию.
  Уайетт глубоко вздохнул. Он чувствовал себя обязанным убедить этого худого чёрного человека, в глазах которого неожиданно появился теперь холодный металлический блеск.
  – Ураган был замечен пять дней тому назад одним из метеорологических спутников. Спустя сутки я отправился на встречу с ним на специально оборудованном самолёте и обнаружил, что этот ураган чрезвычайно опасен, один из самых опасных из тех, с которыми мне приходилось сталкиваться. Я держал его под контролем, пока мне не пришлось покинуть базу, и до тех пор он шёл по расчётному курсу. Но потом я не имел возможности следить за ним.
  – Этот расчётный курс, задевает он Сан-Фернандес? – спросил Фавель.
  – Нет, – сказал Уайетт. – Но ураганы часто совершенно непредсказуемо меняют траекторию.
  – Вы сообщили об этом командующему Бруксу? – спросил Мэннинг резким тоном.
  – Да.
  – Но он, кажется, не купился на вашу информацию. Он продолжает спокойно сидеть на мысе Саррат, вон там, за заливом.
  Уайетт сказал, аккуратно подбирая слова:
  – Командующий Брукс не вполне волен в своих решениях. Он должен принимать во внимание много разных обстоятельств, к примеру, войну, которую вы ведёте. Он принимает на себя оправданный риск.
  Фавель кивнул.
  – Это верно. Я его понимаю. В такое время покидать базу нежелательно. – Он хитро улыбнулся. – Да я в и не хотел, чтобы он это сделал.
  – Это не имеет значения, – опять вмешался Мэннинг. – Если в он был уверен, как, видимо, уверен мистер Уайетт, в том, что ураган приближается, он бы безусловно эвакуировал базу.
  Фавель подался вперёд.
  – Вы абсолютно уверены в этом, мистер Уайетт?
  – Да.
  – Даже несмотря на то, что вы сейчас не имеете возможности свериться со своими приборами?
  – Да, – сказал Уайетт и посмотрел Фавелю прямо в глаза. – Два дня назад я встретил старика около Сен-Мишель, прямо перед началом военных действий. Он укреплял крышу своей хижины.
  – Я тоже видел человека, который занимался этим, – подтвердил Фавель. – Мне показалось…
  – Ради Бога! – взорвался Мэннинг. – У нас тут не заседание этнографического общества. Решения, которые мы принимаем, должны быть основаны только на фактах.
  – Помолчи, Чарльз, – сказал Фавель. – Я родился на этой земле так же, как и мистер Уайетт. Рыбак рыбака видит издалека. – Заметив, как вытянулось лицо Уайетта, он расхохотался. – Да, да. Я всё о вас знаю. У меня заведено досье на каждого иностранца на острове. – Он стал серьёзным. – Вы говорили с ним, с тем человеком?
  – Да.
  – Ну, и что он сказал?
  – Он сказал, что идёт большой ветер, что он, закончив укреплять крышу дома, присоединится к своей семье, укрывшейся в пещере в горах. Он сказал, что большой ветер придёт через два дня.
  – Как соотносится это с вашей оценкой?
  – Полностью совпадает, – сказал Уайетт.
  Фавель повернулся к Мэннингу.
  – Этот человек пошёл к пещере, где он будет молиться своему древнему богу, более древнему, чем те, которых мои предки принесли из Западной Африки, Хунракену – карибскому богу бури. – Обращаясь к Уайетту, он продолжал. – У меня есть вера в инстинкт моего народа. Может быть, – он поднял вверх свой тонкий коричневый палец, – всего лишь может быть, сюда придёт ураган. Давайте предположим, что он придёт. Каковы могут быть его последствия здесь?
  – Мейбл – особенно опасный… – начал Уайетт.
  – Мейбл? – перебил его Фавель, коротко засмеявшись. – Вы, учёные, лишены чувства драматического. По-моему, Хунракен – гораздо более подходящее имя. – Он махнул рукой. – Ладно, это я так. Продолжайте.
  – Он ударит с юга, – снова сказал Уайетт, – и налетит на залив Сантего. Здесь мелкие воды, и возникнет громадная волна, то, что обычно называют цунами.
  Фавель щёлкнул пальцами.
  – Карту! Посмотрим, как это будет выглядеть.
  Крупномасштабная карта была мгновенно расстелена на столе, и они склонились над ней. Костон с интересом следил за развитием взаимоотношений Уайетта и Фавеля и подошёл поближе. Мэннинг, несмотря на свой скептицизм, находился под впечатлением масштаба возможной трагедии. Фуллер, будучи человеком попроще, с интересом наблюдал за происходящим, не особенно вдаваясь в суть дела.
  Фавель положил ладонь на карту в районе залива Сантего.
  – Эта приливная волна, или цунами, какова может быть её высота?
  – Я не гидролог, это не моя область, – сказал Уайетт, – но я могу предложить вам свои соображения. Низкое давление внутри урагана поднимет море футов, скажем, на двадцать или двадцать пять над нормальным уровнем. Когда эта вода войдёт в залив, она на мелководье начнёт вздыматься ещё выше. Кроме того, по мере движения волны будет происходить её сжатие – всё больше воды будет скапливаться во всё меньшем объёме. – Поколебавшись немного, он заметил твёрдо. – Можете исходить из того, что основная волна будет футов пятьдесят.
  Кто-то из присутствующих тихо присвистнул. Фавель протянул Уайетту чёрный карандаш.
  – Можете ли вы обозначить районы, которые будут затоплены?
  Уайетт, взяв карандаш, сказал:
  – Серьёзное наводнение следует ожидать повсюду ниже линии семидесяти футовой отметки. Я бы на всякий случай, пожалуй, ориентировался на высоту в восемьдесят футов над уровнем моря. – Он провёл волнистую линию на карте. – Всё, что в сторону моря от этой линии, подлежит затоплению. – Он сделал паузу, затем постучал карандашом по устью Негрито. – Воды реки повёрнут вспять, и можно ожидать наводнения в долине на протяжении миль, скажем, десяти. Кроме того, вода обрушится на нас в виде проливного дождя.
  Фавель внимательно посмотрел на карту и кивнул.
  – Как было тогда, – сказал он. – Вы изучали данные об урагане 1910 года, мистер Уайетт?
  – Да, но их, к сожалению, немного. Надёжной информации нет.
  Фавель тихо сказал:
  – Шесть тысяч погибших. Очень интересная статистика, на мой взгляд.
  Он повернулся к Мэннингу.
  – Посмотри на эту линию, Чарльз. Она охватывает весь мыс Саррат, низину, где находится аэродром, вплоть до горы Рамбо, весь Сен-Пьер и равнину до устья Негрито. Всё это будет затоплено.
  – Если Уайетт прав, – подчёркнуто заметил Мэннинг.
  Фавель наклонил голову.
  – Разумеется. – Глаза Фавеля рассеянно устремились куда-то вдаль, и он некоторое время стоял, погружённый в раздумья. Потом обратился к Уайетту. – Этот человек у Сен-Мишель сказал что-нибудь ещё?
  Уайетт напряг свою память.
  – Да нет, кажется, больше ничего. Ах нет, он произнёс такую фразу, что, мол, идёт ещё один ветер сильнее, чем ураган. И добавил, что Фавель спускается с гор.
  Фавель грустно улыбнулся.
  – Значит, мой народ думает обо мне как о разрушительной силе? Не думаю, что я опаснее урагана. – Он резко повернулся к Мэннингу. – Мы будем исходить из того, что приближение урагана – факт. Ничего не поделаешь. Пересмотрим наш план в соответствии с этим.
  – Джулио, мы же ведём войну, – возмутился Мэннинг. – Ты не можешь так рисковать.
  – Я должен, – сказал Фавель. – Здесь мой народ, Чарльз. В этом городе шестьдесят тысяч человек, и он может быть разрушен.
  – Господи! – воскликнул Мэннинг, бросая колючий взгляд на Уайетта.
  – Мы же не можем воевать одновременно против Серрюрье, Рокамбо и урагана. Я не верю, что ураган придёт сюда и не поверю до тех пор, пока Брукс не сдвинется с места.
  Фавель положил свою руку на руку Мэннинга.
  – Я когда-нибудь ошибался в своих оценках, Чарльз?
  Мэннинг с негодованием надул щёки и с шумом выдохнул.
  – До сих пор нет, – почти прокричал он. – Но всё когда-нибудь делается в первый раз. И я всегда в глубине души чувствовал, что когда всё же ты сделаешь ошибку, Джулио, она будет колоссальной.
  – В этом случае мы оба окажемся мертвы, и она никакого значения для нас иметь не будет, – отрезал Фавель и обратился к Уайетту. – Что вам нужно для того, чтобы получить хоть какое-нибудь доказательство?
  – Я бы хотел взглянуть на море.
  Фавель от неожиданности заморгал глазами.
  – Ну, это пустяки, это легко осуществить. Чарльз, присмотри за тем, чтобы мистер Уайетт получил всё то, что ему будет необходимо. Сам присмотри, лично. – Он посмотрел на чёрную линию, нарисованную на карте. – Мне надо хорошенько подумать. Я хочу остаться один.
  – Хорошо, – сказал Мэннинг, сдаваясь. Он кивнул головой Уайетту и пошёл к двери. Уайетт и Костон последовали за ним. Когда они вышли в фойе, Мэннинг набросился на Уайетта. Он сгрёб своей большой рукой рубашку на его груди и яростно тряханул его.
  – Вы, чёртов интеллигент! Вы славно тут мне всё обосрали!
  – Уберите свои поганые руки, – холодно сказал Уайетт.
  Увидев, как в глазах Уайетта разгорается злобный огонь, Мэннинг отпустил его со словами:
  – Ладно. Я вас предупредил. – И сунув Уайетту под нос свой палец, добавил: – Если не будет урагана, то я этого так не оставлю. Фавель, может, и махнёт на это дело рукой, но я нет. И я обещаю вам, что спустя двадцать четыре часа вы будете совершенно мёртвым метеорологом.
  Он отступил, окатив Уайетта презрительным взглядом.
  – Фавель приказал мне нянчить вас. На улице стоит мой автомобиль. Я вас отвезу, куда хотите. – Он повернулся и направился к выходу.
  Костон посмотрел ему вслед.
  – Вам лучше оказаться правым, Уайетт, – пробормотал он. – Очень правым. Если Мейбл не появится вовремя, я бы не хотел оказаться на вашем месте.
  Уайетт был бледен.
  – Вы едете со мной?
  – Конечно, я не хочу пропустить ничего.
  Мэннинг молча вёл машину по направлению к докам. Они миновали опустошённое здание арсенала, и через некоторое время остановились неподалёку от входа на мол.
  – Я бы хотел проехать дальше по молу, – сказал Уайетт. – Если это не опасно.
  Мэннинг медленно вырулил на мол и довёз их почти до самого конца мола. Уайетт вылез из машины и стал смотреть на маслянистую поверхность воды через залив в сторону моря. Костон вытер лоб и сказал Мэннингу:
  – Как жарко. Здесь всегда так жарко по утрам?
  Мэннинг, не отвечая, кивнул головой в сторону Уайетта и спросил:
  – Можно на него полагаться?
  – Не знаю. Я знаком с ним всего четыре дня. Но я вам скажу такую вещь. Никогда не встречал более упрямого и настойчивого человека.
  Мэннинг ничего не сказал, и они погрузились в молчание.
  Через несколько минут возвратился Уайетт и сел в машину.
  – Ну? – спросил Мэннинг.
  Уайетт прикусил губу.
  – Вдали наблюдается сильное волнение. Вот всё, что я могу сказать.
  – Господи! – воскликнул Мэннинг. – И больше ничего?
  – Не волнуйтесь, – сказал Уайетт, криво усмехаясь, – вы получите ваш ветер. – Он взглянул на небо. – При первом появлении облаков или тумана сообщите мне, где бы я ни находился.
  – Ладно, – пробурчал Мэннинг и включил зажигание. Только он собрался отпустить сцепление, на противоположном берегу залива раздался глухой и тяжёлый взрыв. Мэннинг застыл:
  – Что это, чёрт побери?
  Грохот повторился, смешиваясь с ещё катившимся вдали эхом первого взрыва. Костон, сидевший сзади, возбуждённо закричал:
  – Посмотрите на базу. Там что-то происходит.
  Они разом повернули головы в сторону мыса Саррат, хорошо видного через залив, отделявший их от него четырехмильной полосой воды. Там медленно поднимался вверх столб чёрного дыма. Внезапно его осенило.
  – Брукс эвакуируется. Он избавляется от лишних боеприпасов, чтобы они не достались Серрюрье.
  Мэннинг в недоумении посмотрел на Уайетта, затем его лицо расплылось в улыбке. С минуту он прислушивался к шедшим теперь один за другим взрывам и вдруг рявкнул:
  – Боже мой! Ураган-то действительно будет!
  
  Глава 7
  I
  
  Фавель сказал:
  – То, что Чарльз так доволен, вовсе не означает, что он не понимает серьёзности ситуации. Он всегда считается с реальностью и не дерётся с тенями.
  В зале ресторана отеля «Империал» было удушающе жарко. Костон с надеждой поглядывал на вентиляторы, но они не работали. Фавель пообещал вернуть в строй городскую электростанцию, но сейчас в этом уже не было смысла. Костон подёргал расстёгнутый ворот своей рубашки и посмотрел на Уайетта. Не только Мэннинг так счастлив, подумал он. – Уайетту, в конце концов, удалось доказать свою правоту.
  Но Уайетт, хотя и чувствовал себя гораздо увереннее, на самом деле был встревожен. Работы предстояло много, а время, минута за минутой, катастрофически уходило. Фавель бросал какие-то незначительные реплики, но никакого решения не принимал. Наконец, он несколько раздражённо пожал плечами и обратился к Уайетту:
  – Ваше предложение, мистер Уайетт?
  – Эвакуация, – быстро ответил Уайетт. – Полная эвакуация Сен-Пьера.
  Мэннинг крякнул.
  – Мы же ведём войну, чёрт возьми. Нельзя же делать эти две вещи одновременно.
  – Почему? Я не уверен в этом, – проговорил Фавель задумчиво. – Подойди-ка сюда, Чарльз, я покажу тебе кое-что. – Он подхватил Мэннинга под локоть, отвёл его к столу, заваленному картами, и они склонились над ними, переговариваясь вполголоса.
  Уайетт посмотрел на Костона и вспомнил, что тот говорил ему прямо перед началом совещания по поводу Фавеля и его заботы о «своём народе». «Разумеется, он озабочен, – заметил Костон с некоторым цинизмом. – Сен-Пьер ведь самый большой город на острове. Он источник его энергии, так сказать. А энергия – это люди, а не дома. Он, как политик, прекрасно это понимает». Уайетт сказал, что Фавель, кажется, идеалист. «Чепуха! – расхохотался Костон. – Он абсолютно прагматичный политик, а в политике вообще крайне мало идеализма. Не только Серрюрье убивает людей. Фавель внёс свою лепту». Уайетт вспомнил горы трупов на площади Чёрной Свободы и вынужден был согласиться.
  Фавель и Мэннинг отошли от стола.
  – Мы в очень затруднительном положении, мистер Уайетт, – сказал Фавель. – Эвакуация американцев с мыса Саррат раз в десять осложнила наши задачи. Высвобождается целая армия, готовая нанести удар по моему правому флангу. – Он улыбнулся. – К счастью, есть основания полагать, что её возглавит сам Серрюрье, а я давно знаю, что он никудышный вояка. Рокамбо – другое дело, несмотря на то, что его войска потерпели поражение и устали. Я так скажу: если бы Рокамбо и Серрюрье поменялись местами, война была бы окончена за двенадцать часов, и я был бы мёртв. – Он печально покачал головой. – И в этой ситуации вы предлагаете мне заняться эвакуацией всего населения города.
  – Это нужно сделать, – продолжал настаивать Уайетт.
  – Согласен. Но как?
  – Нужно заключить перемирие, нужно…
  – Перемирие! – встрял Мэннинг и, задрав голову, стал хохотать. – Вы что думаете, что Серрюрье пойдёт на перемирие, когда он знает, что может расколоть нас, как орех.
  – Пойдёт, если узнает об урагане.
  Фавель опёрся о стол и сказал, подчёркивая каждое слово:
  – Серрюрье сумасшедший. Он плевать хотел на ураганы. Он знает, что на этом острове не бывает ураганов, и всё. Вы же сами мне рассказывали о встрече с ним.
  – Но теперь-то он должен понять, – воскликнул Уайетт. – Чем он будет объяснять эвакуацию американской базы?
  Фавель возразил.
  – Это он легко объяснит. Американцы удрали, потому что испугались могучей армии Серрюрье, Антильской Чёрной Звезды.
  Уайетт смотрел на Фавеля с удивлением, но в глубине души знал, что он прав. Тот человек, который отмахивался от ураганов, как от назойливых мух, будет рассуждать именно в таком напыщенном и параноидальном стиле.
  – Наверное, вы правы, – согласился он нехотя.
  – Я прав, – решительно сказал Фавель. – Что мы делаем дальше? Подойдите сюда, я вам покажу. – Он подвёл Уайетта к столу. – Вот Сен-Пьер, а вот линия, которую вы провели. Население города будет эвакуировано в долину Негрито, но подальше от самой реки. Пока это делается, армия должна сдерживать удары Серрюрье и Рокамбо.
  – Что будет чертовски трудно, – вставил Мэннинг.
  – И я собираюсь сделать это ещё более трудным, – сказал Фавель. – Я снимаю две тысячи человек, чтобы обеспечить эвакуацию. Значит, тысяча остаётся против Серрюрье справа и две тысячи будут противостоять Рокамбо слева.
  – Джулио, помилосердствуй, – вскричал Мэннинг. – Это же невозможно. У нас нет лишних людей. Если у тебя не будет достаточно пехоты, чтобы прикрыть артиллерию её ликвидируют. Нет, так нельзя.
  – Придётся, – сказал Фавель. – У нас мало времени. Чтобы произвести эвакуацию, потребуются люди, которые будут выводить жителей из домов, даже если надо будет применять силу. – Он посмотрел на часы. – Сейчас девять тридцать. Через десять часов в городе не должно быть ни одного человека, за исключением солдат. Ты отвечаешь за эвакуацию, Чарльз. Будь безжалостным. Если они будут упираться, подталкивай их штыками. Если это не поможет, застрели нескольких, это вразумит остальных. Но выведи всех из города во что бы то ни стало.
  Слушая ровный голос Фавеля, Уайетт начал понимать, что имел в виду Костон. Это был человек, который использовал власть как оружие, который рассматривал народ как политик, то есть видел в нём толпу людей, лишённых индивидуальных различий. Наверное, он и не мог иначе: он должен был проявлять жестокость хирурга, осуществляющего срочную операцию, в которой он ради сохранения жизни организма без колебаний отторгнет часть его плоти.
  – Итак, мы выводим их из города. А потом? – спросил Мэннинг.
  – Потом мы отдаём город Серрюрье и Рокамбо, – спокойно сказал Фавель. – В первый раз в истории человечества ураган будет использован в качестве орудия войны.
  У Уайетта перехватило дыхание. Он был потрясён до глубины души. Шагнув вперёд, он хрипло сказал:
  – Вы не можете этого сделать.
  – Почему? – Фавель резко обратился к нему. – Я пытался уничтожить этих людей с помощью стали и огня, и была бы моя воля, уничтожил их всех до одного. А они, кстати, стремились убить меня и моих людей. Почему бы мне теперь не отдать их на милость урагану? Бог знает, сколько моих людей погибнет, пока мы будем спасать население Сен-Пьера, а у меня их и так раз в пять меньше, чем у Серрюрье. Так почему бы урагану не возместить мне ущерб?
  Голубые глаза Фавеля излучали яростный огонь, и Уайетт дрогнул и отступил. Но напоследок всё же сказал:
  – Я вас предупредил, чтобы спасти людей, а не губить их. Это не цивилизованно.
  – А водородная бомба – это цивилизованно? – отрезал Фавель. – Пораскиньте мозгами, что ещё мне остаётся делать? Сегодня днём после эвакуации мои войска будут полными хозяевами в городе. Разумеется, я не оставлю их в нём. Когда они уйдут, в него вступят правительственные войска, считая, что мы отступаем. Что же ещё они могут думать? Я ведь не приглашаю их утонуть в Сен-Пьере, они занимают его на свой страх и риск.
  – Как далеко вы отступите? – спросил Уайетт.
  – Вы сами начертили эту линию, – сказал Фавель безжалостно. – Мы будем держаться, насколько окажется в наших силах, на отметке восемьдесят футов над уровнем моря.
  – Вы могли бы отойти подальше. Они будут преследовать вас, – сказал Уайетт.
  Фавель хлопнул ладонью по столу. Хлопок получился резкий, как звук пистолетного выстрела.
  – Я не хочу больше сражений. Хватит убивать людей. Пусть этим займётся ураган.
  – Но это убийство.
  – А что такое война, как не убийство? – спросил Фавель и отвернулся от Уайетта. – Довольно. У нас много работы. Чарльз, давайте займёмся насущными проблемами. – И он отошёл в дальний конец зала:
  Костон подошёл к ошарашенному Уайетту и положил руку на его плечо.
  – Не ломайте себе голову над действиями политических боссов, – посоветовал он. – Это опасно.
  – Но это совершенно не то, что я имел в виду, – тихо сказал Уайетт.
  – Отто Фриш и Лиз Мейтнер тоже ничего плохого не имели в виду, когда в 1939 году впервые расщепили уран. Костон слегка кивнул в сторону Фавеля. – Если даже вы найдёте способ укрощать ураганы, люди именно такого типа будут решать, как их использовать.
  – Он мог бы спасти всех, – сказал Уайетт более громким голосом. – В самом деле, мог бы: Если бы он отошёл в горы, правительственная армия последовала бы за ним.
  – Да, конечно, – согласился Костон.
  – Но он этого не собирается делать. Он хочет их пригвоздить в Сен-Пьере.
  Костон поскрёб голову.
  – Это на самом деле не так легко, как кажется. Ведь пока идёт эвакуация, ему надо будет отбиваться от Серрюрье и Рокамбо. Затем он должен обеспечить организованный и безопасный отход своих войск. Далее он должен подумать о безопасности своей позиции по всей длине линии восьмидесятифутовой отметки, а это чёрт знает, какая длина, если учесть, что в его распоряжении всего пять тысяч человек, не считая тех, кто в течение этой операции погибнет. И, наконец, чтобы устоять против ветра, его армия должна врыться в землю. – Он с сомнением покачал головой. – В целом, чрезвычайно сложная и непредсказуемая операция.
  Уайетт бросил взгляд на Фавеля.
  – Я думаю, что он также одержим властью, как и Серрюрье, – сказал он.
  – Послушайте, любезный. Начните думать как следует, – сказал Костон. – Он делает то, что он должен делать в сложившихся обстоятельствах. Он начал дело для того, чтобы его закончить, и в ситуации, в которой он очутился сейчас, он готов использовать любое подвернувшееся ему оружие, в том числе ураган. – Костон задумался. – Может, он, в конце концов, не так плох, как я думал. Когда он сказал, что не хочет больше сражений, я думаю, он был искренен.
  – Может, и не хочет, – сказал Уайетт, – при условии, что он в выигрыше.
  Костон заулыбался.
  – Вот, – вы начинаете учиться смотреть на факты жизни с точки зрения политики. Чёрт возьми, насколько же многие из вас, учёных, наивны.
  Уайетт проговорил с отчаянием в голосе:
  – Когда-то я хотел заниматься атомной физикой, но мне не понравилось, что из неё в конечном счёте получается. Теперь я вижу, что всё равно пришёл к этому.
  – Нельзя жить в башне из слоновой кости, – наставительно сказал Костон. – От внешнего мира не убежишь.
  – Наверное, нет, – согласился Уайетт, хмурясь. – Ладно, надо предпринять что-то в отношении Джули и Росторна.
  – Что же вы думаете предпринять? – настороженно спросил Костон.
  – Но что-то же надо делать, – рассердился Уайетт. – Мне нужна машина и сопровождающий, хотя бы на часть пути.
  – Вы, случайно, не собираетесь отправиться в расположение армии Рокамбо, а? – спросил Костон в замешательстве.
  – Кажется, это единственный путь, – сказал Уайетт. – Больше ничего мне в голову не приходит.
  – Так. Но я бы не беспокоил сейчас Фавеля такими проблемами, – посоветовал Костон. – Он сейчас слишком занят. – Он посмотрел на Уайетта так, словно прикидывал, в своём ли тот уме. – Кроме того, Фавель сейчас не захочет вас терять.
  – Что вы имеете в виду?
  – Он рассчитывает на вас. Вы будете смотреть на небо и давать ему информацию о развитии урагана, а он, опираясь на неё, будет корректировать свои действия с точки зрения времени.
  – Ну нет, этого он не дождётся, – процедил Уайетт сквозь зубы.
  – Послушайте, – сказал Костон довольно резко. – Фавелю надо думать более, чем о шестидесяти тысячах людей. Он всё же выводит население из Сен-Пьера, что вовсе не является необходимой составной частью его боевых планов. Напротив, эти усилия могут обескровить его силы. В общем, сами решайте, что для вас важнее. – С этими словами Костон повернулся и отошёл от Уайетта.
  Уайетт посмотрел ему вслед с усиливающимся холодом в животе. Костон, конечно, был прав. Безусловно прав, чёрт возьми! Уайетт волей неволей попал в щекотливую ситуацию: получалось, что спасая население Сен-Пьера, он помогает разгромить правительственную армию. Впрочем, можно было посмотреть на это иначе: помогая разгромить армию, он спасёт людей. Он повертел свою мысль так и эдак, но это не принесло ему успокоения.
  
  II
  
  В одиннадцать часов Сен-Пьер представлял собой кипящий котёл. План Мэннинга был до жестокости прост. Его эвакуационный отряд должен был, начиная одновременно с восточной и западной окраины, методично обходя один за другим дома, вытаскивать людей на улицы. Им не позволялось брать с собой никаких вещей, кроме небольшого запаса продуктов. В результате город превратился в подобие растревоженного муравейника.
  Мэннинг распространил среди офицеров карты, на которые были нанесены красные и синие линии. Красные обозначали позиции войск, и гражданским лицам запрещалось их пересекать под страхом смерти. Голубые обозначали маршруты, по которым могли передвигаться люди в сторону гор – вверх по долине Негрито и по той дороге, по которой когда-то ездили Уайетт и Джули, что, казалось, было сто лет назад.
  Не всё проходило гладко. Синие линии подразумевали одностороннее движение, и тех, кто пытался повернуть вспять, решительно останавливали и возвращали в поток, а если они противились приказам, в качестве аргумента привлекались штыки. Но иногда даже штык не действовал на какого-нибудь обезумевшего в поисках семьи горожанина, и тогда принимались меры более решительные. Раздавался выстрел, и тело оттаскивали в придорожную кана-ву, чтобы оно не мешало движению.
  Это было жестоко. Это было необходимо. И это выполнялось.
  Костон, нацепив на себя знаки отличия офицера мятежной армии, носился по городу. Ни в одном из тех мест, где он прежде бывал по долгу, своей профессии, он не видел ничего подобного. Он был шокирован и радостно возбуждён в одно и то же время. Шокирован масштабом трагедии, свидетелем которой он стал, и возбуждён от того, что был единственным журналистом на Месте этой трагедии. Батарейки его магнитофона давно вышли из строя, и он исписывал скорописью одну за другой страницы стенографических блокнотов, которые он подобрал в одном из разграбленных магазинов.
  Люди в целом вели себя апатично. Режим Серрюрье истреблял наиболее деятельных из них, и те, что остались, в массе своей походили теперь на стадо овец. Они противились тому, что их выгоняли из домов, но при виде винтовок моментально умолкали, а оказавшись на улице, покорно выстраивались в колонну и шагали вперёд, подгоняемые солдатами Фавеля. На перекрёстках, где сталкивались колонны, Шедшие по разным улицам, неизбежно возникали заторы и свалки, ликвидация которых требовала от солдат немалых сил и времени. После этого на земле всегда оставались трупы задавленных и растоптанных людей – жертвы паники и неразберихи.
  Костон ездил по городу в одолженном у кого-то автомобиле и, наконец, повернул в долину Негрито. Сверяясь по карте, он нашёл кратчайший путь к зоне, обозначенной красной линией. Он свернул на какой-то просёлок, приведший его к основной магистрали недалеко от того места, где Фавель захватил артиллерию Серрюрье. Там поток беженцев соприкасался с отрядом фавельских войск человек в двести. Они занимались тем, что выводили из колонны дееспособных мужчин, разбивали их на взводы и уводили в разных направлениях. Заинтересованный этим, Костон последовал за одним из них и увидел, как людям вручали лопаты и под дулом винтовок заставляли рыть землю.
  Фавель оборудовал линию обороны по восьмидесятифутовому контуру.
  Когда Костон вернулся в машину, он стал свидетелем жуткой сцены: на обочине дороги солдаты кидали в кучу трупы людей – тех, кто наотрез отказался копать землю для победы Фавеля.
  Подавленный картиной смерти, он решил было подняться по долине Негрито в безопасный район, но заставил себя повернуть машину обратно в город, – работа была для него важнее всего на свете. Он добрался до «Империала» и стал разыскивать Уайетта. Он нашёл его на крыше отеля, Уайетт смотрел на небо. Костон тоже взглянул вверх и увидел, что солнце было слегка завуалировано лёгким слоем перистых облаков.
  – Что нового? – спросил он.
  Уайетт повернулся к нему.
  – Вон, видите, облака? Мейбл в пути, – сказал он. Костон спросил:
  – А что в них особенного? В Англии часто бывают такие облака.
  – Скоро увидите разницу.
  Костон искоса посмотрел на него.
  – Ну, как настроение, получше?
  – Ничего, – мрачно ответил Уайетт.
  – Мне пришла в голову мысль, которая, может быть, утешит вас. Люди, на которых должен обрушиться ураган, – солдаты Серрюрье. А солдатам полагается умирать, им за это деньги платят, в отличие от женщин и детей Сен-Пьера.
  – Как там в городе?
  – Напряжённо. Были попытки мародёрства, но люди Фавеля быстро положили этому конец. – Костон умышленно умолчал о том, какими методами производилась эвакуация населения. – Самое ужасное то, что из города ведёт практически одна дорога. А вы представляете себе, какая часть дороги вместит всё население города?
  – У меня не было возможности заниматься этим, – колко сказал Уайетт.
  – А я вот подсчитал, и получилось – примерно двенадцать миль. Поскольку они движутся со скоростью не более, чем две мили в час, всей колонне потребуется шесть часов, чтобы пройти любую точку на дороге.
  – А я тут битый час изучал карты, – сказал Уайетт. – Фавель попросил меня определить безопасные для людей районы. Я с превеликим тщанием рассматривал абсолютно все эти линии, но, – он стукнул кулаком по ладони, – определить абсолютно безопасное пространство не смог. Городским войскам надо было разработать план немедленной эвакуации населения на случай урагана, – сердито закончил он.
  – Ну, Фавель тут не при чём, – справедливо заметил Костон. – Это вина Серрюрье. – Он взглянул на часы. – Уже час, а Рокамбо ещё не предпринимал никаких действий. Вероятно, его потрепали серьёзнее, чем мы думаем. Вы поели?
  Уайетт помотал головой, и Костон предложил:
  – Давайте перекусим. Может, долго ещё не придётся думать о еде.
  Они спустились вниз и сразу же столкнулись с Мэннингом.
  – Когда должен начаться ураган? – спросил он.
  – Я пока ещё не могу точно сказать, – ответил Уайетт. – Дайте мне ещё пару часов, и тогда будет ясно.
  Мэннинг был явно разочарован, но промолчал. Костон спросил его:
  – Можем мы где-нибудь поесть? У меня урчит в животе?
  Мэннинг улыбнулся.
  – Мы тут нашли несколько цыплят. Пошли.
  Он провёл их в комнату метрдотеля, которая была превращена в подобие офицерского клуба. Там они застали Фавеля, заканчивавшего еду. Он тоже расспросил Уайетта об урагане, несколько более подробно, чем Мэннинг, затем встал и отправился в свой зал с картами.
  Костон, расправляясь с куриной косточкой, спросил Мэннинга:
  – Как вы оказались втянутым во всё это дело с Фавелем?
  – Это моя работа, – лаконично ответил Мэннинг.
  – Вы имеете в виду советы по организации военных действий?
  Мэннинг усмехнулся.
  – Фавель в этом не нуждается.
  Костон напустил на себя глубокомысленный вид.
  – Ага. И словно на него внезапно нашло озарение, воскликнул. – Вы, наверное, имеете дело с АФК?
  – Это что такое? – спросил Уайетт.
  – Антильская Фруктовая Корпорация – крупнейший бизнес в этой части земного шара. Меня всегда интересовало, кто финансирует Фавеля, – сказал Костон.
  Мэннинг положил в тарелку куриную кость.
  – Я не обязан вам отвечать и не стану трепаться перед всякими репортёрами.
  – В общем, это правильно, – согласился Костон. – Но если репортёр нащупал что-то и настолько хорошо сработал, что сумел подкрепить свои догадки фактами, то почему бы ему не предоставить полной картины дела? Под вашим углом зрения, конечно.
  Мэннинг рассмеялся.
  – А вы мне нравитесь, Костон. В самом деле, нравитесь. Ну, что ж, я могу вам обрисовать картину, но, разумеется, неофициально, так что не ссылайтесь на меня. Скажем, я разговариваю с Уайеттом, а вы тут случайно оказались и всё подслушали. – Он посмотрел на Уайетта. – Ну вот. Предположим, жила-была некая американская компания, которая однажды инвестировала кучу денег на Сан-Фернандесе, но все её акции были экспроприированы Серрюрье.
  – АФК, – вставил Костон.
  – Может быть, – сказал Мэннинг. – Но я этого не говорил. Хозяева этой компании, естественно, пришли в бешенство. Они потеряли больше двадцать пяти миллионов долларов, ну и держатели акций, конечно, тоже не были обрадованы. Это одна сторона дела. Другая сторона – Фавель. Этот парень может что-то сделать в данной ситуации по своим собственным причинам. Но у него нет денег на закупку оружия. Итак, обе стороны вполне логично сходятся.
  – А почему вас-то выбрали посредником? – спросил Костон.
  Мэннинг пожал плечами.
  – Я занимаюсь такими делами профессионально. Меня можно нанять. Они не хотели, чтобы был американец. Это может создать ненужные осложнения. Как бы то ни было, я занялся закупками на деньги компании. Есть у меня один знакомый парень в Швейцарии, американец, кстати, у него достаточно стволов, чтобы вооружить всю британскую армию. А уж о наших скромных задачах говорить не приходится. Фавель хорошо знал, что ему нужно – винтовки, автоматы, миномёты, чтобы создавать плотный огонь, не теряя мобильности, несколько горных пушек. Он отобрал людей и организовал за пределами острова учебный лагерь, я вам, разумеется, не скажу, где. Он нанял нескольких инструкторов-артиллеристов, а потом, уже на острове, постепенно начал собирать отряды. Когда под его началом собралось немало людей, мы привезли ему оружие.
  Уайетт спросил с недоверием:
  – Вы что хотите сказать, что всё делалось ради того, чтобы фруктовая компания смогла получить немного больше долларов в качестве прибыли?
  Мэннинг бросил на него пронзительный взгляд и сжал руку в кулак.
  – Нет, – сказал он сухо. – Откуда у вас такие, мысли?
  – Ради Бога, простите моего друга, – вмешался Костон. – У него в некотором смысле молоко на губах не обсохло. Он не всегда понимает факты жизни, на что я недавно имел случай ему указать.
  Мэннинг ткнул пальцем во Уайетта.
  – Повторите то, что вы сказали, Фавелю, и ваша голова слетит с плеч. Кто-то должен, в конце концов, вышибить Серрюрье, и Фавель – единственный человек, у которого достаёт сил и мужества решиться на это. Причём конституционным путём этого сделать нельзя, – конституцию, как вы знаете, Серрюрье ликвидировал. Значит, остаётся хирургическая операция и кровь. Увы, но это так.
  Он успокоился и с улыбкой обратился к Костону.
  – Не исключено, что наша гипотетическая фруктовая компания поймала за хвост тигра. Фавель – далеко не марионетка. Он по духу реформатор, знаете ли, и будет выступать за улучшение условий работы на плантациях, за повышение заработной платы. – Он пожал плечами. – Впрочем, меня это не касается. Я в этой компании не состою, и мне всё равно, будет Фавель кусать кормящую его руку или нет.
  Уайетт нахмурился. Выходило, что Костон опять прав. В этом странном мире политики всё было перевёрнуто с ног на голову, чёрное и белое смешались в какую-то серую пелену, а люди из лучших побуждений совершали предосудительные поступки и настороженно относились к поступкам благим. Это был чуждый ему мир, и он страстно захотел поскорее покинуть его и вернуться к себе, в область формул и цифр, в которой его могло тревожить только то, как поведёт себя очередной ураган.
  Он решил извиниться перед Мэннингом, но тот продолжал что-то увлечённо толковать Костону.
  – … будет лучше, если Сан-Фернандес предоставит место свободному капиталу. Всё дело в наличии здесь свободных денег. Тогда это будет славное место.
  – А можно доверять Фавелю? – поинтересовался Костон.
  – Думаю, что да. Он по натуре либерал, но не хлюпик и не захочет, чтобы им вертели так же, как, скажем, русские Кастро. Он и американцам будет сопротивляться. – Мэннинг улыбнулся. – За базу на мысе Саррат он заставит их заплатить кругленькую сумму. – Он внезапно посерьёзнел. – Фавель, конечно, будет диктатором, другого выхода у него нет. Местный народ, искорёженный Серрюрье, к самоуправлению не готов. Но я думаю, он будет совсем не плохим диктатором, особенно по сравнению с Серрюрье.
  – Угу, – промычал Костон. – И его, конечно, будут костерить благие дураки, которые не понимают сути происходящего здесь.
  – Это его не затронет, – сказал Мэннинг. – Ему плевать, что о нём говорят, хотя он может и отомстить.
  Столик, за которым они сидели, вдруг затрясся, и с востока донёсся глухой рокот. Мэннинг встрепенулся.
  – Партия начинается. Рокамбо сделал первый ход, – сказал он.
  
  III
  
  Джули смотрела в щёлку двери хижины, сделанной из кусков ржавого железа, не обращая внимания на вопли миссис Вормингтон, сидевшей на ящике позади неё. В карьере всё ещё было много грузовиков, хотя, судя по звукам, многие уже уехали. И вокруг всё ещё было много солдат. Некоторые стояли небольшими группами, разговаривали и курили, некоторые ходили туда-сюда с озабоченными лицами.
  Офицер, который втиснул их в хижину, к счастью, не оставил около неё часового, ограничившись осмотром наружной щеколды. Когда их схватили и повели к карьеру, миссис Вормингтон говорила без умолку, стараясь воздействовать на военных словами. Она заявляла повышенным тоном, что она американка, что с ней нельзя обращаться, как с преступницей, что она защищала свои честь и достоинство, и тому подобное. Но сколько она ни кричала, её всё равно никто не понимал, так как ни офицер, ни солдаты не знали ни слова по-английски. Их довели до хижины, заперли в ней и, как надеялась Джули, забыли о них.
  Не в силах больше выносить монотонный монолог миссис Вормингтон, Джули повернула голову:
  – Господи, когда же вы замолчите? – сказала она усталым голосом. – Вы что хотите, чтобы они сюда пришли и заткнули вам рот пулей? Они это сделают, будьте уверены, когда им надоест, как и мне, слушать ваши вопли.
  Миссис Вормингтон мгновенно захлопнула рот, но не надолго.
  – Это невыносимо, – заявила она со страдающим лицом. – Госдепартамент узнает обо всём, когда я вернусь домой.
  – Если вернётесь, – жестоко поправила её Джули. – Вы застрелили человека, и это им не понравится, знаете ли.
  – Но они же этого не знают, – возразила миссис Вормингтон. – Они думают, что это сделал грек.
  Джули бросила на неё долгий презрительный взгляд. – Не знают, – согласилась она. – Но узнают, если я им скажу.
  Миссис Вормингтон в изумлении уставилась на неё.
  – Но вы же не будете говорить… нет… правда? – Она осеклась, увидев выражение лица Джули.
  – Скажу, если вы не заткнётесь, – угрожающим тоном проговорила Джули. – Это вы убили Эвменидеса. Вы, можно сказать, застрелили его и закололи его штыком. Он был хорошим человеком. Может, не очень смелым, да много ли смелых, но хорошим. Он этого не заслужил. Я вам этого не прощу, так что поберегитесь. Имейте в виду, что если я вас здесь пристукну, это будет не убийство, а справедливое возмездие. – Она говорила тихим и ровным голосом, но смысл её слов заставил миссис Вормингтон похолодеть и с ужасом в глазах забиться в угол. – Так что не выводите меня из себя, пустомеля. Я могу вас убить, мне это ничего не стоит. – Говоря это Джули держала себя в руках, но кончики её пальцев дрожали от гнева.
  Она удивлялась сама себе. Никогда прежде она ни на кого не набрасывалась с такой яростью и с такой решимостью, с таким желанием причинить боль. Слишком долго выучка стюардессы заставляла её сдерживать свои чувства, и сейчас она с наслаждением выплёскивала их на эту негодную и опасную женщину. Она чувствовала себя сильной и уверенной в том, что делает.
  Она вновь посмотрела в щёлку. Снаружи по-прежнему наблюдалось большое движение, но никто не обращал на хижину никакого внимания. Джули отошла от двери и решила обработать раны на бёдрах от солдатских штыков. Она взяла сумочку, которую каким-то чудом сохранила при себе миссис Вормингтон, и вытряхнула её содержимое на пол. В ней было обычное женское барахло – помада, гребень, пудреница с зеркальцем, ручка с записной книжкой, деньги – банкноты и монеты в довольно большом количестве, чеки, пузырёк с аспирином, пакет марлевых салфеток, небольшая фляжка с виски, набор булавок и заколок, несколько листов бумаги. Ото всего шёл запах застарелой пудры.
  Пошевелив кучу рукой, Джули сказала с издёвкой:
  – Вы, кажется, утеряли ваши бриллианты.
  Штыковые порезы были неглубокими, но кровь шла довольно сильно. Она вытерла их марлей и обвязала отодранной от рубашки лентой. Затем, вновь надев джинсы, она взяла пузырёк, высыпала на ладонь две таблетки аспирина и проглотила их без воды.
  – Приведите себя в порядок, – приказала она, бросая миссис Вормингтон оставшиеся салфетки, и подошла к двери.
  Джули довольно долго смотрела, что происходит снаружи. Карьер превратился в своего рода автопарк, расположенный в удобной близости от главной дороги, но в стороне от движения. Грузовики постоянно приезжали и уезжали и, судя по всему, на приколе не оставался ни один из них. Она сильно надеялась, хотя и понимала, что оснований для этого мало, на то, что о двух белых женщинах, находившихся в лачуге, благополучно забудут.
  Спустя некоторое время ей надоел этот вид, который постоянно менялся, оставаясь, однако, тем же самым, и она решила обследовать внутренность хижины. Миссис Вормингтон молча сидела в своём углу, глядя на Джули выпученными от страха глазами. Не обращая на неё внимания, Джули начала осмотр. В хижине громоздились какие-то ящики, все пустые. Но за шкафом, набитым всякой трухой, она обнаружила кузнечный молот и кирку, и то и другое во вполне приличном состоянии.
  Она тщательно осмотрела стены. Деревянный каркас лачуги был сделан из досок, скреплённых гвоздями. Дерево было трухлявым, гвозди ржавыми, и Джули почувствовала уверенность в том, что стены легко удастся сокрушить – при условии, что никто не услышит ударов, что было маловероятно. Она поставила инструменты у двери так, чтобы они не были видны тому, кто войдёт в неё, и села на один из ящиков.
  По мере того, как солнце поднималось выше, железные стены лачуги нагревались, и скоро к ним нельзя было уже прикоснуться. Женщины сидели и, обливаясь потом, прислушивались к рёву моторов и скрежету рычагов. Судя по всему, карьер постепенно пустел.
  Джули думала о том, что могло случиться с Росторном. Может быть, его тоже взяли в плен, а может, убили. В конце концов, их самих спасло неожиданное и счастливое появление чёрного офицера. Но теперь она прекрасно осознавала тот факт, что если ей не удастся выбраться из этой лачуги, её уже никто не спасёт. Она помнила слова Росторна о том, что карьер – опасное во время урагана место.
  Она вспомнила о Уайетте. Как жалко, что они, едва успев встретиться, вынуждены были расстаться и теперь будут умирать порознь. Она не строила никаких иллюзий относительно своего ближайшего будущего и сомневалась в том, что Уайетту удалось пережить вал гражданской войны, захлестнувший Сен-Пьер.
  Её мысли были прерваны голосом миссис Вормингтон.
  – Я хочу пить.
  – И я, – сказала Джули. – Помолчите.
  Снаружи что-то происходило или, точнее, не происходило, и Джули, обратясь к миссис Вормингтон, приложила палец к губам. Наступила тишина. Издали, с прибрежной дороги доносился глухой шум, но вблизи движение грузовиков прекратилось. Джули посмотрела в щёлку и увидела, что карьер пуст, а ярдах в десяти от хижины сидит на корточках солдат. Он устроился в тени и, казалось, дремал. К ним всё же приставили часового.
  Джули подбежала к миссис Вормингтон, вырвала из её рук сумочку и вынула из неё деньги. Миссис Вормингтон всполошилась.
  – Что вы делаете? Это мои.
  – Вы ведь хотите пить? Мы сейчас купим немного воды. – Она посмотрела на толстую пачку банкнот. – А может, и освобождение, если вы будете молчать. – Миссис Вормингтон закрыла рот. – Хотя я не знаю местного языка, но постараюсь как-нибудь объясниться. Язык денег понятен всем, в конце концов.
  Она подошла к двери и крикнула сквозь щёлку.
  – Эй, ты!
  Солдат лениво повернул голову и уставился на дверь. Перед его глазами возникла бумажка, сильно напоминавшая крупную купюру, двигавшаяся вниз и вверх вдоль щёлки. Он нехотя поднялся, взял винтовку и стал приближаться, настороженно и вместе с тем заинтересованно глядя на дверь. Только он протянул руку к купюре, она исчезла, и женский голос произнёс:
  – Вода… аква… принеси немного.
  Солдат в недоумении стоял перед дверью.
  – Принеси воды. Вода… аква… – настойчиво повторяла Джули.
  Солдат почесал в затылке, затем его лицо прояснилось.
  – О, аква!
  – Да, да, – подтвердила Джули, – за деньги. Деньги – тебе. После воды.
  Солдат разразился речью на непонятном языке, затем закивал головой и отошёл. Джули с облегчением вздохнула. Мысль о холодной воде чуть не Вскружила ей голову, в горле у неё пересохло, язык превратился в наждак. Но прежде, чем солдат вернулся, требовалось кое-что сделать. Едва ли он будет открывать дверь, – у него и ключа-то, наверное, не было, но тогда как же он сможет передать bм воду?
  Она взяла молот и, держа его наподобие клюшки для гольфа, стукнула наугад по одной из дверных планок. Гнилое дерево подалось, и от доски отломился кусок, образуя небольшую дыру. Она не решилась ударить во второй раз, не зная, как далеко отошёл солдат.
  Он возвратился, неся в одной руке бутылку, в другой – металлическую кружку. Джули потрясла дверь. Солдат что-то сказал и пожал плечами. Стало ясно, что ключа у него не было, и она, наклонившись, просунула руку в проделанное ею отверстие.
  – Давай! – сказала она, надеясь, что он не заметит свежего отщепа.
  Он присел на корточки, но держал бутылку и кружку вне досягаемости её руки.
  – Л'аржан, – сказал он.
  Джули чертыхнулась и просунула купюру сквозь отверстие. Он жадно схватил её и, наполнив водой кружку, пододвинул её. Джули бережно взяла кружку и, стараясь не расплескать воду, втянула её внутрь и передала миссис Вормингтон. Снова высунув руку, она попыталась достать бутылку. Но та находилась поодаль. Солдат захихикал и повторил:
  – Л'аржан.
  Джули пришлось дать ему ещё купюру, и бутылка оказалась в её распоряжении. Хотя вода была тёплой, она принесла ей большое облегчение. Она залпом опустошила половину бутылки и посмотрела на миссис Вормингтон, которая слизывала последние капли с ободка кружки.
  – Дорогая вещь, – сказала она. – Каждая кружка обходится вам примерно в четыре доллара. – Она поставила бутылку на пол и посмотрела на часы. Была половина первого.
  Солдат отошёл на своё место и принял прежнюю позу, но не спускал теперь глаз с лачуги, надеясь на новую лёгкую добычу.
  – Хоть бы он сгинул куда-нибудь к чёрту! – в сердцах сказала Джули.
  В это время сзади неё раздалось лёгкое постукивание. Она оглянулась и увидела миссис Вормингтон, уныло смотрящую в дно кружки, словно ожидая, что она каким-нибудь чудом наполнится снова. Постукивание повторилось, и стало ясно, что оно идёт со стороны задней стенки. Джули подошла ближе и стала вслушиваться. Она различила знакомый с детства ритм считалки.
  – Кто это? – спросила она.
  – Росторн. Тише.
  Сердце подскочило у неё в груди.
  – Как вы здесь оказались?
  – Я пошёл за вами, когда вас схватили. Я следил за вашей лачугой с верхней части карьера. Я смог спуститься только, когда солдат отошёл.
  – А куда он отошёл? – нетерпеливо спросила Джули.
  – Пошёл по дороге и скрылся из вида. Вероятно, направился к магистрали.
  – Отлично! – воскликнула Джули. – Я думаю, мы сможем выбраться отсюда. Можете там подождать?
  – Да, – сказал Росторн. – Я подожду. – Голос его звучал по-стариковски, словно он безумно устал.
  Направляясь к двери, Джули бросила взгляд на миссис Вормингтон и увидела, что та допивает последние капли воды из бутылки.
  – А что? – вызывающе спросила миссис Вормингтон, – мои деньги, моя вода.
  Джули вырвала у неё бутылку.
  – Ладно. Сейчас это не имеет значения. Мы уходим отсюда. Приготовьтесь и – ни звука.
  Она взяла молот и, напрягая все свои силы, ударила им по двери. Одна из планок треснула вдоль, а второй удар выбил её прочь. Росторн крикнул сзади:
  – Бейте около замка.
  Джули снова приподняла молот и нанесла удар посередине двери. Петли щеколды вылетели из трухлявого дерева, и дверь приоткрылась.
  – Давайте, – бросила она назад. – Быстро! – И выбежала из лачуги, не оглядываясь и не проверяя, следует ли за ней миссис Вормингтон.
  – Сюда, – позвал Росторн, и она побежала за ним.
  Они завернули за скалу, и лачуга исчезла из вида.
  – Мы пока в ловушке, – сказал Росторн. – Этот карьер – тупик, а если мы пойдём по дороге, то наткнёмся на часового.
  – Как вы спустились?
  Росторн показал наверх.
  – Я спускался вон там и чуть не сломал себе шею. Но сейчас мы не можем подняться туда. Часовой нас может увидеть и перестреляет как уток в тире. – Он оглянулся по сторонам. – Лучше всего нам пока спрятаться.
  – Где?
  – Чуть повыше есть небольшое возвышение. Нечто вроде бруствера. Если мы ляжем за ним, снизу нас видно не будет. Давайте, миссис Вормингтон.
  Подъём был труден. Сначала Джули и Росторн подпихнули к брустверу неуклюжую миссис Вормингтон, затем поднялся Росторн и подал руку Джули. Разбивая в кровь колени, она перекатилась через бруствер и легла. Хотя она не поднимала голову, ей всё же был виден угол лачуги. Она прошептала:
  – Предположим, мы очутимся на верху карьера. Что дальше?
  – Там уже нет войск, – сказал Росторн. – Все двинулись в сторону Сен-Пьера. Думаю, что скоро генерал Рокамбо перейдёт в наступление. Мы можем двигаться позади армии, по холмистой гряде, пока не доберёмся до Негрито. Там мы окажемся в безопасности. – Он помолчал. – Но мы можем и не успеть. Посмотрите на небо.
  Джули вывернула шею и, щуря глаза, посмотрела на солнце.
  – Ничего не вижу. Небольшие перистые облака и только.
  – Вокруг солнца появилось гало, – сказал Росторн. – Наверное, урагана осталось ждать не долго.
  Джули заметила движение у лачуги.
  – Тише. Он возвратился.
  Им было видно, как солдат в недоумении смотрел на хижину. Он выронил из рук бутылку с кружкой, и струйка воды потекла по пыльной земле. Затем он снял с плеча винтовку, и до них донёсся металлический щелчок – он нажал рычажок предохранителя. Джули сжалась, когда он стал обводить взглядом карьер. Если она видела его, значит, и он, присмотревшись, мог увидеть её.
  Солдат начал обходить сарай с винтовкой наготове. Он шёл медленно, постоянно оглядываясь, готовый в любую секунду стрелять. Подойдя к въезду в карьер, он остановился и стал разглядывать оставшиеся после взрыва воронки и кучи камней. Затем он сделал несколько шагов вперёд, исчез из вида и очутился в непосредственной близости от беглецов. Джули затаила дыхание и молила Бога, чтобы миссис Вормингтон не пришло в голову заговорить. Солдат стоял в каких-то двух метрах ниже их, и было Хорошо слышно, как он дышит.
  Стоял он долго и неподвижно. Джули казалось, что он внимательно разглядывает каменный бруствер, за которым они лежали, и размышляет, стоит ли лезть к нему. Раздалось звяканье и царапанье металла о камень, – он поставил винтовку. Значит, собрался лезть, решила Джули.
  И в этот момент вдали раздался оглушительный взрыв, потом ещё один и ещё. Затем она услышала, как затопали по камням ботинки солдата, и он сам тут же появился у въезда в карьер. Он стоял, защищая глаза рукой от солнца и смотрел вдаль. Взрывы следовали один за другим. Это был звук, который был уже знаком Джули, – артиллерийская канонада. Рокамбо атаковал Фавеля, и тот начал вести заградительный огонь.
  Солдат был в нерешительности. Он несколько раз оглянулся на карьер, затем забросил на плечо винтовку и побежал в сторону прибрежной дороги.
  – По-моему, он ушёл, – сказала Джули, выждав некоторое время.
  Росторн приподнялся на руках и осмотрелся.
  – Что ж, и нам надо уходить, – сказал он. – Нам надо забраться повыше.
  Силы Фавеля на востоке выдержали первый удар правительственных войск и разметали их части, пытавшиеся пересечь пустошь на окраине города, шквальным и артиллерийским огнём: У Рокамбо артиллерии не было, и он не мог ответить тем же, но его армия насчитывала семь тысяч человек – против двух Фавеля, и он погнал их вперёд без пощады. Во время первой атаки полегло пятьсот человек, но ему удалось закрепиться на рубеже вблизи дальнего края пустоши. Его люди удачно использовали воронки снарядов и двигались к переднему краю, переползая от одной к другой, пока не образовалась довольно прочная позиция.
  Но Фавель не собирался проводить контратаки, да и не мог. Более половины его личного состава было занято обслуживанием орудий, и численность пехоты составляла всего около девятисот человек. Но они были великолепно экипированы и готовы к решительной схватке. Автоматического оружия у них было с избытком, и они имели достаточно времени, чтобы хорошо пристрелять его. И Рокамбо, прежде, чем смог бы захватить пушки, молотившие по его войскам с убийственной силой, должен был потерять громадное число своих солдат. Да и смог бы он их захватить? Орудия были готовы к немедленному отступлению и по первому приказу должны были организованно отойти на заранее подготовленные позиции. И Рокамбо пришлось бы повторять вновь и вновь самоубийственные попытки атаки.
  Фавель постоянно находился в штабе. Его офицеры хорошо знали свои обязанности, и он знал, на что они способны, и вполне доверял им. Поэтому он мог целиком сосредоточиться на проблемах, возникших в связи с ситуацией на западном фланге. В то утро он съездил в доки и смотрел в бинокль на то, как эвакуируется американская база на мысе Саррат. Один за другим снимались с якоря корабли и уходили на северо-восток по направлению к Пуэрто-Рико. В ту же сторону, к безопасности, улетали и самолёты. Пелена чёрного дыма от горевшего нефтехранилища окутывала весь мыс. Командующий Брукс не оставлял за собой ничего, что могло бы кому-нибудь пригодиться.
  Фавель размышлял над возможными действиями Серрюрье. Конечно, он поторопится тотчас же занять базу, что вполне можно было бы сделать и потом. Американская база всегда была бельмом у него на глазу, и он несколько раз наталкивался на решительный отказ американского правительства покинуть остров. Теперь он мог взять базу голыми руками и, конечно, не откажет себе в удовольствии, не понимая того, что за пустой победой всегда маячит призрак поражения. Он потеряет время, занимаясь базой, вместо того, чтобы организовать наступление на Сен-Пьер резервных сил, свежих, не обмытых кровью, свободных от безотчётного страха получить нож в спину от американцев.
  Поэтому, когда Фавель услышал гром пушек с востока, улыбка тронула его губы: Рокамбо с его деморализованной армией всё же первым приступил к действиям, а Серрюрье всё ещё захлёбывался от счастья в своём новообретенном раю на мысе Саррат. Прекрасно! Пусть он побудет там подольше. Если бы он знал, что восьми тысячам войск противостоит всего одна, он бы, конечно, действовал иначе, но никто ему этого не сказал, а если в сказал, он бы не поверил. Он был человеком подозрительным и всюду искал какого-нибудь подвоха.
  Фавель позвал вестового и приказал ему срочно разыскать Мэннинга и Уайетта. Затем он откинулся на спинку стула, достал длинную и тонкую сигару и, не торопясь, зажёг её.
  Вестовой нашёл Уайетта на крыше, тот рассматривал в бинокль линию горизонта. Высокие перистые облака теперь закрывали небо и уступали место более мощному облачному слою, двигавшемуся с юга, словно белая плотная простыня. Было страшно жарко, воздух был сух и неподвижен, не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. Вокруг солнца наблюдалось гало – зловещий, с точки зрения Уайетта, знак.
  Когда он вошёл к Фавелю, там уже находился Мэннинг, докладывавший о ходе эвакуации.
  – Мы стараемся действовать как можно быстро, – говорил он. – Но времени очень мало.
  – Времени у нас нет, – резко подтвердил Уайетт. – Мейбл движется быстрее, чем я предполагал.
  – Сколько ещё осталось? – спросил Мэннинг.
  – Он ударит около пяти.
  – Господи! – воскликнул Мэннинг. – Мы не успеем.
  – Должны успеть, – сказал Фавель с нажимом и обратился к Уайетту. – Что вы имеете в виду, говоря, что он ударит около пяти часов?
  – Скорость ветра достигнет шестидесяти миль в час.
  – А затопление?
  Уайетт покачал головой.
  – Не знаю, – честно признался он. – Этот аспект ураганов я, к сожалению, не изучал. Я не знаю, когда ожидать сильной приливной волны, но полагаю, что после шести её долго ждать не придётся.
  – Сейчас два часа, – задумчиво сказал Фавель. – Это даёт нам четыре часа, в худшем случае – три. Как будут развиваться события в этом промежутке?
  – В течение следующего часа облака будут густеть, поднимется ветер. И тогда положение начнёт ухудшаться быстро.
  – Чарльз, можем ли мы сейчас отступить ко второму эшелону обороны?
  Мэннинг нехотя кивнул головой.
  – Этот район в принципе уже свободен от населения, но не слишком ли ты торопишься? Если Рокамбо прорвётся, он может нас настичь во время отступления, и наши дела пойдут прахом.
  Фавель подтянул к себе стоявший на столе телефон.
  – Мы отступаем, – твёрдо сказал он. – Надо торопиться. Приложи все усилия, Чарльз.
  – Хорошо, Джулио, – сказал Мэннинг вяло, – сделаю всё, что смогу. – И он вышел из зала.
  Уайетт не знал, уходить ему вслед за Мэннингом или нет, но Фавель сделал Уайетту знак рукой остаться. Бережно положив телефонную трубку, он сказал:
  – Вы упоминали дождь, мистер Уайетт. Насколько серьёзен этот фактор?
  – Да, ожидается сильный ливень – вам такого не доводилось видеть. Он усилит наводнение в долине Негрито, но я, когда обозначал для вас безопасные районы, принял это во внимание. Я полагаю, что наибольшей силы ливень достигнет к западу отсюда. В общем, можно ожидать от пяти до десяти дюймов осадков в течение двадцати четырёх часов.
  – Уйма воды, – заметил Фавель. – Какие-либо серьёзные военные операции будут невозможны.
  Уайетт мрачно ухмыльнулся.
  – Я надеюсь, вы всё-таки не планируете каких-либо операций на завтра. Если не дождь, так ветер вам воспрепятствует.
  Фавель сказал:
  – Нет, я имел в виду время после урагана. Спасибо, мистер Уайетт. Сообщайте мне развитие ситуации.
  Уайетт возвратился на крышу и продолжил наблюдение за облаками.
  Второй удар Рокамбо пришёлся по воздуху. Его части легко проникли в город и продвинулись на полмили. Артиллерийский огонь, ведшийся против них, был по-прежнему силён, но стрелковое оружие молчало. Словно в пустоте они сделали ещё один бросок и налетели на засаду. Тот, кто замешкался сзади, был спасён, а лихие передовые отряды понесли тяжёлые потери от пулемётного огня и вынуждены были отойти зализывать свои раны.
  Их несколько приободрил внезапный гул пушек, раздавшийся с другой стороны города. Серрюрье наконец-то начал наступление. Теперь мятежник Фавель со своим войском должен быть раздавлен.
  Атака Серрюрье на маленькую горсточку державших оборону солдат Фавеля была сокрушительна. Жестоко и беспощадно, бросая против артиллерии и пулемётов противника свои батальоны, он в трёх местах пробил линию обороны и поставил маленькую армию Фавеля перед угрозой быть расчленённой на части. Но Фавель не растерялся и приказал немедленно отступать от окраины в город. На открытом пространстве у него шансов выстоять не было, но уличные бои могли дать ему эту надежду.
  Борьба обострялась на обоих фронтах, и армия Фавеля медленно с боями отходила, неся большие потери, но всё же несравнимые с потерями правительственных войск. Активность в помещении штаба возросла, вестовые бегали туда-сюда, поскольку Фавель чуть ли не ежеминутно требовал новых сведений о том, как идёт эвакуация, скрупулёзно отмеривал каждый шаг своего отступления на обоих флангах в соответствии с пульсом уходившей из города людской массы. Это была рискованная затея, и он потерял много хороших солдат, но он упрямо придерживался своего плана.
  Город горел с обоих концов. Люди Фавеля поджигали здания, чтобы создать стену огня перед победоносно наступающим противником. Языки пламени раздувались постепенно усиливавшимся ветром, и клубы дыма вздымались и ползли к северу в долину Негрито.
  В четыре часа дня Фавель решил оставить свою артиллерию. Он понял, что ему не удастся спасти её, и отдал приказ офицерам заклинить затворы пушек и уходить. Их всё равно нельзя было протащить по забитой беженцами дороге, а после урагана, он знал, они не понадобятся. Часть войск, участвовавших в эвакуации, уже заняли оборонные позиций по восьмидесятифутовому контуру, а напор войск Серрюрье и Рокамбо усиливался.
  Пять минут спустя он отдал приказ покинуть штаб, о чём Уайетту, сидевшему на крыше, сообщил вестовой. Бросив последний взгляд на темнеющий горизонт, он заспешил вниз. В фойе стоял Фавель, наблюдавший, как в грузовик у подъезда отеля загружались карты. Он невозмутимо зажигал сигару, и, казалось, это занимало его больше, чем шум битвы.
  – Пусть Серрюрье и Рокамбо встретятся и пожмут друг другу руки, – сказал он. – Надеюсь, они разопьют бутылочку рома, и это займёт у них некоторое время. – Он улыбнулся. – Думаю, Рокамбо не будет доволен тем, что теперь командование перейдёт к Серрюрье.
  Солдат на грузовике что-то крикнул, и Фавель, убедившись в том, что сигара его зажжена, поднёс спичку к скомканному листку бумаги.
  – Извините, – сказал он и направился в бар. Когда он возвратился, в баре стал разгораться огонь. – Ну вот, – сказал он, – теперь мы должны ехать. Пошли. – И он подтолкнул Уайетта к двери.
  Когда грузовик отъехал от отеля, Уайетт оглянулся назад и увидел, как через окна стали просачиваться первые струйки дыма, которые тут же подхватывал ветер.
  Была половина пятого.
  
  Глава 8
  I
  
  Уайетт, сделавший всё для эвакуации населения, был потрясён тем, что видел.
  Грузовик шёл по пустынным улицам городского центра. Звуки сражения эхом отражались от слепых фасадов зданий. Небо всё больше темнело, и порывы ветра гнали вдоль грязных тротуаров изодранную в клочья бумагу. Прибитый ветром дым от пожаров теперь стлался понизу, то и дело забивая ноздри и горло.
  Уайетт закашлялся, и тут ему на глаза попался человеческий труп, лежавший на тротуаре. Чуть подальше он увидел другой, потом – третий. Это были мужчины, гражданские. Он повернул голову к Фавелю и спросил у него:
  – Что это за чертовщина?
  Фавель смотрел прямо вперёд. Он ответил вопросом на вопрос:
  – Вы имеете какое-нибудь представление о том, что такое эвакуация города за несколько часов?
  Грузовик замедлил ход, чтобы объехать ещё один труп в середине улицы – тело женщины в красном ярко-узорчатом платье и крапчатой жёлтой накидке на голове. Она лежала ничком, словно кукла, брошенная ребёнком, с неестественно вывернутыми конечностями. Фавель сказал:
  – Мы разделяем вину, мистер Уайетт. У вас – знание, у меня – власть. Без вашего знания этого всего не случилось бы, но вы дали его тому, кто волен был сделать так, чтобы это случилось.
  – Но была ли нужда в убийстве? – почти прохрипел Уайетт.
  – У нас не было ни готовых планов, ни времени что-либо объяснять, ни знания самих людей. – Лицо Фавеля было строгим. – Все знают, что на Сан-Фернандесе не бывает ураганов, – сказал он, словно цитируя. – Люди ничего не знали. Это ещё одно преступление президента Серрюрье, может быть, самое тяжкое. Увы, пришлось применять силу.
  – Сколько погибло? – мрачно спросил Уайетт.
  – Кто знает? Но сколько будет спасено? Десять, двадцать или тридцать тысяч? В таких случаях приходится составлять уравнение.
  Уайетт молчал. Он знал уже, что ему придётся долго и болезненно всё это переживать. Но, может, стоило ещё раз попробовать поколебать Фавеля в его решении заманить правительственную армию в ловушку и уничтожить её? Он сказал:
  – Нужны ли ещё убийства? Должны ли вы, укрепившись вокруг Сен-Пьера, держать оборону? Скольких вы ещё убьёте в городе, Джулио Фавель? Пять тысяч? Десять? Пятнадцать?
  – Поздно, – сказал Фавель строго. – Сейчас я ничего не смогу сделать, даже если бы захотел. Эвакуация отняла у нас много времени, и она не завершена. Моим людям повезёт, если они смогут дойти до подготовленных позиций вовремя. В его голосе появились нотки сарказма. – Я не христианин. Это роскошь, которую не многие честные политики могут позволить себе. Но в Библии у меня есть оправдание. Господь раздвинул воды и позволил израильтянам пройти сквозь поток посуху, но он утопил преследовавших их египтян – всех до одного, всех лошадей, все колесницы. Все были уничтожены в Красном море.
  Грузовик подъехал к пропускному пункту, за которым Уайетт увидел длинную колонну беженцев, сбоку выходившую на дорогу. Подбежал офицер, и Фавель о чём-то стал с ним говорить. Какой-то белый человек издали махал рукой. Уайетт узнал Костона.
  – Вы что-то не очень торопились, – сказал Костон, подходя. – Как далеко продвинулась в город правительственная армия?
  – Не знаю, – ответил Уайетт, вылезая из грузовика. – А что здесь происходит?
  Костон махнул рукой в сторону колонны.
  – Это последние. Через пятнадцать минут они пройдут. В этом месте Фавель организует свою позицию. Здесь проходит ваша восьмидесятифутовая линия. – Порыв ветра вздул рубашку у него на спине. – Я тут выкопал окопчик для нас – милости прошу, если вы, конечно, не собираетесь подняться вверх по Негрито.
  – Вы, значит, остаётесь здесь?
  – Разумеется, – ответил Костон с удивлением. – Здесь ведь и будут разворачиваться основные события.
  Здесь, кстати, и Доусон. Он вас ждёт.
  Уайетт обернулся и посмотрел на город. Вдали расстилалось море – теперь уже не тарелка из чеканного серебра, а грязная алюминиевая сковородка. Южная часть неба была забита низкими серыми облаками, несущими с собой ливневые дожди и шквальный ветер. Из-за надвинувшихся облаков и дымов над городом воздух потемнел.
  Были слышны звуки перестрелки, редкие артиллерийские выстрелы. Порывы ветра то приглушали, то приближали их. Пологая, спускающаяся к городу равнина была пуста.
  – Я останусь здесь, – сказал он внезапно. – Хотя, чёрт меня побери, если я знаю, почему.
  В глубине души, он это, конечно, знал. Профессиональный интерес учёного, стремившегося узнать воздействие урагана на мелкие воды, сочетался с какой-то жуткой внутренней тягой наблюдать за обречённым городом и обречённой армией.
  – Где именно будет позиция Фавеля? – спросил он.
  – На этой гряде. На обратном склоне вырыты окопы.
  – Надеюсь, они снабжены дренажной системой? – спросил Уайетт. – Дождь будет такой, какого вам не доводилось видеть, и любая яма, если в ней нет стока, быстро наполнится водой.
  – Фавель это предусмотрел, – сказал Костон. – Он хорошо соображает.
  – Он спрашивал меня о дожде, – сказал Уайетт. – Наверное, поэтому.
  – Мистер Уайетт, – раздался из грузовика голос Фавеля, – штаб оборудован в трёхстах ярдах отсюда по дороге.
  – Я остаюсь здесь с Костоном, – сказал Уайетт, подходя к грузовику.
  – Как хотите. Теперь уже ни вы, ни я сделать ничего не сможем. Остаётся молиться Хунракену или какому-нибудь другому подходящему богу.
  – Пошли к Доусону, – сказал Костон. – Мы там оборудовали себе обиталище.
  Он повёл Уайетта по обратному склону вниз и в сторону от дороги. Вскоре Уайетт увидел Доусона, сидевшего на краю большого склона. Тот страшно обрадовался:
  – О, привет! Я уж боялся, не оказались ли вы снова в плену.
  Уайетт принялся рассматривать окоп. Он был снабжён водостоком, который, по его мнению, был явно недостаточен.
  – Нужно его значительно углубить и, кроме того, сделать второй, – сказал он. – Где тут у вас лопаты?
  – Их вообще-то не хватает. Пойду посмотрю, – сказал Доусон.
  Уайетт бросил взгляд вдоль гряды и увидел, что повсюду копошились люди, закапывавшиеся в землю, как кроты. На верху гряды оборудовались пулемётные гнёзда и наблюдательные пункты, рылись всё новые и новые боевые окопы. Костон сказал:
  – Я надеюсь, что вы правы насчёт наводнения. Если его не будет, над нами разверзнется ад. Ведь Фавель бросил свои пушки, – невозможно было тащить и их, и беженцев одновременно.
  – Мейбл ударит нам прямо в лоб, – сказал Уайетт. – Наводнение будет.
  – Да уж лучше в было. С военной точки зрения. Серрюрье сейчас на коне, вероятно, визжит от восторга.
  – Если в он обернулся и посмотрел на море, он бы тотчас же смолк.
  Возвратился Доусон с куском металлического листа под мышкой.
  – Лопат нет. Это, я думаю, сойдёт.
  Уайетт и Костон углубили сток, сделали ещё один. Доусон сидел в стороне.
  – Как ваши руки? – спросил его Уайетт.
  – Ничего. Врач помог.
  – Зачем вы находитесь здесь? Вам надо поскорее уходить вверх по долине Негрито, пока ещё есть возможность.
  Доусон отрицательно покачал головой.
  – Вы видели эту толпу? Я никогда не видел таких измученных, поникших духом людей. Я боюсь, что если я присоединюсь к ним, я заражусь их настроением. Кроме того, может, я всё же смогу быть чем-нибудь полезен здесь.
  – Не знаю, чем бы вы могли помочь, – сказал Костон. – С такими руками вы ни копать землю, ни стрелять из винтовки не можете. Я вас не понимаю.
  Доусон пожал плечами.
  – Я больше не хочу чувствовать себя беглецом, – сказал он твёрдо. – Я уж давно бегаю, как заяц, многие годы. Всё. Вот здесь, на этом склоне я делаю остановку.
  Костон в удивлении поднял брови, посмотрел, слегка улыбнувшись, на Уайетта и сказал:
  – Что ж. Это можно сказать обо всех нас. Ладно. Давайте поглядим, как сейчас обстоят дела.
  Последние жители Сен-Пьера уже прошли по дороге в долину Негрито, остались лишь отдельные отставшие фигуры, ковылявшие вдалеке. Тёмная зелень полей сахарного тростника выглядела теперь как поверхность волнующегося моря, ветер всё усиливался. Солдаты замерли у тонких линий окопов на склоне гряды, вскоре их будет значительно больше, когда подойдёт отступающая из Сен-Пьера армия Фавеля и займёт оборону.
  Уайетт поднялся по склону до гребня и лёг рядом с солдатом. Тот повернул голову и улыбнулся.
  – Ну, что там происходит? – спросил Уайетт.
  Улыбка солдата стала шире.
  – Там, – он показал пальцем. – Они скоро придут, может быть, минут через десять. – Он передёрнул затвор и положил перед собой несколько обойм с патронами.
  Уайетт посмотрел в сторону города. Бой приближался, и поблизости уже начали летать шальные пули. Наконец, внизу показалась группа людей, которая быстро, но без лишней спешки, стала двигаться вверх по холму. Офицер невдалеке от Уайетта выкрикнул команду, и несколько человек завозились вокруг пулемёта, нацеливая его туда, куда показывала рука офицера.
  Группа добралась до верха, перевалила через хребет и на обратном склоне установила свой миномёт. Костон, наблюдавший за ними, заметил:
  – Мин у них осталось не много.
  Теперь всё больше людей поднималось по склону вверх, организованно отходя от городской окраины, где, прикрывая отход, продолжали драться товарищи. Костон догадался, что он наблюдает последний этап отступления из города, организованного Фавелем как серия «лягушачьих прыжков», и он был поражён, с каким самообладанием и дисциплиной действовали солдаты. Не было ничего похожего на то паническое бегство, невольным участником которого он стал некоторое время назад. Наоборот, это был рассчитанный, строго контролируемый отвод войск в виду у наступавшего противника – одна из самых трудных для исполнения военных операций.
  Уайетт, бросив быстрый взгляд на отступавших солдат, вновь сосредоточился на южной стороне неба. Горизонт теперь был налит чернотой, в которой то и дело вспыхивали далёкие молнии. Груда кучевых облаков на переднем плане была окрашена в пугающий жёлтый цвет. Направление ветра смещалось к западу, и порывы его становились всё сильнее. Его скорость составляла уже больше сорока миль в час, постоянно подбираясь к пятидесяти. В этом пока не было ничего необычного. Такие ветры были на Сан-Фернандесе не редкость. Весьма вероятно, что Рокамбо, если он ещё командовал войсками, обрадовался перемене погоды, надеясь, что дождь потушит бушевавшие в городе пожары.
  Отступавшие солдаты теперь шли через гребень потоком. На обратном склоне их встречали младшие командиры, которые разводили их по позициям и раздавали им патроны. Они ложились в окопы, вырытые для них на гребне, и готовились вновь встретиться лицом к лицу с противником.
  Костон толкнул локтем Уайетта.
  – Эти домики, там внизу, на какой высоте они над уровнем моря?
  Уайетт стал прикидывать. Гряда холмов была невысокой, склон в сторону города длинный. Он сказал:
  – Если эта гряда на восьмидесятифутовой отметке, то там должно быть футов пятьдесят.
  – Значит, приливная волна их накроет?
  – Накроет. Она, видимо, поднимется до середины склона.
  Костон покусал нижнюю губу.
  – Я думаю, что замысел Фавеля состоит в том, чтобы задержать правительственные войска в районе этих домов. Может, Фавелю и удастся это сделать, в конце концов. Ведь там придётся атаковать на открытом пространстве и вверх по склону. Единственное, что непонятно, как отцепиться от преследователей последним из отступающих.
  – Надеюсь, вы ошибаетесь, Уайетт, – подал голос Доусон. – Надеюсь, ваша волна не доберётся сюда, а то мы все тут утонем. – Он покачал головой и улыбнулся. – Господи, куда я попал, я, должно быть, совсем спятил.
  – Может быть, мы все немного легкомысленны, – заметил Костон. – Нам хочется посмотреть на вещь до сих пор небывалую – использование урагана в качестве оружия. Какой будет репортаж! Когда – или если! – я отсюда выберусь.
  – Такое бывало, – возразил Уайетт. – Фавель напомнил прецедент – из Библии. Когда Моисей пересекал Красное море, а египтяне преследовали его.
  – Верно, – согласился Костон. – Мне это не пришло в голову. Всё равно, это отличная… – он вдруг осёкся и протянул руку. – Смотрите, там что-то происходит.
  На склоне появилась длинная цепь людей. Они быстро поднимались наверх, на ходу оборачиваясь и стреляя в сторону домов. Пулемёт поблизости, как бы откашливаясь, выпустил первую очередь и затем заработал уверенно. Стали стрелять и солдаты в окопах, прикрывая огнём последних из отступавших товарищей. У них было преимущество высоты, позволяющее им бить поверх голов своих.
  Сзади громко крякнул миномёт, и, спустя несколько секунд, невдалеке от домов взорвалась мина. Последовали новые взрывы, затем со свистом пролетел снаряд из одного из оставшихся орудий. Вокруг Костона зашикали пули, и он быстро пригнулся.
  – Негодяи отвечают огнём, – воскликнул он.
  Последние из людей Фавеля дружно перевалили через гряду. Уже под защитой гребня они падали на землю, задыхаясь от бега и возбуждения. Многие из них остались по ту сторону, – Уайетт видел тела, лежавшие на склоне, и подумал о том, на какие жертвы пошли эти люди для того, чтобы, пока шла эвакуация, сдерживать правительственные войска. Отдышавшись, выпив воды и слегка перекусив, солдаты занимали места, указанные им в оборонительной позиции.
  В сражении наступила пауза. Со стороны домов, правда, шла беспорядочная и неприцельная пальба, но она не имела никакого результата. Мятежные войска не отвечали, был строгий приказ не тратить патроны попусту. Было ясно, что правительственные генералы под прикрытием городских зданий занялись перегруппировкой сил перед атакой на высоту.
  Несмотря на усиливающуюся прохладу, лицо Костона было покрыто крупными каплями пота.
  – Надеюсь на Бога в том, что мы сможем их удержать. Атака будет серьёзной. Где же этот ваш чёртов ураган, Уайетт?
  Уайетт не отрывал глаз от неба.
  – Он идёт, – спокойно сказал он. – Ветер всё время усиливается. Дождевые облака группируются. Скоро сражение прекратится. Во время урагана никакой бой немыслим.
  Ветер уже достиг скорости пятьдесят миль в час, и она продолжала нарастать. Клубы дыма над Сен-Пьером были развеяны и превратились в серый туман, затруднявший обзор моря.
  – Вот. Они пошли, – сказал Костон и пластом лёг на землю.
  Огонь со стороны домов резко усилился, и волна солдат в голубых мундирах отделилась от них и покатилась вверх по склону. Они передвигались, всё время меняя направление, припадая к земле и время от времени становясь на одно колено для стрельбы. Когда они прошли ярдов сто, появилась вторая цепь, подпиравшая первую.
  – Господи! – воскликнул Доусон придушенным голосом. – Их там уже тысячи две, не меньше. Почему мы не стреляем, чёрт побери?
  Волны людей в голубых мундирах шли вверх, а со стороны оборонявшихся не было ни единого выстрела. Сильный боковой ветер уже изрядно беспокоил атакующих, срывая с них головные уборы, а иногда валя с ног оступившихся. Но они упорно лезли вперёд, и многие были уже на полпути к вершине.
  Только тогда в воздух взвилась, шипя и разбрызгивая красные искры, ракета. И тотчас же словно разверзся ад – оборонявшиеся открыли плотный прицельный огонь. Били винтовки, стрекотали автоматы и пулемёты, сзади раздавалось рявканье миномёта и уханье пушек.
  Накатывавшаяся голубая волна дрогнула и резко остановилась. Костон видел, как свинцовая коса пулемётного огня прошлась по склону, кося людей, словно пшеницу. Он подметил, что половина автоматического оружия Фавеля била по заранее пристрелянным линиям, ловя атакующих в сеть, сотканную в воздухе из пуль, и любое их движение взад или вперёд означало для них верную смерть.
  Миномётные и пушечные снаряды сыпались на их головы в изобилии, Фавель не жалел боеприпасов, делая свою главную ставку на приближающийся ураган. Земля дрожала от взрывов, из неё то и дело вырастали чёрные клубы пыли и дыма, тут же сдуваемые всё более усиливающимся ветром. Огонь, шедший снизу, был скудным и жалким – то ли там не осталось кому стрелять, то ли тем, кто остался, было не до стрельбы.
  Через пять минут огня и грохота, казавшихся вечностью, волна наступавших, словно по команде, стала откатываться назад, оставляя позади себя исковерканные трупы. Ими был обозначен предел, до которого она докатилась, какие-то сто ярдов до гребня гряды. В панике спускаясь вниз, люди продолжали гибнуть, простреленные винтовочными или прошитые автоматными пулями, разорванные в клочья убийственными миномётными снарядами. Когда всё кончилось, склон был усеян останками тех, кто недавно были людьми.
  – О Боже! – конвульсивно выдохнул Доусон. Лицо его было мертвенно бледной. – Они потеряли не меньше четверти людей.
  Кретон пошевелился.
  – Думаю, что командование принял Серрюрье. Рокамбо никогда не предпринял бы такой глупой лобовой атаки. Во всяком случае на этом этапе. – Он оглянулся назад на миномётную команду. – Всё. У этих ребят кончились боеприпасы. Не знаю, выдержим ли мы теперь следующую атаку.
  – Следующей атаки не будет, – со спокойной уверенностью сказал Уайетт. – Война окончена. Жаль, что я не мог сказать этого полчаса тому назад. Впрочем, это не имеет значения. Они всё равно обречены.
  Он спустился вниз к окопу.
  Тысячи солдат погибнут в Сен-Пьере в течение следующих часов, потому что он предупредил Фавеля об урагане, и это отягощало его душу. Но что он мог сделать?
  Увы, он не смог позаботиться даже о безопасности одной девушки Он не знал, где сейчас Джули – жива ли она? Мертва? Схвачена солдатами Рокамбо? Он так был занят своим ураганом, что не смог повидаться с ней, и теперь слёзы струились по его щекам – не от жалости к себе или к Джули, а от бессильной ярости за свою глупость, свою беспомощность и никчёмность.
  Уайетт был ещё очень молодым человеком.
  Костон, прислушиваясь к затухающей стрельбе, сказал:
  – Хотелось бы, чтобы Уайетт был прав. Когда Фавель столкнулся со сходной ситуацией, он обошёл противника с фланга. – Он кивнул головой по направлению гребня гряды. – Если Серрюрье ударит сбоку, он может легко потеснить здесь фавелевские войска и скатать их, как ковёр.
  – Я полагаю, что всё же Уайетт прав, – сказал Доусон. – Посмотрите на море.
  Город окутался серым туманом, кое-где освещённым красными языками пламени. Горизонт был чёрен. Низкие кучевые облака свивались в цепи и клубились в стремительных потоках ветра, вздымавших свой голос до дьявольского воя. Молнии сверкали над поверхностью моря, и вскоре на руку Костона упала первая капля дождя. Он взглянул наверх.
  – Помогай Бог морякам в такую погоду, – сказал он. – Да поможет Бог Серрюрье с его армией, – поправил его Доусон, глядя вниз на Сен-Пьер.
  Костон посмотрел на Уайетта, сидевшего на краю окопа.
  – Он переживает всё это, – сказал он. – Ему кажется, что он что-то сделал не так, чего-то не учёл. Молодой и глупый. Он ещё не понимает того, что совершенства и гармонии в мире нет. Ничего, скоро жизнь его научит, заставит понять, что люди повсюду занимаются только торговлей. Не обманешь – не продашь.
  – Я надеюсь, он этому не научится, – сумрачно возразил Доусон. – Я вот выучил этот урок, и он ничего хорошего мне не принёс. – Он посмотрел Костону прямо в глаза. Тот, не выдержав его взгляда, отвернулся.
  
  II
  
  Росторн был далеко не молодым человеком, и два дня страшного напряжения и пребывания вне дома сказались на нём. Он не мог идти быстро по холмистой местности, он задыхался, ноги у него подкашивались, всё тело нестерпимо болело. И тем не менее он был в лучшей форме, чем миссис Вормингтон, которую жизнь на пирожных в холе и неге превратила в комок бесформенного теста. Она судорожно ловила ртом воздух и плелась за Росторном, изнемогая от напряжения, которое испытывали её нежные члены, и жалобно подвывала, вторя усиливавшемуся ветру.
  Несмотря на раны, Джули держалась лучше всех. Она замыкала шествие, и её тело, тренированное интенсивной игрой в теннис, не испытывало больших трудностей, хотя и она запыхалась и испытывала боль в одеревеневших ногах.
  План был придуман Росторном.
  – Нет смысла идти дальше на запад, – излагал он свои соображения. – Местность у Сен-Мишель низкая, а кроме того, нет никакой гарантии, что там снова не окажется Рокамбо, если ему придётся отступать. Мы должны пройти в тылу его армии и двигаться на север через холмы к долине Негрито.
  – А это далеко? – спросила миссис Вормингтон обеспокоенно.
  – Не очень, – заверил её Росторн. – Миль восемь, и мы окажемся в виду долины Негрито. – Он не упомянул о том, что идти придётся по сильно пересечённой местности, возможно, кишащей дезертирами.
  Поскольку Росторн сомневался в том, что ему удастся вскарабкаться в гору прямо над карьером, и ещё больше сомневался в альпинистских способностях миссис Вормингтон, он предложил спуститься к главной дороге, принимая все возможные меры предосторожности, чтобы не столкнуться с солдатами Рокамбо, в частности с их часовым, ушедшим именно в этом направлении. Затем они вновь поднялись к банановой плантации. У Джули перехватило горло, когда она увидела в пыли сохранившийся отпечаток ноги Эвменидеса.
  Плантация казалась безлюдной, но они всё равно двигались от ствола к стволу с величайшей осторожностью. Росторн вёл их к той низине, где они выкопали себе убежище в надежде, что там могла сохраниться их пища, и что было более важно, вода. Но, увы, там ничего не оказалось – лишь несколько пустых банок и бутылок. Один окоп был зарыт, и Джули с тоской в сердце вспомнила об Эвменидесе. Он словно выполнил предсказание – сначала мы копаем их, потом мы умираем в них.
  Росторн сказал:
  – Если бы не военные действия, я бы рекомендовал остаться здесь. – Он наклонил голову, прислушиваясь. – Как вы думаете, сражение продолжается, или нет?
  – Трудно сказать, – ответила Джули, тоже прислушиваясь к звукам орудий.
  – Да, – согласился Росторн. – Если Рокамбо вновь потерпит поражение, его войска опять окажутся здесь, и мы кончим тем, с чего начали.
  Миссис Вормингтон при виде низины содрогнулась.
  – Давайте уйдём от этого ужасного места, – сказала она. – Оно пугает меня.
  «Ещё бы, – подумала Джули. – Здесь ты убила человека».
  – Мы двинем на север, – сказал Росторн. – Пройдём по этой лощине к следующей гряде. Но нужно быть осторожными. Тут могут быть лихие люди.
  И они пошли через плантацию, пересекли местную дорогу, стараясь держаться подальше от бараков для заключённых, добрались до гряды и пересекли её. Поначалу Росторн держал хороший темп, но затем он не выдержал его и постепенно его шаг замедлился, так что даже миссис Вормингтон стала его догонять. В районе плантации по возделанной земле идти было не трудно, и они двигались вперёд довольно быстро.
  На верху первой гряды банановая плантация кончилась, и начались поля ананасов. Не снижая скорости, они шли вдоль рядов колючих растений, избегая соприкосновения с их острыми листьями. Но когда они уткнулись в стену сахарного тростника, пришлось искать обходную дорогу, так как напрямую пробиться через частокол тростниковых стволов было невозможно.
  Несмотря на то, что небо и солнце мало-помалу стали заволакиваться перистыми облаками и поднялся ветер, было очень жарко. Джули, отключившись от всего окружающего, механически следовала за миссис Вормингтон.
  Никто не встретился им на пути, явно никого не было в лишённых признака жизни жилищах по окраине полей. Дорога то ныряла в низины, то карабкалась наверх, но в целом забирала всё выше и выше. Раз они вышли из тростникового леса на хижины, и Росторн сделал предупреждающий знак рукой.
  – Лучше перестраховаться, – прошептал он, – подождите меня.
  Миссис Вормингтон села на землю и схватила себя за ноги.
  – Эти туфли сделают из меня калеку, – сказала она.
  – Тише! – шикнула на неё Джули, глядя на Лачуги сквозь стебли тростника. – Там могут быть солдаты, дезертиры.
  Миссис Вормингтон умолкла, и Джули с удивлением подумала, что её, в конце концов, можно чему-то научить. Вернулся Росторн.
  – Всё в порядке. Там нет ни души.
  Они вышли из зарослей сахарного тростника и пошли мимо хижин, всё время оглядываясь кругом. Миссис Вормингтон в изумлении смотрела на глинобитные стены и соломенные крыши.
  – Свинарник, вот это что, – заявила она. – Да и свиньи здесь не будут жить.
  – Давайте посмотрим, нет ли здесь воды, – предложил Росторн.
  – Давайте, – сказала Джули и зашла в одну из хижин.
  Внутри почти не было мебели, стены были голыми, но чистыми. Она заглянула в каморку, которая, несомненно, служила кладовой, но там было хоть шаром покати. Другая хижина оказалась столь же пустой, и когда она вышла из неё, то увидела Росторна, на лице которого было написано разочарование.
  – Эти люди бежали отсюда, – сказал он. – Они либо забрали всё с собой, либо схоронили свои пожитки где-нибудь. – Он показал Джули бутылку. – Это ром. Утолять им жажду я не рекомендую, но, возможно, он нам пригодится.
  – Они убежали от войны, как вы думаете? Или от урагана? – спросила Джули.
  Росторн поскрёб небритую щёку.
  – Трудно сказать. Наверное, от войны, впрочем, какая разница.
  – Здешние жители должны же были где-то брать воду, – сказала Джули. – А что там? – она показала рукой на тропинку, сбегавшую куда-то вниз, вдоль кромки поля. – Посмотрим?
  Росторн был в нерешительности.
  – Наверное, не стоит тут расхаживать, это опасно. Думаю, надо продолжать путь.
  Когда кончились поля, идти стало труднее. Земля стала сухой и каменистой, чахлые деревья, причудливо извиваясь, прижимались к скалам, обнажая корни, о которые постоянно спотыкались путешественники. Склоны холмов стали круче, повсюду были пыль и камень, редкие кочки колючей травы, а мягкую плодородную землю, если она когда-нибудь была здесь, давно смыли вниз потоки дождевой воды.
  Они вышли к вершине гряды и увидели перед собой другую, ещё более крутую и высокую.
  – Интересно, там есть ручей? – спросила Джули, глядя вниз с разочарованием.
  Спустившись в долину, они, действительно, увидели русло, но высохшее, без малейшего признака воды. Пришлось идти дальше, и миссис Вормингтон стали оставлять силы. Она давно уже потеряла свой задор, и её страсть к нравоучениям теперь проявлялась в невнятном ворчании. Джули безжалостно подгоняла её, не позволяя себе ни на минуту забыть о том, что совершила эта женщина, а Росторн вовсе не обращал на неё внимания – ему и так тяжело было тащить своё немолодое тело по пыли и бездорожью.
  Они вновь поднялись наверх и там обнаружили, что местность стала более пологой. Землю покрывал слой почвы, и растительность была несколько свежее и лучше. Они опять наткнулись на небольшое заброшенное селение, расположенное на поляне среди кустов, и обследовали его, но опять ничего не нашли. Росторн, гляда на короткие полоски сахарного тростника и маиса, сказал:
  – Скорее всего, полив тут осуществлялся дождями. Что ж, очень скоро они тут будут в изобилии. Обернитесь назад.
  Джули увидела, что южная часть неба почернела от облаков, а солнце окуталось серой пеленой. Стало значительно холоднее, и ветерок превратился в настоящий ветер. Вдали, как казалось, очень далеко, по-прежнему слышались раскаты орудийной стрельбы, но сейчас они почему-то не производили на Джули впечатления.
  Росторн был очень обеспокоен переменой погоды.
  – Теперь мы не можем останавливаться, – сказал он. Нам нужно перейти вон тот хребет, – он показал рукой на ещё более высокую гряду. – За ним – Негрито.
  – О Боже, – пролепетала миссис Вормингтон. – Я не могу, я просто не могу.
  – Вы должны, – сказал Росторн. – Нам во что бы то ни стало нужно оказаться на северной стороне этой гряды. Пошли.
  Джули подхватила миссис Вормингтон под руки и подняла её. Когда они покидали селение, Джули посмотрела на часы. Было половина пятого.
  В половине шестого они перешли плато и были на полпути к вершине гряды. Ветер стал шквалистым, и стало быстро темнеть, гораздо раньше, чем обычно, облака превратились в плотную массу над ними, но дождь ещё не начинался. Они карабкались наверх, и ветер налетал на них всё сильней, и то один, то другой из них терял равновесие и падал, давая начало маленькой лавине из пыли и мелких камней. Ветер гнул и трепал ветви деревьев, срывал с них листья, вихрем уносившиеся вдоль склона.
  Казалось, прошла вечность прежде, чем они взобрались, наконец, на площадку наверху гряды. Но Негрито оттуда видно не было.
  – Нужно… спуститься, – прокричал Росторн сквозь вой ветра. – Нельзя… оставаться… – Он закашлялся, когда ветер ударил ему прямо в рот, и согнулся в три погибели.
  Они двинулись через площадку, с трудом преодолевая яростные, валившие с ног порывы ветра. Воздух вокруг них был наполнен густым жёлтым светом, который, казалось, можно было схватить руками. Ветер взвивал вверх крутящиеся струи пыли, и Джули всё время чувствовала во рту её неприятный хруст.
  Наконец, они начали спускаться, и внизу, не меньше, чем в тысяче футов от них, стало различимо дно долины Негрито, освещённое тем же омерзительным светом. Ветер немного утих, и Росторн решил сделать небольшую остановку. Бросив взгляд на долину, он замер от удивления.
  – Что там происходит?
  Сначала Джули не поняла, что он имел в виду, но, присмотревшись, увидела, что вверх по долине медленно движутся длинные колонны людей.
  – Что это за люди? Откуда они? – воскликнула она.
  Росторн хмыкнул.
  – Они могут идти только из одного места, из Сен-Пьера. Что-то заставило их покинуть город. – Он нахмурился. – Но сражение, кажется, продолжается. Вы слышите пушки?
  – Нет, – сказала Джули. – При таком ветре ничего не услышишь.
  – Интересно, – протянул Росторн. – Интересно… Хотел бы я знать…
  Он не закончил свою мысль, но Джули поняла, что он хотел сказать. Эти люди должны были покинуть Сен-Пьер задолго до того, как признаки приближающегося урагана стали явными, и, насколько она знала, был только один человек, который настаивал на возможности урагана, – прямолинейный, упрямый, настырный Дэвид Уайетт. «Он жив, – подумала она, и в горле у неё образовался комок. – Боже, он жив!»
  – Пожалуй, нам не стоит сейчас спускаться вниз, – сказал Росторн. – Вон там, кажется, есть овраг.
  Неподалёку, действительно, виднелась расселина, выбитая в скалах ветрами и водными потоками. Они подошли к ней и начали спускаться по крутым её склонам, пока не нашли подобие небольшой пещеры, где они все втроём могли сесть. Ветра здесь почти не было, но они слышали, как он выл выше, на просторе.
  И здесь силы покинули Росторна. До этого он держался только силой воли и чувством долга, зная, что ему необходимо вывести женщин из опасности. Теперь, когда им ничто прямо не угрожало, его тело восстало против того насилия, которому оно вынуждено было подвергаться. Джули в тревоге смотрела на серое лицо Росторна, на его обмякшие губы.
  – Что, что с вами, мистер Росторн?
  – Ничего, дитя моё… всё будет хорошо… – он попытался улыбнуться, рука сделала слабое движение. – В моём… кармане… ром… Мы все заслужили… по глоточку…
  Она нашла бутылку с ромом, вынула пробку и поднесла горлышко к его губам. Алкоголь оказал благоприятное воздействие на него, бледность, как ей показалось в полумраке, сошла с его щёк. Она обернулась к миссис Вормингтон, состояние которой было не лучше, и заставила её проглотить несколько капель.
  Когда она поднесла бутылку к своему рту, раздался оглушительный удар, вспыхнул яркий голубой свет, и по небу раскатился мощный громовой гул. Она зажмурила глаза, а когда открыла их, увидела, что снаружи стали падать крупные капли дождя. Выбравшись из укрытия, она подставила усиливающимся струям лицо, открыла рот, чтобы влага утолила жажду. Она самозабвенно отдала всю себя свежему ливню, впитывала его ртом и кожей, прилипшей к телу одеждой. Она знала, что никакой ром не принёс бы ей такого облегчения, как эта падавшая с неба вода.
  
  III
  
  Ветер с рёвом пронёсся над Сен-Пьером, раздувая языки пламени, охватившего здания и превращая город в одну сплошную ненасытную топку.
  Затем пришёл дождь и погасил её в течение пятнадцати минут.
  Сидя в окопе, Уайетт прислушивался к вою ветра с профессиональным интересом. Он определил, что сила ветра резко возросла до двенадцати баллов по шкале Бофорта. Эту шкалу придумал некогда адмирал Бофорт, который рассуждал следующим образом. Двенадцать баллов – это скорость ветра, при котором, с его точки зрения, ни один моряк в здравом уме не окажется в море по своей воле. Эта скорость равна шестидесяти пяти узлам или семидесяти четырём милям в час. Скорость больше, чем эта, адмирала не интересовала, так как для капитанов, чьи суда застигал такой ветер, это не имело значения. Смерть не знает градаций.
  Но Уайетта сейчас волновала не судьба кораблей в море, а судьба острова и его строений. Ветер в двенадцать баллов оказывает давление в семнадцать футов на квадратный фут, то есть в три тонны на стену обыкновенного дома средних размеров. Хорошо построенный дом мог выдержать такое давление, но этот ураган должен был превзойти всё мыслимое.
  В соответствии с замерами Уайетта, скорость ветра внутри урагана достигала 170 миль в час, что означало давление более ста футов на квадратный фут. Этого было достаточно, чтобы поднять в воздух человека и унести его в неизвестном направлении. Достаточно, чтобы, обрушившись на стены дома, завалить его, чтобы вырвать с корнем большое дерево, смести плодородный слой земли с полей, погубить плантацию, сравнять с землёй кварталы лачуг и хижин.
  Поэтому-то Уайетт и прислушивался к ветру с необычным интересом.
  Они сидели в окопе, уже полном воды. Стоки работали с полной нагрузкой и походили на струи воды из брандспойта, но воды в окопе не убывало. Вода неслась по всему склону глубокими потоками, размывавшими мягкую землю. Но Уайетт знал, что это скоро кончится – когда ветер ещё усилится, он поднимет эту воду с поверхности земли и превратит всё вокруг в мятущуюся водную пелену.
  Этот дождь, обрушивший на землю миллионы тонн воды, был главным двигателем урагана. Полмиллиона тонн на каждую квадратную милю пространства, над которым он двигался, высвобождали громадное количество тепла, порождавшего мощные круговые вихри. Это была гигантская – три мили в диаметре – турбина с почти непредставимой мощью.
  Мысли Костона были сосредоточены на другом. В первый раз в своей жизни он был по-настоящему напуган. В своей работе он имел дело в основном с людьми и появлялся в горячих точках планеты, чтобы отразить в репортажах студенческие волнения в больших городах, войну в джунглях, государственные перевороты и тому подобное. Природные катаклизмы были не по его части.
  Когда он попадал в беду, он всегда надеялся на себя, на то, что ему удастся придумать что-нибудь, кого-нибудь убедить или уговорить. Сейчас, в первый раз, он с тревогой осознавал, что никакие разговоры тут не помогут. Убедить в чём-либо ураган было так же бесполезно, как спорить с бенгальским тигром. Более того, тигра, на худой конец, можно было застрелить, а против урагана человек был абсолютно бессилен.
  Он с некоторым интересом слушал Уайетта на мысе Саррат, когда тот рассказывал об ураганах, но больше его всё-таки интересовал сам Уайетт, чем предмет его лекции. Теперь он жалел о том, что был тогда так рассеян. Он толкнул Уайетта локтем.
  – Сколько это будет продолжаться?
  Тёмная фигура Уайетта повернулась к нему, и он услышал у самого уха:
  – Что вы сказали?
  Он тоже приложил губы к уху Уайетта и громко повторил:
  – Сколько это будет продолжаться?
  – Около восьми часов, – прокричал Уайетт. – Потом у нас будет небольшая передышка.
  – А потом?
  – Ещё десять часов того же, только с другой стороны.
  Костон был потрясён размерами предстоящего мучительного испытания. Он думал, что всё закончится за три-четыре часа.
  – Хуже будет? – прокричал он.
  Уайетт ответил, как ему показалось, с холодным юмором:
  – Он, собственно, ещё не начинался.
  Костон ещё сильнее сжался в окопе, стараясь укрыть голову от разящих дождевых струй, и подумал в отчаянии:
  – Неужели может быть ещё хуже?
  Солнце скрылось, и непроглядная темень кругом освещалась только вспышками молний, сверкавших теперь всё чаще и чаще. Раскаты грома поглощались шумом падающей воды и рёвом ветра. Его скорость, как решил Уайетт, ещё больше возросла, хотя точно определить её без приборов было уже невозможно. Ясно было одно – она давно уже перевалила за крайний пункт шкалы Бофорта.
  Уайетт подумал о вопросе Костона – будет и хуже. Этот человек явно не имел никакого представления о силах природы. Если посреди этого урагана взорвать атомную бомбу, её энергия пропадёт – будет поглощена ураганом, куда более мощным катаклизмом. При этом Мейбл при всём его крутом нраве был ещё не всё, на что способна природа, – Уайетт знал, что были зафиксированы ещё более сильные скорости ветра, например, предельные скорости торнадо.
  Но торнадо невелики по размерам. Сравнивать их с ураганами всё равно, что сравнивать истребитель с бомбардировщиком. Истребитель быстрее, но бомбардировщик в целом куда мощнее. А ураган в бессчётное число раз мощнее любого торнадо, мощнее любой другой системы ветров на земле.
  Он вспомнил, что в 1953 году, когда он учился в Англии, в западной Атлантике возник исключительно опасный ураган. Он двинулся на север и чуть не вычерпал воды Северного моря так же, как сейчас Мейбл расправляется с заливом Сантего. Все дамбы в Голландии были сметены, и большая вода устремилась на равнины, принося разрушения, какие Европа не знала за много столетий.
  Доусон держал руки прижатыми к груди. Он промок до костей и начинал думать, что уже никогда не сможет просохнуть. Если бы он не любил спортивную рыбную ловлю, он решил бы уехать в какую-нибудь пустыню, где никогда не бывало подобных ветров, скажем, в Долину Смерти. Но он любил рыбную ловлю и воду и знал, что если выживет, обязательно вернётся сюда. С другой стороны, стоило ли вообще уезжать отсюда? Почему бы ему не поселиться на Сан-Фернандесе? Ничто не держало его в Нью-Йорке, и он мог свободно выбрать себе место жительства.
  Он усмехнулся при мысли о том, что даже в этом случае он будет выполнять программу, предписанную ему его секретарём Вайсманом, сильно преуспевшем в том, чтобы перекроить мантию Хемингуэя по доусоновской фигуре. Разве Хемингуэй не жил на Кубе? Ну его к чёрту! Он захотел остаться здесь и останется.
  К своему удивлению, он не чувствовал страха. Неожиданная твёрдость, которую он обнаружил в себе перед лицом Розо и его молодчиков, очищающее признание Уайетту что-то перевернули в нём, открыли в нём источник мужества, который до сих пор был задавлен или использовался с негодными целями. Сейчас он должен был быть напуганным, потому что он никогда не попадал в столь ужасные обстоятельства, но он не боялся, и сознание этого наполняло его неизведанной силой.
  Покрытый с ног до головы липкой глиной, он лежал в залитой водой дыре под хлещущими дождевыми струями и чувствовал себя почти счастливым.
  Ураган достиг своей высшей точки сразу после полуночи. Стоял ужасающий рёв, злобный рык чудовищной мощи, который один мог разорвать на куски мозг. Дождь уменьшился и превратился в водяной туман, несущийся параллельно земле со скоростью более ста миль в час и как и предвидел Уайетт, вода с поверхности земли тоже была взметена вверх яростным ветром.
  Молнии теперь били беспрерывно, освещая бледным светом гряду холмов, а однажды, когда Уайетт поднял глаза, он увидел вдали контуры гор Массива Всех Святых. Вот что устоит против урагана, так это они. Глубоко укоренённые в недра земли, они могли соперничать с ураганом в силе, и он должен был обломать свои зубы о них. Быть может, этот барьер укротит злобу урагана, и он продолжит свой путь через Карибское море лишь для того, чтобы умереть где-нибудь от полученной им раны. Может быть. Но Сан-Фернандесу от этого легче не станет.
  При свете очередной молнии Уайетт увидел, как какой-то громадный и плоский предмет, словно кружащаяся игральная карта, пронёсся над их головами. Он ударился о землю ярдах в пяти от их окопа и тут же вертикально вознёсся наверх. Что это было, он не знал.
  Они лежали в окопе, прижимаясь к жирной глине на дне, оглушённые сумасшедшими воплями бури, насквозь промокшие и дрожащие от холода, потрясённые происходившей вокруг них игрой невиданно мощных сил. Однажды Костон неловко поднял руку над головой, и её швырнуло вперёд с такой силой, что он испугался, не сломана ли она. Если бы удар пришёлся с другой стороны, несомненно, так бы и произошло.
  Даже Уайетт, который гораздо лучше других был подготовлен к восприятию урагана, был поражён его злобностью. Раньше, когда он проникал в самую сердцевину урагана, его сердце наполнялось гордостью – не за себя и свою храбрость, а за отвагу и искусство человека вообще, сумевшего создать средства, с помощью которых можно было оседлать ветер. Но столкнуться с ураганом напрямую, без дюралюминиевой обшивки самолёта, защищавшей слабое и уязвимое человеческое тело, было дело другое. Это был первый урок, с которым он непосредственно столкнулся на земле, и эта встреча, конечно, должна была обогатить его как метеоролога, если ему суждено было её пережить, в чём он отнюдь не был уверен.
  Постепенно они стали впадать в забытьё. Мозг не долго может подвергаться столь массированной атаке, он начинает принимать свои ответные меры. Многочасовой невероятный шум стал как бы неотъемлемой частью их окружения, и они перестали его слышать, тела расслабились, поскольку приток адреналина в кровь прекратился, и, ослабевшие от усталости, они погрузились в тяжёлую дремоту.
  Часа в три ночи слух Уайетта, даже в полусне настроенный на звучание урагана, отметил в нём некоторое изменение. Дождь прекратился совершенно, и только злой ветер продолжал свистеть поверх их голов. Но и он стал слабеть и словно колебаться. Чуть стихнув, он налетел с удвоенной силой, как будто сожалея о своей секундной слабости, но всё же постепенно скорость его падала.
  Оттерев грязь с часов, Уайетт посмотрел на светящийся циферблат. Было четыре часа ночи. По-прежнему было совершенно темно. Молнии били реже, и теперь были слышны раскаты грома, что означало падение скорости ветра. Уайетт пошевелился, разминая затёкшие члены, и осторожно высунул руку из окопа. Ветер ударил по ней, но не чрезмерно сильно, можно было сопротивляться ему. Он пришёл к заключению, что скорость ветра вернулась на шкалу Бофорта, была обыкновенная буря.
  Теперь мозг Уайетта работал в полную силу. «Надо узнать, что происходит по ту сторону гряды», – пришла в голову мысль. Он вновь попробовал силу ветра рукой и решил, что он уже не так опасен. Затем он повернулся, медленно вылез из окопа и стал ползти на животе по склону вверх. Ветер всё ещё был слишком силён, и противостоять ему на открытом пространстве было вовсе не то же самое, что лежать в окопе. Теперь он точно знал, что они остались в живых только потому, что зарылись в земле. Несмотря на ветер, он всё же двигался вперёд, гонимый желанием увидеть всё своими глазами. Чтобы проползти каких-то двадцать ярдов до вершины гряды, ему понадобилось пятнадцать минут. Благополучно преодолев их, он свалился в пулемётное гнездо, в котором стоял двухфутовый слой воды.
  Несколько минут он отдыхал в этом окопе, предназначенном для укрытия не только от ветра, но и от пулевого шквала, затем приподнял голову и стал вглядываться в темноту, приставив ладони рук к глазам. Вдруг в момент спада ветра он услышал звук, сильно похожий на плеск морских волн. Заморгав глазами, он с удвоенной силой вперился в темноту, и при свете очередной молнии перед ним предстало ужасное зрелище.
  Не более, чем в двухстах ярдах от него, бушевало море. Он заметил уродливо изогнутые волны, верхушки которых мял носившийся над водами ветер. Его порыв донёс до Уайетта водяную пыль, брызнувшую ему в лицо. Он облизал губы и почувствовал вкус соли.
  Сен-Пьер был целиком погребён в морской пучине.
  
  Глава 9
  I
  
  Когда появился первый серый свет утра, Джули разогнула затёкшие ноги. Она полусидела в неудобной позе, стараясь, чтобы на неё попадало возможно меньше воды, но всё равно сильно промокла. Ветер ослаб. Он теперь не выл так страшно, как ночью, не бросал внутрь пещеры массу воды, но мутный поток катился вниз по оврагу.
  Ночь была скверной. В маленькой пещере под скалой они были неплохо защищены от ветра, но от воды спасения не было. Она падала сверху тоненьким ручейком, быстро превращавшимся в мутный водопад, который разбивался прямо у их ног.
  По мере того, как росла скорость ветра, стена воды, словно занавесившая их пещеру, колебалась и дробилась, то окатывая близлежащие камни, то заливая внутренность их убежища. Это происходило раз по десять в час с ужасающей монотонностью.
  Они могли сидеть в пещере с вытянутыми ногами, и тогда вода лилась им на ноги, и возникала опасность ушибов и ран от несущихся с потоком камней и веток, или с поджатыми, и тогда ноги быстро затекали. Приходилось постоянно менять позы, и скоро все трое промокли насквозь. Вода, к счастью, не была слишком холодной, и Джули не без отчаянного юмора подумала о том, что она теперь отмоется на всю жизнь и мысль о душе в ванной комнате будет внушать ей отвращение.
  Сначала они охотно переговаривались друг с другом. Ром помог Росторну, и он чувствовал себя лучше.
  – Мы, конечно, намокнем, но, я думаю, эта скала сзади защитит нас, – сказал он.
  – А она устоит против ветра? – нервно спросила миссис Вормингтон.
  – Не сомневаюсь. По-моему, это скальный выступ. – Он посмотрел на падающую сверху воду. – И там хороший сток для воды. Она не будет заливаться внутрь. Так что нам нужно просто сидеть здесь и ждать, когда всё кончится.
  Джули, прислушиваясь к усиливающемуся ветру, сказала:
  – Такое впечатление, что он хочет поднять на воздух весь остров.
  Росторн усмехнулся.
  – Этого не произошло в 1910 году. Надеюсь, не произойдёт и сейчас.
  – Сколько воды! – воскликнула Джули, поджимая под себя ноги. – Интересно, как все эти люди смогли покинуть Сен-Пьер прямо во время сражения.
  – Я подозреваю, что Фавель имеет к этому отношение, – задумчиво сказал Росторн. – Иначе не может быть, ведь все они сейчас находятся за линией фронта на его стороне.
  – Как вы думаете, Уайетт сказал ему об урагане?
  – Надеюсь, что да. Это значит, что молодой человек жив. А может, у Фавеля были другие источники информации, например, с базы.
  – Да, – односложно ответила она и погрузилась в молчание.
  Дождь усилился, и вода теперь падала со скалы, как река. Ветер тоже неустанно крепчал, и его порывы швыряли внутрь их углубления столько воды, что, казалось, она вот-вот зальёт их. Судорожно глотая ртами воздух, они цеплялись за мокрые камни, боясь быть просто смытыми вниз. Миссис Вормингтон была страшно напугана и всё время порывалась идти куда-то в поисках более безопасного места. Джули с трудом удавалось её удерживать от этого.
  Росторн чувствовал себя плохо. События последних двух дней сказались на нём, и его сердце, не очень хорошо работавшее и в нормальных обстоятельствах, начало сдавать. Он знал, что сейчас он не смог бы продолжать их путь, и был рад, что им удалось найти хоть какое-то прибежище. Его мысли обратились к Джули. «Хорошая девушка, – думал он. – Сильная, крепкая, не боится риска, когда это необходимо». Он догадывался о её чувстве к Уайетту и надеялся, что им обоим удастся пережить эту ужасную ночь, они встретятся и всё войдёт в нормальную колею. Хотя после таких испытаний они будут другими людьми. Изменится их отношение к миру и, в особенности, друг к другу.
  Что касается этой треклятой миссис Вормингтон, то её судьба была ему безразлична, и он нисколько не сожалел бы, если бы её унёс с собой поток. Они бы тогда избавились от вампира, высасывающего их силы. Тут на него обрушилась очередная стена воды, дыхание его сбилось, и все мысли, кроме одной – о том, что надо выжить, вылетели у него из головы.
  Так тянулась ночь, тянулся этот многочасовой кошмар, состоящий из налётов злобного ветра и ударов воды. Но к утру ветер чуть поутих, в пещере стало меньше воды, и Джули, вытягивая ноги, подумала, что, может быть, они не погибнут. Она сказала об этом Росторну, и он согласился.
  – Да, ветер стал тише. Всё будет в порядке.
  – Господи, как хочется выбраться отсюда. Не знаю, правда, смогу ли теперь встать на ноги. Мне кажется, что я разучилась ходить.
  – Мы что, выходим? – спросила миссис Вормингтон, оживившись в первый раз за долгое время.
  – Нет пока. Надо подождать, когда совсем рассветёт и ветер утихнет.
  – Да, – сказал Росторн, выглядывая из пещеры. – По-моему, мы там легко утонем, особенно в темноте.
  И они продолжали сидеть в их тесном убежище до тех пор, пока в сером свете не обозначились склоны оврага. Тогда они вышли из пещеры – сначала через водяной занавес проскочила Джули, затем миссис Вормингтон, и, наконец, Росторн, двигавшийся медленно и с трудом, словно его конечности одеревенели. Волосы Джули развевались в воздушной струе, свистевшей вдоль оврага, по любым меркам ветер был сильнейший, но всё же это был не ураган.
  – Моя туфля! – вдруг раздался крик миссис Вормингтон. – Я потеряла туфлю.
  Но было уже поздно. Туфля, соскользнувшая с её ноги после неловкого движения, унеслась вместе с водным потоком, бежавшим по дну оврага.
  – Не расстраивайтесь, – стала утешать её Джули. – Нам теперь, вероятно, недолго идти.
  – Интересно, что же всё-таки происходит там внизу, – сказал Росторн. – Хорошо бы это выяснить прежде, чем спускаться.
  – Если мы вскарабкаемся вон по тому склону, мы сможем разглядеть долину, – сказала Джули. – Пойдёмте.
  Вылезть из оврага оказалось не таким простым делом, потому что земля превратилась в жидкую и скользкую глину. С большим трудом, постоянно скользя и падая, они карабкались наверх, хватаясь для опоры за кусты и пучки травы, зная, что они надёжны – всё, что слабо держалось в земле, было смыто водяными потоками. Многие деревья были целиком вырваны из земли, у других обнажились корни, и на многих были видны белые раны, там, где от стволов были отщеплены ветви. Листва с них была почти полностью сорвана.
  Наконец, они выбрались наверх, и Росторн, бросив взгляд вниз, воскликнул:
  – Боже мой! Посмотрите на Негрито!
  Всё дно долины было покрыто свинцово сверкавшей водой. Негрито вобрало в себя все потоки, сходившие со склонов гор, и они встретились с водой, поднявшейся от устья, от залива Сантего. Река вышла из берегов, затопляя плантации и дороги, разрушая мосты и строения.
  Миссис Вормингтон спросила с побелевшим лицом:
  – Там кто-нибудь остался в живых?
  – Люди, которых мы видели, поднимались по склонам вверх, – сказал Росторн. – Я полагаю, что наводнение не настигло их.
  – Давайте спустимся, – предложила Джули.
  – Нет! – отрезал Росторн. – Я думаю, что мы ещё не распрощались с ураганом.
  – Что за чепуха! – заявила миссис Вормингтон. – Ветер стихает. Разумеется, он уже прошёл.
  – Вы ничего не понимаете, – сказал Росторн. – Мы сейчас находимся в центре урагана, и нам предстоит ещё испытать его вторую половину.
  – Вы хотите сказать, что мы должны пройти через это снова? – обеспокоенно спросила Джули.
  – Боюсь, что да.
  – Но вы в этом не уверены, не уверены, не правда ли? – спросила миссис Вормингтон.
  – Я думаю, нам не следует испытывать судьбу. Многое зависит от того, какая часть урагана накрыла нас. Я-то думаю, что мы сейчас как раз в его центре, в зрачке, как говорят. И значит, нас ждёт повторная буря. Впрочем, я ведь не специалист в этом вопросе. Если бы с нами был Уайетт, он сказал бы нам всё точно.
  – Но его нет с нами, – сказала миссис Вормингтон. – Он умудрился сам себя засадить в тюрьму. – Она проковыляла несколько шагов ближе к началу склона и посмотрела вниз. – Там какие-то люди, они двигаются.
  Росторн и Джули подошли к ней и увидели, что в нижней части склона действительно копошилось множество людей.
  – Я спускаюсь вниз, – неожиданно заявила миссис Вормингтон, – мне надоело быть у вас козлом отпущения. Кроме того, я голодна.
  – Не глупите, – сказала Джули, – мистер Росторн лучше вас понимает ситуацию. Здесь безопаснее.
  – Я ухожу, – повторила миссис Вормингтон, – и вы меня не остановите. – Её подбородок упрямо поднялся вверх. – То, что вы говорите об ещё одном урагане, – чепуха. Так не бывает. А внизу я смогу поесть. Я умираю от голода. – Она отступила от пытавшейся её задержать Джули. – И вы постоянно шпыняете меня, вините меня во всём, что произошло, я знаю. Помыкаете мной, бьёте меня. Недостойно так обращаться с пожилой женщиной. Нет, я ухожу к тем людям. – И она начала спускаться по склону нелепой ковыляющей походкой.
  Джули было бросилась за ней, но Росторн остановил её.
  – Да оставьте её. Она нам и так много крови попортила. Пусть уходит, я даже рад этому.
  Джули остановилась и вернулась к Росторну.
  – С ней ничего не случится, как вы думаете?
  – А мне наплевать, – устало проговорил Росторн. – Я не считаю нужным рисковать своей жизнью ради того, чтобы спасти её душу. Мы сделали для неё всё, что смогли. Хватит. – Он сел на камень и обхватил голову руками.
  Джули наклонилась над ним.
  – Вам нехорошо?
  Он поднял голову и слабо улыбнулся.
  – Ничего, ничего, моя дорогая. Со мной всё в порядке. Только вот возраст… В мои годы вот так сидеть в мокрой одежде не слишком полезно. – Он посмотрел в ту сторону, куда ушла миссис Вормингтон. – Она уже скрылась из виду. Кстати, она пошла не туда, куда надо.
  – То есть?
  Росторн улыбнулся и махнул рукой в сторону Сен-Пьера.
  – Дорога на Сен-Мишель вон там. Она выходит из города, поднимается на склон долины Негрито, затем резко сворачивает к прибрежной дороге. Если бы мы уходили отсюда, я бы предложил этот путь. Мне кажется, что дорога не затоплена.
  – Но вы сказали, что мы пока не уходим.
  – Да. Я боюсь, что ураган повторится. Мы нашли хорошее место, и нам не стоит его покидать до тех пор, пока мы не убедимся в том, что опасность позади. Если через три-четыре часа ничего не произойдёт, мы рискнём.
  – Хорошо, – согласилась Джули. – Остаёмся.
  Она подошла к краю оврага и посмотрела вниз на струю, перекатывающуюся через скалу и, словно водяной занавес, скрывающую их пещеру. Засмеявшись, она повернулась к Росторну.
  – В конце концов, то, что эта старая каналья покинула нас, не плохо. У нас будет больше места.
  
  II
  
  Уайетт стоял на вершине гряды и продолжал смотреть в сторону Сен-Пьера. Вода постепенно убывала, и с тех пор, как он при свете молнии увидел страшную картину наводнения, половина города обнажилась. Мощная волна цунами произвела в нём громадные разрушения. Дома под склоном, откуда всего несколько часов назад началась атака правительственных войск, были уничтожены полностью, так же, как и кварталы лачуг подальше. Лишь центр города, состоящий из добротно построенных старых зданий и современных железобетонных конструкций, выдержал напор стихии.
  Вдали, на мысе Саррат, исчезла радарная вышка, срезанная ветром, как колос серпом. О самой базе сказать что-либо было трудно, единственное, что заметил Уайетт, – водное пространство там, где его не должно было быть.
  Никаких признаков правительственной армии видно не было, в разрушенном городе не наблюдалось никакого движения.
  Подошли Костон и Доусон.
  – Ну и ну, – сказал Костон, выразительно выдохнув. – Как хорошо, что население удалось эвакуировать. – Он вытащил зажигалку и пачку с раскисшими сигаретами. – Я горжусь тем, что всегда готовлю себя ко всяким неожиданностям. Вот моя зажигалка – полностью защищена от воды и работает в любых условиях. – Он щёлкнул ею, и возник маленький ровный огонёк. – Но сигареты! Всё к чёрту!
  Доусон посмотрел на огонёк.
  – Мы что, в центре урагана? – спросил он.
  Уайетт кивнул.
  – Прямо в его зрачке. Где-то через час мы опять будем в воде. Я не думаю, что дождь будет сильнее, если, конечно, Мейбл не придёт в голову остановиться на месте. Такое бывает с ураганами.
  – Не добивайте нас. С нас довольно и того, что всё опять повторится.
  Доусон забинтованной рукой неловко потёр своё ухо.
  – Пронзительно болит, – сказал он.
  – Интересно. У меня тоже, – подтвердил Костон.
  – Это из-за низкого давления. Зажмите нос и дуньте через него. – Он кивнул в сторону города. – Сейчас низкое давление держит там эти воды.
  Пока Костон и Доусон производили носами хрюкающие звуки, Уайетт смотрел на небо. Оно было закрыто облаками, но какова была толщина их слоя, он сказать не мог. Он слышал, что иногда в зрачке урагана можно видеть голубое небо, он сам такого опыта не имел и никогда не встречался с кем-либо, кто имел, так что теперь он был склонен отнести эти сведения на счёт неизбежно складывающихся вокруг погодных явлений. Он пощупал рукав рубашки и обнаружил, что она почти высохла.
  – Низкое давление, – сказал он. – И низкая влажность. Всё быстро высыхает. Посмотрите сюда. – Он показал на землю, от которой начал идти пар.
  Костон увидел, как по склону вниз двинулась группа людей.
  – Вы уверены в том, что Фавелю известно о повторении урагана? – спросил он Уайетта. – Эти ребята могут оказаться в опасности, если вовремя не вернутся.
  – Фавель знает об этом. Мы с ним обсуждали этот вопрос. Давайте сходим к нему. Где его штаб?
  – Там, по дороге. Недалеко. – Костон ухмыльнулся. – А мы готовы к визиту? Как мы выглядим?
  Уайетт посмотрел на себя и на своих друзей. Все они были с ног до головы покрыты высыхающей грязью.
  – Сомневаюсь, что Фавель выглядит лучше, чем мы, – сказал он. – Пошли.
  Они направились в сторону своего окопа, и когда обходили его, Костон вдруг резко остановился.
  – Что это? Посмотрите. Боже! – выдохнул он.
  В соседнем окопчике лежало тело человека. Рука была неестественно откинута назад. Её цвет, вместо коричневого, был грязно-серым, словно она была обескровлена.
  Но самым страшным в этом теле было отсутствие головы.
  – Я, кажется, догадываюсь, что произошло, – сказал Уайетт сумрачно. – Ветер принёс и нам какой-то предмет. Я думаю, это был лист кровельного железа. Он приземлился буквально на секунду неподалёку от нас. Затем полетел дальше.
  – А где же голова? – в ужасе спросил Доусон.
  – Она улетела вместе с ветром.
  Доусону чуть не стало плохо, и он быстро отошёл. Костон произнёс, слегка запинаясь:
  – Это… могло случиться… с любым… из нас.
  – Могло, – согласился Уайетт. – Но не случилось. Пошли.
  Его чувства были словно заморожены. Даже жуткое зрелище безголового трупа не подействовало на него. Он уже насмотрелся на смерть – на его глазах убивали людей, разрывали на куски взрывы. Да что там! Он сам убил человека. Конечно, Розо, как никто другой, заслуживал этого, но Уайетту, воспитанному совершенно иначе, трудно было с этим смириться. И что значила гибель одного человека в сравнении с гибелью целой армии!
  Штаб Фавеля представлял собой группу блиндажей, вырытых в земле. Вокруг всё было в движении, исходившем от центра, в котором находился невозмутимый Фавель.
  Уайетта сразу не допустили к нему, но он не огорчился. Он теперь хорошо знал Фавеля и понимал, что тот раньше или позже сам позовёт его. Поэтому они с Доусоном неторопливо бродили в стороне от штабных окопов, наблюдая за тем, как из них выскакивали люди и отправлялись вверх по долине Негрито. Уайетт надеялся, что Фавель знал, что делает.
  Костон куда-то исчез, видимо, занялся своей работой, хотя, что ещё новенького мог он подкинуть своим жаждущим сенсаций читателям, Уайетт не представлял. Доусон был в нетерпении.
  – Ну, что мы здесь околачиваемся? – ворчал он. – Лучше бы сидели в своей норе.
  – Я не хочу, чтобы Фавель сейчас допустил ошибку, – сказал Уайетт. – Я пока не уйду отсюда. Вы можете идти, если хотите, встретимся позже.
  Доусон пожал плечами.
  – Не всё ли равно, где находиться. Я пойду с вами.
  Спустя некоторое время к ним подошёл высокий негр, и Уайетт с удивлением узнал в нём Мэннинга, дочерна замызганного грязью.
  – Джулио хочет вас видеть. – Он криво усмехнулся. – Вы здорово угадали с этим ураганом.
  – Он ещё не прошёл, – сухо заметил Уайетт.
  – Мы знаем. Джулио сейчас старается изо всех сил, чтобы организовать более действенную защиту. Он хочет поговорить с вами об этом. После того, как повидаетесь с ним, я вас покормлю. Больше еды до окончания этого чёртова урагана не будет.
  Фавель встретил Уайетта с той же полуулыбкой на лице. Удивительно, но он нашёл время переодеться в чистую рубашку и умыться, хотя его штаны были перепачканы глиной.
  – Вы точно предсказали и описали ваш ураган, мистер Уайетт. Он был ужасен в полном соответствии с вашим прогнозом.
  – Он ещё остаётся таковым, – заметил Уайетт. – Что будет с теми людьми, которых вы посылаете вверх по Негрито?
  Фавель махнул рукой.
  – Рассчитанный риск. Мне всегда приходится принимать именно такие решения. Давайте взглянем на карту.
  Это была та же карта, на которой Уайетт обозначил карандашом безопасные районы в долине Негрито. Она была влажной и запачканной глиной, след карандаша на ней расплылся и местами сошёл на нет. Фавель сказал:
  – Я заранее назначил посланцев, которые во время передышки должны спуститься по долине сюда и сказать мне, как там обстоят дела. За последние полчаса я получил ряд сообщений – не так много, как мне хотелось бы, но всё же. Общая картина мне в целом ясна. – Он провёл рукой над картой. – Вы были правы, предположив, что людей следует увести со дна долины. Она действительно затоплена примерно до этих пор. – Он черкнул по карте карандашом. – Это около восьми миль. Негрито вышла из берегов, и вода продолжает прибывать с гор и по руслу Малой Негрито. Мосты снесены, дороги затоплены.
  – Картина кошмарная, – сказал Уайетт.
  – Да, – согласился Фавель. – Но вот эта дорога, ведущая к дороге на Сен-Мишель, сильно не пострадала. По существу, это единственная сохранившаяся дорога в город и из него. Видите, она идёт довольно высоко по склону. Местами она завалена деревьями, но мои люди сейчас расчищают завалы и укрепляют мосты. Другие поправляют окопы, делают новые и когда закончат с этим, тоже выйдут на дорогу, чтобы помочь в ремонте мостов. – Уайетт кивнул. Всё звучало разумно. – Теперь скажите мне, мистер Уайетт, в течение какого времени Сен-Пьер будет затоплен.
  Уайетт посмотрел на карту.
  – Это что за линия?
  – Это крайняя граница наводнения, насколько мы можем судить.
  – Так. Она идёт по контуру двадцатифутовой отметки. Продолжим её. Что же мы имеем? Она отсекает половину города, большую часть мыса Саррат, все низины вот здесь, включая аэродром. Весь этот район сейчас под водой, и она не уходит из-за низкого давления. После того, как Мейбл пройдёт, всё быстро придёт в нормальное состояние.
  – Значит, после урагана мы сразу же сможем вернуться в Сен-Пьер?
  – Да, ничто вам не помешает.
  – А наводнение в долине Негрито? Как долго оно продлится?
  Уайетт был в нерешительности.
  – Тут дело другое. Вода в ней наполняется со стороны устья, да ещё всё время идёт с гор. Боюсь, что с этим дело долгое, но насколько, я точно сказать не могу.
  – Я тоже так думаю, – сказал Фавель. – По-моему, тут вода схлынет не раньше, чем через неделю. – Он провёл пальцем по карте. – Я послал одну из своих частей по этой дороге. Они должны окопаться на склоне гряды и, как только кончится ураган, часть из них спустится вниз и направит гражданское население к Сен-Мишель. Другая часть сразу же двинется к Сен-Мишель. На побережье есть ещё населённые пункты, и там надо взять медикаменты, одеяла, одежду для людей. Конечно, это довольно рискованная операция, но она позволит сэкономить часа два, а за это время многих можно спасти.
  – Американцы вернутся, – сказал Уайетт. – Они помогут. Я уверен, что они уже сейчас в Майами разрабатывают план спасательных и восстановительных работ.
  – Надеюсь, – сказал Фавель. – Как вы думаете, аэродром будет пригоден для посадки самолётов?
  – Трудно сказать. Я полагаю, что ваш аэродром можно сбросить со счётов, а с аэродромом на базе, вероятно, всё будет в порядке. Он построен с запасом прочности.
  – Это я выясню сразу после урагана, – сказал Фавель. – Благодарю вас, мистер Уайетт. Вы чрезвычайно много сделали для нас. Сколько осталось времени до второго урагана?
  Уайетт посмотрел на небо, затем на часы.
  – Меньше часа. Скажем, сорок пять минут. Потом уже начнётся приличный ветер. Но, я думаю, уже не будет такого дождя.
  – Благословение Божие, – улыбнулся Фавель.
  Уайетт отошёл, и тут же Мэннинг сунул ему в руку открытую банку консервов.
  – Поешьте, пока есть возможность.
  – Спасибо. – Уайетт посмотрел кругом. – Что-то я не вижу вашего приятеля Фуллера.
  Лицо Мэннинга омрачилось.
  – Он погиб, – сказал он тихо. – Его ранило во время атаки, и во время урагана он умер.
  Уайетт не знал, как ему отреагировать на это. Сказать, что он сожалеет, было как-то нелепо, и он не сказал ничего.
  – Он был хорошим парнем, – продолжал Мэннинг. – Не скажу, что у него мозги хорошо работали, но в трудных ситуациях на него можно было положиться. Можно сказать, что это я убил его. Я его втравил в это дело.
  – Каким образом? – спросил Уайетт.
  – Мы были в Конго, – стал рассказывать Мэннинг. – Мы оба работали у Чомбе. Наёмниками. Когда мы почти отработали своё, мне подвернулась возможность заработать здесь. Я пригласил Фуллера в компанию. Он сразу согласился, условия были больно заманчивыми. – Он помолчал. – Кому это нужно, когда ты мёртв? Но таковы условия игры.
  – А что вы теперь собираетесь делать?
  – Здесь дело идёт к концу. Джулио попросил меня остаться, но я не думаю, что он действительно этого хочет. Зачем ему здесь белый? Он сам тут будет разбираться со своими. А я слышал, что кое-какая работёнка есть в Йемене. Подамся туда, наверное.
  – Господи, вы бы могли найти более безопасный способ зарабатывать деньги! – воскликнул Уайетт.
  Мэннинг сказал мягко:
  – Вы меня, я вижу, как следует не поняли. Конечно, мне платят за то, что я сражаюсь, всем солдатам платят. Но я выбираю, за кого мне сражаться. Вы что думаете, что я стал бы это делать ради Серрюрье?
  Уайетт хотел извиниться, но, к его облегчению, появился Доусон и взволнованно сообщил:
  – Эй, Дейв, есть кое-что интересное для вас. Один парень – ну, из тех, кто пришёл с Негрито, – говорит, что там какая-то американка. Так я его понял во всяком случае. Что у них тут за язык, чёрт возьми!
  Уайетт резко повернулся.
  – Где этот парень?
  – Вон, только что кончил говорить с Фавелем.
  Уайетт ринулся к указанному Доусоном человеку и схватил его за руку.
  – Это вы видели американскую женщину на Негрито? – выпалил он на местном наречии.
  Человек повернул к Уайетту измождённое лицо и покачал головой.
  – Нет, мне говорили. Я её не видел.
  – Где это было?
  – За дорогой на Сен-Мишель, ниже по долине.
  Уайетт не отставал от него.
  – Можешь показать на карте?
  Солдат устало кивнул и покорно пошёл за Уайеттом. Склонившись над картой, он ткнул в неё свой чёрный палец.
  – Примерно здесь.
  Сердце Уайетта упало. Джули не могла оказаться так далеко в долине Негрито. Они же двинулись по прибрежной дороге. Он забросал солдата вопросами:
  – А женщина молодая? Какого цвета волосы? Высокая?
  Тот тупо смотрел на Уайетта и молча моргал глазами. Доусон вмешался.
  – Послушайте, Уайетт. Этот малый измотан, он еле стоит на ногах, – он протянул солдату бутылку. – Давай, паренёк, тяпни. Это разбудит тебя.
  Пока солдат пил прямо из горлышка бутылки ром, Доусон изучал карту.
  – Если верно, что этот малый пришёл оттуда, как он говорит, то он проделал чертовски длинный путь в рекордное время, – заметил Доусон.
  – Нет, это не Джули, – сказал Уайетт потерянно. – В той записке в «Империале» было сказано, что они собираются выйти на прибрежную дорогу.
  – Может, им не удалось, – сказал Доусон. – Не забывайте, что кругом шла война. – Он посмотрел на карту. – А если они выбрались на ту дорогу, то им грозило оказаться в окружении войск Рокамбо. Если Росторн имел хоть каплю соображения, он их должен был вывести оттуда. Посмотрите, Дейв. Если в они пошли от дороги прямо в сторону холмов, они могли бы добраться до Негрито. Это, конечно, тяжёлый путь, но он преодолим.
  Уайетт ещё раз расспросил солдата, но результат был тот же. Выходило, что ничего определённого тот сообщить не мог. Неясно было даже, была ли женщина американкой, для этих людей все белые американцы. Он мрачно сказал:
  – Это может быть кто угодно, но я не хочу раздумывать. Я отправлюсь туда.
  – Эй, подождите! – обеспокоенно воскликнул Доусон, пытаясь своими забинтованными руками задержать Уайетта, но тот уже побежал по дороге.
  Подошёл Мэннинг.
  – В чём дело?
  Доусон был вне себя от негодования.
  – Через полчаса над нами разверзнутся хляби небесные, а этот упрямый тип собрался на Негрито, он думает, что там его девчонка.
  – Эта Марлоу?
  – Ну да. Ладно, увидимся, я должен как-то задержать этого безумного идиота. – И он бросился вдогонку за Уайеттом. Мэннинг тоже побежал, им удалось догнать его, и Мэннинг сказал:
  – Я, конечно, дурак, что помогаю вам, но вы можете добраться туда быстрее. Пошли со мной.
  Уайетт резко остановился. Он посмотрел на Мэннинга с подозрением, но пошёл за ним. Мэннинг подвёл их к каменному сооружению.
  – Здесь я пересидел ураган, – сказал он. – Тут внутри мой лендровер. Можете взять его.
  Уайетт вошёл внутрь, а Доусон спросил:
  – Что это такое?
  – Старый пушечный каземат, ему, наверное, лет триста. В старину он был частью местных фортификационных линий. Фавель отказался прийти сюда – он сказал, что будет со всеми. Но у меня на руках был Фуллер.
  Раздалось ворчание мотора, и лендровер задом выехал из укрепления. Доусон вскочил в него, и Уайетт сказал:
  – А вам-то зачем ехать со мной?
  Доусон осклабился.
  – Я тоже ненормальный, чёрт возьми. Пригляжу за вами. Чтобы вас потом в целости и сохранности доставить в сумасшедший дом.
  Уайетт пожал плечами и с силой двинул вперёд рычаг передач.
  – Эй, постарайтесь не согнуть его, – крикнул Мэннинг. – Это моя машина, не казённая.
  Лендровер проревел мимо него, крутя колёсами по жидкой грязи, и Мэннинг, махнув рукой, некоторое время стоял, задумчиво глядя ему вслед. Затем повернулся и отправился в штаб к Фавелю.
  Когда они выбрались на дорогу, ехать стало легче. Доусон спросил:
  – Куда мы, собственно говоря, направляемся?
  Нажимая на акселератор прыгавшей по ухабам машины, Уайетт ответил:
  – Поднимемся выше, насколько возможно. Туда, где эта дорога сворачивает к дороге на Сен-Мишель. – Это было место, где они с Джули любовались природой и пили мягкий плантаторский пунш. – Надеюсь, что мосты целы.
  – Это далеко? – спросил Доусон, стараясь не потерять равновесие на крутом повороте.
  – Мы доберёмся туда за полчаса, если будем ехать быстро. Фавель сказал, что дорога перегорожена упавшими деревьями, но он приказал убрать их.
  Дорога стала подниматься вверх. Доусон посмотрел налево.
  – Река выглядит, как море, вся долина под водой, – заметил он.
  – К сожалению, это солёная вода. Или подсоленная. Всё равно для земледелия это плохо. – Он даже не посмотрел вбок, целиком сосредоточившись на управлении машиной. Он гнал её быстро, слишком быстро для такой дороги, почти не снижая скорости даже на крутых поворотах. Он полагал, что вряд ли кто-то попадётся навстречу, и хотя такую возможность совсем исключить было нельзя, он предпочитал рисковать.
  Доусон вертелся на своём сидении и бросал встревоженные взгляды назад. Что происходило на морс, он не видел, но горизонт вдали закипал тучами, в чёрных клубах которых сверкали молнии. Он посмотрел на напряжённое лицо Уайетта, затем вперёд – на мокрую дорогу, вьющуюся по южному склону долины Негрито.
  Плантации по обе стороны дороги были уничтожены. Банановые стволы лежали на земле, вмятые в грязь, и лишь кое-где они сиротливо стояли, шелестя ободранными листьями, словно побитыми в сражении флагами. Но и они должны были скоро погибнуть во второй волне Урагана. Сахарный тростник был выносливее. Его стебли держались прямо, стуча друг о друга в усиливающемся ветре, но листья с них были сорваны, и они были обречены.
  Они сделали ещё один поворот и чуть не врезались в группу людей, шедших по дороге. Уайетт, выругавшись, резко затормозил. Солдаты помахали им руками, и Доусон в ответ тоже махнул рукой. «Они должны где-нибудь спрятаться, – подумал он. – Сейчас было не время находиться на открытой дороге».
  Вскоре они подъехали к первому мосту через ручей который в обычное время был почти незаметен, но сейчас превратился в бушующий поток, водопадом низвергавшийся по другую сторону дороги. На мосту стояли военные, с удивлением смотревшие на приближавшийся лендровер. Уайетт рукой показал им, что будет переезжать через мост. Сержант пожал плечами и отошёл в сторону. Уайетт въехал на мост.
  Доусон посмотрел вниз, и у него перехватило дыхание. Вода неслась прямо под мостом и колотила снизу в его брёвна с такой яростью, что он весь сотрясался и, казалось, готов был вот-вот рухнуть. Слева был обрыв глубиной не меньше ста футов, и Доусон не любивший высоты, поспешил закрыть глаза. Открыл он их, когда лендровер оказался по другую сторону моста, и Уайетт сбросил скорость, чтобы вновь ползти вверх по дороге.
  Каждую минуту Уайетт бросал взгляд на небо. Облака сгущались, и он знал, что сильный ветер уже не за горами.
  – Мы успеем добраться доверху вовремя, – сказал он.
  – А потом что?
  – А потом мы найдём укрытие, – за грядой. Там, кстати, должна расположиться одна из частей Фавеля.
  – Зачем она там? По-моему, глупо было её посылать туда?
  – Это вопрос организации дела. Гражданское население, которое сосредоточилось на склонах долины Негрито, – недисциплинированное стадо. После урагана они все будут в панике. Тут-то и понадобится хорошо организованная группа людей, которые смогут навести порядок, предотвращая массовый психоз.
  Они миновали второй мост, каменный, сохранившийся совершенно невредимым. Через несколько миль от него дорога оказалась затопленной. Сначала стекавшая на дорогу со склона вода была мелкой, но скоро дошла до глубины шести дюймов, и вести машину стало трудно.
  – Чёрт! – выругался Уайетт. – Фавель утверждал, что дорога нигде не затоплена.
  Они добрались до следующего моста, на котором находился взвод солдат.
  – Что случилось? – спросил Уайетт сержанта.
  – Тут в овраге произошёл оползень, – ответил тот.
  – Мост не пострадал?
  – Боюсь, что пострадал. Ехать по нему нельзя.
  – Чёрт с ним! – воскликнул Уайетт, включая передачу. – Я еду.
  – Эй! – сказал Доусон, напряжённо глядя вперёд. – По-моему, мост действительно никуда не годится. Он явно сошёл с опор.
  Уайетт медленно подъехал к мосту и, остановившись, высунул голову из бокового окна. Ходовая часть моста заметно накренилась, а на опорных балках были видны свежие трещины и изломы. Жмурясь от сильного ветра, Уайетт с минуту смотрел на эту картину, затем откинулся на спинку сидения и сказал, искоса глядя на Доусона:
  – Ну что, попробуем?
  – Вы сказали, что до верха недалеко.
  – Машина нам там понадобится. Вы вылезайте и идите пешком, а я рискну.
  – Сумасшедший! – бросил Доусон. – Ладно, давайте.
  Лендровер въехал на мост и, накренившись, медленно пополз по нему. Раздался зловещий длительный треск, и всё тело моста содрогнулось. Уайетт продолжал вести машину с той же скоростью, хотя крен теперь увеличился. Он перевёл дыхание, когда передние колёса коснулись земли и надавил на акселератор. Задние колёса взвыли, машину мотнуло, и в тот момент, когда она, взревев, вылетела на дорогу, сзади раздался оглушительный грохот. Обернувшись назад, Доусон увидел, что там, где был мост, образовалась дыра, и услышал шедшие из горловины внизу треск и хруст перемалываемого дерева. Стирая капли пота со лба, он сказал:
  – Фавель будет недоволен. Вы обрушили мост.
  – Он всё равно долго не продержался бы, – сказал Уайетт. Лицо его было бледно. – Нам осталось ехать недолго.
  
  III
  
  После невероятной тишины ветер опять стал набирать силу, и Джули сказала:
  – Вы были правы. Ураган возвращается.
  – Боюсь, что да, – согласился Росторн. – Жаль.
  Джули сморщила нос.
  – Только я начала высыхать – на тебе. Опять придётся сидеть под этим проклятым водопадом.
  – По крайней мере, у нас есть кое-какая защита, – усталым голосом сказал Росторн.
  Во время передышки, которую им дал ураган, было так тихо, что снизу до них доносился неясный шум голосов множества людей, а часто и отдельные звуки. Долго и пронзительно кричала какая-то женщина, потом её вопли внезапно и резко прекратились. Джули и Росторн переглянулись, но ничего не сказали друг другу.
  Они ожидали, что люди начнут подниматься вверх по склону, но никого не было видно.
  – Местные люди знают, что такое ураган, – заметил Росторн. – Они ждут его повторения.
  – Интересно, как там война? – спросила Джули.
  – Война? – Росторн усмехнулся. – Никакой войны уже нет. Разве Уайетт не говорил вам о том, что случится с Сен-Пьером во время урагана?
  – Он говорил, что будет наводнение.
  – Наводнение! Это слишком слабо сказано. Если сражающиеся войска были в Сен-Пьере, когда ударил ураган, то теперь их там нет – ни правительственной армии, ни мятежной. Всё. Конфликт разрешился очень просто. Какие-то жалкие остатки войск, может, и сохранились, но это не имеет значения. Война окончена.
  Джули посмотрела сквозь безлистные сучья деревьев на серое небо. Она надеялась, что Уайетту удалось вовремя покинуть город. Может быть, он был где-то внизу на склонах долины Негрито.
  – А что с базой? – спросила она.
  Росторн сокрушённо покачал головой.
  – То же самое. Уайетт рассчитал силу волны, и она должна была целиком поглотить мыс Саррат. Но командующий Брукс мог принять правильное решение и эвакуировать базу. Он неглупый человек.
  – Дейв пытался ему внушить мысль об опасности, но он не стал его слушать. Он предпочёл следовать советам этого дурака Шеллинга. И вообще он типичный упрямый вояка, этакий морской волк – «Мне плевать на торпеды!», «Мне плевать на ураган!» – Сомневаюсь, что он эвакуировал базу.
  – У меня сложилось другое впечатление о Бруксе, – возразил Росторн. – Я знал его неплохо. Он должен был принять трудное решение, но я уверен, что он всё-таки сделал то, что надо.
  Джули вновь с тоской посмотрела наверх, на высокое дерево, стоявшее на краю оврага, ветви которого уже напрягались под порывами ветра. Пора было вновь отправляться в убежище. Она сознавала, что думать о судьбе Уайетта было бесполезно, что она могла сделать? Сейчас важнее было заботиться о том, кто был рядом с ней.
  Росторн выглядел очень плохо. Он тяжело дышал и с трудом говорил. Лицо его утратило живость, и кожа на нём приобрела нездоровый пергаментный оттенок. Глаза ввалились и темнели на лице, как два провала. Движения были замедленными и неуверенными, руки дрожали. Пребывание в воде в течение ещё нескольких часов могло оказаться для него роковым.
  Джули сказала:
  – Может быть, нам всё-таки спуститься вниз?
  – Лучшего убежища, чем то, мы всё равно не найдём. Овраг полностью защищает нас от ветра.
  – Но вода?
  – Моя дорогая, мокро будет всюду, уверяю вас. – Он слабо улыбнулся. – Вы беспокоитесь обо мне?
  – Да, – сказала Джули. – Вы не очень хорошо выглядите.
  – Я и чувствую себя нехорошо, – признался он. – Врач говорил мне, что я не должен перенапрягаться. Но он не учёл того, что могут случаться войны и ураганы.
  – У вас что-то с сердцем?
  Он кивнул.
  – Не беспокойтесь, моя дорогая. Вы мне всё равно ничем не поможете. Чего уж я точно не смогу, так это возобновить беготню по горам, так что я просто сяду под этот водопад и буду ждать конца урагана. – Он открыл глаза и посмотрел на неё. – Вы способны любить, дитя моё. Уайетту повезло.
  Немного покраснев, она тихо сказала:
  – Не знаю, доведётся ли мне его увидеть.
  – Уайетт – человек упрямый, – сказал Росторн. – Если перед ним есть какая-то цель, он не допустит, чтобы его убило. Это помешает его планам. Он очень беспокоился о вас в тот день, когда началась война. Не знаю, о чём он думал больше, – о вас или об урагане. – Он потрепал её по руке, и она почувствовала дрожь его пальцев. – Думаю, он и сейчас ищет вас.
  Порыв ветра пронёсся между голыми деревьями и осушил слёзы на её щеках. Она вздохнула и сказала:
  – Пора идти. Здесь нам не поздоровится, когда начнёт дуть по-настоящему.
  Он поднялся на ноги с почти слышным скрежетом, его движения были медленны и неверны.
  Они подошли к краю оврага. Вода по-прежнему катилась через скалу над их пещерой, хотя и не так сильно. Росторн вздохнул.
  – Не особенно удобное ложе для такого мешка со старыми костями, как я. – Ветер развевал его жидкие волосы.
  – Наверное, надо спускаться, – сказала Джули.
  – Сейчас, сейчас, моя дорогая. – Он повернулся в сторону склона. – Мне кажется, я слышал голоса, совсем недалеко. – Он протянул руку по направлению к Сен-Пьеру.
  – Я ничего не слышала, – сказала Джули.
  Ветер завыл сильнее в ветвях деревьев.
  – Наверное, это был просто ветер, – сказал Росторн и улыбнулся уголком губ. – Вы слышали, что я сказал? Просто ветер! Довольно смешно и глупо так говорить об урагане. Ну ладно. Пойдёмте, дорогая. Ветер, действительно, сильный.
  Он подошёл к большому дереву и опёрся об его ствол, нащупывая ногой удобный для спуска камень.
  – Я вам сейчас подам руку, – сказала Джули.
  – Ничего, – он наклонился вперёд и начал спускаться.
  Джули готова была последовать за ним, но в это время рядом раздался такой грохот, будто промчался скорый поезд. Ураганный шквал налетел на дерево, и оно издало зловещий треск, Джули повернулась и посмотрела наверх.
  – Берегитесь! – крикнула она.
  Дерево, подмытое водой, под напором ветра вдруг стало крениться набок. Обнажённые корни ломались и вырывались из склона оврага, и его ствол, как ужасающий таран, пошёл прямо на Росторна.
  Джули бросилась к Росторну, и в этот момент, он поскользнулся и скрылся среди камней. Дерево, падая, повернулось, и одна из его ветвей ударила Джули по голове. Она зашаталась, упала навзничь, и дерево, треща ветвями и сучьями, рухнуло прямо на неё. Джули почувствовала страшную боль в ногах, и мир завертелся вокруг неё красным колесом. Потом все звуки, даже рёв ветра, стихли, красное колесо превратилось в серое, и тут же наступила полная тьма.
  Сначала Росторн не понял, что произошло. Он слышал крик Джули, и в ту же секунду его бросило на землю и понесло куда-то. Он не скоро пришёл в себя от падения по склону оврага. В груди сильно щемило – нехороший признак старой его болезни, и он знал, что пока не восстановится дыхание и не успокоится сердце, двигаться было опасно. Через некоторое время он смог сесть и посмотреть наверх. Он увидел кучу перепутанных, изломанных ветвей.
  – Джули! – позвал он. – С вами всё в порядке?
  Голос его был еле слышен в крепчавшем ветре. Он крикнул несколько раз подряд, но ответа не было. Он в отчаянии смотрел на склон оврага, зная, что должен заставить себя подняться по нему, но не будучи уверен, сможет ли это сделать. Медленно он начал подниматься, стараясь экономить остатки сил, используя каждый надёжный камень для отдыха.
  Он почти добрался до верха.
  Когда Росторн протянул руку, чтобы в последний раз схватиться за камень и подтянуться, его тело пронзила резкая боль. Казалось, что кто-то вдруг вонзил в его грудь раскалённый железный прут, сердце стало шириться и словно раскололось на части. Он издал мучительный крик, и его тело скатилось по склону оврага и неподвижно застыло на дне, омываемое бегущей водой.
  
  Глава 10
  I
  
  Уайетт съехал с дороги и подвёл лендровер к зарослям кустов на склоне. Затем, найдя в земле почти незаметную выемку, поставил туда машину. Это было всё, что он мог сделать, чтобы обеспечить её безопасность. Доусон спросил:
  – А почему бы нам не остаться внутри?
  Уайетту пришлось разочаровать его.
  – Машину может перевернуть, несмотря на то, что её подпирают кусты. Не будем рисковать.
  Доусон вынужден был отбросить надежды на то, чтобы спастись от дождя и ветра, и они начали искать место, где могли бы укрыться сами. Ветер был уже сильный и, крепчая с каждой минутой, сбивал их с ног. Вскоре они натолкнулись на фланг посланного сюда Фавелем отряда. Солдаты заканчивали рыть убежище, и Уайетт попросил у них лопату, чтобы соорудить окопчик для себя и Доусона.
  Копать здесь оказалось трудно – земля была каменистой, слой почвы тонкий, и Уайетт смог сделать лишь небольшое углубление. Но он постарался расположить его между скалами так, чтобы те образовали надёжную защиту против ветра.
  Закончив, он сказал Доусону:
  – Вы оставайтесь здесь, а я хочу повидать кого-нибудь из офицеров.
  Доусон расположился за скалой и выразительно посмотрел на небо.
  – Глядите, это вам не прогулка при лёгком весеннем ветерке.
  Уайетт по-пластунски отполз от скалы. Ветер облепил его тело, словно некий гигант обхватил его пятернёй в попытке оторвать от земли. Но он только плотнее прижался к ней и продолжал двигаться вперёд. Скоро он дополз до окопчика, где виднелся узел из форменной одежды, который, распрямившись на его зов, оказался солдатом.
  – Где ваш командир? – прокричал Уайетт.
  Солдат большим пальцем ткнул в сторону склона.
  – Далеко?
  Солдат выкинул три пальца – триста футов или метров? В любом случае далековато. Удивлённые карие глаза посмотрели, как Уайетт отполз от окопа, и скрылись опять под шинелью.
  Уайетт потратил немало времени, чтобы отыскать офицера. Когда он нашёл его, то обнаружил, что уже видел его в штабе Фавеля. К счастью, и тот узнал Уайетта, и его губы расплылись в белозубой улыбке.
  – Привет белому человеку, – прокричал он. – Спускайтесь сюда.
  Уайетт втиснулся в окопчик офицера. Переведя дыхание, он спросил:
  – Вы не видели здесь белой женщины?
  – Нет, никого не видел. Здесь вообще никого нет, кроме моих солдат. – Он опять широко улыбнулся. – Солдат-неудачников.
  Хотя Уайетт и не ждал никаких хороших новостей, но всё же был разочарован. Он спросил офицера:
  – А где население? Как оно это всё переносит?
  – Люди все там, ближе к Негрито. Каково их настроение, я не знаю, мы ещё не успели выяснить. Я послал несколько человек вниз, но они ещё не вернулись.
  Уайетт подумал, что солдаты этого отряда проделали колоссальную работу. Они совершили марш-бросок на десять миль, затем зарылись в землю, и всё это за два часа.
  – Я вообще-то ожидал увидеть кого-нибудь здесь, – добавил офицер.
  – Да нет, ниже безопаснее, – сказал Уайетт. – Там ветер вряд ли будет больше восьмидесяти-девяноста миль в час. Здесь – дело другое. Здесь более открытое место. Как твои солдаты перенесут пребывание здесь?
  – С нами всё будет в порядке, – сдержанно ответил офицер. – Мы – солдаты Джулио Фавеля. Мы привыкли к вещам похуже.
  – Не сомневаюсь, – сказал Уайетт. – Но и ветер этот достаточно нехорош.
  Офицер энергично закивал головой в знак согласия. Затем представился.
  – Меня зовут Андре Делорм. У меня была плантация в долине Негрито. Я надеюсь, что когда с Серрюрье будет покончено, я получу её обратно. Приезжайте навестить меня, мистер Уайетт. Вы повсюду на Сан-Фернандесе желанный гость.
  – Спасибо, – ответил Уайетт. – Но я ещё не знаю, останусь ли здесь.
  Делорм посмотрел на него широко открытыми глазами.
  – Но почему? Вы спасли народ Сен-Пьера, вы научили нас, как погубить Серрюрье. Вы будете здесь великим человеком. Вам поставят памятник, наподобие того, что стоял на площади Чёрной Свободы. Гораздо лучше любоваться на статую того, кто спасает, а не убивает.
  – Спасает? – произнёс Уайетт саркастически. – Но вы же сами сказали, что я научил вас, как погубить Серрюрье и его армию.
  – Это дело другое, – Делорм пожал плечами. – Фа-вель говорил мне, что вы виделись с Серрюрье и он не поверил вам.
  – Да.
  – Ну вот, значит, он сам виноват в том, что погиб. Он сглупил.
  – Я должен возвращаться, – прервал его разговор Уайетт. – Там у меня друг остался.
  – Лучше бы вам остаться, – сказал Делорм, прислушиваясь к завываниям ветра.
  – Нет, он ждёт меня.
  – Хорошо, господин Уайетт. Но не забудьте навестить меня в Ла Карьер, когда всё пройдёт. – Он протянул коричневую мускулистую руку, и Уайетт пожал её. – Вы не должны уезжать с Сан-Фернандеса, мистер Уайетт. Вы должны остаться и помогать нам в борьбе с ураганами. Мы же тут не всё время дерёмся друг с другом. – Он улыбнулся. – Только когда это необходимо.
  Уайетт вылез из окопчика и чуть не задохнулся от налетевшего на него ветра. Он предпочёл бы остаться с Делормом, но знал, что должен вернуться. Если что-то случится с Доусоном, ему с его забинтованными руками трудно будет помочь себе, и Уайетту надо было быть с ним. Обратный путь занял у него около получаса, и он почти выбился из сил, когда перевалился через край их убежища.
  – Я уж думал, что вас ветром унесло, – прокричал Доусон, подвигаясь. – Что там происходит?
  – Ничего особенного. О Джули или миссис Вормингтон никаких сведений. Наверное, они ниже по склону, и это к лучшему.
  – А где мы находимся по отношению к точке, которую тот парень показал на карте?
  – Мы от неё примерно в миле.
  – Что ж, придётся сидеть в этой дыре, – сказал Доусон, запахивая поплотнее пиджак и прижимаясь к скале.
  Пока Уайетта не было, он многое передумал в одиночестве и строил планы на будущее. После урагана он решил сразу же лететь в Нью-Йорк и привести в порядок свои дела. Затем он вернётся на Сан-Фернандес, купит себе здесь домик, лодку и займётся рыбной ловлей. Время от времени будет писать. Три его последние книги были неважными. Их, правда, раскупили благодаря неистовым усилиям Вайсмана, его секретаря, и критики были к ним снисходительны, но он сам в глубине души знал, что они никуда не годились. Он чувствовал, что потерял лёгкость пера и живость воображения, и это тревожило его. Но теперь он твёрдо верил в то, что сможет писать не хуже, а, может быть, лучше, чем прежде.
  Наверное, он напишет книгу об этих днях. Ему всегда хотелось написать что-нибудь публицистическое, и вот тема была рядом. Он расскажет читателям о Бруксе, о Серрюрье и Фавеле, о Джули Марлоу и Папегайкосе и тысячах людей, очутившихся в горниле войны и урагана. И, конечно, это будет рассказ о Уайетте. О себе он напишет совсем немного или ничего не напишет. Что, собственно, он сделал, кроме того, что способствовал аресту Уайетта и причинил неприятности другим? Это тоже войдёт в книгу, но никакой фальшивой риторики, никакого восхваления в духе Вайсмана в ней не будет. Книга должна быть по-настоящему хорошей.
  Он поворочался, укладываясь поудобнее, чтобы лучше противостоять усиливающемуся ветру.
  Прошло некоторое время, и Сан-Фернандес снова подвергся налёту стихии. Снова могучие ветры терзали остров, вздымаясь со стороны моря, словно ангелы мщения, и яростно набрасывались даже на горную твердыню в попытке сокрушить её и свалить в океан, откуда она вознеслась. Ураган, конечно, вносил свою лепту в длительный процесс уничтожения этой части суши – оползнем в одном месте, руслом потока в другом, отколотым от горы камнем в третьем, но чтобы совсем стереть её с лица земли, потребовалось бы ещё множество ураганов.
  Живой природе досталось от урагана гораздо больше, чем твёрдым неодушевлённым скалам. Травы и кусты были вырваны из почвы и ветер унёс их прочь, деревья ломались, как спички, и даже жёсткие колючки, жадно цеплявшиеся корнями за каменную землю, держались из последних сил. Животные и птицы в горах погибали сотнями.
  А каково было людям?
  На склонах долины Негрито лицом к лицу с ураганом оказались почти шестьдесят тысяч мужчин, женщин и детей. Многие из них умирали, не выдержав напряжения, другие умирали от холода, от ударов о камни, от болезней. Некоторые из-за нелепых случайностей. Но всё же число умерших не могло бы сравниться с числом погибших, останься они в Сен-Пьере.
  В течение десяти часов ураган бушевал над островом. И каждая минута была наполнена бесконечным оглушительным шумом и яростными атаками ветра. Людям ничего не оставалось делать, как теснее прижаться к земле в надежде остаться в живых. Так и Уайетт с Доусоном скрючились в своей неглубокой норе за скалой, чтобы, как выразился Доусон, «пересидеть» ненастье.
  Ураган достиг своей наивысшей точки в одиннадцать часов утра, и после этого ветер постепенно стал стихать. Уайетт понял, что внезапного падения ветра, как это случалось в зрачке урагана, на этот раз не будет, и процесс его успокоения займёт несколько часов. До тех пор ветер будет сильным.
  Только в три часа дня ветер стих настолько, что можно было хоть и с трудом стать во весь рост. Уайетт не мог дольше лежать. Он сказал Доусону:
  – Я спускаюсь в долину.
  – Думаете, уже можно? – спросил Доусон.
  – Ничего, сейчас уже достаточно безопасно.
  – Хорошо. Как мы пойдём?
  – Лучше всего, я думаю, спускаться прямо вниз. – Он посмотрел в сторону окопа Делорма. – Я хочу ещё раз поговорить с командиром.
  Они, ковыляя, прошли по склону, и Уайетт, наклонившись над окопом, крикнул Делорму:
  – Я советую вам и вашим людям ещё час посидеть в укрытии.
  Делорм выглянул наружу.
  – Вы спускаетесь вниз? – Его голос был усталым и осипшим.
  – Да.
  – Тогда мы тоже. – Он приподнялся в своём окопе и начал шарить в кармане. – Людям трудно будет сидеть ещё один час. – Он сунул в рот свисток и резко засвистел. Тут же местность вокруг стала оживать, солдаты показались из своих дыр и окопов. Подошёл сержант, и Делорм отдал ему серию быстрых распоряжений.
  – Будьте осторожны, когда будете спускаться, – сказал Уайетт. – Сейчас нетрудно ногу сломать. Если встретите любого белого человека, дайте мне знать.
  Делорм улыбнулся.
  – Фавель говорил мне, что мы должны найти некую мисс Марлоу. Кажется, вы ею интересуетесь.
  – Говорил? – воскликнул Уайетт в удивлении. – Откуда ему об этом известно?
  – Фавелю известно всё, – произнёс Делорм с гордостью. – Он ничего не пропускает. Я думаю, что он узнал об этой женщине из разговоров с англичанином – Костоном.
  – Я должен буду его поблагодарить.
  Делорм покачал головой.
  – Это мы должны вас благодарить, мистер Уайетт. Мы многим вам обязаны. Если я увижу мисс Марлоу, я вас извещу.
  – Благодарю. – Уайетт посмотрел на Делорма. – Я обязательно приеду навестить вас на вашей плантации. Где, вы сказали, она находится?
  – Вверх по Негрито – у Ла-Карьера. – Делорм улыбнулся. – Только подождите, пока я приведу её в порядок. Сейчас, я думаю, от неё мало что осталось.
  – Подожду, подожду, – заверил его Уайетт и отошёл.
  Спускаться вниз оказалось трудным делом. Порывы ветра били всё ещё очень сильно, почва под ногами раскисла и ползла. По дороге было много упавших деревьев и ям, которые надо было обходить. Лишь спустя четверть часа они наткнулись на первого человека. Рядом с ним в небольшом углублении неподвижно лежало ещё несколько тел. Доусон посмотрел на них, и выражение ужаса появилось на его лице.
  – Они мертвы, – сказал он. – Это все мертвецы. Уайетт подошёл к ним, наклонился над одним из тел и потряс за плечо. Человек медленно поднял голову и тупо уставился на Уайетта. Уайетт отнял руку, и голова упала назад.
  – Ничего, они очухаются, – сказал Уайетт. – Пошли. Солдаты присмотрят за ними.
  Доусон посмотрел вверх.
  – Вон они уже спускаются. Пошли дальше.
  Они продолжили путь вниз по склону и теперь на каждом шагу натыкались на людей – лежавшие вокруг тела больше походили на комки старой, небрежно брошенной одежды. Никто из них не двигался, и Уайетт время от времени подходил к ним ближе, чтобы посмотреть, что с ними.
  – Они все, к счастью, живы, – сказал он Доусону. – Но они сами ещё не знают, выжили они или нет.
  – Они, наверное, в шоке?
  – Ну да, – сказал Уайетт. – Я читал об этом, но сам никогда не видел. Вообще, чтобы пережить всё это, нужно нечто большее, чем просто желание выжить, нужна цель – вот как у этих. – Он показал рукой на спускавшихся по склону солдат. – Пошли. Здесь нам делать нечего. Фавелевские солдаты сами займутся людьми. Мы спустимся до воды и потом пойдём вверх по долине.
  У воды они впервые увидели трупы – прибитые к берегу новоявленного озёра тела утонувших, и в первый раз им попались люди, действовавшие хоть как-то осмысленно. Несколько мужчин и женщин медленно шли, оглядываясь по сторонам, видимо, в поисках родных. Они были подобны заводным автоматам и на вопросы Уайетта не хотели или не могли отвечать. Уайетт махнул на них рукой и сказал Доусону:
  – Пошли вверх по долине, где-то там, кажется, видели белую женщину.
  Когда они прошли примерно полмили, им попалась женщина, прижимавшая к груди ребёнка. Ребёнок был мёртв, и его голова неестественно болталась, как у сломанной куклы. Но женщина, казалось, не замечала этого.
  – Какой ужас! – проговорил Доусон. – Какой безнадёжный ужас! Ну что тут сделаешь?
  – Ничего, – согласился Уайетт. – Да нам и не надо ничего делать, пусть ею займутся соотечественники.
  Доусон бросил взгляд на склон.
  – Да тут же тысячи людей. Что может сделать один отряд? Нет ни лекарств, ни докторов, ни госпиталей в Сен-Пьере, готовых принять людей. Многие из этих людей, видимо, умрут.
  – Посмотрите сколько народу на другой стороне долины, – сказал Уайетт показывая на другой берег. – Так по всему течению Негрито. Да, найти среди них одного человека – невыполнимая задача.
  – Но Джули белая, – заметил Доусон. – Её легко заметить.
  – Здесь много белых, таких же, как мы, – мрачно отозвался Уайетт. – Пошли.
  Они продолжали свой путь, и Уайетт то и дело останавливал кого-нибудь из более или менее пришедших в себя людей и спрашивал их о белой женщине. Некоторые не отвечали, некоторые грубо ругались, некоторые бормотали что-то невразумительное, но о белой женщине они, было видно, ничего не знали. Раз Уайетт с криком «Вот она!» одним прыжком настиг какую-то женскую фигуру и схватил её за руку. Женщина в испуге обернулась, и они увидели кремового цвета лицо окторонки.
  Наконец, они дошли до места и начали поиски более методично, переходя от одной группы людей к другой. Но в течение часа они не нашли ни Джули, ни какого-либо другого белого. Доусон был в ужасе от того, что он видел, и предположил, что только на одной стороне Негрито было больше тысячи погибших и бессчётное количество раненых и покалеченных.
  Люди в основном пребывали в состоянии шока, они либо сидели, тупо глядя перед собой, либо бесцельно бродили вокруг. Воздух был наполнен стонами и криками. Лишь немногие пришли в себя и начали участвовать в спасательных операциях.
  Джули не было.
  – Но этот человек не мог ошибиться, – настойчиво повторял Уайетт.
  – Нам остаётся продолжать поиски, – сказал Доусон. – Больше ничего.
  – Мы могли бы пройти к прибрежной дороге. По крайней мере, нам известно, что они направлялись по ней.
  – Нет, сначала надо до конца проверить здесь, – возразил Доусон, – смотрите, сюда направляется один из фавелевских парней. Такое впечатление, что он идёт к нам.
  Уайетт резко повернулся в сторону, куда показывал Доусон. Солдат подбежал к ним.
  – Вы ищете белого?
  – Женщина? – спросил Уайетт сдавленным голосом.
  – Да, она вон там, за склоном.
  – Пошли, – почти закричал Уайетт и побежал. Доусон устремился за ним. Они поднялись на вершину небольшого склона, за которым обнаружилась небольшая низина, заполненная людьми. Их было человек двести. Ближайшие, увидев их внезапное появление, встрепенулись и подняли головы, уставившись на них.
  – Вон она, – сказал Доусон и тут же остановился. – Это Вормингтон.
  – Она должна знать, где Джули, – взволнованно сказал Уайетт и быстро пошёл через толпу, лавируя среди людей. Он схватил миссис Вормингтон за руку и выпалил:
  – Вы живы. А где Джули? Мисс Марлоу?
  Миссис Вормингтон посмотрела на него и разразилась рыданиями.
  – О, наконец-то, наконец-то я вижу белое лицо. Как я рада.
  – Что случилось с Джули? С остальными?
  Её лицо сморщилось.
  – Они убили его, – истерически проговорила она. – Они его застрелили и воткнули в него штык… потом ещё… ещё… Боже мой… кровь…
  Уайетт похолодел.
  – Кого его? Росторна? Папегайкоса?
  Миссис Вормингтон смотрела на тыльные стороны своих рук.
  – Было много крови, – сказала он с неестественным спокойствием. – Она была очень красная.
  Уайетт с трудом сдерживал себя.
  – Кто был убит?
  Она вскинула голову.
  – Грек. Они меня обвинили в этом. Но это не я, не я. Я не нарочно. Я должна была сделать это. А они обвинили меня.
  – Кто и в чём вас обвинил? – спросил Доусон.
  – Эта девчонка, эта паршивка. Она сказала, что я убила его, но это не я. Его убил солдат с винтовкой и штыком.
  – Где сейчас Джули? – настойчиво спросил Уайетт.
  – Не знаю, – визгливо ответила миссис Вормингтон. – И не хочу знать. Она меня всё время била, и я убежала. Я боялась, что она убьёт меня, она сама так сказала.
  Уайетт в изумлении посмотрел на Доусона, затем тихо но с затаённой угрозой спросил:
  – Откуда вы пришли?
  – Мы пришли с той стороны, со стороны моря. Потом я убежала. Там была река, водопад, мы все намокли. – Она содрогнулась. – Я думала, что схвачу воспаление лёгких.
  – Там разве есть река? – спросил Доусон Уайетта.
  – Нет.
  Миссис Вормингтон явно было в состоянии шока, и её следовало расспрашивать осторожно, как ребёнка, чтобы чего-нибудь от неё добиться.
  – Где эта река? – нежно спросил Уайетт.
  – Наверху, на вершине горы, – ответила она смутно.
  Доусон шумно вздохнул, и она перевела взор на него.
  – А почему я должна вам говорить, где они? – вдруг взорвалась она. – Они вам наврут обо мне с три короба, только и всего. – Она сжала пальцы в кулаки так, что ногти впились в ладони. – А она пусть подохнет так же, как желала этого мне.
  Доусон похлопал Уайетта по плечу.
  – Давайте отойдём.
  Уайетт был в ужасе от состояния миссис Вормингтон и легко позволил отвести себя в сторону, Доусон сказал:
  – Слушайте, она же сумасшедшая. Что она болтает?
  – Да, совсем свихнулась.
  – Тем не менее я убеждён, что она знает, где Джули. Что-то сильно напугало её, причём это не ураган, ураган лишь усугубил дело. Вполне возможно, что она-таки убила Эвменидеса, и Джули видела это. Это значит, что она боится быть обвинённой в убийстве. Она, конечно, сумасшедшая, но, я думаю, что она больше притворяется, старая лиса.
  – Мы должны извлечь из неё информацию, – сказал Уайетт. – Но как?
  – Предоставьте это мне, – кровожадно заявил Доусон. – Вы англичанин, джентльмен, не умеете обращаться с такими типами. А я американский сукин сын чистой воды, я вытряхну её наизнанку и вправлю ей мозги.
  Он вернулся к миссис Вормингтон и заговорил нарочито умиротворённым тоном:
  – Ну, миссис Вормингтон. Мне-то вы расскажете, где находится мисс Марлоу и мистер Росторн.
  – Ничего подобного. Я не выношу, когда обо мне сплетничают и распространяют слухи.
  Голос Доусона приобрёл металлический оттенок.
  – Вы знаете кто я такой?
  – Конечно. Вы Большой Джим Доусон. Вы мне поможете выбраться отсюда, правда? – Она плаксиво заныла. – Я хочу домой, в Америку.
  Он сказал сурово:
  – Значит, вы знаете, кто я. И знаете мою репутацию. Я человек крутой. У вас есть только один шанс быстро оказаться дома – сказать, где находится Росторн. Иначе я вас привлеку по делу об исчезновении британского консула. Можете быть уверены, что без расследования тут не обойдётся, англичане люди консервативные и не любят, когда исчезают их служащие.
  – На верху склона, – проговорила миссис Вормингтон тусклым голосом. – Там есть пещера.
  – Покажите. – Он проследил взглядом направление её руки. – А вы неплохо перенесли этот ураган, – сказал он сумрачно, вновь глядя на миссис Вормингтон, – значит, о вас кто-то заботился. Вы должны быть благодарны за это, а не ругаться.
  Он вернулся к Уайетту.
  – Всё в порядке. Там наверху есть пещера или что-то вроде этого. Они там. – Он махнул рукой.
  Не говоря ни слова, Уайетт бросился к склону и стал быстро подниматься по нему. Доусон, ухмыльнувшись, последовал за ним, но не столь поспешно. Вдруг вверху раздался рокот мотора. Он поднял голову и увидел, как из-за кромки склона появился, словно большой кузнечик, вертолёт.
  – Эй! – закричал он. – Морская авиация идёт на помощь! Они вернулись.
  Но Уайетт был уже далеко впереди, карабкаясь вверх так отчаянно, будто спасал свою жизнь. Может, так оно и было.
  
  II
  
  Костон стоял на бетонной полосе около разрушенной башни аэродрома на мысе Саррат и смотрел, как со стороны моря неровной линией движутся вертолёты. Командующий Брукс действовал стремительно. Авианосец под его началом, должно быть, находился где-нибудь совсем рядом с траекторией урагана, и, как только он прошёл, вертолёты поднялись в воздух. Это было только начало. Вскоре на Сан-Фернандес полетят самолёты, неся с собой столь необходимые сейчас людям медикаменты.
  Он посмотрел на группу офицеров во главе с Фавелем, стоявшую неподалёку, и улыбнулся. Американцам готовился сюрприз. Фавель выразился недвусмысленно:
  – Я займу базу на мысе Саррат. Пусть чисто символическими силами, но я придаю этому большое значение.
  Согласно приказу, была послана группа солдат и офицеров, которые совершили опасный путь через затопленное устье Негрито, и теперь были здесь, дожидаясь американцев. Фавель обнаружил уязвимый для них пункт в договоре 1906 года и собирался им воспользоваться.
  – Всё очень просто, мистер Костон, – объяснил он. – В договоре сказано, что если американские силы добровольно покинут базу и права на неё заявит правительство Сан-Фернандеса, договор прекращает своё действие. Костон поднял брови.
  – Это будет довольно неприглядная акция, – заметил он. – Американцы возвращаются, чтобы оказать вам бескорыстную помощь, а вы отплачиваете им тем, что отбираете у них базу.
  – Американцы не дадут нам ничего из того, что они уже не должны нам, – сухо возразил Фавель. – Они в течение шестидесяти лет арендовали восемь квадратных миль ценнейшей территории почти за так, при том, что договор на аренду был составлен, когда они оккупировали Сан-Фернандес, словно вражескую страну. – Он помотал головой. – Я не собираюсь отбирать у них базу, мистер Костон. Но я думаю, что нахожусь в положении, когда могу продиктовать новые, более подходящие для нас условия аренды.
  Костон вытащил из кармана блокнот и раскрыл его:
  – Тысяча шестьсот девяносто три доллара в год, – прочёл он, – думаю, что аренда, действительно, стоит большего, и вы этого заслуживаете.
  – Вы забыли двенадцать центов, мистер Костон, – улыбнулся Фавель. – Я полагаю, что Международный суд в Гааге назначит правильную цену. Я хочу, чтобы вы были независимым свидетелем того, что правительство Сан-Фернандеса взяло под контроль мыс Саррат.
  И вот теперь Костон смотрел, как первый из вертолётов приземлился на суверенной территории Сан-Фернандеса. Из него стали вылезать люди. Золотом блеснула кокарда на головном уборе одного из них.
  – Господи, да это, кажется, сам Брукс, – пробормотал Костон. Он увидел, как Фавель вышел вперёд, и два солдата встретились.
  – Добро пожаловать вновь на мыс Саррат, – сказал Фавель, протягивая руку. – Я – Джулио Фавель.
  – Брукс, капитан первого ранга, Военно-морской флот США.
  Они пожали друг другу руки. Интересно, подумал Костон, знает ли Брукс о слабом месте договора. Если и да, то он не подал вида и не удивился, бросив взгляд на сохранившуюся на остатках контрольной башни мачту, на которой висел зелёно-золотой флаг Сан-Фернандеса.
  Брукс сказал:
  – В чём вы нуждаетесь прежде всего, мистер Фавель? И где? У нас всё есть, вы только скажите.
  – Мы нуждаемся во всём, но в первую очередь нужны врачи, медикаменты, продукты, одеяла. Затем нужно подумать о временных жилищах, хотя бы палатках.
  Брукс кивнул головой в сторону приземлившихся вертолётов.
  – Эти ребята сейчас проверят посадочную полосу, затем мы организуем временную диспетчерскую службу, и можно начать принимать самолёты из Майами и Пуэрто-Рико. Они уже готовы и ждут сигнала. Тем временем можно послать вертолёты. Они загружены медикаментами. Куда надо лететь?
  – Вверх по Негрито. Там будет уйма работы.
  Брукс поднял брови.
  – Негрито? Разве население было выведено из Сен-Пьера?
  – Да, благодаря вашему Уайетту. Очень настойчивый молодой человек.
  – Да, – сказал Брукс. – К сожалению… – конца фразы Костон не слышал, потому что Брукс и Фавель повернулись и вместе двинулись вдоль посадочной полосы.
  
  III
  
  Доусон нагнал Уайетта, когда тот был почти наверху.
  – Подождите! – задыхаясь, проговорил он. – Вы же так надорвётесь.
  Уайетт ничего не ответил, чтобы не сбиться с ритма, его ноги работали, как шатуны. Они достигли вершины, и Уайетт оглянулся, с трудом стоя на почти онемевших от усилий ногах.
  – Я… не вижу… пещеры…
  Доусон посмотрел в сторону моря и увидел вдалеке полоску долгожданного голубого неба.
  – Предположим, они шли со стороны берега, куда они могли повернуть?
  – Не знаю, – раздражённо отозвался Уайетт.
  – Я бы двинулся в сторону Сен-Пьера. Всё-таки лучше быть ближе к дому, когда ураган прекратится.
  Они прошли немного вдоль гребня гряды. Вдруг Уайетт остановился.
  – Вот что-то вроде русла.
  Доусон посмотрел вниз на овраг.
  – Пожалуй. Другого всё равно ничего нет. Давайте посмотрим.
  Они спустились в овраг и осмотрелись. Лужи воды стояли кое-где между камнями. Уайетт сказал:
  – Во время урагана здесь должен был быть поток. Наверное, потому миссис Вормингтон и упоминала реку наверху. – Он набрал воздуха в лёгкие и закричал:
  – Джули! Джули! Росторн!
  Ответа не было. Всё было тихо, только издали доносился рокот вертолёта, садившегося в долину.
  – Надо пройти немного вперёд, – предложил Доусон. Может, они ниже. А может, уже спустились вниз.
  – Вряд ли, – возразил Уайетт. – Росторн знает, что дорога на Сен-Мишель легче и безопаснее.
  – Может, и так, – согласился Доусон.
  – Давайте всё же получше посмотрим здесь. – Он стал спускаться в овраг. Доусон шёл за ним, внимательно осматриваясь кругом. Время от времени Уайетт кричал, и они останавливались, чтобы прислушиваться.
  – Эта тёлка Вормингтон говорила что-то о водопаде, – сказал Доусон. – Вы видите что-либо похожее на водопад?
  – Нет, – коротко ответил Уайетт. Они спустились ещё ниже.
  – Неплохое место для того, чтобы пересидеть ураган, – заметил Доусон, глядя на крутые склоны оврага. – Лучше, чем наша дыра в земле.
  – Тогда где же они, чёрт возьми? – воскликнул Уайетт, начинавший терять терпение.
  – Успокойтесь, – сказал Доусон. – Если они здесь, мы их найдём. Сделаем вот что. Вы продолжайте спуск, а я поднимусь вверх и пойду вдоль оврага. Если что-то увижу, крикну вам.
  Он опять выбрался на склон гряды и пошёл краем оврага. Как он и предполагал, идти верхом было гораздо легче, несмотря на то и дело попадавшиеся стволы сваленных ураганом деревьев. Он шёл, внимательно вглядываясь в дно оврага. Прошло немало времени, прежде чем его внимание привлекло движение внизу.
  Сначала он решил, что какое-то животное медленно ползёт среди камней, но тут же с бьющимся сердцем осознал, что это человек. Он быстро спустился вниз и, спотыкаясь о камни, подошёл к лежавшей ничком фигуре. Повернув её к себе, он поднял голову и прокричал:
  – Уайетт! Идите сюда! Я нашёл Росторна!
  Росторну было совсем плохо. На мертвенно-бледном лице запеклась кровь, правая половина тела была, видимо, парализована, и он механически продолжал загребать одной левой рукой. Доусон приподнял его. Веки его задрожали, он с трудом приоткрыл их, губы беззвучно зашевелились.
  – Ничего, ничего, – приговаривал Доусон. – Теперь вы в безопасности.
  Росторн судорожно глотнул воздуха и прошептал:
  – Сердце… приступ…
  – Тише, тише, – сказал Доусон. – Не напрягайтесь. – Подошёл Уайетт, Доусон поднял голову. – У бедняги сердечный приступ. Ему плохо.
  Уайетт взял Росторна за руку, нащупал еле бившуюся жилку, посмотрел в его остекленевшие глаза, смотревшие в бесконечность неба. Серые губы вновь зашевелились:
  – Водопад… дерево… дерево…
  Тело Росторна внезапно обмякло в руках Доусона, челюсть отвисла.
  Доусон бережно положил его на камни.
  – Он мёртв.
  Уайетт мрачно смотрел на тело Росторна.
  – Он что, полз? – прошептал он.
  Доусон кивнул.
  – Он полз вниз по оврагу. Неужели он надеялся выбраться из него?
  – Джули не могла его так оставить, – сказал Уайетт, делая над собой усилия, чтоб не сорваться. – Что-то случилось с ней.
  – Он тоже упомянул водопад, как и Вормингтон.
  – Это, наверное, выше. Мне кажется, я представляю себе, где он, – сказал Уайетт, распрямляясь. Он повернулся и двинулся по оврагу вверх, не думая о том, что может упасть и сломать или вывихнуть себе ногу в этом хаосе камней. Доусон шёл за ним медленнее и аккуратнее. Через некоторое время он увидел Уайетта, стоявшего у выступа скалы, неподвластной никакому урагану. В руках у Уайетта был какой-то предмет.
  – Это сумочка миссис Вормингтон, – сказал он. – А это водопад. – Он кивнул головой вверх, где виднелась сеть переплетённых корней. – И дерево. Он ведь говорил и о дереве, да! – Он стал карабкаться вверх. – Давайте посмотрим поближе на это за чёртово дерево. – Он подал Доусону руку, и они подобрались к лежащему дереву снизу. Уайетт сунул голову в узел переплетённых ветвей.
  – Она здесь, – сказал он убитым голосом.
  Доусон подошёл сзади и заглянул через плечо Уайетта.
  – Ну вот, мы и нашли её, – тяжело вздохнул он.
  Она лежала, прижатая к земле стволом и ветвями дерева. Кончики пальцев её левой руки были разодраны в кровь, видимо, она пыталась сбросить с себя страшный груз. Испачканное глиной лицо было мраморно-бледно, и единственное, что жило на её теле, – прядь волос, развеваемая ветерком.
  Уайетт отступил назад и оценивающе оглядел дерево.
  – Давайте-ка отодвинем его, – прохрипел он. – Или поднимем.
  – Дейв, – тихо сказал Доусон. – Она мертва.
  – Мы этого не знаем! – взорвался Уайетт. – Не знаем!
  Доусон отступил назад на шаг, потрясённый вулканической силой, исходившей от этого человека.
  – Хорошо, – сказал он. – Хорошо, Дейв. Мы подвинем дерево.
  – И мы будем делать это осторожно, слышите?
  Доусон с сомнением посмотрел на большой и тяжёлый ствол.
  – Как мы приступим к этому?
  Уайетт яростно набросился на сломанную ветвь и отбросил её.
  – Надо освободить её тело от этого груза, – запыхавшись, проговорил он. – Тогда кто-нибудь из нас вытащит её оттуда.
  Для Доусона задача выглядела вовсе не простой, но он был готов попробовать. Он взял ветвь у Уайетта и обошёл вокруг дерева, ища удобное место для рычага. Уайетт набрал крупных камней и следовал за ним.
  – Вот, – сказал он, – вот место. – Лицо его было белым, как полотно. – Надо быть очень осторожным.
  Доусон подсунул ветвь под ствол, нажал на неё. Раздался какой-то треск, но ствол не сдвинулся ни на миллиметр.
  Уайетт оттеснил Доусона от рычага и тоже надавил, но с тем же успехом.
  – Давайте вместе, – сказал он.
  – А кто же будет подкладывать камни? – резонно спросил Доусон.
  – Я сделаю это ногой, – нетерпеливо ответил Уайетт. – Давайте.
  Они вместе навалились на сук. Доусон почувствовал страшную боль в руках, но терпел. Ствол немного приподнялся, и Уайетт умудрился загнать под него камень. Потом ещё – больших размеров, и ещё.
  – Пока достаточно, – запыхавшись, сказал Уайетт.
  Они медленно отпустили рычаг, и дерево легло на камни. Доусон, кривясь от боли, отошёл. Уайетт посмотрел на его лицо.
  – В чём дело? – сказал он, и тут только до него дошло. – О, Боже, простите. Я совсем забыл о ваших руках.
  Доусон, стараясь подавить боль, вымученно улыбнулся.
  – Ничего. Всё в порядке.
  – Это правда?
  – Да, всё хорошо.
  Уайетт опять сосредоточился на дереве. Он подполз под ветки и сказал оттуда глухим голосом:
  – Надо ещё разочек его качнуть. – Он вылез наружу. – Я буду нажимать на рычаг, а вы постарайтесь вытащить её оттуда.
  Он аккуратно подоткнул камни, всунутые им под ствол, затем взялся за сук и, когда Доусон, крикнул, что он готов, изо всей силы налёг на него. Дерево не двигалось, и он набросился на сук так, что, казалось, ещё немного и затрещат его собственные кости. В затуманенном мозгу возникла картина тюремной камеры, где он вот так же атаковал стену. Что же, тогда он добился своего, и должен добиться своего и сейчас.
  Дерево не двигалось.
  Доусон вылез из-под ветвей. Он был рядом с телом Джули и теперь точно знал, что она мертва, но он никак не обнаружил этого перед Уайеттом. Он сказал:
  – Здесь нужен вес, а не мускульная сила. Я на шестьдесят футов тяжелее вас, дайте-ка я попробую. А вы вытаскивайте её из-под дерева.
  – А как ваши руки?
  – Это ведь мои руки, а? Залезайте туда.
  Он подождал, когда Уайетт будет готов, и налёг на сук всей своей массой и со всей силой. От мучительной боли в руках он чуть не закричал, и крупные капли пота выступили у него на лбу.
  Ствол поддался, и Уайетт закричал:
  – Держите его! Ради Бога, держите его!
  Доусону показалось, что он уже в аду, и на какую-то долю секунды в мозгу пронеслась мысль о том, сможет ли он теперь пользоваться своими руками, скажем, печатать на машинке. «Чёрт! – отбросил он эту мысль. – Я смогу диктовать». И он надавил на рычаг ещё сильнее. Краем глаза он видел, как Уайетт выбирается из-под ветвей, таща что-то с собой, и до него донеслись, словно издалека, желанные слова:
  – Всё! Можете отпускать.
  Он отпустил сук и повалился на землю в изнеможении от боли. Когда пылающий ад в его руках сменился благодатным глухим нытьём, он открыл глаза и увидел, что Уайетт склонился над Джули, прижимая ухо к её груди. И с потрясением, близким к шоку, он услышал его возбуждённый вопль:
  – Она жива! Она жива! Сердце стучит!
  Они довольно долго пытались привлечь внимание лётчика кружившего неподалёку вертолёта, но когда тот заметил их и подлетел ближе, дела пошли быстро. Вертолёт завис над склоном, и оттуда на тросе спустили человека. Доусон бросился к нему:
  – Нам нужен врач.
  Человек улыбнулся.
  – Вот он, перед вами. В чём дело?
  – Там женщина. – Он повёл врача к тому месту, где Уайетт заслонял своим телом от винтовых воздушных струй лежавшую на земле Джули.
  Врач склонился над ней. Затем, быстрыми движениями достав из сумки шприц и ампулу, сделал Джули укол. Махнув рукой лётчику, он проговорил что-то в микрофон, прикреплённый к тросу. Трос взвился, и через минуту на нём спустился ещё один человек. С ним были носилки и медицинская сумка. Джули наложили шины в нескольких местах и сделали ещё один укол. Уайетт спросил:
  – Ну как она? Будет она?..
  – Мы вовремя прибыли. С ней будет всё в порядке, если нам удастся увезти её отсюда как можно скорее.
  Джули уложили на носилки, которые нужно было на тросе поднять на вертолёт.
  – Вы летите с нами? – спросил врач. – А что это у вас с руками? – сказал он, увидя Доусона.
  – Какими руками? – произнёс Доусон с лёгкой иронией. – Никаких рук нет, доктор, – и он, протягивая вперёд забинтованные кисти, начал истерически хохотать.
  – Поехали-ка с нами, – сказал врач. – И вы тоже, – обратился он к Уайетту. – На вас смотреть страшно.
  Их по очереди подняли на тросе. Последним был врач, который, закрыв дверь, подошёл к пилоту и тронул его за плечо.
  Уайетт сидел рядом с носилками и смотрел на белое лицо Джули. Он думал о том, согласится ли она выйти замуж за человека, который оставил её в беде, а не был с ней во время несчастья. Он сомневался в этом, но знал, что предложение он сделает ещё раз.
  Затем он посмотрел в окно на уходящую вниз полузатопленную долину Негрито, на склоны гряды и вдруг почувствовал на своей руке лёгкое прикосновение пальцев. Он быстро обернулся и увидел, что Джули пришла в себя и трогает его за руку. По её щекам ползли слёзы, губы слабо шевелились, но из-за рёва мотора ничего не было слышно. Наклонившись, он подставил своё ухо к её губам.
  – Дейв! Дейв! – говорила она. – Ты жив. – Даже в её шёпоте было несказанное удивление.
  Он улыбнулся ей.
  – Да, мы живы. Сегодня ты будешь в Штатах.
  Её пальцы пошевелились, и она вновь заговорила. Но он смог разобрать лишь отдельные слова:
  – … обратно сюда… домик… с видом на море. Сен-Пьер…
  Она закрыла глаза, но рука её продолжала держать его руку, и Уайетт почувствовал, что груз свалился с его души. Он теперь знал, что она поправится и они будут вместе…
  Он вернулся на базу на мысе Саррат, не зная, что вскоре его имя появится в заголовках всех крупных газет мира, как имя человека, спасшего население целого города и уничтожившего целую армию.
  Он не знал, что его ждёт награда, что на склоне лет ему удастся найти подходы к проблеме укрощения ураганов.
  Ничего этого он не знал. Он знал только одно, что он страшно устал и что его постигла профессиональная неудача. Ему не было известно, сколько человек погибло в Сен-Пьере – сотни или тысячи, но даже один погибший был для него, как специалиста, жестоким поражением, и он чувствовал себя несчастным.
  Дэвид Уайетт был учёным, преданным своей науке. Он не очень разбирался в том, что происходило в мире вокруг него, и был слишком юным для своих лет.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"