Капуччино. Ответ нового времени на извечную проблему меланхолии. Несколько столовых ложек «эспрессо», горячее молоко с пышной пеной плюс щепотка в общем-то безвкусного шоколадного порошка — и жизнь неожиданно налаживается. Полнейший бред!
Дебора Сент-Джеймс вздохнула. Ее пальцы сжали счет, который аккуратно положила на столик проходившая мимо официантка.
— Боже! — пробормотала она, глядя с явным недоумением на причитавшуюся с нее кругленькую сумму. В квартале отсюда она могла бы заскочить в паб, если бы прислушалась к внутреннему голосу, который твердил: «Зачем это дещевое пижонство, Деб, давай-ка лучше выпьем где-нибудь кружечку «гиннеса». Но нет, она все-таки потащилась сюда, в стильную кофейню при отеле «Савой», — сплошной мрамор-стекло-хром — где всякий, кто заказывает кроме воды еще что-то, должен раскошелиться. В чем она только что убедилась.
Она приходила в «Савой», чтобы показать свой портфолио продюсеру Ричи Рике. Этот новоявленный гений занимается совершенно новым конгломератом развлечений под названием «Л.А. Саунд/Машин». В Лондон приехал всего на неделю — выбрать фотографа, способного запечатлеть для истории облик Дохляков, пяти участников группы «Дэд Мит» из Лидса, их последний альбом Рика пас всю дорогу, от начала до конца. По его словам, Дебора была «девятым долбаным фотилой», чьи работы он смотрел.
Увы, их беседа закончилась ничем. Оседлав деликатный позолоченный стульчик, Рика прошелся по ее портфолио с таким же интересом и почти такой же быстротой, с какой сдают в казино колоду карт. Снимки Деборы один за другим летели на пол. Она провожала их глазами; ее муж, отец, невестки, друзья, бесчисленные родственники и знакомые, которых она приобрела в результате замужества. Среди них не было ни Стинга, ни Боуи, ни Джорджа Майкла.
К продюсеру она попала по рекомендации знакомого фотографа — его работы тоже не удовлетворили американца. По кислой мине, не сходившей с лица Рики, она поняла, что и ей не удалось обскакать своих коллег.
Впрочем, сейчас Дебору огорчало даже не это, а черно-белый ковер из ее работ на полу. Среди них было сумрачное лицо ее мужа; его глаза — светлосерые, так хорошо сочетающиеся с черными как смоль волосами — казалось, смотрели прямо на нее. Он словно хотел сказать — «вот видишь…».
Она никогда не соглашалась с мнением Саймона, даже если он был абсолютно прав. В этом состояла основная проблема их брака: ее всегда захлестывали эмоции, она отвергала его разумные и трезвые доводы, холодную оценку фактов. Черт побери, Саймон, думала Дебора, не надо ничего говорить; ведь ты не представляешь, каково мне сейчас… Но окажись она в ту минуту каким-то чудом одна, как бы она зарыдала, захлебываясь горечью, ведь теперь она убедилась в его правоте.
А он сейчас находился в сорока пяти милях от нее, в Кембридже. И в эту минуту, должно быть, с присущей ему бесстрастной, клинической точностью изучал очередной труп и набор рентгеновских снимков, пытаясь определить, каким орудием преступник ударил девушку в лицо.
Так что, когда Ричи Рика произнес со вздохом мученика — о'кей, кое-какой талантишко у нее имеется, но хочет ли она услышать правду? — все эти картинки ломаного гроша не стоят, — она не оскорбилась так, как могла бы. Угольки раздражения вспыхнули ярким пламенем уже потом, когда он, поднимаясь, сдвинул свой стул так, что одна из ножек проткнула чеканное лицо отца Деборы, вошла в его щеку и разорвала ее от скулы до носа.
Но даже не из-за попорченного снимка жар прихлынул к ее щекам. Говоря честно, все дело было в словах Рики — ох, дьявол, мне жаль, ты ведь не можешь напечатать еще одного такого старикана, верно?
Вот почему она встала на колени и, стараясь унять дрожь в руках, собрала свои работы, уложила в портфолио, аккуратно завязала тесемки и лишь тогда подняла глаза и заявила:
— Вы не походите на слизняка. Почему же ведете себя как слизняк?
Что — если абстрагироваться от больших или меньших достоинств ее снимков — послужило ей более глобальным объяснением, почему она не получила работу.
«Такого быть не должно, Деб», — сказал бы ее отец. И конечно, был бы прав. В сущности, многого в жизни быть не должно.
Торопливо повесив на плечо сумочку, она подхватила портфолио и зонтик и зашагала по огромному вестибюлю к выходу из отеля. Быстро прошла мимо ждущих такси и шагнула на мостовую. Утренний дождь ненадолго утих, но ветер дул с прежней яростью — злой лондонский ветер, один из тех, что прилетают с юго-востока, набирая скорость на скользкой водной поверхности, а потом обрушиваются на улицы и вырывают из рук прохожих зонтики. В сочетании с грохотом и воем проносящихся мимо машин рев получался поистине адский. Прищурясь, Дебора посмотрела на небо. Там клубились серые тучи. Вот-вот снова начнется Дождь.
Не пройтись ли ей немножко? Река совсем рядом, прогулка по набережной привлекала ее больше, чем возвращение в сумрачный от непогоды дом, еще хранивший в себе следы искр их последней ссоры с Саймоном. Однако ветер рвал на ней волосы, а воздух с каждой минутой все больше набухал дождем, и ей пришлось отказаться от этой идеи. Подъехавший одиннадцатый автобус она приняла за знамение свыше.
Дебора встала в очередь и через минуту уже теснилась в набитом автобусе. Не проехали они и пару кварталов, как прогулка по набережной под свирепым ветром показалась ей куда приятнее этой поездки. На нее нахлынула клаустрофобия, какой-то ковбойского вида парень в джинсовой куртке с надписью «Акваскутум» (водные препятствия) поставил на ее мизинец свой зонтик, от стоявшей рядом пожилой женщины жутко несло чесноком, казалось, запах чеснока исходит из каждой поры ее маленького тела. Все эти мелкие неприятности будто вознамерились убедить Дебору, что и остаток дня не сулит ей ничего хорошего, что ее ждет бесконечное путешествие от плохого к худшему.
Транспорт замер возле Крейвен-стрит; этим воспользовались еще восемь человек и втиснулись в автобус. Пошел дождь. Словно в ответ на три этих события пожилая женщина издала чудовищный вздох, а любитель водного спорта тяжело навалился на ручку своего зонтика. Дебора изо всех сил старалась не дышать и не упасть в обморок.
Что угодно — ветер, дождь, гром, даже четыре всадника из Апокалипсиса — лучше, чем этот кошмар. Даже еще один разговор с Ричи Рикой лучше. Когда автобус полз дюйм за дюймом к Трафальгарской площади, Дебора протиснулась мимо пяти скинхедов, двух панк-рокеров, полудюжины домохозяек и шумной группы самодовольных американских туристов. Она достигла двери как раз в тот момент, когда показался монумент Нельсона, и после решительного прыжка снова оказалась под хлещущими в лицо ветром и дождем.
Открывать зонтик она не стала. Все равно ветер вырвет его из рук словно носовой платок и понесет по улице. Она огляделась, отыскивая какое-нибудь укрытие. Площадь была пуста — широкое бетонное пространство с фонтанами и готовыми к прыжку львами. Без привычной голубиной стаи и без бродяг, обычно нахальных и грубых, которые валяются возле фонтанов, залезают на львов и подначивают туристов, чтобы те бросили что-нибудь птицам, площадь выглядела — наконец-то — как памятник герою, как и было задумано. Вот только укрытием от непогоды она оказалась никудышным. За завесой дождя виднелась Национальная галерея, перед ней несколько человек возились с зонтиками или торопливо бежали наверх по широкой каменной лестнице. Там было укрытие, и не только. Еда, если она в этом нуждалась. Искусство, если она в этом нуждалась. И возможность отвлечься, которой она жаждала последние восемь месяцев.
Дебора побежала в подземный переход и через несколько мгновений выскочила на площадь. Стремительно пересекла ее, прижимая к груди черный портфолио; ветер рвал на ней плащ, швыряя дождевые струи. Когда она добралась до дверей галереи, вода шлепала в туфлях, чулки были забрызганы грязью, а волосы напоминали промокшую шерстяную шапку.
Куда пойти… Она не была в галерее целую вечность. Какой стыд, мелькнула мысль. Ведь она сама вроде бы считалась художницей.
Все дело в том, что в музеях ее всегда захлестывали впечатления, и уже через четверть часа она превращалась в их жертву. Другие посетители могли ходить часами, смотреть, оценивать мазок, чуть ли не утыкаясь носом в полотно. Для Деборы пределом были десять картин, да и то, рассматривая десятую, она уже не помнила первую.
Сдав вещи в гардероб, она взяла план музея и отправилась по залам, радуясь, что очутилась в тепле и получит хотя бы временную передышку. Пускай сейчас пока так и не востребовано ее мастерство фотографа, экспозиция по крайней мере обещает отвлечь ее на несколько часов от самой больной ее темы. А если уж ей совсем повезет, то Саймона задержит в Кембридже на всю ночь его работа. Их спор не сможет продолжиться. И она выиграет еще какое-то время.
Она быстро проглядела план музея, выискивая то, что могло ее сейчас занять. Ранние итальянцы; Италия, XV век; Голландия, XVII век; Англия, X Vni век. По имени был назван только один художник. «Леонардо, — говорилось в плане. — Рисунок. Зал 7».
Она легко нашла этот зал, оказавшийся не больше, чем кабинет Саймона в Челси. В отличие от других помещений, по которым она только что проходила, в седьмом зале была выставлена только одна вещь Леонардо да Винчи, полномасштабная композиция «Мадонна с Младенцем, Св. Анной и Иоанном Крестителем», нарисованная углем. Седьмой зал напоминал часовню и был освещен лишь неярким лучом лампы, направленным только на рисунок Там стояло несколько скамей, чтобы почитатели могли неторопливо созерцать то, что в плане музея было названо одной из самых лучших работ Леонардо. Правда, сейчас в зале никого не было.
Дебора села на скамью. Появившееся в спине напряжение перебралось в основание шеи и свернулось там круглой пружиной. Она не осталась неуязвимой к великолепной иронии ее выбора.
От лика Святой Девы исходила преданность и беззаветная любовь. Во взгляде Св. Анны, обращенном к Деве, лучилось глубокое понимание. Ведь кто мог знать лучше, чем Св. Анна, какие чувства испытывает ее возлюбленная дочь к чудесному Дитя, которое родила. Сам же Младенец уже тянулся из материнских рук к совсем юному Крестителю, покидая Свою матерь даже сейчас, даже сейчас…
Да, пожалуй, это в духе Саймона — покидать близких. В таких ситуациях в нем говорит человек науки, трезвый и спокойный аналитик, решающий свои проблемы в параметрах объективного практицизма, подкрепленного статистикой. Его взгляд на мир — да что там, сам его мир — отличается от ее мира. Он может настаивать: послушай меня, Дебора, помимо кровных, есть и другие узы… Легко ему говорить, с таким философским взглядом на окружающее. Для нее жизнь устроена по другим законам.
Перед ее глазами всплыла испорченная фотография отца: весенний ветер шевелит поредевшие волосы; ветвь дерева, подобно крылу птицы, бросает тень на могилу матери; желтые нарциссы, которые он ставит в вазу, ловят солнце, их лепестки слегка загнулись, соприкоснувшись с его ладонью; его рука сжимает цветы, крепко держа их за стебельки, каждый год, пятого апреля, вот уже восемнадцать весен. Здесь ему пятьдесят восемь лет. Ее отцу. Ее единственному остававшемуся тогда в живых родственнику по плоти и крови.
Дебора глядела на рисунок Леонардо. Эти две женщины поняли бы то, что недоступно ее мужу, — силу, блаженство, невыразимое чудо жизни, созданной и произведенной на свет тобой, твоим собственным чревом.
Я хочу, чтобы вы дали своему телу передышку хотя бы на год, заявил ей доктор. После шести выкидышей. Шести самопроизвольных абортов за последние девять месяцев. Сейчас картина неутешительная — физический стресс, большая потеря крови, гормональные нарушения и…
Я хочу попробовать пилюли для зачатия, заявила она тогда.
Вы меня не слушаете. В данный момент об этом не может быть и речи.
Ну, тогда искусственное оплодотворение.
Вы сами знаете, Дебора, что зачать — не проблема. Проблема в том, чтобы выносить.
Я проведу в постели все девять месяцев. Даже шевелиться не стану. Сделаю все, что угодно.
Итак, встаньте в очередь на приемного ребенка, пользуйтесь противозачаточными средствами и сделайте следующую попытку через год. Если же вы решите продолжать и дальше в таком духе, вас ожидает перспектива кесарева сечения еще до тридцати лет.
Он выписал ей рецепт.
Но ведь должен же быть шанс, произнесла она, изо всех сил стараясь скрыть охватившее ее отчаяние, не допустить эмоционального стресса. Иначе доктор отметит их в карточке, и впоследствии они будут играть против нее.
Нельзя сказать, что доктор не сочувствовал ей. Он ведь сказал — шансы есть, на будущий год. Ваше тело должно отдохнуть и окрепнуть. Тогда мы испробуем разные варианты. Искусственное оплодотворение. Пилюли для зачатия. Все, что угодно. Только через год.
Она стала принимать пилюли. Но когда Саймон принес домой анкеты и прочие бумаги, требующиеся для усыновления ребенка, она взвилась.
Впрочем, сейчас незачем думать об этом, Дебора заставила себя сосредоточиться на рисунке. Она решила, что лица персонажей исполнены ясности и покоя. Они четко прописаны. Остальное носит импрессионистические черты, нарисовано как серия вопросов, которым суждено навеки остаться без ответа. Поднимется ли стопа Девы или направится вниз? Будет ли Св. Анна по-прежнему указывать в небо? Схватит ли пухлая ручонка Младенца подбородок Крестителя? И останется ли на заднем плане Голгофа, или такое будущее слишком омрачает эти мгновения покоя и лучше его оставить за рамками — непрозвучавшее и неувиденное.
— Иосифа нет. Да, разумеется. Нет Иосифа.
Дебора оглянулась на шепот и увидела, что к ней присоединился мужчина, одетый почему-то по-уличному — промокшее пальто свободного покроя, обмотанный вокруг шеи шарф, на голове мягкая фетровая шляпа. Казалось, он не замечал ее присутствия, и, если бы не произнес эти слова, она бы его тоже не заметила. Одетый в черное, он почти сливался с полумраком, сгущавшимся в углах
— Нет Иосифа, — снова прошептал он смиренным тоном.
Игрок в регби, решила Дебора, поскольку он был высок и крепкого сложения, что бросилось в глаза даже под просторным пальто. Свернутый в трубочку музейный план он держал будто незажженную свечу. Руки у него были широкие, короткопалые и вполне способные, по ее представлению, отпихивать в стороны других игроков во время стремительного броска по полю.
Правда, сейчас он не совершал броска, хотя и продвинулся вперед, в один из приглушенных световых конусов. Казалось, его шаги исполнены почтения. Не отрывая глаз от эскиза Леонардо, он протянул руку к шляпе и снял ее, как делают в церкви мужчины. Опустился на одну из скамей.
Он носил ботинки на толстой подошве — удобные, загородные, — оперся на их наружные края, а руки свесил меж коленей. Через мгновение он провел ладонью по редеющей шевелюре цвета сажи с ниточками седины. Этот жест не слишком соответствовал его внешности, как и жест смирения. Его лицо, поднятое к работе да Винчи, казалось, выражало тревогу и боль, под глазами обозначились полумесяцы мешков, на лбу залегли тяжелые морщины.
Губы он плотно сжал. Нижняя была полная, верхняя тонкая. Они создали на его лице горестный шов и казались неадекватной преградой, сдерживающей внутреннее смятение. Товарищ по несчастью, подумала Дебора, тронутая его страданием.
— Приятный рисунок, не так ли? — Она произнесла это приглушенным шепотом, каким непроизвольно разговаривают в местах молитвы или медитации. — Я никогда его не видела раньше.
Незнакомец повернулся к ней. Он оказался смуглым и старше, чем она думала. Казалось, он удивился, что с ним заговорила незнакомая особа.
— Я тоже не видел, — ответил он.
— Мне ужасно стыдно, если учесть, что я живу в Лондоне уже восемнадцать лет. Знаете, о чем я подумала? Чего еще я не видела из таких же важных вещей?
— Иосифа, — промолвил он.
— Простите?
Он показал на эскиз свернутым в трубочку музейным планом:
— Вы не видели Иосифа. Но вы никогда его не увидите. Разве вам не приходило в голову? Разве мы не видим всегда только Мадонну и Младенца?
Дебора перевела взгляд на рисунок:
— Вообще-то я не думала об этом.
— Либо Святую Деву с Младенцем. Либо Матерь и ее Дитя. Либо Поклонение Волхвов вместе с быком и ослом да одним-двумя ангелами. Но Иосифа можно увидеть редко. Вы никогда не задумывались над причиной этого?
— Пожалуй… ну, конечно, ведь он на самом деле не был отцом, верно?
Глаза мужчины закрылись.
— Иисус Бог, — ответил он.
Казалось, он был настолько уязвлен, что Дебора поспешно продолжила:
— Я имею в виду, что нас так учили — верить, что он не являлся отцом. Но ведь мы ничего не знаем наверняка. Как мы можем знать? Мы ведь там не были. И она не вела дневник и не записывала свою жизнь. Нам просто сообщили, что Святой Дух сошел с небес с ангелом или что-то типа того и… Естественно, я не знаю, как это могло случиться, но ведь это было чудом, верно? Минуту назад она была девственницей, а в следующую забеременела, и потом через девять месяцев появился вот этот малыш, и она держала его на руках, не до конца веря, что он реальный, и считала его пальчики на ручках и ножках. Он был ее, по-настоящему ее, этот ребенок, о котором она страстно мечтала… Конечно, если вы верите в чудеса. Если верите.
Она и не сознавала, что по ее щекам текут слезы, пока не увидела переменившееся лицо мужчины. И тут же ее разобрал смех — слишком нелепой была ситуация. Она казалась абсурдной до дикости, эта физическая боль, терзавшая их обоих. Они перебрасывали ее между собой, будто теннисный мячик.
Он извлек из кармана пальто носовой платок и сунул его, смятый, в ее руку.
— Вот, возьмите. — Его голос был серьезным. О я совсем чистый. Я пользовался им только один раз. Вытер дождевые капли с лица.
Дебора засмеялась с дрожью в голосе. Промокнув влагу под глазами, она вернула платок владельцу.
— Мысли сами выстраиваются в цепочку, правда? Каким-то непостижимым образом. Вы уверены, что достаточно защищены. Потом внезапно говорите что-то, кажущееся на поверхности таким разумным и безопасным. И все-таки отнюдь не защищены от того, чего стараетесь не чувствовать.
Он улыбнулся. Остальной его облик казался уставшим и стареющим, морщины возле глаз и висящая под подбородком кожа, но вот улыбка была приятной.
— Со мной тоже случилась неожиданная вещь. Я пришел сюда просто в поисках места, где мог пройтись и подумать, не рискуя промокнуть до нитки, и вот набрел на этот рисунок.
— И подумали про святого Иосифа, хотя вам было не до этого?
— Нет. Вообще-то я часто о нем думаю. — Он сунул носовой платок в карман и продолжал, стараясь говорить более легко и бодро: — Вообще-то я предпочитаю гулять в парке. Я как раз направлялся в парк Сент-Джеймс, когда снова пошел дождь. Обычно я люблю обдумывать свои проблемы на свежем воздухе. В душе я деревенский житель, и когда мне приходится что-либо осмыслить или принять решение, я всегда стараюсь выбраться на прогулку. На мой взгляд, хорошая прогулка прекрасно освежает голову. Да и сердце тоже. Заставляет проще смотреть на правые и неправые вещи в жизни — на «да» и «нет».
— Проще смотреть, — повторила она его слова. Но не справляться с ними. Во всяком случае, не мне. Я не могу говорить «да» просто потому, что люди от меня этого ждут, не важно, как бы правильно это ни было.
Он опять взглянул на рисунок. Еще плотнее свернул музейный план.
— Я тоже не всегда могу сказать «да», — согласился он. — Вот и выхожу прогуляться. Люблю кормить воробьев на мосту в парке Сент-Джеймс, глядеть, как они клюют корм с моей ладони, и решать свои проблемы. — Он пожал плечами и грустно улыбнулся. — Но тут пошел дождь.
— Тогда вы отправились сюда. И увидели, что тут нет святого Иосифа.
Он протянул руку к шляпе и водрузил ее на голову. Поля бросили треугольную тень на его лицо.
— А вы, как я полагаю, увидели Младенца.
— Да. — Дебора с усилием раздвинула губы в напряженной улыбке. Огляделась, словно ей тоже требовалось собрать перед уходом свои вещи.
— Скажите мне, это тот ребенок, которого вы хотите, или тот, который умер, либо тот, от которого вы хотите избавиться?
— Избави?…
Тут он быстро поднял руку.
— Тот, которого вы хотите, — произнес он. — Простите, я должен был сразу понять. Понять эту тоску. Боже милостивый, почему мужчины такие глупцы?
— Он хочет, чтобы мы взяли приемного. А я хочу своего ребенка — его ребенка — семью, настоящую, такую, которую создали мы, а не такую, какая выдается по заявлению. Он принес домой бумаги. Они лежат на его письменном столе. Мне остается лишь заполнить мою часть и поставить подпись, но я чувствую, что просто не в силах сделать это. Я говорю ему, что тот ребенок никогда не станет моим. Ведь его родила не я. Не мы. Я все равно не смогу его полюбить, ведь он не мой.
— Все очень верно. Вы не сможете его полюбить. Она схватила его за руку. Шерстяная ткань его пальто была влажная и колючая.
— Вот вы все понимаете. А он нет. Он говорит, что бывают привязанности посильней кровных. Но они не для меня. И я не могу понять, почему они что-то для него значат.
— Вероятно, оттого, что он знает — мы, люди, любим в конечном счете то, за что нам пришлось бороться — то, за что мы отдадим все на свете, — гораздо больше, чем вещи, доставшиеся нам случайно.
Она отпустила его рукав. Ее рука со стуком упала на скамью. Этот мужчина повторил слова Саймона. С таким же успехом в этом зале мог бы находиться ее муж.
Она удивилась, что излила душу незнакомому человеку. Мне отчаянно нужен кто-то, кто сможет меня понять, решила она, я ищу поддержки. Сейчас мне даже безразлично, кем окажется этот человек, лишь бы он понял меня, признал мою правоту и позволил настаивать на своем.
— Я ничего не могу поделать. Я так чувствую, — произнесла она упавшим голосом.
— Дорогая моя, я не уверен, что кто-либо другой вел бы себя иначе. — Мужчина размотал шарф, расстегнул пальто и полез в карман пиджака.
— Думаю, вам необходима прогулка на свежем воздухе, чтобы проанализировать сложившуюся ситуацию, — сказал он. — Необходимо бескрайнее небо и раздольные пейзажи. Всего этого в Лондоне нет. Если вам захочется погулять на севере, буду рад вас видеть в Ланкашире. — Он вручил ей визитную карточку.
«Робин Сейдж. Дом викария. Уинсло».
— Вик… — Дебора подняла глаза и увидела то, что прежде скрывали пальто и шарф — плотный белый воротничок Как она сразу не поняла, кто он, по цвету одежды, по разговору о святом Иосифе, по той почтительности, с какой он разглядывал рисунок да Винчи.
Не удивительно, что она так легко поделилась с ним своими горестями и бедами. Она исповедовалась англиканскому священнику.
ДЕКАБРЬ: СНЕГ
Брендан Пауэр резко оглянулся на скрип двери. В ледяной холод ризницы церкви Св. Иоанна Крестителя в деревне Уинсло вошел его младший брат Хогарт. За его спиной органист, в сопровождении одинокого, дрожащего голоса, играл: «Все мы, кто жаждет облегчения», как продолжение к «Пути Господни неисповедимы». Брендан почти не сомневался, что оба хорала являются сочувственным, но непрошеным комментарием к событиям этого утра.
— Ничего, — сказал Хогарт. — Ни грамма. Ничуточки. И никакого викария. С ЕЕ стороны все стоят на ушах, Брен. Ее мать стонет по поводу испорченного свадебного завтрака. ОНА шипит и обещает отомстить какой-то «грязной свинье», а ее отец просто ушел «разыскивать гнусную церковную крысу». Ну и публика эти самые Таунли-Янг.
— Может, ты уже сорвался с крючка, Брен. — Тайрон, старший брат и достойный человек, единственный, кто мог бы по праву находиться в этой ризнице помимо священника, произнес эти слова с осторожной надеждой, когда Хогарт прикрыл за собой дверь.
— Не дождешься, — возразил Хогарт. Он полез в карман своей взятой напрокат визитки, которая не могла скрыть его плечи, напоминавшие склоны горы Пендл-Хилл. Достав пачку «Силк Кате», он зажег сигарету, и спичка, догорая, полетела на холодный каменный пол. — Она крепко схватила его за задницу, точно тебе говорю. Так что не надейся. И извлеки из этого урок. Держи свое хозяйство в штанах и не доставай, пока не найдешь для него подходящий домик.
Брендан отвернулся. Оба брата любили его и, каждый по-своему, пытались теперь утешить. И все же ни шутки Хогарта, ни оптимизм Тайрона не могли изменить реальность этого дня. Адское пламя или потоп — скорее адское пламя, — но ему все равно никуда не деться от Ребекки Таунли-Янг. Он старался не думать об этом с той самой минуты, когда она заехала в его офис в Клитеро с результатами теста на беременность.
— Сама и не знаю, как это произошло, — заявила она. — У меня никогда в жизни не было регулярных месячных. Мой врач даже говорил мне, что я должна пройти какой-то там курс лечения, чтобы они стали регулярными, если я захочу когда-нибудь завести семью. И вот что теперь получилось, Брендан
Гляди, что ты со мной сделал, — ясно читалось в ее глазах. — А ведь ты, Брендан Пауэр, младший партнер папиной юридической конторы! Ай-ай-ай. Какой стыд, теперь тебя ждут неприятности.
Но ей и не требовалось ничего говорить. Ей нужно было лишь скромно потупиться и прошептать:
— Брендан, ума не приложу, что сказать папе. Что же мне делать?
Любой мужчина на месте Брендана посоветовал бы своей партнерше сходить к врачу, а сам спокойно продолжил работу. Однако Брендан знал, что через восемнадцать месяцев Сент-Джон Эндрю Таунли-Янг должен решить, кому из сотрудников фирмы передать свои дела и свой капитал, когда нынешний старший партнер уйдет на пенсию, и привилегии, связанные с этим решением, таковы, что Брендан не может с легкостью от них отказаться: дорога в общество, новые клиенты из класса Таунли-Янгов и стремительный взлет карьеры.
Возможности, открывавшиеся перед ним в случае покровительства Таунли-Янга, побудили Брендана связаться с его двадцативосьмилетней дочерью. Они-то и стали главным мотивом. Он работал на фирме чуть больше года. Ему хотелось занять свое место в мире. Таким образом, когда Сент-Джон Эндрю Таунли-Янг передал Брендану через старшего партнера приглашение сопровождать мисс Таунли-Янг на Коуперскую ярмарку лошадей и пони, он счел его за улыбку фортуны и не стал отказываться.
В то время мысль о возможном романе не казалась ему отталкивающей. Правда, при всех стараниях — после хорошего ночного сна и полутора часов возни с косметикой и завивкой волос, в самой лучшей одежде — Ребекка все равно напоминала королеву Викторию в ее преклонные годы, но Брендану казалось, что он вытерпит одно-два свидания, прикрываясь добродушной улыбкой и дружеской шуткой. Он рассчитывал на свое умение лицемерить, зная, что каждый приличный юрист должен иметь в своей крови как минимум несколько капель притворства. Вот на что он совсем не рассчитывал, так это на способность Ребекки принимать решения, командовать и направлять их отношения с самого начала в нужное ей русло. Во время второй встречи она затащила его в постель, короче, вела себя как опытный егерь, завидевший вдалеке лису. Когда он был с ней в третий раз, она окончательно овладела инициативой, ласками добилась его возбуждения, потом нанизалась на него сама — и вот, пожалуйста! Забеременела.
Ему хотелось свалить всю вину на нее. Но он не мог отказаться от факта, что, пока она тяжело дышала и подпрыгивала, а перед его носом болтались мешочки ее грудей, он закрыл глаза, улыбался, называл ее божественной Бекки, потрясающей женщиной, а сам в это время думал о своей будущей карьере.
Так что сегодня они все равно обвенчаются. И хотя преподобный мистер Сейдж почему-то не явился в церковь, это едва ли что-нибудь изменит. Будущее Брендана Пауэра предрешено.
— Насколько он опаздывает? — спросил он Хо-гарта.
Его брат взглянул на часы:
— Уже на полчаса.
— Никто еще не ушел из церкви?
Хогарт покачал головой:
— Там уже слышатся шепотки и намеки, что это, мол, ты сам не явился. Я делал все, что мог, спасая твою репутацию, парень, но, может, все-таки стоит сунуть голову в алтарь и махнуть ручкой, чтобы народ не волновался. Правда, я не знаю, как поддержать твою невесту. О какой свинье она там толкует? Неужели ты уже завел интрижку на стороне? Ну, я тебя не осуждаю. По сравнению с Бекки любая покажется лакомым кусочком. Однако ты уже навлек на себя ее гнев.
— Кончай базар, Хогги, — оборвал его Тайрон. — И затуши цигарку. Ведь ты как-никак в Божьем храме.
Брендан подошел к единственному окну ризницы, глубоко врезанному в стену. Его стекла были не менее пыльными, чем вся комната, он прочистил маленькую дорожку и выглянул наружу. Увидел кладбище с кучкой могильных камней, неправильными ромбами выделявшимися на снегу, а вдалеке, на фоне серого неба, конические склоны холма Коутс-Фелл.
— Опять пошел снег. — Он машинально сосчитал, сколько могил украшены веточками падуба, красные ягоды блестели на фоне остроконечных зеленых листьев. Семь могил. Зеленые ветки, должно быть, привезли утром приехавшие на венчание гости, поскольку даже сейчас венки и ветки лишь слегка припорошило снегом.
— Викарий, должно быть, куда-то отлучился еще утром. Да задержался по какой-то причине.
Тайрон подошел к Брендану, стоявшему у окна. За их спиной Хогарт растоптал окурок на полу.
Брендан зябко поежился. Хотя отопительная система работала в церкви на полную мощь, в ризнице стоял невыносимый холод. Он дотронулся ладонью до стены. Она была ледяная и влажная.
— Что там делают мама с папой? — спросил он.
— О, мама немного нервничает, но пока все еще уверена, что этот брак послан тебе небесами. Женится первый из ее сыновей и, слава богу, отхватил себе невесту из местной знати, только бы священник поскорей явился. Зато папа поглядывает на дверь, словно ему все надоело.
— Он много лет никуда не выезжал из Ливерпуля, — заметил Тайрон. — Вот и занервничал.
— Нет. Просто чувствует, кто он такой. — Брендан отвернулся от окна и посмотрел на братьев. Похожи на него — не отличишь. Мощные покатые плечи, орлиные носы. Волосы ни светлые, ни темные. Глаза ни голубые, ни зеленые. Челюсти ни широкие, ни узкие. Все они, со своими неприметными лицами, очень годились на роль потенциального киллера из сериала. Приблизительно такой была и реакция Таунли-Янгов, когда они увидели всю семью жениха — словно оправдывались их самые худшие ожидания, сбывались самые ужасные сны. Так что Брендан не удивлялся, что его отец поглядывал на дверь и считал минуты, когда наконец сможет сбежать. Сестры, вероятно, испытывали то же самое. Он даже слегка им позавидовал. Час-другой, и все закончится. А для него кошмар только начинается. Возможно, на всю жизнь.
Сесили Таунли-Янг согласилась на роль главной подружки невесты, своей кузины, потому что так велел ее отец Ей совсем не хотелось приезжать на эту свадьбу. У них с Ребеккой никогда не было ничего общего, кроме родственных уз. Обе — дочери сыновей тощего фамильного древа.
Она никогда не питала симпатии к Ребекке. Во-первых, они не имели общих интересов. Для Ребекки не было большей радости, чем объехать четы-ре-пять конских базаров, потолковать про высоту в холке и, приподняв резиновые лошадиные губы, пристально посмотреть на жуткие желтые зубы. Она постоянно таскала в карманах кусочки яблок и морковки, как носят мелочь, проверяла копыта, мошонку и глазное яблоко с таким интересом, какой большинство женщин уделяют одежде. Во-вторых, Сесили устала от Ребекки. Двадцать два года она терпела дни рождения, пасхальные, рождественские и новогодние семейные мероприятия в имении ее дяди — и все ради фальшивого семейного единства. Все это перемололо в песок даже те крохи привязанности к старшей кузине, которые могли бы таиться в ее душе. После нескольких бешеных выходок Ребекки она старалась держаться от нее подальше, если они оказывалась под одной крышей более чем на четверть часа. В-третьих, она находила ее нестерпимо тупой. Ребекка ни разу в жизни не сварила яйцо, не выписала чек и не убрала постель. Ее ответ на любые жизненные проблемы, даже самые пустячные, был неизменным — «Папа все уладит». Именно эта ленивая зависимость от родителей была ненавистна Сесили.
Даже сегодня папа уладил все проблемы в наилучшем виде. Они выполнили все, что от них требовалось, и терпеливо ждали викария на оледеневшей, запорошенной снегом северной паперти, притопывая ногами, с посиневшими губами; гости в это время переговаривались и шуршали одеждами внутри церкви, в зелени падубов и плюща, удивляясь, почему не зажжены свечи и почему не играют свадебный марш. Так они прождали целых четверть часа, снег уже развесил в воздухе собственную подвенечную вуаль. Наконец, папа помчался через дорогу и яростно забарабанил в дверь домика викария. Когда меньше чем через пару минут он вернулся, его обычно красноватая кожа побледнела от ярости.
— Его нет дома, — рявкнул Сент-Джон Эндрю Таунли-Янг. — Эта безмозглая корова, — так он называет экономку викария, догадалась Сесили, — сказала, что не застала его дома, когда пришла утром, если ей можно верить. Бестолковая, маленькая дрянь… — Его руки в сизых перчатках сжались в кулаки. Цилиндр на голове задрожал. — Заходите в церковь. Все, быстро. Не стойте на холоде. Я разберусь с этой ситуацией.
— А Брендан здесь? — с опаской спросила Ребекка. — Папочка, может, Брендана тоже нет?
— Все тут. Осчастливили нас своим присутствием, — ответил отец. — Вся семейка. Как крысы, не желающие покидать тонущий корабль.
— Сент-Джон… — пробормотала его супруга.
— Заходите внутрь!
— Но люди меня увидят! — завыла Ребекка. — Увидят невесту!
— Ох, бога ради, Ребекка. — Таунли-Янг скрылся в церкви еще на две ужасно холодных минуты, затем вернулся и объявил: — Можете подождать внутри колокольни. — И снова отправился на поиски викария.
Их ожидание продолжилось внизу колокольни; они стояли, скрытые от гостей воротами из орехового дерева, за пыльными и затхлыми занавесями из красного бархата, настолько выношенными, что сквозь них просвечивали огоньки церковных свечей. Они слышали нараставший озабоченный ропот, рябью пробегавший по толпе. До них доносилось беспокойное шарканье ног. Открывались и захлопывались псалтыри. Играл органист. Под их ногами, в подземелье церкви стонала отопительная система, словно измучившаяся роженица.
При этой мысли Сесили задумчиво поглядела на кузину. С трудом верилось, что Ребекка нашла дурака, который согласился пойти с ней к алтарю. Несмотря на богатое наследство в будущем и на то, что она уже стала владелицей чудовищного Коутс-Холла, в который молодожены и удалятся в брачном экстазе, когда кольцо займет место на ее пальце, а брачный союз будет скреплен подписями, Сесили не представляла, каким образом деньги — не важно, насколько большие — или рассыпающийся от старости викторианский особняк — не важно, насколько реально его потенциальное возрождение — смогут побудить какого-нибудь беднягу обречь себя на всю жизнь на общение с Ребеккой. Но как… Она вспомнила, как утром ее кузина пошла в туатет, ее там рвало, раздалось ее пронзительное «Неужели так будет и дальше, как в это проклятое утро?». Мать утешала — «Ребекка, прошу тебя… гости в доме…» Снова голос Ребекки: «Наплевать мне на них! На все<наплевать! Не трогай меня, отстань». Хлопнула дверь. По верхнему коридору раздались бегущие шаги.
Залетела? Сесили размышляла над этой новостью все время, пока старательно наносила косметику и слегка румянила скулы. Больше всего ее удивляло, что какой-то мужчина лег с Ребеккой в постель. Господи, раз уж такое случилось, значит, возможно все, что угодно. Теперь, в колокольне, она поглядывала на кузину, ища в ее облике общеизвестные признаки, подтверждающие ее догадки.
Вообще-то Ребекка не выглядела настоящей женщиной. Возможно, ей и предстояло расцвести благодаря беременности, но пока она зависла где-то на стадии зарождения бутона — широковатая челюсть, глаза как мраморные шарики по величине и цвету, на голове шлем из волос, уложенных перманентом. Правда, кожа ее была безупречной, а губы довольно приятные. Но все вместе никак не сочеталось, словно отдельные черты ее лица постоянно воевали между собой.
Впрочем, она тут не виновата, подумала Сесили. И вообще, те, кому так не повезло с внешностью, достойны жалости. Но всякий раз, когда она пыталась извлечь из сердца какие-нибудь крохи теплых чувств, Ребекка делала нечто такое, что давило эти крохи как жуков.
Так и на этот раз.
Ребекка расхаживала по крошечной площадке под церковными колоколами, яростно вертя в руках свой букет. Пол был грязный, но она даже не удосужилась подобрать подол или шлейф платья. Это делала' ее мать, следуя за ней из пункта А в пункт В и обратно, будто верная собака, зажав в руках атлас и бархат. Сесили стояла в сторонке, в окружении двух жестяных ведер, связки веревок, совка, метлы и кучки тряпок. Старая картинная рама прислонилась возле нее к стопке картонок, и она аккуратно прицепила свой собственный букет к металлическому крючку, к которому прежде была привязана бечевка. Она приподняла подол своего бархатного платья. В пространстве под колоколами буквально нечем было дышать, все вокруг почернело от копоти. Зато здесь было тепло.
— Я так и знала, что случится нечто подобное. — Ребекка мяла и комкала свои подвенечные цветы. Что добром все не кончится. И теперь они смеются надо мной, разве нет? Я слышу, как они смеются.
Миссис Таунли-Янг повернула под прямым углом, когда Ребекка проделала то же самое, захватив в руки чуть больше атласного шлейфа и подола платья.
— Никто не смеется, — заверила она. — Не волнуйся, дорогая. Тут просто произошла какая-то нелепая ошибка. Недоразумение. Скоро твой отец все поставит на свои места.
— Какая тут может быть ошибка? Мы ведь видели мистера Сейджа вчера днем. И он нам сказал: «Встретимся утром». Как же он мог забыть?
— Вероятно, случилось что-то непредвиденное. Кто-то умирает. Кто-то попросил…
— Но ведь Брендан задержался. — Ребекка остановилась. Сузив глаза, она задумчиво поглядела на западную стену колокольни, словно видела сквозь нее домик викарий. — Я пошла к машине, а он сказал, что забыл спросить мистера Сейджа еще про одну вещь. Он вернулся. Он вошел в дом. Я ждала с минуту. Потом еще две-три минуты. И… — Она резко повернулась и возобновила свою беспокойную ходьбу. — Он разговаривал не с мистером Сей-джем. А с этой сучкой. Этой ведьмой! Это она стоит за всем этим, мама. И ты это знаешь. Клянусь Богом, я доберусь до этой свиньи.
Сесили решила, что события приняли интересный оборот и это скрасит ей этот день, раз уж она вынуждена жертвовать собой ради семьи, выполняя волю дяди. Вот она и спросила:
— До кого?
Миссис Таунли-Янг сказала приятным, но строгим голосом:
— Сесили.
Однако вопроса Сесили оказалось достаточно.
— До Полли Яркин, — процедила Ребекка сквозь зубы. — Этой ничтожной свиньи из дома викария.
— Экономки? — спросила Сесили со все возрастающим интересом. Уже другая женщина? Что ж, нельзя осудить беднягу Брендана. Она продолжала свою игру: — Боже, какое отношение она имеет к происходящему, Бекки?
— Сесили, дорогая… — Голос у миссис Таунли-Янг звучал на этот раз менее приятно.
— Она выставляет свое коровье вымя перед каждым парнем, — сказала Ребекка. — И Брендан хочет ее. Да, точно. Он не может от меня это скрыть.
— Брендан любит тебя, дорогая, — произнесла миссис Таунли-Янг. — Он женится на тебе.
— На прошлой неделе он пил с ней в пабе Кроф-терс-Инн. Сказал, что просто ненадолго остановился, возвращаясь в Клитеро. Он, видите ли, не знал, что она будет там. Не мог сделать вид, что не узнал ее. Ведь это деревня.
— Дорогая, ты сама придумываешь себе проблемы.
— Неужели он крутит любовь с экономкой викария? — с наивным видом спросила Сесили, широко раскрыв глаза. — Но, Бекки, почему же тогда он женится на тебе?
— Сесили! — прошипела ее тетка.
— Он не женится на мне! — воскликнула Ребекка. — Он ни на ком не женится! У нас нет священника!
За занавесями притихла вся церковь. Орган на мгновение замолк, и слова Ребекки эхом прокатились от стены к стене. Органист поспешил снова заиграть, выбрав «Увенчанные любовью, Господь, в этот радостный день».
— ОХ, — с облегчением вздохнула миссис Таунли-Янг.
Отрывистые шаги застучали по каменному полу, и рука в перчатке отодвинула в сторону красную занавесь. Вошел отец Ребекки.
— Нигде нет. — Он отряхнул с пальто и цилиндра снег. — В деревне нет. На реке нет. На общинной площади тоже. Нигде. Он дорого мне за это заплатит.
Его жена протянула к нему руку, но не дотронулась.
— Сент-Джон, господи, что же нам делать? Столько гостей. Столько блюд приготовлено. И Ребекка, ее состоя…
— Я все знаю и не нуждаюсь в напоминаниях. — Таунли-Янг задернул занавесь и кивнул в сторону церкви. — Теперь мы на десять лет станем всеобщим посмешищем. — Он окинул взглядом присутствующих дам и задержал взгляд на дочери. — Ты сама влезла в эту историю, Ребекка, вот и выпутывайся из нее, черт возьми!
— Папочка! — провыла она.
— Действительно, Сент-Джон…
Сесили решила, что сейчас самый подходящий момент показать, что и она на что-то годится. Ее отец, вне всяких сомнений, может в любую минуту вкатиться сюда — эмоциональные напряги всегда доставляли ему огромное удовольствие, — и пока это не произошло, надо продемонстрировать свою способность уладить семейный скандал. В конце концов, дядя все еще раздумывал над тем, финансировать ли весной ее поездку на Крит.
— Быть может, поискать другого священника, дядя Сент-Джон, — предположила Сесили.
— Я говорил с констеблем, — ответил Таунли-Янг.
— Констебль не может совершить обряд бракосочетания, — запротестовала его жена. — Нужен священник. Стол давно накрыт. Гости уже успели проголодаться. И…
— Мне нужен Сейдж, — заявил он. — Я хочу видеть его здесь. Немедленно. Если даже придется собственноручно тащить к алтарю эту мерзкую церковную крысу.
— А вдруг его куда-то срочно вызвали… — Миссис Таунли-Янг явно взяла на себя роль голоса чистого разума.
— Не вызвали. Эта самая Яркин догнала меня в деревне. Оказывается, его постель нетронута. Он не ночевал дома. Но машина стоит в гараже. Так что он где-то неподалеку. Наверняка что-то задумал, я даже догадываюсь, что именно.
— Священник? — спросила Сесили с деланым ужасом, трепеща от восторга, в предвкушении дальнейшего развития событий Скоропалительное венчание, осуществленное блудным священником, жених, который завел шашни с экономкой священника, и клокочущая от жажды мести невеста. Ради этого стоило стать подружкой невесты, хотя бы для того, чтобы получить информацию из первых рук. — Нет, дядя Сент-Джон. Неужели священник способен на такое? Боже, какой позор!
Дядя пристально посмотрел на Сесили и, ткнув в нее пальцем, открыл рот, собираясь что-то сказать. Тут занавесь снова поехала в сторону. Все обернулись и увидели констебля. Его тяжелая куртка была покрыта хлопьями снега, очки в черепаховой оправе запотели. Он не носил головной убор
и ладонью стряхнул блестевшие в его рыжих волосах снежинки.
— Ну? — спросил Таунли-Янг. — Вы нашли его, Шеферд?
— Нашел, — ответил констебль. — Только он уже не сможет никого обвенчать.
ЯНВАРЬ: МОРОЗ
Глава 1
— Что было на том знаке? Ты его видел, Саймон? На обочине стояло что-то вроде плаката. — Дебора Сент-Джеймс остановила машину и оглянулась. Они уже проехали поворот, и густая сеть голых ветвей дубов и конского каштана скрывала дорогу и покрытую лишайниками известняковую стенку. Тут же, где они остановились, край дороги был обозначен скелетом зеленой изгороди, которую оголила зима и сделали темной сумерки. — На том знаке было что-то сказано про отель? Туда вела какая-нибудь дорога?
Ее муж вышел из задумчивости, в которой пребывал большую часть долгого пути из Манчестерского аэропорта, то ли любуясь зимними пейзажами Ланкашира, с его неяркой смесью рыжеватых болотных трав и шалфея с фермерских полей, то ли размышляя над вероятной идентификацией инструмента, перерезавшего толстый электропровод, которым были связаны руки и ноги женского трупа, обнаруженного на прошлой неделе в Суррее.
— Дорога? — переспросил он. — Кажется, была какая-то, я не заметил. А знак говорил о хиромантии и о приемной экстрасенса.
— Ты шутишь.
— Нисколько. Это особенность отеля, в который мы направляемся?
— Насколько мне известно, нет. — Она вгляделась сквозь ветровое стекло. Дорога медленно пошла в гору, вдалеке, примерно в миле от них, мерцали огни деревни. — Должно быть, мы еще не доехали.
— Как называется это место?
— Крофтерс-Инн.
— Но на том плакате оно не упоминалось. Там была реклама. В конце концов, это ведь Ланкашир. Странно, почему твой отель не называется «Ведь-мин котел».
— Тогда мы бы сюда не поехали, милый С годами я становлюсь суеверной.
— Понятно. — Он улыбнулся в сгущающемся полумраке. «С годами». Ей всего двадцать пять. Дебора полна энергии и планов на будущее, как это свойственно юности.
Но она бледна и выглядит уставшей. И сон у нее плохой Несколько дней на природе, долгие прогулки, отдых — вот что ей нужно. Последние несколько месяцев она слишком много работала, больше, чем он, засиживалась по ночам в темной комнате, проявляя снимки, а с самого утра отправлялась по делам, лишь косвенно связанным с ее интересами. Саймон, я пытаюсь расширить свои горизонты, говорила она. Ландшафтов и портретов недостаточно. Надо сделать что-то более значительное. Я ищу массмедийный подход к теме, возможно, летом устрою новую выставку своих работ. Я не сумею ее подготовить, если не буду смотреть, что к чему, пробовать новые вещи, вытягивать из себя что-то новое, искать новые контакты и… Он не спорил и не пытался ее остановить. Просто ждал, когда пройдет кризис. Они пережили несколько трудных периодов в первые два года их брака. Он всегда напоминал себе об этом, когда начинал отчаиваться.
Она заправила за уши пышные медные волосы, тронула с места машину и сказала:
— Тогда поехали к деревне, ладно?
— Если не хочешь сначала погадать по руке.
— Узнать свое будущее? Ты это имеешь в виду? Спасибо, обойдусь.
Он ничего не имел в виду. Но по наигранной живости ее ответа понял, что она восприняла его слова именно так, и сказал:
— Дебора…
Она взяла его руку и, устремив взгляд на дорогу, прижала его ладонь к своей щеке. Кожа у нее была прохладной. И нежной, как пух.
— Прости, — произнесла она. — Это наша поездка. Не позволяй мне ее портить.
Однако она не смотрела на него. В напряженные моменты все чаще и чаще избегала его взгляда. Словно была уверена, что, встретившись с ним глазами, даст ему преимущество, которое не хотела давать, хотя он и без того ощущал, что все преимущества на ее стороне.
Он переждал этот момент. Коснулся ее волос. Положил руку ей на бедро. Она вела машину.
От рекламы экстрасенса до небольшой деревни Уинсло, пристроившейся на пологом склоне, было чуть больше мили. Сначала они миновали церковь — норманнскую постройку с бойницами на колокольне и вдоль верха стены и с синими часами, постоянно показывавшими три часа двадцать две минуты, — потом небольшую школу и ряд карабкавшихся в гору террасных домов, обращенных фасадами в открытое поле. На вершине холма, в том месте, где дорога из Клитеро пересекалась с другой, ведущей на запад в Ланкастер либо на восток в Йоркшир, стоял отель Крофтерс-Инн.
Дебора притормозила машину на развилке. Вытерла запотевшее стекло, прищурилась на здание и вздохнула:
— Ну, ничего особенного, правда? Я думала… Я надеялась… В брошюре все звучало так романтично.
— По-моему, симпатичный отель.
— Ведь это четырнадцатый век. Внутри большой зал, где в прошлые столетия заседал суд. В столовой деревянный потолок, а бар не менялся последние двести лет. В брошюре даже…
— По-моему, отель приятный.
— Но я хотела бы…
— Дебора. — Она наконец взглянула на него. — Отель ведь не главное, ради чего мы сюда приехали, верно?
Она снова посмотрела на здание Крофтерс-Инн словно через объектив своей фотокамеры, взвешивая каждую часть композиции. Как он стоит на треугольнике земли, как сочетается с деревней, как смотрится его фасад. Она делала это автоматически, как дышала.
— Нет, — произнесла она наконец, хотя и не очень уверенно. — Не ради этого. Вероятно.
Она въехала в ворота с западной стороны отеля и остановилась на автомобильной стоянке. Как и остальные дома в деревне, отель был построен из местного бурого известняка и обломков жернового камня. Даже с задней стороны, если не считать белых деревянных частей и зеленых оконных ящиков, наполненных пестрым узором из зимних цветов, отель не мог похвастаться какими-то характерными деталями или отделкой. Разве что зловещей частью вогнутой шиферной крыши. Глядя на нее, Сент-Джеймс искренне понадеялся, что она не окажется над их комнатой.
— Нет, — повторила Дебора с некоторой покорностью.
Сент-Джеймс наклонился и поцеловал ее.
— Разве я тебе не говорил, что давно мечтал побывать в Ланкашире?
Она улыбнулась.
— Наверное, во сне, — ответила она и вышла из машины.
Он открыл дверцу; в лицо плеснул холодный, влажный воздух; пахло древесным дымом, и торфом, и разлагающейся листвой. Он поднял больную ногу и постучал ею по булыжнику. Снега на земле не было, но мороз прихватил лужайку, которая в другие сезоны служила местом для пивных столиков. Сейчас она пустовала, но он живо представил себе, как хорошо здесь летом. Многочисленные туристы гуляют по вересковым пустошам, взбираются на холмы, ловят рыбу в реке, которую он только слышал, но не видел — она шумно ворчала где-то в тридцати ярдах. К ней вела тропа — в ее обледеневших плитках отражались огни отеля, — и хотя во владения Крофтерс-Инн река явно не входила, в заборе была калитка. В нее торопливо вошла девочка-подросток, за'совывая белую пластиковую сумку в несоразмерно большой анорак, который был на ней, — неоново-оранжевый, он, несмотря на высокий рост девочки, доходил ей до колен и привлекал взгляд к ее ногам, обутым в огромные, грязно-зеленые сапоги «веллингтоны».
Девочка вздрогнула, заметив Дебору и Сент-Джеймса. Но, вместо того чтобы пробежать мимо, направилась прямо к ним и, без всяких церемоний и лишних слов, схватила чемодан, который Сент-Джеймс достал из багажника. Заглянув внутрь, она захватила и его костыли.
— Ну вот, наконец, — заявила она, словно искала у реки именно их. — Что-то вы припозднились. Разве вы не должны были приехать сюда к четырем?
— По-моему, я вообще не указала точного времени, — смутившись, ответила Дебора. — Нашему самолету долго не давали разрешение на посадку.
— Ничего, — ответила девочка. — Приехали, и слава богу. До обеда еще куча времени. — Она покосилась на матовые нижние окна отеля; за ними под характерными яркими кухонными огнями двигалась бесформенная тень. — Вот вам мой дружеский совет. Не заказывайте бургиньон из говядины. Так наш повар называет тушеное мясо. Пойдемте. Сюда.
Она потащила чемодан и костыли к отелю, шлепая «веллингтонами» по булыжнику. Сент-Джеймсу и Деборе ничего не оставалось, как отправиться следом. Они поплелись за девочкой через автостоянку, мимо нескольких пожарных лестниц и вошли в отель через черный ход. Миновав короткий коридор, оказались в помещении с табличкой на двери, где от руки было написано: «Гостиная для постояльцев».
Девочка со стуком поставила чемодан на ковер и прислонила к нему костыли, которые уткнулись в поблекшую аксминстерскую розу.
— Вот, — объявила она и отряхнула руки, я, мол, выполнила свою часть работы. — Вы скажете маме, что Джози ждала вас снаружи? Джози — это я. — Для вящей убедительности она ткнула себя в грудь пальцем. — Вообще-то вы сделаете мне большое одолжение. Но я в долгу не останусь.
Сент-Джеймса удивили ее слова. Девочка серьезно смотрела на них.
— О'кей, — сказала она. — Я понимаю, о чем вы думаете. Честно говоря, она «сыта мной по горло». Даже не из-за того, что я делала. То есть не из-за кучи всяких моих глупостей. Все дело в моих волосах. Вообще-то они у меня не такие.
Сент-Джеймс терялся в догадках, что она имеет в виду: стрижку или цвет. И то и другое производило удручающее впечатление. Казалось, волосы подстрижены маникюрными ножницами и электрической бритвой. Девочка очень напоминала Генриха V, каким его можно видеть в Национальной портретной галерее. Цвет волос имел оттенок лососевого и конкурировал с неоновой курткой. Краска явно наносилась с энтузиазмом, но без всякого умения.