Посвящаю моим родителям Моррису и Натали Файндер, а также светлой памяти родителей моей жены Майклу и Джозефине Сауда
Печальна участь отца семейства. Он обо всех заботится, и все его за это ненавидят.
Август Стриндберг, 1886 г.
Часть I
Сигнализация
1
Кабинет генерального директора корпорации «Стрэттон» и кабинетом-то трудно было назвать. Он больше напоминал кабинку, но о кабинке не осмелился бы заикнуться ни один из сотрудников «Стрэттона», где были изготовлены серебристые тканевые настенные панели вокруг элегантно сверкающего полированной сталью письменного стола «Стрэттон-Эргон». И вообще, разве можно в какой-то кабинке развивать архитектуру сети дистрибьюторов и структурно продвигать бренды на рынке! Генеральный директор корпорации «Стрэттон» Николас Коновер откинулся в роскошном кожаном кресле «Стрэттон-Симбиоз», пытаясь сосредоточиться на потоке цифр, который обрушил на него финансовый директор Скотт Макнелли, невзрачный, почти плюгавый человечек, питавший нездоровую страсть к шестизначным числам. Макнелли отличался язвительностью и необычной сообразительностью. Ник Коновер искренне восхищался острым умом своего финансового директора, хотя терпеть не мог обсуждать с ним вопросы бюджета.
– Я раздражаю тебя, Ник?
– А сам-то ты как думаешь?
Скотт Макнелли стоял перед огромной плазменной панелью, перемещая по ней изображения электронной указкой. Он был коротышкой – метра полтора ростом, на целую голову ниже Ника Коновера. У Макнелли нервно дергалась щека, он к месту и не к месту пожимал плечами, имел привычку нервно грызть себе ногти и к тому же стремительно лысел. Ему не стукнуло и сорока, а среди всклокоченных волос у него уже сверкала лысина. Скотт Макнелли неплохо зарабатывал, но Нику Коноверу казалось, что финансовый директор никогда не снимает одной и той же синей хлопчатобумажной рубашки с застиранным воротником, явно приобретенной еще в дни его учебы в Уортонской школе бизнеса.[1] Карие глаза Макнелли нервно бегали, не желая смотреть в одну точку. Под глазами у него лежали глубокие тени.
Скотт Макнелли тараторил о том, сколько удастся сэкономить в будущем финансовом году, решившись на сокращение штата сотрудников в текущем. При этом он нервно накручивал на палец остатки своей нечесаной шевелюры.
Письменный стол Ника Коновера был идеально прибран. Это было делом рук его потрясающей секретарши по имени Марджори Дейкстра. На письменном столе стояли только компьютер (с плоским монитором, беспроводными клавиатурой и мышью), красный игрушечный фургон с логотипом корпорации «Стрэттон» на борту и фотографии жены и детей Ника в рамках. Ник Коновер косился на фотографии, надеясь, что Скотт Макнелли при этом читает в его взгляде глубокое внимание к своим словам.
«Короче! – на самом деле хотелось рявкнуть Нику. – Нами будут довольны в Бостоне или нет?!»
Однако финансовый директор не хотел говорить коротко. Он по-прежнему бубнил что-то о выходных пособиях и личных данных сотрудников, которых считал, почти как скотину, по головам, жонглируя на экране плазменной панели разноцветными диаграммами.
– Средний возраст наших сотрудников составляет 47,789 года при среднем отклонении, равном 6,92 года, – заявил Скотт Макнелли, ткнув указкой в экран, заметил отрешенное выражение лица Ника Коновера и заволновался: – Тебя что-то в этом смущает?
– Ну и какая нам радость от такого среднего отклонения?
– От отклонения – никакой. Я упомянул его в шутку. А остальное – принесет нам немалые деньги.
Ник разглядывал фотографии в серебряных рамках. После того как в прошлом году погибла его жена Лаура, Ника серьезно интересовали только две вещи на свете: работа и его дети. Его дочери Джулии недавно исполнилось десять лет. На школьной фотографии она улыбалась до ушей. Копна каштановых волос обрамляла ее личико, на котором сияли огромные карие глаза. Ее ослепительно белые зубы были не идеально ровны, но улыбка девочки была такой искренней и открытой, что ее фотографию хотелось расцеловать в ответ. Лукасу было уже шестнадцать. Такой же темноволосый, как и его сестра, он был очень хорош собой: голубые глаза матери, волевой подбородок… По такому мальчику наверняка вздыхают все девочки в школе! Лукас улыбался в объектив улыбкой, которую Ник ни разу не видел на лице своего сына со дня той автомобильной катастрофы…
На одной из фотографий они вчетвером сидели на крыльце своего старого дома. Посередине была Лаура. Остальные сгрудились вокруг нее, стараясь быть к ней поближе, обнять ее. Лаура была душой семьи, ее центром, в котором теперь зияла рваная рана. Отныне спокойные голубые глаза и доброе открытое лицо Лауры можно было видеть только на фотографии. Никогда больше не раздастся ее звонкий смех…
А на переднем плане, конечно, красовался Барни. Огромный грузный лабрадор вилял хвостом и улыбался своей собачьей улыбкой. У Ника не было ни одной семейной фотографии без Барни. Пес вылез на видное место и на прошлогоднем рождественском снимке рядом с сияющим Лукасом.
– Надеюсь, Тодд Мьюлдар обалдеет от счастья, – сказал Ник, покосившись на Скотта Макнелли.
Мьюлдар был одним из крупных инвесторов из бостонской фирмы «Фэрфилд партнерс», держащей контрольные пакеты многих предприятий, в том числе корпорации «Стрэттон». По большому счету, Тодд Мьюлдар считался теперь начальником Ника Коновера.
– Надеюсь, что да, – пробормотал Макнелли и внезапно настороженно покосился на дверь. Через секунду шум голосов услышал и Ник. – Что за черт? – насторожился Макнелли.
За дверью раздался громкий грубый мужской голос. Ему вторил тонкий голос Марджори Дейкстра.
– Вы не записаны на прием! – испуганно вопила секретарша Коновера в ответ на нечленораздельные громовые раскаты. Человек явно изрыгал проклятья. – Мистера Коновера нет! Немедленно уходите, а то я вызову охрану!
Дверь с треском распахнулась. В кабинет Коновера ворвался бородатый верзила лет сорока в клетчатой фланелевой рубахе навыпуск, из-под которой выглядывала черная футболка с надписью «Харлей-Дэвидсон».[2] У здоровяка был такой вид, словно он намеревался разнести в щепки все вокруг. Нику он показался смутно знакомым. Кто это? Рабочий с завода? Его тоже недавно сократили?
Вслед за мужчиной в кабинет влетела отчаянно размахивающая руками секретарша.
– Не смейте! – вопила она. – Убирайтесь, а то я вызову охрану!
– Говоришь, его нет! – взревел здоровяк. – А это кто?! Он – собственной персоной! Кровопийца! Мясник!
У Ника по спине побежали мурашки. Внезапно он понял, что обсуждение бюджета «Стрэттона» получит весьма неожиданное продолжение…
Верзила-рабочий, скорее всего, недавно уволенный по сокращению штатов, уставился на Ника Коновера вытаращенными глазами.
В мозгу у Ника замелькали отрывки фраз из теленовостей: «Очередной доведенный до отчаяния работник, уволенный по сокращению штатов, проник на территорию предприятия, где недавно работал… и открыл огонь по своим бывшим коллегам и руководителям…»
– Совсем забыл. У меня важная встреча… – пробормотал Скотт Макнелли, протискиваясь к двери мимо разгневанного великана.
Ник Коновер медленно поднялся из-за стола во весь свой двухметровый рост и все равно смотрел снизу вверх на ворвавшегося к нему незнакомца.
– Что вам угодно? – негромко проговорил Ник тоном человека, успокаивающего взбесившегося мастифа.
– Что мне угодно? Вы только его послушайте! Мне много чего угодно! Но теперь тебе нечего мне дать! И мне больше нечего терять!
Заломив руки, Марджори выглядывала из-за широченной спины гиганта.
– Может, все-таки вызвать охрану? – спросила она.
– Не стоит. Сейчас мы все уладим, – махнул рукой Ник.
Бородач шагнул вперед и выпятил грудь, но Ник и бровью не повел. Он почувствовал себя леопардом посреди саванны, где пропахший кислым потом и дешевыми сигарами павиан, ощерившись, скачет и кривляется, чтобы напугать его своими прыжками и ужимками.
Нику очень хотелось несколькими сильными и точными ударами положить конец этому нелепому представлению, но он напомнил себе о том, что директору корпорации «Стрэттон» не пристало опускаться до рукоприкладства. К тому же перед ним явно стоял один из пяти тысяч бывших сотрудников корпорации, уволенных за последние два года. Этим бедолагам есть на что злиться!.. Нет, лучше не лезть в драку, а успокоить этого типа, дать ему выговориться…
Ник жестом предложил бородачу занять пустующий стул, но тот отказался садиться.
– Как ваше имя? – как можно миролюбивее спросил Ник.
– Мильтон Деврис не стал бы спрашивать! Он знал всех рабочих в лицо!
Нику осталось только пожать плечами. Сказки! Конечно, добродушный папаша Деврис, почти сорок лет управлявший «Стрэттоном» до появления Коновера, был рубаха-парень, но разве кому-то упомнить в лицо десять тысяч человек!
– У меня память на имена гораздо хуже, – сказал Ник. – Представьтесь, пожалуйста.
– Льюис Госс.
Ник протянул ему для рукопожатия руку, но Госс ткнул ему в грудь толстым и коротким пальцем.
– У тебя тут блестящий стол, компьютер и все такое!.. А когда ты уволил половину рабочих на заводе, ты хоть думал, кого увольняешь?
– Еще бы! – ответил Ник. – Послушайте, мне очень жаль, что вы остались без работы…
– Я здесь не потому, что меня уволили, – меня никто не посмеет уволить! – а для того, чтобы сказать тебе, что это тебя надо гнать отсюда в три шеи! Думаешь, если высунешь нос в цех раз в месяц, всё и всех там знаешь? Да там же люди работают! Четыреста пятьдесят человек. Мужчины и женщины. Когда им в первую смену, они встают в четыре утра! А что им еще прикажешь делать? Им надо кормить семью, платить кредит за жилье, лечить детей и стариков-родителей… Ты хоть понимаешь, что из-за тебя многие из них останутся без крыши над головой?!
– Лучше подумай как следует, что ты делаешь, – продолжал он. – Если уволенным завтра же не вернут работу, завод станет!
– С какой это стати?
– Мы уже договорились. Сейчас с нами ползавода. Или даже две трети. А стоит нам начать, как за нами пойдут остальные. Мы все уйдем завтра на больничный. И будем сидеть на больничном, пока наших товарищей не примут обратно. Давай лучше по-хорошему, – самодовольно ухмыльнулся Госс желтыми от табака зубами. – Не трогай нас, и мы тебя не тронем.
Ник сверлил Госса взглядом. Неужели это правда? «Стрэттону» будет тяжело оправиться после такой забастовки, особенно если она перекинется на остальные его заводы…
– Подумай об этом как следует в своем «мерседесе» по пути домой в коттеджный поселок за трехметровым забором! – продолжал Госс. – Подумай, стоит ли тебе губить компанию, которой сам командуешь.
«У меня „шевроле“, а не „мерседес“, – хотел было ответить Ник, но Госс поразил его „коттеджным поселком за трехметровым забором“. – Откуда этой горилле знать, где он живет? В газетах об этом не писали, хотя молва, конечно, разлетается быстро… А может, это скрытая угроза?»
Заметив, как Ник побледнел, Госс злорадно ухмыльнулся:
– Да, я знаю, где ты живешь.
У Ника в глазах потемнело от ярости. Вскочив с кресла, он бросился на Госса:
– Ах вот ты как!
Потом, с трудом взяв себя в руки, Ник Коновер опустил сжатые кулаки. А как ему хотелось придушить Госса, схватив его за воротник засаленной фланелевой рубашки! Теперь, стоя рядом с верзилой, Ник хорошо видел, что у того под одеждой не играют мускулы, а колышутся складки жира.
Льюис Госс вздрогнул и было попятился, но тут же спохватился:
– Будь уверен, все знают, что ты живешь в огромном доме рядом с другими богачами, а вокруг ваших домов трехметровый забор, – прошипел он. – Кто еще в нашей компании может себе это позволить?
Ник Коновер успокоился быстрее, чем рассвирепел. Ах вот оно в чем дело! А он-то испугался…
Подойдя совсем вплотную к Госсу, Ник бесцеремонно ткнул его пальцем в грудь прямо между словами «Харлей» и «Дэвидсон»:
– А теперь слушай меня. Помнишь собрание в цеху по сборке стульев два года назад? Помнишь, как я говорил, что у нас проблемы, и нам надо бы уволить многих из вас, но этого можно избежать? Помнишь? Тогда ты, кажется, не сидел на больничном!
– Помню, – нехотя пробормотал Госс.
– А помнишь, как я просил вас перейти на неполный рабочий день, чтобы никого не увольнять? И что вы мне на это ответили?
Госс опустил глаза.
– Никто из вас на это не пошел. Никто не согласился получать меньше денег, лишь бы его товарищей не уволили.
– Легко говорить…
– А когда я спросил, согласны ли вы на сокращение вашего социального пакета? На то, что мы не будем оплачивать ваш обед в столовой, спортзал, не будем развозить вас по домам? Кто из вас ответил: «Да, мы обойдемся без этого, лишь бы наших товарищей не уволили»? Кто?
Госс окончательно помрачнел.
– Да никто. Ни один человек. Никто из вас не пожертвовал ради своих же товарищей ни центом. Да вообще ничем. Лучше набить себе под завязку брюхо бесплатной едой, а товарищи пусть мрут с голоду без работы? Да? – От ярости и возмущения у Ника потемнело в глазах. – Да будет тебе известно, я не только уволил пять тысяч человек, я еще и спас от увольнения всех остальных работников наших заводов. Ты хоть представляешь себе намерения наших хозяев в Бостоне? Думаешь, им есть до вас дело? Им есть дело только до наших конкурентов. А те уже давно не делают ни столов, ни стульев в Мичигане. Теперь они всё производят в Китае! Понял? Ты хоть представляешь, какая низкая себестоимость у их мебели?.. Так вот, наши хозяева давно настаивают, чтобы я вас всех уволил. Тогда они перенесут производство в Китай. Ну и что ты будешь тогда делать?
– Не знаю… – Госс переминался с ноги на ногу.
– Не знаешь, и пошел к черту! Иди! Бастуй! Тогда меня завтра же уволят, а новый директор послезавтра закроет все заводы и уволит всех вас… Знаешь что, иди лучше пакуй чемоданы и… учи китайский!
Госс шмыгнул носом и неожиданно тонко пискнул:
– Теперь вы меня уволите?
– Тебя? Неохота марать об тебя руки. Марш в цех!
Льюис Госс, пыхтя, выскочил из кабинета, а в дверях снова возникла Марджори Дейкстра:
– Мистер Коновер, вам срочно надо ехать домой!
– Что случилось?
– Звонили из полиции! Поезжайте немедленно!
2
Ник Коновер нажал на газ и задним ходом вылетел в проезд между припаркованными машинами, даже не взглянув в зеркало заднего вида. Если бы мимо проезжала другая машина, Ник бы ее просто протаранил. С визгом покрышек он пронесся по большой стоянке, простиравшейся вокруг административного корпуса и производственных площадей корпорации «Стрэттон». Даже в разгар рабочего дня стоянка наполовину пустовала. Она стала стремительно пустеть с того дня два года назад, когда начались первые увольнения. Теперь работники «Стрэттона» мрачно шутили, что если бы не сокращения, они так и не научились бы парковать машину вслепую…
Стиснув зубы, Ник вцепился в руль. Еще несколько километров черного, как ночь, асфальта!.. А кругом, почти до самого горизонта, бескрайнее черное поле выжженной бизоньей травы. Бизонью траву не косят. Но каждые несколько лет ее положено выжигать под корень… Вокруг витали запахи пожара, как на свежем пепелище…
Куда ни глянь, черным-черно! Что же станет, в конце концов, с тем, кто каждый день ездит по черному асфальту среди черных выжженных полей, да еще и не видит ничего другого из окна кабинета?..
Срочно домой! Срочно домой!..
Дети – это святое!
Ник Коновер не был паникером. Но когда у вас дома полиция и вам велят поспешить, в голову приходят всякие ужасы!.. Впрочем, полицейский успокоил Марджори, сказав ей, что с детьми все в порядке. У Джулии только-только закончились уроки в школе, а Лукас… Лукас сегодня ходил на занятия и сейчас делает то, что теперь обычно делает после занятий, хотя, кто его знает, что он сейчас делает… Но важно другое! К Нику в дом опять залезли. Боже, когда же это кончится!
За год с небольшим Ник уже привык к звонкам из полиции или охраны. Кто-то периодически залезал к нему в дом в середине дня, и каждый раз срабатывала сигнализация. Охрана проверяла, не ложная ли это тревога. Из охраны звонили к Нику домой или на работу и просили назвать код. Если никто из имеющих на это право не успокаивал охрану, к Нику домой немедленно выезжала полиция из Фенвика.
Полицейский наряд проверял дом. Сигнализация неизменно срабатывала, когда никого не было дома: у рабочих, доделывающих кухню, был выходной, дети были в школе, домработница Марта ездила по магазинам или забирала Джулию из школы.
В доме ничего не пропадало. Неизвестный злоумышленник вскрывал окно или большую стеклянную дверь, ведущую на лужайку, проникал в дом и оставлял после себя всегда одни и те же слова. Кто-то писал яркой оранжевой краской из баллончика большими аккуратными буквами: «ЗДЕСЬ НЕ СПРЯЧЕШЬСЯ!». Рука была твердой, как у человека, привыкшего работать кистью.
Наверняка кто-то из уволенных сошел с ума! Надпись появлялась на стенах гостиной, в столовой, где Ник и дети практически не бывали, на свежей штукатурке кухонных стен…
Сначала Ник Коновер страшно испугался. Кто-то недвусмысленно давал ему понять, что, при желании, может расправиться с ним и с детьми.
Самая первая надпись появилась на здоровенной резной ясеневой входной двери. Лаура несколько недель обсуждала ее проект с архитектором, и в конечном итоге дверь обошлась Коноверам в три тысячи долларов. Три тысячи долларов за дурацкую дверь! Ник не скрывал своего раздражения, но спорить не стал. Если Лауре зачем-то понадобилась супердверь, он мог позволить себе выполнить каприз жены… Его самого совершенно устраивала прежняя хлипкая дверь. Они с Лаурой только что приобрели этот дом. Ник вообще не стал бы в нем ничего менять, кроме размера. Ник сократил бы его ровно вдвое. Мильтон Деврис любил повторять: «В суп кладут самого жирного индюка». Иногда Нику казалось, что к двери его дома прибито что-то вроде бронзовой мемориальной доски: «Здесь живет самый жирный индюк».
Но для Лауры входная дверь имела особое, символическое значение: входную дверь распахивают перед друзьями и родственниками, ее же закрывают перед носом незваных гостей. Входная дверь должна быть красивой и прочной!
«Это же первое, что люди видят у нас дома! – настаивала Лаура. – На входной двери нельзя экономить!»
Может, в глубине души Лаура действительно надеялась, что шестисантиметровая дверь защитит ее семью от окружающего мира. Да и приобретение огромного дома в коттеджном поселке Фенвик было ее идеей. После первых же анонимных угроз по телефону в связи с начавшимися увольнениями Лаура твердо решила скрыться от неизвестных злодеев за высоким забором поселка.
«Когда угрожают тебе, угрожают всем нам», – объясняла она.
С Лаурой было не поспорить. У себя на работе Ник Коновер очень быстро стал объектом почти всеобщей ненависти и сам начал бояться за жену и детей.
Теперь, после гибели Лауры, Ник словно унаследовал ее беспокойство; теперь нервы у него были на пределе почти круглые сутки. Ему часто казалось, что они с детьми так же уязвимы, как и любой, кто прячется за хрупким стеклом.
Ник Коновер прекрасно понимал, что безопасность жителей его коттеджного поселка – миф, показуха в виде живописной будки для охранников, самих охранников из частного агентства и высокой черной остроконечной изгороди вокруг поселка.
С визгом тормозов Ник остановился перед вычурными коваными воротами рядом с будкой, напоминающей миниатюрный средневековый замок и украшенной медной табличкой: «Коттеджный поселок Фенвик». Сейчас Ника раздражало здесь все – неуместные готические буквы на надраенной табличке и столь же дорогостоящие, сколь и неэффективные, меры предосторожности: остроконечная чугунная ограда вокруг поселка с чувствительным оптоволоконным кабелем, спрятанным в верхней перекладине, с панорамными камерами слежения и объемными датчиками движения… Почему же всей этой дорогущей технике не остановить маньяков, шныряющих в густом лесу вокруг поселка и лазающих туда и обратно через забор?!
«К вам опять влезли, мистер Коновер», – заявил дневной охранник Хорхе, вежливый и очень внушительный в своей безукоризненной черной униформе.
Кивнув охраннику, Ник, чернее тучи, ждал, пока откроются электрические ворота. Они открывались мучительно медленно. Стиснув зубы, Ник прислушивался к тонкому писку их предупредительного сигнала. Теперь пищит все: сдающие задним ходом грузовики, посудомоечные машины, сушилки для одежды, микроволновки, эти ворота, – все они сговорились свести Ника Коновера с ума!..
– Приехала полиция, – не унимался Хорхе. – На трех машинах.
– А что так много?
– Не знаю, мистер Коновер. Простите, не знаю.
Ворота открывались очень медленно. По вечерам на въезде скапливались автомобили. Безобразие! Ворота надо менять… А вдруг пожар? Да пока ворота откроются, сгорит дотла весь поселок!
В нетерпении Ник поигрывал педалью акселератора. Двигатель злобно урчал, а Хорхе беспомощно разводил руками.
Как только створки ворот отъехали на достаточное расстояние, Ник рванулся вперед и помчался по большому круглому двору, вымощенному декоративными плитами, со скоростью сорок миль в час под знак, запрещающий превышать двадцать.
Разноцветные плиты кончились, начался гладкий, как взлетно-посадочная полоса, асфальт. Ник мчался среди вековых елей и вязов, за которыми не было видно домов, мимо почтовых ящиков размером с собачью конуру. Без приглашения в поселке Фенвик было даже не узнать, как выглядит соседский дом, а соседи здесь не обнаруживали ни малейшего желания просиживать вечера друг у друга на кухне.
Перед дорожкой, ведущей к дому Ника, стояли полицейские машины. У Ника похолодело внутри.
Повернув на дорожку, Ник почти доехал до дома, но метрах в ста от двери его остановил полицейский в форме. Через долю секунды Ник уже стоял перед ним, захлопнув за собой дверцу машины.
Полицейский был грузным и широкоплечим. Несмотря на прохладную погоду, на лбу у него блестели капельки пота. На груди красовался значок с фамилией: «Манзи». Пристегнутая к ремню рация непрерывно хрюкала.
– Вы мистер Коновер? – Полицейский стоял прямо посреди дорожки на пути машины Ника. Тот сжал кулаки: прочь с дороги! Это моя дорожка! Мой дом! Сработала моя сигнализация!..
– Да, – стараясь держать себя в руках, произнес Ник. – В чем дело?
– Разрешите задать вам несколько вопросов?
Пробиваясь сквозь березовую листву, лучи бледного солнца падали светлыми пятнами на невозмутимое лицо полицейского.
– Там опять что-то написали на стенах? – снова попробовал узнать, что случилось, Ник.
– Во сколько вы выехали из дома сегодня утром?
– Примерно в полвосьмого. А дети уходят не позднее восьми пятнадцати.
– А ваша жена?
Ник впился глазами в лицо полицейского. Он что издевается?! Неужели в Фенвике кто-то не знает истории жизни Ника Коновера?!
– Она погибла, – буркнул Ник.
– У вас неплохой дом, – помолчав, сказал полицейский.
– Спасибо, – сдержанно произнес Ник, заметив недобрый огонек зависти в глазах полицейского. – Так что все-таки случилось?
– С домом – ничего. Как был, так и стоит… Новехонький. Он ведь у вас, кажется, еще даже не доделан?
– Как раз доделывают, – теряя терпение, ответил Ник.
– Вот как? И что, рабочие приходят каждый день?
– Нет. Вчера и сегодня у них выходной.
– Охранник сообщил, что вы работаете в корпорации «Стрэттон», – заявил Манзи, впившись в раскрытый блокнот маленькими, как бусинки, крысиными глазками. – Это так?
– Да.
– В какой должности? – спросил полицейский таким тоном, что Ник уже не сомневался в том, что Манзи над ним издевается.
– Я генеральный директор.
Манзи кивнул с таким видом, словно ему все внезапно стало ясно.
– Вот как… К вам в дом в последнее время уже несколько раз проникали?
– Пять или шесть раз.
– Какая у вас сигнализация?
– Датчики на открывание дверей, некоторых окон и больших стеклянных дверей в сад. Ничего особенного. Стандартная система.
– В таком доме лучше поставить что-нибудь посерьезнее… Значит, камер у вас нет?
– Но тут же весь забор в камерах!
– Весь забор? Значит, вы в безопасности от вторжения крупного рогатого скота…
– Я и сам так думаю… – Ник даже чуть повеселел.
– Выходит, сигнализация у вас часто отключена?
– А почему все-таки сегодня приехало столько машин?
– Пока здесь вопросы задаю я. – Рядовому полицейскому явно нравилось командовать директором «Стрэттона».
«Ну и ладно, – подумал Ник. – Пусть покуражится. Хорошо смеется тот, кто смеется последним…»
Услышав звук мотора, Ник обернулся. На минивэне подъехала его домработница Марта.
Ник всегда радовался при виде своей дочери. Раньше он радовался и при виде Лукаса, но теперь все было по-другому…
– Ты уже дома, папа! – выскочив из машины, воскликнула Джулия. – Так рано! Почему?
Она подбежала к отцу. На ней была светло-синяя футболка с длинными рукавами, капюшоном и надписью: «Стрэттон», джинсы и черные кроссовки. Джулия всегда носила футболки или свитера. Она ходила в ту же школу, в которую в детстве ходил Ник, но в его время ходить в школу в футболках и джинсах не разрешали. Впрочем, по утрам Нику было некогда спорить с дочкой, да и вообще, после гибели ее матери, он старался не действовать Джулии на нервы.
Джулия обняла отца и прижалась к нему. Теперь Ник больше не поднимал ее на руки. В его дочери уже было полтора метра роста и килограммов сорок пять веса. С ходу Нику было просто ее не поднять. За последний год Джулия вытянулась, превратилась в высокую длинноногую, почти неуклюжую девочку, хотя животик у нее был еще по-младенчески пухленьким. Джулия взрослела. У нее стала потихоньку развиваться грудь, при виде которой Ник особенно остро ощущал свою беспомощность. Как ему, мужчине, воспитать женщину из этой девочки?
Джулия не отпускала Ника, и через несколько секунд ему пришлось самому осторожно освободиться от ее объятий. Раньше такого не было. Теперь, после смерти матери, Джулия не отходила от отца…
– А почему столько полиции? – спросила Джулия, подняв на Ника живые карие глаза.
– Да просто так. Им надо со мной поговорить… А где твой рюкзак?
– В машине… А что, опять залезал этот придурок и что-то написал?
Ник кивнул и погладил дочь по пышным каштановым волосам:
– А ты почему дома, а не на музыке?
– Так ведь музыка в четыре, – усмехнулась Джулия.
– А не в три?
– Ты что, не помнишь? Миссис Гварини перенесла занятие на час позже. Я уже несколько месяцев хожу к ней в четыре!
– Ну в четыре, так в четыре. Извини, забыл… Слушай, мне надо поговорить с полицейским. Марта, подождите здесь. Не входите в дом без разрешения полиции.
Марта Беррел была родом с Барбадоса. Ей было тридцать восемь лет, у нее была смуглая кожа, фигура фотомодели и независимое, слегка презрительное выражение лица, с которым она всегда встречала посторонних. Марта носила очень узкие джинсы, ходила на высоком каблуке и с нескрываемым неодобрением относилась к манере Джулии одеваться. Она вообще критиковала все в доме у Ника, но при этом души не чаяла в его детях и могла уговорить их слушаться отца, когда у того опускались руки. Марта нянчила Джулию и Лукаса с пеленок, замечательно готовила и худо-бедно справлялась с остальными работами по дому.
– Хорошо, – ответила Марта и хотела взять Джулию за руку, но та уже скакала на одной ножке в сторону дома.
– На чем мы остановились? – Ник повернулся к полицейскому, смотревшему на него с безразличием, граничащим с дерзостью; при этом Нику казалось, что про себя полицейский над ним потешается.
– У вас есть враги, мистер Коновер?
– В этом городе у меня тысяч пять врагов, не больше.
– Что вы сказали? – полицейский с удивленным видом уставился на Ника.
– Мы недавно уволили половину наших сотрудников. Вы наверняка и сами знаете: более пяти тысяч человек.
– Значит, вас в этом городе не очень любят?
– Это точно.
А ведь совсем недавно Ника все любили. С ним старались завести дружбу совсем незнакомые люди. О нем даже написал журнал «Форбс».[3] В статье говорилось о блестящей административной карьере сына простого рабочего, всю жизнь честно изгибавшего спинки для железных стульев в заводском цеху. Некоторое время все любили и уважали Ника Коновера. Ник стал героем своего родного городка Фенвик в штате Мичиган. На Ника обращали внимание. Некоторые из сограждан даже набирались смелости и подходили к нему знакомиться, когда он в супермаркете доставал мороженые котлеты из холодильника.
Но два года назад начались первые увольнения, о которых объявили новые владельцы корпорации во время одного из своих ежеквартальных посещений Фенвика. Они заявили, что «Стрэттон» обанкротится, если немедленно не сократит расходы на производство. Пришлось уволить половину сотрудников…
Пять тысяч человек в городе с населением в каких-то сорок тысяч!
Ник Коновер и представить себе не мог, что ему придется пройти через все это. После первых крупных увольнений он время от времени объявлял об увольнении все новых и новых работников. Расхваливавшая раньше корпорацию «Стрэттон» местная газета «Фенвик фри пресс» теперь печатала заголовки вроде: «Угроза увольнения нависла еще над 300 сотрудниками „Стрэттона“, „Стрэттон“ больше не платит за лечение своих рабочих, страдающих раком». Теперь в этой газете Ника Коновера величали не иначе как «Ник-Мясник».
Он, которым раньше гордился его родной город, стал предметом всеобщей ненависти.
– Такой человек, как вы, должен лучше заботиться о своей охране. На охране своей жизни не стоит экономить, – заявил Мани.
Ник уже открыл рот, чтобы ответить полицейскому, но тут истошно завопила Джулия.
3
Бросившись на крик дочери, Ник нашел ее у бассейна. Джулия визжала, опустившись на колени у самой воды. Девочку трясло. Марта, зажав рот рукой, стояла рядом с вытаращенными от ужаса глазами.
Когда Ник увидел то, что напугало Джулию, ему самому чуть не стало плохо.
В красной, как малиновый сироп, воде плавала темная туша, окруженная кольцами белых внутренностей. Ближе к краям бассейна потемневшая от крови вода была светлее, едва розовела.
Ник не сразу узнал старого верного лабрадора Барни и некоторое время в ужасе всматривался в воду. Рядом с Джулией на краю бассейна лежал весь в запекшейся крови хорошо знакомый Нику стальной кухонный нож.
Теперь все стало ясно: зачем наехало столько полиции, почему в момент приезда хозяина не раздался радостный лай Барни…
Двое полицейских фотографировали бассейн. Они негромко переговаривались между собой. Их слов было не разобрать, – шипели помехи раций, – но в целом они вели себя так, словно ничего особенного не произошло.
Никто из них не предпринимал ни малейших попыток утешить Джулию, успокоить Марту. Всем было все равно. Ник почувствовал, как в нем закипает гнев…
Но в первую очередь дочь!..
Подбежав к Джулии, Ник опустился на колени и обнял девочку за плечи.
– Не плачь! – пробормотал он. – Не надо…
Джулия повернулась к отцу, обхватила его руками за шею и залилась слезами. Она громко всхлипывала, а он так крепко сжал ее в объятиях, словно хотел выдавить из нее страх и ужас, которые она испытала, дать ей понять, что с ним ей ничего не угрожает.
– Не могу… Не могу… – сквозь слезы пыталась выговорить девочка, а Ник еще крепче сжал ее в объятиях. Слезы Джулии текли горячими ручейками за ворот его промокшей рубашки.
Через десять минут Марта увела Джулию в дом, а Ник снова разговаривал с полицейским по фамилии Манзи. Он больше не скрывал своего гнева:
– Ну и что вы теперь намереваетесь предпринять?! Чего вы ждете?! Этот маньяк лазает ко мне уже несколько месяцев, а вы ни черта не делаете!
– В каком смысле? – не моргнув глазом, проговорил Манзи.
– Вы не начали расследования, не открыли уголовного дела. Наверняка вы даже не изучили список тех, кого уволили у меня на работе. Вы уже давным-давно могли бы поймать этого мерзавца! Чего же вы все-таки дожидаетесь?! Пока он начнет убивать моих детей?!
Издевательское спокойствие Манзи выводило Ника из себя.
– Я бы на вашем месте задумался о более серьезной сигнализации.
– Значит, обо всем должен думать я? А вы что, не желаете работать?
– Вы же сами сказали, что уволили пять тысяч человек. Неужели вы думаете, что мы в состоянии защитить вас от такого количества народа? Поставьте лучше сигнализацию посерьезнее.
– Так значит, вы ничего не будете делать?
– Честно говоря, найти такого рода злоумышленника почти невозможно.
– Значит, вы ничего не можете сделать?
– Я этого не говорил, – пожал плечами Манзи. – Вы сами это сказали.
4
После отъезда полиции Ник долго утешал Джулию. Он позвонил и отменил урок музыки, а потом сидел с ней. Они немного поговорили, но в основном он просто крепко ее обнимал. Когда девочка вроде бы успокоилась, он оставил ее на попечение Марты и вернулся на работу, где весь остаток дня так и не смог ни на чем сосредоточиться.
Когда Ник вернулся домой, Джулия уже спала, а Марта сидела в большой комнате и смотрела телевизор.
– Где Джулия? – спросил Ник.
– Спит, – грустно ответила Марта. – К вечеру она успокоилась, но до этого много плакала.
– Боже мой! – покачал головой Ник. – Бедная девочка! Ведь Лаура так любила Барни, и для Джулии он был словно… – Ник замолчал не в силах продолжать. – А где Лукас? У себя в комнате?
– Он звонил от друга. Сказал, что они пишут реферат по истории.
– Реферат по истории? Верится с трудом… А от какого друга?
– Кажется, от Зиглера… Знаете что! После сегодняшнего мне страшно одной в этом доме…
– Я вас понимаю. Но ведь вы запираете все двери и окна, правда?
– Я-то запираю, а этот маньяк…
– Не волнуйтесь, я немедленно установлю новую сигнализацию, которую можно включать, даже когда сидишь дома!
Директор службы безопасности корпорации «Стрэттон» пообещал вечером заехать к Нику Коноверу, чтобы лично убедиться в том, какая именно сигнализация больше подойдет для дома директора его фирмы. Недопустимо, чтобы жизнь и здоровье такой важной персоны зависели от допотопного старья! Надо установить самую современную систему с камерами слежения!
– Марта, если хотите, идите спать.
– Я хочу досмотреть кино…
Ник поднялся наверх, прошел по коридору к спальне дочери, открыл дверь и, не зажигая света, прошел на ощупь к ее кровати. Сквозь щель в занавесках сочился луч лунного света, в котором угадывались очертания спящей девочки. Джулия спала среди множества разноцветных одеял, у каждого из которых было свое имя, с любимыми плюшевыми зверушками. Сегодня она прижимала к себе растрепанного и вылинявшего Винни Пуха, которого ей купили, когда она была совсем маленькой.
По игрушке, с которой спала девочка, можно было легко понять, в каком настроении она засыпала. В хорошем настроении она брала с собой Веселого Элмо,[4] когда она задумывала какое-нибудь хулиганство, она брала с собой Любопытного Джорджа.[5] С маленьким коалой из «малышек Бини»[6] она спала, когда ей хотелось чувствовать себя большой, сильной и доброй. К Винни Пуху же она прижималась, когда ей было очень плохо, и она нуждалась в поддержке своего самого старого и надежного друга. В течение нескольких месяцев после гибели матери она спала только с ним, но в последнее время ее настроение явно немного улучшилось, и она стала брать с собой в постель и другие игрушки. Но сегодня она опять спала с медвежонком.
Ник погладил дочь по волосам, пахнущим сладким детским шампунем, и поцеловал ее влажный, вспотевший лобик. Джулия что-то пробормотала во сне, но не пошевелилась.
Где-то внизу хлопнула дверь, потом на пол швырнули что-то тяжелое.
Ник навострил уши. Тяжелые шаги по лестнице… Это, конечно, Лукас!
Осторожно пробравшись в темноте среди валявшихся на полу книг и игрушек, Ник вышел в коридор и тихо затворил за собой дверь. В коридоре было темно, но под дверью в комнату Лукаса светилась полоска желтого света.
Постучав в дверь сына, Ник ждал ответа. Потом постучал еще раз.
– Кто там?
Не в состоянии привыкнуть к тому, каким низким и в последнее время недовольным стал голос его сына, Ник вздрогнул.
Открыв дверь, Ник обнаружил Лукаса развалившимся на кровати в ботинках и больших наушниках на голове.
– Где ты был?
Лукас взглянул на отца, а потом со скучающим видом стал разглядывать что-то в пространстве.
– Где Барни? – пробормотал он.
– Я спрашиваю, где ты был?
– У Зигги.
– Почему ты не предупредил меня, что придешь поздно?
– А как мне было тебя предупредить? Тебя же не было.
– Если ты хочешь пойти к друзьям после школы, прошу тебя предупреждать об этом меня или Марту.
Лукас небрежно кивнул. Его остекленевшие глаза покраснели. Ник почти не сомневался в том, что его сын чего-то накурился. В последнее время он замечал это за Лукасом, но все никак не мог собраться и поговорить с ним об этом. Ник просто боялся заводить с сыном этот разговор. Он не ждал ничего хорошего от такого разговора, грозившего превратиться в очередной скандал. События на работе и так высасывали у Ника все силы, его постоянно преследовали воспоминания о погибшей жене, он чувствовал себя совершенно измотанным, выжатым как лимон.
У него явно не получается воспитывать повзрослевшего непокорного сына. Слава богу, у него есть такая прекрасная дочь!..
Глядя на Лукаса, Ник прислушался к гудению, доносившемуся из наушников: что за гадость слушает его сын? В комнате витал едва уловимый запах табачного дыма. Кажется, обычный табак, а не марихуана… Но Ник даже в этом не мог быть уверен.
На первый взгляд никто не догадался бы, что происходит у Лукаса внутри. На вид он был привлекательным, развитым, высоким шестнадцатилетним парнем. В детстве он был хорошеньким пупсиком, но теперь черты лица стали по-мужски резкими, несмотря на красивые, изогнутые брови и длинные темные ресницы вокруг голубых глаз. Своим же поведением Лукас напоминал шестилетнего ребенка: капризный, обидчивый, ранимый, вечно надутый, ничем не довольный.
– Ты что, куришь?
– Ты что, не знаешь, как липнет дым к одежде? – презрительно бросил Лукас. – Это не я курил.