Восточный ветер был пронзительно холодным. Он ревел над проливом, превращая Наб-Тауэр в остров посреди бушующего моря. Он гнал буруны на безлюдные форты ничейной земли и побережье Хорс-Сэнд, с яростью обрушиваясь на укрытый с моря Солент. На Райд-Пир было холоднее, чем в ленинградских доках. Кайзерит поднял воротник плаща, в очередной раз подумав о том, что английская одежда не подходит для февральской погоды.
Кайзерит был невысокого роста, аккуратный, в плотной фигуре угадывалась сила сжатой пружины. Ему всегда жилось неплохо. Даже в самые худшие дни его профессия позволяла ему держаться на плаву, перебираясь из одной столицы в другую, останавливаясь в самых дорогих отелях. Любил он вкусную еду, наслаждался дорогими винами. У него было круглое лицо и теплый взгляд, выражавший спокойное удовлетворение. Кайзерит выглядел так, словно жизнь казалась ему забавной шуткой, достойной скорее смешка, чем хохота, но от этого не менее занимательной и приятной. Мало кто знал, сколько ненависти может скрываться за этой добродушной внешностью и какая злоба таится в его карих глазах.
Он стоял, засунув руки в карманы плаща и переминаясь с ноги на ногу. Был только девятый час утра; небо имело настолько безнадежно серый вид, при котором не допускался даже легкий намек на проблеск солнца. Эта мрачная погода наводила его на мысли о собственном положении. Еще недавно Кайзерит даже не мог себе представить, что когда-нибудь судьба занесет его в Англию. Однако он находился здесь уже неделю и спокойно мог стоять всего в двадцати шагах от полисмена — факт, который казался ему столь же удивительным, сколь и забавным. Это подтверждало презрение, которое он всегда питал к британской службе безопасности. Его миссия уже близилась к концу.
Он смотрел, как паром из Портсмута подошел к причалу; изношенные доски пристани задрожали под его ногами. В человеке, стоявшем на корме, он узнал Роклина. В это пасмурное утро другие пассажиры предпочли не подниматься на палубу, к тому же Роклина всегда было легко узнать. Долговязый, с костлявым телом, он как вкопанный стоял на месте, а потом вдруг начинал двигаться быстрыми, судорожными рывками. У Роклина вечно был переутомленный и издерганный вид, как у людей, страдающих от язвы; что касается характера, то человеком он был открытым и вспыльчивым. Кайзериту он не нравился. Несмотря на это, он не хотел просить вместо него кого-нибудь другого. Это задание требовало именно такой личности — дотошной и склонной к педантизму.
Он встретил его у трапа и протянул руку в знак приветствия. Роклин спускался вниз осторожно, коротенькими шажками. На нем был темно-серый костюм, такой же плащ, подобранный в тон галстук и замшевые перчатки. В левой руке он нес чемодан с вещами, в правой — зонтик. Его острый пронырливый нос венчали толстые очки в роговой оправе. И вообще весь он смахивал на банковского инспектора, который решил нанести неожиданный визит в одно из отделений на острове Уайт.
— Мой дорогой друг, как я рад вас видеть. — Кайзерит взял у него чемодан. — Надеюсь, путешествие было приятным?
Роклин энергично потер ладони:
— Этот чертов климат с каждым годом становится все хуже.
У него был глубокий голос, мало подходивший к его щуплой внешности.
Кайзерит улыбнулся:
— Вы становитесь все более англизированным.
Они были уже не одни. Из кают парома повалили люди; они толпились у трапа, сдавали билеты стоявшему внизу контролеру и торопливо устремлялись на пристань — еще сонные, с наполовину закрытыми глазами и опухшими лицами, в плащах и юбках, развевавшихся на ветру. Кайзерит и Роклин без труда затерялись в толпе людей, которых ожидал скучный продолжительный день в офисе. Никто не обратил на них никакого внимания.
Кайзерит взял напрокат «хиллман-минкс». Он двинулся вверх по холму, в сторону Бембриджа и Сент-Хелин. Роклин закурил сигарету. Несмотря на холод, руки у него не дрожали, и он только один раз щелкнул зажигалкой.
— Мне сказали, это срочно.
Дорогу накрыла пелена дождя. Кайзерит включил «дворники» на ветровом стекле.
— Нам понадобилось четыре месяца, чтобы найти этого человека. Но четыре месяца — слишком долгий срок, трудно надеяться, что он продолжает сидеть на одном и том же месте.
Роклин снял очки и протер их шелковым носовым платком.
— Значит, это нужно сделать сегодня.
— После обеда я верну машину в гараж в Ярмуте. Потом я сяду на паром в Лаймингтон и отправлюсь на поезде в Лондон. Вечером я должен вылететь из аэропорта Хитроу в Копенгаген. У меня там дела. Следовательно, нам подходит любое время после обеда. — Он улыбнулся. — Я с удовольствием проедусь через Лаймингтон. Мне эта кажется очень забавным.
На лице Роклина не было ничего похожего на улыбку. Он опустил свое окно и выбросил сигарету. Дождь перестал, но Кайзерит оставил работать «дворники», мягко ездившие по ветровому стеклу. Вместо него их выключил Роклин.
— Почему?
— В Лаймингтоне у этого человека есть свой бизнес для прикрытия.
— На другом конце Солента? И вам понадобилось четыре месяца, чтобы его найти?
— Я смог приехать в Англию только на прошлой неделе. А другим не пришло в голову поискать его здесь. Как только я взял операцию под свой контроль, мне стало ясно, что он должен быть где-то на острове Уайт.
— У вас есть сведения, которые я должен знать?
— Его зовут Уайлд.
Роклин положил руки на колени. У него были очень маленькие кисти, безупречно чистые и с отличным маникюром.
— Джонас Уайлд упоминался в вашем отчете?
— Под кодовым именем Ликвидатор.
— Никогда не разделял пристрастие англо-американцев к кодовым именам и экзотическим названиям, — сказал Роклин. — Этот Уайлд — член Британского ликвидационного отдела?
— Уайлд и есть Британский ликвидационный отдел.
Кайзерит притормозил на дороге, спускавшейся с холма вниз, от Сент-Хелин к Брэйдингской гавани. Старая платная дорога поворачивала вдоль узкого залива, вдававшегося в берег. Сейчас было время отлива, и красные причальные бочки лежали на обнажившемся мокром дне, словно занесенные’ откуда-то ветром воздушные шары. На берегу торчали завернутые в парусину яхты, похожие на трупы кораблей, которые остались после битвы и теперь ожидали погребения. На другой стороне гавани стоял город Бембридж. Над полосой пляжа возвышалась башня гостиницы, дома лепились к склону соседнего холма. Рассыпанные вдоль побережья лодочные сараи были пусты и заперты на замок. Кайзерит вытащил из бардачка бинокль и принялся рассматривать ряды севших на мель плавучих барж, перевернутые патрульные лодки и кузова паровых судов, лежавших в грязи на том конце гавани.
— Лоцманский катер.
Роклин поднес к глазам бинокль:
— Джонас Уайлд. Вы притащили меня сюда из Ялты, чтобы убрать обыкновенного убийцу. — Он опустил бинокль. — Надеюсь, вы не воображаете, дорогой мой Кайзерит, что, если британцы используют всего одного исполнителя, у них не найдется кем его заменить?
— Дорогой мой Роклин, — передразнил его Кайзерит, — британцы используют одного исполнителя не потому, что у них нет других, а потому, что другие им просто не понадобятся. Уайлд отлично справляется со своей работой. Я не знаю никого, кто бы делал ее лучше него. — Он бросил взгляд на Роклина и повторил: — Никого.
Роклин пожал плечами.
— Но все-таки его могут заменить. Ни одно правительство не может обходиться без таких людей, как Уайлд или я. Вы должны знать об этом лучше других, товарищ. Допустим, сегодня я ликвидирую Уайлда. Но завтра появится новый Уайлд, и нам снова придется его искать. Лучше уж оставить в живых этого.
— Есть и другие причины, — сказал Кайзерит.
— Разумеется. Я не дурак. Но операция на Гернси была слишком амбициозна. Я всегда так думал. И я об этом говорил. Вот почему они послали вместо меня Матсиса.
— Я хочу, чтобы вы продолжали присматривать за судном, — сказал Кайзерит. — Уайлд встает около девяти и выходит на палубу за молоком. Потом он отправится в Бембридж, где в гараже стоит его машина. Это красный «мини-купер». Ему нравится ездить на машине. Он вообще не любит сидеть на месте. Кроме того, он не дурак выпить, но я не советую вам на это рассчитывать. Он никогда не пьянеет. Потом он поедет пообедать в какой-нибудь бар в Сандауне, Райде или здесь, в Бембридже. Если после десяти утра его машина не припаркована возле лодки, можете не сомневаться, что Уайлда на борту нет и вернется он не раньше часа. Значит, у вас будет три часа. Что касается операции на Гернси, то она могла бы сработать, но только не с Уайлдом.
Роклин снова посмотрел в бинокль:
— Он готов отсечь часть собственного тела, если почувствует, что может потерять над ней контроль. Мне это нравится. Этот человек не знает жалости. Я бы с удовольствием с ним встретился, хотя бы на минуту. Но для вас он больше не представляет опасности, Кайзерит. Сдается мне, тут есть что-то личное. Все дело в женщине.
— Она уже умерла, — мягко напомнил Кайзерит.
— Она была очаровательной девушкой. Очень красивой. Человек, который использует в таком деле собственную дочь, не заслуживает того, чтобы ее иметь. Какое счастье, что я не шпион! Вы очень скользкий человек, Кайзерит. У вас искаженный взгляд на вещи. Вам пора в отставку.
— А что вы думаете об убийцах, Роклин?
Роклин вновь вдумчиво протер стекла своих очков.
— По сравнению со шпионажем убийство — чистая профессия, — уверенно заявил он. — Вот он вышел на палубу. Вид у него не слишком внушительный.
— У вас тоже.
— Он живет на этой посудине один?
— С одной женщиной. Где Уайлд, там и она. Но сейчас ее нет на судне.
— Как называется его дезодорант и лосьон после бритья?
— «Принц Гурьелли».
— Их можно купить где-нибудь поблизости?
— В любой аптеке, — сказал Кайзерит.
— Хорошо. У ликвидаторов всегда острое чутье на запахи. Какое у него оружие?
— Руки. Только руки.
Роклин опустил бинокль. Его губы задрожали. Кайзериту показалось, что сейчас он увидит то, что никогда не видел на его лице, — улыбку.
Глава 2
Было десять минут второго. Уайлд выключил зажигание и позволил «мини-куперу» по инерции подкатиться к рядам плавучих домов. Сидя в машине, он закурил сигару «Бельфлер» и смотрел, как дождевой шквал несется над фортом Сент-Хелин, чтобы обрушиться на гавань. Все тонуло в проливном дожде. Мокро блестело полотно дороги. Бембридж оцепенел от холода. Но положение менялось к лучшему: прилив уже поднимался среди мелей и втекал в залив, как молоко, заливающее блюдо с овсянкой. Через час море достигнет плавучих домов в дальнем конце бухты. Настроение у Уайлда поднималось вместе с приливом.
Дождевое облако переместилась дальше, преодолело возвышенность на той стороне гавани и понесло свою промозглую сырость в Брэйдинг и Сандаун. Уайлд накинул капюшон шерстяного плаща и потянулся за сумкой с продуктами на заднем сиденье. Открыв дверцу, он прислонился к мокрой машине и спрятал пакет под мышку. Это был крупный широкоплечий мужчина, шесть футов и два дюйма ростом, а сейчас он казался еще внушительней из-за толстого плаща, накинутого поверх шерстяной фуфайки. Лицо у него было длинным и худощавым. Темно-каштановые волосы лежали косой челкой, высокие скулы торчали вверх, как гранитные камни из бурого прибрежного песка. Подбородок выступал вперед. Глаза были светло-голубыми, обманчиво мягкими. С таким усталым лицом, в выцветших джинсах и поношенных парусиновых туфлях, он выглядел именно тем, кем хотел казаться: профессиональным яхтсменом, знававшим свои лучшие деньки. Уайлд предпочитал проживать свои роли по-настоящему.
Не отрываясь от машины, он окинул взглядом свою лоцманскую лодку, отмечая каждую ее деталь, от потрепанной оснастки до подгнившего корпуса. Ее звали «Зимородок» — возможно, когда-то, в прежние дни, когда ей была знакома каждая мель в Бристольском проливе, она оправдывала свое название 1. Ее последний владелец довел ее до Бембриджа и оставил умирать в жидкой грязи, но, будучи хорошим бизнесменом, позаботился о том, чтобы она обеспечила собственные похороны. Пускай ее древесина размокла до того, что превратилась в пористую губку, однако в ней еще имелись две каюты, каждая в шесть футов высотой, керамическая газовая плитка, новенькая печь, растапливаемая углем, сияющие полировкой переборки и чистое днище, а в дополнительное оснащение входили три объемистых бака для воды, душевая кабинка и две удобные койки. В рекламе о ней говорилось как об идеальном гнездышке для романтического летнего отдыха; впрочем, в стоимость входила плата за зимнюю аренду.
К сожалению, были у нее и свои недостатки. Во время прилива она качалась на волнах, а когда уходила вода, по самую ватерлинию погружалась в ил. Но даже в этом положении ее устойчивость была очень относительной: лежа на мягком, оголенном отливом грунте, лодка отзывалась на малейшее изменение веса, происходившего на палубе. И сейчас, едва глянув на нее, Уайлд почувствовал, как у него мгновенно напряглись ноги и по спине пробежал нервный холодок. На минуту он закрыл глаза, потом снова открыл, продолжая неподвижно стоять возле машины. Нет, он не ошибся. Когда он покинул судно, оно слегка кренилось на левый борт, а теперь давало явный крен на правый. Случайная перемена положения была исключена: ветер с самого утра поддувал в правый борт, и днем его порывы стали только сильнее, превратившись в настоящий шторм.
Уайлд вернул сумку на заднее сиденье. Отбросив недокуренную сигару, он сел на водительское место, положив руки на руль. У него были сильные руки с длинными гибкими пальцами, но последние четыре месяца им приходилось иметь дело только с наполненным бокалом. Он смотрел, как прилив поднимает взбаламученный ил. Сейчас он подумал о том, что прилив может сыграть ему на руку, и прикинул еще кое-какие шансы, которые ему, возможно, удастся обратить себе на пользу. Но они появятся не раньше чем через час. Он завел мотор и поехал вдоль берега гавани, а потом вверх по холму, направляясь в Бембридж. Его беспокоило, что случившееся застало его врасплох. Может быть, подумал он, все дело в том, что он испугался. Ему и раньше приходилось испытывать страх, и он хорошо знал его силу. Страх может наделить человека сверхчеловеческой мощью, но он же заставляет порой торопиться, а спешка приводит к опрометчивым поступкам. Его первой задачей было избавиться от страха.
Он остановился возле «Квотердека». Это был небольшой паб, прятавшийся в глухом переулке, где его довольно трудно было найти. Несмотря на это, он пользовался популярностью у туристов, которым нравилась его атмосфера. Уайлд никогда не заглядывал сюда летом. Зато зимой, когда здесь было малолюдно и в камине громко трещали дрова, в баре было очень уютно.
Сейчас, в будний февральский день, после обеда, в половине второго дня, он оказался совсем пустым. Эван, его хозяин, постарался, чтобы интерьер бара выглядел насквозь морским. Дощатый настил на полу был сделан из неполированной древесины, начищенный пемзой до ослепительной белизны. Стойка бара представляла собой цельный кусок дуба, оставшийся, как утверждал Эван, от одного из старых боевых судов, которые некогда садились на мель на Бембриджской косе. Потолок был низкий, с изъеденными досками. Вместо ламп висели корабельные фонари. В дальнем углу блестел медный колокол, в который Эван бил, когда наступало обеденное время. Уайлд поднял крышку и зашел за стойку. Он взял бутылку бакарди, отмерил унцию в смеситель для коктейлей, добавил еще одну унцию сухого вермута и три большие порции горькой настойки, бросил лежавший на подносе лед и все смешал. На краю стойки он нашел подходящий бокал и нацедил выпивку. Отхлебнув один глоток, он удовлетворенно кивнул. На грифельной доске, висевшей пониже колокола, он написал: «Уайлд — один „Пальметто“».
Захватив бокал, он отправился к своему любимому столику у окна, где Эван оставил свежий номер «Таймс». Он развернул газету и стал читать колонку «Персоналии». Сзади подошел Эван. Это был высокий мужчина с красными щеками и лиловым носом. Он не курил, предпочитая вместо этого жевать зубочистку. К Уайлду он относился с добродушной терпимостью: в его баре приветствовался всякий, кто заказывал более или менее дорогие напитки. Привычку Уайлда каждый день просматривать колонку в «Таймс» он считал свидетельством того, что тот ищет себе работу. Он вытер грифельную доску.
— Это обойдется вам в шесть шиллингов, мистер Уайлд. Ну как, нашли что-нибудь подходящее?
— Пока нет.
Голос Уайлда звучал сдержанно, немного глухо. Он протянул Эвану банкнот в десять шиллингов, закурил свежую сигару и выпустил под потолок тонкую струйку благовонного дыма. Да, сегодня он действительно не ожидал найти ничего подходящего. Он никогда не встречался с Моккой, но даже новый человек вряд ли стал бы менять систему, предварительно не уведомив его об этом. Следовательно, кто бы ни ждал его на борту лодки, он явился не из Уайтхолла.
Эван вытер столик.
— Видел сегодня утром Мэри, — заговорил он с обычной словоохотливостью. — Вы ее знаете, мистер Уайлд? Она служит у миссис Карри. Так вот, она говорит, будто ее хозяйка сказала, что уже настало время открывать сезон.
Он взглянул на Уайлда. В феврале бывает мало слухов, а «ланцию» Кэролайн Карри и впрямь уже не раз видели на берегу возле плавучих домиков.
Уайлд допил коктейль. На часах было четверть третьего. Прилив уже в разгаре, вода достигла плавучих домиков, чтобы еще раз дать им почувствовать себя настоящими кораблями, пока Они снова не погрузятся в грязь. Лебеди поднялись в воздух и скользили над заливом, выискивая добычу между доками и пристанью. Пора идти.
— А что, было бы неплохо, — сказал Эван. — Приятно, когда здесь появляются симпатичные лица.
— Верно.
Уайлд накинул шерстяной плащ и вышел на улицу. Он подумал, что это можно считать плохой новостью. В Бембридж он приехал, чтобы забыть о том, что произошло в прошлом октябре, и чтобы разобраться со своими мыслями и симпатиями. Ему не нужна была женщина. С Кэролайн Карри случилось то, что случилось, и она оказалась приятной компаньонкой для долгой зимы. Но теперь зима кончилась, по крайней мере для него. Житье на этой посудине имело хотя бы то преимущество, что Кэролайн осталась в Лондоне.
Он перешел через улицу. На лоснящейся мостовой стояла телефонная будка, похожая на часового в красной форме. Он набрал междугородный номер, улыбнувшись себе в зеркало. Раньше он никогда не пользовался этим номером. Обычно связь поддерживалась только через «Таймс», и если Уайлд сам искал контакта, это означало, что у него проблемы. Впрочем, сказал себе он, даже Мокка согласится с тем, что эту ситуацию можно считать чрезвычайной.
Ему ответил женский голос:
— Анджела.
— Анджела, дорогая, — сказал Уайлд. — Я подумал, тебе будет приятно узнать, что я нашел кое-что для Питера. Ему наверняка это понравится.
— О, счастливчик Питер. Конечно, он обрадуется, — отозвалась Анджела.
Ее голос ничуть не изменился. Уайлд подумал, знает ли она о том, каким делом занимается, или для нее это что-то вроде непонятной игры.
— Я постараюсь придержать сделку до завтрашнего утра, дорогая, — сказал он и повесил трубку.
Он вернулся к «мини-куперу» и окинул его хмурым взглядом. Его заставили взять эту машину в прошлом октябре. Уайтхолл решил, что «остин-хили» не подходит к тому персонажу, который он должен был изображать. Ему такой обмен не понравился. У автомобиля был мощный мотор, и он идеально подходил для того, чтобы таскаться по острову Уайт, но внутри салона было тесновато. Небольшая площадь опоры.
Уайлд медленно поехал назад к гавани. Он подумал о Бал-вере, Стерне и Рэйвенспуре. Его охватил гнев. В сущности, ярость была частью его работы, но он считал, что такое состояние трудно поддерживать. Гнев прошлого октября растаял за несколько праздных месяцев. А теперь его следовало возродить, причем в течение нескольких секунд, и довести до смертельного бешенства. Он видел в этом свой главный недостаток и в то же время что-то вроде мрачной шутки, которую сыграла с ним жизнь, наделенная, наверное, самым черным юмором.
Люди, которые его знали, считали его хладнокровным исполнителем. Но он не мог убивать на холодную голову. Не исключено, что все дело в его южноамериканской крови, подумал Уайлд. И улыбнулся. Расслабляясь, его лицо становилось почти красивым. Он подумал, что уже готов.
Глава 3
Он оставил продукты в машине и поднялся по трапу, нарочито грузно наваливаясь всей тяжестью своего тела на палубу. Он почувствовал, как лодка ходит под его ногами. Войдя в рулевую рубку, он вдохнул застарелый запах сигарного дыма, древесной смолы, лекарств, подгоревшего сала и «Принца Гурьелли». Он снял шерстяной плащ и сел на транец рядом со штурвалом. Посмотрел на сходной трап, ведущий к каютам. Тепло от горячей печки поднималось через люк, прогревая воздух. Он пошевелил пальцами, чтобы придать им больше гибкости.
Завывал ветер, и это был единственный звук на судне, не считая шороха и звяканья его оснастки. Брэйдингская гавань был пуста, в этот ветреный февральский день от нее нельзя было ожидать ничего другого. Вода была уже в нескольких ярдах, она колыхалась от ветра и подкатывала к плавучим домам. Лодке нужно не меньше двух футов под килем, прежде чем она начнет подниматься, да и то неохотно, завалившись сначала на левый борт, а потом с той же силой выпрямившись на правый. Уайлд закурил сигару и взглянул на часы. Они показывали двадцать девять минут третьего.
Ожидание было полезно. Собственно, вся его работа состояла в том, чтобы ждать, — когда убьет он или когда убьют его. Ожидание успокаивало. Пальцы не дрожали, пульс нормальный. Плечи слегка вспотели, но это тоже было нормально. Кроме того, ожидание несло в себе полезную информацию. В каюте сидел профессионал, любитель давно бы уже вылез наверх — посмотреть, почему Уайлд так долго остается в рубке. Профессионал знал, что он ездил в паб, и теперь раздумывал, что бы это значило. Будь тот человек в каюте к тому же еще и моряком, что позволило бы ему избежать ошибки с креном лодки, сейчас он бы уже выполнил свое задание и ушел на берег. Эта тонкая грань между успехом и провалом, между жизнью и смертью, воплотившаяся на этот раз всего лишь в легком шестидюймовом смещении безлюдной на вид лодки, не переставала восхищать и очаровывать Уайлда.
Первая волна плеснула о борт судна. Уайлд погасил сигару в пепельнице, стоявшей у штурвала: он выкурил ее только наполовину. Лодка заскребла днищем по дну. Когда она завалилась на левый борт, Уайлд ухватился за люк и съехал вниз по трапу, почти не касаясь ступенек.
— Выходи! — крикнул он.
Из-за шторы, закрывавшей вход на форпик, показался ствол с глушителем. «Зимородок» повернулся на правый борт. Пистолет выстрелил, но толчок судна отбросил его влево, а Уайлд уже нырнул вперед, скользнул вдоль левой койки и ударил кулаком по стволу, всем телом обрушившись на занавеску. Толстая ткань затрещала, сорвалась с колец и накрыла руку Роклина. Уайлд схватил его за галстук и рванул к себе. Роклин развернулся и одновременно выстрелил еще раз. Но Уайлд был уже над ним и позади него. Его правая рука описала широкую дугу. Ребро ладони, твердое и крепкое, как стальная труба, опустилось Роклину на основание черепа. Роклин рухнул на колени, потом упал лицом вниз. Его очки слетели и покатились по каюте, Уайлд наклонился к Роклину и пощупал у него пульс. Удовлетворенный результатом, он вытащил пистолет из его безжизненных пальцев. Это был девятимиллиметровый «люгер»! Уайлд отвинтил глушитель и засунул его в брючный карман Роклина; пистолет он убрал обратно в кобуру, висевшую у Роклина под мышкой. Он прислонил труп к переборке каюты и обыскал его, медленно и методично, не рассчитывая найти ничего особенного. На одежде Роклина стояла метка Бирмингемского универмага; в бумажнике лежали документы на имя Джозефа Брауна. Судя по бумагам, он числился коммивояжером от текстильной фирмы.
Уайлд положил бумажник на место, сел на койку и стал разглядывать свою жертву. А ведь все могло бы быть наоборот. Он вздохнул. Когда-нибудь он окажется на полу, а кто-то другой будет сидеть рядом. И возможно, этот «другой» будет коллегой, даже другом того, кто сейчас лежит в его каюте. Таковы правила профессии. Уайлд подумал, что это честные правила.
Было без четырех три. Стемнеет не раньше чем через два часа. Уайлд подумал, что лодки, особенно когда они стоят на приколе, предоставляют слишком мало возможностей для сокрытия улик. Он открыл стоявший позади рундук и вытащил длинный канат из манильской пеньки. Завязав на нем узел, он накинул петлю на голову и плечи Роклина, потом затянул ее покрепче и перетащил его в душевую кабинку. Здесь он прислонил тело к стене и перекинул канат через хромированную трубу. Крепко держа его левой рукой, он стал поднимать Роклина правой. Пот ручьями струился у него по шее и смачивал воротник свитера. Он как можно плотней прижал труп к стене, со всей силы затянул канат и основательно закрепил. Роклин обмяк, подвешенный под мышки и едва касаясь носками ботинок резинового коврика. Его голова неестественно свесилась вниз, но в остальном он выглядел довольно сносно. Отверстие душевой трубки торчало рядом с его ухом, капли воды текли сначала по щеке, потом струились по подбородку и расплывались на рубашке. Уайлд подобрал отлетевшие очки, положил их в нагрудный карман Роклина и задернул шторку душевой. Это было не слишком аккуратно, но он сделал все, что мог.
Внимательно осмотревшись, он до конца оборвал свисавшую занавеску перед каютой и запихал ее в рундук. Принюхавшись, взял флакон с лосьоном и плеснул его на печь; жидкость зашипела и затрещала на раскаленной поверхности, воздух наполнил густой аромат «Принца Гурьелли», забивавший все другие запахи. После этого достал метелку и совок и убрал все осколки стекла, потом протер шваброй растекавшуюся жидкость; благоухание в воздухе осталось.
Он еще раз окинул взглядом каюту, чувствуя что-то похожее на сожаление. Конечно, эту тесную конуру нельзя было назвать настоящим домом, но все-таки он постарался устроиться здесь как можно уютней. В кожаном чехле на штурманском столе хранился набор магнитных шахмат, рядом лежала книга, посвященная нью-йоркскому турниру 1924 года: он был достаточно старомоден, чтобы считать Алехина величайшим из игроков. На небольшой полочке по правому борту стояли «Взлет и падение Третьего рейха» Ширера, «Обзор истории» Уэллса и две книги Торна Смита — «Ночная жизнь богов» и «Поворот»; в эту зиму Уайлд чувствовал себя законченным нигилистом. А теперь кораблишко со всей его обстановкой придется покинуть и забыть. Он поднялся по трапу в рулевую рубку и взял из пепельницы сигару. Она догорела на две трети.
Он надел свой плащ и спустился на берег. Теперь, когда начался прилив, стало намного холоднее. Плавучие дома качались на воде, привязанные к причалу тросами, дно совсем исчезло; при желании можно было вообразить, что вместо ила его покрывает чистый песок. Он перелез на заднее сиденье и взял пакет с продуктами. Выпрямившись, он взглянул на дорогу, уводившую к Сент-Хелин, и увидел, как вниз по холму скользит двухместная «ланция»-купе. Он подумал, что следующие несколько часов могут оказаться для него очень трудными, и, вздохнув, понес продукты на борт.
Машина остановилась с визгом тормозов. Кэролайн хлопнула дверцей и стремительно взлетела по трапу, взмахивая дамской сумочкой и рискуя свалиться в воду на своих высоких каблуках. У нее были очень длинные, прямые, стройные ноги. Ему редко приходилось видеть ноги лучше, чем у нее. На ней был плащ нараспашку, под ним бледно-зеленый костюм-двойка и темно-зеленый джемпер. Для женщины ее возраста — а ей перевалило уже за тридцать — и матери одиннадцатилетнего сына у нее был на удивление неразвитый торс; как ни странно, маленькая грудь и щуплые плечи, дополнявшие столь восхитительные ноги, только увеличивали ее привлекательность. У нее было округлое лицо, прямой нос, зеленые глаза, нетерпеливый взгляд. Она шла с непокрытой головой, рассыпав на ветру роскошные темно-рыжие волосы, не слишком подходившие к ее фигуре. Уайлд подумал, что она стареет незаметно, в равной степени сдавая позиции по всему телу — от безупречных лодыжек до крашеной макушки. Она была женщиной, созданной для наслаждения, а не для восхищения. Он обнял ее и поцеловал в губы, почувствовав, как ее нетерпение обдало его теплой и влажной волной. Женщин он квалифицировал по цветам; Кэролайн Карри имела цвет герани.
— О, милый, — сказала она, с трудом переводя дыхание.
Он оторвал ее от пола и понес в рубку. Она прильнула к нему, как взволнованный щенок, потом высвободилась из его рук и принюхалась; сходство с любопытным сеттером стало еще сильнее.
— У тебя на борту была женщина.
— Не говори глупостей, Кэролайн. Просто я уронил свой лосьон.
Она взбежала вверх по трапу.
— Тебе не следовало бы так много пить, Джонас.
— Это все из-за одиночества, моя радость. — Он помог ей снять плащ. — Как насчет рюмочки чего-нибудь крепкого?
— Лучше стакан чаю.
Он наполнил металлический чайник, глядя, как она снимает жакет, небрежно швыряет его поверх плаща, расстегивает «молнию» на юбке. Она всегда испытывала сексуальный голод, но сегодня это чувство было особенно острым. Чтобы добраться к нему, она проехала сто двадцать миль. И теперь она не позволит себя остановить. Он зажег газовую горелку и повернулся к ней. Она взялась за поясок с подвязками. Он обнял ее, спрашивая себя, не пользуется ли она льдом, чтобы делать более твердыми свои соски.
— Почему ты так рано вернулась?
Ее глаза блеснули. У нее был какой-то секрет.
— Просто не было причин сидеть дома, — ответила она беззаботно. — И я хотела сделать тебе сюрприз.
— Тебе это удалось.
Он сел на койку, усадил ее к себе на колени и наклонился, чтобы поцеловать в шею.
— Джонас! — Она уперлась руками ему в грудь. — У меня есть совершенно невероятные новости.
Уайлд слегка отодвинулся от нее, чтобы дополнить лежавшую у другого борта кучу собственной одеждой.
Кэролайн Карри вытянулась на койке, закинув руки за голову.
— Ты не хочешь их услышать? — спросила она.
Уайлд расстегнул ее поясок.
— Позже, — сказал он.
Глава 4
Он удивился собственному нетерпению. До сих пор это никогда не происходило столь стремительно. Он подумал, что так получилось ничуть не хуже. Ее голова билась об изголовье койки, но она этого не замечала. Ветер гнал море на корпус судна, и оно ходило ходуном на своих швартовых; в такт его движениям скрипела стойка душа.
Она куснула его за мочку уха:
— Чайник кипит.
Он вытянул ногу поперек каюты и выключил плиту большим пальцем ступни.
Он поднял голову и увидел в перегородке отверстие от пули.
— Я собирался повесить картину, — объяснил он. — Но у меня сорвалось сверло.
— Ты наверняка был пьян. — Она взяла в руку медальон со святым Христофором, висевший у него на шее. — Почему ты его носишь?
— Мне приходилось много путешествовать.
— Ты всегда так говоришь. Но ты не суеверен. Наверно, тебе дала его какая-нибудь женщина.
— Она было неотразима.
— Ты меня любишь?
— Глупый вопрос.
Он поцеловал ее в шею и почувствовал аромат ее духов.
— Я в это не верила — до сегодняшнего дня. А теперь начала верить. Смотри-ка, ты вспотел.
— Мне жарко.
Он прикурил две сигареты и сунул одну из них ей в губы. Он смотрел, как качается стойка душа; тело Роклина угрожало обрушиться на нее всем весом и сорвать с колец. Он слегка отодвинул занавеску и смочил махровую мочалку. Труп Роклина раскачивался вместе с кораблем; Уайлд уперся ему в грудь ладонью, чтобы остановить это надоедливое движение. Он задернул занавеску и протянул ей увлажненную мочалку и полотенце. Потом снова зажег газ.
Она приподнялась и оперлась на локоть.
— Фрэнк не станет возражать.
Уайлд нагрел кастрюлю.
— Разве ты не понимаешь, что это значит, милый? Через один или два месяца я буду свободна. И поскольку он не станет подавать встречный иск, я получу опеку над Джилем. Тебе ведь нравится Джиль, Джонас?
Он протянул ей чашку чаю и присел рядом.
— Вопрос скорей в том, нравлюсь ли я Джилю.
Она состроила недовольную гримасу:
— Ты же знаешь, мальчики всегда такие, особенно в его возрасте. Он все понимает, но ничего не хочет понимать. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
— Тысячи людей на моем месте ничего бы не поняли.
Она поставила чашку на штурманский стол и обвила руками его шею:
— Ты меня любишь, Джонас. Теперь я знаю это. Потому что сегодня все было как в первый раз. Я хочу сказать — в самый первый. Для меня и для тебя. Ты понимаешь, о чем я говорю?
Уайлд подумал, как часто Женщины умудряются говорить так много, ничего при этом не сказав по существу. Охваченная желанием Кэролайн напоминала ему Хильду Хартман. Но он предпочитал не вспоминать о Хильде и не представлять себе, как она сейчас сидит на своей барбадосской веранде в черном сплошном купальнике и ждет возвращения отца, и тем более не вызывать из памяти того человека, о котором она говорила, что его любит. Он подумал, что люди, с которыми он сталкивается, потом будут вспоминаться ему до самой смерти. Не те, кого он убил, а те, кого он использовал. Женщины, которые начинали испытывать к нему какие-то чувства. Как Кэролайн Карри, например.
— Надеюсь, ты не будешь слишком переживать по этому по поводу, Джонас? Я думаю, с нас обоих уже хватит. И с Джиля тоже.
Он поцеловал ее в кончик носа.
— Это ты больше всех переживаешь. В этом отношении мы вполне подходим друг другу. И, по-моему, тебе нет никакого смысла взваливать на себя лишний груз в виде очередного бездельника средних лет.
— Жаль, что ты никогда не был замужем за Фрэнком, иначе ты бы понял мою точку зрения, — сказала она. — К тому же тебя нельзя назвать человеком средних лет. Тебе всего тридцать семь. И ты совсем не бездельник. Ты просто приходишь в себя после несчастного случая. Я очень много знаю про тебя, Джонас Уайлд. Я наводила справки.
— Похоже, так оно и есть, — спокойно ответил Уайлд. — Расскажи-ка мне про мой несчастный случай.
— Твоя яхта затонула в проливе в прошлом октябре. Где-то возле Чэннел-Айлендс. При этом кто-то утонул. Я думаю, что это был твой друг.
— Да, это был мой друг, — сказал Уайлд.
— Я прочла об этом в «Яхтсмене». Мне очень жаль, что с тобой все это случилось, Джонас. Наверно, теперь ты винишь себя в том, что произошло. Мне хотелось тебе чем-нибудь помочь. Всем, чем могу.
— Что ж, ты была великолепна, милая.
— Свинья. — Она взяла его руку и укусила ее. Потом нахмурилась. — Господи, обо что ты так ударился?
— Свалился с койки сегодня утром. Ничего страшного, просто синяк.
Он бросил полотенце на соседнюю кровать.
— Разумеется, ты был пьян, как обычно. Ладно, Джонас. Давай поговорим о нас.
— Знаешь что, утро вечера мудренее. Особенно когда спишь один. В любом случае сегодня вечером мне надо съездить в город. Это деловая поездка. Возможно, я получу работу.
— Значит, ты хочешь от меня сбежать? Джонас! Нельзя же всю жизнь провести в бегах. Я больше никогда не упомяну об этом несчастном случае, если тебя это так раздражает.
— Я же сказал, речь идет о работе, дорогая. Я буду чувствовать себя гораздо счастливее, если устроюсь на работу. Думаю, вернусь через пару дней.
— Джонас Уайлд, я тебя ненавижу! — Она встала на колени рядом с ним. — Ты меня любишь, Джонас? Ну хоть совсем, совсем немножко?
— Совсем немножко.
— Я не верю, что ты меня любишь. Я не верю, что ты вообще способен любить. Признайся, ты кого-нибудь когда-нибудь любил, Джонас? Я хочу сказать, по-настоящему.
— Скажем так — однажды я был увлечен одной молодой женщиной.
— Наверно, она тебя разочаровала.
— Что ж, это подходящая формулировка, — ответил Уайлд. — Мы не сошлись во взглядах на жизнь.
— И что ты сделал?
Уайлд очень мягко приподнял ее левую грудь и поцеловал в нежную плоть пониже соска.
— Я ее застрелил.
— Не думаю, что в этом есть что-то забавное.
— Ты права, — согласился он. — Брак стал бы для меня одной длинной невеселой шуткой.
Она уехала в шесть. К этому времени уже стемнело, снова начался отлив и «Зимородок» погрузился в мокрый ил. Уайлд смешал себе крепкий бакарди с содовой; немного было дней, которые казались ему такими длинными. Он прикинул, что может успеть на последний паром из Вуттона.
Он надел рубашку в кораллово-белую полоску, черный галстук, темно-серую двойку с ворсом и черные ботинки. Костюм дополнили пальто и мягкая шляпа. Он решил больше не брать никакой одежды и засунул в карман пальто зубную щетку и электрическую бритву. Отвязав трос, он втащил Роклина вверх по трапу в рулевую рубку и оставил его там, а сам отправился на берег, чтобы осмотреть гавань и дорогу.
Облака низко нависали над землей, снова начинало моросить. Огоньки Бембриджа казались разбухшими от воды и мерцали, как звездочки, в насыщенной влагой атмосфере. Нигде не было видно ни души, и вероятность, что кто-нибудь появится здесь в такое время, была близка к нулю, но Уайлд привык считать, что любой дополнительный риск — это ненужный риск. Он закинул руку Роклина вокруг своей шеи, подхватил его под мышкой и потащил вниз по сходням. Человек, увидевший их со стороны, решил бы, что бредут двое пьяных. Он посадил Роклина на переднее сиденье и пристегнул его ремнем безопасности. Миновав Сент-Хелин, он свернул к Брэйдингу и ехал до тех пор, пока не нашел подходящее место. Он остановился на изгибе шоссе, где в каждую сторону до поворота было не меньше полумили и дорога тонула во мраке и дожде. Вытащив Роклина с переднего сиденья, он стал засовывать его в багажник. Как он и ожидал, там оказалось тесновато; подушка заднего сиденья заметно вздулась. Но так, по крайней мере, труп не будет перекатываться. Он захлопнул багажник и поехал в Вуттон.
Он пообедал в Портсмуте, выбрав тихий ресторанчик, откуда мог приглядывать за припаркованной машиной. Авокадо он предпочел «лобстеру по-американски» и запил его приличной дозой легкого вина. Когда он покинул город, часы показывали половину десятого, а на дороге лепил мокрый снег. Шоссе было пустым, но он ехал медленно: даже мелкая авария в его ситуации могла бы обернуться черт-те какими последствиями.
Он закурил сигару. Город Бембридж, вязкий ил и Кэролайн Карри навсегда остались позади. Жизнь за счет смерти, а значит, и за счет ненависти — такая жизнь была равносильна затяжной болезни, подспудному и коварному недугу, который рано или поздно проглотит тебя целиком. Он больше не старался себя обмануть и честно признавал, что только во время выполнения задания может жить в полную силу, ясно сознавая самого себя и окружающий его мир. А в промежутке, в период ожидания, всегда бывают только Бембридж и морская тина. И женщины вроде Кэролайн Карри. Уайтхолл снова возродил его к жизни, призвав к выполнению своих смертельных обязанностей и вырвав из того спокойного и безопасного мирка, который в действительности никогда не существовал, — мирка, где Уайлд играл роль стареющего плейбоя и бездельника, который слишком легко привлекал внимание женщин и слишком много пил.
Поначалу это было легко. Он занялся своим ремеслом, когда был бравым юнцом, бесстрашным «коммандос», с удивлением узнавшим, что есть совсем другие способы вести войну, чем отдавать честь командирам и рыть окопы. Жизнь внезапно стала очень ясной и простой. Как сказал ему Кэннинг в тот первый раз: «Ты остался тем, кем был, — солдатом на передовой, только тебе не придется носить форму. И постарайся не думать о сделанной работе — так будет умнее». Но Уайлд, видимо, оказался недостаточно умным. Он вел свой счет. Так продолжалось до прошлого октября в Барбадосе, когда ему пришлось соблазнить Хильду Хартман, чтобы проникнуть в ее дом и убить ее отца, и тут его список вдруг показался ему слишком длинным. Десять лет на любой работе — слишком долгий срок; а на самой грязной из работ он выглядит еще длиннее. Хартман должен был стать его последним делом.
Но после Барбадоса разразилась катастрофа на Гернси, и его отвращение к самому себе сразу утонуло в гневе. Желание уйти на покой сменилось яростью. Поэтому его отправили на «зимнюю спячку» в Бембридж — отойти от того, что случилось, и подготовиться к новому заданию, которое придумает для него Уайтхолл. Но и в этом зимнем логове, как оказалось, счет продолжал расти. Человек в багажнике стал Номером двадцать семь. До этого были двадцать шесть мужчин и одна женщина. Непомерно длинный список людей, которых он отправил на тот свет. Ликвидировал, говоря официальным языком. И это число неизбежно будет расти, пока в один прекрасный день он не упустит из виду, что судно на шесть дюймов отклонилось не в ту сторону, и тогда уже сам отправится в свое последнее путешествие в багажнике маленькой машины.
Глава 5
Уайлд провел ночь в гостинице неподалеку от Эпсома. Он прибыл в двенадцать минут двенадцатого и оставил «мини-купер» на парковочной стоянке.
— Не советую вам это делать, — пробормотал сонный дежурный. — С юга идет снежная буря.
— Я обожаю снежные бури, — ответил Уайлд. — Завтрак мне нужен без четверти восемь. Приготовьте, пожалуйста, яичницу, слабо поджаренный бекон, грибы, тост и апельсиновый мармелад. А также побольше кофе, чтобы хватило на четыре чашки. И свежий номер «Таймс».
Он спал крепко и не видел снов. К утру тонкое полотно снега покрыло соседние холмы, и «мини-купер» превратился в большой сугроб. Уайлд подумал, что, если ему повезет, машина может простоять так целый день. В конце второй колонки «Персоналий» он нашел объявление, которое искал: «Если вам нужны портреты больших размеров, обращайтесь в фотоателье „Пять звезд“, Хэймаркет».
Он допил кофе и принял ванну.
— Похоже, при такой погодке далеко вы не уедете, — сказал дежурный.
— Пойду разведаю, что и как, — ответил Уайлд. — Можно пока оставить у вас ключи? В крайнем случае, потом я пришлю шофера, чтобы он отогнал машину.
Он успел на девять двадцать в Ватерлоо и в двадцать минут одиннадцатого вышел из метро на Пикадилли. Снег уже начал таять, и неправдоподобная чистота сменилась столь же неправдоподобной грязью. Уличная слякоть шлепками отлетала от колес машин и приземлялась на его ботинки. Он был рад, что вернулся. Со времени своей последней поездки в Корею он еще ни разу не проводил вне Лондона больше четырех месяцев и теперь с тревогой присматривался, не изменилось ли что-нибудь за время его отсутствия. Но прохожие выглядели так же, как всегда. Он подумал, что лондонцы — совсем особенный народ, самые жесткие и циничные люди в мире, и в то же время самые оптимистичные. Он не считал себя одним из них, хотя прожил в этой среде большую часть своей жизни.
Фотоателье «Пять звезд» помещалось за стеклянными дверьми на боковой улочке неподалеку от Хэймаркет. Стулья в холле сделаны из стальных трубок, у девушки за приемной стойкой привлекали внимание стройные лодыжки. Это была высокая миловидная брюнетка в классическом стиле, и он подумал, что она хорошо бы смотрелась в тоге. Впрочем, в своем бледно-голубом костюмчике от «Куртель» она тоже выглядела совсем неплохо. Прямая каштановая челка закрывала ей один глаз. Она покачивала карандашиком между большим и указательным пальцем и смотрела на него с самым безразличным видом. Женщины с такой манерой поведения всегда сильно действовали на его либидо. Он чувствовал, как они источают скрытый яд.
— Меня зовут Уайлд, — представился он. — Мне порекомендовал вас мой друг по имени Питер, он всегда делает у вас свои фото.
Глаза у нее были карие, в тон волосам, с задумчивым выражением.
— Мистер Уайлд, — сказала она. — На конце «д»?
Она сделала запись в блокноте.
— Мы постараемся выполнить ваш заказ, мистер Уайлд, тем более если вас рекомендовал Питер. А Питер как-никак один из наших лучших клиентов. — Она улыбнулась. Ее взгляд потеплел. — У вас есть какая-нибудь конкретная причина, чтобы заказать портрет? Свадьба? Рекламный снимок? Или просто паспорт?
Уайлд присел на край ее стола, глядя, как она набирает номер телефона с помощью карандаша.
— Мне нужна фотография для некролога.
— В таком случае мы возьмем с вас предоплату. Алло? Это Питер? К вам пришел мистер Уайлд, он хочет знать, когда его смогут принять. Через пять минут? Большое спасибо. — Она положила трубку. — Присядьте, пожалуйста, мистер Уайлд. Здесь полно стульев.
— Ваше имя, случайно, не Анджела?
— Джулия.
— Что ж, Джулия — это даже лучше. Я думаю, мы могли бы сегодня пообедать вместе. Боюсь, завтра меня уже не будет в городе.
— Ценю вашу любезность, мистер Уайлд. Я просто в восторге. Могу я захватить своего мужа?
— Я уверен, что на самом деле вас зовут Анджела, — сказал Уайлд.
Стены в коридоре были увешаны фотографиями озабоченных молодых людей, напряженных девушек и смущенных пар любого возраста. На лестнице он встретил юношу с черными кудрявыми волосами, свисавшими до плеч.
— Мистер Уайлд? Питер ждет вас в студии.
Уайлд открыл дверь и огляделся. В комнате было темно, не считая одной яркой лампы, которая светила ему в лицо. Он подавил желание отпрянуть назад и захлопнуть дверь: если уж он попал в ловушку, нет смысла продлевать свою жизнь на лишние пять минут.
— Входите. — Голос из глубины комнаты был невыразительным и тусклым. Его владельца он не видел. — И закройте, пожалуйста, дверь.
Уайлд шагнул вправо. Свет падал на диван, стоявший посредине студии.
— Будьте добры, снимите пальто и присядьте, мистер Уайлд. Тогда мы начнем.
Уайлд повиновался. Его тело осталось напряженным, но он перестал думать и строить догадки. Он просто ждал — как тогда, в рубке «Зимородка», когда надо было выбрать удобное время, чтобы действовать.
— Джулия сказала мне, что вас прислал Питер, — произнес голос. — Кстати, меня тоже так зовут.
— Но голос у вас совсем не такой, как у моего Питера, — ответил Уайлд. — Тот Питер совсем другой.
В голосе говорившего чувствовалась улыбка.
— Насколько я понимаю, вы хотите сделать свой портрет. Однако сейчас вы выглядите слишком напряженно. Обычно мне удается расслабить своих клиентов, задавая им вопросы. Вы не возражаете?
— Нисколько.
— Вот и хорошо. Не волнуйтесь, я буду задавать очень простые вопросы. Дайте-ка подумать. Имя вашей матери?
— Синтия.
— Это очень просто, не правда ли? Подождите, я прибавлю побольше света.
Впереди шевельнулась тень, и в темноте вспыхнули две новые лампы.
— Так-то лучше, — произнес голос. — Не двигайтесь, мистер Уайлд. Не надо менять позу, вы сидите именно так, как надо. Где родилась ваша мать?
— В городе Манчестер, штат Нью-Гэмпшир.
— Очень хорошо. Замрите. Вот так. — Послышался щелчок. — Ну что ж, начало есть. Нью-Гэмпшир. Один из лучших штатов в Америке, насколько я могу судить. Полагаю, то, что вы наполовину американец, определенным образом сказалось на некоторых ваших качествах.
— Не сомневаюсь, что это так.
— И она вышла замуж за англичанина?
— Вы угадали. Его звали Гарри Уайлд, и он работал в банке.
— Я сменю камеру для следующего снимка, если вы не против. А где сейчас живут ваши родители?
— Они оба погибли в авиакатастрофе в 1953 году.
— Какое несчастье. Но с тех пор прошло уже немало лет, не так ли? Знаете, мистер Уайлд, все это кажется мне чрезвычайно интересным, поскольку я являюсь в некотором смысле исследователем человеческих душ. Ваше англо-американское происхождение, трагическая смерть ваших родителей — все это создает вполне определенную картину. Но не менее важно и место вашего рождения.
— Сантьяго, Чили.
— Очевидно, в этом месте работал ваш отец. Ваш знак зодиака?
Уайлд вздохнул:
— Я родился в 1929-м, одиннадцатого декабря.
— Стрелец. Наверно, Стрельцов лучше всего можно определить так: это романтики, которые всегда добиваются того, чего хотят. Или, по крайней мере, прилагают к этому все усилия. Добавим сюда южноамериканскую родину и ваши новоанглийские корни — картина получается довольно ясная, как вы считаете? Назовем все это словом «неуравновешенность». А теперь смотрите прямо на мою руку, хорошо? Вот так, замечательно.
Снова послышался щелчок.
— Снимок выйдет просто превосходным, мистер Уайлд. Я в этом уверен. Какое образование вы получили?
— Я окончил среднюю школу. После службы в армии пару лет проработал в офисе, а потом снова поступил в армию и служил в Корее.
— Это характеризует вас как человека мужественного и настоящего солдата, — заметил голос. — Получили офицерское звание?
— Я три раза был сержантом, — ответил Уайлд. — Но служебная лестница оказалась для меня слишком скользкой.
— Догадываюсь почему. Бакарди и брюнетки, не так ли? А что произошло после Кореи?
— Я так и не дождался конца кампании. Уволился раньше срока.
— Несомненно, вы предпочитаете работать в одиночку. Где вы сейчас живете?
— До прошлого вечера я снимал плавучий дом в Брэйдингской гавани. Можно я закурю?