Тертлдав Гарри : другие произведения.

Молот и наковальня (Смутное время-2)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:

  
  
  
  
  
  
  
  Молот и наковальня
  
  (Смутное время-2)
  
  
  Когда младший Маниакес посмотрел на запад от резиденции губернатора - вежливое название для крепости - в Каставале, он увидел только океан. Тем не менее, созерцание этого океана не слишком беспокоило его: он знал, что за ним лежит город Опсикион, а за Опсикионом - остальная часть Империи Видессос.
  
  Он и его отец, в честь которого он получил свое имя, жили на острове Калаврия уже полдюжины лет. Это было изгнание, но вежливое, почетное изгнание: старший Маниакес был губернатором острова. Автократор Ликиний назначил его на этот пост, и Генезий, убив Ликиния и всех его сыновей и захватив императорский трон для себя, счел нужным оставить его в покое. В свое время старший Маниакес был солдатом, с которым приходилось считаться; Генесий, без сомнения, был просто рад занять его делом далеко-далеко от города Видесс, великой столицы Империи.
  
  Младший Маниакес беспокойно заерзал. Он знал, как далеко Калаврия удалена от центра имперской сцены. За шесть лет, проведенных здесь, он объехал почти каждый дюйм острова. Он разбил лагерь у костра на восточном берегу и смотрел туда, где простиралось море Моряков ... вечно, насколько кто-либо знал. Вид на восток не должен был отличаться от вида на запад, но каким-то образом это произошло. Осознание того, что ты повернулся спиной ко всему, что тебе когда-либо предстояло узнать, казалось, изменило способ работы твоих глаз.
  
  Позади него раздался голос: "Я вижу, снова собираешь шерсть".
  
  "Отец! Я не слышал, как ты подошел", - сказал младший Маниакес.
  
  "Доказывает мою точку зрения, не так ли?" Старший Маниакес хрипло усмехнулся. Он был крепко сложенным мужчиной лет шестидесяти пяти. Большой мясистый нос, похожий на клюв, доминировал над остальными чертами его лица. Он постарел настолько, насколько это было возможно для человека его лет. У него все еще была большая часть зубов, а глаза и уши работали достаточно хорошо. Наряду с большой, густой, окладистой бородой, его волосы были седыми, но большая их часть тоже была. Его ум, если уж на то пошло, был острее, чем когда-либо.
  
  "Я не собирал шерсть", - настаивал младший Маниакес, хотя его голос немного повысился от смущения. "Я думал". Он был вдвое моложе своего отца, но в большинстве своем унаследовал те же черты лица, включая впечатляющий нос и густую бороду, которая доставала почти до глаз. Оба были признаками васпураканской крови, которую разделяли два маниакая: отец старшего Маниакеса покинул страну принцев, чтобы поступить на службу в Видессос, и его отпрыски процветали там.
  
  Теперь старший Маниакес громко рассмеялся. "И о чем ты думал, что это было настолько важно, что ты даже не заметил меня?"
  
  Младший Маниакес огляделся и тоже прислушался. Нет, в пределах слышимости не было слуг. В наши дни нельзя быть слишком осторожным. Понизив голос, он сказал: "Насчет Генезия".
  
  Это привлекло внимание его отца. "А ты был?" - также тихо спросил старший Маниакес. Он шагнул вперед, чтобы встать рядом со своим сыном и вместе с ним посмотреть на запад. Резиденция губернатора находилась на возвышенности над собственно городом Каставала. С него красные черепичные крыши домов и магазинов и золотые сферы, венчавшие храмы Фоса, казались разложенными, словно на карте из пергамента.
  
  За домами, за храмами лежала гавань, которая была истинной причиной существования Каставалы. У моря примостились выбеленные солнцем деревянные склады и навесы для сушки рыбы. Когда ветер дул с запада, как это случалось чаще всего, всем в Каставале напоминали об этих сараях без какой-либо необходимости их видеть.
  
  Деревянные пирсы выступали в море. Большинство пришвартованных у них судов были рыбацкими. Мужчины, которые день за днем вывозили их, приносили макрель и кальмаров, которыми кормили Каставалу. Торговые суда, которые приходили из Опсикиона, а иногда даже из Видессоса, нависали над ними, как быки над телятами.
  
  У основания одного из этих столбов стояло копье, его наконечник был воткнут в песок. На острие копья был подвешен череп. К нему все еще прилипало немного кожи, немного волос. По приказу Генесия это копье и его ноша простояли там более пяти лет. Когда дело дошло до Каставалы, череп был головой: головой Хосиоса, старшего сына и наследника свергнутого автократора Ликиния.
  
  Все так же тихо младший Маниакес сказал: "Генезий Автократор не сделал всего того, что мог бы сделать для Видессоса".
  
  Рядом с ним фыркнул его отец. "Скажи правду, сынок. Насколько я могу видеть, Генезий Автократор не сделал ничего из того, что мог бы сделать для Видессоса". Презрение наполнило его голос. Несмотря на это, он не повысил его. В одном Генезиос был хорош: чуял, как растет измена, и искоренял ее до того, как она расцвела.
  
  Младший Маниакес сказал: "Между гражданской войной, кубратами и макуранцами, интересно, останется ли что-нибудь от Видессоса еще через несколько лет. Здесь, на этом острове, мы тоже вдали от неприятностей ".
  
  "Если бы не Кубраты, Ликиний все еще был бы императором сегодня, или Хосиос после него", - со вздохом сказал старший Маниакес. "Лучше бы он проиграл кочевникам, чем одержал победу, которая заставила его думать, что он может выиграть больше, приказав своим войскам оставаться к северу от реки Астрис всю зиму и жить за счет земли". Он вздрогнул при мысли об этом "Если бы я был в той армии, я, возможно, тоже взбунтовался".
  
  Его сын покачал головой, ни на мгновение не веря в это. У старшего Маниакеса хватило такта выглядеть смущенным. Долг глубоко укоренился в нем. Он мог жаловаться на тяжелые стороны солдатской жизни, но он никогда бы не уклонился от них.
  
  Младший Маниакес сказал: "С тех пор, как пал Ликиний, не только кубраты разгуливают по северо-востоку". Он остановился, пораженный перспективой, основанной на виде города из Видессоса. Кубрат лежал к северу от Калаврии, но также на западе, а не на востоке. Но, с другой стороны, от Калаврии почти все лежало к западу. Он продолжал: "Я думаю, люди Макурана причинили Империи еще больше горя".
  
  "И чья это вина?" Старший Маниакес указал сначала на своего сына, затем на себя. "Наша, и ничья больше".
  
  "Нет, Ликиниоса тоже", - сказал младший Маниакес. "Если бы он не приказал нам помочь Шарбаразу..." На видессианский манер он произнес имя макуранского Царя Царей так, как будто это был Сарбараз. "... верни он свой трон этому узурпатору, Макуран был бы не в том положении, чтобы вести войну против Видессоса. У них были бы свои проблемы, с которыми нужно было бы разбираться там, на дальнем западе".
  
  "Ликиний Автократор, возможно, и приказал это, но мы выполнили это, ты и я", - ответил его отец. "Шарбараз тоже был должным образом благодарен; я так много скажу о нем. И теперь он использует благодарность как предлог, чтобы отомстить за своего благодетеля - и поглотить как можно больше видессианских западных земель."
  
  Младший Маниакес повернулся и снова уставился в окно. На таком расстоянии древко копья и череп на нем были невидимы, но он знал, где они находятся. Наполовину про себя он сказал: "Интересно, может ли Хосиос Шарбараз, который, как утверждает Шарбараз, был с ним, на самом деле быть сыном Ликиниоса".
  
  "Нет". Голос старшего Маниакеса был твердым и ровным. "Кем бы еще ни был Генезиос Автократор, он эффективный мясник. Если он утверждает, что вырезал весь клан Ликиниоса, вы можете положиться на то, что он скажет правду там - даже если нигде больше. И я узнал эту голову, когда на ней еще была плоть. Не так ли?"
  
  "Да", - неохотно признал младший Маниакес. "Но все же..."
  
  "... Ты хотел бы, чтобы у нас был какой-нибудь законный выбор, кроме Генезия и его бесконечных убийств и предательств", - закончил за него отец. "Клянусь Фосом, господом с великим и благим умом, я тоже. Но поскольку Генезий удерживает город Видесс, мы - нет, так какой смысл даже думать об этом?"
  
  Младший Маниакес отошел от окна. Его сандалии цокали по мозаичным плиткам со сценой охоты, когда он шел к двери. Он выглянул в холл. В обоих направлениях было пусто. Тем не менее, он закрыл дверь, прежде чем вернуться к своему отцу. Когда он заговорил, это был шепот. "Мы могли бы поднять восстание".
  
  "Нет, клянусь благим богом", - почти так же тихо ответил старший Маниакес. "Ты знаешь, сколько голов мятежников украшают Веху на площади Паламы в эти дни? Пара дюжин, может быть, больше. Если Автократор, удерживающий столицу, хотя бы немного осознает окружающий его мир, восстание в провинциях - особенно в забытой Фосом провинции вроде Калаврии - заранее обречено на провал. Город Видессос - слишком твердый орешек, чтобы его расколоть".
  
  "Да, отец". Младший Маниакес вздохнул. Они обсуждали это примерно два раза в год, или всякий раз, когда в Каставалу приходили известия о каком-нибудь новом бедствии Генезия, в зависимости от того, что случалось чаще. К этому времени они оба знали все этапы игры, а также стандартную последовательность начала в видессианской настольной игре.
  
  Но теперь, подобно опытному игроку, пробующему вариацию одного из этих эпизодов, старший Маниакес сказал: "Или ты все еще тоскуешь по своей невесте там, в городе Видессосе?"
  
  Несмотря на свою смуглость, младший Маниакес знал, что краснеет. "Ты чертовски хорошо знаешь, что дело не в этом", - сказал он. Он был помолвлен с Нифоной, дочерью логофета казначейства Ликиния, и также был влюблен в нее. Но когда Ликиний назначил своего отца губернатором Калаврии и отправил обоих Маниакаи на остров, им пришлось уезжать в слишком большой спешке из-за свадьбы. Младший Маниакес плакал горькими слезами большую часть пути до Каставалы.
  
  "Я не думал, что это все", - сказал его отец с огоньком в глазах, - "но я действительно хотел проверить. Я уверен, Ротруда будет рада это услышать".
  
  Младший Маниакес снова покраснел. Ротруда была его помощницей вот уже четыре года. Она осталась в Каставале, когда ее муж, торговец мехами и янтарем из холодного Халогаланда, умер от воспаления кишечника. Ее экзотическая внешность привлекла внимание младшего Маниакеса: почти ни у кого из видессиан не было золотистых волос и глаз зелено-голубого цвета моря.
  
  "Трудно поверить, что Аталарихосу скоро исполнится три", - сказал он. Он дал мальчику видессианское произношение и окончание. Ротруда хотела назвать сына в честь своего покойного мужа и на халогайский манер просто назвала его Аталариком.
  
  "Он вполне подходящий парень, но в один прекрасный день тебе следует обзавестись законным наследником", - сказал Маниакес-старший.
  
  Его сын обернул это против него, как игрок в настольную игру, возвращающий захваченную фигуру в действие на своей стороне. "Во имя всего святого, где мне найти девушку достойного благородного происхождения здесь, на Калаврии?"
  
  "Замечание". Старший Маниакес признал, что это было хорошее замечание, опустив голову и сменив тему. Он указал на море и сказал: "Разве это не парус, приближающийся с запада?" "Клянусь Фосом, я думаю, что это он", - ответил младший Маниакес. "С твоими глазами все в порядке, отец, это достаточно ясно".
  
  "В любом случае, нет ничего плохого в том, чтобы смотреть на океан. Когда я пытаюсь читать, это другое дело. Мне приходится держать все на расстоянии вытянутой руки, и тогда в половине случаев буквы слишком мелкие, чтобы их можно было разобрать ".
  
  "Это корабль хорошего размера", - сказал младший Маниакес, сравнивая его с рыбацкой лодкой, покачивающейся на волнах неподалеку. "Пожалуй, я спущусь на пирс и посмотрю, какой груз он доставит". Наблюдать за разгрузкой торгового судна было интереснее, чем за большинством событий, происходивших в Каставале.
  
  "Узнай новости и с материка", - сказал его отец. "Это не будет хорошо - так больше никогда не будет, - но мы должны это получить".
  
  "Я сделаю, как ты говоришь, отец".
  
  Младший Маниакес поспешил вниз по лестнице. В дверях, которые выходили на дорожку, ведущую в город, он чуть не столкнулся со своим двоюродным братом Региосом. Эти двое были достаточно похожи, чтобы быть братьями: неудивительно, поскольку отец Гориоса Симватий, младший брат старшего Маниакеса, мог быть почти его близнецом.
  
  "Куда так спешишь?" Спросил Гориос.
  
  "Вниз, в гавань. Я был на верхнем этаже и увидел входящее торговое судно", - сказал Маниакес помоложе. "Хочешь пойти со мной?"
  
  "Почему нет?" ответил его двоюродный брат. "Подожди здесь минутку - дай мне надеть пояс с мечом". Он потрусил по коридору к своей комнате.
  
  Маниакес уже носил свой меч, пристегнутый поверх одежды из парчового шелка. Когда пришла зима и снежные бури перекинулись через море в Каставалу, он переоделся в тунику, брюки и толстую куртку из овчины, как и все остальные в городе. Многие мужчины, возможно, большинство, носили тунику и брюки круглый год, но от дворян ожидалось, что они будут респектабельно консервативны.
  
  Гориос поспешил назад, все еще застегивая тяжелую золотую пряжку на поясе с мечом. Он любил показуху больше, чем Маниакес. Но тогда он видел меньше сражений, чем его двоюродный брат: солдат в причудливом наряде был только более привлекательной мишенью для своих врагов.
  
  Подошел слуга, чтобы запереть дверь за Маниакесом и Регириосом. Поднимался ветер, причем с запада. Маниакес слегка закашлялся - в лицо ему ударил запах сараев для сушки рыбы. Гориос рассмеялся, понимая его. "Подумай о светлой стороне, кузен", - сказал он. "Это воняет, да, но это приводит корабль быстрее".
  
  "Совершенно верно", - сказал Маниакес. Склон холма удлинил его шаги и ускорил приближение к городу. Он знал, что обратный путь будет долгим, но был достаточно молод, чтобы не беспокоиться об этом, пока ему не пришлось это делать.
  
  В Каставале не было стены. Опасность здесь исходила с моря, а не с острова.
  
  Вскоре Маниакес и Гориос оказались среди домов, большинство из которых являли миру лишь выбеленные фасады с узкими окнами со ставнями и прочными дверями; таверн, постоялых дворов и борделей, обслуживавших моряков; закусочных, пахнущих жареной рыбой; и всевозможных лавок, большинство из которых были связаны с морскими ремеслами - ткачами парусов, канатоходцами, плотниками, бондарями, с серебряных дел мастерами или ювелирами: многие моряки носили в них свое богатство.
  
  Моряки и ремесленники, торговцы и фермеры из глубинки заполонили узкие, извилистые улочки Каставалы. Только дорога, которая вела от гавани к резиденции губернатора, была вымощена булыжником; пыль поднималась от остальных в виде зависшего, режущего глаза облака. Маниакес и Гориос прокладывали себе путь сквозь толпу, время от времени уворачиваясь от повозок, направляющихся с набережных с грохотом окованных железом колес и подков по булыжной мостовой и отвратительным скрипом несмазанных осей.
  
  Уклоняясь, Маниакес чуть не врезался в священника. "Прошу прощения, святой отец", - сказал он.
  
  "Никто не пострадал. Да благословит тебя Фос, молодой человек". Священник нарисовал солнечный круг доброго бога над левой частью груди - он носил вышитый золотом круг там, поверх простого одеяния из небесно-голубой шерсти. Этот наряд, его выбритая макушка и нестриженая борода, обычные для васпураканца, но необычные среди всех видессиан, за исключением священнослужителей, были отличительными чертами его должности.
  
  Маниакес и Гориос ответили тем же жестом и двинулись дальше. Мгновение спустя Маниакес оглянулся и увидел, что его двоюродного брата больше нет с ним. Он резко обернулся. Там стоял Гориос, глазея на хорошенькую девушку. Судя по ее простой льняной тунике и растрепанным волосам, она, вероятно, была прачкой или кухаркой, а не шлюхой, стремящейся привлечь внимание мужчин.
  
  "Вперед", - позвал Маниакес.
  
  Подошел Региос, все еще оглядываясь через плечо. "Я хочу посмотреть, в какой магазин она зайдет", - сказал он. Дорога изогнулась. Он вздохнул. "Она ушла - потеряна навсегда". Он мелодраматично прижал руку к сердцу.
  
  Маниакес фыркнул. "Ты можешь пригласить пандуру в здешнюю таверну и спеть о своей исчезнувшей любви. Захвати с собой матросскую шапочку, и ты выпросишь достаточно медяков, чтобы выпить вина на ночь. А пока смотри, куда идешь. Ты чуть не наступил на кучу лошадиного дерьма там, и даже не знал об этом ".
  
  "Ты жестокий, жесткий человек, мой двоюродный брат". Гориос пошатнулся, как будто был ранен.
  
  "Что ты изображаешь - быть пронзенным стрелой здравого смысла?" Спросил Маниакес. Гориос ткнул его локтем в ребра. Они наполовину преодолели свой путь к опорам.
  
  На борту приближающегося торгового судна матросы вставили весла в уключины на носу и корме и использовали их, чтобы направить судно к просторному открытому пространству на одном из причалов. "Тяни, ребята, тяни!" - крикнул капитан, его голос был легко слышен через сужающийся проход воды. "Немного влево на рулевых веслах… еще немного. Теперь - обратная вода!" Корабль плавно остановился у причала. Матросы перепрыгнули через борт, чтобы удержать его на месте с помощью тросов.
  
  Гориос указал на группу хорошо одетых мужчин, стоявших у ближних поручней корабля. "Не та обычная толпа, которую можно встретить в море", - заметил он. "Интересно, что это значит, что они здесь?"
  
  "Это означает неприятности", - ответил Маниакес. "Видишь того, в шафрановом одеянии из красной и черной парчи?" Не дожидаясь, пока его кузен кивнет, он продолжил: "Это Курикос, логотип казначейства".
  
  "Отец твоей невесты". Глаза Гориоса расширились.
  
  "Это верно", - мрачно ответил Маниакес. "Его я узнал бы где угодно. Остальные - прошло шесть лет, но я узнаю половину из них, может быть, больше. Все, кого я узнаю, - это люди, которые заправляли делами в Видессосе, городе до того, как Генезий сверг Ликиния. Те, кого я не знаю, тоже выглядят так же; готов поспорить, что они назначенцы Генезиоса на должности людей, которых он убил. Но твой вопрос был правильным: что они здесь делают?"
  
  Гориос обнажил свой меч. Он держал его острием вниз у правой ноги, но, казалось, был готов поднять его и нанести удар при любой провокации - или без таковой. "Ты дал правильный ответ, кузен: они приносят неприятности".
  
  Немного медленнее, чем Маниакес заметил его, Курикос узнал жениха своей дочери. Он отчаянно замахал Маниакесу, затем повернулся и что-то сказал своим спутникам. В одно мгновение они тоже замахали руками, как одержимые. По приказу капитана пара матросов спустили трап с корабля на пирс. Богато одетые мужчины чуть ли не дрались друг с другом, чтобы первыми пересечь ее; Маниакес был удивлен, что никто не упал - или не получил толчка локтями - с доски в море.
  
  Курикос впереди, знать и министры правительства бросились к Маниакесу и Региосу. "Выдающийся, благороднейший Маниакес!" - Воскликнул отец его невесты, низко кланяясь перед ним. "Немедленно отведи нас в жилище твоего мудрого и героического отца, чтобы мы могли поведать ему нашу историю о горе, ужасе и отчаянии, обрушившихся на город, королеву городов", - Он имел в виду столицу империи, но, как и многие видессианские аристократы, предпочитал болтать вокруг да около, а не прямо говорить об этом. "... и сокрушили Империю!"
  
  Один из других мужчин - Маниакес думал, что его зовут Трифиллес - сказал: "Только твой отец может спасти Видессос от нашего нынешнего бедствия!" Все остальные выразительно кивнули.
  
  "Что теперь ушло и досталось макуранцам?" Спросил Гориос.
  
  "Макуранцы?" Теперь Курикос, очевидно, выступающий представителем в силу своего родства с младшим Маниакесом, покачал головой. "Макуранцы за пределами города тоже творят ужасные вещи, захватывая нашу землю и уводя бесчисленных пленников, но этот кровожадный Генезиос творит еще хуже, чем они внутри".
  
  Трифиллес похлопал его по руке и сказал: "Почтенный Курикос, если ты расскажешь здесь всю историю горя, это задержит нас на пути к старшему Маниакесу, после чего нам просто придется продавать ее снова".
  
  "То, что ты говоришь, правда, превосходный господин", - ответил Курикос. Он повернулся обратно к младшему Маниакесу. "Фос, прошу тебя простить меня за то, что я прервал общение с тобой здесь, чтобы мы могли поговорить с твоим великолепным отцом как можно скорее".
  
  "Да, конечно", - сказал Маниакес через мгновение - он больше не привык к цветистому языку, модному среди высших классов столицы, и должен был убедиться, что понимает, что имел в виду Курикос. Но вместо того, чтобы повести делегацию вельмож прямиком обратно к резиденции губернатора, он поднял руку.
  
  "Сначала ты должен сказать мне, в безопасности ли Нифон".
  
  "С ней было все в порядке, когда я покидал город Видесс", - ответил Курикос, - "и она была в полной безопасности, насколько могла: она и ее мать обе поступили в монастырь, посвященный святой Фостине. Мы все молимся, чтобы даже монстр Генезий поколебался, прежде чем вытащить кого-либо, женщину или мужчину, кто поступил на службу к доброму богу ".
  
  "Да будет так", - сказал Маниакес и нарисовал солнечный круг Фоса над своим сердцем. С любым Автократором, о котором он когда-либо слышал, безопасность тех, кто был заточен в монастырях, была бы само собой разумеющейся. Если Курикос все еще беспокоился о том, что сделает Генезиос, то Генезиос, вероятно, был монстром. Маниакес сделал шаг к основанию пирса. "Пойдемте со мной, превосходные сэры, выдающиеся сэры". Он указал на особняк на возвышенности в задней части города. "Там живет мой отец. Я уверен, он выслушает вас с большим вниманием".
  
  Вместе он и Регориос повели дворян из Видессоса обратно через Каставалу. Каставаланцы с любопытством уставились на вновь прибывших, которые выделялись не только тем, что были незнакомцами, но и своими богатыми и великолепными одеждами. Видя такое очевидное богатство, парочка шлюх сладкоголосо выкрикнула приглашения. Знать не обратила на это внимания; они, несомненно, привыкли к лучшему.
  
  Судя по тому, как они смотрели на Каставалу, такое отношение относилось не только к простым женщинам города. Рядом со столицей Каставала была маленькой, унылой, грязной и вонючей. Маниакес прекрасно знал это. Но то же самое относилось к любому провинциальному центру. Он видел великое множество подобных городов по всей империи Видессос; Каставала была типичным представителем этой породы. Через некоторое время он понял, что некоторые вельможи не видели ничего за пределами Видесса, возможно, за исключением своих загородных поместий и охотничьих домиков. Для них провинциальный городок должен был стать чем-то вроде шока.
  
  "Выходим!" - крикнул кто-то с балкона второго этажа и опорожнил банку с помоями, шлепок! посреди улицы. Курикос и остальные в тревоге и отвращении отскочили назад, одергивая подолы своих мантий, чтобы убедиться, что на них не попала вонючая жидкость.
  
  "Эту женщину следует заковать в кандалы", - заявил логофет казначейства.
  
  "Почему?" Спросил Маниакес. "Она предупредила нас, прежде чем выстрелить".
  
  Курикос уставился на него с ужасом, который только усилился, когда он понял, что его будущий зять настроен серьезно. Большинство домов и многоквартирных домов в Видессосе имели канализацию, которая соединяла их с подземными коллекторами. В Каставале это была невообразимая роскошь.
  
  Несколько столичных вельмож пыхтели и раскраснелись к тому времени, когда они добрались до резиденции губернатора. Маниакесу не нужно было открывать дверь и впускать их внутрь: кто-то видел, как они приближались, и перед резиденцией собралась целая толпа, чтобы поприветствовать их и узнать, какую весть они принесли.
  
  
  С сомнением в голосе Курикос спросил: "Выдающийся Маниакес, это там твой отец?" Маниакес не винил его за то, что он ошибся; сходство было поразительным. "Нет, это мой дядя Симватий, здешний отец Регориоса. Они с моим отцом всегда были похожи как две капли воды. А это его дочь, там, рядом с ним - моя двоюродная сестра Лисия."
  
  Лисия была все еще слишком далеко, чтобы услышать, как он произнес ее имя, но выбрала этот момент, чтобы помахать ему. Он помахал в ответ, улыбаясь при этом. Он едва знал ее до того, как Симватиос и его семья отплыли на "Маниакаи" на остров Калаврия, но с тех пор они сблизились: настолько сблизились, что Ротруда пару раз поддразнивала его по этому поводу. Он не поддался на поддразнивание, как обычно; это заставило его занервничать.
  
  Когда Маниакес и знать приблизились, Лисия крикнула: "Каких интересных людей ты привел к нам, кузен! Да благословит тебя за это Фос". Симватий энергично кивнул. То же самое сделали многие конюхи, повара и служанки, пришедшие со своими хозяевами. Перспектива увидеть новые лица и свежие новости возбудила всеобщее любопытство.
  
  Маниакес указал на слугу. "Аплейкс, немедленно приведи моего отца. Присутствующий здесь выдающийся Курикос и эти другие превосходные господа прибыли из города Видессос, чтобы посовещаться с ним по срочному делу ".
  
  Аплейкс бросился обратно в особняк. Все остальные загудели. Вельможи выглядели как важные люди. Услышав, насколько они важны, они развязали языки. Лисия уставилась на Маниакеса, ее глаза сияли на лице, немного более круглом и менее суровом, чем у ее брата Гориоса. Лучше, чем слуги, она могла догадаться об одной причине, по которой знать могла приехать из столицы в Каставалу.
  
  Аплейкс не потрудился закрыть за собой входную дверь. Вскоре он вышел, старший Маниакес на шаг позади. Как только появился старший Маниакес, Курикос и его спутники, вместо того чтобы поклониться, как ожидал младший Маниакес, упали сначала на колени, а затем на животы, коснувшись лбами грязи в полном проскинезе, обычно предназначенном для чествования Автократора одних только видессиан.
  
  Младший Маниакес просто разинул рот. Кустистые белые брови его отца поднялись к линии роста волос. Он сплюнул на землю, словно отвергая темного бога Скотоса. "Вставайте, все вы", - прорычал он со злостью и страхом в голосе. "Если ты думаешь, что таким образом обманом вынудишь меня к измене Генезию Автократору, то, черт возьми, можешь подумать еще раз".
  
  Когда гранды поднялись, они посмотрели друг на друга со смешанным чувством ужаса и растерянности.
  
  "Благороднейший Маниакес, вы неправильно поняли", - сказал Курикос с дрожью в голосе. "Мы виновны в измене, по крайней мере, в глазах Генезиоса. Мы бежали сюда из города Видесс, чтобы умолять тебя принять корону и спасти Империю. Без тебя он наверняка падет, либо от разрушительных действий макуранцев, либо просто от безумных выходок тирана, чей окровавленный зад теперь оскверняет императорский трон ".
  
  Двое маниакаев обменялись взглядами. Незадолго до того, как показался корабль, доставивший Курикоса и его товарищей в Каставалу, они говорили о восстании против Генезиоса. Старший Маниакес тогда отверг это. Теперь-теперь он задумчиво посмотрел на группу знати и спросил: "Что сделал Генезиос, чтобы настроить вас против него после того, как вы следовали за ним, как собаки, последние полдюжины лет?"
  
  Несколько вельмож опустили головы. У Курикоса было больше духа - или, возможно, больше отчаяния - чем у большинства; он сказал: "Если вы говорите о следовании, как собаки, лорд Маниакес, я заметил, что за все эти годы вы ни разу не снесли голову бедняге Хосиосу с пики. Значит, ты лаешь вместе со всеми нами?"
  
  "Мм, скажем так, может быть, я и понимаю". Старший Маниакес погладил свою бороду. "Очень хорошо, достопочтенный сэр, скажите дальше: почему вы предпочли бы видеть мой зад на троне, а не Генезия?"
  
  "Почему?" Курикос театрально - и, возможно, отрепетировано - хлопнул себя ладонью по лбу. "Если бы Скотос приехал в Видессос из своего ледяного ада ..." Он плюнул, как это делал старший Маниакес. "... вряд ли он мог подать это хуже, чем Генезий, пораженный оспой, безумец, мясник, неуклюжий идиот, который собирается навсегда выбросить столетия имперского великолепия на помойку".
  
  Старший Маниакес слегка поклонился. "Ты можешь ругаться вместе с любым человеком, достопочтенный господин. Но что на самом деле сделал Генезиос?"
  
  Курикос глубоко вздохнул: "Давайте оставим в стороне катастрофы против Макурана и несчастья против Кубрата. Вы наверняка уже знаете о них. Не так давно Генезий выступил перед городской толпой в Амфитеатре, заискивая перед ними, потому что знал, что все остальные ненавидят его. Но некоторые из их лидеров насмехались над ним из-за его многочисленных недостатков. Он послал солдат среди сидений, схватил дюжину человек, может быть, больше, приказал раздеть их догола и предать мечу на глазах у толпы.
  
  "Когда генерал Сфранцез потерпел неудачу в битве с макуранцами - а как он мог поступить иначе, не имея ни людей, ни денег, достаточных для сражения?- Генезий забил его до смерти кожаными плетьми. Элпидий, префект города, обменялся письмами с Чикасте, вдовой Ликиния. Генезий отрубил ему руки и ноги, а затем голову. Затем он убил саму Чикасте и обеих ее дочерей на том же месте, где убил Ликиния Автократора и его сыновей. Такими темпами к тому времени, когда наступит зима, в городе Видессосе не останется в живых ни мужчины, ни женщины, кроме тирана и его приспешников. Спаси нас, спаси Видессос, умоляю тебя, благороднейший Маниакес!"
  
  "Спасите нас!" - хором воскликнули остальные дворяне.
  
  "Уважаемые господа, превосходные господа, если вы ожидаете, что я запрыгну на ваш корабль и поплыву с вами обратно в город Видессос, боюсь, я оставлю вас разочарованными", - сказал старший Маниакес. "Но я не буду отрицать, что вы дали мне много пищи для размышлений". Он посмотрел вниз, в сторону гавани. "Ваши слуги доставят ваш багаж сюда, в резиденцию?"
  
  "Самый выдающийся Маниакес, мы нашли возможность сбежать и воспользовались ею", - ответил Курикос. "Мы не взяли с собой слуг; чем больше людей знало о нашем плане, тем больше вероятность, что мы будем преданы чудовищу. Что касается багажа, то то, что вы видите, - это то, что у нас есть".
  
  Брови старшего Маниакеса снова поползли вверх. Для видессианской знати путешествие без багажа было более истинным проявлением отчаяния, чем любая печальная история, какой бы душераздирающей она ни была. Это открытие поразило и младшего Маниакеса. Он заметил, что у вельмож на поясах были толстые кожаные мешочки, которые вполне могли быть набиты золотыми монетами. Возможно, они пришли как беглецы, но они, вероятно, не были нищими.
  
  "Ну, что ж", - сказал старший Маниакес. "В таком случае, заходи, добро пожаловать. Я не передам тебя Генезию ; это я тебе обещаю. Если у него за спиной корабль, ты можешь убежать в сельскую местность и скрыться. А пока, однако, более приятные вещи: Аплейкс и другие слуги проводят тебя в покои. У нас есть свободное место, клянусь Фосом. И сегодня вечером за ужином во внутреннем дворе мы продолжим разговор об этих вопросах. Тем временем..." Он использовал свои глаза, чтобы собрать своего сына, Гориоса и Симватия.
  
  Слуги провели дворян в резиденцию губернатора. Когда младший Маниакес подошел к своему отцу, Лисия положила руку ему на плечо. "Разве это не чудесно!" - воскликнула она, ее черные глаза вспыхнули от возбуждения. "Наконец, с воли Фоса, Генезий получит то, что он давно заслужил. И тогда..."
  
  "А затем", - вмешался Симватиос, его голос почти устрашающе походил на голос старшего Маниакеса, "мы должны выяснить, что делать дальше, если мы вообще решим что-либо делать. Ты собираешься участвовать в заговоре вместе с нами здесь?"
  
  Лисия скорчила отцу гримасу. "Я бы сделала это, если бы ты мне позволил, но я не думаю, что ты это сделаешь". Симватиос медленно покачал головой. Его дочь скорчила другую гримасу.
  
  Она встала на цыпочки, чтобы поцеловать младшего Маниакеса в кончик носа - он привык к этому; поскольку у него была такая густая борода, она делала это часто, - затем вошла в резиденцию сама.
  
  Два старших брата и их сыновья склонили головы друг к другу. Гориос сказал: "Дядя, они хотят посадить тебя на трон". В его глазах вспыхнуло то же приподнятое настроение, что и у Лисии.
  
  "Я знаю это", - как ни в чем не бывало ответил старший Маниакес. "Чего я не знаю, так это хочу ли я там сидеть. Как мне сейчас видится ситуация, у меня есть свои сомнения, и большие ".
  
  Его сын, брат и племянник разинули рты от изумления. В самый разгар их изумления дверь особняка открылась. Вышел повар. Он послал старшему Маниакесу злобный взгляд и почти бегом направился вниз по склону в сторону рынков Каставалы. Симватиос рассмеялся. "Вот что ты получаешь за то, что приглашаешь целую кучу людей на ужин в кратчайшие сроки", - сказал он, на мгновение положив руку на живот; он был тяжелее своего брата.
  
  "Если я получу только свирепый взгляд, я буду считать, что мне повезло". Старший Маниакес усмехнулся. "Я просто надеюсь, что в супе не паслен или что-то в этом роде". Он посерьезнел. "Вернемся к этому. Посмотрите на меня, все вы. Я старик. С пятнадцати лет я только и делал, что дрался, за исключением последних нескольких лет здесь, в Калаврии. Я ненавидел Ликиниоса, когда он отправил меня сюда, но знаешь что? Мне стало нравиться это место и я наслаждаюсь легкой жизнью. Я больше не хочу сражаться, и меня не волнует сидеть на троне и знать, что половина людей, наблюдающих за мной, пытаются придумать, как сбросить меня с него. Что вы об этом думаете?" Он вызывающе посмотрел на своих сородичей.
  
  "Пусть все будет так, как ты говоришь, отец", - ответил младший Маниакес. "Можем ли мы сидеть здесь, на этом острове, и смотреть, как Империю затягивает в лед? Если Генезиос так плох, как этот, то даже Видесс, город, может пасть перед макуранцами - или кубратами. Однажды флот может отплыть в Калаврию с красным львом Царя Царей Макурана, нарисованным на парусах".
  
  Старший Маниакес снова усмехнулся, но без юмора. "И разве это не было бы странно, когда мы вдвоем возглавляли видессианскую армию, которая помогла Шарбаразу вернуться на его трон?" Но ты прав. Если бы он увидел шанс, он бы не колебался ни на мгновение."
  
  "Ну что ж", - хором сказали младшие Маниакес и Гориос.
  
  "Ну, а потом - что?" - ответил старший Маниакес.
  
  "Ты должен занять трон", - объяснил его сын, как будто необходимость была столь же очевидна, как геометрическое доказательство.
  
  
  "Чепуха", - сказал старший Маниакес. "Я не обязан делать ничего подобного. Более того, чем больше я думаю об этом, тем меньше мне хочется делать что-либо подобное. Меня вполне устраивает жизнь в сельской местности, и, насколько я могу вспомнить, я никогда раньше не был полностью доволен. Губернатор Калаврии меня вполне устраивает. Если ты думаешь, что Империю нужно спасать, сынок, ты спасай ее".
  
  Симватий и Гориос перевели взгляд со старшего Маниакеса на младшего. На мгновение он не понял, почему они так смотрят на него. Затем он сделал это, и лед и пламя, возможно, побежали бы вместе по его венам.
  
  "Отец, - медленно произнес он, - если я уйду, ты поможешь мне?"
  
  Теперь настала очередь старшего Маниакеса поколебаться, прежде чем ответить. "Ты имеешь в виду это", - сказал он. Это был не совсем вопрос. Младший Маниакес кивнул. Старейшина глубоко вздохнул, затем заключил своего сына в объятия, в которых все еще было много силы. "Конечно. Весь клан будет." Его взгляд метнулся к брату и племяннику.
  
  "Да", - сразу же ответил Симватиос.
  
  "Да", - согласился Региос. "Если бы Маниакес здесь не заговорил, я бы убил себя". Теперь младший Маниакес уставился на своего кузена. До Автократора ему было еще далеко, но был ли у него уже соперник?
  
  "Тогда мы попробуем это", - сказал старший Маниакес. Это должно было звучать как громкое заявление. Вместо этого, как и его предыдущие слова, это прозвучало почти как вопрос. Мгновением позже он показал причину своих сомнений: "Если мы потерпим неудачу, мы умрем. Умрет весь клан, все наши родственники, до которых Генезиос может дотянуться. Нам лучше не потерпеть неудачу. Нам не нужно завтра наступать на Видессос, город, и мы были бы сумасшедшими, если бы сделали это. Мы все обдумываем, прежде чем попробовать ".
  
  "Да", - сказал младший Маниакес. Рядом с ним Регорий крутился, как норовистая лошадь. Он не хотел ждать. Он хотел броситься прямо на Генезия. Младший Маниакес заметил: "Иногда самый прямой путь не самый короткий".
  
  "Мой мальчик!" - сказал его отец, теперь полный гордости. "В конце концов, ты кое-чему научился". Он снова обнял младшего Маниакеса.
  
  Симватиос сказал: "Теперь, когда мы знаем, что собираемся это сделать, давайте войдем и приготовимся к ужину. Я хочу видеть лицо Курикоса, когда он узнает, что прямо сейчас станет тестем Автократора ".
  
  Старший Маниакес усмехнулся, но младший сказал: "Генезий тоже это выяснит. Я надеюсь, что это не подвергнет Нифону какой-либо опасности; Курикос сказал, что она была в монастыре в городе Видессос ".
  
  "Еще одна вещь, о которой стоит беспокоиться", - сказал Маниакес-старший. "Во время кампании вы будете добавлять что-то в свой список по сто раз на дню. Но пока что Символиос прав. На данный момент мы сделали все, что могли. Давайте готовиться к ужину ".
  
  Еще об одном поводе для беспокойства, подумал младший Маниакес, направляясь к столам и стульям, которые были поспешно расставлены среди цветов во внутреннем дворике. Ротруда держала его под руку, а Аталарихос шел рядом, держа за руку свою мать. То, как Курикос отреагировал бы, увидев своего будущего зятя не только с леманом, но и с мальчиком-бастардом, было бы ... интересно.
  
  
  По праву у логофета казначейства не было причин для жалоб. Вряд ли он мог ожидать, что Маниакес сохранит монашеский обет безбрачия, когда все эти годы был далеко от своей предполагаемой невесты. Возможно, он ожидал, что Маниакес не будет показывать свою женщину здесь так открыто. Маниакес думал об этом. Если бы он оставил Ротруду дома, это сказало бы, что он стыдился ее, что не только не было правдой, но и привело бы ее в ярость, если бы это хотя бы пришло ей в голову.
  
  Большинство дворян, бежавших из столицы, уже были во дворе, разговаривали между собой, пили вино и притворялись, что любуются растениями. Младший Маниакес знал, что здесь они были вежливо неискренни; формальные сады города Видессос затмевали этот, как солнце затмевает тусклую звезду.
  
  Разговоры о саде прекратились, когда они увидели Ротруду. Немногие женщины халогаев приезжали в Империю. Ее золотые волосы притягивали взгляд видессианца, как магнит. Как только вы перестали пялиться на это, вы обратили внимание на глаза, сильный подбородок, выступающие скулы и короткий прямой нос, на ее огромные размеры - она была почти такого же роста, как младшая Маниакес, которая не была низкорослой, - и на ее фигуру, женственную, несмотря на ее рост в несколько дюймов.
  
  Взгляды грандов придавали ему определенную долю гордости. Они раздражали ее. Повернувшись к нему, она сказала: "Я не одна из больших тварей из Жарких земель, у которых змеи вместо морд". Ее видессианский был четким, но медленным, с наполовину протяжным акцентом ее родины.
  
  "Они восхищаются тобой", - сказал Маниакес. "Если бы ты родился в Империи, ты бы прихорашивался перед ними".
  
  "Если бы я родилась в Империи, у меня была бы такая же внешность, как у них и у тебя, поэтому им не нужно было бы разевать рот". Она наклонилась и взъерошила волосы Аталарихоса. "Так делает твой сын".
  
  "В основном", - сказал Маниакес. Волосы, по которым Ротруда провела пальцами, были такими же черными, как у него, но прямыми, а не волнистыми, как у Маниакеса. Но Аталарихос немного унаследовал цвет кожи своей матери: Маниакес был чуть смуглее среднего видессианина, его сын чуть светлее. Формой лица он тоже больше походил на Ротруду, хотя даже в возрасте до трех лет у него появились признаки развития носа впечатляющих пропорций.
  
  Курикос шагнул к Маниакесу и его спутникам. За спиной логофета другие дворяне внезапно притихли, наблюдая, что он будет делать. Курикос поклонился Маниакесу. "Рад видеть вас снова, уважаемый сэр", - вежливо произнес гранди нейтральным голосом. "Не будете ли вы так любезны представить нас здесь?"
  
  "Конечно", - сказал Маниакес, отвечая на его любезность. "Уважаемый Курикос, я представляю вам миледи Ротруду и ее сына - нашего сына - Аталарихоса". Вот. Правда вышла наружу. Пусть Курикос делает с этим что хочет.
  
  "Ваша... леди", - осторожно произнес Курикос. "Как я понимаю, не ваша леди-жена?"
  
  "Нет, достопочтенный сэр", - ответил Маниакес. "Как это может быть, когда я помолвлен с вашей дочерью?" Ротруда знала о его помолвке с Нифоной. У нее был жестокий, прямой взгляд на мир; скрывать от нее важные вещи было неразумно. До сих пор помолвка никогда не беспокоила ее; женщина далеко отсюда, в Видессосе, оставалась довольно милой гипотезой. Но если Курикос был реальным, это делало еще реальнее и его дочь.
  
  Как будто Ротруда не стояла перед ним, логофет казначейства сказал: "Конечно, ты отложишь свою - леди - в сторону, когда твой отец будет помазан и коронован автократором видессиан".
  
  Ротруда смотрела не на Курикоса, а сквозь него. Он мог бы внезапно перестать существовать. Уклоняясь от части вопроса, младший Маниакес сказал: "Не мое дело обсуждать планы моего отца. Он более чем способен сделать это сам - и вот он здесь сейчас".
  
  Курикос и остальная знать закричали: "Ты побеждаешь, Маниакес Автократор!" - традиционное приветствие видессианского императора. Они начали падать ниц, как перед особняком губернатора.
  
  "Прекрати это!" - раздраженно сказал Маниакес-старший. "Я не Автократор и не собираюсь им становиться, так что прекрати обращаться со мной так, как будто я им был. Если ты думаешь, что сможешь польстить мне и заставить надеть красные сапоги, то, черт возьми, можешь подумать еще раз ".
  
  Выражение лица Курикоса говорило о том, что старший Маниакес, возможно, только что взял изображение Фоса с иконостаса храма и поднес к нему факел. Остальные вельможи выглядели такими же подавленными. Трифиллес сказал: "Но ваше величество...э-э-э, самый выдающийся сэр..."
  
  "Все, что я собираюсь сказать сейчас, это то, что вы не останетесь в беде". Старший Маниакес махнул сервиторам позади себя. "Сначала мы поужинаем. Потом мы поговорим". Угрюмо знатные люди из Видессоса, города, заняли места, к которым их привел Аплакс. Они продолжали перешептываться между собой. Младший Маниакес наблюдал, как их глаза бегали туда-сюда. Иногда эти взгляды легко останавливались на нем, иногда на его отце, иногда на Символии и Гориосе. Всякий раз, когда вы ловили на себе пристальный взгляд аристократа, его взгляд улетал, как испуганная муха.
  
  Сидевшая в конце стола Лисия поймала взгляд младшего Маниакеса. Ее глаза заблестели; должно быть, отец или брат рассказали ей, что они решили. Маниакес улыбнулся ей, радуясь, что нашел кого-то, кто мог смотреть в его сторону, не выглядя при этом виноватым.
  
  Повар, возможно, был встревожен перспективой обслуживать стаю нежданных гостей высокого ранга, но он хорошо справился со своими обязанностями. Его первым блюдом был салат из моркови и пастернака, слегка обжаренных в оливковом масле и тмине, затем поданный с солеными оливками и яйцами вкрутую на подушке из эндивия. Аталарихос съел яйцо и оливки и заплакал, когда Ротруда попыталась заставить его съесть немного моркови.
  
  "Не принуждай его, не сегодня вечером", - сказал ей младший Маниакес. "Давай заставим его замолчать, если сможем".
  
  Она прикусила нижнюю губу, как делала, когда выражала неодобрение. "Ему нужно есть, чтобы стать сильным", - сказала она. Затем вздохнула. "Я уступаю. Еда на одну ночь не имеет большого значения".
  
  После салата подали глиняную запеканку с луком-пореем и фасолью, тушеную в бульоне, а затем завернутую в капустные листья. При виде этого Аталарихос сказал что-то на языке халога, которому научился у своей матери. Младший Маниакес был рад, что никто из вельмож из имперского города не понял достаточно из его речи, чтобы понять, что он назвал запеканку большим ночным горшком.
  
  Для основного блюда слуги принесли с кухни подносы с приготовленной на пару молодой макрелью, фаршированной смесью листьев мяты, перца, рубленого миндаля и меда. Аталарихос с энтузиазмом съел свою начинку, но не захотел есть рыбу, в которой она содержалась. Теперь уже младший Маниакес избегал испытующего взгляда Ротруды.
  
  Сладким были ломтики яблока, абрикосы и виноград, засахаренные в меду. Аталарихос вымел свою миску дочиста, затем начал воровать виноград у своей матери. Ротруда вздохнула. "Он не голодает", - сказала она, словно напоминая себе.
  
  Слуги убрали тарелки, ножи и ложки, пока гости ужинали, дочиста облизывая пальцы. Другие слуги зажгли факелы по всему двору. Небо над головой потемнело от ярко-синего до черного. Засияли первые звезды.
  
  Слегка кряхтя и похлопывая себя по животу, старший Маниакес поднялся на ноги. Знать выжидающе уставилась на него. Он отпил вина из своего кубка, со звоном поставил серебряный сосуд на стол и прочистил горло. "Я не силен в произнесении речей", - сказал он, что было сокрушительной ложью; его сын никогда не видел, чтобы кто-то лучше воодушевлял войска идти вперед, даже когда некоторые из них были обречены на смерть. Но ложь здесь сослужила свою службу: она позволила ему сказать то, что он хотел, без необходимости украшать это риторическими завитушками. Он продолжал: "Вы достаточно любезны, чтобы сказать, что хотели, чтобы я надел корону. Очень хорошо, лорды, я дам вам Автократора Маниакеса".
  
  "Ты побеждаешь, Маниакес!" Крикнул Курикос. В одно мгновение все его товарищи подхватили этот клич. То же самое сделали и некоторые из слуг, их голоса стали громче от возбуждения. Возможно, они мечтали сбежать из Каставалы ради легендарного великолепия города Видессос.
  
  Старший Маниакес поднял руку. Он кашлянул раз или два - его привычка, когда он думал, что перехитрил кого-то. "Я говорил вам сегодня днем, лорды, я не был уверен, что хочу быть Автократором. Я провел день, размышляя над этим, и, как я уже говорил перед тем, как мы сели ужинать, я должен сказать вам, что решил, что нет. Но я не стану отрицать, что этот карбункул на заднице Видессоса по имени Генезиос нуждается в устранении. Итак, друзья мои, я даю вам Автократора Маниакеса". Он указал на своего сына.
  
  Когда старший Маниакес сел, младший поднялся. Он знал, что этот момент приближается, но знать это и проживать его - не одно и то же. Теперь вельможи изучали его, их взгляды были остры, как мечи. Они были старше его и более опытны. Некоторые из них захотели бы править им или править через него - вероятно, те, кто меньше всего на это походил, поскольку они были бы самыми опытными лицемерами.
  
  Он скорее пошел бы в бой против устрашающей кавалерии Макурана, чьи люди и лошади одинаково сверкали в железных доспехах, чем встретился бы лицом к лицу с этими изворотливыми лордами. Но если он не мог овладеть ими, как он мог надеяться править Видессосом?
  
  Он сказал: "Если Фос не совсем отчаялся в Империи, он даст Видессу правителя, который сможет положить конец гражданской смуте, которая так долго поглощала нас, который сможет вернуть у Царя Царей города и провинции, украденные у нас Макураном, и который сможет обуздать свирепых всадников Кубрата. Выполнить любое из этих действий будет непросто. Выполнять все три одновременно… Я бы хотел, чтобы господь с великим и благим умом не довел Видессос до такого состояния. Но раз уж он это сделал, я сделаю все, что в моих силах, чтобы спасти Империю от тех, кто угрожает ей, будь то на границах или в самом Видессосе, городе ". Это была не та речь, которая заставляла людей бросаться в бой с горлом, полным приветствий, с высоко поднятыми мечами. Проблемы Империи были слишком велики, чтобы младший Маниакес даже думал о том, чтобы произнести подобную речь. Если бы он мог завоевать трон, он знал, что хотел сделать. Как он это сделает, к сожалению, было совсем другим вопросом.
  
  Вельможи вежливо выслушали его. Он не был удивлен, когда Курикос снова первым воскликнул: "Ты побеждаешь, Маниакес Автократор!" - его будущий тесть, естественно, надеялся использовать свое восшествие на престол для себя. Но вся знать приветствовала его, их голоса звучали громко, хотя и не обязательно искренне.
  
  Младший Маниакес высоко поднял свой кубок. "За Видессос!" - крикнул он и выпил.
  
  "За Видессос!" - закричали все вместе его семья, слуги и вельможи. Младший Маниакес задумался, сколько на самом деле значит для меня этот тост!
  
  На ночном столике рядом с кроватью Ротруды горела единственная лампа. Аталарихос спал в соседней комнате, между ними была дверь без засова. Один или два раза это приводило младших Маниакес в замешательство. Он не привык к тому, что маленький мальчик забредал в неловкий момент, нуждаясь в том, чтобы побаловаться или его утешили после плохого сна.
  
  Ротруда спокойно восприняла такое вмешательство. Из того, что она сказала, в Халогаленде несколько семей часто жили вместе в одной большой комнате под одной крышей. Уединение было видессианским понятием, к которому ей пришлось привыкать самой.
  
  Теперь она сидела на краю кровати, расчесывая свои длинные золотистые волосы. Маниакес наблюдал, как на них играет свет лампы. Тени заполнили и увеличили морщинки в уголках ее рта и у глаз; ей было ненамного меньше лет, чем ему.
  
  Она бросила щетку с костяной ручкой на ночной столик. Пламя в лампе на мгновение дрогнуло, затем выровнялось. На ее лице все еще была та же сосредоточенность, что и во время чистки, она повернулась к Маниакесу и сказала: "Если ты выиграешь битву за город, ты женишься на девушке, которую произвел на свет Курикос?"
  
  Он прикусил губу. Он не думал, что она выразится так прямо. Но мужчины и женщины Халогаленда, судя по тому, что он видел о них в столице и здесь, в Каставале, были более прямыми людьми, чем большинство видессиан. Ротруда просто сидела, ожидая его ответа. Он вздохнул. "Да, я полагаю, что так и сделаю", - сказал он. "До того, как я приехал сюда, как я уже говорил вам, я был очень сильно влюблен в нее".
  
  "А ее отец занимает высокое положение среди советников императора", - сказала Ротруда, - "и у него был бы повод для гнева, если бы ее свергли".
  
  "Это тоже", - трезво согласился Маниакес.
  
  Ротруда прикусила комочек: "И что со мной? И что с нашим сыном, дитя нашей плоти?"
  
  Опять же, Маниакес надеялся, что этот вопрос не прозвучит так скоро или был бы сформулирован так, чтобы дать ему больше возможностей для обсуждения. Ни один из ответов, которые он придумал, не показался ему достаточно хорошим. Он сделал все, что мог: "Что бы ни случилось, вы оба всегда будете дороги мне. Если ты хочешь остаться на Калаврии, ты ни в чем не будешь нуждаться - клянусь Фосом в этом." Он нарисовал солнечный круг над своим сердцем.
  
  
  Ротруда пожала плечами. Она не насмехалась над Фосом, но и не поклонялась ему; ее почтение принадлежало мрачным, кровожадным богам ее родины. "А если мы еще раз отправимся в Халогаленд, что тогда?" спросила она.
  
  "Я бы хотел, чтобы ты пообещал не делать этого", - медленно произнес Маниакес. От мысли о том, сколько зла вождь халогаев мог сотворить с ублюдком Автократора в качестве инструмента, у него кровь стыла в жилах. "Пока ты остаешься, ты можешь иметь здесь все, что пожелаешь".
  
  "Чего я хочу здесь больше всего, так это тебя", - ответила она. Он опустил голову. Большинство видессианских женщин в тот момент либо расплакались бы, либо начали швырять вещи. Ротруда не сделала ни того, ни другого; она смерила его взглядом, каким воин мог бы смотреть поверх своего щита. "Что, если бы я нашла другого мужчину, который мне подходил?"
  
  "Если бы ты хотела выйти за него замуж, и если бы я думал, что он будет хорошо относиться к тебе и нашему сыну, ты получила бы мое благословение", - сказал Маниакес.
  
  Ротруда снова изучающе посмотрела на него. "Интересно, ты говоришь мне это потому, что я тебе совсем не безразлична, или потому, что я тебе очень дорога", - сказала она, возможно, наполовину самой себе, а затем продолжила: "Ты сказал то, что будет, и не обмазал ложь медом, чтобы она звучала сладко. Я во многом отдаю тебе должное. Не все мужчины моего народа сделали бы так много, и немногие из вас, южан, судя по тому, что я видел. Поэтому я предпочту поверить тебе. Ты из тех, кто считает нужды своего народа превыше своих собственных, не так ли?"
  
  "Во всяком случае, я надеюсь, что это так", - ответил Маниакес. Это дало ему более легкий побег, чем он ожидал. Если бы он не был таким человеком, подумал он, сейчас было бы самое подходящее время попытаться стать таким.
  
  "Ты не отплывешь с завтрашним приливом", - сказала Ротруда. "Чтобы подготовить восстание для свержения тирана, тебе нужно подумать, прежде чем делать. Что станет с нами, прежде чем ты отправишься на запад из Каставалы, из Калаврии?"
  
  Маниакес сказал: "Я оставляю это на ваше усмотрение. Если ты обнаружишь, что больше не хочешь иметь со мной ничего общего, теперь, когда ты знаешь, что я собираюсь драться с Генезиосом..." Это показалось тебе лучшим способом выразить это, чем теперь, когда ты знаешь, что я собираюсь уйти от тебя. "- Вряд ли я могу винить тебя. Я не буду навязываться туда, где меня не хотят". Он чувствовал бы себя более добродетельным в этой речи, если бы не знал, что множество женщин бросились бы в постель Автократора, некоторые просто потому, что их привлекала власть, другие в надежде на преимущество, которое они могли бы извлечь из этого.
  
  Ротруда взглянула на свой халат. "На этом рукаве есть шов, который нужно починить", - заметила она. Вместо того чтобы тянуться за иголкой и нитками - шитьем, как и чтением, лучше всего заниматься при дневном свете, - она встала на ноги и стянула халат через голову. Она постояла мгновение в своих бельевых панталонах, затем спустила их по ногам и отбросила в сторону. Почти вызывающе обнаженная, она с вызовом посмотрела на Маниакеса.
  
  Ее тело было толще, чем у большинства видессианских женщин, но по-своему стройное. Там, где солнце никогда не освещало ее, ее кожа была такой бледной и светлой, что, казалось, светилась в свете лампы. Даже после того, как она ухаживала за Аталарихосом почти два года, ее соски оставались нежно-розовыми, едва ли темнее полных, тяжелых грудей, которые они венчали. Треугольник золотистых волос у соединения ее ног соответствовал длинным локонам, ниспадавшим на плечи.
  
  У Маниакеса пересохло во рту, когда он посмотрел на нее. Если он и порвал шов, распуская собственную мантию, то никогда этого не замечал. Только когда он дернул вниз свои панталоны, он понял, что на нем все еще сандалии. Он вытащил ноги, не расстегивая защелки, и швырнул туфли к стене. Это было глупо; это могло разбудить Аталарихоса. На этот раз удача сопутствовала ему.
  
  Совокупление напомнило ему не только о занятиях любовью, но и о битве. Когда Ротруда прикусила полоску плоти между его плечом и шеей, он подумал, не пошла ли у нее кровь. Его руки грубо блуждали по ее телу, сжимая, требовательно. Их поцелуи жестко врезались губами в зубы.
  
  Наконец, оба охваченные пламенем, она оседлала его. Когда она насадилась на него, то застонала, как будто пронзенная настоящим копьем, а не тем, которое вскоре потеряет свою твердость. Что-то похожее на триумф было на ее лице, когда она медленно начала двигаться. "Ты никогда не забудешь меня", - прошептала она, ее теплое и влажное дыхание коснулось щеки Маниакеса. "Никогда".
  
  На мгновение, даже сквозь нарастающий экстаз, он ощутил тревогу, задаваясь вопросом, не пытается ли она околдовать его. В Халогаланде были волшебники и ведьмы, даже если их магия отличалась от магии Видессоса. Затем она наклонила голову, чтобы снова поцеловать его. Ее груди коснулись густого спутанного волоса у него на груди. Его руки сжались вокруг ее спины, притягивая ее к себе. Женщины могли творить магию, даже когда не использовали заклинаний.
  
  Их губы снова соединились, когда она застонала и задрожала над ним, и мгновение спустя, когда он тоже вскрикнул. В спальне было не тепло - даже лето в Каставале было мягким, а летние ночи часто прохладными и туманными, - но они оба взмокли от пота.
  
  Он провел рукой по гладкому изгибу ее спины. "Я никогда не забуду тебя, - сказал он, - но ты тяжело навалилась на меня". Он рассмеялся. "Ты говорил мне это, достаточно часто".
  
  "Это так", - признала она и приподнялась на локтях и коленях. Их кожа издала тихий, влажный, хлюпающий звук, когда они разделились. Ее волосы рассыпались по его лицу. Сквозь пряди он увидел, что она пристально смотрит на него. "Ты воин", - сказала она наконец. От женщины халогаев он не мог ожидать более высокой похвалы.
  
  "На поле боя та или иная сторона должна проиграть", - сказал он. "В этой битве мы оба победили".
  
  Она растянулась рядом с ним. "Тоже верно", - сказала она. "И здесь мы можем быстро начать борьбу снова". Она позволила руке на мгновение задержаться на его груди, затем подразнила его сосок большим и указательным пальцами, как он делал с ней немного раньше. Ее рука скользнула вниз, сомкнулась на нем. "Пока ты здесь, рядом со мной, я буду жадничать по отношению к тебе и брать все, что ты можешь дать".
  
  "Смогу ли я снова давать так скоро..." Маниакес пожал плечами. Когда у него только что отросла борода, он был похотлив, как козел. Он по-прежнему гордился тем, что умел, но тридцать - это не семнадцать, как бы он ни хотел, чтобы это было так. Теперь его копью требовалось больше времени, чтобы прийти в себя.
  
  Но он восстал снова. Они с Ротрудой присоединились с чем-то близким к отчаянию, которое они продемонстрировали в своем первом раунде. Они оба были измотаны и задыхались, когда закончили. После такого безумия Маниакес задумался, какой аппетит он смог бы вызвать у своей обещанной невесты, если бы все прошло хорошо и он сверг Генезия с императорского трона.
  
  Он недолго размышлял. Сон поглотил его прежде, чем он смог поднять голову, чтобы задуть прикроватную лампу.
  
  
  Двое маниакаев, Симватиос и Региос прогуливались по пляжу к северу от гавани Каставала. Младший Маниакес оглянулся на город и резиденцию губернатора на возвышенности за ним. Он и его родственники зашли слишком далеко, чтобы он мог разглядеть вельмож на стене, но он знал, что они смотрят на него, когда он смотрит в их сторону.
  
  Симватий тоже наполовину обернулся к резиденции, но только на мгновение. Он сделал резкий, презрительный жест левой рукой. "У них есть своя наглость", - презрительно сказал он. "Теперь это семейное дело, и они, черт возьми, могут не совать в него свой нос".
  
  "Действительно клювы", - сказал старший Маниакес, посмеиваясь. Он положил руку на свой собственный огромный нос. "Они всю жизнь прожили в Видессосе, город - их беда; они думают, что это дает им право отдавать приказы в любой точке Империи. Среди них тоже нет настоящего солдата, что очень плохо. Помощь, достойная того, чтобы мы могли ею воспользоваться ".
  
  "Они помогают нам", - сказал Маниакес. "Если его собственные вожди больше не смогут терпеть Генезия, город Видесс может упасть в наши руки, как спелый апельсин, упавший с дерева". Он вздохнул. Он скучал по апельсинам. Они не росли бы на Калаврии: лето не было достаточно жарким, чтобы они могли расцвести.
  
  "Если апельсин не упадет с дерева, мы срежем его". Гориос выхватил меч и рубанул по воздуху.
  
  "Если мы думаем, что эта битва будет легкой, мы обречены еще до того, как начнем", - сказал старший Маниакес. "Сколько повстанцев думали, что город падет перед ними?" Он несколько раз разжал и сжал руки, чтобы ответить на свой собственный вопрос. "И из этой великой паствы, многие ли захватили трон таким образом?" Он поднял одну руку, пальцы сжаты в кулак, никого не показывая. "Обычный способ для Автократора потерять трон - это предательство в самом городе Видессос".
  
  "Ну, а что насчет Ликиния?" Сказал Горий. "Генезий взял город извне".
  
  "Только потому, что его собственные люди не стали бы сражаться за него", - ответил старший Маниакес. "Если я веду счета, это также расценивается как предательство изнутри".
  
  "Судя по всем рассказам, люди Генезия тоже его ненавидят", - сказал младший Маниакес. Гориос энергично кивнул. Он сделал еще несколько рубящих движений. Его импульсом всегда было броситься прямо на врага.
  
  "Не все", - ответил старший Маниакес. "Если бы достаточное количество из них ненавидело его, его голова была бы поднята на Вехе, а не головы всех соперников, которых он убил". Он положил руку на плечо своего сына. "Я не хочу видеть там твою голову, парень. Когда мы выступаем против Genesios, это не то, что мы можем вернуть, если все идет не так, как нам хотелось бы. У нас есть только один шанс ".
  
  Младший Маниакес кивнул. Он прошел через достаточно сражений и имел за плечами достаточно лет, чтобы знать, что все может пойти не так. Ты делал все, что мог, чтобы этого не произошло, но не все, что ты делал, должно было сработать.
  
  Симватиос сказал: "То, что сделает флот на Ключе, будет ключом к тому, поднимемся мы или падем".
  
  Никто не понял его превратно. Остров, называемый Ключом, лежал к югу и востоку от города Видессос и действительно часто был ключом к судьбе города. Ее флот был следующим по силе после того, что базировался в самой столице. С ним у повстанцев были бы неплохие шансы на успех. Без него…
  
  "Ты сказал правду", - сказал старший Маниакес своему брату. "И это правда, которая беспокоит меня. У меня - у всех нас - есть широкие и глубокие связи в армии Видессоса. Некоторыми мы давно не пользовались, но они есть. Я думаю, мы сможем воспользоваться ими. Но мало кто из мужчин с васпураканской кровью выходил в море. У великого друнгария флота и его капитанов нет причин поддерживать нас ".
  
  "За исключением того, что Генезиос - зверь", - сказал Гориос.
  
  "Генезий некоторое время был зверем", - ответил старший Маниакес. "Он также некоторое время был зверем на троне".
  
  Младший Маниакес задумчиво произнес: "Возможно, у кого-то из наших, э-э, гостей в резиденции есть родственники, служащие во флоте. Мы должны изучить это".
  
  "Хорошая идея", - согласился его отец. "Мы рассмотрим это. Нам также придется собрать корабли и воинов со всей Калаврии, чтобы составить ядро наших сил. Я полагаю, у нас будет достаточно кораблей, чтобы переправить людей и лошадей на материк: нам нужен флот приличных размеров поблизости, чтобы расправиться с пиратами, которые проникают в воды Видессии.
  
  "Я полагаю, мы плывем в Опсикион", - сказал Симватий. "Оттуда есть отличное шоссе, которое доставит солдат прямо на запад, в город Видессос. Если мы оставим их в Опсикионе, они смогут атаковать с суши, пока флот огибает мыс, а затем поднимется, чтобы окружить морские стены."
  
  "Видишь, что может сделать клан, когда мы объединим наши усилия?" сказал старший Маниакес. "Мне кажется, это единственный способ захватить город Видесс, если это вообще возможно: атаковать его со всех сторон одновременно, слишком ослабить защитников, чтобы они могли все охранять, и молиться, чтобы все могущественные маги были либо мертвы, либо бежали из Генесиоса, как гранды. Если нам придется неделями сидеть за городскими стенами, какая-нибудь дьявольщина обрушится на нас, это так же верно, как то, что Генезиос направляется ко льдам Скотоса ".
  
  Гориос посмотрел на младшего Маниакеса. "Я полагаю, ты будешь командовать флотом. Это будет наше ударное оружие и, вероятно, оно достигнет города раньше, чем это смогут сделать сухопутные войска. Тогда разрешите мне возглавить пехоту и кавалерию. Я переправлю их через Опсикион так быстро, как только смогу. Если будет на то воля Фоса, я также приведу много войск из гарнизонов по пути."
  
  Симватиос кашлянул. "Я думал сам сыграть эту роль, сынок". Гориос выглядел пораженным. Симватиос снова кашлянул. "Хотя, может быть, ты и прав". Он похлопал себя по животу. "Возможно, я слишком стар и слишком округл, чтобы продвигаться вперед так сильно, как нам было бы удобнее всего. Будь по-твоему".
  
  Гориос издал вопль и подпрыгнул в воздух. Старший Маниакес обнял брата. "Я тоже не пойду, Симватий", - сказал он. "Лучше молодые, сильные придут к власти сейчас, чем мы захватим ее, а они будут ненавидеть нас и считать часы до нашей смерти. Когда твои сыновья сидят без дела, надеясь, что у тебя закатятся глаза и ты замертво свалишься с трона - это не способ править. Беспокоиться о том, что твои сыновья могут дать тебе что-нибудь такое, от чего у тебя закатятся глаза, - это еще хуже ".
  
  "Мы бы никогда такого не сделали!" - воскликнул младший Маниакес. Регорий снова кивнул.
  
  "Ты так говоришь сейчас", - ответил старший Маниакес, "но ты, вероятно, обнаружишь, что "никогда" - это долгий срок. Предположим, я захватил трон сейчас - просто предположи. И предположим, я проживу еще лет пятнадцать или больше, пока мне не перевалит за восемьдесят. Это может случиться, ты знаешь - меня еще ничто не убило. Он хрипло усмехнулся. "К тому времени тебе было бы под пятьдесят, сынок. Стал бы ты нетерпеливым, ожидая своей очереди? Предположим, я тоже нашел в городе какую-нибудь хорошенькую девчушку и родил от нее сына. У него начала бы прорастать борода. Не могли бы вы взглянуть на него краем глаза и задуматься, получит ли он приз, о котором вы так долго мечтали? Что вы думаете? Ответьте мне прямо сейчас ".
  
  Гориос и младший Маниакес посмотрели друг на друга. Ни одному из них не хотелось встречаться взглядом со старшим Маниакесом. Младшего Маниакеса не волновало то, что, как он боялся, он увидел в собственном сердце. Его отец был прав: он недостаточно заглядывал вперед, когда выкрикивал свой протест.
  
  Старший Маниакес снова рассмеялся, на этот раз долго и проникновенно. "И вот почему мы с Симватием останемся здесь, на острове, и дадим вам двоим хороший совет, пока вы будете выполнять тяжелую, грязную работу, которая потребуется, чтобы свергнуть Генезиоса".
  
  "Сколько людей и кораблей мы можем забрать с острова?" - спросил его сын; как и старший Маниакес, младший уступил, сменив тему.
  
  "Что касается цифр, я не могу начать гадать, пока не просмотрю записи и не увижу, что именно находится в гавани и гарнизонах", - ответил старший Маниакес. "Что касается того, что мы можем сделать с тем, что у нас есть, я предполагаю, что это сводится к следующему: мы получим здесь достаточно, чтобы начать работу, но недостаточно, чтобы закончить ее. Если все лучшие солдаты и матросы Империи решат, что они предпочли бы видеть Генезия на троне, чем тебя, ты покойник. Мы все покойники ".
  
  "Судя по новостям, которые доходят до Калаврии, Видессос может стать мертвой империей, если они так решат", - сказал младший Маниакес.
  
  "Что не значит, что этого не произойдет", - сказал ему отец. "Если бы люди не были дураками так часто, мир был бы другим местом - может быть, даже лучшим. Но Скотос действует на нас не меньше, чем Фос. Иногда я задаюсь вопросом, не правы ли еретики-балансиры из Хатриша и Татагуша - как ты можешь быть уверен, что Фос в конце концов восторжествует?" Он вытянул руки ладонями перед собой, словно отгоняя своих сородичей. "Прости, что я заговорил об этом. Не начинай сейчас спорить со мной о догмах, как многие помешанные на теологии видессиане, или мы никогда не вернемся в резиденцию".
  
  Гориос сказал: "Я не знаю, дураки ли наши генералы и капитаны кораблей, но я могу назвать двух человек, которые таковыми не являются: Шарбараз, царь царей, и его шурин Абивард, его главный военачальник".
  
  "Это правда", - сказали два маниакая на одном дыхании. Старейшина продолжил: "И именно благодаря бесконечной мудрости Ликиния мы помогли вернуть Шарбараза на трон Машиза и дали Абиварду шанс показать, на что он способен: я бы сказал, сделать с нами".
  
  "Нет, эти двое не дураки", - согласился младший Маниакес. "Это означает только одно: если мы собираемся помешать им поглотить все западные земли - может быть, даже помешать им поглотить всю Империю Видессос - нам тоже лучше не быть дураками".
  
  Лисия быстро шла через двор, то приближаясь почти к одной из дверей, ведущих в особняк, то возвращаясь прямо к младшему Маниакесу. Наконец она остановилась перед ним и выпалила: "Я бы хотела пойти с тобой".
  
  
  Он взял руки своего двоюродного брата в свои. "Я бы тоже хотел, чтобы ты был таким", - сказал он.
  
  "Я буду скучать по тебе. Ничто так не подружило нас, как жизнь в поясных сумках друг у друга последние полдюжины лет, не так ли?"
  
  Она покачала головой. "Я больна - ревную к своему брату, ты знаешь это?" Внезапно она обняла Маниакеса. "И я беспокоюсь за тебя больше, чем могу выразить словами. Ты знаешь это?"
  
  Его руки обвились вокруг ее спины. "Я думаю, все будет хорошо", - сказал он.
  
  "У нас хорошие шансы на победу, иначе мы бы даже не пытались". Пока он говорил, он заметил, возможно, впервые какой-то верхней частью своего сознания, что не все его чувства к Лисии были целомудренными и родственными. Вне всякого сомнения, она была женщиной в его объятиях.
  
  Глаза Лисии слегка расширились. Неужели его руки обнимали ее крепче, чем обычно? Он так не думал. Чувствовала ли она что-то из того же, что и он? Он не знал или не умел спросить. Если и знала, то для нее это было в первый раз? Он не мог даже начать догадываться.
  
  Тихим, дрожащим голосом она сказала: "Фос, даруй, чтобы все было так, как ты желаешь. Пусть твоя невеста будет в безопасности в городе Видессосе, и пусть вы двое проведете много счастливых лет вместе". Она отстранилась от него; указательным пальцем она нарисовала знак солнца доброго бога над своим сердцем.
  
  Маниакес повторил этот жест. "Пусть будет так", - сказал он. Он скорчил гримасу.
  
  "Если я сейчас не спущусь к кораблям, они могут отплыть без меня". Он засмеялся, показывая, что это была шутка. Внизу, в гавани, его отец приказал бы полить жидким огнем любые корабли, которые попытались бы отплыть без него, хотя никто бы этого не сделал.
  
  Лисия кивнула и отвернулась. Если она и плакала, сказал себе Маниакес, он не хотел этого видеть. Он повернулся, вышел со двора и направился к двери, которая вела из особняка губернатора.
  
  Он уже попрощался с Ротрудой и Аталарихосом. Однако он не был удивлен, когда обнаружил, что она ждет у двери с их сыном. Он любил мальчика; он поднял его, поцеловал, помял в объятиях и поставил на землю. Затем он обнял Ротруду и поцеловал ее, возможно, в последний раз. Аталарихос схватил их обоих за ноги. Если и собирались какие-то объятия, он хотел быть в них участником.
  
  "Будь смелой", - сказала Ротруда. "Будь смелой, и ты будешь в безопасности. Если ты слишком много думаешь о безопасности, она ускользнет от тебя".
  
  Она говорила как ни в чем не бывало; Маниакес задавался вопросом, имел ли он право извлекать предзнаменования из ее слов. Магия халогаев часто была настолько сдержанной, что видессианин, привыкший к более эффектному колдовству, вряд ли заметил бы ее присутствие. Предзнаменование или нет, он подумал, что она дала ему хороший совет, и так и сказал.
  
  "Хотя ты бросаешь меня, хотя ты уходишь к другой, я все равно желаю тебе добра, и у меня нет мыслей о мести", - ответила она. От человека, в жилах которого текла кровь халога, это была такая же большая уступка, как для видессианца уступить доктринальному пункту, он кивнул, чтобы показать, что понял. "Я буду скучать по тебе", - сказал он. Он взъерошил волосы Аталарихоса, темные, как его собственные, но прямые, как у Ротруды. "Я буду скучать по вам обоим. Теперь мне нужно идти".
  
  Ротруда кивнула. Ее лицо оставалось очень спокойным; женщины-халогаи считали публичные слезы таким же большим позором, как и мужчины-северяне. Если бы она заплакала после того, как он ушел, никто бы не узнал, кроме ее подушки.
  
  Маниакес открыл дверь и закрыл ее за собой. Только что закончилась одна книга из его жизни. Когда он сделал свои первые шаги по направлению к гавани, он начал разворачивать папирус совершенно новой книги.
  
  Гавань заполнили корабли. Почти каждый военный корабль, которым хвасталась Калаврия, был пришвартован у одного из пирсов. На севере осталась лишь горстка судов для защиты от пиратских набегов из Хатриша, или Тхатагуша, или Агдера, или даже далекого Халогаланда. Когда на карту поставлена вся Империя Видессоса, Калаврии в данный момент придется самой заботиться о себе.
  
  Из-за того, что военные корабли запрудили доки, рыбацкие лодки, которые обычно там швартовались, были оттеснены в сторону. Большинство из них сейчас вышли в море, пытаясь прокормить не только обычное население Каставалы, но и приток моряков и солдат, прибывших в город с кораблями. Когда наступил вечер и рыбацкие лодки вернулись в гавань, им пришлось самим выбираться на берег. Если бы разразился сильный шторм, Каставала осталась бы голодной - и Генезиосу больше не нужно было бы опасаться восстания с востока.
  
  Маниакес спустился из резиденции губернатора в сторону гавани. Всего несколько недель назад они с Гориосом совершили ту же самую прогулку, чтобы посмотреть, какие новости может принести прибывающее торговое судно. Никому и в голову не приходило, что эта новость бросит их с головой в восстание, которое всего несколько мгновений назад старший Маниакес назвал безнадежным.
  
  Люди глазели на молодого Маниакеса, когда он шагал по улицам Каставалы. Ему приходилось терпеть определенное количество подобного годами; горожанам всегда было любопытно, чем занимается сын губернатора. Но он больше не был просто сыном губернатора. "Ты побеждаешь, Маниакес Автократор!" - крикнул ему кто-то.
  
  Он помахал рукой в знак подтверждения. Этот звонок раздавался снова и снова. Это было преждевременно, как он прекрасно знал. Только после того, как вселенский патриарх помазал его и короновал в Высоком храме в городе Видессосе, он официально станет Автократором видессиан. Но он не беспокоил своих доброжелателей формализмом. Если он вскоре не станет Автократором, он умрет. У него не осталось промежуточной позиции, больше нет.
  
  Улицы больше не кишели моряками, как это было с тех пор, как Маниакаи призвали в Каставалу такую мощь, какой обладала Калаврия. Теперь моряки были внизу, у кораблей. Если ветер продержится, они отплывут позже сегодня. Ничто не будет легким. Младший Маниакес предполагал это. Легче приспособиться к тому, что все идет лучше, чем планировалось, чем к худшему.
  
  Впервые за более чем пять лет копье, которое поддерживало голову Хосиоса в качестве предупреждения тем, кто выступит против Генесия, больше не стояло в гавани. Маниакес приказал доставить это на борт своего флагмана. Не все любили Ликиния и его клан, но они приобрели добродетель по сравнению с теми, кто пришел им на смену. Маниакес мог и стал бы утверждать, что мстит за дом Ликиниев.
  
  Он пнул землю. Из Макурана Шарбараз, царь Царей, раструбил то же самое заявление. Даже Маниакес, который знал лучше, задавался вопросом, может ли видессианин в императорских одеждах, которого Шарбараз держал в своей свите, каким-то чудесным образом быть Хосиосом, сыном Ликиния. Он мог признать самозванца подлинным просто для того, чтобы избавить Видессос от Генезия. Теперь, хвала Фосу, ему не нужно было беспокоиться об этом ужасном выборе.
  
  Он переименовал самый сильный военный корабль флота в "Обновление" в надежде на то, что он принесет в город Видессос. Однако во флоте в Ки Обновление было бы не более чем средним судном, а во флоте в Видессосе-сити - и того меньше. Он и все его сородичи знали, что их восстание потерпит неудачу, если к ним не присоединятся военно-морские силы Империи.
  
  Маниакес не позволял себе думать о неудаче. Он направился к Обновлению, отвечая на приветствия по пути. Иерарх Каставалы, великолепный в одеянии из золотой ткани с синим кругом, обозначающим солнце Фоса, стоял на причале у длинного, узкого судна, вознося молитвы благому богу о том, чтобы оно благополучно прошло через предстоящую битву. Позади него двое младших священнослужителей в более простых одеждах размахивали кадильницами, наполняя воздух ароматом сладкой корицы и острой, почти горькой мирры.
  
  "Добрый день, святой отец", - сказал Маниакес, кланяясь иерарху.
  
  "Добрый день, ваше величество". Духовным лидером города был тощий пожилой мужчина по имени Грегорас, чей выбритый череп придавал ему еще более костлявый вид, чем в противном случае. Его слова были уместны, но тон оставлял желать лучшего. Как и подозрительный взгляд, который он послал Маниакесу.
  
  Маниакес вздохнул. Он уже видел этот взгляд у Григора раньше. Иерарх сомневался в своей ортодоксальности. Его отец все еще поклонялся Фосу на манер Васпураканцев, веря, что добрый бог создал Васпура, первого человека, опередившего всех остальных, и что все васпураканцы должны считаться принцами из-за их происхождения от него.
  
  В глазах видессиан это было ересью. Младший Маниакес вырос, принимая это как должное, но он также вырос среди видессиан, которые были так же страстно уверены, что это неправильно, как его отец был убежден в его истинности. Теперь он был уверен только в одном: если он хочет носить красные сапоги Автократора и править Видессосом, ему придется удовлетворить не только вселенского патриарха, но и людей его ортодоксии. Он не мог позволить, чтобы Генезий кричал с крыш домов, что он еретик.
  
  Он простер руки к солнцу и продекламировал: "Мы благословляем тебя, Фос, господь с великим и благим разумом, по твоей милости наш защитник, заранее следящий за тем, чтобы великое испытание жизни было решено в нашу пользу".
  
  Григора повторил кредо культа Фоса. То же самое сделали младшие жрецы и все, кто слышал молитву Маниакеса. Это не помешало иерарху одарить его еще одним подозрительным взглядом. Жители Васпуракани декламировали символ веры так же, как и те, кто следовал тому, что видессиане называли ортодоксией.
  
  Но, скрепя сердце, Грег решил не делать из этого проблему. Он еще раз простер руки, говоря: "Пусть господь с великим и благим разумом благословит вас и всех людей, которые плывут с вами. Да сопутствует тебе победа, и да восстановишь ты Видессосу славу, которой он был слишком долго лишен. Да будет так".
  
  "Да будет так", - эхом отозвался Маниакес. "Благодарю тебя, святой отец". Даже такой убежденный ортодоксальный прелат, как Григора, был готов не слишком углубляться в убеждения младшего Маниакеса по той простой причине, что Генезий, будучи тоже ортодоксальным, был достаточно подл, чтобы смущать тех, кто соглашался с ним, не меньше, чем тех, кто этого не делал.
  
  Маниакес прошел по сходням с пирса на палубу "Обновления". Люди на веслах и остальные матросы приветствовали его. То же самое сделали Курикос и Трифиллес. По предложению своего отца Маниакес разделил столичных вельмож на несколько кораблей. Он сказал им, что не хочет, чтобы они все погибли в одной катастрофе, и в этом была доля правды. Однако, что более важно, он не хотел, чтобы они сговаривались между собой.
  
  Моряк с длинной прямой бронзовой трубой подошел к Маниакесу и выжидательно замер. Он оглядел гавань. Насколько он мог видеть, все корабли были готовы. Он кивнул трубачу. Мужчина глубоко вздохнул и поднес рожок к губам. Его щеки раздулись, как горловой мешок щебечущей лягушки. Звук, который он издал, означал только одно: мы начинаем.
  
  Матросы отвязали канаты от причалов, затем прыгнули обратно в свои суда. Гребцы выкрикивали гребки. Кряхтя, широкоплечие, крепкорукие мужчины на веслах поднялись со своих скамеек, погладили, снова сели. Сиденья их бриджей были обшиты кожей, чтобы они не протерлись до плоти за короткое время.
  
  "Обновление" отошло от причала. Его слегка качнуло при легком толчке. Маниакес не часто ходил под парусом со времени своего путешествия в Калаврию. То, что палуба качалась у него под ногами, заставляло его нервничать; это напомнило ему о том, как тошнотворно дрожала земля во время землетрясения. Но землетрясение вскоре прекратилось, в то время как это продолжалось и продолжалось. Он сделал то, что сделал, когда Ликиний отправил свой клан в благородное изгнание: он притворился, что не стоит, а сидит верхом. Это помогло его желудку оставаться довольным.
  
  Едва они отошли от пирса на расстояние выстрела из лука, как матрос бросился к перилам и, цепляясь за них изо всех сил, далеко высунул голову за борт.
  
  Его товарищи насмехались над ним. Маниакес мог бы подумать, что он слишком занят блевотой, чтобы заметить, но когда он подошел, то сказал: "Ну вот, дело сделано. Теперь, с воли Фоса, я готов к оставшейся части путешествия ".
  
  Чтобы продолжить гребок, гребцы начали хриплую песню. Маниакес улыбнулся, узнав их. Пехотинцы пели о маленькой птичке с желтым клювом, пока они маршировали, гребцы, пока они гребли. Он задавался вопросом, используют ли бухгалтеры ту же песенку, чтобы помочь им вести свои записи до последнего медяка.
  
  В песне, казалось, было столько же куплетов, сколько и певцов. Версия rowers включала в себя много такого, чего Маниаке раньше не слышал. Впрочем, как и в песне the foot soldiers, во многих из них маленькая птичка вытворяла действительно очень пикантные штуки.
  
  Взглянув на Курикоса, Маниакес решил, что бухгалтеры не поют о маленькой птичке, водя пером по пергаменту. Логофет казначейства явно никогда не мог себе представить, не говоря уже о том, чтобы подвергаться подобному пению. Под своей смуглостью его лицо было почти таким же зеленым, как у матроса, которого вырвало, когда "Обновление" отходило от причала.
  
  Он подошел к Курикосу и сказал: "Мужчины сегодня в приподнятом настроении, вам не кажется, уважаемый сэр?"
  
  "Э-э... да, ваше величество", - ответил логофет так храбро, как только мог. Он был маленьким веретенообразным мужчиной, настолько, что громкие, непристойные слова песни буквально ошеломили его. "Самый, э-э, жизнерадостный".
  
  Его попытка продемонстрировать энтузиазм заставила Маниакеса устыдиться того, что он дразнил его. Он повернулся лицом к носу Обновленца. Ветер подул с запада, запустив пальцы в его бороду и откинув волосы со лба. Он сказал: "Они не будут оставаться на плаву, если ветер будет против нас всю дорогу до Опсикиона. Это долгий и тяжелый переход через открытое море".
  
  "Но это можно сделать?" Голос Курикоса звучал встревоженно.
  
  
  "О, да", - сказал Маниакес. "Даже такой..." Он замолчал. "Даже такой увалень, как я, знает так много", - начал было говорить он. Курикос резко выдохнул. Может, он и не очень разбирался в парусном спорте, но у него не было проблем с тем, чтобы произнести слова, которые опустил Маниакес. Хмурясь на себя гораздо больше, чем на своего будущего тестя, Маниакес оглянулся через плечо на удаляющуюся Калаврию.
  
  Гавань и город Каставала пропали из виду перед резиденцией губернатора на возвышенности позади них. Маниакес лениво задавался вопросом, почему это так. Маги из Коллегии чародеев в Видессосе, городе, обладали всевозможными тайными знаниями. Возможно, если бы он захватил город, он бы спросил у них. Нет, когда я возьму город, поправил он себя. Когда.
  
  Над головой Маниакеса шерстяной парус хлопал и развевался на порывистом ветру. Ветер сменился с запада на юг, позволив флоту из Калаврии плыть в пределах досягаемости. К этому моменту Маниакес не обращал внимания на шум паруса. Все, что имело для него значение, была темно-зеленая линия, отделявшая небо от моря на западе: высокогорье над Опсикионом.
  
  Когда Калаврия скрылась за горизонтом, над ней показался материк. Первое, что Маниакес увидел из самого Опсикиона, было солнце, отражающееся от позолоченных шаров его храмов. Эта вспышка говорила любому входящему моряку, что он приближается к городу Видессианской империи.
  
  По сравнению с Видессосом город Опсикион не производил впечатления. По сравнению с Каставалой это был мегаполис. В отличие от Каставалы, его окружала внушительная каменная стена. Дикие хаморские всадники совершали набеги дальше на юг, чем эти, в те дни, полтора столетия назад, когда они покинули Пардрайанскую равнину и захватили огромные пространства видессианских восточных земель. Городам в окрестностях нужны были стены.
  
  В эти дни хаморы разделились на три группы, которые функционировали более или менее как нации: хатриш, ближайший к Опсикиону и наиболее способный подражать обычаям Видессии; Тхатагуш, расположенный к северу от Хатриша, границы которого не совпадали с границами Видесса; и Кубрат, расположенный к югу от Астриса и соприкасающийся с Видесским морем. Кубраты, какими бы недостатками они ни обладали с точки зрения цивилизации, были чудовищно хороши в войне - и пугающе близки к городу Видессос.
  
  Маниакес наблюдал за суматохой в гавани Опсикиона, когда дозорные заметили приближающийся флот. На всех кораблях из Калаврии развевалось видессианское знамя - золотая вспышка солнца на синем фоне, но он не винил солдат и морпехов за то, что они все равно выказывали тревогу. С одной стороны, пираты могли имитировать видессианскую эмблему и стремиться использовать ее для безнаказанного сближения. С другой стороны, то, что флот в эти дни был видессианским, не обязательно означало, что он был дружественным. Если собственный флот Опсикиона хранил верность Генесию, то галеры и транспорты Маниакеса были какими угодно, только не дружественными.
  
  Капитаном "Обновления" был мужчина средних лет по имени Фракс. На него было приятно смотреть: он поседел в молодости, и солнце выбелило эту седину до серебристого блеска, а его кожа стала коричневой, как хлеб. Подойдя к Маниакесу, он спросил: "Ваше величество, должны ли мы опустить мачту и приготовиться к бою? Должны ли мы дать сигнал остальному флоту поступить так же?" Будучи командиром флагманского корабля, он фактически был друнгарием флота.
  
  Маниакес задумался, затем покачал головой. Он указал в сторону гавани.
  
  "Не похоже, что они собираются использовать против нас все, что у них есть". На самом деле, в море вышла всего пара небольших судов, ни одно из которых не подходило для Обновления. "Передайте нашим кораблям, чтобы все были готовы поднять паруса и спустить мачты, но не делали этого до тех пор, пока я не отдам приказ или пока Обновление не будет атаковано. Что касается того, что мы здесь делаем, мы идем вперед и ведем переговоры. Покажите выкрашенный в белый цвет щит перемирия на носу ".
  
  "Да, ваше величество". Фракс выглядел не совсем счастливым, но повернулся и громко передал команды Маниакеса команде.
  
  "Обновление" скользило вперед по серо-зеленой воде. Маленькие корабли из Опсикиона приближались поразительно быстро. Откуда-то из-за моря донесся вопросительный оклик: "Кто прибыл в Опсикион с таким флотом и с какой целью?"
  
  Маниакес поспешил на нос. Стоя у щита перемирия, он сложил обе руки рупором у рта и прокричал: "Я пришел, Маниакес, сын Маниакеса, Автократор видессиан, с целью низвергнуть кровожадного, позорного дикого зверя Генезия с трона, который он залил кровью убитых невинных". Вот. Это было сделано. Если офицеры на Опсикионе не знали, что на Калаврии назревает восстание, то их больше нет. Маниакес добавил: "С кем я говорю?"
  
  В течение нескольких минут никто не отвечал ему ни с одного из кораблей. Затем на нос одного из них вышел мужчина, блистающий в сверкающей кольчужной рубашке. Носить доспехи в море было делом рискованным; если ты переваливался через борт, ты тонул. Парень сказал: "Я Доменциолос, здешний турмаркос".
  
  Командир гарнизона, подумал Маниакес. Должно быть, он был на берегу, раз так быстро поднялся на борт корабля. "Что скажешь ты, Доменциолос?" Потребовал ответа Маниакес.
  
  "Ты побеждаешь, Маниакес Автократор!" Громким голосом прокричал Доменциолос. Люди на борту его судна разразились радостными криками. То же самое сделали те, кто был на борту другого небольшого корабля. И те, кто был на борту Обновления.
  
  Маниакес почувствовал головокружение, почти опьянение, от облегчения. Его сила была невелика. Битва при Опсикионе могла погубить его, даже если бы он победил: это натолкнуло бы слуг Генезия на мысль, что Маниакес может быть уязвим. Подобные идеи могли стать самоисполняющимися пророчествами. Если бы, с другой стороны, все присоединились к нему против Генезия…
  
  "Используйте нашу гавань, используйте наш город как свои собственные", - сказал Доменциолос. "До нас доходили слухи, что этот день может наступить, но мы не знали, насколько им верить. Хвала Господу с великим и благим умом, они доказывают свою правоту ".
  
  Маниакес не хотел, чтобы кто-нибудь слышал слухи. Он предположил, что рыбаки, отплывающие из Каставалы или одного из других калаврийских городов, из которых он забрал людей и корабли, встретили в море своих коллег из Опсикиона. Они бы не стали молчать, не тогда, когда они сообщали такого рода новости. Но если до Опсикиона дошли слухи, велика вероятность, что слухи дошли до города Видесс и до ушей Генезия.
  
  "Окажут ли гипастеи города нам такой же прием, как тебе, превосходный Доменциолос?" - Спросил Маниакес. Гражданские чиновники были выше солдат по рангу в административной иерархии, не в последнюю очередь для того, чтобы усложнить восстания провинциальных командиров. Ликиний послал старшего Маниакеса, генерала, управлять Калаврией, но Калаврия была далека от сердца Империи и подвергалась нападениям пиратов: разделять власть там было бы опасно. При любых нормальных обстоятельствах у Автократора было мало причин опасаться восстания из Калаврии. Если бы Ликиниос или Хосиос все еще были живы, маниакаи доживали бы свои дни на острове.
  
  
  "Старый Самосатес? Он там, на другом корабле, орет, что ты вот-вот лопнешь". Доменциолос указал. Его судно подошло достаточно близко к Обновлению, чтобы Маниакес увидел, как обнажаются его зубы в акульем оскале. "Кроме того, если бы не вы, ваше величество, мы бы скоро это исправили, парни и я".
  
  В обычное время местный командир не случайно заговорил о том, чтобы избавиться от городского администратора, назначенного императором. Гражданская война, однако, изменила все правила. Маниакес не был шокирован, как это было бы в мирное время. Он был в восторге.
  
  "Великолепный, превосходный Доменциолос", - сказал он. Он понятия не имел, заслуживает ли Доменциолос звания превосходного, и ему было все равно. Если офицер не был дворянином, но хорошо проявил себя в предстоящем бою, он заслужил бы титул, которым Маниакес чествовал его сейчас. Маниакес продолжал: "Мы высадим здесь пехоту и кавалерию, чтобы двинуться по суше против Генезиоса, в то время как флот вместе с вашей собственной флотилией обогнет мыс и направится к Ключу".
  
  Он подождал, как Доменциолос воспримет это. Если капитан лукавил, он не хотел, чтобы Опсикион покорно уступил людям Маниакеса. Он может внезапно решить сражаться, или он может искать предлоги, чтобы отложить вступление войск Маниакеса в город или расположить солдат лагерем снаружи.
  
  Но он сказал: "Клянусь благим богом, ваше величество, нападите на узурпатора всеми возможными способами. Я вознес достаточно молитв, чтобы кто-нибудь стоящий восстал против него. Если они вам понадобятся, у вас здесь будут сотни солдат, которые с удовольствием пойдут с вами ".
  
  "Не со мной", - ответил Маниакес. "Я возглавляю флот; мой кузен Гориос будет командовать солдатами".
  
  Это заставило Доменциолоса снова широко ухмыльнуться. "Кто бы мог подумать, что человек с кровью васпураканца может быть кем угодно, кроме сухопутного солдата? И все же у вас есть на это право, ваше величество; ваша битва будет выиграна или проиграна на море ".
  
  "Именно так я и думал". Маниакес повернулся к другому кораблю. "Выдающиеся самосаты!"
  
  Человек, такой же седой, как отец Маниакеса, и вдобавок лысый, вышел на нос судна. "Да, ваше величество?" он позвал. "Чем я могу вам служить?" Его голос был не только осторожным, но и мягким; у него не могло остаться много зубов.
  
  "Уступив мне свой город и все его запасы", - ответил Маниакес.
  
  "Поскольку ты назвал меня своим повелителем, ты не можешь возражать против этого".
  
  Самосатес был вполне способен возражать, и Маниакес прекрасно это знал. Непокорный гипастей или даже тот, кто сопротивляется, усложнил бы его пребывание здесь. Бюрократы Опсикиона брали пример со своего лидера и могли причинить себе неприятности ничем иным, как препятствованием поставкам. Отделить злой умысел от простой некомпетентности никогда не было легко.
  
  Но Самосат, казалось, внезапно загорелся. "Город и все, что в нем, ваше", - закричал он. "Выкопайте кости Генезия! В лед с узурпатором! Пусть его голова, наполненная только мыслями о крови, поднимется на Веху". Гипастеос поклонился Маниакесу. "Я твой мужчина".
  
  Он, безусловно, был таким. После того, как он публично оскорбил Генезия, единственное, чего он мог ожидать от Автократора, сидящего сейчас в городе Видессосе, был меч палача. Он сделал свой выбор, и он ясно дал это понять. Для бюрократа это было чудом решительности.
  
  
  Маниакес повернулся к Фраксу. "Подай сигнал флоту, что мы должны причалить в гавани Опсикиона".
  
  "Есть, ваше величество", - сказал Тракс и отдал приказ своему трубачу. Над водой зазвенели ноты. Трубачи на ближайших кораблях подхватили их и передали тем, кто находился дальше по флангам. Тракс произнес еще два слова, и трубач передал их тоже: "Сохраняйте осторожность".
  
  "Отлично". Маниакес хлопнул Тракса по спине. "Если у них на уме что-то мерзкое..." Он покачал головой. "В этом бизнесе не стареют, принимая людей как должное".
  
  Но все опсикианои, казалось, были так же рады, как Доменциолос и Самосаты, приветствовать Маниакеса, его матросов и солдат. Конечно, таверны широко распахивали свои двери, а проститутки прогуливались в своих самых откровенных нарядах: им нужно было получать прибыль. Но плотники и сапожники, фермеры и рыбаки наперебой приветствовали вновь прибывших, угощали их бокалом вина или хлебом, намазанным пастой из морских ежей и толченым чесноком.
  
  Для Маниакеса это говорило об одном: все ненавидели Генезия. Если бы все восхищались правителем в столице, ему пришлось бы пробиваться в город с боем. Если бы чувства были смешанными, он мог бы войти в Опсикион без боя, но дома и магазины остались бы закрытыми от его людей. Как бы то ни было, он беспокоился только о том, что его люди будут настолько захвачены этим местом, что им не захочется уходить.
  
  Самосат поселил его, Регориоса и вельмож из города Видессос в его собственной резиденции в центре города, недалеко от главного храма Фоса. В крытом красной черепицей здании хранился не только он, но и несколько сотен лет записей Опсикиона; слуги поспешно выносили деревянные ящики, набитые старыми свитками, из спален, чтобы освободить место для благородных гостей. На самого Маниакеса это нисколько не повлияло; ему достались апартаменты для гостей, рядом с которыми разместился Ригориос.
  
  На ужин были тунец, кальмары и мидии, совсем как в Каставале. Вино здесь было лучше. Когда Самосатес заметил, что Маниакес хорошо об этом подумал, он позаботился о том, чтобы его слуги наполняли чашу будущего императора. Когда еще несколько слуг убрали посуду с ужина, гипастей спросил: "Как долго вы пробудете в Опсикионе, ваше величество?"
  
  Маниакес напился до бесчувствия, но не до глупости. "Несколько дней, чтобы подготовить сухопутные войска к продвижению на запад и присоединению ваших местных кораблей к нашему флоту", - ответил он. "Сколько может быть "нескольких", я не совсем знаю". А если бы он знал, он бы не сказал Самосату. Чем меньше людей было посвящено в его планы, тем меньше тех, кто мог передать эти планы Генезиосу.
  
  Но Самосат сказал: "Я вполне понимаю, ваше величество. Я просто подумал, что, поскольку слух о вашем восстании, которому Фос даровал успех, дошел до нас здесь, он вполне мог дойти и до города Видесс. Поскольку это так, я бы посоветовал вам позаботиться о своей собственной безопасности, пока вы здесь ".
  
  "Ты думаешь, Генезий мог так быстро подослать убийц?" Спросил Маниакес; он тоже беспокоился о слухах, распространившихся на запад от Опсикиона.
  
  "Ваша собственная доблестная сила, ваше величество, должна быть защитой от простых убийц", - сказал Самосатес. Маниакес знал, что это вежливая чушь; он задавался вопросом, понимали ли гипастеи то же самое. Очевидно, так, потому что Самосатес продолжил: "Я думал не столько о ножах в ночи, сколько о волшебстве издалека. Ты привел с собой опытных магов, чтобы защититься от такой опасности?"
  
  "Я привел пару человек из Каставалы, лучших, которыми может похвастаться остров Калаврия", - ответил Маниакес. Он знал, что звучит неуверенно; против лучших в Видессосе эти волшебники могли быть парой медяков против золотых монет. "Я не ожидал, что мне понадобится много магической защиты, пока я не доберусь до Ключа, если тогда". Он повернулся к сбежавшим из столицы вельможам. "Что скажете вы, выдающиеся господа, превосходные господа? Есть ли у Генезия все еще сильные чародеи, которые будут выполнять его приказы?"
  
  Трифиллес сказал: "Ваше величество, боюсь, что так оно и есть. Как раз прошлой весной монетный мастер Филетос умер от изнуряющей болезни, которая за полмесяца превратила его из толстяка в скелет. Всего за несколько дней до того, как он заболел, он назвал Генезия кровожадным дураком возле монетного двора. Кто-то, должно быть, подслушал и передал сообщение тирану."
  
  "У него есть маги, или, по крайней мере, один", - согласился Маниакес. "Достопочтенный Самосат, какими волшебниками обладает Опсикион?"
  
  "Наш лучший - это человек, который обычно называет себя Альвиносом, опасаясь, что его истинное имя прозвучит грубо в видессианских ушах", - ответил гипастеос. "Однако при рождении ему было дано имя Багдасарес".
  
  "Васпураканец, клянусь благим богом!" Радостно воскликнул Маниакес. "Пошлите за ним сию же минуту".
  
  Самосатес позвал слугу. Мужчина поспешил прочь. Маниакес отпил еще вина и стал ждать прибытия волшебника. Знать из города Видессос поддерживала отрывочную беседу с Самосатом. Они пытались вести себя так, как будто считали его равным себе, но им не удавалось казаться убедительными. Лучше бы они не утруждали себя притворством, подумал Маниакес.
  
  Примерно через полчаса слуга вернулся с Багдасаресом, которого иногда называли Альвиносом. Конечно же, у него было коренастое телосложение и тяжелые черты лица, характерные для выходцев из Васпуракана. Он был моложе, чем ожидал Маниакес, возможно, моложе самого Маниакеса.
  
  "Ваше величество!" - воскликнул он и рухнул в полном проскинезе. Когда он поднялся на ноги, он протараторил несколько предложений на гортанном языке васпураканер.
  
  Это смутило Маниакеса. "Медленно, пожалуйста, я умоляю", - сказал он, запинаясь. "Боюсь, я мало владею этим языком. Мои отец и мать говорили на нем, когда не хотели, чтобы я понимал, что они говорят. После смерти моей матери мой отец говорил на нем редко. Видессианский лучше воспринимается моими устами ".
  
  Багдасарес пожал плечами. Он вернулся к языку Империи. "Мои дети, они будут такими же, ваше величество. Мы - маленькая капля чернил, а Видессос - большое ведро воды. Но теперь, Фос, который первым вызвал желание принцев, ты хочешь придать всей Империи цвет этих чернил?"
  
  Столичные вельможи перешептывались, прикрываясь руками. Самосатес побарабанил пальцами по полированной дубовой столешнице. Редко ересь высказывалась так открыто в зале гипастея. Головы повернулись к Маниакесу, чтобы услышать, как он отреагирует. Если бы он тоже поддержал ересь, он бы стоил себе поддержки - не среди вельмож, которые были слишком преданы делу, чтобы бросить его ради Генезия, а среди более простых, более набожных людей, среди которых слух о том, что он сказал, наверняка распространился бы, возможно, с преувеличениями для эффекта.
  
  Багдасаресу он ответил: "Боюсь, большая часть моей внешности уже выцвела. То, что видессиане называют ортодоксальностью, меня вполне устраивает".
  
  Он задавался вопросом, будет ли волшебник ругать его за то, что он отказался от доктрин своих предков. Но Багдасарес снова пожал плечами. "Я знаю многих других среди нашего народа, которые разделяют твои взгляды. Некоторые из них хорошие люди, некоторые плохие, как и в любой другой группе. Я не осуждаю их сразу ".
  
  "Хорошо", - сказал Маниакес с искренним облегчением. Только позже он задался вопросом, почему мнение волшебника должно иметь значение для Автократора. Он не привык быть Автократором, пока. "К делу", - объявил он. "Ты можешь защитить меня от любых заклинаний, которые маги Генезия могут пустить из города Видесс?"
  
  "Я думаю, что смогу, ваше величество", - ответил Багдасарес. "Они будут более сильными магами, чем я, ты понимаешь, но я буду намного ближе к тебе, что также имеет значение в тауматургических битвах".
  
  "В этих вопросах ты эксперт", - сказал Маниакес. "Солдаты, как ты знаешь, имеют мало общего с магией".
  
  "И на то есть веская причина", - сказал волшебник. "Напряжение и страсть на поле боя делают магию слишком ненадежной, чтобы ее стоило использовать. К сожалению, однако, это остается очень полезным инструментом для убийц ". Он прихорашивался, совсем немного; немногие молодые люди лишены тщеславия, и еще меньше тех, кто может устоять перед искушением покрасоваться. "В результате этого рассмотрения вы воспользовались моими услугами".
  
  "Именно так", - сказал Маниакес. "Сейчас я отправляюсь искать свою спальню на ночь. Ты пойдешь со мной и сделаешь все, что сможешь, чтобы обезопасить его от любого колдовства, которое Генезиос может направить против меня?"
  
  "Ваше величество, я сделаю это, если вы извините меня на одну маленькую минутку". Багдасарес вышел в холл. Он вернулся с толстым деревянным ящиком с латунными вставками. Склонив голову к Маниакесу, он сказал: "Теперь я готов присоединиться к вашему делу, ваше величество. С таким же успехом можно ожидать, что кузнец меча будет выковывать клинки без молотка или наковальни, как волшебник творит магию без своих инструментов."
  
  "И снова я полагаюсь на ваш опыт". Маниакес кивнул Самосату. "Не будет ли слуга так любезен показать мне мою комнату?"
  
  В городе Видессосе комната считалась бы пустой; в ней были кровать, стол, табуретки, ночной горшок и комод, но никаких украшений, кроме иконы Фоса. Для Opsikion это, безусловно, было достаточно хорошо.
  
  Багдасарес просиял, когда увидел икону. "Защита доброго бога сделает мою более эффективной, - сказал он, - даже если изображение, несомненно, является работой видессианского еретика".
  
  Слегка усмехнувшись, он взглянул на Маниакеса, ожидая его реакции. Маниакес был убежден, что волшебник пытается вывести его из себя, и промолчал. Багдасарес усмехнулся, затем прошелся по спальне, бормоча что-то себе под нос, иногда по-видессиански, чаще на родном языке васпураканцев.
  
  Наконец-то он, казалось, вспомнил о своем клиенте, и этот клиент заявил права на трон Империи Видессос и заслуживал знать, что происходит. Он сказал: "Ваше величество, запечатать эту комнату будет несложно. У вас есть только одна дверь, одно окно, две мышиные норки, которые я нашел, и одна маленькая дырочка в крыше, вероятно, под разбитой черепицей. Запечатайте их волшебным образом, и ничто не сможет проникнуть к вам, чтобы побеспокоить. О, возможно, маги в городе Видессос попытаются обрушить все это здание тебе на голову, но на таком расстоянии я не думаю, что им это удастся, хотя я могу ошибаться."
  
  
  Маниакес пожалел, что волшебник добавил эту уточняющую фразу. Багдасарес ходил взад-вперед по спальне, беззвучно насвистывая сквозь зубы, пока обдумывал, что нужно сделать. Он начал с окна. Из своей коробки он достал то, что показалось Маниакесу обычным мотком бечевки. Он отрезал ножом два куска, один из которых протянул поперек оконной рамы из стороны в сторону, другой - сверху донизу. Когда он указал на них пальцем и повелительно заговорил на васпураканерском, два куска бечевки остались там, где были, без булавок или гвоздей, чтобы удерживать их на месте.
  
  Багдасарес пробормотал заклинание по-видессиански. Вертикальная струна вспыхнула золотым пламенем, горизонтальная - голубым, и то и другое было таким ярким, что на мгновение Маниакес, ослепленный, повернул голову набок. Когда он снова посмотрел в окно, струны исчезли.
  
  "Превосходно!" Самодовольным тоном произнес Багдасарес. "Это окно надежно запечатано от нежелательного вторжения извне, будь то физического или магического. Утренний ветерок проникнет внутрь, но не более того ".
  
  "Это то, чего я хочу", - сказал Маниакес.
  
  Багдасарес продолжил обрабатывать обе мышиные норы одинаковым образом. Он ухмыльнулся Маниакесу, показав белые-пребелые зубы посреди своей спутанной черной бороды. "В течение некоторого времени в комнате не должно быть паразитов, ваше величество - потребовалось бы колдовство, чтобы завести их внутрь сейчас. Это трудоемкий способ уберечь помещение от мышей и крыс, но от этого не менее эффективный ".
  
  Он вытер пот со лба рукавом своей мантии. Любое колдовство требовало больших усилий; будь это проще, искусство Империи Видессос было бы совершенно иным, и магия вытеснила механические навыки в таких разнообразных областях, как сельское хозяйство и подделка документов. Но магический талант был редкостью, и его применение ограничивалось умственной и физической силой оператора.
  
  Багдасарес взобрался на табурет и заделал дыру в крыше. "Если пойдет дождь, ваше величество, я думаю, что в этом помещении не будет течи, но я бы не хотел давать на этом клятву", - сказал он. "Однако я готов поклясться, что ничто худшее, чем дождь, не может проникнуть по этому пути".
  
  "Очень хорошо", - сказал Маниакес. "Мне всегда нравится наблюдать за работой прекрасного мастера, каким бы ни было его ремесло. Компетентность не настолько распространена, чтобы мы могли принимать ее как должное".
  
  "Вы сказали правду, ваше величество, и я благодарю вас за комплимент". Багдасарес спустился со своего насеста и повернулся к двери. Он потер подбородок. "Здесь проблема не так проста, как с окнами и случайными отверстиями. Вы должны иметь право входить в помещение и выходить из него, и то же самое должны делать не только ваши настоящие товарищи, но и - я полагаю - слуги этого заведения ". Он подождал, пока Маниакес кивнет, затем продолжил: "В то же время мы должны предотвратить проникновение злых сил. Сложная проблема, вы не согласны?"
  
  Он не стал ждать, чтобы узнать, согласен Маниакес или нет. Он подошел к дверному проему. На этот раз он перекинул через него два куска бечевки и три, которые тянулись от пола до перекладины. Его первое заклинание показалось Маниакесу идентичным тому, которое он использовал раньше. Верхний кусок горизонтальной бечевки вспыхнул синим, центральный вертикальный кусок - золотым.
  
  "Итак, запечатывающее заклинание", - сказал Багдасарес. "Теперь, чтобы изменить его: я с гордостью могу сказать, что это заклинание моего собственного изобретения".
  
  
  Заклинание было произнесено на гортанном языке васпураканер. Время от времени Маниакес слышал знакомое ему слово или фразу, но, пока он схватывал их, остальная часть заклинания проходила мимо него. Затем Багдасарес выкрикнул заклинание, которое часто использовал его отец: "Во имя Васпура, перворожденного среди человечества!" Он улыбнулся, осознав это, но не смог последовать тому, чего Багдасарес хотел от одноименного основателя народа васпураканер.
  
  До этого призыва лишние куски бечевки оставались в их прежнем состоянии. Однако после этого они тоже начали светиться, не так ярко, как два других, но своим собственным мягким светом. Дополнительный горизонтальный элемент сиял более темным, почти пурпурно-синим цветом, чем видессианские цвета. По обе стороны от вертикального, который вспыхнул золотистым, поблескивали другие, один красный, другой оранжевый.
  
  "Ах". Багдасарес потер руки. "Все так, как и должно быть, ваше величество. Ты, твои товарищи и слуги этого дома можете входить и выходить, когда сочтете нужным, но никто другой - и никакое злое влияние не должно проникать ни с кем, насколько мое мастерство может предотвратить."
  
  "Я вам очень благодарен", - сказал Маниакес; хотя он не мог знать наверняка, у него сложилось мнение, что мастерство Багдасареса было значительным. "Есть ли у тебя также защита для меня, когда меня нет в моей комнате?"
  
  "Да, я могу дать вам кое-что, ваше величество, хотя я предполагаю, что маг Генезия, если таковой вообще существует, нанес бы удар глубокой ночью, когда он был почти уверен в вашем местонахождении. И все же, на твоем месте я бы не стал доверять догадкам волшебника, этого я бы не сделал. Багдасарес усмехнулся. Он порылся в своей шкатулке и вытащил амулет - золотой солнечный диск с лучами на шнуре, сплетенном из голубых и золотых нитей. Он перевернул диск, чтобы показать Маниакесу красно-коричневый камень, вставленный в заднюю часть.
  
  "Гематит, ваше величество, или кровавик, как его иногда называют. Обладая сродством к крови, он притягивает магию, которая в противном случае пролилась бы на вас. Если вы почувствуете, как диск нагревается на вашей коже, вы подвергаетесь нападению. Он не сможет долго противостоять более сильному колдовству, поэтому обратитесь за помощью к магу как можно быстрее ".
  
  Маниакес наклонил голову и позволил Багдасаресу надеть шнурок себе на шею. "Чистое золото", - сказал он, судя по весу. Волшебник кивнул. "Я отплачу за это вес за вес монетой, сверх вашего гонорара", - сказал ему Маниакес.
  
  "Не бойся этого", - сказал Багдасарес. "Плата включает золото в амулете". Он прижал руку ко рту, выглядя комично недовольным собой. "Я не должен был говорить тебе этого, не так ли? Я просто стоил себе немного денег".
  
  "Вот что ты получаешь за то, что ты честный человек". Маниакес рассмеялся. "Если ты истинный сын Васпура, истинный принц, я подозреваю, что ты все равно получишь прибыль".
  
  "Я подозреваю, что вы правы, ваше величество", - беззастенчиво ответил Багдасарес. "Выступая против этих жадных, готовых на все видессиан, честному васпураканцу понадобится вся хитрость, на которую он способен". Судя по всему, у волшебника было достаточно денег, и их было в обрез. Он закрыл свой деревянный сундук, поклонился Маниакесу и покинул комнату.
  
  Несколько минут спустя по коридору донесся голос Самосата. "Вы здесь, ваше величество?"
  
  "Да, я здесь", - крикнул Маниакес гипастеосу. "К чему клонится?"
  
  "Я просто хотел спросить, не могли бы вы, пока вы были в Опсикионе, вы бы..." Самосатес подошел к двери и начал проходить через нее. Путь казался открытым - и Багдасарес вышел, - но гипастеи, возможно, налетели сломя голову на забор. На открытом воздухе вспыхнул свет. "Что это?" он заплакал и попробовал снова, но безуспешно.
  
  В Маниакесе вспыхнуло подозрение: Багдасарес поклялся, что его заклинание не позволит злым силам проникнуть в комнату, и теперь Самосатес не мог войти. Затем Маниакес вспомнил, кому было позволено входить в комнату - по собственным словам мага, ему самому, его товарищам и сервиторам в резиденции гипастея. Самосаты не попали ни в одну из этих групп.
  
  Посмеиваясь, Маниакес сказал: "Пошли одного из своих людей за Багдасаресом, достопочтенный сэр. Он, должно быть, еще не ушел далеко, и его магия оказалась слишком буквальной". Он объяснил, что, по его мнению, сделал маг. Самосатес не увидел в этом юмора. Самосатес, как догадался Маниакес, не видел юмора во многих вещах.
  
  Когда Багдасарес вернулся, он смеялся. Он несколько мгновений распевал перед дверью, затем согнул свое коренастое тело в поклоне гипастеосу. "Попробуй сейчас, уважаемый господин, умоляю тебя", - сказал он. Самосатес осторожно шагнул вперед и вошел в комнату Маниакеса. Багдасарес помахал рукой и снова вышел.
  
  "О чем вы размышляли, прежде чем защитная магия Багдасареса так грубо прервала вас, достопочтенный сэр?" Спросил Маниакес настолько сочувственным тоном, насколько смог.
  
  "Я не имею ни малейшего представления". Голос Самосата все еще звучал взволнованно. Он щелкнул пальцами, то ли в раздражении, то ли чтобы выбросить блуждающие воспоминания на волю. "Ах! Я понял: я собирался спросить, намереваетесь ли вы провести проверку гарнизона здесь, в Опсикионе, прежде чем включить его в состав ваших собственных сил. "
  
  "Я не думаю, что в этом будет необходимость, хотя я благодарю вас за идею", - ответил Маниакес, старательно сохраняя невозмутимое выражение лица. Люди, у которых не было привычки использовать войска для ведения боевых действий, придавали большое значение смотрам и прочим церемониалам. Маниакес придерживался мнения, что, вводя людей в бой, они лучше проверяют их.
  
  Самосат выглядел разочарованным. Возможно, он хотел увидеть войска, собранные вместе и сверкающие доспехами. Если так, то ему незачем было занимать столь важный пост, как у гипастея Опсикиона. Маниакес пожал плечами. Он будет беспокоиться о таких административных изменениях позже, после того, как - и если - он сам произведет значительно более масштабные изменения.
  
  Все еще скорбный, Самосаты ушли. Когда Гориос постучал в дверь, он без проблем прошел через нее; как и обещал Багдасарес, он предоставил спутникам Маниакеса полный доступ в свою комнату. "Как скоро ты сможешь выступить в поход, кузен?" Требовательно спросил Маниакес. "И сколько человек из гарнизона Опсикиона ты возьмешь с собой на запад?"
  
  "Фух!" Гориос наклонился вперед, словно навстречу встречному ветру. "Ты торопишься, не так ли?"
  
  "Я завидую каждой минуте здесь", - сказал Маниакес. "Чем дольше мы остаемся на одном месте, тем дольше Генезиосу приходится планировать дьявольщину против меня, будь то с помощью магии или просто ножа убийцы. В движущуюся цель попасть сложнее. Как быстро мы сможем снова начать двигаться?"
  
  "Наши люди и лошади все разгружены", - сказал Гориос. "Об этом позаботились.
  
  Я думаю, мы можем добавить пару тысяч воинов из местных сил, не подвергая Опсикион какой-либо серьезной опасности из-за набега из Хатриша. Все это так, как и должно быть: на самом деле, лучше и быть не может".
  
  "Но?" Спросил Маниакес. "Должно быть "но", иначе ты ответил бы на весь мой вопрос, а не только на его часть".
  
  Горий вздохнул. "Фос, даруй милость первому, кто попытается протащить что-нибудь мимо тебя, как только ты сядешь на трон - ты заставишь негодяя попотеть. У нас в изобилии есть люди и лошади, но не хватает фургонов с припасами. Мы не можем очень хорошо вести наши торговые суда вдоль южных склонов Парижских гор. У опсикианоев достаточно повозок для их собственных целей, но не для того, чтобы накормить все наше войско, пока мы движемся на запад к городу Видессос."
  
  "Чума", - пробормотал Маниакес себе под нос. Никто, кто не был солдатом, за исключением, возможно, фермера, чьи поля только что были разорены, никогда не задумывался о том, сколько всего требуется для обеспечения армии - по сути, движущегося города - продовольствием, снаряжением и оружием. Но если бы вы не позаботились об этих основах, армия была бы не в состоянии сражаться, как только добралась бы туда, куда направлялась, или вообще не добралась бы туда.
  
  "Я не обследовал город в целом, чтобы посмотреть, что мы можем реквизировать у торговцев и тому подобное", - сказал Региос. "Я хотел получить ваше одобрение, прежде чем затевать что-либо подобное, поскольку знаю, что это породит недоброжелательность".
  
  "Сделайте это в любом случае", - сказал Маниакес. "Мы компенсируем их потери, насколько сможем. Если мы проиграем войну, добрая воля не будет иметь значения. Если мы победим, тех, кто ропщет, можно будет привести в чувство ".
  
  "Да. Когда ты так об этом говоришь, это имеет смысл". Гориос почесал в затылке. "Интересно, достаточно ли я безжалостен, чтобы стать настоящим капитаном".
  
  Маниакес хлопнул его по плечу. "У тебя все получится", - сказал он. "У тебя есть прямолинейность, необходимая для работы. Ты знаешь, как делать то, что нужно делать. Вскоре ты тоже увидишь, что это такое ". Он был всего на несколько лет старше своего двоюродного брата, но имел гораздо больше опыта в качестве командира. Он чувствовал себя старым солдатом поколения своего отца, подбадривающим новобранца, у которого еще не полностью отросла борода.
  
  "Тогда я займусь этим", - сказал Гориос и поспешил прочь. Странная иллюзия, знакомая Маниакесу, исчезла вместе с ним, скорее к его собственному облегчению.
  
  Он спустился в гавань, чтобы поговорить с Доменциолос. Он нашел лидера флотилии Опсикиона запертым с Фраксом, его собственным флотоводцем. Когда он вошел к ним, Доменциолос говорил: "Весть о вашем восстании, должно быть, уже достигла города Видесс - возможно, Генесий не на многое годен, но, клянусь Фосом, он может шпионить вместе с лучшими из них. Итак, - Его палец ткнул в карту. "... Нам следует ожидать, что вскоре после того, как мы обогнем мыс и направимся на северо-запад к столице, нам придется вступить в бой с флотом из Ки".
  
  "Да, вероятно, ты прав", - ответил Фракс, а затем поднял глаза и увидел Маниакеса. Он вскочил на ноги, как и Доменциолос. "Добрый день, ваше величество".
  
  "Добрый день", - ответил Маниакес. "Итак, вы двое думаете, что дело дойдет до морского сражения раньше времени, не так ли?" Перспектива беспокоила его. Если бы флоты Ключа и города Видесс остались верны Генесию, он мог бы собрать все остальные корабли в Империи и все равно проиграть войну.
  
  "Не удивился бы", - сказал Доменциолос. Фракс кивнул. Доменциолос продолжал: "Конечно, только потому, что друнгарий флота лоялен, не означает, что его капитаны будут такими же, а капитан, который пренебрегает желаниями своей команды, пойдет на корм рыбам, если не знает, когда следует расслабиться".
  
  "Ты так много делаешь, чтобы облегчить мой разум", - сухо сказал Маниакес, что вызвало смешок у Тракса. "Я надеялся добраться до Ключа без необходимости пробиваться туда с боем. Таким образом, если угодно господу с великим и благоразумным умом, мы сможем извлечь некоторую пользу из грандов: позволить им, так сказать, смягчить офицеров ".
  
  "Да, что ж, это было бы прекрасно", - согласился Доменциолос. "Однако нет гарантии, что это произойдет, и есть большая вероятность, что этого не произойдет".
  
  "Хорошо", - сказал Маниакес. "Как нам подготовиться к поражению кораблей Ключа в морском сражении?"
  
  Доменциолос и Фракс посмотрели друг на друга. Возможно, потому, что он был с Маниакесом со времен Калаврии, Фракс ответил на вопрос: "Ваше величество, если флот там в полной силе и лоялен Генезиосу, мы не победим его".
  
  Маниакес поморщился, затем отдал Траксу официальный военный салют, приложив правый кулак к сердцу. "Я благодарен тебе за откровенность. Я запомню и вознагражу тебя за это. Я думаю, слишком много Автократоров потерпели крах, потому что ни у кого не хватило смелости сказать им простую, но болезненную правду. Ликиний и сегодня был бы автократором, и нам не понадобилось бы восстание, если бы кто-нибудь только предупредил его, что он безумен, приказывая войскам зимовать к северу от Астриса ".
  
  Доменциолос снова взглянул на Тракса, а затем, с зарождающимся удивлением, на Маниакеса. "Ваше величество", - сказал он, - "могу я также говорить откровенно?"
  
  "Так было бы лучше", - ответил Маниакес.
  
  "Тогда ладно", - сказал Доменциолос. Но, даже после настоятельных указаний Маниакеса, он колебался, прежде чем продолжить. "Правда в том, ваше величество, что я был связан и полон решимости поддержать любого человека, у которого хватит духу восстать против Генезия, потому что, я думаю, это так же ясно, как его уродливая физиономия на наших золотых монетах в эти дни, что он тащит Империю прямиком ко льдам Скотоса. Но, слушая тебя сейчас, я начинаю надеяться, что ты не просто тот, кто лучше Генезиоса - на это откликается столько же людей, сколько песчинок у моря, - но тот, кто может оказаться хорошим сам по себе, если ты понимаешь, что я имею в виду ".
  
  "Фос, да будет так", - сказал Маниакес и нарисовал знак солнца доброго бога над своим сердцем.
  
  "Тебе лучше быть хорошим сам по себе", - сказал Фракс, - "потому что, если ты не будешь таким, Шарбараз, Царь Царей, не оставит тебе много Видессоса, чтобы ты мог им править".
  
  "Я знаю", - ответил Маниакес. "Я знаю это слишком хорошо. Он был полдюжины лет назад, когда мы с моим отцом помогли восстановить его на троне. С тех пор он вырос. Надеюсь, у меня тоже ".
  
  Теперь Доменциолос пробормотал: "Фос, да будет так".
  
  "Хуже всего то, что я пока не могу беспокоиться о Шарбаразе", - сказал Маниакес. "Пока Генезий не уберется с дороги, Царь Царей и я не посягаем друг на друга, по крайней мере напрямую". Он покачал головой "Забавно думать о Генезиосе как о буфере Шарбараза против меня, но это то, кем он является ... помимо всего прочего".
  
  Он развязал горловину кожаного мешочка, который носил на поясе, и шарил в нем, пока не нашел золотую монету Генезия. У нынешнего правителя города Видессос было треугольное лицо, широкое во лбу и узкое у подбородка, с длинным носом и тонкой бахромой бороды. Так, во всяком случае, гласила монета; Маниакес никогда не встречал человека, изображенного на ней. Но он был готов поверить, что это точное изображение Генезия; оно определенно не было похоже на изображения на золотых монетах, отчеканенных во времена правления Ликиния.
  
  "Он не такой уж уродливый", - сказал Маниакес, убирая монету обратно в кошелек.
  
  "Во всяком случае, не снаружи. Если бы только у него в голове было хоть немного ума". Он вздохнул. "Но у него его нет. Он правит шпионами и убийствами, ничем другим, и этого недостаточно. Люди боятся его, но они также ненавидят его и не всегда будут выполнять его приказы, даже если конкретный заказ сам по себе неплох ".
  
  "Кто-то должен был давным-давно свергнуть его", - прорычал Фракс.
  
  "Без сомнения", - ответил Маниакес. "Но солдаты были не единственными, кто радовался, увидев голову Ликиния, насаженную на пику. Он обложил налогом крестьян, торговцев и ремесленников, чтобы те оплачивали его войны, так что Генезий получил доброе расположение, которого иначе у него не было бы. А потом, когда люди начали понимать, кем он был, он подавил первые несколько восстаний так жестоко, что все передумали бунтовать".
  
  "И они знали, что если видессианец сразится с видессианцем, единственным, кто победит, будет Шарбараз", - предположил Доменциолос.
  
  Маниакес поджал губы. "Мне хотелось бы в это верить, и я надеюсь, что время от времени это действительно так. Но ты знаешь, что во мне течет кровь и наследие васпураканцев, и я иногда вижу Видессос как бы со стороны. Я говорю без намерения оскорбить, но, на мой взгляд, целое великое воинство видессиан заботится в первую очередь о себе, затем о своей фракции, а после этого, если у них еще осталось что-то заботливое, они думают об Империи."
  
  "Господь с великим и благоразумным разумом знает, что я хотел бы сказать, что вы неправы, ваше величество, но, боюсь, вы правы", - сказал Фракс. "Гражданская война полуторавековой давности доказывает это: у императрицы родились мальчики-близнецы, причем ни один из них не желал признавать, что он младший. И вот, поскольку ни один из них не отказался от ношения красных сапог, они разорвали Империю на части".
  
  "Они тоже чуть не загнали его в могилу", - свирепо сказал Маниакес. "Они были так заняты борьбой друг с другом, что опустошили пограничные крепости, и хаморы наводнили наши земли. И даже тогда, как я слышал, оба жадных дурака наняли кочевников в качестве наемников, чтобы усилить свои собственные силы."
  
  Доменциолос бросил на него хитрый взгляд. "Вы хотите сказать, ваше величество, что у васпураканцев нет фракционных боев? Если это так, то почему земли принцев разделены между Видессосом и Макураном?"
  
  "Это не так", - сказал Фракс. "Благодаря промаху Генезиоса, Шарбараз держит все это в своих руках в эти дни".
  
  "У нас много фракционных боев, клан против клана", - сказал Маниакес. "Часто именно так воины из Васпуракана приезжают в Видессос: они проигрывают своим соперникам в соседней долине и вынуждены бежать из своих домов. Но война внутри одного клана - нет, мы видим это, но редко."
  
  Фракс провел рукой по своим серебристым волосам. "Чтобы вернуть все на круги своя: если, обогнув мыс, мы обнаружим поджидающий нас флот Ключа, и если он все еще будет держаться Генезиоса, что тогда? Будем ли мы сражаться, пока нас не перебьют, или попытаемся сбежать обратно в Калаврию? Я не вижу для нас другого выбора ".
  
  Маниакес прикусил нижнюю губу, но снова был благодарен своему адмиралу за то, что тот так четко сформулировал ситуацию. "Мы сражаемся", - сказал он наконец. "Если мы сбежим, они последуют за нами и опустошат Калаврию. И нам будет чище погибнуть в бою, чем если бы Генезий взял нас в плен".
  
  "Да, ну, в этом ты не ошибаешься", - сказал Доменциолос. "Я слышал, он импортировал палача из Машиза. Там, если нигде больше, Шарбараз готов оказать ему помощь ".
  
  "Эта новость не дошла до Калаврии", - тяжело произнес Маниакес. "Я бы тоже хотел, чтобы она не дошла сюда".
  
  Маниакес работал как мул, готовя объединенные флоты Калаврии и Опсикиона, а также кавалерию, которой должен был командовать Гориос, для их отдельных ударов по городу Видессос. То, что флот не был уверен в успехе - и, действительно, наверняка потерпел бы неудачу, если бы ему противостояла вся мощь флота Генезия, - только заставляло его работать усерднее, как будто его усилия сами по себе могли волшебным образом превратить поражение в триумф.
  
  За те несколько часов, что он с неохотой добрался до своей кровати, он спал как убитый. Несколько служанок Самосата были молоды и симпатичны; не одна из них намекала, что ее можно убедить сделать на этой кровати нечто большее, чем просто поменять постельное белье. Он игнорировал все подобные предложения, отчасти из уважения к чувствам Курикоса, но еще больше потому, что просто слишком устал, чтобы воспользоваться ими.
  
  Через некоторое время служанки перестали делать намеки. Он поймал их на том, что они говорили о нем, прикрывшись ладонями: очевидно, их уважение к его мужественности пострадало. Некоторых мужчин это привело бы в ярость. Он находил это смешным; насмешки женщин не заставили бы пострадать его мастерство.
  
  Незадолго до того, как флот должен был отплыть на юг, к мысу, он проснулся в темноте. Он огляделся, уверенный, что кто-то постучал в дверь. "Кто там?" позвал он, потянувшись за своим мечом. Полуночные посетители редко приносили хорошие новости.
  
  Никто не ответил. Маниакес нахмурился. Если бы одному из его офицеров понадобилось сообщить о какой-то катастрофе, этот человек продолжал бы стучать. С другой стороны, скрывающийся убийца… Он покачал головой. Убийца не стал бы стучать. Кого это оставило? Возможно, служанку, жаждущую мести за то, что ее отвергли? Это было настолько близко к смыслу, насколько все, что он мог придумать.
  
  Затем снова раздался стук. Голова Маниакеса резко повернулась, потому что на этот раз звук доносился не от двери, а от окна. Ставни были открыты, впуская прохладный ночной воздух. Если бы кто-нибудь или что-нибудь стояло у того окна, он должен был бы это видеть. Он не видел ничего и никого.
  
  Волосы у него на затылке встали дыбом. Он нарисовал солнечный круг Фоса над своим сердцем, затем схватился за амулет, который дал ему Багдасарес. Он мог догадаться, что это за стук, скорее всего: магия из столицы, пробующая защиту, которую васпураканский маг установил вокруг себя. И если он находил слабое место, то хотел встать со своей кровати и сбежать из комнаты. Однако разум подсказывал ему, что это худшее, что он мог сделать. Здесь он лежал в центре всех оберегов Багдасареса. Если бы он убежал от колдовства, подглядывающего за этими оберегами, он бы только сделал себя более уязвимым для него. Но оставаться неподвижным во время охоты ему было не легче, чем зайцу, притаившемуся в чаще, когда снаружи выли собаки.
  
  
  Начался еще один раунд постукивания, на этот раз по потолку. Маниакес вспомнил о дыре, которую нашел Багдасарес, и понадеялся, что он ничего не пропустил. Когда ничего ужасного не произошло, он решил, что Багдасарес этого не делал.
  
  Однако, прежде чем он смог расслабиться, мышь выскочила из своей норы и с писком побежала по полу, ее маленькие коготки цокали по доскам. Маниакес забыл о мышиных норах. Багдасарес, как он помнил, этого не сделал. Его уважение к волшебнику росло. Так же как и его страх: какая-то более сильная магия заставила мышь пройти через защиту и проникнуть в его комнату.
  
  Стук раздавался из каждой мышиной норы по очереди. Как и остальные отверстия в камере Маниакеса, мышиные норы оказались хорошо и по-настоящему запечатанными. Маниакес натянул одеяла и приготовился снова лечь спать, уверенный теперь, что магу Генезия помешали.
  
  Размышляя позже о том, что могло случиться с магом Генезиоса, который не справился со своей задачей, он понял, что был наивен. В окне появилась фигура. Насколько эта форма возникла из его собственного воображения, а насколько из-за изгнания города Видессоса, он никогда не знал. В любом случае, это было достаточно пугающе.
  
  Сквозь него он мог видеть ночное небо. Фактически, большая его часть казалась тонкой, как паутинка: все, кроме рта и глаз. Их было достаточно, чтобы компенсировать остальное.
  
  Время от времени рыбаки привозили в Каставалу акул вместе со скумбрией, тунцом, кальмарами и анчоусами. Их челюсти завораживали Маниакеса: две изогнутые пилы с идеально зацепленными зубами с острыми краями. Любая акула, плававшая в море, позавидовала бы этому существу, невесомо парящему сейчас за его окном. Рот твари был не очень большим, или, скорее, открывался не очень далеко. По какой-то причине ему пришла в голову идея, что она может сильно растягиваться - и быть усеяна зубьями от края до края, независимо от того, как далеко она растягивается.
  
  Он был рад отвести взгляд от этого рта, но это едва не стоило ему жизни. Когда его глаза встретились с глазами существа, они были крепко зажаты. Как он ни старался, он не мог их отвести. В западных землях и в Макуране водились львы и даже тигры. Раз или два он охотился на львов и отметил их величественный золотистый взгляд. Но лев с такой силой обаяния во взгляде притянул бы к себе столько добычи, что она стала бы слишком жирной даже для того, чтобы ходить вразвалку.
  
  Повинуясь чужой воле, Маниакес поднялся с кровати и подошел к окну. Он понял, что существо, выплывающее из темноты, не имело силы войти, пока чары Багдасареса оставались на месте. Но если бы он отбросил это заклинание в сторону, ничто не помешало бы существу приблизиться ... и показать ему, как широко могут открываться его челюсти.
  
  Каждый шаг ближе к окну давался медленнее, чем предыдущий, поскольку он боролся с волей, которая пыталась направить его к своей цели. Но каждый шаг был сделан. Когда он добрался до подоконника, он знал, что сметет защиту, которую установил там Багдасарес: отрезки бечевки или их колдовские остатки. Он тоже знал, что произойдет потом, но не мог заставить себя беспокоиться.
  
  Мышь, несомненно потревоженная предыдущим колдовством мага Генезия, пробежала по его босой ноге. Это разрушило чары и напугало его, ровно настолько, чтобы он оторвал взгляд от существа. Он отшатнулся от окна, вскинув руку, чтобы защититься от смертоносного взгляда снаружи. Он услышал, или подумал, что услышал, звериный вопль ярости. Это должно было заставить людей бежать с мечами и луками в руках. Но резиденция Самосата оставалась тихой и безмолвной. Возможно, он на самом деле тоже не слышал стука, который проверял его магическую защиту. Может быть, все это, как и существо, существовало только в его сознании.
  
  Если так, то он был убежден, что его разум только что сделал все возможное, чтобы убить его. Очень осторожно он взглянул в сторону окна. Существо все еще было там. Его глаза снова уставились на него. Теперь, однако, у него была своя мера. Он почувствовал желание пустить его в камеру, но принуждение, которое пыталось заставить его действовать, ушло.
  
  Если бы присвоение мыши дворянского звания каким-либо образом помогло маленькому созданию, он бы сделал это на месте. Если бы волшебник Генезия не проверил свою магическую защиту перед атакой, атака наверняка увенчалась бы успехом. Маниакес наслаждался иронией этого.
  
  Но он еще не был в безопасности. Когда существо, висевшее за окном, поняло, что больше не может заставить его покорно идти на уничтожение, оно снова закричало, еще громче и свирепее, чем раньше. Оно отступило. На мгновение он подумал, что это означает, что оно возвращается к магу, который его послал. Затем он метнулся к окну, быстрый, как сокол, намереваясь пробиться сквозь защиту Багдасареса, если не сможет пойти другим путем.
  
  Когда она достигла оконного стекла, где васпураканский волшебник скрестил свои куски бечевки, вспыхнула сине-золотая молния. Глаза Маниакеса на мгновение ослепли; раскат грома ударил его по ушам. Он подумал, что света и шума, если не мучительного вопля, который исходил от существа, было достаточно, чтобы разбудить не только жителей Самосата, но и половину жителей Опсикиона вместе с ними.
  
  Но ночь оставалась тихой и безмятежной. Зрение Маниакеса прояснилось без морганий, которые потребовались бы ему, чтобы оправиться от удара настоящей молнии. Так же осторожно, как и раньше, он посмотрел в сторону окна, готовый отвести взгляд, если существо попытается заманить его вперед еще раз.
  
  Он не увидел никаких признаков этого. Теперь по собственной воле он подошел к окну. Он выглянул на Опсикион. В небе на западе ему показалось, что он почувствовал исчезающий световой след, который, возможно, вел обратно к городу Видессос, хотя он исчез прежде, чем он был уверен, что видел его. Вдалеке залаяли одна или две собаки. Возможно, они почувствовали магию, которая витала вокруг резиденции Самосата. С другой стороны, они могли учуять или увидеть кошку. Маниакес никак не мог знать.
  
  Внезапно он перестал беспокоиться о собаках. Новый и неотложный вопрос заполнил его разум: было ли это концом колдовских атак Генезия или только началом? Его дыхание стало быстрым и прерывистым, когда страх наполнил его. С расстояния многих миль эта первая атака почти пробила оборону Багдасареса. Что мог сделать другой, более тщательно подготовленный удар?
  
  Он сжимал амулет, который дал ему Альвинос Багдасарес. Он не казался чрезмерно теплым, что означало, что защита не была пробита. Если обереги терпели неудачу, это была его последняя линия обороны. Ему не нравилось действовать со своей последней линии обороны на войне, и эта идея больше не интересовала его в магическом ремесле.
  
  Ничего не произошло. В комнату ворвался легкий ночной ветерок, принеся сладкий, тяжелый аромат жасмина вместе с запахами навоза и старой рыбы приморского города. Земля не разверзлась и не поглотила резиденцию Самосата. Небо не раскололось и не выпустило орду крылатых демонов, каждый из которых был свирепее и уродливее того, что чуть не схватило его.
  
  "Благодаря мыши - это единственная причина, по которой я здесь", - удивленно сказал он. "Мышь". Он задавался вопросом, сколько великих событий обернулось подобными мелкими, незарегистрированными обстоятельствами. Больше, чем кто-либо предполагал, он подозревал.
  
  Он постепенно начал верить, что ночью будет только одна атака. Конечно, это могло быть уловкой, чтобы убаюкать его ложным чувством легкости перед тем, как разразится следующая колдовская буря, но почему-то он так не думал - и, в любом случае, ему слишком хотелось спать, чтобы дольше оставаться на ногах. Он вернулся в постель.
  
  "Если что-то войдет и съест меня, я надеюсь, что на этот раз это не разбудит меня первым", - пробормотал он, натягивая одеяло на голову.
  
  Следующее, что он помнил, - прохладный свет рассвета, скользнувший в окно. Он зевнул, потянулся и поднялся на ноги. Сначала он не увидел ничего необычного. Затем он заметил четыре маленьких обугленных пятна на оконной раме, примерно в тех местах, где Багдасарес волшебным образом прикрепил свои вертикальные и горизонтальные отрезки бечевки. Он не видел этих мест раньше. Если бы обереги действительно вспыхнули, чтобы защитить его от магической атаки, что-то в этом роде могло бы получиться.
  
  "Повезло, что здание не загорелось", - сказал он и решил, что призрачный, клыкастый посетитель ему все-таки не привиделся.
  
  Он плеснул водой из кувшина на руки и лицо и, слегка отплевываясь, спустился к своему завтраку. Наевшись досыта, он отрезал большой кусок от круга сыра, который приготовил Самосатес, и направился с ним наверх.
  
  "Ты подружился со своими мышами?" спросил гипастей, посмеиваясь над собственным остроумием.
  
  "Во всяком случае, с одним из них", - сказал Маниакес, стоя у подножия лестницы. Самосат смотрел ему вслед, пока он поднимался по ним.
  
  Холмы над Опсиконом обрывались к северу. Двумя днями ранее Региос повел всадников и грохочущие, скрипящие повозки с припасами на запад, к городу Видессос. Если повезет, его войска достигнут столицы примерно в то же время, что и флот. Без удачи Маниакес никогда больше не увидит своего кузена.
  
  Лето наложило на материк более тяжелую руку, чем когда-либо на Калаврию. Прибрежный ветер доносил острый аромат цитрусовых садов до кораблей, которые плыли на юг вдоль побережья. Сам по себе Маниакес не был великим моряком, но был так же рад, когда его капитаны оставались в пределах видимости суши и каждую ночь вытаскивали свои корабли на берег. Его не заботил переход через открытое море, который привел его из Каставалы в Опсикион.
  
  Время от времени флот проходил мимо рыбацких лодок, покачивающихся на легкой волне, на каждой из которых был рыбак и, возможно, пара сыновей или племянников, работавших сетями. Иногда Обновление подходило так близко, что Маниакес мог видеть загорелые, пристально смотрящие лица, повернутые в его сторону. Ему было интересно, что происходит в головах рыбаков. Вероятно, то же самое приходит в голову анчоусу, когда акула проплывает мимо в поисках более крупной добычи, подумал он.
  
  Погода становилась все теплее по мере того, как они плыли дальше на юг. Маниакес начал понимать, почему так много моряков часто ходили в одной набедренной повязке. Если бы он не заботился о своем достоинстве, он, возможно, поступил бы так же. Как бы то ни было, он вспотел в своей мантии, чувствуя себя скорее буханкой хлеба, запертой в духовке.
  
  И вот однажды впередсмотрящий в "вороньем гнезде" закричал и указал на юго-запад.
  
  
  Сердце Маниакеса подпрыгнуло у него во рту. Неужели этот парень заметил флот Генезия?
  
  Если бы он это сделал, хронисты кратко описали бы еще одно неудавшееся восстание во время правления Генезия.
  
  Но в крике впередсмотрящего были слова: "Мыс! Впереди мыс!" Конечно же, вскоре Маниакес тоже смог увидеть, как земля уменьшилась до одной точки, омываемой бесконечными кремовыми волнами. На юге море простиралось бесконечно, или, по крайней мере, до далеких, редко посещаемых Жарких земель, родины слонов и других странных, полулегендарных зверей.
  
  Когда флот проплывал мимо оконечности мыса, Тракс и другие капитаны выкрикивали приказы. Матросы скакали туда-сюда. Вода журчала о рулевые весла, которые направляли корабли по новому курсу. Канаты скрипели, когда люди разворачивали паруса, чтобы поймать ветер под другим углом. Сами мачты издавали негромкие стонущие звуки; они так сильно гнулись в одну сторону, что теперь их толкало в другую. Флот повернул на северо-запад, направляясь прямо к имперскому городу.
  
  "Ключ", - пробормотал Маниакес.
  
  Он не знал, что произнес это вслух, пока Курикос, стоявший рядом, не кивнул. Логотип казначейства гласил: "Действительно, ваше величество, этот остров и базирующийся на нем флот будут ключом к тому, выстоим мы или падем".
  
  "Я предпочитаю думать об этом как о ключе к городу Видессос и надеяться, что он плавно повернется в моей руке", - сказал Маниакес.
  
  "Фос, да будет так, ваше величество", - ответил Курикос. Он слегка колебался каждый раз, когда произносил титул Маниакеса. У него не было проблем с тем, чтобы высказать это, когда он обращался к старшему Маниакесу, но признать кого-то на годы младше его вышестоящим, должно было раздражать. В сандалиях Курикоса Маниакес думал бы о том, чтобы опыт приносил достойную награду. Он ни капельки не удивился бы, узнав, что те же мысли проносились в голове Курикоса.
  
  Еще одна вещь, о которой стоит беспокоиться. Это приходило ему в голову очень много раз в последнее время.
  
  Фракс заметно расслабился, когда флот обогнул мыс, не подвергшись нападению.
  
  "Теперь у нас есть шанс", - заявил он. "Если они встретят нас где-нибудь еще по пути в город Видессос, в сердцах некоторых из них возникнут сомнения, и мы сможем найти им хорошее применение. Но они могли раздавить нас, как человек, наступивший ботинком на таракана, и они этого не сделали. Я начинаю думать, что я не зря растрачиваю свою жизнь ".
  
  "Если ты так думал, почему ты поплыл со мной?" Спросил Маниакес.
  
  "Потому что всегда был шанс, что я ошибаюсь", - ответил его капитан. "И потому, что, если я останусь в живых, я добьюсь успеха для себя и я добьюсь успеха для Видессоса, и обе эти вещи важны для меня".
  
  Маниакес задавался вопросом, что важнее. Тракс поставил свои собственные амбиции выше заботы об Империи. Маниакес решил, что это, вероятно, честно. Он пожал плечами. С таким же успехом можно просить мужчин отказаться от еды и вина, как просить их ставить что-либо выше своих интересов.
  
  Каждый раз, когда флот причаливал к берегу, он приказывал Алвиносу Багдасаресу обновлять защитные заклинания вокруг себя. Со времени того первого нападения в Опсикионе Генезиос не атаковал его магией. Он задавался вопросом, означало ли это, что Генезиос считал его мертвым, или столичные маги пришли к выводу, что его защита слишком сильна, чтобы они могли ее пробить. Ни то, ни другое предположение не оставляло его в постоянной безопасности. Если Генезий думал, что он мертв, рано или поздно он поймет, что ошибался. И Маниакес теперь был ближе к городу Видессу, чем когда-то к Опсикиону. Защиты, которых было достаточно тогда, теперь могут подвести.
  
  Каждое утро он просыпался с облегчением от того, что пережил еще одну ночь без помех. Возможно, подумал он, все волшебники, находившиеся под контролем Генезия, сбежали от ненавистного властелина, не оставив человеку, называвшему себя Автократором, возможности нанести удар через долгие лиги океана. Может быть, так оно и было - но Маниакес на это не рассчитывал.
  
  Когда он сказал это Багдасаресу, колдун кивнул. "Вы мудры, ваше величество. Никогда не полагайтесь на то, что может или не может сделать волшебник. Мы хитры, большинство из нас ". Он подергал себя за бороду. "Интересно, мудро ли я поступил, включив в это и себя. Ах, что ж, если бы не я, вы, несомненно, позаботились бы об этом вместо меня."
  
  "Несомненно", - сухо сказал Маниакес. Ему тоже нужно было беспокоиться о флоте Ключа. Это должно было занимать все его мысли. Вместо этого ему пришлось потратить время на размышления, проснется ли он сам или в виде уховертки. Ему нравилось быть самим собой. Приобретение пары дополнительных ног и клешни на заднице не показалось ему стоящим обменом.
  
  Флот продолжал плыть на север и запад. Единственные паруса, которые видели впередсмотрящие, принадлежали рыбацким лодкам, подобным тем, что качались на волнах возле Каставалы и Опсикиона. Маниакес начал задаваться вопросом, где находится флот с Ключа. Он, конечно, не хотел знакомиться с ним, поскольку его собственные суда огибали мыс. Не видеть его тогда было ничем иным, как облегчением. То, что он не видел этого сейчас, заставляло его волноваться. На чем, во имя проклятого Скотоса, основывались капитаны, замышлявшие Ключевой заговор?
  
  Что бы это ни было, у них не было много времени, чтобы привести свой план в исполнение. Еще через пару дней его флот должен был проплыть между Ключом и материком и направиться в город Видессос. Был ли план Генезия в том, чтобы корабли на Ключе пристроились позади его судов и отрезали им путь к отступлению? Это было сопряжено с риском, даже если они выполняли свою работу идеально - если бы его флот и сухопутные войска захватили столицу, им не нужно было бы убегать.
  
  На следующее утро, в прекрасный ясный день, когда солнце быстро прогнало легкий морской туман, сторож на "вороньем гнезде Обновления" крикнул: "Эй, плыви на север!" Мгновение спустя он исправился: "Паруса двигаются на север!" Еще через несколько минут он заявил: "Это не рыбацкие лодки - паруса неправильной формы и слишком большие для придачи. Они быстро продвигаются вперед ".
  
  Фракс сложил ладони рупором: "Всем приготовиться к битве!" Рога протрубили сигнал кораблям позади лидеров. Сквозь их наглые выкрики Маниакес услышал, как другие капитаны передают приказы, а другие дозорные докладывают о приближающихся судах.
  
  Затем он увидел их своими глазами. Нет, это были не рыбацкие лодки. Это были военные корабли, подобные его собственному, разбросанные по большому участку моря впереди. Он перевел взгляд с них на Фракса и на свой собственный флот, пытаясь оценить численность. Он не мог, без всякой уверенности. Он остро чувствовал, насколько он сухопутный игрок на плаву. Наконец, он повернулся и спросил Фракса, как совпали силы противников.
  
  Капитан провел рукой по своим серебристым волосам. "Если только за горизонтом все еще не видно большого количества парусов, это не весь флот с Ключа и даже не какая-то значительная его часть. Мы можем взять их, ваше величество, вероятно, не слишком сильно пострадав при этом ". Он выкрикивал приказы своему трубачу. "Передайте приказ расширить линию! Мы обойдем их справа и слева ".
  
  
  Маниакес наблюдал, как корабли выполняют приказ. Он мог видеть, что они не были такими гладкими, какими могли бы быть. Сейчас это не имело большого значения. Однако в каком-нибудь ближнем бою это может иметь значение между победой и поражением.
  
  "Их головной корабль показывает щит перемирия!" - заорал впередсмотрящий.
  
  Фракс вглядывался вперед. Маниакс тоже. Они оба хотели убедиться, что наблюдательный пункт был правильным, прежде чем делать что-либо еще. Когда они удовлетворились этим, Фракс повернулся к Маниакесу с вопросом в глазах. Маниакес сказал: "Мы сами покажем щит перемирия, но пусть наши корабли продолжают маневрировать".
  
  "Да, ваше величество". Голос Фракса дрожал от одобрения и облегчения. По его команде вперед выбежал матрос со щитом, выкрашенным в белый цвет, который висел на древке копья.
  
  Маниакес посмотрел на восток и запад. Теперь на обоих флангах его флот перекрывал путь от Ключа. "Мы не будем начинать драку, - сказал он, - но если они начнут ее, мы закончим ее, клянусь Фосом".
  
  "Хорошо сказано, ваше величество". И снова, Фракс, казалось, не вполне доверял любым капитанам, которые решили служить под началом Генезия.
  
  Флоты продолжали сближаться друг с другом. Тот, что с Ключа, ничего не сделал, чтобы уберечься от обхода с флангов, что беспокоило Маниакеса. В наземных боях страсти среди солдат накалялись настолько, что боевая магия в лучшем случае становилась рискованной, а чаще всего - бесполезной. Он не был уверен, что то же самое достигается в морской войне: это казалось более точным, более искусным способом ведения боя, чем рукопашные схватки, в которые обычно превращались сухопутные сражения. Корабли больше напоминали ему фигуры в видессианской настольной игре.
  
  Он улыбнулся, когда эта мысль пришла ему в голову. Если повезет, он захватит эти корабли и вернет их на вооружение как часть своих собственных сил.
  
  Но будет ли у него удача? Невозможно сказать, пока нет. Когда флоты приблизились друг к другу на расстояние оклика, моряк в кожанке на борту ближайшего корабля из Ки проревел над зелено-голубой водой: "Почему вы продолжаете действовать против нас, все еще демонстрируя признаки перемирия?"
  
  "Потому что мы тебе не доверяем", - прямо ответил Маниакес, и его собственный герольд прокричал в ответ приближающемуся дромону: Он продолжал: "Узурпатор Генезий однажды пытался убить меня, так что у меня нет веских причин доверять ему или его подчиненным. Но до тех пор, пока вы не нанесете удар по нам, мы не нанесем удар по вам ".
  
  Следующий вопрос позабавил его. "Какие вы маниаки?"
  
  "Младший, как я надеюсь, ты увидишь", - ответил он. Тогда Генезиос даже не знал, по кому он наносит удар: противник был достаточно метким. Маниакес задал свой собственный вопрос. "Кто стремится знать?"
  
  Через мгновение пришел ответ. "Вы говорите с Тивериосом, иподрунгарием флота Ключа. Разрешите присоединиться к нам для переговоров?"
  
  "Подождите", - сказал ему Маниакес. Он повернулся к Курикосу и Трифиллу. "Кто-нибудь из вас знает этого человека?"
  
  Трифиллес практически подпрыгивал на палубе от волнения. "Его брат женат на моей двоюродной сестре, ваше величество. Я был шафером на свадьбе".
  
  
  У Курикоса также была связь с Тивериосом, возможно, даже более тесная, чем у Трифилла: "Ваше величество, он должен мне семьсот золотых монет, а также годовые проценты по ним".
  
  "Мм". Маниакс не был уверен, что с этим делать. "Был бы он более заинтересован - простите меня, я сделал это случайно - в том, чтобы расплатиться с вами, чтобы вы простили его долг, или в том, чтобы убить вас, чтобы вопрос стал спорным?"
  
  "О, вопрос о долге не стал бы спорным, если бы я внезапно умер", - заверил его Курикос. "Позвольте мне сказать вам, что это довольно хорошо задокументировано и перешло бы к моим наследникам и правопреемникам, Нифон получит свою справедливую долю от любой возможной коллекции".
  
  "Ты действительно это имеешь в виду", - сказал Маниакес удивленным тоном. Даже после шести кровавых, анархических лет правления Генесиоса Курикос оставался уверен, что закон в конце концов потребует оплаты от непокорного должника. Действительно, оставаться уверенным было бы преуменьшением; для логофета казначейства никакой другой результат не казался мыслимым. Маниакес задумался, не следует ли ему просветить своего будущего тестя о силе убеждения заточенного железа. Мгновение спустя он задался вопросом, не пытался ли Курикос просветить его. Он попробовал другой курс. "Ради того, чтобы привлечь его на нашу сторону, были бы вы готовы простить его долг?"
  
  "Я полагаю, что да", - сказал Курикос, звуча слегка удивленно. "В конце концов, это один из способов передать преимущество".
  
  "Тогда достаточно хорошо". Своему собственному герольду Маниакес сказал: "Скажи ему, что он может присоединиться". Его расчет основывался не только на вероятности перехода Тивериоса на другую сторону: он измерил дромон, на котором приплыли иподрунгарии флота с Ключа, и пришел к выводу, что у Обновленцев не должно возникнуть проблем с потоплением его или победой в каком-либо абордажном сражении. Это был расчет столь же хладнокровный, как и любой из Курикос, принимавший решение о предоставлении кредита, но сделанный жизнями, а не золотыми монетами.
  
  Корабль Тивериоса приближался. По обе стороны носа у него были нарисованы глаза, помогающие ему видеть поверх волн. Некоторые рыбацкие лодки следовали этому обычаю, как и некоторые дромоны во флоте Маниакеса. Он задавался вопросом, было ли это магией или просто суеверием - затем он задался вопросом, отличались ли эти два явления каким-либо значимым образом. Если он когда-нибудь найдет немного свободного времени, что выглядело маловероятным, ему придется задать оба вопроса Багдасаресу.
  
  Как и любой моряк со стажем, с которым познакомился Маниакес, Тивериос подрумянился на солнце, как пережаренный батон. Его модная одежда и высокомерная поза позволяли за ним легко следить. Как будто этого было недостаточно, он также наголо побрил щеки и подбородок, но носил густые усы, чтобы доказать свою мужественность, эксцентричный стиль по видессианским стандартам.
  
  "Приветствую тебя, Маниакес, во имя господа великого и благого разума", - сказал он, и его голос сразу стал странно официальным.
  
  Маниакес начал было спрашивать его о приветствии от имени Генезия, но заколебался, так как сардонический вопрос так и остался невысказанным. Очень многие видессианские офицеры, вероятно, большинство, были набожными и молящимися людьми, но немногие вкладывали свое благочестие в такого рода приветствия. Тивериос, должно быть, имел в виду что-то особенное, даже если Маниакес не мог точно сказать, что именно, Его голос был осторожным, он ответил: "Превосходный господин, я отвечаю на ваше приветствие, также во имя господа с великим и благим умом. Пусть солнце Фоса долго светит вам".
  
  
  Почти обнаженное лицо Тивериоса расплылось в широкой ухмылке. "Да благословит вас добрый бог, сэр, вы не такой неверующий, каким вас называли".
  
  Сэр не был вашим величеством; это была даже не та любезность, которую Маниакес проявил к иподрунгариосу. Но в сочетании с усмешкой это показалось Маниакесу хорошим знаком. Он спросил: "Кто такие "они" и какую ложь они распространяли обо мне?"
  
  "Люди Генезия, сэр", - ответил Тивериос. "Они пришли к Ключу, достопочтенный сэр, и сказали, что вы мятежник, выдающийся сэр, что, я вижу, правда, прошу прощения, ваше высочество, но они также сказали о вас, что вы еретик и неверующий, что, я вижу, совсем не так, ваше величество".
  
  Маниакес уставился на него. Он чувствовал себя набожным мирянином, избранным императором вселенским патриархом, и стремительно продвигался по ступеням церковной иерархии, чтобы юридически соответствовать должности, на которую его назначили. Однако при таких повышениях человек тратил по дню на каждую ступеньку служебной лестницы. Тивериос за одно предложение привел его к самому высокому возможному званию. Это было головокружительно.
  
  "Если я не совсем ошибаюсь, они также скажут обо мне, что я проклятый торговец коврами из Васпураканера, обреченный на лед Скотоса из-за моей крови, если не по какой-либо другой причине", - сказал Маниакес. "Они, должно быть, тоже говорили что-то о том, что жители Васпураканы всегда были еретиками, не так ли?"
  
  Голова Тивериоса качнулась вверх-вниз. Вряд ли это было добровольным движением с его стороны: скорее, волны, которые бились о его корабль, заставили его кивнуть.
  
  "Кажется, они говорили что-то подобное, но я не придал этому значения. Не я".
  
  Этого было бы достаточно для кругленькой, громоздкой лжи, пока не подвернется ложь посерьезнее. Будь это правдой, Тивериос не приготовил бы свое заряженное приветствие и не захлопнул бы его, как ловушку. Но Маниакес был готов закрыть на это глаза, чтобы твердо перетянуть иподрунгариос на свою сторону. Нарисовав солнечный круг над своим сердцем, он сказал: "Верно, мои предки вышли из Васпуракана, но я ортодоксальной веры". Он не был им, не совсем, но видессиане свергли бы его с трона и сожгли заживо, если бы он был достаточно безумен, чтобы попытаться навязать им догмы своих предков. Каким-то образом это не всегда останавливало их от попыток навязать Васпуракану свою игру, когда у них был шанс, но они не видели ничего необычного в таком неравенстве.
  
  Тивериос не упал на живот в полной проскинезии, но он поклонился почти вдвое. "Ваше величество, я надеялся - я молился - что это будет то, что вы сказали. Когда по всей Империи увидят, что это правда, корона и красные сапоги будут твоими. Пока он ортодоксален, любой живой человек лучше на троне, чем Генезий".
  
  Маниакесу пришлось приложить немало усилий, чтобы сохранить невозмутимое выражение лица при такой двусмысленной похвале. Он лишь слегка беспокоился о том, что Империя в целом думает о его религиозных взглядах. В данный момент первостепенное значение имело то, что флот думал о них. Позже, если он добьется своего, что подумают вселенский патриарх и жители города Видесс, также будет иметь значение. Таково было бы мнение армии, хотя в ней было немало необращенных васпураканцев.
  
  "Что ты намерен делать теперь, превосходный господин?" он спросил Тивериоса. "Все ли твои корабли присоединятся ко мне? Все ли корабли Ключа присоединятся ко мне?" Он повернул голову и, понизив голос, спросил Фракса: "Какая часть флота Ключа у него здесь?"
  
  "Возможно, третий", - ответил Тракс. "Осторожная стратегия, выходить нам навстречу с таким небольшим количеством людей". Он фыркнул. "В гражданской войне осторожность по большей части бесполезна". Также говорил Тивериос: "Поскольку я не был полностью осведомлен о ваших взглядах, ваше величество, перед отправлением я пообещал - более того, я поклялся - что капитанам и экипажам, желающим или не желающим следовать за вами, не причинят вреда, в зависимости от того, кем вы окажетесь". Он выглядел встревоженным. "Надеюсь, ты не заставишь меня нарушить мою клятву?"
  
  Маниакес удивился, как он ожидал, что сможет сражаться после такой клятвы. Он пожал плечами. Запах ереси мог объединить капитанов за спиной Генезия, как ничто другое. Он сказал: "Нет, те, кто предпочитает запятнанного кровью неумелого мясника, который стремится скормить Видессос Шарбаразу, Царю Царей, кусочек за кусочком, могут идти к нему. Наличие таких дураков, как его командиры, лишь ослабит его ".
  
  Тивериос обдумал это, а затем, несколько медленнее, чем надеялся Маниакес, понял, в чем дело, и рассмеялся. "Хорошо сказано! Теперь, когда вы показали свою ортодоксальность, немногие из присутствующих здесь моих капитанов захотят покинуть ваше дело ".
  
  "Из числа ваших здешних капитанов?" Эхом отозвался Маниакес. "Что с людьми, все еще находящимися в "Ключе"?"
  
  "Боюсь, что многие из них склонятся на сторону твоего врага", - сказал Тивериос. "Я взял с собой в основном корабли, капитаны которых, как мне показалось, склонялись в твою сторону". Курикос встал рядом с Маниакесом у поручня правого борта. Глаза Тивериоса расширились, когда он узнал логотип казначейства. "Да, я за Маниакеса", - сказал Курикос. "Как и многие из могущественных людей в городе Видессос. То, что ты делаешь то же самое в этот час нужды Видессоса, заставляет меня отложить твой долг передо мной в знак признания долга Империи перед тобой."
  
  "Вы... очень добры, уважаемый господин, и очень щедры". Тивериос поклонился Курикосу почти так же низко, как раньше Маниакесу.
  
  Логофет спросил: "Эринакий все еще друнгарий флота в Ключе?"
  
  "Да, достопочтенный господин, это он", - ответил Тивериос. "Генезиос, он перебил генералов до такой степени, что вряд ли найдется хоть один, кто сможет отличить север от колбасы, если ты понимаешь, что я имею в виду. Но он не слишком-то связывался с нами, моряками. Он не верит в то, что найдет лучшего на наше место, если я не ошибаюсь ".
  
  "Он тоже не нашел ничего лучшего, как занять место убитых им генералов", - сказал Маниакес. Понизив голос, он обратился к Курикосу: "Расскажи мне об этом Эринакиосе. Мы, васпураканцы, тоже мало что знаем об этом деле - сражениях на море."
  
  "Он вспыльчивый человек - можно сказать, весь в колючках", - ответил Курикос. "Он не порвал с Генезиосом за последние шесть лет, по крайней мере формально, но он не приставал к нашим торговым судам, когда мы проплывали мимо Ключа, и не преследовал нас, когда мы проходили мимо, хотя он легко мог бы сделать и то, и другое. Где он теперь будет стоять, я не знаю".
  
  Маниакес подергал себя за бороду. "Какие связи связывают с ним нашу собравшуюся здесь знать?"
  
  "Он занял у меня денег три года назад, примерно в то же время, что и Тивериос", - ответил логофет. "Он вернул мне деньги досрочно". Курикос говорил так, как будто это было оскорблением, а не чем-то, чем можно гордиться. С его точки зрения, возможно, так оно и было: Эринакиос лишил его некоторых накопленных процентов. Он продолжал: "Я должен буду навести справки. Навскидку, я не знаю никаких тесных связей между кем-либо из моей партии и друнгариями".
  
  "Что ж, посмотрим, что мы сможем сделать". Маниакес изо всех сил старался говорить непринужденно. На самом деле, ему хотелось столкнуть Курикоса и всех его выдающихся товарищей в море. Здесь они хвастались всеми важными людьми, которых знали, но в первый раз, когда он действительно нуждался в них, они подвели его. Он крикнул через воду Тивериосу: "Знает ли Эринакий, почему ты выбрал капитанов для той части флота, которую повел искать меня?"
  
  "Не могу быть уверен", - ответили иподрунгарио. "Мы не говорили об этом - ничего подобного. Но если он подумает о том, кто есть, а кто ушел, он разберется в этом. Эринакиос, он может быть колючим, но он остер и в другом отношении, что он и есть ".
  
  Как подозревал Маниакес с оттенком грусти, это было больше, чем можно было сказать о Тивериосе. Маниакес спросил Фракса: "С добавлением этих кораблей к нашим, можем ли мы победить то, что осталось от силы, которой обладает Ключ?"
  
  Очевидно, не отдавая себе отчета в том, что он делает, капитан "Обновления" сделал несколько странных, задумчивых лиц, прежде чем ответить: "Ваше величество, я думаю, мы сможем, при условии, что флот из Видессоса не спустится в город на помощь Эринакиосу. Но если он будет сражаться всем, что у него есть, мы не уйдем от Ключа с достаточным количеством, чтобы бросить вызов флоту, который стоит на якоре в столице."
  
  У Фракса была манера казаться обескураженным, независимо от того, оправдывала этого ситуация или нет. Маниакес начинал привыкать к этому и включал это в свои расчеты. Он спросил: "Насколько вероятно, что Эринакиос будет сражаться всем, что у него есть?"
  
  "Если вы спрашиваете меня, ваше величество, то я предполагаю, что он вряд ли сделает это", - сказал Фракс. "Если бы он намеревался сражаться всем, что у него было, он встретил бы нас со всем своим флотом далеко к югу отсюда. Но я только предполагаю. Если ты действительно хочешь знать, спроси там Тивериоса ".
  
  "Ты прав". Маниакес задал вопрос через океан.
  
  Тивериос задумчиво подергал себя за кончик уса. "Ваше величество, я просто не знаю. Иногда он проклинал Генезия с одной стороны и с другой, такими проклятиями, которые, будь он волшебником, убили бы человека за короткое время и заставили бы его радоваться, что он мертв, из-за боли его умирания. Но в других случаях он проклинал бы повстанцев ничуть не хуже. Я не думаю, что он сам знает, что он будет делать, пока не придет время сделать это ".
  
  "Это время скоро наступит", - сказал Маниакес.
  
  У Ключа были две центральные горные вершины. Они возвышались над морем, зеленые на нижних склонах, серо-коричневые с вкраплениями голых скал наверху. Ни одна из них не была достаточно высокой, чтобы летом удерживать снег.
  
  Маниакеса не интересовали пики, за исключением того, что они отмечали, где в море лежит остров. Его интерес сосредоточился на портах, особенно на южном, Гавдосе. Флот, все еще находившийся под командованием Эринакия, вышел в море и ожидал его на значительном удалении от порта. Он не догонит дромоны, пришвартованные в доках или выброшенные на берег поблизости. Эринакиос всем своим видом показывал, что готов сражаться.
  
  Галера Тивериоса стояла рядом с "Обновлением", так что иподрунгарий мог рассказать Маниакесу все, что ему нужно было знать о капитанах и судах флота противника. Маниакес окликнул его: "Каким кораблем командует Эринакиос?"
  
  Тивериос осмотрел приближающиеся дромоны. "Было бы легче выбирать под парусами", - сказал он немного раздраженно, - "но он натянул паруса и установил мачту для боя, как и все остальные. Я думаю - вот! Немного левее, тот, с красными глазами, нарисованными рэмом."
  
  "Я понимаю, кого ты имеешь в виду", - сказал Маниакес. Гребцы на корабле Эринакиоса двигали его по воде быстрыми, уверенными гребками. Маниакес не мог припомнить, чтобы раньше видел такую безупречную эффективность; казалось, что всеми веслами управляла одна рука. Когда корабль поднялся на волну, он мельком увидел его таран, бронза которого позеленела от моря, но острие было безжалостно острым. Эта команда позаботится о том, чтобы он причинил весь возможный вред.
  
  "Направляйся к нему", - сказал Маниакес. "Мы покажем щит перемирия, но если он бросится на нас, я хочу быть готовым к бою немедленно".
  
  "Лучше бы так и было", - сказал Тракс. "Иначе мы будем мертвы". Он также отметил, на что способны гребцы Эринакиоса, и что корабль, на котором плавал друнгарий, был больше и грознее "Обновления".
  
  Дромон Эринакия приближался с ужасающей скоростью. Маниакес не видел никаких признаков щита перемирия - только острие тарана, всегда нацеленного в точку слева от его собственного лука. Весла врага поднимались и опускались, поднимались и опускались.
  
  "Поворот влево", - крикнул Тракс рулевым на корме. "Клянусь Фосом, он не повернет на нас!" Обновление внесло небольшую коррективу в курс, но Эринакиос и его гребцы парировали. Через несколько мгновений зеленый бронзовый таран нацелился в ту же точку, что и раньше. Фракс закусил губу. "Они хороши. Они очень хороши".
  
  Два дромона были едва ли на расстоянии выстрела из лука друг от друга, когда матрос с корабля Эринакиоса поднял выкрашенный в белый цвет щит. "Отваливай!" Крикнул Маниакес.
  
  "Что? Вы с ума сошли?" Тракс дико уставился на него. "Это уловка, ваше величество. Подставьте ему свой фланг, и мы окажемся на дне ни при чем".
  
  "Отвали", - повторил Маниакес. "Сейчас!" Если он был прав, Эринакиос видел, какой у него был живот для трудного места. Если он ошибался… если бы он ошибался, маленькие рыбки, ежи и моллюски, которые ползали по дну моря, хорошо питались бы.
  
  "Сильный крен на правый борт!" Фракс закричал, вместе со словами из его горла вырвалась острая боль. Теперь они были так близко к галере Эринакия, что даже отклоняться было рискованно; если оба корабля повернут в одном направлении, они все равно могут столкнуться.
  
  Всего на мгновение флагман с Ключа начал следовать за движением Обновления. Страх превратил внутренности Маниакеса в воду. Если Эринакий действительно был предан Генесию, у него был шанс оказать своему государю большую услугу. Но затем дромон друнгария развернулся на правый борт и скользнул мимо "Обновления" по параллельной траектории, кончики его весел почти касались весел корабля, на котором плыл Маниакес.
  
  Через узкую полоску воды хриплый голос прокричал: "Ты хочешь посмотреть, насколько близко ты можешь подрезать его, не так ли?"
  
  Если это был Эринакиос у поручня левого борта, то он выглядел таким же колючим, каким его описал Курикос: мужчина с ястребиными чертами лица, красным, сердитым лицом и бородой волчьего цвета. Маниакес крикнул ему в ответ: "Разве не это ты хотел выяснить, достопочтенный сэр?"
  
  Смех Эринакиоса тоже звучал как резкий, кашляющий лай волка. "Да, именно это я и имел в виду. Тебе-то какое дело?"
  
  Маниакес вспомнил внезапный, жидкий ужас, который он познал. Прилив гнева почти испепелил его. Первое, о чем он подумал, была месть Эринакиосу за напоминание о его смертности. Последовал стыд, погасивший ярость. Эринакий имел право беспокоиться о том, какого рода суверена он мог бы получить, если бы отказался от Генезия.
  
  "Я прошел ваше испытание, уважаемый сэр?" - Спросил Маниакес.
  
  Расстояние между двумя дромонами увеличилось. Эринакиосу пришлось повысить голос, чтобы ответить: "Вы справитесь". Через мгновение, почти как запоздалая мысль, он добавил: "Ваше величество".
  
  Маниакес едва не пропустил бесцеремонное признание его суверенитета. Он смотрел в сторону крыльев двух флотов. В центре, где капитаны с обеих сторон наблюдали за переговорами своих командиров, они тоже воздержались от драки. На флангах они нападали друг на друга. Пара дромонов была протаранена и тонула; люди плескались в воде, хватаясь за весла, доски и другие плавучие обломки. На воде вспыхнуло не одно пламя, которое не смогли потушить жидкие зажигательные вещества, использованные видессианским флотом.
  
  "Протрубит ли ваш трубач о перемирии?" Спросил Маниакес. "В гражданской войне раны обходятся Империи вдвойне, потому что она истекает кровью, когда умирает человек с любой стороны".
  
  "Ради всего этого в одиночку я бы нарушил перемирие", - сказал Эринакиос. "Генезиос до сих пор этого не понял и не поймет, даже если доживет до тысячи лет". Он повернулся к своему трубачу. Сладкие ноты призыва к перемирию зазвенели над водой. Маниакес толкнул Тракса локтем, который позвал своего трубача. Через мгновение с обоих флагманов раздался призыв прекратить боевые действия.
  
  Не все капитаны подчинились призыву, не сразу. Некоторые из лидеров флота с Ключа искренне поддерживали Генезия, что бы ни говорили их друнгарии. И некоторые из капитанов Маниакеса, уже участвовавшие в битве, когда услышали призыв к перемирию, не хотели прекращать сражения, в которых они побеждали.
  
  Эринакиос и Маниакес вместе разобрались во всем. Дромоны Маниакеса выходили из боя, как могли. Там, где они все еще сражались с лоялистами Генезия, они внезапно обнаружили союзников среди кораблей Эринакия. Большинство дромонов, чьи лидеры поддерживали Генезия, вскоре затонули или сдались. В паре случаев мятежи экипажа побудили к такой капитуляции.
  
  Но несколько военных кораблей вырвались на свободу и устремились на северо-запад к городу Видессос, весла вспенивали белую воду, когда они убегали. Отчаяние придало им скорость, с которой не могли сравниться их враги. "Генезий будет бормотать себе в усы завтра, когда до него дойдет весть о разгроме и дезертирстве", - сказал Эринакий. Он оскалил зубы.
  
  "Мне нравится идея".
  
  "И я", - сказал Маниакес. "Но это также означает, что с завтрашнего дня нам придется больше заботиться о нашей безопасности. Есть ли у тебя волшебник, работе которого ты доверяешь? Тиран уже однажды пытался убить меня с помощью колдовства".
  
  Эринакиос сделал нетерпеливый, пренебрежительный жест; каждая линия его тела кричала о презрении. "Я боец", - сказал он. "Я не забиваю себе голову заботами о волшебстве".
  
  
  "Будь по-твоему", - сказал Маниакес, хотя и не разделял презрения друнгария к колдовству: после ночи в Опсикионе он вряд ли мог. Да, магию было трудно добыть, ее было трудно правильно использовать, и от нее было мало пользы во время битвы. При всем том, она оставалась реальной и могла быть смертельно опасной.
  
  "Вы доверяете ему, ваше величество?" Тракс настойчиво прошептал. "Даже без кораблей Тивериоса этот флот не уступает нашему. Если вы добавите их в придачу, мы можем оказаться завалены ".
  
  "Если бы Эринакиос хотел завалить нас, он мог бы сделать это без этого пантомимы", - ответил Маниакес. "Его корабли, ожидающие сразу за мысом, прекрасно справились бы с этой задачей. Мы хотим, чтобы люди сплотились под нашим знаменем, Фракс; мы хотели этого с самого начала. Если бы этого не случилось, мы никогда не смогли бы зайти так далеко ".
  
  "Я все это понимаю". Тракс выпятил подбородок и принял упрямый вид. "Но дело в том, что мы зашли так далеко с людьми, которых мы знаем как преданных - большинство из
  
  во всяком случае, они. Но если мы возьмем этот флот и поплывем с ним бок о бок с нашим или смешаемся с нашим против города Видесса, а Эринакиос тогда повернется против нас, что ж, это будет похоже на то, как если бы человек шел на двух ногах и у него отвалилась одна из них ".
  
  "Вырисовывается симпатичная картина", - сказал Маниакес. "Но если мы пойдем против города без флота с Ключа, мы будем похожи на одноногого человека, отправляющегося в путь".
  
  Фракс поморщился, но затем кивнул. "В этом тоже что-то есть, я полагаю. Но будьте осторожны, ваше величество".
  
  "Я так и сделаю", - пообещал Маниакес. Он повысил голос и обратился к Эринакию: "Есть ли у вас в доках место для наших кораблей?"
  
  "Да, мы можем захватить их всех в Гавдосе или Сикеоте на северном побережье", - ответил друнгарий Ключа. "Я полагаю, вы захотите, чтобы больше моих кораблей заходило в одну гавань, а больше ваших - в другую, чтобы вы могли окружить себя вооруженными людьми, которым доверяете".
  
  Он никак не мог слышать, как Маниакес и Фракс разговаривали друг с другом. Взгляд на расстояние между "Обновлением" и кораблем Эринакиоса сказал Маниакесу об этом. Ему и в голову не приходило устраивать Эринакиосу какие-либо тесты на сообразительность, но друнгарий, похоже, устраивал свои собственные - и успешно сдавал их. Маниакес сказал: "Если вы думаете, что я не поддержу вас в этом, уважаемый сэр, вы можете подумать еще раз".
  
  Эринакиос издал пару лающих смешков. "Ты был бы дураком, если бы сказал "нет", пока я не докажу свою ценность. Ты возьмешь Гавдоса или Сикеоту? Северная гавань немного больше, но в южную легче входить и выходить. В любом случае, я полагаю, вы захотите взять меня в заложники?" Он сформулировал это как вопрос, но в его голосе звучала уверенность.
  
  "Теперь, когда ты упомянул об этом - да", - ответил Маниакес, чем вызвал у Эринакиоса еще один из тех волчьих смешков. Повернувшись к Траксу, Маниакс спросил: "Какую гавань ты предпочитаешь?"
  
  "Гавдос", - без колебаний ответил Фракс. "Друнгарий прав - это самое легкое из двух, и не все наши капитаны и команды бывали здесь раньше".
  
  В Каставале была хорошая гавань, в Опсикионе была хорошая гавань. В городе Видессос было три великолепных гавани: северная, южная и западная. Только эти последние могли выдержать сравнение с якорной стоянкой на южном берегу Ключа: Фос как будто отчеканил три четверти окружности от гладкой в остальном береговой линии, создав относительно небольшой вход в широкую, безопасную якорную стоянку.
  
  
  Даже штормы могли бы ослабить свою силу, прежде чем они обрушились бы с ветром и волнами на пришвартованные там корабли.
  
  Если бы Видесс, город, не стоял на пересечении сухопутных и морских путей, и если бы имперская столица не обогащалась, делая потенциальных соперников бедными, Империей, возможно, управляли бы с самого начала. Маниакес задумался, как мог бы выглядеть мир, если бы островитяне расселились и начали править материком вместо того, чтобы им управляли с него.
  
  На самом деле город Гавдос был намного меньше Каставалы, не говоря уже об Опсикионе, не говоря уже о городе Видессе. По большей части это были казармы, склады, таверны и бордели: но для флота в этом месте не было жизни.
  
  "Это то же самое в Сикеоте на севере?" Спросил Маниакес.
  
  Фраксу не нужно было заставлять его объясняться. "Все равно, ваше величество. С незапамятных времен этот остров был передан флоту и не более того. Здесь выращивают недостаточно зерна, чтобы накормить всех моряков, а город не может питаться одной рыбой".
  
  "Так вот в чем дело", - задумчиво произнес Маниакес. "Если когда-нибудь друнгарий здешнего флота решит взбунтоваться, его люди мало-помалу проголодаются - при условии, конечно, что они не победят первыми".
  
  Трифиллес подошел и осмотрел Гавдоса желчным взглядом. "Какая ужасная дыра", - сказал он, добавив дрожь, отдающую отвращением. "Я буду очень рад, когда эта кампания закончится и я смогу вернуться на свою виллу в городе. Боюсь, что жизнь в любом другом месте оказалась совершенно унылой".
  
  "Я полагаю, было бы тоскливо оставаться в городе Видессосе после того, как твоя голова поднялась на Веху", - невозмутимо заметил Маниакес.
  
  "Ну, да, но даже так..." - начал Трифиллес. Затем он понял, что над ним издеваются. Фыркнув, он отправился куда-то еще. Фракс страдал от приступа кашля эпических масштабов, но доблестно сумел удержаться от громкого смеха.
  
  Флагманский корабль "Эринакиоса" пришвартовался сразу после обновления. Маниакес поднялся по сходням в док. После стольких дней, проведенных в основном в море, суша казалась шаткой. Матросы с мечами и щитами поднялись с ним на причал, на случай, если Эринакиос уже сейчас замышлял предательство.
  
  Но друнгарий, хотя он тоже поднялся на причал так быстро, как только мог, - и хотя он раскачивался взад и вперед больше, чем Маниакес, - пал ниц на грубых досках перед человеком, которого он назвал своим повелителем. "Вставай, вставай", - нетерпеливо сказал Маниакес. "Нам нужно многое спланировать, а времени на это не так много".
  
  Эринакиос поднялся. Вблизи он выглядел еще более жестким и мрачным, чем представлял его Курикос и чем он казался на борту своего дромона. Маниакесу было на двадцать лет меньше, чем ему, но он не захотел бы встретиться с ним мечом к мечу или врукопашную.
  
  Но его свирепое лицо внезапно осветилось улыбкой, как будто солнце выглянуло из-за густых облаков. "Я уже вижу, что сделал правильный выбор", - сказал он. "Генезиос ничего не смыслит в планировании. Что-то случается с ним, случается с Империей, и он идет и делает первое, что приходит в его порочную голову. Стоит ли удивляться, что мы в нашем нынешнем состоянии?"
  
  
  "То, что мы влипли, неудивительно, но выбраться будет нелегко", - ответил Маниакес. "Упасть с холма легче, чем карабкаться обратно после того, как ты упал, и у откровенной злобности есть одно преимущество: тот, кто однажды встал у него на пути, вряд ли окажется рядом, чтобы сделать это дважды".
  
  "Это единственная причина, по которой Генезий все еще на троне", - сказал Эринакиос.
  
  "Но если ему не удастся убить тебя, я думаю, ты победишь его. Ты можешь думать - я это уже вижу. Большинство других, кто восстал против него, просто реагировали. Он мог иметь с ними дело; его разум работает таким же образом, и у него были преимущества от того, что он уже носил красные сапоги и сидел в Видессосе, городе, похожем на паука в центре своей паутины. Ты будешь жестче ".
  
  "Могу я спросить тебя кое о чем?" Маниакес дождался грубоватого кивка Эринакиоса, затем задал свой вопрос: "Почему ты сам не отправился за короной?"
  
  "Я думал об этом", - сказал Эринакиос, опасно честный ответ - человека с имперскими амбициями можно считать ненадежным именно по этой причине. "Да, я думал об этом. Но имея только флот из Ключа, я был слишком склонен к поражению. И я не мог рассчитывать на помощь кого-либо еще. За эти годы я нажил слишком много врагов для этого. Как ты думаешь, почему Генезиос оставил меня здесь? Он близорук, но он не слеп."
  
  Маниакес поджал губы. Комментарий друнгария имел немалый смысл. Генезиос оставил старшего Маниакеса одного на Калаврии, зная, что его замена вызовет еще больше проблем. И он оставил здесь способного, но непопулярного офицера, чтобы его замена не оказалась способной создавать союзы с другими солдатами и матросами. Нет, это не было глупо. Если бы только он использовал больше своего ума на благо Империи.
  
  "Мне придется поселить тебя в казармах", - сказал Эринакиос, указывая на потрепанное временем деревянное здание. "Надеюсь, ты не возражаешь - там я сплю".
  
  "Со мной все в порядке", - весело ответил Маниакес. "Рядом с некоторыми местами, где я спал во время кампании, это выглядит как императорский дворец". Он оглянулся на Обновление. "Однако, как воспримут это превосходный Трифиллес и выдающийся Курикос - это другой вопрос. И у меня есть еще двойная горстка знати из Видессоса, города, разбросанного по остальным моим кораблям".
  
  "Что ж, если они хотят избавиться от Генезиоса, им придется немного потрудиться, чтобы вернуть гладкость", - сказал Эринакиос. "И если они не хотят пару ночей в жестких постелях и соленой рыбы, отправляйся с ними на лед".
  
  Маниакес не стал бы выражаться так прямо, но оценка друнгария совпадала с его собственной. Некоторые вельможи, казалось, были готовы извлечь максимум пользы из своих невзрачных покоев, в то время как другие ворчали и суетились.
  
  Эринакиос презрительно сплюнул, когда увидел это. "Свора наполовину отлученных от груди сопляков, скулящих из-за того, что мама не дает им грудь".
  
  "Оставь их в покое", - сказал Маниакес, за что получил злобный взгляд от друнгария. Ему было все равно. Столичные аристократы, возможно, были недовольны своим жильем, но они, наконец, делали то, на что он надеялся. Он наблюдал, как они обходили с кружками крепкого вина в руках одного из капитанов кораблей Эринакиоса за другим; то ли из-за родства, то ли из-за брака, то ли из-за знакомства, то ли из-за золота, они, казалось, знали большинство ведущих офицеров флота. Чем больше они говорили с этими людьми, тем крепче становились узы, которые связывали флот Ключа с Маниакесом.
  
  "К завтрашнему дню", - сказал Эринакиос оценивающим тоном, - "Генезиос будет знать, что ты здесь, и он будет знать, что я перешел к тебе. Я не думаю, что он будет, так сказать, доволен этим ".
  
  "Тогда мы должны отплыть в город завтра", - ответил Маниакес. "Чем быстрее мы будем двигаться, тем меньше у него шансов выяснить, где мы находимся и что замышляем".
  
  Эринакиос поднял свой кубок с вином в знак приветствия. "Сказано как солдат, ваше величество!" Он снова выпил, затем изучающе посмотрел на Маниакеса. "Чем больше я слышу, как вы говорите, ваше величество, тем больше мне нравится то, что я слышу. Видессос не будет процветать - клянусь всемилостивым богом, Видессос не выживет при нынешнем положении дел - с раненым в красных сапогах ".
  
  "Если я не продолжу двигаться, я могу оказаться тем, кто не выживет", - сказал Маниакес. "Генезий уже однажды пытался убить меня с помощью колдовства, как я уже говорил. Вот почему я спросил, есть ли у тебя волшебник, защищающий тебя".
  
  "И я говорил тебе, что у меня нет никаких дел с волшебниками. Если магия не убивала меня все эти годы, я не думаю, что она укусит меня сейчас".
  
  Логика, стоящая за этим, ускользнула от Маниакеса, но он придержал язык. Если Эринакиос хотел заменить мозги бравадой, это было его дело. И Генезий в любом случае с большей вероятностью напал бы на своего императора-соперника, чем на подчиненного, каким бы высоким ни был его ранг.
  
  "Ты не возражаешь, если я пошлю лодку в Сикеоту?" Маниакес спросил Эринакиоса. "Я хочу убедиться, что мои люди и корабли там в порядке, а также убедиться, что флоты из обоих портов отправятся против города Видессос в один и тот же день".
  
  "Да, это было бы неплохо, не так ли?" Эринакиос издал один из своих лающих смешков. Он махнул рукой в направлении Маниакеса, возможно, насмехаясь над деликатными жестами городских вельмож. "Продолжайте, ваше величество. На твоем месте я бы тоже проверил все, что мог ".
  
  Маниакес подошел к одному из своих офицеров и отдал необходимые приказы. Капитан отсалютовал, прижав сжатый кулак к сердцу, и отправился выполнять приказ. Маниакес был уверен, что парень найдет все в порядке; вопрос был скорее направлен на то, чтобы выяснить, как отреагирует Эринакиос. Если бы друнгарий попытался отговорить его от наблюдения за тем, как обстоят дела в гавани, где его корабли были в меньшинстве, ему было бы о чем беспокоиться. Поскольку Эринакиос не возражал, скорее всего, он не собирался предпринимать там ничего враждебного.
  
  "Надеюсь, с Региосом все идет хорошо", - пробормотал Маниакес наполовину самому себе. Эринакиос услышал его. "Это твой кузен из "всадников"? Я надеюсь, что с ним тоже все в порядке, ваше величество. Чем меньше Генезиосу приходится распределять своих людей - и свои страхи, и свою ненависть, - тем меньше он может сосредоточиться на чем-то одном."
  
  "Именно об этом я и думал", - сказал Маниакес, и так оно и было, но только отчасти. Главной мыслью в его голове было то, что в Региосе у него был товарищ, которому он мог безоговорочно доверять. Со всеми новыми вождями, со всей знатью из Видесса, города, он постоянно оглядывался через плечо, чтобы убедиться, что рука, похлопывающая его по спине, сначала не выхватила кинжал.
  
  Эринакиос сказал: "Правильно ли я помню, что слышал, что у тебя тоже есть пара братьев?"
  
  
  "Да - Татулес и Парсманиос, оба моложе меня. Они офицеры в западных землях, не высокого ранга. Я молюсь господу от всего сердца, чтобы с ними все было в порядке; долгое время в Каставалу не приходило ни слова о них. С Шарбаразом, бесчинствующим на наших землях, с ними могло случиться все, что угодно ".
  
  "Слишком верно - и ты ничего не говоришь обо всех восстаниях, порожденных в западных землях. Но они, наверное, не слышали о твоем собственном восстании?"
  
  "Я так не думаю, нет", - ответил Маниакес. "Нет, если только Генезиос не послал за ними, чтобы отомстить за мой ход против него. Но я не думаю, что он может сделать и это, не с тем хаосом, который там царит. Из того, что я слышал, в эти дни видессианские армии в западных землях сражаются за себя и за выживание, не более того. Они не слишком беспокоятся о приказах из столицы ".
  
  "Вот вы и услышали правду, ваше величество". Эринакиос закатил глаза, чтобы показать, насколько это было правдой. "Но они также не работают друг с другом, и поэтому снова и снова проигрывают макуранцам".
  
  "Видессиане действительно любят фракционные бои", - заметил Маниакес. Он не мог бы сказать ничего более очевидного, за исключением, возможно, того, что воздух был необходим для дыхания, но несколько капитанов кораблей и трое или четверо столичных грандов, тем не менее, косо посмотрели на него. Ему понадобилось время, чтобы понять почему: он публично напомнил им о своей собственной крови васпураканцев. Многие из них делали все возможное, чтобы забыть об этом, чтобы с чистой совестью поддержать его.
  
  Эринакиос сказал: "Вы уверены, что сможете сегодня ночью спать здесь в безопасности, ваше величество?" Возможно, это была настоящая забота о безопасности Маниакеса; с другой стороны, это могла быть насмешка. В случае с друнгарием каждое предложение было настолько пропитано уксусом, что трудно было сказать.
  
  Маниакес предпочел думать об этом как о реальной заботе. "Все должно быть в порядке. Сегодня вечером Генезиос не будет знать, где я, и в любом случае мой волшебник Алвинос со мной. Его заклинания защитили меня в Опсикионе и должны защитить меня и здесь ".
  
  "Альвинос, да?" Эринакиос взглянул на мага, который определенно выглядел так, как будто ему больше принадлежало васпураканское прозвище Багдасарес, чем вежливое, приемлемое видессианское прозвище, которое он иногда носил. Маниакес тоже обычно называл его Багдасарес. На этот раз он этого не сделал, именно для того, чтобы не вызывать Васпуракан в умах тех, кто его слышал.
  
  Чувствуя, что люди наблюдают за ним, Багдасарес отвернулся от капитана, с которым разговаривал, поклонился, поднял свой кубок с вином в знак приветствия и вернулся к прерванному разговору. Маниакес улыбнулся. У мага был определенный собственный стиль.
  
  Слуги зажгли факелы, чтобы собрание продолжалось после захода солнца. Маниакес оставался на ногах, болтая, пока человек, которого он послал в Сикеоту, не вернулся с заверениями, что все в порядке. Затем Маниакес изобразил пару зевков, настолько совершенных, что мим на фестивале в честь Дня зимнего солнцестояния не постеснялся бы присвоить их себе.
  
  Когда ты был автократором видессиан или даже претендентом на трон, такая театральность давала результаты. Через несколько минут десятки капитанов, зевая, отставили в сторону кубки с вином, вышли наружу, чтобы воспользоваться щелевыми траншеями в задней части казарм, и плюхнулись на койки. Маниакес не ожидал, что его койка будет удобной, и это было не так. Несмотря на это, он спал как убитый.
  
  
  На завтрак был твердый как камень ролл, пара маленьких обжаренных кальмаров, достаточно горячих, чтобы обжечь пальцы, и кружка кислого вина. По мнению Маниакеса, это была военно-морская вариация походной еды. Для грандов из города Видессос это могло быть как раз с этой стороны ядовитости. Даже Курикос, который обычно казался самым разумным из всей компании, ел мало.
  
  "Что нам делать?" Скорбно спросил Трифиллес. Он откусил крошечный кусочек от рулета, отхлебнул вина и отложил его с гримасой отвращения, а при виде кальмаров задрал свой внушительный нос, хотя уличные торговцы продавали их во всех кварталах города Видессос.
  
  Обращаясь к Маниакесу, Эринакиос заметил: "Вы знаете, ваше величество, я теперь дедушка, но я помню, когда мой старший сын был маленьким мальчиком. Я думаю, он был тем, кого называют привередливым едоком. Когда ему что-то не нравилось, что перед ним ставили, я говорил: "Ну, сынок, это тебе решать. Ты можешь съесть это или умереть с голоду ". Как я уже сказал, я теперь дедушка, так что, думаю, он не голодал ".
  
  Трифиллес громко возмущенно фыркнул. Пара других аристократов с новой силой набросились на свой завтрак. Маниакес даже видел, как один из них взял вторую порцию жареных кальмаров. То же самое сделал и Эринакиос. Его плечи затряслись от сдерживаемого веселья.
  
  Курикос подошел к Маниакесу и сказал: "Ваше величество, я не думаю, что это правильно, что над нами смеются только по той причине, что мы непривычны к грубой военной пище".
  
  "Дай мне шанс, уважаемый господин, и я надеюсь, что смогу придумать несколько более веских причин, чем эта, чтобы подшутить над тобой", - сказал Эринакиос со злобно-ликующей ухмылкой.
  
  Курикос возмущенно фыркнул. Он привык искажать слова других людей, а не позволять искажать свои собственные. Маниакес поднял руку. Он сказал: "Достопочтенный сэр, насколько я могу судить, никто ни над кем не издевался; выдающийся друнгарий случайно выбрал именно этот момент, чтобы объяснить мне, как он воспитывал своего сына. Это может оказаться полезным, когда у нас с Нифо будут дети ".
  
  Теперь в голосе Курикоса звучало раздражение. "На самом деле, ваше величество, вы прекрасно знаете, что..."
  
  "Что я прекрасно знаю, достопочтенный господин, - прервал его Маниакес, - так это то, что на Ключе, похоже, нет пищи, подходящей для вашего изысканного вкуса и вкусов ваших спутников. Либо вам придется брать то, что приготовят для вас повара, либо вы останетесь голодными. Когда мы выиграем войну и многие из вас вернутся в свои виллы и поместья, вы сможете наесться деликатесов сколько душе угодно. А до тех пор вам следует помнить об обстоятельствах, в которых вы оказались, - и помните, что, останься вы в городе, вам, возможно, пришлось бы есть через перерезанные глотки ".
  
  Курикос сердито затопал прочь. С угрюмым видом он взял с подноса жареного кальмара. Демонстративно откусил от него - кальмары больше не были горячими. Его брови удивленно взлетели вверх. Маниакес удивился, почему он так удивлен. Кальмары, панировочные сухари, оливковое масло, измельченный чеснок - ничего плохого в этом нет.
  
  Ни Маниакес, ни Эринакиос не хотели терять время. Чем скорее они отплывут в город Видессос, тем счастливее будет каждый из них. Но отправляться в бой без плана означало напрашиваться на неприятности.
  
  Эринакиос подвел Маниакеса к карте столицы с нанесенными на видном месте гаванями. Маниакес не особо беспокоился о них, когда жил в городе Видессосе. Даже когда он садился на корабль, они были просто местами, откуда можно было входить или выходить. Он не думал о них в военном смысле.
  
  "Вы должны знать, что военно-морской флот в основном использует неорезианскую гавань на северном побережье города", - сказал Эринакиос, указывая на карту. Маниакес кивнул; это он действительно знал. Эринакиос продолжал: "Так вот, гавань Контоскалион на юге ничуть не хуже, заметьте, если и не такая большая. Закон и обычай гласят, что торговые суда заходят туда, а дромоны - в неорезианскую гавань, но во время гражданской войны никто все равно не прислушивается к тому, что говорят закон и обычаи. Ты пока со мной?"
  
  "Да. Вы высказались предельно ясно. Когда это начнет усложняться?" Эринакиос фыркнул. "Не бойтесь, ваше величество. Мы приближаемся к цели". Он ткнул большим пальцем в третью гавань, расположенную на самой западной оконечности города Видессос. "Эта якорная стоянка, конечно, находится в дворцовом районе. В большинстве случаев здесь мало что привязано: таможенные суда, яхта, если Автократору нравится ходить под парусом, несколько рыбацких лодок для снабжения дворцов и тому подобное. Но это место выдержит почти столько же, сколько гавань Контоскалиона. Например, когда армия переходит переправу для скота в западные земли, часть ее отправится оттуда, потому что это ближе всего и удобнее всего. И все же, поскольку он используется нечасто, есть шанс, что защитники не учтут его в своих расчетах. И если мы сможем принудительно высадиться там ...
  
  "Мы можем захватить дворцы и спугнуть Генезия, как куропатку с утесника", - закончил за него Маниакес.
  
  "Так бы и работало, если бы все шло так, как должно", - согласился Эринакиос.
  
  "Конечно, мы никогда не доживем до того дня, когда все пойдет так, как должно, но самое меньшее, что можно предпринять для захвата дворцов, - это заставить Генезия перетасовать своих людей повсюду, и это часть идеи".
  
  "Если он достаточно рассредоточится, мы, возможно, сможем перебросить людей через дамбу и таким образом проникнуть в город", - сказал Маниакес. "В конце концов, это ниже, чем наземная стена, и одинарная, а не двойная".
  
  "Это может случиться", - рассудительно сказал Эринакиос, - "но я бы на это не рассчитывал. Если мы справимся с этим, это покажет, что никто в войсках Генесиоса не поддерживает его, ни его матросы, ни его солдаты. Если это так, то он у нас в руках ".
  
  "Если я правильно понял намеки, которые вы разбрасывали повсюду, вы хотите, чтобы мы направились к гавани Контоскалиона и той, что у дворцов, в надежде, что они будут менее сильно защищены, чем неорезианские", - сказал Маниакес.
  
  "Хорошо, именно об этом я и думаю", - сказал Эринакиос. "У нас может быть большое морское сражение, прежде чем мы сможем подойти к городу. С другой стороны, мы можем и не подойти. Зависит от того, насколько уверенно почувствуют себя Генезиос и его капитаны, когда узнают, что мы в пути. Если они будут медлить, значит, они нас боятся."
  
  "Что бы ты делал в сандалиях Генезия?" Спросил Маниакес.
  
  "Вы имеете в виду, если бы я знал, что Эринакий придет за мной?" Друнгарий выпятил грудь. "Ваше величество, я бы испугался".
  
  Маниакес начал привыкать к кислым взглядам священников, благословляющих его дело. Они не доверяли его ортодоксальности, но шести лет правления Генезия было достаточно, чтобы доказать почти всем, что сама по себе ортодоксальность не гарантирует достойного правителя.
  
  "Пусть господь с великим и благим разумом наблюдает и защищает вас, ваше дело и нашу святую православную веру", - сказал священник Маниакесу, давая понять, что, по крайней мере, по его мнению, вы также не смогли бы быть достойным правителем без православия. "Пусть он дарует Видессосу мир, спокойствие и победу. Да будет так".
  
  "Да будет так", - эхом отозвался Маниакес. "Благодарю тебя, святой господин". Насколько он мог судить, облаченный в синюю мантию получил приказ назад: без победы Видессос не знал бы ни спокойствия, ни умиротворения. Однако сейчас было не время, не место и не повод для ссоры со священнослужителем.
  
  "Благодарю вас, ваше величество", - ответил священник. "Я молюсь, чтобы после вашего триумфа вы совершили поклонение в Высоком Храме в городе Видессосе. Благодаря своей красоте и святости, это действительно кажется истинным домом Фоса на земле". Он вздохнул. "Ах, если бы мне было даровано служить доброму богу в таком месте ..."
  
  Маниакес делал все, что мог, чтобы сохранить невозмутимое выражение лица. Священнику могло не нравиться его учение, но он все еще стремился к тому, чтобы его перевели из Ключа в столицу. Видессиане заботились о себе в первую очередь, в последнюю очередь и всегда. Он сказал: "Когда я завоюю себе дорогу в город Видесс, я действительно вознагражу тех, кто помог мне туда добраться".
  
  Сияя, священник благословил корабли так щедро, что Маниакес удивился, когда они не закрыли свои нарисованные глаза в смущении от похвалы.
  
  "Что ж, пора с этим покончить", - сказал Эринакиос, когда священнослужитель наконец замолчал. Друнгарий, хотя, несомненно, был верующим, имел отчетливо прагматичное отношение к религиозным вопросам. "Теперь давайте займемся тем, что водрузим голову Генезиоса на Веху и бросим его тело на навозную кучу - не то чтобы я имел что-то личное против навозных куч, вы понимаете".
  
  "Я думаю, у каждого в Видессосе есть что-то личное против Генезиоса", - сказал Маниакес. "На самом деле, единственный известный мне человек, который этого не делает, это Шарбараз, царь царей: Генезий отдал ему так много Империи, что он стал еще большим благодетелем, чем Ликиний, - и все, что Ликиний сделал через моего отца и меня, это вернул Шарбаразу его трон".
  
  "Ваше величество, вы ошибаетесь", - сказал Эринакий. "Генезий также сделал целую армию палачей по всей Империи очень счастливыми людьми".
  
  "Вот ты и поймал меня", - сказал Маниакес. "Теперь нам нужно..." Он замолчал. Его правая рука потянулась к груди. Амулет, который лежал там на его коже, внезапно стал обжигающе горячим. "Магия!"
  
  Священник, который только что благословил флот, развернулся и убежал, синяя ряса развевалась вокруг его лодыжек, бритый череп блестел на солнце. Маниакес пожелал ему умереть и провести вечность во льдах Скотоса. Несмотря на желание, священник продолжал бежать. Может быть, он и не пошел бы на лед, по крайней мере, не ради этого. Но одно было несомненно: он никогда, ни за что не приедет в город Видесс.
  
  Багдасарес, с другой стороны, побежал навстречу неприятностям, а не прочь от них. Он прокричал что-то на языке васпураканцев, чего Маниакес не совсем расслышал; его руки крутились в быстрых пасах. Внезапно, быстрее, чем это делали металл и камень, амулет снова остыл.
  
  "Не обращай на меня внимания", - сказал Маниакес. "Со мной все в порядке. Посмотри на Эринакиоса".
  
  
  "Сейчас с вами все в порядке, ваше величество", - ответил Багдасарес, тяжело дыша. "Каким бы вы были в другой момент ..."
  
  Но с этим небрежным замечанием он обратил свое внимание и свое колдовское мастерство к друнгариям. Эринакиос стоял, покачиваясь, его глаза были широко раскрыты, губы обнажили зубы в устрашающей гримасе, руки сжаты в кулаки. Пока Маниакес в смятении наблюдал, спина морского офицера начала выгибаться так, что он больше всего напоминал натянутый лук.
  
  Сделай что-нибудь! Маниакес хотел крикнуть Багдасаресу. Но если бы кто-нибудь закричал на него в разгар битвы, он вполне мог бы выбить из противника воздух метким ударом меча. И поэтому, не чувствуя себя в какой-либо непосредственной опасности, он просто стоял и наблюдал, как Багдасарес борется с натиском мага Генезиоса.
  
  "Почему бы тебе не защитить себя от колдовства?" спросил он Эринакия. Друнгарий не ответил, не мог ответить. Каждый мускул, каждое сухожилие на его лице и шее, кистях и предплечьях - все, что Маниакес мог видеть из его плоти, - выделялось, четко очерченное. Его спина сгибалась все больше и больше. Если бы он согнулся еще сильнее, то сломался бы.
  
  Багдасарес произносил заклинания как одержимый. Он произносил заклинания как на васпураканском, так и на видессианском, иногда на том, что звучало так, словно эти два языка смешались. Его руки двигались быстрее и ловчее, чем у человека, играющего на клавире. Жирный пот стекал по его лицу и капал на деревянную обшивку причала.
  
  Спина Эринакиоса все еще согнута.
  
  Когда раздался щелчок! ничто так не напомнило Маниакесу о большой палке, сломанной о колено человека. Эринакиос упал, такой же обмякший, каким был неподвижным. Воздух наполнился запахом смерти из уборной. Со стоном Багдасарес рухнул рядом с друнгарием.
  
  Внезапно, вместо того, чтобы маг помогал ему, Маниакес помог ему. Он перевернул Багдасареса на спину, убедился, что тот дышит, пощупал пульс. К его огромному облегчению, он нашел один, твердый и крепкий. "Хвала Фосу", - сказал он дрожащим голосом. "Я думаю, он просто потерял сознание. Кто-нибудь, плесните ему водой в лицо".
  
  Несмотря на всю воду, которая окружала Ключ, Маниакесу показалось, что набрать немного в ведро и обрызгать ею Багдасареса заняло невообразимо много времени. Когда маг, наконец, был забрызган, он захлебнулся и забулькал. Его глаза распахнулись. Сначала их наполнил только ужас. Разум медленно возвращался. "Хвала Фосу!" - сказал он, садясь. "Ваше величество еще живы".
  
  "Я так и делаю, и рад этому", - сказал Маниакес. "Однако бедняге Эринакию повезло меньше".
  
  Мясистые ноздри Багдасареса дернулись, словно пытаясь уловить зловоние смерти и подтвердить слова Маниакеса. Волшебник обернулся и уставился на труп друнгария. "Мне жаль, ваше величество", - сказал он, склонив голову. "Я боролся изо всех сил, но не смог спасти его".
  
  Маниакес протянул руку, поднял мага на ноги. "Частично Эринакиос сам виноват в том, что пренебрег колдовством всех видов", - сказал он.
  
  "Отчасти также из-за того, что у мага Генезия было время подготовить свою атаку, в то время как мне пришлось импровизировать в защите", - сказал Багдасарес. "Я понимаю это, но мысль о неудаче никогда не бывает приятной. И маг Генезия очень силен, чтобы проникнуть так далеко и убить вопреки мне".
  
  "Насколько сильным он будет казаться, когда мы подойдем ближе?" Обеспокоенно спросил Маниакес.
  
  "Сильнее этого, если я не ошибаюсь в своих предположениях". Лицо Багдасареса блестело от пота, как будто он пробежал много миль. Колдовство далось нелегко, особенно такое отчаянное, каким он только что воспользовался. Дрожащим голосом он продолжил: "Столица, по природе вещей, извлекает лучшее из любого искусства. Насколько хорошим может быть это лучшее... - Он покачал головой. "Лучше, чем я себе представлял, я могу рассказать тебе так много".
  
  "И теперь мы остались без человека, который был явно лучшим выбором для того, чтобы повести наши корабли против флота из города", - сказал Маниакес.
  
  Капитаны, которые смотрели на тело Эринакиоса, вернулись с ним в мир живых, мир ранга и привилегий. Тивериос иподрунгариос сделал полшага вперед, как бы говоря, что найти кого-то с соответствующей квалификацией не составит особого труда. Но, даже несмотря на то, что Тивериос сразу же заявил за него, Маниакес не горел желанием назначать иподрунгариоса своим верховным командующим на море. Он сильно подозревал примесь целесообразности в выборе Тивериоса. Кроме того, выбор Тивериоса заставил бы остальных капитанов с Ключа завидовать.
  
  И тогда Маниакес сказал: "Фракс, ты будешь командовать флотом Генезия. Тивериос, ты остаешься иподрунгарием, но теперь иподрунгарием всего моего флота, а не только кораблей с Ключа. Чтобы показать, что это так, я увеличу твою зарплату на половину золотой монеты в день, начиная с сегодняшнего дня ".
  
  "Ваше величество милостивы", - с энтузиазмом произнес Тивериос, кланяясь почти вдвое. Если его и возмущало, что его обошли командованием целым флотом, он очень хорошо это скрывал. При кратком знакомстве Маниакес усомнился, что он достаточно хороший актер, чтобы так хорошо притворяться. И, если он задолжал Курикосу, дополнительные деньги должны были выглядеть для него неплохо. Одна проблема решена, подумал Маниакес; если бы Тивериос оказался трудным, все могло бы развалиться прямо там.
  
  "Мы должны идти дальше", - сказал Маниакес. "Только низложив Генезия, мы можем быть уверены, что подобные бесчинства не произойдут по всей Империи по прихоти злобного зверя. Клянусь благим богом, превосходные господа, мои храбрые капитаны, я мужчина, и у меня много недостатков; только Фос и его солнце - совершенные создания. Но тебе не нужно будет бояться... этого... - Он указал на тело Эринакиоса. "... пока я на троне".
  
  Они приветствовали его громче, чем он ожидал: возможно, они выражали страх, который испытывали, когда Эринакиос пал у них на глазах. По мановению Маниакеса капитаны и матросы поднялись на борт своих кораблей.
  
  После того, как Маниакес снова поднялся на палубу "Обновления", он спросил Багдасареса: "Как мы защитимся, если Генезиос снова натравит на нас этого мага-убийцу?"
  
  "Я думаю, у нас есть несколько дней отсрочки, прежде чем нам придется беспокоиться об этом, ваше величество", - сказал Багдасарес. "Я спотыкаюсь от усталости просто из-за того, что пытался противостоять его колдовству. Спровоцировав это, он будет следующим, кто умрет в этот момент, и ему понадобится несколько дней, чтобы восстановиться, прежде чем он в следующий раз подумает о произнесении заклинания ".
  
  Маниакес обдумал это. Это объясняло долгий интервал между нападением на него в Опсикионе и этим сейчас. Он сказал: "Разве это не говорит о том, что Генезиос зависит от одного волшебника? Если бы у него было больше, он бы постоянно преследовал нас ".
  
  
  "Вполне может быть и так", - ответил Багдасарес. "Если это так, то тот, что у него, очень силен".
  
  "Интересно, что стало с остальными", - размышлял Маниакес. "Поднялись бы их головы на Веху, если бы они не смогли удовлетворить его?"
  
  "В случае с Genesios я нахожу это весьма вероятным", - сказал Багдасарес.
  
  "Я тоже", - сказал Маниакес. "Скажи мне, как получается, что Автократор, который сам не является магом, за исключением, возможно, того, что магически создает катастрофу для Видессоса, может доминировать над чародеями, обладающими огромной силой?"
  
  "Главная причина, ваше величество, в том, что большая часть магии требует медленной подготовки. Если к горлу человека приставлен нож или его семье угрожает опасность, он, скорее всего, подчинится человеку, обладающему такой непосредственной властью". Смешок Багдасареса прозвучал нервно. "Волшебники не распространяют широко этот прискорбный факт".
  
  "Да, и я могу понять почему", - сказал Маниакес. "Ну, колдун Генезия, даже если он преуспел против Эринакия, дважды потерпел неудачу, чтобы убить меня сейчас. Если на то будет воля Фоса, Генезиос увидит это, будет действовать в соответствии с этим и решит нашу проблему за нас ".
  
  "Да будет так". Багдасарес нарисовал солнечный круг над своим сердцем.
  
  Тракс подошел к Маниакесу и сказал: "Прошу прощения, ваше величество, но нам отплыть?" Маниакес кивнул. Трубач Тракса передал призыв флоту. Канаты были отброшены; весла вспенили море. Корабли покинули Гавдосскую гавань и повернули на север, к городу Видессу.
  
  "Город! Город!" Впередсмотрящий в вороньем гнезде закричал. Он был калаврийским парнем и, насколько Маниакес знал, никогда прежде не видел столицу империи. Но когда любой видессианин говорил об этом городе, никто не мог усомниться в том, что он имел в виду.
  
  Через несколько минут Маниакес тоже заметил блеск солнца на позолоченных глобусах, венчающих сотни храмов, посвященных Фосу в городе Видессос. Курикос и Трифиллес вздохнули, как влюбленные, возвращающиеся к своей возлюбленной. "Наконец-то мы дома", - сказал Трифиллес, как будто с тех пор, как он покинул столицу, он провел время среди диких хаморов Пардрайанской равнины, а не просто в отдаленных провинциях Империи.
  
  Затем впередсмотрящий крикнул: "Корабль готов!" Быстрый, как молния, крик пронесся по флоту Маниакеса. Трубач Фракса начал трубить как одержимый, передавая команды друнгария остальным капитанам. Большинство дромонов с Ключа выдвинулись на фланги; несколько более крупных и крепких судов остались в центре вместе с кораблями, пришедшими из Калаврии, укрепляя эти силы перед быстро приближающимся натиском.
  
  Маниакес выбрал капитанов, чьи галеры отправились в бой рядом с его. Он сделал все возможное, чтобы убедиться, что они были ему преданы. Но он не знал людей с Ключа так, как знал тех, кто участвовал в восстании с самого начала. Если бы кто-нибудь из этих капитанов отвернулся от него, морское сражение могло быть проиграно в одночасье.
  
  Или, конечно, это могло быть потеряно более обычным способом. Дромоны впереди уже убрали свои мачты. Они были готовы сражаться. Капитаны Маниакеса не стали дожидаться приказов Фракса, чтобы подготовить свои собственные суда.
  
  "Эринакиос тоже был готов к войне, или, по крайней мере, так ему казалось, но он и его флот перешли на мою сторону", - с надеждой сказал Маниакес.
  
  
  Фракс ответил: "Верно, ваше величество, но если те, кто надвигается на нас, собираются покинуть Генезиоса, то они блефуют, что позорит Эринакия".
  
  "Мы пройдем прямо через них и направимся к гавани Контоскалион", - сказал Маниакес. "Как только мы введем вооруженных людей в город, Генезиосу придется бежать или попасть в наши руки". Он посмотрел на восток, за огромную двойную сухопутную стену столицы, и восхищенно захлопал в ладоши при виде палаток и павильонов, которые росли там на траве, как грибы. "Горий пришел, клянусь благим богом! Он будет держать солдат Генезия в напряжении, пока мы сокрушаем флот тирана".
  
  "Если мы сокрушим флот тирана", - сказал Тракс не вполне оптимистично. Его глаза осмотрели море от горизонта до горизонта. "У них много кораблей, и я не вижу никаких признаков..."
  
  Прежде чем он смог закончить предложение, дромон, приближающийся к Обновлению, выстрелил из своей катапульты. Дротик, длиной в половину человеческого роста, просвистел между Фраксом и Маниакесом и с плеском упал в море. Экипаж, обслуживавший метатель дротиков, загрузил в него еще одну ракету и начал отводить назад свои гибкие рычаги, чтобы выстрелить снова.
  
  "Вот и все, что можно сказать об их сдаче без боя", - сказал Маниакес. Фракс не удостоил это ответом. Он сказал: "Прошу прощения, ваше величество, но сейчас я должен сражаться с этим кораблем", - и побежал обратно на корму. Там люди на рулевых веслах и гребной мастер могли наиболее отчетливо слышать его, когда он выкрикивал команды, которые должны были поддерживать "Обновление" в боях - или отправить его на дно, или увидеть, как его разнесет в щепки.
  
  Маниакес никогда особо не задумывался о морских сражениях. Когда он вел кампанию в западных землях, корабли иногда доставляли припасы и подкрепления в видессианские порты, откуда они доставлялись в его армию гораздо быстрее, чем если бы они проделали весь путь по суше. Калаврия поддерживала свой флот в борьбе с пиратами с севера, но этот флот не подвергался серьезным испытаниям с тех пор, как он прибыл на остров - и, в любом случае, его не было ни на одном из его судов, когда они вступали в бой.
  
  Битва была, по-своему, внушающим благоговейный трепет зрелищем. Сначала это поразило его больше, чем наземное сражение. Катапульты на борту больших дромонов метали свои огромные дротики. Лучники стреляли снова и снова всякий раз, когда корабли противника приближались на расстояние выстрела. Тем не менее, бесконечный хор криков и стонов, сопровождающий битву кавалерии и пехоты, здесь отсутствовал. Мужчины кричали, да, но от возбуждения и страха, а не от мучений.
  
  Через некоторое время Маниакес понял, что морское сражение - это не сражение один на один, как это было на суше: здесь важнее всего был корабль против корабля. Он закричал от ликования, когда одна из его галер протаранила судно, команда которого звала Генезия, затем взялся за весла, чтобы пенная вода хлынула в дыру, проделанную окованным бронзой клювом дромона.
  
  Тогда люди закричали. Некоторых сбросили в море, где они закачались и начали тонуть - не все из них, и даже не большинство, умели плавать. Некоторые гребцы схватили весла и спрыгнули с потерпевшей крушение галеры. Другие сражались с матросами и офицерами за место на борту корабельной шлюпки. Это показалось Маниакесу более жестокой борьбой, чем более масштабное сражение, частью которого оно было.
  
  Один из кораблей Генезия выпустил из своей катапульты не дротик, а большой горшок, из которого, пролетев по воздуху, повалил дым. Он рухнул на палубу галеры. Горящее масло, смола и сера вызвали пожар на обшивке, который невозможно было потушить. С криками отчаяния люди прыгали в море: лучше утонуть, чем сгореть. Густой черный дым поднимался от потрескивающего пламени, пожиравшего дромон.
  
  Огненный котел с другого корабля Генезиоса пролетел мимо судна, верного Маниакесу. Он громко возликовал, когда увидел промах. Но горшок для костра разбился, упав в море, и по воде распространился слой пламени. Он цеплялся за барахтающихся в океане людей, так что они горели и тонули одновременно.
  
  Немногие корабли Маниакеса из Калаврии могли метать огонь таким ужасающим образом: провинциальным флотам редко доверяли горящую смесь, чтобы она не попала в руки иностранных врагов. Но галеры с Ключа отвечали кораблям Генезия огнем на огонь, ужасом на ужас.
  
  "Каждый сгоревший корабль - это еще один, которого у нас не будет, когда они понадобятся нам против Макурана или даже Кубрата", - простонал Маниакес.
  
  Стоявший рядом с ним Курикос сказал: "Если сгорит слишком много наших кораблей, мы будем не теми, кто беспокоится о Макуране - или даже Кубрате". Логофет казначейства выглядел так, словно предпочел бы находиться где угодно, только не на палубе галеры в разгар морского сражения, но, не имея выбора в данном вопросе, он делал все возможное, чтобы держаться смело, несмотря на сомнения. Маниакес восхищался им за это.
  
  Качающаяся палуба дромона тоже не была привычным местом Маниакеса. Он оглядывался по сторонам, пытаясь понять, какая сторона побеждает. В наземном сражении, если бы не сдувание пыли, это было бы относительно легко даже для слепого: меняющиеся крики друзей и врагов говорили о том, кто продвигается вперед, кто сдает позиции.
  
  Здесь не было пыли, но линия сражения простиралась гораздо дальше в обе стороны, чем это было бы на суше, и боевые корабли настолько смешались, что Маниакес не мог разобрать, кто кричал от триумфа, а кто от ужаса, когда его судно получило пробоину.
  
  Тогда вместо того, чтобы двигаться вверх и вниз по линии фронта, Маниакес посмотрел вперед, на город Видессос. Храмы, холмы и особняки казались ближе, чем когда он смотрел раньше. Имея это в виду, он еще раз взглянул на линию. Насколько он мог судить, его флот продвигался вперед с обновлением.
  
  Он вернулся на корму с Траксом. "Мы поведем их", - сказал он. "Означает ли это, что мы побеждаем?"
  
  "Во всяком случае, мы не проигрываем", - рассеянно ответил Тракс. Его глаза метались во все стороны. "Два румба влево!" - крикнул он рулевым, и дромон повернул влево, к одной из галер Генезия. Лучники на борту послали залп, который поразил пару гребцов "Обновления". Это нарушило ход гребцов, замедлило "Обновление" и позволило меньшему вражескому судну избежать тарана.
  
  Неподалеку дромон, экипаж которого состоял из людей, звавших Генезия, протаранил один из кораблей Маниакеса. Однако, когда он попытался освободиться, то крепко застрял. Матросы и гребцы с галеры Маниакеса, вооруженные ножами, страховочными штырями и любым другим самодельным оружием, вскарабкались на корабль Генезия и начали сражаться с командой за платформу, которая удержалась бы на плаву. Прежде чем Маниакес смог увидеть, чем обернулась битва, другие военные корабли встали между ним и Обновлением.
  
  "Там!" Фракс прокричал прямо в ухо Маниакесу, достаточно громко и неожиданно, чтобы заставить его подпрыгнуть. Капитан указал на левый борт. "Это наши корабли, ваше величество, целая флотилия приличных размеров. Они вырвались на свободу и, похоже, направляются к гавани в дворцовом квартале".
  
  Взгляд Маниакеса проследил за поднятым пальцем Фракса. И действительно, десяток дромонов обошли своих врагов с флангов и неслись к городу, их весла взбивали океан в кремовую пену, поскольку гребные мастера требовали - и получали - от своих гребцов всего наилучшего. Едва различимые по широкой полосе воды приветственные крики экипажей разнеслись в ответ на обновление.
  
  "В атаку!" Прокричал Тракс. "По всей линии, все, что у нас есть". Трубач протрубил команду тем кораблям, которые были достаточно близко, чтобы услышать ее. Маниакес взволнованно захлопал в ладоши, когда трубачи других дромонов передали приказ на другие его корабли.
  
  И затем, очень внезапно, то, что было тяжелой борьбой, превратилось в разгром. Возможно, это было потому, что капитаны Генезия увидели, что их позиция изменилась, и поняли, что они не смогут помешать флоту Маниакеса достичь гаваней. Возможно, эти капитаны также увидели в решительности атаки Маниакеса предупреждение о том, что может случиться с ними, если они продолжат сопротивление и все равно проиграют. И, возможно, как некоторые из них громко заявили после окончания боя, они обнаружили, что больше не в состоянии выносить служение Генезиосу. Это впечатляло Маниакеса, пока он не вспомнил, как долго эти капитаны служили его сопернику.
  
  Объяснения пришли позже. Там, в океане, к югу от города Видессос, он знал только, что несколько вражеских галер высоко подняли все свои весла из воды в знак капитуляции. Другие повернулись кормой к его флоту и бежали, некоторые обратно к городу, другие к более отдаленным прибрежным городам или в открытое море. Другие, упрямые или верные, продолжали сражаться, но все больше и больше из них терпели поражение, поскольку капитаны Маниакеса концентрировали по нескольку дромонов против каждого.
  
  "Хвала Фосу", - воскликнул Трифиллес. "Скоро я смогу отведать осьминога в горячем уксусе, как его следует готовить". У Маниакеса были и другие причины радоваться победе, но он был готов позволить благородному найти свою собственную.
  
  "Вперед, к гавани Контоскалиона", - крикнул он. "Мы войдем в город и разгромим Генезия, в какой бы норе он ни прятался".
  
  Рядом с ним Алвинос Багдасарес пробормотал то, что могло быть молитвой, или заклинанием, или чем-то из того и другого. Васпураканский маг, который иногда использовал видессианское имя, начертил солнечный круг над своим сердцем. Значит, это молитва. Маниакес тоже прошептал символ веры Фоса. Он знал, что Багдасарес также беспокоился о свирепом маге Генезия. Их больше не было ни в Опсикионе, ни на Ключе. Они направлялись в Видесс, город, где волшебник Генесия был почти так же близок к Маниакесу, как и маг, который его защищал.
  
  Гавань быстро приближалась. Люди смотрели на приближающиеся дромоны, указывая на них и восклицая. Маниакес хотел бы знать, о чем они говорят. Если они проклинали его как узурпатора, наверняка направляющегося на лед Скотоса, у него будут проблемы. Пробиваться по улицам столицы против разъяренной городской толпы было последним, чего он хотел.
  
  Обновление приближалось все ближе и ближе. Маниакес поспешил на нос галеры и вытянул шею в сторону доков и людей на них. Он нахмурился в отчаянии; все, что он мог слышать сначала, было сбивчивым бормотанием без каких-либо внятных слов. Затем кто-то безошибочно крикнул: "Маниакес Автократор!"
  
  Маниакес помахал толпе, чтобы показать, кто он такой. Некоторые мужчины и женщины помахали в ответ, как могли бы помахать любому входящему моряку. Но другие подхватили идею. Люди разразились громкими приветствиями при упоминании его имени. Ему показалось, что он залпом выпил половину кувшина вина.
  
  Однако наряду с его именем люди также выкрикивали имя Генезия. Он задавался вопросом, почему это не коснулось проклятий, драк и поножовщины между сторонниками Автократора в городе и теми, кто благоволил человеку, только что вошедшему в него. Однако внезапно сквозь неразборчивый шум донеслась четкая выкрикнутая фраза: "Генезиос Автократор пытается бежать из города!"
  
  "Фос", - прошептал Маниакес. Теперь "триумф" был напитком более пьянящим, чем любой напиток, выжатый из винограда. Он только однажды пережил момент, даже близкий к этому, когда его войска и войска его отца помогли Шарбаразу победить Смердиса и вернуть трон Короля Королей Макурана. Но даже это не шло ни в какое сравнение, по правде говоря. Тогда он сражался ради чьей-то выгоды. Теперь выгода, если бы он только смог завладеть тем, что так близко находилось в его руках, принадлежала бы ему одному.
  
  "Не дайте ему уйти", - крикнул он на берег. "Пятьсот золотых тому, кто доставит его ко мне, живым или мертвым".
  
  Это взбудоражило толпу вокруг доков. Некоторые из них приветствовали то, что выглядело как падение ненавистного правителя. Другие, более прагматичные или, возможно, просто более жадные, оттолкнулись, чтобы начать охоту за императором. Маниакес удовлетворенно кивнул. Чем меньше было людей на берегу, тем легче ему было высадить своих людей и взять под контроль город.
  
  "Назад весла!" - крикнул гребец. Возобновление движения замедлилось, остановившись у выступающего причала. Матросы вскочили и быстро привязали дромон. Когда с корабля спустили трап на сушу, Маниакес бросился к нему, желая первым сойти на берег, если бы не эти матросы. Однако другие люди удержали его. Один из них сказал: "Подождите, ваше величество. Позвольте нам убедиться, что там, наверху, безопасно".
  
  Размахивая ножами и дубинками, дюжина матросов поднялась по сходням.
  
  "Дорогу автократору Маниакесу, будь ты проклят!" - кричали они. Толпа зевак расступилась перед ними, хотя некоторые в этой толпе были так же хорошо вооружены, как и они.
  
  Только после того, как матросы расчистили немного свободного места на вымазанных смолой бревнах пирса, они помахали Маниакесу, приглашая следовать за ними. Когда он сошел с трапа, он обнажил свой меч и сказал: "Я не вложу этот клинок в ножны, пока Генезий тиран не будет схвачен!"
  
  Как он и надеялся, это вызвало громкие возгласы толпы. Несколько человек размахивали собственным оружием. Это требовало определенной смелости или, по крайней мере, бравады: наказанием за использование меча в уличной драке в городе Видессос была ампутация больших пальцев.
  
  Курикос и Трифиллес поднялись по трапу вслед за Маниакесом. Трифиллес опустился на колени, но не для того, чтобы пасть ниц перед Автократором, а для того, чтобы пылко поцеловать бревна, на которых он стоял, смола и белые разводы помета морских чаек ничуть его не остановили. "Хвала Фосу, наконец-то я дома!" - воскликнул он, что в своей очевидной искренности вызвало аплодисменты, почти такие же громкие, как у Маниакеса.
  
  Маниакес указал на ближайшего мужчину, который выглядел достаточно бодро, и спросил: "Как давно солдаты под командованием моего кузена Гориоса находятся за пределами города?"
  
  "С позавчерашнего дня, лорд, э-э, ваше величество", - ответил парень, добавив: "Стражники на стене не нападали на них, но они сдерживали их и не впускали".
  
  
  "Теперь они это сделают", - заявил Маниакес. Лучше бы они это сделали, подумал он, или у меня все еще здесь неприятности. "Пожалуйста, отойдите в сторону, друзья мои, и позвольте мне занять свое законное место в городе".
  
  Трон был не совсем его законным местом. Он не претендовал на него по крови. Однако у него было очень много вооруженных людей, которые придерживались мнения, что его место на нем. Его врагом также был Генезиос, что само по себе во многом укрепило его притязания.
  
  Другие корабли пришвартовывались за Обновлением и у близлежащих причалов. Моряки высыпали на берег. Раздался крик: "Куда теперь, господи?"
  
  "Во дворцы", - ответил Маниакес. "Как только мы отведем их в Высокий Храм, чтобы возблагодарить Фоса за то, что он позволил этому дню свершиться". Получив благословение вселенского патриарха, он встанет на правильную ногу. Если он не получит благословения патриарха, сказал он себе, то вскоре получит нового вселенского патриарха.
  
  Некоторые из матросов, находившихся сейчас в доках, несли щиты и мечи, которые носили дромоны, чтобы их люди могли отбиваться от абордажников. Они оттеснили гражданских, крича "Дорогу! Дайте дорогу Автократору!"
  
  "Хотел бы я, чтобы у меня была лошадь", - сказал Маниакес, когда они пробирались по извилистому лабиринту маленьких улочек к северу от гавани Контоскалиона. Будучи офицером кавалерии, он не чувствовал, что может видеть достаточно с уровня земли.
  
  "Мы достанем тебе одного, клянусь Фосом", - сказали его сопровождающие. Первого всадника, на которого они наткнулись, они бесцеремонно стащили с седла. Если бы этот парень сказал хоть слово протеста, если бы он поднял руку, чтобы защититься, они бы сделали кое-что похуже этого.
  
  Маниакес не хотел приобретать скакуна таким способом, но и не видел, как он мог проверить своих людей - он хотел, чтобы они были полны энтузиазма от его имени. Всаднику без коня он сказал: "Приходи во дворцы после того, как я навсегда свергну Генезия с трона. Ты получишь обратно своего зверя и золото за то, что я им воспользуюсь".
  
  "Да благословит вас Фос, ваше величество!" - воскликнул мужчина, и люди на улице подхватили призыв. Это также успокоило разум Маниакеса; то, что непостоянное городское население было на его стороне, пока он захватывал власть, могло только помочь ему.
  
  Со своего места на недавно приобретенной лошади - степенной и пожилой кобыле с очень удобной поступью, при условии, что вы не торопитесь добраться туда, куда направляетесь, - он мог видеть поверх голов своих людей и толпы местных жителей на улицах. Это помогло ему меньше, чем могло бы помочь на поле боя, поскольку сами улицы слишком сильно изгибались, чтобы он мог видеть далеко.
  
  Его это беспокоило. Его матросы могли легко одолеть любого мирного жителя, который попытался бы противостоять им, но если Имперская гвардия или любые другие войска в городе решат, что за Генезиос стоит сражаться, его людям придется противостоять большему, чем они смогут выдержать. На них не было доспехов, у них было всего несколько копий и луков, и они понятия не имели, как сражаться, кроме как по отдельности. Дисциплинированные солдаты уничтожили бы их.
  
  Но не появилось ни одного солдата, который попытался бы преградить ему путь. "Мы пойдем на север, в сторону Миддл-стрит", - крикнул он своим людям. Главная магистраль Видессоса с востока на запад представляла собой длинный прямой участок, на котором он мог сориентироваться.
  
  Найти, а затем держать курс на север в этом лабиринте было не так просто, как при плавании по солнцу и звездам. Многие здания были достаточно высокими, чтобы скрыть солнце из виду. Иногда балконы почти соприкасались над улицами. Предполагалось, что это было противозаконно, но Генезиос проигнорировал законы гораздо более важные, так что у Маниакеса не было причин думать, что он обратил бы на это какое-либо внимание.
  
  Он только что достиг Миддл-стрит и направился по ней к площади Паламы и дворцовому кварталу за ней, когда слух, пришедший с дальнего востока, догнал его сзади. "Ворота открываются", - говорили люди. "Нет, ворота открыты".
  
  "Он у нас", - сказал Маниакес, ни к кому конкретно не обращаясь. Если бы в городе были его собственные солдаты, Генезиос ничего не смог бы сделать, чтобы остановить его падение. И Генезий, похоже, в любом случае мало что мог сделать. Его сторонники бросили его за пределами столицы, и теперь, похоже, то же самое происходило внутри.
  
  Единственными способами, которые Маниакес мог видеть проигрышными сейчас, были убийца-одиночка ... и волшебник Генезиоса. Против убийцы он мог принять меры предосторожности. Против волшебника-Багдасарес шагал рядом с ним. Он не знал, будет ли Багдасарес достаточно хорош, но он был лучшим из доступных.
  
  Он проехал мимо красного гранитного здания правительственных учреждений. Когда он был в столице раньше, здание всегда казалось ему приземистым и уродливым. Тогда его мнение об архитектуре не имело значения ни для кого, кроме него самого. Теперь, если бы он захотел, он мог бы изменить то, как Видессос будет выглядеть для будущих поколений.
  
  Он посмеялся над собой. У него были более неотложные дела, о которых стоило беспокоиться.
  
  Люди стояли под крытыми колоннадами, которые тянулись по обе стороны Миддл-стрит. Кто-то приветствовал, кто-то глазел, кто-то занимался своими делами. Несколько человек тоже глазели с вершины колоннады. Он думал, что это просто любопытство, пока не понял, что это также идеальное место для укрытия убийцы. Не выпроводив всех, что выставило бы его дураком, он не знал, что мог с этим поделать, он без посторонней помощи добрался до площади Палама и уставился через широкую полосу булыжной мостовой на лужайки и великолепные здания дворцового квартала за ними. Площадь была переполнена людьми, которые торговались с торговцами у прилавков, будок, фургонов или ручных лотков, покупая все, от ткани до драгоценностей и щупалец осьминога; Маниакес взглянул на Трифилла. Другие люди, даже в тот день, когда корона Видессосской империи перешла из рук в руки, вышли прогуляться, либо подышать свежим воздухом, либо просто посмотреть и быть замеченными.
  
  Огромная часть амфитеатра отмечала южную границу площади Паламы. К западу, прямо на границе дворцового квартала, стояла Веха, гранитный обелиск, от которого измерялись все расстояния в Империи. К нему было прикреплено множество головок, не только у основания, как обычно, но и на некотором расстоянии к его заостренной вершине. На плакатах, расположенных на другом конце площади слишком далеко, чтобы их можно было прочесть, излагались предполагаемые преступления каждой жертвы. Если Маниакес не ошибся в своих предположениях, большинство из них сводились ни к чему иному, как к оскорблению Генезиоса.
  
  У Вехи ждал невысокий, лысый, седобородый мужчина в одеянии из мерцающего синего самита. Даже в этом причудливом одеянии Маниакес не обратил бы на него особого внимания, если бы его не окружали несколько солдат в кольчугах. Они были едва ли не первыми чужими солдатами, которых он увидел в столице империи.
  
  
  Он повернулся к Курикос. "Кто вон тот парень?" спросил он, указывая.
  
  Эмблема казначейства прищурилась. "Это почетная стража епархии города, ваше величество, если я не ошибаюсь, но я не узнаю человека, честь которого они, оказывается, охраняют".
  
  "Кто бы он ни был, он считает себя важным", - сказал Маниакес. "Давайте отправимся туда и выясним, прав ли он".
  
  Пересечь площадь Паламы было нелегко, даже несмотря на то, что моряки флота делали все возможное, чтобы убрать толпу с дороги. Некоторые видессиане были полны решимости поближе взглянуть на человека, который собирался стать их новым Автократором, другие - закончить дело, ради которого они в первую очередь пришли на площадь. Никто не хотел убираться с дороги. Наконец, матросы перешли от толчков и криков к избиению людей страховочными кеглями. Это вызвало несколько драк, но в конечном итоге убедило толпу отойти и уступить дорогу.
  
  Маленький лысый человечек с тревогой смотрел на приближающегося Маниакеса. "Т-ты тот, за кого я тебя принимаю?" спросил он, слегка заикаясь.
  
  "Это зависит", - сказал Маниакес. "Но если вы верите, что я Маниакес, сын Маниакеса, тогда вы правы. И кто, могу я спросить, вы, выдающийся сэр?" Причудливая мантия и вооруженная свита сделали титул верной ставкой.
  
  Ему пришлось подождать ответа, маленький человечек тут же распростерся ниц на булыжниках площади. Задержка заставила Маниакеса заметить зловоние от жуткой коллекции голов, которую Генезиос выставил на выставке Milestone. Некоторые из них были засыпаны солью, как бедные чулки, чтобы их дольше узнавали, но они все равно пахли как мясная лавка, слишком давно забытая ее владельцем.
  
  Наконец, маленький человечек поднялся и сказал: "Ваше величество, я Доулихиос. Я имею честь быть епархом города, по крайней мере, до тех пор, пока вы не назначите другого кандидата на эту должность, что, конечно, является вашей привилегией ".
  
  "Ваше величество, когда я и мои товарищи покидали город, эпархом был некий Гуляйон", - сказал Курикос.
  
  Доулихий указал на Веху. "Вот голова Гуляона. Его обвинили в заговоре против автократора, э-э, тирана Генезия. А там, под ней, изображена голова преемника Гуляона Евдокима. И там, прямо у основания колонны, изображена голова преемника Евдокима Левката. Евдоким был предан мечу по той же причине, что и Гуляйон; я не знаю, как Левкат оказался неугоден Генесию, но он это сделал ".
  
  Неудивительно, что бедняга нервничает, подумал Маниакес. Работа, которую он занимал, не казалась той, на которой у занимающего должность было много возможностей учиться на собственном опыте.
  
  "Что ж, достопочтенный Дулихий, на вашем месте, я действительно думаю, что сбежал бы в монастырь", - сказал он.
  
  "Я пробовал это", - мрачно ответил эпарх города. "Генезий вытащил меня и заставил надеть это синее одеяние, а не другое".
  
  Маниакесу было неинтересно это слышать; если бы Генезиос ушел в монастырь после Дулихиоса, он мог бы уйти в монастырь после Нифоны. Он заставил себя не думать об этом. "Должен ли я предположить, достопочтенный Дулихий, что, хотя ты и назначенец Генезия, ты не одобряешь его как Автократора?"
  
  Услышав этот вопрос, Дулихиос выпрямился с первой проявленной им гордостью.
  
  
  "Ваше величество, ошибка, которую допустили Гуляйон, и Евдокимос, и, возможно, Левкат тоже, насколько я знаю, заключалась в том, что они составили заговор против Генезия и были пойманы. Я, я составил заговор с Абасгиосом, заместителем командующего имперской гвардией - и вместо того, чтобы усилить войска на стене суши против ваших людей там, они двинулись на тирана этим утром."
  
  "В конце концов, ты можешь просто остаться епархом города", - воскликнул Маниакес.
  
  "Мы все испортили", - сказал Доулихиос. - Генезия должны были убить, но он убил одного из наших людей, ранил другого и бежал в имперскую гавань. Я боюсь, что он сбежал на какой-нибудь маленькой лодке ".
  
  "Мы поймаем его, или, по крайней мере, я надеюсь, что поймаем", - сказал Маниакес. "Наши корабли направлялись в ту сторону с тех пор, как они вырвались из морской битвы".
  
  "Да будет так", - горячо сказал Дулихиос.
  
  Курикос поднял руку. "Минутку, если позволите. Выдающийся Дулихиос..." В его голосе звучало такое сомнение по поводу титула, что это могло быть оскорблением. "-Я провел всю свою сознательную жизнь среди знати здесь, в столице, и должен признаться, что не помню, чтобы ты числился среди нас. Могу я спросить, с какого поста Генезий возвел вас в епархию?"
  
  "Ну, если ты хочешь знать, достопочтенный господин, я держал рыбный рынок и радовал его, я надеюсь, прежнее Величество, своими товарами", - ответил Дулихиос.
  
  "Ваше величество!" Курикос обратился к Маниакесу. "Конечно, вы не позволите занять такой высокий пост, конечно, вы не допустите, чтобы ряды знати были осквернены этим, этим торговцем рыбой". С последним словом с его губ слетела слюна.
  
  "Если он может выполнить эту работу, я не вижу причин для отказа", - сказал Маниакес. Курикос вытаращил глаза. Маниакес продолжал: "Он уже оказал мне одну большую услугу и заслуживает за это награды. В любом случае, у меня сейчас нет времени беспокоиться о тонкостях ранга". Он повернулся обратно к Дулихиосу, оставив своего будущего тестя в смятении разевать рот. "Скажи мне сразу, достопочтенный господин: ты знаешь, что стало с главным магом Генезия? Можем ли мы найти его в Коллегии Чародеев?" Он услышал горячее рвение в собственном голосе. Генезиос поставил слишком много голов на Веху, но колдун был тем, кто заслуживал быть там.
  
  "Я знаю человека, которого вы имеете в виду, ваше величество, но нет, он никогда не имел никакого отношения к Коллегии Чародеев", - ответил Доулихиос. "Он тоже никогда особо не общался со мной, за что я от всего сердца благодарю господа". Он нарисовал солнечный круг над своим сердцем, затем вздрогнул. "Он пугает меня, и я не буду этого отрицать. Он высокий мужчина и худой, как доска, и, судя по его виду, родился раньше твоего прадеда, но, говорят, он силен, как солдат в расцвете юности."
  
  "В любом случае, похоже, этого человека трудно не заметить", - сказал Маниакес. "Мы узнаем его, когда поймаем, это точно".
  
  "Выдающийся сэр..." Когда Курикос заговорил с Дулихиосом сейчас, он убрал презрение из своего голоса. Это удивило Маниакеса, пока логофет казначейства не продолжил: "У вас есть какие-нибудь новости о судьбе моей жены и дочери, которые нашли убежище в монастыре святой Фостины? Это касается не только меня, потому что Нифона помолвлена здесь с его Величеством ".
  
  "Я не знаю, что тебе сказать, достопочтенный господин", - медленно произнес Доулихиос. "Я никогда не слышал, чтобы Генезиос упоминал это имя или что-то подобное, но это не обязательно означает. И кто знает, какие безумные приказы он мог отдать с тех пор, как мы пытались убить его, но не сделали этого, или кто мог бы их выслушать?"
  
  "Где находится этот монастырь?" - Спросил Маниакес у Курикоса.
  
  "В северо-западной части города, к северу от района Макуранер".
  
  "Мы пошлем туда людей", - сказал Маниакес. Он отчитал пару дюжин матросов и, чтобы направлять их, нашел местного жителя, который знал, где находится монастырь. Покончив с этим, он продолжил: "Что касается остальных из нас, мы обеспечим безопасность дворцового квартала. Достопочтенный Дулихиос, вы идете с нами. Если кто-нибудь из тамошних солдат решит, что они все еще на стороне Генезия, может быть, ты сможешь объяснить, что он сбежал. Чем меньше нам придется сражаться, тем лучше ".
  
  "Как скажете, ваше величество". Доулихий больше не падал ниц, но поклонился почти вдвое.
  
  Когда Маниакес собирался войти в дворцовый квартал, беспорядки вспыхнули на восточной стороне площади Паламы, той стороне, которая выходила фасадом на остальную часть города Видессос. Он оглянулся через плечо. Всадники в ярких кольчугах пытались пробиться сквозь толпу, которая вновь образовалась после того, как Маниакес направился к Дулихиосу.
  
  Во главе этих всадников ехал кто-то, кого он узнал даже через широкую площадь. Сидя на своей лошади, он энергично махал рукой.
  
  "Географиос!" крикнул он. "Кузен! Ко мне!"
  
  Он не знал, услышал ли Регориос его через дыбу или заметил, как он машет рукой, но его двоюродный брат помахал в ответ и направил свою лошадь вперед. Подбадривая, люди, которых он вел, последовали за ним. Жители столицы действительно уступили им дорогу: либо это, либо быть растоптанными.
  
  Маниакес вернулся в толпу. Оба мужчины ухмылялись от уха до уха, когда они наконец встретились. Гориос вложил меч, который был у него в ножнах. "Кузен!" - воскликнул он, а затем: "Ваше величество!" Он вытянул руку, которая держала клинок. Маниакес сжал его.
  
  "Люди Генезия сдаются и переходят к нам, где бы мы их ни нашли", - сказал он. "Единственный настоящий бой, который они показали ему, был на море к югу от города. Но даже там, как только мы начали менять их позицию, они сдались. Видессос - город наш ".
  
  "Так оно и есть, клянусь благим богом", - сказал Гориос. "Люди на стенах сдерживали нас, пока вы не подошли со своим флотом, хотя при этом они почти не сражались". Он выглядел преисполненным благоговения. "Вам не нужно много сражаться, когда вы удерживаете эти стены, башни и ворота. Они защищают весь мир, пока солдаты на них продолжают дышать. Позвольте мне сказать вам, что солдатам больше ничего не нужно делать ".
  
  "Я рад, что вы и ваши всадники здесь", - сказал Маниакес. "Если мы где-нибудь и найдем несогласных, то они будут во дворцовом квартале, и ты сможешь лучше внушить им благоговейный трепет, чем разношерстная шайка моряков".
  
  Ухмылка Гориоса стала еще шире. "Знаешь что, мой кузен? Когда твои братья наконец узнают, чем мы занимались, они захотят описаться от чистой ревности".
  
  "Я просто надеюсь, что они живы и здоровы", - ответил Маниакес. "Это первое. Второе - найти им достаточно важные дела - и ранг, который даст им власть делать эти вещи - чтобы убрать жало. В том состоянии, в котором находится Империя в наши дни, это должно быть легко ".
  
  
  "Слишком верно". Кстати, Гориос сидел немного прямее в седле и изо всех сил старался выглядеть способным и впечатляющим, он также стремился к рангу и обязанностям. Это скорее обрадовало Маниакеса, чем встревожило его. Как он и сказал, у Империи было более чем достаточно проблем, чтобы разделить их между всеми теми, кто пытался их исправить.
  
  "Вперед", - сказал Маниакес. "Давайте захватим дворцы. Я как раз собирался это сделать, когда вы подъехали сюда. Компания теперь получше". Он повернулся к своим матросам.
  
  "Вперед!" Мужчины приветствовали. Некоторые из них лаяли, как голодные волки. Маниакес продолжал: "Я не возражаю, если ты уйдешь с одной-тремя безделушками. Добрый бог знает, что ты это заслужил. Но я не буду спокойно смотреть на убийство. Ты пытаешься убивать, чтобы получить свою добычу, и твоя голова поднимается на Веху рядом с головой Генезия ".
  
  Он не добавил: "Я имею в виду то, что говорю". Мужчины уже знали это, а если и не знали, то скоро узнают.
  
  Дворцовый квартал был миром, совершенно отличным от шума и суеты площади Палама. Большинству горожан не разрешалось нарушать спокойную тишину этих переулков, расположенных среди лужаек, садов и великолепных зданий. Всего несколько бюрократов и безбородых евнухов прогуливались по ним, когда силы Маниакеса обрушились на внешний мир. Бюрократы разбежались с криками ужаса. Так поступало большинство евнухов.
  
  Однако один из них подошел к группе всадников, возглавлявших наступление. Серьезным голосом, где-то на полпути между контральто и тенором, он спросил: "Кто из вас Маниакес, сын Маниакеса?" Когда Маниакес подвел свою кобылу на пару шагов вперед, евнух пал ниц перед ним. Все еще прижимаясь лбом к булыжникам, он сказал: "От имени всех дворцовых слуг, ваше величество, я приветствую вас в этом вашем новом доме. Пусть ваши годы будут долгими, а ваш род никогда не подведет".
  
  Вероятно, он сказал то же самое, возможно, в тех же словах, Генесию после того, как Ликиний и его сыновья встретились с палачом. Маниакес не держал на него зла за это; слабым хорошо советовали держаться подальше от ссор с теми, кто сильнее их. Он сказал: "Благодарю вас, уважаемый сэр". У евнухов были свои собственные почести, из которых он выбрал самую высокую. "Встань, пожалуйста, и назови мне свое имя".
  
  "Меня зовут Камеас, ваше величество, и я имею честь быть вестиарием в императорской резиденции". Значит, Камеас заслужил это высокое звание; он возглавлял всех слуг Автократора. Если бы Автократор был слаб, вестиарий мог бы стать самым важным человеком в Империи. Маниакес не собирался позволить этому случиться.
  
  Он сказал: "Когда Генезий бежал из дворцов, забрал ли он с собой всю свою семью?"
  
  "Нет, ваше величество", - серьезно ответил Камеас. "Его жена и его маленькие сын и дочь остаются в императорской резиденции, ожидая вашего соизволения". Он облизал губы. Если бы у Маниакеса был вкус к крови, он узнал бы об этом прямо сейчас.
  
  "Я не хочу их видеть", - сказал Маниакес. "Если женщина и девочка уйдут в монастырь, а мальчик - в монастырь, это меня удовлетворит. Передай им это послание от меня. Но скажите им также, что если они когда-нибудь попытаются выйти или вмешаться в политику, их головы ответят за это. Я не хочу, чтобы они путали милосердие со слабостью - скажите им и это тоже ".
  
  "Я передам твои слова в точности такими, какими ты их произнес". Через мгновение Камеас добавил: "Будет хорошо, если во дворцах снова появится Автократор, который понимает значение слова милосердие". С поклоном он отправился в императорскую резиденцию.
  
  Маниакес поехал медленнее. Он проехал мимо Зала Девятнадцати кушеток, где устраивались роскошные банкеты. Огромные бронзовые двери здания были открыты, словно приглашая его войти. Едва ли ему хотелось пообедать там больше, чем увидеть семью Генезиоса: диваны предназначались для того, чтобы возлежать во время еды - старинный стиль застолья, который исчез повсюду, кроме дворцового квартала. Он был уверен, что с первого раза, когда попробовал, у него получится хеш.
  
  Он свернул с прямой дороги к императорской резиденции, чтобы осмотреть Большой зал суда. Там тоже были бронзовые порталы, на этих были рельефы настолько реалистичные, что, казалось, они почти двигались. Большие крылья простирались по обе стороны от самого зала суда. Бюрократы выглядывали из окон в этих крыльях. До тех пор, пока люди Маниакеса не причинят им вреда в этот переходный момент, смена правителей мало повлияет на них: если их убьют, кто будет управлять Империей вместо них?
  
  Одному из них Маниакес крикнул: "Что там за той рощицей, на юго-западе?"
  
  "Это часовня Фоса, сэр", - ответил мужчина, не осознавая, что обращается к своему суверену. "Это было там много лет, но в последнее время редко использовалось: большинство Императоров предпочитали поклоняться в Высоком Храме".
  
  "Я могу это понять", - ответил Маниакес. Ему было трудно представить, как какой-либо человек, будь у него выбор, стал бы поклоняться где угодно, кроме Высокого Храма.
  
  Он немного поболтал с чиновником, чтобы узнать больше о зданиях дворцового квартала и дать Камеасу шанс вывезти семью Генезия из императорской резиденции так, чтобы ему официально не пришлось их замечать. Когда с запада донеслись крики, он испугался, что жена и дети Генезия подняли такой шум, что ему придется привлечь к ним его внимание.
  
  Но это были крики радости и возбуждения, все низкими мужскими голосами. Вскоре он уловил, как один из них возвысился над остальными: "Мы поймали его!"
  
  Он уперся коленями в бока кобылы, на которой ехал. Лошадь возмущенно фыркнула от такого обращения: как смеет всадник пытаться подстегнуть ее? Маниакес осмелился и заставил ее перейти на неохотную рысь. "Кого ты схватила?" - крикнул он, когда его люди устремились за ним. "Вы захватили Генезия?"
  
  Когда кто-то ответил: "Да, клянусь Фосом", его сердце подпрыгнуло в нем; Генезий не ушел бы, чтобы разжечь еще один раунд гражданской войны. Его люди разразились потоком приветствий, которые вскоре превратились в их собственные слова: "Ты побеждаешь, Маниакес Автократор!"
  
  Матросы, подпрыгивая, приближались к нему со стороны гавани, ведущей к дворцовому кварталу. Императорская резиденция также находилась в том направлении; он снова надеялся, что Камеас увез жену и детей Генезия; он хотел избавить их от этого. Но независимо от того, отправлялись они в монастырь или нет, он отдал приказ, который должен был отдать: "Немедленно приведите сюда Генезия раньше меня".
  
  Матросы повернули обратно к якорной стоянке, выкрикивая перед собой его слова. Он поехал дальше вслед за мужчинами. Вскоре они снова направились в его сторону, толкая вперед человека, руки которого были связаны за спиной.
  
  Маниакес сразу узнал Генезия. Гравер императорского монетного двора точно передал черты лица этого человека: широкий лоб, узкий подбородок, короткая тонкая бородка, длинный прямой нос. Однако теперь Генезий не носил корону и богатые одежды, которые отличали автократора видессиан. Он был с непокрытой головой - и, как с оттенком ехидства отметил Маниакес, начинал лысеть - и носил простую льняную тунику длиной до колен, одежду, которую рыбак мог бы надеть перед выходом в море для работы со своими сетями.
  
  Теперь туника пропиталась кровью; должно быть, Генезий сражался до того, как попал в плен. У него была глубокая рана на левой руке и порез на лбу. С плиты, на которой он стоял, капало еще больше крови. Ее след вел обратно к гавани. Генезий, думал Маниакес, оставил кровавый след по всей Империи с тех пор, как он убил, пробившись в красные сапоги.
  
  Он посмотрел на Маниакеса. На его лице отразилась боль, но без особого страха; Маниакес вспомнил, что был боевым солдатом. "Хорошо, у тебя есть я", - сказал он.
  
  Его голос был глубоким, с акцентом крестьянина с западных земель. Он не спрашивал, что Маниакес собирается с ним делать - он должен был догадаться об этом сам.
  
  "Да, у меня есть ты", - сказал Маниакес. "Как ты мог допустить, чтобы Видессос дошел до такого состояния?" Он не собирался спрашивать об этом; это прозвучало почти как крик боли.
  
  Мрачный вызов зажегся в глазах Генезия. "Сейчас ты на вершине и считаешь себя таким великим господином, - сказал он, - но сможешь ли ты сделать что-нибудь лучше?"
  
  "Клянусь Фосом, я надеюсь на это", - воскликнул Маниакес. Он оглянулся на мужчин, которые столпились поближе, чтобы увидеть Генезия. Он поднял меч, который носил с тех пор, как ступил в город Видессос. Однако теперь, когда момент настал, он сглотнул. Он много дрался, но никогда раньше не был палачом. "На колени", - сказал он Генезиосу. Когда Генезий отказался, он обратился к людям, которые протащили поверженного Автократора по дворцовому кварталу: "Заставьте его встать на колени".
  
  Они поставили Генезия на колени. Он проклял их, Маниакеса и Видессоса всех вместе, потоком мерзости, который заставил людей сотворить знак солнца, чтобы отвести слова дурного предзнаменования. Маниакес обхватил свой клинок двумя руками, занес его и взмахнул изо всех сил.
  
  Оно вонзилось в шею Генезиоса мясистым куском! Его проклятия оборвались на полуслове. Брызнула кровь, невероятно красная на ярком солнце. Его тело содрогнулось; кишечник и мочевой пузырь вышли из строя. Маниакес снова взмахнул мечом, чтобы полностью отсечь ему голову.
  
  "Пронесите это по городу", - сказал он своим ликующим последователям. "Пусть все видят, что Генезий мертв. Тогда это поднимется на Веху". Приветствия становились громче, яростнее. Он поднял руку. "Но на этом все закончится. Мы не остановим его бойню, чтобы начать нашу собственную".
  
  "Что нам делать с телом, ваше величество?" - спросил кто-то. Оно все еще слабо подергивалось.
  
  "Сожги это", - ответил Маниакес, что вызвало новые одобрительные возгласы. Он не намеревался этого; он всего лишь хотел избавиться от куска падали. Но теперь, когда это было сделано, он также не отказался бы от признания.
  
  Он поехал по направлению к императорской резиденции. Как и часовню, ее заслоняли деревья: здесь вишни. Они были прекрасны весной, когда цвели; в остальное время года они просто росли. Сама резиденция была таким же невзрачным сооружением, как и любое другое в дворцовом квартале. В отличие от большинства других зданий, она выглядела как место, где человек мог действительно жить, а не выставляться напоказ.
  
  Некоторые солдаты, охранявшие императорскую резиденцию, были видессианцами, другие - крупными светловолосыми халогаями, которые заставляли Маниакеса думать о Ротруде. Камеас, должно быть, уже пришел и ушел, потому что, как только Маниакес закончил свой путь по тропинке через вишневую рощу, все гвардейцы закричали: "Ты побеждаешь, Автократор Маниакес!" Они упали на колени, а затем на животы, отдавая ему честь полным проскинезом.
  
  "Вставай, вставай", - сказал он, не желая вызывать у них негодование - в конце концов, сейчас они защищали бы его. "Ты служил Генезиосу лучше, чем он заслуживал. Я надеюсь, что ты тоже будешь храбро служить мне".
  
  "Ты побеждаешь!" - снова закричали стражники, что он принял за согласие.
  
  Он спрыгнул с лошади. Он хотел посмотреть, как выглядит императорская резиденция изнутри. Я буду жить здесь до конца своих дней, подумал он, длинными они будут или короткими. Из тени дверного проема на него смотрели бледные гладкие лица евнухов. Как и стражники, сервиторы, должно быть, гадали, какой у них будет новый хозяин.
  
  Маниакес только что ступил на низкую широкую мраморную лестницу, которая вела ко входу, когда запыхавшийся голос позади него позвал: "Ваше величество, идите скорее! На северо-западе идут бои!"
  
  Он развернулся лицом к запыхавшимся посыльным. "Разве мои офицеры не могут справиться с этим?" он рявкнул. "Если они не могут, то для чего они у меня есть?" Затем ему в голову пришел возможный ответ, и настойчивость сменила гнев в его голосе: "Это в монастыре, посвященном святой Фостине?"
  
  "Да, ваше величество", - ответил гонец. "Рота солдат, верных Генезиосу, пыталась прорваться внутрь. Монахини закрыли монастырь от них. Они делали все возможное, чтобы выломать дверь, когда пришли ваши люди, но вы не послали достаточно людей, чтобы проверить их. Возможно, они уже внутри, и одному богу известно, какие безобразия они сотворят!"
  
  Курикос застонал. Возможно, только Фос знал, какие бесчинства могут совершить люди Генезия, но он мог себе представить. "Моя дочь!" он жалобно закричал, а затем, на мгновение медленнее, чем следовало: "Моя жена!"
  
  Маниакес вскочил обратно на кобылу. "Я в пути!" - сказал он. "Гориос, ты и все твои лошади со мной". Это оставило бы дворцовый квартал на сомнительную милость моряков, но с этим ничего не поделаешь. Всадники добрались бы до монастыря вдвое быстрее, чем требовалось пешим.
  
  Кобыла не хотела идти рысью, не говоря уже о галопе. Маниакес был не в настроении прислушиваться к капризам животного. Не имея шпор, он ударил ее плоской стороной клинка, которым снес голову Генезиоса. Как только ее внимание было привлечено, кобыла, в конце концов, показала неплохую скорость.
  
  Сзади крикнул Курикос: "Подожди!"
  
  Но Маниакес не хотел ждать. "Сходни!" - крикнул он, когда он и его люди приблизились к площади Паламы. На мгновение после этого он мельком увидел море испуганных лиц, все смотрели на него. Затем, с криками тревоги, люди бросились врассыпную, некоторые из них топтали других, чтобы их не затоптали мчащиеся лошади.
  
  Он не думал, что его лошадь кого-то задавила. Лошади не любили наступать на мягкие, шевелящиеся предметы, в которые превращались люди, когда падали на землю. Но, судя по крикам, которые раздавались у него за спиной, некоторые животные его наездников были недостаточно осторожны в том, куда они ставили свои ноги.
  
  Он с грохотом вылетел на Среднюю улицу, прежде чем понял, что не знает точно, где в северо-западном секторе города находится монастырь, посвященный святой Фостине. Он прокричал вопрос через плечо. "Я могу найти это, ваше величество", - сказал один из его людей. "Я вырос недалеко оттуда".
  
  "Тогда выходи вперед", - сказал Маниакес и замедлил ход своей кобылы, чтобы позволить горожанину взять инициативу в свои руки. Кобыла возмущенно фыркнула, словно прося его принять решение: сначала он потребовал увеличить скорость, так как же он посмел остановить ее сейчас? Животное снова пожаловалось, когда он пнул его по ребрам, чтобы заставить не отставать от лошади, на которой ехал его проводник.
  
  Как только они свернули со Средней улицы на север, путешествие по городу превратилось для Маниакеса в кошмар. Улицы были узкими и извилистыми; он не мог скакать во весь опор, как бы сильно ему этого ни хотелось. И если дорогу преграждал фургон, запряженный мулом или повозка, запряженная ослом, не все его проклятия или угрозы расчистят ему дорогу, пока водитель не найдет угол и не повернет.
  
  Наконец он услышал впереди крики тревоги и ярости, которые, казалось, не имели ничего общего с паникой, вызванной его собственным переходом. Он пробормотал краткую молитву Фосу, чтобы они означали, что он направляется в монастырь. Мгновение спустя он выбежал на открытое пространство маленькой площади и обнаружил, что его молитва была исполнена.
  
  Кровь забрызгала булыжники площади. Многие из отправленных им матросов были повержены, некоторые мертвы, другие бились с ранами. Другие были повержены вместе с ними, люди, чьи кольчуги выдавали в них настоящих солдат. Гораздо больше из них пытались ворваться в монастырь, посвященный святой Фостине.
  
  Им пришлось нелегко. Под побелкой стены монастыря были из цельного камня, а окна представляли собой просто щели, слишком узкие, чтобы пропустить человека. Дверь была единственным уязвимым местом - и она тоже не казалась слишком уязвимой.
  
  Все люди Генезия здесь были видессианцами - у них не было халогаев, владеющих топорами, чтобы быстро обрабатывать прочные бревна. Они нашли длинную, толстую доску, чтобы использовать ее в качестве тарана, но, как только Маниакес въехал на площадь, монахини вылили на нападавших большую бадью горячей воды. Солдаты отшатнулись от двери, воя от боли.
  
  "Сдавайтесь или умрите!" Маниакес кричал на них и на остальных гвардейцев, пытавшихся найти другие пути в монастырь. Солдаты, которые следовали за Генесием до конца - и после него - в ужасе смотрели, как кавалеристы, некоторые с мечами, некоторые с легкими пиками, но большинство с луками, заполнили открытое пространство перед зданием.
  
  Двое людей Генезия отошли от монастыря и направились к Маниакесу и его последователям, все еще держа оружие в руках. Звякнули тетивы луков. Гвардейцы упали, крича и извиваясь на булыжниках. Этого было достаточно, чтобы натолкнуть их товарищей на эту идею. Мечи звенели, когда мужчины бросали их на землю.
  
  Маниакес махнул нескольким своим солдатам выйти вперед, чтобы взять на себя заботу о пленниках. Они мрачно позволили связать себе руки за спиной и гуськом отправились в плен.
  
  Маниакес подъехал ближе к монастырской стене - но не слишком близко. Монахиням у окна второго этажа он крикнул: "Я Маниакес, сын Маниакеса, ныне Автократор видессиан. Тиран Генезий мертв. Могу я подойти и посовещаться с вашей настоятельницей, не опасаясь, что меня сварят, как каплуна в праздничном рагу?"
  
  Монахини, не ответив, исчезли из окна. Через пару минут там появилась другая женщина, постарше. "Я Никайя, настоятельница монастыря, посвященного памяти святой Фостины", - сказала она, и Маниакес сразу ей поверил: в ее голосе звучала властность, которой был бы рад обладать любой генерал. Она оглядела его из-под голубого головного платка, скрывавшего ее волосы, затем продолжила: "Чем могу служить вам… ваше величество?" Из-за колебаний она оставалась несовершенно убежденной, что он тот, за кого себя выдавал.
  
  Он сказал: "Выдающийся Курикос, логофет казначейства, сообщил мне, что в ваших стенах нашли убежище его жена и дочь. Как вы, вероятно, знаете, я помолвлен с Нифоном. Теперь, когда я вернулся в город Видесс, теперь, когда выдающийся Курикос сопровождал меня сюда, я хотел бы, чтобы ты сказал благородным дамам, что они свободны и в безопасности, чтобы снова выйти в мир, если они того пожелают ".
  
  "У нас здесь нет "благородных дам", только те, кто служит господу с великим и благим умом", - строго ответила Никайя. "Подожди там, если хочешь". Как и монахини до нее, настоятельница отошла от окна. Через некоторое время она вернулась с другой монахиней и указала на Маниакеса. Он услышал, как она спросила: "Это тот человек?"
  
  Там был этот Нифон? Маниакес уставился в окно, в то время как монахиня смотрела на него сверху вниз. Она была молода; он мог видеть это многое. Но ее головной платок лишил ее большей части индивидуальности, и он обнаружил, что образ его невесты, который он носил в своем воображении последние шесть лет изгнания, со временем поблек. Он помнил Нифону как обладательницу длинного, довольно худого лица с тонкими чертами и большими глазами. Это могла быть она у окна, но он не осмелился бы поклясться в этом.
  
  Кем бы ни была эта женщина, она казалась такой же обеспокоенной. Она сказала: "Госпожа, я полагаю, что это младший Маниакес, но ... мне трудно быть уверенной".
  
  Ее голос был недалеко от того, каким Маниакес помнил звучание Нифоны, но он снова не был уверен. Он позвал ее по имени. Она помахала рукой и кивнула. Он ждал, когда огромная волна любви изольется из его сердца и согреет его с головы до ног. В конце концов, он ждал возможности увидеть ее снова шесть лет. Волна не совсем пришла, или, скорее, действительно пришла, но была далеко не такой сильной, как он ожидал. Он продолжал, как будто так и было, говоря Никее: "Святая настоятельница, я спрашиваю тебя снова: освободишь ли ты эту женщину и ее мать от обетов, которые они дали больше для защиты от злых замыслов Генезия, чем для того, чтобы навсегда уйти из мира? Не то чтобы они не были набожными, конечно, - поспешно добавил он.
  
  Нифон отступил; вперед выступила Никайя. "Я видела их благочестие в последние месяцы, ваше величество, - сказала настоятельница, - и оно далеко не незначительно. Но, в любом случае, у меня нет власти освободить их от клятв, которые они дали по собственной воле. Здесь, в городе Видессосе, эта власть находится только в руках святейшего вселенского патриарха Агафия. Если он так прикажет, и если женщины захотят, я послушно позволю им выйти из моего монастыря. До этого времени я считаю, что эти монахини ничем не отличаются от любых других ".
  
  Маниакес восхищался ее мужеством и прямотой, какими бы неприятными они ему ни казались. Если бы он попытался пренебречь желаниями настоятельницы и забрать Нифону из монастыря, посвященного святой Фостине, без разрешения патриарха, он не сомневался, что на него обрушился бы ливень кипятка. Он сказал Никайе: "Тогда я увижу святейшего Агафия". Обращаясь к Региосу, он сказал: "Оставь треть своих людей здесь, чтобы убедиться, что у нас больше не будет проблем с несгибаемыми - о, и отправь всадника обратно к выдающемуся Курикосу, чтобы он знал, что его жена и дочь в безопасности и здоровы. Ты и остальные твои люди пойдете со мной в Высокий Храм".
  
  Хотя и монастырь, и Высокий Храм находились в северной части города Видесс, самым быстрым способом добраться из одного в другой было вернуться на Среднюю улицу, проехать по ней на запад до проспекта, который вел к главному святилищу видессианской веры, а затем двигаться на север по этому проспекту.
  
  Снаружи Высокий Храм был скорее массивным, чем величественным; прочные стены из золотистого камня, необходимые для поддержания большого центрального купола, не имели особого орнамента. Как и в большинстве видессианских домов, сокровища находились внутри, скрытые от постороннего взгляда. Маниакес окликнул священника, поднимавшегося по низкой широкой лестнице, которая вела ко входу: "Святой господин, святейший патриарх совершает молитву внутри?"
  
  Священнику потребовалось не более удара сердца, чтобы понять, кто приблизится к Высокому Храму с сотнями вооруженных людей за спиной. Поклонившись, он ответил: "Нет, ваше величество, я полагаю, что в настоящее время он находится в патриаршей резиденции неподалеку". Он указал. Высокий храм казался резиденцией карликом, хотя в любом другом месте города он считался бы домом респектабельных размеров. Вокруг него росло несколько кипарисов, искривленных и седых от времени.
  
  Со словами благодарности Маниакес повел своих солдат к патриаршей резиденции. Он спешился и в сопровождении Гориоса подошел ко входу и постучал в дверь. Ответивший священник не был стариком, каким он знал Агафия, и не был облачен в великолепное патриаршее облачение и небесно-голубые сапоги, которые были такой же прерогативой главных прелатов Видесса, как красные - Автократора.
  
  Как и многие другие за последние несколько часов, священник спросил: "Вы его Величество, Автократор Маниакес?"
  
  Маниакес подумал, не следует ли ему сделать знак и повесить его себе на шею. Он ограничился тем, что сказал: "Да. Здесь со мной мой двоюродный брат Гориос. А вы, святой отец?"
  
  "Меня зовут Скомброс, ваше величество", - ответил священник. "Я имею честь быть синкеллосом святейшего Агафия". Это означало, что он был секретарем Агафиоса, помощником и, при необходимости, хранителем и сторожевым псом Автократора.
  
  "Я рад познакомиться с вами, святой отец. Немедленно отведите меня к вселенскому патриарху".
  
  Скомброс поклонился, повернулся и повиновался. Маниакес последовал за ним, а Регориос отставал еще на шаг. Патриаршая резиденция показалась Маниакесу приятной, но не роскошной; прелаты давали обет бедности, хотя не все из них относились к своим обетам серьезно. Отбросив клятвы, большая демонстрация роскоши не удивила бы Маниакеса.
  
  Скомброс постучал в закрытую дверь. В ответ раздался тихий голос. Синкеллос открыл задвижку. "Святейший Агафий, вселенский патриарх Видессиан, ожидает вас, ваше Величество - и вас, выдающийся сэр". Последние четыре слова он выделил специально для Регориоса.
  
  Маниакес вошел в зал, но был встречен указующим перстом Агафия, которым патриарх размахивал так, словно это было копье. "Осмелишься ли ты внести изменения в чистую, святую и ортодоксальную веру Видессоса?" прогремел он, его голос больше не был мягким. Его глаза вспыхнули. Его длинная белая борода, казалось, потрескивала и отходила от лица, как будто поблизости ударила молния. Его крючковатый нос имел изгиб кубратского ятагана. Короче говоря, он был самым пугающе святым старцем.
  
  Однако он выбрал вопрос, на который Маниакес мог ответить без угрызений совести. "Нет, святейший отец", - сказал он и увидел, как Агафий сдулся, как проколотый свиной пузырь.
  
  "О, это очень хорошо", - сказал вселенский патриарх. Его глаза перестали гореть; даже борода, казалось, расслабилась. Звуча гораздо больше как дедушка, чем праведный, гневный священнослужитель, он сказал: "Я был обеспокоен из-за вашей васпураканской крови, ваше величество. Ересь на троне - ужасная вещь".
  
  "Тебе не нужно бояться на этот счет", - ответил Маниакес. Ему было интересно, что сказал бы его отец, узнав, что он выбрал беззастенчивую ортодоксальность. Он не сомневался, что это будет что-то интересное и запоминающееся. Но он также был уверен, что старший Маниакес осознает необходимость.
  
  "Это превосходно, превосходно". Теперь Агафиос сиял. Его внезапные взмахи напомнили Маниакесу флюгер - казалось, он способен дуть в любом направлении и без предупреждения переключаться с одного на другое. Патриарх сказал: "Тогда вы хотите, чтобы я короновал вас сейчас, ваше величество?"
  
  "Попозже сегодня сойдет. Сначала я хотел бы попросить тебя кое о чем еще", - сказал Маниакес. Кустистые белые брови Агафия приподнялись: что может быть важнее императорской коронации? Маниакес объяснил, чего от него требовала настоятельница Никайя.
  
  "Это действительно желание этих женщин?" потребовал патриарх.
  
  "Святейший сэр, стал бы я лгать по такому поводу, вызывая раскол с моим собственным прелатом еще до того, как он возложил корону на мою голову?"
  
  "Если бы вы были мудры, вы бы этого не сделали", - сказал Агафий, - "но кто может сказать, мудры ли вы? Не имея в виду никакого неуважения к вам, ваше величество - да упасет Фос!-за последние полдюжины лет мы повидали свою долю глупости и даже больше".
  
  "И даже больше", - согласился Маниакес.
  
  Прежде чем он смог снова попросить вселенского патриарха освободить его невесту и ее мать от обетов, которые они дали в монастыре, Агафий крикнул: "Скомброс! Принесите мне перо, пергамент и сургуч для печати - немедленно!"
  
  "Конечно, святейший господин", - ответил синкеллос из зала. Находиться рядом с Агафием было частью его работы. Вскоре он вернулся с предметами, о которых его просил патриарх.
  
  Агафий обмакнул ручку в чернила и быстро написал. Закончив, он показал записку Маниакесу. Это было то освобождение, о котором он просил, составленное в витиеватом церковном стиле. Кивнув, он вернул его патриарху. Агафий свернул пергамент, обвязал его лентой, а затем взял лампу. Он использовал пламя фитиля, чтобы растопить несколько капель своего особого небесно-голубого сургуча, чтобы они упали на пергамент и ленту. Пока воск был еще мягким, он вдавил в него свое кольцо с печаткой. Когда он поднял кольцо, на воске остался след его монограммы. Он торжественно вручил Маниакесу заполненный документ.
  
  "Благодарю тебя, святейший отец", - сказал Маниакес. Он повернулся к Гориосу. "Отнеси это обратно в монастырь, посвященный святой Фостине, как можно быстрее. Затем, если она пожелает, приведи Нифону сюда, ко мне. Пресвятейший Агафий обвенчает нас, а затем провозгласит Автократорами и императрицами."
  
  "Клянусь благим богом, мне это нравится", - воскликнул Гориос, его глаза сверкнули.
  
  "Ты наденешь две разные коронки в один и тот же день".
  
  Маниакес рассмеялся. "Совершенно верно". По видессианскому обычаю мужчина и женщина соединялись вместе, чтобы надеть венки, называемые брачными венцами.
  
  "Должно быть, такова воля Фоса, ваше величество, - сказал Агафий, - видеть вас раскрытым как жениха и Автократора в один и тот же день".
  
  "Я молюсь, чтобы это оказалось добрым предзнаменованием", - серьезно сказал Маниакес. Он хлопнул Гориоса по спине. "Пока ты этим занимаешься, приведи также мать Нифоны, леди Февронию. И также отправь всадников во дворцы. Камеас узнает, где настоящая императорская корона; я скорее позволю святейшему патриарху возложить ее мне на голову, чем позволю ему использовать какую-нибудь замену. То же самое касается короны императрицы. И нам также нужно будет привести сюда выдающегося Курикоса, чтобы посмотреть, как его дочь выходит замуж ".
  
  Гориос сосредоточенно нахмурился. "Позволь мне убедиться, что у меня все это есть", - сказал он и повторил то же самое. Маниакес выслушал, затем кивнул, довольный своим кузеном. Независимое командование, казалось, сделало Регориоса более ответственным, чем он был. Он отсалютовал, приложив сжатый кулак к сердцу, затем бегом покинул покои патриарха. Он чуть не налетел на Скомброса в коридоре; Маниакес слышал, как они обменивались извинениями. Затем шаги Гориоса быстро затихли.
  
  Это заставило Агафиоса щелкнуть пальцами в раздражении на самого себя. "Вот я сижу, забыв о хороших манерах! Прошу прощения, ваше величество". Он повысил голос.
  
  "Скомброс! Принеси пирожные и вино для Автократора". Он покачал головой. "Это следовало принести до дела, а не после".
  
  "Святейший господин, церемония - это все очень хорошо на своем месте, но иногда дела настолько срочны, что они должны быть первыми", - ответил Маниакес. Вселенский патриарх выглядел сомневающимся; Маниакес задался вопросом, не произнес ли он здесь, сам того не желая, впервые ересь.
  
  Скомброс вернулся с едой и питьем на серебряном подносе. От пирожных пальцы Маниакеса стали такими липкими, что ему пришлось облизывать их дочиста: мед и измельченные орехи были между слоями тонкого слоеного теста. Вино золотистым переливалось из кувшина в серебряные кубки, стоявшие на подносе. Маниакес не был большим знатоком подобных вещей, но он узнавал благородный винтаж, когда пробовал его.
  
  Когда Агафиос осушил свой кубок, Скомброс снова налил его до краев - и, немного погодя, еще раз, потом еще и еще. На вселенского патриарха, казалось, мало подействовало все, что он выпил, но Маниакес отметил, насколько это было много. Он задавался вопросом, хотел ли Скомброс, чтобы он обратил на это внимание. Лояльность синкеллоса в равной степени зависела от Автократора, как и от патриарха.
  
  "Я буду молиться за ваш успех в борьбе с неприятностями, осаждающими нас со всех сторон, ваше величество", - сказал Агафиос, лишь слегка замедленная речь выдавала выпитое им вино. "Как ты изгонишь макуранцев из западных земель, в то время как язычники кубраты угнетают нас с севера?"
  
  Это был хороший вопрос. Фактически, это был тот самый вопрос, над которым Маниакес размышлял с тех пор, как восстал против Генезия. "Святейший отец, единственное, что я знаю наверняка, это то, что мы не можем сражаться с ними обоими сразу". Учитывая ужасное состояние, в которое скатилась Империя, он не был полностью уверен, что Видессос сможет сразиться с любым из своих главных врагов, но он не сказал об этом Агафиосу. Это была не та мысль, о которой он хотел, чтобы поднимался шум, и он не был уверен, насколько он может доверять патриарху или синкеллосу.
  
  "Заключишь ли ты мир с одним, чтобы продолжить войну против другого?" Агафий настаивал.
  
  "Это могло быть и так". Маниакес поднял руку. "До сих пор я больше беспокоился о том, чтобы свергнуть Генезия с трона, который он украл, чем о том, что я буду делать, когда сам займу трон". Это было не совсем правдой, но это дало ему повод не вдаваться в подробности о своих планах.
  
  Скомброс сказал: "Поскольку ты был благодетелем Шарбараза, Царя Царей, возможно, он прекратит войну против Видессоса, когда услышит, что ты стал Автократором. Фос дарует, чтобы это было так, в любом случае ".
  
  "Возможно", - сказал Маниакес, хотя сам в это не верил. "Как того требует обычай, я отправлю ему посольство с объявлением о моем вступлении на престол, как только смогу. Тогда посмотрим".
  
  "А против кубратов?" Спросил Скомброс. Он так долго привык следить за тем, что говорил, делал и планировал патриарх, что автоматически предположил, что имеет такое же право на Автократора.
  
  "Прямо сейчас, святой отец, я не знаю, что я буду делать", - ответил Маниакес, и в этом он был абсолютно правдив. "Когда я получу ответ, будь уверен, что ты узнаешь вместе с остальными видессосцами". Скомброс склонил голову, понимая, что ему только что напомнили о его месте в мире.
  
  Смутно слышимый из коридора шум за пределами патриаршей резиденции внезапно усилился. Агафий сказал Скомбросу: "Пойди посмотри, предвещает ли это прибытие невесты его Величества или ее отца".
  
  Синкеллос вернулись с Курикосом, а также с Камеасом. Вестиарий нес не только украшенный драгоценными камнями купол императорской короны, но также пару красных сапог и прочный щит, на который солдаты поднимут Маниакеса, символизируя свое признание его в качестве командира. Он мог править без их благословения не больше, чем без благословения патриарха.
  
  "Мы бы не хотели, чтобы церемонию провели несовершенно", - сказал Камеас с большой серьезностью. Маниакес кивнул. В историях говорилось, что евнухи часто были чересчур точны. Однако истории говорили о многом. Здесь, на этот раз, они не казались далеко неправыми. Маниакес решил найти способы, с помощью которых характер Камеаса мог бы наилучшим образом послужить ему.
  
  Курикос сказал: "Благодарю вас, ваше величество, за сообщение, что мои дочь и жена в безопасности".
  
  "Это было то, что тебе нужно было знать". Маниакес склонил голову набок. Шум снаружи снова усилился. Он улыбнулся. "И, если я не сильно ошибаюсь, сейчас они здесь". Он повернулся к Агафию. "Святейший отец, мы готовы принять тебя".
  
  Утреннее солнце, проникавшее сквозь ставни, ударило Маниакесу в глаза и разбудило его. Он зевнул, потянулся, сел в постели. Движение потревожило Нифону, которая тоже открыла глаза. Он не знал, была ли она от природы чутко спящей или просто не привыкла делить постель с мужчиной.
  
  Она улыбнулась ему и не сделала попытки натянуть простыни, чтобы прикрыться, как сделала утром после их свадьбы. Тогда он рассмеялся, возможно, слишком громко; он не хотел смущать ее. Он хотел скромную невесту и, по всем признакам, получил ее. Однако скромность должна иметь пределы, по крайней мере, он так думал. Он не был уверен, что она согласна.
  
  
  "Я надеюсь, вы хорошо спали, ваше величество?" она сказала: официально, а также скромно. Он и об этом хорошо думал, пока не столкнулся с перспективой быть привязанным к этому на все время, пока им обоим осталось жить.
  
  Правда была в том, что он скучал по Ротруде, скучал по ее открытости, ее беззаботному принятию и ее собственному уму, который у нее определенно был. Следующее мнение, которое Нифон высказала о чем-то более глубоком, чем состояние погоды, было бы ее первым.
  
  Очень тихо Маниакес вздохнул про себя. Он скучал по Ротруде и по другим причинам. Подход Нифоны к брачному ложу был исполнен долга, не более того; он привык к партнерше, которой нравилось то, что она делала. Он также не думал, что это было только потому, что Нифон только сейчас отходила от девичества. Это проистекало из того, кем она была. Он снова вздохнул. Иногда тебе приходилось довольствоваться тем, что ты находил в жизни.
  
  Нифон дернула за шнурок звонка. Дальше по коридору в комнате служанки раздался перезвон. Вошла служанка, чтобы помочь императрице одеться. Когда она закончила, Маниакес позвонил Камеасу другим звонком. Вестиарий спал в комнате рядом с императорской спальней.
  
  "Доброе утро, ваше величество", - сказал евнух. "Какое одеяние будет сегодня? Может быть, красное? Или светло-голубое с золотой вышивкой?"
  
  "Подойдет простой темно-синий", - ответил Маниакес.
  
  "Как пожелаете, конечно, хотя светло-голубой цвет больше подошел бы к платью, которое выбрала ваша прекрасная императрица", - сказал Камеас с мягкой непреклонностью. Он вежливо кивнул Нифоне. Она ответила жестом. Она была скромна рядом с Камеасом, и Маниакес одобрил это. Он наблюдал, как евнух смотрит на женщин: сплошное вожделение, без возможности удовлетворить его. Присутствие Камеаса в спальне, пока Нифона переодевалась, только сильнее напомнило бы вестиарию о его состоянии.
  
  "И как вы будете завтракать, ваше величество?" Камеас спросил однажды, что мантия Маниакеса - темно-синяя; он настоял на своем - была задрапирована по моде, которую он одобрил. "У повара есть несколько прекрасных молодых парней, если я могу предложить что-то".
  
  "Да, я думаю, они отлично подойдут", - сказал Маниакес. "Скажи ему, чтобы он поджарил мне парочку и принес их мне с хлебом, медом и кубком вина". Он взглянул на Нифону. "А как насчет тебя, моя дорогая?"
  
  "Думаю, просто хлеб с медом", - ответила она. "В последние несколько дней у меня не было особого аппетита".
  
  По стандартам Маниакеса, у нее никогда не было особого аппетита. "Может быть, ты привыкла к скудному питанию в монастыре святой Фостины", - сказал он.
  
  "Может быть и так", - равнодушно сказала Нифон. "Хотя еда здесь намного лучше".
  
  Камеас поклонился ей. "Я расскажу об этом повару и расскажу ему о ваших требованиях - и о себе, ваше величество", - добавил он для Маниакеса, прежде чем выйти за дверь.
  
  После завтрака Маниакес и Гориос склонили головы друг к другу. Его двоюродный брат некоторое время исполнял обязанности Севастоса - его главного министра. Он отправил письмо, призывающее старейшин Маниакеса и Симватия в столицу, но оно все еще было на пути в Калаврию. Он также отправлял письма в западные земли вслед за своими братьями, но только господь с великим и благоразумным разумом знал, когда - или если - эти письма дойдут до них. На данный момент Маниакес использовал человека, на которого он мог больше всего положиться.
  
  Он помахал пергаментом перед лицом Регориоса: "Посмотри на это!" - воскликнул он - риторически, поскольку Регориос уже видел послание. "Имброс разграблен кубратами, половина стены разрушена, половина города сожжена, более половины жителей сбежали в Кубрат, чтобы выращивать урожай для кочевников. Как я должен отбиваться от макуранцев, если кубраты отправляют все на лед на севере?"
  
  Гориос вздохнул. "Ваше величество, вы не можете".
  
  Маниакес кивнул. "Я в значительной степени решил то же самое для себя, но я хотел услышать, как это скажет кто-то другой". Он также вздохнул. "Это означает, что мне придется откупиться от кагана кубратов. Мне это неприятно, но я не вижу другого выхода. Я просто молюсь, чтобы старый Этцилий не захотел слишком многого".
  
  "Сколько в казне?" Спросил Гориос. Ему удалось криво усмехнуться. "Если ты не знаешь, я спрошу твоего тестя. Он бы рассказал мне все, вплоть до последнего медяка ".
  
  "Последний медяк - о том, что там". Маниакес горько рассмеялся. "Нет, я беру свои слова обратно: там тоже есть крысиные гнезда и паутина. Правда, не так уж много золота и даже серебра. Надеюсь, Скотос заставит Генезиоса есть золото и серебро там, внизу, во льду." Он сделал паузу, чтобы сплюнуть на пол в знак неприятия темного бога, затем продолжил: "Насколько я знаю, Генезиос съедал их и здесь, потому что он определенно разозлил их. Может быть, Фос знает, на что он потратил свое золото, но я нет. Что бы это ни было, он не получил от этого ничего хорошего ".
  
  "И, конечно, из-за того, что макуранцы свирепствуют в западных землях, а кубраты совершают набеги почти до стен города, многие налоги остались не собранными", - сказал Региос. "Казначейству это тоже не поможет".
  
  "Совершенно верно, что этого не происходит", - сказал Маниакес. "Я беспокоюсь, что Этцилиос решит, что может украсть больше, чем я в состоянии ему дать".
  
  "Или он может решить взять то, что ты ему дал, а затем продолжить воровать", - вставил Регориос.
  
  "Ты жизнерадостная душа, не так ли?" Сказал Маниакес. "Значит, он мог бы. Я предложу ему сорок тысяч золотых в первый год перемирия, пятьдесят тысяч на второй год и шестьдесят на третий. Это даст ему вескую причину соблюдать соглашение до самого конца."
  
  "Так и будет", - сказал Региос. "Это также даст вам больше времени, чтобы наскрести более крупные суммы".
  
  "Ты читаешь мои мысли", - сказал Маниакес. "Я даже ходил в Коллегию чародеев, чтобы посмотреть, смогут ли они наколдовать для меня золото. Если бы я не был Автократором, они бы рассмеялись мне в лицо. Теперь, когда я думаю об этом, это имеет смысл: если бы они могли наколдовывать золото, когда захотят, они были бы богаты. Нет, они были бы богаче, чем богатые ".
  
  "Так они и сделали", - сказал Гориос. "Но скажи мне, что ты не пошел туда и по другой причине: посмотреть, удалось ли им выследить для тебя домашнего волшебника Генезиоса".
  
  "Не могу этого сделать", - признался Маниакес. "Хотел бы я, чтобы мне немного повезло, но они не видели никаких признаков его присутствия, и их колдовство тоже не может его найти. Они не хотят говорить это вслух, но у меня такое чувство, что они его боятся. "Этот ужасный старик", - назвал его один из их волшебников, и никто не знает, как его звали ".
  
  "Если он такой старый, может быть, он упал замертво, когда вы брали город, или, может быть, Генезиос снес ему голову за то, что он не прикончил вас, но у него так и не было шанса повесить ее на Веху", - сказал Регориос.
  
  "Может быть", - сказал Маниакес, хотя его это не убедило - такие концовки для злодеев были скорее из области романтики, чем реальной жизни. "Я просто надеюсь, что Видессос никогда больше его не увидит". Искренне надеясь на это, он нарисовал солнечный круг над своим сердцем.
  
  Трифиллес очнулся от проскинеза, в который погрузился после того, как Камеас привел его в комнату в императорской резиденции Маниакес, используемую для частных аудиенций.
  
  "Чем могу служить вам, ваше величество?" пробормотал он, усаживаясь в кресло.
  
  Обычно это было всего лишь вежливой формальностью. Сейчас Маниакес намеревался попросить Трифилла о важной услуге. "У меня есть задание для вас, превосходный сэр", - ответил он. "Заверши это удовлетворительно, и я зачислю тебя в число тех, кто считается выдающимся в Империи".
  
  "Приказывайте мне, ваше величество!" - Воскликнул Трифилл. Принять драматическую позу, сидя, было нелегко, но он справился. "Служить Империи - моя единственная цель в существовании". Повышение до высшего уровня видессианской знати, возможно, никогда не приходило ему в голову.
  
  "Весь Видессос в долгу перед твоим бесстрашным духом", - сказал Маниакес, что заставило Трифилла прихорашиваться еще больше. Автократор продолжал: "Я знал, что не смог бы выбрать лучшего, более смелого человека, чтобы передать мои слова Эцилиосу, кагану Кубрата. Я уверен, что с вами в качестве моего посланника мое посольство к нему увенчается успехом ".
  
  Трифиллес открыл рот, но что бы он ни начал говорить, казалось, застряло у него в горле. Его румяное, мясистое лицо покраснело еще больше, чем обычно, затем побледнело. Наконец, он сумел ответить: "Вы оказываете мне слишком много чести, ваше величество. Я недостоин передать ваши слова грозному варвару".
  
  Маниакесу пришла в голову мысль, что Трифилла больше беспокоит устрашающий вид Этцилия, чем его собственное недостоинство. Он сказал: "Я уверен, ты прекрасно справишься, превосходный господин. В конце концов, ты так мужественно перенес лишения в Каставале и на нашем обратном пути в столицу, что я уверен, тебе не составит труда выдержать еще несколько по пути в Кубрат ". Не успел он это сказать, как понял, что Трифиллу, возможно, не придется ехать в Кубрат; насколько он знал, Этцилий, возможно, все еще находится на видессианской земле после разграбления Имброса.
  
  Трифиллес сказал: "Я перенес эти трудности в ожидании возвращения сюда, в столицу. Если я столкнусь с порочным кочевником в его логове, есть ли у меня надежда вернуться домой?"
  
  "Все не так уж плохо, превосходный сэр", - успокаивающе сказал Маниакес. "Кубраты не убивали нашего посланника почти тридцать лет". По какой-то причине это не слишком обрадовало Трифилла. Маниакес продолжал: "Кроме того, ты отправишься туда, чтобы предложить Этцилию золото. Он вряд ли убьет тебя, потому что тогда ему не заплатили бы ".
  
  "Ах, ваше величество, вы не представляете, как это облегчает мне душу", - сказал Трифиллес. Маниакес уставился на аристократа; он и не подозревал, что в Трифилле есть такой сарказм. Когда гранди больше ничего не сказал, Маниакес продолжал смотреть на него. Наконец Трифиллес поник под этим пристальным взглядом. "Очень хорошо, ваше величество, я сделаю так, как вы просите", - угрюмо пробормотал он.
  
  "Благодарю вас, и пусть господь с великим и благим разумом наблюдает за вами и решит испытание в вашу пользу", - сказал Маниакес. Поскольку Трифиллес все еще выглядел мрачным, он продолжил: "Я не прошу тебя сделать что-то, чего я не сделаю сам. Когда соглашение будет заключено, нам с Этцилиосом придется встретиться лицом к лицу, чтобы ратифицировать его ".
  
  "Да, ваше величество, если соглашение будет заключено", - сказал Трифиллес. "Однако, если он решит нарезать меня полосками и поджарить на костре из конского навоза, ты не пойдешь за мной, чтобы разделить мою судьбу".
  
  "Я приду за тобой, если это случится", - сказал Маниакес. "Я приду за тобой со всей мощью армии Видессоса за моей спиной, чтобы отомстить за оскорбление". Или столько видессианской армии, сколько я могу позволить себе задействовать, учитывая, что макуранцы бесчинствуют в западных землях", - подумал он. Он не разделял это определение с Трифиллом.
  
  Уступив, Трифиллес встал, чтобы уйти. Направляясь к двери, он снова пробормотал, на этот раз про себя. Маниакес не расслышал всего, но то, что он услышал, разозлило его. Трифиллес жаловался на то, что ему снова приходится испытывать дискомфорт после того, как он столько всего пережил, сажая Маниакеса на трон.
  
  "Стой", - рявкнул Маниакес, словно непокорному кавалеристу. Трифиллес в тревоге оглянулся через плечо. Маниакес сказал: "Если ты работал, чтобы посадить меня на трон, только для того, чтобы позволить себе вернуться в злачные места столицы, ты совершил ошибку. Я думал, ты хочешь, чтобы я правил, чтобы уладить проблемы Видессоса. Это то, что я предлагаю сделать, и для этого я воспользуюсь любым инструментом, который попадется под руку, включая тебя ".
  
  Трифиллес прикусил губу, кивнул и ушел, прежде чем Маниакес смог найти какую-либо другую причину давать ему задания, которых он не хотел. Маниакес подергал себя за бороду, размышляя, не следовало ли ему притвориться, что он не обращает внимания на ворчание гранда. Поразмыслив, он решил, что, вероятно, ему следовало это сделать, но сейчас было слишком поздно менять свое мнение. Он мог двигаться только вперед, отталкиваясь от того, что уже сделал.
  
  Когда вы взялись за дело, это было все, что мог сделать и Videssos. Но он пытался продвинуть Империю вперед, отталкиваясь от того, что сделал Генезиос, и, насколько он мог судить, Генезиос все делал неправильно.
  
  Встреча возвращающегося посланника в Большом зале суда означала надевание красных сапог, тяжелой церемониальной мантии и еще более тяжелой императорской короны. В жаркую, душную погоду летнего города Видессос это было мучением, которого Маниакес предпочел бы избежать. Но Камеас вежливо настоял на том, что посланца, возвращающегося со двора Царя Царей, нельзя пристойно встречать в императорской резиденции. Маниакес обнаружил, что, пока он правил Империей, его вестиарий отвечал за дворцы.
  
  Кипя от злости и обливаясь потом, Маниакес взгромоздился на императорский трон и ждал, когда его посол совершит долгое, медленное шествие между рядами мраморных колонн. Сфранцез был человеком из старинного дворянского рода, одним из бюрократов, которые делали все возможное, чтобы сохранить Империю на плаву даже при Генезиосе на троне. Маниакес послал его в Шарбараз, потому что он был одновременно убедительным и честным - сочетание не более распространенное в городе Видессосе, чем где-либо еще.
  
  Он пал ниц перед Маниакесом, превратив то, что для большинства людей было неловким жестом уважения, в плавный и грациозный, как часть танца, затем поднялся с той же текучей легкостью. Ему было около пятидесяти, с седой бородой и длинным, красивым, вдумчивым лицом, способным выразить все оттенки эмоций, которые он испытывал.
  
  "Как твои успехи, выдающийся господин?" Спросил Маниакес. Логофеты, придворные и чиновники, выстроившиеся вдоль пути от входа к трону, наклонились вперед, чтобы лучше слышать.
  
  Лицо Сфранца вытянулось еще больше. "Ваше величество, я сожалею, но должен сказать вам, что потерпел неудачу во всех деталях", - сказал он. Его голос был глубоким и вибрирующим, подходящим средством выражения энергии, которая наполняла его.
  
  "Говори дальше", - ответил Маниакес. Признание в неудаче перед Автократором и его двором требовало мужества. Большинство людей заявили бы о хотя бы частичном успехе, прежде чем признавать такие неудачи, которые они не могли бы отрицать.
  
  Посол отмечал пункты на своих пальцах, пока говорил. "Пункт: Шарбараз не признает вас Автократором видессиан. Он продолжает пантомиму, в которой верит и утверждает, что видессианин в причудливых одеждах, которого он держит в одиночестве, - Хосиос, сын Ликиния. Я знал Хосиоса, ваше величество, и этот мужлан никакой не Хосиос."
  
  "Я знал его сам и узнал его голову, когда дело дошло до Каставалы", - сказал Маниакес, - "так что я знаю, что ты прав насчет этого. Продолжай".
  
  "Пункт: он говорит, что не откажется от войны, которую ведет против Видесса, пока не посадит фальшивого Хосиоса на трон, который вы сейчас занимаете, ваше величество. Это он называет отмщением за Ликиния, своего благодетеля".
  
  "Он удобно забывает о Маниакаях, своих благодетелях", - сказал Маниакес. "Мой отец и я вели людей, которые сражались и проливали кровь, чтобы вернуть его на его собственный трон, и, клянусь добрым богом, я бы хотел, чтобы мы никогда этого не делали".
  
  "Пункт: он требует, чтобы вся видессианская территория, захваченная его армиями, была присоединена к Макурану; он утверждает, что передаст ее в доверительное управление Хосиосу до восшествия претендента на императорский трон". Сфранцес поднял бровь в элегантном проявлении хорошо воспитанного скептицизма.
  
  Маниакес перевел без труда. "Он имеет в виду, что сохранит это навсегда. Он не был высокомерным, когда знал, что нуждается в нашей помощи. Удивительно, к чему привели полдюжины лет, когда никто не мог сказать ему "нет" ". Каждое слово, сказанное Маниакесом, было правдой. Он также воспринял эти слова как предупреждение самому себе. Кто здесь, в городе Видессосе, сказал бы ему, когда он был жесток, высокомерен или глуп?
  
  Гориос мог бы. Старший Маниакес мог бы, когда добрался до города. Однако, пройдя мимо них, все знали, что добиться благосклонности Автократора - это путь к возвышению. Никто не сказал Генезиосу "нет", это было несомненно.
  
  Как печальный колокол, продолжал звонить Сфранцез. "Пункт: он провозглашает весь Васпуракан присоединенным к Макурану навечно".
  
  При других обстоятельствах это привело бы Маниакеса в ярость. Как бы то ни было, это, казалось, только добавило оскорбления к ране. Смеясь, он сказал: "Пусть он провозглашает или просто претендует на все, что ему заблагорассудится. Видессосу и князьям Васпуракана будет что сказать по этому поводу, чем ему".
  
  "Как скажете, ваше величество", - ответил Сфрандзес. Маниакесу показалось, что он услышал одобрение в голосе дипломата. Не меньше, чем Шарбараз, собственные чиновники Маниакеса оценивали его в первые дни его правления.
  
  Он сказал: "Проявил ли Царь Царей какой-либо интерес к моему предложению дани?" Видессос на самом деле не мог позволить себе платить дань Макурану и Кубрату одновременно, но еще меньше мог позволить себе войну с любым из них, не говоря уже об обоих. Если бы он не мог получить передышку никаким другим способом, Маниакес был готов купить ее.
  
  Но Сфранцес скорбно покачал головой. "Ваше величество, он говорит, что, поскольку вы не являетесь законным правителем Империи Видессос - спешу добавить, что это его слова, а не мои, - вы не имеете права даже предлагать ему дань уважения. Он добавляет, что, как только его Хосиос воссядет на ваш трон, он будет регулировать подобные вопросы по своему усмотрению. И он добавляет далее, что вам не нужно платить ему дань, поскольку он берет у Видессоса все, что хочет, при нынешнем положении дел ".
  
  Это заставило собравшихся придворных сердито перешептываться между собой. Это также разозлило Маниакеса. Вздохнув, он сказал: "Негодяй оказался человеком без благодарности. Мы с моим отцом посадили его на трон; теперь он завидует моему месту на этом троне. Клянусь благим богом, достопочтенный сэр, если он так сильно хочет войны, война у него будет ".
  
  Придворные кричали: "Ты побеждаешь, Маниакес!" Их приветствия эхом отражались от куполообразного потолка Большого зала суда. Маниакес, однако, знал, что у него есть лишь отголоски видессианской армии, которая так долго сохраняла равновесие против Макурана. Насколько он мог судить, в западных землях осталось только два надежных полка. Когда он, наконец, выступит против Шарбараза, ему придется наращивать свои силы с нуля.
  
  Обращаясь к Сфранцу, он добавил: "Уважаемый господин, я благодарен вам за ваше мужество и такт. Вы хорошо служили Империи".
  
  "Не так хорошо, как мне хотелось бы, ваше величество", - ответил Сфрандзес.
  
  "Хорошо сказано - образец, на который мы все можем равняться", - сказал Маниакес. "Однако в наши времена Империя находится в таком состоянии, что никто не может сделать столько, сколько ему хотелось бы. Если каждый сделает все, что в его силах, этого должно быть достаточно - и, если каждый сделает все, что в его силах, я не вижу, как мы можем потерпеть неудачу в победе ".
  
  Придворные снова зааплодировали, с явно искренним энтузиазмом. Маниакес уже научился остерегаться этого. Но попытка по-настоящему уволить их была частью его стараний. Он надеялся, что сможет быть достаточно хорош.
  
  "Восхитительно!" Сказал Маниакес. Шеф-повар приготовил кое-что интересное с кефалью, обжарив ее в белом вине и подав с соусом из ликерамена и зубчиков чеснока, запеченных в гусином жире до тех пор, пока они не станут мягкими, подрумяненными и нежными. Чеснок и ферментированный тунец прекрасно дополняют плотную и нежную мякоть кефали.
  
  По крайней мере, так думал Маниакес. Но пока он поглощал свою порцию и макал ломтик хлеба в соус, оставшийся на его тарелке, Нифона ковырнула свой ужин и отставила его в сторону после двух или трех укусов.
  
  "Ты хорошо себя чувствуешь?" спросил он. В красноватом свете лампы было трудно быть уверенным, но ему показалось, что она выглядела бледной. Она уже несколько дней почти не ела за ужином, теперь, когда он вспомнил об этом, и за завтраком тоже.
  
  "Я думаю, да", - вяло сказала она, обмахивая воздух рукой. "Здесь близко, не так ли?"
  
  Маниакес уставился на нее. Окно в маленькую столовую было открыто, и в него врывался прохладный ветерок со стороны Скотного двора. "Ты хорошо себя чувствуешь?" повторил он, на этот раз его голос был резче. Подобно армейским лагерям, города были рассадниками всевозможных болезней. В Видессосе, городе, были лучшие в мире волшебники-целители - и он нуждался в них.
  
  Вместо того, чтобы ответить ему словами, Нифон зевнула, прикрыв рот рукой. "Я не знаю, что на меня нашло", - сказала она. "В последнее время я хочу лечь спать, как только сядет солнце, а потом спать до полудня. В жизни есть нечто большее, чем матрас - по крайней мере, так я думал до сих пор".
  
  Она, конечно, не проявляла особого интереса к вопросам матраса, кроме сна; Маниакесу пришлось сжать челюсти, чтобы не сказать что-нибудь язвительное. В последний раз, когда он занимался с ней любовью, она пожаловалась, что от его ласк у нее болит грудь, хотя он не думал, что его действия чем-то отличаются от того, как он ласкал ее с того дня, как они стали мужем и женой, Императором и императрицей.
  
  С тем саркастическим ответом, который все еще кипел в нем, он задавался вопросом, сможет ли он найти незаметный способ привезти Ротруду в столицу империи. Она никогда не ворчала по поводу его техники, за исключением пары месяцев, когда…
  
  "Клянусь благим богом!" Тихо сказал Маниакес. Он указал указательным пальцем на Нифону, как будто она была ключевой уликой в деле, которое он должен был решить. И в каком-то смысле так оно и было. Все так же тихо он спросил: "Может быть, ты носишь ребенка?"
  
  То, как она уставилась на него, открыв рот, говорило о том, что эта идея до сих пор не приходила ей в голову. "Я не знаю", - сказала она, что его немного разозлило; сам он был точным человеком и предпочитал, чтобы вокруг него были точные люди. Но, даже если она не отслеживала события в уме так хорошо, как могла бы, она не была дурой. Она начала считать на пальцах. К тому времени, как она закончила, внутреннее сияние осветило ее лицо ярче, чем могли бы лампы. "Почему, я думаю, что да!" - воскликнула она. "Мои курсы должны были начаться десять дней назад".
  
  Маниакес тоже не заметил их неудачи, за что упрекал себя. Он встал из-за стола и обнял Нифону. "Я больше не буду приставать к тебе по поводу еды, - сказал он, - по крайней мере, некоторое время. Я знаю, ты сделаешь все, что в твоих силах".
  
  Тень пробежала по лицу его жены так быстро, что он едва мог быть уверен, что заметил это. Но это было так. Нифона знала, откуда он знал; она знала о Ротруде и об Аталарихосе. Сам он о них не говорил, полагая, что то, чем он занимался до женитьбы на ней, было его делом. Но она упоминала о них пару раз, небрежно, мимоходом. Он не знал, рассказал ли Курикос ей сам или упомянул о них своей жене, которая передала новость Нифоне. Как бы это ни случилось, он был не слишком рад этому.
  
  Каким-то, казалось, явным усилием воли Нифона придала своим чертам гладкость и безмятежность. Она сказала: "Я буду молиться господу от всего сердца, чтобы я даровала тебе сына и наследника".
  
  "Пусть будет так", - сказал Маниакес, а затем задумчиво добавил: "Думаю, в Макуране у волшебников есть способы определить, будет ли еще не родившийся ребенок мальчиком или девочкой.
  
  
  Если наши видессианские маги не справятся так же хорошо, я буду удивлен и разочарован. Он усмехнулся. "Волшебники не захотят разочаровывать Автократора".
  
  "Не после того, как они пережили правление Генезия, они этого не сделают", - сказала Нифона более воодушевленно, чем обычно. "Любой, кто был не на той стороне, поднимался на Веху, так и не получив шанса загладить свою вину". Она содрогнулась; у каждого в Видессосе, городе, были воспоминания об ужасах, произошедших за полдюжины только что прошедших лет.
  
  "Я не такой человек и не такой Автократор", - ответил Маниакес с оттенком уязвленной гордости. Затем он снова рассмеялся. "Конечно, если они не осознают этого в полной мере и не будут особенно усердствовать, чтобы угодить мне, я не буду совсем несчастен".
  
  Нифона улыбнулась. Через мгновение улыбка коснулась ее глаз, а также губ. Это обрадовало Маниакеса. Он не хотел, чтобы она думала о Ротруде… даже если бы он сам делал то же самое.
  
  Он поднял свой кубок с вином в знак приветствия. "За нашего ребенка!" громко сказал он и выпил. После этого тоста улыбка Нифоны выражала нечто большее, чем вежливое счастье. Она подняла свою чашу, пробормотала символ веры Фоса и плюнула на пол, отвергая Скотоса. "За нашего ребенка", - эхом повторила она и выпила вместе с Маниакесом.
  
  Он не помнил, чтобы она была такой набожной до того, как ему пришлось отплыть в Калаврию. Он задавался вопросом, не замечал ли он этого раньше - что вполне мог бы сделать влюбленный молодой человек, - или ее пребывание в монастыре, посвященном святой Фостине, выявило эту сторону ее характера. Что касается его, то твой образ жизни был лучшим доказательством благочестия, чем показная демонстрация, но он знал, что не все в Империи с этим согласны. Иногда он думал, что видессиане пьянеют от теологии так же легко, как от вина.
  
  Ну и что? подумал он. Попытка изменить природу Империи была самым быстрым способом, который он мог представить, чтобы поднять против него целую толпу мятежников. И если Нифона обрела счастье в тесных объятиях Фоса, это было ее заботой. Она, конечно, тоже обнимала его - даже если бы он нашел больше радости в объятиях другой - иначе она не была бы сейчас беременна.
  
  "За нашего ребенка!" повторил он. Если бы это оказался сын, он был бы вне себя от радости; если бы это была дочь, он бы отдал ей всю привязанность, на которую был способен… и попробуйте еще раз, как только акушерка разрешит ему.
  
  "Осьминог в горячем уксусе!" - Воскликнул Трифиллес, когда слуга-евнух принес ужин, заказанный Маниакесом в честь возвращения его посла из Кубрата. "Как любезно с вашей стороны помнить, ваше величество".
  
  "После нескольких недель, проведенных вами во внутренних землях, а затем в стране равнин, достопочтенный сэр, я подумал, что вы хотели бы, чтобы что-нибудь напоминало вам о том, что вы вернулись к цивилизации", - ответил Маниакес. Он кивнул сам себе, довольный, что не забыл обратиться к Трифиллу с более высоким почетным обращением, которое он пообещал ему за поход в Кубрат. Удивительно, на что готовы люди ради смены титула.
  
  "Ваше величество, вы не знаете, какую правду говорите". Трифиллес ел осьминога с видимым восторгом. "Напомни мне похитить твоего повара - хотя, отведав немного баранины без чеснока, я сомневаюсь, что мой вкус сейчас самый разборчивый".
  
  Поскольку его собственный рот был набит, Маниакесу не пришлось отвечать. Он тоже съел своего осьминога, хотя и не почувствовал того восторга, который он вызвал у Трифиллеса. Он обнаружил, что деликатес переоценили: мало того, что осьминог был странно выглядящим существом, человек мог умереть от старости, пытаясь прожевать каждый упругий, не особенно ароматный кусочек.
  
  Когда с ужином было покончено и они с Трифиллом потягивали белое вино с северного побережья западных земель, Маниакес сказал: "Я понял из сообщения, которое курьеры доставили мне позавчера, что ваша сделка с Этцилиосом прошла успешно".
  
  "Я бы сказал, довольно хорошо", - рассудительно ответил Трифиллес. "Он жаждет получить дань..."
  
  "Я не сомневаюсь, что они готовы заплатить гораздо больше, чем я", - сказал Маниакес.
  
  "Что касается этого, то я нисколько не удивлен", - сказал Трифиллес, кивая. "Но могущественный каган - и если вас это интересует, просто спросите мнение Этцилия о себе - мм, недостаточно доверяет обещаниям автократора видессиан, который сверг его великого друга Генезия".
  
  "Конечно, он считает Генезия своим другом - Генезиос был его спасителем",
  
  Сказал Маниакес. "Ликиний был готов покончить с кубратами раз и навсегда, когда Генезий сверг его. И Генезиос не умел сражаться с людьми, которые знали, как дать отпор, поэтому он оставил Кубрата в покое. Этцилиос, должно быть, чувствует, что потерял лучшего друга, который у него когда-либо был ".
  
  "Такое впечатление он оставил у меня, ваше величество", - согласился Трифиллес.
  
  "Соответственно, он поставил условия своего соглашения с вами".
  
  "Какого рода условия?" Спросил Маниакес. Если бы Трифиллес отомстил за то, что его сослали в варварскую страну, согласившись на обременительные условия, Маниакес подумал бы о том, чтобы скормить его осьминогам, а не наоборот, возможно, предварительно окунув его в горячий уксус.
  
  Но его посланник ответил: "Чтобы убедиться в вашей доброй воле к нему, ваше величество, он настаивает, чтобы вы лично принесли ему дань за первый год в месте, которое будет согласовано в ходе будущих переговоров. Я так понимаю, он имеет в виду место неподалеку от границы между Видессосом и Кубратом."
  
  "На нашей стороне, я полагаю", - кисло сказал Маниакес. Он не испытывал доброжелательности к Этцилию; он желал, чтобы Ликинию удалось сокрушить Кубрат и отодвинуть видессианскую границу обратно до реки Астрис, где, по его мнению, ей самое место. Но он думал, что каган может потребовать чего-то подобного; Этзилиос представлял меньшую угрозу, чем Шарбараз, и с ним приходилось мириться, пока угроза со стороны Макурана не исчезнет. Он вздохнул. "Очень хорошо. Пусть будет так, как угодно кагану. Что еще?"
  
  "Это был самый важный момент", - сказал Трифиллес. "Он также требует, чтобы в твоей свите было не более пятисот солдат, и поклялся своим мечом привести с собой не более этого числа. Среди кубратов не существует более сильной клятвы".
  
  "Это означает, что мы либо верим ему, либо принимаем меры предосторожности", - сказал Маниакес. "Я намерен принять меры предосторожности. Я поклянусь привести со мной на встречу с Этцилиосом не более пятисот человек, но я оставлю других стоять неподалеку на случай, если его самая сильная клятва окажется недостаточно сильной."
  
  На мгновение он подумал о своем собственном предательстве. Если бы ему удалось убить Этцилия, то сегодняшние выгоды вполне могли бы возместить любой ущерб, нанесенный его душе позже: у него было бы достаточно времени для совершения добрых дел и основания монастырей во искупление греха. Но если бы он попытался убить кагана и потерпел неудачу, у кубратов было бы много причин разорять его земли и разграблять его города. Из всего, что он видел, Эцилий был достаточно хитер, чтобы иметь хорошие шансы избежать любого заговора.
  
  Поскольку прагматизм и моральные угрызения совести тянули его в том же направлении, Маниакес решил не нарушать однажды данное обещание.
  
  Трифиллес сказал: "Да будет угодно вашему величеству, здесь у вас будет прекрасная возможность поразить варвара великолепием видессианской придворной жизни. Когда он увидит такое великолепное зрелище, он ничего так не пожелает, как продолжать получать награду, которую вы снизошли ему даровать ".
  
  "Это было бы хорошо", - согласился Маниакес. Придворная жизнь казалась ему скорее ошеломляющей, чем внушающей благоговейный трепет, но потом он застрял в ее центре - как муха, застрявшая в меду, иногда думал он. Но действительно, на кочевника, разводящего овец, инкрустированные золотом одежды, священники, размахивающие кадильницами, и медлительные, величественные евнухи могли бы произвести впечатление. Несомненно, Этцилиос никогда бы не увидел ничего подобного.
  
  "Последнее, что требует каган, ваше величество, это двадцать фунтов перца горошком в год в дополнение к дани золотом". Трифиллес скорчил гримасу. "Только господь с великим и благим умом знает, что он собирается делать с перцем, ибо он, казалось, совершенно не знал о его использовании в кулинарии".
  
  "Мы переживем это", - сказал Маниакес. "Мы можем дать ему его пряность".
  
  "Превосходно, ваше величество". Трифиллес на мгновение просиял, затем внезапно встревожился. "Э-э, ваше величество, я надеюсь, вам не нужно, чтобы я уточнял детали вашего предстоящего визита к границам Кубрата?"
  
  "Я думаю, что услуг, которые ты уже оказал Империи, на данный момент будет достаточно, достопочтенный господин", - сказал Маниакес, и мясистое лицо Трифилла осветилось облегчением. "Сейчас самое время вам насладиться удобствами города Видесс, поскольку вы действительно так долго и упорно трудились, чтобы обеспечить их безопасность".
  
  "Да благословит вас Фос, ваше величество", - сказал Трифиллес. На его мобильных устройствах было написано другое сообщение: "самое время".
  
  Не каждый день обычная, довольно потрепанная галера причаливала к причалам маленькой гавани в дворцовом квартале. Но ведь не каждый день отец и дядя Автократора возвращались в Видессос, город после многих лет изгнания. Когда во дворцах стало известно о приближении корабля, Маниакес отложил в сторону налоговый реестр, который он изучал, и поспешил к кромке воды. Если бы кто-нибудь спросил его, он бы признался, что был рад предлогу отложить в сторону кадастр. Никто не осмелился спросить. Это была одна из приятных сторон работы автократором.
  
  Волны захлестывали друг друга и ударялись о морскую стену. Шум океана наполнял Видесс, город, окруженный водой с трех сторон, каким он и был. В эти дни Маниакесу часто приходилось прилагать сознательные усилия, чтобы услышать это. Время, проведенное в столице, а до этого в приморской Каставале, притупило его осознание.
  
  Гориос торопливо спустился к докам. "Они уже здесь?" сказал он. "О, нет, я вижу их. Еще несколько минут. Смотри, вон отец на носу - и твой отец тоже. Он помахал рукой. Через мгновение то же самое сделал и Маниакес. Как это часто случалось, его более непосредственный кузен заставил его двигаться.
  
  Старший Маниакес помахал в ответ. Симватий тоже помахал. У Гориоса было острое зрение, чтобы так легко отличать их друг от друга на таком расстоянии. Маниакесу пришлось прищуриться, чтобы убедиться, кто есть кто.
  
  Рядом с Симватием стояла его дочь Лисия. Она также помахала в сторону Маниакеса и Гориоса. Это заставило Маниакеса махать сильнее. Гориос, однако, опустил руки по швам. Маниакес ткнул его локтем в ребра.
  
  "Разве ты не собираешься поприветствовать свою сестру?" спросил он.
  
  "Что, и дать ей возможность важничать?" - Сказал Гориос в притворном ужасе.
  
  "Она никогда не позволила бы мне забыть это".
  
  Маниакес фыркнул. Он слушал, как гребец объявляет гребок, а затем приказывает вернуть весла, когда галера подошла к причалу. От корабля змеились веревки. Сервиторы на берегу крепко связали их. Матросы и сервиторы с трудом установили трап на место.
  
  Старший Маниакес пришел на пристань раньше всех. Если бы кто-нибудь попытался опередить его, его сын думал, что вытащил бы меч, который носил на поясе, и отправил самонадеянную душу по мосту, по которому она либо доберется до небес Фоса, либо упадет, чтобы спуститься на лед Скотоса.
  
  С большим достоинством старший Маниакес склонился перед младшим. "Ваше величество", - сказал он, а затем, с еще большей гордостью, пал ниц перед Автократором, который случайно оказался его сыном.
  
  "Встаньте, сэр, пожалуйста!" - сказал Маниакес. Эта работа Автократора продолжала иметь последствия, которых он не видел, пока они не поднялись и не укусили его. Он огляделся вокруг в немалой тревоге: что люди думали об отце, который должен был совершить проскинез перед своим сыном?
  
  К его изумлению, слуги и придворные, наблюдавшие за старшим Маниакесом, сами выглядели довольными и гордыми. Пара негромко захлопала в ладоши от этого зрелища. Чего бы Маниакес ни ожидал, это было не то.
  
  Все еще склонившись на причале, старший Маниакес сказал: "Просто дай мне закончить мои дела здесь, сынок, если ты не против", - и прикоснулся лбом к бревнам. Затем он все-таки поднялся, слегка кряхтя от усилий, которых это ему стоило. Как только он снова встал на ноги, он добавил: "Теперь, когда с этим покончено, я могу вернуться к тому, чтобы бить тебя, когда ты делаешь какую-нибудь глупость".
  
  Там, где униженное раболепие не принесло ничего, кроме одобрения со стороны сервиторов и придворных, эта угроза, какой бы очевидной шуткой она ни была, вызвала вздохи. Маниакес изумленно закатил глаза. Они предполагали, что он собирался наказать своего отца за оскорбление величества?
  
  Судя по тому, как они переводили взгляд с одного маниакая на другого, возможно, так оно и было. Маниакес подошел к своему отцу, обнял его и расцеловал в обе щеки. Это, казалось, успокоило умы некоторых зрителей, но только заставило других нервничать еще больше.
  
  Следующим Симватий выполнил проскинез. После того, как он поднялся, он опустился на одно колено перед Региосом. "Ваше высочество", - сказал он, как и подобало приветствовать Севастоса Видессианской империи.
  
  "О, отец, вставай, ради Фоса", - нетерпеливо сказал Гориос. Видя, как Севасты имитируют неформальность Автократора, зрители вздохнули - все будет не так, как при правлении традиционалиста Ликиния. О том, как обстояли дела во время правления Генезия, они тщательно старались не вспоминать.
  
  
  После того, как Симватий представился своему племяннику и сыну, настала очередь Лисии. Как и прежде, Маниакес почувствовал себя скорее смущенным, чем обрадованным тем, что она пала ниц. Однако у него возникло сильное чувство, что приказать ей не делать этого означало бы оскорбить ее, вместо того чтобы сделать счастливой. Он пожал плечами. Как он убедился на примере того, как Трифиллес жаждал получить совершенно неважный титул, церемония была странным делом, почти магией сама по себе.
  
  "Я рад, что ты здесь, моя кузина", - сказал он, обнимая Лизию после того, как она поздоровалась со своим братом. "Когда мы расстались в Каставале, мы не знали, увидимся ли когда-нибудь снова".
  
  "Я знала", - сказала Лисия, демонстрируя сейчас больше уверенности, чем в тот день на далеком острове. Она ничего не сказала о том объятии, которое они тогда подарили друг другу, хотя он мог бы поспорить, что оно было у нее в мыслях так же, как и у него. То, которым они только что обменялись, было благопристойно-целомудренным.
  
  Старший Маниакес сказал: "Сын, ваше Величество, ты получил что-нибудь от своих братьев?"
  
  "Нет", - сказал Маниакес. "Это беспокоит меня. Последние несколько лет западные земли были далеко не безопасны для солдат ". Это было мягко сказано. Армии западных земель не только должны были противостоять мощному натиску со стороны Макурана, они также громили друг друга в бесконечных, бесплодных раундах гражданской войны.
  
  "Я молюсь, чтобы добрый бог не позволил моим мальчикам погибнуть напрасно", - сказал старший Маниакес, его голос был полон беспокойства. "Благой бог дарует, чтобы моя линия не потерпела неудачу сейчас, в момент своего величайшего триумфа".
  
  "Добрый бог уже позаботился об этом, по крайней мере, я на это надеюсь", - с усмешкой ответил Маниакес. "Весной мы будем знать наверняка".
  
  "Так ты сделаешь меня дедушкой, а?" - сказал старший Маниакес. Его смешок был слишком непристойным, чтобы казаться вполне уместным на торжественном мероприятии. "Ты не терял много времени, не так ли? Молодец".
  
  "Ты поужинаешь со мной сегодня вечером, отец?" Сказал Маниакес. "Я устрою пир в Зале Девятнадцати лож. Дядя, я приглашаю тебя тоже присоединиться к нам, и тебя, Лисия."
  
  "Зал Девятнадцати кушеток?" Старший Маниакес закатил глаза к небесам. "Нам придется есть полулежа, не так ли? Подумать только, что мой собственный сын мог так поступить со мной, и в то же время сделать невозможным сказать "нет"."
  
  Маниакес не позволил этому наполовину жалобному, наполовину сардоническому обращению повлиять на него. "Если я могу это сделать, ты можешь это сделать. И если я пролью рыбный соус и вино на свой халат, когда ты будешь рядом, у меня будут некоторые основания надеяться, что я буду не единственным ".
  
  "Посмотрите, какой это неблагодарный ребенок!" - крикнул старший Маниакес всем, кто хотел его услышать. Но он испортил эффект своего негодования, запрокинув голову и смеясь так, что ему пришлось схватиться за бока.
  
  Девятнадцать диванов стояли в большой подкове в зале, которому они дали свое название. "Ваш, конечно, должен быть в центре, в положении краеугольного камня, ваше величество", - сказал Камеас, указывая на тот, о котором шла речь. "По обе стороны от вас должно быть трижды по три".
  
  
  "Мы могли бы пригласить гораздо больше, если бы вы только расставили столы и стулья так, как это делают в любом другом обеденном зале Империи", - раздраженно сказал Маниакес.
  
  "Если где-то еще они забывают прошлое, нам следует пожалеть их, а не подражать им", - ответил вестиарий. "Здесь мы откидываемся назад, это последний бастион истинной элегантности в мире, ставшем дрянным и безразличным".
  
  "Мне следовало бы завести новый обычай", - проворчал Маниакес.
  
  Камеас уставился на него с ужасом, который был, как понял Маниакес, совершенно искренним.
  
  "Нет, ваше величество, я умоляю вас!" - закричали вестиарии. "В этом зале Ставракиос отдыхал после своих великих побед над Макураном, как и Ерманос перед тем, как гражданская война разорвала Империю на куски после его смерти. Хотели бы вы, чтобы ваши методы отличались от их?"
  
  У Маниакеса были сомнения по поводу того, что Ставракийс откинулся после своих побед. Из всего, что он когда-либо читал, великий воин-Автократор чувствовал себя более комфортно на поле боя, чем во дворцах. Но Камеас пытался донести не это. "Прецедент призван направлять, а не душить", - сказал Маниакес.
  
  Камеас не ответил, не словами. Он просто уставился на Маниакеса большими печальными глазами. "Ваши приказы, конечно, будут выполнены, ваше величество", - сказал он таким тоном, как будто одним из этих приказов было принять яд.
  
  Маниакес закончил тем, что ел на центральном диване. Он откинулся на левый бок, освободив правую руку, чтобы поесть самому. Он не только счел это крайне неудобным способом приготовления ужина, но и вскоре его левая рука, на которую он опирался, казалась омертвевшей от локтя до кончиков пальцев.
  
  Камеас просиял. То же самое сделали другие слуги, которые разносили еду и вино в Зал Девятнадцати Кушеток и убирали оттуда пустые блюда и кубки. Маниакес задавался вопросом, стоило ли доставлять радость своим сервиторам из-за этого дискомфорта.
  
  Его единственным утешением было то, что не у него одного были проблемы на пиру. Из всех гостей только Курикос, его жена Феврония и Трифиллес казались непринужденными. Во времена Ликиния они ели именно так. Нифона, возможно, тоже была знакома с приготовлениями, но в данный момент перспектива оказаться лицом к лицу с едой казалась ей гораздо более неприятной, чем опираться на один локоть. Во всяком случае, для нее неловкое положение было преимуществом: это означало, что она не могла много есть.
  
  Фракс друнгарий был первым человеком, у которого гарум стекал по подбородку на мантию. Он выразил свое мнение о необходимости есть на кушетках с такой силой, что несколько женщин смущенно отвернули головы в сторону.
  
  "Позор", - пробормотала Нифон.
  
  Через несколько диванов от Маниакеса Лисия хихикнула, затем попыталась притвориться, что ничего не заметила. Маниакес поймал ее взгляд. Она выглядела встревоженной, пока не увидела его улыбку, но после этого почувствовала облегчение. Мгновение спустя Симватиос пролил на себя соус. Лисия громко рассмеялась.
  
  "Давай, издевайся над собственным отцом", - сказал Симватий, но его суровость была такой же неискренней, как суровость старшего Маниакеса ранее в тот день в гавани дворцового квартала.
  
  После того, как засахаренная в меду черника была убрана, после того, как были произнесены последние тосты за нового Автократора и его семью - в основном за нового Автократора и его семью, - пирующие начали вставать один за другим и покидать Зал Девятнадцати Кушеток. Камеас поспешил к Маниакесу, на его гладком лице евнуха отразилось беспокойство.
  
  "Я надеюсь, вам понравилось, ваше величество?" В его голосе звучала тревога.
  
  "Да, больше, чем я ожидал", - признал Маниакес.
  
  Камеас нарисовал солнечный круг Фоса у себя на груди. "Хвала благому богу", - пробормотал он небесам, прежде чем вернуть свое внимание к Маниакесу.
  
  "Тогда вы не будете возражать против того, что я планирую дальнейшие подобные развлечения?"
  
  "Давай не будем увлекаться", - поспешно сказал Маниакес. Лицо Камеаса, которое начало сиять, снова сморщилось. Маниакес знал, что в ближайшие дни ему придется иметь дело с сварливым, разочарованным вестиарием. Он предпочел это перспективе иметь дело с любым из девятнадцати диванов в ближайшее время.
  
  Маниакес не предполагал одной вещи, прежде чем надел корону и красные сапоги: с каким количеством пергамента Автократору приходилось иметь дело каждый день. Позволить клеркам и логофетам взять на себя это бремя могло зайти слишком далеко. Если бы вы не знали, что происходит внутри Видессоса, как можно было бы говорить, что вы управляете Империей?
  
  По мнению Маниакеса, ты не мог.
  
  Генезий проговорился обо всем, кроме вопросов, которые касались его собственного положения на троне - там он был одновременно осторожен и безжалостен. Но он не делегировал ответственность никому другому. Вещи, которые он лично не решал, просто игнорировались.
  
  "Вот как Видессос пришел к тому состоянию, в котором он находится", - заявлял Маниакес любому, кто был готов слушать. Поскольку он был Автократором, у людей был стимул слушать его. Поток пергамента, который обрушился на императорскую резиденцию, почти затопил его.
  
  Большинство посланий так или иначе были мольбами о помощи: города хотели золота и ремесленников для восстановления стен, провинции хотели освобождения от налогов, потому что их сельскохозяйственные угодья были разорены - он понятия не имел, как удовлетворить обе эти просьбы одновременно - генералы хотели людей, лошадей и оружия. Он хотел бы, чтобы у него было немного, чтобы послать им. Ему удалось наскрести пару полков ветеранов, но он не знал, где он мог бы найти больше.
  
  Вот письмо от другого генерала: Тзикаса, командующего западом от Амориона, Автократору Маниакесу: Приветствую. Имею честь доложить, ваше величество, что ваш брат Татулес ранее служил под моим командованием. Прошлой весной макуранцы послали колонну на восток мимо южного края территории в пределах выделенной мне зоны ответственности.
  
  Я направил свои собственные силы на юг, чтобы попытаться остановить вражескую колонну. Мой ход был успешным, но из-за того, что мой коллега, превосходный Проватос, проявил дух овцы и не предпринял аналогичного отряда самостоятельно, пообещав сделать это, макуранцы смогли отступить, а не быть уничтоженными. Наши потери были умеренными, но я с сожалением сообщаю вам, что ваш брат Татулес не вернулся с остальными силами. Достоверно неизвестно, был ли он убит. К сожалению, я не могу сообщить более определенных новостей относительно его судьбы.
  
  
  Маниакес тоже сожалел об этом; у него не было возможности узнать, мертв Татуулес или жив, и, если жив, был ли он ранен или в макуранском плену. Он не думал, что Шарбараз причинил бы вред его брату, если бы знал, что тот у него в руках. Они были врагами, да, но потому, что Макуран и Видессос были врагами. В этом не было ничего личного, по крайней мере, не в том, что касалось Маниакеса. Но люди Макурана могли захватить Татуулеса, не зная, что он был братом Автократора - по всем признакам, он сам этого не знал. Участь обычных заключенных могла быть - слишком часто была - суровой.
  
  И все же это двусмысленное письмо от Чикаса дало ему гораздо больше информации о действиях Татулеса и его местонахождении, чем он знал о Парсманиосе. Другого его брата, возможно, поглотила земля, несмотря на все сообщения о нем, которые пришли из западных земель.
  
  Он отметил, что Чикас сделал все возможное, чтобы вызвать гнев империи против Проватоса, своего товарища-генерала в западных землях. Поскольку он не знал обстоятельств, при которых двое мужчин должны были сотрудничать, он не мог решить, кто из них был здесь прав. Это беспокоило его; он знал, что ему нужно установить более жесткий контроль над своими офицерами, если армия когда-либо будет эффективна против Макурана или Кубрата.
  
  Но он не мог просто вскочить на армию и скакать на ней, как на смирной кобыле. Генералы, особенно в западных землях, привыкли брать дело в свои руки по той простой причине, что Генезий не оставил им выбора - он вообще не руководил. Получив власть - пусть и недостаточную, чтобы сдержать Шарбараз, - они неохотно уступили ее городу Видессу.
  
  "На лед со всеми", - гневно бросил Маниакес Ригориосу. "Они ведут себя как стадо девственниц, годных только для монастыря, и хотят, чтобы я тратил время, соблазняя их одну за другой".
  
  "Правда в том, что они просто стая шлюх", - сказал Региос.
  
  Хотя Маниакес и согласился с этим, это не помогло ему найти способ справиться со своими независимыми генералами. Он обратился с этим вопросом к своему отцу. Старший Маниакес пощипал себя за бороду и сказал: "Наличие большой армии под твоим командованием в западных землях достаточно скоро заставит их повиноваться".
  
  "Ты имеешь в виду, что это заставило бы их повиноваться", - сказал младший Маниакес. "При нынешнем положении дел единственный способ, которым я смогу ввести войска в западные земли, - это подкупить кубратов, чтобы я мог освободить часть людей, которые пытаются их сдержать. Я ненавижу это, но разве у меня есть выбор?"
  
  "Я ничего не вижу", - ответил его отец. "Однако что тебе нужно сделать, так это убедиться, что Этцилиос не сможет найти никакого способа обмануть тебя".
  
  "Я делал там все, что мог. Мои уполномоченные и дружки кагана неделями торговались о том, где мы встретимся, кого мы можем привести с собой и о других мелких деталях". Улыбка Маниакеса показала его сардоническую жилку. Он продолжил: "Единственная проблема в том, что, пока мы торгуемся, люди Этцилиоса продолжают совершать на нас набеги. Насколько я могу судить, он думает, что это часть способа ведения переговоров ".
  
  Старший Маниакес вздохнул. "Он привлек наше внимание, не так ли? Единственный способ, который я могу придумать, чтобы заставить его остановиться, это пригрозить начать против него неограниченную войну, если он не сдастся, и что...
  
  "Это просто рассмешит его", - закончил младший Маниакес. Его отец кивнул. Он продолжил: "Может, он и варвар, но он не дурак, к несчастью. Он знает, что единственный способ, которым мы можем вести с ним большую войну, - это прекратить сражаться с Макураном, а мы не можем себе этого позволить. Даже если бы мы это сделали, это могло бы вызвать еще один мятеж - войска помнят, как Ликиний пытался заставить их перезимовать к северу от Астриса и что произошло потом."
  
  "Ах, но взбунтуются ли они из-за страха провести зиму в замерзшей степи или в надежде свергнуть тебя и поставить на твое место другого?" Старший Маниакес развел руками. "Я не хотел, чтобы ты отвечал на этот вопрос, сынок".
  
  "Почему" в любом случае не имеет большого значения", - сказал младший Маниакес. "В любом случае, еще одна гражданская война, и мы практически передадим Видессос Шарбаразу. Тогда ему пришлось бы попытаться управлять этим. Видеть, как он борется с этим, - единственная причина, которую я могу назвать для поражения ". Прежде чем его отец смог заговорить, он быстро добавил: "Я шучу, клянусь всемилостивым богом".
  
  "Я знаю, что ты такой. Я не собирался подшучивать над тобой по этому поводу. Но я могу сделать довольно хорошее предположение, я думаю, о том, когда Этцилиос обуздает своих налетчиков и любезно согласится принять золото, которое вы хотите ему дать ".
  
  "Если у меня будет достаточно золота, чтобы заплатить дань", - мрачно сказал младший Маниакес. "Хорошо, отец, если тебе хочется предсказать, скажи мне, когда Этцилий оставит нас в покое".
  
  "Как раз во время сбора урожая", - ответил старший Маниакес.
  
  "До тех пор он украдет все, что сможет, и заберет столько зерна, сколько смогут унести его лошади. Кочевники часто живут на грани голодной смерти и компенсируют то, что не могут вырастить сами, грабя своих соседей. Таким образом, Эцилиос заставит наших фермеров работать на него ".
  
  "По крайней мере, те, кого он оставляет в живых", - сказал младший Маниакес. Он задумался.
  
  "Ты вполне можешь быть прав. Однако это означает еще пару месяцев нападений и не так много времени после сезона сбора урожая, чтобы встретиться с Этцилиосом и расплатиться с ним до того, как осенние дожди превратят дороги в грязь."
  
  "Может быть, нам следует надеяться, что они начнут пораньше", - сказал его отец. "Кубраты тоже не смогут многого сделать осенью или зимой. Придет весна, и ты сможешь заплатить кагану и купить мир в течение сезона военных действий ".
  
  "Я бы хотел этого", - ответил младший Маниакес. "Я вижу в этом только одну ошибку". Его отец выжидающе ждал. Он объяснил: "Это было бы удобно для нас, и Этцилиос этого не допустит".
  
  Старший Маниакес пролаял несколько слогов хриплого смеха и хлопнул его по плечу. "Хотел бы я сказать, что ты ошибался, но я не думаю, что это так".
  
  Багдасарес поднялся из своей прострации с насмешливым выражением лица. "Вы оказываете мне большую честь, ваше величество", - сказал волшебник, говоря по-видессиански с хриплым васпураканским акцентом, который напомнил Маниакесу его бабушку и дедушку, - "но на самом деле, маги Коллегии Чародеев могут сделать это так же хорошо, как и я. Лучше", - добавил он в порыве откровенности, который очень понравился Маниакесу.
  
  "Может быть, и так, но ты можешь делать это достаточно хорошо", - ответил Маниакес, - "и я доверяю тебе, чего не могу сказать о чародеях Коллегии. Они были здесь во времена правления Генезия. Кто знает, что некоторые из них могли натворить?"
  
  
  "Он использовал этого тощего старика для худшего из своих заклинаний", - сказал Багдасарес.
  
  "Так мне все говорят - и этот тощий старикан теперь удачно исчез", - сказал Маниакес. "Как я уже сказал, я не знаю, что сделали те другие, и теперь мне слишком поздно беспокоиться об этом без доказательств, но если я захочу выяснить, что может получиться из моей встречи с Этцилиосом, я спрошу тебя, а не их".
  
  "Очень хорошо, ваше величество", - сказал Багдасарес. "Я сделаю все возможное, чтобы не разочаровать вас, хотя должен сказать, что, как и при любых попытках заглянуть вперед, я не могу дать вам никаких гарантий, что все произойдет так, как сейчас представляется наиболее вероятным".
  
  "Да, да, я понимаю это", - нетерпеливо сказал Маниакес. "Просто продолжайте, если будете так добры. Если варвар еще раз не передумает, я вскоре отправлюсь на встречу с ним ".
  
  "Я попытаюсь узнать то, что можно узнать", - ответил Багдасарес, кланяясь. "Я должен также предупредить тебя, что шаманы кубрати могут затуманить то, что я вижу, либо потому, что они тоже всматриваются в то, что может быть, либо потому, что они намеренно пытаются помешать мне заглянуть вперед".
  
  Жест Маниакеса был настолько безапелляционным, что он пожалел об этом мгновение спустя. Каким бы грубым он ни был, Багдасарес пришел в движение, чего Маниакес и добивался. Васпураканский маг вытряхнул содержимое своего саквояжа на полированную поверхность мраморного стола. Порывшись в куче ненужных вещей, он выбрал небольшой кувшин с вином, зеркальце из полированной бронзы и крошечный, искусно вырезанный кувшинчик из киновари, в котором был шарик ртути.
  
  "В зеркале мы увидим то, что увидим", - объяснил он. "Мы можем прикоснуться к будущему только с помощью закона заражения, поскольку он, образно говоря, соприкасается с настоящим. Винный спирт даст нам связь между настоящим и будущим, в то время как ртуть... - Он щелкнул по ней пальцем, разбивая на несколько блестящих капель. "- символизирует изменчивость всего, что лежит впереди и еще не завершено".
  
  "Продолжай", - сказал Маниакес. Волшебство и его техники часто завораживали его, но не сегодня. Все, что его заботило, - это результаты.
  
  "Как скажете, ваше величество". Следующие пару минут Багдасарес провел, суетливо собирая обратно в один шарик рассыпанную им ртуть, затем подсунул под него клочок пергамента, чтобы забрать позже.
  
  Беззвучно насвистывая сквозь зубы, он налил немного вина в маленькую чашечку с белой блестящей глазурью. Отставляя кувшин в сторону, он оставил видимым ободок шириной в палец. Часть этого края исчезла, когда он позволил ртути упасть в вино. Пара винных капель выплеснулась из чашки на стол. Он вытер их тряпкой.
  
  "Никто не должен пить это вино", - заметил он. "Оно использовалось в этих ритуалах раньше, и в нем много раз была ртуть. Ртуть - не самый сильный яд, который я знаю, но и не самый слабый. Что ж...
  
  Он простер руки над кубком с вином и начал медленное, звучное пение, часть которого была на языке васпураканцев, остальное - на видессианском, настолько архаичном, что Маниакес с трудом разобрал его. Он думал, что понял, что Багдасарес использовал спиртные напитки в вине, чтобы использовать постоянные изменения ртути и обратить их к тому, что произойдет после встречи с Этцилиосом.
  
  Пот катился по лбу Багдасареса и его мясистым щекам. "Это тяжело", - сказал он. "Я чувствую сопротивление между мной и моей целью. Однако я буду сильнее; я одержу верх - Фос, несомненно, предпочитает мужчину из числа своих перворожденных ". Маниакес задумался, что бы сказал по этому поводу Агафий. Его самого, однако, больше интересовало то, что Багдасарес мог ему рассказать, чем искоренение ереси, где бы он ее ни находил.
  
  Когда его заклинание было завершено, Багдасарес взял блестяще отполированную серебряную ложечку и наполнил ее из чашки. Медленно и осторожно он поднес ее к зеркалу, которое лежало плашмя на столе. Он вылил насыщенное ртутью вино на гладкую бронзовую поверхность. "Сейчас ты увидишь то, что должен увидеть", - прошептал он Маниакесу.
  
  Сначала Маниакес увидел только красное вино, разлитое по поверхности зеркала. Затем размазанное вино превратилось в тонкую завесу и сдуло в сторону; это было так, как если бы он смотрел сквозь зеркало в бесконечное пространство, не заполненное ни светом Фоса, ни тьмой Скотоса. Он хотел моргнуть - это было не то, что, по его мнению, человек должен был воспринимать, - но обнаружил, что не может.
  
  Спустя то, что могло быть ударом сердца или каким-то бесконечно долгим промежутком времени, зеркало снова начало показывать изображение. Однако в нем больше не отражался потолок или лицо Маниакеса. Вместо этого он увидел шею и голову лошади, как будто он ехал на ней; ему показалось, что руки, держащие поводья, принадлежат ему. На близком расстоянии были стены города Видесс. Солнце отражалось от шаров храмов Фоса внутри, точно так же, как это было, когда он приближался морем.
  
  Ему было интересно, что находится позади него, но изображение исчезло из поля его зрения прежде, чем он смог это выяснить. Зеркало снова стало своим обычным. Он отвернулся от него, почесывая голову.
  
  "Вы узнали то, что искали, ваше величество?" Спросил Багдасарес.
  
  Маниакес удивленно взглянул на него. "Почему ты спрашиваешь? Разве ты не видел того, что я увидел в зеркале?"
  
  "Нет, ваше величество". Волшебник покачал головой. "Заклинание было создано, чтобы просветить вас, а не меня. Я знаю, что ты испытывал, поскольку я иногда использовал эту магию в своих собственных целях, но я не делился с тобой этим конкретным видением ".
  
  "Так вот как это делается, а?" Маниакес все еще был ошеломлен. "Я не знаю, увидел ли я то, что мне нужно было увидеть, или нет. Твое зеркало показало, что я вернусь со встречи с Этцилиосом, и это действительно достойная новость, но оно ничего не показало о самой встрече ".
  
  "Как я уже сказал, ваше величество, боюсь, что кубратские шаманы препятствовали моим усилиям", - ответил Багдасарес. "Пытались ли они помешать мне или просто создавали неопределенность из-за своих собственных попыток предвидения, я не могу вам сказать. Я скажу, что не является невозможным или даже невероятным, что я также вмешался в их магию ".
  
  "Хорошо". Маниакес подумал о двух камнях, брошенных в спокойный пруд одновременно, и о ряби, расходящейся от каждого из них, пока эти ряби не встретятся друг с другом и либо не выровняются, либо не подтолкнут друг друга выше. Ни в том, ни в другом случае вода не была бы такой, какой была до того, как по ней пробежали волны. Он продолжил: "Значит, Этцилиос будет в таком же неведении, как и я, относительно того, что может принести эта встреча?"
  
  "С точки зрения магии, да, я так думаю", - сказал Багдасарес. "Магия, конечно, не может быть решающим фактором в его планах".
  
  
  "Да, это так". Маниакес пощипал себя за бороду, как он часто делал, размышляя. Когда он приступил к делу, у него было очень мало выбора. "Я буду договариваться с варваром. Если мы с ним не придем к соглашению, как мы сможем вести войну против Макурана?" Багдасарес не ответил. Ему не нужно было отвечать. Без перемирия с Кубратом Маниакес сражался бы в западных землях, как человек со связанной за спиной рукой.
  
  Багдасарес выудил комочек ртути из чашки, в которую бросил его, затем положил обратно в банку с киноварью. Он тоже налил вино обратно в кувшин и плотно закупорил его. Он высушил и отполировал бронзовое зеркало, прежде чем вернуть его и остальные свои магические принадлежности в саквояж, в котором он их нес.
  
  "Я благодарю тебя за твою помощь", - сказал ему Маниакес. Помощь была не такой полной, как он мог надеяться, но чем больше ему приходилось иметь дело с магией, тем больше он понимал, что это крайне неоднозначный бизнес. Попытки предвидеть будущее также могли повлиять на него. Если бы это было так, означало бы это, что то, что вы видели, больше не могло сбыться? Но если то, что вы видели, было ложью, как это могло повлиять на истинное будущее? Сознательным усилием воли он отбросил этот ход мыслей, пока от него не закружилась голова.
  
  После того, как Багдасарес покинул императорскую резиденцию, Маниакес захотел поговорить с кем-нибудь об увиденном. Он обнаружил, что его отец, двоюродный брат и дядя отправились верхом в город, пока он был наедине с магом. Поскольку у него не вошло в привычку доверять Камеасу - и поскольку он не был уверен, что завести эту привычку было хорошей идеей, - он отправился на поиски Нифона.
  
  Он нашел ее в императорской спальне. Она стояла на четвереньках на полу, ее рвало в таз. Поскольку она была императрицей видессиан, чаша была из чистого серебра, с барельефными изображениями святых людей и их чудес, украшающими внешнюю сторону. От этого тошнота в нее не становилась приятнее.
  
  Маниакес наклонился к Нифоне и отводил волосы с ее лица, пока она не закончила. "Спасибо", - сказала она приглушенным голосом. "Вон на том сундуке стоит кувшин с вином. Не могли бы вы принести мне чашку и позволить прополоскать рот?"
  
  "Конечно", - сказал Маниакес. Пока он наливал, Нифон позвонила, вызывая служанку. Вошла женщина и унесла таз.
  
  После того, как Нифон выпила немного вина, она сказала: "Так немного лучше. Я так устала от того, что меня каждый день тошнит, что я не знаю, как начать рассказывать тебе".
  
  "Я верю в это", - сказал Маниакес так сочувственно, как только мог. "У меня только что был здесь Алвинос..." Разговаривая с Нифоном, он использовал видессианское имя, которое дал себе волшебник; Нифону не хотелось, чтобы ему напоминали о васпураканцах как об отдельном народе. Он объяснил, что он видел в зеркале, а также то, чего он не видел.
  
  "При условии, что ты вернешься в город целым и невредимым", - сказала Нифон, и на этом ее интерес к магии Багдасареса иссяк. Маниакес сказал себе, что после тяжелой болезни он был бы не в лучшей форме. Это было правдой, но у него было чувство, что она была бы такой же равнодушной, будь она совершенно здорова. Ее не очень заботило - нет, по правде говоря, ее вообще не заботило - то, как управлялась Видессианская империя, хотя ее раздражало, что управление ею отдаляло его от нее больше, чем ей бы хотелось.
  
  Видя, что с таким же успехом он мог бы разговаривать со стеной, он вышел и бесцельно побрел по залам императорской резиденции. Если бы он столкнулся с Камеасом, он, вероятно, излил бы ему душу; мало того, что должность вестиария обязывала его слушать, у него была хорошая голова на детали, и он мог бы сказать что-нибудь полезное.
  
  Но вместо Камеаса Маниакес нашел Лисию. Его двоюродный брат рассматривал некоторые из сокровищ, хранящихся здесь. Не все из них стоили больших кучек золотых монет. Например, в потрепанном железном шлеме, возле которого она стояла, не было ничего необычного на первый взгляд. Но когда-то она покрывала голову макуранского царя царей, который пал от видессианского оружия в Машизе.
  
  Лисия подняла глаза на звук шагов Маниакеса в коридоре и улыбнулась, узнав его. Потолок зала был отделан тонкими алебастровыми панелями, которые пропускали бледный, мерцающий свет. Лисия случайно стояла под одним из них. Она казалась неземной, не совсем от мира сего.
  
  Но в том, что она сказала, не было ничего неземного. "Не могли бы вы добавить шлем Шарбараза к тому, что у нас уже есть".
  
  "Это было бы прекрасно", - сказал он, кивая и подходя к ней. "Я пока не могу даже думать о том, чтобы изгнать макуранцев с нашей земли, не говоря уже о том, чтобы двинуться на Машиз, не тогда, когда мне все еще нужно беспокоиться о Кубрате". Как и в случае с Нифоном, он рассказал о том, что показала ему магия Багдасареса.
  
  "Ты не знаешь, что произойдет до того, как ты прискачешь обратно в Видессос, город?" Спросила Лисия.
  
  "Нет, и это то, что меня беспокоит", - сказал Маниакес. "Это может быть что угодно, от соглашения, на которое я надеюсь, до… я полагаю, только эта сторона смерти".
  
  "Я не виню тебя за беспокойство", - ответила она. "Вам следует разместить войска поблизости, сверх тех пятисот, на которые вы согласились, чтобы они могли прийти вам на помощь, если окажется, что Этцилий действительно замышляет предательство.
  
  "Хитрость этого, - серьезно продолжила Лисия, - будет заключаться в том, чтобы найти места, где они будут достаточно близко, чтобы принести тебе какую-то пользу, но не настолько близко, чтобы кубратский каган подумал, что они представляют для него опасность - тем более, что у него будут свои люди, ошивающиеся поблизости по той же причине".
  
  Маниакес уставился на нее. "Моя дорогая кузина!" - воскликнул он. "Ты так же умна, как и красива, а это говорит о многом. Не думаю, что кто-либо из моих генералов или придворных смог бы так точно описать то, к чему я стремлюсь ".
  
  Под его пристальным взглядом Лисия опустила глаза на мозаичный пол. "Ваше величество слишком добры ко мне", - пробормотала она.
  
  Он нахмурился. Наряду со всеми остальными в Империи Видессос, она была его подданной, и протокол требовал, чтобы она помнила это. Но, что касается церемоний, корона все еще легко сидела на нем, и он привык к ней как к откровенной кузине, настолько близкой к равной, насколько женщина могла стать в обществе Видесса, где доминировали мужчины - хотя, из того, что он видел, макуранцы предоставляли своим женщинам гораздо меньше привилегий, чем видессианки.
  
  Он воспользовался привилегией кузена и ткнул ее в ребра. Она пискнула, начала ткнуть его в ответ, но затем остановила себя. "Нет, ты бы сказал, что я виновна в оскорблении величества или в чем-то подобном, и бросил бы меня в темницу", - сказала она, ее глаза сверкнули, показывая, что она поддразнивает его.
  
  "Да, без сомнения, и ты бы это заслужил, но мне нужно, чтобы ты был свободен, чтобы ты мог дать мне хороший совет", - ответил он. Это тоже могло быть поддразниванием, но в нем было достаточно серьезного подтекста, чтобы заставить ее сделать паузу, прежде чем она снова огрызнулась на него. По крайней мере, в этот момент они очень понравились друг другу.
  
  Маниакес ехал во главе процессии, которая покинула город Видесс через Серебряные ворота, направляясь к северной границе на встречу с каганом Этцилиосом. Проехав пару сотен ярдов, он натянул поводья и обернулся, чтобы посмотреть на всех, кто присоединился к нему в попытке внушить благоговейный страх правителю кубратов.
  
  "У нас здесь всего понемногу, не так ли?" - сказал он Багдасаресу, который в то же время остановил свою лошадь.
  
  "Это мы делаем, ваше величество", - трезво согласился волшебник. Он похлопал по шее своей лошади. Кобыла тихо, удовлетворенно фыркнула.
  
  Позади Автократора и мага ехали пятьсот человек, которые будут служить почетной охраной Маниакеса, когда он столкнется с Этцилиосом. Половина из них была одета в синие плащи поверх кольчуг, другая половина - в золотые. На их копьях развевались синие и золотые ленты. Создавалось впечатление, что они были только для виду, но каждый из них был первоклассным бойцом.
  
  Следующим за ними шел обоз с поклажей: лошади, мулы, быки и фургоны с брезентовыми крышами, которые можно было натянуть на них в случае дождя. Багаж для павильона Автократора был отделен от остальных и отмечен синими знаменами с золотыми солнечными вспышками на них. Камеас и другие императорские слуги сопровождали его, готовые сделать все возможное, чтобы Автократор чувствовал себя так, словно он никогда не покидал дворцов. Сокровище, которое Маниакес передаст Этцилиосу, также находилось в этой части обоза, охраняемое полусотней мужчин с суровыми лицами, которые не прилагали никаких усилий, чтобы не казаться смертельно опасными.
  
  Вслед за обозом покатили повозки другого рода: в них находились члены пары ведущих пантомимических трупп города Видессос. Исполнители были ветеранами многих сценок в амфитеатре в День Середины зимы, но они никогда не выступали перед более требовательной аудиторией. Если кагану не нравились представления, которые они устраивали, у него были более грубые - или, скорее, более острые - способы выразить свое неодобрение, чем швыряние гнилой тыквой.
  
  "Хотел бы я, чтобы у нас был гигантский змей, чтобы подарить Этцилию", - внезапно сказал Маниакес. "Хотел бы я посмотреть, что он сделает с одним из них, клянусь Фосом. Верни это, если я не ошибаюсь в своих предположениях - либо это, либо скорми это его врагам ".
  
  "Такие змеи достаточно редко приходят из Жарких Земель в город Видесс", - сказал Камеас. "Осмелюсь сказать, что ни одному жителю равнин никогда не приходилось иметь с ними дело".
  
  Поскольку змей не было, пара дюжин самых быстрых лошадей в городе следовали за повозками труппы мима. Маниакес намеревался устроить скачки для кагана. Если бы Этцилий захотел выставить своих степных пони против этих тварей, Автократор не стал бы жаловаться. И если Этцилиос хотел сделать ставку на исход, Маниакес полагал, что он вернет часть золота, которое он платил.
  
  Последними ехали еще полторы тысячи кавалеристов. В отличие от официального полка гвардии, у них не было подходящего снаряжения. Если все пройдет хорошо, Этцилий никогда их не увидит. Они сопровождали Автократора на случай, если все пойдет не так, как надо.
  
  Когда отряд - с таким количеством мирных жителей, что Маниакесу было трудно думать о нем как о силе - достиг Длинных стен, укреплений, которые защищали территорию, окружающую город Видессос, от набегов варваров, он отправил свои войска проверить близлежащие леса и перелески, чтобы убедиться, что там не скрываются кубраты. Они не нашли никого из кочевников. Это помогло Маниакесу успокоиться; Эцилиос, казалось, соблюдал заключенные им соглашения.
  
  
  По дороге в Имброс Маниакес без проблем спал в изысканном шатре из алого шелка, который его слуги возводили для него каждую ночь. В кампании у него были кровати и похуже. Сами сервиторы, однако, привыкли к жизни во дворцах и с трудом приспосабливались к пребыванию вдали от города Видесс. Они жаловались на дорогу, на еду, на шум по ночам и на то, какие сквозняки гуляют в их палатках.
  
  Убежище Камеаса стояло рядом с убежищем Автократора и было следующим по сложности после него одного. И все же вестиарий снова и снова повторял: "Самое неудовлетворительное".
  
  "Что случилось, уважаемый сэр?" Маниакес спросил с искренним недоумением. "Учитывая, что мы путешествуем, я не могу представить, чтобы мы делали это с большей роскошью".
  
  "Это неадекватно", - настаивал Камеас. "Автократору видессиан не следует есть тушеного кролика, а если случайно придется, в блюде не должно быть недостатка в грибах, чтобы придать ему хотя бы намек на пикантность".
  
  Маниакес поставил галочки на своих пальцах. "Во-первых, я люблю тушеного кролика. Во-вторых, я даже не заметил, что его готовили без грибов. В-третьих, если бы это была настоящая кампания, я бы ел из тех же котлов, что и мои люди. Это лучший известный мне способ для генерала убедиться, что его еда настолько хороша, насколько это возможно ".
  
  Камеас приобрел нежный оттенок зеленого - или, возможно, это была всего лишь игра света факелов. "Мне кажется, это лучший способ для Автократора убедиться, что его собственная еда настолько плоха, насколько это возможно".
  
  Ячменная каша, твердые булочки, лук, рассыпчатый сыр, соленые оливки, копченая свиная или баранинная колбаса с чесноком, вино, иногда с добавлением половины уксуса.… Маниакес решил, что будет мудрее не признаваться в пристрастии к еде, которую армии ели на марше, чтобы не вызвать апоплексический удар у своих вестиариев. Но он любил такие блюда, без сомнения, потому, что так часто ел их, когда был молодым.
  
  "Как долго мы будем вдали от дворцов, ваше величество?" Спросил Камеас.
  
  "Две недели, максимум три", - ответил Маниакес.
  
  Камеас закатил глаза, как будто Автократор объявил о разлуке на столько же лет. От его вздоха задрожали челюсти. "Возможно, мы переживем это", - сказал он, хотя его тон подразумевал, что у него были сомнения.
  
  Имброс был ближайшим городом любого размера к границе с Кубратом, что также означало, что он был наиболее подвержен нападениям кубратов. Сельскохозяйственные угодья вокруг него в этом году собрали скудный урожай, если вообще собрали.
  
  Рота за ротой, полк за полком дополнительные кавалеристы, которых Маниакес привел с собой, отделялись от основных сил, двигавшихся к Имбросу, и занимали скрытые позиции в лесах к югу от города. Всадники могли легко призвать их прийти на помощь Автократору или, при необходимости, отомстить за него. Учитывая видение, которое показал ему Багдасарес, Маниакес не думал, что дело дойдет до этого. Когда показались стены Имброса, он понял, что поставил свою жизнь на это видение.
  
  Эти стены знавали лучшие дни. Он много слышал об этом, но увидеть это собственными глазами было шоком. Кубраты проделали огромные бреши в каменной кладке, но не во время осады, а после того, как вошли в город. Пока укрепления не были отремонтированы, варвары могли ворваться в Имброс в любое удобное для них время. Маниакес решил восстановить стены, как только сможет. Как скоро это произойдет, он не мог предположить.
  
  Всадник на косматом буром равнинном пони приближался к отряду Автократора с севера. Он нес выкрашенный в белый цвет щит, подвешенный к концу копья. Когда он приблизился, Маниакес увидел, что на нем были штаны из пятнистой и выцветшей кожи, шапка из волчьей шкуры и куртка из меха куницы, расстегнутая, чтобы показать золотую ткань под ней: последнюю верную добычу с видессианской земли.
  
  Маниакес приказал выставить свой собственный щит перемирия. При этих словах всадник, натянувший поводья, снова вышел вперед. "Я, Мундиух, приветствую вас, ваше величество, от имени великих и грозных хаганов Кубратов, Этцилия великолепного", - произнес он на понятном, но искаженном видессианском.
  
  "Я приветствую тебя и твоего кагана в свою очередь; Эцилий, твой правитель, действительно самый величественный", - серьезно сказал Маниакес, изо всех сил сдерживая улыбку. Пара мужчин позади него захихикали, но Мундиух, к счастью, этого не заметил. Он сидел прямо в седле, сияя от гордости, услышав, как Автократор, как он думал, чтит кагана.
  
  "Этцилиос оплакивает тебя", - сказал Мундиух. "Где ты хочешь с ним встретиться?"
  
  "Нам нужен участок ровной, открытой местности, - ответил Маниакес, - чтобы лучше демонстрировать наших мимов из Амфитеатра и скорость наших лошадей". Он махнул рукой. "Здесь, где я сейчас нахожусь, было бы вполне достаточно, если это понравится высокомерному Этцилиосу". Он предупреждал себя быть осторожным с этим, но ему это так нравилось, что он с трудом прислушивался к собственному здравому смыслу.
  
  "Это должно доставить ему удовольствие, да. Я отнесусь к твоим словам по-его." Мундиукх развернул своего коня и поехал обратно к Имбросу, а затем мимо него рысью, поедающей землю, за которой животное, казалось, могло поспевать весь день.
  
  Вдалеке завыли рога, как у ослов с бронзовыми глотками, крик, больше похожий на вызов, чем на фанфары. Маниакес попытался обратить это в шутку.
  
  "Либо это идет Этцилий, либо на нас вот-вот нападут". Затем он прислушался к себе. На всякий случай он убедился, что его меч свободно лежит в ножнах.
  
  Но Этцилий и его гвардейцы продвигались достаточно мирно. Маниакес без труда узнал кагана кубратов: его лошадь была украшена золотой сбруей, а на меховой шапке он носил золотой обруч. Подойдя ближе, Маниакес увидел, что рукоять его меча также покрыта листовым золотом.
  
  Каган оказался старше, чем ожидал Маниакес, его длинная, неухоженная борода была близка к поседению. Он был коренастым и широкоплечим; даже в те годы Маниакес не захотел бы встретиться с ним в борцовском поединке. Вместо мизинца левой руки у него был только обрубок. Его лицо было обветренным и кожистым; нос был скошен влево.
  
  Его глаза… Когда Маниакес увидел эти глаза под серыми косматыми бровями, он понял, как Этцилий управлял своим непокорным народом. Ему не хватало образования, формальной подготовки, которую человек мог приобрести в Империи Видессос, но если бы он не оказался одним из двух или трех самых проницательных людей, которых Маниакес когда-либо видел, Автократор признался бы, что сильно удивлен. Через мгновение Маниакес понял, почему Эцилий так поразил его: каган напомнил ему варварскую версию его собственного отца.
  
  
  Этцилий произнес грубое слово на своем родном языке, затем поднял правую руку. Сопровождавшие его всадники остановились при этом слове команды. Он выехал один на открытое пространство между своим отрядом и отрядом Маниакеса. На полпути он натянул поводья и стал ждать.
  
  Маниакес распознал вызов, когда увидел его. Он пнул своего коня под ребра и двинулся навстречу кагану. "Ты говоришь по-видессиански?" он позвал, приближаясь. "Или нам понадобится переводчик?"
  
  "Я говорю по-видессиански, поэтому могу понять вас, люди", - ответил Этцилий, используя имперский язык гораздо точнее, чем Мундиух. "Когда я хочу, чтобы ты понял меня, я чаще всего говорю этим". Его правая рука накрыла рукоять меча.
  
  "Я тоже знаю эту речь", - сразу же сказал Маниакес. Он ясно видел, что не посмеет позволить Этцилию запугать его или каким-либо образом воспользоваться им, ибо, если каган когда-нибудь получит преимущество, он никогда этого не упустит. "Тебе стоит только начать это здесь, и мы вернемся к войне. Ты не найдешь меня или моих людей легкой добычей для себя".
  
  "Я пришел сюда не сражаться", - сказал Этцилиос с видом человека, идущего на великую уступку. "Ты сказал, что заплатишь мне золотом, чтобы я воздержался от драки".
  
  "Это так", - согласился Маниакес. "Должен вам сказать, что страх перед кубратами - не единственная причина, по которой я прохожу этот курс. Мы можем поколотить тебя, если потребуется - в конце концов, ты не победил армию Ликиниоса ".
  
  "И какое это имеет отношение к цене хорошего коня?" спросил каган. "Мы все еще удерживаем нашу землю, и посмотри, что стало с Ликинием - да, и с Генесием тоже, который сверг его. Битвы не имеют значения, видессианский Автократор. Мы выиграли войну - иначе мы бы вам платили ".
  
  Маниакес почти тут же вытащил свой меч и напал на Этцилия. Лишение кубратов человека с таким дальновидным взглядом было бы большим благом для Видессоса. Но если покушение проваливалось, варвары возобновляли свои атаки, подстегиваемые праведной яростью. Не в первый раз Маниакес с сожалением отбрасывал мысль об убийстве.
  
  Он сказал: "Я принес сорок тысяч золотых монет в качестве дани за первый год, о которой вы договорились с моим посланником, превосходным Трифиллом".
  
  "Этот человек слишком много болтает и слишком высокого мнения о себе", - сказал Этцилий. Поскольку Маниакес заметил оба этих недостатка Трифилла, он счел молчание о них лучшей частью благоразумия. Вместо этого он предпринял мужественную попытку вернуться к обсуждаемой теме: "Как я уже сказал, у меня с собой золото, которое я заплачу вам в обмен на год мира. Я подарю его тебе после развлечений, которые я запланировал в твою честь ".
  
  "Я бы предпочел получить это прямо сейчас", - сказал Этцилиос. "В любом случае, что это за развлечения?"
  
  "Для вашего удовольствия я привез из Видессоса две наши ведущие пантомимы, чьи выходки заставят вас смеяться", - сказал Маниакес.
  
  "Люди, прыгающие вокруг, ничего не говоря, и притворяющиеся забавными?" Этцилиос сплюнул на землю. "Я видел подобное в ваших городах, которые я захватил. Я мог бы прожить долгое время, не видя этого снова. Почему бы тебе просто не отдать мне золото и не выбросить фолдерол? Тогда ты можешь идти домой и беспокоиться о Макуране. Это то, что ты имеешь в виду, не так ли?"
  
  
  Маниакес открыл рот, затем снова закрыл его, ничего не сказав. Он никогда не слышал, чтобы видессианскую цивилизацию так бесцеремонно отвергали. И Этцилий не смог бы лучше разгадать его намерения, даже если бы был в комнате, когда Маниакес выковывал их с помощью Гориоса, Трифилла и своего собственного отца. Наконец, после глубокого вдоха и паузы для размышления, Автократор сказал: "Мы также привезли прекрасных лошадей для скачек".
  
  "Ты должен был сказать это первым", - сказал ему Этцилиос. "Я готов смириться с чем угодно, чтобы увидеть, как бегут хорошие лошади. Я даже буду смотреть ваши глупые мимы, и я не буду ковырять в носу, чтобы отвлечь их, пока я это делаю." Он усмехнулся. Маниакес задумался, действительно ли он сделал такое. Если бы он это сделал, это, вероятно, сослужило бы свою службу.
  
  "Давайте попируем вместе и отдохнем этим вечером, ваши люди и мои", - сказал Маниакес, - "а утром вы сможете насладиться мимами - или нет - и мы устроим скачки, а затем, после того, как мы с великим и благим умом помолимся Господу, чтобы он сохранил договоренность в том виде, в каком мы ее заключили, я передам вам золото, и мы будем жить в мире".
  
  "Ты молишься Фосу", - ответил Этцилий. "Что касается меня, то я поклоняюсь только своему мечу. Он служил мне лучше, чем когда-либо служил твой бог".
  
  Маниакес уставился на него. Он никогда не слышал, чтобы господь с великим и благим умом не просто отвергался - макуранцы поклонялись своему божеству, Богу, вместо Фоса, - но отвергался как несущественный. Этцилий был решительным язычником, и его народ был с ним. Большинство жителей Хатриша и Татагуша в эти дни следовали за Фосом, но кубраты цеплялись за те пути, которые они вынесли из Пардрайанской степи.
  
  "Кроме молитв, мы договорились?" Спросил Маниакес.
  
  "О, да, мы договорились", - сказал Этцилиос. "Если вы немного потерпите, я даже прикажу своим людям принести вашим поварам баранины, которую они смогут использовать для пира".
  
  "Великодушно с вашей стороны", - бесцветно сказал Маниакес. Он был бы более благодарен, если бы не был уверен, что овцы, которых предоставляли кубраты, происходили из видессианских стад.
  
  Если Этцилий и заметил иронию, он этого не показал. Неопределенно махнув Маниакесу, он повернул коня и поехал обратно к ожидавшим его людям. Маниакес сделал то же самое. Повара отправили часть своих солдат копать траншеи, а других рубить дрова, чтобы заполнить эти траншеи и соорудить над ними подставки для запекания мяса. Повара также приготовили отличные банки ферментированного рыбного соуса и банки с очищенными зубчиками чеснока, которые сохраняют свежесть и аромат в оливковом масле. Маниакес поинтересовался, что бы кубраты приготовили из этих приправ. Если бы они им не понравились, у его собственных людей было бы больше еды. Он надеялся, что именно это и произойдет.
  
  Как и было обещано, кубраты пригнали стадо овец к видессианским поварам. Они действительно выглядели как видессианские животные, но, ради мира, Маниакес не задавал вопросов. Овцы блеяли в отчаянии, когда их разделывали; скот мычал в последнем тщетном протесте. Вскоре от вкусного дыма, поднимавшегося из кухонных желобов, у Маниакеса потекли слюнки.
  
  Он выбрал нескольких своих самых надежных солдат, людей, которые не обиделись бы, упустив шанс набить себе брюхо, и отправил их формировать периметр вокруг лагеря. Он также предупредил охранников золотых изделий, чтобы они были особенно осторожны. Затем, удовлетворенный тем, что сделал все возможное, чтобы сохранить себя и золото в безопасности во время празднования, он начал надеяться, что ему понравится.
  
  Он подошел к главному повару, невероятно толстому мужчине по имени Острис, и сказал: "Будьте щедры на вино, которым вы угощаете варваров. Чем счастливее мы делаем их, тем больше они склонны раскрывать истинные намерения своего хозяина на завтра ".
  
  "Все будет так, как вы говорите, ваше величество", - ответил Острис, приложив пухлый палец к своему носу. Если бы не его темная густая борода, его внешность склоняла Маниакеса к тому, чтобы принять его за евнуха: он был достаточно круглым для любых двух дворцовых слуг. Однако он знал, что у Остриса была не только жена, но и несколько сыновей, которые были похожи на него и имели его почти сферические очертания.
  
  Запах готовящегося мяса привлек кубратов так же, как он привлек бы голодных волков из леса. Они довольно дружелюбно общались со своими видессианскими коллегами; некоторые из них уже дрались друг с другом раньше. Большинство кочевников немного говорили по-видессиански. Маниакес задавался вопросом, как они этому научились - возможно, у женщин, которых они украли.
  
  Священники дефилировали с кадильницами, поднимая облака сладко пахнущих благовоний, которые смешивались с запахами дров и жарящейся баранины и говядины, придавая пиршеству приятный аромат. Священнослужители в синих одеждах также возносили звучные молитвы о мире между Видессосом и Кубратом, умоляя Фоса сделать обе стороны честными и праведными и не допускать обмана.
  
  Маниакес оглянулся, чтобы посмотреть, как это воспримет Эцилий. Левая рука кагана изогнулась в знаке, который был похож на один из жестов отвращения, используемых видессианскими крестьянами. "Клянусь благим богом, они не пытаются околдовать тебя", - сказал Маниакес.
  
  Этцилиос посмотрел на свою руку так, словно она стала предателем. "Я не доверяю никакой магии, кроме магии моих шаманов", - сказал он и улыбнулся плотоядной улыбкой. "Если они допустят ошибку, я могу их наказать".
  
  Варвар, подумал Маниакес. Умный варвар, но все равно варвар. Он видит, чего хочет сейчас, и берет это сейчас, не беспокоясь о том, что произойдет позже. "Позже" - это другой мир.
  
  Чего Этцилиос, казалось, хотел сейчас, так это мяса. Он сидел, скрестив ноги, на траве, а вокруг него росла куча костей. Он тоже пил, хотя и более умеренно, чем ожидал Маниакес; он разбирался в своем вине достаточно хорошо, чтобы махать видессианским сервиторам каждый раз, когда они проходили мимо со свежими кувшинами. Эта умеренность не помешала ему громко рыгнуть. Маниакес не обиделся; среди кочевников такой гул означал одобрение предложенной еды.
  
  "Вам, видессианцам, следовало сделать это много лет назад", - сказал Этцилий, сияя на пиршестве. "Но нет - вместо этого вы решили погнаться за мной, как собака за лисой. Но я не лиса - я волк, как вы видели ". Он оскалил зубы. Они были желтыми, как у волка; во многом, если не дальше, он говорил правду.
  
  "Сейчас мы заключаем мир. Нам не следует беспокоиться о прошлых ссорах", - сказал Маниакес. Он хотел бы, чтобы его люди преследовали кубратов прямо сейчас. Если бы он не столкнулся с войной на два фронта, его люди поступили бы именно так. Говорить об этом Этцилиосу показалось ему неразумным.
  
  Каган нахмурился, потирая свой внушительный живот. "По-моему, ты делаешь эту баранину слишком острой", - сказал он, поднимаясь на ноги. "У меня сводит кишки".
  
  Маниакес вспомнил жалобу Трифилла на бесконечное употребление баранины без чеснока. То, что видессианцу казалось мясом с легкой приправой, кубрату могло показаться чересчур вкусным. Он был просто рад, что Этцилиос не обвинил его в том, что он подсыпал яд в соус.
  
  
  "Я вернусь позже", - сказал Этцилиос и неуклюже направился к роще вязов неподалеку. Маниакес не был уверен, что кочевники утруждают себя поиском уединения для выполнения своих основных телесных функций. Он надеялся, что у Этцилиоса не было ничего хуже боли в животе. Если бы он сейчас внезапно упал замертво, кубраты подумали бы, что его убил Маниакес, хотя на самом деле он решил не пытаться.
  
  Маниакес потягивал свое вино. Когда он оглядел пир, он почувствовал себя достаточно довольным собой. Его люди и кубраты, казалось, хорошо ладили, несмотря на старую вражду. Неподалеку кубрати, который не говорил по-видессиански, яркими жестами показывал, как одна из лошадей его народа повергнет в пыль всех видессианских кляч. Имперцы, сидевшие рядом с кочевником, совершенно явно были с этим не согласны, но никто не вытащил меч, чтобы подкрепить свое мнение.
  
  Если бы Эцилиос увидел это, Маниакес надеялся, что он тоже был бы доволен. Автократор нахмурился. Эцилиос все еще не вернулся с той рощицы. На какой бы зов природы ему ни пришлось откликнуться, это должно было быть сделано давным-давно. Либо он действительно был смертельно болен там, либо рядом сидела пара курьеров. Повернувшись к ним, Маниакес сказал: "Садитесь на коней и скачите к нашим ожидающим всадникам. Скажите им, чтобы были готовы". Курьеры поднялись на ноги. Сквозь дружеский шум пиршества Маниакес услышал барабанную дробь копыт. "Нет, скажи им, чтобы пришли. Бегите к своим лошадям, пока кубраты здесь не попытались вас остановить."
  
  "Что-то не так, ваше величество?" Спросил Камеас, когда курьеры умчались прочь. Затем он тоже услышал приближающийся топот лошадей. Его лицо из желтоватого стало белым. Он нарисовал солнечный круг над своим сердцем.
  
  "Прячься!" Настойчиво приказал ему Маниакес. "Если сможешь, выбери такое место, где тебя никогда не найдут. Удачи, уважаемый сэр".
  
  После этого у Маниакеса больше не было времени беспокоиться о вестиариях. Он с трудом поднялся на ноги, проклиная настойчивость в соблюдении церемоний, которая заставила его облачиться в инкрустированную золотом императорскую мантию, а не в кольчугу. Даже его меч был церемониальным клинком, не предназначенным для настоящего боя.
  
  Вот появился часовой, скачущий так, словно Скотос следовал за ним по пятам. Это был не темный бог, но это была следующая худшая вещь: целый огромный рой кубратов, с грохотом несущихся вперед с поднятыми сверкающими ятаганами.
  
  Вид клинков принес Маниакесу мгновенное облегчение. Кочевники не выпустили бы град стрел из своих смертоносных луков, не когда их собственные люди так перемешались с его. Он лелеял это облегчение, подозревая, что это все, чем он сможет наслаждаться еще долгое время.
  
  "К оружию, люди Видесса!" - крикнул он так громко, как только мог. "Нас предали!" Он выхватил свою нелепую игрушку-меч и рубанул благородного кубрата, сидевшего в нескольких футах от него. Кожаного рукава кочевника было достаточно, чтобы защитить его плоть от укуса тупого лезвия.
  
  В одно мгновение мир превратился в столпотворение. Видессиане и кубраты, которые болтали, выхватили клинки и набросились друг на друга. Некоторые из видессиан побежали к своим лошадям, чтобы лучше противостоять надвигающимся на них варварам. У кого-то также хватило присутствия духа пробежаться вдоль рядов лошадей кочевников, крича, перерезая привязи и избивая животных своим клинком. Не многие кубраты из числа пирующих смогли взобраться на коня самостоятельно.
  
  Маниакес видел только разрозненные фрагменты происходящего. Варвар, которого он пытался зарубить, вскочил на ноги и выхватил свой собственный изогнутый клинок, который не был игрушечным. Маниакес не хотел пытаться перевернуть его своей позолоченной зубочисткой. Он схватил тяжелый серебряный кубок для вина и выплеснул его содержимое в лицо Кубрата. Парень взревел, как заклейменный бык, и прижал ладони к глазам. Маниакес ударил его чашкой по голове. Он рухнул. Маниакес отбросил свой церемониальный меч и схватил кубратский ятаган. Теперь у него был клинок, которым он мог сражаться.
  
  И не слишком скоро. Кубраты набросились на него и его людей. Он рубанул всадника-кочевника, затем отскочил в сторону, чтобы его не затоптали. Вместо того, чтобы преследовать самих кубратов, он рубил их лошадей повсюду вокруг себя.
  
  Его клинок вонзался снова и снова. Пони визжали от боли. Из-за этого их всадники были слишком заняты попытками сохранить контроль, чтобы уделять слишком много времени его убийству.
  
  Сражаясь за свою жизнь, он задавался вопросом, что за чушь Багдасарес показал ему в волшебном зеркале. Как он должен был вырваться из-под этой кровожадной прессы и вернуться в город Видесс? Уклоняясь, ныряя и нанося удары, он знал, что ему повезло выживать от момента к моменту.
  
  Стоявший рядом кубрати схватился за стрелу, которая внезапно проросла над одним глазом. Мгновение спустя руки кочевника расслабились, и он мертвым соскользнул с седла. Маниакес вскарабкался на маленькую лошадку равнин, на которой ехал кубрати. Как и у многих его собратьев, у кубрата были очень короткие кожаные стремена, чтобы он мог приподниматься в седле для стрельбы. Маниакесу казалось, что он пытается коснуться своих ушей коленями.
  
  Ему было все равно. Верхом на лошади варвары все еще могли зарезать его, как овцу. Однако они не могли раздавить его, как жука под ногами. Он пробился к группе своих людей, которые все еще сражались в каком-то порядке. Он задавался вопросом, сколько времени пройдет до прибытия его собственного подкрепления.
  
  Давление на эту группу решительных бойцов ослабло. На помощь пришли не видессианцы, пока нет. Некоторые кубраты, вместо того чтобы добивать своих врагов, были заняты разграблением императорского павильона и остальной части лагеря. Отдельная драка вспыхнула, когда они напали на стражников, охранявших лошадей, которые везли дань, и начали ссориться из-за золотых монет, как свора собак из-за сочной кости.
  
  "Видессос!" - крикнул он, чтобы никто не увидел пони и не принял его за кубрата. Поскольку на нем была безвкусная императорская мантия и красные сапоги, это было крайне маловероятно, но никто не может думать обо всем в разгар битвы.
  
  "Ваше величество!" Солдаты, с которыми он сражался, без труда узнали его. Когда, наконец, он присоединился к ним, он чувствовал себя как человек, которому удалось захватить лонжерон после того, как его корабль затонул в морском сражении.
  
  Аналогия имела только один недостаток: лонжерон, который он захватил, сам по себе был под угрозой затопления. Кубраты, как пешие, так и конные, яростно сражались со своими превосходящими численностью врагами-видессианцами. Они кричали друг другу на своем гортанном языке, капитаны призывали своих людей отойти от награбленного в императорском шатре, подальше от рассыпанных золотых монет и ринуться в бой. Капитаны были достаточно мудры, чтобы понимать, что время для мародерства наступает после триумфа, а не до. Убедить людей было труднее.
  
  Из-за этого Маниакес и его стража, хотя и были осаждены, не были разбиты, когда с юга раздались звуки рогов. "Видессос!" На этот раз крик вырвался из сотен глоток.
  
  "Видессос!" Маниакес снова крикнул. Он взмахнул ятаганом, показывая, что все еще жив. Будь он на своем собственном коне, он заставил бы его встать на дыбы. Однако на звере, которого он приобрел столь нерегулярно, он не рисковал. Пока он мог оставаться в седле, этого было достаточно.
  
  Прибытие видессианского подкрепления сделало одно: это напомнило кубратам, что они участвуют в битве, а не просто в грабительской экспедиции. В поисках добычи они проигнорировали своих офицеров. Игнорировать перспективу быть убитыми было чем-то другим. Они выхватили луки из своих чехлов и осыпали приближающихся имперцев стрелами. Видессиане открыли ответный огонь. Маниакес даже больше, чем раньше, пожалел, что у него нет щита.
  
  Он снова помахал рукой. "Ко мне! Ко мне!" - закричал он. Если подкрепление сможет добраться до него, то то, что было хаотичной борьбой за то, чтобы не быть сбитым с ног и раздавленным, может внезапно превратиться в битву, в которой видессиане могут выиграть ... или все еще могут проиграть. Маниакес обеспокоенно огляделся. С севера все еще спускались новые кубраты. Он привел с собой полторы тысячи человек, сверх тех, о которых он договорился с Этцилиосом. У него было плохое предчувствие, что каган принес еще.
  
  Ничего не поделаешь. Он пришпорил коня на юг, сражаясь с имперцами, когда они приближались к нему. Зажатый между двумя силами, кубраты, пытавшиеся преградить ему путь, уступили - и внезапно лонжерон, захваченный Маниакесом, показался вместо него лодкой.
  
  "Ваше величество!" - заорали мужчины. "Вот, возьмите это!" "И это!" Кто-то надел ему на голову шлем, кто-то другой сунул ему щит. Поскольку у солдата, который предложил это, была кольчуга, в то время как на нем не было доспехов под одеждой, он с радостью принял это. Иногда, как ему казалось, Фос действительно отвечал на молитвы.
  
  Он годами сражался не как обычный солдат, не думая ни о чем, кроме себя, и оставаясь живым от минуты к минуте. Он возглавлял атаки после того, как получил высокое звание, но тогда, даже сражаясь, он представлял себе всю битву в целом. Борьба за выживание принесла ему новое осознание того, через что прошли его солдаты. Но теперь ему предстояла настоящая битва. Он размахивал людьми влево и вправо, расширяя свою линию и пытаясь не дать кубратам обойти подкрепление с флангов, как они без особых усилий сделали с его принятыми силами охраны.
  
  Его не заботила форма этого боя. У Этцилиоса было слишком много людей, и они слишком сильно прессинговали. Предположительно, у Этцилия также были священники, мимы и скаковые лошади, которых Маниакес привез из города Видесс. Со скаковыми лошадьми он, несомненно, обращался бы хорошо. Кубраты, однако, сопротивлялись всем попыткам заставить их принять веру Фоса. Священники могли стать мучениками во имя вящей славы доброго бога. И Фос, должно быть, тоже был тем, кто помогал мимам.
  
  К Маниакесу спешил всадник и закричал: "Ваше величество, как мы ни стараемся, мы не можем сдержать их слева. Они продолжают перекрывать нас и вынуждают отступать. Если мы этого не сделаем, они обойдут нас, и тогда нам конец ".
  
  Маниакес посмотрел в ту сторону. Конечно же, леска сильно провисла. Он посмотрел на восток, направо. Там леска тоже провисла, хотя никто не пришел сказать ему об этом. "Трубите "отступаем", - крикнул он трубачам. "Они окружат нас, если мы не отступим".
  
  Раздались печальные звуки горна. Военная доктрина Видессии не считала отступление чем-то постыдным. Реально, ни одна армия не могла рассчитывать на победу в каждом сражении. Если ты не победил, оставаться и быть убитым было глупее, чем отступать, потому что это снижало твои шансы на победу в следующем бою.
  
  
  Но независимо от того, было ли отступление позорным, оно было сопряжено с опасностью. Если солдаты поддавались панике, они становились просто толпой, и их уничтожали так же верно, как если бы они позволили врагу окружить их. "Держитесь вместе!"
  
  Маниакес кричал снова и снова, пока у него не пересохло в горле. "Если мы будем держаться вместе, они не смогут гнать нас, как волки оленя".
  
  Держаться вместе, когда они отступали, когда кубраты осыпали их стрелами с обоих флангов и спереди, требовала почти нечеловеческой дисциплины. Маниакес огляделся в поисках Этцилия. Если бы он смог убить кагана, Кубраты могли бы рухнуть. У него были свои шансы раньше, но он их упустил. Теперь было слишком поздно; Этцилий, как любой здравомыслящий генерал, повел свои войска сзади. Поскольку очевидная победа развивалась у них на глазах, им не нужно было видеть своего правителя в действии, чтобы вдохновиться.
  
  Раздалось еще больше гудков, ревущих рожков варваров. Быстрая атака справа от рассыпающейся линии Маниакеса заставила его послать туда людей, чтобы удержать ее. Но атака оказалась ложным маневром. Вопя, как дьяволы, кубраты организовали еще одну атаку в центр поля видессиан - и сломали его.
  
  Разгром, которого так боялся Маниакес, начался. С кубратами среди них, а также на их флангах, имперцы больше даже не пытались держаться стойко. Отбросив всякую мысль о том, чтобы оставаться вместе, они бежали на юг поодиночке и небольшими группами, не думая ни о чем, кроме бегства. Кубраты преследовали их, крича на погоню.
  
  Маниакес был сметен вместе с остальными. Группа примерно из пятидесяти человек держалась вместе - слишком большая, чтобы кубраты могли напасть, когда рядом было так много более мелких и легких целей для захвата. Но затем один из кочевников заметил императорские одежды среди той банды видессийцев, и после этого они никогда больше не были свободны от врага.
  
  Если бы Этцилий был где-нибудь поблизости, он, без сомнения, призвал бы своих людей преследовать Автократора, невзирая на потери, которых это им стоило. Но каган был в другом месте на поле боя, и никто из людей, преследовавших Маниакеса, не подумал снова ускакать и спросить, что делать дальше: будучи варварски самодостаточными, они верили, что способны делать свой собственный выбор.
  
  Маниакес заметил впереди дубовую рощу. "Давай проедем среди них", - сказал он.
  
  "Да, почему бы и нет?" - сказал один из солдат. "Деревья не позволят им осыпать нас дождем стрел, как это было раньше".
  
  "Мы бы быстрее ехали по открытой местности", - сказал другой мужчина. "Чем ближе мы будем держаться дороги, тем больше времени у нас получится".
  
  "Насколько быстро - это еще не все", - ответил Маниакес. "То, как ты двигаешься, тоже имеет значение. Пошли". Он направил свою лошадь к деревьям. Большинство мужчин из отряда последовали за ним. Шестеро или восемь, однако, отправились в путь самостоятельно в надежде, что дорога даст им больше шансов спастись от кочевников.
  
  Оказавшись среди деревьев, Маниакес остановил своего взмыленного коня и спешился. "Здесь, ваше величество, вы сможете помочиться позже", - хрипло сказал солдат. Маниакес проигнорировал его. Он расстегнул золотой пояс, которым была застегнута его мантия, и бросил ее на землю. Затем он снял тяжелую мантию с драгоценными металлическими нитями и повесил ее на ветку. Одетый только в тонкую льняную нижнюю тунику и панталоны, он снова взобрался на кубратского пони. "Теперь они не будут так сильно преследовать нас", - сказал он. "Я больше не похож на Автократора".
  
  Его солдаты одобрительно кивнули. Сам он чувствовал себя достаточно низко, чтобы пройти под мышкой, не взъерошив шерсть на ее брюхе. Что может быть бесчестнее и позорнее, чем бросить императорские одежды, чтобы сбежать с непороченой шкурой? Ему пришло в голову только одно: умереть, когда у тебя под рукой было средство выживания. Несмотря на это, он знал, что будет воспроизводить эту сцену в своих кошмарах всю свою жизнь. Проживет ли он достаточно долго, чтобы ему снова снились кошмары, оставалось открытым вопросом.
  
  Более сорока человек вышли с южной стороны дубовой рощи. Маниакес внезапно стал гораздо менее заметен, чем был раньше. Теперь кубраты беспокоили его отряд не больше, чем любой другой такого же размера. Он подумал, не следовало ли ему также выбросить красные сапоги. Это затруднило бы езду. Кроме того, ношение их позволяло ему цепляться за представление о том, что он спас что-то из императорских регалий.
  
  "Куда теперь, ваше величество?" - спросил солдат.
  
  "Возвращаемся в Видессос, город, насколько это возможно", - ответил Маниакес. Магия Багдасареса - и как сейчас Багдасарес? а Камеас? а сервиторы? а мимы? и все остальные, кого Маниакес повел в эту катастрофическую прогулку?- показали, что он вернется в город. Но это не показало, что он в безопасности за стенами. Сейчас больше, чем когда-либо, он жалел, что не мог оглянуться через плечо и посмотреть, не догоняет ли его кто-нибудь.
  
  По мере того, как разбитые видессиане бежали на юг, преследование становилось все более отдаленным. Маниакес хотел извлечь из этого больше утешения, чем мог на самом деле. Дело было не столько в том, что он и его товарищи обогнали кочевников, хотя это было частью всего. Но Маниакес слишком хорошо знал, что кубраты были заняты разграблением не только его лагеря со всеми его богатствами, но и окрестностей. Сколько видессианских крестьян они соберут и согнают на север, чтобы работать на них? Где он найдет других крестьян взамен тех, кого похищают варвары? С кубратами на севере и макуранцами, орудующими, как им заблагорассудится, в западных землях, в Видессосе через несколько лет может не остаться людей.
  
  "Мы должны быть осторожны, чтобы не загубить наших лошадей", - предупредил Маниакес своих товарищей по несчастью. "Если они сломаются до того, как мы доберемся домой, я полагаю, нам конец".
  
  Его собственный пони, тот, которого он забрал у мертвого кубрата, все еще великолепно работал. Это было уродливое маленькое животное, низкорослое и с грубой шерстью, но оно могло бегать. Время от времени он останавливался, чтобы дать ему передохнуть и вырвать немного травы и сорняков из земли. Казалось, он был достаточно доволен этим.
  
  Через некоторое время у него самого заурчало в животе. Извержение Кубратов произошло до того, как он получил возможность много поесть на пиру. Он порылся в седельных сумках животного, чтобы посмотреть, что нес его бывший владелец. Первое, что он нашел, была шкура, от которой, когда он развязал ее, исходил запах прокисшего молока. Он выбросил это. Кубраты могли бы жить на такой пище, но видессиане? Через мгновение после того, как он отверг это вещество, он проклял себя за глупость. Как бы отвратительно это ни пахло, это была своего рода еда, и к тому времени, как он доберется до города Видесс, он наверняка проголодается.
  
  Кочевник также нес полоски вяленой баранины и плоские ячменные лепешки. Баранина была такой твердой, что он с трудом мог ее откусить. Что касается запеканок, то они были настолько безвкусны, насколько вообще ничего из того, что он когда-либо ел. Он проглотил их, несмотря ни на что. Они поддерживали кочевника, и они сделают то же самое для него.
  
  В лагере в ту ночь было холодно и уныло. Никто не осмеливался разжечь костер, опасаясь, что это привлечет кубратов. С северо-запада дул резкий ветер. Пахло дождем, хотя в ту ночь дождя не было. Маниакес и его спутники считали, что им здесь повезло. У них было всего несколько одеял, и они жались друг к другу, чтобы согреться, как несчастные овцы, которых повара Маниакеса забили для того, что должно было стать празднованием мира с кубратами.
  
  Пытаясь найти какое-нибудь удобное местечко на земле, пытаясь удержать остальных видессиан от пинков или толчков локтями, Маниакес придумал целую серию грандиозных местей, чтобы обрушить их на голову Этцилия. Тот, который ему нравился больше всего, включал в себя выход волшебника Генезия, старика, который чуть не убил его, против кагана. Натравить этого мага, кем бы и где бы он ни был, на врагов Видессоса для разнообразия показалось ему вполне уместным. Он заснул, все еще представляя месть.
  
  Он несколько раз просыпался ночью оттого, что его толкали люди, или просто потому, что ему было холодно. Наконец, сквозь деревья он увидел серый свет ложного рассвета. Зевая, он поднялся на ноги. Многие другие мужчины уже проснулись; утро выглядело таким же отвратительным, как и ночь.
  
  Солдаты делились тем, что у них было. К тому времени, когда снова наступал вечер, их припасы заканчивались. Лошади жалобно фыркали, когда люди забирались на них. Степной пони Маниакеса казался свежее, чем большинство более крупных и элегантных животных вокруг него.
  
  Они только вышли из леса, когда начался холодный дождь. Хотя Маниакес промок до нитки, он не был совсем уж огорчен, увидев это. "Посмотрим, как кубраты попытаются выследить нас, когда все превратится в грязь", - сказал он и сопроводил замечание чиханием.
  
  Несмотря на чихание, это была первая хоть немного оптимистичная фраза, сказанная им с тех пор, как Этцилий оказался более искусным в предательстве, чем в подготовке к нему. Один из солдат быстро опроверг его комментарий, сказав: "Им вряд ли нужно нас отслеживать. Пока они продолжают двигаться на юг, они могут столкнуться с нами, и им некуда идти, кроме как на юг ".
  
  И действительно, не прошло и получаса, как они наткнулись на группу кочевников, ехавших по тропе, параллельной их собственной. Кубраты были там в количестве, примерно равном численности имперцев, но не атаковали их. Это озадачивало Маниакеса, пока он не взорвался: "Они не хотят сражаться с нами мечом к мечу, а от дождя тетивы их луков намокнут". Он снова чихнул, на этот раз почти весело.
  
  Когда мрачный день сменился черной ночью, они набрели на крестьянскую деревню. Тамошние фермеры дали Маниакесу несколько мешковатых шерстяных штанов и тунику, чтобы он надел их вместо промокших кальсон, пока те сушатся перед огнем, а потом поверх них. Они накормили солдат хлебом, сыром и яйцами и убили нескольких цыплят, которые клевали на земляных полах их домов.
  
  Когда Маниакес попытался рассказать им, кто он такой, и пообещать, что будет благодарен, как только вернется в город Видессос, он обнаружил, что они не поверили, что он Автократор, даже после того, как он показал им красные ботинки. Это тронуло его до глубины души, по крайней мере, до тех пор, пока один старик не сказал: "Неважно, кто ты, главное, чтобы за твоей спиной были солдаты. Фермеры, что самое умное, они не говорят "нет" солдатам ".
  
  У Маниакеса было достаточно солдат, чтобы внушить им благоговейный страх, но недостаточно, чтобы защитить их, если кубраты нападут в любом количестве. А после того, как его банда покинет деревню по дороге на юг, вообще никого не останется, чтобы защищать ее.
  
  Когда он готовился выехать на следующее утро, старик отвел его в сторону и сказал: "Молодой человек, все эти разговоры о том, что ты Автократор, хороши и забавны, когда ты рассказываешь об этом таким, как мы. Но если Генезиос Автократор когда-нибудь пронюхает об этом, он отдаст твои кишки на подвязки, скорее всего, расскажет. Генезиос, судя по всему, суровый человек и не склонен шутить".
  
  "Я запомню это", - сказал Маниакес и оставил все как есть. Ему стало интересно, думают ли в каких-нибудь изолированных деревнях во внутренних землях, что Ликиниос все еще автократор. Если бы вы не поехали в город и торговцы не пришли к вам, как бы вы узнали, в чем заключалась правда?
  
  Он и его люди прокладывали себе путь на юг, по пути добавляя другие группы беглецов, пока к тому времени, как они достигли Длинных Стен, их не стало двести или триста. Они распугали отряд кубратов, который был недалеко от их собственного размера, и снова начали чувствовать себя солдатами.
  
  "Еще два дня, и мы вернемся в город", - сказал Маниакес, пытаясь подбодрить их еще больше. "Мы получим подкрепление и отомстим". Несколько человек издали радостные возгласы. От этого Маниакес почувствовал себя хуже, а не лучше. Откуда бы он взял подкрепление, когда так много жителей Видессоса в смятении? Если бы он действительно придумал их, где бы он взял золотые монеты, чтобы заплатить им? Это были заклинания, которые он с радостью поручил бы магам Коллегии Чародеев, если бы только думал, что у них есть хоть какая-то надежда на успех.
  
  Затем все мысли о том, что может произойти и чего, вероятно, не произойдет, были сметены криком отчаяния из арьергарда: "Кубраты! Кубраты наступают нам на пятки!"
  
  Маниакес оглянулся через плечо. У него была некоторая надежда отогнать варваров - пока он не увидел их численность. Те предлагали только одно средство. "Беги!" - крикнул он. "Они втопчут нас в грязь, если мы этого не сделаем". Он больше не думал, что Этцилиос преследует именно его. Казалось гораздо более вероятным, что кубраты просто воспользовались слабостью видессии, чтобы разграбить как можно дальше на юг, как можно ближе к имперскому городу. Причина не имела значения. Результат сработал - и это было так же плохо, как преднамеренное преследование.
  
  Лошади были измотаны до состояния тени самих себя. То, что должно было быть галопом, превратилось в измученную рысь. Если бы кубраты преследовали упорнее, они могли бы обогнать отставших видессиан и сокрушить их. Но их лошади тоже были измотаны.
  
  Это создавало странный вид погони. Маниакесу это напомнило пантомимическую труппу, которую он однажды видел на праздновании Дня середины зимы, где все двигались так, словно наполовину замерзли, растягивая каждое действие до абсурдной длины ради смеха толпы. Даже воспоминание могло бы быть забавным, если бы он не спасался бегством, спасая свою жизнь, и если бы он также не помнил, как кубраты напали на две пантомимы, которые он привез из столицы в надежде позабавить их.
  
  Снова пошел дождь, сильный и холодный. Дорога и поля превратились в болото, из-за чего и преследуемый, и преследователи замедлились еще больше. Обычно ливень помог бы Маниакесу сбить кубратов со следа. Однако теперь они знали, что он направляется в город Видессос. Им не нужно было видеть его, чтобы следовать за ним.
  
  Он подумывал о том, чтобы бросить все и вместо этого отправиться в какой-нибудь провинциальный городок. Но кубраты уже разграбили Имброс, один из наиболее укрепленных городов на их пути. Это означало, что ни один провинциальный город не был в безопасности от них. Если бы он мог проникнуть за несокрушимые стены города Видесс, варвары напрасно штурмовали бы их. Если бы зеркало Багдасареса показало, что он приближается к имперскому городу. Если бы он не знал - или, по крайней мере, сильно верил, - что зайдет так далеко, он мог бы поддаться отчаянию. Как бы то ни было, он продолжал скакать, надеясь встретить силы спасения, выходящие из столицы и поменяться ролями с кочевниками, которые преследовали его.
  
  Спасатели не появились. Он был вынужден заключить, что он, его товарищи и, что еще хуже, кубраты опередили известие об их прибытии. Насколько было известно всем в Видессосе, он заплатил Эцилию дань и взамен купил трехлетний мир.
  
  "Хотел бы я знать столько, сколько знали они", - сказал он, когда эта мысль пришла ему в голову.
  
  Наконец, он и те из его товарищей, кого не захватили кубраты, оказались в поле зрения столицы империи. Выглянуло солнце и светило каким-то водянистым светом, словно предупреждая, что этот удар по приличной погоде долго не продлится. Однако даже слабого солнечного света было достаточно, чтобы позолоченные шары, которыми были отмечены храмы Фоса, засверкали.
  
  Вот какой вид открыло ему волшебное зеркало. С этого момента, как он понял, он был предоставлен сам себе. После этого у него не было никаких гарантий собственной безопасности. Он уперся пятками в бока бедного измученного степного пони. Животное фыркнуло в изнеможенном протесте, но каким-то образом ухитрилось ковылять дальше немного быстрее.
  
  Маниакес и сопровождавшие его всадники начали кричать в сторону стен. "Спасение! Клянусь благим богом, приди к нам на помощь!"
  
  Стрела просвистела над головой Маниакеса. Значит, у некоторых кубратов все еще были стрелы, чтобы стрелять. Примерно в двадцати футах от нас мужчина вскрикнул, пошатнулся в седле и соскользнул с лошади: как жестоко, так многого избежать и все же оказаться в пределах видимости безопасности. Маниакес снова подстегнул своего скакуна. Сам он тоже не был в безопасности.
  
  И вот, наконец, звук, более приятный для него, чем хор монахов, воспевавших хвалу Фосу в Высоком Храме, катапульты на стене и в осадных башнях начали подпрыгивать и стучать, метая в кубратов дротики и большие камни. Загрохотали цепи, поднялась опускная решетка с железной облицовкой. Полк конных лучников и метателей дротиков выступил против варваров.
  
  Возмущенные кубраты отступили, стреляя через плечо в видессиан, которые отбросили их от стен столицы. Имперцы не преследовали их далеко; у них был способ разворачиваться и растерзать преследователей, которые нарушали строй, думая, что с врагом покончено.
  
  Командир видессиан, красивый парень на красивом коне, свысока посмотрел на измученных людей, которых он спас. "Кто, - презрительно спросил он, - отвечает за этого оборванца и бобтейла?"
  
  "Я", - ответил Маниакес, уставший всеми порами и едва осмеливающийся поверить, что наконец-то добрался до столицы.
  
  Он забыл, каким зрелищем он, должно быть, представлялся, грязный, одетый в плохо сидящую крестьянскую одежду и верхом на кубратском пони, который был на последнем издыхании. Внушительный офицер упер руки в бока и потребовал: "И кто, сэр, вы такой?"
  
  Несмотря на то, что они были измотаны, некоторые из мужчин, которые спустились с Имброса, что-то бормотали взад-вперед и слегка улыбались, ожидая увидеть, как он отреагирует на это.
  
  "Я Маниакес, сын Маниакеса", - сказал он. "Кто ты, превосходный господин?"
  
  
  Красивый офицер начал смеяться, но не был совсем уж дураком. Он посмотрел на лицо Маниакеса, затем на его сапоги, которые, какими бы забрызганными грязью они ни были, несомненно, были красными под слоем грязи. "Прости своего слугу Ипокасиоса!" воскликнул он, внезапно проявив заботу, а не презрение. "Я не узнал вас, ваше величество. Тысяча извинений!"
  
  В тревоге он стал почти таким же цветущим, как макуранец. Маниакес поднял руку, чтобы остановить поток самобичевания. "Превосходный Ипокасий, за то, что ты согнал кубратов с моего следа, я бы простил тебе гораздо больше, чем за то, что ты не знал, кто я такой, хотя я надеюсь, что ты встретишь следующего оборванного путника с чуть большей терпимостью, чем проявил ко мне".
  
  Ипокасиос опустил свою красивую голову. "Все будет так, как вы говорите, ваше величество". Маниакес не рискнул бы и медяком, чтобы выиграть кучу золотых монет за то, что все будет так, как он сказал - он понимал высокомерие воспитанного человека, когда видел его, - но, возможно, офицер поверил, что он говорит правду, и в любом случае должным образом извинился.
  
  Из-за спины Ипокасиоса один из его людей крикнул: "Но, ваше величество, что произошло?"
  
  Это был вопрос, который Ипокасиос должен был задать сам. Маниакес и его товарищи объяснили: вариации на тему предательства. Люди из Видесса, города, проклинали, услышав, что случилось с имперским лагерем, жрецами, мимами и золотом.
  
  "Не говоря уже обо всех крестьянах, которых кубраты изнасиловали на северных рубежах после того, как разгромили нас", - мрачно добавил Маниакес. Без достаточного количества крестьян остальная часть Империи вскоре остановилась бы, хотя горожанам было трудно помнить об этом.
  
  "Крестьяне". Ипокасиос отпустил их коротким, презрительным взмахом руки, который доказывал только то, что он никогда не задумывался о том, откуда берется хлеб, который он ест каждый день.
  
  "Хватит болтовни", - сказал Маниакес; заставить Ипокасиоса понять, что его взгляд на то, как работает Империя, был слишком простым, заняло бы больше времени, чем у Маниакеса было в запасе, и, возможно, заняло бы больше времени, чем потребовалось бы для победы в войне. "Мне нужно как можно быстрее вернуться во дворцы. Я попал в беду; теперь я должен начать приводить все в порядок".
  
  Немногие люди на улицах Видессоса узнали его, когда он шел через весь город к дворцовому кварталу. Это показалось ему освежающим; быть в центре всеобщего внимания быстро стало казаться испытанием. Однако, когда в следующий раз он добился нынешнего эффекта, он поклялся не использовать столь радикальные средства.
  
  Мало кто узнавал его и в дворцовом квартале. Чиновники, которые соизволили заметить его, сделали это из-за его рваной одежды и потрепанной лошади. Что их очень явно интересовало, так это то, как такой оборванный парень стал частью отряда имперских солдат.
  
  В императорской резиденции стражники и евнухи также не могли понять, кем он был, пока один из последних не воскликнул пронзительным голосом ужаса: "Фос, сохрани нас! Это Автократор, вернувшийся в этом грубом обличье ".
  
  Слуги набросились на него, как армия, выкрикивая достоинства замачивания, приготовления на пару, горячего ароматизированного масла, чистого белья, шелка, кабачков, фаршированных грибами, и прекрасного ароматного вина. Он поднял руку. "Все это звучит замечательно", - сказал он, и, словно в доказательство этого, в животе у него заурчало. "Но сначала я увижу свою жену и своего отца и сообщу им, что я жив и что со мной случилось".
  
  "Ваше величество", - дрожащим голосом спросил один из евнухов, - "где уважаемый Камеас?"
  
  Маниакес поморщился, но с этим вопросом, как и со многими другими, пришлось столкнуться.
  
  "Если ему повезет, уважаемый сэр, кубраты захватили его в плен. Если ему не повезет ..." Он не думал, что ему нужно уточнять это.
  
  Евнух посмотрел вниз на лестницу императорской резиденции. "Если попасть в плен к варварам - это большая удача, Фос защитит нас от плохого", - сказал он.
  
  Распустив войска, сопровождавшие его по городу, и воздав хвалу тем, кто сражался и бежал с ним из-за пределов Имброса, Маниакес направился в императорскую резиденцию. Привлеченная суматохой, Нифона ждала прямо у входа. По выражению ее лица Маниакес оценил степень собственной дряхлости.
  
  "Со мной все будет в порядке", - сказал он. "Я просто голоден, устал, грязен и измотан до нитки. Хотел бы я, чтобы остальные мои новости были такими же хорошими, как то, что я могу сказать о себе". В нескольких мрачных предложениях он еще раз рассказал о нападении Этцилиоса. Палец Нифоны очертил солнечный круг над ее сердцем. "Пока ты в безопасности", - прошептала она.
  
  "Я в безопасности", - сказал Маниакес и впервые сам начал в это верить. Каждое мгновение каждого дня с момента неожиданности кубратов проходило для него так, как если бы он был загнанным животным, охотник всегда был готов напасть на него. Только удача и бдительность спасли его, и эта бдительность настолько укоренилась за несколько коротких дней, что для ее преодоления потребовались сильные, сознательные усилия. Через мгновение он продолжил: "Но так много и так много было потеряно: Багдасарес, Камеас, сокровище, которое я должен был отдать кагану в обмен на мир, священники, которые благословили бы этот мир, мимы и лошади, которых Эцилий с изумлением увидел бы. Все пропало".
  
  Нифон снова нарисовал солнечный круг. "Пусть люди безопасно пройдут по мосту разделителя и достигнут света Фоса. Что касается зверей и сокровищ, ты Автократор. Из этих вещей вы всегда можете получить больше ".
  
  "Если бы это было так просто!" Сказал Маниакес с горьким смехом. "Если бы я только мог заказать их со склада или вызвать их заклинанием, чтобы они появлялись по моему приказу. Но я не могу этого делать, и я не знаю, где взять больше золота ".
  
  "Мой отец - логофет казначейства", - сказала Нифон, словно напоминая ему о чем-то, что он забыл. "Поговори с ним. Он достанет для тебя золото".
  
  Маниакес говорил с Курикосом, и не один раз. Главное, что сказал ему его тесть, это то, что не только казна, но и ежегодные налоговые поступления катастрофически низки. Это было неудивительно, после многих лет вторжения и гражданской войны, когда макуранцы в западных землях и кубраты не только производили большие разрушения, но и не давали сборщикам налогов даже добраться до огромных участков земли. Пока часть захватчиков не будет изгнана, имперскому правительству придется довольствоваться шнурками от ботинок и сырной кожурой.
  
  Впрочем, нет смысла обременять Нифона всем этим. Маниакес сказал: "Мы сделаем все, что сможем, вот и все. Это все, что я хочу сделать для себя прямо сейчас: принять ванну, поесть и поспать неделю ".
  
  
  Ротруда посмотрела бы на него краем глаза и спросила: "А потом?" Он мог почти расслышать эти слова и тот дерзкий привкус, который придавал им ее протяжный говор на языке халога. Нифон просто серьезно кивнул. Маниакес тихо вздохнул. Мы сделаем все, что сможем, вот и все, подумал он.
  
  Отставшие из путешествия Маниакеса в Имброс продолжали прибывать в город Видессос, иногда по одному и по двое, иногда большими группами. Многие из них рассказывали ужасные истории о том, что они видели, как кубраты творили с сельской местностью по пути на юг. Ничто из того, что они сказали, не удивило Маниакеса, который кое-что видел сам и обладал достаточным воображением, чтобы догадаться об остальном.
  
  Через пять дней после возвращения в столицу Багдасарес прибыл на лошади, которая выглядела пригодной только для убоя. Как и Маниакес, ему было трудно убедить охрану в том, что он тот, за кого себя выдает.
  
  "Тебе следовало превратить их в жаб и оставить тупо спать в грязи на дне пруда до весны", - заявил Маниакес, когда волшебник наконец получил разрешение на его присутствие.
  
  "Не говори мне о заклинаниях изменения", - с содроганием ответил Багдасарес.
  
  "Когда я увидел, как кочевники приближаются к пиршеству и лагерю, я придал себе вид кубрата. Заклинание было, пожалуй, слишком тщательным, потому что я не только выглядел как варвар, я даже думал как варвар - или, скорее, я думал так, как, по моему мнению, должен был бы думать кубрати, что оказалось достаточно неприятным, уверяю вас.
  
  "В таком случае, я полагаю, мне повезло, что ты решил отправиться на юг, вместо того чтобы возвращаться к Астрису с людьми, которых ты считал своими соплеменниками", - сказал Маниакес.
  
  "Это не повод для смеха, уверяю вас", - сказал Багдасарес, хотя Маниакес не смеялся. "В суматохе я добрался до леса и спрятался там, и хоть убей, я не мог быть уверен, от кого я прячусь - от видессиан или кубратов. Страх по большей части приводит к тому, что магия терпит неудачу. Мой страх усилил заклинание до больших высот, чем оно могло когда-либо достичь."
  
  "Как ты решил, кем ты на самом деле являешься?" Спросил Маниакес.
  
  "Мне пришлось пару дней прятаться среди деревьев, пока я не смог освободиться и начать двигаться на юг", - ответил Багдасарес. "В то время, когда магия медленно ослабевала, я снова начал бояться кочевников".
  
  "Я просто рад, что ты не ускакал с ними до того, как твоя магия исчезла", - сказал Маниакес.
  
  "Ты и вполовину не так рад, как я", - с большой искренностью ответил Багдасарес. "Я бы не стал пытаться объясняться, когда Кубраты внезапно увидели мою истинную внешность, а не ту, которую я напустил на себя. Имейте в виду, я гораздо красивее, чем тот варвар, за которого себя выдавал, но всему свое время и место."
  
  Непобедимое самомнение волшебника вызвало у Маниакеса улыбку, но он быстро протрезвел. "Магия редко бывает такой определенной, какой должна быть", - сказал он. "Я видел себя возвращающимся в Видессос, город, в твоем волшебном зеркале, но я не видел, чтобы кубраты ехали за мной, и поэтому подумал, что заключил с ними договор. И ты хотел казаться кочевником, а не быть им".
  
  
  "Будь тем, кем хочешь казаться" - хорошее правило для жизни, но не для магии", - сказал Багдасарес. "Магия слишком сильно путает "быть" и "казаться таким, какой есть".
  
  Маниакес похлопал его по плечу. "Что ж, как бы ты ни оказался здесь, я рад, что ты это сделал", - сказал он. "Мне понадобится твоя помощь в будущем, и мне бы не хотелось нанимать нового волшебника".
  
  "Вы добры, ваше величество, но есть толпы колдунов сильнее меня". Багдасарес опустил голову. "Будь я лучше разбираюсь в том, что делаю, тебя могли бы должным образом предупредить, например, о том, что Этцилиос планировал предательство".
  
  "Ты сослужил мне хорошую службу, и мои слабости, похоже, тебя не беспокоят", - сказал Маниакес. "В моей бухгалтерской книге они значат больше, чем грубая сила".
  
  "Не говорите глупостей, ваше величество". Багдасарес предостерегающе поднял указательный палец.
  
  "У автократоров нет слабостей".
  
  Его лицо было совершенно невозмутимым. Маниакес уставился на него, затем расхохотался. "Я годами не слышал ничего более забавного. Ликиний был скрягой, Генезиос убивал людей ради спортивного интереса, а я...
  
  "Да, ваше величество?" Невинно спросил Багдасарес.
  
  "Я пытаюсь спасти Империю. Учитывая состояние, в котором она находится прямо сейчас, если это не недостаток, на лед со мной, если я знаю, что это такое".
  
  Без Камеаса дела в императорском доме шли не так гладко, как раньше. Другие евнухи проявляли готовность и милосердие, но вестиарии знали, как все работает и где что находится. Никто другой не достигал такого всеведения. Маниакес застал пару сервиторов на грани драки из-за малинового кушака, который, по словам каждого из них, потерял другой. Таких ссор не случилось бы, если бы Камеас руководил персоналом, а если бы и случились, Маниакес никогда бы о них не узнал.
  
  То, что евнухи заигрывали с именем вестиарий, никак не улучшило ситуацию. Все они так старались произвести впечатление на Маниакеса, что в конечном итоге раздражали его как можно чаще. Он продолжал откладывать решение; ни одно из них его полностью не устраивало.
  
  Через пару недель после его возвращения с севера выпал первый снег. Маниакес наблюдал за кружащимися на ветру хлопьями без особого энтузиазма. Когда земля замерзнет от холода, кубраты смогут прочесать дороги и поля и украсть все, что они упустили во время предыдущих набегов.
  
  И действительно, пару дней спустя отряд кочевников подъехал к стенам города Видессос. Маниакес подошел к стене, чтобы свирепо посмотреть на них. Они мало что делали, просто сидели на своих лошадях и смотрели на укрепления столицы. Маниакес понимал это; великих работ было достаточно, чтобы внушить благоговейный трепет даже видессианцу.
  
  "Должны ли мы прогнать их, ваше величество?" Спросил Ипокасиос. "У нас достаточно сил, чтобы сделать это".
  
  Маниакес был уверен, что хочет хорошо выступить перед глазами Автократора после своего предыдущего замешательства. Но он ответил: "Нет, пусть они выглядят так, как им нравится. Чем больше они увидят о Видессосе того, что производит на них впечатление, тем больше они придут к пониманию, что, как только наши нынешние проблемы закончатся, с нами шутки плохи ". Отвечая, он почти описал солнечный круг; даже самому себе казалось, что он говорил скорее с благочестивой надеждой, чем из какого-либо знания о том, когда, если вообще когда-либо, беды Видесса кончатся.
  
  Но кубраты, потратив некоторое время на разглядывание стены из-за пределов досягаемости своих машин для метания камней и дротиков, ускакали на север - все, кроме одного из них, который остался позади пешком. Этот начал медленно приближаться к стене. Когда он подошел ближе, Маниакес увидел, что у него нет бороды. Он подергал себя за усы; он никогда не видел и не слышал о гладко выбритом кубрате.
  
  Парень обратился к солдатам на вершине стены. "Прошу вас, откройте ворота, чтобы я мог войти". Он говорил по-видессиански, как культурный человек из города. Но был ли он мужчиной? Голос с таким же успехом мог быть контральто, как и тенор.
  
  "Камеас!" Крикнул Маниакес. "Это вы?" "Более или менее, ваше величество", - ответил вестиарий. "В городе я был бы более уверен, чем здесь. Я увидел больше огромного, дикого мира, чем когда-либо ожидал узнать".
  
  "Впустите его", - сказал Маниакес людям на стене. Он поспешил вниз по лестнице в задней части стены и обнял Камеаса, когда тот прошел через ворота, которые они открыли для него.
  
  "Пожалуйста, ваше величество, такая фамильярность неприлична", - сказал Камеас.
  
  "Вы не во дворцах, уважаемый господин, пока нет, и не в моем павильоне. Это значит, что вы не указываете мне, что делать. Я говорю вам. И если я захочу тебя обнять, я, черт возьми, так и сделаю ".
  
  "Очень хорошо. При таких обстоятельствах я не буду спорить", - сказал Камеас с видом человека, идущего на великую уступку. Будь он обычным жизнерадостным человеком, он мог бы дать Автократору больше отповедей. Но он был худым, изможденным и бледным даже для евнуха, и, хотя кубраты одели его в шерстяные штаны и куртку из овчины вместо мантии, он выглядел наполовину замерзшим.
  
  Обеспокоенный Маниакес сказал: "Пойдем, уважаемый господин. Мы доставим тебя обратно во дворцы, искупаем в теплом бассейне и накормим горячим вином с пряностями, засахаренным инжиром и абрикосами. Сможешь ли ты проехать на лошади через весь город, или мне принести для тебя носилки?"
  
  "Я умею ездить верхом". Камеас закатил глаза. "Я никогда не думал, что мне следует овладеть этим навыком, но он у меня есть. Из всего, что я видел, среди кубратов кто-то либо едет верхом, либо его оставляют позади на потеху волкам. Он содрогнулся. "После путешествий, которые я совершил, поездка во дворцы будет похожа на весеннюю прогулку среди вишневых деревьев вокруг императорской резиденции, когда их цветение наполняет воздух сладостью".
  
  "Я не смог бы сочинить столько поэзии, когда я в полном порядке, не говоря уже о том, через что ты прошел", - сказал ему Маниакес. "Вот, мы купим тебе милое, нежное животное, а не одного из этих степных пони с железным ртом и волей, которая идет прямиком от Скотоса". Он сплюнул на булыжники.
  
  "Значит, вы знакомы с этой породой", - сказал Камеас. Когда Маниакес кивнул, вестиарий продолжил: "Я действительно задавался вопросом, были ли проблемы, с которыми я столкнулся, полностью вызваны моей собственной неумелостью. Но у кубратов не было проблем со своими лошадьми. Я полагаю, они такие же суровые, как и звери, на которых они ездят."
  
  Он вскочил на приведенную для него кобылу - перспектива приобрести ему мерина показалась Автократору безвкусицей - и казался достаточно способным в седле, если не тем, что Маниакес назвал бы комфортным в нем. "Как они тебя поймали?" спросил он. "Что с тобой случилось потом?"
  
  "Как они меня поймали?" Эхом отозвался Камеас. "Ваше величество, я всегда буду благодарен вам за совет спрятаться; если бы кочевники заметили меня на открытом месте, скорее всего, они бы сбили меня с ног и убили. Но мест для надлежащего укрытия было мало. Я забежал в палатку, укрылся постельными принадлежностями и надеялся на лучшее.
  
  "К несчастью для меня, кубраты вскоре приступили к разграблению палаток. Одно из одеял, под которым я лежал, было стеганым с прекрасным чехлом из малинового шелка. Варвар убрал его - и обнаружил меня ".
  
  "Он уже знал, что ты там был?" - Деликатно спросил Маниакес; в день кубратского сюрприза вестиарий был значительно громоздче.
  
  "Ну, да, ваше величество, можно и так сказать. Когда он стягивал с меня одеяло, его бриджи были спущены до лодыжек. Тогда я не говорила ни на одном из кубратских языков и с тех пор выучила всего несколько слов, в основном мерзких. Тем не менее, мне было нетрудно понять его разочарование тем, что я не женщина. Будь я обычным человеком, я думаю, он убил бы меня из чистой досады.
  
  "Но он не знал, что со мной делать, и из любопытства решил, что живой я могу быть интереснее, чем мертвый. Он вывел меня и показал кому-то более высокого ранга, чем он сам, который, в свою очередь, отвел меня к варвару еще более высокого ранга - от превосходного до выдающегося, можно сказать, - и вскоре после этого я предстал перед Этцилиосом.
  
  "Он видел, как я сопровождал вас, ваше величество, и знал, что я должен быть одним из ваших евнухов, но он не знал, что такое евнух, по крайней мере, не в деталях. Он продолжал настаивать, что они, должно быть, превратили меня в женщину. Я отрицал это, но отказался, э-э, позволить ему самому изучить доказательства ".
  
  "Умно", - сказал Маниакес. "Чем больше он интересовался тобой, тем меньше вероятность, что он причинил бы тебе боль".
  
  "Я подумал об этом только позже", - сказал Камеас. "Ваше величество, вы джентльмен высочайшего качества; вы никогда не проявляли неподобающего интереса к природе моего увечья. По моему опыту, среди сильных мира сего так было не всегда ". Голос вестиария был мрачен. Маниакес задумался, каким унижениям он подвергался во время правления Генезия.
  
  Камеас продолжал: "Этцилий, конечно, мог заставить меня обнажиться, но то, что я прислуживал ему, позабавило его больше: он хвастался, как забрал все твое, от императорской мантии, которую он носил поверх мехов и кожи, до императорского евнуха. Возможно, он думал, что я отравлю его, если буду достаточно унижен. Жаль, что у меня действительно не было средств доказать его правоту ".
  
  "Если он хотел, чтобы ты служил ему, почему он не забрал тебя с собой в Кубрат?" Спросил Маниакес.
  
  "В конце концов, следуя зову природы, я был обнаружен некоторыми головорезами в том, что считается двором Этцилия", - ответил Камеас. "То, что они увидели, настолько ошеломило их, что они выскочили из кустов, где прятались, и немедленно потащили меня к кагану, чтобы показать ему, как если бы я был двухголовой змеей или каким-то другим уродством природы". Его желтоватые щеки покраснели от воспоминаний о возмущении.
  
  
  Когда он не продолжил, Маниакес спросил: "И?"
  
  "И Этцилиос, насмотревшись вдоволь, немедленно отправил меня обратно к тебе, сказав, что ты был желанным гостем для меня". Камеас фыркнул. "Я считаю его решение оправданием".
  
  "Я тоже", - сказал Маниакес, протягивая руку, чтобы положить ее ему на плечо. "Его потеря - моя большая выгода".
  
  "Ваше величество милостивы".
  
  Примерно через неделю после того, как празднование Дня Середины зимы пришло и ушло, Камеас прервал Маниакеса, когда Автократор просматривал отчеты о доходах, полученных от каждой провинции. Маниакес был рад, что его прервали; цифр в сумме оказалось недостаточно. Чтобы избежать этого мрачного размышления, он захлопнул лежащий перед ним журнал регистрации и спросил: "Как теперь, уважаемый сэр?"
  
  "Ваше величество, человек ожидает вас здесь у входа в резиденцию. Он утверждает, что он ваш брат Парсманиос", - ответил вестиарий. "Вы из всех людей лучше всего подходите для того, чтобы судить об истинности этого утверждения".
  
  Сердце Маниакеса подпрыгнуло в нем. Он вскочил на ноги, воскликнув: "Наконец-то что-то идет по моему пути! Я немедленно увижу его. И позови туда моего отца тоже - он будет рад этим новостям не меньше, чем я.
  
  "Будет так, как вы скажете, ваше величество".
  
  Не обращая внимания на свое императорское достоинство, Маниакес побежал по коридору ко входу. Чем ближе он подходил, тем холоднее становился воздух. Гипокаусты - выложенные кирпичом воздуховоды под полом - приносили тепло из центральной печи в комнаты резиденции, но это тепло не могло соперничать с зимним ветром, свистящим снаружи.
  
  Ему было все равно. Гвардейцы снаружи - дрожащие видессиане и халогаи, которые сейчас выглядели гораздо более комфортно, чем в душную летнюю жару в столице, - настороженно следили за высоким темноволосым парнем в плаще кавалериста и сапогах. Один из солдат повернулся к Маниакесу и сказал: "Ну, ваше величество, он ваш брат или мы проделаем в нем полные дыры?"
  
  В последний раз, когда он видел Парсманиоса, незадолго до того, как тот отправился в изгнание, а его брат отправился воевать в западные земли, борода Парсманиоса все еще была пушистой, с участками, где волосы росли редко. Теперь она была полной и толстой, с серой полосой, которая, казалось, следовала за шрамом, верхняя часть которого пересекала его левую щеку.
  
  "Клянусь благим богом, мой брат, ты мужчина", - сказал Маниакес.
  
  "Клянусь благим богом, мой брат, ты Автократор", - ответил Парсманиос.
  
  "Как это произошло? Я случайно услышал об этом в таверне недалеко от границы с Васпураканом - торговцу удалось привезти несколько бочонков вина. Я чуть не свалился со стула. Много раз прощался с Генезиосом и всем прочим, но как получилось, что ты надел красные сапоги? Полагаю, я должен пасть ниц перед тобой, не так ли?"
  
  "Если ты это сделаешь, я врежу тебе по ребрам", - пообещал Маниакес. Он кратко рассказал, как взошел на трон, затем продолжил: "Так что насчет тебя? Вы говорите, вы были недалеко от границы с Васпураканом? Почему новости не дошли туда раньше? Я отправлял письма вслед за тобой и Татуулзом, но это было все равно что кричать в бездонную пещеру: никакого эха не отозвалось ".
  
  
  Парсманиос развел руками. "Кто приносит новости? Торговцы, солдаты-путешественники, в любом случае. В последнее время видел не так уж много таких, по крайней мере, в маленькой деревушке с отстойником, где я застрял, - местечке под названием Вритион. В эти дни земли принцев находятся под каблуком у Царя Царей, и его генерал Абивард возглавил армию, которая расчленила нас и отрезала от получения каких-либо известий на восток. Если бы он захотел, он мог бы разгромить нас, но, должно быть, решил, что у него есть дела поважнее. Насколько я знаю, возможно, он был прав."
  
  "Меня бы это не удивило", - согласился Маниакес. "Я познакомился с Абивардом, когда мы сражались за возвращение Шарбараза на его трон. Он знает свое дело, от этого никуда не деться. Он нанесет удар в самое сердце Видессоса и оставит отряды позади себя увядать на корню ".
  
  Прежде чем его младший брат смог ответить, вышел старший Маниакес и завернул Парсманиос в медвежий мешок. "Чем больше представителей этого клана мы соберем в одном месте, - сказал он, - тем больше причин для страха у наших врагов".
  
  "Что-нибудь слышно о Татулесе?" Спросил Парсманиос.
  
  Маниакес рассказал ему о коротком, неудовлетворительном отчете, который он получил от Чикаса. "Я сразу отправил ему письмо, - добавил он, - но больше ничего не слышал. Он был занят, пытаясь удержать Аморион от макуранцев. Если они возьмут его, то смогут прорваться прямо по долине Арандос к морю и разрезать западные земли пополам с запада на восток."
  
  "Когда я получил известие о том, что с тобой случилось, я подумал о том, чтобы добраться сюда через Аморион и реку", - сказал Парсманиос. "Я подумал, что наткнусь на бойлеров, если попробую это сделать, поэтому вместо этого выбрал прибрежный маршрут. Это сработало достаточно хорошо - в любом случае, я с тобой разговариваю".
  
  "На лед с бойлерами", - сказал Маниакес, повторяя жаргонное видессианское прозвище своего брата для макуранской кавалерии в тяжелых доспехах. Он указал на дверной проем. "Вот, заходи внутрь. Мы нальем тебе немного горячего вина с пряностями, чтобы ты почувствовал себя новым человеком".
  
  "Горячее вино с пряностями полезно, даже если вы чувствуете себя стариком", - сказал Маниакес-старший.
  
  Парсманий рассмеялся. "Клянусь Фосом, отец, рад тебя видеть, а еще лучше слышать. Если у тебя где-нибудь под рукой есть горячее вино, я с удовольствием выпью немного".
  
  За вином, от которого шел пар и благоухал гвоздикой и корицей, младший Маниакес сказал: "Мы разместим вас в одной из квартир в крыле Большого зала суда. И... - Он приосанился. "... ты снова станешь дядей".
  
  "Хорошие новости", - сказал Парсманиос, хлопая его по спине. "Мало-помалу ты собираешь весь наш клан". Его лицо омрачилось. "Кроме Татулеса".
  
  "Мы можем только молиться тамошнему доброму богу", - сказал Маниакес, и его брат кивнул.
  
  "Если ты помнишь, - сказал старший Маниакес Парсманиосу, - ты был обручен до того, как отправился в западные земли. Эвагрия, так звали ту девушку; я еще не настолько впал в детство, чтобы запомнить это. Я думаю, Генезиос отрубил голову ее отцу за что-то такое, но это уже старые новости, и я забыл, за что. Она все еще здесь, в городе; скорее всего, она будет рада тебя видеть.
  
  Парсманиос закашлялся, скорее из осторожности, чем от катара. "Отец, мы базируемся во Вриетионе уже четыре или пять лет. Позапрошлым летом я женился на местной девушке по имени Зенонис. У меня самого есть мальчик; его зовут Маниакес ".
  
  Старший Маниакес просиял. "Ты мне возмутительно льстишь", - сказал он. "Что касается другой, что ж, если ты женишься на ней, ты женишься на ней. Выплата золота семье Эвагрии, вероятно, сделает их достаточно счастливыми; они были, о, не бедны, но пребывали в нищете с тех пор, как ее отца предали мечу." Он повернулся к младшему Маниакесу. "Ты позаботишься об этом?"
  
  "Я позабочусь об этом так или иначе", - сказал Маниакес. "У нас нет золота для того, что действительно необходимо сделать, не говоря уже о таких мелких вещах, как эта". Он нахмурился, сначала от досады, затем задумавшись. Наконец он просиял. "У меня это есть! Я произведу их в дворянство. Мне это не только ничего не будет стоить, возможно, я даже смогу заставить их заплатить за эту привилегию ".
  
  Парсманиос уставился на него. Старший Маниакес оглушительно расхохотался. "Будь я проклят, если думаю, что ты ошибаешься, сынок". Он фыркнул, выпил и снова фыркнул.
  
  "Боже милосердный, спаси бедных макуранцев, когда мы наконец сможем встретиться с ними лицом к лицу. Мы не только победим их на поле боя, мы обманом лишим их доспехов и ботинок, а если они не будут осторожны, то и панталон тоже ".
  
  Камеас просунул голову в кабинет, где Маниакес пытался придумать, как растянуть свое золото как можно дальше или, если повезет, на три шага дальше. "Ваше величество, у императрицы начались схватки, которые, по ее мнению, являются родовыми схватками. Она только что попросила меня послать за акушеркой и подготовить Красную комнату к рождению, если на то будет воля Фоса, наследника".
  
  "Уважаемый господин, вам не нужно мое разрешение, чтобы заниматься такими делами", - ответил Маниакес. "Что касается родов, то служанки Niphone совершенно ясно дали понять, что я, по их словам, крупный, глупый мужчина, и мне нельзя доверить ничего более важного, чем держаться в стороне и не путаться под ногами".
  
  "Я не спрашивал разрешения, ваше величество, просто информировал вас о том, что я собирался сделать", - сказал вестиарий. "Я надеюсь, это уведомление позволит вам успешно выполнять задачи, которые ставят перед вами служанки".
  
  Маниакес обдумал это, затем сказал: "Будь осторожен со своим остроумием, чтобы случайно не проткнуть им кого-нибудь".
  
  "Как всегда, я повинуюсь вашему величеству", - сказал Камеас. Маниакес с удовлетворением удостоился редкой улыбки евнуха, прежде чем Камеас поспешил выполнить просьбу Нифоны.
  
  Акушеркой была полная женщина средних лет по имени Зойл. Судя по тому, как уверенно она шагала по залам императорской резиденции, она бывала здесь раньше: возможно, она помогала жене Генезия рожать, или, возможно, помогала слугам при родах. У Маниакеса не хватило смелости спросить. Она была правительницей провинции, куда он не мог поехать, и держалась с гордостью правителя.
  
  "Теперь вы просто сядьте, ваше величество, найдите какое-нибудь удобное место, пусть вам принесут вина, и располагайтесь, чтобы ждать", - сказала она, повторив, сознательно или бессознательно, совет служанок. "Это может занять некоторое время, но я позабочусь о том, чтобы у тебя был прекрасный ребенок и здоровая женщина тоже".
  
  "Спасибо", - сказал Маниакес. Каким бы большим и глупым человеком он ни был, он знал, что Зойл не сможет дать гарантий, на которые претендовала. Женщины умирали при родах, а потом от лихорадки, несмотря на все, что могли сделать акушерки. Если Нифону забирала лихорадка, у него был жрец-целитель, готовый призвать. Но даже целители могли сделать не так уж много, и их искусство жестоко сказалось на них. Он молился, чтобы ему не пришлось совершать призыв, к которому он был готов.
  
  Через некоторое время Камеас вошел в комнату, где он сидел, волнуясь. Вестиарий сказал: "Под руководством Зойл мы перевели ее величество в Красную комнату. Наследник, если таковой появится при рождении, должен появиться на свет в комнате, отведенной для заточения императриц".
  
  Маниакес родился на обочине дороги. Как и его отец; он помнил, как его бабушка говорила об этом. Каким бы погруженным в церемонии ни был Видессос, для императорского ранга не требовалось родиться в Красной комнате. Камеас наверняка знал это. Однако прямое указание на это показалось Маниакесу невежливым.
  
  Вестиарий спросил: "Вашему величеству что-нибудь требуется?"
  
  "Ничего, что я могу придумать, уважаемый сэр; спасибо", - ответил Маниакес. "Просто заходи и время от времени стирай со меня пыль, когда тебе это необходимо".
  
  "Процесс не должен занимать так много времени", - сказал Камеас с ноткой упрека в голосе. "Учитывая мой, по общему признанию, ограниченный опыт..." Он оставил это там, несомненно, потому, что часть его ограниченного опыта была связана с женой Генезиоса, и он был слишком вежлив, чтобы придавать этому большое значение в присутствии Маниакеса.
  
  Периодически в Маниакес приходили сообщения о том, что выжившие Генезиоса делали в монастыре и обителях, где они доживали свои дни. Сообщения всегда сводились к пустякам. Пока они сводились к этому, Маниакес был доволен, по крайней мере, там.
  
  Камеас ушел, чтобы внести последние штрихи в празднование рождения первенца Маниакеса. Во всяком случае, так это было описано, хотя вестиарии знали, что у него есть внебрачный сын. Он задавался вопросом, как дела у Аталарихоса в эти дни. Если бы Нифона родила ему законных детей, таких же прекрасных, как сын, которого родила Ротруда, он был бы счастливым человеком.
  
  Ему ничего не оставалось, кроме как ждать, и он делал это так хорошо, как только мог. Время от времени его родственники заходили, чтобы похлопать его по плечу и пожелать ему и Нифоне удачи. "Я знаю, через что ты проходишь, сынок", - сказал старший Маниакес. "Это никогда не бывает легко, хотя, если ты послушаешь женщин, они с радостью поменялись бы с тобой местами".
  
  Вскоре после ухода отца Лисия заглянула в комнату, где сидел Маниакес. "Дай бог, чтобы в Красной комнате все прошло хорошо", - сказала она.
  
  Он нарисовал солнечный круг над своим сердцем. "Пусть будет так", - сказал он, а затем: "Она пробыла там долгое время, не так ли?"
  
  Лисия улыбнулась на это. "Тебе так кажется, и, без сомнения, Нифоне так кажется, но на самом деле это не так. Знаешь, такие вещи действительно требуют времени".
  
  "Полагаю, да", - неопределенно сказал он. "Мне следовало бы заняться какой-нибудь работой, а не просто прятаться, но я пытался. Я не могу".
  
  "Я бы беспокоился о тебе, если бы ты мог", - ответил его кузен. "Империя не развалится на куски, потому что ты не будешь наблюдать за ней в течение нескольких часов. Если ты хочешь отдать стопку пергаментов Регориосу, я уверена, он быстро с ними разберется." Ее глаза блеснули.
  
  "Работа, которую ваш брат поручил бы им, слишком коротка, чтобы удовлетворить меня", - фыркнув, ответил Маниакес. "Он умный парень, и я рад, что он стал моим Севастосом даже при присутствующем здесь отце, но он видит мозаику целиком и не обращает достаточного внимания ни на одну мозаику в ней".
  
  "Из нас двоих это досталось мне", - рот Лисии скривился. "Во мне от этого меньше пользы, чем могло бы быть в нем, поскольку я женщина".
  
  "Если бы я сделал тебя Севастосом, или, скорее, Севасте ..."
  
  "Не издевайся надо мной", - сказала Лисия более резко, чем она привыкла говорить. "Мы оба знаем, что этого не может быть".
  
  Маниакес посмотрел на нее так, как будто никогда раньше ее не видел. "Прости", - медленно произнес он. "До этого момента мне никогда не приходило в голову, что тебе может понадобиться эта работа".
  
  "Почему меня это не удивляет?" сказала она, а затем вздохнула. "Конечно, я знаю почему. Могло быть и хуже. Я это тоже знаю. Даже после того, как я закончил объясняться, вы, возможно, все еще не имели ни малейшего представления, о чем я говорил. Тем не менее, я рад, что вы это поняли ".
  
  "Кузен, как бы сильно я тебя ни любил..." - начал Маниакес.
  
  "Если бы ты любил меня, ты бы воспринимал меня всерьез", - вмешалась Лисия.
  
  "Воспринимаю тебя всерьез? Я воспринимаю. Я всегда воспринимал". Маниакес развел руками. "Если мы когда-нибудь обретем мир, возможно, у меня будет шанс доказать тебе это. Но если я сражаюсь и с кубратами, и с макуранцами, я не могу натравливать мужчин и женщин в Видессосе друг на друга, и если я назначу тебя на то звание, которое тебе понравится - не то чтобы ты плохо его выполнял, - это то, что я сделаю. Мы не можем себе этого позволить. Я должен найти способ получше ".
  
  "Я знаю", - ответила она. "Реально, я знаю. Однако иногда трудно выносить, когда тебя держат как племенную кобылу и ценят только за брак, который я могла бы заключить, и сыновей, которых я могла бы родить".
  
  "Что бы ни случилось, у тебя будет место рядом со мной", - сказал Маниакес. "Ты всегда должен помнить об этом".
  
  Лисия снова вздохнула. "Ты говоришь искренне, и я благодарю тебя за это. Это гораздо больше, чем есть почти у любой женщины в Империи. Я надеюсь, ты не сочтешь меня неблагодарной, если я скажу, что этого недостаточно ". Она повернулась и вышла, прежде чем он смог найти ответ. У него было чувство, что она, возможно, долго ждала, прежде чем он придумал что-то хорошее.
  
  Но теперь ей не нужно было ждать. Это сделал он. Ожидание длилось, по чьим-либо меркам, очень долго. Камеас принес ему ужин - он ел, не замечая, что было на тарелке перед ним, - уложил его в постель, а затем, когда он проснулся, подал ему завтрак. Из Красной комнаты не поступило ни слова.
  
  "Они пробыли там большую часть дня", - сказал он. "Сколько еще это может продолжаться?"
  
  "Я говорил с Зойлом", - ответил вестиарий. "Судя по тому, что она говорит, у леди, вашей жены, все в порядке, насколько можно ожидать от первых родов, но протекает медленнее, чем это часто бывает".
  
  
  "Намного медленнее", - сказал Маниакес. Стала бы акушерка рассказывать канцлеру все, что она знала - или боялась? Стал бы Камеас скрывать то, что он услышал от акушерки? Ответы, которые сформировались в голове Маниакеса, соответственно, не были обязательными и очень вероятными.
  
  Когда он попытался сам подойти к двери Красной комнаты, все его слуги отреагировали с таким ужасом, что у него так и не было возможности задать какие-либо вопросы самой Зойле. "Ее величество очень устала" - это все, что ему могли сказать. Поскольку к тому времени она пробыла там больше суток, не было ничего такого, чего бы он не смог выяснить для себя. Он прошествовал по коридору, хмуро глядя на каждого, кого видел.
  
  Он беспокоился с тех пор, как у Нифоны начались роды. Теперь это было больше, чем беспокойство; это была тревога. Что, если он потерял ее? К его собственному смущению, он никогда не мог вызвать в себе больше, чем частицу того чувства, которое испытывал к ней до того, как был вынужден отплыть в Калаврию. Это было далеко от того, чтобы сказать, что он был бы счастливее без нее.
  
  Он выпил больше вина, чем следовало, и весь день чувствовал себя затуманенным, глупым и воинственным. Он направился обратно в Красную комнату, вино подпитывало его решимость так или иначе получить ответы.
  
  Но прежде чем он добрался до двери, крик из глубины комнаты заставил его застыть на месте. Голос Нифоны был высоким, тонким и довольно хриплым; он никогда не представлял, что с ее губ сорвется такой пронзительный звук. Он слышал в них муку и истощение, но и что-то еще, чему ему было труднее дать название. Усилие было не тем словом, которое он хотел, но оно подходило ближе, чем любое другое, которое он мог найти.
  
  Крик затих. Маниакесу потребовалось мгновение, прежде чем он смог собраться с духом, чтобы продолжить. Он только что сделал еще один шаг к закрытой двери, когда Нифон снова закричал. Этот -крик? стон? вопль?-длился даже дольше, чем предыдущий, и звучал гораздо более зловеще.
  
  Голос Зойл тоже доносился из-за двери. Он не мог слышать, что сказала акушерка, только ее тон. Через мгновение он узнал его: это был тот же самый, которым он подгонял своего слабеющего кубратского пони, когда тот приближался к стенам города Видессос. Нифон тоже терпел неудачу? Его ногти впились в ладони.
  
  Нифон издал еще один крик. Он оборвался на середине. Сердце Маниакеса подскочило к горлу. Ротруда никогда не издавала подобных звуков. Она хранила мрачное молчание на протяжении всего процесса родов, пока через шесть или восемь часов после начала не подарила ему мальчика. Испытывал ли Нифон большую боль? Была ли она просто более чувствительной к любой боли, которую испытывала? Или она действительно была на грани ... неудачи? Из-за страха перед дурным предзнаменованием Маниакес не допускал мысли о смерти.
  
  Последовала тишина. Он потянулся к щеколде. Когда его рука легла на нее, из-за двери донесся новый крик: новый в самом буквальном смысле этого слова. Высокий, тонкий вопль мог вырваться только из горла новорожденного. Маниакес обмяк там, где стоял. У него был живой ребенок. Это было что-то. Теперь ему нужно было разузнать о Нифоне.
  
  Дверь в Красную комнату открылась. Вышел Зойл и почти сломя голову столкнулся с Маниакесом. "Ваше величество!" - воскликнула акушерка. Она сама выглядела измученной, изможденной и потной, с темными кругами под глазами. Она отступила на полшага от Автократора. "Ваше величество, у вас есть дочь".
  
  Багдасарес думал, что более вероятно, что у него будет сын. Он подколет мага по этому поводу в другой раз. "Как Нифон?" он потребовал ответа.
  
  "Я не буду лгать вам, ваше величество", - ответил Зойл. "Какое-то время это было "прикоснись и иди". Я подумал, что, возможно, мне придется вызвать хирурга, чтобы он вскрыл ее и попытался извлечь ребенка, да, и священника-целителя, чтобы посмотреть, сможет ли он потом залечить раны, прежде чем она истечет кровью до смерти."
  
  "Фос!" Маниакес быстро нарисовал солнечный круг над своим сердцем. Он знал, что женщина лежала при смерти в роддоме, но он никогда не ожидал, что ему так жестоко напомнят об этом. Даже роскошь дворцов не могла сдержать всех опасностей.
  
  Зойл продолжала: "Однако откуда-то она нашла достаточно сил, чтобы наконец родить ребенка. У нее есть мужество, ваша госпожа; я видела, как сдавались и умирали женщины, которые работали менее усердно, чем она".
  
  "Могу я увидеть ее?" Спросил Маниакес. На самом деле ему не хотелось сейчас заходить в Красную комнату; там стояла больничная вонь застарелого пота, помоев и даже крови, которая вызывала у него отвращение. Но после того, через что прошел Нифон, то, чего он хотел и что ему нравилось, казалось мелочами.
  
  Тем не менее, он не совсем огорчился, когда Зойл покачала головой. "Она не узнает вас, ваше величество, пока нет. Как только у нее вышел послед, она уснула - или потеряла сознание, как вам больше нравится. В любом случае, я бы предпочел, чтобы вы дали ей отдохнуть. Акушерка выглядела обеспокоенной. "Я надеюсь, у нее нет внутреннего кровотечения. Я не думаю, что это так - ее пульс все это время был сильным, - но трудно сказать наверняка ".
  
  Руки Маниакеса сжались в кулаки. Даже сейчас, после завершения доставки, Niphone все еще не был в безопасности. Он должен был поверить Зойле, что с ней все будет в порядке - а Зойле звучал не слишком уверенно. Он нашел другой вопрос: "Могу я увидеть свою дочь?"
  
  Теперь акушерка одарила его улыбкой, которая пронзила ее беспокойство, как солнечный луч, пробивающийся сквозь темные тучи. "Это вы можете, ваше величество. Подожди здесь минутку, а я приведу ее. Она открыла дверь в Красную комнату. Оттуда снова донесся запах комнаты больного. Маниакес мельком увидел свою жену, неподвижную и бледную, лежащую на кровати, где она рожала. Ему хотелось броситься к ней, но он чувствовал, что Зойл был прав - сейчас отдых пошел бы ей на пользу. Но стоять здесь одному в коридоре было тяжело.
  
  Акушерка снова вышла, неся маленький, спеленутый сверток. Маниакес протянул руки, чтобы взять свою дочь. Казалось, она совсем ничего не весила. Ее кожа была удивительно тонкой; ни один пергаменщик в Империи не смог бы выполнить такую работу. Ее темно-синие глаза были открыты. Она посмотрела на него - или, возможно, сквозь него. Он понятия не имел, что она видела.
  
  "Она похожа на вас, ваше величество", - сказала акушерка.
  
  "А она?" Маниакес не мог этого видеть. На его неопытный взгляд, она выглядела как ребенок, и больше ничего.
  
  "Как ты ее назовешь?" Спросил Зойл.
  
  Они с Нифоной мало говорили об именах для девочки. "Я думаю, мы назовем ее Евтропией, - ответил он, - в честь бабушки Нифоны". Это сделало бы счастливой ее часть семьи, и он не возражал против названия.
  
  "Эвтропия". Зойл почувствовала вкус во рту и кивнула. "Неплохо". Акушерка сделала паузу, затем продолжила: "Когда она узнала, что ребенок был девочкой, ваше величество, императрица попросила меня извиниться перед вами. Это было как раз перед тем, как она устала".
  
  Маниакес покачал головой. "Глупости. До конца света, когда родится девочка, еще далеко. Когда я узнал, что на этот раз она беременна, я сказал ей об этом. Мы попробуем еще раз после того, как к ней вернутся силы, вот и все." Зойл ничего не сказал, но увидел, как она нахмурилась, и спросил: "Что не так?"
  
  "Ваше величество, это были тяжелые роды. Если у императрицы будут еще такие же.
  
  .. даже с целителем-священником, стоящим рядом, она пошла бы на большой риск, на риск своей жизни."
  
  Маниакес уставился сначала на Зойла, а затем на свою новорожденную дочь. Будет ли она единственным плодом его чресел? Что тогда будет с троном?
  
  Передал бы он это зятю? Своему брату? Племяннику? Региосу или любым другим наследникам, которые у него могут быть? Несколькими предложениями акушерка усложнила его жизнь.
  
  Она увидела это и сказала: "Мне жаль, но тебе лучше знать правду".
  
  "Да". Он снова покачал головой, на этот раз, чтобы прояснить ее. "Как ты думаешь, ее следующие роды будут такими же трудными, как эти?"
  
  "Невозможно знать это наверняка, по крайней мере, до тех пор, пока не наступит день. Но женщина, у которой однажды были тяжелые роды, с большей вероятностью родит их снова. Я не думаю, что какая-нибудь акушерка сказала бы вам иначе ".
  
  "Нет, я полагаю, что нет". Маниакес вздохнул. "Спасибо за твою честность. Ты дала мне много пищи для размышлений". Он снова посмотрел вниз на Евтропию. Будет ли она его единственной законной наследницей? Она смотрела на него, сквозь него, мимо него. На ее крошечных чертах лица не было ответов; она не пыталась сделать ничего большего, чем разобраться в странном новом мире, в котором она оказалась. В данный момент он был таким же.
  
  Курикос выглядел встревоженным. "Ваше величество", - сказал он, - "Я не маг. Я не могу заставить золото волшебным образом появиться там, где его нет".
  
  "Я понимаю это, достопочтенный сэр", - ответил Маниакес. "Но без золота Империи подрезаны сухожилия. Скоро я дойду до того, что не смогу платить своим солдатам - разве не так говорят бухгалтеры? Если я не смогу им заплатить, они либо взбунтуются, что будет катастрофой, либо встанут и разойдутся по домам, что будет катастрофой. Как ты думаешь, сколько еще катастроф сможет выдержать Видессос?" Он не ожидал, что логофет казначейства даст ему точный ответ, но они оба понимали, что число было не очень большим.
  
  Облизнув губы, Курикос сказал: "Увеличение доходов от торговцев в городе и других поселках могло бы принести определенное количество нового золота".
  
  "Да, но этого недостаточно", - сказал Маниакес. "Во-первых, у нас недостаточно торговцев, чтобы позволить тому, что мы получаем от них, компенсировать то, что мы теряем от крестьян, которые составляют девять частей из десяти, может быть, девятнадцать частей из двадцати, всего нашего народа.
  
  Во-вторых, из-за всех вражеских нападений торговля тоже затонула, как корабль во время шторма. Торговцы могут позволить себе давать очень мало ".
  
  "Во всем этом вы говорите правду, ваше величество", - печально согласился Курикос. "Вы указали пальцем на причины, по которым казначейство находится в его нынешнем состоянии".
  
  "Знать, почему, легко. Делать что-то с этим - совсем другое дело".
  
  
  Голос Маниакеса стал умоляющим: "Уважаемый Курикос, мой тесть, как я могу наложить руки на еще больше золота? Ты здесь признанный эксперт; если ты не знаешь способа, что мне делать?"
  
  Логофет казначейства снова облизал губы. "На ум приходит один способ растянуть то золото, что у нас есть". Он уставился на кубок с вином на столе перед ним и больше ничего не сказал.
  
  "Говори!" Маниакес убеждал его. "Выкладывай. Как я могу судить о том, что ты говоришь, если ты этого не говоришь?"
  
  "Тогда очень хорошо". Курикос выглядел как человек, готовый повторить непристойность.
  
  "Если мы положим меньше золота в каждую монету и увеличим вес серебром или медью, мы сможем отчеканить больше золотых монет за то же количество металла".
  
  Маниакес уставился на него. "Сколько времени прошло с тех пор, как Автократор подделывал валюту?"
  
  "Около трехсот лет, ваше величество, может быть, больше", - с несчастным видом ответил Курикос. "Автократор Гордианос продешевил свои золотые монеты, чтобы помочь восстановить Амфитеатр после землетрясения".
  
  "И ты хочешь, чтобы я порвал эту веревочку, да?"
  
  "Я никогда не заявлял и не испытываю никакого подобного желания", - сказал Курикос. "Вы спросили меня, как золото может пойти дальше. Это один из способов".
  
  Маниакес прикусил нижнюю губу. Видессианские золотые монеты были в ходу по всему миру именно из-за их давней традиции чистоты. Тем не менее…
  
  "Насколько мы можем обесценить наши золотые изделия, не привлекая особого внимания?"
  
  "Одна часть из десяти не должна вызвать проблем такого рода, ваше величество", - ответил логофет казначейства. Маниакес задумался, какие эксперименты он проводил, чтобы получить такой быстрый и уверенный ответ.
  
  "Значит, это одна часть". Маниакес сурово наставил указательный палец на Курикоса. "Но только во время этой чрезвычайной ситуации, имей в виду. Как только худшие моменты кризиса пройдут, мы вернемся к полноценному соотношению веса. Это понятно?" Его тесть кивнул. Маниакес чувствовал себя так, словно только что искупался в грязи - но если он не получит золото, в котором нуждался сейчас, то получение его позже может не принести ему пользы. Наполовину обращаясь к самому себе, он продолжил: "Одной доли из десяти недостаточно, не тогда, когда нам не хватает намного больше. Нам нужно не только растянуть золото, которое у нас есть; нам нужно еще больше. Я не знаю, где его взять ".
  
  Курикос кашлянул. "Ваше величество, я знаю одно место, где в изобилии есть золото и серебро, ожидающие, когда их отчеканят в монеты".
  
  "Да, без сомнения, и жареные поросята тоже валяются на улицах, ожидая, когда их съедят", - сказал Маниакес. "Если бы золото и серебро лежали наготове, не думаешь ли ты, что я бы схватил их?"
  
  "Это будет зависеть от того, видели ли вы их". Курикос покачал головой быстрым, нервным жестом. "Нет, не от того, видели ли вы их, потому что вы видите их каждый день.
  
  Скажи лучше, осознал ли ты то, что увидел ".
  
  "Уважаемый господин, не играйте со мной в загадки; у меня сейчас на это нет времени. Если вы знаете, где я могу достать золото, скажите мне. Если ты этого не сделаешь и пытаешься показать, какой ты умный ... будь благодарен, что я женат на твоей дочери. В каком состоянии Империя, даже это может тебя не спасти. Говори громче, если тебе есть что сказать ".
  
  
  Курикос выглядел так, словно жалел, что вообще поднял эту тему. Он подошел к двери маленькой комнаты в императорской резиденции и оглядел коридор, чтобы убедиться, что поблизости нет слуг. Когда он вернулся, то понизил голос до хриплого шепота: "Ваше величество, если вам это так нужно, в храмах в изобилии есть золото и серебро". Не успели эти слова слететь с его губ, как он вскочил, чтобы убедиться, что его не подслушали.
  
  Маниакес не винил его. "Грабить храмы?" воскликнул он, также шепотом.
  
  "Агафий завопил бы, как заклейменный бык, как и любой другой священник и прелат в Империи. Клянусь благим богом, достопочтенный сэр, это может вызвать новый виток гражданской войны между макуранцами и кубратами."
  
  "Я никогда не говорил, что золото будет легко взять", - напомнил ему Курикос. "Я сказал, что оно там, и оно есть".
  
  В этом он был прав. Помимо огромных сумм, которые были потрачены на строительство Высокого Храма, украшения и большой алтарь, на котором председательствовал патриарх, представляли собой массивные куски драгоценного металла. В других храмах по всему Видессосу, хотя и менее роскошных, чем главное святилище, также хранились богатства.
  
  С большим сожалением, чем он мог себе представить за мгновение до этого, Маниакес покачал головой. "Ах, достопочтенный сэр, вы расстраиваете меня больше, чем вы думаете. Ибо ты прав: золото там, и то, что оно там, ни разу не приходило мне в голову. Но я не знаю, смогу ли я завладеть им, если я тоже хочу удержать трон ".
  
  "Об этом должно судить ваше величество", - сказал Курикос, склонив голову.
  
  "Этого не может быть", - сказал Маниакес, а затем: "Я не думаю, что этого может быть". Он мог распоряжаться церковной иерархией так, как ему хотелось, до тех пор, пока он не впадал в ересь. Он мог бы свергнуть вселенского патриарха и заставить синод выбрать преемника из трех кандидатов, которых он выбрал сам. Но забирать золото из храмов? Возможно, Автократоры мечтали об этом, но никто, даже Генезий, не осмеливался попробовать. Человек должен быть в отчаянии, даже чтобы всерьез задуматься об этом.
  
  Маниакес понял, в каком отчаянии он был, по одному простому факту: идея, однажды поселившись в его голове, никуда не делась.
  
  С какой-то осторожной страстью Нифона обняла Маниакеса. Это был первый раз, когда они соединились с тех пор, как родилась Евтропия. Маниакес делал все возможное, чтобы быть нежным с ней. И, вспомнив, что сказал Зойл, когда настал момент, когда он больше не мог сдерживаться, он вышел из нее и излил свое семя ей на живот.
  
  Она уставилась на него. В императорской спальне горела только одна лампа, но ее тусклого света было достаточно, чтобы увидеть выражение упрека на ее лице. "Зачем ты это сделал?" - требовательно спросила она. "Как мы получим наследника, если ты не сделаешь меня снова беременной?"
  
  Он никогда не слышал, чтобы она говорила так резко; это было тем более удивительно, что ее бедра все еще сжимали его. "Акушерка сказала, что ты можешь умереть, если попытаешься выносить еще одного ребенка", - сказал он.
  
  "На лед с акушеркой", - сказала Нифон. "Во-первых, как она вообще может знать?"
  
  
  "То время, когда ты носил Эвтропию, было для нее достаточным предупреждением", - сказал Маниакес.
  
  "Это должно быть достаточным предупреждением и для тебя тоже".
  
  Она проигнорировала его. С того момента, как Агафиос поженил их, она была такой скромной и покорной женой, какой он когда-либо представлял: с недостатками, если уж на то пошло. Теперь, внезапно, она сделала ложью все, что он о ней думал, продолжив: "Во-вторых, будь что будет, мой сын сядет на трон Империи Видессос после тебя. Ты лишишь мою семью ее места?"
  
  Он не думал об этом с такой точки зрения. У него было много родственников того или иного рода, которые могли бы стать его преемниками; он, конечно, предпочел бы сына, но род его семьи не оборвался бы, если бы он его не произвел. Но если его племянник, или двоюродный брат, или даже брат наденет красные сапоги, родственники Нифона потеряют свое место под солнцем, и вернуть его будет невозможно.
  
  Она продолжала: "Мой муж - ваше величество - у нас будет наследник вашего тела и моего". Она наклонилась, чтобы восстановить его ослабевшую энергию, явно намереваясь немедленно начать попытки зачать наследника.
  
  Он взял ее за запястье. "Полегче, вот так. Я не могу снова двигаться так быстро, как мог десять лет назад. И даже если бы я мог, я уже сказал тебе, что цена за мальчика выше, чем я готов рисковать ".
  
  "Ты хочешь рискнуть?" Спросила Нифон. "Рисковать должна я, а не ты. Жизнь - это риск, как для мужчин, так и для женщин. Мужчины уходят на войну; женщины ложатся рожать.
  
  Когда мужчины побеждают, они возвращаются домой живыми, не более. Но женщины, сейчас, женщины ложатся как одна и встают как две. У тебя нет права говорить, что я не могу этого делать ".
  
  Маниакес открыл рот, затем снова закрыл его. Если бы он удержал Парсманиоса, скажем, от битвы с макуранцами из-за страха того, что с ним может случиться, у его брата была бы причина злиться на него. Женщины, однако, должны были быть защищены от такого риска. Что, если женщина не хотела, чтобы ее защищали? Что тогда? До этого момента он не представлял себе ничего подобного.
  
  Он пытался сохранить ей жизнь. Она должна была быть благодарна. Поскольку она казалась совсем не такой, он взял свой самый властный тон и объявил: "Я твой муж. Я имею право указывать вам, что мы должны делать, а чего нет".
  
  На мгновение у него появилась надежда, что уловка сработает. Нифона была девушкой, консервативно воспитанной даже по консервативным стандартам своей семьи; ее отношение к указам мужа должно было соответствовать отношению макуранской жены, запертой в женских покоях крепости ее благородного мужа.
  
  Следовало бы. Нифон посмотрела на него. В тусклом свете лампы он не мог разглядеть выражения ее лица. Затем она протянула руку и снова обняла его. Обычно она не была такой смелой. "Одна из вещей, которая делает тебя моим мужем, это вот что", - сказала она, нежно сжимая. "Если ты отказываешь мне в этом, разве это не основание для того, чтобы сделать наш брак таким, как будто его никогда не было?"
  
  Видессианские военные знали, что отступление может быть достоинством. Маниакес решил, что настало время отступить - тем более, что внутри ее руки часть его продвигалась вперед. Он заключил ее в объятия, поцеловал в губы, в шею, в ложбинку на плече и в грудь. Когда пришло время им присоединиться, он перекатился на спину - это было легче не только для его второго раунда, но и для нее, которая недавно вышла из родильного дома.
  
  
  Она осторожно опустилась на него. "Ты победил", - сказал он голосом, который состоял только из дыхания.
  
  "Нет", - сказала она, приподнимаясь, а затем снова наполняясь им. "Мы хотим".
  
  Маниакес уставился на гонца, который сорвался со стен города Видессоса. "Там что-то есть?" потребовал он ответа, тыча пальцем в ухо. "Я, должно быть, неправильно тебя расслышал".
  
  "Да будет угодно вашему величеству, вы сделали это", - сказал гонец. "Там есть банда кубратов, как раз за пределами досягаемости метателей дротиков. Парень, который говорит так, будто он главный - я не помню его имени, но он говорит по-видессиански, как будто взбивает яйцо в миске ...
  
  "Его, случайно, не зовут Мундиух?" Спросил Маниакес.
  
  "Так и есть, ваше величество", - согласился гонец. "Вы знаете о нем?"
  
  "Я знаю о нем", - мрачно сказал Маниакес. "Очень хорошо, впусти его в город. Окружи его отряд, каким бы большим он ни был, вооруженными людьми. Будьте особенно осторожны и не давайте ему никаких обещаний относительно безопасности. Я встречусь с ним - и только с ним - в Большом зале суда через два часа. Отделите его от его людей и убедитесь, что с ними обращаются хорошо, если только вы не услышите от меня иного. У вас все это есть?"
  
  "Не будет ли ваше величество так любезны повторить это?" - сказал мужчина. Маниакес повторил. Посланец вернул это, к его удовлетворению. Кивнув, он отослал парня обратно к стене, затем позвал Камеаса.
  
  Два часа спустя он восседал на императорском троне в одеянии, почти столь же великолепном, как то, которое ему пришлось сбросить после сюрприза кубратов. Поспешно собранные высокопоставленные лица заняли свои места по обе стороны от украшенного колоннадой прохода, по которому должен был пройти Мундиух.
  
  Если бы не звуки шагов Мундиуха, в Большом зале Суда было совершенно тихо, когда кубраты приблизились к трону. На предписанном расстоянии от него он распростерся ниц перед Маниакесом. Со скрежетом передач сервиторы за дальней стеной подняли императорский трон на несколько футов в воздух. Когда Мундиух начал подниматься после этого, Автократор рявкнул: "Я не давал тебе разрешения подниматься".
  
  Мундиух снова распластался на мраморе. Он повернул голову, чтобы взглянуть на Автократора. Его глаза сверкали; казалось, возвышающийся трон не произвел на него впечатления. "Если вы поумнеете со мной, ваши величества, и величественным Этцилиосом, он разрушит Империи вокруг ваших голов", - сказал он.
  
  "Что? Он сделает хуже, чем уже сделал?" Сказал Маниакес.
  
  "Гораздо хуже, ваше величество. Произойдет резня, подобной которой мир никогда не видел", - заявил Мундиух.
  
  "Встань", - сказал Маниакес. Мундиукх поднялся на ноги с самодовольным видом. Затем он увидел выражение лица Маниакеса, и его собственная уверенность улетучилась. Маниакес сказал: "Передай это послание Этцилиосу обманщику, Этцилиосу грабителю, Этцилиосу предателю: если его опустошения продолжатся, я выведу все свои силы из западных земель, покончу с ним раз и навсегда, а затем вернусь к борьбе с Макураном".
  
  
  "Ты блефуешь!" Сказал Мундиух.
  
  "С какой стати ты так думаешь?" Сказал Маниакес. "Царь Царей не может причинить мне большего вреда на западе, чем Этцилий на севере - и если я побью Этцилия однажды, он может остаться побежденным, в то время как Макуран этого не сделает".
  
  Мундиух воскликнул: "Вы пожалеете об этом!" но его голос звучал встревоженно, а не свирепо и угрожающе. Он продолжил: "Я пришел сюда не за оскорблениями. Я заслужил, чтобы предложить тебе милости моего могущественного кагана. Юсе дает ему золотые монеты, он уходит и не беспокоит города юсе ".
  
  Маниакес рассмеялся ему в лицо долгим горьким смехом. "Он сказал это в прошлом году, и посмотри, что мы получили за это. Он хочет, чтобы я снова приехал в Имброс?"
  
  "Э-э, нет, ваши величества". Несмотря на то, что Мундиукх был варваром, он, казалось, не был застрахован от смущения.
  
  "Ну что ж". Маниакес скрестил руки на груди и уставился сверху вниз на эмиссара кубрати. "Скажи ему, что выбор за ним: у него может быть мир, или у него может быть война без ограничений. Видессос был здесь задолго до того, как вы, Кубраты, пришли из степи Пардрайан; Видессос будет здесь еще долго после того, как о вас забудут. Оглянись вокруг, Мундиукх. Теперь вы в настоящем городе ".
  
  Мундиух посмотрел, и ему стало не по себе. Высокий храм Фоса был бы лучшим местом в Видессосе, городе, где он мог бы увидеть разницу между тем, на что способен его народ, и тем, чего достигли видессианцы за столетия, но Большой зал суда занимал второе место.
  
  Однако у кубратов тоже были свои таланты, о чем он напомнил Маниакесу: "Вы видессиане, вы прекрасно делаете, но вы не можете сражаться просто так. Приведите солдат. Мы убиваем их. Он сделал паузу. "Если только ты не заплатишь нам за это".
  
  Маниакес не хотел платить дань кубратам. Сейчас он хотел этого еще меньше, чем прошлой осенью, когда согласился на трехлетнее перемирие. Но он знал, что не сможет вывести всю видессианскую армию - такой, какой она была - из западных земель. Даже если он победит кубратов с этими силами, Макуран позаботится о том, чтобы он не получил от этого никакой прибыли.
  
  Вложив в свой голос все презрение, на какое был способен, он сказал: "Я мог бы дать тебе пятнадцать тысяч золотых, просто чтобы избавиться от тебя". Все они тоже будут дешевыми, решил он про себя.
  
  "Мы берем", - сразу же ответил Мундиух. "Ты получаешь год кусков". Маниакес уставился на него. "Ты имеешь в виду это", - выпалил он в изумлении. Мундиух кивнул. Все еще пораженный, Маниакес продолжил: "Величественный Этзилиос - дурак. В этом году он мог бы получить в три раза больше, если бы не атаковал меня Имбросом ".
  
  "Я говорил ему не делать этого", - ответил Мундиух. "Но он не слушает.
  
  Он величествен, как ты говоришь. Он слушает только самого себя. Он говорит: "лови автократоров, не получай дань, получай Видессос".
  
  "У него никогда не будет другого шанса", - выдавил Маниакес. Каган, безусловно, был прав; если бы он захватил или убил Маниакеса, весь Видессос вплоть до имперского города мог бы принадлежать ему. Он нанес достаточный ущерб Империи, не заполучив Автократора. Маниакес продолжил: "Почему Этцилиос думает, что я могу доверять ему в сохранении мира сейчас, когда он нарушил его раньше? У меня есть дела поважнее, чем тратить мое золото впустую".
  
  Мундиух испустил долгий, проникновенный вздох. "Ему дали заложников", - неохотно ответил он. "Люди Кубрата, мы разбиваем все на куски, вы делаете с заложниками то, что вы хотите".
  
  "И какого рода заложников он даст?" Зная хитрости Эцилия, Маниакес не удивился бы, получив в каганы либо никчемных людей, либо откровенных соперников, которому тогда не составило бы труда сдержать свое горе, если бы их казнили в отместку за его собственное предательство.
  
  Но, звуча еще более несчастным тоном, Мундиух ответил: "Он дает мне все, что он посылает вниз со мной. Он нарушает сделки, вы нарушаете нас".
  
  Эцилий использовал Мундиуха в качестве посланника перед тем, как напал на Маниакес. Это доказывало, что каган был о нем достаточно высокого мнения. "Мы посмотрим, кто эти другие люди", - сказал Маниакес. "Если они окажутся подходящими, возможно, мы заключим сделку". Если я смогу наскрести пятнадцать тысяч золотых, даже самых дешевых. Он хмуро посмотрел на Мундиуха сверху вниз. "На данный момент вы свободны. Эта аудиенция окончена. Вы будете размещены так, как соответствует вашему положению".
  
  Мундиух знал придворный этикет; возможно, он посещал город Видесс во времена правления Генезия. Он снова пал ниц, затем встал и отступал от трона, пока не отошел достаточно далеко, чтобы повернуться спиной, не оскорбляя своего величия. Жилье, которое Маниакес хотел бы предоставить ему, представляло собой глубокую, но узкую яму в земле, но ему не нужно было больше проблем с Этцилиосом, чем у него уже были.
  
  То, что кубраты взяли в заложники, в какой-то мере восстановило его гордость после унижения прошлой осенью. Он задумчиво нахмурился, когда трон опустился, и он слез с него. Его придворные кричали "Ты побеждаешь, Маниакес Автократор!", но он задавался вопросом, одержал ли он победу или просто еще раз дал Этцилию то, что тот хотел.
  
  Он пожал плечами. При том, как обстояли дела, у него было очень мало выбора, кроме как принять предложение кагана. Ему все еще предстоял долгий путь, прежде чем он смог подумать о том, что у него есть выбор, когда дело доходит до борьбы с врагами Империи.
  
  Агафий совершил проскинез перед Маниакесом. "Встань, святейший господин, непременно встань", - сказал Маниакес вселенскому патриарху, когда тот закончил земной поклон. "Вот, займи этот диван. Мой вестиарий сейчас принесет нам прохладительные напитки - а, вот и он".
  
  Точно по сигналу Камеас внес серебряный поднос, на котором стояли кувшин с вином, два кубка из граненого хрусталя и миска, полная вареных кальмаров в соусе из винного уксуса. Агафий просиял, когда увидел кальмара. "Мое любимое лакомство!" - воскликнул он. "Какой удачный выбор, ваше величество".
  
  "Я тоже их люблю", - сказал Маниакес, и это было примерно на две трети правдой. Чтобы подкрепить свои слова, он съел одну. Выбор не был случайным; несколько осторожных вопросов Камеаса к Скомбросу раскрыли секреты вкуса патриарха. Синкеллос знал их так же хорошо, как сам Агафий, и не стеснялся рассказывать о них вестиариям. Если бы он был таким застенчивым, Агафиос вскоре оказался бы с новым синкеллосом.
  
  Маниакес вел светскую беседу со вселенским патриархом до тех пор, пока кубок вина Агафия не был вновь наполнен, а миска со слегка маринованными кальмарами почти опустела. Затем он сказал: "Святейший господин, я надеюсь, что доходы храмов достаточны для выполнения всех задач, которые они выполняют".
  
  "Ах, ваше величество, у нас никогда не бывает столько, сколько хотелось бы", - торжественно ответил Агафий. "Наши благотворительные предприятия пришли в упадок из-за опустошительных действий варваров на севере и макуранцев в западных землях. Какими бы щедрыми ни были имперские взносы в прошлом, мы всегда могли бы использовать больше золота с пользой ".
  
  Маниакес подавил смешок. Агафий пришел в императорскую резиденцию, готовый надавить на него, требуя дополнительных средств. Учитывая цель, с которой он вызвал патриарха, таящуюся в этом иронию стоило смаковать.
  
  "Я уверен, что вы могли бы, в основном, святой отец", - сказал он. "Когда придет время, когда мы сможем дать вам больше золота из fisc, будьте уверены, мы с радостью это сделаем".
  
  "Ваше величество великодушны", - сказал Агафий.
  
  Мое величество ничего подобного не имеет, подумал Маниакес. вслух он сказал: "Жаль, что мы не можем сделать этого сейчас. Вторжения захватчиков сильно сократили налоговые поступления, которые обычно поступали в казну ".
  
  "Я сочувствую твоему тяжелому положению", - пробормотал Агафиос.
  
  Это дало Маниакесу возможность, на которую он надеялся. Он воспользовался этим, сказав: "Я был уверен, что ты сделаешь это, святейший отец. Я знаю, что храмы сделают все, что в их силах, чтобы помочь Видессосу в час нужды".
  
  Если бы Агафий был наивно набожным священнослужителем, он бы сказал что-то вроде "Все, что требует Империя, ваше величество!"- скорее всего, звонким тоном, полным самопожертвования. Однако он понимал, что является не только религиозной, но и политической фигурой. Осторожно он ответил: "Как я заметил, ваше величество, с нашими ограниченными средствами, как мы могли бы сделать больше?"
  
  "Я знаю, что в Высоком Храме есть сосуды, кадильницы, канделябры и другие украшения из золота и серебра, где с таким же успехом могли бы служить бронза, стекло или глина", - сказал Маниакес. "Это также верно для других храмов в Видессосе, городе и по всей Империи, хотя и в меньшей степени. Казначейство отчаянно нуждается в золоте и серебре, святейший господин. Я хотел бы реквизировать кое-что из этого священного снаряжения, чтобы помочь нам в наше трудное время, и вернуть его вес за вес, мера за меру, когда кризис минует ".
  
  Агафий уставился на него. "Вы хотите, чтобы мы отказались от наших священных сосудов, чтобы металл из них можно было использовать в светских целях? Ваше величество, простите меня, но, боюсь, этого не может быть".
  
  "Почему бы и нет?" Сказал Маниакес; Агафий не начал выкрикивать в его адрес анафемы, как он опасался, это могло произойти. "Если Видессос превратится в руины, храмы падут вместе с остальными. Кубраты - язычники; макуранцы почитают Бога, а не господа с великим и благим умом".
  
  Вселенский патриарх был политическим животным; его протест был выражен в терминах законности, а не теологии: "Но, ваше величество, о таких конфискациях никогда не слышали за всю историю Империи. Вы бы создали потенциально катастрофический прецедент ".
  
  "Распад Империи также создает плохой прецедент, - указал Маниакес, - и его гораздо труднее исправить". Ободренный осторожным ответом Агафия, он продолжил: "Святейший отец, я сожалею о необходимости, которая заставляет меня просить тебя об этом. Без золота, без серебра мы не можем платить нашим солдатам, а без солдат мы не можем сражаться ни с Кубратом, ни с Макураном, не говоря уже об обоих. Я дам вам письменное обещание вернуть то, что мы забрали, как только у нас появится золото откуда-либо еще ".
  
  "Так ты говоришь сейчас", - подозрительно ответил Агафиос. "Но что ты скажешь, когда наступит день искупления?"
  
  "Я надеюсь, что скажу: "Святейший сэр, вот полный вес золота и серебра, которые fisc позаимствовал у храмов. Моя благодарность за то, что помог Видессосу пережить час опасности", - сказал ему Маниакес. "Если я этого не скажу, я ожидаю, что ты предашь меня анафеме с кафедры Высокого Храма". Он боялся - он ожидал - что Агафий не будет ждать так долго.
  
  Патриарх облизнул губы. Смелый прелат действительно мог совершить подобное. Это могло вызвать беспорядки и могло сбросить человека с патриаршего престола, но это было доступное оружие. Агафий никогда не производил впечатления человека, чрезмерно озабоченного духовной стороной своей работы; управление храмами и пользование привилегиями должности, казалось, занимали у Маниакеса более высокое положение. Однако богатство храмов коснулось его там, и он мог бы использовать духовную силу, если бы она не была возвращена до последней серебряной монеты.
  
  "Пусть будет так, как вы требуете, ваше величество", - сказал он теперь, склонив голову. "Я пошлю сакеллариоса Высокого Храма посовещаться с логофетом казначейства о наилучшем способе убедиться, что у нас есть точный отчет о том, сколько золота и серебра заимствовано из каждого храма, который мы контролируем".
  
  "Я уверен, что ваш казначей и мой быстро согласуют эти процедуры", - сказал Маниакес. "Отказываясь на некоторое время от части своего богатства, вы помогаете сохранить веру Фоса на земле".
  
  "Я надеюсь, что то, что ты говоришь, правда", - тяжело ответил Агафиос. "Если это докажет обратное, вам придется за многое ответить не только передо мной - в конце концов, я всего лишь человек, - но и перед господом с великим и благим умом. С вашего позволения... - Развеваясь в мантиях, он выбежал из императорской резиденции.
  
  Пару дней спустя посыльный принес Маниакесу записку, запечатанную печаткой казначейства. "Курикос Автократору Маниакеса: Приветствую. Пусть ваша смелость в борьбе с иностранными врагами будет вознаграждена победами, не менее великолепными - и не менее поразительными".
  
  Маниакес дважды прочитал записку, затем сложил клочок пергамента, на котором она была написана. "Если Фос предоставит мне это, - сказал он, - я приму это".
  
  "Вскоре после Дня Середины зимы, вы говорите?" Маниакес уставился на Нифону и покачал головой. "Я думал, у тебя будет больше времени, чтобы оправиться после твоих последних родов, прежде чем тебе придется начать думать о" - эвфемизм для обозначения беспокойства о "другом".
  
  "Такова воля доброго бога". Нифон нарисовала солнечный круг над своим сердцем.
  
  "Теперь я в руках Фоса, как и был всю свою жизнь. Он поступит со мной так, как сочтет нужным. Я не могу поверить, что он откажет тебе в наследнике, в котором нуждается Видессос".
  
  "Наследник - это все очень хорошо", - сказал Маниакес, - "но..." Он не продолжил. Как ты должен был сказать своей жене, Но я боюсь, что это рождение приведет к твоей смерти? Ты не мог. Кроме того, она знала о рисках так же хорошо, как и он. Она была единственной, кто хотел продвигаться вперед, где он защитил бы ее, если бы она позволила ему.
  
  Евтропии было почти два месяца, но Нифона все еще выглядела измученной после борьбы, которую ей пришлось пережить, производя на свет свою дочь. Сможет ли она собрать достаточно сил, чтобы так скоро снова пережить роды?
  
  "У нас будет жрец-целитель, ожидающий снаружи Красной комнаты", - объявил Маниакес. Нифон послушно кивнул. У нас там тоже будет хирург, на случай, если нам придется забрать ребенка, подумал Маниакес. Это он оставил при себе.
  
  "Все будет в порядке", - сказала Нифон, но затем, как будто она сама была не совсем уверена в этом, добавила: "а если нет, я буду вечно пребывать в вечном свете Фоса".
  
  "У нас больше не будет разговоров такого рода", - твердо сказал Маниакес; он мог бы отчитать молодого солдата, который формировался не так хорошо, как он надеялся. Нифон кивнула, принимая упрек. Маниакес обнял ее, чтобы показать, что на самом деле не сердится, затем вышел в коридор.
  
  Он чуть не столкнулся с Региосом. "Будьте осторожны, мой кузен, ваше величество", - с усмешкой сказал Севастос. Затем он взглянул на лицо Маниакеса. "О, во имя всего святого, что на этот раз пошло не так?"
  
  "А? Ничего. На самом деле, как раз наоборот". Маниакес повел Гориоса по коридору, чтобы он мог поговорить так, чтобы его жена не подслушала.
  
  "У Нифоны будет еще один ребенок".
  
  "Для разнообразия это хорошая новость", - согласился Гориос. "Почему у тебя такой вид, как будто макуранцы только что появились на перегоне для скота?" Затем его глаза расширились.
  
  "Ты так беспокоишься о ней?"
  
  "Да", - ответил Маниакес. "Акушерка столько же раз говорила мне, что если она снова забеременеет..." Он остановился, не желая произносить слова дурного предзнаменования, и продолжил по касательной: "Но Нифон была единственной, кто хотел попробовать еще раз, как только это возможно, и поэтому ..." Он снова остановился.
  
  Региос нарисовал солнечный круг над своим сердцем. "Пусть господь с великим и благим умом позаботится и о ней, и о ребенке. Теперь я понимаю, почему у тебя было такое вытянутое лицо".
  
  "Мы должны посмотреть, как пойдут дела, вот и все". Маниакес нахмурился. "Я хотел бы, чтобы где-нибудь в Империи я мог заставить вещи происходить, а не ждать, что произойдет, и реагировать на это".
  
  "Что ж, если кубраты будут вести себя тихо, ты сможешь выйти на поле против макуранцев этим летом", - сказал Региос. "Похоже, что пятнадцать тысяч золотых потрачены не зря".
  
  "Если кубраты будут вести себя тихо", - сказал Маниакес. "И если я смогу найти солдат, с которыми смогу сражаться с Абивардом и остальными генералами Шарбараза. И если я смогу найти офицеров, которые не убегут. И если я смогу найти деньги, чтобы заплатить им - нет, я признаю, что ограбление храмов позаботится об этом, но в дальнейшем это доставит мне больше проблем ".
  
  "Парсманиос не убежит от макуранцев, - сказал Регорий, - и он не будет сожалеть о том, что покинул город и принял командование".
  
  Маниакес начал отвечать, затем сделал паузу: настала его очередь изучать лицо Гориоса. "Тебе не будет жаль видеть, как он уходит, не так ли?"
  
  "Ну, нет", - ответил его кузен. "Он был ... раздражительным ... потому что ты не назначил его Севастосом вместо меня".
  
  
  "Я знаю", - сказал Маниакес, - "но я не вижу справедливости в том, чтобы отстранить тебя от должности, когда ты преуспел на ней. Может быть, отец сможет заставить его понять смысл этого. Признаюсь, мне не слишком везло. Но с другой стороны, мне ни в чем особо не везло с тех пор, как на мою голову опустилась корона ".
  
  Гориос открыл рот, вероятно, чтобы отрицать это, затем остановился и подумал обо всем, что произошло с тех пор, как Маниакес занял трон. То, что творилось у него в голове, было легко прочесть по его лицу; он не до конца овладел искусством придворного притворства. После паузы, почти неловкой, он сказал: "Дай бог, чтобы все стало лучше".
  
  "Пусть будет так", - согласился Маниакес. "Когда я снова встречусь с Абивардом, я хочу встретиться с ним на равных условиях". Он вздохнул. "Мы могли бы быть друзьями, он и я, если бы не происходили из разных земель. Мы хорошо ладили, когда работали вместе, чтобы вернуть Шарбараза на его трон".
  
  "Да, и посмотри, какую благодарность он выказал с тех пор", - с горечью сказал Региос.
  
  "Он утверждал, что мстил Ликинию, когда тот вторгся к нам", - ответил Маниакес.
  
  "Может быть, он даже отчасти верил в это в то время. Конечно, он и сейчас делает те же заявления, но я не знаю никого по обе стороны границы, кто в наши дни воспринимает это всерьез".
  
  "С другой стороны, граница тоже не там, где была, когда он начал вторжения", - сказал Региос. "Она переместилась намного дальше на восток".
  
  "Это одна из вещей, которыми я должен заняться - если смогу". Маниакес снова вздохнул. "Из-за того, что здесь, в сердце Империи, все пошло наперекосяк, я иногда задаюсь вопросом, не лучше ли мне было бы уплыть в Каставалу и продолжить борьбу с земли, которую я действительно мог контролировать".
  
  Гориос выглядел встревоженным. "Если вы мудры, мой кузен, ваше величество, вы никогда не скажете этого там, где это может услышать кто угодно, кроме меня. Я не могу придумать лучшего способа посеять здесь панику, и если вы не будете крепко держать под контролем город Видесс, вы не сможете удержать под контролем и Империю Видесс."
  
  Маниакес взвесил это. "Мм, ты, наверное, прав. Но я скучаю по возможности действовать оттуда, где мне не нужно бояться предательства, если я выйду из императорской резиденции, и поражения, если я выйду за городские стены ".
  
  "Все наладится, ваше величество", - преданно сказал Гориос.
  
  "Я надеюсь, что ты прав, - сказал Маниакес, - но будь я проклят, если узнаю, как".
  
  "Маниакес, как ты мог?" Требовательно спросила Лисия. Он мог бы рассердиться на нее за то, что она забыла о протоколе, но, когда даже его жена называла его "ваше величество", ему скорее нравилось, что с ним обращаются как с обычным человеческим существом.
  
  "Я не знаю. Как я мог?" - спросил он, а затем: "Как я мог что?"
  
  Теперь его кузен колебался: не из уважения к нему, как он рассудил, а из нежелания упоминать о вещах, выходящих за рамки обычных знаний незамужних видессианских женщин. Наконец, явно собравшись с духом, она продолжила: "Как ты мог сделать своей жене ребенка, зная, что может произойти в конце родов?"
  
  Он отвесил ей ироничный поклон. "Это отличный вопрос, моя кузина. По правде говоря, я задавал его самому себе и не получил хорошего ответа".
  
  
  Лисия уперла руки в бедра. "Ну, тогда? Я думала, что знаю тебя лучше, чем представить, что ты способен на такое".
  
  "Я бы не стал, если бы это зависело только от меня", - ответил Маниакес. "Впрочем, как и во многих других вещах, здесь высказался не один человек. Когда Нифон настаивала, что хочет рискнуть, как я мог сказать ей "нет"? Ты должен быть мудрее меня, чтобы найти способ, который мог бы сработать. "
  
  "Она хотела? О," сказала Лисия тихим голосом. "Мужчины такие, какие они есть, когда я услышала новости, я предположила..." Она посмотрела на мозаику с изображением охоты на полу. "Думаю, я должен извиниться перед тобой, мой кузен".
  
  "Может быть, за то, что "мужчины такие, какие они есть", - сказал Маниакес. "Ты видел, как я утаскивал служанок за вишневые деревья?"
  
  Лисия снова уставилась в пол; он смутил ее. Но ей удалось озорно улыбнуться, когда она ответила: "Нет, но тогда я бы не стала, не так ли, учитывая, что они в полном расцвете?"
  
  Он уставился на нее, затем начал смеяться. "Смысл, отличный смысл. Но у меня тоже была вся зима, и тогда роща была голой".
  
  "Так оно и было". Лисия склонила к нему голову. "Прости. Я думала, ты больше беспокоишься о династии, чем о своей жене".
  
  "Нифона - это та, кто больше беспокоится о династии, чем о себе", - ответил Маниакес. "Даже если у меня не будет детей, корона останется в моей семье. Но если она умрет, не родив наследника, ее клан будет навсегда отрезан от трона. Она этого не хочет; она очень ясно дала это понять. Я не могу сказать, что виню ее, и...
  
  "И она твоя жена", - закончила за него Лисия. "При нынешнем положении вещей я бы поняла, если бы ты время от времени связывался со служанками. Но если Нифона так решительно настроена на то, чтобы родить мальчика..." Ее пальцы изогнулись в знаке, отводящем слова о дурном предзнаменовании.
  
  "Все будет хорошо", - сказал Маниакес, скорее для того, чтобы убедить себя, чем успокоить ее. Через мгновение он продолжил: "Мне тоже повезло с моей семьей. Ты думал, что я был неправ, и ты встал и сказал мне об этом. Приятно знать, что люди все еще думают, что могут сказать мне правду, даже если мне это не понравится ".
  
  "Но то, что я сказала тебе, не было правдой", - сказала Лисия. "Я так и думала, но..."
  
  "Именно это я и имел в виду", - вмешался Маниакес. "Как ты думаешь, кто-нибудь когда-нибудь говорил Генезию, что он совершает ошибку? Может быть, один или два человека сказали, в самом начале его правления. Как ты думаешь, после того, как их головы взлетели на Веху, у кого-нибудь хватило наглости повторить это снова?"
  
  "Ты не Генезиос", - сказал его двоюродный брат.
  
  "Хвала Фосу за это!" - воскликнул Маниакес. "Я просто рад, что все это понимают".
  
  "Если бы люди этого не понимали, вы бы проиграли гражданскую войну", - сказала Лисия. "У Генезия был город Видесс, у него была большая часть армии, у него была большая часть флота. Но никто не стал бы сражаться за него, и поэтому ты победил ".
  
  "И так я победил". Улыбка Маниакеса была кривой. "И так, вместо армии и флота против меня мой кузен - гораздо более опасный враг".
  
  
  Лисия нахмурилась на него. "Я никогда не хочу быть твоим врагом или представлять для тебя опасность - и ты должен это прекрасно знать". Он начал уверять ее, что да, но она перебила его: "Но это не значит, что я не могу беспокоиться о том, что ты делаешь и почему ты это делаешь. И я беспокоюсь о Нифоне. После столь тяжелого периода, связанного с ее первыми родами, а затем с ожиданием еще одного так скоро… Женщинам приходится нелегко ".
  
  "Полагаю, что нет", - сказал Маниакес с беспокойством. Теперь он уставился на блестящие стеклянные плитки, вделанные в пол. "Но что касается меня лично, вы можете спросить Нифону, не было ли это ее идеей и не моей".
  
  "Как бы я могла такое сказать?" Лисия подняла руки, как бы отгоняя саму идею. "А зачем мне это? Я верю тебе, даже если считаю ее глупой. Но если - Фос предотвратит это - все пойдет не так, как она надеется, что бы ты сделал? Она связывает наш клан с бюрократическими семьями города. Нам нужна их поддержка ".
  
  "В любом случае, нам нужно, чтобы они были спокойны", - сказал Маниакес. "У такого количества врагов за пределами Империи есть одна особенность: иногда это удерживает даже видессиан от драк между собой".
  
  "А иногда и нет, если ты вспомнишь, что происходило на протяжении всего правления Генезия", - парировала Лисия.
  
  "Верно". Маниакес вздохнул. "Слишком верно. Эти видессиане..." Он начал смеяться. В нем текла чистокровная васпураканская кровь, но его родители родились в Империи, и сам он мыслил скорее как видессианин, чем как человек, недавно прибывший из земель принцев. Он мог бы назвать этих видессианцами, но он чувствовал себя среди них как дома.
  
  "Что бы ты сделал?" Спросила Лисия. "Я имею в виду, если бы..." Она не стала продолжать, но ей и не нужно было этого делать.
  
  Она была права. Учитывая предупреждения Зойла, здоровье Нифоны было тем, о чем ему действительно стоило беспокоиться. Размышляя вслух, он сказал: "Полагаю, я мог бы привезти сюда Ротруду из Калаврии ..."
  
  Губы Лизии скривились. И снова она ничего не сказала. И снова ей это было не нужно. Он не мог жениться на Ротруде, не как Автократор; она не только явно не была видессианской крови, но и не думала - и не хотела - думать как видессианка. Ему тоже было бы нелегко узаконить Аталарихоса по тем же причинам. Если бы он сделал своего незаконнорожденного сына законным, мальчик был бы слабым наследником, открытым для вызова как со стороны амбициозных генералов, так и мужчин его собственного клана. Лучше бы Аталарихосу оставаться подальше от города.
  
  Маниакес развел руками. "Тогда что бы ты хотел, чтобы я сделал?" сказал он. "Женись только ради семьи девушки, и тебя не волнует, чувствую ли я что-нибудь к ней? Я сделал это однажды, клянусь благим богом, и одного раза вполне достаточно. Или, может быть, мне следует надеть синюю рясу с красными сапогами и быть Автократором и монахом одновременно? Боюсь, у меня не хватит на это характера".
  
  "Пожалуйста", - прошептала Лисия.
  
  "Прости", - ответил он. "Я не должен был говорить такие вещи. Я не должен был даже думать об этом. Я знаю это. Мне следовало бы думать, что с Нифоном все будет хорошо: Фос дарует, чтобы так и было. Знаешь, это то, что ты получаешь за то, что ты моя дорогая кузина. Я привык обсуждать с тобой разные вещи, и когда ты задаешь мне вопрос, я делаю все возможное, чтобы ответить на него ".
  
  
  "Все в порядке", - сказала Лисия, и, возможно, наполовину имела в виду именно это. "Просто ты меня напугал - я не ожидала, что на меня обрушится столько всего. Даже если ты носишь красные сапоги, ты все равно мужчина; тебе нужно куда-то пойти со своими проблемами. Если я могу там помочь, я рад это сделать ".
  
  "Ты сделала", - сказал Маниакес и на мгновение обнял ее за плечи. Задумчивым голосом, больше для себя, чем для нее, он продолжил: "Знаешь, если представится случай - чему, как мы оба сказали, помешает Фос, - я мог бы поступить для себя гораздо хуже, чем жениться на тебе".
  
  "Наши отцы - братья", - сказала она. Он склонил голову набок, пытаясь уловить ее тон. Ему не показалось, что она была шокирована, как вполне могло быть. Он подумал, что это было больше похоже на то, как если бы она напоминала ему об определенной практической трудности, с которой придется столкнуться.
  
  Он сам был шокирован, но меньше, чем мог бы быть. Они с Лизией всегда хорошо ладили, и он подумал, что в этом может быть искра чего-то большего. Он почувствовал это, когда они прощались в Каставале, и он думал, что она тоже почувствовала.
  
  Его смех прозвучал нервно, даже для него самого. "Я не могу придумать лучшего способа заставить святейшего вселенского патриарха Агафия завести котят". Затем он снова рассмеялся, на этот раз с настоящим юмором. "Нет, я беру свои слова обратно. Заимствование золота из храмов, вероятно, возмутило его больше, чем что-либо, что могли бы сделать два человека, даже два двоюродных брата".
  
  "Не будь слишком уверен", - ответила Лисия. "Если бы мы не были двоюродными сестрами..." Она покачала головой и не стала продолжать.
  
  Так же хорошо, подумал Маниакес. "В любом случае, все это самогон и глупость. Зойл - хорошая акушерка, лучше некуда; она вылечит Нифону без каких-либо проблем. А если возникнут проблемы, рядом с ней будет священник-целитель. Она так и сказала. Если хоть немного повезет, у нас будет наследник. Если Фос будет добрым, он доживет до того, чтобы вырасти и прийти за мной, и мы двое сможем забыть о том, что мы здесь наговорили. Нет, не забыть, а притвориться, что этого не было ".
  
  "Возможно, это самое мудрое, что можно было сделать". Лисия повернулась и пошла по коридору. Он смотрел ей вслед и задавался вопросом: испытал ли он облегчение, или разочарование, или и то, и другое сразу? Он нарисовал солнечный круг Фоса над его сердцем. Если бы добрый бог был добрым, ему никогда бы не пришлось узнавать.
  
  Когда Автократор переплывал узкий пролив Скотоводческой переправы, чтобы выступить в поход против Царя Царей Макурана, это часто было поводом для большой церемонии. Патриарх благословил бы императора и великое и славное воинство, которое было с ним. Жители города Видесс приветствовали бы солдат, когда они гуськом поднимались на десантные корабли. Во времена смуты дворцовые слуги раздавали щедрые подарки толпе. Иногда, как Камеас напомнил Маниакесу, хор пел о победах, одержанных великим Ставракиосом на западе, чтобы вдохновить тех, кто пришел после него, поступать так же.
  
  Но из-за присутствия патриарха Агафия во время его отплытия Маниакес нарушил большинство этих традиций. Он вывел из столицы всего пару полков: если он хотел сохранить гарнизон на стенах, ему больше некем было командовать. Он не хотел, чтобы жители города глазели на его маленький отряд, чтобы макуранцы не узнали, насколько он мал. Он не мог позволить себе проявлять щедрость; он едва мог позволить себе платить своим войскам. Что касается триумфального хора, то видессианские солдаты в последнее время так мало прославились в сражениях с армиями Царя Царей, что он опасался, что они воспримут триумфы Ставракия скорее как упрек, чем как вдохновение.
  
  
  Агафиос плюнул на доски пирса в знак неприятия Скотоса, затем поднял руки к солнцу Фоса и сказал: "Пусть господь с великим и благим умом благословит наше вооружение здесь и вселит в Маниакеса Автократора, его наместника на земле, мужество и стойкость, чтобы выстоять даже перед лицом множества проблем, которые ждут нас. Пусть он убережет наших храбрых людей от беды, и пусть они вернут Империи и ее храмам то величие, которое когда-то принадлежало им. Да будет так ".
  
  "Да будет так". Ответ пришел от Маниакеса, от его брата Парсманиоса и от людей, которые должны были сопровождать их на запад.
  
  Маниакес попытался проигнорировать кислый взгляд, который послал ему Агафиос. Когда вселенский патриарх говорил о восстановлении храмов в том величии, которое когда-то принадлежало им, он имел в виду не только освобождение жителей земель, находящихся под макуранской оккупацией. Он также имел в виду вернуть золото и серебро, которые перешли из храмов на императорские монетные дворы.
  
  "Благодарю тебя за молитву, пожелавшую нам успеха, святейший отец", - сказал Маниакес.
  
  "Вы поступаете мудро, молясь за нашу победу, ибо, если мы потерпим неудачу, вы, несомненно, не останетесь незамеченными".
  
  "Я обещаю вам, ваше величество, что такие мирские соображения были далеки от моих мыслей", - пробормотал Агафий. Его голос звучал предельно искренне, но звучать искренне было частью работы патриарха.
  
  Маниакес задумался, как бы звучали слова Агафиоса, если бы он упомянул, что его и его двоюродного брата тянет друг к другу. Без сомнения, его возмущение было бы ... самым искренним.
  
  Вместо этой конфронтации - той, о которой, как он надеялся, никогда не придется вспоминать, - Маниакес обратился к своему отцу и Региосу. "Я собираюсь доверять вам двоим в том, что вы не отдадите эту половину Империи Этцилиосу, пока я буду занят в западных землях", - сказал он. Он хотел пошутить, но вышло так, что это прозвучало скорее как мольба.
  
  "Сейчас он кажется спокойным", - сказал старший Маниакес. "Фос даруй ему оставаться таким". Регориос добавил: "Будьте осторожны и в западных землях, мой кузен, ваше величество. Помните, не набирайтесь смелости слишком быстро. Макуранцы побеждали долгое время, а наша сторона проигрывала. Не ввязывайся в множество сражений, у тебя мало шансов на победу, иначе ты создашь у наших людей впечатление, что они не смогут победить Макурана, несмотря ни на что ".
  
  "Я запомню это", - ответил Маниакес. Если упрямый Гориос советовал ему быть осторожным, он должен был думать, что это хорошая идея. И все же, если он не выйдет и не попытается изгнать армии Царя Царей из западных земель, он мог бы с таким же успехом передать их Макурану.
  
  "Тебе придется запомнить это, сынок", - сказал старший Маниакес. "У вас здесь нет большой армии, а те, что в западных землях, были разбиты вдребезги за последние шесть - нет, теперь уже семь -лет. Если вы хотите сделать что-нибудь стоящее, вам придется обучить солдат, которые не привыкли терпеть поражения ".
  
  "Это одна из вещей, которые я намерен сделать", - сказал Маниакес, кивая. Затем он поморщился. "Конечно, то, что я намереваюсь сделать, и то, что Абивард позволяет мне делать, вряд ли будет одним и тем же".
  
  На этой не совсем оптимистичной ноте он обнял сначала старшего Маниакеса, а затем своего двоюродного брата. Покончив с этим, он сел в обновленный автобус для короткой поездки через Скотный переход.
  
  
  Пригород на западном берегу пролива назывался просто "Поперек" в связи с его расположением по отношению к городу Видессос. "Обновление" причалило к берегу, гребцы вынесли его далеко на песок. Матросы спускают трап, чтобы Маниакес мог спуститься первым. Он думал о том, чтобы произнести речь, указывающую на его присутствие в западных землях; Генезий за все годы своего пребывания на троне не участвовал в битве с макуранцами, в то время как Ликиний, хотя и был гораздо более способным Автократором, чем человек, который украл его трон, не был солдатом и редко выходил на поле боя во главе своих собственных войск.
  
  В конце, однако, Маниакес сказал: "Поехали", и на этом все закончилось. Речи вдали от поля боя никак не способствовали победе в войнах, а громкие заявления после крупных поражений казались ему легким способом прославиться либо как безмозглый хвастун, либо как отчаявшийся человек.
  
  Он был отчаянным человеком, но не хотел афишировать это.
  
  Остальной флот сам причалил к берегу. Видессианский закон запрещал пригородам имперской столицы благоустраивать свои гавани доками, гарантируя, что большая часть торговли шла через Видесс, город.
  
  Моряки, солдаты и конюхи уговаривали лошадей слезть с громоздких, балочных транспортов. Животные взбивали ногами песок на пляже, явно радуясь тому, что оказались вдали от бурлящего моря. Маниакес видел это в каждом морском путешествии, которое когда-либо предпринимал кавалерийский отряд. Лошади были замечательными животными на суше, но ненавидели путешествия по воде.
  
  Маниакес повернулся к Парсманиосу, который спустился с Обновления после него.
  
  "Ты возглавишь наш авангард", - сказал он. "Ты побывал в этой стране совсем недавно, чем кто-либо другой здесь; я полагаю, ты знаешь, куда мы можем безопасно отправиться, а чего лучше избегать".
  
  "Я надеюсь на это", - ответил его брат. "Когда я направлялся в город, Тзикас все еще удерживал Аморион, что означало, что вся долина Арандос была под нашим влиянием. Если Аморион падет..."
  
  "Мы в еще большей беде, чем думали", - закончил за него Маниакес. "Клянусь милостивым богом, мы и так во многом влипли, какой вред может причинить еще немного?" Он рассмеялся. Парсманиос бросил на него странный взгляд. Однако, если бы ты был Автократором, даже твоему брату не сошло бы с рук сообщить всему миру, что у тебя размягчение мозга.
  
  Выстроившись на пляже, в шлемах и наконечниках дротиков, сверкающих на утреннем солнце, в развевающихся на ветру мешковатых плащах, полки, которые Маниакес привел с собой из Видессоса, представляли собой прекрасную боевую демонстрацию. Он не сомневался, что они могли сокрушить равное количество макуранцев. Проблема была в том, что в западных землях было гораздо больше макуранцев, с которыми могли справиться два полка.
  
  Парсманиос поднялся, чтобы занять свое место у фургона. Маниакес огляделся в поисках кого-нибудь, с кем он мог бы поговорить. Он помахал Багдасаресу. "Объединения с теми силами, которые у нас уже есть здесь, будет недостаточно. Нам придется сформировать совершенно новую армию, если мы хотим отбить макуранцев".
  
  "Это будет нелегко, ваше величество, не тогда, когда враг бродит по сельской местности", - ответил волшебник. "Вероятно, мы будем слишком заняты сражениями, чтобы много заниматься вербовкой".
  
  "Та же мысль крутится у меня в голове, и я тоже, что бы вы сказали, не доволен этим", - мрачно сказал Маниакес. "Но если у нас недостаточно ветеранов и мы не можем набрать новых, что нам остается? Я мало что вижу - я имею в виду, кроме проигрыша войны".
  
  "Ваши рассуждения настолько прямолинейны, что ими может быть недоволен только юрист или теолог", - сказал Багдасарес, чем вызвал фырканье у своего суверена.
  
  "И все же, если долина Арандос останется в наших руках, она должна стать благодатной почвой для вербовки во многих отношениях".
  
  Маниакес снова фыркнул. "Хотел бы я, чтобы это было правдой, но это не так. Могло бы быть, если бы мы одержали несколько побед. Впрочем, единственное, что услышат мужчины боевого возраста за последние семь лет, - это то, как макуранская тяжелая кавалерия разжевала в клочья все, что мы против нее послали. Вряд ли кто-то добровольно согласится на привилегию бесславно погибнуть в проигранной войне ".
  
  Багдасарес склонил голову. "Ваше величество мудрее меня".
  
  "Правда? Если я такой умный, почему я вообще хотел быть Автократором?" Маниакес закатил глаза. "Что ношение красных сапог сделает с вами, так это заставит вас не доверять любому благородно звучащему плану, который вы когда-либо слышали от кого-либо. Вы начинаете задаваться вопросом, что, по мнению этого парня, он может получить от этого ".
  
  "Если ты продолжишь смотреть на мир таким образом, ты будешь..." Багдасарес замолчал. Если Автократор научился цинизму, те, кто его окружал, научились осторожности.
  
  "Скажи это, что бы это ни было", - сказал Маниакес; он знал это слишком хорошо. "Если я не буду знать, о чем думают люди, я совершу больше ошибок, чем сделал бы в противном случае. Что бы ты ни собирался мне сказать, я хочу это услышать ".
  
  "Конечно, я повинуюсь вашему величеству", - сказал маг со вздохом, который доказывал, что он был недоволен этим повиновением. "Я хотел сказать, что если ты ищешь в людях худшее, ты обязательно это найдешь и закончишь так же кисло, как бедный мертвый Ликиниос".
  
  "Мм", - рассудительно сказал Маниакес. "Я помню, каким был Ликиний к концу своего правления - не доверял собственной тени, если она оказывалась у него за спиной, где он не мог ее увидеть. Нет, я не хочу, чтобы это случилось со мной, но я также не хочу игнорировать предстоящие проблемы ".
  
  "Ты ходишь по тонкой грани", - сказал Багдасарес.
  
  Как и все люди вокруг меня, подумал Маниакес. Они увидели, что я не безмозглое кровожадное чудовище, как Генезиос, что должно успокоить их умы, но они должны задаться вопросом, стану ли я холодным и отстраненным, как Ликиниос. Я сам удивляюсь этому.
  
  Чтобы не думать об этом, Маниакес подошел к ближайшему транспорту, который разгружал лошадей. Он взобрался на черного мерина, на котором ездил с тех пор, как вернулся с катастрофической встречи с Этцилиосом. С тех пор как он вернулся в Видесс, город, он не был на степном пони, которого ему удалось захватить в бою. Он подумывал о том, чтобы скрестить его с некоторыми кобылами из императорских конюшен, в надежде добавить его феноменальную выносливость к родословным своих животных.
  
  Глядя на уродливое, покрытое грубой шерстью маленькое животное, его конюхи были одинаково ошеломлены этой идеей. У него не было времени убедить их, прежде чем он отправился в поход. После того, как он вернется, если он вспомнит…
  
  
  
  * * *
  
  Несмотря на разорение, охватившее большую часть западных земель, фермеры прибрежных низменностей все еще вели довольную, почти безмятежную жизнь. Теплый, влажный воздух и плодородная почва позволяли им собирать два урожая в год, а после уплаты налогов им оставалось столько, что голод можно было представить не более, чем, скажем, вторжение армий Царя Царей.
  
  Мужчины, одетые лишь в набедренные повязки, и женщины в сорочки из тонкого льна до икр, фермеры трудились на зеленых полях и черной земле. Солдаты, пробиравшиеся по тропинкам через те поля, могли быть выходцами из другого мира, из того, который не посягал на крестьян.
  
  Маниакес послал всадников впереди своей маленькой армии и по обе стороны от ее маршрута, призывая людей присоединиться к борьбе и помочь изгнать захватчиков из Империи Видессос. Однако лишь небольшая горстка потенциальных воинов появлялась в лагере каждую ночь. У Маниакеса были лошади, оружие и доспехи для всех них, и у него было бы лошадей и снаряжения в пять раз больше, чем у них.
  
  На третью ночь похода из города Видесс он посмотрел на последнюю горстку новобранцев и спросил: "Если я отправлю ваших людей обратно в ваши деревни, чтобы привести ваших товарищей, как вы думаете, вы смогли бы справиться с этим лучше, чем мои солдаты?" Говоря это, он вознес безмолвную молитву Фосу, чтобы ответ был утвердительным.
  
  Но все до единого новоиспеченные солдаты покачали головами. Один из них хлопнул себя по животу и сказал: "Прошу прощения, ваше величество, но у нас в этих краях хорошо питаются. Сейчас большинство ваших солдат - голодные люди ".
  
  Это было правдой. Маниакес видел это достаточно часто: люди, которые с наибольшей вероятностью вступали в борьбу за свое ремесло, были теми, чьи фермы потерпели крах или кому не удалось добиться успеха в городе. Он обратился к парню, который ответил ему. "Если у тебя полный желудок, что ты здесь делаешь?"
  
  "Если я не сражусь с макуранцами где-нибудь еще, похоже, мне придется сражаться
  
  они на моей собственной земле", - сказал ему фермер. "Проблема в том, что большинство людей не могут видеть достаточно далеко, чтобы так беспокоиться".
  
  "Ты не представляешь, насколько ты прав", - с чувством сказал Маниакес. "Что я должен сделать, так это отправить тебя обратно в город Видессос и сделать из тебя логофета. У меня такое чувство, что ты пропал бы даром, будучи простым солдатом. Как тебя зовут?"
  
  "Я Химериос, ваше величество", - сказал крестьянин, широко раскрыв глаза. "Вы действительно это имеете в виду? Должен сказать тебе, на случай, если ты это сделаешь, я не умею ни читать, ни писать свое имя ".
  
  "Признаю, это помогло бы", - сказал Маниакес. "В конце концов, тебе лучше остаться в армии, Химериос. Но я буду приглядывать за тобой. Я просто хотел бы, чтобы ты - и все твои товарищи здесь - взяли с собой своих братьев и кузенов, когда решили присоединиться к нам ".
  
  "Мой кузен сказал "скатертью дорога", вот что он сказал", - ответил Химериос, сплюнув на землю, чтобы показать, что он об этом думает. "Он положил глаз на мой участок земли, так и есть. Ему было бы лучше, если бы он уделял больше времени уходу за ним, жирный, ленивый сын осла ". Он усмехнулся. "Он родственник со стороны моей матери, как вы понимаете".
  
  Один из мужчин, который, очевидно, знал Химериоса, ткнул его локтем в ребра и сказал: "Эй, макуранцы, если бы вы умели сражаться так же хорошо, как говорите, они бы уже бежали обратно в свою страну".
  
  Под общий смех Химериос проклинал своего друга вдоль и поперек, взад и вперед, внутри и снаружи. Маниакес тоже засмеялся, но веселье сошло с его лица после того, как он отошел от костра, вокруг которого сидели новобранцы. Лучше, чем заставлять Химериоса сражаться впятером, было бы, если бы он привел с собой пятерых человек. Этого не произошло. Поскольку этого не произошло, Маниакесу пришлось бы еще тяжелее против макуранцев, чем он ожидал.
  
  Река Арандос лениво текла по прибрежным низменностям, ее воды были мутными от наносов и, ниже по течению от деревень, иногда имели неприятный запах из-за сбрасываемых в нее отходов. Маниакес взял за правило никогда не разбивать лагерь там, где вода действительно плохо пахла. Он видел, как армии тают, как снег в первые дни весны, когда по ним проходит кишечный поток. Некоторые мужчины умерли, некоторые, кто не был слишком болен, чтобы чего-то стоить как бойцы, а некоторые, у кого была лишь легкая зараза, все равно отправились домой.
  
  Обращаясь к Парсманию, он сказал: "Если люди начнут заболевать флюсом, нам конец, потому что он будет распространяться быстрее, чем священники-целители смогут надеяться остановить его".
  
  "Ты не говоришь мне ничего такого, чего я не знаю, мой брат ... э-э, ваше величество", - ответил Парсманиос. "Единственное, что я могу сказать хорошего о Вриетионе, где я застрял так надолго, это то, что вода там всегда была чистой. Теперь, когда я думаю об этом, это, вероятно, одна из причин, по которой мы обосновались там ".
  
  "Единственная хорошая вещь, которую ты можешь сказать об этом городе?" Лукаво спросил Маниакес. "Я должен буду помнить об этом, когда встречу твою жену. Интересно, что бы она сказала по этому поводу ".
  
  "Что-нибудь интересное и запоминающееся, я не сомневаюсь", - ответил Парсманиос.
  
  "Никто никогда не задается вопросом, какой позиции придерживается Зенонис в чем бы то ни было".
  
  "Ей нужно быть упрямой, чтобы остаться с одним из нас", - сказал Маниакес. "Любой, кто считает наш клан застенчивым и замкнутым, еще не встречался с нами". Он говорил с немалой гордостью; иметь репутацию сварливого человека было не самой худшей вещью в мире.
  
  Парсманиос улыбнулся и кивнул, но затем сказал: "А что насчет Нифоны? Не то чтобы я хорошо ее знал, но она кажется достаточно спокойной, готовой стоять в твоей тени".
  
  "Ты, наверное, лучше меня знаешь, что то, что посторонние видят в муже и жене, - это еще не все, что там есть", - ответил Маниакес. Его брат снова кивнул. Он не стал объяснять, что, если бы Нифон действительно была такой скромной и самоуничижительной, какой казалась, у нее сейчас в животе не рос бы новый ребенок.
  
  Парсманий сказал: "А что насчет нашего кузена, Гориоса? Когда ты собираешься выдать его замуж?" Он говорил осторожно, изо всех сил стараясь скрыть свое негодование по поводу того места, которое Регориос занимал при дворе.
  
  "Его собственному отцу будет что сказать по этому поводу", - ответил Маниакес.
  
  "Дядя Симватиос тоже вряд ли из тех, кто сворачивается калачиком и притворяется, что его здесь нет, хотя он добродушнее добивается того, чего хочет, чем некоторые кровные родственники, которых я мог бы назвать".
  
  Если Парсманиос и думал, что это относится к нему, он этого не показал. "Последнее слово, конечно, будет за тобой", - сказал он, своей настойчивостью невольно подтверждая точку зрения своего брата. "В конце концов, ты Автократор. Я полагаю, ты остановишь свой выбор на девушке из одной из высокопоставленных бюрократических семей, чтобы привязать ее к нам. Однако тебе не захочется выбирать кого-то из слишком видного клана, иначе при такой поддержке Регориос может решить посмотреть, как выглядят его ноги в красных ботинках."
  
  
  "Если ты уже знаешь все ответы, мой брат, зачем задавать вопросы?" Сказал Маниакес. "На самом деле, я не слишком беспокоюсь о попытке Гориоса украсть трон. За прошедший год он увидел, как много приходится делать Автократору. По всем признакам, это больше, чем его интересует ".
  
  "Может быть, и так", - мрачно сказал Парсманиос, - "но никогда нельзя сказать наверняка". Поскольку недавняя история Видессоса доказала, насколько это было правдой - кто бы мог ожидать, что такой никчемный капитан, как Генезиос, проложит себе путь к трону убийством?Маниакесу пришлось кивнуть. Парсманиос продолжал: "И ты, без сомнения, будешь думать о тех же вещах в отношении Лисии. Тому, кто женится на ней, могут прийти в голову идеи, потому что он так близок к трону. Тебе придется за этим присматривать ".
  
  "Так я и сделаю". От мысли о муже для Лисии Маниакесу стало не по себе. От осознания этого ему стало еще более не по себе. Он мысленно помолился, чтобы Нифона благополучно родила сына.
  
  Парсманиос не обратил внимания на короткий ответ. Он выстраивал логическую цепочку и был так же поглощен своей работой, как любой бритоголовый теолог. "Она бы давно вышла замуж, если бы многих из вас не отправили в Калаврию", - сказал он. "Я не думаю, что наш дядя смог найти для нее там подходящую партию".
  
  "Ну, нет, он не мог", - сказал Маниакес, а затем резко сменил тему: "Я полагаю, завтра мы прибудем в Кызикос. Я хочу, чтобы вы использовали несколько авангардистов - людей, на которых вы можете положиться, имейте в виду, - чтобы окружить монетный двор там и убедиться, что он не разграблен. Я не знаю, сколько золота мы сможем извлечь из этого, но единственное, чего мы не можем сделать, это погасить задолженность по жалованью солдатам ".
  
  "Я позабочусь об этом", - пообещал Парсманиос. "Я поговорю со своими капитанами сегодня вечером, пусть они помогут мне подобрать хорошую, надежную компанию".
  
  Маниакес нахмурился. Его брат уже должен был иметь хорошее представление о том, какие роты под его командованием были хорошими, а какие не очень. Пока он не пришел в город Видесс, он не наслаждался высоким положением. Однако, если ты хотел заслужить высокое положение, ты не мог просто наслаждаться им; ты также должен был соответствовать требованиям, которые оно предъявляло к тебе. Маниакес надеялся, что Парсманиос усвоит это. У него было не так много времени.
  
  Когда небольшой отряд Маниакеса направился на запад вдоль северного берега Арандоса, местность начала подниматься к центральному плато, сначала так медленно, что это было трудно заметить, затем все быстрее. Сам Арандос, казалось, избавлялся от возраста по мере того, как Автократор удалялся все дальше от его пасти. Река текла быстрее и по более прямому руслу, отказавшись от попытки повернуть назад, преодолевая серию порогов по мере приближения плато.
  
  Гарсавра лежала на самом краю центрального плато западных земель, у слияния рек Арандос и Эриза, которые спускались с севера. Если бы не пороги, которые препятствовали торговле, идущей с востока, Гарсавра могла бы вырасти в великий город. Даже при нынешних обстоятельствах это был главный торговый город восточной части плато.
  
  У него также были прочные укрепления в отличном состоянии. Когда гипастей, пухлый, важного вида малыш по имени Роузас, вышел из города, чтобы пасть ниц перед Маниакесом, Автократор похвалил его за это.
  
  "О, я очень вам благодарен, ваше величество", - ответил Роузас, поднимаясь. "Я делаю все возможное, чтобы этот город был готов продержаться как можно дольше против нападений грозных макуранцев, которые не знают Фоса". Судя по тому, как он важно расхаживал на месте, он мог нести личную ответственность за каждый камень, попавший в стену.
  
  Маниакес слишком часто слышал подобное самовозвеличивание за почти год своего пребывания на троне, чтобы это произвело на него впечатление. "Я полагаю, командир вашего гарнизона не имел никакого отношения к подготовке вашего города к обороне".
  
  Он видел, как чиновники сдувались, как лопнувшие свиные пузыри, когда он делал им подобные замечания. Он взглянул на командира гарнизона, седобородого, потрепанного непогодой мужчину, который казался полусонным. Рузас сказал: "О, да, превосходный Бизакиос действительно протянул руку помощи. Но гарнизон насчитывает всего пару сотен человек, и он был так занят формированием городского ополчения, что он и его люди сыграли лишь небольшую роль в недавней реконструкции."
  
  "Пара сотен? Для такого большого и важного города, в то время, когда мы захвачены?" Маниакес повернулся к Бизакиосу. "Наверняка когда-то у тебя было больше людей. Что случилось с остальными?"
  
  "Примерно то, чего вы ожидали, ваше величество", - ответил Бизакиос, его голос был полон гулкости сельской местности. "Некоторые из них были убиты в том или ином бою. И другие, ну, их просто украли, спросите вы меня. Каждый раз, когда проходил мятежник, он забирал еще несколько. Я отправил Чикасу чек на три сотни; я посчитал, что они понадобятся ему больше, чем мне."
  
  "Я думаю, ты прав", - ответил Маниакес. "Я думаю, ты действительно очень хорошо поступил, подготовив ополчение, которое займет место твоих ушедших солдат. В крайнем случае, будут ли они сражаться?"
  
  "Никогда не знаешь, пока не настанет день", - сказал Бизакиос. "Может быть, так, а может, и нет. Лучшее предположение, что они прекрасно справятся на стене, но свет Фоса заберет их души, если макуранцы ворвутся, несмотря на них."
  
  "Да, звучит правдоподобно", - согласился Маниакес. "Когда такие любители вступают в рукопашную с профессиональными солдатами, они всякий раз оказываются вторыми". Он вздохнул. "У тебя осталось всего пара сотен постоянных клиентов? Тогда я не могу отобрать у тебя многих".
  
  "Могу я говорить откровенно, ваше величество?" Спросил Бизакиос. Когда Маниакес кивнул, комендант изучающе посмотрел на него, затем пробормотал, наполовину про себя: "Ну, он сам был солдатом". Маниакесу он сказал: "Тебе лучше не брать ничего, если ты не хочешь, чтобы у этого города был хоть какой-то шанс выстоять. Ты хочешь мою голову, потому что в ней слишком большой рот, у тебя есть свой предлог забрать ее ".
  
  "Кажется, он достаточно хорошо справляется с возложенной на ваши плечи задачей, превосходный сэр", - сказал Маниакес. "Мы пока оставим это там".
  
  Бизакиос и Рузас обменялись взглядами. Маниакес видел этот взгляд раньше, когда впервые имел дело с чиновниками, которые не знали его лично. Там говорилось, что Он не Генезиос, и это радовало и огорчало его одновременно. Верно, это был комплимент, но он должен был быть излишним. Генезиосу было за что ответить; Маниакес подозревал, что ему придется отвечать перед Скотосом всю вечность.
  
  Рузас сказал: "Мне жаль, ваше величество, но у нас мало доходов для fisc. Торговля в последние несколько лет была очень плохой. Товары поступают вниз по Арандосу и Эризе, но вывозится не так уж много, особенно на запад. В хорошие годы мы отправляли караван за караваном на панегирис, торговую ярмарку, в Аморион. В этом году... - Он с сожалением развел руками.
  
  "Нет особого смысла ехать в Аморион, когда ты знаешь, что не можешь идти дальше без того, чтобы тебя не ограбили и не убили", - сказал Бизакиос.
  
  "Слишком верно", - печально сказал Маниакес. "Если уж на то пошло, в Аморионе существует риск быть ограбленным и убитым. Какие у вас новости оттуда? Наступают ли макуранцы на город, и какими силами располагает Тикас внутри него, чтобы сдерживать их?"
  
  "Они движутся, там, к западу от Амориона", - ответил Бизакиос. "Мы не знаем всего, что должны знать оттуда: вынуждены полагаться на шпионов и тому подобное на том, что по праву является нашей собственной землей". Он возмущенно покачал головой. "Ужасная вещь. В любом случае, у Тзикаса есть несколько тысяч солдат, а также все, что он сделал для подготовки горожан к бою. Я думаю, они будут сражаться изо всех сил. Они знают, что ничего хорошего с ними не случится, если они сдадутся, это точно: говорят, что заключенные копают под землей ".
  
  "Сможет ли Тзикас выстоять, если Абивард бросит на это место все, что у него есть?" - Спросил Маниакес.
  
  Бизакиос и Рузас снова посмотрели друг на друга. На этот раз невысказанный вопрос заключался в том, сколько правды мы можем сказать? Наконец, Бизакиос ответил вопросом на вопрос: "Ваше величество, когда макуранцы бросают все в эти дни, что удерживает?"
  
  "Лучше бы что-нибудь начало держаться", - сказал Маниакес, пиная грязь, - "иначе рухнет вся Империя. Будь она проклята, мы можем победить макуранцев в битве. Мы с отцом сделали это в конце правления Ликиния. Клянусь милостивым богом, Ставракиос уволил Машиза."
  
  "Ах, ваше величество, но это было так давно", - печально ответил Рузас. Маниакес не мог сказать, имел ли в виду губернатор города подвиги Ставракиоса или свои собственные.
  
  Гарсавра демонстрировала все признаки того, что была городом с процветающей историей. Местное святилище, как и множество подобных центров по всей Империи, было построено по образцу Высокого храма в городе Видессос. Многие подобные имитации заслуживали этого названия скорее по замыслу, чем по исполнению, но из святилища Гарсавры можно было получить хотя бы представление о том, каким был оригинал.
  
  Местный храм выходил фасадом на рыночную площадь в центре города. Это мощеное пространство было почти таким же большим, как площадь Паламы в столице. Все, от Рузаса до учеников конюхов в конюшнях, говорили о том, что эта площадь была забита торговцами из столицы, из Опсикиона и даже Калаврии на востоке, из Амориона, Васпуракана и Машиза на западе.
  
  Сейчас там было пусто. Пара гончаров устроили в одном углу заброшенные кабинки, демонстрируя фаянсовую посуду, изготовленную из серовато-желтой местной глины. У пастуха было полдюжины ягнят на продажу. Пара ткачей выставила рулоны шерсти. За переносным столом писец писал письмо для покровителя, который не мог. Однако над большей частью площади расхаживали голуби в поисках крошек, а за ними крались тощие кошки.
  
  Когда Маниакес вышел из резиденции гипастея, чтобы пройти к храму помолиться, торговцы бросили свои прилавки и подбежали к нему, крича: "Пощадите, ваше величество!" "Как мы можем платить налог на домашний очаг и подушный налог, не говоря уже о нашей прибыли?" "У нас нет прибыли, клянусь благим богом!"
  
  "Милосердие, милосердие!"
  
  
  Он задавался вопросом, сколько торговцев в скольких городах запели бы ту же мелодию, появись он перед ними. Слишком много; он знал это точно. "Я сделаю для тебя все, что смогу", - сказал он и почувствовал, насколько неадекватными были эти слова. Лучшее, что он мог сделать, чтобы помочь торговцам - лучшее, что он мог сделать, чтобы помочь Империи, - это изгнать макуранцев с территории Видессии раз и навсегда. У него никогда не возникало проблем с определением того, что он хотел делать. Как это сделать, опять же, было чем-то другим.
  
  После пары дней отдыха и пополнения запасов Маниакес и его маленькая армия отправились в Аморион. Как только они оказались на плато, погода стала менее душной, хотя по-прежнему было невыносимо жарко. Рядом с Арандосом и по берегам его небольших притоков росли зерновые и фруктовые деревья. Вдали от воды земля была запыленной, на ней росли только чахлая трава и кустарник. Крупный рогатый скот и овцы паслись в кустарнике.
  
  "Мы сможем кормить и поить армию, даже если линии снабжения выйдут из строя", - заметил Парсманиос однажды вечером в лагере. "Мой маленький отряд во Вриетионе большую часть времени жил за счет местных стад".
  
  "Я хотел бы иметь возможность платить за любых животных, которых мне в конечном итоге придется взять", - сказал Маниакес. "Конечно, то, что я хотел бы сделать, и то, что я могу сделать, - это, скорее всего, два разных зверя. Ношение красных ботинок научило меня этому".
  
  "Любая команда справится", - согласился Парсманиос. "Я полагаю, чем больше команда, тем тяжелее урок".
  
  Маниакес внимательно прислушался к тону своего брата. Еще одна вещь, которой научило его сидение на императорском троне, заключалась в том, что никому нельзя доверять. Он терпеть не мог пытаться оценить, насколько кисло звучат Парсманиос в любой данный момент, но не видел, какой у него был выбор.
  
  Он сказал: "Еще три или четыре дня, и мы будем в Аморионе. Тогда мы сможем на время перестать беспокоиться о наших линиях снабжения - и начать беспокоиться о том, не попытается ли Абивард взять штурмом это место, пока мы внутри ". Его смех был каким угодно, только не веселым. "Еще одна вещь, которую ты узнаешь, это то, что ты всегда о чем-то беспокоишься. День, когда ты думаешь, что все в порядке, - это день, когда ты не заметил, что заговор против тебя только начинает разрастаться".
  
  "Я полагаю, ты прав". Парсманиос встал и изобразил приветствие. "Я собираюсь позаботиться о своих людях, а затем отправлюсь домой".
  
  "Достаточно хорошо, мой брат". Маниакесу понравилось, как Парсманиос взял на себя ответственность, связанную с командованием авангардом. Это была гораздо большая команда, чем у него когда-либо прежде, но он хорошо справлялся с ней - у Маниакеса не было никаких жалоб на его усердие с того вечера за пределами Кизикоса. Если он когда-нибудь наскребет достаточно войск, чтобы действовать с двумя армиями одновременно, Парсманий вполне может стать способным командиром для одной из них. Автократор потер подбородок. Тикас уже командовал армией, и делал это как фактически независимый лорд в течение нескольких лет. Продвижение Парсманиоса через его голову ему не понравилось бы. Вызовет ли это восстание? Маниакесу тоже пришлось бы подумать об этом.
  
  "Ношение красных сапог также учит вас, что жизнь намного сложнее, чем вы когда-либо представляли", - сказал он шелковым стенам своей палатки. В отличие от его более оживленных подданных, они не спорили с ним.
  
  Скаут, прискакавший галопом обратно к Маниакесу, поднял столб пыли. Маниакес заметил это задолго до того, как стал виден сам скаут. Парень натянул поводья; его лошадь была взмылена и отдувалась. Отсалютовав Маниакесу сжатым правым кулаком у сердца, он сказал: "Мы заметили пыль впереди, ваше величество - ее много, и она быстро приближается".
  
  Маниакес нахмурился. "Есть идеи, кто это затеял?"
  
  "Нет, ваше величество", - ответил разведчик.
  
  "Может быть подкрепление", - с надеждой сказал Маниакес. Но даже он не думал, что это вероятно. "Подкрепление отсюда должно направляться прямо в Аморион, а не к нам".
  
  "Это так, ваше величество", - согласился всадник. "Что бы это ни было, оно направляется прямо из Амориона, двух вариантов нет".
  
  "Нет". Маниакес прикрыл глаза левой рукой и посмотрел на запад. Он прищелкнул языком между зубами. "Я ничего не вижу - пока. Но если из Амориона прибывает много людей, скорее всего, это либо наши солдаты, покидающие это место, либо макуранцы, которые его захватили. Возвращайся к себе; будь готов, если ты понадобишься Парсманиосу, чтобы передать еще сообщения ".
  
  "Да". Всадник снова отсалютовал и пришпорил своего скакуна, переводя животное в галоп так быстро, как только мог.
  
  Маниакес повернулся к трубачам, которые никогда не отходили далеко от него во время кампании. "Прикажите армии построиться в боевом порядке", - сказал он. Музыканты отсалютовали, поднесли длинные прямые медные рожки к губам и протрубили сигнал, по которому небольшой отряд Маниакеса должен был выйти из колонны и выстроиться в линию. "Мы становимся на якорь слева от Арандоса", - крикнул он.
  
  Каждый полк разделился на две части. Половина одного полка осталась в тылу, чтобы защитить обоз с обозом и сформировать резерв. Другая половина и весь полк развернулись в три звена, центральное - то, которое возглавлял Маниакес, - выдвинулось вперед. Это было гибкое построение, хорошо подготовленное к борьбе с чем угодно ... за исключением превосходящей численности.
  
  Отряд много раз практиковался в переходе из колонны в боевую линию и теперь двигался без излишней суеты или напрасных движений. Тем не менее, к тому времени, когда они были готовы сражаться, Маниакес мог ясно видеть пыль, которую уже заметили люди авангарда. Он крепко сжал челюсти, чтобы не показать своего беспокойства. Как и сказал разведчик, кто-то там поднял много пыли.
  
  Затем из пыли появились всадники в кольчугах. Он узнал некоторые из их плащей и знамен - его собственный авангард был затесан среди них. Сквозь топот лошадиных копыт раздался крик: "Аморион пал!"
  
  Когда он понял этот крик, он застонал, как будто получил удар в живот. По правде говоря, Видессосская империя приняла удар на себя. В течение многих лет крепость в Аморионе удерживала макуранцев от захвата долины Арандос и, возможно, от выхода к Морю Моряков. Если бы Абивард наконец прорвался в Аморион "Ты, там!" Крикнул Маниакес, указывая на убегающего всадника, который не принадлежал к его собственному авангарду. "Немедленно расскажи мне, что произошло на западе".
  
  На мгновение он подумал, что солдат проедет мимо, не остановившись и не ответив. Он не участвовал в разгроме, пока Этцилий не устроил ему засаду возле Имброса, но теперь он знал, как распознать одного из них. Однако в последний момент парень натянул поводья и крикнул: "Аморион пал!"
  
  
  Это мог бы быть плачущий вопль, подобный тем, что в священных писаниях Фоса, где Господь с великим и благим умом почти отчаялся из-за нечестивого пути человечества. Беглецы поднимали его снова и снова: "Аморион пал!"
  
  "- пал!" "- пал!" " - пал!"
  
  Когда крик эхом повторился, люди Маниакеса тоже закричали от гнева и тревоги. Они знали - он приложил все усилия, чтобы внушить им, - насколько важен город на западной оконечности Арандоса. И, несмотря на то, что они не были обучены формальной логике, они могли объяснить несчастье, которое подразумевало его падение.
  
  "Тзикас все еще жив?" Маниакес окликнул человека, который остановился.
  
  "Да, так оно и есть", - ответил кавалерист, а затем, узнав регалии Маниакеса, добавил: "Ваше величество". Он вытер пот со лба рукавом своего плаща, прежде чем продолжить. "Он командует арьергардом; Да благословит его Фос и сохранит в безопасности, он все еще пытается удержать бойлеров подальше от остальных из нас".
  
  "Становитесь в строй с нами", - сказал Маниакес, обращаясь не только к нему, но и ко всем беглецам в пределах слышимости. "Мы отправимся на помощь Тикасу и, если на то будет воля благого бога, застигнем макуранцев врасплох и украдем у них победу".
  
  Его спокойствие и хороший порядок в войсках, которыми он командовал, убедили некоторых солдат, покинувших Аморион, снова попытаться сражаться. Другие, однако, продолжали идти, считая бегство своим единственным убежищем. У Маниакеса не было достаточно людей, чтобы силой держать их в узде. И их страх заразил некоторых воинов, которые были с ним со времен захвата города Видесса, так что они развернули своих лошадей и бежали вместе с беглецами. Их товарищи пытались остановить их, но слишком часто напрасно.
  
  Другой разведчик вернулся в Маниакес из авангарда. Отдав честь, парень сказал: "Ваше величество, самый выдающийся сэр, которого ваш брат просил меня предупредить вас, что его войско раскалывается на куски, как лед на ручье в начале весны. Сами его слова".
  
  "Скажи ему, что он может отступить к основным силам здесь, но ..." Маниакес махнул рукой, показывая на хаос вокруг него. "... мы в одной лодке, и я боюсь, что лодка тонет". Разведчик отдал честь и поехал обратно к авангарду. Десятки людей, шедших с другой стороны, уставились на него и выкрикивали предупреждения. Один или двое набрались храбрости от его примера и остались сражаться бок о бок с Автократором. Большинство, однако, просто качали головами и продолжали убегать.
  
  Вместе с авангардом, которым командовал Парсманиос, новая группа воинов приблизилась к Маниакесу и его людям. Среди них был знаменосец, все еще высоко державший видессианское знамя с золотой солнечной вспышкой на синем фоне. Рядом с ним ехал седобородый парень в позолоченной кольчуге на прекрасном сером коне.
  
  "Выдающийся Тзикас!" Маниакес закричал так громко, как только мог.
  
  Седобородый мужчина поднял голову. Маниакес помахал ему. Он начал махать в ответ, затем, казалось, узнал Маниакеса и сменил жест на приветствие.
  
  "Ваше величество!" - позвал он и поскакал к Автократору.
  
  Маниакес махнул рукой в сторону хаоса вокруг них. "Что случилось?" спросил он. "После столь долгого удержания..."
  
  Тзикас пожал плечами, как бы отрицая, что в этом печальном зрелище была его вина.
  
  "Мы проиграли, ваше величество", - ответил он. "Вот что происходит, когда каждый макуранец в мире нападает на тебя, когда ни один из других генералов в западных землях не окажет тебе помощи стоимостью в фальшивый медяк, когда все, что мы слышим из города Видессос, это то, что там тоже никакой помощи ждать не приходится, или что твоей головы лишатся, если ты хоть на шаг отойдешь от солдат, которые тебя защищают ..." Он сделал жест отвращения. "Я мог бы продолжать, но что толку? В лед с этим. В лед со всем".
  
  "Аморион, похоже, ушел на лед", - сказал Маниакес. Он вспомнил, что Чикас винил одного из своих коллег-генералов в поражении, в результате которого исчез Татулес, и задался вопросом, знает ли этот человек, как взять на себя ответственность за свои собственные действия.
  
  "Вы думаете, у вас получилось бы лучше, ваше величество?" Тзикас зарычал - почти тот же вопрос, который Генезиос задал Маниакесу, когда тот был схвачен.
  
  "Кто может сказать?" Маниакес оглядел Чикаса с ног до головы. "У вас великолепная обувь, уважаемый господин", - заметил он. Если бы не пара узких черных полос, сапоги Тзикаса были имперского малинового цвета. На любом расстоянии они выглядели бы как красные сапоги, предназначенные только для Автократора.
  
  Генерал снова пожал плечами. "При том, как обстоят дела, вся видессианская власть в этих краях была передана мне - из столицы не поступало ничего особенного, кроме неприятностей, как я уже сказал. Я подумал, что должен выглядеть соответствующим образом или подойти к этому настолько близко, насколько это возможно в соответствии с законом и обычаями ".
  
  Он был по эту сторону закона и обычая - едва ли по эту сторону, но бесспорно так. Маниакес подумал, что, возможно, в один прекрасный день он натянул бы сапоги без каких-либо черных полос. Автократор ни капельки не удивился бы. Однако с привлечением Тикаса к ответственности пришлось бы подождать. "Вас преследуют?" спросил он всегда очень пунктуального генерала.
  
  "Мы едем на восток не для того, чтобы приготовить ужин, ваше величество", - ответил Чикас.
  
  "Да, бойлерщики идут по нашему следу, целыми толпами". Он посмотрел на север, затем на юг, оценивая силы, которыми располагал Маниакес. "Нет смысла даже стоять у них на пути. Они пройдут сквозь тебя, как нож сквозь жирный бекон".
  
  "Мм, не обязательно", - ответил Маниакес после минутного раздумья. "В конце концов, они преследуют то, что, по их мнению, является разбитой бандой беглецов. Если мы ударим по тем, кто находится перед преследователями, и нанесем им сильный удар, мы, возможно, сможем обратить всю их армию в бегство. Если на то будет воля Фоса, мы сохраним долину Арандос на этот год, или, во всяком случае, большую его часть ".
  
  Лицо Тзикаса было осунувшимся и узким, не из тех, что демонстрируют радость при самых лучших обстоятельствах. Сейчас, когда обстоятельства были далеки от лучших, он почти излучал уныние. "Ваше величество, если вы продвинетесь вперед и увидите, сколько сил собралось против нас, вы поймете, что сопротивление безнадежно".
  
  "Пока я не увижу их своими глазами, я не знаю ничего подобного", - ответил Маниакес. "Уважаемый сэр, если вы и столько ваших людей, сколько сможете взять с собой, захотите поехать с нами, мы будем рады видеть вас и вы сможете оказать полезную помощь. Если нет, то, пожалуйста, продолжайте бежать на восток; не оставайтесь поблизости, заражая нас мыслью, что все потеряно ".
  
  Он подождал, как это воспримет Тзикас. Генерал нахмурился; он не привык выполнять приказы или быть уволенным так безапелляционно. Через мгновение он сказал: "Ты Автократор; все будет так, как ты прикажешь". Его голос был ровным, лишенным каких быто ни было чувств, хороших или дурных.
  
  Маниакес не мог винить его, когда он начал кричать своим людям, чтобы они сплотились. У него был более сильный голос, чем предполагала его стройная фигура, и он использовал его с большим эффектом. Некоторые всадники, спасавшиеся от падения Амориона, продолжали убегать, но другие сдержались и начали пополнять полки Маниакеса. Солдаты Маниакеса, казалось, тоже воспрянули духом, увидев, что не все разваливается на куски у них на глазах.
  
  "Вперед!" Крикнул Маниакес. Трубачи подали команду всему войску, как будто люди были кораблями, разбросанными по морю. Они продвигались рысью, которую при необходимости могли быстро перейти в галоп.
  
  Тут и там они встречали видессиан, ведущих хромых лошадей, и пеших людей, чьи лошади, должно быть, совсем пали или были убиты. Эти солдаты, не веря своим глазам, смотрели на зрелище мощного отряда с их собственной стороны, направляющегося к наступающим макуранцам, а не прочь от них.
  
  Они также проходили мимо мертвых лошадей и мертвецов - только что умерших, еще не распухших и не смердящих. Те были ранены, когда бежали из Амориона и его окрестностей, но они не добрались до безопасного места. Рот Маниакеса превратился в тонкую, горькую линию. За последние семь лет так много мужчин было отвергнуто. Генезий не смог бы проделать лучшую работу по уничтожению Империи, даже если бы он намеревался добиться именно этого.
  
  Затем Маниакес заметил еще один отряд солдат, направляющийся на восток. Сначала, издалека, он подумал, что это имперцы, пытающиеся освободиться от макуранцев. Через мгновение он понял, что это были макуранцы, от которых пытался освободиться гарнизон в Аморионе.
  
  Они ездили на больших, сильных лошадях. С их стилем боя им тоже нужны были такие крепкие животные. Всадники носили полную броню из цепей и шин, с ламелями, защищающими их руки и ноги. Кольчужные вуали из железных колец свисали с их шлемов, прикрывая лица. Были видны только их глаза и руки, а железные полуперчатки удерживали оружие подальше от тыльной стороны этих рук.
  
  Даже их лошади носили железную чешую, прикрепленную к коже, - броню, доходившую животным до боков. Всадники несли длинные, тяжелые копья, а мечи висели в ножнах на левом боку, чтобы они могли защитить себя, если древки их копий сломаются в бою.
  
  "Осыпь их стрелами!" Крикнул Маниакес. "Держись на большом расстоянии и рассредоточься - не вступай с ними в ближний бой". Это была стандартная тактика видессиан, сражавшихся со своими западными соседями. Видессианские кавалеристы носили только кольчуги и шлемы и никогда не ездили верхом на закованных в доспехи лошадях. Макуранские всадники и их верховые животные, должно быть, изнемогали от жары, вот почему видессийцы дали им презрительное прозвище "бойлерный мальчик".
  
  Копья макуранцев опустились, нацелившись прямо на своих врагов; солнце сверкнуло на остро отточенном железе. "Шарбараз, царь царей!" - закричали кавалеристы в тяжелых доспехах на своем родном языке. Маниакес говорил на нем, не слишком бегло, но достаточно, чтобы его поняли. У макуранцев были и другие возгласы: "Абивард!" и "Хосиос Автократор!"
  
  Маниакес огляделся в поисках Абиварда, но не увидел его. Врага, который был его другом, должно быть, не было с его передовыми войсками. Его собственные люди кричали "Видессос!" и "Маниакес Автократор!" в ответ макуранцам. Несколько видессиан также закричали "Тзикас!" Все они звучали свирепо и воодушевленно, отчего сердце Маниакеса подпрыгнуло. Видессиане в последнее время проиграли так много сражений, что любое проявление мужества должно было стать неожиданностью для их врагов.
  
  Его солдаты потянулись назад, за плечи, чтобы вытащить стрелы из колчанов, затем наложили их на тетивы, снова приставили луки к глазам и выстрелили. Пару сотен лет назад такая стрельба из лука с лошади была бы намного сложнее, но стремена позволяли всаднику достаточно хорошо управлять своим скакуном, чтобы он мог без колебаний стрелять обеими руками. Стремена также позволяли макуранцам атаковать копьями, не опасаясь быть сбитыми с ног: Видессос и Макуран придерживались того же мнения и пошли в разных направлениях, руководствуясь им. Не все войска Маниакеса были лучниками. Для ближней стрельбы копьеносцы приближались к врагу, метали дротики, а затем пытались скрыться до того, как макуранцы смогут подойти достаточно близко, чтобы выбить их копьями из седел. Не всем им удалось спастись, как они надеялись. На близком расстоянии макуранский бойлер в доспехах был более чем достойным соперником для любого видессианского всадника.
  
  Хитрость, однако, заключалась в том, чтобы не позволить макуранцам использовать свою превосходящую мощь в полной мере. Люди Маниакеса превосходили численностью своих врагов. Никакая броня не прикрывала каждую часть человеческого тела; никакая броня не защищала от проникновения каждую стрелу. После короткого, ожесточенного боя макуранцы сломались и попытались убежать.
  
  Это было нелегко. Их лошадям все еще приходилось нести дополнительный вес железа, которое они носили. И на лошадях не было доспехов сзади. Видессиане утыкали свои уязвимые бедра стрелами. Лошади кричали от боли и ужаса. Их измученные всадники упорно боролись, чтобы овладеть ими.
  
  Солдаты Маниакеса ликовали, как дикари, при потрясающем виде макуранцев, показывающих свои спины. Они скакали за бойлерами с большим духом и воодушевлением, чем видессианские войска проявляли в западных землях в течение многих лет.
  
  "Как далеко ты позволишь им зайти?" Спросил Тзикас, добавив "ваше величество" с опозданием на пол такта. "Вскоре либо макуранцы сплотятся, либо они найдут больше себе подобных и накажут нас за нашу самонадеянность".
  
  Очень может быть, что он был прав. Закусив губу, Маниакес признал это неохотным кивком. Но, с такой суетной осторожностью, какую проявил Тикас, неудивительно, что макуранцы разгуливали по западным землям. Если бы вы предположили, что проявление инициативы против них было самонадеянностью, вы бы не проявили инициативу. Тикас вполне мог быть гением оборонительного боя; вероятно, так и было, раз он так долго удерживал Амориона. И все же, хотя отсутствие защиты могло привести к проигрышу войны, ее наличие не было гарантией того, что вы победите.
  
  Маниакес понял, что не ответил на вопрос генерала, который, сформулированный по-другому, тоже был у него в голове. "Мы пойдем немного дальше", - сказал он. "То, что люди знают, что они могут победить бойлеров, может быть для нас дороже золотых монет".
  
  "Заставить их думать, что они могут победить макуранцев, только чтобы обнаружить, что они ошибаются, может стоить нам дороже золотых монет", - печально ответил Тзикас.
  
  Маниакес снова кивнул. Тем не менее он помахал своим всадникам. Ему пришло в голову, что, возможно, ему следует меньше беспокоиться, чем он думал, о попытке Тикаса узурпировать трон. По всем признакам, мужчина был слишком осторожен, чтобы ночью присесть на корточки за кустом, не посветив туда фонариком, чтобы убедиться, что он не встретит медведя.
  
  Маниакес обнажил свой меч. То же сделал и Тзикас. На его лице остались неодобрительные морщины, но ему не хватало звериной храбрости. Вместе они присоединились к видессианской кавалерии в преследовании макуранцев.
  
  Лидеры из числа людей Маниакеса значительно опередили Автократора и генерала. Маниакес погнал своего мерина за ними. Как раз перед тем, как он догнал их, впереди раздался новый сигнал рога, отличающийся от тех, что использовал Видессос. "Выпрямитесь, там!" Маниакес крикнул всадникам перед собой. "Постройтесь в боевую линию. Не бросайтесь за ними, как стадо овец, обезумевших от дурмана".
  
  
  "Там, наверху, много макуранцев", - заметил Тзикас. Я тебе этого не говорил, но с таким же успехом это могло быть.
  
  Вместе с звуками рога раздались крики. Внезапно всадники Маниакеса перестали быть преследователями, их стали преследовать. Они галопом возвращались к нему, скакали быстрее, чем после бегства макуранской тяжелой кавалерии. По бокам лошадей текла кровь от неистовых пришпориваний; на боках животных виднелись следы кнута.
  
  Вплотную за ними, не в лучшем порядке, мчались еще макуранские всадники. Это были не бойлеры, а легкая кавалерия, которую Царь Царей использовал для наращивания своих сил. Они были вооружены луками и мечами, а в доспехах по большей части не было ничего, кроме железных котелков вместо голов и тяжелых кожаных курток. Маниаки знали свой вид: дикие и свирепые, когда у них было преимущество, и такие же быстрые в панике, если что-то шло не так или их останавливали.
  
  Но как их остановить? "Стоять крепко!" Крикнул Маниакес; по отдельности его люди имели такое же преимущество над макуранскими легкими всадниками, как тяжелая кавалерия над видессианцами. Но имперцы не стали бы стоять на месте, не тогда, когда увидели вражеских всадников, обходящих их с флангов.
  
  В ярости Маниакес пришпорил макуранцев. Они рассыпались перед ним; у них не было вкуса к рукопашному бою с человеком, который одновременно хорошо защищен и отважен. Тзикас оставался по правую руку от него, нанося удары своим мечом. Несколько других имперцев ехали с ними, делая все возможное, чтобы остановить разгром здания.
  
  Маниакес обменялся ударами меча с макуранцем, слишком окруженным, чтобы уклониться от него. Какие бы слова ни выкрикивал парень, они терялись в общем шуме боя. Пот прорезал каньоны сквозь бледную пыль, покрывавшую смуглую кожу солдата. Его лицо было длинным, прямоугольным, торжественным, с большими, темными, глубоко посаженными глазами, которые могли выражать одухотворенную серьезность, но сейчас горели жаждой крови.
  
  Хитрым ударом Маниакес выбил меч у него из рук. Тот, вращаясь, отлетел в грязь. Но, прежде чем Автократор смог прикончить его, другой макуранец устремился прямо на него. Ему пришлось неловко повернуться, чтобы встретить новый натиск, и на мгновение он испытал острый страх, что не сможет повернуться вовремя.
  
  Затем Тзикас атаковал приближающегося всадника, заставив его уклониться, прежде чем он смог нанести удар Автократору. "Моя благодарность", - сказал Маниакес. Он повернулся обратно к обезоруженному им макуранцу, но тот воспользовался моментом, когда он отвлекся, чтобы убежать.
  
  "Для меня большая честь служить вашему величеству", - сказал Чикас. Маниакесу было трудно что-либо прочесть в его тоне. Была ли это простая констатация факта, покорность или ирония? Автократор не мог сказать.
  
  У него тоже не было времени беспокоиться об этом. Завыли еще макуранские рога. Он мельком увидел еще больше всадников, направляющихся на растущую битву с запада. Поморщившись, он кивнул в сторону Чикаса. "Похоже, вы были правы, достопочтенный сэр", - сказал он. "Теперь давайте посмотрим, как мы можем выпутаться из этой передряги".
  
  "Да, ваше величество". Тзикас поколебался, затем продолжил: "Знаете ли вы, ни Ликиний, ни Генезиос, насколько я помню, никогда не признавали, что были неправы".
  
  "Может быть, я просто новичок на троне", - сказал Маниакес сухим голосом. Тзикас бросил на него острый взгляд, затем решил, что это шутка, и рассмеялся. Маниакес продолжил: "Признание того, что я совершил ошибку, не очень помогает мне исправить ее сейчас".
  
  
  "Нет, не в этот раз", - согласился Тзикас. "Но это может быть не так в каком-нибудь другом случае - при условии, что мы доживем до других случаев".
  
  "Да, при условии", - сказал Маниакес. Учитывая количество макуранцев, которые ринулись вперед, чтобы выпустить стрелы в его людей, это было ни в коем случае не очевидно. Тактическое решение напрашивалось само собой - оно было слишком очевидным, и стремительное отступление было единственным возможным способом избежать катастрофы.
  
  Хотя видессианская доктрина как ни в чем не бывало предусматривала отступление, Маниакес оскалил зубы в страдальческом хмуром взгляде. Его собственная готовность рваться вперед, чтобы встретиться с Этцилиосом, привела к катастрофе за пределами Имброса. Теперь он снова был импульсивен и снова расплачивался за это.
  
  "Хотел бы я быть черепахой", - сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. "Я бы забрался в свой панцирь и никогда не вылезал".
  
  "В этом могут быть свои преимущества", - сказал Чикас с серьезным кивком. "Таким образом, Аморион оставался в наших руках на протяжении всего несчастливого правления Генезия".
  
  "И таким образом он был потерян в моем", - ответил Маниакес. "Гордый послужной список, не так ли? Но вы, возможно, чаще всего правы - на этот раз вы определенно правы. Однако я не могу отделаться от мысли, что иногда лекарство от излишней смелости - это больше, а не меньше ".
  
  Темные, печальные глаза Чикаса говорили обо всем, что он не мог произнести вслух. Однако сейчас о смелости в атаке не могло быть и речи. Автократор и генерал ехали бок о бок, исправляясь, когда это было необходимо, и делая все возможное, чтобы сдержать отступление.
  
  "Митингуй! Митингуй!" - крикнул кто-то по-видессиански: Парсманиос. Когда он заметил своего брата, он сказал: "Вот прекрасный запутанный день, когда лидер основных сил опережает лидера авангарда".
  
  "Сегодня прекрасный, ужасный день", - сказал Маниакес. Затем он добавил свой собственный голос к голосу Парсманиоса, пытаясь убедить своих кавалеристов и тех, кто изначально ехал с Тикасом, держаться стойко. Время от времени он думал, что у него получится. Но тогда либо появилось бы больше макуранцев, либо видессиане начали бы таять, и ему пришлось бы отступить и попытаться снова.
  
  Наконец, незадолго до захода солнца, его войскам удалось не остановить макуранцев, а вырваться на свободу и разбить лагерь, не подвергаясь нападению, пока они занимались этим. Жалким был и этот лагерь. Раненые стонали и проклинали. Тут и там жрецы-целители трудились, применяя свою целебную магию и возвращая здоровье некоторым воинам, которые были тяжело ранены.
  
  Как всегда, Маниакес наблюдал за синими мантиями с большим, чем просто благоговением. Когда один из них поднимал руку на человека, даже такой слепой к магии, как Автократор, мог почувствовать поток исцеления, передающийся тому, кто был ранен. И, когда священник убирал руки, зажившая рана выглядела так, как будто ее нанесли много лет назад.
  
  Но плата за жрецов-целителей была высока. После каждого человека, которого они лечили, они выходили из своего исцеляющего транса, как люди, пробуждающиеся после тяжелой работы после недостаточного отдыха. Они проглатывали еду и запивали вином, а затем переходили к следующему отчаянному делу. И после того, как они исцеляли двух или, возможно, трех человек каждый, они засыпали так глубоко, что даже пинки по ним не заставляли их шевелиться и бормотать.
  
  Мужчины, чьи раны были не настолько серьезны, чтобы требовать такого радикального вмешательства, довольствовались услугами хирургов, которые вытаскивали стрелы, зашивали глубокие раны и заливали их вином, чтобы они не загнивали. Так, во всяком случае, сказали хирурги. Маниакес часто задавался вопросом, помогли ли они стольким людям, сколько причинили вреда.
  
  Он шагал по лагерю, делая все возможное, чтобы поддержать дух солдат. Он нашел Багдасареса сидящим на земле, обхватив голову руками, как будто боялся, что она отвалится, если он не будет крепко держать ее. "Волшебный господин, у вас есть какие-нибудь навыки в исцелении?" - Спросил Маниакес.
  
  Багдасарес поднял глаза. "Что это?" - непонимающе спросил он. "О, ваше величество. Нет, извините, боюсь, у меня вообще ничего нет. Даже среди магов целители - особая порода. Их дар можно развить, если он присутствует, но он должен быть врожденным; я не знаю ни одного человека без этого врожденного таланта, который когда-либо преуспевал в облегчении страданий другого ".
  
  Маниакес вздохнул. "Я думал, ты скажешь что-нибудь в этом роде, иначе ты бы работал со священниками как мог. Клянусь благим богом, хотя я хотел бы, чтобы все было иначе. Если ты не можешь исцелять, что ты можешь сделать для нас в этом безрадостном месте?"
  
  "Даже не так сильно, как мог бы воин", - ответил Багдасарес, виновато нахмурившись. "Все, на что я гожусь, это поглощать пищу, которая вместо этого могла бы достаться кому-то, у кого есть шанс сохранить жизнь и себе, и мне".
  
  "Как мы можем изменить это в будущем?" Спросил Маниакес. "Волшебники не должны иметь так много ограничений на свои колдовские способности".
  
  "У нас получается лучше, чем когда-то", - сказал Багдасарес. "Во времена Ставракия Великого искусство врачевания только зарождалось, и убить жреца-целителя было так же легко, как вылечить беднягу, которого он пытался спасти".
  
  "О других искусствах мы тоже знаем больше, чем они знали в его время", - сказал Маниакес. "Я думал об этом не так давно - вы прочитаете отчеты о его кампаниях и увидите, что он и его последователи не знали, как пользоваться стременами. Я бы не хотел пытаться кататься без них, говорю тебе это ".
  
  Он потер подбородок, думая, как странно было говорить о переменах давних дней после проигранной битвы. Даже думать об изменениях давних дней было странно. Он не заметил никаких изменений в том, как он жил на протяжении всей своей жизни, за исключением тех, которые произошли с его собственным изменением возраста и положения. Он также не помнил, чтобы его отец когда-либо говорил о подобных изменениях; если они и происходили, то слишком медленно, чтобы кто-то мог заметить.
  
  Но им пришлось идти дальше. Река со временем изменила бы свое русло с течением лет. Точно так же, если заглянуть достаточно далеко, изменился ход человеческих знаний и усилий. Он предположил, что накопление медленных, устойчивых, но в конце концов значительных изменений нарастало с того дня, когда Фос создал Васпур, первенца всего человечества.
  
  Он фыркнул. Если бы он был истинно ортодоксальным по видессианским стандартам, он не мог бы позволить себе верить в историю о Васпуре и другие доктринальные вопросы, которые святейший Агафий, без сомнения, назвал бы еретическими. Он покачал головой. Нет - он не мог позволить, чтобы было видно, что он верит в историю о Васпуре и всем остальном.
  
  "Ваше величество?" Спросил Багдасарес, гадая, что означают это фырканье и покачивание головой.
  
  "Не бери в голову", - сказал Маниакес. "Помутнение рассудка, вот и все. Удивительно, какие идеи я могу придумать, чтобы не думать о том беспорядке, в котором мы оказались".
  
  "Ах, да", - ответил Багдасарес. "Беспорядок, в который мы попали. Что нам с этим делать? Что мы можем с этим поделать?"
  
  "Я ничего не вижу", - сказал Маниакес, слова были горькими, как квасцы во рту.
  
  "Наступит утро, макуранцы снова нападут на нас. У них будет больше людей, чем у нас, и они поднимут свои клювы, потому что однажды уже победили нас".
  
  "Они побеждали нас не раз", - неосторожно сказал Багдасарес.
  
  "Слишком верно", - сказал Маниакес. "Пока они помнят об этом - как и мы должны помнить - это будет стоить дополнительных людей на их стороне ... Не то чтобы им завтра понадобились дополнительные люди. Они нападут на нас, они разобьют нас, и нам снова придется отступать. Довольно скоро мы вернемся в Гарсавру, на край плато." Он нахмурился. "Клянусь благим богом, довольно скоро мы вернемся в город Видессос, потеряв все западные земли".
  
  "Конечно, все будет не так уж плохо", - сказал Багдасарес.
  
  "Ты прав", - мрачно сказал Маниакес. "Может быть хуже".
  
  Разведчики из арьергарда галопом ворвались в жалкий лагерь Маниакеса вскоре после того, как рассвет начал окрашивать небо на востоке в розово-золотой цвет. "Макуранцы движутся!" - кричали они тоном, в котором не было бы большего ужаса, если бы они объявляли о конце света.
  
  Что касается Империи Видессос, то с таким же успехом они могли бы объявлять о конце света.
  
  Маниакес надеялся организовать оборону, возможно, даже контратаку, против людей из Макурана. Один взгляд на реакцию его армии на новость о приближении врага вытеснил эту мысль из его головы. Люди в тревоге закричали. Некоторые бежали пешком; другие делали вид, что хотят напасть на стражников, которые следили за длинными рядами привязанных лошадей. Никто не выказывал ни малейшего желания сражаться "Что теперь, ваше величество?" - Спросил Чикас. Он все еще не говорил "Я же тебе говорил", но, судя по выражению его лица, теперь он думал об этом очень громко.
  
  "Мы отступаем", - мрачно ответил Маниакес. "Что еще мы можем сделать?" Хотя военная доктрина Видессии не обязательно осуждала отступление, через некоторое время вы доходили до того, что у вас не оставалось места для отступления. Его ситуация в западных землях быстро приближалась к этой точке.
  
  Тзикас вздохнул с большей покорностью, чем Маниакес мог заставить себя почувствовать.
  
  "Ну что ж, ваше величество", - сказал он, явно пытаясь утешить, - "если бы мы не столкнулись с ними вчера, они бы очень быстро напали на нас".
  
  "Что не делает наше положение здесь лучше". Маниакес повысил голос до крика, который разнесся по лагерю: "Парсманиос!"
  
  Его брат поспешил в свою палатку пару минут спустя. "Да, ваше величество?" спросил он так формально вежливо, как будто не имел отношения к Автократору.
  
  "Сегодня ты перейдешь от командира авангарда к арьергарду", - сказал Маниакес. "Я не ожидаю чудес; просто постарайся держаться от нас подальше, насколько сможешь".
  
  
  "Я сделаю все, что в моих силах", - ответил Парсманиос. Он поспешил прочь.
  
  "Прикажите мне, ваше величество", - сказал Чикас.
  
  Маниакесу не хотелось этого делать; он оценивал послушание Тикаса как проистекающее скорее из политики, чем из убеждения. Но, не имея никакого выбора, он сказал: "Оставайся со мной. Мы будем сражаться бок о бок, как и вчера".
  
  "Пусть будет так, как ты говоришь", - ответил Чикас. Пока он говорил, до слуха Маниакеса с быстро сокращающегося участка земли слабо донесся звук макуранских рогов, трубивших в знак волнения и триумфа.
  
  "Отступаем!" - приказал Автократор, и его собственные горнисты передали скорбный клич всем, кто находился в пределах слышимости.
  
  Это был не полный разгром, не совсем. Солдаты Маниакеса держались вместе, как единое целое, вместо того, чтобы бешено разбегаться во все стороны в поисках безопасности. Маниакес надеялся, что это из-за дисциплины, которую он помог привить им по пути к столкновению с макуранцами. Однако он был достаточно реалистичен, чтобы подозревать, что солдаты держались вместе только потому, что считали, что так у них больше шансов выжить.
  
  Бой на бегу продолжался с рассвета до позднего вечера. Затем Маниакес устроил засаду в миндальной роще недалеко от Арандоса. Единственный способ, которым он мог заставить своих людей остаться там и ждать макуранцев, состоял в том, чтобы самому возглавить засадный отряд. Даже тогда ему пришлось зарычать на одного нервного всадника: "Попробуешь сбежать от меня, и я убью тебя сам".
  
  Вскоре подошли макуранцы, несколько мальчишек-бойлеров, смешавшихся с большим отрядом легких всадников. Они ехали в разрозненном порядке, смеялись и шутили и явно не искали никаких неприятностей. Зачем им это? С горечью подумал Маниакес. До сих пор мы ничего им не дали.
  
  Он обнажил свой меч. "Видессос!" - крикнул он и пришпорил своего коня, выводя его из укрытия.
  
  На одно отвратительное мгновение он подумал, что люди, которых он собрал, позволят ему скакать навстречу своей гибели в полном одиночестве. Затем воздух прорезали новые крики "Видессос!" и несколько "Маниакес!". Грохот копыт позади него был одной из самых сладостных музыки, которую он когда-либо слышал.
  
  Макуранцы выглядели почти комично напуганными, когда он и его люди неслись к ним. Бой закончился буквально через мгновение после его начала. Видессиане пронеслись сквозь своих врагов, используя лук, дротик и меч с целеустремленностью.
  
  Нескольким макуранцам удалось вырваться из схватки, их крики ужаса громко и приятно звучали в ушах Маниакеса. Однако другие либо погибли сразу, либо были настигнуты и убиты сзади.
  
  "Победа! Великая победа!" - завопил человек, которого Маниакес угрожал убить. Сейчас он был смелым, даже если не был таким тогда, и Автократор не завидовал его внезапному проявлению духа. Увидев Маниакеса, он спросил: "Что приносит нам наша победа, ваше величество?"
  
  Маниакес пожалел, что не выбрал почти любой другой вопрос. Он не ответил вслух, но все, что он выиграл, разгромив передовой отряд макуранцев, - это шанс разбить лагерь на ночь, не подвергаясь нападению, а затем, когда наступило утро, возобновить отступление.
  
  Тикас, несомненно, подумал бы, что ему повезло получить даже столько.
  
  
  Возможно, Чикас был прав; в битве при Аморионе он показал себя мастером оборонительного боя. Но Маниакес оставался убежден, что не сможет победить, просто защищаясь. Как только он мог, он стремился перейти в наступление.
  
  Но как только он сможет, это будет не скоро. И, более того - "Где перейти в наступление?" - спросил он. Как он ни старался, он не нашел ответа.
  
  Из маленькой гавани в дворцовом квартале Маниакес мрачно смотрел на запад, поверх переправы для скота, на дым, поднимающийся огромными толстыми столбами над пригородом под названием Поперек. Только эта узкая полоска воды - и дромоны, которые неустанно патрулировали ее, - удерживали армии Царя Царей вдали от города Видесс.
  
  "Во всех войнах, которые мы когда-либо вели с макуранцами, они никогда раньше не добирались до Переправы для скота", - угрюмо сказал он.
  
  Его отец вздохнул и похлопал его по плечу. "Пока они не перейдут пролив, у тебя все еще есть шанс войти в историю как великий герой, который отбросил их с самого края победы", - сказал старший Маниакес.
  
  "На какой грани?" Спросил Маниакес. "Они одержали свою победу прямо здесь. И как я должен отбросить их назад?" Они отрезали меня от западных земель, и мы получаем большую часть наших налоговых поступлений из этой части Империи. Как я буду платить своим солдатам? Фос, отец, они даже не собираются разорять Ту сторону и на этом не останавливаются. Судя по тому, что говорят моряки, они устраиваются там на зимовку."
  
  "Я бы сделал это в их сандалиях", - спокойно ответил старший Маниакес. "Тем не менее, то, что они находятся на Пересечении, не означает, что они удерживают все западные земли".
  
  "Я знаю это", - сказал Маниакес. "Мы все еще сильны в горной местности на юго-востоке, недалеко от границы с Васпураканом, и мы все еще удерживаем немало городов. Но с армией Абиварда, прокладывающей нам путь, мы мало что можем сделать, чтобы поддержать силы, которые у нас все еще есть там, и мы вообще ничего не можем сделать, чтобы получать доходы из западных провинций ".
  
  "Хотел бы я сказать тебе, что ты ошибаешься, - сказал его отец, - но это не так. Одна хорошая вещь, которую я вижу, это то, что люди Абиварда проделали такую прекрасную работу, выжигая пахотные земли по всей округе, что им будет трудно прокормиться зимой, особенно если наши всадники смогут прорваться и перекрыть их пути снабжения ".
  
  Маниакес хмыкнул. Когда тебе приходилось смотреть на худшую часть катастрофы и прикидывать, как это может - в конечном счете - обернуться в твою пользу, тебе действительно приходилось туго. На самом деле, Империи Видессос действительно приходилось нелегко.
  
  Начал усиливаться ветер. Он начал стихать; вскоре начнутся осенние дожди, а затем и зимние снегопады. Сейчас он ничего не мог сделать для решения проблем Империи, как бы сильно ни хотел. Наступит весна, и, если он будет достаточно мудр - и удачлив, - он сможет улучшить ситуацию.
  
  "У Нифона, кажется, все хорошо", - сказал старший Маниакес, рисуя солнечный знак, чтобы донести свои слова прямо до Фоса. "И у вашей дочери есть пронзительный крик, который сделал бы ее прекрасным глашатаем, будь она мужчиной".
  
  "Все очень хорошо", - ответил Маниакес, - "и господь с великим и благим умом знает, что я благодарен за то, что он решил дать мне. Но в сравнении с этим... - Он махнул в сторону макуранцев на дальней стороне переправы для скота. "... мои личные дела кажутся медяками, поставленными против золотых монет".
  
  
  Его отец покачал головой. "Никогда не принижай значение своих личных дел. Если тебе плохо дома, ты пойдешь и наделаешь глупостей, когда выйдешь на поле. Я имею в виду, больше глупостей, чем ты сделал бы в противном случае ".
  
  "Ха!" Маниакес хлопнул себя ладонью по лбу. "Я был достаточным идиотом для любых восьми несчастных людей, которых вы могли бы назвать. Ты знаешь, о чем спросил меня Генезий как раз перед тем, как я отрубил ему голову? Он спросил, буду ли я править Империей лучше, чем он. Исходя из того, что произошло на моем первом курсе, я бы сказал, что ответ - нет ".
  
  "Не принимай это слишком близко к сердцу", - сказал старший Маниакес. "Ты все еще пытаешься вычистить конюшни, которые он тебе оставил - и в них он тоже оставил много навоза".
  
  "О, клянусь благим богом, не так ли?" Маниакес вздохнул. "Ты заставляешь меня чувствовать себя лучше - немного лучше. Но даже если вся эта грязь не по моей вине, я все равно чувствую ее вонь. Нам придется перенести ее подальше от замка. Он снова указал на дым, поднимающийся с противоположной стороны.
  
  "Они не могут провести там зиму", - сказал его отец. "Они не могут. Через некоторое время они увидят, что также не могут пересечь пролив, чтобы угрожать городу, и отступят ".
  
  Но макуранцы этого не сделали.
  
  Камеас вошел в зал, где Маниакес вел проигранную битву с провинциальными налоговыми реестрами. Если золото не поступало, как он должен был продолжать его раздавать? Мог ли он снова ограбить - или, выражаясь более вежливо, занять у - храмов? Осталось ли у них достаточно золота и серебра, чтобы сделать это стоящим?
  
  Он поднял глаза в надежде, что вестиарии принесут новости, достаточно интересные, чтобы отвлечь его от забот. Камеас поднял: "Да будет угодно вашему величеству, прибыл гонец из дворцовой гавани. Он сообщает, что макуранский генерал Абивард, находящийся в Акроссе, послал сообщение одному из капитанов ваших кораблей, что он хотел бы поговорить с вами."
  
  "А он бы стал?" Брови Маниакеса взлетели вверх.
  
  "Да, ваше величество, он бы так и сделал", - ответил Камеас, который мог мыслить вполне буквально. Он продолжил: "Более того, он обещает ваше безопасное возвращение, если вы перейдете через переправу для скота в Кросс".
  
  Маниакес долго и горько смеялся над этим. "Неужели он в самом деле? Этцилиос дал мне такое же обещание, и посмотри, как хорошо это обернулось. Может, я и дурак, но я могу научиться. Как бы ни был щедр Абивард с обещаниями, я не стану совать голову в пасть макуранцам и приглашать их откусить кусочек."
  
  "Значит, ты не встретишься с ним?" В голосе вестиария звучало разочарование, что заставило Маниакеса задуматься. Камеас продолжил: "Есть ли шанс уладить наши разногласия ..."
  
  "Крайне маловероятно", - перебил Маниакес. Камеас выглядел так, словно Автократор только что пнул своего щенка. Маниакес протянул руку. "Вам не нужно дуться, уважаемый сэр. Я поговорю с ним, если он захочет поговорить со мной. Но я не ожидаю чудес. И мы вряд ли в том положении, чтобы требовать уступок от Абиварда, не так ли?"
  
  
  "Нет, ваше величество, хотя я хотел бы, чтобы это было так", - сказал Камеас. "Я передам ваши слова посланнику, который, в свою очередь, сможет передать их макуранскому генералу".
  
  "Благодарю вас, уважаемый сэр. Скажи гонцу, чтобы он передал Абиварду, что я встречусь с ним завтра в четвертом часу дня". Видессос - и Макуран тоже - разделили день и ночь на двенадцать часов каждый, начиная с восхода и захода солнца соответственно. "Пусть он водрузит свой штандарт на берегу, а я подойду и поговорю с ним с лодки. Мои боевые галеры будут поблизости, чтобы предотвратить любое предательство".
  
  "Будет так, как ты говоришь", - ответил Камеас и вразвалку вышел, чтобы передать условия посланнику. Маниакес опустил глаза на кадастр, который он изучал, когда вошли вестиарии. Цифры отказывались что-либо значить для него. Он закрыл налоговый реестр и подумал о том, чтобы снова увидеть Абиварда. Как он сказал Камеасу, маловероятно, что из разговора с ним что-нибудь получится. Но надежду, как и любой другой здоровый сорняк, было трудно полностью выкорчевать.
  
  "Там, ваше величество". Офицер, командовавший лодкой, на которой плыл Маниакес, указал. "Вы видите знамя с красным львом, развевающееся на берегу".
  
  "Да, я вижу это", - ответил Маниакес. "Клянусь благим богом, я надеюсь, что этого больше никогда не увидят на видессианском пляже". Он оглянулся через плечо. Там, на восточном берегу Переправы для скота, он все еще был Автократором, его слову повиновались - те, кто не был его ближайшим окружением, - как если бы он был воплощенным законом. Однако в стране, к которой он приближался, слово Шарбараза, а не его, было законом.
  
  Там, рядом со знаменем макуранеров, стоял высокий мужчина в причудливом полосатом кафтане из тонкой мягкой шерсти; на поясе у парня висел меч, а на голове - конический шлем с гребнем из перьев и перекладиной на носу. Сначала Маниакес не думал, что он может быть Абивардом, потому что в бороде у него были седые пряди. Однако, когда лодка подплыла ближе, Маниакес узнал гранда, который оставался с Шарбаразом, даже когда его дело выглядело самым мрачным.
  
  Он помахал рукой. Абивард помахал в ответ. "Отведи нас подальше от стрелы", - сказал Маниакес капитану лодки. "Я хочу иметь возможность говорить, не крича во все горло".
  
  Парень с сомнением посмотрел на него. "Очень хорошо, ваше величество", - сказал он наконец, но предупредил гребцов: "Будьте готовы вытащить нас отсюда так быстро, как только сможете работать веслами". Поскольку Маниакес счел это разумной предосторожностью, он кивнул без комментариев.
  
  На макуранском языке Абивард крикнул: "Приветствую тебя, Маниакес". К этому имени не прилагалось никакого уважительного титула; жители Макурана не признавали Маниакеса законным автократором видессиан.
  
  "Я приветствую тебя, Абивард", - ответил Маниакес по-видессиански. Абивард немного освоил язык Империи, когда они с Маниакесом вместе участвовали в кампании против Смердиса, макуранского узурпатора. Поскольку с тех пор он провел так много времени на видессианской территории, то, вероятно, теперь у него их было больше.
  
  Маниакес ожидал, что он либо продолжит то, что пришел сказать, либо разразится витиеватой макуранской речью о видессианском беззаконии. Он не сделал ни того, ни другого. Вместо этого он спросил: "У тебя или твоих гвардейцев есть серебряные щиты?"
  
  "Он что, сумасшедший?" - пробормотал капитан маленького судна.
  
  
  "Я не знаю", - пробормотал Маниакес в ответ. По напряженному тону Абиварда, по тому, как он пристально смотрел на Маниакеса через воду, он подразумевал, что к вопросу следует отнестись серьезно. Маниакес повысил голос. "Нет, Абивард. Серебряные щиты не являются частью церемониальной одежды ни моих гвардейцев, ни моей собственной. Почему ты спрашиваешь?"
  
  От этого "нет" плечо Абиварда поникло; Маниакес мог видеть это даже через разделявшую их воду. Но макуранский генерал собрался с силами и сказал: "Маниакес, Царь Царей и Автократор не должны враждовать друг с другом, но должны управлять своими государствами как истинные братья. Ибо нет другой империи, подобной этой ".
  
  "Абивард, мне бы больше понравилось слышать это от тебя, если бы мы не были на войне, и если бы ты называл меня "Величеством" вместо мошенника и самозванца, которого Шарбараз, Царь Царей - видишь ли, я узнаю его; он не был бы Царем Царей, если бы Видессос не признал его - возвел на мое место. Шарбараз хочет быть старшим братом Видессоса, присматривать за нами и указывать нам, что делать. Если ты говоришь о братстве, возвращайся на свою настоящую границу и делай это там, а не здесь, на перегоне для скота ".
  
  "Если ты придешь к взаимопониманию с Шарбаразом, Царем Царей, да продлятся его годы и увеличится его царство, государства Макуран и Видессос не позволят своим мыслям расходиться друг с другом. Они должны стремиться стать дружелюбными и договориться, - ответил Абивард.
  
  Цветистая макуранская речь, действительно, подумал Маниакес. Вслух он ответил: "Когда ты говоришь, что мы должны подружиться и договориться, ты имеешь в виду, что я должен стать рабом Шарбараза".
  
  "Если ты признаешь его верховенство, он предоставит тебе договор, признающий твое место на видессианском троне", - сказал Абивард. "Так он сказал мне, клянясь Богом и Четырьмя Пророками. Величие этого договора сохранится, ибо, когда добрая воля и дружба друг к другу возобладают благодаря нашей заботе и добрым советам, было бы нечестиво поднимать оружие друг против друга и несправедливо причинять страдания и преследовать наших подданных ".
  
  "Означает ли это, что ты уезжаешь сегодня днем или подождешь до завтра?" - Мило спросил Маниакес.
  
  Абивард проигнорировал его. У него была заготовлена речь, и он собирался закончить ее: "Что из этого выйдет? Если вы признаете власть Шарбараза, Царя Царей, да продлятся его годы и увеличится его царство, вам повезет больше, чем другим людям, и на протяжении всей вашей жизни вы будете достойны восхищения и подражания. Но если вы упустите этот шанс и откажетесь заключить великий и благой мир - если вы не поймете, что вам выгодно, - вы увидите вместо этого враждебность. Вы станете причиной тотальной, противоречивой, невозможной войны, и вполне вероятно, что вы выберете великий труд и напряжение и потратите много жизней. Вы потратите свои сокровища, но создадите только максимум разрушений. В целом, окончание войны обернется для вас только большим злом. Вы можете видеть это из того, что произошло с тех пор, как я вторгся на территорию Видессии, и из тех ужасных вещей, которые она видела и перенесла. Но с миром состояние вашего государства перестанет быть таким жалким и убогим".
  
  "Честно говоря, Абивард, я не верю ни единому слову из этого", - сказал Маниакес. "Если ты хочешь мира, если Шарбараз, Царь Царей, хочет мира, ты можешь получить его в любое удобное для тебя время. Все, что вам нужно сделать, это собрать своих солдат и вернуться в Макуран. Покиньте видессианскую землю, и у нас будет мир ".
  
  Абивард покачал головой. Маниакес был бы поражен, сделай он что-нибудь еще. Макуранский генерал сказал: "Мир может быть вашим, если вы этого хотите. Отправьте послов, занимающихся этим вопросом, к Шарбаразу, Царю Царей. Я уверен, что я его убедлю и он согласится с вашей точкой зрения. Заключите мир сейчас, безопасный и чистый на все грядущие времена ".
  
  Само по себе это было большей уступкой, чем Маниакес рассчитывал получить от Абиварда. Но он ответил: "Из всего, что я видел, Шарбараза, Царя Царей, в эти дни никто не убедит. Он поступает, как ему заблагорассудится, и если ему заблагорассудится оскорбить моих посланцев, он это сделает, и никто не позволит ему этого или помешает ему ".
  
  "Его главная жена - моя сестра", - сказал Абивард, обращаясь скорее к Маниакесу, чем к нему, впервые после его странного вопроса о серебряных щитах. "Если он и прислушивается к кому-либо, то он прислушивается ко мне".
  
  Маниакес изучал его. "Как часто он прислушивается к кому-либо? Но редко, или я ошибаюсь в своих предположениях".
  
  "Царь Царей сам себе судья, как должен знать человек, называющий себя Автократором", - сказал Абивард.
  
  "Это верно, но человек, который слушает только себя, рано или поздно услышит слова глупца, когда некому ему об этом сказать", - ответил Маниакес. "Как ты можешь взвешивать правильный курс, когда не знаешь всех вариантов?"
  
  "Обдумай, о чем мы говорим, Маниакес", - сказал Абивард, " и подумай, кто спланировал мудрее - этот Царь Царей или Автократор. Если бы мы разговаривали за пределами Машиза, я мог бы подумать, что ваша точка зрения более понятна ".
  
  "Я сказал: "рано или поздно", - ответил Маниакес. "То, что что-то еще не произошло, не означает, что это никогда не может произойти. Ты играешь в кости?" Он дождался кивка Абиварда, прежде чем продолжить: "Тогда ты знаешь, что то, что никто долгое время не бросал двойные маленькие солнца Фоса, не означает, что они не могут появиться при следующем броске".
  
  "У нас победный бросок "дубль два" - мы называем это "Четверкой пророков", - сказал Абивард. "Первый и третий ряды за ним; некоторые из нас называют это "Фраортиш и остальные", другие "леди Шивини и мужчины". Он пнул ногой песок пляжа. "Но я пригласил вас сюда не для того, чтобы говорить об игре в кости. Я так понимаю, вы не уступите, даже если разум призовет вас к этому?"
  
  "Я не буду. Я не могу", - сказал Маниакес. "Ставракийс взял Машиз, но вы, макуранцы, пошли дальше, и теперь вы одержали триумф. Вы не возьмете Видессос, город, и мы тоже восстанем из руин".
  
  "Видессос, город, требующий разграбления", - сказал Абивард. "Это все еще может случиться, Маниакес, и раньше, чем ты думаешь".
  
  "Говори что хочешь, - ответил Маниакес, - но если ты хотя бы окунешь палец ноги в воду на Переправе для скота, подъедет дромон и отрубит его".
  
  Абивард нахмурился. Маниакес знал, что разозлил его. Это нисколько не беспокоило Автократора. Макуранцы были прекрасными наездниками и искусными ремесленниками; в ближнем бою на суше и в осадных операциях они не уступали своим соседям-видессианцам. Единственное, чем они не были, так это моряками. Они могли осмотреть переправу для скота в городе Видессос, но имперский флот не позволил им перебраться на другую сторону этой маленькой полоски воды.
  
  "Мне больше нечего сказать тебе, Маниакес", - сказал Абивард. "Когда мы встретимся снова, у нас снова будет война".
  
  
  "Пусть будет так". Маниакес повернулся к капитану легкого катера. "Все кончено. Это ничего не дало. Отвези меня обратно в доки дворцового квартала".
  
  "Как скажете, ваше величество", - ответил офицер и отдал гребцам приказы. Легкая лодка отчалила от берега. Маниакес оглянулся через плечо. Абивард стоял на песке, наблюдая, как он уходит. Макуранский генерал сделал пару шагов в сторону переправы для скота, но не пытался промочить ноги.
  
  Альвинос Багдасарес подергал себя за густую черную бороду. "Позвольте мне убедиться, что я правильно вас понял, ваше величество", - сказал он. "Ты хочешь, чтобы я узнал, почему Абивард был так заинтересован в том, чтобы выяснить, был ли у тебя или твоей свиты серебряный щит, когда ты разговаривал с ним на днях?"
  
  "Это верно", - сказал Маниакес. "Это значило для него что-то важное, и он был разочарован, когда я сказал ему "нет". Если я знаю почему, это может подсказать мне что-то, что я смогу использовать, чтобы помочь вернуть макуранцев туда, где им самое место. Ты можешь узнать для меня, что это такое?"
  
  "Я не знаю", - ответил Багдасарес. "Если ответ каким-то образом связан с колдовством, другое колдовство может быть способно раскрыть его. Но если это связано с чем-то, что случилось с Абивардом, скажем, во время кампании, велика вероятность того, что мы когда-либо узнаем, что было в его вопросе."
  
  "Сделай все, что в твоих силах", - сказал Маниакес. "Если ты не найдешь ответа, нам не хуже, чем было бы, если бы ты не попытался".
  
  "Это не то, что я могу сделать за одну ночь", - предупредил его волшебник. "Потребуется исследование заклинания, которое, скорее всего, окажется эффективным, и, возможно, больше времени, чтобы собрать материалы, дополняющие символическую часть заклинания".
  
  "Не торопись". Рот Маниакеса скривился. "Почему бы и нет? По всем признакам, Абивард все-таки собирается перезимовать в Поперечнике. Я не знаю, чего он этим добивается, кроме как унижает нас, но он определенно делает это. Тем не менее, нельзя сказать, что в последнее время нас недостаточно унижали другими способами ".
  
  "Я уверен, что могло быть хуже, ваше величество", - сказал Багдасарес.
  
  Маниакес смерил его злобным взглядом. "В самом деле, господин чародей? Как?"
  
  Он отдал должное Багдасаресу; вместо того, чтобы пробормотать извинения, маг явно подумал о том, что все могло быть хуже. Наконец он сказал: "Что ж, макуранцы и кубраты могли бы выступить против нас сообща".
  
  "Фос, запрети это!" Потрясенный Маниакес взорвался. "Ты прав. Это было бы хуже. Дай бог Шарбаразу никогда не думать об этом. Это было бы нелегко устроить, не с нашими военными галерами, сдерживающими Абиварда в западных землях. И хорошо, что это так, иначе у меня было бы о чем беспокоиться наряду со всеми старыми ужасными вещами, которые сейчас у меня в голове ".
  
  Багдасарес поклонился. "Я не хотел беспокоить вас, ваше величество. Я стремился лишь повиноваться".
  
  "Ты слишком хорошо преуспел", - сказал Маниакес. "А теперь продолжай; посмотрим, как подойти к выяснению того, что было на уме у Абиварда. И я... - Он вздохнул и потянулся за кадастром западных земель. Он знал, какие доходы будут записаны внутри: никаких. "Я займусь изготовлением бронзы без олова - и без меди тоже, если уж на то пошло".
  
  Через некоторое время интерес Маниакеса к тому, как мало Империя сможет потратить в следующем году, угас. Он встал из-за стола, за которым предавался унынию, и отправился бродить по залам императорской резиденции. В этих залах было прохладно; скоро должна была наступить зима. Маниакес посмотрел на запад; он не мог видеть макуранцев, господствующих над пригородами имперской столицы, но он чувствовал их присутствие. Унижение, о котором он говорил Багдасаресу, жгло его, как уксус, вылитый на рану.
  
  В коридорах резиденции хранились памятные вещи о прошлом Автократора. Генезиос, к счастью, не пытался увековечить себя таким особым способом. Если бы он это сделал, Маниакес выбросил бы все, что от него осталось, на мусорную кучу. Лучший мемориал, который мог быть у Генезия, - это притворство, что его никогда не существовало.
  
  Не желая думать о Генезиосе, Маниакес ненадолго остановился перед портретом Ставракиоса. Автократор древности носил красные сапоги, тяжелую корону и позолоченную кольчугу, которые соответствовали его должности, но, несмотря на эти атрибуты, напоминал ветерана-младшего офицера гораздо больше, чем кто-либо ожидал от того, как должен выглядеть Император. Он был изображен приземистым и мускулистым, с грубыми, избитыми чертами лица, темными мешками под глазами и выражением, которое предупреждало весь мир убираться с его пути. Не весь мир прислушался, поэтому Ставракиос провел большую часть своего долгого правления, насильственно отодвигая это в сторону.
  
  Маниакес, которому теперь не нужно было отдавать честь ни одному живому человеку - независимо от того, чего требовал от него Шарбараз, - отдал Ставракиосу формальное приветствие, прижав правый кулак к сердцу. "Если вы смогли победить макуранцев, то нет причин, по которым я не смогу", - сказал он.
  
  Старая картинка, конечно, не отвечала. Если бы это было так, Маниакес заподозрил бы либо, что он теряет рассудок, либо, что Багдасарес сыграл с ним колдовскую шутку. Тем не менее, он почти слышал, о чем думал великий Автократор давно минувших дней: Ну, если ты собираешься, чего ты ждешь? В его воображении Ставракиос звучал очень похоже на его собственного отца.
  
  Он изучал портрет еще некоторое время, задаваясь вопросом, как бы Ставракиос выбрался из этого затруднительного положения - или как бы он вообще не попал в него. Лучший ответ, который мог придумать Маниакес, заключался в том, что Ставракиос не стал бы предпринимать ничего с недостаточной силой. Маниакес проделал это уже дважды, сначала против кубратов - он ожидал там предательства, но не в тех масштабах, которые планировал Этцилиос, - а затем против макуранцев. Опять же, это была не совсем его вина - как он мог предвидеть, что Аморион падет как раз перед тем, как он добрался до него?-но результаты были катастрофически похожи.
  
  Он кивнул Ставракиосу. "Хорошо, сэр, я был глуп дважды, что на один раз больше, чем я имею право, но я обещаю вам вот что: в следующий раз, когда я введу войска в бой, численность будет на моей стороне".
  
  "Лучше бы так и было".
  
  На мгновение Маниакесу показалось, что он снова представляет себе ответ Ставракиоса. Затем он понял, что действительно слышал эти слова, и удивленно обернулся. Его отец ухмыльнулся ему. "Прости, что врываюсь подобным образом, сынок - твое величество, - но ты только что сказал кое-что, в чем есть большой смысл. Я хотел убедиться, что ты это запомнишь".
  
  
  "Тебе это удалось, клянусь благим богом", - сказал Маниакес. Теперь он положил ладонь на сердце, которое все еще колотилось в его груди. "Не говоря уже о том, что это пугает меня шестимесячным ростом".
  
  Ухмылка его отца стала шире и довольно неприятной. "Достаточно справедливо - мы ничего не скажем об этом. Но то, что ты сказал, было мудро: если ты собираешься ударить другого парня, убедись, что ты ударил его так сильно, что он не сможет подняться. Попробуйте делать что-то наполовину, и в конечном итоге вы просто выбросите обе половины ".
  
  "Да, я видел это", - согласился Маниакес. "Но у золотой монеты две грани. Если я бросаюсь вперед на одном курсе со всем, что у меня есть, лучше, чтобы это был правильный курс, иначе я только сделаю свою ошибку крупнее и сочнее, чем она была бы на самом деле ".
  
  "Сочнее, а? Мне это нравится". Старший Маниакес издал хриплый смешок.
  
  "Что ж, сынок, ты прав - на золотой монете нет двух граней. Тебе тоже лучше быть правым ради Видессоса. Сейчас мы на том этапе, когда даже небольшая ошибка может погубить нас. Даже невезение может. Знаешь ли ты, что, когда я был мальчиком, старики рассказывали об одном году, когда они были детьми, когда было так холодно, что переправа для скота замерзла отсюда и до конца, и ты мог ездить в западные земли и обратно сухим путем? Если у нас снова будет такая зима..."
  
  "Наши дромоны не смогут патрулировать пролив, а макуранцы смогут пересечь его с западных земель и осадить нас", - закончил за него Маниакес. "Ты так облегчаешь мне душу. Теперь этой зимой каждый раз, когда пойдет снег, я буду смотреть вверх и гадать, как долго это продлится и насколько все будет плохо. Как будто у меня и так мало поводов для беспокойства".
  
  Старший Маниакес снова усмехнулся. "Может быть, теперь ты понимаешь, почему, когда выдающийся Курикос попытался надеть на меня красные сапоги, я решительно отказал ему".
  
  Нифона встала с кровати, чтобы воспользоваться ночным горшком. Холодный воздух, проникший внутрь, когда она подняла одеяла и овчины, спасавшие от зимы, разбудил Маниакеса. Он крякнул и потянулся.
  
  "Прости", - сказала Нифон. "Я не хотела тебя беспокоить".
  
  "Все в порядке", - сказала Маниакес, скользнув обратно в постель. "На востоке уже начало светать, так что не может быть слишком рано. На самом деле, поскольку сегодня День середины зимы, светает так поздно, как это бывает в любое время года ".
  
  "Это правда". Нифон склонила голову набок, прислушиваясь. "Я думаю, снег уступил место дождю". Она поежилась. "Я бы предпочла снег. Дождь превратится в лед, как только коснется земли, и люди и лошади будут повсюду скользить ".
  
  "Он не замерзнет на перегоне для скота, и это все, что для меня важно… почти все, - поправил Маниакес, проскальзывая рукой под ее шерстяную ночную рубашку, так что его ладонь легла на ее выпуклый живот. Как будто в угоду ему, ребенок, которого она носила, брыкнулся. Он восхищенно рассмеялся "Я думаю, эта бьет сильнее, чем Евтропия", - сказала Нифон. "Может быть, это означает, что это будет мальчик".
  
  "Может быть, и так", - сказал Маниакес. "Багдасарес думает, что родится мальчик - но тогда он думал, что Евтропия тоже будет мальчиком. Он не всегда так умен, как думает ".
  
  Это была одна из причин, по которой Маниакес не попросил своего волшебника попытаться узнать, как Нифоне будет жить в ее заключении. Другим было то, что Багдасарес еще не выяснил, почему Абивард заинтересовался серебряным щитом. Он предупреждал, что на это потребуется время, но Маниакес не ожидал, что это растянется на месяцы. И если он не смог справиться с одним, как Автократор мог полагаться на свой ответ на другой?
  
  "Когда сегодня начинается пантомима в Амфитеатре?" Спросила Нифон.
  
  "Мы распространили по городу слух, что это начнется в третьем часу", - ответил Маниакес. "Как бы то ни было, это не начнется, пока мы не будем там".
  
  "Мы не хотим злить людей, - сказала Нифон, - равно как и гневить господа с великим и благим умом". Обложки сдвинулись, когда она нарисовала солнечный знак Фоса над своим сердцем.
  
  Он кивнул. "Нет, не в этом году". День середины Зимы отмечал время, когда солнце находилось на самом низком закате в небе, когда Скотос сильнее всего хватался за него, пытаясь украсть его свет и оставить мир в вечной ледяной тьме. Шли дни, солнце поднималось все выше, вырываясь из лап злого бога. Но после этого года бедствий, заботился ли Фос все еще о Видессосе? Поднимется ли солнце еще выше в небе? Священники и волшебники будут с тревогой наблюдать, пока не узнают ответ.
  
  Нифон подъехал к Амфитеатру на носилках, которые несли рослые гвардейцы. Маниакес шел рядом с большим количеством гвардейцев, чтобы защитить его от убийц и проложить путь через толпу, заполонившую площадь Паламы. Дюжина людей с зонтиками и яркими шелковыми балдахинами провозгласили его императорский статус перед народом.
  
  Тут и там по всей площади полыхали костры. Мужчины и женщины выстраивались в очередь, чтобы перепрыгнуть через них, крича при прыжке: "Гори, неудача!". Маниакес отделился от своих охранников, чтобы присоединиться к одной из шеренг. Люди приветствовали его по имени и хлопали по спине, как будто он был популярным у соседей мясником свиней. В любой другой день года это было бы оскорблением моего величества. Сегодня удавалось почти все.
  
  Маниакес достиг начала очереди. Он бежал, прыгал и кричал. Когда он приземлился по другую сторону костра, он споткнулся, когда его нога в ботинке ударилась о слякотную землю. Кто-то схватил его за локоть, чтобы он не упал.
  
  "Спасибо", - выдохнул он.
  
  "В любое время", - сказал его благодетель. "Послушай, почему бы тебе не остаться и не посмотреть, сможешь ли ты тоже кого-нибудь поймать? Это сделало бы день мужчины веселым, а день женщины - еще лучше". Парень подмигнул ему. "И они действительно говорят, что в День Середины зимы может случиться все, что угодно".
  
  Поскольку они сказали, что, если дети, родившиеся примерно во время осеннего равноденствия, не очень похожи на мужей своих матерей, мало у кого поднялись брови. Один лицензионный день в году помогал держаться прямолинейно в остальное время.
  
  Следующие несколько человек в очереди без труда переплыли через костры. Затем женщина резко отскочила и чуть не приземлилась в пламя. Маниакес подбежал вперед, чтобы оттащить ее. "Нифон!" - воскликнул он. "Что ты делала, прыгая там?"
  
  
  "То же, чем был ты", - ответила его жена, вызывающе вздернув подбородок.
  
  "Чтобы убедиться, что я начинаю новый год без неудач, накопившихся со старого".
  
  Маниакес выдохнул через нос, пытаясь сохранить терпение. "Я положил тебя в носилки, чтобы ты не утомлялась ходьбой и не начала рожать раньше, чем следовало, а ты идешь, бегаешь и прыгаешь?"
  
  "Да, хочу, и что ты собираешься с этим делать?" Сказала Нифон. "Это День Середины Зимы, когда каждый поступает так, как ему - или ей - заблагорассудится".
  
  Столкнувшись с открытым мятежом, Маниакес сделал единственное, что мог: он сократил свои потери.
  
  "Теперь, когда вы прыгнули, не могли бы вы, пожалуйста, вернуться в носилки, чтобы мы могли пройти в Амфитеатр?" "Конечно, ваше величество". Нифона скромно опустила глаза к булыжникам площади Паламы. "Я повинуюсь тебе во всем". Она пошла обратно к носильщикам и другим стражникам, оставив его смотреть ей вслед. "Я повинуюсь тебе во всем", - перевел его разум, - "за исключением тех случаев, когда мне этого не хочется".
  
  Когда люди с зонтиками вышли через отдельный вход в "Автократор", на Маниакеса обрушились волны приветствий и аплодисментов, похожие на прибой в штормовом море. Он поднял руку, приветствуя их, зная, что они предназначались не ему конкретно, а в предвкушении пантомимы, которая теперь скоро начнется.
  
  Он занял свое место в центре длинного выступа, который тянулся по середине пола Амфитеатра. Большую часть времени огромное сооружение использовалось для скачек; выступ определял внутреннюю границу поля. Сегодня, думал Маниакес, сказал: "Люди Видессоса", - и толпа сразу успокоилась. Магия, не колдовства, а архитектуры, пусть каждый в Амфитеатре услышит его голос, когда он говорил с этого единственного места. "Люди Видесса", - повторил он, а затем продолжил: "Пусть Фос будет с вами - пусть Фос будет с нами - весь предстоящий год. По мере того, как с этого дня солнце поднимается все выше в небе, пусть судьба Империи Видессос поднимется из того низкого положения, в котором она сейчас находится ".
  
  "Да будет так!" - воскликнула толпа в один голос. Маниакес подумал, что у него сейчас оторвется макушка. Мало того, что все в Амфитеатре могли слышать его, когда он говорил с этого единственного места, пока он оставался там, весь шум в огромной супнице здания лился прямо на него.
  
  Он указал на Агафия, который сидел неподалеку. Вселенский патриарх привел десятки тысяч зрителей к символу веры Фоса. В ушах Автократора снова зазвучал ответный шум.
  
  Маниакес сказал: "Чтобы подсластить наступающий год, я дарю вам труппы пантомимы города Видесса!"
  
  Аплодисменты снова потрясли его. Он сел, откинулся на спинку трона, установленного специально для него, и приготовился наслаждаться мимами как можно лучше - и терпеть то, чем он не мог наслаждаться. Все, кроме самого Фоса, были честной добычей в День Середины Зимы; Автократор, который не мог принять то, что предлагали мимы, потерял расположение непостоянного населения города.
  
  Наклонившись к Агафию, Маниакес спросил: "Генезий позволил высмеять себя здесь?"
  
  "Он сделал это, ваше величество", - ответил патриарх. "В тот год, когда он пытался обуздать труппы мимов, люди взбунтовались, и его гвардейцы, похоже, перешли на их сторону вместо того, чтобы держать их в узде. После этого он сидел тихо и делал все возможное, чтобы притвориться, что ничего не происходит ".
  
  "Какая жалость", - сказал Маниакес. "Я надеялся, что он предоставит мне прецедент для массового уничтожения любой труппы, которая не пришлась мне по вкусу". Агафиос уставился на него, затем решил, что он шутит, и начал смеяться.
  
  Маниакес пошутил - в некотором роде. Но опасения оскорбить Автократора вылетели в окно в День Середины Зимы вместе со всем остальным. Предполагалось, что труппы мимов должны были высмеивать человека, который занимал трон, - и он должен был принимать это как должное, независимо от того, как сильно ему хотелось натравить своих гвардейцев на наглых актеров.
  
  Вышла первая труппа. Большинство из них были одеты как экстравагантные карикатуры на макуранских бойлеров, хотя они и не были смонтированы. Один парень, однако, носил еще более преувеличенное подобие императорских регалий, которые были на Маниакесе. Представление труппы было предельно простым: бойлерные мальчишки гонялись за парнем, играющим в Маньяки, по всему ипподрому. Толпе это показалось очень забавным. Если бы Маниакес сидел на самом верху Амфитеатра, не беспокоясь ни о собственном животе, ни, возможно, о своей семье, он, возможно, тоже нашел бы это забавным. Как бы то ни было, он улыбнулся, захлопал в ладоши и изо всех сил постарался сдержаться.
  
  Ему предстояло долгое утро. Одна труппа отправила его и Парсманиоса на поиски Татулеса, а вместо этого нашли конское яблоко. Другой изготовил огромную пергаментную карту Империи Видессос - должно быть, это обошлось им в добрую уйму золотых монет - и разорвал ее пополам и сжег ту часть, которая занимала западные земли. Еще в одном случае он убегал сначала от кубратов, а затем от макуранцев, и две группы противников Видесса столкнулись друг с другом и ввязались в драку.
  
  Маниакес действительно похлопал по этому поводу. Затем он понял, что, если кубраты и макуранцы действительно встретятся, они обязательно сделают это над трупом Империи. Он задавался вопросом, понимают ли это мимы - или зрители - в полной мере. Он надеялся, что нет.
  
  Наконец представление закончилось. Маниакес встал и повел публику приветствовать исполнителей, которые развлекали их - и смутили его. Он ни капельки не пожалел, когда rotten fruit поприветствовали пару трупп, которым не хватало спасительной грации быть смешными. Если бы у его ног стояла корзина с гнилыми яблоками, он бы забросал ими большинство мимов. Как бы то ни было, он воспринял насмешку как можно лучше.
  
  Люди выходили из Амфитеатра, чтобы веселиться остаток короткого дня и долгую ночь. Маниакес вернулся в императорскую резиденцию рядом с носилками Нифоны; на этот раз императрица осталась внутри. Это принесло ему такое же облегчение, как и окончание пантомимы.
  
  Однако, не успел он вернуться в резиденцию, как Камеас подошел к нему и сказал: "Ваше величество, волшебник Алвинос ждет у южного входа. Он хотел бы поговорить с вами, если вы хотите его принять ".
  
  На мгновение Маниакес не смог узнать звучащее по-видессиански имя, которое иногда использовал Багдасарес. Когда он узнал, он сказал: "Спасибо, уважаемый сэр. Да, я увижусь с ним. Возможно, он все-таки добился некоторого успеха в своей магии. Это было бы приятной переменой."
  
  Багдасарес пал ниц перед Маниакесом. Автократор не всегда заставлял его беспокоиться о полном проскинезе, но сделал это сегодня: он был не очень доволен магом и хотел, чтобы тот это знал. Багдасарес так и сделал; когда Маниакес наконец разрешил ему подняться, он сказал: "Ваше величество, я приношу извинения за долгую задержку в изучении того, что вы от меня требовали ..."
  
  "Все в порядке, волшебный господин", - ответил Маниакес. "Без сомнения, у вас был более важный клиент с более неотложными делами".
  
  Багдасарес уставился на меня, затем неловко усмехнулся. "Вашему величеству приятно пошутить со мной".
  
  "Я действительно хотел бы услышать от вас больше раньше, и это факт", - сказал Маниакес.
  
  "Вот и настал День Середины зимы, клянусь благим богом, и я задал тебе проблему через несколько дней после того, как встретился с Абивардом. Когда я говорил тебе не торопиться, признаюсь, я не ожидал, что ты возьмешь на себя все это ".
  
  "Ваше величество, иногда увидеть проблему легче, чем увидеть ответ на нее", - ответил Багдасарес. "Я все еще не уверен, что у меня есть этот ответ, только способ к нему. Но сегодня День Середины Зимы, как ты и сказал. Если у тебя на уме веселиться, а не беспокоиться о таких вещах, скажи мне, и я вернусь завтра."
  
  "Нет, нет, не обращай на это внимания", - нетерпеливо сказал Маниакес. Он мог видеть все проблемы, которые оставил ему Генезиос, но, как сказал Багдасарес, увидеть, как их преодолеть, было совсем другим делом. "Возможно, я должен перед тобой извиниться. Продолжайте, господин колдун."
  
  "Узнать, почему кто-то что-то делает, всегда сложно, ваше величество", - сказал волшебник. "Иногда даже он не знает, и иногда причины, которые, как он думает, у него есть, на самом деле не те, что у него в сердце. Искать эти причины - все равно что слушать вой вчерашнего ветра ".
  
  "Как скажешь", - ответил Маниакес. "И тебе удалось уловить звук вчерашнего ветра для сегодняшних ушей?"
  
  "Во всяком случае, я попытаюсь захватить его", - сказал Багдасарес. "Я пробовал это раньше, с неизменным отсутствием успеха, но в моих предыдущих заклинаниях я всегда предполагал, что вопрос Абиварда возник из-за какой-то связи с Шарбаразом, Царем Царей, или с каким-то магом из Машиза, или с обоими. Однако неудача вынудила меня отказаться от этой веры ".
  
  Маниакес задавался вопросом, был ли Багдасарес неправ или ему просто не хватало силы и умения доказать свою правоту. Он этого не сказал; заставляя мага сомневаться в своих способностях, он ослаблял его еще больше. Вместо этого он спросил: "Тогда какое предположение вы ставите на его место?"
  
  "То, что Абивард приобрел этот концерн независимо от Царя Царей, возможно, в противовес ему - разве не было бы прекрасно видеть, как Машиз, а не Видессос, охвачен гражданской войной?- или, возможно, еще до того, как он познакомился с Шарбаразом."
  
  "Мм, это может быть так", - признал Маниакес. "Если это так, как вы собираетесь это продемонстрировать?"
  
  "Вы действительно указали пальцем на проблему, ваше величество", - сказал Багдасарес, кланяясь. "Вернуть эфемеры, особенно давно исчезнувшие эфемеры, чрезвычайно сложно, не в последнюю очередь потому, что применение законов подобия и заражения часто кажется неуместным".
  
  "Кажется неуместным, говоришь?" Слух Маниакеса был чувствителен к тонким оттенкам смысла более чем за год пребывания на троне. "Ты хочешь, чтобы я понял, что ты нашел способ обойти эту трудность".
  
  
  "Во всяком случае, я думаю, что испытал", - сказал Багдасарес. "Я еще не тестировал это; я подумал, что вы могли бы захотеть присутствовать".
  
  "Чтобы я мог видеть, каким умным ты был, ты имеешь в виду", - сказал Маниакес. Багдасарес выглядел обиженным, но Автократор говорил без особой злобы. Он продолжал: "Во что бы то ни стало, чародей сэр, ослепи меня своим блеском".
  
  "Если я смогу только доставить удовлетворение, ваше величество, этого будет достаточно", - ответил маг. Обычно он не был таким скромным, но обычно и не заставлял Автократора ждать ответа пару месяцев. Сейчас он был само оживление. "Могу ли я продолжить, ваше величество?"
  
  Не дожидаясь согласия Маниакеса, он достал из своего саквояжа лампу, глиняный кувшин - в данный момент плотно закупоренный - и серебряный диск шириной примерно с его ладонь. Сыромятный шнур тянулся от одной стороны диска к другой, символизируя поддержку, с помощью которой солдат нес щит.
  
  Багдасарес вытащил пробку из банки и вылил воду узкой струйкой на столешницу. "Это морская вода, взятая с переправы для скота", - сказал он. Он поставил серебряный диск рядом с ним, затем сделал несколько быстрых пассов над лампой. Он не только загорелся, но и вспыхнул пламенем гораздо более ярким, чем обычно, так что Маниакесу пришлось прищуриться и прикрыть глаза от него.
  
  "Это как если бы вы принесли летнее солнце в императорскую резиденцию", - сказал он.
  
  "Эффект длится недолго, но будет полезен здесь", - ответил Багдасарес. Он поднял диск и использовал его, чтобы отразить магически усиленный свет в лицо Маниакеса. Автократор моргнул и снова прищурился. Удовлетворенно кивнув, Багдасарес сказал: "Здесь у нас есть серебряный щит, сияющий через узкое море, не так ли?"
  
  "Именно так", - согласился Маниакес.
  
  "Теперь, чтобы раскрыть происхождение фразы", - сказал Багдасарес и начал скандировать не по-видессиански, а на гортанном языке васпураканцев. Через мгновение Маниакес понял, что он поет: историю о том, как Фос создал Васпура, первенца всего человечества, маг пробормотал между стихами: "Так мы подходим к проблеме происхождения". Затем он снова запел - стихи, которые Агафий наверняка осудил бы как еретические. Агафия, однако, здесь не было. Маниакес вырос на этих стихах. Они его не беспокоили.
  
  Внезапно из воздуха раздался глубокий, сочный голос. Маниакес обычно думал по-видессиански. Он только что слушал песнопение на языке васпураканер. Теперь ему быстро пришлось приспособиться к еще одному языку, потому что слова, откуда бы они ни пришли - и он не мог видеть их источника, - были на макуранском: "Сын дихгана, я вижу широкое поле, которое не является полем, башню на холме, где честь будет завоевана и потеряна, и серебряный щит, сияющий через узкое море".
  
  Маниакес склонил голову набок, гадая, последует ли еще что-нибудь, но обнаружил лишь тишину. Багдасарес, чей широкий лоб блестел от пота, несмотря на холодный день Середины зимы, пошатнулся и чуть не упал. Он выглядел измотанным до изнеможения и тоже произнес это вслух: "Вы поняли это, ваше величество? Это было не на том языке, который я знаю".
  
  "Да, я понял это", - ответил Маниакес и приложил все усилия, чтобы перевести это на видессианский для мага. Он продолжил: "Для меня это звучит так, как будто ты вызвал к жизни пророчество из давних времен".
  
  
  "Действительно, похоже на то". Ссутулив плечи, запинаясь, Багдасарес доковылял до стула и опустился в него. "Могу я попросить у вас немного вина?" Я чувствую, что от меня отказались ".
  
  Маниакес вызвал слугу. Ответ пришел медленно; как и многие другие по всему Видессосу, большая часть его домашнего персонала отсутствовала, наслаждаясь праздником. Однако вскоре служанка принесла кувшин вина и два кубка. Багдасарес плюнул на пол, отвергая Скотоса, затем допил то, что ему налил слуга.
  
  Сделав пару медленных глотков из своего бокала, Маниакес сказал: "Когда я сражался с Абивардом и Шарбаразом против Смердиса узурпатора, с Абивардом был прорицатель по имени..." Он колебался, пытаясь восстановить воспоминание.
  
  "Таншар, так он себя называл".
  
  "Значит, мы слышали его голос?" Спросил Багдасарес.
  
  "Я бы так не подумал, хотя сам имел с ним мало дел", - ответил Маниакес. "Его борода была белой, а не седой. Я с трудом могу представить, что он звучит так ... так мужественно, как тот голос, который ты вызвал из глубины ".
  
  "Если он был тем, кто произнес пророчество, о котором я здесь упомянул, кто может сказать, какая сила говорила через него?" Багдасарес нарисовал знак солнца. "Не все такие способности соответствуют нашим обычным представлениям о физической форме, это все, что я могу вам сказать".
  
  "Я хотел бы быть более уверенным, чем "Что ж, это возможно", - сказал Маниакес. Он печально покачал головой. "То, чего я хотел бы, и то, что я получаю, - это, как правило, две разные вещи. Тебе не нужно напоминать мне об этом, волшебный господин, потому что я уже понял это сам. Тем не менее, Абивард реагировал на что-то в своем прошлом, что он считал важным. "Широкое поле, которое не является полем" - интересно, что это значило, кроме того, что прорицатель обладал даром скрывать ".
  
  "Абивард мог бы рассказать нам - при условии, что пророчество сбудется", - сказал Багдасарес. "Но тогда, если бы что-то из этого не сбылось, я не думаю, что Абивард беспокоился бы об остальном - и я не думаю, что мы смогли бы так легко это реконструировать. Я думаю, моя магия откликнулась на магию, уже описанную в пророчестве".
  
  "Это звучит разумно, господин чародей", - согласился Маниакес. "Итак, теперь у нас есть ответ на вопрос, который беспокоит нас с тех пор, как я встретился с Абивардом. Но, даже зная ответ, мы все еще не знаем, почему Абивард хотел увидеть или хотел бы увидеть этот сияющий серебряный щит. Какие выводы вы делаете из этого?"
  
  "Мне приходят в голову две возможности", - ответил Багдасарес. "Одна из них заключается в том, что мы просто задали неправильный вопрос. Другой заключается в том, что вопрос действительно был правильным, но время для ответа еще не пришло ".
  
  Маниакес кивнул. "И нет способа узнать, какой именно, пока не придет время - если оно когда-нибудь придет". Он вздохнул. "Спасибо тебе, чародей, сэр... я думаю".
  
  Трифиллес слегка запыхтел, выходя из своей проскинезии. "Ваше величество, вы оказали мне честь, превышающую мою ценность, вызвав меня сегодня в свое августейшее присутствие. Чем я могу вам служить? Приказывай мне". Его довольно рыхлое лицо приняло выражение, призванное передать суровую преданность долгу.
  
  В последний раз, когда Маниакес приказывал ему отправиться на север в качестве посланника к кубратам, ему также пришлось задабривать его обещанием повышения в звании. Он не мог сделать это снова; эминент был высшей ступенькой лестницы. Он должен был надеяться, что Трифиллес действительно обладал живым, дышащим чувством долга. "Достопочтенный сэр, без сомнения, вы помните, что прошлой осенью я встречался с макуранским военачальником Абивардом, чьи войска, к несчастью для нас, все еще оккупируют Ту сторону".
  
  "Конечно, ваше величество". Трифиллес посмотрел на запад, хотя все, что он видел в том направлении, была стена комнаты, в которой Маниакес принял его.
  
  "Дым от их сожжений - зловоние в ноздрях каждого здравомыслящего человека видессианской крови".
  
  "Так оно и есть", - поспешно сказал Маниакес; Трифиллес, казалось, был готов разразиться речью. Автократор продолжал: "Абивард предположил, что одним из способов, которым макуранцев можно было бы убедить отступить, были добрые услуги посольства, отправленного к Шарбаразу, Царю Царей".
  
  Дальше этого он не продвинулся. Баритоном Трифиллес проревел: "И вы хотите, чтобы я был этим посольством? Ваше величество, чем я оскорбил вас до такой степени, что вы продолжаете отсылать меня в отвратительные места в уверенном ожидании, что я буду убит?"
  
  "Там, там", - сказал Маниакес так успокаивающе, как только мог. "Машиз не отвратительное место; я сам там был. И Шарбараз тоже не такой жизнерадостный убийца, как Этцилиос - или, по крайней мере, он не был таким в те дни, когда я его знал, во всяком случае."
  
  "Надеюсь, вы простите меня за то, что я напоминаю вам, что за прошедшие с тех пор годы его характер, похоже, не изменился к лучшему?" Обычно Трифиллес не был человеком вдохновенного сарказма; удивительно, что может сделать немного несчастный, подумал Маниакес.
  
  вслух он сказал: "Вы будете посольством, уважаемый сэр, а закон наций запрещает нападать на них любым способом".
  
  "О, действительно, ваше величество, точно так же, как закон наций не позволил Этцилиосу напасть на вас на том, что считалось вечеринкой мира". Трифиллес все еще выглядел испуганным и дерзким, и был достаточно расстроен, чтобы быть более сардоническим, чем Маниакес считал возможным для него.
  
  Автократор сказал: "У меня не было никаких причин желать избавиться от вас, достопочтенный сэр, но вы дадите мне одну, если будете продолжать свои жалобы".
  
  "Парадокс, достойный теолога", - воскликнул Трифиллес. "Если я буду молчать, вы отошлете меня, думая, что я согласен, тогда как если я скажу вам, что не согласен, это даст вам, как вы считаете, вескую причину отослать меня".
  
  Маниакес попытался снова: "Я хочу послать тебя поговорить с Шарбаразом, потому что я думаю, что ты человек, лучше всего подходящий для этой задачи. Вы снова и снова показывали себя талантливым оратором - не в последнюю очередь здесь сегодня ".
  
  "Если бы я действительно был одаренным, я бы отговорил тебя посылать меня в Этцилиос", - мрачно сказал Трифиллес. "А теперь Машиз? Никаких морепродуктов, финикового вина, женщины заперты, как будто они заключенные ..."
  
  "В меньшей степени, чем они были до того, как Шарбараз занял трон", - перебил Маниакес. "У царя Царей и у Абиварда обоих жены с сильной волей - Шарбараз, по правде говоря, женат на сестре Абиварда".
  
  
  "И многим другим, судя по всему", - сказал Трифиллес. "Но я просто использовал это как пример причин, по которым мне будет неприятно снова отправиться в далекую страну".
  
  С Трифиллом нужно было внимательно слушать, как и с большинством видессианских придворных. Он сказал "должен", а не "должен". Он делал такие вещи не случайно; он имел в виду, что смирился с тем, что уйдет. Маниакес сказал: "Благодарю вас, уважаемый господин. Я обещаю, вы не пожалеете, когда вернетесь из Машиза".
  
  "Это тоже хорошо, потому что я, безусловно, буду сожалеть по пути туда и пока я там буду - очень вероятно, что и на обратном пути тоже", - сказал Трифиллес. "Но если я должен покинуть королеву городов, что я должен сказать Царю Царей, когда меня проводят в его мрачное присутствие?"
  
  "Одна из причин, по которой я посылаю тебя вперед, - это моя уверенность в том, что ты будешь знать, что сказать Шарбаразу и как это сказать, когда придет время", - ответил Маниакес.
  
  "Ты знаешь, что нужно от него Видессосу: чтобы он признал меня Автократором и отправил на пенсию своего фальшивого Хосиоса, и чтобы его войска как можно скорее покинули западные земли". Он нахмурился. "Я буду отдавать ему дань уважения целых пять лет, как бы мне ни было неприятно это делать, чтобы дать нам шанс снова встать на ноги".
  
  "Сколько вы будете давать ему в год?" Несмотря на жалобы, Трифиллес стал деловым.
  
  Маниакес вздохнул. "Что бы он ни потребовал, более или менее. Мы в худшем положении для жесткого торга, чем были с Этцилиосом".
  
  "Действительно, и посмотри, чего я добился для тебя этими переговорами", - сказал Трифиллес.
  
  "Шанс быть схваченным и точно так же почти убитым".
  
  "Ах, но теперь у тебя была практика", - вежливо сказал Маниакес. "Я уверен, что с Шарбаразом у тебя получится намного лучше. Я уверен, что вы справитесь лучше, уважаемый сэр, иначе я бы не отсылал вас отсюда ".
  
  "Ты льстишь мне сверх моей ценности", - сказал Трифиллес, и то, что обычно было вежливым отказом от ответственности и не более того, теперь прозвучало кисло в его устах. Он тоже вздохнул, достаточно тяжело, чтобы заставить лампу замерцать. "Очень хорошо, ваше величество, я повинуюсь, но, клянусь благим богом, я бы хотел, чтобы вы выбрали другого мужчину. Когда ты собираешься отправить меня в пасть макуранера?"
  
  "Как можно скорее".
  
  "Я мог бы догадаться".
  
  Маниакес продолжал, как будто Трифиллес ничего не говорил: "Ты готовишься так быстро, как только можешь. Я договорюсь о твоей безопасности с Абивардом и, возможно, также с эскортом макуранских всадников, чтобы обеспечить твою безопасность по дороге в Машиз. - Он разочарованно ударил кулаком по раскрытой ладони. "Уважаемый сэр, вы даже не представляете, насколько мне неприятно это говорить, но я сделаю это ради вас и ради вашей миссии".
  
  "Ваше величество милостивы", - сказал Трифиллес. Маниакес думал, что на этом все и закончится, но он, очевидно, набрался смелости после того, как высказался откровенно, и с ним не случилось ничего ужасного, поэтому он добавил: "С тем же успехом ты мог бы быть честным и доверить миссию мне, как ты, несомненно, делаешь в своих мыслях".
  
  Если бы он не был абсолютно прав, Маниакес почувствовал бы себя оскорбленным.
  
  
  К югу и востоку от стены Видесса город раскинулся на широком лугу, на котором солдаты обычно упражнялись. Маниакес муштровал там свои войска всю зиму, за исключением дней, когда шел дождь или снег, слишком сильный, чтобы они могли выйти.
  
  Некоторые мужчины ворчали из-за того, что им приходится так много работать. Когда они закончили, Автократор указал на запад, за перегон скота. "Дым, который поднимается с Той стороны, исходит от макуранцев", - сказал он. "У скольких из вас есть свои дома в западных землях?" Он подождал, пока некоторые из солдат кивнут, затем сказал им: "Если вы когда-нибудь захотите снова увидеть эти дома, нам придется изгнать из них макуранцев. Мы не можем добиться этого, сражаясь так, как мы сражались последние несколько лет. И поэтому - мы тренируемся ".
  
  Это не прекратило ворчание - солдаты не были бы солдатами, если бы не жаловались. Но это действительно облегчило ситуацию, чего и добивался Маниакес.
  
  Вместе со своим отцом и Региосом, Парсманиосом и Чикасом он усердно работал над тем, чтобы сделать упражнения как можно более реалистичными, чтобы дать людям почувствовать вкус битвы без реальной опасности - или, по крайней мере, с минимальными затратами. Они сражались палками вместо мечей, бессмысленными дротиками, стрелами с круглыми деревянными шариками на наконечниках вместо острых железных.
  
  Все вернулись в казармы, покрытые синяками, но лишь несколько человек получили ранения похуже: один несчастный парень потерял глаз, когда стрела попала ему не в ту сторону. Он был всего лишь солдатом, но Маниакес пообещал ему капитанскую пенсию. Нужно было знать, когда потратить то золото, которое у тебя было.
  
  Иногда, когда упражнения были закончены, Маниакес подъезжал к краю перегона для скота и смотрел на запад. Время от времени, когда день был солнечным, он видел движущиеся отблески, которые, как он думал, были макуранцами в их тяжелых доспехах. Они тоже готовились к тому дню, когда их армии и его армии снова вступят в схватку друг с другом.
  
  "Хотел бы я, чтобы там все было не так застроено", - пожаловался он однажды Ригориосу. "У нас было бы лучшее представление о том, что они задумали".
  
  "Это то, что мы получаем за возведение там города", - ответил его кузен с наглой ухмылкой. Затем, задумавшись, Регирий махнул рукой в сторону тренировочного поля видессиан. "Здесь не так уж много укрытий. Если у них на берегу есть люди с острым зрением, у них не должно возникнуть особых проблем с вычислением того, что мы делаем".
  
  "Совершенно верно", - сказал Маниакес. "Но в любом случае это не должно быть для них большим сюрпризом. Они должны знать, что мы должны быть готовы сражаться с ними изо всех сил. Будет ли это достаточно хорошо... - Он сжал челюсти. "Последние семь лет этого не было".
  
  "Господь с великим и благим умом благословляет наши флоты", - заметил Регориос.
  
  "Они не могут сражаться за нас в наших битвах, но они мешают макуранцам устанавливать все условия войны".
  
  "Всегда хорошая идея отправляться в кампанию со щитом", - согласился Маниакес.
  
  "Это поможет тебе в безопасности. Но если ты пойдешь только со щитом, ты не выиграешь свою войну. Тебе нужен меч, чтобы наносить удары, а также щит для защиты".
  
  "Флот мог бы подняться вверх по изрядному количеству рек в западных землях на приличное расстояние", - сказал Гориос тоном человека, размышляющего вслух.
  
  
  "Однако это не приносит нам столько пользы, сколько хотелось бы", - сказал Маниакес. "Дромоны не могут перекрыть реки так, как они могут переправлять скот. Во-первых, у нас их недостаточно для этого. Во-вторых, реки в западных землях слишком узкие, чтобы макуранцы не могли обстреливать их из катапульт с берега."
  
  Приближающийся стук копыт заставил его поднять глаза. Всадник был не одним из его солдат, а посыльным. "Новости с севера, ваше величество", - позвал он, протягивая Маниакесу трубку для сообщений из вареной кожи.
  
  Автократор и Гориос с тревогой посмотрели друг на друга. Срочные новости с севера могли оказаться плохими новостями: первое, что пришло в голову Маниакесу, был Эцилиос в движении. Хотя он получил бы определенное мрачное удовольствие, оторвав голову Мундиуха от его плеч, это само по себе не компенсировало бы ему ущерб, который нанес бы крупномасштабный набег кубратов. Зажатая между степными кочевниками и макуранцами, Империя Видессос владела небольшой территорией, которую в наши дни она могла бы назвать своей.
  
  Маниакес распечатал конверт с посланием с большим трепетом.
  
  "Тарасий гипастеос из Варны Автократору Маниакесу. Приветствую". Маниакесу пришлось на мгновение остановиться, чтобы вспомнить, где находится Варна: прибрежный город к северо-западу от Имброса. Его взгляд скользнул по пергаменту.
  
  Тарасиос продолжил: "С сожалением вынужден сообщить вашему величеству, что кубраты совершили налет на нашу гавань за два дня до того, как я написал это послание. Они пришли морем, в моноксилу, которую обычно используют для таких набегов: лодки, сделанные путем выдалбливания отдельных больших бревен с помощью огня, а затем оснащения их гребцами, низкими мачтами и кожаными парусами. Такие суда, конечно, не могут бросить вызов дромонам, но они более грозны, чем можно предположить по описанию, не в последнюю очередь потому, что способны вместить пугающее количество вооруженных людей.
  
  "К сожалению, в Варне не было дромонов, когда налетчики напали на нас. Они ограбили пару торговых судов, пришвартованных у причалов, затем подожгли эти причалы, торговых судов и рыбацкие лодки поблизости. Но огонь не распространился из гавани на город, и гарнизон отразил нападение варваров при их попытке силой войти в Варну, взобравшись на морскую стену. Эта попытка не удалась, они вернулись в свою моноксилу и уплыли на север ".
  
  Гипастеос обратился за помощью к имперскому fisc для своего осажденного города. fisc был, по крайней мере, в таком же положении, как Варна, но, возможно, Тарасиос этого не знал. Маниакес решил что-нибудь для него сделать, хотя и знал, что этого будет немного.
  
  Гориос сказал: "Ну, мой кузен, ваше величество, кто сейчас пошел и нассал в кастрюлю с супом?"
  
  "Как ты думаешь, как бы выглядела голова Мундиуха, свисающая с Вехи?" - мечтательно спросил Маниакес. "Кубраты нарушили перемирие, которое я купил, поэтому я имею право забрать его". Он передал своему кузену сообщение от Тарасиоса.
  
  Региос просмотрел это, шевеля губами во время чтения. "Разве это не странно?" сказал он, закончив. "Это не похоже на большой рейд. Интересно, не было ли это того, что кто-то из кубратов отправился в одиночку посмотреть, что они могли бы украсть, возможно, даже без ведома Этцилиоса ".
  
  "Это может быть так", - согласился Маниакес. "Я предполагаю, что Этцилиос скажет, что это так, так это или нет. Я не отниму голову Мундиуха сразу, как бы сильно я ни думал, что ему было бы лучше без этого. Что я сделаю, так это отправлю сообщение прямо Этцилиосу, спросив его, что здесь происходит. Если я не получу ответа, который мне понравится, этого времени будет достаточно, чтобы договориться с Мундиухом ".
  
  Гонец с запросом Маниакеса покинул Видессос на следующий день. Через две недели после этого он вернулся в сопровождении небольшого отряда кубратов, которые ехали под прикрытием "щита перемирия". Автократор встретился с их лидером, бородатым варваром по имени Гизат, в Большом зале суда.
  
  Гизат приблизился к трону с большим кожаным мешком под мышкой. Он поставил его рядом с собой, пока совершал проскинез. "Встань", - сказал Маниакес голосом, более холодным, чем холодный воздух снаружи. "Твой каган забыл о перемирии, которое он заключил с нами?"
  
  "Нет, он не забывает, ваше величество", - сказал Гизат, который, казалось, научился своему видессианскому у Мундиуха. "Его отправил я в этот город с подарками о тебе".
  
  "Какого рода подарок?" Спросил Маниакес. Размер и форма кожаного мешка заставляли его надеяться, что он знает ответ, но Этцилиос научил его никогда не слишком полагаться на надежду.
  
  Гизат возился с ремнями из сыромятной кожи, которые удерживали горловину мешка закрытой. Он перевернул его вверх дном и вывалил отрезанную голову на полированный мраморный пол зала суда. В нарушение всех канонов придворного этикета среди собравшихся чиновников и придворных раздались возгласы шока и ужаса.
  
  "Эта штука", - сказал Гизат, отбрасывая голову ногой, - "эта штука когда-то давно принадлежала Пагану. Это Паган, он руководит флотом моноксилы, который плывет вдоль Варны. Этцилиос великодушный, он ничего не знает об этом флоте, пока не стало слишком поздно."
  
  Покойный Паган смотрел на Маниакеса тусклыми, мертвыми глазами. Погода оставалась зимней, поэтому его бренный фрагмент не был сильно раздутым или вонючим. Маниакес сказал: "Откуда мне знать, что он не какой-нибудь никчемный кубрати, принесенный в жертву, чтобы позволить вашему кагану утверждать, что он поддерживает мир?"
  
  "Два вида способов", - ответил Гизат. "Первый вид способов заключается в том, что мы, кубраты, никогда не делаем ничего подобного, никакими способами, ни за что. Второй способ заключается в том, что Мундиух и другие персонажи-заложники, они знают Пагана, они говорят вам, кто он такой. Они знают, что другие шесть голов, которые мы принесли, тоже знают, что они все еще на телах, да, сэр ".
  
  Маниакес прищелкнул языком между зубами. Он действительно мог это проверить. Он не знал наверняка, действительно ли именно эти варвары возглавили атаку на Варну, но он мог узнать, были ли они заметны среди своего народа.
  
  "Достаточно справедливо", - сказал он. "Назови мне имена и положение этих людей, чьи головы ты привез. Если рассказ Мундиуха о них совпадает с вашим, я соглашусь, что Этцилиос не виноват в этом налете ".
  
  "Ваше величество, заключенные вами сделки", - сказал Гизат и назвал ему имена других кочевников, которые теперь были на голову короче. "Ты делаешь с ними то, что хочешь.
  
  Насади головы на большой заостренный каменный член - как ты это называешь?"
  
  "Веха", - сухо ответил Маниакес. Пара придворных захихикали, а затем сделали все возможное, чтобы притвориться, что ничего не слышали: это было довольно хорошее описание.
  
  "Думаю, я сделаю это с некоторыми, а остальных отправлю в Варну, чтобы тамошние жители знали, что налетчики наказаны".
  
  
  "Как бы то ни было. Теперь они шипят", - сказал Гизат. Он снова распростерся ниц, чтобы показать, что сказал все, что намеревался сказать.
  
  "Ты останешься в городе, пока Мундиух не подтвердит то, что вы с Этцилиосом рассказали мне", - сказал Маниакес; Гизат постучал головой о камень, чтобы показать, что он понял. Маниакес повернулся к Камеасу. Он указал на голову Пагана.
  
  "Позаботься об этом, уважаемый господин. Передай это сначала Мундиуху с остальными, а затем Вехе".
  
  "Э-э...да, ваше величество". С каким угодно, только не восхищенным видом вестиарий приблизился к голове и большим и указательным пальцами взял ее за самый кончик спутанной бороды. Если бы выражение его лица могло служить каким-то ориентиром, он бы скорее воспользовался длинными кузнечными щипцами. Он унес его. Гизат встал, попятился от трона, пока не отошел на расстояние, предписанное протоколом, а затем повернулся и покинул Большой зал суда. Сзади было забавно наблюдать за его кривоногой походкой.
  
  После окончания аудиенции Маниакес вернулся в императорскую резиденцию. Камеас, выглядевший немного позеленевшим, вскоре доложил ему: "Ваше величество, Мундиукх применяет к кубратам те же имена - или, скорее, сокращенную подборку из кубратов, - которые дал им Гизат. Уважаемый варварский джентльмен выразил сильное, хотя и неграмотное удивление, обнаружив этих людей в их нынешнем состоянии ".
  
  "Неужели он?" Спросил Маниакес. "Ну, клянусь всемилостивым богом, это уже что-то. Я так понимаю, это означает, что Этцилиос, вероятно, будет требовать больше дани в этом году, а также означает, что он заставит своих людей молчать, если мы заплатим ему достаточно ".
  
  "Да будет так". Камеас поколебался, затем решил продолжить: "И, да будет угодно вашему величеству, я был бы в долгу перед вами, если бы меня избавили от таких, э-э, ужасных обязанностей в будущем. Самое, э-э, тревожное ".
  
  Маниакес напомнил себе, что единственным опытом войны и сражения вестиариев было нападение Этцилия на имперский лагерь у Имброса. "Я сделаю все, что смогу, чтобы угодить вам, достопочтенный сэр. Однако я должен напомнить тебе, что в жизни нет никаких гарантий ".
  
  "Я осознаю это, ваше величество, уверяю вас", - бесцветно ответил Камеас. Щеки Маниакеса вспыхнули. Евнух осознавал это так, как не мог осознавать ни один полноценный человек.
  
  Чувствуя себя глупо и взволнованно, Маниакес отпустил вестиариев. Он надеялся, что Камеас пойдет выпить кружку вина, или, может быть, несколько. Однако, если бы он приказал ему сделать что-то подобное, Камеас мог оказаться достаточно обидчивым, чтобы ослушаться, потому что ему только что приказали сделать что-то другое, что ему не нравилось. Иногда можно добиться лучших результатов, ослабив поводья.
  
  Иногда, конечно, ты этого не делал. Макуранцы не собирались покидать западные земли, если только Видессос не выгонит их оттуда, если только Трифиллес не сотворит чудо, большее, чем большинство тех, что были совершены с помощью тауматургии. Сохранение мира с кубратами помогло бы в борьбе с Макураном, но, как он сказал Камеасу, жизнь дается без гарантий. Довольно скоро Нифона родит их второго ребенка. Если бы родился мальчик, он стал бы наследником трона. Маниакес хотел быть уверен, что у него осталась Империя, которую можно унаследовать.
  
  Суп был насыщенным с мидиями, тунцом, крабовым мясом, грибами и луком. Нифон замерла с серебряной ложкой на полпути ко рту: "Я не думаю, что мне лучше больше ничего есть", - сказала она задумчивым голосом.
  
  
  Маниакес уставился на нее через стол. Она сидела на некотором расстоянии от стола; ее выпирающий живот не позволял ей подойти ближе. "Ты имеешь в виду то, что я думаю, ты имеешь в виду?" он спросил.
  
  Он говорил тихо. Она некоторое время не отвечала, поэтому он подумал, услышала ли она его. Ее взгляд был ищущим, внутренним. Но затем она кивнула с внезапной решимостью, как будто она была капитаном, приказывающим войскам продвигаться к бреши во вражеских рядах. "Да, есть еще одна боль", - сказала она. "Однажды познав родовые схватки, вы не спутаете их с ощущением напряжения на протяжении всей последней части родов. Этот ребенок родится сегодня вечером или завтра".
  
  "Мы готовы", - сказал Маниакес. "Все пройдет точно так, как должно, если на то будет воля Фоса". Он начертил солнечный круг над своим сердцем, краткую молитву Господу с великим и благим умом. Затем, повысив голос, он позвал Камеаса. Когда вестиарий вошел в столовую, он произнес одно слово: "Сейчас".
  
  Глаза Камеаса расширились. Как и Маниакес до него, он нарисовал солнечный круг над левой частью груди. "Я немедленно пошлю за леди Зойл, - заявил он, - а также сделаю все другие необходимые приготовления".
  
  Эти необходимые приготовления не имели никакого отношения к Красной комнате; императорская родильная палата была готова несколько месяцев назад. Камеас имел в виду, что вместе с Зойлом он призовет жреца-целителя из Коллегии Чародеев и хирурга. Выйти и сказать это в присутствии Нифоны напомнило бы ей о риске, на который она пошла; Маниакес был благодарен вестиариям за тактичность.
  
  Камеас поклонился и поспешил прочь. Маниакес поднялся со своего места, обошел стол и положил руки на плечи Нифоны. "Все пройдет идеально", - повторил он, как будто сказав, что это может сделать это таковым.
  
  "Конечно, так и будет", - ответила его жена. "Почему..." Она сделала паузу, когда возникла и прошла очередная схваткообразная боль. "... разве это не должно?"
  
  "Вообще без причины", - сердечно сказал Маниакес. "Завтра к этому времени у нас будет прекрасный мальчик". Он поколебался. "Боли еще сильные?"
  
  "Нет, пока нет", - сказала Нифон, - "но я знаю, что ждет впереди". Она пожала плечами. "Я пережила это однажды. Я могу сделать это снова".
  
  Маниакес нервно ждал прибытия Зойла. Когда Камеас проводил ее в столовую, она не потрудилась пасть ниц перед Автократором: она управляла владениями, в которые возвращалась Нифон. Она подошла к Императрице, посмотрела ей в глаза, пощупала пульс и, наконец, кивнула.
  
  "Как она выглядит?" Спросил Маниакес.
  
  "Беременна", - рявкнул Зойл, после чего Автократор заткнулся. Акушерка снова обратила свое внимание на Нифону. В ее голос вернулась заботливость. "Вы можете идти, ваше величество?"
  
  "Конечно, я могу", - возмущенно сказала Нифон. Чтобы доказать это, она поднялась на ноги, Зойл лучезарно посмотрел на нее. "В таком случае, ваше величество, почему бы вам не пройти в Красную комнату и не устроиться как можно удобнее?" Я скоро подойду; как вы помните, большая часть первой части труда может быть скучной."
  
  
  "Я тоже помню, что происходит потом", - сказала Нифон, и это был первый признак опасения, который она проявила за всю свою беременность. Она повернулась обратно к Маниакесу.
  
  "Я подарю тебе сына".
  
  "Пройди спокойно, вот и все", - сказал он ей. С таким же успехом он мог бы ничего не говорить. С высоко поднятой головой она вразвалку вышла за дверь и направилась по коридору к залу, где появлялись на свет законные императоры, которые были сыновьями императоров: другими словами, где династии рождались вместе с младенцами.
  
  Зойл выглянул за дверь, чтобы посмотреть, как далеко зашел Нифон. Очевидно, достаточно далеко, потому что Зойл повернулся обратно к Маниакесу и сказал: "Да, она снова беременна, ваше величество, и, клянусь добрым богом, я бы хотел, чтобы этого не было".
  
  Маниакес без труда истолковал блеск черных глаз акушерки. Там было написано "Мужчины". Обиженным голосом он заметил: "Почему все думают, что это моя вина?"
  
  "Ты хочешь сказать мне, что ты не отец?" - Сладко спросила Зойл, и в этот момент Автократор вскинул руки в воздух, отказавшись от попыток убедить ее, что он не глупый, развратный грубиян. Если бы она хотела так думать, она бы так и думала, и он, казалось, ничего не мог с этим поделать.
  
  "Сделай для нее все, что в твоих силах", - сказал он.
  
  "Я бы все равно сделала это, ваше величество, ради себя самой", - ответила акушерка со спокойной гордостью. Ее рот сжался в бескровную линию. "А если я не смогу, то, если Фос пожелает, целитель и хирург смогут. Ты послал за ними?"
  
  "Да", - сказал Маниакес. "Однако я не хочу, чтобы они входили в резиденцию, пока Нифон не войдет в Красную комнату, а ты не закроешь дверь. Если бы она увидела их, это только заставило бы ее волноваться еще больше ".
  
  Зойл обдумал это, пробуя слова на вкус одно за другим. "Может быть, для тебя еще есть надежда", - сказала она и пошла по коридору вслед за Императрицей, прежде чем Маниакес смог придумать какой-либо подходящий ответ.
  
  Пару минут спустя Камеас привел двух мужчин в столовую. "Ваше величество, я представляю вам священника-целителя Филетоса и хирурга Осроенеса". Оба мужчины пали ниц перед Маниакесом. Филетос был высоким и худощавым, с морщинистым лицом, темными веснушками на выбритом темени и бородой, белой, как чистый снег. На нем была простая синяя мантия, единственным украшением которой был золотой круг на левой стороне груди, символизирующий солнце Фоса.
  
  Осроенес тоже был высоким, но плотного телосложения, он был на несколько лет моложе Филетоса; в его волосах и бороде слегка пробивалась седина. На нем была черная мантия; Маниакес внимательно вгляделся в нее, пытаясь понять, скрывает ли темный цвет застарелые пятна крови. Он не мог сказать. У Осроенеса был небольшой кожаный футляр, тоже черного цвета. Маниакес старался не думать об острых лезвиях внутри.
  
  Осроенесу он сказал: "Сэр", а Филетосу: "Святой сэр", затем обратился к ним обоим одновременно: "Я надеюсь, вы простите меня, когда я скажу, что надеюсь, что ваши услуги здесь сегодня не понадобятся, хотя, конечно, я все равно заплачу вам за ваше время".
  
  "Часть золота, которое ты даешь мне, пойдет сакеллариосу в Высоком Храме, чтобы увеличить церковную сокровищницу, остальное - на содержание Коллегии чародеев", - сказал Филетос; целители, как и другие священники, были ограничены обетом бедности.
  
  
  Осроенес просто поклонился Маниакесу. Он был светским человеком; гонорар, который он получал от Маниакеса, отправлялся в его собственный поясной кошелек.
  
  Обращаясь к Камеасу, Автократор сказал: "Если вы будете так любезны, проводите этих джентльменов на их место напротив входа в Красную комнату. Возможно, вы найдете для них стулья, чтобы им было удобно ждать. Если они захотят еды, или вина, или чего-нибудь еще, проследи, чтобы у них это было ".
  
  "Конечно, ваше величество", - сказал Камеас. Маниакес был уверен, что в его инструкциях не было необходимости; для вестиариев безупречная служба была предметом не только гордости, но и рутины. К счастью, эта безупречная услуга включала в себя неявку Автократора. Если Маниакес слишком нервничал, чтобы позволить Камеасу сделать то, что требовалось, без придирок, Камеас снизойдет до того, что не заметит.
  
  Евнух увел Филетоса и Осроенеса. Это оставило Маниакеса наедине со своими заботами, которыми он предпочел бы не быть. Предупреждения Зойла после последних родов Нифоны, обеспокоенный взгляд акушерки сейчас, настойчивое желание Нифоны родить наследника или умереть при попытке, его собственный страх за безопасность жены.
  
  .. Смешанные вместе, они образовали едкое варево, от которого у него скрутило живот и заставило сердце биться так, как это было бы перед боем.
  
  Он подпрыгнул и развернулся, когда кто-то постучал в дверной косяк. "Я не хотела тебя напугать", - сказала Лисия. "Я просто хотел сказать тебе, что я молюсь, чтобы господь с великим и благим умом даровал тебе сына и наследника - и чтобы Императрица осталась невредимой".
  
  "Спасибо тебе, мой двоюродный брат", - сказал Маниакес. "Мои молитвы идут по тому же пути. Пусть Фос услышит их всех". Как он часто делал в последнее время, он нарисовал солнечный круг над своим сердцем. То же самое сделала Лисия.
  
  Он ждал, что она заверит его, что все, несомненно, будет в порядке. Вместо этого она сказала: "Я не думала, что ты захочешь быть здесь один, переживая, потому что ты не можешь делать ничего, кроме беспокойства".
  
  "Спасибо", - сказал он. "Это было любезно". Он заставил себя изобразить нечто, немного похожее на смех. "Теперь я могу быть здесь, с тобой, беспокоясь, потому что я не могу делать ничего, кроме беспокойства".
  
  Лисия улыбнулась. "Да, я полагаю, ты будешь, но, возможно, не настолько. Может быть, мне позвать одного из слуг и попросить его принести тебе кувшин вина?" Это могло бы снять остроту твоего беспокойства ".
  
  "Другая добрая мысль, но нет", - ответил Маниакес. "Если бы я начал пить вино сейчас, не думаю, что остановился бы, пока не промокну. И это не годилось, когда Нифон или акушерка передавали мне ребенка, и это не годится сейчас. Нет ничего плохого в том, чтобы волноваться, когда тебе есть о чем беспокоиться. Очень скоро причина исчезнет, и все будет хорошо ".
  
  "Фос, да будет так". Лисия сделала вдох, как будто хотела добавить что-то еще, затем отвела взгляд и покачала головой. "Фос, да будет так", - тихо повторила она. Маниакес подумал о том, чтобы спросить ее, что она собиралась сказать, затем решил, что ему, вероятно, будет лучше не знать.
  
  Пару минут он вел неловкую светскую беседу. Затем в комнату вошел его отец. Старший Маниакес, казалось, нисколько не удивился, обнаружив там Лисию раньше него. "Я помню, как ждал и расхаживал, пока ты рождался", - сказал он Автократору. "Я думал, это займет целую вечность, хотя, осмелюсь сказать, твоя мать думала, что это займет гораздо больше времени". Он вздохнул. "Никто не может сказать мне, что это было больше двух или трех лет назад, а посмотри на себя!"
  
  
  Регорий присоединился к ним немного позже, а Симватий - через несколько минут после своего сына. Парсманий не успел занять свои покои в императорской резиденции, поэтому ему потребовалось больше времени, чтобы прибыть. Дом Курикоса находился совсем за пределами дворцового квартала; прошло почти два часа, прежде чем он и Феврония пришли присоединиться к ожиданию своего второго внука от Нифоны.
  
  К тому времени Маниакес уже давно заказал вино, от которого отказался, когда Лисия предложила его. Он даже отпил из чашки, держа ее в руках, наслаждаясь вкусом, но не настолько, чтобы это сильно повлияло на него. Присутствие семьи рядом с ним действительно облегчало задачу - но бремя оставалось на нем ... и на его жене.
  
  Парсманиос похлопал его по плечу. "Это требует времени, брат мой. Ничего не остается, как ждать".
  
  "Я знаю", - рассеянно ответил Маниакес. Прошло очень много времени, когда родилась Евтропия. Он надеялся, что на этот раз все пройдет быстрее; судя по тому, что он слышал, вторые роды у женщин часто случаются. Чем скорее Нифон родит и начнет поправляться, тем счастливее он будет.
  
  Но из Красной комнаты не донеслось ни слова. Оставив своих родственников позади, он прошел по коридору в родильную палату. Филетос и Осроенес сидели в своих креслах, на маленьком столике между ними стояла доска для военной игры. Быстрый взгляд показал Маниакесу, что жрец-целитель отправил хирурга в бега.
  
  Внутри Красной комнаты Нифон застонал. Этот звук заставил Маниакеса вздрогнуть. "Вы знаете, как она себя чувствует?" он спросил двух мужчин. "Зойл вышла?" Почти в унисон двое мужчин покачали головами. "Нет, ваше величество", - сказали они вместе. Филетос продолжал: "Один урок, который я усвоил как жрец-целитель, заключается в том, чтобы никогда не толкать акушерку под локоть". Выражение самой неклерической раскаяния, промелькнувшее на его лице, говорило о том, что он усвоил урок тяжелым путем. Судя по тому, как Осроенес закатил глаза, у него был тот же урок и, возможно, тот же учитель.
  
  Нифон снова застонал - или, возможно, этот крик был ближе к воплю. Это не было похоже ни на один из звуков агонии, которые Маниакес слышал на поле боя, поэтому ему было трудно подобрать этому подобающее название. Это не сделало случившееся менее ужасным, тем более что оно исходило не от раненого солдата, а от его жены.
  
  Но пока он морщился, Осроенес и Филетос вернулись к изучению игрового поля - тайно, потому что он все еще стоял рядом с ними, но безошибочно. Он воспринял это как означающее, что они слышали подобные крики раньше, что означало - что, как он надеялся, означало - такие крики были нормальной частью родов. Все равно ему было невыносимо их слушать. Он отступил обратно по коридору. Когда он оглянулся через плечо, то увидел, что врач и жрец-целитель вернулись к своей игре.
  
  Его отец сочувственно крякнул, увидев его лицо. "Это займет еще некоторое время, а?" - сказал старший Маниакес.
  
  "Похоже на то", - сказал Автократор. Он носил красные сапоги, которые отмечали его как правителя всего Видессоса, но есть вещи, которые не под силу даже правителю. Крики Нифоны болезненно напомнили ему о пределах его власти.
  
  Он ждал… бесконечно. Он вел светскую беседу и забывал, что сказал, в тот момент, когда слова слетали с его губ. Камеас принес еду. Маниакес ел, не чувствуя вкуса того, что было перед ним. Снаружи стемнело. Сервиторы зажгли лампы. Вскоре Камеас принес еще еды, и Маниакес понял, что с последнего раза прошло достаточно времени, чтобы он снова проголодался.
  
  К тому времени Парсманиос заснул в своем кресле и начал похрапывать. Лицо Симватиоса, обычно веселое, было покрыто тенями и морщинами.
  
  "Крепко", - сказал он Маниакесу, который кивнул.
  
  В комнату вошел Камеас. "Могу я принести вам что-нибудь, ваше величество?" спросил он тихим голосом, чтобы не потревожить Парсманиоса - или Гориоса, который тоже дремал. Лицо вестиария, хотя и более гладкое, чем у Симватиоса, выражало не меньшую озабоченность.
  
  "Уважаемый господин, то, чего я хочу сейчас, вы не можете мне принести", - ответил Маниакес.
  
  "Это так", - серьезно сказал Камеас. "Пусть добрый бог дарует, чтобы ты все равно получил это". Он опустил голову и выскользнул из комнаты. Его туфли на мягкой подошве шлепали по мрамору и кафелю пола.
  
  Лисия встала, подошла к Маниакесу и, ничего не говоря, положила руку ему на плечо. Он с благодарностью положил свою руку поверх ее. Голова Симватия качалась вверх-вниз, как поплавок для ловли рыбы в неспокойной воде. Лицо старшего Маниакеса было в тени; Автократор не мог разглядеть выражение лица своего отца.
  
  Кто-то - не Камеас - бежал по коридору. "Ваше величество, ваше величество!" Зойл кричал.
  
  Парсманиос, вздрогнув, проснулся. Гориос тоже вынырнул из своего чуткого сна.
  
  "Мне не нравится, как это звучит", - сказал он, протирая глаза.
  
  Маниакесу это тоже не понравилось. Он вышел в коридор - и в смятении отпрянул при виде акушерки. Руки Зойл были красны до локтей от крови; она пропитала перед ее одежды и капала с ее рук на цветные плитки мозаичного пола.
  
  "Идите скорее, ваше величество", - сказала она, протягивая руку, чтобы схватить Маниакеса за рукав, несмотря на свои окровавленные пальцы. "Нет надежды остановить кровотечение - я пытался, Филетос пытался, и это за пределами того, что мы можем сделать. Но мы все еще можем извлечь из нее ребенка живым, и когда это будет сделано, у жреца-целителя может появиться еще один шанс, крошечный, спасти жизнь вашей леди."
  
  Коридор наполнился запахом крови, пахнущей раскаленным железом. Маниакесу было еще труднее мыслить здраво, вызывая панику на поле боя. Наконец, он выдавил: "Делай, как должен, конечно, но зачем я тебе нужен?"
  
  Зойл посмотрел на него, как на идиота. "Ну, отдать нож в руки Осроенеса и показать свое согласие на то, чтобы он резал. Это было бы для твоей леди, но она слишком далеко зашла, чтобы сделать это ".
  
  Видя, в каком состоянии была акушерка, следовало сказать Маниакесу то же самое. Возможно, он был идиотом. Он также понял, что, если Нифона была в таком отчаянном положении, шансы Филетоса спасти ее после того, как хирург сделает свою работу, были действительно ничтожны. Он застонал и покачал головой, жалея, что не мог сохранить иллюзию надежды.
  
  Сейчас на это нет времени. Сейчас ни на что нет времени. Он побежал по коридору к Красной комнате, Зойл шел рядом с ним. Осроенес ждал за дверью. Увидев Маниакеса, он полез в свою сумку и вытащил ланцет. Острое лезвие блеснуло в свете лампы. Если бы кто-нибудь из гвардейцев Автократора увидел его, он мог бы умереть в следующее мгновение за то, что осмелился обнажить оружие в присутствии Императора.
  
  Маниакес подумал об этом только позже. Когда Осроенес протянул ему ланцет, это была не угроза, а жест, столь же формальный, как проскинез. Маниакес взял нож, подержал его мгновение и вернул хирургу. "Делайте, что можете", - сказал он. "Вас не будут винить, что бы ни случилось".
  
  Осроенес поклонился ему, затем повернулся и пошел в Красную комнату. Зойл последовал за ним. Маниакес мельком увидел Нифону, неподвижно лежащую на кровати в центре комнаты, ее лицо было вялым и бледным как смерть. Филетос, ссутулив плечи, стоял рядом с ней. Акушерка закрыла дверь, и он больше ничего не видел.
  
  Ногти впились в его ладонь, он ждал крика Нифоны, когда нож вспорол ей живот. Крика не последовало. На мгновение он почувствовал облегчение, но затем его сердце упало еще сильнее: если она молчала, то это могло быть только потому, что она была слишком близка к тому, чтобы что-то чувствовать.
  
  Он боялся, что не услышит ни звука из Красной комнаты, кроме неистовых, приглушенных разговоров Зойла, Осроенеса и Филетоса, которые просачивались сквозь толстые двери комнаты. Это означало бы, что все было слишком поздно, что ребенок исчез вместе со своей матерью.
  
  Он попытался понять, что это будет означать для Видессоса, что ему придется делать дальше, если это так. Он обнаружил, что его разум совершенно ошеломлен и опустошен. Он пытался привести это в действие, но безуспешно. Прошлое, когда моя жена мертва, и мой ребенок тоже, ничего не значило.
  
  Затем, после того, что казалось вечностью, но на самом деле не могло быть больше нескольких минут, сердитый, возмущенный вопль новорожденного пронзил портал Красной комнаты. Маниакесу потребовалось мгновение, чтобы распознать звук, что это такое. Он был так уверен, что не услышит его, что ему было трудно поверить в это, когда он раздался.
  
  Он стоял неподвижно, наклонившись к Красной комнате. Само собой, его правая рука нарисовала знак солнца над сердцем. Если ребенок выжил, почему бы Нифоне не сделать то же самое? "Пожалуйста, Фос", - прошептал он.
  
  Когда Зойле вышла, она несла крошечный сверток, туго завернутый в одеяло из овечьей шерсти. "У вас есть сын, ваше величество", - сказала она.
  
  Вместо того, чтобы быть радостной, ее голос был оцепенелым от усталости и горя. Она также разорвала вырез на своем одеянии в знак траура. Маниакес все равно задал вопрос. "Нифон?"
  
  По щекам акушерки потекли слезы. Она склонила голову. "Они - мы - все мы - сделали все, что могли, чтобы спасти ее, ваше величество, но даже для того, чтобы вытащить ребенка живым и невредимым… Я думаю, мы благодарим господа с великим и благим умом за это. Я бы никогда не подумал, что Осроенес способен на такое, и я никогда не видел, чтобы кто-то быстрее обращался с ножом, чем он ".
  
  "Отдай мне мальчика", - сказал Маниакес. Он развернул одеяло достаточно, чтобы убедиться, что у ребенка нужное количество пальцев на каждой руке и ногах на каждой ступне и что это действительно мальчик. Без сомнения, там; его интимные части были непропорциональны остальному телу. "Они должны быть такими?" Спросил Маниакес, указывая.
  
  "Так оно и есть, ваше величество", - ответил Зойл, казалось, радуясь возможности поговорить о ребенке, а не о его матери. "Каждый мальчик таким появляется на свет". Он мог бы догадаться, что после большинства родов она сопровождала это непристойной шуткой. Не сегодня вечером, не здесь.
  
  Он снова завернул своего сына в одеяло. Как он сделал, когда проиграл битву к востоку от Амориона, он заставил себя продолжать, даже потерпев поражение. "Филетос не смог спасти ее после порезов?" спросил он, все еще пытаясь выяснить, что пошло не так.
  
  "Все не так, Филетос не виноват", - сказал Зойл. "Хирург не пытается забрать ребенка у матери, если она все равно не находится на грани смерти. Те, кого целители спасают после этого, - это особые чудеса, о которых священники говорят перед алтарем, чтобы указать, как мы никогда не должны отказываться от стремления и надежды на добро. Но в большинстве случаев мы теряем мать, когда хирург режет ".
  
  "Что мне теперь делать?" Спросил Маниакес. На самом деле он обращался не к акушерке. Может быть, он ни к кому не обращался, может быть, он обращался к Фосу, может быть, к самому себе. Добрый бог не свалился чудесным образом с неба с ответами. Если бы они были, он должен был бы их найти.
  
  Зойл сказал: "Ребенок - это все, чем он должен быть, ваше величество. Он порозовел так мило, как вам заблагорассудится, когда Осроен вытащил его наружу и перерезал пуповину. Если на то будет воля Фоса, у него все будет хорошо. Ты выбрал для него имя?"
  
  "Мы собирались назвать его Ликариос", - ответил Маниакес. "Мы..." Он замолчал. Мы больше ничего не имели в виду. Слезы катились по его щекам. Возможно, он и не любил Нифону с той страстью, которую испытывал к ней после их первой помолвки, но он заботился о ней, восхищался ее храбростью и оплакивал ее потерю. Это оставило пустое место в его жизни, и большее, чем он представлял до этого момента, когда событие сделало воображение реальным.
  
  "Мы обо всем позаботимся здесь, ваше величество, подготовьте тело к похоронам", - мягко сказал Зойл. Голова Маниакеса качалась вверх-вниз, словно на пружине; он еще даже не думал о похоронах. Иметь сына и внезапно остаться без жены - вот все, что он мог принять. Акушерка, без сомнения, видела это раньше. Она напомнила ему о том, что нужно делать дальше. "Почему бы тебе не взять своего сына - взять Ликариоса - и не показать его своим родственникам? Они будут обеспокоены; им нужно будет знать, что здесь произошло ".
  
  "Да, конечно", - сказал Маниакес; все казалось очень простым, как только кто-то брал на себя ответственность за тебя.
  
  Он направился по коридору к комнате, где ждали его родственники. Он думал, что у него все в порядке, пока не прошел мимо коридора, в который должен был повернуть. Покачав головой, он вернулся и сделал все правильно.
  
  Никто не осмелился прийти за ним. Его отец и Лисия ждали снаружи комнаты, из которой его вызвали. Гориос стоял внутри, но высунул голову за дверь. Маниакес больше никого не видел. Остальные, должно быть, внутри, подумал он, довольный своим талантом к логической дедукции.
  
  Ликариос у него на руках дернулся и заплакал. Он качал ребенка взад-вперед. У него была некоторая практика делать это с Евтропией перед тем, как он отправился в кампанию прошлым летом. Она была больше, когда он вернулся; обнимая ее, я уже не чувствовал себя прежним. Они растут. Ты остаешься таким же изо дня в день - или тебе кажется, что это так. С ними нет места таким мыслям.
  
  "Это мальчик, которого ты там держишь на руках?" звонил старший Маниакес.
  
  В то же время Лисия спросила: "Нифон, как она?"
  
  
  "Да, отец, мальчик", - ответил Маниакес. Когда он не ответил Лисии, она застонала и закрыла лицо руками. Она знала, что это должно было означать.
  
  То же сделал и Маниакес-старший. Он шагнул вперед, чтобы заключить Автократора в объятия - неловкие, потому что Маниакес все еще держал своего новорожденного сына на сгибе локтя. "Ах, парень", - сказал старший Маниакес, его голос был полон горя, "Я потерял твою мать при родах. Я никогда не думал, что такая же неудача постигнет тебя и твою госпожу".
  
  "Я этого боялся", - тупо сказал Маниакес. "После того, как она родила Евтропию, акушерка предупредила ее - предупредила меня - что у нее не должно быть другой. Я был бы доволен, если бы трон перешел к брату, двоюродному брату или племяннику, но Нифон настояла, чтобы она попыталась родить сына, который стал бы моим преемником. Что она и сделала, но цена...
  
  Курикос и Феврония вышли в коридор. Лицо логофета казначейства было еще более осунувшимся и осунувшимся, чем обычно; Феврония с распущенными волосами выглядела изможденной и испуганной. Курикос слегка заикался, когда говорил, как будто слова не хотели слетать с его губ: "Ваше величество, я прошу вас, скажите мне, что я неправильно понял ваши слова, сказанные вашему отцу".
  
  Маниакес едва ли мог винить его. "Посмотри на своего внука, моего тестя", - сказал он и протянул Ликариоса Курикосу. Логофет взял ребенка уверенным движением, которое говорило о том, что он не забыл всего, что когда-то знал о детях. Маниакес продолжал: "Больше всего на свете я хотел бы сказать вам - сказать вам и вашей даме, - что вы неправильно поняли меня. Правда в том, что я не могу; вы не поняли. Нифон… твоя дочь… моя жена... - Он опустил взгляд на пол. Мозаика охоты расплылась, когда его глаза наполнились слезами.
  
  Феврония заплакала. Курикос обнял ее свободной рукой. Она уткнулась лицом в его плечо и заплакала, как душа, обреченная на вечный лед.
  
  Камеас серьезно сказал: "Я разделяю вашу скорбь, ваше величество. Я приму меры по уходу за юным Величеством здесь и, с вашего разрешения, также начну подготовку к похоронам императрицы. Погода остается прохладной, так что дело не такое срочное, как могло бы быть в противном случае, но тем не менее...
  
  Феврония заплакала еще сильнее. Курикос начал было ощетиниваться от предложения вестиария, затем, казалось, замкнулся в себе. Он отрывисто кивнул. Маниакес тоже. Ты должен идти дальше, сказал он себе и задумался, как заставить себя поверить в это.
  
  Как и во всем остальном, связанном с императорским двором, похороны сопровождались тяжелым грузом церемониала, в данном случае меланхолического церемониала. На известняковом саркофаге, в котором был похоронен Нифон, были вырезаны сцены, показывающие мост разделителя, узкий проход, по которому души шли после смерти. Демоны хватали тех, кто не оправдал сурового суждения Фоса, падали с моста и тащили их вниз, на лед Скотоса. Однако на последней панели рельефа была изображена одна душа, предназначенная для представления Нифона, устремляющаяся ввысь, к вечному свету Фоса.
  
  Умершие автократоры и их родственники по древней традиции были похоронены под храмом в западной части города Видессос, недалеко от Форума Быка, древнего столичного рынка крупного рогатого скота. Храм, посвященный памяти святого Фравитаса, вселенского патриарха, жившего до времен Ставракиоса, тоже был древним, хотя и не таким древним, как Форум Быка.
  
  Камеас изготовил для Маниакеса мантию из черного шелка, прошитую серебряными нитями. Автократор понятия не имел, откуда взялось это одеяние; оно определенно не висело в шкафу, примыкающем к императорской спальне. От него сильно пахло камфарой, а морщины и заломы на нем были такими прочными, как будто он был сделан из металла, а не из ткани.
  
  "Будьте нежны с этим, ваше величество", - сказал Камеас. "Ткань в наши дни хрупкая".
  
  "Как скажешь", - ответил Маниакес. "В любом случае, сколько ему лет?"
  
  Пожатие плеч вестиария заставило задрожать несколько его подбородков. "Прошу прощения, ваше величество, но я не могу вам сказать. Мой предшественник на этом посту, уважаемый Исоэс, сам не знал об этом и сказал мне, что его предшественник тоже не знал ответа. Я также не могу сказать вам, как долго ответ был утерян. Это могло произойти во времена предшественника Исоуза, или это могло быть за сто лет до него ".
  
  Маниакес потрогал шелк. Он сомневался, что траурная мантия была новой во времена его деда, но не имел возможности доказать это. Камеас также принес ему начищенные черные кожаные чехлы для ботинок. Вырезанные в них полоски пропускали немного императорского малинового цвета; даже в трауре Автократор оставался Автократором. Но, взглянув на себя сверху вниз, Маниакес увидел, что он действительно представлял собой мрачное зрелище.
  
  Другие участники похоронной процессии - Курикос и Феврония, старший Маниакес, Парсманий, Гориос, Лисия и Симватий - были одеты в непромокаемое черное. Лошади, тянувшие повозку, на которой лежал саркофаг, тоже были черными, хотя Маниакес знал, что конюх из императорских конюшен тщательно закрасил белое пятно на одном из животных.
  
  Также в черных плащах, с черными лентами, свисающими с их копий, были гвардейцы, которые маршировали с плакальщиками и похоронной повозкой. В тот день носильщики зонтиков, которые предшествовали Автократору во всех его публичных выступлениях, носили черные балдахины вместо своих обычных ярких.
  
  Когда похоронная процессия приблизилась к площади Паламы, Маниакес увидел, что она заполнена людьми; жители Видессоса, города, жаждали любого зрелища, каким бы скорбным оно ни было. Некоторые люди были одеты в черное, чтобы выразить свою симпатию к Автократору. Другие были одеты в свои лучшие праздничные наряды: для них одно шоу было ничем не хуже другого.
  
  На краю площади, ближайшей к дворцовому кварталу, ждал вселенский патриарх Агафий. Его регалии не изменились; он по-прежнему носил синие сапоги и золотую мантию, инкрустированную жемчугом и драгоценными камнями, как на свадьбе или любом другом радостном событии. Но его лицо было мрачным, когда он пал ниц перед Маниакесом. "Ваше величество, я прошу вас принять мои соболезнования в связи с вашей трагической потерей".
  
  "Благодарю тебя, святейший господин", - ответил Маниакес. "Давай покончим с этим, хорошо?" Как только эти слова слетели с его губ, он пожалел о них; Агафиос выглядел шокированным. Маниакес не имел в виду ничего большего, чем желание поскорее закончить похороны, чтобы он мог скорбеть в одиночестве, но все, что сказал Автократор, что могло быть неверно истолковано, вероятно, так и будет, и он слишком хорошо знал, что оставил себя открытым для такого неправильного толкования.
  
  Не сказав Маниакесу ни слова, Агафий повернулся и занял свое место во главе скорбной процессии. Он громким голосом обратился к толпе, заполнившей площадь Паламы. "Отойдите в сторону, жители Видесса! Освободите дорогу для последнего путешествия Нифоны, бывшей императрицы видессиан, ныне купающейся в вечном свете Фоса".
  
  
  "Да будет так", - ответили люди, их голоса поднимались и опускались, как прибой, бьющийся о дамбу. Насколько они могли, они расчистили путь через площадь. Там, где их собственных усилий было недостаточно, стражники отводили их в сторону древками копий.
  
  Даже когда люди расступались, освобождая дорогу похоронной процессии, они также продвигались вперед, чтобы сказать слова утешения Маниакесу или его семье. Некоторые из них также подались вперед, чтобы мельком увидеть Нифону, которая лежала бледная, неподвижная и навсегда застывшая внутри саркофага.
  
  "Я молюсь, чтобы она знала, что подарила тебе сына", - сказал Маниакесу мужчина. Он кивнул, хотя Нифон ничего подобного не знал.
  
  Несколько человек на площади держали руки на подолах своих туник, готовые использовать одежду, чтобы помочь поймать любую щедрость, которую Автократор мог бы выбрать для раздачи. Эта мысль никогда не приходила ему в голову, не для сегодняшнего случая. Он покачал головой, ошеломленный причудами человеческой природы, которым подвергало его его положение.
  
  Хотя площадь Паламы была намного шире Миддл-стрит, процессии лучше было пройти по главной магистрали столицы. Толпы там держались подальше от самой улицы и под крытыми колоннадами с обеих сторон. Когда Маниакес поднял глаза, он увидел, что на колоннадах тоже собралось немало людей, которые смотрели вниз на него и на женщину, которая родила ему двоих детей чуть более чем за полтора года и теперь больше никогда не родит.
  
  Маниакес медленно шел мимо зданий правительственных учреждений. Лица смотрели на него почти из каждого окна, когда клерки и бюрократы ненадолго отрывались от своих свитков и счетных досок. Чем дальше он заходил, тем труднее становилось держаться с достоинством перед людьми.
  
  На Форуме Быка толпы снова стали плотными, и ими было трудно управлять. Форум когда-то был главным рынком Видессоса, города, где торговали скотом и всеми другими товарами, и это место давным-давно заняла площадь Паламы. Большая часть того, что здесь покупалось и продавалось, было недостаточно красивым, чтобы преуспеть на новой площади рядом с дворцами. Форум Быка, даже такой переполненный, каким он был сейчас, казался усталым, унылым, потрепанным и захудалым.
  
  Вселенский патриарх снова обратился к толпе с призывом расступиться и пропустить похоронную процессию. Люди реагировали медленнее, чем на площади Паламы. Отчасти это было связано с тем, что на Форуме Быка было еще больше народу, чем на площади, а отчасти с тем, что люди, которые там толпились, выглядели менее склонными выслушивать просьбы от кого бы то ни было, чем более преуспевающие видессиане, которые часто посещали площадь Паламы.
  
  Мало-помалу процессия медленно пересекла площадь и вернулась на Миддл-стрит. Пройдя пару коротких кварталов, люди с зонтиками последовали за Агафиосом на юг по узкому извилистому переулку, который вел к храму, посвященному памяти святого Фравита.
  
  Как и во многих подобных переулках, балконы второго и третьего этажей вплотную примыкали друг к другу над улицей, пока практически не перекрыли доступ света и воздуха. Маниакес вспомнил, как, впервые вернувшись в город Видесс, подумал, что постановление, обязывающее балконы находиться на должном расстоянии друг от друга, не соблюдалось во время правления Генезия. Не похоже, что дела строительных инспекторов пошли намного лучше теперь, когда он надел красные ботинки. Он выдохнул через нос. У него было несколько более неотложных дел, о которых нужно было беспокоиться , чем о том, соответствуют ли балконы закону во всех деталях.
  
  
  Законно или нет, балконы были битком набиты людьми. Когда Маниакес поднял глаза к узкой полоске неба между ними, он увидел десятки лиц, уставившихся на него сверху вниз. Одно из этих лиц, женское, на балконе третьего этажа, было не только пристальным, но и смертельно бледным, бледным, как Нифон, достаточно бледным, чтобы привлечь внимание Маниакеса даже посреди толпы, даже посреди его горя.
  
  Женщина перегнулась через деревянные перила балкона. Ее рот широко открылся. Маниакес подумал, что она хотела что-то крикнуть ему, хотя ему было бы трудно расслышать ее сквозь шум толпы. Возможно, это было то, чего она хотела, но произошло не это. Она задыхалась, ее тошнило, и ее вырвало прямо на похоронную процессию.
  
  Вонючая жидкость забрызгала саркофаг, похоронную повозку и одного из гвардейцев. Он отскочил в сторону с криком отвращения. Маниакес в ярости ткнул пальцем в женщину. Позже он пожалел, что так открыто проявил свой гнев, но это было потом.
  
  Крик охранника был не единственным криком отвращения, поднявшимся наверх. Раздались и другие крики: "Позор!", "Святотатство!", "Профанация!" и, неизбежно, "Богохульство!" Эти крики громче всего раздавались с балконов, и громче всего с балкона, где стояла несчастная женщина. Другие люди, стоявшие рядом с ней, схватили ее, подняли и, пока она кричала, швырнули на булыжники внизу. Крик внезапно оборвался.
  
  Маниакес развернулся и в ужасе уставился на тело женщины, распростертое всего в нескольких футах позади него. Из-за неестественного угла, под которым ее голова прилегала к телу, у нее была сломана шея. Она никогда больше не поднимется с улицы. Рука Маниакеса нарисовала знак солнца над его сердцем. "Клянусь господом с великим и благим умом, - воскликнул он голосом, полным муки, - неужели даже похороны моей жены должны стать неправильными?"
  
  Но из толпы донеслись другие крики, крики яростного возбуждения: "Смерть осквернителям!" "Она получила то, что заслужила!" "Мы мстим за тебя, Нифон!" и даже: "Ты побеждаешь, императрица Нифон!"
  
  Мужчины, которые бросили женщину на верную смерть, вовсе не стыдились того, что они сделали, они торжествующе подняли руки, сотрясая воздух сжатыми кулаками. Радостные возгласы, которые эхом разносились вверх и вниз по узкой улице, говорили о том, что не только они, но и городская толпа считала их героями.
  
  Маниакес беспомощно посмотрел на своего отца. Старший Маниакес развел руками, как бы спрашивая, что ты можешь сделать? Автократор слишком хорошо знал ответ на этот вопрос: немного. Если бы он послал своих гвардейцев в это здание за убийцами, им пришлось бы пробиваться сквозь толпу, чтобы попасть внутрь, пробиться наверх, а затем спуститься со своими пленниками, чтобы снова столкнуться с гневом толпы. То, что столица вспыхнула беспорядками, было не тем, что он мог себе позволить, не со всеми другими горькими проблемами, с которыми Империя столкнулась в эти дни.
  
  "Вперед!" - крикнул он, а затем снова: "Вперед! Давайте даруем Нифоне такое достоинство, какое мы можем, такое достоинство, которого она заслуживает".
  
  Это донеслось до толпы. Их лай, который ни о чем так сильно не напоминал ему, как о стае волков, воющих во весь голос зимней ночью, затих. Все еще качая головой от изумления и неверия, он поспешил к храму, посвященному памяти святых Фравитов.
  
  Если этот храм и не был самым старым зданием в Видессосе, то он был одним из них. В Высоком храме и построенных по его образцу святилищах алтарь находился под куполом в центре зоны поклонения, а скамьи приближались к нему со всех сторон света. Храм святого Фравитаса соответствовал более древнему образцу. Это было прямоугольное здание из красного кирпича, сами кирпичи потемнели и сгладились от времени. Вход в зал находился с западной стороны; все места были обращены на восток, в ту сторону, откуда каждый день восходило солнце Фоса.
  
  Агафий шагнул к алтарю, его сверкающие одежды развевались вокруг него. Старший священник, обычно отвечающий за храм, низко поклонился своему духовному настоятелю и поцеловал его протянутую руку в знак подчинения. Гвардейцы Маниакеса сняли саркофаг Нифоны с повозки, которая доставила его сюда, и отнесли к покрытым черной тканью носилкам сбоку от алтаря.
  
  Маниакес и его семья заняли свои места на скамьях, ближайших к святому столу. Когда другие скорбящие, некоторые дворяне, некоторые простые горожане, заполнили остальные места, Агафий воздел руки к небесам, но не в знак триумфа, а в мольбе. Это был сигнал для тех, кто был в храме, подняться еще раз.
  
  "Мы благословляем тебя, Фос, господь с великим и благим разумом", - нараспев произнес Агафий, - "по твоей милости наш защитник, заранее следящий за тем, чтобы великое испытание жизни было решено в нашу пользу".
  
  Само по себе знакомое повторение символа веры помогло Маниакесу успокоиться: не то чтобы его горе уменьшилось, но оно было направлено в русло, по которому регулярно путешествовал его разум. Вселенский патриарх жестом указал. Маниакес и его товарищи снова сели. Пребывание в храме - даже если не в том, где он обычно молился, - и слушание патриарха также помогли превратить страдание в рутину, которую уму было легче воспринять и справиться с ней.
  
  Агафий сказал: "Мы собрались здесь сегодня, чтобы посвятить Фосу и его вечному свету душу нашей сестры Нифоны, которая умерла самым благородным способом, присущим женщине: то есть принесла новую жизнь в наш мир".
  
  Феврония громко всхлипнула. Курикос похлопал жену по плечу, делая все возможное, чтобы утешить ее. Все его старания казались Маниакесу безрезультатными, но, с другой стороны, Феврония имела право на свое горе. Потерять родителей было тяжело. Потерять супруга было еще тяжелее. Потеря ребенка, особенно ребенка в самом расцвете сил, перевернула естественный порядок вещей с ног на голову.
  
  Маниакес задавался вопросом, должен ли он сердиться на мать и отца Нифоны за то, что они заставили ее почувствовать, что она должна родить ему сына, чтобы сохранить влияние своей семьи на имперскую линию. Он попытался вызвать этот гнев, это облегчило бы его горе. Однако ему это не удалось. Многие пошли бы на тот же риск, что и Нифон, и она сделала это по собственной воле.
  
  "Несомненно, добрый бог продемонстрирует свое щедрое сострадание и позволит нашей сестре Нифоне пересечь мост разделителя, не потревоженной демонами, которые поднимаются из вечного льда", - сказал Агафиос. "Конечно, она не должна иметь никакого отношения к Скотосу и его уловкам". Вселенский патриарх плюнул, отвергая темного бога. Маниакес и другие скорбящие подражали ему.
  
  Агафий некоторое время продолжал, описывая явные достоинства Нифоны. Он говорил об этом с Маниакесом, и с Курикосом, и с Февронией, и с Никаей, настоятельницей монастыря, посвященного памяти святой Фостины. Насколько Маниакес мог судить, каждое сказанное им слово было правдой.
  
  Если Нифона обладала всеми этими достоинствами, почему она должна была умереть такой молодой? Это был безмолвный крик внутри Маниакеса, как, без сомнения, это был безмолвный крик в каждом поколении человечества вплоть до Васпура Перворожденного, о котором Агафиос не думал в таких терминах. Если вселенский патриарх и мог пролить какой-то новый свет на этот вопрос, он не показал его Маниакесу. Похвалив Нифону и заверив всех, кто его слышал, что Фос действительно забрал ее душу в царство вечного света, после того, как еще раз поведал своим слушателям о кредо Фоса, Агафиос сказал: "А теперь пусть ее выброшенные земные останки будут отправлены в место их последнего упокоения".
  
  Это был сигнал для Маниакеса, Курикоса и Февронии выйти вперед и встать у саркофага. Прежде чем гвардейцы сняли его с носилок, Маниакес взглянул на него в последний раз. Нифон казался умиротворенным. Он видел слишком много мертвецов на поле боя, чтобы лгать себе, думая, что она просто выглядит спящей, но он мог надеяться, что она действительно прошла по мосту разделителя.
  
  Священник, который обычно председательствовал в храме, посвященном памяти святого Фравита, вручил Агафию зажженный факел, пробормотав: "Светильники в мемориальном зале внизу зажжены, святейший господин".
  
  "Благодарю тебя, святой господин", - ответил патриарх. Он на глаз оценил ближайших выживших Нифоны и гвардейцев, затем спустился по каменной лестнице в помещение под храмом.
  
  Когда Генезий сверг Ликиния, он выбросил тела мертвого Автократора и его сыновей в море и разослал их головы повсюду, чтобы доказать, что они мертвы. После того, как Маниакес в свою очередь сверг Генезия, голова тирана была водружена на Веху, а его тело сожжено. Итак, в императорских гробницах уже несколько лет никого не хоронили.
  
  В зале было очень тихо. Густой, неподвижный воздух, казалось, поглощал звук шагов. Свет лампы играл на мраморе и отбрасывал мерцающие тени на надписи и рельефы автократоров и императриц, которые были мертвы десятилетиями, столетиями, даже тысячелетием. На некоторых из старейших надписей видессианский был написан на столь древнем манере, что Маниакес с трудом мог его прочесть.
  
  Среди всей белизны мрамора одно пространство в задней части камеры зияло чернотой. Тихо кряхтя от усилия, гвардейцы задвинули туда саркофаг Нифоны. Агафий сказал: "Через год, ваше величество, вы или скорбящие родители императрицы можете установить здесь мемориальную доску, должным образом описывающую ее мужество и добродетели. Пожалуйста, знайте, что я разделяю вашу скорбь и выражаю вам свое глубочайшее и искреннее сочувствие".
  
  "Благодарю тебя, святейший господин", - ответил Маниакес. Курикос и Феврония вторили ему. Однако, даже говоря это, Автократор задавался вопросом, насколько на самом деле искренен Агафиос. Он сказал все положенные вещи, но сказал их таким тоном, который предполагал скорее долг, чем благочестие. Маниакес вздохнул. Патриарх был, по крайней мере, таким же политическим созданием, как и святым человеком.
  
  "Все кончено", - сказала Феврония ошеломленным, удивленным голосом. "Все кончено, и от нее ничего не осталось, больше нет, никогда больше".
  
  Она была права. Все закончилось. Ничего не осталось. Чувствуя себя совершенно опустошенным внутри, Маниакес направился обратно к лестнице. Агафий поспешил встать перед ним, чтобы возглавить ведущую вверх процессию, как он велел той, что спускалась вниз. Следующими были гвардейцы. Более медленно Курикос и Феврония последовали за ними, оставив помещение под храмом, посвященное памяти святого Фравитаса, пустым до следующей смерти кого-нибудь из королевского дома.
  
  Камеас сказал: "Да будет угодно вашему величеству, только что прибыл гонец с вестью от Абиварда, макуранского генерала".
  
  "Чего он может хотеть от нас сейчас?" Маниакес задумался. Ему было трудно сосредоточиться на делах Видессоса; он отправил Нифону на покой всего несколько дней назад. Он отважно попытался сосредоточиться на насущных делах. "Пригласите его войти, уважаемый сэр".
  
  Посланец пал ниц, затем вручил Маниакесу свернутый пергамент, запечатанный лентой и воском. Сломав печать, он задумался, сможет ли он разобраться в письме внутри. Он довольно хорошо говорил по-макурански, но не читал Абиварда, хотя, должно быть, попросил местного перевести ему его мысли, поскольку послание было написано по-видессиански: "Абивард, генерал, служащий могущественному Шарбаразу, Царю Царей, да продлятся его годы и увеличится его королевство, Маниакесу, называющему себя Автократором: Приветствую. Я с грустью узнаю о смерти вашей жены. Примите, пожалуйста, мои соболезнования в связи с этой вашей личной потерей; пусть Четыре Пророка направят ее к единению с Богом ".
  
  Маниакес повернулся к Камеасу. "Принесите мне сургуч, пожалуйста, уважаемый господин". Когда вестиарий поспешил за ним, Маниакес обмакнул тростниковое перо в чернила и быстро написал на листе пергамента: "Автократор Маниакеса макуранскому генералу Абиварду: Приветствия. Моя благодарность за ваши добрые личные пожелания. Мое собственное желание состоит в том, чтобы вы и ваша армия ушли с земель, на которые вы не имеете права. Я выступаю там и как Автократор видессиан, и от своего имени. Именно с этой целью я отправил выдающегося Трифилла послом в Шарбараз , Царь Царей. У вас уже есть какие-нибудь известия о ходе его посольства?"
  
  Он свернул пергамент и перевязал его одной из лент, которые обычно использовал для указов. Камеас вернулся с палочкой алого сургуча, предназначенной только для Автократора. Евнух протянул ему воск, затем взял лампу. Маниакес поднес лампу к пламени. Несколько капель упало на ленту и пергамент. Пока они были еще мягкими, Маниакес вдавил в них свою печатку sunburst. Он снял кольцо, помахал запечатанным письмом в воздухе, чтобы убедиться, что оно затвердело должным образом, и отдал его посыльному. "Убедись , что это дойдет до Абиварда, какими бы средствами ты ни располагал для организации подобных мероприятий". Ему не нужно было знать деталей, и поэтому он не стал о них спрашивать.
  
  Гонец взял пергамент, засунул его в водонепроницаемый футляр из прокипяченной вощеной кожи и, еще раз поклонившись Маниакесу, поспешил покинуть императорскую резиденцию. "Могу я посмотреть, что написал макуранский генерал, ваше величество?" Спросил Камеас.
  
  "Да, продолжай", - ответил Маниакес. Возможно, Ставракиос был достаточно смел, чтобы скрыть от своих вестиариев все, что с ним произошло. С тех пор было несколько автократоров. Маниакеса, конечно, не было.
  
  Камеас сказал: "Он говорит о тебе справедливо, в этом нет сомнений. Однако макуранцы показали одну вещь: их дела обычно не соответствуют словам, которыми они прикрываются".
  
  "Слишком верно", - сказал Маниакес. "То же самое относится и к кубратам. То же самое относилось и к Видессосу во времена правления моего покойного и оплакиваемого предшественника. Я, конечно, сама Веха правдивости".
  
  "Конечно, ваше величество", - сказал Камеас так серьезно, что Маниакес засомневался, уловил ли он предполагаемую иронию. Затем вестиарий издал самое тихое, самое сдержанное фырканье, какое только можно себе представить.
  
  
  "Продолжай, уважаемый господин", - сказал ему Маниакес, начиная смеяться. "Найди себе другое место".
  
  "Да, ваше величество", - ответил вестиарий. "Да даст добрый бог, чтобы Абивард сообщил вам хорошие новости о выдающемся Трифилле".
  
  Он повернулся и ушел, оставив Маниакеса изумленно смотреть ему вслед. Он не видел, что написал Автократор; его тогда не было в комнате. "Как ты узнал?" - Спросил Маниакес. Но к тому времени Камеас был уже далеко по коридору. Если он и услышал, то не подал виду.
  
  Огромные столбы дыма поднимались с противоположной стороны, как и тогда, когда войска Абиварда вошли в пригород прошлой осенью. Теперь они уезжали, предоставляя Маниакесу легкий доступ в западные земли, если он хотел этим летом снова попытаться договориться с макуранцами.
  
  Вопрос о том, сделал ли он это, был лишь частью того, что его беспокоило. Он повернулся и передал другую часть Ригориосу: "Если он уходит оттуда, то куда, во имя святого Фоса, он направляется?"
  
  "Мой кузен, ваше величество, будь я проклят, если я знаю". Гориос сплюнул на землю, отвергая Скотоса. "Все, что я могу сказать, это то, что он, вероятно, направляется туда, где, по его мнению, может причинить нам наибольший вред".
  
  "Он мог бы сделать и хуже, оставаясь на месте", - сказал Маниакес с недовольством в голосе. "Поперек был как пробка в банке; то, что он держал ее, удерживало нас подальше от западных земель. Теперь мы можем вернуться, если осмелимся. Но что с нами будет, если мы это сделаем?"
  
  "Не могу сказать этого, пока мы не попробуем - если мы попробуем", - ответил Гориос. "Но я могу сказать вам, что произойдет, если мы этого не сделаем: макуранцы сохранят сельскую местность еще на один год, и нам будет еще труднее вернуть ее, когда мы наконец наберемся смелости попытаться".
  
  Маниакес поморщился. То, что его кузен был резок, не означало, что он был неправ. Маниакес сказал: "Хотел бы я думать, что наша армия в лучшей форме. Мы усердно работали этой зимой, но..." Он позволил этому повиснуть.
  
  "Ты мог бы последовать совету Чикаса", - сказал Гориос, скривив губы. "Если вы останетесь прямо здесь, в Видессосе, городе, вы знаете, и будете ждать достаточно долго, в конце концов, каждый человек, который выступает против вас сейчас, умрет от старости, и тогда Видессос будет свободен забрать свое".
  
  "Ха-ха", - сказал Маниакес глухим голосом. Его кузен преувеличил осторожный подход Тикаса к войне, но лишь слегка. "Мы должны сражаться с макуранцами, мы должны сделать это в западных землях, и мы должны сделать это на наших собственных условиях. Мы не можем позволить себе больше таких фиаско, как прошлым летом. Если мы не в состоянии выйти на поле и победить, нам не стоит сражаться ".
  
  "Как ты предлагаешь гарантировать это?" Спросил Гориос. "Почти каждый раз, когда происходит сражение, у ублюдков на другой стороне есть отвратительная привычка сопротивляться. Ты не можешь просто рассчитывать на то, что они лягут и умрут, как бы тебе этого ни хотелось ".
  
  "С тобой на лед", - сказал Маниакес, невольно рассмеявшись. "Ты знаешь, что я имею в виду, независимо от того, насколько неуклюже я это говорю. Я не могу позволить втянуть себя в ситуации, когда у меня нет преимущества. Чем больше из того, что принадлежит нам, мы берем, тем больше людей и ресурсов мы собираем для следующего шага ".
  
  
  "Если мы сможем начать с того, что пересечем границу, это будет уже что-то", - сказал Региос.
  
  Они взяли свои слова обратно, после того как дромоны, бесконечно патрулировавшие Скотный переправ, доложили, что Абивард и его всадники действительно покинули пригород. Вскоре после того, как имперские солдаты вернулись на ту сторону, Маниакес переплыл пролив в западные земли, чтобы посмотреть, что с ним сделали макуранцы.
  
  Его первым впечатлением было то, что то, что взяли его люди, не стоило того, чтобы иметь, и что макуранцы бросили это только потому, что не осталось ничего, что можно было бы разрушить. Большая часть того, что могло гореть, была сожжена; то, что не сгорело, было разорвано на части, чтобы получить топливо для костров, разведенных из остального.
  
  Из руин все большим потоком выходили люди, чтобы рассказать ему истории о горе и ужасе. Он слушал их с сочувствием, но без особого удивления; он знал, как армии обращаются с сельской местностью, населенной врагами. Макуранцы не совершили ничего необычного. Грабежи и изнасилования были частью длинной, печальной литании человеческой бесчеловечности по отношению к мужчине - и к женщине.
  
  "Но, ваше величество", - сказал обиженный торговец, чей запас прекрасных сапог теперь украшал ноги макуранцев, - "разве вы не собираетесь преследовать этих вороватых язычников и заставить их заплатить за то, что они сделали?" Судя по его тону, он ожидал, что Маниакес выставит Абиварду счет с подробным описанием при следующей встрече.
  
  "Я сделаю все, что смогу", - уклончиво ответил Маниакес; он не потрудился ответить, что просто побывать в западных землях в этом году - это то, на что он надеялся.
  
  "Однако укрепление моих позиций здесь на первом месте. В конце концов, мы же не хотим возвращения макуранцев, не так ли?"
  
  "То, что мы хотим, и то, что мы получаем, не всегда одно и то же", - ответил торговец кислым голосом. Только после того, как эти слова слетели с его губ, он, казалось, осознал, что они могут быть восприняты как критика Маниакеса. Мгновение спустя он исчез. Маниакес печально покачал головой. Не то чтобы одна и та же мысль не приходила ему в голову раз или двенадцать.
  
  Инженеры обследовали местность к западу от Across, ища наилучшую линию для установки полевых укреплений. Пригороды на дальней стороне скотопрогона от Видессоса, город не был обнесен стенами сотни и сотни лет. Кто бы мог представить врага, достаточно опасного, чтобы проникнуть в самое сердце Империи? Воображаемые или нет, макуранцы были здесь; доказательства этого были слишком очевидны.
  
  Главный инженер, коренастый, суровый мужчина по имени Стоцас, сказал: "Я могу наметить вам места для некоторых прекрасных работ, ваше величество. Однако я вижу одну проблему - нет, две". Он был из тех, кто видит больше проблем, чем дольше на что-то смотрит.
  
  Маниакесу не составило труда увидеть это самому. Он поднял большой палец. "Где я найду людей для строительства того, что вы предлагаете?" Он поднял указательный палец рядом с большим. "Где я найду солдат, чтобы пустить их в дело, даже если вам удастся их построить?"
  
  "Ты только что свернул маленькие солнца Фоса", - сказал Стоцас. Его большая голова с грубыми чертами лица качнулась вверх-вниз, когда он кивнул. "Имейте в виду, ваше величество, я сделаю для вас все, что в моих силах, но..." Его голос затих. Он не убежал, как торговец, но и не выглядел обрадованным тем, что сказал всю правду.
  
  "Но, вероятно, вы мало что сможете сделать, учитывая, что "рабсила" такая, какая она есть", - предположил Маниакес.
  
  Стоцас кивнул, радуясь передышке. Он сказал: "На этом я легко справляюсь. Кирпич и камень не спорят в ответ. Господь с великим и благим умом, возможно, знает, что делать с беспорядком в храмах, но я обречен на лед, если сделаю это ".
  
  "Я тоже", - ответил Маниакес, чувствуя себя гораздо менее дерзким. "Кто бы ни придумал заставить священников в местах, которыми владеют макуранцы, принять обычаи васпураканцев, он был дьявольски умен. Некоторые из священников сделали это искренне, другие - чтобы выслужиться перед захватчиками, третьи - просто чтобы выжить. Выяснение, кто что сделал и по каким причинам, может занять годы, особенно когда все заняты тем, что обзывают друг друга лжецами ".
  
  "Как я уже сказал, кирпичи и камень молчат", - ответил Стоцас. "Побрей человеку голову и надень на него синюю мантию, и кажется, что он никогда не заткнется".
  
  Это было не совсем справедливо. Большая часть монашеской жизни, например, проходила в молитвенном молчании. Но главный инженер был прав. Защищая себя и обвиняя своих соседей, священнослужители, которые боролись за аудиенцию с Маниакесом, не принесли пользы репутации храмов.
  
  Выслушав очередную серию обвинений и контрдонесений, все они были подкреплены документами - каждая сторона настаивала на том, что документы другой стороны были подделками, - Маниакес взорвался: "Чума побери многих из вас, святые господа!" Хороший и набожный правитель не должен был так обращаться к своим священнослужителям, но он был слишком сыт по горло, чтобы беспокоиться. "Ты можешь отправить всю эту огромную кучу рубца святейшему Агафию, пусть он разбирается с этим по своему усмотрению. До тех пор, пока он не решит дело, я приказываю вам жить в мире друг с другом и уважать друг друга как ортодоксальных, независимо от того, кто, возможно, что и кому сделал, пока макуранцы были здесь ".
  
  "Но, ваше величество, - воскликнул один из одетых в синюю мантию, - эти негодяи упивались своим впадением в ересь, упиваясь шансом навлечь на храмы дурную славу".
  
  Священник из другой фракции крикнул: "Вы те, кто запятнал доброе имя храмов в винных лавках и банях своим бесстыдным потворством захватчикам".
  
  Обе стороны снова начали называть друг друга лжецами и отступниками, точно так же, как они это делали, когда впервые предстали перед Маниакесом. Он хлопнул открытой ладонью по столу перед собой. Небольшой раскат грома заставил священнослужителей с обеих сторон на мгновение замолчать от удивления.
  
  "Возможно, вы неправильно поняли меня, святые господа", - сказал Маниакес в этом кратком молчании. "Вы можете уважать друг друга как православные, пока вселенский патриарх не вынесет своего решения по вашим делам, или вы можете называть друг друга еретиками сколько душе угодно - в тюрьме. Что это будет?"
  
  Священнослужители не кричали друг на друга, когда покидали его присутствие, что представляло собой своего рода прогресс. Когда они ушли, он откинулся на спинку стула и закрыл лицо руками. Гориос подошел и хлопнул его по плечу. "Не унывайте, мой кузен, ваше величество. Подобные случаи будут в каждом городе, который мы отвоюем у макуранцев".
  
  "Нет, я не буду, клянусь благим богом", - взорвался Маниакес. "Агафиос сделает это, и мы выясним, из чего сделан - если вообще из чего-нибудь - святейший сэр и на что он годен". Учитывая то, что он видел у Агафиоса, это было не слишком много. Он скривил лицо, как будто попробовал вино, превращенное в уксус. "Ты привел мне первый достойный аргумент, который я услышал в пользу того, чтобы позволить макуранцам сохранить западные земли".
  
  Гориос рассмеялся, как будто он пошутил.
  
  С противоположной стороны видессианские силы осторожно продвигались на юг и запад. Это ни в коем случае не было отвоеванием западных земель, а медленной, осторожной повторной оккупацией территории, которую Абивард на данный момент покинул. В несколько более смелом стиле Маниакес приказал нескольким отрядам всадников углубиться в западные земли, чтобы посмотреть, смогут ли они прорваться в тыл крупным макуранским силам и разгромить колонны снабжения, которые снабжали их стрелами, наконечниками копий и железными накладками для кирас.
  
  Он приказал своим людям не нападать на макуранские полевые армии. "Не в этом году", - сказал он. "Сначала мы научимся причинять им боль другими способами. Как только мы поймем, что можем это сделать, мы подумаем о том, чтобы снова встретиться с ними в открытом бою. А пока давайте посмотрим, как им понравится передвигаться по враждебной местности ".
  
  Короткий ответ был таков: макуранцам это не понравилось. Они начали сжигать деревни, чтобы показать, что им это не нравится. Маниакес не знал, горевать ему или радоваться, когда он получил эту новость. Это будет зависеть от того, устрашили ли макуранцы западные земли или привели их в ярость.
  
  В ответ он послал за новыми отрядами рейдеров, многие из которых находились на борту кораблей, чтобы отправиться к северному и южному побережьям западных земель и оттуда нанести удар вглубь страны. "Может быть, только может быть, - сказал он своему отцу, - мы сможем для разнообразия вывести бойлеров из равновесия. Единственное место, где они не могут сравниться с нами, - это море".
  
  "Это так", - согласился старший Маниакес. Он выдернул длинный белый волос из своей бороды и протянул его на расстояние вытянутой руки, чтобы он мог его ясно видеть. После того, как он позволил ему упасть на землю, он искоса посмотрел на своего сына и спросил: "У тебя есть морской капитан, чью голову ты был бы не прочь увидеть на плахе?"
  
  "Вероятно, я мог бы придумать что-нибудь одно", - допустил Маниакес. "Хотя зачем мне этого хотеть?"
  
  Глаза его отца блеснули. "Кубраты тоже не могут сравниться с нами в море. Все их моноксилы очень хороши - пока они не столкнутся с дромоном. После этого они превращаются в обломки с разделанным мясом внутри. Я просто подумал, что ты мог бы послать капитана в рейд вдоль побережья Кубрата, а затем, когда Этцилиос закричит "голубое убийство", послать ему голову парня и сказать, что это была его идея с самого начала.
  
  Маниакес разинул рот, затем смеялся до слез. "Клянусь благим богом, отец, теперь ты пошел и искушаешь меня. Каждый раз, когда я смотрю на север, я буду думать о том, чтобы сделать именно то, что ты сказал. Возможно, это даже не заставит кагана вернуться к войне с нами; он достаточно умен, будь он проклят, чтобы понять шутку."
  
  "Если бы вы не воевали с Макураном..." - сказал старший Маниакес.
  
  "И если бы у меня был капитан корабля, от которого я действительно хотел бы избавиться", - добавил Автократор. "Вряд ли это было бы справедливо по отношению к многообещающему офицеру".
  
  "Это правда", - сказал старший Маниакес. "После этого он не был бы на подъеме; он был бы на исходе, или, скорее, исчез".
  
  Затем они оба рассмеялись, долго и сильно, так что Камеас просунул голову в камеру, чтобы выяснить, что происходит. После того, как они объяснились - каждый более застенчиво, чем другой, - вестиарий сказал: "В такие времена, как эти, следует ценить любой повод для веселья, каким бы глупым он ни был".
  
  "Он прав", - сказал Маниакес после ухода Камеаса. "Учитывая ход войны и потерю Нифоны, императорская резиденция была мрачным местом".
  
  "Человек, который счастлив без причины, скорее всего, либо дурак, либо пьяница, либо и то и другое вместе", - ответил его отец. "Мы достаточно скоро вернемся к делу. Я уверен в этом".
  
  Его пророчество исполнилось пару дней спустя, когда гонец доставил депешу от Абиварда, доставленную на территорию, удерживаемую Видессией, за щитом перемирия. Маниакес вытащил его из трубки из вареной кожи. Как и то, что макуранский генерал отправил раньше, оно было написано по-видессиански, хотя и не тем почерком, что предыдущее послание: генерал Абивард Шарбаразу, царю Царей, да продлятся его годы и увеличится его королевство, Маниакесу, называющему себя автократором видессиан: Приветствую. В ответ на ваше недавнее сообщение о статусе человека Трифилла , которого вы отправили в качестве посла к доброму, миролюбивому Шарбаразу, любимцу Бога, возлюбленному Четырех Пророков, его могущественное величество приказал мне сообщить вам, что вышеупомянутый человек Трифиллес, в справедливое наказание за свою невыносимую наглость, заключен в тюрьму за пределами Машиза, чтобы обдумать свое безумие.
  
  На этом сообщение оборвалось. Глаза Маниакеса продолжали искать пару строк на чистом пергаменте, как будто хотели извлечь больше смысла из листа, который он держал в руках.
  
  "Он не может этого сделать", - воскликнул Автократор - кому, он не смог бы сказать.
  
  "Ваше величество?" Посланник не имел ни малейшего представления, о чем говорил Маниакес.
  
  "Он не может этого сделать", - повторил Маниакес. "Шарбараз не может просто бросить посла в тюрьму, потому что ему не нравится, как он говорит". Если бы это было единственным критерием, Мундиукх, например, никогда бы больше не увидел, что находится за пределами камеры. Маниакес продолжал: "Это нарушает все законы цивилизованного поведения между империями".
  
  "Почему Шарбараза должно волновать что-либо подобное?" - сказал посланник. "Во-первых, он проклятый макуранец. Во-вторых, он выигрывает войну, так кто же помешает ему делать все, что ему заблагорассудится?"
  
  Маниакес уставился на него, не отвечая. Парень, конечно, был прав. Кто бы - кто мог - помешать Шарбаразу, Царю Царей, делать все, что ему заблагорассудится? Маниакес оказался на редкость неспособен провернуть этот трюк.
  
  "Есть ли ответ, ваше величество?" - спросил гонец.
  
  "Да, клянусь благим богом". Маниакес окунул перо в горшочек с чернилами и начал писать на листе пергамента, который он собирался использовать, чтобы санкционировать дополнительные расходы на ремонт стен Имброса. Это было более срочно - если, конечно, Этцилиос не решит нарушить перемирие, за продление которого Маниакес только что заплатил.
  
  "Маниакес Автократор Видессианцев Абиварду генералу Макурана: Приветствия". Перо мягко царапало, скользя по поверхности для письма. "Я потрясен и встревожен, узнав, что Шарбараз, царь Царей, настолько забыл закон народов, что заключил в тюрьму моего посла, выдающегося Трифилла. Я требую его немедленного освобождения". Как? Под страхом войны? его разум издевался. Ты уже на войне - и проигрываешь. "Я также требую надлежащей компенсации за оскорбление, которому он подвергся, и его немедленного возвращения в город Видесс, где он сможет оправиться от перенесенных страданий. Я не считаю вас виновным в этом деле. Передайте мое письмо вашему государю, чтобы он мог действовать по нему со всей возможной поспешностью ".
  
  Он попросил у Камеаса сургуч для печати и закрыл письмо само по себе, прежде чем отдать его посыльному. "Сколько пользы это принесет, знает один Фос, - сказал Автократор, - но Фос также знает, что ничего хорошего вообще не может произойти, если я не буду протестовать".
  
  После того, как гонец отбыл, Маниакес потратил некоторое время, призывая проклятия на голову Абиварда. Если бы макуранский генерал не навязал ему этот курс, он никогда бы не отправил Трифилла в Шарбараз. Он предполагал, что Царь Царей не будет плохо обращаться с посланником, а также что Шарбараз будет заинтересован в получении дани от Видессоса.
  
  Но Шарбараз уже вытягивал деньги из Видессоса. Когда поступало достаточно добычи, его не заботила дань. Маниакес ударил ногой по полу. На мгновение он разозлился и пожалел, что Курикос и Трифиллес вообще приехали в Каставалу. Нифон все еще был бы жив, если бы они остались в городе Видессосе, и было трудно представить, как империя могла быть в худшем состоянии при Генесии, чем сейчас при его собственном правлении. А сам он все еще был бы на острове Калаврия со своей любовницей и внебрачным сыном, и ни одна из катастроф, обрушившихся на его родину, не была бы его виной.
  
  Он вздохнул. "Некоторым людям предназначено разжигать пожары, некоторым - тушить их", - сказал он, хотя рядом никого не было, чтобы услышать его. "Генезиос начал это дело, и так или иначе, я должен придумать, как полить его водой".
  
  Он сел и крепко задумался. Сейчас дела шли лучше, чем годом ранее. Тогда он попытался сравняться с макуранцами в их собственной игре. Это не сработало; Видессос был - и оставался - в слишком большом хаосе для этого. Теперь он пробовал что-то новое. Он не знал, насколько хорошо сработает его стратегия набегов и булавочных уколов, но вряд ли это могло обернуться хуже, чем то, что было до этого. Если повезет, это снова поставит Абиварда на колени. С макуранцами в западных землях долгое время не случалось даже такого.
  
  "Даже если это сработает, этого недостаточно", - пробормотал он. Преследование войск Абиварда не выгонит их с видессианской земли. Он не мог придумать ничего в пределах возможностей Империи, что могло бы.
  
  Маниакес сунул Чикасу пергамент. Он пожалел, что у него нет кожаного футляра, в котором послание достигло города Видесс; он ударил бы им своего мрачного генерала по голове. "Вот, уважаемый сэр, прочтите это", - сказал он. "Вы видите?"
  
  Тзикас не спеша развернул пергамент и просмотрел его содержимое. "Любые хорошие новости всегда приветствуются, ваше величество", - сказал он вежливо - и раздражающе -невозмутимо, - "но уничтожение нескольких макуранских фургонов к западу от Амориона не кажется мне достаточной причиной для Агафиоса объявлять день благодарения".
  
  Судя по его тону, он не был бы впечатлен, если бы в сообщении сообщалось о захвате Машиза. Ничто из того, что Маниакес мог сделать, не удовлетворило бы его, за исключением, возможно, вручения ему красных ботинок. Не будь он таким хорошим генералом, Маниакес без колебаний отправил бы его в отставку - но именно то, что он был таким хорошим генералом, делало его сейчас угрозой.
  
  Держа в узде свой темперамент, Маниакес сказал: "Уважаемый сэр, уничтожать фургоны - не суть важно. Дело в том, что у нас есть воины, совершающие набеги вглубь территории, которую макуранцы удерживали с первых дней правления Генезия, - и возвращающиеся невредимыми, чтобы рассказать об этом."
  
  Больше, чем сделали твои воины в Аморионе, подумал он, все время понимая, что это несправедливо. Тикас молодец, что продержался в гарнизонном городе так долго, как смог. Ожидать, что он тоже нанесет ответный удар, было слишком большой просьбой.
  
  Генерал вернул ему записку. "Пусть у нас будет еще много таких славных успехов, ваше величество". Это был сарказм? К счастью для Чикаса, Маниакес не был до конца уверен.
  
  "Действительно, можем", - ответил он, приняв комментарий за чистую монету. "Если мы не можем выиграть большие бои, во что бы то ни стало позвольте нам выиграть маленькие. Если мы выиграем достаточно мелких сражений, возможно, макуранцам будет нанесен слишком большой урон, чтобы втягивать нас в такое количество крупных сражений."
  
  "Если бы это произошло, это было бы очень хорошо", - согласился Тзикас. "Но, ваше величество - и я надеюсь, вы простите меня за то, что я говорю так прямо - я не вижу в этом ничего вероятного. Они слишком сильно захватили западные земли, чтобы даже рой блошиных укусов смог изгнать их оттуда ".
  
  "Уважаемый сэр, если ни большие, ни малые сражения не приведут к изгнанию макуранцев из западных земель, разве это не то же самое, что сказать, что западные земли по праву принадлежат им в наши дни?"
  
  "Я бы не стал заходить так далеко, ваше величество", - сказал Тзикас, как обычно осторожный. У Маниакеса к этому времени сложилось отчетливое впечатление, что Тикас ни за что не зашел бы слишком далеко - более безжалостно умеренного человека трудно было бы себе представить. В некотором смысле, это было облегчением, поскольку Маниакес мог надеяться, что это означало, что Тикас тоже не зайдет далеко в попытках свергнуть его.
  
  Но это ограничивало то, что он мог сделать с генералом. Отправьте Тзикаса возглавить то, что должно было стать лихим кавалерийским преследованием, и вы обнаружите, что он достойно проскакал за врагом несколько миль, прежде чем решить, что на сегодня сделано достаточно, и прервать преследование. Без сомнения, он был умным, находчивым стратегом обороны, но солдат, который не вышел бы и не сражался, стоил меньше, чем он мог бы быть в противном случае.
  
  Маниакес бросил это занятие и пошел посмотреть, как дела у его детей. Евтропия приветствовала его радостным визгом и, ковыляя, подошла, чтобы обхватить руками его ногу. "Папапапа", - сказала она. "Хорошо!" Она говорила гораздо больше, чем, по его воспоминаниям, Аталарихос делала в том же возрасте. Все служанки утверждали, что она была удивительно развитой не по годам. Поскольку она тоже казалась ему умным ребенком, он осмелился надеяться, что это не была обычная лесть, услышанная Автократором.
  
  Кормилица кормила Ликариоса. Кивнув Маниакесу, она сказала: "Он голоден, ваше величество. Скорее всего, это означает, что он будет крупным мужчиной, когда достигнет своего полного роста ".
  
  "Нам придется подождать и посмотреть", - ответил Маниакес. Это была лесть, не более того.
  
  "Я думаю, он весьма благоволит к тебе", - сказала кормилица, пытаясь снова. Маниакес пожал плечами. Всякий раз, когда он смотрел на своего маленького сына, он видел неподвижное, бледное лицо Нифоны в саркофаге. Не то чтобы ребенок сделал это намеренно, и даже не то чтобы он испытывал гнев на своего сына из-за того, что случилось с Нифоном. Но ассоциация никуда не делась.
  
  Маниакес подошел, чтобы посмотреть на мальчика сверху вниз. Ликариос узнал его и попытался улыбнуться, все еще держа во рту сосок кормилицы. Молоко потекло у него по подбородку. Кормилица рассмеялась. Маниакес тоже, несмотря ни на что - его сын выглядел очень глупо.
  
  "Он прекрасный ребенок, ваше величество", - сказала кормилица. "Он ест, и ест, и ест, и почти никогда не суетится. Он почти все время улыбается".
  
  "Это хорошо", - сказал Маниакес. Услышав его голос, Ликариос снова улыбнулся. Маниакес обнаружил, что улыбается в ответ. Он вспомнил Евтропию по прошлому падению, когда она была на несколько месяцев старше, чем сейчас был ее младший брат. Она расплылась в улыбке всем телом, извиваясь и извиваясь от чистого ликования. Тогда ей было все равно - ей и сейчас было все равно, - что макуранцы завоевали западные земли и сидят в Поперечнике. Пока кто-то был рядом и улыбался ей, она оставалась счастливой. Он завидовал этому.
  
  Кормилица приложила ткань к плечу и отняла Ликариоса от груди. Она похлопывала его по спине, пока у него не появилась отрыжка и немного кислого молока. "Это хороший мальчик!" - сказала она, а затем, обращаясь к Маниакесу: "Он тоже здоровый ребенок". Она быстро нарисовала солнечный круг над своей все еще обнаженной левой грудью. "У него было не так уж много лихорадок, приливов или чего-то в этом роде. Он просто продолжает заниматься своим делом, вот что он делает".
  
  "Это то, что он должен делать", - ответил Маниакес, также рисуя солнечный знак. "Приятно видеть, что кто-то делает то, что он должен делать, и не портит работу".
  
  "Ваше величество?" спросила кормилица. Политика тоже не была ее главной заботой. Что бы ни происходило за пределами ее непосредственного круга внимания, это могло быть за пределами Макурана, насколько она была обеспокоена. Маниакес хотел бы сам смотреть на вещи так же. К сожалению, он слишком хорошо знал, что то, что произошло далеко сейчас, может иметь значение в городе Видессос позже. Если бы он и его отец не помогли вернуть Шарбаразу трон, западные земли, вероятно, оставались бы в руках Видессии по сей день.
  
  "Папапапа!" Евтропия не собиралась позволять своему брату завладеть всем его вниманием. Она подошла к Маниакесу и потребовала: "Забери меня".
  
  "Какая она умная", - сказала кормилица, когда Маниакес подчинился своей дочери.
  
  "Вряд ли такие маленькие дети произносят настоящие предложения".
  
  Евтропия визжала от ликования, пока Маниакес раскачивал ее в воздухе. Потом ей стало скучно и она сказала: "Отпусти меня", что он и сделал. Она ушла поиграть с куклой, набитой перьями.
  
  Кормилица не предприняла никаких усилий, чтобы привести в порядок свое платье. Маниакес гадал, было ли это потому, что она думала, что Ликариос захочет больше есть, или чтобы она могла показать себя перед ним. Даже если он переспит с ней всего один раз, она может рассчитывать на богатые подарки. Если она забеременеет от него, она никогда ни в чем не будет нуждаться. И если, как в романтическом романе, она сразит его наповал, и он женится на ней…
  
  Но он не хотел ни жениться на ней, ни даже затаскивать ее в постель. Через некоторое время она, должно быть, поняла это, потому что снова просунула руку в левый рукав платья. Ребенок заснул. Она встала и положила его в колыбель.
  
  
  Маниакес некоторое время играл с Евтропией. Затем она начала капризничать. Одна из служанок сказала: "Скоро ей придет время вздремнуть, ваше величество".
  
  "Не вздремнуть", - сказала Евтропия. "Не вздремнуть!" Второе повторение было достаточно громким, чтобы заставить всех в комнате вздрогнуть - кроме ее брата; он так и не пошевелился. Несмотря на то, что Евтропия кричала, она выдала себя зевком. Маниакес и служанка обменялись понимающими взглядами. Это не займет много времени.
  
  Автократор почувствовал себя лучше после того, как оставил своих детей. В отличие от большинства жителей Империи, у них все было хорошо. Да, и посмотри на цену, которую ты заплатил. Но он не заплатил эту цену. Бедный Нифон был.
  
  Он скучал по ней больше, чем думал: не просто просыпался один в большой кровати в императорской спальне, но и разговаривал с ней. Она никогда не боялась говорить ему, что думает. Для Автократора это было драгоценно. Большинство людей говорили ему то, что, по их мнению, он хотел услышать, не более. Только среди своих кровных родственников он мог надеяться сейчас обрести честность.
  
  Он медленно прошел по коридору и вышел из императорской резиденции. Стражники на низкой широкой лестнице вытянулись по стойке смирно. Он кивнул им - неумно было позволять своим телохранителям думать, что ты принимаешь их как должное. Однако его настоящее внимание было приковано к западным землям.
  
  Восстановление Поперек шло урывками. Несколько сгоревших храмов там были восстановлены; позолоченные купола, венчавшие их шпили, сверкали на солнце. Макуранская армия, которая удерживала пригород, теперь опустошала западные земли. Несмотря на булавочные уколы Маниакеса, он не смог помешать этой армии идти туда, куда она хотела, разрушая то, что хотела.
  
  А если, как это вполне возможно, Абивард и его люди снова решат перезимовать на другой стороне? Мог ли он надеяться удержать их подальше от ближайших подступов к столице? Он задавался вопросом, сможет ли он уйти, сказав себе то, что хотел услышать: что восстановленные видессианские силы наверняка прогонят захватчиков далеко-далеко.
  
  "Единственная проблема в том, что это неправда", - пробормотал он. Если бы Абивард решил вернуться в Across, он мог бы это сделать, и все обнадеживающие реставрации сгорели бы, как здания, которые они заменяли.
  
  Он задавался вопросом, стоило ли выходить и сражаться с макуранцами к западу или югу от Поперек. К сожалению, он пришел к выводу, что нет, по крайней мере, до тех пор, пока он не сможет сражаться с некоторой надеждой на победу. Видессос больше не мог позволить себе бросать людей в проигрышных боях. Да, макуранцы продолжали бы опустошать сельскую местность, если бы он не сражался с ними, но если бы он это сделал, они разгромили бы его армию, а затем продолжали бы опустошать сельскую местность.
  
  "На лед с выбором между плохим и худшим", - сказал он, но у него не было средств, чтобы оставить этот выбор там.
  
  Лето приближалось, было жарко и душно. Маниакес позволил Мундиуху и его товарищам-заложникам отправиться из города Видессос на север, в сторону Кубрата, не столько потому, что был убежден в доброй воле Эцилия, сколько потому, что удерживать заложников неопределенный срок было дурным тоном и могло вызвать недоброжелательность, даже если ее раньше не было.
  
  "Вы не сожалеете об этом, величества", - заверил его Мундиух. Маниакес уже сожалел об этом, но счел невежливым говорить об этом.
  
  
  В западных землях Абивард совершил достаточно набегов из юго-восточной горной страны, чтобы в конце концов бросить против нее свои мобильные силы, чтобы попытаться покончить с раздражением раз и навсегда. Когда весть об этом дошла до города Видесс, Маниакес почувствовал желание отпраздновать.
  
  Как и его отец. Со злобным смешком старший Маниакес сказал: "Я не думаю, что он понимает, во что ввязывается. В этой стране почти так же трудно действовать крупным силам, как в Васпуракане: она вся изрезана долинами и бесплодными землями, и если вы захватите одну из них, это нисколько не поможет вам в следующей, сразу за хребтом ".
  
  "Если немного повезет, он может застрять там, как муха в паутине", - сказал Маниакес. "Это было бы прекрасно, не так ли? Тогда у нас был бы шанс вернуть настоящие куски западных земель ".
  
  "Не считай своих мух, пока не высосешь их досуха", - предупредил его отец.
  
  "Поход на юго-восток был ошибкой; застрять там было бы еще хуже. Из того, что я помню об Абиварде, нам повезло, что он допустил одну ошибку, но мы были бы дураками, если бы рассчитывали на две."
  
  "Мы должны использовать все преимущества, которые мы можем извлечь из одного", - сказал Маниакес. "Во многих местах в прибрежных низменностях они приносят два урожая в год. Если Абивард продолжит работать на юго-востоке, мы могли бы даже получить от них небольшой доход." Он нахмурился. "Хотел бы я взять в осаду несколько городов, в которых у него есть гарнизоны, но я не могу придумать ничего, что заставило бы его быстрее вернуть свои основные силы. Я бы предпочел позволить ему играть в свои собственные игры там, внизу, столько, сколько ему заблагорассудится ".
  
  "Да, это мудро". Старший Маниакес кивнул. "Мы не попали в эту переделку за один сезон предвыборной кампании, и мы не выберемся из нее за один". Он кашлянул, затем вытер рот рукавом. "Любой, кто думает, что есть быстрые и простые ответы на трудные вопросы, дурак".
  
  "Полагаю, да". Маниакес печально вздохнул. "Как ты назовешь того, кто хочет получить быстрые и легкие ответы на трудные вопросы?"
  
  Его отец раскатисто рассмеялся. "Я не знаю, мальчик. Может быть, человеческое существо?"
  
  Шли недели, и кое-какие доходы все же поступали в город Видессос из ближайших регионов западных земель. Маниакесу пришлось побороть искушение обложить их налогом до тех пор, пока у них не вылезут глаза, просто ради немедленного получения золота. Если бы вы содрали шкуру с овец в этом году, что бы вы сделали с шерстью в следующем?
  
  Курикос сказал: "Но, ваше величество, как мы можем продолжать нашу необходимую деятельность без значительного увеличения доходов?"
  
  "Со мной на лед, если я знаю", - ответил Маниакес, как он надеялся, не с предсмертной жизнерадостностью. "Однако, когда я читаю цифры, уважаемый сэр, с поступлением этого нового золота мы почти снова обанкротились. Мы не были так богаты с тех пор, как Ликиниос все еще носил свою голову".
  
  Логофет казначейства изучал его. Он наблюдал за Курикосом, пытающимся решить, серьезен ли тот - и не имеющим наглости подойти прямо и спросить. Более забавного зрелища он не видел со Дня Середины Зимы.
  
  "Шутка, достопочтенный сэр", - сказал он наконец, чтобы избавить логофета от страданий. Курикос попробовал улыбнуться на размер. Это не очень подходило; он нечасто улыбался с тех пор, как потерял свою дочь. "С таким же успехом это могло быть просто яркой метафорой нашего нынешнего затруднительного положения".
  
  
  Маниакес думал, что это и есть шутка, но знал, что ему не хватает эрудиции вступить в литературную дискуссию с Курикосом. "Я не видел макуранцев или даже кубратов, кишащих за стенами города, достопочтенный сэр. Пока я этого не сделаю, я буду пытаться продолжать верить, что у нас есть надежда".
  
  "Очень хорошо, ваше величество", - ответил Курикос. "Я слышал, как патриарх говорил, что отчаяние - это единственный грех, который не допускает прощения".
  
  "А ты?" Маниакес посмотрел на него с немалым удивлением. "Я бы никогда не подумал, что в святейшем господине скрыто столько мудрости".
  
  Теперь Курикос выглядел совершенно шокированным, что было именно тем, что имел в виду Автократор.
  
  Маниакес надеялся, что, когда Абивард решит, что с него хватит размалывать свою армию в пух и прах на холмах, долинах и бесплодных землях юго-восточной части западных земель, он отступит на центральное плато и там отдохнет и восстановит силы. Он обрадовался, когда гонцы-гонцы принесли известие, что Абиварду, по-видимому, надоело на юго-востоке. Однако по пятам за этими людьми следовали другие всадники, предупреждавшие, что макуранцы, вместо того чтобы отступить зализывать раны, направляются на север с большими силами.
  
  "На север, через низменности?" В смятении спросил Маниакес. Он цеплялся за неверие так долго, как мог, но это было недолго: судя по тому, как двигался Абивард, он действительно намеревался провести зиму прямо над переправой скота из города Видесс, как и годом ранее. Маниакес изучал пергаментную карту западных земель, надеясь найти на ней что-то отличное от того, что он видел ранее в этом году. "Есть ли шанс задержать их на линии Арандос?"
  
  "Было бы, если бы у нас была настоящая армия, подобная его, а не несколько жалких полков, на которые мы можем рассчитывать, что они не побегут с воплями, как только увидят мальчишку-бойлера", - мрачно ответил Гориос.
  
  Автократор испустил долгий вздох. Если Региос, каким бы агрессивным он ни был, не думал, что макуранцев можно удержать у реки, то и они не могли. "Если бы у нас были силы к югу от реки, чтобы замедлить их продвижение, мы могли бы направить больше людей на место, чтобы остановить их", - сказал он, а затем снова вздохнул. Единственными силами, которые были у Видессоса к югу от Арандоса, были горцы юго-востока. Они были прекрасны, сражаясь там, где местность благоприятствовала им. Но им не хватало ни численности, ни мастерства, чтобы противостоять макуранцам на плоской местности низменностей, и они не просто преследовали бы армию Абиварда, им пришлось бы встать перед ней. Думая головой, а не сердцем, Маниакес знал, что это невозможно сделать.
  
  Регориос сказал: "По крайней мере, у нас есть силы почти до Арандоса. Учитывая, где мы были в прошлом году после падения Амориона, это своего рода прогресс. Мы не списали со счетов все западные земли, как я опасался, мы могли бы ".
  
  "Разве нет?" Спросил Маниакес с горечью в голосе. "Если Абивард может путешествовать по ним, как ему заблагорассудится, и самое большее, что мы можем сделать, это время от времени немного беспокоить его, принадлежат ли они нам или ему? С его стороны было великодушно позволить нам немного попользоваться некоторыми из них этим летом, но нельзя сказать, что он вернул их ".
  
  "Вы можете молиться о чудесах, ваше величество, мой двоюродный брат, но это не всегда означает, что Фос дарует их", - сказал Гориос. "Если бы добрый бог даровал им все время, они больше не были бы чудесами, не так ли?"
  
  
  Одна из бровей Маниакеса изогнулась вверх. "Может, нам послать за Агафиосом, чтобы он побрил тебе голову и дал синюю мантию? Ты рассуждаешь, как священник".
  
  "Во мне нет ничего такого, чтобы быть священником", - ответил Гориос, его глаза блеснули.
  
  "Мне слишком нравятся красивые девушки, и я бы предпочел, чтобы это было в них". Когда Маниакес сделал вид, что собирается ударить его, он со смехом отскочил назад, но настоял на своем. "Я был прав или неправ, а?"
  
  "О чем, о чудесах или о хорошеньких девушках?" Простая колкость отрезвила Маниакеса. С тех пор как умерла Нифон, он переспал с парой служанок. После каждого раза ему было стыдно, но, как и его двоюродный брат, он чувствовал себя еще более несчастным из-за обета безбрачия. Мрачно он продолжил: "Да, ты прав насчет чудес. Должен ли я продолжить и произнести за вас остальную часть вашей речи?"
  
  "Нет, пока я здесь, я вполне могу это сделать", - сказал Гориос; как бы ты ни старался, ты не смог бы долго сохранять серьезность. "Учитывая беспорядок, который оставил тебе Генезий, для того, чтобы сделать что-нибудь, о чем стоило бы говорить в первые пару лет твоего правления, потребовалось бы чудо. Фос тебе его не дал. Ну и что?"
  
  "Сейчас ты говоришь как мой отец", - ответил Маниакес. "Но если бы макуранцы были кораблестроителями, Империя, вероятно, рухнула бы: ну и что. Лучшее, на что мы могли надеяться, это выдержать здесь осаду ".
  
  "Видессос, город, никогда не попадет в осаду", - уверенно сказал Гориос.
  
  "Ты прав; вероятно, для того, чтобы это произошло, потребовалось бы чудо - но предположим, что Бог раздал его макуранцам?" Невозмутимо сказал Маниакес.
  
  Гориос начал отвечать, остановился, уставился на Автократора, затем попробовал снова: "Ты почти поймал меня там, ты знаешь это? Во-первых, Бог - всего лишь плод воображения макуранцев. И, во-вторых, я не думаю, что мы были достаточно грешны, чтобы Скотос восстал и поразил нас именно таким образом. Если солнце снова повернуло на север после Дня прошлой зимы, то у нас все хорошо еще какое-то время, или я ошибаюсь в своих предположениях ".
  
  Маниакес нарисовал солнечный круг над своим сердцем. "Пусть ты докажешь свою правоту". Он еще немного изучил карту. "Если мы не можем удержать их в Арандосе, мы, конечно, не сможем удержать их нигде между ним и Across. Можем ли мы удержать их с помощью новых сооружений, которые мы построили за пределами Across?"
  
  Он не задавал вопрос Региосу; он задавал его самому себе. Однако его кузен взял на себя бремя ответа на этот вопрос: "Это кажется маловероятным, не так ли?"
  
  "Нет", - сказал Маниакес, и это слово имело привкус смерти у него во рту. "Тогда зачем мы тратили наше время и средства на восстановление?" Но это были не мы. Он отдавал приказы. Он ударил кулаком по карте. Боль пронзила его руку. "Я совершил ту же ошибку, которую совершаю с тех пор, как надел красные ботинки: Я думал, мы сильнее, чем мы есть ".
  
  "Теперь все кончено", - сказал Гориос, что стало эпитафией для множества неудачных событий. "Вы собираетесь послать армию в западные земли, чтобы попытаться защитить то, что мы восстановили?"
  
  "Ты пытаешься выяснить, совершу ли я ту же ошибку еще раз даже сейчас, не так ли?" Спросил Маниакес.
  
  Гориос ухмыльнулся ему, совершенно не смущаясь. "Теперь, когда ты упомянул об этом, да".
  
  "Ты такой же плохой, как мой отец", - сказал Маниакес. "На него свалилось столько лет, что он стал таким извращенным и коварным; какое у тебя оправдание?… Но я не ответил на твой вопрос, не так ли? Нет, я не собираюсь посылать армию в Кросс. Если Абивард так сильно этого хочет, он может это получить."
  
  Гориос кивнул, задумчиво постучал по карте и покинул комнату, где она висела. Маниакес уставился на чернильные линии на пергаменте: провинции и дороги, где не было его слова. Внезапно он направился к двери, требуя вина. Он сильно напился.
  
  Обновление отразилось на переправе для скота. Макуранцы стояли на западном берегу, насмехаясь над дромоном и призывая на плохом видессианском языке, чтобы он сам вышел на золотой, манящий песок. "Мы приветствуем вас, о да", - крикнул один из них. "Вы никогда не забудете, что встретили нас, никогда, пока живы". Его зубы сверкнули белизной среди черной бороды.
  
  Маниакес повернулся к Фраксу. "Метни в них пару дротиков", - сказал он. "Посмотрим, будут ли они глумиться другой стороной рта".
  
  "Да, ваше величество", - ответил друнгарий флота. Он повернулся к своим матросам. Один из них поместил дротик с железным наконечником, древко которого было длиной с руку и толще среднего пальца толстяка, в желоб катапульты.
  
  Другие поворачивали лебедки, чтобы оттянуть назад отливные рычаги двигателя, которые скрипели и стонали от напряжения. Фракс отдал приказ гребцам, которые повернули "Обновление" так, чтобы оно легло на узел макуранцев. "Отвязывайся!" - крикнул друнгарий, когда волна слегка приподняла нос судна.
  
  Катапульта щелкнула и взбрыкнула, как дикий осел. Дротик пронесся по воде. С берега донесся крик - он пронзил кого-то. Ликующе вопя, команда катапульты загрузила в двигатель еще одну ракету и начала готовить ее к повторному выстрелу.
  
  Маниакес ожидал, что макуранцы рассеются. Вместо этого все они с луками открыли ответный огонь по Обновлению. Их стрелы поднимали небольшие брызги, когда вонзались в воду, не долетев до цели. Моряки смеялись над врагом.
  
  "Свободен!" Фракс снова закричал. Еще один дротик вылетел вперед. На этот раз матросы - и Маниакес вместе с ними - выругались и застонали, потому что он ни в кого не попал. Но макуранцы все равно разбежались, как испуганные птицы. Это превратило проклятия Маниакеса в крики восторга. Солдат против солдата, бойлерные по-прежнему представляли собой нечто большее, с чем видессианцы могли столкнуться в надежде на победу. Но, столкнувшись с имперским флотом, макуранцы обнаружили врагов, которым не могли противостоять.
  
  "Мы правим западными землями!" Крикнул Маниакес, заставив моряков уставиться на него, прежде чем он добавил: "Или столько из них, сколько находится не более чем в двух выстрелах из лука от берега".
  
  Матросы засмеялись, именно это он и имел в виду. Фракс, серьезный, как обычно, сказал: "Если вашему величеству будет угодно, я прикажу дромонам подойти поближе к берегу, чтобы они могли стрелять по группкам врага, которые подошли слишком близко к морю".
  
  "Да, сделайте это", - сказал Маниакес. "Это напомнит им, что мы не покорно уступаем нашу землю Абиварду и Царю Царей. Это может даже нанести макуранцам небольшой реальный вред, что было бы не самой худшей вещью в мире ".
  
  Маниакес надеялся, что стрелы, летящие в них с расстояния, превышающего дальность стрельбы из лука, убедят макуранцев держаться подальше от побережья, что, возможно, позволило бы ему безнаказанно совершать налеты. Вместо этого люди Абиварда установили собственные катапульты недалеко от кромки моря. Некоторые из них бросали камни, достаточно большие и тяжелые, чтобы потопить дромон, если они попадут прямо в него. Но они этого не сделали - они не могли - и через несколько дней двигатели исчезли с пляжей. Инженеры Макуранера не привыкли поворачивать свои машины, чтобы целиться в цель, более подвижную, чем стена, и особенно не привыкли перемещать их, чтобы поразить цель, которая не только двигалась, но и делала все возможное, чтобы не попасть под удар.
  
  А видессианские моряки, которые компенсировали действие волн всякий раз, когда использовали свои дротикометы, и которые практиковались в поражении наземных целей, прекрасно проводили время, стреляя из катапульт, которые должны были оставаться на одном месте и брать его. Они повредили несколько и убили изрядное количество инженеров, которые их обслуживали, прежде чем Абивард понял, что он вовлечен в проигрышную игру, и отозвал свои машины.
  
  Несколько дней спустя выпал первый снег. Маниакес надеялся, что люди Абиварда промерзнут изнутри, но в то же время не мог пожелать слишком суровой зимы. Если бы переправа для скота покрылась льдом, Абивард мог бы отомстить за небольшие раны, нанесенные его отряду экипажами катапульт на дромонах. Маниакес пожалел, что отец рассказал ему историю о той ужасной зиме.
  
  Он вернулся к тренировкам своих солдат на тренировочном поле у южного конца городской стены. Как и прошлой зимой, макуранцы иногда выходили посмотреть, что они могут увидеть. Теперь иногда дромон прогонял их с пляжа Поперек. Маниакес испытывал немалое удовлетворение всякий раз, когда видел, как это происходит.
  
  Не менее авторитетный человек, чем Чикас, сказал: "Ваше величество, они больше похожи на бойцов, чем год назад - и теперь их у вас тоже больше". Он смягчил это, добавив: "Достаточно ли у вас людей, будут ли они достаточно хороши : это разные вопросы".
  
  "Так и есть". Маниакес прикрыл глаза рукой и посмотрел на запад, за Переправу для скота. Сегодня он не видел макуранцев; дромон плавно скользил по каналу, не останавливаясь, чтобы побеспокоить кого-либо из людей Абиварда. Но Маниакес знал, что они были там, независимо от того, видел он их или нет. Не весь дым, который поднимался над той стороной, шел от кухонных костров. Макуранцы были заняты тем, что снова разрушали пригород.
  
  "Наступит весна, я ожидаю, что ты подвергнешь их испытанию". Судя по тому, как звучал Тикас, это было скорее осуждением характера Маниакеса, чем выражением надежды на победу.
  
  "Кажется, что весна через миллион лет, за миллион миль отсюда". Маниакес пнул желто-коричневую пожухлую траву под ботинками. Разочарование грызло его, как незаживающая язва. "Я хочу выступить против них сейчас, чтобы изгнать их с видессианской земли мощным быстрым ударом".
  
  "Вы пробовали это однажды, ваше величество. С нашей точки зрения, результаты были не совсем благоприятными". Цикас мог бы быть литератором, критикующим плохое стихотворение, а не комментирующим кампанию в целом.
  
  Маниакес относился к нему с невольным уважением. То, что он вообще критиковал своего повелителя, свидетельствовало об определенном мужестве и честности - или, возможно, о такой совершенной уверенности в собственной правоте, что он не замечал любого оскорбления, которое тот мог нанести.
  
  В любом случае, он также, казалось, был слеп к тому, как сильно Маниакес ненавидел признавать, что не может нанести ответный удар армии Абиварда. Он был рад вернуться в стены города Видесс. Оттуда, как он ни старался, он не мог разглядеть переправу для скота, не говоря уже о земле на западном берегу. Он мог бы попытаться притвориться, что все это по-прежнему приносит налоги fisc, по-прежнему признает его своим правителем.
  
  Прежде чем он углубился далеко в город, он обнаружил - не в первый раз - что у него не получается обманывать самого себя. Когда он добрался до дворцового квартала, он снова смог различить дым, поднимающийся с противоположной стороны, от бесчисленных пожаров в городе Видессос. Даже если бы его притворство просуществовало так долго, это убило бы его.
  
  Не обращая внимания на свои тревоги, Региос сказал: "На мороженое с Чикасом; он из тех, кто заказывает лимон к своему сладкому". Это было правдой, но мало подняло настроение Маниакеса. Когда он не ответил, Гориос возмущенно фыркнул. В императорской резиденции он ушел в раздражении.
  
  "Вина, ваше величество?" Спросил Камеас. Единственным ответом, который он получил, было покачивание головой. Его учили не показывать раздражения, и он очень настойчиво этого не показывал. Маниакес задумался, не пострадает ли из-за этого ночной ужин. Нет, решил он. Камеас также очень гордился обслуживанием.
  
  "Приятно знать, что кто-то чем-то гордится", - пробормотал Маниакес. Все, на что он потратил столько времени, усилий и золота, восстанавливая весной и летом, развалилось за несколько недель с приближением осени. Может быть, все наладилось бы, когда снова пришла весна ... или, может быть, хорошая погода просто привела бы к очередному витку катастроф.
  
  Он вошел в помещение, где у него вошло в привычку пытаться сопоставить капельки дохода, поступавшие в fisc, с нескончаемым потоком золота, выливавшимся из него. У него появилась новая тонкая струйка золота из тех частей западных земель, которые ближе всего к городу Видессу, но в этом году он не мог ограбить - или даже занять - храмы в таком количестве: у них тоже было немного. Это означало, что ему пришлось заплатить меньше или снова удешевить валюту, что означало одно и то же.
  
  Если бы он перестал платить всем, кроме солдат… у него не было бы бюрократов для сбора налогов на следующий год. Если бы он вложил больше меди в золотые монеты, люди начали бы копить хорошие деньги, торговцы прекратили бы вести бизнес… и у него было бы не так много налогов, которые нужно было бы собрать в следующем году.
  
  Кто-то постучал в дверь. "Уходи", - прорычал он, не поднимая глаз, предполагая, что это Камеас пришел, чтобы попытаться поднять ему настроение.
  
  Но голос, сказавший "Очень хорошо", принадлежал не Камеасу: он принадлежал Лисии. Голова Маниакеса дернулась. В городе было не так много людей, которых он не хотел раздражать, но она была одной из них.
  
  "Прости", - сказал он. "Я принял тебя за кого-то другого. Пожалуйста, входи." Она уже начала отворачиваться. На мгновение он подумал, что она проигнорирует приглашение; упрямство было присуще всей его семье. Он сказал: "Если ты сию же минуту не войдешь сюда, мой кузен, я вызову тебя к Автократору по обвинению в оскорблении величества в результате бессмысленного и умышленного неповиновения".
  
  Он надеялся, что это позабавит ее, а не разозлит, и это произошло. "Только не это!" - воскликнула она. "Что угодно, только не это! Я унижаюсь перед вашим величеством".
  
  Она действительно начала проскинез. "Не обращай внимания на это, клянусь благим богом", - воскликнул Маниакес. Они оба начали смеяться, затем настороженно посмотрели друг на друга. С тех пор, как Нифон умер, они были осторожны, когда были вместе, и они не часто бывали вместе. Маниакес вздохнул, нахмурился и покачал головой.
  
  
  "Я вспоминаю, как обстояли дела в Каставале, и знаешь что, мой двоюродный брат? Они выглядят не так уж плохо. Мне не нужно было оглядываться через плечо всякий раз, когда я хотел поговорить с тобой, и мне не нужно было беспокоиться о том, что, выглянув из-за воды, я увижу, как макуранцы крушат все на своем пути ". Он снова вздохнул. "Может быть, там сейчас даже лучше, если подумать об этом".
  
  "Не позволяй своему отцу слышать, как ты это говоришь", - предупредила Лисия. "Он надерет тебе уши за тебя, носишь ты красные сапоги или нет. Я тоже не могу сказать, что стала бы его винить. Как бы ты мог сражаться с макуранцами в западных землях, если бы вернулся на Калаврию?"
  
  "Как я могу сражаться с ними сейчас?" спросил он. "Я наблюдал, как их дым поднимается с противоположной стороны, когда я был с войсками на тренировочном поле. Они сидят там, прямо в самом сердце Империи, и я не осмеливаюсь предпринять против них ничего большего, чем небольшие рейды с булавочным уколом, которые мы пытались совершить этим летом ".
  
  "Они не в сердце Империи", - сказала Лисия. "Мы здесь, в городе Видессосе. Пока у нас в руках сердце, однажды мы сможем вернуть к жизни все остальное, независимо от того, насколько плохо обстоят дела в западных землях ".
  
  "Так все говорят. Я тоже так думал", - ответил Маниакес. "Хотя мне действительно интересно, правда ли это". Внезапно мысль о возвращении в Калаврию, оставив позади ненавистные напоминания о том, насколько слабой стала Империя Видессоса, показалась ему слаще меда. Вернувшись в старую крепость над Каставалой, он мог думать об Империи такой, какой она была всегда, а не в ее нынешнем изуродованном состоянии, и мог управлять ею, не слишком беспокоясь о повседневных чрезвычайных ситуациях, которые делали жизнь здесь, в столице, такой трудной.
  
  Но, прежде чем он смог разъяснить Лисии свое видение преимуществ, которые может принести городу отказ от Видессоса, она сказала: "Конечно, это правда. В мировой истории никогда не было крепости, никогда не было порта, подобного этому. И если вы откажетесь от города Видессоса, почему местные жители не должны отказаться от вас?"
  
  Он задумчиво помолчал. В чем-то она была права. На самом деле, у нее было несколько аргументов. Если бы непостоянная городская мафия назначила нового Автократора, этот человек, кем бы он ни был, приобрел бы оттенок легитимности, потому что он удерживал город Видесс. Он также завоюет его стены, его дромоны… и даже Генезий невыразимый правил полдюжины лет, обладая этими преимуществами.
  
  И поэтому, держа свою тоску по Калаврии при себе, он сказал: "Может быть, ты и прав. Я однажды сказал тебе, что у тебя хватит ума быть Севастосом. Я знаю, ты рассердился на меня тогда..."
  
  "И если ты скажешь мне это снова, я разозлюсь на тебя сейчас", - сказала Лисия. Судя по тому, как раздувались ее ноздри, она была зла. "Городская мафия позволила бы мне сделать это не больше, чем они позволили бы тебе уплыть. И, - неохотно добавила она, - мой брат хорошо зарекомендовал себя на этой работе".
  
  Маниакес встал из-за стола, заваленного квитанциями, реестрами и просьбами о золоте, которого у него не было. По его мнению, любой предлог для уклонения от этих просьб был хорош. Он подошел к Лисии и положил руки ей на плечи. "Мне жаль, моя кузина", - сказал он. "Просто кажется, что все пошло прахом с тех пор, как мы приехали в город Видессос. Мне никогда не следовало называть свой флагман the Renewal. Каждый раз, когда я поднимаюсь на борт, это кажется мне жестокой шуткой - может быть, над самим собой, может быть, над Империей ".
  
  "В конце концов, все получится", - сказала она, обнимая его. В морских сражениях перед тем, как он взял город Видесс, он наблюдал, как барахтающиеся люди находили плавающие доски и цеплялись за них, как за саму жизнь. Именно так он цеплялся за Лисию сейчас. Она все еще верила в него, независимо от того, с какими трудностями ему приходилось держаться за веру в себя.
  
  Он также остро осознавал, что держит в своих объятиях женщину. Через некоторое время она вряд ли могла не заметить, как его тело реагирует на ее прикосновения. Он никогда не был уверен, она ли первой подняла голову или он опустил свою. Когда их губы встретились, в этом было столько же отчаяния, сколько и страсти - но страсть была там.
  
  Наконец они отодвинулись, совсем чуть-чуть. "Ты уверен?" Тихо спросила Лисия.
  
  Ему не нужно было спрашивать, что она имела в виду. Его смех прозвучал резко. "Я больше ни в чем не уверен", - сказал он. "Но..." Он подошел к двери камеры и закрыл ее. Прежде чем отпустить засов, он сказал: "Ты все еще можешь выйти, если хочешь. В конце концов, мы говорили об этом раньше. Если мы продолжим дальше, это усложнит наши жизни больше, чем кто-либо из нас может предположить сейчас, и я понятия не имею, получится ли это в конце концов правильно, окажется ли, что оно того стоит ".
  
  "Я тоже", - сказала Лисия, все еще тихим голосом. Она не ушла. Она не настаивала на его решении. Он постоял мгновение в нерешительности. Затем, очень осторожно, он установил планку в скобу. Он сделал шаг к ней. Она встретила его на полпути.
  
  Было холодно и неловко, и у них не было удобного места в комнате - но все это не имело значения. Их двух мантий и панталон на мозаичном полу было достаточно. Маниакес ожидал найти в ней девушку, и он нашел. После этого все было неожиданностью.
  
  Он думал быть медленным и нежным, каким он был с Нифо в их первую ночь вместе, всего через несколько часов после того, как Агафиос возложил императорскую корону на его голову. Лисия действительно поморщилась и напряглась на мгновение, когда он вошел в нее по самую рукоятку, но она поразила его, получив удовольствие позже. У нее не было опыта в том, что они делали, но энтузиазм многое компенсировал.
  
  Она воскликнула от удивления и восторга за мгновение до того, как он больше не мог сдерживаться. Даже когда он кончал, он думал о том, чтобы освободиться от нее и излить свое семя ей на живот, как он сделал это однажды с Нифо. Но он обнаружил, что думать о чем-то и быть способным это сделать - не одно и то же: даже когда идея пронеслась над самой верхней частью его разума, его тело все глубже входило в ее, и на некоторое время все мысли исчезли.
  
  Это вернулось слишком быстро, как обычно бывает в такие моменты с мыслями. "И что теперь?" - пробормотал он, его лицо было всего в нескольких дюймах от ее. На самом деле он говорил не с ней и ни с кем другим.
  
  Она ответила с женской практичностью. "Теперь дай мне вздохнуть, пожалуйста".
  
  "Мне жаль", - сказал Маниакес и слез с нее. У нее между грудями был отпечаток солнечного луча от амулета, который дал ему Багдасарес.
  
  Отодвинувшись от него, она начала одеваться. Взглянув на свои панталоны, она хмыкнула про себя. "От служанок это не скроешь". Ее рот искривился в кривой усмешке. "Не то чтобы я бы поставила что-нибудь дороже потертой медной монеты, о которой слуги уже не знают".
  
  Маниакес взглянул на зарешеченную дверь, которая давала им уединение - или его иллюзию. "Я не удивлюсь, если ты прав". Он оделся немного быстрее, чем смог бы без ее слов. Проведя пальцами по волосам, он снова спросил: "Что теперь?".
  
  
  "Возможно, проще всего было бы притвориться, что этого никогда не было", - ответила Лисия. Она сделала паузу, затем покачала головой. "Нет, не так просто. Наиболее удобно, я бы сказала".
  
  "На лед с удобством", - взорвался Маниакес. "Кроме того, ты только что сказал, что слуги узнают, и ты прав. И то, что слуги знают сегодня, - это сплетни на площади Паламы послезавтра".
  
  "Это правда". Лисия склонила голову набок и изучающе посмотрела на него. "Что тогда, мой кузен, ваше величество?"
  
  "Я знаю, что бы я сделал, если бы ты не был моим кузеном", - сказал Маниакес. "Если бы ты не был моим кузеном, я думаю, мы поженились бы много лет назад, на Калаврии".
  
  "Наверное, ты прав". Лисия поколебалась, затем продолжила: "Надеюсь, ты не рассердишься, если я скажу тебе, что были времена, когда я очень ревновала к Ротруде".
  
  "Сердишься?" Маниакес покачал головой. "Нет, конечно, нет. У меня ... были к тебе такие чувства. Я не думал, что у тебя они тоже есть, пока не собрался отплыть посмотреть, смогу ли я свергнуть Генезия."
  
  "И ты плыл к Нифоне", - добавила Лисия. "Что я должна была делать тогда? Я сделала то, что считала нужным. Но теперь? Что бы мы сейчас ни сделали, мы устроим скандал ".
  
  "Я знаю", - сказал Маниакес. Они также воспользовались шансом сделать скандал слишком ужасающе очевидным через девять месяцев - хотя на самом деле, если бы это случилось, это стало бы очевидно гораздо раньше. Помня об этом беспокойстве, он продолжил: "Лучший способ, который я могу придумать, чтобы справиться с этим, - это жениться на тебе сейчас, несмотря ни на что ... если это то, что ты хочешь сделать, конечно".
  
  "Это то, чего я бы хотела", - сказала она, кивая. "Но обвенчает ли нас священник? Если он это сделает, предаст ли Агафий его анафеме?" И что скажут наши семьи?"
  
  "Я уверен, что смогу найти священника, который сделает так, как я ему скажу", - ответил Маниакес.
  
  "Что сделает Агафиос… Я не знаю. Он политическое чудовище, но это - мы просто должны выяснить". Если бы Агафиос гремел грехом, городская толпа могла бы взбунтоваться. "Нам также придется узнать о наших отцах и наших братьях". Он знал, что это усложнит его жизнь. Возможно, он не позволял себе думать о том, насколько сильно.
  
  И, возможно, те же мысли проносились в голове Лисии. Она сказала: "Возможно, действительно было бы проще притвориться, что это не ..." Она остановилась и покачала головой. Очевидно, она не хотела этого делать.
  
  Маниакес тоже. Он сказал: "Я любил тебя как кузена, сколько себя помню, и я всегда был высокого мнения о твоем здравом смысле. И теперь, с этим..." Даже после того, как они занялись любовью, он не решался открыто сказать об этом. "... Я не могу представить, что хочу кого-то другого в качестве своей жены". Он подошел к ней и заключил в объятия. Она прильнула к нему, кивая у него на груди.
  
  "Мы просто должны пройти через это, вот и все", - сказала она приглушенным голосом.
  
  "Так мы и сделаем", - сказал Маниакес. "Может быть, это будет не так уж трудно".
  
  Сжав ее еще раз, он подошел к двери и отодвинул засов. Затем он открыл ее и посмотрел вверх и вниз по коридору. Он никого не видел, никого не слышал. На мгновение он почувствовал облегчение; нам все сошло с рук, промелькнуло у него в голове. Затем он подумал о том, как редко коридоры императорской резиденции были такими устрашающе тихими и пустынными. Скорее всего, слуги намеренно избегали подходить к той двери, которую он только что отпер.
  
  Он прищелкнул языком между зубами. Служанке не обязательно было бы видеть ящики Лисии. Секрет уже был раскрыт.
  
  Старший Маниакес сделал большой глоток вина. Он заглянул в глубины серебряного кубка, как будто он был Багдасаресом, использующим его как инструмент прорицания. "Ты намереваешься сделать что?" - прогрохотал он.
  
  "Жениться на моей кузине", - ответил Маниакес. "Мы любим друг друга, у нее лучшая голова на плечах из всех членов семьи, за исключением, может быть, тебя, и ... мы любим друг друга". От повторения у него запылали уши, но дело было сделано.
  
  Его отец снова поднял чашу, на этот раз осушив ее. Он был неосторожен, когда поставил ее на стол, и она упала, сладко звякнув, как золотая монета. Он бормотал что-то себе под нос, поправляя его. К изумлению Маниакеса, он начал смеяться. "Это действительно помогает сохранить отношения в семье, не так ли?"
  
  "Это все, что ты можешь сказать?" Потребовал ответа Маниакес.
  
  "Нет, ни в коем случае", - сказал старший Маниакес. "Только Фос знает, что сделает мой брат - Лисия рассказала ему?" Он подождал, пока Маниакес кивнет, прежде чем продолжить: "Патриарх будет кричать "Инцест!" во всю мощь своих легких, ты знаешь. Ты думал об этом?"
  
  Маниакес снова кивнул. "О, да". Часть его кричала то же самое. Он изо всех сил старался не слушать это. То же самое, вероятно, относилось и к Лисии. Это было еще одно осложнение, которое он не продумал до конца. И все же - "Это не просто... случилось ни с того ни с сего, ты знаешь".
  
  "О да, я действительно знаю это", - ответил его отец. "Однажды на Калаврии, когда Ротруда была беременна твоим мальчиком..." Он положил руку на свой собственный внушительный живот. "...она сказала мне, что воткнет в тебя нож, если когда-нибудь застанет тебя в постели с твоим кузеном".
  
  "Неужели она?" Изумленно переспросил Маниакес. На самом деле он был поражен по нескольким причинам. "Я бы предположил, что она скажет это мне, а не тебе".
  
  "Я бы тоже", - сказал старший Маниакес. "Я думаю, что беременность могла иметь какое-то отношение к тому, что она вела себя так слабо и женственно". Он закатил глаза, показывая, что не намерен принимать это всерьез. "Но суть в том, что она заметила вас двоих. Я тоже заметил, но не был так уверен. Конечно, я знал вас обоих дольше, чем она, и я знал, что вы всегда были дружелюбны. Она была единственной, кто увидел, что это нечто большее."
  
  "Ротруда всегда знала меня довольно хорошо", - серьезно сказал Маниакес. "Кажется, она знала меня лучше, чем я сам знал себя там". Он подошел к кувшину с вином, на котором был изображен низкий рельеф толстого старика, пьяно преследующего девушку, которая не была ни толстой, ни старой, ни обремененной одеждой. Налив себе полную чашу, он поднес ее к губам и выпил, не переводя дыхания. Затем наполнил ее снова. "Но, отец, что мне делать?"
  
  "А?" Старший Маниакес поковырял пальцем в ухе. "Ты сказал мне, что собираешься делать. Ты собираешься жениться на ней, не так ли? Что, по-твоему, я должен с этим делать? Сказать тебе, что я считаю тебя дураком? Я действительно думаю, что ты дурак - пара дураков, как я понимаю. Но собираюсь ли я взять кожаный ремень и сделать твою задницу красной? Отправить тебя в твою комнату без ужина? Клянусь благим богом, сынок, теперь ты мужчина и имеешь право на свой выбор, каким бы глупым я его ни считал. И ты Автократор. Я читал хроники, да. Отцы автократоров, которые пытаются отдавать им приказы, имеют любопытный способ стать короче на голову ".
  
  Маниакес уставился на него с неподдельным ужасом. "Если ты думаешь, что я способен на такое, мне лучше снять красные сапоги и побриться наголо, как монаху".
  
  "Нет, сынок, монастырь - это другое место для отцов, которые делают своих имперских сыновей несчастными", - сказал старший Маниакес. Он изучал Автократора. "Ты уверен, что это нельзя уладить где-нибудь, кроме брака?"
  
  "Ты имеешь в виду, оставив ее в качестве любовницы?" Спросил Маниакес. Его отец кивнул. Он покачал головой. "Я бы не стал отнимать у нее честь". В его смехе была ирония.
  
  "Некоторые сказали бы, что это произошло из-за влюбленности в нее, не так ли? Что ж, пусть так. Но это не единственная проблема, которую я вижу. Предположим, мы не поженимся, но однажды я все-таки возьму другую жену. Что бы она и ее семья подумали о нашем с Лизой соглашении?"
  
  "Не сомневаюсь, ничего хорошего", - сказал старший Маниакес. "Предположим, вместо этого ты сейчас отложишь своего кузена в сторону? Что тогда?"
  
  "Тогда моя жизнь выглядит холодной, пустой и темной, как ледяной ад Скотоса", - ответил Маниакес, сплевывая на пол в знак неприятия темного бога. "Когда я смотрю на Империю, я вижу только мрак. Должен ли я видеть то же самое, когда смотрю сюда, на императорскую резиденцию?"
  
  "Я говорил тебе, сынок, ты взрослый мужчина", - ответил его отец. "Если это то, чего ты хочешь и чего хочет моя племянница ..." Он слегка кашлянул, но продолжил достаточно храбро. "... тогда это то, что ты получишь. Куда мы пойдем дальше, можно только догадываться, но я ожидаю, что мы узнаем в скором времени ".
  
  Камеас сказал: "Ваше величество, святейший вселенский патриарх Агафий прибыл в резиденцию в ответ на ваш вызов".
  
  "Хорошо". Желудок Маниакеса скрутило от перспективы предстоящей встречи, но он не показал этого. "Приведи его ко мне. Имейте в виду, здесь соблюдена полная формальность; его вызвали не для дружеской беседы."
  
  "Я буду соблюдать требования вашего Величества во всех деталях", - с достоинством ответил вестиарий. Он унесся прочь. Из-за крошечных, семенящих шагов, которые он делал под своей длинной мантией, казалось, что он плывет, когда движется, как корабль, несущийся по ветру.
  
  "Ваше величество", - сказал Агафиос в дверях после того, как Камеас доложил о нем. Он опустился на колени, а затем на живот в полном проскинезе. Когда он начал вставать до того, как Маниакес разрешил ему уйти, Автократор резко кашлянул. Агафий еще раз согнул спину, коснувшись лбом мраморного пола.
  
  "Встань, святейший господин", - сказал Маниакес после паузы, которую счел подходящей. "Ты можешь сесть".
  
  "Э-э... благодарю вас, ваше величество". Патриарх осторожно сел. Он подобрал свой тон к тому, который взял Маниакес: "Чем я могу быть полезен вашему величеству сегодня утром?"
  
  "Мы подумали, что пришло время отказаться от холостяцкой жизни и выбрать себе другую невесту", - ответил Маниакес. Он не мог вспомнить, когда в последний раз обращался к императорскому "мы", но сегодня он сделал бы все, чтобы внушить Агафию страх, вот почему он вызвал патриарха во дворцовый квартал, а не навестил его в его собственной резиденции рядом с Высоким Храмом.
  
  "Я рад новостям и желаю вам радости, ваше величество", - сказал Агафий искренне, хотя и без особой теплоты. Он поколебался, затем спросил: "И кого ты выбрала, чтобы связать себя ярмом на долгие, я молюсь, счастливые и плодотворные годы?"
  
  Маниакес не пропустил этого колебания. Ему стало интересно, какого рода слухи дошел до вселенского патриарха. Никто еще не вернулся к нему с площади Паламы, что не означало, что их там не было. Тщательно подбирая слова, он сказал: "Мы решили жениться на Лисии, дочери благороднейшего Симватия". Он не упомянул об отношениях Лисии с ним; если кто-то и собирался поднять этот вопрос, то это должен был быть Агафиос.
  
  Патриарх действительно поднял этот вопрос, но в уклончивой манере. "Дал ли благороднейший Симватий свое одобрение этому союзу?"
  
  "Да, святейший господин, он сделал это", - ответил Маниакес. "Ты можешь спросить об этом у него сам, если сомневаешься во мне". Он сказал правду; его дядя не сказал "нет". Но если Симватий и был в восторге от перспективы того, что его дочь станет императрицей, он очень хорошо скрывал этот энтузиазм.
  
  "Конечно, я полагаюсь на заверения вашего Величества". Агафий снова заколебался, кашлянул и посмотрел по сторонам. Маниакес сидел молча, желая, чтобы тот хранил молчание. Здесь, в императорской резиденции, Агафий, податливая душа, если таковая вообще существовала, наверняка был бы слишком запуган, чтобы спорить с доктринальной точки зрения… не так ли? После этой долгой-предолгой паузы вселенский патриарх продолжил: "Как бы то ни было, однако, я должен довести до сведения вашего Величества, что невеста, на которой вы предлагаете жениться, находится, э-э, в пределах запрещенных степеней родства, давно установленных каноническим правом, а также запрещенных всеми сводами законов империи".
  
  Он не кричал об инцесте во всю глотку, но именно к этому сводились его вежливые, нервные фразы. И что он будет делать по возвращении в Высокий Храм, можно было только догадываться. Маниакес сказал: "Святейший господин, то, что нравится Автократору, имеет силу закона в Видессосе, как ты знаешь. В данном конкретном случае нам приятно освободить себя от светских законов, о которых вы упоминаете. Это в наших силах. Точно так же в вашей власти предоставить нам освобождение от строгостей канонического права. Так мы просим и так мы поручаем вам поступать ".
  
  Агафий выглядел несчастным. На его месте Маниакес тоже выглядел бы несчастным. Будь у патриарха чуть меньше твердости духа, он бы уступил, и все было бы кончено. Как бы то ни было, он сказал: "Позвольте мне напомнить вашему величеству об обещании, которое он дал при въезде в город Видесс, принять императорское достоинство, в котором он обещал, что не внесет никаких изменений в веру, которую мы получили от наших отцов".
  
  "Мы не стремимся изменять веру только для того, чтобы быть освобожденными от одного небольшого ее положения", - ответил Маниакес. "Конечно, для этого есть прецедент".
  
  "Человек, который живет только прецедентом, может, если захочет, найти оправдание почти всему", - сказал Агафиос. "Оправдывают ли результаты взлома такие действия, вы простите меня, спорно".
  
  Маниакес впился в него взглядом. "Святейший господин, ты прямо говоришь мне, что не будешь делать то, что я тебе говорю?" Он раздраженно пнул ногой пол - он выпал из имперского "мы".
  
  
  Агафий выглядел еще более несчастным. "Да будет угодно вашему величеству..."
  
  "Мне это совсем не нравится", - отрезал Маниакес.
  
  "Да будет угодно вашему величеству, - повторил патриарх, - в этом вопросе я должен, как бы сильно я ни сожалел об этом, прислушаться к велениям моей совести и издревле установленного канонического права".
  
  "Как бы сильно вы ни сожалели об этом сейчас, позже вы пожалеете об этом еще больше", - сказал Маниакес.
  
  "Осмелюсь сказать, я могу найти другого патриарха, желающего прислушаться к здравому смыслу".
  
  "Автократоры действительно низвергали патриархов с их мест в прошлом", - серьезно согласился Агафиос. "Однако, если ваше Величество предпримет это в данном случае и по этой причине, мое мнение таково, что он вызовет раскол среди священников и прелатов святых храмов".
  
  Маниакес вгрызся в него, как человек, вонзающий зуб в невидимую кость в своем мясе. "Империя не может позволить себе такого раскола, не сейчас".
  
  "Я далек от того, чтобы не соглашаться с тем, что так самоочевидно верно", - сказал Агафиос.
  
  "Тогда ты выполнишь мою просьбу и женишь меня на женщине, которую я люблю", - сказал Маниакес.
  
  "Она ваша двоюродная сестра, ваше величество. Она находится в пределах степеней родства, запрещенных для брака", - сказал патриарх, как и прежде.
  
  "Если бы я совершил такой брак в Высоком Храме, в храмах по всей Империи, вероятно, произошел бы раскол. Если вы меня свергнете, ригористы взбунтуются против любого сговорчивого прелата, которого вы поставите на мое место. Если я соглашусь с вашими требованиями, те же самые ригористы взбунтуются против меня ".
  
  Зная нрав видессианских жрецов, Маниакес счел это слишком вероятным.
  
  "Я не желаю жить с Лизой без разрешения брака, - сказал он, - ни она со мной. Если ты не хочешь проводить церемонию в Высоком Храме, святейший господин, позволишь ли ты провести ее здесь, в малом храме в дворцовом квартале, какому-нибудь священнику, который не находит эту идею такой отвратительной, как ты, кажется?" Он уступил позицию Этцилию. Он уступил позицию Абиварду. Теперь он обнаружил, что уступает позицию Агафиосу. Он выпрямился. Частная свадьба была единственной уступкой, которую он мог бы даже рассмотреть.
  
  С выражением, похожим на искреннее сожаление, Агафиос покачал головой. "Ты просишь меня назначить кого-то другого совершить то, что я все еще считаю грехом. Прошу прощения, ваше величество, но дело не допускает такого легкого компромисса."
  
  Маниакес испустил долгий, несчастный вздох. Он не хотел увольнять вселенского патриарха. Уверен, как уверен, что это вызвало бы бурю в висках, и Видессос мог бы развалиться под таким напряжением.
  
  Агафий, возможно, читал его мысли. "Поскольку государственные дела достигли такого сложного этапа, - сказал патриарх, - я призываю вас стремиться к тому, чтобы привести в порядок свои собственные дела. Не помышляй об этом беззаконном действии, запрещенном законами Видессоса, и не преступай приличий со своим кузеном ".
  
  "Ты сказал то, что считаешь правильным", - ответил Маниакес, - "но ты не убедил меня. Я буду действовать так, как считаю наилучшим, и последствия моего поступка будут зависеть только от меня".
  
  
  "Так и будет, ваше величество", - печально сказал Агафиос. "Так и будет".
  
  Несколько телохранителей Маниакеса вошли в Высокий Храм вместе с ним. Другие, рослые светловолосые мужчины из Халогаленда, которые не последовали за Фосом, ждали снаружи. Один из них зевнул. "Я надеюсь, что ваш главный жрец не будет сегодня долго говорить", - медленно произнес он по-видессиански. "Слишком хороший день, чтобы стоять без дела".
  
  Маниакес думал, что было холодно и сыро, но Халогаленд обычно знавал зимы, подобные той, о которой с ужасом говорил его отец. "Сколько бы он ни говорил, я выслушаю его", - сказал он. Высокий светловолосый Халога опустил голову в знак покорности.
  
  В экзонартексе жрецы низко кланялись Маниакесу. Они не падали ниц, не здесь. В Высоком Храме авторитет Фоса был самым высоким, а Автократора - самым низким где бы то ни было в Империи.
  
  Небольшое отверстие в боковой стене выходило на лестницу, ведущую в маленькую комнату, отведенную для императорской семьи. Маниакес поднялся по этой лестнице. Его видессианские охранники поднялись по ней вместе с ним. Двое мужчин остановились вне поля зрения у подножия лестницы; остальные сопроводили его в комнату и расположились за дверью.
  
  Когда Маниакес выглянул сквозь филигранную решетку, которая давала автократорам и их семьям уединение, когда они этого хотели, он увидел, как один из священников в синих одеждах, приветствовавших его, поспешил по проходу и заговорил с Агафием, который стоял у алтаря в центре храма.
  
  Агафиос выслушал его, затем кивнул. Его взгляд переместился на гриль. Со времен, когда Маниакес совершал богослужения в общественном месте Высокого Храма, он знал, что за этим он фактически невидим. Тем не менее, на мгновение ему показалось, что они с патриархом встретились взглядами.
  
  Затем Агафий отвернулся от него и посмотрел вверх, на огромный купол, который был архитектурным центром Высокого Храма. Взгляд Маниакеса тоже переместился на купол и на мозаику с изображением сурового осуждения Фоса, покрывающую его внутреннюю поверхность. Глаза доброго бога, казалось, смотрели в его глаза, как смотрели бы, если бы он находился где-нибудь в Высоком Храме. Фос на куполе был моделью для изображений доброго бога в храмах по всей Империи. Некоторые провинциальные имитации выглядели еще более свирепо, чем оригинал, но ни одна из них не могла сравниться с ним по внушающему благоговейный трепет величию. Вам пришлось бы дважды подумать, прежде чем размышлять о грехе под этим пристальным взглядом.
  
  Однако, как Маниакес ни старался, ему было трудно воспринимать желание жениться на своей кузине как нечто такое, за что господь с великим и благоразумным разумом обрек бы его на вечный лед. За время своего пребывания на троне он видел разницу между действующими правилами, потому что они имели смысл, и теми, которые действовали, потому что они существовали. Он считал запрет, который так применял Агафиос, одним из последних.
  
  Патриарх продолжал смотреть вверх, на купол. Его спина была более прямой, когда наконец он обратил свое внимание на растущее число молящихся, занимающих скамьи, ведущие к алтарю. Вскоре Маниакес услышал и почувствовал, как жрецы закрывают двери внизу под ним.
  
  Агафий поднял руки. Прихожане встали. За филигранной ширмой Маниакес стоял вместе со всеми остальными, хотя никто, кроме этого праведно размышляющего Фоса, не смог бы увидеть его, если бы он остался сидеть. Вместе с остальными прихожанами он последовал примеру патриарха и прочитал символ веры Фоса, затем снова сел, когда хор священников пел хвалу доброму богу. Прохождение бесконечно знакомой литургии, вставание и сидение, молитва и пение очистили дух Маниакеса от некоторого беспокойства, с которым он вошел в Высокий Храм. Это помогло объединить его с добрым богом, а также объединить людей Империи друг с другом. Где бы ни находились владения Видессоса, мужчины и женщины молились одинаково и признавали одну и ту же церковную иерархию. Раскол разрушил бы это единство едва ли меньше, чем макуранская оккупация западных земель.
  
  Следуя примеру Агафия, верующие в последний раз встали, повторили символ веры Фоса, а затем снова сели, чтобы послушать проповедь вселенского патриарха. Это, конечно, менялось изо дня в день, от недели к неделе и от храма к храму. Маниакес наклонился вперед и приложил ухо к решетке, чтобы ничего не пропустить. Он пришел главным образом ради проповеди, а не ради литургии, как бы это ни было утешительно.
  
  "Пусть господь с великим и благим умом благосклонно посмотрит на Видессос и позаботится о том, чтобы мы прошли через нынешний кризис невредимыми", - сказал Агафиос. Негромкий шепот "Да будет так" донесся до Маниакеса со скамей; добрая половина прихожан нарисовала солнечный круг над своими сердцами. Маниакес сам быстро очертил солнечный круг.
  
  Патриарх продолжал: "Пусть господь с великим и благим умом также вселит благочестие и мудрость в сердце Автократора. Курс, который он сейчас обдумывает, затруднит для Фоса дарование своих благословений ему в частности и Империи в целом. Хотя я скорблю вместе с его Величеством и сочувствую одиночеству, которое сейчас охватывает его, я должен со всем уважением напомнить вам всем, что законы храмов - это не меню в закусочной, где человек может выбирать те блюда, которые ему нравятся, не обращая внимания на остальное. Они образуют бесшовное одеяние, которое превратится в лохмотья, если от него оторвать хоть один из них ".
  
  Он посмотрел вверх, на решетку, за которой сидел Маниакес. "Автократор, конечно же, является наместником Фоса на земле и возглавляет Империю, посвященную истинной и святой вере доброго бога. В то же время он мужчина, далекий от того, чтобы быть сыном доброго бога или каким-либо другим подобным диковинным понятием, и подвержен тем же плотским искушениям, что и другие люди. Подобные искушения - приманки Скотоса, которым следует сопротивляться со всей силой, на которую способен мужчина ".
  
  Агафиос некоторое время продолжал в том же духе. Он был вежлив, рассудителен; он не кричал об инцесте и не призывал жителей Видессоса ни восстать против своего Автократора, ни подвергнуть опасности свои души. Как видел Маниакес, Агафию нравилось быть патриархом, и он хотел сохранить эту должность. Он давал Маниакесу как можно меньше поводов для его смещения, но он также не отступал от позиции, которую он изложил в императорской резиденции.
  
  Это было, в своем роде, мастерское исполнение. Абстрактно Маниакес восхитился этим. Однако в данный момент он был не слишком склонен к абстракции.
  
  Когда Агафий отпустил прихожан с литургии, Маниакес поднялся со своего места и покинул личную императорскую ложу. Охранники кивнули ему, когда он выходил. Один спросил: "Понравилась ли вам проповедь, ваше величество?"
  
  Он ничего не имел в виду: судя по его тону, это был просто вопрос ради непринужденной беседы. Но это был не тот вопрос, который Маниакес хотел услышать тогда. "Нет", - отрезал он.
  
  "Тогда вы уволите его, ваше величество?" нетерпеливо спросил стражник. Глаза всех его спутников загорелись. Доктринальные споры были пищей и питьем для любого, кто жил в городе Видессе.
  
  "Надеюсь, что нет", - ответил Маниакес, явно разочаровав солдат. Они все еще пытались вытянуть из него больше, когда он покинул храм и вышел туда, где ждали халогаи.
  
  Северяне находили видессианские теологические споры необычайно сложными.
  
  "Этот глупый священник не делает того, чего вы хотите, ваше величество, вы водрузили его голову на Веху", - сказал один из них. "Следующий верховный жрец, которого ты выберешь, будет делать то, что ты ему скажешь". Он поднял свой топор. Судя по его виду, он был готов привести в исполнение приговор, который вынес Агафиосу.
  
  "Это не так просто", - сказал Маниакес со вздохом сожаления. Все халогаи рассмеялись. В их кровожадном кодексе все было просто.
  
  Несмотря на новые понукания со стороны видессианской стражи, Маниакес оставался тихим и задумчивым всю обратную дорогу до императорской резиденции. Добравшись туда, он позвал Камеаса. "Чем я могу служить вам, ваше величество?" спросил вестиарий.
  
  "Призови ко мне жреца-целителя Филетоса", - ответил Маниакес.
  
  "Конечно, ваше величество". Гладкое, безбородое лицо Камеаса исказилось от беспокойства.
  
  "Ваше величество больны?"
  
  "Нет", - сказал Маниакес, но затем исправил это: "Мне до смерти надоел Агафиос, я так много тебе скажу".
  
  "Я... понимаю", - медленно произнес Камеас. Задумчивым тоном он продолжил: "Святой Филетос, будучи так сильно озабочен своими исследованиями в области исцеления, склонен проявлять меньшее послушание святейшему вселенскому патриарху, чем многие другие представители церковной иерархии, чьи имена приходят на ум".
  
  "Неужели?" Сказал Маниакес с притворным удивлением. "Как, черт возьми, ты можешь предполагать, что такое соображение может иметь для меня значение?"
  
  "Мой долг - служить вашему Величеству всеми возможными способами", - ответил Камеас; это было не совсем отзывчиво, но по-своему достаточно информативно. Вестиарий продолжал: "Я немедленно призову святого господина".
  
  "Хорошо", - сказал Маниакес.
  
  После того, как Филетос пал ниц перед Автократором, он спросил: "Чем я могу служить вашему Величеству?" В его голосе звучало неподдельное любопытство, которое Маниакес воспринял как признак того, что он слишком занят своими исследованиями, чтобы интересоваться тем, что происходит в окружающем его мире.
  
  "Я хочу, чтобы ты совершил для меня церемонию бракосочетания", - сказал Автократор, сразу переходя к делу. Если бы Агафий не попросил священника позаботиться об этом, он сделал бы это сам.
  
  Седые брови Филетоса приподнялись: "Конечно, я подчинюсь, и я ... для меня большая честь, что вы подумали обо мне, - пробормотал он, запинаясь, - но я не могу представить, почему вы выбрали меня, а не вселенского патриарха. И...э-э, прости меня, но за кого бы ты хотел, чтобы я вышла за тебя замуж?"
  
  Он был наивен. И снова Маниакес ответил прямо. "Моей кузине Лисии". Он не стал тратить время на то, чтобы избегать отношений, как это было с Агафиосом.
  
  Если Филетос и был удивлен раньше, то теперь он был поражен. "Она ваша двоюродная сестра, не так ли, ваше величество?" он спросил, а затем сам ответил на свой вопрос: "Да, конечно, она такая. Есть ли у вас разрешение патриарха на этот союз?"
  
  "Нет", - сказал Маниакес. "Я все равно прошу тебя об этом".
  
  Филетос уставился на него. "Ваше величество, вы поставили меня в трудное положение. Если я повинуюсь тебе, я навлеку на себя гнев моего духовного настоятеля, в то время как если я ослушаюсь... - Он развел руками. Он знал, под чей гнев попадет, если ослушается Автократора.
  
  "Это выбор, который вы должны сделать, и вы должны сделать его сейчас", - сказал Маниакес.
  
  "Ваше величество, я никогда не совершал церемонию бракосочетания за все мои дни в сане священника", - сказал Филетос. "Мой интерес был сосредоточен на применении доброты и милосердия Фоса к сломленным и немощным телам, и я принял свои священнические обеты только с этой целью. Я..."
  
  Маниакес прервал его. "Тебе ведь не мешают исполнять роль священника с менее заумными заботами, не так ли?"
  
  "Ну, нет, но..." - начал Филетос.
  
  "Тогда очень хорошо", - снова вмешался Маниакес. "Ваш ответ, святой отец". Филетос выглядел загнанным в ловушку. Он был загнан в ловушку, что Маниакес очень хорошо знал. Автократор подумал о том, чтобы после завершения церемонии пожертвовать Коллегии Чародеев какую-нибудь крупную сумму золотом, но нашел пару причин не делать этого. Такие обещания могли как оскорбить, так и достичь своей цели.
  
  Более того, он не мог наложить руки на какую-либо крупную сумму золота для Коллегии.
  
  "Очень хорошо, ваше величество", - наконец сказал Филетос. "Я сделаю, как вы говорите, но предупреждаю вас, что от вашего решения скорее возникнут неприятности, чем радость".
  
  "О, я знаю, что это вызовет проблемы". В смехе Маниакеса было мало юмора. "Но у меня и так много проблем, какие еще? И свадьба с Лизой принесет мне радость. Я тоже это знаю. Разве я не имею права на немного время от времени?"
  
  "Радость - удел Фоса каждому мужчине", - серьезно ответил Филетос. Маниакес внезапно задумался, не уступает ли он, потому что чувствует вину за то, что не смог спасти Нифону, и ищет такой способ загладить свою вину. Он не спрашивал. Он не хотел знать наверняка; выяснение этого, в свою очередь, заставило бы его чувствовать себя виноватым. Филетос продолжил: "Когда бы ты хотел, чтобы была проведена церемония?"
  
  "Немедленно", - сказал Маниакес. Я не хочу давать тебе шанс передумать. Он позвал Камеаса. Когда вошли вестиарии, он сказал: "Соберите вместе Лисию, моего отца, ее отца и Регориоса. Свадьба состоится".
  
  "Ваше величество, когда вы приказали мне вызвать сюда святого сэра, я взял на себя смелость предупредить людей, которых вы упомянули, о такой возможности", - ответил Камеас.
  
  "Все они в готовности".
  
  "Это... наиболее эффективно с вашей стороны", - сказал Маниакес. "Полагаю, мне больше не следует удивляться подобным вещам, но время от времени я все еще удивляюсь".
  
  "Я стремлюсь к тому, чтобы меня принимали как должное, ваше величество", - сказал Камеас.
  
  Пока Маниакес все еще пытался придумать, как на это ответить, Филетос спросил: "Где состоится свадьба, ваше величество?" Я так понимаю, вы не хотите привлекать к этому слишком много внимания...
  
  "Вы правильно все поняли, святой господин", - ответил Маниакес. "Я имел в виду небольшой храм здесь, на территории дворца. Возможно, он находится в далеко не идеальном состоянии, поскольку последние несколько Автократоров не часто им пользовались, но я действительно думал, что он сослужит службу ".
  
  Камеас кашлянул. "Снова предвосхищая ваше величество, я послал команду уборщиков в этот маленький храм, чтобы они приложили все возможные усилия к улучшению его внешнего вида и комфорта".
  
  Маниакес уставился на него. "Уважаемый сэр, вы - чудо".
  
  "Ваше величество", - сказал Камеас с большим достоинством, - "если что-то должно быть сделано, это должно быть сделано должным образом".
  
  Парсманиос хмуро посмотрел на Маниакеса. "Брат мой, ты сделал это неправильно, даже близко к этому. Теперь, когда об этом стало известно, весь город гудит".
  
  "Да, люди гудят", - признал Маниакес. "Однако они не кричат так, как я этого боялся. Если повезет, шумиха утихнет, и я смогу продолжить заниматься своими делами ".
  
  Его брат продолжил, как будто он ничего не говорил: "И я тоже не очень представляю, как ты идешь и связываешь себя с Symvatios и Rhegorios, позволь мне сказать тебе это. Ты относишься к ним лучше, чем к собственной плоти и крови, и это факт ".
  
  "Вот в чем твоя проблема, мой брат", - сказал Маниакес. "Ты ревнуешь не к Лисии, ты ревнуешь к Гориосу".
  
  "А почему я не должен быть таким?" Парировал Парсманиос. "Если ты Автократор, у него есть место, которое по праву должно быть моим. Ты не имел права называть кузена Севастосом, когда у тебя под рукой был брат."
  
  Маниакес выдохнул через нос. "Во-первых, ты не был "наготове", когда мне понадобился Севастос. Ты был в своем захудалом городишке. Ты не был моей правой рукой на протяжении всей войны с Генезиосом, а Гориос был. И с тех пор, как я дал ему этот пост, он проделал первоклассную работу с этим. Мы уже проходили через это раньше, мой брат. Почему ты хочешь снова пройти по этому пути?"
  
  "Потому что я не думал, что ты будешь настолько глуп, чтобы совершить..." Парсманиос остановился, но недостаточно быстро.
  
  "Вы отстранены от нашего присутствия". Голос Маниакеса стал холодным, как зимняя буря. "Вы навлекли на себя наше неудовольствие. Мы не хотим больше разговаривать с вами, пока вы не искупите свое преступление против нас. Уходите". Он не использовал имперское "мы" и полдюжины раз с тех пор, как стал Автократором, а теперь дважды за несколько дней. Казалось, это лучший способ выразить свой гнев, чем кричать охранникам, чтобы они бросили Парсманиоса в тюрьму, которая находилась под зданием правительственного офиса на Миддл-стрит.
  
  Парсманиос удалился. Не прошло и двух минут, как Гориос постучал в дверной косяк. "Мой двоюродный брат, твой брат, выглядел не совсем довольным миром, когда выходил из здешней резиденции", - заметил он.
  
  "Твой двоюродный брат, мой брат, будет выглядеть еще менее довольным, если в ближайшее время попытается переступить порог резиденции", - ответил Маниакес, все еще кипя от злости.
  
  
  "Дай угадаю", - сказал Гориос. "Если потребуется больше одного, найди себе кого-нибудь с работающим набором ума и поставь его на мое место".
  
  "Там тебе ничего не угрожает". Маниакес ударил ногой по полу. Если бы он делал это достаточно часто, он мог бы оторвать пару плиток от мозаики там. Это дало бы ему ощущение, что он чего-то достиг, и разозлило бы Камеаса, когда он заметил бы это, что он и сделал бы в течение нескольких часов. Снова ударив ногой, Маниакес продолжил: "Когда даже мой собственный брат кричит мне об инцесте ..."
  
  "Я бы не стал терять из-за этого сон, мой кузен, ваше Величество, мой шурин". Гориос усмехнулся неуклюжему набору титулов, которые он использовал для обозначения Маниакеса. "Прости мою прямоту, но мне трудно представить, как Парсманиос возглавляет бунтовщиков, жаждущих твоей головы".
  
  "Теперь, когда ты упомянул об этом, я тоже". Маниакес подошел и хлопнул Гориоса по плечу. "Если бы ты возглавлял бунтовщиков, то сейчас ..."
  
  "Они бы смеялись, а не лаяли", - сказал Региос. "Большую часть времени я просто забавляю людей". Несмотря на это заявление, его лицо было серьезным. "Но, знаешь, я мог бы быть там, пытаясь заставить толпу выть".
  
  Маниакес бросил на него страдальческий взгляд. "Не ты тоже? Ты никогда не показываешь ... И если бы ты это сделал, я не понимаю, как Лисия и я могли бы жить дальше".
  
  "Возможно, я был где-то там", - сказал я. Однако, прежде чем я что-то предпринял, я пошел и поговорил со своей сестрой. По той или иной причине она хотела выйти за тебя замуж, и я проникся большим уважением к здравому смыслу Лисии. Если у тебя есть хоть капля здравого смысла, ты тоже обратишь на нее внимание ".
  
  "Я намерен", - ответил Маниакес. "Если бы я не думал, что хочу слушать ее, когда она мне что-то говорит, это произошло бы по-другому".
  
  "Да, я понимаю, как это могло произойти". Гориос на мгновение задумался. "Так будет лучше". Он рассудительно кивнул. То же самое сделал Автократор.
  
  Маниакес ждал Дня Середины Зимы с тем же нетерпеливым нетерпением, которое маленький городок без стен в западных землях испытывал при приближении армии Абиварда. Однако он не мог сдержать уходящие дни, и избегать Амфитеатра было бы немыслимым признанием в слабости. Когда начался фестиваль, он и Лисия вышли через площадь Паламы к большой каменной чаше, где, как он уверенно ожидал, над ними будут безжалостно издеваться.
  
  Несколько человек на площади демонстративно отвернулись от Автократора и его новой невесты. Однако многие относились к ним с небрежным равенством, которое полагалось каждому в День Середины Зимы. Они вдвоем перепрыгнули через костер, держась за руки, крича: "Гори, неудача!"
  
  Внутри Амфитеатра Маниакеса и Лисию приветствовали какие-то выкрики и шипение. Он притворился, что не слышит их, и сжал руку Лисии. Она сжала его в ответ, сильно; она не привыкла к публичным оскорблениям.
  
  Старший Маниакес, ее собственные отец и брат тепло приветствовали ее, когда она и Автократор поднялись на вершину Амфитеатра. То же самое сделал и Чикас, который великолепно выглядел в позолоченной кольчуге. Парсманиос попытался вежливо кивнуть ей и Маниакесу, но у него ничего не получилось. Старший Маниакес нахмурился на него. После этого Парсманиос усерднее старался вести себя дружелюбно, но сумел только полить уксус медом.
  
  
  Патриарх Агафий не прилагал никаких усилий, чтобы быть дружелюбным. Насколько он был обеспокоен, Маниакеса и Лисии с таким же успехом могло и не существовать. Он действительно прочитал символ веры, чтобы начать дневные события, но даже это казалось небрежным.
  
  После того, как патриарх снова сел, Маниакес занял свое место на том месте, откуда он мог обращаться ко всему Амфитеатру. "Жители города Видесс", - сказал он, - "люди Империи Видесс, у всех нас был еще один тяжелый год. По воле господа с великим и благим разумом, когда мы соберемся здесь на следующий День Середины Зимы, мы пройдем через печаль к счастью. Да будет так".
  
  "Да будет так", - эхом отозвались люди, акустика Амфитеатра заставляла их голоса звенеть в его ушах.
  
  "А теперь да начнется веселье!" - Крикнул Маниакес и сел, делая вид, что ему нравятся пасквили, которыми мимы собирались напустить на него. В День Середины зимы может случиться все, что угодно: так гласит поговорка. Обычно это означало что-то вроде неожиданной любовной интрижки. Но это могло иметь и другие, более зловещие значения.
  
  К облегчению Автократора, первая пантомима высмеяла только его неудачу с возвращением западных земель. Он видел себя изображенным убегающим от кого-либо в макуранских доспехах - даже если это был старик на муле со сгорбленной спиной - и пачкающим свою одежду на бегу: мимы отпускали подобные шутки о нем с тех пор, как он занял трон. Если ему удавалось улыбаться им раньше, он мог бы сделать это снова, не напрягаясь чрезмерно.
  
  Когда труппа удалилась, он взглянул на Лисию. Она улыбнулась в ответ и одними губами произнесла: "Пока все хорошо". Он кивнул; он думал о том же.
  
  Это недолго оставалось хорошим. В самой следующей труппе мимов был парень, одетый в безвкусные одежды и с короной из позолоченного пергамента, похотливо обнюхивающий группу хорошеньких маленьких девочек, которых играли хорошенькие маленькие мальчики в париках и платьях. Когда он нашел ту, которая была одета в платье, очень похожее на его мантию, и шарф, очень похожий на его корону, он перекинул ее через плечо и унес с похотливой ухмылкой на лице.
  
  Толпа взревела от смеха. Он звенел в ушах Маниакеса. Ему пришлось сидеть и притворяться, что ему весело. Как он и предупреждал ее, Лисия тоже изобразила улыбку. Но, несмотря на это фальшивое выражение лица, она сказала: "Какая грязная ложь! Я не так уж далека от твоего возраста, и любой, кто что-либо знает о нас, знает это".
  
  Но большинство людей в городе на самом деле ничего не знали о Маниакесе и Лисии. В этом и был смысл. Городская мафия формировала свое мнение на основе таких вещей, как пантомимы и сплетни из первых рук.
  
  Некоторые люди, которые знали Маниакеса и Лисию, тоже смеялись. Парсманиос, например, был далек от вежливого проявления веселья. Как и Курикос, который занимал более низкое положение среди высокопоставленных бюрократов. Недалеко от него, Тзикас, сверкающий в своей кольчуге, сидел тихий, степенный и сдержанный. То же самое сделал Агафий. Вселенский патриарх продолжал придерживаться своей тонкой линии, не одобряя поведение Автократора, но не стремясь своими силами разжечь огонь в городе.
  
  Может быть, мне следовало отправить его посланником в Шарбараз, подумал Маниакес, гадая, что случилось с бедным Трифиллом.
  
  Выступила другая труппа. На этот раз высмеивали похороны Нифона, людей тошнило по всему маршруту. Это было в крайне безвкусном стиле, что означало, что толпа это проглотила. Маниакес оскалил зубы, загнул уголки рта вверх и терпел.
  
  В следующей сценке Лисия преследовала Маниакеса, а не наоборот. У Лисии не было проблем с тем, чтобы выдержать это, но Маниакеса это взбесило. "Я бы хотел, чтобы Генезиос не пытался подавить мимов и потерпел неудачу", - сказал он. "Я совсем не хочу подражать ему, но я мог бы попробовать сам подавлять труппы, если бы только он не попробовал на них".
  
  "Все в порядке", - ответила Лисия. "Мы платим один день в году за то, чтобы в остальное время был мир".
  
  "Обычно это выгодная сделка, - сказал Маниакес, - но то, что люди увидят здесь сегодня, повлияет на то, как они будут смотреть на нас до конца года, и еще долгое время после этого".
  
  Вышла следующая труппа. То, что увидели люди, было еще одной вариацией на ту же тему: на этой Регорий толкал Лисию в Маниакеса. Над этой Регорий смеялся. Это разозлило и Маниакеса, и Лисию. Необходимость сохранять на лице подобие улыбки заставляла щеки Маниакеса болеть. Он взглянул на своих гвардейцев. Если бы он выпустил их на мимов, его улыбка стала бы широкой и искренней. Однако вместо того, чтобы убивать труппы, он должен был платить им за то, что они развлекали людей.
  
  Они определенно развлекали Парсманиоса. Его брат смеялся долго и громко, пока старший Маниакес не наклонился и что-то сказал ему тихим голосом. После этого Парсманиос протрезвел, но угрюмые взгляды, которые он бросал на своего отца, говорили о том, что его мнение не изменилось. С Курикосом никто не разговаривал. Бывший тесть Маниакеса выказал больше удовольствия от грубых шуток мимов, чем казалось вполне уместным для такого обычно лишенного чувства юмора человека.
  
  Пасквиль одной труппы был посвящен патриарху Агафию за то, что тот был слишком бесхребетным, чтобы должным образом осудить Маниакеса и Лисию. Парень, играющий его, сердито поднял руку, в испуге отдернул ее, поднял, снова отдернул. Наконец, человек, одетый в обычную рясу священника, пнул его в основание, отчего тот высоко подпрыгнул в воздух.
  
  Тзикас расхохотался над этой сценкой. Агафиос изобразил то, что, вероятно, должно было быть выражением серьезного достоинства, но выглядел так, как будто он пососал лимон.
  
  Наконец, испытание закончилось. Толпа в Амфитеатре не шипела и не выкрикивала проклятия в адрес Маниакеса, когда он поднялся, чтобы отпустить их. Не слишком многие из них смеялись над ним. Он считал это большим триумфом.
  
  Когда они с Лизией вернулись в императорскую резиденцию, там было так тихо, как никогда не бывало: большинство слуг и несколько членов его семьи отправились развлекаться в город Видесс. Лисия оглядела пустые коридоры и сказала: "Что ж, мы прошли через это, и нам не нужно беспокоиться об этом еще год. Даст бог, к тому времени у пантомимных трупп будет что-то еще, кроме нас, что могло бы подсказать им идеи ".
  
  Маниакес привлек ее к себе. "Говорил ли я тебе когда-нибудь в последнее время, что мне нравится ход твоих мыслей?"
  
  "Да, - ответила она, - но мне всегда нравится это слышать".
  
  
  "Вы говорите, сообщение от Абиварда?" Маниакес спросил Камеаса. "Во что бы то ни стало, давайте его получим. Если выпущено слово Triphylles, это будет достаточно хорошей новостью, чтобы согреть этот ужасно холодный день ".
  
  "Верно, ваше величество", - сказал вестиарий. "Сервиторы топят печь, и горячий воздух проходит через гипокаусты, но иногда ..." Он пожал плечами. "-погода побеждает нас, несмотря на все, что мы можем сделать".
  
  "В последнее время многое подвело нас, несмотря на все, что мы можем сделать", - устало сказал Маниакес. "Рано или поздно погода улучшится. Надеюсь, что и все остальное тоже. Пришлите гонца".
  
  После того, как парень пал ниц, и пока он с благодарностью потягивал дымящееся вино, приправленное корицей и миррой, Маниакес открыл кожаный конверт для сообщений, который он ему дал. Автократор стал слишком хорошо знаком с изображением льва Макурана на алом воске, которым Абивард запечатывал свои послания. Он сломал воск, развернул пергамент и прочитал письмо, которое его враг приказал какому-то бедному видессианцу написать для него: Генерал Абивард Шарбаразу, царю Царей, да продлятся его годы и увеличится его королевство, Маниакесу, именующему себя автократором видессиан: Приветствую. С сожалением сообщаю вам, что человека Трифилла, которого вы отправили в качестве посланника к славному двору Шарбараза, Царя Царей, и который впоследствии был заключен в тюрьму в качестве справедливого наказания за неоправданную и невыносимую дерзость перед его величеством, постигла общая конечная участь всего человечества. Я молюсь, чтобы Бог принял его дух с состраданием. Вместо того, чтобы вернуть вам его тело, Шарбараз, Царь Царей, приказал кремировать его, что, конечно, было выполнено до того, как известие об этих событиях дошло до меня, чтобы я мог передать их вам.
  
  Маниакес дважды перечитал послание. Он все еще не мог - и не хотел - верить, что Трифиллес действовал достаточно дерзко, чтобы какой-либо князь нашел причину бросить его в тюрьму. Аристократ умолял не отправлять его в макуранский суд в Машизе, но Маниакес отклонил его возражения. Он был уверен, что Шарбараз придерживается цивилизованных стандартов поведения. И теперь Трифиллес был мертв после долгого пребывания в тюрьме, и кто был виноват в этом? Шарбараз, конечно, но также и Маниакес.
  
  "Принеси мне сургуч и лампу", - сказал он Камеасу. Когда евнух поспешил прочь, Маниакес обмакнул ручку и написал свой ответ. "Маниакес, Автократор видессиан, Абиварду, раб Шарбараза, Лжец из лжецов, Убийца из убийц: Приветствую. Я получил твое известие о жестоком обращении и трагической смерти моего эмиссара, выдающегося Трифилла. Скажи своему хозяину от меня одно, и только одно: он будет отомщен ".
  
  Когда Камеас вернулся с палочкой воска и зажженной лампой, он бросил один взгляд на лицо Маниакеса и сказал: "С выдающимся Трифиллом случилось несчастье". Он нарисовал знак солнца над своей пухлой грудью.
  
  "Это действительно так: смертельное несчастье", - мрачно ответил Маниакес. Он перевязал письмо лентой и вдавил свою печатку с солнечными лучами в горячий воск. Затем он засунул это в трубку и отдал посыльному. "Передай это в руки Абиварда или в руки его слуг".
  
  "Я, конечно, сделаю, как вы говорите, ваше величество". Посланник отдал честь, приложив сжатый правый кулак к сердцу.
  
  
  "Очень хорошо". Маниакес покачал головой в печальном замешательстве. "Когда я сражался бок о бок с ними, Абивард и Шарбараз казались вполне приличными парнями". Он подергал себя за бороду. "Если уж на то пошло, Абивард все еще выглядит достаточно прилично. Война - отвратительное дело, в этом нет сомнений, но он не сделал ее грязнее, чем она должна быть - никаких массовых убийств в захваченных им городах, ничего подобного. Но Шарбараз, сейчас… Сидение на троне Машиза ударило ему в голову, если я, к сожалению, не ошибаюсь ".
  
  Посланник стоял безмолвно. Камеас тихо сказал: "Мы видели это и в городе Видессосе, ваше величество. Ликиний пришел к мысли, что все может быть так, просто потому, что он так приказал; Генезиос пролил океан крови ради забавы - и потому, что боялся собственной тени ...
  
  "И чем больше крови он пролил, тем больше у него было причин бояться", - вмешался Маниакес.
  
  "Это не что иное, как правда, ваше величество", - согласился Камеас. "Нам повезло с вами".
  
  Вестиарий не наносил лесть мастерком, как если бы это был цемент - во всяком случае, не Маниакесом, что бы он ни сделал для Генезия. Он видел, что нынешний носитель красных сапог не интересовался подобными вещами. Теперь Маниакесу пришла в голову обескураживающая мысль: он представил, как все его слуги наблюдают за ним, гадая, превратится ли он в монстра. Пока Камеас, по крайней мере, казался удовлетворенным, что этого не произошло. Это было нечто.
  
  Он махнул посыльному. Мужчина кивнул и поспешил выполнить его приказ. Он был бы удивлен и разгневан, если бы парень сделал что-нибудь еще. Если бы вы все время ожидали абсолютного повиновения, кто бы предупредил вас, когда вы начали отдавать приказы, которые не заслуживают того, чтобы им подчинялись? Если бы кто-то предупредил вас, что вы были обязаны с ним сделать?
  
  Сделали бы вы то, что Генезиос делал с любым, на кого падали его подозрения - если бы у него были приступы подозрений? Что Шарбараз сделал с Трифиллом, когда посланник сказал что-то не то - или когда Царь Царей вообразил, что он сказал что-то не то?
  
  Как ты удержался от превращения в монстра? Маниакес не знал, но надеялся, что с годами узнает.
  
  
  
  * * *
  
  Широкие лужайки дворцового квартала, такие привлекательные и зеленые весной и летом, сейчас были ничем иным, как снежными полями. Когда снег был свежим и солнце отражалось от него, было по-своему холодно. Сегодня небо заволокли серые тучи, и снег тоже был серым, серым от копоти от тысяч жаровен, очагов и кухонных костров города Видессос. Глядя на это сквозь деревья с голыми ветвями, окружающие императорскую резиденцию, Маниакес сжал губы в тонкую линию. Мрачная сцена соответствовала его настроению.
  
  Слуга, шедший по мощеной дорожке, поскользнулся на кусочке льда и тяжело приземлился на спину. Маниакес слабо расслышал сердитое ругательство, которое выкрикнул этот парень. Он поднялся на ноги и, слегка прихрамывая, продолжил свой путь.
  
  Глаза Маниакеса снова опустились к прошению о помиловании, которое он читал. Преуспевающий фермер по имени Бизулинос начал пасти своих овец на поле, принадлежавшем вдове, жившей неподалеку. Когда ее сын пришел к нему домой протестовать, Бизулинос и его собственные сыновья набросились на него с дубинками и забили до смерти. Местный губернатор приговорил их к встрече с палачом, но, поскольку это было их правом, они направили Автократору апелляцию.
  
  
  Ознакомившись с доказательствами, он не нашел их ни в малейшей степени привлекательными. Он обмакнул ручку и написал на ходатайстве: "Пусть приговор будет приведен в исполнение. Если бы они соблюдали закон так же тщательно до своего ареста, как и после, им и всем остальным было бы лучше ". Он подписал документ и впечатал свой перстень с печаткой в горячий воск под ним. Бизулинос и его сыновья должны были прийти на встречу с палачом.
  
  Маниакес встал и потянулся. Осуждение людей на смерть не доставляло ему удовольствия, даже когда они это заслужили. Намного лучше, если бы люди жили в мире друг с другом. Намного лучше, если бы народы жили в мире друг с другом, по крайней мере, так он думал. Макуранцы, что, возможно, понятно, учитывая их успехи, казалось, считали иначе.
  
  Его взгляд привлекла вспышка цвета сквозь завесу из стволов вишневых деревьев. Двое мужчин в ярких одеждах высшей знати прогуливались неподалеку от Большого зала суда. Даже на таком расстоянии он узнал в одном из них Парсманиоса. Широкие плечи его брата, то, как он жестикулировал во время разговора, безошибочно выдавали в нем Маниакеса.
  
  Человек, с которым он разговаривал, был меньше, тоньше, старше его. Маниакес прищурился, пытаясь разглядеть больше. Это был Курикос? Он не был уверен. Его руки все так же сердито сжались в кулаки. Его брат не имел права общаться с кем-то, кто так яростно не одобрял его брак с Лизией.
  
  Его хмурый взгляд стал еще мрачнее. Парсманиос тоже не одобрял этот брак и не стеснялся говорить об этом. Он сказал это и не для того, чтобы переубедить Маниакеса. Он только что вышел ранить - и ранил, во всяком случае, метафорически.
  
  Кто был этот парень рядом с ним? Маниакес не мог его разглядеть, хотя он так близко смежил веки, что казалось, будто он смотрит сквозь завесу ресниц. Если бы это был Курикос, они с Парсманиосом могли бы вместе устроить немало пакостей.
  
  Кем бы они ни были, двое мужчин вошли в Большой зал суда вместе.
  
  "Они что-то замышляют", - пробормотал Маниакес. "Клянусь благим богом, я положу этому конец".
  
  Он мысленно прислушался к тому, что он только что сказал, и был потрясен. Он не знал, с кем разговаривал Парсманиос или о чем он говорил. Должно быть, так начинал Генезиос: увидел что-то невинное, предположил худшее и действовал в соответствии с этим предположением. Двое мужчин вместе? Очевидно, заговор! Высуньте головы на Веху, чтобы предупредить других не быть такими глупыми.
  
  Действия без доказательств вели к превращению в чудовище. Игнорирование доказательств, с другой стороны, вело к опасности. Но предаст ли его брат, мог ли его брат предать его? Клан всегда был сплоченным. Пока у него не будет доказательств, он не поверит в это. Он хотел бы, чтобы они с Парсманиосом снова стали мальчиками, чтобы их отец мог разрешить их разногласия ударом по голове. Сейчас это не сработало бы, даже если бы Парсманиос этого заслуживал. Очень жаль, подумал Маниакес.
  
  Маниакес обнаружил одну вещь: женатый на Лисии, он был гораздо счастливее, чем до того, как они поженились. Если бы он не был так обеспокоен состоянием Империи, он бы сказал, что никогда в жизни не был так счастлив. Это стало для него значительным облегчением, а также чем-то вроде сюрприза. Он поступил с ней благородно после того, как они оказались в объятиях друг друга, но не предполагал, что благородство окажется таким приятным.
  
  Лисия всегда была компаньоном, рупором, кем-то, кто мог посмеяться вместе с ним или, когда он этого заслуживал, над ним. Он все еще иногда ловил себя на том, что смущен тем, что просыпается с ней в одной большой кровати. "Я боялся, - сказал он однажды утром, - что мы не останемся друзьями, когда станем любовниками. Приятно видеть, что я был неправ ".
  
  Она кивнула. "У меня был тот же страх. Но если мы не можем положиться друг на друга, кто остается?"
  
  "Никто", - сказал Маниакес, когда они встали с кровати. Затем он пошел на попятную. "Это не совсем так. Мой отец, и твой, и Гориос..." Он хотел назвать Парсманиоса, но не смог. Как грустно не иметь возможности рассчитывать на собственного брата.
  
  В любом случае, Лисия покачала головой, затем откинула блестящие черные кудри с лица. "Это не одно и то же", - сказала она. Через мгновение ему пришлось кивнуть. Она задумчиво нахмурилась, подыскивая правильные слова, чтобы продолжить. Наконец, она нашла их: "То, что у нас есть... как-то глубже". Она покраснела под своей смуглой кожей. "И не смей отпускать шутку, о которой, я знаю, ты думаешь. Это не то, что я имел в виду".
  
  "Я не собирался шутить". Маниакес не отрицал, что это приходило ему в голову. "Я думаю, ты прав".
  
  "Хорошо", - сказала Лисия. Она тоже казалась счастливой, что успокоило Маниакеса. Он потянулся к кнопке звонка, который вызывал Камеаса, который спал в комнате рядом с императорской спальней. Лисия продолжила: "Хорошо, что сейчас зима, и я в шерстяном платье. Я бы не хотел, чтобы вестиарии пришли после того, как я встану с постели голым, как я делаю, когда погода жаркая и липкая ".
  
  "Да, Нифон поначалу тоже была скромна по отношению к нему, но она привыкла к этому", - сказал Маниакес.
  
  "Я не думала об этом", - ответила Лисия. "Что это сделает с ним, если он увидит меня обнаженной? Он не мужчина в своем теле, бедняга, но думает ли он мужскими мыслями, даже если они не приносят ему пользы?"
  
  "Я не знаю", - признался Маниакес. "У меня бы тоже не хватило смелости спрашивать. Хотя я подозреваю, что ты прав. В любом случае, такого рода соображения не повредят. - Он прищелкнул языком между зубами. Если бы у тебя все эти годы были мужские побуждения, и ты был совершенно неспособен что-либо с ними поделать - как бы ты мог продолжать жить? Он думал, что это свело бы его с ума. Ради Камеаса он надеялся, что евнух был таким же бесполым, как и его голос.
  
  Когда он все-таки вызвал Камеаса, вестиарий критически осмотрел мантии в шкафу. Наконец, он спросил: "Подойдет ли вашему величеству сегодня утром шерстяное платье из лука-порея?"
  
  "Да, это должно подойти". Маниакес пощупал его. "Хорошая толстая ткань. В этой мне было бы тепло в снежную бурю".
  
  Он сбросил свою ночную робу и собирался позволить Камеасу облачить его в официальную для повседневной носки, когда почувствовал тепло, которое не имело ничего общего с толстой, мягкой шерстью. Его рука потянулась к амулету, который Багдасарес дал ему еще в Опсикионе, когда он все еще пытался свергнуть Генезия. Амулет из золота и гематита был почти достаточно горячим, чтобы обжечь его грудь, почти достаточно горячим, чтобы обжечь ладонь и пальцы, когда они сомкнулись на нем.
  
  
  Мгновение он просто стоял в изумлении. Затем он вспомнил предупреждение волшебника: если амулет нагрелся, это означало, что он подвергся магической атаке. Он также вспомнил, как Багдасарес предупреждал его, что он не сможет долго противостоять такой атаке.
  
  Одетый только в панталоны и амулет, он выбежал из императорской спальни и помчался по коридорам резиденции. Позади него Лисия и Камеас одновременно вскрикнули от удивления. Он не стал тратить время на ответы - с каждым шагом амулет становился все горячее.
  
  Он постучал в дверь комнаты Багдасареса, затем дернул засов. Багдасарес не запер дверь на засов. Он ворвался внутрь. Волшебник сидел в постели, выглядя затуманенным и удивленным. Рядом с ним, с таким же сочетанием выражений лица, была одна из служанок Лисии. Ни один из них, казалось, не носил даже столько одежды, сколько Автократор.
  
  "Магия!" Сказал Маниакес, сжимая амулет.
  
  На мясистых чертах Багдасареса засветился интеллект. Он вскочил с кровати, сотворив при этом знак солнца. Он был обнажен. Судя по тому, как она пищала и прижимала к себе постельное белье, служанка тоже.
  
  Маниакес почувствовал, как что-то сдавливает его изнутри, под кожей. Какую бы пользу ни приносил амулет, он не полностью препятствовал тому, чтобы враждебное заклинание добилось своего. Он зевнул, как будто пытаясь прочистить голову, пока был простужен. Это никак не помогло избавиться от гнетущего ощущения, медленно нарастающего внутри него.
  
  Багдасарес держал свой сундук с колдовскими принадлежностями у кровати. Порывшись в нем, он вытащил моток бечевки и нож, на белой костяной ручке которого был золотой отблеск солнца. Он отрезал ножом приличную длину бечевки, затем начал завязывать концы вместе в замысловатый узел.
  
  "Что бы вы там ни делали, пожалуйста, поторопитесь", - сказал Маниакес. Он почувствовал что-то влажное на своей верхней губе. Протянув руку, чтобы дотронуться до этого, он обнаружил, что из носа у него течет кровь. Хуже всего было то, что он думал, что кровотечение из носа - наименьшее из того, что магия сделает с ним, когда она полностью уничтожит силу амулета.
  
  "Ваше величество, это должно быть сделано правильно", - ответил Багдасарес. "Если я совершу ошибку, с таким же успехом я мог бы вообще этого не делать". Ему легко говорить - его голова не была превращена в кашицу изнутри. Маниакес стоял неподвижно и надеялся, что он не умрет до того, как Багдасарес сделает все правильно.
  
  Маг наконец закончил завязывать узел. Когда Маниакес посмотрел на него, его глаза не хотели следить за его изгибами. Багдасарес хмыкнул от рассеянного удовлетворения и начал напевать на языке васпураканер, проводя руками по кругу из бечевки, когда он это делал.
  
  Теперь в голове Маниакеса было не просто давление - это была боль. Он почувствовал вкус крови; она капала на пол комнаты Багдасареса. Судя по выражению лица служанки, он не представлял собой приятного зрелища. И если Багдасарес не поторопится, он узнает, что быть медлительным волшебником - один из способов стать плохим.
  
  Багдасарес воззвал к Фосу и Перворожденному Васпуру, затем провел бечевкой по голове Маниакеса и медленно опустился к его ногам. Она начала светиться, очень похоже на линии силы от его защитного заклинания в Опсикионе. Волшебник воззвал к доброму богу и одноименному предку своего народа еще раз, когда круг из бечевки коснулся земли. Он был осторожен, убедившись, что им окружена кровь, потерянная Маниакесом.
  
  Какого цвета был зачарованный шнур? Золотой? Синий? Оранжевый? Фиолетовый? Красный? Он мелькал между ними быстрее, чем могли уследить глаза Маниакеса. Через мгновение ему стало все равно. Жар от амулета начал исчезать на коже его груди, и его голове больше не казалось, что стенки его черепа собираются сжаться вместе, сокрушая все между ними.
  
  "Лучше", - прошептал Маниакес. Все еще в ночной рубашке, Лисия появилась в дверном проеме, ее глаза были широко раскрыты и испуганы. Камеас был прямо за ней. Возможно, магия Багдасареса в конце концов была не такой уж медленной, если они только сейчас добрались сюда. Это определенно казалось медленным.
  
  Поскольку его голове больше не казалось, что она вот-вот обрушится сама на себя, он смог уделять больше внимания меняющимся цветам бечевки. Они менялись все медленнее. Красный ... золотой… синий... и внезапно бечевка снова стала просто бечевкой. "Что это значит?" Спросила Лисия, прежде чем Маниакес успел.
  
  "Это означает, что нападение на его Величество закончено", - ответил Багдасарес. "Он может покинуть круг сейчас, если он того желает". Маниакес задавался вопросом, как долго ему придется оставаться там. Несмотря на это, он колебался, прежде чем выйти за пределы шнура. Если Багдасарес по какой-то случайности был неправ, Маньякс не позволял себе думать об этом. Он перешагнул через корд. Если бы он чувствовал себя хоть немного необычно, он бы прыгнул обратно в круг. Ничего предосудительного не произошло. Он взглянул на Камеаса. "Я рад, что не надел этот халат цвета зеленого лука-порея, уважаемый сэр", - сказал он. "Я бы всю ее залил кровью, а это очень тонкая шерсть".
  
  "На лед с шерстью", - сказал Камеас непривычно выразительно. "Я рад, что ваше величество в безопасности".
  
  "Безопасно?" Спросил Маниакес. "Автократор не находится в безопасности с того дня, как он надевает красные сапоги, до того, когда его затолкают в нишу под храмом, посвященную святым Фравитам. Однако прямо сейчас никто не пытается убить меня. Несколько минут назад... - Он вздрогнул, осознав, какой чудом избежал гибели.
  
  Лисия, казалось, понимала это с самого начала. Повернувшись к Багдасаресу, она сказала: "Ты можешь выяснить, кто это сделал, чародейский господин? Нет. Позвольте мне спросить по-другому: можете ли вы выяснить, кто стоял за покушением? Если маг сбежит, это одно. Но если тот, кто заплатил ему за попытку убить Автократора, останется на свободе, он наверняка попытается снова."
  
  Багдасарес нахмурил свои густые брови. "Выяснить, кто совершил преступление или спланировал его, будет нелегко, не абстрактно. Я думаю, что мог бы определить, на основе "да" или "нет", был ли какой-либо конкретный человек вовлечен в нападение ".
  
  "Это должно сработать", - сказал Маниакес. "Полагаю, я могу вспомнить большинство людей, которые могли бы захотеть избавиться от меня. Что тебе нужно от них для твоего колдовства? Что бы это ни было, я это устрою, я обещаю тебе это ".
  
  "Мне не потребовалось бы многого, ваше величество", - ответил Багдасарес. "Было бы достаточно чего-нибудь, принадлежащего одному из лиц, которых вы подозреваете. Образец его почерка, например, был бы превосходным".
  
  "Боюсь, мне будет трудно позаботиться об этом для Абиварда - возможно, я пообещал слишком охотно". Маниакес сделал паузу. "А может быть, и нет. Подойдет ли кусочек воска, который он использовал, чтобы запечатать письмо, которое он продиктовал?"
  
  
  "Так и должно быть, ваше величество. Печать человека почти так же уникальна, как и его почерк". Багдасарес провел рукой по своим взъерошенным волосам. "А кого еще мне следует осмотреть?"
  
  Лисия и Камеас одновременно бросили взгляд в сторону служанки, которая делила с волшебником постель. Маниакесу не нужен был этот намек. Он тоже думал о ней. Но, хотя он действительно стремился пресечь сплетни или предупреждения, он не хотел ранить ее чувства. Он сказал: "Давай не будем думать об этом, пока мы все такие растрепанные". Камеас не был взъерошен, но Камеас, насколько мог судить Маниакес, никогда не был взъерошен. Он закончил: "После завтрака времени достаточно".
  
  После завтрака они вчетвером собрались в маленькой приемной и обсудили, кто мог захотеть отстранить Маниакеса от трона. Быстро всплыло имя Курикоса. То же самое сделала Феврония, его жена. "Она, вероятно, будет возмущена твоим браком со мной даже больше, чем ее муж", - тихо сказала Лисия.
  
  "Возможно, я сам до этого не додумался", - сказал Маниакес. "Спасибо".
  
  "У меня есть веские причины - много веских причин - хотеть, чтобы ты сидел на троне очень долго", - ответила Лисия.
  
  "Говоря о причинах, у Агафиоса есть - или думает, что есть - причины желать вашего смещения, ваше величество", - сказал Багдасарес.
  
  "Так оно и есть", - согласился Маниакес. "Что ж, святейший вселенский патриарх многословен в обращении со своим пером. У нас не составит труда получить у него образец письма".
  
  "Выдающийся Тзикас", - сказал Камеас.
  
  "Мы проверим его", - сказал Маниакес, кивая. "Хотя я был бы удивлен, если окажется, что он имеет к этому какое-то отношение. Он может хотеть трон, но я думаю, он хотел бы увидеть, как он упадет ему на колени ".
  
  "Он не честен в том, что делает", - настаивал Камеас. "Такие люди заслуживают пристального внимания". У евнухов была репутация хитрецов. Возможно, они заподозрили неладное, когда почувствовали это в других.
  
  "Друнгарий", - сказал Багдасарес. "Фракс".
  
  Маниакес сделал все, что мог, чтобы не расхохотаться. Если когда-либо и был человек, который не был хитрым, то это был Тракс. Но он все равно снова кивнул. Прямолинейные мужчины тоже становятся амбициозными.
  
  "У выдающегося Трифилла найдутся родственники, которые могут возмутиться его кончиной в чужой стране", - сказал Камеас. Маниакес едва знал родственников Трифилла, но это было возможно.
  
  "Вдова Генезия тоже", - задумчиво заметил он. "Она может быть заточена в монастыре, но ничто никогда не запечатывается так крепко, как тебе хотелось бы. Сообщения могут входить, сообщения могут выходить ".
  
  После этого воцарилось молчание. "У нас что, больше нет кандидатов?" Спросил Багдасарес.
  
  "Если нет, давайте займемся получением образцов сочинений этих людей или других статей, тесно связанных с ними".
  
  "На ум приходит еще один человек", - сказал Маниакес, а затем сделал паузу. Он взглянул на Лисию. "Твой брат назвал бы имя, если бы мы потерпели неудачу, и он был бы прав. Если уж на то пошло, думаю, мой отец поступил бы так же ".
  
  
  "Ты имеешь в виду Парсманиоса?" - спросила она, назвав брата Маниакеса, чтобы избавить его от необходимости делать это.
  
  Он вздохнул. "Да. После того, как мы поссорились, я видел его - не так давно - погруженным в беседу с кем-то, кто, как я думаю, был Курикос, хотя я бы не присягнул в этом на священных писаниях Фоса. Багдасарес, нам нужно быть особенно осторожными при получении от него образца, а тебе нужно быть осторожным во время и после тестирования этого образца. Если он узнает, что я подозревал его, он может захотеть составить заговор против меня, даже если раньше этого не было ".
  
  "Ваше величество, маг, который сплетничает, вскоре становится магом без клиентов", - ответил Багдасарес. "Однако, как вы прикажете, я буду проявлять особую осторожность здесь. Такую же осторожность следует проявлять, как вы говорите, при получении от него письменных материалов ".
  
  "У нас должны быть в архивах приказы, которые он написал для авангарда, когда мы продвигались к Амориону", - сказал Маниакес. "Мы можем раздобыть кое-что из этого, и он, я думаю, ни о чем не догадается".
  
  "Это было бы превосходно, ваше величество", - кивнув, сказал Багдасарес. "Как только вы передадите мне необходимые документы, я начну изучать их, чтобы выяснить, были ли их владельцы вовлечены в эту злонамеренную попытку против вас".
  
  "Я уверен, что у меня здесь, в резиденции, есть пергаменты, написанные Курикосом и Агафиосом", - сказал Маниакес. "Вы можете приступить к ним прямо сейчас. У меня также здесь письма от Абиварда, так что ты сможешь делать с кусочками воска с его печати все, что захочешь."
  
  Камеас сказал: "Возможно, было бы поучительно выйти и спросить стражников, не проходил ли кто-нибудь некоторое время назад мимо, справляясь о самочувствии вашего Величества. Вы или я не были бы такими глупыми, но мало кто оказывается в невыгодном положении, недооценивая глупость даже кажущихся умными людей ".
  
  Никто из тех, кто какое-то время занимал императорский трон, не посмел бы с этим не согласиться. Надеясь, что дело распадется, как рукав дешевого халата, когда оборвется первая ниточка, Маниакес вышел ко входу.
  
  Однако никто не пришел посмотреть, цел ли он. Он вздохнул. С того дня, как он надел красные сапоги, ничто не давалось легко. Он не предполагал, что теперь ему следует ожидать чего-то другого.
  
  Когда он повернулся, чтобы сообщить плохие новости, он увидел своего отца, идущего к нему по коридору. "С тобой все в порядке, сынок?" - спросил старший Маниакес.
  
  "Слуги рассказывают всевозможные ужасные истории".
  
  "Я не должен удивляться, но да, я в порядке". Маниакес объяснил, что произошло.
  
  Лицо его отца потемнело от гнева. Нарисовав солнечный знак Фоса над левой частью груди, он зарычал. "На лед с тем, кто попытается сделать такое. Хуже, чем нанимать убийцу, если ты спросишь меня: магу не нужно приближаться, чтобы попытаться убить тебя. Кто в твоем списке?"
  
  Маниакес назвал имена. Его отец кивнул каждому по очереди. Затем Автократор назвал Парсманиоса. Глаза старшего Маниакеса на мгновение закрылись от боли. Наконец, подав знак, он снова кивнул. "Да, тебе придется разобраться с этим, не так ли? Он долгое время был вдали от нас, и он не был доволен своими обстоятельствами с тех пор, как приехал в город Видесс. Но, клянусь благим богом, как я надеюсь, что ты ошибаешься ".
  
  "Я тоже", - ответил Маниакес. "Как ты и сказал, между нами не было большой утраченной любви, но он мой брат".
  
  "Если ты этого не помнишь, ты на долгий шаг ближе ко льду прямо здесь", - сказал старший Маниакес. "Багдасарес выясняет то, что тебе нужно знать, не так ли? Как скоро он поймет, к чему клонится?"
  
  "Там, где у нас есть образцы, он уже начал работу", - ответил Маниакес. "Для некоторых людей, которые могли бы это сделать, нам придется либо извлечь образцы из архивов, либо заставить их предоставить нам новые. В файлах у нас должно быть что-нибудь от Parsmanios".
  
  Старший Маниакес еще раз вздохнул. "Ты должен это сделать, но это грязное дело. Интересно, не лучше ли было бы нам остаться на Калаврии, несмотря на все слезы и речи, которые произносили дворяне."
  
  "Я думал о том же", - сказал Автократор. Теперь он вздохнул в свою очередь.
  
  "Вернуться было бы нелегко, особенно после всего, что произошло с тех пор. Но отправиться туда, где никто не строит против тебя козней, имеет свои соблазны".
  
  "Если мы вернемся, кто-нибудь может начать строить козни против тебя", - сказал его отец. Он не назвал имен, но Ротруда возникла в сознании Автократора. Она не была замужем с тех пор, как он ушел, она будет ревновать к Лисии и захочет увеличить состояние Аталарихоса. Стиль халога в таких делах, вероятно, включал старое доброе прямое убийство. Маниакесу хотелось прыгнуть в море. Там его могла беспокоить только рыба.
  
  Камеас стоял в дверном проеме, ожидая, когда его заметят. "Да, уважаемый сэр?" Спросил Маниакес.
  
  "Превосходный Багдасарес проверил записи святейшего Агафия и фрагменты печати Абиварда, ваше величество", - ответил вестиарий. "Он сообщает, что ни один из мужчин не был причастен к нападению на вас. Он собирается оценить труды выдающегося Курикос и интересуется, не будет ли вам интересно понаблюдать за процессом, поскольку вы выразили убеждение, что он вполне может быть одной из виновных сторон ".
  
  "Да, я приду", - сказал Маниакес, радуясь, что не нужно оценивать шансы того, что Ротруда обернется против него. "А как насчет тебя, отец?"
  
  "Спасибо; я останусь здесь", - сказал старший Маниакес. "То, что делают волшебники, может быть полезным. Как они это делают, меня никогда особо не интересовало, потому что у меня нет надежды сделать это самому".
  
  Автократор знал, что из него тоже никогда не получится волшебника, но все равно находил то, что они делали, интригующим. Когда он вошел в комнату, где работал Багдасарес, маг показал ему кусок пергамента с корявыми пометками, в которых жаловался на нехватку средств. "Это действительно написано рукой выдающегося Курикоса?" Спросил Багдасарес. Маниакес кивнул.
  
  Тихо насвистывая сквозь зубы, Багдасарес положил пергамент на стол. Он налил вино из одного кувшина и уксус из другого в чашу.
  
  "Они символизируют то, что есть и что должно быть", - сказал он, - "а этот кусок гематита..." Он поднял его. "...по закону подобия настроен на кусочек того же минерала в амулете, который защитил тебя и позволил тебе связаться со мной. Теперь..."
  
  Он окунул стеклянную палочку в чашу, в которой была смесь вина и уксуса, затем капнул несколько капель смеси на пергамент. Буквы и цифры на нем размазались, когда намокли. Произнося заклинание, Багдасарес коснулся влажных мест куском гематита. "Если выдающийся Курикос был связан с магией, ваше величество, мы должны увидеть, как эти области начинают светиться, когда мое колдовство выявляет связь".
  
  Маниакес ждал. Ничего не произошло. Через пару минут он спросил: "Он сделал все, что собирался?"
  
  "Э-э... да, ваше величество", - ответил Багдасарес. "Похоже, что выдающийся Курикос на самом деле не был одним из тех, кто так коварно плел заговор против вас". Указывать Автократору на то, что он неправ, может быть рискованным делом. Маниакес, однако, пожал плечами в ответ на слова волшебника, и Багдасарес расслабился. Маниакес был также рад, что логофет казначейства не попал под подозрение, поскольку его невиновность повышала вероятность невиновности Парсманиоса. Маниакес хотел бы быть уверен, что видел со своим братом именно Курикоса, но он не мог, и ничего с этим не поделаешь.
  
  Делая все возможное, чтобы усложнить жизнь, Багдасарес сказал: "Мы, конечно, все еще должны протестировать сценарий жены логофета".
  
  "Я уверен, что вы займетесь этим в свое время", - сказал Маниакес. Он предположил, что Курикос мог быть посредником между Февронией и Парсманиосом, не имея прямых дел с магом, который пытался его убить, но это не показалось ему вероятным. Он потер подбородок. "Не думаю, что у меня здесь есть образец почерка выдающегося Тикаса. Я пошлю ему записку и получу ее обратно".
  
  Словно по сигналу, Камеас просунул голову в импровизированную магическую лабораторию Багдасареса и сказал: "Ваше величество, клерк принес сюда письмена из правительственных учреждений". Вестиарий был осмотрителен и скуп; он никогда не упоминал имени Парсманиоса.
  
  "Позвольте ему войти, достопочтенный сэр", - сказал Маниакес. Клерк, тщедушный человечек в домотканой шерстяной мантии, пал ниц, а затем передал Автократору лист пергамента, перевязанный лентой в цилиндр. Когда Маниакес соскользнул с ленты, он увидел, что это действительно был один из сегодняшних приказов Парсманиоса для авангарда армии, которая теперь давно потерпела поражение.
  
  Клерк исчез, предположительно, чтобы вернуться к множеству ячеек, где хранились такие документы, несмотря на маловероятный шанс, что их, как этот, в конечном итоге потребуется восстановить. Маниакес забыл о нем в тот момент, когда он ушел. Его внимание переключилось обратно на Багдасареса, который готовил документ для той же обработки, которой он подвергал документ, написанный Курикосом.
  
  Маг сбрыз марширующий порядок своей смесью вина и уксуса. Он снова начал свое заклинание и прикоснулся кусочком гематита к пергаменту. Немедленно он был залит мягким ореолом сине-фиолетового света. "Тест показал положительный результат, ваше величество", - сказал Багдасарес. Как и Камеас, он не произносил имени Парсманиоса.
  
  Сокрушительный груз горя обрушился на Маниакеса. "Вы уверены, господин-чародей?" спросил он. "Никаких сомнений или возможного неправильного толкования?"
  
  "Нет, ваше величество", - печально, но без колебаний ответил Багдасарес. "Я сожалею, что был агентом, который ..."
  
  "Это не твоя вина", - сказал Маниакес. "Это вина моего брата". Он прошел по коридору в комнату, где оставил своего отца. Он заглянул внутрь.
  
  "Парсманиос", - сказал он. Старший Маниакес поморщился, но кивнул. Автократор вышел к стражникам, которые стояли на ступеньках. Он разделил их на две группы и сказал одной группе: "Идите, найдите Парсманиоса. Он, вероятно, будет в одном из крыльев Большого зала суда в это время дня. Что бы он ни делал, немедленно приведи его сюда."
  
  Стражники не задавали вопросов, но поспешили выполнить его приказ. Когда он вернулся в императорскую резиденцию, он обнаружил своего отца, стоящего у входа. "Что ты собираешься с ним делать? Ему, я должен сказать?" - спросил старший Маниакес.
  
  "Выслушай его", - устало ответил Маниакес. "Тогда прими его постриг и отправь в изгнание в монастырь в Присте, на северном берегу Видессианского моря. Либо это, либо отрубить ему голову ".
  
  "Я знаю". Старший Маниакес похлопал младшего по спине. "Это хороший выбор". Он нахмурился. "Нет. Это лучший выбор, который ты мог сделать. Я никогда не мечтал, что мне придется благодарить тебя за то, что ты сохранил жизнь твоему брату, но я это делаю ".
  
  Маниакес не чувствовал великодушия. Он чувствовал себя опустошенным, преданным. Прибыл посыльный с ответом Чикаса на его записку. Он даже не взглянул на это, а отправил парня прямиком в Багдасарес. Затем вышел и уставился на восток сквозь вишневые деревья в сторону Большого зала суда.
  
  Вскоре охранники направились обратно в резиденцию, Парсманиос был среди них. Он многословно жаловался: "Говорю вам, это возмутительно! Когда Автократор услышит о том, как вы бесцеремонно выдернули меня с той встречи с выдающимся фемистием, логофетом петиций, и как он смотрел на вас, когда вы это делали, его Величество...
  
  "Поблагодарите его людей за выполнение его приказов", - перебил Маниакес. Он обратился к охранникам: "Убедитесь, что у него нет оружия". Несмотря на протесты Парсманиоса, солдаты сняли с его пояса нож и, после недолгих поисков, тонкий запасной кинжал, который он носил в левом сапоге. Покончив с этим, они сопроводили его в комнату, в которую вернулся его отец.
  
  "Почему, сынок?" - спросил старший Маниакес, опередив Автократора в вопросе.
  
  "Что почему?" Начал Парсманиос. Затем он перевел взгляд с отца на брата и увидел, что это ни к чему его не приведет. Из напускной невинности вырвалась ярость.
  
  "Как ты думаешь, почему лед забирает тебя? Ты отгораживал меня от всего, что делал, ты дал Регириосу место, которое должно было быть моим..."
  
  "Я не знал, что ты был жив, когда Регориос занял место Севастоса", - сказал Маниакес. "Сколько раз я должен тебе повторять?"
  
  Парсманиос продолжал, как будто он ничего не говорил. "И как будто этого было недостаточно, ты начал трахать его сестру. Почему ты просто не затащил его в постель? Инцест с одним был бы ничуть не хуже, чем инцест с другим ".
  
  "Сынок, тебе было бы разумнее быть осторожным в том, что ты говоришь", - сказал старший Маниакес. "Тебе было бы мудрее быть осторожным и в том, что ты делаешь".
  
  "Лучше бы ты сказал это ему", - сказал Парсманиос, указывая на своего брата. "Но нет, тебе все равно, что он делает. Тебя никогда не волновало, что он сделал. Он был твоим старшим, так что все должно было быть правильно ".
  
  "Моя задняя сторона говорит о том, что ты лжец, - сказал Маниакес, - не то чтобы ты этого уже не показал".
  
  "Говори, что хочешь", - сказал Парсманиос. "Теперь это не имеет значения. Я потерпел неудачу, и ты снесешь мне голову, и на этом все закончится".
  
  
  "Я имел в виду отнять у тебя волосы, а не голову", - сказал Маниакес, - "но, слушая то пойло, которое ты извергаешь, я испытываю искушение дать тебе то, что получает большинство предателей". Он покачал головой. "Хватит ссылки в Присту". Он сделал паузу, размышляя, как лучше сформулировать свой следующий вопрос. Наконец, он сказал: "Отправим ли мы кого-нибудь в изгнание вместе с вами?"
  
  Парсманиос стоял безмолвно. Маниакес подумал о том, чтобы передать его палачам, чтобы посмотреть, что они смогут из него выжать, но не смог заставить себя сделать это. Он вызвал охрану, сказав: "Мой брат - доказанный предатель. Я хочу, чтобы его какое-то время держали в постоянно охраняемой камере здесь, в резиденции. Позже, пока его не отправят в изгнание, мы переведем его в камеру под зданием правительственного учреждения ". Некоторые из гвардейцев выглядели удивленными, но они отсалютовали, чтобы показать, что поняли, прежде чем увести Парсманиоса прочь.
  
  Маниакес поднял глаза к потолку. "Каждый раз, когда я думаю, что хуже уже быть не может, что уже не может быть труднее, это происходит".
  
  "Ты сделал это так хорошо, как мог, сынок", - сказал ему старший Маниакес. "Лучше, чем я бы справился с этим, и это факт".
  
  "Мне вообще не следовало этого делать". Маниакес сел и положил подбородок на костяшки пальцев одной руки. "Мой брат-идиот..." - Он хотел продолжить, но Камеас остановился в дверном проеме, ожидая, когда его признают. "Фос, что теперь?" Маниакес закричал.
  
  Вестиарий вздрогнул, затем взял себя в руки. "Ваше величество, маг Алвинос просит вашего присутствия". Он использовал видессиански звучащее имя Багдасареса чаще, чем кто-либо другой, возможно, потому, что оно соответствовало его представлениям о том, что прилично. Васпураканцы веками играли важную роль в жизни Видессии, но видессиане редко признавали или даже замечали, насколько она велика.
  
  Багдасарес поклонился, когда Маниакес вошел в комнату, где он работал. "У меня здесь то, что я не считал возможным, ваше величество: неоднозначный результат моего тестирования этого письма от Чикаса. Я не знаю, был ли он замешан в колдовском покушении на твою жизнь или нет. Он вытер лоб тыльной стороной ладони. "Это озадачивает".
  
  "Покажите мне, что вы подразумеваете под неоднозначным результатом", - сказал Маниакес.
  
  "Конечно". Багдасарес подошел к пергаменту, лежащему на столе. "Как того требовал ритуал, я сбрыз его своей смесью вина и уксуса, затем добавил духовный элемент заклинания и использовал гематит. Вы сами видите".
  
  Смотрите, как это сделал Маниакес. Большая часть капель смеси попала на надпись, где они не оказали никакого эффекта, кроме размытия. Но один или два попали на край пергамента. После того, как Багдасарес прикоснулся к ним своим гематитом, они начали светиться, как и весь документ, написанный Парсманиосом.
  
  "Это почти так, как если бы Чикас соприкасался с пергаментом, не написав того, что должно было стать его ответом", - сказал Багдасарес. "И все же послание адресовано - или, скорее, было адресовано до того, как его замазали, - непосредственно от него вам".
  
  В Маниакесе вспыхнуло подозрение. Тзикас был утонченным мастером защиты. "Интересно, встревожился ли он, получив сообщение от меня сразу после того, как попытался меня прикончить и попросил кого-то другого написать ответ". Он взглянул на Багдасареса. "Причинит ли мой взгляд на это или прикосновение к нему какой-нибудь вред?"
  
  "Нет, ваше величество", - ответил маг.
  
  
  Автократор подошел к импровизированному рабочему столу. Как и сказал Багдасарес, смесь вина и уксуса размазала большую часть надписей на пергаменте. (Из-за этого ободранная овчина также прилипла к носу.) Маниакес наклонился, чтобы рассмотреть те несколько слов, которые он все еще мог разобрать.
  
  "Это не рука Тзикаса", - сказал он через мгновение. "Я достаточно часто видел его почерк, чтобы узнать его, клянусь всемилостивым богом. Я не знаю, кто это написал, но он этого не делал. Если он забрал записку позже, хотя..."
  
  "Это объясняет положительную реакцию по краям листа, где он мог прикоснуться к нему, прежде чем вернуть его вашему посыльному", - закончил за него Багдасарес. "Если этот парень не видел собственными глазами, как Чикас писал сценарий, я думаю, мы можем быть достаточно уверены в нашей оценке, чтобы вызвать выдающегося генерала для дачи отчета о себе".
  
  "Мы выясним", - сказал Маниакес. Он позвонил Камеасу, который договорился о возвращении гонца в императорскую резиденцию.
  
  "Нет, ваше величество, я не видел, как он это писал", - сказал мужчина. "Он ненадолго зашел внутрь, затем вышел. Никто не говорил мне, что я должен был наблюдать, как он это пишет". Он выглядел встревоженным.
  
  "Все в порядке", - сказал Маниакес. "Вас никто не винит". Он вышел к стражникам. "Теперь я требую немедленного присутствия выдающегося Тикаса".
  
  Как и тогда, когда он приказал им принести Парсманиос, они вытянулись по стойке смирно. "Напряженный у вас денек", - заметил один из них, когда они отправились выполнять его приказ. Маниакес пропустил это мимо ушей, кивнув. Привлечь Парсманиоса было легко. Если Тикасу не хотелось приходить, у него были верные ему люди, которые могли сражаться. Маниакес нахмурился и покачал головой при мысли о новом витке гражданской войны, вспыхнувшей в городе Видессосе.
  
  Он ждал. Гвардейцев долго не было. Когда они вернулись, с ними не было Тзикаса. С тревогой на лице их лидер сказал: "Ваше величество, мы обыскали все места, где может находиться выдающийся Тикас, и поговорили с несколькими людьми, которые его знают. Его никто не видел вскоре после того, как он передал вашему посыльному какую-то записку."
  
  "Мне не нравится, как это звучит", - сказал Маниакес. "Отправляйтесь в казармы гвардии, выгоните людей, не занятых на службе, и проведите надлежащий обыск, выкрикивая его имя на улицах и особенно прочесывая все портовые районы".
  
  "Да, ваше величество", - сказал капитан стражи. "Портовые районы, да? Вы опасаетесь, что он может попытаться сбежать к макуранцам в Поперечнике?"
  
  "Нет", - ответил Маниакес. "Боюсь, он уже сделал это".
  
  Он вернулся в императорскую резиденцию, чтобы сообщить эти удручающие новости своему отцу. Старший Маниакес скорчил кислую мину. "Такие вещи случаются", - сказал он. "Он не дурак. Записка, должно быть, вывела его из себя, и как только он отдал ее тебе, он бросился искать неизвестные детали - или детали, слишком хорошо известные. Что ты будешь делать теперь?"
  
  "Посмотрим, в чем признается Парсманий, затем постригите его и отправьте в изгнание", - сказал Автократор. Он снова подумал о том, чтобы отдать своего брата палачам, и снова не смог заставить себя сделать это. Он сомневался, что Парсманиос испытывал бы такие же угрызения совести по отношению к нему.
  
  Парсманиос хмуро посмотрел на него, когда тот вошел в комнату, где его брата держали под охраной. "Пришел позлорадствовать, не так ли?" - с горечью сказал молодой человек.
  
  "Нет, просто чтобы сообщить тебе, что твой товарищ Чикас сбежал к макуранцам", - ответил Маниакес. "Интересно, получит ли он от них более выгодную сделку, чем от меня. Я бы не отправил его на вертушку, не тогда, когда оставлял тебя в живых: в этом нет справедливости. Вы могли бы отправиться в Присту вместе ".
  
  "Как чудесно", - сказал Парсманиос. "Как великодушно".
  
  Маниакес задумался, не пытается ли его брат спровоцировать его на то, чтобы лишить его головы, вместо того чтобы сослать. Он проигнорировал это, спросив: "Так он был твоим товарищем?"
  
  "Если ты уже знаешь, зачем утруждать себя расспросами?" Ответил Парсманиос.
  
  "Кто был волшебником?" Маниакес настаивал. "Кто его нанял?"
  
  "Я не знаю его имени", - ответил Парсманиос. "Если хотите, принесите иглы и раскаленные щипцы, но я никогда этого не слышал. Мы с Тикасом встретились с ним в старом доме недалеко от Форума Быка. Я не думаю, что дом принадлежал ему. Я думаю, он просто наводнил его. Тикас добрался до него. Я думаю, он знал его, но сказал, что мое присутствие поможет сделать магию сильнее. Может быть, так и было, но она все еще была недостаточно сильной, к несчастью для меня."
  
  Даже если это правда, ничего из этого не было особо информативным. Без сомнения, это было преднамеренно со стороны Парсманиоса. Стараясь говорить как можно беззаботнее, Маниакес спросил: "Как выглядел волшебник?"
  
  Его брат сказал: "Мужчина. Может быть, твоего возраста, может быть, немного старше. Не толстый, не худой. Что-то вроде длинного носа. Он говорил как человек с образованием, но так поступил бы маг, не так ли?"
  
  "Полагаю, да", - рассеянно ответил Маниакес. Он почувствовал значительное облегчение от того, что колдун, которого нашел Тикас, оказался не тем ужасным стариком, которого нанял Генезиос. Этот старик чуть не убил его на половине территории Империи. Маниакес был бы счастлив, если бы он навсегда остался потерянным. Против любого обычного мага Багдасарес и волшебники Коллегии чародеев были надежной защитой.
  
  Парсманиос сказал: "Если ты когда-нибудь увезешь мою жену и сына из провинции, не вини их ни в чем, что я сделал".
  
  "Ты не в том положении, чтобы просить об одолжении, мой брат", - сказал Маниакес. Парсманиос уставился на него, смотрел сквозь него. Он немного смягчил свои слова: "Я бы ничего им не сделал из-за тебя. Как ты говоришь, они не имели никакого отношения к твоей глупости".
  
  "Это не я был глуп", - ответил Парсманиос - у него была своя мера упрямства клана. "Так много женщин по всей Империи сбросили бы свои трусики, если бы ты пошевелил пальцем, а тебе вместо этого пришлось пойти и погрязнуть в грязи. Даже если я потерплю неудачу, Скотос ждет тебя".
  
  Маниакес сплюнул на пол, чтобы предотвратить дурное предзнаменование. "Она не моя сестра, и ей не десять лет", - раздраженно сказал он, но понял, что с таким же успехом мог бы разговаривать со стеной. Он вскинул руки в воздух. "Отлично, Парсманиос. Оставь за собой последнее слово. Наслаждайся этим всю дорогу до Присты". Он вышел из камеры, в которой содержался его брат, и не оглянулся.
  
  
  На следующий день разразилась снежная буря. Маниакес планировал немедленно отправить Парсманиоса в изгнание, но понял, что это вполне может повлечь за собой потерю не только его брата, по которому он не стал бы скучать, но также корабля и его команды - видессианское море было опасным в зимнее время. Он перевел Парсманиоса в тюрьму при правительственных учреждениях, проинструктировав тюремщика держать его отдельно от других заключенных. Когда наступала хорошая погода, Парсманиос уезжал.
  
  После того, как снежная буря утихла, парень с посланием от Абиварда спустился к берегу в Кроссе, неся щит перемирия. Когда Маниакеса доставили во дворцы, он был не то чтобы обрадован, но и не то чтобы удивлен, увидев его. Автократор повернулся к Камеасу, который объявил о прибытии гонца. "Не могли бы вы сделать небольшое пари на содержимое этого тюбика, уважаемый сэр?"
  
  "Благодарю вас, ваше величество, но нет", - ответил вестиарий. "У меня есть более насущная потребность в каждой золотой монете, находящейся в настоящее время в моем распоряжении". Вероятно, у него их тоже было немало. Маниакес задавался вопросом, как далеко может зайти конфискация его собственности, чтобы сделать Империю платежеспособной. Он покачал головой, злясь на себя. Он не был настолько отчаявшимся - он надеялся.
  
  Он снял крышку с ящика для сообщений, достал лежавший внутри пергамент, развернул его и начал читать вслух: "Генерал Абивард Шарбаразу, царю царей, да продлятся его годы и приумножится его королевство, Маниакесу, ложно именующему себя автократором видессиан: Приветствия".
  
  "Он давно не говорил "ложно называя себя автократором"", - заметил Камеас.
  
  "Значит, он этого не сделал", - сказал Маниакес, а затем: "Ну, я оскорбил его и Шарбараза в своем последнем письме". Он кашлянул. Я читаю дальше: "Принимая во внимание, что выдающийся генерал Чикас, который в прежние дни ошибочно присягнул вам на верность, теперь признал свои прежние ошибки, он поручает мне сообщить вам, что он признает суверенитет над Империей Видессос Хосиоса Автократора, сына Ликиния Автократора, и отвергает ваш режим как мерзкую, тщеславную, незаконную и ничтожную узурпацию, которой, как всем известно, он является, и призывает всех видессиан поступать так же, видя, что только таким образом мир будет восстановлен в Видессосе". ваша земля". Камеас поджал губы, обдумывая послание. Наконец, он вынес свой вердикт: "Содержание, ваше величество, вряд ли можно считать удивительным. Что касается стиля, я должен сказать, что признаюсь в определенном восхищении; не каждый смог бы вместить столько информации в одно, грамматически правильное предложение ".
  
  "Если мне нужна литературная критика, уважаемый сэр, будьте уверены, я попрошу об этом", - сказал Маниакес.
  
  "Конечно, ваше величество", - сказал вестиарий. "Значит, вы ищете совета относительно вашего надлежащего поведения в ответ?"
  
  "О, нет, не в этот раз". Маниакес повернулся к посланнику, который выглядел ужасно замерзшим в макуранском кафтане. "Ты говоришь по-видессиански?" Когда парень кивнул, Автократор продолжил: "У меня нет письменного ответа для вас. Но скажи Абиварду, что он может оставить себе Тзикаса или убить его, как ему заблагорассудится, но если он решит оставить его, ему лучше не поворачиваться к нему спиной. Ты понял это?"
  
  "Да, ваше величество", - ответил гонец с сильным, но понятным акцентом. Он повторил ему слова Маниакеса.
  
  
  Маниакес обратился к Камеасу: "Пусть его отведут на запад через переправу для скота. Если Абивард не беспокоится о Чикасе больше сейчас, чем когда он отсиживался в Аморионе, он дурак ". Это вернулось бы и к Абиварду. Маниакес ничего не мог поделать с бегством своего мятежного генерала, не сейчас. Однако, если немного повезет, он сможет помешать Абиварду в полной мере воспользоваться Тикасом. И если Абивард предпочтет проигнорировать его предупреждения, которые, конечно, вряд ли можно было назвать бескорыстными, у макуранского генерала был отличный шанс стать жертвой беженца, присутствием которого он теперь хвастался.
  
  Камеас выпроводил посланца из присутствия Маниакеса. Когда он вернулся, то обнаружил Автократора сидящим, упершись локтями в колени и спрятав лицо в ладонях. "С вами все в порядке, ваше величество?" взволнованно спросили вестиарии.
  
  "Со мной на лед, если я знаю", - ответил Маниакес, уставший настолько, что сон не мог его излечить. "Фос! Я не думал, что у Тикаса хватит наглости предать меня, и он все равно пошел и сделал это. Кто знает, что обрушится на меня - и на Видессос - в следующий раз?"
  
  "Ваше величество, так распорядится автор нашей судьбы, господь с великим и благим умом", - сказал Камеас. "Что бы это ни было, я уверен, вы встретите это с присущей вам находчивостью".
  
  "Изобретательность - это все очень хорошо, но без ресурсов даже изобретательность тщетно борется", - сказал Маниакес. "И Генезиос, будь он проклят, был прав, спросив, справлюсь ли я лучше, чем он, с тем, чтобы сдерживать врагов Империи. Пока что ответ, похоже, отрицательный".
  
  "Однако во всем остальном ты преуспел намного лучше", - сказал Камеас, - "Видессиане больше не воюют с видессианцами, и, если отбросить нынешние неприятности, у нас не было ни одного претендента, восставшего против тебя. Империя стоит единым фронтом за вашей спиной, ожидая, когда к нам повернется удача".
  
  "За исключением людей - моего брата, например, - которые стоят позади меня, чтобы я не видел ножа, пока он не вонзится мне в спину, и тех, кто думает, что я кровосмесительный грешник, которого следует бросить во внешнюю тьму отлучения и анафемы".
  
  Камеас поклонился. "Поскольку ваше величество, похоже, сегодня больше склонны созерцать тьму, чем свет, я больше не буду прилагать усилий, чтобы вселять какой-либо неоправданный оптимизм". Он скользнул прочь.
  
  Маниакес уставился ему вслед, затем начал смеяться. Вестиарий умел разоблачать его претензии. На этот раз ему удалось вложить предупреждение в свою насмешку. Человек, который созерцал тьму, а не свет, был склонен в конечном итоге созерцать Скотос, а не Фос. Как и во время допроса Парсманиоса, Маниакес плюнул на пол в знак неприятия злого бога.
  
  Кто-то постучал в дверь: Лисия. "Кажется, у меня есть новости", - сказала она. Маниакес поднял бровь, ожидая, что она продолжит. Она сказала, немного нерешительно: "Я-я думаю, что я жду ребенка. Я бы подождала дольше, прежде чем что-либо сказать, потому что еще рано быть полностью уверенной, но... - Ее слова лились потоком. "... тебе бы не помешали хорошие новости сегодня".
  
  "О, клянусь Фосом, это правда!" Маниакес подхватил ее на руки. "Да будет так". Ликариос оставался его наследником, но еще один ребенок, особенно тот, который был его и Лисии, был бы желанным. Он решил, как делал это не раз прежде, уделять больше внимания детям, которых он уже зачал.
  
  Он с некоторым беспокойством изучал Лизию. Нифон был худым и хрупким, в то время как его двоюродная сестра, на которой он женился, была почти коренастой и обладала полным здоровьем.
  
  
  Тем не менее…
  
  "Все будет хорошо", - сказала она, как будто вырывая тревогу из его разума. "Все будет хорошо".
  
  "Конечно, так и будет", - сказал он, зная, что это не было "конечно". "Даже если так, ты увидишь Зойла так скоро, как это возможно; нет смысла ждать". Лисия, возможно, начала что-то говорить. Что бы это ни было, она передумала и ограничилась кивком.
  
  Наступила весна. Для Маниакеса это было не только время нового листа и новой жизни. Как только он убедился, что никакой шторм не отправит корабль на дно, он забрал Парсманиоса из тюрьмы под правительственными зданиями и отправил его в ссылку в Присту, где наблюдение за хамортами, путешествующими туда-сюда со своими стадами по степи Пардрайан, было самым захватывающим развлечением местных жителей.
  
  Маниакес, с другой стороны, наблюдал за Лизой. Она действительно была беременна, и доказывала это тем, что ее рвало по одному разу каждое утро, после чего с ней все было в порядке ... до следующего дня. Любая мелочь могла вызвать приступ. Однажды Камеас с гордостью принес пару яиц-пашот. Лисия начала есть их, но метнулась к миске, прежде чем откусить кусочек.
  
  "Они смотрели на меня", - мрачно сказала она, прополоскав рот вином. Позже она позавтракала простым хлебом.
  
  Дромоны постоянно патрулировали переправу для скота. Маниакес наблюдал за Абивардом так же, как и за Лизией. Этой весной макуранский генерал не подавал никаких признаков немедленного отступления с Той стороны. Маниакес беспокоился по этому поводу и размышлял, как перерезать длинные линии снабжения Абиварда через западные земли, чтобы заставить его отступить.
  
  Но, когда был нанесен удар, Абивард не нанес его. Это сделал Эцилий. Корабль привез неприятные новости в город Видессос. "Кубраты прошли мимо Варны и направляются на юг", - сказал Маниакесу капитан торгового судна, коренастый, загорелый парень по имени Спиридион, поднявшись после неуклюжего проскинеза.
  
  "О, чума!" - взорвался Автократор. Он указал пальцем на Спиридиона. "Они что, опять спустились в своей моноксиле? Если они это сделали, наши военные галеры заставят их пожалеть ".
  
  Но капитан корабля покачал головой. "Нет, ваше величество, это не похоже на тот последний рейд. Я слышал об этом. Но на этот раз нищие на конях и хотят украсть то, что не наколото, а то, что есть, сжечь ".
  
  "Когда я побью Этцилиоса, я обваляю его голову в соли и разошлю по всем городам Империи, чтобы люди могли видеть, что я это сделал", - прорычал Маниакес глубоко в горле. Внезапно, подумав о том, как хорошо было бы ему поступить так с кубратским каганом, он понял, что, должно быть, происходило в злобном уме Генезия после того, как он избавился от врага - или, во всяком случае, от того, кого он считал врагом. Сравнение было отрезвляющим.
  
  Спиридион, казалось, не замечал его отчаяния. "Нам было бы неплохо избавиться от этого кагана, да, мы бы избавились. Но из-за тебя все эти солдаты сидят и едят, как будто завтрашнего дня не наступит, и щиплют девушек из таверны. Не пора ли тебе получить от них хоть какую-то пользу? Не хочу показаться слишком смелым, но...
  
  "О, да, мы сразимся с ними", - сказал Маниакес. "Но если они уже прошли Варну, нам будет нелегко загнать их туда, где им самое место".
  
  
  Их настоящее место было к северу от Астриса, а не на какой-либо территории, которая когда-либо принадлежала Видессосу. Ликиний попытался оттеснить их обратно на восточный край степи, и что это ему дало? Мятеж и смерть, ничего лучше. И теперь кубраты, как волки, почуявшие мясо, пробирались острыми носами к пригородам города Видесс.
  
  Маниакес наградил Спиридиона золотом, которое тот не мог позволить себе потратить, и отправил его восвояси. Покончив с этим, он знал, что должен был приказать отряду выступить навстречу рейдерам Этцилиоса, но у него не хватило воли сделать это немедленно. После того, как Парсманиос и Чикас составили против него заговор, он спросил господа с великим и благоразумным умом, что могло пойти не так дальше. К настоящему моменту, с горечью сказал он себе, ему следовало бы знать лучше, чем задавать подобные вопросы. Слишком часто у них были ответы.
  
  Через пару минут после ухода Спиридиона Лисия вошла в комнату, где сидел Маниакес, окутанный мраком. "Слуги говорят..." нерешительно начала она.
  
  Он мог бы знать, что скажут слуги. Пытаться сохранить что-либо в тайне в императорской резиденции было все равно, что пытаться носить воду в решете. Все просачивалось. "Это правда", - ответил он. "Кубраты снова на коне. Одному богу известно, как мы сможем остановить и их тоже".
  
  "Отправляй войска", - сказала Лисия, как будто он пожаловался на дыру в сапоге, и она предложила ему отнести его сапожнику.
  
  "О, я так и сделаю", - сказал он с глубоким вздохом. "И тогда я буду иметь удовольствие видеть, как они бегут обратно сюда, в город, поджав хвосты. Я видел это раньше, слишком много раз. Он снова вздохнул. "Я видел все раньше, слишком много раз. Не потребовалось бы больше пары медяков, чтобы заставить меня уплыть в Калаврию и никогда не возвращаться."
  
  Он говорил это раньше, когда все выглядело мрачно. Теперь, внезапно, идея загорелась в нем. Он мог видеть особняк над Каставалой, мог слышать крики чаек, кружащих над головой, - о, чайки тоже кричали над городом Видессос, но почему-то гораздо менее приятным тоном, - мог вспомнить, как ехал на восточную окраину острова и смотрел на море моряков, простирающееся бесконечно.
  
  Мысль о том, что море существует вечно, теперь ему очень нравилась. Если бы на дальней стороне Моря Моряка не было земли - ибо никто из тех, кто когда-либо переплывал его, не нашел бы ее, то есть никто из тех, кто когда-либо возвращался, - он действительно нашел бы одно направление, с которого враги не смогли бы напасть на него. С его нынешнего места в охваченном боями городе Видессос эта концепция показалась ему чудесной.
  
  Он взял руки Лисии в свои. "Во имя всего святого, давай вернемся в Каставалу. Здесь все так или иначе уладится само собой, и прямо сейчас меня не очень волнует, что именно. Все, что я хочу сделать, это убраться из этого места ".
  
  "Ты действительно думаешь, что это лучшее, что ты мог бы сделать?" Сказала Лисия. "Мы говорили об этом раньше, и..."
  
  "Меня не волнует, что я говорил раньше", - перебил Маниакес. "Чем больше я думаю о том, чтобы сейчас покинуть Видессос, тем больше мне это нравится. Флот удержит Абивард подальше от города, что бы ни случилось, и я могу командовать им так же хорошо из Каставалы, как и прямо здесь, где я сейчас стою ".
  
  "Что скажет твой отец?" Спросила Лисия.
  
  "Он скажет "Да, ваше величество", - ответил Маниакес. Его отец, вероятно, сказал бы и еще несколько вещей, в основном едких. У него наверняка нашлось бы что сказать о Ротруде. Мне придется иметь с ней дело, подумал Маниакес. Он был удивлен, что Лисия не упомянула ее, и мысленно поблагодарил ее за сдержанность. Вслух он продолжил: "Какой смысл быть Автократором, если ты не можешь делать то, что считаешь лучшим?"
  
  "Сможешь ли ты быть автократором, если не удержишь город Видесс?" Спросила Лисия. Это остановило его в последний раз, когда он думал о переезде в Каставалу. Теперь, однако, он сказал: "Кто сказал, что я не удержу город? Автократора в кампании здесь нет, но никто не восстает против него из-за этого - ну, во всяком случае, обычно. И бюрократы остались бы там, где они есть ". Он сардонически рассмеялся. "В любом случае, они не думают, что я нужен им для управления Империей. Они будут рады шансу доказать, что они правы ".
  
  "Ты действительно думаешь, что так будет лучше?" Снова спросила Лисия.
  
  "Если ты хочешь знать правду, дорогая, я просто не знаю", - сказал Маниакес. "Но вот что я тебе скажу: я не понимаю, как поездка в Калаврию может сделать ситуацию намного хуже, чем она есть сейчас. А ты?"
  
  "Скажем так, может быть, и нет". Лисия скорчила гримасу, которая на этот раз не имела ничего общего с неуверенностью в животе, вызванной беременностью. "Однако это показывает, до какого состояния мы дошли, когда нам приходится ставить вещи таким образом. Это не твоя вина", - поспешно добавила она. "Генезий оставил Империю со слишком большим бременем и без достаточного количества чего-либо, чем можно было бы его облегчить".
  
  "И я сам совершал ошибки", - сказал Маниакес. "Я доверял Этцилиосу - или недостаточно ему не доверял, как вам больше нравится. Я пытался сделать слишком много и слишком быстро против макуранцев. Я поторопился, вот кем я был. Если я буду действовать из Каставалы, я не смогу быть поспешным. Новости будут доходить до меня медленнее, и заказы, которые я отправлю, тоже не будут торопиться. По всем признакам, это заставило бы все работать лучше, чем сейчас ".
  
  Лисия сказала: "Что ж, возможно, все будет в порядке". С этим звонким одобрением Маниакес приготовился объявить о своем решении всему миру.
  
  Фемистий, логофет, отвечавший за петиции автократору, был крепким, спокойным парнем. Большую часть времени он был небольшой бюрократической инстанцией, занимающейся такими вопросами, как спорные налоговые начисления и апелляции, подобные той, которую подал ныне, вероятно, покойный Бизулинос. Теперь он вручил Маниакесу огромный кожаный мешок, полный листов пергамента.
  
  "Вот еще один груз, ваше величество", - сказал он. "Они тоже будут приходить в мои кабинеты десятками каждый час, так и будет".
  
  "Это третья партия, которую вы передали мне сегодня, уважаемый сэр", - сказал Маниакес.
  
  "Так оно и есть", - согласился Фемистий. "Люди расстроены, ваше величество. Это то, что вам нужно знать".
  
  "У меня уже было подозрение, спасибо", - сухо сказал Маниакес. Что имел в виду Фемистий, по крайней мере частично, так это то, что он сам был расстроен и не предпринимал никаких усилий, чтобы что-либо сделать с потоком петиций, умоляющих Маниакеса остаться в Видессосе, городе, за исключением передачи их прямо Автократору.
  
  Фемистий кашлянул. "Простите меня за откровенность, ваше величество, но я боюсь, что могут вспыхнуть гражданские беспорядки, если вы действительно приведете в исполнение свое решение".
  
  
  "Уважаемый господин, я не собираюсь забирать всех своих солдат с собой, когда я уйду", - ответил Маниакес. "Если гражданские беспорядки все-таки вспыхнут, я думаю, гарнизон снова сможет их подавить".
  
  "Возможно, так, ваше величество", - сказал логофет, "но опять же, возможно, и нет". Он постучал по стопке прошений. "Согласно моему долгу, я ознакомился с ними и говорю вам, что удивительное количество из них принадлежит солдатам гарнизона. Они чувствуют, что твой уход оставляет их на не слишком нежную милость мужчин Макурана ".
  
  "Это абсурдно", - сказал Маниакес. "Бойлеры не больше могут перебраться через переправу для скота, чем летать".
  
  "Ваше величество - мастер стратегии", - сказал Фемистий. Маниакес пристально посмотрел на него; учитывая количество поражений, которые тот потерпел, он заподозрил сарказм. Но логофет казался искренним. Он продолжал: "Простые солдаты не поймут того, что очевидно для вас. И, если их мужество изменит им, то то, чего они боятся, может последовать и стать фактом".
  
  "Я воспользуюсь этим шансом, достопочтенный господин", - ответил Маниакес. "Благодарю вас за представление мне этих прошений. Мои приготовления к возвращению в Каставалу, тем не менее, будут продолжаться".
  
  Фемистий что-то пробормотал себе под нос. Маниакес подождал, скажет ли он это вслух и заставит ли его заметить это. Логофет этого не сделал. Покачав головой, он покинул императорскую резиденцию.
  
  На следующий день Курикос предстал перед Автократором. После того, как он вышел из своей прострации и получил разрешение говорить, он сказал: "Ваше величество, до моего сведения дошло, что вы забираете большие суммы денег в золоте, серебре и драгоценных камнях из сокровищницы, в которой, как вам должно быть известно, катастрофически мало всех подобных богатств".
  
  "Да, это так, достопочтенный сэр", - сказал Маниакес. "Если я собираюсь сосредоточить администрацию в Каставале, мне понадобятся деньги, чтобы достичь своих целей".
  
  "Но, ваше величество, вы оставите слишком мало для города Видесс", - в смятении воскликнул Курикос.
  
  "Почему я должен заботиться о городе Видессосе?" Потребовал ответа Маниакес. Логофет казначейства уставился на него; этот вопрос никогда не приходил Курикосу в голову. Для него город Видесс был и всегда будет центром вселенной, как будто Фос так предписал в своих священных писаниях. Маниакес продолжал: "Что я когда-либо испытывал здесь, кроме горя и неприятностей?- не в последнюю очередь от вас, достопочтенный сэр. Я буду рад в последний раз увидеть город и вас. Говорю тебе в лицо, я думал, что тот, кто вступил в сговор с моим братом, был ты, а не Тикас ".
  
  "Н- не я, ваше величество", - заикаясь, пробормотал Курикос. Он внезапно понял, что семейная связь с Автократором может принести как пользу, так и опасность. "Я-я не согласен с тем, что ты сделал, но я не стремлюсь причинить тебе вред или составить заговор против тебя. В конце концов, ты отец моих внуков".
  
  "Это достаточно справедливо, достопочтенный сэр". Маниакес печально рассмеялся. "На самом деле, это лучше, чем я получал почти от кого-либо другого".
  
  Осмелев, Курикос сказал: "Значит, ты откажешься от своего неудачного плана забрать себя и так много богатств Империи обратно в ту провинциальную глушь, откуда ты прибыл сюда?"
  
  
  "А? Нет, я не буду делать ничего подобного, достопочтенный господин", - сказал Маниакес. "У меня в городе было больше Видесса, чем я хотел. Ничто из того, что мне кто-либо говорил, не дало мне повода изменить свое мнение ".
  
  "Мне кажется, ваше величество, что для достижения этого потребуется чудо, ниспосланное господом с великим и благим умом", - сказал Курикос.
  
  "Да, это могло бы сработать", - согласился Маниакес. "Я не могу придумать ничего меньшего, что могло бы".
  
  Камеас поджал губы. "Ваше величество, это третий раз за последнюю неделю, когда святейший вселенский патриарх Агафий просит у вас аудиенции. Ты не думаешь, что было бы мудро посоветоваться с ним? Верно, ты наместник Фоса на земле, но он возглавляет святую иерархию храмов. Его словами нельзя пренебрегать".
  
  "Он не одобрит мой брак, и он хочет удержать меня от отплытия в Калаврию", - ответил Маниакес. "Вот. Теперь я сказал то, что он должен был сказать, и я сэкономил себе время, которое он бы потратил ".
  
  Камеас сердито посмотрел на него. "Всему свое время. Мне кажется, сейчас не время для грубого легкомыслия".
  
  Маниакес вздохнул. Он достаточно повидал на троне, чтобы знать, что, когда вестиарий был достаточно туп, чтобы использовать такое слово, как неотесанный, к нему нужно относиться серьезно. "Очень хорошо, уважаемый сэр, я увижусь с ним. Но раньше он был гибким человеком. Если он просто будет повторяться, он далеко не уйдет".
  
  "Я передам это предупреждение Скомбросу, его синкелосу", - ответил Камеас. И Скомброс, Маниакес не сомневался, передаст его Агафиосу. Автократору пришла в голову мысль, что Камеас и Скомброс, вероятно, хорошо дополняют друг друга. Ни один из них не обладал большой формальной властью; у каждого было влияние, которое делало его формальную незначительность неуместной.
  
  Когда несколько дней спустя Агафий прибыл в императорскую резиденцию, на нем не было синих сапог и расшитого жемчугом одеяния из золотой ткани, на которые давал ему право его ранг. Чтобы занять их место, он надел черную траурную мантию и оставил ноги босыми. После того, как он вышел из своего проскинеза, он воскликнул: "Ваше величество, я умоляю вас, не покидайте имперский город, королеву городов, вдову, лишив ее света вашего лика!"
  
  "Это очень мило, святейший господин, но ты можешь реветь, как заклейменный теленок, сколько душе угодно, не убеждая меня, что я должен остаться", - сказал Маниакес.
  
  "Ваше величество!" Агафий бросил на него обиженный взгляд. "Я совершенно убежден, что этот шаг окажется катастрофическим не только для города, но и для Империи. Никогда Автократор не покидал столицу во время кризиса. Какая необходимость в таком шаге, когда мы укрываемся за нашими неприступными стенами, в безопасности от любого врага ..."
  
  "Любой враг, у которого нет осадных машин", - перебил Маниакес. "Если бы макуранцы были по эту сторону Переправы для скота, а не по другую, мы бы сейчас сражались за наши жизни. Пожалуй, единственные два мирных уголка Империи, о которых я могу вспомнить, - это Приста, с одной стороны, - это не то место, куда я сам хотел бы попасть, - и Калаврия, с другой."
  
  
  "Ваше величество, это правосудие?" Сказал Агафий. "Ты занял у храмов большие суммы золота на пропитание и защиту Империи, а теперь пытаешься покинуть бьющееся сердце Видесса?" Он нарисовал солнечный круг над своим собственным сердцем. "Какие еще уступки мы могли бы вам предложить, чтобы убедить вас изменить свое решение и вернуться на курс, продиктованный благоразумием и рассудком?"
  
  На мгновение Маниакес воспринял это как очередную риторику того рода, которую патриарх уже адресовал ему. Затем он задумался, имел ли Агафий в виду то, что сказал. Есть только один способ выяснить: "Я не знаю, святейший отец. Что ты предлагаешь?"
  
  Когда он впервые приехал в город Видесс, он наблюдал, как Агафий за пару вдохов превратился из громогласного теолога в практического политика. Эта перемена ошеломила его тогда и снова ошеломила сейчас. Вселенский патриарх осторожно сказал: "Вы уже забрали так много наших сокровищ, что я трепещу от желания предложить вам больше, ваше величество, но, если наше золото заставит вас остаться в городе, я мог бы посчитать, что оно потрачено не зря".
  
  "Я ценю это", - сказал Маниакес в целом искренне. "Однако не нехватка золота заставляет меня покинуть город Видессос".
  
  "Что тогда?" Спросил Агафий, разводя руками. "Золото - это главное светское преимущество, которое я могу тебе предоставить..."
  
  Они посмотрели друг на друга. Патриарх начал предостерегающе поднимать руку. Прежде чем он успел это сделать, Маниакес сказал: "Не все преимущества мирские, святейший господин. Если бы это было так, у нас не было бы храмов ".
  
  "Ты поклялся мне, когда занял трон, что не будешь вносить никаких новшеств в веру", - запротестовал Агафиос.
  
  "Я никогда ни слова не говорил об инновациях", - ответил Маниакес. "Однако диспенсация - это опять же нечто другое".
  
  "Ваше величество, мы уже обсуждали эту тему раньше", - сказал Агафиос. "Я объяснил вам, почему предоставление разрешения на ваше поведение в отношении этого брака неосуществимо".
  
  "Это правда, святейший господин, и я объяснил тебе, почему я уезжаю из Видесса, города, в Калаврию", - ответил Маниакес.
  
  "Но, ваше величество, эти случаи несопоставимы", - сказал вселенский патриарх. "Я действую в соответствии с каноническим правом и давним обычаем, в то время как ты ставишь устоявшуюся практику на уши". Маниакес ничего не сказал. Агафиос пару раз кашлянул. Нерешительно он спросил: "Ты хочешь сказать мне, что, возможно, пожелаешь остаться в городе Видессосе и управлять Империей отсюда, следуя древнему обычаю, если получишь это разрешение?"
  
  "Я ничего не предлагаю". Маниакес погладил подбородок. "Однако это принесло бы мне церковный покой, не так ли? Это кое-чего стоит. Выйди со мной на лед, если я все же знаю, стоит ли оставаться здесь, в городе Видессос. Еще один день середины зимы, подобный последним, которые мне пришлось пережить, и у меня возникнет соблазн взобраться на вершину Вехи и спрыгнуть с нее ".
  
  "Я тоже страдал от насмешек фальшиво умных и улыбчиво наглых в День Середины зимы", - сказал Агафиос. "Возможно, вы простите меня за напоминание вам, что, если ваши разногласия с храмами будут разрешены, будет устранен один потенциальный источник сатиры для пантомимных трупп, что уменьшит вероятность того, что представления в День Зимнего солнцестояния будут вас расстраивать".
  
  
  "Да, это возможно", - признал Автократор. "Однако, поскольку вы сказали, что никакое разрешение невозможно, дискуссия не имеет особого смысла - разве вы не согласны, святейший отец?"
  
  Агафиос выпрямился во весь свой, хотя и не впечатляющий, рост. "У меня есть полномочия выходить за рамки обычных форм и процедур, если, поступая таким образом, я могу принести какую-то большую пользу, как вы знаете, ваше величество. Должен ли я - и в данный момент я говорю гипотетически, ты должен понимать - освободить тебя от обычных ограничений, касающихся кровного родства, принесешь ли ты, в свою очередь, обязательную клятву, подобную той, которую ты дал мне в начале своего правления, на этот раз обещая никогда не покидать Видесс, город как столицу империи?"
  
  Маниакес подумал, затем покачал головой. "Слова о том, что я никогда бы чего-то не сделал, сковывают меня цепями, цепями, которые я не хочу носить. Я бы поклялся никогда не покидать город, кроме как в качестве последнего средства, но определение того, что представляет собой последнее средство, должно оставаться в моих руках, и ни в чьих других ".
  
  Теперь патриарх задумчиво пощипал свою густую бороду. "Пусть будет так, как ты говоришь", - ответил он с внезапным решением. "В целом вы доказали, что на вас можно положиться в том, что касается вашего слова. Я не думаю, что вы нарушите его здесь".
  
  "Святейший господин, мы заключили сделку". Маниакес протянул руку.
  
  Агафиос взял его. Его пожатие было неуверенным, ладонь прохладной. В его голосе звучала тревога, когда он сказал: "Люди ригористического склада ума будут строго судить меня за то, что я делаю здесь сегодня, ваше величество, несмотря на выгоды, получаемые Империей от моих действий. Раскол, который мы обсуждали в других случаях, вполне может произойти из-за нашего соглашения: Ригористы будут настаивать - будут решительно настаивать - здесь я уступаю светскому давлению ".
  
  "Вы, наверное, знаете больше о церковной политике и результатах этих расколов, чем я, святейший отец, - ответил Маниакес, - но не получается ли так, что сторона со светской поддержкой преобладает в них чаще, чем сторона без нее?"
  
  "На самом деле, ваше величество, так и есть", - сказал Агафиос, просияв.
  
  "Уверяю тебя, у тебя будет такая поддержка", - сказал ему Маниакес.
  
  "О, великолепно, великолепно". Агафиос рискнул улыбнуться и обнаружил, что это хорошо подходит к его лицу. "Ты должен подготовить клятву для меня, а я - разрешение для тебя, и все будет мирно, и ты останешься в городе Видессосе".
  
  "Так я и сделаю". Маниакес указал на патриарха, когда ему пришло в голову кое-что еще. "В диспенсации должен быть пункт, отменяющий любые наказания, которые вы установили для святого Филетоса, потому что он провел церемонию бракосочетания для меня и Лизии".
  
  "Ваше величество верны тем, кто служит ему", - заметил Агафиос, улыбка исчезла. Когда он заговорил снова, после минутного молчания, это было так, как будто он напоминал себе: "Такая лояльность - это добродетель. Пункт будет опубликован по вашему запросу".
  
  "Я буду так же предан тебе, святейший отец", - пообещал Маниакес, и патриарх снова приободрился.
  
  Маниакес и Лисия заглянули сквозь решетку, которая ограждала императорскую нишу в Высоком Храме. Маниакес хранил пергамент с текстом разрешения Агафия вместе с другими важными государственными документами; он предположил, что вселенский патриарх сделал нечто подобное со своим письменным обещанием не покидать Видесс, город, за исключением самых тяжелых обстоятельств.
  
  "Храм сегодня переполнен", - сказала Лисия. Конечно же, знати было трудно найти место на скамьях, потому что так много простых людей пришло послушать обещанное воззвание патриарха.
  
  "Лучше позволить Агафиосу сделать объявление, чем мне сделать это", - ответил Маниакес. "Если бы я это сделал, это выглядело бы так, как будто я силой запихнул соглашение ему в глотку. Исходящее от него, это будет триумфом разума для обеих сторон ".
  
  Он начал говорить дальше, но прихожане внизу внезапно притихли, сигнализируя, что патриарх направляется к алтарю. И действительно, сюда пришел Агафий в сопровождении священников низшего ранга, размахивающих кадильницами, и наполнил Высокий Храм сладко пахнущим дымом.
  
  Когда патриарх подошел к алтарю, он поднял руки к огромному суровому изображению Фоса на куполе Высокого Храма. Поклоняющиеся, сидевшие со всех сторон алтаря, поднялись; за ограждающей решеткой тоже поднялись Маниакес и Лисия. Они произнесли символ веры Фоса вместе с Агафием и остальными прихожанами: "Мы благословляем тебя, Фос, господь с великим и благим разумом, по твоей милости наш защитник, заранее следящий за тем, чтобы великое испытание жизни было решено в нашу пользу".
  
  Маниакес получал меньше удовольствия от литургии, чем обычно. Вместо того, чтобы присоединиться к своим единоверцам по всей Империи, сегодня это, казалось, отделило его от того, чего он действительно ждал: проповеди Агафия. Его молитвы казались небрежными, они больше исходили из его уст, чем из сердца.
  
  Агафий снова повел молящихся в символе веры, затем медленно опустил руки, призывая их вернуться на свои места. Все пристально уставились на него. Он стоял молча, выжимая момент, позволяя напряжению нарастать. "Он должен быть мимом", - прошептала Лисия Маниакесу. Он кивнул, но жестом велел ей замолчать.
  
  "Радуйся!" Внезапно закричал Агафий, его голос заполнил Высокий Храм и эхом отразился от купола. "Радуйся!" он повторил более мягким тоном. "Его Величество Автократор поклялся господом с великим и благим умом править Империей Видессос из города Видессос до тех пор, пока с нами остается надежда".
  
  В последние несколько дней так много говорили слухи, но слухи, как известно, лгут. Если уж на то пошло, патриархи, как известно, тоже лгут, но реже. В Высоком Храме раздались радостные возгласы. Они тоже откатились от купола, наполняя звуком огромное открытое пространство внизу.
  
  "Они любят тебя", - сказала Лисия.
  
  "Они одобряют меня, потому что я остаюсь", - ответил Маниакес, качая головой.
  
  "Они бы выли, требуя моей крови, если бы Агафиос просто сказал им, что я отплываю послезавтра".
  
  Прежде чем Лисия смогла ответить на это, Агафий продолжил: "Несомненно, Фос благословит Автократора, своего наместника на земле, за этот смелый и мудрый выбор, а также изольет свои благословения на здешнюю королеву городов, чтобы она навсегда осталась нашей имперской столицей. Да будет так!"
  
  "Да будет так!" - эхом отозвались все, голос Маниакеса был громче остальных. Он напрягся, ожидая продолжения Агафиоса. Патриарх изложил то, что он получил от Маниакеса. Как бы он представил то, от чего отказался?
  
  
  На этот раз Агафиос колебался не для того, чтобы создать напряженность. Он был похож на большинство мужчин: ему было трудно признать, что ему нужно было в чем-то уступить. Наконец, он сказал: "Его Величество Автократор несет тяжелое бремя и должен доблестно бороться, чтобы восстановить состояние Видессоса. Любая помощь, которую он может найти в этой борьбе, является для него благом. Мы все знаем о трагической потере его жены - его первой жены, - которая умерла при родах Ликариоса, его сына и наследника ".
  
  Маниакес нахмурился. На самом деле не дело патриарха было устанавливать порядок наследования, даже если то, что он сказал, соответствовало тому, что установил Автократор. Он взглянул на Лисию. Она не выказала никаких признаков раздражения. Маниакес решил оставить все как есть. В любом случае, Агафиос продолжал: "Учитывая все это, поразмыслив, я пришел к выводу, что разрешение, признающее и объявляющее законным во всех отношениях брак между его Величеством Автократором и императрицей Лизией, послужит Империи Видесс без ущерба для давно установленных святых догм храмов, и, соответственно, предоставил им вышеупомянутое разрешение".
  
  Услышав его слова, священник возле алтаря поставил свою кадильницу и вышел из Высокого Храма, предположительно в знак протеста. Курикос и Феврония тоже вышли. Логофет казначейства был готов продолжать работать с Маниакесом, но не хотел, чтобы было видно, что он одобряет его брак. Другой священник покинул Высокий Храм, и еще несколько мирян тоже.
  
  Но подавляющее большинство верующих и священнослужителей остались там, где они были. Агафий не представлял свою сделку с Маниакесом как обмен "это на то", которым она была по сути. Это, вероятно, помогло примирить некоторых прихожан с соглашением. И другие почувствовали бы такое облегчение, узнав, что Маниакес остановился в Видессосе, городе, что им было бы все равно, как Агафиос заставил его это сделать.
  
  Патриарх выпрямился, когда увидел, что его заявление не вызовет беспорядков под куполом храма. "Литургия окончена", - сказал он, и Маниакес почти услышал, как он добавил: "и мне это тоже сошло с рук". Гул разговоров поднялся среди прихожан, когда они снова вышли в обычный мир. Маниакес попытался разобрать, о чем они говорят, но безуспешно.
  
  Он повернулся к Лисии. "Каково это - быть моей настоящей женой в глазах всех..." Ну, большинства, подумал он. "... священнослужителей в Империи?"
  
  "За исключением утренней тошноты, я чувствую себя прекрасно", - ответила она. "Но тогда и раньше было хорошо".
  
  "Хорошо", - сказал Маниакес.
  
  Если бы Маниакес стоял на дамбе и смотрел на запад, поверх переправы для скота, он мог бы увидеть дым, поднимающийся над лагерями макуранской армии в Поперечнике. И теперь, если бы он стоял на северном краю сухопутной стены столицы, он мог бы посмотреть на север и увидеть дым, поднимающийся из пригородов, которые жгли кубраты. Беженцы хлынули в Видессос, город с севера, некоторые в фургонах с большей частью своих товаров, другие даже без обуви на ногах. Монастыри делали все, что могли, чтобы накормить и приютить беглецов.
  
  Маниакес послал религиозным фондам немного золота и зерна, чтобы помочь им нести это бремя. Это было все, что он мог сделать. С макуранцами, удерживающими западные земли, и кубратами, устремившимися к столице, земли, признающие его власть, были действительно стеснены.
  
  
  Он посетил общую комнату монастыря. Во-первых, он хотел показать беженцам, что знает, как они страдают. Полученные им горячие приветствия заставили его с тревогой осознать, какую власть его должность имела над сердцами, умами и духом видессианского народа. Если бы он отплыл в Калаврию, они, возможно, действительно потеряли бы надежду - хотя у него не было намерения когда-либо признаваться в этом Агафиосу.
  
  Он также хотел получить представление о том, что задумали кубраты своим вторжением. "Я только что видел, может быть, десять или двадцать", - сказал один мужчина с деревенским акцентом.
  
  "Больше ничего не ждали - только не меня, ваше величество. Я рванул с места так быстро, как только мог".
  
  "Распилил их на какой-нибудь ровной площадке", - сказал другой парень. "Они не были сбиты в кучу или что-то в этом роде - ехали по какой-то хаотичной дороге".
  
  "Они бы наверняка достали меня", - предложил третий мужчина, его лицо покрылось потом, когда он вспомнил свой побег, - "но они остановились, чтобы убить моих свиней и разграбить мой дом, и поэтому я смог уйти".
  
  Эти истории подтвердили то, во что Маниакес пришел к выводу из других сообщений: в отличие от макуранцев, кубраты не планировали никаких постоянных завоеваний. Они ворвались в Видессос ради грабежей, изнасилований и разрушений и рассеялись по всему ландшафту.
  
  Он созвал своего отца и Гориоса на военный совет. "Если мы сможем поймать их до того, как они смогут сконцентрироваться, мы растерзаем их", - сказал он.
  
  "Я задаю вопрос, который вы хотели бы, чтобы я задал", - сказал Регориос: "Вы ожидаете, что мы сделаем больше, чем можем?"
  
  "И вот еще один вопрос наряду с этим", - добавил старший Маниакес.
  
  "Ну и что, если мы их победим? Они просто убегут обратно в Кубрат быстрее, чем мы сможем их преследовать. Когда они отправятся на север, они сожгут все, что пропустили по пути на юг. Кажется, что даже победа вряд ли того стоит ".
  
  "Нет, это не так, или, по крайней мере, я думаю, что у меня есть способ сделать это не так". Автократор указал на карту региона к северу от города Видессос, которая лежала на столе перед ним. Он говорил некоторое время.
  
  Когда он закончил, старшие Маниакес и Гориос посмотрели друг на друга.
  
  "Если бы я был таким же подлым, когда был таким молодым", - прогрохотал Маниакес-старший, "у меня были бы красные сапоги вместо Ликиниоса, а ты, парень..." Он указал на Маниакеса. "... стояли бы вокруг и ждали, когда я умру".
  
  Прежде чем Маниакес смог что-либо возразить на это, Регориос заявил: "Все по-прежнему зависит от той первой победы".
  
  "Что не работает?" Сказал Маниакес. "Однако, если мы все-таки ошибемся, мы сможем отступить за стены города Видессос. Нас не поймают в месте, где за нами могут охотиться и убивать. Он стукнул кулаком по столешнице. "Я не хочу думать об отступлении, не сейчас". Он снова ударил по столу. "Нет, это неправильно - я знаю, что мне нужно подумать об этом. Но я не хочу, чтобы мужчины знали, что это когда-либо приходило мне в голову, иначе это будет у них на уме ".
  
  "А, вот ты и добрался до сути", - сказал старший Маниакес. "Но ты собираешься попробовать этот свой план?"
  
  Маниакес вспомнил засаду, устроенную Этцилиосом, вспомнил свою неудачу в кампании в долине Арандос. Как сказал Региос, он пытался сделать слишком много в них обоих. Совершает ли он сейчас ту же ошибку? Он решил, что это не имеет значения. "Я попробую", - сказал он. "Мы недостаточно сильны, чтобы вырвать западные земли у Макурана. Если мы также недостаточно сильны, чтобы держать кубратов подальше от города Видесс, я мог бы с таким же успехом отплыть в Калаврию, потому что это было бы единственное место, где наши враги не смогли бы преследовать меня. Это была одна из причин, по которой я хотел туда поехать ".
  
  "Всегда пираты-халогаи", - услужливо подсказал Гориос.
  
  "Большое тебе спасибо, мой двоюродный брат и шурин", - сказал Маниакес. "Кто-нибудь из вас считает, что рисковать не стоит?" Если кто и сказал бы ему правду, так это его отец и кузен. Они оба сидели молча. Маниакес в третий раз стукнул кулаком по столу. "Мы попробуем".
  
  Развевающиеся на ветру знамена цвета Солнечных лучей, армия Маниакеса выехала из Серебряных ворот. Автократор посмотрел на юг, в сторону тренировочного поля, где его солдаты проводили так много времени на тренировках. Это были не учения. Это была война. Теперь он узнает, как многому научились эти люди.
  
  Разведчики галопом выехали впереди основных сил. Найти врага было нетрудно, по крайней мере в начале этой кампании. Все, что Маниакесу нужно было сделать, это повести свою армию к самому густому дыму. Он рассеянно задавался вопросом, почему все воины, независимо от их нации, так любили устраивать пожары. Но поиск врага был не единственной причиной для отправки разведчиков. Вы также хотели убедиться, что враг не найдет вас до того, как вы будете готовы.
  
  "Давненько не участвовал в кампании", - сказал Симватиос, подъезжая рядом с Маниакесом. "Если ты не делаешь этого каждый год, то забываешь, какой тяжелой становится кольчуга - а я уже не так молод, как раньше, не совсем". Он усмехнулся.
  
  "Хотя, думаю, я все равно буду помнить, что нужно делать".
  
  "Дядя, мне жаль просить тебя пойти с нами, но мне не хватает пары старших офицеров", - ответил Маниакес. "Если Цикас и командует в эти дни, то не на той стороне, а Парсманиос ..." Он не стал продолжать. Это горе не скоро покинет его, если вообще когда-нибудь.
  
  "Клянусь благим богом, я старший офицер", - согласился Симватиос, снова смеясь. Он всегда был более покладистым, чем старший Маниакес. "Не совсем готов к захоронению, хотя я надеюсь показать тебе".
  
  Маниакес надеялся, что у его дяди хватит здравого смысла не ввязываться в рукопашную с воинами-варварами, на треть моложе его. Он не сказал этого, опасаясь задеть Симватиоса и заставить его броситься навстречу опасности, чтобы доказать, что он все еще может храбро встретить ее.
  
  Города, виллы и поместья знати, расположенные вблизи столицы империи: богатая добыча для налетчиков, которым удалось забраться так далеко на юг. Кубратам удалось. Солдаты Маниакеса наткнулись на них днем того дня, когда они покинули город Видесс.
  
  Когда разведчики вернулись с новостями, первый вопрос, который задал Маниакес, был: "Мы едем в засаду?"
  
  "Нет, ваше величество", - заверил его один из всадников. "Варвары - я бы предположил, их было пара сотен - никогда не замечали нас. Они были заняты разграблением маленькой деревушки, в которой находились, а за ней открытая местность, так что никто не притаился там, чтобы напасть на нас."
  
  
  "Хорошо, мы ударим по ним". Маниакес стукнул кулаком по кольчуге, прикрывавшей его бедра. Он повернулся к Симватиосу. "Молот и наковальня".
  
  "Ты прав", - ответил его дядя. "Именно так мы и будем вести всю эту кампанию, не так ли?" Он отдал приказ полкам, которыми командовал: теперь никаких сигналов горна из опасения насторожить врага. Его отряд отделился от основных сил и ускакал на северо-восток, совершив длинный крюк вокруг деревни, которую грабили кочевники.
  
  Маниакес заставил основные силы подождать полчаса, затем махнул им вперед. Следуя за разведчиками, он направился почти прямо к кишащей кубратами деревне: он повернул своих солдат немного западнее, чтобы напасть на кубратов с юго-запада.
  
  Это сработало даже лучше, чем он ожидал, поскольку миндальная роща прикрывала его от кубратов. Только когда первые ряды видессианских всадников выехали из-под прикрытия деревьев, варвары забили тревогу. Их испуганные крики были музыкой для его ушей. Он кричал, чтобы создать свою собственную музыку. Теперь трубачи протрубили атаку.
  
  Многие кубраты спешились. Несколько из них стояли вокруг, ожидая своей очереди с несчастной, кричащей женщиной, которая не смогла убежать. Парень, который в этот момент лежал на ней, вскочил на ноги и попытался побежать к своему степному пони, но споткнулся о кожаные штаны, которые не успел полностью натянуть. Когда первая стрела пронзила его, он закричал громче, чем женщина. Еще пара попаданий, и он снова осел на землю и лежал неподвижно.
  
  В сторону видессиан тоже полетели стрелы, но их было немного. Большинство кочевников, которые были верхом или могли добраться до своих пони, ускакали от надвигающихся имперских сил так быстро, как только могли. "Давите их!" - крикнул Маниакес своим людям.
  
  "Не позволяй им думать ни о чем, кроме бегства".
  
  Кубраты бежали. Многие из них тоже оторвались от своих преследователей, потому что вареная кожа, которую они носили, была легче, чем видессианское железо. И затем, прямо перед ними, раздались новые призывы видессианских рожков. Кочевники в смятении закричали: убегая от всадников Маниакеса, они наткнулись прямо на солдат, которыми командовал Симватий.
  
  Зажатые между двумя видессианскими войсками, кубраты сражались, как могли, но были быстро разбиты. Маниакес надеялся, что они погибли до последнего человека, но знал, насколько это маловероятно. Он должен был предположить, что двое из них сбежали, чтобы предупредить своих товарищей, что он был на поле боя.
  
  По ходу боев это было не так уж много, и Маниакес знал это. Однако видессианская армия так долго не одерживала побед, что даже крошечная из них заставляла солдат чувствовать себя так, словно они только что разграбили Машиз. В тот вечер они сидели вокруг лагерных костров, пили крепкое вино из фургонов с припасами и оживленными голосами рассказывали о том, что они сделали - даже если многие из них, по правде говоря, сделали очень мало.
  
  "Молот и наковальня", - сказал Симватиос, поднимая глиняную кружку в знак приветствия Маниакесу. Маниакес выпил со своим дядей. Камеас хотел упаковать для него несколько марочных вин. На этот раз он не позволил вестиариям уйти безнаказанными. Вино, которое шипело, когда попадало на вкус, было тем, что ты должен был пить, когда выходил на поле. По крайней мере, оно делало тебя злым.
  
  "Я думаю, нам придется проделать это еще три раза", - сказал Автократор. "Если нам это удастся ..." Он позволил фразе повиснуть в воздухе. Судьба нанесла Видессосу слишком много ударов, чтобы он рискнул искушать ее сейчас. Он осушил свою кружку и сказал: "Ты сделал прекрасную наковальню, дядя".
  
  "Да, ну, моя твердая голова подходит мне для этой роли", - ответил Симватиос, смеясь. Он быстро стал более серьезным. "Вы знаете, мы не сможем действовать одинаково в каждом бою. Грунт будет другим, кубраты будут немного более бдительными, чем они были сегодня ..."
  
  "Это будет сложнее, я знаю это", - сказал Маниакес. "Я рад, что первое дело далось нам легко, вот и все. Что нам нужно сделать, так это убедиться, что мы не наделаем глупостей и дадим кубратам преимущество, которого у них не должно быть ".
  
  "У вас достаточно разведчиков и часовых, и вы разместили их достаточно далеко от нашего лагеря", - сказал Симватиос. "Единственный способ, которым Этцилий мог бы нас удивить, - это упасть с неба".
  
  "Хорошо". Маниакес поднял настороженный взгляд к небу. Симватий снова рассмеялся. Автократор - нет.
  
  Около полудня следующего дня разведчики наткнулись на довольно многочисленный отряд кубратов. На этот раз их заметили - и преследовали. Некоторые сражались в арьергарде, в то время как другие приносили новости Маниакесу. Он выслушал их, затем повернулся к Симватиосу. "Выдвигайся со своим отделением", - сказал он. "Сделай вид, что ты во главе целой армии. Пока они вступят с тобой в бой, я широко развернусь и попытаюсь зайти им во фланг".
  
  Его дядя отдал честь. "Посмотрим, как это получится, ваше величество: боковой удар молотком, но я думаю, хороший. Я предполагаю, что кочевники еще не знают, сколько людей мы отправили на поле боя ".
  
  "Я думаю, ты прав", - сказал Маниакес. "Если повезет, ты обманешь их, заставив поверить, что стоишь во главе всего отряда. Как только они хорошо поработают с тобой ..."
  
  Развевая знамена и трубя в рога, Симватий повел свой отряд вперед, чтобы поддержать видессианских разведчиков. Маниакес отступил и повернул на восток, используя низкие, поросшие кустарником холмы, чтобы скрыть своих людей от внимания кочевников. Не прошло и часа, как к нему прискакал всадник, чтобы сообщить, что кубраты сцепились в бою с солдатами Симватиоса. "Здесь достаточно того, чтобы и им пришлось несладко, ваше величество", - сказал парень.
  
  Через холмы пролегало множество дорог с востока на запад; так близко к городу Видессос дороги пересекали местность, как паутина. Маниакес разделил свое войско на три колонны, чтобы провести всех своих людей как можно быстрее. Он снова послал вперед разведывательные отряды, чтобы убедиться, что кубраты не затаились в засаде в лесу. Даже после того, как разведчики благополучно ушли, его голова вертелась взад и вперед, высматривая среди дубов, вязов и пепелищ скрытых кочевников.
  
  Все три колонны беспрепятственно прошли через холмистую местность. Там, на равнинной фермерской местности впереди, кубраты обменивались стрелами и ударами мечей с отрядом Симватия. Кочевники пытались обойти Симватия справа; у него возникли проблемы с перемещением достаточного количества людей достаточно быстро, чтобы защититься от них. Как и сказал гонец, кубраты были там значительными силами.
  
  Однако их обходной маневр оставил их между солдатами Симватиоса и появляющейся армией Маниакеса. Автократор услышал крики ужаса, которые вырвались у них, когда они поняли это. Его собственные люди тоже закричали. Услышав свое имя, вырвавшееся боевым кличем из тысяч глоток, он почувствовал волнение, охватившее его, как будто он выпил слишком много крепкого лагерного вина.
  
  Кубраты попытались прекратить схватку с людьми Симватиоса и убежать, но солдаты из отряда сильно прижали их. А затем люди Маниакеса набросились на них, пуская стрелы, метая дротики и рубя мечами. Видессиане сражались более яростно, чем когда-либо со времен Ликиния, с тех пор как прошло почти десять лет. Кубраты рассыпались перед ними, бешено скача во всех разных направлениях, пытаясь спастись бегством.
  
  Маниакес прекратил преследование только тогда, когда темнота стала делать его опасным. "Они сражались, как львы", - воскликнул Симватий, когда они разбивали лагерь.
  
  "Как львы. Я помнил, что они могли, но я так давно этого не видел, что у меня появились сомнения ".
  
  "И я", - согласился Маниакес. "Ничто так не заставляет тебя думать, что ты герой, как вид спины врага, не так ли?"
  
  "Да, это превосходное средство", - сказал Симватиос. Неподалеку раненый мужчина застонал и сдержал крик, когда хирург извлек наконечник стрелы. Ликование Симватиоса угасло. "Героизм не дается даром, к несчастью".
  
  "Что делает?" Спросил Маниакес, на что его дядя развел руками. Автократор продолжал: "Этцилиос поймет, что мы вышли из игры, и последует за ним: теперь он никак не может не знать этого. Он тоже привык побеждать нас. Возможно, у нас впереди не два боя, прежде чем мы полностью проверим наш план. Возможно, у нас есть только один ".
  
  "Это тоже обязывает нас выиграть, что и происходит", - сказал Симватиос.
  
  "Теперь, когда ты упомянул об этом, да", - сухо ответил Маниакес. "Если мы проиграем, в остальном не будет особого смысла, не так ли?"
  
  Видессианская армия беспрепятственно продвигалась на север в течение следующих полутора дней. Они разгромили несколько небольших отрядов кубратов, но большинство кочевников, похоже, уже бежали перед ними. Относительное спокойствие не успокоило Маниакеса. Где-то впереди или на одном фланге ждал Этцилиос.
  
  Когда армия двинулась, туча разведчиков окружила ее спереди, сзади и с обеих сторон. Если бы Этцилий захотел нанести удар, он мог. Он не застал бы Маниакеса врасплох, если бы сделал это. Всякий раз, когда армия приближалась к лесам, Автократор посылал целые роты солдат исследовать их. Он начинал верить, что его люди будут продолжать хорошо сражаться, но он хотел, чтобы они сделали это на его условиях, а не на условиях кагана Кубрата.
  
  Навстречу ему выехал разведчик. Рядом с кавалеристом ехал парень в крестьянской домотканой одежде верхом на осле, видавшем лучшие дни. Разведчик толкнул фермера локтем, который сказал: "Ваше величество, э-э...", а затем не смог продолжить, застеснявшись, или охваченный благоговением, или, возможно, просто напуганный перспективой обращения к своему суверену.
  
  Разведчик заговорил за него: "Ваше величество, он бежит с северо-запада. Он сказал мне, что все кубраты в мире - именно так он сказал - собрались рядом с его участком земли, и он не хотел оставаться поблизости, чтобы узнать, что они будут делать." Солдат усмехнулся. "Я тоже не могу сказать, что виню его".
  
  "И я тоже". Маниакес повернулся к крестьянину. "Где находится твой участок? Как далеко ты продвинулся, прежде чем солдат нашел тебя?"
  
  
  Когда фермер все еще оказался неспособен говорить, солдат снова ответил за него: "Он намного южнее Варны, ваше величество. Мы не можем быть дальше, чем в половине дня езды от кочевников."
  
  "Тогда мы остановимся здесь", - объявил Маниакес. Услышав его слова, трубачи, ехавшие рядом с ним, протрубили приказ остановиться. Маниакес сказал крестьянину: "Фунт золота за твои новости".
  
  "Благодарю вас, ваше величество", - воскликнул парень, деньги развязали ему язык там, где все остальное потерпело неудачу.
  
  Маниакес и Симватиос сбились в кучу. "Как ты думаешь, твои люди смогут притвориться отступающими от кубратов, а затем развернуться и сражаться, когда придет время?" - спросил Автократор.
  
  "Я… думаю, да", - ответил его дядя. "Ты хочешь устроить бой здесь, не так ли? Площадка хорошая - достаточно открытая, так что они не смогут прибегнуть к хитрости. И если что-то пойдет не так, у нас будет открыта реальная линия отступления ".
  
  "Да, хотя я не хочу думать о том, что что-то пойдет не так", - сказал Маниакес.
  
  "Моя идея заключалась в том, что, если я разберусь здесь с землей, я смогу установить игрушки, которые инженеры везут с собой в своих фургонах. На это нет шансов, если флейтисту платит Этцилиос ".
  
  "Тут ты прав", - сказал Симватиос. "Итак, что ты хочешь, чтобы я сделал завтра? Ехать вперед, найти кубратов, а потом сбежать обратно к вам, как будто я испачкал штаны, как актер пантомимы?"
  
  "Это идея", - согласился Маниакес. "Я надеюсь, что в глубине души Этцилиос сочтет нас трусами. Моя другая надежда в том, что он ошибается".
  
  "Было бы неплохо, не так ли?" Сказал Симватиос. "Если твои парни увидят, как мои убегают, и уберутся с ними, кубраты будут преследовать нас всех до города Видесс, смеясь до упаду и пуская в нас стрелы на протяжении каждой мили пути. Такое случалось и раньше ".
  
  "Не напоминай мне", - сказал Маниакес, вспомнив свое собственное бегство с Этцилиоса.
  
  "Однако завтра, если на то будет воля благого бога, они будут теми, кто сбежит".
  
  Как он делал каждую ночь с момента отъезда из столицы, он расставил часовых по всему лагерю. Он не пропустил бы ночную атаку мимо кубратского кагана. Если уж на то пошло, он бы ничего не пропустил мимо ушей.
  
  На траве все еще лежала роса, а воздух был свежим и прохладным, когда Симватий и его отряд ехали на север так гордо и напоказ, как будто они были всей видессианской армией. Маниакес выстроил остальные силы в боевую линию, оставив брешь в центре, которую должны были заполнить люди Симватиоса. У него было достаточно времени, чтобы проинструктировать солдат и объяснить, что, по его мнению, произойдет, когда люди Симватиоса вернутся. Пока он говорил, инженеры разгрузили свои фургоны и собрали свои машины с помощью оборудования, которое они привезли из города. Когда они попросили его об этом, Маниакес выделил им в помощь кавалерийскую роту.
  
  Тогда ничего не оставалось делать, кроме как ждать, есть те железные пайки, которые они сложили в седельные сумки, и пить плохое вино из фляжек или мехов. День выдался жарким и душным, как Маниакес и предполагал. Пот заливал ему глаза, обжигая, как кровь. Под своим плащом, под позолоченной кольчугой, под стеганой подкладкой, которую он носил под ней, он чувствовал себя так, словно только что вошел в горячую комнату бань.
  
  Впереди из леса выехали разведчики, пришпоривая своих лошадей, направляясь к нему. Их крики тонким эхом разносились над открытой местностью: "Они приближаются!" Маниакес махнул трубачам, которые протрубили тревогу. Вдоль строя люди потянулись за оружием. Маниакес обнажил меч. Солнечный свет заискрился на лезвии.
  
  Сюда пришли Симватий и его люди. Сердце Маниакеса подпрыгнуло к горлу, когда он увидел своего дядю, у которого голова была обвязана окровавленной тряпкой. Но Симватиос помахал ему рукой, показывая, что рана несерьезна. Ему вообще не следовало драться, но Маниакес вздохнул с облегчением.
  
  Арьергард Симватия развернулся в седле, чтобы выпустить стрелы в кубратов позади них. Кочевники, казалось, были озадачены, обнаружив на своем пути еще больше видессиан, но продолжали скакать за людьми Симватия. Их резкие, гортанные крики напомнили Маниакесу о множестве диких зверей, но они были более умными и смертоносными, чем любые обычные животные.
  
  Маниакес подождал, пока не заметил знамя Этцилия и не убедился, что каган не отступает. Затем он крикнул "Видессос!" и махнул своим солдатам в бой. В то же мгновение Симватиос и его валторнисты приказали своим бегущим отрядам собраться.
  
  На какой-то ужасный момент Маниакес испугался, что они его не найдут. Видессианские армии совершили так много настоящих отступлений за все время его правления и правления Генезия до него - сможет ли отряд, однажды уходящий от врага, помнить о своем долге, или он будет обречен на повторение бедствий прошлого?
  
  Он закричал от радости, когда за заслоном арьергарда солдаты Симватия натянули поводья, развернули своих лошадей и снова столкнулись с кубратами. Новые полеты стрел полетели по дуге в сторону кочевников. С обоих флангов катапульты, собранные инженерами, швыряли огромные камни в наступающих варваров. Один из них раздавил лошадь, как человек, пинающий крысу сапогом. Другой снес голову кубрату так аккуратно, как это мог бы сделать меч палача. Все еще сжимая лук, он проехал несколько шагов на лошади, прежде чем выпал из седла.
  
  Сами по себе удары, нанесенные камнеметами, были булавочными уколами, и притом всего несколькими булавочными уколами. Но кубраты привыкли встречать смерть от дротиков или мечей, а не от летящих валунов. Маниакес видел, как они дрогнули, а также видел их замешательство на митинге Симватиоса.
  
  "Видессос!" - крикнул он снова, а затем: "В атаку!" Рога прокричали эту команду. Его люди тоже закричали, пришпорив своих лошадей и направляясь к кубратам. Некоторые, как Маниакес, выкрикивали название своей Империи. Однако многие выкрикивали его имя. Когда он услышал это, меч в его руке задрожал, как живой.
  
  Особым умением кочевников был переход от атаки к отступлению - или наоборот - в любой момент. Но кубраты сзади все еще продвигались вперед, в то время как те, что были впереди, пытались развернуться и вернуться назад. Видессиане, верхом на более крупных, тяжелых лошадях и в более прочных доспехах, ворвались к ним и избили их так, как их не били годами.
  
  "Видишь, каково это, Этцилиос?" Крикнул Маниакес, прокладывая себе путь к знамени кагана с хвощом. "Видишь, каково это - быть одураченным, пойманным в ловушку и побежденным?" Последнее слово он почти проревел.
  
  Кочевник нанес ему удар. Он отразил удар своим щитом и нанес ответный. У кубрата была только крошечная кожаная мишень. Он блокировал им первый удар, но второй раскроил ему плечо. Маниакес услышал его крик боли, но проехал мимо и никогда не узнал, как у него дела после этого.
  
  
  Внезапно все воинство кочевников осознало, в какую ловушку они попали. Этцилий не испытывал стыда, убегая. Кубраты были безжалостно практичны в войне и вели ее ради того, что могли получить. Если все, что они получали, это побои, то было достаточно времени, чтобы отступить и попробовать снова, когда шансы казались выше.
  
  Обычной видессианской практикой было отпускать их после того, как основное сражение было выиграно, чтобы лучше избежать внезапных и неприятных поворотов. "Преследовать!" Теперь Маниакес кричал. "Преследуйте их, как гончих! Не позволяйте им перегруппироваться, не позволяйте им уйти. Сегодня мы воздадим им по заслугам за вторжение к нам!"
  
  Преследование кочевников от Имброса до города Видессос разорвало его силы на куски и проглотило большую их часть. Это было то, чему он хотел подражать сейчас. Вскоре он понял, что требовать от своих людей слишком многого. Поскольку они были более тяжело экипированы, чем кубраты, они также были медленнее. И, в отличие от воинов Этцилиоса, они привыкли держаться в строю, а не разделяться, чтобы сражаться поодиночке: таким образом, более медленные солдаты сдерживали тех, кто мог быть быстрее.
  
  Итак, они не уничтожили воинство кубратов. Они причинили вред захватчикам, задавив раненых людей, людей на раненых лошадях и тех, кому не повезло ехать верхом на клячах, которые просто не могли быстро бегать. И время от времени арьергард Этцилия пытался отвоевать некоторое пространство между остальными кубратами и видессианцами. Имперская армия захлестнула их, как прилив, накатывающий на пляж близ Каставалы.
  
  Маниакес ненавидел видеть, как солнце опускается низко на западе. "Не разбить ли нам лагерь, ваше величество?" - выкрикивали солдаты, все еще стремясь к заведенному порядку, хотя они и нарушили его, избив кубратов вместо того, чтобы разбиться под натиском кочевников.
  
  "Мы продолжим путь после наступления темноты", - ответил Автократор. "Можешь поспорить, кубраты не будут отдыхать, не сегодня, они не будут. Они захотят убраться от нас как можно дальше. И знаете что? Мы им этого не позволим.
  
  Мы также не позволим им устроить на нас засаду в темноте. У нас будет много разведчиков, и мы будем двигаться медленнее, но мы будем продолжать идти ".
  
  И они продолжали идти, иногда дремля в седле, иногда просыпаясь для коротких, жестоких стычек с врагами, которых они едва могли видеть. Маниакес был рад, когда его лошадь плюхнулась в ручей; холодная вода на ногах помогла ему прийти в себя.
  
  Когда рассвет окрасил небо на востоке в серый цвет, Симватиос огляделся и сказал: "Мы обогнали фургоны с припасами".
  
  "Мы не будем голодать в ближайшие день или два", - ответил Маниакес. "Любой, у кого нет с собой хлеба, сыра, колбасы или оливок, в любом случае дурак". Он взглянул на своего дядю. Повязка делала Симватиоса похожим на ветерана, на изгоя. "Как ты это подцепил?"
  
  "К тому времени, как мы вернемся в город Видессос, у меня будет прекрасный героический шрам", - ответил Симватиос. "Прямо сейчас я просто чувствую себя идиотом. Один из моих солдат рубил стоявшего перед ним кубрата, и когда он занес свой меч для следующего удара - что ж, моя глупая голова встала на пути. Вскрыл меня так аккуратно, как будто это сделал проклятый кочевник ".
  
  "Я не скажу, если ты этого не сделаешь", - пообещал Маниакес. "Ты тоже должен быть в состоянии подкупить солдата, чтобы он держал рот на замке". Они оба рассмеялись. Смех, как обнаружил Маниакес, дается легко, когда ты продвигаешься вперед, Преследование продвигается медленнее, чем накануне. Солдатам приходилось придерживать своих лошадей, опасаясь загнать их. Кубраты одержали победу над имперцами, поскольку у некоторых из них, по обычаю кочевников, имелись сменные лошади. Однако Этцилий продолжал убегать. Теперь он вел людей, которые были застигнуты врасплох и побеждены и которые больше не хотели иметь своих врагов.
  
  Затем, ближе к вечеру, разведчик прискакал обратно в Маниакес. Парень погонял своего скакуна так, словно тот покинул конюшню менее четверти часа назад. "Ваше величество!" - крикнул он, а затем снова: "Ваше Величество!" Он сообщил свои новости громким криком: "Кубраты впереди, они сражаются!"
  
  "Клянусь благим богом", - тихо сказал Маниакес. Он взглянул на Симватиоса. Повязка сползла так, что почти закрывала один глаз его дяди, придавая ему отчетливо пиратский вид. Симватий сжал правую руку в кулак и приложил его к сердцу в знак приветствия. Маниакес повернулся и обратился к трубачам: "Протрубите погоню еще раз. Теперь мы приложим все усилия, которые в нас есть. Если мы сможем добраться до поля боя достаточно быстро, кубраты получат удар, от которого им потребуется много времени, чтобы оправиться ".
  
  Зазвучала боевая музыка. Усталые люди пришпорили усталых лошадей, переведя их с шага на рысь. Они проверили свои колчаны. У немногих осталось много стрел. Кочевники оказались бы в таком же положении. Маниакес хотел, чтобы фургоны с припасами поспевали за его войском. Если бы это было так, он бы осыпал людей Этцилия стрелами, пока ночь не заставила его остановиться.
  
  К его первоначальному изумлению, банда кочевников бросилась прямо на его войска. Симватиос понял, что это означало, крикнув: "Этцилий знает, что он в кузнице. Позволим ли мы ему удержать молот от падения на наковальню в последний раз?"
  
  "Нет!" - взревели видессианские солдаты. Они были не в большем восторге от того, чтобы подвергать свои тела ранам, чем это сделал бы любой здравомыслящий человек, но, поскольку они выбрали это ремесло, они не хотели, чтобы их риск был напрасным. Они ринулись вперед против кубратов, которые, будучи в значительном меньшинстве, вскоре были разбиты.
  
  Впереди Маниакес увидел остальных кочевников, сражающихся с отрядом под знаменами "Санберст", развернутыми прямо поперек их линии отступления. "Молот и наковальня!" - крикнул он, вторя своему дяде. "Теперь мы спускаемся".
  
  Вопль отчаяния, поднявшийся, когда кубраты заметили его силу, был музыкой для его ушей. Он пришпорил свою лошадь и пустил ее неуклюжим галопом. Первый встреченный им кубрати нанес ему один удар, промахнулся, затем пришпорил своего пони и сделал все возможное, чтобы убежать. Видессианин, у которого все еще были стрелы, сбил его с ног, как будто он был убегающей лисой.
  
  "Маниакес!" - кричали видессиане, которые не давали кубратам убежать на север.
  
  "Региос!" - Крикнул Маниакес в ответ, и его солдаты откликнулись на призыв. Теперь, когда люди Маниакеса вышли на поле боя, его двоюродный брат, вместо того чтобы просто сдерживать кочевников, сильно надавил на них. Солдаты Регориоса были свежими и отдохнувшими и восседали на лошадях, которые не подвергались тяжелой скачке в течение дня и ночи и большей части следующего дня. Их колчаны были полны. Они наносили удары с силой, несоразмерной их численности.
  
  Внезапно противостоящие им кубраты совершили роковой переход от армии к испуганной толпе, каждый из которых не смотрел дальше того, что могло бы сохранить его драгоценное "я" живым еще несколько минут. В этот момент распада Маниакес оглядел поле в поисках хвоща, отмечавшего позицию Эцилия. Он хотел послужить кагану так, как ему чуть было не послужили к югу от Имброса. Если бы ему удалось убить или захватить в плен лидера кубратов, кочевники могли бы годами сражаться между собой за престолонаследие.
  
  Он не увидел ничего, что указывало бы на место Эцилия. Как и он сам, убегая из засады кубратов, каган отказался от символа своего положения, чтобы дать себе больше шансов сохранить его. "Пять фунтов золота человеку, который доставит мне Этцилиоса, живого или мертвого!" - закричал Автократор.
  
  Хотя битва была выиграна, и выиграна сокрушительно, довольно многим кубратам удалось вырваться из схватки между силами Маниакеса и Гориоса. Затем свет начал гаснуть, что позволило еще большему количеству беглецов. До Маниакеса никто не вел Этцилиоса в оковах и не подъезжал верхом, неся мокрую голову кагана. Маниакес гадал, лежит ли он анонимно мертвым на поле боя или ему удалось скрыться. Время покажет. В тот момент, в разгар триумфа, его судьба казалась мелочью.
  
  Вот появился Гориос, на его красивом лице сияла улыбка, яркая, как заходящее солнце. "Мы сделали это!" - воскликнул он и обнял Маниакеса. "Клянусь Фосом, мы сделали это. Молот и наковальня, и раздавили их между нами ".
  
  "У меня две наковальни - отец и сын". Маниакес помахал рукой Симватию, который сидел на своем коне рядом. "Так много надежд возлагается на эту кампанию. Я надеялся, что мы победим к югу отсюда, победим достаточно упорно и достаточно часто, чтобы заставить кочевников решить, что отступление было бы хорошей идеей. И тогда я должен был надеяться, что ты поставишь своих людей в нужное место после того, как Фракс и флот доставили тебя вдоль побережья в Варну."
  
  "Я чуть было не отказался", - сказал Гориос. "Разведчики, которых я отправил дальше всех, наткнулись на кубратов, убегавших первыми и быстрее всех. Мне пришлось поторапливать парней, чтобы вовремя доставить их туда, где они могли бы принести наибольшую пользу. Но мы справились ". Он помахал рукой, показывая победу, одержанную видессианским оружием.
  
  Как и большинство триумфов, об этом лучше рассказывать в песнях и хрониках, чем лично. Сумерки начали скрывать последствия битвы, но не полностью, пока. Люди и лошади лежали неподвижно и безмолвно при смерти или корчились в агонии от ран и кричали о своей боли в неслышащее небо. Вонь крови, пота и дерьма заполнила ноздри Маниакеса. Полные надежды вороны прыгали неподалеку, ожидая возможности полакомиться разложенной перед ними падалью.
  
  Жрецы-целители, обычные врачи и наездники шагали по полю боя, делая все, что могли, для раненых видессиан и животных. Другие мужчины, все еще в доспехах, тоже путешествовали по полю боя, убеждаясь, что все кубраты на нем никогда больше не поднимутся с него. Маниакес задавался вопросом, могут ли падальщики отличить людей, которые давали им меньше еды, от тех, кто давал им больше.
  
  "Могу я разделить твою палатку сегодня вечером?" спросил он у Гориоса. "Моя где-то там", - Он неопределенно махнул рукой на юг, в сторону опережающего обоза.
  
  Гориос снова ухмыльнулся ему. "Любой мужчина поделился бы со своим шурином. Любой мужчина поделился бы со своим двоюродным братом. Любой мужчина поделился бы со своим сувереном. И поскольку я могу сделать все три дела одновременно и разместить в своей палатке только одного лишнего человека, как я могу сказать "нет"?"
  
  "Можешь ли ты выделить немного места в этой толпе людей и для своего бедного немощного отца?" Сказал Симватиос. Несмотря на повязку, он не выглядел слабым. Он не был таким хладнокровным вычислителем, каким был Маниакес-старший, но он храбро руководил своими войсками и делал все, о чем просил его Автократор. Многие офицеры вдвое моложе его не могли приблизиться к его уровню.
  
  Повара Rhegorios разожгли огонь, и над ним закипели котлы с тушеным мясом. Горячее рагу получилось на удивление вкусным после двух только что закончившихся тяжелых дней. Маниакес сидел на земле внутри палатки Регориоса - после некоторого спора он и Регориос убедили Симватиоса перенести койку туда - и потягивал вино из кружки. Он надеялся, что это не усыпит его, или, по крайней мере, пока. Одержав свою победу, он тоже хотел покончить с этим.
  
  "Самое главное, чтобы мужчины выстояли и сражались", - сказал Региос. "Мы не могли знать, будут ли они, пока не вытащим их и не испытаем. Они не тратили впустую все это время на тренировочном поле ".
  
  "Это так", - сказал Маниакес, кивая. С койки захрапел Симватий. Он не хотел засыпать, не больше, чем соглашаться на раскладушку, но, как бы ни стремился его дух, его плоть была далеко не молода. Маниакес с любовью взглянул на него, затем продолжил: "Другая важная вещь, которую мы сделали, - это высадили ваших людей позади кубратов. Это превратило то, что могло бы стать победой, в разгром. Интересно, есть ли у нас Этцилий ".
  
  "Это была прекрасная идея", - ответил Гориос. "О кочевниках нечего и говорить на море. Хотел бы я, чтобы мы столкнулись с какими-нибудь из их маленьких пиратских лодок, этих моноксилов. Дромоны Фракса разнесли бы их в щепки, и мы не опоздали бы на посадку ни на час."
  
  Маниакес подергал себя за бороду. "Макуранцы тоже не очень разбираются в кораблях", - заметил он, а затем сделал паузу, чтобы прислушаться к тому, что он только что сказал. Задумчиво он продолжил: "Мы уже воспользовались этим небольшим преимуществом, высадив рейдеров в западных землях и так далее. Но мы могли бы продвигаться вдоль побережья по морю быстрее, чем Абивард мог бы перебрасывать свои силы по суше, пытаясь не отставать от нас. Мы могли бы..."
  
  "При условии, что у нас есть войска, которые не обмочат свои трусы в первый раз, когда бойлерные парни с грохотом обрушатся на них", - сказал Гориос. Затем он тоже выглядел задумчивым. "Мы на пути к получению таких войск, не так ли?"
  
  "Либо мы уже в пути, либо они у нас в руках", - сказал Маниакес. "Переход через дорогу для скота и стремительный таран на макуранцев всегда казались мне неправильным способом очистить от них западные земли, и вдобавок хорошим рецептом для того, чтобы потерпеть поражение. Теперь, возможно, у нас есть другой выбор ".
  
  "Никаких гарантий", - сказал Региос.
  
  В смехе Маниакеса прозвучали горькие нотки. "Разве в жизни есть какие-либо гарантии?" Он вспомнил лицо Нифоны, бледное и неподвижное, когда она лежала в своем саркофаге. "Ты делаешь все возможное, пока можешь. Если мы не собираемся позволить макуранцам удержать западные земли, нам придется изгнать их. Заставить их двигаться, чтобы ответить нам, было бы приятной переменой, ты так не думаешь?"
  
  "Здесь ты не услышишь от меня никаких возражений", - ответил Региос. "Я бы хотел посмотреть, как они суетятся вместо нас. Сможем ли мы сделать это этим летом, как ты думаешь?"
  
  "Я не знаю", - сказал Маниакес. "Нам придется вернуться в Видессос, город, и посмотреть, сколько времени нам понадобится на переоборудование, сколько людей мы сможем собрать вместе, сколько у нас кораблей. У нас было бы больше шансов сделать это, если бы Этцилиос не набросился на нас, будь он проклят ".
  
  "Возможно, однажды ты поблагодаришь его", - сказал Региос. "Возможно, тебе никогда не пришла бы в голову эта идея, если бы он не вторгся".
  
  
  "Это так", - признал Автократор. "Хотя, рано или поздно, я думаю, что сделал бы это. Это лучший выбор, который у нас есть. Возможно, это единственный выбор, который у нас есть. Достаточно ли это хорошо - мы узнаем".
  
  
  КОНЕЦ
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"