Сборник : другие произведения.

Одинбург

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
  
  Ирвин Уэлш, Иэн Рэнкин, Александр Макколл Смит
  Одинбург
  Один город — Одинбург
  
  Меня бесконечно радует тот факт, что четыре самых известных автора-эдинбуржца объединились для поддержки родного города. Этот сборник рассказов стал результатом проекта, организованного самими авторами в качестве послов Фонда «OneCity»[1] — благотворительной организации, поддерживающей инициативы по борьбе с социальной несправедливостью и неравенством в Эдинбурге.
  
  Каждый автор был вдохновлен Эдинбургом и переносил его на страницы своих произведений. Поэтому в их рассказах, с одной стороны, отражаются личные ощущения от города и самобытный художественный стиль, а с другой — представлены различные социальные прослойки города. Дорогой читатель, приобретя эту книгу, вы прочтете и передадите дальше послание миру, которое гласит, что Эдинбург должен преодолеть социальную разрозненность и стать единым городом с единым голосом.
  
  С благодарностью,
  
  Лесли Хиндс,
  
  лорд-провост[2] Эдинбурга,
  
  президент Фонда «OneCity»
  Джоан Роулинг
  Предисловие
  
  Когда я приехала в Эдинбург в декабре 1993 года, город был покрыт снегом и выглядел угрожающе красивым и совершенно чужим. Я не планировала остаться здесь — я собиралась провести Рождество у сестры, а затем отправиться на юг, где в то время жили многие мои друзья.
  
  Пришел январь, снег растаял, а я осталась, сняв жилье в Эдинбурге. До парка Принсесс-стрит Гарденс было рукой подать, за вход в Музей Шотландии не брали денег, моя дочурка как раз научилась ходить и с удовольствием топала вперевалочку и по скверам, и по музейным залам. Я плелась за ней, размышляя о том, что с нами будет, пребывая в оторопи как от этого странного города, так и от простого факта: я мать-одиночка без денег и без работы.
  
  «Вины» Эдинбурга в моем положении не было, но именно в нем, в его «декорациях» я прожила первую часть поговорки «из грязи в князи», именно в нем я узнала об одиночестве и нищете больше, чем в любом другом городе. Именно в Эдинбурге, а не в Париже, Лондоне, Манчестере или Опорто — которые я успела узнать в «кочевой» период своей жизни, между двадцатью и тридцатью годами, — я особенно остро ощутила барьеры — незримые и непоколебимые, как пуленепробиваемое стекло, — которые отделяют тех, кто плывет в мощном и полноводном течении-мейнстриме, от тех, кого выбрасывает на мель.
  
  Почти все мои «допоттеровские» дни в Эдинбурге прошли в небольшом коттедже, в котором, кроме меня, жили еще три одинокие мамаши. Я была рада наконец-то обрести пристанище после трех лет изнурительной жизни на чемоданах: за время, проведенное здесь, моя дочь научилась ходить и говорить, а я осуществила мечту своей жизни — подписала контракт с издательством. Но в том же самом городе местные хулиганы развлекались ночами, кидая камни в окно спальни моей двухлетней дочери; мне пришлось вышвырнуть вон пьяного, который пытался вломиться в заднюю дверь; а однажды к нам влезли грабители, когда мы уже спали. Да, я знала, что с другими случаются вещи похуже, причем совсем рядом: моя соседка сверху нередко болтала со мной на лестнице, скрывая синяки под темными очками.
  
  Насилие, преступность и наркомания были частью повседневной жизни Эдинбурга. Но менее чем в десяти минутах езды на автобусе существовал другой мир — мир кашемировых пуловеров, чая со сливками и внушительных фасадов учреждений, которые делают город четвертой финансовой столицей Европы. В те дни я чувствовала, что бездна разделяет меня и тех, кто проносился мимо с портфелями и пакетами из «Дженнерз»[3], и, сказать по правде, так оно и было.
  
  Фонд «OneCity» определяет это разделение как культуру благосостояния, которая изолирует процветающую часть общества от полной лишений жизни малообеспеченных социальных групп и районов города. Иными словами — бедняков, инвалидов, национальных меньшинств, или, по определению «OneCity», людей, ощущающих себя оторванными от прочих жителей и от благ города. В то время это казалось мне очень точным определением.
  
  Социальное отчуждение влияет на всех нас, признаем мы это или нет, потому что именно в маргинальных слоях общества процветают горе, отчаяние, физические и умственные отклонения и насилие над собой и окружающими. Каждый город и каждый гражданин принес бы конкретную, ощутимую пользу, участвуя в разрушении барьеров, которые не дают детям реализовывать данные им возможности, будущим рабочим — зарабатывать и вынуждают людей сидеть взаперти в собственных домах, наедине с собственными призраками.
  
  Фонд «OneCity» позволил отдельным людям и организациям добиться, чтобы их голоса услышали, возможно впервые, город и общество, которые, казалось, забыли про них. В настоящее время Фонд анализирует полученную информацию и составляет рекомендации по развитию Эдинбурга, у которого есть все шансы стать единым городом для всех — и для каждого в отдельности.
  
  В последние годы, с момента поразительных перемен, которые произошли в моей судьбе после выхода первой книги про Гарри Поттера, Эдинбург часто называли моим «приемным» городом. Да, в моем английском остались следы западного акцента[4], и я предпочитаю не снимать теплый джемпер, даже когда бледные, почти синюшные мужчины нежатся под скуповатым солнцем в Принсесс-стрит Гарденс: это все признаки того, что я не была рождена в «старом Симпсоне»[5]. Но так уж случилось, что ни в детстве, ни потом я нигде не жила так долго, как здесь. Эдинбург стал моим домом и частью меня, и я полюбила его еще до появления «Гарри Поттера» на прилавках. Я горжусь тем, что живу здесь, и тем, что мой родной город становится все более толерантным. Фонд «OneCity» призван объединять людей, и, на мой взгляд, это благороднейшая цель — для Эдинбурга, для Шотландии и для всего мира.
  
   Джоан К. Роулинг
  
  Александр Макколл Смит
  Незавидная судьба Китти да Силвы
  1
  
  Джон пришел раньше агента и простоял на тротуаре минут пятнадцать, не меньше, прежде чем из-за угла появился молодой человек. Агент шел, насвистывая, что было удивительно, ведь редко услышишь, как люди свистят, в этом было что-то почти старомодное. Дома всегда пели птицы, и это воспринималось как должное. Здесь утро было тихим, воздух — обеззвученным. Прозрачным.
  
  — Вы доктор? — спросил агент, глядя на листок бумаги, вынутый из кармана. — Вы доктор Джон? Так?
  
  Доктор покачал головой, остановился и вспомнил, что здесь принято наоборот. В Индии люди качали головой, говоря «да», что было противоположностью здешним обычаям. Это было сродни движению воды в одну сторону, когда она уходила из ванной в Южном полушарии, и в обратную сторону — в Северном, как говорили люди. По часовой стрелке или против. Виддершинс и деазиль[6]. Это были чудесные слова — виддершинс и деазиль, и Джон записал их в своем блокноте для утонченных английских слов, как поступал с детства. Его дядя учил английский в колледже и убедил Джона в важности богатого словарного запаса.
  
  «Британцы подарили нам большое сокровище, когда отправились домой, — говорил дядя. — Самый великий из всех языков мира. Да, я счастлив подтвердить это, хоть я и патриот. Их утонченный язык остался здесь, и ты можешь пользоваться им так же, как они. Это не антииндийский поступок — использование английского. Подобная националистская чушь лишила этого языка целое поколение. Используй его с умом! С умом!»
  
  И Джон копировал дядину привычку записывать в блокнот интересные слова. «Уничижительный, — выводил он. — Сумерки. Видный».
  
  Молодой человек улыбнулся.
  
  — Вы доктор Джон Какой-то? Или доктор Какой-то Джон? Из этой бумаги не совсем понятно, видите ли…
  
  — Мое имя Джон, — отозвался доктор. Он чуть было не сказал: «Это мое доброе имя», потому что так говорили дома, но остановился. Здесь не говорили «доброе имя».
  
  — А, — сказал агент. — Понятно.
  
  — Там, откуда я родом, — сказал доктор, — в моей части Индии, многих зовут Джонами. Это христианское имя. У нас много Джонов и Томасов — в честь святого Фомы. Так принято в Южной Индии. В Керале[7].
  
  — Индия, — повторил молодой человек и засунул листок бумаги обратно в карман.
  
  Джон ждал, что тот скажет что-то еще, но агент промолчал и жестом вежливо указал на дверь, объяснив, что квартира находится на втором этаже и им необходимо подняться и посмотреть. «После вас», — сказал он и вошел в темный коридор, в котором странно пахло то ли мелом, то ли камнем в лишенном света месте, например в пещере. Джон был чувствителен к запахам, всегда, и связывал запахи с конкретными местами и временем суток. Здесь, в этой стране, в этом прозрачном воздухе, они казались непривычно разбавленными. Дома всегда пахло людьми, и маслянисто-зеленый запах моря и порта проникал в город и уносился дальше при правильном направлении ветра. А еще были запахи угля и неочищенного мазута, пряностей и богатый, липкий запах грязи, просто грязи. Но здесь запахи были тусклыми или воздух не пах совсем ничем, только самим собой.
  
  Наверх вела спиральная каменная лестница с железной балюстрадой и отполированным коричнево-красным поручнем. Джон постоял рядом с темно-синей дверью, пока молодой человек бренчал ключами. Потом они вошли внутрь, агент открыл ставни и вслух заметил, что отсюда можно увидеть фирт[8] реки Форт поверх крыш.
  
  — Вон там, видите? Полоску синего? — спросил он. И, улыбнувшись, продолжил: — Людям нравится вид на воду, знаете ли. Поэтому я всегда стараюсь, чтобы из окна квартиры было видно воду. Все очень радуются.
  
  Доктор улыбнулся в ответ.
  
  — Я не люблю находиться в море, — сказал он. — Когда оно неспокойно, у меня начинается морская болезнь. Из меня бы получился никудышный матрос.
  
  — А я вот никогда не ходил на судне, — заметил агент, потирая прыщик на подбородке.
  
  Будучи доктором, Джон хотел посоветовать молодому человеку не трогать прыщик, чтобы не занести инфекцию. На пальцах полно источников заразы, но люди этого не понимают. Он вспомнил, как студентом в Дели смотрел через микроскоп на колонию живых организмов, которую лаборант демонстрировал на сделанном наугад мазке. Все эти организмы такие крошечные, но при этом целеустремленные и поглощенные собственной жизнью. Если бы он был джайнистом[9], что бы он тогда подумал? Задумывались ли джайнисты о ежедневном геноциде, который устраивали, моя руки и отправляя целые города и династии невидимых микроорганизмов в сточную трубу, насылая кару Божью, библейский потоп?
  
  — Ну? — спросил агент. — Что скажете?
  
  — Очень хорошо. Я беру, — ответил Джон.
  
  Молодой человек кивнул:
  
  — Прекрасный выбор.
  
  Они вместе спустились вниз и расстались у входной двери, пожав друг другу руки. Доктор смотрел, как агент идет по дороге; на углу тот повернулся и помахал рукой.
  2
  
  Вот люди, с которыми он работал: профессор, высокий мужчина, словно излучавший рассеянность, а также старший помощник профессора, женщина, которая очень мало говорила, и два исследователя. В день, когда Джон впервые примкнул к научной группе, они собрались в университетском кабинете профессора. Из окна поверх верхушек деревьев открывался вид на пустые окна лазарета и больничные палаты, в которых при правильном освещении можно было угадать расположение больничных коек. Ему не нравились больницы, они по-прежнему наводили на него страх, несмотря на годы работы в них. Джон знал, что этот страх стал причиной, по которой он строил свою карьеру именно в лабораториях, подальше от больничных палат и коридоров: здесь он был в безопасности, как офицер разведки, что уклоняется от передовой, анализируя отчеты о действиях врага. В прошлом он занимался именно этим — анализировал отчеты о «вражеской деятельности», глядя на размножающиеся клетки и поперечные разрезы опухолей. Они точь-в-точь напоминали движения войск по полю битвы.
  
  Профессор оказал ему теплый прием и объяснил суть их работы. Джон гордился тем, что входил в эту группу, где ученые работали на передовой биологии, исследовали дифференциацию стволовых клеток, пытались всеми способами разгадать тайну биохимии, лежащую в основе человеческой жизни. Профессор однажды сказал: «Вы знаете, мы должны быть счастливы, что занимаемся этим. В других местах у людей подрезаны крылья. Они не могут этого делать. А мы вот можем». Потом он посмотрел на Джона и улыбнулся. «Ваши люди, — кивнул профессор головой в окно, возможно, в сторону Индии, — без сомнения, тоже придут к этому».
  
  Джон взглянул на остальных, наблюдавших за ним. Второй исследователь, его ровесник, одетый в рубашку с коротким рукавом и без галстука, во время речи профессора глядел в потолок. В какой-то момент он даже взглянул на часы, почти нарочито, чтобы намекнуть, что времени мало. Сам Джон никогда не рискнул бы поступить так дома, где профессора создавали или ломали чужие карьеры, порой по прихоти. Здесь, казалось, было иначе. Он заметил, что первый исследователь называет профессора по имени, даже сокращенно. Это было немыслимо в Дели. Он тоже называл профессора Гошала просто по имени, но никогда в его присутствии. Никогда. Ни разу. Это было невозможно!
  
  Джон снова погрузился в работу. Наблюдал за клетками, вел контроль над средой, в которой они росли. Смотрел на них в микроскоп и чувствовал то же, что всегда, — что он был свидетелем чуда, чего-то, что имело отношение к дыханию огня, трансформации воды, борьбе самой жизни. Он думал о людях, давших эти клетки, и размышлял о желаниях, которые привели их к этому, — прежде всего о желании завести ребенка. Он думал об их последней надежде — унизительной клинике лечения бесплодия. Всем этим заправляла любовь, которая в конечном счете управляла миром. Мы не хотим умножать то, что мы не любим. Биология включила в свою формулу любовь; ради нее мы идем на все, чтобы увековечить себя. Он считал, что здесь никто, кроме него, не думает об этом. Его окружали люди науки, которые свели все к особенностям биохимии клеток и научных документов. Грантов. Денег. Интеллектуальной собственности.
  
  Джон выглянул в окно, перед которым стоял стол. Оно выходило на улицу, такую идеально устроенную, такую чистую, казалось, такую правильную. На углу был паб, в который он заглядывал несколько раз в предыдущие дни. Там пахло старым дымом и алкоголем, и он недоумевал, почему люди проводят так много времени в подобных местах. В Индии можно сидеть под деревом в саду в белом пластиковом кресле и разговаривать с друзьями. Здесь приходилось стоять внутри со спиртным в руке в окружении бледных людей.
  3
  
  Его пригласили в дом семьи из Кералы, которая пятнадцать лет прожила в Эдинбурге. Был еще один гость, студент, высокий молодой человек, желавший говорить только о предмете своего изучения, о чем-то связанном с искусственным разумом. Старший сын в семье, лет двадцати пяти — несколько моложе Джона, — показал ему припаркованный на улице автомобиль, который недавно купил. Он чрезмерно гордился машиной и продемонстрировал Джону все ее достоинства. Джон не мог не улыбаться, его не интересовали машины, но для этого молодого человека автомобиль был подтверждением его успешности, отлитым из металла. Он готовился стать дипломированным бухгалтером.
  
  — В этой стране можно преуспеть, — говорил молодой человек, гладя отполированный кузов машины, — если принимать помощь от своих земляков. Вообще-то обычно мы держимся замкнуто. Некоторые живут по-другому, разумеется. Но я считаю, так безопаснее.
  
  — Безопаснее?
  
  — Вас могут побить, — сказал старший сын, потирая невидимую царапину на двери машины. — Или просто унизить, что почти одно и то же. Не ведитесь на риторику. И в Шотландии не лучше, чем где-то еще. Они думают, что отличаются от остальной Британии, но…
  
  Джону стало не по себе. Ему казалось не очень приличным обсуждать других людей. В конце концов это была их страна, так же как Индия была его родиной. Ему бы не понравилось, если бы шотландец в Индии обсуждал недостатки индийцев. Это был вопрос вежливости, так он считал.
  
  — Но разве они не терпимы?
  
  Молодой человек улыбнулся.
  
  — С виду. Но иногда и глубже. Это… не так просто. Единственный способ разобраться — выяснить самому. Вы поймете.
  4
  
  Джон зашел в епископальную церковь, поддавшись порыву, потому что шел мимо и увидел, что скоро начнется служба. Его воспитывали в традициях южноиндийской церкви, которая была англиканской, и он знал, что здесь ее называют епископальной. Он сел сзади, за ряд или два от остальных немногочисленных прихожан. Пожилая женщина, обернувшись, улыбнулась ему, и Джон кивнул ей в ответ. Осмотревшись, он стал читать литургию и увидел знакомые, выученные в молодости слова, которые вызвали в нем странное ощущение, что его место здесь.
  
  Он рано потерял веру и помнил день, когда это случилось. Ему было шестнадцать, и школьный учитель богословия заговорил о всемогуществе Бога. Джон посмотрел на своего соседа и, подтолкнув его, спросил: «Но если Бог может сделать все что угодно, почему он позволяет одним людям причинять страдания другим? И почему не наказывает плохих людей?»
  
  Мальчик приложил к губам палец, призывая замолчать. Но Джон продолжал, и его сосед в конце концов прошептал: «Разве ты не знаешь? Это все вранье. Все, чему они нас здесь учат, — вранье. Это такая же выдумка, как индуистские боги. Ганеша и остальные. Просто притворяйся на уроке, что веришь в эту ложь, а потом забудь, и все».
  
  И Джон притворялся, что верил, но не более того. Позднее, стоя у анатомического стола в мединституте и глядя на тело, распростертое перед ним, — уличного торговца, как он предполагал, или подмастерья чернорабочего, тело, отмеченное трудом и невзгодами, — он знал, что принял правильное решение. Потому что в мире не могли одновременно существовать всемогущий Бог и страдания. Это не имело смысла и не несло утешения. Если кто-то искал в этой жизни утешения, думал Джон, то было бы лучше искать его в перспективе как-то облегчить страдания.
  
  Тем не менее сейчас он сидел в церкви просто по причине одиночества, притворяясь верующим. Он посмотрел на знакомый символ — на крест. Теперь крест ничего не говорил ему — в религиозном смысле: это был символ его народа, символ просвещения перед лицом индуистских богов и ритуалов. И все же крест всегда казался ему жестокой вещью — инструментом казни, в конце концов. Насколько лучше смотрелся бы Ганеша, с его добродушным выражением лица, слоновьим спокойствием и ста сорока именами.
  
  Джон сидел во время службы и думал о родине. От тоски по дому не было лекарств — ни одного. Все, что оставалось человеку, — это ждать, пока боль утихнет, и Джон знал: это случится. Он тосковал по дому в Дели, где в первый год своего медицинского обучения жил в шумном студенческом общежитии, славившемся подозрительной пищей и громкой музыкой. «Моя проблема — одиночество, — подумал он. — Мне нужна семья. Место, куда можно вернуться, место, где все знакомо».
  
  После службы к Джону подошла улыбнувшаяся ему женщина и прикоснулась к его рукаву.
  
  — Вы должны выпить с нами чаю, — сказала она. — Там, в подвальном помещении. Мы будем вам очень рады.
  
  Он готов был уже отказаться, когда она спросила:
  
  — Вы из Южной Индии?
  
  Его тронуло, что она поняла. Некоторые в лаборатории считали его мусульманином, что говорило о степени их равнодушия к окружающим людям. Но эта женщина знала, и ее приглашение было искренним.
  
  — Да, — сказал он. — Из Коччи[10]. — Он употребил новое название, но поправил себя — она могла не знать: — Из Кочина.
  
  — А, Коччи, — ответила женщина. — К нам приезжали оттуда несколько лет назад. Кажется, какой-то епископ. Я помню его роскошную рясу.
  
  Она проводила Джона вниз по лестнице в зал. Несколько человек сидели здесь за раскладным столом, на котором стоял чайник. Когда подали чашку чая, он гадал, что подумал бы о нем молодой бухгалтер, тот, с крутой машиной. Он бы, конечно, посмеялся, увидев Джона. Но, с другой стороны, почему надо смеяться над людьми, которые не хотят никого обижать?
  
  Он стоял с чашкой чая и говорил с женщиной, пригласившей его. Но тут ее отвлекли, и он остался в одиночестве. Джон посмотрел по сторонам. От него требовалось пробыть здесь минут десять, не больше, это было вполне вежливо. Потом он мог вернуться в свою квартиру, дождаться вечера и пойти в кино или поужинать в ресторане, если бы вдруг захотелось сорить деньгами.
  
  На обратном пути из церкви Джон зашел в кофейню в конце своей улицы. Когда он стоял за высоким столиком, неловко дуя на горячий кофе, молодая женщина — на пару лет младше его, а может, и ровесница — спросила, будет ли он читать газету, что лежала перед ним на столике. Он отрицательно покачал головой. Женщина сказала:
  
  — Вы живете в квартире надо мной, не так ли? Я вас видела.
  
  Джон раньше не встречал её. Пока он видел только одного соседа с первого этажа — мужчину средних лет, жившего с женщиной помоложе.
  
  Соседка протянула руку для рукопожатия.
  
  — Человек должен быть знаком с соседями, — сказала она, улыбаясь. — Кто знает, когда приспичит у них что-то одолжить.
  
  — Я буду счастлив одолжить вам что-нибудь, — сказал он. — В любое время. — Вспомнив все, что имелось у него в квартире, Джон улыбнулся: — Правда, мне нечего вам одолжить. То есть у меня в квартире нет никакой еды. Ни сахара, ни молока, ничего другого, что обычно одалживают.
  
  Ее рассмешило прозвучавшее признание.
  
  — Тогда вы должны прийти и поужинать со мной. Придете?
  
  Он колебался. Его предупреждали, что люди в этой стране не всегда имеют в виду то, что говорят; например, приглашение не всегда означает, что тебя действительно пригласили. Это просто одна из форм вежливости. Интересно, ее приглашение зайти к ней на ужин было притворным или настоящим?
  
  — Когда? — спросил он, выпалив вопрос, не задумавшись. Теперь, если приглашение было ненастоящим, девушка будет смущена. Она вряд ли сможет сказать «никогда».
  
  — Сегодня, — ответила она. — Если у вас нет на вечер других планов. Приходите сегодня!
  
  Джон принял приглашение, и они договорились встретиться внизу в семь тридцать. Он снова вспомнил, что время тут тоже не совпадает с названным. Семь тридцать может обозначать без пятнадцати восемь или даже восемь часов. Он хотел спросить, но постеснялся, поэтому кивнул, вспомнив, что в этой стране принято качать головой, говоря «нет», а не «да».
  5
  
  Девушку звали Дженифер, но она попросила называть ее Джен, как все.
  
  — Никто не зовет меня Дженифер, кроме матери. Мамы всегда называют детей полным именем, даже когда весь остальной мир зовет их иначе.
  
  Джен работала в крупной страховой компании, два года назад закончила университет. Купила квартиру и в течение года сдавала одну комнату, но устала от своей жилицы, которая курила и никогда не прибиралась в кухне.
  
  — Это было самое трудное решение в моей жизни, — сказала Джен. — Когда я попросила ее съехать, она посмотрела на меня очень укоризненным взглядом и спросила, всегда ли я так к ней относилась. «Тяжело думать, что делишь жилье с кем-то, кто тебя ненавидит», — сказала она. Так и сказала. Это было ужасно.
  
  Джон рассказал ей о квартире, в которой жил в Дели, будучи доктором. По соседству обитал трансвестит-панджабец, который распевал на балконе болливудские любовные песни.
  
  — Он пел фальцетом женские партии и низким голосом — мужские. Но от души он пел именно женские. Это чувствовалось.
  
  Джен рассмеялась:
  
  — Могу себе представить!
  
  Он спросил, знает ли она Индию.
  
  — Я была там однажды, — ответила она. — Ездила с подругой в Таиланд, и по пути мы остановились на пять дней в Бомбее. Мы не знали, что делать. Вокруг нас был огромный город, и мы не понимали, как из него выбраться.
  
  — Не хотел бы я застрять в Бомбее, — согласился Джон.
  
  Ему показалось, что она колеблется по поводу следующей фразы, словно взвешивает, стоит или нет говорить ему про свои впечатления об Индии. Так было всегда. Никто не хотел говорить, что думает на самом деле, но он прекрасно знал.
  
  — Можешь мне сказать, что ты думаешь, — произнес Джон. — Индия шокировала тебя, не так ли?
  
  Она отпила вина из бокала. Они сидели в гостиной, прежде чем приступить к ужину на кухне.
  
  — Да, — сказала она. — Я была в шоке.
  
  — Расскажи мне, — попросил он.
  
  — В общем я никак не могла привыкнуть к явной нищете стольких людей. Не просто нескольких людей, а миллионов. Людей, у которых нет ничего. Людей, которые нашли приют у обочины дороги или на краю железнодорожной станции, на шестах у них висят какие-то жалкие тряпки, их окружают кучи вонючего мусора, в котором роются собаки.
  
  — Такого не увидишь на юге, — сказал он и быстро добавил: — Но я знаю, что ты имеешь в виду. Мы, индийцы, стараемся не замечать этого. Или замечаем, но не считаем чем-то исключительным, потому что так было всегда. Мы видим этих бедняков и знаем, что они были всегда, как деревья, камни или облака на небе. Просто часть пейзажа.
  
  Он следил за ней, когда говорил. Было трудно объяснить людям, которые не понимали, которые считали, что вся Земля должна быть такой же, как их маленький мирок. Им тяжело было понять, что где-то все по-другому, просто потому, что так сложилось, так распорядилась история.
  
  — …Просто часть пейзажа?
  
  Он кивнул.
  
  — Не стоит думать, что я бесчувственный. Я за то, чтобы исправить ситуацию. Дома я голосую за тех, кто хочет что-то исправить. Но порой думаю, а можно ли что-то изменить. Иногда мне кажется, что невозможно. Слишком много людей. На место в спасательной лодке чересчур много претендентов.
  
  — Ты так думаешь?
  
  — Да, думаю. В Индии слишком много людей, которым нужна помощь. Все очень просто. Индия — богатая страна по многим признакам. Мы запустили спутник. У нас много больших предприятий. И не только. Но большинство жителей все еще борются за выживание. Поэтому, если кто-то хочет чего-то добиться в жизни, он старается уехать. Посмотри на компьютерщиков, врачей, на тех, кто эмигрировал в Соединенные Штаты. Они уезжают и уже не возвращаются. Дают брачное объявление в «Таймз оф Индия»[11] и заводят семью за рубежом. И каждый, все до одного, думает: хвала Господу, что я вырвался из Индии. — Он посмотрел на свой бокал. — Хочешь знать кое-что? — сказал он. — Я не уверен, что люди здесь понимают, что чувствуем мы там, в Индии. Мы видим вашу жизнь — жизнь, которую вы ведете на Западе, где все чисто, хорошо отлажено и у всех есть деньги, и говорим себе: «И я! Я тоже хочу так. Я хочу жить там». — Он замолк ненадолго. — А разве ты думала бы иначе? Если была бы жительницей Бомбея, скажем учительницей, которая может работать за восемь тысяч рупий в месяц, и знала бы, что кто-то в Сиднее, или Париже, или где-то еще получает в десять, пятнадцать раз больше за ту же работу, а может, и за более легкую. А чего бы захотела ты?
  
  Она улыбнулась.
  
  — Я бы захотела уехать из Бомбея.
  
  — Да, — кивнул он. — Вот именно.
  
  Она задумалась на секунду.
  
  — Глобальная деревня…
  
  — Да, — подтвердил он. — Но в деревнях порой очень трудно жить, не правда ли?
  6
  
  Джен приготовила пасту, потому что в то воскресенье у нее не было ничего другого. Они разговаривали, пока она наполняла тарелки и подливала в бокалы вина. Она рассказала, что была недолго помолвлена с инженером-нефтяником. Через несколько месяцев они поняли, что не подходят друг другу, и разошлись добрыми друзьями.
  
  — Я вполне счастлива наедине с собой, — сказала она. — Я поняла, что ценю свободу. Я могу приходить и уходить, когда хочу. В выходные я порой ничего не делаю, ем прямо из банки и читаю газеты. И не испытываю угрызений совести.
  
  Он ответил:
  
  — А я предпочитаю быть с людьми, поэтому мне здесь так тяжело. Думаю, я заведу друзей, но не знаю, как начать. Где мне знакомиться? Если я пойду в индийскую диаспору, они тут же постараются меня женить. Это первое, о чем они думают. Брак. И зарплата. Я уже говорил о «Таймз оф Индия» и брачном приложении. Знаешь, там есть раздел специально для врачей. Врачи ищут врачей или родители ищут врача, чтобы выдать за него свою дочь. Так устроены индийцы.
  
  Джен откликнулась:
  
  — У нас тоже есть нечто подобное. Мы называем их «колонки одиноких сердец». Они очень смешные.
  
  Он удивился:
  
  — Что же в них смешного?
  
  Джен пожала плечами.
  
  — Ох, ну не знаю. Тебе не кажется, что есть что-то странное в том, как люди рекламируют себя, говоря, что у них хорошее чувство юмора, что они любят ходить в кино и так далее. Мне кажется, это смешно и немного трагично.
  
  Он не понял, что в этом смешного. Почему люди не должны писать о себе и своих занятиях? Разве странно любить кино и говорить об этом?
  
  — Я вижу, ты в недоумении, — сказала Джен. — Наверное, наше представление о забавном порой может казаться странным. Но ты привыкнешь. И скоро начнешь смеяться над тем, что раньше казалось несмешным. Ты поймешь, в чем юмор.
  7
  
  Джон увидел ее снова на следующий день, возвращаясь с работы. Он стоял внизу лестничного пролета, Джен спускалась. Они поприветствовали друг друга, и он отодвинулся, пропуская ее мимо. Она прошла, улыбаясь, потом сразу же остановилась. Он начал было подниматься по лестнице, но задержался.
  
  — Было очень любезно с твоей стороны пригласить меня вчера вечером, — сказал он. — Все было очень вкусно.
  
  Она сделала отрицающий жест.
  
  — Ерунда. У меня не было ничего. Кроме пасты. В следующий раз я приготовлю что-нибудь получше. Что ты любишь?
  
  — Мне все нравится, — ответил он. — Я непривередлив.
  
  — Хорошо, — она помедлила. — Ну, пока.
  
  Джон не хотел ее отпускать.
  
  — Я могу приготовить что-нибудь для тебя, — поспешно сказал он. — Смотри, я купил рис, сейчас приготовлю соус, и еще…
  
  Она ободряюще улыбнулась.
  
  — Это будет здорово. А когда? Сегодня?
  
  — Почему бы нет?
  
  Она похвалила его стряпню, хотя он говорил, что приготовил простую еду. После ужина Джен посмотрела на часы и сказала, что они еще могут успеть на кино в «Фильмхаусе»[12], которое она хотела посмотреть, если Джон не против. Он с радостью согласился, и они дошли на автобусную остановку за углом.
  
  Они вышли в конце Принсесс-стрит и свернули на Лотиан-роуд. Несмотря на то что был понедельник и еще не поздно, около бара роилась группка разгоряченных спиртным людей, пытавшихся попасть внутрь. Вышибалы с телосложением профессиональных боксеров стояли в дверных проемах. Человек из толпы повернулся и посмотрел на Джона, проходившего мимо.
  
  Она шепнула:
  
  — Не смотри ему в глаза.
  
  Но он уже встретился взглядом с другим мужчиной и увидел выражение его лица. Джон быстро отвернулся и обратил внимание на внушительное здание банка на той стороне улицы — стекло и бетон, рациональное, надежное. Позади осталась вскользь замеченная вспышка ненависти или, может быть, гнева. Почему? Вероятно, мужчина думал, что Джон — мусульманин. А возможно, этот человек со скривившимся от отвращения лицом был одним из тех, кто ненавидел мусульман из-за событий в Нью-Йорке. «А если бы я был мусульманином и знал, что ненависть была настоящей, нацеленной на меня „по праву“, а не по ошибке?»
  
  Через несколько метров Джен сказала:
  
  — Ночью это просто омерзительное место.
  
  — Почему люди столько пьют? — спросил он. — В Индии… — Он не закончил предложение. Критиковать было невежливо, он ведь был гостем в этой стране.
  
  — А что, в Индии пьют меньше? Я не удивлена. Это наша национальная беда. — Она остановилась. — Мы превратились в страну матерящихся невежд. Агрессивных. Проспиртованных. Добро пожаловать в современную Шотландию.
  
  Джон не был уверен, что ее слова стоит воспринимать всерьез. Он посмотрел на девушку, и та кивнула.
  
  — Это правда, — сказала она. — Сущая правда.
  
  Беда в том, думал он, что нельзя понять, действительно ли люди имеют в виду то, о чем говорят. Человек может сказать «это правда» и иметь в виду совсем другое, а его собеседник поймет, о чем идет речь. Его дядя, поклонник английского языка, говорил: «Английский — очень ясный язык. Поэтому он так полезен. Он ясный и точный». Да, он так говорил; но его дядя никогда не бывал за пределами родной страны. Те британцы, с которыми он общался, наверное, какое-то время прожили в Индии. Такие люди обычно верили во что-то и были старомодными, потому что имели в виду то, что говорили.
  8
  
  В следующую субботу Джен предложила прокатиться за город.
  
  — Моя машина довольно старая и не всегда заводится, — сказала она. — Но довезет нас туда и обратно. Точно.
  
  Они поехали по дороге на юг и повернули перед Транентом, направляясь на побережье. Стоял погожий день поздней осени, один из тех, в которые природа как бы извиняется за свои летние капризы; солнце снова светило, но казалось, что оно находится дальше от земли и его свет сделался слабее, прозрачнее. Джон посмотрел на скошенные поля с остатками соломы по ту сторону чернильного, слегка волнующегося Форта. Дневной свет сокращал расстояние, и гряда холмов, где начинался округ Файф, казалось, была всего лишь в нескольких милях пути. Корабль — танкер — плыл, таща якорь; о его нос разбивались маленькие волны.
  
  Джон искал слова, чтобы описать пейзаж. Слово «чистый» приходило на ум, но Керала — по крайней мере некоторые места — тоже была чистой. Может быть, «вычищенный»? Нет, тоже не то. Потом он понял, что слово, которое искал, было «северный». Он видел подобный свет в Химачал-Прадеше[13], около Шимлы, когда был там с группой молодых врачей на конференции Министерства здравоохранения, посвященной инфекционным заболеваниям. Они жили в дешевом отеле высоко на склоне горы, и однажды, вернувшись около полудня в свой номер и открыв ставни, он увидел такой же свет. В нем далекие горы, ненадолго открытые взору, казались очень близкими, будто можно было дойти до них пешком.
  
  Они проехали через Северный Бервик по дороге, которая закончилась небольшой парковкой под сенью высоких деревьев. Джен уверенно направилась к песчаным дюнам по тропинке, кажется, хорошо знакомой ей. Ветер усилился с того момента, как они оставили машину, и Джон чувствовал его на своем лице и волосах. На нем был только легкий пуловер, и он продрог, несмотря на солнце, позолотившее примятую ветром траву.
  
  Это было совсем другое море, холодное, оно пахло не так, как дома. Над волнами кружили и ныряли птицы, и им навстречу вдоль прибоя бочком спешили крабы.
  
  Их руки соприкоснулись лишь на мгновение, но она тотчас взглянула на него. Он притворился, будто не заметил. Он не планировал ничего подобного, не планировал идти вдоль узкого побережья где-то в Шотландии с женщиной, своей соседкой, касаясь ее руки.
  
  Она сказала:
  
  — Мы можем пройтись вон до тех скал. Видишь? Да, вон до тех. А потом вернуться к машине другим путем.
  
  Он улыбнулся.
  
  — Я немного замерз. Надо было взять куртку.
  
  — Да, — ответила она. — Я же тебе говорила. Этой стране нельзя доверять. Все меняется, раз — и прошло. Думаешь, что тепло, как вдруг становится зябко.
  
  За несколько недель знакомства у них сам собой сложился ритуал. Она приходила и стучала в его дверь в начале вечера, и они вместе решали, кто будет готовить ужин. Иногда они ужинали в ресторане в нескольких улицах от дома. Вместе ходили в кино. Иногда она звонила, просто чтобы поболтать, например, про конфликт в офисе или какую-нибудь мелкую неприятность. Он рассказывал ей о коллегах и их разговорах. Пытался объяснить ей суть проекта простыми словами, а она пыталась понять. Но у нее в голове сложился образ Джона, склоненного над микроскопом и крутящего колесико фокусировки. Она не могла представить, как можно смотреть целый день на клетки. Он казался ей героем, вовлеченным в борьбу за раскрытие тайны жизни.
  
  Постепенно Джон узнавал о соседке все больше: она родилась и ходила в школу в Пениквике; ее отец был госслужащим и имел отношение к сельскому хозяйству и поддержке фермерства, а мать работала парикмахером, стригла людей на дому. У Джен была сестра, которая уехала в Лондон и работала там на коммерческой радиостанции. Соседка рассказала ему про учебу в университете имени Непера[14], как жила в студенческой квартире над пиццерией и там всегда пахло моцареллой и базиликом, но никто не жаловался, все постепенно привыкли.
  
  Один из коллег Джона, исследователь, который был особенно груб с профессором, сказал Джону, когда они пили кофе в маленькой комнатке для персонала:
  
  — Вижу, у тебя появилась девушка. Она ничего.
  
  Джон удивленно посмотрел на него, но потом понял.
  
  — Я видел вас в ресторане, — продолжил коллега, — Ты с ней там познакомился?
  
  Джон смотрел в пол. Он всегда стеснялся таких вещей. Может, с ним что-то не так? Другие люди открыто говорили об этом, но он — никогда. Он был очень застенчив.
  
  — Она моя соседка, — ответил он. — Ее квартира прямо под моей.
  
  Коллега кивнул.
  
  — Отлично. Приходи с ней как-нибудь к нам. Мы с Хелен будем рады пригласить тебя на ужин вместе с подругой.
  
  Джон ожидал уточнений, но их не последовало, и он решил, что это было одно из тех приглашений, которые не стоит принимать всерьез. Просто дружеская болтовня, не больше.
  
  Когда Джон возвращался домой в тот день, то думал о Джен. Он размышлял о том, что их связывало. Между ними ничего не было, ничего в том смысле, но он понял, что не хочет, чтобы что-то изменилось. Она была другом, соседкой, но не любовницей. Он попытался представить ее своей любовницей, но не смог. Она была ему как сестра. Это были платонические отношения между мужчиной и женщиной, которые порой возникают в подобных условиях между соседями. Он вспомнил, как в ту субботу на пляже их руки соприкоснулись, он видел, как Джен посмотрела на него, словно ожидая, что он что-то сделает, а он, разумеется, не сделал. Не сделал, потому что почувствовал то же самое, что испытал бы, касаясь друга-мужчины. Он не хотел ничего делать, такое желание просто отсутствовало.
  
  Джон подумал, что девушка может чувствовать иначе. Казалось, он ей нравился, она хотела проводить с ним время. Но если она так к нему относилась, придется объяснить, что думает он. Это может оказаться непросто. Он не мог прямо сказать Джен, что она его не интересует; она может рассмеяться и спросить, с чего он вообще взял, что у нее к нему какие-то чувства. Так поступило бы большинство девушек, и их можно понять — они защищали свою честь.
  
  Он покраснел и почувствовал неловкость от одной только мысли об этом, и позже, вечером, когда она пришла пригласить его поужинать вместе, Джон решил было притвориться, что его нет дома, но в коридоре горел свет, заметный из-под двери. Этим вечером Джен спросила, не хочет ли он поехать с ней в Глазго в следующее воскресенье. Они поедут на машине и смогут посетить галерею Баррела[15]. Он колебался. Он хотел отказаться, но не смог подобрать слов, поэтому сказал, что не против. Казалось, ее это обрадовало.
  9
  
  Когда он навещал родителей в Коччи перед отъездом в Шотландию, мать дала ему большой альбом в переплете из искусственной красной кожи. Такие альбомы заполняют свадебными фотографиями, а потом убирают подальше. Но на обложке этого были золотом выгравированы слова «Моя семья». «Это на память, — сказала она. — Как бы далеко ты ни уехал, у тебя будет семья. Всегда. Дом — это самое важное, запомни».
  
  Тогда Джон раскрыл альбом перед собравшимися и стал переворачивать черные картонки, служившие страницами. На каждой странице красовалась фотография кого-то из членов семьи, начиная с бабушки в красном сари и дедушки в серых брюках и простой белой курте[16]. Потом шла свадебная фотография родителей, которую он прекрасно помнил; они стояли на фоне маленькой церкви с высокой железной оградой, на которой были выгравированы слова: «Церковь святого Фомы. Да хранит вас Господь». Была и фотография его любимого дяди, который так почитал английский язык. Он сидел на веранде с книгой в руках, что в данном случае было органично; можно было различить, что в руках дяди «Золотая сокровищница» Палгрейва[17].
  
  Джон немного стеснялся подарка. Казалось сентиментальным иметь альбом с надписью «Моя семья», он не мог представить, чтобы у кого-то из его коллег было нечто подобное. Он считал его наивным, как творчество одного из художников, что рисовали одномерных людей на фоне, лишенном перспективы. Но сегодня Джон достал альбом из комода, где тот хранился в полиэтиленовом пакете, и открыл его. На последней странице была фотография кузины Франчески. Снимок был сделан в ателье на фоне нарисованных облаков. Казалось, что Франческа летит и ее преследует фотограф. Даже ее волосы были откинуты назад, как будто от ветра в полете.
  
  Франческа была привлекательной девушкой, на пару лет младше него. Они дружили в детстве, и он был рад, когда она обручилась с его одноклассником, тем самым, который давал советы в области теологии.
  
  Джон посмотрел на Франческу и улыбнулся. Сейчас она могла оказать ему услугу, в которой наверняка не отказала бы. Он аккуратно вынул фотографию из уголков. Измерил и записал параметры. За углом находился магазин, в котором продавались рамки для фотографий. Хозяйкой была женщина, сидевшая с газетой за прилавком. Она всегда торчала в магазине, но он ни разу не видел, чтобы она занималась каким-то делом. Завтра он пойдет и купит рамку.
  
  Джон посмотрел на фотографию кузины и под влиянием порыва поцеловал ее. Франческа отличалась от Джен. Он всегда хотел поцеловать родственницу, начиная с самого раннего детства. Но никогда не делал этого, хотя однажды, когда они сидели вместе на веранде, играя в карты, она сама внезапно наклонилась и поцеловала его макушку.
  
  «Ты пахнешь кокосовым маслом», — сказала девочка.
  
  В одиннадцать лет он не был уверен, что это комплимент, но его словно обожгло. Даже сейчас он вспоминал об этом с восторгом, с которым человек вспоминает запретные удовольствия, моменты сильного эротического возбуждения. Это было то что нужно. Ему нужен был кто-то вроде Франчески, чтобы напоминать о былых днях, о том, кто он на самом деле. Тут требовался именно человек с родины, а не житель здешних мест, лишенных цвета, где вечера холодны, а свет прозрачен.
  
  На следующий день он купил рамку и вставил в нее фотографию. Рамка была серебряной или покрытой чем-то похожим на серебро и придавала фотографии Франчески определенный шик. Его кузина была привлекательной, и он гордился ей, ее стройной фигурой, как написали бы в колонке брачных объявлений, и ожерельем филигранной работы, сделанным изящно и со вкусом.
  
  Джон потратил некоторое время, чтобы найти нужное место для фотографии. Она не должна быть слишком на виду, ведь это покажется странным, словно он пытается что-то сказать. В коридоре стоял маленький столик, на который кладут ключи и всякие бумажки, но он не подходил. Нельзя было поставить рамку и на каминную полку в гостиной — тоже слишком нарочито. Поэтому он выбрал кухню, место на полочке прямо над мойкой. Джен наполняла там чайник или помогала вымыть посуду после еды. Он задвинул рамку подальше, чтобы это выглядело естественно.
  
  Джон посмотрел на Франческу, такую добрую и умную, и почувствовал мимолетный укол совести. Она бы так не поступила. «Почему ты не можешь быть честным?» — спросила она однажды по какому-то поводу, и этот вопрос заставил его замолчать. Был ли он нечестным? Он так не думал, но, увидев его сейчас, она бы точно засмеялась и сказала: «Так я и знала! Ты и меня пытаешься в это втянуть».
  
  Два дня спустя он позвонил в дверь Джен и пригласил ее на ужин. Он чувствовал, как сильно стучит его сердце. Она улыбнулась ему и приняла приглашение. «У меня есть книжка про галерею Баррела, — сказала она. — Пролистай перед поездкой. Держи».
  
  Джен протянула ему брошюру в мягком переплете с внушительной вазой на обложке. Он, стыдясь, посмотрел на книгу. Смысл искусства в правде, разве не так? А он пытался обмануть Джен, обмануть друга. Но он не намеревался обидеть ее, нет, он этого не хотел. Так было проще всего.
  
  Она появилась к ужину. Вошла в кухню, помогая ему с тарелками, и на мгновение ему показалось, что она заметила фотографию, но он ошибся. В гостиной, небольшой комнате с тремя стульями и низким столиком, они ели, держа тарелки на коленях. Она говорила о каком-то происшествии на работе, о ссоре между начальником и новым сотрудником, вылившейся во взаимные оскорбления. Он считал странным, что кто-то мог грубо разговаривать с работодателем и так легко отделаться, и вспомнил грубость коллеги-исследователя, который взял моду громко вздыхать, когда говорил профессор. Здесь люди менее почтительны. Да нет, они просто грубы. В этом все дело, в грубости. А он ожидал, что все будет таким корректным, чистым, хорошо отлаженным. Все и было чистым и хорошо отлаженным, но не корректным.
  
  — Ты сегодня молчалив, — сказала она. — Все в порядке?
  
  Он поспешно ответил:
  
  — Да-да. Все в порядке.
  
  Она искоса посмотрела на него.
  
  — Я не всегда уверена, что знаю, о чем ты думаешь, — сказала она. — Ты иногда, как сейчас, замолкаешь. Хмуришься. И выглядишь вот так. И так. Смотри!
  
  Джен рассмеялась, и он невольно улыбнулся. Он знал, что часто хмурится, и это может казаться забавным.
  
  Внезапно она протянула руку и мягко накрыла ладонью его кисть.
  
  — Видишь ли, я считаю тебя… экзотичным, наверное. Это звучит странно? Так говорят о растениях из других стран. Экзотика.
  
  Джон уставился на нее. Вес руки был легким, но он чувствовал, как нагревается его кожа. Он хотел подвинуть ее ладонь, убрать, но не шевелился. Он не смотрел на свою кисть. И не говорил ничего. Он молчал.
  
  Снаружи, с лестницы, донесся звук голосов. Наверху жил глуховатый мужчина. Он говорил со своей женой, словно отдавая приказы солдату. Она кричала в ответ, от натуги ее голос переходил на визг.
  
  — Снова они начали, — сказала Джен. — По-моему, они не догадываются, что мы все слышим.
  
  Он вяло улыбнулся и убрал руку, чтобы взять тарелки.
  
  — У меня есть десерт, — сказал он. — Индийский. Думаю, тебе понравится. Мороженое с ореховым соусом. Ты ведь его любишь?
  
  Она поднялась.
  
  — Обожаю.
  
  Они прошли в кухню, он поставил грязные тарелки около мойки. Потом подвинулся, чтобы пропустить Джен, и тут понял, что она увидела фотографию.
  
  Сначала она молчала. Взяла чайник, собираясь наполнить его водой из-под крана, но замерла, зажав пальцами вентиль и не поворачивая его. Затем медленно сняла с чайника крышку и начала наполнять. Она повернулась и увидела, что Джон наблюдает. Ему надо было отвернуться, чтобы все было не так очевидно, но он не мог пошевелиться. Как будто устроил ловушку маленькому, беззащитному существу и она сработала. Теперь поздно было что-то менять.
  
  — У тебя новая фотография, — сказала Джен тихим и ровным голосом.
  
  Он был уверен, что заметно нервничает.
  
  — Ах, эта, — ответил он. — Да. Она была в комоде. Я давно хотел поставить ее сюда.
  
  Женщина полуобернулась и снова посмотрела на фотографию.
  
  — Кто это?
  
  Джон сглотнул.
  
  — Это девушка.
  
  Она натужно засмеялась.
  
  — Это я вижу. Но кто она?
  
  Он отвернулся, врать было легче, не глядя в глаза.
  
  — Ее зовут Китти да Силва. Эти имена — португальские — часто встречаются в Коччи. Да Силвы теперь индийцы, но их имя пошло с тех времен.
  
  Она пересекла комнату, чтобы включить чайник.
  
  — Чем занимается Китти да Силва?
  
  Он быстро соображал. Она — медсестра. Нет, не то. Может, учительница? Да, пусть лучше будет учительницей. Медсестра — это слишком банально.
  
  — Преподает в школе, — сказал он. — Это маленькая школа для… маленьких детей. Вот чем она занимается.
  
  — Ты давно ее знаешь? — спросила Джен, потом добавила, словно ей только что пришло это в голову: — Полагаю, она для тебя много значит. Раз у тебя есть фотография. Я не знала…
  
  Он не смел взглянуть на нее.
  
  — Я как-нибудь расскажу тебе. — И затем добавил с нарочитой бодростью: — Десерт, я чуть не забыл. Он в холодильнике. Я достану тарелки… Нет, не нужно. Я сам.
  10
  
  Джон не видел соседку назавтра, и на следующий день тоже. Он спустился и постучал в ее дверь, нерешительно, снедаемый чувством вины, но ответа не последовало. Ему показалось, что он слышит ее голос, но не был в этом уверен. Он подумал, что стоит поглядеть через щель почтового ящика, но, если она увидит его, это только увеличит взаимную неловкость. Поэтому поднялся к себе и сидел в квартире, неспособный сосредоточиться на работе, которую принес домой, на научных статьях, которые нужно было прочитать. Через пару дней предстоял групповой семинар, где состоится очередное обсуждение прочитанной специальной литературы. Но он не вникал в то, что читал, и иногда, доходя до конца статьи, понимал, что ничего не почерпнул.
  
  Джон осознавал, что отдалился от Джен и сделал это, ничего не объяснив. Не было неловкого обмена сожалениями, не было произнесено ни слова. Что самое главное, она не должна была чувствовать себя отвергнутой. Он этого не хотел.
  
  Но он скучал по ней и все это время ловил себя на том, что думает о Джен в неподходящие моменты. Он снова ходил стучаться к ней в дверь, но в этот раз понял, что ее там нет, и вернулся к себе, гадая, чем она занимается. Он полагал, что запланированная поездка в Глазго и в галерею отменилась. И кто мог винить ее за это!
  
  На следующий день, вернувшись домой, он обнаружил под своей дверью записку. «Мне нужно уехать в Данди на несколько дней, — прочитал он. — Но я вернусь в субботу, довольно поздно. Ты все еще не против съездить в Глазго в воскресенье? Дай мне знать, если нет. Оставь сообщение в офисе. Там знают, где я».
  
  Закончив читать, он ощутил неожиданный прилив радости. Так он чувствовал себя, когда находил свое имя в списке сдавших экзамен в мединституте, — радостное облегчение и возбуждение. Он подошел к окну и посмотрел на улицу. Там было немного людей, и он почувствовал внезапную, необъяснимую любовь к незнакомцам. Какой-то мужчина поднял голову и посмотрел на него. Джон хотел помахать, обратиться к прохожему, но в этом городе так не поступали. Наверняка они по-своему выражают радость, подумал он, но здесь никогда не бывает парадов, танцев на улицах и салютов из разноцветной муки.
  
  Они вместе шли по галерее Баррела. Джен была молчаливой — не холодной, но молчаливой. По дороге в Глазго она говорила о Данди и своей работе. В разговоре не было долгих пауз, но она была задумчивее обычного. Он ощущал радость, просто находясь в ее обществе. Он хотел извиниться, все объяснить, но не мог. Со временем он что-нибудь придумает. Поговорит с ней и все расскажет. Никогда не поздно снова стать честным.
  
  Они присели выпить кофе.
  
  — Как один человек мог столько всего собрать? — спросила она. — Разве это не удивительно?
  
  — Наверное, он был очень богат.
  
  — О да. Судовладелец. Такие люди обычно бывают очень обеспеченными. Взять хотя бы греков.
  
  — В Коччи тоже есть судовладельцы. Большие люди. И очень богатые.
  
  Она рисовала ложкой узор на пенке капучино. Он пытался разобрать, что она рисует. Возможно, цветок, а может, какую-нибудь завитушку вроде кельтских узоров, поразивших его своей красотой и сходством с орнаментом по краям Махальского[18] манускрипта. Художников связывает братство, подумал он, через годы, через века. Да, братство.
  
  — Как поживает Китти да Силва? — вдруг спросила она. — Как она вообще?
  
  Джон некоторое время молчал, молчало его сердце.
  
  — Ее больше нет, — ответил он.
  
  Она уставилась на него, подавшись вперед.
  
  — Как так?
  
  — Она пошла в лес на холмах, — сказал он. — И ее съел тигр.
  
  Она посмотрела на него с изумлением, а потом, все поняв, расхохоталась.
  Иэн Рэнкин
  Шоу начинается
  
  Посмотреть на него собралось около тысячи человек. Самая большая аудитория в его жизни, и больше, наверное, уже не будет. А вот и он сам, на своем месте как штык. Старый маг Месмер не смог бы лучше. Гипноз — штука такая, иногда он взаправду, а иногда нужно подставное лицо. Потому что есть разница между магией и иллюзией. С этим в наше время соглашаются даже самые знаменитые. Иногда такие ребята, как Пенн и Теллер, показывают, в чем заключается фокус. А еще есть двойной блеф, когда тебе подробно объясняют, как устроен некий «невероятный» фокус, — но лишь для того, чтобы подготовить другой, еще более грандиозный, чем первый.
  
  И так же, как гипнотизеру нужен кто-то, кого можно ввести в транс, каждому иллюзионисту нужна «жертва» — так называют их профессионалы — человек из толпы, который поможет показать фокус. Фишка в том, что «жертва» должна быть доверчивой. Тогда она проникается фокусом и помогает его показать. Порой прикрывая истинные намерения фокусника, порой отвлекая от него внимание. Он видел такое прошлым летом на Хай-стрит. Солнечный день, по телевизору сплошные повторы. Он продал свой последний выпуск «Биг Ишью»[19] и просто убивал время. На Хай-стрит собралось много уличных артистов: жонглеры, певцы, мимы. Актеры раздавали программки. Акробат на гигантском колесе-велосипеде подкидывал и ловил палки. Когда он начал их ронять, люди из жалости зааплодировали.
  
  «Не хлопайте, пока у меня не получится!» — закричал он и попросил блондинку в первом ряду кинуть палки ему обратно. Потом объяснил, что единственная причина, по которой ронял их, это возможность заглянуть в вырез ее футболки. Толпа засмеялась, но Тигр тогда не понял, было это частью шоу или акробат отвлекал толпу от своих ошибок.
  
  Он размышлял об этом, прогуливаясь мимо набитых кафе. За столиками снаружи было людно, и он подумал, не стрельнуть ли мелочи, но знал, что нельзя: он продавал «Биг Ишью», а не просил милостыню. В то же время продавать журнал становилось всё труднее. У него была пара точек для торговли, со строгим ограничением времени работы. Некоторые просто стояли с пачкой журналов в руках, словно жалея самих себя. Другие, наоборот, торговали слишком рьяно, отпугивая клиентов. У Тигра было несколько постоянных покупателей, они останавливались поболтать, иногда давали ему больше фунта — цены журнала. Иногда покупали ему кофе в соседней палатке. У продавщицы из этой палатки было, как сказала бы мать, золотое сердце: каждое утро она угощала его рогаликом с беконом, бесплатно. Он почувствовал голод, проходя мимо кафе. В кармане были деньги, но цены здесь кусались. Вместо этого он остановился рядом с толпой у собора Святого Эгидия. Только на секунду, чтобы харкнуть в Сердце Мидлотиана[20] — говорят, это приносит удачу, но на самом деле ему ужасно нравилась гримаса отвращения на лицах туристов. Но потом мужской голос завладел его вниманием, увлек в толпу, и он увидел работу мастера.
  
  «Событие, изменившее мою жизнь, — говорил он позже. — Изменившее полностью».
  
  Артиста звали Домино. «Не Толстяк Домино[21], — объяснял он толпе, похлопывая по животу. — Джон Домино. Имя ненастоящее, чтобы укрыться от налогов». Это понравилось Тигру — ведь он, в конце концов, не родился с именем Тигр. «Тигра» — так звали его в школе те несколько лет, что он ее посещал. Он никак не мог усидеть на месте, отчего и получил такое прозвище. «Давай, Тигра, попрыгай для нас!» — и он охотно соглашался. Как будто вместо крови по венам бежал электрический ток. «Здоровый дух», — говорила его мама. Но школа и власти с этим не соглашались. На него смотрели так, будто он невероятно отличался от других. «Ему нужно принимать таблетки, чтобы заземлить лишнюю энергию», — говорили доктора. С тех пор прозвище прилипло к нему, с годами потеряв последнюю букву.
  
  Обо всем этом он со временем рассказал Джону Домино. Но сначала им предстояло узнать друг друга. Тигр хотел познакомиться с фокусником с момента, когда увидел Джона в действии — тот выбрал из толпы жертву, молодого туриста Энди из Австралии, и работал с ней. Домино стоял, почти прижавшись к плечу Энди, задавал вопросы, ходил вокруг него кругами, пожимая руку, похлопывая по спине и нахваливая мускулатуру, снова кружил, спрашивая, где тот купил такой замечательный и, надо же, непромокаемый пиджак и что же это ему наболтали про шотландскую погоду. Говорил и говорил, рот и руки двигались с одинаковой скоростью. «Жертва» улыбалась, понимая, что происходило что-то необычное. Еще как происходило! Сначала Домино вытащил из-за затылка туриста его часы и показал толпе. За ними последовали паспорт и бумажник. Он спросил у Энди, который час, вернул ему часы, попросил надеть. Через тридцать секунд Домино снова держал их в руках, сняв в это время с пояса жертвы толстый кожаный ремень. Раз-два-три! Все происходило быстро и при этом безупречно. Это было… просто завораживающе, упоительно — вот подходящее слово.
  
  Продолжительные аплодисменты Энди, затем несколько карточных фокусов и игра в наперстки. Пять фунтов тому, кто угадает, под каким наперстком горошина. В результате кому-то повезло, и Домино отдал ему пятерку. После аплодисментов Домино показал толпе, что пятерка вернулась обратно. Он пустил по кругу шляпу, но не все кидали в нее мелочь. Многие уходили, как только он начал просить деньги. Тигр остался, и в конце концов Домино оказался прямо перед ним, взглянул на него и, как будто что-то смекнув, подмигнул:
  
  — Не волнуйся.
  
  — Я хотел бы… — начал Тигр, доставая с трудом заработанную фунтовую монету.
  
  — Я знаю, сынок, — ответил фокусник. — И этого для меня более чем достаточно.
  
  Позже, по дороге, Тигр засыпал его вопросами. Как он научился это делать? Что еще он умеет? И главный вопрос, с точки зрения Тигра: если он такой мастер, то почему не промышляет карманником на вокзале Уэверли? Домино обернулся, улыбка исчезла с его лица.
  
  — Я не вор, сынок, и не хочу узнать, какова тюремная камера изнутри. А ты?
  
  — Попадался раз-другой, — признался Тигр.
  
  — И как, весело было?
  
  — Чаёк все же лучше, чем в ночлежке.
  
  — Чем занимаешься сейчас?
  
  — Продаю «Биг Ишью». Дело в том, что если бы я умел то, что умеешь ты… хоть малую толику…
  
  — Это не самая легкая профессия, сынок.
  
  — Всего несколько трюков, вот что я имел в виду… Чтобы журнал шел поживее. Ну, знаешь, представление никогда не повредит.
  
  Домино задумался на мгновение.
  
  — Я могу показать тебе основы. Но придется много практиковаться.
  
  — Не вопрос.
  
  Они стояли на Южном мосту, Домино окинул взглядом улицу.
  
  — Магический круг говорит, что мне не следует этого делать.
  
  — Да кому я расскажу?
  
  Домино направил на него длинный тонкий палец.
  
  — Тут неподалеку Фестивальный театр, так?
  
  — Так.
  
  — Это и будет условием сделки.
  
  — Что именно?
  
  — Великий Лафайет. Мы пойдем к нему. Тогда, может быть, ты поймешь…
  
  Тысяча зрителей… голубые небеса… возгласы восхищения. А он впал в какой-то транс. Это называется боязнь сцены, но не в его случае. Скорее, его нет там, где он стоит. Сады Принсесс-стрит, июль. Саммит Большой Восьмерки был да сплыл; Фестивальный театр прямо за углом. Лето и так выдалось сумасшедшее, и Тигр сейчас в самом центре бедлама. Под ногами — футбольное поле, в ушах звенят десятки разноязыких голосов. За спиной — Кастл-Рок[22], над крепостной стеной мелькают лица.
  
  — Тигр, ты заснул, что ли?
  
  — Что с ним такое?
  
  — Просыпайся, Тигр. Ты что, хлопьями с утра не зарядился?
  
  Их восемь, по четыре в каждой команде. С одной стороны шотландцы, с другой — русские. Чемпионат мира по футболу среди бездомных, первый круг, и все знают, что у него кишка тонка. Что он не сдюжит.
  
  — Транквилизаторов перебрал? — кричит кто-то.
  
  — Тут тебе футбольное поле, а не точка продажи «Биг Ишью», придурок! Шевели задницей, олух!
  
  Последнюю фразу выкрикнул шотландский тренер. Голос, в котором хрипели две пачки сигарет в день, разрушил чары, как раз когда Тигра хотел обойти русский с мячом. Тигр медленно выставил вперед ногу и сбил противника. Судья свистит в свисток, тренер воздевает руки к небу, как будто спрашивая Всевышнего, что он сделал, чтобы заслужить такое. Русский — тощий, черноволосый, со впалыми щеками и короткой стрижкой (вообще-то он немного похож на Зидана) — сердито матерится, не поднимаясь. Смешно: на футболке у него тигр с распахнутой в рыке пастью. Русская команда называется «Тигры С.-П.», С.-П. означает Санкт-Петербург.
  
  — Прости, дружище, — извиняется Тигр, протягивая руку. Русский принимает руку и встает с земли. Тигр хлопает его по плечу. Но тут русского оттесняет судья, его глаза направлены на Тигра — глаза, красная карточка и одно слово:
  
  — Вон!
  
  Команда и большинство местных болельщиков выражают возмущение. Но Тигр не поднимает шума, просто добегает до ближайшего забора и перелезает через него. Тренер кричит, что вратарю придется играть в защите, оставив для атаки только полузащитника и форварда.
  
  — Простите, шеф, — говорит Тигр, но тренер лишь пожимает плечами.
  
  В Тигре закипает гнев, и он смотрит на тренера. У того на запястье хорошие часы, Тигр мог бы их снять; в карманах спортивного костюма — деньги, и они могли бы ему достаться. Но он помнит первую встречу с Домино, слова предостережения, и гнев проходит. «Мне очень жаль», — говорит он, не обращаясь ни к кому конкретно, затем встает за спинами запасных игроков и притворяется, что смотрит игру.
  
  «Великий Лафайет», — говорит Домино. Они распахнули двери и вошли в Фестивальный театр. На них никто не смотрел и ни о чем не спрашивал, когда они начали подниматься по лестнице. Двое из обслуживающего персонала сидели в кассе; за столиками буфета было людно. Но, пока они поднимались, никто им не встретился. Тигр тяжело дышал к концу второго пролета. Домино указал на стену и подвел его к ней. Фотографии в рамках, странички из театральной программы. Здесь Тигр должен был выполнить условие: узнать о Великом Лафайете.
  
  Это заняло немало времени, чтение никогда не было сильной стороной Тигра. Некоторые слова казались бессмысленными, но суть была ясна. Лафайет был одним из величайших фокусников своего времени. Его знали как «человека-загадку», он путешествовал по свету со «свитой» из сорока с лишним человек, плюс львы и лошади. Он привез свое шоу в Эдинбург в 1811 году и должен был выступать в течение двух недель в театре «Эмпайр Пэлис» на Николсон-стрит. Лафайет жил с размахом — снимал номер в отеле «Каледониан», туда же поселил и свою собаку Бьюти. У Бьюти был отдельный номер с отдельной кроватью. Тигр посмеялся над этим, но то, что он прочитал про льва, не вызвало улыбки. Лев появлялся на сцене в клетке и рычал, потому что пол в ней был под напряжением.
  
  — Жестоко по отношению к животным, — пробормотал Тигр.
  
  — Время было такое, — ответил Домино. — Вот, прочти: один из его номеров назывался «Эволюция негра». Он состоял в том, что на глазах у публики черный человек становился белым.
  
  — А что такое «Электрический Суза»?
  
  — Вроде как робот. На самом деле — человек в костюме робота. — Домино постучал по стеклу. — Несмотря на жестокость, Лафайет очень любил свою собаку…
  
  Но Бьюти умерла вскоре после приезда шоу в Эдинбург, и владелец счёл это дурным знаком. А потом, вечером 9 мая, когда фокусник ждал за сценой в костюме льва, загорелись декорации. Публика благополучно покинула зал, но актерам и рабочим сцены повезло меньше. Десять трупов, среди них — сам иллюзионист. Его кремировали в Глазго, а прах привезли в Эдинбург. В это время в подвале театра нашли настоящие останки Лафайета. Вместо него кремировали его дублера из номера со львом.
  
  — «Похоронен в Пирсхилле», — прочитал вслух Тигр.
  
  — Рядом с Бьюти, — добавил Домино. — Сам Гудини прислал венок.
  
  Тигр кивнул в ответ: венок в форме собачьей головы, потому что Бьюти была подарком Лафайету от самого Гудини. Тигр выпрямился.
  
  — Я ничего этого не знал, — сказал он.
  
  — Теперь знаешь.
  
  — Теперь я выполнил условие?
  
  — Полагаю, так, а значит, мне пора сдержать обещание. Чему тебя научить?
  
  Ответ? Всему! Но Домино покачал головой. В тот день он начал учить Тигра жонглировать тремя яблоками, купленными в буфете. Они пошли в парк Медоуз, чтобы тренироваться, нашли участок травы за цирковым шатром. Немного жонглирования, несколько основных карточных фокусов, игра в наперстки. Во время редких перерывов на отдых Домино рассказывал о великих фокусниках и давал советы, как работать с толпой.
  
  — Иногда я выступаю в отелях, — объяснял он. — Воскресные обеды, семьи, польстившиеся на жрачку до отвала. Мне платят, чтобы я развлекал людей за столиками, таскал ключи из карманов, заставлял вещи исчезать и появляться. Если захочешь посмотреть на фокусы вблизи, в крайнем случае можно купить билеты на Джерри Садовица, он дает представления во время фестиваля[23]. А если захочешь продолжать обучение, в Глазго есть магазин, там продают реквизит. Рай для профессионалов.
  
  Солнце медленно умирало за их спинами, пока они разговаривали и работали. В конце дня они пожали друг другу руки; Домино не принял приглашения выпить по пинте.
  
  — Как лягут карты завтра? — спросил Тигр; голова гудела, но желание продолжать не ослабло.
  
  — Действительно, как? — вопросом на вопрос ответил Домино.
  
  — Встретимся на Хай-стрит или хочешь сразу здесь?
  
  Домино только пожал плечами и улыбнулся, и Тигр понял, что не увидит его ни завтра, ни в другой день. Он не мог объяснить почему, он просто знал.
  
  — Психология — вот что лежит в основе, — сказал Домино за два часа до этого. — Глубинное понимание людей. Лучше всего это познается в процессе наблюдения.
  
  — Этим я и занимаюсь целыми днями, — ответил Тигр, а Домино медленно кивнул.
  
  Когда его учитель удалился, Тигр почувствовал острый голод впервые с момента, как они покинули Хай-стрит. Он взял яблоко и вгрызся в него зубами, потом подкинул в воздух, глядя перед собой. Поймал и снова подкинул, взял и второе. Он колебался, брать ли третье: оно было все в грязи от частых падений на землю.
  
  Матч окончен, шотландцы кое-как вырвали ничью. Тигр ловит на себе неодобрительные взгляды товарищей по команде. Он держит в руках футбольный мяч, размышляя, как, черт побери, можно жонглировать тремя такими. Понимает, что можно… если как следует практиковаться.
  
  Практика давалась ему нелегко, даже после мастер-класса Домино. Он несколько раз заваливал фокус, но делал вид, что нарочно. Потом вспоминал Лафайета и его изготовленный на заказ «Мерседес» с маленькой статуэткой Бьюти над решеткой. Человек-загадка? Как бы не так: в жизни это был немецкий еврей по фамилии Нойбергер. Кто-то говорил, что он вернулся на горящую сцену, чтобы спасти лошадь. Тигр ходил в библиотеку на мосту Георга IV и читал про Лафайета. Библиотекарь был любезен, ему не было дела до того, что Тигр не похож на студента или профессора. В шоу Лафайета участвовали карлики в костюмах роботов и плюшевых мишек, двое погибли во время пожара. В другом номере фокусник ловил голубей в полете. Тигр предположил, что к их лапкам были привязаны ниточки. Так делали, чтобы показать фокус с одной картой, поднимающейся в воздухе над колодой. Или клали на лицевую сторону монетку и заставляли ее «парить» в воздухе — с помощью тончайших ниточек, управляемых легким сгибанием карты.
  
  Денег на реквизит не было, поэтому он начал мастерить собственный. Пришлось купить колоду карт, ну, если честно, пришлось купить целых три одинаковых колоды. В некоторых фокусах нужны были карты-дублеры. Он научился хорошо их тасовать. Оказалось, что один из завсегдатаев приюта на Холируд-роуд был в молодости крупье. Руки у него тряслись, но он был еще способен показать, как надо тасовать колоду. Пальцы Тигра стали проворнее, уверенность росла. Поначалу он заваливал столько же трюков, сколько выполнял. Его зрители, казалось, были не особо против. Улыбались из сочувствия или неловкости.
  
  — Не улыбайтесь, пока у меня не получится! — говорил он. Потом вытаскивал монетку из-за уха ребенка или заставлял пластинку жвачки исчезнуть из сжатого кулака.
  
  Когда делать было нечего, Тигр жонглировал. У него было три теннисных мячика — он нашел их около кортов в Медоуз, они застряли высоко в проволочном заборе или закатились в кусты. До булав дело не дошло, он не знал, где их достать.
  
  — Это была твоя последняя игра, — шипит кто-то сквозь зубы. Это форвард, он вытирает полотенцем пот со лба. Смотрит на тренера. — Пусть он отвалит, босс, иначе уйду я, клянусь Богом и Денисом Лоу[24].
  
  — Поглядим, — отвечает тренер. — Но вы, парни, все равно молодцы, вот что значит дух борьбы.
  
  Он замолкает, когда к ним приближается русский игрок, тот самый, похожий на Зидана, и протягивает Тигру руку. Тигр жмет ее и кивает. Тренер хлопает в ладоши.
  
  — Так держать, сынок. Капля уважения никому не помешает, — и хлопает русского по спине.
  
  — Аркадий, — говорит русский, не отводя глаз от Тигра.
  
  — Тигр, — слышит в ответ. Они долго жмут друг другу руки.
  
  — Снимите себе номер в отеле, — бормочет форвард из-под полотенца.
  
  — Поллок-холлс? — спрашивает русский. Тигр понимает: там остановились команды. Он кивает, давая понять, что они увидятся там позже, изображает, будто пьет из стакана.
  
  — Много-много, — говорит Аркадий с широкой улыбкой.
  
  — Много, — соглашается Тигр.
  
  — Можешь себе позволить, — язвительно замечает форвард. — Вряд ли ты впредь понадобишься команде…
  
  В здании столовой, где стоят игральные автоматы, Тигр и находит Аркадия. Одна рука на джойстике, другая лупит по кнопкам. На экране футбольный матч, из колонок доносится рев толпы. Тигр решает, что команда Аркадия в красном, а автомат играет за его противников в черном. Но скоро Тигр понимает, что ошибся.
  
  — Я думал, ты за красных, — говорит Тигр.
  
  Аркадий не отводит взгляда от экрана.
  
  — Почему?
  
  — Это же цвет русских, разве нет?
  
  — Коммунистов, — поправляет Аркадий. — У тебя устаревшие представления о России.
  
  Двое русских проходят мимо, все еще в футбольной форме. Они что-то говорят Аркадию. Когда Тигр смотрит на них, они изображают, будто машут красной карточкой. Тигр заставляет себя улыбнуться.
  
  — Ты единственный в своей команде знаешь английский? — спрашивает он Аркадия.
  
  — Да.
  
  — Где ты его выучил?
  
  Русский не отвечает, на экране игрок забивает гол. Он вытирает руку о штанину широких джинсов.
  
  — Ты что, шпион?
  
  — Господи, нет, я просто спросил…
  
  — Ты христианин?
  
  — Да нет, на самом деле.
  
  — Но ты упоминаешь Господа.
  
  — Только когда ругаюсь.
  
  Аркадий возвращается к игре, и Тигр думает, что бы еще сказать.
  
  — Забавно, не правда ли? — в конце концов начинает он. — Ваша команда называется «Тигры», и меня зовут Тигр.
  
  Русский сосредоточен на игре.
  
  — Я хочу сказать, — продолжает он, — потрясающее совпадение. Или судьба. — Он останавливается. — Я часто думаю в последнее время, что совпадения — это сигналы.
  
  — Сигналы? — Тигр наконец завладел вниманием собеседника.
  
  — Некоторым вещам суждено случиться, — поясняет он. — Судьба и все такое. Видишь ли, я как-то познакомился с одним парнем… Ну, если быть точным, ровно год назад… И он… Мы как будто должны были встретиться, понимаешь, о чем я?
  
  Аркадий сидел, уставившись в экран, но Тигр поймал отражение его глаз. Их взгляды пересеклись.
  
  — Я не голубой или какой-то там, — протестует Тигр. — Ты не думай. — Он смотрит, как Аркадий пожимает плечами. — Просто он мне помог. Не должен был, но помог. И я до сих пор не понимаю, как вообще посмел с ним заговорить. Я сам к нему подошел. Хотя до этого никогда не интересовался магией.
  
  — Магией?
  
  — Гипнозом… карточными фокусами… и всем таким. — Тигр посмотрел на счет на экране. Аркадий играл на повышенном уровне сложности и выигрывал 4:0. — А ты классно играешь.
  
  — Тренируюсь.
  
  — В Санкт-Петербурге?
  
  Аркадий кивает:
  
  — В приюте была «Плейстейшн».
  
  — Ага, тут тоже есть приюты. — Тигр сосредоточился на игре на экране.
  
  — Хочешь попробовать? — спрашивает русский.
  
  — Не, неохота. Ты и сам неплохо справляешься.
  
  — Я имею в виду поиграть друг против друга.
  
  Тигр корчит рожу:
  
  — Это не мое. Не уверен, что гожусь тебе в соперники.
  
  — Но ты же играешь в футбол?
  
  — В обычный футбол — да… по четвергам… по пять человек в команде в Порти, если удается наскрести на автобус.
  
  — Деньги — проблема. — Это аксиома, и Тигру остается только кивнуть.
  
  — Твой английский чуть ли не лучше моего, — говорит он. — Хорошо учился в школе?
  
  — Не совсем.
  
  — А где все-таки выучил?
  
  — В армии.
  
  — Я тоже собирался пойти в армию, давным-давно. Думал, что смогу подучиться ремеслу, а потом уйти по состоянию здоровья.
  
  Тигр достал из кармана жестянку с самокрутками. Снял с нее крышку, вдруг вспомнил, что им запрещено курить, но все равно достал себе одну и предложил другую Аркадию.
  
  — Я не курю.
  
  — Ты, наверное, единственный некурящий игрок. — Тигр засунул в рот тонкую сморщенную сигарету. — Долго служил?
  
  — Шесть лет.
  
  — В бою бывал?
  
  — В Афганистане.
  
  — Ты меня разводишь, что ли?
  
  — Развожу?
  
  — Ну, мозги пудришь… дурака валяешь.
  
  — Я не лжец, — говорит русский.
  
  «Черт побери, Аркадий, дружище. — Тигр задумался на мгновение. — Ты часом афганского плана с собой обратно не привез?»
  
  Дешевые билеты туда и обратно. Специальный зимний тариф. Морозным январем Тигр приехал в Глазго. Первым, кого он увидел, выйдя с автобусной станции, был парень, продававший «Биг Ишью». У него не было жетона продавца, а ведь его следовало держать на видном месте. Это могло значить, что парень нашел бесхозную кипу журналов, а может, просто помогал другу. Тигр отвернулся. Сегодня он был туристом и не хотел, чтобы в нем узнали родственную душу.
  
  Тогда, в августе, Домино упоминал лавку для фокусников в Глазго. И теперь, обучившись, так сказать, основам ремесла, Тигр считал, что обязан туда наведаться.
  
  Сам магазин не производил особого впечатления. Он находился на тихой боковой улочке, пересекавшей Аргайл-стрит. Окно давно не мыли, на двери изнутри была решетка. Если бы не подсветка на потолке, можно было решить, что здесь закрыто. Тигр толкнул дверь. Внутри было тесно. Длинный стеклянный прилавок, под которым разложены всякие приколы. За его спиной на полках выставлены резиновые маски политиков и чудовищ из фильмов. На противоположной стене — еще одна стеклянная витрина, где стояли предметы подороже. Двое мужчин изучали ее содержимое, и Тигр сделал вид, что тоже интересуется. Он увидел феску и волшебную палочку, цилиндр и «платок-узелок», рядом приспособления для фокусов с картами, монетами и левитацией. За прилавком стояла женщина, она прокашлялась и спросила:
  
  — Ищете что-то конкретное?
  
  Тигр полуобернулся к ней.
  
  — Просто смотрю, — ответил он, удивившись дрожи в своем голосе. Мужчины коротко взглянули на него. Один из них держал в руках колоду карт и непрерывно тасовал ее.
  
  — Что-то для маскарада? — спросила продавщица.
  
  Тигр покачал головой. Он повернулся к прилавку. Жевательная резинка со вкусом острого перца, гвоздь в пальце, черное мыло, пукательный порошок, зубы вампира, подушечка со звуком, взрывающиеся сигареты, фальшивые глаза, собачье дерьмо.
  
  — Хотите орешек? — Женщина начала открывать крышку коробки. Тигр протянул руку, как вдруг из жестянки на него выпрыгнула зеленая змея. — Очень популярный товар, — объяснила она. Тигр поднял с пола змею и подал продавщице.
  
  — Пружинный механизм, — утвердительно сказал он.
  
  — Отличный прикол для вечеринок.
  
  — Ну-ка, сынок, вытяни, — сказал мужчина с колодой.
  
  Он сложил карты веером, и Тигр взял одну.
  
  — Мне не показывай, просто положи обратно, — продолжал мужчина.
  
  — А в чем смысл? — спросил Тигр, перевернув даму червей. — Они все одинаковые.
  
  Хлопнув Тигра по плечу, второй мужчина засмеялся:
  
  — Он тебя просек, Альфи.
  
  Тигр повернулся к нему.
  
  — И тебя тоже. Ведь у меня в кармане куртки ничего не было, так?
  
  Теперь рассмеялся мужчина с картами.
  
  — Паренек — один из нас, Кенни. Но я его здесь раньше не видел.
  
  — Я живу в Эдинбурге.
  
  — Как же вы нас нашли? — спросила продавщица.
  
  — Мне рассказал парень по имени Домино.
  
  — Джон Домино? — нахмурился Альфи, убирая колоду в карман. — Когда это было?
  
  — Вы его знаете? — спросил Тигр.
  
  — Видел раньше, — признался Альфи.
  
  — Но это было много лет назад, — добавил Кенни. — Он работал в шахтерских клубах по всей стране. В семидесятые, начале восьмидесятых. Думал, он давно завязал.
  
  — Я видел его пару месяцев назад.
  
  — Он в доме для престарелых?
  
  Тигр покачал головой.
  
  — Он работал на фестивале.
  
  Кенни нахмурился еще больше:
  
  — В его-то возрасте?
  
  — Может, это был кто другой, — сказал Тигр. Он описал Домино.
  
  — Похоже, это был он, — заметила продавщица.
  
  — Может, его сын, — предположил Альфи. — Старику Джону сейчас за семьдесят. На сорок он никак не тянет.
  
  — Разве что он купается в крови девственниц и все такое, — добавил Кенни.
  
  — Может, передал свои секреты двойнику? — сказала продавщица.
  
  Тигр медленно кивнул:
  
  — Как Лафайет… он тоже использовал двойников для трюков.
  
  Кенни уставился на него.
  
  — Домино был помешан на Лафайете, — сказал он тихо. — Когда, говоришь, ты видел его?
  
  — В августе.
  
  Кенни и Альфи переглянулись. Тигр вдруг понял, что продавщица исчезла, но не в клубах дыма. Магазин отделяла от подсобного помещения дверь. Она открылась, и женщина вышла, сдувая пыль с фотографии в рамке.
  
  — Узнаёшь? — спросила она.
  
  Это была афиша варьете 1968 года. Черно-белые лица участников: комик в галстуке-бабочке и модной рубашке, чревовещатель с плюшевым мишкой в руках, танцовщицы в коротких юбочках… и неотразимый Домино. На фотографии был Джон Домино, но с густыми усами и в овальных очках, какие носил вне сцены Лафайет.
  
  — Как вылитый, — признал Тигр
  
  — Похоже, он все еще в деле, — сказала продавщица.
  
  — Так вы его тоже знали? — набрался храбрости Тигр.
  
  Она, кажется, почувствовала, что за заданным вслух вопросом прячется другой. Ее сильно накрашенные глаза были в сетках морщин. Тигр вдруг понял, что она была ассистенткой фокусника. Возможно, ассистенткой Домино. Она перевела взгляд на афишу и ничего не сказала, потом ушла, чтобы повесить ее обратно на стену.
  
  — Он водил тебя посмотреть на Лафайета? — в полной тишине спросил Кенни. Тигр только кивнул в ответ. — Тебе стоит вернуться, посмотреть повнимательнее. — Рука Кенни нырнула за ухо Тигра и вернулась с визиткой, загнутой по краям. — На случай, если захочешь связаться со мной, — сказал он.
  
  Тигр сделал движение, как будто убирал карточку в карман, потом сам стремительно вытащил визитку из-за уха мужчины.
  
  — А паренек ничего, — заметил Альфи.
  
  — У меня был хороший учитель.
  
  — Он обучил многих до тебя, — сказал Кенни. Двое мужчин встретились взглядами. Кенни на вид было пятьдесят… Он никак не мог быть учеником Джона Домино. Теперь Тигр убрал визитку. Продавщица вернулась, ее глаза покраснели.
  
  — Так что конкретно вас интересует? — спросила она неожиданно деловым тоном.
  
  Но Тигр знал, что не может себе ничего позволить. Сценический реквизит — качественный — стоил сотни фунтов. Даже простой бронзовый цилиндр, в котором исчезали и появлялись монеты, стоил двадцатку. Он совершил паломничество, но теперь понимал, что ему предстоит мастерить свой реквизит из подручных материалов. Он выставил ладони в знак капитуляции.
  
  — Я просто посмотреть, — повторил он.
  
  — Возьми что-нибудь, мы заплатим, — предложил Альфи, указав жестом на стеллаж. — Друг Домино — наш друг. — Он ткнул своего приятеля в ребра.
  
  — Ага, — выдохнул Кенни. — В память о великом человеке, который все еще с нами, а может, и нет. — Тут он, казалось, впервые увидел ценники. — Только знай меру, сынок. Этот мир суров, знаешь ли.
  
  — Не то слово, — согласился Тигр и указал на волшебную палочку.
  
  Тигр с палочкой не расставался. Она была длиною в фут, цвета черного дерева, с небольшим белым острием. К ней прилагалась инструкция, палочку можно было удлинить или укоротить в два раза. Внутри нее шла тончайшая нить, которую можно было наматывать на палец или крепить к ладони, что позволяло палочке как бы держаться над сценой и даже двигаться по ней. Он упражнялся с ней всю дорогу домой в автобусе, а на следующее утро она исчезла. Он обвинил в краже парня, рядом с которым ночевал в приюте. Замахнулся на него — и был выгнан на неделю. Закутавшись в пальто, он пошел куда глаза глядят. Можно было зайти в офис «Биг Ишью» и взять пачку экземпляров последнего номера, но вместо этого он очутился у Фестивального театра.
  
  Театр был закрыт, и Тигр, опустившись на лавку рядом с Музеем хирургии, дождался открытия. Он вошел в театр, поднялся по лестнице и отыскал ту самую стену. Подтащил к ней стул и сел. Он прочитал всю историю Лафайета снова, пытаясь осмыслить ее до конца. Ему по-прежнему было жалко льва, которого держали в клетке и мучили током. Он представил себе, как она сгорела в пожаре. Лафайет вернулся на сцену за своей лошадью. Свою собаку фокусник держал в номере, балуя ее. С ней его, в конце концов, и похоронили. И никто не горевал по льву. Тигр вызвал в сознании образ льва, вырвавшегося на волю, мечущегося по театру, объятому пламенем. Выскользнувшего через заднюю дверь и мчащегося в Холируд-парк. Нашедшего там приют. Больше никаких клеток и пыток. Тигра поразила мысль, что разные приюты, в которых он сам ночевал, были как зоопарки, где храпящие, беспокойные животные ждали, пока их выпустят на свет божий — выступать, и клянчить, и быть объектом насмешек…
  
  Потом он изучил зернистую фотографию труппы Лафайета, вспомнив совет Кенни смотреть «повнимательнее». Он изучил каждое лицо. Карлики, музыканты, симпатичные ассистентки. Одна из женщин на самом деле походила на продавщицу из магазинчика для фокусников. Один из мужчин был похож на молодого Альфи. А другой мог быть братом-близнецом Кенни.
  
  И вдруг он поймал на себе взгляд Домино. Тот стоял рядом с Лафайетом, или, сказать точнее, прямо за плечом великого фокусника, он был одинакового с ним роста и с похожей прической. Но подпись на фотографии гласила, что это Чарльз Ричардс, двойник Лафайета, человек, которого вместо мага оплакали и кремировали. Тигр несколько раз сморгнул, позволил глазам вернуть фокус. Чарльз Ричардс, вот кто это был.
  
  Он набрал номер на визитке из телефона-автомата, пустовавшего на стоянке такси. Ответила женщина, потом крикнула, чтобы Кенни взял трубку.
  
  — Алло, — раздался голос.
  
  — Это Тигр. Мы вчера познакомились.
  
  — Так ты Тигр? — На том конце послышался смешок. — Что ж, псевдоним не хуже других. — Тигр понял, что вчера никто не спросил, как его зовут. — Как твоя волшебная палочка?
  
  Тигр проигнорировал вопрос.
  
  — Я сделал, как вы сказали, — посмотрел повнимательнее на Лафайета. Его двойник выглядит точь-в-точь как Домино.
  
  — Серьезно?
  
  — А еще кое-кто похож на Альфи… А одна женщина — на ту продавщицу.
  
  — Загадки генетики, юный Тигр.
  
  — Что вы имеете в виду?
  
  — Не бери ты это в голову. Мы все фокусники, так ведь? Но это не значит, что иногда мы не можем побывать «жертвой».
  
  Раздались гудки. У Тигра не осталось мелочи.
  
  — Вы знали, что я его увижу, да? — закричал он в трубку. — Это он обучил вас, так же, как меня! — Но в ответ услышал лишь длинный гудок. Он не мог сказать, это закончились деньги или Кенни положил трубку.
  
  Он так и не нашел свою волшебную палочку.
  
  Шотландия снова играет, на этот раз против Австрии, и борьба идет упорная, быстрая и яростная. Вместо Тигра — парень из Инвернесса. Тигр некоторое время стоит вместе с командой, но потом отходит под предлогом того, что пора покурить. Очередной погожий, мягкий день в садах Принсесс-стрит. Люди лежат с закрытыми глазами на травянистых склонах или сидят, болтая, на скамейках. А вот и Аркадий, устроился под деревом у забора, за которым проходит железная дорога. Где-то неподалеку есть мост, на нем стоят мальчишки, глядя, как внизу грохочут поезда. Тигр подходит к Аркадию и садится на корточки.
  
  — Сегодня не играешь?
  
  — После полудня, — уточняет русский. — А ты?
  
  Тигр морщит нос.
  
  — Почему ты не с командой? — спрашивает он.
  
  — Мне нравится слушать шум поездов.
  
  — Что, в России нет поездов?
  
  — Есть, конечно.
  
  — Расскажи мне про Санкт-Петербург.
  
  — А что рассказывать? Иногда там холодно, иногда тепло.
  
  — А как с работой?
  
  — Сейчас хуже, чем раньше. При коммунизме была полная занятость, по крайней мере так считалось.
  
  — Ты научился в армии чему-то полезному?
  
  — Я научился убивать.
  
  — Неплохое начало.
  
  Оба засмеялись.
  
  — Проблемы начались, когда я вернулся домой из Афганистана. Документы везли отдельно. Их потеряли, а без прописки — ну, паспорта — я как бы потерял личность. Нет документов, нет… — он ищет подходящее слово, — и прав. — Он смотрит на Тигра, который кивает, мол, я понимаю. — Жена от меня ушла, семье я стал не нужен. И я пошел в ночлежку… — Он пожимает плечами. — У них есть газета, называется «Путь домой».
  
  — Как «Биг Ишью» здесь?
  
  Теперь кивнул Аркадий:
  
  — В ночлежках теперь можно получить прописку.
  
  — Так ты можешь восстановить свои права?
  
  — Если захочу. — Аркадий смотрит в сторону. Тигр слышит, как за забором, по низу, мчатся невидимые поезда. — Иногда в приюте замерзает вода. И нет денег на хлеб. — Аркадий снова пожимает плечами, потом улыбается. — Ты извини…
  
  — За что?
  
  — Что разболтался тут, как будто твоя жизнь лучше. — Он машет рукой в сторону футбольного поля. — Или чья-то еще. Мы все из одного теста, но порой не видим дальше собственного носа.
  
  Тигр долго смотрит русскому в лицо. В конце концов Аркадий опускает глаза.
  
  — Почему тебе больше не нужна прописка? — тихо спрашивает Тигр. — Что-то случилось в Афганистане?
  
  — Много чего случилось в Афганистане.
  
  — Поэтому тебя бросила жена? Поэтому ты не смог быть с семьей?
  
  Аркадий поднимает глаза и встречает взгляд Тигра.
  
  — Ты хорошо читаешь чужие мысли, друг.
  
  — Среди нас есть волшебники, — говорит ему Тигр, словно это большой секрет. — А если ты волшебник, то можешь управлять разными вещами. — Он подул на ладонь. — Вот так.
  
  И вместе со щелчком пальцев на его открытой ладони появляется маленький красный мячик. Он накрывает его другой рукой на мгновение, и мячик исчезает. Он показывает русскому обе руки, чтобы тот понял, что Тигр ничего не прячет.
  
  — А ты ловкий мужик, — говорит Аркадий.
  
  — Да, кое-что умею, — соглашается Тигр, в то время как толпа местных болельщиков на поле свистом и криками встречает забитый гол.
  
  Последний день для русских в Поллок-холлс. Тигр работал не покладая рук несколько дней подряд, помогая готовить праздник. В перерывах между поручениями он бродил по коридорам, размышляя, как иначе могла бы сложиться его жизнь. Предположим, его отец не потерял бы работу. Предположим, Тигр остался бы в школе, принимал лекарства, может быть, поступил в колледж или университет. Студенты в Поллок-холлс проживали в собственных комнатах. У них были бар и столовая. А прямо за порогом — парк Холируд.
  
  А что было у Тигра?
  
  Начать с того, что у него были мозги. Он умудрялся находить на свалках удивительные вещи. Считал, что берет их на переработку. Доски, гвозди, которые он разгибал и пускал в дело, даже несколько полупустых банок с краской. Из старых дверей и окон он брал петли. В соседнем магазинчике «Сделай сам» всего за десятку он купил самую дешевую пилу, отвертку и долото. Когда один из разнорабочих студенческого городка узнал, что затевает Тигр, он одолжил ему малярную кисть, молоток и стамеску. Даже тренер снова заговорил с ним.
  
  — Слышал, ты готовишь что-то особенное, Тигр?
  
  — Надеюсь.
  
  — Я знаю, что ты показываешь карточные фокусы, но… — Тигр только кивнул. — Что ж, выглядит неплохо, что бы это ни было.
  
  В день праздника настроение у всех было отличное. Второй год подряд победила Италия, на этот раз одолев в финале Польшу со счетом 3:2. Шотландия заняла почетное четвертое место, уступив третье Украине. Но Тигра ожидал роскошный сюрприз: бродя по одному из старинных зданий спортгородка, он минуту постоял в отделанном деревом помещении, а потом открыл дверь и оказался в зале, как видно, для переговоров больших шишек. На стенах, покрытых обоями с узором в «шотландку», висели щиты.
  
  Щиты с перекрещенными мечами.
  
  Много мечей.
  
  А сегодня, в последний вечер, в комнате отдыха установлена сцена. Ему удалось приготовить все к выступлению, пока никого не было. Он попросил двух футболистов помочь ему принести и установить за занавесом большой ящик.
  
  — Будешь резать женщину пополам? — спрашивает один.
  
  — Чур, одна половина мне, не важно какая, — смеется второй.
  
  Над сценой большая растяжка с надписью: «Прием в честь Чемпионата мира — 2005». Немало людей внесли свои имена в список участников вечера, в основном с музыкальными или комическими номерами. Один парень считает, что заведет толпу, насвистывая музыкальную тему из фильма «Хороший, плохой, злой»[25]. Но он почти беззубый, и Тигр размышляет, поможет это ему или наоборот. В зале будут женщины — подруги футболистов. А также все члены тренерского состава и люди, работавшие на чемпионате. Никакого алкоголя, но море прохладительных напитков и закусок. После шоу будут танцы — для достойного завершения вечера.
  
  В кармане у Тигра лежит билет. Он купил его в билетной кассе фестиваля «Шоу Джерри Садовица, магия на ладони». Сделает себе маленький подарок в августе. Но пока ему нужно заняться собственными фокусами.
  
  Шоу начинается…
  
  В зале больше двухсот человек. Слышны аплодисменты, люди хлопают друг друга по спинам. Все обильно поели, и в банки с газировкой пробрался алкоголь. Похоже на Организацию Объединенных Наций Бездомных: люди говорят на разных языках, но что-то их объединяет. Они могут не понимать слов, но общаться взглядами и жестами. Домино говорил ему: нас выдают глаза. Ты выбираешь «жертву» по тому, как она смотрит на тебя. Если она доверчивая, ты это поймешь, если она хочет поверить, это тоже будет ясно. Выбирай такую «жертву», и фокус наполовину удался.
  
  — А теперь встречайте — Невероятный Лев!
  
  Тигр не злится, что конферансье перепутал его имя. На самом деле оно даже больше подходит. Он думает о замученном питомце Лафайета. Когда Тигр выходит на сцену, он воображает себя в театре «Эмпайр» 9 мая 1911 года. Публика одета в лучшие платья и костюмы и готова к тому, чтобы ее развлекали. Он только что из своего номера в отеле «Каледониан», где ему подавали лобстера и шампанское. Ему грустно из-за собаки, но шоу должно продолжаться.
  
  — Благодарю вас, дамы и господа!
  
  Он берет микрофон у конферансье. Микрофон немного фонит, из динамика слышно эхо, но Тигр не обращает внимания. Толпа все еще не угомонилась. Тигр прикрепляет микрофон к подставке, выбрасывает правую руку, в которой появляется идеальный веер из игральных карт. Кто-то хлопает и свистит. Вдруг колода исчезает. Вместо нее появляется шарик. Тигр изображает удивление и достает из кармана еще один. Спускается со сцены и приближается к первому ряду. Он уже наметил «жертву»: из-за уха мужчины он достает третий шарик. Теперь публика начинает проявлять явный интерес. Снова поднявшись на сцену, Тигр начинает жонглировать, чередуя три мячика с двумя. Он жонглирует двумя мячиками одной рукой. Научиться этому было сложнее, чем жонглировать тремя. Он продолжает шоу, но роняет один мячик. Слышны аплодисменты и свист.
  
  — Не хлопайте, пока у меня не получится!
  
  И у него получается, весьма проворно. «Жертва» в первом ряду встала в предвкушении. Но мячи исчезают один за другим, и вот ладони Тигра пусты. Он стоит на краю сцены и кланяется, потом щелкает пальцами. Занавес за ним поднимается, и на сцену выезжает ящик. Занавес опускается, Тигр скрывается за ним и возвращается с дюжиной мечей. Он берет два из них в руки и с лязгом ударяет друг о друга. Снова поворачивается к публике, чтобы отдать мечи двум новым «жертвам». Когда от импровизированного поединка между зрителями начинают лететь искры, Тигр забирает мечи обратно. Теперь все знают — мечи настоящие.
  
  А если так, то и опасность настоящая.
  
  Теперь нужно выбрать добровольца. Лес рук, и Тигр долго делает вид, что размышляет. Но победитель может быть только один.
  
  Аркадий.
  
  Он сидит там, где сказал ему Тигр, — во втором ряду у прохода. Тигр просит поаплодировать русскому, пока тот поднимается на сцену. Тигр открывает вертикальный ящик. Аркадий с трудом умещается в нем. Тигр хлопает по боковым и задней стенкам, чтобы все поняли, что они цельные. Жестом показывает Аркадию еще больше сжаться и закрывает дверцу, защелкивая ее сверху и снизу. Теперь он жестами просит еще двух зрителей подняться на сцену.
  
  — Видите ли, дамы и господа, — говорит он в микрофон, — мне было бы слишком просто выполнить этот фокус. Поэтому вы поможете мне. Будем считать вас моими помощниками.
  
  Мужчины не понимают, о чем он говорит, но он отдает им мечи. Потом думает о чем-то и залезает рукой в карман. Он не в сценическом костюме, а в обычной джинсовой куртке и широких черных брюках. В куртке есть секрет, но этого никто не замечает. Он достает наполовину съеденный шоколадный эклер.
  
  — Это ваш, сэр? — спрашивает он «жертву» в первом ряду, тот смотрит себе на колени и вдруг понимает, что его драгоценный десерт пропал. Мужчина встает, смеясь и аплодируя. Забирает эклер обратно и откусывает большой кусок к восторгу толпы.
  
  Время пришло, Тигр возвращается к ящику. Он обходит его со всех сторон, пиная кроссовками. Потом велит двум зрителям проткнуть ящик мечами. Они не понимают, и он изображает фехтовальный выпад. Один из них, поняв, атакует ящик, мужчина с противоположной стороны делает то же самое. Тигр в ужасе поднимает вверх руки.
  
  — До сигнала нельзя! Нужен специальный сигнал, или магия не сработает. — Он прижимает к ящику ухо. — Ты там в порядке?
  
  Публика замолчала. Они не могут не услышать тихий стон. Тигр смотрит на публику и медленно качает головой. В зале приглушен свет, сцену освещают два прожектора. У дальнего выхода кто-то стоит, скрестив руки на груди. Кто-то очень похожий на Джона Домино, но Тигр знает, что это не он.
  
  — Если вы хотите, чтобы я продолжал… — нетерпеливо говорит Тигр толпе. Потом он берет остальные мечи и втыкает их в дерево. Жестами указывает двум стоящим на сцене зрителям вытащить их назад. Отправляет мужчин обратно в зал под гром аплодисментов. Подходит к ящику и стучит по нему.
  
  Ответа нет.
  
  Тигр смотрит на публику, подняв брови. Фигура у дальнего выхода исчезла. Он снова стучит.
  
  Ответа нет.
  
  Торопливо, трясущимися руками он открывает защелки.
  
  Широко распахивает дверь и отходит.
  
  Ящик пуст. Он смотрит внутрь, входит в него, выходит наружу. Толпа свистит и улюлюкает. Тигр с размаху закрывает ящик и кланяется.
  
  В конце представления за занавесом появляется шотландский тренер.
  
  — Ловко, — говорит он, изучая щели в ящике. — Их заранее проделали, так? Человек в ящике знает, как расположить тело определенным образом, чтобы лезвия прошли мимо.
  
  — А ты уверен?
  
  Тренер подмигивает:
  
  — Я видел одно шоу по телику, там тоже показывали фокусы. Неплохо сработано, должен признать…
  
  — Что? — кто-то другой шлепает Тигра по спине.
  
  — Это, кстати, была магия, — говорит человек сзади.
  
  Тигр узнает своего товарища по команде. Зал готовится послушать диджея. Музыка уже играет. «Гориллас».
  
  — Ты сам попросил русского залезть в ящик, — объясняет тренер. — А враждебность между вами на поле… это чтобы фокус выглядел натуральнее, я полагаю. — Тренер кивает в такт своим словам. — Так когда он триумфально вернется? Ждет, пока танцы пойдут полным ходом? Вылезет из торта, что ли?
  
  — О чем это ты?
  
  Тренер смотрит на Тигра, неловко улыбается.
  
  — Ну, это же был не весь фокус, так? Человек из ящика должен вернуться.
  
  — Так говорит свод правил? — спрашивает Тигр.
  
  — Да брось, Тигр. — Улыбка становится гримасой. — Где он? — Тренер тянется проверить заднюю стенку ящика, но Тигр ударяет по руке.
  
  — Это моя территория. Не вмешивайся.
  
  — Где он?
  
  — Магический Круг говорит, что мне не следует раскрывать секреты ремесла.
  
  Тренер втягивает воздух, тычет пальцем в грудь Тигра.
  
  — Если ты сделал то, что я думаю…
  
  Он замолкает, так как появляется русский тренер и двое товарищей Аркадия по команде. Они жмут руку шотландскому тренеру, хотят пожать руку и Тигру. Они хлопают по ящику, кивают и смеются. Потом один из них задает вопрос на русском, в ответ Тигр пожимает плечами. Они снова спрашивают, он снова пожимает плечами, разведя руки в стороны для большего эффекта. Зовут одного из организаторов, который посылает за переводчиком. Вокруг Тигра собирается толпа, и он знает, что она еще вырастет.
  
  Это именно то, о чем может мечтать любой фокусник: прославиться, наделать шуму, остаться в памяти. Тигр не сомневается: это достойно самого Лафайета.
  Ирвин Уэлш
  Мюррейфилд (Вы просто издеваетесь!)
  1
  
  Это был чудесный день жаркого лета. Дорин Гоу резала зеленый лук, когда тигр просунул морду в кухню. Она уловила его присутствие уголком слезящегося глаза, но сначала решила, что это Росс, крупный соседский пес смешанной породы, который часто приходил во время готовки.
  
  — Для тебя ничего нет, парень, — начала она, но тут повернулась и столкнулась лицом к лицу со зверем.
  
  Тигр остановился на расстоянии фута и смотрел прямо на нее почти обиженным взглядом. Белый мех вокруг нижней челюсти был заляпан кровью. Дорин обернулась к разделочной доске, ощутила в руке нож. Осознала бессмысленность поступка и закрыла глаза, ожидая смерти. По какой-то странной причине она вспомнила о своем бывшем муже Калуме, который ушел от нее два года назад. Она подумала, как бы он отреагировал, узнав, что ее загрыз тигр. Потом настойчивым шепотом, будто слова произносил кто-то другой, в ее голове зазвучала молитва. В это время огромный котяра, понюхав сзади ее голую ногу, развернулся и почти неслышно вышел из кухни.
  
  Дорин сначала почувствовала горячее дыхание тигра у себя под коленками, потом услышала, как ступают мягкие лапы и клацают когти по плиткам кухонного пола. Звук, более характерный для собак, чем для кошек. Может, ей померещилось, галлюцинации от жары? Нет, она повернулась и увидела, как медленно, лениво двигались лопатки тигра, когда он покидал комнату. Дорин проследовала за ним почти как робот, как будто она была примитивным механизмом, созданным для подражания тигриной походке, и плотно закрыла раздвижную дверь. Сквозь матовое стекло она видела силуэт зверя, рванувшего вверх по лестнице. Казалось, ковер в холле трещит под его когтями.
  
  «Ему не помешал бы маникюр, — подумала она. — Вот ужас, мой прекрасный ковер».
  
  Дорин посмотрела через заднее окно на свой прекрасно обустроенный сад-патио. Он был не самым большим в округе, но она содержала его в порядке, украсив разнообразными кустарниками, горшечными растениями и вьющимися розами. Стоял приятный, подернутый дымкой день, и она с трудом сфокусировала взгляд в мерцающем свете. Дорин подметила, что сарай надо бы покрыть новым слоем креозота. На соседском желто-зеленом газоне она заметила знакомый буро-мохнатый ком, но сейчас он был весь в крови и лежал без движения. Тигр прикончил Росса, а она ничего не слышала! Дорин открыла телефонный справочник и позвонила в Эдинбургский зоопарк. На другом конце ответил девичий голос:
  
  — Эдинбургский зоопа-а-арк…
  
  — У вас не сбегал тигр? А то ко мне тут пришел один, — сказала Дорин, доставая сигарету.
  
  Несколько месяцев она пыталась бросить курить, но в результате сильно поправилась. Единственный выход — диета «Бенсон и Хеджес»[26]: только сигарета могла остановить свинское обжорство. Слава богу, что тигр полакомился Россом и набил живот, иначе он бы слопал ее.
  
  — Мы сейчас проверим, — ответили на том конце.
  
  Дорин прождала у телефона несколько минут, пока девушка не вернулась.
  
  — Мне очень жаль, но я не знаю, у кого спросить, — сказала ей она.
  
  — Ох!
  
  — Ну, я как бы только начала работать на этой неделе, а Джиллиан на обеде, а Ивонн болеет. Мне как бы сказали не уходить из офиса, — объяснила секретарь: — Может, мистер Макгинли знает, но его не будет до после обеда.
  
  — Ох!
  
  — Знаю, выдумаете, я дура…
  
  Стало ясно, что девушка до сих пор нигде не работала.
  
  «Нечестно нагружать этим бедняжку», — решила Дорин.
  
  — Да не волнуйся, милочка, — подбодрила она ее. — Я вызову полицию.
  
  — Ага, а я тут поспрашиваю, — сказала девушка.
  
  Дорин оставила свой номер телефона и повесила трубку. Она хотела вызвать полицию, но передумала, вспомнив, как однажды была с подругой Риной в «Дженнерз» на Принсесс-стрит и какой-то парень раздавал листовки. В них говорилось, что на воле осталось всего 400 бенгальских тигров, и Дорин забеспокоилась, как бы полиция безрассудно не застрелила животное, так же, как они недавно застрелили невинного человека на юге, в Саффолке или Сассексе? Как бы то ни было, тот слепой деятель, бывший министр внутренних дел, осудил их. «Осудил за недальновидность», — подумала Дорин с нервным озорством, ее бока затряслись от напряженного смеха. Но что полиция сделает с животным? Пощады не будет. А может, ничего такого и не потребуется. Этот Росс, ну, может, он сам первым напал, спровоцировал тигра.
  
  А этот тигр — великолепная тварь, что ни говори.
  
  Нет, она решила позвонить Рине, сначала на домашний, но там сработал автоответчик, потом на мобильный. Подруга незамедлительно подтвердила предчувствия Дорин, посоветовав не вмешивать полицию, а снова позвонить в зоопарк и попросить соединить с главным. Рина пришла в возмущение, ведь она была настоящей защитницей животных.
  
  «Я приду попозже, я сейчас в парикмахерской и как раз собираюсь под фен».
  
  «Опять двадцать пять», — подумала Дорин.
  
  Наверное, Рина решила как-то исправить свою прическу, поскольку на прошлой неделе ее сильно обкорнали. Не то чтобы Дорин так и сказала Рине, потому что та заявила, что всем довольна. Не идет Рине челка. Никогда не пойдет, хоть ты тресни.
  2
  
  Как многие почтальоны его поколения, Малколм Форбс, высокий, нескладный мужчина с длинными редеющими светлыми волосами и большими глазами навыкате, любил выкурить дури. Малколм знал, что на работе пыхтеть не стоит, но хрен с ним — стоял прекрасный, жаркий, как печка, день, и он раскуривал большой косяк «пищи для ума» на заброшенной линии железной дороги, ставшей велосипедным треком, вдали от любопытных глаз. Сумка с почтой была тяжелой, и голубая форменная рубашка потемнела от пота под мышками и на спине.
  
  Хрен с ним, всякому нужна передышка.
  
  К тому времени, когда Малколм вышел из-за насыпи и маскирующих деревьев и кустов и вывалился на улицу, его неплохо зацепило. Прогуливаясь по улице и ощущая, что сумка стала значительно легче, он вышел из транса, только когда понял, что стоит у дома миссис Жардин. Слава богу, их пса, Росса, нигде не было видно, один раз он Малколма уже покусал. Почтальон робко ступил на садовую дорожку и сунул пару писем в почтовый ящик.
  
  Расхрабрившийся от дури и отсутствия представителей семейства собачьих, Малколм решил, что его мучителя либо нет дома, либо, что еще лучше, он привязан к столбу на заднем дворе. Если так, то он подразнит ублюдка. Почтальон свернул по дорожке.
  
  Когда Форбс вышел в садик, первое, что он увидел, был большой тигр. Наверное, футов семь в длину. Тигр лежал на газоне, нежась в лучах солнца.
  
  — Ого! — сказал Малколм. Он посмотрел на искромсанный труп позади тигра. Тигр прикончил Росса. Росс был большим псом, помесью, но, судя по всему, не четой огромной кошке. А был ли тигр кошкой? Малколм сомневался. У него однажды был кот, Скуиджи. Скуиджи-Уиджи[27], звал он его, потому что купил кота у мойщика окон из Глазго, выпивавшего в баре «Розберн». Но Скуиджи был совсем не то, что эта тварь. Как бы то ни было, похоже, Росс сыграл в ящик.
  
  — Ого, — повторил Малколм, медленно поворачиваясь и отступая по дорожке вдоль стены дома.
  
  Когда Форбс выходил из калитки, все еще осторожно оглядываясь, миссис Жардин как раз возвращалась домой. Он повернулся и увидел ее маленькую, хрупкую фигуру. Несмотря на сильную жару, она была в теплом жакете, а ее лицо сморщилось будто от холода.
  
  — Привет, сынок, почта есть?
  
  — Кое-что засунул в ящик, — ответил Малколм, расплывшись в улыбке, странным образом напомнив миссис Жардин о Россе. Она купила хорошую косточку у мистера Холла, мясника в Розбёрне. Ее удивило, что Росс не лаял, обычно он чувствовал угощение за милю.
  
  — Я ожидаю приглашения на золотую свадьбу подруги, — сообщила она, прямо-таки сияя. Миссис Жардин воодушевляла перспектива повидать старых знакомых.
  
  — Какая прелесть… Это что, двадцать лет, что ли? — спросил Малколм.
  
  Миссис Жардин засмеялась:
  
  — Нет, сынок, что ты, пятьдесят!
  
  Малколм задумчиво кивнул.
  
  — Да, долгий срок для брака-то, — сказал он. Форбс, елки-палки, продержался всего пятнадцать месяцев и был сыт женитьбой по горло!
  
  Долгий, — признала миссис Жардин, с грустью подумав, что было бы хорошо, если бы у нее с Кроуфордом было чуть больше времени. Впрочем, он пускал слюни, мочился в постель и под конец нес такую чепуху, что его уход принес ей облегчение. Как ни грустно признать, но, в конечном счете, два года слабоумия запомнились ей больше, чем почти сорок лет семейного счастья. «Это меланхолия», — подумала она. Наверное, все дело в возрасте. У нее хотя бы остался Росс.
  
  — Ох, — сказал Малколм, мысли рвутся и словно тонут в тумане, ничего себе покурил! — Я совсем забыл! Вам надо быть поосторожнее. Там, в саду, тигр. К сожалению, он прикончил Росса.
  
  — Как это так «прикончил Росса»? Что ты мелешь, паренек? — спросила миссис Жардин с неуверенной улыбкой.
  
  — Э-э-э… — Малколм помедлил.
  
  В наши дни можно легко потерять работу. Его не учили на профессионального утешителя, нет. Черт, да они только и ждут, чтобы тебя подставить. Малыш Рассел, этакий обаяшка, попал на камеру наблюдения, ну, подумаешь, покричал немного на футболе, а его уволили за злостное хулиганство. Нет уж, он уже и так достаточно сказал.
  
  — Я не совсем уверен, наверное, лучше всего позвонить кому-нибудь на почту. Ну, в отделение.
  
  — Но… но… — от раздражения миссис Жардин стала заикаться. — Не понимаю, при чем тут почта и Росс. Что ты болтаешь про тигра? Да ты нахал, малец, просто нахал!
  
  — Мне пора, — сказал Малколм, поспешно удаляясь.
  
  «Этот малый — явно наркоман», — подумала миссис Жардин. Это плохо, очень плохо. Она не будет стучать на паренька, зная, как нынче обстоят дела с работой, но, может, ей стоит написать в «Скотсман»[28], просто чтобы рассказать о проблеме вообще. Почта явно катится туда же, куда и железные дороги. Ее дочери Элизабет на прошлой неделе пришлось ехать на поезде из Лондона восемь часов. Заразу нужно остановить. Наркотики очень беспокоили старушку. Они добрались даже до Мюррейфилда[29]. Мир сходит с ума. Пошли разговоры о том, чтобы здесь, на стадионе для регби, сыграли в футбол! Толпа фанатов регби сама по себе опасна, куда им до джентльменов прошлого. А теперь похоже, что придется раз в две недели принимать здесь всякое отребье, да еще из Глазго! А значит, жди матерщину, горы бутылок дешевого вина и нужду, справляемую прилюдно, на улицах и в скверах.
  
  Это плохо, но наркотики еще хуже. Они теперь развелись повсюду. Наверное, благодаря этому бандиту, ее соседу, который купил дом — чудесный дом — на деньги от их продажи. Это сразу видно: татуировки, дорогие побрякушки, модная одежда и большая машина, И эти шумные гости. И манера разговора. Его дом как крепость, он построил большую стену, из-за которой теперь не заглянуть в его сад. Если дом с дурной славой где-то и существует, то здесь! Ну да, поначалу он был довольно мил, всегда желал доброго утра. Но потом показал свое истинное лицо, ругался и богохульствовал, когда Росс одержал верх над его питбулем. Это была уродливая, мерзкая тварь, но Росс ее прогнал. Ага, сосед ругался как сапожник!
  
  А потом питбуль взял и напал на девочку из школы, и его усыпили, Животное, конечно, не виновато: питомцы, как правило, лишь подобие своих хозяев. Да, людей вроде этого наглеца из школьного совета — вот кого следовало усыпить. Это научило бы их следить за своими животными.
  
  Странно, что Росс не поднял шум, он должен был услышать, как она возвращается.
  
  — Росси… Росси!
  
  Завернув за угол дома, миссис Жардин закричала от ужаса, увидев то, что осталось от ее пса. Его разорвали в клочья! Она не могла в это поверить. Что там этот болван с почты говорил про тигра? Она оглянулась, но вокруг не было никаких признаков хищника.
  
  — Росс… — всхлипнула она. Этот ублюдок, убийца-почтальон! Это все наркотики, у него крыша поехала, и он прикончил Росса в приступе безумия. Ага, он и раньше жаловался на собаку, и вот результат его безумной злобы!
  
  Миссис Жардин доковыляла до дома и позвонила на почту.
  
  — …Разорвал на куски вашего пса? — усмехнулся старший по отделению Билл Нивен. — Наш Малколм? Да бросьте, дамочка. Этот паренек и мухи не обидит.
  
  — Но… но… — заикалась миссис Жардин.
  
  Тут позвонили в дверь, и она с размаху положила трубку. Пошла к двери и обнаружила за ней Дорин Гоу в состоянии некоторой паники.
  
  — Я могу зайти? — спросила Дорин.
  
  — Ну, это не самое лучшее время, — всхлипывала миссис Жардин. — Росс, он…
  
  — Тигр прикончил его! — взвизгнула Дорин. — И бродит в округе. Пустите же!
  
  Она протолкнулась мимо миссис Жардин и захлопнула дверь. Миссис Жардин была оскорблена. Эта женщина, очевидно, такая же ненормальная, как и этот придурочный почтальон-убийца, может, даже хуже. Она всегда считала Дорин ветреной особой со склонностью к распутству, но никогда не ожидала от нее такого. Ну теперь-то все ясно.
  
  — Этот почтальон… он принес вам что-нибудь? — спросила миссис Жардин. Ага, глупая шлюшка явно под кайфом.
  
  Дорин с изумлением посмотрела на нее. Он на самом деле принес ей посылку из «Тапперуэйр»[30].
  
  — Да, действительно принес, — сказала она.
  
  Миссис Жардин посмотрела на Дорин с отвращением.
  
  — А вы просто взяли, — сказала она, словно выплюнула.
  
  — Ну да, взяла, — сказала Дорин, не понимая, что происходит с соседкой. «Старая карга впадает в маразм», — подумала она.
  
  Миссис Жардин строго посмотрела на нее. Девица совсем стыд потеряла. Вечеринки, шум, неудивительно, что муж ее бросил. Она точно спит с этим почтальоном. Может, бедный Росс помешал их наркотической оргии и они со злорадством отравили его, а потом в безумной жажде крови разрезали на куски каким-нибудь инструментом! Миссис Жардин выглянула из окна в сад Дорин. Дверь сарая была открыта!
  
  Пожилая женщина пристально посмотрела на молодую и отступила на шаг.
  
  — Послушайте, — попыталась объяснить Дорин. — Здесь был тигр. Он сбежал из зоопарка, я думаю. Он прикончил Росса. Мне очень жаль.
  
  — Я знаю, что Росса не стало, — всхлипнула миссис Жардин, прежде чем обрушиться на соседку. — А вас это устраивает, признайтесь? Устраивает, еще как!
  
  — Что вы имеете в виду?
  
  — Эти байки про тигра. А все вы с почтальоном. Вы всегда ненавидели моего песика! — в слезах предъявила обвинение миссис Жардин.
  
  — Я кормила Росса! — воскликнула Дорин с праведным негодованием. — Не смейте говорить, что я не любила его. Я кормила Росса!
  
  Ее возмущение возымело эффект на миссис Жардин, и та засомневалась, что именно Дорин или Малколм убили пса. Гнев постепенно покидал ее.
  
  — Но если у нас появился тигр, почему вы не подняли тревогу? Вы позволили Россу умереть!
  
  Дорин снова рассердилась и уперла руки в бока.
  
  — К вашему сведению, к тому времени, как я все увидела, Росс был мертв. Я пыталась что-то сделать и сразу позвонила в зоопарк, — запальчиво сказала она, но, увидев, как миссис Жардин расстроена, изменила и позу, и тон. — Там какая-то девушка сказала, что перезвонит.
  
  — Ах вот так… А что она еще сказала?
  
  Дорин посмотрела на нее с виноватым видом. В конце концов она решила признаться:
  
  — Ну, она посоветовала позвонить в полицию. Но я не стала. Да что они там понимают…
  
  Это правда, горько признала миссис Жардин. Полиция катится в пропасть вместе с железной дорогой и почтой. Было время, когда вы хотя бы знали, чего от них ждать, пусть и ничего сверхъестественного. Теперь все не так. Теперь высший чин в Лондоне — один из тех чудиков, которые любят мужчин, а еще он поощряет черных курить наркотики. Неудивительно, что столько изнасилований и что преступники, вроде ее соседа, разгуливают павлинами, раз полицией управляет кучка педиков!
  
  Дорин думала о Россе, который был довольно задиристым.
  
  — Так или иначе, может, это вина Росса, то есть, может, он сам полез к котику. А тот и так был совсем один и чувствовал себя загнанным зверем. Последнее, о чем он мечтал, это чтобы на него накинулся пес!
  
  Взбешенная женщина набросилась на Дорин. Да кто она такая, эта пьяная шлюха, которая водит к себе мужиков по выходным!
  
  — Вы не знаете, о чем говорите! Росс был привязан! Росс не мог ничего сделать! Он не мог сбежать! Его загрызли! Насмерть!
  
  Дорин на это не повелась.
  
  — Ага, а кто оставил собаку на привязи? А? Отвечайте-ка! Кто оставил беднягу Росса беспомощным? А?
  
  Эти слова, словно острые стрелы, вонзились в сердце миссис Жардин. Она выглянула в окно и увидела тигра. Он мочился на ее розовые кусты.
  
  — Вот он! Вот этот чертов убийца!
  
  — Но какое прекрасное животное, — сказала Дорин с уважением, выглядывая из-за плеча соседки.
  
  Миссис Жардин таращилась на зверя. Что-то в ней перевернулось. Эта тварь убила Росса и лежала себе, глумясь над трупом, пожирая в свое удовольствие растерзанное тело ее бедного пса — тигр разорвал его, вытащил внутренности. Не успела Дорин оглянуться, как миссис Жардин подошла к чулану, схватила метлу и открыла заднюю дверь. Она выбежала наружу, крича на зверя:
  
  — Ты убил Росса! Ты убил Росса, кот облезлый!
  
  Тигр попятился на полусогнутых и издал низкое рычание. И вдруг внезапно прыгнул, разодрав одним движением лицо и горло миссис Жардин. Дорин наглухо захлопнула дверь во дворик.
  
  «По крайней мере она теперь с Россом и Кроуфордом», — подумала она, глядя, как зверь терзает распростертое, дергающееся тело.
  
  А если нет, то скоро будет.
  
  Дрожа от страха, в сильном смятении Дорин отыскала соседкин бар с напитками. Там был только виски. Она налила себе стакан и сделала большой глоток, чуть не подавившись обжигающей кислятиной. Второй пошел лучше. Потом она позвонила в зоопарк, узнав по голосу ту же девушку:
  
  — Я с вами раньше разговаривала?
  
  Девушка тоже узнала ее:
  
  — Ох… вы та женщина, да.
  
  — Ага.
  
  На пару секунд повисла пауза.
  
  Дорин теряла терпение.
  
  — Ну что, тот тигр, вы его нашли?
  
  — Э-э-э, я не совсем уверена, — призналась девушка, — а что с вашим, он все еще на свободе?
  
  — Он здесь… Он опасен… Это ужасно, — сказала Дорин, выглянув в окно. Труп миссис Жардин лежал в нескольких футах от Росса. Тигр, похоже, ушел… Да нет, он лежал в тени садового забора.
  
  — Пожалуй, вам лучше дать мне адрес, — промямлила девушка, потом с явным облегчением добавила: — Нет, поговорите лучше с Джилиан, она только вошла.
  
  Снова повисла пауза.
  
  — Здравствуйте, я Джилиан Форест. Это вы женщина с тигром?
  
  — Ага, но я тут ни при чем. Он взял и проник в мой дом. А вот соседи от него на самом деле пострадали.
  
  — А кто это, Хан или Леди?
  
  — Что вы имеете в виду?
  
  — Ну, как бы Хан — это мальчик, а Леди — девочка.
  
  Дорин была в замешательстве. У нее не было опыта в определении пола у тигров. Когда они с Калумом поженились, у них был кот, Салли, но это было очень давно, и сейчас она уже не помнила. Но ей было невмоготу смотреть, как зверюга терзает миссис Жардин. Тигр перетащил ее тело в тень и не отходил от него.
  
  — А вы что, не проверили?
  
  — Что?
  
  — Вы у себя не проверили?
  
  — Ну, мистер Тернбулл, который обычно приглядывает за тиграми, в отпуске, а Дэйви приболел. Один у нас точно на месте, а второй, возможно, сбежал. Но мы не уверены, потому что, может быть, он спит во внутреннем помещении. Туда просто так не заглянешь. А мужиков, которые могли бы, сегодня нет. Понимаете, сейчас на месте нет ни одного квалифицированного специалиста. Я посмотрела и думаю, что могла уйти Леди, Она у нас с характером. Кто-то сказал, что вчера дверь клетки была открыта, — объяснила Джилиан.
  
  — Как так?
  
  Последовала пауза, после которой Джилиан робко призналась:
  
  — Кто-то забыл закрыть.
  
  — Что ж, я должна вам сказать, что тигр убил Росса и миссис Жардин.
  
  — Росс — это пума?
  
  — Что?
  
  — Росс — так зовут пуму?
  
  — Ох, нет, Росс — это пес. Похож на добермана, но вообще-то он помесь немецкой овчарки и ротвейлера. Ну, мне так кажется… Казалось.
  
  — А! — Джилиан вскрикнула с неожиданным облегчением. — Так это было за пределами зоопарка!
  
  — Ну да.
  
  С нескрываемой радостью в голосе Джилиан сказала:
  
  — Нас это вообще-то не касается, раз это произошло вне территории. Извините. Не знаю даже, что посоветовать… Вам лучше обратиться в полицию.
  
  — Ну ладно, — сказала Дорин. — Тогда пока-пока. — Она положила трубку обратно в гнездо. В принципе девчонка была права.
  3
  
  Гогси Лэндлс и его подружка Мона Макговерн только что вернулись из Техаса, их излюбленного места отдыха. Парочку остановили в зеленом коридоре на таможне в аэропорту — подобным образом задержали их одних — и скрупулезно обыскали багаж. Гогси был обвинен в том, что не задекларировал ковбойские сапоги, лежавшие в сумке, но, слава богу, на «стетсон»[31], который был на нем, никто не обратил внимания.
  
  «Добро пожаловать домой, мать вашу», — подумал Гогси с горечью.
  
  Это будет то что надо: большое ранчо в Техасе. Неудивительно, что этот педик Буш обосновался именно там. Шотландцам самое место на юге Америки. Здесь настоящий шотландский акцент имеет вес, не то что в Мюррейфилде, где ублюдочные снобы с кашей во рту глядят свысока каждый раз, как ты открываешь хлебальник.
  
  Когда люди смотрели на Гогси, они видели только короткую стрижку и татуировки. Он знал: они думают, что его дом (самый большой на всей их гребаной улице, кстати) был куплен на деньги от кокаина. Это, прямо скажем, было правдой, но это касалось исключительно его. К счастью, у дома был огромный сад, и Билли приходил кормить тигра в большом вольере, построенном специально для животного. Гогси всегда беспокоило, что кто-нибудь настучит властям, может, эта любопытная старая кошелка в домишке по соседству, эта миссис Жардин. Она постоянно пыталась заглянуть к нему. Пронырливая старая перечница.
  
  Техас. Штат Одинокой Звезды, «Да, сэр», — говорили Гогси в барах и ресторанах Сан-Антонио и Остина. Там не было разницы между баксом из Пилтона и баксом из Мюррейфилда[32]. Да, можно продать такой вот дом, как у него, и купить ранчо солидного размера, и еще сдача останется — на конюшню дешевых лошадок. И на ежедневный стейк размером с доску для серфинга!
  
  «Ага, в жопу Британию, в жопу Шотландию, — думал он. — Гребаный нужник, полный неудачников. Но, — признался он себе с сожалением, — я тоже допускал ошибки».
  
  Когда в его доме бывали вечеринки, Гогси не мог удержаться, чтобы не показать Киплинга пацанам. Но иногда с теми были стремные телки, не те девчонки, которые знают, что к чему, а тупые любительницы вечеринок по пенни за десяток, которых пацаны подбирали по дороге из ночного клуба, обычно в заведении Ронни. До хера болтливы некоторые люди: никогда не знаешь, кому можно доверять. Ага, это всегда проблема. А еще эта гребаная Мона…
  
  Он смотрел, как идет его подружка, толкая тележку через зал: высокие каблуки, серебристый спортивный костюмчик в обтяжку от модного дизайнера, в светлых волосах переливаются платиновые пряди. Бледная как моль — ей не удалось как следует позагорать во вторую неделю, расклеилась из-за отравления после ресторанных морепродуктов. А ведь сама захотела пойти в эту грязную мексиканскую забегаловку. «Аутентичная», — так она ее назвала. Мона была аутентично грязная и глупая корова, потом целую неделю не знала, какой стороной повернуться к унитазу.
  
  Для Гогси была унизительна необходимость ловить такси, но у него отобрали права. Они погрузили багаж, и, когда садились в машину, Мона оступилась, так что один каблук напрочь отлетел. «Твою мать!» — выругалась она.
  
  Это были туфли от Гуччи, которые она обожала, но Гогси почувствовал злорадство, ведь он постоянно говорил ей, как глупо надевать высокие каблуки в дорогу. Он ничего не сказал, но его крокодилья ухмылка говорила сама за себя.
  
  — Чё лыбишься? — спросила Мона, опустив стекло и выплюнув жвачку.
  
  Гогси уселся поудобнее и надвинул на глаза «стетсон».
  
  — Похоже, мы привезли с собой немного техасского настроения, — удовлетворенно пробормотал он.
  
  Ему не терпелось снова увидеть Киплинга. Гогси оставил тигра впервые за восемь месяцев владения; он купил его у цыганского цирка, гастролировавшего по Англии. Пятнадцать штук. Цыганенок предложил в придачу и девчонку, еще за три штуки, даже показал Гогси фотки, все дела. И ведь он сильно колебался, когда просматривал их. Содержание девочек из Восточной Европы куда дешевле обходится, чем таких, как Мона. Не, загадочный Дальний Восток — вот его будущее. Всё, в следующий раз, когда ему захочется новую телку, он возьмет тайку.
  
  Слава богу, Джордж Тернбулл, приглядывающий за большими кошками в Эдинбургском зоопарке, помогал ухаживать за Киплингом. Хороший парень этот Джордж, образованный, но не выпендривается, как некоторые. Позор, конечно, что на коксе торчит. Но это его дела. Или — его и Гогси.
  
  Машина неслась по полосе для такси на окраину города, через Корсторфин в Мюррейфилд, и, свернув на подъездную дорожку дома Гогси, прошуршала по гравию, затормозив перед парадной дверью. Гогси вытащил багаж и заплатил шоферу. Мона все еще была злая, как ведьма, и устроила спектакль, прыгая на одной ноге до входной двери.
  
  Высокие каблуки в самолете… Она, похоже, издевается над ним.
  
  Он открыл дверь дома и поставил чемоданы за порог. Крикнул: «Билли!» Но ублюдка, который должен был следить за Киплингом и смотреть за домом, нигде не было видно. Горькая волна гнева поднялась из желудка Гогси, оставив металлический привкус во рту, заставивший его судорожно сглотнуть. Этот сраный педик, наверное, свалил по пьяни и забил на беднягу Киплинга. А может, этот ленивый козел заныкался с какой-нибудь шлюхой…
  
  Ну, если этот урод уморил Киплинга голодом…
  
  Гогси прошел сквозь дом в сад, посмотреть на вольер, в котором держал тигра, — и первое, что он увидел, была открытая дверь клетки.
  
  О нет…
  
  Калейдоскоп картин завертелся в сознании Гогси, в большинстве из которых фигурировали сам Билли, паяльная лампа и набор электроинструментов. Когда Гогси вышел в сад, в нос ему ударила всепроникающая вонь, заполнив ноздри и горло, и его жестоко вырвало. Кто-то добрался сюда раньше. На земле лежала бесформенная куча. Гогси смог различить клочья потрепанной футболки с эмблемой футбольного клуба «Хартс оф Мидлотиан». Каша из фрагментов одежды вперемешку с частями тела. Большая лужа крови уже подсохла на солнце. Гогси подошел ближе и рассмотрел голову: лицо разодрано, а оба глаза, все еще в глазницах, глядят с замороженным смертью выражением тупого страха. Мухи жужжали, кружась в танце вокруг трупа, влетая и вылетая изо рта и ушей.
  
  Гогси пнул голову со всей силы, окончательно отделив ее от шеи. Она с силой ударилась о стену вольера и, покатившись немного, остановилась так, что глаза снова смотрели снизу вверх.
  
  — Тебе повезло, что Киплинг добрался до тебя первым, педик хренов! Ты бы так легко не отделался!
  
  Гогси принялся топтать голову, пока она не треснула под каблуками его ковбойских сапог.
  
  Мона вышла на улицу, взглянула на эту картину и завопила:
  
  — Что ты сделал с Билли?!
  
  — Это не я, это Киплинг. Чертов придурок выпустил его!
  
  Мона открыла рот от ужаса:
  
  — Ты… Это ты во всем виноват, Гогси!
  
  Гогси пристально посмотрел на нее:
  
  — Я тебе уже говорил, я не люблю слово «виноват».
  
  — Ты, блин, не любишь, когда оно к тебе относится. Ты ужасен, Гогси, в тебе нет порядочности, нет ни капли жалости к Билли!
  
  — К этому гребаному недоумку? — Гогси указал на разбросанные бурые останки, так как голова, лежавшая рядом с телом, уже не могла быть идентифицирована как принадлежавшая Билли. — Козел был с придурью, расхаживал повсюду в футбольной майке с тупой бейсболкой «Нью-Йорк Янкиз» на башке, как больной из психушки. Он был гребаным овощем. Я удивлен, что Киплинг заморочился съесть этого ублюдка. Это ж, блин, естественный отбор: Киплинг — хищник на верхушке пищевой цепи, и все, что он сделал, — это исполнил закон природы, наведя порядок в популяции вида балбеса Билли.
  
  — Билли был твой друг!
  
  — Билли работал на меня. Но он расслабился, не смог справиться с простейшей задачей. Киплинг заставил его заплатить за ошибку, — проговорил торговец наркотиками, растрогавшись от чувства восхищения. — Разобрался с педиком по первому разряду, а?
  
  — Что ж, тебя за это посадят, Гогси. Говорю тебе, ты будешь срок мотать за этого гребаного тигра, и поделом тебе, — гневно сказала Мона, направляясь назад в дом.
  
  — Ага, точно, — сплюнул Гогси. Девка устроила скандал, но она слишком хорошо знала, кто намазывал маслицем ее хлеб, чтобы сдать своего приятеля.
  
  Но этот чертов экс-Билли! Теперь надо было избавиться от его изглоданного трупа. Вот просишь некоторых сделать простое дело. Всего одно, блин, простое дело. Но нет. Теперь бедный Киплинг наверняка попадет в лапы властей или погибнет, бессердечно застреленный каким-нибудь жопоголовым полицейским, возбужденным до хера от того факта, что ему дали пострелять, и считающим себя этаким гребаным бойцом спецназа. Его уже заставили усыпить бедного Тайсона. И все из-за того, что тупая мелкая телка нацепила дурацкую шляпку — а это всегда бесило собаку. Гогси был твердо настроен не потерять Киплинга, своего тигра, вес — 430 фунтов, возраст — пять лет. Учитывая, сколько он за него отвалил и сколько потратил на содержание.
  
  Гогси внимательно осмотрел сад, но не нашел там следов хищника; было трудно понять, куда он отправился. Но через некоторое время до Гогси дошло, что тигр мог уйти только одним способом — через стену. Если он забрался на крышу сарая, то мог перепрыгнуть на вольер, потом на прилегающую стену и через нее в один из садиков рядом с хижинами, расположенными позади виллы.
  
  Учуяв запах испражнений, Гогси перефразировал старую поэму Уильяма Блейка «Тигр»:
  Тигр, о тигр, светло горящий
  В клетке, от говна смердящей.
  
  Но Киплинга не было в клетке. И вообще, может быть, он убил Билли давно, а потом жрал сколько мог этого мерзкого на вкус ублюдка, прежде чем свалить. Может быть, он совсем недавно покинул сад. Если так, то есть шанс найти его, до того как вмешаются полиция или придурки из общественного совета!
  
  Выходя из дома, Гогси столкнулся на подъездной дорожке с почтальоном Малколмом.
  
  — Э-э, мистер Лэндлс?
  
  — Ага.
  
  — У меня тут кое-что для вас. Надо расписаться. Посылка с уведомлением.
  
  — Бля… — выдохнул Гогси, Он торопился, ему сейчас было не до почтальона. Он почувствовал, как челюсть оттягивается в невольном зевке, как будто незнакомец ударил в нее кулаком, обмотанным ватой. Это сказывалась разница во времени, а ему надо было позарез найти Киплинга. Гогси выхватил у Малколма ручку, расписался в квадратиках и швырнул посылку на порог.
  
  Малколм хотел сделать замечание — мужчина расписался в обоих квадратиках, тогда как во втором он должен был написать свое имя. Но Гогси Лэндлс — известный человек, подумал почтальон и испугался, что его неправильно поймут. Обкуренный мозг превратил «неправильно поймут» в «неправильно поимеют», и Малколм ухмыльнулся, представив Гогси Лэндлса и тигра, занимающихся жестким сексом. В его видении у тигра был полосатый черно-оранжевый член, который он совал в Гогси… Тигротрахер… «Неправильно поимеют» крутилось на повторе у Малколма в голове, и он захихикал.
  
  — Клоун, ты чё, блин, надо мной смеешься? — брякнул Гогси в приступе гангстерской паранойи.
  
  «Вот блин, теперь я по уши в дерьме», — подумал Малколм. Он верил в теорию, что люди принимают наркотики, чтобы усилить и без того сильные стороны характера. Вот вам, к примеру, бандиты: изначально больные на голову, они, видать, нюхают кокаин только для того, чтобы оправдать вечный стрём.
  
  — Э-э… Я просто слегка нервничаю и, типа, не в себе: большой тигр гуляет на свободе.
  
  Глаза Гогси вдруг выпучились, словно были на пружинках.
  
  — Показывай где! — потребовал он, толкая долговязого почтальона вниз по тропинке. — Киплинг! Мой малыш!
  
  Они вышли на улицу и свернули по ней к дому миссис Жардин, Малколм с тяжелой сумкой старался не отставать от стремительного татуированного наркобарона. Когда они подошли к парадной двери миссис Жардин, почтальон отказался идти дальше.
  
  — Теперь вы уж сами, — сказал он.
  
  — В полицию не звонил, а? — угрожающе спросил. Гогси. Пару секунд он размышлял, не добавить ли к фразе «ты, педик», но передумал.
  
  — Не, не звонил, — сказал Малколм, пятясь. — Я сваливаю, это меня не касается.
  
  — Это точно, приятель, — сурово кивнул Гогси, а потом подмигнул удаляющемуся почтальону: — Встретимся позже.
  
  Он медленно обошел дом и попал в сад, где обнаружил два трупа — миссис Жардин и ее придурочной собаки. Потом услышал стук по стеклу, обернулся и заметил Дорин, отчаянно подававшую ему какие-то знаки из-за стеклянной двери. Она указывала на лужайку за его спиной; Гогси резко оглянулся и увидел Киплинга, лежащего в тени.
  
  При виде Гогси огромный зверь поднялся и направился в сторону хозяина. После иссушенной плоти Билли и жесткой собачатины скудная закуска в виде волокнистой миссис Жардин не насытила голодного зверя.
  
  Гогси приближался, тигр крался ему навстречу.
  
  — Киплинг… Сидеть, мальчик…
  
  Тигр прыгнул вперед, нацеливаясь на горло коренастого шестифутового бандита. Взбешенный гангстер инстинктивно попытался ударить зверя лбом, в результате его голова оказалась зажатой в открытых челюстях тигра. Клыки зверя прорвали «стетсон» и вонзились в череп, а большие когти сдирали кожу с Гогси, который, как из пушки, молотил ударами по бокам животного, целясь в почки. Сильный хук правой сломал большой кошке ребро.
  
  Дорин вместе с Риной, зашедшей в дом через парадную дверь, наблюдали за происходящим, раскрыв рты.
  
  — Может быть, все-таки стоит позвонить в полицию, — сказала Рина, пока человек и животное продолжали бой.
  
  Волны желчи поднимались из желудка тигра, но не могли вырваться наружу из-за застрявшей головы Гогси и полей «стетсона», забивших животному глотку. Зверь пытался сокрушить череп хозяина своими мощными челюстями, но пуленепробиваемая голова Гогси не поддавалась, и хищник медленно задыхался, упав и потянув за собой оказавшегося в ловушке наркобарона.
  
  Хотя тигр почти отключился и был очень слаб к моменту прибытия полиции, снайперы решили не рисковать и всадили в него пять пуль. Пожарникам пришлось ломом разжимать челюсти мертвого животного, чтобы высвободить голову Гогси.
  
  Гогси выжил, но из-за травм головы, полученных в результате нападения, сильно изменился. Родственники требовали компенсации, заявив, что его задела одна из полицейских пуль, но это предположение было опровергнуто в результате полного медицинского обследования. Старых друзей пугал вид Гогси, кормящего уток на пруду Инверлейт, пускающего слюни и разговаривающего с самим собой. Когда его арестовывали за эксгибиционизм перед школьниками, полицейских, производивших арест, до слез тронул вид крутого бандита, плачущего в расстройстве чувств. Мона бросила его, уйдя к его же корешу, которым увяз по уши в изначально неудачном проекте совместного проведения Шотландией и Ирландией чемпионата Евро-2008.
  
  Теперь Гогси редко общается с внешним миром, в основном посредством фильмов и компьютерных игр. Единственным исключением является Дорин, которая время от времени приносит ему домашнего супа в контейнере от «Тапперуэйр».
  Об авторах
  Джоан Кэтлин Роулинг
  
  Джоан Роулинг — английская писательница, пишущая под псевдонимом Джоан Кэтлин Роулинг (англ. Joanne Katheline Rowling), автор серии романов о Гарри Поттере, переведенных на 64 языка мира, кавалер ордена Почетного легиона 2009 года. В 2001 году за книгу «Гарри Поттер и Кубок огня» получила премию Хьюго.
  
  Джоан Роулинг родилась 31 июля 1965 года в Чиппингс Содбери, графство Глостершир, Англия (недалеко от Бристоля), училась в университете Эксетера (Exeter) в Девоне, по окончании которого получила степень бакалавра искусств. В 1996 году в Эдинбурге Джоан закончила свой роман «Гарри Поттер и философский камень». Семь книг серии стали самыми быстро раскупаемыми книгами в истории, проданными общим тиражом в 300 миллионов экземпляров по всему миру. В 2009 году вышел шестой фильм о Гарри Поттере.
  
  Успех серии у читателей, а также кинофильмы, снятые по романам, принесли Роулинг всемирную известность и состояние. С 2004 года Джоан Роулинг является самой богатой женщиной в Великобритании. Журнал Forbes в 2008 году оценил ее состояние в 1 миллиард долларов США.
  
  Джоан Роулинг — обладательница множества престижных литературных премий, в том числе Nestle Smarties Gold Award (трижды), British Book Awards, Children's Book Award (дважды), The Booksellers Association/The Bookseller Author of the Year Award (дважды), Scottish Arts Council Children's Book Award (дважды), испанской премии принца Астурийского.
  
  В 2000 году Роулинг была награждена орденом Британской империи.
  Александр Макколл Смит
  
  Шотландец родом из Зимбабве, профессор медицины Эдинбургского университета, фанат Африки и флейтист-любитель, зажигающий на музыкальных фестивалях со своим «Really Terrible Orchestra», Александр Макколл Смит в литературном мире известен прежде всего как автор серии книг «Женское детективное агентство № 1». В конце 90-х, вернувшись из очередного путешествия по Черному континенту, Смит написал первый роман, героиней которого стала жительница далекой Ботсваны, владелица детективной конторы.
  
  В 2004 году он был признан автором года на вручении премии British Book Awards. Среди других его наград — Saga Award for Wit Dagger (премия Ассоциации детективной литературы) и медаль Walpole for Excellence. В 2005 году он попал в шорт-лист американской премии Quill Award. Его книги переведены на 36 языков и стали бестселлерами во всем мире. Сейчас писатель живет в Эдинбурге.
  Иэн Рэнкин
  
  Иэн Рэнкин родился в 1960 году в Файфе. После окончания Эдинбургского университета перепробовал массу полярных профессий: журналиста, сборщика винограда, музыканта.
  
  Однако прославиться ему было суждено на писательской ниве. Его первый роман из серии «Ребус» — «Крестики-нолики» — был издан в 1987 году. На сегодняшний день книги из этой серии переведены на 22 языка мира.
  
  Рэнкин — обладатель множества литературных премий и наград. В 2002 году был награжден орденом Британской империи, стал лауреатом престижной премии Чэнндлера — Фулбрайта, а также премий «Клинок» в жанре рассказа и, в 1997 году, «Золотой клинок» за роман «Черный и синий», который также вошел в шорт-лист американской премии Edgar за лучший роман. В сентябре по версии журнала GQ Иэн Рэнкин был признан писателем года. Сейчас живет в Эдинбурге.
  Ирвин Уэлш
  
  Ирвин Уэлш родился 27 сентября 1958 года в Лейте, пригороде Эдинбурга. В возрасте четырех лет переехал с родителями в Эдинбург, где после школы окончил курсы по специальности «инженер-электрик». Работал учеником техника на телевидении, но после удара электрическим током был вынужден сменить работу. В 1978 году двадцатилетний Уэлш отправился в Лондон, где играл на гитаре и пел в панк-группах The Pubic Lice и Stairway 13.
  
  Мировая известность пришла к Уэлшу после публикации его дебютного романа «На игле». Книга вызвала небывалый общественный резонанс. По ее мотивам был снят культовый фильм, имевший огромный успех. Ирвин Уэлш также прославился как автор нашумевших книг, переведенных на многие языки мира: «Кислотный дом» (экранизация Пола Макгигана), «Кошмары аиста Марабу», «Экстази», «Дерьмо», «Клей», «Порно» (сиквел «На игле»), «Альковные секреты шеф-поваров», «Если вам понравилось учиться, то вы полюбите работать».
  
  Время от времени Уэлш пишет статьи для «Дейли Телеграф» и «Гардиан». В 2008 году вышел его новый фильм «Торговля мясом», для которого он написал сценарий в соавторстве с Дином Каваной.
  
  Сейчас писатель живет в Дублине, но часто приезжает в родной Эдинбург.
  Фонд «OneCity»
  
  Фонд «OneCity» был учрежден по результатам доклада, сделанного в 1998 году лордом-провостом Эдинбурга с целью определить размеры социального разобщения в городе и, что самое главное, понять, как с ним бороться.
  
  Фонд «OneCity» направляет средства, инициативы и идеи конкретных людей и компаний к осуществлению положительных изменений в общинах по всему городу, поддерживая программы обучения и социальной помощи.
  
  Фонд «OneCity» — не просто благотворительная организация, раздающая гранты, но проводник для различных фондов и идей. Мы не отвлекаем внимание спонсоров от других благих нужд, но увеличиваем получаемую ими поддержку. Мы — путь, выбрав который общины, предприниматели и отдельные граждане могут объединить свои усилия, чтобы предложить надежные долгосрочные решения проблем социального разобщения в городе. Мы все являемся частью этого процесса, и наши цели не смогут быть достигнуты без вашего участия.
  
  Фонд «OneCity» получает помощь из множества источников: наш президент — лорд-провост Эдинбурга, а нашими послами являются сэр Том Фармер, Стивен Хендри, Иэн Рэнкин, Ирвин Уэлш, Гордон Страхан, Баронесса Смит, миссис Унис и Александр Макколл Смит. Наши деловые партнеры: State Street Corporation, Baillie Gifford и Scottish & Newcastle.
  
  Более подробную информацию вы можете получить по адресу:
  
  OneCity Trust, Scottish Community Foundation
  
  126 Canongate, Edinburgh EH8 8DD
  
  Tel: +441315243000
  
  info@onecitytrust.org
  
  www.onecitytrust.org
  Благодарность
  
  Как член Фонда «OneCity» я хочу поблагодарить Лесли Хиндса, лорда-провоста Эдинбурга и президента Фонда, за то, что он собрал вместе таких авторов; Александра Макколла Смита, Иэна Рэнкина и Ирвина Уэлша за их энтузиазм и искреннее участие в создании книги, а также Джоан К. Роулинг за вдохновляющее предисловие.
  
  Кроме того, мы бы хотели поблагодарить нашего менеджера по развитию Тери Уишарт, чье руководство и упорная работа сыграли ключевую роль в выходе книги, Яна Рутерфорда из отдела рекламы и «Принтед Уорд» за то, что им удавалось держать все под контролем, когда казалось, что все неминуемо развалится, «Имоджин Ассенти» за помощь и ведение проекта со спокойной уверенностью и редактора издательства «Полигон» Элисон Рэй. Большое спасибо всем в Шотландском Фонде Общин за их поддержку и Мюррей Бьюкенан из фирмы «Маклай, Мюррей и Спенс» за поиск смысла в непостижимом.
  
  Также хочу поблагодарить за значительную помощь газету «Скотсман», книжные магазины «Оттакар», дизайнерскую фирму «Хуксон» и всех работников эдинбургского Фестивального театра.
  
  Особая благодарность Невиллу Муару и Хью Эндрю из издательства «Полигон» за их терпение и расположение.
  
   Хэмиш Бьюкен, член Фонда «OneCity»
  
  Примечания
  1
  
  «Единый город» (англ.).
  (обратно)
  2
  
  Лорд-провост — официальный и фигуральный глава одного из главных городов Шотландии. Четыре города (Абердин, Данди, Эдинбург и Глазго) имеют право назначать лорда-провоста.
  (обратно)
  3
  
  Универмаг «Дженнерз» — один из старейших в Великобритании; его дирекция с 1838 года находится на Принсесс-стрит.
  (обратно)
  4
  
  Имеется в виду неофициальное территориальное объединение английских графств под названием «Западная Страна», в состав которого входит Глостершир, родина писательницы.
  (обратно)
  5
  
  Неофициальное прозвище Эдинбурга.
  (обратно)
  6
  
  «В противоположную сторону» и «в сторону Солнца» (шотл. — гэльск.). Синонимы движения по часовой стрелке и против нее.
  (обратно)
  7
  
  Керала — штат на тропическом побережье юго-западной Индии.
  (обратно)
  8
  
  Однорукавное воронкообразное устье реки, расширяющееся в сторону моря (шотл.).
  (обратно)
  9
  
  Джайнизм — религиозно-философское учение, возникшее в Индия приблизительно в VI веке до н. э. Джайнизм проповедует, что каждое существо обладает индивидуальной и вечной душой и самостоятельно отвечает за свои действия.
  (обратно)
  10
  
  Город в индийском штате Керала, раньше назывался Кочин.
  (обратно)
  11
  
  Ведущая англоязычная ежедневная индийская газета.
  (обратно)
  12
  
  Известный кинотеатр в Эдинбурге.
  (обратно)
  13
  
  Штат на севере Индии, Шимла — его столица.
  (обратно)
  14
  
  Университет в Эдинбурге, названный в честь математика Джона Непера, изобретателя логарифмов.
  (обратно)
  15
  
  Галерея искусства в Глазго, дар городу сэра Уильяма Баррела.
  (обратно)
  16
  
  Традиционная индийская рубаха чуть ниже колен.
  (обратно)
  17
  
  «Золотая сокровищница» — популярная антология английских песен и стихов, составленная в 1861 году Фрэнсисом Тернером Палгрейвом.
  (обратно)
  18
  
  Империя Махалов — влиятельна южноазиатская континентальная империя, существовавшая с начала XVI до середины XIX века.
  (обратно)
  19
  
  «Биг Ишью» (Big Issue) — английский журнал, который создают профессиональные журналисты, а продают бездомные. Журнал для них — не только средство заработать, но и способ выразить свои взгляды.
  (обратно)
  20
  
  Орнамент в виде сердца, выложенный в мостовой рядом с собором Святого Эгидия в Эдинбурге. Сердце указывало на ворота разрушенной в 1817 году тюрьмы. По традиции несогласные с действиями городских властей плюют на этот орнамент.
  (обратно)
  21
  
  Антуан «Толстяк» Домино — известный блюзовый пианист 1950-х годов.
  (обратно)
  22
  
  Скала, на которой расположен Эдинбургский замок, одна из главных достопримечательностей города.
  (обратно)
  23
  
  Речь идет о крупнейшем в мире театральном фестивале, который проходит в Эдинбурге в августе.
  (обратно)
  24
  
  Известный шотландский футболист.
  (обратно)
  25
  
  Знаменитый вестерн с Клинтом Иствудом в главной роли, композитор — Эннио Морриконе.
  (обратно)
  26
  
  Марка английских сигарет.
  (обратно)
  27
  
  Обидное прозвище жителей Глазго.
  (обратно)
  28
  
  Национальная шотландская газета.
  (обратно)
  29
  
  Район на западе Эдинбурга.
  (обратно)
  30
  
  Компания, производящая товары для дома, в основном для хранения и приготовления продуктов.
  (обратно)
  31
  
  Название классической ковбойской шляпы.
  (обратно)
  32
  
  Пилтон — район Эдинбурга, населенный рабочим классом, в то время как в Мюррейфилде проживает средний класс.
  (обратно)
  Оглавление
  Один город — Одинбург Джоан Роулинг Предисловие Александр Макколл Смит Незавидная судьба Китти да Силвы Иэн Рэнкин Шоу начинается Ирвин Уэлш Мюррейфилд (Вы просто издеваетесь!) Об авторах Фонд «OneCity» Благодарность
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"