Единственное сочинение, которое, насколько я помню, я писал в школе, было о немецком наступлении на Россию во время Второй мировой войны. После упоминания наполеоновской кампании 1812 года я сказал, что целью нынешнего наступления на Украине было завладеть нефтяными скважинами на Кавказе, чтобы подпитывать нацистскую экономику. Мне было тринадцать, но, вероятно, большую часть этого я почерпнул из газеты.
Первая топографическая карта, которая у меня была, была прислана мне из Стэнфорда в Ноттингем, лист, покрывающий область Сталинграда, на котором можно было следить за боевыми действиями. Он стоил два шиллинга и три пенса и был упакован в картонный тубус. Он до сих пор у меня.
Очарование Россией оставалось даже после заключительных побед. В 1963 году я провел месяц в стране и написал книгу под названием "Дорога в Волгоград". Летом 1967 года, вынужденный на некоторое время отвлечься от писательства, я отправил письмо Оксане Крюгерской в Москву, с которой познакомился во время предыдущей поездки:
Закончив роман и располагая свободным временем, я хотел бы снова посетить Россию. Я поеду туда на своей машине через Финляндию, а что касается маршрута, скажем, пару дней в Ленинграде и столько же в Москве. Затем я поеду в Киев и Черновцы, а затем в Румынию. Это будет означать около двух недель в СССР, так что удастся ли собрать достаточно гонораров от перевода "Ключа от двери", чтобы оплатить мои гостиничные счета? Пожалуйста, напишите мне, если это возможно, тогда я сделаю заказы.
Принимая план, Оксана сказала, что в Ленинграде меня встретит выпускник Московского университета по английскому языку по имени Джордж Анджапаридзе, который останется со мной до румынской границы. Мне не понравилась эта идея, и я предпочел ехать на машине самостоятельно. Возможно, вскоре после моего приезда удастся избежать его общества.
Как оказалось, мне предстояло знать его большую часть своей жизни. Его приключения со мной и злоключения с другими будут описаны в своем месте.
Понедельник, 12 июня 1967
Это была не самая большая машина, всего пятнадцать футов от носа до кормы, но вполне сгодилась бы. Все необходимое для путешествия было размещено на борту. Мой сын, пятилетний Дэвид, недовольный моим отъездом, наблюдал за происходящим с верхней ступеньки лестницы, будучи достаточно взрослым, чтобы представить, что какая-то катастрофа может помешать мне вернуться. Он был прав, задаваясь вопросом, поскольку предстояло преодолеть пять тысяч миль, и все это было нанесено на карту.
Зачем я ехал? Он не мог или не захотел сформулировать. Это была не его вина, но он, возможно, думал так в запутанных туннелях своего разума, когда принес еще одну коробку в качестве помощи. Ребенок чувствует предательство из-за опеки, когда вы уходите из дома без видимой причины. Добровольное отсутствие было для него неразрешимой загадкой, хотя я обещала груз подарков из торговых точек советской Московии. Вложив в его теплую ладонь удвоенную месячную норму расходов, я вырвался и оставил его стоять у двери. Последнее прощание с моей женой Рут, и я ушел.
Вся бумажная работа была оформлена - литания, от которой сердце учащенно забилось: визы, международные водительские права, паспорт, страховка на автомобиль, валюта и дорожные чеки были в моем бумажнике. Автомобиль был полностью обслужен, даже тормоза заменены. В гараже менеджер продал мне коробку запасных частей, включая, по его словам, все возможные лампочки и предохранители. Он вывел меня на улицу, крикнув: "У вас не должно возникнуть никаких проблем", - слова, которые я слышал слишком много раз, чтобы чувствовать себя самодовольным.
Квадратный темно-синий "Пежо Универсал" направился на северо-восток, чтобы сбежать. Слишком долгое пребывание там, где я больше не хотел быть, не пошло на пользу сердцу. "Дерево в огне" заняло большую часть моего внимания, как это обычно бывает с романом, и теперь находилось у издателя, но я все еще чувствовал, что мое нынешнее предприятие было потаканием своим желаниям.
Цыганка во мне всплыла на поверхность, когда я включил клаксон и улыбнулся на зеленый сигнал светофора, помахал другим водителям и получил отпор за мое предполагаемое приподнятое настроение. Временами чувство свободы исчезало, оставляя только одиночество и лишения. У меня возникало желание повернуть назад, но я продолжал переплывать Темзу.
Желая быстрее выбраться из страны, я ехал по внешней полосе на скорости семьдесят миль в час, пока огромный черный фургон не перегородил дорогу впереди и без видимой причины не затормозил. Мое сердце затрепетало, как у воробья, при мысли о запутанной аварии, но "Пежо" вписался в проход слева между другой машиной и муниципальным мусоровозом. Жизнь спасена, голубое небо благословило меня на путь к Харвичу.
Я всегда хотел уехать из Англии, пользовался любой возможностью. Любя это место, мне оно не часто нравилось. Такому странствующему путешественнику нельзя было доверять, он мог в любой момент бросить семью или друзей, но, как бы ни предпочитали здесь молчаливые домоседы, я не отдавал бездумного уважения уютным устоявшимся обычаям определенного уголка земли и наслаждался лихорадочными действиями отъезда, казался живым только за рулем автомобиля. Возможно, тяга к путешествиям была вызвана желанием найти место, которое обеспечило бы спокойствие до самой смерти. Такого места нет. Поиски были бы безнадежны. Если бы я так думал, я бы не проехал и мили, не говоря уже о пяти тысячах.
Я позвонил с набережной, и когда Дэвид вышел на связь, его голос звучал более взросло при моем отъезде, он попросил меня привезти ‘раскрашенные вещи’, такие как коробки для безделушек из Палеха и Фидоскино с раскрашенными вручную сценами из русских сказок на крышках.
Машина была убрана, и выделен салон. Прощания наводят на мысль, что можно никогда не возвращаться, и, как ни суеверны путешественники, я отказался рассматривать такую возможность. В конце концов, можно погибнуть в результате несчастного случая в миле от того места, где ты живешь. Сумасшедшие деревушки, перевозимые между Данией и Англией, должны составлять значительную долю в двустороннем сообщении.
Вместо того, чтобы сардонически помахать рукой в сторону неописуемых болот Эссекса, я сел ужинать на датский корабль, который назывался "Англия " . Еда была такой же вкусной, как и отвратительная лондонская. За моим столиком пузатый седовласый бизнесмен лет пятидесяти сказал, что едет в Копенгаген, а оттуда в Кельн на "Хамбер Империал". Мои вопросы его не смутили, и мы продолжили разговор о кампании Израиля против Сирии, Египта и Иордании, мы оба были достаточно информированы после прочтения статьи в Sunday Times. Судя по его интересной переоценке конфликта, он, должно быть, когда-то был солдатом.
В салоне самолета я слушал на коротких волнах экранизацию "Мистер Норрис меняет поезда" . Затем были прочитаны новости, которые, как говорится, влетели в одно ухо и вылетели из другого. На палубе в половине одиннадцатого волны бьются о белые борта судна, западный горизонт окрашен в темно-розовый цвет над широкой полосой зеленого и синего. Венера, первая вечерняя звезда, сопровождала серп луны.
Путешествие в одиночку было формой отторжения от жизни. Ничто не казалось реальным, я дрейфовал в никуда в моем освещенном гробу-хижине, один из почти мертвых, чтобы полностью ожить по дороге в Данию. Вибрация двигателей и плеск воды наводили на мысль, что непостижимо коварная воля привела меня туда, где я был.
Огни погасли, корабль двинулся дальше. По радио снова голос сказал, что не нужно бояться смерти. Я не боялся, большое вам спасибо. Почему я должен бояться? Если бы земля упала мне на ногу и оставила меня хромым — образно говоря, — я, тем не менее, все еще мог ходить. Успокоившись духом, я выключил свет, удивляясь, почему меня никто и ни о чем особо не заботил, потому что поездка в Россию наполнила меня оптимизмом, и я уснул.
Вторник, 13 июня
Молодой инженер-моряк с рыжеватой бородой ехал в Новую Зеландию на велосипеде с электроприводом и рассчитывал добраться до Сингапура через шесть месяцев. Стройный, среднего роста, он был одет в клетчатую рубашку и джинсы, и я пожелал ему удачи, когда он после завтрака смотрел в сторону суши. Путешествуя налегке, он, казалось, был обречен на лишения, хотя я не сомневался, что рано или поздно он доберется до Антиподов. Во время стоянки в Эсбьерге его мотоцикл не заводился, поэтому он вытащил его на берег, чтобы найти механика.
"Пежо" сорвался с места, как лев из клетки, словно почуяв на дороге сырое мясо, и повез меня через город по хорошо расчищенному живописному шоссе. Во время короткой паромной переправы между Нюборгом и Корсом ør развлекательная система deck включала записи Поля Робсона, пока за чашечкой кофе с выпечкой я проверял маршрут — лениво, потому что в этом не было необходимости, — указанный ассоциацией анонимных алкоголиков. Были указаны заправочные станции, места с отелями и интересные культурные достопримечательности, хотя в бардачке у меня также был более или менее актуальный путеводитель Бедекера по Скандинавии для получения более подробной информации.
В Эльсиноре к шести часам я пересек Данию за пять часов, но к чему была спешка? Не трудись рассказывать мне, сказал я себе. Было достаточно времени, чтобы преодолеть тысячу миль до Ленинграда и встретиться с Джорджем Анджапаридзе.
Маршрут был знаком нам с двухлетней давности, когда мы с Рут и Дэвидом проезжали через Эльсинор по пути в Коли в Карельской Финляндии. В Гамлет-Тауне мы прогуливались по берегу замка в надежде найти лебяжий ров, где погибла Офелия.
В Швеции на некоторое время прошел дождь, и каждый здравомыслящий автомобилист включил фары. Я последовал их примеру. Лес по обе стороны, называемый ског и произносимый как "башмак’, был густым и темным. В прошлый раз мы остановились на пикник только для того, чтобы спастись от мух-плотоядных, размером с перезрелую ежевику, и их истребительного эскорта из ядовитых комаров.
В сумерках, которые продолжались почти всю ночь, я, шатаясь, пьяный в милю добрался до небольшого отеля в Лагане, радуясь, что нашел номер. Прогуливаясь по улице перед ужином, я отметил любовь шведов к флагштокам, в каждом саду которых развевается гордое сине-желтое знамя. Возможно, приближался национальный праздник, или столбы воспринимались как тотемы или символические деревья, закаленные до смерти и очищенные от коры и ветвей, из-за чего мир потерял столько миллиардов спичек. Первое шведское слово, которое я выучил, было тäндстика, спички нужно покупать в Малайе, потому что все местные коробки рассыпались на кусочки, как только вы их брали в руки.
Единственными людьми в ресторане были мужчина и маленькая девочка, ужинавшие за соседним столиком. Ни тот, ни другой не произнесли ни слова. У девочки десяти или одиннадцати лет были длинные, слегка вьющиеся темные волосы, и она жила в своем собственном молчании, но доминировало в нем холодное выражение ее лица. Отец — или дядя, или опекун, трудно сказать — был одет в рубашку с открытым воротом и неглаженный пиджак, и ему нужно было побриться, хотя он был чистым. Официантка пошутила с ним, как я подумала, ради ребенка, но он продолжал зачерпывать свой суп, как будто в зале больше никого не было, не подозревая о ее привлекательной позе доярки. Она ушла, но снова попыталась заинтересовать его во время веселых выступлений на дальнейших курсах.
Было трудно представить, что девушка была его дочерью, с ее сформированными и чувствительными чертами лица, в то время как его были крайне неописуемы. Его серо-голубые глаза на мгновение рассеянно огляделись вокруг, затем не увидели ничего, кроме своего дома и бутылки пива, дух за его измученным лицом не желал заявлять о себе, кроме указания на то, что он был либо подавлен несчастьем, либо просто устал. Возможно, он был разведен, и это было единственное время недели, когда девушку, в конце концов, являющуюся его дочерью, можно было вывезти.
Я покончил с едой и закурил короткую датскую сигару. Он повернулся, когда загорелась спичка. Предложенную мной сигарету приняли с улыбкой, и он прикурил, подчеркнуто жестикулируя: ‘Черчилль!’ - воскликнул он, выпуская достаточно дыма, чтобы скрыть глаза девушки. ‘Английский?’
Я признал это, поэтому он поднял сигару над столом так высоко, как только могла дотянуться его рука. ‘Бомба!’ - и обрушил ее по касательной, с конца шел дым. ‘Берлин!’ - добавил он, угощая свою тарелку таким же количеством дрейфующих репортажей. Когда официантка убрала наши места, она была в восторге от того, что он наконец избавился от предполагаемого приступа страданий.
Среда, 14 июня
Погода была хорошей, поэтому в два часа я перекусил на обочине, поставил радио на капот и включил антенну, чтобы громко и ясно получать новости из Лондона. Моя слабость для беспроводных комплектов хороший внешний вид и характеристики стоит более ста фунтов в Имхофф на Оксфорд-стрит, потому что я не хотела быть отрезаны в России или на Балканах только день работник , как моей постели Информатор. Не то чтобы я слушал за рулем, предпочитая как можно больше тишины. Однако я никогда не нахожу шум двигателя неприятным, поскольку большую часть своей юности провел в шуме фабрики и с детства был очарован механизмами самолетов, кораблей, поездов (и автомобилей) или внутренностями коротковолновых радиоприемников.
Я ехал по Швеции настолько быстро, насколько это было безопасно, вытачивая мили, как гайки и болты на токарном станке, во время заводской недели быков перед Рождеством, но все же думал однажды вернуться и увидеть страну так, как она того заслуживает, что я всегда говорю себе во время путешествий. Проехав 400 километров, я прорвался на Балтику и к трем часам добрался до Тросы, забронировав номер в том же отеле, что и два года назад, и по совпадению получив номер, в котором спал Дэвид.
Троза была тихим местечком в стороне от главной дороги, скоплением аккуратных деревянных домиков, в основном закрытых и, возможно, ожидающих празднования кануна летнего солнцестояния. Они вернулись к каналу, взяв с собой машину или парусную шлюпку (или и то, и другое) поблизости и сложив пирамиды бревен на зимние выходные. Я мог только надеяться, что пироманьяки в Швеции находились под строгим наблюдением.
Береговая линия была нечеткой, невозможно было сказать, где кончается суша из-за множества маленьких островов на пути, но по воде, принадлежащей им по праву рождения, плавали лебеди с высокой грудью, наслаждаясь начинающимся мягким балтийским дождем.
Звучные, печальные Поля Робсона голос созревая вне ‘Старикашка от отеля спикер предположил, что такое развлечение последовала за мной из Дании, хотя я думаю, что я мог снова увидеть его в России. Мир за окном казался больше и таинственнее во время дождя, а знакомые песни Робсона вернули меня в детство и заставили задуматься, почему я нахожусь в отеле за сотни миль от того места, где живу. Обычно требовалось целых три дня, чтобы привыкнуть к пребыванию в дороге.
Я отказывался задаваться вопросом, зачем я нахожусь на земле. У меня никогда не было этой привычки, так как я понял, насколько это бессмысленно. Пусть льет дождь и сгущается мрак. Я направлялся туда, где искал то, чего не мог найти, прежде чем довольствоваться путешествиями ради них самих. Поль Робсон пел как изгнанник, который никогда больше не сможет вернуться домой, человек, чей дом там, где он случайно оказался.
Я сидел за своим поздним ужином, пока столовая почти не опустела. Официантка все это время внимательно оценивала меня, даже когда обслуживала другие столики, как будто наполовину узнавала меня откуда-то и хотела поговорить и узнать больше. Ей было около тридцати, она носила брюки и куртку армейского образца поверх белой рубашки. Короткие светлые волосы обрамляли усталое лицо с преждевременными морщинами, как будто у нее был долгий день или между обедом и ужином было напряженное и изматывающее время со своим возлюбленным. Конечно, ее серые глаза светились любопытством, когда она стояла у моего столика для оплаты. Ее быстрая улыбка показала, что она очень застенчива, как будто знает, что если мы не поговорим сейчас, то никогда этого не сделаем и поэтому потеряем друг друга навсегда. Но я был измотан после стольких лет за рулем, и мы не сказали ни слова — еще одна фотография в коробку памяти.
Четверг, 15 июня
После проливного дождя выглянуло солнце. Я остановился в деревне, чтобы телеграфировать своему издателю в Финляндию, сказать, что зайду к нему на следующее утро.
Я заблудился на запутанных (для меня) подступах к Стокгольму, хотя в предыдущей поездке проблем не было. Прошлой ночью я внимательно изучил план города, чтобы уточнить маршрут, но, будучи взволнованным, ехал слишком быстро и свернул не туда. В северном пригороде я вышел и дошел до перекрестка, прочитал дорожные знаки и определил свое местоположение. Белый корабль в Финляндию ждал у причала.
Я наблюдал, как Peugeot поднимают краном, обнажая его заляпанное грязью днище, и надеялся, что кузов не прогнется, как у длинного нового автомобиля, который я однажды видел, когда его подобным образом поднимали на судно на Майорке с причала Барселоны. Его американский владелец наблюдал за происходящим с любопытством, но уверенно, но когда транспортное средство начало подъем, прочно зацепившись за все четыре угла, оно начало наклоняться у нас на глазах, и его внешний вид изменился на тот, который, казалось, был вызван морской болезнью. Хорошо видимый мужчина у крана ухмыльнулся, как будто говоря себе, что все происходящее не могло быть его виной.
Чем выше поднимался автомобиль, тем более неуместным становилось шасси. Американец любил свою машину, как и кто бы не любил, потому что он заказал ее отправку из Соединенных Штатов, до сих пор невредимой. Я услышал, как он согнулся, как и другие, и мы разбежались от его окрестностей, как муравьи от уксуса. Позже я узнал, что страховая компания оплатила несколько поврежденный автомобиль, испанские механики в то время имели репутацию людей, делающих то, что многие считали невозможным.
В наши дни на лодках из Барселоны заезжаешь прямо в трюм, но не на Allotar, курсирующем между Стокгольмом и Хельсинки, хотя моя машина и несколько других были убраны без повреждений.
Пропеллеры распыляли воду. Вскоре расстояние между лодкой и причалом стало слишком большим для тех, кто мог передумать покидать его. Швеция была оторвана от меня, но все еще не выходила из головы, когда я бормотал "Спасибо" за мой честный переход. Но ни одна страна не могла удержать меня, когда другая была не за горами. В течение восемнадцати часов на борту корабля я мог отдыхать, не испытывая скуки.
Нашей лодке потребовалось много времени, чтобы выйти в открытое море, скандинавское лето распространяло жару по светло-голубой воде архипелага. По левому и правому борту виднелись скалистые островки с одним-двумя деревьями, на каждом из которых была беседка, пристань, скоростной катер и время от времени загорающие, наблюдаемые в мой бинокль Barr and Stroud, что напомнило роман Стига Дагермана "Обожженный ребенок", в котором на одном из таких островов происходит соблазнение героя любовницей его отца.
В кафетерии-салуне высокий хорошо сложенный мужчина в костюме и ослабленном галстуке, с шаманской ухмылкой на голубоглазом потном лице, играл на большом электрическом аккордеоне достаточно громко, чтобы ослабить заклепки. Люди в основном среднего возраста, которые танцевали под его дудку, наслаждались высокой языческой музыкой шведского "безумия летнего солнцестояния". Мужчина, выбравшийся (на мгновение) из толпы уставшим, объяснил, что они принадлежали к группе финнов, которые путешествовали по Швеции — стране, которую, казалось, им совсем не грустно покидать.
Как можно дальше от шума я пил кофе и разговаривал с чернокожим мужчиной двадцати пяти лет, который потягивал кока-колу. Он сказал мне — а также сообщил свой возраст — что собирается жить в Финляндии. Он провел несколько лет в Швеции, но решил, что там нет души. Он слышал, что с Финляндией в этом отношении сложнее.
Я сказал ему, что не согласен с его взглядами на Швецию, и в любом случае люди везде более или менее одинаковы. Ему это надоело, и он захотел перемен. ‘Что ж, ’ сказал он, - я знаю, о чем говорю. Я прожил пять лет в Швеции, где зарабатывал на жизнь преподаванием английского языка. Я надеюсь сделать то же самое в Хельсинки’. Я пожелал ему удачи.
Устье реки расширилось, острова и береговая линия стали более отдаленными, солнце палит, но ветер треплет лодку на ее пути по спокойной воде. Быть отрезанным от прошлого казалось чистейшим состоянием удовлетворенности, хотя и антисоциальной зоной благодати, которую социологи осуждают, а психиатры стремятся лишить.
Чувство пустоты загнало меня в тупик, в то время как наркотик чистого неба подстегнул меня к раздражению из-за медленного хода лодки. Мне не терпелось вернуться на сушу и отправиться на восток, где дьявол позади, а впереди новые пейзажи, чтобы омолодить душу, но не очернить сердце, процесс исцеления, когда я сидел на палубе на солнце и планировал (и представлял) одну автомобильную экспедицию за другой, делая столько зигзагов по карте, что хватило бы на всю жизнь, и никогда не думал возвращаться домой снова.
Корабль слегка покачнулся и начал разворачиваться, когда я подсчитывал расстояния между Киевом и Карагандой, Парижем и Пекином, Софией и Сайгоном, Кейптауном и Комсомольском-на-Амуре. Какие поездки, Пип! Самые длинные автомагистрали в мире однажды станут возможными благодаря Peugeot и Opel, Ford и Volvo, их водителям без паспортов и виз. Немногие могут умереть от жажды в пустыне или солончаке по пути из Тифлиса в Астрахань, но какого черта!
Я зашел в свою каюту второго класса, чтобы сменить носовой платок, и обнаружил на верхней койке мужчину весьма тучного телосложения, храпевшего громче, чем двигатели. Воротник куртки и рубашки висел у раковины, в туфлях на полу я спотыкался, а воздух был таким тяжелым от паров алкоголя, что я не осмелился бы зажечь спичку, если бы у меня не было времени добраться до спасательной шлюпки. Он был дитя небес, настолько пьяный, что я удивлялся, почему он приложил столько усилий, чтобы занять более высокое место, вместо того чтобы втиснуть свою форму посылки в нижнюю. Возможно, он воображал, что уже побывал в этом, и море было немного неспокойным, подбрасывая его так высоко.
Белые птицы щебетали на мачтах, а музыка не умолкала, словно обеспечивая лодку энергией, чтобы плыть мимо. Я спросил высокую темноволосую девушку с большими глазами и белой кожей, откуда она приехала и куда направляется. Стоявшая особняком от всех, она выглядела подозрительно, как будто я мог быть злым путешественником, который только хотел затащить ее в свою каюту. Ради бога, на таком переполненном судне?
Пока я говорил, очевидно, без злого умысла, она сказала мне, что возвращается домой после пятилетнего служения на миссионерской станции на побережье Гренландии, где работала печатником эскимосских газет. Мы обсуждали исследователя и антрополога Расмуссена, книгу которого я недавно прочитал у Теда Хьюза в Девоне, но вскоре нам больше нечего было сказать, мы слишком глубоко погрузились в свои собственные размышления, чтобы можно было установить дальнейшую связь. Возможно, она не видела своего парня с тех пор, как уехала в Гренландию, и возвращалась, чтобы выйти за него замуж. Утром он должен был встретиться с ней на набережной, и перспектива семейного счастья уже сейчас потеряла для нее всякую привлекательность. Мысли, с которыми она хотела остаться наедине в данный момент, казались более утешительными, чем те, которые мог бы вынести муж.
Путешествие по островам суши было тем, что я делал раньше, но одиночество придавало иное душевное состояние, более прозаичное и свободное. Глубокое синее море покрылось рябью, и горизонт превратился в розовую полосу, переходящую в оранжево-желтую, слабая зелень вверху растворилась в стали, а затем в универсальную дверь, сдерживающую настоящую тьму.
В полночь лодка уверенно плыла, буй был так близко к иллюминатору, что я почти мог протянуть руку и дотронуться до него. Маниакальный аккордеонист все еще играл и, вероятно, будет играть до утра.
Ночь не наступала, как бы долго я ни ждал. Солнце прямо над серой водой провожало лодку взглядом, и я не мог уснуть под его безразличным взглядом, хотя белый флуоресцирующий серп луны в конце концов убедил меня погрузиться в своего рода бессознательное состояние, и в час я лег в постель, надеясь, что грузный мужчина наверху не проснется до завтрака. Он лежал в забытьи, которое не знало ни солнца, ни луны.
Пятница, 16 июня
Я был слишком взбудоражен после беспокойной ночи, чтобы оценить впечатляющий вид Хельсинки, поэтому не могу его описать. Когда судно причалило, оркестр на набережной заиграл, чтобы принять нашу группу туристов, которые сохраняли бодрость духа на протяжении всего обратного пути на родину. Под похожие мелодии они спускались по трапу, махая и смеясь ожидающим друзьям, создавая стену шума, достаточно громкую, чтобы к ней прислонился корабль, и такую вибрацию барабанных перепонок, что я тоже начал чувствовать себя частью этого радушного приема.
Я постоял на набережной несколько минут, пока машина спускалась, тем временем изучая план города. Девушка из одной из нефтяных компаний спросила, не нужна ли мне какая-нибудь информация об автомобилях. Как ангел света, хотя и с темными волосами (которые, возможно, есть у всех ангелов), она раздавала карты и брошюры. В Стокгольме я заметил, что левая и правая мигалки Peugeot не мигают при включении поворота или обгона, что является серьезной проблемой при движении по правой стороне дороги и с сиденьем в английском положении. Чтобы уменьшить вероятность несчастных случаев, об этом нужно было позаботиться как можно скорее , поэтому я спросил молодую женщину, как называется ближайший гараж Peugeot и на какой улице он находится. Она объяснила все с предельной экономией любезностей, прежде чем перейти к другому ошеломленному автомобилисту.
Ориентируясь больше на интуицию и удачу, я пошел по мощеному бульвару и нашел гараж на Аркадианкату. Руководитель посмотрел на лампочки и предохранители, купленные в Лондоне, и сказал, что ни одна из них не подходит для решения проблемы, но у него есть необходимые детали, и он выполнит работу за пару часов.
Издательство "Отава" находилось всего в полумиле отсюда. Меня провели в роскошный офис управляющего директора, мистера Эркии Ренпаа, высокого стройного мужчины лет сорока, официально одетого (в отличие от меня) как человек со статусом, его несколько драконовскому виду противоречило чувство юмора с блестящими глазами.
Рассказывая о моих дальнейших путешествиях, он сказал, когда мы курили сигары, что его фирма собирается выпустить полный путеводитель по автомобильным маршрутам "Интурист", открытым в настоящее время в Советском Союзе. Проблема заключалась в том, что не было доступно подробных карт страны.
Достав из своего портфеля подробные чертежи дороги из Ленинграда в Москву и Киев в масштабе восемь миль к дюйму, сделанные на основе карт британского военного министерства и напечатанные королевскими инженерами. Я нарисовал деревни, определил высоты и водные объекты, а также дополнения к нескольким российским картам. Также была отмечена последняя информация от АА и "Интуриста" с указанием заправочных станций, отелей и станций технического обслуживания (немногочисленных и далеко друг от друга) по пути следования. Я также изменил названия мест, в которых когда-то было ‘Сталин’. Также были распространены австрийские топографические карты юго-запада России большего масштаба между Киевом и Румынией, которые, хотя и устарели, все еще были бы полезны. Я рассказал ему, что среди прочего навигационного оборудования были призматический компас, считываемый с точностью до одного градуса, бинокль и мой коротковолновый радиоприемник.
Он был слишком финном — и джентльменом — чтобы поднять руки в шоке от моей безответственной наивности, но в его голосе звучала настоящая озабоченность. Я не должен, сказал он, показывать советским таможенникам такие подробные карты. Если бы их нашли, они наверняка были бы конфискованы, и даже если предположить, что они все же пропустят вас, вы были бы под наблюдением в течение всего вашего пребывания. И если вам удастся провезти их контрабандой, не выставляйте их напоказ слишком охотно на обочине дороги. Что касается радиоприемника, то он должен быть отмечен в вашем паспорте на границе, иначе при попытке его вынести поднимется шум.
Я потратил много приятных и терапевтических часов на составление этих карт, чтобы их наверняка использовали для получения максимальной отдачи от моей поездки. В конце концов, я не хотел сбиться с пути. Заманчивый участок пейзажа или архитектурный памятник нужно было бы отметить, чтобы я точно помнил, где это было. В любом случае, сказал я ему, я никогда не путешествовал без лучших карт, а что касается слежки за прекрасной землей скрытной матушки России, разве спутники Соединенных Штатов уже не фотографировали каждое здание и пешеходную дорожку и на их основе не составляли карт, по сравнению с которыми моя выглядела бы такой же точной, как карта моряка в пятнадцатом веке?
Он снисходительно улыбнулся моей предполагаемой безрассудности, затем пригласил меня к себе домой на ужин, добавив, что я мог бы остаться и на ночь. Когда я сказал ему, что моя последняя остановка в Финляндии будет в Виролахти, прямо перед российской границей, он снял телефонную трубку и поговорил с другом, который был книготорговцем в этой деревне. Было условлено, что я переночую в летнем домике этого человека на берегу залива. ‘И если ты захочешь сходить в сауну’— — он улыбнулся, когда я сказал, что хотел бы, - ‘тебе там будет хорошо’.
По возвращении в гараж светловолосая и пышущая здоровьем секретарша сказала мне, что все автомобильные фары были проверены и теперь находятся в рабочем состоянии. ‘Вы едете за Полярный круг?’ - спросила она.
‘Нет. Я еду в Россию’.
‘В таком случае вы должны купить запасной комплект стеклоочистителей, потому что те, что у вас есть в данный момент, наверняка исчезнут, если вы оставите свой автомобиль без присмотра даже на пять минут в этой стране. Это случается с каждым.’
Я уже знал, что в Москве полно воров, поскольку во время предыдущего визита потерял дорогую авторучку у карманника. Я всегда предполагал, что воровство имеет некоторую законность, если ему нужен хлеб насущный — ну, может быть, до тех пор, пока это не от меня. Воровство было фактом жизни, от которого нужно было остерегаться, например, никогда не разгуливать с кошельком, торчащим из заднего кармана. Нельзя расслабляться ни на минуту, и хотя Карл Маркс сказал, что ‘собственность - это кража", я предполагал, что он завизжал бы, как заколотая свинья, если бы зашел в магазин и обнаружил, что его деньги пропали, когда он пришел расплачиваться в кассу.
Поскольку мне казалось, что в России я могу потерять свои стеклоочистители, я последовал совету женщины и купил дополнительный комплект. При проявлении бдительности их можно было бы не украсть, поэтому запасные, несомненно, заржавели бы на заднем сиденье автомобиля. В целом я доверял своему соседу, в то же время считая всех потенциально легкомысленными. Тем не менее, услышав, что "все люди братья", я инстинктивно отправляюсь в горы с запасом табака и винтовкой.
Я бродил по универмагу Стокмана от одного зала сокровищ к другому, но не испытывал искушения что-либо купить среди толпы молчаливых толкачей. Обнаружив, что слишком жарко, чтобы оставаться в помещении, я направился в двадцати милях от города, свернув с главной дороги на проселочную дорогу и поехав через поля и лесные массивы. Я вышел из машины в уединенном месте, чтобы лечь и позволить небу быть моим одеялом. Никаких звуков, кроме пения птиц в соснах и березах, я, тем не менее, не мог отдать должное этому преимуществу и заснуть. Я курил, писал заметки и письма, стараясь чувствовать себя как дома, насколько это было возможно. Я прочитал еще роман В äин ö Линны под названием "Неизвестный солдат" , один из лучших военных романов, с которыми я до сих пор сталкивался, описывающий борьбу финской армии с превосходящими силами русских во время зимней войны 1939-40 годов. Я пожертвовал сном, чтобы продолжить работу, но все же задавался вопросом, что буду делать, когда она будет закончена. Я мог бы, конечно, начать двухтомник "Обывателя" "Калевалы", что, безусловно, помогло бы мне двигаться дальше.
На обратном пути в Хельсинки светофоры снова упаковались. Езда по автостраде и даже невозможность использовать ручные сигналы были кошмаром, потому что теперь я тоже ехал по незнакомой правой стороне дороги. Мне пришлось снизить скорость и соблюдать особую осторожность, одновременно проклиная тех, кто был в гараже, как потенциальных убийц.
Суббота, 17 июня
Моя первая остановка была в заведении Peugeot, где я бросил на них несколько недобрых взглядов и попросил починить окровавленные мигалки, на этот раз навсегда. Несмотря на всю их молчаливость, они были в некотором роде некомпетентны, и я стоял над механиком во время получасовой работы и финального тестирования, пока он не заверил меня, что у меня больше не будет проблем.
Поскольку за большую часть погожего дня мне оставалось проехать всего 200 километров, я притормозил у обочины перед парой молодых людей, которые подали знак "автостоп". Они немного знали английский и в чате сказали мне, что они бегуны-любители на длинные дистанции. Поняв, что я англичанин, они выразили огромное восхищение чемпионом Гордоном Пири.
Двумя годами ранее, в том же месяце, почти в тот же день, с Рут и Дэвидом в машине я ехал на северо-восток в сторону Карелии при совсем другой погоде. Из-за низкой облачности струилась пелена дождя, и наш отважный соотечественник из Austin A40 преодолевал ее без особых проблем. В кафе é между дорогой и озером, чтобы выпить кофе с пирожными и молока для трехлетнего Дэвида, я опустил несколько монет в музыкальный автомат, чтобы развлечь его последней финской поп-музыкой top of the pops. Он понравился мужчине — а кому бы не понравился? — и отнес его к кромке воды, где разломил пару сладких булочек для чего-то похожего на четыре тысячи рыб, которые, к восторгу Дэвида, высунули свои морды из воды, чтобы схватить их.
За Лаппеенрантой погода для нас ухудшилась, и грунтовая дорога, отмеченная красным на карте, которая была почти в нашем распоряжении, расширилась до сотни ярдов скользкой грязи цвета бычьей крови. Дождь ухудшал видимость, пока не стало казаться, что мы плывем, покачиваясь, под водой, а ветер дует от советской границы на восток. После ста миль такого пилотирования я повернул на северо-запад к Савонлинне и отелю, в котором любезный мистер Ренпаа забронировал для нас номер. Я пришвартовал машину у тротуара около полуночи, и группа с певцом выступила в почти пустой столовой , где мы были слишком измотаны, чтобы есть что-либо, кроме супа.
На следующий день, при лучшей погоде, мы вернулись в Пункахарью, чтобы посетить сауну в отеле Finlandia. Перед входом в парилку пожилая дама, обслуживающая нас, обтерла наши обнаженные тела сверху донизу. В ее обязанности входило содержать дом в чистоте, топить печь и приносить полотенца, а также связки березовых веток.
Мы решили познакомить Дэвида с той же горячей мельницей, предполагая, что это будет весело, полезно для его души и тела и запомнится надолго, но мытье, брызги, приготовление на пару и взбивание напугали его, и он убежал на улицу поиграть в песке под присмотром женщины.
После тяжелого испытания я пробежал по деревянному причалу и стрелой нырнул в воду, набравшись сил для дальнейшего путешествия, а затем пробрался сквозь деревья, чтобы выпить лимонного чая в холле отеля.
Назад в будущее я ехал с трубкой и сигарным дымом, струящимся из четырех открытых окон. Огромный грузовик, ехавший почти так же быстро, как я, был готов к обгону на пустой, обсаженной деревьями дороге. Я взглянул в боковые зеркала, оценил его скорость, нажал на мигалки, которые теперь заработали полностью, развернулся, сбросил передачу на уровень торможения и с ревом пронесся мимо. Затем я прибавил скорости, чтобы вырваться далеко вперед, и установил скорость чуть больше семидесяти.
Такие путешествия должны были раскрыть предположительно вечные способности писателя — память, наблюдательность и воображение, — но они не проявились, мой мозг был пуст от одинокой поездки по новой территории и необходимости использовать весь практический смысл, чтобы остаться в живых.
К настоящему времени, находясь далеко от Лондона, я подумал, что лучше не задаваться вопросом, как далеко еще предстоит пройти, прежде чем возвращаться домой. Я был ничтожеством у его машины на дорожном конвейере, штампующей мили, меня интересовало только то, сколько я намотаю за день. Близкие мне люди отдалились, по крайней мере, на данный момент. Никому не было необходимости определять мою личность или место, вот почему я отправился в путь. Это было приятное состояние, возможно, отшельника или мизантропа, наконец-то оставшегося в одиночестве и почти без посторонних мыслей.
В Хамине я зашел в кафе на автобусной станции é пообедать, и хотя люди наблюдали за мной со стороны, я не был склонен вступать в разговор. Я поспешно съел ужин и ушел, радуясь, что добрался до Виролахти, где Пекко Тулкки должен был встретить меня на обратном пути со свадьбы. Его книжный магазин до этого времени был закрыт, поэтому я сидел в кафе и писал открытки Рут и Дэвиду, а также Теду Хьюзу и Дэвиду Стори. Я просмотрел свою адресную книгу, чтобы посмотреть, кому еще я мог бы его отправить. Никто в этом заведении не говорил по-английски, и впервые я использовал список фраз из Бедекера, хотя произношение, должно быть, сбило меня с толку. Но некоторые справились, покупая марки на почте позже. Девушки за стойкой говорили лукаво и шепотом, так что, даже если бы я немного знал их язык, понять их было бы невозможно. Ситуация напомнила мне об этом в фильме Ингмара Бергмана "Молчание" .
Пекко Тулкки было около пятидесяти, аккуратный, светловолосый, лысеющий и дружелюбный, в его финских глазах, похожих на глаза гнома, казалось, отражались озера и леса его очаровательной страны. Я вспомнил, как во время нашего пребывания в Карелии я подвез человека, который стоял у дороги вдали от дома или деревни. Редкие леса и болота уходили в бесконечность, летнее небо собиралось пролить дождь. Он был худощавого телосложения, носил рубашку, брюки и местную обувь, похожую на экзотические ковровые тапочки. Он не подал виду, что хочет путешествовать автостопом, но когда я остановилась, он молча забрался в машину и сел с Дэвидом на заднее сиденье. У нас не было общего языка, кроме того, что он рассказал, откуда мы приехали в тот день, и узнал название Коли на озере Пиелинен, куда мы направлялись. Я не мог быть уверен, как много для него значили названия мест, но он был увлечен общением. У него были короткие невероятно белые волосы и загорелая кожа. Его светлые глаза блестели как опалы, беспокойные, но глубокие и пронзительные, когда он говорил. Хотя его кожа была морщинистой, на вид ему было не больше сорока, и он наполнял машину аурой тролля или призрака, улыбаясь тонкими узкими губами.
Дэвид, безошибочная лакмусовая бумажка, был счастлив сидеть рядом с ним, когда я вел машину по грунтовой дороге, пока примерно через тридцать километров он не подал знак, что мы там, где он хотел быть. Мы также вышли из машины, и, будучи голодными, я приложил палец ко рту, чтобы узнать, не хочет ли он чего-нибудь поесть, а также дать понять, что он может присоединиться к нам. Он отказался, но попросил карандаш и бумагу, поэтому я передал ему текущую карту, на углу которой он с некоторым усилием написал дрожащими буквами свое имя: Пекти Ханнолау — насколько я смог разглядеть . Взамен он хотел получить наши имена, поэтому я записала их заглавными буквами, используя бумагу, которую он мог взять с собой. Пожав друг другу руки, мы оставили его на обочине дороги, его рука была поднята в знак прощания.
Пекко в Виролахти сказал мне следовать за его машиной и повел меня на большой скорости по гладкой и узкой дороге через лес. Затем начались ухабы и изгибы, которые чуть не отбросили меня на деревья, когда я пытался не потерять его из виду. Он был архитектором и книготорговцем, спроектировавшим и построившим деревянную беседку на берегу Финского залива. Российский берег, в тысяче ярдов по воде, был отмечен сторожевыми вышками над верхушками деревьев. Рассматривая их в бинокль, я не сомневался, что, охраняя свою тюрьму или рай, они также наблюдали за мной. По словам Пекко, местные финны давно привыкли к такой ситуации, и никто с их стороны нисколько не нервничал. Мне показалось странным, что если Россия была тюрьмой, из которой людям не разрешали выходить, и раем, в который другим было запрещено входить, то очередей по обе стороны границы не было.
Хижина-сауна была установлена на камнях в нескольких ярдах от воды. Мы переоделись после ужина, Пекко загорелый, а я мелово-белый. Хорошо разожгли плиту, он плеснул холодной воды на раскаленные камни, пар клубился, пока пот не потек с моей головы, из кутикулы и глазных яблок, из каждого уголка и изгиба плоти.
Шелестящие березовые веточки всколыхнули воздух, принося некоторое облегчение, и если приятному запаху суждено было стать последним на земле, то так тому и быть. Он взглянул на термометр, решил, что он показывает слишком низкие значения, и плеснул еще один ковш воды на камни, облака вздымались так, что я ничего не мог видеть, гадая, где находится дверь на случай отключения света.
‘Все в порядке?’
‘Прекрасно’, - сказал я.
Еще одна порция воды унесла остатки водки, выпитой за ужином. Пар съедал меня изнутри. Пролив столько влаги, сколько во мне могло быть, по крайней мере, я так думал, я был готов размахивать белым флагом. Березовые листья больше не помогали, поскольку вода, в которой они отдыхали между приступами, слишком теплая для улучшения кровообращения, обжигала кожу при соприкосновении. Мне удалось контролировать дыхание, когда легкие, казалось, вот-вот лопнут, как бумажные пакеты. Озорная улыбка мистера Ренпаа, сказавшего мне, что я обязательно куплю хорошую сауну в Виролахти, вернулась.
Пекко считал, что у нас есть больше жидкости (и грязи), которую можно потерять. Я взобрался на доски, чтобы прилечь, но двигаться было лучше, поэтому я вернулся на пол, когда очередная волна вулканического жара напомнила мне о чистке дымоходов заводской котельной, когда я четырнадцатилетним мальчиком ползал по узким туннелям, разгребая лопатой кучи еще горячего клинкера и сажи.
Когда по общему согласию Пекко открыл дверь, я побежал к озеру, как будто смерть была у меня за спиной, проплывая сквозь розовые полосы заходящего солнца.
Он катал меня и свою очаровательную дочь на моторной лодке по темнеющему заливу, стараясь не заходить слишком далеко и не рисковать получить несколько пуль от русских. Бледный дымок из труб других саун стелился вдоль берега. Пекко поприветствовал начальника местной полиции, который стоял на причале, только что из собственной ванны, - невероятно сильного мужчину лет тридцати пяти, с узким промежутком между волосами и глазами, но широкой улыбкой. Он выглядел чище всех, кого я когда-либо видел.
Я сидел на берегу в сумерках, ни малейшего дуновения ветра, но пламя моей зажигалки наклонилось под таким углом, что я предположил, что топливо на исходе. В половине одиннадцатого множество птиц издавали свои гортанные крики, иногда хором. Трудно было поверить, что я жив. Усталость превратила все в сон. Любви не хватало, и большую часть ночи вместо соловьев пели кукушки.
Воскресенье, 18 июня
День Ватерлоо, шестой день отъезда из Лондона. Пекко приехал в пограничную деревню Ваалима, чтобы выпить кофе и попрощаться. Дорога за финским постом была перекрыта рычагом управления, как будто "Летучий шотландец" должен был появиться в любую минуту. Советский солдат стоял у своей караульной будки, других зданий не было видно. Из громкоговорителя на верхушке высокого столба зазвучала волнующая музыка, звук был похож на аварийную посадку потерпевшего аварию самолета. Через десять минут солдат поднял трубку полевого телефона и заговорил в него. Он выслушал, несколько раз сказал "да" и отложил это в сторону.
Я закурил сигару и посмотрел на свою карту дороги в Ленинград. День был теплый, поэтому я открыл все окна. Он снова поднял телефонную трубку и повел меня по обсаженной деревьями, изрытой выбоинами дороге. Примерно через километр я увидел аккуратное современное здание таможни, наполовину развевающиеся серп и молот, а другой мегафонный инструмент исполнял боевую музыку.
Впереди ехали три машины: шведская, финская и австралийская. Все двери были открыты, а капоты подняты. Один из них был типа дорммобиля, и таможенник зашел внутрь, чтобы заглянуть в ящики и под кровати, в то время как другой выдвинул сиденья вперед, чтобы осмотреть обивку.
Меня пригласили в здание показать мой паспорт, и когда проверили визу, женщина вручила мне бланк длиной в несколько листов, на котором я должен был точно указать, сколько иностранной валюты находится в моем кошельке, любого достоинства, будь то дорожные чеки или банкноты, затем указать количество чемоданов и мест меньшего багажа, а также фотоаппарат, радио и полевой бинокль. Я последовал за солдатом, чтобы он мог записать номер двигателя и шасси, предварительные приготовления заняли около получаса. Было одиннадцать часов, когда я надеялся быть за пределами Выборга.
Солдаты все еще рылись в дорммобиле. Один открыл баночку с кольдкремом и поднес ее к носу. Я ожидал смеха, если он пошевелит пальцем внутри в поисках спрятанных драгоценностей, но он передумал. Другой свэди листал журналы в поисках крамольного чтива, ничего не нашел, но на несколько мгновений задержался на рекламе женского нижнего белья.
Я прогуливался взад и вперед. Люди в шведской машине с капризными и нетерпеливыми детьми, казалось, вот-вот взбесятся из-за задержки. Я посочувствовал детям и угостил их шоколадом. По сравнению с этим попасть в Россию самолетом было проще простого. Шведы посмеялись над моим жестом смирения. Тогда еще не проезжало ни одной машины.
Подошла моя очередь. Молодой солдат с чистым лицом попросил меня поднять крышку багажника. Он открыл мой футляр для бинокля, посмотрел на радиоприемник и увидел фотоаппарат, все это указано в таможенной форме, которую он проверил. Был ли у меня магнитофон? Нет, я сказал ему. Не было ничего, что я хотел бы провезти контрабандой, или многого такого, что я хотел бы вывезти, но все же интересно, что они надеялись найти. У меня было несколько подарков для друзей — некоторое количество книг (в основном моих собственных), шариковые ручки и несколько популярных пластинок.
Журналы были вежливо, но тщательно пролистаны. Ему сказали выполнить работу, и он выполнял ее, поэтому я оставался спокойным и терпеливым, зная, что в желании попасть в Россию не было никакого смысла поступать иначе. Я понимал несколько фраз на их языке, но делал вид, что знаю только свой собственный.
Он спросил, почему у меня так много книг и для кого они. Я сказал, что они предназначены для раздачи, чего он не понял. Попросив меня подождать, он зашел в главное здание и через несколько минут вышел с полной женщиной, одетой во что-то вроде униформы, которая спросила, собираюсь ли я продавать книги. Когда я сказал, что они для друзей, она улыбнулась и перевела это солдату, который, тем не менее, продолжал поднимать других к свету. У меня был путеводитель Нагеля по СССР за 1965 год и Путеводитель Bleu Illustré Москва-Ленинград, которые также были рассмотрены.
Я подумал о своих специально составленных картографических работах, которые, по словам мистера Ренпаа, в случае обнаружения могут быть конфискованы или меня отправят обратно в Финляндию, что на данный момент ни в коей мере не вызывает беспокойства. Они лежали в кармане сумки, прислоненной к внутренней части автомобиля, и он старательно обыскал ее, но не убрал в изолированное положение, поэтому не заметил потайную молнию.
Полчаса спустя я был свободен и мог ехать. Помахав на прощание рукой, я завелся в облаке дыма и поехал по дороге в Ленинград, наконец-то освободившись от стольких глупостей. Через несколько километров несколько мальчиков лет двенадцати-четырнадцати встали на дороге и просигналили мне остановиться. Я ехал слишком быстро, но потом трое других мальчиков остановили меня, и я решил посмотреть, чего они хотят. Когда они приблизились, чтобы заглянуть в окно, я был осторожен, чтобы убедиться, что никакие нетерпеливые пальцы не схватили ничего, что им приглянулось. Опрятные и опрятно одетые, они вероятно, приехали из близлежащей деревни Торфяновка. ‘Привет’, - сказал я по-русски, приветствие вернулось, но без улыбки. ‘Чего ты хочешь?’ тоже по-русски.
Мне не терпелось поскорее завести машину, так как я так долго скучал по наркотику в виде шума двигателя на границе. Причин для спешки не было, но я терял терпение из-за их острого любопытства. Они молча рассматривали каждый прибор и регулятор, надеясь, что я, как предполагается, позже расскажу о том, что они увидели. Еще двое мальчиков, как будто слишком робкие, чтобы подойти к машине, стояли с длинными удочками у деревьев, тревожно оглядываясь вверх и вниз по дороге.
Я сделал движение, чтобы завести двигатель, когда один из них попросил сигарету. Я сказал им по-русски, которого не понимал, но они безошибочно заметили, что курят, поэтому я улыбнулся и дал по сигарете каждому и еще пару тем двоим, кто был начеку, на случай, если придет полиция и прогонит их. Должно быть, они сочли это прибыльным, выпрашивая налог на педика с каждой проехавшей машины.
В Выборге я передумал плотно питаться в отеле "Интурист", потому что это заняло бы не менее часа, и вместо этого остановился в подобии столовой возле автовокзала. Город казался захудалым, как и здание, в котором я ел. В 1945 году в Выборге проживало 80 000 финнов, и он назывался Виипури, но вместо того, чтобы жить при советской власти, когда война закончилась, все мужчины, женщины и дети уехали. Русские захватили город-призрак, и главная улица даже сейчас отличалась определенной пограничной неряшливостью. За двадцать лет здесь было сделано не так уж много. Вместо финской аккуратности было такое ощущение, как будто русские построили и колонизировали ее с самого начала. Для поддержания исторического очарования города требовались любовь и деньги, но нынешние жители, не родившиеся там, возможно, не считали его своим, хотя я предполагал, что через пару поколений они больше не будут чувствовать, что украли его.