— Нам, немцам, дорогая Китти, легче сотворить экономическое чудо, чем приготовить хороший салат, — говорил Томас Ливен черноволосой девушке с приятными формами.
— Ваша правда, господин, — ответила Китти, затаив дыхание, она была без памяти от своего обаятельного работодателя. Влюбленными глазами она смотрела на Томаса Ливена, стоявшего рядом с ней на кухне.
Поверх смокинга — темно-синего с узкими лацканами — Томас повязал фартук. В руке он держал салфетку, в которую были завернуты нежные листья двух кочанов первоклассного салата.
«Что за мужчина», — думала юная Китти, ее глаза блестели. Влюбленность Китти не в последнюю очередь объяснялась тем, что ее работодатель, владелец виллы с множеством комнат, совершенно естественно и непринужденно чувствовал себя в ее царстве — на кухне.
— Правильно готовить салат — искусство почти утерянное, — говорил Томас Ливен. — В центральной Германии в него добавляют сахар, и по вкусу он напоминает неудавшийся пирог, на юге Германии он кислый, словно кроличий силос, а на севере Германии домохозяйки используют даже салатное масло. О святой Лукулл! Дверные замки нужно смазывать этим маслом, а не в салат класть!
— Как верно, господин, — повторила Китти, у которой по-прежнему перехватывало дыхание. Вдали послышался звон колоколов. Было 19 часов 11 апреля 1957 года.
11 апреля 1957 года казался обычным днем в череде прочих. Но не для Томаса Ливена! Ибо в этот день он рассчитывал окончательно подвести черту под прошлым — мрачным и далеко не безупречным в глазах закона. Обладатель солидного счета в Рейн-Майн-банке и роскошного спортивного автомобиля немецкого производства стоимостью 32 тысячи марок, Томас Ливен, которому незадолго до этой даты исполнилось 48 лет, проживал на вилле, снятой им в аристократической части Цецилиен-аллеи Дюссельдорфа. Стройный, высокий, загорелый, с умным, слегка меланхоличным выражением глаз и нервным ртом на узком лице, Томас Ливен для своих лет чрезвычайно хорошо сохранился. Черные волосы его были коротко подстрижены, на висках проглядывала седина.
Женат Томас Ливен не был. Среди соседей он слыл спокойным и приятным человеком. Они считали его солидным западногерманским предпринимателем, хотя их несколько раздражало, что о нем нельзя было узнать ничего определенного…
— Моя дорогая Китти, — продолжал Томас Ливен, — вы привлекательны, молоды; без сомнения, вам предстоит еще многое познать. Не хотите ли поучиться чему-нибудь и у меня?
— С радостью, — согласилась Китти, на этот раз едва дыша.
— Хорошо, я выдам вам сейчас рецепт, как сделать кочанный салат вкусным. Что мы делали до этого?
Китти изобразила книксен:
— Два часа назад мы вымочили в воде два кочана салата средней величины. Потом мы удалили кочерыжки и отобрали только нежные листья…
— А что мы сделали с нежными листьями? — продолжал расспрашивать он.
— Мы завернули их в салфетку, а потом, взявши за ее четыре угла, связали узлом. Потом вы, господин, махали этой салфеткой…
— Вращал ее, дорогая Китти, вращал, чтобы избавиться от последних капель воды. Чрезвычайно важно, чтобы листья были совершенно сухими. Однако теперь сосредоточим все наше внимание на приготовлении соуса. Передайте мне, пожалуйста, стеклянную миску и прибор для салата.
Случайно коснувшись длинной узкой руки своего работодателя, Китти ощутила сладкий трепет.
«Вот это мужчина», — подумала она…
«Вот это мужчина», — думало бесчисленное множество людей, познакомившихся за минувшие годы с Томасом Ливеном. Что это были за люди, можно понять, если вспомнить, что любил и что ненавидел Томас Ливен.
мундиры, политиков, войну, тупость, вооруженное насилие и ложь, дурные манеры и грубость.
Было время, когда Томас Ливен считался образцом почтенного гражданина, далекого от любых интриг, стремящегося к жизни, в которой ценятся безопасность, покой и удобства. И именно такого человека причудливая судьба вырвала из спокойной и привычной среды (о чем будет рассказано подробно), заставив его, добропорядочного гражданина, участвовать в фантастических акциях, не обходившихся без насилия. И при этом он ухитрялся водить за нос такие организации, как германские абвер и гестапо, британскую «Сикрет сервис», французскую разведку, американское ФБР и советскую секретную службу.
Образцовый гражданин Томас Ливен в течение пяти военных и двенадцати послевоенных лет был вынужден пользоваться шестнадцатью паспортами девяти разных стран. Во время войны Томас вносил неслыханную сумятицу в немецкие и союзные штаб-квартиры, что не доставляло ему никакого удовольствия.
После войны у него, как, впрочем, и у всех нас, создалось было ощущение, что с хаосом, в котором он жил и который использовал в своих целях, покончено навсегда.
Заблуждение!
Секретные службы уже не отпускали его. За это он мстил своим мучителям. Он брал свое с богатых в период оккупации, с гиен, вскормленных валютной реформой, с нуворишей периода экономического чуда.
Железного занавеса для Томаса Ливена не существовало. Он действовал, переходя с Востока на Запад. Чиновники трепетали перед ним.
Депутаты различных ландтагов и парламентарии в Бонне трепещут и по сей день, поскольку Томас Ливен жив и знает немало об игорном бизнесе, строительных подрядах и заказах для нового немецкого бундесвера…
Конечно, его зовут не Томас Ливен.
Читатели простят нас, что с учетом обстоятельств мы изменили его имя и адрес. Но история этого некогда мирного гражданина, страстью которого до сих пор остается стряпня и который вопреки своему желанию стал одним из крупнейших авантюристов нашего времени, — эта история не вымышлена. Мы начнем ее с вечера 11 апреля 1957 года, в тот исторический момент, когда Томас Ливен педантично наставлял Китти, как готовить салат. Так что вернемся на кухню его виллы.
— Салат никогда не должен соприкасаться с металлом, — говорил Томас Ливен.
Словно загипнотизированная, Китти не отрывала глаз от тонких рук работодателя и, вся трепеща, слушала его лекцию.
— Для соуса, — продолжал Томас Ливен, — берем перец на кончике ножа, столько же соли, чайную ложку острой горчицы. Добавляем мелко рубленное крутое яйцо. Побольше петрушки. Еще больше лука-резанца. Четыре столовые ложки настоящего итальянского оливкового масла. Китти, масло, пожалуйста.
Покраснев, Китти подала требуемое.
— Четыре столовые ложки, как сказано. А теперь еще четверть литра сметаны или сливок, это дело вкуса, я беру сметану…
В этот момент кухонная дверь распахнулась, и вошел человек-гигант. На нем были темно-серые в полоску брюки, голубая в белую полоску домашняя куртка, белая рубашка, белый галстук. На голове — жесткий ежик. Будь он лысым, то показался бы увеличенной копией Юла Бриннера.
— В чем дело, Бастиан? — спросил Томас Ливен.
Слуга, в надтреснутом голосе которого сквозил легкий французский акцент, ответил:
— Прибыл господин директор Шалленберг.
— Минута в минуту, — сказал Томас. — С этим человеком можно иметь дело, — он снял фартук. — Итак, еду подавать через десять минут. Обслуживать будет Бастиан, а вы, дитя мое, на сегодня свободны.
Пока Томас Ливен мыл руки в ванной комнате, облицованной черным кафелем, Бастиан еще раз прошелся щеткой по его смокингу.
— И как выглядит господин директор? — спросил Томас Ливен.
— Как обычно, — ответил великан. — Толстый и солидный. Бычья шея и брюхо арбузом. Типичная провинция.
— Звучит не так уж плохо.
— И еще два шрама.
— Беру свои слова обратно, — Томас поправил смокинг. При этом кое-что обратило на себя его внимание.
— Бастиан, ты опять прикладывался к коньяку, — в его голосе прозвучало неодобрение.
— Всего глоточек. Я немного волновался.
— Брось! Если события примут скверный оборот, мне понадобится твоя ясная голова. Пьяным ты не сможешь как следует отделать господина директора.
— С толстяком я управлюсь даже в состоянии белой горячки.
— Тихо! Ты понял, как действовать, если я позвоню?
— Так точно.
— Повтори.
— Один звонок — я несу очередное блюдо. Два звонка — приношу фотокопии. Три — являюсь с мешком, набитым песком.
— Буду тебе признателен, — сказал Томас Ливен, обрабатывая свои ногти, — если ты ничего не перепутаешь.
2
— Суп великолепен, — сказал директор Шалленберг. Он откинулся в кресле и промокнул камчатой салфеткой тонкие губы.
— Леди Керзон, — сказал Томас и выдал один звонок, надавив кнопку под столешницей.
— Леди — кто?
— Керзон — это название супа из черепахи с шерри и сметаной.
— Ах да, конечно.
Пламя свечей, стоявших на столе, внезапно дрогнуло. Бесшумно вошел Бастиан и поставил курятину с перцем.
Пламя успокоилось. Его теплый желтый свет падал на темно-голубой ковер, широкий старинный фламандский стол, удобные деревянные стулья с плетеными спинками, старинный фламандский буфет.
Теперь господин директор Шалленберг пришел в восхищение от курятины.
— Деликатес, воистину деликатес. Очень мило с вашей стороны, господин Ливен, пригласить меня на ужин. Особенно учитывая, что говорить вы хотели со мной о делах…
— Любое дело лучше всего обсуждать за хорошей едой, господин директор. Возьмите еще риса, он перед вами.
— Благодарю. А теперь скажите же, наконец, господин Ливен, о чем, собственно, пойдет речь?
— Еще немного салату?
— Нет, благодарю. Выкладывайте же, наконец.
— Ну хорошо, — сказал Томас Ливен. — Господин директор, у вас крупная бумажная фабрика.
— Да, это так. Двести работников. Все восстановлено из руин.
— Поразительный успех. Будем здоровы… — Томас Ливен поднял бокал.
— Присоединяюсь.
— Господин директор, насколько мне известно, вы изготавливаете особую высококачественную бумагу с водяными знаками.
— Верно.
— В частности, вы обеспечиваете ею выпуск новых акций, которые именно теперь немецкие заводы «Штальунион-верке» выбрасывают на рынок.
— Правильно. Акции DESU. Хлопотное дело, откровенно говоря, нужен глаз да глаз! А то как бы моим людям не пришло в голову напечатать пару акций для себя, ха-ха-ха.
— Ха-ха-ха. Господин директор, я хотел бы заказать у вас 50 крупноформатных листов этой бумаги с водяными знаками.
— Как… как вы сказали?
— Заказать 50 крупноформатных листов. Вам как главе фирмы, несомненно, не составит труда обойти контроль.
— Ради всего святого, что вы собираетесь с ними делать?
— Напечатать акции заводов DESU, разумеется. А вы что подумали?
Директор Шалленберг сложил салфетку, не без сожаления посмотрел на недоеденное в тарелке и заявил: «Боюсь, мне пора уходить».
— Ни в коем случае. Будут еще яблоки с муссом в винном соусе и тосты с сыром.
Директор поднялся:
— Сударь, я постараюсь забыть, что когда-то побывал здесь.
— Сомневаюсь, что вы это когда-нибудь забудете, — сказал Томас и положил себе риса на тарелку. — Почему вы, собственно, встали, господин вервиртшафтсфюрер1? Сядьте же.
Лицо Шалленберга стало пунцовым. Он тихо произнес: «Что такое?»
— Сядьте же, ваша курица остынет.
— Вы сказали: вервиртшафтсфюрер?
— Сказал. Вы же им были. Даже если вы в 1945 году напрочь забыли о своем звании. Забыли указать в своей анкете, к примеру. Да и к чему вспоминать? Вы же тогда раздобыли новые документы на чужое имя. Ведь когда вы были вервиртшафтсфюрером, вы носили фамилию Мак.
— Вы сошли с ума.
— Ни в коем случае. Вы были вервиртшафтсфюрером в Вартегау. И вы по-прежнему числитесь в списке преступников, разыскиваемых польским правительством. Под именем Мак, а не Шалленберг, разумеется.
Директор Шалленберг поник в своем старофламандском кресле ручной работы, провел тонкой салфеткой по лбу и сказал чуть слышно:
— Не могу понять, зачем я все это выслушиваю.
Томас Ливен вздохнул.
— Видите ли, господин директор, и у меня тоже непростое прошлое. Я хочу покончить с ним. Для этого и нужна ваша бумага. Подделка потребовала бы слишком много времени. А вот надежные печатники у меня есть… Вам нехорошо? Ну-ну… Выпейте глоток шампанского, это подбодрит… Так вот, видите ли, господин директор, после окончания войны я имел доступ ко всем секретным досье. К тому времени вы скрывались в Мизбахе…
— Ложь!
— Извините, я имел в виду Розенгейм. Поместье Линденхоф.
На этот раз директор Шалленберг лишь слабо пошевелил рукой.
— Я знал, что вы там прятались. И я мог бы вас тогда арестовать, моя должность это позволяла. Но я подумал: а что тебе с этого? Ну, посадят его, выдадут — и что дальше? — Томас с аппетитом съел кусочек куриной ножки.
— И я сказал себе: если ты оставишь его в покое, этот господин через несколько лет опять выплывет. Люди такого сорта никогда не тонут, они всегда наверху…
— Какое бесстыдство! — прохрипел голос из кресла.
— …и тогда он сможет принести тебе пользу. Так сказал я тогда сам себе и поступил соответственно, и теперь вижу, что это было правильно.
Шалленберг с трудом выпрямился.
— Сейчас я иду прямо в полицию и сделаю заявление.
— Возле вас телефон, — Томас Ливен дважды нажал на кнопку звонка.
Вновь всколыхнулось пламя свечей, это слуга Бастиан бесшумно вошел в комнату. В руках у него был серебряный поднос, на котором лежали фотокопии.
— Прошу вас, не стесняйтесь, взгляните. На некоторых фото господин директор в военном мундире, на других — копии распоряжений господина директора за 1941-1944 годы, а также расписка так называемого казначея рейха в получении 100000 рейхсмарок в качестве пожертвования для СС и СА.
Директор Шалленберг вновь опустился в кресло.
— Вы можете убирать со стола, Бастиан. Господин директор уже сыт.
— Слушаюсь.
После того как Бастиан удалился, Томас сказал:
— Кстати, ваша доля в этом деле составит 50 тысяч. Вам этого достаточно?
— Я не позволю себя шантажировать!
— А в недавней избирательной кампании вы не участвовали, господин директор? Не делали крупных пожертвований? Как же называется тот журнал, интересующийся подобного рода делами?
— Вы совсем рехнулись! Хотите печатать поддельные акции? В тюрьму угодите, и я вместе с вами! Если я вам дам бумагу, мне крышка.
— В тюрьму я не попаду. А вам крышка именно в том случае, если вы мне не дадите бумагу, господин директор, — Томас выдал один звонок. — Попробуйте хотя бы фаршированные яблоки, вам понравится.
— Я больше ни кусочка не проглочу в вашем доме, шантажист.
— Итак, когда я могу рассчитывать на получение бумаги, господин директор?
— Никогда! — крикнул Шалленберг в страшном гневе. — Никогда вы не получите от меня ни листочка.
3
Близилась полночь. Томас Ливен и его камердинер Бастиан сидели в большой библиотеке, освещенные мерцающими огнями камина. Сотни корешков — красных и золотых, голубых и белых, желтых и зеленых — поблескивали в полутьме. Был включен проигрыватель: тихо звучал фортепьянный концерт номер два Рахманинова.
Томас Ливен по-прежнему был в своем безупречном смокинге. Бастиан расстегнул ворот рубашки и, взглянув искоса на своего хозяина, положил ноги на стул, правда, постелив на него газету.
— Директор Шалленберг поставит бумагу через неделю, — сказал Томас. — Сколько времени понадобится твоим друзьям-печатникам?
— Примерно десять дней, — ответил Бастиан, поднося ко рту пузатый бокал с коньяком.
— Тогда первого мая — прекрасная дата, день труда — я выеду в Цюрих, — сказал Томас. Он передал Бастиану одну акцию и лист бумаги. — Это образец для печати, а на бумаге номера, которые я хотел бы видеть на акциях.
— Знать бы, что ты затеваешь, — восхищенно пробормотал человек, стриженный под ежика.
Бастиан обращался к своему хозяину на «ты», только когда они оставались наедине, поскольку знал Томаса уже 17 лет и был когда-то кем угодно, только не камердинером. Бастиан привязался к Томасу с тех пор, как познакомился с ним на квартире женщины, возглавлявшей банду гангстеров в Марселе. Кроме того, у обоих за плечами было несколько совместных и опасных авантюр — такое сближает.
— Томми, не желаешь сказать, что ты задумал?
— В принципе, дорогой Бастиан, речь идет о чем-то вполне легальном и приятном: о завоевании доверия. Моя афера с акциями будет достаточно элегантной. Никто — постучи по дереву — вообще ничего не заметит и не раскусит, в чем дело. Все на этом только заработают. И все будут довольны.
Томас Ливен мечтательно улыбнулся и извлек золотые часы-луковицу. Это были отцовские часы. Томас пронес их через все жизненные перипетии, они находились при нем во время всех головокружительных побегов и преследований. Томасу неизменно удавалось прятать, охранять и возвращать их. Он нажал на кнопку, встроенный механизм откинул крышку и серебряным звоном возвестил точное время.
Бастиан произнес грустно:
— Это не умещается в моей башке. Акция — это долевое участие в каком-нибудь крупном предприятии. Купоны акций через определенные промежутки времени отовариваются дивидендами, составляющими часть прибыли, полученной предприятием.
— Ну и что же, малыш?
— Черт побери, но купоны поддельных акций ты не сможешь предъявить ни в одном банке мира! Их номера совпадают с настоящими, и у них есть владелец. Обман немедленно раскроется.
Томас поднялся:
— Разумеется, купоны никогда не будут предъявлены к оплате.
— В чем же тогда состоит трюк?
— Пусть это будет для тебя сюрпризом, — сказал Томас и, подойдя к настенному сейфу, набрал цифровую комбинацию. Тяжелая стальная дверь отошла в сторону. В сейфе лежали наличные, несколько золотых слитков с сердцевиной из свинца (с ними связана занятная история) и три коробочки с драгоценными камнями в оправе и без. Кроме того, куча паспортов.
Томас заговорил рассеянно:
— На всякий случай поеду-ка я лучше в Швейцарию под другим именем. Посмотрим, что у нас есть из немецких паспортов? — он с улыбкой произносил вслух имена. — Боже, сколько воспоминаний — Жакоб Озе… Петер Шойнер… Людвиг барон фон Тренделенбург… Вильфрид Отт…
— Под именем Тренделенбурга ты сплавлял «кадиллаки» в Рио. Барону я бы дал немного отдохнуть. А также и Озе. Его все еще разыскивают во Франции, — сказал Бастиан задумчиво.
4
— Садитесь, пожалуйста, господин Отт. Чем можем быть вам полезны? — спросил руководитель отдела ценных бумаг и положил перед собой скромную визитку, на которой значилось «Вильфрид Отт, промышленник, Дюссельдорф». Руководителя отдела звали Жюль Вермон, его бюро располагалось на втором этаже Центрального банка Швейцарии в Цюрихе.
Томас Ливен, которого теперь звали Вильфрид Отт, поинтересовался: «Вы француз, мсье?»
— По материнской линии.
— В таком случае давайте перейдем на французский, — предложил Томас, он же Вильфрид, говоривший на этом языке без акцента. Лицо Жюля Вермона просияло.
— Могу ли я абонировать номерной сейф в вашем банке?
— Разумеется, мсье.
— Я как раз недавно приобрел новые акции немецкого «Штальунион». Хотел бы депонировать их где-нибудь в Швейцарии, в номерном сейфе и не под своим именем…
— Понимаю. Немецкие налоги кусаются, да? — Вермон подмигнул.
В том, что иностранцы депонируют здесь свои ценности, не было для него ничего нового. В общей сложности в Швейцарии в 1957 году покоились 150 миллиардов франков, принадлежавших иностранцам.
— Да, чтобы не забыть, — сказал Томас Ливен, — давайте отрежем купоны за 1958 и 1959 годы. Я не знаю, когда снова приеду в Цюрих, а потому пусть они остаются при мне, чтобы я мог сам получить по ним. Это и вам сэкономит работу.
А про себя подумал: а мне — тюрьму…
Вскоре все было улажено. В нагрудном кармане Томаса Ливена покоилось подтверждение о депонировании в Центробанке Швейцарии господином Вильфридом Оттом, промышленником из Дюссельдорфа, акций DESU номинальной стоимостью один миллион немецких марок.
В своем спортивном автомобиле, на который обращали внимание даже в Цюрихе, он возвратился в отель "Бар-о-ляк", чьи служащие обожали его. Впрочем, так было и в других отелях мира, где он останавливался. Причиной были его демократизм, веселый нрав и щедрые чаевые.
Поднявшись на лифте в свои апартаменты, он перво-наперво направился в ванную и во избежание возможных неприятностей спустил в унитаз купоны за 1958 и 1959 годы. Выйдя на балкон, он уселся под тентом, удовлетворенно посмотрел на небольшие суда, плывущие по блестящей от солнца глади Цюрихского озера. Некоторое время он размышлял. Затем золотым карандашом на фирменном бланке отеля сочинил следующее объявление:
«Германский предприниматель ищет для осуществления финансовых операций кредит сроком на два года. Высокий процент и первоклассные гарантии. Рассматриваются только действительно серьезные предложения с приложением банковских реквизитов».
Это объявление два дня спустя появилось на видном месте рекламной полосы газеты «Нойе Цюрхер цайтунг». Был дан и номер почтового ящика, куда три дня спустя поступило сорок шесть писем.
Погода была прекрасная, солнечная, и, сидя на балконе, Томас тщательно сортировал предложения. Их можно было разделить на четыре группы.
Отправителями семнадцати писем были бюро по недвижимости, антикварные магазины, торговцы ювелирными изделиями и автомобилями, у которых денег, правда, не было, но взамен они расхваливали свой бизнес.
Авторами десяти писем были господа, денег не имевшие, но зато предлагавшие свое посредничество в переговорах с другими якобы состоятельными господами.
Одиннадцать писем, частично с фото, частично — без, поступили от дам, предлагавших самих себя. У одних был шарм, у других — нет, но денег не было ни у одной.
И, наконец, восемь писем поступили от людей с деньгами.
Тридцать восемь писем из первых трех групп Томас изорвал в клочья. Среди остававшихся предложений его заинтересовали два, абсолютно противоположные по содержанию.
Одно было отпечатано на скверной машинке, на не очень качественной бумаге и на небезупречном немецком. Отправитель предлагал «за интересующие меня проценты сумму в пределах 1000000 швейцарских франков». Подписано: «Пьер Мюэрли, маклер по недвижимости».
Другое письмо было написано от руки мелким изящным почерком. Лист бумаги ручной выделки цвета слоновой кости с небольшой золотой короной, увенчанной пятью зубцами, гласил:
«Шато Монтенак, 8 мая 1957 года.
Многоуважаемый господин. В связи с вашим анонсом в «Нойе Цюрхер цайтунг» прошу удостоить нас вашим посещением, предварительно договорившись по телефону. X. де Курвиль».
Томас не торопясь отложил рядом оба таких разных письма, задумчиво извлек из кармашка жилета золотые часы и нажал на репетир. Пробило половину четвертого.
Пьер Мюэрли, размышлял Томас, несомненно, весьма богатый человек, хотя и явно скуповат. Он покупает скверную бумагу и пишет на старой машинке.
А этот X. де Курвиль хотя и пишет от руки, но на превосходной бумаге. Интересно, он граф или барон? Увидим…
Шато Монтенак находился в огромном парке на южном склоне Цюрихской горы. Широкая дорога, усыпанная гравием, серпантином вела к небольшому палаццо, выкрашенному, как и положено дворцам, в желтый цвет. Томас запарковался перед просторным въездом на виллу.
На редкость надменный камердинер внезапно вырос перед ним:
— Мсье Отт? Прошу следовать за мной.
Миновав множество роскошных помещений, они в конце концов очутились в великолепном рабочем кабинете.
Из-за изящного письменного стола поднялась стройная, элегантно одетая молодая женщина лет двадцати восьми. Ее каштановые волосы мягкими волнами спадали почти до плеч. Рот крупный, розовый и блестящий. Косой разрез карих глаз. Длинные шелковистые ресницы, нежная золотистая кожа.
Томас испытал волнение. Появление в его жизни дам с косым разрезом глаз и высокими скулами всегда было связано с крупными неприятностями. Этот тип женщин, подумал он, всегда держится одинаково. Дистанция. Холод. Надменность. Но стоит сойтись с такой поближе, только держись!
Взгляд молодой женщины оставался серьезным:
— Добрый день, господин Отт. Мы говорили с вами по телефону. Садитесь, пожалуйста.
Она села и положила ногу на ногу. Платье немного поползло вверх. «И к тому же у нее еще длинные и красивые ножки», — подумал Томас.
— Господин Отт, вы ищете кредит. Вы говорили о первоклассных гарантиях. Могу ли я узнать, о чем речь?
«Однако это уже слишком», — подумал Томас и холодно ответил:
— Боюсь, для вас это слишком скучная материя, мадам. Будьте столь любезны, сообщите господину де Курвилю, что я здесь. Он мне писал.
— Это я вам писала. Меня зовут Хелен де Курвиль. Я веду все денежные дела моего дяди, — пояснила молодая дама еще более холодно. — Итак, господин Отт, что вы называете первоклассными гарантиями?
Томас с улыбкой наклонил голову:
— Новый выпуск акций заводов DESU, депонированных в Центробанке Швейцарии. Номинальная стоимость — миллион. Биржевой курс старых акций — двести семнадцать…
— Какой процент вы предлагаете?
— Восемь процентов.
— И о какой сумме может идти речь?
«Боже, какой холодный взгляд», — подумал он и сказал:
— 750000 швейцарских франков.
— Как вы сказали?
К своему удивлению, Томас обнаружил, что Хелен де Курвиль внезапно занервничала. Кончик ее языка скользнул по розовым губам, ресницы затрепетали.
— А это не слишком… э-э, большая сумма, господин Отт?
— Простите, почему? При теперешней биржевой стоимости акций?
— Конечно… да… но… — она поднялась. — Мне очень жаль, я думаю, мне все же следует позвать моего дядю. Извините, пожалуйста, я сейчас.
Он встал. Она исчезла. Он снова сел. Он ждал, если верить часам, восемь минут. Внутреннее чутье, выработанное за долгие годы жизни и балансирования на грани законности, подсказывало: тут что-то не так. Но что?
Дверь отворилась. Вернулась Хелен. Вместе с ней появился высокий и худой мужчина с лицом, обожженным солнцем, с крупными челюстями и короткими седыми волосами. На нем был однобортный костюм с белой нейлоновой рубашкой. Хелен представила его: «Барон Жак де Курвиль, мой дядя».
Мужчины обменялись рукопожатием. Недоверие Томаса росло: лапа у барона, как у ковбоя. И челюсти такие, будто он всю жизнь жевал резинку. А акцент… Если он действительно окажется аристократом французского происхождения, то я съем веник.
Он решил побыстрее покончить со всем этим:
— Барон, боюсь, я напугал вашу очаровательную племянницу. Давайте забудем это дело. Для меня было большой честью познакомиться с вами.
— Минуточку, мсье Отт, не стоит так уж торопиться. Давайте сядем, — барон тоже нервничал. Он позвонил. — Пропустим рюмку-другую, обсудим все спокойно.
Когда надменный камердинер принес напитки, то виски оказалось «бурбоном», а не «скотчем». «Этот Курвиль нравится мне все меньше и меньше», — думал Томас.
Барон возобновил беседу. Он признался, что рассчитывал на куда меньшую сумму долевого участия: «возможно, сто тысяч».
— Барон, давайте оставим это, — сказал Томас.
— Или сто пятьдесят тысяч…
— Послушайте, барон…
— А может, и двести тысяч… — это прозвучало почти как мольба.
Внезапно появился надменный камердинер и доложил, что господина барона просят к аппарату. Звонок из-за границы. Барон и его племянница исчезли.
Эта аристократическая семейка начинала забавлять Томаса. Когда через десять минут барон вернулся один, его бледное лицо было в поту, Томасу даже стало немного жаль его. Тем не менее он тут же распрощался.
В холле он столкнулся с Хелен.
— Вы уже уходите, мсье Отт?
— Я отнял у вас слишком много времени, — сказал Томас и поцеловал ей руку. При этом он ощутил аромат ее духов и кожи: — Вы осчастливите меня, если согласитесь сегодня поужинать со мной в отеле или где прикажете. Пожалуйста, приходите.
— Господин Отт, — ответила Хелен голосом, какой был бы у заговорившей мраморной статуи, — не знаю, много ли вы выпили, но могу объяснить ваши слова только этим. Всего хорошего.
5
Насколько непродуктивной была беседа с бароном де Курвилем, настолько гладко вслед за этим прошла сделка с маклером по недвижимости Пьером Мюэрли. Вернувшись в отель, Томас позвонил ему, вкратце разъяснил, что он хочет, а именно: кредит 750000 швейцарских франков под гарантии акций DESU.
— Не больше? — спросил Мюэрли на своем горловом швейцарско-немецком наречии.
— Нет, этого мне достаточно, — сказал Томас, подумав: нельзя перегибать палку.
Маклер, краснолицый и неуклюжий мужчина, пришел в отель сам. Этот человек времени не терял. На следующий день у нотариуса был составлен договор:
«Господин Вильфрид Отт, промышленник из Дюссельдорфа, обязуется выплачивать восемь процентов годовых на предоставленную ему сумму в три четверти миллиона франков. Кредит должен быть погашен не позднее полуночи 9 мая 1959 года.
До этого срока господин Пьер Мюэрли, маклер по недвижимости из Цюриха, обязуется не трогать депонированные акции, которые господин Отт передает ему в качестве гарантии. Однако если кредит не будет возвращен к указанному сроку, то господин Мюэрли будет вправе распоряжаться ценными бумагами по своему усмотрению».
С договором в кармане Томас и Мюэрли поехали в Национальный банк. Подлинность свидетельства о депозите была подтверждена. Затем в конторе Мюэрли состоялась передача чека на 717850 швейцарских франков — кредит за вычетом процентов и комиссионных за два года.
Итак, в мгновение ока Томас обрел капитал в 717850 швейцарских франков! Теперь в течение двух лет он мог и собирался работать с этими деньгами, в мае 1959 года аккуратно и в срок выплатить свой долг, забрать акции из банковского сейфа, порвать и спустить в канализацию. И все на этом заработают, никто не останется в убытке, никто и не заметит, какую операцию он провернул. Да, вот как просто сработает этот механизм, если сработает.
Когда Томас Ливен, он же Вильфрид Отт, спустя несколько часов вошел в холл своего отеля, он увидел Хелен де Курвиль, сидевшую в кресле.
— Хэлло, как я рад!
Бесконечно медленно Хелен оторвала взгляд от модного журнала. С бесконечно скучающей миной ответила: «О, здравствуйте». В этот прохладный день на ней было коричневое платье в мелкую клетку и жакет из канадской натуральной норки. Не нашлось ни одного мужчины в холле, который бы не обернулся в ее сторону. Томас сказал:
— Вы немного опоздали, но я счастлив, что вы все же пришли.
— Господин Отт, примите к сведению: я пришла не к вам, а к своей подруге, которая проживает здесь.
Томас сказал:
— Если не получается сегодня, то, может быть, встретимся завтра, на аперитив?
— Завтра я уезжаю на Ривьеру.
Томас всплеснул руками:
— Какое совпадение! Знаете, я ведь тоже завтра собрался на Ривьеру. Я заеду за вами. Скажем, в одиннадцать?
— Разумеется, я поеду не с вами. А вот и моя подруга, — она поднялась. — Будьте здоровы — если сможете.
На следующий день, в семь минут двенадцатого, Хелен де Курвиль на небольшой спортивной машине выехала из ворот Шато Монтенак, не остановившись возле Томаса. Он раскланялся с ней — она отвернулась. Он завел машину и двинулся следом.
До Гренобля не случилось ничего примечательного. Но сразу же после него автомобиль Хелен встал. Она вышла, он притормозил рядом.
— Что-то с мотором, — сказала она.
Он исследовал движок, но не смог обнаружить никакого дефекта. Хелен тем временем отправилась к ближайшему дому, чтобы по телефону вызвать механика. Тот вскоре подъехал и объявил, что «полетел» бензонасос, машину придется эвакуировать, ремонт продлится минимум два дня.
Томас был убежден: механик лжет, чтобы побольше содрать с клиентки, но был счастлив, что нарвался на жулика. Он пригласил Хелен продолжить путешествие в его машине.
— Вы весьма любезны, господин Отт, — ответила она после долгих колебаний. Перегрузили ее багаж. Томас незаметно расплатился с лжецом по-царски.
Первые сто километров Хелен разомкнула губы только единожды, сказав ему: «Будьте здоровы», когда он чихнул. После новых ста километров она объявила, что договорилась встретиться в Монте-Карло со своим женихом.
— Бедняга, — сказал Томас. — Не часто он вас будет видеть.
В Монте-Карло по желанию Хелен он подвез ее в «Отель де Пари». Здесь ее ожидало известие: жених задерживается в Париже и не сможет приехать.