Рэнкин Йен : другие произведения.

Плоть и кровь [mortal Causes] (Инспектор Ребус - 6

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
  
  Иэн Рэнкин
  Плоть и кровь
  От автора
  
  В написании этой книги мне помогало множество людей. Я хочу поблагодарить всех жителей Северной Ирландии — за щедрость и острословие. Особая благодарность тем, чьи имена назвать нельзя и кто едва ли был бы мне за это признателен. Те, о ком я говорю, меня понимают.
  
  Хочу также выразить благодарность Коллину и Лиз Стивенсон — за благие намерения, Джеральду Хаммонду — за его консультации в области стрелкового оружия, полицейским Эдинбурга и округа Лотиан и Шотландские границы — за то, что они, судя по всему, снисходительно относятся к байкам, которые я про них рассказываю, Дэвиду и Полин — за их помощь на Эдинбургском фестивале.
  
  Лучшая книга о протестантских военизированных формированиях принадлежит перу профессора Стива Брюса и называется «Красная рука» (1992). Приведу одну цитату из нее: «Не существует „проблемы Северной Ирландии“, которую можно так или иначе разрешить. Есть конфликт, в котором всегда будут победители и побежденные».
  
  Вымышленные события романа «Плоть и кровь» происходят летом 1993 года, то есть до взрыва на Шанкил-роуд и его кровавых последствий.[1]
  
   Быть может, гнетущая безъязыкость Эдинбурга,
  
   Молчание там, где нужны слова, —
  
   Не более чем затишье перед бурей
  
   И очищающий взрыв грянет прямо сейчас?
  
   Хью Макдиармид
  
   Мы все обратимся в прах под ногами.
  
   Том Уэйтс
  
  
  Предисловие
  
  Он мог кричать, сколько ему заблагорассудится, — все равно никто бы не услышал.
  
  Они находились под землей, но он не знал где — холодное, старинное подземелье, хотя и с электрическим светом. Он был наказан. Кровь капала с него на земляной пол. Он слышал звуки, похожие на отдаленные голоса, которые доносились сквозь шумное дыхание обступивших его людей. Призраки, подумал он. Взвизги и смех, кто-то там веселится. Да нет, наверное, просто почудилось: уж очень невеселый выдался вечер.
  
  Пальцы его голых ступней касались земли. Туфли свалились с ног, когда его волокли вниз по ступеням. Сначала туфли, потом носки. Он корчился от боли. Но это поправимо. Боль не вечна. Сможет ли он снова ходить? Он вспомнил ощущение пистолетного ствола под коленкой, волны адской боли, расходящиеся по ноге вверх и вниз.
  
  Глаза его были закрыты. Он знал, что если откроет их, то увидит капли собственной крови на выбеленной стене, которая словно выгибалась в его сторону. Пальцы ног непроизвольно двигались по земле в луже теплой крови. Когда он пытался что-то сказать, то чувствовал, как на лице трескается корка из высохших соленых слез и пота.
  
  Странно, отчего жизнь складывается так, а не иначе. Тебя могут любить в детстве — а ты все равно вырастешь мерзавцем. Или же станешь порядочным человеком при чудовищах-родителях. Ни то ни другое было не про него. Вернее сказать, про него было и то и другое, потому что его любили и им пренебрегали в равной мере. В шесть лет он здоровался за руку со взрослым дядей. Почему между ними не было теплоты — кто знает? Когда ему было десять, мать вечно склонялась над раковиной с немытыми тарелками, вечно казалась усталой и поникшей. Не замечая, что он стоит в дверях у нее за спиной, она то и дело переводила дух, опиралась руками на край раковины. Когда ему было тринадцать, он прошел обряд посвящения в банду. Они взяли колоду карт и кромкой обдирали кожу на костяшках его пальцев. Каждый по очереди — и так одиннадцать раз. Ему было больно, но он выдержал и стал одним из них. Руки болели все время, пока он числился в банде.
  
  Раздался какой-то шаркающий звук, и теперь ствол пистолета уперся сзади в шею у основания черепа, и по телу снова побежали волны. Неужели на свете бывает что-то такое холодное? Он глубоко вздохнул, чувствуя, как напряглись его лопатки. Но нет, больнее быть уже не может. Тяжелое дыхание в ухо, а потом опять эти слова:
  
  — Nemo me impune lacessit.[2]
  
  Он открыл глаза и увидел призраков. В таверне, где было не продохнуть от дыма, они сидели за длинным столом, высоко подняв кубки с вином и элем. Молодая женщина пристроилась на коленях какого-то одноногого выпивохи. У всех кубков ножки без основания — прежде чем опустить их на стол, нужно было их осушить. Провозгласили тост. Люди в богатой одежде смешались с нищими. Здесь, во мраке таверны, все были равны. Потом, словно по команде, все они посмотрели на него, и он попытался улыбнуться.
  
  Последний взрыв он почувствовал, но не услышал.
  1
  
  Это был, вероятно, худший субботний вечер в году, потому инспектор Ребус и оказался на дежурстве. Бог был на месте, то бишь на небе,[3] — на всякий случай. В этот день «Хибс» играли у себя на «Истер-Роуд» против «Хартс».[4] Болельщики, возвращаясь домой в западные районы, притормаживали в центре — залить за воротник и приобщиться к зрелищам и звукам фестиваля.
  
  Эдинбургский фестиваль был проклятием всей жизни Ребуса. Он долгие годы противился ему, пытался его избежать, проклинал его, попадал в его водоворот. Поговаривают, что фестиваль плохо вяжется с образом Эдинбурга — города, который бо́льшую часть года кажется сонным, скромным, смирным. Полная чушь: история Эдинбурга полна всевозможных вольностей и буйств. Но фестиваль, и в особенности эдинбургский «Фриндж»,[5] — это совершенно другое дело. Фестиваль питается туризмом, а где туристы, там жди беды. Город наводняется ворами всех мастей — от карманников до взломщиков, словно они слетаются сюда на свой профессиональный съезд, а футбольные болельщики, которые обычно не кажут носа в центр города, неожиданно становятся страстными патриотами и зорко следят за чужаками, оккупировавшими столики временных кафе вдоль всей Хай-стрит.
  
  Нынче вечером две эти группировки могли схлестнуться не на шутку.
  
  — Там творится черт знает что, — еще днем сказал один из констеблей, рухнув на стул в служебной столовке.
  
  Ребус охотно ему поверил. Камеры заполнялись с небывалой скоростью, а вместе с ними — лотки для входящих бумаг на столах полицейских. Женщина засунула пальцы пьяного мужа в мясорубку. Кто-то залил суперклеем на банкоматах задвижку, прикрывающую щель для купюр, а потом долотом сбил ее и забрал улов. На Принсес-стрит похищено несколько сумок. И банда баночников снова вышла на промысел.
  
  Метод у банды был простой. Респектабельного вида господин на автобусной остановке предлагает вам освежающий глоток из своей банки с прохладительным напитком. Вы с благодарностью принимаете питье, не зная, что в пиве или коле растворены таблетки нитразепама или другого препарата сходного действия. Вы отключаетесь, бандиты обирают вас до нитки. Потом вы просыпаетесь — с больной головой, а в тяжелых случаях еще и после сильной рвоты. И без гроша в кармане.
  
  А тут еще очередная угроза взрыва — на этот раз звонок был не на «Радио Лоуленда», а в редакцию газеты. Ребус отправился в офис газеты поговорить с журналистом, который ответил на звонок. В газете творился сумасшедший дом — обозреватели сдавали статьи о фестивале и «Фриндже». Журналист зачитал ему свои записи:
  
  — Он сказал, что если мы не закроем фестиваль, то пожалеем об этом.
  
  — И голос звучал серьезно?
  
  — Ну да, определенно.
  
  — Ирландский акцент?
  
  — Похоже на то.
  
  — Не поддельный?
  
  Журналист пожал плечами. Ему нужно было срочно отдать материал в печать, и Ребус отпустил его. Это был уже третий звонок за прошедшую неделю, и все звонившие угрожали устроить взрыв или как-нибудь иначе дискредитировать фестиваль. Полиция относилась к угрозам серьезно. А как иначе? Туристы вели себя спокойно, но полиция призывала организаторов не пренебрегать мерами безопасности и до и после каждого мероприятия проводить тщательные проверки.
  
  Вернувшись на Сент-Леонардс, Ребус доложил о дежурстве старшему суперинтенданту, потом принялся за очередную бумажную работу. Как истинный мазохист, он любил субботние дежурства. Тут можно было увидеть город в разных его обличьях, пользуясь случаем, заглянуть в серую душу Эдинбурга. Грех и зло не окрашены в черное — однажды он, помнится, пытался убедить в этом одного священника, — но скрываются под видом серой обезличенности. По вечерам они обступают тебя со всех сторон — серые, настороженные лица преступников и злоумышленников, домашних тиранов и уличной шпаны. Пустые глаза, в которых нет мысли — кроме мысли о себе. И если ты Джон Ребус, ты молишься о том, чтобы как можно больше людей держались как можно дальше от этой серой безликой массы.
  
  В перерыве ты идешь в столовку, шутишь с ребятами, приклеив на лицо улыбку, — не важно, слушаешь ты их или нет.
  
  — Мне тут рассказали один анекдотец, инспектор, о кальмаре, не слышали? Заходит, значит, мужик в ресторан и…
  
  Зазвонил телефон. Ребус отвернулся от констебля — любителя анекдотов — и снял трубку.
  
  — Инспектор Ребус.
  
  Несколько секунд он молча слушал, и улыбка исчезла с его лица. Положив трубку, он снял пиджак со спинки стула.
  
  — Плохие новости? — спросил констебль.
  
  — Шутки кончились, сынок.
  
  Хай-стрит была заполнена людьми, в основном праздношатающимися. Вон молодые люди без конца подпрыгивают на месте, пытаясь заманить публику на какие-то представления в программе «Фринджа». Такая группа поддержки. Возможно, они сами исполняют в этих представлениях главные роли. Молодые люди деловито совали листовки прохожим, у которых уже были полные руки подобных бумажек.
  
  «Всего два фунта, лучшая цена на „Фриндже“!», «Ничего подобного вы нигде больше не увидите!». Жонглеры, люди с разрисованными лицами, какофония всевозможных звуков. Где еще в мире можно услышать волынки, банджо и казу, сошедшиеся в адском сражении, в котором никто не хочет уступить?
  
  Местные жители говорят, что нынешний фестиваль проходит не так оживленно, как предыдущий. Они так говорят из года в год. Что же тут творилось, недоумевал Ребус, в мифические золотые дни фестиваля? На его взгляд, живости хватало.
  
  Хотя вечер стоял теплый, окна его машины были закрыты. Но все равно, пока он полз вдоль людского моря, ему и под дворники умудрялись засовывать листовки и буклеты, залепившие чуть ли не все лобовое стекло. Его сердитый взгляд наталкивался на непроницаемые улыбки студентов театральных школ. В десять часов вечера было еще светло — вот в чем прелесть шотландского лета. Ребус попытался представить, как гуляет по пустому берегу или сидит на вершине горы, погрузившись в свои мысли. Кого он пытался обмануть? Джон Ребус всегда наедине со своими мыслями. Сейчас мысль была простая — где бы выпить? Еще час-другой — и бары закроются, если только они не получили лицензию на ночную работу во время фестиваля.
  
  Он направлялся к зданию муниципалитета напротив собора Святого Эгидия. Ему нужно было свернуть с Хай-стрит и проехать под одной из двух каменных арок на небольшую парковку перед муниципалитетом. Под аркой стоял констебль в форме. Он узнал Ребуса, кивнул и отошел в сторону, пропуская его. Ребус припарковался рядом с полицейским автомобилем, заглушил двигатель и вышел.
  
  — Добрый вечер, сэр.
  
  — Куда?
  
  Констебль кивнул на дверь возле одной из арок в боковой стене муниципалитета. Они пошли туда. Рядом с дверью стояла молодая женщина.
  
  — Здравствуйте, инспектор, — сказала она.
  
  — Привет, Мейри.
  
  — Я ей говорил, чтобы она ушла, — извиняющимся тоном сказал констебль.
  
  Мейри Хендерсон, пропустив его слова мимо ушей, впилась взглядом в Ребуса.
  
  — Что происходит, инспектор?
  
  Ребус подмигнул ей:
  
  — Заседание ложи, Мейри. Мы всегда встречаемся тайно. — (Она нахмурилась.) — Ну, пропустите же меня. Вы ведь направлялись на вечерний спектакль?
  
  — Направлялась, пока не увидела, что тут какой-то переполох.
  
  — У вас ведь в субботу выходной?
  
  — У журналистов не бывает выходных, инспектор. Что там — за этой дверью?
  
  — Дверь застекленная, Мейри, — загляните внутрь.
  
  Но через стеклянные панели видна была только узкая лестничная площадка с дверями. Одна дверь была открыта, и за ней виднелась идущая вниз лестница. Ребус обратился к констеблю:
  
  — Давай-ка устрой здесь настоящий кордон, сынок. Перегороди чем-нибудь арки — не нужно, чтобы тут были туристы, когда начнется представление. Вызови подмогу, если надо. Извините, Мейри.
  
  — Значит, представление все-таки будет?
  
  Ребус быстро вошел внутрь и закрыл за собой дверь. Спускаясь по лестнице, освещенной голыми лампочками, он услышал впереди голоса. В конце первого пролета он повернул за угол и оказался перед группой людей. Тут были подростки — две девочки и мальчик, кто-то из них сидел на полу, кто-то на корточках, девочки дрожали и плакали. Над ними стояли констебль в форме и человек, в котором Ребус узнал местного доктора. Все повернулись в его сторону.
  
  — Это инспектор полиции, — сказал констебль ребятам. — Мы сейчас снова спустимся вниз, а вы трое оставайтесь здесь. — Ребус протиснулся мимо ребят, поймал встревоженный взгляд доктора и подмигнул ему: мол, не бойтесь, с ними все будет в порядке. Но это, казалось, доктора не убедило.
  
  Втроем мужчины двинулись вниз по следующему лестничному пролету. Констебль освещал путь фонариком.
  
  — Здесь есть электричество, — сказал он, — но пара лампочек перегорела.
  
  Они прошли по узкому проходу, и без того низкий потолок которого стал еще ниже из-за вентиляционных, отопительных и прочих труб. На полу лежали готовые к сборке штанги для мостков. Дальше опять ступени вниз.
  
  — Тупичок Мэри Кинг,[6] — сказал Ребус.
  
  Прежде он здесь не бывал — именно в этом месте. Он видел подобные погребенные под землей улочки «запертого города» под Хай-стрит. И конечно, знал о существовании тупичка Мэри Кинг.
  
  — Говорят, — сказал констебль, — в начале семнадцатого века в городе была чума, люди умирали или уезжали и никогда уже сюда не возвращались. Потом случился пожар. Власти заблокировали концы улицы. А когда стали строить заново, то строили уже поверх тупичка.
  
  Он осветил фонариком потолок — в трех или четырех этажах над ними.
  
  — Видите мраморную плиту? Это пол муниципалитета. — Он улыбнулся. — Я был здесь на экскурсии в прошлом году.
  
  — Невероятно, — сказал доктор и представился Ребусу: — Я доктор Гэллоуэй.
  
  — Инспектор Ребус. Спасибо, что приехали так быстро.
  
  Доктор словно и не услышал Ребуса:
  
  — Вы друг доктора Эйткен?
  
  Ах, Пейшенс Эйткен. Сейчас она, должно быть, дома — сидит, подтянув под себя ноги, на коленях поучительная книга и кот, негромко играет скучная классическая музыка. Ребус кивнул.
  
  — Я работал с ней когда-то, — пояснил доктор Гэллоуэй.
  
  Теперь они находились непосредственно в тупичке — узком и довольно крутом проулке между каменными зданиями. Вдоль одной стороны проулка тянулась примитивная сливная канава. Боковые проходы вели в какие-то темные гроты, в одном, по словам констебля, находилась пекарня, печи дошли до наших дней в целости и сохранности. Констебль начинал действовать Ребусу на нервы.
  
  Здесь тоже были еще воздуховоды, трубы, электрические кабели, а дальний конец тупичка был перекрыт лифтовой шахтой. Повсюду виднелись следы реставрационных работ: мешки цемента, мостки, ведра и лопаты. Ребус показал на лампу:
  
  — Можем ее включить?
  
  Констебль считал, что попробовать стоит. Ребус огляделся. Здесь не было сырости, холода, паутины. Воздух казался свежим. И в то же время они находились на три-четыре этажа ниже уровня дороги. Ребус взял фонарь и посветил в дверной проем. В конце коридора он увидел деревянную будку туалета с поднятым сиденьем. Следующая дверь вела в длинную сводчатую комнату с выбеленными стенами и земляным полом.
  
  — Это винная лавка, — сказал констебль. — А рядом — мясная.
  
  Так оно и оказалось. Здесь тоже был сводчатый потолок и земляной пол. Из потолка торчало множество железных крючьев, коротких и почерневших, но когда-то явно использовавшихся для подвешивания мяса.
  
  На одном из них и сейчас висело мясо.
  
  Безжизненное тело молодого человека. Темные прямые волосы, слипшиеся на лбу и шее. Руки связаны веревкой, накинутой на крюк, так что пальцы рук почти касались потолка, а носки едва доставали до пола. Щиколотки тоже связаны. Повсюду кровавые пятна — это особенно бросилось в глаза, когда внезапно зажглась лампа и на стенах и потолке задергались тени. Ощущался слабый запах гниения, но мух, слава богу, не было. Доктор Гэллоуэй громко сглотнул, его кадык, казалось, нырнул вниз, ища укрытия, но потом вернулся — вместе с рвотой. Ребус пытался смирить биение собственного сердца. Он обошел тело, держась поначалу на расстоянии.
  
  — Рассказывай, — проговорил он.
  
  — Понимаете, сэр, — начал констебль, — эти трое подростков, что наверху, надумали спуститься сюда. Вообще, туристов не пускают, пока тут ведутся работы, но ребятам приспичило пробраться сюда ближе к ночи. Начитались историй про призраков, про безголовых собак и…
  
  — Как они достали ключ?
  
  — Двоюродный дедушка одного из парней — он здесь работает гидом, бывший проектировщик, что ли…
  
  — Значит, они пошли посмотреть на призраков и наткнулись на это.
  
  — Точно, сэр. Они побежали назад на Хай-стрит и там увидели констебля Эндрюса и меня и все нам рассказали. Поначалу мы думали, что они нас дурят.
  
  Но Ребус уже не слушал, а когда заговорил, то обращался не к констеблю.
  
  — Дурак ты несчастный, посмотри, что с тобой сделали.
  
  Хотя это и было против правил, он дотронулся до волос парня. Они все еще были влажноваты. Вероятно, он умер вечером в пятницу и убийцы предполагали, что он провисит здесь весь уик-энд, — времени достаточно, чтобы все следы и улики остыли, как он сам.
  
  — Что вы думаете, сэр?
  
  — Стреляли из пистолета. — Ребус посмотрел на пятна крови на стенах. — Скорострельное оружие. Голова, локти, колени, голени. — Он вдохнул воздуха. — Шестерной комплект.
  
  Послышались шаркающие звуки шагов, метнулся луч фонарика, и в дверях появились две фигуры. В свете лампы видны были лишь их силуэты.
  
  — Веселей, доктор Гэллоуэй, — послышался громкий мужской голос, обращенный к бедняге, все еще сидевшему на корточках.
  
  Ребус узнал голос и улыбнулся:
  
  — Я готов, когда будете готовы вы, доктор Курт.
  
  Патологоанатом вошел в помещение и пожал Ребусу руку.
  
  — Тайный город, как интересно.
  
  В этот момент к ним приблизилась спутница доктора.
  
  — Вы знакомы? — Голос доктора Курта звучал, как голос хозяина дома на светском приеме. — Инспектор Ребус, это мисс Рэттрей из прокуратуры.
  
  — Каролина Рэттрей.
  
  Она поздоровалась с Ребусом за руку. Высокая женщина — ростом не уступала ни одному из присутствующих мужчин, ее длинные черные волосы были убраны назад.
  
  — Когда мне позвонили, мы с Каролиной ужинали после балета, — сказал Курт. — И я уговорил ее пойти со мной — решил, так сказать, убить одним выстрелом двух зайцев.
  
  Курт выдыхал ароматы хорошей еды и хорошего вина. На нем и на прокурорше были вечерние одежды, и на спине черного жакета Каролины Рэттрей уже появилось белое пятно мела. Ребус хотел было отряхнуть ее жакет, но тут она заметила тело — и быстро отвела взгляд в сторону. Ребус мог ее понять. А вот доктор Курт двинулся к связанной фигуре, словно это один из гостей на его вечеринке. Он остановился только на секунду — надеть полиэтиленовые бахилы.
  
  — Всегда вожу с собой на всякий случай, — сказал он. — Не знаешь, когда понадобятся.
  
  Он подошел к телу и осмотрел голову, затем повернулся к Ребусу:
  
  — Доктор Гэллоуэй уже осмотрел?
  
  Ребус медленно покачал головой. Он знал, что сейчас последует. Он не раз видел, как Курт обследует обезглавленные тела, искалеченные тела, тела, от которых остался практически один торс или какая-то бесформенная каша. Во всех случаях патологоанатом неизменно говорил одно и то же:
  
  — Бедняга мертв.
  
  — Спасибо.
  
  — Насколько я понимаю, бригада уже выехала?
  
  Ребус кивнул. Бригада выехала. Первым делом фургон со всем, что необходимо для криминалистического обследования места преступления. Криминалисты, свет, камеры, полицейская лента, мешки для улик и, конечно, мешок для тела. Иногда целая бригада экспертов, если причина смерти казалась неясной или на месте преступления царил полный кавардак.
  
  — Я думаю, — сказал Курт, — прокуратура согласится с тем, что нашему клиенту помогли отправиться на тот свет?
  
  Рэттрей кивнула, по-прежнему не глядя на тело.
  
  — Да, на самоубийство не похоже, — заметил Ребус.
  
  Каролина Рэттрей отвернулась к стене и уперлась взглядом в кровавые пятна. Тогда она повернулась к дверному проему, где доктор Гэллоуэй вытирал рот носовым платком.
  
  — Пожалуй, нужно послать кого-нибудь за моими инструментами, — сказал Курт, разглядывая потолок. — Кто-нибудь знает, что здесь было прежде?
  
  — Мясная лавка, сэр, — с готовностью ответил констебль. — Тут есть и винная лавка, и жилые дома. Туда можно зайти.
  
  Он повернулся к Ребусу:
  
  — Сэр, что такое «шестерной комплект»?
  
  — Шестерной комплект? — эхом отозвался Курт.
  
  Ребус посмотрел на висящего парня.
  
  — Это наказание, — тихо сказал он. — Только обычно жертва не умирает. Что это здесь на полу?
  
  Он указывал на ноги трупа, туда, где его носки скребли землю в темных пятнах.
  
  — Похоже, крысы обглодали ему пальцы, — сказал Курт.
  
  — Нет, я не об этом.
  
  В земле были неглубокие, но широкие канавки, словно их проскребли большим пальцем ноги. Приглядевшись, можно было различить четыре неровные прописные буквы.
  
  — Это NENO или NEMO?
  
  — А может быть, и MEMO, — заметил Курт.
  
  — Капитан Немо, — сказал констебль. — Это из романа «Двадцать тысяч лье под водой».
  
  — Жюль Верн, — кивнул Курт.
  
  Констебль замотал головой:
  
  — Нет, сэр, Уолт Дисней.
  2
  
  В воскресенье утром Джон Ребус и доктор Пейшенс Эйткен решили забыть о делах и всласть поваляться. Чуть свет он сбегал за круассанами и газетами, и они позавтракали в постели, передавая друг другу разделы воскресных газет. Впрочем, больше пропускали, чем читали.
  
  Упоминания о кошмарной находке в тупичке Мэри Кинг не обнаружилось. Новость пришла слишком поздно и в газеты не попала. Но Ребус знал, что по местному радио что-нибудь непременно передадут, и потому на сей раз не возражал, когда Пейшенс настроила прикроватный приемник на классическую музыку.
  
  Его смена должна была закончиться в полночь, но из-за убийства временны´е рамки сдвинулись. При расследовании убийства работали столько, сколько требовалось. Ребус проторчал на службе до двух часов ночи. Проинформировал ночную смену о трупе в тупичке Мэри Кинг. Доложил старшему инспектору и старшему суперинтенданту и постоянно был на связи с управлением на Феттс-авеню, куда уехали криминалисты. Инспектор Флауэр то и дело советовал ему отправляться домой, пока наконец он не внял его совету.
  
  Самая большая проблема с вечерними сменами состояла в том, что Ребус после них не мог толком уснуть. Но было какое-то особое удовольствие в том, чтобы с приближением рассвета залечь в постель, свернуться рядом с уже спящим там телом. А еще большее удовольствие он получал от того, что, укладываясь под бочок к Пейшенс, выгонял из кровати кота.
  
  Прежде чем лечь, он проглотил с полстакана виски. Себе он объяснил, что это в чисто медицинских целях, однако стакан тщательно прополоскал и убрал подальше в надежде, что Пейшенс не заметит. Она часто ворчала, что он еще и пьет — ко всем его прочим достоинствам!
  
  — Обедаем в ресторане, — сказала она тоном, не допускающим возражений.
  
  — Когда?
  
  — Сегодня.
  
  — Где?
  
  — Есть одно местечко за городом, называется Карлопс.
  
  Ребус кивнул:
  
  — «Ведьмин прыжок».
  
  — Что?
  
  — Так переводится Карлопс.[7] Там у них есть скала. С нее прежде сбрасывали тех, кого считали ведьмами. Если не полетела, значит не ведьма, невиновна.
  
  — Но мертва.
  
  — Их судейская система была далека от совершенства. Взять хотя бы позорный стул — тот же принцип.[8]
  
  — Откуда ты все это знаешь?
  
  — Молодые констебли нынче сплошь эрудиты.
  
  Он помолчал.
  
  — Слушай, насчет обеда… мне нужно заскочить на работу.
  
  — Ничего тебе не нужно.
  
  — Пейшенс, там у нас…
  
  — Джон, это здесь у нас будет смертоубийство, если мы не начнем хоть сколько-то времени проводить вместе. Позвони — скажи, что болен.
  
  — Не могу.
  
  — Тогда я позвоню. Я врач, мне поверят.
  
  Ей поверили.
  
  После обеда они пошли прогуляться — посмотрели из любопытства на знаменитую скалу Карлопс-Рок, а потом, невзирая на ветер, полезли в гору отметиться на Пентландс.[9] Когда они вернулись на Оксфорд-террас, Пейшенс наконец сдалась и первая сказала, что у нее накопилась кое-какая бумажная работа, то есть ей попросту хотелось разобрать какие-то бумаги, или проверить налоговую отчетность, или просмотреть свежие журналы. Поэтому Ребус поехал по Куинсферри-роуд и остановился перед церковью Богоматери Вечной Опоры, с чувством виноватой радости отметив, что никто еще не исправил шкодливое граффити на доске объявлений, превратившее «вечную опору» в «вечный запор».
  
  В церкви было пусто, прохладно и тихо, через витражное стекло проникали радужные лучи. Надеясь, что он явился вовремя, Ребус прошел в исповедальню. По другую сторону зарешеченного окошка кто-то был.
  
  — Простите меня, отец, — сказал Ребус. — Я даже не католик.
  
  — А-а, так это вы, язычник. Я ждал вас. Мне нужна ваша помощь.
  
  — Разве не мне положено произносить эти слова?
  
  — Не дерзите. Пойдемте выпьем.
  
  Отцу Коннору Лири можно было дать от пятидесяти пяти до семидесяти, но Ребусу он сказал, что не припомнит, к какой цифре он ближе. Он представлял собой внушительную бочкообразную фигуру, густые седые волосы росли не только на голове, но и из ушей, носа и шеи — на загривке. В светской одежде, подумал Ребус, священник вполне сошел бы за пенсионера-докера или какого-нибудь квалифицированного работягу, который в свое время был неплохим боксером, и действительно, у отца Лири имелись фотографии и призы, подтверждающие, что последнее — непреложная истина. Он нередко месил руками воздух, заканчивая свои аргументы апперкотом, — дескать, никаких возражений тут и быть не может. Ребус нередко жалел, что при их беседе не присутствует рефери.
  
  Но сегодня отец Лири вальяжно расселся в шезлонге у себя в саду. Стоял прекрасный ранний вечер, теплый и прозрачный, с моря тянуло прохладным ветерком.
  
  — В такой день хорошо полетать на воздушном шаре, — мечтательно сказал отец Лири, отхлебнув из стакана с гиннесом. — Или попрыгать с тарзанки. Кажется, на время фестиваля что-то в этом роде устроили на Медоуз. Ох, как бы мне хотелось попробовать.
  
  Ребус моргнул, но промолчал. Гиннес был ледяной — таким впору зубы замораживать вместо анестезии. Он поерзал в своем шезлонге, который был намного дряхлее того, в котором сидел священник. Прежде чем сесть, он заметил, что ткань почти насквозь протерта в тех местах, где она встречалась с горизонтальными деревянными брусьями. Оставалось только надеяться, что шезлонг его выдержит.
  
  — Вам нравится мой сад?
  
  Ребус обвел взглядом яркие цветы, подстриженную траву.
  
  — Я плохо разбираюсь в садах, — сознался он.
  
  — И я тоже. Это не порок. Но у меня есть один знакомый старик, который понимает толк в садах, и он за умеренную плату присматривает за моим. — Он поднес стакан к губам. — Ну, так как у вас дела?
  
  — Отлично.
  
  — А у доктора Эйткен?
  
  — В полном порядке.
  
  — И вы двое все еще?..
  
  — Более или менее.
  
  Отец Лири кивнул. Тон Ребуса не располагал к продолжению темы.
  
  — Снова угроза взрыва, да? Я слыхал по радио.
  
  — Может, на испуг хотят взять.
  
  — Но вы не уверены?
  
  — ИРА[10] обычно использует кодовые слова, так они дают нам понять, что не шутят.
  
  Отец Лири покивал, словно отвечая каким-то своим мыслям.
  
  — И еще убийство?
  
  Ребус отхлебнул пива.
  
  — Я был на месте преступления.
  
  — Хотя бы сделали перерыв на время фестиваля, правда? Что подумают туристы?
  
  Глаза отца Лири лукаво сверкали.
  
  — Пора уже туристам знать правду, — сказал Ребус. Эти слова вырвались у него слишком быстро. Он вздохнул. — Довольно мрачное зрелище.
  
  — Прискорбно. Я беру назад свои легкомысленные слова.
  
  — Что поделаешь. Это естественный способ самозащиты.
  
  — Да, вы правы.
  
  Ребус знал это по себе. За шуточками, которыми он обменивался с доктором Куртом, тоже стояло инстинктивное желание убежать от очевидного, непоправимого. И все равно перед мысленным взором Ребуса с прошлого вечера постоянно возникало прискорбное видение — висящее, вытянутое тело молодого человека, которого они еще даже не опознали. Эта картинка останется в его мозгу навсегда. На ужасы у всех фотографическая память. Он выбрался из тупичка Мэри Кинг и увидел, что Хай-стрит сверкает фейерверками, по улицам бродят толпы людей, которые разинув рот смотрят на синие и зеленые вспышки в ночном небе. Фейерверки запускали из замка — это был завершающий аккорд парада военных оркестров. Меньше всего ему в тот момент хотелось говорить с Мейри Хендерсон. Он даже осадил ее, чтобы не приставала.
  
  «Ах, как нехорошо», — сказала она тогда, не сдаваясь.
  
  — Ах, как хорошо, — сказал теперь отец Лири, поудобнее устраиваясь в шезлонге.
  
  Даже добрая порция виски не стерла из сознания Ребуса жуткую картину. Разве что смазала углы и края, отчего то, что находилось в центре, проступило особенно резко. Выпей он еще виски — образ стал бы еще резче.
  
  — Мы ведь здесь ненадолго? — спросил Ребус у священника.
  
  Отец Лири нахмурился:
  
  — Вы имеете в виду здесь, на земле?
  
  — Именно. Мы приходим сюда слишком ненадолго, чтобы наше пребывание здесь имело какое-то значение.
  
  — Скажите это человеку с бомбой в кармане. Каждый из нас имеет здесь значение.
  
  — Я говорю не о человеке с бомбой. Я о том, как его остановить.
  
  — Вы говорите о том, что такое быть полицейским.
  
  — А, ладно, может, я вообще ни о чем не говорю.
  
  Отец Лири позволил себе мимолетную улыбку, ни на мгновение не отрывая глаз от Ребуса.
  
  — Не мрачновато ли для воскресенья, Джон?
  
  — А разве не для этого существуют воскресенья?
  
  — Может быть, для вас, отпрысков Кальвина, это и так. Вы говорите себе, что обречены, а потом целую неделю пытаетесь свести это к шутке. А вот мы придаем этому дню особое значение.
  
  Ребус поерзал в своем шезлонге. Ему все меньше и меньше нравились разговоры с отцом Лири. Они попахивали прозелитством.
  
  — Не пора нам перейти к делу? — спросил он.
  
  Отец Лири улыбнулся:
  
  — Протестантская трудовая этика.
  
  — Вы пригласили меня сюда, чтобы обратить в свою веру?
  
  — Зачем нам нужен такой мрачный тип, как вы! И потом, мне легче обратить в мою веру штрафной удар с пятидесяти ярдов на стадионе «Мюррейфилд» при боковом ветре. — Он глубоко вдохнул. — В сущности, моя проблема — не ваша проблема. Может быть, это вообще не проблема. — Он провел пальцем по стрелочке брюк.
  
  — Тем не менее попробуйте мне о ней рассказать.
  
  — Поменяться ролями? Что ж, я думаю, именно это и было у меня на уме. — Он чуть подался вперед в шезлонге, материал натянулся и издал жалобный звук. — Ну, тогда слушайте. Вы знаете Пилмьюир?
  
  — Не валяйте дурака.
  
  — Да, глупый вопрос. Квартал Гарибальди в Пилмьюире?
  
  — Гар-Би — самый гнусный район в городе, а может быть, и в стране.
  
  — Там есть хорошие люди, но вы правы. Вот почему церковь послала туда социального работника.
  
  — И у него начались неприятности.
  
  — Возможно. — Отец Лири допил пиво. — Это была моя идея. Там есть общественный центр, только он был уже несколько месяцев как заперт. Я подумал, что мы могли бы открыть в нем молодежный клуб.
  
  — Для католиков?
  
  — И для протестантов тоже. — Он откинулся на спинку. — Даже для тех, кто не верит. В Гарибальди преимущественно протестанты, но там есть и католики. Мы заключили соглашение и собрали кое-какие деньги. Я знал, что руководить этим может не всякий, тут нужен по-настоящему динамичный лидер. — Он нанес удар по воздуху. — Кто-то, кто смог бы объединить две стороны.
  
  «Миссия невыполнима», — подумал Ребус. Эта схема саморазрушится за десять секунд.
  
  Не последней из проблем Гар-Би было непримиримое разделение между католиками и протестантами или отсутствие такового — это как посмотреть. Протестанты и католики жили на одних и тех же улицах, в одних и тех же многоэтажках. По большей части они жили в относительной гармонии и равной бедности. Но поскольку делать в районе практически было нечего, молодежь стремилась организоваться в противостоящие друг другу банды и развязать военные действия. Каждый год происходило по меньшей мере одно генеральное сражение, в которое приходилось вмешиваться полиция. Обычно это случалось в июле, обычно где-то вокруг двенадцатого числа,[11] в святой для протестантов день.
  
  — И вы призвали на помощь спецназ? — спросил Ребус. Отец Лири не сразу оценил шутку.
  
  — Ни в коем случае, — ответил он. — Мы нашли молодого человека, самого обычного, но у него есть внутренняя сила. — Его кулак рассек воздух. — Духовная сила. Сначала это был сплошной кошмар. В клуб никто не ходил, зато окна били исправно — не успевали вставлять заново, все исписано пуще прежнего, только теперь еще с личными оскорблениями. Но потом начался прорыв. Казалось, чудо свершилось. Посещаемость стала расти, причем с обеих сторон.
  
  — И что же случилось?
  
  Плечи отца Лири обвисли.
  
  — Как-то все пошло не туда. Я-то мечтал привлечь ребят к спорту, может, создать свою футбольную команду, что-нибудь в этом роде. Мы купили форму и подали заявку в местную лигу. Но ребятам все это было не нужно. Они приходили и часами ошивались в клубе, остальное их не интересовало. Да и о балансе говорить теперь не приходится — католики прекратили вступать в клуб. А из прежних большинство перестало ходить. — Он посмотрел на Ребуса. — Не подумайте, что я просто ищу себе оправданий.
  
  Ребус кивнул:
  
  — Клуб захватили протестантские банды?
  
  — Я этого не говорил.
  
  — Очень похоже на то. А что же этот ваш социальный работник?
  
  — Его зовут Питер Кейв. Он по-прежнему туда ходит, на мой взгляд слишком часто.
  
  — Все равно пока я не вижу проблемы.
  
  Вообще-то, проблему он видел, только предпочитал, чтобы ему о ней сказали прямо.
  
  — Джон, я общался с людьми и там, и в других частях Пилмьюира. Банды не стали ни лучше, ни хуже, только теперь они объединили усилия и поделили сферы влияния. В результате они теперь лучше организованы: вместо потасовок устраивают в клубе собрания и перекраивают территорию.
  
  — Ну, хоть не торчат на улицах.
  
  Отец Лири не улыбнулся.
  
  — Так возьмите и закройте ваш молодежный клуб.
  
  — Легко сказать. Для начала выглядеть это будет неважно. И разве это решит что-нибудь?
  
  — А с мистером Кейвом вы говорили?
  
  — Он меня не слушает. Его как подменили. Это-то и беспокоит меня больше всего.
  
  — Прогоните его.
  
  Отец Лири сердито затряс головой:
  
  — Он мирской человек, Джон. Я не могу ему приказывать. Мы сократили финансирование клуба, но деньги на содержание откуда-то поступают.
  
  — Откуда?
  
  — Я не знаю.
  
  — Много?
  
  — Да много-то и не нужно.
  
  — И чего же вы хотите от меня?
  
  Ребус долго пытался удержать себя от этого вопроса.
  
  Отец Лири снова устало улыбнулся ему:
  
  — Откровенно говоря, я не знаю. Может быть, мне просто нужно было кому-нибудь об этом рассказать.
  
  — Не морочьте мне голову. Вы хотите, чтобы я туда съездил.
  
  — Только если сами захотите.
  
  Теперь пришел черед улыбаться Ребусу.
  
  — Я бывал в местах и поприветливее.
  
  — Но и в местах похуже.
  
  — Я вам и про половину из них не рассказал, святой отец.
  
  Ребус допил пиво.
  
  — Еще?
  
  Он покачал головой.
  
  — Здесь так хорошо и тихо, верно?
  
  Отец Лири кивнул:
  
  — Вот в чем прелесть Эдинбурга — спокойное местечко всегда где-нибудь неподалеку.
  
  — Так же как и беспокойное. Спасибо за пиво. — Ребус поднялся.
  
  — А ваша команда вчера выиграла.
  
  — С чего вы взяли, что я болею за «Хартс»?
  
  — Они же протестанты? И вы тоже протестант.
  
  — Сгинь, нечисть протестантская, — рассмеялся Ребус.
  
  Отец Лири поднялся на ноги. Морщась от боли, распрямил спину. Он намеренно демонстрировал свою немочь. Что взять со старика?
  
  — Что касается Гар-Би, Джон, — сказал он, широко разводя руки, — то я целиком в ваших руках.
  
  «Как гвозди, — подумал Ребус, — как гвоздь столярный ты в моих руках».
  3
  
  В понедельник утром Ребус снова был на службе — в кабинете старшего суперинтенданта.
  
  Фермер Уотсон лично разливал кофе себе и старшему инспектору Лодердейлу. Ребус отказался. Он в последнее время пил только декафеинизированный, а Фермер даже слова такого не знал.
  
  — Ну и вечерок выдался в субботу, — сказал Фермер, протягивая Лодердейлу захватанную кружку. Лодердейл принялся незаметно большим пальцем стирать с кромки темные пятна. — Кстати, как ты себя чувствуешь, Джон, получше?
  
  — Гораздо лучше, сэр, спасибо, — сказал Ребус и глазом не моргнув.
  
  — Чтобы такие — и прямо под зданием муниципалитета!
  
  — Да, сэр.
  
  — Так что у нас есть?
  
  Настала очередь вступить в разговор и Лодердейлу.
  
  — У жертвы семь пулевых ранений; стреляли, похоже, из револьвера калибра девять миллиметров. К концу дня поступят результаты баллистической экспертизы. Доктор Курт говорит, что смертельным оказался выстрел в голову — последняя пуля. Его заставили помучиться. — Лодердейл отхлебнул кофе (кромку он уже очистил).
  
  Дальше по коридору развернули оперативный штаб для расследования убийства, ответственным назначили Лодердейла. Поэтому сегодня на нем был его лучший костюм. Предстояло общаться с прессой и, может быть, раз или два мелькнуть на экране телевизора. Лодердейл явился в полной готовности. Ребус с удовольствием опрокинул бы кружку кофе на сиреневую рубашку и галстук с «турецкими огурцами».
  
  — Какие мысли, Джон? — спросил Фермер Уотсон. — Кто-то вроде бы упоминал шестерной комплект.
  
  — Да, сэр, в Северной Ирландии так обычно карают провинившихся.
  
  — Я слыхал про коленную чашечку.
  
  Ребус кивнул:
  
  — За небольшие провинности простреливают локти и голеностопные суставы. За серьезные проступки — колени. И наконец, шесть выстрелов подряд — в оба локтя, обе голени, оба колена.
  
  — Ты хорошо осведомлен.
  
  — Я служил в армии, сэр. До сих пор интересуюсь этими делами.
  
  — И в Ольстере был?
  
  Ребус задумчиво кивнул:
  
  — В самом начале.
  
  Старший инспектор Лодердейл осторожно поставил кружку на столешницу.
  
  — Но ведь обычно они провинившегося не убивают?
  
  — Обычно не убивают.
  
  На несколько секунд в кабинете воцарилось молчание, которое нарушил Фермер.
  
  — Карательный отряд ИРА? Здесь, у нас?
  
  Ребус пожал плечами:
  
  — Может, кто-то обезьянничает. Банды копируют то, что видят по телевизору.
  
  — Однако используют серьезное оружие.
  
  — Очень серьезное, — сказал Лодердейл. — Это может быть как-то связано с угрозой взрывов.
  
  Фермер кивнул:
  
  — В прессе об этом и пишут. Может быть, наш потенциальный бомбист пустился во все тяжкие, нарушил инструкции — и его прикончили.
  
  — Тут есть еще кое-что, сэр, — сказал Ребус. Он заранее позвонил доктору Курту и убедился в своей догадке. — Коленки ему простреливали сзади. Максимально тяжелое ранение. Перед тем как пробить коленную чашечку, пуля разрывает артерии.
  
  — Ну и что из этого следует?
  
  — Сразу две вещи, сэр. Во-первых, они точно знали, что делают. Во-вторых, зачем мудрить, если все равно собираешься его прикончить? Может быть, тот, кто это сделал, в последнюю минуту передумал. Может быть, жертву хотели оставить в живых. Предполагаемое орудие убийства — револьвер. У него в барабане шесть патронов. Следовательно, палач должен был прерваться, перезарядить револьвер и только потом пустить последнюю пулю в голову.
  
  Они старались не встречаться взглядами, пытались представить, как все происходило, ставили себя на место жертвы. Ты получил свой подарочек из шести пуль. Ты думаешь, что уже всё. А потом слышишь, как револьвер перезаряжают…
  
  — Господи Исусе… — сказал Фермер.
  
  — Слишком много оружия развелось, — будничным тоном проговорил Лодердейл.
  
  Так оно и было на самом деле: в последнее время количество огнестрельного оружия на улицах неуклонно росло.
  
  — А почему они выбрали тупичок Мэри Кинг? — спросил Фермер.
  
  — Туда вряд ли кто сунется, — предположил Ребус. — К тому же почти полная звукоизоляция.
  
  — То же самое можно сказать о многих местах, и большинство из них далеко от Хай-стрит, которая в самом центре фестиваля. Они сильно рисковали. Зачем?
  
  Ребус тоже думал об этом. Ответа у него не было.
  
  — А Nemo или Memo?
  
  Наступила очередь Лодердейла на минутку отвлечься от кофе.
  
  — Мои люди над этим работают — роются в библиотеках, просматривают телефонные справочники, пытаются выловить какой-то смысл.
  
  — А с ребятами, которые его нашли, удалось поговорить?
  
  — Да, сэр. Они, похоже, рассказали все как есть.
  
  — А с тем, кто дал им ключ?
  
  — Он им ничего не давал, сэр, они его взяли без спросу. Ему за семьдесят, и он прям, как шнур отвеса.
  
  — Я знаю строителей, — сказал Фермер, — которые тебе и шнур отвеса согнут.
  
  Ребус улыбнулся. Он тоже знал таких строителей.
  
  — Мы опрашиваем всех, — продолжал Лодердейл, — всех, кто работал в тупичке Мэри Кинг.
  
  Ребусу показалось, что шутка Фермера до Лодердейла все же не дошла.
  
  — Ладно, — вздохнул Фермер. — Джон, ты служил в армии. Что скажешь про татуировку?
  
  Да, татуировка. Ребус понимал, какой скороспелый вывод здесь вроде бы напрашивается. Судя по записям в деле, за него и ухватились и убили на это чуть ли не все воскресенье.
  
  Фермер разглядывал фотографию, сделанную в воскресенье во время вскрытия. Криминалисты тоже делали съемку, еще в субботу вечером, но мелкие детали там было не разобрать.
  
  На воскресной фотографии хорошо была видна татуировка на правом предплечье жертвы — непрофессиональная, грубо сработанная: такие часто встречаются у подростков, обычно на тыльной стороне руки. Игла и любые синие чернила — вот все, что для этого требуется. Да, и немного удачи, чтобы не получить заражения крови. Таким нехитрым способом и была сделана у парня наколка — SaS.
  
  — Это не имеет отношения к воздушно-десантным войскам,[12] — сказал Ребус.
  
  — Нет?
  
  Ребус отрицательно покачал головой:
  
  — По разным причинам. Начать с того, что буква А должна быть прописной. Уж если хочешь сделать татуировку десантника, так наколешь себе герб — нож с крылышками — и девиз: «Смелый побеждает». Что-нибудь в этом роде.
  
  — Для этого нужно хоть что-то знать о Специальном военно-воздушном полке, — возразил Лодердейл.
  
  — Если ничего не знаешь, зачем тебе татуировка?
  
  — Так какие соображения? — спросил Фермер.
  
  — Выясняем, — сказал Лодердейл.
  
  — И мы до сих пор не знаем, кто он такой.
  
  — Да, сэр, не знаем.
  
  Фермер Уотсон вздохнул:
  
  — Тогда на этом пока закончим. Я знаю, что наши силы сейчас ограниченны — фестиваль, угрозы взрывов и прочее, но само собой разумеется, что это дело приоритетное. Задействуйте все свободные силы. Мы должны разобраться с этим как можно скорее. Привлекайте к расследованию всех, кто вам нужен. К этому делу проявляют интерес Особый отдел и Отдел по борьбе с оргпреступностью.
  
  Так, подумал Ребус, вот, значит, почему Фермер немного более въедлив против обычного. В стандартной ситуации он позволил бы Лодердейлу вести расследование совершенно самостоятельно. Лодердейл был довольно эффективен в кабинетной работе. А вот оперативник из него никудышный, не дай бог оказаться с таким на задании. Уотсон шелестел бумагами у себя на столе.
  
  — Я смотрю, баночники опять оживились.
  
  Пора было двигаться дальше.
  
  У Ребуса и прежде бывали дела в Пилмьюире. На его глазах в этом районе хороший полицейский пошел по дурной дорожке. Ребус кое-что знал про тамошний тлетворный дух. Горькое воспоминание вернулось к нему, когда он снова увидел чахлую траву на обочинах, поломанные деревца. Хотя туристы сюда не заглядывали, радушное приглашение он увидел. Оно было огромными белыми буквами начертано на фронтоне одного из домов: ПОЛУЧИТЕ УДОВОЛЬСТВИЕ ОТ ВИЗИТА В ГАР-БИ.
  
  Гар-Би — именно так (за неимением лучшего названия) называли квартал Гарибальди подростки. Он представлял собой мешанину из индивидуальных, так называемых террасных домиков начала шестидесятых годов и многоэтажек конца шестидесятых, все они были отделаны серой штукатуркой с вкраплением галечника; унылые пожухлые газоны отделяли район от шоссейной дороги. Повсюду во множестве валялись оранжевые конусы дорожного ограждения. Ими удобно было обозначить штанги ворот, когда хотелось по-быстрому сыграть в футбол, или использовать как стоп-сигнал для байкеров. Год назад какая-то предприимчивая душа нашла для них лучшее применение: оранжевыми конусами перегородили дорогу, направив движение в объезд через Гар-Би, где юная шпана забрасывала машины камнями и бутылками. Если водитель выскакивал из машины и давал деру, ему позволяли убежать, но машину раздевали догола — вплоть до покрышек, обивки сидений и деталей двигателя.
  
  Когда позже в том же году дорогу разрыли и перегородили настоящими конусами, многие водители их игнорировали и в результате угодили в свежевырытые ямы. На следующее утро оставленные машины были раздеты догола. Молодчики Гар-Би и краску бы содрали, если бы умели.
  
  Нужно отдать должное их изобретательности: будь у этих ребят деньги и возможности, они стали бы главной надеждой капиталистического государства. Но государство откупалось от них пособием по безработице и дневным телевидением. Когда Ребус парковал машину, за ним наблюдала группка мальчишек. Один из них выкрикнул:
  
  — Эй, где ваша классная тачка?
  
  — Это не он, — сказал другой, лениво лягнув первого по голени. Оба были на велосипедах и, похоже, лидерствовали в группке, будучи на год-другой старше, чем их товарищи. Ребус махнул, подзывая их.
  
  — Чего надо?
  
  Хоть и неохотно, они все-таки подошли к нему.
  
  — Приглядите-ка за моей машиной, — сказал он им. — Если кто ее тронет — вы сами его троньте. Ясно? Когда вернусь, получите два фунта.
  
  — Половину вперед, — тут же сказал первый. Второй кивнул.
  
  Ребус дал им половину обещанного, и фунт тут же исчез в кармане.
  
  — Не бойтесь, мистер, такую машину никто не тронет, — сказал второй, и ватага у него за спиной отозвалась дружным хохотом.
  
  Ребус удивленно покачал головой: языки у ребят тут острее, чем у многих конферансье на «Фриндже». Мальчишки, вероятно, братья. Ребус подумал, что точно такие же ошивались здесь и в тридцатые годы. На этих, правда, была современная дешевая одежка, но головы стрижены под ноль, уши торчком. Землистого цвета лица с черными кругами вокруг глаз. Такие же ребята смотрели со старых фотографий, одетые в большие, не по размеру, ботинки и с мрачными не по возрасту лицами. Они казались старше — не остальных ребят, а самого Ребуса.
  
  Повернувшись к ним спиной, он представил себе, что они превратились в старую пожелтевшую фотографию.
  
  Он направился к зданию центра. Ему пришлось пройти мимо запертых гаражей и одного из трех двенадцатиэтажных жилых зданий. Центр был невелик и вид имел довольно непрезентабельный: забитые досками окна и нерасшифровываемые граффити. На плоской асфальтово-черной крыше разлеглись четыре голых по пояс подростка с сигаретами во рту. Футболки они повязали на поясе. На крыше было столько битого стекла, что ребята вполне могли бы выступать факирами в цирке. Перед одним из парней лежала стопка бумаги, он сворачивал самолетики и пускал их с крыши. Судя по числу самолетиков в траве, в диспетчерской аэропорта сегодня выдалось напряженное утро.
  
  С дверей центра краска облупилась, и один слой фанеры под ней был пробит ударом кулака или ноги. Но дверь была надежно заперта не на один, а на два навесных замка. Еще два парня сидели на земле, опершись спиной на дверь и вытянув перед собой ноги, — ни дать ни взять охранники, присевшие отдохнуть в тенечке. Рваные кроссовки, латаные-перелатаные джинсы. Может, мода у них такая. На одном была черная футболка, на другом — расстегнутая джинсовая куртка на голое тело.
  
  — Закрыто, — сказал Джинсовая Куртка.
  
  — А когда откроется?
  
  — Ночью. Но полицейским вход воспрещен.
  
  Ребус улыбнулся:
  
  — Мы, кажется, не знакомы. Тебя зовут-то как?
  
  В ответ он получил наглую улыбку. Черная Футболка издал полусмешок. В волосах парня Ребус заметил белые хлопья перхоти. Ни тот ни другой отвечать не собирался. Подростки на крыше встали на ноги, готовые спрыгнуть, если что.
  
  — Крутые мужики, — сказал Ребус, повернулся и пошел прочь.
  
  Джинсовая Куртка поднялся и догнал его.
  
  — А что случилось-то, дяденька полицейский?
  
  Ребус не повернулся в его сторону, но остановился.
  
  — Обязательно должно что-то случиться?
  
  Один из бумажных самолетиков, прицельно или нет, попал ему в ногу. Он поднял его. Парни на крыше беззвучно давились от смеха.
  
  — Почему обязательно должно что-то случиться? — повторил он.
  
  — Ну вы даете. Ведь вы не с нашего участка.
  
  — Перемены — хорошая вещь, лучше только отдых.
  
  — Под дых? За что?
  
  Ребус снова улыбнулся. Теперь он повернулся к парню. Он, видно, только-только перерос юношескую прыщавость, и в ближайшие несколько лет его лицо обещало быть привлекательным, пока его не коснется печать деградации. Плохое питание и алкоголь сыграют свою губительную роль, если наркотики и драки не изуродуют его еще раньше. Волосы у парня были светлые, по-детски кудрявые, хотя и не густые. Он смотрел на Ребуса умными, прищуренными глазами. Ум его тоже был какой-то прищуренный, сосредоточенный только на одном — на следующем ходе. А еще в его глазах сверкала злость, и под ней что-то такое, о чем Ребус и думать не хотел.
  
  — Ты прямо артист — тебе бы на «Фриндж».
  
  — Видал я ваш фестиваль!..
  
  — Разделяю твои чувства. Так как тебя зовут, сынок?
  
  — Вы что — зациклены на именах?
  
  — Я так или иначе смогу узнать.
  
  Парень засунул руки в тугие карманы джинсов:
  
  — Вам это не пойдет на пользу.
  
  — Да?
  
  Парень неторопливо покачал головой:
  
  — Нет, не пойдет. — Он повернулся и пошел назад, к своим приятелям. — Не то в следующий раз ваша машина вообще здесь не появится.
  
  Ну конечно: стоило Ребусу подойти поближе, как он увидел, что его машина лежит брюхом на земле. Вид у нее был такой, словно она хочет стать невидимкой. Но на самом деле у нее всего лишь были спущены покрышки. Они еще проявили великодушие — прокололи только две. Он оглянулся. Группки ребятишек как не бывало, хотя, наверное, они и смотрели на него с безопасного расстояния из окна многоквартирного дома.
  
  Ребус оперся спиной на машину и развернул бумажный самолетик. Он был сложен из листовки «Фринджа», и рекламный текст на заднике сообщал, что данная театральная труппа переезжает из центра города, чтобы дать одно представление в клубе муниципального округа Гарибальди.
  
  — Вы сами не ведаете, что творите, — пробормотал себе под нос Ребус.
  
  Навстречу ему через футбольное поле шли какие-то молодые мамаши. Одна сотрясала коляску для успокоения плачущего младенца. Другая тащила за руку орущего во все горло малыша постарше, но тому это не нравилось, он отказывался двигать ногами, и они просто скребли землю. В конце концов и младенца в коляске, и того, что постарше, доставили обратно в Гар-Би. Хотя и не без сопротивления с их стороны.
  
  Ребус не мог осуждать их за нежелание возвращаться.
  4
  
  В оперативном штабе сержант уголовной полиции Брайан Холмс, рассмеявшись какой-то шутке, протянул констеблю уголовной полиции Шивон Кларк пластиковую чашечку с кофе.
  
  — Над чем смеемся? — полюбопытствовал Ребус.
  
  — Над кальмаром.
  
  — А, это тот, в ресторане?
  
  Холмс кивнул, отирая воображаемые слезы с глаз:
  
  — Блеск, правда, сэр?
  
  — Блеск.
  
  Ребус оглянулся. В оперативном штабе кипела целеустремленная деятельность. К стене были прикноплены фотографии жертвы и подземелья, неподалеку висел график дежурств. График был расписан на пластиковой доске, и женщина-полицейский жирным синим маркером вставляла соответствующие имена из своего списка против графы «Место дежурства». Ребус подошел к ней и на ухо шепнул:
  
  — Сделай так, чтобы мы с инспектором Флауэром дежурили подальше друг от друга, ладно? Даже если для этого придется ошибиться.
  
  — У меня могут быть неприятности, инспектор.
  
  Она улыбнулась, и Ребус подмигнул ей. Все знают, что держать в опасной близости друг от друга двух враждующих детективов контрпродуктивно. Но Лодердейл был тут старшим, и список составлял он, а он так любил смотреть, как летят искры, что счастливее мог бы себя почувствовать разве что в литейном цеху. Холмс и Кларк догадывались, о чем говорит Ребус с сотрудницей, но помалкивали.
  
  — Я иду в тупичок Мэри Кинг, — спокойно сказал Ребус. — Кто со мной?
  
  Вызвались двое.
  
  Ребус присматривал за Холмсом. Холмс заявления об увольнении пока не подал, но поди знай, когда его подбросит. Тот, кто поступает на службу в полицию, обычно тянет лямку долгие годы, но вторая половинка Холмса тащила его в другую сторону, и трудно было предугадать, кто победит в этой игре на перетягивание.
  
  Зато Ребус перестал присматривать за Шивон Кларк. Ее испытательный срок остался позади, и она обещала стать отличным детективом. Умная, проницательная, с хорошей реакцией. Далеко не каждый полицейский может похвастаться всеми тремя достоинствами. Сам Ребус по их сумме мог набрать процентов тридцать — в лучшем случае.
  
  Небо было затянуто тучами, и день стоял влажный; гнуса было видимо-невидимо, и ничто не предвещало ветерка, который разогнал бы скопище отвратных мелких тварей.
  
  — Это кто — тля?
  
  — Может, мошкара.
  
  — Я вам скажу, что это: гадость невыносимая.
  
  Когда они доехали до здания муниципалитета, все лобовое стекло почернело от мошек, потому что жидкость в бачке омывателя кончилась. Ребусу вдруг пришло в голову, что фестиваль неразрывно связан с Хай-стрит. Большинство других центральных улиц города оставались такими же — тихими или шумными, — как обычно. Хай-стрит всегда была в эпицентре событий. На небольшой парковке муниципалитета места не нашлось, а потому он остановился на Хай-стрит. Выходя из машины, он прихватил с собой обрывок кухонного полотенца, поплевал на него и протер лобовое стекло.
  
  — Нам бы не помешал хороший дождичек.
  
  — Не говорите этого.
  
  У входа в тупичок Мэри Кинг были припаркованы фургон и трейлер — явный знак того, что строители вернулись на работу. Вход в мясную лавку опечатан, но реставрационные работы шли своим чередом.
  
  — Инспектор Ребус?
  
  Его ждал пожилой человек. Он был высок, подтянут и, несмотря на жаркий день, одет в кремового цвета дождевик нараспашку. Его седые волосы не отливали серебром, скорее, они приобрели какую-то горчичную желтизну; на кончике носа сидели очки со стеклами в форме полумесяцев, словно очки требовались ему исключительно для того, чтобы разглядывать трещины в тротуаре.
  
  — Мистер Блэр-Фиш?
  
  Ребус пожал сухую, колючую руку.
  
  — Я хочу еще раз принести извинения. Мой внучатый племянник бывает таким…
  
  — Нет нужды извиняться, сэр. Ваш племянник оказал нам услугу. Если бы он с девчонками не пробрался туда, мы бы не обнаружили тело так быстро. А при расследовании убийства каждый час на вес золота.
  
  Мистер Блэр-Фиш посмотрел на свои не раз чиненные туфли, подумал и кивнул, соглашаясь с доводами Ребуса:
  
  — И тем не менее нехорошо получилось.
  
  — Не для нас, сэр.
  
  — Да, пожалуй.
  
  — Может быть, вы нас проводите?..
  
  Мистер Блэр-Фиш пошел впереди.
  
  Он провел их через дверь, потом вниз по лестнице, прочь от дневного света в мир маломощных лампочек, под которыми сверкали галогенные прожекторы строителей. Все это напоминало декорации спектакля. Рабочие двигались с заученной точностью актеров. За плату в два доллара сюда можно было пускать зрителей, а исполнителям присудить золотую медаль «Фринджа». Старик был знаком со строителями и кивком их приветствовал. В остальном на полицейских никто не обращал внимания, разве что кто-то оценивающе поглядывал на Шивон Кларк. Строители есть строители, на земле или под землей.
  
  Блэр-Фиш на ходу давал им кое-какие пояснения. Ребус решил, что, когда субботний констебль приходил сюда на экскурсию, гидом был не кто иной, как этот старик. Ребуса просветили, что тупичок в свое время — до эпидемии чумы, которая не раз поражала Эдинбург, — был оживленной магистралью. Вернувшиеся жители божились, что тупичок населен призраками умерших. Поэтому все снова покинули это место, и улица оказалась заброшенной. Потом случился пожар, после которого нетронутыми остались лишь первые несколько этажей зданий (эдинбургские жилые здания в те времена могли иметь до двенадцати — а то и больше — шатких этажей). После этого городские власти просто заложили плитами остатки зданий, а на них принялись строить заново, погребя тупичок Мэри Кинг под землей.
  
  — Не забывайте, что старый город был узкой полоской на гребне холма или, если верить легенде, на спине зарытой в землю змеи. Длинная и узкая полоска. Все было втиснуто в небольшое пространство, бедные и богатые жили бок о бок. В таком вот здании наверху обитали бедняки, посередине благородная публика, а внизу — ремесленники и купцы.
  
  — И что же случилось? — с искренним интересом спросил Холмс.
  
  — Благородным надоело это терпеть, — сказал Блэр-Фиш. — Когда был построен новый город по другую сторону Нор-Лох, они быстренько туда перебрались. Без них старый город пришел в упадок. И в таком состоянии оставался долгие годы.
  
  Он показал на ступеньки, ведущие вниз в какое-то углубление в стене.
  
  — Здесь была пекарня. Видите плоские камни? Там стояли печи. Если к ним прикоснуться, то они все еще теплее, чем окружающие камни.
  
  Шивон Кларк пожелала проверить это. Она вернулась, пожимая плечами. Ребус был доволен, что взял с собой Холмса и Кларк. Они отвлекали Блэр-Фиша, а Ребус тем временем мог исподтишка разглядывать рабочих. Он с самого начала имел это в виду: вроде бы приехать осмотреть тупичок Мэри Кинг, а на самом деле взглянуть, кто тут работает. Никто из них вроде бы не выказывал беспокойства, ну, по крайней мере, не больше, чем можно ожидать после такого случая. Они старались не смотреть в сторону мясной лавки и насвистывали за работой. Похоже, они не были склонны обсуждать убийство. Кто-то стоял на приставной лестнице — демонтировал трубы. Кто-то влез на мостки и поправлял кирпичную кладку.
  
  Экскурсия продолжалась, они удалились от строителей, и Блэр-Фиш куда-то повел Шивон Кларк, чтобы показать место, где в камине был замурован младенец, — такие вещи сплошь и рядом случались в восемнадцатом веке, по свидетельству трубочистов.
  
  — Фермер задал толковый вопрос, — поделился Ребус с Холмсом. — Он спросил: зачем кому-то понадобилось затаскивать сюда жертву? Подумай об этом. Не иначе как действовал кто-то из местных. О существовании тупичка Мэри Кинг знают только местные, да и то не все.
  
  Так оно и было на самом деле. Экскурсии сюда водили редко.
  
  — Видимо, они бывали здесь раньше. Или знали кого-то, кто бывал. Иначе они скорее заблудились бы здесь, чем нашли лавку мясника.
  
  Холмс кивнул:
  
  — Жаль, что нет списка экскурсантов.
  
  Это уже проверялось; экскурсии были неофициальные, обычно группа состояла человек из десяти-двенадцати. Никаких документов не велось.
  
  — Возможно, они знали, что в здании идут работы, и рассчитывали, что, раз сюда сейчас никого не пускают, тело провисит несколько недель.
  
  — А может быть, строительные работы как раз и есть та причина, по которой они здесь оказались, — сказал Ребус. — Может быть, кто-то навел их на эту мысль. Мы проверяем всех подряд.
  
  — Мы поэтому сегодня сюда приехали? Чтобы посмотреть, кто тут работает?
  
  Ребус кивнул, Холмс кивнул ему в ответ.
  
  И тут у Холмса родилась идея.
  
  — Может быть, они таким образом хотели отправить некое послание?
  
  — Я об этом думал. Но какое послание и кому?
  
  — Вы не думаете, что тут замешана ИРА?
  
  — Это возможно и в то же время невозможно, — сказал Ребус. — У нас тут нет ничего, что могло бы заинтересовать вооруженные формирования.
  
  — У нас есть Эдинбургский замок, дворец Холируд, фестиваль…
  
  — В этом есть резон.
  
  Они обернулись на голос. В свете фонаря стояли два человека. Ребус их не знал. Когда они подошли поближе, Ребус смог получше их разглядеть. Тот, чей голос они слышали, был немного моложе второго, говорил с английским акцентом и своим видом напоминал лондонского копа. Руки засунуты в карманы брюк, и налет некоего превосходства в каждом жесте. А кроме того, он, конечно, носил старые джинсы и черную кожаную куртку на манер пилотской. У него были коротко стриженные каштановые волосы, смазанные гелем, и тяжелое, испещренное оспинами лицо. Возраст между тридцатью пятью и сорока, но выглядел он на сорок с гаком и, судя по всему, имел проблемы с сердцем. Он смотрел на них пронзительно-голубыми глазами, взгляд которых мог выдержать не каждый. Он почти не моргал, словно не хотел пропустить ни мига представления.
  
  Второй, лет под пятьдесят, был хорошо сложен и крепок, с красивой головой и здоровым цветом лица, и седина только-только начала серебрить его виски. Похоже, бриться ему приходилось два, а то и три раза в день. На нем был темно-синий костюм, словно только что снятый с портновского манекена. На губах улыбка.
  
  — Инспектор Ребус?
  
  — Он самый.
  
  — Старший инспектор Килпатрик.
  
  Ребус, конечно, слышал это имя. И теперь было занятно приставить к этому имени и лицо. Если Ребус не ошибался, Килпатрик все еще служил в ШОБОПе — Шотландском отделе по борьбе с организованной преступностью.
  
  — Я полагал, что вы работаете на Стюарт-стрит,[13] сэр, — сказал Ребус, обмениваясь с ним рукопожатием.
  
  — Я приехал из Глазго несколько месяцев назад и теперь возглавляю подразделение в Эдинбурге. Не думаю, что эта новость попала на первые полосы газет.
  
  Ребус кивнул. Отдел по борьбе с организованной преступностью расследовал серьезные дела, когда необходимо объединять усилия разных ведомств. Их главной мишенью был наркобизнес. Во всяком случае, раньше. Ребус знал тех, кого в свое время откомандировали в ОБОП. Человек служил года три-четыре, потом его списывали, хотел он этого или нет, и он возвращался — заскорузлый, как вчерашний бекон.
  
  — А это инспектор Абернети из Особого отдела. Он приехал к нам аж из самого Лондона, — представил своего спутника Килпатрик.
  
  — За это полагается конфетка, — сказал Ребус.
  
  — У меня дед шотландец, — сообщил Абернети, пожимая Ребусу руку и игнорируя шутку. Ребус представил Холмса и Кларк — когда та вернулась с экскурсии. По ее раскрасневшимся щекам Ребус понял, что на обратном пути назад кто-то попытался заигрывать с ней. Он решил вычеркнуть из списка подозреваемых мистера Блэр-Фиша, но все прочие в нем остались.
  
  — Ну, — сказал наконец Абернети, потирая руки, — где тут ваша бойня?
  
  — Лавка мясника, если быть точным, — сообщил мистер Блэр-Фиш.
  
  — Я знаю, что говорю, — сказал Абернети.
  
  Мистер Блэр-Фиш повел его за собой, а Килпатрик немного задержал Ребуса.
  
  — Слушайте, — прошептал он, — мне этот тип нужен здесь не больше, чем вам, но чем сдержаннее мы будем себя вести, тем скорее избавимся от него. Договорились?
  
  — Да, сэр.
  
  Килпатрик говорил с акцентом, типичным для жителя Глазго, и даже когда понижал голос до шепота, умудрялся сильно гнусавить и при этом сохранять подчеркнутую ироничность и уверенность в том, что Глазго — пуп земли. И еще жители Глазго вечно лезут в бутылку, но, кажется, Килпатрик не принадлежал к этой породе.
  
  — Так что никаких больше шуточек, никаких конфеток!
  
  — Ясно, сэр.
  
  Килпатрик выдержал паузу.
  
  — Так это вы обратили внимание на элемент, характерный для военизированных формирований?
  
  Ребус кивнул:
  
  — Отличная работа.
  
  — Спасибо, сэр.
  
  Да, выходцы из Глазго тоже хороши, гонору хоть отбавляй.
  
  Когда они присоединились к остальным, Холмс вопросительно взглянул на Ребуса, и тот в ответ пожал плечами. По крайней мере, это был честный жест.
  
  — Значит, вот здесь его и подвесили, — сказал Абернети. Он оглядел помещение. — Немного отдает мелодрамой, правда? Совсем не в стиле ИРА. Тем подавай гараж или склад — что-нибудь в таком роде. Но какой-нибудь любитель театральных эффектов, несомненно, предпочел бы здешние декорации.
  
  Ребус должен был признать, что догадка не лишена проницательности — действительно, это вполне вероятная причина для выбора убийцами этого места.
  
  — Бах-бах, — продолжал Абернети, — и наверх, смешался с толпой, может, даже посмотрел какое-нибудь вечернее представление, прежде чем топать домой.
  
  — Вы думаете, тут есть какая-то связь с фестивалем? — прервала его Кларк.
  
  Абернети смерил ее откровенным взглядом, Брайан Холмс нервно вытянулся, напрягся. Ребус уже не в первый раз задумывался об отношениях Холмса и Кларк.
  
  — А почему нет? — сказал Абернети. — Эта версия не менее вероятна, чем все остальные, которые я слышал.
  
  — Но тут был шестерной комплект. — Ребус чувствовал себя обязанным защищать свои ворота.
  
  — Неверно, — поправил Абернети. — Семерной. А это вовсе не в правилах вооруженных формирований. Хотя бы по причине бессмысленного расходования боеприпасов. — Он посмотрел на Килпатрика. — Может, это связано с наркотиками. Банды любят театральщину — любят, чтобы все было как в кино. Кроме того, они любят отправлять друг другу послания. Громкие послания.
  
  Килпатрик кивнул:
  
  — Мы это учитываем.
  
  — И все же я пока ставлю на террористов, — подключился Ребус. — Вы посмотрите, какое оружие.
  
  — Наркодилеры тоже пользуются пистолетами, инспектор. Они любят пистолеты. Большие, чтобы пальнуть так пальнуть. Скажу вам как на духу. Не хотелось бы мне здесь находиться. Выстрел из девятимиллиметрового в таком замкнутом пространстве. Чего доброго, барабанные перепонки могут лопнуть.
  
  — Глушитель? — предположила Шивон Кларк.
  
  День у нее явно выдался неудачный. Абернети только молча взглянул на нее и укоризненно покачал головой, так что прописную истину пришлось вслух произнести Ребусу.
  
  — Для револьверов не существует глушителей.
  
  Абернети, не сводя глаз с Кларк, пальцем показал на Ребуса:
  
  — Слушайте вашего инспектора, дорогая, чему-нибудь да научитесь.
  
  Ребус обвел взглядом присутствующих. Из них шестерых четверо с удовольствием вырубили бы остальных.
  
  Он по-прежнему считал, что к мистеру Блэр-Фишу это не относится.
  
  Абернети тем временем опустился на колени, потер пальцем пол, утрамбованную древнюю грязь и шелуху.
  
  — Криминалисты сняли верхний дюйм земли, — сказал Ребус, но Абернети не слушал его.
  
  Множество мешков с землей принесли на шестой этаж районного отделения на Феттс, чтобы там все это просеять и исследовать и… бог знает что там еще делают в лаборатории.
  
  Не распрямляясь, Абернети повернул к ним голову и улыбнулся. Потом встал, потер ладонь о ладонь.
  
  — Убитый был наркоманом?
  
  — Никаких свидетельств на этот счет.
  
  — Просто я подумал, что SaS может означать, например, «смэк и спид».[14]
  
  И опять слова Абернети поневоле произвели на Ребуса впечатление. К гелю в волосах Абернети прилипли крошки пыли — хоть и ничтожный, но все же повод для утешения.
  
  — А может — Скотт и Шина,[15] — подхватил Ребус, давая понять, что гадать можно сколько угодно. Абернети только пожал плечами. Он провел для них показательный урок, а теперь представление окончено.
  
  — Пожалуй, я увидел достаточно, — сказал он.
  
  Килпатрик с облегчением кивнул. А Ребус подумал, что, должно быть, нелегко быть лучшим в своей области, копом с репутацией, когда тебя отправляют давать мастер-класс младшим по званию… Да еще и сассенаком.[16] Словом, ему не позавидуешь.
  
  Абернети снова заговорил:
  
  — Уж раз я здесь, то вполне могу заглянуть и в оперативный штаб.
  
  — Почему бы и нет? — холодно сказал Ребус.
  
  — Вот и я не знаю почему, — согласился Абернети, голос его — сплошная приторность и желчь.
  5
  
  Полицейское отделение на улице Сент-Леонардс, где размещалось управление дивизиона Б, очень гордилось своим полупостоянным оперативным штабом. Непосвященному могло показаться, что нынешнее расследование длится целую вечность. Абернети, судя по всему, остался доволен. Он окинул взглядом компьютерные мониторы, телефоны, настенные графики и фотоснимки. Килпатрик прикоснулся к руке Ребуса.
  
  — Приглядите за ним, ладно? А я схожу поздороваюсь со старшим суперинтендантом.
  
  — Хорошо, сэр.
  
  Старший инспектор Лодердейл, проводив взглядом Килпатрика, задумчиво сказал:
  
  — Значит, это и есть Килпатрик из ШОБОПа? Надо же, с виду почти как простой смертный.
  
  Да, слава шла впереди Килпатрика, и соответствовать такой репутации ох как нелегко. В Глазго он добился впечатляющих успехов и потерпел несколько громких провалов. С одной стороны, перехвачены огромные партии наркотиков, с другой — некоторым из подозреваемых в терроризме удалось уйти.
  
  — По крайней мере, внешность у него вполне человеческая, — продолжал Лодердейл, — чего не скажешь о нашем лондонском друге.
  
  Абернети не мог слышать этих слов — слишком далеко отошел, — но в эту секунду он неожиданно посмотрел в их сторону и ухмыльнулся. Зазвонил телефон, Лодердейл пошел снять трубку, а лондонский особист, заложив руки в карманы, медленно двинулся к Ребусу.
  
  — Неплохая проделана работа — вот все это. Но почти не от чего оттолкнуться, как я понимаю?
  
  — Почти не от чего.
  
  — А то, что есть, ничего не дает.
  
  — Пока нет.
  
  — Вы, кажется, сотрудничали со Скотленд-Ярдом по одному делу?
  
  — Сотрудничал.
  
  — С Джорджем Флайтом?
  
  — И опять в точку.
  
  — Он пошел на переподготовку. Удивительно, в его-то возрасте. Заинтересовался компьютерами. Не знаю, может, в этом и правда есть смысл. Будущее поле для преступлений, как ни крути. Скоро крупным шишкам преступного мира даже из дому не нужно будет выходить.
  
  — Крупным шишкам и сейчас никуда ходить не надо.
  
  Эти слова заслужили улыбку Абернети, вернее, кривую ухмылку.
  
  — Мой опекун, как я понял, пошел отлить?
  
  — Поздороваться кое с кем.
  
  — Передайте ему «пока-пока» от меня. — Абернети оглянулся и, понизив голос, добавил: — Думаю, инспектор Килпатрик не сильно расстроится, что я смылся.
  
  — С чего вы это взяли?
  
  Абернети хмыкнул:
  
  — Вы послушайте себя. Будь ваш голос еще чуть холоднее, в нем можно было бы покойников держать. Так вы считаете, что в Эдинбурге действуют террористы? — (Ребус ничего не ответил.) — Что ж, это ваша проблема. А я умываю руки. Скажите Килпатрику, что я свяжусь с ним, перед тем как двинусь на юг.
  
  — Предполагается, что вы останетесь здесь.
  
  — Скажите ему — я буду на связи.
  
  Удержать Абернети можно было только силой, а потому Ребус не стал и пытаться. Но он вовсе не думал, что Килпатрик обрадуется этому известию. Ребус снял телефонную трубку. Что имел в виду Абернети, говоря «это ваша проблема»? Если в деле имеется террористическая подоплека, то это уже юрисдикция Особого отдела и МИ-5.[17] Так что же он имел в виду? Ребус передал его послание Килпатрику, но, как ни странно, Килпатрик не придал этому значения. В голосе прославленного сыщика слышалась расслабленность — та, что приходит после доброй порции виски. Фермер на какое-то время перестал пить, но теперь спешил наверстать упущенное. Ребус и сам не отказался бы от глотка…
  
  Лодердейл только что положил трубку и теперь уставился в блокнот, где что-то записывал по ходу разговора.
  
  — Есть что-нибудь? — спросил Ребус.
  
  — Возможно, жертва идентифицирована. Хочешь посмотреть?
  
  Лодердейл вырвал листок из блокнота.
  
  — Что, болельщики «Хиба» рыдают? — сказал Ребус, беря листок.
  
  Вообще-то, не все болельщики «Хиба» были склонны лить слезы. Шивон Кларк болела за «Хиберниан», а потому принадлежала на Сент-Леонардс к меньшинству. Получив образование в Англии (еще одно меньшинство, совсем уж малочисленное), она не понимала тонкостей шотландского фанатизма, хотя кое-кто из коллег и пытался ее просветить. Она не католичка, терпеливо объясняли ей, а потому должна болеть за «Хартс» из Мидлотиана. «Хиберниан» — команда католиков. Только посмотреть на их имена, на их зеленую[18] форму. Это же эдинбургская версия «Селтика» в Глазго, тогда как «Хартс» — эквивалент тамошних «Рейнджеров».
  
  — То же самое происходит и в Англии, — втолковывали ей, — если в одном месте обитают католики и протестанты.
  
  «Манчестер Юнайтед» (католический) и «Сити» (протестантский), «Ливерпуль» (католический) и «Эвертон» (протестантский). Вот только в Лондоне возникли дополнительные сложности. Там есть даже еврейские команды.
  
  Шивон Кларк только улыбалась, недоверчиво качая головой. Спорить было бесполезно, однако попыток она не оставляла. Они продолжали вышучивать, дразнить ее, пытаясь обратить в свою веру. Все это вроде бы добродушно, но она не всегда понимала, насколько добродушно. Шотландцы наловчились отпускать шутки с серьезным лицом и улыбаться, когда им не до смеха. В свой день рождения она обнаружила у себя на рабочем столе с полдюжины шарфиков «Хартс». Все они отправились в благотворительный магазин.
  
  Она наблюдала и более зловещую сторону футбольных предпочтений. Ящики для сбора пожертвований на матчах. В зависимости от того, где вы стояли, вас просили жертвовать в пользу одной или другой стороны. Обычно средства собирали для «семей», или «пострадавших», или «заключенных», но все, кто давал деньги, прекрасно знали, что, возможно, поддерживают насилие в Северной Ирландии. И все равно давали. На один фунт стерлингов ближе к стоимости пистолета.
  
  Она снова столкнулась с этим в субботу, когда вместе с двумя друзьями оказалась на трибуне болельщиков «Хартс». Ящик для пожертвований циркулировал по толпе, и она его проигнорировала. Ее друзья после этого надолго замолчали.
  
  — С этим нужно что-то делать, — сказала она в машине Ребусу.
  
  — Например?
  
  — Запустить туда людей под прикрытием и арестовать тех, кто за этим стоит.
  
  — Думай головой.
  
  — Объясните, почему нет.
  
  — Потому что это не решит проблемы и мы не сможем предъявить никакого обвинения, кроме какой-нибудь ерунды вроде отсутствия лицензии. И потом, если хочешь знать мое мнение, то бо́льшая часть денег отправляется прямиком в карманы сборщиков пожертвований и никогда не достигает Северной Ирландии.
  
  — Но тут дело в принципе.
  
  — Господи, да ты послушай сама, что говоришь.
  
  Принципы — да, с ними не враз расстанешься. Некоторые полицейские так до конца за них и держатся.
  
  — Ну вот — приехали.
  
  Он припарковался задом в свободное пространство перед многоквартирным домом на Мейфилд-Гарденс. Им нужно было в квартиру на верхнем этаже.
  
  — Ну почему всегда верхний этаж? — посетовала Шивон.
  
  — Потому что там живут бедняки.
  
  На площадке последнего этажа было две двери. Возле одной под дверным звонком табличка с фамилией МЕРДОК. Перед дверью — коричневый щетинистый коврик с надписью: «СГИНЬ!»
  
  — Очаровательно.
  
  Ребус нажал на кнопку звонка. Дверь открыл бородатый человек в очках с толстыми стеклами в металлической оправе. Борода мешала точно определить возраст, но, по прикидке Ребуса, ему было лет двадцать пять. Густые черные волосы доходили до плеч; он провел по ним растопыренной пятерней.
  
  — Я инспектор Ребус. А это…
  
  — Входите, входите. Осторожнее, тут мотоцикл.
  
  — Это ваш, мистер Мердок?
  
  — Нет, Билли. Мотоцикл не ездит с самого первого дня, как Билли сюда переехал.
  
  Рама мотоцикла была в порядке, но двигатель лежал разобранный на почерневших от масла газетах вдоль дорожки в коридоре. Более мелкие детали находились в полиэтиленовых пакетах, каждый был перевязан и имел свой номер.
  
  — Разумно, — сказал Ребус.
  
  — О да, — сказал Мердок, — Билли такой аккуратный. Входите.
  
  Он провел их в заставленную вещами гостиную.
  
  — Это Милли. Она здесь живет.
  
  — Привет.
  
  Милли сидела на диване, завернувшись в спальный мешок, хотя на улице было жарко. Она смотрела телевизор и курила сигарету.
  
  — Вы нам звонили, мистер Мердок.
  
  — Да. По поводу Билли.
  
  Мердок принялся кругами ходить по комнате.
  
  — Понимаете, эти описания в газетах и по телику… Сначала мне даже и в голову не пришло ничего такого, но, как говорит Милли, не в характере Билли пропадать так надолго. Я уже вам сказал, он аккуратный. Он бы позвонил или еще как предупредил, это точно.
  
  — Когда вы видели его в последний раз?
  
  Мердок посмотрел на Милли.
  
  — Когда это было — в четверг вечером?
  
  — Я его видела в пятницу утром.
  
  — Ну, значит, в пятницу.
  
  Ребус повернулся к Милли. У нее были коротко подстриженные светлые волосы, темные у корней, и темные брови. Длинное некрасивое лицо, на подбородке большая выпуклая родинка. Ребусу показалось, что она на несколько лет старше Мердока.
  
  — Он не сказал, куда направляется?
  
  — Он ничего не сказал. Мы здесь в такое время не особо разговариваем.
  
  — В какое время?
  
  Она стряхнула пепел с сигареты в пепельницу, которая неустойчиво покоилась на спальном мешке. У нее была нервная привычка без конца стряхивать пепел с сигареты, даже когда стряхивать еще нечего.
  
  — От половины восьмого до четверти девятого, — ответила она.
  
  — А где он работает?
  
  — Он не работает, — сказал Мердок, опершись рукой на каминную полку. — Раньше работал на почте. Но несколько месяцев назад его уволили. Он теперь на пособии вместе с половиной населения Шотландии.
  
  — А вы чем занимаетесь, мистер Мердок?
  
  — Я компьютерный консультант.
  
  И верно: среди хлама в гостиной были клавиатуры и дисководы, наполовину разобранные и сваленные в кучу. Были тут и стопки толстых журналов, книг и компьютерных пособий.
  
  — Кто-нибудь из вас знал Билли до его переезда сюда?
  
  — Я знала, — сказала Милли. — Приятель приятеля, почти случайный знакомый. Я узнала, что он ищет комнату, а тут как раз одна освобождалась. Вот я и предложила Мердоку пустить его.
  
  Она переключила канал на телевизоре. Смотрела без звука, сквозь дымок, поднимающийся от сигареты.
  
  — Можем мы осмотреть комнату Билли?
  
  — Почему нет? — сказал Мердок.
  
  Пока Милли говорила, он все время нервно поглядывал на нее. Он, казалось, с трудом удерживал себя на месте и с облегчением вздохнул, когда повел их назад, в узкий коридор и дальше в прихожую, куда выходили три двери, из них одна кухонная, другая — стенного шкафа. Проходя по узкому коридору, они миновали дверь в ванную с одной стороны и дверь в спальню Мердока — с другой. Оставалась одна, последняя дверь.
  
  Открыв ее, они оказались в крошечной спальне, где царил идеальный порядок. Размеры комнаты не превышали десять на восемь футов, но она вмещала узкую кровать, шкаф, комод, письменный стол и стул. На комоде стоял музыкальный центр с колонками. Кровать была застлана, все лежало на своих местах.
  
  — Это вы навели здесь порядок?
  
  Мердок отрицательно покачал головой:
  
  — Билли сам всегда всюду убирал. Вы еще посмотрите кухню.
  
  — У вас есть фотография Билли? — спросил Ребус.
  
  — Может, и есть с какой-то из наших вечеринок. Хотите посмотреть?
  
  — Мне будет достаточно одной — лучшей.
  
  — Тогда сейчас принесу.
  
  — Спасибо.
  
  Когда Мердок ушел, в спальню к Ребусу протиснулась Шивон. До этого момента она была вынуждена стоять в коридоре за дверью.
  
  — Какие соображения?
  
  — Невротическая чистота, — сказала она (комментарий человека, чья собственная квартира выглядит как нечто среднее между пиццерией и бачком для сбора стеклотары).
  
  Но Ребус разглядывал стены. Над кроватью висел вымпел «Хартс» и Юнион Джек, на который по центру была наложена Красная рука Ольстера.[19] Над ней слова: «Не сдадимся», а ниже буквы РППЖ. Даже Шивон Кларк знала, что означает эта аббревиатура.
  
  — Римский папа пошел в жопу, — пробормотала она.
  
  Мердок вернулся. Он не попытался протиснуться в узкое пространство между кроватью и шкафом, в итоге остался в дверях и протянул фотографию Шивон Кларк, которая передала ее Ребусу. С фотографии смотрел молодой человек, делано улыбающийся в камеру. За ним была видна высоко поднятая банка пива, словно кто-то собирался вылить ее ему на голову.
  
  — Это лучшее, что у нас есть, — извиняющимся тоном сказал Мердок.
  
  — Спасибо, мистер Мердок.
  
  Ребус был почти уверен. Почти.
  
  — У Билли была татуировка?
  
  — Да, на руке. Вроде тех, какие делают безбашенные юнцы.
  
  Ребус кивнул. Они разослали сведения о татуировке и ожидали быстрых результатов.
  
  — Я, вообще-то, ее толком и не видел, эту татуировку, — продолжал Мердок, — а сам Билли никогда об этом не говорил.
  
  В дверном проеме рядом с Мердоком появилась Милли. Она избавилась от спального мешка, и теперь на ней была длинная футболка, прикрывавшая сверху голые ноги. Она обняла Мердока за талию.
  
  — Я помню эту татуировку, — сказала она. — SaS. Большие «S», маленькая «а».
  
  — Он вам никогда не говорил, что это значит?
  
  Она покачала головой. Ее глаза повлажнели от слез.
  
  — Это он, да? Это его вы нашли мертвым?
  
  Ребус постарался дать уклончивый ответ, но выражение лица выдало его. Милли начала всхлипывать, и Мердок обнял ее, прижал к себе. Шивон Кларк вытащила несколько кассет из ящика комода и принялась их разглядывать. Без слов протянула их Ребусу. Это были песни оранжистов,[20] песни о борьбе в Ольстере. Их названия говорили сами за себя: «„Кушак“ и другие хиты»,[21]«Марши времен короля Билли»,[22]«Мы не сдадимся». Он сунул в карман одну из кассет.
  
  Они внимательно осмотрели комнату Билли Каннингема, но ничего не нашли, если не считать недавно полученного письма от матери. Адреса на письме не было, но имелась почтовая марка Глазго, а Милли вспомнила, что Билли говорил: он родом из Хиллхеда.[23] Что ж, решили они, пусть Глазго с этим и разбирается. Пусть преподнесут эту новость ничего не подозревающему семейству.
  
  В одном из ящиков комода Шивон Кларк нашла программку Фринджа. Там была обычная дребедень — «Вечеринки у Абигейл»[24] и «Последняя лента Крэппа»,[25] ревю под названием «Оргия юных эльзасцев» и юмористические советы о том, как избавиться от лондонской хандры.
  
  — Он отметил одно из представлений, — сказала Кларк.
  
  Да, так оно и было — музыкальное действо в стиле кантри-и-вестерн в салуне «Быстрый шланг». Это представление давалось в течение трех вечеров в самом начале фестиваля.
  
  — В его коллекции нет музыки кантри, — заметила Кларк.
  
  — Это делает честь его вкусу.
  
  По пути в отделение он засунул в древнюю магнитолу своей машины орнажистскую пленку.
  
  Пленка проигрывалась медленно, отчего настроение у Ребуса стало еще мрачнее. Ребус и раньше слышал такие штуки, но больше чем на несколько секунд его не хватало. Песни о короле Билли и подмастерьях, о битве на реке Бойн и славной победе 1690 года, песни об изгнании католиков и о готовности Ольстера сражаться до конца. У певца не было ничего, кроме дребезжащего вибрато, какое частенько слышишь в пабах. Аккомпанировали ему аккордеон, барабан и изредка флейта. Только оранжистский военный оркестр мог заставить флейту звучать воинственно. Военный оркестр да еще Иэн Андерсон из группы «Джетро Талл». Ребус вспомнил, что уже лет сто не слушал «Талл». Все, что угодно, лучше, чем эти песни… Ему пришло на ум слово «ненависть», но он от него отказался. Желчи в словах не было, только упрямое нежелание идти на компромисс, хоть в чем-то уступить, признать, что времена изменились, что на дворе не 1690-е, а 1990-е. Это какие же шоры надо надеть на глаза, чтобы ничего не видеть впереди и жить только далеким прошлым!
  
  — Ужас в том, — сказала Шивон Кларк, — что эти мелодии страшно прилипчивые.
  
  — Да-да, — ответил Ребус, — фанатизм — штука заразная.
  
  Всю дорогу до Сент-Леонардс он насвистывал мелодии «Джетро Талл».
  
  Лодердейл организовал пресс-конференцию и хотел знать, что известно Ребусу.
  
  — Я не уверен, — услышал ответ Лодердейл. — Не на все сто.
  
  — А насколько?
  
  — На девяносто — девяносто пять.
  
  Лодердейл задумался.
  
  — Так мне стоит что-нибудь сказать по этому поводу?
  
  — Это вам решать, сэр. Криминалисты уже выехали снимать отпечатки в квартире. Скоро все выяснится.
  
  Одна из проблем с опознанием убитого состояла в том, что последний смертельный выстрел разнес половину лица — пуля вошла в шею сзади и раздробила челюсть. Как сказал доктор Курт, опознание придется проводить, закрыв нижнюю часть лица и показывая друзьям или родственникам верхнюю. Но будет ли этого достаточно? До сегодняшнего возможного прорыва они могли рассчитывать только на опознание по зубам. Но судмедэксперт сказал, что полость рта сильно повреждена, а те зубоврачебные работы, которые еще можно распознать, настолько рутинны, что их мог делать кто угодно и ни один дантист не смог бы с уверенностью под ними подписаться.
  
  Ребус попросил размножить фотографию с вечеринки и копию отправил в Глазго с соответствующими комментариями. После чего пошел послушать пресс-конференцию Лодердейла.
  
  Старший инспектор Лодердейл любил вступать в словесные дуэли с прессой. Но сегодня он, против обыкновения, нервничал. Возможно, из-за того, что аудитория была больше, чем всегда. Откуда ни возьмись появились старший суперинтендант Уотсон и старший инспектор Килпатрик, тоже пришли послушать. У обоих были неестественно красные лица, не иначе как от виски. Журналисты старались найти место поближе к Лодердейлу, полицейские встали позади. Килпатрик увидел Ребуса и протиснулся к нему.
  
  — Так что — возможно, идентификация состоялась? — шепотом спросил он.
  
  — Возможно.
  
  — Так наркотики или ИРА?
  
  На его лице застыла ироническая улыбка. Не то чтобы он ждал ответа, просто выпил виски, потянуло на разговоры. Но у Ребуса был ответ.
  
  — Если это не ИРА, — сказал он, — то другая шайка-лейка.
  
  АОО, ОДС, БСО, СО…[26] перечислять не имело смысла. «О» в каждом из сокращений обозначало Ольстер. Все это запрещенные протестантские организации. Килпатрик чуть качнулся назад. На его лице было написано множество вопросов, которые рвались наружу через налитые кровью сосуды, окрасившие багрянцем нос и щеки. Лицо выпивохи. Ребус повидал их немало — достаточно иногда вечером на себя посмотреть в зеркало.
  
  Но Килпатрик не потерял контроль над собой. Он понимал, что в таком состоянии ему не стоит задавать новые вопросы, а потому протолкался назад к Фермеру и что-то шепнул ему на ухо. Фермер Уотсон посмотрел на Ребуса и кивнул Килпатрику, и потом они переключили внимание на пресс-конференцию.
  
  Всех собравшихся журналистов Ребус знал. Это были матерые ребята, они не питали иллюзий относительно старшего инспектора Лодердейла. На пресс-конференцию к нему ты прибегал, словно гончая по следу, а по окончании выходил сонным щенком, едва волоча ноги. Поэтому они по большей части помалкивали и позволяли ему нести обычную его невнятицу.
  
  Все, кроме Мейри Хендерсон. Она сидела в первом ряду и задавала вопросы, которые другие не давали себе труда задать по одной-единственной причине: они заранее знали ответ, который услышат от старшего инспектора.
  
  — Без комментариев, — раз эдак в двадцатый ответил он Мейри.
  
  Она сдалась и рухнула на стул. Кто-то еще задал вопрос, и она, пользуясь случаем, оглядела присутствующих. Ребус качнул головой в знак приветствия. Мейри недовольно посмотрела на него и показала ему язык. Еще несколько журналистов повернулись в его сторону. Их вопросительные взгляды Ребус встретил спокойной улыбкой.
  
  Когда пресс-конференция закончилась, Мейри догнала его в коридоре. При ней был блокнот, ее обычная синяя капиллярная авторучка и портативный диктофон.
  
  — Спасибо за помощь в тот вечер, — сказала она.
  
  — Без комментариев.
  
  Она знала, что сердиться на Джона Ребуса бесполезно, а потому просто шумно выдохнула.
  
  — Я пришла туда первая, и лакомый кусочек должен был достаться мне.
  
  — Идемте со мной в паб, и вы получите сколько угодно лакомых кусочков.
  
  — Эта не лучшая ваша шутка, честно вам скажу.
  
  Она отвернулась и пошла прочь. Ребус проводил ее взглядом. Он никогда не упускал возможности посмотреть на ее ноги.
  6
  
  Эдинбургский городской морг располагался на Каугейт-стрит у переулка Хай-Скул, напротив Муниципального центра святой Анны и Блэкфрайрз-стрит. Это невысокое здание красного кирпича с декоративной штукатуркой, специально построенное так, чтобы не привлекать к себе внимания, оно и стоит поэтому чуть в глубине. Отсюда к Хай-стрит ведут круто взбирающиеся вверх улицы. Узкая и глубокая, как каньон, Каугейт давно уже стала проездом для машин — пешеходов здесь почти не видно, редкие прохожие едва умещаются на тротуарах, мимо которых сплошным потоком мчатся машины. Местечко не для слабонервных. Вечером здесь можно было полюбоваться на низы общества, пока все не разбредались по своим койкам в общагах.
  
  Но сейчас в районе велась перестройка. Сначала расчистили Грассмаркет, а теперь отцы города нацелились и на Каугейт.
  
  Несколько минут Ребус прождал перед входом в морг, наконец из дверей высунулась женская голова.
  
  — Инспектор Ребус?
  
  — Точно.
  
  — Он просил меня передать вам, что уже ушел в «Баннерманс».
  
  — Спасибо.
  
  Ребус направился к пабу.
  
  «Баннерманс» когда-то был подвальным складом и с тех пор не сильно изменился. Его сводчатые помещения до жути напоминали лавки в тупичке Мэри Кинг. Такие же точно подвальные склады образовывали соединительные ходы под Старым городом, которые тянулись от Лоунмаркета до Кэнонгейта и дальше. В баре пока было пустовато. Курт сидел у окна, и его стакан с пивом стоял на бочке, служившей столом. Каким-то образом ему удалось найти один из немногих удобных стульев. Он напоминал седалище мелкого дворянина с подлокотниками и высокой спинкой. Ребус купил себе двойной виски, подтащил табуретку к Курту и сел.
  
  — Ваше здоровье, Джон.
  
  — И ваше.
  
  — Так что я могу для вас сделать?
  
  Ребус мог поклясться, что даже в пабе руки доктора Курта пахнут мылом и медицинским спиртом. Он пригубил виски. Доктор Курт укоризненно свел брови:
  
  — Похоже, мне предстоит обследовать вашу печень раньше, чем надеялся.
  
  Ребус кивнул на нераскрытую пачку сигарет Курта, лежащую на столе-бочке:
  
  — Если будете и дальше смолить эти сигареты, то вряд ли.
  
  Доктор Курт улыбнулся. Курить он начал недавно, решив проверить, насколько он неубиваем. Он не назвал бы это жаждой смерти, скорее, испытанием на живучесть.
  
  — И давно вы приударяете за мисс Рэттрей?
  
  Курт рассмеялся:
  
  — Боже мой, вы за этим позвали меня сюда? Хотите расспросить про Каролину?
  
  — Да это я для завязки разговора. Но она недурна, верно?
  
  — Она просто чудо.
  
  Курт закурил сигарету, затянулся, кивнул сам себе.
  
  — Просто чудо, — повторил он сквозь облачко дыма.
  
  — Наверное, скоро мы будем знать имя трупа из тупичка Мэри Кинг. Сейчас проверяют отпечатки пальцев.
  
  — Так вы поэтому хотели меня видеть? Не для того, чтобы поговорить о Каролине?
  
  — Я хотел поговорить о пистолетах.
  
  — Я не специалист по оружию.
  
  — И прекрасно. Мне не нужен специалист. Мне нужен человек, с которым я могу поговорить. Вы видели результаты баллистической экспертизы?
  
  Курт отрицательно покачал головой.
  
  — Мы имеем дело с чем-то вроде револьвера «смит и вессон» пятьсот сорок седьмой модели, на пояске пули пять следов от нарезов, нарезка слева направо. В барабане шесть патронов от девятимиллиметрового парабеллума.
  
  — Я уже поплыл.
  
  — Вероятно, стреляли из модели с трехдюймовым, а не четырехдюймовым стволом, то есть весом тридцать две унции. — Ребус пригубил виски, пары которого в его ноздрях теперь блокировали все остальные запахи. — На револьверах не бывает глушителей.
  
  — Ага, — кивнул Курт. — Теперь забрезжил какой-то свет.
  
  — В ограниченном пространстве, имеющем такую форму… — Ребус кивнул в сторону находящегося за стойкой бара помещения. — Как та часть зала — и по форме, и по размеру.
  
  — Выстрел должен был прозвучать довольно громко.
  
  — Дьявольски громко. Можно сказать — оглушающе.
  
  — И что конкретно это должно означать?
  
  Ребус пожал плечами:
  
  — Я просто думаю, насколько все это профессионально. Вот смотрите, если судить по тому, как происходила казнь, то вроде бы действовали профессионалы, нет сомнений. Но дальше возникают вопросы.
  
  Курт подумал.
  
  — И что теперь? Прочесать город на предмет недавнего приобретения слуховых аппаратов?
  
  Ребус улыбнулся:
  
  — А что, неплохая мысль.
  
  — Вот единственное, что я могу вам сказать, Джон: эти пули очень сильного действия. Не знаю, задумано так было или нет, но они сильно напачкали. Мы с вами и раньше сталкивались с убийцами-пачкунами. Обычно таких убийц легче найти. Но на сей раз они, кажется, не оставили никаких улик, кроме пуль.
  
  — Я знаю.
  
  Курт хлопнул ладонью по верхушке бочки:
  
  — Вот что я вам скажу. У меня есть для вас предложение.
  
  — Какое?
  
  Курт подался вперед, словно собираясь поделиться тайной:
  
  — Я вам дам телефонный номер Каролины Рэттрей.
  
  — Да идите вы!.. — фыркнул Ребус.
  
  Тем вечером полицейский автомобиль забрал его из квартиры Пейшенс на Оксфорд-террас. За рулем сидел констебль по имени Роберт Бернс, и этот Бернс оказывал Ребусу услугу.
  
  — Я тебе благодарен, — сказал Ребус.
  
  Хотя Бернс был приписан к дивизиону С в Западном округе, родился и вырос он в Пилмьюире и по-прежнему имел там врагов и друзей. В Гар-Би он был известной личностью, а это как раз и требовалось Ребусу.
  
  — Я родился в одном из таких сборных домиков, — рассказывал Бернс. — А потом их сровняли с землей и построили на их месте многоэтажки. Многоэтажки считались тогда более «цивилизованными», можете себе представить? Вот ведь треклятые архитекторы и проектировщики! И ведь ни за что не признаются, что совершили ошибку.
  
  Ребус улыбнулся:
  
  — В этом отношении они похожи на нас.
  
  — Ты кого имеешь в виду — полицию или независимое меньшинство?[27]
  
  Бернс был не просто членом Свободной шотландской церкви. Днем по воскресеньям он нес свою религию к подножию Маунда,[28] где обещал адское пламя и серу всем, кто готов был его слушать. Но на время фестиваля Бернс давал себе передышку. Как он говорил, даже его голос вольется в хор ведущих обреченное сражение против духовых оркестров и расстроенных гитар.
  
  Они повернули в Гар-Би, миновав фронтон с его зловещим приветствием.
  
  — Подвези меня как можно ближе, ладно?
  
  — Конечно, — сказал Бернс. И когда они оказались в тупике у гаражей, он лишь чуть-чуть сбросил скорость, когда брал препятствие в виде тротуара, а потом съезжал на траву. — Это же не моя машина, — объяснил он.
  
  Они поехали вдоль тропинки мимо гаражей и высотки и наконец уперлись — дальше ехать было некуда. Когда Бернс затормозил, машина оказалась футах в двенадцати от клуба.
  
  — Отсюда я уж как-нибудь дойду пешком, — сказал Ребус.
  
  Парни, которые в прошлый его приезд лежали на крыше, теперь стояли, наблюдая за ними, из их открытых ртов свешивались сигареты. С тропинки и из всех окон на них смотрели местные жители. Бернс повернулся к Ребусу:
  
  — Только не говорите мне, что вы хотели застать их врасплох.
  
  — Все в порядке. — Он открыл дверцу. — Только не выходи из машины. Я не хочу, чтобы мы остались без покрышек.
  
  Ребус направился к распахнутым дверям клуба. Подростки на крыше следили за ним с привычной враждебностью. Повсюду лежали бумажные самолетики, некоторые снова поднимались в воздух порывами ветра. Входя в здание, Ребус услышал наверху какое-то хрюканье. Его аудитория на крыше изображала свиней.
  
  Никакого вестибюля в здании не было — двери открывались прямо в зал. В одном конце было высоко прибито баскетбольное кольцо. Несколько парней сгрудились вокруг мяча, били друг друга носками по голеням, отталкивали руками. Время неконтактных спортивных игр прошло. На импровизированной сцене стоял громадный двухкассетник, выдавая что-то тяжелометаллическое. Ребус подумал, что вряд ли заслужит много очков, сообщив, что присутствовал при рождении этого жанра. Большинство этих ребят появилось на свет после «Анархии в Соединенном Королевстве»,[29] не говоря уже о «Коммуникационном прорыве».[30]
  
  Тут собрались подростки самого разного возраста, и найти среди них Питера Кейва было невозможно. Может, он мотал головой под звуки расстроенной электрогитары. Может, курил у стены. Или боролся за мяч под баскетбольным кольцом. Но он вдруг направился к Ребусу с другой стороны из сплоченной группки, в которой был и Черная Футболка, знакомый Ребусу по его первому приезду.
  
  — Чем могу помочь?
  
  Отец Лири сказал, что Кейву лет двадцать пять, но ему вполне можно было дать и девятнадцать. Отчасти потому, что ему шел молодежный стиль одежды. Ребус и раньше видел религиозных людей в джинсах. Вид у них был такой, словно они чувствовали бы себя удобнее в чем-нибудь менее удобном. Но Кейв в выцветших джинсах и джинсовой рубашке, с полудюжиной тонких кожаных и металлических браслетов на запястьях выглядел вполне раскованно.
  
  — Девчонок маловато, — сказал Ребус, стараясь выиграть время.
  
  Питер Кейв оглянулся:
  
  — Сейчас действительно маловато. Обычно их больше, но вечером в хорошую погоду…
  
  Вечер и правда стоял хороший. Когда он уезжал из дома, Пейшенс пила холодное розовое вино в саду. Оставлял он ее неохотно. Кейв произвел на него хорошее впечатление. У него было свежее лицо и ясные глаза, и казался он парнем рассудительным. Волосы длинноватые, но вполне чистые, опрятные, лицо прямое и честное, с глубокой ямкой на подбородке.
  
  — Прошу прощения, — сказал Кейв. — Меня зовут Питер Кейв, я заведую молодежным клубом.
  
  Он протянул руку, браслеты соскользнули вниз по запястью. Ребус пожал ему руку и улыбнулся. Кейву хотелось знать, с кем он разговаривает, — вполне резонное желание.
  
  — Инспектор уголовной полиции Ребус.
  
  Кейв кивнул:
  
  — Дейви говорил, что приезжал какой-то полицейский. Я решил, что это кто-то из Отдела по охране общественного порядка. Что случилось, инспектор?
  
  — Ничего не случилось, мистер Кейв.
  
  Вокруг них образовался кружок любопытствующих. Ребуса это не беспокоило. Пока.
  
  — Называйте меня Питер.
  
  — Мистер Кейв, — сказал Ребус, облизнув губы, — как тут у вас идут дела?
  
  — Вы что имеете в виду?
  
  — Простой вопрос, сэр. Почему-то преступность в Пилмьюире не пошла на убыль, с тех пор как вы здесь открылись.
  
  Кейв ощетинился:
  
  — Драки между бандами прекратились.
  
  С этим Ребус согласился.
  
  — Но вот кражи, взломы, нападения… на детской площадке валяются шприцы и аэрозольные баллончики…
  
  — Будет вам сейчас аэрозольный баллончик!
  
  Ребус обернулся посмотреть, кто вошел: парень с голой грудью, в джинсовой куртке.
  
  — Привет, Дейви, — сказал Ребус.
  
  Кольцо разомкнулось ровно настолько, чтобы пропустить Дейви. Парень предупреждающе выставил вперед указательный палец.
  
  — Я же сказал: вам не пойдет на пользу, если вы узнаете мое имя.
  
  — Ничего не могу поделать, Дейви, если люди мне рассказывают.
  
  — Дейви Саутар, — добавил Бернс; он стоял в дверях, сложив руки на груди, и вид у него был очень довольный. Это был только вид, конечно, — поведение, продиктованное обстоятельствами.
  
  — Дейви Саутар, — эхом отозвался Ребус.
  
  Саутар стоял, сжав кулаки. Питер Кейв попытался вмешаться:
  
  — Прошу вас, инспектор, скажите, если есть какая-то проблема.
  
  — Это вы мне скажите, мистер Кейв. — Ребус огляделся. — Откровенно говоря, нас немного беспокоит этот притон.
  
  Щеки Кейва залил румянец.
  
  — Это молодежный центр.
  
  Ребус теперь изучал потолок. Никто больше не играл в баскетбол. Музыку выключили.
  
  — Как скажете, сэр.
  
  — Послушайте, вы врываетесь сюда…
  
  — Не помню, чтобы я ворвался, мистер Кейв. Скорее уж вежливо вошел. Я не напрашиваюсь на неприятности. Если нам удастся убедить Дейви разжать кулаки, то мы с вами сможем спокойненько поговорить на улице. — Он оглядел кольцо, сомкнувшееся вокруг него. — Я не из тех, кто подыгрывает галерке.
  
  Кейв уставился на Ребуса, потом на Саутара. Он задумчиво кивнул, с его лица ушло выражение злости. И Саутар наконец разжал кулаки. Да, это было нелегко. Бернс как почувствовал — вовремя появился.
  
  — Ну что ж, — сказал Ребус, — идемте, мистер Кейв. Давайте прогуляемся вдвоем.
  
  Они прошли по спортивной площадке, а Бернс свернул к машине и переехал на то место, откуда мог видеть их обоих. Несколько подростков наблюдали за ними из-за здания клуба, кто-то забрался на крышу, но ближе подходить они не осмеливались.
  
  — Инспектор, я действительно не понимаю.
  
  — Вы думаете, сэр, что делаете здесь хорошее дело?
  
  Кейв подумал несколько мгновений, прежде чем ответить.
  
  — Да, думаю.
  
  — Вы думаете, что эксперимент удался?
  
  — Пока не в полной мере, но, думаю, да, удался.
  
  Он держал руки за спиной, шел, чуть наклонив вперед голову, и вид имел такой, будто ему нечего было опасаться в этом мире.
  
  — И никаких сожалений?
  
  — Никаких.
  
  — Забавно…
  
  — Что?
  
  — Ваша церковь, кажется, не очень в этом уверена.
  
  Кейв замер на месте.
  
  — Так вот о чем речь? Вы из прихода Коннора, да? Он прислал вас сюда, чтобы… Как это говорят? Чтобы нагнать на меня страху?
  
  — Ничего подобного.
  
  — Он параноик. Он сам просил меня поработать здесь. А теперь вдруг решил, что я должен отсюда уйти. Должен. Он привык добиваться своего. Но я не собираюсь уходить. Мне здесь нравится. Он этого боится? Ну, вряд ли ему удастся что-то с этим сделать, как вы думаете? И, насколько я понимаю, вам, инспектор, тоже ничего с этим не сделать, если только кто-нибудь из членов клуба не нарушит закон.
  
  Лицо Кейва покраснело, руки он вытащил из-за спины, чтобы помогать себе жестикуляцией.
  
  — Эти ребята каждый день нарушают закон.
  
  — Нет, вы мне…
  
  — Нет уж, помолчите минуту. Ну хорошо, вы тут соединили католиков и протестантов, а вы спросили себя, почему они вдруг стали такие сговорчивые? Если они не разделены, значит объединены. Но объединены они по какой-то причине. Они такие же, какими были всегда, только сильнее. Вы должны это видеть.
  
  — Ничего такого я не вижу. Люди могут меняться, инспектор.
  
  Ребус всю свою профессиональную жизнь слышал эти слова. Он вздохнул и пнул носком в землю.
  
  — Неужели вы в это не верите?
  
  — Откровенно говоря, сэр, в этом конкретном случае я не верю. И полицейская статистика на моей стороне. То, что у вас здесь теперь есть, — это своего рода перемирие, и оно всех устраивает, потому что, пока объявлено перемирие, можно заняться дележом территории. А если кто попытается им угрожать, то ответить им будет вовсе не в лом… а может, они этот лом и в руки возьмут. Но долго это продолжаться не может, а когда они снова расколются на отдельные банды, польется кровь — этого не избежать. Потому что теперь на карту будет поставлено больше, чем было. Скажите мне, сколько католиков пришло в ваш клуб сегодня?
  
  Кейв не ответил и долго качал головой.
  
  — Мне вас жаль. Искренне жаль. Я чувствую, от вас несет цинизмом, словно серой. Я не верю ни одному вашему слову.
  
  — Тогда вы в той же мере наивны, в какой я циничен, а это означает, что вас просто используют. И хорошо, потому что иначе есть только одно объяснение: вас затянуло, и вы, зная правду, со всем смирились.
  
  Щеки Кейва снова покраснели.
  
  — Как вы смеете говорить такое!
  
  Кейв с силой ударил Ребуса кулаком в живот. Ребус получал удары и от профессионалов, но сейчас был просто не готов к этому — он сложился пополам, пытаясь восстановить дыхание. Он почувствовал в животе жжение, причиной которого было вовсе не виски. Издалека до него доносились одобрительные крики. На крыше клуба подпрыгивали в танце крохотные фигурки. Ребус надеялся, что они проломят крышу и свалятся вниз. Наконец он выпрямился.
  
  — Вы это называете хорошим примером, мистер Кейв?
  
  Он ударил Кейва тяжелым ударом в челюсть, отчего парень подался назад и чуть не упал. Крики из клуба стали вдвое громче. Юнцы Гар-Би попрыгали с крыши и уже бежали в его направлении. Бернс завел машину и погнал ее по футбольному полю в сторону Ребуса. Машина опережала толпу, но не намного. Пустая банка из-под пива ударила в заднее стекло. Бернс затормозил ровно перед Ребусом, тот рванул на себя дверцу и запрыгнул внутрь, ободрав коленку и локоть. Бернс тут же нажал на газ, и они покатили в сторону дороги.
  
  — Ну, похоже, оторвались, — сообщил Бернс, поглядев в зеркало заднего вида.
  
  Ребус переводил дыхание и разглядывал локоть.
  
  — Откуда ты знаешь имя Дейви Саутара?
  
  — Он маньяк, — просто сказал Бернс. — Я пытаюсь быть в курсе таких вещей.
  
  Ребус шумно выдохнул, опуская рукав.
  
  — Никогда не оказывай услуг священникам, — сказал он сам себе.
  
  — Постараюсь намотать это на ус, сэр, — сказал Бернс.
  7
  
  На следующее утро Ребус вошел в комнату оперативного штаба с чашкой декофеинизированного кофе и сэндвичем с тунцом на зерновом хлебе. Он сел за свой стол и снял крышечку с пластиковой чашки. Уголком глаза он увидел новую гору документов, появившихся на его столе со вчерашнего дня. Но еще минуть пять он мог не обращать на них внимания. Отпечатки пальцев убитого сравнили с тем, что были сняты в комнате Билли Каннингема. Так что теперь у тела было имя, но, кроме этого, практически ничего. Допросили Мердока и Милли, подняли их личные дела в Почтовом ведомстве. Сегодня предполагалось еще раз обыскать комнату Билли. Они так пока и не знали, кем он был на самом деле. Не знали, ни откуда он появился, ни кто его родители. Не знали почти ничего. Но Ребус давно усвоил, что при расследовании убийства вовсе не обязательно знать все.
  
  За спиной у него стоял старший инспектор Лодердейл. Ребус почуял это, потому что вместе с Лодердейлом появился и запах. Его не все ощущали, но Ребус чувствовал всегда. Это напоминало запах талька, каким в туалете засыпают наиболее ароматные места. Потом послышался щелчок и жужжание электробритвы Лодердейла. Ребус, услышав этот звук, выпрямился.
  
  — Тебя ждет шеф, — сказал Лодердейл. — Завтрак не убежит.
  
  Ребус уставился на сэндвич.
  
  — Я сказал — не убежит.
  
  Ребус кивнул.
  
  — Принести вам кружечку кофе, сэр? — Свой кофе он забрал с собой и теперь прихлебывал его, замерев на несколько мгновений у дверей Фермера Уотсона. Изнутри доносились голоса, и один был гнусавее других. Ребус постучал и вошел. Старший инспектор Килпатрик сидел по другую сторону стола от Фермера.
  
  — Доброе утро, Джон, — сказал старший суперинтендант. — Кофе?
  
  Ребус приподнял свою чашку:
  
  — Спасибо, у меня есть, сэр.
  
  — Ну, садись.
  
  Он сел рядом с Килпатриком.
  
  — Доброе утро, сэр.
  
  — Доброе утро, Джон.
  
  В руках у Килпатрика была кружка кофе, но он не пил. Фермер тем временем пополнял свою кружку из персональной кофеварки.
  
  — Значит, так, Джон, — сказал он, садясь. — Принято решение откомандировать тебя в подразделение старшего инспектора Килпатрика.
  
  Уотсон отхлебнул кофе, прополоскал им рот. Ребус посмотрел на Килпатрика, который удостоил его согласного кивка.
  
  — Вы будете числиться у нас на Феттс, но вы должны быть нашими глазами и ушами в расследовании этого убийства. Держать связь, так сказать, а потому бо́льшую часть времени будете по-прежнему проводить на Сент-Леонардс.
  
  — Но зачем?
  
  — Понимаете, инспектор, это убийство, по всей вероятности, относится к юрисдикции ОБОПа.
  
  — Да, сэр, но почему именно я?
  
  — Вы были в армии. Я обратил внимание, что вы служили в Ольстере в конце шестидесятых.
  
  — Четверть века назад! — возразил Ребус. — Я все эти годы только и пытался забыть о том, что там происходило.
  
  — И тем не менее вы должны согласиться с тем, что здесь просматривается рука вооруженных формирований. Как вы сами заметили, такой пистолет — не самое обычное оружие грабителей. Револьверы этого типа используются террористами. В Соединенное Королевство в последнее время проникло много незаконного оружия. Может быть, это убийство поможет нам выйти на поставщиков.
  
  — Погодите, вы хотите сказать, что вас не интересует убийство — вас интересует оружие?
  
  — Я думаю, многое прояснится, когда я объясню вам суть нашей работы на Феттс. Я здесь закончу через… — он посмотрел на свои часы, — скажем, минут через двадцать. У вас будет время попрощаться со своими родными и близкими. — Он улыбнулся.
  
  Ребус кивнул. Он не притронулся к своему кофе. На поверхности образовалась стылая пенка.
  
  — Хорошо, сэр, — сказал он, вставая.
  
  Все еще ошарашенный, он вернулся в кабинет. Один детектив рассказывал двум другим свежий анекдот. Про кальмара, ресторанный счет и мойщика посуды.
  
  Значит, Ребуса переводили в ОБОП, в «ублюдочную бригаду», как кто-то назвал эту контору. Он сел за свой стол. Ему потребовалась минута, чтобы понять: на столе чего-то не хватает.
  
  — Какой сукин сын сожрал мой сэндвич?
  
  Он оглядел кабинет, анекдот оборвался на полуслове. Но не из-за Ребуса. По кабинету из рук в руки передавался лист бумаги, он и вызвал внезапную перемену настроения. Лодердейл подошел к столу Ребуса. В руке он держал полученное по факсу сообщение.
  
  — Что это? — спросил Ребус.
  
  — В Глазго нашли мать Билли Каннингема.
  
  — Хорошо. Она приедет сюда?
  
  Лодердейл рассеянно кивнул:
  
  — Она прибудет для формального опознания.
  
  — А отца нет?
  
  — Мать давным-давно рассталась с отцом. Билли тогда был еще младенцем. Но она назвала нам имя отца. — Он передал факсовое сообщение Ребусу. — Его зовут Моррис Кафферти.
  
  — Что? — Чувство голода мигом оставило Ребуса.
  
  — Моррис Джеральд Кафферти.
  
  Ребус прочел сообщение.
  
  — Скажите, что это не так. Просто ребята в Глазго шутят.
  
  Но Лодердейл покачал головой.
  
  Большой Джер Кафферти сидел в тюрьме. Вот уже несколько месяцев, как сидел, и сидеть ему предстояло еще много лет. Он был опасным человеком — занимался рэкетом, подпольным ростовщичеством, убийствами. В суде удалось доказать только два убийства, но были и другие. Ребус знал, что были другие.
  
  — Вы думаете, что кто-то таким образом отправил ему послание? — спросил он.
  
  Лодердейл пожал плечами:
  
  — Это определенно несколько меняет дело. По словам миссис Каннингем, Кафферти все то время, пока мальчик рос, не выпускал Билли из виду, старался, чтобы он ни в чем не нуждался. Она до сих пор время от времени получает деньги.
  
  — Но Билли знал, кто его отец?
  
  — По словам миссис Каннингем, нет.
  
  — Значит, знал кто-то другой?
  
  Лодердейл снова пожал плечами:
  
  — Я вот думаю, кто сообщит Кафферти?
  
  — Лучше сделать это по телефону. Я бы не хотел в это время находиться с ним рядом.
  
  — Хорошо, что мой выходной костюм висит здесь в моем шкафчике, — сказал Лодердейл. — Придется созывать еще одну пресс-конференцию.
  
  — Лучше сначала сообщить старшему суперинтенданту.
  
  Глаза Лодердейла прояснились.
  
  — Безусловно.
  
  Он поднял трубку телефона Ребуса, чтобы позвонить.
  
  — Кстати, чего он хотел от тебя?
  
  — Да ничего особенного, — сказал Ребус.
  
  Он и в самом деле теперь так думал.
  
  — Но может быть, это должно заставить нас по-другому взглянуть на дело, — сказал он Килпатрику, когда они ехали в машине.
  
  Они сидели сзади, водитель вез их на Феттс длинным маршрутом. Он держался главных дорог, а не переулков, объездов и бессветофорных улиц, которыми пользовался Ребус.
  
  — Может быть, — сказал Килпатрик. — Посмотрим.
  
  Ребус перед этим рассказал Килпатрику все, что знал о Большом Джере Кафферти.
  
  — Я что хочу сказать. Если это бандитские разборки, то вооруженные формирования здесь ни при чем, верно? Значит, я вам буду бесполезен.
  
  Килпатрик улыбнулся ему:
  
  — В чем дело, Джон? Большинство известных мне полицейских готовы были бы отдать руку, которой они берут стакан с пивом, чтобы попасть в ОБОП.
  
  — Да, сэр.
  
  — Но вы не из их числа?
  
  — Мне дорога рука, которой я беру стакан. Она мне и для других дел может понадобиться. — Ребус посмотрел в окно. — Дело в том, что я уже бывал в роли прикомандированного, и мне это не очень понравилось.
  
  — Вы имеете в виду Лондон? Старший суперинтендант все мне об этом рассказал.
  
  — Сомневаюсь, что все, сэр, — тихо проговорил Ребус.
  
  Они свернули с Куинсферри-роуд и были теперь в минуте ходьбы от дома Пейшенс.
  
  — Уж окажите мне такую услугу, — холодно сказал Килпатрик. — В конечном счете получается, что вы эксперт и по Кафферти. С моей стороны было бы глупо не воспользоваться помощью такого человека, как вы.
  
  — Да, сэр.
  
  На этом тему и закрыли — машина свернула на Феттс, где размещалось управление эдинбургской полиции. В конце долгого пути тебя вознаграждали видом готических шпилей Феттской школы, одной из наиболее элитарных в городе. Ребус никак не мог решить, что уродливее — псевдоготика школы или низкое безликое здание, в котором находилось полицейское управление. Здесь вполне могли разместить обычную общеобразовательную среднюю школу: здание поражало не работой архитектурной мысли, а полным отсутствием таковой. Таких убогих сооружений Ребус больше не видел — архитектор был начисто лишен воображения. Может быть, в этом таился намек на организацию, для которой предназначалось здание.
  
  Эдинбургское отделение шотландского ОБОПа управлялось из тесного кабинета на пятом этаже, который ОБОП делил с криминалистическим отделом. Этажом выше размещались криминалистические лаборатории и полицейская фотолаборатория. Два этажа интенсивно взаимодействовали.
  
  Штаб-квартира ОБОПа находилась в Глазго на Стюарт-стрит, с отделениями в городах Стонхейвене и Данфермлине. Последнее представляло собой службу технического обеспечения. Всего в штате было восемьдесят два полицейских и около дюжины гражданских.
  
  — У нас есть собственная служба наблюдения и борьбы с оборотом наркотиков, — сказал Килпатрик. — Мы набираем людей из всех восьми шотландских служб.
  
  Ведя Ребуса по зданию, Килпатрик продолжал исполнять роль гида. Услышав его голос, несколько человек — далеко не все — на секунду оторвались от работы. Двое из поднявших головы — лысый сотрудник и его веснушчатый сосед — смотрели вовсе не благожелательными взглядами, всего лишь любопытствующими.
  
  Ребус и Килпатрик приближались к очень крупному человеку, который стоял перед картой на стене — картой Британских островов и северной оконечности Европы, простирающейся до самой России. Некоторые морские пути были обозначены длинными узкими полосками какого-то красного материала — такими штуками обычно пользуются портные. Вот только здоровяк никак не был похож на того, кто станет вырезать полоски из папиросной бумаги и наклеивать их на карту. Портовые города на карте были обведены черными кружочками. Один из маршрутов заканчивался на восточном побережье Шотландии. Человек не обернулся, когда они подошли.
  
  — Инспектор Джон Ребус, — сказал Килпатрик, — это инспектор Кен Смайли. Он никогда не улыбается, так что не пытайтесь с ним шутить по поводу его фамилии.[31] Говорит он немного, но все время думает. И он родом из Файфа, так что вы с ним поосторожнее. Вы же знаете, что говорят о файфцах.
  
  — Я сам из Файфа, — сказал Ребус.
  
  Смайли повернулся и ухватил Ребуса за руку. Роста в нем было шесть футов и три-четыре дюйма, и этот рост вполне уравновешивался его сложением. Ребус готов был держать пари: парень качается каждый день. Он был на несколько лет моложе Ребуса, коротко стриг свои густые светлые волосы и носил небольшие темные усы. Его можно было принять за рабочего с фермы или даже за фермера. Живи он в области Шотландские границы, наверняка играл бы в регби.
  
  — Кен, — сказал Килпатрик, — я тебя прошу, ты тут покажи Джону, что к чему. Он к нам временно прикомандирован. Когда служил в армии, был в Ольстере. — Килпатрик подмигнул. — Хороший человек.
  
  Кен Смайли оценивающе посмотрел на Ребуса, который попытался стать прямо, грудь колесом. Он не знал, почему ему хочется произвести впечатление на Смайли, разве что очень не хотелось бы иметь такого среди своих врагов. Смайли задумчиво кивнул и обменялся взглядом с Килпатриком — взглядом, значения которого Ребус не понял.
  
  Килпатрик тронул Смайли за рукав:
  
  — Оставляю это тебе. — Он повернулся к другому полицейскому. — Джим, кто-нибудь звонил?
  
  После этого он удалился.
  
  Ребус повернулся к карте:
  
  — Паромные переправы?
  
  — Никаких паромов с восточного побережья нет.
  
  — Они идут в Скандинавию.
  
  — Но не этот.
  
  Он был прав. Ребус попытался еще раз.
  
  — Тогда катерами?
  
  — Да, катерами. Мы думаем, катерами.
  
  Ребус полагал, что здоровяк будет говорить глубоким басом, но у Кена оказался на удивление высокий голос, словно он сохранил его с подросткового возраста. Может быть, поэтому он и предпочитал помалкивать.
  
  — Так вас интересуют катера?
  
  — Только если на них привозят контрабанду.
  
  Ребус кивнул:
  
  — Оружие?
  
  — Возможно, и оружие. — Он показал на несколько восточноевропейских портов. — Понимаете, при сегодняшнем положении дел много оружия поступает из России. Если сокращаешь армию, образуются избытки. А экономическая ситуация там такая, что люди изыскивают любые способы заработать деньги.
  
  — То есть воруют оружие и продают его?
  
  — Может, им и воровать не приходится. Многие военные сохранили свое оружие. А кроме того, они за время службы обзавелись всякими сувенирами. В Афганистане, например. Прошу, садитесь.
  
  Они сели за стол Смайли, тот едва уместился в своем пластмассовом кресле. Он вытащил из стола фотографии автоматов, гранатометов, гранат, ракет, бронебойных снарядов — целый арсенал.
  
  — Это только часть того, что удалось изъять. Бо́льшая часть оседает в Европе — Голландии, Германии, Франции. Но часть достигает, конечно, и Северной Ирландии, Англии и Шотландии. — Он постучал пальцем по фотографии автомата. — Этот АК-сорок семь использовался при ограблении банка в Хиллхеде. Знаете, профессор Калашников теперь предприниматель, ездит по всему миру на ярмарки оружия — предлагает свои изделия. Вот вроде этого. — Смайли вытащил другую фотографию. — Более современная модель — АК-семьдесят четыре. Магазин из пластика. Точнее говоря, это семьсот сорок пятая модель, все еще редкая на рынке. Немалая часть товара перевозится по Европе бандами байкеров.
  
  — «Ангелы ада»?
  
  Смайли кивнул:
  
  — Некоторые из них завязли в этих делах по самые свои татуированные шеи. И зарабатывают на этом целые состояния. Но есть и другие проблемы. Много оружия попадает в Соединенное Королевство напрямую. Наши военные тоже привозят сувениры. С Фолклендов или из Кувейта. Те же калашниковы. Не всех досматривают при въезде, и в страну попадает много оружия. Потом его либо продают, либо крадут. А владельцы не спешат сообщать о пропаже, верно?
  
  Смайли помолчал и сглотнул слюну, может быть, понял, что слишком уж разговорился.
  
  — Я думал, вы из молчунов, — сказал Ребус.
  
  — Иногда заносит. — Смайли принялся убирать фотографии. — Вот и все по существу, — сказал он. — С тем, что уже сюда завезли, вряд ли можно что-то поделать, но мы с помощью Интерпола пытаемся пресечь трафик.
  
  — Но вы же не хотите сказать, что конечной целью этих поставок является Шотландия?
  
  — Проходной двор, не более того. Через нас оружие направляется в Северную Ирландию.
  
  — К ИРА?
  
  — Да всем, у кого есть деньги за него платить. В данный момент мы думаем, что это скорее протестантские дела. Только мы не знаем причины.
  
  — И какие у вас свидетельства?
  
  — Недостаточные.
  
  Ребус задумался. Хотя Килпатрик напрямую об этом не говорил, было ясно, что, по его мнению, в убийстве присутствует мотив вооруженных формирований, а значит, и связь с поставками оружия.
  
  — Это вы обратили внимание на шестерной комплект? — спросил Смайли. — Видимо, вы попали в точку. Если так, то убитый как-то причастен к этим делам.
  
  — Или помимо воли оказался в них втянутым.
  
  — Такое редко случается.
  
  — Тут есть еще кое-что. Отец убитого — местный гангстер. Его зовут Большой Джер Кафферти.
  
  — Вы некоторое время назад его посадили.
  
  — Вы хорошо информированы.
  
  — Да, — сказал Смайли, — Кафферти добавляет некоторую симметрию к этому делу. Верно? — Он резко поднялся со своего кресла. — Ну, давайте я закончу экскурсию.
  
  Впрочем, смотреть особенно было не на что. Но Ребуса представили коллегам. На вид не супермены, но чтобы помериться с ними силой на их условиях… нет, такого желания не возникало. Чувствовалось, что они свое дело знают и голыми руками их не возьмешь.
  
  Один из них, сержант Клейверхаус, казался исключением. Он был долговязый, медлительный, с темными мешками под глазами.
  
  — Вы на его счет не обманывайтесь, — сказал Смайли. — Мы не случайно зовем его Кровавый Клейверхаус.
  
  Лицевым мышцам Клейверхауса понадобилось какое-то время, чтобы собраться в улыбку. Он, конечно, был не настолько медлителен, просто привык наперед просчитывать любое действие. Клейверхаус сидел за своим столом, возле которого остановились Ребус и Смайли, постукивал пальцем по красной картонной папке. Она была закрыта, но напечатанное на ней слово «ЩИТ» читалось отчетливо. Ребус только что видел это слово на другой папке — на столе Смайли.
  
  — Щит? — спросил он.
  
  — Да, «Щит», — ответил Клейверхаус. — Мы собираем о них информацию. Возможно, это банда, возможно, со связями в Ирландии.
  
  — Но пока это только название, — вмешался Смайли.
  
  Это слово кое-что говорило Ребусу. Вернее, он знал, что оно должно что-то ему говорить. Уже повернувшись спиной к Клейверхаусу, он услышал, как тот вполголоса сказал Смайли:
  
  — Он нам не нужен.
  
  Ребус не подал вида, что расслышал эти слова. Он знал: никому не нравится, когда в команду внедряют чужака. Примерно так же тепло стало у него на душе, когда его представили лысому человеку — сержанту Блэквуду и веснушчатому — констеблю Ормитсону. Эти двое обрадовались его появлению, как шелудивый пес — новой блохе у себя в шерсти. Ребус не стал задерживаться возле них. В другом конце комнаты его ждал пустой стол и хромой стул, извлеченный из какого-то чулана. Ребус понял намек: здесь никто не утруждался, чтобы создать ему нормальную рабочую обстановку. Он кинул взгляд на стол, потом на стул и под каким-то предлогом вышел за дверь. В коридоре он вздохнул полной грудью и спустился по лестнице на несколько этажей. Ребус кое-кого знал здесь, на Феттс, и он не видел причин, почему бы ему не нанести визит старому другу.
  
  Но в кабинете инспектора Джилл Темплер теперь сидел другой сотрудник, как следовало из таблички на двери. Звали ее инспектор Мерчи, и она тоже была секретарем пресс-службы полиции. Ребус постучал в дверь.
  
  — Войдите!
  
  Как будто входишь в кабинет школьной директрисы. Инспектор Мерчи была молода, по крайней мере лицом. Но она прикладывала все усилия, чтобы скрыть этот факт.
  
  — Слушаю? — сказала она.
  
  — Я ищу инспектора Темплер.
  
  Мерчи положила ручку и сняла маленькие полукруглые очки. Они повисли на цепочке у нее на шее.
  
  — Она переехала, — сказала женщина. — Кажется, в Данфермлин.
  
  — Данфермлин? Что она там делает?
  
  — Насколько мне известно, освещает изнасилования и преступления на сексуальной почве. У вас какое-то дело к инспектору Темплер?
  
  — Нет, я просто… проходил мимо… Не берите в голову.
  
  Он вышел из кабинета.
  
  Инспектор Мерчи скривила рот и снова нацепила на нос очки, а Ребус пошел вверх по лестнице, чувствуя себя еще хуже, чем прежде.
  
  Остаток утра он ждал: может быть, что-нибудь случится. Но ничего так и не случилось. Все держались от него на расстоянии, даже Смайли. А потом на столе Смайли зазвонил телефон, — оказалось, что звонят Ребусу.
  
  — Старший инспектор Лодердейл, — сказал Смайли, протягивая Ребусу трубку.
  
  — Слушаю.
  
  — Говорят, что тебя переманили от нас.
  
  — Вроде того, сэр.
  
  — Так вот, скажи им там: я хочу переманить тебя назад.
  
  «Что я им — какой-нибудь голодный лосось?» — подумал Ребус.
  
  — Следствие еще не кончилось, сэр, — сказал он.
  
  — Да, я знаю. Старший суперинтендант мне сказал. — Он помолчал. — Мы хотим, чтобы ты поговорил с Кафферти.
  
  — Он не будет со мной говорить.
  
  — Мы думаем, что, может, будет.
  
  — Ему известно про Билли?
  
  — Да, известно.
  
  — И теперь ему нужен кто-нибудь, чтобы использовать как боксерскую грушу?
  
  Лодердейл на это ничего не сказал.
  
  — Что толку с ним говорить?
  
  — Я не знаю.
  
  — Тогда зачем все это?
  
  — Затем, что он настаивает. Хочет поговорить с инспектором, но не с первым попавшимся. Он просил о разговоре с тобой.
  
  Последовала пауза.
  
  — Джон? Тебе есть что сказать?
  
  — Да, сэр. Сегодня очень странный день. — Он посмотрел на часы. — А еще нет и одиннадцати.
  8
  
  Большой Джер Кафферти выглядел неплохо.
  
  Бодрый, подтянутый, сухопарый. Белая футболка плотно обтягивала его грудь и плоский живот, спортивный вид дополняли линялые джинсы и новые кроссовки. В комнату для посетителей он вошел уверенной походкой: так, будто посетителем был он, а заключенным — Ребус. Рядом с ним надзиратель казался не более чем лакеем, которого можно отослать в любую минуту. Кафферти сжал руку Ребуса слишком сильно, но не до хруста, кости не сломал. Пока.
  
  — Стромен.[32]
  
  — Здорово, Кафферти.
  
  Они сели по разные стороны пластикового стола с прикрученными к полу ножками. Кроме этого, ничто не указывало на то, что они находятся в Барлинни — тюрьме, которая издавна славилась строгим режимом, хотя в последнее время администрация усиленно работала над изменением имиджа заведения. В комнате для посетителей царила чистота, на белых стенах красовались постеры с призывами к гражданам соблюдать меры общественной безопасности. Пепельница из тончайшего алюминия странным образом сочеталась с объявлением «Не курить».
  
  — Все-таки заставили тебя прийти, Стромен?
  
  Присутствие Ребуса явно забавляло Кафферти. Он знал, что Ребус дергается всякий раз, когда слышит это прозвище, и с удовольствием повторял свою шутку снова и снова.
  
  — Мне жаль, что с твоим сыном случилась беда, сочувствую.
  
  Веселость Кафферти как рукой сняло.
  
  — Это правда, что его пытали?
  
  — Вроде того.
  
  — Вроде того? — Кафферти возвысил голос. — Если речь идет о пытке, то тут середины не бывает! Да или нет?
  
  — Тебе сообщат.
  
  Кафферти сверкнул глазами. Дыхание его стало поверхностным и шумным. Он поднялся со стула.
  
  — Мне грех жаловаться. В наше время и в тюрьме свободы хватает. Я убедился, что свободу можно купить, как и все остальное. — Он остановился рядом с надзирателем. — Верно я говорю, мистер Петри?
  
  Петри, не будь дурак, оставил вопрос без ответа.
  
  — Подожди снаружи, — приказал Кафферти.
  
  Петри вышел. Кафферти посмотрел на него и мрачно ухмыльнулся.
  
  — Уютненько, — сказал он. — Ты да я. — Он начал поглаживать живот.
  
  — Чего ты хочешь, Кафферти?
  
  — Живот стал меня подводить. Чего я хочу, Стромен? Вот чего. — Он встал и навис над Ребусом, крепко сдавив ему плечи. — Я хочу, чтобы этого ублюдка нашли. — (Ребус поймал себя на том, что смотрит на оскаленные зубы Кафферти.) — Я не допущу, чтобы кто-то поднимал руку на мою семью, от этого страдает моя репутация. Такое нельзя никому спускать… это плохо для бизнеса.
  
  — Что значит отцовское чувство, любо-дорого посмотреть.
  
  Кафферти пропустил замечание Ребуса мимо ушей.
  
  — Мои люди ищут того, кто это сделал, ясно? И за тобой будут приглядывать. Мне нужен результат, Стромен.
  
  Ребус стряхнул руки Кафферти с плеч и встал.
  
  — Ты что же, думаешь, мы будем сидеть сложа руки, потому что убитый — твой сын?
  
  — Не советую… Именно это я и хотел сказать. Так или иначе, но я отомщу, Стромен. Кто-нибудь за это поплатится.
  
  — Но не я, — тихо сказал Ребус.
  
  Он выдержал взгляд Кафферти, и тот наконец широко развел руки, пожал плечами и уселся на свой стул. Ребус остался стоять.
  
  — Мне нужно задать тебе несколько вопросов, — сказал он.
  
  — Валяй.
  
  — Ты поддерживал связь с сыном.
  
  Кафферти отрицательно покачал головой:
  
  — Только с его матерью. Она хорошая женщина. Слишком хороша для меня. Всегда такой была. Я посылал ей деньги на Билли. Во всяком случае, пока он рос. Да и сейчас еще время от времени.
  
  — Каким способом?
  
  — Через кого-то, кому я доверяю.
  
  — Билли знал, кто его отец?
  
  — Ни в коем разе. Его мать не то чтобы гордилась мной.
  
  Он снова начал потирать живот.
  
  — Попроси доктора прописать лекарство, — сказал Ребус. — Так мог кто-нибудь убить его, чтобы досадить тебе?
  
  Кафферти кивнул:
  
  — Я думал об этом, Стромен. Я много об этом думал. — Он помотал головой. — Нет, не сходится. Понимаешь, моя первая мысль как раз и была об этом. Но никто ведь не знал — только его мать и я.
  
  — И посредник.
  
  — Он не имел к этому отношения. Мои люди поговорили с ним.
  
  От того, как Кафферти это сказал, Ребуса мороз подрал по коже.
  
  — Еще два вопроса, — сказал он. — Слово «Немо» тебе что-нибудь говорит?
  
  Кафферти покачал головой. Но Ребус знал, что уже сегодня вечером головорезы в восточных областях Шотландии будут искать человека с таким именем. Может быть, люди Кафферти первыми выйдут на убийцу. Ребус видел мертвое тело. Его мало заботило, кто первым выйдет на убийцу, главное — выйти. Он догадывался, что и Кафферти думает так же.
  
  — И второе, — сказал Ребус. — Татуировка SaS.
  
  Кафферти снова покачал головой, но на этот раз медленнее. Было что-то в этом движении, какое-то узнавание.
  
  — Так что это, Кафферти?
  
  Кафферти молчал.
  
  — А банды? Он состоял в какой-нибудь банде?
  
  — Он был не из таких.
  
  — На стене его спальни висел плакат с Красной рукой Ольстера.
  
  — У меня на стене висит календарь «Пирелли». Это что значит, что я пользуюсь их покрышками?
  
  Ребус направился к двери.
  
  — Не очень весело быть жертвой, а?
  
  Кафферти вскочил со стула.
  
  — Помни, — сказала он, — я буду следить за тобой.
  
  — Кафферти, если один из твоих гопников подойдет ко мне хотя бы время спросить, я упрячу его за решетку.
  
  — Ну, упрятал ты меня за решетку, Стромен. И что тебе это дало?
  
  Ребусу была невыносима улыбка Кафферти — улыбка человека, который топил людей в свином навозе, хладнокровно расстреливал их, улыбка бездушного, коварного манипулятора, человека безжалостного и безнравственного. Ребус вышел из комнаты.
  
  Тюремный надзиратель Петри стоял снаружи, переминаясь с ноги на ногу и стараясь не встречаться взглядом с Ребусом.
  
  — Ты позорище — дальше некуда, — сказал ему Ребус и пошел прочь.
  
  Наведавшись в Глазго, Ребус мог бы поговорить с матерью убитого, вот только она уехала в Эдинбург на официальное опознание верхней половины лица своего сына. Доктор Курт обещал сделать все, чтобы нижнюю она никогда не увидела. Как он сказал Ребусу, если бы Билли был чревовещателем, то никогда больше не смог бы работать.
  
  — Вас надо лечить, доктор, — сказал ему на это Джон Ребус.
  
  В Эдинбург он возвращался вконец измотанным. Кафферти всегда на него так действовал. Он не думал, что ему придется снова встретиться с этим человеком, — уж точно не раньше, чем оба они достигнут пенсионного возраста. Кафферти, когда его привезли в Барлинни, послал ему почтовую открытку. Но открытку перехватила Шивон Кларк. На ее вопрос, хочет ли Ребус взглянуть на послание Кафферти, он ответил:
  
  — Порви ее.
  
  Он так и не знал, что написал ему Кафферти.
  
  Когда он вернулся, то застал Шивон Кларк в оперативном штабе.
  
  — Ты, как я погляжу, работаешь не покладая рук.
  
  — Люблю сверхурочные. И потом, наши ряды поредели.
  
  — Так ты, значит, в курсе?
  
  — Да, примите мои поздравления.
  
  — Что?
  
  — Ну, ОБОП — это ведь вроде горизонтального повышения.
  
  — Это ненадолго — как несколько подряд выигранных матчей «Хиба». Где Брайан?
  
  — В норе Каннингема — снова опрашивает Мердока и Милли.
  
  — А миссис Каннингем — ее удалось допросить?
  
  — По верхам.
  
  — И кто с ней говорил?
  
  — Я. Это была идея старшего инспектора.
  
  — Ну, в кои-то веки Лодердейлу пришла в голову здравая мысль. Ты ее не спрашивала про религию?
  
  — Вы имеете в виду все эти оранжистские штуки в комнате Билли? Да, спрашивала. Она в ответ только пожала плечами, как будто в этом нет ничего особенного.
  
  — В этом и нет ничего особенного. У сотен людей можно найти такой флаг, такие записи. Боже мой, уж я-то повидал!..
  
  И правда, он видел все это очень близко, и вовсе не ребенком, а совсем недавно. Слышал, как пьяные болельщики по пути домой горланят «Кушак». С месяц назад он на уик-энд перед 12 июля съездил к брату в Файф. В Кауденбите проходил оранжистский марш. Танцзал на втором этаже паба, в котором они сидели, казалось, был до отказа заполнен участниками марша. Там без умолку грохали барабаны, особенно оглушительно бил один, огромный, под названием «ламбег», визжали флейты, орал нестройный хор. Они с братом поднялись наверх посмотреть, что там происходит, уже к концу веселья. Дюжина дешевых флейт терзала «Боже, храни королеву».
  
  Некоторые из юнцов с энтузиазмом подпевали, лбы у всех потные, рубашки распахнуты, некоторые выбрасывали вперед руку в нацистском приветствии.
  
  — И больше ничего? — спросил он, и Кларк молча покачала головой. — О татуировке ей что-нибудь известно?
  
  — Она думает, что он сделал ее около года назад.
  
  — Что ж, это само по себе интересно. Значит, что мы имеем дело не с какой-то старой бандой или ошибками юности. «SaS» — недавнее явление в его жизни. А что насчет Немо?
  
  — Ей это ничего не говорит.
  
  — Я побывал у Кафферти. Ему SaS явно что-то говорит. Давай посмотрим его дело, может, там что-нибудь найдется.
  
  — Сейчас?
  
  — Начать можно и сейчас. Кстати, помнишь открытку, которую он мне прислал? — (Кларк кивнула.) — Что на ней было?
  
  — Изображение свиньи в свинарнике.
  
  — А текст?
  
  — Не было никакого текста, — ответила она.
  
  По дороге к Пейшенс он заехал в видеопрокат и взял два фильма. Это был единственный видеопрокат поблизости, в котором он вместе с полицией нравов или Торговыми стандартами[33] не перевернул все вверх дном в поисках порнографии, сплэттеров[34] и всевозможного контрафакта. Хозяином был человек средних лет, семьянин, всегда готовый помочь, доверительно сообщить тебе, что вот та комедия особенно хороша, а вот этот приключенческий фильм может оказаться крутоват «для дам». Он никак не прокомментировал выбор Ребуса: «Терминатор-2» и «Все о Еве». Но Пейшенс не удержалась.
  
  — Здорово, — сказала она, имея в виду совершенно противоположное.
  
  — А что не так?
  
  — Ты ненавидишь старые фильмы, а я ненавижу насилие.
  
  Ребус посмотрел на кассету Шварценеггера.
  
  — Тут даже нет пометки «18+». И кто сказал, что я не люблю старые фильмы?
  
  — И какой у тебя любимый черно-белый фильм?
  
  — Да их сотни.
  
  — Назови мне хотя бы пять. Ну хорошо, три, и не говори, что «так нечестно».
  
  Он уставился на нее. Они стояли в нескольких футах друг от друга в гостиной — Ребус с кассетами, Пейшенс со сложенными на груди руками, выпрямив спину. Она, возможно, уловила запах виски, хотя он и держал рот закрытым, а дышал через нос. Тишина стояла такая, что он слышал, как кот облизывает себя где-то за диваном.
  
  — Мы из-за чего ссоримся? — спросил он.
  
  Она была готова к этому.
  
  — Мы ссоримся, как всегда, по поводу внимания. Или, скорее, полного отсутствия у тебя такового.
  
  — «Бен Гур».[35]
  
  — Это цветной фильм.
  
  — Ну, тогда этот, который в суде, с Джеймсом Стюартом.[36]
  
  Она кивнула.
  
  — И еще этот другой — с Орсоном Уэллсом и мандолиной.
  
  — Не мандолиной, а цитрой.[37]
  
  — Черт! — сказал Джон Ребус, бросая кассеты и направляясь к двери.
  
  Милли Докерти дождалась, когда Мердок уснет, и выждала еще час. В течение этого часа она размышляла над вопросами, которые им обоим задавала полиция, вспоминала хорошие и плохие времена в своей жизни. Она окликнула Мердока — ритм его дыхания не изменился. Только после этого она выскользнула из кровати и босиком пошла в спальню Билли, прикоснулась пальцами к двери. Господи, представить только, что его там нет и уже никогда не будет. Она попыталась выровнять дыхание — быстрый вдох, медленный выдох. А то будет гипервентиляция. Приступ паники — так это называется. Она многие годы страдала от этого, не зная, что она не одна такая. Что многие мучаются той же проблемой. И один из них — Билли.
  
  Она нажала ручку и прошла в его комнату. Днем сюда приходила его мать — видно было, что ей все это не по силам. С ней пришла женщина-полицейский — та же, что и в первый раз. Мать Билли заглянула в его комнату, но потом затрясла головой.
  
  — Нет, не могу. В другой раз.
  
  — Если хотите, — предложила Милли, — я соберу для вас его вещи. Вам останется только их забрать.
  
  Женщина-полицейский одобрительно кивнула на это. Что ж, это та малость… Она почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы, и села на его узкую кровать. Забавно, как на такой узкой кровати могут умещаться двое, если эти двое близки. Она снова проделала дыхательные упражнения. Быстрый вдох, медленный выдох, но ее команды самой себе напомнили ей о другом, о других временах. Быстрый вдох, медленный выдох.
  
  — У меня есть книжка по самопомощи, — сказал ей тогда Билли. — Она у меня в комнате.
  
  Он отправился искать для нее книгу, а она пошла за ним. Какой здесь царил порядок!
  
  — Вот она, — сказал он и быстро повернулся к ней, не подозревая, насколько близко к нему она стоит.
  
  — Что это такое с красной рукой? — спросила она, глядя мимо него на стену. Он дождался, когда их глаза встретились, а потом поцеловал, тычась языком в ее зубы, пока она не открыла рот.
  
  — Билли, — сказала она теперь, ее пальцы вцепились в покрывало. Она оставалась в таком положении несколько минут, и какая-то часть ее была настороже, прислушиваясь к звукам, доносящимся из комнаты Мердока. Потом она перелезла через кровать — туда, где на стене висел вымпел «Хартс». Она пальцем отодвинула его в сторону.
  
  Под ним к стене скотчем была приклеена компьютерная дискета. Она оставила ее здесь, надеясь отчасти, что полиция найдет ее во время обыска. Но зря надеялась. Потом, глядя, как они обыскивают комнату, она вдруг испугалась за себя и теперь уже надеялась, что они дискету не найдут. Сейчас она подсунула под дискету пальцы и отклеила ее от стены, осмотрела. Теперь эта дискета принадлежит ей, разве нет? Ее могут убить из-за этой дискеты, но она ни за что не хотела с ней расстаться. Это была часть ее памяти о нем. Она потерла большим пальцем ярлычок. Свет, проникавший с улицы сквозь грязное окно, был слишком слаб, и она не могла прочесть надпись, но все равно знала, что там.
  
  Те самые три буквы — SaS.
  
  Темно, темно, темно.[38]
  
  Ребус наконец-то вспомнил эту строку. Если бы Пейшенс попросила его прочитать наизусть фрагмент какого-нибудь стихотворения, а не выдавать ей названия фильмов, то все было бы в порядке. Он стоял у окна на Сент-Леонардс, устроил себе передышку от бумажной работы — горы материалов по Моррису Джеральду Кафферти.
  
  Темно, темно, темно.
  
  Она пыталась воспитывать его. Хотя сама себе не призналась бы в этом. Только говорила, как, мол, было бы замечательно, если бы им нравилось одно и то же. Тогда у них были бы общие темы для разговоров. И она давала ему сборники стихов, ставила классическую музыку, покупала билеты на балет и современные танцы. Ребус уже проходил все это — в другие времена, с другими женщинами. Они хотели от него большего, им вечно было мало. Ему это не нравилось. Он получал удовольствие от земного, грубого. Кафферти как-то раз обвинил его в том, что он любит жестокость, что его влечет к ней по естественному праву кельта. И разве не в том же сам Ребус обвинял Питера Кейва? И теперь это возвращалось к нему — боль накладывалась на боль, растекалась по кровотоку из какой-то потаенной точки внутри него.
  
  Взять его пребывание в Северной Ирландии.
  
  Он попал туда в самом начале так называемых беспорядков 1969 года, когда все только закипало. На том начальном этапе конфликта он толком не понимал, что там происходит, что поставлено на карту. Никто тогда этого не понимал — ни с одной, ни с другой стороны. Поначалу все, католики и протестанты, были рады их появлению, хлебосольно угощали, щедро наливали и всячески привечали. А потом в питье стали подмешивать гербициды, а ночь любви могла обернуться ловушкой. И если ты ел бисквит и на зубах что-то хрустело, то это вполне могли оказаться твердые зернышки из малинового джема. Но могло быть и толченое стекло.
  
  Сквозь тьму в тебя летели бутылки с «коктейлем Молотова» со светящимся хвостом пламени. Бензин разбрызгивался по сторонам и капал с фитиля. А когда бутылка падала на замусоренную дорогу, то вокруг мгновенно разливалось огненное озеро ненависти. Как говорится, ничего личного, все во имя дела — дела смуты, только и всего. А позже — ради защиты бандитизма, которым чем дальше, тем больше обрастало это дело. Нелегальные «крыши», «черные такси»,[39] контрабанда оружия, все бизнесы, которые очень далеко отошли от идеала и создали собственный преступный синдикат.
  
  Он видел пулевые и осколочные ранения, травмы от брошенных кем-то кирпичей, его характер и тело претерпели изменения от постоянной близости смерти и собственной уязвимости. В свободное время бойцы шлялись по казармам, пили виски и играли в карты. Может быть, поэтому виски, как никакой другой напиток, напоминал ему, что он все еще жив.
  
  Испытывал он и чувство стыда: ведь они наносили карающий удар по клубу таких же выпивох, только распоясавшихся. Он не сделал ничего, чтобы положить этому конец. Вместе со всеми остальными он размахивал дубинкой и даже прикладом винтовки. А ведь даже в самый разгар потасовки щелчка затвора было достаточно, чтобы воцарились тишина и спокойствие…
  
  Он по-прежнему сохранял интерес к тому, что происходит за Северным проливом. Часть его жизни навсегда осталась там. Было в этой его боевой командировке что-то такое, что заставило его подать рапорт на поступление в Специальный военно-воздушный полк — десантный спецназ.
  
  Он вернулся к своему столу и поднял стакан с виски.
  
  Темно, темно, темно. Небеса безмолвны, лишь изредка раздастся пьяный крик.
  
  Никто никогда не узнает, кто вызвал полицию.
  
  Никто, кроме самого вызывавшего и самой полиции. Он назвал свое имя и адрес и пожаловался на шум.
  
  — Вы хотите, сэр, чтобы мы к вам приехали, после того как разберемся на месте?
  
  — В этом нет необходимости.
  
  Телефон на столе дежурного замолчал, дежурный улыбнулся. Необходимость возникала очень редко. Как только к тебе заявляется полиция, ты становишься частью происходящего. Он сделал запись у себя в блокноте, потом передал записку операторам. Звонок поступил в десять минут первого. Когда патрульный «ровер» доехал до клуба, было ясно, что недоразумение сходит на нет. Полицейские хотели было сразу уехать, но раз уж они были здесь… Тут явно происходило какое-то собрание, мероприятие. Когда двое патрульных полицейских вошли внутрь, в зале оставалось не больше десятка человек. На полу бутылки и окурки, вероятно, и тараканы тоже, если присмотреться.
  
  — Кто здесь старший?
  
  — Никто, — раздался недовольный голос.
  
  Из туалета донесся звук воды в сливном бачке. Возможно, уничтожались улики.
  
  — К нам поступили жалобы на шум.
  
  — Здесь не было никакого шума.
  
  Патрульный кивнул. На импровизированной сцене двухкассетник был подключен к гитарному усилителю — здоровенному «Маршаллу» с собственной акустикой. Мощность, наверно, ватт сто — ни малейшего намека на утонченные вкусы. Усилитель все еще был включен и испускал звучное гудение.
  
  — Эта штука принадлежит выставочному центру.
  
  — «Симпл Майндс»[40] дали нам попользоваться.
  
  — Так чье это?
  
  — Где ваш ордер на обыск?
  
  Полицейский снова улыбнулся. Он видел, что его напарник не прочь размяться, но хотя ни один из них не имел особого опыта, в уме им нельзя было отказать. Они знали, где находятся, и трезво оценивали свои шансы. Полицейский остановился, расставив ноги, его руки были спокойно опущены вдоль туловища, всем своим видом показывая: нет, на драку они не напрашиваются.
  
  Похоже, им отвечал кто-то из группы юнцов — парень в джинсовой куртке на голое тело. На нем были высокие байкерские ботинки на толстой подошве, с застежками-липучками и круглой серебряной пряжкой. Полицейскому всегда нравился байкерский стиль, он даже собирался купить себе такие, чтобы надевать по выходным.
  
  Тогда, может быть, он начнет копить и на мотоцикл.
  
  — Нам разве нужен ордер на обыск? — сказал он. — Нас вызвали, потому что людям мешает шум, двери у вас нараспашку, никто у входа не дежурит. И потом, это же общественный центр. Существует порядок и правила. Нужно получать разрешения. У вас есть разрешение на это… мероприятие?
  
  — Меро… приятие? — сказал парень, обращаясь к дружкам. — Вы только послушайте, какую херню он несет — меро… приятие! — Он закрутил бедрами, словно исполняя какой-то танец, и направился к полицейским, переводя взгляд с одного на другого. — Это что — какое-то грязное слово? Которое мне знать не положено? Это не ваша территория, усекли? Это Гар-Би, и у нас тут собственный маленький фестиваль — ведь на другой нас никто не звал. Вы сейчас не в реальном мире. Так что полегче на поворотах.
  
  Первый полицейский ощутил запах спиртного, сложную смесь, словно из химической лаборатории или операционной: джин, водка, ром.
  
  — Слушай, тут должен быть кто-то старший, — сказал он. — И это явно не ты.
  
  — Почему не я?
  
  — Потому что ты сопливый щенок.
  
  В помещении воцарилось молчание. Напарник полицейского сглотнул слюну, стараясь не смотреть в его сторону, все внимание сосредоточив на Джинсовой Куртке. А Куртка задумался, поднес палец к губам, постучал по ним.
  
  — Мм, — промычал он наконец. — Интересно.
  
  Он начал двигаться назад к группе ребят, на ходу вертя задницей. Потом нагнулся, делая вид, что завязывает шнурок, и громко пукнул. Он выпрямился под одобрительный смех своих дружков, который стих, только когда Куртка снова заговорил.
  
  — Что ж, сэры, — сказал он, — мы закрываемся. — Он изобразил зевок. — Нам уже давно пора баиньки, и мы пойдем по домам. Если вы не возражаете. — Он широко раскинул руки, даже чуть склонил голову.
  
  — Я бы все-таки хотел…
  
  — Нас это устроит.
  
  Первый полицейский прикоснулся к руке своего напарника и повернулся к дверям с явным намерением там, на улице, высказать своему коллеге все, что он о нем думает.
  
  — Ну ладно, ребятки, — сказал Джинсовая Куртка, — давайте-ка наведем здесь порядок. Для начала нужно куда-нибудь убрать вот это.
  
  Констебли были у дверей, когда двухкассетник скользящим ударом прошелся по их затылкам.
  9
  
  Ребус узнал о происшествии из утренних новостей. Приемник заговорил в шесть двадцать пять, и тут-то он и услышал. Мигом вывалился из кровати и оделся. Пейшенс все еще пыталась вырваться из объятий сна, когда он одарил прикроватный столик кружкой чая, а ее горячую щеку — поцелуем.
  
  — «Туз в рукаве» и «Касабланка»,[41] — сказал он, после чего поспешил удалиться.
  
  Дневная смена в полицейском отделении в Драйлоу еще не появилась, а это означало, что он услышал новость чуть ли не из первых рук. Отделение в Драйлоу было небольшим, а потому запросило подкрепления у соседей, поскольку то, что началось как нападение на двух полицейских, превратилось в мини-бунт. Хулиганы нападали на машины, били окна в домах. В одном из местных магазинов выбили дверь — вышибли ее машиной, а затем помародерствовали там (если верить хозяину). Пострадали пять полицейских, включая тех двоих, которых оглушили двухкассетником. Эти два констебля едва ноги унесли из Гар-Би.
  
  — Самая настоящая Северная Ирландия, черт бы ее драл, — сказал один ветеран.
  
  Или Брикстон, подумал Ребус, или Ньюкасл, или Токстет…[42]
  
  События освещались в теленовостях, уже прозвучало мнение о неоправданно жестких действиях полиции. Перед молодежным клубом давал интервью Питер Кейв, который утверждал, что был организатором вечеринки.
  
  — Но мне пришлось рано уйти. Почувствовал, что заболеваю, — не то грипп, не то еще что-то.
  
  В доказательство он высморкался.
  
  — И это во время завтрака, — посетовал кто-то рядом с Ребусом.
  
  — Я знаю, — продолжал Кейв, — что несу определенную долю ответственности за случившееся.
  
  — Как это благородно с его стороны.
  
  Ребус улыбнулся, думая: мы в полиции изобрели иронию, мы живем по ее правилам.
  
  — Но есть вопросы, на которые должны быть даны ответы, — продолжал Кейв. — Полиция считает, что может действовать, руководствуясь угрозами, а не законом. Я поговорил с десятком человек, которые были в клубе вчера вечером, и все они утверждают одно и то же.
  
  — Какое совпадение!
  
  — А именно: двое полицейских заявились сюда с угрозами. И вели себя агрессивно.
  
  Интервьюер дождался, когда Кейв закончит, и тогда спросил:
  
  — А что вы, мистер Кейв, скажете местным жителям, которые утверждают, что ваш молодежный клуб — что-то вроде ювенальной «малины», где собираются молодежные банды района.
  
  «Ювенальный» — Ребусу понравилось это слово.
  
  Кейв сокрушенно замотал головой. Камера наехала на него.
  
  — Это полная чушь.
  
  Он снова высморкался. Режиссер благоразумно переключился на студию.
  
  В конечном счете полиции удалось арестовать пятерых. Их привезли в отделение Драйлоу. Не прошло и часа, как перед отделением собралась целая толпа из Гар-Би, требовавшая их освобождения. Снова кидали кирпичи, били стекла, и только вызванные подкрепления разгоняли толпу. В течение всего вечера машины и пешие полицейские патрулировали Драйлоу и Гар-Би. У местных полицейских вид был ошарашенный. Ребус заехал посмотреть на пятерых арестованных — все с расцарапанными лицами и забинтованными руками. Кровь высохла, и образовалась корка, которую они выставляли напоказ, как боевую раскраску, как награду за доблесть.
  
  — Смотри-ка, — сказал один из них другому, — это тот ублюдок, что вмазал Питу.
  
  — Поговори еще, — пригрозил Ребус, — и будешь следующим.
  
  — Ой как страшно.
  
  Во время беспорядков возле участка полицейские выставили в окно видеокамеру. Качество было низкое, но после нескольких просмотров Ребус разглядел, что на одном из парней, кидавших камни, была расстегнутая джинсовая куртка, надетая на голое тело. Лицо он предусмотрительно спрятал под шарфом футбольного болельщика.
  
  Ребус еще некоторое время потолкался в отделении, потом сел в машину и поехал в Гар-Би. Там мало что изменилось. Под покрышками хрустело битое стекло. Но местные магазины напоминали крепости: проволочные сетки, металлические ставни, замки, тревожная сигнализация. Потенциальные мародеры некоторое время носились туда-сюда по главной дороге на угнанном «форде кортине», а потом тараном вышибли дверь наименее защищенной лавочки, которая специализировалась на ремонте обуви и изготовлении ключей. Оставленная охранять имущество сонная овчарка бросилась было в драку, но, получив несколько тумаков, убежала прочь. По слухам, она до сих пор бегает по зеленым просторам.
  
  В нескольких квартирах на первых этажах окна с выбитыми стеклами были заколочены досками. Вероятно, из такой квартиры и поступил первый вызов. Ребус не винил звонившего — он винил двух полицейских. Нет, это несправедливо. Что бы сделал он сам на их месте? Вот именно. И неприятностей было бы еще больше, если бы он…
  
  Он не останавливал машину, чтобы не привлекать внимание зевак и прессы. Поскольку ИРА в последнее время ничего нового репортерам не подбрасывала, они слетелись сюда, как мухи на мед. К тому же он знал, что он не самый желанный гость в Гар-Би. Хотя констебли и не видели, кто в них кинул двухкассетником, они могли назвать наиболее вероятного подозреваемого. В отделении в Драйлоу Ребус видел его описание. Конечно, это был Дейви Саутар — парень, которому рубашка не по карману. Один из констеблей спросил Ребуса, почему он проявляет интерес к этому делу.
  
  — Личные мотивы, — коротко ответил он.
  
  Случись подобное несколько лет назад, центр был бы закрыт немедленно и бесповоротно. Но теперь муниципалитет, скорее всего, выделит трущобному району субсидии — во искупление вины. Да и то сказать, закрытие центра лишь усугубило бы ситуацию. В районе было множество пустующих квартир — числящихся как «несдаваемые». Они были заколочены, на дверях висели замки, но вскрыть их не составляло труда. Их использовали сквоттеры[43] и наркоманы; воспользоваться ими могли и банды. В нескольких милях отсюда в разных направлениях готовились к началу рабочего дня Барнтон и Инверлейт.[44] Другая планета. Тамошние жители вспоминали про Пилмьюир, только когда он взрывался.
  
  Дорога до Феттса отсюда тоже не заняла много времени, даже с учетом утренних транспортных заторов. Он подумал, что, наверно, будет первым, кто появится в управлении; чего доброго, это истолкуют как чрезмерное рвение. Что ж, можно сначала посмотреть, как обстоят дела, и в случае чего отсидеться в столовой, пока народ не начнет собираться. Но, открыв дверь кабинета, он увидел, что его опередили: здесь уже был Смайли.
  
  — Доброе утро, — сказал Ребус.
  
  Смайли кивнул в ответ. Он показался Ребусу уставшим, а это кое о чем говорило. Он прислонился задом к одному из столов и сложил руки на груди.
  
  — Вы знаете инспектора Абернети?
  
  — Особый отдел, — сказал Смайли.
  
  — Точно. Он все еще здесь?
  
  Смайли поднял на него взгляд:
  
  — Улетел вчера вечерним самолетом. Вы хотите его видеть?
  
  — Не то чтобы очень.
  
  — Ему тут нечего делать.
  
  — Нечего?
  
  Смайли отрицательно покачал головой:
  
  — Если бы что было, мы бы об этом знали. Мы лучшие. Мы бы обнаружили это раньше его. Квед.
  
  — Quod erat demonstrandum — QED.[45]
  
  Смайли посмотрел на него:
  
  — Вы думаете про Немо, да? По латыни — «никто».
  
  — Видимо, так. — Ребус пожал плечами. — Похоже, никто не допускает мысли о том, что Билли Каннингем знал латынь.
  
  Смайли ничего не ответил.
  
  — Мне здесь не особенно рады, верно?
  
  — Что вы имеете в виду?
  
  — Я имею в виду, что не нужен вам. Зачем же Килпатрик позвал меня? Он наверняка знал, что я буду всем действовать на нервы.
  
  — Лучше спросите у него сами.
  
  — Может быть, и спрошу. Если понадоблюсь, я буду на Сент-Леонардс.
  
  — Мы без вас зачахнем.
  
  — Не сомневаюсь, Смайли.
  
  — Чем занимается эта женщина?
  
  — Ее зовут Милли Докерти, — сказала Шивон Кларк. — Она работает в фирме по продаже компьютеров.
  
  — А ее бойфренд — компьютерный консультант. И они делили квартиру с безработным почтальоном. Странное сочетание.
  
  — Не очень, сэр.
  
  — Да? Ну, может быть.
  
  Они сидели друг против друга за столиком в столовой. Ребус время от времени откусывал кусочек от сыроватого тоста. Шивон свой уже доела.
  
  — Ну и как там, на Феттс? — спросила она.
  
  — Ну, ты же знаешь: романтика, опасность, интриги.
  
  — Значит, совсем как здесь?
  
  — Совсем как здесь. Я читал кое-какие материалы по Кафферти вчера вечером. Там отмечено, докуда я дошел, — теперь ты читай дальше.
  
  — Втроем веселее, — сказал Брайан Холмс, подтаскивая стул к их столику. Он поставил свой поднос на столешницу, заняв все свободное место. Ребус с тоской посмотрел на жареху в тарелке Холмса, понимая, что такая диета не для его желудка. И все равно… Колбаса, бекон, яйца, помидоры и жареный хлеб!
  
  — К такому обеду нужно прикладывать ярлык, как к сигаретам: вредно для здоровья, — сказала вегетарианка Кларк.
  
  — Слышали про беспорядки? — спросил Холмс.
  
  — Я съездил туда сегодня утром, — сообщил Ребус. — Там мало что изменилось.
  
  — Говорят, в двух полицейских запустили усилителем.
  
  Процесс создания легенды начался.
  
  — Итак, насчет Каннингема, — без всяких переходов сказал Ребус.
  
  Холмс подцепил ломтик помидора.
  
  — Что насчет Каннингема?
  
  — Что-нибудь выяснили?
  
  — Не очень много, — снизошел Холмс. — Безработный почтальон Королевского почтового ведомства — и другой постоянной работы у него было. Мать души в нем не чаяла и все время давала деньги, на которые он и жил. Он вроде бы сочувствует экстремистам-лоялистам, но никаких сведений о членстве в Оранжистской ложе не имеется. Сын известного гангстера, хотя сам Билли об этом и не знал.
  
  Холмс подумал секунду, решил, что больше ему сказать нечего, и вонзил вилку в нарезанную колбасу.
  
  — Кроме того, у него найдены анархистские материалы, — сказала Кларк.
  
  — Ну, это ничего не значит, — отмел ее соображение Холмс.
  
  — Какие анархистские материалы? — спросил Ребус.
  
  — У него в шкафу лежали кое-какие журналы, — объяснила Кларк. — Мягкое порно, футбольные программки, две книжки, посвященные выживанию в критических условиях. Мальчишки любят всякую такую дребедень — насмотрелись фильмов про Терминатора.
  
  Ребус открыл было рот, но ничего не сказал.
  
  — И тоненькая брошюрка под названием… — Она задумалась, вспоминая. — «Фактология плавучей анархии».
  
  — Да это такое старье, — сказал Холмс. — Не имеет отношения к делу, сэр.
  
  — Брошюра у нас здесь?
  
  — Да, сэр, — сказала Шивон Кларк.
  
  — Напечатано где-то на Оркнейских островах,[46] — сказал Холмс. — По-моему, на ней проставлена цена в дореформенных деньгах. Ей место в музее, а не в полицейском отделении.
  
  — Брайан, — сказал Ребус, — весь этот жир, что ты ешь, ударяет тебе в голову. С каких это пор мы при расследовании убийства отказываемся от каких-то улик?
  
  Он взял тоненький ломтик бекона с тарелки Холмса и положил себе в рот. Вкус восхитительный.
  
  «Фактология плавучей анархии» представляла собой брошюрку из шести листов формата А4, сшитых посредине одной-единственной скрепкой, чтобы не разваливались. Текст был напечатан на допотопной машинке, заголовки написаны от руки. Никаких фотографий и рисунков. Цена на брошюрке была не в старых деньгах, а в новых пенсах — пять пенсов, если точно. На основании этого Ребус решил, что возраст брошюры — лет пятнадцать-двадцать. Даты не было, но надпись гласила: «Выпуск третий». По большому счету Брайан Холмс был прав: место этому старью в музее. Тексты были написаны в стиле, который можно было бы назвать «кельтский хиппи», и стиль этот был такой однообразный (как и орфографические ошибки), что не приходилось сомневаться: вся эта писанина вышла из-под пера одного индивида, имевшего доступ к копировальной машине наподобие старинного ротатора.
  
  Что касается содержания, то националистические и индивидуалистические воззвания в одном абзаце сменялись вымученными философско-нравственными пассажами в другом. Упоминался анархо-синдикализм, а вместе с ним Бакунин, Рембо и Толстой. На взгляд Ребуса, такая печатная продукция не оправдала бы расходов на рекламу.
  
  Например: «Дал Риаде[47] необходима новая идея, новые принципы, способные зажечь сердца ныне существующего и грядущего молодого поколения. Нам необходимо действие отдельной личности — действие без оглядки на ржавую правовую машину, церковь, государство.
  
  Только свободный человек способен принимать самостоятельные решения о судьбах нации и сознательно претворять эти решения в жизнь. Сыновья и дочери Альбы[48] — это наше будущее, но мы тащим за собой груз прошлых ошибок, которые необходимо исправлять сейчас, в настоящем. Если вы бездействуете, помните: сегодня — первый день вашей борьбы. И запомните: инертность губительна».
  
  Вот только вместо «реализовать» было написано «реалезовать», а вместо «инертность» — «энертность». Ребус положил брошюрку перед собой.
  
  — Материальчик для психиатра, — пробормотал он.
  
  Холмс и Кларк сидели по другую сторону его рабочего стола. Он заметил, что, пока он отсутствовал, его стол использовали как помойное ведро для оберток от сэндвичей и одноразовых чашечек из-под кофе. Он проигнорировал это и посмотрел на задник брошюрки. Там внизу обнаружился адрес: Забриски-хаус, Бриньян, Раузи, Оркнейские острова.
  
  — Вот что я называю задворками, — сказал Ребус. — И смотрите: дом назван по «Забриски-Пойнт».[49]
  
  — Это тоже на Оркнеях? — спросил Холмс.
  
  — Это фильм такой.
  
  Он ходил его смотреть сто лет назад ради музыки[50] шестидесятых. Содержание он почти забыл, разве что взрыв в конце остался в памяти. Он побарабанил пальцами по брошюрке.
  
  — Я хочу узнать об этом побольше.
  
  — Вы шутите, сэр? — спросил Холмс.
  
  — Как это похоже на меня, — горько сказал Ребус. — Вечно шуточки да прибауточки.
  
  Кларк повернулась к Холмсу:
  
  — Кажется, это означает, что он серьезно.
  
  — В стране слепых и одноглазый — король, — сказал Ребус. — И даже я вижу, что тут больше, чем ты способен видеть, Брайан.
  
  Холмс нахмурился:
  
  — Например, сэр?
  
  — Например, место происхождения этой брошюрки, ее возраст. Какой это год? Семьдесят третий? Семьдесят четвертый? Но Билли Каннингем в семьдесят четвертом еще и не родился. Так что же она делает в его шкафу рядом с современными журнальчиками и футбольными программками? — Он выжидательно посмотрел на молодых коллег и насмешливо процитировал: — «Но те молчали…»[51]
  
  Холмс насупился — это неприятное выражение появлялось у него на лице всякий раз, как Ребус устраивал ему выволочку. Но Кларк не растерялась:
  
  — Мы добудем ответ. Нужно послать запрос в полицию Оркнейских островов, сэр, пусть проверят. Если, конечно, там есть полиция.
  
  — Действуйте, — сказал Ребус.
  10
  
  «Как резиновый мячик вернусь я к тебе, — думал Ребус, ведя машину, — прискачу, как резиновый мяч».[52] Старший инспектор Килпатрик снова вызвал его на Феттс. В кармане у Ребуса лежала записка — Каролина Рэттрей просила встретиться с ней в здании старого парламента. Сообщение принял по телефону констебль из оперативного штаба. Ребус был заинтригован. Мысленно он видел Каролину Рэттрей такой, какой она была тем вечером, — вся холеная, разодетая, лишь по воле доктора Курта оказавшаяся в тупичке Мэри Кинг. Он видел ее сильное мужское лицо, нос с горбинкой и высокие скулы. Интересно, говорил ли ей что-нибудь про него Курт… Ребус определенно собирался выкроить время для встречи.
  
  Килпатрик занимал выделенный из общего пространства кабинет в углу большой комнаты ОБОПа, больше ничем не перегороженной. Перед входом в кабинет сидели секретарь и делопроизводитель. Ребус никак не мог сообразить, кто из них кто. Оба были штатскими, оба сидели за мониторами компьютеров. Они создавали что-то вроде заслона между Килпатриком и всеми остальными, барьер, который нужно преодолеть, переходя из своего мира в его. Когда Ребус шел мимо, они обсуждали проблемы, стоящие перед ЮАР.
  
  — Там будет, как в Уисте, — сказал один из них, и Ребус от неожиданности остановился и прислушался. — Норт-Уист — протестантский, а Саут-Уист — католический,[53] и они друг друга на дух не выносят.
  
  Кабинет Килпатрика был довольно хлипок, стены — простые пластиковые перегородки, к тому же в верхней части прозрачные, так что, если стоишь, тебя от пояса и выше видно со всех сторон. Все это сооружение можно было разобрать за несколько минут — или разрушить парой-тройкой точно рассчитанных ударов. И тем не менее это был кабинет с дверью — и Килпатрик попросил Ребуса закрыть ее. Кабинет до некоторой степени обеспечивал звукоизоляцию. Тут были два стеллажа, карты и приклеенные к стенам распечатки, рядом висели два календаря, все еще открытые на июльских страничках. На столе в рамочке стояла фотография, с которой улыбались три щербатых мальчишки.
  
  — Это ваши, сэр?
  
  — Моего брата. Я не женат. — Килпатрик повернул фотографию, чтобы получше ее видеть. — Я стараюсь быть хорошим дядюшкой.
  
  — Да, сэр.
  
  Ребус сел. Рядом с ним уселся Кен Смайли, сложив скрещенные руки на коленях. Кожа у него на запястьях собралась в складки, как морда бладхаунда.
  
  — Перехожу прямо к делу, Джон, — сказал Килпатрик. — У нас есть один человек, он работает под прикрытием водителя-дальнобойщика.
  
  — Это имеет какое-то отношение к «Щиту», сэр?
  
  Килпатрик кивнул:
  
  — Именно он и услышал это название.
  
  — И кто же он?
  
  — Мой брат, — сказал Смайли. — Его зовут Кэлум.
  
  Ребус намотал это на ус.
  
  — Он похож на вас, Кен?
  
  — Немного.
  
  — Тогда, прошу прощения, он вполне может сойти за водилу-дальнобойщика.
  
  В уголках рта Смайли появилось подобие улыбки.
  
  — Сэр, — сказал Ребус, обращаясь к Килпатрику, — так вы, насколько я теперь понимаю, считаете, что убийство в тупичке Мэри Кинг все-таки имеет отношение к вооруженным формированиям?
  
  Килпатрик улыбнулся:
  
  — А почему, по-вашему, вы оказались здесь, Джон? Вы сразу же это поняли. У нас по делу Билли Каннингема работают три человека, пытаются выявить его дружков. По какой-то причине им пришлось убрать его, и я хочу знать, что это за причина.
  
  — И я тоже, сэр. Если вас интересует Каннингем, потолкуйте сначала с человеком, который жил с ним в одной квартире.
  
  — Мердок? Да, мы с ним общаемся.
  
  — Нет, не Мердок. Его подружка. Я заезжал к ним, когда они сообщили о его исчезновении. Что-то такое было в ней, что меня насторожило. Как будто она умалчивала о чем-то, как будто притворялась.
  
  — Я к ней присмотрюсь, — сказал Смайли.
  
  — Она и ее дружок занимаются компьютерами. Как по-вашему, это может что-то значить?
  
  — Я к ним присмотрюсь, — повторил Смайли.
  
  Ребус не сомневался — присмотрится.
  
  — Кен считает, что вам стоит познакомиться с Кэлумом.
  
  Ребус пожал плечами:
  
  — Возражений нет.
  
  — Отлично, — сказал Килпатрик. — Тогда мы немного прокатимся.
  
  Люди в большом кабинете смерили его странными взглядами, словно точно знали, о чем говорилось в закутке Килпатрика. Конечно знали. По их взглядам Ребус понял, что вызывает у них еще большую неприязнь, чем прежде. Даже Клейверхаус, который обычно хранил безразличный вид, ехидно ухмыльнулся.
  
  Инспектор Блэквуд провел ладонью по лысой макушке, потом за ухом, как если бы пригладил непокорную прядь волос. Лысина его была точь-в-точь монашеская тонзура, и это его нервировало. В другой руке он держал телефонную трубку — слушал чей-то монолог. Он словно и не заметил проходящего мимо Ребуса.
  
  За соседним столом сержант Ормистон выдавливал угри у себя на лбу.
  
  — Ну и парочка, просто загляденье, — сказал Ребус.
  
  Ормистон, судя по всему, не понял, о чем речь, но это была уже проблема Ормистона. А проблема Ребуса состояла в том, что Килпатрик все больше оказывал ему доверия, и Ребус никак не мог понять почему.
  
  В Сайтхилле[54] множество складов, большинство из них неизвестно кому принадлежат. Один из них арендовал шотландский ОБОП, хотя сей факт не афишировался. Это был большой сборный ангар за высокой сеточной оградой с воротами на засове. По верху ограды и ворот тянулась колючая проволока, в будке у ворот сидел дежурный. Охранник открыл ворота, и они въехали внутрь.
  
  — Мы арендовали это место почти что даром, — сказал Килпатрик. — Рынок сейчас переживает не лучшие времена. — Он улыбнулся. — Администрация даже предложила нам свою охрану, но мы решили обойтись собственными силами.
  
  Килпатрик сидел сзади вместе с Ребусом, Смайли — за рулем. Баранка в его ручищах была как тарелочка фрисби. Но, как оказалось, водитель он был надежный — неторопливый и вежливый. Он даже мигалку включил, сворачивая на парковку, хотя здесь стояла всего-навсего одна машина в пяти местах от него. Когда они вышли, подвеска их «форда сиерры» облегченно вздохнула. Они стояли перед дверью обычного размера без всякой таблички. Справа находились двери побольше для погрузки товара. Неубранный мусор создавал впечатление заброшенности. Килпатрик вынул из кармана два ключа и отпер боковую дверь.
  
  Внутри тоже склад как склад: никаких перегородок, одно открытое пространство с замасленным бетонным полом и пустыми упаковочными ящиками. Их приход потревожил голубя, сидевшего где-то наверху, он вспорхнул к потолку, а потом обосновался на одной из металлических балок, поддерживающих гофрированную крышу. Птица успела не раз отметиться на лобовом стекле стоящей здесь же фуры.
  
  — Это к удаче, — сказал Ребус.
  
  Впрочем, грузовик так или иначе был далеко не идеальной чистоты, весь в пыли и засохших шлепках грязи, — «форд» с регистрационными номерами Соединенного Королевства, имеющими буквенное обозначение «К».[55] Дверца кабины открылась, и оттуда выпрыгнул человек крупного сложения.
  
  У него, в отличие от брата, не было усов, и выглядел он на год-другой моложе. Но он не улыбнулся, а когда заговорил, голос у него оказался высокий, срывающийся на фальцет.
  
  — Вы, вероятно, Ребус.
  
  Они обменялись рукопожатием. Теперь заговорил Килпатрик:
  
  — Мы конфисковали этот контейнеровоз два месяца назад. Вернее, не мы, а Скотленд-Ярд. По доброте душевной они дали нам попользоваться.
  
  Ребус забрался на подножку и заглянул через водительское окно внутрь. За сиденьем водителя красовался календарь с голыми девицами и вырванный из журнала цветной разворот с обтрепавшимися краями. Там было место для койки, на которой лежал свернутый и готовый к использованию спальный мешок. Кабина была побольше, чем некоторые дома на колесах, в которых Ребус когда-то проводил каникулы. Он спрыгнул с подножки.
  
  Сзади донеслись какие-то звуки. Кэлум Смайли открывал дверцы контейнера. Когда Килпатрик и Ребус подошли к нему, братья Смайли уже распахнули дверцы и стояли внутри перед рядом деревянных ящиков.
  
  — Мы позволили себе немного тут похозяйничать, — сказал Килпатрик, тоже залезая в контейнер. Ребус последовал за ним. — Это все было смонтировано под кузовом.
  
  — Ложные топливные баки, — пояснил Кен Смайли. — Приварены и прикручены болтами вместе с нормальными.
  
  — В Скотленд-Ярде прорезались автогеном к ним вот отсюда. — Килпатрик топнул ногой по полу. — И внутри нашли то, о чем сообщил их информатор.
  
  Кэлум Смайли поднял крышку ящика, и Ребус увидел его содержимое. В ящике, завернутые в промасленное тряпье, лежали штук восемнадцать-двадцать АК-47. Ребус поднял один за сложенный металлический приклад. Он знал, как обращаться с оружием, хотя и не любил. Автоматы полегчали со времени его службы в армии, но не стали удобнее. А еще значительно увеличилась их убойная сила. Деревянная рукоятка была холодна, как ручка гроба.
  
  — Мы не знаем точно, откуда они, — сказал Килпатрик. — И даже не знаем, куда их везли. Водитель ничего не сказал, как его ни пугали в Антитеррористическом отделе. Уперся — мол, сам знать ничего не знает о контрабанде и оговаривать никого не будет.
  
  Ребус вернул автомат в ящик. Кэлум Смайли тут же наклонился и тряпкой стер оставленные им отпечатки пальцев.
  
  — И что мы имеем? — спросил Ребус.
  
  Ответил ему Кэлум Смайли:
  
  — Когда водителя задержали, у него в кармане обнаружилась записка с телефонными номерами — два в Глазго, один в Эдинбурге. Все три — телефоны баров.
  
  — Это может ничего не значить, — сказал Ребус.
  
  — Или значить все, — заметил Кен Смайли.
  
  — Понимаете, — добавил Кэлум, — хозяева баров могут быть его нанимателями или, наоборот, заказчиками, которым его наниматели делают поставки.
  
  — Поэтому, — сказал Килпатрик, облокотясь об один из ящиков, — мы установили наблюдение за всеми тремя барами.
  
  — В надежде на что?
  
  В разговор опять вступил Кэлум:
  
  — Особый отдел, задержав этот грузовик, сумел все сохранить в тайне. Никаких сообщений об этом никуда не утекло. А водителя упрятали куда-то — он пошел по антитеррористическим законам,[56] и на всякий случай еще припаяли ему несколько мелких правонарушений.
  
  Ребус кивнул:
  
  — Значит, его наниматели, или кто там они, не знают об аресте и конфискации? — (Кэлум тоже закивал.) — И могут начать нервничать? — Ребус с сомнением покачал головой. — Из вас вышел бы отличный снайпер.
  
  — Это почему?
  
  — Потому что это очень шаткая гипотеза. Чтобы с такого расстояния попасть в цель…
  
  Братья Смайли довольно кисло восприняли его слова.
  
  — Я краем уха слышал разговор, в котором упоминался «Щит», — сказал Кэлум.
  
  — Да вы ведь понятия не имеете, что это такое, — возразил Ребус. — А кстати, о каком пабе, собственно, речь?
  
  — «Делл».
  
  Теперь пришла очередь Ребуса хмурить лоб.
  
  — Рядом с кварталом Гарибальди?
  
  — Именно.
  
  — Там только что случились беспорядки.
  
  — Да, я слышал.
  
  Ребус повернулся к Килпатрику:
  
  — Зачем вам нужен грузовик?
  
  — На тот случай, если удастся сделать засаду.
  
  — И сколько времени вы на это отводите?
  
  Кэлум пожал плечами. Глаза у него были темны и тяжелы от нервных перегрузок и недосыпа. Он провел пятерней по растрепанным волосам, потом по небритому лицу.
  
  — Я смотрю, вы как из отпуска вернулись, — сказал Ребус.
  
  Он догадывался, что план, по всей вероятности, был составлен братьями Смайли. Они вели себя как его ярые сторонники. Роль Килпатрика в этой затее была не вполне ясна.
  
  — Еще лучше, — ответил Кэлум.
  
  — То есть?
  
  — Мне, в этом моем отпуске, даже на открытки не нужно тратить силы.
  
  Немногие знают о здании старого парламента, где размещается Высокий суд — высший уголовный суд Шотландии. На улице вы почти не встретите указателей, а само здание расположено за собором Святого Эгидия, от которого оно отделено маленькой безымянной парковкой, заставленной «ягуарами» и «БМВ». Из всех многочисленных деверей, которые видит потенциальный посетитель, открыта обычно только одна. Этот открытый для публики вход ведет в зал заседаний, из которого можно попасть в Коллегию адвокатов Сессионного суда и адвокатскую библиотеку.
  
  В общей сложности здесь четырнадцать судебных залов, и, по прикидкам Ребуса, он за годы службы успел побывать во всех. Он вошел и сел на одну из длинных деревянных скамей. На адвокатах были строгие черные костюмы, белые рубашки с крахмальными воротничками и галстуками-бабочками, седые парики и длинные черные мантии, вроде тех, что носили его учителя. Адвокаты непрерывно говорили — либо со своими клиентами, либо друг с другом. В разговоре друг с другом они могли возвысить голос, а порой даже обменивались шутками. Однако с клиентами они вели себя куда как осмотрительнее. Какая-то хорошо одетая женщина кивала, слушая своего адвоката, — тот говорил что-то вполголоса и одновременно пытался удержать под мышкой кипу стремящихся на свободу папок.
  
  Ребус знал, что под большим витражным окном имеются два коридора, вдоль стен уставленных старыми деревянными ящиками. Первый из коридоров так и назывался — «Коридор ящиков». На каждом ящике — фамилия адвоката, а сверху — перекладина, хотя подавляющее большинство ящиков более или менее постоянно были открыты. Здесь документы дожидались, когда их извлекут на свет божий и прочтут. Ребуса всегда поражала незащищенность такой системы хранения, предоставляющей широкие возможности для воров и шпионов, однако до сих пор ни одного случая воровства здесь зафиксировано не было. Впрочем, сотрудники службы безопасности всегда где-нибудь неподалеку. Ребус поднялся с места и прошел к витражному стеклу. Он знал, что на нем изображен король Яков V, но что касается остальных, всех этих фигур и гербов, — тут Ребус терялся. Справа за деревянной маятниковой дверью со стеклянными вставками он видел адвокатов, склонившихся над книгами. Золотом на стекле было выгравировано: «Посторонним вход запрещен».
  
  Он вспомнил еще об одном помещении неподалеку, куда вход посторонним был запрещен. Нужно только обойти Святой Эгидий и спуститься вниз по ступеням. Билли Каннингема убили в каких-то пятидесяти ярдах от Высокого суда.
  
  Он повернулся на приближающийся к нему звук каблучков. Каролина Рэттрей была одета «по-рабочему», начиная от черных туфель и чулок и кончая напудренным париком.
  
  — Я бы вас и не узнал, — сказал он.
  
  — Это комплимент?
  
  Она широко улыбнулась ему и выдержала его пристальный взгляд, не переставая улыбаться. Потом прикоснулась к его руке:
  
  — Я вижу, вы уже обратили внимание. — Она подняла голову к витражу. — Королевский герб Шотландии.
  
  Ребус тоже поднял голову. Под большим изображением размещались пять квадратных окошек меньшего размера. Взгляд Каролины Рэттрей был устремлен на среднее. Два единорога держали щит с изображением красного льва, стоящего на задних лапах. Наверху на белой ленте было написано «In defens»,[57] а внизу имелась надпись на латыни.
  
  — «Nemo me impune lacessit», — прочел Ребус вслух и повернулся к Каролине Рэттрей. — Я всегда был слабоват в латыни.
  
  — Возможно, этот девиз вам лучше известен в шотландском варианте: «Wha daur meddle wi’ me?» — «Никто не тронет меня безнаказанно». Это девиз Шотландии, вернее, ее королей.
  
  — Что-то давненько у нас королей не видно.
  
  — И девиз рыцарского ордена Чертополоха. Награжденный орденом как бы автоматически становится королевским гвардейцем, вот только награждают им исключительно старых упертых идиотов. Присядем.
  
  Она направилась к той скамье, на которой недавно сидел Ребус. Свои папки она положила на пол, хотя им вполне хватило бы места на скамье. Устроившись, она испытующе посмотрела на Ребуса. Но Ребус молчал, и тогда она снова улыбнулась и, чуть склонив голову набок, спросила:
  
  — Вы разве не обратили внимания?
  
  — Nemo, — проговорил он.
  
  — Да! По латыни — «никто».
  
  — Мы уже это знаем, мисс Рэттрей. А еще это персонаж романов Жюля Верна и Диккенса.[58] А кроме того, если это слово прочесть задом наперед, то получится «omen».[59] Но что нам это дает? Неужели жертва пыталась сообщить нам, что его убил никто?
  
  Из нее словно вышел воздух, плечи поникли — ни дать ни взять воздушный шарик через неделю после Рождества.
  
  — Возможно, здесь есть скрытый смысл, — сказал он. — Знать бы только какой.
  
  — Понимаю.
  
  — Вы могли бы сказать мне об этом по телефону.
  
  — Да, могла бы. — Она выпрямила спину. — Но я хотела, чтобы вы увидели это собственными глазами.
  
  — Полагаете, орден Чертополоха сформировал банду и прикончил Билли Каннингема?
  
  Она снова вперилась в него, но теперь улыбки на ее губах не было. Он отвел взгляд и принялся разглядывать витраж.
  
  — Ну, как нынче дела у обвинения?
  
  — Ни шатко ни валко, — сказала она. — До меня дошли слухи, что отец жертвы осужден за убийство. Тут не может быть никакой связи?
  
  — Не исключено.
  
  — Но пока никакого конкретного мотива?
  
  — Никакого.
  
  Чем больше смотрел Ребус на королевский герб, тем сильнее его внимание привлекало изображение в центре. Это явно был щит.
  
  — Щит, — пробормотал он себе под нос.
  
  — Что?
  
  — Ничего, просто… — Он снова повернулся к ней. Она словно ждала чего-то, надеялась. — Миссис Рэттрей, — сказал он, — вы позвали меня, чтобы затеять со мной флирт?
  
  Она посмотрела на него с выражением ужаса, потом ее лицо покраснело — не только щеки, но лоб и подбородок. Даже шея.
  
  — Инспектор Ребус! — выдохнула она наконец.
  
  — Простите, простите, — сказал он, опуская голову и поднимая руки. — Беру свои слова обратно.
  
  — Я даже не знаю… — Она оглянулась. — Меня не каждый день обвиняют в… не знаю даже, как и назвать. Пожалуй, мне нужно выпить. — Потом, обретя свой обычный голос, она добавила: — Не хотите меня угостить?
  
  Они пересекли Хай-стрит и, уворачиваясь от раздатчиков рекламных листовок, мимов, клоунов на ходулях, прошли по темному тупичку, потом по стертым ступенькам спустились в любимый бар Каро Рэттрей.
  
  — Ненавижу это время года, — сказала она. — Ни до работы, ни с работы не добраться. А припарковаться в городе…
  
  — Да, жизнь нелегкая, согласен.
  
  Она села за столик, а Ребус остановился у барной стойки. Ей потребовалось несколько минут, чтобы снять мантию и парик, поправить волосы. Однако оставшаяся одежда — строгий черный цвет с отдельными вкраплениями белого — выдавала в ней юриста, одного из многих в этом Городе юристов.
  
  Потолок в баре был очень низкий — Ребус таких, пожалуй, и не встречал. Прикинув, он решил, что они, вероятно, находятся над одной из лавочек, примыкающих к тупичку Мэри Кинг. Подумав об этом, он решил изменить заказ.
  
  — Удвойте мне виски.
  
  Правда, он добавил много воды.
  
  Каролина Рэттрей заказала лимонад с большим количеством льда и лимона. Поставив ее стакан на стол, Ребус рассмеялся.
  
  — Что смешного?
  
  Он покачал головой:
  
  — Адвокат и лимонад в сумме дают «снежок».
  
  Она снисходительно улыбнулась ему. Объяснять ей не пришлось, — по-видимому, она поняла, что речь идет о ликере «Адвокат» и коктейле «Снежок».
  
  — Значит, слышали такое? — спросил он, садясь рядом.
  
  — Каждый, кто это говорит, считает, что сам такое придумал. Будьте здоровы.
  
  — Сланджи.[60]
  
  — Сланджи. Вы говорите на гэльском?
  
  — Да так, пару слов.
  
  — А я изучала его несколько лет назад. Но уже почти все забыла.
  
  — Ну и ладно, гэльский не особенно в ходу.
  
  — То есть вам все равно, даже если он вовсе умрет?
  
  — Я этого не говорил.
  
  — Значит, мне показалось.
  
  Ребус пригубил виски.
  
  — Никогда не спорьте с юристом. — Снова улыбка.
  
  Она закурила. Ребус отказался.
  
  — Ну как, — сказал Ребус, — все еще видите по ночам жуткую картинку в тупичке Мэри Кинг?
  
  Она задумчиво кивнула:
  
  — И днями тоже. Мне никак от нее не избавиться.
  
  — И не пытайтесь. Просто задвиньте на какую-нибудь полочку памяти — это все, что вы можете сделать. Скажите себе: да, это случилось, вы это видели, а потом задвиньте подальше. Забыть вы не забудете, но, по крайней мере, это не будет вас донимать.
  
  — Полицейская психология?
  
  — Здравый смысл, на собственной шкуре испытал. Вас поэтому так взволновала латинская надпись?
  
  — Да, я считала… что в некотором роде участвую в деле.
  
  — Вы непременно будете участвовать, если нам удастся поймать этих гадов. Ваша задача — упрятать их за решетку.
  
  — Пожалуй.
  
  — А до тех пор предоставьте это нам.
  
  — Хорошо.
  
  — Я вам сочувствую, жаль, что вам пришлось увидеть это. Это все Курт виноват — зачем-то притащил вас туда. В этом не было нужды. А вы с ним?..
  
  Ее протестующий возглас заглушил все прочие звуки в баре.
  
  — Уж не думаете ли вы?.. Мы только знакомые. У него был лишний билет, я оказалась свободна. Господи Исусе, неужели вы думаете, что я могла… с патологоанатомом?
  
  — Они такие же люди, как и все, хотя и ходят слухи, что это не так.
  
  — Да, но он на двадцать лет старше меня.
  
  — Это не всегда препятствие.
  
  — Одна мысль о том, что эти руки будут прикасаться ко мне… — Ее пробрала дрожь, и она отпила из стакана. — Что вы там говорили о щите?
  
  Он отрицательно покачал головой. Перед его мысленным взором возник щит, но где щит, там и меч. «Со щитом и мечом» — слова из песни оранжистов. Он так стукнул кулаком по столу, что Каролина Рэттрей испуганно вздрогнула.
  
  — Я что-то не то сказала?
  
  — Каролина, вы великолепны. Мне нужно идти.
  
  Он встал и пошел мимо бара, но остановился, вернулся, взял ее руку в свои.
  
  — Я вам позвоню, — пообещал он, потом добавил: — Если хотите.
  
  Он дождался ее кивка, повернулся и вышел. Она допила лимонад, выкурила еще сигарету, загасила окурок в пепельнице. У него были горячие руки, совсем не похожие на руки патологоанатома. Подошел бармен, выкинул содержимое ее пепельницы в ведро, протер стол.
  
  — Опять, я смотрю, вышла на охоту, — тихо сказал он.
  
  — Ты слишком много про меня знаешь, Даги.
  
  — Я про всех много знаю, цыпочка, — сказал Даги, забирая оба стакана и унося их к стойке бара.
  
  Несколько месяцев назад Ребус говорил со своим знакомым, неким Мэтью Вандерхайдом. Разговор шел о деле, которое, как выяснилось, имело отношение и к Большому Джеру Кафферти. Вандерхайд, тогда уже много лет как слепой и к тому же, если верить слухам, белый маг, случайно упомянул одну фракцию Шотландской национальной партии. Фракция называлась «Щит и меч» и действовала в конце 1950-х — начале 1960-х.
  
  Но, как выяснилось в ходе телефонного разговора с Вандерхайдом, организация «Щит и меч» прекратила свое существование приблизительно в то же время, когда «Роллинг Стоунз» выпустили свой первый альбом. И в любом случае они никогда не пользовались аббревиатурой SaS.[61]
  
  — Я практически уверен, — сказал Вандерхайд, и Ребус представил себе, как Вандерхайд сидит в своей затененной гостиной с задернутыми шторами, утопая в глубоком кресле, с трубкой беспроводного телефона в руке, — что в Штатах и сейчас есть такая организация — «Щит и меч» или даже «Шотландский щит и меч». Но я о них ничего не знаю. Не думаю, что они связаны с «Храмом Шотландского устава» — ассоциацией североамериканских франкмасонов, но тут я могу ошибаться.
  
  Ребус старательно записывал все, что говорил Вандерхайд.
  
  — Не можете, не можете, — пробормотал Ребус. — У вас не голова, а Британская энциклопедия.
  
  В этом и состояла сложность общения с Вандерхайдом: он редко давал один ответ, и вы уходили от него окончательно сбитый с толку.
  
  — Я могу где-нибудь прочесть о «Щите и мече»? — спросил Ребус.
  
  — Вы имеете в виду разные подробности? Не знаю. Не думаю, чтобы они опустились до дешевой популяризации, разных там книжиц для слабовидящих или аудиобесед.
  
  — Наверное, вы правы. Но ведь должно было остаться что-то — уставные бумаги, документы?..
  
  — Может, какой местный историк и знает. Хотите, чтобы я провел небольшое расследование, инспектор?
  
  — Я был бы вам очень благодарен, — сказал Ребус. — А Большой Джер Кафферти никак не был связан с этой компанией?
  
  — Не думаю. А почему вы спрашиваете?
  
  — Да так. Не берите в голову.
  
  Он повесил трубку, пообещав заглянуть к Вандерхайду, потом почесал нос, не зная, кому принести эту информацию — Килпатрику или Лодердейлу. Его откомандировали в ОБОП, но расследование убийства возглавлял Лодердейл. Он спросил себя, защитит ли его Лодердейл от Килпатрика. Ответ: нет. Тогда он переставил имена. И ответ получился: да. Поэтому он повез то, что насобирал, Килпатрику.
  
  Вскоре он был вынужден признать, что насобирал немного.
  
  Килпатрик хотел, чтобы Смайли тоже присутствовал при разговоре. Иногда Ребус спрашивал себя, кто из этих двоих тут главный. Тем временем Кэлум Смайли, должно быть, вернулся к своей работе под прикрытием. Вероятно, попивал виски в «Делл».
  
  — Итак, Джон, — сказал Килпатрик, — подведем итоги. У нас есть слово «Немо» и латинская фраза…
  
  — Которой частенько пользуются националисты, — добавил Смайли. — По крайней мере, в ее шотландском переводе.
  
  — И у нас есть щит на гербе. И все это наводит на мысль о группе «Щит и меч», созданной в начале шестидесятых. Вы думаете, они снова высунулись?
  
  Перед мысленным взором Ребуса возникла пружина, неожиданно выпрыгнувшая из-под обшивки старого матраса. Он пожал плечами:
  
  — Не знаю, сэр.
  
  — И потом, этот ваш источник говорит об американском «Щите и мече».
  
  — Сэр, я знаю только, что сокращение SaS должно что-то обозначать. Кэлум Смайли говорит о группе под названием «Щит», которая, возможно, действует на рынке оружия. Кроме того, на шотландском гербе изображен щит и фраза, начинающаяся со слова «Немо». Я знаю, это довольно слабые звенья, и тем не менее…
  
  Килпатрик посмотрел на Смайли, и тот ответил ему взглядом, который говорил, что он на стороне Ребуса.
  
  — Может быть, — сказал Смайли, подтверждая впечатление Ребуса, — мы могли бы попросить наших американских друзей навести справки. Работать будут они — мы тут ничего не теряем. А с их возможностями ответ нам они смогут дать через два-три дня. Как я уже сказал, мы ничего не теряем.
  
  — Пожалуй. Что ж, тогда так и сделаем. — Килпатрик сложил ладони в молитвенном жесте. — Джон, мы даем этой версии ход.
  
  — Кроме того, сэр, — сказал Ребус, понимая, что нарывается, — мы могли бы провести небольшое расследование и выяснить подробности о первоначальном «Щите и мече». Если это название снова всплыло, то не с бухты-барахты.
  
  — Справедливое замечание, Джон. Я попрошу Блэквуда и Ормистона заняться этим.
  
  Блэквуд и Ормистон будут ему за это безмерно благодарны — завалят Ребуса букетами и конфетами.
  
  — Спасибо, сэр, — сказал Ребус.
  11
  
  Едва узнав о беспорядках, отец Лири пытался связаться с Ребусом, оставляя ему на Сент-Леонардс послание за посланием. И когда он наконец застал Ребуса на месте, тот смилостивился и взял трубку.
  
  — Как видите, святой отец, мое вмешательство вышло боком, — бодрым тоном сказал он.
  
  — Значит, тако желает Господь. — Во всяком случае, Ребус «тако» услышал, решив поначалу, что Лири зачем-то приплел блюдо мексиканской кухни.
  
  Ребус последовал примеру святого отца и отделался общей фразой:
  
  — Иного я от вас и не ждал.
  
  Он смотрел на Шивон Кларк. Она приближалась к нему, подняв кверху большие пальцы и улыбаясь во весь рот.
  
  — Извините, святой отец, дела. Помолитесь за меня.
  
  — Разве я всегда этого не делаю?
  
  Ребус повесил трубку.
  
  — Ну, что у тебя?
  
  — Кафферти, — сказала она, кидая папку ему на стол. — Зарыто было глубоко, еле откопала.
  
  Она вытащила листок бумаги и протянула Ребусу. Тот быстро прочел.
  
  Конечно зарыто, потому что это было только подозрение, одно из сотен за время бандитской карьеры Кафферти, которые полиции не удалось доказать.
  
  — Отмывание грязных денег.
  
  — Для Ольстерских добровольческих сил.
  
  Кафферти в свое время вступил в нечестивый союз с одним головорезом из Глазго — Джинки Джонсоном, они на пару и отмывали деньги для ОДС. Потом Джонсон исчез. Ходили слухи, что он либо сбежал, прихватив с собой денежки ОДС, либо присваивал себе понемногу, а ОДС, разобравшись, покончили с ним. В любом случае Кафферти с этой деятельностью завязал.
  
  — И что вы думаете? — спросила Кларк.
  
  — Это свидетельствует о связи Кафферти с протестантскими вооруженными формированиями.
  
  — А если они сочли, что он знал о проделках Джонсона, то большой любви к нему не питали.
  
  Но у Ребуса были сомнения касательно сроков.
  
  — Не стали бы они десять лет ждать, чтобы отомстить. И опять же, Кафферти известно, что означает «SaS». Он слышал об этом.
  
  — Новая террористическая группа?
  
  — Да, я так думаю. Определенно. И они действуют здесь, в Эдинбурге. — Он посмотрел на Кларк. — И если мы не будем чрезвычайно осмотрительны, то люди Кафферти найдут их первыми. — И он улыбнулся.
  
  — Вас это, похоже, не очень беспокоит.
  
  — Меня все это так волнует, что я, пожалуй, поставлю тебе стаканчик.
  
  — Идет, — сказала Шивон Кларк.
  
  Он ехал домой, ощущая запах сигарет и выпивки на своей одежде — новый пороховой заряд для Пейшенс. Черт, нужно еще не забыть вернуть в прокат видеокассеты. Сама она ни за что этого не сделает. Придется доплачивать за просрочку, а он даже не посмотрел фильмы.
  
  Чтобы оттянуть неизбежное, он остановился у паба. Паб оказался немногим меньше, чем «Оксфорд-бар», но «Окс» при этом был уютен. И самое главное, там царила праздничная атмосфера или по меньшей мере веселый треп. И там всегда можно было заказать четвертушку пинты. Он выпил пива, доехал до дома Пейшенс и припарковался на своем обычном месте около спортивного «мерседеса». На Куинсферри-роуд кто-то пытался петь «Завяжи желтую ленту».[62] Оранжевое уличное освещение выхватывало из сумерек верхушки зданий, ощетинившиеся трубами каминных дымоходов. В теплом воздухе висел слабый запах пивоварен.
  
  — Ребус?
  
  Темнота еще не сгустилась. На другой стороне улицы Ребус увидел человека. Теперь тот приближался, держа руки глубоко в карманах куртки. Ребус напрягся. Человек заметил это и вытащил руки из карманов, показывая, что у него нет оружия.
  
  — На пару слов, — сказал человек.
  
  — О чем?
  
  — Мистер Кафферти интересуется, как идут дела.
  
  Ребус внимательнее вгляделся в человека. Он был похож на хорька с торчащими во все стороны зубами. Рот его был постоянно открыт то ли в ухмылке, то ли из-за какого-то врожденного дефекта. Дышал человек ртом — неглубоко и часто. От него исходил запах, об источнике которого Ребусу даже и думать не хотелось.
  
  — Хочешь прогуляться в участок, приятель?
  
  Человек снова осклабился. Вблизи было видно, что зубы у него от никотина коричневые, будто из дерева.
  
  — И какие будут обвинения? — спросил Хорек.
  
  Ребус смерил его взглядом:
  
  — Для начала — посягательство на общественную благопристойность. Тебя нужно держать в клетке — подальше от витрины зоомагазина.
  
  — Меня предупреждали, что вам палец в рот не клади.
  
  — Больше ни о чем тебя не предупреждали?
  
  Ребус двинулся через дорогу к квартире Пейшенс. Человек последовал за ним на таком близком расстоянии, будто был на привязи.
  
  — Я пытаюсь быть вежливым, — сказал Хорек.
  
  — Скажи учителю хороших манер, чтобы вернул тебе деньги.
  
  — Меня предупреждали, что с вами трудно поладить.
  
  Ребус повернулся к человеку:
  
  — Трудно? Ты даже не представляешь, как со мной может быть трудно. Если еще раз увижу тебя здесь, добром для тебя это не кончится.
  
  Человек прищурился:
  
  — Что ж, как хотите. Будьте уверены, я расскажу мистеру Кафферти о вашем желании договориться по-хорошему.
  
  — Валяй.
  
  Ребус начал спускаться по ступеням к двери. Хорек оперся на ограду.
  
  — Хорошая квартирка.
  
  Ребус замер с ключом в скважине. Поднял голову на Хорька:
  
  — Пеняй на себя, если здесь что-то случится.
  
  Когда Ребус, рванув назад, взбежал на верхнюю ступеньку, Хорек уже исчез.
  12
  
  — Есть что-нибудь от вашего брата? — спросил Ребус Кена Смайли на следующее утро, прибыв в контору на Феттс.
  
  — Он звонит не очень часто.
  
  Ребус пытался обратить Смайли в сторонника, которому можно доверять. Других потенциальных союзников он здесь не видел. Блэквуд и Ормистон поочередно кидали в его сторону неприязненные взгляды, из чего он сделал два вывода. Во-первых, им поручено выяснить, что осталось (если осталось) от исходного «Щита и меча». Во-вторых, им известно, кого надо благодарить за это задание.
  
  Ребус, довольный их недовольством, решил, что не станет упоминать о том, что Мэтью Вандерхайд проводит параллельное расследование. С какой стати показывать им, как можно сократить путь, если они-то наверняка отправили бы его бежать всю марафонскую дистанцию!
  
  — Вы навестили подружку Билли Каннингема?
  
  — Да у нее одна забота — не знает, что делать с его мотоциклом.
  
  — И это все?
  
  Смайли пожал плечами:
  
  — Все, если я не захочу купить его разобранную «хонду».
  
  — Осторожнее, Смайли. Как бы вам не подхватить опасную заразу.
  
  — Какую?
  
  — Чувство юмора.
  
  Ребус по пути на Сент-Леонардс потирал челюсть и подбородок, ощущая под пальцами колкость щетины. Он вспомнил, что, когда прикасался к АК-47, ощущение было совсем другое. Он задумался о фанатизме. У Шотландии и своих проблем хватает — зачем ей ввязываться еще и в ирландские? Они похожи на сиамских близнецов, которые отказались от операции по разделению. Только вот одного из близнецов принудительно сочетали браком с Англией, а у другого развилась болезненная страсть к членовредительству. Политики бессильны разрешить их проблему — тут нужен психиатр.
  
  Сезон маршей, сезон протестантской активности закончился до следующего года, хотя отдельные небольшие процессии еще случались. Настал черед международного фестиваля, праздничная пора, когда можно на время забыть о бедах своей маленькой страны. Он снова вспомнил о двух незадачливых артистах, которые надумали устроить шоу в Гар-Би.
  
  Сент-Леонардс, похоже, влился в общее веселье. Они даже пантомиму устроили. Какой-то тип решил взять на себя убийство Билли Каннингема. Его тут же окрестили Враки-из-Баки.
  
  Для того прозвища было две причины. Первая: он — по причине психической неустойчивости — постоянно плел небылицы. Вторая: он заявил, что родом из Баки. Вообще-то, он был всего-навсего местный, эдинбургский бродяга, не лишенный известной изобретательности. Из барных полотенец он сам сшил себе куртку и теперь являл собой ходячую рекламу алкогольной продукции, благодаря которой он еще жил — и из-за которой умирал.
  
  Таких, как он, было пруд пруди, жили себе и жили и менять ничего не хотели, пока кто-нибудь (обычно полиция) не начинал к ним приставать. Их пытались насильно «вернуть в общество» — то бишь в честную нищету, — потому что сердце правительства черствело, а кошелек худел. Некоторые из этих людей развязавшийся шнурок не могли завязать, не разрыдавшись. Какой уж там честный труд.
  
  Сейчас Враки-из-Баки сидел с сержантом Холмсом в комнате для допросов, где его угостили горячим чаем и сигаретами. В конце концов его выставят за дверь, сунув, вероятно, пару фунтов в руку, поскольку на его цветастом одеянии из пивных полотенец карманов не имелось.
  
  Шивон Кларк сидела в комнате оперативного штаба. Ей пудрил мозги инспектор Алистер Флауэр.
  
  Значит, кое-кто забыл о просьбе Ребуса относительно графика дежурств.
  
  — Кого я вижу, — громко сказал Флауэр, увидев Ребуса. — Да ведь это наш человек из ШОБОПа! Молочка принес?
  
  По выражению лица Ребуса было ясно, что шутка прошла мимо него, а потому Флауэр снизошел до объяснений.
  
  — Шотландское общество «За безопасность общественного питания» — то же самое сокращение, что и у Шотландского отдела по борьбе с оргпреступностью.
  
  — А правда, что Шон Коннери начинал молочником, — сказала Шивон Кларк. — Киноактером он стал уже потом.
  
  Ребус улыбнулся ей, по достоинству оценив ее попытку разрядить атмосферу.
  
  Судя по виду Флауэра, у него была заготовлена не одна такая шутка, а потому Ребус пока прикусил язык.
  
  — Они о тебе очень высокого мнения, — без тени юмора сказал он.
  
  Флауэр моргнул:
  
  — Кто?
  
  Ребус чуть шевельнул головой:
  
  — Ну, люди из ОБОПа.
  
  Флауэр уставился на него, потом прищурился:
  
  — Ври, да не завирайся.
  
  Ребус пожал плечами:
  
  — А чего тут завираться? Я серьезно. Тамошние ребята наслышаны о тебе и уже к тебе присматриваются… Говорю, что слышал.
  
  Флауэр переступил с ноги на ногу. Он чуть ли не застеснялся, щечки его зарозовели.
  
  — Меня просили передать тебе…
  
  Ребус подался вперед, то же самое сделал и Флауэр.
  
  — …что, как только появится лишнее молоко, они тебе позвонят.
  
  Флауэр злобно зарычал, оскалив два ряда узких зубов, и отправился на поиски более легкой жертвы.
  
  — Он заводится с пол-оборота, — сказала Шивон Кларк.
  
  — Поэтому-то я и называю его Заводной Оранжист.[63]
  
  — Он что — оранжист?
  
  — Известно, что прежде он участвовал в маршах двенадцатого июля. — Ребус на секунду задумался. — А может, лучше Коп-Оранжист? — (Кларк застонала.) — Ну а что у тебя есть для меня от наших друзей-тьюхтеров?[64]
  
  — Вы имеете в виду ребят с Оркнейских островов? Думаю, им не очень нравится, когда их называют тьюхтерами. — Она изо всех сил старалась произнести это слово правильно, но, будучи англичанкой, потерпела неудачу.
  
  — Запомни, — сказал Ребус, — шотландское «teuch» родственно английскому «tough».[65] Не думаю, что они возражали бы, назови я их крепкими парнями. — Он подтащил стул к ее столу. — Ну, так что у тебя?
  
  Она открыла блокнот, нашла нужную страницу.
  
  — Забриски-хаус — это небольшая ферма. Скромный домик — одна спальня и еще одна смежная комната…
  
  — Тут нам, пожалуй, ничего не светит.
  
  — Увы, сэр. Нынешние владельцы ничего не знают о прежних, но соседи вспомнили, что в семидесятые годы это место арендовал человек, который называл себя Кухулин.
  
  — Как-как?
  
  — Мифологический воин, кажется кельтский.[66]
  
  — И больше он никак себя не называл?
  
  — Больше никак.
  
  По духу это отвечало «Фактологии плавучей анархии». Кельтский хиппи. Ребус знал, что в начале семидесятых многие молодые шотландцы подражали своим американским и европейским ровесникам, отмежевываясь от общества, присоединяясь к движению хиппи. Но спустя годы многие из них возвращались и неплохо устраивались в жизни. Он сам чуть было не стал хиппи. Но вместо этого попал в Северную Ирландию.
  
  — Что-нибудь еще? — спросил он.
  
  — Всякая мелочь. Словесный портрет двадцатилетней давности — этого человека описала женщина, которая с детства была слепа на один глаз.
  
  — Это и есть твой источник?
  
  — По большей части — да. Местный полицейский констебль там провел кое-какое расследование. Он поговорил с бывшим начальником почты и еще с парой лодочников. Для доставки провизии в Раузи нужны лодки, а почтальон пользуется собственной. Этот тип, Кухулин, жил затворником, питался тем, что выращивал. Тогда ходили разные разговоры, потому что в Забриски-хаус наезжали всякие странные люди — молодые женщины, не носившие бюстгальтеров, бородатые длинноволосые мужчины.
  
  — Местные, наверно, были в ужасе.
  
  Кларк улыбнулась:
  
  — Отсутствие бюстгальтеров упоминалось не единожды.
  
  — Ну, в таком месте чем еще развлекаться?
  
  — Там есть еще одна ниточка — констебль попытается ее размотать. Обещал позвонить сегодня.
  
  — Ну, ждать чуда не приходится. Ты была когда-нибудь на Оркнейских островах?
  
  — Вы не принимаете во внимание…
  
  Ее тираду прервал телефонный звонок.
  
  — Констебль Кларк слушает. Да.
  
  Она кинула взгляд на Ребуса и, подвинув к себе блокнот, принялась писать. Предположив, что звонит тот самый полицейский с острова Хой на Оркнеях, Ребус принялся расхаживать по кабинету. Ему опять напомнили, почему он не годится для этой работы, почему он так не подходит для той карьеры, которую выбрала для него жизнь. Оперативный штаб по расследованию убийства действовал как конвейер. У каждого была своя маленькая задача, и каждый ее методично выполнял. Может быть, кто-то другой ухватится за ниточку, которую ты стал разматывать, а потом еще кто-то будет допрашивать подозреваемого или потенциального убийцу. Ты часть большого механизма. Ребус так работать не мог. Он хотел все нити держать в своих руках, хотел лично расплетать клубок с самого начала до победного конца. Его не без одобрения называли терьером — раз сжав зубы, он их уже не разжимал. Есть такие собаки — им приходится насильно разводить челюсти, иначе их не оторвать от горла врага.
  
  К нему подошла Шивон Кларк.
  
  — Есть что-то? — спросил он.
  
  — Мой дружок-констебль выяснил, что Кухулин держал свинью, корову и несколько кур. Это была часть его натурального хозяйства. Констебль решил разузнать, что сталось с ними, когда Кухулин уехал.
  
  — Мудрая мысль.
  
  — Так вот, оказалось, что Кухулин продал их другому фермеру, а этот фермер ведет учет. Нам повезло. Кухулину пришлось ждать денег, и он оставил фермеру адрес в области Шотландские границы.
  
  Она помахала перед ним клочком бумаги.
  
  — Ты не больно-то радуйся, — охладил ее Ребус. — Речь идет об адресе двадцатилетней давности и о человеке, чьего имени мы не знаем.
  
  — Уже знаем. У фермера и это записано. Его зовут Фрэнсис Ли.
  
  — Фрэнсис Ли? — В голосе Ребуса слышались скептические нотки. — Уж не он ли играл за «Манчестер» в семидесятые годы? Фрэнсис Ли… или Фрэнк Ли. Хоть Фрэнсис Ли, хоть Фрэнк, моя дорогая, мне совершенно наплевать.
  
  — Вы думаете, это тоже вымышленное имя?
  
  — Не знаю, пускай полиция Шотландских границ выясняет. — Он оглядел помещение оперативного штаба. — Хотя нет, давай-ка по зрелом размышлении займемся этим сами.
  13
  
  Когда Джон Ребус по необходимости или по собственному желанию проезжал через какой-нибудь городок в Шотландских границах, ему в голову приходило единственное слово — аккуратный.
  
  Городки эти при простенькой планировке были патологически чисты. Каменные дома без всяких изысков — никаких глупостей, все предельно просто и практично. Люди, которые скорым шагом шли из банка в гастроном, а оттуда в аптеку, были розовощеки и излучали здоровье, словно каждое утро, прежде чем усесться за фермерский завтрак, натирали лица пемзой. Местные жители двигались с грацией сельхозтехники. И какую бы женщину мужчина ни надумал познакомить со своей мамашей, она услышала бы, что он ей не пара.
  
  По правде говоря, Шотландские границы наводили на Ребуса страх. Он эту область не понимал. Но он понимал, что, находясь гораздо дальше от любого крупного шотландского города, чем от границы с Англией, эти поселения и их жители должны были страдать неким раздвоением личности.
  
  Но Селкирк был, безусловно, шотландским городом — и по характеру, и по архитектуре, и по языку. Ежегодная городская ярмарка еще не канула в небытие, не сдалась на милость зиме — о ней напоминали ряды неснятых флажков, трепыхавшихся на малейшем ветерке. Флажки украшали и дом, выходивший прямо на кладбищенскую ограду. Шивон Кларк проверила адрес и пожала плечами.
  
  — Это точно пасторский дом? — повторил Ребус, чувствуя, что заехали они куда-то не туда.
  
  — У меня записан этот адрес.
  
  Дом был большой, с многощипцовой крышей, из серого унылого камня, но вокруг него зеленел пышный, цветущий сад. Шивон Кларк открыла калитку. Она пошарила глазами вокруг двери, но звонка так и не нашла, а потому воспользовалась дверным молотком в форме раскрытой руки. Никто не ответил. Откуда-то неподалеку до них донесся звук ручной газонокосилки, ее движения взад-вперед были ритмичны, как качание маятника. Ребус заглянул в окно на фасаде, но никаких признаков жизни не заметил.
  
  — Мы попусту тратим время, — сказал он. — Зря прокатились в такую даль. Давай оставим записку и уедем.
  
  Кларк заглянула внутрь через щель почтового ящика, выпрямилась.
  
  — Может, поспрашивать у кого-нибудь, если уж мы здесь?
  
  — Отлично, — сказал Ребус. — Давай поговорим с газонокосильщиком.
  
  Они направились к калитке кладбища и пошли по засыпанной красной крошкой тропинке вокруг церкви. С задней стороны закопченного здания они увидели старика с газонокосилкой, которая вполне могла бы украсить витрину лавки древностей в Новом городе Эдинбурга.
  
  Старик прекратил работать, когда увидел, что они направляются к нему по стриженному газону. Они шли словно по ковру. Даже если бы старик работал маникюрными ножницами, трава не могла бы стать короче. Он вытащил из кармана огромный носовой платок и отер загорелый лоб. Его лицо и руки имели цвет дубовой коры, лицо повлажнело от пота. Его немолодая кожа была туго натянута и отливала блеском, как спинка жука. Он назвался: Уилли Макстей.
  
  — Вы по поводу вандализма? — спросил он.
  
  — Вандализма? Здесь?
  
  — Тут у нас оскверняют могилы, пачкают краской надгробия. Это все скинхеды.
  
  — Скинхеды в Селкирке? — недоверчиво переспросил Ребус. — Сколько же у вас скинхедов, мистер Макстей?
  
  Макстей задумался, шевеля челюстью, словно жевал табак или какой-то особенно тугой шмат мокроты.
  
  — Ну, для начала тут у нас есть сынок Алека Таннока, — сказал он. — Он стрижет волосы короче уж некуда и носит, знаете, такие ботинки со шнурками.
  
  — Значит, ботинки со шнурками?
  
  — Он как школу закончил, так нигде и не работал.
  
  Ребус покачал головой:
  
  — Мы приехали сюда не из-за надгробий, мистер Макстей. Мы интересуемся этим домом. — Он показал на дом.
  
  — Пасторским домом?
  
  — Кто там живет, мистер Макстей?
  
  — Священник, преподобный Маккей.
  
  — И давно он там живет?
  
  — Боже милостивый, я и не помню. Пятнадцать лет, может. До него жил преподобный Ботуэлл, и Ботуэллы прожили здесь четверть века, а то и больше.
  
  Ребус посмотрел на Шивон Кларк: пустая трата времени.
  
  — Мы ищем человека, которого зовут Фрэнсис Ли, — сказала она.
  
  Макстей принялся жевать это имя, челюсть его ходила из стороны в сторону, двигались и скулы. Он напоминал Ребусу овцу. Старик отрицательно покачал головой.
  
  — Не знаю такого, — сказал он.
  
  — Ну, тем не менее спасибо, — поблагодарил его Ребус.
  
  — Минуточку, — остановил его Макстей, имея в виду, что он намерен еще минуту повспоминать. Наконец он кивнул и сказал: — Вы все перепутали, вот что. — Он ухватился за черную резиновую рукоять газонокосилки. — Ботуэллы были прекрасные люди — Дуглас и Ина. Всё старались для нашего города. А как они умерли, их сын тут же и продал дом. Хотя не имел права — мне об этом преподобный Ботуэлл сколько раз говорил. Он должен был оставить его в семье.
  
  — Но это же пасторский дом, — сказала Кларк. — Собственность Шотландской церкви. Как он мог его продать?
  
  — Ботуэллы так этот дом любили, что выкупили его у церкви. Они собирались жить здесь, когда преподобный Ботуэлл уйдет на покой. Ну а сын продал дом назад церкви. Никчемный был парень. Забрал деньги — и только его и видели. Если бы не я и еще несколько стариков, которые сохранили о них светлую память, то за их могилой никто бы и не ухаживал. — Он покачал головой. — У молодежи нет ни памяти, ни преданности.
  
  — А какое это имеет отношение к Фрэнсису Ли? — спросила Шивон Кларк.
  
  Макстей посмотрел на нее как на ребенка, который все суется впереди взрослых, и ответил Ребусу:
  
  — Их сына звали Ли. Среднее имя, кажется, было Фрэнсис.
  
  Ли Фрэнсис Ботуэлл — Фрэнсис Ли; нет, это не могло быть случайным совпадением. Ребус задумчиво кивнул.
  
  — Я полагаю, вы не знаете, где мы можем найти… — он сделал паузу, — Фрэнки Ботуэлла? Спасибо, мистер Макстей. Спасибо вам за помощь.
  
  Он направился к калитке. Шивон Кларк понадобилось несколько секунд, чтобы его догнать.
  
  — Так вы мне скажете?
  
  — Ты не знаешь Фрэнки Ботуэлла?
  
  Он смотрел, как она пытается отрыть это имя в глубинах памяти. Наконец она энергично покачала головой.
  
  — Ему принадлежит салун «Быстрый шланг».
  
  Теперь она кивнула:
  
  — Ну да, программка «Фринджа» в комнате Билли Каннингема.
  
  — Точно, там было отмечено шоу в «Быстром шланге». Миленькое совпадение, а?
  
  Они уже подошли к ее машине. Ребус открыл пассажирскую дверцу, но не сел. Он положил локоть на крышу и посмотрел на Шивон Кларк.
  
  — Если ты веришь в совпадения.
  
  Она проехала ярдов двадцать-тридцать, когда Ребус потребовал, чтобы она остановилась. Он все вглядывался в установленное на крыле зеркало и теперь вылез из машины и направился назад к калитке. Шивон выругалась себе под нос, припарковала машину и последовала за Ребусом. У ворот стоял красный «универсал», который, когда они уезжали, был дальше по улице. Ребус уже остановил двух мужчин, которые направлялись к Уилли Макстею. Оба вполне были бы на месте в задних рядах регбийной схватки.[67] Шивон подоспела как раз вовремя, чтобы услышать конец фразы, произнесенной ее начальником:
  
  — …и если вы не отцепитесь, то можете поверить мне на слово: я вас утоплю, вы у меня камнем пойдете на дно — горько пожалеете, что вовремя не купили скафандр.
  
  Для пущей убедительности он до второго сустава сунул палец в живот того из двоих, который был покрупнее. Судя по реакции, парню это не понравилось. Его лицо было похоже на громадную красную сливу. Однако он стоял не шелохнувшись, сцепив руки за спиной. Он проявлял такую выдержку, что Шивон могла бы принять его за буддиста. Вот только она никогда прежде не видела буддистов со шрамами от бритвы на обеих щеках.
  
  — И еще кое-что, — продолжал Ребус. — Можете передать Кафферти, что мы знаем все про него и про ОДС, так что пусть не разыгрывает из себя невинную овечку, непричастную к терроризму.
  
  Тот, который был крупнее, заговорил:
  
  — Мистер Кафферти начинает нервничать. Ему нужны результаты.
  
  — Да хоть мир во всем мире — мне плевать. А теперь брысь отсюда, и если я узнаю, что вы ходили тут и что-то вынюхивали, то я лично позабочусь, чтобы вас обоих упрятали подальше, и мне все равно, что мне для этого придется сделать. Ясно?
  
  Хотя вроде бы особого впечатления на них это не произвело, они двинулись прочь — назад через калитку.
  
  — Ваши поклонники? — спросила Шивон Кларк.
  
  — Ой, и не говори, им всем нужно только мое тело.
  
  Что в некотором роде соответствовало действительности.
  
  День начал клониться к вечеру, и клиентов в «Быстром шланге» еще не было.
  
  Посвященные называли паб «Шлангом», непосвященные думали, что ослышались, и уточняли: «„Быстрый шаг“?»
  
  «Шланг» — потому что заведение располагалось на месте прежней пожарной части, в помещении, освободившемся, когда пожарным построили новое здание. А салун — потому что в нем преобладала тема Дикого Запада, музыка кантри-и-вестерн. Главные двери были выкрашены матовой черной краской и имели небольшое квадратное зарешеченное окошко. Ребус понял, что клиентов нет, потому что Ли Фрэнсис Ботуэлл сидел на ступеньках при входе и покуривал сигаретку.
  
  Хотя Ребус никогда не встречался с Фрэнки Ботуэллом, репутацию его он знал, и личность, сидящую при входе, перепутать ни с кем было невозможно. Ребус увидел человека, одетого как для выступления в лас-вегасском шоу, с лицом и волосами Макгарретта в «Гавайах 5–0».[68] Волосы как пить дать фальшивые, и Ребус не сомневался, что и лицо у него фальшивое.
  
  — Мистер Ботуэлл?
  
  Голова кивнула, но волосы не шелохнулись — ни один волосок не сдвинулся ни на миллиметр. На нем была рыжеватая кожаная куртка сафари, белые брюки в обтяжку и рубашка с открытой шеей. Эта рубашка оскорбила бы взгляд любого, кроме разве что дальтоника или полностью слепого. На ней было столько страз, что Ребус ужаснулся: все стразодобывающие шахты в мире теперь истощены. На шее Ботуэлла висела простая золотая цепочка, но уж лучше бы ему на шею наложили гипс, который скрыл бы морщины, складки и отечность, выдававшие солидный возраст Ботуэлла.
  
  — Меня зовут инспектор Ребус, это — констебль Кларк.
  
  По дороге Ребус проинструктировал Кларк, и она не была слишком ошеломлена той фигурой, которую они увидели.
  
  — Хотите купить бутылочку виски для пьянки в полиции?
  
  — Нет, сэр. Мы ищем редкий экземпляр для нашей коллекции журналов.
  
  — Неужто?
  
  Еще минуту назад Ботуэлл разглядывал пустую улицу. Дальше по улице находился перекресток Толлкросс, хотя со ступенек «Быстрого шланга» его не было видно. Теперь Ботуэлл перевел взгляд на Ребуса.
  
  — Я не шучу, — сказал Ребус. — Нам не хватает нескольких первых номеров. Может быть, вы поможете.
  
  — Не понимаю, о чем это вы.
  
  — О «Фактологии плавучей анархии».
  
  Фрэнки Ботуэлл снял солнечные очки и, прищурившись, уставился на Ребуса. Потом каблуком ковбойского сапога загасил сигарету.
  
  — Это было сто лет назад. Откуда вы знаете про эту брошюрку?
  
  Ребус пожал плечами. Фрэнки Ботуэлл ухмыльнулся. Он возвращался к жизни.
  
  — Господи, как же давно это было. Еще на Оркнеях; покой и любовь. Эх, хорошо я пожил тогда. Но какое это имеет отношение к делам сегодняшним?
  
  Ребус передал ему копию фотографии, полученной от Мердока, — снимок с вечеринки. Фотография была обрезана, так что на ней осталось лицо одного Каннингема.
  
  — Его зовут Билли Каннингем.
  
  Ботуэлл некоторое время разглядывал фотографию, потом покачал головой.
  
  — Он был здесь, — сказал Ребус, — смотрел шоу в духе кантри-и-вестерн. Недели две назад.
  
  — У нас по большей части аншлаг, инспектор, особенно в это время года. Могу спросить у персонала, у вышибал, не видели ли они этого парня. Он завсегдатай?
  
  — Мы не знаем, сэр.
  
  — Понимаете, если он завсегдатай, то у него должна быть «Карточка ковбоя». Такую карточку мы выдаем всем, кто приходит к нам три раза в месяц. По карточке клиенты получают тридцатипроцентную скидку.
  
  Ребус отрицательно покачал головой.
  
  — А что он натворил?
  
  — Его убили, мистер Ботуэлл.
  
  Ботуэлл поморщился:
  
  — Плохо дело. — Потом он снова посмотрел на Ребуса. — Это не тот парень, которого нашли в подземной улице?
  
  Ребус кивнул.
  
  Ботуэлл встал, отряхнул грязь с брюк.
  
  — «Плавучая анархия» не выходит уже двадцать лет. Вы говорите, что у этого парня был экземпляр?
  
  — Третий выпуск, — подтвердила Шивон Кларк.
  
  Ботуэлл задумался.
  
  — Третий выпуск. Это был большой тираж. Тысячи три. На третий номер был спрос. А потом… спрос кончился. — Он горько улыбнулся. — Могу я оставить себе фотографию? Я поспрашиваю у ребят.
  
  — Отлично, мистер Ботуэлл. У нас есть еще копии.
  
  — Может, в «Старой книге»?
  
  — Что-что?
  
  — Ну, журнал, — может, он купил его в «Старой книге»?
  
  — Неплохая идея.
  
  — Парнишка и пожил-то всего ничего. Вот ведь дела. — Он покачал головой. — Люблю молодых, инспектор. Для них я и придумал это заведение. Пусть весело проводят время. Ничего лучше нет.
  
  — Вы так считаете, сэр?
  
  Ботуэлл распростер руки:
  
  — Ничего такого не имел в виду… ну, вы понимаете… ничего такого. Я всегда любил молодежь. Когда-то возглавлял футбольную команду, сколотил из местных ребят. Для молодежи я на все готов. — Он снова улыбнулся. — Это потому, что в душе я и сам еще мальчишка, инспектор. Знаете, кто я? Тот самый долбаный Питер Пэн.
  
  Не выпуская из руки фотографию, он пригласил их выпить. Ребус, несмотря на искушение, отказался. Бар сейчас все равно что пустой сарай — что за радость там пить. Он протянул Ботуэллу визитку с номером своего рабочего телефона.
  
  — Постараюсь, — сказал Ботуэлл.
  
  Ребус кивнул и развернулся. Он ни слова не сказал Шивон Кларк, пока они снова не оказались в машине.
  
  — Ну и что ты думаешь?
  
  — Дешевка. Как он может так одеваться? — сказала она.
  
  — Напрактиковался за долгие годы.
  
  — А вы что скажете?
  
  Ребус задумался.
  
  — Не уверен. Я подумаю об этом за стаканчиком.
  
  — Спасибо за приглашение, сэр, но я спешу. — Она демонстративно посмотрела на часы.
  
  — На «Фриндж»?
  
  Она кивнула:
  
  — Ранний Том Стоппард.[69]
  
  — Прекрасно. — Ребус шмыгнул носом. — Но я, вообще-то, не говорил, что приглашаю тебя. — Он помолчал. — А с кем идешь?
  
  — Я иду одна, хотя это не ваше дело… сэр.
  
  Ребус поерзал на месте.
  
  — Можешь высадить меня у «Окса».
  
  Они тронулись в путь, минуя салун «Быстрый шланг», — Фрэнки Ботуэлла на крыльце уже не было.
  
  В «Оксе» Ребус чувствовал себя в своей тарелке. Он позвонил Пейшенс, но нарвался на автоответчик. Тут он вспомнил: вроде бы она говорила, что собирается куда-то, только вот не мог вспомнить куда. Домой он возвращался без спешки. В «Дейнтрис» постоял у бара, прислушиваясь к грубоватому юмору. Пока что фестиваль лишь краем задел такие места, как «Дейнтрис лаундж», — о нем напоминали только афиши, зазывавшие на представления. Других украшений в этом заведении, пожалуй, и не было. Он уставился на плакат над рядом дозаторов. На нем было написано: «Если бы мудаки умели летать, здесь был бы аэропорт».
  
  — К взлету готов, — сказал он барменше, протягивая ей пустой стакан.
  
  Немного погодя он поймал себя на том, что идет к Оксфорд-террас со стороны Леннокс-стрит, поэтому он свернул в переулок Леннокс-стрит-лейн. Прежние конюшни давно превратились в жилые дома с гаражами на первом этаже. От этого места всегда несло мертвечиной. Некоторые из домов по Оксфорд-террас задним фасадом смотрели на Леннокс-стрит-лейн. У Ребуса был ключ от садовой калитки Пейшенс, и он собирался войти в квартиру через заднюю дверь.
  
  Когда от калитки его отделяли каких-нибудь десять шагов, его кто-то схватил. На него напали сзади, дернули за пиджак, обхватили так плотно, словно на нем была смирительная рубашка, потом пиджак вывернули ему на голову, и он оказался как бы в мешке со связанными руками. Потом последовал удар коленом в пах. Он попытался лягнуть нападающего ногой, но этим только облегчил его задачу: в ту секунду, как Ребус оказался на одной ноге, его тут же опрокинули на землю. Он сыпал бранью. Нападавший ослабил хватку, и пока Ребус пытался выпутаться из собственного пиджака, его ударили сбоку ногой по голове. На напавшем были легкие тенниски, поэтому Ребус и не слышал, как тот подкрался. По этой же причине он не потерял сознания после удара.
  
  Еще один удар ногой пришелся ему по ребрам. А потом, когда его голова уже выпуталась из пиджака, он получил удар ногой в челюсть и теперь видел перед собой только брусчатку мостовой, гладкую и сверкающую в тусклом свете фонаря. Он почувствовал на себе руки — они обшаривали его карманы. Человек тяжело дышал.
  
  — Возьми деньги, — сказал Ребус, пытаясь прогнать муть из глаз. Он знал, что денег у него почти нет — меньше пятерки, да и то мелочью. Человек не обрадовался такой добыче.
  
  — Щас я тебя упакую — полежишь в больнице.
  
  Говорил он с акцентом жителя Глазго. Ребус заметил, что человек коренаст, вот только лица его разглядеть не мог. Света было слишком мало. Человек выпрямился, монетки из его рук посыпались на Ребуса.
  
  Он дал Ребусу достаточно времени, чтобы алкоголь вышел у него из головы. Ребус рывком поднялся с четверенек и ударил человека головой в живот, отбросив его назад. Тому удалось сохранить равновесие, но теперь и Ребус стоял на ногах, а он оказался крупнее, чем этот тип из Глазго. В руке человека что-то сверкнуло — опасная бритва. Ребус таких уже сколько лет не видел. Человек взмахнул рукой, очертя в воздухе стальную дугу, и попытался нанести удар. Но Ребус увернулся. Одновременно он увидел в проулке две другие фигуры. Они стояли и смотрели, держа руки в карманах. Ему показалось, он их узнал: люди Кафферти — те самые, с кладбища.
  
  Бритва сверкнула еще раз. Человек чуть ли не улыбался, занимаясь любимым делом. Ребус стянул с себя пиджак, быстро намотал на левую руку и выставил ее навстречу удару. Лезвие полоснуло по ткани, а Ребус носком правой ноги двинул человека в колено. Тот качнулся назад, а Ребус нанес еще один удар — теперь по бедру. Когда человек снова шагнул вперед, он припадал на одну ногу и слегка кренился набок. Но вместо того чтобы снова взмахнуть бритвой, он бросился на Ребуса всем телом и впечатал его в дверь какого-то гаража. После чего развернулся и, хромая, побежал прочь. Из проулка был только один выход, и он бежал к нему мимо людей Кафферти. Ребус глубоко вздохнул, потом опустился на колени, и его вырвало. Пиджак превратился в лохмотья, но это его волновало меньше всего. К нему направлялись люди Кафферти. Они подняли его на ноги — как мешок с картошкой.
  
  — Цел? — спросил один из них.
  
  — Запыхался немного, — ответил Ребус.
  
  Челюсть болела, но крови не было. Его снова вырвало — остатками алкоголя, и он почувствовал себя лучше. Второй человек принялся собирать деньги. Ребус ничего не понимал.
  
  — Ваш человечек? — спросил он.
  
  Они отрицательно покачали головой. Потом заговорил тот, что крупнее.
  
  — Просто он избавил нас от лишних хлопот.
  
  — Пытался уложить меня в больницу.
  
  — Наверное, я сделал бы то же самое, — сказал крупный, протягивая Ребусу монеты, — если бы это был весь мой улов.
  
  Ребус взял деньги и сунул их в карман. Потом замахнулся на громилу. Замах был медленный и усталый и не достиг цели. Но удар громилы цели достиг, и Ребус теперь был повержен окончательно. Он упал на колени, его ладони уперлись в холодную землю.
  
  — Это тебе для стимула, — сказал человек. — На всякий случай. Мистер Кафферти скоро с тобой сам поговорит.
  
  — Это мы еще посмотрим, — прорычал Ребус, подпиравший спиной двери гаража.
  
  Люди Кафферти пошли к выходу из проулка.
  
  — Он с тобой поговорит.
  
  И они исчезли.
  
  Парень из Глазго, подумал Ребус, да еще с бритвой; он сидел, дожидаясь, когда пройдет боль. Если это не человек Кафферти, то чей?
  
  Как все это понимать?
  14
  
  Когда Ребус снимал трубку, его сознание было еще затуманено.
  
  — Сущее безбожие! — выдохнул он.
  
  — Что?
  
  — Богопротивно звонить в такое время.
  
  Он узнал голос старшего инспектора Килпатрика. Провел ладонью по лицу, продирая глаза. Наконец взгляд сфокусировался, и Ребус попытался направить его на часы, но в ходе борьбы за телефонную трубку он сам скинул их на пол.
  
  — Что вы хотите… сэр?
  
  — Хотел спросить, не сможете ли вы приехать пораньше.
  
  — Что? Дворники бастуют, срочно нужна замена?
  
  — Голос как у покойника, а все шутит.
  
  — Когда нужно быть?
  
  — Скажем, через полчаса, сможете?
  
  — Вы сказали — я постараюсь.
  
  Он положил трубку и нашел часы. Они были у него на запястье. Пять минут седьмого. Он не столько спал, сколько погрузился в кому. Может, дело было в выпивке, или в том, что его вырвало, или в том, что его избили. А может быть, он слишком мало спал в последнее время. В любом случае хуже ему не стало. Он проверил бок — да, синяки, но не страшные. Подбородок и лицо тоже выглядели не страшно — так, царапины.
  
  — Кто это звонил в такую рань? — сонно проворчала Пейшенс откуда-то из-под подушки.
  
  — Труба зовет, — ответил Ребус, скидывая с кровати ноги, — ах, как они этого не хотели.
  
  Они сидели в кабинете Килпатрика — Ребус и Кен Смайли. Ребус держал чашечку кофе, словно жертва авиакатастрофы, которая дорожит и таким малым благом. Он не мог бы выглядеть хуже, даже если бы на плечи ему накинули одеяло, а перед ним стоял репортер, который интересовался его состоянием после всего пережитого. Утренний гул в ушах не оставлял его, пока он добирался от кровати до ванной. Посмотреть на себя в зеркало — тоже нелегкий труд. Под щетиной синяков почти не было видно, но он чувствовал их изнутри.
  
  Смайли, казалось, был как огурчик, и кофеина ему не требовалось. Да и Ребусу не следовало бы пить — позже это могло выйти ему боком.
  
  Часы показывали без одной минуты семь, и Ребус со Смайли смотрели, как Килпатрик делает вид, будто перечитывает листочки факса. Наконец он созрел. Положил листки и сплел пальцы. Ребус и Смайли пытались подглядеть, что там в факсе.
  
  — Сообщение из Штатов. Ты был прав, Кен, они времени даром не теряют. Суть в том, что в Штатах существуют две довольно разветвленные и при этом вполне легальные организации. Одна из них называется «Храм Шотландского устава».
  
  — Что-то вроде шотландской масонской ложи, — сказал Ребус, вспомнив слова Вандерхайда.
  
  Килпатрик кивнул:
  
  — Другая называется «Шотландский щит и меч».
  
  Он увидел, что Ребус и Смайли переглянулись.
  
  — Только руки потирать рано. Эта организация держится больше в тени по сравнению с «Храмом Шотландского устава», но она не финансирует подпольный оборот оружия. Однако, — он снова взял в руки листочки факса, — есть и еще одна группа. Штаб-квартира в Канаде, в Торонто, но филиалы имеются и в Штатах, в особенности на юге и северо-западе. Называется она «Щит», и ни в каких телефонных справочниках вы ее не найдете. ФБР и налоговая служба уже больше года отслеживают деятельность этой организации в Штатах. Я разговаривал с агентом ФБР из центрального офиса в Вашингтоне.
  
  — И?
  
  — И «Щит» занимается сбором средств. Однако никто не знает, в каких целях. Они уверены в одном: это не католическая организация. Агент ФБР сказал, что передал значительную часть собранной ими информации Королевской полиции Ольстера на тот случай, если их заинтересует эта организация.
  
  Килпатрик всего десять минут провел на проводе с Вашингтоном, но уже неплохо подражал американскому произношению.
  
  — Значит, теперь нужно связаться с Ольстером.
  
  — Я уже связался. Поэтому и созвал совещание.
  
  — И что они говорят?
  
  — Темнят, черти.
  
  — Ну, этого и следовало ожидать, сэр, — сказал Смайли.
  
  — Они тем не менее признали, что располагают кое-какой информацией по «Щиту и мечу».
  
  — Здорово.
  
  — Но они не станут ею делиться. Обычная практика ольстерцев. Ну не любят они делиться информацией. У них такая политика: хотите видеть — приезжайте к нам. Вот сукины сыны — что хотят, то и творят.
  
  — А если обратиться к кому-нибудь повыше, сэр? К кому-то, кто может им приказать.
  
  — Ну да. И тогда они вполне могут потерять эти материалы. Или изъять из них то, что, по их мнению, нам не стоит видеть. Нет, я думаю, нам нужно проявить добрую волю.
  
  — Что — отправляться в Белфаст?
  
  Килпатрик кивнул:
  
  — Я хочу, чтобы вы оба полетели. За день уложитесь. — Он посмотрел на часы. — Без двадцати восемь рейс «Логанэйр» на Белфаст, так что поторапливайтесь.
  
  — Даже за путеводителями не успею съездить, — сказал Ребус.
  
  Два давних страха обожгли его изнутри.
  
  Самолет лег на крыло, закладывая вираж над гаванью Белфаста, — это напоминало какой-нибудь аттракцион для мальчишек вроде русских горок, когда дух захватывает. Кофеин все еще гудел в ушах Ребуса.
  
  — Красота, а? — сказал Смайли.
  
  — Да, красота.
  
  Ребус несколько лет не садился в самолет. После службы в десантных войсках он боялся летать.
  
  Его уже мутило от страха при мысли о возвращении. Нет, сам полет не вызывал у него опасений. А вот взлет и посадка, вид земли, которая так близко и одновременно достаточно далеко, чтобы ты разбился в лепешку. Ну вот опять — самолет снижался быстро, слишком быстро. Ребус вцепился пальцами в подлокотники. Их теперь будет не разжать, подумал он. Он представил себе хирурга, ампутирующего ему руки по запястья…
  
  Наконец самолет коснулся земли. Смайли быстро поднялся. Сиденье для него было узковато, да и для ног места не хватало. Он подвигал шеей и плечами, потер колени.
  
  — Добро пожаловать в Белфаст, — сказал он.
  
  — Мы хотим провести для гостей экскурсию, — сказал Йейтс.
  
  Инспектор Йейтс служил в КПО — Королевской полиции Ольстера, но не только он, а и его машина были в штатском. На его лице запечатлелись следы кулачных драк или какой-то инфекции, перенесенной в детстве, — зажившие шрамы, смещенные мышцы. Нос свернут влево, мочка одного уха свисает ниже другой, а подбородок перекроен в нечто скорее менее, чем более, единое. Увидишь такое лицо в баре — и поскорее отведешь взгляд, не рискуя разглядеть его повнимательнее, чего он вполне заслуживал. И еще одно: шея у него отсутствовала. Голова сидела на плечах, словно валун на вершине холма.
  
  — Очень мило с вашей стороны, — сказала Смайли, когда они ехали в город, — но мы бы хотели…
  
  — Так вам будет понятнее, с чем мы имеем дело. — Йейтс все время поглядывал в зеркало заднего вида и разговор вел именно с ним. — Два города в одном. В любой зоне военных действий та же картина. Я знал одного парня, его в самый разгар потасовки в Бейруте пригласили туда поработать крупье. Вокруг рвутся фугасы, трещат автоматные очереди, а казино открыты как ни в чем не бывало. Вот здесь, — он мотнул головой в сторону лобового стекла, — вербовочные пункты.
  
  Аэропорт остался позади, они проехали мимо коммерческого центра, а теперь за окнами простирался пустырь. До этого момента невозможно было сказать, в каком британском городе вы находитесь. Вдоль причалов прокладывали новую дорогу. Старые жилые кварталы, не хуже, чем Гар-Би, сравнивали с землей. Как сказал Йейтс, линия разделения иногда проходит непонятно где. Неподалеку в небе кружил вертолет, наблюдая за кем-то или чем-то. Вокруг уже целые улицы были расчищены бульдозерами. Дорожные бордюры покрашены в зеленый с белым.
  
  — В других районах вы увидите красно-бело-синие.
  
  На фронтоне, которым заканчивался ряд домов, они увидели тщательно выписанные фигуры в масках, с высоко поднятыми автоматическими винтовками. Над ними вздымался триколор,[70] из пламени воспаряла птица феникс.
  
  — Неплохая пропаганда, — сказал Ребус.
  
  Йейтс повернулся к Смайли:
  
  — Ваш приятель знает, о чем говорит. Настоящее произведение искусства. Кстати, это, пожалуй, беднейшие улицы в Европе.
  
  На взгляд Ребуса, они выглядели не так уж и плохо. Фронтон снова напомнил ему Гар-Би. Только здесь строительство велось интенсивнее. На месте старых кварталов возникали новые.
  
  — Видите эту стену? — спросил Йейтс. — Она называется экологической, ее возвело жилищное управление. — Перед ними была стена из красного кирпича, выложенного определенным рисунком. — Там прежде были дома. Территория по другую стороны стены, когда проезжаешь пустырь, протестантская. По мере сноса домов стену продлевают. Есть и официальная линия раздела — старая уродина, сооруженная из железа, а не из кирпичей. Такие улицы — это идеальная питательная среда для вооруженных формирований. То же самое можно сказать и про районы, где проживают лоялисты.
  
  За их неторопливой машиной следили глаза подростков и детей, кучкующихся на перекрестках. В этих глазах не было ни страха, ни ненависти — одно недоверие. На стенах кто-то давным-давно намалевал краской послания, напоминающие о тюрьме Мейз и Бобби Сэндсе,[71] к ним были добавлены новые надписи, которые восхваляли ИРА и обещали месть вооруженным формированиям лоялистов, в первую очередь ОДС и АОО.
  
  Ребус вспоминал, как патрулировал по этим или похожим улицам в те времена, когда здесь было больше домов и больше людей. Он часто был замыкающим, то есть прикрывал тыл патрульной группы, направляя винтовку на тех, мимо кого они только что прошли, — взрослые стояли, уставя глаза в землю, дети делали неприличные жесты, демонстрируя свою храбрость, матери толкали перед собой коляски.
  
  Патруль шел с такой же осторожностью, с какой ходят в джунглях.
  
  — Ну вот, смотрите, — сказал Йейтс. — Начинается протестантская территория.
  
  Другие фронтоны зданий, теперь расписанные изображениями Вильгельма Оранского высотой в десять футов, скачущего на коне высотой в двадцать футов. Потом более вульгарные изображения, граффити и буквы РППЖ, указывающие, куда следует отправиться римскому папе. Пять минут назад надписи были другие: «Король Билли пошел в жопу» — КБПЖ. Местная рутина. Условный рефлекс. Но за всем этим, конечно, стояло и что-то большее. От этих надписей нельзя отмахнуться со смешком, потому что те, кто их написал, вовсе не шутили. Они продолжали стрелять друг в друга, взрывать друг друга.
  
  Смайли прочел вслух один из лозунгов:
  
  — «Долой ирландцев». — Он повернулся к Йейтсу. — Что — всех ирландцев?
  
  Йейтс улыбнулся:
  
  — Католики пишут: «Долой армию». Поэтому лоялисты пишут: «Долой ирландцев». Они не считают себя ирландцами — говорят, что они британцы. — Он снова посмотрел в зеркало заднего вида. — И они становятся все более злобными. Лоялистские вооруженные формирования убили в прошлом году больше людей, чем ИРА. Такое, насколько мне известно, случилось в первый раз. Теперь нас ненавидят и лоялисты.
  
  — Нас — это кого?
  
  — Королевскую полицию Ольстера. Как они радовались, когда ОДС были объявлены вне закона. А запал поджег сэр Патрик Мейхью.[72]
  
  — Я читал о беспорядках.
  
  — Недавно — в прошлом месяце. Здесь, в Шанкиле,[73] в других местах. Они говорят, мы их притесняем. Мы никогда не сможем победить.
  
  — Я думаю, мы получили представление, — сказал Смайли, которому не терпелось приступить к работе.
  
  Но Ребус понимал, что хочет донести до них Йейтс: это они виноваты в происходящем.
  
  — Если вы считаете, что получили представление, — сказал Йейтс, — то вы не получили никакого представления. Вы несете ответственность за происходящее.
  
  — Как?
  
  — Шотландцы. Вы обосновались здесь в семнадцатом веке. Стали помыкать католиками.
  
  — Не думаю, что нам нужен урок истории, — тихо сказал Ребус.
  
  У Смайли вид был такой, словно он готов взорваться.
  
  — Но тут все дело в истории, — ровным голосом сказал Йейтс. — По крайней мере, на поверхности.
  
  — А под поверхностью?
  
  — Вооруженные формирования заняты заколачиванием денег. Без денег они не могут существовать. Поэтому теперь они стали откровенными гангстерами, другого такого легкого и простого способа добывать необходимые им деньги не найти. Это замкнутый круг. ИРА и ОДС время от времени встречаются за круглым столом. Заседают, как того и хотят от них политики. Но вместо того чтобы говорить о мире, они говорят о том, как им раздербанить страну. Мы обкладываем данью строительные компании, а вы берете себе таксофирмы. Бывают даже случаи, когда украденное одной стороной передается другой для продажи на их территории. Время от времени напряженность возрастает, потом — обычная деловая обстановка. Как в каком-нибудь фильме про мафию — деньги, которые делают эти ублюдки… — Йейтс покачал головой. — Они просто не могут позволить себе мира. Это плохо для бизнеса.
  
  — И для вашего бизнеса тоже плохо.
  
  Йейтс рассмеялся:
  
  — Да, справедливое замечание. Тогда доплаты за сверхурочные не получишь. Но с другой стороны, появляется шанс дожить до выхода на пенсию. Пока это удается не всем.
  
  Йейтс взял рацию.
  
  — Два-шесть-ноль, я в пяти минутах от базы. Два пассажира.
  
  Из рации послышался треск помех.
  
  — Сообщение принято.
  
  Йейтс положил рацию.
  
  — Теперь смотрите, — сказал он, — это тоже Белфаст. Южный Белфаст. Вы о нем почти ничего не слышите, потому что тут почти ничего и не происходит. Понимаете, что я имею в виду, говоря о двух городах?
  
  Ребус уже некоторое время назад обратил внимание на изменившуюся обстановку. Они внезапно оказались вроде бы в процветающем, безопасном месте. Здесь были широкие, высаженные деревьями проспекты, особняки, некоторые из них по виду совсем новые. Они проехали мимо университета — здания красного кирпича, точно имитирующего здания старых колледжей. И в то же время они находились в десяти минутах от районов, охваченных «конфликтом». Ребусу было знакомо и это лицо города. Он пробыл здесь только один срок, но запомнил большие дома, оживленный центр, викторианские пабы, интерьер которых почитался национальным достоянием. Он знал, что город окружен зеленым пригородом, извилистыми дорогами и проселками, в конце которых могут стоять молочные бидоны, начиненные взрывчаткой.
  
  Отделение КПО на Малоун-роуд было хорошо замаскировано, упрятано за деревянным забором и ненавязчивой наблюдательной вышкой за ним.
  
  — Мы должны соблюдать приличия ради местных жителей, — сказал Йейтс. — Это тихая часть города, никаких проволочных ограждений и автоматов.
  
  Ворота для него были уже открыты, а когда они проехали, быстро закрылись.
  
  — Спасибо за экскурсию, — сказал Ребус, когда машина остановилась.
  
  Он сказал это без лукавства, и Йейтс ответил ему кивком. Смайли открыл дверцу и вылез из салона. Йейтс окинул взглядом салон, поднял крышку бардачка и, вытащив оттуда пистолет в кобуре, забрал его с собой.
  
  — У вас ведь ирландский акцент? — спросил Ребус.
  
  — По большей части. Еще немного ливерпульского примешалось. Родился я в Бутле, а сюда мы переехали, когда мне было шесть.
  
  — А почему вы пошли служить в КПО? — спросил Смайли.
  
  — Наверно, я всегда был немного сумасшедшим.
  
  Ему пришлось выписать пропуска на обоих посетителей, их личности при входе были проверены. Ребус знал, что потом кто-нибудь из служащих занесет их в компьютерную базу данных.
  
  Внутри здание ничем не отличалось от обычного полицейского отделения, вот только окна были надежно защищены, а уличные патрули уходили на дежурство в пуленепробиваемых жилетах и с кобурами. Они во время поездки видели полицейских в городе, но Йейтс ни с кем из них не поздоровался. Попался им и армейский патруль, молодые новобранцы — они сидели в бронетранспортере (во времена Ребуса, а может, и по сей день известном как «свинья») с открытой задней дверцей, руки легко держат автоматические винтовки, на лицах — как учили — никаких эмоций. Хотя окна в отделении и были надежно защищены, ощущения, что ты в осажденной крепости, здесь не возникало. Шутки были такие же скабрезные и такие же чернушные, как в Эдинбурге. Все рассуждали о телевизионных передачах, о футболе, о погоде. Смайли это ничуть не интересовало — он хотел как можно скорее закончить работу и вернуться домой.
  
  Ребус не был уверен в Смайли. Может быть, он и был незаменим в офисе, демонстрировал чудеса эффективности, но здесь он не казался таким уж уверенным в себе. Он нервничал и не скрывал этого. Он снял пиджак, сетуя на жару, из-под мышек у него расползались влажные пятна. Ребус, отправляясь сюда, думал, что из них двоих нервничать будет он, но теперь им овладела некая отстраненность, воспоминания не давили. Он чувствовал себя нормально.
  
  У Йейтса был небольшой персональный кабинет. Они купили чай в автомате и теперь поставили бумажные стаканчики на стол. Йейтс засунул пистолет в ящик стола, набросил пиджак на спинку стула и сел. Над ним на стене был прикноплен лист бумаги с напечатанным на компьютере крупным шрифтом текстом: «Nil Illegitimum Non Carborundum».[74] Смайли решил съязвить.
  
  — Я думал, латынь — прерогатива католиков.
  
  Йейтс уставился на него:
  
  — В КПО есть и католики. Не путайте нас с ПЗО.[75]
  
  После этого он отпер другой ящик стола, вытащил оттуда папку и подвинул ее через стол к Ребусу.
  
  — Это не должно покидать пределы моего кабинета.
  
  Смайли подтащил свой стул к Ребусу, и они вместе принялись читать. Смайли читал быстрее Ребуса, а потом начинал дергаться в ожидании, когда Ребус перевернет страницу.
  
  — Это невероятно, — сказал в какой-то момент Смайли.
  
  Он был прав. У КПО были сведения о вооруженном формировании под названием «Щит и меч» (обычно для простоты его называли просто «Щит») и о группе поддержки, действующей с Большой земли; через эту группу шли деньги и оружие, кроме того, она самостоятельно занималась сбором пожертвований.
  
  — Под Большой землей вы имеете в виду Шотландию? — спросил Ребус.
  
  Йейтс пожал плечами:
  
  — Вообще-то, мы не воспринимаем их всерьез, это название — только прикрытие для ОДС или БСО, почти наверняка. Так все они действуют. Таких групп — пруд пруди: Сопротивление Ольстера, Командос Красной руки, Рыцари Красной руки. Пальцев не хватит, чтобы всех пересчитать.
  
  — Но эта группа базируется на Большой земле, — сказал Ребус.
  
  — Да.
  
  — И мы, судя по всему, столкнулись с ними. — Он постучал по папке. — Но никто даже и не подумал сообщить нам об этом.
  
  Йейтс снова пожал плечами. Его голова еще глубже ушла в плечи.
  
  — Мы оставляем это Особому отделу.
  
  — Вы хотите сказать, что Особому отделу об этом известно?
  
  — Местный отдел рапортует Особому отделу в Лондоне.
  
  — Вы, случайно, не знаете, кто в Лондоне этим занимается?
  
  — Это засекреченная информация, инспектор. Извините.
  
  — Не Абернети, случайно?
  
  Йейтс отодвинул от стола стул, чтобы можно было раскачиваться на нем, две передние ножки оторвались от пола. Взгляд его был устремлен на Ребуса.
  
  — Мне такого ответа достаточно, — сказал Ребус, потом посмотрел на Смайли — тот кивнул.
  
  Их водили за нос, и делал это Особый отдел. С какой целью?
  
  — Я вижу, у вас родились какие-то мысли. Не поделитесь? Мне бы хотелось знать, что вам известно.
  
  Ребус положил папку на стол.
  
  — Тогда приезжайте как-нибудь в Эдинбург. Может, мы вам расскажем.
  
  Теперь все четыре ножки его стула стояли на полу. Он посмотрел на Ребуса, его лицо было как камень, глаза горели.
  
  — Обострять отношения ни к чему, — спокойным голосом сказал он.
  
  — Это почему? Мы потеряли целый день ради четырех листков бумаги только потому, что вы не пожелали их нам отправить!
  
  — Не принимайте это близко к сердцу, инспектор. Таковы правила безопасности. Да будь вы хоть сам главный констебль, это ничего бы не изменило. Знаете, на жизнь смотришь иначе, когда живешь как на пороховой бочке.
  
  Если Йейтс искал сочувствия, то от Ребуса он его не дождался.
  
  — Протестанты не всегда были такими фанатиками, как боевики из ИРА, верно я говорю? Объясните, что происходит.
  
  — Во-первых, они лоялисты, а не протестанты. Мы имеем дело не с протестантами вообще, а только с некоторой их частью. Во-вторых… Мы сами точно не знаем. У них появилось молодое руководство, они более фанатичны. А кроме того, они не желают предоставить заниматься этим Службе безопасности. Понимаете, у лоялистов всегда была эта проблема. Вроде бы они должны быть на той же стороне, что и силы безопасности, вроде бы они должны быть законопослушными. Но ситуация изменилась. Теперь они чувствуют угрозу. Пока они в большинстве. Но кто знает, что будет через некоторое время. Кроме того, правительство Британии больше озабочено своим международным имиджем, чем горсткой упертых лоялистов, а потому оно больше внимания уделяет республиканцам.[76] Соберите все это в одну кучу, и вы получите разочарованных лоялистов. И уже не такую уж и горстку. У вооруженных формирований лоялистов всегда был плохой имидж. Многие их операции проваливались, им не хватает человеческих ресурсов, связей, они не пользуются международной поддержкой, в отличие от ИРА.
  
  — Но кажется, теперь они лучше организованы, меньше стало наглого вымогательства. Многих головорезов убрали с Шанкил-роуд.[77]
  
  — Но в то же время они вооружаются, — сказал Ребус.
  
  — Верно, — добавил Смайли. — В прошлом если мы на Большой земле брали их с поличным, то находили у них гелигнит или бертолетову соль,[78] а теперь находим реактивные гранатометы и бронебойные снаряды.
  
  — Да, они закупают тяжелое вооружение.
  
  — И вы не знаете почему?
  
  — Я назвал вам все причины, которые мне известны.
  
  Ребус задумался, но ничего не сказал.
  
  — Говорю же вам, мы прежде с этим не сталкивались, — сказал Йейтс. — Обычно нам противостоят республиканцы, а не лоялисты. Но теперь и у лоялистов на вооружении калашниковы, РПГ-семь, осколочные гранаты, браунинги.
  
  — И вы воспринимаете их серьезно?
  
  — О да, инспектор, мы воспринимаем их серьезно. Поэтому я и хочу знать то, что знаете вы.
  
  — Может, мы вам скажем об этом за пивом, — сказал Ребус.
  
  Йейтс повел их в «Корону». На другой стороне улицы большинство окон отеля «Европа» было заколочено досками — последствия еще одного взрыва. Взрыв повредил и часть бара, но повреждения быстро заделали. Это был хорошо сохранившийся викторианский паб с газовым освещением и удобными огороженными местечками вдоль стен — у каждого собственный столик и даже дверь для вящей приватности. Интерьер напомнил Ребусу некоторые из эдинбургских пабов, но пиво и виски назывались по-другому.
  
  — Я знаю это место, — сказал он.
  
  — Бывали здесь прежде?
  
  — Инспектор Ребус служил в армии в Белфасте, — сказал Смайли.
  
  Тут уж Ребусу пришлось рассказать Йейтсу о 1969 годе. У него вовсе не было потребности выговориться, он все еще чувствовал тяжесть внутри. Он снова вспомнил паб, где собирались республиканцы, и то, как они, солдаты, вошли туда, как размахивали кулаками, вспомнил, что некоторые шли с бо́льшим энтузиазмом, другие — с меньшим. Что бы он сказал теперь, повстречавшись с кем-нибудь из тех, кого они избили? Извинением тут вряд ли отделаешься. Нет, об этом не хотелось говорить. Он решил рассказать Йейтсу о другом. Разговоры — это хорошо, и выпивка — хорошо. После двух пинт и еще половинки мысль об обратном полете уже не так сильно беспокоила его. К тому моменту, как они в отдельном кабинете индийского ресторана ели ранний ланч, даже Смайли вдруг разговорился; но их беседа была сродни умственному армрестлингу: сравнение и противопоставление двух полицейский подразделений, людских ресурсов, поддержки со стороны властей, ордеров на арест, проблем с наркотиками.
  
  По словам Йейтса, если оставить в стороне терроризм, то в Северной Ирландии самый низкий уровень преступности — имея в виду тяжкие преступления, конечно. Да, здесь, как и всюду, есть кражи со взломом, угоны автомобилей, но число изнасилований и убийств невелико. Даже в самых неблагополучных районах ситуацию контролировали члены вооруженных формирований — у них наказания были покруче арестов.
  
  И тут в разговоре всплыл тупичок Мэри Кинг. Приблизились ли они хоть на йоту к ответу на вопрос, за что пытали и убили Билли Каннингема и кто это сделал? Татуировка SaS на руке, слово «Nemo» на полу, способ убийства и пристрастия самого Каннингема. Что получается в сумме?
  
  Йейтс тем временем стал говорить свободнее, давая Смайли возможность доесть остававшееся. Йейтс признал, что в КПО далеко не все ангелы — это не очень удивило Ребуса и Смайли, — но потом Йейтс сказал, что им стоило бы познакомиться кое с кем из Полка защиты Ольстера, они там такие непредубежденные, что людям из КПО приходится сопровождать их патрули — как бы чего не натворили.
  
  — Вы здесь были в шестьдесят девятом, инспектор, значит, должны помнить спецгруппу Б. Потом их распустили, а взамен был сформирован ПЗО. И набрали туда тех же психов. Понимаете, если лоялист хочет внести свой вклад в общее дело, то ему нужно всего лишь вступить в ПЗО или в резерв КПО. Вот почему ОДС и АОО не разрастались.
  
  — А столкновения между лоялистами и силами безопасности случаются?
  
  Йейтс, рыгнув, задумался над этим.
  
  — Возможно, — сказал он, беря свой стакан с лагером. — ПЗО — это кошмар, как и Королевские ирландские рейнджеры. Теперь их немного окоротили.
  
  — Либо так, либо они научились лучше скрываться, — сказал Ребус.
  
  — Ну, если вы такой циник, то вам прямая дорога в КПО.
  
  — Не люблю оружие.
  
  Йейтс дочиста вытер тарелку последней корочкой лепешки.
  
  — Да, — сказал он, — в этом и есть главная разница между нами. Мне приходится стрелять в людей.
  
  — Огромная разница, — поправил Ребус.
  
  — Непреодолимая, — согласился Йейтс.
  
  Смайли помалкивал. Он подчищал свою тарелку.
  
  — А лоялисты получают помощь из-за рубежа?
  
  Йейтс удовлетворенно откинулся на спинку стула.
  
  — Гораздо меньше, чем республиканцы. Лоялисты получают с Большой земли около ста пятидесяти тысяч фунтов, в основном для помощи семьям и членам организации, получившим приговор. Две трети этой суммы поступают из Шотландии. Готовы раскошелиться и благотворители за рубежом — в Австралии, Южной Африке, Штатах и Канаде. Канада — крупнейший благотворитель. У ОДС на вооружении пулеметы «Ингрэм», поставленные из Торонто. А вам это почему интересно?
  
  Ребус и Смайли переглянулись, потом заговорил Смайли. Ребус был рад этому — так Йейтс узнает только про то, что известно Смайли, а не про то, какие подозрения есть у Ребуса. А ему известно, что в Торонто находится штаб-квартира «Щита». Когда Смайли закончил, Ребус вопросительно посмотрел на Йейтса:
  
  — Эта группа — «Щит и меч»… Я не увидел ни одного имени в деле.
  
  — Вы имеете в виду отдельных личностей?
  
  Ребус кивнул.
  
  — Ну, все это не очень афишируется. Подозреваемые у нас есть, но вам имена ничего не скажут.
  
  — А вы попробуйте — назовите.
  
  Йейтс подумал, потом задумчиво кивнул:
  
  — Ну хорошо.
  
  — Например, кто у них главарь?
  
  — Мы пока не распознали их командную структуру… нужно еще какое-то время.
  
  — Но подозрения у вас есть?
  
  Йейтс улыбнулся:
  
  — О да, один ублюдок у нас особенно на примете. — Голос Йейтса, и без того негромкий, стал еще тише. — Ален Фаулер. Он состоял в ОДС, но когда возникли разногласия, покинул организацию. Сущий мерзавец. Я думаю, ОДС были рады от него избавиться.
  
  — Вы можете дать его фотографию? Описание?
  
  Йейтс пожал плечами:
  
  — А почему нет? В любом случае он больше не моя проблема.
  
  Ребус поставил свой стакан.
  
  — Это почему?
  
  — Потому что на прошлой неделе он сел на паром и отбыл в Странрер.[79] Там его ждала машина, и он отправился в Глазго. — Йейтс помолчал. — Там мы его и потеряли.
  15
  
  Ормистон встречал их в аэропорту на машине.
  
  Ребус не испытывал симпатий к Ормистону, у которого было громадное круглое лицо в веснушках и блуждающая дружеская улыбка, слишком уж напоминающая издевательскую ухмылку. Его темно-каштановые волосы вечно топорщились, как будто он забывал причесаться, а может, и подстричься. Он напоминал Ребусу школьника-переростка. Когда он сидел в офисе за столом рядом с Блэквудом, похожим на директора школы, то казалось, что к двоечнику подсел учитель, чтобы приглядывать за его работой.
  
  Но этим вечером Ормистон был как-то особенно не в себе. Впрочем, Ребуса это мало волновало. Беспокоило его одно: головная боль, которая разбудила его при подлете к Эдинбургу. Головная боль от выпитого в середине дня, вспышки в глазах и полный ступор чуть глубже — в мозгах. В аэропорту он заметил, что Ормистон как-то по-особому смотрит на Смайли, который этого не замечает.
  
  — Парацетамола с собой нет? — спросил Ребус.
  
  — К сожалению.
  
  Он снова поймал взгляд Ребуса, словно пытаясь что-то телепатировать. Обычно он совал свой нос во все дела, но сейчас ни одного вопроса об их путешествии не задал. Это заметил даже Смайли.
  
  — Это что, Ормистон? Принял обет молчания, дал клятву омерты или еще что-нибудь?
  
  Ормистон продолжал молчать. Он сосредоточился на езде, и Ребус мог спокойно поразмыслить. Ему было что сказать Килпатрику… но было и немало такого, о чем он хотел пока умолчать.
  
  Остановив машину на Феттс, Ормистон повернулся к Ребусу:
  
  — Вы оставайтесь. Мы должны встретиться с шефом в другом месте.
  
  — Что? — проговорил Смайли, который уже наполовину вылез из машины. — Что такое?
  
  Ормистон только покачал головой. Ребус посмотрел на Смайли:
  
  — Увидимся попозже.
  
  — Да, конечно. — Смайли полностью вышел из машины, бедняжка охнула.
  
  Как только он захлопнул дверцу, Ормистон тронулся с места.
  
  — В чем дело, Ормистон?
  
  — Лучше уж шеф сам вам скажет.
  
  — Ну хоть намекните.
  
  — Убийство, — сказал Ормистон, переходя на другую передачу. — Случилось убийство.
  
  Место преступления было оцеплено.
  
  Узенькая улочка, застроенная многоэтажными жилыми домами. У Сент-Стивен-стрит всегда была нехорошая репутация. Отчасти это было связано с многочисленными студенческими квартирами, кафе и лавочками. Было тут и несколько баров, один обслуживал в основном байкеров. Ребус слышал, что здесь какое-то время жила Нико, выступавшая с «Бархатным подпольем».[80] Возможно, так оно и было. Сент-Стивен-стрит, соединяющая Новый город и Реберн-плейс, представляла собой тихий проезд, в котором тем не менее было свое очарование, несмотря на запущенность. В жилых домах по обе стороны улицы имелся подвальный этаж, и все квартиры там были с собственными лестницами и входами. В такой же квартире жила и Пейшенс в каких-нибудь пяти минутах ходьбы отсюда. Ребус осторожно спустился по каменным ступенькам, стертым и скользким. Внизу — некое подобие сырого дворика; владелец или арендатор квартиры попытался создать садик из керамических горшков и висячих корзин. Однако большинство растений умерло. Возможно, из-за недостатка света, а может быть, из-за того, что строители не слишком церемонились. Вдоль фасада тянулись леса, большая их часть была закрыта полиэтиленовой пленкой, шуршавшей на ветру.
  
  — Фасад подновляют, — сказал кто-то.
  
  Ребус кивнул. В выбеленной стене напротив двери в квартиру виднелись две двери. Ребус знал их назначение — там были кладовки, вырытые в земле под тротуаром. У Пейшенс были почти такие же, но она этими кладовками не пользовалась из-за сырости. Одна из дверей была открыта. Пол порос мхом, часть которого снимали в мешок криминалисты.
  
  Килпатрик, наблюдавший за этим, слушал Блэквуда, который провел левой рукой по лысине, заводя за ухо воображаемые волосы. Килпатрик увидел Ребуса и поздоровался:
  
  — Привет, Джон.
  
  — Сэр.
  
  — Где Смайли?
  
  По ступенькам спускался Ормистон, и Ребус кивнул в его сторону:
  
  — Его высадил перед управлением сей Тихий Человек.[81] Так что тут за тайна?
  
  Ответил ему Блэквуд:
  
  — Квартира уже несколько месяцев выставлена на продажу, но никак не уходила. Владелец решил немного привести ее в порядок, попытаться сдвинуть дело с мертвой точки. Рабочие появились здесь вчера. Сегодня один из них решил заглянуть в кладовки и нашел там труп.
  
  — И сколько он там пролежал?
  
  Блэквуд покачал головой:
  
  — Вскрытие будет сегодня вечером.
  
  — Какие-нибудь татуировки на теле?
  
  — Никаких, — ответил Килпатрик. — Дело в том, Джон, что убитый — это Кэлум.
  
  Вид у старшего инспектора был встревоженный. У него чуть не слезы стояли в глазах. Лицо его побледнело и вытянулось, словно лицевые мускулы отказывались работать. Он потер лоб.
  
  — Кэлум? — Ребус прогнал остатки похмелья. — Кэлум Смайли?
  
  Перед его мысленным взором возник крупный человек вместе с братом в кузове тяжелого грузовика. Он попытался представить его мертвым — и не мог. В особенности здесь, в подвале…
  
  Килпатрик шумно высморкался, вытер нос.
  
  — Пожалуй, я должен вернуться в офис и сообщить Кену.
  
  — В этом нет нужды, сэр.
  
  Кен Смайли стоял на уровне улицы, сжимая блестящие черные перила. Вид у него был такой, словно он собирался их выломать. Но вместо этого он откинул назад голову и издал высокий вой. Этот звук устремился в небо, навстречу начинающемуся дождю.
  
  Пришлось приказать Смайли отправляться домой — ни на что другое он не годился. Все в управлении двигались как автоматы. Старшему инспектору Килпатрику нужно было принимать какие-то решения. И главное среди них — вести ли общее расследование по двум убийствам.
  
  — Умер от удара ножом, — сказал он Ребусу. — Никаких следов борьбы, определенно никаких следов пыток. Ничего подобного.
  
  В его голосе слышалось понятное Ребусу облегчение.
  
  — Ударили ножом и затолкали туда. Тот, кто это сделал, вероятно, видел объявление «Продается» у этой квартиры и предполагал, что тело будет обнаружено не сразу.
  
  Килпатрик вытащил из ящика стола бутылку «Лафройга» и налил себе стакан.
  
  — В медицинских целях, — пояснил он.
  
  Но Ребус от виски отказался. Он уже принял три таблетки парацетамола, запив их лимонадом. Он обратил внимание, что бутылка была наполовину пуста.
  
  — Вы думаете, кто-то его выдал?
  
  — А что еще думать? — обронил Килпатрик, наливая себе еще виски.
  
  — В таком случае я бы предположил, что это должно выглядеть как еще одно показательное убийство — с ритуальными элементами.
  
  — Ритуальными? — Килпатрик задумался. — Знаете, он был убит не там, где его нашли. Патологоанатом сказал, что крови слишком мало. Может быть, «ритуал» совершался где-то в другом месте? Там, где его убили? Черт, я ведь его отпустил, прекрасно зная, на какой риск он идет. — Он вытащил платок и высморкался. Потом глубоко вздохнул. — Что ж, мне нужно запускать расследование убийства. Высокое начальство скоро начнет задавать вопросы.
  
  — Да, сэр. — Ребус направился было к двери, но остановился. — Два убийства, два подземелья, две бригады строителей.
  
  Килпатрик кивнул, но ничего не сказал. Ребус открыл дверь:
  
  — Сэр, кто знал про Кэлума?
  
  — Что вы имеете в виду?
  
  — Кто знал, что он сотрудничает с вами? Только ваши подчиненные или еще кто-то?
  
  Килпатрик нахмурился:
  
  — Например?
  
  — Ну, в Особом отделе никто не знал?
  
  — Только наши, — тихо сказал Килпатрик. Ребус повернулся, собираясь уходить. — Джон, что удалось выяснить в Белфасте?
  
  — Что «Щит и меч» существует. Что КПО знала о действиях организации в Шотландии. Они информировали об этом Особый отдел в Лондоне. — Он помолчал. — Инспектору Абернети все об этом известно.
  
  Сказав это, Ребус вышел из кабинета. Килпатрик целую минуту смотрел на дверь.
  
  — Черт побери, — проговорил он.
  
  На столе у него зазвонил телефон, но Килпатрик не торопился отвечать.
  
  — Это правда? — спросил Брайан Холмс.
  
  Ответа ждала и Шивон Кларк.
  
  — Это правда, — сказал Ребус.
  
  Они разговаривали в оперативном штабе.
  
  — Он работал над делом, которое вполне могло быть связано с Билли Каннингемом.
  
  — И что теперь, сэр?
  
  — Нужно еще раз поговорить с Милли и Мердоком.
  
  — Мы уже говорили с ними.
  
  — Так я же и говорю — еще раз. Ты что, не слушаешь? А после этого нужно будет поговорить с кем-нибудь из марокканцев.
  
  — Марокканцев?..
  
  Ребус зацокал языком, глядя на Шивон Кларк.
  
  — Ты сколько здесь живешь? Марокканские апельсины — это оранжисты.
  
  — Оранжевый орден? — переспросил Холмс. — И что они смогут нам сказать?
  
  — Дату битвы на реке Бойн для начала.
  
  — Тысяча шестьсот девяностый год, инспектор.
  
  — Да, сэр.
  
  — Дата эта, конечно, означает нечто большее, чем просто annus mirabilis.[82] Один-шесть-девять-ноль. Один и шесть в сумме дают семь. А кроме того, девять — это не просто девять. Семь и девять — это важнейшие цифры. — Он замолчал. — Вы знакомы с нумерологией, инспектор?
  
  — Нет, сэр.
  
  — А ваша девушка?
  
  Шивон Кларк заметно ощетинилась.
  
  — Это какая-то псевдонаучная дребедень, верно? — спросила она.
  
  Ребус посмотрел на нее строгим взглядом. «Будь с ним любезна», — говорили его глаза.
  
  — Нет, не дребедень. Это древняя наука, в которой есть зерно истины. Предложить вам что-нибудь выпить?
  
  — Нет, спасибо, мистер Гоури.
  
  Они сидели в «приемной» Арча Гоури — комнате, предназначенной для посетителей и особых случаев. Настоящая гостиная — с удобным диваном, телевизором и видео, шкафчиком с бутылками — находилась где-то в другой части обширного цокольного этажа. Дом имел не меньше трех этажей и, вероятно, чердак, переоборудованный в мансарду. Располагался дом в Грейндже, лесистой озерной местности на южной окраине города. В Грейндж редко заезжали посетители, здесь почти не бывало посторонних, почти не было движения, поскольку этим малоизвестным маршрутом между другими районами города мало кто пользовался. Много громадных, прежде принадлежавших коммерсантам домов с огороженными участками и высокими деревянными или металлическими воротами теперь стали собственностью Шотландской церкви и других религиозных организаций. Часть усадьбы Гоури занимал дом престарелых, а по другую сторону находилось заведение, которое Ребус принял за монастырь.
  
  Арчибальд Гоури любил, чтобы его называли Арч. Все и знали его как Арча. Он был публичным лицом Оранжевого ордена, или, если угодно, Оранжистской ложи, и довольно красноречивым ее защитником (хотя и не считал, что им есть за что извиняться) и, несомненно, главной фигурой в руководстве организации. Притом что он занимал высокое положение, найти его не составляло труда, в отличие от Милли и Мердока, которых дома не оказалось.
  
  Гоури легко согласился на встречу, сказав, что будет свободен между семью и четвертью восьмого.
  
  — Времени достаточно, сэр, — сказал ему Ребус по телефону.
  
  И вот теперь он разглядывал Арча Гоури. Тот был крупного сложения. Ему перевалило за пятьдесят, но он оставался привлекательным для женщин в том смысле, в каком бывают привлекательны мужчины в возрасте (впрочем, как отметил Ребус, на Шивон Кларк он не произвел впечатления). Его волосы серебрились благородной сединой, но усы оставались черными. Рукава рубашки были закатаны, обнажая руки, поросшие темными волосами. Он был всегда готов к делу. Или, точнее, «открыт делу», как гласил его девиз, и каждый раз, когда ему удавалось вонзить зубы в новый строительный проект, он работал без устали.
  
  Насколько было известно Ребусу, первые свои деньги Гоури заработал на посту директора компании, которая быстро переквалифицировалась с кораблей и трубопроводов на строительство разведочных буровых и нефтедобывающих платформ в Северном море. Это было в первой половине семидесятых годов. Компанию продали с громадной прибылью, и Гоури исчез на несколько лет, а потом появился уже в качестве девелопера и специалиста по инвестированию. Он по-прежнему занимался строительством, его имя звучало в связи с крупными проектами в Эдинбурге и даже за его пределами. Но он диверсифицировал бизнес: производство фильмов, конструирование музыкальных комбайнов, добыча съедобных водорослей, лесопромышленность, две загородные гостиницы, пошивочная фабрика и ресторан «Орлиное гнездо» в Новом городе. Арч, вероятно, более всего известен был как владелец «Орлиного гнезда» — лучшего и, конечно, самого дорогого ресторана в городе. И никаких питательных гебридских синих водорослей в меню, даже по-французски их там не было.
  
  Ребусу был известен лишь один крупный финансовый провал Гоури — в качестве продюсера фильма, который поставили преимущественно на шотландской почве. Несмотря на то что исполнителем главной роли был Рэб Киннаул, фильм полностью провалился. Но Гоури это не огорчило: в коридоре при входе висел постер фильма.
  
  — Annus mirabilis, — задумчиво сказал Ребус. — Это латынь, верно?
  
  Гоури в ужасе посмотрел на него.
  
  — Конечно латынь! Латынь! Только не говорите мне, что вы никогда не учили латынь в школе. Я думал, мы, шотландцы, образованная нация. Год чудес — вот что это значит. Вы уверены, что не хотите выпить?
  
  — Может быть, капельку виски, сэр. — Была не была.
  
  — Мне не надо, сэр, — сказала Шивон Кларк, в ее голосе прозвучала нравоучительная нотка.
  
  — Я вернусь через минуту, — сказал Гоури.
  
  Когда он вышел из комнаты, Ребус повернулся к Кларк.
  
  — Ты его не зли! — прошипел он. — Закрой рот и распахни уши.
  
  — Извините, сэр. Вы заметили?
  
  — Что?
  
  — В этой комнате нет ничего зеленого, абсолютно ничего.
  
  Он снова кивнул:
  
  — Изобретатель красной, белой и голубой травы сделает себе состояние.
  
  Гоури вернулся в комнату. Он посмотрел на Ребуса и Кларк, рассевшихся на диване, потом улыбнулся чему-то своему и протянул Ребусу хрустальный стакан.
  
  — Я не стану оскорблять ваши чувства предложением разбавить этот напиток водой или лимонадом.
  
  Ребус вдохнул аромат виски. Односолодовый, из Западного Хайленда,[83] темнее и ароматнее, чем большинство спейсайдов.[84] Гоури поднял собственный стакан.
  
  — Сланджи!
  
  Он сделал глоток, потом погрузился в темно-синее кресло.
  
  — Итак, — сказал он, — чем именно я могу вам помочь?
  
  — Дело в том, сэр…
  
  — К нам это не имеет никакого отношения. Мы уже сообщили об этом главному констеблю. Они из отделения Великой ложи. Впрочем, теперь, когда мы их исключили, они вообще почти ничто.
  
  Ребус вдруг понял, о чем ведет речь Гоури. В субботу предполагалось проведение марша по Принсес-стрит. Организаторы — Бригада непримиримых оранжистов. Он узнал об этом около недели назад, когда одна только эта идея спровоцировала нападения со стороны всех, кто сочувствовал республиканцам и противостоял правым. Во время марша ожидались столкновения.
  
  — Когда именно вы отмежевались от этой группы, сэр?
  
  — Четырнадцатого апреля. В этот день у нас прошли дисциплинарные слушания. Они состояли в одной из районных лож и ничего лучше не придумали, как заняться сбором средств на танцевальном вечере: начали обходить собравшихся с урнами для сбора пожертвований в пользу ОПЗЛ. — Он повернулся к Шивон Кларк. — Это Общество помощи заключенным-лоялистам. — Потом он снова обратился к Ребусу. — Мы не можем допускать такие вещи, инспектор. Мы давно осудили подобные действия. У нас нет ничего общего с вооруженными организациями.
  
  — И с исключенными членами Бригады непримиримых оранжистов?
  
  — Верно.
  
  Ребус нащупывал почву под ногами.
  
  — И сколько народу, по-вашему, будет участвовать в марше?
  
  — Ну, от силы сотни две. И это включая оркестры. Кажется, оркестры к ним приезжают из Глазго и Ливерпуля.
  
  — И вы ожидаете беспорядки?
  
  — А вы — нет? Вы разве не поэтому пришли сюда?
  
  — Кто руководит бригадой?
  
  — Гэвин Макмарри. Но вы это и без меня знаете. Ваш главный констебль спрашивал, не могу ли я вмешаться. Но я ему сказал, что они не имеют никакого отношения к Оранжевому ордену — совершенно никакого.
  
  — У них есть какие-либо связи с другими правыми группировками?
  
  — Вы имеете в виду фашистов? — Гоури пожал плечами. — Они это, конечно, отрицают, но я не удивлюсь, если увижу на марше скинхедов, даже из числа сассенаков.
  
  Ребус немного помедлил, прежде чем задать следующий вопрос.
  
  — Вы не знаете, существует ли какая-либо связь между Бригадой оранжистов и «Щитом»?
  
  Гоури нахмурился:
  
  — Каким щитом?
  
  — «Щит и меч» — еще одна раскольническая группа.
  
  Гоури отрицательно покачал головой:
  
  — Никогда о такой не слышал.
  
  — Правда?
  
  — Никогда.
  
  Ребус поставил стакан с виски на столик рядом с диваном.
  
  — Я был уверен, вы что-то о них знаете.
  
  Он поднялся, за ним встала и Кларк.
  
  — Извините, что побеспокоили вас, сэр.
  
  Ребус протянул руку.
  
  — И всё?
  
  — Да, сэр. Спасибо вам за помощь.
  
  — Что ж…
  
  Гоури явно был встревожен.
  
  — «Щит»… нет, мне это ничего не говорит.
  
  — Ну, тогда вам нечего об этом и беспокоиться, сэр. Желаю приятно провести вечер.
  
  Кларк, дойдя до двери, повернулась и улыбнулась Гоури:
  
  — Мы больше не будем отрывать вас от ваших цифр, сэр. До свидания.
  
  Дверь с резким щелчком закрылась за ними, и они пошли по короткой гравийной дорожке к подъезду.
  
  — У меня только один вопрос, сэр: что это было?
  
  — Мы имеем дело с сумасшедшими, Кларк, а Гоури к таковым не относится. Фанатик — может быть, но не сумасшедший. Скажи-ка мне, как называется крайняя степень заморозки?
  
  Теперь Кларк понимала, к чему клонит ее босс.
  
  — Отмороженность, — сказала она.
  
  — Вот с одним из отморозков я и хочу поговорить.
  
  — Вы имеете в виду Бригаду непримиримых оранжистов?
  
  Ребус кивнул:
  
  — И все они выйдут в субботу на Принсес-стрит. — Он невесело улыбнулся. — Всегда любил парады.
  16
  
  Суббота выдалась жаркой и ясной, но подул слабый прохладный ветерок, благодаря которому день обещал быть сносным. На Принсес-стрит высыпало множество людей, устремившихся сюда за покупками. Газоны были заполнены детьми, словно морской пляж, все места на скамейках заняты, на карусель — очередь. Атмосфера стояла праздничная и немного истеричная, детишки непрерывно вопили и надоедали родителям, когда таяло мороженое в сахарных трубочках и, шлепаясь на землю, мгновенно становилось добычей белок, голубей и бродячих собак.
  
  Парад должен был начаться от Риджент-роуд в три часа, а в два пятнадцать из пабов неподалеку от Принсес-стрит стали выходить пожилые люди с зонтиками, в белых перчатках и котелках на потных головах;[85] их лица раскраснелись от выпитого. Собравшиеся щеголяли разнообразными регалиями; тут же разворачивалось несколько больших знамен. Ребус никак не мог вспомнить, как называют человека, возглавляющего марш, — того, кто на ходу подбрасывает и ловит тяжелое декоративное древко. Вероятно, в молодости он знал это. «Разминались» флейтисты, подгоняли длину ремней барабанщики, попивая пиво из принесенных с собой бидонов. Люди у почтамта на Ватерлоо-плейс слышали флейты и барабаны и поглядывали в сторону Риджент-роуд. Тот факт, что марш начинался от Королевской средней школы, издавна считавшейся местом зарождения шотландского парламента, добавляло маршу некоторую новизну.
  
  Ребус заглянул в несколько баров, окинул взглядом членов бригады и группы поддержки. Люди тут были разные: начиная от нескольких скинхедов в берцах (как и предсказывал Гоури) до солидных мужчин в котелках. Были тут и ребята в темных костюмах, белых рубашках и темных галстуках, в туфлях не менее отполированных, чем их лица. Большинство из них деловито напивались, хотя пока что еще нельзя было сказать, что они пьяны в стельку. Пустые банки из-под пива на Риджент-роуд пинали ногами, давили подошвой и оставляли у кромки тротуара. Ребус не мог понять, почему эти марши, еще не начавшись, всегда несли с собой дух угрозы и едва сдерживаемого насилия. В центр города были стянуты дополнительные полицейские наряды, готовые перекрыть въезд транспорта на Принсес-стрит. Вдоль дороги были установлены металлические сеточные барьеры, за которыми стояли группы протестующих, протестовавших против протестующих. Ребус уже не первый раз спрашивал себя: какой маньяк в муниципалитете дал добро на этот парад?
  
  Сезон маршей, конечно, уже закончился, основные парады прошли около 12 июля — дня сражения у реки Бойн. Но и тогда крупнейшие марши проходили в Глазго. Какой смысл был в нынешнем шествии? Конечно, заварить кашу, произвести шум. Быть замеченными. Теперь вон замолотили в большой барабан — ламбег. У вокзала Уэверли соревновались между собой несколько волынщиков. Но когда парад дойдет до них, они замолчат.
  
  Ребус прохаживался между собравшихся, а те пили, шутили, поправляли на себе форму. Развернули Юнион Джек, потом распорядились снова его свернуть, поскольку на нем оказалась аббревиатура Британской национальной партии. Никаких ящиков для сбора пожертвований, похоже, здесь не было. Полиция настаивала на быстром марше при минимальном взаимодействии с публикой. Ребус знал об этом, поскольку спрашивал у Фермера Уотсона, и тот подтвердил, что так оно и будет.
  
  — За короля Билли! — Поднятая банка с пивом. — Благослови Бог королеву и Вильгельма Оранского!
  
  — Хорошо сказано, сынок.
  
  Мужчины в котелках почти ничего не говорили, они стояли, уперев зонтики в землю и держась за изогнутые деревянные ручки. Можно было пренебрежительно пройти мимо этих неулыбчивых мужей. Но упаси вас бог попытаться спорить с кем-нибудь из них.
  
  — Почему вы ненавидите католиков? — крикнула проходившая мимо женщина.
  
  — Мы их не ненавидим, — крикнул кто-то в ответ, но женщина уже шла прочь со своими пакетами с покупками.
  
  Некоторые язвительно улыбались, но она сказала то, что хотела сказать. Ребус проводил ее взглядом.
  
  — Эй, Гэвин, сколько еще?
  
  — Не волнуйся, через пять минут начнем.
  
  Ребус кинул взгляд на говорившего, которого, судя по всему, звали Гэвин Макмарри, а потому он и был здесь главный. Он появился, казалось, из ниоткуда. Ребус читал его дело: два ареста за нарушение порядка и нанесение телесных повреждений, но, кроме этого, про него было известно еще много чего. Ребус знал его возраст (тридцать восемь), знал, что он женат и живет в Карри, что у него есть собственная автомастерская. Ребус знал, что у налоговиков нет к нему претензий, что он ездит на красном «мерседесе» (хотя сам деньги зарабатывает на прозаических «фордах», «рено» и им подобных) и что его подросток-сын несколько раз привлекался за драки, дважды арестовывался за участие в серьезных столкновениях после матчей «Рейнджеров», а один раз — после стычки в поезде на пути домой из Глазго.
  
  Ребус решил, что мальчишка рядом с Гэвином Макмарри, вероятно, его сын Джеймси. Вид у Джеймси был заносчивый. Он надел солнцезащитные очки и напустил на себя крутизну — этакий папашин заместитель. Он стоял расставив ноги и откинув назад плечи. Ребус еще не видел человека, который горел бы таким желанием ввязаться в какую-нибудь драчку. У него была низкая квадратная отцовская челюсть, отцовские черные волосы, коротко подстриженные спереди. Но если на Макмарри была безликая одежда из сетевых магазинов, то Джеймси хотел, чтобы люди смотрели на него. Байкерские ботинки, черные джинсы в обтяжку, белая футболка и черная кожаная куртка. На правом запястье у него был повязан красный платок, на левом — усеянный заклепками кожаный ремешок. Его волосы, длинные и вьющиеся сзади, были выбриты над ушами.
  
  Перевести взгляд с сына на отца было все равно как после показной силы увидеть силу скрытую. Ребус знал, с какой ему предпочтительнее иметь дело. Гэвин Макмарри жевал резинку передними зубами, его голова и глаза постоянно пребывали в движении, все проверяли, все держали под контролем. Руки он засунул в карманы ветровки. На носу у него сидели очки в серебряной оправе, увеличивающие глаза. В нем, казалось, нет никакой харизмы, мало что от вождя или оратора. Выглядел он обескураживающе заурядно.
  
  Поскольку он был зауряден, так же выглядели и подвыпившие работяги и пенсионеры, тихие отцы семейств, возможно ветераны из Британского легиона или местного Клуба отставников, которые летними вечерами собирались на площадках поиграть в шары, уезжали с семьями в отпуск в Испанию, или Флориду, или в Ларгс.[86] И только увидев их в такой компании, ты улавливал кое-что еще. По одному они могли лишь занудно сетовать, но, собравшись вместе, обретали голос: бой ламбега, глухой, как биение сердца; настойчивый звук флейт; марш. Эти звуки завораживали Ребуса. Он ничего не мог с собой поделать. Это было у него в крови. Он сам в юности участвовал в маршах. Он много тогда чем занимался.
  
  Наконец все построились, Макмарри дал своему войску команду приготовиться. Два-три слова с полицейским, отвечающим за безопасность, разговор по рации, потом кивок в сторону Макмарри. Вступительный глухой бой барабанов, грохот ламбега, потом трель флейт. Несколько секунд они маршировали на месте, а потом двинулись в сторону Принсес-стрит, где ради них остановили движение, где на них гневно взирал замок, где многие, но далеко не все останавливались посмотреть.
  
  Несколько месяцев назад прореспубликанскому маршу не разрешили пройти этим же маршрутом. Вот почему выкрики протестующих были особенно громкими, руки сжаты в кулаки, большие пальцы направлены вниз. Некоторые скандировали: «На-ци, На-ци», пока полиция не попросила их замолчать. Без арестов марш, конечно, не обойдется — аресты всегда были и будут. Что это за марш — смех один — без угрозы ареста.
  
  Ребус следовал за марширующими по тротуару, держась парковой стороны, где было поспокойнее. К маршу присоединились еще несколько человек, но все равно это была сущая мелочь, а не марш — беспокоиться не о чем. Он уже начал спрашивать себя: а чего он, собственно, ждал? Он скользнул взглядом по всей процессии, от человека с тяжелым древком впереди, потом по флейтистам и барабанщикам, котелкам и костюмам к молодежной части колонны и тем, кто выбился из своей группы. К колонне пристроились несколько мальчишек, которым не исполнилось еще и десяти. Вот кто наслаждался каждой минутой происходящего. Джеймси в конце колонны без обиняков сказал им, чтобы уматывали, но они его не послушались. «Крутизна» — это относилось ко всем участникам, даже к самым маленьким.
  
  Но вот один из отбившихся схватил Джеймси за руку, и парни, ухмыляясь, обменялись несколькими словами. На приятеле Джеймси были солнцезащитные очки с зеркальными стеклами и джинсовая куртка на голое тело.
  
  «Привет», — буркнул Ребус себе под нос. Он смотрел, как Джеймси и Дейви Саутар беседуют друг с другом, увидел, как Джеймси дружески хлопнул Дейви по плечу, после чего тот отчалил — стал отставать, оказался в самом конце, а потом протиснулся на тротуар между двумя временными ограждениями и исчез в толпе.
  
  Джеймси после этого, казалось, немного успокоился. Его походка стала раскованнее, и он замахал руками в такт музыке. Он словно только теперь понял, что сегодня прекрасный солнечный день, и снял наконец кожаную куртку, набросил ее на плечо, обнажив бицепсы и татуировки. Ребус пошел чуть скорее, держась рядом с краем тротуара. Одна из татуировок была сделана профессионально: витиеватые буквы ФКР — футбольный клуб «Рейнджерс». Но была здесь и красноватая эмблема клуба «Хартс оф Мидлотиан». Судя по всему, Джеймси желал обезопасить себя с обеих сторон. Кроме того, был здесь еще волынщик в кивере и килте, а внизу, ближе к запястью с кожаным ремешком, Ребус углядел и более любительскую работу, выполненную простыми зеленовато-синими чернилами.
  
  SaS.
  
  Ребус вздрогнул. Далековато, чтобы сказать с уверенностью. Далековато. Но он был уверен. И ему вдруг расхотелось говорить с Гэвином Макмарри. Ему захотелось перекинуться парой слов с его сыном.
  
  Он остановился на тротуаре, марш устремился мимо него. Он знал, куда они направляются. Левый поворот на Лотиан-роуд, мимо окон гостиницы «Каледониан». Чтобы богатые туристы могли сделать себе фотографии на память. Потом еще один левый поворот на Кингс-Стейблс-роуд, а потом остановка не доходя до Грассмаркета. Потом они, вероятно, направятся на Грассмаркет, чтобы проанализировать, как прошел марш, и выпить еще по стаканчику пива. Грассмаркет сейчас был многолюден, его наводняли те, кто приходил на «Фриндж» и тоже был не прочь выпить. Превосходный коктейль культур для воскресного вечера.
  
  Он пошел вслед за маршем и оказался в одном из пабов попроще на Каугейт по другую сторону Грассмаркета — там, где Кэндлмейкер-роу. В прежние времена на Грассмаркете вешали еретиков. Теперь здесь не так мрачно, хотя, посетив бар «Мерчантс», вам, вероятно, так бы не показалось; здесь каждый вечер в десять часов пинтовые стаканы заменяли на хлипкие одноразовые — из соображений безопасности. Таким уж было это заведение.
  
  Внутри стояла духота и запах тел, висел густой дым, излучали тепло телевизоры. Сюда приходили не для того, чтобы хорошо провести время, — сюда приходили по необходимости. Постоянные клиенты, как драконы, могли изрыгать пламя. Войдя в бар, Ребус не увидел ни одного знакомого лица, даже лицо бармена было ему незнакомо. Бармен был новенький и молоденький, едва ли за двадцать. Он разливал пинты с презрительной миной на лице, а деньги принимал брезгливо, как взятку. По звукам нестройного пения Ребус понял, что демонстранты отправились наверх и бару может не хватить запасов.
  
  Ребус взял свою пинту — пока еще в стеклянном стакане — и направился в танцзал. Конечно, почти все демонстранты были там. Они постепенно снимали пиджаки и галстуки, раскрепощались, хором пели под дисгармоничную музыку флейт, опустошали пинты и шорты.[87] Покупка выпивки превратилась в логистический кошмар, а в зал входили все новые и новые демонстранты.
  
  Ребус набрал в грудь побольше воздуха, натянул улыбку на лицо и попытался завязать разговор.
  
  — Поздравляю, ребята.
  
  — Да, и тебя тоже.
  
  — Правда, уж как-то слишком тихо, а?
  
  — Да нет, братишка, нормально.
  
  — Там у вас все в порядке, ребята?
  
  — Да, все отлично. Полный порядок.
  
  Гэвин Макмарри еще не появился. Может, он был где-то в другом месте. С генералами. Но его сын был на сцене, делал вид, что завладел микрофонной стойкой и вниманием собравшихся. Еще один парень забрался на сцену и принялся изображать, что играет на гитаре, не выпуская при этом из рук пинты. Он расплескал лагер на свои джинсы, но и бровью не повел. Что значит профессионал.
  
  Ребус смотрел с прежней улыбкой на лице. Наконец, за отсутствием аудитории, парни, как и предполагал Ребус, сдались и спрыгнули со сцены. Джеймси приземлился как раз напротив Ребуса, и тот широко распростер руки.
  
  — Поздравляю. Просто блеск.
  
  Джеймси ухмыльнулся:
  
  — Спасибо.
  
  Ребус хлопнул его по плечу:
  
  — Поставить тебе?
  
  — Не, мне, кажется, уже хватит, спасибо.
  
  — Ну, тебе виднее. — Ребус оглянулся, потом подался к Джеймси поближе и шепнул ему в ухо: — Я смотрю, ты один из нас. — Он подмигнул.
  
  — Как-как?
  
  Хотя татуировка была закрыта кожаной курткой, Ребус кивнул на нее.
  
  — «Щит», — хитровато сказал Ребус. Потом снова кивнул, поймал взгляд Джеймси и пошел прочь.
  
  Он спустился, заказал две пинты. В баре было шумно и тесно, орали телевизор и музыкальный автомат, участники двух-трех ссор перекрикивали рев динамиков. Полминуты спустя Джеймси стоял рядом с ним. Парнишка звезд с неба не хватал, и Ребус прикидывал, сколько удастся из него вытащить.
  
  — Откуда вы знаете? — спросил Джеймси.
  
  — Я много чего знаю, сынок.
  
  — Но я вас не знаю.
  
  Ребус улыбнулся в стакан:
  
  — Лучше тебе и не знать.
  
  — Тогда откуда вы знаете меня?
  
  Ребус повернулся к нему:
  
  — Просто знаю — и все.
  
  Джеймси оглядел его, облизнул губы. Ребус протянул ему одну из своих двух пинт:
  
  — На-ка, выпей.
  
  — Спасибо.
  
  Ребус понизил голос:
  
  — Так ты, значит, в «Щите»?
  
  Теперь улыбнулся Джеймси:
  
  — С чего вы это взяли?
  
  — Кстати, как поживает Дейви?
  
  — Дейви?
  
  — Дейви Саутар, — сказал Ребус. — Вы ведь знакомы?
  
  — Я знаю Дейви. — Он моргнул. — Вы говорите, что вы в «Щите». Постойте, я видел вас на параде?
  
  — Очень на это надеюсь.
  
  Теперь Джеймси неторопливо кивнул:
  
  — Да, мне помнится, что я вас видел.
  
  — Ты наблюдательный парень, Джеймси. Видать, в отца пошел.
  
  Джеймси вздрогнул, услышав это:
  
  — Он будет здесь через пять минут. Он не должен видеть нас вместе…
  
  — Ты прав. Он ведь не знает о «Щите»?
  
  — Конечно не знает, — обиженно проговорил Джеймси.
  
  — Правда, иногда дети говорят кое-что своим отцам.
  
  — Но не я.
  
  Ребус кивнул:
  
  — Ты понятливый парень, Джеймси. Мы за тобой присматриваем.
  
  — Правда?
  
  — Можешь не сомневаться.
  
  Ребус отхлебнул из своей пинты.
  
  — Жаль, что с Билли вышла накладка.
  
  Джеймси замер со стаканом в дюйме от губ. С усилием заставил себя произнести:
  
  — Что-что?
  
  — Правильно, парень. Лучше молчать.
  
  Ребус отхлебнул еще пива.
  
  — Хороший был парад, правда?
  
  — О да, супер.
  
  — Бывал когда-нибудь в Белфасте?
  
  Вид у Джеймси был такой, словно он кол проглотил. Ребус надеялся, что так оно и есть.
  
  — Не-а, — сказал он наконец.
  
  — Я там был на днях, Джеймси. Это гордый город. Там много нормальных людей, наших людей.
  
  «Сколько еще мне удастся разводить эту бодягу?» — подумал Ребус. Два подростка, у которых нос не дорос покупать спиртное, спустились вниз в поисках Джеймси.
  
  — Точно, — сказал Джеймси.
  
  — Мы не можем их подвести.
  
  — Ни в коем случае.
  
  — Помни Билли Каннингема.
  
  Джеймси поставил свой стакан.
  
  — Это что… — Голос его потерял уверенность. — Это что — типа предупреждение?
  
  Ребус похлопал парня по руке:
  
  — Нет-нет, с тобой-то все в порядке, Джеймси. Просто фараоны тут ходят — разнюхивают.
  
  Ребус сам удивлялся тому, какой результат может дать самоуверенное вранье.
  
  — Я не какой-нибудь стукач, — проговорил Джеймси.
  
  По тому, как он это сказал, Ребус все понял.
  
  — Не такой, как Билли?
  
  — Нет, честное слово.
  
  Ребус задумчиво кивал сам себе, когда дверь распахнулась и в паб с важным видом вошел Гэвин Макмарри, следом за ним в дверь протиснулись два его генерала. Ребус превратился в обычного клиента бара, когда Макмарри положил тяжелую руку на шею сына.
  
  — Все в порядке, Джеймси, сынок?
  
  — В полном, па. Я заплачу.
  
  — Тогда давай три экспорта. Принеси наверх.
  
  — Нет проблем, па.
  
  Джеймси смотрел, как трое новоприбывших поднялись по лестнице. Он повернулся к своему собеседнику. Но Джон Ребус уже покинул бар.
  17
  
  В каждой цепи, какой бы прочной она ни была, найдется слабое звено. Удаляясь от «Мерчантса», Ребус возлагал надежды на Джеймси Макмарри. Он прошел полпути до своей машины, когда увидел идущую ему навстречу Каро Рэттрей.
  
  — Вы собирались мне позвонить, — сказала она.
  
  — Работы было невпроворот.
  
  Она посмотрела в сторону паба, из которого он вышел:
  
  — Это у вас работой называется?
  
  Он улыбнулся:
  
  — Вы здесь живете?
  
  — На Кэнонгейт. Я выгуливала свою собачку.
  
  — Собачку?
  
  Ни поводка, ни уж тем более животного при ней не было. Она пожала плечами:
  
  — Я, вообще-то, не люблю собак. Мне просто нравится сама мысль — выгуливать собаку. Поэтому у меня воображаемая собачка.
  
  — И как ее зовут?
  
  — Сэнди.
  
  Ребус посмотрел ей под ноги:
  
  — Хороший мальчик, Сэнди.
  
  — Вообще-то, Сэнди — девочка.
  
  — Ну, с такого расстояния трудно определить.
  
  — И я с ней не разговариваю. — Она улыбнулась. — Я ведь не сумасшедшая.
  
  — Да, вы просто выгуливаете несуществующую собачку. Так чем вы с Сэнди в настоящий момент заняты?
  
  — Возвращаемся домой, чтобы выпить. Не хотите к нам присоединиться?
  
  Ребус задумался на секунду.
  
  — Хочу, — сказал он. — Пешком или на машине?
  
  — Давайте пешком, — сказала Каролина Рэттрей. — Ни к чему, чтобы Сэнди наследила у вас на сиденье.
  
  Жила она в хорошо обставленной квартире, аккуратной, но как-то уж слишком. В холле стояли напольные часы — фамильная ценность. На медном циферблате было выгравировано ее имя.
  
  Перегородка была снята, и теперь окна гостиной выходили на две противоположные стороны. На диване лежала открытая книга, рядом с ней — полупустая коробочка с печеньем. «Радости одинокой жизни», — подумал Ребус.
  
  — Вы не замужем? — спросил он.
  
  — Боже мой, нет.
  
  — Бойфренд?
  
  Она снова улыбнулась:
  
  — Смешное словечко, правда? В особенности для женщины моего возраста. Я хочу сказать, что бойфренду должно быть восемнадцать. Ну, двадцать два.
  
  — Тогда солидный друг?
  
  — Но у этого словосочетания совсем другой смысл, разве нет?
  
  Ребус тяжко вздохнул.
  
  — Я знаю, знаю, — сказала она. — Никогда не спорь с юристом.
  
  Ребус выглянул в окно на засохшую лужайку. Наверху несколько облачков грелись в небольшом пространстве между домов.
  
  — Сэнди раскапывает вашу клумбу.
  
  — Что будете пить?
  
  — Чай.
  
  — Вы уверены? У меня есть только декофеинизированный.
  
  — Это то, что нужно.
  
  Он не лукавил. Пока она возилась на кухне, он обошел гостиную. Обеденный стол и стулья, мебельная стенка у задней стены, диван, кресла, книжные стеллажи спереди. Миленькая комнатка. Из небольшого окна, выходящего на улицу, он посмотрел на неспешно бредущих туристов. Виден был и магазин, продающий игрушечных медвежат в тартанах.
  
  — Премилая часть города, — сказал он, хотя и не думал так.
  
  — Вы шутите? Не пробовали когда-нибудь тут припарковаться летом?
  
  — Я нигде не пытаюсь припарковаться летом.
  
  Он отошел от окна. На хлипком пюпитре в углу комнаты лежали ноты и флейта. На стене были маленькие фотографии в рамочках — все как обычно: щербатые дети и добродушного вида старики.
  
  — Семья, — сообщила она, вернувшись в комнату.
  
  Она закурила, глубоко затянулась два раза, потом загасила сигарету в пепельнице, выдохнула, отогнала дым рукой.
  
  — Ненавижу курить в доме, — сказала она.
  
  — Тогда почему курите?
  
  — Я курю, когда нервничаю.
  
  Она хитровато улыбнулась и снова ушла на кухню. Ребус последовал за ней. К аромату сигарет примешивался более густой запах ее духов. Неужели она только что подушилась? Прежде Ребус не чувствовал этого запаха.
  
  Кухня была маленькая и удобная. И у всей квартиры был такой вид, будто она недавно подверглась ремонту, хотя и не капитальному.
  
  — Молоко?
  
  — Да, пожалуйста. Только без сахара.
  
  Он понял, что их разговор протекает в заученно-тривиальной форме.
  
  Щелкнул выключатель электрочайника.
  
  — Вы кружки можете взять?
  
  Она уже плеснула немного молока в две желтоватые кружки. Кухня была совсем крохотная — Ребус понял это, когда попытался взять кружки. Он стоял рядом с ней, а она в это время помешивала чайные мешочки в чайнике. Она стояла, наклонив голову, и Ребус мог хорошенько разглядеть ее длинные черные волосы, струящиеся с загривка, и сам загривок. Она вполоборота повернулась к нему, на губах улыбка. Наконец их глаза встретились. Потом она повернулась всем телом. Ребус поцеловал ее сначала в лоб, потом в щеку. Глаза ее были закрыты. Он уткнулся лицом в ее шею, вдыхая ее запахи: шампунь, духи, кожа. Он снова поцеловал ее, потом оторвался, чтобы перевести дыхание. Каролина медленно открыла глаза.
  
  — Ну вот, — сказала она.
  
  У него внезапно возникло ощущение, будто его зашвырнули в туннель и он видит, как сужается, а потом и вовсе пропадает пучок света на входе. Он отчаянно пытался найти какие-нибудь слова. Его легкие жгло от запаха духов.
  
  — Ну вот, — повторила она.
  
  Что это значило? Она довольна, оскорблена, обескуражена?
  
  Она повернулась к чайнику и поставила на место крышку.
  
  — Я, пожалуй, пойду, — сказал Ребус.
  
  Она замерла. Он не видел ее лица — лишь малую часть.
  
  — Я вас не…
  
  — У меня ни перед кем нет никаких обязательств, Джон. — Ее руки легко покоились на столешнице по обе стороны от чайника. — А у вас?
  
  Он знал, что она имеет в виду; она имеет в виду Пейшенс.
  
  — У меня есть, — сказал он.
  
  — Я знаю. Доктор Курт мне сказал.
  
  — Извините, Каролина, я не должен был этого делать.
  
  — Чего? — Она посмотрела на него.
  
  — Целовать вас.
  
  — Я не возражала. — Она снова улыбнулась ему. — Мне никогда не выпить целый чайник одной.
  
  Он кивнул, только теперь поняв, что все еще держит кружки в руках.
  
  — Я их отнесу.
  
  Он на нетвердых ногах вышел из кухни. Сердце его колотилось. Он ее поцеловал. Почему он ее поцеловал? Он ведь не собирался. Но это случилось. Теперь это уже свершившийся факт. Фотографии улыбались ему, когда он ставил кружки на маленький столик, где уже стояла вазочка с печеньем. Что она делала на кухне? Он уставился на дверь — ему хотелось, чтобы она появилась… ему не хотелось, чтобы она появилась.
  
  Она появилась. Чайник теперь стоял на подносе, на чайнике грелка в виде той-спаниеля.
  
  — Сэнди у вас — той-спаниель?
  
  — Иногда. Вам покрепче?
  
  — Как получится.
  
  Она снова улыбнулась, налила чай, протянула ему кружку, потом налила себе и села в свое кресло. Чувствовалось, что ей неловко. Ребус сидел против нее на диване, но не прислонясь к спинке, а подавшись вперед.
  
  — Печенье, — сказала она.
  
  — Нет, спасибо.
  
  — Ну как, есть какое-нибудь движение по Немо?
  
  — Кажется, есть. — Хорошо, что они нашли тему для разговора. — «SaS» — это лоялистская группа. Они покупают и привозят оружие.
  
  — А жертва в тупичке Мэри Кинг — он был убит кем-то из вооруженных формирований? Никакого отношения к его отцу это не имеет?
  
  Ребус снова пожал плечами:
  
  — Произошло еще одно убийство. Возможно, они взаимосвязаны.
  
  — Вы говорите о человеке, найденном в подвале? — (Ребус кивнул.) — Мне никто не говорил, что они могут быть взаимосвязаны.
  
  — Об этом предпочитают особо не распространяться. Убитый работал под прикрытием.
  
  — И как его нашли?
  
  — В квартире делали ремонт. Один из строителей открыл дверь подвала.
  
  — Совпадение.
  
  — Что?
  
  — Строительные работы велись и в тупичке Мэри Кинг.
  
  — Там работала другая фирма.
  
  — Вы проверяли?
  
  Ребус нахмурился:
  
  — Не я лично, но проверка проводилась.
  
  — Так-так. — Она вытащила еще одну сигарету, собралась было закурить, но остановилась. Вытащила сигарету изо рта, осмотрела ее. — Джон, если хотите, мы в любой момент можем заняться любовью.
  
  У квартиры Пейшенс никто из людей Кафферти его не поджидал, ничто его не задержало. Он надеялся, что его будет караулить Хорек. Теперь он чувствовал, что готов сцепиться с Хорьком не только в словесной перепалке.
  
  Однако злился он не на людей Кафферти.
  
  Внутри в длинном коридоре стояли темнота и прохлада, единственным источником света были три стеклянные панели над входной дверью.
  
  — Пейшенс? — крикнул он, надеясь, что ее нет дома.
  
  Ее машина стояла на улице, но это ничего не значило. Ему хотелось наполнить ванну, погрузиться в нее, он включил оба крана, потом направился в спальню, взял телефон и позвонил домой Брайану Холмсу. Трубку сняла его подружка — Нелл Стэплтон.
  
  — Это Джон Ребус, — сказал он.
  
  Она ничего не ответила, положила трубку и отправилась на поиски Холмса. Отношения между Нелл и Ребусом оставались напряженными. Холмс чувствовал это, но не мог заставить себя поинтересоваться причиной…
  
  — Да, сэр?
  
  — Брайан, эти две строительные компании.
  
  — Что работали в тупичке Мэри Кинг и на Сент-Стивен-стрит?
  
  — Их надежно проверили?
  
  — Да вроде.
  
  — И перекрестная проверка делалась? Каких-нибудь связей между ними нет?
  
  — Нет. А что?
  
  — Можешь сам перепроверить?
  
  — Могу.
  
  — Окажи услугу. Сделай это в понедельник.
  
  — Нужно искать что-нибудь конкретное?
  
  — Нет. — Ребус помолчал немного. — Да, пожалуй, начни с временных рабочих.
  
  — Я думал, вы хотите, чтобы мы с Шивон поехали к Мердоку.
  
  — Хотел. Но туда я съезжу сам. Пока.
  
  Ребус положил трубку и вернулся в ванную. Давление в водопроводе было хорошее, и ванна уже почти наполнилась. Он выключил холодную воду, а горячей оставил только струйку. Чтобы попасть на кухню, нужно было пройти через гостиную. Ему захотелось холодного молока.
  
  Пейшенс была в кухне. Резала овощи.
  
  — Я и не знал, что ты здесь, — сказал Ребус.
  
  — Я здесь живу, ты не забыл? Это моя квартира.
  
  — Да, я в курсе.
  
  Она злилась на него. Он открыл холодильник, достал молоко и умудрился пройти мимо, не задев ее. Поставил молоко на обеденный столик, взял стакан из сушилки.
  
  — Ты что готовишь?
  
  — А с чего это ты интересуешься? Ты здесь все равно никогда не ешь.
  
  — Пейшенс…
  
  Она подошла к раковине, вытащила оттуда очистки, сунула их в пластиковый контейнер. Все это отправится в компостную яму. Потом Пейшенс повернулась к нему.
  
  — Ты хочешь принять ванну?
  
  — Да.
  
  — Это «Джорджо»?
  
  — Что-что?
  
  — Духи. Армани. — Она подалась к нему, понюхала рубашку.
  
  — «Джорджо — Беверли-Хиллз».
  
  — Пейшенс…
  
  — Тебе придется рассказать мне о ней в ближайшие дни.
  
  — Ты думаешь, я с кем-то встречаюсь?
  
  Она швырнула острый нож в посудомойку и бросилась прочь из кухни. Ребус стоял и прислушивался. Наконец хлопнула входная дверь. Он вылил молоко в раковину.
  
  Ребус взял две видеокассеты — они так и не посмотрели их — и поехал прокатиться. Паб «Делл» расположился на неуютном участке дороги, примыкающем к Гар-Би. Транзитных клиентов тут обычно бывало немного, но сегодня у бара стояли машины. Ребус сбросил скорость. Можно зайти туда, но что проку? Тут его взгляд ухватил что-то, и он остановился у тротуара. Рядом стоял фургон, к бортам приклеены постеры, рекламирующие пьесу, которую вскоре будут давать в бандитском гнезде Гар-Би. Театральная компания называлась «Активное сопротивление». Кто-то из труппы, вполне вероятно, сейчас выпивал в баре. Немного впереди он увидел машину, которая заинтересовала его. Он вышел и наклонился над стеклом водительской дверцы. Кен Смайли пытался делать вид, что не замечает его. Потом неохотно опустил стекло.
  
  — Вы что здесь делаете? — спросил он.
  
  — То же самое собирался спросить и я, — сказал Ребус.
  
  Смайли кивнул в сторону «Делла». Руки его были на баранке. Нет, не лежали на ней — сжимали ее.
  
  — Может быть, кто-то из тех, кто сейчас там выпивает, убил Кэлума.
  
  — Может быть, — тихо проговорил Ребус. Ему бы не хотелось быть боксерской грушей Кена. — И что вы собираетесь делать?
  
  Смайли скользнул по нему взглядом:
  
  — Собираюсь сидеть здесь.
  
  — И что потом? Ломать шею каждому, кто выходит оттуда? Вы же не мальчик, Кен.
  
  — Оставьте меня.
  
  — Послушайте, Кен… — Ребус замолчал: дверь бара распахнулась, и оттуда вышли два клиента с сигаретами в зубах и в облаке дыма. — Послушайте, — сказал он. — Я понимаю, что вы чувствуете. У меня тоже есть брат. Но пользы от этого никакой не будет.
  
  — Уходите.
  
  Ребус вздохнул, выпрямился.
  
  — Будь по-вашему. Но если возникнет потасовка, вызывайте помощь по рации. Сделайте это ради меня, ладно?
  
  Смайли почти что улыбнулся:
  
  — Можете не опасаться, никаких драк здесь не будет, поверьте мне.
  
  И Ребус поверил — так же как он верил телевизионной рекламе и прогнозу погоды. Он направился к своей машине. Двое подвыпивших клиентов бара садились в «воксхолл». Пассажир распахнул дверцу и чуть не задел ею Ребуса. Он даже не потрудился извиниться — посмотрел на Ребуса так, будто тот сам виноват, потом уселся в машину.
  
  Ребус видел этого человека прежде. Рост около пяти футов и десяти дюймов, широкая грудь, в джинсах, черной футболке и джинсовой куртке. Лицо его лоснилось от выпитого, пот выступил на лбу, волнистые каштановые волосы повлажнели. Но лишь на полпути домой Ребус вспомнил, где видел этого человека. Это был тот, о котором говорил ему Йейтс, показывая его фотографию: бывший член ОДС, след которого они потеряли в Глазго. Ален Фаулер. Попивает себе в Гар-Би, словно он тут хозяин.
  
  А может быть, и хозяин.
  
  Ребус поехал обратно, выбирая узкие улочки, оглядывая припаркованные автомобили. Но «воксхолл» он потерял. А машины Кена Смайли у «Делла» уже не было.
  18
  
  Утром в понедельник на Сент-Леонардс старший инспектор Лодердейл растолковывал подчиненным анекдот, который только что им рассказал.
  
  — Понимаете, этот кальмар, он такой безропотный… — Он увидел Ребуса, входящего в оперативный штаб. — Возвращение блудного сына! Ну-ка, рассказывай, каково это — работать с асами.
  
  — Нормально, — сказал Ребус. — Уже удалось совершить один обратный полет оттуда.
  
  Лодердейл явно этого не ожидал.
  
  — Так, значит, это правда? — сказал он, быстро приходя в себя. — Они там, в ОБОПе, все птицы высокого полета.
  
  Он сорвал несколько смешков за труды. Ребус не возражал против шуток в свой адрес. Знал, как это происходит. Расследуя убийство, ты работаешь в команде. Перед Лодердейлом как главой команды стояла задача поддерживать бодрый, веселый дух. Ребус не входил в команду, вернее, не совсем входил, и, значит, по отношению к нему допускались удары ниже пояса, притом шпильками.
  
  Он подошел к своему столу, который более обычного напоминал свалку. Он попытался найти, нет ли каких-нибудь сообщений для него. Ребус провел остаток уик-энда, стараясь держаться подальше от Пейшенс и найти Абернети или кого-нибудь еще в Особом отделе, кто будет готов поговорить с ним. Ребус оставлял сообщение за сообщением, но пока безуспешно.
  
  Инспектор Флауэр, осклабившись, направлялся к столу Ребуса.
  
  — Мы получили признание, — сказал он. — По убийству на Сент-Стивен-стрит. Хочешь поговорить с задержанным?
  
  Ребус отнесся к этой новости настороженно.
  
  — Кто это такой?
  
  — Враки-из-Баки. Сегодня он совсем съехал с шариков, все время просит карри и что-то бубнит про машины. Я сказал, что ему придется удовольствоваться пирогом и платой за проезд на автобусе.
  
  — Ты просто душа-человек, Флауэр. — Ребус увидел, что Шивон ждет его. — Прошу прощения.
  
  — Вы готовы, сэр? — спросила Кларк.
  
  — Более чем. Поспешим, пока Лодердейл или Флауэр не сочинили еще какую-нибудь остроту на мой счет. Не то чтобы я из-за них сильно расстраивался…
  
  Они сели в вишнево-красный «Рено-5» Шивон Кларк. Долго тащились за автобусами по запруженным улицам, пока не выбрались на более быстрый маршрут через Грейндж. Вскоре они миновали поворот к резиденции Арча Гоури.
  
  — А вы говорили, что Грейндж никуда не ведет, — сказала Кларк, переходя на более высокую передачу.
  
  Да, это был самый быстрый путь от Сент-Леонардс до Морнингсайда. Просто в качестве полицейского у Ребуса почти не было никаких дел в Морнингсайде, этом благородном захолустье, где за столиками кафе сидели, словно в пьесе из времен Реставрации, напудренные старушки, обсуждая, какое еще пирожное им выбрать с витрины.
  
  Морнингсайд не был таким роскошным районом, как Грейндж. В Морнингсайде в верхних этажах жилых зданий жили студенты, здесь же обитали люди на пособии — в арендуемых квартирах, обычно набитых битком. Но при упоминании Морнингсайда в первую очередь в голову вам приходили старушки и их особенный выговор, словно они на всякий случай выучили роль в исполнении Мэгги Смит из экранизации «Мисс Джин Броди в расцвете лет».[88] В Глазго по этому поводу ходили шутки, будто обитатели Морнингсайда свято верят, что секс — это разновидность угля. Ребус не думал, что в Морнингсайде до сих пор случаются угольные пожары, но там определенно еще оставались плиты, которые нужно топить дровами, и устанавливали их так называемые молодые профессионалы, которые нынче числом уже, вероятно, превосходили старушек, хотя и вполовину не привлекали к себе столько внимания.
  
  Имея в виду тех самых молодых профессионалов, а с ними и местный бизнес, некие предприниматели открыли на углу Корнистон-роуд и Морнингсайд-драйв процветающий компьютерный магазин.
  
  — Чем могу вам помочь? — спросил продавец, не отрываясь от клавиатуры.
  
  — Милли здесь? — спросил Ребус.
  
  — К ней под арку.
  
  — Спасибо.
  
  До арки нужно было сделать всего-то шаг, а за ней начиналась другая часть магазина, которая специализировалась на работе с предприятиями и контрактах. Увидев Милли, Ребус даже не узнал ее, хотя больше там никого не было. Она сидела перед монитором, думая о чем-то и постукивая пальцами по губам. Ей понадобилось несколько секунд, чтобы увидеть Ребуса. Она ударила по клавише, экран почернел, и она поднялась со своего стула.
  
  На ней была абсолютно белая юбка и ярко-желтая блуза, на шее нитка горного хрусталя. Безукоризненное сочетание.
  
  — Мне от вас теперь никогда не отделаться?
  
  Говорила она вовсе не несчастным голосом, напротив, казалось, она рада видеть его, ее лицо расплылось в улыбке.
  
  — Сделать вам кофе?
  
  — Мне не надо, спасибо.
  
  Милли посмотрела на Шивон Кларк, которая тоже отрицательно покачала головой.
  
  — Не возражаете, если я себе приготовлю чашечку?
  
  Она подошла к арке.
  
  — Стив? Чашечку?
  
  — Не откажусь.
  
  Она вернулась.
  
  — Хоть бы раз для разнообразия сказал «пожалуйста».
  
  В задней части магазина располагалась маленькая комнатка, в которой была дверь в туалет. В комнатке стояла кофеварка, пакет молотого кофе и несколько плохо вымытых кружек. Милли принялась за работу. Пока она хлопотала, Ребус начал осторожно расспрашивать ее о Билли Каннингеме.
  
  — Мать Билли сказала, что вы были столь любезны — даже вещи его помогли ей собрать.
  
  — Они все еще стоят в его комнате — три пакета для мусорного ведра. Не ахти что нажил.
  
  — А его мотоцикл?
  
  Она улыбнулась:
  
  — Ну, это и мотоциклом-то не назовешь. Его приятель спрашивал — можно ли забрать. Мама Билли сказала, что не возражает.
  
  — Вам нравился Билли?
  
  — Очень нравился. Он был искренний. С Билли ты был уверен — никаких подлостей. Если кто ему не нравился, он так прямо и говорил в лицо. Я слышала, его отец вроде какой-то бандит.
  
  — Они не общались.
  
  Она похлопала по кофеварке.
  
  — Ну давай уже, черепаха! Так вы об этом у меня хотели спросить — об отце Билли?
  
  — Несколько общих вопросов. Билли перед смертью не казался озабоченным, испуганным?
  
  — Меня об этом уже сто раз спрашивали. — Она посмотрела на Кларк. — Первая — вы. Потом этот крупный дядька с голоском, будто мышь попала в мышеловку.
  
  Ребус улыбнулся: какое точное описание Кена Смайли.
  
  — Билли был такой, как всегда, я сто раз об этом говорила.
  
  — А с Мердоком у него не было никаких дрязг?
  
  — Это что еще за вопрос? Ну, это вообще глупость — думать, что Мердок мог бы как-нибудь навредить Билли.
  
  — Вы же знаете, как это бывает в общих квартирах, где живет пара и еще кто-то, — тут могут возникать проблемы из-за ревности.
  
  Электрический звонок сообщил о прибытии клиента. Они слышали, как Стив разговаривает с кем-то.
  
  — Мы должны об этом спросить, Милли, — успокаивающим тоном сказала Кларк.
  
  — Нет. Просто вам нравится об этом спрашивать! — Добродушного настроения как не бывало. Даже Стив и клиент, казалось, замолчали, прислушиваясь.
  
  Кофеварка начала выдавливать горячую воду в фильтр.
  
  — Слушайте, давайте-ка успокоимся, — сказал Ребус. — Если хотите, мы можем вернуться позже. Можем прийти в квартиру, если хотите.
  
  — Это что, никогда не кончится? Что происходит? Хотите вымучить из меня признание? — Она сцепила пальцы рук. — Да, он мне нравился. Это я его убила.
  
  Она вытянула перед собой руки запястьями вперед.
  
  — Мы забыли захватить наручники, — улыбаясь, сказал Ребус.
  
  Милли посмотрела на Шивон Кларк, которая только плечами пожала.
  
  — Ну вот, хочешь им сдаться, так отказываются арестовать. — Она выплеснула кофе в кружку. — А я-то думала, что в мире нет ничего проще.
  
  — Неужели мы вас так сильно достали, Милли?
  
  Она улыбнулась, посмотрела в свою кружку:
  
  — Да нет, пожалуй. Извините.
  
  — Мы понимаем, вы переживаете, — сказала Шивон Кларк. — Может быть, присядем?
  
  И они сели за стол Милли, словно клиенты. Кларк, которая любила компьютеры, взяла себе пару брошюрок.
  
  — Тут микропроцессор на двадцать пять мегагерц, — сказала Милли, показывая на одну из брошюрок.
  
  — А память?
  
  — Виртуальная — четыре мегабайта, кажется. Но жесткий диск можете взять на сто шестьдесят.
  
  — А у этого четыреста восемьдесят шестой процессор?
  
  Хорошая девочка, подумал Ребус. Кларк успокаивала Милли, отвлекала ее от воспоминаний о Билли Каннингеме и недавней вспышки.
  
  Стив привел клиента, чтобы показать ему монитор. Он, не скрывая любопытства, посмотрел на них троих.
  
  — Извини, Стив, — сказала Милли, — забыла дать тебе кофе.
  
  Испытания на полиграфе ее улыбка не прошла бы.
  
  Ребус дождался, когда Стив и клиент уйдут.
  
  — Билли когда-нибудь приводил в квартиру друзей?
  
  — Нет.
  
  — Может быть, два эти имени вам скажут что-нибудь: Дейви Саутар и Джеймси Макмарри?
  
  — Фамилии в нашей квартире почти не употребляются. Дейви и Джеймси… нет, не думаю.
  
  Ребус усилием воли заставил ее посмотреть ему в прямо лицо. Она встретилась с ним взглядом, но тут же отвела глаза. Ты лжешь, подумал он.
  
  Десять минут спустя они вышли из магазина.
  
  — Хотите теперь поговорить с Мердоком?
  
  — Не думаю. Что, по-твоему, она скрыла от нас?
  
  — Простите?
  
  — Ты поднимаешь глаза, видишь, что к тебе идут полицейские. Почему ты вырубаешь монитор, а потом скачешь по комнате как наскипидаренная?
  
  — Вы думаете, у нее на компьютере было что-то такое, что она хотела скрыть от нас?
  
  — Мне казалось, я только что именно это и сказал, — проговорил Ребус. Он сел на пассажирское сиденье «рено» и дождался Кларк. — Джеймси Макмарри знает про «Щит». Смерть Билли — их рук дело.
  
  — Так почему нам его не арестовать?
  
  — У нас против него ничего нет — никакой доказательной базы. Нам нужно его напугать.
  
  Она задумалась.
  
  — Почему они его убили?
  
  — Я думаю, он собирался развязать язык. Может, грозил, что пойдет к нам.
  
  — Неужели он был настолько глуп?
  
  — Может, у него была какая-то страховка и он рассчитывал, что это спасет ему жизнь.
  
  Шивон Кларк посмотрела на него.
  
  — Из этого ничего не вышло, — сказала она.
  
  Когда они вернулись на Сент-Леонардс, он увидел у себя на столе записку: «Позвонить Килпатрику».
  
  — Один журнал, — сказал Килпатрик, — собирается напечатать статью об убийстве Кэлума Смайли, — в частности, они собираются сообщить о том, что он в последнее время работал под прикрытием.
  
  — Как к ним попала эта информация?
  
  — Может, кто-то сболтнул, может, они копнули поглубже. В любом случае одна местная журналистка хочет с нами поссориться.
  
  — Не Мейри Хендерсон?
  
  — Точно. Вы ее знаете?
  
  — Не очень, — солгал Ребус.
  
  Он понимал, что Килпатрик проверяет его. Если кто-то в ОБОПе, известном своей закрытостью, сливает информацию, то, конечно, в первую очередь новенький. Он позвонил в редакцию, пока Шивон готовила ему кофе.
  
  — Мейри Хендерсон, пожалуйста. Что? И давно? Хорошо, спасибо.
  
  Он повесил трубку.
  
  — Она уволилась, — сказал он, не очень веря сам своим словам. — На прошлой неделе. Судя по всему, ушла на вольные хлеба.
  
  — Ну и правильно, — сказала Шивон Кларк, передавая ему чашку кофе.
  
  Ребус, однако, не был уверен, что это так уж правильно. Он набрал домашний номер Мейри, но услышал только ее автоответчик. Послание было лаконичным. «Занята неотложным делом, так что в ближайшее время ответить не смогу, если вы не с предложением работы. Если предлагаете работу, оставьте свой телефон. Вы видите, как я отдаюсь делу. После гудка можете говорить».
  
  Ребус дождался сигнала:
  
  — Мейри, это Джон Ребус. Вот три номера, по которым меня можно застать.
  
  Он оставил номер на Сент-Леонардс, на Феттс и у Пейшенс. Насчет последнего он был не вполне уверен — сомневался, будет ли ему передано сообщение от женщины, если его перехватит Пейшенс.
  
  Потом он позвонил дежурному.
  
  — Тут Мейри Хендерсон не появлялась?
  
  — В последнее время не видел. Кажется, в газете вместо нее взяли кого-то другого — какую-то сонную развязную девицу.
  
  — Спасибо.
  
  Ребус вспомнил, когда видел ее в последний раз — в коридоре, после пресс-конференции Лодердейла. Она не говорила ни о каких новых статьях, ни о каких планах уйти на вольные хлеба. Он сделал еще один звонок — теперь Килпатрику.
  
  — Слушаю, Джон?
  
  — Этот журнал, сэр. Который пишет статью про Кэлума Смайли. Как он называется?
  
  — Это какое-то лондонское… — Раздался шелест бумаг. — Да, вот он. «Снуп» называется.
  
  — «Снуп»? — переспросил Ребус, глядя на Шивон Кларк. Та кивнула, давая понять, что ей известен этот журнал. — Ясно. Спасибо, сэр. — Он повесил трубку, прежде чем Килпатрик успел задать какой-нибудь вопрос.
  
  — Хотите, чтобы я туда позвонила?
  
  Ребус кивнул. Он увидел, что в кабинет входит Брайан Холмс.
  
  — Ты-то мне и нужен, — сказал Ребус. Холмс отер воображаемый пот со лба.
  
  — Ну, — сказал Ребус, — что удалось узнать у строителей?
  
  — Все, кроме стоимости работ по перекраске моего дома. — Он вытащил блокнот. — С чего начать?
  19
  
  Дейви Саутар согласился встретиться с Ребусом в клубе.
  
  По пути в Гар-Би Ребус старался не думать о Саутаре. Он вместо этого думал о строительных фирмах. Брайан Холмс только и смог ему сообщить, что это вполне легальные фирмы и они не нанимают временных людей, чтобы уйти от налогов. Звонок Шивон Кларк в офис журнала «Снуп» оказался более продуктивным. Статью, которую они собирались опубликовать в следующем выпуске, Мейри Хендерсон не писала по их заказу. Это часть более крупной статьи, над которой она работает для одного американского журнала. С какой стати американский журнал интересуется убийством эдинбургского полицейского? Он подумал, что знает ответ на этот вопрос.
  
  Он направился к парковке Гар-Би, медленно проехал по травке мимо гаражей к зданию клуба. Театральная труппа тоже не решилась оставить машину на парковке. Может быть, кто-то уже пытался влезть в их фургон, и тот теперь стоял рядом с дверями клуба. Ребус припарковался рядом.
  
  — Мусор, — раздался чей-то голос.
  
  На крыше здания было с полдюжины подростков, глазевших на него. Еще больше их стояло и сидело около дверей. Дейви Саутар пришел не один.
  
  Они пропустили Ребуса. Он словно прошел по коридору ненависти. Внутри слышна была какая-то перебранка.
  
  — Да я к ней не прикасался!
  
  — Она была здесь минуту назад.
  
  — Ты на что намекаешь — что я вру?
  
  Трое молодых людей, возводивших декорации, прекратили работать и теперь смотрели, как развивается ссора. Дейви Саутар препирался с каким-то человеком. Они стояли друг перед другом, чуть не соприкасаясь лицами. Кулаки сжаты, противники напыжились.
  
  — В чем проблема? — спросил Ребус.
  
  Питер Кейв, который сидел, опустив голову на руки, встал.
  
  — Никаких проблем, — беззаботно сказал он.
  
  Но тот, кто сцепился с Дейви, считал, что проблема была.
  
  — Этот сопливый ублюдок, — сказал он, имея в виду Дейви Саутара, — упер у меня пачку сигарет.
  
  Судя по виду Саутара, ему хотелось что-нибудь разбить. Занятно, что не физиономию своего обвинителя. Ребус не знал, чего он ждал от театральной компании. Но явно не такого развития событий. Обвинитель был высоким и жилистым, с длинными сальными волосами и щетиной, отросшей за несколько дней. Он, казалось, ничуть не боялся Саутара, чья репутация наверняка должна была опережать знакомство с ним. Рабочие на сцене тоже, судя по всему, были не прочь ввязаться в разборку. Ребус засунул руку в карман, вытащил нераспечатанную пачку сигарет и протянул ее Дейви Саутару.
  
  — На, — сказал он. — Возьми и отдай джентльмену его сигареты.
  
  Саутар напустился на него, как леопард в зоопарке, недовольный своей клеткой:
  
  — Не нужны мне…
  
  Шум стих. Саутар оглядел лица обступивших его людей, потом рассмеялся истерическим тонким смехом, ударил себя по голой груди, покачал головой, потом взял сигареты у Ребуса и швырнул на сцену другую пачку.
  
  Ребус повернулся к обвинителю:
  
  — Вас как зовут?
  
  — Джим Хей.
  
  Говорил он с акцентом западного побережья.
  
  — Послушайте, Джим, возьмите сигареты и устройте себе десятиминутный перекур на улице.
  
  Джим Хей хотел было возразить, но потом передумал. Он дал знак своей бригаде, и они последовали за ним на улицу. Ребус слышал, как они зашли в фургон. Теперь он повернулся к Дейви Саутару и Питеру Кейву.
  
  — Я удивлен, что вы тут появились, — сказал Саутар, оживившись.
  
  — Ну, у меня много сюрпризов.
  
  — Только в последний раз, когда вы сюда приезжали, вам пришлось уносить ноги. Вы, кстати, должны извиниться перед Питером.
  
  Саутар совершенно преобразился. Он, казалось, был довольнехонек, словно и не помнил, когда в последний раз выходил из себя.
  
  — Не думаю, что это так уж обязательно, — сказал в тишину Питер Кейв.
  
  — Извинение принято, — сказал Ребус.
  
  Он подтащил стул и сел. Саутар решил, что это неплохая мысль. Он нашел стул и для себя и сел, резко опустившись на сиденье. Ноги он широко расставил, руки засунул в тугие карманы джинсов, изо рта у него свисала сигарета. Ребус тоже хотел закурить, но просить сигарету не собирался.
  
  — Так в чем проблема, инспектор?
  
  Саутар согласился на встречу, но не сказал, что на ней будет присутствовать и Питер Кейв. А может быть, Кейв оказался здесь случайно. В любом случае Ребус не возражал против его присутствия. У Кейва был бледный, усталый вид. Сомнений, кто здесь старший, кто кем командует, не возникало.
  
  — У меня есть несколько вопросов — вопрос о предъявлении обвинений или о чем-то криминальном не стои́т. Договорились?
  
  Саутар соизволил крякнуть в ответ, разглядывая шнурки своих баскетбольных кед. Он и на этот раз был без рубашки, все в той же поношенной джинсовой куртке. Куртка была грязная, ее украшали рисунки тушью и слова, написанные темными чернилами, главным образом чьи-то имена. От грязи и засаленности некоторые слова и рисунки стали неразличимы, тем более что поверх них уже появились новые надписи более густыми и темными чернилами. Саутар вытащил руку из кармана и провел ею по светлым кудряшкам на груди. Он посмотрел на Ребуса дружелюбным взглядом, губы его чуть раздвинулись. Ребус с трудом подавлял в себе желание врезать ему кулаком по физиономии.
  
  — Я могу уйти в любое время, когда захочу? — спросил он у Ребуса.
  
  — В любое.
  
  Стул заскреб ножками по полу — Саутар отодвинул его назад, потом встал. Потом рассмеялся и снова сел. Устроился поудобнее, расставив ноги шире некуда.
  
  — Ну, тогда задайте вопрос, — сказал он.
  
  — Ты знаешь про Бригаду непримиримых оранжистов?
  
  — Конечно. Легкий вопрос — давайте следующий.
  
  Но Ребус уже повернулся к Кейву.
  
  — А ты про нее тоже знаешь?
  
  — Не могу сказать, что я…
  
  — Эй, это я здесь отвечаю на вопросы!
  
  — Через минуту, мистер Саутар.
  
  Дейви Саутару это понравилось — «мистер Саутар». До сего дня его называли «мистер» только в Отделе социального обеспечения и при переписи.
  
  — Бригада непримиримых оранжистов, мистер Кейв, — это экстремистская протестантская группировка, небольшая, но хорошо организованная, штаб-квартира у нее находится на востоке Центральной Шотландии.
  
  Саутар подтвердил это кивком.
  
  — Бригаду выкинули из Оранжевого ордена за экстремизм. Это может дать вам некоторое представление о них. Вы знакомы с их программой, мистер Кейв? Может быть, мистер Саутар вам поможет?
  
  Опять «мистер»! Саутар хмыкнул.
  
  — Ненавидеть папистов, — сказал он.
  
  — Мистер Саутар прав. — Ребус ни на мгновение не отрывал глаз от Кейва с того момента, как повернулся к нему. — Они ненавидят католиков.
  
  — Паписты, — сказал Саутар. — Католики. Латиняне. Труполюбы.[89] Ирландцы херовы.
  
  — И еще несколько ругательных прозвищ, — вставил Ребус. Он выдержал выверенную паузу. — Ведь вы принадлежите Римской католической церкви?
  
  Кейв, словно забывшись, кивнул в ответ, а Саутар скосил глаза в его сторону. Ребус неожиданно повернулся к Саутару:
  
  — Кто возглавляет бригаду, Дейви?
  
  — Мм… Иэн Пейсли![90] — Он рассмеялся и получил в ответ улыбку Ребуса.
  
  — Ну а если по правде?
  
  — Понятия не имею.
  
  — Нет? Не знаешь Гэвина Макмарри?
  
  — Макмарри? У которого гараж в Карри?
  
  — Именно. Он и есть главнокомандующий Бригады непримиримых оранжистов.
  
  — Верю вам на слово.
  
  — А его сын — начальник его армейской полиции. Парнишка по имени Джеймси. На год-другой моложе тебя.
  
  — Неужели?
  
  Ребус покачал головой:
  
  — Краткосрочная потеря памяти. Вот к чему приводит плохое питание.
  
  — Что?
  
  — Ну, все эти чипсы и хрустики. От алкоголя ты отказался. Все это не очень способствует умственной деятельности. Я знаю, как это бывает в районах вроде Гар-Би, — ешь всякую дрянь и колешься любой гадостью, какую удается достать. Тело начинает чахнуть и умирать, вероятно еще до того, как это происходит с мозгом.
  
  Разговор явно принял неожиданный оборот.
  
  — Что это вы несете? — завопил Саутар. — Я не колюсь. И кому хочешь морду набью!
  
  Ребус посмотрел на обнаженную грудь Саутара:
  
  — Как скажешь, Дейви.
  
  Саутар вскочил на ноги, стул из-под него отлетел назад. Он сбросил с себя куртку, надул грудь, поднял обе руки, показывая бицепсы.
  
  — Можете ударить меня в живот, а я даже не моргну.
  
  Ребус мог в это поверить. Живот у парня был плоский, лишь усиленный рябью мышц, и выглядел так, словно был высечен из мрамора. Саутар опустил руки, сложил их на груди.
  
  — Ни одной слабинки — видите? А дурь для дураков.
  
  Ребус примиряюще поднял руки:
  
  — Ты меня убедил, Дейви.
  
  Саутар еще несколько секунд смотрел на него, потом рассмеялся и поднял куртку с пола.
  
  — Интересная татуировочка, кстати.
  
  На нем были обычные доморощенные наколки синими чернилами и одна большая профессиональная на правом бицепсе. Татуировка представляла собой Красную руку Ольстера со словами «Не сдадимся» чуть ниже. Под ней были буквы и послания: ОДС, ПЗО, РППЖ — и SaS.
  
  Ребус дождался, когда Саутар наденет куртку.
  
  — Ты ведь знаешь Джеймси Макмарри, — утверждающим тоном сказал он.
  
  — Разве?
  
  — Ты с ним разговаривал в прошлую субботу, когда бригада маршировала по Принсес-стрит. Ты туда заявился на марш, но тебе пришлось уйти. Однако прежде ты поздоровался со старым дружком. Ты ведь с самого начала знал, что мистер Кейв — католик. Да? То есть, я хочу сказать, он и не скрывал этого.
  
  Саутар, казалось, был сбит с толку. Вопросы следовали один за другим, сосредоточиться было трудно.
  
  — Пит был с нами честен, — признал Саутар, старясь не терять почву под ногами.
  
  — И это тебя не беспокоило? Я хочу сказать, ты приходишь в его клуб, приводишь с собой свою банду. И банда католиков тоже приходит. Как к этому относится Джеймси?
  
  — К нему это не имеет никакого отношения.
  
  — Но ты увидел в этом плюс. Встретиться с католической бандой, разделить территорию. Так это действует в Ольстере — ты об этом слышал. Кто тебе об этом сказал? Джеймси? Его отец?
  
  — Его отец?
  
  — Или кто-то из «Щита»?
  
  — Я даже никогда… — Дейви Саутар замолчал. Потом, тяжело дыша, ткнул пальцем в сторону Ребуса. — Вы по уши в дерьме.
  
  — Я стою на твоих плечах. Брось, Дейви.
  
  — Мистер Саутар.
  
  — Хорошо, пусть будет мистер Саутар.
  
  Ребус повернул руки раскрытыми ладонями вверх. Он сидел на стуле, раскачиваясь на задних ножках.
  
  — Давай-ка сядь. Разговора-то всего ничего. Все знают про «Щит», все знают, что ты в нем состоишь. Ну, может, кроме мистера Кейва. — Он повернулся к Питеру Кейву. — Скажем так: «Щит» — это еще более экстремистская организация, чем Бригада непримиримых оранжистов. «Щит» собирает деньги — делает это посредством насилия и вымогательства — и отправляет оружие в Северную Ирландию.
  
  Саутар отрицательно покачал головой:
  
  — Вы — ничто, у вас ничего нет.
  
  — Но зато у тебя есть кое-что, Дейви. У тебя есть ненависть и есть злость. — Он снова повернулся к Кейву. — Понимаете, мистер Кейв? Вам следует задать себе вопрос: почему Дейви мирится с преданным сыном Римской церкви, или «Римской шлюхи», как сказал бы об этом сам Дейви? И ответить на этот вопрос необходимо.
  
  Когда Ребус оглянулся, Саутар был на сцене. Он раскидывал декорации, пинал их, топтал, потом спрыгнул и бросился к двери. Его лицо покраснело от злости.
  
  — Билли тоже был другом, Дейви? — (От этого вопроса он замер на месте.) — Я имею в виду Билли Каннингема.
  
  Саутар бросился прочь.
  
  — Дейви! Сигареты забыл!
  
  Но Дейви уже был за дверью и кричал что-то неразборчивое. Ребус закурил сам.
  
  — У парнишки слишком много тестостерона — это вредно для его здоровья, — сказал он Кейву.
  
  — Кто бы говорил…
  
  Ребус пожал плечами:
  
  — Это всего лишь игра, мистер Кейв. Можно сказать: умение вживаться в роль. — Он выдул облачко дыма. Кейв смотрел на свои руки, сцепленные на коленях. — Вы должны знать, во что вляпались.
  
  Кейв поднял на него взгляд:
  
  — Вы полагаете, что я поощряю межрелигиозную ненависть?
  
  — Нет, я придерживаюсь гораздо более простой теории. Я думаю, вам нравится насилие и юные ребята.
  
  — Вы с ума сошли.
  
  — Что ж, мистер Кейв, возможно, вы всего лишь заблуждаетесь, возможно. Тогда спрыгните с этого поезда, пока не поздно. Полицейская щедрость краткосрочна. — Он подошел к Кейву, наклонился и проговорил вполголоса: — Они проглотили вас. Вы в желудке Гар-Би. Можете выбраться оттуда. Но времени осталось не так много, как вы думаете.
  
  Ребус потрепал Кейва по щеке. Кожа была холодная и мягкая, как курица из холодильника.
  
  — Вы как-нибудь посмотрите на себя самого, Ребус. Если вы не слепы, то перед вами предстанет кандидат в законченные террористы.
  
  — Правда в том, что меня туда никогда не тянуло. А вас?
  
  Кейв встал и направился мимо него к дверям. Не останавливаясь, он вышел на улицу и двинулся дальше. Ребус выдул дым из носа, потом сел на край сцены и докурил сигарету. Может быть, он слишком рано поджег фитиль Саутара. Но если все получится, как он задумал, то у него будет больше информации о «Щите». В настоящий момент у него в руках был клубок спутанных проводов, из которого торчали разноцветные концы. Обезвредить такую штуку трудно, если не знаешь, какой провод нужно отключить первым. Дверь снова открылась, и он увидел фигуру Дейви Саутара. За его спиной маячили другие — всего больше десятка. Саутар тяжело дышал. Ребус посмотрел на свои часы, дай бог, чтобы они шли точно. В другом конце зала был запасный выход, но куда Ребусу рвануть оттуда? Поэтому он забрался на сцену и смотрел на них — смотрел, как они наступают на него. Саутар молчал. Вся процессия двигалась беззвучно, слышно было только их дыхание и шарканье ног по полу. Они подошли к сцене. Ребус взял в руки доску — часть поломанной декорации. Саутар, не сводя глаз с доски, начал подниматься на сцену, но остановился, услышав вой сирен. На мгновение он замер, не сводя глаз с Ребуса. Полицейский улыбался.
  
  — Ты думаешь, я пришел сюда без своей кавалерии, Дейви? — Вой сирен приближался. — Твой ход, Дейви, — сказал Ребус, стараясь говорить спокойным голосом. — Хочешь устроить новые беспорядки — вот тебе шанс.
  
  Но Дейви Саутар молча спрыгнул со сцены. Он стоял с широко раскрытыми немигающими глазами, словно одним усилием воли можно было взорвать Ребуса. Зарычав напоследок, он развернулся и ушел. Остальные последовали за ним. Некоторые оглядывались на Ребуса. Он не хотел, чтобы кто-то увидел выражение облегчения на его лице, а потому закурил еще одну сигарету. Саутар был псих — отвязавшаяся пушка, но он еще был и силен. Ребус только теперь начал понимать, насколько тот силен.
  
  Тем вечером он вернулся домой измотанным. Слово «дом» применительно к квартире Пейшенс теперь отчасти потеряло свой смысл.
  
  Его немного трясло. Когда Саутар вышел из зала в первый раз, он всю свою злость выместил на машине Ребуса, вот и теперь на ней появились свежие вмятины, фары были разбиты, лобовое стекло расколото. Актерам в машине казалось, что они наблюдают вспышку бешенства. Потом Ребус рассказал им о том, что случилось с их декорациями.
  
  Выезжая из Гар-Би в сопровождении полиции, он думал о театральной труппе. Тем вечером, когда он видел беглого ольстерца, их машина была припаркована у «Делла». Он все еще хранил их рекламный листок — тот, что был сложен в бумажный самолетик.
  
  Приехав на Сент-Леонардс, он отыскал их в программе «Фринджа»: «Театр активного сопротивления» — активного в противоположность пассивному, как предположил Ребус. Он сделал два звонка в Глазго. Ему обещали перезвонить. Остаток дня прошел как в тумане. Закрывая то, что осталось от его машины, он почувствовал чье-то присутствие у себя за спиной.
  
  — Ну подожди, хорья морда! — Но, повернувшись, он увидел Каролину Рэттрей.
  
  — Хорья морда?
  
  — Я обознался.
  
  Она обвила его руками.
  
  — Но я — это я. Ты меня помнишь? Я — та, которая бог знает сколько дней пытается до тебя дозвониться. Я знаю, ты получаешь мои сообщения, — мне об этом сказали у тебя в отделении.
  
  Наверное, Ормистон. Или Флауэр. Или кто-то еще, у кого зуб на него.
  
  — Господи Исусе, Каро. — Он отстранился от нее. — Ты с ума сошла.
  
  — Потому что пришла сюда? — Она оглянулась. — Она здесь живет?
  
  Она говорила совершенно беззаботным голосом. Этого ему только сейчас не хватало. Его голова, казалось, вот-вот треснет прямо над бровями. Ему нужно было принять ванну и перестать думать. А чтобы перестать думать об этом деле, ему понадобится немало усилий.
  
  — Ты устал, — сказала она.
  
  Ребус не слушал ее. Он во все глаза смотрел на машину Пейшенс, на калитку, ведущую к ее квартире, потом на улицу, моля Бога, чтобы она не появилась.
  
  — Я тоже устала, Джон. — Она заговорила громче. — Но за целый день всегда найдется время для того, чтобы проявить хоть капельку внимания.
  
  — Не кричи на всю улицу, — прошипел он.
  
  — Не смей мне указывать, что я должна делать.
  
  — Боже мой, Каро…
  
  Он зажмурил глаза, и она на мгновение смягчилась. Ему этого времени хватило, чтобы оценить свои физические и психические силы.
  
  — Ты совсем замотался. — Она улыбнулась и прикоснулась к его лицу. — Извини, Джон. Я просто подумала, что ты меня избегаешь.
  
  — Разве найдется такой мужчина, который стал бы тебя избегать, Каро?
  
  Хотя он уже начал подозревать, что такой мужчина найдется.
  
  — Пойдем выпьем, — сказала она.
  
  — Не сегодня.
  
  — Хорошо, — сказала она, надув губы. Мгновение назад она была буря и пламя, а теперь морская гладь при полном штиле. — Завтра?
  
  — Отлично.
  
  — Тогда в восемь часов в «Кали».
  
  «Кали» означало бар отеля «Каледониан». Ребус кивнул.
  
  — Отлично, — сказал он.
  
  — Тогда до встречи.
  
  Она снова прильнула к нему, поцеловала в губы. Он отпрянул от нее, вспомнив о запахе ее духов. Еще раз такой запашок — и Пейшенс взорвется, как ядерная бомба.
  
  — До встречи, Каро.
  
  Он проводил ее взглядом — она пошла к своей машине — и быстро спустился по ступенькам в квартиру.
  
  Первым делом он включил краны в ванной. Посмотрел на себя в зеркало — и вздрогнул. Он увидел в зеркале своего отца. В старости отец отрастил маленькую седую бородку. В щетине Ребуса тоже пробивалась седина.
  
  «Я похож на старика».
  
  В дверь постучали.
  
  — Ты ел? — раздался голос Пейшенс.
  
  — Нет еще. А ты?
  
  — Нет. Разогреть что-нибудь в микроволновке?
  
  — Да, отлично.
  
  Он добавил пены в воду.
  
  — Пиццу?
  
  — Что угодно.
  
  Судя по ее голосу, она не сердилась. Таково свойство докторов: ты каждый день видишь столько боли, что от мелких болячек — вроде домашних ссор и подозрений в неверности — легко отмахнуться. Ребус стащил с себя одежду, бросил ее в корзину для грязного белья. Пейшенс постучала снова.
  
  — Кстати, что ты делаешь завтра?
  
  — Ты имеешь в виду вечером? — отозвался он.
  
  — Да.
  
  — Да ничего. Если только какой-то аврал на работе…
  
  — Нет, ты уж постарайся освободиться. Я пригласила на обед Бремнеров.
  
  — Замечательно, — сказал Ребус и, не проверив температуру, сунул ногу в воду. Кипяток! Он отдернул ногу и безмолвно закричал, глядя на себя в зеркало.
  20
  
  Они завтракали вместе, говорили о пустяках, но скорее как знакомые, а не любовники. Мы, шотландцы, подумал Ребус, народ не публичный. Мы скрываем свои истинные чувства, копим их, словно топливо, на долгие зимние вечера с виски и взаимными упреками. На поверхность выходит такая малая часть нашей сути, — удивительно, что мы вообще существуем.
  
  — Еще чашечку?
  
  — Будь добра, Пейшенс.
  
  — Чтобы сегодня вечером ты был здесь, — сказала она. — Никакой работы.
  
  Это был не вопрос и не приказ, во всяком случае не в явной форме.
  
  Он попытался дозвониться до Каро с Феттс, но на сей раз уже ему приходилось оставлять для нее послания: одно на автоответчике дома, другое — у коллеги на работе. Он не мог просто сказать: «Я не приду» — даже на автоответчик не мог это сказать. Поэтому он просил ее связаться с ним. Каро Рэттрей, элегантная, абсолютно свободная и сходящая с ума по нему. Да, в ней было что-то сумасшедшее, что-то головокружительное. Когда ты с ней, ты словно стоишь на краю обрыва. А где стоит Каро? У тебя за спиной.
  
  Когда зазвонил телефон, Ребус подпрыгнул.
  
  — Инспектор Ребус?
  
  Голос был мужской, знакомый.
  
  — Слушаю.
  
  — Говорит Лахлан Мердок.
  
  Лахлан — неудивительно, что он предпочитал пользоваться фамилией.
  
  — Чем могу быть полезен, мистер Мердок?
  
  — Вы ведь недавно встречались с Милли?
  
  — Да, а в чем дело?
  
  — Она исчезла.
  
  — Куда исчезла?
  
  — Не знаю. Что вы ей наговорили, черт побери?
  
  — Вы у себя дома?
  
  — Да.
  
  — Я сейчас буду.
  
  Он поехал один, хотя понимал, что поддержка ему не помешает, но просить никого не хотелось. Из всех четверых — Ормистон, Блэквуд, «Кровавый» Клейверхаус и Смайли — он выбрал бы Смайли, но Смайли был предсказуем, как эдинбургская погода, — уже сейчас небо над городом затягивало тучами. На улицах все еще продолжался фестиваль, правда, он уже пошел на спад; в качестве компенсации сентябрь обещал быть спокойным. Это был тайный месяц города, когда он от общественной жизни уходил в частную.
  
  Словно чтобы приободрить его, тучи рассеялись и выглянуло солнце. Он опустил стекло, но вскоре автобусный выхлоп заставил его снова закрыть окно. На заднике автобуса он увидел рекламу местной газеты, и это навело его на мысли о Мейри Хендерсон. Она была ему нужна — ох, не часто полицейский так думает о репортере.
  
  Он припарковал машину как можно ближе к дому Мердока — там, где место нашлось, нажал кнопку домофона, услышал в ответ гудение, и дверь открылась.
  
  Твои ноги производят один и тот же звук на любой лестнице жилого дома — как наждачная бумага по церковному полу. Мердок ждал его на пороге квартиры. Ребус вошел.
  
  Лахлан Мердок, судя по всему, был не в лучшей форме. Волосы патлами свисали с головы, и он подергивал себя за бороду так, будто она фальшивая и плохо приклеенная. Они расположились в гостиной. Ребус сел перед телевизором — на то место, где сидела Милли, когда он приходил в первый раз. Пепельница стояла там же, где и раньше, но спальный мешок исчез. Как и Милли.
  
  — Я не видел ее со вчерашнего дня.
  
  Мердок стоял и, судя по всему, садиться не собирался. Он подошел к окну, выглянул на улицу, вернулся к камину. Его глаза рыскали по комнате — по всем ее углам, но Ребуса избегали.
  
  — С утра или с вечера?
  
  — С утра. Я вернулся вчера, а она уже собрала вещи — и привет.
  
  — Собрала вещи?
  
  — Не все. Что в сумку влезло. Я думал, может, к знакомому какому — с ней такое иногда случается.
  
  — Но не на этот раз.
  
  Мердок отрицательно покачал головой:
  
  — Я звонил Стиву сегодня утром. Он мне сказал, что к ней вчера приезжала полиция. Молодая женщина и мужчина постарше. Я и подумал, что это вы. Стив сказал, что она потом была в ужасном состоянии. Рано ушла домой. Что вы ей такое сказали?
  
  — Всего только задали несколько вопросов о Билли.
  
  — Билли. — Пренебрежительная гримаса не осталась незамеченной Ребусом.
  
  — Она подружилась с Билли больше, чем вы, мистер Мердок?
  
  — Да, у меня никакой неприязни к парню не было.
  
  — Между ними двумя что-то было?
  
  Но Мердок не собирался отвечать на этот вопрос. Он снова принялся выхаживать по комнате, взмахивал руками, словно пытался взлететь.
  
  — После его смерти она стала совсем другой.
  
  — Его смерть ее расстроила.
  
  — Да. Но чтобы убежать…
  
  — Могу я посмотреть ее комнату?
  
  — Что?
  
  Ребус улыбнулся:
  
  — Мы обычно делаем это, когда человек пропадает.
  
  Мердок опять отрицательно покачал головой:
  
  — Она была бы против. А если она вернется и увидит, что тут кто-то копался в ее вещах? Нет, я этого не допущу. — Мердок был, кажется, готов к физическому сопротивлению.
  
  — Заставить вас я не могу, — спокойно сказал Ребус. — Расскажите мне еще о Билли.
  
  Это утихомирило Мердока.
  
  — О чем, например?
  
  — Он интересовался компьютерами?
  
  — Билли? Он любил видеоигры. Но только без насилия. Точно не знаю, но, наверное, он интересовался компьютерами.
  
  — И умел на них работать?
  
  — Да вроде. Вы к чему клоните?
  
  — Просто интересуюсь. Трое людей живут в одной квартире, двое из них работают с компьютерами, третий — нет.
  
  Мердок кивнул:
  
  — Вы не можете понять, что у нас было общего. Да вы посмотрите, инспектор, — в городе полно квартир, в которых люди живут вместе только потому, что кому-то нужна комната, а кому-то — деньги за аренду. В идеальном случае мне бы никто не был нужен в свободной комнате.
  
  Ребус кивнул:
  
  — Так что мы будем делать с мисс Докерти?
  
  — Что?
  
  — Вы мне позвонили, я приехал — что дальше? — (Мердок пожал плечами.) — Обычно мы ждем два дня, прежде чем занести человека в список исчезнувших. — Он помолчал. — Если только у нас нет оснований подозревать преступление.
  
  Мердок, казалось, погрузился в размышления, потом очнулся.
  
  — Тогда давайте подождем еще день, — закивал Мердок. — Может, я поднял бурю в стакане воды. Просто… когда Стив мне сказал…
  
  — Я уверен, дело тут не в том, что я что-то такое ей сказал, — солгал Ребус, поднимаясь на ноги. — Позвольте еще раз взглянуть на комнату Билли, раз уж я здесь.
  
  — Да оттуда все вытряхнули.
  
  — Чтобы освежить память.
  
  Мердок ничего не сказал.
  
  — Спасибо, — поблагодарил Ребус.
  
  Из маленькой комнаты и в самом деле все вытряхнули. С кровати сняли покрывало, унесли простыни и наволочку, хотя подушка осталась на месте. Она была заляпана ржавыми пятнами, щетинилась перьями. Голый матрас был голубого цвета с таким же ржавым налетом местами. В комнате, казалось, стало просторнее, но не очень. И все же, подумал Ребус, Мердок без труда найдет нового постояльца — приближался студенческий сезон.
  
  Он открыл стенной шкаф, всколыхнув пустые вешалки. На полу лежал свежий номер газеты. Ребус закрыл дверь шкафа. Между углом кровати и стенным шкафом был чистый маленький коврик. Он лежал, плотно прижатый к плинтусу под все еще не вымытым окном. Ребус нагнулся и поднял угол коврика. Он не был прибит и приподнялся на дюйм-другой. Ребус провел под ним пальцами, ничего не нащупал. Не поднимаясь, он приподнял матрас, но увидел только пружины кровати и коврик внизу, а также пыльную паутину вперемешку с волосами — туда пылесос не доставал. Он встал, обвел взглядом пустые стены. Обои, в том месте откуда отодрали клейкую ленту, сморщились. Он пригляделся внимательнее. Обои отодрались двумя длинными полосками. Кажется, в этом месте висел вымпел? Да, вот здесь осталась дырка от булавки. Вымпел висел на красноватой бечевке, приколотой к стене. Значит, вымпел скрывал эти отметины. Они не казались старыми. Бумага подложки под обоями была чистой и свежей, словно клейкую ленту отодрали совсем недавно.
  
  Ребус приложил пальцы к двум полоскам. Они были на расстоянии друг от друга дюйма в три и три дюйма в длину. То, что было приклеено к стене, имело квадратную плоскую форму. Ребус точно знал, что подходит под это описание.
  
  В коридоре его ждал Мердок, собиравшийся уходить.
  
  — Извините, что задержал вас, сэр, — сказал Ребус.
  
  Если судить по названию, то «Карлтон» можно было принять за еще одну чайную для старушек, но на самом деле это было придорожное кафе, известное своими большими порциями. Когда Мейри Хендерсон наконец позвонила Ребусу, он предложил угостить ее обедом в «Карлтоне». Располагалось заведение в Ньюхейвене перед заливом Форт в том месте, где громадная бухта уже неразделима с Северным морем.
  
  Грузовики, объезжающие Эдинбург или направляющиеся в Лит с севера, обычно делали остановку у «Карлтона». Они выстраивались один за другим у причальной стенки между Старбанк-роуд и Пир-плейс. Дальнобойщики считали, что «Карлтон» сто́ит того, чтобы сделать ради него крюк в несколько миль, хотя местные водители и полиция не всегда сочувствовали этому сентиментальному стремлению.
  
  Внутри «Карлтон» был чист и хорошо освещен, а жара в нем стояла как в кабине хорошего тягача. На кондиционер они не тратились — если было нужно, подклинивали распахнутые входные двери. В одиночестве ты тут никогда не ел, а потому Ребус заблаговременно заказал столик на двоих.
  
  — Тот, что между прилавком и туалетом, — уточнил он.
  
  — Я правильно вас понял? Заказать столик?
  
  — Вы меня правильно поняли.
  
  — За все годы, что мы работаем, никто еще не заказывал у нас столика. — Шеф-повар отодвинул трубку подальше ото рта. — Слышь, Мэгги, тут кто-то хочет заказать столик.
  
  — Прекрати нести чушь, Сэмми. Джон Ребус с тобой говорит.
  
  — А, так это особый случай, мистер Ребус? Юбилей? Я приготовлю вам торт.
  
  — В двенадцать. И тот столик, о котором я сказал, ясно? — проговорил Ребус.
  
  — Да, сэр.
  
  Когда Ребус вошел в «Карлтон», Сэмми, увидев его, схватил полотенце с плиты и, перекинув через руку, неторопливой походкой направился к нему между столиками.
  
  — Ваш столик готов, сэр. Прошу за мной.
  
  Водители ухмылялись, некоторые издавали одобрительное хрюканье. Мэгги со стопкой пустых тарелок в руках попыталась сделать книксен, когда мимо проходил Ребус. Маленький столик с пластмассовой столешницей был накрыт на двоих, посредине — некое подобие таблички с надписью синей шариковой ручкой «ЗАКАЗАНО». В чистую бутылочку из-под соуса кто-то засунул искусственную гвоздичку.
  
  Он увидел Мейри, которая заглянула в окно, потом вошла внутрь. Водители оживились.
  
  — Здесь есть свободное местечко, киска.
  
  — Привет, красотка, садись ко мне — не к нему.
  
  Они ухмылялись сквозь дым, сигареты никогда не покидали их ртов. Один из них ел по-верблюжьи: его нижняя челюсть ходила из стороны в сторону, а верхняя — вверх-вниз. Он так был похож на Ормистона, что Ребус даже отвернулся. Он посмотрел на Мейри. А почему нет, если все остальные были заняты тем же. Она шла между столиками, а они нагло разглядывали ее задницу. Она словно специально надела самую короткую свою юбочку. По крайней мере, Ребус надеялся, что короче у нее нет. К тому же эта юбочка из черного эластана сидела на ней в обтяжку. К юбочке она надела мешковатую белую футболку и черные плотные колготки, в вертикальных швах просвечивала белая кожа. Она сдвинула солнечные очки на волосы, кинула сумку на пол и села.
  
  — Я смотрю, мы на привилегированных местах членов клуба.
  
  — Мне пришлось потратиться, но я думаю, оно того стоит.
  
  Ребус разглядывал ее, пока она разглядывала настенный щит с меню «Карлтона».
  
  — Вы хорошо выглядите, — солгал он. На самом деле вид у нее был уставший.
  
  — Спасибо. Жаль, не могу ответить вам тем же.
  
  Ребус поморщился:
  
  — В вашем возрасте я выглядел не хуже.
  
  — Даже в мини-юбке?
  
  Она наклонилась, чтобы вытащить пачку сигарет из сумки, продемонстрировав Ребусу бюстгальтер с кружавчиками под футболкой. Когда она выпрямилась, он сидел нахмурившись.
  
  — Хорошо, не буду курить.
  
  — Это замедляет ваш рост. И кстати, если уж речь зашла о том, что вредно для здоровья. Что там такое с вашей статьей?
  
  Но тут подошла Мэгги, и они погрузились в сложности заказывания.
  
  — «Моэт и Шансон»[91] у нас закончился, — объявила Мэгги.
  
  — Так что вы там говорили? — спросила Мейри, когда Мэгги ушла.
  
  — Ничего, — ответил он. — Это вы собирались мне сказать…
  
  — Разве? — Она улыбнулась. — Что вам известно?
  
  — Мне известно, что вы работаете над статьей, часть которой продали «Снупу», но целиком она пойдет в какой-то американский журнал.
  
  — Что ж, значит, вам известно немало.
  
  — Но сначала вы показали этот материал в собственной газете?
  
  Она вздохнула:
  
  — Конечно показала, но они отказались печатать. Юристы компании сочли, что газету могут привлечь за клевету.
  
  — И кого вы собирались оклеветать?
  
  — Скорее организации, чем отдельных личностей. У меня по этому поводу случился скандал с редактором, и я подала заявление об увольнении. Он все твердил, что юристам компании платят за сверхосторожность.
  
  — Им-то платят наверняка не сверхосторожно.
  
  Разговор про осторожность навел его на мысль о Каро Рэттрей: он так и не поговорил с ней.
  
  — Я так или иначе собиралась перейти на вольные хлеба, но немного позже. Что ж, по крайней мере, я начинаю с крепкой статьи. Несколько месяцев назад я получила письмо от одного журналиста из Нью-Йорка. Его зовут Джамп Кантона.
  
  — Больше похоже на модель автомобиля.
  
  — Ну да, я тоже решила — что-нибудь полноприводное. Но, так или иначе, Джамп там известный журналист, проводил такие расследования — закачаешься. Правда, в Штатах это проще.
  
  — Это почему?
  
  — Прежде чем кто-то успеет подать иск, ты сможешь продвинуться еще дальше. Кроме того, бо́льшая свобода информации. Джампу нужен был человек здесь, который проверил бы несколько его наводок. В главной статье его имя будет стоять первым, но все, что я найду сама, — это уже мое.
  
  — И что же вы нашли?
  
  — Банку с червями.
  
  Появилась Мэгги с их заказом. Она услышала последние слова Мейри и смерила ее холодным взглядом, ставя перед ней блюдо с жарехой. Ребусу она принесла полпорции лазаньи и зеленый салат.
  
  — А как этот Кантона вышел на вас? — спросил Ребус.
  
  — Я познакомилась с одним человеком, когда была на журналистских курсах в Нью-Йорке. Этот человек знал, что Кантона ищет кого-нибудь, кто мог бы провести кое-какие раскопки в Шотландии. И естественно, он назвал меня.
  
  Она вилкой атаковала сразу четыре кусочка мяса. Начав жевать, потянулась за солью, уксусом и томатным соусом. Задумавшись на секунду, добавила еще и коричневый соус.
  
  — Я знал, что вы это сделаете, — сказал Ребус. — И все же это вызывает у меня глубокое отвращение.
  
  — Видели бы вы мои оргии с горчицей и майонезом. Я слышала, вас перевели в ОБОП.
  
  — Верно.
  
  — Почему?
  
  — Если бы я не знал правды, то сказал бы, что им так удобнее за мной приглядывать.
  
  — Но они были в тупичке Мэри Кинг, где произошло убийство, похожее на ритуал наказания. А потом вы оказываетесь в ОБОПе, а я знаю, что ОБОП расследует незаконный оборот оружия с ирландским уклоном.
  
  Прибыла Мэгги с двумя банками «Айрн-Брю». Мейри, прежде чем открыть свою, проверила, достаточно ли она охлаждена.
  
  — Так мы работаем над одной статьей? — спросила она.
  
  — В полиции это называется «дело», а не «статья», Мейри. И мне трудно ответить на ваш вопрос, поскольку я не знаю, что у вас за статья.
  
  Она засунула руку в сумочку и вытащила оттуда несколько аккуратно напечатанных листков. Листки были скреплены степлером и сложены пополам. Ребус видел, что это ксерокопия.
  
  — Не густо, — сказал он.
  
  — Вы можете прочесть, пока я ем.
  
  И он прочел. Но этот материал лишь добавил всевозможного спекулятивного мяса к тем костям, что у него уже были. В основном речь шла об операциях в Северной Америке, вскользь упоминался сбор средств Ирландской республиканской армией, хотя несколько слов было сказано о Бригаде непримиримых оранжистов и о «Щите и мече».
  
  — Никаких имен, — прокомментировал Ребус.
  
  — Я могу назвать вам несколько, но не для распространения.
  
  — Гэвин и Джеймси Макмарри?
  
  — Вы крадете мои лучшие строки. У вас есть что-нибудь на них?
  
  — Вы что же думаете, мы найдем у них в саду сарай, набитый гранатометами?
  
  — Не исключено.
  
  — Расскажите.
  
  Она глубоко вздохнула:
  
  — Мы пока ничего не можем напечатать, но думаем, тут связь с армией.
  
  — Вы имеете в виду оружие с Фолклендов и Персидского залива? Сувениры?
  
  — Его слишком много, чтобы считать, что это только сувениры.
  
  — Что тогда? Из России?
  
  — Гораздо ближе к дому. Вам известно, что оружие уходит с армейских складов в Северной Ирландии?
  
  — Я слышал, что такие вещи случаются.
  
  — То же самое происходило в семидесятых в Шотландии. Тартановая армия[92] получала оружие с армейских складов. Мы думаем, сейчас происходит то же самое. По крайней мере, так считает Джамп. Он говорил с одним человеком, который состоял в американском «Щите» и отправлял сюда деньги. Деньги послать сюда проще, чем оружие. Этот человек сказал Джампу, что на полученные деньги закупалось британское оружие. Понимаете, у ИРА хорошие связи на Востоке и в Ливии, чего нет у вооруженных формирований лоялистов.
  
  — Вы хотите мне сказать, что они покупают оружие у армии?
  
  Ребус рассмеялся и покачал головой. Мейри выдавила улыбку.
  
  — Есть и еще кое-что. Я знаю, подтвердить это нечем. Джамп это тоже знает. Это всего лишь слова одного человека, который не станет повторять их публично. Он боится, что американский «Щит» отомстит ему. Но мы ему верим: он получает деньги за то, что передает информацию Джампу. Не мог он все это придумать. Журналисты любят жареное, мы уминаем его за обе щеки.
  
  — Вы это о чем говорите, Мейри?
  
  — Полицейский, детектив высокого ранга состоит в «Щите».
  
  — В Америке?
  
  Она отрицательно покачала головой:
  
  — В Соединенном Королевстве. Ни имени, вообще ничего не известно. Но, как я уже сказала, это только слухи.
  
  — Да, слухи. Как вы узнали, что наш человек работал под прикрытием?
  
  — Странный случай. Телефонный звонок.
  
  — И конечно, анонимный?
  
  — Конечно. Но кто об этом мог знать?
  
  — Явно другой полицейский.
  
  Мейри отодвинула от себя тарелку.
  
  — Мне всего этого не съесть.
  
  — Нужно будет им сказать: пусть повесят мемориальную табличку над этим столиком.
  
  Ребусу нужно было выпить. Хороший паб был неподалеку, и Мейри пошла с ним, хотя и ворчала, что места для жидкости в ней уже не осталось. Но в конце концов она нашла немного места для белого вина и содовой. Ребус взял полпинты и четвертушку. Они сели у окна с видом на Форт. Вода была серо-стального цвета и отражала нависающее над ней небо. Ребус никогда не видел Форт таким угрожающим.
  
  — Что вы сказали? — Он понял, что пропустил мимо ушей ее последние слова.
  
  — Что забыла сказать.
  
  — Да, но после этого?
  
  — Человек по имени Монкур. Клайд Монкур.
  
  — И что с ним такое?
  
  — Джампу удалось узнать, что он занимает высокое место в американском «Щите». Кроме того, он преступник. Только в суде это ни разу не удалось доказать.
  
  — И?
  
  — И завтра он прилетает в Хитроу.
  
  — Зачем?
  
  — Мы не знаем.
  
  — Так почему вы его не встречаете в Лондоне?
  
  — Потому что у него стыковочный рейс на Эдинбург.
  
  Ребус прищурился:
  
  — И вы не хотели мне это говорить.
  
  — Да, не хотела.
  
  — А почему передумали?
  
  Она пожевала нижнюю губу.
  
  — Возможно, мне скоро понадобится друг.
  
  — Вы собираетесь разоблачить его?
  
  — Да… думаю, да.
  
  — Господи Исусе, Мейри.
  
  — Это журналистская работа.
  
  — Вы знаете о нем что-нибудь? Ну хоть что-нибудь?
  
  — Мы знаем, что он предположительно поставляет наркотики в Канаду, привозит нелегальных иммигрантов с Дальнего Востока. Такой широкий диапазон — настоящий человек эпохи Возрождения. Но легально он владеет лишь рыбообрабатывающим предприятием в Сиэтле.
  
  Ребус отрицательно покачал головой.
  
  — Что-то не так?
  
  — Не знаю, — сказал он. — Просто у меня такое ощущение… будто меня выпотрошили.
  
  Ей понадобилось несколько секунд, чтобы оценить шутку.
  21
  
  — Каро, слава богу.
  
  Ребус уже вернулся на Феттс, сидел за своим столом и наконец-то дозвонился до Каролины Рэттрей.
  
  — Ты хочешь сказать, что наша встреча отменяется, — холодно проговорила она.
  
  — Извини, но тут неожиданные дела. Работа. У нас рабочий день не нормирован.
  
  Трубка в его руке оглохла. Он положил ее на телефонный аппарат так, словно это сахарная вата. Потом, попросив начальство уделить ему пять минут, он вошел в кабинет Килпатрика. Стучать, как и всегда, не было необходимости. Килпатрик приглашающе махнул ему через стеклянную дверь.
  
  — Садитесь, Джон.
  
  — Я постою, сэр. Но все равно спасибо.
  
  — Что у вас?
  
  — Когда вы говорили с ФБР, они не называли некоего Клайда Монкура?
  
  — Не помню, чтобы вообще назывались какие-то имена. — Килпатрик записал это имя у себя в блокноте. — Кто он такой?
  
  — Он бизнесмен из Сиэтла. Владелец рыбообрабатывающего предприятия. Но возможно, еще и гангстер. Он прилетает в Эдинбург развеяться.
  
  — Что ж, нам нужны туристы с их долларами.
  
  — Возможно, он занимает высокое положение в «Щите».
  
  — Вот как?
  
  Килпатрик словно походя подчеркнул записанное в блокноте имя.
  
  — Что у вас за источник?
  
  — Я бы предпочел его не раскрывать.
  
  — Понятно. — Килпатрик еще раз подчеркнул запись. — Я не люблю тайн, Джон.
  
  — Да, сэр.
  
  — И что вы собираетесь делать?
  
  — Сесть ему на хвост.
  
  — Ормистон и Блэквуд хорошо делают такую работу.
  
  — Я бы предпочел кого-нибудь другого.
  
  Килпатрик бросил ручку.
  
  — Почему?
  
  — Просто предпочел бы.
  
  — Мне вы можете доверять, Джон.
  
  — Я это знаю, сэр.
  
  — Тогда скажите, почему вы против того, чтобы Ормистон и Блэквуд следили за ним?
  
  — Мы с ними не находим общего языка. У меня такое чувство, что они готовы провалить дело, лишь бы выставить меня в дурацком виде.
  
  Если у тебя есть опыт, то лгать легко, а у Ребуса был многолетний опыт — он годами лгал начальству.
  
  — По мне, так это паранойя.
  
  — Может, так оно и есть.
  
  — У меня здесь команда, Джон. И мне необходимо знать, что мои люди могут работать в команде.
  
  — Вы пригласили меня сюда, сэр. Я не просил об этой командировке. Команды всегда отвергают новичка. Мы еще не притерлись друг к другу. — И тут Ребус выложил свой козырь. — Вы всегда можете отправить меня назад на Сент-Леонардс.
  
  Впрочем, он не хотел бы этого. Он хотел той свободы рук, которая у него сейчас была, его устраивало это пребывание между двумя старшими инспекторами, когда ни один не знает, где его искать.
  
  — Вы этого хотите? — сказал Килпатрик.
  
  — Вопрос не во мне. Имеет значение, чего хотите вы.
  
  — Верно. А я хочу, чтобы вы работали в ОБОПе. По крайней мере, еще какое-то время.
  
  — Так вы поставите на слежку кого-нибудь другого?
  
  — Насколько я понимаю, у вас есть кандидатуры.
  
  — Еще два человека с Сент-Леонардс. Сержант Холмс и констебль Кларк. Они хорошо сработались и занимались этим и раньше.
  
  — Нет, Джон, этим должны заниматься люди из ОБОПа. — Таким образом Килпатрик закреплял свой авторитет. — Я знаю двух хороших ребят из Глазго — у них против вас ничего нет. Попрошу, чтобы их откомандировали сюда.
  
  — Хорошо, сэр.
  
  — Значит, вас это устраивает, инспектор?
  
  — Как вам угодно, сэр.
  
  Когда Ребус вышел из кабинета, две машинистки обсуждали голод и задолженность стран третьего мира.
  
  — Никогда не думали заняться политикой, дамы?
  
  — Майра участвует в местном самоуправлении, — сказала одна из них, кивая на собеседницу.
  
  — Есть какие-нибудь шансы прочистить мою сточную систему? — спросил Ребус у Майры.
  
  — Становитесь в очередь, — сказала Майра и рассмеялась.
  
  Усевшись за свой стол, Ребус позвонил Холмсу и попросил его об одной услуге, потом пошел по коридору в туалет. Туалет представлял собой одно из чудес дизайна, наподобие машины времени из «Доктора Кто».[93] Каким-то образом два писсуара, кабинка и раковина были втиснуты в пространство меньшее, чем их реальная кубатура.
  
  Поэтому Ребус не пришел в восторг, когда к нему присоединился Кен Смайли. Вообще-то, Смайли считался в отпуске, но он настоял на том, что должен быть на работе.
  
  — Как дела, Кен?
  
  — В порядке.
  
  — Хорошо.
  
  Ребус отошел от писсуара и направился к раковине.
  
  — А вы, похоже, работаете без отдыха, — сказал Смайли.
  
  — Да?
  
  — Здесь вас никогда нет, но я предполагаю, что вы работаете.
  
  — Можете не сомневаться — работаю. — Ребус стряхнул воду с рук.
  
  — Только я не вижу ваших записей.
  
  — Записей?
  
  — Вы не ведете записей о ходе расследования.
  
  — Вы серьезно? — Ребус вытер руки о хлопчатобумажное полотенце на ролике. Ему повезло: полотенце было совсем свежее. — Дело в том, что я предпочитаю держать мои записи в голове.
  
  — Это против правил.
  
  — Отвали.
  
  Он проговорил это и приготовился снова набрать воздуха, когда рука Смайли обхватила его за грудь с силой строительного крана. Дыхание у него сперло, он почувствовал, как его отрывают от земли. Смайли ткнул Ребуса лицом в стену рядом с полотенцем и всем своим весом навалился на него.
  
  — Ты разнюхал, да? — сказал Смайли своим высоким писклявым голосом. — Скажи мне, кто это сделал.
  
  Он ослабил свою медвежью хватку, чтобы дать Ребусу возможность ответить.
  
  — Пусти, зараза! — Хватка снова усилилась, лицо Ребуса сильнее вдавилось в стену. Сейчас я просто пробью ее, подумал Ребус. И моя башка будет торчать в коридоре, как охотничий трофей.
  
  — Он мой брат, — сказал Смайли. — Мой брат!
  
  Лицо Ребуса налилось кровью, он чувствовал, что его глаза вылезают из орбит, барабанные перепонки готовы лопнуть. Последнее, что я увижу в жизни, — это поганое полотенце на ролике. Тут дверь открылась, появился Ормистон, и сигарета вывалилась из его раскрывшегося рта. Сигарета упала на пол, Ормистон обхватил Смайли сзади. Обхватить эту тушу целиком ему, конечно, не удалось, но он вдавил свои большие пальцы в мягкие ткани с внутренней стороны локтей Смайли.
  
  — Отпусти его, Смайли!
  
  — Пусти меня!
  
  Ребус почувствовал, что давление на него ослабло, и резким движением плеч сбросил с себя Смайли. Места для троих человек здесь практически не было, и потому они двигались, словно в каком-то нелепом танце. Ормистон все еще держал Смайли за руки, но тот с легкостью освободился от него и снова набросился на Ребуса, но теперь Ребус был готов: он впечатал колено в пах Смайли, тот застонал и рухнул на колени. Ормистон встряхнулся:
  
  — С чего это у вас?
  
  Смайли с трудом поднялся на ноги. У него был сердитый, разочарованный вид. Он чуть не оторвал ручку от двери, пытаясь ее открыть. Ребус посмотрелся в зеркало. Его лицо приобрело красноватый, словно от солнечного ожога, цвет, какой бывает у людей со светлой кожей. Но по крайней мере, глаза вернулись в глазницы.
  
  — Давление, видать, подскочило, — сказал сам себе. Потом поблагодарил Ормистона.
  
  — Я о себе думал, а не о вас, — ответил Ормистон. — Пока вы тут сражались, — он наклонился, чтобы поднять сигарету, — мне даже негде было спокойно покурить.
  
  Сигарета не пострадала, но Ормистон, осмотрев ее, решил выкинуть и закурить новую. Ребус присоединился к нему.
  
  — Вероятно, это первый случай, когда курение спасло кому-то жизнь.
  
  — Мой дед курил шестьдесят лет и умер во сне в восемьдесят. Но имейте в виду, что тридцать из этих восьмидесяти он был прикован к постели. Так что тут у вас произошло?
  
  — Делопроизводство. Ему не нравится, как я веду записи.
  
  — Смайли любит знать обо всем, что происходит.
  
  — Да его здесь и быть не должно. Сегодня он должен сидеть дома. Скорбеть.
  
  — Именно это он и делает, — возразил Ормистон. — Пусть вас не вводит в заблуждение то, что он выглядит как большой игрушечный медвежонок, ласковый великан. — Он затянулся. — Дайте я расскажу вам о Смайли.
  
  И он рассказал.
  
  Ребус был дома в шесть часов, к немалому удивлению Пейшенс Эйткен. Он принял душ, а не ванну и вышел в гостиную в лучшем своем костюме и рубашке, которую Пейшенс подарила ему на Рождество. Только когда он ее примерил, обнаружилось, что к ней требуются запонки, и ему пришлось купить пару.
  
  — Мне этого никогда не осилить, — сказал он, размахивая рукавами и потрясая запонками. Пейшенс улыбнулась и пришла к нему на помощь. От нее пахло духами.
  
  — Запах замечательный, — сказал он.
  
  — От меня или с кухни?
  
  — И от тебя, и с кухни, — сказал он. — В равной мере.
  
  — Хочешь выпить?
  
  — А ты что пьешь?
  
  — Газированную воду, пока не кончу готовить.
  
  — Я тоже буду воду.
  
  Хотя на самом деле ему до смерти хотелось виски. Дрожь у него прошла, но когда он вдыхал воздух, ребра побаливали. Ормистон сказал, что как-то раз видел, как Смайли сдавил строптивого задержанного и тот потерял сознание. Еще он сказал Ребусу, что до появления Килпатрика братья Смайли в некотором роде заправляли в эдинбургском ОБОПе. Он выпил воды со льдом и с лаймом — вкусно. Когда приготовления были завершены, стол накрыт и включена посудомойка для первой порции посуды, они сели на диван и выпили джина с тоником.
  
  — Будь здоров.
  
  — Будь здорова.
  
  А потом Пейшенс за руку повела его в маленький сад за домом. Солнце готово было скрыться за крышами зданий, птицы в преддверии вечера верещали спокойнее. Она разглядывала все растения, которые попадались им на пути, словно генерал, проверяющий готовность войск. Она хорошо обучила кота Душку: когда ему требовалось справить нужду, он перепрыгивал через забор в соседний садик. Она, как всегда, назвала Ребусу некоторые цветы. Впрочем, он на следующий же день забывал эти названия. Пейшенс шла, а в ее стакане позвякивали кубики льда. Она переоделась: теперь на ней было узорчатое платье с мягкими складками и цветными квадратиками. Платье, подчеркивающее контуры ее тела, очень подходило к собранным сзади волосам, обнаженным плечам и шее. Короткие рукава открывали руки, загоревшие от работы в саду.
  
  Хотя дверной звонок прозвучал далеко, он услышал его.
  
  — Звонят, — сказал он.
  
  — Рановато что-то. — Она посмотрела на ручные часы. — Ну, вообще-то, уже почти. Пожалуй, пойду поставлю картошку.
  
  — Я их впущу.
  
  Она сжала его руку, перед тем как уйти, и Ребус направился по коридору к входной двери. Он распрямил плечи, приготовил улыбку, которую должен носить весь вечер. И открыл дверь.
  
  — Ублюдок! — Раздалось какое-то шипение — баллончик, — глаза защипало. Он не успел их закрыть вовремя, но теперь чувствовал, как спрей растекается по его лицу. Он подумал, что это слезоточивый газ или что-то похожее, вслепую махнул рукой, стараясь выбить баллончик из пальцев нападавшего. Но шаги уже спешили по каменным ступенькам, наверх и прочь. Он не хотел открывать глаза, а потому на ощупь пошел в ванную, шаря руками по стенам коридора. Миновал дверь в спальню, потом нащупал выключатель. Он захлопнул дверь и запер ее, когда в коридор вышла Пейшенс.
  
  — Джон? Джон, что это было?
  
  — Ничего, — проговорил он сквозь зубы. — Все в порядке.
  
  — Ты уверен? Кто там звонил?
  
  — Ошиблись — им нужны были соседи сверху.
  
  Он пустил воду в раковину. Снял пиджак, сунул голову в теплую воду и, наполняя раковину все больше, отирал лицо руками.
  
  Пейшенс ждала по другую сторону двери.
  
  — Что-то случилось, Джон. Скажи мне.
  
  Он ничего не сказал. Несколько мгновений спустя он попытался открыть один глаз, но тут же закрыл его. Черт, как жжет! Он снова промыл глаза, открыл их — на сей раз под водой. Вода показалась ему мутной. А когда он посмотрел на руки, они были красные и липкие.
  
  Боже мой, подумал он. Заставил себя заглянуть в зеркало над раковиной. Лицо было ярко-красное — краснее, чем раньше, когда на него напал Смайли. Это была краска. Вот что это было — красная краска. Из аэрозольного баллончика. Господи Исусе. Он снял одежду и залез в душ, налил на волосы неимоверное количество шампуня и принялся тереть изо всей силы. Потом смыл и повторил все еще раз. Он тер лицо и шею. Пейшенс снова была у двери, спрашивала, что, черт побери, он там надумал. Потом он услышал, как изменился ее голос, взлетев на последнем слоге имени.
  
  Прибыли Бремнеры.
  
  Он вылез из душа и принялся тереть себя полотенцем. Когда он посмотрел на себя снова, оказалось, что бо́льшую часть краски он стер, но далеко не всю. Потом он посмотрел на свою одежду. Пиджак был темный, краска на нем была не особенно видна, но все же видна. А его замечательная рубашка погибла — тут сомнений не оставалось. Он отпер дверь ванной и прислушался. Пейшенс провела Бремнеров в гостиную. Он прокрался по коридору в спальню, отмечая по пути, что его пальцы оставили красные следы на обоях. В спальне он быстро надел легкие свободные брюки, желтую футболку и полотняный пиджак — Пейшенс купила его Ребусу на лето для прогулок по берегу реку. Так ни одной прогулки они и не совершили. Вид у него был с претензией на моду. Сойдет. Ладони по-прежнему оставались красными, но он мог сказать, что красил что-нибудь. Он всунул голову в дверь гостиной.
  
  — Крис, Дженни, — сказал он. Пара сидела на диване. Пейшенс, вероятно, была на кухне. — Извините, опоздал немного. Сейчас высушу волосы и буду с вами.
  
  — Не спешите, — сказала Дженни вслед ему.
  
  Он вышел в коридор, взял телефон в спальню и позвонил доктору Курту домой.
  
  — Слушаю?
  
  — Это Джон Ребус. Расскажите мне о Каролине Рэттрей.
  
  — Что-что?
  
  — Расскажите мне, что вы о ней знаете.
  
  — У вас, кажется, влюбленный голос, — шутливо сказал Курт.
  
  — Куда уж влюбленнее. Она только что прыснула мне в лицо краской из баллончика.
  
  — Кажется, я вас не расслышал.
  
  — Бог с ним. Расскажите мне про нее. Ну, например, она ревнива?
  
  — Джон, вы ее видели. Как по-вашему, она привлекательна?
  
  — Да.
  
  — Она сделала очень хорошую карьеру, у нее куча денег, образ жизни, которому позавидуют многие.
  
  — Да.
  
  — Но есть ли у нее поклонники?
  
  — Вы имеете в виду любовников? Мой ответ — я не знаю.
  
  — Тогда поверьте мне: никого у нее нет. Вот почему она оказывается свободна, когда у меня на руках лишний билет в театр. Спросите себя: почему? Ответ: потому что она отпугивает мужчин. Не знаю, что с ней такое, но знаю, что у нее не складываются отношения с противоположным полом. Нет, у нее завязываются отношения, но всегда ненадолго.
  
  — Могли бы мне и сказать.
  
  — Я не знал, что у вас отношения.
  
  — Нет у нас никаких отношений.
  
  — Да?
  
  — Только она считает, что есть.
  
  — Тогда ждите неприятностей.
  
  — Боюсь, вы правы.
  
  — Жаль, что больше ничем не могу помочь. Она со мной всегда доброжелательна, может быть, поговорить с ней?..
  
  — Нет, спасибо, это уже по моей части.
  
  — Ну, тогда до свидания и удачи.
  
  Ребус дождался, когда Курт повесит трубку, прислушался — раздался еще один щелчок. Пейшенс подслушивала с кухонного телефона. Он сидел на кровати, уставясь на свои ноги, наконец дверь открылась.
  
  — Я слышала, — сказала она. На одной руке у нее была рукавичка для духовки. Она опустилась перед ним на колени, обхватила его руками.
  
  — Ты должен был мне сказать.
  
  Он улыбнулся:
  
  — Я это и сделал.
  
  — Да, но не напрямую. — Она помолчала. — Между вами ничего не было? Абсолютно ничего?
  
  — Ничего, — сказал он не моргнув глазом.
  
  Еще несколько секунд тишины.
  
  — И что мы будем делать?
  
  Он взял ее за руки.
  
  — Мы, — сказал он, — сейчас присоединимся к нашим гостям.
  
  Он поцеловал ее в лоб и поднял на ноги.
  22
  
  На следующее утро в девять тридцать Ребус сидел в своей машине возле дома Лахлана Мердока.
  
  Промыв глаза вчера вечером, он почувствовал, будто промыл и мозги. Всегда все сводилось вот к чему: он старался поступать по правилам, но в конечном счете прибегал к нарушению закона. Почему? Да потому, что так было проще. Каков был бы процент раскрываемости преступлений, если бы детективы не спрямляли себе кое-где путь? Он позвонил Мердоку из автомата в конце дороги. Никто не ответил, автоответчик не в счет. Мердок был на работе. Ребус вышел из машины и набрал на домофоне номер квартиры Мердока. И опять никакого ответа. Тогда он вскрыл замок, этому его научил один старый уголовник — Ребус прошел у него целый курс. Войдя внутрь, он резво поднялся по лестнице, как частый посетитель, а не посторонний. Но на лестнице все равно никого не было.
  
  На дверях квартиры Мердока был обычный цилиндровый замок без всяких сложностей, открыть его не составило труда. Ребус сразу же направился в спальню Мердока. Он не думал, что Милли оставила в квартире дискету, но уверен не был. Люди, не имеющие доступа к банковским ячейкам, нередко путают свой дом с сейфом.
  
  Почту почтальон уже доставил, и на незастеленной кровати Мердока лежали письма. Ребус бросил на них взгляд. Он увидел письмо от Милли. На конверте стояла марка предыдущего дня, а вложение было написано на одном листочке линованной бумаги.
  
  «Извини, ничего не сказала. Не знаю, сколько буду отсутствовать. Если полиция спросит, не говори ничего. Больше ничего сейчас сообщить не могу. Люблю тебя. Милли».
  
  Ребус оставил письмо там, где оно лежало, и вытащил пару хирургических печаток, украденных у Пейшенс. Он подошел к письменному столу Мердока и включил компьютер, потом принялся перебирать дискеты. Их тут были десятки. Некоторые в пластмассовых футлярах. На большинстве имелись наклейки, исписанные мелким почерком, как догадался Ребус — почерком Мердока. Он предположил, что немногие остальные принадлежат Милли.
  
  Эти он просмотрел в первую очередь, но не нашел там ничего интересного. Дискетки без наклеек были либо пусты, либо испорчены. Он принялся искать в ящиках другие дискеты. На полу по одну сторону кровати лежал мешок для мусора с вещами Билли. Он просмотрел содержимое мешка. У кровати со стороны Мердока царил хаос — книги, пустые пепельницы, пачки сигарет, со стороны Милли порядка было больше. С ее стороны стояла прикроватная тумбочка с лампой и будильником. Теперь он понял, почему сторона Милли аккуратнее: тумбочка заменяла мусорное ведро. Он просмотрел мусор. Нашел там несколько смятых записок на желтоватой клейкой бумаге. Он вытащил их, разгладил. Это были послания от Мердока. На первом — семизначный телефонный номер, а под ним записка: «Почему бы тебе не позвонить этой суке?»
  
  Ребус разгладил другие, начиная понимать. Тут было с полдюжины телефонных посланий — все от одного человека. Ребусу номер показался знакомым. Впрочем, на других записках было и имя.
  
  Мейри Хендерсон.
  
  Вернувшись на Сент-Леонардс, Ребус с облегчением узнал, что Холмс и Кларк ушли куда-то по делам. Он отправился в туалет, плеснул воду себе на лицо. Глаза его по-прежнему были воспалены, красные по кромке, раздражение не прошло. Пейшенс вчера вечером внимательно их осмотрела и вынесла приговор: Ребус будет жить. Когда Бремнеры наконец отправились домой, Пейшенс помогла ему отскрести остатки краски с волос и рук. Но на правой руке все же что-то осталось.
  
  — Кухулин Красной руки, — сказала Пейшенс.
  
  Нет, с учетом всех обстоятельств она была просто чудо. Доктора в момент кризиса обладают удивительной способностью сохранять спокойствие. Она даже сумела унять его, когда он ближе к ночи собрался поехать к Каролине Рэттрей и поджечь ее квартиру.
  
  — На вот, — сказала она, протягивая ему виски, — подожги лучше себя.
  
  Он улыбнулся, глядя на себя в зеркало в туалете. Смайли здесь не было — удавить его до смерти никто не мог, не было здесь и Ормистона с его колкостями, не было и самодовольного Блэквуда. Он был здесь у себя дома. Он снова недоуменно спросил себя: чем он занимается на Феттс? Почему Килпатрик затребовал его? Теперь он думал, что у него есть на сей счет довольно четкое представление.
  
  Центральная библиотека Эдинбурга расположена на мосту Георга IV[94] по другую сторону от Национальной библиотеки Шотландии. Это была студенческая территория близ Королевской мили, а потому в настоящее время и территория фестиваля. По улице бродили толпы распространителей листовок, зазывающих и разогревающих публику, которую вполне можно было залучить к себе теперь, когда наименее популярные театральные труппы разъехались по домам. Из вежливости Ребус взял аляповатую зеленую листовку у девочки-подростка с длинными светлыми волосами и читал ее до первой мусорной урны, где она присоединилась к куче других таких же листовок.
  
  Эдинбургский зал был не столько залом, сколько галереей, окружающей открытое пространство. Далеко внизу читатели в другой части библиотеки сидели за столами или бродили среди стеллажей. Нет, Мейри Хендерсон не читала книг, она просматривала местные газеты, расположившись за одним из немногих предназначенных для читателей столов. Ребус остановился рядом с Мейри, заглянул поверх ее плеча, что она читает. Перед ней стоял изящный портативный компьютер, включенный в розетку. Его молочно-серый экран был заполнен записями. Прошла минута, прежде чем она почувствовала, что у нее за спиной кто-то стоит. Она оглянулась, предполагая увидеть библиотекаря.
  
  — Поговорим, — сказал Ребус.
  
  Она сохранила документ на экране и проследовала за ним на одну из больших библиотечных лестниц. Табличка предупреждала: сидеть на подоконниках запрещается, они в опасном состоянии. Мейри примостилась на верхнюю ступеньку, а Ребус — несколькими ступеньками ниже, оставив место для прохода.
  
  — Я тоже в опасном состоянии, — сердито сказал он.
  
  — Почему? Что случилось? — Вид у нее был невинный, как у витражного стекла.
  
  — Милли Докерти.
  
  — Ну?
  
  — Вы ничего мне про нее не сказали.
  
  — А что именно я должна была вам про нее сказать?
  
  — Что вы пытались с ней связаться. Вам это удалось?
  
  — Нет. А что?
  
  — Она скрылась.
  
  — Правда? — Она задумалась. — Любопытно.
  
  — И о чем вы хотели с ней поговорить?
  
  — Об убийстве одного из ее соседей по квартире.
  
  — И все?
  
  — А должно быть что-то еще? — Вид у нее был заинтересованный.
  
  — Забавно, что она делает ноги, когда вы ее разыскиваете. Как продвигается ваше расследование?
  
  За выпивкой в Ньюхейвене она сказала ему, что проводит расследование «прошлой лоялистской активности» в Шотландии, как она это назвала.
  
  — Вяло, — призналась она. — А ваше?
  
  — Зашло в тупик, — солгал он.
  
  — Оставим исчезновение мисс Докерти. Откуда вы узнали, что я хотела связаться с ней?
  
  — Это не ваше дело.
  
  Она вскинула брови:
  
  — Ее сожитель вам сказал?
  
  — Пока без комментариев.
  
  Она улыбнулась.
  
  — Идемте, — сказал Ребус, — может, за кофе вы будете поразговорчивей.
  
  — Допрос с помощью булочки, — намекнула Мейри.
  
  Они прошли короткий отрезок до Хай-стрит и свернули направо к собору Святого Эгидия — в склепе открыли кофейню, куда можно было попасть через вход прямо напротив старого здания парламента, где нынче размещался Высокий суд. Ребус кинул взгляд на представительное здание за парковкой — не видать ли там Каролины Рэттрей. Кофейня была полным полна — столиков здесь было немного, зато туристов хоть отбавляй.
  
  — Поищем что-нибудь еще? — предложила Мейри.
  
  — Если честно, я передумал, — сказал Ребус. — У меня есть одно дельце на другой стороне улицы.
  
  Мейри с трудом сдержала вздох облегчения.
  
  — Я вас предупредил, — остерег он ее, — не пытайтесь водить меня за нос.
  
  — Предупреждение принято и понято.
  
  Она помахала ему на прощание и пошла назад в библиотеку. Ребус проводил ее взглядом, пока она не скрылась из виду. Красивые ноги, и вблизи, и на расстоянии. Петляя между адвокатских машин, он быстро прошел к зданию суда. У него была мысль оставить письмо Каролине Рэттрей в ее ящике — он не сомневался, что таковой у нее непременно должен быть. Но, войдя в бывший парламентский зал заседаний, он тотчас увидел ее — она разговаривала с коллегой-юристом. Отступать было некуда — она сразу его заметила. Быстро свернув разговор, она положила руку на плечо коллеги, наскоро попрощалась и направилась к Ребусу.
  
  Невозможно было представить, что эта женщина в строгом адвокатском костюме только вчера вечером обрызгала его краской из баллончика. Улыбка, которой она на прощание одарила сослуживца, теперь была обращена к Ребусу. Под мышкой Каролина Рэттрей держала папки с документами.
  
  — Какими судьбами, инспектор?
  
  — Не догадываетесь?
  
  — Ах да, я пришлю вам чек.
  
  Идя по парковке, он твердил про себя, что не позволит ей запудрить ему мозги, но вот пудра уже толстым слоем ложится на них.
  
  — Чек?
  
  — Ну, на химчистку или еще на что.
  
  Проходивший мимо юрист кивнул ей.
  
  — Привет, Мэнси. Ах да, Мэнси!..
  
  Несколько секунд она говорила с ним, придерживая его за локоть.
  
  Вот, значит, как — чек на химчистку! Ребус порадовался короткой передышке — ему нужно было остыть. Но тут кто-то постучал ему по плечу. Он повернулся и увидел Мейри Хендерсон.
  
  — Я совсем забыла, — сказала она, — американец уже в городе.
  
  — Да, я знаю. Вы что-нибудь предприняли в связи с этим?
  
  Она покачала головой:
  
  — Нет, выжидаю.
  
  — Хорошо. Глупо было бы его спугнуть.
  
  Каролину Рэттрей, казалось, заинтересовало это новое лицо, настолько заинтересовало, что она потеряла нить собственного разговора. Остановившись на полуслове, она отделалась от Мэнси и повернулась к Ребусу и Мейри, которая с готовностью улыбнулась ей: две женщины, жаждущие, чтобы их представили друг другу.
  
  — Ну, до встречи, — сказал Ребус Мейри.
  
  — Что ж, ладно, — ответила она.
  
  Мейри, пятясь, сделала шаг-другой — может, он передумает — и только потом повернулась лицом к выходу. Каролина Рэттрей шагнула вперед, протянула руку, словно собираясь представиться без посторонней помощи, но это не входило в планы Ребуса — он перехватил ее руку и удержал ее. Она вырвалась и сердито посмотрела на него, потом кинула взгляд в сторону двери — Мейри успела выйти.
  
  — Похоже, у вас новая симпатия, инспектор.
  
  Она попыталась потереть себе запястье. Это было непросто — папки с документами норовили выскользнуть из ненадежного укрытия между ее локтем и животом.
  
  — Лучше симпатия, чем психопатия, — сказал он и тут же пожалел о своей шутке. Надо было просто отринуть обвинение.
  
  — Психопатия? — повторила за ним она. — Не понимаю, о чем это вы.
  
  — Слушайте, давайте забудем, а? Просто забудем. Я все рассказал Пейшенс.
  
  — Мне в это трудно поверить.
  
  — Это ваша проблема, не моя.
  
  — Вы так думаете? — Слова Ребуса, казалось, ее позабавили.
  
  — Да.
  
  — Вспомните кое о чем, инспектор. — Голос ее звучал ровно и спокойно. — Вы начали это, вы, а не я. И вы же потом солгали. Моя совесть чиста. А ваша?
  
  Она улыбнулась ему одними губами и пошла прочь. Ребус развернулся и обнаружил себя перед статуей Вальтера Скотта — писатель сидел, скрестив ноги и опираясь на трость. Вид у Скотта был такой, будто он слышал каждое слово их разговора, но своего суждения выносить не собирался.
  
  — Вот и помалкивай, — буркнул Ребус, не заботясь о том, что его могут услышать.
  
  Он позвонил Пейшенс и пригласил ее выпить перед ужином в гостинице «Плейфер» на Джордж-стрит.
  
  — По какому поводу? — спросила она.
  
  — Без повода, — ответил он.
  
  Оставшуюся часть дня он испытывал беспокойство. Ему позвонили из Глазго, но только чтобы сообщить, что у них ничего нет ни на Джима Хея, ни на «Театр активного сопротивления». Он пришел в «Плейфер» заранее, прошествовал через холл (всюду следы увядшей славы, так идеально увядшей, что в этом угадывался тонкий расчет) к бару. Он назывался «мини-бар», что вполне устраивало Ребуса, который заказал «Талискер»,[95] взгромоздился на мягкий барный табурет и запустил руку в вазочку с орешками, которая появилась при его приближении.
  
  Бар пока был пуст, но в скором времени должен был заполниться преуспевающими бизнесменами, неспешно возвращающимися домой, и другими бизнесменами, которые хотели выглядеть преуспевающими и готовы были на это раскошелиться, постояльцами, которые жаждали промочить горло перед прогулкой и сытным ужином. У конца стойки рядом с кабинетным роялем стояла без дела официантка. Рояль до вечера защищали от пыли покрывалом, а пока звучала фоновая музыка, правда, трубач был совсем неплох. Уж не Чет ли это Бейкер,[96] подумал Ребус.
  
  Ребус заплатил за виски, стараясь не думать о том, сколько с него содрали. Спустя какое-то время он решил спросить, можно ли добавить лед. Ему хотелось растянуть процесс. В бар вошла пожилая пара и села к стойке в двух табуретах от него. Женщина надела элегантные очки и принялась изучать карту коктейлей. Ее муж тем временем заказал «Драмбуи»[97] — говорил он с явным американским акцентом. Муж был невысокий, но коренастый, смотрел вокруг мрачным взглядом. На нем была белая шапочка для игры в гольф, и он все время поглядывал на часы. Ребусу удалось встретиться с ним взглядом, и он приподнял свой стакан.
  
  — Сланджи.
  
  Мужчина кивнул ему в ответ, но промолчал. Его жена, однако, улыбнулась:
  
  — Скажите, пожалуйста, многие ли еще говорят по-гэльски в Шотландии?
  
  Муж зашипел на нее, но Ребус с удовольствием ответил.
  
  — Не многие, — согласился он.
  
  — Вы из Эдинбурга?
  
  «Едим-бургер» — так это прозвучало.
  
  — В общем — да.
  
  Она обратила внимание, что в стакане Ребуса остался один тающий лед.
  
  — Не хотите присоединиться к нам?
  
  Муж снова зашипел — что-то о том, что нельзя дергать людей, которые хотят одного: выпить в тишине и спокойствии.
  
  Ребус посмотрел на часы, рассчитывая в уме, хватит ли ему денег, чтобы отплатить паре тем же.
  
  — Спасибо, с удовольствием. Я, пожалуй, выпью «Талискер».
  
  — А это что такое?
  
  — Односолодовый виски. Его делают в Скае. Там еще осталось несколько человек, которые говорят по-гэльски.
  
  Жена стала напевать первые такты «Песни о лодке со Ская»[98] — о французском принце, переодевшемся в женское тряпье. Ее муж улыбнулся, чтобы скрыть смущение. Путешествовать с сумасшедшей — дело нелегкое.
  
  Жена, которая, усевшись, положила свою яркую сумочку на стойку бара, вытащила оттуда пудреницу, открыла ее и посмотрелась зеркальце.
  
  — А вы не наш таинственный незнакомец? — спросила она.
  
  Ребус поставил стакан.
  
  — Что?
  
  — Элли! — остерегающим голосом одернул ее муж.
  
  — Дело в том, — сказал она, убирая пудреницу, — что Клайду кто-то назначил встречу в этом баре. А кроме вас, здесь никого нет. Ни имени, ни всего остального он не сообщил.
  
  — Просто недоразумение, только и всего, — сказал Клайд. — Соединили не с тем номером.
  
  Но он тем не менее вопросительно посмотрел на Ребуса. Тот кивком подтвердил его догадку.
  
  — Уж что таинственный — это точно.
  
  Перед Ребусом появился новый стакан, и бармен решил, что он заслужил еще порцию орешков.
  
  — Сланджи, — сказал Ребус.
  
  — Сланджи, — сказали муж и жена.
  
  — Я опоздала? — спросила Пейшенс Эйткен, проводя рукой по спине Ребуса. Она уселась на стул, отделявший Ребуса от туристов. Клайд по какой-то причине теперь снял свою шапочку, под которой обнаружились довольно густые волосы, зачесанные назад.
  
  — Пейшенс, — сказал Ребус, — позволь представить тебе…
  
  — Клайд Монкур, — с явным облегчением проговорил человек. От Ребуса определенно не исходило никакой угрозы. — Это моя жена Элеонора.
  
  Ребус улыбнулся:
  
  — Доктор Пейшенс Эйткен, а меня зовут Джон.
  
  Пейшенс посмотрела на него. Он редко использовал слово «доктор», представляя ее. И почему он не назвал свою фамилию?
  
  — Послушайте, — сказал Ребус, глядя сквозь нее, — а не удобнее ли нам будет за столиком?
  
  Они сели за столик на четверых, тут же подошла официантка, принесла маленький поднос с закуской, уже не только орешки, а черные и зеленые маслины и сырные палочки. Ребус принялся уминать солененькое. Да, выпивка дороговата, зато закуска дармовая.
  
  — Вы в отпуске? — спросил Ребус, чтобы завязать разговор.
  
  — Угадали, — сказала Элеонора Монкур. — Мы просто в восторге от Шотландии.
  
  Тут она стала перечислять, что особенно приводит ее в восторг: много всего, от резкого звука волынок до обдуваемого ветрами западного побережья. Клайд не прерывал ее, попивая из своего стакана и время от времени покручивая в нем лед. Иногда он отрывал взгляд от виски и переводил его на Джона Ребуса.
  
  — Вы бывали когда-нибудь в Штатах? — спросила Элеонора.
  
  — Нет, никогда, — ответил Ребус.
  
  — Я была два раза, — сказала Пейшенс, удивив его. — Раз в Калифорнии и раз в Новой Англии.
  
  — Осенью?
  
  Пейшенс кивнула.
  
  — Настоящий рай, правда?
  
  — А вы не из Новой Англии? — спросил Ребус.
  
  Элеонора улыбнулась:
  
  — Нет-нет, мы с другой стороны. Из Вашингтона.
  
  — Из Вашингтона?
  
  — Она имеет в виду штат Вашингтон, — пояснил муж. — Не Вашингтон в округе Колумбия.
  
  — Мы живем в Сиэтле, — сказала Элеонора. — Вам бы понравился Вашингтон. Он такой дикий.
  
  — Она имеет в виду «необжитой», — пояснил Клайд Монкур. — Добавьте счет за это к нашему общему. Вот наш номер, мисс.
  
  Пейшенс заказала лагер и лайм, и официантка принесла заказ. Ребус внимательно смотрел, как Монкур достает из кармана ключ. Официантка записала номер.
  
  — Предки Клайда родом из Шотландии, — сказала Элеонора. — Откуда-то из-под Глазго.
  
  — В Килмарноке.
  
  — Точно, в Килмарноке. Их было четверо братьев. Один уехал в Австралию, двое в Северную Ирландию, а прадедушка Клайда отправился из Глазго в Канаду вместе с женой и детьми. Он проехал всю Канаду и обосновался в Ванкувере. А уже дедушка Клайда перебрался в Штаты. У него родственники в Австралии и Северной Ирландии.
  
  — А где в Северной Ирландии? — невзначай спросил Ребус.
  
  — Портадаун, Лондондерри, — сообщила она, хотя Ребус задал вопрос ее мужу.
  
  — Бывали у них когда-нибудь?
  
  — Нет, — сказал Клайд Монкур. Он снова заинтересовался Ребусом, который открыто и прямо встретил его взгляд.
  
  — У нас на северо-западе полно шотландцев, — продолжала щебетать миссис Монкур. — Мы устраиваем шотландские вечеринки и собрания кланов. А летом — хайлендские игры.[99]
  
  Ребус поднес стакан к губам и только тут, казалось, заметил, что в стакане пусто.
  
  — Пожалуй, надо повторить, — сказал он.
  
  Принесли выпивку с новыми резными бумажными подставками под стаканы. Официантка унесла почти все деньги, которые были при себе у Ребуса. Это он, Ребус, анонимным звонком пригласил сюда Монкура, а Пейшенс использовал для усыпления его бдительности — на тот случай, если Монкур окажется умнее, чем предполагал Ребус. Монкуру и рта не нужно было раскрывать — за них двоих говорила его жена, и ничего из ею сказанного даже отдаленно не могло пойти на пользу Ребусу.
  
  — А вы, значит, доктор? — спросила она у Пейшенс.
  
  — Да, терапевт.
  
  — Я восхищаюсь докторами, — сказала Элеонора. — Благодаря им мы с Клайдом как огурчики. — Она широко улыбнулась.
  
  Пока жена говорила, муж разглядывал Пейшенс, но как только она закончила, обратил взгляд на Ребуса. Тот поднес стакан к губам.
  
  — Некоторое время, — сообщала теперь Элеонора Монкур, — дедушка Клайда был капитаном клипера. Его жена родила на борту, когда судно направлялось забрать… что это было, Клайд?
  
  — Груз леса, — сказал Клайд. — С Филиппин. Ей было восемнадцать, а ему за сорок. Ребенок умер.
  
  — И знаете что? — сказала Элеонора. — Они сохранили тело в бренди.
  
  — Забальзамировали его? — подсказала Пейшенс.
  
  Элеонора Монкур кивнула.
  
  — А будь на этом клипере сухой закон, они бы вместо бренди использовали смолу.
  
  — Нелегкая была жизнь, — сказал Клайд Монкур, обращаясь к Ребусу. — Эти люди создали Америку. Выживали только выносливые. Были, конечно, и совестливые, только для совестливости не всегда находилось место.
  
  — Немного похоже на Ольстер, — сказал Ребус. — Туда тоже переехало немало довольно выносливых шотландцев.
  
  — Правда?
  
  Монкур допил свой стакан в тишине.
  
  Все единодушно решили, что больше заказывать выпивку не будут. Клайд напомнил жене, что они перед ужином должны еще совершить прогулку до сада на Принсес-стрит и обратно. Выйдя из отеля, пары обменялись рукопожатиями, Ребус взял Пейшенс под руку и повел вниз, словно они направлялись в Новый город.
  
  — А где твоя машина? — спросила она.
  
  — На Джордж-стрит. А твоя?
  
  — Там же.
  
  — Тогда куда мы идем?
  
  Он оглянулся, но Монкуров уже не было видно.
  
  — Никуда, — сказал он, останавливаясь.
  
  — Джон, — сказала Пейшенс, — когда я в следующий раз понадоблюсь тебе как прикрытие, ты уж, будь добр, спроси у меня для приличия, хочу ли я этого.
  
  — Ты не одолжишь мне несколько фунтов? Чтобы не искать банкомат.
  
  Она вздохнула и полезла в сумочку.
  
  — Двадцати тебе хватит?
  
  — Надеюсь.
  
  — Если только ты не собираешься вернуться в бар отеля.
  
  — Ну, я поднимался по склонам и покруче.
  
  Он сказал ей, что вернется поздно, скорее всего очень поздно, и клюнул ее в щеку. Но она подтянула его к себе и надолго приложилась губами к его губам.
  
  — Кстати, — спросила она, — ты разговаривал с этой любительницей граффити?
  
  — Я ей сказал, чтобы она исчезла. Это не значит, что она послушается.
  
  — Очень ей советую, — сказала Пейшенс, целуя его в последний раз в щеку.
  
  Он отпирал машину, когда на его руку легла чья-то тяжелая рука. Рядом с ним стоял Клайд Монкур.
  
  — Ты кто такой? — проговорил американец, оглядывая Ребуса.
  
  — Никто, — сказал Ребус, стряхивая руку американца.
  
  — Не знаю, зачем ты затеял всю эту херню в отеле, но советую тебе держаться от меня подальше, приятель.
  
  — Это может оказаться затруднительно, — сказал Ребус. — Городок у нас небольшой. И это мой город, а не твой.
  
  Монкур сделал шаг назад. Ему было под семьдесят, но рука, которую он положил на руку Ребуса, не потеряла силы. В нем чувствовалась мощь и решительность. Он принадлежал к тому разряду людей, которые добиваются своего, чего бы это ни стоило.
  
  — Кто ты такой?
  
  Ребус открыл дверцу машины. Он уехал, не сказав больше ни слова. Монкур тяжело смотрел ему вслед. Американец стоял, задумчиво кивая, он широко расставил ноги и поглаживал рукой пиджак на высоте груди.
  
  Пистолет, подумал Ребус. Он дает мне понять, что у него есть пистолет.
  
  Дает понять, что воспользуется им.
  23
  
  У Мейри Хендерсон была квартира в Портобелло, на восточном берегу города. В викторианские времена здесь был модный пляж. Да и сейчас летом горожане приезжали в Порти погреться на солнышке в выходной. Квартира Мейри находилась на одной из улочек между Хай-стрит и Променадом. Окно машины у Ребуса было опущено, и он ловил запах соленого воздуха. Когда его дочь Сэмми была малышкой, они приезжали в Порти прогуляться по бережку. Пляж тогда чистили и свозили сюда тонны песка из других мест. Ребусу нравились эти прогулки — он заворачивал брючины по щиколотки, погружал ноги в пенистый прибой Северного моря.
  
  — Если все идти и идти, то придешь куда? — спрашивала Сэмми, показывая на линию горизонта.
  
  — На дно морское, — отвечал он.
  
  Он как сейчас видел ее испуганное личико. В этом году ей исполнится двадцать. Двадцать. Он засунул руку под сиденье и шарил там, пока не нащупал пачку сигарет, припасенную на крайний случай. От одной сигареты вреда не будет. В пачке среди сигарет лежала одноразовая зажигалка.
  
  В окне Мейри на первом этаже все еще горел свет. Ее машина была припаркована прямо перед входной дверью. Он знал, что задняя дверь дома выходит на небольшой закрытый газон для сушки белья. Мейри должна выйти через переднюю дверь. Он надеялся, что с ней будет Милли Докерти.
  
  Он не мог объяснить, почему у него возникла уверенность, что Мейри прячет Милли; достаточно того, что эта мысль у него возникла. У него нередко случались ошибочные озарения, но он не спешил от них отмахиваться, повторяя про себя, что горбатого могила исправит, и готовясь к почетному членству в клубе поклонников Квазимодо. Если ты перестаешь доверять своей интуиции, тебе крышка. В животе у него заурчало, все-таки оливки и орешки — это не еда. Он с тоской подумал о лавочках на Портобелло, торгующих рыбой с картошкой навынос, но, вздохнув, закурил сигарету. Он находился через дорогу от входа в дом Мейри и в шести машинах дальше по улице. В одиннадцать часов было совсем темно — ни малейшего шанса, что Мейри засечет его.
  
  Он считал, что знает, почему Клайд Монкур приехал в Эдинбург. По той же причине, по которой сюда пожаловал и бывший член ОДС.
  
  В четверть двенадцатого дверь парадной открылась и вышла Мейри. Она вышла одна, в плаще из непромокаемой ткани, в руках плотно набитый пластиковый пакет. Она оглядела улицу, потом отперла машину и села за руль.
  
  «Ты чего так нервничаешь, деточка?» — подумал Ребус, глядя, как зажглись фары ее машины. Он закурил еще одну сигарету, чтобы «заесть» вкус первой.
  
  Она поехала в город по Портобелло-роуд. Он надеялся, что далеко она не уедет. Вести слежку за автомобилем даже в темноте вовсе не так легко, как это может показаться по кинофильмам, в особенности если человеку, за которым ты следишь, знакома твоя машина. Движения почти не было, что тоже затрудняло слежку, но хорошо хоть Мейри держалась больших магистралей. Если бы она пользовалась объездами и задворками, то наверняка сразу же засекла бы его.
  
  Принсес-стрит оккупировали байкеры, они наводнили открытые допоздна бургер-бары и носились взад-вперед по улице. Интересно, подумал Ребус, не вышел ли на прогулку Клайд Монкур — протрястись после ужина. При таком обилии бургеров и байкеров он, вероятно, чувствовал бы себя здесь как дома. Монкур был крепок на манер некоторых стариков; они словно съеживаются с возрастом, но это только потому, что они теряют жидкость и в результате твердеют, как скала. У Клайда Монкура не осталось никакой мягкости. Его рукопожатие было рассчитано на крепких мужиков в салуне, которые не упустят случая проверить, кто кого пережмет. Даже Пейшенс сказала, что он до боли стиснул ей руку.
  
  Вечер стоял великолепный, идеальный для прогулки, и многие этим воспользовались. Неудачный расклад для театральной программы «Фринджа» — кому охота битых два часа сидеть в душном темном зале, когда настоящее шоу происходит снаружи, непрерывно и абсолютно бесплатно. Доехав до западного конца Принсес, Мейри ввернула налево на Лотиан-роуд. Улица уже кишела пьяными. Они, вероятно, направлялись в какой-нибудь индийский ресторан или пиццерию. Потом они горько пожалеют о своем неразумном решении. Свидетельство тому — утренние тротуары. За перекрестком на Толлкросс Мейри включила мигалку, показывая, что будет пересекать встречные полосы. Ребус не мог понять, куда ее черт несет. Ответ не заставил себя ждать. Она припарковалась на краю дороги и выключила габариты. Ребус, газанув, проехал мимо, пока она запирала дверцу, и остановился на перекрестке впереди. Никаких препятствий для дальнейшего движения не было, но он все равно стоял, наблюдая за ней в зеркало заднего вида.
  
  «Ну-ну», — пробормотал он себе под нос, когда Мейри перешла на другую сторону и нырнула в салун «Быстрый шланг». Он включил заднюю передачу, сдал назад и втиснулся на место в нескольких машинах от Мейри. Посмотрел на «Быстрый шланг». Над салуном мигала неоновая реклама, желтая и красная, что, несомненно, очень нравилось тем, кто жил по другую сторону, где Ребус припарковал машину. К входной двери вел ряд ступенек, на верхней торчали двое вышибал. Стиль Дикого Запада, принятый в «Шланге», никак не повлиял на одеяние вышибал — черные вечерние костюмы, белые рубашки и черные галстуки-бабочки. У обоих, в соответствии с их коэффициентом умственного развития, были короткие стрижки, руки они держали за спиной, что делало и без того широкие грудные клетки еще шире. Ребус посмотрел, как они открывали двери двум ковбоям в широкополых шляпах и их подружкам в мини-юбочках.
  
  «Ну что ж, была не была».
  
  Он запер машину и целеустремленно двинулся через дорогу, стараясь выглядеть как бездельник, желающий приятно провести время. Вышибалы подозрительно посмотрели на него — и не открыли перед ним дверь. Ребус решил, что достаточно наигрался на сегодня, а потому достал удостоверение и сунул под нос более высокому из двоих, на случай если тот умеет читать.
  
  — Полиция, — сказал он для верности. — Мне что, дверь не откроют?
  
  — Только на выходе, — сказал меньший вышибала.
  
  Пришлось Ребусу самому открыть дверь.
  
  Стойка распорядителя зала была оформлена на манер старинного банка — вертикальные деревянные решетки, за ними улыбающееся женское лицо.
  
  — Платиновая ковбойская карта, — сказал Ребус, снова показывая удостоверение.
  
  За стойкой находился довольно просторный коридор, в котором посетители сражались с «однорукими бандитами». Вокруг интерактивной видеоигры собралась большая толпа: бородатый актер с монитора приглашал пристрелить его любому, у кого хорошая реакция. На большинстве парней перед монитором была обычная одежда, но на некоторых — ковбойские ботинки и галстуки-боло.[100] Пояса с громадными пряжками, видимо, полагались по этикету, как и джинсы — для мужчин и для женщин, исключительно «левисы» и «вранглеры» с отворотами. Два туалета помогали тебе определить свой пол, если возникали сомнения.
  
  Следующие двери вели в танцевальный зал с четырьмя барными стойками — по одной в каждом углу громадного помещения. На украшение зала было потрачено немало денег, при этом самые изысканные элементы декора высвечивались направленными лучами прожекторов, размещенных за искусственным стеклом в верхней части стен. Внутри стояла кукла индейца в натуральную величину, какими любят оживлять сигарные лавки, — какая-то мешанина из индейских головных уборов, курток и всякого такого прочего и еще копия — Ребус надеялся, что всего лишь копия, — старинного пулемета. На беззвучных экранах телевизоров, утопленных в одну из стен, крутились черно-белые вестерны, у другой стены расположился механический бычок. Бычок был отключен от питания — после того как с него свалился подросток, который в результате несчастного случая впал в кому. Заведение из-за этого чуть не закрыли. Почему не закрыли — об этом Ребусу думать не хотелось. Рядом с одной из стоек стояло что-то вроде питьевого фонтанчика, но Ребус знал, что это плевательница. Он заметил, что на ближайшей к плевательнице стойке торговля шла хуже, чем на остальных.
  
  Ребус выделялся в толпе. Хотя в салуне были люди его возраста, они все одевались более или менее в стиле вестерн и почти все танцевали. Здесь имелись освещенные прожектором, но пустые — если не принимать в расчет музыкальные инструменты — подмостки. Музыка звучала из динамиков. Диджей в закрытой кабинке рядом со сценой между песнями что-то выкрикивал — его, наверное, было слышно на полпути между Эдинбургом и Техасом.
  
  — Вам помочь?
  
  Заметить его в толпе было нетрудно, и вышибалы, конечно, доложили о нем администратору первого этажа. Менеджеру было под тридцать — прилизанные волосы и усыпанная стразами жилетка. Говорил он с ярко выраженным лотианским акцентом.
  
  — Фрэнки сегодня работает?
  
  Если бы Ботуэлл был в танцевальном зале, то Ребус наверняка увидел бы его. Наряд Ботуэлла затмил бы даже грохот динамиков.
  
  — Сегодня я здесь старший.
  
  Его улыбка заверила Ребуса, что ему здесь рады, как геморрою на родео.
  
  — Нет, сынок, все в порядке, можешь расслабиться. Просто я ищу одного человека, а платить за вход неохота.
  
  Администратора это объяснение явно успокоило. По его виду было понятно, что работает он недавно. Может, его недавно повысили из барменов.
  
  — Меня зовут Лорн Странг, — сообщил он.
  
  — А меня — Лорн Сосидж.[101]
  
  Странг улыбнулся:
  
  — Настоящее мое имя Кевин.
  
  — Не оправдывайся.
  
  — Можно поставить вам за счет заведения?
  
  — Лучше налить, если ты не против.
  
  Ребус внимательно осмотрел танцзал — Мейри здесь не было, а это означало, что она либо в туалете, либо где-то за сценой. Он не мог понять, что ей нужно за сценой клуба Фрэнки Ботуэлла.
  
  — Так кого вы ищете? — спросил Кевин Странг.
  
  — Я же сказал — одного человека. Она обещала сюда прийти. Может, я немного опоздал.
  
  — Да народ только начал собираться. До закрытия еще два часа. Что будете?
  
  Они подошли к бару. На барменах были белые передники, закрывающие грудь и ноги, и золотистые тесемки на рукавах, чтобы не пачкать манжеты.
  
  — Это чтобы им неповадно было делать записи на ладонях? — спросил Ребус.
  
  — Здесь никто не мошенничает.
  
  Один из барменов извинился перед клиентом, которого уже начал было обслуживать, и подошел к Кевину Странгу.
  
  — Мне пиво, пожалуйста, — сказал Ребус.
  
  — Разливное? У нас только полупинты.
  
  — Это почему?
  
  — Так выгоднее.
  
  — Честный ответ. Дайте мне бутылку «Бекса». — Он посмотрел на танцующих. — В последний раз такое количество ковбоев я видел на съезде строителей.
  
  Музыка начала стихать. Странг ободряюще похлопал Ребуса по спине.
  
  — Мой выход, — сказал он. — Желаю хорошо провести время.
  
  Ребус проводил его взглядом — Кевин прошел через танцующих, поднялся на сцену и постучал по микрофону, отчего динамики издали глухой стон. Ребус не знал, чего от него ждать. Может быть, Странг объявит, как танцевать традиционный шотландский танец. Но он просто заговорил тихим голосом, и всем поневоле пришлось смолкнуть, чтобы расслышать его. Ребус подумал, что в «Быстром шланге» у такого администратора зала нет будущего.
  
  — Ребята, я рад видеть всех вас в салуне «Быстрый шланг». А сейчас прошу вас приветствовать: на «Дедвудский дилижанс»[102] поднимается ансамбль, который сегодня будет наигрывать нам хоудаун…[103]«Чапараль»!
  
  — Последовали щедрые аплодисменты, через дверь в заднике сцены вышли участники ансамбля. Из фойе появилось несколько любителей компьютерных игр. В ансамбле было шесть человек, и они едва уместились на сцене. Вокалист с гитарой, бас-гитара, ударные, еще одна гитара и две вокалистки на подпевке. Первый номер они начали несколько неуверенно, но к концу разогрелись. Ребус к этому времени почти допил свое пиво и уже собирался вернуться в машину.
  
  Но тут он увидел Мейри.
  
  Неудивительно, что вышла она из дома в дождевике. Под ним, оказывается, скрывалась бахромчатая черная юбка, жилетка коричневой кожи, белая блуза с низким вырезом без рукавов. Широкополой шляпы он на ней не увидел, но на ее шее был повязан красный платок. И пела она с душой.
  
  Она была вокалисткой на подпевке в ансамбле.
  
  Ребус заказал себе еще пива, сел и уставился на сцену. После нескольких песен он уже научился отличать голос Мейри от голоса другой певицы на подпевке. Он обратил внимание, что большинство мужчин глазеют на эту вторую. Она была гораздо ниже Мейри, с длинными черными волосами и в юбке короче некуда. Но пела Мейри лучше — самозабвенно закрыв глаза, покачиваясь от бедер и от усердия чуть сгибая ноги в коленях. Ее напарница много жестикулировала, но это ей мало помогало.
  
  В конце четвертой песни вокалист с гитарой сказал короткую речь — остальные в это время переводили дыхание, настраивали инструменты, прихлебывали спиртное или отирали лица. Ребус не особо разбирался в музыке кантри-и-вестерн, но «Чапараль» был неплох. Они не разменивались на всякий вздор про любимых собачек, умирающих супругов и верность любимому. В их песнях была более жесткая, городская струя и соответствующие слова.
  
  — И если вы не знаете Хала Кетчема, — сказал певец, — то вы много потеряли. Вот одна из его песен. Она называется «Субботний вечер в маленьком городке».
  
  Мейри исполняла ведущую партию, ее напарница легонько постукивала в тамбурин и помалкивала. По завершении песни раздались громкие одобрительные крики. Ведущий певец вернулся к микрофону и поднял руку в сторону Мейри:
  
  — Кэти Хендрикс, леди и джентльмены.
  
  Снова одобрительные крики — Мейри поклонилась.
  
  После этого они начали играть собственные сочинения, две песни, которые им лучше было бы не петь. Вокалист сообщил, что обе композиции записаны на первой кассете ансамбля, которую желающие могут приобрести в фойе.
  
  — Объявляется перерыв — можете погулять пятнадцать минут, но потом обязательно возвращайтесь.
  
  Ребус вышел в фойе, вытащил шесть фунтов из кармана и купил кассету. Когда он вернулся, участники ансамбля расположились у одного из баров в надежде, что посетители поставят им выпивку — а может, ее оплачивало само заведение. Ребус потряс кассетой над ухом Мейри.
  
  — Мисс Хендрикс, не дадите мне автограф?
  
  Музыканты вытаращились на него — все, включая Мейри. Она взяла его за лацканы и потащила прочь от бара.
  
  — Вы что здесь делаете?
  
  — Как, вы не знали? Я большой любитель музыки кантри-и-вестерн.
  
  — Вы не любите ничего, кроме рока шестидесятых, вы мне сами говорили. Следите за мной?
  
  — Вы неплохо поете.
  
  — Неплохо? Да я пела так, что закачаешься.
  
  — Вот она — моя Мейри: от скромности не умрет. Почему под псевдонимом?
  
  — Только не хватало, чтобы мои кретины-сослуживцы прознали! Думаете, оно мне нужно?
  
  Ребус представил себе «Шланг», набитый подвыпившими журналистами, аплодирующими коллеге по перу.
  
  — Нет, не думаю.
  
  — И вообще, у всех в ансамбле вымышленные имена — чтобы проныры из службы соцобеспечения не засекли, что они работают. — Она показала на пленку. — Неужто купили?
  
  — Ну, никто не предложил мне взять это даром в качестве вещественного доказательства.
  
  Она улыбнулась:
  
  — Значит, мы вам понравились?
  
  — Понравились, честно. По логике вещей вроде не должны были бы. Я и сам удивлен.
  
  Она почти ему поверила, почти.
  
  — Вы так и не сказали, почему следите за мной.
  
  Он положил кассету в карман.
  
  — Милли Докерти.
  
  — Что с ней?
  
  — Я думаю, вы знаете, где она.
  
  — Что?
  
  — Она испугана, ей нужна помощь. Она могла броситься к журналистке, которая добивалась встречи с ней. Ведь известно, что журналисты прячут своих информаторов, защищают их.
  
  — Вы думаете, я ее прячу?
  
  Он помедлил.
  
  — Она что-нибудь говорила вам о вымпеле?
  
  — О каком вымпеле? — Мейри сразу перестала быть похожей на певичку из ковбойского бара. Вид у нее снова был деловой.
  
  — О вымпеле на стене в комнате Билли Каннингема. Она вам говорила, что он прятал за ним?
  
  — Что?
  
  Ребус сокрушенно покачал головой.
  
  — Давайте заключим договор, — сказал он. — Мы поговорим с ней вместе. В таком случае ни один из нас ничего от другого не утаит. Ну, что скажете?
  
  Бас-гитарист протянул Мейри апельсиновый сок.
  
  — Спасибо, Дуэйн.
  
  Она залпом выпила сок — остался только лед.
  
  — Послушаете второе отделение?
  
  — Оно того стоит?
  
  — О да, у нас будет потрясающая версия «Кабацких баб».[104]
  
  — Могу себе представить.
  
  Она улыбнулась:
  
  — Встретимся после второго отделения.
  
  — Мейри, вы знаете, кто владелец клуба?
  
  — Какой-то тип по фамилии Босуэлл.
  
  — Ботуэлл. Вы его не знаете?
  
  — Никогда не видела. А что?
  
  Вторая часть проходила в ритме фокстрота: два медленных танца, два быстрых, потом медленный, а на закуску печальная кантри-версия «Кабацких баб». К последнему танцу зал был набит битком, и Ребусу польстило, когда сравнительно молодая женщина пригласила его потанцевать с ней. Но вскоре из туалета вернулся ее мужчина, и на этом все закончилось.
  
  Когда ансамбль снова повторил на бис несколько тактов, один из клиентов запрыгнул на сцену и одарил вокалисток шерифскими значками. Женщины прикололи значки себе на грудь, и это вызвало самый бурный восторг за весь вечер. Публика вообще была настроена добродушно, и Ребус провел в целом совсем не плохой вечер. Хотя Пейшенс едва ли получила бы удовольствие от такого времяпрепровождения.
  
  Закончив играть, музыканты удалились в ту дверь, из которой появились. Через несколько минут Ребус увидел Мейри — по-прежнему в сценической одежде, дождевик лежал сложенный в пакете вместе с туфлями без каблука, в которых она сидела за рулем.
  
  — Ну? — сказал Ребус.
  
  — Ну пошли.
  
  Он двинулся было к выходу, но она направилась к сцене, движением руки приглашая и его.
  
  — Вообще-то, я не горю желанием, чтобы она увидела меня в таком виде, — сказала она. — Не уверена, что такая одежда соответствует образу и профессии журналиста. Но не могу я сейчас переодеваться!
  
  Они поднялись на сцену, потом прошли через дверь и оказались в коридоре с низким потолком; тут были закутки со швабрами, ящики с пустыми бутылками и маленькая комната, где по вечерам ансамбль готовился к выступлению, а днем уборщица могла выпить чашку чаю. Дальше была темная лестница. Мейри нащупала выключатель и стала подниматься.
  
  — И куда мы направляемся?
  
  — В «Шератон».
  
  Ребус промолчал. Лестница была крутая, витая. Они добрались до площадки с какой-то дверью на висячем замке, но Мейри снова полезла наверх. На второй площадке она остановилась. Здесь была еще одна дверь — без замка. За дверью оказалось большое темное пространство. Ребус решил, что это чердак здания. Сквозь слуховое окно и щели в крыше внутрь проникал свет, в котором проступали внушительные очертания стропил.
  
  — Осторожнее — не ударьтесь головой.
  
  Чердак, несмотря на свои громадные размеры, был тесен. Его заполняли чайные коробки, стремянки, груды одежды, напоминающей старую форму пожарных.
  
  — Она, вероятно, спит, — прошептала Мейри. — Я нашла это место, еще когда мы играли здесь в первый раз. Кевин сказал, что ей можно здесь побыть.
  
  — Вы имеете в виду Лорна? Он знает?
  
  — Он мой старый приятель, он и предложил это убежище. Я ему сказала, что Милли моя подруга — приехала на «Фриндж», а остановиться негде. Я сказала, что у меня в квартире и без того уже восемь человек живут. Это, кстати, ложь — я не люблю к себе пускать. А куда ей было деться? Весь город забит до отказа.
  
  — Но что она делает целый день?
  
  — Она может спуститься вниз, подогреть воду. Тут и туалет есть, она могла бы пойти, но она так напугана — не думаю, чтобы рискнула.
  
  Под ногами у них было столько препятствий, что хватило бы для игры в какой-нибудь безумный гольф. Они пробрались к фасадной стороне здания. Небольшие окошки вместе образовывали длинную, тонкую арку. Стекла были грязные, свет через них проникал.
  
  — Милли? Не бойся, это я.
  
  Мейри вглядывалась во мрак. Глаза Ребуса приспособились к темноте, но мест, где можно спрятаться, тут было предостаточно.
  
  — Ее здесь нет, — сказала Мейри.
  
  На полу лежал спальный мешок: Ребус узнал его — он видел этот мешок, когда в первый раз пришел к Милли. Рядом валялся фонарик. Ребус поднял его и включил. На полу обложкой вверх лежала раскрытая книга.
  
  — Где ее сумка?
  
  — Сумка?
  
  — Разве у нее не было сумки с вещами?
  
  — Была. — Мейри поглядела вокруг. — Что-то не вижу.
  
  — Он ушла, — сказал Ребус.
  
  Но почему не забрала спальный мешок и фонарик? Он скользнул лучом по стенам.
  
  — Не чердак, а лавка старьевщика.
  
  По полу змеился старый прорезиненный пожарный шланг. Ребус провел по нему лучом фонарика до самого конца и увидел ноги. Он повел лучом вверх от вывернутых наружу носков ног, и луч скользнул по телу. Она сидела в углу спиной к стене.
  
  — Стой здесь, — приказал он и направился к телу, стараясь, чтобы фонарик не дрожал в его руке.
  
  Шею Милли Докерти обвивал пожарный шланг. Кто-то пытался задушить ее шлангом, но старая резина лопалась. И тогда ей в горло затолкали медную насадку шланга. Она так и торчала оттуда, словно горловина воронки. Ею и воспользовались как воронкой. Ребус наклонился поближе и принюхался.
  
  Он не был до конца уверен, но ему показалось, что пахнет кислотой. Если бы он пригляделся внимательнее, то увидел бы, что ее горло выжжено. Но он не стал приглядываться, а направил луч фонарика на пол, где лежала ее сумка, — содержимое было вывернуто на пол. Рядом с деревянной шкатулкой валялась смятая бумажка. Он поднял ей и развернул — конверт компьютерной дискеты, надписанный «SaS».
  
  — Похоже, они нашли то, что искали, — сказал он.
  
  В салуне «Быстрый шланг» никто не танцевал.
  
  Всех отправили по домам. Поскольку «Шланг» находился в районе Толлкросс, он попадал в ведение дивизиона С. Полицейских прислали с участка на Торфихен-плейс.
  
  — Джон Ребус! — изумился, увидев его, офицер уголовного розыска. — Ты просто вездесущий, куда там «свидетелям Иеговы»!
  
  — Но я же не пытаюсь обратить тебя в свою веру, Шаг.
  
  Ребус проводил взглядом инспектора Шага Дэвидсона — тот поднялся на сцену и исчез в дверях. Все они находились наверху — там, где происходило действие. Там устанавливали на треногах галогенные лампы в помощь фотографам. Ключа к навесному замку на первом этаже обнаружить не удалось, поэтому воспользовались кувалдой. Ребусу не хотелось спрашивать, кого или что они рассчитывали найти за дверью, запертой снаружи на навесной замок. Он сомневался, что найденное будет иметь отношение к делу. Отношение к делу имело лишь одно, и оно стояло у стойки бара рядом с плевательницей, попивая охлажденный лонг-дринк. Ребус подошел к нему:
  
  — Ты уже говорил со своим боссом, Кевин?
  
  — Все время попадаю на его автоответчик.
  
  — Плохо дело.
  
  Кевин Странг чуть не откусил кусок стакана.
  
  — Что вы хотите сказать?
  
  — Плохо для бизнеса.
  
  — Да, это верно.
  
  — Мейри говорит, что вы с ней друзья.
  
  — Мы учились в одной школе. Она на два года старше меня, но мы вместе играли в школьном оркестре.
  
  — А вот это хорошо — с голоду в любом случае не помрешь.
  
  — В каком — в любом?
  
  — Если Ботуэлл тебя уволит, ты всегда сможешь подработать на улице. Ты ее видел? Говорил с ней?
  
  Кевин понимал, кого имеет в виду Ребус. Он замотал головой еще до того, как Ребус закончил вопрос.
  
  — Нет? — не отставал от него Ребус. — И тебя это даже ни чуточку не интересовало? Не считал нужным хотя бы взглянуть, что она собой представляет?
  
  — Даже в голову это не приходило.
  
  Ребус посмотрел на столик вдалеке, где один из полицейских с Торфихен-плейс допрашивал Мейри; рядом на всякий случай находилась и женщина-полицейский.
  
  — Плохо дело, — снова вздохнул Ребус. Он подался поближе к Кевину Странгу. — Между нами, Кевин, — кому ты сказал о ней?
  
  — Да никому я не говорил.
  
  — Тогда тебе плохо придется, сынок.
  
  — Как это?
  
  — Ну ведь не случайно же они ее нашли, Кевин. Они знали, что она там. И только два человека могли сообщить об этом. Ты или Мейри. В дивизионе С ребята серьезные. Они вытащат всю твою подноготную, Кевин. Ты, считай, единственный подозреваемый у них, других нет.
  
  — Я не подозреваемый.
  
  — Она умерла часов шесть назад, Кевин. Где ты был шесть часов назад?
  
  Ребус сочинял на ходу — время смерти точно они узнают, когда поработает патологоанатом. Но он полагал, что вычислил довольно точно.
  
  — Я вам ничего не скажу.
  
  Ребус улыбнулся:
  
  — Ты, Кевин, слизняк. Хуже того, ты слизняк наемный.
  
  Он сделал движение, чтобы потрепать Кевина Странга по щеке, но Странг уклонился, подался назад и задел плевательницу. Они оба смотрели, как она с грохотом упала на пол, прокатилась туда-сюда, потом замерла. Секунду-другую ничего не происходило, потом что-то, что с трудом можно было назвать жидкостью, громко чавкнув, вывалилось оттуда. Все повернулись. Единственное, что нашел для своего взгляда Кевин, был Ребус. Кевин сглотнул слюну.
  
  — Слушайте, я не мог не сказать мистеру Ботуэллу — просто чтобы прикрыть свою задницу. Если бы я не сказал ему, а он бы потом узнал…
  
  — И что он ответил?
  
  — Пожал плечами, сказал — под мою ответственность.
  
  При этом воспоминании его пробрала дрожь.
  
  — Где ты был, когда сообщил ему об этом?
  
  — В кабинете, рядом с фойе.
  
  — Сегодня утром?
  
  Странг кивнул.
  
  — Скажи мне, Кевин, мистер Ботуэлл не ходил взглянуть на вашу постоялицу?
  
  Странг опустил взгляд в свой пустой стакан. Для Ребуса это был весьма красноречивый ответ.
  
  Расследование такого серьезного преступления, как убийство, проходит в строго установленном порядке. Для начала Ребус обязан был доложить старшему группы все, что знал о Милли Докерти. Кроме того, он обязан был сообщить о своем разговоре с Кевином Странгом. И наконец, он должен самоустраниться, предоставив дивизиону С вести расследование без помех.
  
  Но в два часа ночи он остановил машину у дома Фрэнки Ботуэлла на Рейвелстон-Дайкс, всерьез раздумывая, не позвонить ли в дверь. Если ничего существенного выяснить не удастся, он, по крайней мере, узнает, как выглядит мистер Ботуэлл по ночам — так же вульгарно, как и днем, или нет. Но Ребус отказался от этой затеи. Во-первых, люди из дивизиона С всяко до утра побеседуют с Ботуэллом — он был уверен, что уж до Ботуэлла они-то доберутся. А когда доберутся, то не обрадуются, услышав от него, что Ребус их опередил.
  
  Во-вторых, шанс был упущен. Он услышал, как поднялись автоматические двери гаража, и увидел притушенные фары машины Ботуэлла — глянцево-черного «мерседеса» с кузовом под заказ: машина съехала с тротуара и унеслась прочь.
  
  Значит, известие наконец дошло до него, и он поехал в «Шланг». Либо пустился в бега.
  
  Ребус сделал себе заметку на память: побольше разузнать о Ли Фрэнсисе Ботуэлле.
  
  А сейчас Ребус даже радовался тому, что расследованием занимаются другие. Он неспешно поехал на Оксфорд-террас, изо всех сил стараясь не уснуть за рулем. Никто не ждал его в засаде перед домом, поэтому он тихо отпер дверь и прошел в гостиную — тело его слишком устало, чтобы бодрствовать, но сознание было слишком растревожено, чтобы погрузиться в сон. На этот случай у него имелось верное средство: кружка чая с молоком и виски. Но на диване его ждала записка, написанная рукой Пейшенс. Почерк у нее был получше, чем у большинства докторов, но ненамного. Расшифровав ее каракули, Ребус снял трубку и набрал номер Брайана Холмса.
  
  — Извини, Брайан, но в записке сказано звонить в любое время.
  
  — Подождите секунду.
  
  Он слышал, как Холмс вылезает из кровати, уносит с собой беспроводной телефон. Ребус представил себе Нелл Стэплтон — звонок разбудил ее, и теперь она переворачивается на другой бок, проклиная беспардонного Ребуса. Дверь спальни закрылась.
  
  — Ну вот, — сказал Холмс, — теперь можем говорить.
  
  — Что за срочность? Есть новости о нашем друге?
  
  — Нет, на этом фронте все тихо. Расскажу утром. Но я подумал, известно ли вам, что случилось.
  
  — Так я же сам ее и нашел.
  
  Ребус услышал, как открывается холодильник, из него достается бутылка, жидкость наливается в стакан.
  
  — Кого нашли? — спросил Брайан.
  
  — Милли Докерти. Ты разве не об этом?
  
  Но у Холмса, конечно, были другие новости — не мог он так быстро узнать о Милли.
  
  — Она мертва, убита.
  
  — Они что, убирают всех свидетелей? Что с ней случилось?
  
  — Нет, такие сказочки на ночь не рассказывают. Какая у тебя новость?
  
  — Побег из Барлинни. Точнее говоря, из фургона, который остановился на полпути между Барлинни и больницей. Вся операция была спланирована.
  
  Ребус опустился на диван.
  
  — Кафферти?
  
  — Он очень правдоподобно изображает, что болен — прободная язва. Это случилось сегодня вечером. На дороге два грузовика заблокировали тюремный фургон. Маски, обрезы — и чудесное исцеление.
  
  — Господи боже.
  
  — Вы не волнуйтесь. По всей трассе М-восемь патрули.
  
  — Если он собрался в Эдинбург, то этой дорогой он воспользуется в последнюю очередь.
  
  — Вы думаете, он вернется?
  
  — Можешь не сомневаться, Брайан, он возвращается. Ему нужно добраться до того, кто прикончил его сына.
  24
  
  Той ночью он так и не уснул, несмотря на виски с чаем. Он сидел перед окном в спальне, прикидывая, когда может явиться Кафферти. Пока не наступил рассвет, он смотрел на лестницу, ведущую от тротуара вниз ко входу в квартиру. Наконец он принял решение и начал собираться. Пейшенс села в кровати.
  
  — Надеюсь, ты оставил записку, — сказала она.
  
  — Мы уезжаем, но не вместе. Какой у вас порядок действий, если возникли чрезвычайные обстоятельства?
  
  — В моем сне было больше смысла, чем в том, что ты городишь.
  
  — Скажем, если тебе необходимо срочно куда-то уехать?
  
  Она, зевая, пригладила волосы.
  
  — Ну, надо предупредить… кто-нибудь меня подменит. А что ты замыслил — тайный побег?
  
  — Я поставлю чайник.
  
  Когда он вернулся из кухни с двумя кружками кофе, она была в душе.
  
  — Что происходит? — спросила она, вытираясь.
  
  — Ты едешь к сестре, — сказал он ей. — Так что выпей кофе, позвони ей, оденься и быстро собираться.
  
  Она взяла у него кружку.
  
  — Именно в таком порядке?
  
  — В любом порядке, который тебя устраивает.
  
  — А ты куда поедешь?
  
  — В другое место.
  
  — А кто будет кормить зверьков?
  
  — Не беспокойся. Попрошу кого-нибудь.
  
  — Я не беспокоюсь. — Она отхлебнула кофе. — Нет, я беспокоюсь. Что происходит?
  
  — В город едет плохой дядя. — Тут что-то пришло ему в голову. — Вот, кстати, еще один старый фильм, который мне нравится — «Ровно в полдень».[105]
  
  Ребус заказал себе номер в маленькой гостинице в Брантсфилде. Он был знаком с ночным портье и сначала позвонил — узнать, есть ли у них места.
  
  — Вам повезло — есть номер на одного.
  
  — А что это у вас не аншлаг?
  
  — Старик, который снимал номер, — он приезжал на фестиваль много лет подряд — умер вчера днем от удара.
  
  — Ну и ну.
  
  — Вы не суеверны?
  
  — Ну, если других номеров все равно нет, то несуеверен.
  
  Он поднялся по лестнице на уровень улицы и оглянулся. Никого не увидев, он дал знак Пейшенс, чтобы она поднималась к нему. При ней были две сумки. В руках у Ребуса — ее маленький чемодан. Они сложили все это в багажник ее машины и торопливо обнялись.
  
  — Я тебе позвоню, — сказал он. — Не пытайся связаться со мной.
  
  — Джон…
  
  — Пейшенс, прошу тебя, доверься мне хотя бы в этом.
  
  Он проводил взглядом ее отъезжающую машину, потом побродил немного по улице, чтобы убедиться, что никто за ней не поехал. Хотя, конечно, абсолютной уверенности у него не было. Они вполне могли перехватить ее на Куинсферри-роуд. Кафферти не остановится перед тем, чтобы использовать ее или кого угодно, лишь бы добраться до Ребуса. Он спустился в квартиру за сумкой, запер дверь и направился к собственной машине. По пути остановился у соседской двери и сунул в почтовый ящик конверт. Внутри были ключи и инструкции — как кормить кота Душку, безымянного попугая и золотых рыбок Пейшенс.
  
  Было раннее утро, хвост на пустынной улице он заметил бы сразу, но на всякий случай все равно ехал задворками. Некогда большой семейный дом превратился в небольшую семейную гостиницу. Перед входом, где когда-то садик отделял дом от тротуара, теперь была асфальтовая парковочная площадка на шесть машин. Но Ребус объехал дом сзади и припарковался там, где ставил свои машины персонал гостиницы. Монти, ночной портье, впустил его через заднюю дверь и провел прямо в его номер на верхнем этаже. Подниматься нужно было по страшно скрипучей лестнице. Непрошеный гость не смог бы пробраться к нему, не известив о своем появлении его самого и всех местных древоточцев.
  
  Ребус лежал и думал о том, что, ложась на кровать мертвеца, ты вроде как перевоплощаешься в того человека, каким он был при жизни. И он стал думать о Кафферти. Ребус понимал, что прибегает к полумерам. Трудно ли будет для Кафферти обнаружить его? Отправить несколько человек на Феттс и Сент-Леонардс, в несколько известных пабов, и к концу дня Ребус окажется у гангстера в руках. Что ж, так он, по крайней мере, не будет подставлять под удар Пейшенс, ее дом или дом своих друзей.
  
  Разве не так же поступают самоубийцы — уезжают в гостиницу, чтобы избавить от потрясения семью и друзей? Он, конечно, мог отправиться домой, в свою квартиру в Марчмонте, но там все еще было полно студентов, оставшихся на летние заработки в Эдинбурге. Он любил своих постояльцев и не хотел, чтобы они сталкивались с Кафферти. Да что говорить — он не хотел, чтобы с Кафферти сталкивался и Монти, ночной портье.
  
  «Он не по мою душу явился», — все время напоминал он себе.
  
  Он лежал в кровати, подсунув руки под голову и уставясь в потолок. Возле кровати стояли часы с радиоприемником, и Ребус включил его, чтобы послушать новости. Полиция продолжала поиски Морриса Джеральда Кафферти. «Он не по мою душу явился», — повторил Ребус. Но в известном смысле Кафферти явился и по его душу. Кафферти знал, что Ребус — его главный шанс найти убийц. По радио передали короткое сообщение о теле, найденном в «Быстром шланге», но без всяких кошмарных подробностей. Пока без подробностей.
  
  Прослушав новости, он помылся и вышел на улицу. Остановил такси, назвал адрес на Сент-Леонардс. Водитель тут же выключил счетчик.
  
  — За счет заведения, — сказал он.
  
  Ребус кивнул и откинулся на спинку. Он реквизирует чью-нибудь машину на день. Или найдет свободную в полицейском гараже. Возражать никто не будет. Всем известно, кто упек Кафферти в Барлинни. Доехав до места, он быстро нырнул в здание и прямиком направился к компьютеру, вошел в «Мозговой центр», а оттуда в НПК-2 — центральную полицейскую базу данных Соединенного Королевства в Хендоне.[106] Как он и предполагал, на Ли Фрэнсиса Ботуэлла там почти ничего не было, однако обнаружилась отсылка к материалам, имеющимся в стратклайдском отделении полиции в Патрике.[107]
  
  Полицейский, ответивший ему в Патрике, не пришел в восторг, выслушав его.
  
  — Да вы знаете, сколько у нас этого старья на чердаке? — сказал он Ребусу. — Скоро потолок рухнет.
  
  — Посмотрите, а? Пожалуйста. И переправьте факсом, не утруждайте себя звонком.
  
  Час спустя Ребусу передали несколько факсовых листов с информацией по деятельности Тартановой армии и Рабочей партии в начале 1970-х годов. Обе организации существовали недолго, но жизнь вели буйную — грабили банки для закупки оружия. Тартановая армия хотела независимости Шотландии любой ценой. Чего хотела Рабочая партия, Ребус никак не мог вспомнить, а об их программе в факсе не говорилось. Из этих двух зол бо́льшим была Тартановая армия, ее бойцы нападали на склады взрывчатки и армейские базы, создавая арсенал оружия для будущего восстания, которое так и не вспыхнуло.
  
  Фрэнки Ботуэлл упоминался как сторонник Тартановой армии, но никаких улик против него, никаких свидетельств его незаконной деятельности не было. Ребус решил, что это было до его оркнейского периода и возрождения в качестве Кухулина. Кухулина Красной руки.
  
  Арч Гоури, вероятно, завтракал, когда ему позвонил Ребус. Слышно было, как вилка побрякивает по тарелке.
  
  — Извините, что побеспокоил вас так рано, сэр.
  
  — Еще вопросы, инспектор? Может быть, мне пора начать брать с вас плату за консультации?
  
  — Я подумал, вдруг вам известно одно имя.
  
  Гоури издал какой-то уклончивый звук. А может быть, просто жевал.
  
  — Ли Фрэнсис Ботуэлл.
  
  — Фрэнки Ботуэлл?
  
  — Вы его знаете?
  
  — Знал когда-то.
  
  — Он был членом Оранжевого ордена?
  
  — Да, был.
  
  — Но его выкинули?
  
  — Не совсем. Он ушел добровольно.
  
  — Могу я спросить почему, сэр?
  
  — Можете. — Последовала пауза. — Он был… непредсказуем, вспыльчив. Но по большей части претензий к нему не было. Он тренировал юношеские футбольные команды в двух районных ложах. Занимался этим охотно.
  
  — Он интересовался историей?
  
  — Да, шотландской и ирландской.
  
  — Кухулином?
  
  — Среди прочего. Кажется, он написал две-три статьи для «Ольстера» — это такой журнал, его издавали ОДС. Он там писал под псевдонимом, так что мы не могли призвать его к порядку, но стилистика была его, определенно. Если хотите знать, инспектор, лоялисты очень интересуются доисторическим периодом Ирландии. Ботуэлл писал про круитнов.[108] Он был талантлив, вот только…
  
  — А имел он какие-то связи с Бригадой непримиримых оранжистов?
  
  — Мне об этом неизвестно, но меня такое не удивило бы. Гэвин Макмарри тоже интересуется доисторическим периодом. — Гоури вздохнул. — Фрэнки оставил ложу, потому что считал, что мы не хотим идти до конца. Большего я сказать не могу, но, возможно, для вас и этого будет достаточно, чтобы понять, что он за фигура.
  
  — Да, мистер Гоури, достаточно. Спасибо за помощь.
  
  Ребус положил трубку и задумался. Потом грустно покачал головой.
  
  «Нашла же ты где ее спрятать, Мейри. Местечко хуже не придумаешь».
  
  Его стол превратился уже в настоящую свалку, и он решил что-нибудь предпринять и стал сгребать в свою мусорную корзину пустые одноразовые стаканчики, тарелки, смятые бумажки и пакеты. Так он докопался до конверта из желтой манильской бумаги размера А4. На конверте черным маркером было написано его имя. Конверт был пухлый и еще не вскрытый.
  
  — Кто это здесь оставил?
  
  Но всем было не до него. Все оживленно обсуждали очередной звонок в газету психа с ирландским акцентом. Никто, конечно, не знал о «Щите» в той мере, в какой знал об этом Ребус. Пресса придерживалась гипотезы, что тело, найденное в тупичке Мэри Кинг, принадлежит информатору, отбившемуся от ИРА и наказанному хозяевами. Теперь эта гипотеза потеряла всякий смысл, но это не имело значения. Все только и говорили о новом анонимном звонке, и на первой полосе газеты крупным шрифтом было набрано: «„Закройте к чертям этот балаган“, — требует анонимный террорист».
  
  Ребус прикинул, какую выгоду может получить «SaS» от закрытия фестиваля. Ответ: никакой. Он в последний раз посмотрел на конверт, потом засунул пальцы под клапан. Из конверта выпало несколько листочков — ксерокопии рапортов, вырезки из газет, по большей части американских, хотя тот, кто делал копии, постарался, чтобы ни названия, ни адреса, ни телефоны не были скопированы. Источников приблизительно половины статей Ребус установить не смог, но одно было ясно: все материалы рассказывали об одном человеке.
  
  О Клайде Монкуре.
  
  Никакой записки в конверте не обнаружилось, ничего, написанного от руки, ничего такого, по чему можно было бы опознать отправителя. Ребус осмотрел конверт. Он пришел не по почте — кто-то принес его в отделение. Ребус снова стал расспрашивать сотрудников, но все в один голос утверждали, что в первый раз видят этот конверт. Мейри — вот единственный отправитель, который приходил ему в голову, но она не стала бы передавать ему материалы таким образом.
  
  Так или иначе, он внимательно изучил подборку. Все, что он читал, лишь подкрепляло его собственное впечатление. Клайд Монкур — настоящая гадина. Он распространял наркотики в Ванкувере и по всему Онтарио. Его суда доставляли иммигрантов с Дальнего Востока. А иногда и не доставляли, хотя было известно, что люди поднимались на борт. Что случалось с ними — с людьми, которые заплатили за то, чтобы их отвезли к лучшей жизни? Ответ на этот вопрос, похоже, лежал на дне морском.
  
  В жизни Монкура были и другие темные стороны. Например, незадекларированная доля в рыбообрабатывающем заводе близ Торонто… Торонто — место, где родился «Щит». Налоговая служба Штатов несколько лет пыталась докопаться до истины, но ей это так и не удалось.
  
  Среди вырезок мелькнуло краткое упоминание шотландской фермы-рыбозавода по производству лосося.
  
  Монкур импортировал шотландского копченого лосося в Штаты, хотя аналогичная канадская продукция была у него под рукой. Рыбозавод этот располагался к северу от поселка Кайл-оф-Лохалш. Название зацепило Ребуса — он где-то видел его недавно. Он вернулся к материалам по Кафферти и, пожалуйста, обнаружил его там. Кафферти был законным совладельцем этого рыбозавода в 1970-х — начале 1980-х годов… приблизительно в то самое время, когда он и Джинки Джонсон отмывали и высушивали грязные деньги для ОДС.
  
  «Вот красота», — сказал сам себе Ребус. Он не то чтобы вычислил квадратуру круга, он свел ее к нечестивому треугольнику.
  
  Он вызвал патрульную машину для поездки в Гар-Би.
  
  С заднего сиденья можно было спокойно окинуть взглядом весь Пилмьюир. Клайд Монкур говорил о первых шотландских поселенцах. Новые поселенцы, переезжая в частные дома, строившиеся вокруг Пилмьюира и в самом этом районе тоже, конечно, жили нелегкой жизнью. Это была жизнь фронтира — с налетами коренных племен, которые хотели прогнать незваных гостей, приграничными стычками за клочок земли и прочими радостями освоения новых пространств. Эти дома были первым собственным жильем для тех, кто въезжал из арендуемых квартир. В этих кварталах новоприбывшие проходили и первый курс выживания.
  
  Ребус желал поселенцам благополучия.
  
  Когда они въехали в Гар-Би, Ребус проинструктировал полицейских в форме и остался сидеть на заднем сиденье, немедленно став объектом любопытства прохожих. Полицейские некоторое время отсутствовали, но когда вернулись, один из них тащил за руку мальчишку, другой рукой ведя его велосипед, а второй вел двух сорванцов без велосипедов. Ребус посмотрел на них. Того, что с велосипедом, он узнал.
  
  — Этих двоих можете отпустить, — сказал он. — А этого давайте ко мне сюда.
  
  Мальчишка неохотно сел в машину. Его приятели бросились наутек, как только их отпустили. Отбежав на безопасное расстояние, они повернулись и стали смотреть. Им хотелось знать, что будет дальше.
  
  — Тебя как зовут, сынок? — спросил Ребус.
  
  — Джок.
  
  Может, его и в самом деле звали Джок,[109] а может, и нет.
  
  — А почему ты не в школе, Джок?
  
  — У нас занятия еще не начались.
  
  Это тоже могло быть правдой — Ребус просто не знал.
  
  — Ты меня помнишь, сынок?
  
  — Это не я вам покрышки проколол.
  
  Ребус покачал головой:
  
  — Забудем об этом. Я здесь по другой причине. Но ты помнишь, когда я сюда приезжал?
  
  Парнишка кивнул.
  
  — Помнишь, ты был с дружком, а он принял меня за кого-то другого. Помнишь? Он спросил у меня, где моя классная тачка.
  
  Парень замотал головой.
  
  — А ты ему сказал, что я не тот, за кого он меня принял. А за кого он меня принял, сынок?
  
  — Не знаю.
  
  — Нет, знаешь.
  
  — Нет, не знаю.
  
  — Но кто-то чуток похожий на меня, да? Такого же сложения, возраста, роста? Одет, правда, получше. Верно?
  
  — Может, и так.
  
  — И машина у него шикарная, а?
  
  — «Мерс» по спецзаказу.
  
  Ребус улыбнулся. У мальчишек глаз и память на определенные вещи.
  
  — И какого цвета этот «мерс»?
  
  — Черный. Весь черный. Даже окна.
  
  — Часто его здесь видел?
  
  — Не знаю.
  
  — Но машина классная, да?
  
  Парень пожал плечами.
  
  — Ладно, сынок, свободен.
  
  По довольному лицу полицейского парнишка понимал, что совершил какой-то промах, что каким-то образом помог копу. Щеки его горели от стыда. Он выхватил велосипед из рук констебля и пустился прочь, оглядываясь время от времени. Приятели ждали его с вопросами.
  
  — Нашли, что искали, сэр? — спросил один из полицейских, садясь в машину.
  
  — Именно то, что искал, — ответил Ребус.
  25
  
  Он поехал посмотреть, как дела у Мейри, но за ней приглядывала подружка, а сама Мейри спала. Доктор дал ей специальные таблетки. Оставшись один в квартире со спящей без задних ног Мейри, он мог бы просмотреть ее записи и компьютерные файлы, но подружка не пустила его на порог. У нее были впалые щеки и выступающие скулы, к тому же опасно много зубов в неразговорчивом, но решительном рту.
  
  — Передайте ей, что я заходил, — сказал Ребус, сдаваясь.
  
  Он приехал на своей машине — забрал ее из-за гостиницы. Кафферти, если захочет, найдет его и без указателя в виде ржавого корыта. Он приехал на Феттс, где старший инспектор Килпатрик читал последние донесения по наблюдению за Клайдом Монкуром.
  
  — Изображает из себя туриста, Джон, можете такое представить? Вместе с женой восхищается видами, совершает экскурсии на автобусах, покупает сувениры. — Килпатрик откинулся на спинку. — Люди, которые ведут за ним наблюдение, начинают волноваться. Они говорят, что вряд ли он будет заниматься делами, когда с ним жена.
  
  — С другой стороны, она для него идеальное прикрытие.
  
  — Еще два дня — это максимум, который мы можем себе позволить, Джон.
  
  — Я… я вам признателен, сэр.
  
  — А что насчет тела в «Быстром шланге»?
  
  — Милли Докерти, сэр.
  
  — Я знаю. Какие-нибудь идеи?
  
  Ребус пожал плечами. Килпатрик, похоже, и не ждал от него ответа. Его мысли все еще были заняты Кэлумом Смайли. Вот-вот начнется внутреннее дознание. Весь ход расследования будет изучен под микроскопом.
  
  — Я слышал, у вас было столкновение со Смайли, — сказал Килпатрик.
  
  Значит, Ормистон накапал.
  
  — Да, что-то вроде того, сэр.
  
  — Остерегайтесь Смайли, Джон.
  
  — Да я в последнее время только и делаю, что остерегаюсь, сэр.
  
  Но он-то знал, что Смайли — наименьшая из его проблем.
  
  На Сент-Леонардс Дел Лодердейл сражался как тигр, доказывая начальству, что его команда должна забрать у дивизиона С расследование убийства Милли Докерти. Ребус мог не опасаться, что Лодердейл начнет его доставать. Это Ребуса вполне устраивало.
  
  Полиция выехала на квартиру Лахлана Мердока и сейчас допрашивала его. Теперь он превратился в серьезного подозреваемого; невозможно потерять двух соседей по квартире и не привлечь к себе пристального внимания. Мердок теперь будет находиться под неусыпным оком полиции, пока дело так или иначе не разрешится. Ребус вернулся за свой стол. Несмотря на то что он недавно убрал мусор со своего стола, его продолжали использовать как помойку.
  
  Он позвонил в Лондон, дождался, когда его соединят. Он не мог бы сделать этот звонок с Феттс.
  
  — Абернети слушает.
  
  — Давно пора. Говорит инспектор Ребус.
  
  — Ну-ну. А я-то все жду — позвоните вы или нет.
  
  Ребус представил себе вальяжно сидящего в своем кресле Абернети. Может быть, он закинул ноги на стол.
  
  — Я оставил вам не меньше десятка сообщений, Абернети.
  
  — Я был занят. А вы?
  
  Ребус промолчал.
  
  — Так чем я могу быть полезен, инспектор Ребус?
  
  — У меня несколько вопросов. Сколько оружия пропадает с армейских складов?
  
  — Алло, вы куда-то пропали.
  
  — Это вряд ли.
  
  Кто-то, проходя мимо, предложил Ребусу сигарету. Он, не задумываясь, взял. Но когда благодетель скрылся, Ребус понял, что зажигалки у него нет. Он пососал фильтр.
  
  — Я думаю, вы знаете, о чем я говорю.
  
  — Нет, не знаю.
  
  — С армейских складов пропадает оружие.
  
  — Правда?
  
  — Да, правда.
  
  Ребус помолчал. Он не хотел преждевременно развивать эту тему и определенно не хотел, чтобы Абернети узнал больше, чем нужно. Но на другом конце провода царило молчание.
  
  — Если не знаете, то подозреваете.
  
  — Это проблема армейской разведки или службы безопасности.
  
  — Но вы ведь Особый отдел. Вы, так сказать, публичный фасад службы безопасности. Я думаю, вы потому так спешно приехали сюда, что прекрасно обо всем осведомлены. Вопрос в другом: почему вы так спешно уехали?
  
  — Вы опять куда-то пропали. Может быть, мне лучше собрать чемодан — и к вам? Что скажете?
  
  Ребус ничего не сказал — просто положил трубку.
  
  — Есть у кого-нибудь зажигалка?
  
  Кто-то метнул ему на стол коробок спичек.
  
  — Ваше здоровье.
  
  Он закурил, затянулся, от дыма его нервы заклацали, как игральные кости по стенкам стаканчика.
  
  Он знал: Абернети приедет.
  
  Он не останавливался, хотя именно это труднее всего — идти вперед. Он доверял своему чутью — нужно же хоть чему-то доверять, в конце-то концов. Доктор Курт был у себя в университетском кабинете. Чтобы попасть туда, нужно было пройти мимо ряда деревянных ящиков с надписью «Заморозку — сюда!». Ребус никогда не заглядывал в ящики. Находясь в патологоанатомическом отделении, нужно смотреть прямо перед собой и не дышать носом. Во дворе шли какие-то работы. Поставили леса, и двое рабочих, вовсе не оправдывая свое название, сидели на них, курили и читали одну газету на двоих.
  
  — Занят, занят, занят, — проворчал Курт, когда Ребус вошел в его кабинет. — В университете сейчас чуть ли не все в отпусках. Я получаю почтовые открытки из Гамбии, Квинсленда, Флориды. — Он вздохнул. — Это какое-то проклятие: у всех отпуск, а у меня розыск.
  
  — Наверное, всю ночь не спали, придумывали новую шутку.
  
  — Полночи не спал, это правда, — спасибо вам за находку в салуне «Быстрый шаг».
  
  — Есть результаты вскрытия?
  
  — Еще не вся картина. Использовалось что-то едкое, лаборатория точно скажет, что именно. Меня не перестают удивлять методы, к которым прибегают убийцы. Пожарный шланг — для меня это что-то новенькое.
  
  — Ну, я думаю, что таким образом они не позволяют работе превратиться в рутину.
  
  — Как Каролина?
  
  — Я об этом уже забыл.
  
  — Молитесь, чтобы она вас отпустила.
  
  — Я перестал молиться много лет назад.
  
  Он спустился по лестнице, вышел во дворик, размышляя, не слишком ли рано выпить стаканчик в «Сэнди беллс». Знаменитый паб был тут за углом, а он не заходил туда уже несколько месяцев. Он заметил, что кто-то стоит перед рядом ящиков с «заморозкой». Крышка была открыта, словно туда только сейчас что-то положили. Человек повернулся к Ребусу и улыбнулся.
  
  Это был Кафферти.
  
  — Боже мой.
  
  Кафферти опустил крышку. На нем был мешковатый черный костюм и белая рубашка с открытой шеей — ни дать ни взять гробовщик на отдыхе.
  
  — Привет, Стромен. — Старое прозвище: Ребусу словно пакет со льдом засунули за шиворот. — Давай поговорим.
  
  За спиной Ребуса встали двое — те, что с кладбища, те самые, которые потом наблюдали, как его избивают. Они проводили его в новенький «ровер», запаркованный во дворике. Он посмотрел на регистрационный номер, но ему на левое плечо легла рука Кафферти.
  
  — Номера мы сегодня поменяем, Стромен.
  
  Кто-то вышел из машины. Хорек. Ребус и Кафферти сели сзади, Хорек и один из громил уселись спереди. Другой встал снаружи, блокируя дверцу Ребуса. Ребус посмотрел в сторону лесов — рабочие исчезли. На лесах остался только рекламный щит с названием и телефонным номером фирмы-подрядчика. Теперь Джону Ребусу стало ясно практически все — осветился и самый дальний уголок сумерек, в которых он блуждал.
  
  Большой Джер Кафферти не стал маскироваться. Одежда на нем была не совсем впору — великовата и не в его стиле, но лицо и волосы остались неизменными. Двое студентов — один азиат, другой араб — прошли по дворику к корпусу отделения судебно-медицинской экспертизы. Они даже взглядом не скользнули по машине.
  
  — Я смотрю, желудок у тебя поправился.
  
  Кафферти улыбнулся:
  
  — Свежий воздух и зарядка, Стромен. Тебе, судя по твоему виду, не помешало бы ни то ни другое.
  
  — Ты спятил — заявиться сюда.
  
  — Мы оба знаем, что я должен был это сделать.
  
  — Несколько дней — и мы снова упрячем тебя за решетку.
  
  — Может быть, мне этих дней хватит. Как продвигается расследование?
  
  Ребус уставился перед собой. Потом почувствовал руку Кафферти у себя на колене.
  
  — Я говорю с тобой как отец с отцом…
  
  — Не впутывай в это мою дочь!
  
  — Она ведь живет в Лондоне? У меня в Лондоне много друзей.
  
  — И если она хоть пальчик ушибет, я порву их в куски.
  
  Кафферти улыбнулся:
  
  — Ну, ты видишь? Видишь, как легко ты заводишься, когда речь касается семьи.
  
  — В твоем случае семья ни при чем, Кафферти. Ты сам это сказал. Только бизнес.
  
  — Мы с тобой можем договориться. — Кафферти выглянул в окно, словно задумавшись. — Скажем, кто-то тебя достает. Ну, предположим, прежняя пассия. Осложняет тебе жизнь, создает ненужные трудности. — Он помолчал. — Так иногда бесит, аж краска бросается в лицо.
  
  Ребус мысленно кивнул. Значит, Хорек видел сцену с баллончиком.
  
  — Это моя проблема, не твоя.
  
  Кафферти вздохнул:
  
  — Иногда я сам себя спрашиваю, насколько ты крут на самом деле. — Он посмотрел на Ребуса. — Хотелось бы это понять.
  
  — Попробуй.
  
  — Попробую, Стромен, когда-нибудь попробую. Можешь не сомневаться.
  
  — Почему не сейчас? Ты и я — один на один.
  
  Кафферти рассмеялся:
  
  — На кулачках? У меня на это нет времени.
  
  — Ты в прошлом отмывал деньги для ОДС?
  
  Вопрос застал Кафферти врасплох.
  
  — Неужели?
  
  — Вплоть до исчезновения Джинки Джонсона. У тебя были довольно тесные связи с террористами. Может быть, от них-то ты и слышал про «SaS». Билли состоял в этой организации.
  
  Кафферти смотрел остекленевшими глазами.
  
  — Я не понимаю, о чем ты говоришь.
  
  — Прекрасно понимаешь. Слышал когда-нибудь имя Клайда Монкура?
  
  — Нет.
  
  — На мой слух, это еще одна ложь. А Алена Фаулера?
  
  Теперь Кафферти кивнул:
  
  — Он состоял в ОДС.
  
  — Теперь уже не состоит. Теперь он в «SaS» и находится здесь. Они оба здесь.
  
  — Зачем ты мне об этом говоришь? — Ребус не ответил. Кафферти приблизил лицо к Ребусу. — Не потому, что боишься. Тут что-то другое… Что у тебя на уме, Ребус?
  
  Ребус молчал. Он увидел, как из университетского здания выходит доктор Курт. Машина Курта, голубой «сааб», стояла в трех машинах от «ровера» Кафферти.
  
  — Ты времени зря не терял.
  
  Теперь Курт смотрел в сторону «ровера» — на громилу у задней дверцы и сидящего внутри человека.
  
  — Еще какие-нибудь имена? — В голосе Кафферти послышались нотки нетерпения, он начал терять свое показное спокойствие. — Мне нужны все! — Правой рукой он ухватил Ребуса за горло, левая рука пихнула его в самый угол сиденья. — Говори мне всё! Слышишь — всё!
  
  Курт развернулся, словно забыл что-то, и пошел назад в здание. Ребус сморгнул соленую воду с глаз. Громила снаружи привалился к дверце машины. Кафферти ослабил хватку и проводил взглядом Курта. Он обеими руками схватил Ребуса за лицо, повернул к себе и задержал так, сдавливая скулы.
  
  — Мы встретимся снова, Ребус. Только это будет не как в песне.[110]
  
  Ребус чувствовал, что голова вот-вот треснет, но давление вдруг разом прекратилось.
  
  Громила снаружи открыл дверцу, и Ребус быстро вышел. Громила сел на его место, водитель завел двигатель. Заднее стекло опустилось. Кафферти молча смотрел на него. Машина рванулась с места. Покрышки заскрежетали по асфальту. Когда «ровер» свернул на Тевиот-плейс с односторонним движением, в дверях отделения судмедэкспертизы появился доктор Курт. Он быстро пересек двор.
  
  — Вы целы? Я только что позвонил в полицию.
  
  — Окажите мне услугу. Когда они появятся, скажите им, что вы ошиблись.
  
  — Что?
  
  — Говорите что угодно, только обо мне ни слова.
  
  Ребус двинулся прочь. Может, он и в самом деле сейчас выпьет стаканчик в «Сэнди беллс». А может, и три стаканчика.
  
  — У меня плохо получается врать, — сказал ему вслед доктор Курт.
  
  — Тогда тренировка пойдет вам на пользу, — отозвался Ребус.
  
  Фрэнки Ботуэлл снова покачал головой:
  
  — Я уже говорил с джентльменами с Торфихен-плейс. Если хотите что-то узнать, спросите у них.
  
  Он упрямился. Он провел трудную ночь: его сонного вытащили из кровати, потом он невесть сколько часов провел с полицейским — отвечал на вопросы, объяснял, зачем на первом этаже в укромном месте хранятся ящики со спиртным. Зачем ему все это нужно?
  
  — Но вы ведь знали, что мисс Докерти находится наверху в клубе, — гнул свое Ребус.
  
  — Разве? — Ботуэлл развернулся вместе с крутящейся табуреткой, уронил пепел на пол.
  
  — Вам сказали, что она наверху.
  
  — Сказали?
  
  — Администратор вас известил.
  
  — Мало ли, что он говорит.
  
  — Вы отрицаете, что он вам это сказал? Устроить вам очную ставку?
  
  — Можете делать, что вам угодно, я все равно уже вышвырнул его отсюда. Сегодня первым делом я его уволил. Не могу позволить устраивать здесь ночлежку — от этого страдает имидж клуба. Пусть спят на улице, как все.
  
  Ребус пытался сообразить, что общего у парнишка из Гар-Би с Фрэнки Ботуэллом. Ребус пустился во все тяжкие, только потому он сюда пришел. Кроме того, он хорошенько заправился виски в «Сэнди беллс». Он пришел сюда только потому, что ему до смерти хотелось измолотить прямо здесь, на танцполе, Ли Фрэнсиса Ботуэлла, сделать из него котлету.
  
  Без музыки, мигающих огней, выпивки и танцующих в «Быстром шланге» было не больше жизни, чем на складе, забитом прошлогодним тряпьем. Ботуэлл, словно напрочь забыв о существовании Ребуса, поднял ногу и принялся счищать грязь с ковбойского сапога. Белые брюки так натянулись, что могли, не ровен час, лопнуть по швам или, того хуже, защемить хозяину кое-какие важные принадлежности. Сапоги были черные и мягкие, все в мелких рытвинках наподобие миниатюрных лунных кратеров. Ботуэлл перехватил взгляд Ребуса.
  
  — Страусиная кожа, — пояснил он.
  
  Это означало, что мини-кратеры образовались в тех местах, откуда были выдернуты перья.
  
  — Как будто много-много крошечных жопок, — восхитился Ребус. Ботуэлл выпрямился. — Слушайте, мистер Ботуэлл, всего пара вопросов. Ну что вам стоит?
  
  — И тогда вы уйдете?
  
  — Прямо в эту дверь.
  
  Ботуэлл вздохнул и снова стряхнул пепел на пол.
  
  — Ну ладно.
  
  Ребус благодарно улыбнулся. Он положил руки на стойку бара и подался к Ботуэллу.
  
  — Два вопроса, — сказал он. — Зачем вы ее убили и у кого теперь дискета?
  
  Ботуэлл уставился на него, потом рассмеялся:
  
  — Убирайтесь отсюда.
  
  Ребус оторвал руки от стойки.
  
  — Я ухожу, — сказал он и пошел прочь, но остановился в дверях фойе, придерживая обе створки. — Вы знаете, что Кафферти в городе?
  
  — В первый раз о таком слышу.
  
  — Не важно. Важно, слышал ли он о вас. Ваш отец был священником. Вы когда-нибудь учили латынь?
  
  — Что?
  
  — Nemo me impune lacessit.
  
  Ботуэлл и бровью не повел.
  
  — Не берите в голову, Кафферти вопросы латыни ни в коей мере не волнуют. Дело в том, что вы перешли ему дорогу, вы подняли руку на его семью.
  
  Он вышел и отпустил за собой створки двери. Да, именно так и следовало поступить — пусть Кафферти, одно его грозное имя, поработает за него. Но достаточно ли одного Кафферти, чтобы запугать американца и ольстерца?
  
  Джон Ребус отчего-то в этом сомневался.
  
  Вернувшись на Сент-Леонардс, Ребус первым делом позвонил в компанию, которая ставила леса в университетском дворе, потом позвонил Питеру Кейву.
  
  — Давно хотел спросить вас, сэр, — сказал он.
  
  — Да? — Голос Кейва был усталый, подавленный.
  
  — Как вы еще остаетесь на плаву, ведь церковь перестала поддерживать молодежный клуб?
  
  — С трудом. Пытаемся выжать хоть что-то из всех, кто подвернется.
  
  — Этого хватает?
  
  — Нет.
  
  — Вы не субсидируете клуб из собственного кармана? — (Услышав это, Кейв рассмеялся.) — Что же тогда? Спонсорство?
  
  — В некотором роде.
  
  — В каком роде?
  
  — Ну, просто нас поддерживает человек, который видит пользу в нашем клубе.
  
  — Вы его знаете?
  
  — Откровенно говоря, ни разу его не видел.
  
  Ребус решил рискнуть:
  
  — Фрэнсис Ботуэлл?
  
  — Откуда вы знаете?
  
  — Да сказал кто-то, — солгал Ребус.
  
  — Дейви?
  
  Значит, Дейви Саутар знаком с Ботуэллом. Что ж, все складывается. Может быть, они знакомы по футбольной команде при районной ложе, может, по какой-то другой линии. Пора менять тему.
  
  — Да, кстати, а чем занимается Дейви?
  
  — Работает на скотобойне.
  
  — Так он не строитель?
  
  — Нет.
  
  — И последнее, мистер Кейв. Мне одна строительная компания назвала имя. Малки Хастон. Восемнадцать лет. Живет в Гар-Би.
  
  — Я знаю Малки, инспектор. А он знает вас.
  
  — Это как?
  
  — Любит тяжелый металл, всегда носит футболку какой-нибудь группы. Вы с ним говорили.
  
  Черная Футболка, подумал Ребус. Приятель Дейви Саутара. С белыми крошками в волосах, которые Ребус поначалу принял за перхоть.
  
  — Спасибо, мистер Кейв. Пожалуй, это все, — сказал Ребус.
  
  Все, что ему требовалось.
  
  Когда он положил трубку, к нему подошел полицейский в форме и передал материалы, которые Ребус запрашивал по недавним и не очень кражам со взломом. Ребус знал, что ищет, и поиски не отняли у него много времени. Приобрести кислоту не так-то просто, если только у тебя нет веских оснований для такой покупки. Куда легче кислоту украсть. А где можно найти кислоту?
  
  Кражи со взломом в общеобразовательной школе в Крейги. Обычная история. Что-то вроде производственной практики для ученичков с криминальным уклоном. Практиканты отрабатывали такие полезные навыки, как умение срывать шпингалеты на окнах и отжимать фомкой двери. В зависимости от успехов одни становились профессиональными взломщиками, другие — укрывателями краденого. Как известно, на рынке спрос диктует предложение, ну да экономика не была сильной стороной этих юных дарований, делающих первые шаги в своей многообещающей карьере. Три месяца назад неизвестные проникли в Крейги среди ночи и ограбили школьный буфет. Кроме того, они вскрыли физический и химический кабинеты. Подсобка химического кабинета тоже была закрыта на замок, но они снесли и его, уперли большую бутыль метилового спирта, еще несколько ингредиентов для коктейля и три бутыли толстого стекла с разными кислотами.
  
  Сторож, который жил в небольшом сборном доме на территории школы, ничего не видел и не слышал — смотрел какую-то комедию по телевизору. А если бы что и видел, то, вероятно, не рискнул бы высунуть нос из дому. Не все ученики школы обладали спасительным чувством юмора и были воспитаны в уважении к старшим.
  
  А чего еще ждать от школы, в которой учатся ребята из окрестных неблагополучных районов, в том числе квартала Гарибальди?
  
  Он складывал воедино части этой головоломки, когда появился старший инспектор Лодердейл.
  
  — Будто наши силы и без того не на пределе, — посетовал Лодердейл.
  
  — Что случилось?
  
  — Еще одна анонимная угроза, уже вторая за день. Он говорит, наше время истекло.
  
  — Жаль. Только я начал входить во вкус. Какие-нибудь подробности?
  
  Лодердейл рассеянно кивнул:
  
  — Бомба. Он не сказал где. Говорит, мощность такая, что никто не спрячется.
  
  — Фестиваль почти закончился, — сказал Ребус.
  
  — Я знаю. Это-то меня и беспокоит.
  
  Да, Ребуса это тоже беспокоило.
  
  Лодердейл повернулся, собираясь уходить, и в эту минуту зазвонил телефон Ребуса.
  
  — Инспектор, меня зовут Блэр-Фиш, вы меня, конечно, не помните…
  
  — Нет-нет, я вас отлично помню, мистер Блэр-Фиш. Вы позвонили, чтобы еще раз извиниться за внучатого племянника?
  
  — Нет-нет, совсем нет. Видите ли, я в некотором роде историк-краевед…
  
  — Продолжайте.
  
  — И ко мне обратился Мэтью Вандерхайд. Он сказал, что вас интересует информация о «Щите и мече».
  
  Добрый старый Вандерхайд. Ребус уже перестал надеяться на него.
  
  — Продолжайте, пожалуйста.
  
  — Мне потребовалось на это некоторое время. За тридцать лет много всякой шелухи накопилось, пока продерешься…
  
  — И что у вас получилось в результате, мистер Блэр-Фиш?
  
  — Я раздобыл кое-какие протоколы заседаний, отчет казначея, всякие такие вещи. А еще список членов. Боюсь только, он не полный.
  
  Ребус подался вперед на стуле:
  
  — Мистер Блэр-Фиш, давайте я пришлю человека, и он у вас все заберет. Если вы не возражаете.
  
  Ребус потянулся за ручкой и бумагой.
  
  — Что ж… не вижу причин вам отказывать.
  
  — Будем считать это окончательным урегулированием вопроса с вашим внучатым племянником. Продиктуйте, пожалуйста, ваш адрес…
  
  Местные называли этот паб «Мясной рынок», потому что он располагался рядом с бойней. Рабочие с бойни в обеденный перерыв приходили туда выпить пинту, съесть кусок пирога, покурить. Иногда на одежде у них были пятна крови. Хозяин ничего не имел против. Когда-то он и сам был таким — работал с пневматическим пистолетом на птицефабрике. Пистолет, подключенный к компрессору, сносил головы нескольким сотням оглушенных птиц в час. В «Мясном рынке» он управлялся с такой же невозмутимостью.
  
  Время обеда еще не наступило, а потому в «Мясном рынке» было тихо — два старика неторопливо попивали пиво в разных концах бара, усердно игнорируя друг друга — не иначе как между ними пробежала черная кошка, двое молодых безработных гоняли шары. Паузы между ударами заполнялись напряженным раздумьем, как будто гроссмейстеры встретились за шахматной доской. И еще в зале сидел человек с искорками в глазах. Хозяин время от времени поглядывал на него. Он нюхом чуял тех, от кого вечно жди неприятностей. Человек потягивал виски с водой. К такому лучше не подходить, когда напьется. Но сейчас он не собирался напиваться — наоборот, сколько мог растягивал одну порцию. Судя по всему, это был не его стиль, и настроение у него не улучшилось. Наконец он допил свою четверть джиля.[111]
  
  — Удачи, — сказал хозяин.
  
  — Спасибо, — ответил Джон Ребус, направляясь к двери.
  
  Работники скотобойни — народ особый. Рабочий день они проводят среди мозгов и потрохов, дерьма и крови, в окружении белых стен, под фоновую музыку. С потолка свисает громадная электрическая установка, втягивающая запахи и нагнетающая свежий воздух. Молодой человек, смывавший кровь в водосток, ловко управлялся со шлангом — ни одной лишней брызги. Закончив, он повернул кран, сбросив давление в насадке, и обмыл свои черные резиновые сапоги. На шее у него, как и у большинства вокруг, был завязан белый резиновый фартук, доходивший до колен. Фартук для Ребуса был знáком принадлежности к определенной профессии — бармен, строитель, мясник. На бойне ассоциация возникала только с последней в этом ряду.
  
  Здесь работали со скотом. Коровы казались молодыми и испуганными, смотрели вокруг глазами навыкате. Вид у них был осовелый, ноги заплетались, как у пьяных, — вероятно, им уже ввели препарат, расслабляющий мышцы… Ребусу сказали, что Дейви Саутар работает в конце цепочки, так что ему пришлось идти через всю скотобойню. Он шел, и ему с улыбкой кивали забрызганные кровью мужчины и женщины. На всех были шапочки, чтобы в мясо не попали волосы.
  
  Или чтобы мясо не попало в их волосы?
  
  Саутар стоял почти у выхода, чуть опираясь на стену и пряча руки под нагрудником фартука. Он разговаривал с девушкой, похоже, пытался ее закадрить.
  
  «Что ж, значит, любовь не умерла», — подумал Ребус.
  
  Потом Саутар увидел его — Ребус как раз поскользнулся на мокром полу. Саутар тотчас узнал его, поднял голову и закатил глаза, словно говорил: «Что ж, делать нечего». В следующую секунду он бросился вперед и схватил какой-то предмет со сверкающего металлического стола. И только когда Саутар прицелился и девушка пронзительно вскрикнула, Ребус понял, что в руках у парня пневмопистолет для оглушения животных перед забоем. Потом раздался звук — двухфунтовый ударник шарахнул по стержню. Било вылетело из пистолета, но Ребус увернулся. Саутар швырнул в него пистолет, метнулся к задней стене, поднял щеколду на запасной двери. Дверь распахнулась и снова закрылась за ним. Девица продолжала истошно кричать; Ребус пробежал мимо нее к двери, поднял щеколду и оказался на заднем дворе скотобойни.
  
  Посреди двора стояли два больших фургона для перевозки скота, из которых выгружали обреченный груз. Пока животных заводили в загоны, они надрывно кричали. Двор был огорожен, чтобы никто извне не видел это зрелище. Но, обойдя грузовики, можно было по дорожке вернуться к главному входу в здание. Именно так Ребус и собирался поступить, когда его свалил удар. Удар настиг его сзади. Стоя на четвереньках, Ребус попытался обернуться, чтобы увидеть нападающего. Как видно, Саутар прятался за дверью. Он держал в руках длинный металлический прут — погонялку для скота. Этой штукой он и ударил Ребуса по голове, попав по левому уху. На землю капала кровь. Саутар попытался ударить еще раз, но Ребус ухватил прут и сумел подняться. Саутар наступал, но, хотя на его стороне были молодость и ловкость, он не обладал ни массой, ни силой Ребуса. Ребус выдернул прут из рук Саутара и увернулся от удара ногой. Кикбоксинг в резиновых сапогах — вещь непростая.
  
  Ребус хотел подобраться к парню поближе, чтобы достать его кулаком или ногой или даже сойтись в рукопашной и повалить его на землю. Но Саутар быстро сунул руку в карман передника и достал золотистый нож-бабочку. Взмахнув рукой, он разъял два сложенных «крыла», которые образовали рукоятку для опасно сверкнувшего лезвия.
  
  — Есть разные способы прикончить свинью, — сказал Саутар, ухмыляясь и тяжело дыша.
  
  — Люблю драться на публике, — сказал Ребус.
  
  Саутар метнул взгляд в сторону — погонщики скота оставили коров и наблюдали за потасовкой. Когда он снова перевел взгляд на Ребуса, тот ударом ноги выбил нож из руки Саутара. Нож со звоном упал на землю. Не теряя ни секунды, Саутар бросился вперед и ударил Ребуса головой в переносицу. Удар был хорош. Глаза защипало от слез, и Ребус почувствовал, что силы оставляют его, по губам и подбородку побежала кровь.
  
  — Ты труп! — закричал Саутар. — Ты просто еще не понял!
  
  Он подобрал нож, но в руках у Ребуса был теперь металлический прут, и он широко размахнулся. Саутар помедлил, но потом бросился наутек. Напрямик рванул к решетчатой перегородке, вдоль которой скот гнали в загоны, потом подпрыгнул, оттолкнулся от спины одной из коров и перемахнул на другую сторону.
  
  — Задержите его! — крикнул Ребус, разбрызгивая вокруг себя кровь. — Полиция!
  
  Но Дейви Саутар уже скрылся из виду. Было слышно, как грохочут его сапоги.
  
  Докторша в больнице не в первый раз видела здесь Ребуса и, как всегда, прежде чем приступить к работе, сочувственно поцокала языком. Ему повезло. Два шва — и готово. Нить, которую использовала докторша, была толстой, черной и уродливой.
  
  — Куда девались невидимые материалы?
  
  — Они не производили устрашающего воздействия.
  
  — Резонно.
  
  — Если будет жечь, пусть ваша подружка залижет вам раны.
  
  Ребус улыбнулся. Может, докторша с ним заигрывала? Ну да у него и без того хватало проблем. Поэтому он промолчал. Изображал из себя послушного пациента, потом отправился на Феттс и написал рапорт о нападении.
  
  — У вас вид, как у Кена Бьюканана[112] после боя, — сказал Ормистон. — Вот то, что вы просили. Клейверхаус ушел обиженный. Не любит, когда его используют как мальчика на побегушках.
  
  Ормистон похлопал по картонной коробке на столе Ребуса. От коробки исходил запах пыли и старой бумаги. Ребус открыл ее и вытащил бухгалтерскую книгу, в которую когда-то заносились фамилии членов «Щита и меча». Синие чернила выцвели, но фамилии были написаны печатными буквами, так что поиски не отняли у него много времени. Он сидел, с удовлетворением глядя на две фамилии, и на его губах мелькнуло подобие улыбки. Вообще-то, гордиться было нечем. Ящик его стола не запирался, но у Ормистона в столе был ящик с замком.
  
  — Шеф это видел?
  
  Ормистон отрицательно покачал головой.
  
  — Его не было в офисе, когда доставили коробку.
  
  — Я хочу убрать ее в надежное место. Можно в ваш стол?
  
  Ормистон открыл глубокий ящик, сунул туда коробку, закрыл ящик и запер его на ключ.
  
  — Надежнее, чем в банке, — сообщил Ормистон.
  
  — Спасибо. Слушайте, я пошел на охоту.
  
  Ормистон положил ключ в карман.
  
  — Можете на меня рассчитывать, — сказал он.
  26
  
  Нет, Ребус вовсе не надеялся застать Дейви Саутара дома. Он не думал, что Саутар настолько глуп. Но ему хотелось взглянуть, как тот живет, а теперь и предлог появился. К тому же при нем был Ормистон — его грозный вид мог привести в чувство любого, кто стал бы артачиться. Ормистон, раззадоренный историей о том, как Ребус получил свои раны и синяки (кожа вокруг глаз у него все больше лиловела и припухала), еще больше воодушевился, узнав, что они направляются в Гар-Би.
  
  — Там сафари-парк пора открывать, — поделился он мыслями. — Знаете такие места? Там вам советуют на время автопрогулки запирать дверцы машин и не открывать окна. Точно такой же совет я дал бы любому, кто проезжает по Гар-Би. Невозможно знать наперед, в какой момент бешеный бабуин сунет тебе задницу в физиономию.
  
  — Вам удалось раскопать что-нибудь про «Щит и меч»?
  
  — Да вы на нас и не рассчитывали, — сказал Ормистон и в ответ на недоуменный взгляд Ребуса только холодно рассмеялся. — Может, я и дурак, но не законченный. Вы тоже не дурак. По тому, как вы себя ведете… я бы сказал, что вы это дело уже раскрыли.
  
  — Вооруженные формирования в Гар-Би, — тихо сказал Ребус, не отрывая глаз от дороги. — И Саутар увяз по самые уши.
  
  — Это он убил Кэлума?
  
  — Возможно. Нож — это в его духе.
  
  — Но не Билли Каннингема?
  
  — Нет, Билли убил не он.
  
  — Почему вы все это мне рассказываете?
  
  Ребус на мгновение повернулся к нему:
  
  — Может быть, я просто хочу, чтобы еще кто-то об этом знал.
  
  Ормистон взвесил это замечание.
  
  — Вы думаете, они попытаются вас убрать?
  
  — Я могу назвать с десяток тех, кто разбрасывал бы конфетти на моих похоронах.
  
  — Вам нужно было доложить об этом шефу.
  
  — Может быть. А вы бы стали?
  
  Ормистон задумался.
  
  — Я его знаю недавно. Но я слышал хорошие отзывы о нем из Глазго, и он, кажется, человек прямой. Он ждет от нас инициативы, хочет, чтобы мы действовали без подсказки сверху. Что мне нравится в ОБОПе, так это свобода рук. Насколько я знаю, вы тоже цените свободу действий.
  
  — Это кое о чем мне напомнило. Ли Фрэнсис Ботуэлл — знаете его?
  
  — Владелец клуба, где нашли тело?
  
  — Он самый.
  
  — Я знаю, что ему пора сменить музыку.
  
  — На какую?
  
  — На эсид-хаус.[113]
  
  Шутка удалась, но Ребус не удостоил ее улыбки.
  
  — Он знаком с парнем, который напал на меня.
  
  — Ботуэлл перебрался в трущобы?
  
  — Хотел бы я у него спросить, вот только он отвечать не хочет. Он финансирует молодежный клуб.
  
  Ребус обдумывал каждое слово, чтобы не сказать Ормистону лишнего.
  
  — Очень благородно с его стороны.
  
  — В особенности если иметь в виду, что его выкинули из Оранжевого ордена за чрезмерное усердие.
  
  Ормистон нахмурился:
  
  — Какие у вас доказательства?
  
  — Руководитель молодежного клуба признался, что эта связь существует. Местные мальчишки приняли меня за Ботуэлла. Вот только машина подвела — не достаточно шикарная. Они знают, что настоящий Ботуэлл ездит на «мерсе», сделанном по спецзаказу.
  
  — И каков ваш вывод?
  
  — Я думаю, что Питер Кейв из самых благих побуждений вляпался в скверные дела, которые там еще до него творились. Я думаю, в Гар-Би творятся очень скверные дела.
  
  Им пришлось рискнуть — припарковаться и оставить машину. Если бы Ребус хорошо все продумал, то прихватил бы еще кого-нибудь, чтобы постерег колеса. У парковок шлялись мальчишки, но не те, которые прокололи ему покрышки в первый раз, поэтому он дал им пару фунтов и пообещал еще столько же по возвращении.
  
  — Дороже, чем парковаться в городе, — ворчливо заметил Ормистон, когда они направились к высоткам.
  
  Дом, в котором жили Саутары, был отремонтирован и несколько благоустроен: надежная входная дверь не пропускала кого попало в холл и на лестницы. Холл при входе был разукрашен красно-зеленой стенной росписью. Хотя разобрать, что там нарисовано, уже не представлялось возможным. Замок был выломан, и дверь едва висела на петлях. А стенная роспись была сплошь покрыта надписями и завитками черной краски из баллончика.
  
  — На каком этаже они живут?
  
  — На третьем.
  
  — Тогда лучше пешком. Не верю я лифтам в таких местах.
  
  Лестница начиналась в дальнем конце холла. Ее стены представляли собой сплошной блокнот, но пахло здесь не слишком отвратно. На каждой площадке валялись пустые жестяные банки и окурки.
  
  — Зачем им молодежный клуб, когда есть лестницы? — спросил Ормистон.
  
  — Чем вам не нравятся лифты?
  
  — У ребят есть такая забава — дождаться, когда лифт окажется между этажами, и вырубить электричество. — Он посмотрел на Ребуса. — Моя сестра живет в таком же точно бараке в Оксгангсе.[114]
  
  Они вошли на третий этаж в конце коридора, длинного, как аэродинамическая труба. Здесь надписей на стенах было меньше, некоторые из них жители старались замыть. Попадались двери с медными табличками, на которых значились имена хозяев; на полу кое-где лежали коврики. Но большинство дверей были защищены металлическими решетками, которые запирались на засов, когда хозяева уходили. У каждой квартиры, помимо накладного цилиндрового, был и врезной замок, а к этому еще и глазок.
  
  — Мне доводилось бывать в тюрьмах с менее строгими мерами безопасности.
  
  Но на двери с табличкой «Саутар» не имелось никаких дополнительных предохранительных устройств — ни решетки, ни глазка. Уже один этот факт многое сказал Ребусу о Дейви Саутаре. Или по меньшей мере о его репутации среди сверстников. Никто не посмел бы проникнуть в его квартиру.
  
  Ни дверного молотка, ни звонка здесь тоже не было, а потому Ребус постучал в дверь кулаком. Спустя несколько секунд она приоткрылась и в щель выглянула женщина, потом она открыла дверь целиком.
  
  — Вонючие копы, — сказала она. Сказано это было без злости, простая констатация факта. — Видать, Дейви?
  
  — Дейви, — ответил Ребус.
  
  — Это он вас так отделал?
  
  Она имела в виду лицо Ребуса, и он кивнул.
  
  — Ну а вы, вы-то что с ним сделали?
  
  — Все как обычно, миссис Саутар, — вмешался Ормистон. — Мокрое полотенце на лицо — и давай молотить по пяткам резиновыми дубинками со свинцом. Вы же знаете, как это бывает.
  
  Ребус открыл было рот, но Ормистон точно просчитал миссис Саутар. Она устало улыбнулась и отступила в коридор.
  
  — Входите. Кусочек стейка снял бы вам опухоль с глаз, но у меня в холодильнике только полфунта фарша, да и то самого дешевого. На карандаше мясника и то больше мяса. Это мой муж — Дод.
  
  Из скромной прихожей они вошли в маленькую гостиную, где почти все место занимала почтенная тройка — диван и два кресла. На диване, положив ноги в носках на подлокотник, лежал небритый человек лет за сорок — а может быть, и за тридцать, с учетом плохого питания. Он читал какой-то военный комикс, по-детски шевеля губами.
  
  — Эй, Дод, — громко сказала миссис Саутар. — К нам полиция. Посмотри, как Дейви к одному из них приложился.
  
  — Им это полезно, — сказал Дод, не отрывая взгляда от книги. — Только чур без обид.
  
  — Никаких обид.
  
  Ребус подошел к окну посмотреть, какой из него открывается вид. Но в окне было грубо сработанное двойное стекло, и между стеклами набрался конденсат, а потому увидеть что-нибудь было невозможно.
  
  — Вид не ахти какой, — сказала миссис Саутар.
  
  Ребус посмотрел на нее, улыбнулся. Он был уверен: такая разгадает любую хитрость, любую ложь. Невысокая, крепкая на вид женщина, с широкой костью и словно высеченной из камня челюстью, но лицо приятное. Если она редко улыбалась, то лишь потому, что ей постоянно приходилось быть начеку. Она не могла позволить себе выглядеть слабой. В Гар-Би слабые не выживали. Занятно, подумал Ребус, имела ли она какое-то влияние на сына, пока он рос? Он бы предположил, что немалое. Но влияние на отпрыска мог оказывать и отец.
  
  Она говорила, сложив руки на груди, и опустила их только раз, чтобы скинуть ноги Дода и самой сесть на подлокотник.
  
  — Так что он натворил на этот раз?
  
  Дод отложил комикс и полез в карман за сигаретами. Закурил, протянул пачку миссис Саутар.
  
  — Для начала он напал на полицейского, — сказал Ребус. — Это довольно серьезное преступление, миссис Саутар. За это его могут на некоторое время отправить в столярные мастерские.
  
  — В тюрягу, что ли? — уточнил Дод.
  
  — Именно.
  
  Дод встал, но тут же согнулся пополам от кашля с жуткими хрипами. Он пошел на кухню, отделенную от гостиной узким столом, и сплюнул в раковину.
  
  — Смой водой! — приказала ему миссис Саутар.
  
  Ребус посмотрел на нее. Вид у нее был невеселый, но стойкий. Ей понадобилась всего минута-другая, чтобы выкинуть из головы мысль о темных сторонах тюремного приговора.
  
  — Ему лучше будет в тюрьме.
  
  — Что так?
  
  — Это же Гар-Би. Вы что, не заметили? Этот район ломает людей, в особенности молодых. Дейви будет лучше, если его заберут отсюда — куда угодно.
  
  — И как же Гар-Би сломал Дейви, миссис Саутар?
  
  Она посмотрела на него, прикидывая, насколько подробным должен быть ответ.
  
  — А никак, — сказала она наконец.
  
  Ормистон тем временем разглядывал стопку кассет для дешевой стереосистемы.
  
  — Можете включить музыку, если хотите, — сказала она. — Для бодрости.
  
  — Хорошо, — сказал Ормистон, открывая коробку с кассетами.
  
  — Я пошутила.
  
  Но Ормистон молча улыбнулся, поставил кассету и нажал клавишу. Заиграла музыка — сначала один аккордеон, потом вступили флейты и барабан, а потом дрожащий голос — много вибрато и мало мастерства.
  
  Песня называлась «Кушак». Ормистон протянул футляр кассеты Ребусу. На обложке плохонькая ксерокопия рисунка Красной руки Ольстера и название ансамбля, нацарапанное черными чернилами: «Гордо марширующий оркестр Красной руки», хотя довольно трудно представить себе марширующего аккордеониста.
  
  Вернувшийся от раковины Дод принялся насвистывать и хлопать в ладоши.
  
  — Бессмертная песня, а?
  
  — Ну и зачем вы поставили эту кассету? — спросила миссис Саутар Ормистона.
  
  Он пожал плечами и ничего не ответил.
  
  — Да, бессмертная песня.
  
  Дод упал на диван. Женщина смерила его сердитым взглядом.
  
  — Фанатизм, и все тут. Лично я ничего не имею против католиков.
  
  — И я тоже, — сообщил Дод, подмигнув Ормистону. — Но что плохого в том, что ты гордишься своими корнями?
  
  — А как насчет Дейви, мистер Саутар? Он имеет что-нибудь против католиков?
  
  — Не-а.
  
  — Не имеет? Но он, кажется, участвует в протестантских бандах.
  
  — Это Гар-Би, — сказал мистер Саутар. — Тут приходится быть либо с одними, либо с другими.
  
  Ребус понимал, о чем говорит отец Дейви. Дод Саутар сел на диване.
  
  — История есть история, верно я говорю? Протестанты правили в Ольстере сотни лет. И никто там не собирается за просто так отдавать власть. Даже если те другие будут стрелять из снайперских винтовок, подкладывать бомбы и не знаю что еще. — Он вдруг заметил, что Ормистон выключил пленку. — Разве не так? Это религиозная война, вот и весь сказ.
  
  — Когда-нибудь бывал там? — спросил Ормистон. Дод замотал головой. — Тогда какого хрена ты тут разглагольствуешь про то, чего знать не знаешь?
  
  Дод смерил их вызывающим взглядом и встал:
  
  — Я все знаю, приятель, так что ты не думай.
  
  — Да-да, конечно, — буркнул Ормистон.
  
  — Я думала, вы пришли сюда поговорить о Дейви?
  
  — Мы и говорим о Дейви, миссис Саутар, — тихо ответил Ребус. — Только не впрямую. — Он повернулся к Доду Саутару. — Ваш сын много чего унаследовал от вас, мистер Саутар.
  
  Дод Саутар перевел воинственный взгляд с Ормистона на Ребуса:
  
  — Неужто?
  
  Ребус кивнул:
  
  — К сожалению, так оно и есть.
  
  На лице Дода Саутара появилась злобная гримаса.
  
  — Постой-ка, приятель. Какого рожна? Ты думаешь, можно вот так вваливаться к людям и…
  
  — От таких, как вы, я прихожу в ужас, — холодно сказал Ребус.
  
  Он не преувеличивал. Дод Саутар с его мокротным кашлем ужасал его больше, чем десяток Кафферти. Его невозможно изменить, спорить с ним бесполезно, достучаться до него нельзя. Он как лавка с табличкой «Закрыто» — хозяин ушел домой.
  
  — Мой сын хороший мальчик, я его правильно воспитал, — сказал Саутар. — Дал ему все, что мог.
  
  — Некоторым счастье на роду написано, — сказал Ормистон.
  
  Слова Ормистона сработали. Саутар бросился на него через узкое пространство комнаты, низко опустив голову и выставив перед собой кулаки, но Ормистон увернулся, и Саутар-старший врезался в полку. Вконец разъярившись, он повернулся к полицейским, остервенело размахивая руками, выплевывая неразборчивые ругательства. Когда он кинулся на Ребуса, тот отклонился назад, и удар его не достал. Но Ребус решил, что с него хватит. Он впечатал колено в пах Саутару.
  
  — Привет из Куинсферри, — сказал он, когда Дод рухнул на пол.
  
  — Дод! — миссис Саутар бросилась к мужу.
  
  Ребус жестом дал понять Ормистону: «Уходим».
  
  — Вон из моего дома! — закричала им вслед миссис Саутар.
  
  Она встала в дверях и принялась громко браниться и причитать. Потом, хлопнув дверью, вернулась в квартиру.
  
  — С кассетой был хороший ход, — сказал Ребус, когда они спускались по лестнице.
  
  — Я так и думал, что вы оцените. Куда теперь?
  
  — Уж раз мы здесь, — сказал Ребус, — то, может, в молодежный клуб?
  
  Они вышли из дома и ничего не слышали, пока рядом с ними не грохнулась ваза, разбившись на тысячу осколков — почище любой шрапнели. Из окна высовывалась миссис Саутар.
  
  — Мимо! — крикнул ей Ребус.
  
  — Господи, — выдохнул Ормистон.
  
  У здания молодежного центра сидела обычная группка смурных подростков, подпирая спинами стены и двери. Ребус даже не стал спрашивать их о Дейви Саутаре. Ухо у него пощипывало, хотя и не горело, но в носу он ощущал тупую пульсирующую боль. Узнав Ребуса, юнцы вскочили на ноги.
  
  — Добрый день, — сказал Ормистон. — Вы, кстати, правильно сделали, что встали. Сидеть на камне вредно, от этого бывает геморрой.
  
  Внутри на сцене сидели Джим Хей и его труппа. Он тоже узнал Ребуса.
  
  — Представляете? — сказал он. — Нам приходится дежурить тут по очереди. Иначе они всё растащат.
  
  Ребус не знал, верить ему или нет. Его больше интересовал парнишка, сидевший рядом с Хеем.
  
  — Помнишь меня, Малки?
  
  Малки Хастон покачал головой.
  
  — У меня к тебе два вопроса, Малки. Хочешь здесь поговорить или поедем в участок?
  
  Хастон рассмеялся:
  
  — Вы меня отсюда не сможете забрать, если я сам не захочу.
  
  В его словах был резон.
  
  — Тогда поговорим здесь, — сказал Ребус.
  
  Он повернулся к Хею, и тот поднял руки:
  
  — Я знаю, вы хотите, чтобы мы пошли перекурить.
  
  Он встал и увел за собой труппу. Ормистон встал у дверей, чтобы никто не вошел.
  
  Ребус сел на сцене рядом с Хастоном, подвинулся к нему поближе, чтобы парню стало не по себе.
  
  — Я ничего не сделал и говорить вам ничего не буду.
  
  — Ты давно знаешь Дейви?
  
  Хастон не ответил.
  
  — Я так думаю, что с самого детства, — ответил за него Ребус. — Помнишь, когда мы встретились в первый раз? У тебя была какая-то труха в волосах. Я сначала подумал, что это перхоть, но это была пыль от штукатурки. Я звонил в «Скотскаф». Они сдают в аренду леса строительным подрядчикам. А когда леса возвращают, то в твои обязанности входит их очистка. Верно я говорю?
  
  Хастон молча смотрел на него.
  
  — Тебе дали приказ не открывать рта? Ладно, я не против. — Ребус встал лицом к Хастону. — Леса «Скотскаф» были на двух площадках, где произошли убийства. Билли и Кэлума Смайли. Это ты навел Дейви? Ты знал, где ведутся строительные работы, где безлюдно и все такое. — Он приблизил лицо вплотную к Хастону. — Ты знал. И это делает тебя по меньшей мере пособником. А это означает, что мы упрячем тебя за решетку. Подберем тебе для отсидки какой-нибудь приятный католический блок, так что можешь не беспокоиться. Много-много зеленого и белого.
  
  Ребус отвернулся и закурил. Повернувшись к Хастону, он и ему предложил сигарету. У Ормистона в дверях возникли трудности. Банда рвалась внутрь. Хастон взял сигарету. Ребус чиркнул зажигалкой.
  
  — Бесполезно дергаться, Малки. Можешь бежать, можешь врать, можешь играть в молчанку. Кроме нас, тебе рассчитывать не на кого.
  
  Он развернулся и пошел к Ормистону.
  
  — Впустите их, — сказал он.
  
  Группа ребят ворвалась внутрь, рассеялась по залу. Они увидели, что с Малки Хастоном ничего не случилось, хотя он сидел как-то очень тихо на краю сцены. На прощание Ребус крикнул ему:
  
  — Спасибо за разговор, Малки. Можем поговорить еще — в любое время, когда захочешь.
  
  Потом он обратился к парням.
  
  — У Малки голова на плечах, — сказал он. — Он знает, когда и что говорить.
  
  — Врешь, сука! — заорал Хастон.
  
  Ребус и Ормистон вышли на свет божий.
  
  Ребус, несмотря на протесты Ботуэлла, встретился с Лахланом Мердоком в «Быстром шланге». Нечесаные волосы Мердока торчали во все стороны, одежда стала еще замызганнее. Когда появился Ребус, Мердок ждал в фойе.
  
  — Они все думают, будто я имею к этому какое-то отношение, — проговорил Мердок, когда Ребус вел его в зал.
  
  — В некотором роде имеете, — сказал Ребус.
  
  — Что?
  
  — Идемте, я вам кое-что покажу.
  
  Он повел Мердока на чердак. Днем там было гораздо светлее, но Ребус все равно прихватил с собой фонарик. Он хотел, чтобы Мердок ничего не пропустил.
  
  — Вот здесь, — сказал он, — я ее нашел. Она умерла в мучениях, можете мне поверить.
  
  Мердок уже был готов разрыдаться, но сочувствие могло и подождать, а истина — нет. Ребус протянул ему конверт от дискеты:
  
  — Вот за это ее и убили. Дискета, записанная на вашем домашнем компьютере. — Он подошел к ссутулившемуся Мердоку. — Ее убили за это! — прошипел он и, выждав несколько секунд, отошел к окну. — Я подумал, может, она сделала копию. Она ведь была не дура? В магазине я проверил — там ничего нет. Может быть, в вашей квартире?
  
  Мердок шмыгнул носом:
  
  — Я представить себе не могу, чтобы она…
  
  — Была копия.
  
  Мердок застонал:
  
  — Я ее стер.
  
  Ребус подошел к нему.
  
  — Почему?
  
  Мердок покачал головой:
  
  — Я не думал, что это… — Он глубоко вздохнул. — Это напомнило мне…
  
  Ребус кивнул:
  
  — Ах да, Билли Каннингем. Это напомнило вам о том, что между ними что-то было. Когда вы начали подозревать?
  
  Мердок снова покачал головой.
  
  — Видите, — сказал Ребус, — я знаю почти все. Я знаю достаточно. Но я не знаю всего. Вы просматривали файлы на дискете?
  
  — Да. — Он промокнул покрасневшие глаза. — Это была не ее дискета — Билли. Но много чего там было и ее.
  
  — Не понимаю.
  
  Мердок попытался улыбнуться:
  
  — Вы правы, я про них знал. Не хотел знать, но все равно знал. Я стер эти записи, потому что был зол. Очень зол. — Он повернулся к Ребусу. — Не думаю, что он сумел бы справиться сам, без помощи Милли. Чтобы взломать системы, с которыми они имели дело, нужно серьезное оборудование.
  
  — Взломать?
  
  — Возможно, они использовали оборудование, установленное у нее в магазине. Они влезали в компьютеры полиции и армии, просматривали базы данных, а потом исчезали, не оставив следа.
  
  — И что же они делали?
  
  Мердок разговорился, радуясь возможности отвлечься. Он вытер слезы под очками.
  
  — Они мониторили два полицейских расследования и изменяли кое-какие цифры в складских ведомостях. Поверьте мне, попав туда, они могли сделать еще и не то.
  
  Судя по объяснениям Мердока, это все до смешного просто. Можно похищать оружие с армейских складов (не без помощи, конечно, кого-нибудь из работников, это факт), а потом заметать следы, изменяя компьютерные данные, чтобы они соответствовали наличию на складе. А потом если ОБОП, или Скотленд-Ярд, или еще кто-нибудь начал бы проявлять интерес, можно было мониторить продвижение следствия или отсутствие такового. Милли. Милли — ключ ко всему. Сознавала она, что делает, или нет, но она втянула в это Билли Каннингема. И он вставил ключ в замок и повернул. На дискете были записаны инструкции по взлому кодов, рекомендации по обходу систем безопасности, вся их кухня.
  
  Ребус не сомневался, что чем глубже увязал в этом Билли Каннингем, тем больше ему хотелось выбраться. Его убили, потому что он захотел выйти из игры. Возможно, он упомянул о своем ненадежном страховом полисе в расчете на то, что его отпустят по-хорошему. А они вместо этого стали пыткой вытягивать из него, где хранится этот полис, и в конце концов пулей навсегда заткнули ему рот. В «Щите», конечно же, знали, что Билли хакерствует не в одиночку. Они быстро вычислили Милли Докерти. Билли молчал, чтобы не подставить ее. Она, вероятно, это знала. Поэтому и пустилась в бега.
  
  — Там были сведения и об этой группе — о «Щите», — продолжал Мердок. — Я решил, что это просто шайка хакеров.
  
  Ребус назвал ему несколько имен. Дейви Саутар и Джеймси Макмарри — этих он вспомнил. Ребус подумал, что при допросе расколет Джеймси, как орех молотком. Но Дейви Саутар… Для этого понадобится настоящая кувалда. Последний файл на компьютере был целиком о Дейви Саутаре и Гар-Би.
  
  — Этот Саутар… — сказал Мердок. — Билли, кажется, думал, что он подворовывает. Он именно это слово и произнес. У них кое-что было припрятано в надежном месте в Карри.
  
  Карри. Значит, надежное место наверняка принадлежало Макмарри.
  
  Мердок посмотрел на Ребуса.
  
  — Вот только он не обмолвился, что именно подворовывает Билли. Деньги?
  
  — Я недооценил тебя, Дейви, — вслух сказал Ребус. — Всю дорогу[115] недооценивал. Может быть, теперь уже поздновато, но, клянусь, больше недооценивать тебя я не буду.
  
  Он вспомнил о том, как Дейви и вся эта братия ненавидят фестиваль. Ненавидят всеми фибрами души. Он подумал об анонимных угрозах.
  
  — Нет, не деньги, мистер Мердок. Оружие и взрывчатку. Ладно, идем отсюда.
  
  Джеймси разговорился, как человек, с которого сняли обет молчания, в особенности когда его отец, внимательно выслушав Ребуса, приказал сыну развязать язык. Гэвин Макмарри пришел в ярость — не из-за того, что у сына могут быть неприятности, а потому, что тот решил, что Бригады непримиримых оранжистов ему, видите ли, недостаточно. Предатель.
  
  Джеймси повел Ребуса и других полицейских к ряду деревянных гаражей на клочке земли за автомастерской Макмарри. С ними были два армейских сапера, которые проверили, нет ли там мин-ловушек или растяжек. Прошло почти полчаса, пока они не убедились, что все чисто. Но и после этого они не вошли в дверь, забрались по лестнице наверх, прорезали шифер на крыше и спрыгнули вниз. Минуту спустя они объявили, что все чисто, и констебль вскрыл ломом дверь. С ними был и Гэвин Макмарри.
  
  — Я сюда много лет не заходил, — повторил он в который раз, словно ему не верили. — Я не пользуюсь этими гаражами.
  
  Они осмотрелись. Джеймси не знал точного места тайника — Дейви сказал, что ищет надежное хранилище. Прежде в гараже располагалась мотоциклетная мастерская — именно там Билли Каннингем и познакомился с Джеймси, а через него в конечном счете — с Дейви Саутаром. В гараже стояли длинные шаткие стеллажи, прогнувшиеся под металлическими деталями неясного назначения, многие из них проржавели от времени, инструмент был покрыт пылью и паутиной, тут же находились банки с краской и растворителями. Каждую банку нужно было открыть, каждый инструмент — осмотреть. Если пластид можно упрятать в транзисторном радиоприемнике, то его тем более можно спрятать в старой мастерской. Армейское начальство предложило выделить специально обученную собаку, но ее должны были везти из Альдершота. Поэтому им пришлось полагаться на собственные глаза и чутье.
  
  На гвоздях, вбитых в стену, висели старые покрышки, колеса, цепи. На полу валялись мотоциклетные вилки и рули, детали двигателей, прокрытые плесенью коробки с гайками, болтами, винтами. Они поскребли пол, но зарытых ящиков не нашли. Земля была пропитана маслом.
  
  — Здесь все чисто, — сказал перепачкавшийся армейский офицер.
  
  Ребус согласно кивнул:
  
  — Он побывал здесь и все забрал. Сколько здесь всего было, Джеймси?
  
  У Джеймси Макмарри это уже спрашивали — он ничего не знал.
  
  — Клянусь, ничего не знаю. Я просто сказал, что он может воспользоваться этой мастерской. Он повесил собственный замок и все такое.
  
  Ребус уставился на него. Ох уж эти крутые юнцы. Ребус всю жизнь имел с ними дело, и какими же они были жалкими: под их блестящими доспехами одна труха. Разгадать Джеймси было не труднее, чем кроссворд в таблоиде.
  
  — И он тебе ничего не показывал?
  
  Джеймси отрицательно покачал головой:
  
  — Никогда.
  
  Отец сверлил сынка свирепым взглядом.
  
  — Ах ты, сопляк, — сказал Гэвин Макмарри. — Какой же ты недоумок, сопливый недоумок.
  
  — Нам придется забрать Джеймси в отделение, мистер Макмарри.
  
  — Понятно.
  
  Гэвин Макмарри отвесил сыну пощечину. От долгих лет работы механиком рука его затвердела, и у парня изо рта потекла кровь. Джеймси сплюнул кровь на земляной пол, но ничего не сказал… Ребус не сомневался, что в отделении Джеймси расскажет ему все, что знает.
  
  Когда они вышли наружу, один из армейских улыбнулся:
  
  — Я рад, что мы ничего не нашли.
  
  — Почему?
  
  — Держать оружие в таких местах — это надо совсем спятить. Все это враки.
  
  — А он и есть спятивший — парень, который устроил здесь склад.
  
  Враки… Ребус вспомнил про Враки-из-Баки, который признался в убийстве на Сент-Стивен-стрит и замучил инспектора Флауэра разговорами о карри и машинах… Он вернулся в гараж и показал на пятно на полу.
  
  — Это не масло, — сказал он. — Во всяком случае, не только масло.
  
  — Что?
  
  — Прошу всех выйти. Я хочу, чтобы доступ сюда был закрыт.
  
  Все вышли. Флауэру нужно было лучше слушать Враки-из-Баки. Бродяга говорил о Карри, а не о карри. А машины он упоминал из-за гаражей. Видимо, он спал под открытым небом где-то поблизости и видел или слышал что-то в ту ночь.
  
  — Вы что-то нашли, сэр? — спросил один из полицейских.
  
  — Если я прав, то именно здесь убили Кэлума Смайли.
  
  Тем вечером Ребус вернулся из гостиницы в квартиру Пейшенс. Он чувствовал себя ни на что не годным, как затупленный инструмент. Пятно на полу гаража оказалось смесью масла и крови. В лаборатории пытались отделить одно от другого, чтобы провести ДНК-тест крови и сравнить с ДНК крови Кэлума Смайли. Ребус заранее знал, что́ найдут криминалисты. Если подумать, то все складывалось в стройную картину.
  
  Он налил себе выпить, но потом передумал. Вместо этого позвонил Пейшенс и сказал, что через день или два она может возвращаться. Но она рвалась вернуться на следующее утро, и тогда он объяснил ей, почему этого делать нельзя. Несколько мгновений она молчала.
  
  — Будь осторожен, Джон.
  
  — Ну, я ведь пока жив, верно?
  
  — Пусть так будет и дальше.
  
  Он повесил трубку, когда услышал звонок в дверь. Охота на Дейви Саутара была в полном разгаре под командованием старшего инспектора Лодердейла из отделения на Сент-Леонардс. При необходимости обещали выдать оружие. Хотя никто не знал, каков реальный арсенал Саутара, решено было не рисковать. У Ребуса спросили, не требуется ли ему телохранитель.
  
  — Я доверюсь своему ангелу-хранителю, — ответил он.
  
  Снова раздался звук дверного звонка. Идя по длинному коридору к двери, он чувствовал себя раздетым. Дверь была деревянная, толщиной в полтора дюйма, но для большинства видов оружия это не препятствие. Пуля, пробив дверь, еще сохранит достаточную скорость, чтобы поразить плоть. Он прислушался, потом приложился к глазку. Выпустил из груди воздух и отпер дверь.
  
  — Вы должны мне кое-что рассказать, — сказал он, распахивая дверь.
  
  Абернети, как фокусник, достал из-за спины бутылку виски.
  
  — Вот, принес антисептик для ваших ран.
  
  — Только для внутреннего использования, — потребовал Ребус.
  
  — Мне это стоило столько денег, что лучше вам не отказываться. И все же хороший глоток скотча стоит всего китайского чая.
  
  — Мы здесь называем это виски. — Ребус закрыл дверь и провел Абернети по коридору в гостиную. На Абернети квартира произвела впечатление.
  
  — Это сколько же нужно было получить взяток, чтобы купить такую квартирку?
  
  — Я живу с докторшей. Это ее квартира.
  
  — Не зря моя мама всегда хотела, чтобы я стал доктором. Уважаемая работа — так она говорила. Стаканы у вас найдутся?
  
  Ребус принес из кухни два больших стакана.
  27
  
  Фрэнки Ботуэлл не мог позволить себе закрыть «Быстрый шланг». До конца фестиваля и «Фринджа» оставались считаные дни. Вскоре туристы начнут покидать Эдинбург. Но в последние две недели у него отбоя от посетителей не было. Помогала реклама и слухи, как и трехдневные гастроли американского певца в стиле кантри. Клуб никогда прежде таких денег не зарабатывал, но всему приходит конец. «Быстрый шланг» в своем роде был неподражаем, как и сам Фрэнки. Он заслуживал процветания. Он не мог не процветать. У Фрэнки Ботуэлла были обязательства. Финансовые обязательства. Их нельзя было нарушить, от них нельзя было отказаться, сославшись на низкие доходы. Каждая неделя должна была приносить прибыль.
  
  Поэтому Фрэнки не обрадовался, увидев, как в бар входит Ребус и еще один полицейский. Это было видно по глазам Фрэнки и улыбке, холодной, как дайкири в «Быстром шланге».
  
  — Чем могу вам помочь, инспектор?
  
  — Мистер Ботуэлл, это инспектор Абернети. Мы хотели бы переговорить с вами.
  
  — Сейчас тут у нас сумбур. Я так еще и не успел подыскать замену Кевину Странгу.
  
  — Мы настаиваем, — сказал Абернети.
  
  В присутствии двух требовательных полицейских в зале торговля в баре пошла вяло. Танцы прекратились. Все ждали: сейчас что-то случится. Ботуэлл смирился с неизбежным.
  
  — Пройдемте в мой кабинет.
  
  Абернети помахал на прощание толпе клиентов и последовал за Ребусом и Ботуэллом в фойе. Они прошли за стойку дежурного на входе, и Ботуэлл отпер дверь. Он сел за свой стол и вперил взгляд в полицейских, которым пришлось втискиваться в оставшееся пространство.
  
  — Большой кабинет — потеря места, — извиняющимся тоном сказал он.
  
  Места здесь было не больше, чем в чуланчике для швабры и ведра. Над головой Ботуэлла на полке стояли рулончики для чековых аппаратов, на стенах висели окантованные ковбойские плакаты, повсюду валялся всякий хлам и безделушки, какие можно приобрести на барахолке.
  
  — Нам удобнее было бы поговорить в туалете, — сказал Ребус.
  
  — Или в отделении, — подсказал Абернети.
  
  — Кажется, мы прежде не сталкивались, — довольно любезно сказал ему Ботуэлл.
  
  — А я с дерьмом сталкиваюсь, только когда подтираю задницу.
  
  После этих слов улыбка с лица Ботуэлла исчезла.
  
  — Инспектор Абернети из Особого отдела, — сказал Ребус. — Он приехал расследовать дело «Щита».
  
  — «Щита»?
  
  — Не стоит строить из себя невинного мальчика, мистер Ботуэлл. Вам не предъявляют обвинений. Пока не предъявляют. Мы просто хотим, чтобы вы знали: мы взялись за вас всерьез.
  
  — И на тормозах это дело не спустим, — в том же тоне добавил Абернети.
  
  — Впрочем, вы можете облегчить свою участь, если расскажете о Дейве Саутаре.
  
  Ребус застыл в ожидании и положил руки на колени. Абернети закурил и выдул дым сигареты через заваленный безделушками стол. Фрэнки Ботуэлл переводил взгляд с одного полицейского на другого.
  
  — Это что — шутка? Для Хеллоуина рановато — рановато пугать людей без причины.
  
  Ребус огорченно покачал головой:
  
  — Неверный ответ. Вы должны были сказать иначе: «Кто такой Дейви Саутар?»
  
  Ботуэлл откинулся на спинку стула:
  
  — Ну хорошо. Так кто такой Дейви Саутар?
  
  — Я рад, что вы спросили, — сказал Ребус. — Он ваш подручный. И вероятно, вербовщик. А сейчас он пустился в бега. Вы знали, что часть оружия и взрывчатки он утаивает для личных целей? Мы получили признательные показания.
  
  Это было неприкрытой ложью, и Ботуэлл осклабился. Но улыбочка лишь укрепила подозрения Ребуса в его вине.
  
  — Зачем вы финансировали молодежный клуб в Гар-Би? — спросил он. — Для вас это рекрутский центр? Будучи анархистом, вы взяли себе имя Кухулин. Кухулин — легендарный ольстерский герой, от которого и пошла Красная рука. Так что все произошло не случайно. Вас выгнали из ордена оранжистов за чрезмерный фанатизм. В начале семидесятых вы были связаны с Тартановой армией. Они грабили армейские базы и похищали оружие. Может быть, это и навело вас на мысль.
  
  Ботуэлл, по-прежнему улыбаясь, спросил:
  
  — Какую мысль?
  
  — Вы знаете.
  
  — Инспектор, я не понял ни слова из того, что вы сказали.
  
  — Не поняли? Тогда поймите вот что: вам до скамьи подсудимых осталось полшага. Но что еще важнее: мы собираемся найти Дейви Саутара, потому что, если он совсем распоясается, имея на руках оружие и взрывчатку…
  
  — Я по-прежнему не понимаю, о чем вы…
  
  Ребус вскочил со своего места, схватил Ботуэлла за лацканы, притянул к столу. Улыбка исчезла с лица Ботуэлла.
  
  — Я был в Белфасте, Ботуэлл. Я провел некоторое время на севере. Меньше всего там нужны такие ковбои, как ты. Так что кончай юлить и говори, где он!
  
  Ботуэлл высвободился из хватки Ребуса. При этом лацкан его пиджака наполовину оторвался. Лицо у него посинело, глаза горели. Он встал, уперев костяшки пальцев в стол, и подался вперед, приблизив лицо к Ребусу.
  
  — Никто не смеет трогать меня, — проговорил он. — Это мой девиз.
  
  — Ух ты, — сказал Ребус. — Наверно, знаешь, как это будет по-латыни. Ну что, получил кайф той ночью в тупичке Мэри Кинг?
  
  — Вы с ума сошли.
  
  — Мы же из полиции, — лениво сказал Абернети. — Нам платят за то, чтобы мы были сумасшедшими, а у вас-то какая причина сходить с ума?
  
  Ботуэлл посмотрел на одного, потом на другого и медленно опустился на свой стул.
  
  — Я не знаю никого по имени Дейви Саутар. Я не знаю ничего ни про бомбы, ни про «Щит и меч».
  
  — Я не говорил «Щит и меч», — сказал Ребус. — Я сказал «Щит».
  
  Ботуэлл промолчал.
  
  — Но раз уж вы сами об этом сказали, я припоминаю, что ваш отец, священник, состоял в «Щите и мече» со дня основания. Его имя есть в документах. Это было раскольническое ответвление Шотландской национальной партии. Я думаю, вы и про нее ничего не знаете?
  
  — Ничего.
  
  — Да? Забавно. Вы ведь состояли в молодежном отделении.
  
  — Состоял?
  
  — Это ваш отец привил вам интерес к Ольстеру?
  
  Ботуэлл медленно покачал головой:
  
  — Вы никогда не останавливаетесь на полпути, я вижу?
  
  — Никогда, — подтвердил Ребус.
  
  Дверь открылась. Появились двое вышибал, обычно дежуривших у входной двери. Они стали, сложив руки на груди и широко расставив ноги. Они определенно закончили школу этикета для вышибал. И Ботуэлл определенно нажал кнопку под столешницей и вызвал их.
  
  — Проводите этих ублюдков за дверь, — приказал он.
  
  — Никто меня никогда не провожает, — сказал Абернети, — разве что она носит мини-юбку и я ей заплатил.
  
  Он встал и повернулся к вышибалам. Один из них попытался взять его за руку. Абернети схватил его запястье и резко вывернул. Охранник упал на колени. Для второго вышибалы места практически не осталось, и тот нерешительно поглядывал на происходящее. Ребус рывком втащил его в комнату и швырнул на стол. Ботуэлл оказался придавленным под ним. Абернети отпустил другого вышибалу и вслед за Ребусом вышел на улицу пружинистым шагом, глубоко дыша теплым летним воздухом Эдинбурга.
  
  — Я получил большое удовольствие.
  
  — И я тоже. Но как по вашему, сработало?
  
  — Будем надеяться. Мы вынуждаем их действовать определенным образом. У меня такое чувство, что они сейчас пустятся во все тяжкие.
  
  В этом и состоял их план. Но у каждого плана есть резервный вариант. Их резервным вариантом был Большой Джер Кафферти.
  
  — Ну что, сейчас не поздно съесть карри? — спросил Абернети.
  
  — Вы не в какой-нибудь глуши. Да и не поздно еще.
  
  Но ведя Абернети к хорошему индийскому ресторану, он думал об ответственности и рисках… И еще он побаивался завтрашнего финала.
  28
  
  Рассвет был солнечный, небеса голубые, дул свежий ветерок, который вскоре обещал стать теплым. Прогноз был хороший на весь день, как и на вечер, когда ожидался фейерверк. На Принсес-стрит яблоку будет негде упасть, но сейчас, когда по ней ехал старший инспектор Килпатрик, тут было спокойно. Сегодня он встал раньше обычного, хотя и вообще считал себя «жаворонком», но звонок Ребуса спозаранку даже его застал в постели.
  
  В промышленной зоне тоже было тихо. Охранник на воротах пропустил его, Килпатрик подъехал к складу и припарковался рядом с машиной Ребуса. Машина была пуста, но дверь склада осталась открытой. Килпатрик вошел внутрь.
  
  — Доброе утро, сэр.
  
  Ребус стоял перед грузовиком.
  
  — Доброе утро, Джон. Что за шутки в стиле плаща и кинжала?
  
  — Прошу прощения, сэр. Надеюсь, я смогу все объяснить.
  
  — Я тоже надеюсь. Если я не позавтракаю утром, то пребываю не в лучшем настроении.
  
  — Просто я должен сказать вам кое-что, а здесь для этого место как раз подходящее — тихое.
  
  — Ну так в чем дело?
  
  Ребус начал обходить грузовик — Килпатрик за ним. Когда они оказались у заднего борта автомобиля, Ребус повернул рычаг и распахнул дверцу. Внутри на ящиках сидел Абернети.
  
  — Вы меня не предупредили, что у нас гости, — сказал Килпатрик.
  
  — Давайте я помогу вам залезть.
  
  Килпатрик посмотрел на Ребуса:
  
  — Я не пенсионер.
  
  Он забрался внутрь, Ребус за ним.
  
  — Здравствуйте еще раз, сэр, — сказал Абернети, протягивая Килпатрику руку. Но Килпатрик сложил руки на груди:
  
  — В чем дело, Абернети?
  
  Но Абернети только пожал плечами и кивнул в сторону Ребуса.
  
  — Заметили что-нибудь, сэр? — спросил Ребус. — Я имею в виду груз.
  
  На лице Килпатрика появилось задумчивое выражение, он оглянулся.
  
  — Нет, — сказал он наконец. Потом добавил: — Игры и шарады никогда меня не привлекали.
  
  — Никаких игр, сэр. Скажите мне, что произойдет со всеми этими игрушками, если мы не собираемся использовать их для операции внедрения?
  
  — Они будут уничтожены.
  
  — Я так и думал. И все будет задокументировано?
  
  — Конечно.
  
  — Но поскольку оружие было у нас на хранении, бумаги будут выданы эдинбургской полицией?
  
  — Вероятно. Я не понимаю…
  
  — Сейчас поймете, сэр. Когда оружие попало сюда, при нем были сопроводительные документы, в которых было расписано, что именно поступило и в каком количестве. Но мы заменяем эти документы нашими собственными, так? И если первый комплект документов пропадает, то всегда остается наш. — Ребус похлопал по одному из ящиков. — Теперь здесь меньше, чем было при поступлении.
  
  — Что?
  
  Ребус поднял крышку.
  
  — Когда вы привозили меня сюда со Смайли в прошлый раз, тут было больше АК-сорок семь, чем теперь.
  
  Килпатрик с ужасом посмотрел на него.
  
  — Вы уверены? — Он заглянул внутрь. — Однако в имеющейся описи указано двенадцать автоматов, и здесь их ровно двенадцать.
  
  — Двенадцать, — подтвердил Абернети, когда Ребус вытащил из ящика лист и протянул Килпатрику.
  
  — Значит, вы ошиблись, — сказал Килпатрик.
  
  — Нет, сэр, — сказал Ребус. — При всем моем уважении. Я проверял в Особом отделе. У них сохранились документы о начальном количестве. Две дюжины АК-сорок семь. Так что вторая дюжина отсутствует. Отсутствует и еще кое-что: гранатомет, боеприпасы…
  
  — Понимаете, сэр, — сказал Абернети, — обычно и в голову никому не приходит проверить, верно? Оружие уничтожается, и составляется акт, в котором пишется, что все проверено, все в полном порядке. Никто не сверяется с первичными документами.
  
  — Но это невозможно.
  
  Килпатрик все еще держал в руках бумагу, но не смотрел на нее.
  
  — Напротив, сэр, — возразил Ребус, — это на удивление легко. Если у вас есть возможность подменить опись. Этот груз находится на вашем хранении, и на бумаге стоит ваша подпись.
  
  — Что вы хотите этим сказать?
  
  Ребус пожал плечами и сунул руки в карманы:
  
  — Наблюдением за американцем тоже руководили вы, сэр.
  
  — По вашей просьбе, инспектор.
  
  Ребус кивнул:
  
  — Я это оценил. Просто я не могу понять кое-чего. Например, как ваша надежная команда из Глазго не засекла меня с подружкой, когда мы выпивали с Клайдом Монкуром и его женой.
  
  — Что?
  
  — В тех данных, что вы мне представили, об этом ни слова. Я и не ждал, что там что-то будет. Отчасти для этого я и попросил вас установить наблюдение. Не было в отчете ничего и о встрече Клайда Монкура и Фрэнки Ботуэлла. Ваши люди сообщают только, что Монкур и его жена гуляют по городу, интересуются достопримечательностями, ведут себя как идеальные туристы. Но никакого наблюдения не ведется, не так ли? Я точно это знаю, потому что попросил двух своих коллег вести наблюдение за Монкуром. Понимаете, я понял: что-то тут не так, как только увидел инспектора Абернети.
  
  — Вы вели несанкционированное наблюдение за Монкуром?
  
  — И у меня есть фотографии, подтверждающие мою догадку.
  
  Абернети пошуршал белым бумажным пакетом, с одной стороны которого был прозрачный целлофан. Внутри виднелись черно-белые фотографии.
  
  — Тут даже есть одна, — сказал Абернети, — на которой вы встречаетесь с Монкуром в Галлейне.[116] Может быть, вы беседовали о гольфе?
  
  — По всей видимости, вы пообещали «Щиту» поставить часть этого оружия еще до того, как я вышел на след этой группы, — продолжал Ребус. — И ввели меня в расследование, чтобы за мной приглядывать.
  
  — Но зачем бы я тогда стал вас привозить сюда, на склад?
  
  — Затем, что вас об этом просил Кен Смайли. А вы не хотели, чтобы у него возникли какие-то подозрения. Мимо Кена и муха не пролетит.
  
  Ребус предполагал, что Килпатрик сдуется, но не тут-то было, напротив, он только увеличивался в размерах. Он засунул руки в карманы куртки и выпрямил плечи. На его лице не отражалось никаких эмоций, и он не собирался ничего говорить.
  
  — Мы уже некоторое время приглядывали за вами, — продолжил Абернети. — Эти протестантские террористы, которым вы позволили ускользнуть в Глазго… Мы перевели вас из Глазго по единственной причине: посмотреть, сможете ли вы действовать на новом месте. Когда до меня дошли известия о шестерном комплекте, я понял, что вы по-прежнему оказываете помощь вашим друзьям из «Щита». Они всегда рассчитывали на помощь внутри полиции, и можно не сомневаться — они ее получали.
  
  — Вы же думали, что это разборки наркодилеров.
  
  Абернети пожал плечами:
  
  — Я всегда был неплохим актером. Когда вы откомандировали к себе инспектора Ребуса, я понимал — вы видите в нем угрозу и намерены не спускать с него глаз. К счастью, он пришел к такому же выводу. — Абернети заглянул в конверт с фотографиями. — И вот результат.
  
  — Забавно, сэр, — сказал Ребус, — когда мы с вами говорили о «Щите и мече» — я хочу сказать, о старом «Щите и мече», — вы ни разу не упомянули, что состояли в нем.
  
  — Что?
  
  — Вы не думали, что сохранятся какие-либо записи, но мне удалось их найти. В шестидесятых вы состояли в молодежной лиге. Одновременно с Фрэнки Ботуэллом. Как я уже сказал: забавно, что вы ни разу об этом не упомянули.
  
  — Я не думал, что это имеет какое-то отношение к делу.
  
  — Потом на меня напали, пытались вывести из игры. Напавший действовал профессионально, могу в этом поклясться. Уличный хулиган с опасной бритвой в кармане. И по акценту он из Глазго. Вам, вероятно, приходилось сталкиваться с крутыми ребятами, пока вы там работали.
  
  — Вы думаете, я его нанял?
  
  — При всем уважении. — Ребус перехватил взгляд Килпатрика. — Вы, вероятно, немного свихнулись.
  
  — Безумие происходит из головы, а не из крови или сердца. — Килпатрик присел на один из ящиков. — Вы думаете, что можете доверять Абернети, Джон? Что ж, желаю вам удачи. Я жду.
  
  — Чего?
  
  — Вашего следующего трюка. — Он улыбнулся. — Если бы вы хотели состряпать против меня дело, то мы бы встретились не таким образом. Вы не хуже меня знаете, что ошибка в документах и невинная фотография — еще не повод открывать дело. Это просто пшик.
  
  — Вас могут выкинуть из полиции.
  
  — Это с моей-то биографией? Нет, может быть, я рано выйду в отставку, скажем, по состоянию здоровья. Но никто меня не уволит. Такие вещи не так делаются. Я думал, что двое опытных полицейских это знают. Можете не отвечать мне, инспектор Ребус, но вы установили незаконную слежку — догадываетесь, какие могут быть последствия? С вашим послужным списком, в котором полно нарушений — неподчинение приказам, пренебрежение правилами, — мы можем вышвырнуть вас из полиции за мельчайшую провинность, да хоть за то, что вы задницу подтерли не по уставу. — Он поднялся с ящика, на котором сидел, и пошел к открытому борту грузовика, потом спрыгнул на землю и повернулся к ним. — Вы мне ничего не доказали. Если хотите попытаться провернуть этот же сценарий с кем-то еще — буду только рад.
  
  — До чего хладнокровный ублюдок, — сказал Абернети. В его устах это прозвучало как комплимент.
  
  Он подошел к открытому борту грузовика и начал медленно поднимать на себе рубаху, обнажая голый живот, на котором липучкой были закреплены провода. На нем был микрофон. Килпатрик уставился на него.
  
  — Хотите что-нибудь добавить, сэр? — спросил Абернети. Килпатрик дернул плечом и пошел прочь. Абернети повернулся к Ребусу. — С чего это он вдруг онемел?
  
  Ребус спрыгнул с грузовика и быстро пошел к складской двери. Килпатрик садился в машину, но, увидев его, остановился.
  
  — Уже три убийства, — сказал Ребус. — Включая и полицейского — вашего подчиненного. Это безумие уже не от головы, а от крови.
  
  — Это не я, — тихо сказал Килпатрик.
  
  — Нет вы, вы, — сказал Ребус. — Ничего этого без вас не было бы.
  
  — Я не знаю, как они вышли на Кэлума Смайли.
  
  — Они взламывают компьютеры. У вашего секретаря есть компьютер.
  
  Килпатрик кивнул.
  
  — А в компьютере есть файл, в котором расписано проведение операции.
  
  Килпатрик медленно покачал головой:
  
  — Послушайте, Ребус…
  
  Но Килпатрик вдруг замолк, снова покачал головой, сел в машину и хлопнул дверцей.
  
  Ребус нагнулся к водительскому окну и дождался, когда Килпатрик опустит стекло.
  
  — Абернети сказал мне, в чем тут дело, почему вдруг лоялисты стали вооружаться. Тут дело в «Харланде и Вольффе».
  
  Это была судостроительная верфь в Белфасте, одно из крупнейших североирландских предприятий, где работали преимущественно протестанты.
  
  — Они считают, что ее закроют, верно? Лоялисты воспринимают это как символ. Если британское правительство позволит верфи закрыться, значит оно умывает руки, бросает ольстерских протестантов на произвол судьбы. Практически отворачивается от них.
  
  Трудно было сказать, слушает Килпатрик или нет. Он смотрел в лобовое стекло, держа руки на рулевом колесе.
  
  — И тогда, — продолжал Ребус, — лоялисты взорвутся. Вы вооружаете их для гражданской войны. Но хуже всего то, что вы вооружаете Дейви Саутара. Он ходячая противопехотная мина.
  
  Голос Килпатрика прозвучал жестко, бесчувственно.
  
  — Саутар — не моя забота.
  
  — Фрэнки Ботуэлл тут помочь не в силах. Может, когда-то он и мог контролировать Саутара, но не теперь.
  
  — Только один человек имеет влияние на Саутара, — тихо сказал Килпатрик. — Ален Фаулер.
  
  — Тот, что из ОДС?
  
  Килпатрик завел двигатель.
  
  — Постойте! — сказал Ребус.
  
  Килпатрик тронулся, и Ребус ухватился за приспущенное стекло. Килпатрик повернулся к нему.
  
  — Сегодня вечером в девять, — сказал он. — В Гар-Би.
  
  Он нажал газ, и вскоре его машина исчезла из виду.
  
  Абернети стоял за спиной Ребуса.
  
  — Что он вам сказал?
  
  — В девять в Гар-Би.
  
  — Мне это кажется ловушкой.
  
  — Но мы можем взять кавалерию.
  
  — Джон, — сказал с усмешкой Абернети, — у меня есть вся нужная нам кавалерия.
  
  Ребус повернулся к нему:
  
  — Вы играли со мной, как на автомате для игры в пинбол, да? Когда мы встретились в первый раз, вы неспроста тогда говорили, что в недалеком будущем компьютеры станут инструментом преступлений. Вы уже тогда знали.
  
  Абернети пожал плечами. Он снова приподнял на себе рубашку и стал снимать провода.
  
  — Я только указал вам общее направление. Вы подумайте, на что я вам намекал в тот первый раз. Я просто знал, что могу вам доверять. Я разозлил вас, и вы дали выход своей злости. Вот тут-то я и понял, что вам можно верить. Вам нечего скрывать. — Он кивнул. — Да, я знал, давно знал. Собирал доказательства, что этот сукин сын предатель. — Абернети посмотрел на ворота склада. — Но у Килпатрика есть враги помимо вас и меня, не забывайте об этом.
  
  — Кого вы имеете в виду?
  
  Но Абернети только подмигнул и постучал себя пальцем по носу.
  
  — Врагов, — сказал он.
  
  Ребус приказал Шивон Кларк прекратить наблюдение за Монкуром и сесть на хвост Фрэнки Ботуэллу. Но Фрэнки Ботуэлл исчез. Она извинялась, но Ребус только пожал плечами. Холмс остался пасти Клайда Монкура, но Монкур с женой отправились на какую-то автобусную экскурсию — двухдневное путешествие в горы. Монкур, конечно, запросто мог сойти с автобуса и вернуться, но Ребус все равно снял наблюдение.
  
  — У вас какой-то недовольный вид, сэр, — сказала Шивон Кларк.
  
  Возможно, она не ошиблась. Мир словно перевернулся. Конечно, он и раньше встречал полицейских-предателей. Но никогда прежде он не сталкивался с таким, как у Килпатрика, отсутствием какого-либо объяснения или приличествующего оправдания. Килпатрик словно и не чувствовал в этом необходимости, словно он поступал правильно; может быть, способы достижения цели были неверны, но сама цель — правильная.
  
  Абернети рассказал ему, насколько глубоки были подозрения, как долго копили они информацию. Но очень трудно вывести на чистую воду полицейского, который внешне вроде бы все делает практически безупречно. Расследование предполагает сотрудничество, а сотрудничества не было. Пока не появился Ребус.
  
  В Гар-Би спецы из армии и полиции вскрывали гаражи вокруг квартала — не обнаружится ли там украденное оружие. Опрашивали всех жителей, пытались прижать друзей Дейви, разговорить их или вынудить признаться в том, что укрывают дружка. Тем временем Джеймси Макмарри уже предъявили обвинение. Но это была мелкая рыбешка, такую даже на крючок не насадишь. Исчез и Килпатрик. Ребус позвонил Ормистону — выяснилось, что старший инспектор не вернулся в свой кабинет, а домашний телефон не отвечает.
  
  Холмс и Кларк вернулись после санкционированного обыска в квартире Саутара. Холмс принес простую картонную коробку, явно не пустую, водрузил ее на стол Ребуса.
  
  — Начнем, — сказал Холмс, — с бутыли с кислотой, которая была тщательно спрятана под кроватью Саутара.
  
  — Его мать говорит, что он никогда не позволял ей убирать у него в комнате, — сообщила Кларк. — У него даже навесной замок был на дверях. Пришлось его взломать. Его мать не была от этого в восторге.
  
  — Славная женщина, правда? — сказал Ребус. — А с папочкой вы познакомились?
  
  — Он пошел проведать букмекера.
  
  — Вам повезло. Что у вас еще?
  
  — Вполне возможно, тиф, — посетовал Холмс. — Это не квартира, а калькуттская свалка.
  
  Кларк нагнулась и вытащила несколько небольших полиэтиленовых пакетов; все содержимое коробки было по отдельности завернуто и помечено бирками.
  
  — У нас есть ножи. В основном незаконные. На одном, похоже, остались следы крови.
  
  Ребус не сомневался — крови Кэлума Смайли. Она сунула руку в коробку.
  
  — Таблетки нитразепама. Штук сто. И несколько нераскрытых банок колы и пива.
  
  — Банда баночников?
  
  Кларк кивнула:
  
  — Похоже. Мы нашли у него бумажники, кредитки… Нам нужно несколько минут, чтобы все проверить. Да, и еще мы нашли эту брошюрку. — Она протянула ему дрянную ксерокопию на листах формата А4, сложенных пополам и прошитых скрепками. Ребус прочел название.
  
  — «Детонатор полной анархии». Не знаете, откуда она у него?
  
  — Похоже, это перевод. Может быть, с немецкого. Эквивалентов для некоторых слов в английском подобрать не сумели, поэтому оставили их на языке оригинала.
  
  — Ничего себе детонатор.
  
  — Здесь рассказывается, как делать бомбы, если вам интересно, — сказала Кларк. — Главным образом на основе удобрений, но есть раздел, посвященный взрывателям, если в руки вам попадет некоторое количество пластида.
  
  — Идеальный рождественский подарок. Криминалисты ищут следы в спальне?
  
  — Они как раз этим занимались, когда мы уходили, — подтвердил Холмс.
  
  На поиски следов взрывчатки была отправлена специальная бригада криминалистов. Та же бригада перед этим работала в гараже Макмарри. Теперь уже установили, что в гараже прежде хранилось некоторое количество взрывчатки, вероятно семтекса. Но сказать, какое количество, не представлялось возможным. Обычно, как объяснил один из криминалистов, следы семтекса плохо определяются — он бесцветный и практически не имеет запаха. Но Саутар, похоже, играл со своими сокровищами, разворачивал один из пакетов, чтобы получше разглядеть содержимое. Следы обнаружились на верстаке.
  
  — А детонаторов не нашлось? — спросил Ребус. — Вот главный вопрос.
  
  Холмс и Кларк переглянулись.
  
  — Только метафорический, — сказал Ребус.
  29
  
  Город явно внял призыву «выйти поиграть».[117]
  
  Стояло начало сентября — начало постепенного соскальзывания в прохладную осень и долгую, темную зиму. Фестиваль сворачивали до следующего года, и все ликовали. Именно в такие дни город, обычно словно погруженный в пучину, как Атлантида или какой-нибудь подводный Бригадун,[118] всплывал на поверхность. Здания казались менее мрачными, люди улыбались, как будто не знали туч и дождей.
  
  Если бы разразилась гроза с ливнем, то Ребус вполне мог бы ничего этого не заметить. Он вышел на охоту, а охотники не улыбаются. Абернети признался, что он и есть тот аноним, который позвонил Мейри и вывел ее на Кэлума Смайли.
  
  — Вы знали, что таким образом ставите под угрозу ее жизнь? — спросил Ребус.
  
  — Может быть, я думал, что спасаю ее.
  
  — И вообще, как вы узнали про Мейри? То есть как вы узнали, что именно она нужный вам человек?
  
  Абернети только улыбнулся в ответ.
  
  — Разве не вы прислали мне материалы про Клайда Монкура?
  
  — Я.
  
  — Могли бы предупредить меня, чем это чревато.
  
  — Без такого предупреждения вы действовали эффективнее.
  
  — Да я просто стал ходячей боксерской грушей.
  
  — Но вы же все еще здесь.
  
  — Вы наверняка потеряли бы сон, если бы я вдруг отчалил.
  
  Солнце наконец сдалось. Включили уличное освещение. В этот вечер на улицы высыпала тьма народа. Если не считать Хогманея,[119] то это была самая развеселая ночь в году. Все машины ехали в центр города, где парковочные места занимали за несколько часов.
  
  — Семьи едут на фейерверк, — объяснил Ребус.
  
  — Я думал, что это мы едем на фейерверк, — снова улыбнувшись, сказал Абернети.
  
  — Мы и едем, — тихо ответил Ребус.
  
  Не было ни одного знака, указывавшего направление в такие места, как Гар-Би, — городские власти исходили из того, что если уж у вас возникло желание съездить туда, то вы знаете, что это за место. Люди не ездят туда для развлечений. Ребус поехал обходной дорогой мимо фронтона дома, на котором было написано «ПОЛУЧИТЕ УДОВОЛЬСТВИЕ ОТ ВИЗИТА В ГАР-БИ», и свернул на подъездную.
  
  — Девять часов, — сказал он.
  
  Абернети посмотрел на свои часы:
  
  — И верно, девять.
  
  Но Ребус не слушал его. Он смотрел на фургон, который несся им навстречу. На дороге едва хватало места, чтобы разъехаться двум машинам, а водителя фургона это, казалось, мало волновало. Он сидел, вцепившись в баранку, глядя в зеркало заднего вида. Ребус ударил по тормозам, нажал на клаксон и вывернул рулевое колесо. Ржавое ведро заскользило на дороге, словно по льду. Вот в чем коварство лысых покрышек.
  
  — Из машины! — крикнул Ребус.
  
  Два раза повторять не пришлось — Абернети выпрыгнул из машины. Водитель наконец увидел их. Фургон начал тормозить с непредсказуемыми последствиями. Он ударил в машину Ребуса со стороны пассажирской дверцы, вздрогнул и остановился. Ребус рванул на себя дверь фургона и вытащил изнутри Джима Хея. Он слышал, что люди бывают бледны как смерть или как полотно, но Джим Хей казался еще бледнее. Ребус распрямил его.
  
  — Этот отморозок совсем рехнулся! — закричал Хей.
  
  — Кто?
  
  — Саутар.
  
  Он оглядывался на дорогу, которая, петляя, уходила в Гар-Би.
  
  — Я только развозчик, а не это… не это…
  
  Абернети, отряхнувшись, присоединился к ним. Джинсы у него на коленях были продраны.
  
  — Ты развозишь оружие? — уточнил Ребус у Хея. — Взрывчатку, автоматы?
  
  Хей кивнул.
  
  Да, идеальный развозчик в маленьком театральном фургоне, сплошные коробки и реквизит, костюмы и декорации, автоматы и гранаты. Доставка с восточного побережья на запад, где делается еще одна перегрузка.
  
  — Держите его, — приказал Ребус. Абернети посмотрел на него, словно не понимая. — Держите его!
  
  Он отпустил Джима Хея, сел в фургон, сдал назад, расцепляя его со своей машиной, и поехал в Гар-Би. Добравшись до парковки, он повернул фургон и на скорости въехал на траву, направляясь к молодежному центру.
  
  Вокруг не было никого, ни единой души. Поквартирный обход на сегодня закончился, так ничего и не дав. Гар-Би отказывался говорить с «фараонами». Таково было правило жизни, как привычка дышать. Ребус дышал тяжело. Гаражи, мимо которых он прошел, были обысканы и объявлены безопасными, хотя в одном из них обнаружилось подозрительное количество телевизоров, видеомагнитофонов и камкордеров, а в другом — следы дыхательного клея и курительной травки.
  
  Не собирались на улице соседи, чтобы обсудить дневные события. В общественном центре стояла тишина. Ребус сомневался, что ту разновидность рода человеческого, которая проживала в Гар-Би, можно привлечь фейерверком… при обычных обстоятельствах.
  
  Двери были открыты, и Ребус вошел. След крови дугой пролег по полу от сцены до дальней стены. Килпатрик привалился к стене спиной, почти что сидел. Идя по залу, он сорвал с себя галстук, наверное, чтобы легче было дышать. Он был еще жив, но потерял уже не меньше пинты крови. Когда Ребус присел рядом с ним, Килпатрик ухватился за его рубашку мокрыми пальцами, оставив на ней кровавые пятна. Другой рукой он защищал живот — оттуда и текла кровь.
  
  — Я пытался его остановить, — прошептал он.
  
  Ребус оглянулся:
  
  — Оружие прятали здесь?
  
  — Под сценой.
  
  Ребус посмотрел на маленькую сцену — сцену, на которой он сам успел и постоять, и посидеть.
  
  — Хей поехал за «скорой», — сказал Килпатрик.
  
  — Он дал деру, как заяц, — сказал Ребус.
  
  Килпатрик выдавил улыбку:
  
  — Я подозревал, что он так поступит.
  
  Килпатрик облизнул губы. Они были потрескавшиеся, с белизной, похожей на несмытую зубную пасту.
  
  — Они ушли с ним.
  
  — Кто? Банда?
  
  — Они за Дейви Саутаром в ад пойдут. Это он звонил с угрозами. Он сам мне сказал. Перед тем, как сделать это. — Килпатрик попытался посмотреть на свой живот. Это усилие было для него чрезмерным.
  
  Ребус встал. Кровь бежала по его сосудам быстрее обычного, отчего голова у Ребуса закружилась. «Фейерверк? Он таки собирается устроить фейерверк?»
  
  Ребус побежал к ближайшему дому. Первую дверь, к которой он подошел, пришлось вышибить — для этого потребовалось три хороших удара ногой. Потом он вошел в гостиную, где два испуганных пенсионера смотрели телевизор.
  
  — Где у вас телефон?
  
  — У нас нет телефона, — сказал наконец мужчина.
  
  Ребус вышел и стукнул ногой в следующую дверь. Повторилось все то же самое. Но на сей раз у матери-одиночки с двумя детьми телефон оказался. Она принялась честить Ребуса, когда он стал нажимать на кнопки телефона.
  
  — Я из полиции, — сказал он ей.
  
  Она разозлилась пуще прежнего. Правда, немного успокоилась, когда услышала, что Ребус вызывает «скорую». Она зашикала на детей, когда он стал набирать номер во второй раз.
  
  — Говорит инспектор Ребус, — сказал он. — Дейви Саутар и его шайка направляются на Принсес-стрит с грузом взрывчатки. Необходимо перекрыть им доступ туда.
  
  Он улыбнулся, принес извинения, вышел из квартиры и потрусил к фургону. Так никто до сих пор и не вышел узнать, что происходит, что за шум и суматоха в квартале. Как эдинбуржцы прежних времен, местные жители умели становиться непроницаемыми для всяких волнений. Прежде они прятались в катакомбах под зáмком и Хай-стрит. Теперь они просто закрыли окна и включили телевизоры. Они были работодателями Ребуса — с их налогов ему платили жалованье. Платили за то, чтобы он их защищал. А ему хотелось послать их всех к чертовой матери.
  
  Когда он вернулся к своей машине, Абернети так и стоял там с Джимом Хеем, понятия не имея, что с ним делать. Ребус вывернул рулевое колесо и вывел фургон на траву.
  
  — Едет «скорая», — сказал он, пытаясь открыть дверцу своей машины.
  
  Она застонала, как под прессом на свалке, но в конечном счете подалась, и он протиснулся на свое сиденье, сметя в сторону осколки стекла.
  
  — Вы куда? — спросил Абернети.
  
  — Оставайтесь здесь с ним, — сказал Ребус, завел машину и принялся сдавать назад по дороге.
  
  Гленливетский фейерверк: каждый год, к радости толпы, собиравшейся в саду и заполнявшей Принсес-стрит, с крепостной стены замка устраивали фейерверк в сопровождении камерного оркестра на эстраде сада у самой Принсес-стрит. Концерт обычно начинался в десять пятнадцать — десять тридцать. Сейчас было десять часов, и вечер стоял сухой, теплый. Еще немного — и это пространство будет забито битком.
  
  Сумасшедший Дейви Саутар. Он и такие, как он, ненавидят фестиваль. Фестиваль отнимал у них привычный Эдинбург, а вместо него подсовывал им что-то чуждое — фасад культуры, понимать которую у них не было ни нужды, ни желания. В Эдинбурге не было низшего слоя общества, градостроительная политика вытеснила его на границы города. Изолированные, сосланные, они имели все права ненавидеть центр с его туристскими достопримечательностями и сезонными игрищами.
  
  Но не по этой причине Саутар делал то, что вознамерился сделать. Ребус считал, что логика у Саутара более простая. Это была демонстрация: Саутар хотел продемонстрировать своим старшим по «Щиту», что они не могут им управлять, что он сам себе хозяин. На самом деле он был законченный псих.
  
  «Беги, Дейви, — говорил себе под нос Ребус. — Возьми себя в руки. Подумай головой. Просто…» Он не находил подходящих слов.
  
  Он нечасто ездил быстро, опасно… почти никогда. И причиной тому были автокатастрофы, которых он за годы службы навидался. Головы, изуродованные настолько, что не понять, с какой стороны лицо, пока оно не открывало рот, чтобы закричать.
  
  Тем не менее Ребус мчался в город так, словно собирался поставить рекорд скорости.
  
  Его машина, казалось, чувствовала крайнюю важность, жизненную необходимость и на сей раз не вырубалась и даже не захлебывалась. Она недовольно хныкала, но все же ехала вперед.
  
  Принсес-стрит и три основные улицы, ведущие к ней от Джордж-стрит, были, как обычно, перегорожены, движение машин в сторону тысяч зрителей заблокировали. В такой вечер увидеть зрелище собиралось около полумиллиона человек, большинство из них теснились на Принсес-стрит и вблизи нее. Ребус подогнал машину как можно ближе, потом просто остановился посреди дороги, вылез и побежал. Полицейские устанавливали новые заграждения.
  
  Здесь были Лодердейл и Флауэр. Он направился прямо к ним.
  
  — Есть новости? — выкрикнул он.
  
  Лодердейл кивнул:
  
  — На Вест-Коутс несколько машин — едут на большой скорости, невзирая на сигналы светофоров.
  
  — Это они.
  
  — Мы устроили ловушку, чтобы завлечь их сюда.
  
  Ребус оглянулся, отер пот с глаз. Все первые этажи вдоль улицы занимали магазины, выше располагались офисы. На краю дороги стоял армейский автомобиль.
  
  — Для вывоза бомбы, — пояснил Лодердейл. — Обрати внимание, мы были готовы к этому.
  
  Дополнительные заграждения установили, и Ребус увидел, как открылись двери фургонов и вышло с полдюжины полицейских снайперов в бронежилетах.
  
  — Килпатрик жив? — спросил Лодердейл.
  
  — Наверное. От врачей зависит.
  
  — Сколько взрывчатки у Саутара?
  
  Ребус попытался вспомнить.
  
  — Там не только взрывчатка, у него, вероятно, при себе автоматы, пистолеты, патроны. Возможно, гранаты…
  
  — Господи Исусе.
  
  Лодердейл нажал кнопку рации.
  
  — Где они?
  
  Приемник ожил, крякнул.
  
  — Вы их еще не видите?
  
  — Нет.
  
  — Они прямо перед вами.
  
  Ребус поднял взгляд. Да, они приехали. Может быть, они ожидали ловушку, может, нет. В любом случае дело было самоубийственное. Войти они могли, но выйти было уже невозможно.
  
  — Готовсь! — крикнул Лодердейл. Снайперы проверили оружие, прицелились. За ограждениями стояли полицейские машины. Полицейские в форме перестали вытеснять людей. Всем хотелось посмотреть. С каждой минутой прибывали новые зрители, жаждущие увидеть это необъявленное мероприятие.
  
  В головной машине сидел один Дейви Саутар. Он, казалось, прикидывал, не пробить ли ему ограждение, но вместо этого резко затормозил и остановил машину. Лодердейл поднес мегафон ко рту:
  
  — Поднимите руки, чтобы мы могли их видеть.
  
  Дверцы машин позади Дейви одна за другой открывались. Раздался лязг железа — оружие падало на землю. Некоторые попытались дать деру, другие, увидев вооруженную полицию, выходили из машин медленно, с высоко поднятыми руками. У одного из них, мальчишки лет четырнадцати, сдали нервы, и он побежал прямо на полицейское оцепление.
  
  На небе расцветали и быстро умирали первые фейерверки с хлопками, напоминающими выстрелы из старинных ружей. Сверху доносилось шипение, небесные отблески освещали происходящее внизу.
  
  При звуке первого залпа большинство людей инстинктивно вздрогнуло. Вооруженные полицейские присели на корточки, другие попадали на землю. Парнишка, который бежал к ограждению, закричал от страха и потом рухнул на четвереньки.
  
  У него за спиной стояла пустая машина Дейви Саутара.
  
  Саутар успел перелезть на пассажирское сиденье, открыть заднюю дверцу и, пригнувшись, припустить к тротуару. В считаные секунды он исчез в толпе.
  
  — Кто-нибудь видел? Оружие у него есть?
  
  Армейские специалисты осторожно приблизились к первой машине, а полиция тем временем принялась окружать банду с Гар-Би. Оружие все падало и падало на землю. Лодердейл подошел поближе, наблюдая за работой своих подчиненных.
  
  А Джон Ребус бросился вдогонку за Саутаром.
  
  Джордж-стрит оказалась полупустой — фейерверка оттуда не было видно. Поэтому Ребус без труда засек Саутара. Небо то краснело, то зеленело, то синело, раздавались тихие частые хлопки, изредка — громкие. При каждом таком взрыве Ребус вздрагивал, думая о бомбе в багажнике машины Саутара, которую сейчас обезвреживают. Ветер переменился и теперь приносил с собой фрагменты музыкального сопровождения из сада. Это не была музыка погони.
  
  Саутар бежал легко, чуть ли не вприпрыжку. Он петлял по всей ширине тротуара. Ребус сосредоточился на необходимости сократить расстояние, на движении только вперед так, словно двигаешься по рельсам. Он не сводил глаз с рук Саутара. Пока он их видел, пока он видел, что в них ничего нет, он был спокоен.
  
  Несмотря на все безумные зигзаги Саутара, Ребус отставал от него все больше, немного сокращая отставание в те секунды, когда Саутар сбавлял прыть, чтобы кинуть взгляд на преследователя. В один из таких моментов он выскочил на дорогу и ударился о такси. Машина ехала по Сент-Эндрю-сквер. Водитель высунул голову из окна, но быстро втянул ее обратно, как только Саутар вытащил пистолет.
  
  Ребусу показалось, что это револьвер. Саутар выстрелил, пуля пробила стекло такси, а он побежал дальше. Теперь он двигался медленнее, прихрамывая на правую ногу, — значит, удар о машину не прошел бесследно.
  
  Ребус посмотрел на водителя. Того вырвало прямо на колени, но ранен он не был.
  
  «Кончай это, — подумал Ребус; легкие его горели огнем. — Кончай».
  
  Но Саутар продолжал двигаться. Он пробежал через автостанцию, уворачиваясь от автобусов, которые отъезжали с мест стоянок или заруливали на них. Несколько ожидающих пассажиров видели, что он вооружен, и смотрели на него с ужасом. Полы его куртки трепал ветер — ни дать ни взять ожившее пугало.
  
  Ребус преследовал его по Джеймс-Крейг-уок, через верхнюю часть Лит-стрит, потом по Ватерлоо-плейс. В какой-то момент Саутар остановился, словно пытаясь принять решение. Его правая рука все еще сжимала пистолет. Он видел, что Ребус продолжает двигаться в его направлении, упал на одно колено и стал целиться в преследователя с двух рук. Ребус укрылся за дверным косяком в ожидании выстрела, которого так и не последовало. Когда он выглянул, Саутара не было.
  
  Ребус медленно двинулся туда, где только что был Саутар. Того нигде не было видно, но в нескольких ярдах от этого места находились ворота, а за ними ступени. Ступени вели на вершину Колтон-хилла.[120] Ребус сделал глубокий вдох — и принял вызов.
  
  Грубоватые ступени, ведущие на вершину холма, были заполнены людьми — кто-то спускался, кто-то поднимался. Большинство были молоды и навеселе. У Ребуса не хватало дыхания даже на то, чтобы крикнуть: «Остановите его» или «Берегитесь его». Он понимал, что устал так, что даже сплюнуть не может — слюна у него загустела, как паста. Он мог только одно: преследовать.
  
  На вершине Колтон-хилла было многолюдно, люди сидели на траве лицом к замку. Отсюда открывался такой вид, что могло перехватить дыхание, вот только дыхания-то у Ребуса и не осталось. Здесь тоже звучала музыка. Над городом поднимался дымок, за ним проступало зарево огней, в небе вспыхивали россыпи фейерверка. При некотором воображении можно было представить себя свидетелем средневековой осады замка. Многие были пьяны. Запах, который царил здесь, не был запахом пороха.
  
  Ребус внимательно оглянулся. Он потерял Дейви Саутара. Освещения здесь не было, а холм заполняли толпы людей, по большей части молодых и одетых в джинсу. Затеряться в такой толпе легко.
  
  Слишком легко, черт его побери.
  
  Возможно, Саутар уже спускался по другому склону или бежал по дороге, ведущей к Ватерлоо-плейс. А мог и прятаться среди людей, которые так похожи на него. Вечерний воздух был прохладен. Ребус чувствовал, как холодеет испарина на лбу. На Саутаре была только джинсовая куртка.
  
  Над замком полыхнул фейерверк, и все с раскрытыми ртами уставились на небо. Раздались радостные выкрики. Ребус искал единственного человека, которого не интересует это зрелище. Единственного человека с опущенной головой. Единственного человека, который дрожит так, будто уже никогда не надеется согреться. Он сидел на краю рядом с двумя девчонками, которые пили что-то из жестяных банок и размахивали какими-то светящимися резиновыми трубками. Девчонки чуть отодвинулись от него, и он выглядел таким, каким был: совсем один в этом мире. За его спиной на траве расположилась группа байкеров — сплошные мышцы и напор. Они кричали, сквернословили, поносили почем зря Англию и всех вообще чужаков.
  
  Ребус подошел к Дейви Саутару, и тот поднял голову.
  
  Это оказался не он.
  
  Парнишка был на несколько лет моложе; он чего-то накурился и даже не мог сфокусировать взгляд.
  
  — Эй, — крикнул один из байкеров, — не трогай моего дружка.
  
  Ребус поднял руки.
  
  — Обознался, — сказал он.
  
  Он быстро обернулся. За спиной у него стоял Дейви Саутар. Он стянул с себя куртку и намотал ее на правую руку, закрыв запястье и пальцы. Ребус знал, что́ он держит в руке под курткой.
  
  — Ну что, свинья, давай прогуляемся.
  
  Ребус знал, что должен увести Саутара из толпы. В его револьвере оставалось еще, вероятно, пять пуль. Ребус не хотел новых трупов, если этого можно было избежать.
  
  Они двинулись в сторону парковки. Там стоял фургон, с которого продавали горячую еду, и несколько машин, пассажиры и водители которых вгрызались в бургеры. Здесь было темнее, спокойнее. Здесь ничего интересного не происходило.
  
  — Дейви, — сказал Ребус, остановившись.
  
  — Ты что, дальше не хочешь идти? — спросил Саутар. Он повернулся лицом к Ребусу.
  
  — Мне не имеет смысла отвечать на этот вопрос, Дейви, тут ты командуешь.
  
  — И не только тут — я всюду командую!
  
  Ребус кивнул:
  
  — Вот уж верно, подворовывал оружие, а твои боссы даже не догадывались. Спланировал все это. — Он кивнул в сторону фейерверка. — Могло быть то еще зрелище.
  
  Саутар нахмурился:
  
  — Только ты никак не мог от меня отвязаться, да? Килпатрик знал, что ты нам крови попортишь.
  
  — Не было нужды пырять его ножом.
  
  К парковке снизу от Риджент-роуд медленно ехала машина. Саутар стоял к ней спиной, но Ребус видел ее — это была полицейская машина. Она ехала с выключенными фарами.
  
  — Он хотел меня остановить, — ухмыльнулся Саутар. — Кишка тонка.
  
  Если судить по музыке, то фейерверк подходил к кульминации. Ребус не сводил глаз с Саутара, смотрел, как меняется цвет его лица — с золотистого на зеленый, потом голубой.
  
  — Убери пистолет, Дейви. Игра окончена.
  
  — Игра будет окончена, когда я скажу.
  
  — Слушай, хватит уже! Брось пистолет.
  
  Полицейская машина добралась до верха. Дейви Саутар размотал куртку, сбросил ее с руки на землю. Девушка в фургоне с горячей едой закричала. За спиной Саутара водитель полицейской машины на полную включил фары — Ребус и Саутар оказались словно на сцене. Пассажирская дверца открылась, кто-то вышел наружу. Ребус узнал Абернети. Саутар развернулся и прицелился. Для Абернети этого было достаточно. Звук выстрела его пистолета прозвучал не громче, чем звуки, доносившиеся из замка. А толпа тем временем снова зааплодировала, не ведая о разыгравшейся рядом драме.
  
  Саутара отбросило назад, на Ребуса. Они упали вместе, и Ребус почувствовал на своем лице и губах влажные волосы парня. Он выругался, вылез из-под тела, которое внезапно обмякло, неподвижно распростершись на земле. Абернети вытащил пистолет из руки Саутара, придавив подошвой его запястье.
  
  — В этом нет нужды, — прошипел Ребус. — Он мертв.
  
  — Похоже на то, — сказал Абернети, убирая свой пистолет. — Вот моя история: я увидел вспышку, услышал хлопок и решил, что он стреляет. Как звучит — правдоподобно?
  
  — У вас есть разрешение на это оружие?
  
  — А как вы думаете?
  
  — Я думаю, вы…
  
  — Не лучше, чем он? — Абернети поднял одну бровь. — А я так не думаю. И да, вот еще — не стоит.
  
  — Что?
  
  — Не стоит благодарности, я просто спас вашу жизнь. После того цирка, что вы устроили, бросив меня в Гар-Би. — Он помолчал. — На вас кровь.
  
  Ребус посмотрел на себя. Крови было много.
  
  — Еще одна рубашка пропала.
  
  — Такое замечание мог сделать только истый шотландец.
  
  Водитель полицейской машины подошел посмотреть. Теперь, когда фейерверк закончился, вокруг стала собираться полезная толпа свидетелей. Абернети начал проверять карманы Саутара. Лучше было сделать это, пока тело еще теплое. Не так противно. Когда он снова распрямился, Ребуса уже не было. Не было и машины. Он недоуменно посмотрел на топтавшегося рядом водителя.
  
  — Что — опять?
  
  Да, опять.
  30
  
  Ребус включил в машине полицейскую рацию. Саперы уже проделали половину работы по удалению пяти небольших пакетов из багажника Саутара. Пакеты имели детонаторы, а семтекс был старый и, возможно, нестабильный. В машине обнаружились пистолеты, автоматическое оружие, однозарядные винтовки. Одному Богу известно, как он собирался все это использовать.
  
  Фейерверк закончился, здания больше не переливались разными цветами. Вернулись к своему обычному серому состоянию. По улицам двигались толпы людей, направляясь домой или в паб — пропустить перед сном стаканчик, закусить. Люди улыбались, обнимали себя руками, чтобы согреться. Они хорошо провели вечер. Ребусу и думать не хотелось о том, как близок был город к катастрофе.
  
  Он включил сирену и проблесковый маячок, разгоняя людей с дороги, потом обогнал одну машину, другую. Несколько минут прошло, прежде чем он понял, что его трясет. Он стянул с себя влажную рубашку и включил обогреватель. Правда, в тепле трясти его меньше не стало. Он дрожал не от холода. Он направлялся на Толлкросс, в «Быстрый шланг». Спешил закончить это дело.
  
  Но приехав с выключенной сиреной и маячком, он увидел, что через входную дверь просачивается дым. Он с наката заехал на тротуар и побежал к двери, ударом ноги распахнул ее. Вряд ли в правилах противопожарной безопасности такое поведение стояло под первым номером, но выбора у него не было. Горело в танцевальном зале. В фойе и дальше огонь пока не проник, только дым. Никого внутри он не увидел. Короткая записка на входных дверях сообщала, что клуб закрыт «ввиду непредвиденных обстоятельств».
  
  «Это я, — подумал Ребус, — я и есть непредвиденные обстоятельства».
  
  Он направился в кабинет Фрэнки Ботуэлла. А что еще ему оставалось делать? Ботуэлл сидел на своем стуле, обездвиженный внезапной смертью. Его голова свесилась на сторону так, как не должна свешиваться голова. Ребус и раньше видел сломанные шеи. На горле синюшная полоса. Удушение. Умер недавно — голова все еще теплая. Правда, в кабинете становилось жарковато. Жарковато становилось всюду.
  
  Новая пожарная станция располагалась в конце улицы. Где, интересно, базируется пожарная команда, подумал Ребус.
  
  Он вернулся в фойе и увидел, что дым из танцзала пошел гуще. Дверь была открыта. В фойе вползал Клайд Монкур. Он был жив и имел намерение остаться в этом состоянии. Ребус проверил, нет ли у Монкура оружия, а потом за шиворот пиджака потащил его по полу. Монкур изо всех сил старался дышать. С этим у него наблюдались некоторые трудности. Ребус тащил его без усилий — тот был легок. Распахнув дверь, он уложил Монкура на ступеньки.
  
  Потом Ребус опять вошел внутрь.
  
  Да, пожар начался здесь, в танцевальном зале. Пламя лизало стены и потолок. Все безделушки и мебель Ботуэлла горели, превращались в пепел. Бутылки с алкоголем еще не начали рваться, но за этим дело не станет. Дым был слишком густой, обильный. Он приложил платок к лицу, но кашель все равно душил его. Откуда-то до него доносился ритмичный стук. Откуда-то из глубины.
  
  Стук доносился из маленькой закрытой кабинки за сценой, где обычно сидел диджей. Кто-то там был. Ребус попытался открыть дверь. Она была заперта, а ключа нет как нет. Он отступил на несколько шагов, чтобы ударить по двери с разбега.
  
  Когда дверь распахнулась, Ребус узнал ольстерца — Алена Фаулера. Руки его были надежно привязаны к спинке стула, и он пытался выбить дверь головой. Так со связанными руками он и вывалился из кабинки. Фаулер с ходу боднул Ребуса в живот, и тот упал на пол, но тут же перекатился через себя и встал на колени. Но Фаулер тоже стоял и был в бешенстве. Насколько он понимал, именно Ребус пытался его зажарить. Он боднул Ребуса еще раз, теперь в лицо. Удар был чувствительный, но у Ребуса уже был опыт, и потому на сей раз голова ткнула его в щеку.
  
  От силы удара Ребуса отбросило назад, он чуть не свалился с ног. Фаулер напоминал быка, ножки стула торчали из его спины, словно мечи. Теперь, стоя более или менее прямо, он принялся обрабатывать Ребуса ногами. Один тычок попал ему в раненое ухо, разорвал его, белая вспышка боли ослепила Ребуса. Это дало Фаулеру возможность нанести еще один удар, который должен был раздробить Ребусу колено… Но тут от удара пустой бутылкой в лицо Фаулер отлетел в сторону. Ребус кинул взгляд на своего спасителя, желая знать, кто же он, этот рыцарь в сверкающих доспехах. На Большом Джере Кафферти все еще была его траурная рубашка. Он был занят — молотил Фаулера, надежно его нейтрализовывал. Потом он посмотрел на Ребуса и мимолетно улыбнулся ему — всем своим видом он напоминал мясника, который вдруг обнаружил, что туша, которую он разделывает, все еще жива.
  
  Несколько драгоценных секунд — секунд, цена которым жизнь и смерть, — он взвешивал варианты. Потом набросил руку Ребуса себе на плечо и вывел его из танцзала в фойе, а оттуда на чистый ночной воздух. Ребус вздохнул несколько раз полной грудью, сел — скорее, упал — на тротуар, ногами упираясь в мостовую. Кафферти сел с ним рядом. Он, казалось, разглядывал собственные руки. И Ребус знал почему.
  
  Уже подъезжали пожарные машины, из них выпрыгивали пожарные, разматывали шланги. Один из них сказал, что им мешает полицейская машина. Ключи оставались в замке зажигания, и пожарный сам сдал машину назад.
  
  Наконец Ребус обрел дар речи.
  
  — Это ты тут поработал? — спросил он. Вопрос был глупый. Не сам ли он предоставил Кафферти всю необходимую информацию.
  
  — Я видел, как ты вошел, — сказал Кафферти хриплым голосом. — И надолго там застрял.
  
  — Ты мог бы оставить меня умирать.
  
  Кафферти посмотрел на него:
  
  — Я пришел не за тобой. Я пришел, чтобы не дать тебе вынести этого ублюдка Фаулера. А Монкур тем временем сделал ноги.
  
  — Далеко он не уйдет.
  
  — Лучше бы ему попытаться. Он знает, что я не сдаюсь.
  
  — Ты ведь его знал раньше? Я про Монкура. Он старый дружок Алена Фаулера. Когда Фаулер был в ОДС, ОДС отмывали деньги, используя твою рыбоводческую ферму. Монкур покупал лососину на свои чистые американские доллары.
  
  — Ты никогда не останавливаешься?
  
  — Это мое дело.
  
  — Что ж, — сказал Кафферти, оглядываясь на клуб, — там тоже было дело. Но иногда и тебе приходится срезать углы. Я знаю, что приходится.
  
  Ребус отер лицо.
  
  — Разница в том, Кафферти, что, когда ты срезаешь угол, всегда проливается кровь.
  
  Кафферти посмотрел на него. На ухе у Ребуса была кровь, волосы слиплись от пота. На рубашке засохла кровь Дейви Саутара, а теперь к ней добавилась сажа. Никуда не делся и отпечаток окровавленной руки Килпатрика. Кафферти встал.
  
  — Собрался куда-то? — спросил Ребус.
  
  — Хочешь меня остановить?
  
  — Ты знаешь, что я попытаюсь.
  
  Подъехала машина с людьми Кафферти — двое с кладбища и Хорек. Кафферти направился к машине. Ребус по-прежнему сидел на тротуаре. Но теперь он медленно поднялся и пошел к полицейской машине. Он услышал, как хлопнула дверца машины Кафферти, повернул голову в ее сторону, запомнил номер. Машина проехала мимо — Кафферти смотрел на дорогу перед собой. Ребус открыл полицейскую машину и по рации передал номер машины Кафферти. Он хотел было завести двигатель и броситься в погоню, но остался сидеть, наблюдая за пожарными, которые делали свое дело.
  
  Я сыграл по правилам, подумал он. Я его предупредил, а потом сообщил номер в розыск. Нигде в правилах не сказано, что ты должен один идти против четверых.
  
  Да, он сыграл по правилам. Только душевное спокойствие, которое он было обрел, через несколько минут стало покидать его. И уж если говорить откровенно, то этих минут было дьявольски мало.
  
  Клайда Монкура задержали в порту у паромной переправы. С ним работал Особый отдел в Лондоне. С ним работал Абернети. Перед отъездом Абернети Ребус задал ему простой вопрос:
  
  — Это случится?
  
  — Что — это?
  
  — Гражданская война.
  
  — А вы как думаете?
  
  Вот и весь разговор. История была простая. Монкур приехал в Эдинбург посмотреть, как тратятся деньги, собранные американским «Щитом». Фаулер был поблизости, обеспечивая безопасность Монкура. Фестиваль казался идеальным прикрытием для приезда американца. Может быть, Билли наказали, чтобы продемонстрировать американцам, каким неумолимым может быть «Щит и меч» — «SaS»…
  
  В больнице выздоравливавший после ранения старший инспектор Килпатрик был удавлен подушкой. Два ребра у него оказались сломаны под массой того, кто его прикончил.
  
  — Убийца был, наверно, размером с гризли, — сообщил доктор Курт.
  
  — Я в последнее время что-то не замечал здесь гризли, — сказал Ребус.
  
  Он позвонил в офис прокурора узнать про Каро Рэттрей. Ведь Кафферти говорил про нее. Ребусу хотелось узнать, все ли с ней в порядке. Может быть, Кафферти решил подобрать хвосты. Но оказалось, что Каро уехала.
  
  — Куда?
  
  — Какая-то частная практика в Глазго предложила ей партнерство. Это большой шаг вперед, и она не отказалась. Никто бы не отказался.
  
  — И что это за практика?
  
  Забавно, но это оказалась адвокатская контора, обслуживающая Кафферти. Может, это произошло случайно, а может, и нет. Ведь Ребус в конечном счете назвал Кафферти некоторые имена.
  
  Мейри Хендерсон уехала в Лондон, чтобы попытаться собрать материал к истории Монкура.
  
  Как-то вечером Абернети позвонил Ребусу сказать, что она просто чудо.
  
  — Да, — ответил Ребус, — из вас получилась бы неплохая пара.
  
  — Только ее не устраивает мой характер. — Абернети помолчал. — Но вас она, может, и послушает.
  
  — Ну, выкладывайте, что от меня требуется.
  
  — Не рассказывайте ей слишком много, ладно? Помните, что в любом случае все пенки снимет Джамп Кантона, а Мейри уже получила свою небольшую плату вперед. Не нужно ей из кожи вон лезть. Большинство из того, что она напишет, все равно завернут юристы — одно подпадает под закон о клевете, другое — под закон о государственной тайне…
  
  Ребус перестал слушать:
  
  — Откуда вы знаете про Джампа Кантону?
  
  Он почти что слышал, как Абернети водрузил ноги на стол, откинулся на спинку стула.
  
  — ФБР и раньше использовало Кантону для слива материалов.
  
  — А вы сотрудничаете с ФБР?
  
  — Я пошлю им отчет.
  
  — Только не покрывайте себя слишком пахучими лаврами славы, Абернети.
  
  — Ваше имя будет упомянуто, инспектор.
  
  — Только не в том порядке, как это делается в киноафише. Значит, вот каким образом вы узнали о Мейри? Кантона передал материал ФБР? И так вам в руки попала информация про Клайда Монкура?
  
  — Это имеет какое-то значение?
  
  Может, и не имеет. Но Ребус все равно повесил трубку.
  
  Он зашел в магазин купить еду для дома, толкал тележку по супермаркету рядом с управлением на Феттс. Он не собирался возвращаться на Феттс. Он позвонил попрощаться с Ормистоном и сказал ему посоветовать Блэквуду: пусть подстрижет остатки волос и успокоится.
  
  — Если я ему это скажу, у него случится приступ, — ответил Ормистон. — Да, так что там про шефа? Вы не думаете?..
  
  Но Ребус уже отключился. Он не хотел говорит о Кене Смайли, не хотел думать об этом. Он знал все, что ему было нужно. Килпатрик служил и вашим и нашим — так он был полезнее «Щиту». Ботуэлл — палач. Он убил Билли Каннингема и приказал убить Милли Докерти и Кэлума Смайли. Саутар в обоих случаях исполнил приказы своего хозяина, вот только с Милли возникли трудности, и Саутар оставил ее на месте убийства. Ботуэлл, вероятно, пришел из-за этого в ярость, но у Дейви Саутара, конечно, были на уме другие мысли, другие планы. Дела покрупнее.
  
  Ребус купил к еде приправы, положил в тележку бутылку розового шампанского, односолодового виски и джина. В полутора милях к северу магазины Гар-Би, наверное, уже закрываются, хозяева опускают тяжелые металлические жалюзи, вешают навесные замки, проверяют системы безопасности. Он расплатился кредиткой и поехал вверх по холму на Оксфорд-террас. Забавно, но движок ржавого ведра звучал в последние дни здоровее. Может быть, фургон Хея, врезавшись в него, вправил какой-то вывих. Стекло Ребус заменил, но пока еще только договаривался насчет боковины.
  
  Пейшенс ждала его — вернулась из Перта раньше, чем он предполагал.
  
  — Это что? — спросила она.
  
  — Хотел сделать тебе сюрприз.
  
  Он поставил пакеты и поцеловал ее, потом она медленно от него отстранилась:
  
  — Вид у тебя — хуже не бывает.
  
  Он пожал плечами. Она была права: он видал боксеров после пятнадцати раундов — те выглядели получше. И боксерские груши тоже.
  
  — Значит, все закончилось?
  
  — Заканчивается сегодня.
  
  — Я не о фестивале говорю.
  
  — Я знаю. — Он притянул ее к себе. — Все закончилось.
  
  — Мне вроде послышалось звяканье из этих пакетов?
  
  Ребус улыбнулся:
  
  — Джин или шампанское?
  
  — Джин и апельсиновый сок.
  
  Они отнесли пакеты на кухню. Пейшенс достала лед и апельсиновый сок из холодильника, а Ребус тем временем вымыл два стакана.
  
  — Я скучала по тебе, — сказала она.
  
  — И я скучал по тебе.
  
  — Кто еще, кроме тебя, рассказывает жуткие анекдоты?
  
  — Я, кажется, давно никаких не рассказывал. И не слышал.
  
  — Так вот, мне сестра рассказала. Тебе понравится. — Она закинула назад голову, вспоминая. — Черт, как же там?..
  
  Ребус свернул крышечку с бутылки джина и налил щедрые порции.
  
  — Ого! — сказала Пейшенс. — Ты хочешь, чтобы мы напились вусмерть?
  
  Он добавил сока:
  
  — Может, и хочу.
  
  Она еще раз поцеловала его, потом отстранилась и хлопнула в ладоши:
  
  — Вот, вспомнила. В ресторане в аквариуме плавает осьминог, и его…
  
  — Я это где-то уже слышал, — сказал Ребус, роняя кубик льда в ее стакан.
  ~
  
  (C) Г. Крылов, перевод, 2014
  
  (C) ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2014
  
  Издательство АЗБУКА®
  
  Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.
  
  (C) Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес (www.litres.ru)
  Примечания
  1
  
  Взрыв на Шанкил-роуд, осуществленный боевиками Ирландской республиканской армии (ИРА) 23 октября 1993 г., планировалось провести во время встречи руководителей протестантских вооруженных формирований, однако место встречи было изменено. Жертвами взрыва стали десять человек. — Здесь и далее примеч. пер.
  (обратно)
  2
  
  Никто не тронет меня безнаказанно (лат.) — девиз шотландского рыцарского ордена Чертополоха; в XVIII в. добавлен к гербу Шотландии.
  (обратно)
  3
  
  Эти слова отсылают читателя к известным строкам из стихотворной драмы Роберта Браунинга «Пиппа проходит» (1841): «Бог на небе, / Все прекрасно на земле».
  (обратно)
  4
  
  Шотландские футбольные клубы «Хиберниан» («Хибс») и «Харт оф Мидлотиан» («Хартс») — постоянные соперники. «Истер-Роуд» — домашний стадион клуба «Хиберниан», расположен в восточной части Эдинбурга.
  (обратно)
  5
  
  Эдинбургский фестиваль проводится каждое лето, как правило в августе. «Фриндж» — составная часть Эдинбургского фестиваля — является, в свою очередь, крупнейшим международным фестивалем театрального искусства.
  (обратно)
  6
  
  Сохранившаяся улочка Старого города в Эдинбурге, находится под другими зданиями, названа по имени Мэри Кинг, дочери адвоката, который владел здесь несколькими домами в XVII в. Тупичок окружен легендами, историями про призраков и убийства, мифами о жертвах чумы, замурованных в этих стенах.
  (обратно)
  7
  
  Карлопс (от шотл. Carlins Lowp — «ведьмин прыжок») — название деревни неподалеку от Эдинбурга.
  (обратно)
  8
  
  Средневековое наказание для женщин: провинившуюся привязывали к деревянному стулу и оставляли на пороге ее дома или же провозили по улицам города под насмешки толпы. Иногда стул привязывали к устройству типа качелей на берегу водоема и провинившуюся погружали в воду.
  (обратно)
  9
  
  Группа холмов к югу от Эдинбурга.
  (обратно)
  10
  
  ИРА — Ирландская республиканская армия — национально-освободительная организация, которая добивается полной независимости Северной Ирландии (Ольстера) от Великобритании, а также воссоединения Северной Ирландии с Республикой Ирландией; противостоит британским силовым структурам и протестантским военизированным группировкам; нередко прибегает к террористическим методам борьбы.
  (обратно)
  11
  
  12 июля — ежегодный протестантский праздник в память о «Славной революции» (1688) и победе протестантского короля Вильгельма Оранского над последним (к тому времени свергнутым) католическим королем Англии Яковом II в сражении на реке Бойн 12 июля 1690 г. В этот день (или чуть раньше или позже) проходят марши оранжистов — членов Оранжевого ордена, названного в честь Вильгельма Оранского.
  (обратно)
  12
  
  Special Air Service (англ.) — спецназ ВДВ.
  (обратно)
  13
  
  На Стюарт-стрит в Глазго находится полицейское управление.
  (обратно)
  14
  
  Смэк, спид — названия наркотиков.
  (обратно)
  15
  
  Scott, Sheena — шотландские имена.
  (обратно)
  16
  
  Сассенак — англичанин (шотл., пренебр.).
  (обратно)
  17
  
  Служба британской контрразведки.
  (обратно)
  18
  
  В Ирландии и Шотландии зеленый цвет символизирует католицизм, тогда как оранжевый — протестантизм.
  (обратно)
  19
  
  Юнион Джек — название английского флага. Красная рука Ольстера — геральдический символ Ольстера (Северной Ирландии).
  (обратно)
  20
  
  Оранжисты — члены Оранжевого ордена, протестантской организации, действующей главным образом в Северной Ирландии и Шотландии; создана в 1976 г. и объединяет в своих рядах так называемых лоялистов — сторонников сохранения Северной Ирландии в составе Соединенного Королевства.
  (обратно)
  21
  
  «Кушак» — баллада «Отцовский кушак», посвященная победоносным войнам короля Вильгельма III, популярная среди лоялистов Ольстера и в некоторых районах Шотландии; эту песню нередко можно услышать на футбольных матчах с участием клуба «Рейнджерс».
  (обратно)
  22
  
  Король Билли — имеется в виду Вильгельм, принц Оранский; с 1672 г. — штатгальтер Голландии, с 1689 г. — король Англии и Шотландии Вильгельм III (1650–1702).
  (обратно)
  23
  
  Название одного из районов Глазго.
  (обратно)
  24
  
  Пьеса Майка Ли, высмеивающая вкусы английского среднего класса 1970-х гг.
  (обратно)
  25
  
  «Последняя лента Крэппа» — одноактная пьеса Сэмюэла Беккета.
  (обратно)
  26
  
  АОО — Ассоциация обороны Ольстера (Ulster Defence Association) — запрещенная протестантская военизированная группировка; ОДС — Ольстерские добровольческие силы (Ulster Volunteer Force) — протестантская вооруженная группировка, образованная в 1966 г. для борьбы с ИРА; БСО — Борцы за свободу Ольстера (Ulster Freedom Fighters) — одно из вооруженных ответвлений АОО; СО — Сопротивление Ольстера (Ulster Resistance) — лоялистское вооруженное формирование.
  (обратно)
  27
  
  Независимое меньшинство — неофициальное название церкви, которая не вошла в Соединенную пресвитерианскую церковь Шотландии.
  (обратно)
  28
  
  Маунд — искусственный холм в центральной части Эдинбурга, соединяющий Новый и Старый город.
  (обратно)
  29
  
  «Анархия в Соединенном Королевстве» — песня группы «Секс Пистолс».
  (обратно)
  30
  
  «Коммуникационный прорыв» — песня из первого альбома группы «Лед Зеппелин».
  (обратно)
  31
  
  Фамилия Smylie созвучна с английским smile — «улыбка».
  (обратно)
  32
  
  О происхождении этого прозвища (англ. пугало, подставное лицо) см. предыдущий роман цикла — «Черная книга».
  (обратно)
  33
  
  Имеется в виду Институт торговых стандартов, стоящий на защите прав потребителей и добросовестных предпринимателей.
  (обратно)
  34
  
  Разновидность фильмов ужасов с уклоном в натурализм.
  (обратно)
  35
  
  «Бен Гур» — американская историческая драма 1959 г. (реж. Уильям Уайлер).
  (обратно)
  36
  
  Здесь имеется в виду фильм 1959 г. «Анатомия убийства», в котором Стюарт играет роль адвоката.
  (обратно)
  37
  
  Имеется в виду фильм «Третий человек» (реж. Кэрол Рид) с участием Орсона Уэллса. Саундтрек к фильму был записан Антоном Карасом, знаменитым исполнителем на цитре.
  (обратно)
  38
  
  Слова («O melancholy Brothers, dark, dark, dark!» — «О Братья по печали, как темно!») из главы XIV самого известного стихотворения шотландского поэта Джеймса Томсона (1834–1882) «Город страшной ночи».
  (обратно)
  39
  
  В Северной Ирландии в самый разгар конфликта устраивали экскурсии по местам взрывов, убийств, столкновений. За рулем обычно сидели бывшие политические заключенные.
  (обратно)
  40
  
  «Симпл Майндс» — шотландская музыкальная группа, популярная в начале 1980-х гг.
  (обратно)
  41
  
  «Туз в рукаве» — американская трагикомедия 1951 г. с Кирком Дугласом в главной роли; «Касабланка» — фильм 1942 г. с Хамфри Богартом и Ингрид Бергман.
  (обратно)
  42
  
  Во время беспорядков на юге Лондона, в Брикстоне, в 1981 г. было ранено 280 полицейских и 45 участников беспорядков; беспорядки к востоку от Ньюкасла в Медоу-Уэлл имели место в 1991 г. вследствие гибели двух подростков, угнавших полицейский автомобиль и разбившихся в нем; беспорядки 1981 г. в Токстете (Ливерпуль) были вызваны давно копившимся напряжением между полицией и чернокожими жителями района.
  (обратно)
  43
  
  Сквоттер — бездомный, самовольно поселившийся в пустующем доме.
  (обратно)
  44
  
  Барнтон, Инверлейт — районы Эдинбурга, где обитает зажиточный средний класс.
  (обратно)
  45
  
  Что и требовалось доказать (лат.).
  (обратно)
  46
  
  Оркнейские острова — архипелаг в северной части Шотландии.
  (обратно)
  47
  
  Дал Риада — раннесредневековое гэльское королевство на западном побережье Шотландии и севере Ирландии.
  (обратно)
  48
  
  Альба — гэльское наименование Шотландии.
  (обратно)
  49
  
  «Забриски-Пойнт» — фильм 1970 г. режиссера Микеланджело Антониони, посвященный зарождавшейся в США в 1960-е гг. субкультуре.
  (обратно)
  50
  
  В саундтреке «Забриски-Пойнт» использована музыка «Пинк Флойд», «Янгбладс», «Роллинг Стоунз» и др.
  (обратно)
  51
  
  Цитата из завершающей строфы стихотворения «Морж и Плотник» (Л. Кэрролл. Алиса в Зазеркалье) о печальной участи глупых устриц: «Но те молчали, так как их / Всех съели до одной».
  (обратно)
  52
  
  Слова из песни «Резиновый мячик», впервые исполненной Бобби Ви, американским поп-идолом начала 1960-х.
  (обратно)
  53
  
  Норт-Уист, Саут-Уист — острова шотландского архипелага Внешние Гебриды в Северной Атлантике.
  (обратно)
  54
  
  Сайтхилл — западный пригород Эдинбурга.
  (обратно)
  55
  
  Буква в номере обычно обозначает год регистрации. Буква К в Англии относится к началу 1970-х гг.
  (обратно)
  56
  
  По законам о противодействии терроризму, принятым в период с 1974 по 1989 г., полиция наделялась особыми полномочиями при расследовании дел, связанных с терроризмом.
  (обратно)
  57
  
  В гербе использован сокращенный вариант девиза «In My Defens God Me Defend» — «Господь хранит меня» (первые слова старинной шотландской молитвы).
  (обратно)
  58
  
  Человек с таким именем упоминается в романе Ч. Диккенса «Холодный дом».
  (обратно)
  59
  
  Английское слово, означающее «предзнаменование».
  (обратно)
  60
  
  Будем здоровы (гэльск.).
  (обратно)
  61
  
  Сокращение от Sword and Shield — букв. меч и щит.
  (обратно)
  62
  
  «Завяжи желтую ленту на старом дубе» — популярная песня 1970-х гг., в которой освободившийся заключенный с надеждой обращается к своей девушке.
  (обратно)
  63
  
  Прозвище Заводной Оранжист (англ. Clockwork Orangeman) перекликается с названием знаменитого романа «Заводной апельсин» («А Clockwork Orange») Энтони Берджесса.
  (обратно)
  64
  
  Тьюхтер — презрительное наименование горцев-хайлендеров, используемое шотландцами, живущими в низинной части страны.
  (обратно)
  65
  
  Выносливый, сильный (англ.).
  (обратно)
  66
  
  Кухулин — ирландский мифологический герой, который фигурирует также в шотландском фольклоре.
  (обратно)
  67
  
  Схватка — элемент игры в регби: от каждой команды участвуют по восемь игроков, которые обхватывают друг друга руками, выстроившись в три линии и сомкнувшись с соперниками.
  (обратно)
  68
  
  «Гавайи 5–0», или «Полиция Гавайев», — американский телесериал 1968–1980 гг.; Стив Макгарретт — полицейский, руководитель бригады, расследующей тяжкие преступления.
  (обратно)
  69
  
  Том Стоппард (р. 1937) — британский драматург, режиссер, киносценарист.
  (обратно)
  70
  
  Здесь имеется в виду флаг Ирландии — три вертикальные полосы зеленого, белого и оранжевого цветов.
  (обратно)
  71
  
  В тюрьму Мейз на окраине Лисберна в период конфликта в Северной Ирландии (1971–2000) сажали участников вооруженных формирований. Бобби Сэндс — член ИРА, был заключен в тюрьму Мейз, где объявил голодовку (1981); умер в тюрьме.
  (обратно)
  72
  
  Патрик Мейхью (р. 1929) — британский политик, член консервативной партии, генеральный прокурор Англии, Уэльса и Северной Ирландии (1987–1992). С 1992 по 1997 г. — Государственный секретарь Северной Ирландии; объявил вне закона деятельность протестантской Ассоциации обороны Ольстера (АОО).
  (обратно)
  73
  
  Район в Белфасте.
  (обратно)
  74
  
  «Не позволь негодяям поставить тебя на колени» (лат.).
  (обратно)
  75
  
  ПЗО — Полк защиты Ольстера — подразделение британской армии, набиравшееся из местных волонтеров. В полку, организованном в 1970 г., поначалу было до 18 % католиков, позднее их число уменьшилось до 3 %.
  (обратно)
  76
  
  Республиканцы — сторонники возвращения Ольстера в состав Ирландии; католики.
  (обратно)
  77
  
  Магистральная дорога, проходящая через Белфаст: примыкающие к ней районы, называемые Шанкил, населены преимущественно лоялистами.
  (обратно)
  78
  
  Виды взрывчатых веществ.
  (обратно)
  79
  
  Странрер — город в Шотландии, главный порт паромной линии, соединяющей Шотландию с Белфастом.
  (обратно)
  80
  
  Нико (1938–1988) — немецкая певица и музыкант, популярная в 1960-х гг. «Бархатное подполье» — американская рок-группа 1960-х гг.
  (обратно)
  81
  
  «Тихий человек» — романтическая американская кинокомедия (1952, реж. Дж. Форд).
  (обратно)
  82
  
  Чудесный год (лат.).
  (обратно)
  83
  
  Хайленд — область на севере Шотландии, расположенная в гористой местности (Северо-Шотландское нагорье).
  (обратно)
  84
  
  Спейсайды — односолодовые виски, производимые на берегах реки Спей; две самые продаваемые марки — «Гленливет» и «Гленфиддих».
  (обратно)
  85
  
  Оранжисты на парады обычно надевают темные костюмы, некоторые — котелки. Многие приходят с зонтиками.
  (обратно)
  86
  
  Ларгс — город на заливе Клайд, в 50 км от Глазго, популярный морской курорт.
  (обратно)
  87
  
  Шорт — малая порция пива.
  (обратно)
  88
  
  Автобиографический роман английской писательницы Мьюриэл Спарк, действие которого происходит в довоенном Эдинбурге. В снятом по роману фильме (1969) актриса Мэгги Смит сыграла главную роль.
  (обратно)
  89
  
  Намек на то, что в Католической церкви почитают мощи святых.
  (обратно)
  90
  
  Иэн Пейсли (р. 1926) — известный североирландский политик, один из лидеров юнионистского движения в Ольстере, религиозный деятель.
  (обратно)
  91
  
  Искаженное название известной марки шампанского «Моэт и Шандон».
  (обратно)
  92
  
  Тартановая армия — тайная террористическая организация, выступающая за независимость Шотландии (не путать с одноименным объединением шотландских футбольных болельщиков).
  (обратно)
  93
  
  «Доктор Кто» — научно-фантастическая программа на английском телевидении, рассказывающая о путешествиях героя в машине времени.
  (обратно)
  94
  
  Мост Георга IV — улица в Эдинбурге.
  (обратно)
  95
  
  Марка односолодового виски.
  (обратно)
  96
  
  Чесни (Чет) Бейкер (1929–1988) — американский джазмен, трубач и вокалист.
  (обратно)
  97
  
  «Драмбуи» — ликер из односолодового виски, меда, трав и специй.
  (обратно)
  98
  
  «Песня о лодке со Ская» — шотландская народная песня о бегстве принца Чарльза после поражения в битве при Каллодене (1746) на остров Скай. В песне поется о том, как Чарльз спасся в маленькой лодке, переодевшись в женскую одежду.
  (обратно)
  99
  
  Игра шотландских лесорубов: побеждает тот, кто дальше кинет швырок — часть спиленного древесного ствола.
  (обратно)
  100
  
  Ковбойский галстук в виде шнурка с орнаментальным зажимом.
  (обратно)
  101
  
  Ребус обыгрывает салунный псевдоним менеджера — Лорн; шотландское lorne sausage означает мясной (колбасный) хлебец.
  (обратно)
  102
  
  Название известной песни из вестерна 1953 г. «Бедовая Джейн». Здесь игра слов, основанная на многозначности английского слова «stage»: «сцена» и «дилижанс».
  (обратно)
  103
  
  Американский народный танец.
  (обратно)
  104
  
  Имеется в виду первоначальная кантри-версия под названием «Country Honk» известной песни «Роллинг Стоунз» «Honky Tonk Women».
  (обратно)
  105
  
  Вестерн 1952 г. (реж. Ф. Циннеман). Шериф городка узнает, что к ним едет преступник, которого он когда-то арестовал. Поезд должен прибыть ровно в полдень. Шериф, собравшийся было уехать, остается, чтобы дать бой преступнику и его подручным.
  (обратно)
  106
  
  Хендон — пригород Лондона.
  (обратно)
  107
  
  Патрик — район Глазго на северном берегу реки Клайд.
  (обратно)
  108
  
  Круитны — народ, в начальный период Средневековья населявший северное побережье Ирландии; нынешние территории графств Даун, Антрим и Лондондерри.
  (обратно)
  109
  
  Шотландский вариант английского Джек (уменьш. от Джон); иногда используется в значении «шотландец».
  (обратно)
  110
  
  Имеется в виду песня в исполнении английской певицы Веры Линн «Мы встретимся снова» (1939).
  (обратно)
  111
  
  Джиль — мера жидкости, равная четверти пинты.
  (обратно)
  112
  
  Кен Бьюканан (р. 1945) — шотландский боксер, чемпион мира в легком весе.
  (обратно)
  113
  
  Эсид-хаус (англ. «кислотный дом») — стиль электронной музыки, появился в середине 1980-х гг.
  (обратно)
  114
  
  Оксгангс — район на юго-западной окраине Эдинбурга.
  (обратно)
  115
  
  «All down the line» (англ.) — аллюзия на песню того же названия из репертуара «Роллинг Стоунз».
  (обратно)
  116
  
  Галлейн — город в Шотландии, в области Восточный Лотиан; известен своим гольф-полем.
  (обратно)
  117
  
  Аллюзия на старинное детское стихотворение «Мальчики и девочки, выходите поиграть» («Girls and boys come out to play»).
  (обратно)
  118
  
  Мистический шотландский поселок Бригадун известен более всего по одноименному музыкальному фильму (1954); Бригадун материализуется только раз в столетие и только на один день.
  (обратно)
  119
  
  Хогманей — так в Шотландии называют последний день старого года и сопутствующие ему празднования, которые длятся далеко за полночь.
  (обратно)
  120
  
  Колтон-хилл — холм в центральной части Эдинбурга к востоку от Принсес-стрит.
  (обратно)
  Оглавление
  От автора
  Предисловие
  1
  2
  3
  4
  5
  6
  7
  8
  9
  10
  11
  12
  13
  14
  15
  16
  17
  18
  19
  20
  21
  22
  23
  24
  25
  26
  27
  28
  29
  30
  ~
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"