Л убийства через материал я накопил за двадцать лет изучения Второй мировой войны Берлин битвы сцены, много "обратной связи" от немецкого издания моих книг, Битва за Берлин 1945 и Жуков на Одере , я наткнулся на столько всего интересного, доселе неопубликованные пьесы, что я решил привести некоторые из них вместе, как сборник рассказов.
Эти героические, часто пронзительные рассказы об отчаянной, отчаянной защите Отечества ни в коем случае не следует воспринимать как извинение за немецкое дело. Именно потому, что так редко слышишь их версию событий, они заслуживают более широкой читательской аудитории. В основном их рассказывают бывшие военнослужащие вермахта и даже наводящих ужас войск СС, некоторые из них все еще живы. Возможно, удивительно, что эти истории характеризуются той же индивидуальной человеческой теплотой и солдатским юмором, которых обычно можно ожидать от "хороших парней" – солдат срочной службы, британской пехоты и войск Содружества и бронетанковых бригад, которым пришлось столкнуться с удивительной степенью сопротивления, прежде чем закончить войну в Европе. Урок, я полагаю, в том, что мы все в значительной степени похожи, несмотря на форму.
Когда силы союзников – и, прежде всего, мстящая Красная Армия Советского Союза – приближаются со всех сторон; когда их коммуникации, запасы топлива и тяжелая промышленность находятся под постоянными воздушными атаками, примечательно, что немецким вооруженным силам удалось оказать такое эффективное сопротивление. Стоит только вспомнить решение генерала Эйзенхауэра не атаковать Берлин после того, как его войска достигли линии реки Эльба, из-за ожидаемых дополнительных потерь в 100 000 человек, которых это могло ему стоить. Полевые кухни все еще работали. Гонцы-диспетчеры все же дозвонились. Приказы о переводе были выполнены. Строевые парады все еще проводились, даже под русскими обстрелами. В конце концов, как в знаменитой фразе У.Б. Йейтса: ‘Все разваливается, центр не может удержаться’… и начался разгром. Но патриотическая решимость отдельного немецкого солдата умело и дисциплинированно защищать свое Отечество даже ценой своей жизни никогда не подвергалась сомнению. Автор Кристабель Биленберг кратко описала ситуацию в книге "Предстоящий путь" :
Германии нечем было гордиться во время правления Гитлера, но было два выдающихся исключения. Во-первых, мужество и стойкость ее солдат, когда, будучи неадекватно экипированными, они в конечном итоге оказались защищающими эту страну от всего мира. Во-вторых, заговор 20 июля, когда те, кто принимал в нем участие, были так близки к успеху в избавлении своей страны от монстра, который правил ими в течение одиннадцати лет и который забрал их жизни, когда они потерпели неудачу.
Только одна из этих историй охватывает боевые действия на Западном фронте, где 94-й пехотной дивизии США пришлось прорывать Линию Зигфрида в суровых зимних условиях, при этом потери пехотных подразделений составили до 500 процентов. Несмотря на ожесточенные рукопашные бои, было много взаимного уважения, о чем свидетельствуют истории о том, как генерал Паттон отнесся к капитуляции 11-й танковой дивизии и похищении лошадей знаменитой Венской академии верховой езды Липпицанер из-под носа русских. (Интересно отметить, что в той части Германии, которая лежит между реками Мозель и Саар, американцев по-прежнему считают ‘Освободителями’...)
В ‘Осаде Клессина’, которую я собрал главным образом из сохранившихся радиограммных ‘журналов’ полка и отчета подразделения о ходе боевых действий, создается яркое впечатление о сражении: необычайный героизм войск на передовой, оказавшихся в ловушке на своих позициях, неспособных отступить, – и элементарная тщетность их военной задачи, поскольку ‘ефрейтор’ Гитлер играл свою обреченную роль ‘Величайшего полевого командира всех времен’....
В рассказе покойного Хорста Цобеля о танковой битве за мост в Гольцове небольшое танковое подразделение с безнадежной миссией противопоставляет свои исключительные боевые навыки казавшимся безграничными советским бронетанковым силам Жукова. Эрих Виттор описывает столкновение с историей и аса Stuka в Куннерсдорфе, а позже возвращается с более подробным отчетом о запутанных действиях в Марксдорфе. Гарри Швейцер вспоминает свой опыт в качестве школьника-зенитчика, назначенного на зенитную вышку в Берлинском зоопарке; и как он ненадолго почувствовал вкус борьбы с танками в рядах СС. Герхард Тиллери дарит нам винтовку стрелка. отчет о боях в Одербрухе, отступлении через Берлин и возможном прорыве военнослужащих и гражданских лиц на Запад. Карл-Герман Тамс описывает оборону Зелова, где разношерстный взвод матросов и солдат (потерявших более 90 процентов) съежился под самым сильным артиллерийским обстрелом в истории. Руди Авердик, в то время сержант-радист полка, описывает мучительное отступление из Зелова в Берлин и то, как он попал в недавно организованную бронетанковую бригаду, у которой была только одна задача - сдаться американцам.
Совершенно верно, в колоде есть два джокера. Один из них - рассказ Гарри Цви Глейзера, латвийского еврея, вступившего в Красную Армию, о своем опыте в Хальбе, где погибли остатки немецкой 9-й армии и сопровождавшие ее беженцы, более 40 000 человек. (Гарри, который стал гражданином США, не получал свою медаль до тех пор, пока она не была вручена ему президентом Ельциным во время визита в Белый дом в 1995 году!) Наконец, есть непокорный старшина СС Вилли Рогманн, прирожденный выживший (и самый низкорослый солдат в своем полку), который, "внес свой вклад" в дело фюрера и Отечества на некоторых из самых сложных театров военных действий, обнаружил, что ведет непохожую на себя команду бойцов через руины Берлина, вооруженный британским пулеметом Sten (его не заклинивало, как немецкие "шмайссеры").
Эти захватывающие ‘правдивые истории’ порождают главный вопрос: что бы мы могли сделать, повернувшись спиной к Лондону или даже Вашингтону?
А Ч Ле Т
Фром, Сомерсет
Январь 2001
Поле битвы в Одербрухе
ОДИН
По следам Фридриха Великого
ЭРИХ ВИТТОР
В 1945 году Эрих Виттор, 20-летний младший лейтенант трехмесячного стажа, командовал эскадроном в бронетанковом разведывательном батальоне "Курмарк", которым командовал майор Фрайхерр фон Альбедилл, единственный сын сквайра из Клессина (см. "Осада Клессина"). Панцергренадерская дивизия ‘Курмарк’, к которой принадлежало его подразделение, еще не была полностью сформирована на базе панцергренадерской бригады замены знаменитой дивизии ‘Большая Германия’. Эта бригада была отправлена вперед из Франкфурта под командованием полковника Вилли Лангкайта несколькими днями ранее, чтобы попытаться помочь заткнуть брешь, образовавшуюся в результате крушения немецкой 9-й армии на Висле, и теперь сама оказалась в ловушке непосредственно к востоку от Кунерсдорфа. Войска маршала Жукова, здесь части 1-й гвардейской танковой и 69-й армий, рвались вперед, чтобы приблизиться к реке Одер, надеясь захватить плацдармы на западном берегу до того, как растает лед.
O 1 февраля 1945 года я получил приказ взять Кунерсдорф, деревню непосредственно к востоку от Франкфурта-на-Одере. Это был Кунерсдорф, где 12 августа 1759 года Фридрих Великий участвовал в битве против русских и австрийцев. На той же самой местности атаковали кавалерийские полки 1 генерала фон Зейдлица, и смертельно уставшая прусская пехота наступала против значительно превосходящих сил русских. Битва была проиграна с огромными потерями. Теперь мы стояли на исторической земле, вынужденные сражаться за нашу страну. Могла бы нам повезти больше?
Я выехал из Франкфурта-на-Одере с восемью-десятью бронетранспортерами (БТР). Обстановка с противником была неизвестна. Все, что было известно, это то, что сменная бригада ‘Великая Германия’ оказалась в ловушке в лесу Реппинер к северо-востоку от Кунерсдорфа и предпринимала отчаянные попытки вырваться. Мы должны были попытаться прорваться на запад.
Когда мы подъехали ближе, я увидел, что в Кунерсдорфе идут бои. Мы достигли окраины деревни, где остановились, и я пошел вперед на разведку. Я продвинулся вперед до центра деревни, которую все еще удерживала наша пехота, восточная часть была занята русскими. Танки Т-34 и противотанковые орудия вели огонь по главной улице, а русская пехота занимала дома и сады. Атака с нашей стороны не могла быть успешной и привела бы только к тяжелым потерям. Я приказал своим людям спешиться под прикрывающим огнем бронетранспортеров. Русские тогда не смогли продвинуться дальше.
Перебегая улицу, я попал прямо под огонь русских, и трассирующая пуля обожгла мне ногу. Мы пытались выбить русских из восточной части Кунерсдорфа ударными отрядами, но, продвинувшись на тридцать-пятьдесят метров, нам пришлось сдаться. Силы противника были слишком велики и отнюдь не бездействовали: нам приходилось всю ночь быть настороже, чтобы не быть застигнутыми врасплох.
Начался новый день. Наши товарищи все еще не могли вырваться из окружения. Наши силы были слишком слабы, чтобы прорвать русское кольцо. Затем, ближе к полудню, мне было приказано сдать свои позиции нескольким гренадерам СС и занять деревню Треттин, примерно в четырех километрах к северу от Кунерсдорфа. Пришло облегчение, передача и инструктаж вскоре были завершены, и я приказал своим людям сесть на лошадей и уехать.
Мы непрерывно двигались по потенциально опасной местности со всей необходимой осторожностью, вынужденные в любой момент считаться с вражеским вмешательством, незамеченными пробираясь через провалы и впадины к Треттину. Мы подошли на расстояние тысячи метров к деревне, от которой нас скрывал невысокий холм. Треттин уже был занят противником. Мы могли видеть несколько вражеских танков. Хотя это были частично прикрытые позиции, мы все еще могли их разглядеть. Мы не знали, насколько силен враг. Что нам было делать?
Атаковать по открытой местности к окраине деревни на наших легкобронированных машинах было бы самоубийством, а обойти с фланга невозможно. В нашем распоряжении не было артиллерии, и, конечно, в деревне все еще оставалось несколько мирных жителей. Как мы могли взять Треттин при таких обстоятельствах? Это была ужасная ситуация, но солдату должна быть удача.
Внезапно мы услышали приближающийся самолет. ‘Стукас!’ Я крикнул: ‘Уберите идентификационные панели!’ Мы не хотели, чтобы нас атаковал наш собственный самолет.
Они пролетели над нами на средней высоте и сделали вираж над Треттином. Над деревней пролетели еще раз, а затем, в следующем полете, мы стали свидетелями уникального показа со смертельным исходом для врага. Со средней высоты первая машина перевернулась на крылья и спикировала вниз с оглушительным шумом. Было ли это порывом воздуха, или включенной сиреной, или и тем, и другим?
Пикирование было нацелено прямо на деревню, пилот снова затормозил, не дотянув до крыш. Можно было подумать, что он врежется в дома, настолько близко он был. Незадолго до того, как снова остановиться, он произвел единственный выстрел из своей пушки, но результат был разрушительным.
Вспышка пламени взметнулась подобно взрыву, и черный дым поднялся в небо между домами. ‘У него Т-34!’ - закричали мы, потому что были совершенно уверены. Тем временем два других самолета сделали то же самое, пикируя и стреляя из своих пушек, и еще два советских танка были в огне.
Как только они снова набрали высоту, они еще раз сделали вираж и спикировали на Треттин. У Т-34 не было никаких шансов противостоять этой атаке с воздуха. Они не были замаскированы сверху и недостаточно бронированы, и поэтому могли быть уничтожены нашими "Штуками" один за другим. Мы были особенно впечатлены точностью ведущего самолета, который каждый раз производил только один выстрел и каждый раз добивался попадания. Наш восторг был неописуем. Тем временем "Штуки" уничтожили восемь или девять вражеских танков. Только подумайте, что бы они сделали с нами, если бы мы атаковали двадцатью минутами раньше?
После своей последней атаки "Штуки" пролетели над нами, помахивая крыльями. Это был сигнал о том, что они закончили свою работу, и теперь все зависело от нас.
Во время воздушной атаки к нам присоединилась рота панцергренадеров во главе с лихим молодым младшим лейтенантом. Теперь мы атаковали вместе, он занял левую сторону дороги, а мы - правую, и мы ворвались в деревню. Русская пехота еще не полностью пришла в себя, будучи полностью деморализованной потерей своих танков. Мы ворвались в деревню, ведя огонь со всех сторон, и справились с этим легко, русские потеряли много убитых и пленных. Некоторым из них, однако, удалось укрыться в приметном участке леса. У меня был только один раненый среди моих людей, и то всего лишь ссадина на спине. Гренадеры немедленно заняли оборонительные позиции, а мы перешли в атакующий резерв.
После опасной ночи в разведке в тылу врага и еще более удачливого возвращения к своим войскам, я узнал несколько дней спустя, как стал возможным успех в Треттине. Это произошло благодаря знаменитому полковнику люфтваффе Руделю, кавалеру высших немецких наград за храбрость.2
В тот же день ‘Великой Германии’ удалось вырваться, и мы внесли свою лепту в это.
История Эриха Виттора продолжается в Марксдорфе (стр. 110) .
ДВОЕ
Последний защитник замка Торн
ERNST HENKEL
Я познакомился с Эрнстом Хенкелем во время экскурсии для ветеранов 94-й пехотной дивизии США, когда мы посетили замок Торн в качестве гостей барона фон Хобе-Гелтинга в сентябре 1999 года. Ранее он опубликовал эту статью, которую я перевел с его разрешения, в журнале Kameraden, а позже написал еще одну короткую статью о нашей встрече.
94-я пехотная дивизия ранее участвовала в блокаде оставшихся немецких гарнизонов на атлантическом побережье Британии, поэтому ее первый реальный боевой опыт был получен, когда 7 января 1945 года она начала развертывание перед разъездом Оршольц на линии Зигфрида (см. Схему на следующей странице). Стрелочный перевод, построенный в конце 1930-х годов, защищал основание треугольника, образованного реками Саар и Мозель, и заканчивался на его западной оконечности в замке Торн, напротив ранее нейтрального Люксембурга. Немецкая оборона состояла из ‘зубов дракона’, колючей проволоки и минных полей, подкрепленных бетонными дотами. Это была одна из самых холодных зим столетия, снег был глубоким, а местность возвышенной и открытой ветрам. Погода и защитники, которых вскоре должна была усилить 11-я танковая дивизия (см. Капитуляцию дивизии "Фантом"), понесли тяжелые потери от американцев, потери в стрелковых ротах достигали 500 процентов, где пополнение, как правило, погибало до того, как у них появлялся шанс освоиться.
К тому времени, когда прибыла дивизия Эрнста Хенкеля, американцы захватили западный конец рубки Оршольц. В тот день, когда он, наконец, пал, американцы были вовлечены в крупную операцию по очистке высокого хребта, господствующего над коммутатором к востоку от Синца.
T в конце января - начале февраля 1945 года 256-я фольксгренадерская пехотная дивизия, а вместе с ней и 481-й полк, к которому я принадлежал, были выведены из северных Вогезских гор. Мы все были рады возможности покинуть этот сектор. Четыре недели тяжелых пехотных боев в снег и холод остались позади.
Частично по железной дороге, частично пешком по шоссе Хунср üкк мы добрались до Ирша, где я встретил члена 11-й танковой дивизии, которую мы сменяли. 11-я танковая срочно требовалась в другом месте. Когда я с некоторым изумлением ответил на его вопрос о том, сколько у нас танков, "совсем ни одного’, он громко рассмеялся. "Веселитесь, - крикнул он себе в спину, уходя, - вы никогда не сможете удержать сектор без танков!"3
Речь шла о так называемом рубеже Оршольц, участке Линии Зигфрида между Мозелем и Сааром, за который велись бои в течение нескольких месяцев. Он получил свое название от небольшого местечка Оршольц, расположенного прямо напротив Саарской петли.
Из Ирша мы двинулись ночным маршем, поскольку маршировать можно было только ночью из-за штурмовиков, вниз по крутой горной дороге и через Саар в Саарбург. Наш взвод разместился в здании на въезде в ближайший к реке город, где все еще держался старик, хотя Саарбург должен был быть эвакуирован. Это был последний раз, когда мы наелись досыта.
Вечером следующего дня мы продолжили наш марш. Фронт был уже не очень далеко, слышались вспышки орудийной стрельбы, разрывы снарядов и обычные звуки передовой. То тут, то там в ночи светились костры. На рассвете мы подошли к заброшенной, наполовину разрушенной ферме. Враг ночью вел огонь по дорогам и перекресткам. После вчерашней попойки и долгого перехода мы повалились где попало и уснули.
На следующий вечер мы снова двинулись дальше. Курение было строго запрещено. К утру мы набрели на хорошо разбросанную разрушенную деревню под названием Кройцвайлер, где разделились среди подвалов. Там были большие винные погреба с массивными сводчатыми потолками. Там также стояло множество винных бочек разных размеров, но все были пусты. Наши предшественники хорошо поработали над этим. Как я позже обнаружил, Кройцвайлер несколько раз переходил из рук в руки, о чем свидетельствовало состояние деревни. Мой взвод провел ночь в большом винном погребе, где сегодня стоит гостевой дом.
Мы были минометным взводом, оснащенным 80-мм минометами. Я был взводным дальномером и поэтому в итоге остался без всякой работы, в основном, однако, в качестве передового наблюдателя. Я нашел себе действительно хорошее спальное место в подвале, разделив потертый диван с двумя другими солдатами. Когда я засыпал, я услышал разговор двух офицеров и мое имя было упомянуто. Я навострил уши и обнаружил, что должен отправиться в замок Торн в качестве передового наблюдателя со штаб-сержантом Виттом. У меня чуть не случился припадок. Витту было около сорока лет, он был профессиональным музыкантом, который был призван в оркестр люфтваффе и получил там звание штаб-сержанта. Затем, в конце сентября 1944 года, оркестр был расформирован, а Витта перевели на боевое дежурство. Я никогда ни тогда, ни после не встречал никого, кто жил бы в таком постоянном состоянии паники, как старший сержант Витт. Его похождения в Голландии и Хаганау были известны всему подразделению, но это уже другая история.
От Кройцвайлера узкая дорога спускалась к долине, делала поворот почти на девяносто градусов влево, затем примерно на 150 м дальше еще один такой же поворот направо, затем снова шла прямо, чтобы встретиться с дорогой вдоль Мозеля (сегодня B 419). В углу, образованном этими изгибами, находился замок Торн, внушительное прямоугольное здание, ныне, однако, полностью разрушенное. Это было неудивительно, поскольку это была линия фронта почти пять недель. Дорога, ведущая из долины, проходила параллельно ей справа от небольшого ручья, который в самой глубокой части сократился примерно до четырех метров, густо зарос, но в данный момент пересох. Небольшой обратный склон, относительно хорошее прикрытие и дорога рядом обеспечили нам пополнение запасов боеприпасов.
Несколько дней спустя два вражеских штурмовика совершили атаку на бреющем полете на Кройцвайлер и, улетая, обстреляли нашу огневую позицию. Они, по-видимому, не видели нашу огневую позицию как таковую, только нескольких солдат, бегающих вокруг. Однако мы подумали, что нас обнаружили, и двинулись дальше вправо, где тропа вела к небольшому овражку, красиво скрытому рощицей. Там нашим минометам предстояло показать себя великолепно.
Ни Витт, ни я не имели никакого отношения ни к первой огневой позиции, ни к переходу на новую, поскольку к этому времени мы уже находились в замке Торн. Мы проехали по дороге до первого резкого поворота налево, где повернули направо и наткнулись на два полуразрушенных здания. Мы снова прошли через дыру в стене направо и прошли мимо длинного разрушенного здания к большим арочным воротам (без ворот), через которые попали во внутренний двор замка. Поскольку весь район был сильно заминирован, нам приходилось держаться строго в пределах обозначенных путей. Как я уже говорил, это было прямоугольное здание, одна сторона которого была обращена на юг, а другая - на запад, с видом на Мозель. Там были остатки толстой башни, верхняя половина которой оторвалась, и длинное здание, соединяющее ее с более тонкой башней, все еще нетронутой, откуда я позже должен был вести наблюдение.
Там также было два больших подвала, первый использовался как туалет, второй, куда вела лестница, служил жильем примерно для пятнадцати солдат. Из последнего коридор вел в другой, меньший подвал, где мы с Виттом устроили себе жилище. Там была небольшая печь, для которой наши предшественники проделали отверстие в потолке. В большом подвале находился артиллерийский передовой наблюдатель и команда крупнокалиберных пулеметов. С передовым наблюдателем были два радиста, через которых он поддерживал радиосвязь со своей батареей. Из большого подвала узкий лестничный пролет вел на платформу, с которой открывался вид на дорогу, ведущую вниз к Мозелю, а затем еще несколько ступеней в длинный коридор на первом этаже, из которого можно было попасть в большую угловую комнату с видом на юг и на запад через Мозель до Люксембурга.
Мы получали почти исключительно только холодные пайки, иногда также мясо, которое нам приходилось готовить самим, о чем никто ничего не знал, кроме Витта. Он был исключительным поваром, но из-за своего постоянного беспокойства не имел аппетита. Я до сих пор помню, как он готовил нежный гуляш, который я бесконечно помешивала. Обычно повару было бы приятно, когда другие хвалят приготовленное им блюдо, но не Витту. Он даже однажды назвал меня свиньей.
Я провел много времени в узкой башне, откуда мне был хорошо виден разрушенный мост, ведущий в Ремих. На немецкой стороне было небольшое таможенное здание с американским передовым наблюдателем. Когда они меняли людей, им приходилось пробегать около 50 м по открытой местности, что они всегда делали на пределе. Но моя узкая вышка требовала особого мастерства, чтобы взобраться на нее. Винтовая лестница, ведущая наверх, имела длинные узкие окна на вражеской стороне, под которыми приходилось проползать на брюхе, иначе американцы увидели бы вас и немедленно открыли бы огонь, что повергло бы штаб-сержанта Витта в панику.
Для меня это было похоже на отпуск. Тяжелые недели в горах Вогезы с глубоким снегом, морозными температурами и жестокими боями в лесу были забыты. Здесь, в замке Торн, у нас было надежное жилье благодаря сводчатым подвалам и достаточному рациону. Мы не несли караульной службы, так как это было для пехоты, их тяжелый пулемет находился в большой угловой комнате, прикрывающей мост и Нениг. Я часто болтал с пулеметчиками. Номером 1 был сержант Флинн (или Флинт), номером 2 - маленький парень с Железным крестом первого класса. Наша минометная мишень "Антон" находилась близко за горным хребтом за дорогой, на том, что для меня было мертвой зоной. Мои попытки уговорить Витта вывести целевую зону непосредственно на дорогу были резко отклонены.
Также было несколько инцидентов. Однажды американский разведывательный самолет, похожий на наш "Физелер Сторч", кружил над нами и Кройцвайлером. Мы открыли по нему яростный огонь, парень поспешно отвернул, и его больше не видели. Время от времени пара штурмовиков возвращалась и обстреливала Кройцвайлер. Снова подтягиваясь, им пришлось пройти над Шлосс Торн, и мы открыли огонь из всего, что у нас было. Старший сержант Витт закатил истерику, сказав, что мы не должны их провоцировать, иначе американцы ответят своей тяжелой артиллерией. Однако на него больше никто не обращал внимания.
Но впереди был еще более интересный инцидент. Однажды ночью к нам привели двух человек из Роты пропаганды, которые, естественно, хотели посмотреть на какое-нибудь действо. Так что пехоте приходилось пробираться через развалины с мрачными выражениями лиц и оружием наготове, вскакивать и снова ложиться, а время от времени давать несколько очередей из своих штурмовых винтовок. Снимки пришлось делать заново, потому что тот или иной из них ухмыльнулся в неподходящий момент. Один из бойцов Пропагандистской роты также хотел заснять минометную мину, взрывающуюся на нейтральной полосе, поэтому мы взобрались на узкую башню, я на четвереньках, как как обычно, но не замечая, что человек из Роты пропаганды ходит прямо. Я отдал приказ на залп по ‘Антону’, и попадания были хорошо видны на переднем плане. Операторы нетерпеливо снимали вдали, даже направив камеры на меня, но затем я услышал приближающуюся стрельбу: ‘Быстро вниз! Сейчас будет скандал!’ Я крикнул, и мы соскользнули вниз по винтовой лестнице, и не прошло и секунды, как на нас обрушилось несколько тяжелых снарядов. Пропагандистам понравилось их пребывание, и той ночью их снова провели через минные поля.
Должно быть, где-то 15 февраля у нас был опыт с плохими последствиями. Со стороны Люксембурга по Кройцвайлеру был произведен обстрел из крупнокалиберного пулемета и командного пункта батальона. Командир батальона коротко приказал нам немедленно открыть огонь из пулемета. Поразить пулемет минометами, когда он ведет огонь из-за укрытия, практически невозможно, за исключением того, что 80-мм миномет предназначен для открытых пространств, где стрельба в упор практически невозможна. Но приказ есть приказ. Если бы кто-нибудь провел прямую линию от перекрестка в Кройцвайлере прямо мимо замка Торн в Люксембург, это дало бы приблизительное местоположение пулемета. Я взобрался на башню, соблюдая обычные меры предосторожности. Старший сержант Витт остался внизу. Мой приказ по огню был: ‘На 60 градусов меньше, снижение 200, ключевой миномет на один выстрел!’ Огневая позиция доложила: ‘Обстрелян!’ Я слышал взрыв, но не видел его. Я сообщил об этом Витту, который взорвался от гнева и обругал наши минометные расчеты. Я повторил свой приказ открыть огонь, изменив его на один градус, и на этот раз я увидел попадание, которое произошло на склоне Мозеля, почти на мертвой точке. Теперь все было просто. Снова: "На 15 градусов ниже, снижение 300, дайте два залпа!’ Попадания пришлись либо по зданиям, либо по их крышам. Замечательно! Пулемет прекратил огонь.
Я доложил на огневую позицию: ‘Ситуация нормальная, прекратить огонь!’ Спокойствие вернулось, но только на мгновение, поскольку командир батальона все слышал. Мы все зависели от одной линии, иногда от целого полка, поскольку сигнальной проволоки было в большом дефиците. Капитан назвал Витта всем на свете и, в качестве худшего наказания, перевел его в пехоту. Поскольку его освобождали от должности, смена должна была состояться той ночью. Витт попросил меня сопроводить его через минные поля в тот вечер. Он был сломленным человеком. Мне было жаль его. Хотя наши отношения не всегда были самыми лучшими, между нами все еще существовали дружеские узы. По дороге в Кройцвайлер мы в последний раз пожали друг другу руки и пожелали удачи. Он был убежден, что идет на смерть, но на самом деле он должен был выжить, хотя, опять же, это уже другая история.
Сменщиком был сержант Шульц. Ему было за сорок, он был восточным пруссаком, замкнутый тип, но хороший товарищ. Мы были в хороших отношениях, вместе пережив жестокие бои в Голландии, Хагенау и в Вогезах. У него было очень поверхностное образование из-за того, что произошло в Восточной Пруссии после Первой мировой войны, и его умение читать и писать было в лучшем случае безразличным; карта была для него полной загадкой. Как и прежде, он оставил все это мне. Он был еще более замкнутым, чем обычно, поскольку знал, что русские делают с безоружными гражданскими лицами в Восточной Пруссии.
Начиная с 18 февраля, кое-что начало происходить. Мы могли слышать артиллерийский огонь из Саара слева от нас, продолжавшийся почти весь день, немного ослабевший ночью и полностью возобновившийся 19-го. Там что-то происходило, и хотя там, где мы находились, было тихо, мы были в состоянии повышенной готовности. Вскоре после наступления сумерек часовой доложил о звуках движения на улице, ведущей от Мозеля. Мы вглядывались в ночь из большой угловой комнаты. Там, внизу, определенно что-то происходило. Наш крупнокалиберный пулемет выпустил две ленты в овраг, шум прекратился, и снова стало тихо. Я не мог отдавать никаких приказов о ведении огня, поскольку вспышки от минометов выдали бы их местоположение.
Мы вернулись в большой подвал. Вскоре после этого появился посыльный с приказом крупнокалиберному пулемету и остальной пехоте возвращаться в Кройцвайлер. Позади остались мы с Шульцем, артиллерийский передовой наблюдатель со своими двумя сигнальщиками и еще два или три человека, по-видимому, сигнальщики. Мы сохраняли спокойствие. Снаружи было исключительно тихо.
Я проснулся на рассвете 20 февраля от необычных звуков. Я поднялся по маленькой лестнице в большую угловую комнату, откуда открывался лучший вид на овраг и дорогу, ведущую вверх от Мозеля. Я высунулся из окна с ручной гранатой. У меня перехватило дыхание. Небольшая дорога гудела от активности. Американская пехота, время от времени проезжая на джипах, продвигалась вверх. Я поспешил обратно в подвал. Капрал из пехотного подразделения, занимавшего подвал за пределами нашего двора, ворвался с внутреннего двора, схватил штурмовую винтовку и снова покинул подвал по наружной лестнице. Я рассказал им в подвале, что происходит, и снова выскользнул наверх. Во внутренний двор замка, видимый с близкого расстояния с площадки приземления, въехал американский танк с человеком на спине, стоящим за крупнокалиберным пулеметом или скорострельной пушкой. Он не был героем, просто чертовски глупым. Только тот факт, что я оставил свою винтовку в подвале, спас ему жизнь. Итак, возвращаемся в подвал, хватаем мою винтовку и возвращаемся обратно, но танк уехал.
Даже сегодня, после нескольких послевоенных посещений замка, я все еще не могу понять, как он попал внутрь, а затем снова исчез. Он не мог проникнуть через арочные ворота, так как они были слишком узкими. Но через ворота я мог видеть танк "Шерман" с нацеленной на нас пушкой. Я снова повернулся, пересек коридор и спустился по узким ступенькам, остановившись на промежуточной площадке. Через щель для стрел мне была хорошо видна дорога и холмистая местность за ней. Американская пехота проходила через узкий просвет в этой холмистой местности и спрыгивала на проезжую часть. Это было то, что мы слышали прошлой ночью. Укрытые холмами, американцы вырыли коммуникационную траншею параллельно дороге на берегу реки Мозель и ночью проделали последнюю вырубку.
Первый крутой перепад высот пришлось преодолевать двухметровым прыжком вниз, оставшиеся четыре-шесть метров - скольжением вниз, насколько это было возможно. Как ни странно, солдаты даже не смотрели на замок, где находился их враг. Они видели свою проблему в том, что первый прыжок. Без колебаний я навел прицел на 100 метров и прицелился в первого. Он посмотрел вниз, прыгнул, и я нажал на спусковой крючок. Попадание в момент прыжка привело к тому, что он согнул колени и сполз на животе на проезжую часть, где и остался лежать неподвижно. Я перезарядил оружие, и уже следующий кандидат готовился к прыжку. Он был маленьким, толстым парнем. Я нажал на спусковой крючок, и он соскользнул на своего товарища. Уже появился третий человек. Игра повторилась; он прыгнул, и я выстрелил. Теперь появились несколько санитаров. В то же время по дороге проехал джип, и офицер на переднем пассажирском сиденье начал давать указания множеством жестов. По белой полоске на его шлеме я мог видеть, что он был лейтенантом. После моего выстрела он резко подался вперед и соскользнул вниз. Из-за санитаров, которые сразу же оказали ему помощь , я воздержался от стрельбы. Кроме этого, я мог слышать хруст шагов снаружи. Если бы американцы уже были там и один из них бросил ручную гранату через щель для стрел, это была бы моя участь. Несмотря на эти мысли, я все еще пытался установить пулемет на позицию, но щель была слишком узкой. Я не мог правильно установить сошки и не мог наклониться вперед настолько, чтобы принять отдачу. Моя попытка с треском провалилась. Отдача ударила меня в правое плечо, и пулемет с грохотом упал на землю. Теперь с меня было достаточно. Я спустился в подвал, где парни вопросительно посмотрели на меня. Я кратко отчитался и заключил: ‘Мы сидим, как крысы в мышеловке!’
Артиллерийский передовой наблюдатель сказал мне, что он отдал приказ открыть огонь по нашей собственной позиции. Я не знаю, отдавали ли мы, передовые наблюдатели за минометами, аналогичный приказ с верейскими огнями. Это маловероятно, поскольку огневая позиция, должно быть, испытывала то же самое, что и мы. Замок Торн обстреливался нашим собственным оружием, а также велся шквальный огонь по американской пехоте, наступавшей на Кройцвайлер.
После короткого обсуждения мы решили сдаться, иначе нас выкурили бы. Одному из нас пришлось бы выйти наружу. Никто не хотел ехать первым, но ребята придрались ко мне, поскольку, по-видимому, я однажды случайно сказал что-то о том, что немного говорю по-английски. Я открыл дверь подвала и перелез через труп капрала, который забрал у нас штурмовую винтовку. Он был убит выстрелом в голову снайпером с другого берега Мозеля. Поврежденный экран, который укрывал нас от вида с реки, упал , и прошлой ночью мы не сочли нужным устанавливать его снова. Никто не чувствовал ответственности, и этот бедняга умер из-за этого.
Теперь моей главной проблемой был снайпер напротив, потому что, когда я поднимусь по ступенькам, он будет держать меня на прицеле. Случится ли со мной то же самое, что с капралом на ступеньках подвала? По собственному опыту я знал, как велико желание нажать на спусковой крючок, когда у тебя на мушке враг. Я поднял руки так высоко, как только мог, взобрался на первую ступеньку и громко крикнул: ‘Американские солдаты, мы сдаемся!’
Ответа не последовало. Я взобрался на следующую ступеньку, высоко подняв руки, и снова закричал. Затем третья ступенька, и парень, должно быть, теперь может видеть мои руки, подумал я. Затем четвертая ступенька. Я вспотел. С пятым шагом он наверняка увидел бы мою голову. Держал ли он меня в прицеле? Нажмет ли он на спусковой крючок? Он этого не сделал, поэтому я медленно поднялся по оставшимся ступеням и остановился во внутреннем дворе замка.
Громко окликнув, я обернулся и получил ответ. Из соседнего подвала, который мы использовали в качестве туалета, вышло около десяти американцев. Они окружили меня и наставили на меня оружие. Их лидер, которого я принял за старшего сержанта, взвел курок своего большого револьвера и направил его мне в живот. Я испытал огромное облегчение, потому что снайпер теперь не мог в меня попасть. Какое-то время мы молча смотрели друг на друга, пока я несколько излишне не повторил: ‘Мы сдаемся!’
Командир отделения указал в сторону подвала. - Сколько? - спросил я.
Я пожал плечами. ‘Я не знаю, может быть, шесть или восемь. Некоторые мертвы, как он", и я указал головой в сторону мертвеца. Американцы вытянули шеи и посмотрели вниз. Это удовлетворило руководителя секции. ‘Пусть они поднимутся, руки вверх и без оружия!’
Поэтому я крикнул снизу: ‘Парни, отстегните ремни, уберите оружие и руки вверх, затем выходите!’
Первым был артиллерийский передовой наблюдатель, который ухмыльнулся мне и бросил понимающий взгляд. (Тем временем они привели рацию в негодность.) Включая меня, всего нас было шесть человек. Казалось, что война для нас закончилась, и мы выжили. Они вывели нас с внутреннего двора наружу через большие арочные ворота. Танк "Шерман" стоял чуть дальше вместе с тремя или четырьмя другими. Еще несколько человек вышли в качестве заключенных из внешних подвалов. Всем нам было ясно, что выхода из этой ловушки нет.
Затем мы услышали первые выстрелы наших 105-мм орудий. Все бросились в грязь, немцы и американцы, пытаясь зарыться в землю. Здесь был бы шанс спастись. Это означало бы бежать назад под огнем наших собственных снарядов, надеясь, что они не достанут меня и что американцы не будут стрелять вслед. К тому времени, как я все обдумал, возможность была упущена. Такие вещи нужно делать не задумываясь, но сегодня я рад, что не сделал этого.
Со сцепленными за шеями руками, они повели нас по дороге, идущей от Мозеля. Там лежали убитые враги, которых я застрелил. Один из охранников указал на них угрожающим жестом. Я был последним в очереди. Когда мы свернули на дорогу, ведущую к берегу реки Мозель, я остановился и еще раз обернулся, глядя на разрушенный замок Торн. Это было ужасное зрелище, и я поклялся себе никогда его не забывать. Эту клятву я сдержал. Мой охранник, долговязый парень, жующий жвачку, резко ткнул меня в грудь стволом своего автомата и сказал: ‘Пошли!’ - выражение, которое мне приходилось часто слышать.
Они отвезли нас в Ненниг для нашего первого допроса. Там уже находилось около десяти человек, включая капитана и командира батальона из Кройцвайлера, которые на удивление быстро попали в плен. Первым вошел артиллерийский передовой наблюдатель, затем, примерно четверть часа спустя, я. Проходя мимо, передовой наблюдатель прошептал: ‘Берегись ударов!’
В комнате находились офицер, который хорошо говорил по-немецки, и задиристый сержант. Они знали меня по имени, поскольку американцы прослушивали нашу телефонную линию. Технически это было легко возможно, поскольку у нас не было двойных линий, только одна полоса с землей. Его первый вопрос: ‘Где ваша огневая позиция?’
Я сказал: ‘Я не предам его. Вы не можете заставить меня’.
Офицер отступил, и сержант нанес мне удар кулаком. Тем не менее, это было не очень сильно и предназначалось только для предупредительного выстрела. Затем офицер сказал: "Теперь ты скажешь мне?" Вот карта. Покажите мне, где здесь находится ваша огневая позиция.’
Тогда я понял, что делать. Без колебаний я показал ему место, где была наша первая огневая позиция. ‘Нет, ’ сказал офицер, ‘ там нет огневой позиции. Наши танки уже там.’
Я не заставил ждать свой ответ. ‘Тогда мы переместили его. У меня больше не было вербального контакта. Огонь был вызван только прожекторами Verey и трассирующими.’
К моему облегчению, он согласился с этой возмутительной ложью, и меня отвели обратно к остальным. Хотя сержант Шульц номинально был старшим передовым наблюдателем, они оставили его в покое. Таким образом, мы пережили первые критические часы. Ближе к вечеру они отвезли нас на грузовике в тыл. Битва за замок Торн закончилась, а для нас - война. И самым важным было то, что мы выжили!
ЭПИЛОГ
Завершая этот рассказ, небольшой постскриптум. Я не мог забыть замок Торн, воспоминания о 20 февраля 1945 года были слишком сильны. Впервые я проезжал мимо в 1953 году, когда в Кройцвайлере проходил фестиваль пожарной команды. Замок все еще выглядел плачевно, но, по крайней мере, крыши были восстановлены. Я вернулся на Мозель в 1956 и 1959 годах и смог увидеть прогресс, достигнутый в нелегком процессе реставрации. Наконец, посетив замок осенью 1995 года, я дал о себе знать. ‘Хозяин замка’, доктор барон фон Хобе-Гелтинг принял меня очень радушно и назвал ‘последним защитником замка’. Мы проговорили в его офисе добрый час, затем отправились на экскурсию по помещению, которая навеяла старые воспоминания.
Я обнаружил, что несколько ветеранов наших бывших противников, 94-й пехотной дивизии США, также были здесь, и это место имеет для них такое же значение, как и для меня. Они даже профинансировали и установили Памятник мира в стратегическом пункте между Зинцем и Оберлейкеном, надпись на котором была подписана тогдашним президентом Бушем. На открытие пришли ветераны с обеих сторон. К сожалению, меня среди них не было, хотя я, по-видимому, был единственным военнослужащим 256-й фольксгренадерской дивизии, выжившим в боях здесь и позже.
Так называемый Оршольц-Свитч, земля между Сааром и Мозелем, сильно пострадала в многомесячных боях; все деревни были в значительной степени разрушены, сожжены, а поля опустошены. Но благодаря неустанному трудолюбию жителей деревни были восстановлены, а сельская местность процветает. Сегодня замок Торн - это виноградник. Был восстановлен даже Кройцвайлер. Эвакуированные жители смогли вернуться в свою разрушенную деревню только в апреле следующего года. Мужчины обыскивали окрестности в поисках мертвых, которые остались лежать повсюду после ухода американцев. Двенадцать человек были найдены и похоронены на кладбище Кройцвайлер. Когда несколько лет спустя Немецкая комиссия по военным захоронениям захотела перенести их, жители деревни возразили, поэтому павшие до сих пор лежат в земле, которую они защищали. Сегодня над подвалом в Кройцвайлере, где я провел ночь, стоит великолепный гостевой дом с комфортабельными номерами и превосходной кухней. К сожалению, в годы после 1945 года в результате подрыва на наших минах произошла череда смертей и ранений, но сейчас все это забыто.
Многие из моих бывших товарищей покоятся на военном кладбище в Кастелле, где я провожу много часов в размышлениях, а также возлагаю цветы. Мой бывший командир полка, подполковник Глиман, нашел здесь свое последнее пристанище. Они сражались и погибли, добросовестно выполняя свой долг в соответствии с присягой, требуемой законом. Пусть земля будет пухом к вам, товарищи!
ТРИ
Спиной к Берлину
ГЕРХАРД ТИЛЛЕРИ
Первоначально я получил копию рукописи Герхарда Тиллери от Иоахима Шнайдера, историка-любителя из Франкфурта-на-Одере, и нашел ее чрезвычайно полезной для сведения воедино событий, описанных в моей книге "Жуков на Одере" . Позже я смог установить контакт с автором в Бремене и получил его разрешение воспроизвести этот замечательный отчет о его опыте стрелка на фронте в Одербрухе, при отступлении к Берлину, боях в окруженном городе и прорыве на запад.
Курсы повышения квалификации офицеров в Лüбеке, которые должны были продолжаться до 15 марта 1945 года, были прерваны 16 февраля. Мы уже находились в Клевербрюке на десятидневных полевых учениях, когда пришел приказ. Мы все надеялись стать сержантами 15 марта и получить отпуск, но русские уже форсировали Одер, американцы также подбирались все ближе, и на фронте был нужен каждый человек.
15 февраля я пошел со своим товарищем Хиннерком Оттерштедтом в кинотеатр в Бад-Швартау, и когда мы вернулись на полевые позиции в Клевербрюкке в одиннадцать часов, все наши товарищи были готовы маршировать обратно в казармы. Мы быстро собрали наши вещи, а затем отправились обратно в Камбре-Казерне, где обменяли наш старый комплект на новый и раздали все, что не было абсолютно необходимо. Я собрал свои личные вещи и отправил их знакомому в Лü бек.
Затем мы строем, громко распевая песни, промаршировали к железнодорожной станции. Теперь, когда мы шли в бой, нас переполнял энтузиазм. Все мы были молодыми потенциальными офицерами, большинству из нас было по 18 лет, и нам не терпелось попасть туда. Никто из нас не поверил бы, что война закончится и будет проиграна в ближайшие три месяца и что вскоре многих из нас уже не будет в живых.
Нас погрузили в товарные вагоны и, наконец, на рассвете отправили в путь. Мы обсуждали, поедем ли мы на восток или на запад. Теперь, наконец, мы знали; мы ехали на восток. К полудню мы добрались до Хагенова в Мекленбурге. На следующий день мы добрались до Берлина, а затем в тот же вечер до Потсдама. Здесь мы снялись с тренировки и отправились в казармы. На следующее утро нас осмотрели и выдали пайки на дорогу, оружие и боеприпасы. Во второй половине дня мы могли выйти. Я пошел с Варрельманом и Гесснером в гарнизонную церковь, а затем во дворец. Несколько дней спустя был сильный бомбардировочный налет, в результате которого большая часть города была разрушена.
Из Потсдама наше путешествие привело нас в Вербиг. Чем ближе мы подходили к фронту, тем более сердечно нас встречали жители, которые все надеялись, что мы сможем остановить русских на Одере и отбросить их назад.
Из Вербига мы прошли маршем через Фридерсдорф в Долгелин, где находился командный пункт дивизии "Берлин", к которой мы теперь принадлежали. Нас определили в офицерско-кадетские полки ‘Дрезден’ и ‘Потсдам’. Вместе с 15 товарищами из Лüбека я отправился в полк 1234 ‘Потсдам’, где остальные проходили различные учебные курсы и офицерские кадетские училища.
Мы прошли маршем в Заксендорф, где нас приветствовал командир нашего батальона капитан Альбрехт. Заксендорф находился в Одербрухе, на совершенно плоской местности. Мы искали, чем бы перекусить в Заксендорфе, так как наши дорожные пайки давно закончились. В пекарне каждый из нас купил по полбуханки только что из духовки, затем колбасу из мясной лавки и табак из паба.
Я сел отдельно от своих товарищей в придорожной канаве, съел свой хлеб, выкурил трубку и написал короткое письмо домой своим родителям. Это был мой день рождения. Мне было 19 лет.
До линии фронта оставалось еще около четырех километров. В безоблачном небе появилось несколько русских истребителей и штурмовиков, но вскоре они скрылись при появлении наших собственных истребителей. Командир нашей дивизии произнес речь: ‘Фюрер желает, чтобы плацдарм Лебус был ликвидирован как можно скорее. Недаром здесь наши лучшие полки, и вы можете гордиться тем, что принадлежите к этим полкам.’
В тот вечер мы должны были отправиться в Ратшток, сразу за линией фронта, рыть траншеи. Мы оставили наши рюкзаки у ротного квартирмейстера-сержанта, взяв с собой только абсолютно необходимые предметы, такие как оружие, вещмешок и пайки. Мы даже не взяли с собой набор для умывания и бритья, полагая, что вернемся.
Той ночью длинная колонна повозок вывезла картофель и зерно из Ратштока, который был полностью эвакуирован из своих жителей. Русские услышали шум и начали открывать огонь по дороге, но намного позже того, как конвой ушел. Мы молча маршировали вперед в наших рядах, когда несколько взрывов, поднявших отвратительный дым, внезапно прогремели совсем рядом с нами, и мы молниеносно исчезли в придорожных канавах. По мере того, как взрывы постепенно приближались, наш энтузиазм угас. В конце концов Иван успокоился, и мы смогли продолжить наш путь. Мы хорошо пережили наше боевое крещение.
В Ратштоке, который был сильно поврежден в результате обстрела, мы явились на командный пункт батальона. Однако сейчас было два часа ночи, так что нам больше не требовалось рыть траншеи. Вместо этого мы могли бы спать по очереди, пока кто-то из нас нес вахту.
Командный пункт батальона располагался на ферме Ратшток-мэнор, единственной крупной ферме в этом районе, и был окружен небольшими зданиями. Русские, естественно, могли предположить, что в этих зданиях будут размещены солдаты, вот почему они время от времени обстреливали их. Наблюдатели предыдущего дня установили, что противник подтягивает подкрепления и ожидается атака, поэтому нас держали в резерве в поместье. Мы должны были нести вахту в течение двух часов, а затем могли спать четыре. Утром я стоял на страже, и из окна второго этажа мне открывался хороший вид на окрестности. Однако я не видел никаких русских, поскольку наши снайперы вели огонь на расстоянии 600 метров. Я только что закончил свое дежурство, когда русские снова обстреляли усадьбу. Попадание за попаданием достигало цели, и постепенно здание начало разрушаться. Мы спустились в подвал и ждали, когда прекратится стрельба, но казалось, что вместо этого это будет наш конец. Потолок подвала начал трескаться, и на нас сверху посыпался мел. Еще час такого положения, и мы точно знали, что будем погребены под обломками.
Мне нечего было курить, и я одолжил восемь сигарет у Хиннерка Оттерштедта. Я так и не смог их вернуть. Наконец, когда от здания ничего не осталось, русские прекратили огонь.
В тот вечер мы отправились на передовую и были разделены между несколькими ротами. Оттерштедт, Хинтце, Бебензее, Тоде, Шуне, Мейеринг и Борстельман отправились в соседнюю роту, в то время как я остался с Гесснером, Варрельманом, Эрхардтом, Берклерсом, Полмейером, Кралем, Гиллнером и Пфаррхофером в 4-й роте, где командиром нашей роты был младший лейтенант Райффершайдт, а командиром моего взвода - старший сержант Лауффен.
Чем дальше мы продвигались вперед, тем сильнее становился пулеметный огонь. Разрывные пули разрывались повсюду вокруг нас. Об их ужасающем действии мы узнаем позже. Они взрывались с громкими хлопками впереди, позади, рядом с нами и над нами на деревьях. Мы добрались до траншеи сообщения, через которую нам пришлось ползти на четвереньках, и в конце концов добрались до линии фронта без потерь.