У Ивана Кузьмича в душе скребли кошки. И даже не кошки, а здоровенные озлобленные коты, хирургически лишённые радости жизни.
Иван Кузьмич, конечно же, понимал, что тоскливая безрадостная жизнь, может из любого интеллигентного и приветливого Барсика, сотворить алчного проходимца, что промышляет в стране дураков, и от безысходности водит шашни с барышней не своего животного семейства. Понимал и где-то даже сочувствовал бедолагам. Но сочувствовал с расстояния...
Когда же Кузьмичом легкомысленно допускалось проникновение таких вот наглых мурзиков в душу, то та начинала дребезжать и скрежетать, как пустая фанерная коробка от настойчивого, назойливого царапания. И Иван Кузьмич начинал страдать тревожными сравнениями.
Сравнение же души с неким чувствительным ящиком, Ивану Кузьмичу вовсе не нравилось. От этой аналогии несло бытовым прагматизмом, обыденностью и манией складирования. Однако, как подсказывала житейская опытность и каталог популярных поговорок, ни таинственный романтизм, ни столь же таинственный мистицизм никакого отношения к душе не имели.
А потому как в душу плюют, гадят, в ней нет-нет, да и лежит какой-то камень, и потому, что в ней всегда остаётся осадок, и время от времени её необходимо облегчать - можно было сделать вывод о том, что душа всё ж таки есть некая ёмкость, пусть и с не совсем обычными свойствами.
А, судя по присутствию в ней кошачьего отродья, ёмкость эта находится в пересечении жизненно важных "теплотрасс", и благоухает валерьяновым духом.
Иногда, правда, эта чудная коробка поёт и ликует, наводя на мысли об определённых исключительных качествах. Но с другой стороны - кого сейчас удивишь говорящим ящиком? Удивишь, скорее, его отсутствием. И как следствие - плесневелой, зевающей скукой.
Подумав о скуке, пусть и не смертной, Иван Кузьмич расчувствовался, а расчувствовавшись, пожалел себя рюмкой коньяку. А как только живительный эликсир растолкал закисшие эритроциты, Кузьмича и осенило.
"Ба! - подумал Иван Кузьмич, - Да они ж не ведают, что сами и творят!" Затем он, решив отвлечься, чтобы возникшая мысль додумалась сама, без всех этих вспомоганий, пошёл варить чай, потому как эритроциты жаловали и его. А заварив, сел за стол, и стал уже просто проговаривать вслух само собой обдуманное.
"Не ведают... Конечно, конечно, не ведают... Они-то про себя думают, что культуры с прогрессами делают, а сами... - Кузьмич опять замолчал и, прихлебнув из чашки, утвердительно покачал головой, - А сами душу новую сотворить пытаются. Рукотворную... Начали с балалаек и дошли до всех этих электрических ящиков...И всё ж в них вроде бы как надо устроено-то. И наплевать в них можно, и заслушаться..."
Иван Кузьмич повернулся к окну и, глядя в уже вечернее небо, продолжил: "Но чего-то всё-таки в них не хватает, - а допив до чёрных развернувшихся листов, заключил, - То ли нет в них тех живительных, горячих "теплотрасс", то ли насыщенного валерианового запаха... А может и пары скребущихся котов, лишённых радости жизни..."