"Ай-я-яй..." - проворчал Иван Кузьмич, увидав, как ворсистый неповоротливый шмель опустился в блюдечко с клубничным вареньем. Варенье, сваренное до состояния текучей смолы, радушно приняло беспечного летуна, после чего намертво вцепилось ему в лапы.
Поняв свою халатную оплошность, шмель включил форсажный режим, загудел, поднатужился и... И разрядив аккумуляторы, приваренился уже на брюхо. Так он полежал какое-то время, осваиваясь, затем стал медленно перебирать лапами, демонстрируя навыки пловца-флегматика, не стремящегося к высотам норм ГТО.
Наблюдая за этой борьбой, Иван Кузьмич был вынужден признать, что варёные клейкие силы вновь брали верх над силами живыми - порывистыми и быстро иссякающими. И что жужжащее и самонадеянное опять вляпалось в равнодушное и липкое...
Вытащив чайной ложкой незадачливого пловца из вязкого водоёма, Кузьмич положил его на край стола, чтобы тот там упражнялся в самовылизывании и в своей шмелиной ругани, а сам задумался о разнообразии и взаимодействии известных ему сил, силищ и силёнок.
Начал он, естественно, с силищ. С тех, под принуждением которых был вынужден существовать. С силищ, что шутки шутить не любили, и требовали строгих правил почитания. Были они, так или иначе, Кузьмичу знакомы, и имели по отношению к нему свою явную направленность.
Ну, к примеру, сила электрическая всегда метила в организм Ивана Кузьмича, пронзая его острым концом своего вектора, что зарождался в неисправной розетке или в оголённых проводах. Сила гравитации, наоборот, брала своё начало в самом Кузьмиче и стремилась сквозь толщу песков и чернозёмов в неведанные земные недра. Давление же давило сверху, трение тёрлось снизу, сопротивление сопротивлялось сбоку...
Силищи эти были древними, и невнимательному наблюдателю казались "мёртвыми" лишь потому, что срабатывали как рефлексы - мгновенно и не раздумывая, не заботясь о какой-то там жалости или же сострадании.
Приняв во внимание всё выше обдуманное, Иван Кузьмич, с неким внутренним укором, отнёс перечисленные им воздействия к разряду "обязательных", без которых всё устройство окружающего бытия было бы невозможно.
Вздохнув, и, пошевелив ложкой утомившегося сластолюбца, Кузьмич переключил своё внимание на силы иные, что спокон веков считались живыми, разумными, а потому и творческими. А вникнув в их конструкции и влияния, расстроился ещё пуще.
Потому как, ни воспеваемая всеми и каждым сила любви, ни, временами торжествующая, сила духа, ни даже омрачающая жизнь "нечистая сила", к силищам отнесены быть не могли, по причинам своей краткости, размытости и качественной неопределённости.
В связи с этим, представились они Кузьмичу силами молодыми, неустойчивыми, и вовсе "необязательными" к исполнению. Более того, они постоянно требовали внешней поддержки - то со стороны религий, а то и со стороны острога или сумы. И всем им было так же далеко до силищных рефлексов, как самому Кузьмичу до генералиссимуса.
При этой простецкой мысли, в Иване Кузьмиче зародился гнев. Гнев за тот вселенский обман, что представился ему теперь совершенно ясным и бесхитростным. Первородная сила плодилась, порождая силы всё новые и новые, ставила их на ноги и наделяла властью - и это был их мир. Самых же молодых и несмышлёных, она, молча и бесцеремонно, пестовала при помощи его же, Кузьмича, а с ним и всего человечества. На самого Кузьмича, как и на всё человечество, плевать она хотела с высокой вавилонской колокольни.
Когда злость в Кузьмиче улеглась, ему вдруг открылась та истина, к которой призывали древние мудрецы. Истина бесстрастного созерцания и осмысления, что выводила за круг чужих и чуждых замыслов. Решив, что он сам по себе - так есть, так и будет, Иван Кузьмич встал и пошёл заваривать чай. А когда вернулся с дымящейся кружкой, то увидел, что злополучного шмеля на краю стола уже не было.
Зловеще похихикав над этим фактом, Кузьмич уселся за стол, и с весёлым лихим злорадством, в одно мгновение, расправился с вязким и липким. А свершив свою месть, он вылизал дочиста блюдце и, катая на языке твёрдые комочки освобождённых ягод, принялся за чай и неспешное бесстрастное созерцание...