Иван Кузьмич сидел на кухне в трусах и в майке, помешивал ложечкой заваривающийся в кружке чай и, посасывая правильно сваренную, твёрдую клубничную ягодку, смотрел, как за паутинкой замёрзшего окна занимается новый день длинных новогодних праздников.
День занимался лениво, отягощённый ночным бдением и обжорством. По двору ползал лишь комок брошенной мишуры, из которого ещё накануне была выжата последняя капля веселья. Больше за окном никто не ползал, не брёл, и даже не шатался...
Иван Кузьмич пригубил пахучего бергамотового, слегка крякнул и тихо проговорил, глядя в заоконную тоску: "Точно... Точно Вам говорю... Прилетают к нам эти нехристи... И прилетают аккурат в эти самые дни... Маскировка у них такая, при нашем праздничном ротозействе... А больше никакого разумного объяснения и нету всей этой полуторанедельной кутерьме..."
Кто прилетает и зачем, и для какой надобности, Иван Кузьмич не уточнил, так же и как не уточнил, кому он всё это говорит. А скушав ещё одну ягодку и, запив её сладость глотком терпкого чая, Кузьмич принялся за дальнейшие рассуждения.
"Нет... Ну, Вы скажите на милость, кому и для чего понадобилась вся эта затяжная вакханалия? А?.. Нам? Да ни Боже мой! Нам бы и трёх дней, за глаза б, хватило... Врагам-супостатам? Что спят и видят, как нас разморенных взять, да и завоевать? Понаехать к нам на танках в пьяные дни, да и нахлобучить? Тоже нет... Потому как нас в это время трогать нельзя. Никак нельзя - мы ж с похмелья страшные и злые, что черти на солнышке..."
Желая убедиться в своих выводах, Иван Кузьмич вышел в коридор, и подошёл к зеркалу. Встал к нему вполоборота, оправил трусы с майкой и, хищно оскалившись, посмотрел на своё отражение. А посмотрев, был вполне удовлетворён увиденным:
"Во! Глянь! Рожа людоедская, бородища торчком, а глаз углём светит, - после чего втянул живот, поводил взъерошенной головой, и заключил, - Вот давай кафтан, да шапку с меховой оторочкой - вылитый стрелец!.. А такому, хоть окно во всю Европу руби, хоть дверь к османам заколачивай!"
Так он ещё с минуту постоял, представляя, как при какой несвоевременной агрессии, выскакивают поутру на морозец миллионов двадцать, а то и тридцать, таких же в трусах и в валенках, и каждый - стрелец! И какие уж тут могут быть баталии? Да от такого натюрморта любой сакс обсаксится.
Придя к этому заключению, Иван Кузьмич вновь вернулся на кухню и продолжил прерванное чаепитие.
Когда же во дворе, на горке появился первый карапуз с санками, получивший строгие инструкции выгуливать своего папашу до степени частичного отрезвления, Иван Кузьмич отодвинул от себя пустую кружку и, подперев щеку ладонью, утвердительно закивал самому себе головой.
"Прилетают... С какой-нибудь Андромеды... Всей ремонтной бригадой. Повисят над Северным полюсом, осмотрятся... Откроют ледяную крышечку, и - шасть в чрево земное, пока мы тут кулебяки лопаем, да про "степь, да степь кругом" воем... Крышечку за собой прикроют, и все десять дней контакты чистят, да батарейки меняют... Техническое, так сказать, обслуживание - ТО... Чтоб крутилась Земля-матушка весь следующий год без скрипа и нехорошего замедления...
Потому как только вечному двигателю никакие смазки не нужны. А любому другому двигателю и токи напряжённые, и какие другие антифризы - вынь, да положь!"
Утвердившись в этом своём выводе, Иван Кузьмич мысленно поблагодарил заботливых Андромедцев за их радение, и, наблюдая за превращением гуляющего по горке стрельца в чувствительного чадолюбца, похвалил себя за своё же здравомыслие.
Потому как иного разумного объяснения всей этой новогодней канители ни у него, ни у кого другого не было...