Аннотация: История - и весьма страшная - из далекой молодости Доминика, рассказанная его лучшим другом
История третья
Орфей в аду
Qui sait peut-Йtre je n'ai pas de coeur Juste un petit moteur sans chaleur Qui chante sa chanson en mineur
D. Lavoie*
1.
Мы с Домиником впервые встретились года через три после моего рождения. Он заявился на поле, одетый с иголочки, зажавший в зубах карандаш (кажется, он бросал курить). Из нагрудного кармана его серого с искрой пиджака торчал край блокнота и серебряная цепочка от часов. Вид у него был откровенно пижонский. Позже я понял, что он всегда такой, но вообще-то свой в доску парень. Он шел по молодой травке, вертя в руках - очень хороших руках - картонную коробочку с леденцами. Рядом вышагивал Жак Брейгель, воображающий себя нашей нянькой, пытался взять Доминика за локоток, пока безуспешно.
- Как вам такие красавцы, маркиз? - спросил Брейгель, указывая на меня и моих собратьев.
Даже для меня, существа по идее не чуткого к иронии, это последнее "маркиз" прозвучало с издевкой. Доминик так и вовсе поморщился. Но потом профессионализм - одна из основных его черт, как я позже заметил - взял верх. Да и вообще, не умеет он долго обижаться.
- Симун*? - спросил он. - Хорошая машина. Кажется, этой зимой мадемуазель Басти* поставила на нем рекорд?
Махнув рукой, он ушел, на ходу закуривая свою ядовитую черную папиросу. Доминик покачал головой, все еще не отнимая ладони от моего горячего бока, и сказал:
- Неприятный тип.
Сам Доминик оказался отличным товарищем. У него были железные нервы, чудесное чувство юмора и, большую часть времени, романтическое настроение. Впрочем, мой собственный скромный опыт и опыт моих родичей показывает, что все летчики - романтики и по большей части совершенно неисправимые. Доминик мне нравился. Мы отлично ладили и иногда даже позволяли себе из чистого хулиганства проноситься нал землей на максимально возможной скорости или же подниматься на почти недопустимую высоту. Мы стали почти друзьями, и я жалел порой, что мы не можем просто так поболтать.
В середине лета Доминика отстранили, что меня поразило - за драку. Вскоре, правда, молодые механики, а мальчишки всегда одинаково болтливы, растрепали, что мой пилот здорово врезал Брейгелю, причем за дело. Водилась за нашим "нянькой" омерзительная привычка пророчить аварии. Доминику-то, полагаю, было все равно, но более впечатлительные натуры его слова прочно выбивали из колеи.
Примерно тогда, в середине лета, все и началось. Отсидев под домашним арестом положенную начальством неделю, Доминик приготовился к отлету в Венесуэлу. Погода стояла отвратительная, и мне не хотелось покидать ангара. Надо сказать, при всем при том, та же погода была категорически летная. Ни малейшего предлога задержаться, просто облачность какая-то нехорошая. Но из-за какой-то там "нехорошей" облачности на земле не останешься. Доминик в этот день тоже был какой-то мрачный, что совершенно ему не свойственно. В довершение всего, нам приходилось лететь в полном одиночестве без механика и радиста, и последнего взять только в Каракасе. Я всей обшивкой чувствовал скрытый подвох, и Доминик, похоже, тоже. Но дурные предчувствия еще меньший повод для задержки, чем какие-то там плохие облака.
Наконец все приготовления были закончены, сумки с почтой закрепили ремнями, а Доминик занял свое место. Брейгель взобрался на крыло (отвратительное, скажу я вам, ощущение) под предлогом, что все нужно еще раз проверить, и ядовито зашептал:
- Поосторожнее с приземлением, маркиз. Я слышал, там опасные ветра, в этой Аргентине.
Доминик промолчал. И я промолчал. И мы наконец-то поднялись в воздух, где я чувствовал себя легким, почти невесомым. Ветер смыл с моего крыла прикосновения Брейгеля, и сразу стало легче. Я сосредоточился на дороге. Летели мы не слишком высоко, тысячи три, мелочь для меня, и самое то для полета над равнинами. Облака наконец развеялись, небо очистилось, и все земные проблемы и подозрения стали казаться ничтожными мелочами.
- Ну не саботажник же он в самом деле! - вздохнул облегченно Доминик и расслабился следом за мной.
Миляга, романтик да еще и беззлобный оптимист. Славный он парень, что и говорить.
До Дакара мы добрались без приключений. Пока выгружалась часть африканской почты и взамен укреплялась ремнями новая, Доминик поглощал свой любимый кофе и закусывал разноцветными леденцами. Вид у него был задумчивый и даже загадочный. Вылетели вовремя.
Честно говоря, мне не нравятся такого рода рейсы. Сначала масса неприятный предзнаменований, а потом, значит, все как по маслу. В конце непременно жди всяких гадостей. Моя нервозность передалась Доминику. С тоской смотря почему-то на высотомер, он вздохнул.
- Закурить бы.
Ничем не мог ему помочь.
Погода испортилась почти мгновенно, было в этом что-то фантастическое. Небо потемнело, поднялся ветер, который теперь пихал меня в правый бок и силился сбить с курса. Так просто я сдаваться не собирался, тем более, что под нами были сплошные пески. Дотянуть бы до побережья, а там - передышка, Атлантика, Венесуэла.
- Аварийная посадка в пустыне, это конечно романтично, - процедил сквозь зубы Доминик, - но только не сейчас!
Чего я не всегда понимал, так это - шутит он, или нет. Впрочем, больше у него поводов упражняться в остроумии не было: мы все-таки сели на маленьком аэродроме на побережье. Небо вновь очистилось, и на него высыпали мелкие звезды.
- Обожаю летать по ночам, - доверительно сообщил Доминик, вываливаясь из кабины. - Особенно над океаном. Мои нервы регулярно нуждаются во встряске.
Надеюсь, что тут он все-таки шутил. Больше он ко мне не подходил, прогуливался в отдалении: высокий (я бы даже сказал, слишком высокий для летчика) силуэт на фоне неба, и огонек сигареты. Видать, не такие и железные у него нервы. Мне, впрочем, тоже было несколько не по себе. Я прислушивался всю ночь к мельчайшим переменам ветра, к стуку песчинок о внешние стенки ангара (брезентовой палатки, разбитой на берегу), к далекому шуму моря. Как выяснилось, у Доминика тоже была бессонница (с этим "тоже" забавная выходит штука; а сплю ли я вообще?). старина Доминик замер в воротах ангара, четкий темный силуэт. Брякнули леденцу в жестяно-картонной банке. Ясно, опять бросает курить.
Странное дело, фамилия Доминика ускользала от моего слуха. Такое часто бывало. Да и вообще, я заметил, люди стараются называть его по имени, или маркизом. Не у одного меня такая дырявая память.
- Нюхаю ветер, - с улыбкой сказал Доминик. - Рогаликами пахнет...
- Это с кухни, - сказал механик.
Доминик убрал банку леденцов в карман кобинезона и положил руку мне на бок. Это всегда оказывало на меня умиротворяющее действие. Все неприятности сразу же стали казаться миражами в пустыне.
- Как мой?
- В полном порядке. Даже странно, учитывая, в какую вы угодили болтанку.
- Я везучий, - улыбнулся Доминик. - Седлайте.
Время до вылета он провел попивая свой кофе и все так же "нюхая воздух". Подозреваю, что последний пах кофе и все теми же рогаликами. А потом мы оторвались от земли.
Мне нравится летать над морем; начнем с того, что мне вообще нравится летать, а над морем - особенно. Оно переменчиво и постоянно одновременно. Мне нравится его цвет, а пена похожа на мою окраску. Думаю, Доминик тоже любит море, я однажды слышал, как он напевает об этом какую-то песню. Впрочем, возможно в нем просто говорит тяга к странствиям и романтический авантюризм. В общем, что бы мы там оба не унюхали в ветре, но уже к полудню мы начали получать удовольствие от пересечения Атлантики и от блесков солнца на поверхности моря.
Погода сменилась опять с мистической скоростью. Впору уже было задуматься над причинами этого явления.
- Этот Брейгель на саботажник, а колдун какой-то! - сказал в сердцах Доминик.
Я был с ним полностью согласен, хотя не вполне понимал значение слова "колдун".
Слева сверкнула молния. Я задрожал всем телом и инстинктивно метнулся вправо. Доминик выругался. Потом уже молнии начали плести свою сеть над нами и вокруг нас. Доминик попытался набрать высоту, очевидно, чтобы подняться над облаками. Не-ет, дружище, не станем мы этого делать. Мы лучше сядем. Вон внизу очертания берега. Минуты через три будем над ним. Если это конечно не мираж.
Вот лишнее доказательство, что общение с людьми не идет на пользу: могут разве самолеты, даже такие великолепные, как я, галлюцинировать?
Доминик прекратил свои попытки набрать высоту - то ли меня понял, то ли тоже увидел остров (второе предпочтительнее). Мы сделали своеобразный круг почета над берегом, увиливая от молний. Место для посадки, тем более аварийной и в условиях сильной ветрености, было мягко говоря неприспособленно. Дюны острыми кромками ступеней сбегали к самой воде, прозрачность которой демонстрировала: пара метров мелководья и - обрыв. Это кораблям хорошо, а нам с Домиником как-то не очень.
Я продолжил высматривать место для посадки, но очередная молния сбила меня с курса и ушла в воду. Я временно потерял контроль над ситуацией, и Доминик сам послал меня вниз. Теперь уже выругался я. Шасси пребольно ударились о кромки каменных, как оказалось, ступеней. Мой бедный нос пропахал дорогу, погнув одну из лопастей винта. Взметнулись вверх брызги воды.
Полегче! Доминик, полегче! Я же не Лате-500!*
- Кто здесь? - Доминик стянул шлем и огляделся. - Черт, крыша едет. Начал разговаривать сам с собой!
Никогда не понимал, почему люди почитают это признаком безумия. Бывает же, что ты сам - единственный достойный собеседник. Пообщались бы они с велосипедами, тогда поняли бы, кто тут настоящие психи.
Это я, - терпеливо пояснил я. Потом решил представиться несколько церемонно, зато по все правилам. - Кодрон с.630 Симун. Ваш самолет.
Доминик отчего-то схватился за лоб.
- Я слишком сильно ударился головой.
А вот теперь ты разговариваешь сам с собой, - заметил я, легко переходя на "ты", все ж таки мы давно знакомы и почти стали друзьями заочно. - Будь любезен, оттащи меня на сушу. Шасси намокли и мерзнут.
- Шасси. Мерзнут. Симун, - сказал Доминик и нервозно засмеялся. Никогда не замечал за ним, кстати, такой привычки. Как и привычки повторять очевидное.
Шасси. Мокнут, - подтвердил я, после чего сварливо уточнил: - Кодрон с.630 Симун. Это как тебя полностью зовут: Доминик, маркиз де... как там тебя полностью зовут?
- Де Вуа*, - рассеяно сказал Доминик. - Но лучше без этого обойтись. Господь мой! Я разговариваю с самолетом!
А что тут странного? - удивился я. - Ты давно со мной разговариваешь.
- Да. Но раньше-то ты не отвечал!
Повода не было. Слушай, Доминик, правда, выволоки меня на сушу. Противно как-то. Вода очень соленая. И мокрая.
Доминик выбрался из кресла, пробежался по крылу. Секундой спустя до меня донеслось снизу:
- Прекрасно тебя понимаю. Водичка премерзкая. И холодная.
А я что говорил?
Снизу послышался смешок. Мне нравился смех Доминика, очень приятный и мягкий.
- Ты тяжеловат, Симун. Придется позвать кого-нибудь из местных на помощь. Надеюсь, здесь есть селение или что-то подобное.
Мне нечего было возразить. Когда весишь более восьми центнеров глупо надеяться, что тебя сдвинет один весьма хрупкий человек.
Только не забудь про меня!
- Конечно! - сказал Доминик, похлопал меня по боку и пошел прочь по дюнам, или что там было под ногами.
Дальнейшее я знаю только по его рассказам, благо еще, у Доминика отлично подвешен язык. Он там куролесил в этом странном (с его точки зрения) городке, а я застрял на побережье памятником собственному бессилию. С погнутым винтом, да еще по колено, так сказать, в воде. Просто красота!
2.
Город оказался расположен очень близко от берега за неприятного вида рощей. Он был выстроен в идиллическом "мексиканском" стиле, с белеными стенами, красными черепичными крышами и яркими вывесками. Главную улица затапливало море огней, несмотря на позднее время, двери лавок были распахнуты, а из небольшого cantina* лилась скрипучая патефонная мелодия и глубокий женский голос. Доминик осторожно заглянул в дверной проем. В небольшой зале было поставлено семь-восемь круглых столиков, и висел плотный табачный дым. На небольшой сцене на табурете стоял старенький патефон, и худая женщина пела что-то по-португальски. Людей не было, и женщина исполняла свою песню пустоте, что ее, очевидно, не занимало. Усатый крупный bodeguero за стойкой протирал стаканы. Доминик проскользнул мимо столиков.
- Monsieur, parle-vous franГaise?
Bodeguero покачал головой.
- Espagnole?
Бармен кивнул. Создавалось впечатление, что он немой.
- Buenas tardes. Me llamo Dominique Devoie. MМ el piloto de Francia. El aterrizaje forzoso. En la ciudad hay un mecАnico?*
Бармен затараторил что-то по-испански, а может по-португальски. Доминик не понял не слова, прежде ему не приходилось общаться с кем-либо на такой скорости.
- Здесь нет механика, - произнес женский голос у него за спиной. Только теперь Доминик сообразил, что песня давно уже прекратилась, и обернулся.
Она была довольно высока, с тонкими чертами лица. Модель Гойи. В темные волосы был воткнут цветок с розовыми, восковыми на вид лепестками. Нечто вроде орхидеи.
- Анна Мореска, - представилась женщина, протягивая загорелую руку. Доминик ее пожал. - Далеко же вас занесло. От Венесуэлы.
Доминик вопросительно поднял бровь.
- Ну, вы ведь возите почту в Венесуэлу? Pepe, Пепе, dos copas de los cagaГa.* Осторожнее, signor, забористая штучка.
Анна Мореска уселась на колченогий стул и закинула ногу на ногу. Юбка у нее была белая, а нижняя юбка - красная с густой пеной кружев. Доминик отвел взгляд и пригубил кашасу. Действительно, забористая штучка. А еще - жуткая гадость!
- Кх! Кх! Кхде я смогу найти человека, который поправил бы винт моего самолета, мадемуазель? Или хотя бы инструменты?
Женщина задумалась.
- Дон Эрнесто живет на яхте. Полагаю, у него должны быть инструменты, по крайней мере он частенько возится с мотором. Я могу отвести вас завтра.
- Завтра я долежн быть в Каракасе, - возразил Доминик. - В противном случае всполошатся все диспетчеры на линии.
Мореска пожала плечами.
- Дон Эрнесто рано ложится спать, как и большинство в этом городе. Сегодня совсем нет публики, заметили?
Доминик вспомнил ярко освещенную улицу и поежился. Люди очень странно воспринимают то, что называют иррациональным. Можно подумать, сами они бывают рациональными.
Мореска поднялась и завела патефон. Сквозь шорох и треск старой пластинки пробился слабый голос:
Сuando llegue la luna llena,
irИ a Santiago de Cuba...
- IrИ a Santiago*, - мурлыкнула Мореска. - Вам надо где-то переночевать, signor Девуа. У нас нет гостиницы, но я с радостью приглашу вас к себе.
- Я не могу вас стеснять, - галантно сказал Доминик.
Мореска изящно махнула смуглой рукой.
- Это пустяки. Мы здесь люди гостеприимные. Умоляю! Сделайте мне приятное!
Доминику пришлось согласиться.
- Взамен вы расскажете мне о своих приключениях и путешествиях, - улыбнулась Мореска.
3.
Пока Доминик развлекал даму байками о своих подвигах, я мерз на берегу. Возможно, я сделан из дерева, брезента и металла, но к хладнокровным себя не отношу. Торчать в воде - приятного мало. Стоя в кромешной темноте, я прислушивался, надеясь уловить звук шагов своего друга, который возвращается с помощью. Остров нравился мне все меньше и меньше. В джунглях царила подозрительная тишина, и в небе царила тишина, потому что гроза давно утихла. В какой-то момент этой бесконечной томительной ночи я понял, что готов бросить Доминика и улететь. Но куда я полечу со сломанным винтом? А потом начался рассвет.
4.
Дон Эрнесто жил на собственной яхте, пришвартованной в сорока минутах ходьбы от города в очаровательной лагуне. Доминик признался мне потом, что до жути не любит всяческие плавучие средства: в детстве старший брат спихнул его с лодки. Посмотрел бы я на этого любящего родственника.
Итак, дон Эрнесто жил на яхте, белой, под бледно-розовыми парусами.
- Прекрасно гармонируют с местными закатами, - хохотнул он вместо приветствия, заметив, что Доминик смотрит на эти паруса. - Isalud, Anouk! Isaloud, signor!
Дон Эрнесто оказался англичанином, еще одной романтической натурой, занесенной волею судеб на этот остров. Я потом спрашивал у Доминика, что во всем этом такого романтического. Он тоже не знает. Тем не менее, у Дона Эрнесто нашлись инструменты, с которыми они и направились ко мне. Чем-то мне эти ребята - я имею в виду аборигенов - сразу не понравились. Дон Эрнесто (Эрнест Чапмэн) был, казалось, выточен из темного дереве; причем, местами уже успел подгнить. Анна оказалась высокой, всего на полголовы ниже Доминика, и с такой величественной посадкой головы, словно она принцесса крови, а не певица в дешевом кабаке.
Я не успел перекинуться с Домиником даже приветствием. Исправив лопасть винта, дон Эрнесто потащил моего друга обратно в город, и до нашей следующей встречи прошло немало времени, а главное - произошло слишком много событий. А о Доминиковых злоключениях я узнал и того позднее, когда он стал настроен о них рассказывать.
Днем город оказался более, чем оживленным. Кабак Пепе, в который Доминика затащил Чапмэн, оказался переполнен. Мужчин встретили равнодушно, зато Анну Мореска - аплодисментами. Она пела под скрипучий аккомпанемент патефона, Доминик пил кашасу, и голова у него шла кругом. То ли он так сильно ею ударился, когда мы садились, то ли эта Анна была действительно такой красавицей. Потом, когда солнце стало жарить нестерпимо, и горожане удалились на послеобеденную сиесту, Доминик остался пить в компании этой "красавицы".
- Это хороший остров, - доверительно сказала Анна, - но я хочу уехать в Сан-Франциско. Я ведь оттуда родом. Ты берешь пассажиров на борт, Dolce*?
- Легко, - кивнул уже опьяневший Доминик. - Хоть сейчас!
- Сейчас нельзя, - покачала головой Анна и указала на пылящую улицу. - Фердинандо Маркос объезжает город.
Доминик перегнулся через спинку стула и изучил медленно ползущий автомобиль, глянцево-черный. Сидящий в нем махнул рукой, и Доминик подавил в себе желание махнуть в ответ.
- Кто это?
Анна неспешно прикурила тонко скрученную черную папиросу.
- Местный диктатор. Por donde animan ardenan silencios de goma oscura y miedos de fina arena.* Он плохой человек, но любит иностранцев. И не любит, когда люди покидают его остров.
- Славный человек, - хмыкнул Доминик.
- Не хуже прочих, - пожала плечами Анна и манерно стряхнула пепел на блюдце. - У синьора Маркоса вилла на берегу моря, неподалеку от того места, где ты приземлился. Для местной постройки зрелище прямо-таки впечатляющее. Особенно она хороша на закате. Хочешь взглянуть?
Доминик согласился. Говорю же, он был пьян, и эта высокая сирена легко его соблазнила. По мне, так он выпил за несколько часов смертельную дозу кашасы, вещи гадостной, как разбавленный керосин.
Анна надела кружевные митенки, взяла зонт, и они пошли по пыльной дороге следом за автомобилем диктатора. Жара медленно сходила на нет. Очень медленно. Жители города не спешили покидать своих домов с прохладными патио и апельсиновыми деревьями. Приближаясь к берегу моря, Доминик почти не чувствовал ни жары, ни влажности этого места, от которой у меня на крыльях выступал конденсат; высыхал и снова выступал. Возможно, все дело было в том, что на локте Доминика лежала одетая в кружево изящная женская рука. На людей это действует странным образом.
Потом Доминик признался, что вилла его действительно поразила: алые отблески на белых стенах. В остальном она была просто отвратительна. Именно такая, какой представляется жилище диктатора. С места среди фруктовых деревьев, которое выбрала Анна, видно было, как Фердинандо Маркос пьет коктейль на увитой цветами веранде.
- Он приходит вечером каждую пятницу, чтобы послушать, как я пою, - шепнула Анна на ухо Доминику. Губы у нее были мягкие, а от волос пахло лилиями и иланг-илангом. Происходило нечто, чего я совсем не понимаю в людях. Я не понимаю причин их привязанностей и страстей.
- Завтра пятница, - сказала Анна. - Завтра после заката мы можем улетать.
И она потащила Доминика в свой уютный домик с патио и апельсиновыми деревьями, и они там занимались тем, чем так любят заниматься люди. И что много-много выше моего скромного понимания.
5.
Мне отчего-то нравится воображать себе бедного диктатора этого маленького острова, бессердечного синьора Фердинандо Маркоса. Как он сидит в плетеном кресле на веранде своей белой виллы - тоже весь в белом, в мундире с начищенными пуговицами и в солнечных очках - и потягивает коктейль из рома и каких-то приторно-сладких тропических фруктов. И на коленях у него книга, открытая на строках:
В постройке кольцевой без окон, без дверей,
Скитальцы, узники бессмысленных путей,
Мы все беспомощны, как птицы средь сетей,
Мы жертвы времени, и страхов, и страстей.*
Почему? Наверное, мы с Домиником просто очень любим эти стихи. Неважно. Поговорим о другом.
6.
Утром Доминик отправился за керосином, надеясь отыскать его у дона Эрнесто. Город вновь сделался оживленным, многолюдным, и на пересечении главной улицы и одной из тенистых аллей Доминик столкнулся с негритянкой-гадалкой. Она сидела в пыли в вороху бело-красных юбок, тасуя жилистыми руками в черных кружевных митенках (такие здесь похоже носили все женщины) колоду засаленных карт.
- Погадать тебе, - сказала старуха на ломаном французском, и это не прозвучало, как вопрос.
- Нет, благодарю, - качнул головой Доминик.
- Дурачок! От такого не отказываются, - ловко поймав Доминика за штанину, гадалка потянула его на себя. - Садись, мальчик.
Доминик сказал мне, что все решили странные карты старухи, положенные небрежно вверх лицом. На самой верхней, непонятного достоинства и масти, был изображен мой старший родич, Кодрон с.59*, за штурвал которого он сел в день своего 23-летия.иногда романтизм Доминика доходит до абсурда. Он сел. Гадалка еще раз перетасовала карты и ловко разложила шесть из них латинским крестом.
- Это, - старуха перевернула карту на средокрестии, - ты, мой мальчик.
На первый взгляд на карте был изображен совершенно нормальный Дурак из колоды таро - славный малый на краю пропасти, разве что в летном шлеме вместо колпака с ушами.
- Это хорошая карта, - сказала старуха. - Но ниже нее Башня.
Башня по словам Доминика оказалась похожа на виллу местного диктатора и патефон одновременно. Дальше пошли совсем уж странные карты: истекающее кровью сердце, сломанный цветок, полнолуние над морем, написанное в духе импрессионистов; последняя карта была вообще белая, с отпечатком чьего-то грязного пальца.
Доминик поднял бровь - водилась за ним такая позерская привычка - и хмыкнул.
- Не торопи меня, мальчик. Тебя ждет любовь: страстная, крепкая и настоящая.
- Что, все сразу?
- Не перебивай! - старуха пыхнула трубкой. - Первая будет страстная, но ни к чему хорошему не приведет. Вторая - крепкая - продержится семь десятков лет и не остынет. И дальше будет держаться. Ну а третья - настоящая. Главное, будет ее найти и не упустить.
- А истинная, это как? - хмыкнул Доминик, трогая кончиком пальца пустую карту.
Старая негритянка вновь недовольно пыхнула трубкой.
- Какой циничный нынче пошел романтик. Для истинной любви, мальчик, даже сердце не требуется. А теперь - брысь!
Она так замахала руками, рассыпая искры, что Доминик вынужден был подняться и уйти, не оставив странной гадалке платы. Встречи его со странными людьми на этом не закончились. На следующем перекрестке Доминик столкнулся с карликом в чудовищных размеров сомбреро. Подмышкой он держал небольшую картонную коробку вроде шляпной.
- Лотерейный билетик?
Доминик изумленно уставился на карлика сверху (очень "сверху") вниз. Запрокинув голосу в огромной шляпе, торговец состроил гримасу.
- Так билетик?
И протянул коробку, полную разноцветных конвертиков размером чуть больше почтовой марки.
- Всего два песо. Ну, или франков. У тебя же завалялась в карманах пара франков, парень? - у карлика оказался беглый и довольно правильный французский. - Я уверен, денежки при тебе, равно как и удача.
Он явно был из тех людей, которые не угомонятся, пока не добьются своего. Порывшись в карманах, Доминик действительно нашел несколько монет и нехотя вытащил из коробки конвертик. Внутри был небольшой клочок бумаги с выведенным старательной рукой словами: "Второй шанс".
- Какой билет! - восхитился карлик. - Один из лучших билетов! Вы, я погляжу, везунчик, мьсе Девуа. Ну так вечного вам везенья.
И нахлобучив свой сомбреро на самый нос, карлик убежал. Покачав озадаченно головой, Доминик пошел дальше за керосином, сунув машинально бумажку в карман.
7.
Он так до меня и не дошел вечером. Закат, наверное, уже окрасил стены виллы у моря. Потемнела вода. Высыпали звезды. Стоя в воде, я смотрел на небо, куда отчаянно рвался. Если уж земля, то трава летного поля и уют ангара. Но небо все равно лучше. А потом я понял, что остров вымер. Отчетливо понял. И не только остров - что-то очень важное и живое на нем. Мотор утратил искру. Перестало биться сердце. Я отчаянно захотел сбежать. Керосина мне хватит, чтобы дотянуть до Венесуэлы.
Доминик! Я не могу его бросить!
И устыдившись собственного малодушия, я остался на острове, шасси в воде.
8.
Тем вечером Анна пела в кабаке Пепе; как я понимаю, она вообще ничем другим не занималась. Патефон наигрывал что-то похожее на кубинский сон, и Анна пела своим низким голосом. Впервые Доминик видел после сиесты столько людей. Наверное, весь городок здесь собрался, чтобы пить водку и отбивать ладонями такт мажорной мелодии. Незадолго до заката появился местный диктатор, весь в белом, и сел за столик прямо у сцены. Рядом с принесенной ему чашкой кофе лег завернутый в бумагу букет роз. Анна пела великолепно.
Посетители начали расходиться уже за полночь. Анна закончила петь, села за столик Фердинандо Маркоса, где и сидела до сих пор, заставляя Доминика мучиться от ревности. Жаль, рядом не было меня, чтобы привести его в чувство. Он сидел, пил кашасу, и водку, и местный сидр, настоянный на каких-то местных приторно-сладких плодах. Он был уже пьян к тому моменту, когда диктатор наконец сел в свой автомобиль и укатил в ночь. Анна пересела за стойку и залпом выпила стакан какого-то желтого коктейля.
- Так мы летим? - хмуро (необычайно для себя хмуро) спросил Доминик.
Анна налила себе еще. Посмотрела на Доминика. Глаза у нее были черные, как дёготь.
- Ты на многое ради меня готов? - спросила Анна. Женщины отчего-то любят задавать подобные вопросы. А мужчины делают вид, что ненавидят на них отвечать. Вот и Доминик тогда, наверное, скривился.
- Доминикь, - очень мягко сказала Анна, - на многое?
Доминик кивнул, как полный идиот. Как изрядно пьяный идиот.
- Даже отдашь мне свое сердце? А, Доминикь?
Доминик вновь кивнул.
Наверное, у нее были очень холодные пальцы. А может быть, они были самые обыкновенные, просто я страшно не люблю холодных рук. Анна коснулась нежно груди Доминика, а потом вырвала его сердце. Не спрашивайте меня, как. Пепе невозмутимо, словно такое случалось постоянно, подвинул тарелку и выложил столовые приборы в льняном мешочку. На упавшего на пол и посеревшего как морская пена Доминика он не обратил внимания.
Наверное, Доминику было очень больно, он уже не помнит, а я не могу этого понять. Само состояние боли мне не известно, но сердце ведь очень важно для человека. Оно как мотор. Хотя люди приписывают ему еще целую кучу совершенно лишних, почти мистических свойств.
Полив сердце , наверное, еще трепещущее и бьющееся, острым соусом, Анна отрезала кусочек и отправила в рот.
- Это очень любезно с твоей стороны, Доминикь, отдать мне свое сердце. Теперь мы с Эрнесто наконец-то сможем вполне успешно покинуть остров. Жаль, конечно, твой самолетик, но может и тебе однажды повезет раздобыть чье-нибудь сердце. Или не тебе, так этому глупышу signor Marcos.
Доев половину сердца, Анна аккуратно завернула вторую половину в платок и облизала соус с пальцев.
Доминик поднялся, цепляясь влажными от пота пальцами за высокий табурет у стойки. Пепе не обращал внимание ни на Анну, ни на сердце, ни на Доминика, безмозглая кукла; протирал стойку куском довольно-таки грязной тряпки. Тогда Доминик выпрямился и ударил Анну, грубо, под дых, как женщин обычно не бьют. Сердце выскочило у нее из рук и отлетело к стене. Доминик ударил вновь, на этот раз пол лицу. Руки его окрасились кровью. Анна Мореска улыбнулась, обнажая зубы, обведенные красной каймой - то ли кровь, то ли соус. Совершив прыжок, который человек выполнить не в силах, она подхватила сердце, то, что от него осталось, и выскочила в окно. Вконец обессилев, Доминик осел на пол.
9.
На берегу он появился только на рассвете. Он бредил, речь была совершенно бессвязна, а взгляд безумен. Доминик кое-как вскарабкался на мое крыло и рухнул в кресло. Его руки, дрожа, бессмысленно пробежались по моим рычагам и приборам.
Нет, дружище, так дело не пойдет!
Тогда еще я не знал, что произошло, но прекрасно понимал одно - надо как можно скорее бежать с этого острова. Это место, куда нас забросило волею судьбы и непогоды опасно и враждебно. Я сбросил потные руки Доминика со штурвала и рванул вверх. Кажется, оторваться от мелководья мне помогло только чудо. Вырвавшись в облака, в сеть молний, я, как хотел прежде Доминик (и надо мне было его послушаться) поднялся выше, в чистое небо, и взял курс на Каракас.
На место мы прибыли без дальнейших приключений, хотя и с серьезным опозданием. Все диспетчеры линии уже успели встать на уши и успокоиться. Нас уже похоронили. Вернее, похоронили Доминика, а меня оплакали, как утрату приличной доли капитала. Посмотреть на наше неуклюжее приземление сбежались все работники аэродрома, а вместе с ними и ошивающиеся поблизости зеваки. Медики с озадаченными лицами вытащили продолжающего бессвязно бормотать Доминика. Страшно подумать, но вполне могло быть, что мы расставались навсегда, а я не мог даже словом перекинуться со своим пилотом.
О дальнейшем Доминик не слишком любит распространяться. Полагаю, что никто не слышал полного рассказа о том, что произошло после нашей посадки на летном поле близь Каракаса. Я знаю историю только в общих чертах, да и то, Доминик цедил ее так нехотя и сквозь зубы, что я не решился расспрашивать. А вообще, это естественно, что его упекли в сумасшедший дом, в таком он был состоянии. Я же пока ничего не знал ни о произошедшем на острове, ни о случившемся дальше, поэтому позволил перегнать себя обратно во Францию. Волноваться на родной земле как-то проще и привычнее. Но время шло, а Доминик все не возвращался, что явно доставляло удовольствие Брейгелю. Мне назначили нового пилота, совсем желторотого юнца, едва освоившего Анриот Н-16*. Я позволил ему сделать пару рейсов, а потом уперся и отказался покидать землю. Я к сожалению не мог объяснить людям, что просто переживаю за старого друга. больше никто меня не слышал, или же не желал слышать.
Тем временем небо над Европой стало темнеть, что называется - сгущались тучи и удлинялись тени. Мой сосед по ангару, ворчливый четырнадцатый Бреге заговорил о войне. Я смутно представлял, что это такое, но уже сама идея мне не нравилась. Тем более, для боевых действия я толком не приспособлен. Я - существо глубоко мирное. Впрочем, кто тут собирался меня спрашивать, чего я хочу, а чего нет.
От войны - а меня вполне могли вновь поднять в воздух, будь пилот поопытнее - меня спасла совершенно невероятная вещь. Недели за две до того, как Франция оказалась наконец втянута в бойню, меня купили и перевезли на уединенное крошечное поле, поросшее высокой травой и ослепительно-алыми маками. Там на низкой каменной ограде сидел мой Доминик, и я едва не взлетел от радости. А потом обратив внимание на то, как сильно он изменился. Доминик похудел, что при его росте делать категорически нельзя, осунулся и побледнел. Руки его безвольно лежали на коленях и, кажется, слегка дрожали.
Нас оставили наедине. Мы молчали. А когда молчание стало совсем уж непереносимым, я сказал:
Доминик, рад тебя видеть. Я скучал эти два года...
- Значит, я действительно сошел с ума, - невесело усмехнулся Доминик. - Привет, Симун.
Он встал и, что меня обрадовало, без видимых усилий взобрался на мое крыло. Приложил прохладную руку к моему боку.
- Или, может, мне следует назвать тебя полным именем?
Ну какие же расшаркивания между старыми друзьями?! -возмутился я и, не удержавшись, добавил: - маркиз.
Доминик, чего я собственно и добивался, улыбнулся шире, теплее и веселее.
Сделаем кружок, - предложил я. - Чтобы размяться. Если ты не разучился, конечно.
- Не запутайся в маках шасси, - проворчал Доминик, устраиваясь в кресле.
И мы взлетели.
Это, конечно, не конец истории и не вся история. Это то, что я знаю и могу рассказать. И что приятнее всего, это еще только начало.
4-8. 03. 2008
* Как знать, может быть у меня нет сердца,
Только маленький остывший мотор,
Поющий свою песню в миноре.
Д. Лавуа (Qui Sait)
* Кодрон с.630 Симун (Caudron С.630 Simoun) - четырхместный прогулочный моноплан. В 1930-е гг. использовался для длительных перелетов; во время Второй Мировой войны - как вспомогательный самолет.
* Мари Басти - 12 декабря 1936 года подняла в одиночку свой самолет С.635 "Джин Мермоз" в Орли и 19 декабря достигла Дакара в Западной Африке. Затем она пересекла Южную Атлантику и приземлилась в Бразилии, в Натале, покрыв расстояние в 3100 км со средней скоростью 264 км/час.
* Лате-500 (Late-500) - транспортная летающая лодка, разработанная Societe Industrielle d'Aviation Latecoere в начале 1930-х для трансатлантических перелетов. Совершила свой первый полет 11 марта 1932 года, но в серийное производство так и не пошла, поскольку не удовлетворила Министерство Авиации Франции
* Де Вуа (De Voie) - Доминик Девуа, это нечто вроде "Доминик-путешественник". Правильнее будет du voie ("путь" женского рода). В остальном фамилия - мелкое хулиганство, которое кому надо, сам поймет
* Cantina - (исп.) таверна, винный погреб
* Bodeguero - (исп.) тратирщик, на Кубе также "лавочник"
* "Добрый вечер. Меня зовут Доминик Девуа. Я пилот из Франции. Аварийная посадка. В городе есть механик?" (исп.) Переводила посредством ПРОМТ. Испанопарлящие, поправьте пожалуйста.
* "Пепе, две рюмки кашасы" (исп.) Кашаса - алкогольный напиток из забродившего и перегнанного сока сахарного тростника, который с XVI века изготавливается в Бразилии
* "Когда луна будет полной,
Я поеду в Сантьяго де Куба.
Я поеду в Сантьяго" - (исп.) Начало стихотворения Лорки Son de negros en Cuba
* Строки из Romance de Guardia Civil Espanola Лорки. Мне больше всего нравится перевод М. Самаева: "Горбатые и ночные, /там, где они проезжают,/ смола тишины сочиться/ и страха песчинки жалят"
* Омар Хайям
* Кодрон с.59 - Учебно-тренировочный самолет, совершивший первый полет в 1921 году
*Анриот Н-16 - тренировочный самолет ВВС Франции, выпущен в 1933 году