Нет ничего проще, чем обмануть женщину. А если, к тому же, сама рада обманываться, в помощи ей в этом многие видят свою благородную задачу и цель.
Бесспорно, грубая, топорная работа здесь неуместна, хотя женщина, в особенности влюбленная, верит любой чепухе. Но опытный обманщик-сердцеед, зная, что именно на чепухе легче всего споткнуться, ведёт свою игру тонко, как партию в бильярд, и кладёт шар не в ту лузу, где ожидают его увидеть и соперник, и зрители.
В этом смысле весьма показательна история Игнация Стручки, многолетие которой не ослабит её в моей памяти, даже в том случае, если память начнёт давать перебои, как это уже случается с сердцем.
Припоминаю, что этот самый Стручка меньше всего походил на матерого афериста и донжуана, хотя и располагал для этого всеми данными. Был он ловок, красив, строен, прекрасно одевался, но мягкие манеры и задумчивый взгляд делали его больше похожим на учёного или поэта, живущего в обособленном от всего человечества мире. Надо ли добавлять, что не он влюблял в себя женщин, а они влюблялись в него, а наиболее навязчивые даже умудрялись женить его на себе, хотя, как он сам утверждал, стремился обходиться "малой кровью", стараясь брать только то, за чем шёл, хотя не упускал возможности взять больше того, на что надеялся.
Подтверждение чему история с Геленой Суковой, одной из многих его жертв, но немногих решившихся обратиться в полицию, а когда, во исполнение долга, явился к ней, чтобы снять показания, застал в чём мать родила, ибо, в полном смысле слова была обобрана до нитки.
Пани Сукова относилась к числу тех женщин, у которых всё в прошлом, даже будущее, хотя её пышные формы звали к любви, как взывает крепостная стена к солдатской доблести, соблазняя взять приступом. Понятно, что о моих впечатлениях пани Сукова вряд ли могла догадываться, поскольку работа следователя, требующая известного артистизма, приучает сдерживать свои чувства там, где у другого они рвутся наружу, словно пар из котла.
По словам пани Суковой, она познакомилась с подозреваемым в ограблении на благотворительном бале для сбора средств в пользу обездоленных матерей-одиночек. На том бале Стручка был едва ли не главной достопримечательностью. Так, по крайней мере, утверждала потерпевшая, она же свидетельница. Кто он, и откуда взялся в нашем небольшом городке, пани Сукова не знала, а спросить не решалась, опасаясь дать повод городским кумушкам, только и ждущим подходящего случая, нанести ущерб её вдовьей репутации. Поэтому вынуждена была ограничиваться наблюдениями, не подозревая того, что за ней тоже наблюдают, а наблюдатель - ни кто иной, как предмет горячей её заинтересованности.
Короче, последовало приглашение на вальс, а там и на все последующие танцы, так что в опытных руках кавалера почувствовала себя молодой и красивой, за что и была безмерно ему благодарна. По окончании бала Стручка пошёл её провожать. Был тёплый летний вечер, незаметно перешедший в такую же ночь, равно, как иллюзии быстро переходили в надежды. Идти домой не хотелось, считая неудобным при первом же знакомстве приглашать кавалера к себе, к тому же ночью. Но судьба потворствует желаниям, а не добрым намерениям. К тому же кавалер безумолку сыпал комплиментами, как священник цитатами из Святого Писания, чем окончательно вскружил ей голову. Головокружение перешло в лёгкий обморок с тяжёлыми последствиями, и пани Сукова, так и не решив печалиться или радоваться, вырвала у совратителя обещание поступить с ней по-джентльменски, коль скоро свершившееся не оставляет за ним пространства для манёвра, а за нею - возможности сохранить, если не уважение общества, то хотя бы своё целомудренное обличье.
Чутьё подсказывало пани Суковой, что следует соблюдать осторожность, но решив, что больше, чем отдала, взять с неё уже нечего, а среди претендентов на её тело, правда немногих, не было ни одного равного Стручке, решила ковать, раскалившееся до предела желание, пока не остыло.
Слушая незамысловатую исповедь оскорблённой и обманутой вдовицы, не уставал удивляться женской логике, противоречащей очевидному и верящей в невероятное. Казалось бы, у неё не было другого выхода, как метать против авантюриста громы и молнии, тогда как на самом деле готова была на компромисс в любой форме, в любое время дня и, само собой, ночи. К сожалению, для меня такой возможности не существовало, ибо в мои обязанности входила не любовь к ближнему и, следовательно, потакание чувственным прихотям обезумевшей самки, не обращавшей внимание даже на то, в каком виде предстала передо мной, а поимка преступника. Но как? Фотографию и отпечатки пальцев он после себя не оставил, а описание, со слов потерпевшей, было столь эмоциональным, что полагаться на него следовало соблюдая все меры предосторожности и здравого смысла.
К каким только уловкам ни прибегал я в своих попытках выйти на искомый след! И хотя время от времени меня посещали сладостные предчувствия, но неожиданные всходы, ими приносимые, почти сплошь оказывались сорняками. Нельзя же счесть удачей два-три случая обнаружения мелких воришек, вопреки всем моим стараниям, так и не сумевших припомнить за собой никаких других компрометирующих фактов.
И вдруг меня осенило, раз пани Сукова попалась на крючок мошенника на благотворительном бале, то не исключено, что очередную свою попытку поймать удачу, совершит там же и тем же способом. Хотя, на первый взгляд, такое предположение может показаться глупым, но все мы склонны к штампам, принесшим нам удачу. И жулики, в этом смысле, не исключение. Им лень придумывать что-то новое, если старое ещё не исчерпано до конца. Однако надеяться на следующий такой бал в нашем городке не приходилось в обозримом будущем. Тот, кто нужен мне и моей визави / прикрылась бы, что ли! / вряд ли добровольно позволит нам приблизиться к себе на достаточное для поимки расстояние. Но ведь будут другие балы в других городах, где разини, подобные пани Суковой, отдадут последнее, дабы заполучить первое, что приходит им в голову при встрече с отвечающим их вкусам мужчиной.
Однако, когда я обратился с этой идеей к своему непосредственному начальству, меня, наверняка, заподозрили в желании пошиковать и покутить за счёт скудных сумм, выделяемых на содержание полиции, а потому отнеслись к ней соответствующе, и я начал даже опасаться, что при очередной пертурбации, столь частых в нашей организации, окажусь главным кандидатом на увольнение. Так что я просто обязан был поторопиться не столько в интересах пани Суковой, сколько в своих собственных.
Я отправился в городскую библиотеку и некоторое время усердно просматривал свежую прессу, пока в одной из пражских газет, обнаружил объявление о бале, тоже благотворительном и с той же целью облегчения участи матерей-одиночек. Будь я на месте устроителей, заставил бы этих "матерей" трудиться не столько в постели, сколько на отведённом им рабочем месте, дабы у них не оставалось ни сил, ни желания помыслить о плотских радостях, но с другой стороны, эти грешные создания и балы, им посвященные, в какой-то мере способствуют борьбе с преступностью, и, тем самым, оправдывают в моих глазах своё существование.
Из-за опоздания пригородного поезда, я попал на бал в самом его разгаре, и, купив изрядно дорогой билет, оказался в шумной и пьяной толпе, лучшим доказательством того, что буфет работает с полной нагрузкой, а это означало, что бал удался. И, тем не менее, я был близок к разочарованию, ибо, сколь бдительно ни вглядывался в толпу, необходимое искомое не обнаруживалось. Так что, по мере того, как веселье, вызванное заботами о матерях-одиночках, близилось к печальному для меня финишу, ничего, кроме сожаления о бездарно потраченном времени и деньгах, не занимало мои мысли и чувства. Однако же, следуя принципу, редко меня выручавшему, "всё может случиться даже тогда, когда кажется, что ничего случиться не может", я не покинул помещения, а примостившись неподалёку от выхода, принялся "просвечивать" намётанным глазом дефилирующую мимо меня толпу.
И не ошибся. Моё внимание привлекала, проходящая мимо, откровенно любезничающая пара. Причём любезности рассыпал молодой человек, а дама, отнюдь не блиставшая молодостью, с радостью, словно масляными красками выписанной её на лице, внимала услышанному. Хотя любезник не в точности соответствовал описанию пани Суковой, явно приукрашенному, но отнес это к издержкам её эмоциональности, не упустив возможность похвалить себя за несомненный успех, зная, что всё равно никто другой меня не похвалит.
И, тем не менее, разволновался до такой степени, что почувствовал, как холодеют ноги и дрожат руки. Стараясь не упустить пару, незаметно последовал за нею, удостоверившись к тому же, что поведение проходимца, в описании пани Суковой полностью соответствовало действительности. А когда аферист со своей жертвой направились в лесополосу, понял его намерения и возможные действия, что и заставило меня пресечь их самым решительным образом.
Кем я показался спутнице Стручки, провидением или привидением, не стану гадать. Сам же Стручка, когда я окликнул его, чтобы сообщить об аресте, лишь беспомощно развёл руками, как бы говоря, такова судьба всех великих начинаний, если за исполнение их берётся неудачник. А когда женщина, явно недополучившая то, чего ожидала, набросилась на меня с яростью львицы, он сказал: "Матильда, дорогая, успокойтесь. Этот человек знает больше, чем вы, а посему не вступайте с ним в пререкания". И подставил мне кисти рук, на которых тотчас захлопнулись наручники.
После чего я с арестованным отправился на вокзал, и тот же пригородный поезд, на котором приехал, неторопливо тащился в обратную сторону, где, предположительно, меня ожидал маленький рабочий триумф, выражающийся в скупых похвалах и обещаниях, никогда не исполняющихся. Была уже поздняя ночь. Я смертельно устал. И хотя, дремавший возле станции одинокий таксист, мог бы, конечно, доставить нас в полицейский участок, но сама мысль провести остаток ночи за составлением протокола и объяснительной записки, необходимой для оправдания самовольно предпринятой операции по задержанию преступника, казалась мне невыносимой. К тому же моя холостяцкая квартира была совсем рядом, и я не видел ничего предосудительного в том, что преступник переночует у меня, тем более, что собирался накормить его ужином или, если быть совсем точным, завтраком. Пока я занимался несвоевременной стряпнёй, Стручка развлекал меня рассказом о себе, не будь я при исполнении, наверняка, вызвавшем у меня слёзы. Хотя, в принципе, ничего нового: тяжёлое детство, желание быть, как все, исполнить которое мог, став тем, кем оказался. Замечу, проныре нельзя было отказать в даре слова. После сливовицы Стручка задремал, а я, устав бороться со сном, сдался на милость победителя. О результатах этой борьбы узнал утром, проснувшись в пустой комнате с наручниками на... ногах. Ключа от них не было, Стручка, скорее всего, забрал его с собой и по дороге выбросил.
Размышляя о незавидном своём положении, а, главное, о возможных его последствиях, не заметил, как вошла пани Сукова, на сей раз не в том виде, в котором застал при знакомстве. Она протянула мне ключ, а когда освободился, сказала:
- Вы, наверняка, заметили, что этот чёртов Стручка вернулся.
- Он допрыгается, - пообещал я.
- Напрасно вы на него сердитесь. Он повинился за случившееся и пообещал вернуть взятое, и, - добавила она смущённо, - даже обещанное.
- И вы, после случившегося, готовы выйти за него замуж?
- Женщина обязана находится в состоянии полной боевой готовности, если, конечно, не махнула на себя рукой.
- А когда это произойдёт, не сообщил?
- В самое ближайшее время.
- Всё равно не успеет, потому что прежде попадёт в тюрьму.
- Куда торопиться? Не лишайте его возможности оправдаться передо мной. Тем более, что его единственное при этом условие, забрать заявление в полицию.
- Интересно, под каким предлогом?
- Надеюсь, вы поможете его найти.
- Любое объяснение будет истолковано не в вашу пользу. Вы готовы отвечать?
- И отвечу! - гордо сказала пани Сукова. - Но его оставьте в покое. В кои веки человек обнаружил добрые намерения, так вам, полиции, обязательно хочется помешать их осуществлению.