Со стороны Мошкин казался смешным и грустным. С точки зрения логики, такое сочетание выглядит более, чем сомнительным, но в жизни некоторые теоретические несуразности воспринимаются как вполне нормальные.
Итак, смешон и грустен... Это не радовало самого Мошкина и не повышало его шансы в глазах окружающих. В человеческой пестроте он существовал сам по себе, и тот, кому удалось бы поглядеть на людскую толпу с высоты, доступной для обозрения, обязательно разглядел бы в ней Мошкина. Не потому, что тот отличался оригинальностью, а в силу болезненной непохожести на других.
Впрочем, многим шестнадцатилетним можно было бы дать такого рода характеристику. Крайности являются непременной принадлежностью этого возраста, а потому не пытайтесь носителя их остановить или образумить: право на глупость они отстаивают с фанатизмом, почти религиозным.
Мошкин был одинок, и его одиночество пахло горечью. Без друзей он казался себе самому каменной бабой в ковыльной половецкой степи. Мимо него проходили люди, случалось, останавливались, движимые любопытством, но никогда не согревалось оно любовью или, хотя бы, обычной доброжелательностью. Учителя говорили: "Мошкин, ты способен уморить науку!", девушки вторили: "Мошкин, ты способен испортить самый прекрасный вечер!" Друзья помалкивали: как уже было сказано, друзей у него не было.
Однажды Мошкин возвращался домой после уроков и на обычном рекламном щите, с разного рода хозяйственными предложениями, увидел белый квадратный листок, вырванный из блокнота и почему-то привлекший его внимание. Это было объявление, довольно неожиданное. В нём сообщалось, что городской драматический театр готовит постановку пьесы "Гамлет" Уильяма Шекспира в новом, доселе неизвестном широкой публике варианте. На второстепенные роли требуются статисты. В объявлении подробно объяснялось, куда и когда следует обращаться желающим. Более того, составитель добавил от себя, повидимому, вполне чистосердечно: работа замечательная и малооплачиваемая.
И хотя время, указанное в объявлении, ещё не наступило, Мошкин вздохнул и пошёл. Он пришёл не вовремя, но дежурный на проходной всё же снял трубку и сообщил кому-то о посетителе. Затем, положив трубку на рычаг, какое-то время благоговейно глядел на неё, словно услышанное в ней явился для него откровением, а уж после сказал:
- Уборная номер двадцать, - и махнул рукой в сторону длинного, как труба, коридора.
Мошкин двинулся в указанном направлении. Долго брёл он вдоль стен, похожих на декорации. Необъяснимым образом Мошкину стало казаться, что всё, с ним происходящее, является прологом к той пьесе, в которой собирался участвовать.
Мошкин постоял немного перед дверью, прежде, чем решился постучать. А когда крупный женский голос позволил войти, Мошкин затрепетал, как перед тайной. Раньше он не замечал за собой ничего похожего на нерешительность. Комната была небольшая: трюмо, кресло и заваленный афишами столик, казалось, не оставляли места ни для чего и никого лишнего. А присутствие женщины с худыми открытыми плечами и большими подведёнными глазами придавало помещению гулкость, а не уют.
- По объявлению, молодой человек? - громыхая, словно жестяная банка, покатился в его сторону вопрос.
Мошкин поспешно кивнул.
- Похвальная реакция, весьма редкая в молодых людях. Вас как зовут?
- Мошкин, - сказал Мошкин и поклонился.
Женщина, едва сдерживая улыбку, пригласила его сесть. Мошкин увидел табурет, прежде не замеченный. Табурет был обляпан краской. Не исключено, что какой-нибудь забулдыга-художник изощрял на нём свою фантазию.
- Спасибо, постою.
- Садитесь, садитесь. Краска давно высохла и не представляет опасности для одежды. Вы когда-нибудь имели дело с театром?
- Имел, - подтвердил Мошкин, - но давно. В третьем или четвёртом классе. Мы тогда жили в другом городе. У нас был культпоход. Названия пьесы не помню. Но она мне не понравилась.
- М-да... Как говорится, любой опыт ценен. А о Шекспире вы наслышаны?
- Конечно! - уверенно подтвердил Мошкин. - И "Гамлета" знаю. Видел в кино.
- Отлично. Думаю, у нас с вами не возникнет трудностей в процессе работы. Попробуйте прочитать вот этот отрывок...
Женщина достала из-под руки книгу и протянула Мошкину. Текст, который предстояло прочесть, был отчёркнут карандашной линией. Спустя минуту, Мошкин вернул книгу:
- Прочёл.
- Да нет, - снова сдержала улыбку женщина. - Вслух.
- Зачем?
- Давайте условимся, в театре вопросы задаю я. Читайте.
Мошкин напрягся и прочёл: "Говорите, пожалуйста, роль, как я показывал: легко и без запинки. Если же собираетесь горланить её, как большинство из вас, лучше бы отдать её городскому глашатаю. Кроме того, не палите в воздух этак вот руками, во всём пользуйтесь в меру"...
- Довольно, - женщина протянула руку за книгой. Мошкин облегчённо вздохнул. - С дикцией у вас неважно. К сожалению, в школах не считают её достойной изучения.
- Наша школа с математическим уклоном, - пояснил Мошкин.
- Куда собираетесь поступать?
- В политех.
- Ну что ж, в двух словах о впечатлении, которое сложилось у меня от нашего знакомства. Мне кажется, вы теряете себя на пути к цели, вам самому неведомой. Подобное нередко случается с молодыми людьми. Некоторые пытаются, сами того не сознавая, что-то изменить. И тогда приходят по объявлению. Они ищут не места в жизни, а её скрытый смысл. Вы мечтали когда-нибудь об актёрском поприще?
- Нет, - сказал Мошкин.
- Почему?
- Это невозможно. Я пойду в политех. Обо всём давно договорено. Мама говорит, что человек не былинка, его не должно носить по жизни.
- Сколько нужно учиться в институте?
- Пять лет.
- Для театра огромный срок... Хотите сыграть Гамлета в моём спектакле?
- Я пойду, ладно? - взмолился Мошкин.
- Да вы трусишка, мой милый! Вам предлагают роль, о которой другие актёры могут только мечтать, а вы собираетесь удрать к своим формулам. Полюбите театр... Смелее! Это единственное на земле место, где происходят настоящие чудеса... Разве не чудо, что я предлагаю вам стать принцем? А корону для себя вы должны будете добывать самостоятельно. Согласны?
- Согласен... - прошептал Мошкин.
- Тогда читайте!
- Что?
- Монолог Гамлета. Не бойтесь, получится... Должно получиться!
" Быть иль не быть, вот в чём вопрос. Достойно ли терпеть без ропота позор судьбы. Иль надо оказать сопротивленье. Восстать, вооружиться, победить. Иль погибнуть?.. Умереть. Забыться".
Мошкин возвращался домой, повторяя опутанные тайным смыслом слова, и ему казалось, что рядом идёт женщина из театра, чтобы подсказать ему, если забудет текст или собьётся.
Дома его ждала мама. Она не любит, когда сын опаздывает к обеду и теперь с укоризной глядела на него.
- Где ты был, Дима?
- В театре.
- Культпоход?
- Нет. Меня пригласили. Играть Гамлета.
Мать схватилась за сердце. Поварёшка, которой она наливала в тарелку суп, глухо ударилась об пол.
- Сынок, что ты такое говоришь? Опомнись!
- Ах, мама, об этой роли мечтают многие, а предложили сыграть мне. Значит, я чего-то стою. Разве можно упускать такой случай?
- Поешь и ложись. Отдохни.
Когда сын ушёл в свою комнату, мама бросилась к телефону.
- Клара, ты слышишь меня? Немедленно приходи. Димка помешался.
- Что ты такое несешь, Анна?
- Приходи, убедишься сама.
- В чём, собственно, я должна убедиться?
- Откуда мне знать? Ты его тётка и психиатр. Выручай!
Мошкин подробно рассказал тёте Кларе обо всём, что с ним произошло с тех пор, как прочёл объявление. Услышанное показалось ей вполне убедительным.
- Как ты собираешься поступить? - поинтересовалась она у племенника.
- Никак, повидимому... Тебе известны планы мамы. "Так погибают замыслы с размахом, вначале обещавшие успех"...
- Что это такое?
- Монолог Гамлета, тётя.
- По-твоему, он нормален? - спросила встревоженная мать.
- Вполне, - ответила сестра. - И, кажется, талантлив.
- Ты с ним заодно.
- Если я с кем-то заодно, то только со здравым смыслом.
И тут же осеклась, вспомнив, что в городе нет и никогда не было театра.